Расскажи мне сказку на ночь, детка (СИ) [Елена Дженкинз] (fb2) читать онлайн

Елена Дженкинз Расскажи мне сказку на ночь, детка

ЧАСТЬ I. Глава 1

– Итон, включи мозги и перестань ныть! Вы с Мэнди несовместимы, как белое и круглое, забудь ее.

– Но, Ри! Она мне так нравится, я три дня собирался с духом, чтобы пригласить ее в кино на День Святого Валентина, а теперь оказывается, меня опередил этот придурок Тед.

– Шутишь? До Дня розовых единорогов еще дожить нужно! В любом случае, скажи Теду спасибо – сохранил тебе карманные деньги. И вообще, родители ведь уезжают на февраль, будешь сидеть дома после школы, как лабораторная крыса. Мэнди все равно не обломилось бы.

Итон замирает, не донеся сэндвич до рта, потом с негодованием швыряет его обратно на тарелку и поднимается из-за стола.

– Ненавижу быть подростком, – говорит он негодующе и уходит к себе, захватив рюкзак, увешанный значками пацифиста.

Бедолага. Кто ж виноват, что пубертат у него начался одновременно с разладом в отношениях родителей.

– Слово «ненавижу» запрещено в этом доме! – кричу ему вдогонку и начинаю убирать со стола. У меня самой на обед – жвачка, а Итону приготовила сэндвич с тунцом, как он любит. Брату тяжело дается вся эта семейная неразбериха, так пускай хоть омега-кислот дополучит, чтобы не отупеть под гнетом тестостерона.

Тринадцать лет – это жесть, особенно когда родители то разводятся, то нет. Определились бы, ей богу, и не мучали ребенка. Он и так страдает. Ему Мэнди отказала, а теперь еще и я напомнила, что целый месяц у нас будет жить дядя Эндрю, самый занудный в мире холостяк и домосед. Уж он-то проследит, чтобы Итон не бегал на тусовки и не водил друзей в дом.

Меня же дядя Эндрю боится и поэтому игнорирует, даже если я стою перед ним с накрененным стаканом кипятка в руке. Я серьезно, он как будто паук, а я – человек, который пытается подобрать его на газету: дядя застывает, притворяясь невидимкой, а при первой же возможности сбегает. Он социофоб и при этом помешан на женских сиськах. Короче, пубертат для него так и не закончился, и дядя Эндрю в моем обществе чувствует себя ущербным. А вот Итон ему – ровня.

Подхватываю мешковатую куртку брата и плетусь в прачечную. Забрасываю накопившуюся за неделю школьную форму в стиральную машину, вливаю побольше ванильного ароматизатора, а потом с минуту задумчиво слушаю, как шипит вода, заливая вещи. От бессмысленного созерцания меня отвлекают звуки извне, и я выглядываю в узкое вертикальное окно: у соседнего дома паркуется белая фура. Впереди нее уже стоит синий джип-пикап.

Да неужели? Кто-то наконец поселится в доме с призраками? Не то чтобы мне в жизни недоставало соседей для полного счастья, но мы живем в конце улицы, а замыкать цепь я не люблю. Не люблю и все! Я и так вечно крайняя по жизни.

– Ч-черт, – хлопаю соломенной крышкой корзины для белья, понимая, что придется купить шторы: проход между нашими домами – каких-то жалких пару метров, и без занавески теперь не обойтись. Не переношу жалюзи, потому что впечатление, будто сидишь в офисе, а не дома. А шторы хоть и притягивают пыль, но меньшее из зол, чтобы соблюсти приличия. Когда всю жизнь маешься на малонаселенном шотландском острове, то приличия и правила становятся второй кожей: здесь без этого не выжить. Замкнутое пространство, окруженное водой, не лучшее место для конфликтов и истерик. Даже мама с папой ссорятся только в доме, для внешнего мира сохраняя картинку идеальной жизни.

Три дня назад мне исполнилось восемнадцать. Я бы еще прошлым летом перебралась на материк, в университет, но ради Итона осталась на дополнительный год в местном колледже[1]: в семье творится полный бедлам. Надеюсь, летом я со спокойной душой сяду на паром – и прости прощай, родной Ламлаш! Главное, чтобы родители к тому времени определились с разводом.

Даже не верится, что в сентябре я уже буду в Абердине, в одиночестве, затерянная среди толпы на широких улицах суетливого города… М-м-м, я в предвкушении. Коллекционировать привычки людей – мой фетиш. А где лучший доступ к потоку незнакомцев, если не в большом городе? Так и вижу табличку, которую повешу на своей двери в университетском кампусе: «Антрополог Рианна О’Нил».

Барабан «стиралки» наконец начинает усердно крутиться, и вдруг из самых недр раздается громкий ритмичный стук, а потом до меня долетает крик Итона:

– Ри, ты не видела мой телефон?

Да чтоб тебя!

– Просила же: проверяй карманы, я забываю! – кричу в ответ, в панике обрубая питание у машины.

– Ри! Итон! Я дома! – раздается с первого этажа голос мамы.

Через минуту она меня находит.

– Обожаю, когда ты в хорошем настроении, милая, – поморщив нос, она брезгливо осматривает груду мокрой одежды в луже воды. – У нас новые соседи.

– Я видела.

– Сходишь через часик-другой к ним с пирогом, в морозилке последний остался.

– А клоунский парик мне не надеть?

– Можно и парик. Главное, пирогом им в лицо не запускай с порога.

– О’кей. А ты сама почему не хочешь?

– Потому что твой папа скоро вернется. Он меня уже вчера шлюхой называл. Спасибо, больше не надо.

– А что, соседская вежливость считается признаком падшей женщины?

– Естественно. Так что отдуваться за нашу семью будешь ты.

– Как всегда.

– Как всегда, – соглашается мама. – Не зря же тебе природой даны изворотливый ум и хищная хватка.

– О-о, спасибо, – растрогано прикладываю руку к сердцу и откапываю телефон Итона в бесформенной массе мокрой одежды. – Ты на кухню идешь? Засунь его в кус-кус или в рис, что найдешь.

– Без проблем, – спокойно отвечает она. «Бонусом» их с папой размолвки стало то, что мама вечно как выжатый лимон: уставшая и… никакая.

Перезапускаю «стиралку» и иду к себе, чтобы переодеть намокшие джинсы и топ. Но, прежде чем распотрошить гардеробную, не удержавшись, смотрю в окно: напротив непривычно сияет светом окно, такое же широкое, как и мое, и тоже без занавески. Раньше оно всегда было закрыто черными шторами.

Естественно, я начинаю пялиться.

Большая кровать, рядом столик. Грузчик заносит коробки, их немного. Строго одетый мужчина подходит к кровати, садится, устало потирает глаза – и смотрит прямо на меня, будто чувствует, что я за ним наблюдаю. Сердце трепыхается от неожиданности. Но я не теряю лицо и улыбаюсь соседу, а потом смущенно начинаю рыться в несуществующих папках на столе, подпирающем широкий подоконник. Мол, я не шпионка, а делом занята.

Когда снова бегло осматриваю чужую спальню, там уже никого нет.

Завтра же выберу шторы.

Два часа спустя стою на пороге соседского дома и звоню в дверь. Долго стою: никто не открывает. Оно и понятно, люди раскладывают вещи. Завтра понедельник, может, им на работу... Но я настырная и звоню снова, чтобы второй раз не возвращаться сюда с черничным пирогом, нагруженным на плоскую бумажную тарелку. Не потому, что мне лень, а потому, что Итон с папой съедят пирог. Они любят кислое.

Вспоминаю серьезное лицо соседа. Он выглядит младше моего отца. Лет сорок, может, меньше. Интересно, у них большая семья?

Все вопросы выветриваются из головы внезапным сквозняком, когда дверь передо мной распахивается.

– Ты кто такая? – рявкает на меня парень в серой толстовке и драных джинсах. То ли пьяный, то ли идиот. Он выше меня на голову, а еще он мажорная реинкарнация Джеймса Дина, кумира моей прабабушки. Зачесанные наверх вихры темных у корня блондинистых волос, темные брови вразлет и суровое выражение глаз, цвет которых рассмотреть не успеваю. Потому что понимаю, что таращусь на парня до неприличного долго. Это моя беда: люблю изучать новых людей. Даже идиотов.

– Привет. Я – Ри, соседка, – наконец представляюсь, прочистив горло.

– Бри? Как сыр? – переспрашивает он, но я не ведусь на издевку.

– Добро пожаловать в Ламлаш, – улыбаюсь и протягиваю выпечку, но парень не берет ее.

– Спасибо, а теперь убирйся отсюда, – зло говорит парень, вызывая здоровое желание впечатать пирог в наглое лицо. Но прежде, чем я успеваю сухо и лаконично ответить, нахал чертыхается, собираясь захлопнуть дверь у меня перед носом, – и не успевает. Ее перехватывает тот самый мужчина, которого я видела в окне.

– Добрый вечер, – дружелюбно улыбается он мне, а потом смотрит на пирог. Я вручаю ему выпечку с чувством выполненного долга и набираю воздуха, чтобы проститься, когда хозяин спрашивает: – Вас ведь Рианна зовут? О’Нил?

– Да.

– Приятно познакомиться. Джейсон Осборн. Мой сын будет вашим соседом до лета, экзамены… как их там у вас называют? SQA? …здесь сдаст. Он у меня смышленый.

Ах вот оно в чем дело! Они американцы. Акцент не сильный, но уши режет.

– Только ваш сын? А вы? – удивляюсь. – В смысле, вы не семьей переехали?

– Нет, через полчаса я отчаливаю на самолет, – он смотрит на часы. – Буду изредка наведываться. С проверкой. – Мистер Осборн смеется, а его сын уничтожает меня тяжелым взглядом, под которым я в растерянности робею. Парень мне неприятен, агрессивная энергетика от него прет такая, что даже штормит.

Значит, младший Осборн один здесь поселится. Кошмар. Надеюсь, он не дебошир: у меня четкий график сна. Я снова мельком смотрю на парня и ловлю очередную порцию молчаливого «посыла».

Вау…

В Шотландии подросток может жить самостоятельно с шестнадцати лет. Водить машину – с семнадцати. А быть мудаком –– в любом возрасте, как и в остальных странах мира. Мой сосед – явное тому доказательство. Я усмехаюсь своим мыслям, пока разговор зависает. Первым прерывает молчание злобный тролль.

– Все выспросила? – Резкий тон стирает натянутую улыбку с моего лица. Но я уроки игнорирования брала у самого дяди Эндрю, поэтому не отвечаю на грубость отвязного мажора. Смотрю в упор на старшего Осборна и протягиваю руку:

– Рада была знакомству. До встречи, мистер Осборн.

– Можно просто Джейсон, не настолько я старый.

Его тон слишком походит на флирт. Я ненавязчиво скольжу взглядом по левой руке без кольца и улыбаюсь:

– Ну что вы, мистер Осборн, вы совсем не старый.

Фраза выходит двусмысленная, и я смущаюсь. Еще подумает, что я заигрываю! Делать мне нечего. А он тоже хорош, извращенец. Но вслух этого я, конечно, не произношу. Разворачиваюсь и ухожу по дорожке, ощущая, что меня провожают две пары глаз.

Между нашими домами даже забора нет, они буквально подпирают друг друга, одинаковые, как близнецы: каменная облицовка, крыльцо с гипсовой имитацией колонн, два этажа и чердак. У нас короткая улица, шесть домов, разбитых по две пары, а вокруг – вересковые холмы. Горы на горизонте.

Я успеваю подняться на крыльцо, когда меня дергают чужие руки. Резко разворачиваюсь, машинально отталкивая налетевший «вихрь», но упираюсь в непроходимую стену тупости.

– Запомни: еще раз заговоришь со мной без разрешения – пожалеешь, а будешь флиртовать с моим отцом – пожалеешь вдвойне. Поняла, Бри? Просто кивни.

Парень, даже имени которого я не знаю, нависает надо мной, сжимая предплечье. Сильный, зараза! А кажется тощим… хотя, он в толстовке, так и не разберешь. Новый сосед смотрит холодно, с пренебрежением. Другая на моем месте покрылась бы инеем (а может, мурашками, если она сторонница домашнего насилия), но я сбрасываю с себя цепкую руку с побелевшими пальцами и расправляю плечи. Нельзя с тобой заговаривать? Хорошо-о. Ладно.

Собираюсь с мыслями и отвечаю на языке жестов, извергая пылающий во мне праведный гнев:

«Еще раз меня тронешь, пожалеешь втройне в десятой степени, математик ты недоделанный. Вычту из тебя корень, а остаток размажу по ленте Мёбиуса».

Взгляд у парня меняется – и я осознаю, что он меня понял. Как?!

– Любишь нарываться на неприятности? – насмешливо спрашивает он, добавляя уверенную жестикуляцию.

Этого я, конечно, не ожидала. Стою, широко раскрыв глаза, и пытаюсь не утонуть в пучине его скрытой угрозы.

Так, погодите… Это я нарываюсь?! Я его вообще не трогала! Складываю руки на груди, делая глубокий вдох, а потом выдаю, громко, ласково, чтобы не думал, будто запугал меня:

– Поздравляю, только что ты стал достойным пополнением тупиковой ветви эволюции. Удивительно, как ты вообще додумался выплюнуть банан и слезть с пальмы, обладая настолько скудной логикой.

Закатываю глаза к вечернему небу, демонстрируя, что даже высшие силы на моей стороне, а потом сбегаю в дом, виртуозно хлопнув дверью у нахала перед носом. Человек я не склочный, но ужалить в ответ умею. Особенно если кто-то хамит без причины, нападая исподтишка.

Жмурюсь и рвано дышу. Сердце колотится, как бешеное. Что это было вообще?

– Ри, это ты вернулась? – доносится из кухни.

«Да, из серпентария», – думаю потрясенно и топаю к маме. Подробностями похода делиться не собираюсь: останусь виноватой. Я вечно крайняя в семье, поэтому промолчу о том, что рядом с нами поселился псих.

______________

[1] В Шотландии в университет можно поступать по достижении 16 лет, после пятого года средней школы (S5). Рианна учится дополнительный, шестой, год (S6). S5 и S6 эквивалентны английскому колледжу Sixth Form.

Глава 2

Люблю понедельники особенной любовью. Хороший понедельник дает надежду, как кнопка перезагрузки: раз – и обновил систему, начал все заново. Сам факт ее существования очень вдохновляет.

Во дворе за учебной стоянкой – обычная утренняя суета, кнопку явно никто не нажал. Но мне все равно радостно. Определенно, сегодня – мой день.

Поскольку колледж находится в одном здании со школой, то иногда я подвожу брата, как сегодня. Итон машет мне рюкзаком на прощание и вприпрыжку несется следом за Мэнди, которую успел заметить издалека.

Ах да, Мэнди – Аманда – моя лучшая подруга. У Итона губа не дура.

Я сосредоточенно паркую свой «биттл», поэтому сразу замечаю, когда рядом останавливается мощный синий джип с открытым кузовом… И только сейчас до меня окончательно доходит, что параноик Осборн прибыл в Ламлаш не просто жить, а учиться. Вместе со мной. Ведь у нас на острове – одна-единственная группа тех, кто решил задержаться здесь еще на год и продолжить подготовку к университету.

Осборну будет несложно приспособиться: в Америке похожая учебная система, насколько я знаю, разве что итоговые экзамены называются иначе. В моей группе – семнадцать человек, у каждого – пять предметов, на выбор… Надеюсь, Осборн избрал не мои предметы и нам не придется часто видеться.

Новенький явился без пальто, несмотря на январскую прохладу. А еще, наверное, сосед не успел купить форму, потому что на нем черный свитер и джинсы. Ничего особенного, но выглядит Осборн до безобразия… прилежным. Он не здоровается со мной, проходит мимо, не замечая, хотя мы идем по одной и той же тропе. В итоге мне приходится ускорить шаг, чтобы сосед не попал в здание первым. Я ему свита, что ли?! Должна плестись за ним, как плебс за королем?

Обхожу соперника на повороте и буквально отталкиваю от входной двери своим рюкзаком. Если нахал думает, что перед ним здесь будут пресмыкаться, то ошибся островом. У нас люди адекватные и уважающие себя.

– А, Чарли! Добро пожаловать, – встречает новенького наш вездесущий директор, мистер Хопкинс, и я разочарованно отмечаю про себя, что соседа зовут Чарли.

Мой любимый детский фильм – «Чарли и шоколадная фабрика». Отныне это имя опорочено для меня навсегда. Печаль…

– Здравствуйте, мистер Хопкинс, рад встрече. У вас прекрасный колледж, уверен, не хуже, чем мой нью-йоркский. Как минимум, здесь воздух здоровее и люди приятнее.

И голос такой проникновенный…

Директор счастливо восклицает нечто нечленораздельное в ответ, а у меня челюсть отвисает.

– Ри, познакомься, это твой новый одногруппник, Чарли Осборн. Он приехал, чтобы в спокойной обстановке сдать экзамены. Наш долг – помочь ему освоиться. – Он оглядывается и нетерпеливо спрашивает: – Куда же миссис Бейкер запропастилась? Ничего, я сам схожу за расписанием, а ты проводи Чарли в группу.

– У меня обществоведение сейчас, – оправдываюсь. – Вряд ли Осборну будет интересно.

На обществоведении мы разбираем религию, философию, социологию и прочие радости бытия. Уверена, что соседу до этого нет дела. Но наглец слащаво улыбается и говорит:

– Мой любимый предмет. Как удачно, правда?

Да уж, удача – понятие относительное.

Занятие началось две минуты назад, а у меня доклад сегодня. Проклиная собственную медлительность, поднимаюсь по лестнице.

Осборн молчит. Я тоже.

У аудитории нас догоняет мистер Хопкинс. Он атлет, скалолаз, бегает быстро, будь здоров! В руках у него две папки.

– Это тебе, Чарли. Здесь все наши секреты, явки, пароли.

Осборн сердечно благодарит и аккуратно берет подношение, как некую драгоценность. Да он не псих, а злой гений!

Мы заходим в аудиторию, где мой куратор мистер Килмор уже написал на доске даты проверочных тестов, и восемь студентов, которые успели задремать, оживляются, сбрасывая ленивую сонливость.

– Проходи, Чарли, не стесняйся, – подбадривает директор. Я фыркаю, и тот смотрит на меня укоризненно. – Разрешите представить Чарли Осборна, он останется с нами до лета. Чарли из Нью-Йорка, но его предки жили здесь, на острове Арран. Корни тянут назад, как говорится. – Мистер Хопкинс смеется и хлопает Осборна по плечу, а потом после очередной порции любезности уходит.

Чарли миролюбиво здоровается со всеми, со скромной улыбкой проходит вглубь аудитории и садится у окна. На мое место. Я продолжаю стоять, не понимая, как согнать Осборна и не выглядеть при этом бессердечной стервой.

Меня спасает мистер Килмор. Он привычно расправляет кончиками пальцев белый воротник рубашки и морщит лоб, прежде чем сказать:

– Ри, мы все жаждем услышать твой доклад. Раз уж ты все равно стоишь, то начинай, не будем затягивать. А Чарли сможет быстрее влиться в учебный процесс.

Я непривычно злюсь. Не нравятся мне двуличные люди, а тем более гоблины, которые занимают мое место. Достаю ноутбук, чтобы подключить к проектору, и соображаю, что стою посреди аудитории в пуховике. Сбрасываю его на рюкзак, откашливаюсь и озвучиваю тему: «Внутренние механизмы эффективного перехода из подросткового периода в период зрелости».

Начинаю говорить, пытаясь поймать взгляд Мэнди, но она таращится на Осборна, как и остальные. Приходится смотреть на куратора, хотя от этого я немного робею. У меня к нему платоническая любовь. Мистер Килмор – пример настоящего мужчины. А еще он очень сильно помог мне определиться в выборе профессии. Он тоже мечтает, что я стану социальным антропологом.

Я уверена в себе, меня распирает от эмоций. Объясняю, что исследую механизмы, которые помогут подростку преодолеть кризис сознания. В переходный период отношения с родителями портятся, возникает проблема ранней беременности, неоправданной жестокости… А все почему? Потому что подросток позволяет своему животному началу доминировать. Вместо того чтобы развивать душу и разум, он слепо идет за инстинктами, которые давно перестали быть полезными.

С пеной у рта рассуждаю о том, каким должен быть грамотный пубертатный период, чтобы получить максимум знаний и чувств – и повзрослеть, а не свихнуться.

Как обычно, никто не слушает, даже Аманда смотрит сквозь меня, чисто по-дружески поддерживая. Она растягивает жвачку и думает о своем. От этого сильнее мое удивление, когда замечаю, что Осборн внимательно следит за мной, даже записывает что-то и, хмуро сведя брови, притворяется умным.

Сбиваюсь с мысли, но потом смотрю на слайд, чтобы вспомнить, о чем это я там говорю, и подвожу итог.

– Моя теория проста: животная сущность для выживания уже не важна, она даже мешает. Но и одного лишь голого интеллекта тоже недостаточно. Именно душа задает импульс эволюционного витка, а разум следует за ним, исполняет, находит решения. Кхм… В период полового созревания легко поддаться базовым инстинктам на фоне гормональных перемен. Не сбиться с пути помогает как раз таки вектор, заданный душой. Эм-м…

Осборн все так же внимательно слушает. Я достаю бутылку воды из сумки и жадно пью, прежде чем закончить с воодушевлением:

– Поэтому, чтобы не деградировать, а эволюционировать, нужно полагаться на зов души, учиться его слышать. Чем раньше подросток начинает осознавать мир и себя в мире, тем больше у него шансов пойти по правильному вектору развития, избежав фатальных ошибок. Спасибо за внимание.

Осборн лениво поднимает руку.

– Я не понял, – говорит он с плохо скрытой иронией. – Как же я выйду из пубертата без комплексов, если ты запрещаешь мне заниматься сексом? По-моему, именно от этого запрета и появляются комплексы.

Раздаются смешки. Куратор навострил уши. А я в шоке. Весь мой доклад Осборн каким-то непостижимым образом свел к сексу. Мне хочется повестись на его подзуживание и сказать: «Ты из пубертата никогда не выйдешь». Но я сдерживаюсь и сухо поясняю:

– Базовые инстинкты – это же не только про секс. Там и власть, и самосохранение…

– Я спросил о сексе, – перебивает Осборн. – Ты ввела на него запрет. Я пытаюсь понять, как мне жить теперь.

– Ничего я не запрещаю! Говорю лишь, что… физический… акт не должен руководить жизнью, он должен быть продолжением.

– Продолжением чего?

– Л-любви.

– А-а, то есть ты против именно беспорядочного секса?

– Э-э… да.

– Тогда это не социология, а девичьи грезы. Тебе повезло, раз тебя не ломало. Некоторых людей реально наизнанку выворачивает в период гормонального взрыва. И что прикажешь делать, если любви рядом нет? Погибать? – ехидничает Осборн, и Джерри, с которым я в детском саду играла салочки и делилась завтраками, довольно поддакивает. Что-о?

– Жизнь – это усилие, а не потакание слабостям, – протестую.

– Да, но без животной сущности у жизни не останется вкуса.

– А без души не останется смысла.

Осборн тяжко вздыхает. Одногруппники с интересом следят за нашей перепалкой, хотя даже не слушали доклад. Меня колотит от возмущения, и хочется ощутить тот самый вкус жизни, запустив чем-нибудь тяжелым в соседа.

– Все с тобой ясно, – скучающе произносит он. – Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. У тебя нет опыта, чтобы делать выводы, поэтому ты так легко осуждаешь тех, кто сдается своим слабостям.

– Не осуждаю, а пытаюсь помочь!

– Значит, все же осуждаешь, считаешь их недостойными, обездоленными, несчастными. Хуже себя.

Я стою с открытым ртом, меня уже знобит. Он же специально издевается, искажает мои слова. Я не шовинистка и не лицемерка… Но если начну оправдываться, то Осборн явно перекрутит смысл и назовет меня Таносом[1]. Поэтому перехожу в нападение.

– А ты, значит, выбираешь не прогресс, а бессмысленные удовольствия?

– Всё лучше, чем иллюзии и пресность. – Он откидывается на спинку кресла, скрещивает руки на груди, и я замечаю, что не настолько он и тощий, как вчера показалось. Он вообще человек-хамелеон.

Мне нужно ответить, но я в растерянности. Никто обычно не спорит со мной на занятиях.

– Почему же пресность. Меня все устраивает! А личный опыт мне для выводов не нужен, хватит наблюдений.

– Тогда это цирк, а не наука, – говорит Осборн, и Джерри смеется. Надо мной смеется! Предатель.

– Что плохого в том, чтобы наблюдать?! – отбиваюсь от нападок.

– Даже не знаю, как тебе объяснить, – ухмыляется сосед.

– Не знаешь, потому что ума не хватает, – срываюсь на оскорбление, в ужасе от себя.

Куратор кашляет, чтобы я не хамила, но мне хочется закричать, что Осборн – двуличный гад! Сидит здесь и прикидывается зайчиком, и все к нему сразу прониклись симпатией. Манипулятор!

Соседа мои слова явно задели. Он медленно поднимается и подходит ко мне. Останавливается в шаге, прячет руки в передних карманах джинсов и, прожигая презрительным взглядом ярко-голубых глаз, изучает мое лицо. И в итоге морщится, будто у меня трупные пятна на лбу.

Вот нахал!

– Прости, не подскажешь, а что такое… как ты там ее назвала… ах, да, душа? – бьет он сразу по больному месту, потому что науке это, в общем-то, до конца не известно, нет единого мнения.

Высокомерно вскидываю подбородок и отвечаю:

– Это вселенский поток созидающей энергии, который пронизывает нас с рождения и задает вектор развития.

– Ну, хорошо, допустим, – с жалостью говорит Осборн. – В таком случае, я выбираю холодный разум и животную «сущность». Они у меня достаточно развитые, чтобы я выжил и принес пользу. А ты, Бри, предпочитаешь разум, зараженный вирусом мистики, и некую абстрактную душу, при этом угнетая простые базовые потребности. В итоге у тебя ни ума, ни удовольствия в жизни. Именно из таких, как ты, вырастают занудные моралисты, которые до пенсии ждут своего идеального принца, а по ночам смотрят порно… И кстати, раз уж о нем зашла речь. То есть, ты считаешь, что достаточно посмотреть видео, чтобы понять все о сексе? Полная чушь.

Я робею, краснею и вжимаю голову в плечи. Как же ловко этот кретин переврал мои слова, выставив глупышкой. Сам спросил – сам за меня ответил.

Делаю шаг в сторону и заправляю волосы за уши, а сама дрожу внутри от гнева. Такое ощущение, что стою перед Люцифером и он уверен, что сильнее меня.

– Я про секс такого не говорила.

– Погоди, ты сказала: мне достаточно наблюдать.

– Исследовать. Опрашивать. Анализировать. Не разглядывать актеров! – Мой голос переходит на самую высокую ноту возмущения.

– Как скажешь, – с мерзкой ухмылочкой сдается Осборн.

И все?! С ним совершенно невозможно вести дебаты. У меня мысли смешались. Ищу поддержку в мистере Килморе, но тот лишь пожимает плечами и говорит:

– В каком-то смысле Чарли прав.

– Что?!

– В каком-то смысле, – повторяет куратор. – Эмпирический путь познания, Ри... Все познается через опыт.

– Нет, не все! Иначе не было бы буддистских монахов. Чтобы сострадать, не обязательно побывать на войне. Есть те, в ком душа болит и без травматических потрясений. А Леонардо да Винчи, Роберт Оуэн? Они совершили революцию сознания! Для этого мало полученных знаний. Нужна фантазия, мистер Килмор, импульс, заданный душой. Если бы ученые в свое время больше прислушивались к ней, то нашли бы правильный вектор прогресса и не было бы атомной бомбы! Конечно, на ошибках учатся, но при правильном подходе их можно предотвратить. – Я осекаюсь и, захлебываясь слюной, возмущенно прошу: – М… м… мистер Килмор, перестаньте переглядываться с Осборном!

– Невозможно контролировать жизнь, Ри, просто прими это. Одному Господу всё ведомо, а ты не бог, – усталым тоном советует мне сосед, и куратор соглашается:

– Ты прав, Чарли.

Я широко открытыми глазами взираю на человека, который был моим кумиром и сторонником до появления этого примата Чарли в аудитории. Меня распирает от бешенства, особенно когда вижу боковым зрением, что сосед довольно улыбается. Стоит как ни в чем ни бывало и снисходительно на меня глазеет.

– Ты тоже права, – успокаивает меня преподаватель. – Истинный прогресс зависит от гибкости сознания, а сознание, по моему мнению, – это равноценный сплав разума и души. То есть, из вас двоих ты ближе к прогрессу, чем Чарли.

И на том спасибо!

Но потом мистер Килмор отодвигается подальше вместе с креслом и с опаской заканчивает мысль:

– И все же, Ри… Нет того, кто с помощью умных мыслей или добрых пожеланий научился размножаться. Обзавестись потомством без физического опыта нельзя. В этом ведь и заключается суть животного начала: оно важно для выживания не меньше, это своего рода корни, фундамент, на котором строится сознание.

Рука-лицо – единственная моя эмоция в этот момент.

– Так я не отрицаю этого. Но базовые инстинкты не должны управлять жизнью, тем более когда гормоны прут! Один неверный шаг – и привет, тюряга или аборт! – Мой голос срывается. Я уже задыхаюсь от этих самых гормонов, пытаюсь глубоко вдохнуть, вспоминая мантры.

Куратор поджимает губы и после короткого размышления ставит мне диагноз:

– Согласен, но ты предлагаешь вовсе не обращать на них внимания, подавлять, оставить для идеальных целей, а люди все же неидеальны.

– Ну... да, – расстраиваюсь.

– Я, конечно же, против секса в подростковом возрасте, – с нажимом говорит мистер Килмор и, повернувшись к группе, щелкает пальцами в сторону Джерри: – Кстати, твоя акция по бесплатной раздаче презервативов была отличной идеей.

Джерри самодовольно хмыкает, хотя всем известно, что он озабоченный девственник и даже бесплатные презервативы не помогли ему закадрить хоть кого-нибудь.

У меня словно похитили воодушевление, и пока я покорно стою, как на заклании, куратор поднимается с места и садится на подоконник, подальше от меня и поближе к свету:

– Заковывать «сущность» в кандалы нельзя, это насилие над собой. Злая, неудовлетворенная, она очень опасна, особенно если ее выпускают на свободу в зрелом возрасте. Да, сильный разум может контролировать желания, но что если разум даст сбой и монах сойдет с ума? О каком балансе тогда речь? Здесь важно равноправие трех элементов.

– Даешь права своей маленькой развратной сущности, Ри! – кричит Джерри, и Мэнди на него шикает.

– Дева Мария родила без секса, – бормочу в сердцах, понимая, насколько жалко сейчас выгляжу.

– Ри… Ты ведь ученым собираешься стать, а не проповедником.

Осборн аплодирует куратору, а тот с уважением на меня смотрит и просит:

– В общем, ты на верном пути. Придай своей теории больше логики и пропусти через себя тот самый баланс, о котором говоришь. Здоровое общение со сверстниками тебе в помощь. Теория без практики остается лишь словами.

– Да, мистер Килмор, – понуро соглашаюсь.

Чувствую себя оплеванной. Да кем?! Этим коварным Осборном, который притворяется паинькой, а на деле адское зло.

Где он научился так умело манипулировать словами? Но я терпеливо благодарю всех за внимание, а Осборна – за его неоценимый вклад в мое ограниченное унылое мировоззрение. Он мне подмигивает и говорит:

– Без проблем, детка. Обращайся.

Издевается…

Сажусь на первое попавшееся свободное место, сдав собственный стол врагу, и глотаю ярость.

Зачем ты только пришел в мою жизнь, Чарли Осборн?

_________________

[1] Суперзлодей вселенной комиксов «Марвел».

Глава 3

– Ри! – останавливает меня после занятия мистер Килмор. – Не паникуй, до середины февраля время еще есть.

Нормально. Сначала поддерживает Осборна, а теперь – не паникуй. Как? Университет Абердина объявил грант для студентов, но туда нужны не теории, а идеи практических разработок. Я собиралась явить миру «Определитель уровня внутренней эволюции», но теперь в растерянности. Вряд ли смогу его завершить, потому что не до конца понимаю как. Да и куда мне, с моей-то недоразвитой «сущностью».

– Конечно, мистер Килмор, я постараюсь успеть. – Чувствую себя побитой собакой.

– Умница. Хорошего тебе дня, – говорит тот, и на душе сразу теплеет. Какой он все-таки замечательный, особенно когда на прощание улыбается, вскидывая светлые брови – вот как сейчас. Словно спрашивая: ты же обещаешь, что будешь в порядке?

Я молчаливо обещаю, но к концу следующего занятия у меня раскалывается голова. Глотаю таблетку ибупрофена и с трудом доживаю до большой перемены, во время которой Аманда тащит меня в кафетерий. Там, естественно, обсуждают Осборна: от него все в восторге.

Н-да, Апокалипсис близок. Чарли ведь во всеуслышание признался, что он бездушная машина. Чем там восторгаться? У меня кипит мозг, и я залпом выпиваю стакан холодной воды. Джерри останавливается рядом и предлагает мне сходить в секс-шоп в познавательных целях, для моего проекта.

Дурак.

Аманда поднимается, кладет ему ладонь на плечо и с придыханием предлагает сходить всем вместе. Джерри сразу сливается.

Слабак.

– Мэнди, – говорю подруге, оглядывая столовую. – А где Трейси? Ты ее видела?

– Нет, – отвечает та, энергично жуя сэндвич.

Обычно по понедельникам после занятий я с Трейси еду в церковь. Мы волонтеры, занимаемся с группой детей. Вернее, подопечных всего две: одна девочка глухонемая, вторая – с дефектом речи.

Преподобный Мартин, отец Трейси, не разрешает ей водить машину, хоть ей уже давно 18, так что обычно я подвожу подругу. Звоню, но она не отвечает. Вот и не знаю, ждать ее или нет.

Трейси так и не появляется, ни на занятиях, ни в церкви.

К семи вечера, вымотанная и все еще злая, я возвращаюсь домой, выруливая на парковку перед гаражными воротами. Беру с сиденья пакет с простыми серыми шторами и поднимаюсь на крыльцо, даже не поворачивая головы в сторону соседского особняка.

Аманда уже у нас, сидит на кухне с моей мамой и что-то увлеченно рассказывает.

– О! Приветик, в наличии суп из брокколи и лазанья. Голодная? – спрашивает мама, и я киваю: еще бы! От сладко-мясного аромата лазаньи слюнки текут.

Домашние давно поужинали, и я наспех ем в одиночестве, потом убираю тарелки в посудомойку.

– Слушай, а ты не говорила, что Чарли – твой сосед! – укоряет подруга, когда мы поднимаемся ко мне.

– Чарли – мой сосед, – сообщаю устало, и Мэнди хихикает. Когда она хихикает, то смешно морщит нос. Я всегда улыбаюсь в ответ на забавную мордашку. – Он секси, правда?

– Внешне симпатичный, но характер скверный. Типичный материалист с манией величия, а еще параноик.

– Откуда такие выводы?

– Он обвинил вчера, будто я собиралась соблазнить его папашу.

Подруга в шоке.

– Ну и черт с ним. У меня дело поважнее. – Она взбивает руками копну коротких светлых волос, падает на кровать с вязаной сумкой наперевес и с видом заговорщицы достает из широкого бокового кармана диск. Тянется к пульту, который лежит на прикроватном столике, врубает телевизор, широкий плоский экран которого висит на стене над кроватью, и вставляет диск в DVD-проигрыватель.

– Извини, Мэнди, но на киносеанс у меня нет сил.

– М-м, погоди. Этот фильм тебя точно развлечет.

Аманда щелкает «Play», и на экране высвечивается…

– Ты с ума сошла! – я хватаю пульт и делаю тише, пока подруга гогочет. По телику показывают эротику 18+.

– Прости, стоило Осборну заговорить об этом на уроке, я ни о чем другом больше думать не могла весь день, – со смехом извиняется Аманда; она сбрасывает кардиган и устраивается на кровати поудобнее.

Я закрываю дверь за защелку, чтобы мама не вошла, и плюхаюсь на матрас рядом с Мэнди. Весной, когда погода теплее, мы обычно проводим время у нас в саду, в летнем домике. Там хранятся старые виниловые пластинки, пледы, свечи, кружки… в общем, все, что нужно для уютных посиделок. Сакральное место, я не пускаю туда чужих людей, даже родителей. Но пока еще зима, и мы с Мэнди предпочитаем сплетничать в моей комнате.

Смотрю на экран и понимаю, что возбуждаюсь... как бы получше выразиться… возбуждаюсь чисто механически. «Сущность» проснулась и ноет, а разум отстраненно продолжает прорабатывать идеи для гранта, пока душа жалеет актрису, которая имитирует непонятно что. Скоро мне надоедает наблюдать за затянувшейся прелюдией: идеи для гранта победили.

– Не знаю, мне не хватает страсти, – вздыхаю.

– А по-моему, очень горячо.

– Да ладно, они просто отрабатывают смену. Этой несчастной секретарше даже притворяться лень, и я ее понимаю. Для звания альфа-самцов ее начальству не хватает интеллекта.

– Зато посмотри на того блондина, который сзади. Какие красивые у него руки…

Я со смешком толкаю Мэнди в плечо и, стянув резинку с волос, пальцами массирую свою многострадальную голову.

– Так, все, меня уносит, хоть ты Ханту звони! – рыдает без слез Аманда. – Ри, быстрее! Сделай мне укол эволюции в мозг! Иначе я пущусь во все тяжкие!

Мэнди обожает подтрунивать надо мной – и при этом всегда поддерживает. Знает, что когда я рассуждаю при ней вслух, то у меня шестеренки в голове быстрее крутятся. Есть в Аманде нечто такое, что вдохновляет меня и наталкивает на правильные мысли. Не зря ведь дружим с трех лет. Она моя Муза.

Я шарю рукой под кроватью, вытаскиваю пакет чипсов и начинаю шуршать, вместо укола предлагая калории. Облизываю соленую чипсину и отправляю в рот.

– Твой первый недомужчина даже презервативы тебя заставлял покупать, а потом выбрасывать, – напоминаю. Мэнди вздрагивает и хлопается лицом в подушку. Вот-вот, молодец, вспомнила, как страдала с непробиваемой, брутальной ленью своего бывшего. Аманда потеряла девственность год назад, с неумелым кретином. С тех пор у нее было еще два парня, один другого хуже, и сейчас она взяла отпуск от отношений.

– Тьфу, весь запал пропал, – доносится ее глухое стенание.

– Не благодари.

Мэнди отлипает от подушки и с минуту смотрит на экран, но уже не видит картинки: задумалась о чем-то.

– Слушай, а ты неслабо завелась сегодня на занятии, – ни с того ни с сего выдает она. – Я думала, ты Осборна сожрешь глазами. Дышала, как дракониха.

– Это называется ненависть, а не страсть.

– Да неужели?

– Он сноб и псих.

– А по-моему, он классный. С чувством юмора точно все в порядке. А губы… М-м-м…

Не хочу обсуждать Осборна. Вообще о нем думать не хочу, поэтому ставлю видео на паузу и выпроваживаю Мэнди домой. Уже половина десятого, спать через полчаса.

– Ты же знаешь, мне нравятся сильные личности, как мистер Килмор, – напоминаю подруге, чтобы больше не навязывала кого попало.

– Все-таки ты помрешь старой девой, прав был Осборн. Мистер Килмор счастливо женат, а других сильных личностей на острове нет… Ну, разве только мистер Хопкинс. И преподобный Мартин. А еще тот инструктор по скай-дайвингу…

– Я ведь уеду через полгода, Мэнди, встречу новых людей, – мягко напоминаю, как ребенку, и подруга становится молчаливой и хмурой, словно я резко встряхнула ее.

Аманда не хочет мигрировать с острова, планирует учиться дистанционно и работать в местном салоне красоты. Ей невыносима мысль, что мы расстанемся.

– На забудь вернуть мне диск, – говорит она сухо на прощание.

– Если сходишь с моим братом в кино.

– Значит, оставь себе. Я нянькой Итону не буду, прости.

– Мое дело – спросить. У брата трудный период…

– Я. Сказала. Нет!!!

– Ну, ладно, ладно… – сдаюсь с примирительной улыбкой.

Смотрю, как Мэнди уезжает, сияя фарами старого салатового «форда», и собираю последние силы, чтобы сходить в душ. Наспех сушу волосы и натягиваю любимую плюшевую пижаму шоколадного оттенка, под цвет глаз. Она сплошная, с длинными рукавами и штанинами, с замком от шеи до низа живота. Набрасываю капюшон с медвежьими ушками и вспоминаю про чертовы шторы. Прежде чем повесить их на деревянный карниз, решаю протереть окно и проветрить комнату. Открываю широкие створки – и застываю. Сердце подпрыгивает к горлу, и я сглатываю внезапное волнение, покрываясь гусиной кожей, хотя в комнате тепло.

Осборн сидит на подоконнике, свесив ноги, и курит. Он в спортивных штанах, майке и клетчатой рубашке с подкатанными рукавами. Он заметно дрожит, ему холодно – но продолжает сидеть, задумчиво глядя на мое окно. Мог бы, кстати, переселиться в другую комнату, если на то пошло. Он смотрит на меня равнодушно, как на пустое место, и вдруг отводит взгляд, пряча ухмылку.

Черт! У меня же эротика на стоп-кадре во всю стену!

Резко закрываю окно и первые секунды пребываю в ужасе, а потом прислоняюсь спиной к стене и начинаю смеяться, зажав рот рукой, хоть Чарли и не может меня слышать из-за звукоизоляции.

Выключаю телевизор и принимаюсь вешать шторы. Осборна уже нет в зоне видимости, но его окно все еще открыто. Он будто специально показывает, насколько меня не существует в его мире.

Странно, что я так злюсь на него. Обычно парни у меня не вызывают настолько сильного раздражения, словно холодной вилкой кто-то царапает изнутри.

А может, зря я на него взъелась? Ну, психанул вчера. Может, уезжать из Нью-Йорка не хотел. А тут еще я со своим пирогом на пороге нарисовалась. А пирог – черничный, кислый…

Кусаю нижнюю губу – и наконец отпускаю упрямство, тормозящее меня. Мне нужен грант, а значит, пора смириться, что выставила себя истеричкой сегодня на занятии. В конце концов, мистер Килмор дал мне очень полезные советы. Особенно запомнилось про фундамент.

Вспоминаю ухмылку соседа – и меня снова пробирает на смех. Пью воду из бутылки, чтобы успокоиться.

Боже, Мэнди, я тебя придушу!..

А как только включаю ноутбук и плюхаюсь в кресло, нити мыслей сходятся в красивую сетку. Обожаю моменты просветления. Вот он, кайф жизни! Сажусь и быстро печатаю, пока не забыла формулировки. Стоило пересилить упрямство, и все встало на свои места. Я и правда слишком поверхностно рассуждала о базовых инстинктах, сосредоточившись на сознании.

Положа руку на сердце: я боюсь своей животной «сущности». Не представляю, что должно случиться, чтобы я ее полностью отпустила. Мне кажется, это невозможно. Это меня разрушит. Я не занимаюсь скай-дайвингом, не хожу поздно вечером гулять и отгораживаюсь от парней. Мне… боязно как-то. Я боюсь заглядывать на самое дно себя, боюсь того, что могу найти, боюсь, что там, на этом дне, и останусь.

Но как я могу давать советы по управлению сущностью, если своя угнетенная? Не этично это. Поверхностно. Это как рассказывать о вождении автомобиля, не имея опыта.

Короче, мне нужно сделать что-нибудь сумасшедшее, понять, как это – жить без оглядки, не просчитывая каждый шаг в страхе ошибиться. Для начала стоило бы сходить на пару свиданий, добавить в будни того самого здорового общения.

Увы, у меня жуткая репутация «строгой училки», я совсем не романтик, и на встречу со мной никто по доброй воле не пойдет, даже Джерри. А навязываться и унижаться я не собираюсь.

Что же делать?

Глава 4

Трейси Блэквуд, моя одногруппница, пропала утром в понедельник, 25 января. Села в школьный автобус, а до школы не добралась. Ее уже сутки нет. Преподобный Мартин приходил к директору, и мистер Хопкинс теперь собирает добровольцев на поиски. Полиция прочесывает побережье.

На всякий случай нам советуют не выходить на улицу после 22:00 без присмотра. Следов маньяка на острове нет, но безопасность лишней не бывает.

На Трейси были красная куртка, блузка, брюки.

Вместе с другими добровольцами я до конца дня исследую остров. Он небольшой, люди живут лишь вдоль побережья, вся сердцевина – это горы. По контуру остров можно часа за полтора на машине объехать, деревень не так много. Пропавшую студентку ищут все, у кого есть время исилы.

Трейси могла заблудиться, или забрести в горы, или где-то застрять. Могла отправиться в соседнюю деревню, где есть огромный каменный замок на холме… Господи, да что угодно могло произойти! Остров, конечно, спокойный, но приключения на пятую точку здесь найти легко.

Каждый раз, когда взгляд падает на красный цвет вереска на холмах, я вздрагиваю, а потом долго не могу отдышаться. Очень волнуюсь. Страшно, что Трейси может быть мертва. Хоть бы она нашлась… Искренне надеюсь на то, что она просто решила побыть строптивицей и уехала на материк без разрешения отца. Ведь преподобный Мартин ей запрещает все, что можно запретить.

…Но взгляд снова падает на красный – мимо проносится чья-то машина – и сердце больно сжимается от дурного предчувствия.

...Трейси нет ни на второй день, ни на третий.

А в четверг после обеда, когда я сижу в кафетерии и задумчиво смотрю на нетронутый гамбургер, Мэнди виновато спрашивает:

– Ты пойдешь к Осборну на вечеринку?

– Еще чего. Человек пропал, а ему плевать.

– Ну… Он Трейси даже не видел ни разу.

– Но понимание-то можно было проявить.

– Знаешь, все настолько устали… Иногда и отдыхать нужно.

– Нужно, – соглашаюсь, но на вечеринку не иду. Меня не приглашали, да и не хочется.

С Осборном мы в прошлые дни почти не пересекались, а когда виделись, просто игнорировали друг друга. Меня такой тип общения вполне устраивает. Шторы я как повесила, так и не прикасалась к ним. У меня в комнате второе окно есть, хоть и маленькое. Его и открываю, когда хочу подышать воздухом. Правда, вид – на задний двор, и приходится наблюдать, как папа возится с барбекю, притворяясь, что семья не разваливается.

Жалкое зрелище.

Вечером решаю испечь шоколадные кексы для Итона. Я переоделась в пижаму, опасаясь, что отрублюсь без задних лап прямо на лестнице, и теперь замешиваю тесто.

– Ничего себе! Ты видела, сколько людей?

– У Чарли вечеринка.

– А он компанейский.

– Он из Нью-Йорка. У нас ему, наверное, скучно. Вот и развлекается.

– А можно мне туда сходить?

– Нет.

– И тебе самой совсем не хочется?

– Нет.

Но когда через час достаю румяные ароматные кексы из духовки и принимаюсь взбивать крем, звонит Аманда. Прикладываю трубку к уху, зажимая плечом, и мычу вместо приветствия, пачкая пальцы в густой кремовой пене.

– Ри, мне плохо. Отвези меня домой, ладно?

– Ты выпила?

– Да, слишком быстро и слишком много. Меня подташнивает, не хочу садиться за руль.

Так и подмывает отказаться и вызвать такси, чтобы не идти в соседский дом, но жалко бросать Мэнди в тяжелом состоянии. Вдруг отравилась?

– Через пять минут буду, выйди на улицу, я тебя доведу до машины.

Переодеваться лень, да и кому какое дело до моей плюшевой пижамы. Судя по всему, градус тусовки давно зашкаливает. Студенческие вечеринки у нас случаются нечасто, поэтому народ веселится за счет соседа. Почему бы и нет.

Паркуюсь вдоль тротуара напротив соседского дома, в ряду других машин, чтобы загрузить Мэнди, и жду. Пять минут, десять… Набираю ее номер, но она не отвечает.

Черт. Придется идти в дом.

Меня прямо угнетает эта необходимость, но делать нечего. Топаю в тапках по бетонной дорожке, подрагивая от холода: зуб на зуб не попадает. Зима у нас мягкая, сейчас плюс шесть, не меньше, но я буквально влетаю внутрь в поисках тепла. Взрывы хохота, голоса наперебой… Гостей собралось много, человек двадцать. Яркий свет слепит на мгновение, и я не сразу реагирую, когда слышу свое имя.

– Что? – оглядываюсь растерянно.

– На тебя указывает!

Шарю глазами по компании одногруппников, которые расселись на полу, и понимаю, что они играют в бутылочку. Детский сад, честное слово.

– На тебя указывает, говорю, – мямлит Джерри, и я наконец замечаю, что горло пустой бутылки из-под шампанского и правда повернулось в мою сторону, застыв между королевой прошлогоднего выпуска Кошкой-Кэт и ее подружкой. Они смотрят на меня недовольно, Кошка и вовсе готова царапаться, судя по заточенным наращённым коготкам.

– И что? – Мне смешно. – Я ведь не участвую.

– Вечно ты упираешься, Ри, даже в ерунде не уступишь, – обижается Джерри.

Я не отвечаю и снова оглядываюсь в поисках Мэнди, но ее нигде не видно. Уснула, наверное. Придется искать. Но в чужом доме, куда заявилась без приглашения, чувствую себя неуютно, словно воришка.

– Да ладно тебе, не ломай кайф! – кричит Джерри, и я в раздражении снова оборачиваюсь к нему.

– Ты так сильно хочешь меня поцеловать? Не знаешь, как еще проявить мужское начало?

Тот недоуменно пожимает плечами и оправдывается:

– А я тут при чем? Это Чарли крутил, вообще-то.

Я врастаю в пол мягкими тапками и нервно сую прохладные руки в плюшевые карманы. Пальцы немного липкие от крема, поскольку в спешке едва сполоснула, так что сразу их вынимаю. Нужно что-нибудь ответить, но я забываю все слова. Хочется послать и Джерри, и Осборна, но грубить хозяину дома – последнее дело. К счастью, Чарли и сам не рвется в мои объятия. Он сидит, прислонившись спиной к стене, и держит в руке бутылку пива. Его взгляд блуждает по комнате, и я с облегчением отворачиваюсь: Осборну плевать на меня.

– Эй, Бри, – раздается усталый, но строгий голос, когда я делаю шаг в сторону кухни. Останавливаюсь и, набравшись смелости, оборачиваюсь с видом высокомерной стервы.

Он пошутить хочет? Прогнать? Хорошо, на здоровье, я только Мэнди заберу… Но Осборн поднимается, глядя на меня в упор. Он в черных джинсах и простой серой майке, и я впервые вижу его обнаженные плечи. Сердце холодеет от страха, когда он подходит ко мне вплотную и на языке жестов говорит:

«Я жду».

Вопросительно вскидываю брови, мол: чего именно?

«Поцелуя. Я бы проявил инициативу, но ты угрожала задушить меня лентой Мёбиуса».

Я стою в плюшевой пижаме посреди гостиной Чарли Осборна и мечтаю съездить ему по физиономии. Невыносимый человек! Что ему за радость – унижать других? А главное, смотрит снисходительно, словно одолжение делает.

У него вдоль ключицы – шрам, а на шее блестит тонкая серебряная цепочка. У меня тоже была такая же когда-то – вернее, у моего отца; я отдала ее мальчику, который мне понравился. Давно, сто лет назад. Но мальчик мне взаимностью, увы, не ответил. С тех пор я поумнела и тем, кому я не интересна, подарков не делаю.

Но времени на изучение врага нет, я должна что-то ответить. Чтобы без слов и наповал.

С вызовом смотрю на грубияна, подношу к своим губам средний палец, целую – и прикладываю поперек рта Чарли. Вот тебе, а не поцелуи.

Губы у него сухие, горячие, и я буквально отдергиваю руку. Но Осборн не дает мне гордо уйти. Он перехватывает мое запястье и делает нечто совершенно невообразимое: медленно, с явным удовольствием обводит языком мои пальцы, а потом прикусывает средний. И я от стыда забываю, как дышать.

– Сладкая, – тихо, искренне удивляется он, обдавая меня запахом алкоголя, а потом добавляет жестами: «Интересно, ты везде такая?»

Я бы его убила, если бы он спросил об этом вслух.

Горло перехватывает колючей болью внезапного желания, которое на выдохе стекает вниз, скручивая внутренности в узел – и я просто разворачиваюсь и сбегаю. Прочесываю первый этаж за минуту и нахожу Мэнди на садовых качелях на заднем дворе. Как она вообще сюда добралась? Наверное, вышла мне позвонить, а потом сразу уснула. Тормошу ее, а когда она отказывается очнуться, прошу знакомого парня помочь мне. Мы вдвоем дотаскиваем Аманду до моей машины, и я наконец расслабляюсь, хотя сердце продолжает заполошно биться.

Проклятый Осборн, нашел, с кем играть! Но я не азартная, пускай дразнит сколько влезет. Я просто проигнорирую, как обычно… Что я и делаю в пятницу, в колледже. После вечеринки все сонные, даже Чарли, так что проблема уходит сама собой.

Постепенно начинает казаться, что я все-таки не права и придумала чересчур мрачный и подлый образ Осборна. Стоит лишь поговорить с ним нормально, и мы будем общаться, как приличные люди. Как соседи.

Эта мысль живет во мне ровно до вечера субботы, когда слишком громкая музыка из окна напротив пробивает звукоизоляцию моей комнаты. Я резко отдергиваю шторы – и теряюсь в бредовой реальности, где Чарли Осборн, оглушая планету тяжелым металлом музыки, впивается губами в шею стройной брюнетки. Он сидит на краю кровати, развернувшись ко мне; я вижу его обнаженные руки на гибкой девичьей спине… Он удерживает партнершу за бедра, и она плавно двигается на нем верхом.

Окно соседа распахнуто настежь, и я чувствую, что эта вакханалия – для меня. Если у меня и есть сомнения, то их не остается, когда Осборн, будто почувствовав мое присутствие, крепко прижимает девушку к себе, заставляя спрятать лицо у него на плече – и смотрит прямо мне в глаза… И он не возмущается, не отворачивается, а будто проваливается в меня, гипнотизируя, утягивая за собой.

Тонкое стекло передо мной плавится, до того мне плохо – и физически, и морально. Есть что-то такое глубинное и темное в цепком горящем взгляде, что я точно знаю: сейчас Осборн представляет на месте той девушки меня. Может, поэтому он не позволяет ей больше вести, а берет ее, полностью лишая контроля, словно она безвольная кукла.

Я долго не могу разорвать нашу безмолвную странную связь, как прикованная. Движения Осборна становятся резче, быстрее, отзываясь набатом в моих венах, и я жмурюсь от тупой боли в висках. Через силу, дрожащей рукой отрезаю себя от чужого мира, но картинка запечатлелась в сознании, от нее никуда не деться. На негнущихся ногах отхожу от окна и падаю в кресло. Не помню, что собиралась делать, не помню, какой сегодня день. Губы так сильно пересохли, что начинают жечь.

Не понимаю. Как он умудряется играть со мной без моего согласия? Что он хочет доказать? Что похоть вырубит во мне свет, потому что я слабая? Он вообще способен вести себя, как нормальный человек, а не Люцифер?

Нет, где Осборн – а где нормальные. Я не по адресу.

Напряжение не отпускает, и я иду в душ, чтобы смыть увиденное. Но ночью во сне снова встречаюсь с парализующим, пожирающим меня взглядом… И утром мне еще хуже, чем накануне.

Если подумать, Чарли не сделал ничего особенного. Он просто показал мне очередное эротическое видео. Но ощущения совсем иные, чем при просмотре той ерунды, которую приносила Мэнди. От одного лишь взгляда на Осборна мне стало дурно, до сих пор в себя не приду.

Он и правда меня возбуждает, сильно. Не знаю почему, но все во мне откликается на него, и оттого страшно даже думать о нем: я пока еще в своем уме, чтобы связаться с кем-то, вроде этого циничного типа без тормозов.

Зачем он издевается надо мной? От скуки, конечно же. Да, ему скучно. Нашел себе игрушку и впивается в нее клыками бездумно, как доберман. Или, скорее, волк. Оборотень.

Но зачем?! И дважды два складывается в четыре: он хочет меня соблазнить. Нет, даже не так. Он хочет меня растлить. Разложить на свободные электроны мою душу, которую так презирает.

Подонок просто хочет доказать мне, что прав.

Потому что ему больше нечем заняться.

…Но его взгляд. Разве можно имитировать такое? Не обычное желание, а бездонную, всепоглощающую жажду… Впрочем, я уже убедилась, насколько хороший он актер. У него и роль ангела, и демона выходит отлично. Правда, с ролью человека проблема.

Плевать. Пускай включает музыку на полную мощность, бросает мне в окно камни и поджигает дом. Я проклятые шторы больше не трону никогда. Потому что чувство, которое я испытала, глядя на Осборна, далеко от простой похоти, нет смысла себе врать. Это нечто настолько глубинное, что лучше бы не нырять в эту бездну.

POV Чарли

Джио Россо, «Знаешь, Мэри…»

Знаешь, Мэри...

В моей голове звери,

Они бы тебя съели,

Если бы я разрешил.

Но я их гоню из прерии,

На ключ закрываю двери.

Сидят на цепях звери,

На ржавых цепях души.

А звери мои ночью

Рвут кожу и плоть в клочья,

И каждый их клык заточен,

Играют на струнах жил.

Но всё-таки, между прочим,

Пусть я и обесточен,

Ты вся до ресниц и точек

Причина того, что я жив.

[…]

Дни бесконечно долгие, как в тюрьме, даже хуже. Те две недели, что я провел за решеткой прошлой осенью, и то были не такими тягостными.

Джейсон сослал меня в этот бутафорный рай, чтобы помучить, и я действительно медленно схожу с ума, потому что телефон Лины заблокирован. Я не говорил с ней со дня отъезда и теперь не могу затушить ярость и страх за нее, за единственный смысл жизни, который у меня еще остался. Без Лины я давно бы сдох, прихватив с собой Джейсона.

На проклятом острове все настолько вежливые, что даже сцепиться не с кем. Хоть бы Джейсон приехал быстрее и дал мне повод спустить на нем пар.

До обеда субботы бесцельно хожу из одной комнаты в другую без связных мыслей, потом сижу в саду с сигаретой. Вокруг двухдневный бардак после вечеринки. Уборщица то ли не приходила, то ли я ее выгнал. Не помню.

Пытаюсь дочитать Юма, но буквы разбегаются. Пробую поработать, но сразу бросаю планшет, даже не создав шаблон для новой иллюстрации.

Джейсон любит давить на мои слабости. Знает, как я задыхаюсь от одиночества, впадая в тревожность, и не могу сосредоточиться ни на чем. Даже этот дом он выбрал на отшибе, как нарочно. Все мечтает отправить меня в психушку, но никак не дождется, чтобы хоть один нормальный врач нашел-таки у меня психическое отклонение. Не верит, что я здоров, что это он – больной.

Комкаю бумажный стакан, представляя, что это голова Джейсона, и долго таращусь на смятый картон.

Ненавижу. Видеть не могу, стоять рядом, слушать морали. Мой генетический отец – это худшее, что могло случиться с этой умирающей планетой. Он живет, а я и пальцем пошевелить не могу, как связанный, иначе пострадает Лина.

Но это ненадолго, всего пару месяцев осталось, а потом я вернусь в Нью-Йорк и заберу ее. Мне восемнадцать, и у закона нет против меня аргументов. Джейсон больше не сможет помыкать мною через Лину, и я уничтожу его. План зрел давно, но только с приездом на этот райский остров я кристально ясно увидел, что именно собираюсь сделать.

Засыпаю на диване в саду, глядя на холмы и горы, и просыпаюсь ближе к вечеру, продрогший до костей. Пытаюсь ощутить хоть что-нибудь, кроме ненависти и страха, но тело мелко дрожит то ли от холода, то ли от панической атаки, которая в темноте подбирается к сущности.

Я усмехаюсь: машинально именно «сущностью» назвал ту часть себя, которую всегда считал самой сильной – и которая придавлена бетонной плитой морали у Рианны О’Нил.

И вдруг я вижу ее. Она как живая стоит передо мной.

Ри…

Соседка в теплой пижаме, согревшая меня одним только видом. Взгляд храбрый, а сама боится. Бежит от меня, а потом возвращается.

В тот момент, когда она заговорила со мной на языке жестов, меня будто надвое распороло, и я, глядя на кареглазую соседку, услышал смех Лины. Тот самый, из того единственного воспоминания, когда сестра смеялась не отстраненно, а вместе со мной, а потом сказала – не вслух, а жестами, потому что ей так проще выражать эмоции: «Знаешь, я люблю тебя, Чарли».

Лина редко отвечает на звонки, но мне легче знать, что она там и видит мое изображение на входящих. А теперь номер заблокирован. Джейсон решил меня сломать. Думает, я сгнию на этом проклятом острове или покончу с собой.

Кто еще сломается первым.

Принимаю горячий душ и еду в паб в соседнюю деревню, устало сажусь на барный стул у стойки. Хочется курить, но я забыл сигареты, а на гладкой столешнице под моей ладонью – наклейка: табак здесь не продают. Будто для меня приклеили.

Единственное полезное, чему меня научил Джейсон – это вежливости. Нельзя переоценить силу вежливой улыбки. Он сам профессиональный манипулятор, и меня сделал таким же.

– Добрый вечер. Какой счет? – спрашиваю у бармена, который поглядывает то в один, то в другой телевизор – их здесь четыре. Транслируют регби, местные бурно обсуждают ход игры, матерятся и хохочут. Я бы тоже повеселился, если бы мне было не наплевать. Бармен отвечает, но я не слушаю, при этом внимательно глядя на него и кивая.

– Хм… Ясно. Мне пива, пожалуйста, – кладу деньги на стойку и оглядываюсь. На самом деле мне нужен пьяный мудак, желательно не один, чтобы я мог слить негатив. Но, как на зло, народ собрался дружелюбный. Никого не выворачивает наизнанку, никто не нарывается. Мне это непривычно после Манхеттена, а тем более Бруклина. Придется самому спровоцировать.

– Хей, Джоанна, давненько не виделись. Прическу сменила, тебе идет. – Бармен здоровается с подсевшей ко мне девушкой и уходит на кухню.

Прическа действительно ничего, люблю брюнеток. Мисс Джоанне – от силы лет двадцать. Ухоженная, явно настроенная пообщаться.

Сойдет.

Жду, пока она поздоровается первой.

– Привет, – говорит она, не пряча цели этого самого «привет». Мне нравятся раскованные девушки, с ними легче договориться. Правда, у меня проблемы с чувством вины, и секс превращается в бесконечную гонку, потому что я долго не могу кончить. Но такие подробности девчонкам ни к чему, и они радуются, уверенные, что я просто на них помешан.

– Привет. – Отпиваю пива из бутылки и пристально смотрю Джоанне в глаза. Ее кокетливая улыбка сползает с накрашенного лица, дыхание сбивается, и она достает из сумочки сигарету. Значит, зацепило.

– Ты здесь давно? – Она имеет в виду остров, наверное.

– Неделю.

– Ясно. Вот почему я тебя здесь раньше не видела.

– Очевидно.

Она щелкает зажигалкой и глубоко затягивается, нервничая. Что поделать, я часто вызываю в девушках когнитивный диссонанс: и хочется, и колется. Чувствует, что со мной лучше не связываться, но причину объяснить не может и в итоге сдается простым человеческим желаниям.

Вот Ри поняла причину. Разобрала меня на запчасти одним только взглядом и выставила диагноз: бракованный. Умная девочка, этого у нее не отнять. Я готов бесконечно записывать ее сказки на занятиях, лишь бы она не замолкала.

А эта – обычная искательница приключений на ночь. Интеллектом не особо блещет пока что. Зато ноги ничего и грудь точно своя.

Я забираю у нее сигарету и с удовольствием затягиваюсь, но ароматизатор – то ли ванильный, то ли цветочный, и я, чтобы не скривиться, быстро запиваю мерзкий вкус пивом. Б**ть! Там табак есть вообще, или только сено с уксусом и ванилью?

Джоанна понимающе улыбается.

– Сколько тебе лет? – спрашивает, откровенно разглядывая меня.

– Двадцать один, – вру не моргнув глазом.

– Правда? А выглядишь старше.

Я усмехаюсь: вроде как комплимент, поблагодарить нужно. Но на языке лишь приторная горечь плохого табака и собственной жизни.

«Адреналин старит», – показываю на языке жестов, но она, конечно же, меня не понимает. Поэтому вслух говорю:

– Наверное…

Она начинает злиться моим односложным ответам и накручивает себе цену бездарным ехидством:

– Может, тебе просто выспаться хорошенько стоит, чтобы выглядеть на свой возраст?

Я тяжело вздыхаю и, снова затянувшись копотью отвратного табака, пожимаю плечами:

– У меня бессонница.

Она четко понимает смысл моих слов и расслабляется. К Джоанне возвращается кокетливый тон, и она подвигается ко мне ближе:

– Я как-то могу тебе помочь?

– Да.

– И... как?

Смотрю на ее губы, а потом склоняюсь к уху и тихо говорю:

– Расскажи мне сказку на ночь, детка.

Она не может сдержать широкую улыбку. Сколько таких улыбок я видел: победных, ласковых, взволнованных. Без понятия, что у девушек срабатывает, может даже материнский инстинкт, когда я произношу эту простую фразу – но еще ни одна не отказала.

Пока везу Джоанну к себе, навязчиво думаю о Ри. Она просто всплывает в моих мыслях, и я не способен ее прогнать. Вспоминаю, какие сладкие у нее были пальцы, и снова сильно возбуждаюсь – как тогда, на вечеринке.

Джоанна явно довольна собой, присваивая чужие заслуги, а я не могу даже голову повернуть в ее сторону. Внимательно смотрю на дорогу перед собой и вижу Рианну.

Она все обо мне понимает. А я все понимаю о ней.

Но я прав – а она ошибается.

Наверное, думает, что мне доставляет удовольствие издеваться над ней, а я искренне хочу ее спасти. От себя. От мира, который совсем скоро разочарует ее, стоит лишь уехать из островного рая.

Я хочу ее спасти, но не умею этого делать по-человечески. Я порождение дьявола и сломанной им души, у меня опыта не хватает по части сострадания. За всю жизнь я помог только Лине, да еще одной неудачнице по имени Феррари. До остальных мне не было дела.

Пока не встретил Ри.

Она живет в наивных иллюзиях, и единственный способ, которым я способен открыть ей глаза – это разрушить ее иллюзии в отношении нее самой. Суть у людей одна, хищная. Если Рианна с этим смирится, то станет сильнее и сможет выжить. Иначе ее съедят такие, как я и Джейсон.

Не знаю, почему мне важно, чтобы Ри выжила. Какое мне до нее дело? Не понимаю, что именно движет мной, но не получается равнодушно смотреть на нее. Может, из-за того, что она такая же беззащитная, как Лина, а может, Рианна мне просто нравится. Она вызывает во мне уважение.

Как бы там ни было, память отчаянно цепляется за образ Ри: она успокаивает меня. Я специально ночую в комнате, из которой видно ее окно – так я ближе к свету, пусть и не моему.

Мы с Джоанной поднимаемся ко мне и без слов начинаем раздеваться. В спальне напротив все еще горит свет, но скоро прилежная соседка ляжет спать. Каждый раз – в десять вечера, точно по часам.

Вспоминаю, как она растерялась, забыв о поставленном на паузу видео, и у меня появляется развратная идея: а почему бы не совместить приятное с полезным? Рианне ведь новый опыт нужен. Как раз сегодня и начнет изучать свою «сущность».

Мне становится по-настоящему весело впервые за последние дни, и я улыбаюсь, когда открываю окно, врубаю громкую музыку – что-то из Мэрилина Мэнсона – и сажусь на кровать, утаскивая на себя Джоанну. Она жалуется, что ей холодно, и я обещаю ее согреть. Она опытная, знает, как доставить себе удовольствие, и мне остается лишь подстраиваться под ее ритм.

…Я все еще улыбаюсь, когда меня вдруг выбивает из оси под шокированным взглядом Ри. Этот взгляд накрывает меня раскаленной сеткой и начинает душить, и я ощущаю, как мое лицо превращается в восковую маску. Не могу усмехнуться, не могу нормально дышать. Могу только смотреть на нее – и осязать, будто наяву касаюсь ее.

Я забываю, кто именно рядом со мной, перехватываю инициативу и просто беру. Потому что порвутся вены, потому что иначе задохнусь. Меня смывает минутным безумием в такие глубины собственной тьмы, где нет даже демонов. Там ничего нет. Пусто. И только губы Ри, приоткрытые на выдохе, целуют меня на расстоянии.

От невидимого соприкосновения переворачивается нутро, и эта внутренняя сладкая боль делает меня зависимым в одно мгновение, будто героин впрыснули в вены.

Собрался поиграть в бога, в которого даже не верю, но прямо сейчас, под этим прямым стойким взглядом, умираю под гулкие удары собственного сердца, тупой болью разрывающего грудь, и шепчу, как помешанный: спаси меня, спаси меня…

И молюсь, чтобы она не услышала.

…Ри исчезает, и я проваливаюсь в леденящий холод; от быстрой, мощной разрядки падаю на кровать вместе с чужой мне девушкой и глохну от ее криков.

Она кричит в экстазе.

Я немею в отчаянии.

Глава 5

В понедельник к восьми тридцати заезжаю в автосервис, чтобы оставить машину на техосмотр. По дороге в колледж меня подбирает Мэнди, которая до сих пор чувствует себя виноватой за ту вечеринку.

– Да все в порядке, – в сотый раз повторяю.

– А с тобой что? Ты на голове ходила на выходных?

– Нет. У меня был аттракцион посерьезнее…

И я рассказываю ей об Осборне и своих переживаниях. Мне кажется, что это конец света, но Аманда вдруг поворачивает ситуацию в мою пользу.

– Слушай, а что, если он поможет с твоим проектом? Пускай Чарли организует тебе пару свиданий. Парни его уважают, многие даже завидуют, я уверена. Если он раструбит, какая ты на самом деле веселая и классная, то сакральный страх перед тобой у наших пубертатных цыплят пройдет.

– С чего бы ему соглашаться?

– Он же сказал тогда, помнишь? Когда вы с ним спорили… Он сказал: «Ты, Бри, умрешь старой девой, а я выживу и принесу пользу». То есть он не совсем отбитый, есть в нем тяга к вечному. – Аманда выруливает на стоянку и добавляет: – А кроме того, ему до смерти скучно, судя по твоим словам. В конце концов, жалко ему, что ли?

Проблески гениальности у Мэнди всегда случаются в самый нужный момент. Осборн, естественно, не станет заморачиваться моими проблемами даже от уныния, но подтолкнуть к пороку будет рад… если я не ошиблась и ему действительно есть до меня дело.

– Знаешь, – говорю, – такое ощущение, что я пытаюсь установить контакт со внеземной цивилизацией. Шаг влево, шаг вправо – и упаду в черную дыру.

Мы быстро поднимаемся в аудиторию, и я торопливо расчесываю пальцами волосы, которые растрепало ветром. Заранее волнуюсь, размышляя, с какой стороны подкатить к Осборну. Я просто обязана попробовать укрепить наши зыбкие, запутанные отношения.

На занятии мистера Килмора отмалчиваюсь и слушаю других студентов, которые готовили доклад в группе. Их «руководитель» – Джерри, и я не знаю как, но парень умудряется уснуть стоя, прислонившись к стене, пока его «коллеги» вещают об универсальных плодах древних цивилизаций, которые мы используем сегодня и будем использовать всегда.

Вдруг Джерри всхрапывает, вскидывает голову, смотрит осоловевшими глазами – и снова начинает клевать носом. Мистер Килмор ему не мешает, куратор у нас вообще добрейший человек. Его младший брат, Том, учился с нами до прошлого года, а затем уехал в Эдинбург, в колледж. Они с Джерри были лучшими друзьями, и называли их соответственно…

Время от времени поглядываю на Осборна, и каждый раз он напрягает плечи, словно чувствует мой беспокойный взгляд. Я сижу на последнем ряду, сразу за Мэнди, а он – на моем месте у окна, ближе к преподавательскому столу. Чарли барабанит шариковой ручкой по деревянной грани парты, хотя ничего не записал сегодня и не задал ни одного вопроса. Я вообще не замечала, чтобы он еще кого-то слушал так же внимательно, как меня. Обычно складывается впечатление, что он смотрит, но думает о своем, не вникая в смысл слов.

Осборн мается какой-то тягостной мыслью следующие несколько минут, а потом все-таки вырывает страницу из блокнота, быстро пишет левой рукой, аккуратно складывает и передает записку Аманде. А подруга, замявшись на пару секунд, – мне.

«Для Ри: Не подскажешь свой номер телефона?»

Вот так просто решилась моя проблема. Не понадобилось отправляться в изнуряющий путь к горе – гора сама ко мне пришла, да еще с вежливым вопросом. Я вывожу ровные цифры и послушно возвращаю записку, пока мистер Килмор не заметил, что мы отвлекаемся на посторонние дела.

Телефоны мы обязаны отключать. Если преподаватель увидит, что переписываемся в чатах, то заберет до конца дня. Но когда Чарли спокойно достает айфон из кармана и начинает печатать сообщение, я поспешно вытаскиваю смартфон из сумки, чтобы незаметно включить. Руки дрожат, не могу собраться с мыслями от волнения. А еще меня снедает любопытство, и я закусываю верхнюю губу, чтобы угомониться.

Чарли пишет долго: то стирает, то набирает текст – видно, сам не решил, о чем хочет поговорить. Да и что тут скажешь?

Извини, что устроил оргию в субботу?

Экран светится в беззвучном режиме, и я замираю, а потом, положив телефон на колено, читаю: «Давай встретимся вечером. Во сколько ты свободна?»

От нервного напряжения у меня вспотели руки.

Господи, да это же обычная смс-ка! Успокойся, Ри!

Сегодня понедельник, и я буду работать в церкви с четырех до пяти, а после обещала остаться на ужин у преподобного Мартина, чтобы морально поддержать. Исчезновение Трейси лежит душевным бременем на нас всех, как полтергейст. Домой приеду часам к восьми, и… и я понимаю, что загоняюсь подсчетом часов, как Мэнди – подсчетом калорий. Какая разница, во сколько я вернусь? Мы с Чарли соседи, перед сном зайду к нему в гости на часок, поболтаем.

Вот это меня и смущает: не хочу идти в логово Осборна. Лучше бы встретиться на нейтральной территории – а значит, не сегодня. Испытывая легкое разочарование, непослушными пальцами печатаю: «Вечером не получится. Может, завтра или в другой раз».

Чарли – невыносимый человек, потому что он не отвечает. Лениво прячет телефон в карман, и все – гадай, Ри, на кофейной гуще. Я совершенно сбита с толку и во время большой перемены, в столовой, собираюсь с духом, чтобы выяснить у соседа, встречаемся мы все-таки завтра или нет.

– Вперед! Это же ради науки! – подбадривает Мэнди, которой сто лет сдалась и наука, и мои изыскания. Она хочет, чтобы я пошла на свидание.

У меня пересыхает во рту, когда подхожу к столику, за которым восседает Осборн в окружении приспешников. Импульсивно сглатываю страх перед необъяснимым влиянием, которое оказывает на меня этот странный парень. Мы никто друг другу, чужие, но еще ни с одним человеком мне не было так трудно заговорить, как с ним сейчас. Может, потому что собираюсь просить об одолжении у дьявола.

– Привет, – говорю, комкая внутреннюю ткань карманов своего серого школьного кардигана. (На мне брюки, белая блузка и спасительный теплый кардиган, который можно безнаказанно мять в минуты тревожности.)

Чарли даже не удосуживается посмотреть на меня, продолжая зависать в айфоне. Зато откликается выспавшийся Джерри:

– Ри, красотка, ты такая тихая сегодня, что случилось?

С обещанием расправы взираю на приятеля, и тот умолкает. Слишком долго мы знакомы, чтобы он не понимал, когда лезет не в свое дело или – как в случае с Мэнди на выпускном – не в свое декольте.

– Привет, Чарли, – здороваюсь громче и увереннее, и на этот раз он поднимает на меня взгляд. Но если честно, лучше бы и дальше не реагировал, потому что у меня мгновенно слабеют колени, как у дурочки-фанатки. День сегодня солнечный, столовая утопает в фотонах, и светлые, ярко-голубые в этот момент глаза Осборна как в осколке льда отражают наше общее воспоминание. Оно будоражит, сбивает с толку.

– Не видишь, он занят, – прогоняет меня Кошка-Кэт, которая сидит напротив Осборна, и я держусь из последних сил, чтобы не покраснеть от стыда. Кажется, Чарли не отзовется, выставив меня на посмешище, но он поднимается, подходит ко мне и… мягко улыбается.

– Привет, извини, не заметил тебя сразу, задумался. Могу я чем-то помочь? – дружеским тоном спрашивает он. У Чарли красивый голос, когда он не кричит и не ехидничает: глубокий, бархатистый, но не грубый. В самый раз, чтобы вести интеллектуальную беседу.

Мне уже знакомы его повадки, и на этот раз я не теряюсь, глядя на маску искренности, которой в наших отношениях нет и в помине с первой минуты знакомства.

– Ты не ответил на сообщение, – так же спокойно говорю и мило улыбаюсь, а сама с силой сжимаю мягкую внутреннюю ткань карманов.

Со стороны мы, наверное, выглядим парой адекватных людей.

Иллюзии, иллюзии…

– Э-эм, я не ответил, потому что ты мне отказала, – удивляется он, и я издаю некий булькающий недосмешок, который отражает целую гамму эмоций.

– Я не отказала, а спросила, можешь ли ты встретиться завтра или в другой день.

– Ты не поставила вопросительный знак.

Хмурюсь и вытаскиваю из кармана брюк телефон, проверяю – и точно. Без вопросительного знака звучит двусмысленно, как отказ.

Я набираю то же сообщение еще раз, с правильной пунктуацией, и отправляю Осборну. Он долго смотрит на экран айфона, что-то усердно складывая в мыслях, а потом расплывается в улыбке. В настоящей улыбке, и это еще хуже, чем его отрешенность или притворство. У меня сердце сжимается от ребяческого восторга Осборна, когда он запускает руку в волосы, зачесывая их наверх, и с неверием качает головой.

– Прости, я было решил, что ты испугалась и слилась.

Он сказал «прости»? Я не ослышалась?

– С чего бы мне бояться тебя, Чарли? У тебя даже имя детское, – дразню его просто потому, что хочется. Его улыбка выбила меня из колеи, и я лечу куда-то не туда, но мне это нравится.

– Удобно, когда имя вводит людей в заблуждение, – соглашается он, а потом коварно вскидывает темную бровь: – Хотя, почему в заблуждение? Может, я нежное, доброе создание. А может, и нет. Загадка – это же интересно, Ри.

– Ты любишь загадки? – спрашиваю, улыбаясь, неспособная сдержать единорогов, которые прискакали неизвестно откуда и кружат вокруг оси моего разжиженного мозга.

– Да, но больше люблю сказки. – Его изучающий взгляд медленно скользит по моему лицу, стирая улыбку; задерживается на губах, спускается к шее, и мне хочется ослабить галстук, который болтается поверх блузки. К счастью, Чарли отводит взгляд и, закусив щеку изнутри, смотрит несколько долгих мгновений поверх моей головы, а потом с непонятной обреченностью в голосе говорит: – Зря ты доставила вопросительный знак, Ри.

Забирает свой рюкзак у стола и уходит. А я стою и гадаю: что же он за человек, этот Чарли Осборн? И почему в наших отношениях так много вопросительных знаков, даже когда мы молчим?

* * *

В церкви подопечные буквально запрыгивают на меня, потому что соскучились за неделю. Две девочки, двенадцать лет и девять. Они приходят сюда по понедельникам в тематический клуб. Я работаю волонтером с тринадцати лет, и с тех же пор изучаю язык жестов, на что меня подвигнул преподобный Мартин.

В клубе я помогаю миссис Бейкер, нашей замдиректора, которая посвятила свою жизнь детям. Моей наставнице недавно исполнилось сорок два, она энергичная и очень добрая женщина, которая меняет цвет волос каждый год. У ее дочери проблемы со слухом, но дочь уже взрослая, учится на материке. А миссис Бейкер продолжает работать в тематическом клубе, делясь знаниями с другими детьми.

Британский язык жестов – мое хобби. Удивительно, как много можно сказать без слов, движениями рук, взглядом. Это как волшебство. Оттого я и удивилась, что Осборн меня понял: он ведь американец, у них немного иная система. Не представляю, зачем развязному американскому мальчику изучать британский язык жестов? Мистер Хопкинс упоминал, что у Чарли на нашем острове жили предки, но пока что это недостаточное объяснение.

На занятии мы сегодня составляем мозаику карты Европы, изучаем страны и города. «Я бы хотела полететь на самолете через… Ри, как показать этот океан?» – спрашивает старшая девочка, и я показываю: Атлантический.

Миссис Бейкер сама не своя, то и дело выходит из помещения, которое увешано разноцветными плакатами и распечатками, и я понимаю почему: о Трейси никаких новостей. Преподобный Мартин за неделю постарел, но все равно с благодарностью откликается на любую помощь.

Он приехал сюда десять лет назад после смерти жены, и Трейси пришла к нам в начальную школу – милая, с короткими косичками. Впрочем, хоть мы с ней много общались, но близкими подругами так и не стали. Она была слишком тихой и отстраненной. Ее не интересовали игры разума. Наши разговоры сводились обычно к волонтерской работе.

После занятия мы с миссис Бейкер уходим в большой дом позади церкви, где живет преподобный Мартин. Где еще неделю назад жила Трейси. Над камином висит ее портрет в большой золоченой раме: улыбающаяся, с золотисто-рыжеватыми волосами, аккуратно завязанными на макушке. Прошлогодний снимок.

Она для своего отца – смысл жизни. Не представляю, как он справляется с вынужденным ожиданием. Неизвестность убивает, и кажется, что мрачная тень обволакивает жилище.

У моего духовного наставника – горе, а я ничем не могу помочь. Даже слов подобрать не получается, и ужин проходит в тишине. Тушеные овощи с мясом на моей тарелке так и остаются нетронутыми. Кусок в горло не лезет.

Преподобный Мартин – того же возраста, что и миссис Бейкер, и такой же жизнерадостный. У него зеленые глаза и рыжеватые волосы. В него влюблены многие прихожанки, это даже не секрет.

– Спасибо, что зашла в гости, Ри, – говорит он на прощание, и я обнимаю его, а миссис Бейкер решает задержаться, чтобы помочь по хозяйству.

На улице зябко, и я вздрагиваю под сильным порывом сырого вечернего ветра. До дома идти полчаса, и я набрасываю капюшон пуховика. Топая вдоль набережной, по привычке включаю интернет в телефоне и читаю, чем отличилась сегодняшняя дата в истории.

Так-с, 1 февраля… День как день, сплошные трагедии, войны... Родилось много ученых, актеров… О! Брэндон Ли, обожаю его в «Вороне». Был Водолеем, как и я. Осборн на него похож тяжелым взглядом. Сосед – вообще многоликий. То он Джеймс Дин, то Брэндон Ли… С Джеймсом Дином я, кстати, ни одного фильма не видела, только фотки в поисковике...

Что еще?.. Режиссер Роман Полански бежал из США в Европу, чтобы не схлопотать срок за изнасилование несовершеннолетней...

На экране вдруг высвечивается смс-ка, и я читаю:

«Сохраняй спокойствие. За тобой следят».

Сообщение от Осборна, и у меня волна страха колючими гусеницами танка прокатывается по спине. Но потом я резко оборачиваюсь – и вижу синий джип, который медленно едет по дороге.

Господи, сердце чуть не порвалось! Мысли о Трейси за неделю вымотали, а этому примату лишь бы посмеяться. Га-га-га, обхохочешься!

Быстро выбираюсь на пустынную проезжую часть и перебегаю через дорогу. Чарли опускает стекло, и я зло цежу:

– Это не смешно.

– А я разве смеюсь?

– Нет, – произношу после секундного замешательства.

Осборн молчит, я стою, не знаю, что делать. Он вроде не предлагал подвезти, а вроде как и домой едет. Или не домой? Может, за очередной девочкой на ночь. От этой догадки неуютно, и я мысленно понадежнее задергиваю шторы на окне.

– Значит, вот для чего тебе язык жестов. Чтобы самоутвердиться за счет обездоленных, – скучающе замечает Чарли.

– Ты за мной и правда следил, что ли? – удивляюсь, но потом сама себя перебиваю: – А знаешь что, не отвечай. И не смей называть их обездоленными, лишь бы меня задеть.

Но он задел, плеснул ядом – и прямо в цель. Я мало что ненавижу в жизни, но когда при мне от скуки унижают других, у меня в глазах темнеет. Да, я часто бываю резкой, но бессмысленной жестокости не понимаю.

Хлопаю ладонью по холодному гладкому металлу крыши вместо прощания и просто иду вдоль дороги, прямо по разметке посередине. Жаль, я не Бамбл Би: сейчас бы превратилась в спортивную тачку и умчалась прочь под грохот музыки. Но я не трансформер, увы. За спиной рычит двигатель, и спустя несколько секунд джип Осборна уже медленно катится рядом со мной.

– Сойди с дороги, – громко приказывает Чарли, но я не реагирую.

Не представляю, что в меня вселилось. Наверное, слепая угнетенная «сущность» прослышала о том, что я собираюсь ее развивать, и бьется в истерике от счастья, толкая на глупости.

Впереди – поворот, и хоть в это время движения почти нет, но всякое может случиться… Чарли плохо на меня влияет, я рядом с ним тупею от всплеска гормонов.

– Бри, ты оглохла?! Сойди с дороги!

– А тебе не все равно?

– Мне плевать на людей, а тем более на идиотов. Но я хочу с тобой поговорить, так что не дури! – жестко говорит он.

Резким порывом ветра срывает мой капюшон, но я не обращаю внимания, машинально убирая пряди волос с лица. Подхожу к джипу, и Осборн тут же вдавливает педаль тормоза.

– Знаешь, Чарли, легко быть циником и ненавидеть мир.

– Знаешь, Ри, легко любить рай и осуждать тех, кто отказывается любить ад.

Облокачиваюсь на грань опущенного стекла и произношу торжественно:

– Поздравляю, твои цитаты будут царапать на стенах заброшек после апокалипсиса.

Чарли фыркает, и мы снова всего лишь две фигуры на дороге. Никак не найдем общую нить, которая связала бы нас. Но Осборн не уезжает, не посылает меня далеко и надолго, и я предпринимаю очередную попытку наладить контакт со внеземной цивилизацией. Прочищаю горло и на полном серьезе спрашиваю:

– Кстати… А как там, в аду? Ты трон еще не занял?

Чарли усмехается и вдруг с интересом смотрит на мои губы, заставляя сердце пропустить удар, а потом подается ко мне и убирает волосы, которые налепились мне на щеку. Сухие, теплые пальцы нежно чертят контур скулы, потом подбородка, подушечкой большого задевая нижнюю губу, и я каменею от этого движения.

– Нет, не занял. Я отказался, – говорит он, и приходится собрать всю волю в кулак, чтобы беззаботно спросить:

– Почему?

– Потому что там я плохо спал.

– У тебя бессонница?

Он кивает, с подчеркнутым вниманием изучая пуговицу на моем пуховике, и я предлагаю, смущаясь:

– Может…

– Может что?

– Может, тебе стоит сходить к врачу?

– Неправильный вопрос, Ри, – с явным облегчением говорит он и отстраняется, увеличивая расстояние между нами. И мне до ужаса хочется узнать, какой он – правильный вопрос? В общем-то, я догадываюсь, а поэтому закрываю эту тему, чтобы не переходить опасную черту.

Чарли тяжко вздыхает, качая головой, и достает сигарету из бардачка.

– Так ты садишься или нет? – буднично спрашивает он, словно для нас с ним это обычное дело – ехать куда-то вместе. – Где твой «биттл», кстати?

– На техосмотре. Завтра заберу. – Обхожу джип на негнущихся ногах, неуклюже забираюсь в салон, пристегиваюсь, и машина трогается с места.

И снова нить здорового общения утеряна, вернее, мы ее так и не нашли. Поэтому бубню от досады:

– Почему ты постоянно говоришь, что я осуждаю людей?

– А почему ты считаешь, что я их ненавижу?

Я очень медленно вдыхаю-выдыхаю, сдерживая искру, которая готова поджечь изнутри. Стоит мне сказать «день», он ответит «ночь»; я выберу круг, он возьмет квадрат. Это очень раздражает, даже бесит – и в то же время заставляет изнывать от будоражащих эмоций, которые выплескиваются покалыванием через кожу.

Молча отворачиваюсь к окну, прикусывая язык. Раз Чарли не поленился ездить за мной вечером по Ламлашу, то значит, ему действительно нечем заняться. Поэтому нужно набраться смелости и сделать ему предложение, а не ввязываться в перепалку. Может, у нас просто не может быть здорового общения, поэтому и нить искать бесполезно. Это как погоня за золотым руном. Миф.

Чарли включает музыку и берет зажигалку из углубления в панели.

– Пожалуйста, ты можешь не куритьсейчас?

– Если хочешь, я совсем брошу, – шутливо отвечает он. – Ты же у нас святая, одно твое доброе слово – и я по воде пойду.

– Вода под твоими ногами выкипит, – не могу сдержать ответный смешок.

Чарли ловко поджигает сигарету, затягивается и выпускает дым в окно. Спасибо, не мне в лицо. Глядя на дорогу, он наклоняется к бардачку и берет оттуда жвачку, и я успеваю заметить пачку презервативов. Делаю вид, что ослепла. А когда Осборн случайно касается моих коленей, безрезультатно пытаясь закрыть запасы, то я вздрагиваю и с силой хлопаю по темной крышке.

Быстрее бы доехать. Находиться в замкнутом пространстве с малознакомым исчадием ада мне неуютно. Я настолько напряжена, что током готова бить.

В салоне висит терпко-сладкий запах яблочного ароматизатора, смешанный с сигаретным дымом, но скоро он выветривается в открытое окно, вместе с моей храбростью.

В отличие от меня, облаченной в форму, Чарли успел переодеться и сейчас красуется в джинсах и светлой футболке с огромной надписью «HELL…O», даже куртку не поленился набросить. Он буквально излучает бодрость и свежесть, и я снова чувствую странное напряжение, словно мы не молчим, а продолжаем спорить. Чарли бросает на меня короткий взгляд и спрашивает:

– Не холодно?

– Нет.

– Ты дрожишь.

– Это ты на меня так влияешь, а не погода, – признаюсь, и он уточняет насмешливо:

– Я заставляю тебя дрожать?

– Да. От злости. Не знаю почему, но ты вызываешь стойкое желание причинить тебе вред.

– М-м, я бы мог соврать, что это изменится. Но исходя из опыта моих друзей, станет только хуже.

– У тебя есть друзья?!

Наверное, я слишком откровенно изумляюсь, потому что Чарли громко смеется.

– Есть, и даже лучшая подруга есть. Она сумасшедшая вампирша, питается такими маленькими сказочницами, как ты.

– Как ее зовут?

– Феррари Джонс.

– Ты ее выдумал только что, – подтруниваю над Осборном, но он не спорит, а наоборот, становится мрачным. Все-таки не добровольно этот коварный демон переселился на наш остров.

– Скучаешь по дому, наверное? – тихо спрашиваю.

Он сворачивает на нашу улицу и нетерпеливо вздыхает, будто опаздывает куда-то.

– Только по одной девчонке, которую оставил без присмотра, – недовольно отвечает он, и я буквально принуждаю себя замолчать, чтобы не лезть в чужую личную жизнь.

Осборн паркуется у своего дома и долго не снимает ладони с руля. Наверное, не придумал, где нам лучше пообщаться. Гулять по холмам сейчас уже темно. К себе я его не приглашала. А к нему сама не пойду.

– Хочешь познакомиться с моими родителями? – в итоге предлагаю, обрывая затянувшуюся паузу.

– Так сразу? – наигранно пугается он, и я нервно улыбаюсь.

– Да. Со мной либо так, либо никак. – Надеюсь, он понял намек.

