Суриково детство [Наталья Петровна Кончаловская] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Наталья Кончаловская Суриково детство

КАЗАЧЬЕ ГНЕЗДО

Сибирь — страна богатая, с густыми лесами — тайгой, со степями и широкими реками, с холмами, переходящими в горную цепь. В то время, о котором я говорю, Сибирь была ещё дикой, малонаселённой.

А большие наши сибирские города были тогда маленькими казачьими крепостями, стоявшими по берегам могучих рек. Вот в таком городке Красноярске, на берегу Енисея, родился мальчик. Ему суждено было стать великим русским художником Василием Ивановичем Суриковым, которому я прихожусь внучкой.

Все предки его: и прадед, и деды, и отец Иван Васильевич, — были казаками. Первый Суриков пришёл с Дона вместе с Ермаком завоёвывать Сибирь. Мальчик Вася гордился своим казачьим родом, он знал, что предки его несли караульную службу на стенах крепости Красноярска.

Знал Вася, что прапрадеду его, Петру Сурикову, во время сраженья попали стрелой в глаз. С тех пор прозван он был Петром Кривым. В Красноярске был у Петра Кривого дом, где жили все многочисленные сыновья его, пока дом не сгорел во время пожара.

Отец Васи выстроил новый дом уже возле главной городской площади, на Благовещенской улице. Дом этот стоит и сейчас, только улица называется улицей Ленина, а в доме — музей имени Василия Ивановича Сурикова.

Дом сохранился таким же, каким построил его Васин отец: двухэтажный, бревенчатый, вход — через крыльцо со двора. Двор обнесён глухим забором, каким в те времена огораживались сибиряки, потому что много бродило в тайге и по дорогам разбойников, беглых воров, по-сибирски — варнаков.

Была при доме баня, конюшня, был сарай для тарантасов, телег и саней, был огород — словом, было целое хозяйство. Вася очень любил лошадей и часто вертелся в конюшне, где стояли два коня: Рыжий — тёмно-коричневый и Соловый — светло-коричневый с белыми хвостом и гривой. У Васи в родне все были хорошими наездниками. Хотелось и Васе попробовать. И было ему всего семь лет, когда, вырядившись в новую шубку, подпоясавшись кушаком, он попросил оседлать Солового, вскарабкался на седло и выехал за ворота. Сидел он по-казачьи, как сидели его деды и отец. Гонит Вася коня, дёргает за уздечку, толкает ногами в бока, а конь знай себе домой заворачивает! Была тогда весна, лужи на улице обледенели, поскользнулся Соловый и сбросил Васю прямо в лужу. Стыдно стало казаку в мокрой шубке домой возвращаться, пошёл он к соседям, там обсушился и только тогда вернулся домой.

А в другой раз решил Вася перескочить на Соловом через изгородь. Конь на скаку и задел копытом за жердь. От толчка Вася перелетел через голову и, перевернувшись в воздухе, встал прямо на ноги, лицом к коню. Соловый от удивления даже присел на задние ноги!

Дед Васи, Василий Иванович, часто рассказывал внуку о старинном казачьем житье, о походах, о парадах, о порядках. Вася любил слушать эти рассказы. А в подвале дома хранилась старинная казачья амуниция. Были там синие мундиры, высокие казачьи шапки — кивера, сберегались старинные ружья, пистоли. Всё это Вася подолгу рассматривал, запоминал, словно чувствовал, что когда-нибудь это ему пригодится. И действительно, через сорок лет он сумел использовать свои детские впечатления, когда писал свою знаменитую картину «Покорение Сибири Ермаком».

Вся любовь к родным местам и обычаям, к сибирскому укладу — всё, что узнал Вася в детстве, всё пошло в его творчество.

СЕМЬЯ

Мать Васи, Прасковья Фёдоровна, была тоже из казачьей семьи. Село, в котором она родилась, называлось Торгошино. Стояло оно на высоком берегу Енисея, против Красноярска.

Всё село занимали казаки Торгошины, они водили огромные табуны коней, у них всегда можно было нанять тарантас или телегу, а зимой сани для путешествия.

Тогда железных дорог ещё не было, и люди ездили только на лошадях, в огромных широких тарантасах с кожаным верхом, со множеством баулов, сундучков, дорожных мешков и корзин.

От Красноярска до Москвы по большой дороге — тракту надо было ехать шесть недель. День путники проводили в дороге, а ночью отдыхали на постоялых дворах, где с утра запрягали свежих лошадей и ехали до следующей станции. Такое путешествие называлось «ездить на перекладных». У кого был свой тарантас, тот менял только лошадей, а у кого не было, тот перекладывал весь багаж на каждой станции в другой тарантас или сани-кибитку.

