Ребекка. Пособие для начинающих ведьм [Зульфия Талыбова] (fb2) читать онлайн

Зульфия Талыбова Ребекка. Пособие для начинающих ведьм

Памяти Ш. Садига (мой милый племянник, пятнадцать лет слишком мало для одной жизни — я сорвала для тебя ромашку…)

«Бывшее таинством между двумя, превращается в хаос, когда в нем участвуют незваные третьи»…

Пролог

«Органная музыка поистине дьявольская, это не арфа спустившаяся с небес…» — думала про себя Рика, пока из наушников на всю громкость играл Бах.

Она стояла на центральной площадке автобуса и глядела в окно. Как быстро стемнело! Немудрено — середина осени! Ее внимание привлекла девушка, что сидела справа в трех сиденьях от Рики.

«Интересная. Есть тайна. Цепляет магнетически: глаз не оторвать…».

Рика любила разглядывать людей в транспорте и представлять себя охотницей: всегда находится что-то, что привлекает больше остальных. Прямо сейчас она нахмурилась и тут же тихонько хохотнула: «что-то», а не кто-то! О чем это говорит? Люди для Рики «что-то»? Наверное, в роли охотницы так и есть! Она будто в сувенирную лавку зашла, а девушка, которую она отметила — ее трофей.

Рика любит людей, но по-своему.

Она вновь поглядела на девушку.

Сколько ей лет? До двадцати пяти, однозначно, но она не намного младше Рики, возможно, они ровесники.

Лицо ее чистое, форма — слегка расплывшийся овал, но скулы ярко выделенные. Цвет лица молочный, слегка загорелый, виднеется лёгкий-лёгкий румянец. Волосы прямые, темно-русые, не очень густые, ниже плеч и, наверное, мягкие. Передние пряди девушка заправила за уши, остальные локоны падали на грудь.

Рика не разглядела цвет глаз незнакомки, наверное, светло-карие, но при взгляде на девушку в первую очередь привлекали губы: пухлые, светло-кораллового теплого цвета.

Рика спрашивала себя, почему именно она привлекла ее, может, увидела в ней частичку себя?

Взгляд у девушки был отрешённый, она будто не в автобусе ехала, да и плохо она вписывалась в окружение. Она постоянно смотрела в окно, и Рика ни разу не встретилась с ней глазами, да и не хотела бы: пропадет ощущение тайны, мистики, фантазии развеются, и Рика возможно столкнется с настоящей девушкой, а не той, что она сейчас видит.

Рика вытащила один наушник: Бах задремал, и размышлять стало бодрее.

Есть во взгляде девушки что-то жертвенное, что-то кроткое, но и опасное? К ней вроде бы и хочется подойти, но есть ощущение, что она ранит отказом. Она будто говорит своим взглядом, что ты не для нее. Для нее вообще здесь никого нет, любуйтесь, только любуйтесь, но не подходите.

Стал бы такую выслеживать маньяк? Однозначно. Но и он бы задумался: взгляд ее кроткий, но за ним прячется что-то звериное. Кто знает, может, маньяк сам и попадется на этот взгляд и он окажется ее жертвой.

Тут у Рики защекотало в животе, и, казалось, щеки вспыхнули, и дыхание участилось: интересно, у нее есть ямочки на щеках?

Но это она вряд ли узнает: девушка вышла на следующей остановке.

Интересно, а если усилить поднявшийся интерес к девушке? Что бы сделала Рика? Однозначно, она бы вышла прямо сейчас и незаметно стала бы выслеживать ее. Она бы узнала, где живёт девушка, какого цвета ее пижама, как она чистит зубы, мёрзнут ли у нее ноги, спит ли она в носках, или, наоборот, бегает босиком по дому…

И, наконец, она бы узнала о проклятых ямочках, для которых и затеяла этот жуткий сталкинг.

А, может, быть и не узнала бы. Может, девушка вообще никогда не улыбается.

Но Рика переживет неразгаданную тайну. Маньячить за привлекательной незнакомкой в надежде обнаружить ямочки на ее щеках — идея утопическая.

К тому же ямочек может и вовсе не окажется! Тогда, тем более, все оказалось бы зазря! Нет уж!

Рика вздохнула и надела наушник.

1

В одном далёком маленьком городке, где мужья и жены никогда не касались друг друга, а потомство находили в печи или доставали вместе с ведром из колодца, состоялся суд над молодой женщиной.

Суд проходил в самом центре площади.

На протяжении сего действа Ребекка дремала и особо не вслушивалась в чем ее обвиняли, но когда толпа начала с ней «знакомиться», дремота с Ребекки тут же слетела. Из толпы постоянно выкрикивали:

— Позорница отца своего!

— Чертовка похотливая! Ведьма!

— Сластолюбивая мерзавка!

— Извращенка!

— Грешница! Мешок ей на голову!

— Дрянь! Облить кипятком, чтоб уродиной ходила!

— Безбожница! Сжечь на костре!

«Какой смелый всё-таки у нас городок, какие странные говорящие у горожан имена!» — подумала Ребекка, но тело ее сковало от ужаса.

— Так это они обо мне?! — прошептала она и закрыла ладонями рот. — Но кто эти все люди? Они ведь даже не знают меня! Лично я мало с кем знакома!

Обычно, когда Ребекка нервничала, она по много раз расплетала и заплетала свои волосы, но руки ее были связаны, а волосы скрутили в тугой узел на макушке. Она не мылась уже три дня, тело чесалось, казалось по сальным волосам кто-то ползал.

«Неужто вши завелись?!» — подумала Ребекка и содрогнулась всем телом.

Комок тошноты то ли от голода, то ли от отвращения к воображаемым вшам подкатил к горлу. Ребекка глубоко задышала, и тошнота медленно отступала.

«Скоро все закончится, это не навсегда» — успокаивала она себя.

Ребекка решила не тратить зазря

душевные силы и вновь задремала, пока не услышала, как судья прогремел басом прямо у нее над ухом:

— Ребекка дочь Авраама, вы обвиняетесь в распутстве и колдовстве, вы не можете жить в нашем городе, ибо наводите смуту и развращаете наших благочестивых мужчин. Не будь вы дочерью покойного уважаемого врача, вас бы кинули на растерзание народу или сожгли заживо. Но суд смягчился. Отныне вы отправляетесь на перевоспитание в лес к трем набожным знахаркам-отшельницам. Они выбьют из вас похотливые мысли и очистят душу от окаянных помыслов. Но театра Посрамления вам не избежать! По истечении трёх месяцев вы займёте в нем главную роль, и только сыграв на сцене перед всем городом, вы отмоетесь и очиститесь от вечного клейма распутницы и вновь станете добропорядочным членом нашего чистого общества. Чего вам желаю от всей души.

***

За городом в лесу стояла одинокая изба. Жили в ней три сестры-знахарки: Красивая, Старая и Средняя.

Жизнь в избушке кипела с утра до вечера. Сестры постоянно трудились, готовили полезные снадобья, делали целебные мази и варили исцеляющие растворы. Горожане редко захаживали в лес к сестрам: на базаре у них была собственная лавка, где они и торговали эликсирами.

Сестры очень обрадовались, когда городской суд отправил к ним на трудотерапию и перевоспитание «сластолюбивую змею» красавицу Ребекку.

— Ах, как она прекрасна! — ворковала Старая. — Сейчас, сейчас я приготовлю замечательный десерт для нашей гостьи!

— Ты, сестрица, потише, болтай, авось Иуда в кустах засиделся, феячь, да по-тихому, — ворчала Средняя, пока расфасовывала готовые заказы по маленьким корзинкам.

— Эй, Красивая, а ты, что скажешь? — Старая выгнула спину и тут же громко чихнула: она просеивала муку для выпечки.

— А что мне? — пожала плечами младшая сестра и облизнула пальцы. — Ммм, земляника сладкая, как наша гостья.

— Слава матушке Гербе, что ее к нам направили, так бы упекли в дом скорби, где она и работала! Вот насмешка судьбы, ей богу! — покачала головой Старая.

— Дык, разговоры ходят, что нарочно так не сделали! — говорила Красивая. — Мол, она там всех морфинистов да хмельных совратила бы! Она же и работала в отделении с такими вот «алхимиками». Пока работала — нельзя было, а как легла бы — чего терять-то!?

— Вот чушь несусветная! — поморщилась Средняя. — Какой мерзкий народец! Все о себе, все о себе твердит, а на несчастную Ребекку свои похотливые желания смещают! Ещё и театр Посрамления ее ждёт! Бедная девочка!

Красивая мельком глянула на помятый портрет Ребекки, нарисованный одной из ее «жертв». Она оторвала его с деревянного столба около площади. Над ним были накарябаны оскорбления.

— Ну, на жертву она не смахивает, — заметила Красивая, разглядывая портрет Ребекки. — Ей как будто все равно, что о ней думают. А во взгляде так и читается: бунтовала, бунтую и буду бунтовать.

— Та-а-ак, — пропела Старая. — Так, кто же ты, распутная Ребекка, дочь самого Авраама? — она прищурилась, разглядывая портрет.

— Ты если колдовать собралась, так давай по-нормальному, чего кривляться-то?! — фыркнула Средняя.

— Когда речь идёт о Ребекке, все вокруг становится ненормальным! — закатила глаза Красивая. — А вообще, сестрица-то права, давай думай быстрее, а то я почти всю землянику съела!

— Цыц! — гаркнула Старая. — Идёт, идёт, уже идёт!

Старая вскрикнула на всю избу, растопырила руки и замерла, уставившись на улыбку нарисованной Ребекки.

Старую будто молнией пронзило. Красивая готова была поклясться, что даже услышала, как гром загремел, но, оказалось, что сестрица в магически-творческом экстазе рукой сшибла алюминиевый горшок с полки.

Красивая еле-еле сдержала смешок и тихонько отодвинула от себя миску с ягодами: когда старшую сестрицу настигает вдохновение, лучше не то, что не жевать рядом, а не дышать!

Средняя же, справившись с заказами, подсела к Старой и стала ждать, что же сейчас отчебучит сестрица. Та закрыла глаза и, нахмурившись, ощупывала руками воздух вокруг себя.

— Пудровый аромат! — воскликнула она, и вновь вытаращила глаза на портрет. — Яркий, как насыщенная фуксия, и сочный, как спелые ягоды земляники… Терпкая земляника, хрустящие вафли с земляникой и с пудрой…

Старая заходила по избе и все повторяла обрывки мыслей, словно боялась, что они убегут от нее.

Вот она резко остановилась и вновь глянула на портрет. Губы ее расплылись в улыбке, она прикрыла глаза, а лицо ее озарилось такой нежностью, она будто касалась им о что-то мягкое и пушистое.

— Меня словно обдало этими ароматами. Ярко, но нежно и мимолётно. Все решено! Ребекка — это земляничные хрустящие вафли с пудрой!

Сестры выдохнули и приступили к готовке. Когда десерт был почти готов, Старая громко шикнула, и наступила тишина.

— Сейчас наступил самый ответственный момент, тот, что и делает эти вафли принадлежащими Ребекке. Если бы она была выпечкой, поверьте, она бы превратилась в них! Нужно просеять сахарную пудру. Вернее, нет, не так! Нужно уронить сладкую щепотку прямо на вафлю, словно это получилось нечаянно, но пекарь, то есть я, не будет исправлять изъян, на этих вафлях она будет особенностью и отличительной чертой от других вафель, аккуратно присыпанных пудрой-снегом. На этой же вафле, вы, сестрицы, видите смачный снежок. Это все нее, про нашу Ребекку.

Сестры только и глядели на тарелку с вафлями.

— Нужно записать этот рецепт в нашу книгу! Можно продавать вафли «Ребекка» на базаре! — восклицала Красивая.

— Сдурела, сестра?! — Средняя зыркнула на нее орлиным взглядом. — На костре хошь сгореть?! Для этого и обиженный мужик не понадобится!

Тут в двери кто-то громко постучал. Знахарки прислушались.

— Дочери покойной матушки Гербы, по велению нашего мудрого судьи к вам было решено привезти распутную Ребекку. Будьте с ней строги! И не верьте ее дьявольским глазам!

Сестры поспешили открывать, слушая, как стражник упавшим голосом бормотал:

— А лучше закáпайте воском ее проклятые ямочки… сломайте к чертям собачьим ее улыбку…

Сестры распахнули дверь.

— Добро пожаловать, наша гостья! Ох, тебе срочно нужна ванна! — поморщилась Старая.

— Вы с ней не церемоньтесь, из-за нее мужчина умер! — устало напомнил стражник.