– Хорошо. Тогда идем знакомиться, – соглашается Осборн, выходит из машины и открывает для меня дверь. Ого! Повезло, сосед включил режим добродетели ради такого торжественного момента.

И я, если честно, на самом деле взволнована, все-таки первый парень, которого привожу домой. Мы поднимаемся на крыльцо, и я гоню мысль, что зря все это затеяла. Бедный Йорик, во что ты ввязался? Зачем послушал Мэнди, наивный ты шут?

Но Чарли – ангел во плоти, он очаровательно здоровается с моей мамой, папа тоже его рад видеть. Все такие любезные и ненастоящие, что зубы сводит. Родители притворяются идеальной парой, Чарли – идеальным соседом. И только Итон у себя в комнате наверху еще не услышал, что у нас гости и пора включить режим идеального сына. Поэтому на весь дом орет вокалист Cradle of Filth.

У родителей с восьми до девяти вечера по расписанию – ссора в гостиной, и они сейчас немного растеряны: на часах 20:10. Семейство О’Нил выбилось из графика.

Папа у меня юрист, его основное направление – разводы, что иронично.

– Когда мы сможем увидеть твоего отца, Чарли? – спрашивает он, присаживаясь на диван в гостиной.

– Через пару недель, я обязательно передам ему, что вы хотели бы поздороваться.

– А как тебе остров? – вступает в партию мама.

– Прекрасное место, мне нравится.

В глазах Чарли пляшут бесята, но их вижу только я. И он знает, что я их вижу – и поэтому подмигивает мне, когда родители решают выяснить, куда с дивана подевалась пятая подушка.

– Я сделаю чая, – подпеваю ложной идиллии.

– Я тебе помогу, – поддерживает меня Осборн.

– Пожалуй, пойду наверх, не буду вам мешать, – открещивается папа, и мама завершает концерт шумным вздохом: ей тоже пора. Оркестр выдохся. Аплодисменты.

Посреди просторной кухни кирпичом стоит длинный стол, напоминающий барную стойку. Сосредоточенная, я разливаю по маленьким пузатым чашкам японский чай, матча с малиной и медом, мой любимый. Он ярко-зеленого цвета, как приворотное зелье; почему-то мне кажется, что оно именно такого цвета, кислотного.

– Я не пью чай, – равнодушно отвечает Осборн. Зачем тогда смотрел десять минут, как я порошок завариваю, венчиком взбиваю? Где тут логика? Поэтому настаиваю:

– А ты попробуй, – и сосед, который явно устал после долгих минут мучительного для него вежливого общения, сдается. Отпивает из маленькой пузатой чашки и улыбается одним уголком губ:

– Хм, и правда, ничего.

Никто из нас не решается начать разговор, а потом мы произносим одновременно, в унисон:

– Мне нужна твоя помощь.

Заинтригованно переглядываемся, запоздало решая, стоило ли раскрывать карты сходу. Вроде как можно было накрутить цену.

– Ты первая, – говорит Осборн, и у меня холодок тревожности проходит по позвоночнику. Хотелось бы воскликнуть: «Флэш-рояль!» Но карты у меня слабые, я вообще не представляю, как отреагирует Чарли.

– Мне для лучшего понимания бытия нужно прокачать свои базовые потребности. Для начала – сходить на пару свиданий, собрать данные. Ну, знаешь, как... С чужими идти не хочу, а местные меня избегают. Я подумала, может, ты бы организовал пару человек. В смысле, не всех сразу…

О боже, что я несу!

Чарли отодвигает от себя чашку и пристально смотрит на меня, явно надеясь, что это неудачная шутка. Постепенно недоверие в его тяжелом взгляде растворяется, сменяясь презрением; он резко поднимается и уходит.

Подрываюсь и бегу следом.

– Ты ни с кем меня не перепутала? – с плохо скрытой яростью отчитывает Осборн. – С одной из своих подружек, например?

– Я…

– Ты. Ты, Бри. Господи, как же ты меня..! Кажется, взял бы и..! – Он хватает куртку по пути, так что та шуршит беспомощно, и выходит на крыльцо со словами: – Не провожай.

– Подожди, ты ведь тоже собирался о чем-то попросить! – кричу, но Чарли показывает мне средний палец, даже не обернувшись.

Обалдеть…

Вот и поговорили.

– Ри, а кто приходил? – раздается заспанный голос Итона за спиной: брат спускается по лестнице, в джинсах, которые еле держатся на бедрах, и мятой футболке.

Честно говоря, я и сама не поняла, кто это был. И что это было.

– Сосед приходил, за сахаром.

– А орал почему?

– А я ему сказала, что сахар вреден для здоровья.

POV Чарли

Учебная неделя прошла, как в тумане: колледж-дом. Вернее, я этот туман сам напускал, чтобы не замечать Рианну. Сегодня пятница, пятое февраля, отличный день, солнечный… А у меня до сих пор злость закипает внутри, когда вспоминаю наглое предложение соседки. Обкурилась она, что ли?

Я сам виноват, конечно. Не стоило спрашивать ее номер телефона, вообще заговаривать не стоило в ближайший месяц. После того вечера с Джоанной мне было так плохо, что решил держаться от Ри подальше. Просто забыть о ней на какое-то время, чтобы остыть. Открыть ей глаза на правду жизни я еще успею, тут как бы самому не утонуть.

Но у Лины заблокирован телефон, а мне нужно знать, как она. Обычно наше общение с сестрой сводилось ко встречам два раза в месяц, на выходных, но полгода назад я с одобрения школы и Джейсона купил ей мобильник. Она никогда мне не звонит, но я знаю, что морально ей так все равно легче, особенно после смерти матери.

Сестра учится в закрытой британской школе в Нью-Йорке. Джейсон сам родом из Шотландии и хочет, чтобы Лина жила в Эдинбурге, когда подрастет. С его братом Алистером. С долбанным, конченным Алистером, который обитает в родовом поместье Осборнов. В этом аду, который два года назад отравил меня чувством вины и обязательно отравит мою сестру, если я ее не заберу.

Шумно выдыхаю и складываю руки на руле.

В общем, я подумал, что Ри могла бы позвонить в школу Лины. Ни мне, ни Феррари – единственной, кому известно о проблемах в моей семье – там не дадут информацию, Джейсон постарался. А мисс Рианна О’Нил назвалась бы представителем какой-нибудь британской благотворительной ассоциации и выспросила бы.

Но Ри будто чеку из меня выдернула своим логичным и даже ожидаемым предложением. Единственный триггер, способный разбудить во мне зверя, – это Джейсон, который произносит имя матери или Лины. Ну вот, теперь появился и второй: Ри, когда просит подложить ее под какого-нибудь местного урода. А не пошла бы она? Да и насчет Лины я передумал. Не хочу рассказывать чужому человеку о сестре, найду другой способ.

В итоге, до этого момента я делал вид, что Рианны не существует. А сейчас сижу в машине на стоянке и жду, когда она выйдет из колледжа. Потому что хоть и с опозданием, но до меня дошло: если я не устрою Рианне личную жизнь, она попросит кого-то еще. Я, по крайней мере, смогу проследить за процессом. Это ведь именно то, что нужно: возможность показать ей настоящую жизнь. Рианна сама меня попросила, никто не заставлял.

Вытаскиваю сигарету из пачки и тут же засовываю обратно: Ри идет. Ветер треплет ее длинные каштановые волосы, которые она сегодня распустила, брюки подчеркивают стройность ног, и мне хочется провести по ним руками.

Она чувствует мой взгляд – между нами всегда так, без слов.

Выхожу из машины и прислоняюсь бедром к капоту. Глубоко вдыхаю бриз и прикрываю глаза от безнадеги, имя которой Рианна О‘Нил... Хочу ее до боли, но не хочу увлекаться. Надо разбудить ее, но черт возьми, до чего жалко: она такая красивая, когда спит в этом своем раю. Проще сделать это чужими руками, не такими губительными, как мои – но мутит от одной мысли, что к Ри будут прикасаться эти самые чужие руки. В общем, полный кризис сознания, голова раскалывается от противоречий. Глаза жгут, кожа обветрилась. Красавчик, короче.

Она прощается с подругой, Амандой Коллинз, и идет в мою сторону. Останавливается в шаге, поджимает губы, которые блестят от бальзама, и молча ждет.

– Уговорила, я согласен, – снисхожу до ответа.

– И что ты хочешь взамен?

«Твою душу», – думаю, а вслух говорю:

– Чтобы ты отвечала на мои звонки в любое время.

– Договорились, – деловито принимает она невинное условие и протягивает руку для пожатия. Я касаюсь ее прохладной ладони своей, теплой, и ищу указательным пальцем пульс на тонком нежном запястье. Пытаюсь убедиться, что она живая, а не иллюзия. Иллюзии заразны, не хотелось бы подцепить.

– И еще чай, тот, едреного зеленого цвета, – добавляю с ленивой усмешкой, взглядом извиняясь за то, что был таким придурком.

Ри широко улыбается в ответ, и я мгновенно успокаиваюсь. И думаю: какого черта я почти целую неделю не разговаривал с ней?

Нехотя выпускаю ее руку и предупреждаю:

– Готовься повзрослеть, детка.

Глава 6

Воскресенье, 7:00. Отрубаю назойливый будильник и, кутаясь в плед, ползу в душ. Ставлю классическую музыку на смартфоне, включаю воду, которая сегодня нагревается особенно медленно… и вдруг раздается звонок. Осборн собственной персоной: я на его входящие выбрала песню «Долгая трудная дорога из ада».

Как будто специально неудобный момент подбирал.

Звонит один раз, второй… Вспоминаю, что обещала отвечать в любое время, и мысленно бьюсь головой о влажную бежевую плитку. Наспех моюсь и выпрыгиваю из кабины. Осборн не сдается, настойчивый.

– Алло?! – кричу. Но связь в ванной плохая, и я, обмотавшись махровым полотенцем, на цыпочках топаю в комнату. – Алло?

– Ты откроешь это чертово окно когда-нибудь? – Чересчур бодрый голос Осборна заставляет меня крепче сжать полотенце на груди.

– И тебе доброе утро, Чарли. А шторы я зацементировала, так что извини.

– М-м, какая ты вежливая, когда ждешь от меня помощи.

Вот, кажется, он ничего такого не говорит, а у меня ноги слабеют. То ли его дразнящий голос так на меня влияет, то ли скрытые смыслы, о которых мы молчим.

– Ты звонишь, потому что соскучился?

– Я звоню, потому что обещал. Во вторник ты идешь на свидание в 17:00. Еще одно – в среду, в то же время.

Ничего себе. И двух дней не прошло с момента, когда мы заключили сделку.

– Ты их наколдовал, что ли?

– Почти. Сходил вчера на игру, местные в регби месились. Поговорил кое с кем, организовал кое-что, решил вопрос.

– А кто. То есть с кем?

– Майкл Салливан заедет за тобой в… среду. А во вторник – Дэнни Веймар.

У меня челюсть отвисает. Дэнни – восходящая звезда регби, учился на острове до пятнадцати лет, а потом ушел в профессиональный спорт, с ним контракт подписали. А Майкл… он мой одногруппник, но мы с ним практически не общаемся. Потому что Майкл – прошлогодний король школы, причем корона ему жмет неслабо, он ее полирует днем и ночью. Майкл меня презирает, вернее, считает пришельцем с планеты занудства, и всячески избегает.

Как?! Ка-а-ак?! Кто ты, Осборн? Почему они согласились? Я рассчитывала на кого-то попроще и поскромнее, а тут… просто нет слов.

– Твое молчание очень красноречиво, надеюсь, ты довольна, – сухо говорит Чарли и снова просит: – Открой окно.

– Я не одета, только из душа.

Раздается стук, а спустя несколько секунд шума и глухого чертыханья сосед добавляет:

– Никто не станет заходить дальше, чем ты позволишь. Поэтому не звони в полицию при первых признаках флирта с их стороны, ладно?

Фантазии хватает лишь на жалкое «постараюсь», и Чарли прощается со мной.

Аманда сойдет с ума. Майкл никогда не «опускался» до свиданий с девчонками из нашей школы, потому что слишком гордый и пафосный.

Это невероятно. Не то, что я буду общаться с местными знаменитостями, а то, что Осборн исполнил мою просьбу так сразу.

В смятении натягиваю комбинезон задом-наперед и топаю вниз. Сегодня пятое февраля, родители уезжают до конца месяца на Лансароте. Оттуда они вернутся либо снова счастливыми, либо окончательно разбитыми. Папа в отпуске несколько лет не был, трудоголик. Он там свихнется до марта.

Из кухни раздается лай, и это означает только одно: дядя Эндрю уже здесь, вместе со своим старым лабрадором Лобстером.

– Ри, ну наконец-то! Мы из-за тебя уже опаздываем, сколько можно спать? – зовет мама, складывая паспорт и пластиковые карты в сумочку. – Такси ждет, так что люблю-обнимаю. Энди, лазанья в морозилке тебе на неделю, а дальше сам думай.

На маме красивое летнее платье и теплое бежевое пальто поверх. И не скажешь, что ей 39 лет, выглядит на 35 сегодня. Родителям предстоят полтора часа на пароме до материка, до портового городка Ардроссана, а дальше – около часа до аэропорта Глазго.

На пароме мама любит сидеть на палубе, а там ветрено в это время года. Пока не доберется до самолета, будет каждые пять минут жаловаться, что глаза слезятся. Поэтому я ей напоминаю:

– Не забудь солнечные очки, те, с крупными стеклами.

– Точно! – восклицает она и, пробегая мимо, целует меня в макушку.

Папа входит на кухню, на ходу допивая кофе, и откладывает книгу на стол, не дочитав. Он посматривает на часы каждую минуту, раздражая окружающих молчаливым напоминанием о том, что время не ждет. Но при этом сам не делает ни малейшей попытки собраться быстрее.

Дядя Эндрю и папа друг друга на дух не переносят. Но шанс заполучить бесплатную няньку для меня и Итона облагораживает моего отца, и он начинает относиться к маминому младшему брату с трепетом.

– Не скучай тут, Энди. Дети уже взрослые, они и сами могут о себе позаботиться.

– Вас такси ждет, – напоминает дядя, потягивая сидр, и Лобстер протяжным, сиплым воем оповещает о том же: у дома стоит чужая машина.

Мама появляется из коридора уже в очках.

– Бесполезно его подгонять, Энди. Пол считает, что его будут ждать и паромы, и самолеты, и Господь Бог. Он ведь у нас – солнце, а мы так, жалкие планеты, должны кружить вокруг него с опахалами. Посмотришь, он и в отпуске будет работать день и ночь.

– К счастью, я не посмотрю, – бормочет дядя, а папа хмыкает:

– Я буду работать, чтобы ты могла купить себе новое лицо и новую сумку.

– Ну конечно, снова все сводится к деньгам. Ты не оригинален, Пол. Ничего, скоро войдет в силу новый закон, и финансовое унижение жены-домохозяйки станет официальным насилием. Вот тогда посмотрим, как ты запоешь.

– Надеюсь, к тому времени я буду петь отдельно от тебя, – цедит папа, и мама начинает хватать предметы со стола, включая папину недочитанную книгу.

– Мой вклад в семью нельзя исчислить деньгами, чтобы ты тыкал мне ими каждый день! Скоро и суд будет на моей стороне, если я заявлю о психологическом насилии.

– Так мы едем в этот чертов отпуск или нет?! – заводится папа.

– А зачем он, если ты уже все решил? Мы детей до конца месяца бросаем! Зачем?!

– Вас такси ждет, – напоминает дядя Эндрю.

Лобстер снова воет.

Папа смотрит на часы.

– Ладно, идем. Какой прок обсуждать один и тот же вопрос. Прогреешься под солнцем, тогда с тобой и разговаривать будет проще.

Он выходит из кухни, и мама, обняв меня на прощание, отправляется следом.

– Поцелуй за нас Итона, не хотела его будить, – говорит она, и я обещаю.

Уф… Хоть бы они и правда отогрелись там хорошенько. Главное, чтобы отец не перегрелся, иначе маме тоже не поздоровится. Он хуже ребенка, когда обгорает.

Я оборачиваюсь к дяде Эндрю – а его нет. Смылся, пока мы с мамой прощались, только пустая бутылка из-под пива доказывает, что дядя существует. Лобстер плетется к окну, запрыгивает на кресло и смотрит на улицу; чужой машины там больше нет – и пес успокаивается.

Через неделю мне нужно подать заявку на грант. Пока она сыровата, но возможно, целых два свидания натолкнут меня на умную мысль, выведут из тупика. Но это же целых два свидания! Их как-то нужно пережить. Нет, я, конечно, воодушевлена, до сих пор не верится, что отважилась экспериментировать над собой. Но я совершенно не представляю, о чем говорить со спортсменами, а тем более с Майклом, королем всея вселенной.

Дядя Эндрю любит регби, и я иду в гостиную, чтобы посоветоваться. Но стоит мне появиться на пороге комнаты, как дух дяди испаряется. Думаю, если я хорошенько осмотрюсь, то найду его на потолке, приклеенного, как летучая мышь. Боится, что стану жаловаться ему на свои девичьи проблемы или начну учить жизни, объясняя, почему он так и не женился.

Кстати! Итон тоже любит спорт, особенно теннис. Увы, братишка еще спит; на двери его комнаты знак «Не входить, убьет током».

В итоге забиваю на вопрос о свиданиях и переодеваюсь для пробежки. Беру айпод с наушниками, бутылку воды и выползаю под февральское холодное солнце. Меня пронизывает колючим ветром, и я прихожу в движение, чтобы не продрогнуть. Бегу на холмы, по тропе, которая мне знакома вдоль и поперек, и стараюсь думать о гранте. Но мысли возвращаются к более важной теме, и – нет, это не спорт. Что меня действительно интересует, так это сверхспособность Чарли влиять на людей.

Как он это делает?!

В движении мне всегда легче думается, но сегодня ответы не приходят. В ушах гремит Green Day, волосы спрятаны под капюшоном толстовки, и жизнь кажется загадочной как никогда.

Сегодня я гуляю долго, чтобы окончательно проснуться. Часа два, не меньше. Размышляю о жизни, ищу ответы на вечные вопросы. Возвращаюсь в 10:00, гордая собой: обычно в воскресенье я в это время только просыпаюсь. Вхожу в дом и нюхом чую: у нас гости. Вернее, гостья, ибо аромат парфюма настолько сильный, что дышать противно. И точно: дядя сидит в гостиной на диване, а в кресле рядом – девушка. Живая, настоящая. При моем появлении дядя Эндрю даже головы не поворачивает, продолжая смотреть регби по телику.

– Привет, – здороваюсь.

– Привет! Энди много о тебе рассказывал. Ты ведь Ри?

«Кто ты?» – хочется спросить, но я лишь киваю.

– Ничего, что я здесь?

– Хм, – издаю невнятное, ничего не понимая, и в итоге не выдерживаю: – А почему вы здесь?

Девушка растерянно хлопает глазами, как кукла, и смущенно выдает:

– Энди, ты не рассказал своей семье, что женишься?

Искреннее удивление гостьи смешивается с моим, и я тоже смотрю на дядю. Вечный холостяк, домосед и безработный зануда, социофоб и скромняга, он предстал передо мной в новом образе: скрытного жениха.

– Эндрю Дикинсон, – говорю я строго, – объяснись немедленно, или я позвоню твоей матери!

Ко мне подходит Лобстер, и я отвлекаюсь, чтобы почесать его за ухом, а когда бросаю хмурый взгляд на диван, то дяди там нет.

– Он вышел в туалет, – объясняет девушка. – Не понимаю, почему он не сказал. В конце концов, я буду здесь жить, это все очень и очень странно.

Жить? Здесь?

– Не обижайтесь, но мои родители приглашали только дядю Эндрю.

– Но что ты предлагаешь? Мой жених согласился присмотреть за вами и вашим домом, а я, значит, должна без него провести почти месяц?

– Да-а, запутанное дельце, – бормочу, пытаясь придумать, как избавиться от рейдерского захвата моей территории.

Гостья – вполне милая девушка, старше меня лет на пять максимум. Но она здесь не будет жить, и точка.

Она поднимается из кресла и отходит к окну, на ходу отбрасывая за спину длинные черные волосы, красиво подрезанные, ламинированные… И что-то такое знакомое проскальзывает в ее силуэте, что я задерживаю дыхание.

Нет, не может быть.

Показалось.

Выдыхаю изумленный смешок, отгоняя галлюцинацию, но тем не менее уточняю:

– Я забыла, как вас зовут.

– Джоанна.

Срываюсь с места и быстро поднимаюсь к себе. Набираю Чарли.

– Ри, я занят, – сразу отвечает тот, и его голос тонет в битах радио-музыки.

– Прости, что отвлекаю, но как звали ту девушку, с которой ты встречался в прошлую субботу?

– Э-эм, а тебе зачем?

– Случайно не Джоанна?

– Допустим… А что?

– А то, что ты переспал с невестой моего дяди Эндрю, и они вдвоем собираются жить у нас дома, пока родители в отпуске.

Чарли, этот наглый бабник, наконец делает музыку тише. Едет куда-то, причем по трассе, судя по громкому шуму на фоне. Где это он?

– Я дико извиняюсь, Бри, но я здесь при чем? – равнодушно спрашивает Осборн.

– А ты не понимаешь?!

– Когда ты вопишь, звук резонирует.

– Ха-ха! Чарли, она специально навязывается, чтобы к тебе бегать!

– Вопрос остается прежним: а я здесь при чем?

– Позвони ей, скажи, чтобы проваливала, что не будешь с ней встречаться и ей проще убраться отсюда.

– А Луну с неба не достать? – ехидничает Осборн. – Джоанна – взрослый человек. Изменять жениху – это ее аморальное право.

– Что-о-о?!?! Ты думаешь, я позволю тебе встречаться с невестой дяди у него под носом?!

– А что ты сделаешь, Ри? Пойдешь и расскажешь ему? Иди. Говори. И спроси заодно, зачем он отпускает свою женщину на ночь глядя шляться по клубам.

Цинизм Осборна выбивает меня из колеи, но я не могу не согласиться. Дядю развели, как первоклассника.

– Ты где? – не сдерживаю любопытства.

– Еду в Глазго. Вернусь через пару дней.

Я уже открываю рот, чтобы обиженно прохныкать: ты не будешь держать меня за ручку во время моего первого в жизни свидания? Но вовремя захлопываюсь и мысленно даю себе подзатыльник.

– Ладно. Пока, Чарли.

– Пока, детка.

Я отключаю звонок, но проблема остается прежней: как выставить Джоанну? Меня потряхивает от ярости, когда спускаюсь в гостиную и выслеживаю взглядом дядю. Он не замечает надвигающейся бури, а потому упускает момент для побега, и я резко спрашиваю:

– Где она?

Дядя Эндрю затравленно смотрит на меня – у него даже глаз дергается – и натужно отвечает:

– Обед готовит.

Дядя, если приглядеться, очень даже симпатичный. Среднего роста, темноволосый, в меру упитанный, в прошлом – оцифровщик исторических архивов. В какой-то момент его переклинило, и он отрешился от внешнего мира, погрузившись в собственное болото. А я для него как назойливая электрическая лампочка: вечно высвечиваю слабые места.

– Дядя Эндрю, признайся, откуда ты знаешь Джоанну?

– Мы с прошлого месяца встречаемся.

Хм…

– С декабря или января?

– Января.

– С какого числа?

– Тридцатого.

Серьезно? Одну неделю! Ну, это все объясняет. У меня аж от сердца отлегло. Я боялась, что придется разочаровать дядю, но он вряд ли успел влюбиться, а тем более сделать предложение.

– Где вы познакомились?

– Она меня стригла.

Ясно. Джоанна спросила, чем он занимается, а дядя не хотел признаваться, что безработный, и выкрутился, сказав, что будет присматривать за племянниками. Ну, все понятно с ними.

– Знаешь, я не против того, что ты женишься на первой встречной, но ты бы хоть о Лобстере подумал. Такой стресс для его старых костей.

Я жду, что он сознается: никакой помолвки не было. Может, Джоанна даже заплатила, чтобы попасть в этот дом. Но дядя рушит фундамент моей логики, когда вдруг расправляет плечи и смотрит открыто и даже смело:

– Джоанна не первая встречная! Мы собираемся пожениться. Ради этой женщины я готов изменить свою жизнь, и если ты ее выгонишь, Ри, то разобьешь мне сердце.

…И я осыпаюсь пеплом на диване, потому что это была самая длинная речь, которую мне удавалось вытянуть из дяди за последние годы… О господи. Энди с первого взгляда влюбился в пустышку. Я что же, должна жить с Джоанной под одной крышей и покрывать ее свидания с Осборном?

Голова идет кругом. Поднимаюсь и говорю:

– Не волнуйся, она ведь твоя невеста. Что же я, не человек?

Как во сне добираюсь до кухни и с минуту наблюдаю за Джоанной, которая вытащила из морозилки лазанью и пытается разобраться с духовкой.

Сажусь на круглый барный стул, беру пустую бутылку из-под сидра, которую так никто и не убрал со стола, и начинаю прокатывать ее меж ладоней, пытаясь найти подходящие слова. Джоанна не смотрит мне в глаза, явно нервничает.

– Нам нужно поговорить, – решаюсь наконец. – Дело в том, что я близкая подруга соседа Чарли, – вру не краснея.

Джоанна не притворяется, что не поняла меня. Она с душевным надрывом сбрасывает с руки прихватку и качает головой, изгоняя прошлое:

– Так и знала, что не надо с ним связываться, но черт, у него такая энергия… мрачная, харизматичная.

– У кого?

– Так у Чарли.

– А-а… Ну, да.

Джоанна плюхается рядом на соседний стул и расстроенно говорит, едва сдерживая слезы:

– Черное невезение какое-то... Я же не знала, куда меня везет Энди. Сказал: к родственникам. Увидела этот дом, думала, в обморок упаду. В машине пряталась, пока твои родители не уехали, боялась выйти и столкнуться с Чарли.

– Кстати, да: чья развалюха во дворе? Дядя свой внедорожник еще два года назад продал, на велике ездит по острову.

– Моя, чья. Давно пора менять... Может, в Ардроссан выберемся на следующей неделе, не знаю. – Она прячет лицо в ладонях, и я замечаю красивый маникюр с блестками.

– То есть, ты здесь не для того, чтобы преследовать Осборна? – спрашиваю напрямую, и Джоанна ахает, глядя на меня как на блаженную.

– Это он так сказал? Чарли тебя надоумил?!

– Нет, я сама решила. Увидела тебя и… что еще я могла подумать?

– Тише, прошу! – шикает Джоанна. – Не говори ничего Энди, он считает меня безгрешной богиней. Он такой… мой, понимаешь? Я стригла ему волосы, они у него уже до плеч отросли, и просто щелкнуло внутри: это мой мужчина. По волосам легко понять. – Она смотрит на меня вопросительно, хотя я без понятия, как по волосам выбирают спутника жизни. А Джоанна продолжает: – У него тоже щелкнуло. Мы всю ночь гуляли, а утром он предложил мне стать его женой. Я понимаю, звучит, словно я на него вешаюсь, лишь бы выйти замуж, но это не так. Умоляю, Рианна, дай мне шанс. Не рассказывай про Чарли, иначе мне придется отсюда уехать.

Я тру глаза, чтобы проснуться, но реальность не меняется. Поднимаюсь, чтобы выбросить бутылку, и обещаю, охреневая от всего происходящего:

– Не волнуйся, на имя Чарли в этом доме табу… Давай помогу запечь лазанью.

Мы с Джоанной готовим, накрываем на стол, зовем Итона и дядю Эндрю. Обедаем, как обычная семья. Брат в шоке смотрит на Джоанну, не понимая, кто это и какого черта здесь делает, и я объясняю, мол, это избранница нашего дяди, услада его души и тела… А сама думаю о грубостях, которые готова была наговорить Джоанне, когда узнала ее.

Меня накрывает холодным потом осознания: я ведь действительно осудила незнакомого человека. За полчаса успела заклеймить пустышкой, сталкершей и дурой. А все потому, что она переспала с Чарли, чего не сделала бы ни одна здравомыслящая девушка. Джоанна порвала один из моих шаблонов, и я ее слету забраковала. В этот момент мне очень стыдно перед дядей и его невестой.

Вот оно… Осборн прав, я живу по шаблону. Мне казалось, что Рианна О’Нил – это вселенная, а на деле – загнанная в жесткие рамки планета, наполненная тараканами.

И мне впервые становится действительно любопытно: а что там, за рамками?

Мысль подхватывает и несет меня прочь. Я извиняюсь и убегаю в свою комнату, оставляя уборку кухни на Джоанну. Даже удобно, что она здесь поселится. Открываю ноутбук, папку с проектной заявкой на грант и быстро печатаю. У меня появляется все больше и больше вопросов, человеческая жизнь в разрезе становится подробнее и шире. Не знаю, к чему в итоге приду, но я просто записываю все, что выдает мне мозг.

Вечером, уставшая, еду к Мэнди и вываливаю на нее поток сплетен из рубрики «Будни Бри».

– О-фи-геть! – заключает подруга. – Майкл Салливан и Дэнни Веймар. Это просто бомба!

Даже на новость о Джоанне Мэнди не отреагировала так бурно, как на мой график свиданий. Она ходит по своей спальне в короткой пижаме и мохнатых тапках и хмурит лоб от неверия.

– Твой Осборн – гений.

– Злой гений.

– Да хоть в крапинку! Ты прислушайся к этой райской мелодии: Майкл Салливан и Дэнни Веймар… Я рыдаю от зависти.

– Да ладно, чему там завидовать?

– Ай, тебе не понять, – отмахивается Аманда и задает неожиданный вопрос: – А что ты наденешь?

– Хм… дай подумать. Сначала выбрала пальмовые листья, но потом решила, что и обычная одежда сойдет.

Мэнди трагически вздыхает:

– Жизнь несправедлива. Дэнни Веймар, Майкл Салливан… А она будет в листьях. Хоть ногти накрась, не позорь меня.

Я возвращаю Аманде диск с эротическим фильмом и торжественно клянусь, что не пойду на свидания в джинсах и свитере. Но она слишком хорошо меня знает, а потому обещает проконтролировать.

Перед сном читаю в интернете о регби, а сама думаю о Чарли. Удивительно, но я по нему скучаю. До боли в пальцах хочется открыть окно и увидеть свет в его спальне. Но сегодня Осборна там точно нет, и это кажется неправильным. Рассматриваю свои короткие, аккуратные ногти и вспоминаю, как Чарли касался губами моей руки... Что бы там ни говорила Мэнди, я точно знаю: Осборн вообще не обратил внимания на мой маникюр. Ему плевать, в пижаме я или в платье. Чарли смотрит прямо в душу, так что хочется прикрыться. Это откровеннее любого комплимента.

Но слова Джоанны о мрачной энергии Чарли перебивают фантазии и заставляют протрезветь: с соседом лучше не связываться. Да и он определенно решил не связываться со мной.

Почему? Я же почувствовала тогда, что небезразлична ему.

Это невозможно объяснить, но такое ощущение, что Чарли ограждает меня от себя самого. Решил доказать, что человек – всего лишь примитивное животное, а сам словно бы… заботится обо мне. Он мог бы соблазнить меня, растоптать, уничтожить и бросить на обочине подыхать, а вместо этого устраивает свидания с самыми популярными парнями острова. Так неужели у Чарли Осборна где-то там, на дне его тьмы, все еще живет осколок души? Или он просто настолько изощренный манипулятор, что собирается разрушить меня медленно, по частицам?

– Я с ума с ним сойду до лета, – вздыхаю и, кажется, радуюсь этому. Знаю, что не стоит, но все равно пишу: «Спокойной ночи, Чарли».

Он не отвечает, но ночью, когда я осоловело разбираю 1:40 на часах, приходит смс-ка: «Спокойной ночи, детка».

Снова Осборн не спит. И двух недель не выдержал вдали от мегаполиса. Интересно, зачем он все-таки поехал в Глазго?

POV Чарли

– Ты здесь новенький, что ли? – Я прижимаю охранника к земле, надавив ему коленом на шейный позвонок, и слышу сиплый натужный голос:

– Тебе конец, малокосос!

Точно недавно работает.

– Еще раз спрашиваю: Лойер здесь или в другом месте сегодня?

– Да пошел ты!

Лойер, как нашептал мне Дэнни Веймар, держит на востоке Глазго три ночных клуба. Наркотики, оружие – это к нему, причем он поставляет как оптом, так и в розницу. В последние годы за город серьезно взялись власти, и человеку с улицы труднее добраться до склада. Но с Лойером не должно было быть проблем – если бы не охранник, который решил выпендриться.

– У меня к нему дело.

– Встань в очередь.

У мужика раздражающий акцент. Тоже не местный. Сильнее выворачиваю ему руку и приставляю его же «Зауэр» к виску. Пистолет старый, с не затертыми номерами, а мне нужен свой, чистый.

– Слушай, тебя можно понять. Я здесь человек новый, а кто такой Дэнни Веймар, ты пока не в курсе. Но твой хозяин сам решит, что со мной делать. Твое дело – сообщить.

Он тяжело дышит, сплевывая песок. Давно стемнело, мы на заднем дворе за клубом, за полосой мусорных баков, и кроме нас здесь только бессознательное тело какого-то наркоши.

– Гаденыш, ты отсюда не выйдешь, – рычит охранник, и мне лень даже возражать на пустую угрозу.

Я не позволяю ему подняться, надеваю на него наушник, включаю связь – и он говорит, что к хозяину явился посетитель. Мне повезло, Лойер у себя и приказывает доставить меня наверх, в частный сектор.

Под ногами вибрирует музыка, вкачивая адреналин в вены, но я абсолютно спокоен. Разглядываю картины на темно-красных стенах коридоров и не делаю резких движений. Я одет, как обычный богатенький мажор, мамкин баловень. Собственно, им я и являюсь в глазах окружающих. Очень выгодный образ, мне идет.

Перед кабинетом стоят два бодибилдера, курят, смеются. Меня досматривают, убеждаясь, что я безоружен, забирают и выключают айфон. Опытным охранникам понятно, что я клиент, студент, искатель приключений, и они впускают меня в кабинет.

Хозяин сидит за столом и сосредоточенно бьет пальцами по клавиатуре. Он в очках, в повседневном костюме, с косяком во рту. Кислый запах марихуаны сразу ударяет в нос.

– Слушаю, – резко бросает Лойер, и даже отвлекать его как-то неудобно.

– Добрый вечер. Мне один «Глок-17», пожалуйста. С полным магазином и чистой историей. И диетическую колу.

Лойер вскидывает брови, глядя на меня исподлобья, и, не прерывая печатания, удивляется:

– И все? Столько шума из-за ерунды?

– А я и не шумел, но проще к президенту попасть.

Словом «президент» я подчеркнул, что американец и мне плевать на этот город. Я здесь проездом. Лойер ухмыляется:

– Что есть, то есть. Времена такие, придет вот такой скромный парнишка, делает вид, что хочет потратить папины денежки. А сам нашпигован «прослушкой» и уголовными статьями, и делай что хочешь.

– Я не делаю вид, а правда хочу потратиться.

– Да, это тебе не Штаты, здесь с оружием строго.

Он откладывает косяк и поднимает очки на лысую голову.

– Послезавтра в это время подвезут твой заказ. Плата наличными. – Он кивает на дверь: – Все, свободен, американец. Мои лучшие пожелания Веймару в новом сезоне.

Охрана возвращает мне айфон и выпроваживает. Можно задержаться в клубе и найти себе девчонку, чтобы не ехать в отель в одиночестве, но я ухожу не оглядываясь. Шумно вдыхаю сырой воздух и сажусь в такси: свою машину оставил на стоянке отеля, чтобы не светить номера.

Ненавижу чужие города.

В окне сливаются в сплошную линию ночные огни, а я ловлю себя на мысли, что хочу обратно в Ламлаш, к Ри. Мне без нее холодно. Но Рианне-сказочнице исполнилось восемнадцать, а взрослым девочкам полагаются взрослые подарки. Так что придется задержаться на два дня.

В одноместном номере устало падаю на кровать и включаю айфон. «Спокойной ночи, Чарли», – читаю, и тяжесть моментально уходит из груди. Знаю, что разбужу соседку, но не могу не ответить: «Спокойной ночи, детка». И на удивление легко засыпаю.

Глава 7

– Мне плохо, Мэнди, я отравилась чем-то, – придумываю на ходу, лишь бы подруга оставила в покое, но она упорно продолжает укладывать мои локоны в неряшливую прическу в стиле «нет, я не старалась, у меня волосы с рождения волной лежат».

Мы с Мэнди первыми рванули со стоянки колледжа в 15:20, чтобы успеть подготовиться, и сейчас уже 16:30. Через полчаса должен приехать Веймар. Все еще остается маленький шанс, что Осборн пошутил, потому что, например, Майкл Салливан ни разу даже не взглянул в мою сторону во время занятий ни вчера, ни сегодня.

– Ри, тебе восемнадцать, у тебя сегодня первое в жизни свидание. С Дэнни Веймаром, а не с каким-нибудь Джерри. Ты радоваться должна, волноваться, а не паниковать, – ласково уговаривает Аманда, а Джоанна, которая раскладывает палитры теней и всевозможные «скульпторы», кивает, мол, и правда, ведешь себя, как ребенок.

Аманда быстро нашла с Джоанной общий язык – язык искусственной красоты, ведь невеста дяди работает в парикмахерской, а Аманда собирается в сентябре устроиться в салон. Я не фанатка излишнего ухода за собой, особенно после того, как мама увеличила верхнюю губу и получила над ней россыпь веснушек, напоминающую усы. Но противиться нет сил.

– Дышать нечем, – жалуюсь, но феи-крестные плевать хотели на работу моих легких.

– Выпей успокоительное. А лучше пива, Энди сегодня закупился, – предлагает Джоанна, и меня передергивает.

– Ненавижу пиво.

Иногда по большим праздникам я позволяю себе бокал вина. У мамы хороший вкус в винах, и она дряни не купит. А вот вкусы Джоанны мне не известны, так что перебьюсь успокоительными.

Я без понятия, куда меня повезет Веймар, так что надеваю простое платье до колен, без рукавов, с воротником. Туфли-лодочки, сумочка в тон. И Джоанна начинает спорить, что туфли и сумочка одного цвета – это прошлый век. Мэнди возражает, что цвет не важен, лишь бы гармонично. Но громче девчонок отзывается Лобстер, оповещая сиплым воем, что чужак пожаловал.

Желудок скручивается в узел, словно на экзамен иду. Проклинаю себя, Аманду и Осборна, но все же собираюсь с духом и решительно шагаю вниз по лестнице. Джоанна на ходу последним штрихом пушистой кисти поправляет мне макияж и ободряюще сжимает плечо.

– Удачи, Ри.

– Больше улыбайся и меньше говори, – советует Мэнди, брызгая мне на запястье цветочную туалетную воду.

О боже…

Открываю дверь – и едва не сталкиваюсь с Дэнни, который как раз поднялся на крыльцо. Отлично, теперь он знает, что его караулили!

– Привет, – через силу улыбаюсь.

– Привет, Ри, отлично выглядишь.

– Спасибо.

У меня в голове – хаос, и я не протестую, когда Дэнни предлагает опереться на его предплечье. Он одет в джинсы и блейзер на рубашку, стильно и не вычурно. Мы вообще не обсуждаем факт свидания «вслепую» и как ни в чем ни бывало садимся в черный кабриолет. Я беспомощно оглядываю улицу в поисках синего джипа, но его нет. Осборн все еще не вернулся, а отправлять ему новые смс-ки у меня не хватило смелости. Кажется, что и не было соседа в моей жизни. Что я его выдумала.

Пытаюсь пристегнуть ремень безопасности, но не попадаю в замок, и Дэнни помогает. Он криво улыбается, явно приняв мое молчание за визг фанатки. Думаю, поклонниц у него немало. Мощный разворот плеч, брутальное лицо с пухлыми губами, раскосые черные глаза с пушистыми ресницами… Мечта Мэнди.

Но не моя.

Веймар ведет себя безукоризненно, а я не могу избавиться от ощущения, что попала в чужую сказку. Зачем я еду с непонятным парнем на свидание? Мистер Килмор советовал расширять горизонты здоровым общением, а не насиловать собственную психику. Но что поделать, если мне никто не интересен из парней моего возраста? Никто, кроме Чарли, а насчет него я уже вынесла вердикт: руками не трогать.

– Надеюсь, ты любишь «Марвел».

– Мы едем в кино? – поражаюсь я.

– Да, сегодня закрытый предпоказ «Войны бесконечности». Премьера только в апреле... Подумал, будет весело.

– Круто! Даже не верится, – радуюсь, потому что, во-первых, очень хочу увидеть фильм, а во-вторых, можно меньше разговаривать.

Мы сворачиваем на «Струну», трассу, которая лежит поперек острова, рассекая его пополам, и уже через полчаса стоим у кинотеатра, окруженного бескрайними полями. Это большой загородный дом, в котором устроили развлекательный центр. Мы сюда иногда наведываемся семьей. Итон любит здешние хот-доги.

Я постепенно расслабляюсь, а когда Веймар покупает попкорн, то и вовсе улыбаюсь.

– У тебя красивая улыбка, – говорит Дэнни.

– У тебя тоже, – растерявшись, отвечаю.

Он мне подмигивает, довольный, и мы идем в небольшой зал. Дэнни показывает тисненое золотом приглашение, и я поздравляю себя с правильным выбором платья. Садимся в последнем ряду, на диване, и я аккуратно расправляю платье на коленях, прижимая ткань коробкой с попкорном.

– Ты надолго домой? – спрашиваю, чтобы заполнить паузу перед трейлерами.

– До четверга.

Дэнни, как я успела погуглить, на хорошем счету в «Воинах Глазго», одном из двух профессиональных клубов регби в Шотландии.

Я просто счастлива, когда гаснет свет и начинаются трейлеры, потому что развивать тему спорта нет ни малейшего желания.

Первый час фильма Дэнни то и дело склоняется ко мне и забавно комментирует сцены, будто читая мои мысли. Я смеюсь и отвечаю, и постепенно проникаюсь ситуацией.

На втором часу Веймар случайно задевает рукой мое колено, и я замираю, как олень в свете фар. Меня обдает холодным потом, и я отодвигаюсь, медленно, не дыша, чтобы не обижать парня. Сосредоточенно жую попкорн и мысленно умоляю Дэнни не трогать меня больше.

…А потом сюжет затягивает нас, и мы, не сдерживая эмоций, выкрикиваем советы любимым героям. Но героине слышат – и приключения для них завершаются трагически. Я в шоке. После дикой кульминации сижу с недонесенным до рта попкорном; по щекам текут слезы. Сначала просто катятся, а потом я всхлипываю – и начинаю рыдать.

Дэнни чертыхается и буквально силой выводит меня из кинозала, а когда я прошу вернуться и досмотреть титры, потому что после них должна быть подсказка к следующему фильму, то Веймар просто подхватывает меня на руки и выносит на свежий воздух.

– Этого не может быть! Это чей-то сон, а на самом деле все хорошо, – доказываю, и Дэнни громко проклинает себя за выбор места для свидания.

– Ри, в следующем фильме сделают хэппи-энд, это же комиксы, – увещевает Веймар неуверенным голосом. Он тоже в шоке.

Планета сбилась с курса, не иначе. Жизнь больше никогда не станет прежней. Настроение настолько скомканное, что хочется бежать через поля и горы домой, под одеяло, но я глубоко вдыхаю – и возвращаюсь в здание, в дамскую комнату.

– Ох, ужас, кошмар какой, – бормочу, разглядывая в зеркале зареванного клоуна. Смываю поплывший макияж ледяной водой, но косметика сопротивляется, и становится только хуже; глаза начинает щипать. Вытираюсь бумажными полотенцами, до красноты натирая кожу, а потом в отчаянии упираюсь ладонями в мраморную грань умывальника и матерюсь: – Дьявол! Твою мать.

Я редко матерюсь, но сегодня именно такой случай.

Косметические труды Джоанны наконец летят в мусорку; я поправляю прическу, одергиваю платье и топаю на выход. Дэнни хмуро оглядывается, ищет меня глазами. Решил, наверное, что сбежала.

– Потерял кого-то? – шучу, подкрадываясь к нему, и он широко улыбается, поправляя лацканы блейзера.

– Выглядишь отлично, не переживай, – зачем-то говорит он и добавляет: – Перекусить не хочешь?

– Нет, спасибо, после истерики я обычно только воду пью. – Дэнни недоуменно смотрит на меня, заставляя спешно уточнить: – Это шутка. Я не истеричка, честное слово. Со мной редко такое случается. Просто я не голодная.

– Тогда угощу тебя выпивкой. – Он берет меня за руку и ведет в ресторан, заказывает нам по коктейлю. Мне безалкогольный, себе – с ромом.

Мы пьем и молчим. Я снова хочу плакать. Дэнни со вздохом меняет местами наши бокалы и вдруг говорит:

– Осборн сказал, ты любишь философию.

– Как вы с ним вообще познакомились? – спрашиваю, потягивая напиток с горьковатым привкусом грейпфрута.

– После матча в субботу… Так что насчет философии?

– Тебя правда интересуют мои теории? – уточняю недоверчиво, и Дэнни качает головой:

– Нет, но я не представляю, о чем с тобой разговаривать. Думал, обсудим фильм, но… о нет, только не плачь снова.

Стоически улыбаюсь, хотя голова раскалывается. Заметка на будущее: на свидания обязательно нужно приносить аптечку.

– Может, поедем обратно? – предлагаю минут через десять вымученного диалога. Дэнни хмуро смотрит на часы и соглашается. Я поднимаюсь – и меня шатает, как нить математического маятника. К счастью, я на свидании со спортсменом, и реакция у него молниеносная. Он подхватывает меня, крепко обнимая за талию, и несет на улицу. Прижимаюсь щекой к шершавому хлопку блейзера на плече и вдыхаю аромат пряной туалетной воды. Слишком резкий запах, и я задерживаю дыхание до звезд в глазах, чтобы не дышать чужим мне человеком.

На улице не холодно, ветерок приятно щекочет лицо, а вечерний полумрак навевает мысли о поцелуях. Меня буквально ломает от желания поцеловать парня – но не того, кто стоит передо мной, а наглеца, который все это организовал. От грейпфрутово-горькой мысли становится еще хуже.

Дэнни выжидающе смотрит на меня с минуту, тянется, чтобы коснуться губами, но я отворачиваюсь и начинаю ломиться в заблокированную дверь машины.

– Я тебе противен?

– Нет, но мне плохо.

Он хмыкает и позволяет проскользнуть на пассажирское сиденье. «Нужно спросить что-нибудь о регби», – думаю устало…

– Ри, приехали, – раздается над ухом голос Веймара, и я спохватываюсь, с трудом открывая глаза. Кошмар, я уснула, что ли?! Всего один коктейль выпила, а такое чувство, что на пиратском корабле пировала сутки.

Вспоминаю, что приняла успокоительное перед свиданием, и тихо стону. Идиотка…

– Прости, Дэнни, я испортила тебе вечер, – произношу хрипло, и парень снова склоняется к моему лицу. Он все еще ждет эмоционального отклика, но при виде широких скул и полных губ Веймара мой мозг орет так, что голову прошивает болью. Я резко открываю дверь и вываливаюсь на лужайку у дома.

Да пошло оно все к черту! Не буду целоваться без желания, даже ради науки.

– Спасибо, Дэнни, дальше я сама, – останавливаю парня, взмахнув сумочкой.

– И даже мой номер телефона не попросишь? – В его насмешливом голосе проскальзывает обида, и я пожимаю плечами:

– Не люблю навязываться. Так что… Адьёс. Ауфвидерзейн. Ариведерчи… Странно, да? Слова прощания нелогично начинаются на «А». – Салютую ему сумкой и повторяю: – Спасибо еще раз, Дэнни, это было круто!

Я не оглядываюсь, потому что снова начну извиняться. Но серьезно… а чего он ожидал? Если хотел от меня сентиментального хлопанья ресницами, то не стоило вести на «Войну бесконечности». Выбрал бы романтическую комедию, и никаких проблем.

Крадусь наверх, пытаясь не спугнуть Джоанну с дядей Эндрю, которые смотрят телик в гостиной, и отключаю телефон: Мэнди начнет звонить скоро, а я не в силах обсуждать «свидание», если это можно так назвать.

Выпиваю таблетку от головной боли, героически доползаю до душа, а потом забираюсь под одеяло с невероятной тяжестью на сердце. Во-первых, завтра предстоит очередное испытание, и будет намного хуже, потому что его королевское величество Майкл Салливан вызывает во мне отторжение. Во-вторых, сегодня, будучи на подпитии, наедине с классным парнем, я все равно думала о Чарли.

Знаю, это полный бред, но мне его катастрофически не хватает, особенно сейчас, когда разум спит, опоенный, а сущность скулит от одиночества и неудовлетворенности.

Накрываю голову подушкой и включаю телефон. Оправдываюсь тем, что иначе будильник утром не зазвонит. Отправляю Мэнди смс-ку в чат: «Утром все расскажу, сейчас сплю» – и набираю Чарли. Один гудок, второй… Во мне будто вены натягиваются, а потом невидимый внутренний чертенок их отпускает, и я вздрагиваю, услышав:

– Привет, ты в порядке? – Голос Осборна сухой и настороженный.

– Меня едва не вырвало на Веймара, – каюсь, и Чарли молчит в трубку, а потом усмехается:

– Я в тебе не сомневался. Ты уже дома?

– Да, легла спать.

– И почему не спишь?

Меня колотит от адреналина, от того, что просто слышу голос Чарли. «Когда ты вернешься?» – вот что меня действительно волнует, но я уже протрезвела и не спрашиваю об этом.

– Хотела сказать спасибо.

– Не за что, детка. – Щелчок зажигалки, шумный вздох, и Осборн, будто чувствуя мое неуравновешенное состояние, отвечает на незаданный вопрос: – Я вернусь завтра. Купил тебе запоздалый подарок на совершеннолетие.

От неожиданности отбрасываю подушку и сажусь на кровати, морщась от легкого головокружения.

– Ты знаешь, когда у меня день рождения? – искренне удивляюсь. Не поленился же спросить в школе, а может даже на мою страничку в твиттере заходил.

– Двадцать первого января... У меня тоже двадцать первого, только августа. Легко запомнить.

На языке вертится целый ворох вопросов, но взмахом кнута торможу буйных единорогов и нехотя прощаюсь:

– Тогда до встречи?

– До завтра, Ри.

Я засыпаю с мыслью, что не могу дождаться рассвета, даже несмотря на предстоящее свидание с Майклом.

Ночью снится, что мы с Чарли сидим в кинотеатре на последнем ряду. Я рыдаю, рассыпая вокруг попкорн фейерверками, а Осборн клянется, что придушит продюсеров и сценаристов фильма за то, что заставили меня плакать.

Это самый романтичный сон, который я когда-либо видела.

Глава 8

Чарли в колледже не появляется, и я начинаю волноваться. Может, случилось что-то? Вдруг в аварию попал? Не выспался, не справился с управлением.

К обеду нервы на пределе, и когда вижу в коридоре Майкла Салливана, начинаю винить его в своем дурном настроении.

Конечно, проще позвонить Чарли, но я и так постепенно превращаюсь в навязчивую фанатку. Нет уж, пускай Осборн думает, что я адекватная и он мне не интересен.

Сажусь на подоконник, и рядом опускается Мэнди.

– Ри, да все будет хорошо с Майклом. Учтешь вчерашние ошибки, пофлиртуешь немного, – учит меня подруга, делая массаж плеч, как тренер в углу ринга.

И как ей объяснить, что я переживаю не из-за Салливана? Глаза бы мои его не видели.

– Сделаем тебе сегодня макияж попроще, чтобы слезами легко смылся, – шутит Мэнди, и я усмехаюсь. Да уж, из меня вышла бы достойная подружка Джокера.

В кармане вибрирует смартфон, и я едва не сваливаюсь с подоконника, чтобы проверить: вдруг от Чарли. Но смс-ка прилетела от… Тома Килмора. Он просит ему перезвонить.

Э-э-м… Неожиданно.

Младший брат мистера Килмора учится в Эдинбурге, мы с ним не виделись с Рождества. Когда он жил на острове, мы дружили, пару раз вместе ездили на научные конференции, но в этом году в основном лишь обмениваемся лайками в Сети.

– Привет, Томми, как дела? – спрашиваю, отойдя подальше от Аманды.

– Ри! Хорошо, что ты позвонила, – с ноткой беспокойства говорит приятель. – Я приехал на неделю домой, подумал, может, ты встретишься со мной сегодня после занятий?

По напряженному тону чувствуется, что для встречи есть важная причина, но у меня ведь второе свидание запланировано.

– Вечером не могу, Томми. Может, завтра?

– Нет, Ри, а давай-ка сегодня. Очень прошу. Я у тебя давно о чем-то просил?

Точно что-то серьезное.

Замечаю в конце коридора Майкла, и меня аж передергивает. Ай, ничего страшного не случится, если я встречусь не с королем, а с Томом. По виду его величества даже сказать сложно, хочет он со мной пообщаться или Чарли заставил.

– Ну хорошо, Томми, я к 17:00 подъеду в центр.

– Отлично, тогда у таверны.

– О’кей.

Это до того странно, что я с нетерпением жду встречи с Томом, даже забыв об Осборне. Вернее, я стала о нем думать меньше процентов на 30%.

После занятий мчусь домой, и снова Аманда с Джоанной объединяются в коалицию. Но я признаюсь: свидания не будет. Я скроюсь из дома в 16:45, и если Майкл все же соизволит появиться у дверей Золушки, то получит облом. Жаль стараний Чарли, конечно, но он сам говорил, что жизнь несправедлива.

Аманда называет меня чокнутой, но я уже все решила, и подруга сдается.

– Хотя бы надень то, что я для тебя выбрала, пожалей мое время, – умоляет она, и в итоге я красуюсь в туфлях на высоком каблуке и в платье кофейного цвета, которое больше напоминает тонкую шерстяную тунику: оно гораздо выше колена, а один рукав сползает с плеча, до того широкий разрез. Волосы я сегодня просто распускаю, а в уши вдеваю красивые легкие серьги с имитацией ярко-синих перьев. Вроде бы ничего особенного в этом образе, но я кажусь гораздо старше.

– Может, ты и права, что так поступаешь, – говорит на прощание Мэнди. – В конце концов, мне выпала честь отшить Салливана и увидеть, как вытянется его венценосное лицо.

– Не будь грубой, – предупреждаю, и подруга невинно улыбается:

– Я сама доброта.

– И, пожалуйста, объясни Итону, что не хочешь с ним гулять не из-за его музыкальных вкусов.

– Хорошо, я просто покажу ему статью о совращении несовершеннолетних, – фыркает подруга и ерошит свои короткие густые волосы. Значит, начинает сердиться из-за моей извечной навязчивой заботы об Итоне.

– Я люблю тебя, Мэнди, – быстро признаюсь и убегаю.

В центре Ламлаша по обыкновению течет размеренная, дружелюбная жизнь. Здесь много пространства, окруженного с одной стороны вечнозелеными холмами и горами, с другой – океаном. Из-за Гольфстрима вода большую часть года теплая, чему удивляются некоторые туристы. Почему-то им кажется, что если Шотландия – то это только леденящий душу холод и унылый вереск. И небритые горцы.

Я паркуюсь на стоянке напротив прибрежной таверны и издали замечаю Тома: он сидит на террасе, на скамейке за деревянным столом. Вот приятель вскидывает голову, и как только меня узнает, машет рукой.

Погода сегодня мягкая и теплая. Солнце клонится к закату, но все еще ласкает кожу; вода в заливе серебрится в шаговой доступности. Я потягиваюсь и щурюсь, довольно оглядывая до деталей знакомую улицу. Перебегаю дорогу – и мы с Томом обнимаемся.

– Как ты изменился за пару месяцев! – восторгаюсь, внимательно разглядывая его. Он покрасил волосы в более темный цвет, с синими прядями вдоль висков. Очень идет к его серым глазам!

– Зато ты не меняешься, – улыбается Том, но я чувствую в нем то напряжение, которое распознала во время разговора по телефону.

Мы остаемся сидеть на улице, за столом, друг напротив друга, и, как в былые времена, заказываем колу и рыбу с картошкой фри. Рядом с нами никого нет, так что можно не шептаться, и я прямо спрашиваю:

– Том, что случилось?

Он отводит взгляд, а потом достает монетку из кармана и начинает крутить ее юлой по столешнице. Раньше он даже на уроках так делал, когда сильно волновался.

– Расскажи сначала, как ты живешь, – загадочно просит он, и следующие полчаса мы по-дружески общаемся, поедая ужин. Томми – гений физики, будущий программист в области искусственного интеллекта, у нас с ним полно тем для споров, и время летит незаметно. Мы уничтожаем рыбу с картошкой, и официант убирает со стола, попутно разговаривая с Килмором:

– Соскучился по дому, Томми?

– Естественно.

– Ну, оно и понятно. Здесь рай, а в твоем Эдинбурге что?

Когда мы снова остаемся одни, я уже всерьез нервничаю. Мне не нравится недосказанность. Том все яростнее крутит монету, а потом выдает:

– Джерри одну ерунду мне показал. Это ведь не правда?

– Вопрос в пустоту, – злюсь я.

– Да, тупой вопрос. Просто, такое дело... Вроде как из тебя сделали мишень. Кто-то платит, чтобы с тобой ходили на свидания, и там... – Томми шумно выдыхает и проводит ладонью по волосам. – Я без понятия, что это. Может, кто-то так шутит. Дичь полная.

Действительно, дичь. Не может быть, чтобы...

Но...

…?

О господи!

У меня нет слов. Внутри начинается пожар, и только одна фраза выживает на пепелище здравого смысла: я убью тебя, Чарли Осборн. Убью, убью, убью.

Во мне просыпается такая тихая, расчетливая ярость, что я, наверное, свечусь красным, как запретный сигнал светофора.

– А эта «дичь» где-то записана? То есть, откуда Джерри знает?

Том достает смартфон и быстро заходит в закладки. Вручает мне.

Обычная закрытая группа в Сети, чат. В ней сейчас – двадцать три участника, Тома тоже приняли. Вверху закреплена инструкция. Открываю…

Имя – Рианна О’Нил. И расценка.

Сходить на свидание, не короче двух часов – тысяча фунтов.

Если девушка сама поцелует – плюс пять тысяч фунтов.

Если решится на секс – плюс двадцать тысяч.

Любое насилие запрещено.

Не каждый претендент будет одобрен.

Девушка должна лично подтвердить факты по итогу.

Участник, рассказавший о группе внешнему миру, будет наказан.

Заявки от участников принимаются до четырнадцатого февраля, потом группа будет удалена.

Спасибо за внимание.

Платят, естественно, участнику. От него самого требуется лишь желание и готовность угодить девушке.

– Джерри – модератор в этой группе, он мне предложил вступить сегодня. Я поэтому и узнал.

Экран давно погас, включилась блокировка, а я продолжаю изображать из себя актрису немого кино.

Я все еще молчу, глядя в черный экран, когда дребезжащая по столу монетка Тома резко замолкает, прихлопнутая чужой рукой.

– Привет, детка. А я был уверен, что ты сегодня занята, – раздается надо мной вежливый, ровный голос Осборна.

Вернулся все-таки...

Не могу даже взглянуть на него, чтобы не взорваться. Как я вообще могла подумать, что он мне нравится? В эту самую минуту меня от него тошнит.

Отдаю смартфон Тому и прочищаю горло, прежде чем найти в закромах эмоций милую улыбку.

– Привет, – говорю, не поднимая глаз. – Представляешь, мой близкий друг внезапно приехал из Эдинбурга, чтобы удивить меня, и остальные планы на сегодня я отменила… Том, познакомься, это Чарли Осборн, он новенький в нашей группе.

Том поднимается и пожимает руку проклятому соседу, а я кричу про себя от злости. Сущность скандирует, чтобы я придушила Осборна. Но разум коварно предлагает иное.

На каблуках я одного роста с Томом, очень удобно. Подхожу к нему, обнимаю за шею и, крепко прижимаясь к нему, шепчу на ухо:

– Подыграй мне на шесть тысяч.

Том напрягается, смотрит на меня, как на дурочку, но я многозначительно вскидываю брови. Приятель все понимает в этот момент, потому что Чарли прервал нас так, словно имеет на меня права. Только слепой не обратил бы на это внимания. К тому же никто в среде наших знакомых никогда не вывалил бы столько денег за поцелуи, которые достанутся другому.

Никто даже не додумался бы до столь циничного поступка.

Я ни за что не признаюсь Осборну, откуда узнала о группе, ведь проболтавшегося участника «накажут». Джерри, чертов модератор, тоже лучшего друга не выдаст. Зато Томми сейчас заработает денег.

Целую его в щеку, надолго задерживая губы на прохладной коже (в прайс-листе ведь не уточняется природа поцелуев), выдыхаю с тихим сожалением и говорю:

– Спасибо, я отлично провела время, Том.

Невзначай веду плечом, чтобы платье сползло с него, открывая, что на мне белье золотистого цвета.

– Ты же знаешь, Ри. Я мечтал пригласить тебя на свидание еще в тринадцать лет, но духу не хватило, – уверенно врет приятель, обнимая меня одной рукой за талию, и поворачивается к Чарли. – Рад был познакомиться.

И только сейчас я поднимаю взгляд на Осборна. Он само очарование, пай-мальчик с доброй улыбкой, и только я знаю, каких сил ему стоит выглядеть равнодушным. Вид у Чарли отстраненный, словно он уже не здесь. Он внимательно смотрит на мужскую руку, которая уверенно сжимает мою талию, затем на мое обнаженное плечо…

– Я тоже рад знакомству, Том, – отвечает сосед спокойным, проникновенным тоном и вопросительно смотрит на меня: – Ты сейчас домой?

– Нет, мы еще прогуляемся. Соскучились друг по другу очень.

Чарли бросает на меня быстрый, выжигающий дотла взгляд, под которым я расплываюсь в серую массу, и масса эта – не мозговая, а безмозглая. Сосед сухо прощается и уходит, а я опадаю в руках друга вырванным из проповеди листом.

– Так это правда? – обалдело спрашивает Томми.

– Думаю, да. По крайней мере, это все объясняет.

– Ри, ты должна заявить на него.

Теперь, когда первый шок прошел, я могу нормально соображать, поэтому возражаю:

– В общем-то, моей вины здесь не меньше. Я попросила Чарли о помощи, а способы мы не обсуждали. – Зачесываю пальцами волосы наверх, сжимая на макушке до боли. – Не волнуйся, Том, это просто глупая игра.

– Какие игры? Он оскорбляет тебя, Ри, а ты его оправдываешь! Ты же всегда была самой благоразумной из нас, что с тобой случилось?!

Я встретила Чарли Осборна, вот что. И да, кажется, я его оправдываю. Но если вчера во время фильма я рыдала над чужими судьбами, то сейчас, когда прилюдно унизили меня, глаза остаются сухими.

– Я решу этот вопрос сама, Том. Не смей вмешиваться. И стребуй с Осборна шесть тысяч.

– Да пошел он...!

– А я говорю – бери. Мне отдашь, если самому не нужно.

– Ну, разве что так, – недовольно смотрит на меня Том. – Ты же знаешь, я бы никогда…

– Знаю, не принимай близко к сердцу. И еще, сбрось мне логин-пароль, чтобы я могла от твоего имени светиться в группе.

Томми сразу же достает смартфон и шлет мне информацию в мессенджер. Даже спорить не стал, хоть это личные данные. Ничего, в понедельник сменит пароль, когда группу удалят.

– Ри, я могу рассказать брату, он разберется.

– Нет! – меня колючим потом обдает от мысли, что мистер Килмор прочитает прайс-лист.

– Как знаешь. Только это за гранью моего понимания.

– Будущему прграммисту не пристало признаваться в узости мышления, – шучу, чтобы разбавить тяжелую атмосферу, и Томми фыркает.

Мы прощаемся, и я еду домой. В голове ни одной доброй мысли. Как сильно я мечтала увидеть Осборна утром, так сильно сейчас мечтаю больше никогда его не видеть. Жалею, что мы с ним вообще встретились. Но когда паркуюсь у дома, то уже не испытываю жажды мести: ярость улеглась, так и не перелившись через край. Я опустошена. Чувствую только тупую боль в сердце и радуюсь тому, что Майкл Салливан не заработал на мне. Он, наверное, рассчитывал на двадцать тысяч.

Господи, какое унижение…

Чарли сидит на нижней ступеньке моего крыльца и курит, серьезный и уставший. Мне не нравятся курящие парни, а этот конкретный экземпляр тем более.

Кому я вру. Если бы у меня не было чувств к нему, то и душа не болела бы.

От непостижимо притягательного вида Осборна хочется плакать, и я до боли кусаю губу изнутри. Чарли тушит сигарету, бросает окурок в вазон с пальмой, которая красуется у крыльца, и у меня становится на одну причину больше, чтобы открутить соседу голову. Чарли поднимается, глядя на меня с ожиданием, и прячет руки в карманы расстегнутой ветровки.

Уговариваю себя дышать ровно, чтобы не броситься к Осборну и не выцарапать его порочные глаза. «Он пришел в твою жизнь, чтобы преподать урок: в мире полно упырей, которых не отличишь от обычных людей. Он показал это на собственном примере. Будь благодарна». Но во мне нет благодарности, только тянущая тоска.

Останавливаюсь в шаге от Чарли и рассматриваю носки своих туфель.

– У нас Джоанна живет. Они с дядей любят друг друга и собираются создать здоровую семью. Так что уйди, пожалуйста, – говорю, а у самой губы дрожат. Пытаюсь обойти Осборна, но он преграждает путь, не вынимая рук из карманов, будто боится, что сделает мне больно, прикоснувшись.

Эх, Чарли. Тебе ли не знать, что ранить можно и не прикасаясь.

– Почему ты на меня не смотришь?

– Я устала.

– Не ври. – Он заметно злится, и у меня начинает темнеть в глазах от его наглости. Сквозь тоску пробивается остаточный гнев, и я цежу, задыхаясь:

– Дай пройти. – Снова пробую попасть на порог собственного дома, но сосед не позволяет. И когда он вдруг хватает меня за руку, сущность выпускает когти. Я замахиваюсь и со всей силы, наотмашь, бью Чарли по лицу, выплескивая презрение к нему и к себе.

Давно стемнело, нас освещают лишь искусственные огни садовых фонарей, и я не могу понять, что отражается в глазах Чарли. Он ощупывает потемневшую щеку и усмехается. Делает ко мне шаг, но я не отступаю. От разъедающих душу эмоций кожа пылает, ребра ноют, потому что тесно в груди, но я нахожу силы, чтобы поднять голову. Чарли выше меня даже сейчас, когда я на каблуках; он подавляет, бесит. Ненавижу.

– Я ненавижу тебя, – шепчу, но выходит так громко, что эхо жутких слов несется по долине. И стоило мне выплеснуть эту едкую боль – как на глаза наворачиваются слезы.

– Неправда, – тихо возражает Осборн. – Ты не умеешь.

– Ты меня научил. – По щеке скатывается слеза, и Чарли в замешательстве перехватывает мою ладонь, не позволяя стереть соленую боль. Между нами не остается пространства. Осборн кладет одну руку мне на шею сзади, слегка сжимая, а второй рукой обнимает за талию, притягивая к себе. Я хочу его оттолкнуть, но во мне все силы выжгло лавой. Она течет в венах вместо крови сейчас, и я беспомощно всхлипываю, когда Чарли склоняет голову и стирает теплыми губами влагу с моей щеки.

– Я не хотел тебя обидеть, – говорит он. И в его словах столько искренности, что от этого еще больнее.

Господи, он и правда не понимает… В его мире все продается, у всего есть цена. Я попросила об услуге, и он пошел самым надежным и коротким путем. Он действительно не видит, что в этом плохого.

– Я пытался тебе помочь, – подтверждает Чарли мою мысль. Он обнимает меня очень бережно, словно боится сломать, и дыхание перехватывает от озарения, ударившего в солнечное сплетение. Я вдруг понимаю смысл того темного, пожирающего взгляда, которым Чарли парализовал меня когда-то и не отпускает до сих пор. Смотрю ему в глаза, и из глубины души рвется простая фраза, которая зрела внутри все эти долгие дни:

– А давай лучше я помогу тебе.

POV Чарли

Ее тихие слова – удавкой вокруг горла. Что же ты творишь, детка? Откуда в тебе силы? Пять минут назад летела вниз, а в дюйме от земли расправила крылья. Увидела, что там, на дне, место уже занято, и протянула руку, чтобы помочь. Мне всего-то и нужно – переплести наши пальцы.

И – черт – я буквально заставляю себя не шевелиться.

Когда после звонка возмущенного Майкла Салливана я отследил Рианну по GPS, то у нее был такой затравленный вид, что стало ясно: добрый самаритянин Том рассказал ей о ценниках.

Откуда этот парень взялся? Кто он ей, что даже Салливан остался в пролете? Мне казалось, девочки мечтают пойти на свидание со звездой школы, а не с простыми смертными, вроде скромняги Тома. Он отличился, конечно. Я не накажу его исключительно из уважения к Рианне.

Прохладная мягкая ткань соскальзывает с ее плеча, и я мысленно пробую бледную кожу на вкус.

Не надо, Ри, не будь послушной, притворяйся и дальше, что ненавидишь меня.

Закрываю глаза, но от этого сильнее чувствую аромат Рианны. Он не сладкий, не острый, а идеальный, и действует, как афродизиак.

Она все еще ждет ответа, согревая дыханием мою шею, и горло сводит судорогой от желания. Ее губы совсем близко. Если отвечу «да», узнаю, насколько они податливые. Но вместо этого делаю то, чего хотелось с первой минуты, как увидел ее сегодня. Снимаю куртку и набрасываю на красивые плечи, обхватываю Рианну руками и бережно растираю ей спину.

– Холодно, – говорю, и собственный голос кажется чужим.

– Я ради науки уже второй день жертвы приношу, – отвечает она хрипло и почти невесомо прижимается губами к шраму над ключицей, хотя его не видно из-под футболки. Ри глубоко дышит, не скрывая, что волнуется, и настаивает: – Чарли, ты не ответил.

Мне даже стоять рядом с ней больно. Откуда ты, детка, из какого мира?

Я мог бы забрать ее прямо сейчас, присвоить, насытиться наконец. Одно правильное слово – и Ри бросится меня спасать, не понимая последствий. Поэтому я вдыхаю фруктовый аромат ее волос и говорю:

– Если хочешь отменить договор, только скажи.

– Я спросила не об этом.

– Значит, я не понимаю, о чем ты. Иди в дом, Ри.

Она награждает меня тяжелым взглядом, в котором надежда быстро сменяется неприязнью, и отстраняется, избавляясь от моих рук. Сбрасывает куртку и впечатывает ее мне в грудь со словами:

– Знаешь, еще ни один человек не заставлял меня чувствовать себя идиоткой так часто.

– Ри…

– Нет-нет, все хорошо. Даже прекрасно! А по поводу твоих гениальных организаторских способностей... Раз уж ты решил инвестировать в мои научные исследования, то продолжим эксперименты. На что только не пойдешь ради знаний. Сообщи, когда у меня следующее свидание, ладно? И, кстати, не забудь заплатить Тому.

Она уходит, а я с подозрением смотрю вслед. Я не собирался ничего от нее скрывать. Еще в воскресенье думал рассказать о чате, но мне и в голову не пришло, что пару дней что-то изменят. Торговые отношения делают жизнь проще, так почему бы не пользоваться?

Но, судя по всему, Ри не из тех, кто пользуется, поэтому я чувствую подвох в той легкости, с которой она приняла мои правила – и в то же время радуюсь, что удалось уладить разногласия малой кровью.

Рука у Рианны неожиданно тяжелая. Добравшись до дома, первым делом прикладываю к щеке лед, хоть и без толку, наверное. В холодильнике пусто, завтра после занятий придется ехать в супермаркет. В Нью-Йорке у нас есть домохозяйка, а здесь я сам по себе и часто забываю поесть. Хорошо хоть уборщица приходит раз в неделю.

По привычке перед сном набираю сестре и получаю порцию выедающей нервы, равнодушной пустоты. Номер заблокирован, мне в наказание – за то, что живу.

Джейсон должен появиться в субботу, тринадцатого февраля. Никогда еще я не ждал его приезда так сильно.

* * *

– Я все видел, – заявляет мне с порога Итон и бежит на кухню, откуда доносится звонкий голос Мэнди. Слава богу, она здесь, мне сейчас как никогда нужна доза моральной поддержки. Я едва не рыдаю из-за той вязкой каши, которая варится в мозгу, – но, увы, сразу увести Аманду наверх не выходит.

– Осборн, наш сосед, ее лапал! Этот кретин ее подкараулил, – заявляет во всеуслышание Итон, и я вскидываю бровь:

– Серьезно, братишка? Мне восемнадцать.

Я привыкла, что дядя Эндрю не отзывается на диалоги с моим участием, и от этого более дико звучит его голос:

– Это правда? Сосед к тебе пристает?

– Нет, не правда. Итону показалось.

Джоанна берет на себя роль дяди и делает вид, что ее здесь нет. Она бросает на меня испуганный взгляд, и я усмехаюсь: неужто боится, что переведу стрелки на нее? Глупости какие.

– Ри, твои родители попросили меня следить за вами. Ты всю неделю где-то пропадаешь вечерами. Это совсем на тебя не похоже, ты ведь ответственная девочка, у тебя экзамены скоро.

– Так-так-так, – вскидываю руки, защищаясь. – Притормози, дядя Эндрю. Я понимаю, что ты красуешься за мой счет перед своей невестой, но это несправедливо… Мэнди, идем.

Подруга срывается из-за стола и мчится за мной по лестнице, а я слышу вдогонку сердитый приказ дяди:

– Чтобы я этого Осборна рядом с тобой больше не видел!

– Мы с ним одногруппники! – ору в ответ, и дядя умолкает. – Нет, ну ты посмотри, как он хвост распушил, – возмущенно говорю Аманде, и та хмыкает:

– Жаль, тебя здесь не было, когда он Джоанне кофе варил. Театр одного актера.

– Что с людьми любовь делает, – сетую, и мы наконец запираемся в моей комнате.

Мэнди садится в офисное кресло, забрасывает ногу за ногу и с видом бизнес-леди рассказывает о том, что Майкл Салливан не произнес ни одного слова, когда явился. Аманда открыла ему, сказала: «Рианна слишком занята и никого не принимает» – свысока посмотрела на короля и захлопнула дверь.

Представляю, как он растерялся. Ему обещали заплатить за то, чтобы выгулял девушку, словно собаку, а ее дома нет.

– Что нового у Тома? – нехотя интересуется Мэнди. – Все такой же «не такой, как все»?

Подруга никогда не любила младшего Килмора, а я никогда не могла понять почему. Она прозвала его «не-такой-как-все-Килмор». И именно она чаще других дразнила одноклассников «Том и Джерри».

– Том покрасил волосы, классно выглядит, – говорю, а потом набираю побольше воздуха в легкие и выдаю: – А Осборн покупает мне поклонников в закрытом чате. Поздравь меня, я наивная дура, а мой сосед – исчадие ада.

Но на то Аманда и муза. Она никогда не поддерживает негатив, зато вдохновляет посмотреть на ситуацию с новой стороны… И на этот раз ее задумка совпадает с моим коварным планом: договориться со следующим парнем из списка, будто у нас случился секс, а потом поделить прибыль.

Но мотивация у нас с Мэнди все же разная. Подруга радуется легким деньгам, а я хочу вывести Чарли из равновесия. Скорее всего, он уверен, что я не пересплю с первым встречным, потому и платит целых двадцать тысяч за это. А я возьму и порву его шаблон, сниму все слои, пока не доберусь до самого дна, до присыпанной пеплом души, которую он так отчаянно охраняет и прячет.

Нужно сделать Чарли больно.

Я видела, как выбили его из реальности мои слезы. Он был таким нежным, что дыхание перехватывает от одного лишь воспоминания. А еще Чарли был настоящим, без извечных масок. И если мне придется расплатиться репутацией «неприступной крепости» ради того, чтобы Чарли впустил меня в свою израненную душу… что ж, я рискну.

Поправляю шторы на окне и задумчиво смотрю на Мэнди в отражении в зеркале.

– Всегда мечтала о славе местной шлюхи, – горько усмехаюсь, стаскивая платье.

Аманда отмахивается, мол, все равно скоро лето и я, предательница эдакая, уеду с острова. А потом подруга задает разумный вопрос:

– Слушай, а откуда у Осборна столько денег?

– Видимо, в аду хорошо платят, – отвечаю и невольно снова оборачиваюсь к окну. И почему-то я уверена, что если раздвину шторы, то увижу соседа, который в эту минуту тоже смотрит на меня.

Поздно вечером помогаю Итону с уроками и иду спать, не сделав своих. Но уснуть не получается, у меня бессонница. Обычно в десять я отрубаюсь, как по часам, а сейчас лежу и сверлю взглядом потолок, надеясь увидеть ночное небо и звезды. Может, хоть они подскажут, что делать.

Не представляю, как теперь вести себя в колледже. На лбу каждого парня буду видеть ценник, а в обращенных ко мне взглядах – сомнения, стою ли я потраченного времени. А главное, никто не пожаловался, не донес на Чарли. Скотство.

Захожу в закрытый чат и вижу новое сообщение от модератора:

«Том Килмор. £6000. Выплачено».

Невероятно, но факт: сегодня я заработала шесть тысяч фунтов, просто поцеловав школьного друга в щеку. До того унизительно, что зубы сводит. Но расчета во мне, оказывается, больше, чем гордости, а потому я со спокойной душой заберу деньги у Тома. Даже знаю, на что потратить сей «достойный» заработок: на новую машину для Джоанны.

Поздравляю, Осборн. Только что ты подарил тачку своей бывшей любовнице.

...Отлично, я уже мысленно разговариваю с Чарли. А еще до сих пор чувствую его заботливые объятия; мое лицо горит от ласки, а губы ноют от разочарования. Страшно признаться себе, но я, кажется, схожу с ума именно от того парня, от которого решила держаться подальше. Более того, я даже сделала первый шаг. Буквально умоляла...

Зарываюсь лицом в подушку и хнычу от бессилия.

У меня будто тормоза отказали, и я врезалась в стену по имени Чарли Осборн.

Стою оглушенная…

Влюбленная…

И об этом я не расскажу даже Аманде.

Глава 9

Четверги я люблю гораздо меньше понедельников. Особенно когда в колледж нужно идти с высоко поднятой головой, а она клонится к земле. Мы с Мэнди приехали одновременно, и боевая подруга походкой от бедра вышагивает впереди, а я, ссутулившись, плетусь в прикрытии.

У входа трое одногруппников и местный шедевр по имени Картер, парень с заправочной станции, сбились в стаю недоволков. Они обсуждают явно нечто важное, вроде будущего фильма «Звездных войн», но сразу умолкают, стоит нам с Мэнди приблизиться.

Да ладно, ребятки, я же знаю, кто из вас в чате, список видела. Обхожу их, и вдогонку прилетает от Картера:

– Классно выглядишь, Ри!.. На двадцать тысяч!

И тихое гоготанье.

Вот придурки, детский сад. Плечи как-то сами собой расправляются, напоминая, что у меня стальной стержень внутри, а не позорный столб.

– Ой, Картер, у тебя пакетик с экстази выпал, – говорю, указывая на бумажку из-под жвачки у него под кроссовкой. – Снова наркотиками торгуешь? – а потом бодро машу невидимому гостю у него за спиной: – Доброе утро, сержант Салливан!

Картер мельчает на глазах, бледнеет, несмотря на извечный искусственный загар, а потом, отойдя от ужаса, кричит:

– Да чтоб тебя, бешеная!!! Катись ты знаешь куда?!

Мне вдруг становится смешно. Даже за приличную плату не решаются подойти к девушке, только и могут, что подкалывать, а потом обижаться. Бедный Чарли, ну и задачку я ему задала. Наших нежных, ранимых мальчишек ни деньгами, ни чипсами не приманишь.

Мистер Хопкинс улыбается всем входящим в святая святых, желая отличного дня. Любит он встречать студентов в холле, чтобы каждому раздать по доброму слову.

– В понедельник – выездной день, не забудьте взять достаточно воды, – напоминает директор.

Интересно, что бы он сказал, узнав, что я покупаю мужское внимание, да еще и за чужой счет. Лицемерка в квадрате. Будь я нормальным человеком, то послала бы Осборна к черту, заявила на него в полицию, как советовал Томми, и прекратила это все – то, что происходит между мной и соседом. Пошла бы к сержанту Салливану и выложила все как на духу об оскорблении личности и моральном давлении. Добавила бы, что и его собственный сын Майкл не постеснялся урвать выгоду, поступившись гордостью и короной.

Да, надо бы зайти в участок…

Но не могу.

Есть такая штука, как физика для влюбленных дур. Когда сила внутреннего сопротивления гораздо слабее силы взаимного притяжения. Чарли – магнит для меня. К нему тянется душа, не только сущность. Упирается лишь мозг, но он в меньшинстве – и поэтому у здравого смысла нет ни единого шанса, я вчера поняла это. Если бы затею с чатом устроил любой другой парень, я бы с ним больше ни разу не заговорила. А к Осборну вопреки логике бросилась на шею. Это нормально разве? Такое чувство, будто Чарли околдовывает людей. И собак, кстати, тоже: Лобстер полночи выл в сторону соседского дома.

У нас с Осборном по четвергам занятия не пересекаются, и во мне бурлит ядерная смесь любви-ненависти-тоски-любопытства. Проклятые единороги ослепли от «неизведанных доселе» чувств, вытоптали все живое и объявили голодовку, подлые твари. Утром мне кусок в горло не полез, и Джоанна массажер для головы принесла зачем-то, стараясь согнать тень печали с моего лица.

Но в обед в столовой все же заставляю себя поесть. Отщипываю мякиш от пресного сэндвича и слушаю шуточные рассказы Мэнди о том, как потратить десять тысяч фунтов – долю от маленькой лжи, которую собираюсь скормить Осборну.

– Сделай себе татуаж синего цвета на все тело и вставь клыки. Нет! Лучше нарасти волосы, как у Рапунцель, и…

– Привет, не против, если я присоединюсь?

Спокойный, уверенный голос Чарли сдувает Аманду с места. Сбегая, подруга бормочет:

– Конечно, садись! Мне… э-э… нужно туда, направо.

Чарли явился в столовую без пиджака, в брюках и светлой рубашке, с подкатанными до локтя рукавами. Весь такой прекрасный, что не могу вспомнить, почему он мне при первой встрече не понравился и показался обычным.

Ах да, я тогда была психически здоровой, не залипшей на ком попало.

Как ни в чем ни бывало запиваю сэндвич водой, делая вид, что счастлива.

Один взгляд на соседа – и искры из глаз, настроение в хлам. Сущность с вечера мечется, раненная и отвергнутая, а разум наспех выкладывает защитный барьер из острых кольев, готовый сражаться, как Ван Хельсинг.

– Даже не поздороваешься? – спрашивает Чарли.

– Я с тобой мысленно поздоровалась. Ты же телепат. Два месяца назад Санта-Клаус обещал мне зоопарк, и вот, ты купил мне стадо местных приматов. Не об этом ли мечтает каждая девочка?

Чарли откидывается на спинку кресла и закладывает руки за голову, глядя в потолок, а потом с мученическим выражением лица вздыхает и опирается локтями о стол.

– Ри, ты не просила свести тебя с парнем, любовью всей жизни. Тебе понадобилась срочная помощь с научным проектом.

– Да, но не финансовая, Чарли. Ты меня очень унизил.

– Прости, – говорит он примирительно. – Только давай будем честными до конца. А меня ты не унизила, предложив роль «сводницы»? А парней, с которыми хотела пообщаться? Они же для тебя не люди, а данные для исследований. Так пусть хотя бы компенсацию получат за участие в чужих разработках в качестве подопытных кроликов.

Вожу кончиком ножа по тарелке, ловя взглядом блики с серебристого металла, и ёжусь от внутреннего дискомфорта: да, меньше всего я думала о чувствах «подопытных», вроде Картера или Салливана. Наверное, слишком привыкла, что они все «свои», знакомые с детства мальчишки, с которыми я просто играю в очередную игру, без обид.

Нельзя так, конечно. Я бессердечная тварь, нет мне прощения…

Резко вскидываю голову и восхищенно смотрю на Чарли: какой же он все-таки манипулятор! Эдакий циничный борец за несправедливость. Перевел стрелки на меня, заставил покаяться и почувствовать себя стервой. Да, я не спорю, повела я себя отвратительно. Но Чарли упускает из виду суть: с людьми так не поступают, как он поступил со мной. Конечно, деньги творят чудеса, как и любой другой ресурс. И меня совсем не обидело то, что местные от скуки, а может, из любопытства дружно побежали в чат.

Нет, меня задело, что Чарли из лучших побуждений навязывает мне «истинную» реальность, в которой он и сам-то задыхается. В итоге он не помогает, а наоборот, упорно тянет в свой мир, где мы задохнемся вместе. Он будто кричит мне: раскрой глаза! И при этом протягивает черную повязку, чтобы я их себе завязала и покорно признала: да, действительно, темно, хреново…

Не дождешься, мой прекрасный «рыцарь наоборот».

Помог он, видите ли. Рубанул правдой, что деньги упрощают жизнь и все можно купить. Да уж, упростил! Запутал так, что не выпутаешься.

Но и объяснять все это Осборну нет смысла. Если он не чувствует, в чем разница между помощью и ударом в спину, то это не покажешь на пальцах азбукой жестов.

…Не знаю, откуда во мне сила воли. Что она такое, где ее источник? Почему так легко простить и пойти дальше? Может, потому что не люблю впустую тратить время, не знаю. Но я откладываю нож и спокойно уточняю:

– Ладно, не буянь. Лучше скажи, кто там следующий в списке.

У Чарли теплеет взгляд, уходит напряжение. А чего он ждал? Что я начну мстить? Смешной он. Я не отомстить собираюсь, а помочь нам обоим. Просто он об этом пока не знает.

Сосед достает айфон и проверяет записи.

– В субботу, в 17:00. Стивен Хант.

– Хм… Это который?

У нас несколько Хантов в одном только Ламлаше.

– Местный музыкант. Тебе лучше знать.

Взгляд падает на Аманду, которая уселась за дальним столом с Джерри, и у меня волосы дыбом встают.

– Стивен?! О боже, нет, я с ним никуда не пойду… Погоди, я не видела его в чате. Как Джерри его пропустил?!

– Он там под ником. А в чем дело?

В том, что у меня ледяной водопад в душу хлынул только что.

– Это бывший Аманды, он полный отморозок. Кто ему рассказал о группе?

– Участников приглашает Джерри, он на этом вашем острове со всеми знаком.

Чарли хмурится и, сорвавшись с места, идет к одногруппнику, который тут же начинает активно жестикулировать, оправдываясь. Подключается Аманда: она сначала с ужасом смотрит на парней, а потом вскакивает и орет на Джерри. Так-с… Дело принимает непредвиденный оборот. Подбегаю к ним и прошу не устраивать сцену.

– Хант сам подъехал вчера, во время тренировки по баскетболу. Я без понятия, кто ему растрепал, да и какая разница? Ри, он же крутой чувак, я что ли должен знать всех,с кем встречалась Мэнди? – Вдруг голос Джерри становится тише и писклявее, и он с опаской уточняет: – Постой, а ты в курсе, что ли?

– Скоро весь остров будет в курсе, – шиплю.

Черт! Вот и прилетел мне бумеранг за глупость. Надеялась сработать по шаблону, думала: вызову у Осборна ревность, сорву с него маску – и он опустится передо мной на одно колено, чтобы признаться в любви, внезапно озарившей его… Идиотка! Это же додуматься нужно было! Разве не понятно было изначально, что Чарли пришел в мою жизнь, чтобы разрушать шаблоны, а не участвовать в них?!

Никогда со мной не случалось такой романтического помешательства, в котором от логики осталась только буква «л». Для слова «Любовь», и много-много сердечек… Дура-дура-дура! Нужно было еще вчера настоять, чтобы Чарли удалил группу.

– Все, Джерри, – ставлю точку в затее с чатом. – С этой минуты новых участников не принимаешь. И допиши строчку в прайс-листе, крупными буквами, что это благотворительная акция на благо научного проекта по изучению пубертатных дебилов.

Джерри поднимает руки вверх, сдаваясь напору, и бубнит, что ему вообще все это сто лет сдалось и он старается исключительно по доброте душевной, ради меня, старой девы.

Мы с Чарли возвращаемся за свой столик и с минуту молча едим, а потом сосед чертыхается, признавая, что напортачил.

У меня же внутри холодно и мерзко. Стивена Ханта можно описать одним словом: плохой. Он просто плохой человек. Не такой падший ангел, как Чарли, который из кожи вон лезет, доказывая себе и другим, что жизнь – тлен. Стивен ничего не доказывает, он этот тлен создает, он из него состоит. Мэнди когда-то так присыпало, что я ее еле вытащила.

Мне становится страшно, но слышу голос Чарли и немного успокаиваюсь.

– Ханта-музыканта, значит, отменяем. Тогда, может, Салливан? Он очень просился дать ему второй шанс, – предлагает сосед деловым тоном. Мы словно новый костюм выбираем. Но Майкл по сравнению с бывшим Аманды – радужный пони, и я с облегчением киваю: берем. Майкл вряд ли согласится на авантюру с разделом двадцати тысяч, но в эту минуту мне плевать, пускай всю сумму забирает.

В кармане вибрирует смартфон, заставляя вздрогнуть. Незнакомый номер. Сразу дурные мысли в голову лезут. Может, Стивен? Какого черта ему надо?

– Алло? – произношу резко.

– Сегодня я вроде бы еще не успел тебя расстроить, – раздается шутливый, смутно знакомый голос.

– Э-э…

– Это Дэнни. Веймар…? Какие-нибудь ассоциации? Нет?

– Дэнни! – радуюсь секунды две, а потом вспоминаю о прайс-листе и мстительно щурюсь: – Ты, никак, соскучился?

– Есть немного, – наивно отвечает тот. – Я сегодня уезжаю, но через пару недель вернусь, подумал… может, попробуем пообщаться менее драматично. Как ты на это смотришь, Ри?

– Вау. Да ты мастер-рифмоплет, не только спортсмен, но и сторонник здоровых эмоций. У тебя совесть вообще есть?!?! – рычу и бросаю трубку. – Нет, ну какой нахал, ты только подумай! – возмущаюсь, глядя на Осборна, который отбрасывает светлую челку со лба и расплывается в самодовольной улыбке.

Вытаскиваю из сэндвича лист шпината и съедаю, не понимая, что смешного в моем позоре. Закрываю глаза, считаю до пяти и шумно выдыхаю.

– Ну хорошо, Чарли, я спрошу: чему ты радуешься?

– Веймар, вообще-то, на обычное свидание вслепую ходил. О группе он не знает. Я пообещал ему вечер с классной девчонкой Рианной О’Нил в обмен на нужную мне информацию. Дэнни тебя сразу вспомнил и согласился.

Наверное, у меня комичный вид, потому что Чарли снова победно скалится.

– Тогда зачем ты ему сказал, что я люблю философию? Это, по-твоему, признак классной девчонки?

– По-моему, да.

– Черт, – я закрываю ладонями лицо, понимая, что обидела ни в чем не виноватого Дэнни. После истерики в кинотеатре, после тяжелого молчания на фоне отсутствия общих тем он все равно захотел встретиться. Это заставляет меня улыбнуться и мысленно попросить прощения у парня. Нужно ему обязательно перезвонить, извиниться за неадекватность.

– А куда вы с ним, кстати, ходили? – интересуется Чарли.

– В кино, на предпоказ «Войны бесконечности».

– И как?

– Жесть. Спойлерить не буду, но повозмущаюсь. Главный Злодей слишком консервативный. Серьезно. Вселенная страдает от перенаселения, и он не может придумать ничего лучше, чем уничтожить половину жителей каждой планеты. Что за идиотизм? Танос, алё! Дай равные права людям, справедливо раздели ресурсы, введи всеобщее образование – и успокойся.

Чарли слушает меня с удивлением и небольшой долей ужаса.

– Постой, Ри… Я не о фильме.

– А о чем?

– О Веймаре.