Отец Васи, Иван Васильевич Суриков, служил в ту пору чиновником-регистратором в суде.

Жили Суриковы тихо, обособленно. Вечерами в домашнем кругу Иван Васильевич любил петь старинные казачьи песни, аккомпанируя себе на гитаре. Играл он хорошо, и голос у него был звучный и красивый.

Прасковья Фёдоровна грамоте не была обучена, но она обладала богатой фантазией. Сама придумывала узоры для ковров и шалей и часто вплетала в узор нарядные изображения цветов и трав, увиденных в природе. Она умела вязать кружева, шить, вышивать и была отличной хозяйкой. Нрава она была неразговорчивого, но подле неё троим детям жилось интересно… Она знала много сказок и песен, а в сундуке её лежали пёстрые сарафаны, телогрейки на меху, парчовые платки-повойники. Вася часами любил разглядывать их и никак не мог наглядеться на всю эту красоту.

Жили Суриковы в Красноярске, пока Иван Васильевич не почувствовал себя плохо, — в роду у него была чахотка. Два брата его совсем молодыми умерли от неё. И тогда Иван Васильевич попросился у начальства перевестись по службе куда-нибудь подальше от города — в степное село, где был лечебный воздух и кумыс. Просьбу приняли во внимание и перевели его в село Сухой Бузим, за шестьдесят вёрст от Красноярска.

МЕДВЕДИ

В Сухом Бузиме дома стояли рубленые, двухэтажные, как крепости, огороженные высокими, глухими заборами. В степи за селом паслись стада рогатого скота и табуны коней. Земля была плодородная, хлеб родился щедро, покосы были богатые. Дом, который снял Суриков, стоял, как фонарь, на бугре, и отовсюду его хорошо было видно. Под самыми окнами протекала речка.

По субботам во всём селе топили бани. Дымки в морозном воздухе стояли столбиками. Бузимовцы парились вениками в жарко натопленных баньках, выскакивали на мороз, валялись в снегу и — обратно, в пар!

Через двор по расчищенной дорожке меж сугробами хорошо было в субботний вечер бежать за матерью из дома к бане.

В чёрном небе стояла луна, и две лёгкие тени скользили рядом по сугробам. Вася смотрел на луну, и ему казалось, что у этой круглой рожи есть глаза и рот.

Однажды оба до смерти напугались. Вышла, как всегда, Прасковья Фёдоровна с Васей из бани, глядит — забор меж дворами повален, а на бревне, весь чёрный при луне, сидит на задних лапах медведь. Сосед держал его на цепи у себя во дворе. Видать, мишка с цепи сорвался, повалил забор и уселся на бревно. Сидит, не шевелится.

Прасковья Фёдоровна, как увидела косолапого, схватила сына на руки, прижала его к себе и помчалась, не чуя земли под ногами. Уже в сенях еле отдышалась…

Второй раз довелось Васе повстречаться с медведем на воле. Пошёл Вася с бузимовскими ребятами в лес по ягоды. Незаметно забрели в глушь. Вдруг слышат мальчишки — хрустит кто-то. Смотрят, а из-за деревьев медведь идёт-переваливается, и прямо на них. Перепугались ребята, побросали лукошки и — наутёк! А медведь — за ними, бежит, не отстаёт. Добежали до опушки, через луг к реке, да прямо с обрыва — в воду. Переплыли на другой берег, притаились в кустах и сидят.

И тут Вася увидел, как медведь с обрыва съезжал. Сел на задние лапы, передние вытянул и, как на салазках, съехал по песчаному откосу к воде. И как ни страшно было, все ребята до слёз хохотали, притаясь в прибрежных зарослях.

МАЛЬЧИШЕСКИЕ ЗАБАВЫ

Как умели нырять и плавать бузимовские мальчишки! И столбиком, и на спинке, и сажёнками, не боялись с плотины в бурный поток кинуться, чтоб достать со дна горсть речного песка. Вася у них всё перенял. Самое интересное и опасное было нырять под плоты. Однажды он нырнул, да не рассчитал и вынырнул раньше срока. Вода поволокла его под балками, они были склизкие, и между ними сияло небо. Здесь, под водой, мелькая в прорезях, оно казалось намного синее… Вася едва выкарабкался из-под плота и вылез на берег. Маленький, скуластый, с прилипшими ко лбу волосами, бледный, дрожа от страха и боли, в синяках и ссадинах, он прыгал на одной ноге (в левом ухе булькала вода), потом улёгся на песок и закрыл глаза в изнеможении. Всё казалось, что вода мчит его под балками и небо, как синими лезвиями, режет, режет его по телу… Ох, и страшно!..