— Вот, это вам! — Средняя положила ему в руку кулёк, набитый леденцами. — Это от головной боли, я чувствую, они вам необходимы сейчас!

— Благодарю! — смягчился стражник.

— Доброго вам дня! — улыбнулась Красивая и заперла дверь.

Три сестры повернулись к воспитаннице, что распласталась на полу, будто «мертвый» опоссум.

— Вафли с земляникой будешь? — хором спросили они.

2

Ребекка по-другому представляла сестер-знахарок. В ее фантазиях это были три холодные грымзы: сварливые, надменные, холодные и очень жестокие, отрицающие всякую чувственность. Она знала, что с ними очень быстро сойдёт с ума и вскоре отправится в ад (как говорил народ) к своему любимому.

Но реальность приятно удивила. Сестры оказались совсем не такими, как она себе придумала.

Старшая сестра — Старая — была очень чуткой и заботливой, с материнской теплотой она помогала ослабленной Ребекке переодеться и принять ванную. Казалось, Старая отдыха не знала, была очень подвижной, ловкой. Все основные обязанности по приготовлению снадобий лежали на ней.

Средняя — низенькая крупная флегматичная женщина, с короткими черными волосами и бархатным нежным голосом, правда, иногда она любила поворчать. Средняя занималась упаковкой эликсиров и убирала в избе.

Красивая — молоденькая девушка, ровесница Ребекки. Утончённая хохотушка с красно-малиновыми волосами и черными, как уголь, глазами.

Красивая торговала снадобьями. Красноречивая и обаятельная от природы (а, может Старая ей что-то добавляла в кашу, дабы речь лилась ручьем, кто знает) Красивая быстрее других сестер могла продать весь товар уже к обеду.

Странно, почему ее до сих пор не сожгли на костре за колдовство, от чего (благодаря знаменитому отцу) спаслась Ребекка, но через три месяца её все же ждёт театр Посрамления.

Его обычно устраивают на центральной площади, хотя больше он напоминает цирк. Над Ребеккой произведут искусственную казнь: посредине сцены поставят высокий столб и обложат его поленьями, и наверх этого «кострища» затащат Ребекку и обмотают цепями вокруг столба. Основная ее роль — присутствие, право голоса у нее не будет. Все действие будет происходить вокруг Ребекки. Обычно театр ставит какую-нибудь фольклорную сказку о том, как хорошо быть послушным, удобным, правильным и жить во имя других, и как плохо быть такой, как Ребекка: самовольной и взбалмошной девицей. Ее основной образ в театре Посрамления — бес, дьявол, а в конце его изгонят из Ребекки — «сожгут».

Основная цель театра Посрамления — перевоспитание и перерождение виновного. Этот обряд должен воскресить послушную и непорочную Ребекку, усмирив ее похотливую часть, через всеобщее пристыжение.

… Ребекка открыла глаза.

За окном глубокий вечер. Она проспала весь день?! Надо бы спуститься вниз…

— Вы колдуете?! — Ребекка застыла на лестнице.

— О, проснулась! — улыбнулась Красивая. — Ты как?

— Вроде бы… хорошо, спасибо. — Неуверенно пробормотала Ребекка.

Ее, скорее смутило настоящее действие, за здоровье свое она уже не волновалась.

— Ты спускайся, спускайся, — звала Средняя.

— Да, я просто…

— Думала, что мы тебя будем пороть? Хлестать крапивой по бёдрам или ещё по каким интересным местам?! Усмирять животную прыть!? — ляпала Старая, а Красивая расхохоталась на всю кухню.

— Ну, наверное, да…

Ребекка спустилась и тихонько села за стол.

— Итак, тема нашего сегодняшнего урока — злость! — торжественно провозгласила Старая.

Ребекка вся съежилась телом.

— Малышка, что с тобой? — с тревогой спросила Средняя.

— Вы, — тихо начала Ребекка. — О чувствах говорите?!

— Ну, да! — воскликнула Красивая. — Не боись, здесь можно! По вечерам мы любим феячить. Но местным об том знать необязательно! — она хитро подмигнула.

— Эх, пришла б ты к нам раньше, лапушка моя, — сочувственно залепетала Старая. — Ты ведь тоже любишь феячить, да? И на работе своей тоже?

— Люблю… любила… — Ребекка

опустила глаза.

— Можешь поделиться с нами, — ласково предложила Старая.

Ребекка долго разглядывала полосатые вязаные дорожки, что покрывали деревянные полы, и все не решалась говорить. Знахарки знали, кто она такая, где и с кем она работала, но все же рассказать немного о себе Ребекке хотелось.

— Я всегда считала, что чувства нужно проживать, а не подавлять, — тихо начала она. — Но персонал был со мной не согласен — меня называли… э-э-э истеричкой. Я общалась с больными, но работников это бесило. Про меня ходили грязные сплетни, которые потом и до всего города добрались! Меня называли «опасной женщиной», «королевой психов», и прочее. Ну, вы сами слышали. Но несмотря на сплетни, я оставалась при своём: калечит человека человек, но и исцеляется он тоже рядом с человеком, и для этого необязательно с ним спать, но персонал считал по-другому. В их уме не могла ужиться мысль, что молодая женщина, как я, могла разговаривать с мужчиной о чем угодно: об искусстве, о музыке, о литературе и о чувствах, конечно, же о чувствах, и при этом не спать с ним! Для них мои разговоры с больными — интимная близость с ними. Я сама потом об этом от них слышала! Боже, об этом и на суде говорили!

Ребекка вспыхнула, ожила, и тревожность прошла.

— И до сих пор говорят, — буркнула Красивая. — С тобой все в порядке, Ребекка, горожане просто лицемерные сухари, и на их фоне ты распутница.

— Мы такие же, распутницы, — шёпотом произнесла Средняя, — просто научились ловко маскироваться.

— Не стесняйся, вафелька моя, у нас можно жить, а не притворяться! — подбодрила Старая. — Умничка, что поделилась с нами, за что тебя и благодарим! А что там с нашим уроком? — обратилась она к Средней.

— Итак, сегодня про злость! — наконец, начала Средняя.

На столе лежали склянки. На каждой было написано название: обида, радость, интерес, грусть…

— Вы… — хотела было спросить Ребекка, но тут же утихла.

— Феячим! — хором воскликнули сестры.

— Я уже поняла, — замешкалась Ребекка. — Эти склянки, то есть флаконы, что в них?

— Ах, это! — улыбнулась Старая. — В них живут чувства!

— То есть вы сейчас будете чувства наколдовывать? — Ребекка почувствовала, что ляпнула чушь.

— Так и есть, — Средняя погладила ее по плечу. — Злость закончилась, надо бы восполнить флаконы!

— У нас шабаш небольшой намечается, — объясняла Красивая. — Видишь, котёл кипит? Сейчас мы в него будем злость свою выпускать, а потом разольем по флаконам!

— А зачем она вам? Что вы будете из неё делать?

— Это ингредиенты для зелий! То есть снадобий, тьфу ты! — Старая хохотнула. — Вафелька моя, а как ты думала, лекарства готовятся?! И почему они людям так быстро помогают?!

— Выходит, это и не лекарства вовсе, а… зелья! — ахнула Ребекка. — Вы… Колдуньи?!

— Ага, только вот без нашей лавочки городку кирдык! В городе нельзя чувствовать, но все горожане ломятся к нам за зельями, тьфу ты, снадобьями! — говорила Красивая. — Глупый народец считает, что чувственность — зло, но сами идут к нам!

— Ох, не прикрыли бы нас, — тревожилась Средняя.

— Не переживай, сестра, — успокаивала Старая, — кто, что узнает, дык мы нужное зельице подсунем, и все как прежде!

Ребекка уже не знала радоваться ли тому, что сестры-знахарки — дочери покойного пастора — очутились лесными ведьмами, а не жестокими ханжами, или горевать.

Ребекка прислушалась к себе и почувствовала, как теплая волна спокойствия разлилась по груди.

Тело не обманешь — она в безопасности.

— Тогда, можно мне с вами посмотреть, как злость будет изготовляться?!

— Конечно, вафелька! — воскликнули сестры.

В котле уже полным ходом кипела вода — основа зелья. Именно в нее сестры и будут выражать свою злость.

Но как это будет происходить?!

Ребекка уселась удобнее, подперев подбородок руками.

— Так, сестрицы, у кого накопилось за последнюю неделю? — спросила Старая.

— У меня! — воскликнула Красивая. — Убивать готова!

— Хорошо! Средняя, тащи подушку с сухими листьями.

Средняя ушла, но быстро вернулась. Она приволокла откуда-то огромный мешок, в нем что-то хрустело. Ребекка предположила, что внутри осенние листья или высушенная трава. Старая схватила мешок и подошла к Красивой.

— Ну, что бей, да посильнее! — в ее глазах заиграли бесенята.

Красивая сняла фартук и скрутила свои длинные огненные локоны в узел на затылке, дабы не мешали. Она закрыла глаза и стала глубоко дышать. Затем медленно их открыла, и Ребекка увидела перед собой разъяренную обольстительную ведьму.

Красивая стала яростно стучать кулаками в мешок, пока из него доносились приглушённые звуки, словно где-то за закрытыми дверьми билась посуда.

На кухне стало жарко. Ребекка даже немного отсела в сторону, дабы волной чужой злости не пришибло. И вот удары Красивой становились все медленнее, мягче. Ее лицо расплывалось в довольной улыбке.

— Так, все, стоп! — Средняя регулировала жаркий процесс. — Нам нужна только злость, а не умиротворение вперемешку с негой!

Красивая тяжело дыша развалилась на лавке и схватила пол-литровую кружку. Через трубочку она с удовольствием протягивала яблочный лимонад.

Старая заглянула в мешок.

— Ух ты! Ты превратила листья в пудру!

— А что дальше? — любопытно спросила Ребекка.

— А дальше мы это отправим в котёл, — сказала Старая и стала высыпать содержимое в кипящую воду. — А теперь, главное, не мешать, но и не забывать. Злость долго варить нельзя: хата взорвется! Полчаса максимум!

Ребекка с недоумением глядела, как Старая высыпала бывшие листья в кипяток.

— Красивая передала свою злость листьям, она напитала их эмоцией, и теперь листья, то есть, пудра от них — переносчик! Она передаст злость кипящей воде, и та и превратится в ингредиент! — пояснила Средняя ничего не понявшей Ребекке.

Прошло около получаса.

— Вот она — выжимка злости! — с азартом воскликнула Старая. — Можно разливать по флаконам!

— А куда добавляется этот ингредиент? — спросила Ребекка.

— В зелья для быстрой славы, успеха и достижения целей, — отвечала Средняя. — Такие снадобья любят покупать мужчины.

— А что на них написано? Неужель так и пишите?!

— Не совсем, — поясняла Средняя. — Уже б давно на костре сожгли! Обычно пишем «элексир от лени» или «лекарство от сонливости».

— Ого! А переносчиком эмоции может быть только мешок с сухими листьями? — спросила Ребекка.

— Нет, что ты, — улыбнулась Средняя. — Все зависит от того, как ты выражаешь эмоции.

— Я, например, люблю дубасить подушку, я чувствую, что именно так мое тело максимально отдаёт эмоцию листьям. — объяснила Красивая.

— А я люблю давить что-нибудь, — делиласьСредняя.

— А у меня выражение злости целый обряд! — воскликнула Старая. — Мне необходимо максимально вжиться в роль, я ощущаю себя ведьмой, что готовит отравленное зелье! Я стою возле котла и тщательно мешаю его содержимое и громко зловеще хохочу.

— Что же тогда является переносчиком эмоции? — удивлённо спросила Ребекка.

— Ничего! — усмехнулась Красивая. — Старая выражает злость словами, своим поведением, это и есть переносчик! Но для того, чтобы передать его кипящей воде, надо..

— Засунуть меня в котёл! — перебила Старая и расхохоталась. — Суп из меня сварить!

Ребекка испугалась и подсела поближе к Средней.

— Поэтому я редко, когда участвую в переносе эмоций, а, чаще всего, помогаю сестрам их выражать.

— Например, как сегодня? Держали мешок? — на всякий случай уточнила Ребекка.

— Ага, — ответила Средняя. — А я наблюдаю, когда пора остановиться.

— А что же ты, вафелька? — полюбопытствовала Старая. — Как ты выражаешь злость? И что чувствовала, когда за Красивой наблюдала?

Ребекка не спешила отвечать, но вновь густо покраснела.

— Если не хочешь, не отвечай, — подбодрила Красивая.