Оставляю в покое недоеденный сэндвич, который уже на крошки распотрошила, и вдруг смущаюсь. Странно обсуждать с Чарли других парней. Но мы с ним вроде как сообщники.

– Ну-у, удивительно, что Дэнни позвонил сейчас. Каждый раз, когда он пытался меня поцеловать, я рыдала, а потом и вовсе уснула.

При упоминании поцелуев Чарли внимательно смотрит на мой рот, и я врастаю в кресло, даже пальцы на ногах поджимаются, делая черные туфли на два размера больше. Жар пробегает по позвоночнику снизу-вверх, пока не выплескивается на щеки. Взгляд голубых глаз ласкает, вырисовывая на моем лице ясный посыл: Осборну я бы не отказала…

И он словно бы гордится этим.

Чувствую, что сейчас оторвусь от земли и полечу в облака, как китайский фонарик, и поэтому делаю худшее, что можно сделать в подобной ситуации: заговариваю именно о том, о чем думаю.

– Слушай, сосед, а как ты обычно соблазняешь девчонок? У тебя есть «фишки» озабоченного примата?

– Есть.

– И? Что ты обычно делаешь на свидании? – уточняю, обнаглевшая от буйства гормонов.

– Ничего.

Хватаю смартфон и притворно воплю в трубку:

– Алло, скорая! Осборн выстрелил в логику! Скорее, она умирает!

Он смеется, глядя исподлобья, и нехотя признается:

– Я не хожу на классические свидания. Обычно еду на вечеринку или в бар, выбираю девчонку и делаю понятное предложение.

– То есть, пришел и ткнул пальцем, мол, заверните, сдачи не надо?

Если честно, я в шоке от уровня потребительского цинизма, но Чарли возражает:

– Зачем так грубо?

– Но что же ты в таком случае говоришь, раз тебя не посылают?

– Какая тебе разница? – начинает злиться Осборн.

– Никакой. Да мне наплевать вообще, – вру, опуская взгляд, и начинаю выкладывать из крошек на тарелке слово «Хаос».

Чарли сокрушенно вздыхает и поднимается. Но вместо того, чтобы оставить меня в гордом одиночестве, садится рядом и примирительно толкает плечом в плечо, призывая не дуться. Меня окутывает свежим мандариновым ароматом, и я судорожно сглатываю, а потом все же поворачиваюсь к соседу, стараясь не гипнотизировать тонкую серебряную цепочку в вырезе рубашки.

Осборн приподнимает пальцами мой подбородок, мягко улыбается, глядя в глаза, и от звука его тихого, будоражащего голоса мурашки бегут по коже:

– Ты еще надолго здесь? – спрашивает. Я отрицательно мотаю головой и из вежливой растерянности уточняю:

– А ты?

– Я бы и хотел уйти, но не могу.

– П…почему?

– У меня бессонница.

«Помню. Я вообще все наши разговоры помню», – хочу признаться, но до меня, как до слона, наконец доходит, почему Чарли ко мне подсел. Робею, но задаю «правильный» вопрос, подыгрывая:

– Я могу тебе помочь?

– Да, – отвечает он, глядя прямо, не скрывая намерений, и у меня не получается дышать ровно. Губы пересохли, перед глазами рябит от волнения, а сердце гулко бьет в набат. Да еще этот мандариновый аромат, который мне очень нравится. Хочется податься вперед и укусить Чарли в шею. Но вместо этого спрашиваю, еле шевеля языком:

– М-м... и как же?

Осборн опирается рукой на спинку моего кресла и склоняется ко мне. Слишком близко... И пока я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы не раствориться в этом мгновении, Чарли тихо, с какой-то непередаваемой тоской просит, касаясь губами моих волос у виска:

– Расскажи мне сказку на ночь, детка. – Его губы едва осязаемо скользят вниз по коже, согревая дыханием. Закрываю глаза, чтобы избавиться от света, который вдруг стал слишком ярким, и шепотом спрашиваю:

– И… что происходит дальше?

– А дальше она мне ее рассказывает, – слышу насмешливый, прозаичный голос заскучавшего мажора. Резко открываю глаза.

– В смысле?

– В смысле – губами, Ри.

Чарли отстраняется, оставляя пустоту вместо розовых единорогов, и я делаю вид, что на меня вообще не произвели впечатления его действия.

– Кхм, ясно. А-а…

– А совсем дальше? Я бы показал, но ты этого не хочешь.

– Не хочу?

– Нет, не хочешь, – заставляет он поверить в эту фразу, которая искусственным барьером лежит между нами, ограждая от глупостей.

Чарли поднимается и подхватывает свой рюкзак, а я медленно возвращаюсь в реальность. Если наклоню голову, то из уха точно посыплются конфетти – остатки здравого смысла, который Чарли только что пропустил через бумагорезку.

– То есть, все настолько просто? Ты делаешь предложение, она соглашается, потом вы расходитесь, как незнакомцы, и никто не в обиде? С Джоанной тоже так было?

Чарли устало проводит ладонью по лицу, сгоняя тень, а потом засовывает руки в карманы брюк и пожимает плечами:

– Жизнь вообще простая штука, Ри. Сложности – в выборе. Определись, и сразу станет легче. Это всего лишь игра.

Он бегло, безотчетно смотрит на мои губы, и я чувствую незримое прикосновение, словно Чарли провел по ним пальцами.

– Ладно, не загоняйся, детка. Звони, если что, – слишком резко говорит он и оставляет меня одну. А я, сбитая с толку, начинаю снова выкладывать из крошек слово, дожидаясь, когда вернется Аманда. Но ее нет в столовой, наверное, с Джерри ушла.

Опускаю взгляд в тарелку… и застываю: я выложила слово «игра». И в голове щелкает. Мозг вдруг сложил кубик Рубика.

Сначала я даже не шевелюсь, чтобы не рассеять мысль, а потом срываюсь с места и воплю про себя. Единороги всего мира, объединяйтесь! Рианна О’Нил придумала разработку на грант!

– Я люблю тебя, Чарли, – выдыхаю обалдело, и любовь подразумеваю чисто профессиональную, как к напарнику по заскокам.

Хватаю рюкзак и бегу к мистеру Килмору.

– Мистер Килмор! – радостно кричу, залетая в кабинет. – Я придумала! Оно вдруг сошлось, понимаете?

Куратор стоит у окна, задумчивый. Он вздрагивает, выдернутый из размышлений, и вскидывает светлые брови.

– Внимательно слушаю.

– Я предложу игру, вроде «Монополии», только другую, компьютерную, про эволюцию.

– Отличная идея. Как назовешь?

– Так и назову: «Жизнь».

– Превосходно! Но есть одна ма-а-ленькая загвоздка. Такую игру создал Джон Конвей лет пятьдесят назад.

Уголки моих губ опускаются, а последняя хлопушка с конфетти выстреливает в воздух нецензурным словом. Какое же оно острое, это разочарование. Я целых пять минут верила, что придумала нечто новое.

– И что мне делать?

– Почитай про игру Конвея, разберись, чем отличается твоя, и придумай концепцию и название. – Куратор бросает взгляд на стену, где висит календарь, и вытягивает губы уточкой, прежде чем напомнить: – У тебя времени до понедельника осталось.

POV Чарли

Ухожу от Ри с невозмутимой физиономией, но с каждым шагом подошвы пробивает искрами адского пламени, и я злюсь, злюсь, злюсь; выбираюсь в опустевший коридор, и меня скручивает. Реально начинает трясти от адреналина.

– Ты в порядке, Осборн? – удивляется кто-то, даже не вижу кто.

Киваю, мол, я зашибись как в порядке, иди мимо.

Упираюсь в стену кулаком, проворачиваю по часовой стрелке, чтобы заныли костяшки. Но ноет только внутри.

Я конченный мазохист. Вчера полночи пялился на ее окно, как на черный, мать его, квадрат Малевича, дорисовывая все, что там, за ним.

Рианна меня вдохновляет, от нее буквально штормит. Хочется забраться в горы и кричать, пока легкие не выжжет. Я это знал, с первой встречи знал, поэтому и держался на расстоянии: боялся обидеть, прятал руки. Вот только сейчас, в этот самый момент, она спокойна, а меня ломает. Не только из-за того, что хочу ее взять, все совсем плохо – хочу ей принадлежать. Чтобы до стирания границ, до необратимой химической реакции.

Твою мать, твою мааать. Этого я, конечно, не предвидел.

Есть в ней что-то непостижимое, бесконечное, вечное, от чего у меня светлеет в глазах, и Ри кажется единственным ярким изображением на сером фоне. Если она поманит еще раз, просто посмотрит так умоляюще, как вчера, то все – унесет, наступит конец света.

Меня и раньше переклинивало на эмоциях к девчонкам, но то было другое, что-то попроще и полегче. Что-то более… земное, физическое. А тут просто жесть. Голова болит, сердце болит, все болит. И лекарство одно – перестать сопротивляться. Иначе я до лета просто не дотяну.

Иду в спортзал, на тренировку, и слышу ор тренера:

– Осборн, ты сдурел в спортзале курить?!

Ой, всё, да пошло оно на хер.

Выбрасываю сигарету и ловлю баскетбольный мяч, присоединяясь к игре. А сам думаю: б**ть, б**ть!!!

– Что в тебя сегодня вселилось, Чарли?! Ты его чуть не снес, уйди с площадки, остынь, – свистит тренер, а я не могу. Не могу остыть.

Потому что хорошо понимаю, что со мной происходит.

Есть такой тип созависимых отношений: муза и мастер. По-хорошему, в идеальном мире, человек должен быть себе и мастером, и музой, тогда он типа здоровый, самодостаточный. Отличная цель, к этому надо стремиться и бла-бла-бла, но я живу здесь и сейчас, и я неидеален. И я не знаю, как обойти эту ловушку, да и хочу ли?

Эмоционально муза отдается полностью, до надрыва. Такой была моя мать. Худшее, что может случиться с музой – это посвятить себя моральному уроду. Мою мать угораздило в юности залипнуть на Джейсоне. Она билась в него, как в стену, пока не провалилась внутрь и не задохнулась в пустоте.

Мне было двенадцать, когда она первый раз пыталась покончить с собой. В тринадцать я, как профессиональный парикмахер, расчесывал ей волосы в реабилитационном центре. Она там восстанавливалась после передоза.

Каждый раз она сдавалась, но потом смотрела на меня и говорила: «Чарли, малыш, ты у меня такой красивый». И будто возрождалась, и Джейсон снова начинал выкручивать ей душу, то, что от нее оставалось, неубиваемое. Пока наконец ни убил. Матери нет уже больше года.

Не знаю, почему для музы так сложно оторваться от мастера. Она зависима, полностью ему принадлежит. Когда умер Модильяни, его возлюбленная на следующий день выбросилась из окна, будучи беременной. Когда я услышал об этом в художественной школе, долго не мог понять, как такое вообще возможно. А потом понял.

Музы ломаются.

Одна маленькая, живая девочка по имени Лина сломалась у меня на глазах. Ей тогда шести лет не было. Мы ужинали, матери дома не было. Не помню, что мы ели, но тот вечер оставил четкую ассоциацию с розмарином. Ненавижу его с тех пор.

Джейсон отложил столовые приборы, вытер свой поганый рот салфеткой и сказал: «Полагаю, стоит вам сообщить, что мама не вернется».

Это был тот первый раз, когда она наглоталась таблеток. Но Джейсон не добавил: не вернется некоторое время, и мы подумали, что она не вернется никогда. Что она умерла.

«Почему?» – испугалась Лина.

«Она сломалась, как бракованная игрушка. Так бывает, Лина, когда человек уступает своим слабостям».

Лина завыла и случайно обернула свой стакан, заливая скатерть красным, и Джейсон приказал заткнуться. Сестра сразу умолкла. И она, и я – мы боялись человека, который называл себя нашим отцом. Для этого не было причины: в те времена он очень редко меня бил, Лину вообще не трогал; покупал нам все, что хотели… Но он не мог нас обмануть, потому что именно мы изо дня в день видели, как Джейсон собирался на работу. Безликий, он надевал костюм, а потом открывал свой внутренний шкаф и выбирал маску. Бизнес-акула, знаменитый бизнес-тренер, идеальный муж, идеальный отец – у него много масок.

Мы уже тогда поняли правду. Человек может широко улыбаться, но это не значит, что он желает тебе добра. Да и вообще, по большому счету, людям плевать друг на друга.

Джейсон всегда повторял, что душа – это слабость. Когда-то я ему не верил. Но Джейсон умеет доказывать свою точку зрения: он жив, а мама мертва. Такая вот простая арифметика.

Я давно закрыл свою слабость на замок и выбросил ключ, потому и выжил. И Лина тоже закрылась. У нее «плавающий» диагноз: аутические симптомы на фоне возможного психического потрясения. И нельзя точно сказать, что стало причиной – мамина сверхчувствительность или отцовские методы воспитания.

Иногда я смотрю новости, обычную чернуху, и холодею. Не от жалости, а потому что не испытываю ее. Тогда меня начинает тошнить от страха, и я иду в какое-нибудь шумное семейное кафе. Сижу там часами, с остервенением наблюдаю за чужими эмоциями, чтобы понять, способен ли я на них откликаться, распознавать.

В Ламлаше любые семейные заведения для меня заменила Рианна. Смотрю на нее – и забываю, что я сын психопата. Подмывает найти в проклятом шкафу вежливую маску и приклеить на лицо навечно, чтобы Ри никогда не пробила мою стену. И сам в Рианне не хочу утонуть. Не хочу зависеть. Ни от кого.

Но вспоминаю мягкие губы на своем шраме – и готов проиграть.

Какой же я мудак, эгоист. Рианну не от реальности пора спасать, а от себя, придурка. Но с сердца сорвали замки и бросили его в кипяток. Кричи не кричи, уже поздно.

«Кто-то взломал систему в Пентагоне, и ко мне сразу пришли с проверкой. Нет, ну почему чуть что, сразу я?» – прилетает сообщение от Феррари.

«Потому что ты так раньше уже делала?»

«Пф-ф. Какие все нежные вокруг. А ты там как, Волшебник Страны Оз? Остров еще не потопил?»

«Хуже».

«Влюбился, что ли?» – смеется оторва, и даже возразить нечего.

«Может быть».

«В Дровосека?»

«Если бы. В идеалистку Дороти».

«Ну ты и… гоблин. Переспи с ней – и отпустит», – советует Феррари.

«Не могу».

«Не дает?»

«Не беру. Я художник, а залип на ней, как самая последняя, долбанная муза. Так бы и отдал всего себя, блин. Да только отдавать нечего… Серьезно, Ферр, что мне делать?»

В ответ – тяжелое молчание, прямой доставкой из Нью-Йорка, а потом запоздалое:

«Я сообщила в полицию, что ты, укурок, украл у Осборна айфон и шлешь тупые смс-ки от его имени. Так что готовься».

«Зашибись помогла», – отвечаю.

«Так… теперь я начинаю думать, что ты не шутишь».

«У меня жизнь под откос летит со скоростью слова «б***», какие шутки».

– Чарли! – окликает меня мистер Хопкинс, когда я уже одной ногой на стоянке, готовый свалить из колледжа первым. – У тебя все в порядке?

– Да, спасибо. – Меня и правда почти отпустило, дышу нормально.

– Ты в поход на понедельник не записывался, и я внес твое имя. Пожалуйста, не стесняйся, спрашивай, если чего-то не понимаешь.

– Вообще, есть один вопрос, – хмурюсь, глядя на директора сверху-вниз.

– Отлично! Спрашивай, – радуется тот неизвестно чему.

Ветер слишком резкий, и приходится говорить громче. Машинально тянусь в карман ветровки за сигаретами, но вовремя останавливаюсь.

– Что важнее – спасти себя или другого человека?

Мистер Хопкинс даже глазом не ведет, закаленный дебильными вопросами школоты о смысле жизни. У директора морщинистый лоб, волосы – как у Эйнштейна, только рыжеватые. Он одергивает рукава коричневого пиджака и надувает щеки, прежде чем сказать:

– Спасая другого, ты спасаешь и себя тоже, вернее, свою душу. Так что этот вариант продуктивнее.

Но то ли он понимает скрытую мольбу моего вопроса, то ли знает о жизни то, чего не знаю я, но, подумав, добавляет:

– Правда, бывает, что друг без друга никак. Тогда либо спасетесь вместе, либо вместе уйдете в вечность, с песней…

И он начинает петь. Серьезно. Напевает «Полет Валькирии». Обрывает себя на высокой ноте и уточняет:

– Кхм-кхм, это для доклада по этике?

– Да. Для доклада, – говорю.

А в груди совесть идет на эшафот, потому что проиграла только что. Если Ри сойдет с ума и скажет, что я ей нужен – отвечу, что она тоже мне нужна. А там хоть апокалипсис.

Глава 10

Дороги желаний, звезды и сны,

Отблеск пламени, чужая планета –

Мы не измеряем их скоростью тьмы,

Мы измеряем их скоростью света.

После занятий звоню Тому и прошу снизойти до меня, простой смертной. Он обещает приехать, и уже через час и десять минут мы сидим на кухне в компании Лобстера.

– Ты чего такая веселая?

– У меня озарение.

– А. Ну, бывает… Решила что-нибудь по поводу вчерашнего?

Отмахиваюсь, как от ерунды, и хмурю брови:

– Да не важно это все. Мелочи.

– Скинь мне счет, куда хоть деньги перечислить, а то чувствую себя шлюхой.

– Не чувствуй, представь, что «вчера» нам приснилось, – советую нетерпеливо и сбрасываю ему счет Джоанны, который она мне любезно предоставила, не задавая лишних вопросов. – У меня дело посерьезнее сейчас.

Рассказываю о гранте и о том, что все придумано до нас, в моем случае – английским математиком. Том в двух словах объясняет, в чем там соль игры Конвея. Мы смотрим ролики на ютубе, и я начинаю прыгать по комнате, как антилопа, потому что моя концепция далека от плагиата, разве что название придется новое придумать.

Плюю на приличия, разногласия и вообще на любые посторонние раздражители и отправляю смс-ку Чарли: «Зайди к нам, если ты дома». Все равно сейчас дяди с Джоанной нет, они Итона на секцию по единоборствам повезли. Если бы я плохо знала дядю, решила бы, что он с Джоанной связался из удобства: она его и Итона везде возит.

– Ты точно в порядке? – недоверчиво улыбается Том. Он сидит на стуле, спиной к барной стойке, и смотрит на меня, как на блаженную.

– Томми! Как здорово, что ты приехал именно сейчас. Это все одна большая удача.

За аркой в коридоре раздается грохот, и через минуту появляется Мэнди с пакетом еды. Я попросила ее заскочить в магазин по дороге.

– О, не-такой-как-все, привет! Не знала, что ты здесь, – теряется подруга и душит меня взглядом, заставляя притормозить. Невозмутимо поправляю леггинсы на коленях и отбрасываю распущенные волосы за спину.

– Мэнди, садись и слушай, – прошу и достаю из настенного шкафа чашку. – Нет, не так. Садись и вдохновляй меня своим божественным видом.

Раздается трель дверного звонка, и я скольжу по паркету в мягких уггах, ударяясь плечом об угол на повороте, чтобы впустить гостя. На пороге стоит Чарли. Он тоже успел переодеться после школы и явился в джинсах и белой футболке с длинными черными рукавами, даже не озаботившись накинуть что-то потеплее.

У него настороженное выражение лица, темные брови надломлены в немом вопросе, а я просто бросаюсь ему на шею и говорю:

– Спасибо, что пришел.

Беру Чарли за теплую, идеальную для меня руку и погружаюсь в эйфорию; если так и дальше пойдет, мне понадобятся мамины транквилизаторы.

Тащу Осборна на кухню и говорю:

– Дайте мне пять минут!

Достаю еще одну чашку, завариваю чай. Мечтательно поднимаю глаза к белому потолку и мысленно пишу на нем розовыми чернилами: «Ри + Чарли = Научный проект». И много-много сердечек. М-м, как романтично.

Когда гормоны счастья оккупируют мозг, то ничего плохого не замечаешь. Вот и сейчас я стою перед командой мечты и игнорирую злые взгляды, которыми в Осборна швыряет Томми. И то, как Мэнди старается вообще не обращать внимания на младшего Килмора. Она подчеркнуто внимательно смотрит в столешницу, расчесывая короткие пряди светлых волос вдоль висков, и жует жвачку. Аманда сегодня подрисовала стрелки на веках и нанесла немного румян, и выглядит просто сногсшибательно мило.

Раскладываю на столе продукты и быстро делаю сэндвичи с тунцом: для Итона, когда тот вернется, и для Мэнди, она их тоже любит. Наверх бабахаю еще порцию – с ветчиной и сыром, для остальных. Вываливаю виноград и малину на большую тарелку, чувствуя себя супер-пупер-хозяйкой, ставлю чашки с горячим чаем и, замерев у стола, киваю:

– Ну, ешьте быстрее!

Чарли прочищает горло и с опаской уточняет:

– Ри, ты не заболела?

– Наоборот, выздоровела, от тупняка! Ты меня вылечил, Чарли. Ты сказал: жизнь – это игра… Господи, да я сто миллионов раз эту фразу слышала, но сегодня оно щелкнуло. У дяди Эндрю на третий размер груди Джоанны щелкнуло, а у меня – на эту идею.

Подхватываю планшет, снимая с паузы видео об игре «Жизнь», и начинаю взахлеб рассказывать.

У Конвея есть поле – вселенная, внутри которой работают единые законы эволюции, неважно, что это – галактики или социальные группы.

Поле разбито на клетки, в исходной точке происходит «большой взрыв», задавая вектор жизни – и начинается самопроизвольное рождение, развитие и смерть всего, что есть внутри. Сам процесс жизни хоть и совершенно непредсказуем, но! – зависит от изначальных условий взрыва, ограничен законами вселенной и подчиняется естественному отбору. Судьба предопределена лишь в том, что все родится и умрет внутри своей вселенной, пройдя цепную реакцию. Тот момент, когда все случайности не случайны.

– Супер, это все, конечно, невероятно интересно, но вопрос: кто подаст мне немного винограда? – уныло вздыхает Мэнди, и Том небрежно толкает к ней тарелку с фруктами.

– Именно! – щелкаю пальцами, глядя на подругу, и та дергается от моего громкого оклика.

– Что?

– Я хочу подробно рассмотреть именно человека, эту уникальную вселенную, которая осознает себя внутри другой, масштабной вселенной. Меня волнует, как отдельно взятый Осборн, попадая в обреченную на гибель случайность, может вырваться из нее и влиться в созидательный поток. Как оно работает? В общем… давайте создадим игровое приложение!

У меня мозг уже готов взорваться от восторга.

– А «осборн» у тебя – единица деградации, что ли? – ошеломленно уточняет Чарли. Он сидит, полуобернувшись к столу, и барабанит пальцами по мраморной столешнице. Ему явно передалось мое воодушевление.

– Нет, внутренней эволюции. В осборнах будем начислять очки игрокам. У вас сорок пять осборнов из ста! – хохочу от собственной остроты. Меня будто гормоном счастья накачали.

Погруженная в яркие мысли, взбудораженная, подхожу к соседу по наитию, словно это самая обычная вещь, и забираюсь к нему на колени. Кажется, лопну, если этого не сделаю. Я как бенгальский огонь сейчас.

Пока пытаюсь дотянуться до планшета, чтобы еще раз показать, что к чему, Чарли обхватывает меня за талию, придерживая, и мы как ни в чем ни бывало продолжаем разговор.

– Каждый шаг игры – это судьбоносный выбор. Важно осознать, чем ты руководствуешься, принимая решения, и куда этот выбор тебя заведет, учитывая и внутренние, и внешние факторы. В какой точке заданной случайности ты находишься и есть ли шанс ее изменить?

Облокачиваюсь о твердое мужское плечо и накручиваю на палец прядь своих чрезмерно мягких от нового кондиционера волос.

– Короче, нам придется поработать, друзья мои.

В комнате невероятно тихо. Я понимаю это, когда Мэнди скрипит стулом по паркету и смущенно извиняется:

– Упс… У меня нога затекла, не могла больше ждать.

Отрываю взгляд от потолка, который все это время меня очень внимательно слушал, и с тихим ужасом смотрю на Чарли.

О боже. Я увлеклась и забралась на соседа, как мартышка.

Осборн задумчиво поглаживает меня большим пальцем по бедру, словно так и надо и все происходящее – привычно для нас. В обычно холодных голубых глазах ни намека на смех, но и льда нет. Чарли смотрит пристально, с легким прищуром. От размеренных прикосновений пробуждается ноющее желание не только в животе, но даже в кончиках пальцев, и я мгновенно забываю, о чем рассказывала. Хочется прильнуть к Чарли, провести ладонями по щекам и гладкому подбородку, по крепкой шее и тому шраму, который над ключицей. Запустить пальцы в его волосы на затылке, взъерошить и проверить теорию Джоанны.

Мгновенно вспыхиваю, и рука Чарли на моем бедре сжимается крепче.

Мне душно. Мне плохо. Нервно усмехаюсь и отклеиваюсь от парня. Поднимаюсь осторожно, будто на минное поле ступаю, и подтягиваю тарелку с сэндвичами к Чарли.

– Ну, вы поняли, да? – спрашиваю напряженно, отходя подальше от стола.

– Более чем, – фыркает Мэнди и явно имеет в виду не науку.

Я выговорилась и спустилась с небес на землю, и нутро уже не разрывает на части от идейных гормонов. Меня словно выжали, как лимон, и мозг парит в прострации.

Том допивает чай и сухо спрашивает:

– И чем я могу помочь?

– Ты сможешь создать алгоритм для вопросов-ответов?

– О’кей, не проблема, – соглашается Томми, этот скромный гений.

– У тебя вообще проблем не бывает, не-такой-как-все, – подкалывает его Мэнди.

– Ты лак для ногтей забыла и не знаешь, чем бы заняться? – вдруг огрызается Том, и подруга возмущенно фыркает:

– Я источник вдохновения, мне маникюр по статусу положен. И вообще, кто бы говорил, сам из салона недавно, – она тыкает ухоженным пальцем в крашенные волосы Тома и сокрушается: – Вот же мудак! Как был заносчивой задницей, так и остался.

– Да и ты не поумнела. Могу выдать тебе диагноз из игры прямо сейчас, без алгоритма: упс, вы деградируете со скоростью высыхания лака! – Томми шутливо хлопает ресницами.

– Дурак. – Аманда швыряет в него виноградиной, но бывший одноклассник ловко ловит красную ягоду и съедает с таким снисходительным видом, что даже мне неуютно.

Чарли хмыкает и лениво потягивается, подчеркивая, что находится в отличной форме.

– Кстати, хорошая мысль – добавить голосовые результаты. Забавно звучит, – говорит он. – И раз уж мне дали слово, то… а от меня ты что хочешь?

Ничего. Мне ничего от него не нужно, я пригласила соседа, чтобы поделиться идеей, увидеть его глаза и… То есть… в общем-то, звать его было необязательно. Я вдруг теряюсь, и голос кажется слегка истеричным, когда пожимаю плечами и отвечаю:

– Думала, тебе будет интересно послушать, на что именно ты меня вдохновил.

– Эй, это моя работа – вдохновлять тебя! – обижается Мэнди, а Чарли восклицает:

– Аллилуйя! Я, порочный мешок генетического мусора, принес пользу человечеству, и все благодаря святой Рианне Ламлашской!

Томми прыскает со смеху, хотя час назад посылал Осборну лучи лютой ненависти. Перебежчик! Скрещиваю руки на груди, насупившись, а Чарли завершает поток злословия неожиданным предложением:

– Не собираюсь быть нахлебником и готов отрисовать макет и персонажей для твоего приложения.

– Нашего приложения, – уточняет Томми.

– А ты умеешь?! – поражаюсь.

– Ты ранишь меня в самое сердце, Ри. Я же цифровой художник, с дизайном тоже дружу. Подруга у меня – программист от компьютерного бога. Поможет Тому, если понадобится.

Никогда бы не поверила, что Осборн… художник. Это же так… То есть… У меня разрыв шаблона. Жмурюсь и мотаю головой, чтобы прогнать туман неверия.

– Офигеть, – говорит Мэнди.

«Офигеть», – думаю я. Хватаю малину с тарелки, забрасываю в рот и пялюсь на Чарли.

– Знаешь, это судьба, что мы встретились.

– Ты же пять минут назад распиналась о том, что судьба – понятие относительное, – возражает Чарли и берет жвачку, которую ему протягивает Мэнди.

Сажусь напротив соседа, подпираю двумя ладонями подбородок и говорю:

– Тогда назовем нашу встречу сумасшедшим совпадением неслучайных случайностей, заданных Большим Взрывом.

Осборн подается вперед, словно старается быть ко мне ближе, награждает меня невыносимо хулиганской ухмылочкой и отвечает на языке жестов:

«Как же меня заводят твои научные пошлости, детка».

Мы долго смотрим друг на друга, пока остальные снова погружаются в гробовое молчание, наблюдая за нами. Но мне все равно, кто и что подумает, просто наслаждаюсь моментом. Внутри расширяется теплый шар из сладкой ваты, и я тону в бездонном взгляде Чарли. Нам достаточно молчания, чтобы общаться, разве это не чудо?

Набираюсь смелости и произношу:

«Прости, что уселась тебе на колени».

«Прости, что отпустил».

Блеск в потемневших глазах, как и раньше, заставляет мое сердце дрогнуть, но смущения больше нет. Сейчас, сидя на кухне в старом растянутом свитере, теплых леггинсах и уггах со снежинками, я знаю ответ на свой давний вопрос: зачем Чарли появился в моей жизни?

Мы встретились, чтобы спасти друг друга.

Вечером в который раз прошу дядю Эндрю угомонить Лобстера. Весна еще вроде не пришла, а тот воет по ночам на улице. Уже соседи жаловались. Дядя по старой привычке уходит от разговора, испарившись из зоны видимости. Молодец, жених, чтоб его!

Перед сном, так и не решив личные проблемы старого страдающего пса, устало брожу по комнате в поисках расчески. Мэнди куда-то не туда бросила второпях. Если честно, подруга швырнула в меня не только расческу за то, что заставила ее общаться с Томом.

Телефон рявкает «Долгую дорогу из ада», и я подпрыгиваю на месте от неожиданности, как нервная кошка: тыц-тыц-тыц, лапами по полу.

– Напугал меня! – улыбаюсь в трубку.

– Открой окно.

Ну вот опять он просит. Но сегодня я и сама не против, поэтому, морально готовая чихать от пыли, медленно раздвигаю шторы, перегнувшись через стол. Дергаю две ручки, распахиваю высокие створки и, как Мэрри Поппинс, едва не улетаю в небо от восторга. Чарли сидит на подоконнике и… не курит. Он вообще как-то в моем присутствии начал сдерживаться.

Сосед, свесив длинные ноги в джинсах, сидит на подоконнике в полутьме вечернего прохладного сумрака; за спиной Чарли искусственным светом лампы сияют крылья. Мне это, конечно, мерещится всего на мгновение, но я задерживаю дыхание.

– Привет, – говорит он, и я шепчу с придыханием какую-то ересь в ответ. А потом у меня буквально плавится мозг, когда слышу приглушенное:

– Расскажи мне сказку на ночь. Я без тебя не усну.

Не помню, кто я, где, когда и что. Забираюсь на стол, принимая позу ошеломленного лотоса, и босой пяткой ощущаю силиконовую щетину расчески. Нашлась. Машинально беру ее и начинаю водить по спутанным волосам.

– В… в смысле? Как? – уточняю, а сердце уже валяется в обмороке.

– В смысле, словами, Ри. Просто поговори со мной.

И в его тоне столько одиночества, что я не могу отказать. Завороженно смотрю ему в глаза, хотя в темноте вижу лишь контур, и кажется, что мы одни в нашем общем мире. Понимание, что Чарли доверяет мне, прошибает горячей волной, и я срываюсь в дыхании.

– О чем бы ты хотел услышать?

– О чем угодно.

Глубоко вдыхаю свежий воздух, собираясь с мыслями.

– Давным-давно… Нет, не так. Начну с предисловия. Представь лучший в мире торт. Ты можешь не знать рецепта и не понимать, к чему именно стремишься, но все равно ищешь это интуитивно, потому что есть в человеке сила, которая находит выход к свету. Хочешь, душой называй, а можно проще: импульсный поток созидательной энергии. С нее все начинается. Из желудя вырастает дуб, после Большого Взрыва растет вселенная.

– Теперь я хочу торт, – обреченно вздыхает он.

– Давай испеку, – предлагаю. – Какой ты любишь?

– Любой.

Расплываюсь в ласковой улыбке, как медуза. Во мне нет костей, только нервы, которым сейчас хорошо.

– Знаешь, Чарли. Иногда я бы тебя придушила, но, бывает, с тобой очень легко, вот как сейчас, когда ты уставший и сговорчивый. Никогда еще не встречала настолько противоречивого человека.

– Зато с тобой стабильно сложно, – усмехается он в ответ.

– Зачем тогда ты мне звонишь? Пошел бы в бар, тебе бы рассказали сказку без слов.

Чарли теряется в замешательстве, как и я, когда пригласила его домой днем. Ибо нет разумной причины у нашего общения. Оно просто… происходит.

Сосед подтягивает ноги на подоконник, опирается спиной на оконную раму и смотрит перед собой.

– Мне скучно, а мы с тобой явно рецепт чего-то интересного. Без понятия, что это, но интуитивно чувствую, что будет вкусно, – многообещающе произносит он, и я таю. Если бы не сидела на столе, у меня бы колени подогнулись. Хорошо, в полутьме не видно, как я покраснела.

– Ты не молчи, я жду историю, – приободряет нахал, и я придумываю на ходу:

– Давным-давно в мировом океане водные твари, вроде Стивена Ханта, повинуясь зову эволюции, перестали жрать своих детей. Они выползли на берег и залезли на деревья, и в те времена физическая выносливость определяла уровень крутости. Но спустя миллионы лет этого стало мало, и Ханты потеряли власть, а люди разумные двинулись дальше. Однако даже безграничный интеллект в итоге упирается в стену и теряет смысл за границами душевного вектора. Так что скоро лишатся влияния такие бессердечные гении, как ты, Чарли… Конец сказки.

Я жду, что он ответит что-нибудь ехидное, отшутится, но Осборн начинает стучать костяшками по подоконнику.

– Не дает тебе покоя этот Хант, детка, – хмуро произносит сосед, и я тяжело вздыхаю.

– Да уж… У нас с ним была неприятная история в прошлом году. Он очень обижал Аманду и считал, что я ее отбила у него.

– Если этот герой покажется на горизонте, дай мне знать.

– Да ладно, что он мне сделает?

– Много чего можно сделать с невинной девушкой, Ри. Можно очень сильно попортить ее, так что будущий муж пройдет мимо и не узнает.

Меня передергивает от серьезности в голосе Чарли. Он сталкивался с подобной жестокостью? Нет, страшилок на ночь я не просила. Сажусь поудобнее и снова берусь за расческу, хотя грива давно струится до середины спины, расчесанная на годы вперед. Кусаю губы и признаюсь:

– А мне и не нужен муж. Не хочу замуж, и детей не хочу. Я как буддистский монах, занята более серьезным поиском.

– И что ты ищешь? – спрашивает Чарли.

– Только не смейся.

– Не буду, – но в воздухе повисает его наглая ухмылка, как у Чеширского кота.

– Я пытаюсь услышать зов эволюции. Шепот вселенной.

Чарли мужественно держится секунды две, а потом хохочет, и эхо его невероятно чистого, громкого смеха летит по ночной долине стаей птиц.

– Господи, Ри, с какой ты планеты?

– Когда прогресс отбросит тебя на обочину, вот тогда посмотрим, как ты запоешь, – бубню, слезая со стола.

– Не обижайся, ну что ты…

– Козел.

Закрываю окно и показываю язык.

Вот и рассказывай о сокровенном таким циничным типам.

Но Чарли прав, мысли о Ханте не дают покоя. Что он хотел? Пытался через меня добраться до Аманды?

Отмахиваюсь от подозрений и заплетаю волосы в две косы, чтобы было удобнее спать. Но сон тревожный. Посреди ночи просыпаюсь от собственного крика, причем немого: нет сил произнести ни звука. Перед глазами отпечаталась мутная картинка: Чарли в луже крови. Паника раздирает грудную клетку, сердце как шальное; меня трясет, но написать соседу сообщение не решаюсь. Что я ему скажу? Прости, что бужу, но ты там не захлебываешься в крови случайно? Решит, что я спятила.

Спускаюсь на кухню и пью воду из холодильника; потом долго стараюсь уснуть, но меня знобит.

Господи, пожалуйста, только не говори, что я схожу с ума. Я этого не перенесу.

POV Чарли

– Алистер, не звони мне на этот номер, я же просил! Что… да… Не смей мне угрожать!!! Контракт закончился, все!

Крик выбивает меня из обрывочного сна. Поднимаюсь и иду вниз, вспоминая, какой сегодня день. Пятница? Джейсон вроде завтра собирался появиться.

Он стоит в гостиной и орет в трубку; срывает галстук, швыряет его на пол, а это верх небрежности для такого педантичного параноика.

Заметив меня, отключает звонок.

– Чарли, возвращайся к себе, – говорит этот человек, не сдерживая агрессию.

– Почему у Лины выключен телефон?

– Не твое собачье дело. Иди спать, тебе завтра в колледж. Мне сообщили, что ты прогуливаешь.

Плевал я на занятия и на прогулы.

– Если она мне не ответит в течение следующей недели, позвоню в социальную службу.

Джейсон на взводе, на пределе. В такие моменты он хочет убивать, и его останавливает только одно: умерев быстро, я слишком легко отделаюсь. Но сегодня, такое чувство, и это не остановит.

Он подходит медленно, рассчитывая каждый жест и шаг, чтобы не спугнуть меня, и по позвоночнику прокатывается колючий холод. Взгляд находит кухонный нож, который я забыл на столе у стеклянной двери в сад.

– И что ты им скажешь, сынок? Сын мой любимый, дорогой. Мальчик, у которого история приводов в полицию заставит любую мать расплакаться. Твоя бы тоже плакала, если бы видела, кем ты стал. Что тебе надо от Лины? Что?! Оставь сестру в покое. Ты больной человек, Чарли. Ты…!

Джейсон будто под наркотой и вспыхивает как порох.

Мы реагируем одновременно. Он бьет, а я выставляю руки для защиты. Волна боли, и выплевываю хрип из легких, согнувшись пополам, а потом пропускаю момент и получаю в челюсть, до звона в ушах.

Джейсон смотрит на стол, замечая нож, и стоит признать: этот мудак гораздо ближе к цели. Делаю шаг назад и прислоняюсь спиной к стене, чтобы найти равновесие. Замираю, как прикованный, первый раз за последние годы не бросаясь на Джейсона в ответ. Без понятия, что меня держит. Неясный проблеск неясной мысли, будто чужая рука не дает сдвинуться с места. Джейсона переклинило, он убьет меня, если не успокоится. Я сонный и рассредоточенный, а от него резонирует наэлектризованной ненавистью. Он сильнее сейчас.

Мы переглядываемся, и Джейсон морщится: не переносит вида крови. Вытираю губы, размазывая на руке алый цвет, и ублюдок сразу сдувается, трезвея от вспышки ярости. Он сверлит меня тяжелым взглядом, а потом медленно подходит и обхватывает мою голову руками, зажимает и качает, как ребенка.

– Чарли… Что же ты делаешь, зачем нарываешься. Знаешь ведь, что когда я не в настроении, то могу и ответить.

– Отпусти, – цежу, но он прижимает меня к себе крепче.

– Сынок, мне тоже плохо без мамы. Без Лины плохо, но ей там лучше.

– Отпусти, – повторяю, и приходится со злостью вырваться из душащего захвата.

– Ладно, успокойся. Иди спать.

Я ухожу. Молча, не делая лишних движений. Джейсон сегодня невменяемый.

Щеку изнутри стерло о зубы от удара, но металлический привкус крови во рту привычен. Ребра болят, но вроде целые. В общем, ерунда.

Что там с Алистером произошло, хотелось бы знать. Младший брат Джейсона живет в Эдинбурге, большой босс, глава клана Осборнов. Отмороженный на всю башку, долбанный сектант. Но если Джейсон только из выгоды помогает организовывать закрытые оргии для избранных, то у Алистера полный сдвиг. Он в них участвует. Я бы и рад сказать, что это шутка, чтовлиятельные люди все до единого адекватные и им не нужны садистские ритуалы для счастья. Но деньги развращают, а большие деньги дают чувство безнаказанности. Два года назад, когда мне было шестнадцать, меня пытались приобщить к делам закрытого клуба, и я после того спать нормально не могу, да еще проклятое чувство вины начало сжирать во время секса. Только с Рианной его и не испытываю, но с ней у меня и не было ничего.

Если Лину отдадут на воспитание Алистеру, то это будет означать только одно: я умер и не смог помешать.

Бросаю взгляд на коробку, которая лежит в углу комнаты, и ледяным потом пробирает до костей. Подарок для Рианны. «Глок» с полным магазином. Я могу прямо сейчас взять и закончить это все. Закончить Джейсона. Зачем ждать возвращения в Нью-Йорк?

Сажусь на кровать, опираюсь спиной на высокое деревянное изголовье и смотрю в окно, на черный квадрат. Он для меня сейчас – икона, тормоза, которые визжат: «Тебя посадят, придурок. Вы на долбанном острове, здесь у Джейсона только один враг – ты. Дай себе шанс. Подумай о Лине».

Поднимаюсь и закрываю окно, чтобы душа не скулила. Но она скулит и по примеру Рианны выкладывает слово из крошек. «Шанс».

Черт, как все достало.

Сплевываю кровь на первую попавшуюся рубашку, швыряю ту в мусорку и иду спать.

Утром в доме тихо. Спускаюсь – и не нахожу Джейсона. Вдруг я его убил, в саду закопал и не помню? Но коробка с подарком на месте, все в порядке. Значит, просто уехал. Не захотел смотреть утром на мою распухшую рожу.

Нахожу на столе новую банковскую карту, письмо директору, какие-то счета…

«Меня долго не будет, хорошо о себе заботься. Приеду только в конце весны, после твоих экзаменов, у меня завал с работой. Целую, Джейсон», – читаю записку и ухмыляюсь. Продуманный, мудак. Джейсон Осборн, отец года. Зря, кстати, свалил в ночи, как призрак: мое лицо так и не отекло.

На правом боку легкий кровоподтек, ничего серьезного, но в колледж решаю не идти. Я не в состоянии толкаться в баскетбол и тем более вежливо улыбаться преподавателям. Это физически больно.

Включаю музыку, поджигаю сигарету и беру планшет. Сегодня и в ближайшие дни я буду работать. Не хочу, чтобы Ри видела меня таким. Еще подумает, что я буйный.

…А в голове звучит «Полет Валькирии».

Та-да… та-да-да-ТА-та… та-да-та-тааааа.

* * *

Люблю ли я пятницы – вопрос на засыпку.

Выбравшись из-под одеяла, хмурая и помятая, отправляю соседу смс-ку, чтобы узнать, как он.

«Красив до безобразия. P.S. На свидании завтра постарайся не плакать. Салливан за тобой заедет в 17:00», – отвечает он беззаботно. Но я ему почему-то не верю. Тягучее чувство тревоги так и не исчезло.

Осборн не приезжает на занятия, а в субботу не открывает свое окно, задернутое мраком. Ничего не понимаю.

По субботам Итон занимается игрой на гитаре с девяти до одиннадцати утра, а у меня – йога в десять. Мама напоминает об этом в семейном чате «О’Нил» и присылает фотку папы, обгоревшего на солнце. Н-да, прячься, все живое.

Я выбираюсь на пробежку, окутанная теплым ветром, и гипнотизирую дом Осборна, но соседа не видно. Может, снова уехал в Глазго? Не похоже, синий джип на месте.

В итоге забиваю на йогу и делаю то, что считаю более важным: пеку торт. В два часа приедет Мэнди, чтобы собрать меня на свидание, а до тех пор я вольна творить глупости самостоятельно.

– О’кей, гугл, – говорю, – рецепт лучшего в мире торта.

Картинки яркие, красивые, слюнки текут. Сахар я редко себе позволяю, но сейчас готова есть его ложкой, чтобы утолить тоску по Осборну.

Выбираю бисквитный торт «Баттенберг», который люблю за символизм и розово-желтые «шашечки» в разрезе, и обследую кухню в поисках ингредиентов. Я часто пеку что-нибудь для Итона, поэтому запасов хватает: и красителей, и разрыхлителя, и абрикосового джема.

Включаю громкую музыку, чтобы разогнать внутреннее беспокойство, и пою вместе с Тэйлор Свифт: «Смотри, что ты заставил меня сделать!» И добавляю: «Торт! О-о-о!»

Завываю, двигаясь в такт, и когда ставлю тесто в духовку, хлопает входная дверь.

– М-м, чем так вкусно пахнет? – спрашивает Джоанна.

– «Баттенбергом», но это не для вас, уж извините.

– А для кого? – возмущается Итон, шумно втягивая сладкий аромат.

– Для… парня, с которым пойду на свидание.

– Ты никуда не пойдешь! – с порога заявляет дядя Эндрю.

– Энди, в ее возрасте скучно сидеть дома на выходных, – вступается за меня Джоанна, и тот бормочет, что в моем возрасте он именно дома и сидел.

На часах двенадцать, когда покрытый марципаном кулинарный шедевр наконец отправляется в холодильник. До завтра как раз застынет, можно будет и к Чарли сходить. Я обязана убедиться, что он здоров. У меня даже повод есть: День Святого Валентина. Никогда не думала, что буду радоваться празднику бешеных единорогов, но надежда провести воскресный праздник в компании Чарли наполняет меня предвкушением чуда. А кроме того, сосед упомянул, что купил мне запоздалый подарок – вот и отдаст.

О боже…

Не представляю, как дожить до завтра. И в то же время сомневаюсь. Что если после выходки с Майклом сосед пошлет меня куда подальше, а не приревнует? Выставит за дверь вместе с тортом?

Что я знаю о парнях?

Что я вообще о жизни знаю, чтобы поступать легкомысленно?

В любом случае, ответы появятся уже утром. И могу сказать заранее: я люблю воскресенья, да и кто не любит? – но завтрашнего боюсь, просто кошмар. Жду и боюсь. Ощущение, будто собираюсь сделать роковой шаг, знаю об этом… и все равно не могу остановиться.

«Какой позор. Рианна О'Нил, куда ты катишься?..»

Глава 11

Мэнди появляется на пороге бледная, без косметики, с припухшими глазами. Видеть ее такой непривычно, она вообще редко плачет.

– Что такое? Снова Стивен? – высказываю первую мысль, забирая у нее сумку и пальто.

– Нет. Не важно. Не обращай внимания, – отмахивается Аманда подавленно, и мы идем наверх.

Но не обращать внимания не получается. Нанося красный гелевый лак на мой ноготь, подруга обрисовывает даже костяшку.

– Мэнди, у тебя руки дрожат, – волнуюсь.

…И она начинает рыдать. Закрывает лицо и плачет навзрыд, словно дамбу прорвало. Сползает с кресла на пол и буквально воет. Мне моментально передается ее отчаяние, даже голос пропадает.

– Аманда, – тяну ее за руки, – не молчи, скажи мне.

Она каменеет от напряжения мышц и между всхлипываниями спрашивает:

– Помнишь моего первого?

Такое забудешь. Неумелый, ленивый, заставлял покупать презервативы, а ведь продавщица с мамой Мэнди в школе училась.

– Эм-м, Дэвид, сын тренера по гольфу… Он тебя достает?

– Да не Дэвид это был, Ри!!! Я врала тебе, понимаешь? Врала!

Сажусь с ней рядом и начинаю гладить по светлой макушке.

– А кто?

– Том, – сдавленно из-под моей подмышки мычит Мэнди. – Это был Том. И он ничего не заставлял покупать, я все придумала.

Отстраняюсь, позволяя холодному кому скатиться из горла к сердцу.

– В смысле… Килмор?

Она кивает, и я убираю ладонями короткие пряди с ее щек, чтобы видеть янтарные глаза, которые не умеют мне врать. То есть, умеют, но…

– Почему ты мне не сказала?

Аманда дрожит, и я стягиваю плед с кресла, чтобы укрыть ее.

– Не могла посмотреть тебе в глаза и увидеть собственное отражение. Потому что я сука!

– Что ты несешь?!?!

– Нет, Ри, ты не понимаешь! Том меня стеснялся, просил не говорить о нас никому, поэтому я не верила, что он меня правда любит. Когда он прошлой весной предложил ехать с ним в Эдинбург, я испугалась, подумала, он меня бросит там одну. И куда я пойду? Если бы ты туда собиралась, я бы смогла, но ты давно выбрала Абердин. Я не хотела ехать в чужой город без тебя, – рыдает Аманда.

В шоке смотрю на нее и пытаюсь осмыслить, но выходит плохо.

– Я изменила Тому в мае, с тем парнем, помнишь? Мой второй. Хотела, чтобы не-такой-как-все разочаровался во мне и спокойно уехал, а он простил… Я в зеркало посмотреться не могла, так противно от себя было, – глухо говорит подруга. – Когда он собирался в Эдинбург в августе, я с катушек слетела от отчаяния, с этим Стивеном… Он мне в наказание за трусость. После того я Тома не видела, даже на его страницы в сетях не заходила, чтобы душу не рвать. А вчера зашла…

Мэнди затихает, и я пытаюсь вспомнить, что у Тома в профиле.

– У него там девушка, – шепчу. Громкости во мне нет в эту минуту.

Аманда кивает и перестает плакать, только всхлипывает иногда. Протягиваю ей пачку бумажных салфеток и не знаю, что сказать или сделать.

Страх.

Почему он нами руководит, когда дело касается самого главного в жизни? Это тоже естественный отбор? Если так, то я не согласна отдать ему Аманду.

Голова кругом идет. Не могу прийти в себя, поверить, что моя лучшая подруга тонула все это время, пока я витала в облаках. А вчера… Я ведь радостно прыгала по кухне, хотя собрала в доме не команду мечты, а набор личных трагедий.

– Если хочешь, мы вместе поедем в Абердин в августе, будем снимать комнату. Или я могу поговорить с Томом…

– Нет! Я не хочу отсюда уезжать, здесь мой дом, родители, бабушка с дедушкой. Мне здесь спокойно. А Том все равно меня не простит после всего, я же его уничтожила! Ри, он же передо мной на коленях стоял! Даже после того, как я ему изменила! Он только после Стивена перестал мне звонить.

Мы в унисон начинаем плакать, обкладываясь салфетками.

Ну что за жизнь! Почему Мэнди не сказала?!

Вместе с сожалениями выходят и силы, и я плюю на то, как буду выглядеть на свидании с Майклом. Да, у меня накрашено всего три ногтя и костяшка, и что с того? Кому какое дело вообще? Передо мной сидит на полу живая рана, которую я вчера присыпала солью, сама того не зная, и все, что могу – это промыть ее слезами. Они уже не соленые. Из меня такой поток вылился, что почти сладкий на вкус.

Когда в пять вечера меня зовет Джоанна, я спускаюсь в джинсах и теплом свитере, и пускай весь мир отвалит. Волосы собраны в хвост, на лице ни грамма косметики, кроме бальзама для губ.

Зато Мэнди успокоилась и уснула, и брат пообещал позвонить ее родителям, если подруга останется на ночь.

Набрасываю пуховик, шапку с помпоном, берусь за дверную ручку – и слышу за спиной голос неуловимого дяди:

– Чтобы дома была не позже восьми.

Твою мать, дядя, то есть мою бабушку! Хоть ты не лезь!

Оборачиваюсь – и мне суют в руки большой красивый сиреневый контейнер с тортом.

– Ты забыла, это же для парня, с которым ты идешь на свидание.

Я едва не роняю ношу от неожиданности. Да наш Энди – западлист, оказывается! Отвесить бы ему ироничный комплимент, чтобы осунулся, как в старые-добрые времена, но нет времени. А главное, как вернуть «Баттенберга» в холодильник? Ответ: никак. Иначе придется врать о вранье.

Обреченно вздыхаю, выхожу с тортом Осборна на крыльцо, и у меня отвисает челюсть.

– Н-да, – дядя Эндрю делает вывод за меня. – Давай сюда.

Я вручаю ему торт обратно, потому что Салливан приехал на мотоцикле. Огромный черный монстр с надписью «Kawasaki».

«Спасибо, Майкл».

Честное слово, я так благодарна ему в этот момент, что даже улыбаюсь:

– Привет.

– Привет, – насмешливо отвечает он, глядя, как дядя исчезает в доме с «Баттенбергом».

– И только попробуйте съесть этот торт! – ору в коридор и захлопываю дверь.

– Мило, – ставит мне диагноз Майкл, пока я спускаюсь, пряча руки в карманах.

– С сахаром шутки плохи, – говорю, и король Майкл Первый Заносчивый соглашается:

– С ветром тоже, так что надевай. – Он протягивает мне шлем, черный, с узором пламени.

Заталкиваю шапку в карман, водружаю на голову шлем и, помня об опыте первого свидания, уточняю:

– А куда мы едем?

– Прокатимся.

Содержательный ответ. Но мы с Майклом настолько разные, что не могу найти точки соприкосновения в разговоре – и покорно забираюсь на байк.

У Салливана – мощные плечи, он парень холеный и модный, красивый, в общем. Я бы даже сказала, миловидный. Черные волосы до плеч, высокомерный взгляд карих глаз, по-детски нежные губы. Но мне не дает покоя не его внешность, а вопрос: почему он согласился сходить со мной на свидание? Не может быть, чтобы ради денег, он ведь из приличной семьи, сын сержанта. Обсуждать с ним авантюру с разделом двадцати тысяч даже как-то стыдно.

Обнимаю Майкла покрепче, преодолевая стеснение, и мы мчимся в закат вдоль набережной. Я на мотоцикле каталась только с папой, с парнем – никогда, и разница в ощущениях невероятная. С отцом это было весело, а с одногруппником – стремно. Он несется слишком быстро, и я перестаю обращать внимание на дорогу, которая слилась в нечто серое и безобразное. Жмурюсь – и утыкаюсь носом в спину, затянутую в черную кожанку.

Постепенно сырость проникает под кожу, становится не по себе.

Куда, черт бы его побрал, мы едем?!

И ведь не спрыгнешь.

Майкл сворачивает на лесную дорогу, которая ведет к большой стоянке для кемпинга. Февраль на дворе, какой кемпинг?! Майкл бы еще в палатке свидание устроил!

Он показушно, с небрежным выкрутасом тормозит ногой по земле у чужого костра, и мы наконец останавливаемся.

– Ба! Какие люди, глазам не верю! – слышу голос и моментально засовываю руку в карман пуховика в поисках смартфона, провожу по экрану пальцем, снимая блокировку. Готова набрать 101 и заорать «спасите!», хотя ничего еще не случилось.

Майкл помогает мне слезть с байка, но ноги не слушаются после дороги и что хуже – из-за влияния чужого голоса.

– Стивен, – холодно здороваюсь и ловлю быстрый взгляд, которым обменялись Майкл и этот отморозок.

– Майки, солнце, иди прогуляйся, – приказывает Хант, и король школы сливается, как послушный слуга.

У меня пальцы немеют, не могу на кнопку нажать в кармане. Что происходит вообще? Салливан так настойчиво добивался свидания, чтобы привезти меня к Ханту?!

– Что такая напуганная, крошка Ри? – лыбится Стивен. – Ты не подумай плохого. Я только поговорить хочу.

Хант – альбинос: волосы белые, брови тоже, но сейчас брови и даже ресницы покрашены в темный. Глаза невероятно светлые, даже радужка еле различима. Стивен внушает ужас, когда смотрит в упор: у него внутри до того холодно, что собеседник превращается в кусок льда.

Оглядываюсь, но не нахожу пути к спасению. В деревянных беседках кое-где слышен хохот, горит несколько костров, пахнет барбекю. Кто-то играет на гитаре и даже ударных – наверное, парни из группы Стивена оборудование притащили.

Увы, с собой у меня ничего нет, кроме телефона, так что придется уступить.

– Говори, Стивен, даю пять минут. А потом Майкл отвезет меня домой, – произношу сухо, не пряча взгляда. Этот подонок любит, когда перед ним стелются. Он тогда наглеет. А когда прешь напролом, то и он заднюю дает.

– Ну-ну, не буянь, крошка Ри. Идем, – он протягивает мне руку, но я не двигаюсь с места.

– Здесь поговорим.

– Либо идешь сама, либо тебя понесут, – угрожает он, и меня пробивает горячей волной страха. Странно, мне казалось, что страх всегда холодный и липкий. Смотрю в землю, стараясь выровнять дыхание, и не верю в происходящее. Какой-то дурдом, страшный сон. Я в двадцати минутах от дома, в лесу, среди людей – а Стивен мне угрожает. Как так вышло? Почему я здесь?

Потому что не остановила идиотскую идею с чатом, решила воспользоваться свиданием, чтобы сломить сопротивление соседа. И вот, пожалуйста: играючи, незаметно перешла черту, забыв, что любые стратегии – это всего лишь карточный домик на ветру. Хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

Стою перед Стивеном и не знаю, как проснуться от этого бреда. Ущипнуть бы себя, да боюсь потерять последнюю надежду. Телефон в кармане, но толку? Даже пикнуть не успею прежде, чем отберут. Обреченно делаю шаг, второй… и иду следом за Хантом в беседку, ближайшую к самому большому искрящему костру.

Внутри, в замкнутом деревянном пространстве с ромбовидными просветами в стенах, отдыхают трое парней: курят, пьют пиво. Ближе всех ко мне сидит басист Стивена, ирландец на пару лет старше меня. В отдалении – Картер, шутник с заправки. Третьего парня не знаю. Наверное, приезжий.

Радуюсь, что надела джинсы и свитер, а не шлюшное платье, как изначально предлагала Аманда.

– Девушка выделила нам пять минут, – снисходительно говорит Стивен.

Он безбашенный, бессовестный тип. Я все еще не понимаю, чего от меня хотят, но Хант складывает руки на груди и задает неожиданный вопрос:

– Что ты знаешь о Чарли Осборне?

Лишь то, что он боится одиночества.

– Ничего, – теряюсь. – Не больше, чем другие.

– Сколько он готов потратить на тебя? Как часто здесь бывают его предки? Давай, Ри, помогай нам.

– Отец приезжает часто, иногда другие родственники, – вру. – Здесь его бабушка с дедушкой живут, он родом отсюда. Денег… не знаю, не много. Если ты повелся на шутку с чатом, то зря. Осборну заняться нечем было, решил надо мной поиздеваться.

– Хм… Странно, зачем же тогда ты дала добро нашему сладкому Майку? Меня отбрила, а с ним пошла.

– Он мне еще с начальной школы нравится.

Хант зло улыбается и цокает языком, не веря ни единому моему слову:

– Кто бы мог подумать. Такую недотрогу корчила, а теперь я могу отыметь тебя и получить за это двадцатку. Нас здесь четверо – почти сотня.

Боль пульсирует в висках, отнимая способность разговаривать. Грудь стягивает тисками, не продохнуть. От запаха дыма становится плохо, и я едва стою, не понимая, шутит Хант или нет.

– Тебя посадят за изнасилование, – проговариваю заплетающимся языком.

В мыслях я бросаюсь на Стивена, чтобы расцарапать ему лицо, а на деле продолжаю неподвижно стоять.

– Ну-ну, подбирай выражения, крошка Ри. Я дам тебе сладкую конфетку, от которой ты на стену полезешь и будешь меня умолять сделать тебе хорошо. А мои гости потом подтвердят. Мне нечего скрывать.

Делаю маленький шаг в сторону, чтобы хоть как-то себя оживить. Сердце ноет тупой болью, заходясь в истерике, но я из последних сил успокаиваю себя тем, что Хант сейчас не под кайфом и преследует более алчную цель, чем срок за насилие. Дрожу от безысходности и желания вернуться в прошлое, всего лишь на полчаса назад, когда мне стоило взять торт и пойти к Чарли, послав Салливана на все четыре стороны.

– Что ты хочешь, Стивен? – спрашиваю прямо, и раздаются смешки других парней. На них я даже не смотрю, чтобы окончательно не спятить в этом долбанном лесу.

Хант подходит ко мне, обхватывает пальцами подбородок и заглядывает в глаза.

– Для начала – чтобы ты вела себя вежливее. Ты в гостях, как-никак.

– Твое гостеприимство называется похищением.

– Правда? Тебя сюда силой тащили?

Знаю, что нарываюсь, поэтому прикусываю язык. Стивен улыбается, довольный.

– Итак, чего же я хочу… Все просто. Ты говоришь этому парнише, Обсорну, что… э-м… тело предало тебя… тысяч на двести. Если пойдешь в полицию, узнаю через Майкла – и твоей подруге Аманде будет очень плохо. А потом и тебе. Поняла?

Его алкогольное дыхание неприятно опаляет кожу, но я не отворачиваюсь. Воспоминание о том, как я увозила зареванную Мэнди из дома этого подонка, накатывает всем: кислыми запахами, громкими звуками, ощущением злобы…

Во мне просыпается вулкан, из которого выбирается демон сущности – и начинают дрожать губы. Стивен скалится; думает, наверное, что сейчас разревусь, а я цежу:

– Пошел ты к своему сладкому Майку, сволочь. – Меня начинает трясти, как в припадке, и я сбиваю пальцы Стивена со своего подбородка. – Дай мне уйти, и я не заявлю в полицию за шантаж.

Он кивает задумчиво, усмехается, от чего крупные полумесяцы морщин у рта становятся глубже, и равнодушно пожимает плечами.

– Дело твое. Ну что, парни, подарим крошке Ри незабываемый подарок ко Дню Святого Валентина? Все девочки любят мужское внимание.

Он ждет долгую минуту, убеждаясь, что я не изменю решения, а потом кивает, и за моей спиной начинается движение. Картер обхватывает мои плечи, а Стивен достает из кармана пакетик с разноцветными таблетками и размахивает им перед моим лицом, пытаясь загипнотизировать.

– Какого цвета хочешь?

– Только попробуй, тварь!..

Стивен сатанеет. Он резко подается вперед и пытается разжать мой крепко стиснутый рот. В беседке горит лампа, здесь достаточно светло, но у меня темнеет в глазах от бешенства.

– Не делай себе хуже, – рычит он, но я все равно начинаю брыкаться. Отбиваюсь лотями и ногами и попадаю пяткой по колену Картера, который держит меня; вырываюсь, но Стивен толкает меня прочь от выхода, назад в чужие руки. – Забери у нее телефон, кстати, – вспоминает он, и ублюдок Картер с побитым коленом выхватывает из моего кармана смартфон.

– Гм, – говорит. – Что за нахер?

Я бросаю взгляд на экран – и повторяю про себя те же слова. Семнадцать минут исходящего разговора, секунды на экране продолжают капать. То есть, я все-таки случайно позвонила, слезая с мотоцикла…

– Добрый вечер, – раздается вежливый голос Чарли, и у меня все плывет перед глазами. Вглядываюсь в силуэт, убеждаясь, что это не призрак, и обнимаю соседа взглядом. Он спросонья, наверное: всклокоченный, в драных джинсах и толстовке.

Не знаю, какие эмоции Осборн читает на моем лице, но в его взгляде мелькает опасная, мрачная тень, пугающая и отталкивающая.

– Чарли, не делай глупостей, – прошу. Оттягиваю горловину свитера, чтобы легче дышалось. Я вся вспотела на нервах, и нет сил, чтобы сопротивляться потоку событий. Могу только стоять и смотреть. Волосы выбились из хвоста и падают на щеки, щекоча, но мне не смешно. А вот Стивену весело. Он потешается надо мной, наивной дурочкой: какие такие глупости может натворить Чарли? Он один, а местных много.

– Осборн, ты ведь прилежный мальчик, – гадливо поет Хант, считая гостя няшным богатеньким мажором. – Раз уж присоединился к вечеринке, давай здесь все и обсудим.

Чарли морщится и подносит указательный палец ко рту, давая знак молчать.

– Рад, что тебе понравилась моя идея с чатом, Белоснежка. Мне лестно. Смотри, прямо сейчас я создаю второй. – Чарли вскидывает руку с телефоном, и хоть там лишь потухший экран, присутствующие настораживаются. Стивен щурится, уловив издевку в прозвище, а Чарли продолжает:

– Он называется «Сколько стоит жизнь Белоснежки». – Его голос леденеет, как в криокамере, когда он добавляет: – Вышли все отсюда нахер. Кроме тебя, Хант.

Парни в растерянности переглядываются, и Чарли непререкаемым тоном цедит:

– Кто уйдет в течение десяти секунд, получит к рассвету пятьдесят тысяч и бонус за послушание. Кто останется, снесу мозги за бесплатно. – Чарли выхватывает из-за спины пистолет, направляет на Стивена и начинает громко считать от десяти до одного.

Хант теряется. Он не ожидал. Да и кто бы ожидал такой прыти и сквернословия от домашнего мальчика с ангельской внешностью.

– Мы тут веселимся, брат, не нервничай, – бормочет альбинос, пока другие молча выходят, перепуганные.

– Майкла позовите, – резко бросает вдогонку Осборн, а потом звериным, молниеносным броском сметает Ханта с пути, толкая в стену, и вставляет тому дуло пистолета в рот: – Ну как, нравится общаться со мной? что?.. не могу разобрать, что ты там мычишь.

Чарли толкает Стивена на колени, и мне становится по-настоящему плохо. Не знаю, как себя вести, кого звать, и когда в беседке появляется Майкл, ступаю к нему и цепляюсь за рукав кожанки, чтобы не делал лишних движений.

Майкл весь какой-то неживой, смотрит то на меня, то на Чарли.

– Ри, – сдавленно выдыхает он, – я не знал, клянусь тебе. Стив просил помочь с Амандой, я не знал…

– Заткнись ты, – шиплю, пока Чарли тащит Ханта в центр беседки. Тот стирает коленями разлитое по доскам пиво и окурки, будто полностью обессилевший от происходящего.

Не верю, что Стивен действительно причинил бы мне вред. Он хотел взять меня на слабо, запугать. Он может и отбитый на всю голову, но хоть одна извилина должна же остаться!!! Хант прожил на этом острове всю жизнь. Вне границ этого клочка земли для него ничего не существует.

– Извинись перед ней, – приказывает Чарли, и Стивен, все еще со стволом во рту, пытается выговорить внятный звук, хныча.

Осборн полностью контролирует себя. Он готов заплатить за то, что втянул меня во все это. Готов перечеркнуть свою жизнь, и у меня душа болит из-за того, что мы с Чарли влезли в это дерьмо и что он таким радикальным способом просит за это прощения. Моргни я сейчас с одобрением – и Стивену конец… Нам всем конец.

Время будто остановилось, и когда Чарли перемещает палец на курок, то от этого уверенного жеста холодеем мы все: я, Стивен и Майкл. Нас объединяет резкий, леденящий душу порыв, и я умоляю:

– Не надо, Чарли. Отпусти его.

Сосед вскидывает брови, искренне недоумевая:

– Зачем? Ты хоть понимаешь, что он собирался с тобой сделать?

– Он блефовал.

Стивен бросает на меня тяжелый ненавидящий взгляд, в котором нет раскаяния или благодарности. К горлу подкатывает тошнота, и я мотаю головой. Нет, нет, он блефовал, других вариантов просто нет! Хант слишком трусливый, чтобы ради прибыли рисковать свободой. Тюрьма недалеко, в Глазго!

Я истерично хохочу внутри, кутаясь в свою маленькую безопасную ложь. Наверное, моя психика просто спасает себя от срыва, но пусть лучше так. Не хочу знать правду и представлять, что было бы, если бы.

Если бы я случайно не позвонила Чарли.

Сажусь рядом со Стивеном и с предупреждением смотрю в его испещренные красными прожилками глаза. Палец Чарли на курке, и мне никак не удается вдохнуть, когда обхватываю ладонью подбородок Ханта и очень-очень осторожно, буквально на сантиметр, отодвигаю урода от смерти.

– Оставь его, Чарли, – говорю спокойно, а у самой вены звенят от натяжения.

Осборн еще несколько секунд сомневаеся, но все-таки нехотя убирает оружие и отходит, оставляя Ханта сидеть посреди беседки. И я понимаю, что в этот кошмарный вечер ради меня Чарли был готов убить человека – и ради меня же не убил.

– Живи, до следующей встречи, – сплевывает он, а потом вопросительно смотрит на Салливана, но тот не способен произнести ни слова. – С тобой я потом разберусь.

Майкл отмирает и увязывается следом, сбивчиво объясняя, что ничего не знал, что в первый раз согласился на свидание ради денег, а второй – потому что Стивен хотел поговорить со мной об Аманде. Но Чарли берет меня за руку и уводит на улицу. Там темно, и только в пламени костров виднеются силуэты. Молодежь отдыхает. Никто не подозревает, какая драма едва не развернулась прямо у них под носом.

Трое парней топчутся неподалеку в растерянности, и Чарли тут же надевает маску брата милосердия. Мы приближаемся к ним, и сосед спокойно объясняет, что всем разошлет «выигрыш в лотерею» на электронный кошелек и оставляет свой номер телефона, чтобы скинули ему адреса. Парни в шоке от неслыханной щедрости и начинают мямлить нечто невразумительное о том, что Стивен шутил и они ничего не планировали со мной делать.

– Ри, да мы же с детства знакомы, ты что?! – не слишком уверенно бубнит Картер, но мне даже смотреть на его узкое небритое лицо тошно. Может, не знай я, что Картер приторговывает легкими наркотиками, то поверила бы в его искреннее ко мне отношение.

– Стив перебрал сегодня, – защищает Ханта его басист, хотя мы все видели, что альбинос не пьяный. Чарли хлопает музыканта по плечу, поддерживая всеобщее оживление. И только я чувствую, с какой силой сосед сжимает мою руку: сейчас кости треснут.

Мы уходим. Осборн открывает для меня дверь, и я забираюсь в знакомый салон, окутанная яблочным ароматизатором и теплом. Выезжаем на дорогу, и только тогда Чарли спрашивает:

– Отвезти тебя в полицию?

– Нет! – пугаюсь. Не представляю, как рассказать обо всем сержанту Салливану, да еще у Чарли будут огромные проблемы с незаконным хранением оружия. А кроме того, опасаюсь за Мэнди: угроза Стивена отпечаталась в памяти, как клеймо.

Горько усмехаюсь. Боялась быть отвергнутой соседом и поехала в проклятый лес с Майклом. Боюсь за нас всех и поэтому не иду в полицию… Когда страх перестал спасать человека от опасности и превратился в тормоз на пути к развитию?

Не знаю.

Я уже ничего не знаю.

– Ты правда заплатишь этим подонкам? – спрашиваю.

– Конечно. Деньги травят отношения хуже яда. Парней пытались вовлечь в незаконное дело. Они струсили, одумались, продались. С завтрашнего дня начнут избегать Белоснежку, посмотришь. Постепенно Хант станет изгоем. К тебе он точно больше не сунется, – говорит Чарли, но его голос срывается, выдавая плохо спрятанную ярость, которая так и не нашла выхода. – Подай мне сигарету… Нет, стой, не надо. Мы почти дома.

Я бы сама закурила, если бы это помогло сбросить стресс, но плохие привычки слишком легко приклеиваются, поэтому я благодарна Чарли за сдержанность. Мне хочется задушить его в объятиях, поцеловать, чтобы вдохнуть в него больше жизни – до того он похож на тень сейчас. Хочу сказать спасибо и заодно отчитать за безрассудство. Но вместо этого говорю:

– Стивен угрожал Аманде.

– Скажи, чтобы подала заявление.

– Она не станет.

– Тогда это ее проблема.

Я утыкаюсь лицом в колени, и мы едем молча. Нет сил. Хочется в горячую ванну и спать. И чтобы больше не проснуться.

Чарли сворачивает на нашу улицу и останавливается напротив своего дома, но двигатель не глушит. Из машины мы не выходим. Чарли барабанит пальцами по рулю, а я тупо смотрю перед собой.

Случившееся шокировало нас обоих. Сделка вышла из-под контроля из-за давления мафии. Как-то так.

Думаю, до Чарли дошло, что циничные поступки, вроде покупки парней для девушки, могут привести к таким же бездушным результатам. Не учел сосед, что мы не в Нью-Йорке среди его таких же мажорных пресыщенных друзей. Здесь свои законы стаи, точнее, здесь даже стаи нет, только одичалые одиночки. Чарли не ожидал этого, конечно. Сидит рядом бледный и… никакой. И я такая же, никакая. В голове гудит, словно от недосыпа, и я способна лишь молча сдирать лак с недокрашенных ногтей.

Где-то читала, что опыт – это ошибки прошлого. Маленькие трагедии. Если так, то я определенно стала опытнее. Сходив всего на два свидания, а получила даже больше информации, чем требовалось. Переваривать эту порцию шлака мой мозг будет еще долго.

Если отважусь на очередной флирт, то только с парнем, которому доверяю. Наверное, именно это мне и следовало понять, пройдя через пытку свиданиями вслепую: нельзя себя насиловать. Можно обмануть разум, но душу и сущность не обманешь, они не принимают того, кто не нравится. Если пойти против себя, то можно нарваться на мудака, который дополнит моральное насилие физическим. А дальше – по наклонной.

Именно ошибка привела Аманду в объятия Стивена. А теперь он нагадил мне, потому что я тоже ошиблась. Такая вот пищевая цепочка страха.

– Знаешь, Чарли. Пожалуй, я завязываю с личной жизнью на время. Если ты кому-то еще пообещал гонорар за общение со мной, то отмени. Я узнала все, что хотела, – подвожу итоги плодотворной недели.

– Через час чата уже не будет, – обещает он и тихо добавляет: – Чччерт… Чем ты думала, когда начала спорить с этим ублюдком? Я поседел, думал, в дерево влечу. Уехала бы домой, я все решил бы один.

– Сама не знаю. Словно затмение нашло, и стало все равно. Жуткая вещь. – Меня передергивает от прожитых ощущений, и я стряхиваю с шершавой ткани пуховика блестки красного лака. О том, что позвонила случайно, вообще решаю не упоминать, иначе Чарли рехнется.

– Почему ты меня остановила? – задает он сложный вопрос, который явно мучает его с того самого мгновения, как мы вышли из беседки, а на меня наваливается такая тяжесть, что даже веки еле поднимаются. Смотрю на Чарли, такого родного и одновременно чужого, и грустно улыбаюсь.

– Я верю, что, убивая человека, мы теряем часть души. У тебя она и так еле живая, ты бы просто умер. Я не хотела, чтобы ты умирал. Вообще не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал из-за моей глупости. Люблю я хэппи-энды, что с меня взять, с мечтательницы.

Вздыхаю и берусь за дверную ручку, но Чарли просит подождать и, спохватившись, шарит рукой по заднему сиденью. Находит розовую коробку, вытаскивает пистолет из кобуры, выбивает магазин, складывает все это «добро» в упаковку, аккуратно обвязывает лентой кофейного цвета, которая приклеена к боковине…

– Со вступлением во взрослую жизнь, Ри, – говорит он и протягивает мне подарок.

У меня губы немеют. Лицо, как маска, натягивается даже на ушах. Хлопаю глазами, как дурочка, а потом достаю из кармана шапку и надеваю на голову. В минуты шока очень важно отогреть мозг, чтобы не застыл бесформенной массой.

– Не ходи поздно без защиты, хорошо? Вообще лучше не гуляй по вечерам, пока не уедешь отсюда, – просит Чарли и запускает пальцы в растрепанные светлые волосы, с силой их сжимая. – Прости меня, детка. Я идиот. Обещаю, что близко к тебе не подойду больше. Поиграли и хватит.

Он выходит из машины, оставляя меня с пистолетом на коленях и дырой в сердце. Она дымится, и только яблочный ароматизатор перебивает чувство утраты.

В смысле, поиграли и хватит?

Сжимаю гладкую коробку, как гранату. Осторожно выбираюсь на улицу и топаю в дом, ничего перед собой не видя. А в голове только одна мысль, как на автоповторе: в смысле, поиграли и хватит?

Что значит, он ко мне не подойдет?

Совсем?

Глава 12

POV Чарли

Вхожу в дом и дышу темнотой, не включая свет. Руки мелко дрожат: начинается отходняк.

Запах оружия стоит комом в горле, а на указательном пальце отпечаток плоского металлического курка, на который я нажал в мыслях и нажимаю до сих пор. Внутри выключили свет и оставили только мишень, в которую надо попасть. Хотелось раскрошить этого недочеловека, уничтожить, стереть с планеты, чтобы никогда больше не прикасался к невинным девочкам, а тем более к этой, кареглазой и смелой, на которой у меня поехала крыша.

Ри могла спокойно убраться оттуда, а вместо этого осталась, одна против банды ублюдков. Где ее мозги были в тот момент? Мне казалось, она знает, когда стоит остановиться. Меня же остановила.

Стою посреди комнаты и продолжаю пялиться в пустоту. В голове крутится запись разговора, который я слушал, пока гнал на полной скорости, и от остаточной паники пересыхает во рту.

...У соседки есть забавная привычка растягивать карманы изнутри, когда нервничает. Она не стала бы мне звонить. Будь у нее возможность – вызвала бы полицию. Мой номер выпал в лотерею, вот и все. Счастливая случайность, если в этом было хоть что-то от счастья.

Хант держал ее, разжимал челюсти… Он бы накачал ее наркотиками и поставил на колени, безвольную, сонную. Записал бы на видео, как она просит, потому что неспособна сопротивляться.

Снова перехватывает дыхание, и я жалею, что Ри меня удержала. Она пока не осознала, чего именно избежала сегодня. Допускаю, что пособники не воспринимали происходящее всерьез, но они были пьяные и готовые повеселиться. Хант собирался пойти до конца, я видел это в его блеклых глазах, так похожих на морозный взгляд Джейсона.

В полиции я списал бы убийство на самозащиту, сказал бы, что пистолет – Ханта. О тюрьме я точно не думал. Даже о Лине забыл. О том, что она останется одна, если меня посадят.

Господи, что за херня в моей жизни творится?! Почему?

Может, со мной и правда что-то не так?

Существуют разные виды отморозков. Есть трусливые, а есть непредсказуемые. Именно последние потом удивляются, глядя на труп рядом с собой: это я что ли сделал?! Их заносит, они не умеют укрощать свою «сущность». Хант такой… Я тоже был таким когда-то, и тоже с удивлением спросил однажды: это я, что ли, сделал?!

Но я научился себя контролировать, и сегодня не стал бы удивляться. Переступил бы через Ханта и ушел, ни о чем не сожалея, потому что мыслил трезво.

Но разве это нормально?

Я – нормальный?

«Ты бы умер, Чарли», – сказала Ри.

Наверное.

Не знаю… Может, она и права.

Может, это не я ее спас сегодня, а она меня.

Достаю айфон и удаляю закрытый чат. Все, нас с Рианной ничего не связывает. Она больше не обязана отвечать на мои звонки, может даже не здороваться. Пожалуй, это первый действительно щедрый подарок, который я делаю в жизни: оставляю Ри в покое. Хреновый из меня вышел учитель, что и требовалось доказать. Мы с ней даже не пересеклись – хватило пройтись по касательной, чтобы обломаться друг о друга. На этом и разойдемся.

Поднимаюсь к себе и подбираю у кровати планшет, чтобы сохранить иллюстрацию: швырнул работу на пол, когда услышал имя «Стивен» в трубке.

За эти дни я создал пять вариантов логотипа для игры Рианны. Отрисовал трех персонажей…

Сердце гулко трепыхается от теплого осознания: что бы я там себе ни решил, одна вещь нас с соседкой связывает до сих пор. Игра. Нас связывает игра с рабочим названием «Жизнь». Та самая, на которую я вдохновил.

И… черт, если бы мне не было так паршиво сейчас, то я оценил бы иронию обстоятельств, которые настойчиво выкладывают слово из крошек: «Шанс». Большими буквами, рубленым шрифтом логотипа, чтобы я наконец увидел.

Но я ложусь на кровать и закрываю глаза. У меня уже был шанс с Рианной, и я его упустил. И правильно сделал.

Не уверен, что после сегодняшнего шока соседка вообще ко мне хоть раз подойдет по доброй воле. Я напугал ее даже сильнее, чем Хант. Она смотрела на меня, как на чудовище, дышать не могла.

Сегодня я провалил игру в эволюцию. «Вы деградируете со скоростью высыхания лака. Ноль осборнов из ста».

Какая девушка в здравом уме после такого рискнет впустить человека в свою жизнь?

И (!!!) каким эгоистом надо быть, чтобы все равно на что-то надеяться?

* * *

Пересохшие губы дрожат, и слезы капают на них, соленые и теплые. Сбрасываю верхнюю одежду и слышу обеспокоенный голос дяди Эндрю:

– Ого! Ты так рано! Семь часов всего.

Захожу на кухню, прижимая к себе коробку – и вижу картину маслом. Дядя и Итон хомячат мой торт. Вернее, торт Осборна.

Наверное, у меня слишком несчастное лицо, потому что брат начинает оправдываться:

– Да ладно, Ри, не расстраивайся. Он все равно весь торт не съел бы. Тут еще осталось.

Да, крошки, из которых я могу выложить слово «Тлен».

– Мэнди у нас? – хриплю.

– Спит. Я каждые пять минут проверяю, – смущенно отвечает Итон и начинает кашлять, подавившись.

– Жуй спокойно. Раз уж слопал чужое, то хоть насладись. – Подхожу и стучу ему по спине.

– А я и наслаждался, пока ты не пришла… Кстати, как свидание? – спрашивает он, подтягивая сползающие джинсы.

– Незабываемо, – бормочу и тянусь к бутылке с водой.

Разглядываю кухню с минуту, забыв, зачем живу и кто я вообще, и понимаю, что дяди нет, а вместо него стоит Джоанна.

– Ри, ты так рано вернулась! Как свидание?

Еще одна.

– Феерично.

– Оу! Подарок! – она восхищенно рассматривает коробку. – Это Майки тебе подарил? Красивый мальчик, я его двоюродную сестру хорошо знаю. Та еще стерва.

– Значит, у них семейное…

– В смысле?

– Да ничего, просто устала, – отмахиваюсь, и Джоанна, чувствуя мое дурное настроение, не лезет в душу. Они с Итоном уходят, оставляя меня одну. Чтобы отвлечься, спрашиваю у гугла: чем отличилась сегодняшняя дата в истории.

Войны, битвы, придворные интриги. Что-то делят, что-то не поделят... Маркиза де Сада посадили в тюрьму, чертового садиста. Молодцы какие, а я вот струсила заявить на Стивена.

Достаю тарелки из посудомойки и все еще не понимаю, что случилось. Чарли помог мне вляпаться в опасность, спас, а потом бросил. То есть, не бросил, конечно, мы ведь и не встречались. Но ощущение пустоты внутри такое, что не могу вдохнуть, чтобы снова слезы не полились.

Если Чарли хотел показать мне взрослую жизнь, то выбрал не те картинки. Нельзя вот так взять – и бросить того, кого ты приручил. Это негуманно.

– Боже, как мне плохо, – раздается тягучий голос Аманды; она ползет, как гусеница, наливает себе воды в пивной бокал, осушает до дна и наливает снова. Потеря жидкости после рыданий нас с ней сегодня объединяет как никогда.

– Как свидание? – спрашивает она, а у меня уже аллергия на этот вопрос, даже шея чешется. – Деньги договорились поделить?

– Нет. Я не стала спрашивать. Майкл – гермафродит, представляешь?

Аманда прыскает водой и ошарашенно смотрит на меня.

– Ты серьезно?!

– Нет, но козел он тот еще.

Я не делюсь подозрениями, что Майкл – гей. Слишком многих девчонок разочарует это открытие. Зачем он вообще скрывает? Из-за отца, наверное… Сержант Салливан хоть и толерантный, но на деле консервативный и требовательный. Вряд ли Майкл рассказал дома о своих предпочтениях. Скорее всего, боится разочаровать, тем более он единственный ребенок у отца-одиночки.

Горько усмехаюсь, качая головой. Как многого мы, оказывается, боимся.

Мэнди настороженно смотрит на меня, сверля лучистыми глазами, и уточняет:

– Точно все хорошо прошло?

– Да, но о деньгах можно забыть. Тема закрыта, и чат тоже. В понедельник утром отправлю заявку на грант, под игру. Дело сделано.

Не собираюсь рассказывать подруге про Ханта. Она и так себя везде виноватой чувствует, а тогда просто уйдет в астрал. В понедельник в колледже мягко предупрежу, что Стивен нарисовался на горизонте и стоит избегать тех клубов, где он обычно зависает. Но в подробности не буду вдаваться. Почему? Да черт его знает. Как там сказала Аманда: боюсь увидеть свое отражение в ее глазах. Не хочу думать, что из-за собственной недальновидности вернула Стивена в нашу жизнь.

– Ого, а это от кого? – спрашивает Мэнди, глядя на коробку, и, недолго думая, распускает ленту и заглядывает внутрь, я даже крякнуть не успеваю. Подруга таращится на пистолет, как на чудо, и тяжело сглатывает. – А-а… это что? Он настоящий?

Если нет, то Стивен тупо облажался.

– Самый настоящий, – подтверждаю, искусственно улыбаясь.

– Подожди, не говори, дай угадаю. Это от Осборна, да?

– От кого же еще.

Аманда закрывает коробку и опускается на стул в прострации.

– Такое чувство, что он не от мира сего.

– Он из Нью-Йорка, – напоминаю, и Мэнди соглашается: да, большой город в такой развращенности виноват.

– Ладно, Ри, я домой, – говорит она, но мне не хочется отпускать ее сегодня. Мало ли.

– Останься, утром поедешь, – прошу, и подруга, печальная и голодная, уступает. Мы начинаем готовить поздний ужин. Спагетти болоньез, с салатом из шпинатаи помидоров.

А в голове моей уже песня сложилась, и душа кричит под звуки тяжелого металла: «В смысле, ты больше не подойдешь ко мне, Чарли?! Кто так поступает?! Ты трус, самый настоящий трусливый предатель!»

Не могу отвлечься от навязчивой мысли и предлагаю Аманде поужинать в нашей «берлоге». Мы складываем еду на большой поднос и выходим из кухни в сад через заднюю дверь. В летнем домике зябко, и мы укрываемся одним пледом на двоих, поедая здоровую пищу и переваривая нездоровые мысли. Горит большая ароматическая свеча на полке, играет Ариана Гранде на телефоне, а мы как две потерянные души, не знаем, как жить дальше.

«Бог – это женщина», – рассеянно подпевает Мэнди Ариане, а я вообще больше ни в чем не уверена. Удел тех, кому не дают покоя вечные вопросы.

Но одно я знаю точно: Чарли мог убить человека – и не убил.

В полночь сижу на столе и гипнотизирую его окно, но там – шторы.

Проклятые шторы.

Слышу сиплые звуки и опускаю взгляд: Лобстер плетется по узкому закоулку, который разделяет наши дома, плюхается под окном Чарли и начинает выть.

Ну, супер…

Псина воет пять минут, десять. Сидеть уже просто невозможно, и я иду спать, сдвигая к краю Аманду, которая уснула прямо поверх одеяла.

Закрываю глаза, медитирую…

Лобстер воет.

Аманда спит, хоть бы что.

Срываюсь с кровати, не выдержав, подлетаю к окну, распахиваю и кричу:

– Лобстер, заткнись!

Прозвучало с мужским эхом почему-то…

Поднимаю глаза – и натыкаюсь на темный колючий взгляд Чарли. Мы с ним одновременно Лобстера оскорбили. Да так громко рявкнули, что тот умолк, будто радио выключили.

Смотрим друг на друга, и мне хочется перелететь через пропасть, которая нас разделяет, и вжаться в Чарли, слиться, чтобы перестать ощущать себя. Но я боюсь высоты, а крылья мне подрезали сегодня, и остается только молить молча: «Не уходи, Чарли».

Осборн резко закрывает окно, исчезая.

И так мне больно, будто по сердцу полоснули ножом. Возвращаюсь в кровать и тут же засыпаю от изнуряющих чувств.

Просыпаюсь злая. Просто вот… никогда еще такой злой не была. Во мне словно кислота вместо крови. Сначала пугаюсь, что простудилась, но потом понимаю: я просто не могу так больше. Выдохлась.

У меня нет повода идти к Чарли. Свидания он мне организовал, подарок отдал, слова прощания сказаны. Все – нет причины общаться, даже косвенной. Но мне просто нужно его видеть. Я должна. Это потребность, как дышать. Все равно, что он подумает, что потом подумаю я. Кожа горит огнем, покалывая искрами ожидания, а суставы ноют от того, что до сих пор не иду в нужном направлении.

Пойду к соседу и выскажу все, что думаю, а потом вытрясу остатки души. Ибо нельзя спасти девушку, а потом сбежать в закат. Даже дьявол так бы не поступил. Он обязательно соблазнил бы несчастную. Чарли говорил, что отказался оставаться в аду, но сейчас мне начинает казаться, что Осборна оттуда выгнали за профнепригодность.

Марширую в душ, а потом выгребаю из шкафа плюшевую пижаму шоколадного цвета, ту самую, в которой заявилась в соседский дом во время вечеринки когда-то. Мне еще тогда стоило врезать Осборну.

Застегиваю длинный замок от низа живота до самого горла, набрасываю капюшон с медвежьими ушками.

Выгляжу безвредной.

Отлично.

Спускаюсь с боевым настроем, и меня огорошивает крик:

– Сюрприз!!!

От неожиданности соскальзываю с последней ступеньки, больно ударяясь пятками. Ох ты, долбанные единороги! Сегодня же День Святого Валентина! У нас семейный сбор по этому поводу, по традиции.

Итон держит свой ноут, с экрана которого мне машут улыбающиеся родители. У папы крем от солнца на носу и лбу.

– Всем влюбленным в жизнь поднять руки! – восклицает мама, и приходится нехотя вскинуть пятерню.

– Джоанна тебе новый торт купила, – тихо говорит дядя Эндрю, и папа, у которого обострен слух, бормочет: «Джоанна? Кто такая Джоанна?» Но ему никто не отвечает.

Итон вручает мне открытку «Лучшей сестре в мире». Мэнди дарит сережки и просит сразу надеть: одна сережка – обычная жемчужина, а от второй вверх тянется серебряная «веточка» сакуры, обхватывая ушную раковину, с зажимом наверху. Даже на день рождения подруга так не расщедрилась.

– Офигенно, – хвалит Итон, пытаясь угодить Аманде.

Мы все обнимаемся, радуемся, а я все ближе подбираюсь к кухне, чтобы взять торт. Отличное прикрытие для похода к Чарли: я обещала ему торт! В эту секунду Джоанна кажется мне лучшим человеком на земле за то, что не поленилась с утра съездить в супермаркет и вернула мне надежду.

Утаскиваю со стола сиреневый контейнер с большим шоколадным кексом и плыву на выход, оставляя сережки на столике у двери.

– Я скоро вернусь, – беззаботно объявляю.

– А куда это ты? – подозревает недоброе дядя Эндрю.

Аманда соображает быстрее. Она становится передо мной и радостно объявляет:

– А давайте приготовим что-нибудь вкусное! Воскресенье все-таки, да еще праздник.

Итон в восторге, готовый помочь Мэнди, а дядя сливается в неизвестность вместе с Джоанной, которую мы, судя по всему, задолбали за неделю. Молодец, дядя Эндрю, отхватил себе ого-го какую девушку! Лишь бы она не сбежала от нас.

Проскальзываю во двор, как человек-невидимка, и вдыхаю сладкий аромат скорой весны. Ярко сияет солнце, но в моей картине мира не достает куска по имени Чарли, и серое пятно бросает неровную тень на вересковые холмы.

Дорога до крыльца Осборна кажется бесконечной, я словно ступаю сквозь густой сироп.

«Чарли, нам нужно поговорить…»

«Я тебя ненавижу…»

«Видеть тебя не могу!»

«Почему ты сбежал, как трус?!»

Нет, нужно что-то нейтральное для начала. Но слова не складываются в предложения, идей ноль – до того сердце прыгает в груди.

Аманда не раз подходила знакомиться к понравившемуся парню. Ка-а-ак?! Это же страшно до темноты в глазах.

Кусаю верхнюю губу до боли и нажимаю на дверной звонок.

Окажись дома, Чарли.

Нет, лучше не надо.

Мамочки.