Вася вздохнул и открыл глаза. Над ним опрокинулось чистое небо, только сейчас оно было куда светлее! Он вскочил, натянул порточки, рубашку, подпоясался кушаком и пустился догонять товарищей…

И ещё была одна радость — ходить с отцом на охоту. В первый же раз, как только он получил ружьё, удалось ему так метко прицелиться, что он снял глухаря с ветки. С тех пор отец часто брал его с собой в тайгу.

Однажды он нарочно отбился от отца и, заплутавшись, весь день пробродил по тайге совсем один. Дичи настрелял уйму, но домой выбрался только к вечеру.

Солнце садилось. Ещё издали Вася увидел на плотине отца и мать. Два тревожных силуэта на фоне оранжевого заката повергли Васю в смятение и страх. Он помедлил, хотел спрятаться за кусты, предчувствуя наказание. Но его заметили, закричали, замахали руками. Тогда, опустив голову, Вася быстро пошёл навстречу. За плечами у него было ружьишко, в руке — груда связанных за лапки тетёрок и рябчиков.

Разъярённый отец схватил сына за ноги, чтоб разложить его и высечь, а плачущая от счастья мать схватила за плечи и потащила к себе, чтоб защитить от побоев. Чуть не разорвали мальчишку! Мать отстояла, простив ему в эту минуту всё своё отчаяние, все тревоги, пережитые за несколько часов. А тревожиться было о чём: ведь мог и медведь задрать в лесу, и лихой человек обидеть.

ПЕРВЫЕ РИСУНКИ

— Ты что ж это делаешь, непутёвый мальчишка? Опять стул испакостил? Ну, скажи на милость, где-то гвоздь раздобыл! — сердилась Прасковья Фёдоровна, застав Васю на месте преступления.

Гвоздь отнимали, Васю сажали в угол, а иногда шлёпали. Но проходило время, и он снова не мог удержаться, чтобы не нацарапать гвоздём рыбку или домик на сафьяновом сиденье стула. Было тогда Васе четыре года. Любил он зимой на окне рисовать пальчиком всякие лодочки, ёлочки, рожицы. Ледяная корочка на стекле таяла под тёплым пальцем — правда, палец здорово замерзал, но рисунок выходил прозрачный, и сквозь него синело зимнее небо.

Потом стал рисовать углем или карандашом на бумаге. Хотелось нарисовать самое любимое — лошадь! Но Васе никогда не удавались ноги: они либо вовсе не гнулись, либо подгибались все сразу. Первый, кто показал Васе, как скреплена суставами лошадиная нога, был работник Семён, который умел рисовать. У него очень ловко всё выходило: у шагающей лошади — передняя нога выбрасывала копыто вперёд, у скачущей — ноги распластывались в воздухе, у стоящей на дыбах — задние ноги крепко упирались в землю, а передние сгибались в коленках легко и грациозно. Вася скоро сообразил, как расчленяются движения лошадиных ног, и свободно рисовал лошадей во всех видах.

Потом захотелось попробовать рисовать в цвете. В доме висел портрет царя Петра Великого. Вася срисовал его углем, а потом раскрасил: мундир — синькой, а отвороты — красным — давленой брусникой… Но всё это было, пока в школе Вася не начал заниматься рисованием по-настоящему.

ДЕВЯТАЯ ВЕРСТА

Васе исполнилось восемь лет — пора было учиться, а в Бузиме школы не было. Решили отвезти его в Красноярск. Прасковья Фёдоровна устроила Васю к его тётке — Ольге Матвеевне Дурандиной. Та с радостью приняла племянника, отвела ему комнатку, где он должен был жить всю зиму, до летних каникул.

В те времена в школах с учениками не церемонились. Учителя были грубы и безжалостны. За малейшую провинность хлестали ученика линейкой по рукам, угощали зуботычинами, ставили на коленки в угол на «дресву» — мелкий острый камень, чтобы больнее было.

Вася попал в старший подготовительный класс. Мальчики учились уже второй год, а он ничего не знал. Вот и начали мальчишки изводить новенького ученика, а учителя — браниться.

Мать погостила несколько дней у Дурандиных, оставила Васе рубль пятаками и собралась ехать домой. Вася в это утро собрал в сумку книжки и тетради, простился с матерью и пошёл в школу. И так вдруг не захотелось ему идти в это противное казённое здание, встречаться с этими злыми учителями и чужими мальчишками, что он подумал-подумал, да и свернул в сторону. Решил бежать домой — в Бузим. Закинув на плечо сумку с книжками, он зашагал по обочине. Дошёл до девятой версты, до столбика с крылышком, на котором была цифра 9. Тут почудилось ему, словно вдали кто-то едет. Лёг на дорогу, приложил ухо к земле и стал слушать. Земля отдавала глухим топотом копыт.