— Нет-нет, это очень интересно, я хотела бы поделиться, просто боюсь немного… Меня хотели сжечь за мои чувства…

— Понимаю, — Старая сочувственно поглядела на нее. — Но как ты уже могла заметить, с нами ты в безопасности!

Ребекка сдержанно улыбнулась.

— Это было очень жарко, — тихо начала она, обращаясь к Красивой. — Так по-женски, так… утонченно, так…

Ребекка смутилась.

— В какой-то момент, мне даже стало неловко на тебя смотреть, — продолжала она. — Я даже опустила глаза. Это было интимно, сокровенно. Я увидела в этом что-то…

Ребекка запнулась.

— Эротичное? — подсказала Старая.

— Угу, — буркнула Ребекка.

— А я ещё не забыла это слово! — Старая расхохоталась, и сестры вслед за ней.

— Да, это было похоже на животную страсть! — Вспыхнула Красивая. — Думаю, был бы у меня любовник, мы б с ним бились такими мешками!

— Наверное, это уже была бы не злость! — Средняя загадочно улыбнулась и покраснела. — Скорее, страсть, как ты и приметила. Но, наверное, одним из ее многочисленных ингредиентов и является злость. Здорово, как ты прочувствовала это, Ребекка!

Та, казалось, раскраснелась ещё больше.

— А как бы ты выразила злость? — спросила Красивая.

— Ну… Бить подушку мне не помогает. Вернее, через битьё моя злость не передастся листьям.

— Значит, твоя злость живёт не в кулаках, — пояснила Средняя. — А где тогда?

— В ладонях, — немного погодя ответила Ребекка. — Моя злость живёт в ладонях. Мне важно держать объект злости в руках.

Тут Ребекка закрыла глаза и стала прислушиваться к себе. Она несильно сжала кисти в кулаки и ощупывала пальцами свои ладони, словно изучая.

— Я хочу чувствовать объект злости в своих ладонях, регулировать его… жизнеспособность.

— Подольше мучить, а потом задушить, например? — спросила Старая.

— Ага, — Ребекка открыла глаза. — Я имею ввиду, мешок, конечно же, в жизни я и паучка убить боюсь!

— Конечно, вафелька моя, — успокаивала Старая. — Поэтому мы и такие добрые и спокойные: вылила злобищу на мешок с листьями, и сразу люди не бесят!

— Какие мы всё-таки все разные в наших чувственных проявлениях! — удивлялась Средняя. — И, главное, в этом и есть наша прелесть и различие!

— Но я думаю, в эти моменты я выгляжу пугающе, неистово, дико. — Стыдливо произнесла Ребекка. — Я думаю при виде на такую меня, у людей будет рождаться ужас, а не восхищение с нотками вожделения, как к Красивой… Мне кажется, я похожа на вас в этот миг! — Ребекка поглядела на Старую. — Даже представилось прямо сейчас, как вы, злющая ведьма, варите отравленное зелье, а я нарезаю мясо какого-нибудь мертвого зверька, мну в своих ладонях, тая от удовольствия, и бросаю к вам в котёл!

— Ха-ха-ха, — расхохоталась Красивая, — а она мне нравится все больше и больше!

3

И вот потянулись дни и недели «перевоспитания» Ребекки у дочерей покойного пастора.

Хорошо ей жилось в избушке знахарок, а уроки по изготовлению ингредиентов для зелий нравились Ребекке больше всего.

— На самом деле, такие простые однокомпонентные чувства, злость, грусть, например, готовить легко, гораздо сложнее, но и интереснее готовятся переживания! — таинственно-заманчиво молвила Старая.

— Переживания?! Это… В них, наверное, живут несколько разных чувств? — предположила Ребекка.

— Так и есть, вафелька моя, — Старая улыбнулась, — и я хотела бы попросить у тебя рецепт одного переживания… Его можешь знать только ты.

Ребекка замерла.

Казалось, будто её в чем-то обвинили прямо сейчас, она почувствовала себя голой.

К щекам прилила кровь, Ребекка невинно улыбнулась, но опустила голову, страшась поднять глаза.

— Вот! — уставилась на нее Старая. — Вот оно самое! Благодаря этому ты здесь и очутилась! Невинность вперемешку с…

— С чем? — Ребекка ожила и подняла глаза.

— Что с тобой сейчас происходит? — Средняя вперилась в нее любопытным исследовательским взглядом.

— Что ты чувствуешь? — спрашивала Красивая. — Каковы же они, ингредиенты твоего…

— Смущения! — басом гаркнула Старая.

— Смущения?! — залепетала Ребекка.

— Так и есть, — Средняя не сводила с нее глаз. — Ты сейчас была смущена.

— Да, но я не думала, что это… из-за этого… в общем, что это может мне вредить!

— В нашем ханжеском городке может! — сочувственно вздохнула Красивая. — Ты выглядела будто… тебя в чем-то уличили, или…

— Разоблачили! — воскликнула Средняя.

— Это одно и то же, — с укором произнесла Красивая.

— Так, стоп, сестрицы! — Старая стукнула кулаком по столу. — Это ваши домыслы, не превращайтесь в наших горожан! Правду о своем переживании может знать только Ребекка.

Ребекка с благодарностью поглядела на Старую, но на других сестёр особо не злилась.

— Смущение, — тихо проговорила она. — Когда я могу его испытывать? Когда говорят о моей привлекательности? — то ли спросила, то ли ответила Ребекка.

— Ты смутилась, когда я отметила, что рецепт этого переживания можешь знать только ты! — напомнила Старая. — Видать, в этой фразе и спрятан ответ!

— Ну да, вы выделили меня, словно особенной сделали, и я смутилась. — Поясняла Ребекка.

— А из чего же состоит твое смущение? — допытывалась Старая. — Давай-ка разберём его по ингредиентам!

Началась суматоха: Средняя и Красивая живенько расставили банки-склянки, заполнили котёл водой и вновь уселись.

Ребекка же не могла сидеть, она стала медленно ходить по избе, исследуя свое такое нужное переживание.

— Чаще всего я испытываю это чувство на работе, — заметила Ребекка. — Вернее, испытывала.

— Та-а-ак, — ожидающе пропела Старая, пока Средняя и Красивая, раскрыв рты не сводили глаз со своей воспитанницы.

— Когда мне что-то говорили мужчины… Больные!

— И что же?

— Комплименты! — Ребекка остановилась посредине кухни. — Я ощущала от их слов… Стыд!

Средняя что-то лихорадочно записывала в свою ветхую тетрадочку.

— Да, — сама себе говорила Ребекка, — изначально я испытывала стыд, потому что от больных слышать комплименты как-то… Неловко, стыдно, одним словом! Это не то место, для меня по крайней мере!

— А что ты им говорила в ответ? — полюбопытствовала Красивая.

— Ничего! — Ребекка пожала плечами. — Я… смущалась!

— То есть стыдилась? И все? — с надеждой в голосе спросила Старая.

— Не совсем, — Ребекка задумалась. — Стыд больше несет негатива, черноты, хочется исчезнуть, но я не хотела этого. Я… была рада комплиментам! — воскликнула она.

— Рада?! — удивилась Красивая. — Ты же сказала, что неприемлемо больным заигрывать с сестрами?

— Так и есть, — согласилась Ребекка. — Но если опустить правила, мое естество скорее будоражилось от этого! Я чувствовала возбуждение в груди, чувствовала себя живой, привлекательной, красивой, и мне об этом говорили. Но разум словно не давал этой буре переживаний выплеснуться наружу, тут присоединялся страх показаться легкомысленной, и я…

— Опускала голову и только лишь улыбалась из-под опущенных ресниц. Вот оно — смущение!

Старая потерла руки, широко улыбнулась и подмигнула Ребекке, пока Средняя все строчила в тетрадке. Ребекка уселась за стол.

— Итак, я подведу итог! — начала Средняя. Ядро смущения — стыд! А ещё щепотка страха и… — она что-то подчеркнула в тетрадке, — захватывающая волна подавленного (невыраженного) возбуждения, спрятанная за опущенные улыбающиеся глаза!

— Ох, как подлинный мастер письма сказала! — Красивая иронично расхохоталась.

— Ну что же, вафелька моя, благодарю тебя сердечно! — Старая подошла к Ребекке и обняла ее.

— Погодите-ка, неужель спать?! — упавшим голосом спросила Красивая. — Время ещё мало!

— Можно и пофеячить ещё, — молвила Средняя.

— Дык, никто и не собирался спать, — Старая загремела посудой. Она наливала кипяток в чайник. — Давайте, просто потрындим?! — предложила она.

— Вот, так-то лучше! — Красивая и Средняя переглянулись и заулыбались.

Сестры убрали банки-склянки, спрятали всякую ведьмовскую атрибутику и накрыли стол. Теперь он выглядел вполне по-человечески. Большую часть стола заняли сладости и выпечка, и только чашки в виде мухоморов, намекали на странности хозяек: вряд ли заблудившийся путник посчитал бы их ведьмами из-за «ядовитых» чашек, но чудачками бы окрестил.

Ребекка разлила чай, и все уселись.

— Ну-с, о чем говорить будем? — спросила Старая, макая сушку в чай.

— А давайте… о любви! — предложила Красивая.

— А давайте! — Старая звонко опустила чашку на блюдце. — Вот ты и Ребекка нас просветите!

— А вы, как же? — осторожно спросила Ребекка.

— Да у нас уже все атрофировалось, — расхохоталась Старая.

— Как понимать?! — ахнула Красивая.

— А ты за себя, сестрица говори! — обиженно вставила Средняя.

— Сердце мое атрофировалось! Любить уж боле не может. Годами придавило, да банками-склянками. Прости, сестра, коль обидела, — объяснилась Старая. — Иными словами, хочу знать, что молодежь о любви думает, а я уже, да и ты тоже, надумалась в свое время. Слово Ребекке и Красивой!

— Вон оно что! Дык так и говори, а то атрофировалось у нее там что-то… — пробубнила Средняя.

— Ну-с, Ребекка, вафелька наша, что для тебя любовь? — спросила Старая.

— Моя злость живёт в ладонях, — неуверенно начала Ребека, — и любовь там же…

— Ух ты! А как она у тебя проявляется? — удивилась Средняя.

— Я скажу очень образно, но, грубо говоря, объект вожделения я люблю скрутить в руках до смерти, удушить, чтобы прочувствовать любовь.

— Ого! — Красивая подсела к ней поближе. — И многих ты э-э-э «задушила»?

— Ну, в переносном значении — да, — скромно промолвила Ребекка. — Но по-настоящему было лишь с одним…

— А как оно было? — спросила Старая.

— … С ним хотелось быть внизу, под ним, чувствовать его тело на себе, принадлежать ему… уткнуться в его шею и нюхать, нюхать, нюхать и… к-а-а-а-к укусить! С ним было по-взрослому, по-настоящему, я ведомая, он ведёт, и мне хочется идти за ним… Хотелось. Он умер, вернее, его убили, и месяца не прошло… по моей вине, поэтому я здесь — у вас…

— Печально, — тихо произнесла Красивая, а Старая и Средняя поджали губы и сочувственно поглядывали на Ребекку.

— Мои желания развратные? — спросила она. — Мы с ним любили играть в незнакомцев. В городе меня называют блудницей…

— Бекка, ты не похожа на блудницу, вафелька моя. Твои желания из уст льются так благородно… так изысканно… — утешала Старая.

— Да она просто элитная блудница, — подмигнула Красивая Ребекке. — А что мне, например, нравилось гладить живот нашей кошке, у меня даже слюни текли, ей богу! — призналась она.

— Так вот, куда она пропала! — поперхнулась чаем Старая. — Ты сожрала нашу кошку!

— Чушь! — вспыхнула Красивая.

— Ааа, я, кажется, вспомнила! Вот отчего у нас страсти-то значительно прибавилось во флаконах! Я помню, что кошки не стало именно в тот день! Ты кошку использовала переносчиком страсти! — подлила масла в огонь Средняя.

— Вы и правда ведьмы! — икнула Ребекка, отодвинув от себя чашку.

— Не бойся вафелька это у нас юмор такой ведьмовской! — Старая ей подмигнула.

— Я бы побрезговала жрать кошку! Она умерла от старости!

— Ей три года было! — захлопала ресницами Средняя.

— Они такие милые! — растрогалась Старая, наблюдая за сестрами.

— Э-э-э… — промычала Красивая.

Пауза затянулась, щеки Красивой становились все краснее и краснее.

— Мать моя Герда, сестрица, я бы простила мужика, но кошку! — Старая закрыла руками лицо от недоумения.