Меня мутит от волнения, ладони потеют. Никто не открывает, а я продолжаю звонить, палец словно приклеился к кнопке.

Закрываю глаза и сдаюсь. Не буду позориться. Не хочет меня больше видеть – скатертью дорога. Может, так даже лучше. Да, точно лучше, потому что мы с Чарли – рецепт катастрофы. Мы друг друга в гроб загоним до лета такими темпами.

Досчитаю до трех и уйду.

Раз.

Два.

Три.

Да что же это такое!!!

В отчаянном надрыве делаю шаг назад. Вокруг красиво и светло, а я утопаю в горьком разочаровании, словно жизнь рухнула только что.

За спиной щелкает замок, и я спотыкаюсь на ровном месте. Оборачиваюсь, и… Чарли, сонный, только из душа, тяжело дышит. Видно, бежал по лестнице, чтобы открыть. Я честно хочу посмотреть ему в глаза, поздороваться, но под расстегнутой черно-серой кофтой на Чарли нет майки, и взгляд упирается в обнаженный торс, на который с влажной челки падает капля воды, стекая вместе с моим самообладанием…

Умру сейчас.

Низко сидящие спортивные штаны бессовестно подчеркивают рельеф пресса и V-образный контур косых мышц, напоминающий, кто здесь победитель.

В кино я видела мужчин куда красивее, но ни один никогда не казался мне совершенством, как Чарли сейчас.

Поднимаю голову и встречаю знакомый пытливый взгляд. Никто не начинает разговор и не разбавляет атмосферу шуткой. Мы общаемся дыханием, молчанием.

Чарли считывает меня мгновенно, и намек на приветствие стирается с его губ порывом теплого ветра. От грохота моего сердца на острове начнется землетрясение, не иначе. Торт начинает крениться, вот-вот соскользнет с ладони, а я не могу пошевелиться.

Сосед подходит вплотную, обнимая меня одной рукой за талию, а второй перехватывая контейнер, чтобы оставить на пороге, даже не заглянув внутрь.

Между нами нет ни пространства, ни времени; ничего не остается, кроме первобытного порыва. Не в смысле дикого, а того, с чего все начинается. Рождение вселенной, необратимый процесс. И я растворяюсь в нем, глядя, как взрываются звезды в расширенных зрачках Чарли.

Он крепче перехватывает меня за талию и легко отрывает от земли, осторожно, бережно, словно я хрустальная. Так меня Чарли и вносит в дом: без единого слова, не разрывая взгляда – и захлопывает дверь ногой.

Он несет меня через гостиную, опускает на пол рядом с широким столом у стеклянной двери в сад, и смотрит. Ждет от меня первого слова.

В горле пересохло, и я так нервничаю, что не могу заговорить. Разучилась за последнюю минуту. Поэтому показываю на языке жестов: «Привет».

«Привет», – отвечает Осборн, и я замечаю небольшой синяк вдоль левой скулы. Вчера не обратила внимания… Когда он только успел подраться?

А Чарли заглядывает прямо в душу, но не подходит ближе.

«Зачем ты пришла?» – спрашивает, хотя знает ответ, и под проницательным взглядом не получается врать.

«Ты мне нужен, Чарли. Пожалуйста, не отталкивай меня», – говорю, не имея смелости произнести вслух. Руки дрожат, и я не уверена, понял ли Осборн мою дерганую жестикуляцию.

Но он понял. Чарли едва заметно, недоверчиво усмехается и с силой сжимает челюсти, словно пытается удержать легкомысленный, безрассудный ответ.

Мир сужается в яркое пламя свечи, и все, что я вижу – это лицо Чарли в отблеске тепла. Его невероятные, покорившие меня глаза, в которых легко заблудиться среди галактик; приоткрытые на выдохе широкие яркие губы, которые хочется целовать. Почти незаметную россыпь родинок на бледной щеке рядом с мочкой...

Мне дышать нечем, хочу дышать им, пока не задохнусь. Легкие горят от потребности в чужом кислороде, но Чарли не приближается ко мне. Тогда я подхожу сама, разминая холодные пальцы рук, и шепчу:

– Я должна тебе поцелуй, помнишь? И ты был прав тогда, я не умею, совсем. Но ты потерпи, ради науки…

Чарли тяжело сглатывает и облизывает нижнюю губу.

– У тебя тормозов нет. Ты знала об этом? – Его хриплый голос срывается, когда я кладу ладони на его теплую, твердую грудь, ощущая бешеное биение сердца. Оно живое, рвется ко мне, и я тянусь навстречу. Скольжу ладонями по ребрам и завожу за спину. Приподнимаюсь на цыпочки и робко касаюсь губами шрама над ключицей, который не дает мне покоя.

Чарли шумно втягивает воздух и обнимает, буквально вжимает меня в себя, будто мы не виделись много лет и наконец нашли друг друга. Так мы стоим с минуту, молча, свыкаясь с мыслью, что происходящее не сон.

Наконец Чарли решается. Он легко подхватывает меня за талию и осторожно усаживает на стол, заваленный книгами. Запускает пальцы в мои влажные после душа волосы на затылке, заставляя запрокинуть голову, и проводит губами вдоль шеи. Я таю, исчезаю из реальности с немым стоном, как под действием приворота, пока Чарли нежно греет дыханием мое лицо: лоб, щеки – словно впитывая меня.

– Боже, Ри, чем ты пахнешь? – бормочет он и касается языком уголка моего рта. Кровь в венах вспыхивает от искры, и я, вздрогнув, обхватываю Чарли ногами за бедра, чтобы стать ближе.

Кто я? Нет меня… Ничего больше не нужно, только он.

– Я хочу быть твоей. Умираю без тебя.

Мы тяжело дышим, голова кружится; ощущение, будто идем по краю обрыва, цепляясь друг за друга. Но вдруг Осборн в отчаянии отстраняется и надрывно шепчет, с силой упираясь кулаками в столешницу по обе стороны от меня:

– Не надо, детка. Уйди, прошу, пока не поздно.

POV Чарли

Ты моя, Ри.

Моя.

Я предупреждал, чтобы не шла ко мне – и ждал, что придешь. Теперь не знаю, что хуже.

– …уйди, прошу, пока не поздно.

Она обиженно замирает, но засовывает гордость подальше. В ее глазах, черных от возбуждения, отражается протест. Ну точно без тормозов девчонка. Мне, по ходу, конец.

– Я думала, ты собираешься меня развратить, сломать ценности и разбить розовые стекла моих очков. А сам укрываешь меня своими черными крыльями, чтобы не дай бог при падении не поранилась… Что тебя останавливает, Чарли?

Так сильно хочу ее, что говорить трудно: горло сводит судорогой. Сущность стенает, рвет на части и требует окунуться в адреналиновый рай.

– Ты. Ты меня останавливаешь. На самом деле, до черта жалко тебя менять, а тем более ломать.

– А с чего ты вообще взял, что я слабее?

Смотрю на Ри и вижу вызов в темных глазах, который отблеском стали ослепляет меня. Там и обида, и такой ураган желания, что мою давно сорванную крышу разбивает в пыль.

– Я уже и сам не помню, с чего, – говорю и накрываю ее губы своими, отдаваясь ей наконец, вдыхая ее, как дурман. Я не спешу, пробую Ри на вкус, чтобы она расслабилась, и ловлю сладкий стон, тихий, но мне достаточно. Обхватываю ладонью ее затылок и толкаюсь языком в рот, чтобы она тоже попробовала меня. В ушах шумит море, в груди бьют барабаны, и я учусь дышать другим человеком.

Взгляд у Ри замутненный, она не понимает, что делать, и я показываю терпеливо, стараясь не напугать.

– Повторяй за мной, – шепчу, и она настойчиво проводит языком по моим губам.

Кайф…

Расстегиваю бесконечный замок мягкой пижамы и улетаю: на Ри нет белья.

– С ума сошла…

Мне холодно, от сдерживаемого желания потряхивает, но я честно держусь, медленно разводя полы пижамы…

В мыслях я кончил, а чтобы продержаться в реале, закрываю глаза, кусая щеку изнутри, но Ри подается вперед, и от прикосновения ее упругих грудей у меня нутро выгорает до углей. Крепко обнимаю ее, снимая со стола, и несу к лестнице. Ри легкая, идеальная для меня, но ступать тяжело. Надо добраться до спальни, а я будто последние секунды живу.

– Сейчас, подожди, – обещаю непонятно что, и она отчаянно мотает головой:

– Не хочу наверх, там с тобой были другие.

Вот и отлично, я все равно не могу больше. Впечатываю ее в стену рядом с лестницей, сбивая картину в тяжелой раме, но грохота не слышу: все рецепторы сосредоточились на податливой девушке, которая льнет ко мне, скрещивая щиколотки за спиной. Удовольствие разрядом пробегает по позвоночнику, ударяя в поясницу и в пах, и я как в полусне начинаю ритмично вбиваться бедрами между стройных ног, прикрытых пижамой. Стягиваю теплую ткань с тонких рук и впиваюсь зубами в нежную кожу в изгибе локтя, пока Ри пытается сорвать с моих плеч спортивную кофту – но бросает это занятие и откидывается затылком на стену, всхлипывая:

– Чарли… Чарли…

Черт. Упираюсь ладонями в стену и глубоко дышу; суставы выкручивает, как в лихорадке, требуя взять свое. Но это будет неправильно, нельзя, чтобы у нас все произошло вот так, непонятно где.

Пытаюсь отстраниться, но Ри протестует, обнимая меня за шею двумя руками:

– Не отпускай меня.

На место тепла приходит духота. Во рту пересохло, и становится страшно; ломает, как оборотня в полнолуние, и не могу понять, превращаюсь в чудовище или обратно.

Рианне тоже плохо, и она несмело подается бедрами навстречу, роняя голову мне на плечо. Ее щеки горят: я ощущаю румянец кожей.

– Чарли, пожалуйста…

– Тише, детка. Сейчас, я тебе помогу. – Задерживаю дыхание и просовываю ладонь между нашими телами, скольжу по ее плоскому животу вниз, под натянутую на бедрах пижаму. Ри в унисон мне издает низкий грудной стон и кусает в плечо, когда я проникаю пальцами ей между ног и нажимаю на клитор. Оттягиваю ее голову за волосы назад и легко целую в припухшие губы, слизывая каждый рваный вздох, и когда она подстраивается под мой ритм, превращаю поцелуй в глубокий и жадный, ритмично двигая языком и пальцами.

Она жаркая, возбужденная до предела. Хочу ее ртом, но мышцы окаменели в ожидании ее разрядки, я не смогу сдвинуться с места. Ри впивается ногтями мне в спину и сбивчиво стонет прямо в рот, и когда звуки становятся тихими, напряженными – прерываю поцелуй и прошу:

– Смотри мне в глаза.

Она замирает, затуманенным взглядом просачиваясь мне в душу. Я в последний раз обвожу большим пальцем вершину клитора, и Ри начинает извиваться, содрогаясь в конвульсиях. Она надрывно целует меня, до сладкой боли сжимая мои волосы, и я млею от ее раскованности, потому что знаю, что такая она только со мной, первый раз сегодня.

Я долго держу ее, пытаюсь выровнять дыхание. Радужные круги перед глазами. Кое-как поправляю на Ри пижаму, застегивая до конца, даже капюшон на голову ей набрасываю, чтобы отвлечься, и на негнущихся ногах выхожу в сад, чтобы остыть. Ложусь на отсыревший диван-качели, утаскивая соседку за собой. Мы лежим молча, только сердце отдается мучительными ударами в горле.

Проходит минуты две, прежде чем Ри решается посмотреть на меня. Она хочет сказать что-то явно остроумное, но так и не произносит ни слова. Переворачивается, опускаясь на меня спиной, и устраивается удобнее. Я тут же обхватываю Рианну руками и ногами, пытаясь согреть, и нежно целую в висок. Как же обалденно она пахнет. И так спокойно сейчас. Я словно жил ради этого момента.

* * *

Мне уютно в объятиях Чарли, а внутри вместо костей – желе. Колени мелко дрожат до сих пор, и я бы тоже обязательно помогла Осборну справиться с возбуждением, если бы умела. Но он и сам не позволяет мне пошевелиться, опутав ногами и руками, защищая от холода, которого я даже не чувствую.

Мы словно тысячу лет знакомы. Ощущение покоя настолько мягкое, меня будто в вату бросили. Внутри поют птицы, а я продолжаю молчать, потому что не хочу нарушить гармонию. Запрокидываю голову и целую самого загадочного в мире парня в шею под четкой линией подбородка, прихватываю зубами серебряную цепочку, щекоча язык о металл.

Чарли убирает волосы с моей щеки и улыбается, глядя, как я балуюсь, счастливая и разомлевшая.

– Ты хоть чего-нибудь боишься, Ри? – наконец спрашивает он и отталкивается ногой от земли, раскачивая нас.

– Конечно. Высоты. Глубины… В общем, всего, где не могу контролировать происходящее.

– Значит, ты и меня боишься?

Не знаю, что ответить. Правду, наверное?

– Нет, Чарли, с тобой мне наоборот спокойно.

– Но вчера ты меня испугалась? – спрашивает он, пристально глядя, чтобы не сумела соврать.

– Я испугалась за тебя, о чем сразу и сказала.

– Я не поверил. – Его губы растягиваются в довольной улыбке, а во взгляде – озорной огонь.

– А ты? Боишься чего-нибудь, Чарли? – тихо интересуюсь, кусая его за ухо.

– Больше всего – сойти с ума.

Приподнимаюсь и поворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть голубые глаза.

– Для меня это вообще был бы конец света, – сокрушенно соглашаюсь.

– Для тебя – нет. Ты бродила бы вдоль моря и напевала что-нибудь из прошлого. А я стал бы маньяком, – он горько усмехается, и я подтруниваю:

– Сам ведь настаивал, что от души никакой пользы.

– Мне удобно так думать. – Он переплетает наши пальцы и смотрит на замок, как на чудо. – Знаешь, ты первый человек, которому я могу рассказать все что угодно.

– Правда? – широко улыбаюсь. – Тогда признайся, что ты планируешь сделать, пока тебе еще восемнадцать? Что-нибудь сокровенное, о чем никому не говорил.

Он отвечает уверенно, не задумавшись ни на секунду:

– Убью Джейсона.

Шух! Как ушат льда мне в мысли, и я резко сажусь на качелях.

– А ты? – спокойно спрашивает он, и я послушно отвечаю, находясь в непонятном вакууме:

– Скай-дайвингом занялась бы. И съездила бы автостопом на рок-концерт… Про отца – ты ведь пошутил? – Вглядываюсь в Чарли растерянно, и он не сразу, но кивает с ухмылкой:

– Да… конечно.

Тревожный разговор затухает, потому что у Осборна в кармане начинает вибрировать телефон.

– Ты мне звонишь. – Чарли показывает экран с надписью «Бри».

Точно! Я же средствами связи не озаботилась, оставила дома. Наверное, Мэнди меня ищет.

Это и правда она. Ее голос срывается, хриплый и полный слез:

– Але, Ри! Прости, что мешаю, но… Трейси нашли, ее тело прибило к берегу в Бродике. Говорят, она утопилась.

Глава 13

Чарли, обеспокоенный, поднимает меня с дивана и ставит на ноги, а я продолжаю сжимать телефон в руке так сильно, что пальцы побелели.

– Я же знала, что с Трейси что-то случилось. Мы все знали…

Осборн притягивает меня к себе, позволяя уткнуться носом ему в грудь. Я цепляюсь за полы его кофты, как за спасательный круг во время шторма. Меня и правда штормит. Слишком много эмоций в последнее время в моей жизни.

– Наши отношения начинаются со смерти. Кто бы сомневался, – хмыкает Чарли, но я чувствую его смятение и даже ярость, которыми он прикрывает испуг. – Я тебя отвезу, куда скажешь.

– Не стоит, не надо… Правда. Останься. Я позвоню, когда вернусь.

Но Чарли не слушает возражений, поднимается к себе и минуты через две возвращается аккуратно одетым, в джинсах и черной футболке. Нервным жестом зачесывает волосы наверх, берет меня за руку и уверенно идет к моему дому, так что я едва поспеваю следом. В прихожей нас встречает Лобстер, который сипло ругается на чужака.

– Ну привет, ночной демон, – говорит ему Чарли, пытаясь обойти упрямого лабрадора.

Мэнди выходит из гостиной – и мы бросаемся друг к дружке, обнимаясь. Страх потерять близкого человека ужасает, маяча тенью за спиной. Трейси была добрым человеком, и ее смерть, как красный сигнал светофора, отрезвляет. Планы и амбиции уходят на задний план, остается только тупая боль сожаления и сострадания к семье преподобного Мартина. А еще мерзкий страх. Куда же без него.

Господи, ну почему все так?!

Мэнди здоровается с Чарли, и тот уводит меня наверх, находя мою комнату сразу, словно бывал здесь раньше.

Стою посреди собственной неприбранной спальни и отупело смотрю по сторонам, не помня, что именно должна сделать. Чарли берет со стола пульт и включает телевизор, выводя меня из ступора, а потом начинает открывать и закрывать дверцы в поисках одежды.

Слезы комом стоят в горле, но я стараюсь не заплакать, сосредоточившись на том, как Чарли молча вынимает из шкафа серое хлопковое платье, достает спортивное белье из комода, подходит ко мне и начинает раздевать. У него дрожат руки, и он долго не может справиться с замком на пижаме. Это окончательно выбивает меня из мрачной пустоты, и я жмурюсь, перехватывая пальцы Чарли.

– Я сама, все в порядке.

Он отворачивается, пока я переодеваюсь, и смотрит в экран, где показывают давний фильм о женщине из высшего общества, которая попала в рабство в стране третьего мира, а в итоге выбралась на свободу надломленным человеком и покончила с собой, так и не сумев начать жизнь с нуля.

«Три шага до свободы».

Это один из любимых маминых фильмов. Мама любит драмы. Для меня же это слишком тяжелое кино: героиня актрисы Джессики Милборн всегда вызывает во мне прилив тянущего, болезненного сострадания, а я и так расстроена сейчас.

Надев платье, окликаю Чарли, но он продолжает смотреть в экран, как загипнотизированный. Кладу Осборну руку на плечо, слегка сжимая, и он вздрагивает, поворачиваясь ко мне. В его глазах – тяжелый туман, как пелена скорби.

– Это моя мать, – говорит он таким странным надтреснутым голосом, что я не уверена, правильно ли расслышала.

Осборн снова смотрит в экран, и я тоже перевожу взгляд.

Кто?.. Джессика Милборн?!

– Она умерла.

– Как?.. Когда?! Я не знала…

Мама мне обязательно сказала бы об этом, она любит обсуждать актеров. А кроме того… Погодите. Сбитая с толку, я несколько мгновений привожу мысли в порядок. Чарли – сын Джессики Милборн?! О ее семье я ничего не знала, если честно.

– О смерти не сообщали в новостях. Для всех она лечится в Швейцарии.

– Почему? – изумленно взираю на парня, который с каждым новым словом приносит в мою жизнь новые загадки.

– Потому что Джейсон так решил. Чтобы даже памяти о ней не оставить.

Это настолько странно, что я развожу руками:

– А как же родственники? Папарацци, в конце концов?!

– Она перестала сниматься десять лет назад, во время клинической депрессии. Со славой ушли и люди. До матери давно никому не было дела. – Чарли садится на край кровати и тяжело вздыхает, сминая пальцами лоскутное покрывало.

– То есть, ты ни с кем не говорил о своей потере?

Не понимаю, как такое возможно. Сколько же сил уходит на то, чтобы жить с открытой раной?

– Я не могу обсуждать ее с посторонними.

– Чарли… – шепчу растроганно и подхожу вплотную, позволяя ему зажать меня бедрами, как в капкан. Обнимаю его, глажу окаменевшие мышцы спины и запускаю пальцы в густые волосы, притягивая его голову к себе. И меня прошивает искрой узнавания: он мой, мой и только мой.

Джоанна была права. Это как магия.

Осборн сжимает мою талию и смотрит снизу-вверх. Взгляд как никогда открытый. Я заглядываю внутрь души, раненной и забившейся в угол – и забываю обо всех своих проблемах, и даже о Трейси на минуту забываю. Пропадаю в Осборне, как птица в летнем небе.

Он поправляет мои волосы, вытягивая из-под горловины платья, и целует меня медленно и долго, освобождая нежностью от груза в сердце. Я тоже хочу освободить Чарли от страхов. Из меня плохая помощница, неопытная, но в темноте двоим все же не так страшно. Осборн не один. И я не одна. Нас теперь двое.

Он целуется так, словно выпивает мою душу, а взамен отдает свою. Его энергия вливается в меня волнами, вызывая дрожь, и я льну к нему, крепко обнимая за шею, утопая в тепле и аромате Чарли. Он пахнет мандарином и вереском, как моя любовь, а на вкус – сладко-мятный, как мечта.

Я не сразу слышу настойчивый стук в дверь, и только окрик Мэнди заставляет меня спуститься с небес на землю. Но отпускать Осборна тревожно, словно без его рук упаду.

– Чарли, – говорю тихо. – Все будет хорошо.

– В будущее не заглянешь, детка, – отвечает он с холодной усмешкой, которая моментально покрывает броней ту беззащитность, что я увидела.

– Ну почему же. Если выиграю грант и создам игру, то подсмотреть вполне получится.

– Не понять мне вас, оптимистов, – сокрушенно качает он головой, и мы идем на первый этаж.

– А он что здесь делает?! – накрывает нас злой голос дяди Эндрю, которому подпевает старина Лобстер. – Ри, я запретил тебе общаться с этим типом!

– Ты бы лучше за своей сукой смотрел, – бросает Чарли, и дядя возмущается:

– Это кобель!

– Да я не о собаке, – бросает Осборн, не сбавляя шаг, и ответ дяди настигает нас уже на крыльце.

– Что ты сказал?! Ты что себе позволяешь, парень? Только попробуй показаться здесь еще раз!..

Господи, надеюсь, Джоанна не слышала. Я бегло оглядываю тротуар и облегченно вздыхаю: ее машины нет на обычном месте. Мэнди выходит следом за нами, и мы втроем садимся в джип Чарли, чтобы не превращать пространство рядом с домом преподобного Мартина в парковку.

– Ты зачем оскорбил Джоанну? – клокочу от негодования, но Осборн лишь пожимает плечами:

– Привыкай. Неудовлетворенный, я злой.

Краснею, вжимаясь в сиденье, и мельком смотрю на Мэнди, которая устроилась позади. Та понимающе закатывает глаза, мол, ваши отношения меня не касаются, сама потом все расскажешь.

– К такому я привыкать не собираюсь, – тихо отвечаю.

Чарли достает из панели зажигалку, но бросает на место и хмурится, выруливая из нашего проезда. А потом, не отрывая взгляда от дороги, находит мою руку и, переплетя пальцы, кладет себе в центр груди, два раза очерчивая сердце по кругу. Это значит «прости».

Я прощаю мгновенно.

Он целует мое запястье, устраивает замок из наших пальцев у себя на бедре и ведет машину одной рукой. Мы как два магнита, которые только-только притянулись: разорвать объятия трудно и больно. Мне бы сделать замечание о водительском безрассудстве, а я молчу, как заколдованная.

Есть что-то такое в Чарли, что парализует мою волю: обезоруживающая, спрятанная под панцирем искренность. Я хотела увидеть его настоящего – и вот он, передо мной. И он до того прекрасен, что я не могу оторвать глаз. Так и смотрю на него всю дорогу, изучая мимику. Мимолетную ухмылку, вызванную моим откровенным вниманием; сосредоточенный, слегка прищуренный взгляд на поворотах.

А еще Чарли кусает уголок нижней губы, когда делает выбор. Я вот верхнюю в рот втягиваю.

Странно знать такие нюансы о парне, с которым встречаюсь всего два часа. Наверное, фишка в том, что я начала изучать его давно, с той первой стычки, когда он вдруг ответил на языке жестов.

Мысли о Чарли и его матери вывели меня из прострации, и когда мы приходим в дом преподобного Мартина, где собралось уже немало народа, то я не погружаюсь в собственные переживания, а стараюсь поддержать постаревшего за день, осунувшегося наставника. Обнимаю его заботливо, и он благодарно принимает сочувствие, не сдерживая рыданий.

Мы готовились к худшему, но все равно оказались не готовы к удару реальности. А главное: почему? Что терзало Трейси, толкнув на самоубийство?

Ответов сегодня мы не получим, а может, не получим и никогда.

Я смотрю на ее портрет над камином и глотаю слезы, чтобы не добавлять надрыва этому черному дню. В стороне стоит миссис Бейкер, которая тоже приехала и теперь задумчиво разглядывает пейзаж за окном, вытирая припухшие глаза смятым платком. Ее тонкий прямой силуэт и пепельные волосы добавляют ранимости в атмосферу.

Чарли здесь неуютно, он явно боится чужой смерти, но все-таки надевает маску вежливости и выражает преподобному Мартину соболезнования. Тот даже сейчас находит силы расспросить Чарли, все ли ему нравится на острове, и дать пару советов.

Местные шепчутся, обсуждают, что делать дальше и чем помочь.

«…ее забрали на вскрытие. Бедный Мартин».

«…будет кремация, да, Док сюда едет из похоронного бюро».

«…не знаем пока, когда похороны, Док все скажет. Скорее всего, в следующую субботу».

Слушать эти разговоры невыносимо, и я испытываю настоящее облегчение, когда мы наконец едем домой.

– Зачем она так поступила? – ошарашенно спрашивает Мэнди, но ответить нечего, и вопрос повисает в воздухе очередной загадкой.

– А кто, кстати, позвонил? Откуда ты узнала? – интересуюсь у подруги, и она напряженно складывает руки на коленях.

– Килмор тебе позвонил, я ответила.

– Томми? А, ну да. Мистер Килмор узнал первым, наверное, он ведь лучший друг преподобного Мартина… Томми еще надолго здесь?

– Не знаю. Мне это не интересно, – врет Аманда.

У дома она пересаживается в свою машину и обреченно вздыхает:

– День Святого Валентина в этом году отменяется. Позвоню Теду, чтобы не ждал в кино. Мне бы в кровать и баиньки. Старею я, кажется… И знаешь что? Никогда не поверю, что Трейси утопилась. Не нравится мне это все.

– Ладно, не нагнетай, – ворчу и машу рукой, когда Мэнди отъезжает, сигналя на прощание.

Мне бы тоже упасть и уснуть, но нужно «добить» проектную заявку, чтобы мистер Килмор отправил в университет завтра, так что для меня свидание с Осборном, увы, завершено.

– Остаться с тобой? – словно прочитав мои мысли, спрашивает он, и я расстроенно мотаю головой, кивая в сторону красного «воксхолла» Джоанны с проржавевшим бампером: она вернулась уже.

– Не хочу, чтобы Джоанна оказалась меж двух огней. Дядя Эндрю – тот еще ренивец, лучше не подбрасывай ему повод изводить невесту.

– Серьезно? Мне придется лазить к тебе в окно?

– Меньше всего представляю тебя в образе Ромео.

– Но звонить-то я тебе могу?

– Конечно.

– Тогда до вечера, позвоню в десять.

Между нами пробежала тень чужой трагедии, сбив с беззаботной волны, и стыдно даже шутить и флиртовать. Чарли точно подметил: наши отношения начинаются с траура.

Но все-таки нынешний День бешеных единорогов для нас особенный, и чтобы не обесценивать его, срываю веточку жимолости, которая разделяет наши лужайки. В этом году рекордно рано наступила весна, и жимолость уже зацвела бежевыми и оранжевыми цветками.

– Прощай же, принц из соседних земель. Вот тебе залог моей любви, – произношу торжественно и протягиваю «подарок» Осборну.

– Любви? Поосторожнее со словами, Ри, – с подколкой отвечает он и, заправив мне волосы за ухо, вдевает жимолость в прическу, возвращая этот самый залог за невостребованностью; целует меня в лоб и идет к себе, а я растерянно смотрю вслед.

Я словами не бросаюсь, вообще-то.

Я ведь серьезно…

Чарли действительно звонит перед сном. Два дома, два окна, два человека. Никаких штор, никакой недосказанности. Это невероятно. Мы с соседом слишком резко перешли в режим взаимной откровенности, и происходящее до сих пор кажется иллюзией.

Мне не хватает смелости свесить ноги вниз с подоконника, как это сделал Чарли, так что я, по обыкновению, восседаю на столе, подражая главе гэльского клана. На моих плечах шерстяной плед в крупную клетку, в руке – чашка остывающего чая, и Чарли с любопытством разглядывает меня минуты две, лаская взглядом, прежде чем сказать:

– Как ты?

– Жива, а это уже большое достижение. А ты как?

– Скучаю по тебе.

– И я по тебе тоже, – признаюсь, краснея и снаружи, и внутри.

– Может, встретимся сейчас на нейтральном территории, раз на меня в вашем доме с чесноком и осиновыми кольями нападают? – нетерпеливо спрашивает Осборн.

– Меня брат под дверью караулит. Ты ему не очень нравишься. Он ревнует. – Прислушиваюсь к звукам за дверью, различая скрежет пальбы в игровой стрелялке на планшете. – Будет нести вахту, пока не услышит мой храп. Они с дядей сговорились, по-моему. Решили, что обязаны беречь мою честь, пока родители в отпуске.

– Детский сад, – хмыкает Осборн, а я вдруг вспоминаю:

– Кстати, о какой услуге ты собирался попросить тогда? Помнишь, когда сбежал от меня, как от чумы?

Чарли хмурит лоб, растирает его ладонью и огорошивает:

– Хотел, чтобы ты дозвонилась до моей сестры в школу.

– А сам почему не звонишь?

– Там на меня тоже с чесноком и осиновыми кольями бросаются.

Чарли рассказывает о сестре, о ее проблемах со здоровьем, а я перебираю в голове всех, кому можно доверять и кто смог бы авторитетно пообщаться со школой Лины.

Миссис Бейкер. Лучшей кандидатуры, пожалуй, нет. Можно завтра после похода забежать в колледж, объяснить ей запутанную ситуацию.

– Детка, я очень хочу тебя поцеловать, – вдруг меняет тему Чарли, и я готова подняться на цыпочки и кружиться, как балерина в музыкальной шкатулке.

– Ой, ладно тебе, Чарли, не льсти мне. Я же не умею целоваться. О чем ты страдаешь вообще? – дразню соседа, но он отвечает взглядом – порочным, проникновенным, от которого пересыхает во рту. Я забываю, что у меня в руке чашка и опрокидываю ее, разливая остатки теплого чая.

– Либо спускайся ко мне и напомни, как плохо ты целуешься, либо расскажи что-нибудь жизнеутверждающее, и я пойду работать, – просит Чарли, а я хлопаю ладонью по мокрой столешнице, не помня, что ищу и зачем.

Вниз мне нельзя, Итон дверь подпирает. Он и так на взводе из-за Мэнди, родителей, а теперь еще и меня. Поэтому я рисую пальцем узоры на влажной столешнице и вспоминаю алфавит, чтобы не выглядеть поглупевшей влюбленной дурочкой.

– Жила-была девочка, которая считала себя самой умной, – говорю через силу, не отводя глаз от губ Чарли. – А потом пришел мальчик, который тоже думал, что гений. А судьба смотрела на них и обхохатывалась от такой наивности.

– И что случилось?

– Мальчик с девочкой повоевали немного, поняли, что ничегошеньки они не знают, а поэтому помирились и поцеловались. По-моему, очень даже жизнеутверждающе.

Я набираю в легкие побольше воздуха, чтобы признаться Чарли в любви, без шуток и недомолвок. Но вместо этого мы прощаемся, отворачиваемся друг от друга и расходимся.

Не сейчас.

Трусиха ты, Ри.

Хлопаю себя по бедру и удивляюсь: а почему шорты мокрые?

Смотрю на кружку, которая лежит на самом краю стола, перевернутая, и обреченно вздыхаю: все-таки любовь сводит меня с ума. Скоро начну ходить задом-наперед и накладывать салат в сумку вместо ноутбука.

Подхожу к двери и бью в нее ногой, получая в ответ чертыханье Итона.

– Иди спать, малявка, не мучайся, – жалостливо прошу. И выключаю свет.

Утро пятнадцатого февраля приносит с порывом теплого ветра вполне ожидаемый эффект от злополучного чата. На меня косо смотрят: остров маленький, сплетни расходятся молниеносно. Особенно если хранителем тайны выступает Джерри. Он не умеет держать язык за зубами.

Восемь утра, моя группа собралась на набережной, и мне хорошо слышно, что я теперь для некоторых – изгой. А самое интересное, порицают только меня, Чарли непостижимым образом оказался пострадавшей стороной.

Главарь сплетниц – Кошка-Кэт, бывшая королева школы, которая когда-то так и не смогла покорить короля Салливана. Она считает своим долгом принижать любую попадающуюся ей под руку девушку. Что поделать, есть такие люди, которые возвышаются за счет обесценивания других. Видимо, ей кажется, что нам делать больше нечего, кроме как обсуждать ее удачи и промахи. Сейчас под обстрел попала я, и Кэт явно пытается раздуть из мухи слона, приписав мне образ циничной дьяволицы.

Представляю, какими невероятными подробностями скоро обрастет эта история. Скажут, что я, стерва эдакая, за чужой счет покупала себе рабов для научных экспериментов, а потом съедала, а бедняжка-милашка Стивен Хант стал моей очередной невинной жертвой, которая еле вырвалась из щупальцев проклятой О‘Нил.

– Не удивительно, что с ней по своей воле никто не хотел встречаться, – тихо говорит Кэт, и ветер услужливо доносит ее шепот до моих ушей. – Еще и Осборна втянула в эту грязь.

Пойти, что ли, пресечь чужие бредни на корню?

– Забей, Ри, наплюй на идиотов, – раздраженно говорит Мэнди, дергая меня за рукав дождевика, пока мы топчемся на месте сбора группы, с дорожными рюкзаками наперевес: отправляемся в горы, к самой высокой точке – Готфелл. Не представляю, как выдержать пересуды за спиной. День определенно будет долгим. Но есть и хороший момент: с нами вместо приболевшего соглядатая отправляется миссис Бейкер, так что смогу обсудить с ней проблему Лины. Миссис Бейкер бледная, молчаливая; пепельные волосы собраны в тугой пучок на затылке. Она выглядит уязвимой, как никогда.

Осборн еще не приехал, его-то и ждем. Утром прислал мне смс-ку, что опоздает немного. Эх, а так хотелось начать новый понедельник вместе… Все у нас как-то наперекосяк.

Думаю, даже в его опоздании винят меня, потому что Кэт снова произносит имя «Чарли» и смотрит на меня укоризненно. Я вскидываю брови и смотрю на нее. И дальше что? Сцепимся у всех на виду без причины, чтобы остаться в истории острова двумя истеричками?

– Эй, красотка! – восклицает балбес Картер, притормаживая рядом с нашей организованной гудящей толпой из пятнадцати человек.

На слово «красотка» оборачиваются Кэт, Мэнди и еще две девчонки.

– Ри! – громче кричит этот придурок, и я нехотя смотрю в его сторону. – Стивен просил передать, что не держит зла. Все ведь улажено, крошка Ри? Никаких обид?

Да что б тебя! Картер не только худший работник заправки со времен палеолита, но и западлист высшей категории. Я ведь Аманде не рассказывала о стычке в лесу.

– Все отлично! – ехидно отвечаю. – А если не увижу ваших рож до скончания времен, то моя жизнь удастся на сто процентов!

Он смеется и срывается с места, завизжав шинами, а Мэнди таращится на меня, как на растоптанную улитку: с болью, сожалением и гадливостью.

– Ты что, разговаривала со Стивом?!

– Мэнди, не паникуй, – прошу, хотя паникую именно я, потому что воспоминание о встрече с Хантом врезается в память раскаленным железом. – Стивен пробовал разузнать об Осборне, но недооценил врага. К Чарли лучше не соваться без бронежилета, иначе проблем не огребешь. Вот Стивен и огреб по самое не хочу. – Покаянно закрываю глаза, утеряв мысль, а потом добавляю: – Я собиралась тебе сказать. Будь осторожна. Мало ли, что твой экс-придурок придумает.

Аманда в ужасе переваривает новость и заправляет короткие светлые волосы за уши под кепкой.

– Погоди, а когда это случилось?

– Во время свидания с Салливаном.

– А где он, кстати?

Мы озираемся, и только сейчас до меня доходит, что Майкла тоже нет. В сердце становится холодно и тревожно. Черт… Кажется, я знаю, почему мой парень еще не здесь.

– А вот и Осборн пожаловал! Проспал, красавчик? Мы тебя ждем, хотим расспросить кое о чем, – флиртует Кэт, но Чарли даже не здоровается с ней. Он в стильном спортивном костюме, с ветровкой, обвязанной вокруг бедер, с рюкзаком на плече. В его глазах беснуется адреналин, подтверждая мою догадку о причинах опоздания.

– Миссис Бейкер, доброе утро. Салливан просил передать, что не придет, – вежливо сообщает он.

– Мог бы и позвонить мне, негодник, – укоряет та. – Ну что ж, значит все в сборе. Выдвигаемся, дорогие мои, по пути подхватим тренера Галлахера.

А путь, кстати, неблизкий: восемь миль в одну сторону. Хорошо, если вернемся к закату, поэтому все запаслись водой и колой, не говоря уже о сэндвичах. Даже из застегнутых рюкзаков доносятся ароматы еды.

Но прежде, чем группа растягивается вдоль дороги, Чарли подходит ко мне и обнимает за талию, поднырнув рукой под мой рюкзак. И в этом жесте столько невыносимого наглого собственничества, что душа в пятки проваливается.

– Ты что…? – шепчу испуганно, боясь вбивать последний кол в гроб собственной репутации.

Осборн изучает меня пристально, словно сто лет не виделись, а потом наклоняется и легко целует в губы. Он убирает руку с моей талии, и я с облегчением выдыхаю, уверенная, что Чарли сейчас меня отпустит, но он вдруг обнимает ладонями мое лицо и нетерпеливо касается языком моей нижней губы, прихватывает ее зубами и начинает посасывать.

Ненормальный… Я же упаду сейчас. Сгораю от желания под порывами теплого ветра, но вместо того, чтобы оттолкнуть, обнимаю Осборна и отвечаю на поцелуй, ловя губами его глухой стон.

Спасибо Мэнди, у которой осталось больше здравого смысла: она оттаскивает меня от Чарли за ручку рюкзака.

– Два дебила, миссис Бейкер споткнулась из-за вас, – шипит она, и я усиленно пялюсь под ноги, вспоминая, как ходить. Кажется, нужно кроссовку вперед выдвинуть… Как-то так.

Чарли идет рядом, пытаясь поймать мою руку, но я не готова афишировать наши отношения. Хотя… вроде как уже поздно. Переплетаю пальцы, наслаждаясь этим соприкосновением, и, глупо улыбаясь, тихо спрашиваю:

– Ты что с Салливаном сделал?

– Сбросил его байк с обрыва.

– Ха-ха, смешно.

Осборн разочарованно вздыхает.

– Учись понимать, когда я не шучу, детка.

У меня лицо вытягивается от потрясения. О боже… Бедный монстр «Kawasaki», какбесславно он погиб за проступки своего хозяина. Нет хуже драмы, чем бессмысленная смерть самурая.

– Ты хоть знаешь, что отец Майкла – сержант местной полиции?!

– А как же. Я предложил выбор: либо разбиваю байк, либо иду знакомиться с папашей. Салливан выбрал быстро, ни секунды не сомневался.

– И все равно, зря ты так… Майкл тогда тоже сильно перепугался.

– Чарли! – окликает неугомонная Кэт, и я вдруг обижаюсь. Что она к нему пристала?! Если хочет узнать подробности слухов, то лучше бы к Джерри клеилась. Показала бы ему ложбинку между грудей, тот бы и выложил все то, что не успел растрепать до сих пор.

Стреляю взглядом в молчаливого Джерри, но он сонный и всклокоченный, спит на ходу. Он ненавидит понедельники.

Чарли не выпускает мою руку, лишь улыбается доброжелательно, как и положено скромному парнишке в чужом коллективе:

– Да, Кэти?

Кэти?! Это еще что такое?

Она подходит к нам и, совершенно меня не замечая, продолжает кокетничать.

– Поскольку я переезжаю в Нью-Йорк, то хочу больше расспросить тебя о тусовках. Ты обещал, что будешь моим гидом осенью и…

– Когда я такое обещал? – глядя перед собой, ехидно спрашивает Осборн.

– Ну как же. Когда мы с тобой… – Кэт не очень правдоподобно смущается, поедая моего парня глазами.

Я уже готова спросить, не лишняя ли я здесь, как вдруг Чарли сбавляет шаг и очень громко, четко уточняет:

– Когда мы перепихнулись по пьяни? А мы разве разговаривали? Я, если честно, плохо помню.

Следом за миссис Бейкер на этот раз спотыкаюсь и я, и остальные, кто идет по дороге. Сердце пробивает жгучей болью, и я машинально пытаюсь избавиться от ее источника, отстраняясь от Осборна и дергая руку, но он не отпускает. Бросает на меня предупреждающий взгляд, чтобы не выставляла себя ревнивой обиженкой, а во мне мир перевернулся.

С силой кусаю верхнюю губу, ощущая, как нежно Чарли поглаживает пальцем мое запястье, и стараюсь не распсиховаться.

Победа над эмоциями дается как никогда трудно.

От Осборна подобного выпада, конечно, окружающие не ожидали. Привыкли, что он добрый и вежливый. А тут…

Кэт все же запомнят истеричкой, потому что она начинает смеяться, переводя слова Чарли в шутку, но смех у нее выходит с надрывом и оттенком слез. Даже если кто и не принял признание Осборна за чистую монету, то сейчас точно поверят. Но я не испытываю злорадства, наоборот, расстроилась.

Возможно, я бы оценила прямолинейность Чарли, как и то, что он одним грубым предложением разрушил свою репутации пушистого котика ради меня… Вот только сосед опять выступил в роли «рыцаря наоборот», осадив мою соперницу. Не понять мне его кодекса бесчестия. Чарли играет грязными методами, а так не выиграть в конечном счете, увы.

Я внимательно смотрю на него, будто в первый раз вижу, и вдруг понимаю. У него просто-напросто сбита настройка черно-белого спектра. Остается лишь мечтать, что однажды Чарли это осознает и вправит себе мозги. И тогда, возможно, его помощь перестанет шокировать меня и даже пугать. Один пистолет чего стоит. Я запрятала коробку в самую темную глубину гардеробного подземелья, надеясь, что никогда больше не достану.

– Ты в порядке? – вскинув темные брови, спрашивает Чарли. А я не знаю, что ответить. Порядка в моей жизни с появлением соседа нет и в помине. Не представляю, как вообще реагировать на происходящее.

На фоне его фразы «перепихнулись и забыли» я ведь тоже кажусь лишь временной игрушкой. А учитывая слухи о чате, Кэт первой придумает, будто Чарли со мной исключительно ради секса.

И вот даже не знаю, что хуже: клеймо старой девы, заставившей новичка покупать себе парней для свиданий, или клеймо падшей женщины, которая спит с Осборном за деньги и при этом ходит по другим парням.

Задумчиво смотрю в светлое небо, утопая в самобичевании, и меня ослепляет утренними лучами солнца, напоминая, что пора надеть очки. И напоминание это звучит голосом Трейси, которая всегда просила беречь глаза от ультрфиолета. И вдруг остальное отходит на задний план, как и вчера. Господи, прости, о чем я вообще загоняюсь? У меня хоть есть репутация, а Трейси кремируют в субботу.

Я все-таки вырываю руку из захвата Чарли, останавливаюсь, создавая затор из людей, забираюсь на каменный парапет, чтобы стать выше, и громко произношу:

– Эй, группа, постойте!

Дважды просить не приходится: всем любопытно. Подобных скандалов здесь не бывало.

– Миссис Бейкер, извините, но я бы хотела высказаться.

– Говори, конечно, – поддерживает та. Ей тоже интересно, что происходит.

– Чарли Осборн – мой парень. Мы встречаемся, но я все еще девственница, потому что у нас чувства, а не похоть. Если кто-нибудь начнет распускать о нас оскорбительные слухи, буду считать это поклепом и подам в суд. Ты меня услышал, Джерри?.. То, с кем Чарли встречался до меня, его личное дело, не нужно тыкать мне этим в лицо, Кэт. Если хочешь пообщаться на тему студенческой жизни в Нью-Йорке, то подожди до завтра, сегодня у Чарли в графике нет свободного времени. И вообще, давайте не будем заниматься сплетнями, а лучше подумаем, как поддержать преподобного Мартина в субботу на похоронах. У меня все.

Спрыгиваю с парапета и иду вперед как ни в чем не бывало, спиной ощущая ухмылку Чарли.

Шушуканье быстро стихает, а миссис Бейкер смотрит на меня с явным облегчением. Еще бы, она ведь не глухая, успела наслушаться ужасов обо мне, пока мы ждали Осборна.

– Тебя ничем не пронять, да? – довольно спрашивает Чарли, догоняя меня, а я цежу в ответ:

– С тобой я потом поговорю, а пока улыбайся и делай вид, что ты самый везучий мерзавец на свете.

– А мне не надо притворяться. Я и есть самый везучий мерзавец на свете, – нагло улыбается он, и я сразу оттаиваю.

И думаю: бедная Кэт. Теперь хоть понятно, почему она так на меня взъелась.

Если честно, я забыла, что кроме Джоанны у Чарли могли быть другие девушки, а тем более кто-то из одногруппниц, потому новость и застала меня врасплох.

Что ж. Жизнь умеет бить исподтишка. Наше дело – учиться принимать удары.

– И сколько у тебя было девушек здесь, на острове?

– Всё, что до тебя, не считается, – уходит от ответа Чарли.

– Не надо так. Ты ведь о людях говоришь, а не о вещах... Сколько?

– Две, Кэт и Джоанна. После того я слегка помешался на тебе, и от других теперь воротит.

Я крепче сжимаю его пальцы, стараясь не оробеть. Меня тоже от других парней воротит, учитывая опыт с Дэнни Веймаром.

– Подожди... а когда же ты успел с Кэт в таком случае?

Чувствуется, что ему в тягость обсуждать это, но он все-таки отвечает:

– Давно, после моей вечеринки. Ты тогда пришла в пижаме, сладкая и храбрая. Завела меня и исчезла... Кэти сама навязалась. Я был пьяный, не помню даже, что с ней делал.

– Зато она помнит, судя по всему, – говорю севшим голосом, игнорируя острую ревность, и настойчиво повторяю про себя: «Не важно, что было до нас. Не важно, не важно». – Ты бы извинился потом перед Кэт.

– А что мне за это будет?

Закатываю глаза к небу и фыркаю.

– Ну ты и шантажист.

– Ты давишь на совесть, а я – на жалость. Кто чему обучен, – философски замечает он и снова обнимает меня за талию, просовывая большой палец под пояс тесных спортивных леггинсов.

Я улыбаюсь, наслаждаясь нашей близостью, и думаю. Интересно, что должно произойти, чтобы мы с Чарли серьезно поссорились? Пока что мы способны только мириться.

Глава 14

Есть дни, которые запоминаются яркими событиями, но этот понедельник, с его горными тропами и мягким ветром, отпечатался в памяти атмосферой. Унылой, тягостной атмосферой, которую не смогли разбить ни шуточки Джерри, ни байки Аманды. Как бы ни относились в нашей группе к Кэт, островная гордость взяла верх. Чарли прилюдно унизил местную красавицу, а еще по неведомой причине встречается со мной, занудой и звездой работорговли… Конечно, такое принять трудно.

В общем, нас избегали, как гремлинов, которых случайно облили водой.

Я была готова к изоляции. Понимала ведь, чем обернутся наши с Чарли игры. И все же мне всегда была важна репутация, а статус успешного человека казался чем-то базовым и необходимым, как зубная щетка. И вдруг я этой щетки лишилась. Сначала было наплевать, но к концу дня стало неуютно. Кто я? Где мои границы? Без привычного «белого пальто» иду как голая.

Залитые приглушенно-оранжевым светом заката, мы холодно прощаемся с одногруппниками и расходимся в разные стороны. После шестнадцати миль ходьбы ощущаю не только усталость, но и вселенскую несправедливость. И очень стыдно перед Чарли из-за того, что мне не все равно, какого мнения обо мне местные.

Ты узкомыслящий сноб, Рианна О'Нил. Позор. Нет слов.

Но как бы я себя ни порицала, чужое мнение от этого менее важным не становится.

Улучаю момент и, пока миссис Бейкер не ушла домой, заговариваю о Лине. Наставница внимательно слушает и соглашается помочь. Такой она человек – с огнем справедливости в сердце.

В Нью-Йорке сейчас три часа дня, так что время самое подходящее, чтобы связаться с Линой. Мы недалеко от церкви, поэтому решаем пойти именно туда, чтобы заодно и преподобного Мартина проведать.

В каменном здании прохладно, и эхо шагов звучит непривычно гулко. Наверное, потому что я волнуюсь. В рабочем кабинете миссис Бейкер наспех аккуратно складывает предметы на столе.

– Только не подставляй меня, Чарли, и не заговаривай. Они скорее всего включат громкую связь, – предупреждает наша сообщница.

Она тоже щелкает громкую связь и набирает длинный номер американской школы. Тянущие звуки гудков бьют по нервам, но наконец женский голос на автоответчике здоровается: «Школа Кроули, добрый день» – и просит нажать цифру 2, чтобы пообщаться вживую.

Чарли упирается кулаками в столешницу, кусая уголок нижней губы. Значит, делает мысленный выбор… Точно ведь заговорит с сестрой! Но я не успеваю его одернуть, потому что начинается телефонный разговор.

– Добрый день, – чопорно произносит миссис Бейкер. У нее звонкий мелодичный голос, который приятно слушать. – Я представляю благотворительный фонд Британской ассоциации глухонемых, меценатом которой являлась бабушка одной из ваших воспитанниц, Оливия Осборн. Мы желаем пригласить внучку Оливии, Лину, выступить в Эдинбурге 14 мая на нашей конференции. Мать Лины два года назад оставила нам этот номер. Я ведь не ошиблась?

Слова льются из миссис Бейкер, как манна небесная, а голос у нее до того сухой и требовательный, что секретарь школы не подозревает о подвохе и переключает на директора. Миссис Бейкер вскидывает брови, молча выражая недоумение, что вопрос Лины решает лично глава школы. Она еще раз повторяет запрос директору и говорит, что вышлет официальный факс лишь после того, как услышит мнение Лины.

– Нам важно знать, что мисс Осборн думает о возможной поездке, – мягко поясняет она.

– Простите, но этот вопрос нельзя решить без ее отца, – чеканит директор, металлический тон которого способен раскалывать айсберги.

– С мистером Осборном мы обсудим дело лишь после согласия девочки. Права человека одинаковы везде, хоть нас и разделяет океан, не так ли? Вы ведь не пытаетесь оградить воспитанницу от общения с внешним миром?

– Мисс Осборн не любит общаться в принципе, – гнет линию директор.

– Тогда позвольте в этом убедиться, и вопрос будет снят. Мы хотим с вами сотрудничать, а не препираться, и тем более нет желания работать с вами через омбудсмена.

Миссис Бейкер звучит искренне оскорбленной.

Пять мучительных минут ожидания – и в кабинет приводят Лину. Раздается щелчок: и правда включили громкую связь.

– Лина, добрый день! Меня зовут миссис Бейкер, и я бы хотела пригласить тебя приехать в Шотландию в мае. Как ты на это смотришь?

В ответ тишина. Чарли сверлит телефон таким сосредоточенным взглядом, что тот сейчас расплавится.

– Вот видите, миссис Бейкер, Лина не готова к подобным приключениям. Если на этом все, то разрешите попрощаться…

– Чарли, – вдруг раздается тонкий, надломленный голос, в котором отражается испуг. – Чарли, ты там?

Осборн подается к телефону, и моя спина покрывается испариной. Я мотаю головой, чтобы он молчал, но миссис Бейкер морщится, как от зубной боли, и кладет ладонь поверх кулака Чарли, а потом кивает.

Истинная доброта не знает страха. Такая она, наша миссис Бейкер.

Осборн облизывает губы и громко отвечает:

– Лина, все будет хорошо. Ты с ним не останешься, я приеду за тобой.

– Чарли, – всхлипывает девочка.

– Миссис Бейкер, разговор окончен. С вашей стороны это непедагогично, – отрезает директор, и связь обрывается.

– О боже, – бормочет наставница, падая в кресло. У нее дрожат руки, и она утирает пот со лба. – Что же у вас в семье происходит, Чарли?

– Война на выживание, – отвечает он, усевшись на край стола, а потом складывает руки на груди и усмехается: – А вы крепкий орешек, да? Зря настоящим именем назвались. Влетит вам, как школьнице.

– Еще не хватало подставлять других людей! – возмущается миссис Бейкер. – Если уж я решилась бросить вызов, то и ответственность моя. Тем более я не соврала ни единым словом, мы могли бы пригласить Лину на конференцию, если бы она согласилась... Ах! Все же не стоило тебе заговаривать. Вдруг получилось бы заполучить твою сестру в Эдинбург в мае…

– Джейсон не разрешил бы Лине уехать из Штатов.

Настоение у Осборна улучшилось, и он хитро вскидывает темную бровь:

– Вы и правда знали мою бабушку Оливию?

– О да, та еще была стерва, ты уж прости.

– Мама с вами согласилась бы. Свекровь из Оливии была паршивая.

– Не удивительно.

Чарли слишком взбудораженный, поэтому миссис Бейкер одна идет в дом преподобного Мартина, выставив нас за порог.

Мы бредем по набережной, ковыряя кроссовками сырой песок, и я мечтаю побыстрее добраться до кухни и съесть что-нибудь вредное, до того проголодалась. Осборн держит меня за руку, но мыслями он далеко. Я снова вспоминаю жуткие слова о желании убить отца, и думаю: хммммм… Что если Осборн не шутил?

Внутри шевелится осьминог саспенса. Сразу фильмы Хичкока в голову лезут.

– Слушай, Чарли, – говорю неуверенно, – а ты не преувеличиваешь? Я про твои отношения с Джейсоном.

Он отстраняется от меня и прячет руки в карманах ветровки.

– Ну давай, Бель, расскажи мне, как важно проникнуться состраданием к чудовищу, – с холодным смешком отвечает он.

– Да я ведь не о том. От жестоких людей нужно уходить, конечно. Но ведь не обязательно при этом их… ну того. Ты понял.

– А если тебе не позволят уйти?

– Есть суд.

– В суде я проиграю, они не отдадут мне Лину.

Я тяжко вздыхаю. Искать выход из тупиковых ситуаций – мое хобби. Но на этот раз, когда в тупике оказался человек, которого я люблю, светлых идей нет.

– Джейсон – психопат, – нехотя произносит Чарли. – Ты знаешь, что это такое? Когда ты для родного человека – игрушка, которую ему нравится ломать. Он при любой возможности качает тебя эмоционально, и приходится закрывать себя, как фотообъектив, чтобы не чувствовать ничего, когда ты рядом с этой бездушной мразью. Это страшно, Ри. Это охренеть как страшно. Ты когда-нибудь читала исповеди детей, которые выросли с такими родителями?

– Нет, – тихо отвечаю, мысленно оставляя новый запрос для гугла. Почитаю перед сном.

– Мать была для Джейсона любимой игрушкой. На следующий день после ее смерти он сломал мне ребро, а я ему вывихнул руку. Честно, нам обоим тогда полегчало. Не знаю, как мы до сих пор вообще с ним живы. Иногда нас заносило, конечно…

Чарли поджимает губы, от чего заостряются скулы, и обреченно добавляет:

– Иногда я ловлю себя на том, что поступаю так же, как он. Начинаю ломать людей, потому что за годы отучил себя сочувствовать чужим людям. Потом адреналином захлебываюсь, боюсь, что умер внутри… Черт. По-моему, со мной что-то не так. Я же к тебе притронуться лишний раз боюсь, чтобы не сделать больно.

Я останавливаюсь как вкопанная. Сердце прыгает в горло, а потом прямым полетом – в желудок. Как ястреб. Бах! И ноги подкашиваются.

– В смысле, ты хочешь приничить мне зло?

– Нет. Нет, конечно. Боюсь ранить тебя, обидеть, сказать не то…

Ветер треплет его светлую челку, мои передние пряди тоже то и дело взмывают в воздух. Мне бы заправить их за уши, но вместо этого огорошенно засовываю большие пальцы под шлейки рюкзака, пытаясь удержать себя в равновесии.

– Ты не понимаешь, кто я такой, кто моя семья. Ты не представляешь, во что ввязываешься, Ри. Ты даже не заметишь, когда рухнешь на дно, если останешься со мной, – признается он, и мне впервые становится страшно. От Чарли и раньше исходила опасность, но она всегда оставалась абстрактной. Сейчас же все четко и ясно, поэтому я начинаю злиться, пытаясь оградить наше маленькое счастье от реальности:

– И все-таки я рискну. Останусь рядом хотя бы для того, чтобы отговорить тебя от преступления.

– Это от тебя никак не зависит, детка, ты уж извини. Думаю, ты бы понимала меня лучше, окажись ты на моем месте.

– Я бы ни за что не убила человека.

– Уверена?

– Абсолютно!

– Даже ради близких?

Растерянно открываю и закрываю рот, как рыба, выброшенная на берег.

– Не знаю… Не хочу знать. Это невозможный моральный выбор.

Чарли вскидывает бровь, мол, видишь, ты уже сомневаешься. Но мне так жутко в этот момент, что я отчаянно пытаюсь найти новый разумный довод против намерений Осборна. Самоубийцы рассказывают о своих планах, надеясь, что их остановят. Вдруг Чарли мыслит так же?

– Если ты убьешь Джейсона, то сам станешь монстром. И ради чего тогда все? В чем смысл?

– А смысла и нет.

– Конечно же, есть!

– Все. Хватит, Ри. Не лезь мне в душу, ладно? Обморозишься.

– Но…

– Помолчи пять минут, – отрезает он. – Справишься с такой задачей?

Я надуваюсь, как красный шарик Пеннивайза, но все же сдерживаю новый поток нотаций, а вскоре мы выбираемся в наш проезд. Чарли раздраженно вздыхает и, не глядя мне в глаза, просит:

– Не загоняйся, Ри. Ты слишком много загоняешься.

Зашибись. Конечно, я загоняюсь! Мой парень признался, что собирается совершить убийство. Какой реакции он ожидал? Восторга и аплодисментов?!

Он даже не целует меня на прощание, и я готова бежать следом, чтобы повиснуть на нем стоп-краном до скончания времен, но с крыльца раздается лай Лобстера, а старший надзиратель Эндрю Дикинсон рявкает:

– Рианна! Иди в дом!

Зря он таким тоном со мной разговаривает, ох зря. У меня сейчас такое вулканическое настроение, что могу и сдачи дать.

– От ужина остался только суп из цветной капусты, разогрей себе, – уже более спокойно произносит Эндрю, но поздно.

– Где твоя невеста?

– В гостиной.

– Хм…

Дяде хорошо знаком мой коварный тон, поэтому воинственность мигом испаряется.

– Давай не будем ссориться, Ри. Но пойми, я в ответе за вас с Итоном.

– Какой ты ответственный и смелый стал, даже гордость берет! Но будешь лезть в мою личную жизнь, как мелкопакостный енот, то расскажу Джоанне о коллекции фарфоровых кукол, которую ты трепетно хранишь в своей кладовке. Джоанне лишние деньги не помешают накануне свадьбы, так что твой фарфоровый гарем отправится на ebay.

Дядя храбрится секунды три под моим тяжелым взглядом, но в итоге обиженно исчезает в гостиной, как призрак, а я сбрасываю рюкзак, грязные кроссовки и иду есть суп из цветной капусты. Гадость получилась редчайшая, потому что Джоанна перепутала специи и добавила слишком много земляного ореха. Но я заливаю в себя бледную жижу без жалоб и причитаний и плетусь наверх.

В голове гудит набатом страшная мысль: Чарли собирается убить своего отца. Как мне жить с этим знанием? Что делать? Куда бежать?

Бежать! Именно. Мне нужно прогуляться в одиночестве, чтобы остудить мозг. Он слишком устал за день и отказывается работать. А ведь еще доклад по психологии не готов на завтра.

С титаническим усилием переодеваюсь для пробежки. Беру наушники и недобитой цаплей тащусь на холмы. В одиночестве хорошо думается, особенно в движении, и я начинаю составлять сто ответов на тему: «Как отговорить Чарли от поступка, который сломает жизнь и ему, и близким». Но любые варианты ответов – вариации простой истины: Осборн понимает, что делает. Пока он не найдет выход из тупика, то никто не сможет ему помочь.

Тихонько напевая песню о демонах вместе с Imagine Dragons, я вздрагиваю от неожиданности: впереди ночным ужасом мелькает темный силуэт. Я останавливаюсь, онемев, и от страха забываю, что должна делать в таких ситуациях. Но пока соображаю, тьма вокруг силуэта рассеивается, и передо мной возникает мистер Килмор.

Мамочки. От стресса в голове моментально становится пусто и легко, и я готова взлететь в небо от радости.

– Ри, и ты на пробежку выбралась? После похода это настоящий подвиг с твоей стороны, – говорит он, запыхавшись. Он в спортивном костюме, с бутылкой воды, которая белеет на предплечье в специальном держателе.

– А я и не знала, что вы здесь тоже бегаете.

– Да, иногда, если нужно подумать.

В итоге мы с ним вместе возвращаемся на нашу улицу и расходимся каждый в свою сторону.

Свежий воздух и стресс пошли мне на пользу. Сна ни в одном глазу.

Надеваю синюю шелковую пижаму – топ на бретельках и шорты – и открываю окно в ожидании привычного звонка. Десять вечера, одиннадцать… Я жду и жду, сидя на кровати с ноутом и стопкой распечаток, готовясь к докладу. Но Чарли не звонит.

Господи, какой же это тяжкий труд – любить. Мы с Чарли понимаем друг друга без слов, но стоит заговорить – и сразу возникает недопонимание.

О том, что лето уже скоро и Чарли уедет, вообще думать не хочется. Да и зачем? В этом ведь и есть смысл игры: будущее всегда остается неопределенным. Мало ли, что еще случится. Например, Чарли сломает себе жизнь. А заодно и мне.

Чувствую себя бабочкой, залетевшей в паутину. И чем яростнее бью крылышками, тем сильнее залипаю.

Я боюсь за Чарли. Никогда так не боялась. Даже страх высоты не сравнится с отчаянным холодным чувством, когда наблюдаешь за падением любимого человека и знаешь, что не успеешь его ухватить за руку. Теперь все зависит только от него самого.

POV Чарли

Персонаж «Ри». Харизматичная моралистка, которая вечно пытается сделать все правильно.

Этого перса я давно закончил, в нескольких вариантах, но сейчас хочу быть немного ближе к собственной девушке, которая спит в соседнем доме, поэтому довожу до ума «доспехи» игрового персонажа. Оттеняю бронзовый цвет на изгибах и тянусь к пачке сигарет. Там пусто.

На часах – половина шестого утра, через час солнце встанет, а я еще и не ложился. Не спится, когда совесть пожирает изнутри. Откладываю планшет и упираюсь локтями в кухонный стол, пряча лицо в ладонях.

Задолбался я искать выход там, где его нет.

Я не оставлю Лину Джейсону, это даже не обсуждается. В суде мне не выиграть дело об опеке – с моей-то историей приводов в полицию. Так что судьба Джейсона предрешена.

А с другой стороны – Ри. Ее наивность травит меня надеждой на будущее, которого у нас нет. Рядом с ней даже образ Джейсона начинает стираться из памяти, как буги-мэн, замещая ненависть ноющей тоской о потерянной жизни.

Невозможный моральный выбор – так сказала Ри.

А если все-таки надо выбрать, то как? Одну из сторон все равно предашь, как ни крути.

Забрасываю в рот мятную жвачку и морщусь: тишину утра разрезает затяжной сиплый вой. Класс, псина выползла. Такое чувство, что я Лобстеру жить мешаю. Выхожу в сад, чтобы рявкнуть на собаку, но взгляд падает на пожарную лестницу, сложенную у каменной стены.

Смотрю на лестницу долго, сначала рассеянно, но постепенно мысль все-таки вырисовывается. Интересно, а Ри надежно закрывает окно на ночь?

Мне до черта трудно не делать ей больно – и физически, и душевно. Она как клеймо в сознании, выжигает изнутри похлеще совести. Моя муза и мой мастер. Гремучая смесь.

Чем я ее заслужил? Или – что логичнее: чем она провинилась, что вляпалась в отношения со мной? Ради нее я на многое готов. Сейчас, например, готов поиграть в Ромео пару часов.

Металлическая пожарная лестница не очень-то тяжелая, но грани впиваются в ладони, пока иду в проулок между домами. Раскладываю лестницу и приставляю к стене. Металл скрежещет по каменной облицовке и фиксируется.

Смотрю на притихшую псину с обвисшими ушами, и осуждаю:

– Нашел, когда заткнуться. Может, я вор?

Забираюсь наверх и усмехаюсь: окно не закрыто. Значит, понадеялась все-таки. Не была бы то Рианна О’Нил. Она не перестает верить в людей, даже в таких недобитых, как я.

Осторожно толкаю створки, распахивая внутрь комнаты, и, уперевшись в шершавый откос, легко подтягиваюсь на подоконник. Тихо спрыгиваю на пол и замираю.

Ри спит на животе поперек кровати, на одеяле, обложенная распечатками, с ноутом под боком. Теплая, нежная, в соблазнительной пижаме.

Вот же бесстрашная. Высоты она боится. Знала бы она, какая это мелочь по сравнению со страхом угробить чужую жизнь.

От вида обнаженных ног перехватывает дыхание. Не потому, что они идеальные, а потому, что в этой девушке все идеально для меня. И так страшно, что сделаю ей больно, и так тошно от того, что страшно.

Знаешь, Ри. Я люблю тебя. И я без понятия, что мне с этим делать.

Сердце гулко бьется о ребра, когда приближаюсь и убираю ноут и бумаги с одеяла. Ри переворачивается на спину и с тихим стоном потягивается. Бормочет что-то и улыбается, сводя меня с ума, которого и так почти не осталось после встречи с ней.

Что ей снится? Я или научный проект? Боюсь, что второе.

Пульс частит, как после марафона.

Обхожу кровать и опускаюсь на колени, чтобы разбудить Рианну, но вместо этого долго на нее смотрю. На бледную кожу плеч, на темные волосы с шоколадным отливом, таким же, как и ее глаза. Кончики пальцев немеют от жажды прикоснуться к мягким губам, но я не двигаюсь.

Это нормально вообще? Забраться ночью в чужую спальню и смотреть на спящую девушку?

Айфон в кармане спортивной кофты начинает вибрировать, и я чертыхаюсь про себя, отключая звук. Смс-ка от Феррари: «Куда ты пропал, Оз? Трахнул свою Дороти и успокоился, надеюсь?»

В Нью-Йорке полночь, детское время. Феррари – сова, как и я, любит тусоваться по ночам.

«Я проник к ней в спальню и наблюдаю, как она спит».

«Ты дебил», – прилетает ответ, и много-много хохочущих смайлов.

«Хуже, я дебил-романтик».

«Все, Оз, прекращай. Я перестаю понимать, шутишь ты или нет».

«Ладно, разбужу ее, пока не начала визжать».

«Так ты серьезно влез к ней в комнату?!?!?!?!»

Отбрасываю телефон и думаю: Ри точно ведь начнет визжать, если сейчас к ней притронусь. Спросонья пока разберется, что происходит, весь дом на уши поднимет. А даже если не заорет, то все равно испугается.

Не хочу пугать Рианну.

Хреновый из меня Ромео, ни одной толковой стратегии в запасе.

Осторожно отодвигаюсь от кровати и поднимаюсь, стараясь отвлечься от порочных мыслей.

«Трахнуть Дороти и успокоиться». Мечта жизни. Правда, вряд ли успокоюсь, только хуже станет.

Осматриваю предметы на столе. Верчу в руке непонятную огромную точилку в форме силиконового куба, проросшего живыми синими цветами. Как оно работает?! Может, это не силикон?

На полках целый сувернирный магазин, стены местами исписаны формулами. Вот как здоровые люди живут: куча памятных мелочей, постеры, уют. Параллельная реальность какая-то. У меня из памятных вещей только цепочка на шее. Джейсон периодически зачищает наш пентхаус в Нью-Йорке, и там нет ни уюта, ни памяти.

Сажусь в широкое кресло в углу комнаты, забрасываю ногу на ногу и барабаню пальцами по замшевой кроссовке. Снова смотрю на Ри, решая, как поступить. И честно? Без понятия.

Мне плохо и хорошо одновременно, гремучая смесь эмоций. Откидываюсь затылком на спинку кресла и считаю до десяти, чтобы немного остыть и не бросаться на спящую, ничего не подозревающую девушку, как голодный волк.

Волки, кстати, вообще своих женщин не обижают. Умные твари.

Интересно, если с волков созданы оборотни – то оборотни тоже по законам стаи живут? То есть женщина сама выбирает, с кем ей создать пару?

…Из чего сделана долбанная точилка? Почему в ней растут цветы?

Собственная тупость меня бесит, и я начинаю проваливаться в беспамятство.

Ну круто. И куда подевалась бессонница, когда она нужна? Не хватало уснуть в чужой комнате.

Хоть бы Рианна проснулась до того, как я отрублюсь.

…м-м.

* * *

«Король Салливан плакал, как ребенок, когда я не захотела красить вместе с ним таблетки для Стивена», – возмущается Аманда. У нее клыки, как у вампира, красные глаза… в общем, ничего необычного, и я киваю, мол, к черту Стивена. Таблетки кто-нибудь другой может покрасить, а лучше заменить их на слабительное, пока никто не видит.

Да-а-а-Аманда-а… Бах! Хлоп!

Я спохватываюсь и начинаю ползать по кровати в поисках телефона. Ужас! Уснула, так и не доделав доклад, и забыла поставить смартфон на зарядку. Батарея никакая, садится за полдня, если не отключить интернет.

Экран темный, что и требовалось доказать. Жду, пока загрузится система, и выдыхаю: уф-ф, 7:40. Есть справедливость в мире. Еще целый час до «отплытия» на учебу. С облегчением сползаю пятками на мягкий ковролин и хмурюсь. Что-то не так. Точнее, такое ощущение, что…

Осоловело оматриваю комнату один раз, потом второй – и зажимаю ладонями рот, чтобы не вскрикнуть. В кресле спит Чарли, подперев щеку кулаком.

Не орать, не орать!

О боже…!!!

Я падаю на кровать, как убитый кролик, и лежу с минуту, пытаясь успокоить сердцебиение.

Постепенно испуг отступает, сменяясь любопытством.

Как он сюда попал?

???

На цыпочках пробираюсь к окну и выглядываю наружу: ага, лестница, значит… Понятно.

Надеюсь, я не храплю и не пускаю слюни во сне.

Смотрю на него, такого милого во сне, с пушистыми ресницами, бросающими тени на щеки – и улыбаюсь, как блаженная, во все тридцать два. Сдерживаюсь, чтобы не запищать от внезапного прилива радости: Чарли-и-и-и!!! Хочется громко топать, хлопать в ладоши и петь о любви.

Может, окликнуть его? Поцеловать?.. Нет. Сначала в ванную.

От чувств у меня крышу сорвало, кажется. Иду и шатаюсь, как подбитая птичка. Кое-как добираюсь до ванной и наспех привожу себя в порядок. Вопросы утренней гигиены еще никогда меня так не заботили. Пока чищу зубы, мысленно общаюсь с собственным отражением в зеркале, приказывая себе не буянить. Руки мелко дрожат, когда беру расческу.

– Мне нужен холодный душ.

Своевременная мысль, но не моя. Поднимаю глаза и встречаюсь в отражении с горящим взглядом Чарли. У меня начинает тянуть под ложечкой от трепета, и я с болезненным наслаждением наблюдаю, как Чарли медленно приближается ко мне, на ходу стягивая кофту вместе с серой футболкой.

Он забирает из моей окоченевшей руки силиконовую массажку и начинает аккуратно расчесывать мне волосы. Я спиной ощущаю жар его груди и пытаюсь дышать, не зная, чего хочу больше: чтобы Чарли перестал пожирать меня своим невыносимым кошачьим взглядом или чтобы съел наконец, прекратив мучения.

И он продолжает мучить. Откладывает расческу и разглядывает меня, едва касаясь.

Я как натянутая струна. Жду…

Чарли очень медленно сминает на моем животе шелковую ткань майки и ласкает чувствительную кожу пальцами, просовывает их под резинку шорт, поглаживая, и у меня во рту мгновенно пересыхает.

– Хочешь меня?

Я киваю, прижимаясь к нему спиной, но Чарли убирает руку и с самоиронией говорит:

– Тогда нам стоило проснуться раньше. Мы уже опаздываем.

Если есть на свете понятие «облом», то это оно. Разворачиваюсь к Чарли, пылая от возмущения, и не знаю, пошутил он или нет. Не придумав ничего лучше, одним быстрым движением сбрасываю майку на пол. Спускаю шорты и переступаю через них.

– Я первая в душ. Я быстро, а то не дай бог опоздаем, – говорю, клокоча от негодования, и притворяюсь, что не заметила опасный блеск в глазах Чарли. От него исходит невероятно мощная сексуальная энергия, и я, оглушенная ею, не помню, как вообще добираюсь до кабины и, закрывшись, включаю воду. Идет холодная, но я стискиваю челюсти и терплю. Не знаю, почему так злюсь. Наверное, потому что хочу Осборна сильнее, чем он меня. Это очень пугает. Страшно стать зависимой, да еще без взаимности.

Я неопытная, среднестатистическая девушка; либидо здоровое, но до порно-звезды далеко. А Чарли явно привык к девчонкам более ярким и сексуальным. Умом и добротой я его в постели не впечатлю, как ни старайся, а больше впечатлять особо нечем.

О не-е-ет, у меня проблемы с самооценкой. Этого только не хватало.

Зажмурившись, стою напряженная, жду, когда вода нагреется. Тело ломит, нижнюю часть живота сводит от ноющего пульсирующего желания. Гормоны взбесились, и я не представляю, закончится ли это.

Когда ладони Чарли осторожно ложатся мне на плечи, разворачивая, то я готова зарыдать от досады: он так и не разделся, зашел в черных спортивных штанах. Значит, успокаивать будет. Например так: «Перестань вести себя как маленькая, мы ведь в колледж опаздываем».

– Зачем ты под холодную воду полезла? – укоряет он и обхватывает меня руками, отстраняя от потока летней темпертуры.

Ком в горле. Вспоминается сразу всё: как Чарли отбивался от меня до последнего, не желая отношений, как вернул мне дурацкую веточку жимолости, как холодно попрощался вчера и предложил не загоняться.

Слезы льются вместе со смехом, когда навязчиво обнимаю Осборна за талию. Что если я ему надоела, наскучила своими сказками? Чарли отталкивает меня, держит на расстоянии каждый раз, когда я пытаюсь сблизиться.

– Скажи правду. Ты меня только на расстоянии хотел? Стоило получить – и перехотел?

Если он скажет, что «да», это будет конец света.

POV Чарли

До меня с трудом доходит смысл ее вопроса.

Перехотел? Она видит вообще, в каком я состоянии?

– Ри, у меня презерватива нет, – говорю очевидную вещь.

Я специально не взял, чтобы не лезть к ней.

– Зачем тогда ты ночью пришел?

– Бессонница была. А у тебя так тепло, я сразу отключился.

У меня никогда не было девственницы, и я усилием воли усмиряю в себе мудака. Мне не нужен обычный секс, я хочу большего. Это настолько новое желание, что не совсем понимаю, как вести себя. Чтобы отвлечься, намыливаю мочалку и бережно растираю нежную кожу спины и плеч Рианны. Кабину заполняет ягодный аромат геля, резкий, синтетический. Ри пахнет совсем по-другому.

Стараюсь смотреть куда угодно, только не на груди с затвердевшими карамельными сосками, и все равно ощущаю их вкус во рту. Я тяжело сглатываю, сжимая челюсти. Вода уже идет горячая, и кабина моменально заполняется паром. Но дышать сложно не поэтому. Горло сводит колючей судорогой, и от рыцаря во мне остается только нарастающий шум в ушах, как после удара.

– Прости, Чарли, я веду себя, как озабоченная, – вдруг протрезвев, стыдливо говорит Ри. – Выйди, я… о боже, я ведь голая перед тобой. Не представляю, что на меня нашло. Чертовы гормоны.

Она пытается вытолкать меня вон, а я не могу сдвинуться, у меня тоже затмение. Вижу только блестящий от воды живот. Силой заставляю себя поднять взгляд выше, к мокрой пряди длинных волос, которая красивым узором легла на ключицу. Смотрю на припухшие губы и наконец – в глаза. И Ри всё понимает. Читает в моих зрачках ответ на свой вопрос: хочу ли я ее. Но этого недостаточно, пусть она почувствует, и я прошу:

– Раздень меня.

Она ступает ближе, смотрит на меня в нерешительности и неуверенно стягивает с моих бедер промокшие штаны вместе с бельем. Я с маниакальным вниманием изучаю реакцию Рианны: то, как она судорожно втягивает воздух, наконец увидев меня обнаженным, как вздрагивают ее ресницы, приоткрываются губы. Она напугана и возбуждена, и делает последнюю, не очень убедительную попытку оттолкнуть меня. Ее ладони спускаются по моему влажному прессу – и я накрываю их, медленно направляя вниз по животу.

– Потрогай меня, детка, не бойся.

Ри задерживает дыхание, когда я сжимаю ее пальцы вокруг окаменевшего члена. Кажется, она вообще больше никогда не вдохнет, поэтому я целую ее, проникая языком глубоко в рот, и дышу в нее, дурея, когда она несмело скользит ладонью по всей длине. Один раз, второй…

Умереть можно.

Подхватываю Ри на руки и несу на кровать, не прерывая поцелуя. Кровь кипит; еще пару вдохов, и вены расплавятся. Мы падаем поверх одеяла, и Ри выгибается подо мной. Она горячая, влажная, и я нетерпеливо вхожу в нее средним пальцем, но она такая узкая, что даже на одну фалангу получается не сразу. Ри напряженно застывает. Хоть бы не передумала… Я свихнусь, если передумает.

Целую ее в шею, прихватывая кожу зубами, оставляя отметины, потому что мне так легче дышать. Спускаюсь ниже, чертя губами узоры на податливом теле, и не даю ей даже малейшего шанса испугаться, когда к поглаживающим движениям пальцев у нее между ног добавляю язык. И в голове только одно слово. «Сладкая». Так и знал. Она везде сладкая. Рианна сначала замирает в шоке и пытается сдвинуть ноги, но я подхватываю ее под бедра и приподнимаю, лаская ртом интенсивнее. Ри срывается в дыхании и сдается мне, откровенно постанывая от каждого моего нового движения. Она кусает свою руку, приглушая стоны, и у меня выдержка заканчивается, колючим потом прошибает от затылка до поясницы.

Хочу ее.

Она вдруг начинает вырываться, и я не сразу понимаю, что происходит. Ри упирается пятками мне в плечи, отталкивая, и вакуум нашего уединения разбивают резкие звуки: в дверь колотят кулаками.

– …опаздываешь! И тебе дозвониться не могут!

Рианна буквально слетает с кровати.

Пока она носится по комнате в поисках одежды, я падаю на спину поверх одеяла и закрываю лицо подушкой, чтобы заглушить крик проклятия. Твою мать!

Долбанное утро, страна.

* * *

На ходу завязываю пояс халата и приоткрываю дверь:

– Доброе утро, дядя Эндрю, что такое? – Мой голос дрожит, как и ноги, и мозги. Я так сильно возбуждена, что готова послать родственника в открытый океан и вернуться к Чарли.

– Ты опаздываешь, – повторяет дядя.

– Проспала.

– Странно. Нагреватель работает. Ты случайно не забыла воду в душевой выключить?

Забыла, конечно.

– А я… э-м-м… в ванной уснула. Не выспалась.

– Что я говорил? Начала отвлекаться от учебы на личные дела, и сразу недосыпы. – Он с сочувствием качает головой и хмурится. – А Мэнди у тебя? Ее мать тебе трезвонит уже минут десять.

– Нет, Мэнди не у меня, – отвечаю, и необъяснимое дурное предчувствие холодом ползет по позвоночнику.

– Перезвони Коллинзам. Аманда вроде как дома не ночевала.

Закрываю дверь и отрешенно смотрю перед собой. Нахожу телефон, который свалился на пол у кровати, и протираю потухший экран пальцем: снова вырубился. Ставлю на зарядку, включаю – и не решаюсь набрать номер.

– Что случилось? – беспокоится Чарли, обматывая бедра белым полотенцем.

– Не знаю пока.

Закусываю губу и звоню Аманде.

Абонент недоступен.

Набираю маме, миссис Коллинз, и та сразу отзывается с истерикой в голосе:

– Ри! Слава богу! Мэнди у тебя?!

– Н-нет.

Миссис Коллинз рыдает:

– Ее нет дома! Я пришла с ночной смены, а ее нет! У бабушки тоже нет. Она уверяла, что вернется из похода и ляжет спать. У нее ведь парня не появилось, о котором я не знаю?

– Нет.

– Ри!!! Я звоню в полицию.

Звонок обрывается, а я думаю о том, что нам повезло с сержантом Салливаном. Он человек дела и не станет выжидать сутки, чтобы начать поиски, особенно после трагедии с Трейси.

Чарли подходит и сжимает мои плечи, говорит что-то, а я не слышу. Перебираю в мыслях вчерашние события, вспоминаю, что Мэнди точно отправилась домой после возвращения из гор.

Она сразу ушла. Мы все уставшие были.

Том!

От мимолетной радости становится легче, и я трясущимися руками набираю младшему Килмору. Может, он что-то знает. Он ведь еще в Ламлаше.

Его заспанный голос хрипит в трубку, и я спрашиваю, видел ли он Мэнди.

– Я вчера ее подвез домой, когда вы из похода вернулись. Ты не подумай, что я ее караулил, просто заметил случайно на улице…

– Томми! Ты ее у дома оставил?!

– Да… а что?

Я оседаю на пол, подхваченная сильными руками Чарли, и произношу кошмарную фразу, которая тенью висит над островом которую неделю.

– Она пропала.

Глава 15

Сержант Салливан – друг моего отца. Когда-то они учились вместе в юридической школе. Я доверяю ему. Кому-то да стоит доверять в этой жизни, иначе можно сойти с ума, выискивая тени за спиной у каждого встречного.

Я попросила Чарли отвезти меня в полицейский участок, чтобы убедить сержанта обыскать дом Стивена Ханта. Его угрозы не давали мне покоя несколько дней. Уверена, это он забрал Мэнди, чтобы мы поволновались. Но отпускать Чарли к Стивену я не собираюсь, иначе жертв не избежать. А сержант, надеюсь, способен решить вопрос быстро и безболезненно.

Вот только он мне не верит.

– То есть… погоди, Ри. Почему именно Стивен Хант? Почему не любой другой парень на острове? Ты явно недоговариваешь, – перебивает он меня, поправляя ремень на поясе идеально отутюженных форменных брюк.

Майкл очень похож на своего отца: старший Салливан такой же темноволосый и статный, но в нем больше жесткости и меньше понтов. Наверное, потому что он взрослый.

Никто среди наших знакомых не в курсе, насколько тяжелыми были отношения Аманды с Хантом. Мэнди не хотела пугать свою маму, поэтому мы никому не рассказывали. Мне даже нечем сейчас доказать, что Стивен держал ее три дня заложницей у себя дома прошлым летом. Но косвенные доказательства нынешних угроз у меня все-таки есть: скрины чата, со всеми участниками и сообщениями.

Мне стыдно и тошно вспоминать о глупостях, которые натворили мы с Чарли. Но на кону безопасность Аманды, и я снимаю пальцем блокировку с экрана смартфона, открываю папку со скринами и кладу перед сержантом.

Наплевав на гордость, рассказываю о том, что по моей просьбе Чарли «купил» мне пару свиданий и что Стивен не так понял и пытался заработать на мне. А когда не получилось, пригрозил устроить проблемы Аманде, с которой встречался в прошлом году.

– Есть свидетели. Картер, парень с заправки. Музыканты из группы Стивена. Ваш сын… Он не слышалсамих угроз, но был там.

– Майкл? – удивляется сержант. – Он уехал вчера в Глазго, но остальных я опрошу. Если правда, что Стивен угрожал Аманде, тогда я проверю его.

Я продолжаю сидеть и мять карманы толстовки, с мольбой взирая на сержанта.

– Можешь идти, Ри, – сухо говорит он.

– Вы сообщите, если что-то узнаете?

– Мы будем держать в курсе миссис Коллинз, поэтому звони ей.

Если сержант не отправится к Ханту до обеда, поеду сама. Как в прошлом году. Правда, тогда мы со Стивеном не были врагами. Тогда никто не засовывал дуло пистолета ему в рот. А кроме того, не представляю, чего хочет Стивен и в каком он настроении. Может, он ждет именно моего приезда? А может, я слишком тщеславна и ему плевать на меня.

Чарли стоит на крыльце участка, взвинченный и молчаливый.

– Том еще не приехал? – спрашиваю, озираясь.

– Ему сказали ждать дома.

– Чего ждать?

– Обыска.

У меня даже смешок вырывается.

– А при чем тут Томми?

– При том, что он Аманду видел последним, а миссис Коллинз, судя по всему, успела поднять на уши весь остров.

Мимо проходят два штатных полицейских, и один из них, Зак, вечно сердитый молодой офицер, как обычно, не здоровается. Я зову его Зак-шахматист, потому что он проиграл мне в шахматы на осеннем любительском турнире.

Но неужели полиция действительно собралась к Тому? Дурдом какой-то.

В Ламлаше не-такой-как-все-Килмор обитает у старшего брата, моего куратора, потому что их родители продали семейный дом и переселились в бунгало на побережье на противоположной стороне острова.

Я сажусь в синий джип Чарли и смотрю на капли дождя, которые тихо стучат по лобовому стеклу. Состояние скомканное, непонятное. Муторно, в общем.

Осборн отправляется через дорогу в супермаркет и возвращается с запасами еды.

– Ты бледная, съешь что-нибудь, – предлагает он и подкуривает, наплевав на все усилия, которые прикладывал столько дней, чтобы не душить меня дымом.

– Это я виновата. Я и моя недоразвитая сущность, которая боится всего на свете. Из-за меня началась идиотская история с чатом, и Стивен снова вспомнил об Аманде… А знаешь, что самое забавное? Это она предложила «гениальную» идею попросить у тебя помощи со свиданиями.

Замкнутый круг, обреченная случайность...

Тру щеки ладонями и закрываю усталые глаза.

– Поешь, и я отвезу тебя в колледж, – отрешенно говорит Чарли, заставляя меня настороженно выпрямиться.

– А ты?

– У меня дела.

– Я никуда без тебя не поеду, – начинаю паниковать. Не хватало, чтобы он убил Стивена.

– Ри…

– Я. Никуда. Не. Поеду.

– А я никуда не поеду, если ты останешься рядом.

– Значит, будем ждать.

Мы остаемя в машине, и Чарли настойчиво кормит меня салатом из шпината и морепродуктов, с чересур острым горчичным соусом, от которого сводит скулы и печет в носу. Но ядреная смесь приводит в чувства, и я уже бодрее хватаю телефон, когда по истечении третьего часа ожидания высвечивается звонок от Тома.

– Ты где? – спрашивает он подавленно.

– Рядом с участком.

– Буду через десять минут.

Томми выглядит осунувшимся и блеклым, даже яркие синие полосы вдоль висков будто посерели, и я чувствую, как салат просится назад из-за дурного предчувствия, когда мы наконец сходимся на стоянке и смотрим друг на друга.

– Ты знала, что Трейси утонула всего за два дня до того, как ее нашли? – спрашивает не-такой-как-все.

Чарли крепко обнимает меня за талию, страхуя от падения. Я как плавучий маяк сегодня. Ветер подует – меня и кренит на бок.

– То есть, ее где-то удерживали несколько недель? – в ужасе уточняю, соединяя в голове нити между Амандой и Трейси.

О господи, неужели все-таки маньяк? Не Стивен?

– Результаты вскрытия показали, что так и было. – Голос друга срывается, и Том сжимает челюсти, прежде чем глубоко вдохнуть. – Брату преподобный Мартин рассказал. Но проблема сейчас в другом.

– В чем же?

– Сержант Салливан вызывает Ричарда на допрос после работы.

– Ричарда... в смысле, мистера Килмора, твоего брата?! Зачем? – поражаюсь.

Томми нервно засовывает руки в задние карманы джинсов и признается:

– Полиция обшарила дом в поисках Аманды, и в рабочем столе брата нашли письма, которые ему писала Трейси. Оказывается, она была влюблена в него.

– В него многие влюблены, – бормочу, все еще не понимая, к чему ведет Том.

– Да. Но не многим он отвечал взаимностью, – выдает друг, и я удивленно смотрю на Чарли, хотя тот вообще не понимает, что здесь происходит.

– Мистер Килмор… и Трейси?! – восклицаю, цепляясь за Осборна, как за якорь.

– Тише ты. Уверен, у них не было секса. Ричард – семейный человек, он не стал бы жертвовать репутацией. Но… короче, проблема в том, что еще раньше, сразу после пропажи Трейси, поднимали ее переписку в Сети, и был какой-то таинственный друг, с которым она общалась буквально накануне исчезновения. Тогда это оставили без внимания, а сейчас... Боюсь, что дело Трейси могут повесить на моего брата.

– Но это же абсурд!

– Ты не меня убеждай. Сто процентов, сержант вцепится в версию о том, что Ричард Килмор совратил свою студентку, а потом заставил замолчать, когда она решила вынести на свет их отношения.

Нет, мой мир не может рушиться по нескольку раз в день, такого моя психика не выдержит.

– Трейси ведь утопилась, – напоминаю, и друг кивает:

– Да, но перед смертью лишилась девственности. Так что Ричард влип по-крупному. Каким тормозом нужно быть, чтобы хранить бумажные письма, да еще романтические, при том, что беременная жена в доме?! Он на работу с утра уехал уважаемым человеком, а теперь его будут допрашивать и вешать грязные обвинения. А все из-за меня. Это просто жесть, я подставил собственного брата! – Томми смотрит на меня с тихим отчаянием, хотя я не представляю, как ему помочь. – Надо же было Аманде именно сейчас исчезнуть!

Настолько циничные слова Тома коробят меня.

– Она в опасности, вообще-то, – напоминаю, не сдерживая осуждающих ноток в голосе, но Томми отмахивается:

– Какая может быть опасность? Она просто захотела побыть одна.

– С чего бы? – обвинительно спрашиваю, складывая руки на груди и стараясь не вспылить. – Что ты ей такого сказал вчера, что она могла бы уехать, никого не предупредив?

Том устало поправляет кожаный браслет на запястье и смотрит в сторону моря, прежде чем ответить:

– Я сделал ей предложение.

– Какое?

– Ри, ты вдруг отупела? – злится он. – Я предложил ей стать моей женой.

Я безрезультатно пытаюсь придумать хоть один достойный ответ, но вместо этого высвобождаюсь из объятий Чарли и бросаюсь на шею Тому – а потом больно бью его по лицу, чтобы пришел в себя:

– Томми, услышь меня, пожалуйста! Мэнди нет нигде. Я знаю о ваших отношениях. Она бы первым делом позвонила мне ночью, потому что еще пару дней назад она хотела умереть из-за того, что у тебя девушка в Эдинбурге. Мэнди нет нигде, Том! Она пропала так же, как и Трейси, ты понимаешь это или тоже отупел?

Капли дождя падают на лицо, смывая слезы с моих щек, а Том смотрит ошарашенно с минуту, не понимая ни слова. Кровь сходит с его лица, так что даже губы белееют. Он оттягивает воротник рубашки-поло под блейзером и озирается, будто может увидеть Аманду в любую секунду.

– Это совпадение, наверное, – ищет он повод верить в чудо. – Ри, я не понимаю… Я ведь...

Тома начинает бить крупная дрожь, от потрясения он не может закончить предложение. Оно и ясно, сначала стресс от того, что полиция нашла письма Трейси к мистеру Килмору, а теперь леденящее подозрение, что Аманду похитили. Она не спряталась в желании побыть в одиночестве и обдумать предложение о замужестве, а испарилась.