Только успел он вскочить на ноги, глядит — нагоняет его знакомый тарантас с Соловым и Рыжим в упряжке, а на козлах — их кучер Семён. Вася кинулся к стогам в поле. Но Прасковья Фёдоровна тут же заприметила его:

— Стой-ка, Семён! Никак наш Василий в поле бежит…

Лошадей остановили. Прасковья Фёдоровна вышла из тарантаса и окликнула сына. Вася молчал. Потом вдруг с плачем перебежал поле и бросился маме на шею. Так они стояли на дороге, обнявшись, и оба плакали. Прасковья Фёдоровна ласково принялась корить сына:

— Что же ты, Васенька, наделал? Неучем хочешь остаться? Ведь отец так рассердится на нас, если я привезу тебя обратно, он же нас в дом не впустит!.. Садись-ка лучше в тарантас. Я сама тебя отвезу в школу, и никому ничего не скажем!

Вася молча влез в тарантас и поехал с матерью обратно. Прасковья Фёдоровна попросила в школе перевести сына в младший класс. Когда дверь за Васей закрылась, она ещё долго караулила его, сидя в тарантасе возле школы, не решаясь пуститься в путь.

С той поры стал учиться Вася вместе со сверстниками. Он боялся унизительных наказаний и потому старался изо всех сил. К новому году он был одним из лучших учеников… Но девятую версту он запомнил навсегда. Много лет спустя, приезжая из Москвы погостить к брату, на вопрос Александра: «Ну, куда поедем кататься?» Василий Иванович неизменно отвечал:

— На девятую версту! Люблю я это место!

ЛЮБИМЫЙ УРОК — РИСОВАНИЕ

Арифметика и алгебра — науки нетрудные, если только не прозеваешь правила и запомнишь с самой первой страницы учебника.

История — совсем лёгкий предмет, заучить только, когда что произошло, а события сами запоминаются, особенно, если хорошенько представить себе, как всё это было. География. Ох, уж этот учебник географии! Словно сухой горох лущить. Карты, таблицы, широты, границы!.. На севере — тундра, мох, лишайник, чахлая растительность… Ничего не понятно и совсем не интересно! А стоит пойти в воскресенье на большой базар, непременно встретишь людей из тундры. Тут и увидишь, во что они одеты, на чём приехали, что привезли, что увезут, — всё узнаешь! А чего не поймёшь — расспросишь у бывалых людей, вот тебе и география!

Самый любимый урок — рисование. Николай Васильевич Гребнёв совсем не похож на других учителей. Человек спокойный, тихий, никогда не кричит, не хлопает линейкой по пальцам, не бранится. Вася знал, что Николай Васильевич окончил в Москве Училище живописи и ваяния и всё-таки не остался там, а приехал в такую даль, чтобы поделиться с ними, со школьниками, всем, чего достиг сам. Он учил наблюдать, думать и, самое главное, видеть и любить красоту. Он мог часами рассказывать ученикам о картинах таких замечательных художников, как Александр Иванов, Брюллов, Боровиковский, Айвазовский…

Что знал о них Вася раньше? Ничего. В Красноярске не было музея, не было выставок. Единственное, что ему случалось видеть, — это народные картинки — лубки, да у соседей — казаков Атаманских — висели три картины: на одной из них были изображены умирающий рыцарь и дама, зажимающая ему рану платком, две другие были портретами каких-то генералов-губернаторов.

Когда Николай Васильевич впервые показал одиннадцатилетнему Васе напечатанные в журнале репродукции картин знаменитых итальянских и русских художников, для него открылся новый мир, полностью захвативший его.

Гребнёв заставлял ученика делать копии с этих репродукций. Сначала у Васи ничего не получалось, он просто плакал от досады, и тогда сестра Катя утешала его:

— Не плачь, Вася. Ничего! Выйдет когда-нибудь…

И Вася снова принимался рисовать, пока не добивался своего. Потом он пробовал раскрашивать эти рисунки, и получалось очень хорошо.

С Гребнёвым Вася крепко подружился. Вместе они ходили на Часовенную гору, писали акварелью Красноярск. Вместе ездили в тайгу. И понемногу приучался Вася рисовать с натуры.