— Ну хоть хвостатая от большой любви померла… — едва сдерживая то ли смех, то ли слёзы, тихо подметила Средняя.

Старая отошла от шока, но возмущение ее не унималось. Ребекка испугалась, как бы она в бешенстве Красивую в котле не сварила, но та встревожено пролепетала:

— Я сожгла ромашку!

Тут произошло чудо: Старая, да и Средняя тоже, мгновенно смягчились и даже стали хвалить Красивую.

— Умничка, девочка! — заворковали они.

Ребекка сидела раскрывши рот и ничего не понимала.

— Что это значит? — наконец спросила она.

— Позже, вафелька, чуть позже, мы все объясним, но сначала Красивая расскажет, как всё ж таки исчезла наша кошка. — Старая остановила выпытывающий взгляд на Красивой.

— Ладно, но не перебивайте! — попросила она.

4

Все угомонились.

— Наша кошка она была такая… такая хорошенькая, такая сладенькая… — запинаясь, начала Красивая, облизывая губы. — Я всегда любила ее тискать, ну, как и вы тоже. У нее такое мягкое тельце было, такая шкурка гладенькая, и, бывало, в порыве страсти я даже кусала ее!

— Не за холку хоть?! — хихикнула Средняя.

— Нет! — Красивая ущипнула ее за плечо. — Когда Ребекка говорила, что ее любовь живёт (как и злость) в ладонях, я поняла ее. Эдакая любовь с привкусом… садизма. Хочется словно до смерти сжать, укусить, скрутить, как будто только убив, можно прочувствовать любовь полностью… Вот, что и произошло с нашей кошкой: однажды я потеряла самообладание и так ее укусила, что она задохнулась… Я испугалась очень сильно, но сначала ощущения были, словно в тумане, я вообще сразу не поняла, что произошло, это словно был сон наяву… А когда «проснулась», ужаснулась… Не знала, как избавиться от вины, но вспомнила ромашковое поверье, сделала обряд и успокоилась.

Красивая уткнувшись в стол мяла в руках печенье, а под конец ее исповеди оно превратилось в пыль.

— Я так в детстве чуть подружку не задушила, — задумчиво произнесла Ребекка. — Очень хочется тебя поддержать, вот и вспомнился момент. Мне было лет тринадцать, с соседскими детьми мы играли в странную забаву: душили друг друга. Понарошку, конечно, но именно тогда я поняла, какая сила таится в моих руках. На мгновение я потеряла самообладание и сжала руки вокруг шеи своей подружки чуть сильнее… Она покраснела, стала задыхаться, слёзы из глаз брызнули, потом она и вовсе сознание потеряла на минуту-две. Это был кошмар! Как я испугалась! Но вскоре она ожила как ни в чем ни бывало, а я от облегчения и счастья сама чуть в обморок не упала!

Красивая поглядела на Ребекку и слабо улыбнулась.

— Кошку жаль, конечно, — после недолгой паузы сказала Старая, — но я тебя не виню. Любовь такая штука… Мне кажется есть в этом что-то такое… такое… мол, люблю так сильно, что задушить готова, чтобы присвоить себе!

— Это страсть, сестра, — поправила ее Средняя. — Истинная любовь про созидание (а не пожирание кошек), я думаю, ее взращивают, и на это уходит время… Но, наверное, без страсти любовь — не любовь вовсе!

— У меня такая была, — сказала Ребекка. — Сначала он стал моим единомышленником, потом товарищем, потом другом, затем ухажёром, а потом и любовником…

— Это так волшебно: сначала прикасаться душами, а потом телами! — мечтательно произнесла Красивая. — Наоборот ведь не бывает!

— Мож у кого и бывает, но, думаю, строить любовь с конца — неправильно, хотя исключения всегда есть. Не, если хочется — пожалуйста — просто странно облекать сие действия благородными словами! — Рассуждала Старая.

— Ты прям как ханжа городская, ей богу! — фыркнула Средняя.

— А как ещё сказать?! Я ведь не против такой «любви», сама бы мож поучаствовала, но недоумеваю, когда после этого любовнички ждут чего-то духовного! Из чего изрекаю: делай, что хочешь, но не путай понятия и не жди понапрасну! Самому же хуже будет! Зажарку в суп добавляют последней!

— И лаврушку тоже, — пробормотала Красивая, собирая ребром ладони крошки от печенья в маленькую горку.

— Да, поняла я, поняла, — проворчала Средняя.

Наступила тишина: все осмысливали новое.

— Вафелька моя, об чем задумалась? — с нежностью спросила Старая.

— Я вспоминаю его.

— Милого своего?

— Да. Мне интересно вам рассказать о нем, о нас.

— Затем и собрались! — оживились сёстры.

Ребекка хотела говорить, но все же молчала какое-то время. Холодный чай в кружке-мухоморе давно остыл, а она даже и не испила из неё, а все думала, думала, думала…

— Мы любили играть в незнакомцев, — будто сама себе сказала Ребекка. — Он преследовал меня, а я словно убегала… Меня это будоражило, делало живой… Но именно поэтому я и оказалась здесь. Нас заметили прохожие, они были уверены, что он нападает на меня… Они стали бить его, позвали блюстителей порядка, и кто-то неосторожно ударил его прямо по голове, а он упал замертво… Я рыдала. Все потихоньку стали понимать, что случилось, даже приукрасили, дофантазировали… Меня ни о чем не спросили, право голоса не дали, обвинили в распутстве, и вот я здесь.

Сестры не спешили отвечать. Кухню захватила тишина, лишь Средняя вдруг стала перелистывать страницы в своей тетрадке.

И вот она прочитала:

— Подлинно любящие друг друга не стесняются говорить о тайных фантазиях, а мудрые ещё и осознают — не все грёзы выходят за двери ложа и претворяются в жизнь.

Ребекка от стыда вся сжалась и закрыла лицо руками. Красивая подсела к ней ближе и легонько погладила по спине.

— Я бы не была так категорична, сестра! — с сомнением произнесла Старая. — Ты сама прям как ханжа городская, ей богу!

— Ни в коем случае, — растерянно залепетала Средняя, обращаясь к Ребекке, которая немного выпрямилась и стыдливо взглянула на нее. — Я люблю записывать всякие умные фразы, где-то вычитала эту, и мне показалось, что она, как нельзя, в тему!

— Это что же ты такое читала!? — всполошилась Старая. — Тайные фантазии подлинно любящих! — визгливым голосом передразнила она сестрицу.

— Так я тебе и сказала! — бросила зардевшаяся Средняя и тут же мягким виноватым голоском обратилась к Ребекке: — Ребекка, ты умница, прости, если мои слова задели тебя!

Ребекка погладила Среднюю по руке: она не злилась.

— Можно что-то и в жизнь притворить, — задумчиво рассуждала Красивая.

— Да, но не жрать кошку! — нахмурилась Старая и сжала кулаки.

— Мать моя Герда, все простить не можешь?! — фыркнула Красивая. — Я ведь говорила, что нечаянно! В порыве страсти! И вообще я ее не жрала, а только укусила, забыла!?

— До смерти, — брякнула Средняя.

— Ладно, сестры, мы не о том говорим! — повысила тон Старая. — Как ты там сказала? — обратилась она к Средней. — «фантазии не выходят за двери ложа»… Я думаю, это образное выражение. Здесь имеется ввиду, что э-э-э… в интимную жизнь любящих друг друга не присоединяется третий! Ему о фантазиях двоих знать не нужно, иначе это вакханалия какая-то! Вот что!

— А если фантазия именно в этом?! — ахнула Красивая. — Мол, третьего присоединить?

— В койку что ли?! — зарделась Средняя. — А ты развратница ещё та, сестрица!

— Я думаю везде нужно знать меру, — сдержанно улыбнулась Старая. — Но здесь соль в том, что именно другие люди не должны быть э-э-э…

— Незваными свидетелями ваших оживших фантазий! — воскликнула Красивая.

— Да, — поддакнула Старая, — вот это я и имела ввиду! Что к сожалению и случилось с твоим милым, вафелька моя…

— Я понимаю… — вздохнула Ребекка. — Я… Мы не были осторожны, а в нашем городке она очень не помешала бы…

— Да, — объяснялаСтарая. — Город испугался, что вы своим поведением нарушите выстроенную веками мораль. Да, горожане сами ещё те развратники: чем благочестивее внешний облик, тем более непредсказуемый, опасный и даже бесовский облик внутренний. Но люди умело скрывают себя. А ваши неосторожные игры пошатнули всю систему…

— Расскажите, пожалуйста, про обряд, — тихонько попросила Ребекка. — Благодарю за беседу, но мне, признаюсь, больно вспоминать о нем…

— Конечно, вафелька моя, спасибо тебе, что доверяешь нам! — проворковала Старая. — Ну, слушай. Есть такое поверье, что человеческую душу (или душу животного) после смерти тела с помощью одной лишь ромашки можно отправить в небольшое путешествие на обратную сторону нашей планеты. Там тоже существует мир, он отличается от нашего, говорят там вперемешку и рай, и ад (интересно тогда, что в нашем городе намешано!?), правда, вот насчёт колдовства не знаю, есть оно там или нет… ну да бог с ним, так вот можно душу умершего туда засунуть! Даровать ей вторую жизнь! Но согласно поверью, такое не пройдет с глубокими стариками: они-то пожили, и хватит, а вот, кто несвоевременно помер, тому можно и на обратной стороне пожить ещё!

— Но почему ромашка?!

— Лепестки ее белые-белые, как крохотные пёрышки, они и заберут душу в другой мир, но поджечь их нужно обязательно: без этого перемещения не произойдёт. Огонь это как проводник, как будильник, как звонок, что душу сманивает. Важно, чтобы лепестки все сгорели, а жёлтая головка от ромашки должна остаться голой — это свидетельство того, что обряд прошел успешно.

— А что же дальше с цветком?

— Ничего особенного делать не надо. Важно просто оставить его на могиле.

— Ромашка — альтернатива метле, когда лететь надо, а ее нет! — подвела итог Красивая.

— Э-э-э, — промычала Ребекка, — а как это проверить?! Ну то есть это кто-то проверял, что душа находит новое тело?

— Нет, конечно! Но это так забавно! Мы верим в это, а что ещё остаётся?! Признать, что кошка всё ж таки сдохла, уж больно печально…

— Понимаю… — тихо сказала Ребекка. — Но вы дали мне надежду.

— Про самое важное не сказала, сестра! — ткнула Старую в бок Средняя.

— Ах, да! — поморщилась она. — Самое главное: проще совершить обряд до сорока дней после смерти тела: душа ещё принадлежит земле. После же есть только два варианта, где ее искать: либо на небе, либо глубоко под землёй. Но тогда придется к тем, кто пониже обращаться (наверху такими делами не занимаются), но напрасное это дело, много бумажной волокиты, всякие договоры да контракты, и не отвяжешься: под подпись все, а потом ещё и расплачиваться надо!

— Плевое дело, — поддержала Средняя. — Так что экологичнее все сделать до сорока дней: отчитываться ни перед кем не придется.

5

В тот день они собирались в органный зал, и как всегда опаздывали.

Ребекке нравилось представлять себя малышкой рядом с ним. Он купал ее в ванне, потом укутывал в полотенце и нес на кровать. Там вытирал ее тело и надевал белье… и даже чулки ни разу не порвал…

Но самом приятным было расчёсывание. Много раз он проводил гребнем по ее длинным волосам, а потом и кончиками пальцев пока она, закрыв глаза и слегка наклонив голову назад, улетала за пределы небес. А иногда он наклонялся к ее лицу и шептал что-то приятное на ухо. Он даже научился плести косы…

Ребекка в те моменты словно была его куклой, а он нежным любящим владельцем, очень чутким, осторожным и внимательным.

Ребекке не нравилось опаздывать в органный зал или театр, но сидеть и наслаждаться музыкой, вспоминая о причинах их опоздания — лучшего спектакля не придумаешь. Они словно сами в нем участвовали…

А иногда они добирались разными маршрутами и встречались в театре будто незнакомцы. Ребекка будоражилась от таких шалостей.

Их места были рядом. Иногда он невзначай касался ее руки, оправдываясь теснотой кресел.

В антракте, когда все зрители, и Рика тоже, спешила по своим недолгим делам, он хотел дотронуться до ее спины, и отдать сумочку, которую она забыла на сиденье.

Ребекка же вспомнила о ней раньше.

Было очень тесно, народ толпился, но все же она неожиданно повернулась, а его уже приподнявшаяся рука, скользнула по ее груди.