Я физически ощущаю ужас, который охватывает Тома и заполняет до краев, отражаясь во взгляде.

– Так, давайте-ка я отвезу вас двоих домой, – предлагает Чарли, но от участка отъезжает полицейская машина с включенной мигалкой, и во мне просыпается надежда: вдруг все-таки решили проверить Стивена?

– Поехали лучше за ними! – кричу, бросаясь к джипу. – Томми, очнись!

Килмор вздрагивает и торопится следом, забираясь на заднее сиденье.

…Но у Ханта никого нет. Его самого тоже нет. Сержант Салливан замечает нас издали и просит убраться подальше, чтобы не мешали работе.

– Ри, я же сказал. Если будут новости, миссис Коллинз узнает первой, – отчитывает он меня.

– Может, Стивен увез ее в другое место?

– Мы проверим.

Ощущение безнадежности накрывает меня. Я знаю, что Аманде сейчас плохо. Чувствую это. Без понятия, чем объяснить. Интуиция, наверное.

Мы возвращаемся в джип, и когда Чарли уже поворачивает ключ зажигания, из особняка выбегает Зак-шахматист.

– Посмотрите, что мы обнаружили, сержант!

Мы замираем и напряженно ждем. У Ханта нет соседей, дом стоит на отшибе. Старый, красивый каменный особняк на холме, похожий на маленький дворец из фильма ужасов. У Стивена хорошие корни, талант музыканта, а незаурядная внешность альбиноса привлекает многих девушек. Так почему он – сволочь? От чего это зависит: гены? воспитание? личные загоны? Где и когда он ошибся в выборе, что настолько быстро полетел в сторону обреченной случайности? И осознает ли он сам, в какое дерьмо себя загнал?

…Увы, а может, к счастью, Аманды в доме нет. Зак и второй полицейский нашли три сумки с наркотиками в подвале. Они вызывают понятых, фотографируют, делают опись.

Кокаин, ЛСД, разноцветные таблетки, одну из которых пытались скормить мне. Розовую, кажется… Я уже и не помню. Сержант больше не пытается меня отогнать, но и ничего не комментирует. Вместо него это делает Чарли, который на удивление хорошо разбирается в наркотиках.

И я даже знать не хочу, употреблял ли он.

– Н-да-а, у Ханта проблемы, – в итоге сокрушается сержант и тут же добавляет: – От семи лет до пожизненного… Ри! Когда твои родители возвращаются?

Смена темы заставляет меня растерянно моргнуть.

– В конце месяца.

– Хорошо. А теперь езжайте в колледж или домой. Все равно больше вы ничего не можете сделать.

Но мы мчимся в клуб, где обычно репетирует группа Ханта. Увы, его и там нет. Басист, хорошо знакомый мне по «прогулке в лесу», пожимает плечами, затягиваясь мерзким косяком.

– Его с утра никто не видел. Отлеживается где-то.

Мы не сообщаем, что сюда скоро нагрянет полиция с обыском, и уходим не прощаясь.

Если Аманда не у Стивена, то это удивительное совпадение: его тоже нигде нет. Но это и успокаивает меня немного. Стивену нравится Мэнди, он не причинил ей в прошлом году сильного вреда, убить точно не пытался. Держал в доме, не желая расставаться, и кормил «волшебными таблетками», чтобы Мэнди была сонная.

Но зачем она ему сейчас? Неужели ради мести? Стивен – трус, никогда не поверю, что он отважился бросить вызов Осборну, да еще и своих же парней не поставил в известность.

Может, у него просто крышу сорвало? Объелся таблетками и снова решил попытать счастья с Амандой?

Нити не сходятся, как я ни пытаюсь смотать их в клубок.

Не зная, что еще предпринять, мы действительно едем в колледж, чтобы организовать местных. Трейси мы искали, почему бы не объявить сбор добровольцев снова? Но оказывается, нас опередила миссис Коллинз: мама Аманды уже посеяла смуту, и люди стоят на ушах. Дело Трейси вызвало резонанс, и островитяне хотят знать, что происходит и чего следует опасаться.

По «счастливой» случайности, у кабинета мистера Килмора мы сталкиваемся с Кошкой-Кэт, которой известно, насколько страстным может быть Чарли Осборн. Все еще обиженная после его хамского замечания о «перепихнулись по пьяни», она обращается напрямую к нему:

– А вот и виновник торжества пожаловал.

– Чем же я провинился? – спрашивает Чарли, раздраженно оглядываясь.

– А разве не странно, что исчезновения на острове начались после твоего приезда?

Томми закатывает глаза, слишком встревоженный, чтобы слушать бредни бывшей одноклассницы, и торопится в кабинет своего старшего брата. Новость о том, что куратора вызвали в участок, уже гуляет по коридорам, и это, конечно, неприятно.

Томми распахивает дверь и окликает мистера Килмора, и тот, постаревший лет на десять, поднимается из-за стола, глядя на нас. Я замечаю, каким мрачным взглядом мистер Килмор награждает Осборна, и внутри рождается возмущение: неужели местные действительно подозревают, что Чарли причастен к исчезновениям? Почему он? Потому что новенький?!

В коридоре появляется миссис Бейкер. Она одета в строгий серый костюм, которые слегка ее полнит, а еще наставница прихрамывает. В походе она не хромала.

– А вы почему не в форме? Что такое? – строго спрашивает она.

– Мы только из полицейского участка. Хотим организовать группу волонтеров для поисков Аманды.

– Да-да, директор Хопкинс уже этим занимается, не волнуйтесь. Все обязательно наладится. – Но голос неуверенный. Да и в чем можно быть уверенными, когда история Трейси до сих пор остается загадкой, будоража и нагнетая панику.

Пока я общаюсь с миссис Бейкер, Чарли уводит Кошку-Кэт в сторону и стоит слишком близко к ней, шепотом отчитывая за беспочвенные обвинения. Та начинает с ним спорить, и мне не слышно, о чем именно они не могут договориться: слишком тихо разговаривают. В сердце расширяется противная спираль ревности, хотя повода нет, и я отворачиваюсь, чтобы не видеть, как Кэт пытается словно бы случайно прильнуть к Чарли на виду у проходящих мимо студентов и преподавателей.

У Кэт красивый французский маникюр – это все, что я успеваю заметить. Аманда бы оценила.

…Боже, Мэнди, где ты?

Я снова проверяю входящие, мессенджеры и чаты, где она могла бы мне написать. Ничего. Ни одного слова. Она не входила в интернет со вчерашнего вечера, словно в воду канула. Меня передергивает от этого сравнения, потому что перед глазами сразу возникает образ утопившейся Трейси, с длинными рыжими волосами, в которых виднеются водоросли. Как русалка из страшных сказок.

Неужели Трейси покончила с собой из-за неразделенной любви к мистеру Килмору? Вернее, очень даже разделенной, как признался Том. Девственности-то Трейси лишилась с кем-то. Может, куратор ее отверг после близости? Но это так на него не похоже. Мистер Килмор не стал бы спать с Трейси, если не собирался строить с ней отношения. Он благородный человек.

…Рука Кэт ползет от запястья вверх по предплечью Чарли; тонкие пальцы забираются под край короткого рукава футболки, и Чарли не делает попытки освободиться. Он продолжает объяснять Кошке-Кэт правила бытия, не понимая, что она давно не слушает, а только таращится на его рот.

– Чарли – яркий мальчик, правда? – вдруг говорит прозорливая миссис Бейкер и подталкивает меня: – Иди-иди, не стой, как статуя, забирай его… Где только у Кэтрин гордость? Он ведь ее так некрасиво унизил, да еще прилюдно.

О, я могу целую оду сочинить на тему, куда от прикосновений Осборна исчезает гордость. Раз – и нет ее. Как магия, ломающая устои и принципы. Если бы Чарли решил править миром, то преград на его пути не возникло бы. Вот только Чарли не мечтает о власти. Он хочет просто жить. Забрать сестру от деспота-отца, учиться, работать…

Я тяжело вздыхаю, задаваясь опасным вопросом: что будет с нами? Через полгода, через год? Сто осборнов из ста, что будущее нас удивит.

– Чарли, прости, что отвлекаю, но мне нужно поговорить с Джерри, – произношу громко и вежливо, стараясь не выдать, как мне больно смотреть на чужие руки, которые нагло касаются моего парня.

– Да, хорошо, я сейчас, – поспешно отвечает он, даже не повернув ко мне головы, и я замечаю промелькнувшую улыбку на лице Кэт. Наивная, на что она только надеется? Чарли всего лишь собирается с духом, чтобы извиниться, потому что я попросила.

– Тогда встречаемся через десять минут на стоянке, – уступаю миролюбивым тоном, игнорируя змею ревности, которая душит меня.

Чарли – мой. Он ведь мой?

Стоп. Разве так можно говорить о человеке? Он же не вещь. Но пока я под моросящим дождем разговариваю с Джерри, который вознамерился объехать самые злачные места острова, в голове у меня крутится виниловой пластинкой лишь один мотив: «Чарли – мой! Он ведь мой?» Увы, я не знаю. Слишком непредсказуемый он, чтобы дать однозначный ответ.

К семи вечера, уставшие, как хоббиты в Мордоре, мы возвращаемся домой. Солнце село, смысла и дальше колесить по острову нет. Джерри так ничего и не нашел, кроме двух проституток из Ардроссана, которые навязались ему в старом клубе. Джерри не повелся на дамочек, и их доставили в участок.

Кажется, мы сильно прибавили работы сержанту Салливану. У нас очень низкий криминальный рейтинг, серьезных преступлений вообще не происходит, разве что мелкая торговля травкой в темных подворотнях или – на крайний случай – пьяная потасовка. А тут вам и утопленница Трейси, и склад наркотиков, и пропавшая Аманда, а теперь еще и проститутки-путешественницы.

Мне трудно судить, насколько он хороший профессионал, наш сержант. Думаю, когда нет серьезного вызова в работе, постоянного напряжения, то и навыки притупляются. Надеюсь, он вызовет инспектора с материка, если сам не справится с поисками Аманды. Лишь бы в Салливане не взыграли амбиции.

Я рада только одному: что Чарли рядом. Окутанная его энергией, чувствую себя в безопасности, как в коконе. Мы выходим из джипа, и я уже собираюсь пригласить Осборна в дом, наплевав на мнение дяди Эндрю, но сосед вдруг хмурится и говорит:

– Кстати… Кэтти была в курсе, что мистер Килмор неровно дышал к дочке преподобного Мартина. Вроде как даже слухи ходили среди девочек. Ты знала?

– Нет, первый раз слышу.

Я вообще никогда не шушукалась по углам, слишком занятая учебой. Интриги и козни проходили мимо меня, как пыль на дороге. Я же не останавливаюсь, чтобы изучить и рассмотреть пыль. Это пустая трата времени.

– Что если твой препод и правда убил девушку, или, например, довел до суицида? У него жена беременная, он достойный, уважаемый гражданин вашего райского муравейника. Переспал с фанаткой, поддался слабости, а она начала преследовать…

Я набрасываю капюшон толстовки на голову и закрываю уши ладонями.

– Замолчи! Это бред, ересь! Мистер Килмор никогда бы так не поступил, да еще с Трейси! Она же была само совершенство. Это как опорочить святую. Тем более он близкий друг преподобного Мартина.

– Ты удивишься, но идеальных людей нет, – усмехается Чарли, глядя на меня, как на маленькую пустоголовую девочку.

– Все равно он не стал бы! – возмущаюсь, невольно вспоминая, как вчера встретила мистера Килмора на холмах и испугалась. В душе начинает рождаться подлое, предательское подозрение, которое заставляет меня еще агрессивнее вести себя по отношению к Чарли. – Это не он, я просто знаю!

– Ни в ком нельзя быть уверенным.

– Действительно. Прости, забыла, с кем разговариваю. Но я скорее поверю, что такой, как ты, совершил преступление от скуки, чем в то, что мистер Килмор мог обидеть Трейси.

Слова срываются легко, как колючий снег с еловой ветки. Я понимаю, что ляпнула глупость, когда звуковая волна моего беспочвенного обвинения проникает в Чарли. Его глаза леденеют, и я вижу того высокомерного Осборна, каким он был в нашу первую встречу. На его лицо наползает маска заядлого циника с фирменной ухмылкой и арктическим морозом в голубых глазах.

– Такой, как я? Забавно… Что же ты тогда бегаешь за мной, а не за кем-то более благородным? Нравится щекотать нервы с плохими мальчиками, Ри?

Он складывает руки на груди, ожидая ответа, и я смотрю на край короткого рукава, которого касались пальцы Кэт. Ревность снова вспыхивает во мне, раздирая здравый смысл в клочья в одно мгновение.

Кто мы с тобой, Чарли?

Кто мы?

Две параллельные, которые пересеклись, как стрелки часов. Тик-так… Сколько у нас еще времени вместе? Месяц, а в лучшем случае – три?

– Ты для меня всего лишь новый опыт. Как и я для тебя, – высказываю сожаление, которое пожирает изнутри.

Чарли с уважением вскидывает брови и смотрит с одобрением. Он устал, как и я, а усталые люди бывают неоправданно злыми. По своему отцу знаю. Мы с Чарли попали в воронку дурного настроения и пытаемся сделать друг другу больно из страха, потому что будущее движется на нас тайфуном. Один шанс из тысячи, что выберемся вместе, не расцепив рук. Один шанс из тысячи – это почти ничего.

Чарли подхватывает пальцами прядь моих волос, которая щекочет лицо, и заталкивает ее под капюшон. У Осборна круги под глазами, обычно яркие губы пересохли и побледнели, а ветер нещадно треплет его светлую густую челку.

– Молодец, быстро научилась бить по слабым местам. Я тобой горжусь, детка, так держать.

– А разве я что-то говорю не так? Или после того, как убьешь отца, ты заберешь меня с собой в свой распрекрасный ад, и мы заживем припеваючи на могиле Джейсона Осборна? Не ври ни себе, ни мне. Мы скоро разъедемся по разным странам, и что дальше? Разве у нас есть будущее, Чарли?

– У нас его никогда и не было. Ты с самого начала это знала, я ничего от тебя не скрывал. Ты сама ко мне пришла.

– Я пришла, потому что ты меня позвал.

– Серьезно? Что-то не припомню. – Он хмыкает, и от его кривой улыбки сердце заходится от отчаяния. Я пытаюсь поймать его взгляд, помириться, но Чарли уже отгородился от меня стеной сарказма, выложенной из ледяных кирпичей. Мой голос смягчается, когда я напоминаю:

– Ты позвал меня молча.

– А теперь я молча иду домой. Я несколько суток нормально не спал.

Он нажимает на ключ, блокируя замки в джипе, и направляется к своему крыльцу, на котором третий день стоит позабытый фиолетовый контейнер с нетронутым шоколадным кексом.

Глава 16

«Успокойся, Ри, это всего лишь обычная размолвка», – убеждаю себя, падая на диван в гостиной рядом с Итоном. Мне стыдно, что я вообще думаю о Чарли, когда стоит сосредоточиться лишь на Аманде. Где мы еще не искали? Что нашла полиция, о чем они молчат?

Брат гладит меня по голове, как ребенка, и я спрашиваю, ужинал ли он.

– Джоанна разогрела мне пасту болоньез из магазина. Когда уже мама вернется? Скоро я подохну от плохого питания.

Итон не был сегодня в школе, потому что дядя Эндрю возил его на осмотр к врачу, и брат не в курсе, что Аманда исчезла. Я попросила дядю не заводить эту тему. Удивительно, как это никто из приятелей не позвонил Итону с новостями.

– Где твой телефон?

– Я его опять в кармане забыл, Джоанна постирала. Не работает совсем, прикинь? Лежит на кухне в пачке риса.

– А планшет где?

– Случайно чаем залил, экран затек весь и почернел, дядя в ремонт завтра отвезет.

Ну и слава богу. Не представляю, как сообщить брату, что его первая любовь пропала.

Мы смотрим старую серию «Теории большого взрыва», жуя пресный попкорн, и я прокручиваю в голове все возможные варианты, куда могла запропаститься Аманда.

Серийный маньяк. Маловероятно. Трейси была девственницей, а Аманда – известная «блудница». Нет логики в таких похищениях, разве что маньяк охотится на любых девушек восемнадцати лет. Но тогда этот преступник странный и непоследовательный.

Стивен Хант. Подозреваемый номер один, учитывая, что и его нигде нет. Может, он увез Аманду с острова, чтобы выяснить отношения? Увидел их вчера с Томом и понял, что девушку могут забрать навсегда… Но неужели он уплыл с ней на материк? Почему она не кричала, не звала на помощь? Может, он снова накормил ее таблетками?.. Сплошные вопросы.

Амнезия. Аманда вдруг потеряла память и прямо у своего дома развернулась и пошла на пристань, а утром уплыла в поисках сокровищ. Н-да, хотелось бы, чтобы это было правдой.

Одно радует: Томми сделал ей предложение. Для меня странно, когда люди женятся так рано, едва начав жить, но Аманда любит младшего Килмора. Ее мечта – это иметь свой дом и семью, чтобы вдохновлять близких и делать их красивее и радостнее в собственном салоне красоты. Если Томми готов к такому серьезному шагу, как брак, то не мне их судить.

– Слышишь? – приподнявшись с дивана, спрашивает Итон, и я морщу лоб, оттопырыв ухо. Точно. Вроде бы, музыка…

Я не могу сложить два плюс два, даже когда выхожу на улицу и в смятении таращусь на вереницу машин у дома Осборна.

Что за собрание? Случилось что-нибудь?

И только когда вижу двух парней, которые вносят в дом ящик пива, понимаю: Чарли решил меня добить. Он устроил вечеринку прямо в день исчезновения Аманды.

Вот же скотство! Бить по слабым местам у нас взаимно получается, с максимальным попаданием.

Ярость вспыхивает во мне адским пламенем, и я мчусь на порог, но двери захлопываются прямо у меня перед носом. Дергаю ручку: закрыто.

– Откройте немедленно! Вы с ума сошли?!?! Человек без вести пропал! Ваша одногруппница, уже вторая за месяц!

Отбегаю от крыльца и бросаю щебенку в окно на втором этаже, где горит свет. Наружу высовывается голова Джерри, и я просто-таки зверею:

– Ты идиот, что ли?!

– Ой, Ри, это ты. Я думал, шабаш ведьм. Слушай, не обижайся, но все на нервах, я так вообще еле на ногах стою. Томми набухался в хлам и спит здесь, вот тут, прямо на полу. Никто не понимает, что происходит в этой жизни. В таких ситуациях советуют держаться большими группами для безопасности.

– Тогда открой и впусти меня!

– Оз просил тебя не пускать, пойми правильно. Ты, как всегда, тоску нагонишь.

– Оз? Оз?!?! Он тебе лучший друг, что ли?! Джерри, я убью тебя, клянусь! И что значит: большими группами?! Этот дом стоит у холмов. Ты ужастиков мало смотрел? «Очень страшное кино», например?!

– Я же говорю, ты сеешь панику. Мы отдохнем немного и утром снова на весь день в поисковый отряд. Сил нет ни капли. По-твоему, ты одна за Аманду переживаешь?

– Нет, но…

– Ну вот и свали ради всего святого! – неожиданно рявкает Джерри и захлопывает окно.

Трындец. Ломлюсь в дверь еще несколько минут в надежде, что кто-нибудь откроет, но дверной звонок отключен, и мне нечем выбесить гостей. В ступоре рассматриваю знакомые машины, припаркованные вдоль дороги, и замечаю серебристый кабриолет Кошки-Кэт. Холод пробирает до костей, и я мчусь к себе, чтобы выглянуть в окно.

Нет-нет-нет-нет!

Шторы Чарли задернуты, но окно открыто, и я слышу женский смех в спальне. Боль просачивается инеем в душу, покрывая вечной мерзлотой, и стресс, накопленный за день, вмещается в один-единственный вздох: не верю!

Что же ты делаешь, Чарли? Кому и что ты хочешь доказать? Да, я наговорила лишнего в сердцах, напуганная и усталая, но ведь это всего лишь слова…

Колени слабеют от охватившей меня паники, и я опираюсь ладонями о стол. Дверь за спиной с громким стуком закрывается на сквозняке; резкий поток ветра хлещет меня по лицу, как пощечиной, и я вздрагиваю, трезвея.

Всего лишь слова? Разве? Осборна задели мои обвинения, потому что я действительно так считаю. Я верю, что он может совершить страшное преступление. Правда, верю. «Такой, как Чарли» в моем представлении способен на все. На то, чтобы купить людей, на хранение оружия и на убийство. Он ведь не видит грани, не понимает разницы между «можно» и «нельзя», потому что живет по своим законам. Чарли Осборн – это мальчик, который вырос с отцом-психопатом и выжил только благодаря собственной изворотливости, благодаря маскам, которые изобретает на каждый случай жизни.

Но со мной он не надевает масок, знает, что бесполезно. Со мной он такой, какой есть: откровенный, спокойный и заботливый. Пока я психовала в машине у полицейского участка, Чарли кормил меня салатом, чтобы я не была голодной. А сам при этом ничего не съел. Почти не спал два дня, а может, и больше.

Я жмурюсь, проклиная предвзятость, и с силой сжимаю деревянную грань стола, на котором сижу по вечерам, когда звонит Чарли. Его звонки – лучшая часть моей жизни. Как глоток свободы и полет в мечту, которой я делюсь с интересным мне парнем. Он далеко не подарок, но всё во мне откликается на него, словно моя система распознала «своего» человека. Он снится мне постоянно.

Я его оскорбила, уподобившись Кошке-Кэт, которая ляпнула, что проблемы начались с его приездом. Ясно же, что это глупость, не более. А вот подозрения Осборна по поводу мистера Килмора вполне обоснованные. Есть факты. Чарли всего лишь громко высказал разумную теорию, а я плюнула ему в душу, хотя знаю, какого труда ему стоило открыться передо мной.

На его месте я бы меня бросила. А он не бросил, спокойно попрощался и ушел домой. Собрал гостей мне на зло, потому что ненавидит одиночество. Как я могла забыть? Как могла оставить его одного в таком убитом состоянии? Сидела в гостиной и смотрела «Теорию большого взрыва» вместе с Итоном, пока соседа жрали его демоны.

Смогла бы я оставить Итона с жестоким отцом, если бы знала, что отец – психопат и может в любой момент причинить собственному ребенку зло, что ломает его каждый день, а однажды может убить? Что бы я сделала? Разве хотя бы в мыслях не начала бы беситься от собственного бессилия? Не пожелала бы смерти тому, кого не могу победить в равном бою, кого ненавижу?

– Боже, Чарли, что мы творим? Что вообще происходит? – бормочу себе под нос и отправляюсь в душ. Прохладная вода хорошо прочищает мозги, особенно таким истеричкам, как я.

Стоны из соседнего окна кромсают мое сердце, но я, как самурай, одеваюсь медленно, с невозмутимым лицом, не делая резких движений и не заламывая рук.

Самурай сначала думает, потом делает.

На улице давно стемнело, но звезд не видно. Сейчас девять часов, и мне надо как-то попасть в дом Чарли. Жаль, он убрал лестницу утром.

Я смотрю в зеркало на свое печальное отражение и щурюсь, спрашивая себя: слабо ли мне победить страх высоты? Слабо. Но я пойду через страх. Когда-то же надо начинать.

Спускаюсь к Итону, и у того челюсть отвисает:

– Ты куда собралась в таком виде?

На мне короткое белое платье на бретельках, с глубоким V-образнымы вырезом, под ним – комплект кружевного белья шоколадного цвета (подарок Мэнди). Захотелось предстать перед Чарли без балахонов и пижам. Выбросить белый флаг, так сказать.

– Скоро вернусь, – говорю и, обувшись в белые кроссовки, выхожу на улицу. Задний двор Осборна окружен сеткой, и я вглядываюсь через аккуратно подстриженный зеленый «забор», открыта ли дверь в сад. Увы, закрыто. Зеркальная поверхность дверей отражает ночной мрак, не позволяя увидеть, что творится внутри. Чарли определенно отгородился от меня, во всех смыслах. Вот же злопамятный мерзавец!

Возвращаюсь к Итону и жалуюсь, как обиженная девочка:

– Мне нужно попасть в дом Осборна, а меня не пускают. Ты поможешь мне дотащить пожарную лестницу, я к нему в окно залезу.

– Ты сбрендила, – обалдело отвечает Итон.

– Я влюбилась. Кому, как ни тебе, знать, какая это мучительная боль и безысходность!

Аргумент железный, и брат фыркает, но поднимается с дивана и идет в гараж, где отец держит целый магазин всякой дребедени, которую никогда не использует. Даже станок по изготовлению лестничных балясин есть. А лестницы как были старые, так и остаются.

– Слушай, Ри, а у вас с соседом серьезно, что ли? – расстроенно спрашивает братишка, и я ерошу его лохматую шевелюру.

– Я и сама не знаю, – честно признаюсь.

– Он мне не нравится.

– Он многим не нравится, – соглашаюсь. – Например, дяде Эндрю.

– О, да.

– Но ты ведь не расскажешь?

Итон тяжело вздыхает.

– Если ты решила забраться в чужой дом по лестнице, то значит, тебе очень приспичило. Что я, дурак отговаривать тебя от такой дичи? Мне даже интересно, на какой ступеньке ты запищишь и позовешь на помощь. Клянусь, я позвоню в пожарную службу и опозорю тебя.

Вот она, истинная братская любовь. Никакой веры в успехи сестры.

– Класс, давай вот эту возьмем! – хищно лыбится мой милый Итон. – Точно взвоешь от страха.

Он показывает мне спасательную лестницу, которая выдвигается механически при нажатии кнопок и при этом цепляется за край подоконника «лапками». Главное, чтобы окно было открыто в соседнем доме.

Я понимаю подоплеку и ахаю:

– Ты предлагаешь мне перейти по лестнице, как по мосту, в комнату Чарли?! Меня стошнит при первом же шаге!

– Зато круто, потом будешь детям рассказывать.

– После такого стресса у меня и детей может не быть! – Но сущность начинает скулить, подбивая на безрассудство. «Чего ты боишься, Ри? Вечно ты боишься всяких глупостей».

Да! Потому что это глупо.

Зато какой эффект получится! Даже если своих детей не будет, то чужим будут рассказывать эту городскую легенду: о том, как Рианна О’Нил застряла между домами в кружевных стрингах в феврале.

В итоге мы с Итоном крадемся наверх, стараясь не спугнуть Джоанну и дядю. Они давно закрылись в своей комнате.

– Тише ты, – цежу, но Итон гогочет в кулак.

– Представляю рожу Осборна, когда ты к нему, как Лара Крофт, спрыгнешь с подоконника. У него инфаркт случится.

Какой у меня добрый брат. Но впечатлить Осборна действительно охота. А если честно, просто увидеть его хочется. Давно не видела, целых три часа.

Мы возимся с лестницей, фиксируя ее за мой подоконник, и нажимаем кнопки с двух сторон: металл едет вперед, прокладывая рельсы. Я легкая, под моим весом лестница не должна прогнуться, но все равно скулы сводит от волнения и предвкушения самого идиотского поступка в жизни. Наверное, без Мэнди у меня отказал рассудок. Но так лучше. Джерри был прав: когда отвлекаешься, то и переживания притупляются. Останься я дома – и до утра извелась бы от бессилия и мысленных поисков Аманды.

Лестница достигает подоконника Чарли и ложится наверх, лязгая, когда «лапки» спадают за край и тоже фиксируются.

– Если я упаду, не рассказывай родителям. Пускай живут и думают, что со мной все хорошо.

– Выживешь ты или нет, в любом случае будешь крайней, так что иди давай, пока я не передумал и не позвал Энди. – Голос у Итона напряженный, без былой издевки, и я понимаю, что он начал сомневаться в гениальности своей затеи.

Но главное, что в его гениальности не сомневаюсь я.

– Ты только вниз не смотри, – обеспокоенно просит Итон, и я переступаю со стола на край лестницы. Колени сразу начинают дрожать, в горле – ком, в глазах все плывет. Отлично, именно с таким настроением самураи и идут в бой.

Рот наполняется слюной, меня мутит, когда делаю следующий шаг. Вопреки совету Итона, смотрю именно вниз, фокусируюсь на щебенке, чтобы осознать: это всего лишь земля. Поверхность, а не бездна. Если сорвусь, то успею ухватиться руками за лестницу. У меня крепкие мышцы, я удержусь и подтянусь наверх.

Это всего лишь земля.

Трейси утонула. Аманда неизвестно где. А я иду по лестничному мосту, чтобы сказать Чарли, как сильно люблю его.

Говорить слова любви нужно сразу, не затягивая, не дожидаясь, пока исчезнешь и станешь воспоминанием, как рыжеволосая русалка.

…До сих пор не верится, что у них с мистером Килмором были настоящие чувства. Теперь понятно, почему куратор такой подавленный и печальный всю неделю.

…Если завтра Аманду не найдут, я сломаюсь. А сегодня еще держусь. Прямо сейчас, правда, не за что держаться: подо мной метра четыре пустоты, которые кажутся целым километром. В голове шумит, и от каждого порыва ветра замирает сердце в страхе. Я не могу обернуться, вдохнуть нормально – остается лишь идти вперед. Колени дрожат сильнее, тьма в глазах сгущается, и чтобы выйти из прострации, вспоминаю о Чарли. Шаг, еще шаг… Это просто земля. Обычная поверхность. Нужно снова сфокусироваться на ней.

Лобстер. Подходит и садится у стены соседского дома, но не скулит; смотрит на меня, а я – на него. И как-то даже дышать легче становится. Лишь бы не завыл, иначе Чарли распахнет шторы, и я паду жертвой собственной ревности.

Тиски в груди не ослабевают, но я делаю последний шаг, до крови кусая губу, и становлюсь на широкий подоконник Осборна. Оседаю и упираюсь ладонями в гладкое дерево, сглатывая соленую кровь и ужас того, что я преодолела пропасть. Сама, без страховки.

О господи…

Оборачиваюсь, и становится грустно: я прошла всего несколько метров, а не обогнула земной шар, как мне показалось. Но для меня это настоящий подвиг, хоть и на грани безумства. Голова все еще кружится, а сердце бабахает, как готовая рвануть граната.

Никогда не повторяйте чужих дуростей в домашних условиях, дети.

Итон облегченно показывает мне большой палец, а я снимаю «лапки» лестницы; брат нажимает на кнопки, убирая ее. Он еще раз смотрит на меня и уходит. Рыдать от стресса пошел, наверное. Или падать в обморок. Или менять штаны.

Затаив дыхание, раздвигаю шторы и упираюсь взглядом в полуголую Кэт, которая выходит из ванной комнаты. Кошка-паразитка спотыкается и начинает визжать, прикрываясь руками, но я прикладываю палец к губам, показывая, что если она не заткнется, то я помогу.

Кэт умолкает и таращится на меня, как на ангела возмездия, а я спрыгиваю на пол и стараюсь не анализировать проклятое бытие, которое тыкает меня носом в измену Чарли. Он в ванной, я слышу его шаги. Он входит в комнату – и у меня перед глазами рвется пленка, кино обрывается, кадры пылают в огне, прижигая кровоточащую рану в сердце.

Это не Чарли.

Это не он.

Не он…

Облизываю сухие губы и прислоняюсь спиной к стене, медленно сползая, испытывая полное, абсолютное равнодушие ко всему. А потом я начинаю смеяться. Паника, страх, пережитый за день стресс и подозрения, терзания – все уходит со смехом, который заполняет планету и оглушает. Но никто, кроме меня, его не слышит, потому что я смеюсь беззвучно. Громкость включена только внутри.

Кажется, пролетают целые столетия, прежде чем я поднимаюсь.

– Привет, – говорю Кошке-Кэт и, судя по всему, уже не целомудренному Джерри, раздетому до пояса. – А ты ничего, качаешься, да, Джерри? Молодец. Грудь бреешь или воском обрабатываешь?

Он молчит как рыба, и я оглядываюсь.

Вся комната завалена рисунками. Карандашные наброски, смятые и аккуратно сложенные на столе, на креслах, на полу. Я брожу по комнате и рассмариваю их с маниакальным обожанием, понимая, что все это время Чарли рисовал меня. Одетой, обнаженной, одну и вместе с ним. На некоторых набросках портреты хорошо прорисованы, а кое-где лишь плавные линии, как танец.

Нет, это конец света. Мы с Чарли – двое буйнопомешанных, которые нашли друг друга.

Джерри и Кэт, далеко не трезвые, продолжают молча таращиться на меня, а потом в шоке – друг на друга, будто не понимают, как оказались вдвоем в чужой ванной комнате, да еще в таком пикантном виде.

Пить меньше надо.

У кровати валяется пачка презервативов, и я забираю один, пряча в декольте за неимением карманов. Так, на всякий случай.

Подмигиваю онемевшим одногруппникам и выхожу из спальни в поисках Чарли. Его имя сейчас звучит, как ангельская песня. Лишь бы он меня не выгнал, мой мстительный, злопамятный, лучший на свете парень.

На втором этаже еще три комнаты, и я заглядываю в каждую.

Чарли спит, уткнувшись лицом в подушку, на большой кровати под балдахином, в спальне, которая гораздо просторнее, чем его собственная. Здесь красиво, даже роскошно. Явно комната Джейсона, хоть тот и бывает здесь слишком редко.

Будить Чарли не хочется, он слишком устал. Так что я сбрасываю кроссовки, забираюсь под одеяло и обнимаю его. На нем черная майка, подчеркивающая рельеф плеч, а шершавая ткань спортивных штанов приятно щекочет мои голые ноги.

На меня снисходит умиротворение, я словно нежусь на пляже под летним солнцем. Чарли невероятный, неземной. Я могла бы смотреть на него часами, особенно когда он спит, а не ругается со мной. В свете ночной лампы его кожа отливает серебром, но я не смею коснуться ее губами. Вместо этого начинаю считать его вдохи. Собираю их и сохраняю внутри себя, на счастье.

На счете «десять» сбиваюсь, захваченная врасплох. Чарли очень сильный, он подминает меня под бок, как котенка. Все еще в полудреме, он устраивает голову в изгибе моей шеи и тихо, хрипло выдыхает:

– М-м-м...

Но вот он замирает, а потом резко отталкивает меня со злым бурчанием:

– Какого…! – Осборн осекается на полуслове и смотрит на меня несколько долгих мгновений, взъерошенный и невыносимо порочный спросонья: – Ты мне снишься, что ли?

– Да, это осознанный сон, – фыркаю, пряча за смешливым тоном волнение, и выбираюсь из-под одеяла. Чарли замирает, разглядывая меня таким голодным взглядом, что сущность лежит в обмороке.

– Прости, что толкнул, думал, Кэтти навязалась, – объясняет Осборн, пожирая глазами меня всю, без остатка. – Ты как сюда попала?

– Через окно. Сегодня моя очередь.

Он недоверчиво щурится, анализируя реальность, а потом подпирает голову рукой и с философской серьезностью спрашивает:

– Скажи мне, Ри. Что я должен сделать, чтобы ты послала меня раз и навсегда? У тебя гордость есть вообще?

Я тоже ложусь поудобнее и забрасываю руки за голову, слегка выгибаясь. Платье подтягивается выше, оголяя бедра, и я наслаждаюсь реакцией Осборна. Он с шумом втягивает воздух и прикипает к моим ногам таким тяжелым взглядом, что я робею.

– Любовь сильнее гордости, – произношу с напускным равнодушием, умоляя про себя, чтобы Чарли не выставил меня за дверь.

Он не выдерживает и протягивает руку, поглаживая большим пальцем мою ключицу, а затем спускает ладонь ниже, ловя бешеные удары моего сердца.

– А при чем здесь… хм… любовь? – настороженно уточняет он и морщится, словно у него в горле першит от необходимости обсуждать чувства.

Я тону в этом мгновении, проваливаюсь, как в декорацию. Чарли пытливо смотрит мне в глаза, он даже дыхание задерживает, словно боится спугнуть момент истины. А у меня не получается заговорить. Вспоминаю буквы алфавита, но они не складываются в слова. С Чарли у меня часто такие пробелы в сознании случаются.

Ничего, я скажу ему молча. Скрещиваю ладони над сердцем, поверх горячей руки Чарли, а затем касаюсь указательным пальцем его груди, признаваясь на языке жестов: «Я люблю тебя».

– …и мне все равно, что с нами будет, – тихо добавляю.

Он сжимает челюсти, словно удерживает себя от ответного признания, и смотрит мне в глаза.

– Даже если потом ничего не будет? – спрашивает он.

– Даже если завтра солнце не взойдет.

– Вау, – восхищенно выдыхает Чарли. – Да ты чистая поэзия, детка.

Я и сама от себя в шоке. Любовь превратила меня в романтическую героиню мюзиклов. Но будет ли у нас с Осборном хэппи-энд, это большой вопрос. Первый вопрос в жизни, ответа на который я больше не ищу.

POVЧарли

Она смущенно заправляет волосы за уши и смотрит на меня так невинно, что даже трогать ее жалко. Вот же ненормальная, просто-таки непробиваемая. А еще в белом пришла, как на жертвоприношение. Мои демоны счастливы.

Я все еще зол на Ри из-за того, что она вмазала мне правдой под дых, назвав вещи своими именами. Но мое упрямство разбивается, как ледышка, когда она достает серебристый пакетик из декольте.

– Подумала… мало ли, – тихо говорит она, краснея, и мне выть охота, потому что не могу на нее злиться. Пытаюсь, но не получается.

Попал ты, Чарли. И – черт – это такой кайф, что я согласен вечно оттягивать момент нашей первой близости, как последний мазохист. Просто чтобы ощущать ломающий меня поток гормонов, который оживляет и превращает в озабоченного фаната. Я ощущаю вдохновение, возбуждение, счастье… Так вот оно какое – счастье: непривычно легкое внутри и одновременно болезненно огромное, не вмещается в такого циника, как я. Оно душит меня, и нужно сделать хоть что-нибудь, чтобы не расплакаться, выставив себя сентиментальным психом.

– Как низко ты пала, Рианна Ламлашская. Приносишь себя в жертву чужим демонам и радуешься. Куда только смотрят твои родители?

Я осторожно забираю презерватив из тонких пальцев и откладываю в сторону. Подвигаюсь ближе и накрываю Рианну собой, обнимая, а потом резко переворачиваюсь на спину. Моя муза от неожиданности падает на меня, но тут же упирается руками в кровать, приподнимаясь, и ее волосы волной ложатся мне на плечи, обдавая горько-сладким ароматом мандарина. Мужским ароматом, моим… Она такой же шампунь купила, что ли?

Жаль нельзя купить аромат Рианны. Я бы втер его себе в кожу.

– Покажи мне, как ты умеешь извиняться, – говорю ей и заставляю себя опустить ладони на одеяло, чтобы не разорвать белое платье. Ткань тонкая, в мыслях она уже валяется на полу.

– А я должна? – дрожащим от предвкушения голосом спрашивает Ри. Ей нравится играть со мной, я это давно понял.

– Нет, ты мне ничего не должна. Можешь встать и уйти, я тебя не держу.

– Разве? – дразнит она, и у меня кровь закипает от сексуального тембра этой, казалось бы, здравомыслящей девушки. – Ты держишь меня взглядом, как магнитом. Отпусти меня, и я уйду.

Но я не могу отвести глаз. Не могу отпустить.

Сколько мы вместе? Три дня? Четыре? А кажется, она была со мной всегда.

Нащупываю рядом серебристый пакетик и разрываю зубами. В мыслях держу себя за горло и втолковываю, что нужно быть сдержанным, это ведь ее первый раз.

Ри, затаив дыхание, снимает с меня майку, царапает короткими ногтями ноющие мышцы пресса и заводит пальцы под эластичный пояс, стягивая с меня штаны. Под ними нет белья, и она снова напрягается, увидев меня раздетым. Мне кажется, что Ри передумала, но после короткого замешательства она тяжело сглатывает и начинает покрывать мой торс влажными поцелуями, повторяя все то, что я делал с ней утром. Ри передвигается вниз – и я закрываю глаза, убитый наповал, когда она осторожно проводит губами вдоль болезненно твердого члена.

– Ты же меня просто разорвешь, – доносится ее взбудораженный голос.

– Не бойся, я буду нежным… Боже, детка, возьми меня в рот. – Я нетерпеливо запускаю пальцы в волосы на ее затылке, и Ри, эта скромная экстремалка, погружает меня в нирвану. Дыхание вышибает из легких, и сущность, голодная и злая, слетает с катушек. Я резко поднимаюсь и тяну Рианну на себя, заставляя сесть мне на колени. Она обхватывает меня ногами, и я впиваюсь в ее рот, зверея от наших общих стонов. Дрожащими пальцами сдираю с плеч бретельки платья и какого-то убойного бюстгальтера, который даже рассмотреть нет времени.

Еще немного… еще немного, и я вдохну.

Под моими руками стройное тело плавится. Я с силой сжимаю гладкие бедра под платьем, не разрывая поцелуя; целую грубо и глубоко, чтобы притупить удушающую боль в горле, но легче не становится. Я ощущаю, насколько Рианна горячая между ног, и готов кончить от того, как сильно она хочет меня.

– …ты! …что?! – Дверь спиной вышибает Джерри, влетая в комнату, и на него наваливается полицейский. В первую секунду мне плевать на окружающий мир, а в следующую я впадаю в бешенство и матерюсь так, что стены осыпаются, донося понятный смысл: что за нахрен?! Оставьте нас в покое!

Снимаю с себя Рианну и быстро накрываю одеялом, пока она затуманенным взглядом смотрит вокруг, не понимая, что происходит. Натягиваю штаны и слетаю с кровати.

– Вышли отсюда! – ору, а в голове взрываются клетки мозга, который требует, чтобы его перестали выносить.

От неудовлетворенности я превращаюсь в мстительную тварь, и когда Джерри что-то там объясняет, мол, соседи позвонили в полицию, то я просто бью ему по роже. Ибо какого хрена устроили вакханалию, что даже полиция приехала?

Офицер, которого я запомнил – Зак, кажется, – осуждающе смотрит на меня и поправляет рацию на светоотражающем жилете.

– Соседи пожаловались, что у вас слишком шумно, – повторяет он.

– Да кто шумел, Зак? Никто не шумел, – возмущается Джерри, ощупывая щеку. – Только Том проснулся и орет во дворе. Так у него горе, он же не со зла.

Офицер упирает руки в бока и качает головой:

– Думаете, у нас работы нет, кроме как гулящую молодежь разгонять?

Думаю, нет. Думаю, что нынешние события – ЧП, а не норма в Ламлаше. А Зак, которому от силы двадцать два года, пытается понтоваться передо мной… Или не передо мной, учитывая, как пристально он вглядывается в девушку, которая сидит на кровати.

– Совести у вас нет, – нагнетает Зак. – Сейчас возьму и обыщу дом. Найду наркотики или пьяных несовершеннолетних – всех вас засажу.

Он бравирует в пустоту, потому что наркоты в доме нет, как и несовершеннолетних. Так что я даю добро на обыск и пытаюсь выставить парней за дверь, обещая уплатить штраф. Завтра. Завтра, мать вашу!!! Сегодня оставьте меня в покое!

– Рианна? – на прощание окликает офицер, и та показывает нос из-под одеяла.

– Зак, мы не делали ничего противозаконного, – отвечает моя девочка тоном королевы.

Офицер согласно кивает и снова крутит рацию, нервничает.

– Я всего лишь выполняю свою работу, – оправдывается он. Перед Рианной люди почему-то часто начинают оправдываться. – Кстати, это твой дядя позвонил с жалобой. Эндрю Дикинсон.

Круто. Поганый Лобстер воет под моим окном каждую ночь, а Том первый раз вышел во двор проораться, так сразу полиция. Даже в раю никакой справедливости.

Офицер продолжает топтаться на месте и пялиться на Рианну.

– Эндрю тебя ищет, – произносит он почти смущенно и со страшной обидой смотрит на нее, явно не одобряя выбор Рианны Ламлашской. Но мне все равно, меня трясет. Если я не займусь любовью с собственной девушкой в ближайшее время, то свихнусь и покроюсь забвением. Так что лучше бы всем убраться отсюда.

– Спасибо, что сообщил, Зак, я уже собираюсь домой, – отвечает Ри, не двигаясь с места, и полицейский наконец сваливает вместе с Джерри.

Я захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, растирая лицо ладонями.

– Если бы я был параноиком, то решил бы, что проклятый остров бережет тебя от грехопадения, – говорю с надрывом и хлопаю по бедрам, хотя у меня нет не только сигарет, но и карманов. Возбуждение схлынуло, но мне хватает увидеть припухшие губы Ри, чтобы демоны в голове снова заскандировали: иди и возьми! Возьми ты ее, сволочь, дай нам жить нормально!!!

– Пить хочешь? – спрашиваю, и Рианна кивает, всхлипывая. Сначала я пугаюсь, а потом понимаю, что эта маленькая заноза смеется, а не плачет. Она падает на подушку и буквально давится от смеха, хотя не вижу ничего смешного.

– Зак так на меня посмотрел, ты заметил? Чуть в обморок не упал. Он подкатывал ко мне во время местных состязаний по шахматам, но в итоге я его обыграла, и он мне этого не простил. С тех пор даже не здоровался со мной, сейчас вот первый раз заговорил.

Ри очень весело, она сползает с кровати на пол, пытаясь подняться, но мне из ее сбивчивой речи стало ясно только одно: этот Зак подкатывал к моей девушке, а теперь шарится по моему дому, будто я школьник с травкой.

– Принесу тебе воды, – ласково отвечаю и выхожу из комнаты, чтобы найти шахматиста и объяснить кое-что о пешках и чужих королевах.

В доме пусто. Народ испарился при первых признаках проблем. Только Том сидит на крыльце, закрыв руками голову. Джерри тоже еще здесь, его машина припаркована на улице, как и кабриолет Кэтти.

Зак, увы, оказался не очень храбрым. Ничего он не обыскивал. Разогнал людей и сразу уехал, оставив на крыльце выписку о штрафе, прижав ее пустым контейнером от торта. Кто, интересно, покусился на сухой кекс? Выглядел он отвратно.

– Том, иди спать, – прошу, хлопая приятеля по спине, но он начинает рыдать. – Том, ты же завтра будешь никакой, и толку от тебя?

– Я должен был забрать ее еще прошлым летом. Надо было силой в багажник затолкать и уехать. Я не могу… не могу…

– Ну и сиди, черт с тобой, – начинаю злиться и возвращаюсь в дом. На кухне беру бутылку воды из холодильника, притворяясь, что не вижу обиды в глазах Кэт. Она растерянно стоит посреди комнаты и смотрит на меня.

– Можешь лечь в гостевой, – предлагаю. – Не садись за руль в таком упоротом виде.

– Зачем ты извинился передо мной в колледже сегодня? Зачем сделал вид, что тебе не наплевать на меня? – обвиняет она, смахивая злые слезы с глаз.

– Потому что Рианна попросила, – говорю правду и ухожу, слушая проклятия в спину.

– Пошел ты, Осборн! Кому ты нужен? Я теперь с Джерри, понял? Мы с ним в твоей спальне трахались!

– Да мне пофиг.

Хоть кто-то сегодня лишился невинности. Но чем Кэтти думала, связываясь с Джерри? Красивая ведь девчонка, не глупая.

Господи, мой дом заполонили унылые островитяне. Один плачет, вторая орет, а Джерри еле плетется на кухню, вытирая кровь с разбитой мною губы. Жаль, это не Кэтти его разукрасила, он заслужил. Пьяную девчонку зажал, додумался.

Размышляю обо всем этом и вдруг застываю у лесницы. Какого черта? Мне же наплевать на них.

Но правда в том, что здесь и сейчас, несмотря ни на что, я не ощущаю одиночества. И несчастный Том, и панибратский Джерри, и даже Кэтти – они будто часть моей жизни.

Меня прошибает этой простой мыслью: у меня есть жизнь. Без Джейсона, без матери, без Лины. Просто моя. Не подаренная мне, не отравленная, а заработанная. Ясная, как эта ночь.

Эндорфины беснуются на полную мощность, когда я поднимаюсь к Рианне. Она уснула, свернувшись на одеяле, и я не хочу ее тревожить. Она выглядит, как ангел, который укрылся крыльями. Нежная, сладкая, близкая до щемящей боли в сердце.

Оставляю воду у кровати и возвращаюсь вниз. На диване вибрирует мой айфон, забытый и облитый пивом, и я нахожу сигарету с зажигалкой, прежде чем выйти в сад и прочитать сообщение.

«ПОМОГИ».

Перечитываю снова и снова, и еще раз, а потом глубоко затягиваюсь дымом и закидываю руки за голову, отталкиваясь пяткой от земли, раскачиваясь на садовом диване.

Я долго сижу, ни о чем не думая. Но пустота не ноет внутри, ее просто нет. В ней произошел Большой взрыв, и родилась вселенная. Не знаю, что со мной. Наверное, Рианна заразила мою душу сказками, и они наконец проросли во мне, как те цветы в прозрачной точилке.

Тихое, теплое счастье согревает вены, расплывается по черной майке искусственным светом от садового фонаря, заполняет легкие воздухом, свежим после дождя. Мне настолько спокойно, что я могу слышать чужое дыхание.

Я не под кайфом, но клянусь – я слышу его.

Поднимаюсь и иду наверх, к себе, и выдвигаю ящик с документами из шкафа. Там адреса, счета, банковские карты и доверенности – все, что у меня есть. Нахожу адрес Лины и кладу его на стол, накрываю двумя пачками наличных, оставляю для Ри записку.

Во мне ни капли сомнения. Мир кристально-чистый, а внутри – этот шепот как ответ на все вопросы. Я больше не в тупике, передо мной свободное пространство, и во мне тоже свобода.

Беру ключи, неторопясь выхожу на улицу и сажусь в джип, хлопая дверью.

– Эй, Чарли, ты куда? – развязно кричит Том, вскинув голову.

– Сигареты закончились.

– Так ночью нигде не купишь.

Усмехаюсь и завожу двигатель.

– Я знаю.

Глава 17

Снова этот странный сон: мир залит багровым цветом, как на закате апокалипсиса. И ноющее чувсто утраты…

Я подхватываюсь, будто меня по щекам полтергейт хлестнул, и спрыгиваю с кровати, путаясь в одеяле. Поверить не могу, что задремала! Спотыкаюсь о бутылку воды и осматриваюсь: Чарли в комнате нет.

Поправляю бретельки платья и скептически вскидываю бровь: н-да, это была плохая идея – надеть белое, ибо к концу ночи будет не только измятое, но и грязное.

Обуваюсь и иду на поиски Осборна, а сердце, как птица в силках: бах-бах-бах!

В доме тихо, на улице тоже. Это гложет меня, как и плохой сон, который только что посмотрела… Жесть! Уснула в кровати у парня!.. Он меня, наверное, считает занудой, которая отрубается по графику, где угодно, даже если собиралась заняться любовью.

В гостиной на диване сном младенца спит Джерри, и сразу радостней: не одна я такая слабовольная. В комнате зябко, потому что входная дверь открыта, и я набрасываю на Джерри плед. Выхожу на крыльцо и натыкаюсь на Тома, который сидит, опустив плечи. Рядом с ним пристроилась Кэт. Она жалуется на жизнь, потягивая пиво из бутылки. У крыльца морось бьет по пустому фиолетовому контейнеру, который кто-то выставил под дождь.

– Почему я должна переться в Нью-Йорк осенью? Я хотела учиться в Лондоне, но папа сказал, что Лига плюща – это круче. А если я не хочу? В гробу я видала эту…

– Где Чарли? – перебиваю, и Кэт фыркает:

– Да пошел он!

– Томми, где Чарли? – От тихой паники даже скулы сводит, будто стакан клюквенного сока выпила.

– Уехал за сигаретами.

– Так ночь ведь.

– Он знает.

– Том! – рявкаю в сердцах. – Когда он уехал?!

– Да вот только что. Минут… десять назад.

– Дай я ему позвоню, – прошу, и Том, пьяный и печальный, пытается достать телефон из кармана перепачканного блейзера. – Господи, Томми, ты извалялся в грязи, как поросенок. Переоденься, не едь так домой. Мистер Килмор решит, что Чарли – это вселенское зло, которое губит окружающих.

– Мне все равно. Я жду рассвета, чтобы искать Аманду. – Он резко замолкает на имени Мэнди и опускает голову, ссутулившись.

Телефон Осборна не отвечает, звонок срывается, и я понимаю, что он отключил связь. Мурашки ползут по обнаженным рукам и проникают под кожу.

– Чарли говорил что-нибудь перед отъездом?

– Нет, вроде бы, – глухо отвечает Томми.

– Кэт, а тебе он что-нибудь говорил? – В моем тоне пробиваются истеричные нотки, а от дурного предчувствия начинает мутить.

– Сказал, чтобы шла спать, – пожимает плечами Кэт.

Первая мысль: звонить сержанту Салливану, чтобы отследил машину Чарли. Но сержант и так меня считает сумасшедшей, да и чем объяснить свое предчувствие? «Я люблю Чарли и чувствую, что случилась какая-то фигня»?

– Том, а ты можешь отследить машину по номеру? Или…! Постой, ты можешь зайти в чужие входящие звонки и сообщения?

– Я до хакера еще не дорос, уж прости.

– Ему кто-то позвонил, наверное. Он поехал, потому что его позвали! – Голос срывается, и я бегу на кухню, обшариваю комнату в поисках телефона Чарли. Может, он его просто дома оставил?! Иду в гостиную, в сад… Нету. Мысленно выстраиваю цепочку возможных действий, и первое, что отпечатывается в памяти – это слово «хакер». Том не хакер, но у Чарли есть подруга… Как же ее зовут?! Господи, как ее зовут?!?!

Я бегу назад на крыльцо, где Том задумчиво крутит монетку, и наступаю на нее, чтобы не дребезжала.

– Кэт! У тебя есть инстаграм Чарли? Зайди в сеть! – громко прошу.

– Зачем?

– Он поехал не за сигаретами, вы что, не понимаете?!

– А куда?

– Откуда же я знаю?!

Кэт согласно возвращается в дом и находит на полу в гостиной свой золотой айфон; смотрит на меня хмуро и заходит на страничку Чарли.

– И?

– У него подруга есть, нужно ее найти. Ее зовут… имя странное такое, как у самолета или гоночного болида.

– Джет?.. Мерседес?

– Феррари! Феррари Джонс.

Мы просматриваем немногочисленные фотки Чарли. Везде он – милый аккуратный парень. То на учебе в опрятной форме, то в парке с друзьями, то с сестрой – ее невозможно не узнать. Они с Чарли как близнецы. Видно, Осборн держит страничку для социальной службы, чтобы видели, какой он паинька.

– Вот! – Кэт тычет пальцем в фотку девушки с темными волосами. – В тэгах стоит #феррари.

Я не знаю, онлайн она сейчас или нет, но мне так страшно, что более продуктивных идей просто нет. Нужно звонить в полицию, но без доказательств это будет бесполезная трата времени.

«Привет! Меня зовут Ри, я подруга Чарли. Он пропал!!! Он говорил, что ты компьютерный гений. Ты можешь взломать его входящие, смс и звонки за последний час? Это очень серьезно», – отправляю сообщение Феррари.

Господи! Да кто поверит в такую чушь?! Подруга Чарли решит, что я обычная фанатка и пытаюсь добиться его внимания.

Мы сидим в ступоре, не зная, куда бежать и кого звать на помощь. Кошка-Кэт вообще не понимает, что происходит, но ей передалась моя паническая волна, как резонанс истерики.

– Это из-за Аманды? Или Трейси? Ты думаешь, Чарли что-то знает о маньяке? – задает она логичный вопрос.

– Да какой маньяк? – злюсь, потому что думаю о том же. А еще не дает покоя тот простой факт, что Чарли уехал один. Почему?!

Минуты тянутся, как годы, и лет через пять раздается благословенный «дзынь»: Феррари ответила.

«Привет, Дороти. Уже проверяю».

«Я Рианна», – зачем-то уточняю, как в тумане.

«Да, я поняла».

И еще минуты… И новое входящее послание – скрин смс-ки, которая пришла Чарли, если верить часам, сорок минут назад.

«ПОМОГИ».

И все. Ни слова больше. У меня начинают дрожать губы, и я до боли кусаю их.

– Кэт, номер местный. Чей это?

Она вбивает цифры в телефонную книгу и растерянно говорит:

– Не знаю.

Я спешу к Тому.

– Чей это номер?! – Не дожидаясь ответа, выхватываю из его рук телефон и вбиваю цифры. Нет такого. Черт!!! Мне уже дышать трудно, когда я мчусь в гостиную, где спит Джерри. Обыскиваю его джинсы, вытягиваю телефон.

– Джерри! Сними блокировку! – Бью его по плечу, и он мычит, чтобы я оставила его в покое. – Просыпайся!

– Отстань, – хрипит он, но все-таки медленно садится и трет лицо. Спросонья Джерри очень милый, и я бы даже сказала ему об этом, если бы внутри меня в эту минуту сердце на вертеле не жарилось.

Джерри проводит пальцем по экрану, снимая блокировку, и я называю цифры. Приятель вбивает их и несколько раз хлопает глазами, чтобы сфокусироваться.

– А ты правильно назвала?

– Да! Кто это?!

– Это… Хант.

Я обреченно выдыхаю, жмурясь от мимолетного неверия, и сажусь на кожаный диван, нагретый чужим теплом.

Что это? Аманда смогла отправить сообщение с номера Стивена? Или я чего-то не понимаю? И какого черта… нет, КАКОГО ЧЕРТА? – Чарли поехал один?! Может, он позвонил в полицию? Но почему тогда ничего не сказал Тому?

– Ри, что происходит? – очнувшись наконец, напряженно спрашивает Джерри.

– Чарли поехал к Ханту, за Амандой, – говорю и сама себе не верю.

Что происходит, вообще? Как мы влипли в эту историю?

– Он сдурел один ехать?! – пугается Джерри и тут же орет в шоке: – Том! Том, ты где?!

Возвращаюсь к Кэт и строчу для Феррари:

«Откуда отправили сообщение? Есть адрес?»

Должен быть, иначе Чарли тоже не знал бы, куда ехать. Значит, Мэнди включила GPS у Ханта на телефоне… Да, это здорово, вот только я не рассказывала Аманде о том, что произошло со мной в лесу, и она не могла повторить мой опыт «вызова спасителя Чарли».

В ожидании ответа иду к лестнице, вспомнив, что комнату Осборна еще не осматривала. Поправляю рамку на стене, которую мы сломали в тот первый раз, когда поцеловались, и поднимаюсь наверх. Глубоко вдыхаю несколько раз, чтобы собраться с духом, и захожу в спальню. Осматриваюсь – и закрываю рукой рот, глотая отчаяние. На столе куча денег, какие-то счета, адреса… Руки не слушаются, пока перебираю все то, что оставил Чарли. Когда вижу записку, мне становится плохо. Я гипнотизирую ее с минуту, не решаясь прочесть. Зачем он оставил записку? Может, он еще и безоружный уехал?!

Я без понятия, есть ли у Осборна свой пистолет. Вряд ли, учитывая, что к Ханту в лес он приезжал с моим «подарком».

У меня ком из замершего крика в горле, но я заставляю себя развернуть страницу.

«Если что, не оставляй мою сестру, все ее данные – в документах. Наличку всю забирай. И, кстати... Не могу поверить, что ты уснула, так и не рассказав мне сказку. Надеюсь, тебя замучает совесть».

У Чарли очень красивый, аккуратный почерк.

И что значит – «если что»?

Я, как в тумане, спускаюсь на первый этаж и смотрю на ребят, которые ждут указаний, не зная, как поступить. Даже Том пришел. У него влажные волосы – видно головой под холодную воду сунулся, чтобы протрезветь.

– Феррари ответила? – спрашиваю у Кэт.

– Нет еще.

И в эту же секунду звучит волшебное «дзынь». Кэт испуганно опускает глаза на экран айфона, который сжимает побелевшими пальцами, и говорит:

– Ответила. – Она поворачивает экран ко мне. Там адрес.

– Хорошо. Том, звони в полицию.

Сама я не могу этого сделать, потому что руки ослабели.

Три гудка, и наконец раздается унылый голос Зака. Да чтоб тебя! Ну почему именно он дежурит сегодня?! Томми пытается объяснить ситуацию, но Зак начинает упираться, считая, что мы издеваемся, и я перехватываю трубку, включая громкую связь:

– Зак! Мы предполагаем, где Аманда! У нас есть адрес… – Но офицер прерывает мою речь:

– Послушай, Ри. Я ничего не могу сделать без сержанта. Он уехал домой час назад. Вы разминулись, прости. Он будет утром, наверное.

– Утром?! Ты шутишь?!

Но он не шутит. Я знаю, что в эту самую минуту Зак чертовски напуган. Он привык к спокойствию острова и боится серьезного вызова.

– Я назову тебе адрес, а ты решай сам, – умоляю.

– Хорошо, это ведь моя работа, – нехотя соглашается он, и я диктую улицу и номер дома. – Сейчас позвоню сержанту, и мы проверим. – Но вдруг Зак запинается и говорит: – Что за… Ри, вы там в своем уме?! Что за глупый розыгрыш?

– Ты о чем, Зак?

– Ты же дала мне адрес сержанта Салливана.

– …?!

– Только попробуйте еще раз позвонить сюда, хулиганы! Я вас всех засажу!

Связь обрывается, а мы вчетвером, пребывая в немом молчании, переглядываемся в шоке.

– Стоп. Ри, что происходит?

– Без понятия. Но если Чарли уехал по этому адресу, то будь это хоть здание парламента, меня это не остановит, – возмущаюсь и быстро шагаю домой.

– Я с тобой! – встревоженно предлагает Том, все еще не до конца оклемавшись. Но на ногах уже держится, и то хорошо.

Джерри и Кэт молчат. Они вообще не могут врубиться в ситуацию, потому что не знают всех нюансов.

Том перебегает через дорогу, садится в свой красный внедорожник и бьет себя по щекам, чтобы прийти в норму.

– Я поведу, куда тебе за руль? Дай мне две минуты, – прошу и мчусь домой. Беру запасной ключ под вазоном с пальмой и тихо пробираюсь в прихожую. В мыслях абсолютная собранность в эту минуту. Я как вектор мячика, запущенного в воздух: остановить меня сможет только внезапно налетевшее цунами.

– Ри! Я не хочу ссориться, но это слишком! Я позвонил твоим родителям, – клокочет заспанный дядя Эндрю, поднимаясь с дивана в гостиной. – Приезжала полиция! Это уже ни в какие ворота не лезет!

– Так ведь ты эту полицию и вызвал, – обрываю монотонную речь. – Перестань меня стеречь, я не маленькая.

Дядя тяжело дышит, не зная, что сказать. Даже статус жениха не добавил ему таланта в общении с подростками. Сейчас максимум его знаний исчерпан, и дядя не знает, какие еще рычаги влияния использовать. Эх, Энди, разве авторитетом становятся, выпячивая грудь вперед и пылая яростью? Нет, уважают таких, как Чарли, который ушел молча, чтобы решать чужие проблемы. Почему? Я не понимаю, почему он так поступил?! Какое ему дело до Ханта, до Аманды? Зачем он так рискует?

Я забегаю в свою комнату, и следом приходит Итон, которому давно положено спать.

– Ты в порядке? – виновато спрашивает он.

– Да. Иди спать.

– Прости, я все-таки сдал тебя. Волновался.

– Ничего, Итон, правда. Иди спать.

– Но…

– Выйди отсюда! – кричу, и в глазах брата проскакивают искры ужаса и обиды. Мне стыдно, что наругалась на него, но я еле дышу от волнения и не готова к разговорам. Брат неловко дергает край пижамной майки и молча уходит, опустив плечи. Ничего, завтра с ним разберемся.

Я нахожу смартфон на столе среди вещей, достаю из шкафа розовую коробку и сажусь там же, у бежевой стены. На часах 01:24, уже наступила среда, 17 февраля. Но сегодня я интересуюсь у гугла не о событиях прошедших эпох. Я скольжу пальцем по экрану и спрашиваю: «О’кей, гугл, как правильно зарядить Глок-17?»

Вообще, я против американских правил всеобщего использования оружием – из опасения, что оружие попадет в руки детей или дебилов. Или таких идиоток, как я, которые умудряются на пустом месте вляпаться в неприятности, потому что проводят социальные эксперименты над собой. С другой стороны, каждый должен иметь право себя защитить, особенно если ты на острове, а преступник почему-то скрывается в доме сержанта полиции. С третьей стороны, хорошо бы общество было идеальным и вообще не нужно было бояться, хранить в розовых коробках пистолеты и спасать любимых людей.

Но, как сказал мистер Килмор, мы не идеальны. Так что я спокойно смотрю три минуты видео на чертовом ютубе и вставляю магазин в пустой проем в рукоятке, затем щелкаю по кнопке, снова выпуская его. Кажется, все довольно просто. Пистолет серебристый, легкий, будто игрушечный из пластика, и в нем семнадцать патронов. Надеюсь, мне не придется использовать ни одного; я молюсь об этом, когда закрепляю черный пояс с кобурой на платье, набрасываю клетчатый мешковатый пиджак и выбегаю во двор.

Дядя больше не пытается остановить меня, только напоминает беспомощно:

– Я позвонил твоим родителям!

Что ж, снова я буду крайней. Но на этот раз у обвинений хоть повод появится.

Чарли уехал полчаса назад, и у меня кровь стынет в венах от мысли, что уже поздно. Я сажусь в машину и проворачиваю ключ зажигания, вздрагивая от резкого звука мотора, и только потом замечаю, что Джерри и Кэт зачем-то забрались на задние сиденья. Не уверена, что они понимают, куда и с какой целью мы едем, но мне некогда их отговаривать. Я давлю на педаль газа, и мы несемся домой к сержанту, живущему на другой стороне Ламлаша, на собственной вилле, которая досталась ему от родителей. Я никогда не знала точного адреса, да и зачем? Кто помнит адреса в местах, где вырос и может на ощупь, пятками, определить локацию без GPS?

– Что мы будем делать? – задает разумный вопрос Томми.

– Если Аманда там, то забирай ее в безопасное место.

– Это понятно. А в дом как мы попадем?

– Не знаю, Том. Не задавай мне вопросы пару минут, дышать нечем.

Ночь темная, как бездна; уличных огней все меньше, когда мы выезжаем к заливу и, минуя ряд ухоженных особняков, снова удаляемся вглубь поселения. Я хорошо знаю эту местность, мы бывали у сержанта на семейных ужинах, и мне ничего не стоит найти взглядом величественный каменный особняк в отдалении. Здесь шикарный пестрый сад с подрезанными клумбами, подъездная аллея за воротами… Я крепче сжимаю руль, когда замечаю джип Осборна в конце улицы, у проезда в рощу. Минутное облегчение распространяется жаром по венам: мы не ошиблись, он здесь. Выключаю фары и медленно проезжаю мимо дома еще ярдов десять и только тогда паркуюсь.

– Вы двое, оставайтесь снаружи, – обращаюсь к Джерри и Кэт. – Проверьте джип, заберите ключи, вдруг Чарли оставил. Уезжать будем в двух машинах, так что, Джерри, ты поведешь джип, если что. – Я быстро проговариваю эту короткую речь и выскальзываю из внедорожника, тихо притворяя дверь. Том идет следом, и мы перебираемся через кованый забор. На воротах и в доме, скорее всего, есть камеры видеонаблюдения, да и сигнализация должна быть, но я уверена, что систему безопасности отключили. Чарли ведь здесь. Если бы система сработала, то сюда давно нагрянул бы Зак.

– Ри, – тихо окликает меня Том, кивая в сторону особняка: на первом этаже серого каменного дома настежь распахнуто окно. Света в комнате нет, и зловещий проем вызывает мандраж. Тяжелая желтая луна нависает над черепичной крышей, но темно так, что я едва вижу, куда ступаю. Осторожно подхожу к окну, и Том снова одергивает меня:

– Слышишь?

Из глубины дома раздается шорох, тихий, словно призрак по фольге идет. И эти тихие звуки морозят мою кожу хуже криков.

– Подсади меня, – шепчу, и Том мотает головой:

– Ты с ума сошла? Давай сначала я.

– Том, я вооружена. Просто подсади меня, черт бы тебя побрал, – отвечаю, показывая ему пояс с кабурой.

– Откуда?.. Охренеть. Ты ненормальная, – сбивчиво осуждает меня друг, закрывает ладонями лицо на пару секунд, и серебряные вшивки на широких браслетах Тома ловят тусклый свет Луны. – Ладно, но ты мне сразу выбрось кресло или что угодно. И не отходи от окна, пока меня не дождешься.

Том опускается на одно колено, подставляя мне замок из рук, и я ступаю на них, упираясь ладонями в стену. Мгновение – и взлетаю вверх, цепляясь ладонями за подоконник. От острой боли, которая прошивает кожу, темнее в глазах, но я не кричу, сглатывая шок. На подоконнике лежала разбитая пепельница, и стеклянный осколок разрезал мне ладонь на левой руке. Жгучая, горячая боль мгновенно отдает пульсацией вверх по руке, к локтю. Но во мне бурлит адреналин, и он притупляет боль.

Второй раз за ночь я лезу в чужой дом. Это уже не сказка на ночь, а настоящий кошмар.

Аккуратно, чтобы не создавать шума, спрыгиваю на пол, стараясь не задеть раненной рукой предметы, и в полутьме обхожу гостиную в поисках кресла, чтобы помочь Тому.

Дверь в комнату открыта, и я все еще слышу шаги за стеной, на этот раз не шуршащие, а размеренные.

Вдох-выдох, вдох-выдох…

Рядом с дверью к стене приставлено складное деревянное кресло, и я очень медленно ступаю к нему, стиснув зубы. В комнате сильно пахнет табаком, и я закрываю глаза, делая очередной глубокий вдох, когда тишину рассекает сухой звук отворенной двери, скользнувшей по ковролину. В панике я кашляю, давясь воздухом, и неловко тянусь к кабуре, но чужие руки быстро пресекают мою попытку.

– Том! – пищу я в шоке, с непониманием оглядывась на окно.

– Тише. Я додумался проверить дверь. Там незаперто.

– Вот же гадство… Зря только руку порезала, – расстраиваюсь. – Ты видел кого-нибудь?

– Да, там два добермана.

– Супер. – Но это лучше, чем два маньяка, и я искренне рада.

Мы вместе выходим в холл, и к нам сразу подбегают доберманы. Они не лают, настороженные и сонные, только смотрят вопросительно. У меня тоже вопросов – целая гора, так что хорошо их понимаю.

Тусклый свет ночника на стене – это наш единственный источник освещения, но и этого достаточно, чтобы разглядеть обстановку.

Планировка на первом этаже открытая, большой холл в этом правом крыле переходит в просторную кухню, а входная дверь… Я даже жмурюсь, думая, что у меня начались галлюцинации. У двери – сержант Салливан. Он в полицейском костюме, но без оружия и связи, лежит на животе, подогнув под себя руку.

– Он жив?

– Я еще не проверял, спешил к тебе, – шепчет Том.

Не знаю, почему мы шепчемся. Судя по гробовой тишине, здесь, кроме нас и доберманов, никого нет.

В доме – ни звука, кроме стрелки часов над входом, которая буквально гремит в этой натянутой тишине, отзываясь эхом у меня в горле. Я ощупываю запястье сержанта, ощущая пульс, шарю ладонями по паркету, проверяя, есть ли кровь, но офицер жив и ровно дышит. Видимо, его оглушили и он просто без сознания. Хлопаю по щеке – никакой реакции. К хозяину подбегают доберманы и ложатся рядом, показывая мне, что я здесь лишняя.

Смотрю на Тома, и мы замираем в нерешительности: а дальше что? У друга опухли глаза от слез и бессонницы, от его футболки разит потом, и меньше всего он сейчас похож на героя, способного на разумные действия.

Мы с Томом – два адекватных взрослых человека. Мы выросли в приличных семьях и не имеем понятия о том, как спасать людей и как бороться с маньяками. Максимум знаний почерпнуто из фильмов, и я прихожу в отчание от мысли, что мы – просто два идиота на чужой территории. Мы проникли во владения сержанта полиции через окно и молча таращимся друг на друга, не понимая, куда идти. В ужастике мы бы попали в длинный коридор со стильно обшарпанной дверью, ведущей в подвал, но я не вижу ничего подозрительного.

Мы, не сговариваясь, бредем на кухню, и Томми берет нож из большой серебряной подставки, закрепленной на широком столе. Меня снова мутит, на этот раз – от вида багровых пятен на собственном белом платье: я вытерла о него левую руку.

– У тебя кровь, – пугается Том, но я боюсь даже разжать ладонь, чтобы осмотреть рану.

– Пустяки, это не важно. Я правша, а правая рука целая. – Взгляд падает на мраморные плиты пола, белые, с серебристыми прожилками, а сейчас еще и покрытые грязью. – Это следы?

Мы машинально смотрим в большое окно, из которого открывается вид на сад, но ничего не разглядеть из-за искусственного света ночника. Однако выключить его мы не можем, нас обязательно заметят, как и положено по закону подлости.

– Держимся вместе. Чуть что заметишь – кричи, – приказывает мне Том и первым выходит в сад через заднюю дверь, которая ведет на открытую террасу. Мы спускаемся по широким ступеням на землю, сырую после дождя, и пробираемся вдоль высокого забора, обсаженного жимолостью, аромат которой очень сильно меня сейчас нервирует. Перед нами – широкая лужайка, окаймленная черными силуэтами деревьями, подрезанными и готовыми к весне. Вдали – несколько построек: хранилище для садового инвентаря, беседка, летний домик… В последнем кто-то есть, потому что из дымохода валят серые клубы. Серьезно? Маньяки топят камины в чужих домах?

Я достаю пистолет и сжимаю его двумя руками, но левая щиплет неимоверно, и становится все труднее отвлекать себя от ноющей пульсации.

Беда в том, что в летнем домике окно выходит прямехонько на сад, и нас, скорее всего, уже заметили. Но если Аманда и Чарли там, то мы обязаны им помочь.

– На счет «три», – говорит Том, когда мы останавливаемся у выкрашенной белой двери. – Раз, два… три!

Он резко распахивает дверь, влетая в убежище наперевес с огромным кухонным ножом, а я кладу палец на курок и вваливаюсь следом. И – чтоб мне проваливаться на месте.

– Майкл, – выдыхаю я удивленно. – Какого черта, Майкл?!

Он стоит напротив меня, с таким же удивленным напуганным взглядом, и направляет мне в грудь пистолет.

POV Чарли

Я никогда не мог долго усидеть на месте, вечно искал, чем занять мысли. Может, еще и поэтому стал художником. Осенью меня ждет Калифорния, стипендия на крутой киностудии. Я планировал переехать туда с Линой. Но сейчас мои мысли далеки от Штатов. В данную минуту я сворачиваю к чужому дому. Я точно не знаю, чей это адрес, но думаю, что не ошибусь, назвав хозяином сержанта Салливана. Хант ни за что в жизни не прислал бы мне сообщение, если бы мог обратиться в полицию.

Белоснежка прислал мне призыв о помощи, потому что его забрал Майкл. Этот простой дедуктивный вывод занял у меня не больше минуты. Мозаика четко сложилась в голове, как по щелчку, которым запускают необратимый процесс.

Хант знал, что я догадаюсь. Он провернул тот же трюк, что и Рианна в лесу, когда по случайности набрала мой номер.

Между мной и этим отморозком Стивеном мало общего, но одно нас объединяет: мы унизили Майкла без веской причины. Просто потому, что могли. Но я оскобил его один раз, а Хант террорил годами. Ри говорила, что этот отбитый музыкант был помешан на Аманде, поэтому легко представить, что Майкл забрал девчонку, пытаясь приманить своего обидчика. Меня сын сержанта боится и вряд ли стал бы связываться, но Хант – трусливый, когда один. Его легко сломать.

Я паркую джип в конце улицы и закуриваю по дороге к воротам. Первый раз в жизни я иду по наитию, зная, что поступаю правильно. Эта грань уперлась острым краем в сознание, и я так же остро ее ощущаю. Рианна сказала бы, что это граница между добром и злом. Я черчу ее прямо сейчас, собственной жизнью.

«Чарли Осборн проводит эксперимент над собой». Отличный заголовок для циркового номера. С другой стороны, не одной же Рианне баловаться подобной ересью. Я выйду за рамки привычного шаблона и освобожу себя. Это просто, во мне нет ни страха, ни сомнений.

Вся та жесть, что творилась до сих пор в моей жизни, шла по кругу, внутри которого я существовал, ища виноватых, ожидая, когда же станет лучше. Я всегда во всем винил Джейсона, но то, что происходит сегодня – полностью моя вина, и я ее искуплю. Я мог бы добить Майкла и скатиться еще ниже, на самое дно. Но я пришел не за этим. Я пришел, чтобы помочь.

Потому что я не Джейсон.

Окно рядом с дверью открыто, из глубины дома доносится спор. Узнаю голос Майкла: он так же надрывно просил в понедельник не гробить его байк, а тогда, в лесу, просил, чтобы я ему поверил. Приличный, умный парень, а уже сломанный.

Голоса резко стихают прямо за массивной входной дверью, и я жду несколько минут, а потом захожу внутрь. Замок такой же, как и у меня дома: открывается ключом. Это традиция, наверно. Так возни и важности бытия больше. Ключ торчит изнутри, его так и не провернули, чтобы заблокировать дверь.

На темном паркете лежит сержант. Я поднимаю взгляд и вижу Майкла. Он стоит у стены, в руке – пистолет, который, скорее всего, забрал у отца. Тоже «Глок», похожий на тот, что я подарил Рианне, только черный.

Мы с Салливаном несколько секунд смотрим друг на друга, не зная, что сказать, а потом я замечаю синюшные проколотые вены в изгибе локтя Майкла: он подкатал длинный рукав серой футболки. Видно, отец во время ссоры заставил показать. Майкл перехватывает мой взгляд и резко одергивает рукав. А у меня ком в горле.

– Моя мать кололась героином в последние два года жизни, – говорю. – Ты давно?

– С нового года.

– Еще не поздно остановиться.

Он смотрит на меня рассеянно и усмехается. Наверно, он боится сам себя в эту минуту, поэтому складывает руки на груди, осторожно снимая палец с курка пистолета.

– Я не хотел его бить, – признается Майкл, глядя на сержанта. – Он не должен был вернуться на ночь. Он ведь Аманду ищет.

У Майкла трясутся руки, под глазами – тени от ломки; глаза мутные, ноздри расцарапаны.

– Кто тебе сказал, что она здесь? – спрашивает Майкл.

– Хант три сердечка прислал. Я так и понял, что он влип.

Салливан выглядит изможденным и рассредоточенным, у него первый день без дозы, судя по всему. И я вспоминаю сумку с наркотой, которую изъяли из дома Ханта.

Твою мать. Майкл хотел получить от Белоснежки дозу? Из-за этого весь сыр-бор?

– Иди первый, туда, на кухню, – равнодушно приказывает мне Майкл, и я прохожу через холл. Дверь в одну из дальних комнат дергается, как на сквозняке, и по телу проходит дрожь.

– Не знаю, что я отцу скажу потом. Он убьет меня. Не простит, – мертвенно спокойным голосом произносит позади Майкл. – Ты бы слышал, то он мне говорил. Сказал, что я ничтожество.

Майкл ведет меня во внутренний двор, просторный и темный. Я ступаю по мощенной дорожке и слушаю стенания чужой умирающей души, и мне так муторно, что сбежал бы сейчас, да поздно.

В летнем доме зябко, и я осматриваюсь с минуту, прежде чем глаза привыкают к мраку.

– Не включай свет, – строго говорит Майкл, но я бы и не смог, потому что не знаю, где включатель.

Рядом с камином – двое пленных. Наживка и гнилая рыба, которую Майкл поймал. Аманда и Хант. Вот же отморозок, рассадник тлена. Придурок.

– Не мог не нарываться хоть пару дней? – говорю ему в гневе, но Хант не способен ответить, потому что и у него, и у зареванной Аманды рты заткнуты кляпами. Та еще парочка. Джокер и Харли Квин.

Хант мычит в панике, по ходу, отчитывает меня. Явно рассчитывал, что я приду и перестреляю всех его врагов к чертовой матери, чтобы забрать Аманду. Наивный, как ребенок, даже спорить стыдно с ним, ибо силы неравны.

Мне нужно потянуть время, чтобы Майкл понял: я не собираюсь причинять ему вред – поэтому спрашиваю:

– Ты зачем этому ублюдку телефон дал?

– У него товар забрали из дома.

Да, знаю. Сам видел. Но этого я не говорю, чтобы Майкл не начал обвинять меня в своих бедах. Значит, Салливан заставил Ханта звонить дилеру со срочным заказом, поэтому позволил поговорить по телефону.

– Я же просил: никаких выкрутасов, – цедит Майкл, подходя к Белоснежке, – а ты Осборна вызвал. Божился, что убьешь его, а сам… Ну ты и… – Так и не подобрав достойного определения, Майкл пинает Ханта ногой, отходит и трет лоб рукой с зажатым пистолетом.

Не делая резких движений, я медленно направляюсь к камину, но Салливан меня останавливает.

– Я не собираюсь с тобой бороться, Майкл. Если бы хотел, ты бы уже умер, – честно говорю. – Я просто разведу огонь, здесь холодно.

Нажимаю кнопку подачи газа и бросаю угли, глядя, как быстро вспыхивает огонь за решеткой. Майкла реально колотит, ему бы согреться хоть немного, иначе перестреляет нас всех на нервах.

Я никогда не кололся – такого и врагу не пожелаешь – но опыта матери мне хватило вполне, чтобы прочувствовать чужую ломку от этой полусинтетической дряни и разделить боль, по капле выедающую душу: будто кожу изнутри сдирают. Поэтому сейчас я искренне сочувствую Майклу. Он же состоятельный, мог бы что-то полегче и подороже брать.

– Зачем тебе героин, Майкл? Ты же адекватный.

– У него спроси, – надтреснутым голосом отвечает он, указывая на Ханта.

– Ты его подсадил?! – офигеваю, не понимая, как такое возможно. Хант отвечает уже привычным мычанием, не понимая, сообщник я Майклу или враг.

Дурак ты, Белоснежка. Я ему никто.

– Майкл, ты же мог его утопить, сдал бы в полицию… Зачем ты вообще связался с таким мудаком?

– Нас связала музыка, ты не поверишь. Мне нравится его музыка, – говорит Майкл и в отчаянии смеется. – Стив был у меня первым, год назад… Повезло мне с любовью, хоть ты сдохни. Я тогда первую дозу попробовал… таблетки, ничего серьезного.

Я смотрю на Майкла, звезду школы, парня с хорошими генами, с яркой внешностью, которая явно нравится девушкам и,уверен, многим парням – и мне за него по-человечески обидно. Мне должно быть все равно, но картинка уродливых уколов в изгибе его локтя стоит перед глазами, цепляя за живое. И мне не все равно.

– У нас ведь все нормально складывалось, – добавляет Майкл.

– …а потом Стивен предпочел Аманду, – догадываюсь, и тот кивает.

– Это был ад, – истерично отвечает он и накрывает голову руками. – Я не мог никому сказать, ничего сделать. Жрал таблетки, ходил за ним, как больной. Он просил, я делал.

Вау… Даже мой циничный ум порицает такие методы дружбы. Хант держал мальчика «принеси-подай» при себе, а когда понял, что тот скоро свалит в университет, подсадил на иглу. Удобно: сын сержанта, как ручная собачка, всегда под боком.

В понедельник я сбросил байк с обрыва, а Хант наказал Майкла по-другому: лишил дозы.

– Майкл, прости меня, – говорю искренне. – Я не должен был тебя унижать. Давай вызовем вертолет «скорой помощи» с материка, и я клянусь, что помогу тебе завязать.

– Проще застрелиться.

– А своего отца, Майкл? Ты бы застрелил своего отца? Ты когда-нибудь мечтал его прикончить? – спрашиваю, потому что действительно интересно. Больная тема для меня.

– Здесь свет горел. Я включил… мне было страшно. А он заметил из дома. Он думал, что я в Глазго к тетке уехал, – сдавленно отвечает Салливан и вскидывает голову: – Боже, я же убил его. Убил!

Кажется, я переоценил свои навыки убеждения, потому что сделал худшее в такой ситуации: задал неверный вопрос стоящему у пропасти человеку.

– Ты его оглушил, не паникуй, – начинаю успокаивать, но поздно. В глазах у Салливана – мутный страх и пелена боли, и он приставляет дуло пистолета к своему виску, но потом бормочет что-то и отводит «Глок» в сторону. В парне появляется странная, отрешенная решительность, он будто захлопнулся в себе.

Твою мать. Сейчас он разрядит в нас магазин в состоянии аффекта. Я был готов пострадать, но смерть заложников брать на себя не собираюсь, поэтому мгновенно реагирую, готовясь перехватить оружие.

Я даже не сразу осознаю, когда дверь вдруг распахивается, ударяясь о стену, и в помещении появляются Ри и Том. Майкл вскидывает пистолет, целясь в Рианну, и из меня будто сердце по-живому вырезали четким ударом меча. Я как стоял у стены, так, кажется, и умер.

* * *

– Не подходите ко мне, – предупреждает Майкл, и я замечаю, как осунулось его лицо. Он не похож на себя. Не делая резких движений, я обвожу взглядом комнату. Здесь тесно для такого количества людей, и воздух, пропитанный запахом пота и страха, вдыхать тяжело.

В углу мелькает пламя в камине, создавая неровные тени. Рядом с камином, прикованные наручниками к цепям в стене, сидят Аманда и Стивен; их рты перетянуты матерчатыми жгутами. Мэнди начинает стенать, со смесью ужаса и сожаления глядя на меня.

– Том, положи нож, – приказывает Майкл, и Томми послушно опускает оружие на пол. Я слежу за тусклым сиянием лезвия, которое глухо ударяется о деверянную доску, и только сейчас решаюсь поднять взгляд на Осборна. Он бледный, и я знаю, что он готов меня придушить в эту минуту. Но одновременно в его глазах такая всепоглощающая жажда по мне, что я забываю даже о боли.

– Чарли, ты в порядке?

Он молчит. Я вижу по его широко раскрытым глазам, что он просчитывает каждую секунду нашей жизни, если у нас вообще осталось хоть пару секунд.

– Майкл, опусти пистолет, – тяжело сглатывая, просит Чарли спокойным тоном, но Салливан отрицательно качает головой, даже не пытаясь утереть слезы со щек. – Майкл, мы все решим. Я помогу тебе.

– Я не могу, не могу. Я не могу, уже поздно, – как заведенный повторяет Салливан и вдруг говорит обреченно, четко, без тени сомнения: – Ты не понимаешь. Ты не поймешь.

– Стой! – кричит Чарли, бросаясь вперед, чтобы закрыть меня, и Майкл в панике резко переводит пистолет на него. Во мне останавливается жизнь, замерев на мгновение, внутри которого выживание зависит не от интеллекта, не от доброты – а исключительно от скорости. Кто я? Просто импульс. Вся моя жизнь сейчас – в одном-единственном рваном вздохе:

Чар…

…ли.

Он знает, что я не выстрелю, поэтому пытается спасти меня.

Я знаю, что ни за что не выстрелю, но крепче сжимаю пистолет и спускаю курок. Мы с Майклом делаем это одновременно.

…Чарли как-то сказал, что ради близких убьет легко, даже рука не дрогнет. У меня дрогнула – от отдачи, тупой болью ударившей в плечо. Происходящее кажется чужой реальностью, в которой мы оказалась по ошибке. Мы словно попали в воронку обреченной случайности, где Салливан оказался слабее – и исчез. Он исчез прямо на моих глазах. У него подогнулись колени, и он рухнул на пол. Я пятками ощутила его падение. Она, наверное, навсегда останется во мне – эта холодящая, тонущая в немом крике вибрация чужой смерти.

Майкл тоже попал в цель: Чарли удивленно смотрит на меня – и медленно опускается на колени. Из его груди, из раны прямо над сердцем, сочится кровь, и я на негнущихся ногах подхожу к нему, опускаюсь рядом, закрывая его рану своей окровавленной ладонью, отказываясь понимать, что он тоже умирает. Моя рука больше не саднит, я вообще ничего не чувствую, кроме леденящего холода внутри. Он выходит из меня слезами, но я и их почти не ощущаю.

– Чарли… Чарли…

– Тише, детка, ну что ты, – едва слышно говорит он и кашляет, глотая стоны; его начинает бить озноб.

– Зачем… ну зачем ты пришел один?

Я утираю окровавленными ладонями лицо Чарли, неспособная разобрать, что он пытается сказать. Он облизывает сухие губы и показывает трясущимися пальцами:

«Я услышал его».

«Кого?»

Чарли касается моих губ влажным от крови пальцем и показывает:

«Шепот Вселенной».

Он замирает и без сознания падает на пол, и я вообще не вижу, что происходит вокруг. Чужие голоса доносятся, словно из-за стены немого отчаяния, которое опутывает меня, и даже плакать больше не получается.

Это я во всем виновата. Я и мои проклятые сказки.

Я, Рианна О’Нил, вдохновила Чарли на смерть.

– Зачем ты пошел один? – хрипло повторяю в пустоту, хотя уже знаю ответ. Он сделал это, просто потому что. Он так почувствовал.

Наверное, я никогда этого не пойму, есть вещи, которые не поддаются логическому объяснению, они выходят за рамки любой реальности, их нельзя осознать таким куцым умом, как мой. Но думаю, это и есть он – выход из обреченной случайности. Это как магия, как победа над роком. Спасая другого, Чарли спас и себя тоже. Свою душу.

Я рассказывала, что если не могу принять решение, залипаю в ситуации, то закрываю глаза и сознанием улетаю в космос, смотрю на планету сверху – и чувствую, как правильно.

Чарли переплюнул меня. Он вышел за рамки вселенной, к тем силам, которые спровоцировали Большой Взрыв, нашел, в какой точке находится, задумчиво усмехнулся, как только он один умеет, – и переставил числа на доске своей жизни.

В эту холодную ночь Чарли оказался сильнее страха, и этим он изменил нас всех.

Сто осборнов из ста.

Я все еще зажимаю рукой его рану, не позволяя Тому оттащить меня, и в смутном образе молчаливой тени на вересковых холмах вижу все, что с нами случилось. Пытаясь познать себя, я нашла лишь сомнения, порождающие цепь ошибок, и только что расплатилась за них частью души. Но ради Осборна я отдала бы ее всю, не задумываясь; отдавала бы снова и снова.

Я сижу на окровавленном полу, обнимаю человека, которого люблю больше жизни, и в отблесках тусклого пламени вижу перед собой не просто пепельно-серое лицо Чарли. Я вижу перед собой чудо.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ II. Глава 18

Вчера вечером, признаваясь Осборну в любви, я поспешила с обещаниями. Что такое слова? Зачем я так уверенно разбрасывалась ими? «Мне все равно, что с нами случится, даже если солнце не взойдет…» Я сижу в пустой палате в нашем госпитале и расчесываю колени до красноты короткими обломанными ногтями, глядя в ночь через окно. Солнце и правда не взойдет, если Чарли не станет. И мне не все равно.

– Ри, милая, как ты? – в помещение вбегает Джоанна, а следом молча входит хмурый дядя. Он смотрит на меня красными глазами, а потом вдруг его плечи начинают сотрясаться от беззвучных рыданий.

Хорошо ему, а я даже заплакать не могу, до того внутри пусто.

– Прошу вас, выйдите, ей пока нельзя общаться, – возмущается медсестра, рядом с которой переминается с ноги на ногу Зак, мой надзиратель.

– Мы приедем утром, – обещает мне Джоанна, пока дядя утирает глаза.

– Не стоит, ждите меня дома, лучше об Итоне позаботьтесь, – прошу, и они уходят.

– Тебе что-нибудь нужно, Ри? – спрашивает медсестра, и я мотаю головой.

Чарли полчаса назад забрали из нашей неотложки в Глазго на вертолете «скорой помощи», и у меня нет новостей. Но, если честно, так боюсь их, что не прочь остановить время. Не хочу знать, если все плохо. Майкла тоже увезли, и я не спрашиваю куда – в морг или в реанимацию.

Я вообще плохо помню последний час: мир внутри меня заволокло туманом, и разглядеть детали очень трудно. Единственная мысль, которая согревает: Аманда жива, и Томми хочет на ней жениться. Они сейчас тоже где-то здесь, наверное. Я увижу их утром. Если солнце взойдет.