Вася умел во всё вглядываться. Смотрит в лицо человеку, примечает, как глаза расставлены, уши посажены, нос и ноздри лепятся на лице… Зажгут свечу — он смотрит, как колышется пламя и колеблются тени на стене. Покроется мама платком — а он наблюдает, как ложатся складки возле лица. На улице присматривается, как выгнуты полозья у саней. Встретит на базаре кого-нибудь из тундры — с интересом разглядывает расшитые бисером вставки на груди и на плечах на их оленьей одежде.

Ничего не ускользало от Васиного взора и всё откладывалось в памяти, чтобы когда-нибудь ожить на холстах, под кистью мастера, которым он стал через много лет.

БЕЗ ОТЦА

Пятый год жили Суриковы в Сухом Бузиме. Вася каждое лето приезжал туда на каникулы. Прасковья Фёдоровна, бывало, не могла дождаться того часа, когда сядет в тарантас и отправится в Красноярск за своим дорогим Васенькой.

Но в этом, 1859 году, не суждено было Васе провести лето в Бузиме. В феврале Ивану Васильевичу стало совсем худо, и он вскоре скончался. В жизни Суриковых всё перевернулось, словно покатилось под откос.

Через месяц распрощались они с Сухим Бузимом навсегда.

После степной глуши Красноярск, куда Суриковы снова вернулись, показался им чуть не столичным городом, хоть улицы были немощёные и весной и осенью утопали в грязи. По ночам Красноярск погружался в непроглядный мрак: уличных фонарей ещё не было. Засветло запирались от варнаков все ставни и двери. Сибирские семьи и сами неохотно общались друг с другом. Приезжих и пришлых вовсе чуждались, жили уединённо.

Изредка навещала Суриковых торгошинская родня. Сами в Торгошино не ездили — коней пришлось продать.

После смерти мужа назначили Прасковье Фёдоровне крохотную пенсию — три рубля в месяц. Прасковья Фёдоровна с Катей стали брать заказы на вышивку и плетение кружев. Вставали в доме до света. Перед уходом в школу Васе полагалось наколоть дров и натаскать воды из колодца. Мать держала детей в строгости — ничего нельзя было сделать, никуда пойти без её разрешения. По вечерам Катя с матерью вышивали при свечах, а Вася, покончив с уроками, играл на отцовской гитаре или рисовал. Этого любимого дела он не оставлял и по-прежнему дружил с Гребнёвым.

И вот пришла весна 1861 года. Вася с отличием закончил школу. Минуло ему тринадцать лет. Осенью он должен был перейти в Красноярское приходское училище.

В торжественный выпускной день заместитель губернатора Родиков посетил школу. Всё было очень парадно, и директор школы преподнёс Родикову рисунок акварелью, изображавший букет цветов. Акварель была сделана уже с каким-то мастерством. Старик Родиков — большой любитель и знаток искусства, надев очки, долго и с интересом рассматривал подарок, а потом спросил:

— Кто это рисовал?

Ему подвели Васю Сурикова. Старик поглядел на него поверх очков и серьёзно сказал:

— Ты будешь художником.

Вася стоял молча перед Родиковым, но всё в нём горело. Ему страшно хотелось поверить в это предсказание…

А предсказание сбылось! И Вася Суриков стал великим живописцем. Он больше всего любил историю родины, и все его лучшие картины посвящены русской истории.

В Москве, в Третьяковской галерее, находятся три большие картины Сурикова: «Утро стрелецкой казни» — про бунт стрельцов при царе Петре Великом, вторая — «Меньшиков в Берёзове» — о ссылке знатного вельможи, любимца царя Петра, на Крайний Север, и третья картина — «Боярыня Морозова». Эта картина рассказывает о боярыне, осмелившейся из-за религии, из-за веры пойти против царя.

А в Ленинграде, в Русском музее, можно увидеть другие работы Сурикова, посвящённые Сибири, которую он так любил всю свою жизнь. Огромное полотно — «Покорение Сибири Ермаком». Тут же находится и «Переход Суворова через Альпы». Это картина о знаменитом полководце Суворове. И ещё одна историческая картина — «Степан Разин».

Одну картину, что висит в Русском музее, мы хотим показать вам в нашей книжке. Это замечательная картина — «Взятие снежного городка». На ней изображена весёлая зимняя забава, сибирский народный праздник.

Сам Василий Иванович Суриков любил принимать в нём участие.

Строили снежную крепость, обливали её водой. Она замерзала, как ледяной дворец. Казаки должны были разбить её, наскакивая на крепость верхом на коне.

Картины Сурикова висят в галереях многих городов нашей страны. А в Красноярске, в доме, где родился и жил художник, всё сохранилось, как было. И там теперь музей.

На одной из центральных улиц Красноярска стоит памятник великому красноярцу — Сурикову, творчеством которого гордится наш советский народ.