Они оба сделали вид, что ничего не произошло, оба смолчали, но теперь у них был секрет на двоих, который сблизил их. Ребекка смущённо забрала сумочку, буркнула слова благодарности и поспешила в уборную…

«Ямочки на твоих щеках…» — улыбаясь, шептала она тогда.

Ребекка лежала на мокрой подушке, к щекам прилипли волосы. Она плакала во сне и беспокойно ворочалась, от этого казалось, будто она бредила в лихорадке. Ребекка что-то бормотала бессвязное:

— Под землёй страшно и холодно… дышать нечем. Как ты там спишь? Тебе не жёстко спать? Хочешь, я принесу тёплое одеяло? Тебе, наверное, тоскливо, ужасно тоскливо, и тесно, и одиноко… Как ты там? Но, нет, — лепетала она во сне, — ты не там, не там, там лишь твое мёртвое тело, а твоя душа… я знаю, твоя душа ждёт обряда… Я сорву для тебя ромашку…

Сон потихоньку ускользал, а реальность уже разбудила Ребекку. Проснувшись, она все лежала, но глаза открывать не спешила.

Органный зал… Неужели все очутилось сном? Где она находится? Куда пропал он?

Ребекка открыла глаза: его тело под землёй, душа ещё метается по свету, а она в доме лесных ведьм, вернее знахарок-самозванок.

Ребекка приподнялась на локти и заглянула в окно. Сколько она уже здесь живёт? Несколько недель? Нужно успеть!

— Надо бы собрать букет ромашек.

6

— Сегодня целый день на базаре вспоминали нашу вафельку, а скоро и театр Посрамления, — без умолку трещала Красивая.

— Да ее и не забывали, — буркнула Средняя, перебирая картошку.

— Причем, так забавно: имени никто не называл, но все понимали о ком речь!

Красивая сняла фартук, забралась на лавку и, чередуя то громкий бас, то противное писклявое сопрано, стала передразнивать мужиков да баб:

— Опасная пожирательница душ! Любительница психов! Обольстительница! Похитительница талантов!

— Ну, прекращай уже, — заворчала Средняя, — она же услышит! Слазь, давай!

— Ой, а что это вы делаете? — Ребекка вернулась из сада вместе с огромным букетом ромашек.

Красивая тут же спрыгнула со стола, забрала букет из рук удивлённой Ребекки и закружилась с ним по кухне.

— Ох, вафелька, — залепетала Старая и тут же откуда-то достала глиняную вазу, чтобы налить в нее воду для цветов, — это Красивая распоясалась…

Старая дёрнула Красивую за фартук, и когда та остановилась, грубо отняла ромашковый букет, затем обхватила его за длинные ветви и несколько раз скрутила, пока они не оторвались. При этом она не сводила злобный взгляд от Красивой. Наконец букет достаточно укоротился, чтобы вместиться в вазу.

— Все в порядке, — Ребекка с улыбкой поглядела на Красивую. — Я все слышала, но не обижаюсь, более того, я рада, что меня помнят. Я чувствую, что живу. Пусть люди говорят, что угодно, меня это подпитывает. Значит, я интересна, значит я не забыта.

Сестры облегчённо переглянулись, а Красивая, все ещё волнуясь, но спросила:

— Ребекка, — неуверенно начала она. — На базаре говорили о твоих многочисленных женихах, которых тебе сватал отец…

— Ух ты! — оживилась Ребекка. — А что именно?

— Народ удивлялся, почему ты их всех отвергала, но… э-э-э я процитирую «таскалась с отбросами»…

— Ха-ха-ха, — залилась смехом Ребекка. — Мне и самой всегда было интересно, почему меня тошнило от женишков, которых мне сватал отец! Они были его молодыми копиями: до омерзения правильные, хорошие мальчики, в выглаженных костюмчиках и темными от зубрёжки кругами под глазами над болезненными анемичными щеками. А длиннющие бакенбарды были такими идеальными, словно их под линейку стригли! Почти все они учились в медицинском, и каждый мечтал стать психиатром.

— А тебя значит хотели сделать женой психиатра?

— Ага, черта с два! — выругалась Ребекка. — Они были настолько фальшивыми, настолько искусственными, нечувствительными и холодными, что я — от природы ранимая, чуткая и эмоциональная — автоматически становилась хронической истеричкой рядом с такими. А некоторые ухажёры, те, что понаглее, вообще на этом акцент делали! Сначала в шутку, а потом и не совсем в шутку.

— Лечили тебя значит?

— Ага.

— А что же с пациентами? Они совсем не походили на них?

— Совсем, — Ребекка оживилась, и лицо ее засияло. — Они были живыми, настоящими. Рядом с ними и я ощущала себя нормальной, а не экспериментом каким-нибудь, или подопытной для установки психиатрических диагнозов. Вот я и сама ответила на собственный вопрос, — улыбнулась Ребекка. — С пациентами — живая, с женишками-студентами — больная неврастеничка. Но меня, честно говоря, больше мучает другое: когда я впервые ощутила это?

— О чем ты? — не поняла Красивая.

— У меня ощущение, что я своих пациентов знала, как будто раньше, я чувствовала к ним (к некоторым, и их, конечно, меньшинство) такое тепло и даже родство, но это странно, они ведь для меня просто пациенты! В моем стерильном доме подобных персонажей никогда не было!

— А как ты ощущала это родство? — поинтересовалась Старая. — Как ты это понимала? Что они такое делали?

Ребекка задумалась. Сердце забилось чаще, Ребекку охватил сильный интерес и даже азарт. Наконец, наступило время: здесь — в избушке трёх знахарок-ведьм — разгадать свою тайну! Ей даже стало душно, а на лавке стало тесно сидеть.

— Они глядели на меня по-особенному, — произнесла она. — Я сейчас имею ввиду тех больных, с кем я общалась, с кем мне было интересно, ведь большинство из них были все же безнадежными и пустыми, но я выбирала живых, интересных и умных. У меня ощущение, что когда-то со мной случалось подобное…

— Что ты имеешь ввиду? — удивилась Средняя.

— Кто-то очень давно, может быть, когда я была маленькой, так глядел на меня, и, боюсь, признаться, мне это, наверное, понравилось, иначе не могу объяснить, почему я, будучи взрослой, продолжала искать эти взгляды даже на работе… — ахнула Ребекка.

— Но как все же они глядели на тебя? — допытывалась Старая.

— Они смотрели на меня как… как… не могу объяснить…

Ребекка наморщила лоб от усилий. Она громко выдохнула и подошла к открытому окну.

— А давайте карты разложим? — Вспыхнула Красивая.

— Карты? — повернулась Ребекка. — Мы будем гадать?!

— Феячить, — подмигнула ей Средняя. — Наша мать Герба нарисовала их.

— На самом деле, никакого волшебства здесь нет, — закатила глаза Старая. — Сейчас я расскажу, и ты всё поймёшь.

Ребекка вновь уселась.

Старая же вышла из кухни, но очень скоро вернулась. В руках у нее был льняной мешочек с вышитой приблизительно посередине золотистой нитью буквой «г», перевязанный розовой ленточкой.

Старая уселась и достала из мешочка колоду карт. Она разложила их картинками кверху. На каждой был изображен пёстрый рисунок: взрослые, дети, животные. На каждой были различные действия. Словно художник запечатлел повседневные моменты из жизни людей или зверей.

Ребекка зачарованно разглядывала необычные карты.

— Они очень красивые! — восхищённо произнесла она, — но как они мне помогут?

— Смотри, вафелька моя, — начала Старая. — Сейчас я их соберу и отдам тебе в руки, а ты их подержи у груди, да подольше, согрей их своими ладонями и думай о своем желании, сформулируй его, спроси у карт, что ты хочешь узнать у них о себе. Когда вопрос-желание будет готово, вытащи наугад любую карту, а потом переверни ее картинкой кверху, а дальше уже я тебе помогу.

Ребекка взяла трясущимися руками толстую колоду и, закрыв глаза, прислонила к груди. В голове замелькали вопросы.

— А сейчас, — Старая легонько коснулась плеча Ребекки. — Открой глаза и спроси матушку Гербу, почему ты выбрала такой жизненный путь.

Ребекка открыла глаза и произнесла:

— Матушка Герба, покажи, что прячется в закоулках моей памяти, я хочу вспомнить всё.

Ребекка вытащила карту приблизительно из середины колоды и положила на стол.

Сестры мигом кинулись к ней. Старая отгораживала руками Ребекку с картой от возбудившихся сестёр.

— Спокойнее, мои дорогие, эта карта сейчас принадлежит только Ребекке.

Красивая и Средняя же и не думали трогать её, но подглядеть, что же скрывается за внешностью местной обольстительницы, страсть, как любопытно! Хотя это могла понять только сама Ребекка: каждая из сестёр увидела бы что-то свое неразгаданное. В этом и заключался «фокус» карт: не было правильных или неверных ответов. Каждый посмотрит на картинку и поведает свою историю, а действие на картинке лишь приведёт заблудившееся событие из забытья памяти в реальность.

Об этом и рассказала Старая, и в конце подытожила:

— Вот и все волшебство! Ну, вафелька моя, что ты видишь?

На карте был изображен дремучий темный лес. Деревья — ни то чудища, ни то высоченные люди-великаны — определенно были здесь хозяевами, но ближе к центру чернота плавно переходила в свет, где посередине стояла то ли девочка, то ли фарфоровая кукла: такая милая, светлая, невинная. Как она очутилась в дремучем лесу?

— А кто ты на этой картинке? — спросила Старая.

— Я — девочка, — ответила Ребекка.

— Тебе страшно?

— Да… нет, — Ребекка запнулась. Она пригляделась к картинке. — Нет, ей, то есть мне, не страшно. Она… здесь главная.

— А есть ещё живые существа на картинке?

— Да, чудища. Ее друзья. Они защищают ее, а ей приятно быть светом в их тьме… Она для них ценность, оберег…

Ребекка вдруг зажмурилась и отодвинула от себя карту. В голове всплыло воспоминание: пугающе ярко, резко, словно вспышка озарила ее память, и теперь как будто даже стало ясно видеть.

Ребекка ужаснулась воспоминаниям, она не понимала, как те события могли повлиять на ее теперешнюю жизнь, но они очень походили на то, что было изображено на карте.

В голове все смешалось: прошлое, настоящее. Чтобы как-то это все «размешать», она решилась говорить. Ведьмы помогут ей.

— Вы ведь все помните, где я работала, — начала она.

Сестры переглянулись и закивали.

— Среди них были и добряки, и интересные персонажи, но в основном мое окружение занимали злодеи и похотливые грязные гады. Я чувствовала, как многим хотелось коснуться меня, потрогать, возможно даже напасть, но меня это будоражило. Возбуждение разливалось по моему телу. Это не те ощущения, которые я испытывала внизу живота, когда любимый касался меня, ничего общего они с этим не имели. Но это ярчайшее ощущение жизни, азарта, понимаете? Я чувствовала, что живу… Я никому никогда не говорила о своих переживаниях: боялась меня упекут, или любезный папенька пропишет пилюли «для нормальности». Но сейчас я, кажется, вспомнила, почему таким странным, жутким и… небезопасным способом э-э-э получала внимание…

Сестры уселись кучкой и внимательно стали слушать.

— Ещё в далёком детстве я впервые ощутила подобное, когда отец со своей любовницей отправился на свадьбу друзей, а меня оставили у родственников — таких же «злодеев», с кем я и работала до не давнего времени. Мне тогда было лет пять или шесть. В их огромном особняке было много людей, они пили вино, много-много вина, там были дамы для утех… В гостиной было сильно накурено, а двое мужчин — отец и сын (мой двоюродный дедушка и его сын — мой дядя) — которым меня и оставили на попечение, были хмельные до безобразия. Я помню, что неосторожно встала между ними, а они зачем-то стали тягать меня за шею: то один, то другой. Я помню, что замерла… — Ребекка и сейчас замерла и резко утихла, будто вернулась в ту ситуацию и то тело.

— Теле было страшно? — тихо спросила Старая и легонько коснулась ее руки.

— Нет, мне не было страшно… — ожила Ребекка. — Я не вырывалась, как нормальные дети, я не плакала и не закатила истерику, я просто не шевелилась, потому что… я и не испытывала ужаса! До сих пор помню тёплые пальцы на своей шее одного из них…

Ребекку словно обдало жаром, она раскраснелась и опустила глаза.

— Тебе стыдно от этого? — глядя на нее предположила Старая.