После врачебного осмотра меня, наверное, отвезут в участок, но кому и в чем признаваться? Сержант Салливан и сам сейчас в госпитале. Вряд ли ему доверят темное и запутанное дело. Скорее всего, ему придется уйти с должности, ведь его сын держал заложников на заднем дворе, дожидаясь партию наркотиков из Глазго.

– Да-а, ну и дельце, – качает головой Зак. С кем он, интересно, разговаривает? Со мной ведь нельзя.

– Кто будет брать у меня показания? – интересуюсь, разглядывая венки на своих тонких запястьях.

– Инспектор из Глазго. – Зак с достоинством подчеркивает звание офицера, откровенно гордый, что сможет выслужиться. Он важно снимает рацию и слушает шипящие звуки, затем уточняет, что ему делать, и говорит мне: – Он уже в Ламлаше. Если врач разрешит, я отвезу тебя к инспектору.

На мне – медицинский халат, а белое платье, пропитанное багровым удушливым цветом, забрали. Оно, наверное, станет уликой. Мое красивое белое платье, надев которое, я призналась в любви. Теперь его сложат в пакет и проштампуют. Губы начинают дрожать, и я кусаю их до боли, глотая ком сожаления.

– Из Глазго есть новости? – не выдерживаю неопределенности.

– Еще нет, вертлет же только долетел, наверное. Операция будет, или что там обычно в таких случаях. Это к хирургу вопрос. Я полицейский, у меня другие обязанности.

Боже, как же он меня раздражает и при этом вызывает сочувствие. Более зажатого и мнительного человека, чем Зак, трудно представить. Удивительно, что он пытался флиртовать со мной в день шахматного турнира когда-то. Видимо, то был самый геройский поступок в его жизни.

– Зак, выйди на минуту, – раздается грозный голос сержанта Салливана. Он, как и я, в медицинском халате, только на мужской голове в дополнение красуется огромный пластырь.

– Сержант… я не уверен… – бормочет Зак, но тот пресекает споры:

– Пока еще я твой старший офицер. Дай мне минуту.

Зак мнется пару секунд и выходит, а сержант быстро, насколько позволяет его состояние, подходит ко мне и морщится, присаживаясь рядом.

– Ри, ты помнишь, что произошло?

– После того, как выстрелила в вашего сына?.. Смутно.

– Том и Аманда рассказали, что случилось, пока мы ждали «скорую». Откуда у тебя пистолет?

– Не помню.

– Ри, времени мало. Тебя через пять минут досмотрит врач, и даже если ты не сможешь идти, то инспектор придет сюда сам и задаст тебе много неудобных вопросов. Чей это пистолет?

– Мой.

– Откуда?

– Из Глазго.

– Кто еще знает, что он твой? Кроме Аманды и Тома. Их я попросил молчать.

Я хмурюсь, туго соображая.

– Больше никто. – Не сдавать же Чарли.

– Ри, это очень серьезно. Хранение оружия противозаконно, ты хоть знала об этом?

– Конечно.

– Скажешь инспектору, что пистолет ты нашла в моем доме, когда пришла спасать своих друзей. Скажешь, он лежал в открытом сейфе в гостиной. Понятно?

Я киваю, и сержант утирает кулаком и без того сухие потрескавшиеся губы.

– А как… Майкл? – тихо спрашиваю.

– Не знаю… – Обычно уверенный мужской голос срывается на сиплый тихий звук, и сержант переводит дыхание. – Но это потом, а сейчас запоминай, что произошло, так ты не запутаешься в показаниях.

– Да, хорошо.

– Я был уставший, вернулся на несколько часов домой, чтобы перевести дух. Оставил свое снаряжение у двери в холле, намереваясь принять душ. Покурил в гостиной, открыл там сейф и проверил кое-какие счета. А теперь дополним картину: там был и пистолет, который я хранил для личного пользования. Именно этот пистолет ты и взяла, испугавшись странных звуков. Верно?

– Да, верно.

– Я зашел на кухню, чтобы попить воды, и заметил в саду смутный свет. Пошел к летнему дому, и мне навстречу вышел Майкл. – Сержант зажимает переносицу двумя пальцами и жмурится. – Он был не в себе, я сразу понял, что он болен. Может, если бы я уделял больше внимания сыну, то заметил бы раньше, что именно он употребляет. Майкл стал очень скрытный в последний год, я едва его узнавал, но списывал на нежелание взрослеть... Из сада мы с ним вернулись в дом, и я заставил его показать мне руки… Боже...

Сержант бледный, как смерть, и глаза пустые, словно он уже умер. Наверное, у меня сейчас такие же.

– Мы поссорились, в сердцах я разбил пепельницу на подоконнике, всерьез желая причинить Майклу вред. Я вышел в холл, чтобы от беды подальше забрать оружие, и тогда он меня ударил по голове… Я очнулся с тупой болью и услышал выстрелы. Моего пистолета не оказалось на месте, и я решил, что Майкл застрелился, – последнее слово сержанта звучит глухо, и я замечаю, что у него сильнее поседели виски. В черных прядях гораздо больше серебристого цвета, чем раньше. А может, мне это кажется.

– Я выстрелила в него, – говорю и опускаю взгляд, не зная, смогу ли когда-нибудь посмотреть сержанту Салливану в лицо открыто, без груза вины.

Он прислушивается к звукам в коридоре и неуклюже встает с моей койки.

– Врач идет. Не говори, что мы общались. Отрицай. Я уже вызвал тебе адвоката. Он поедет с тобой в участок. Пистолет я не трогал, оставил на полу в летнем доме, чтобы не провоцировать недоверие к нашей истории. Только отпечатки свои на нем оставил.

Он направляется к выходу, но вдруг снова поворачивается ко мне, и я наконец поднимаю на него взгляд. В глазах сержанта – сухая боль, обреченная на вечность открытая рана, не поддающаяся исцелению.

– Ри. Ты все сделала правильно. Мне больно за Майкла, но он сам выбрал себе наказание. Когда я пришел в летний дом… то, что я увидел… – его голос снова срывается. Сержант уходит, а я остаюсь наедине с этой тяжелой, трагичной недосказанностью.

…Меня так и не забирают в участок в эту ночь. Врач говорит, что в послешоковом состоянии мне нельзя нервничать, и визит инспектора откладывают до утра.

– Есть ли новости из Глазго? – этот вопрос я задаю, наверное, сотый раз, когда в 20:00 медсестра, Натали, мне наконец отвечает:

– Да. Не повезло парню…

– Почему? – уточняю в оцепенении, совершенно не ощущая, как мне подключают новую капельницу.

– Так у него ведь позвоночник пробит. Жаль... Такой молодой.

У меня жжет в груди, как после забега, и не получается расслабить плечи, хотя я лежу.

– Но он жив?

– Да, до сих пор в критическом состоянии.

– Когда его можно будет увидеть?

– Этого не знаю. Может, наш сержант тебе скажет, все же это его сын.

Узел в груди резко догорает, и удушье сменяется притоком кислорода. Приподнимаюсь на локтях, едва не выдернув иглу из вены, и не могу сдержать визжащих ноток:

– Я не о Майкле спрашиваю, а о Чарли! Чарли Осборне.

Натали смотрит на меня в замешательстве и говорит протяжно:

– А-а… О. Извини, Ри, все мои молитвы вокруг Майкла вертятся, бедный мальчик. Никогда не поверю, что он мог причинить кому-то вред.

– Так что с Чарли?

– А-а, этот… ну, он всё уже.

Сердце застывает от боли, неверие волной окатывает меня, парализуя на бесконечно долгое мгновение.

– …ему больше повезло. Пуля прошла навылет, над сердцем. Настоящее чудо. Его уже заштопали, думаю, через пару дней доставят к нам в отделение.

Из меня вырывается рыдание.

Боже мой. О господи, спасибо.

Поворачиваю голову к окну и вижу рассветное солнце, размытое из-за слез, которые льются ручьями. В комнате пахнет лавандой, и я вспоминаю, что совсем скоро март. Жизнь не остановилась, и мы все-таки дождемся настоящей весны. Я рыдаю и смеюсь, пожирая глазами золотой и багряный свет, омывающий горы на горизонте, и усталые глаза жжет от горячего соленого потока.

Теперь я точно знаю, как ощущается чудо в жизни, я его пережила дважды за эту ночь. И оно всегда теперь будет для меня ассоциироваться с ароматом лаванды и багрянцем – но то цвет не крови, а рассвета.

Глава 19

POV Чарли

Меня все бесит. Три дня лежу в реанимации, как полутруп, и все жалеют «этого милого мальчика», то есть меня. Злость накатывает волнами от бессилия, и, если бы меня не опаивали обезболивающими, я бы кого-нибудь придушил.

Пуля выбила из меня груз тяжелых мыслей, но на образовавшемся свободном месте пока что царит зудящее недовольство. Видно, у меня отходняк после злоупотребления тленом. Психика скучает по ненависти, которую я испытывал к Джейсону. Сейчас я к нему вообще ничего не испытываю, будто его нет в моей жизни и никогда не было.

Вместо Джейсона я теперь ненавижу чертового инспектора. Он запретил нам с Рианной общаться. Хочу услышать ее голос, но мне даже телефон не дают. Пока не допросят, никаких переговоров. Как же я ненавижу этого инспектора, хоть ни разу в жизни не видел.

– Ну что, готов к приключениям? – задорно спрашивает рыжебородый врач, и я цежу:

– В меня стреляли. Может, мне пока хватит?

– А-ха-ха! – хохочет он. – Забавный ты, Чарли. Так держать, герой.

Меня точно не в психушку определили?

– Вертолет уже на площадке. Сейчас тебя доставят домой. Поваляешься недельки две в палате, и будешь как новенький!

– У меня грудная клетка пробита, ее мне тоже заменят?

– А-ха-Ха-ха!

Укурок.

...В три часа я уже в Ламлаше, и сразу легко на душе, будто и правда домой вернулся. Еще бы Рианну увидеть. Господи, просто пустите ее ко мне, в чем проблема?!

Но первым меня посещает тот самый мегаумный инспектор в черном костюме, похожем на униформу из военных фильмов. Ничего так смотрится… Интересно, понравится ли Рианне, если я прикуплю такой.

– Чарли, добрый день. Меня зовут инспектор Джеймс Доннаван. Мне бы хотелось задать тебе пару вопросов по поводу событий, ко…

– …да-да, а мне хотелось бы съесть мяса, да глотать больно.

Серьезно, не переношу этого человека. Невысокий, крепко сбитый, глаза черные, как у наркоши в момент прихода. Смотрит на меня, считывает реакцию.

– Что с мисс О’Нил? Она в порядке? – спрашиваю, пользуясь паузой, пока инспектор усаживается в кресло рядом с моей койкой.

– Да, она уже дома.

– Как Аманда Коллинз?

– Тоже дома.

Я начинаю барабанить пальцами по одеялу, не решаясь задать очередной вопрос, и инспектор отвечает с пониманием:

– Майкл Салливан все еще в Глазго, он пока не пришел в себя.

Черт. Я закрываю глаза и разочарованно вздыхаю.

– Картина произошедших событий нам ясна. Осталось задать вопросы тебе, и будем ждать, выкарабкается ли Майкл.

Мне хочется пить, но само присутствие офицера в палате бесит до такой степени, что даже о мелочи просить его тошно.

– Я ничего не скажу без адвоката.

– Почему? Ты в чем-то не уверен?

– Я уверен, что ничего не скажу без адвоката.

– Хорошо, конечно… Но позволь уточнить лишь незначительную деталь. Чьим пистолетом воспользовалась Рианна О’Нил?

– Откуда же я знаю. Мне не позволяют с ней общаться.

– То есть, ты не видел этот пистолет раньше?

– Нет.

– Хм. Странно, на нем были твои отпечатки. Твои и Рианны.

Как же я ненавижу этого человека…

– Я плохо помню. Может, она подошла ко мне с ним.

– Оружие лежало у двери, там, откуда и был произведен выстрел. Рианна подошла к тебе без пистолета, она его выронила.

– В том дурдоме, что там творился, что угодно могло произойти. Говорю же, я мало что помню.

– У кого ты купил пистолет?

Прямой вопрос ожидаем, и я искренне пытаюсь притвориться пай-мальчиком, но не могу сдержать беспричинную ярость, и она явно пылает в моем взгляде, потому что инспектор коротко улыбается.

– Если ты скажешь, где купил оружие, то я оставлю для официального отчета наивную версию сержанта Салливана о том, что пистолет принадлежал ему.

– Вам заняться больше нечем?

– Ну почему же. Я занимаюсь Стивеном Хантом, которому светит лет сто за хранение и распространение наркотиков класса А. Мы взяли поставщика утром сразу после происшествия. Он вез внеочередную партию для Ханта. Забавное совпадение, этот почтальон подрабатывает охранником в клубе в Глазго… Тебе знакомо прозвище Лойер?

– Нет.

– Я могу посадить мисс О’Нил за хранение оружия.

– У вас нет доказательств.

Инспектор чешет морщинистый лоб и тяжело вздыхает.

– Чарли. У нас есть свидетель, который видел тебя с этим пистолетом.

– Обознался человек, с кем ни бывает.

– Возможно…

Но по виду инспектора понятно, что он не сомневается в своей версии и у него хватает доказательств, чтобы испортить мне и Рианне жизнь. Кто же ему рассказал о стычке в лесу? Меня только там и могли видеть с оружием… Мысленно представляю, как Хант рассказывает инспектору Доннавану, почему отправил сообщение именно мне: «потому что Чарли мой лучший друг, мы всегда друг друга спасаем». Уверен, что-то такое он и ляпнул. Хант не стал бы упоминать о лесной потасовке, чтобы не отхватить по ходу дела еще и обвинение в попытке изнасилования. Значит, кто-то другой поделился подробностями. Прокручиваю в голове всех, кто был в лесу, и понимаю, что долбанный стукач – это Картер, недоносок с заправки. Он слабовольный и верткий, как уж. С такими друзьями, как он, и враги не нужны. Небось, и Ханта сдал, и меня, и Рианну за компанию.

Радует, что сержант Салливан соврал о пистолете, присвоив чужое потертое оружие. Значит, рассчитывает, что Аманда и Ри в знак благодарности смягчат отношение к Майклу на время следствия.

– Ладно, этот вопрос мы с тобой обсудим завтра, когда ты решишь вопросы с адвокатом, – говорит инспектор. – Но я предлагаю тебе сделку: ты помогаешь мне взять Лойера с поличным, а я оставляю тебя и Рианну в покое.

– Если бы у Ри не было оружия, мы бы все там полегли. Майкл разрядил бы по нам отцовский «Глок». Она нас спасла. Майкл уже был на грани, когда вошла Ри. – Я не упоминаю, что мог вырубить Салливана до того, как он слетел с катушек. Вполне возможно, у меня получилось бы. А может, и нет. Мы этого никогда не узнаем.

– Полагаю, что так, – соглашается инспектор Доннаван. – Майкл загнал себя в ловушку. Судя по психологическому портрету, он убил бы заложников, а потом застрелился.

– И вы все равно будете докапываться, откуда у Ри пистолет?

– Увы. Я дотошный человек.

Смотрю на серебристые пуговицы на его черной униформе, а затем снова сталкиваюсь со внимательным умным взглядом. Адекватным взглядом, даже непривычно после общения с психами.

– Хорошо, я подумаю, – сдаюсь.

– Спасибо, Чарли.

– Будете мне должны.

Он усмехается.

– Я не Ланнистер и долги не всегда возвращаю. Так что особо не рассчитывай, малокосос.

От резкого смешка нутро пронзает острой болью, и на глаза наворачиваются слезы. Уже не знаю, ненавижу этого пожилого Шерлока, или он мне нравится. Я представляю реакцию Лойера, когда его возьмут с поличным из-за меня, и снова пробивает на смех. Проклятый Доннаван, чтоб ему до конца жизни через боль смеяться.

* * *

Аманда не отходит от меня ни на шаг, а Итон, наоборот, избегает: дуется до сих пор.

Когда я в среду днем вернулась из полицеского участка домой, то на пороге меня встретили родители. Дядя их напугал по телефону, и они сорвались из отпуска первым же рейсом. С тех пор меня не выпускают из дома.

Джоанна съехала тогда же, родители даже не поняли, что она жила в доме. Решили, к Эндрю приходила знакомая, а все женские штучки, разбросанные по дому – дело рук Аманды.

Я скучаю по Джоанне. Надеюсь, наша семейка ее не отпугнула, и у дяди все же состоится свадьба. Хочется праздника. Хочется, чтобы Джоанна вернулась в нашу жизнь.

Кто бы мог подумать. Я тоскую по девушке, с которой Чарли занимался любовью, и даже не ревную. Вот оно какое, сумасшествие... А может, наоборот, это здоровая психика. Кто ж разберет эту разницу.

В гости два раза приходил инспектор Доннаван, чтобы задать дополнительные вопросы. А еще каждый день наведывается преподобный Мартин, и я рассказываю ему про игру в эволюцию, грант на создание которой все еще надеюсь получить. Мы с Мартином говорим о чем угодно, только не о том, что случилось. Он не готов обсуждать Трейси, а я – Чарли и Майкла.

Колледж я прогуливаю. Сегодня суббота, двадцатое февраля, уже вечер, и все, чего мне хочется, – это навестить Чарли. Том сказал, что его перевезли сегодня после обеда в наш госпиталь. Но у мамы случилась очередная истерика, и я остаюсь в своей комнате, чтобы не мучить родителей еще больше. Инспектор сказал, что к Чарли мне пока нельзя, потому что идет следствие, а нас с ним подозревают в хранении оружия.

Мама в шоке и говорит, что во всем случившемся моя вина, потому что я связалась с Чарли. Забавно это слушать, она ведь сама его хвалила.

Папа тоже в шоке, но молчит. Он пытается осознать, что я стреляла в сына его лучшего друга – в парня, который похитил мою лучшую подруга. Такого он точно еще в жизни не встречал.

Как и прежде, сегодня родители в восемь вечера начинают ссориться, так что сейчас мы с Амандой после ужина сидим в моей комнате и слышим, как они орут друг на друга. Точно разведутся... И отпуск не помог.

– Мэнди, сделай музыку громче, – прошу, и подруга усиливает звук Мэрилина Мэнсона. Я только его и слушаю эти дни, зверски скучая по Чарли.

Что до Стивена Ханта, то его арестовали сразу после освобождения. Он сейчас в нашем участке, в «клетке». Инспектор Доннаван собирает картину случившегося по крупицам, и Хант ему еще нужен. Странно подумать, но я не запомнила лица Стивена в летнем доме, не обратила на него внимания, лишь скользнув взглядом. Но прошлой ночью он мне приснился, и я увидела, что он был страшно напуган. В его блеклом взгляде не осталось той холодной ненависти, которой он меня одарил в лесу, когда стоял на коленях и просил прощения. Теперь Стивен молил меня: «Убей его! Стреляй!» И при этом, как мог, закрывал Аманду. Эта деталь врезалась мне в сознание и не отпускает: Хант мучил ее, но не готов был отпустить даже перед лицом смерти. Боялся, выл, но тянулся к Мэнди, как мог… А может, он тянулся к ней только в моем сне; может, моя психика просто не может принять, что среди нас живут бездушные люди, как пришельцы.

Стивена посадят. Может, даже пожизненное дадут. Не знаю.

Аманде прописали психолога, но она не хочет его посещать. Вместо этого зависает сутками у меня.

– Я с тобой больше никогда не расстанусь, даже Том со своим кольцом может идти на все четыре стороны, – заявляет вдруг она.

– Ты ему откажешь? – недоверчиво удивляюсь. Я машинально снова смотрю в окно, чтобы стать ближе к Чарли. В его доме провели обыск, ничего не нашли. Не понятно, что искали. Может, склад оружия.

– Если Том не разрешит мне жить с тобой, то да, откажу.

Я улыбаюсь и резинкой стягиваю волосы в хвост.

– У тебя фобия.

– Наоборот, филия. Я теперь знаешь кто? Ри-фил. Без тебя мне жизнь не мила. Это, наверное, синдром любви заложницы к спасителю. Но мне плевать, я буду жить с тобой, как плесень.

– Живи, – пожимаю плечами, и мы обнимаемся. Стоим так посреди комнаты и молчим. Сегодня были похороны Трейси, но мы не пошли, чтобы нас не завалили вопросами. Нам нельзя пока разглашать данные.

– Давай я тебе маникюр сделаю, – предлагает Мэнди, и я соглашаюсь. В той прострации, в которой мы существуем уже несколько дней, можно и ногти накрасить. Мне посоветовали сосредоточиться на рутинных делах, чтобы вывести себя из мыслей о мировом тлене.

Мэнди винит себя за то, что села в машину Майкла в тот злополучный вечер понедельника. Он появился изниоткуда и сказал, что хочет кое-что узнать обо мне. Машину он, как оказалось, одолжил у кретина Картера. После того, как забралась в салон, Аманда почувствовала головокружение и тошноту: Майкл прижал к ее лицу пропитанную хлороформом тряпку.

Видеоналюдения у дома Аманды нет, и Салливан спокойно ее увез. Она очнулась уже в летнем доме. Туда же пришел и Хант, которому Майкл сказал, будто Аманда попросила переговорить из-за тех событий в лесу. Мол, согласилась на встречу на территории сержанта.

Какая нелепая, пугающая цепь событий. И как хорошо, что Чарли жив. Эта мысль щекочет изнутри, как перышком. Несмотря на тягостное время, я счастлива, потому что мой парень справился с обреченной случайностью и выжил. В моих глазах он гений.

– Давай синий, – предлагает Мэнди палитру лаков.

«Вы деградируете со скоростью высыхания лака», – вдруг вспоминаю и усмехаюсь. О да, я скатилась на приличную высоту. Акции Рианны О‘Нил упали в цене на миллиард пунктов.

Смотрю на то, как аккуратно и ловко подруга украшает мои ногти, и обещаю вселенной, что никогда больше не возьму в руки оружие, если только Майкл очнется. Пожалуйста, пускай он тоже выживет. Это же Салливан, король школы, молчаливый брюнет с холодным взглядом. Парень, которого я с детства знаю… В которого Мэнди была немного влюблена.

«Клянусь, что не стану обвинять его ни в чем и помогу, как умею», – уговариваю вселенную. Аманда против такого моего альтруизма, она считает Салливана мудаком, но в ее голосе тоже слышится сожаление: Мэнди рассказала о разговоре между ее похитителем и Чарли. О том, что Майкл страдал целый год и, не найдя выхода из эмоционального тупика, сдался и начал колоться героином.

«Если он выживет, я помогу ему найти выход», – повторяю про себя, как мантру.

А утром нам звонит инспектор Доннаван, чтобы сообщить: Майкл пришел в себя. Правда, он никогда не сможет ходить.

Глава 20

В понедельник утром мы с Мэнди опаздываем в колледж. Мой «биттл» отчаянно требует уборки в салоне, но я делаю вид, что не вижу пустых упаковок из-под чипсов и сухофруктов, которыми Аманда устлала сиденья.

Сегодня моя очередь представлять доклад на занятии мистера Килмора, но я даже тему не узнала. Вместо завтрака по дороге жую динную полоску горькой черной лакрицы. Ненавижу ее, но усердно работаю челюстями. Нужно хоть чем-то работать, раз уж мозг отказывается.

Неужели я когда-то любила понедельники? Не может такого быть.

На мне – отутюженная школьная форма: брюки и джемпер на блузку. Мама лично принесла утром из прачечной, хотя у меня еще три комплекта в шкафу висят. Я сразу насторожилась: мама и стирка – это к дурным новостям. Интуиция, как всегда, не подвела. Мама присела на кровать, слушая, как в душевой шумит вода, заглушая крикливое пение Аманды, и огорошила:

– Мы все-таки разводимся. Не хотели тревожить вас, но дольше тянуть не получается. Придумай, как сказать Итону, хорошо? Потому что я не могу.

– Итон со мной не разговариват.

– Сама виновата, милая. Зачем ты на него накричала?

Я поджала губы, прикусила язык и отвернулась. Кричать у нас имеют право только родители.

– Ладно, вечером испеку ему кексов и помирюсь, – сдалась я.

Сейчас, торопливо поднимаясь в аудиторию к мистеру Килмору, именно о кексах я и мечтаю. Быстрее бы вечер наступил, быстрее бы пролетели четырнадцать дней. Мне нельзя видеть Чарли еще две недели, а потом его выпишут; к тому времени инспектор Доннаван закончит расследование и уплывет с острова. А может, улетит… Не знаю, на чем он там передвигается – на яхте или вертолете.

Мы с Мэнди переглядываемся, как провинившиеся котята, и я толкаю дверь, чтобы зайти в аудиторию. Голоса одногруппников сразу смолкают, а мистер Килмор торжественно произносит:

– Мисс О’Нил! Мисс Коллинз! Добро пожаловать. – Он кивает ребятам, и те аплодируют. Они ведь и подробностей не знают, максимум сплетни от Джерри и Кэт. И подтверждая мою догадку, Джерри вскидывает руки вверх и восклицает:

– Вандервумен в помещении! Нас всех спасут! Аллилуйя!

Мистер Килмор не сдерживается и обнимает меня. Еще бы ему не радоваться. Беднягу ведь чуть не обвинили в похищении Аманды. Вскидывая светлые брови, он молча спрашивае у меня: «Ты в порядке?» Я улыбаюсь в ответ, а у самой в голове солируют тараканы, которые требуют понять, что же призошло между ним и Трейси, побудив ту покончить с собой?

К счастью, мистер Килмор не спрашивает о докладе, и я плавно проскальзываю за свою парту у окна. Это очень непривычно. Здесь ведь обычно сидел Осборн. Я глажу пальцами гладкую столешницу и смотрю в окно. Пока вместо меня отдуваются одногруппники, думаю о родителях, об Итоне и Чарли… и гоню мысли о Майкле, но они навязчиво возвращаются. Господи, я ведь никогда не стреляла, как я могла так попасть? Что за роковой случай: пуля повредила спинной мозг. Сильно повредила, нижняя часть тела парализована. Да, еще рано ставить окончательный диагноз, но надежды практически нет. Эта мысль истязает меня, но только я сама могу себя простить. Пока что не получается. Я убеждаю себя, что выстрелила ради Чарли, но с каждым часом это все меньше и меньше успокаивает. В общем, фаза принятия дается с трудом. Да и как можно принять, что сделала человека инвалидом?

Достаю смартфон и печатаю: «Привет, Чарли. Не представляю, как другие ждут любимых людей годами. Для меня даже день без тебя – ад. Сегодня я проснулась рано, в шесть утра, и смотрела на твое окно. И умудрилась опоздать на учебу».

Каждый день я пишу Чарли сообщения. Знаю, что он не прочтет: телефон выключен, значит, еще не вернули владельцу. Но это не важно, он потом прочтет, и ему будет приятно.

Папа обвиняет моего парня во всем, вообще во всем, даже в своем разводе, наверное. Хотя, казалось бы, он адвокат и обязан, наоборот, защищать невиновных. Даже инспектор пытался объяснить родителям, как самоотверженно поступил Чарли. Но папе лишь бы найти крайнего, и одной меня оказалось мало в этот раз.

В обед в столовой мы с Мэнди садимся за стол с Кошкой-Кэт и Джерри и едим молча, пока одногруппники засыпают нас вопросами. Мы лишь переглядываемся и невозмутимо поглощаем – кто салат, кто сэндвич. Я ем шпинат, смешанный с тыквенными кубиками, и жалею, что не взяла хлеба, чтобы из крошек составить слово «Отвалите».

Джерри из последних сил сдерживается, чтобы не поддаться влиянию толпы и не растрепать, какой он крутой мачо и как он всех спасал вместе с Осборном. Но я пристально на него смотрю, и он с мученическим выражением лица грызет яблоко в безмолвном страдании.

Потеря девственности не прошла незаметно для Джерри: он сияет, как капот моего «биттла» после дождя. Понимает ли наивный одногруппник, что Кэт бросит его сразу после экзаменов, когда ей придет время лететь в Штаты? Может, и понимает. Но на его настроение это никак не влияет: Джерри счастлив. Он обнимает Кэт за плечи, и та даже не сопротивляется, словно успела привыкнуть к рукам парня на своем теле.

И в этот момент мне до боли хочется увидеть Осборна. Просто посмотреть на него, убедиться, что он в порядке. Катаю тыквенный кубик по дну тарелки и думаю, как это можно устроить.

Без понятия.

Придется, как минимум, нарушить приказ инспектора. Как максимум – запугать до смерти старушку Натали, чтобы помогла пробраться к Чарли. Я знаю Натали с детства, она всю жизнь проработала медсестрой. У нее железные нервы и иммунитет к вредным пациентам, так что на нее рассчитывать не приходится, увы.

Мистер Хопкинс после обеда проводит со мной воспитательную беседу, как и положено директору по инструкции, а затем подбадривает, напомнив, что скоро экзамены.

– Только труд поможет тебе пройти через испытания, – дает он напутствия. Рыжая кудрявая шевелюра сияет под лучами солнца, которые падают в окно, и я улыбаюсь.

– Спасибо, мистер Хопкинс.

– Работай больше, и на пробежку выходи два раза в день. И чтобы никакой соли.

– Конечно, мистер Хопкинс.

– Я связался с отцом Чарли, Джейсоном Осборном, он прилетит через две недели. Представляешь? Сын чуть не погиб, а он – через две недели… Уму не постижимо, – возмущается директор, и я замираю в кресле.

– Зачем вы ему позвонили?

– Он доверил нам сына. Полагаю, у меня не было выбора… Ри, ты хорошо себя чувствуешь? – Мистер Хопкинс встревоженно поднимается и быстро наливает мне стакан воды.

– Да, все хорошо. Извините, это стресс.

– Кушай больше лосося и черники, они снижают кортизол, – тут же советует супер-активный директор, и я, напичканная советами по здоровью, возвращаюсь к учебе, думая о Джейсоне. Он ведь отравит существование Чарли. Остается верить, что вечно занятой бизнесмен приедет ненадолго.

– Ты хмурая, – констатирует Мэнди, когда я плюхаюсь ей на колени в аудитории.

– Мне нужно увидеть Чарли.

– Так поезжай, в чем проблема?

– Инспектор запретил, ты же знаешь.

– Да, но он ведь не сидит сутками в госпитале, подстерегая тебя.

– Сегодня он, кстати, в Глазго, у Майкла…

– Тем более.

После занятий Аманду забирает Томми, которому подруга все еще не дала ответ, а я отправляюсь в церковь. Час общения с моими девчонками пролетает быстро, потому что внутри горит идея: сегодня я должна поговорить с Чарли.

– Миссис Бейкер, – ненавязчиво спрашиваю наставницу, – а вы не знаете, где именно лежит Осборн? В каком отделении?

– В колледж приходил инспектор Доннаван. Вам с Чарли запрещено общаться, – напоминает миссис Бейкер, как будто я могла об этом забыть.

– Я должна предупредить его о приезде отца.

– Мы сами ему сообщим.

– Но…

– Послушай, Ри. Я всегда была на вашей стороне, и сейчас тоже. Поэтому не стану помогать тебе увидеться с Чарли. Это запрещено. Вы только хуже себе сделаете.

Да, конечно, разум согласен на сто процентов. Но из церкви я отправляюсь прямиком в госпиталь, и пусть меня силой выводит охрана.

Может, это вознаграждение за мою смелость, а может, удача идиотки, но прямо на входе я сталкиваюсь с Заком. Вот кто мне поможет! Он мне должен – если не хочет, чтобы я рассказала инспектору, насколько халатно наш славный Зак относится к своим обязанностям. Он ведь бросил нас в ту ночь.

– Ри! – пугается полицейский и приосанивается, притворяясь храбрым.

– Здравствуй, Зак. Я только узнать, как Чарли.

– Он хорошо. Ходит. В отличие от Майкла.

Ух… Знает, как побольнее пнуть противника. Но в шахматах он мне проиграл когда-то, и сегодня обойдется без моего короля.

– Правда?! Чарли уже ходит? – искренне удивляюсь.

– Да, но он очень беспокойный пациент. Даже с Натали ругается.

– А в какой он палате?

– Тебе туда нельзя.

– А я и не собираюсь заходить в палату. Скажи, пожалуйста, где его окно. Могу я хотя бы окно Чарли увидеть? Не его самого. Или это тоже незаконно?

Зак сомневается, и я дожимаю:

– Ты бросил нас в доме сержанта Салливана отдуваться за всех и делать твою работу. Я об этом никому не рассказала, и другие промолчали.

Он краснеет и отворачивается, глядя на горы. В темноте их темный силуэт похож на кардиограмму.

– Я следовал инструкции. Но, возможно, в твоих словах есть логика: смотреть на здание теоретически не запрещено… Ладно, давай провожу.

Мы огибаем левое крыло, и офицер щурится, считая окна. Сейчас уже стемнело, и только россыпь фонарей вдоль аллеи освещает сказочно-красивое красное кирпичное здание. На улице не холодно, но я кутаюсь в куртку и стягиваю рукава ниже кистей, сминая ткань внутри.

– Вон то, на втором этаже. Но вам нельзя разговаривать. Я побуду с тобой.

Я стою прямо в пятне искусственного света, надеясь, что Чарли чудесным образом прочитает мои мысли. Но даже если не увижу его сегодня, вернусь завтра, одна, без надзора. Может, тогда получится.

Магничу взглядом высокое прямоугольное окно, и мы вместе с Заком вздрагиваем, когда створку вдруг дергают вверх, открывая проем. Натали упирается ладонями в подоконник и глубоко дышит, а потом замечает меня и возмущенно кричит:

– О, да ради всего святого! И эта туда же! – Медсестра отворачивается и грубо просит: – Вернись на место, негодник! У тебя процедуры через пять минут.

– Натали, любимая моя, тогда займись подготовкой чертовых процедур. Дай мне пять минут подышать воздухом, или я пожалуюсь, что ты запрещаешь мне дышать, – раздается невероятный, волшебный голос Чарли, и он наконец показывается в проеме, подвинув клокочущую от негодования медсестру.

– Вам нельзя разговаривать! – напоминает в панике Зак, боясь притронуться ко мне и увести силой. Но я сейчас, как молот Тора: меня никто не сдвинет с места, кроме самого Тора. А его в Ламлаше нет. Он где-то в Скандинавии.

«Привет», – показываю на языке жестов.

«Привет». – Чарли прикрывает веки, опуская голову, словно груз с плеч упал, а потом улыбается, взглядом выпивая мое дыхание, и спрашивает: «Как ты?»

«Хорошо. А ты?»

«Хочу к тебе».

«Я очень сильно люблю тебя, Чарли».

«Повторяй чаще, детка. Тогда я быстрее выйду отсюда».

– Ри, я приказываю тебе покинуть территорию госпиталя, – наконец смелеет Зак. Он включает рацию, давая понять, что сдаст меня, и я торопливо добавляю:

«Директор вызвал Джейсона, он прилетит через две недели».

Улыбка сходит с лица Чарли, и я спешу заверить:

«Все будет хорошо… Мне пора».

«Приходи ко мне каждый день в это время».

«Обязательно».

Я ухожу счастливая, прыгая по воображаемым облакам из сладкой ваты. И мне все равно, что Чарли не признался мне в любви на словах. Что такое слова? Я чувствую его любовь, а остальное – нюансы, сноски мелким шрифтом.

В следующие дни моя жизнь сводится к заветным десяти минутам общения. Я надеваю огромный дождевик, пряча лицо под капюшоном от редких прохожих, и мы с Чарли молча разговариваем. Я вижу его светлую взъерошенную челку, которая кажется золотой при слабом освещении, смотрю в любимые глаза – и кажется, что все возможно в этом мире. Сердцесладко замирает каждый раз, когда Чарли улыбается мне.

Я рассказываю о том, что с помощью Аманды снова забралась к нему в комнату через окно, которое никто не закрыл после той трагической ночи: видимо, полиция запретила уборщице приходить до обыска. А стоило полицейским уйти, и я бессовестно утащила большую коробку вещей Чарли из шкафа, включая деньги, документы и записку, что он оставил перед тем, как отправиться в дом Салливана. А еще я собрала все рисунки, которые нашла в доме, в огромную стопку, и тоже перенесла к себе в сокровищницу.

На следующий день уборщица все же пришла и закрыла окно. Грусть-тоска. Трагедия.

«Почему?» – удивляется Чарли.

«Потому что я надеялась ночевать в твоей кровати».

Он прячет лицо в ладонях и тихо смеется, и я тоже улыбаюсь, как блаженная. Я всегда улыбаюсь, когда вижу Чарли, ничего не могу поделать.

Он прозвал меня «Шоу О’Нил», потому что я рассказываю последние новости и вообще болтаю непростительно много. Например, о том, как усердно мы с Томми трудимся над алгоритмом и вопросами, и что теперь мне многое понятно – все то, что я раньше не понимала: о любви, о боли, о силе духа, способной пробить стену, о необратимом мгновении выбора, когда ты – лишь концентрат своей сути. О том, что у жизни свои законы, часто порывистые и непредсказуемые, но именно они влияют на то, каким будет исход игры.

На восьмой день, первого марта, в понедельник, мистер Килмор встречает меня в колледже с мрачным выражением лица.

– Лонг-лист сформирован из заявок на грант… Увы, Ри. Они не оценили твои труды.

Горечь просачивается в сердце, и я морщусь.

– А причины пояснили?

– Да. Сказали: слишком абстрактно и спорно.

– Это же социальная наука, там половина всего – абстракция, – злюсь, понимая, что осталась без финансирования.

– Да, но обычно конкретный тезис базируется на фактах, исследованиях. Они не уверены, что подобные исследования у тебя есть… по крайней мере, на этом этапе работы.

– Спасибо, мистер Килмор. Простите, если разочаровала вас.

– Кто угодно, но только не ты, Рианна. Только не ты. – Он вскидывает брови, глядя исподлобья, и я привычно улыбаюсь, хоть и натянуто.

Одно радует: в среду Чарли выпишут, а инспектор наконец вынесет нам свое решение. Состоится суд над Майклом, над Стивеном – и все. Мы будем свободны. Все будет хорошо.

Вечером я не рассказываю Чарли о том, что мне отказали в гранте, не хочется ныть. Да и что такое для соседа какая-то сомнительная игра под рабочим названием «Жизнь», когда он сам создает игры покруче, в прямом эфире?

В среду утром я сама не своя. Дожить до вечера и обнять Чарли – все, что мне нужно. Я изнемогаю, кусаю губы, грызу ногти, за что получаю подзатыльник от Аманды:

– Не трогай!

Мэнди будет отличным работником салона красоты. Она балдеет от простого созидательного процесса, ей нравится видеть восторженную улыбку на лице человека здесь и сейчас, получая отдачу сразу, а не через много лет. Даже я накануне засмотрелась на результаты ее труда: лак мятного цвета, а поверх – иероглифы, означающие: «Мой парень – самый лучший». Мы в гугле перевели на японский.

– Мэнди, я будто на первое свидание с ним иду, меня тошнит!

– Это нервы.

– Точно. Надо ягод съесть, – вспоминаю совет мистера Хопкинса и бегу на кухню, где завтракают Итон и родители. Поправляю на ходу галстук и воротник блузки, делая вид, что в комнате никого не вижу. С братом я до сих пор не разобралась, папа стыдливо отводит глаза, думая, что разрушил нашу семью – хотя я его даже не обвиняю.

Достаю пеалу с голубикой и засыпаю горсть ягод в рот, уплетая их, как голодный дракон.

Кстати, а драконы бывают травоядные? Динозавры ведь были.

– Дочка, тебя инспектор на улице ждет. Он не решился заходить в дом в такую рань, – говорит мама и ласково смотрит на отца, воздевая руку со столовым ножом, перепачканным в масле: – Пол, тебе еще один тост намазать? Остынут скоро.

– Нет, дорогая, мне хватит.

Странное дело. Стоило родителям наконец решиться на развод, и отношения между ними наладились. Да, они до сих пор ссорятся по привычке, но уже без былого энтузиазма, а в остальное время и вовсе ведут себя, как друзья. Может, потому что теперь они друг другу ничего не должны?

Итон мельком смотрит на меня, и я замечаю, как он отощал за последние две недели. Я улыбаюсь ему, и брат опускает свои огромные, как у теленка, глаза, сверля взглядом мюсли в тарелке. Вижу, что он хочет броситься мне на шею, и улыбаюсь шире. Оттаял лед, мне и делать ничего не пришлось. Вечером приду делать к нему уроки, и он меня не прогонит, я уверена.

По случаю выписки Чарли из госпиталя сегодня я надела юбку, а не брюки, и длинные черные гольфы. Поеду из школы встречать Осборна, если инспектор разрешит, конечно. Вот он, стоит у своей серебристой машины, в которой сидит его собственный помощник, из Глазго.

– Доброе утро, Рианна!

– Доброе, инспектор.

– Заехал сказать, что вам с Чарли обвинения предъявлены не будут, можешь выдохнуть.

И я выдыхаю.

– Теперь дело пойдет быстрее, я возвращаюсь на большую землю. Если ты понадобишься в суде в качестве свидетеля, пришлю запрос. Но, думаю, будет достаточно записанных показаний.

– Вы уезжаете?! Так быстро?

– Да. Срочные дела.

– Понятно… Рада была знакомству. – Мы пожимаем руки, и инспектор садится в машину. – Кстати, Чарли я беру с собой, он вернется через пару дней.

– Нет!?! – произношу с риторическим надрывом.

– О да.

Я широко раскрытыми глазами смотрю на пыльный номер отъезжающего «форда» и вою внутри, в мыслях топая ногами. Что за черт?! Тотальный тупик эволюции моих отношений с Осборном. Нам просто-напросто не дают развиваться.

– Слава богу, ты еще не уехала! Подвези сегодня Итона до школы! – кричит мне с крыльца мама, и я расстроенно наблюдаю, как из дома появляются Итон и Аманда.

– Представляете, инспектор забирает Осборна в Глазго.

– Нет!?! – подобно мне, реагирует Мэнди.

– Его посадят? – спрашивает Итон.

– Какое посадят! Он не сделал ничего плохого. Он Аманду спас, между прочим, – открываю великую тайну, и брат удивленно вскидывает брови:

– Серьезно? А папа сказал, что Чарли ее убить хотел.

– Что за бред? Ты не так понял.

– В школе тоже говорят, что Осборн хотел убить Аманду.

– Объясни своим ущербным одноклассникам, что это клевета. Чарли меня спас! Его в Глазго забрали, что наградить, – на ходу придумывает Мэнди, и брат, присвистнув, подтягивает брюки.

– Охренеть, – говорит он. – Так и знал, что сосед без башни. Вау… Он правда тебя спас, Мэнди?

– Да. И твою сестру тоже, между прочим. Собой закрыл от шальной пули. Вот об этом и скажи в школе своим тугодумам-друзьям.

Итон не знал, что меня могли убить, и поэтому он замирает, бледнея, мельчая на глазах. В его взгляде – чистой воды потрясение.

– Молодец, додумалась, – упрекаю Аманду. Подхожу к брату и обнимаю его, поглаживая по спине.

– Прости, что не разговаривал с тобой… я же не знал…

– Все хорошо, Итон, милый. Успокойся.

– Ри… – Он, как маленький, сжимает в кулаках ткань моей блузки, не зная, как выразить эмоции.

– Итон, ты мне очень помог тогда, с лестницей. Так что и ты тоже спас Аманду, косвенно.

Я ерошу волосы на его макушке, зная, что отныне для брата Осборн – идол и герой, потому что спас двух самых важных девушек на свете. Не удивлюсь, если Итон даже своими игровым аккаунтом поделится.

– Дядя Эндрю сказал папе, что Осборн – наркоман.

– А о Джоанне хоть упомянул?

– Нет. Энди хочет прислать официальное приглашение на свадьбу, чтобы родителей шокировать. Так что ты тоже ничего не говори. Прикинь, как они отреагируют!

Мы усаживаемся наконец в машину и едем на учебу.

Поверить не могу, что мне не дали шанса обнять Чарли. Зачем ему в Глазго? На очную ставку с Майклом или по другой причине?

Ответа нет.

Вечером, в половине десятого, я, как обычно, сижу на столе, выглядывая в окно, и даже скучаю по Лобстеру. Дядя с Джоанной уехали в такой спешке, что мы толком не попрощались. Так сумбурно все вышло. Жизнь мимо проходит, а я стою на обочине и не успеваю реагировать на выверты.

Резкий звук «Долгой дороги из ада» разрывает тишину комнаты, и я вздрагиваю, а потом радостно хватаю смартфон и не могу сдержать волнения, когда слышу голос:

– Привет, детка.

– Чарли…

– Прости, что уехал. Кое-какие дела с инспектором нужно решить.

– Не расскажешь мне?

– Нет. Там ничего интересного.

– Когда ты вернешься?

– Думаю, через неделю.

– Целую неделю?! – я готова рыдать, и при этом так пристально вглядываюсь в окно напротив, словно там сидит Осборн.

– Инспектор Доннаван – медлительный тип, педант, что поделать.

– Я умру за неделю.

– Не драматизируй.

Мне становится стыдно за такую эгоистичную эмоциональность, и я начинаю оправдываться:

– Извини, мало голубики сегодня съела. У меня завышен кортизол, представляешь? По-моему, голубика не очень-то помогает.

Я слушаю дыхание Чарли и его тихий смех. Это такое счастье – смешить любимого человека. Это даже лучше, чем удивлять его научными фактами.

– Сказку про кортизол ты мне еще не рассказывала, – умиляется Осборн.

– Тогда слушай. Жила-была девочка, которая сошла с ума от любви. Она, сама того не ожидая, вдохновила своего парня на геройский поступок, и от стресса у нее подскочил кортизол. Но она ела много голубики и посинела, и гормоны перестали быть самой большой проблемой. Теперь она мечтала снова стать собой. Только для этого нужен поцелуй любви, а парня увез колдун из соседних земель. Вот и скажи мне, Чарли, дождусь ли я своего поцелуя? Иначе хэппи-энда не будет.

Мне весело, и я надеюсь, что Осборн тоже посмеется, но вдруг из трубки бледным завитком табачного дыма появляется вопросительный знак: Чарли затянулся сигаретой и тяжело вздохнул; он специально это сделал, чтобы потянуть время для ответа.

– Все будет хорошо, я скоро вернусь, – слегка хрипло говорит он, но я уже не верю.

– Чарли, что происходит?

– Ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться.

Его тон четкий и безапиляционный, и мне холодно внутри.

– Ты позвонишь мне завтра? – жалобно спрашиваю, презирая себя за детские нотки в голосе.

– Конечно. Приучу тебя к бессоннице, чтобы не мне одному мучиться. Буду звонить каждый день, пока ты без моего голоса не сможешь засыпать, как и я без твоего.

У меня горят щеки и уши от такого порывистого признания, и я набрасываю на голову плед, прячась в темноте с телефоном, как жадина, которой не хочется делить даже шепот своего парня с остальным миром.

– Я прочел все твои сообщения.

– Я еще напишу.

– Хорошо…

– Пожалуйста, Чарли, не рискуй больше, – умоляю, когда мы прощаемся, но он лишь говорит:

– Спокойной ночи, детка.

* * *

Неделя проходит в суете, среди близких людей. Хоть гранта нам и не видать, мы с Томми не сдаемся и кропотливо трудимся над проектом игры. Теперь на рабочие встречи приходят и Кэт с Джерри: им тоже идея понравилась, и они просто слушают. Кэт при этом сидит на коленях у Джерри, а Мэнди – рядом с Томом. И я просто загибаюсь от тоски по Чарли в такие минуты.

Во вторник, 9 марта, Аманда просит:

– Подай мне воды, пожалуйста. Пить хочу.

И я на автомате иду к холодильнику, чтобы взять новую бутылку.

– И мне тоже, – откликается Джерри, и я молча ставлю две бутылки на стол.

– Ой, а можно и мне, – шутит Кэт, но я погружена в мысль и, не отвлекаясь от логической цепочки, тащу на стол весь блок из 9 бутылок минералки. Чтобы всем хватило. И Кэт усмехается: – Какая ты добрая.

– А доброта – в природе человека, – бормочу, глядя в экран ноута, за которым сидит Том.

– Разве? Природа ведь животная.

– А животные все до одного моральные уроды, что ли? – заступается Джерри. Кэт пожимает плечами и удобнее устраивается у него на коленях, пока тот продолжает чертить треугольник на листе бумаги. – Странно, конечно. Почему только три?

– Чего? – спрашиваю.

– Три базовых инстинкта. Десять на три только с бесконечностью делится, как-то не очень устойчивая система.

– А почему именно десять?

– Ну-у, один и ноль, цифровое выражение бытия, Пифагор там, все дела.

У меня, наверное, вся история мироздания отражается на лице, потому что я прямо-таки ощущаю, как взрывается мой мозг. Как попкорн. Стою, пялюсь перед собой и не могу подобрать слова.

– Ты в порядке, Ри?

– Мгм.

– Точно?

– Томми.

– Что? – вскидывает он брови.

– Их больше.

– Чего?

– Базовых инстинктов.

– О чем ты?

– Душа, – говорю, а язык заплетается. – Это не абстракция.

– И что это за инстинкт? – хмурится Том. Все застыли в ожидании, я и сама застыла, боясь утерять мысль, а затем выдаю очевидную вещь, на которую меня натолкнул Джерри:

– Инстинкт сострадания.

Повисает тишина. Джерри гуглит это понятие и тихо отвечает:

– Да ну, ладно… Хотя…

– Что?

– Смотри, – поворачивает он ко мне экран смартфона. Я вижу книгу Дачера Келтнера, профессора из Калифорнийского университета, изданную всего пару лет назад. Книга называется «Инстинкт сострадания».

– Охренеть, – хриплю, а потом меня волной счастья заливает. – Охренеть!

У меня становится пусто и хорошо в голове от короткой эйфории, и я начинаю нарезать круги вокруг стола, выкрикивая:

– С ума сойти! Это же так очевидно!

Жаль, что Калифорния далеко. Нереально туда полететь сейчас.

Собравшись с мыслями, минут пять смотрю на Аманду, просто смотрю, думаю. Она, как и Джерри, начинает рисовать ручкой на бумаге. Рисует квадрат, потом стены, крышу… Домик рисует, и я киваю. Именно, да, фундамент. Дом.

– Томми, я была не права.

Он тяжело сглатывает и кивает, и я, глядя на него, испытываю жажду. Пью воду под грохот мыслей. И оно складывается: то, что случилось с нами в ночь, когда Майкл едва не убил нас всех.

– Душа – это такой же базовый механизм. За эмпатию ведь конкретные зоны мозга отвечают.

– Н-да, – усмехается Кошка-Кэт. – Никакой романтики.

Я снова опускаю взгляд на рисунок домика, который сделала Аманда.

– Логотипом игры сделаем дом. Фундамент – это четыре инстинкта: сострадание, власть, размножение и самосохранение. Из них растут четыре стены соответственно: душа, разум, сексуальность и страхи. Стены формируются в течение жизни не синхронно, а в зависимости от опыта. Крыша – это и есть сознание, охват всего, что происходит в доме и у соседей.

Выговорившись, я выдыхаю, а Том заключает:

– Круто.

Остальные соглашаются, даже Кэт. После «заседания» она предлагает:

– А давайте махнем в клуб, отпразднуем новый инстинкт.

– О да, еще на ребят Ханта не нарвались, – скептически отвечает Том, и Джерри его поддерживает.

– Они там больше не играют, зато охраны в клубе прибавилось после всей этой шумихи с наркотиками, – упирается Кэт, и Аманда ей поддакивает. Вот уже кому дома не сидится!

В итоге все соглашаются, и я тоже.

– Только мне домой нужно к половине десятого, чтобы не пропустить звонок от Чарли.

– Когда он возвращается? – спрашивает Кэт.

– На днях должен.

– Отлично! Подготовим для него вечеринку.

В итоге я надеваю первое попавшееся платье, которое вытаскиваю из шкафа, Аманда тоже переодевается в мою одежду, а Кэт, как всегда, идеальна. Ей не нужно менять наряд.

– У тебя интересный вид из окна, – замечает она, пока мы с Мэнди впопыхах влезаем в одежки.

– Знала бы ты, чего я там насмотрелась, – вспоминаю шокирующую сцену с участием Чарли и Джоанны, и хмурюсь: странное дело, я в итоге подружилась с обеими девушками, с которыми на острове переспал Осборн. К чему бы это? Я больна?

Наспех заплетаю высокий хвост, и мы едем в клуб, чтобы отметить успешную работу над игрой. И каково же мое удивление, когда у входа я вижу… Дэнни Веймара, моего первого подопытного кролика для свиданий. Я и забыла, какой он высокий и смуглый.

Он явно ждет кого-то, и когда замечает меня, то угрюмое выражение лица смягчается.

– Извини, Ри, он мне позвонил сегодня и попросил, чтобы я привела тебя на встречу, – не очень-то виновато шепчет Кошка-Кэт, и я готова пнуть ее побольнее.

– Издеваешься?! После всего, что случилось, ты ведешь меня к кому попало?!

– Он не кто попало! Это же Дэнни, лучший друг моего брата. Я ему, как себе, верю.

– Значит, начинай в себе сомневаться, – цежу рассерженно.

Кэт фыркает и идет вместе с Джерри в клуб, а Том с Амандой остаются рядом. Мы научены горьким опытом, что по одиночке нас всех перестреляют. Так что мы сбиваемся в стаю.

– Привет, Ри! Рад, что ты здесь, – подходит ко мне Веймар. Ему неуютно, он с подозрением смотрит на моих друзей, но я не спроваживаю их. Вместо этого я их знакомлю, а потом мы вместе идем внутрь старинного особняка, на первом этаже и в подвале которого – модный клуб. Здесь выступала группа Стивена, и мне не по себе; все время оглядываюсь, боясь встретить кого-то из его банды. Я успела нацепить наручные часы с неоновой подсветкой, и теперь бросаю быстрый взгляд на циферблат. 20:15. Через час можно сбежать домой.

Мы располагаемся за барной стойкой, и я ловлю на себе взгляды посетителей. Небось, сто версий последних событий по острову уже гуляет, и хотя бы в одной из них во всем виновата я. Рианна О’Нил – вселенское зло. Но меня это не слишком задевает. Чужое мнение не имеет надо мной такой власти, как прежде. Всем не угодишь.

Пока мы ждем напитки, Дэнни склоняется ко мне и вежливо предлагает потанцевать, мол, как раз медленная музыка заиграла.

– Мне нужно с тобой поговорить, – настаивает он.

Я нехотя соглашаюсь, и Дэнни ведет меня на танцпол. Кроме нас здесь еще несколько пар. Удивительно: сегодня среда, а людей полно, будто завтра выходной.

Платье на мне – кофейного цвета, до колен. Юбка широкая, ниспадающая свободными волнами, и танцевать удобно, но меня волнует другое:

– Чем могу быть полезна?

– Мне сказали, ты теперь девушка Осборна.

– Да.

– Ты знаешь, что за дела у него в Глазго?

– Нет.

– Гм... Я так и думал. – Дэнни крепче прижимает меня к себе, и даже через духоту клуба я ощущаю горьковатый аромат его туалетной воды.

– Ты хочешь дать мне совет, я полагаю?

– Да. Не связывайся с ним.

Отклоняюсь назад, чтобы заглянуть в темные глаза Веймара, и не вижу там злобы, одно лишь искреннее беспокойство.

– Дэнни, прости, что я согласилась тогда сходить с тобой на свидание, не стоило этого делать. Надеюсь, ты не пытаешься очернить передо мной Чарли из личных целей?

– Ри, он человека убил. Не сейчас, в прошлом. Я разузнал о нем из своих источников. Он участвовал в оргиях в каком-то закрытом обществе. Никто не в курсе, что это за сборище – настолько там все засекречено.

Я чертыхаюсь и пытаюсь вырваться, проклиная себя за уступчивость.

– Не собираюсь слушать твое вранье, Дэнни.

Он удерживает меня легко, как котенка, напоминая, что «Веймар» – это брэнд восходящей звезды рэгби. В итоге я тесно прижата к чужому для меня человеку, и от непрошенного тепла во мне закипает ярость. Сжимаю челюсти и глубоко дышу, собираясь дать отпор, пока Дэнни продолжает доказывать свою теорию:

– В Глазго Чарли обзавелся влиятельным врагом. Это у него хобби такое, наверное. Люди заводят друзей, а Осборн – врагов… Слушай, я ничего не имею против него, он толковый парень. Но ты не представляешь, с кем встречаешься.

– Зато я точно знаю, с кем не встречаюсь. Спасибо, что решил позаботиться обо мне, но это лишнее.

Музыка сменяется на мощный клубный бит, и Дэнни отпускает меня. Он ничего больше не говорит, только раздраженно вздыхает, засунув руки в передние карманы джинсов.

– Все, я домой, – говорю Аманде, которая беззаботно пьет коктейль у бара.

– Но еще рано!

– У меня голова болит.

– Ладно, дай только коктейль допью.

– Нет, не торопись, поезжай потом домой с Томом.

Мэнди съехала от меня два дня назад, чему несказанно рада ее мать.

– Что хотел Веймар?

– Поделился откровением, что Чарли – дьявол во плоти.

– Пф! Устаревшие новости у красавчика. – Аманда отставляет высокий стакан, на дне которого болтаются сладкие вишни, и поднимается, чтобы обнять меня на прощание.

По дороге домой я то и дело чертыхаюсь, крепко сжимая руль. Какая разница, что было в прошлом у Чарли? Даже если рассказы Дэнни – это правда, то какое мне дело? Зачем было мне об этом рассказывать? Как-нибудь сама разобралась бы, как мне жить.

Громче включаю музыку и встряхиваю головой, избавляясь от неприятного ощущения, что весь мир – против меня и Чарли. Хотя обобщать – это глупость, а значит, я просто паникую.

Черт.

Не хватало, чтобы Дэнни распустил слухи об оргиях в семействе Осборнов. Сержанта Салливана скоро сменит новый глава нашей местной полиции, и новичку, конечно, захочется выслужиться. И он обязательно прицепится к Чарли, если повод найдется.

Боже, за что нам все это? Каждое решение – маленький шаг внутри системной игры. Силы тлена пытаются разрушить нас, вернув в обреченную случайность. А может, я поспешила с выводами и мы из нее до сих пор не выбрались?

Бросаю взгляд в окно на холмы и навязчиво вижу тень. «Худшее позади», – настойчиво убеждаю себя, а внутренний демон ехидно шепчет: какая ты наивная, Ри, ты просто не знаешь, что ждет тебя в будущем.

И впервые я не хочу знать.

У меня начинает болеть голова, и когда глушу двигатель у дома, не сразу осознаю, что именно изменилось на улице.

Свет. У Чарли горит свет!

Я выпрыгиваю из «биттла» и мчусь на каблуках к соседскому дому. Теплый ветер бьет в лицо, и я, запыхавшись, звоню в дверь. Меня переполняет предвкушение долгожданной встречи, так что не могу устоять на месте.

– Рианна?

Вид Джейсона Осборна выбивает меня из колеи, как кеглю в боулинге, и я теряю дар речи. От разочарования на глаза наворачиваются слезы, и я смотрю вверх, прежде чем сказать вежливо:

– Добрый вечер, мистер Осборн.

– Можно просто Джейсон.

– Да-да, я помню… Рада вас видеть!

– Взаимно. Ты только поздороваться пришла?

– Да. Увидела, что горит свет, и решила проверить, все ли в порядке. Может, вам что-нибудь нужно…

– Один из твоих пирогов пригодился бы! В холодильнике пусто. Может, зайдешь, расскажешь, что случилось. До Чарли я не дозвонился.

Джейсон искренне обеспокоен, даже рубашка на нем – помятая, потому что бытовые мелочи ничто по сравнению с судьбой сына... Какие же прекрасные актеры в семействе Осборнов! Не только мать Чарли заслужила статуэтку.

– Простите, но уже поздно, меня родители ждут. Думаю, директор Хопкинс лучше все объяснит.

– Я по дороге встретил мистера… Килмора, кажется. Он тоже отправил меня к директору. Значит, придется подождать до утра.

Мы обмениваемся настороженными взглядами, не зная, кому и что известно, а потом снова дружелюбно улыбаемся.

– Спокойной ночи, мистер Осборн. Принесу вам пирог при случае, – неопределенно обещаю и спешу убраться, чувствуя спиной холодную волну чужих эмоций. Плохих эмоций.

Единственное, что в итоге меня успокаивает, это голос Чарли в 21:30. Он просит не ходить в дом к его отцу даже под страхом смерти, и я обещаю. На ночь запираю окно и задергиваю шторы, хотя привыкла просыпаться под чириканье птиц, и пью горячий шоколад, думая о том, что Чарли Осборн, вполне может статься, когда-то убил человека.

Но кто я такая, чтобы судить?

Глава 21

Помня наставления мистера Хопкинса, я настроилась бегать утром и вечером, поэтому просыпаюсь в 6:30 и выхожу во двор, встречая рассвет. На улице самая настоящая весна, ароматы сладкого цветения и морского прибоя смешиваются с холодом каменных гор и пыльным теплом вересковых холмов. Моя любимая пора года.

Гугл говорит, что в такой же день, десятого марта, Александр Белл, изобретатель телефона, впервые смог дозвониться до своего помощника, который сидел в соседнем кабинете. Эх. Хотела бы я 150 лет спустя успешно дозвониться до Чарли, который пропадает в соседнем городе.

Домой возвращаюсь медленно, подбивая щебенку носками кроссовок, и сразу замечаю в окне на втором этаже мистера Осборна, который курит и смотрит на меня. То есть, его взгляд проходит насквозь, словно я невидимка. И у Джейсона такой жуткий вид в этот момент, что я останавливаюсь, оцепенев. Тогда сосед, очнувшись, улыбается мне, надев маску вежливости. Искусство притворства у них в семье одобрено кодексом бесчестия, судя по всему.

Я вымучиваю приветливую улыбку и даже машу рукой. Поправляю на запястье часы с датчиком жизненных показателей и мысленно посылаю Джейсона обратно в Штаты.

В колледже мне неймется весь день. Чарли не сказал, что приедет именно сегодня, но я как на иголках. На мне белая блузка, галстук, юбка, черные гольфы чуть выше колен. Я похожа на школьницу из аниме. Даже иероглифы на ногтях держатся.

На нервах не могу сосредоточиться, и в обед питаюсь лишь воздухом и водой, сидя в столовой и слушая, как Аманда и Кэт бурно обсуждают вечеринку. Мы решили устроить ее для Чарли в доме Джерри, ибо больше негде, учитывая приезд мистера Осборна.

В какой-то момент я ощущаю покалывание в пальцах, дыхание сбивается, звуки становятся приглушенными. Я поворачиваю голову и под грохот своего истосковавшегося сердца наблюдаю, как Чарли заходит в помещение. Он находит меня взглядом моментально и задумчиво щурится, словно решает, съесть крошку Ри сейчас или оставить на ужин.

Чарли – в школьной форме, с рюкзаком. Примерный мальчик. Только непроницаемое выражение лица выдает, насколько он напряжен.

По дороге его перехватывает Джерри, выкрикивая лозунги о героях, но мы с Чарли не разрываем взгляд. Нет такой силы сейчас, которая заставила бы меня отвести глаза и выбиться из нашей особой эмоциональной волны.

Не могу подняться, чтобы пойти ему навстречу, не могу ровно дышать. Девчонки моментально исчезают, и Чарли садится напротив, упираясь в столешницу локтями и устраивая подбородок на замке из сцепленных пальцев. Изучает меня, словно не верит, что мы на самом деле встретились. Кажется, тысячи лет прошли. Глаза у Чарли яркие, как небо после дождя. Он немного похудел за прошедшие недели и стал похож на эльфа: скулы заострились, сделав выражение лица еще более заносчивым, а в усталом взгляде – тягостная вера в собственное бессмертие. Бремя героя.

Я так люблю его, что не чувствую себя, только его чувствую.

Пора идти на занятие, а мы сидим и молча гипнотизируем друг друга, отдаваясь друг другу через это молчание, и мне становится невыносимо душно. Жар заливает щеки и спускается к животу, следуя за горящим взглядом Чарли.

– Как дела? – буднично спрашивает он.

Я готовилась ко встрече много дней, проговаривала наш диалог, даже шутки какие-то придумала. Но сейчас не могу вспомнить ничего. Поднимаюсь и, игнорируя слабость в коленях, обхожу стол и останавливаюсь рядом с Чарли. Он разворачивается ко мне вместе с креслом, которое скрипит по полу, и я ступаю ближе к Осборну, тая под вопросительным, насмешливым взглядом, по которому так сильно скучала. Чарли ждет, что я сделаю, а во мне реальность отключилась, уступив место татемному танцу единорогов. Я перебрасываю ногу через бедра Осборна, усаживаясь на него, и обнимаю за шею двумя руками. Сердце гулко бьется, в такт сердру Чарли, и я нервно отшучиваюсь:

– Забыла, что должна сказать.

– Ты придумала сценарий нашей встречи? – одобряет он, поглаживая ладонями мои голые ноги над гольфами. Я коротко киваю и касаюсь лбом плеча Чарли, стараясь не причинить боль; запускаю пальцы в короткие волосы на затылке.

– А что по сценарию должен делать я? – спрашивает он, и в голосе больше нет насмешки, только требовательное любопытство.

– Ты говоришь: «Ри, я скучал без тебя».

– Ри, я чуть не умер без тебя, – шепчет он мне на ухо, сильнее сжимая мои бедра, притягивая ближе, и трется губами о мою шею.

Я отстраняюсь и смотрю на него. Смотрю – и мне физически больно. Каждая черта его лица как отражение моих исканий, а свет бездонных глаз – мой приют.

– Сходишь со мной на свидание после учебы? – спрашивает он.

Я прикрываю глаза, довольная, и коротко киваю.

– Конечно. Но… в общем… ты должен знать… – сокрушенно произношу и всем телом ощущаю, как напрягся Чарли. – Тебе не заплатят двадцать тысяч. Ты опоздал на торги.

Он тяжело сглатывает и шумно выдыхает, утыкаясь носом в изгиб моей шеи, словно боялся, будто я откажусь от него после пережитых событий. А потом Чарли резко вскидывает на меня удивленный взгляд, и в голубых глазах сверкают блики, как бриллианты.

– Двадцать тысяч? – уточняет он, приподнимая бровь, и расплывается в наглой улыбке. Но мне нечего стыдиться, я люблю Чарли и хочу зайти с ним так далеко, насколько получится на этой бренной планете, поэтому невозмутимо пожимаю плечом и нежно накрываю ладонью его грудь, осязая плотные бинты под рубашкой.

– Тоже думаешь, что меня слишком дешево оценили?

– Думаю, что кретин, который это организовал, поставил цену от балды и надеялся, что ты всем откажешь. Какой же он идиот, где только такие водятся, – с напускным осуждением вздыхает он и, подняв ладонь к моему лицу, проводит по губам большим пальцем, а потом проталкивает его мне в рот. Я покрываюсь испариной под тяжестью потемневшего взгляда, а Чарли разжимает мою челюсть, скользит пальцем по деснам, оттягивая нижнюю губу, склоняется и всасывает ее в рот. Я тихо стону.

– Не торопись, – шепчет он, но сам же нарушает эту рекомендацию, жадно запуская руки мне под юбку и углубляя поцелуй.

– Эй, вы с ума сошли?! – доносится из параллельной реальности. – Дома можете хоть голышом бегать, а здесь другие порядки! Рианна, девочка моя, не ожидала от тебя такого бесстыдства!

Миссис Мэтьюз, работница столовой, гонит нас прочь, лишний раз доказывая, что стоит нам с Чарли поцеловаться, как внешние силы пытаются нас разнять. Нет такого места на земле, где бы мы могли остаться вдвоем.

У нас с Осборном занятия в разных аудиториях, и мы прощаемся в коридоре до 15:15. Но так трудно расцепить руки, что даже костяшки болят. Кажется, уйду – и Чарли исчезнет снова.

Он замечает мой маникюр и спрашивает, поглаживая мои пальцы:

– Что за иероглифы?

– Это означает «мой парень – самый лучший», – гордо произношу. Наконец-то труды Аманды оценены.

– Правда? – расплывается в улыбке Чарли, облизывая губы, на которых остался мой поцелуй. – Откуда ты знаешь? Может, это означает «У горы Фудзияма под рассветными лучами лежит хладное тело старика».

Я смеюсь, качая головой, и ухожу вдоль по коридору. И так легко на душе, что хочется стать актрисой мюзикла и запеть в хороводе с единорогами, которые в этом сезоне заработали статуэтку за лучшую драму.

Стоит мне занять место на последнем ряду в аудитории, как тут же приходит сообщение: «У меня новая заставка». И прикрепленная фотка, мой вид сзади в короткой юбке. Ого! Как-то почти неприлично. С завтрашнего дня возвращаю моду на брюки.

– Рианна, отдай мне свой телефон, пожалуйста, – гремит басом преподаватель по математике, и я вспоминаю, где нахожусь. Супер. И как дожить до трех часов, зная, что Чарли совсем рядом, а я ему даже смс-ку не могу отправить? Всего два часа, но это же почти вечность.

Десять минут я слушаю преподавателя, то и дело глядя в окно, а еще через пять раздается стук в дверь.

– Простите, сэр, но мисс О’Нил вызывают к директору.

– Ну что ж... Конечно, пускай идет, – преподаватель раздраженно взмахивает рукой, давая позволение, и я, сомневаясь, что успею вернуться в аудиторию до конца занятия, беру с собой рюкзак, на котором бренчат фигурки «Марвел».

В кабинете мистера Хопкинса – небольшое собрание, и я теряюсь в первую секунду, поэтому опускаю взгляд в пол и робко сажусь на деревянный стул. Помимо меня, в комнате находятся Джейсон Осборн, мистер Килмор и Чарли.

– Не беспокойся, Ри, мы пытаемся объяснить отцу Чарли, почему его сын получил ранение, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, – говорит директор, и в голосе проскальзывают ледяные иголки. Они направлены не на меня, а на Джейсона, значит, директор ощутил ту же волну раздражения от старшего Осборна, что и я. Да и какой еще родитель беспокоился бы об экзаменах, когда сын чуть не погиб?

Начинается долгий мучительный разговор, разъяснение причин, поиск виноватых. Мы с Чарли переглядываемся, и я узнаю того плохиша, с которым познакомилась в январе. На нем маска непроницаемого безразличия. Чтобы Джейсон не пробил, наверное.

Сержант Салливан, инспектор Доннаван – все подпадают под суд мистера Осборна. С ними он тоже готов встретиться, но…

– …в другой раз. Утром я забираю сына в Нью-Йорк. Думаю, было ошибкой привезти его сюда.

– Завтра утром?!

Мой оклик заполняет комнату атмосферой праведного гнева и ужаса. Я поднимаюсь, но под спокойным взглядом мистера Килмора сажусь обратно.

– Рианна, ты против? – спрашивает меня Джейсон высокомерно. – Тебе должно быть стыдно за то, что втянула моего бедного мальчика в грязные дела.

Мне даже ответить нечего. Чарли по-прежнему молчит, на лице – ноль эмоций. В покер с ним согласится играть только наивный ребенок.

Аромат благовонии, которую директор забыл затушить на подоконнике, буквально душит меня, как копотью, и я произношу, нервно сдирая иероглиф с большого пальца:

– Извините.

– «Извините»? И это все? Мне следовало бы подать на ваш колледж в суд, а заодно и на тебя, Рианна О’Нил. Но я разумный человек, для меня главное, что Чарли жив. Завтра я забираю его домой.

При слове «дом» губы Чарли дергаются, и он закусывает нижнюю изнутри. Я знаю, что он согласится, ведь в Нью-Йорке его ждет Лина, и мне хочется рыдать от бессилия. Но вместо этого я сверлю хмурым взглядом пол и тоже надеваю маску равнодушия, ощущая, как внутри ломается система смыслов.

– Но Чарли, скорее всего, придется дать показания в суде над Майклом.

– Я говорил утром с инспектором Доннаваном, Чарли свободен. Его показания записаны и переданы в должные инстанции. Полагаю, что этого мальчишку, Майкла, ждет психиатрическая лечебница. Судя по тому, что произошло, он бы и не выстрелил, не будь там Рианны. Беднягу довели. – Джейсон посылает мне упрек, но я не начинаю оправдываться. Я знаю, что он делает: проверяет, сорвется ли Чарли, станем ли мы защищать друг друга. Хочет увидеть, насколько я важна для его сына.

Мельком смотрю на Чарли, предупреждая, чтобы молчал, но ему моя помощь не нужна. Он спокойно отводит взгляд и пальцами зачесывает челку наверх. Его жесты ровные, уверенные, словно ему все равно. Невероятная сила воли. Искусство ухода от реальности.

Джейсон забирает Чарли из колледжа сразу после тягостной беседы, и мой парень, лучший в мире человек, даже не прощается со мной, словно меня не существует. Я не обижаюсь, понимая, что по-иному нельзя, но горький осадок все равно травит душу. Руки дрожат, и нет сил сопротивляться волнам отчаяния: Чарли уедет завтра. Уедет. Завтра. Навсегда… Вернется в свой мир, где не был счастлив. «Нас» больше не будет, и мы рассыплемся, как пепел воспоминаний.

Кто мы?

Что мы?

Как помешать этому принудительному разрыву?

Хочется прогулять последнее занятие, чтобы никого не видеть и не слышать, но вспоминаю, что препод по математике конфисковал мой смартфон до конца дня, и скрепя сердце возвращаюсь на учебу, в аудиторию к мистеру Килмору, на последнее на сегодня занятие.

Поверить не могу, что все так бессмысленно заканчивается. Раз – и нет Осборна в моей жизни. Как такое возможно? Мы даже не сходили на нормальное свидание. А еще он так и не признался мне в любви. Неужели я его больше не увижу?

– Ри… кхм-кхм, – доносится до меня осторожный голос мистера Килмора.

– Да? – вскидываю голову.

– Ты села на мое место.

Я растерянно осматриваюсь и быстро поднимаюсь из-за преподавательского стола.

– Простите, задумалась.

– Поезжай-ка ты лучше домой, я отпускаю.

– Спасибо, – бормочу онемевшими губами и, прихватив из преподавательской комнаты смартфон, иду на стоянку. Еду домой, а потом долго смотрю перед собой, сидя в машине и прислушиваясь к звукам дня. Слышу крики Джейсона из гостиной: у них окна настежь на первом этаже.

Внутри поднимается волной ярость: зачем он орет на Чарли?! Подонок! Выхожу из «биттла» и шагаю к их дому, звоню в дверь.

И случается дежавю, только пирога в моих руках нет.

Дверь распахивается, и на пороге злой Чарли, в джинсах и черной футболке.

– Что тебе нужно? – строго спрашивает он. И понимаю ведь, что нельзя нам показывать перед Джейсоном истинные чувства, но в первое же мгновение начинаю плакать – беззвучно, только слезы текут по щекам. У Чарли сердце разбивается в небесной синеве взгляда; он закрывает глаза, шумно выдыхая, и опирается рукой о дверной косяк, словно стоять не может без помощи.

– Чарли, кто там?

– Ри пришла попрощаться от имени семейства, – громко отвечает Осборн и добавляет приказным шепотом: – Иди домой.

Я киваю, как болванчик: да-да, я все понимаю, не чувствуй себя виноватым, Чарли. Так вышло. Это жизнь. Мы сыграли и запутались. Обычное дело.

– У тебя мой паспорт, я скоро зайду, – добавляет он, и от мимолетной радости мне еще сильнее хочется плакать. Порву паспорт и выброшу! И Чарли не выпустят из страны.

Резко отворачиваюсь, сбегая по ступенькам крыльца. Сглатываю ком в горле, утирая слезы, и шагаю домой, не оборачиваясь.

Родителей нет, Итона тоже (у него секция по баскетболу). Я не запираю за собой дверь, чтобы Чарли мог спокойно войти, и направляюсь на кухню, пытаясь остудить мысли.

Почему-то именно сейчас вспоминаю, что так и не испекла торт для Осборна. Я обещала торт, а был только кошмарный кекс, к которому Чарли даже не притронулся, потому что инстинкт самосохранения сработал.

От расстройства, как самая несчастная на свете единорожка, заставляю себя готовить. Гугл выдает мне рецепт простого торта, составленного из коржей и шоколадной пропитки, и я, как безумная, начинаю выгребать из шкафов ингредиенты – все подряд: муку, сахар, соль, специи и лапшу. Достаю большую керамическую пиалу, чтобы насыпать муку, и случайно выпускаю посудину из рук. Звук битой керамики оглушает меня, но и успокаивает, и я, поддавшись порыву, запускаю в стену еще и кружку – папину любимую. Потом он будет думать, что я из ненависти к нему так поступила, а не из чистого совпадения. Фрейд так запугал родителей всего мира, что в каждой выходке потомков они видят отражение своих ошибок… А мне просто хотелось разбить что-нибудь. К папе у меня нет ненависти, я его люблю. И маму тоже. Итона и Аманду… Даже Джоанну. У меня так много любимых людей в жизни, что грешно жаловаться, но руки предательски слабеют, и я через силу замешиваю тесто. Отрешенно пробую, окунув палец, раскатываю и ставлю в духовой шкаф. Озираюсь на беспорядок, который устроила, и слышу, как хлопает входная дверь. От резкого звука вздрагиваю, опрокидывая муку, которую собиралась вернуть на полку, и белоснежная пыль взлетает клубом.

Чарли останавливается в арочном проеме и вскидывает брови, оценивая натюрморт с портретом сумасшедшей девы. Не нахожу слов, чтобы объяснить, что не сошла с ума, а всего лишь готовила. Да, я обсыпана мукой, она даже в волосах, и белые фейерверки до сих пор мелькают в воздухе, оседая на черепки разбитой посуды. Но и что с того? Какая теперь разница?

– Я тебе торт решила испечь, – объясняю чужим, надломленным голосом, и в глазах Чарли в это мгновение столько же отчаяния, как и в моей душе. Но голос его звучит сухо и отстраненно, когда он произносит:

– Ри, мы с самого начала знали, что это временно.

– Зачем ты мне напоминаешь об этом сейчас? Неужели больше нечего сказать, кроме этой паршивой правды?! – Я срываю галстук, который душит меня, и бросаю на барный стул.

– Перестать. Принеси мой паспорт, Джейсон ждет.

– Ты придешь ко мне ночью? – спрашиваю, и столько мольбы в голосе, что презираю себя.

– Нет.

– Мы можем звонить друг другу каждый день, – начинаю торги, судорожно ища любую возможность остаться вместе.

– Между Нью-Йорком и Шотландией пять часов разницы.

– Да хоть тысяча, и что?! – психую и в ярости принимаюсь за глазурь. Смешиваю молоко с сахарной пудрой, добавляю топленый белый шоколад и розовый краситель. Чарли сидит за столом, ожидая, пока Рианна Ламлашская угомонится – а я не могу. Взбиваю смесь так усердно и сосредоточенно, будто от этого зависит моя жизнь.

– Я заберу паспорт и кое-какие документы, остальное пускай остается у тебя, – наконец говорит он раздраженно.

– Ты имеешь в виду деньги?! Ты мне платишь? Я девочка по вызову, что ли?!

– Перестань! Что ты несешь?

Я отталкиваю от тебя стеклянную посудину, и та скользит по гладкой поверхности, останавливаясь на краю. Упираюсь ладонями в грань мраморной столешницы и закрываю глаза, стараясь прийти в себя. Он ведь прав, он ничего мне не обещал, я сама ему навязалась и этим чуть не убила.

– Спасибо, Чарли, – горько усмехаюсь. – Ты очень ответственно подошел к нашей давнишней сделке. Я от этих опытов до конца жизни не отойду… Подожди. Сейчас принесу твои вещи.

– Почему ты не призналась, что тебе не дали грант? – слышу вдогонку и оборачиваюсь.

– А какое тебе дело?

– Рианна, хватит! – рявкает Чарли, поднимаясь, но я уже бегу наверх. Рисунки и записку я ему не верну, а остальное пускай забирает. Обнимаю большую тяжелую коробку, как любимую игрушку, и спускаюсь на кухню.

– Вот. Я только рисунки себе оставила.

Чарли осматривается в комнате и снимает с холодильника блокнот с ручкой на веревочке. Пишет название сайта, логин-пароль, и сухо говорит:

– Здесь я сохранил все, что успел создать для тебя, для твоей игры. Если будут вопросы, пришли сообщение мне в инстаграм. – Он дописывает название своей страницы, хотя я и так знаю. – В других сетях я практически не бываю. С программой поможет Феррари, если Том не будет справляться.

– Спасибо, – чопорно отвечаю, отрывая страничку. – Это очень благородно с твоей стороны. Мы сделаем макет и продадим его, наверное.

– Согласен. Продай его мне, 50%. Я заключу с тобой контракт и выделю спонсирование.

Ничего себе. Мой рыцарь-наоборот научился не шокировать помощью, а удивлять. Обожаю его, даже стоять с ним рядом больно, сердце разрывается. Но от осознания, что мы продолжим общаться из-за общего проекта,становится легче дышать, поэтому я соглашаюсь, лишь бы он не испарился из моей жизни.

– Было бы глупо отказываться.

– Тогда я переведу средства на отдельный счет, – отвечает Чарли и записывает данные, подглядывая в свой айфон. Значит, уже перевел, без каких-либо письменных обязательств с моей стороны. Сумасшедший.

…Мы так сумбурно и спешно обсуждаем очень важные вопросы, что даже не смешно. Грант, игра, учеба – эти темы были для меня главными еще пару месяцев назад. А сейчас мы уделили проекту моей жизни всего две минуты. Но я не против. Прямо сейчас для меня нет ничего важнее Чарли. Увы, и на него нет времени. Он торопится. Мы будто опаздываем стать несчастными и нужно срочно бежать за порцией тлена, пока всё не разобрали до нас. Поэтому я притормаживаю и складываю руки на груди.

– Хочешь чая?

– Нет. Мне некогда.

– Да, я поняла... Откуда у тебя столько денег? Извини за нескромный вопрос.

– Наследство от бабушки Оливии. Она, может, и была стервой, но стервой богатой. Джейсону она ничего не оставила, только мне и Алистеру.

– Какой ты везунчик.

– Как оказалось, не во всем, – вздыхает он и забирает коробку со стола, собираясь уйти. Заглядывает внутрь и усмехается: – Ри, верни паспорт.

– Не знаю, о чем ты, – удивленно отвечаю и деловито иду к духовке, потому что в воздух просачивается гарелый запах. Вот же паскудство! Я не тот режим выбрала.

Чертовы коржи сгорели!!!

И это как последняя капля яда в море моего отчаяния. Кажется, в тлен обратилась не выпечка, а моя мечта. Я не хочу истерить и честно держусь секунды три, кусая костяшку указательного пальца, но уже через пять секунд издаю возмущенный вопль и начинаю швыряться вещами. Сметаю со шкафа-стола банки, которые даже не бьются мне на зло; срываю с холодильника магнитики, а потом рассыпаю остатки муки, которые еще можно было спасти.

Я никогда не испеку этот проклятый торт!!!

Запыхавшись, останавливаюсь, чтобы отдышаться, и убираю пряди волос со щек. Чарли смотрит на меня, как на обезьянку, со снисхождением и сожалением во взгляде, и во мне снова закипает боль, выжигая слово «Пустота» в сердце.

– Ри, я спешу, – цедит он, аккуратно складывая руки на груди, и я застываю посреди комнаты, как обесточенная станция.

– Ты хоть любишь меня? – тихо спрашиваю.

– Дома Джейсон ждет, он…

– А с ним ты что решил? Убьешь или передумал?

– Верни мне гребанный паспорт, чтобы я мог уйти, – чеканит он каждое слово, тяжело сглатывает и смотрит на меня таким опасным взглядом, что даже мурашки не бегут по коже, потому что сгорают. Чарли на грани. Я понимаю это, когда он сначала зло усмехается, а потом давит трясущимися пальцами на свои глаза. Он как вулкан, а я дура, не заметила, что топталась по нему с шаманским бубном.

Но мне плевать на предупреждающий сигнал.

– Иначе что? – спрашиваю с издевкой, надеясь, что Чарли задержится у меня хотя бы еще на час. На полчаса. Хоть пять минут…

Он смотрит растерянно, а потом вдруг смеется, дрожащими руками зачесывает волосы наверх.

– Что? Да ничего. Ничего я тебе не сделаю… Господи, Ри, как меня достало то, что происходит. Я ради тебя готов убивать, умирать и даже играть в Ромео, хотя мне давно не тринадцать. Но вот жить ради тебя я не могу, – в его голосе проскальзывает отчаянье, и он вдруг кричит: – Не умею, понимаешь?! Я не умею жить!!!

Я подхожу к нему, но он меня отталкивает. Тогда я обнимаю его снова и спрашиваю… мне правда надо знать, просто жизненно необходимо:

– Откуда у тебя шрам на ключице?

Чарли не отвечает и грубо снимает мои руки с себя, но во мне ни капли гордости, и я не даю ему уйти.

– Скажи мне… Это правда, что ты убил человека когда-то?

Глава 22

POV Чарли

Неожиданным вопросом Рианна застает меня врасплох, и я даже не отстраняюсь, когда она снова обнимает меня за талию и пытливо заглядывает в глаза.

– Откуда ты это взяла? Ты ходила к Джейсону? Я же просил, не разговаривай с ним.

Ри мотает головой, и у меня в горле пересыхает.

– Кто тебе рассказал?

Она льнет ко мне, а мне тошно от себя, будто я могу ее испачкать.

– Дэнни.

– …? Веймар? – ошалело переспрашиваю, а в мыслях мелькают имена всех, кто знал. – Когда ты с ним встречалась?

– Вчера. Он Кэтти попросил, чтобы свела нас, и наговорил много ужасных вещей о тебе.

Мои демоны высокомерно ухмыляются.

– А ты, конечно же, оскорбилась и не поверила?

Она неуверенно кивает, то ли соглашаясь, то ли отрицая, и сильнее сжимает мою футболку на спине, будто хочет впаяться в меня. Такое чувство, что я пугаю ее и одновременно успокаиваю.

Это какой-то тотальный тупик.

«Детка, нам просто не суждено удержаться вместе».

Может, когда-нибудь потом, но точно не сейчас.

Беру руку Рианны в свою, трусь губами о теплую ладонь и кладу ее себе поверх раны, спрятанной под хлопком футболки и эластичной повязкой. Каждое прикосновение Ри – как инъекция обезболивающего. Она пахнет моим мандариновым шампунем. Я ощущаю аромат несмотря на горький смог, который вырвался из духовки.

Мне всегда было все равно, как именно я умру. А сейчас не все равно. Я даже улыбаюсь этой мимолетной мысли: хочу умереть рядом с Рианной Ламлашской, когда нам будет лет по девяносто.

Джейсон сразу понял, что соседская девочка – моя. Что убью его, если тронет ее хоть пальцем. А значит, он обязательно тронет: не вынесет мысли, что у меня есть кто-то лично мой, вдохновляющий рвать вены, лишь бы выбраться из тлена. Поэтому мне лучше уехать, чтобы не дразнить ублюдка. Инспектор Доннаван то же самое посоветовал – из-за истории с Лойером.

Поставщика, который привозил партию героина для Ханта, завербовали, и он не рассказал хозяину, что готовится облава. Тот не заподозрил и спалился, когда я пришел к нему – на этот раз с прослушкой. Охрану Лойера убили при захвате, а его арестовали. Он обязательно явится за мной – так же, как я пришел за ним. Чужими руками, не своими, но дотянется до меня. Он сказал, чтобы я обнял свою семью, потому что скоро смогу увидеть только их могилы, и я первый раз в жизни счастлив, что у меня нет семьи. Только Лина, но она в безопасности в Нью-Йорке.

О Рианне Лойер не узнает, если я уеду и не буду светиться рядом с ней. Инспектор обещал переговорить с местной полицией по поводу наблюдения за домом семейства О’Нил на всякий случай. Мало ли. После всего, что с нами произошло, я рассматриваю любую случайность как возможное будущее. Я всегда был параноиком, но теперь просто невменяемый. В итоге и уезжать не хочу, и оставаться опасно, потому что подставлю Ри под удар одним своим присутствием.

Черт бы все побрал. Видно, моя жизнь слишком быстро двигалась в позитивную сторону, а я не заслужил. Потому что я ведь действительно убил человека когда-то.

Ри нежно проводит ладонью вниз по моей груди, исцеляя, и я будто под кайфом; кажется, ощущаю даже, как расширились мои зрачки. Медленно поднимаю руки, сдаваясь, и расстегиваю верхнюю пуговицу на ее блузке, затем еще одну…

– Два года назад Джейсон взял меня в очень плохое место. Закрытый клуб. Алистер, моя дядя, там управлющий… Для меня это было что-то вроде инициации. – Я веду пальцами вдоль выреза блузки, касаясь обнаженной кожи, а потом наклоняюсь и слизываю быстрые удары сердца, ощущая их языком и губами. Ри волнуется… Мне бы тоже волноваться, я же никому об этом не рассказывал. Но серце Рианны каждым ударом вкачивает в меня дофамины, и я, наоборот, сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

– Там была девчонка моих лет. Она подписала контракт, но в последний момент передумала. Испугалась. В шестнадцать стать сексуальной игрушкой для взрослых ублюдков не каждая готова… Я разбил лицо одному важному чиновнику, когда он силой поставил ее на колени... Алистер пытался разнять нас, но в те времена меня нельзя было остановить, до того я был отмороженный.

Я расстегиваю остальные пуговицы и стягиваю блузку с тонких плеч, а следом спускаю по нежным рукам бретельки бюстгальтера.

– Меня имели право ликвидировать, мы все подписывали соглашение. – Усмехаюсь тяжелому воспоминанию и завожу ладони на спину Ри, расстегивая бюстгальтер. – Охранник подошел ко мне сзади и приставил нож к горлу, но успел только неглубоко полоснуть по ключице. Я извернулся и всадил этот нож ему в шею. Он даже не понял, что произошло. Я был щуплый, ты бы видела… меня часто недооценивали.

Рианна бледная, не двигается, но смотрит на меня так преданно, что я выть готов.

– Алистер рассмеялся и сказал, что я ненормальный, что он не позволил бы меня убить, а я, плохой мальчик, невинного человека угробил… Алистер любит такое. Играет с твоим сознанием, путает, в итоге сомневаешься в собственном рассудке.

Ри стоит передо мной полуобнаженная, в гольфах и юбке, и мне кажется, что ей холодно. Я неспеша расправляю ее длинные тяжелые волосы и перебрасываю вперед, накрывая груди, как полотном… Класс. Мне нравится рисовать Рианну. Есть в ней магия.

– А что стало с девушкой? – тихо спрашивает она.

– Ее отпустили, побоялись скандала, потому что ей было 16. С тех пор, кстати, в клуб не приводят малолеток.

– И что с ней стало?

– Она стала моей лучшей подругой.

На лице Ри отражается замешательство, и она вскидывает брови, осознав:

– Постой… Ты о Феррари говоришь?!

Я киваю. О ком же еще. Мы пара отбитых, жизнью побитых людей, которые не знают границ. Правда, в моем сознании эта граница уже появилась – как линия внизу на белом листе, которая означает землю под ногами. Я стою уверенно, а не шатаюсь в пустоте. Эту линию моей рукой нарисовала Ри, нашептав ориентир своими сказками, и я больше не хочу рисковать, а тем более подставлять под опасность девушку, которая здесь и сейчас – мой мир. Она подарила мне землю под ногами, а я хочу научить ее летать.

Каждое движение отзывается болью в теле, потому что я перестал принимать даже ибупрофен: у меня от него сонливость – но мне все равно. Нежно целую Рианну в шею и захватываю кожу губами, оставляя засос.

– Ты одна дома? – тихо спрашиваю, хотя я не остановился бы, войди сюда преподобный Мартин со всем приходом.

– Родители с братом скоро вернутся…

– О’кей, – выдыхаю, закрывая глаза от удовольствия, когда Ри нетерпеливо запускает ладони мне под футболку и кончиками пальцев проводит по прессу сверху-вниз и вдоль пояса джинсов. – Слушай… по поводу моих чувств. Ты же знаешь ответ?

– Знаю.