— Нет, в том-то и дело, — тихо произнесла Ребекка и подняла глаза. — Самое странное: когда я глядела то на одного, то на другого, пока они делили меня, я чувствовала себя очень… нужной, важной и… ценной. Я видела в их глазах себя, как нечто удивительное и волшебное, как будто даже недосягаемое, и я не пыталась им помешать, я молча сносила неудобства, хотя сейчас понимаю, что это и не было для меня таким уж неудобством… Я чувствовала, что они не навредили бы мне, они были очень… бережны со мной. Они делили меня не с целью наказать, побить или сотворить что-то зверское, но потому что… любили меня. В их доме, в котором постоянно был бардак, я ощущала больше любви, чем в нашем, где все было вылизано, как в больнице и «стерильно»: ни одной пьяной рожи, ни разбросанной вещи, ни скандала, но мертво, лживо и лицемерно. Там — в сраче и вине — по-настоящему, в отцовском особняке до такой степени «стерильно», что он и не заметил грязь: сын его любовницы домогался меня… Я уверена в доме дедушки такого бы не произошло. В той вакханалии я нашла любовь, которой не было в стерильной чистоте дома, где нельзя было показаться какой-то странной или плохой. Дома я была «дефектной»: постоянно нужно было что-то из себя строить, а у дедушки я была собой, и за это меня ценили и… делили, хватаясь за шею…

Ребекка замолчала, а ошарашенные сестры сидели раскрыв рты.

— Сын любовницы… что делал?! Это ведь тот мерзкий учитель истории, который частенько наведывался за лакричными леденцами?! Сыночек твоей мачехи! Не зря к детишкам пошел работать! Он мне всегда не нравился: ведьмовское чутье не затмить. Когда он заходил в лавку весь такой напомаженный и холеный, я чуяла, что рядом с ним кто-то сдох! А это от него, оказывается, гнилью всегда воняло! Придет он в следующий раз, я ему продам леденцов! Только вот, гад, давным-давно не заходит! — Средняя поднялась из-за стола и стала нервно расхаживать по кухне.

Остальных сестёр маленький секрет Ребекки тоже не оставил равнодушными: Старая замерла с открытым ртом, Красивая ошарашено поглядывала то на Среднюю, то на Ребекку.

— А отец!? — спросила внезапно ожившая от шока Старая.

— А что отец?! — пожала плечами Ребекка. — Он был занят больными, а до меня очередь не дошла…

— Это… Дикость!

Красивая сочувственно глядела на Ребекку, но та находилась не здесь: голова все ещё была занята воспоминаниями.

— Полный дом злодеев, разврата, куртизанок, воздух, пропитанный дешёвым табаком, и я — самое чистое и невинное существо в этой вакханалии. Меня делили двое взрослых мужчин! Где бы ещё я получила подобное?! И самое важное: будучи трезвыми они никогда не выражали так любовь ко мне! Я смогла прочувствовать ее только таким образом! Хмельные — они могли мне предоставить такую возможность!

— И эти переживания так запечатлелись в твоей груди, что ты хотела всегда быть в этом? — ни то предположила, ни то спросила Старая.

— Так и случилось, — кивнула Ребекка. — Я работала среди злодеев, я чувствовала, что они фантазируют обо мне, и я жила. Это как оказаться среди опасных мужчин в безопасном месте: это ведь было на работе, а не в кабаке. Я выбирала талантливых, а они посвящали мне стихи и рассказы — меня называли воровкой даров и музой морфиниста…

— К тому же все знали, чья ты дочь, поэтому волноваться было не о чем… — задумалась Средняя. — Но… он… твой отец все равно не уберёг тебя, извини, вафелька.

— Не извиняйтесь, — Ребекка улыбнулась. — Этот козёл — мой сводный братец — сдох от лап своей обезумевшей жёнушки ещё до того, как мой отец развелся с его мамашей и умер от рака… — она поглядела на Среднюю, — поэтому он давно не захаживал! Года, наверное, так полтора!

— Ух ты! — ахнула Красивая. — Вселенная и без нас свое дело знает!

— Ага, но я уверена, что хмельной дедушка и дядя защитили бы меня. Набили бы морду этому уроду…

— Обязательно, — кивнула Старая.

— И я ведь нашла его… — сказала Ребекка словно в пустоту.

— О ком ты, вафелька?

— О своем милом, — подсказала Красивая.

— Он так на него похож! На моего дядю… То есть его взгляд так похож. Я будто всю жизнь его искала и нашла в нем, но не надолго…

7

Однажды дождливой ночью Ребекка опять проснулась в мокром поту. Он вновь ей приснился.

На цыпочках она спустилась вниз и вынула из букета, что собрала накануне, одну, самую пышную, ромашку. Прямо в сорочке она отправилась на кладбище…

Несколько недель прошло после той ночи. Отныне Ребекке снились счастливые солнечные сны, где он и она вместе куда-то едут. Это был другой мир: на них была странная одежда, много людей вокруг в таких же диковинных нарядах, и название поезда тоже было каким-то необычным…

Справившись с домашними делами, Ребекка бывало уходила спать засветло, чтобы вновь встретиться с ним во снах:

Зной. Лето. Электричка. Маршрут: город — море. Толпа народу. Сиденья-скамейки слитые спинками. Счастливая сонная усталость висит в воздухе. Он сидит у окна, а электричка мчится вперёд. Она сидит у него на коленях. Он обнимает ее, а она, обвив его плечи руками, сопит носом прямо в его шею.

Пассажиры иногда бросают на них умилительные взгляды: кто-то вспоминает свою молодость. Ими любуются.

В воздухе пахнет любовью.

Они едут до конечной — море, пляж, горячий песок, солёные губы, ее новый купальник, купленный ещё в январе…

Им ещё там мало лет, но они уже созрели, чтобы ценить настоящее и друг друга. Они на пороге длинной счастливой жизни. Вперёд. Только вперёд…

Ребекка ненавидела просыпаться после таких сновидений. Но как сделать их реальностью? О его душе она позаботилась: обряд совершен, а что же с ее?

8

В очередной из теплых уютных вечеров сестры да Ребекка сидели за столом и попивали чай из кружек-мухоморов. Они болтали о пустяках. Ребекка помалкивала, она словно ждала, когда сестры наговорятся и дадут ей слово. Она не хотела вот так, что называется, с порога, бухнуть фразу: «убейте меня, и сожгите ромашку!».

Эта фраза летала в ее голове весь вечер, а Ребекка все не могла найти ей замену, дабы в более мягкой форме попросить сестёр лишить ее жизни. И вот Ребекка настолько погрузилась в свои переживания, словно улетела далеко-далеко из избушки ведьм, а их голоса — пчелиный рой — монотонно жужжал около. И вот Ребекка уже не могла выносить своего молчания и выпалила:

— Убейте меня!

Наступила тишина, и Ребекка, наконец, чуть ли не взахлёб, затараторила:

— Театр Посрамления уже через пару дней, и я твердо решила сгореть на нем по-настоящему, но не от стыда, как ждёт народ, а от настоящего пламени. Я хочу применить обряд ромашки на себе. Думаю, негласно вы и сами поняли, почему я так заинтересовалась им… Я уже воскресила его в другой вселенной, пора и мне к нему. Расскажите, сестры, как мне правильно совершить его? Какое зелье выпить, дабы душа улетела в другой мир?

— Ребекка, э-э-э, — промычала Красивая. — Ты уверена?

— Да, это не обсуждается! — резко вставила она, но тут же смягчилась: — помогите мне, прошу!

— Для этого нужно отвержение, — почти не задумываясь ответила Средняя и добавила: — много отвержения.

— Где столько взять? Погодите, город меня и так ненавидит и отвергает! Неужель мало?!

— Нет, Ребекка, город не отвергает тебя, в противном случае, ты бы давно сгорела на костре. — Объяснила Старая. — Театр Посрамления ставят, потому что хотят тебя вернуть городу, но в образе покорного агнца, которым легко управлять. То, какая ты сейчас — ему не нужна. Ты опасна, ну мы об этом уже говорили…

— Да, и этому не бывать никогда! Я не могу притворяться, как вы, у меня нет столько сил, я восхищаюсь вами, но погибну от вечного притворства…

— Вот именно поэтому отвержение нужно найти! — Сказала Красивая.

— А у вас среди склянок его не завалялось? — с надеждой спросила Ребекка.

— Нет, это очень сложный многокомпонентный ингредиент, — задумчиво произнесла Средняя.

— А, может, сделаем всё проще?! — умоляюще спросила Ребекка. — Ещё до театра Посрамления? Например, почему бы вам просто не отравить меня, и когда я умру, совершить обряд ромашки?!

— Вафелька моя, ты ведь любишь представления, а театр — хорошая возможность! К тому же весь город будет свидетелем — освободишь нас от сплетен! — подмигнула Старая.

— Да, вафелька, а то народ удумает всякое, мол, мы тебя прибили или ещё чего, и никакие дурманящие микстуры не реабилитируют нас!

— Понимаю, сестры… — раскраснелась Ребекка. — Извините меня, совсем я не подумала об этом! Все мысли о побеге отсюда любым способом!

— И мы тебе в этом поможем! — хором сказали сестры.

Старая громко хлопнула в ладоши, и остальные стали готовить стол для серьезных переговоров: сестры достали банки-склянки, зажгли пузатые свечи, а Старая принесла толстую старинную книгу, Ребекка впервые видела ее. И вот, когда все расселись, Старая сказала:

— Итак, чтобы твое путешествие произошло без каких-либо внешних манипуляций, мол, кто-то нечаянно дрова подожжет или ещё чего, нужны манипуляции невидимые, колдовские, а в этом поможет моя Книга Магических Разоблачений.

Старая раскрыла свою книгу. Она долго ее листала и будто разговаривала со страницами, пока их читала: то хмурилась, то удивлялась, и постоянно что-то бормотала. И, вот, наконец, вслух прочитала:

— Дабы душа умершего воскресла в другом мире, ей необходимо (ещё будучи в живом теле) найти жертву — того, кто незримо отвергает себя и расколдовать его прилюдно. Произойдёт разоблачение жертвы — страх отвержения выйдет наружу и повиснет в воздухе, тогда откройте флакон и произнесите чары, что украдут переживание.

Она замолчала, обдумывая прочитанное.

— Э-э-э, а если, — начала Красивая, но Старая ее тут же перебила.

— Предостережения! Успейте вовремя: страх отвержения трудно переживается и быстро вытесняется хозяином. Когда вам удастся его добыть, ваше время — считанные мгновения, но если успеете, этой энергии от переживания хватит, чтобы извергнуть вашу душу в другой мир. Главное условие — много стыда хозяина и желание исчезнуть, а это возможно только в толпе.

— Почему в толпе? — удивилась Ребекка. — Где взять столько толпы?

— Чем больше свидетелей, тем больше и стыда. А стыд это что? — многозначительно спросила Старая.

— Желание исчезнуть и непринятие себя истинного. — Отчеканила Средняя.

— Спасибо, сестрица, это был риторический вопрос! — улыбнулась Старая.

— Но один из компонентов отвержения и есть стыд! — воскликнула Средняя. — Плюс — страх.

— Да, человек стыдится себя истинного и до смерти боится это показать, поэтому страхом оберегает себя от позора, за которым, по его мнению, последует отвержение.

— Тебе, Ребекка, предстоит кого-то опозорить прилюдно!

— В толпе! — воскликнула Красивая. — То есть в театре! Конечно!

— Да, а потом произнести заклинание и поглотить чужое переживание, — задумчиво бормотала Старая, все ещё копаясь в книге.

— Ребекка, тебе предстоит испить этот адский настой чужого отвержения, и твоя душа просто-напросто улетит в другой мир! — Красивая завизжала на всю избу: настоящее ее очень радовало и возбуждало.

Старая же не отрывалась от книги:

— Здесь так и написано, — хмурясь, бормотала она. — Чужое отвержение — ваша смерть, и новая жизнь в другой вселенной. Испить чужое отвержение — изгнать душу из собственного тела.

— То есть… умереть! — едва сдерживая восторг, шёпотом произнесла Ребекка.

— Да, и, поправь меня, Старая, — размышляла Средняя, — если я не права, но чем больше толпы, чем выше стыд и сила переживания в целом, и соответственно в разы растет качество и мощь ингредиента для того, чтобы оно смогло переместить душу в другой мир. Если отвергает один человек — заклинание не получится. Верно?

— Все верно!

— Обалдеть! Для этого и ромашка не нужна! — ахнула Красивая.

— Очень даже нужна, — покосилась на нее Старая. — Сестрица, ты ничего не поняла! Ромашка ведь проводник! Зелье отвержения вытащит душу из Ребекки, убьёт попросту, и неизвестно в какой мир ее душу вынесет, но ромашка укажет путь!