– Что именно ты знаешь? – я отвожу ее волосы, открывая взгляду упругие груди, наклоняюсь и втягиваю в рот твердый сосок. Возбуждение зашкаливает, у меня даже в глазах темнеет от глухого стона Рианны, когда она выгибается навстречу. – Что ты знаешь? – повторяю, и она признается:

– Ты меня хочешь.

– А еще?

– Чарли, пожалуйста…– Она путает пальцы в моих волосах, тянет вверх и сама целует меня, раскрасневшаяся, податливая. Ее дыхание – сладкое, шоколадное, и я с ума от нее схожу. Обнимаю ее за талию, отрывая от пола, и вместе с ней ступаю к столу; тянусь к розовому крему, который она остервенело взбивала, окунаю пальцы в него и провожу по щеке Ри, по шее и груди, и начинаю целовать ее всю – жадно, до надрыва, будто жить осталось пять минут.

– Что ты знаешь? – требовательно шепчу, оглаживая руками ее стройное тело, и Рианна облизывает губы, прежде чем сказать:

– Ты любишь меня.

Удовольствие вливается в кровь щекотливым звуком ее голоса. Я никому не признавался в любви со времен начальной школы. Мой мир рухнул в двенадцать лет с первой попыткой матери убить себя, и с тех пор я боялся даже думать о чувствах, потому что Джейсон услышит и придет. Но сейчас повторяю эхом:

– Я люблю тебя, я люблю тебя. Я буду любить тебя, пока от меня ничего не останется.

Не знаю, смогу ли вернуться на этот остров. Без понятия, что будет завтра. Все это не важно. Вне этой комнаты не существует планеты. Она здесь, в дыхании Ри. В дыхании вселенной, которое я все еще слышу и в потоке которого должен научиться жить.

– Скажи, что мне сделать, детка? Чего тебе хочется?

Она смущенно опускает взгляд, и я усмехаюсь.

– Боишься попросить? – Я обхватываю пальцами ее подбородок, заставляя смотреть мне в глаза: – Может, тебе тоже будет легче повторить за мной?

Она вопросительно вскидывает брови. В темных глазах – россыпь звезд. Я забираюсь рукой ей под юбку, с легким нажимом просовываю пальцы под резинку нижнего белья и проникаю пальцами между ног, ощущая горячую влажность.

Ох, твою мать, хоть бы продержаться.

Убираю руку, и Ри закрывает глаза, тяжело дыша.

– Попроси меня. Это просто. «Чарли, трахни меня языком».

– С ума сошел...

– А если я навсегда уезжаю? Будешь потом локти кусать, что испугалась в самый ответственный момент, – подзуживаю ее. Ри тихо смеется, несмотря на страшный смысл моих слов… и вдруг хлопает входная дверь, как приговор. Раздается женский голос:

– Ри, мы дома!

Но мне плевать, кто там пришел и зачем.

Рианна в панике подхватывает с пола блузку с бюстгальтером, а я поднимаю на руки ее саму, игнорируя темноту в глазах, когда плечи прошивает болью.

– На кухне бардак, торт сгорел! Не входите пока! – надрывно, хрипло кричит Ри и показывает мне на дверь, которая ведет на задний двор.

Я выбираюсь на улицу, стараясь не шуметь, и несу хохочущую мне в шею Рианну в небольшой летний дом, оплетенный сетью плюща и ранних цветов.

– Сюда никто не придет, – объясняет она.

Сейчас часов пять, яркого света нет, внутри помещения прохладно и мрачно, но Ри, набросив на себя блузку, зашторивает единственное окно и включает фонари, подвешенные под низким потолком. Все вокруг, включая нас самих, заливает крупными узорами звезд. Затем моя сумасшедшая детка находит в старом пошарпанном комоде большие свечи с этикетками ванили и бамбука, два ярких пушистых пледа и усилитель моего хорошего настроения: меня просто сносит в этот момент. Не знаю, что именно повлияло, но, когда Рианна щелкает зажигалкой, поджигая свечи, во мне мир переворачивается.

– Я здесь медитирую, – тихо объясняет она, расстилая большой плед на пол, а я и ответить ничего не могу, потому что эйфория. Я и забыл, что так сильно может щемить сердце не от тоски, а от нежности.

– Если все будет хорошо, поедешь со мной в Лос-Анджелес в сентябре? – спрашиваю в неконтролируемом порыве.

Рианна резко оборачивается и заправляет волосы за уши. В отблесках звезд она кажется ненастоящей, фарфоровой статуей из музея самых ценных находок человечества.

– Я думала, ты останешься в Нью-Йорке, – виртуозно уходит она от ответа.

– Нет. Я заберу Лину и перееду в Лос-Анджелес. Киностудия, на которой работала моя мать, предложила мне двухлетнюю практику в качестве художника. Учиться буду дистанционно.

– Круто! Ты рад, наверное.

– Буду рад – если ты поедешь со мной.

– Чарли… – Она опускается на плед и обхватывает себя руками. И весь мой смех утекает через брешь, которую этим робким «Чарли…» проделала Ри в моей душе. Я сажусь рядом, ощущая, как ледяная рука разбитой мечты стягивает мои вены у сердца.

Мечта? Я разве мечтал об этом? Сказал по наитию, не подумав. Лучше бы молчал. А сейчас, когда слова уже не вернуть, понимаю, что на самом деле хотел бы этого: чтобы мы втроем – я, Лина и Ри – жили в Лос-Анджелесе. Там, где когда-то родилась моя мать. Где она была счастлива.

Набрасываю второй плед на плечи Рианны, чтобы согреть ее, и понимаю, что она плачет: в слезах отражаются бледные блики огненного света.

– Детка, да я так спросил, без особых планов, – оправдываюсь, не зная, что делать. Ри хмурится и смотрит на меня с таким откровенным обожанием, что у меня мурашки по коже.

– Чарли, это… – Проглотив окончание фразы, она забирается на меня, обхватив бедрами, и скрещивает ноги у меня за спиной. Я обнимаю ее, глажу по спине. – Я подам документы в Лос-Анджелес, а если не пройду, то поступлю в Абердин и переведусь по программе обмена студентами. Просто ты так сказал… «если все будет хорошо». И я вспомнила, что ты уезжаешь завтра. – Она опускает голову мне на плечо, и я даже сквозь ткань футболки чувствую ее слезы. – Если с тобой что-нибудь случится, я ведь даже не узнаю. Как никто не знает о твоей матери.

– Тебе сообщат, я оставлю на твое имя завещание.

– Все настолько плохо?!

– Нет… нет! Я пошутил.

Господи, вырви мне язык.

Рианна хмурится, и я крепче обнимаю ее, чтобы отвлечь нас обоих. Целую в висок, в щеку, в губы; они солено-сладкие сейчас. Мне кажется, я ощущал этот вкус даже тогда, тысячу лет назад, когда мы смотрели друг на друга сквозь оконное стекло и взглядами занимались любовью, хотя не знали друг друга.

Достаю из кармана джинсов айфон, и Рианна просит:

– Включи музыку.

– Выбери, что хочешь.

Она ставит пост-рок, Break My Fucking Sky. Мне нравится, звучит, как вызов. Бит резонирует в венах, вгоняя адреналин; я снимаю футболку одной рукой, той, которая меньше болит, и опрокидываю Ри на пол, подминая под себя. Сегодня моя очередь рассказывать сказку, и я покрываю поцелуями каждый дюйм ее тела, все еще ощущая вкус белого шоколада. Ри дышит рвано, через раз.

– Чарли…

– М-м?

– Прикоснись ко мне... так, как я хочу…

Я усмехаюсь. Не понять мне ее стеснения.

Стягиваю с нее юбку и стринги, широко развожу ее ноги, сгибая в коленях, и подхватываю под ягодицы, приподнимая. Она тут же напрягает живот.

– Потрогай себя, – прошу напряженно, и Ри смотрит на меня в нерешительности, но желание в ней побеждает, и она опускает руку себе между ног. Дрожащие пальцы скользят вдоль клитора, и я в ментальном экстазе наблюдаю за этим, а потом убираю ее руку и повторяю движения языком, быстро и грубо, потому что она давно готова. Высвобождаю одну ладонь и вхожу в нее пальцем, растягивая… Черт, не представляю, как она выдержит. Ритмично массирую внутреннюю стенку, в такт движениям языка, и Ри закрывает себе ладонями рот, издавая грудной стон. Но я не позволяю ей пока кончить. Раздеваюсь и вытягиваюсь над ней, чтобы смотреть в глаза. Я и хотел бы морально поддержать ее, но от желания сводит скулы. В грудной клетке пожар, как в аду, но эндорфином притупляет боль.

Ри осторожно обнимает меня за плечи, опоясанные эластичной повязкой, и шепчет:

– Все хорошо, не бойся.

– Я не боюсь, но нервничаю страшно, – отвечаю с серьезным видом и очень медленно вхожу в нее, и так же, как она, не могу дышать. Жажда рвет сознание и требует не калечить психику настолько неспешным темпом, но сила воли спасает.

– Скажи, если будет больно, – прошу, проникая глубже. Она коротко всхлипывает и замирает. Я тоже каменею, меня ломает зверски, но я закрываю глаза и тянусь к ее яркому, горячему рту, поглаживаю языком верхнюю губу, которую она любит терзать, когда размышляет о чем-нибудь крайне важном.

Проекции звезд на ее светлой коже, громкая музыка, темный взгляд, который я ловлю, – все это невероятно заводит меня. Когда Ри немного расслабляется, я ловлю этот момент, полностью выхожу из нее и сразу погружаюсь снова. Она глухо стонет, и это не звуки страданий, что воодушевляет. Она разжимает зубы, судорожно целует меня в ответ, и я двигаюсь в ней неглубоко, неспеша, минута за минутой, а может, час за часом, не знаю, ощущение времени пропало.

Постепенно Ри успокаивается, стонет тише и слаще, обхватывает меня ногами, подаваясь навстречу, и мы находим общий ритм. Она кусает меня в плечо, и я кожей чувствую ее слезы.

– Прекратить?

– Нет. – Она притягивает меня ближе, впивается пальцами в плечи и целует в шею, прямо в эрогенную зону, и я толкаюсь бедрами жестче, до конца, и еще раз, и еще… А Рианна гладит мою спину, поясницу, царапает ногтями с иероглифами и что-то такое делает, будто заклинание наносит – что у меня в сознании свет гаснет. Вены звенят, в ушах шумит, сердце выносит от бешеных ударов и ломающей потребности кончить. Я обезумел и умираю.

Приподнимаюсь на колени и сжимаю тонкие запястья Ри, утягивая ее на себя – и всё, я больше не занимаюсь с ней любовью, а беру, забираю себе. Ее непрерывный стон превращается в звуковую волну, и Ри напрягается всем телом, как струна. Я тут же отклоняю ее назад, поддерживая одной рукой под поясницу. Обессилевшая, теплая и нежная, Ри цепляется за меня ногами, напрягая живот, и мне так тесно в ней, что дышать нечем. Я облизываю пальцы и просовываю между нашими влажными телами, массируя вершину клитора.

– Боже мой, – протяжно стонет она и содрогается, закрывает лицо ладонями, чтобы заглушить крик. Хочу ее всю, везде, долгими часами. А еще нестерпимо хочу кончить в нее, но в последний момент принуждаю себя отстраниться и, кажется, превращаюсь в оголенный нерв, по которому мощным потоком бьет нирвана. Я даже слепну на бесконечно долгие секунды и забываю, как меня зовут, кто я. Мы падаем на мягкий плед, а я никак не могу восстановить дыхание. Веки тяжелые, и не получается разогнать мглу перед глазами.

– Детка, ты как? – спрашиваю наконец севшим голосом.

Она заползает на меня, зареванная, уставшая, и выдыхает:

– О господи…

– Это хорошо или плохо?

– Скорее всего, завтра будет плохо, но сейчас я опустошена и абсолютно, бесконечно счастлива.

Наверное, это значит, что все хорошо. Я с облегчением обнимаю ее и осторожно укладываю рядом с собой. Чувствую себя ранимым, будто мы вдвоем девственности лишились.

– Рианна Ламлашская и Чарли из Осборнов... Кто бы мог подумать, – бормочет Ри и закрывает глаза. Через минуту она уже сопит, как котенок, а я одеваюсь и убираю бардак, который мы устроили. На бедрах Рианны нет крови, и у меня гора в плеч. Переживал, что наш первый секс будет похож на побоище.

Возвращаю на нее, сонную, белье и юбку, поправляю блузку на плечах, укутываю в плед, как гусеницу, и целую в лоб.

– Ри, мне пора…

– Мгм, – едва слышно произносит она, устраиваясь поудобнее.

– Скоро тебе станет холодно, не засыпай. Я бы отнес тебя в дом, но там твои родители.

Она нехотя садится, а я тем временем тушу свечи и выключаю фонари. Мы выходим в сад, и в вечерней прохладе я наконец ощущаю тупую, пульсирующую боль в груди. Рианне тоже завтра будет нелегко.

Завтра… Когда меня здесь уже не будет.

Ри заглядывает на кухню и шикает:

– Итон!

Ее брат, как всегда, взъерошенный, хмурый, показывается в проеме. Но смотрит на меня с уважением, без лютой ненависти.

– Родители в гостиной? – спрашивает Ри.

– Наверху. Их запах гари отпугнул.

– Отлично, – радуется она, но во взгляде – тоска, которая сразу травит душу.

Я касаюсь ее щеки, потому что не осталось слов, и Ри быстро провожает меня к двери, ступая босиком. Пора выпустить ее руку, я заставляю себя разжать пальцы – и будто по живому отрезаю.

– Пока, Чарли. – Она отводит взгляд и морщится, пряча взгляд.

– Пока, детка.

– Звони мне.

– Каждый день.

Я ухожу и не оборачиваюсь, пристально глядя перед собой.

Может, из-за этой сосредоточенности я и обращаю внимание на чужую машину, которая медленно катится по дороге. Меня пробирает озноб, когда думаю, что это может быть человек Лойера. Хорошо, что Рианна на улицу не вышла. Ее никто не видел.

В этот момент я по-настоящему осознаю, что обязан уехать. Причин много, и нет ни одной, почему должен был бы остаться. Не представляю, как жить без Рианны Ламлашской. Я не видел ее две минуты, а уже еле держусь, чтобы не повернуть назад.

Машина притормаживает, но потом разворачивается, наезжая на соседскую клумбу и исчезает из поля зрения. Я приглаживаю ладонью волосы, мечтая прибить себя чем-нибудь тяжелым за то, что втянул Рианну во всю эту хрень… и вспоминаю, что забыл коробку с документами, включая паспорт.

Черт. Что Джейсону сказать: куда ходил, где пропадал без дела?

– Красивая девочка, – заявляет он. Я от неожиданности спотыкаюсь о ступеньку, более кривую, чем остальные. Вечно за нее цепляюсь.

Джейсон сидит в кресле на крыльце и курит сигару, хотя тянет вроде бы марихуаной.

– Полиция отдала соседям кое-какие мои вещи, – равнодушно отвечаю, собираясь войти в дом, но Джейсон скалится, как гиена:

– Вы с Рианной сблизились, это очень хорошо для твоей психики… Поделишься девочкой? Думаю, Алистер заинтересуется.

У меня в глазах рябит, и я говорю холодно, ясно отдавая себе отчет:

– Я убью тебя. Посмотри в ее сторону, и я размажу твои мозги по бренной земле твоих предков.

Джейсон смеется, он явно в отличном настроении сегодня. Рад, что испортит мне жизнь. Наслаждается моей ненавистью, падальщик, и я шумно вдыхаю, чтобы вернуть себе маску безразличия.

– Сынок, у тебя в здешней сырости чувство юмора атрофировалось? Или транквилизаторами обкололся опять? Твой бедный отец уже и пошутить с тобой не имеет права?

– Твои шутки убогие, как и ты.

Мы наблюдаем, как со стороны холмов бежит человек, затянутый в спортивный костюм, как в перчатку. Я узнаю мистера Килмора. Он поглощен мыслями и музыкой: беспроводной наушник в ухе чернеет. Преподаватель замечает нас, притормаживает, мнется пару секунд, но так и не подходит. Скоро старший Килмор превращается в силуэт, и я вздыхаю, сожалея, что здесь, на этом острове, не сложилась моя жизнь.

Чужая машина, которую я заметил, запарковалась в начале нашей улицы, у выезда на главную дорогу, и мне любопытно, знает ли об этом полиция.

Джейсон молча наблюдает за мной, ухмыляется, будто догадывается, о чем я думаю, а потом достает телефон из кармана и набирает номер. Абонент долго не отвечает. Когда наконец начинается диалог, я впадаю в ступор, будто в бездну проваливаюсь.

– Алистер, приветствую. Да, я подумал, я согласен. Осенью отправлю Лину к тебе… Чарли? Нет, Чарли останется со мной, это решено. Но я звоню не поэтому. Хочу сказать, что прощаю тебя, ты же не всерьез мне угрожал, я все понимаю. Мы родные люди, нам грех ссориться… Да, конечно. А в знак примирения мы с Чарли хотим подарить тебе бабочку в коллекцию. Она, правда, строптивая, но ради здоровья моего милого мальчика подпишет все, что угодно. Кажется, она по нему сохнет. Да, ты прав, Чарли как магнит для дурочек. Это у нас семейное. – Джейсон снова смеется, а я, оцепеневший, на негнущихся ногах захожу в дом. Главное не думать в такие минуты. Джейсон издевается, провоцирует меня. Раньше я бы уже утирал кровь с разбитой губы, однако сейчас я гораздо сильнее, о чем Джейсон не знает.

Ничего, скоро узнает.

В комнате проверяю айфон: пропущенный от инспектора Доннавана и сообщение: «Не спугни посланника».

Ага, сиди ровно и смотри, как человек Лойера ездит мимо дома Рианны. Зашибись. Перезваниваю инспектору, и тот успокаивает, говорит, что наряд полиции под прикрытием будет следить за домом всю ночь. Дело под контролем.

– Семейству О’Нил я тоже дам инструкцию, – обещает Доннаван, который уловил ход моих мыслей, но я все равно пишу сообщение: «Ри, не выходи до утра на улицу, и домашних не выпускай. За паспортом я утром зайду».

«Хорошо. Счастливого пути», – приходит через минуту ответ.

Куда уж счастливее. Одно радует: Рианна не уточнила, в чем проблема. Понятливая. Не девушка, а сказка. Ее сердце до сих пор бьется в унисон с моим, а глухие стоны эхом отбиваются от сознания.

В тяжелой задумчивости меняю футболку, надеваю белую, потому что мне катастрофически не хватает света, потом устало распахиваю шторы – и натыкаюсь взглядом на нее. Она только из душа, в пижаме, той самой, плюшевой, с капюшоном поверх влажных волос. Она потерянная, заплаканная, сидит на столе, будто караулила меня. Мы смотрим друг на друга, и планета, как всегда, останавливается.

Я машинально набираю ее номер на быстром вызове, но сегодня мы не разговариваем, а молчим. Слушаю ее дыхание и самому свободнее дышится.

Попала ты, Рианна Ламлашская. Если меня не уберут до утра, то я обязательно вернусь за тобой. Если наступит рассвет, то мы обязательно будем вместе.

Хоть я и не произношу ни слова, я знаю, что она меня слышит.

Посреди ночи не получается разлепить глаза. Почему я сплю? Я ведь не ложился… Когда я вообще отрубился? Ничего не помню. С первого этажа раздается непонятный шум, чужие голоса... Телевизор на всю громкость, что ли? Но я не способен пошевелиться, будто парализованный. Это как осознанный сон, которые иногда у меня случаются: ко мне обычно направляется убийца, а я как онемевшая пустота. Да, у меня не самые радужные сны, что поделать. Потому и спать не люблю.

Кое-как поднимаюсь и спускаюсь на первый этаж. Ступаю по лестнице, но она не скрипит. Я парю в воздухе, и у меня нет лица. Я не вижу себя, но у меня нет лица.

В гостиной сидит Джейсон. Он тоже парит в воздухе. Пьяный, он смотрит на меня искренне, по-доброму, и улыбается, подзывая к себе.

– Красивая у тебя девочка, сразу мне приглянулась. Как думаешь, ей понравится у Алистера? Сколько кругов выдержит такая малышка?

И меня больше нет. Темнота вокруг, как ядовитый туман. Я глотаю его и падаю, растворяюсь, как призрак.

Меня больше нет. Меня нет. И Джейсона больше нет… Я не вижу его сквозь пелену ядовитого тумана, но знаю, что его больше нет. Так же, как у меня нет лица.

Не знаю, где я и что. Открываю глаза и морщусь от ломоты в теле. Пытаюсь заговорить, но только хриплю и кашляю, кое-как сползая с дивана… Что за нахер? Я в гостиной почему-то. Я так сильно упился и не помню?

В комнате никого нет, в окне – рассвет. Я поднимаюсь и снова падаю, но потом добираюсь до стола у выхода в сад и с облегчением упираюсь ладонями в холодную столешницу. Жмурюсь и поворачиваюсь ко входной двери: окна настежь распахнуты, и я слышу, что кто-то приехал. Выхожу на крыльцо и встречаю инспектора Доннавана. Он довольный, как слон. Значит, человека Лойера повязали. Значит, все кончено. Рассвет. Новая жизнь…

Инспектор одет с иголочки, и не скажешь, что он сюда с материка летел. Он смотрит на меня и бледнеет, отражая ужас всей планеты. А у меня голова раскалывается.

– Чарли, стой, где стоишь.

– Посланника взяли? – В горле першит, будто наждачкой натер.

– Да, он заметил полицию и затих, спрятался, но с острова ночью не уплыть. Мы взяли его у парома полчаса назад, при нем оказалось незарегистрированное оружие, он сдался сразу, без сопротивления. Я решил заехать сообщить тебе лично, – отчужденным, странным голосом произносит Доннаван, не отводя взгляда от моего живота.

– Вы так на всех парней пялитесь по утрам? – усмехаюсь я и опускаю взгляд.

Сначала мне кажется, что я брежу. Может, я правда напился? Провожу пальцами по белой футболке и смотрю на кровь… Это моя, что ли? Голова кружится, я не могу сосредоточиться. Задираю футболку, щупаю живот – раны нет. Просто одежда какого-то хрена пропитана кровью. Я судорожно трогаю лицо: на месте. Лицо на месте… А на пальцах остаются следы крови. Не моей.

– Чарли, не двигайся. Стой, где стоишь, – уже громче приказывает Доннаван, но я толкаю входную дверь и в шоке осматриваю гостиную. Ничего не изменилось, вроде бы.

!!! …? Что за херня? Почему я в крови?

…На кухне, на полу, на спине лежит Джейсон. У него широко раскрыты глаза, печать ненависти в искаженных чертах. Рядом – кухонный нож, самый большой из набора.

Какого…?!

Я опускаюсь на колени перед Джейсоном и брезгливо касаюсь его, чтобы убедиться в реальности происходящего. От вида крови меня мутит, а кислый запах смерти и сырости наполняет легкие отравой.

За спиной раздаются шаги, мне приказывают подняться и отойти в сторону, а я даже сообразить не могу, что происходит. Передо мной лежит мертвый Джейсон, и я точно не сплю, потому что такой яркой крови в моих снах не бывает.

Руки трясутся, зуб на зуб не попадает, сердце наливается свинцом и душит меня, расширяясь до самой гортани.

И тогда я наконец осознаю.

Не помню как, но прошлой ночью я убил Джейсона. Его больше нет... Но я не испытываю радости, а, наоборот, леденею от ужаса. Потому что меня тоже больше нет. Мне всего лишь нужно было дожить до рассвета, а вместо этого я уничтожил себя.

И я этого даже не помню.

Глава 23

– Ри, не выходи из машины, – просит меня инспектор Доннаван и отправляется ко входу в участок, чтобы встретить Чарли: его наконец-то выпускают под залог.

Сегодня воскресенье, четырнадцатое марта, на улице – штормовой ветер и морось. Всего три дня прошло с момента убийства, а остров уже превратился в аттракцион для журналистов. Сюда плывут, летят и, наверное, даже делают подкоп по дну моря. События последнего месяца привлекли внимание в столице – и шоу началось… Самоубийство дочки приходского священника. Похищение и перестрелка с участием сына сержанта. А теперь – жестокое убийство известного американского бизнес-коуча Джейсона Осборна.

На место сержанта в срочном порядке прислали офицера из Эдинбурга, который пугает громким басом и яростным взглядом, делая красивые заявления, что он-то очистит остров от скверны.

Это что-то невероятное.

В начале февраля мы с Чарли сделали первый, казалось бы, ничего не значащий шаг вдоль безопасной обочины, а теперь бежим по встречной, уклоняясь от грузовиков. И я даже не уверена, что от нас теперь хоть что-то зависит.

Новый сержант жаждет крови, вынося журналистам подробности всего, что произошло в Ламлаше; у меня на коленях лежит газета Daily News с грязными подробностями и домыслами, а в сети и вовсе шквал сплетен.

«Подростки развлекаются торгами в закрытых чатах».

«Волна шокирующих смертей в раю».

«Кровавая расправа над миллионером. Главный подозреваемый – его собственный сын».

Сначала я порывалась драться с журналистами, которые заполонили наш тихий проезд и топтались под окнами, но Мэнди одолжила мне броню пофигизма. Я надела ее и теперь лишь посматриваю высокомерно, если кто-нибудь лезет ко мне с вопросами. Как же: я ведь соседка Чарли, явно видела, что произошло. И плевать им, что я ничего не видела.

Теперь у нас на всех окнах дома – шторы.

Я бегло просматриваю сообщения на смартфоне, отписываюсь Аманде, Тому, который сейчас в Эдинбурге, у него зачетная неделя началась в колледже… Подруге Осборна, Феррари, я тоже пишу. Держу ее в курсе событий, поскольку сама она не смогла связаться с Чарли. У него не так много людей, которым можно довериться, и Феррари заслуживает знать, что происходит в его жизни.

Инспектор Доннаван безрезультатно пытался заполучить дело, но хотя бы с залогом ему пошли навстречу. Новый сержант настаивал, что небезопасно для общественности выпускать Осборна. Будто Чарли – зверь какой-то, честное слово. К счастью, Доннаван нанял хорошего адвоката, и тот напомнил сержанту, что в Шотландии каждый имеет право выйти под залог до суда. Повезло, что коробка Осборна с важными документами и деньгами осталась у меня, и я без проблем внесла всю сумму наличкой. Мне папа помог разобраться в тонкостях. Родители вообще адекватно себя повели в этой ситуации, впервые не назвав меня крайней. Они в шоке, что Джейсон Осборн был деспотом, и теперь жалеют Чарли.

А еще я призналась маме, что он сын Джессики Милборн, ее любимой актрисы, и что та умерла год назад.

Мама до сих пор в себя не пришла.

…Чарли выходит из участка под прикрытием адвоката и инспектора, и начинают щелкать камеры журналистов.

– Поему вы убили своего отца?

– У вас были сообщники?

Вопросы сыплются, как из рога изобилия дебилизма, и Чарли пониже натягивает капюшон толстовки, которую мы с папой передали два дня назад. Осборн быстро садится в машину на заднее сиденье, и мы отправляемся домой к бывшему сержанту, Салливану. Тот на стороне Осборна, нам не помешает его участие. К себе Чарли не может вернуться, потому что особняк оцеплен полицией до суда.

– Что происходит сейчас? – спрашиваю у инспектора и тянусь рукой назад, чтобы сжать пальцы Чарли. От его прикосновения краски возвращаются в мир, и я на мгновение прикрываю глаза, с облегчением вздыхая.

Если честно, не ожидала от себя такого хладнокровия и собранности. Я не паниковала и не рыдала, когда в четверг утром не дозвонилась до Чарли и, выйдя на шпионскую пробежку, увидела полицеские мигалки. Необходимость действовать подавила во мне слабости, и три дня я вела себя, как злобная, агрессивная тварь.

Кажется, инспектор Доннаван зауважал меня.

У инспектора мощная энергетика, он вселяет чувство безопасности. Он всегда в выглаженной черной офицерской форме. Глаза тоже черные, проницательные, с глубокими морщинами в уголках. Острый подбородок, как у мультяшного Дракулы из «Отеля Трансильвания». Три дырки в ухе, но сережек нет.

Наш человек.

– Слишком большое внимание к делу, – говорит он. – Боятся международного скандала, поэтому начальство требует немедленно наказать виновного. На расследование дали всего три дня, и они истекают. Завтра суд.

От возмущения я даже слова подобрать не могу, поэтому слушаю, как барабанит дождь по стеклу, и ищу в закромах сознания новую порцию силы воли.

Мы плутаем по улицам, уходя от преследования: за нами едет белая машина очень навязчивого журналиста из Глазго, и в итоге прибываем к дому Салливана лишь минут через двадцать.

Едва выбравшись из машины, я бросаюсь к Чарли, обнимаю, целую его, будто вечность не видела. На его запястье – браслет с отслеживающим датчиком, как у преступника, и от этого сердце сжимается.

– Я так и не уехал, – улыбается Чарли. Его светлые волосы взъерошены, синяя толстовка излучает тепло, а в усталых глазах – неотвеченный вопрос: «Я убийца?»

Нет, Чарли, не думай так…

Мне хочется приободрить его, поэтому я достаю из кармана дождевика шоколадную конфету и протягиваю ему. У меня точно мультяшное настроение сегодня, потому что я вдруг отстраняюсь, вглядываясь в лицо Осборна, и восклицаю:

– Ты выглядишь, как Джек Фрост!

– Как кто?

– Джек Фрост из «Хранителей снов». У Итона это любимый персонаж.

Инспектор Доннаван громко прочищает горло, подгоняя нас, и мы бредем к воротам, держась за руки. Я очень боялась, что Чарли оттолкнет меня, как раньше, но он лишь крепче сжимает мою руку, и я безмерно благодарна ему за это.

В каменном особняке на меня обрушиваются тяжелые воспоминания, и когда сержант Салливан провожает нас в гостиную, где я порезала руку, то первым делом спрашиваю:

– Как Майкл?

– Послезавтра перевезут в наш госпиталь, временно. Как только врач подпишет распоряжение, то, согласно постановлению суда, сына отправят в закрытую лечебницу на два года.

Салливан удобно устраивается в кресле, быстро докуривая сигарету. На подоконнике – новая пепельница, тоже стеклянная, и я машинально сжимаю кулаки, ощущая едким эхом из прошлого боль саднящего пореза.

Сержант сегодня на удивление болтливый, как и я. Кажется, эктремальные ситуации бодрят нас, островитян.

– Ри, без тебя и Аманды, без вашей поддержки, Майкла посадили бы, надолго.

– Вы в долгу не остались, – напоминаю ему о «Глоке», но сержант отмахивается, мол, мелочь. Хотя для нас то была цена свободы.

– Так что у тебя там, Чарли? Неудачная ссора с отцом? – с юмором спрашивает Салливан, но смотрит при этом с тревогой. Определенно, Чарли, пытавшийся спасти Майкла, как по волшебству стал для сержанта «хорошим парнем», независимо от фактов.

Инспектор Доннаван расстегивает черный мундир и вручает сержанту папку. Между офицерами происходит молчаливый обмен взглядами. Если бы эти двое были напарниками, их прозвали бы Донни и Салли.

– Чарли, это ты расправился с отцом? Скажи, как есть, пока адвокат не приехал, – на этот раз без шутливой интонации спрашивает Салливан, бегло просматривая досье.

Чарли, сощуривщись, смотрит на меня, словно я помогаю ему привести мысли в порядок, и шумно вздыхает, присаживаясь на широкий подлокотник кожаного дивана. Шоколадная конфета до сих пор в его руке, уже таять начала. Может, лучше было жвачку дать?

– Не помню, – устало говорит он.

– В таком случае тебя признают виновным, – категорично заявляет сержант. – Разница лишь в сроке, это будет зависеть от судьи. От того, что именно они решат на тебя повесить. Постарайся все-таки вспомнить до суда.

– Бесполезно. Я три дня воспроизводил образы, сон и явь. Все сливается. У меня, по-моему, даже глюки были. Помню только, что не спал, но почему-то отключился. Проснулся, пошел вниз, а там Джейсон в воздухе зависает. Потом туман… Второй раз я проснулся в гостиной, когда приехал инспектор. А Джейсон в луже крови на кухне.

– Н-да, здорово тебя накачали, конечно. Жаль, мы не можем этого доказать. – Инспектор Доннаван вытягивает из папки страницу и тычет в нее пальцем. – У тебя в крови нашли конскую дозу транквилизатор диазепама и следы миорелаксанта короткого действия[1]. Плохо, что эти лекарства принимал твой отец и они же прописаны в твоей медицинской истории, а значит, ты сам мог вколоть их себе. Суд не обратит внимания на эту деталь как на подозрительную.

– А что хорошо?

– Хорошо, что это как раз подозрительно. Ты собирался утром в аэропорт, зачем тебе принимать такую мощную дозу транквилизатора? Это опасно. При этом миорелаксант – короткого действия, его минут на двадцать хватило. Зачем их смешивать? Все просто. Транквилизатор был нужен, чтобы усилить эффект миорелаксанта, и тебя, считай, парализовало. Ты отрубился почти мгновенно. Отсюда и галлюцинации, когда ты спустился на первый этаж.

– И что это значит?

– Это значит, что кто-то оглушил тебя настолько аккуратно, что даже следов удара нет. Потом для подстраховки тебе ввели лекарство, и в следующие двадцать минут произошло убийство. Ты не должен был проснуться, но организм среагировал необычно, и ты очнулся почти сразу – возможно, потому что раньше принимал более сильные психотропные препараты. Убийца – профессионал, это у меня не вызывает сомнений, и он не пытался тебя подставить, иначе не вводил бы тебе лекарства. Он просто хотел убрать твоего отца без свидетелей.

Инспектор Доннаван задумчиво поджимает тонкие губы, покачиваясь с пятки на носок, и добавляет:

– ...но полиция не заметила ни одного человека, котырый входил бы или выходил из твоего дома той ночью. Они ведь следили за человеком Лойера. Это чертовски неудобное совпадение, и я даже чувствую свою вину. Факт наблюдения за домом не оставляет тебе шансов оправдаться.

– Да-а, загвоздка, однако, – соглашается Салливан и осторожно уточняет: – Чарли, ты хотел когда-либо убить Джейсона?

– Да.

– Ты собирался его убить?

– Да… Наверное. Может быть. Я много об этом думал.

– Между думать и сделать – целая пропасть.

– Он провоцировал меня в тот вечер, ждал, чтобы я сорвался.

– И ты мог сорваться?

– Раньше – легко. А сейчас… не знаю. Вряд ли. Я ненавидел Джейсона и мечтал, что он просто исчезнет. В мыслях я часто планировал убийство, но меня всегда что-нибудь останавливало… А недавно все изменилось, и ненависть нейтрализовало. Осталось только чувство брезгливости.

– Что именно повлияло на твои взгляды?

Чарли коротко улыбается краешком губ и смотрит мне в глаза.

– Раньше Джейсон был для меня дьяволом. Казалось, уничтожу его, и мир станет светлее. А потом я нашел ответы, которые искал. И я повзрослел, наверное, вышел за границы тюрьмы, в которой жил... Слушайте, я не стал бы из-за этого подонка ломать себе жизнь.

Инспектор Доннаван награждает Осборна тяжелым темным взглядом и хмурится, ероша себе короткие волосы на затылке.

– Допустим, я и не считаю, что это был ты, Чарли. Но доказательства против тебя, а дело ведет бешеный карьерист.

– Выход появится, если найдут настоящего преступника, – вмешиваюсь я.

– Его не ищут, его уже нашли: Чарли. Они хотят быстрой эффективной расправы. Американец убил американца, обычные семейные разборки, а наша страна тут ни при чем. Это лучший вариант для них… Чарли, ты можешь доказать, что вы с отцом хорошо ладили? Если мотив у обвинения будет слабым, то суд продлит расследование.

Осборн в сомнении приподнимает брови и крутит браслет на запястье, а потом усмехается:

– Черт… Нью-Йоркская полиция меня утопит.

– Кто-то из родственников может дать показания, рассказать, как мирно вы с отцом жили? Где сейчас твоя мать? Почему ее здесь нет до сих пор?

– Моя мать не приедет, инспектор. Что до других родственников, то… эм-м… Алистер, мой дядя. Но он скорее станцует на моей могиле, чем поможет. Даю сто осборнов из ста, что Алистер считает меня убийцей. Он знает, как мы с Джейсоном собачились.

– Чудесно, – с сарказмом говорит инспектор Доннаван. – То, что доктор прописал. – Он снова переглядывается с сержантом, и тот разводит руками, поджигая новую сигарету.

Чарли тоскливо смотрит на завитушку дыма, повисшую в воздухе. Тоже курить хочет. Но вместо этого он берет меня за руку и целует мои пальцы.

– Ты должен вызвать сюда свою мать, – настаивает инспектор.

Чарли опускает взгляд в пол и не успевает ответить, потому что наконец прибывает адвокат, Гарри. Он чем-то напоминает моего папу: худощавый, русоволосый мужчина с проседью. Гарри пружинистой походкой проходит в гостиную и, не теряя ни минуты, открывает синий кожаный чемодан с тиснением инициалов и достает планшет и папку.

– Принесу вам воды, – предлагаю, но тот отмахивается.

– Мне бы чего покрепче, но нельзя… В общем, все плохо. Чарли сотрут в порошок. Теория проста: все проблемы на острове начались с приездом буйного американского парня, за которым тянется длинный шлейф приводов в полицию в Нью-Йорке. Сначала покончила с собой Трейси по неизвестной причине. Затем Чарли устроил торги в интернете, а вскоре сцепился с местным наркодилером. Далее, Осборн участвовал в перестрелке с участием заложников и того же наркодилера, и никого не волнует, какой именно была роль Чарли. А теперь убийство в порыве ярости. Если мотив у обвинения окажется неопровержимым, то будет только один выход: подписать признание и молить о снисхождении. Чарли, тебя нашли на месте преступления, обдолбанного лекарствами, которые затуманили твой рассудок. И не было замечено ни одной живой души у дома той ночью. Был только ты, – выдает Гарри и достает вишневую жвачку из кармана.

– У меня был мотив, – спокойно говорит Чарли, и офицеры возмущаются наперебой:

– Это еще что за новости?!

– Ну-ка, ну-ка? – уточняет Гарри, поправляя на носу очки в синей оправе.

– Я считал Джейсона виноватым в смерти моей матери. Его брат, Алистер, легко может это подтвердить. Как думаете, этого достаточно для обвинения? – Чарли вальяжно забрасывает ногу на ногу, покачивая замшевой кроссовкой. Его высокомерный настрой сбивает адвоката с толку.

– Погоди, – начинает тот перебирать документы. – Разве твоя мать мертва? Об этом нигде не сказано… – начинает он шуршать бумагами.

– Правильно. Записи о ее смерти не существует.

– О боже…

– Вы верующий? – издевается Осборн.

– Да, уверовал только что, – резко парирует адвокат. – На твоем месте я бы тоже начинал молиться. – Он глубоко вдыхает и тихо говорит себе: – Так, ладно, Гарри, не паникуй… – Он глубоко выдыхает и хлопает ладонью по столу: – Что ж, встреча была короткой и болезненной. Вернусь вечером.

Он утирает лоб полосатым платком, хотя даже не вспотел, и пружинит вон из дома, подальше от безнадежного дела, в которое ввязался.

– Мне тоже пора, – спустя минуту молчания произносит инспектор, поглядывая на серебристые наручные часы. – Для твоего же блага советую не покидать территорию особняка, Чарли. Не лезь в новые проблемы и работай с Гарри. Он надежный и хваткий, попробует отбиться от нападок прокурора. Я пока прокачаю вопрос с судьей в Глазго.

– А что если Лойер отправил киллера? А тот посланник, который катался по улицам, просто отвлекал внимание? – рассуждает Чарли. Мне уже известны подробности дела Лойера, инспектор поделился, и я навостряю уши, но Доннаван поправляет мундир и отрицает:

– Если так, все равно мы не сможем этого доказать. Никто не входил в твой дом, согласно заключению полиции. К тому же, зачем Лойеру усыплять тебя, фактически вручая алиби? То, что ты проснулся в момент убийства – это фатальная случайность... Нет, Чарли, это был кто-то другой. Кто-то, кто ненавидел твоего отца гораздо сильнее, чем ты. Кто не сомневался.

Инспектор покидает нас, и мы остаемся с сержантом в огромном каменном доме, где хранятся наши общие страшные воспоминания. Салливан приносит нам выпить апельсинового сока. Так буднично… Так странно... Его голос полон преждевременного сожаления, словно Осборна уже приговорили:

– Располагайся, Чарли. Я подготовил тебе гостевую комнату. Условия залога жесткие, это, по сути, домашний арест. Так что можешь закопаться до завтра в кинотеке Майкла, он киноман. Любит триллеры и комиксы. А я пока попробую через Зака узнать последние новости. Зак… Паршивец. Небось, рад, что я уволился.

Сержант набрасывает дождевик и исчезает. И вот мы с Чарли одни. Осборн отправляется в душ и вскоре спускается на кухню в черном спортивном костюме Майкла: облегающие штаны и расстегнутый джемпер поверх обнаженного торса. От прилива гормонов я роняю кубик льда мимо стакана, и, пытаясь его поймать, опрокидываю сам стакан. Теперь у нас один безалкогольный коктейль вместо двух.

Быстро забрасываю столешницу бумажными полотенцами и, не зная, как себя вести, хватаю лимон.

Чарли подходит ко мне сзади и обнимает за талию, устраивая подбородок на моем плече. Он наблюдает, как неумело я разрезаю лимон, и медленно вытягивает край моего топа из джинсов. От прикосновения теплых пальцев у меня колени подгибаются. Чарли пахнет мятой, и мне хочется дышать только им.

– Тебе не приходило на ум, что я специально убрал Джейсона, чтобы не уезжать? – шутливо спрашивает Чарли, но вместо ответа я чертыхаюсь и тру костяшками левый глаз, пытаясь избавиться от жжения:

– Лимонный сок в глаз брызнул.

Чарли быстро открывает кран и промывает мне лицо водой, заливая заодно и топ.

– А теперь еще и майка промокла, ну надо же, – сокрушается он и ловко снимает ее с меня.

– Я попросила мистера Хопкинса узнать о судьбе Лины, – пытаюсь привести Чарли в чувства.

– Спасибо. Ты такая заботливая… – говорит он, не вникая в мои слова, и отбирает у меня лимон, чтобы швырнуть в корзинку с фруктами. Облизывает пальцы и морщится от кислятины.

– Мистер Хопкинс передавал привет, он переживает за тебя.

– Золотой человек… – бормочет Осборн, расстегивая пуговицу на моих джинсах. У него лихорадочно блестят глаза, он сейчас – в маске паиньки, милого мальчика, который закрылся от реальности в «домике» и наслаждается нашим уединением, хотя на самом деле Чарли рвет и мечет, словно загнанный зверь. Я чувствую это в неровном биении его сердца, вижу в глубине злого взгляда, кричащего, что проиграл.

Нет, неправда, мы не можем проиграть. Это ведь наша игра. Мы ее придумали, в конце концов, и мы не имеем права сдаться. Иначе все – тлен, и выхода из обреченности нет, есть лишь кратковременная шаткая надежда, как подачка судьбы перед казнью.

Я с силой кусаю верхнюю губу, чтобы унять тревогу, и накрываю лицо Чарли ладонями; провожу пальцами по широкому лбу, раскосым глазам, небритым щекам, ощущая нежность прохладной кожи.

– Чарли, прекрати. Не притворяйся, что ты в порядке.

– Я не притворяюсь… Иди сюда. – Он оглаживает мое бедро и с силой сжимает под коленом, притягивая к себе. У меня душа рвется на части, настолько я скучала по нему, но сейчас в поцелуе мы не находим успокоения. Чарли сминает мои губы своими, терзая меня и себя, но становится только хуже, потому что, когда врешь себе, ничто не может успокоить, можно лишь забыться. Но даже забыть мы не способны: тень с вересковых холмов расползлась, просочившись в наши сердца.

Я не хочу бояться, не буду. Чарли уже победил свой страх однажды и победит снова. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому что по-другому не сложится игра, наша вселенная рухнет, и нас не станет.

– Обними меня, детка, – шепчет Осборн и подсаживает меня на стол. На ране от пули больше нет повязки, только медицинский пластырь, но я все равно осторожна. Мы, как две души, потерянные среди штормовых волн, цепляемся друг за друга и замираем, соприкоснувшись полуобнаженными телами.

– Скажи правду, Ри. Думаешь, это я его убил? – спрашивает Чарли.

– Нет.

– Ты же считала, что «такой, как я» способен на все.

Я умиленно улыбаюсь тому, что он затаил обиду, и нежно прижимаюсь сухими губами к его ключице. До заката еще далеко, но я решаю рассказать Осборну сказку:

– Жил-был принц, который по ночам страдал от бессонницы и ходил по канату, натянутому между скал. Принц любил остановиться на полпути над темной бездной и балансировать на грани, испытывая себя. «Однажды я прыгну», – часто думал он, но в глубине души не хотел падать. Демоны звали его, а он сомневался… Однажды он сомневался так долго, что успел наступить рассвет и взошло солнце. Принц тогда посмотрел на солнце и сказал насмешливо: «Смотри, я сейчас прыгну». И всё смотрел на свет, как завороженный, смотрел – и не делал губительный шаг. И чем дольше он стоял под солнцем, тем быстрее исцелялась его беспокойная, израненная душа, и демоны уже не могли перекричать ее сильный, уверенный голос. Принц перестал сомневаться, вернулся на землю и убрал канат… А теперь скажи мне, какого черта он бы развернулся и с разбега сиганул в этот момент в пропасть? Это бессмысленно. А значит, ты не убивал. Поэтому перестань сомневаться в себе и давай молиться, что инспектор Доннаван найдет настоящего преступника.

– Боже, Ри, ну ты и демагог, – смеется Чарли, покусывая меня в шею. – А принцу в финале сказки победный секс не полагается?

– Только после того, как он пообедает. Ты же голодный, наверное, как волк. – Я уворачиваюсь от объятий и осматриваюсь.

В доме просторная кухня, но алкоголя гораздо больше, чем свежих продуктов. В холодильнике пусто, только морозильник доверху набит заготовками: мясное рагу, лазанья, рыба. Сержант все еще живет старыми привычками, питаясь заранее упакованными обедами.

Пока я размораживаю рагу и варю пасту, задумчивый Чарли уходит во двор. Сердце бьется в агонии, но я сосредоточенно накрываю на стол и смотрю в окно на цветущий мартовский сад.

Я нахожу Осборна в летнем доме. Чарли, прислонившись к выкрашенной деревянной стене, сидит на полу – там, где до сих пор остались темные пятна, следы крови – его и Майкла.

– Прости меня, детка…

– Чарли, вставай, еда остынет.

– Меня посадят.

– Чарли, вставай! Я приготовила поесть, – упорно твержу, а у самой губы дрожат. Это место душит меня, отравляя воспоминаниями, и я не могу сопротивляться мрачной, тоскливой ауре, которая затягивает в черноту.

Чарли отрешенно улыбается, пугая меня, и послушно возвращается в особняк.

Мы обедаем молча, оглушенные реальностью, и я начинаю паниковать. Тревога, болезненно яркая, прошивает меня насквозь; я роняю вилку и даже не могу наклониться, чтобы ее поднять.

В таком состоянии и застает нас сержант Салливан. При виде высокого, статного офицера в моем сердце трепыхается надежда, но Салливан прячет хмурый взгляд и долго смотрит на настенные часы, прежде чем сказать:

– Они уже знают о твоей матери, кто-то доложил.

– Алистер, кто же еще. Дождался-таки возможности насолить мне, проклятый сатанист.

Салливан расстегивает верхнюю пуговицу белой рубашки и трет крепкую шею.

– Никогда не встречал парня, у которого было бы столько врагов в восемнадцать лет.

– Мне скоро девятнадцать, – поправляет Чарли.

– Мотив у обвинения железный: ты мстил за мать, которая годами лечилась от наркозависимости. Кстати, Чарли, мог бы и упомянуть, что ты сын Джессики Милборн. Это тоже в газетах будет завтра… Знаменитая актриса ушла из жизни, а общественности об этом не известно. Как такое возможно в информационный век?

– Джейсон умеет прятать правду, – произносит Чарли и осекается, – то есть, умел… Ри, ты закончила?

– Да, – отодвигаю тарелку.

– Давай тогда провожу тебя до двери.

– З-зачем? – удивленно вскидываю голову и поднимаюсь из-за стола.

– Тебе лучше вернуться домой.

– Не лучше.

– Ри… – холодно произносит Чарли, и меня озноб пробирает от металлической нотки в его голосе.

– Он прав, Рианна, поезжай к родителям, они извелись из-за тебя в последнее время, – дожимает меня сержант, и я понуро бреду прочь, но вместо того, чтобы направиться в холл, бегу вверх по лестнице. Я не оставлю Чарли одного. Не уйду – и точка!

У меня волосы всклокочены, как у ведьмы – я замечаю это, пролетая на невидимой метле мимо зеркала в светлом коридоре. Открываю вторую дверь слева и оказываюсь в кинотеке. Ну отлично… Что за тупая планировка в доме?! Комната тесная, сплошь «обшитая» стеллажами, которые забиты DVD-дисками. Супер, Майкл! Не мог абонемент для онлайн-кинотеатра купить!

Я разворачиваюсь, стеная от безысходности, и врезаюсь в грудь Чарли. Он захлопывает за нами дверь и толкает меня к ней, упираясь ладонями по обе стороны от моей головы.

– Что ж ты такая психованная, детка? Мне кажется, или у тебя когда-то был здравый смысл? – злится он.

– Кто бы говорил! Ты не человек, а биполярный магнит. То притягиваешь меня, то отталкиваешь. Где тут хоть какой-нибудь смысл?

– Я не отталкиваю. Но тебе здесь нечего больше делать, за домом ведется наблюдение… журналисты скоро понаедут. Ты хочешь засветиться со мной в таблоидах?

Рядом с ним я задыхаюсь от волнения, рассыпаюсь, исчезаю. Его глаза – колдовские, синие в полутьме этой пыльной комнаты, и я отчаянно стремлюсь спасти нас. Но сейчас я бессильна, и от этого хочется выть и царапать стены.

– Мне все равно.

– А мне нет.

– Я хочу остаться.

– А я хочу тебя. – Он резко подхватывает меня под бедра, приподнимая, и я обвиваю его ногами. – Я всегда тебя хочу. И меня убивает мысль, что у нас был шанс, а я его упустил.

– Неправда… Неправда… – Я силюсь ответить что-нибудь внятное, но во рту пересохло от жажды. Чарли переплетает наши пальцы и сводит у меня над головой. – Мне так плохо без тебя.

Во взгляде Чарли отражается боль, осколки разбитой надежды. Он прислоняется лбом к моему сердцу, и мы так стоим с минуту, потому что больше нечего сказать.

Я не вещь, но принадлежу Чарли Осборну.

Он не вещь, но принадлежит мне.

Мы отдаемся друг другу постоянно. Через взгляды, молчание, прикосновения и мысли, даже на расстоянии. Это научная магия и одновременно мучение, потому что поток жизни упорно несет нас в разные стороны. И мне катастрофически не хватает сил, чтобы твердо стоять на ногах.

Чарли кладет мою руку себе на замок джемпера, и я расстегиваю молнию, превращаясь в желе, млеющее от мимолетного притока счастья. Пропустить через меня разряд, и буду светиться, как медуза.

– Соскучился по твоим рукам, – с болезненной искренностью говорит он, и в этот момент на его изможденном лице так сказочно красиво лежат тени, что я замираю от благоговейного трепета. Наши сердца гулко бьются в унисон. Между ними тоже натянут канат, как между скал.

– Ри! Чарли! Вы в порядке? – доносится обеспокоенный голос сержанта Салливана, и Чарли громко отвечает:

– Да! Все хорошо, спасибо.

Его голубые глаза блестят от предвкушения, и меня смывает волной адреналина.

Плевать, что сержант подумает.

POV Чарли

Стягиваю с нее все еще влажную местами майку, следом улетает спортивный бюстгальтер, и я наконец ощущаю Рианну кожей.

Будто домой вернулся.

…как же меня ломало без нее.

В заднем кармане джинсов нахожу презерватив. У Майкла взял, помоги ему боже.

Расстегиваю ширинку и облизываю губы, вспоминая мантры, чтобы не быть грубым, но с восточными практиками у меня всегда проблемы были. В памяти только вкус Рианны. Мой лучший в мире торт. Даже думать не хочу, что для нас это последний раз вместе.

...и я не думаю. Вместо этого заставляю себя сосредоточиться на ее дыхании. Она уставшая, взгляд карих глаз затянут туманом, но в этом тумане такая дикая жажда по мне, что она из меня искры выбивает, как из камня. Сдираю со своей бунтарки тесные джинсы, но пальцы не слушаются, и я перевожу дыхание, целуя ее в плечо. Задание на миллион – раздеть девушку, когда руки дрожат от адреналина. Но я и с этим справляюсь. Снова приподнимаю ее под бедра, заставляя обнять меня ногами, и плавно опускаю на себя. Она такая узкая, без понятия, как она выдерживает меня; может, любовь обезболивает, но прямо сейчас – хотя бы на пару минут – я буду думать, что ей просто нравится.

Рианна кусает меня в изгибе шеи, всхлипывая, но я оттягиваю ее голову за волосы назад, чтобы смотрела мне в глаза, и начинаю ритмично двигаться в ней, глубоко, отрывисто, выбивая из нее глухие стоны. Обожаю ее взгляд, голый, голодный, горящий. Под ним от меня только нервные окончания остаются, и я беру ее, как помешанный, в безудержном темпе. И когда уже кажется, что вены порвутся, нас одновременно смывает настолько мощной волной разрядки, что приходится глотать стоны и крики друг друга, чтобы не созвать сюда всех призраков дома Салливана.

Я перестаю дышать, чтобы услышать дыхание Ри в этот момент; она делает то же самое – и мы вместе выдыхаем, улыбаясь.

Странная штука – жизнь. Черт, какая же она странная. И от этого сносит крышу. И хочется увидеть, что будет дальше.

* * *

Мы спешно поправляем одежду, выбираемся из кинотеки, и мне хочется плакать, потому что надо оставить Чарли. Я вспоминаю, какой смелой была когда-то, придя к Осборну домой, какой бойкой оставалась вплоть до этого дня, и вздыхаю с ностальгией: да-а, хоть и непростые были времена, но всего лишь ураганные, а не цунами, как теперь. Но я заталкиваю истерику поглубже в бессознательное и собираюсь домой. У входной двери нахожу силы, а вернее, вымучиваю улыбку.

Чарли сильнее сжимает мои пальцы. Кажется, расцепим руки – и кровь хлынет.

– До скорой встречи, Оз, великий и ужасный… Не понимаю, почему тебя так прозвали.

– Созвучно с фамилией, – отвечает он и меняет тему: – Кстати, по поводу Лины. Если она у Алистера, то…

– …я позабочусь о ней, обещаю. Миссис Бейкер не останется в стороне, и мистер Хопкинс тоже. Адрес твоего дяди есть в супер-коробке?

– Да, он живет в Эдинбурге.

– О, там ведь Томми сейчас, он в универ вернулся, чтобы Аманда спокойно обдумала его предложение. А что насчет инспектора Доннавана? Он поможет с твоей сестрой, как думаешь?

– Спроси. Позвони ему после суда, во вторник. – Чарли обнимает меня, целуя в макушку, и я прячу лицо в мягком тепле джемпера. – Ладно, Ри, не грусти. Может, меня в тюрьму Глазго отправят. Буду с Белоснежкой рассуждать о вечном на прогулке. Просвещу его, человеком сделаю.

– Идиот, – бормочу, но не могу сдержать смешок ужаса: чтобы Осборн сидел в той же тюрьме, что и Хант. Верх несправедливости. – Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – эхом отвечает он и усмехается, качая головой. – Черт, «повезло» же тебе со мной, Дороти.

– Да, повезло. Никогда в этом не сомневайся.

__________

[1] Миорелаксант – лекарство, снижающее тонус скелетной мускулатуры с уменьшением двигательной активности вплоть до полного обездвиживания. Диазепам – транквилизатор, который помимо других действий, борется с бессонницей и тревожностью.

Глава 24

POV Чарли

Я всю жизнь ненавидел понедельники. Но сегодняшний – худший из всех. На рассвете с меня снимают датчик и переправляют в Глазго на полицейском вертолете. Суд закрытый, туда не пускают журналистов, но они напирают на дверь, то и дело пытаясь прорваться в зал.

Я изначально знал, каким будет исход. Понял в тот момент, когда увидел Джейсона на полу в кухне. Он не мог мысли допустить, что я буду свободным, и вот – он умер, и я вместе с ним.

Мазохист внутри меня жалеет этого ублюдка. Почему? Может, потому что его когда-то любила моя мать, в нем жила память о ней.

Мне задают вопросы, и я отвечаю честно. Можно было бы надеть маску паиньки и поплакаться, как я скучаю по маме, по сестре, и что отец, несмотря ни на что, был для меня ярким примером успешного человека. Именно он научил меня искусству манипулирования.

Но я не могу плакать. Не получается. Мысленно я сжигаю свой внутренний шкаф с масками. Мой кукловод убит, и я сорвался с петель. Как хочу, так себя и веду. Это только мое дело.

Слушание длится изнуряющих шесть часов с двумя короткими перерывами. Я не пытаюсь себя защитить или оправдать и наблюдаю за происходящим снисходительно, без особого интереса.

…Чем сейчас занята Ри? Какая погода в Калифорнии, где мы могли бы поселиться вместе? Именно эти вопросы меня трогают, остальное – туман, в котором потерялись мои воспоминания о ночи, когда произошло убийство.

Если бы я не боялся за Лину и решился подать в суд на Джейсона в прошлом году, сразу после смерти матери, ничего этого не было бы. Мой нынешний приговор – это плата за страх. Я сам себя наказал, когда проявил слабость.

Гарри, адвокат, выглядит, как побитая собака, и все время утирается платком, сбивая очки на носу. За свой имидж переживает, что ли? Взялся за дело, от которого отказался бы любой уважающий себя специалист, а теперь запоздало нервничает. Забавный.

– Чарли, сколько можно просить, сядь ровно и перестань ухмыляться, – шипит он, и я закрываю лицо ладонью, пряча смешок. Мне не смешно на самом-то деле, просто нервы сдают немного.

В зале сидит инспектор Доннаван, он оживлен и сосредоточен, глаза красные, как у демона, а волосы уложены абы-как, будто ногами расчесывал. Харизматичный он человек, но сегодня и он бессилен.

И вот – час Х. Возвращается судья, чтобы огласить приговор, но я не слышу: глохну от напряжения, в глазах темнеет. В голове играет Мэнсон, и я обнимаю Рианну, ощущая сладко-соленый вкус слез на ее губах.

– …безумие какое-то, – выводит меня из задумчивости шипящий голос Гарри.

– М-м? – я вскидываю брови, рассеивая мысленный рисунок Рианны, который успел набросать.

– Кто ты, парень? Волшебник?!

– В смысле? – я выпрямляю спину и непонимающе вглядываюсь в строгое лицо судьи, который спорит о чем-то с незнакомым человеком в черном костюме. Даже на расстоянии я разбираю привычный жеваный американский акцент.

– Тебя забирают в Штаты, назначат новое слушание. Омбудсмен из Вашингтона и посол США здесь, – сбивчиво поясняет Гарри.

– Это хорошо или плохо?

– В твоем случае это сочное, приперченное чудо, – ударяет он меня по спине, прямо по месту раны, откуда вышла пуля, и я тихо матерюсь. – Кто-то за тебя заступился в самых верхах, раз официальные лица по колено полезли в грязь, рискуя спровоцировать скандал на два континента.

– Без понятия, кто мне помог, – удивленно отвечаю, отбрасывая челку со лба резким взмахом головы – и морщусь от острой боли в висках.

– Этот заступник дал тебе возможность выбраться из дерьма красиво. Хрустящий, свежий, ароматный шанс…

– Он мне надежду дал или хлеба?

– Не обращай внимания, я три дня почти не ел, – жалуется Гарри, а потом говорит: – Вон, смотри, новая особа появилась… Кто это? Знаешь?

Я слежу за его взглядом – и чтоб мне в ад провалиться. Недоверчиво пялюсь на строго одетую девушку с тугим пучком фиолетовых волос на затылке и клянусь, что не брежу: рядом с судьей и американской делегацией как ни в чем не бывало стоит Феррари.

– Это мисс Джонс, моя э-э… подруга, – поясняю и встречаюсь взглядом с девушкой, которую спас когда-то.

И думаю: что происходит вообще?

А потом думаю: охренеть…

Игра в жизнь работает.

* * *

В гостиной, у телевизора, собралась толпа – и нет, мы не смотрим спортивный чемпионат. В прямом эфире в новостях целый день комментируют ход закрытого суда по делу Джейсона Осборна.

– О боже мой, да сколько же можно ждать! – восклицает мама, и ей вторит Джоанна. Дядя Эндрю так и не признался, что собирается жениться, но не удержался и заявился в гости с невестой, чтобы позлить моего папу.

Папа каждые пять минут косится в сторону Джоанны. Я бы тоже косилась, будь я мужчиной. Так что не осуждаю.

– Когда ты скажешь Итону о… том? – тихо спрашивает мама, для секретности перебирая мелочевку в своем кошельке.

Я так и не огорошила брата, что родители разводятся, никак не подберу момент. То одно наваливается, то другое…

– Завтра.

– Ри, милая, не тяни. Мы с папой хотим разъехаться.

– Хорошо, скажу сегодня, перед сном, – обещаю и забираю у мамы из рук кошелек, который она порвет скоро в нетерпении.

Кэт сидит на коленях у Джерри на диване. Рядом Аманда обнимает Итона, они жуют соленый попкорн.

Лобстер тоже жует попкорн, и никто этого не замечает.

В общем, «команда Осборна» в полном составе, только Тома не хватает, но он то и дело выходит на связь в мессенджере.

Меня мутит от волнения, и я хожу по комнате туда-сюда. Грызть ногти мне не позволяет Мэнди, и приходится грызть хлебцы и попкорн, чтобы унять нервную дрожь.

Я три раза порывалась сесть на паром до Ардроссана и ехать в Глазго, но домашние баррикодировали все выходы, крича, что я лишь зря потеряю время, а толку не будет.

Сейчас шесть вечера, пора ужинать, но мы питаемся подножным кормом, ибо никому нет дела до режима и традиций, когда решается судьба Чарли – а значит, и моя.

– А-а-а-а!!! – визжит Аманда, тыча в экран.

Я спотыкаюсь на ровном месте, в одном рывке достигая телика, и дыхание перехватывает. Чарли, высокомерный и беспечный, будто ему все ни по чем, уставший настолько, что даже для журналистов маску паиньки поленился достать… он стоит перед зданием суда и жует жвачку – вишневую, наверное. Я реально ощущаю ее аромат. Чарли одет в стильный темно-синий костюм и выглядит, как суперзвезда. Вместо него отвечает пружинистый Гарри, но адвокат не успевает произнести и двух слов, потому что инициативу перехватывает представитель американского посольства. Что там творится, вообще?

– Что он говорит?! О господи, я не могу разобрать акцент! – истерю я и хватаю подушку с дивана.

– Дело Джейсона Осборна продолжится в Соединенных Штатах, – четко и громко повторяет за чиновником дядя Эндрю. – Приговор Чарли Осборну сегодня не был вынесен в связи с неправомерным, некомпетентным расследованием. Это нарушает право человека на честный суд. Мы сообщим вам, когда будет назначена дата нового слушания.

Мы молчим секунды три. Время капает искрами на установленный фейерверк – и вот он взрывается всеми оттенками эйфории. Я прыгаю, визжу и обнимаю все, что движется, готовая лопнуть от счастья.

– Смотри! Смотри! – орет Итон. – Кто это рядом с ним?

Я вглядываюсь в экран и вижу красивую девушку в строгом костюме, с волосами, которые в вечернем свете кажутся фиолетовыми. Она проходит мимо Чарли, и он ухмыляется, следуя за ней, словно они умеют общаться молча.

– Это же девчонка из инстаграма! – восклицает Кэт, пока я таращусь в телик. – Как ее…?

– Феррари.

– Что она там делает?!

Кто бы знал. Я наблюдаю, как одна из самых сексуальных девушек на свете садится в черный «мерседес» вместе с Чарли, и они уезжают в закат под вспышки фотокамер.

Не-ет. Нет. Брр. Что за странная, неуместная ревность. Пф-ф! Это же подруга Чарли. И судя по пристальному, цепкому взгляду Чарли, девушка повлияла на решение суда. Она помогла, и Волшебник страны Оз не будет сидеть в тюрьме с Белоснежкой.

…Но у меня сосет под ложечкой. Не знаю… Может, показалось. Да, конечно же, мне померещилась «химия», которая проскочила во взгляде Чарли, когда он уходил следом за своей подругой.

Разве можно ревновать Осборна? Да еще в такой момент. Пять минут назад я умирала от неизвестности, опасаясь за его судьбу, а сейчас стою, как статуя, и заливаюсь жаром от кольнувшей в сердце ревности. С ума сошла.

От смеси эйфории и сомнений начинает кружиться голова, и я падаю прямо на друзей, развалившихся на диване.

– Умираю от счастья. В Штатах его точно оправдают. Они проведут нормальное расследование и поймут, что Чарли невиновен. Он сможет их убедить, и все будет хорошо, – радуюсь я, а Кошка-Кэт, будь она неладна, бормочет:

– А эта Мерседес ничего такая… На фотках она хуже.

Я набираю полный рот попкорна, чтобы не поссориться с Кэт из-за пустяка.

– Ну и отлично, – говорю непонятно к чему. И тут меня накрывает: я ведь вообще ничего не знаю о жизни Чарли. Он все знает обо мне. Все тайны, которых у меня одна штука в минусовой степени. А я практически ничего не знаю о том, чем живет Чарли в Штатах. Кто его друзья, где его дом, какие у него планы, кроме переезда в Калифорнию.

Да, сейчас это не важно. Главное, что он не за решеткой и, возможно, в итоге избежит несправедливого приговора. Освободится от страхов, предрассудков и теней, которые преследовали его. Станет хозяином себе.

Но что будет с нами потом? Одно дело – наобещать друг другу любви до гроба, а другое – решиться жить вместе, в восемнадцать лет, когда у нас ни опыта длительных отношений, ни четкого плана.

Чарли говорил, что не умеет жить. А я ведь тоже не умею, не представляю жизни вне этого дома и острова. Тем более, в новой стране с чужими устоями. Я не один доклад на эту тему готовила: «Причины самоубийства мигрантов в новой среде», «Сложности адаптации в иной системе ценностей».

Перед глазами стоит кукольное лицо Феррари, и мне становится не по себе, будто на рисунках Осборна эта девушка вдруг вышла на первый план, а я осталась штрихом на фоне.

Что такое любовь? Можно ли дать ей определение? Можно ли сохранить ее на расстоянии? Что если я была для Чарли увлечением – ярким, новым, но всего лишь увлечением? Это для меня он стал целым миром, но кто я для него прямо сейчас, когда он прокатился по «американским горкам» в чужой стране, освободился от Джейсона и наконец возвращается в свой мир?

Стыдно сомневаться в Чарли, кажется, будто предаю его, но эйфория миновала, наступил отхоняк; от постоянного стресса иммунитет ослаб, и меня пожирают демоны. Глотаю попкорн, стараясь не подавиться, и хмурюсь.

– Все хорошо, Ри, справедливость восторжествовала, – успокаивает Аманда, поглаживая по спине и не понимая, что я, как тот принц, страдающий от бессонницы, стою на канате между скал и утопаю в сомнениях.

Господи, какая же я эгоистка! Мне не дай поесть, дай пострадать по надуманной причине. Важно, что у Чарли появилась надежда, остальное – мелочи. Поговорю с ним, услышу его голос, и снова почувствую землю под ногами. Вдруг я прямо сейчас до него дозвонюсь? Сползаю с дивана, нахожу смартфон на полу рядом и набираю знакомый номер на быстром вызове, но абонент недоступен.

И я продолжаю балансировать на канате.

Постепенно «команда» разбредается по домам, Итон и родители отправляются спать. Я же выхожу на крыльцо и долго сижу на свежем воздухе, охлаждая кипящий мозг. Потягиваю ягодный сидр, который нам привез дядя Эндрю, и вообще ни о чем не думаю. Смотрю на холмы и напеваю «Долгую дорогу из ада».

…Пожалуй, стоит сменить песню на входящие от Чарли. Его долгая дорога окончена. Он возвращается домой.

Так-с. Я же решила не думать хотя бы пять минут.

…Хм… Завтра свяжусь с инспектором Доннаваном и посоветуюсь насчет Лины. Как бы добиться встречи с ней, учитывая, что я этой девочке – никто? Если Чарли оправдают, то он сможет подать прошение и получить опеку над Линой, он ведь ее ближайший родственник. Разрешат ли ему? Я бы разрешила. Думаю, Чарли – заботливый брат.

Так странно. Я никогда не видела Лину, а считаю ее близким человеком.

Бутылка с сидром пустеет, меня начинает клонить в сон, и я решаю прогуляться к дому Чарли, чтобы поглазеть на окна. После обеда Зак убрал полицейское заграждение, но яркие желтые ленты все еще наклеены на двери. Сердце кровью обливается от одного лишь взгляда на это безобразие. Ступаю по прохладной траве босиком, безрезультатно набирая номер Чарли, и не сразу осознаю, что тарахтящий звук лопастей – это реальность, а не последствия выпитой бутылки сидра.

Неподалеку, на широкой равнине перед изгибами холмов, на площадку приземляется вертолет, освещая вечернюю мглу светом. Горло сводит судорогой от мимолетной надежды, что сейчас увижу Чарли, но это не он. Ко мне направляется тонкая фигура, приобретая более четкие очертания, и вскоре я узнаю Феррари. Она проходит мимо, высокая и уверенная в себе, в темном замшевом костюме и черных сапогах до колен.

– Простите, а семья О’Нил здесь живет? – она указывает на мою лужайку тонким пальцем.

– Да.

– Спасибо. – Феррари шагает мимо зарослей жимолости, а потом вдруг останавливается и медленно оборачивается ко мне: – Дороти?

Я киваю и даже руками развожу: да, она самая, уж извините, что в растянутой пижаме, а не в бальном платье.

Феррари подходит и протягивает руку:

– Не узнала бы тебя в толпе. – Она смотрит на меня со снисхождением. От девушки пахнет вкусно, фруктами. Фиолетовые волосы отливают в искусственном свете фонарей серебром, и я наконец вспоминаю о хороших манерах:

– Добро пожаловать в Ламлаш.

– Я на пять минут. Хотела посмотреть на тебя. – У нее низкий, хрипловатый голос, как у секретарши в эротике, которую приносила Мэнди когда-то. Ради этой девушки Чарли убил человека когда-то.

– А где Чарли?

– В Глазго. Мы улетаем утром частным рейсом.

Она разглядывает меня так пристально, что даже обидно становится: судя по разочарванному взгляду, я не прошла фейс-контроль.

– Не предложишь мне кофе?

– Ты ведь только на пять минут.

Феррари усмехается.

– Серьезно? Осборну теперь нравятся зануды?

И столько пренебрежения в ее голосе, что я хохлюсь и складываю руки на груди, не такой внушительной, как у Феррари, но тоже не нулевого размера. Гордо вскидываю подбородок и интересуюсь:

– Есть сидр. Будешь?

– Не откажусь.

– Тогда подожди на крыльце, пожалуйста. Домашние уже спят, не стоит их тревожить.

– Коготочки-то спрячь, Дороти, – ухмыляется гостья, и мне неловко. Это же подруга Чарли, что я в самом-то деле…

– Извини, – тут же иду на попятную, – это все кортизол.

Мы крадемся в дом, на кухню, и я варю итальянский кофе. Мама утром достаточно зерен смолола, и сейчас не приходится жужжать кофемолкой, поднимая дом на уши.

Феррари снимает жакет и с шумом втягивает аромат кофе с нотками шоколада и пыльцой фей… или что они там добавляют для бодрости?

– Вообще, я за документами прилетела. Оз у тебя оставил.

– А-а, да. Конечно, – спохватываюсь.

Феррари следит за каждым моим движением, как пантера. Ее серые с золотом глаза оценивают меня и не одобряют. Она без особого интереса заглядывает в коробку, когда я спускаю ее со второго этажа, и кивает:

– Хорошо. А теперь по теме… Будет сложный судебный процесс, потом вопрос с Линой на очереди. К сентябрю, возможно, все решится. Ты молодец, умница, симпатяжка – но Осборну теперь не до тебя. Я благодарна, что ты помогала ему все это время, но можешь выдохнуть. От тебя больше ничего не требуется.

Как во сне ставлю перед Феррари чашку с пыльцой фей, на темной пенке которой даже подобие цветка нарисовала, и внимательно изучаю аккуратный матовый маникюр девушки. Аманда пришла бы в восторг.

– Не стоит благодарности, я была рада помочь, – мягко улыбаюсь, запоздало надевая проржавевшую броню пофигизма. – А можно вопрос? Мне просто интересно. Это ты подняла вопрос об экстрадиции Чарли?

– Допустим, да, – равнодушно отвечает Феррари.

– Но как? Ведь три дня всего было. Я тебе написала утром в четверг.

– А я помолилась, – с издевкой произносит она, облизывая полные губы.

– Кому?

– Кое-кому.

– Гм… И Чарли знал о твоих связях?

– Нет.

Вот оно что, а то я удивилась, что он подруге сразу не позвонил.

– Скажи, а Кое-кто может забрать и Лину обратно в Штаты прямо сейчас?

– Нет, он не станет больше вмешиваться. Я и так ему юбилей испортила. – Феррари надменно улыбается и молча пьет кофе, прежде чем сказать: – Странная ты, Дороти. Ты как успокоительное. Говоришь – и мне спать хочется. Будто у психолога на приеме.

– Чарли любит меня слушать.

– Он тоже странный стал. Ты ведь даже не в его вкусе. Оз выбирает ярких и строптивых, а ты… я даже не знаю. Девочка-ромашка. Оборвать лепестки – и выбросить.

– Ревнуешь?

Феррари издает язвительный смешок и заправляет за ухо блестящую прядь темных фиолетовых волос.

– Наивная ты. Оз мне брат, семья. Я искренне желаю тебе добра, честное слово, потому и предупреждаю, чтобы ты замков из песка не понастроила.

Поздно. Я уже понастроила. Обещала себе жить одним днем, но стоило Осборну поманить меня общим будущим, и я мгновенно поддалась слабости, окунувшись в мечты с головой.

– Почему ты зовешь его Оз? – интересуюсь.

– Эм-м, сказку про волшебника слышала?

– Да, но... почему?

Мне правда не дает покоя этот вопрос.

Феррари отодвигает чашку и смотрит на меня с жалостью.

– Он может на спор уломать любую девушку, навешав лапши на уши, – поясняет она и мельком улыбается какому-то воспоминанию. – Вряд ли он упоминал, за что его сюда сослали.

– За вождение в нетрезвом виде? – неуверенно гадаю.

– Ну ты даешь! Вождение… Если бы! Он начинающую звезду Голливуда трахнул на камеру. Еле успели изъять видео из Сети, пока не разлетелось. Ты не подумай, я не пытаюсь очернить Осборна сейчас. Я к тому, что ты плохо его знаешь. – Гостья замолкает, устало потягиваясь, и улыбается мне: – А вот теперь мне действительно пора. Спасибо за кофе.

Она звонит пилоту вертолета, и тот вскоре появляется, чтобы забрать коробку с вещами Чарли. Так жалко их отдавать в чужие руки, просто ужас, но я лишь грустно вздыхаю. Мелочи. Это мелочи. И все, что сказала эта циничная девушка, тоже меня не волнует... Но броня пофигизма растворяется, и мне нечем защититься от правды.

Феррари исчезает в вечернем сумраке, а я еще долго стою на дороге, погружаясь в серую тоску. Меня рвет на части от бессилия. Возможно, сказывается усталость, а может, та страница из жизни Осборна, которую мне приоткрыла Феррари, случайно порезала мне сердце. Не знаю, что именно повлияло, но я совершенно не могу представить будущее в этот момент. Стараюсь нарисовать дом в Калифорнии, но картинка не складывается. Мы с Чарли рассыпаемся, как песчаный замок, которым играет ветер. Мысль о нашей общей гавани кажется иллюзией, в которую мы спрятались в порыве эмоций.

В последнее время жизнь походила на дурдом, но у меня был якорь: вера в себя. А сейчас во мне – только пустота. Я бы попросила поток событий оставить меня в покое, но даже на это нет сил.

В руке я сжимаю смартфон, и в который раз набираю номер Чарли.

Абонент недоступен.

Стою, как оглушенная, и ничего не вижу перед собой. И нет таких жестов, которые могли бы высказать то кромешное, всепоглощающее отчаяние, которое замораживает меня от кончиков пальцев на ногах – вверх до нейронов мозга, пока я и вовсе не перестаю чувствовать.

Глава 25

Я бреду, как во сне, сажусь на крыльце Чарли, там, где часто сидел он, и не знаю, что делать. Мы с Чарли прожили на этом острове маленькую жизнь. Вместе мы пытались пробить брешь в обреченной случайности, но сомнения разъедают меня сейчас, когда я осталась одна. Мне бы вернуться в свой уютный мир, к стабильным планам и мечтам о табличке «Рианна О‘Нил» в кампусе… Но я не могу. Старые мечты мертвы, а новые слишком расплывчаты. Если бы существовал такой мир в сказках – состояние вне мечты, то он назывался бы Пустотой.

Мама как-то сказала, что первая любовь – это лишь опыт, на котором учатся строить отношения. У нее самой случилось именно так: сначала была первая, глупая любовь, а потом – брак с состоявшимся мужчиной.

Продрогшая, в пижаме, я сижу на ступеньке крыльца и убеждаю себя, что моя первая любовь выдержит испытание.

Помоги мне, Чарли.

Не отпускай меня.

Кажется, я даже слышу, как он поджигает сигарету, и до деталей представляю его лицо, мимику, каждый жест. Он словно передо мной сейчас стоит, опираясь плечом о колонну крыльца, склонив голову, чтобы заглянуть мне в глаза.

«Расскажи мне сказку, детка. Я без тебя не усну», – произносит он с привычной ухмылкой, будто поверить не может, что делится личными секретами с малознакомой соседкой.

Я вожу пальцем по гладкой широкой ступеньке и, закусив губу, утираю слезы с прохладных щек. Мы далеко друг от друга, но Чарли со мной, татуировкой Джека Фроста в сознании, узором полицейских лент на двери, темнотой окна, из которого больше никто не наблюдает за мной.

«Сегодня я расскажу о будущем. О Калифорнии. Мы поселимся в большом доме. И там не будет штор. Я стану будить тебя на рассвете, чтобы видеть восход солнца в отражении твоих глаз. А потом мы состаримся. И умрем».

«Вау. Внезапный финал», – сказал бы Чарли.

Да, наверное. Но меня такой вполне устроит.

Я уже собираюсь подняться, когда вдруг рядом с босой пяткой царапаю палец об острый металлический краешек… чего-то. Включаю фонарик на смартфоне и подсвечиваю нижнюю ступеньку – там, где она состыкуется с верхней. В продолговатой узкой щели блестит небольшой, диаметром в дюйм, плоский круглый кулон. Скребурасщелину ногтями, как Лобстер, который пытается откопать крота на холмах, и наконец вытаскиваю находку. Цепочки нет, есть только этот символ: четырехконечная звезда с искривленными лучами в кольце. Вдоль кольца тянется гравировка, но буквы настолько крошечные, что не могу разглядеть.

Стоило бы срочно отнести находку в полицию, но представляю полный снобизма взгляд нового сержанта или, тем более, чопорную неловкость Зака, и отметаю эту идею.

По дорожке ко мне плетется сонный Итон, в пижаме, надетой шиворот-навыворот.

– Ты зачем тут сидишь, Ри?

– А ты зачем пришел?

– Посмотреть на привидение.

– И я тоже…

– Видела?

– Нет. Зато узнала кое-что, – отвечаю таинственно и решаюсь: – Наши родители разводятся.

– Э? Что… э-эм. Оу. – Итон смотрит на меня испытующе своими темными «телячьими» глазами, а потом орет: – Да пошли вы все!!!

Он проносится мимо меня к двери и толкает ее: открыто. Интересно, Зак случайно забыл замкнуть днем, когда убирал заграждения, или специально наплевал на сохранность особняка?

– Итон, ты куда?!

– Ненавижу все!

– Там привидения!

Брат громко хлопает дверью, обрубая разговор, но я догоняю.

– Итон, расследование ведь возобновят. Найдут здесь твои отпечатки и сделают подозреваемым, – пугаю его, с грустью осматривая гостиную.

Итон останавливается у входа на кухню и подпрыгивает на месте, чертыхаясь.

– А-а-а!!! – кричу, поддаваясь рефлексу, и брат начинает смеяться. – Ах ты, маленький западлист!

– Которая комната – Осборна? – насупившись, спрашивает он.

– Зачем тебе?

– Я здесь ночевать останусь. Не хочу домой.

– Можно и здесь, – покорно соглашаюсь, стараясь его морально поддержать. – На рассвете уйдем, чтобы родители не запаниковали.

Мы поднимаемся в спальню Чарли, и первым делом я открываю окно. Свежий после дождя воздух сразу наполняет легкие, и я слышу сиплый, сдавленный голос брата:

– О боже, Ри… здесь еще один труп.

У меня сердце в мозг подпрыгивает, поднимая давление, и я резко оборачиваюсь, глядя, как брат потешается надо мной, стоя на кровати.

– Ты мне за новость о разводе мстишь, что ли?! – возмущаюсь, и брат фыркает, забираясь под одеяло. – Они не любят друг друга, Итон. Понимаешь?

– Мне все равно, – доносится глухой ответ.

Я ложусь рядом и обнимаю негодника, который, наверное, чувствует себя самым несчастным человеком на свете, и снова разглядываю кулон, нагретый в моей ладони.

– Итон! – хлопаю его по плечу. – У тебя зрение лучше. Сможешь разобрать, что написано на этом ободке?

Макушка брата показывается из-под одеяла, и он недовольно закатывает к потолку глаза, полные слез:

– Отстань.

– Я тебе шоколадных ке-е-ексов испеку…

Он бурчит, подкупленный, и, шмыгая носом, нехотя вглядывается в надпись, которую я подсвечиваю фонариком.

– На каком языке это вообще?

– Латинский, наверное.

– Пф-ф! Ты бы меня еще на китайском заставила читать, – возмущается он, но усердно сверлит надпись цепким взглядом. – Ме… mea culpa. А потом вроде бы a-bo-litio dixi. Дикси? Это имя, что ли? У меня одноклассница Дикси.

Вбиваю слова в переводчик и получаю:

– «Я отменяю свою вину». И то это значит? Это о безнаказанности, что ли?

– Класс, как в фильмах про секты, – воодушевляется Итон. – Привидения и сатанисты – это круто.

– Ладно, спи давай, – толкаю его на подушку, и он действительно начинает сопеть минут через пять. А я перебираюсь на подоконник. Сижу на месте, где обычно сидел Чарли, и смотрю на собственное окно, пока не начинаю дремать. Но из сонливости меня вышибает неожиданное воспоминание, как вспышка. Протираю глаза, включаю интернет в смартфоне, чтобы задать правильный вопрос.

Каким богам молится Феррари?

Мистический Кое-кто – это кто?

Она упомянула, что испортила этому человеку юбилей своим появлением. Хм… интересно.

– Современные американские политики, которые отметили день рождения в марте.

Волшебное зеркальце выдает мне сумбурный поток новостей и имен, и я пролистываю страницу, щурясь, а потом меняю запрос:

– Политик США отметил юбилей…

…когда же я написала сообщение ей?

– Одиннадцатого марта.

Всего три человека: сенатор-республиканец, женщина; губернатор Калифорнии, мужчина. А еще – какое забавное совпадение – одиннадцатого марта отметил 50-летие президент Соединенных Штатов, Роберт Мердок.

Угадала ли я со списком людей? А если да, то кем приходится Феррари одному из них? Родственница, любовница? Может, Феррари – любовница губернатора Калифорнии?

Я с сомнением изучаю фотки политиков и в последнюю очередь открываю крупное изображение Мердока, но это, конечно же, глупо, такого не может быть. Он бы не стал встречаться на стороне с эксцентричной нью-йоркской студенткой. К тому же она хакер… Кстати. Что если Феррари нашла компромат на кого-то из влиятельных людей и воспользовалась этим?

Я листаю фотки президента США, а потом, осознав кое-что, в шоке смотрю на свое окно.

– Нет, ну ты в это веришь?

Окно молчит. Оно тоже в шоке.

У Мердока серые с золотом глаза и прямые брови, такие же, как у Феррари…

Чтоб мне провалиться в ядро земли! Феррари Джонс – внебрачная дочка Роберта Мердока. Я, конечно, могу ошибаться, но буйная фантазия кипит от восторга и голосует за теорию Бастарда Короля Роберта.

Учитывая, насколько Феррари гордая и дерзкая, я даже представить не могу, чего ей стоило пойти с челобитной к человеку, в истории которого такой девочки, как Феррари, вообще не существует. Ведь в биографии Мердока, которую я бегло просматриваю, нет детей, помимо двух дочерей и сына от нынешнего, единственного брака.

Мой папа, кстати, презирает Мердока.

Так вот откуда странное имя Феррари. Наверное, она сменила его когда-то, выбрав подчеркнуто ненастоящее, как и она сама. Думаю, эта хитрая манипуляторша специально подбросила мне факт о юбилее, чтобы я раскрыла, кто она такая. С одной стороны, она мне вроде как доверилась, а с другой – намекнула, что лучше мне забыть о Чарли. Но если Феррари надеялась, что я испугаюсь ее связей и рассказов о том, какой Осборн беспринципный бабник, то она просчиталась. В эту самую минуту у меня кровь кипит от будоражащего открытия, мир перед глазами проясняется, словно я очнулась после спячки. И плевать, если я не права и Феррари всего лишь любовница губернатора Калифорнии. Внутренняя борьба – это моя стихия, мой хлеб, адреналин. Феррари, сама того не желая, придала мне сил. И я принимаю вызов.

«Возможно, ты не прочтешь мое сообщение, но знай: я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», – отправляю Осборну смс-ку.

Да, мы с ним построили замок из песка. Но из песка, между прочим, при желании делают стекло и кирпичи. Так что все относительно, это любому физику известно. Будь я проклята эволюцией, если сдамся сейчас и уеду осенью в Абердин с разбитым сердцем. Аманда начнет сопереживать мне, побрезговав позвать на свою свадьбу, а Кошка-Кэт позлорадствует, что Осборн променял ее на генетический мусор, вроде меня.

Разглядываю найденный кулон, с опозданием понимая, что стерла отпечатки, если они там и были, и задумчиво щурюсь. Мой папа, конечно, не президент, чтобы помочь мне в безвыходной ситуации, но это не помешает мне задать еще один правильный вопрос и найти на него внятный ответ: кто убил Джейсона Осборна?

Похоже, кроме меня, это мало кого действительно волнует.

Я несусь на кухню, презрев детский страх перед привидениями, и делаю себе кофе, стараясь не думать о том, что в этой комнате недавно лежал труп. Кофе сейчас важнее. Мне жизненно необходимо взбодриться. И, кстати, придется в свое резюме дописать новую характеристику: Рианна О’Нил, вандал, орудующий в чужом доме по ночам.

По пути на второй этаж со всей нежностью, которая c трудом выжила после визита Феррари, поправляю большую картину у лестницы. Чарли любит меня, он доверил мне сестру, когда думал, что может погибнуть. Он не обратился к Феррари, а попросил меня. И не важно, что он творил в Штатах. Даже его лучшая подруга заметила, что он стал странный. То есть, осознанный, свободный от внутреннего рабства. Так что рано ставить крест на наших отношениях. Да, они начались со смерти – но закончатся жизнью, или я не Рианна мать ее Ламлашская.

До рассвета сижу на подоконнике, разглядывая кулон. Пытаюсь разобраться с переводом, пробиваю слова по отдельности. «Abolitio» – и поисковик выдает мне философию аболиционистов, призывающих отринуть страдания и познать счастье. Кажется, Джерри об этом доклад готовил для мистера Килмора. Там еще одобряют любые усилители кайфа, включая биотехнологии и даже психотропные вещества.

Гм… А фразочка-то на ободке выгравирована с подтекстом. Про секты Итон тонко подметил. Кстати, Чарли называл «проклятым сатанистом» своего дядю Алистера. Что если кулон связан с закрытым клубом, которым тот руководит?

От недосыпа, на чистом адреналине, цепочка мыслей выстраивается легко. Обожаю конспирологию и загадки, и фантазия пирует вокруг малочисленных фактов.

Интересно, у братьев Осборн не случалось размолвок в последнее время? Если да, то даю пятьдесят осборнов из ста, что таинственный дядя знает об убийстве гораздо больше, чем остальные.

Вдруг символ оставили специально как послание?

Конечно, эту мелкую серебряную вещицу мог потерять и сам Джейсон, но сомневаюсь, что он носил бы на шее или в кармане атрибуты неофициального сообщества. До Осборнов в доме никто не жил так долго, что, потеряй кто-то из прошлых жильцов этот серебряный кулон, то металл почернел бы. А он блестит.

«Как ты думаешь, Чарли, я нашла улику или ненужную дребедень?» – мысленно обращаюсь к своему парню, который в свободное время развлекается с начинающими звездами Голливуда…

«Не загоняйся и позвони инспектору Доннавану, детка», – слышу разумный совет, и, поджав под себя ноги, воодушевленно наблюдаю, как окрашивается красным светом горизонт. Не дожидаясь начала рабочего дня, набираю номер и сообщаю в ответ на чересчур бодрое «алло»:

– Инспектор Доннаван, это Рианна О‘Нил, я приеду к вам сегодня.

– Куда? – уточняет он, сбитый с толку, и до меня доносится шум улицы. Офицер тоже не спал всю ночь, наверное.

– В Глазго.

– Не получится, я скоро выезжаю в Эдинбург.

– Прекрасно, это еще лучше!

– Почему?

– Мне тоже нужно в Эдинбург.

– Если успеешь к девяти в Глазго, возьму тебя с собой.

– Успею!!!

Удача буквально толкает меня к Алистеру Осборну, и я не сопротивляюсь потоку: думаю, он несет меня в верном направлении.

POV Чарли

Если бы у меня была совесть, я бы попросил, чтобы меня стерли из памяти Рианны, как вирус, и чтобы у нее хватило сил начать все с начала. С кем-то нормальным, а лучше – одной, чтобы никто больше не топтался по ее душе и не портил шедевр. Но где я – и где совесть.

Я почти не спал несколько дней, и у меня тахикардия. Сердце бабахает: Ри-Ри-Ри. Хочу к ней, с ней, чтобы она стонала мое имя и пахла моим шампунем. Даже думать о ней больно, а не думать не получается. От тоски ломает, не могу найти удобное положение в кресле в кабинете американского посла и как никогда хочу назад в Ламлаш.

Считаю до десяти, сбиваюсь от скуки, и ленивый шум ночного города за окном превращается в шепот: «Мы поселимся в большом доме в Калифорнии, и я буду будить тебя на рассвете…»

Да, детка, так и будет. Можешь будить меня хоть каждый час. Нам просто надо выбраться из этой чертовой воронки, и я заберу тебя.

Представив Рианну в плюшевой пижаме, я отрубаюсь прямо в кресле, а когда открываю глаза, то вижу рассвет. Еще один, и снова без нее.

Мне не позволяют воспользоваться телефоном, вообще просят поменьше говорить и побольше делать печальные глаза. Теперь любое мое движение – это улика в деле. Ибо, как я понял, все вокруг, кроме инспектора Доннавана и Гарри, уверены, что я убил Джейсона.

Инспектор провожает меня в аэропорт, и у трапа частного джета обнимает, хлопая по плечу.

– Даже если меня уволят, буду искать доказательства твоей невиновности. Где-то же они должны быть.

Я усмехаюсь, подставляя лицо резкому ветру, и вспоминаю о вопросе, который так и не выяснил:

– Для начала узнайте, кто сказал Дэнни Веймару, что я сектант-извращенец. И напомните ему, чтобы держался подальше от Рианны, иначе меня и правда посадят. Я этого красавца мячом для регби забью прямо во время матча.