Старая перечитала страницу.

— Ух ты, тут и подсказка есть! — воскликнула она. Тут мелким шрифтом написано: отвергая себя — толпу радую. Иными словами, толпа ликует и смеётся, пока я себя отвергаю.

Все вновь стало непонятно, пока Старая не заговорила:

— В самом заклинании и есть отгадка.

— Не понимаю! — нахмурилась Ребекка.

— Отвергая себя — толпу радую — здесь уже видно поведение твоей будущей жертвы, и то, как он скрывает в себе страх отвержения. Найди его, Ребекка, и ты сразу всё поймёшь. Снимешь заклятье — получишь зелье. Тот, кто нам нужен, наверное, мучается, живя не своей жизнью, но на прихоти толпы. Расколдуй его — опозорь прилюдно и испей его боль отвержения.

— Это слишком жестоко, — покачала головой Ребекка. — Прилюдно, в театре…

— Вот именно — в театре! — воскликнула Красивая. — Вафелька моя, никто и не поймет, что все взаправду! Это ведь театр! Представляй, что ты играешь на сцене! Черт побери, это и будет сцена!

— Но мне право голоса не давали!

— Импровизацию никто не отменял! — подмигнула ей Средняя.

— Да черт с ней сценой! — гаркнула Старая. — Ребекка, послушай, как только ты разоблачишь хозяина и произнесешь заклинание, вся, абсолютно вся энергия его переживания будет в твоём флаконе! Толпа и хозяин в миг забудут об этом! Ты выпьешь его и умрёшь! Вернее, зелье изгонит твою душу в другой мир, а тело умрёт. Вот и все колдовство! А какого же будет хозяину в этом тотальном людском отвержении — не наше дело! Мы здесь не выступаем лекарями душ человеческих! Хозяин нас не просит его лечить от своего страха отвержения, а мы просто позаимствуем его у него, и он тут же о нем забудет, и станет дальше жить под маской чужой роли. Это его выбор.

— Маской чужой роли… О боже! В этом и есть ответ! Это может быть и в самом деле актер! Или шут! — лепетала Ребекка.

— Если воспринимать это предложение буквально, так и есть, но тот, кого мы ищем по жизни актёр, сам того не признавая.

— Так, кого мне разоблачать?! Актеров!? Зрителей?! Неужель я успею найти его или ее?!

— Будь внимательна. Это твой единственный шанс, — настаивала Средняя.

— Ребекка, мы неплохо узнали тебя за эти месяцы, и я-то уж точно уверена, что ты справишься. Ты умеешь читать людей. Такой дар задаром не пропадёт! У тебя все получится! — по-матерински тепло подбодрила Старая.

Ребекка раскраснелась и смущённо заулыбалась.

— Значит, у меня будет флакон? Когда я найду нашего «актера» и расколдую его, опозорив прилюдно, нужно произнести заклинание, чтобы заманить переживание во флакон, далее я его выпью, но как же ромашка?!

— Ромашку вденем в твои волосы, — восторженно произнесла Красивая. — Ох, как здорово я придумала!

— Но как сжечь ее?! — обеспокоено спросила Ребекка.

— Ещё одно заклинание. — успокаивающе сказала Средняя.

— Да, — поддержала Старая, — как только выпьешь зелье, сразу произнесешь заклинание!

— Ещё одно?! — Ребекка схватилась за голову.

— Да, главное, ничего не перепутай! — хохотнула Красивая. — Одно — украсть переживание, другое — сжечь ромашку.

— И именно в такой последовательности! — поддакнула Средняя. — Разоблачение — флакон наготове — заклинание — флакон полон — испила — заклинание сжигания. И все — твоя душа летит в другой мир! К твоему милому! — прослезилась она. — Говорят, другой мир не такой ханжеский, как наш, но все же будь осторожна! Бывшее таинством между двумя превращается в хаос, когда в нем участвуют третьи!

— Ей, сестрица, рано прощаться! — смахнула слезу Красивая. — Будучи в другом мире, если вдруг однажды тебя, как магнитом притянет к загадочной красотке, но ты так и не встретишься с ней взглядами, знай — это была я! — прошептала она.

— То есть я могу и вас там встретить?! — ахнула Ребекка.

— Да, авось и мы помрем раньше глубокой старости, тогда и там встретимся, правда, не вспомним друг друга. Да и, говорят, время там как-то странно идёт: ты можешь умереть первее, но, например, Красивая там может оказаться раньше! Может, ты и кошку нашу встретишь! — мечтательно верещала Старая.

— То есть я появлюсь там младенцем? Проживу совершенно чужую жизнь?! А если я не встречу его?! — испуганно залепетала Ребекка.

— Встретишь, куда он от тебя денется! Прежние жизни души, ого-го, как влияют на теперешние! — Средняя погладила Ребекку по плечу.

— Вот бы так и случилось! Теперь мне все понятно, — Ребекка выдохнула. — Но где флакон спрятать?

— Он будет у тебя в руках. — Сказала Старая. — Тебя свяжут ненастоящими цепями, вафелька, все будет не взаправду, забыла? При желании можно вообще сбежать с этого цирка, то есть театра Посрамления. Но наш план другой!

— И ты с ним обязательно справишься! — улыбнулась Красивая.

— У тебя все получится! — хором подтвердили сестры.

9

«Я вдену в твои локоны ромашку дабы ты не заблудилась: ромашка осветит тебе путь. Ты закрой глаза и главное улыбайся, улыбайся, моя милая, освети ямочками твой путь к нему. Ямочки — проводник — в другом мире он будет ждать тебя».

Ребекке снился сон: Старая сквозь слёзы расчёсывала ее локоны и вплетала в косу ромашку, после остальные сестры стали обнимать ее и говорить слова прощания. Ребекка тоже плакала. Потом Средняя дала ей испить какой-то сладкий компот:

«Чтобы ты задремала прямо сейчас и очнулась уже в театре, дабы не слышать очередные сплетни, ругательства и фантазии о тебе».

Ребекка с благодарностью выпила зелье и хотела было спросить: «А когда я проснусь?», но сон тут же сморил ее.

Ребекка открыла глаза и обомлела: где она?! Определенно где-то очень высоко. Неужели она уже умерла, а это ее душа парит в воздухе?! Ребекка нахмурилась: вряд ли душа может вот так рассуждать.

Ребекка часто-часто захлопала глазами.

Театр Посрамления.

Она на импровизированном кострище, стоит прямо на сухих дровах и привязана цепями к столбу. Ребекка легонько и незаметно пошевелилась всем телом и с облегчением вздохнула: цепи ненастоящие, и все вокруг ненастоящее, даже дрова и те театральная атрибутика. Но кто сказал, что эти дрова не смогут сгореть!? Вспыхнут быстрее настоящих!

Ребекка размышляла:

«Но, думаю, до этого не дойдет, заклинание, что поджигает ромашку, должно поджечь только ее лепестки! Впрочем, на тот момент моя душа уже вылетит из тела, и даже если оно сгорит, я не почувствую боли! Главное, успеть вовремя произнести!».

Ребекка потерла глаза, и что-то звякнуло у нее на запястье.

Флакон!

Ребекка облокотилась о столб. Ну наконец-то сонливое зелье полностью выветрилось. Ребекка вспомнила прощальную встречу и прослезилась.

«Флакон будет висеть на твоём запястье, как браслетик. Его легко снять, когда ты будешь готова». — Вспоминала она слова сестёр.

Ну что же она главная звезда этого цирка. Ребекка усмехнулась: ликовать от этой новости или стыдиться?! Не до самокопания: нужно найти того, кто притворяется даже среди актеров. Нужно глядеть на сцену.

Правда, оркестровая яма привлекала Ребекку больше игры актеров. Музыку она обожала, и сегодня театр захватил Вивальди и его времена года. История, что разворачивалась не сцене началась с осени, а, значит, в летнюю грозу спектакль закончится.

Это первый «год» в жизни Ребекки, который пройдет меньше, чем за пару часов, а, значит, у неё не так много времени для разоблачения жертвы. Да и где ее искать?!

Ребекка стала наблюдать за действием, что разворачивалось на сцене. Героев не так много. Среди них и должен быть он — ее спаситель, который и не догадывается, что она — его палач.

В этот раз театр Посрамления решил не ставить фольклорную сказку.

Героев было много: молодые мужчины и женщины. Они собрались в круг и под предводительством одного судьи бесконечно болтали о грехах Ребекки, но говорили о ней так, словно ее здесь и не было. Словно само ее имя — нарицательное, как общее определение для распутных дев. На протяжении четырех времен года они разбирали ее поступки и деяния и бесконечно сокрушались по этому поводу.

«Жаль, что такая музыка — свидетель этого бредового бестолкового сюжета!» — ругалась про себя Ребекка.

Ребекка пригляделась к актёрам и обомлела: никакие это были не актёры! Это был их настоящий городской судья и его свита! Этот судья и читал ей приговор, перед тем, как отправить к знахаркам!

А что же он судья? Где его бесы? Не он ли спаситель Ребекки? Ведь разоблачить самого судью прилюдно — вот оно — ее спасение! Она сегодня выступит палачом этого напыщенного нарцисса! Прямо в летнюю грозу несравненного композитора!

Итак, Ребекка стала наблюдать за судьёй и его свитой, представляя их актёрами.

Другие персонажи были простыми и не замысловатыми: эмоции и чувства читались на их лицах. Все кроме судьи были понятными для Ребекки. Один хмурился, другой сокрушался, третья хохотала, четвертая что-то бубнила себе под нос и постоянно ворчала. Они обычные персонажи своих ролей, а вот судья был… словно стёртым. На лице ни одной эмоции, зато он постоянно шутил, сохраняя каменное лицо.

В начале спектакля — осенью — он, как и подобает статусу, уселся на огромное кожаное кресло-трон и оттуда вещал о грехах Ребекки. Он ей показался надменным холодным павлином.

Летом, судья вдруг поменял свое местоположение и стал частенько расхаживать по сцене. И речь его изменилась: он стал больше улыбаться и шутить. Другие персонажи проживали свои роли: грустили, радовались, плакали, но не судья — он отшучивался. Для Ребекки он так и остался неразгаданным: зачем он все время шутил?! Ей казалось, что за шуткой он что-то прятал.

К началу осени его образ уже сформировался в ее голове:

Судья был молодой мужчина лет тридцати пяти, очень высокий, наверное, выше всех присутствующих, но и самый худой из кого бы то ни было. У него были тоненькие руки-смычки, которыми он активно жестикулировал, когда стоял, и длинные-предлинные ноги. Когда он ходил — напоминал цаплю, а когда стоял — кузнечика, что стрекотал своими длинными лапками.

Голова у него была неестественно большая по сравнению с длинными и худым телом. Ребекка отметила, что лицо его было симпатичным, а взгляд приятным. Глаза небесно-голубые излучали то ли тепло, то ли искрились от ледяного холода.

Она все разглядывала его и не могла определиться: кого же он больше напоминал ей? Пока стоял, активно жестикулируя руками, походил на философа-кузнечика, пока ходил, четко отмеряя каждый шаг — учёного аиста. Впрочем Ребекка не ломала себе голову: и в первом и втором варианте человека объединяло одно — острый ум и мудрость.

К такому выводу пришла Ребекка под конец осени. Она обратила внимание, как судья, пока ходил по кругу, рассуждая о ее проступках, растирал ладони друг о друга: он заметно нервничал. Ребекка предположила, что игра на сцене знатно выматывала его. Он прекратил шутить, но стал более нервным и это замечалось в его резких передвижениях и протирании ладоней. Вот таким он стал понятен для Ребекки, наконец, она увидела перед собой человека: очень тревожного, боязливого, но живого. Но позволить судье быть таким всегда — непозволительная роскошь. Народу нужен полумертвый беспристрастный вершитель судеб, а не жалкий тревожный кузнечик. В противном случае, он не будет внушать доверие. Кому нужен трусливый судья?

Наверное, судья выбрал не тот путь: с таким мягким характером нести тяжёлое бремя инквизитора — для него неоправданно тяжело.

Ребекка тут же прониклась сочувствием к судье. Очень жаль, что придётся его «добить» своей правдой, которая уже созрела.

И вот наступило лето. Судья из последних сил вновь нацепил на себя маску шута. Ни потливых ладоней, ни нервных передвижений, и лед появился в смеющихся глазах, и опять отшучивания взяли верх. Судья и его подданные сошлись во мнении, что Ребекку надо все ж таки «сжечь». Из оркестровой ямы зазвучала летняя гроза.

Ребекка усмехнулась:

— Странно, почему под летнюю грозу меня должны «сжечь»?! — бубнила она себе под нос. — Хм, вопрос к сценаристам: дождь ведь «потушит пламя»?! Понятно, что все это фигурально, но все же… А, может, по задумке сценариста, гроза и бомбанет по моему столбу?!

Тут на сцене появились новые персонажи разодетые в ярко-алые одежды — видимо, это были куски пламени или угольки. «Куски-угольки» заплясали вокруг «кострища», на котором стояла Ребекка.

Судья и его свита встали в одну линию и бесстрастно глядели на «казнь».

— Мы изобличили демона! — воскликнул судья.

Свита поддержала его и хором прокричала что-то бессвязное.

— А что на счёт вас, судья? — подала голос Ребекка. Как ни странно, прозвучал он довольно громко. — Как там ладони? Больше не потеют? — будто невзначай спросила она.

Сцену охватило молчание. Даже в оркестровой яме стало тихо.

— Осуждённой право голоса не давали! — крикнул судья.

Ребекка с удовольствием заметила, как испуг затаился в его глазах. Он потерял власть: она у нее.

— Да, бросьте! — надменно бросила Ребекка. — Почему же вы не отшучиваетесь, судья? Со мной нельзя? Это не по сценарию? Хотя сценарий не причем, это ваша жизнь: корчить из себя главного, пряча свою никчёмность за маской горделивого шута. Я по крайней мере, не скрываю свою, как вы там говорили всю пьесу, разнузданность? Нескромность? А вы весь спектакль корчили из себя не пойми кого! Но, знаете, иногда я видела вас настоящего, когда вы не шутили. А за шуткой вас не видно, и я даже стала паниковать, я не понимала, что вы чувствуете, какие эмоции прячете, я дезориентирована, черт побери, словно кошка, которой остригли вибриссы! Зачем вы это делаете, господин судья? Может, должность не та? Столько растраченных впустую нервов! Оно не стоит душевного здоровья! Наверное, пороги отбили в лавку знахарок? За микстурой для успокоения? Или, погодите, а, может, вы и к моему отцу за чем-нибудь покрепче ходили?

Ребекка замолчала, заливаясь стыдом: сказанное про отца и микстуры явно было лишним, но она тут же призналась себе, что ей понравилось играть злобную ведьму. К тому же актёры все представление на сцене об этом судачили, навешивая на неё клеймо ведьмы-развратницы, да и в антракте зрители не умолкали! Так что Ребекка просто удачно вжилась в роль!

На сцене все так же стояла тишина. Сценарий пошел не по плану, и сейчас Ребекка дописывает его. Она закончит этот цирк.

Судья ехидно усмехнулся и уничижительно поглядел на Ребекку.

— Своим взглядом вам меня неубить, — улыбнулась в ответ Ребекка. — Я вижу за этими презренными глазами испуг. Чего вы боитесь? Когда потираете потливые ладони или расхаживаете взад-вперед по всей сцене? Когда шутки вас не спасают, вы боитесь, что вас отвергнут? И вы, господин судья, отвергаете изначально себя в своем страхе, маскируете ехидной улыбкой и шуткой, и для чего? Да для того, чтобы другой не сделал это первым! Вы боитесь, если поданные или народ увидят вашу суть. Тогда они разочаруются в вас, а вы утратите авторитет. Вас отвергнет весь город. Вы боитесь меня, я это заметила ещё тогда, несколько месяцев назад, как вы читали мне приговор. Вам стыдно прямо сейчас сказать, что вы тревожитесь. Вы боитесь себя такого истинного, а за шуткой прячетесь, и я не чую вас живого, вы будто мертвы.

Тут будто громом поразило сцену. Ребекка вздрогнула, так и не поняв, что произошло. Летняя гроза давно отзвучала, но в оркестровой яме зазвучала новая мелодия: тот же композитор, но музыка другая.

Танго смерти!

Интересно, чьей? Судьи или ее?

На сцене остался один лишь судья, свита стала потихоньку отходить от него, и вот он один стоял на середине сцены. Вокруг все стало тёмным, а узкий луч света падал лишь на поникшего судью, словно добивая его и обнажая в своем стыде.

Ребекка поглядела на зал и ужаснулась: зрители — внушаемые и ведомые — демонстративно отвернулись от сцены. Ребекка поморщилась, прячась от зрительского отвращения и непринятия, что так и летало в воздухе. Народ словно опьянился речью Ребекки и теперь отвергал такого судью. Постепенно чувство отвержения вытеснилось невыносимым стыдом судьи и — у Ребекки часто-часто застучало сердце — страхом. А теперь и боль от неразделённого стыда кольнула грудь: судья остался наедине со своим переживанием. Толпа отвергла его. Еще мгновение назад она поддерживала его, теперь — уничтожила.

Ребекку разрывали острые чувства, но она живо сняла флакон с запястья и тут же произнесла заклинание. Охваченная тяжёлыми чувствами судьи, она уже сама не понимала, чего хочет больше: освободить судью от позора или испить его переживание, чтобы освободить свою душу и отправиться в новый мир к возлюбленному.

Конечно, в новый мир к нему! К нему!

И вот флакон полон, театр чист, а адский сгусток переживаний, что висел над ним мгновение спустя переместился в маленький флакончик.

— Квинтэссенция отвержения! — улыбаясь произнесла Ребекка.

Она осушила флакон и, произнеся:

— Ямочки на твоих щеках…

Потеряла сознание, но перед этим даже успела возмутиться: почему не лакримоза Моцарта сопровождает ее душу?! Наверное, сегодня Вивальди главный на этой сцене. Но в новой жизни она успеет послушать ее…

Эпилог

В наушниках — Моцарт — лакримоза.

Боковым зрением Рика заметила, что место девушки кто-то занял. Она мучилась противоречиями: хотела поглядеть, но сдерживала себя, а скрипка из наушников ей подыгрывала: то заиграет выше по нотному стану — «погляди, погляди», но тут же «убегала» ниже — «ах, отстань, ах уйди!».

Вот взревел хор — Рика повернула голову и встретилась с темно-карими глазами.

Знаете, ощущение, когда среди кучи пазлов ищешь один, ищешь долго-долго, уже надежду потерял, даже поверил, что производитель схалтурил и не доложил нужный, но вот ты находишь его и с упоением ставишь на нужное место. Он «садится» на рисунок так приятно и легко, и больше его оттуда не вытащить, или понадобятся усилия, но он крепко вцепился. Вокруг него такие же пазлы, их сотни, иногда тысячи, но он их не видит: он заперт в стене, ему тепло, ему безопасно.

Рика сейчас ощутила себя таким пазлом — она «врезалась» в глаза молодого мужчины и не могла отвести взгляд. Вокруг куча пазлов-людей, но глаза мужчины — стена, что не отпускала ее.

«Нет уж, я здесь главная!» — подумала Рика и перестала смущаться.

Она почувствовала азарт, и ее лицо озарилось хитрой улыбкой.

Мужчина не вытерпел, и уголки его губ поползли вверх.

Реквием взревел в наушниках — восхищение и даже хищнический порыв замерли на лице Рики.

— Ямочки на твоих щеках, — тихо-тихо, одними губами прошептала она.

Он глядел на ее губы и, смущаясь, хмурился, но пытался по ним прочитать, что же сказала Рика. Она поняла, что у него получилось: он застенчиво улыбнулся и «спрятался» — положил ладонь на смущённое лицо.

Какая улыбка! Это произведение искусства! С первого взгляда — невинная, но — Рика прислушалась к себе — было в ней что-то жутковатое, опасное, странное, но словно изведанное только ей, она прямо сейчас разгадала его секрет, его ямочки на щеках проводник в самые потёмки его души.

«Псих там живёт, за этими очаровательными ямочками» — думала она.

Рика фантазировала, что так он улыбнулся только ей, он пригласил ее к себе. Но Рика оставила его без ответа. Она смущаясь, опустила глаза и повернулась к дверям автобуса.

Реквием Моцарта завершился — Рикина остановка.

Она неуверенно вышла, наполненная странным ощущением, что какая-то ее часть осталась в автобусе.

Рика не оборачивалась, но шла медленнее обычного. Она облизнула губы и захихикала: какой всё-таки обаятельный парень с ямочками на щеках! Сам Моцарт был свидетелем их судьбоносной встречи! Но реквием отзвучал — парень остался в автобусе. Сегодняшняя «охота» прошла на славу, а ей пора домой.

На улице совсем стемнело, правда, было очень тепло и безветренно.

В наушниках взревела летняя гроза Вивальди, и Рика встрепенулась. Она вытащила наушники: дело было не в музыке.

В груди легонько кольнуло: сзади Рика услышала шаги.

Кто-то идёт за ней?

Да, что за вздор! Мало ли, кто домой спешит! Но ощущения с разумом не совпадали, и словно затеяли борьбу в ее голове, а по завершении подкинули Рике заманчивую идею: обрезать путь, пройдя по узенькой, темной без фонарей улочке, где находится заброшенная немецкая мельница.

Так гораздо быстрее! Насколько мудрым было это странное решение, Рика не успела обдумать: страх захватил тело, и она повиновалась ему.

И вот она свернула на злосчастную улочку. Человек, который, как показалось Рике, следивший за ней, тоже поменял маршрут: она слышала его приближающиеся шаги.

Он точно идёт за ней!

Параллельно тропинке красовалась та самая полуразрушенная мельница, и Рика на мгновение поверила, что очутилась на съёмках триллера. Интересно, как там внутри? Она давно хотела полазить там! Загадочные развалины, тёплый поздний вечер, она одна, и незнакомец почти догнал ее. Какая мелодия подошла бы к такой таинственной жутковатой обстановке? В ее плей-листе точно есть подходящая!

Конечно! Призрак оперы — никак иначе! Но лазить в телефоне Рика не стала: руки тряслись уже непонятно от чего больше — жуткой тревоги или чего-то другого…

Тут Рика почувствовала, как в груди ёкнуло. На смену животному страху пришёл азарт. Она выбирает, куда идти, а преследователь лишь идёт за ней. Она — кровь — прямо сейчас бурлит по узкой дорожке-сосуду и стремится достичь этой неизведанной каменной крепости, словно хотела оживить её, а он случайно (или нет!?) увлекся её плавными движениями и сам не понял, что уже утонул…

Рика улыбнулась и внезапно остановилась. Она опустилась на корточки и сделала вид, что поправляет шерстяные гетры. Тут, откуда ни возьмись, к ней подбежала крупная сиамская кошка и, громко мурлыкая, стала тереться о её ноги. Рика чуть не чихнула: от кошки резко пахнуло какими-то травами, её словно в ромашковом отваре искупали, но, наверное, ароматный ошейник был тому причиной. Но его Рика не обнаружила.

Она восторженно охнула и стала гладить кошку, но всё же прислушивалась к таинственному незнакомцу. Он тоже остановился. Рика улыбнулась, едва сдерживая клокочущее от возбуждения дыхание.

Она ведёт, она главная.

«Поправив гетры» и потискав странную кошку-ромашку, Рика пошла дальше.

«Надо будет её завтра накормить, авось она ничейная, я её заберу!» — думала Рика, но мысли вновь занялись незнакомцем.

И вот она оказалась на маленьком перекрёстке: слева от Рики стояла полуразрушенная арка — вход в мельницу-крепость, к ней простиралась узенькая тропка, поросшая травой: давно сюда никто не заглядывал… Впереди горели фонари — до дома рукой подать.

Рика замешкалась: разум говорил идти вперёд, тело — свернуть на тропку. Внизу живота защекотало. Рика прислушалась и от ужаса застыла на месте: преследователь не остановился вместе с ней, но продолжал идти, и теперь Рике казалось, что он буквально ей в затылок дышит!

Она резко свернула к арке, но пробежав пару шагов, мягко приземлилась на траву. Преследователь навалился на неё и сшиб с ног. Рика обиженно вскрикнула, словно ударилась мизинцем о шкаф. Его тёплое дыхание обдало её шею.

— Чшш, прости! — прошептал он.

Тут Рику резко, но бережно перевернули на спину.

В ее голове летали… пазлы. Много пазлов. И она тот самый подходящий — лежит тут на траве в полной темноте, не может даже пошевелиться, потому что здесь безопасно и тепло: под его телом.

Она открыла глаза и «врезалась» в карие глаза. Его лицо озарила улыбка. Нежная и опасная — только не для Рики. Она приподняла руку и легонько коснулась его скул.

— Ямочки на твоих щеках…

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Эпилог