Инспектор широко улыбается, хитрый черноволосый лис, и вручает мне пачку жвачки в дорогу.

– Чтобы уши не заложило, – говорит он.

Меня коробит от этого незначительного жеста чужой заботы. Мы с инспектором в расчете, зачем он все еще старается?

– Спасибо, – растерянно улыбаюсь, пряча упаковку в кармане пиджака, и повторяю: – Про Веймара не забудьте.

– Да-да, ты его мечом забьешь.

– В прямом эфире.

– Чарли! Пора, – зовет красноглазый Гарри, выглядывая из салона, и я поднимаюсь на борт, буквально заставляя себя оторвать подошвы ботинок от земли, с которой успел сродниться.

Гарри тоже летит со мной, и еще куча официальных лиц, кто надзиратель, кто защитник. Все вымотанные, раздраженные, молчаливые. Мечтают добраться до суши и избавиться от меня, передав в руки нью-йоркских адвокатов.

Тело Джейсона тоже доставят следом, для повторного вскрытия. По ходу, мне еще и похоронами придется заниматься… Никогда не думал об этом. Убивал его в мыслях много раз, но никогда не хоронил. А в жизни получилось наоборот.

Падаю в бежевое кресло и осознаю: у меня больше нет родителей. Я сирота. Сделать большие глаза в суде – и мир зальется слезами, жалея меня и Лину. Уверен, из слушания сделают шоу, открытое, с предварительной рекламной кампанией. В лучших традициях американской маркетинговой справедливости. Небось, теперь еще и документалку про нашу семью снимут, вывалив грязное белье матери по ходу дела. Это же чужое горе, прибыль.

«Если у тебя есть проблема, заработай на ней» – так учил Джейсон.

Ну и что ты зарабатываешь сейчас? Душно в аду или нравится?

Не понимаю, почему ощущаю горечь во рту, когда думаю о Джейсоне. Мне казалось, я забуду о нем моментально, но его образ маячит перед глазами и душит меня странной, необъяснимой горечью. Может, потому что его смерть была уродливой. Смерть, судя по моему опыту, красивой бывает только в кино. В кино мама умирала красиво, а в жизни… Да ну его нахер вспоминать об этом.

Надеваю темные очки, собираясь подремать хоть минуту, но на сиденье напротив плюхается Феррари, скрещивая длинные ноги, и упирается носком туфли мне в колено.

– Как ты на этом проклятом острове два месяца выдержал? Мрак и глушь.

Отлично выдержал, в первый день чуть крышей не поехал от ярости и скуки, а потом встретил Рианну. И крыша все-таки слетела. Живи теперь как хочешь без нее.

У меня к Феррари много вопросов: кто помог, как? Но я спрашиваю:

– Рианна что-нибудь мне передавала?

Нью-йоркская оторва забрасывает руки за голову, откидываясь в кресле, а спустя минуту молчания тянется к пакетику с фисташками, который валяется на столике.

– Что, совсем ничего? – усмехаюсь, а внутри фокусник распиливает пополам мою душу.

– Я, наверное, лишнего наговорила ей, ты только не психуй, – заранее настраивает меня Ферр.

– Надеюсь, хорошее, – настораживаюсь.

– Вообще-то, я сказала ей правду… о том, как ты живешь в Нью-Йорке. Жалко девочку, она ведь всерьез решила, что нужна тебе надолго, а не на время. Ты же не хочешь сломать ее из прихоти?

Отворачиваюсь к иллюминатору, жую мятную жвачку. Сдерживаюсь, чтобы не хамить Феррари.

– Я просил тебя лезть в мою личную жизнь, малявка?

– Да, много раз, когда нужно было выставить надоевшую тебе игрушку, – ехидно отвечает она, и я резко сбрасываю ее ступню со своей ноги. – Дороти оказалась понятливая, она не очень-то и расстроилась. Через неделю имя твое забудет. Тебе же лучше.

Праведный гнев, как леденящий океан под нами, захлестывает меня, и я готов выпрыгнуть из чертового самолета, чтобы обнять Рианну и забрать у нее сомнения, которыми нашпиговала ее Феррари. Помогла, называется.

Ри знает, что она для меня – всё. Понимает, как я жил до нее, не могла не догадаться. Она не уйдет от меня из-за чужого трепа.

Она же не уйдет?!

Спина покрывается испариной, и я четко выговариваю, чтобы ни одно слово не утонуло в гуле самолетных двигателей:

– Еще раз сунешься в мои отношения с Рианной – и это я забуду твое имя.

– Серьезно?! Ты хоть представляешь, что я ради тебя сделала? – упрекает она.

– Не больше, чем я для тебя когда-то. Уверен, ты не сильно рисковала. Максимум, ноги раздвинула.

Феррари меняется в лице: черты искажает обида.

– Мразь неблагодарная! – цедит она, подрываясь с места, и уходит, рассыпав орешки.

Я уже сожалею о своих словах, но извиняться не собираюсь, до того злой сейчас. Изучаю однообразный небесно-водный пейзаж в иллюминаторе и глубоко, медленно дышу. А сердце выбивает: Ри-Ри-Ри.

…Океан под нами темный, слишком далекий. А я даже не знаю, умеет ли Рианна плавать. Она ведь на острове выросла, должна уметь. Иначе какой смысл жить в Калифорнии, если не плавать в открытом океане?

Что если она передумает и останется в Шотландии? До сентября еще пять месяцев. Ри адекватная, сдался ей этот открытый океан.

Что если я не смогу дать ей достойную жизнь, потому что я упырь, эгоист и вообще подонок такой, что самому стыдно?

А если то, а если это?

Так задолбали вопросы в последние месяцы, что уже на зубах скрипят. Легко было геройствовать рядом с любимой девушкой, когда дышал ею, а теперь, оставшись один, сатанею от неопределенности. Запиваю страх ледяной водой из бутылки, но мозг продолжает саморазрушаться:

«А если…»

Глава 26

– Томми, я в центре, мимо твоего колледжа буду проезжать минут через пять, – громко говорю в трубку, и инспектор Доннаван морщится, массируя переносицу. Он сегодня дерганый, не такой, каким был на острове. Темные круги под глазами, обезвоженный взгляд, который загорается лишь на заправках при виде американо в картонном стакане, как у истинного кофеголика.

Узнав, что я проездом в Эдинбурге, Том обрадовался: он подготовил пробник игры, пока что простой, без всех тех красивых персонажей, которые создал Чарли. У нас есть черновик макета, и мне предстоит его протестировать.

Друг выбегает из колледжа, и синие полосы вдоль висков напоминают мне о Феррари.

…Нет, все-таки она подколола фактом про юбилей Кое-кого. Знала, что я проверю, и решила пощекотать мне нервы из вредности. Скорее всего, у нее просто есть влиятельные родственники.

– Здравствуйте, инспектор, – машет Томми, перебегая через дорогу к машине, и вручает мне планшет с инструкцией. – Шикарная вещь получается.

– Спасибо, Том!

Мы уносимся прочь, и Доннаван, перепроверив рабочий адрес Алистера Осборна, сворачивает на северо-запад.

Я пока не поделилась с инспектором своей теорией заговора. Промолчала о том, что Алистер – управляющий в закрытой тусовке скучающих миллионеров и что кулон, который я нашла, может принадлежать кому-то из Осборнов. Инспектор уверен, что меня волнует исключительно вопрос Лины.

– Ри, ты заметила, что у тебя зубная паста на щеке? – вдруг хмуро спрашивает инспектор, и я заглядываю в зеркальце на солнцезащитной панели.

– Ой… Я так весь день проездила?

– Да. Поразительно, как глобально ты видишь сложные процессы и совершенно не замечаешь будничных вещей.

– Есть немного. Но я рассеянная, только если на чем-то сильно сосредоточена. А в обычные дни я и душ принимаю, и даже волосы расчесываю, – оправдываюсь, на всякий случай обнюхивая себя. Пахну огуречным кондиционером для белья, жить можно.

Скоро мы паркуемся у стеклянного небоскреба в Новом городе: здесь находится главный офис трансконтинентальной корпорации «Osborne Bros». Алистер – успешный бизнесмен, и сегодня он на работе. Брат Джейсона на удивление легко согласился принять инспектора Доннавана, узнав, что я тоже буду. Алистер подчеркнул, что перенесет переговоры по такому случаю. Подчеркнутая вежливость настораживает: слишком хорошо мне знакомы повадки семейства Осборнов. Но мое дело – правое, и мы заходим в просторный сверкающий холл, где шикарная, ухоженная хостесс улыбается, обещая, что нас скоро примут. Нужно лишь подняться на пятнадцатый этаж. Там нас перехватывает личная помощница Осборна и обещает подать напитки в гостевую комнату.

В этой суматохе я заглядываю в каждое зеркало, которое попадается на пути: нет ли на моем лице зубной пасты? Не торчат ли волосы во все стороны? Утром я собралась за двадцать минут, чтобы успеть на паром до Ардроссана, и о внешности думать было некогда. По правде, не ожидала, что такой занятой человек, как Алистер Осборн, найдет для меня время. А он нашел… И чем быстрее капают секунды, тем отчетливее я понимаю почему. Он хочет проверить, что мне известно об элитарном клубе, девиз которого призывает забыть о наказании и получать удовольствие. Алистер боится огласки. Статус и плотный график мало значат, когда дело доходит до страха.

Чарли не рискнул упомянуть на допросе об этом «джентльменском» сообществе, и я тоже пока молчу: нельзя втягивать инспектора в опасное знание, если моя теория окажется пустышкой.

– Кстати, инспектор, а сколько вам лет? – спрашиваю, чтобы отвлечься.

– Тридцать шесть.

– Ого!

– Что, старый? – криво улыбается он.

– Честно говоря, думала, вы старше.

– Будешь много работать и мало спать после тридцати, тоже быстро состаришься, – предупреждает он меня и кивает на вход: за стеклянной дверью темнеет силуэт. Порыв сквозняка, вздрогнувшая открытая створка окна – и входит Алистер Осборн. Я узнаю его мгновенно: он вылитый Чарли, только взрослый. Идеальный костюм, идеальная прическа. Идеальный человек, вот только ни капли тепла во взгляде холодных голубых глаз. Он вызывает во мне отторжение, и хоть я ровно держу спину, поднимаясь ему навстречу, ужасно хочется сбежать отсюда.

– Простите, если заставил ждать, – приветливо говорит он низким бархатистым голосом и пожимает руку Доннавану. – Инспектор. Мисс О’Нил…

Он пытливо смотрит на меня, но я выдерживаю тяжесть его взгляда. У меня был хороший учитель.

Алистер искренне, с грустинкой улыбается:

– Как поживает мой племянник? Наделал же он шума. Я в Штаты лечу через три дня, нужно заняться похоронами брата. – Его лицо тут же мрачнеет, затянутое тучей скорби, и Алистер на мгновение прикрывает глаза. – Не могу поверить до сих пор.

Семейству Осборнов стоило бы открыть свою актерскую школу, честное слово. Я восхищена.

– Чарли уже должен был приземлиться в Нью-Йорке, уверен, суд встанет на его сторону, – бодро говорит Доннаван, легко считывая двуличность Алистера, и едва заметно хмыкает.

– Надеюсь, надеюсь, – поддерживает Алистер. – Так чем я могу быть полезен, инспектор?

– Вопрос есть у мисс О’Нил. Я всего лишь сопровождающий, – уходит Доннаван на второй план, и я от волнения не сразу подбираю слова, чтобы выразить просьбу.

– Понимаю, что о многом прошу, но Чарли – мой… друг, и он хочет убедиться, хорошо ли устроилась Лина в Эдинбурге. Не могла бы я с ней встретиться?

Алистер мягко улыбается.

– Чарли – прекрасный брат, я этому рад. Конечно, вы можете приехать ко мне домой. – Он смотрит на элегантные часы на изящном запястье и решает: – Скажем, в шесть часов вечера. Поужинайте с нами. Лине сегодня показывают новую школу. Она славная девочка и будет рада услышать о брате от его подруги.

У Алистера железные нервы, а еще он заставляет меня разомлеть от благодарности, позабыв о миссии.

– Это очень щедро с вашей стороны, – покорно отвечаю и бросаю вопросительный взгляд на инспектора. Тот пожимает плечами и соглашается:

– Если только кухня будет вегетарианской. Я не ем мяса.

– Как удачно, я тоже, – поддерживает его Алистер и снова пристально смотрит на меня.

Да, Алистер Осборн не ест мяса. Он питается эмоциями маленьких доверчивых девочек.

Мы оценивающе смотрим друг на друга несколько мгновений, и Алистер уходит, оставляя нас на попечение своей помощницы.

– Я как раз успею решить свои дела до вечера и подберу тебя по пути. Может, вернешься к другу в колледж?

Это хорошая идея, и несколько следующих часов я провожу в холле колледжа, разбираясь в том, как работает игра. У нее все еще нет названия, но процесс захватывает невероятно.

Томми вбил пробные голосовые результаты и данные по базовым темам: «учеба», «работа», «привычки», «чувства». Тысячи вопросов, тысячи шагов, и везде – маленький выбор, который ведет в неизвестность. Чем руководствоваться? Разумом, сущностью или душой? И способен ли игрок найти между ними согласие, стать одним целым, гармоничным и лишенным сомнений?

Если пять игроков авторизуются в Сети, они могут выбрать общую тему, общий «квест», но совершать разные шаги. Кто-то победит и дойдет до конца, ступив на новый этап внутренней эволюции, а кто-то проиграет, не сумев выбраться из обреченной случайности.

Том спускается ко мне, взбудораженный после зачета, и терзает кожаный браслет на запястье:

– Ну как?

– Офигенно.

– Это только проба. Потом будет круче.

– Да-а…

– Тебя инспектор заберет?

– Да.

– Ты в порядке?

– Ага. – Я не могу оторваться от экрана планшета, захваченная игрой, но потом заставляю себя поднять глаза на Тома: – Я ужинаю в гостях, а выгляжу, наверное, как бездомный хипстер.

Килмор достает из рюкзака тонкую черную расческу и протягивает со словами:

– С волосами что-нибудь сделай, и сойдешь за приличного человека.

Я нащупываю в широком кармане сарафана кулон и вздыхаю: о внешности я как раз и не переживаю.

– Спасибо, Томми. Я могу забрать планшет?

– Да, конечно. Приеду на выходных домой, отдашь мне правки.

– Отлично!

Мы выходим из арочных ворот старинного колледжа на булыжную мостовую, и вскоре меня подбирает инспектор.

Я так волнуюсь, что молчу всю дорогу, и когда мы въезжаем в кованые ворота старинного поместья в элитном пригороде, то испытываю настоящий ужас. Не представляю, как можно бросить вызов хозяину подобной сдержанной, аристократической роскоши. Он же меня на смех поднимет! Версия о том, что Алистер или кто-то из его клуба причастен к убийству Джейсона, начинает казаться идиотской.

Я приглаживаю распущенные волосы, одергиваю сарафан, поправляю застежки на босоножках – и Доннаван закатывает глаза к вечернему, но все еще синему небу, испещренному светлыми облаками:

– Это всего лишь дом. А внутри – всего лишь люди. Не напрягайся, иначе он почувствует, что может тобой манипулировать.

– Да, вы правы, – тяжело сглатываю, поднимаясь по широкой лестнице в просторный холл следом за строго одетым дворецким.

Господи, кто в наше время нанимает дворецкого?!

Потолки в холле расписаны фресками, а каждый шаг по мраморному полу отдается эхом от высоких стен, вдоль которых тянутся ряды белых колонн.

Нас провожают в столовую, задрапированную серебристыми шелковыми обоями, и я замечаю у окна девочку, озаренную тусклым светом.

Сердце сжимается, ком в горле от неожиданности.

Лина стоит, заложив руки за спину, худенькая, но довольно высокая для своего возраста. Я такой высокой не была в тринадцать лет.

Ее светлые волосы уложены в изящный пучок, красивое белое платье с голубыми цветами подчеркивает, насколько она тоненькая. Лина поворачивает голову, услышав наши шаги, и смотрит на меня несколько долгих секунд, и от этого одинокого, закрытого взгляда тоска разливается внутри. Лина снова отворачивается к окну, словно в помещении и нет никого, а я слышу голос Алистера:

– Рад, что вы все-таки приехали.

Я вздрагиваю от знакомой интонации: так мягко Чарли выговаривает звуки, когда хочет угодить своей добыче.

Алистер поднимается из кресла, расположенного в углу столовой – удобный наблюдательный пункт, и подходит ко мне, протягивая руку. Я вкладываю в широкую ладонь холодные пальцы, и Алистер сжимает их на какую-то долю секунды, но мне становится страшно. Этот человек пугает меня гораздо сильнее Джейсона. Он не деспотичный психопат, нет. Алистер – охотник, который словно бы сочувствует добыче, но без сомнения сносит ей голову. Он умнее и хитрее своего брата. Потому Джейсон мертв, а Алистер забрал себе его дочь.

Инспектор прерывает неловкое молчание покашливанием, и нас усаживают за стол. Не обращаю внимания, что мы едим, о чем говорим. Я будто вне времени и пространства. У меня есть цель, и я сосредоточена на ней.

Лина сидит, глядя в белую скатерть, отрешенная и настолько родная мне, что я хочу подбежать и обнять ее. Сказать, что Чарли обязательно ее заберет.

Пока инспектор интересуется составом домашнего уксусного соуса, которым обильно поливает салат, я делаю узел из матерчатой салфетки и бросаю ее под стол, стараясь попасть по ноге Лины, сидящей напротив. Вилка в ее тонкой руке звякает о тарелку, и девочка смотрит на меня.

«Я твой друг, Лина, – говорю ей жестами незаметно. – И я друг Чарли».

Во взгляде проскальзывает настороженность, но я добавляю:

«Мы не дадим тебя в обиду».

Она хмурит аккуратные густые брови и долго смотрит в суп, к которому даже не притронулась, а потом все-таки отвечает мне:

«Алистер хороший».

Неожиданно. Дядя втерся к Лине в доверие. Если она сама не захочет переехать к Лос-Анджелес, то у Чарли не будет шанса ее отвоевать.

«Брат скучает по тебе», – настаиваю, закусив губу от волнения, но Лина начинает злиться:

«Он меня оставил. Он предатель».

Она резко отодвигает кресло и поднимается.

– Алистер, я устала, – робко говорит девочка.

– Конечно, милая, Джон тебя проводит, – хозяин подзывает дворецкого, и тот уводит Лину прочь. Потом Алистер внимательно смотрит на меня и произносит на языке жестов: «Надеюсь, ты убедилась, что я не обижаю ее».

О боже… Еще один.

Я хватаю стакан воды и пью долго, чтобы утихомирить панику. Но лучшая защита – нападение, и я решаю воспользоваться случаем.

«Чарли и Лина точно не ваши дети? Вы очень похожи» – спрашиваю в отчаянии, не зная, как себя вести с этим властным человеком.

На его губах появляется мимолетная теплая улыбка.

«Я бы этого хотел, но увы. Они мои племянники. Внешность обманчива. Как и я, они пошли в бабушку Оливию».

Ужин заканчивается, инспектор настроен уйти, и мы медленно бредем в холл, расписанный фресками. Я готова сбежать отсюда, лишь бы свободно вдохнуть, но у меня есть второе, более важное дело, да и Алистер тянет время, явно надеясь переговорить со мной.

– Ну что же, благодарим за приглашение, – бодро прощается сытый Доннаван, а я прошу Алистера:

– Вы не могли бы уделить мне немного времени, мистер Осборн.

– Да, разумеется, – без раздумий отвечает он.

Инспектор посылает мне предупреждающий взгляд и со скрытым упреком дает добро:

– Буду ждать в машине. – Он идет к выходу, оставляя за собой эхо шагов, но потом, как истинная псевдо-забывчивая ищейка, оборачивается и бьет себя ладонью по лбу: – Ах да. Надеялся узнать: зачем вы сообщили полиции острова о том, что Джессика Милборн мертва?

В голубых глазах Алистера проскакивает оскорбленное удивление:

– Я? С чего вы взяли?

– О. Перепутал, наверное, – примирительно разводит руками инспектор и быстрым уверенным шагом направляется во двор, преследуемый собственной вытянутой тенью.

– Странное участие со стороны инспектора, не так ли? Он ведь не ведет это дело, – скучающим тоном произносит Алистер, указывая мне путь через арку в левое крыло дома.

– Он считает, что Чарли невиновен, – заступаюсь за Доннавана, и мой спутник поправляет золотую запонку на манжете белой рубашки, прежде чем ответить:

– Я считаю так же.

– Вы?! – не могу удержаться от первой реакции.

– Кажется, ты обо мне невысокого мнения. Почему? – Алистер сверлит меня внимательным взглядом, и я решаю не врать.

– Из-за ваших увлечений. Такое впечатление, что вы застряли в прошлом, в лондонском клубе джентльменов, которые не знают границ. Не подумайте, я не настолько тщеславна, чтобы вообразить, будто вам ценно мое мнение. Вы спросили – я ответила.

– Поразительно, – смеется Алистер, забавляясь. – Может, Чарли и правда мой сын? Мы с ним определенно обладаем искусством находить бриллианты в пустыне.

– Вы сейчас говорите о таких бриллиантах, как Феррари Джонс и другие девушки, которым предлагаете подписать контракт?

– Да, – не скрывает он. – У всех свои игры. Мы никого не принуждаем подписывать условия, все добровольно. Награда огромна, девушка может обеспечить себя навсегда. Это ее выбор.

– Даже если она передумает в процессе?

– Когда человек выходит на поле боя, передумать и сбежать – это трусость. Я презираю трусов.

Мы идем вдоль коридора, обшитого резным деревом и увешанного огромными картинами собак. Я смотрю на животных, холеных и любимых, и понимаю, что в семье Осборнов лучше относятся к собакам, чем к людям. Прячу руки в карманах сарафана, сминая ткань, и не знаю, что еще сказать. Как не выдать свои подозрения и одновременно узнать о кулоне?

– Чарли не имел права рассказывать тебе об этом. Я должен его наказать, но не стану. Ради Лины и ради памяти Джессики, которую уважал.

– Очень благородно с вашей стороны, – отвечаю ровным, безразличным тоном, пряча ехидные нотки. Сразу вспоминается, как по такому же примеру Чарли создал закрытый чат, в котором покупал мне парней. Для него это была ерунда, забава, знакомый шаблон. А потом он прозрел. Удивительный человек – Чарли. Чем больше узнаю его семью, тем сильнее восхищаюсь силой его самосознания.

Мы сворачиваем на закрытую террасу, поднимаемся по боковой лестнице на второй этаж и оказываемся в библиотеке. Наверное, здесь Алистер работает: на столе аккуратная стопка книг, ноутбук.

На свободной от встроенных стеллажей стене висят три картины, и одна из них привлекает мое внимание. Милая рыжеволосая девушка в летящем, струящемся дымчатом платье, похожем на облако тонкого шелка. Она протягивает руку невидимому спутнику, а на ее шее сверкает кулон с изогнутыми лучами звезды. Я подхожу ближе и на золоченой раме вижу ту же латинскую надпись, что нашла на серебряном ободке.

Перед глазами всплывает другая картина: большая фотография рыжеволосой девушки, в рамке, над камином. Меня бросает в холодный пот от сумасшедшего совпадения, и вопрос рвется из самых недр моей души: девушка на полотне – кто она?

– Кто это? – выдыхаю тихо, сжимая символ в кармане.

– Леди Осборн, 18 век.

– Она тоже в этом участвовала?

– О да. Она «это» и основала. Ей и ее подругам было скучно.

Я отворачиваюсь, мне не хватает воздуха.

В голове ломаются барьеры, за которыми я не видела простой истины.

Как же мы проглядели это, Чарли? Почему не задали правильный вопрос? Не связали все нити воедино?

Я поднимаю глаза на Алистера, и вижу, что его настораживают слезы, которые навернулись мне на глаза от неожиданного открытия, но я уже не могу их сдержать:

– Ваша… основательница на удивление похожа на Трейси… Трейси Блэквуд, дочь преподобного Мартина с острова Арран. У вас ведь тоже предки жили на этом острове. Вы, наверное, бывали там? Хоть раз. Вы когда-нибудь встречали Трейси, мистер Осборн?

Тот стоит в непонятном оцепенении, глядя на мои слезы. А они льются потоком, не могу их остановить. Я достаю кулон из кармана, потому что задохнусь, если не узнаю прямо сейчас:

– Что значит этот кулон?

Алистер переводит взгляд на серебряный символ, который я сжимаю дрожащей рукой, и глухо, сдавленно спрашивает:

– Где ты его взяла?

– Нашла.

– Где?!

– На пороге дома Чарли, там, где убили вашего брата.

Алистер мрачнеет. В его глазах больше нет превосходства. Он смотрит в замешательстве.

– Верни мне кулон, – требовательно протягивает он руку, но я мотаю головой, пряча руку за спину. – Глупая. Если ты отдашь эту вещь полиции или журналистам, то создашь массу проблем. Не мне, а им.

Он подходит ко мне и бережно сжимает плечи, обдавая ароматом табака и мяты.

– Не бойся меня, Рианна.

– Я не боюсь, – сдавленно произношу заплетающимся языком.

– Ты очень важна для Чарли, а значит, я не обижу тебя. Я хочу наладить с ним отношения и спокойно воспитывать Лину.

– Не верю.

– А ты поверь. Чарли ненавидит меня, но я всегда буду о нем заботиться, пусть и на расстоянии.

Слушаю все это, и будто в ванну с грязью погружаюсь. Ложь вызывает во мне протест, и я сжимаю зубы, чтобы не хамить в ответ. Что это за забота, если Чарли едва не посадили в тюрьму за то, чего он не совершал?! Где был добрый дядя в тот момент?

– Ему помогла Феррари, а вы и пальцем не пошевелили.

– Феррари… Хм… Мисс Джонс труслива настолько, что едва не стоила Чарли жизни два года назад. Его спасла лишь его собственная изворотливость и мое заступничество перед советом клуба. А теперь эта истеричка – героиня. Думаешь, кому она позвонила в первую очередь, когда узнала об аресте Чарли?

– Роберту Мердоку? – осторожно предполагаю, и Алистер, удивленно моргнув, задерживает дыхание на полуслове и начинает смеяться. Он заводит свою руку мне за спину и разжимает мои онемевшие пальцы. Тепло металла исчезает с ладони, но я в такой прострации, что не способна сопротивляться. Сердце колотится от непрошенной близости. Меня мутит.

– Ты поразительный человек, Рианна. Ты удивительно похожа на мою мать, Оливию.

– Спасибо, – скептически отвечаю. – Мне говорили, она была стервой.

– О да, – Алистер снова смеется, на этот раз злорадно. – Но вернемся к Мердоку. Феррари не может связываться с ним напрямую, это заняло бы несколько дней. Она позвонила мне, и я устроил им встречу в тот же день. Я и сам попросил бы у него об услуге, но через Феррари оказалось надежнее и продуктивнее, она его слабое место.

О-фи-геть. Я была права. Бастард Короля Роберта – это правда.

У меня слабеют колени от шквала эмоций, и я беспомощно наблюдаю, как кулон исчезает в кармане идеально отутюженных брюк Алистера.

Реакция этого железного человека на серебряный кругляш сказала мне гораздо больше, чем слова, и я поднимаю взгляд на породистое лицо, на котором сейчас – маска заботливого дяди.

– Вы тот таинственный человек, с которым переписывалась Трейси перед исчезновением, – взволнованно говорю, убежденная в своей правоте, но Алистер больше не отвечает на мои вопросы. Он теряет ко мне интерес и идет к выходу, окликая дворецкого.

– Мисс О’Нил уходит, проводи ее, Джон, – отдает он приказ.

– Почему?! – кричу я. – Почему она подписала контракт? Почему?!

– Она сделала выбор, – остановившись у выхода из библиотеки, холодно говорит Алистер.

– Вы ее вынудили, запугали! Она никогда бы не согласилась на такую... мерзость!

– Думай так, если тебе станет легче.

– А как мне думать? Она ведь покончила с собой.

Алистер закрывает глаза, тяжело вздыхая, и прячет руки в карманах брюк.

– Так случается, Рианна, когда человек переоценивает свои силы. Или недооценивает потери. Очень полезно осознавать последствия, когда делаешь выбор.

– Ей было восемнадцать лет! Что она должна была понять?!

Алистер быстрым шагом возвращается ко мне, обхватывает сильными сухими пальцами мой подбородок, сжимая с силой, и заглядывает в глаза.

– Тебе тоже восемнадцать. Если я предложу контракт, ты согласишься?

– Нет, конечно! – Я отбрасываю его руку, и он улыбается с одобрением.

– А Трейси согласилась. Знаешь почему? Легко соблазнить того, кто любит мечтать, но не обладает умом и храбростью, чтобы исполнить свои мечты. Такой человек хватается за чужие руки в надежде, что эти руки вытянут его наверх. Но демоны… демоны тянут вниз. Это законы гравитации, милая.

– Вы могли оставить Трейси в покое. Вы могли не трогать ее… Она ведь была невинной… Зачем? Неужели в мире так мало бриллиантов, что вы испачкали настолько чистый… добрый. – Я снова плачу, но в глазах Алистера нет сочувствия, лишь снисхождение.

– Наивная чистота слишком соблазнительна, чтобы пройти мимо. – Он протягивает мне платок. – Я встретил ее случайно, на побережье, когда искал дом для Чарли в Ламлаше. Решил заняться вопросом лично, навестить знакомые места... Трейси действительно похожа на первую леди Осборн, поэтому и привлекла мое внимание. Я сделал ей предложение, она задумалась. Потом согласилась. Все прошло без осложнений, Трейси выполнила условия и забрала деньги. На прощание она сказала, что мечтает вернуться в рай…

Он хмурится.

– Обычно мне нет дела до того, чем после занимаются наши клиентки, но Трейси меня зацепила. Я порывался отправить ее к моему психотерапевту, но не имел права удерживать силой после выполнения контракта. Джейсон доставил ее домой, и она в ту же ночь вернулась в рай… Кстати, этот кулон она украла, хотя не имела на него права. Это старинная, уникальная вещь, сплав из трех металлов. Я уж было испугался, что его утеряли в ходе ритуала.

Алистер спохватывается, что с большей теплотой обсуждает кулон, чем человека, и добавляет:

– Мне жаль Трейси. Правда. Но это был ее выбор.

– Она не понимала, что именно выбрала. Она… – Горло сводит от судороги, и я жмурюсь. – Можно ведь не трогать чистоту, не топтать, даже если она потерялась в заблуждениях.

– Можно, – охотно соглашается Алистер, – но тогда мне будет скучно жить.

Он стирает слезы с моей щеки с любопытством патологоанатома и оставляет меня наедине со страшной правдой, которую я все еще не могу осознать до конца. Как в тумане иду за дворецким по бескрайним коридорам, стремясь оказаться на свежем воздухе.

Машина инспектора запаркована у подъезда, но, сделав к ней шаг, я слышу глухой звук и оглядываюсь, вскидывая голову: Лина стучит книжкой по кованой раме балкона на втором этаже, привлекая мое внимание.

«Забери меня», – показывает она мне, и до меня с опозданием доходит, что она притворялась за столом, зная, что дядя поймет нашу молчаливую беседу. В глазах девочки – бездна отчаяния и тоски, и мне хочется выкрасть Лину прямо сейчас, чтобы согреть и утешить.

«Обещаю», – отвечаю ей, расстроенная донельзя, и сажусь в машину, где дремлет инспектор.

На обратном пути он не задает мне вопросов, за что я ему крайне благодарна, но в памяти вместо радио звучат жестокие слова Алистера: «Можно... Но тогда мне будетскучно жить».

Я очень хотела понять, почему покончила с собой Трейси. Теперь я знаю. И мне предстоит сообщить причину преподобному Мартину, чтобы он перестал винить себя. Но я не представляю, как можно такое рассказать и стоит ли вообще упоминать о клубе. Что хуже: оставить человека в терзаниях неизвестности – или посвятить в кошмарную правду?

И кто все-таки потерял кулон? Наверное, Трейси. Или Джейсон.

Я тоже кое-что потеряла: спокойный сон. Думаю, что, как и Чарли, буду страдать от бессонницы до конца своих дней.

Чарли… Мысль о нем придает мне сил. Он мог стать вторым Алистером, но выбрал борьбу за свет внутри себя. Только это и помогает мне сохранить веру в человечество в этот теплый, цветущий мартовский вечер.

«Видела Лину, она похожа на ангела, как и ты. Она любит тебя», – отправляю сообщение, дублируя в инстаграм. Но ответа не получаю.

Глава 27

Утро. На улице, вроде бы, весна. Март, кажется. Мне все равно, какое сегодня число и что произошло в мире. Я должна поговорить с преподобным Мартином, иначе сойду с ума от терзаний.

Мы завтракаем всей семьей в полном молчании, потому что Итон не разговаривает с родителями, а они не разговаривают между собой, чтобы не злить Итона.

Папа ест сэндвич с яйцом и семгой, и аромат горячей еды навевает тоску по душевному теплу, которого мне катастрофически не хватает сейчас. Господи, как пережить этот день?

– Ри, не сутулься, – шепотом просит мама, поглядывая на Итона, и я собираюсь ответить, что меня гравитация к земле гнет. Те законы, о которых говорил Алистер, шарахнули по сознанию самурайским мечом, не могу собрать себя в кучу. Увы, ответить я не успеваю, потому что в дверь звонят: курьер с утра пораньше доставил огромный, вернее, О-О-огромный букет голубых орхидей.

– Ничего себе! – восклицает мама. – Это для кого?

– Для мисс О’Нил, – уточняет в бланке курьер, предлагая поставить электронную подпись.

– Скоро я снова стану мисс, так что… – кокетливо говорит мама, подмигивая мне, и вытаскивает из букета записку. Я тащу орхидеи на кухню, а мама идет следом и бормочет:

– Ничего не поняла. Это все-таки тебе, наверное.

Оставляю клумбу на столе и сдуваю прядь волос со щеки, прежде чем взять записку. Читаю матовую карточку, заполненную по заказу, и тоже ничего не понимаю.

«С надеждой, что ты скажешь мне «да».

– Может, это от Чарли? – воодушевляется мама. – Он сделал тебе предложение?!

Статус наследника Джессики Милборн вознес Осборна в ряды небожителей в глазах мамы. Она его обожает.

– Нет, что ты. Мы и на нормальное свидание еще не сходили, какое предложение!

Верчу записку, но имени нет.

Что ж, пойдем от обратного: кому я сказала «нет» в последнее время?

Дэнни Веймар. Но он не задал мне конкретного вопроса в последнюю встречу, чтобы написать настолько абстрактное и пафосное послание. Да и стоимость букета колоссальная, Дэнни не показался мне расточительным показушником.

Также я отказа Стивену Ханту, но он бы в жизни не прислал мне цветы. Скорее, колбу яда с инструкцией.

Инспектору Доннавану я отказала, когда он предложил накормить меня в «Макдональдсе» по дороге из Эдинбурга вчера.

Вчера…

О боже, боже, о господи!

Взвизгнув, я отпрыгиваю от стола.

!!!

Алистер!

Он спросил: ты бы согласилась подписать контракт? А я сказала: никогда в жизни, чтоб вы сдохли! Ну или что-то повежливее.

Я в ужасе смотрю на прекрасный букет орхидей, и мне плохо.

– Что такое, Ри? – удивляется мама, глядя на меня, как на припадочную.

– Это же кошмар! Конец света.

Сбрасываю цветы на пол и на глазах у обалдевшей семьи начинаю по ним топтаться, будто хищные орхидеи могут покусать. Хватаю силиконовую доску для нарезки овощей и хлопаю ею по букету, бесчинствуя. Пожалуй, это худший акт вандализма по отношению к живой природе, который я устраивала.

– Милая, я понимаю, что о вкусах не спорят, но цветы красивые, – расстроенно говорит мама. – В любом случае, прекрати. Если там и было что живое, ты все убила.

– Не люблю орхидеи, – вру, одергивая края блузки. – На пришельцев похожи.

– Отдохнула бы ты немного, – советует мама. – Совсем уже со своим космосом и эволюцией мозги набекрень.

Я ловко отбираю у папы последний кусок семги, чтобы снизить себе кортизол, и кривлюсь, потому что папа солью и острым перцем рыбу обсыпал.

– Спасибо, что напомнила, мам! Я планшет с игрой забыла взять, – безумно улыбаюсь и ухожу, оставляя на кухне кладбище голубых орхидей.

В колледже весь день сердце колет. Не помогли мне ни голубика, ни семга, ни пробежки. Кажется, мистер Хопкинс поднаврал о методах борьбы со стрессом.

– Майкла вчера перевезли в наш госпиталь, – сообщает мне Мэнди.

– Отлично. Заеду к нему, – радуюсь, потому что можно оттянуть визит к преподобному Мартину.

– Лично я пока не готова. Может, в другой раз, – извиняется Аманда, и глажу ее по голове, когда подруга ластится ко мне, как котенок.

– Ты молодец, Мэнди, что пытаешься его простить.

– Именно что пытаюсь. Тяжело дается. Как вспомню, что он наставил на тебя пистолет… Худшее мгновение моей жизни. – У нее выступают слезы на глазах, и она закрывает лицо короткими светлыми прядями, пряча эмоции.

– Все хорошо, Мэнди, это давно позади.

– Я знаю, знаю…

Перед началом последнего занятия, по математике, Кэт с разворота открывает дверь в аудиторию и сует мне под нос айфон: там заставка с изображением Джерри.

– Ой, – говорит фурия, – погоди, не то.

Попытка номер два, и передо мной – инстаграм смутно знакомой гламурной девчонки. Она сидит на коленях у Чарли, целуя его. Фотка опубликована сегодняшним числом.

– А Осборн времени даром не теряет! – возмущается Кэт.

– Это старый снимок, наверное.

– О да, три часа назад сделан. Очень старый, – ехидничает Кошка. Не дает ей покоя Осборн, ох не дает.

– Кто это вообще? Как ты нашла этот галимый фотошоп? – возмущается Мэнди.

– По хэштегу. Чарли давно не обновляет страницу, зато по тэгу с его именем можно найти массу любопытного. В Нью-Йорке сейчас девять утра. Эта шлюшка опубликовала снимок три часа назад, в пять утра! О чем это говорит?

Кэт с наездом упирает руки в бока и смотрит на меня большими глазами, словно я во всем виновата. Так и не дождавшись от меня ответа, она пренебрежительно цедит:

– Чарли всю ночь на вечеринке тусовался. Что это такое?! Да еще с Тришей Вудс сосется.

– Она скорее всего просто подловила кадр, – отмахиваюсь, мысленно держась за сердце. Пить охота, кости ломит. Мне по ощущениям лет сто двадцать.

– Ри, ты слепая?! – со смешком истерит Кэт. – Он дома, в своей тусовке. Он… ты не понимаешь, что ли?! Чарли изменяет тебе!

– Ой, брось. Откуда такие выводы, – успокаиваю подругу, и та, ошарашенная моим тугодумием, снова тычет в экран. Но мне на помощь приходит Мэнди:

– Ему, скорее всего, устроили вечеринку по поводу возвращения, чтобы поддержать. Помнишь, мы тоже собирались, но не успели?

Кэт взирает на нас с жалостью, барабаня острыми коготками по айфону, а потом разворачивается и гордо уходит. Это у нас математика, а у нее – театральное искусство сейчас.

– Уф-ф, зацепило ее, однако, – шепчет Аманда. – Скажи честно, ты его правда не ревнуешь?

– Ревную, конечно. Хотя уверена, что он мне не изменяет, тем более напоказ непонятно с кем. Ему заняться нечем, по-твоему? Он ведь только вчера в Нью-Йорк прилетел.

Но разговоры о Чарли пробудили во мне любопытство, и всю математику я шпионю за собственным парнем в инстаграме. По хэштегам и правда быстро нашлись свежие фотки. «Вечеринка старых друзей», – подписано безобразие в профиле Триши Вудс. Приглядываюсь к чертам лица – и узнаю: это же актриса с канала «Дисней»! По ней Итон фанатеет.

Мстительно щурясь, сверлю взглядом преподавателя, и тот с опаской поправляет галстук, отвечая мне таким же прищуром, полным подозрения.

Не об этой ли девчонке упоминала Феррари? Начинающая звезда Голливуда, которая позволила Осборну много плохих вещей на камеру?

Я даже усмехаюсь от чужой бесхребетности. Чарли едва этой диве карьеру не угробил, а она ему вечеринки закатывает!

Но кто я такая, чтобы говорить о хребтах. Мой давно истончал. Кальция не хватает, гордости и смелости. Что бы такое съесть, чтобы развить в себе эти полезные для девушки Осборна качества?

«Для начала отключи интернет», – подсказывает здравый смысл, и я силой воли убираю смартфон в карман брюк. Толку мне следить за жизнью Чарли в Сети? Это бесполезно. Сомнений прибавится, а правды – ноль. Пускай Кэт истерит на пустом месте, а я просто буду верить в Чарли. В нас.

Не вытерпев, снова достаю смартфон и быстро печатаю смс-ку, закусив губу:

«Перестань целоваться со своими бывшими, а то Кошка-Кэт извелась от ревности. Иду сегодня к Майклу, пожелай мне удачи. Люблю, скучаю. Рианна Ламлашская».

Дублирую сообщение в инстаграм Чарли, а заодно пересылаю мысленно, энергетическим импульсом: вдруг дойдет.

От этих простых действий становится легче. Я уже готова сосредоточиться и слушать преподавателя, когда телефон вибрирует, и я с надеждой хватаю его.

Феррари Джонс.

«В подтверждение нашего разговора». И ссылка.

Заинтригованная, перехожу по ссылке и давлюсь воздухом на первых же секундах, потому что там показывают порно с участием моего парня. Чарли просто невменяемый. Оу-оу-оу!.. у меня нет слов, как и у Триши, которая скоро потеряет сознание. Хорошо, звук отключен по умолчанию, иначе моя душа не выдержала бы.

Чарли ничего плохого мне не сделал. На видео он ведет себя, как животное, не со мной. Но плохо мне.

У меня занимает целую вечность, чтобы сообразить, что это старое видео, январское, а не новое. Раньше у Чарли волосы были покороче, он не стригся после приезда в Ламлаш.

– Рианна, телефон – мне на стол, – гремит математик, и я вздрагиваю от неожиданности.

Слава богу. Заберите у меня телефон и не возвращайте никогда.

А еще сообщите, пожалуйста, Чарли Осборну, что его лучшая подруга – стерва.

В госпитале я гуляю мимо ресепшена минут десять. От страха не чувствую ног. Потом еще минут десять упрекаю себя за такую издевательскую метафору. Майкл – вот кто не чувствует ног, а я всего лишь бессовестная трусиха. В груди резонирует волнение, будто вода в стакане дрожит во время землетрясения.

– Ри! Спасибо, что пришла, – окликает меня сержант Салливан, и я быстро направляюсь к нему, теребя шлейки на рюкзаке.

Отец Майкла сжимает мои руки, отогревая холодные ладони.

– Я не могу, – признаюсь, но сержант… то есть, он ведь не сержант, а просто мистер Салливан теперь. В общем, мистер Салливан тяжело вздыхает и просит:

– Хотя бы на минуту зайди. Он не один сейчас, так что вам будет легче.

– Хорошо, да… Да, вы правы.

Мистер Салливан доводит меня до палаты – и останавливается, вынуждая делать последние шаги в одиночку. А я себя уговариваю: оно ведь и не плохо, что я боюсь. Это говорит о том, что мне не все равно. Главное идти через страх, через муторное пограничное состояние и отталкивающий запах госпиталя.

Я делаю последний шаг – и застываю в проходе. Другие пациенты отгородились шторами, но «ячейка» Майкла открыта. Кто-то сидит рядом с его кроватью, но мне пока не видно, а самого Салливана зато могу рассмотреть в подробностях, потому что спинка кровати поднята.

Майкл исхудал, лицо осунулось, темные круги под глазами. Он постарел, будто мы с ним жили в разных временных измерениях.

Увидев меня, он резко замолкает. Мы смотрим друг на друга, и мир начинает вертеться, отсчитывая дни, чтобы вернуть нас в тихий вечер, который мы разорвали громом выстрелов. Мне кажется, мы даже вздрагиваем сейчас одновременно, ощущая металлическое касание прошлого.

– Привет, – первым здоровается Майкл, и я киваю, потому что трудно говорить. Подхожу ближе и упираюсь взглядом в Дэнни Веймара: он сидит в углу «ячейки», устроив локоть на панели измерителя жизненных показателей.

– Привет, – растерянно вторит Дэнни, выпрямляясь и поднимаясь со стула.

Я и ему киваю.

– Как ты, Майкл? – сипло спрашиваю, пытаясь оторвать шлейку от рюкзака.

– Хорошо. Спасибо, что пришла, – умоляюще и одновременно благодарно произносит он.

– Ладно, мне пора, – тактично перебивает нас Дэнни, явно испытывая неловкость. – Ри, можно тебя на минуту?

Мы отходим на пару шагов, и я с трудом отвожу взгляд от подножия кровати.

– Я хотел извиниться… за прошлый раз. Прости, что полез не в свое дело.

– Ничего. Ты ведь хотел как лучше, – коротко улыбаюсь, снова глядя в сторону Майкла.

– Так и есть. Но оказалось, что Осборн не такое исчадие ада, как я думал.

– Правда?

– По крайней мере, на это есть надежда.

– И что тебя заставило изменить мнение?

– Инспектор Доннаван. Он мне звонил вчера, я как раз на утренний паром садился в Ардроссане, урвал время, чтобы приехать на пару дней, Майкла навестить… В общем, инспектор поддерживает Осборна, и… – Дэнни покаянно вздыхает: – И я решил, что погорячился. Просто ты мне очень нравишься, Ри.

– Дэнни, я здесь, чтобы посмотреть в глаза парню, которому прострелила позвоночник. Еще минута, и я от напряжения потеряю сознание. Ты выбрал очень неподходящий момент для признаний.

Но вместо того, чтобы смутиться и уйти, Дэнни зовет медсестру.

На смене – Натали, и она приносит мне стакан воды.

– Девочка моя, ты какая-то бледная.

– Меня тошнит, – признаюсь, приглаживая трясущимися руками волосы, и она странно на меня смотрит, а потом бросает на Дэнни полный осуждения взгляд.

– Твоих рук дело? – обвинительно говорит она, и Веймар изумленно вскидывает черные брови, мол, я тут ни сном ни духом.

– О чем ты, Натали? Я просто переволновалась из-за Майкла, – шепчу, но медсестра, недовольная моим ответом, уходит, обещая быстро вернуться.

– Хочешь, я останусь? – беспокоится Дэнни, но я ощущаю такую слабость, что любой раздражитель делает только хуже, поэтому отрицательно качаю головой. – Тогда я позвоню вечером, узнать о самочувствии.

– Хорошо, – сдаюсь, лишь бы он ушел.

Кое-как доползаю до кровати Майкла и сажусь на стул, глубоко дыша.

– Хреново выглядишь, Ри, – подкалывает меня Салливан.

– Взаимно.

Он издает смешок и молчит, разглядывая свои исколотые капельницами руки.

– Я очень боялся этого момента – когда придется посмотреть тебе в глаза, – говорит он сухим, надтреснутым голосом, и я машинально тянусь рукой к его руке, переплетая наши пальцы.

– Ну что ты, Майкл. Я не осуждаю тебя. Ты не решился попросить о помощи и жил в постоянном кошмаре. Я знаю, ты не хотел… ты не хотел. – На глаза наворачиваются слезы, в сотый раз за последние недели, словно во мне установили слезоточивый кран. – Чарли тоже тебя не винит. Он бы сам тебе сказал, но вернулся в Штаты.

Майкл облегченно прикрывает глаза, а спустя долгие секунды молчания произносит тихое:

– Спасибо.

– Как ты себя чувствуешь? Тебя все еще… ломает без дозы?

– Без понятия. Вместо крови у меня в венах глюкоза и обезболивающие, я вообще мало что чувствую.

– Прости меня, Майкл…

Он сильнее сжимает мои пальцы, а в глазах тоже слезы стоят.

– Дожился. Собираюсь плакать глюкозой из-за девушки, которая мне даже не нравится.

Мы вместе хрипло смеемся над этой глупой шуткой, и Майкл добавляет:

– Мне не за что тебя извинять, Ри. Если честно, жаль, что ты меня не убила.

Я ужасаюсь этим словам, хоть и ожидала, что у Майкла могла начаться депрессия, но нашу уединенную беседу прерывает Натали. Она вручает мне стакан с шипящей на дне таблеткой и буднично спрашивает у меня:

– Когда у тебя был последний секс, деточка?

Если бы я могла провалиться сквозь землю, то лежала бы в подземном источнике сейчас.

– Натали, ты что?! Это слишком личное, да и вообще… какая разница? Очень непрофессионально с твоей стороны задавать подобные вопросы при посторонних.

– Майки не посторонний, – искренне не понимает Натали и настаивает: – Ну так когда?

– Эм-м…

Неделю назад, но Чарли снится мне каждую ночь, когда удается уснуть. Это считается?

– Дней семь назад, – преодолевая стыд, шепчу медсестре, а Майкл, приободрившись, возмущается:

– Говори громче, Ри, мне не слышно.

Я краснею и начинаю паниковать, вспомнив, какую активную сексуальную жизнь вел Чарли до встречи со мной.

– Натали, ты думаешь, я могла что-то подхватить?

– Натали, ты намекаешь, что Ри беременна? – задает куда более шокирующий вопрос Майкл, и у меня сердце падает в желудок куском свинца: бумммм! С эхом, которое в ушах стоит.

– Мы предохранялись, – машинально отвечаю и закрываю рот ладонью от осознания: – О нет… Забыли. Но… Он не это самое… ты понимаешь, о чем я, Натали?

– Не кончил в тебя, – не жалея мою гордость, подтверждает она.

О боже. Я прячу горящее лицо в ладонях. Пожалуйста, вселенная, скажи мне, что я не беременна. Меня снова кренит на бок, и я умоляюще вопрошаю:

– Разве можно определить срок всего через неделю?! Ты, наверное, ошибаешься. Этого просто не может быть!

– Дней пять желательно еще подождать для точного результата, сейчас тест скорее всего будет ложноотрицательным, – соглашается Натали. – Но у каждого свой организм. Кого через неделю тошнит, кого через месяц, а некоторым везет, вообще без интоксикации обходится.

– Тише, Натали, – хныкаю, зашторивая нас, чтобы отрезать от реальности. – Я не беременна, это все стресс. Ты бы видела, сколько я съела голубики, а толку нет.

– Конечно, нет. Беременную голубика не спасет, – бормочет медсестра, и я готова волосы на голове рвать. Ка-а-ак?! Как такое могло случиться со мной?!

– Это был наш первый раз, – выкладываю весомый аргумент.

– Да, но первый раз был не с Картером, а с Чарли Осборном, с этим паршивцем, – отбивает мой довод Натали.

– С чего ты взяла, что с Чарли? Ты ведь сразу думала, что Дэнни виноват, – огрызаюсь.

– Ой, ну я пошутила над Веймаром. Не только же вам надо мной издеваться, – пожимает слегка горбатыми плечами Натали. На ее морщинистом лице с подкрашенными ресницами – ни грамма раскаяния. Она проверяет давление Майкла, приглаживает ему челку, как маленькому, и снова смотрит на меня: – Сразу было ясно, что у вас с Чарли все серьезно, у таких, как вы, обычно на гормонах и случаются залеты... Что же я, не помню, как он капельницу из катетера выдернул, чтобы к окну подойти, когда вы с ним молчали каждый день. Не хотел, чтобы ты его с капельницей видела и переживала… Хороший он мальчик, хоть и негодник.

– Я не беременна, – повторяю с тихим отчаянием, глядя на Майкла. – Я просто перенервничала.

– Не знаю, что там и как, – веселится Салливан, – но эти полчаса – лучшие за последний месяц. Если будет мальчик, назовите Майкл.

– Обойдешься, – благородно негодую, вскинув подбородок. – Назову его Стивен всем на зло, – и показываю довольному Салливану язык.

Пока ползу на стоянку, представляю масштабы катастрофы.

Если я беременна… если Осборна все-таки посадят в тюрьму… я буду матерью-одиночкой, а не перспективным ученым. Ребенку придется врать, что папа – астронавт.

– Простите, с вами все в порядке? – доносится до меня чужой взволнованный голос. Поднимаю глаза: передо мной стоит незнакомый мужчина.

– Да. А что?

– Вы за живот держитесь.

И точно. Руки сложила поверх школьной блузки, будто в меня ножом пырнули.

– Все хорошо, – уверяю незнакомца и сажусь в родной «биттл».

А в голове светится табличка: «Рианна О’Нил. Дура. Мать-одиночка. Сожительница заключенного, обвиненного в убийстве собственного отца».

Класс. «Знаешь, Чарли, чего-то мы с тобой не доглядели».

Нет, не то, чтобы я не люблю детей. Итона я очень люблю, когда-то я ему даже подгузники меняла. Но о своих детях никогда не думала. Вообще. Я холодею от одной только мысли, что могла залететь. Сама идея кажется настолько чужеродной, будто не из этой вселенной.

Да это полный бред!!! Я не беременна! Меня от стресса тошнит. Зачем мне ребенок? Нам с Чарли вполне достаточно общей игры.

Но, несмотря на ужас ситуации, волнами накатывает теплая, искристая радость сущности, которой наплевать и на здравый смысл, и на мои планы. Сущность отплясывает сальсу. Предательская улыбка наползает на лицо, и я грубо стираю ее ладонью.

К тому моменту, когда я паркуюсь у церкви, внутри танцуют сальсу все: единороги, призраки орхидей… и почему-то дядя Эндрю. Он отплясывает в обнимку со своей секси-невестой и кричит мне: «И ты еще учила меня жить! Посмотри, где теперь я – и где ты? МуахахАХАХаха!»

В этот момент я ненавижу Чарли. Еще пять дней ждать, чтобы тест дал надежный результат. Я же с ума сойду, а поделиться не с кем. Не пугать же маму и Аманду.

– Господи, скажи, что я не беременна.

Но он молчит. А может, я его не слышу, потому что в голове гудит. А может бог вообще о нашем существовании не знает. А может, его и вовсе нет вне нашей фантазии. Мы его придумали. Мы одни, обреченные выживать на этой бренной планете.

В таком разбитом, отрешенном состоянии я и вхожу в церковь. Преподобный Мартин стоит у серой каменной стены, под витражным окном, и мягкий приглушенный свет ложится разноцветными бликами на его задумчивое продолговатое лицо. Зеленые глаза кажутся золотыми.

– Рианна, могу я тебе помочь? – спрашивает он, заметив меня.

Да, мне бы успокоительного. Но я лишь указываю на скамью, предлагая побеседовать. Мы садимся на краю, поближе к витражу, потому что я очень люблю разноцветные стеклышки.

Не представляя, с чего начать разговор, достаю планшет из рюкзака, чтобы показать Мартину игру. Он знает о проекте, я рассказывала. Но сейчас это не только слова, а практический результат, и я вручаю его пастору на проверку.

– В меню выберите раздел и подраздел, и начнется квест. Это пока пробник, очень упрощенный.

Преподобный Мартин улыбается и начинает играть, а я запрокидываю голову, прислоняясь затылком к скругленной деревянной грани спинки, и изучаю высокие своды.

– Ты сама не своя сегодня, – не отрываясь от экрана, говорит он.

– Устала.

Мартин тоже уставший, мешки под глазами. Он, как робот, не думая нажимает виртуальные кнопки, делая выбор. Я бы попросила его не торопиться, но это ведь всего лишь игра. Какая разница.

Я улетаю в мыслях к Чарли, представляю, как мы бредем вдоль побережья в Калифорнии, держась за руки, и спорим о том, что важнее – сходить в кино или на лекцию.

Не знаю, как долго мы с Мартином сидим в молчании, но света в окне уже меньше, солнце перекатилось на запад. Немного зябко. Из задумчивости меня выводит голос Аманды, записанный с шумом, для прикола:

«Упс, вы деградируете со скоростью высыхания лака».

Да не может быть. Я забираю планшет – и точно: результат – двадцать осборнов из ста. Маловато для пастора. Что же он за подраздел выбрал? Я листаю и вдруг замираю: «Месть». Тяжело сглатываю и поднимаю глаза на преподобного Мартина.

– Месть? Взяли бы что попроще… Зачем месть?

А в горле у меня першит. Сердце заходится в смутном подозрении.

– Потому что по-другому зло останется безнаказанным. Если человек не испытывает угрызений совести и легко отметает собственную вину за преступление, разве не должны мы позаботиться о справедливости?

– Двадцать осборнов из ста – это маловато, Мартин, – выговариваю с трудом, ощущая, как острая правда вплетается прямо в душу, причиняя боль.

– Для меня – достаточно, – безразлично отвечает пастор, а у меня в висках стучит девиз клуба: «Я отменяю свою вину».

– Вы знали о Трейси, – говорю шепотом, навзрыд, но эхо еще долго заполняет стены.

Он вскидывает прямые брови, удивляясь:

– Знал о чем?

– Мартин, мне известно о клубе. Я пришла, чтобы рассказать вам.

Он не начинает спорить или отрицать. Смотрит в окно и с грустью усмехается:

– Я молился, чтобы за мной пришли. Ждал. Не думал, что это будешь ты, Рианна… Но я рад, что это ты.

Хотела бы я стать волшебницей и простым заклинанием обнулить настоящее, но слов подобрать не могу, да и не подействуют.

– Как вы узнали? – спрашиваю, впервые за последние недели оценивая взглядом, насколько тощим стал преподобный Мартин под рясой.

Он достает из кармана аккуратно сложенную записку. Я не хочу читать, боюсь того, что увижу, но жажда знать правду побеждает, и я разворачиваю страницу.

«Прости меня, папа. Я мечтала о любви, но не получилось. Мечтала уехать навсегда – и вот получилось. Я сама согласилась на это, меня никто не принуждал. Но, боже, если бы я только знала, что они сделают со мной – мистер Осборн и другие.

Мистер Осборн сказал, что зря не пригласил Чарли. Что хотел бы посмотреть, кого тот убьет на этот раз… Я молилась, чтобы неизвестный Чарли пришел и убил меня. Но никто не пришел.

Раньше мне казалось, что моя жизнь пустая, но я тогда не понимала, что такое настоящая пустота. С ней невозможно жить. Я не стала бы тебе рассказывать обо всем этом, но ты ведь будешь обвинять себя, как обычно. Не надо. Ты не виноват, что я так и не смогла научиться плавать. Я люблю тебя».

– Она оставила эту записку и кулон. Я даже не видел мою девочку, когда она приходила, настолько тихо она зашла в дом. Если бы я только проснулся, если бы я ее остановил… – Мартин опирается ладонями о грань скамьи впереди нас и в отчаянии спрашивает: – Что бы ты сделала на моем месте, Ри?

Записка подрагивает в моей руке, а я облизываю сухие губы, прежде чем сказать:

– Для начала нашла бы виновного.

Он непонимающе смотрит на меня.

– Мартин, вы убили не того человека. Трейси имела в виду не Джейсона Осборна. Джейсон только привез ее домой. Он был в Штатах те две недели.

С лица преподобного Мартина сходят краски и остатки эмоций. Наши сердца стучат так громко, что сливаются с гулкими шагами. Я не способна даже обернуться в этот момент, чтобы увидеть гостя.

– Добрый вечер, отче, – раздается голос инспектора Доннавана, и эхо летит по старой церкви, которая всегда была для меня прибежищем, если случалась меланхолия. А теперь прибежище стало источником боли. Преподобный Мартин уничтожил себя. А ради чего? Разве вернешь этим Трейси?

– Инспектор, – здоровается пастор. – Рианна опередила вас. Я уже исповедовался.

Его голос такой спокойный, что я начинаю паниковать: хоть бы он не последовал за дочкой, поддавшись мраку обреченной случайности.

– Мартин, вы не имеете права умирать. Чарли может сесть в тюрьму за то, чего не совершал. Где же здесь справедливость, которую вы так искали?

– Он знал о том, что творила его семья, но ничего не сделал, так что он тоже виноват, – осуждает пастор, но я возражаю:

– Чарли спас девушку, такую же, как Трейси, два года назад. Он спас Майкла и Аманду. Он всю жизнь мечтал убить Джейсона, но не смог. В моей игре он получил бы сто осборнов и ста. Я люблю его. У нас будет ребенок.

В зеленых глазах преподобного Мартина фотонами вечернего света мелькает осознание, рассеивая туман, и пастор едва заметно тепло улыбается, впервые за последние недели.

– И какой прок, что ты слушала мои нравоучения? – упрекает он. – Джерри в конце зимы раздавал бесплатные презервативы, хоть бы взяла.

Инспектор звякает наручниками, но не надевает их на Мартина.

– Отче, я предлагаю вам написать чистосердечное признание, пока американцы не раздули скандал до космических масштабов. Суд учтет ваши былые заслуги. – Инспектор поворачивает голову в мою сторону и поясняет: – Преподобный Мартин – военный врач в прошлом. К тому же задеты интересы закрытого сообщества, частью которого был Джейсон Осборн. Они не захотят огласки, и ваше дело спустят на тормозах, я уверен. Убийство представят несчастным случаем, а вас отправят в миссию лет на двадцать. Вы начнете новую жизнь.

– Я уже начинал однажды. Больше не смогу, да и не хочу.

Мне бы закричать, чтобы он услышал, но выходит лишь тоскливое признание:

– Сделайте это не ради себя, а ради тех, кто вас любил и любит. Вы всегда говорили, что каждый человек заслуживает столько шансов, сколько способна выдержать его душа. Так неужели в вас ни осталось души? Судя по игре, пятая часть еще живая.

– У тебя хорошая игра, Ри, – соглашается преподобный Мартин, и в голосе звучит желанное сомнение. Сомнения иногда – добрый знак, особенно если они исходят от человека, который уже поставил на себе крест.

К счастью, в этот вечер сомнения победили. В полицейском участке преподобный Мартин написал чистосердечное признание. О том, что его дочь стала сексуальной жертвой закрытого общества, участником которого был Джейсон Осборн. О том, что отец отомстил за дочь.

Пастор следил за Джейсоном, когда тот приезжал навестить сына, и готовился наказать. Он заранее подготовил химикаты, чтобы усыпить Чарли, но действовать все равно пришлось наобум, ибо Джейсон приехал в Ламлаш гораздо раньше, чем планировалось, и возвращаться на остров снова не собирался.

Пастор пришел в дом со стороны холмов, через заднюю дверь, имея при себе копию ключа. Джейсон был на кухне, и пастор первым делом поднялся к Чарли. Тот сидел у окна и что-то рисовал. Преподобный Мартин бывал в «горячих точках» во времена врачевательства и умел мгновенно лишить человека сознания. Он усыпил Чарли и спустился вниз. Вошел на кухню, и началась ссора. Джейсон говорил, что пастор никогда не докажет связь между Трейси и семейством Осборнов, и Мартин выхватил нож – набор стоял на кухне в одном и том же месте постоянно. Драки не было: Джейсон оторопел. Все закончилось очень быстро. Мартин стер отпечатки и собрался уйти тем же путем, каким попал в дом, но в гостиной едва не столкнулся с Чарли. Химикаты были старые, подействовали не до конца. Чарли не заметил пастора, и тот исчез из дома. А через два часа инспектор Доннаван уже стоял у двери.

Если бы инспектор приехал раньше, убийства не произошло бы.

Если бы…

Если бы.

Увы, история не знает сослагательного наклонения.

Глава 28

Джио Россо, «Знаешь, Мэри…»

[…]

Ты знаешь, Мэри,

Есть истина в вине и теле,

Религии и постели,

Но я отыскал в тебе...

POV Чарли

В квартире Джейсона – сумасшедший дом. Люди приходят и очень редко уходят. Журналисты, имиджмейкеры, адвокаты, представители каких-то чиновников…

– Тебя обслужат по высшему разряду, ноги я раздвинула удачно, – с обидой сказала Феррари, когда мы прощались вчера. Чертовка надела темные очки и смоталась, оставив меня с толпой чужаков. Они захватили меня в заложники с той минуты, когда я ступил на американскую землю. Мне вторые сутки говорят, как себя вести, что говорить, куда улыбаться.

Сейчас я сижу на террасе, глядя с высоты пентхауса в Манхэттене на прокопченный городской пейзаж, и медленно закипаю. Я никогда не любил этот дом. Надеюсь, Джейсон завещал все свои капиталы бездомным, чтобы насолить Алистеру.

Алистер, кстати, пытается до меня дозвониться еще со вчерашнего дня, но я попросил Гарри, чтобы нас не связывали.

Гарри, охреневший от кампании по обелению моего образа, наивно пытается напомнить коллегам-адвокатам о важности расследования, но на беднягу Гарри никто не обращает внимания. А может, они не понимают сильного шотландского акцента, к которому я успел привыкнуть.

Я очень сонный: ночью мне устроили вечеринку. Ее организовали «друзья, для которых Чарли – пример для подражания». Меня поддержали какие-то селебрити, требуя законного расследования, а эта девчонка (зачем я с ней связался когда-то?), Триша Вудс, сказала, что я прекрасный человек...

Нет слов. Я с ней видео 21+ записал, и она по тупости сохранила ролик в «облако»; хакеры взломали аккаунт и выложили в Сеть. Только Ферр и спасла, поколдовала в интернете. Именно за это событие зацепился Джейсон, чтобы отправить меня в Шотландию до конца учебного года.

Будь Триша адекватной, обходила бы меня за километр, а она пришла в гости, из Лос-Анджелеса прилетела, и рассказывает байки о моей душевной красоте. Во время вечеринки она залезла на меня, и меня едва не вырвало от чужого приторного запаха. Хорошо, организатор вечеринки оттащил девчонку, потому что поцелуи не были заявлены регламентом.

Господи… Я всегда окружал себя людьми, но сейчас меня от них тошнит. Хочу одиночества. Хочу слушать голос Вселенной, а не вот это вот всё.

…Гарри выходит на террасу, жуя чизбургер из «Макдака», и подает мне бутылку колы.

– «Кока-кола» рекламу не оплачивала, возьми вот эту минералку, – сухо говорит женщина №3, вырывая из моей руки колу и впихивая минералку.

Я присвоил имиджмейкерам номера, чтобы не запоминать имена.

– Прочти вот это, утром разошлем, – деловито сообщает №3, и у меня в другой руке оказывается пригласительный на плотной бежевой бумаге с золоченым тиснением по краям и витиеватым черным шрифтом. Какой примитивный дизайн.

«Чарли Осборн скорбит по матери. Символическое прощание с оскороносной актрисой Джессикой Милборн состоится в часовне Фрэнка Кэмпбелла в пятницу, 19 марта…»

– Что за херня? – холодно спрашиваю и пью минералку, чтобы не психануть.

– Это…

– Я понял, что это. Кто вам разрешил лезть в память о моей матери? Джейсона хороните, а ее оставьте в покое.

– Но тело вашего отца еще в морге, – теряется №3.

– Только попробуйте разослать этот бред, и я вас вышвырну отсюда.

Грудную клетку сжимает от злости, которая была привычной в той, другой жизни, когда у меня не было выбора. Я возвращаюсь в просторную гостиную. Она кажется крошечной, до того здесь людно.

– У тебя есть постоянная девушка? Нужно представить, что есть, – листая виртуальные страницы на планшете, тоном голосовой почты говорит №2.

– Есть, но имени я не назову, – защищаю Рианну, а №2 и не спорит.

– Имя не нужно. Придумай пару слов о том, какая она, и я закажу статью в молодежный журнал.

– Кто ваши журналы сегодня читает?

– Домохозяйки, мы на них рассчитываем. Так какая она?

Мне не надо придумывать. Глядя на фальшь и безразличие, которые оккупировали квартиру, я громко, чтобы №2 хорошо расслышала, произношу:

– Моя девушка – шедевр. Она оправдывает существование этой конченной планеты.

№2 машинально записывает, а потом вдруг осекается.

– Ничего себе. Даже я прониклась. Слово «конченной» уберу, а остальное отправлю.

В обед я уже не могу отличить красное от синего. Рой голосов вызывает нестерпимую головную боль, и Гарри лечит меня парацетамолом. Я как раз запиваю таблетку, когда адвокат, отвечая на звонок, вдруг орет на высокой ноте:

– Ох ты ж, господи!

Я давлюсь таблеткой, и Гарри стучит меня по спине.

– Кто?! – кричит адвокат в трубку. – Ни хрена себе, святые источники!

Он хохочет и, отключив звонок, лезет ко мне обниматься.

– Джеймс звонил! Гений, чертов гений! Преступник написал чистосердечное.

– Кто?!

– Священник, твою мать! – Гарри продолжает гоготать на адреналине, потому что он взялся за безнадежное дело, а теперь его имя засветится в международном успешном проекте.

– Подожди, какой священник, – туго доходит до меня.

– Отец Трейси Блэквуд.

Две секунды – и я в шоке. Преподобный Мартин? Какого…

– А мотив?

– Не знаю пока. Какая тебе разница?! Ты свободен, Чарли!

Но я не слышу поздравлений. Мартин?.. Мне плохо, в груди давит безбожно. Мартин?! Рианна с ума сойдет. Она в шоке, наверное.

Я оглядываюсь на суетящихся людей и хриплю:

– Пошли все вон отсюда.

Но меня никто не слышит.

– Убрались из квартиры, – приказываю, хватая ртом воздух, неспособный закричать, и в глазах темнеет. Я иду к лифту, намереваясь спуститься на улицу, подальше от этого бедлама, но охрана останавливает:

– Вам запрещено выходить на улицу, мистер Осборн.

К счастью, лифт открывается, и в пентхаус заходит Феррари.

– Решила тебя простить, не могу на тебя обижаться больше суток.

– Ферр… Скажи, чтобы все ушли. Следствие нашло преступника. Все закончено.

– Ты бредишь, что ли? Ты что принимал? – она встревоженно смотрит на меня и берет за руку.

– Я серьезно. Доннаван… – Я даже договорить не могу, мне не хватает воздуха.

– Оз, расслабься, ты на взводе. – Она тянет меня на террасу, и я еле переставляю ноги. – У меня срочное дело, – тараторит она. – Чтобы выйти на человека, который тебе помог, я связывалась с Алистером.

– Зачем? У него же время не спросишь, чтобы он взамен душу не попросил, – напоминаю онемевшими губами, глубоко вдыхая то, что в Нью-Йорке называется воздухом.

Феррари поправляет волосы, криво завязанные в хвост, и начинает психовать:

– В тот момент я просто хотела тебе помочь. А теперь Алистер звонит, требует, чтобы ты поговорил с ним, он не может до тебя достучаться.

– Ладно, давай, мне и так хреново, хуже не будет.

Феррари нервничает. Она роется в сумочке и достает пачку сигарет и айфон. Ферр до сих пор боится Алистера. Особенно обидно, что ее усилия оказались в итоге ненужными, потому что инспектор Доннаван нашел преступника.

– Слушай, и еще такое дело… – нервничает Ферр. – У меня паническая атака утром началась из-за этого всего, и я сделала кое-что плохое. Написала твоей Дороти.

– И?

– Я ей ссылку на видео с Тришей сбросила. Через полчаса одумалась и удалила, но Рианна успела посмотреть… Извини. Просто ты сильно меня обидел, а на адреналине я творю дикие вещи.

Ч-ч-черт.

Но Феррари сейчас на грани, слезы по щекам текут, и я говорю:

– Ничего, Ферр, успокойся, все в порядке, слышишь? Рианна поймет. Тема закрыта. Набери Алистера, что он там хотел сказать мне…

Несколько долгих гудков, и я впервые за долгое время слышу голос дяди:

– Чарли, мальчик мой. До тебя труднее добраться, чем до президента. Я прилечу завтра, займусь похоронами Джейсона и церемонией для Джессики.

– Можешь не беспокоиться, я решу эти вопросы.

– Я не спрашивал разрешения.

Тогда какого черта дозваниваешься? Что ты хочешь?

– Феррари сказала, ты мне помог. Я это очень ценю, Алистер.

– Ну что ты, не смущай меня. Мы ведь семья.

– Да, ты прав, – широко, как Чеширский кот, улыбаюсь. – И какое счастье, что убийцу все-таки нашли.

Я ощущаю волну тихой ярости, но голос у дяди мягкий:

– Правда? Мне еще не сообщили. Это обнадеживает. Я не сомневался в тебе.

Еще как сомневался. Считал, что я всадил нож в Джейсона, потому и расследованию не помогал, только усугублял. А когда все стало совсем плохо, сыграл в эдакого доброго дядюшку Осборна, без помощи которого несчастного Чарли засадили бы в тюрьму.

Расскажи кому-нибудь еще о своей доброте, Алистер. Я тебя слишком хорошо знаю.

Нет, ну что за мудак. Даже не спрашивает, кто преступник, потому что ему не интересно. Алистер считал Джейсона простаком.

Молчание затягивается, я собираюсь отключить звонок, и вдруг дядя ненавязчиво заявляет:

– Ах, да. Вчера я познакомился с твоей подругой. Достойная девушка. Почему бы вам не переехать в Эдинбург, здесь чудесный университет. Бабушка Оливия одобрила бы, что ты и твоя шотландская девушка живете в семейном гнезде Осборнов. Лина тоже будет рада.

– Спасибо за предложение, я подумаю, – вежливо отвечаю, а у самого сердце бьется через раз.

– Увидимся завтра.

– Конечно.

Следующие несколько часов вместо мыслей в голове – абстракция в серых тонах, я вообще не реагирую на окружающую среду. Плевать на людей, на №3 и №2, на Гарри и самого себя. Никого не слышу. О сестре я стараюсь не думать. Решать задачи нужно по мере поступления. Вопрос №1 сейчас – это Рианна. Душа рвется в клочья, требуя не тянуть с действиями. Но что я скажу: знаешь, Ри, в Шотландии тебе небезопасно. Срочно бросай семью и универ, о котором мечтала, ибо придирчивый коллекционер Алистер внезапно одобрил твои гены, и это даже хуже контракта, потому что мой дорогой дядя хочет тебя навсегда?

Как я ей это объясню? Она пошлет меня и будет права.

В полшестого вечера Феррари, так и не достучавшись до меня, уходит, а Гарри с видом победителя бросает мне айфон, добытый из конфиската.

– Все. Можешь звонить, кому хочешь.

В Ламлаше половина одиннадцатого. Ри спит, наверное… Я читаю ее сообщения, перечитываю каждое слово, улыбаюсь.

«Не целуйся с бывшими…»

Какие бывшие, я их не помню, детка. У меня короткая память на других, осталась только ты.

Я осушаю бутылку рекламной минералки и смотрю на город, который ближе к вечеру становится более привлекательным. Нью-Йорк идет тусоваться. Но я мыслями на тихом острове, гипнотизирую окно напротив. И точно знаю, что собираюсь сделать.

* * *

Десять вечера. Сижу на крыльце, сна ни в одном глазу. Рядом, покачиваясь с пятки на носок, стоит инспектор. Он переоделся, и впервые я вижу его не в форме офицера, а в джинсах, черной футболке и тонкой кожанке. Он похож на заядлого рокера. Три дырки в ухе теперь обрели смысл. Доннаван потягивает сидр, который я принесла, и расслабленно изучает темным взглядом силуэт вересковых холмов.

– У Мартина были сообщники, хоть он и отрицает, – говорит инспектор. – Но я оставлю как есть. Все равно меня завтра уволят за произвол.

Вспоминаю, как мистер Килмор приезжал на пробежку на холмы, хотя живет в другой части Ламлаша, и понимаю, что да – у пастора были сообщники. Мистер Килмор. А еще кто-то, бывавший в доме. Иначе откуда преподобному Мартину было взять запасной ключ? Откуда он знал, в каком порядке расположены ножи на кухне?

Но об этом я молчу. Думаю, инспектор и сам догадался. А кроме того, он прав: дело нас больше не касается.

– Как вы поняли, что это преподобный Мартин? – спрашиваю, поправляя капюшон серой толстовки. На улице прохладно, но приятно, безветренно, и угги на моих ступнях кажутся лишними. Весна все-таки, можно и босиком на крыльце посидеть. Но если я беременная, то нужно заботиться о здоровье… Господи, хоть бы это была ложная тревога.

– Чарли задал правильный вопрос. Кто сказал Дэнни Веймару о том, что Осборн – сектант-извращенец? Мне стало любопытно: действительно – кто? Кто мог знать об этом? Оказалось, Дэнни говорил о тебе с преподобным Мартином, и тот подтвердил, что ты встречаешься с плохим парнем. Тогда я проверил биографию вашего пастора. Военный врач. Так картина и сложилась. Мартин буквально молил, чтобы его арестовали. Думаю, еще пара недель – и он сам бы пришел сдаваться. Не каждый способен жить с чувством вины.

– Откуда вы узнали о клубе?

Инспектор садится рядом со мной на ступеньке и упирается локтями в согнутые колени, позволяя мне разглядеть обручальное кольцо, нанизанное на тонкий кожаный браслет вокруг его запястья.

– Во время расследования два года назад. Я работал тогда в Эдинбурге. У нас был труп, а дело наверху не заводили. Тогда я впервые встретил Алистера Осборна, но он меня, конечно, не запомнил. Руководство перекрыло мне доступ к информации, и меня перевели в Глазго. Я так и не выяснил, что именно произошло… Ты называешь их клубом, а для меня это химера. Чарли – отчаянный парень, я таких давно не встречал, но он не сможет противостоять Алистеру и забрать свою сестру. У Чарли нет козырей, чтобы разменять на Лину.

Меня передергивает, когда вспоминаю записку, вложенную в орхидеи. Зачем было отправлять мне цветы и делать двусмысленные намеки? Чтобы подразнить Чарли?

– Ты в порядке? – хмурится инспектор.

– Да, – натянуто улыбаюсь. – Переволновалась немного.

– В твоем положении хорошо бы поберечь себя, Рианна.

– Мое положение подтвердится только через неделю. А по поводу того, что случилось два года назад в Эдинбурге… Спасая девушку, которая передумала исполнять контракт, Чарли убил охранника. Это была самозащита.

Инспектор морщит лоб, глядя перед собой. Напевает простой мотив, а потом вздыхает:

– Надо же. Забавная штука – жизнь… Кстати, я уверен, что это Алистер сообщил местному сержанту о смерти Джессики Милборн. Он слету ответил тогда, а должен был секунды три осмысливать мой вопрос.

– Но зачем ему это?

– Обычный шаблон манипулятора. Хотел довести дело до безвыходного тупика для Чарли, чтобы потом красиво его спасти. К счастью, племянник ему ничем не обязан: убийца сознался, дело быстро прикроют.

На крыльцо выходит мама, одетая в легкое летнее платье. С прической, макияжем…

– Ты куда-то собралась? – удивляюсь.

– Нет, а что? – смущается она, поглядывая на инспектора. – Решила проверить, как вы тут. Принесу вам выпить.

Я делаю большие глаза, толкая носком мягкого сапога черный ботинок Доннавана, и инспектор вопросительно вскидывает брови.

– Главное не установить с ней зрительный контакт, – советую ему шепотом. – Если посмотрите ей в глаза, она решит, что вы влюбились. По словам мамы, у нее половина острова – поклонники. Не уверена, что они об этом знают.

– И твой отец не против? – не верит мне инспектор.

– Это больше не его проблемы. Родители разводятся.

– Вот как? – приосанивается Доннаван… и смотрит прямо в глаза моей маме, когда она возвращается с двумя бокалами.

– Убью. Убью обоих! – цежу, но инспектор отмахивается:

– Шла бы ты в дом, Рианна. Тебе нельзя нервничать, а тем более пить алкоголь.

– Почему ей нельзя? – растерянно спрашивает мама, протягивая мутно-красный коктейль Доннавану.

– У нее кортизол завышен, – с философской загадочностью отвечает инспектор, и мама поддерживает его:

– Это все из-за игры. Рианна из-за своих проектов скоро в психиатрическую лечебницу попадет.

– Звучит, как моя жизнь, – вздыхает Доннаван, а я подрываюсь со ступеньки, силясь высказать восторженную мысль:

– «Моя жизнь»!

– М-м?

– Я назову игру «Моя жизнь»! Разница в одно слово, но суть колоссально отличается!

На радостях бегу в дом, чтобы записать мысли, пока не растеряла, и слышу приглушенный голос мамы за спиной:

– Что я тебе говорю, Джеймс. Она с ума сойдет еще до конца этого года. Будет жевать свои волосы и рассказывать врачам о вселенной…

Я влетаю в комнату, притормаживая у стола, и открываю ноут. И вдруг сердце выпрыгивает из груди на пол – туда, где вибрирует смартфон на зарядке, издавая мелодию Cinema Bizzare, «Ты моя навязчивая идея».

«Да, мы творим тысячи ошибок,

Но по-иному не научишься жить…»

– Алло, – недоверчиво отвечаю, и несчастное сердце пробивает дыру в полу, чтобы сорваться в пропасть, когда слышу невероятный, будоражащий голос:

– Привет, Ри.

– Чарли…

– Как ты?

– Хорошо. Ты уже знаешь?

– Да.

От волнения не получается даже прядь за ухо заправить непослушными пальцами. Хочется сказать что-нибудь умное, но в голову приходят только сплетни, вроде: «Натали считает, что я беременна». Или: «Алистер прислал мне огромный букет орхидей». А может: «Инспектор Доннаван флиртует с моей мамой».

– Ри, мне нужно тебе кое-что сказать. Не знаю, с чего начать, если честно…

На этой напряженной ноте Чарли замолкает, и я будто в воздухе парю вне своего бренного тела. Единороги лежат без сознания, а разум заполняют подозрения. Может, Осборн переспал со мной – и ему стало скучно? Он вернулся в Нью-Йорк, и старая жизнь показалась ему более привычной? Начинающая звезда Голливуда оказалась слишком яркой, чтобы не поддаться соблазну? Или в Осборне победил здравый смысл, которым он так гордился во время знакомства, и мой лучший в мире парень понял, что наши отношения слишком непредсказуемые? Понял – и пошел на попятную уже после финиша.

А может…

Алистер! Его запугал Алистер – и Чарли решил оставить меня на веки вечные, лишь бы уберечь от этого скучающего демона.

...Ненавижу теперь орхидеи, их резкий запах даже сейчас душит.

О боже, боже, боже… Кое-как доползаю до кровати и забираюсь под одеяло, чтобы согреться. Мы с Чарли сражались как умели, до последнего, на голом энтузиазме и вере в любовь. И вот мы победили, справедливость восторжествовала. Но я лежу, сраженная в самое сердце, оцепеневшая от молчания, которое раньше нравилось. Во рту горечь подозрения, а на губах – соль разбитой иллюзии. Я привыкла к этой соли за время знакомства с Осборном, но сейчас она выжигает меня дотла. Горло сводит судорогой, и я даже спросить ничего не могу.

Соседний дом опустел, моя душа тоже. Но вот же она, дышит мне в трубку, а я от страха забыла алфавит. Если Чарли не заговорит в ближайшие секунды, то у меня мозг взорвется, как сверхновая.

Пожалуйста, не молчи...

– Через неделю, максимум дней через десять, я закончу дела в Нью-Йорке и прилечу за тобой. Ри, я понимаю, у тебя планы до осени, семья, друзья… но я тебя забираю. Насовсем.

– Э? – Кровь наконец приливает к мозгу, и я резко сажусь.

– Ты главное не бойся, хорошо?

– …Алистера?

– Да, не хочу оставлять тебя на его территории.

Что-то смущает в его словах, и я комкаю пододеяльник горячими пальцами.

– Чарли, не чувствуй себя обязанным, пожалуйста. Ты мне ничего не должен.

Он тяжело, раздраженно вздыхает.

– Я похож на героя с чувством долга?

– Иногда… совсем чуть-чуть.

– Как низко я пал, – сокрушается он. – В любом случае, пакуй чемодан, Джульетта, если не хочешь лететь в Нью-Йорк без любимых игрушек.

– Но...

– Спокойной ночи, детка.

И звонок прерывается.

Вот это поговорили…

До рассвета сижу на столе и ссорюсь с невидимым соседом, потягивая свой любимый чай, матча с малиной и медом.

Что я буду делать в чужой стране? Как я без Аманды, без мамы? А Итон?! Сердце кричит: не важно, главное, что рядом с любимым. Но разум порицает такую халатность. А как же университет? Увы, внутри настолько звонкая пустота, что и в «Мою жизнь» играть не нужно, чтобы услышать зов: поток манит меня следом за Чарли. Разглядываю рисунки, которые он создал, и бережно касаюсь пальцами изящных линий. Сосед не имел права приказывать, словно у меня нет выбора, я ведь не контракт подписала: захочу – и передумаю… Но вспоминаю его руки, губы – и хочется выть от тоски. Имя Чарли течет огнем в моих венах, живет эхом в сознании. Он мой человек. Он предупреждал, что придется платить. Я знала… Да, но не знала, что выбирать придется так сразу. Осень казалась далекой, было много времени на раздумья, а тут вдруг сорваться вот так, без страховки…

Беру смартфон и смахиваю пальцем блокировку. Будь я дочкой владельца кондитерской фабрики, то спросила бы об уровне диабета в США. Но я – истинная дочь своего отца, адвоката по разводам, поэтому осторожно интересуюсь:

– Статистика разводов среди юных пар.

О боже мой, 60%. И чем моложе, тем плачевнее показатели. Зашибись. Учитывая, что Аманда с Томом скоро обручатся и поженятся в ближайшие пару лет, то одна из наших пар точно подпадет под статистику. Шестьдесят процентов – это даже не каждая вторая, а хуже!

Но я тут же осуждаю себя: нет бы цвет обоев в нашу с Чарли квартиру подбирала и стикеры для холодильника, так я статистику штудирую. Осборн сошел с ума, когда в меня влюбился.

Набрасываю плед на плечи и спускаюсь в гостиную; включаю телик, канал «Дисней». Там показывают ситком с Тришей Вудс, той самой девушкой, с которой встречался Чарли.

Интересно, я смогу с ней подружиться, как с Джоанной и Кэт? И нормально ли это – сближаться с бывшими своего парня? Что со мной не так?

Вместо ответа слышу тихий скрежет: открылась входная дверь. В холле раздается тяжелое сиплое дыхание, и в комнате показывается старина Лобстер. Я так рада его видеть, что встречаю с распростертыми объятиями. Лобстеру нравился Чарли… А может, наоборот. Я так и не поняла, если честно, почему пес выл под соседским окном.

– Ри, – здоровается со мной удивленный дядя Эндрю. – Шесть утра, а ты уже не спишь?

– Бессонница. А ты как?

– Джоанна новую машину покупает, собираемся в Ардроссан. Заехал Лобстера оставить до завтра.

Дядя садится рядом со мной, от него приятно пахнет. И вообще он в последнее время похорошел, блеск в глазах появился.

– Дядя Эндрю, а что ты думаешь о статистике?

– А зачем о ней думать?

– Чарли предложил переехать к нему в Штаты через десять дней, – огорошиваю. – И мне страшно. И стыдно из-за того, что страшно, потому что кажется, будто я недостаточно сильно люблю Чарли. А на самом деле мне без него дышать трудно.

Дядя неуверенно обнимает меня одной рукой, притягивая к себе, и говорит привычно сдавленным, будто опухшим от усилия голосом:

– Я завидую мечтателям, как ты. Всегда завидовал, особенно в те годы, когда работал в историческом архиве. Поэтому мечтай, пока запала хватает.

– А со страхом что делать?

– Ну… что делать. То и делать. Не покупай билет в один конец, купи сразу и обратный, чтобы мозг обмануть. Я так часто делал – мозг обманывал. Боялся уходить с насиженного места в архиве, поэтому мотивировал себя тем, что стану аквалангистом-спасателем. Идея стать супергероем меня и подтолкнула вперед, к безработице.

– Да ты философ, дядя Эндрю.

– Просто врать себе хорошо научился. Теперь вот отучиваюсь, – делится он. – Но одно тебе точно скажу: не взваливай на плечи всю вселенную, Рианна, ты слишком много на себя берешь. Будь скромнее.

Я вскидываю брови домиком в порыве сентиментальной благодарности и искренне обнимаю человека, которого никогда до этого не спрашивала о смысле жизни. Предубеждение мешало: я тщеславно считала дядю неудачником и теперь раскаиваюсь. У Осборна дядя удачливый – а толку? Мне мой больше нравится.

– Спасибо, Энди.

– Ну, ладно, я же ничего особенного не сказал, – взволнованно отвечает он, слегка растерянный, а потом кивает на экран телика, где Триша ссорится с подругой: – Зачем вы с Итоном эту ерунду смотрите? Столько хороших фильмов есть на свете.

– А знаешь что, – воодушевляюсь. – Давно планировала посмотреть фильм с Джеймсом Дином.

– «К востоку от рая» советую, по Джону Стейнбеку.

– Ого, да ты не только философ, но и киноман.

– Я просто старый, – краснеет польщенный 35-летний дядя Эндрю.

С легкой душой выключаю актерские потуги Триши и нахожу на ютубе «К востоку от рая» за £3.50. Быстро готовлю карамельный попкорн и, попрощавшись с дядей, погружаюсь в мир старого кино. Лобстер лежит рядом на диване, утроив морду у меня на колене, и я чувствую, как с каждой минутой фильма у меня за спиной расправляются крылья. Без понятия, какой магией подействовал на меня Джеймс Дин, но я готова лететь на восток от рая. Да, знаю, Штаты – на западе от Шотландии, но…

Я быстро пробиваю маршруты самолетов в поисковике и улыбаюсь.

…но мы полетим в Нью-Йорк через Амстердам и Токио, чтобы получилось на восток.

Пусть Чарли считает меня чокнутой, но наш рассвет начнется на востоке. Это будет правильный рассвет, и плевать на статистику.

Глава 29

За завтраком собираюсь с духом, чтобы объявить о переезде. Итон смотрит на меня с подозрением, словно чувствует приближение апокалипсиса. Родители мило беседуют о погоде и смеются, подкалывая друг друга. Не хочется портить им идиллию развода. Не знаю, с какой стороны зайти. Чем дольше молчу, тем труднее открыть рот.

Итон останется с мамой после развода, в этом самом доме, а папа съедет в соседнюю деревню, ту, где замок на холмах и куда прибило тело Трейси месяц назад. Папе тяжело, конечно, он до последнего пытался сохранить брак, но с мамой у них не то, что любви не осталось, но и уважения друг к другу. Дальше было бы только хуже. Зато теперь они самые настоящие друзья, и это гораздо лучше для них. Никогда я не видела маму настолько энергичной, как сейчас, когда она делится планами на лето. Планами, где она – одна.

Итон, мама, Аманда… Они ведь понимают, что я в любом случае уеду в конце лета. Аманда и сама отправится к Тому, как только перестанет бояться и примет предложение. У каждого человека – своя дорога, и я не могу повернуть назад или сойти на обочину лишь из страха, что меня собьет какой-нибудь чокнутый водитель.

Я откладываю нож, которым размазывала масло по тосту, и с натянутой лучезарной улыбкой объявляю брату торжественным тоном:

– Прикинь, а Чарли знаком с Тришей Вудс!

– Шутишь?! – выпучив глаза, восторгается Итон.

– Более того, уверена, что Чарли познакомит тебя с ней, когда ты приедешь к нам в Лос-Анджелес летом.

Ну вот. Сказала.

Такой долгой минуты молчания в моей жизни еще не случалось, не считая молчания Чарли в трубку прошлым вечером.

– Э-э? – крякает брат.

– В каком смысле – к вам, Рианна? – напряженно уточняет мама.

Папа просто молчит, сверля меня недовольным взглядом. Загорелый после отпуска, он очень симпатичный, потому что загар отвлекает внимание от слишком острых скул и подчеркивает яркие глаза.

Глядишь, скоро снова женится.

– К нам с Чарли, – бодро отвечаю. – Он предложил переехать к нему прямо сейчас, в Нью-Йорк, чтобы я могла там сдать экзамены. А летом мы переселимся в Лос-Анджелес. Чарли будет работать и учиться, и я, надеюсь, тоже.

– Прямо сейчас? – пищит мама, комкая салфетку. – Но… ты уже опоздала на паром, а следующий… Пол, во сколько следующий паром?! – В голосе мамы нарастает истерика, и я тяжело сглатываю.

– Не сейчас-сейчас, а дней через десять.

– А-а!!! Уф, ну-у в таком случае, у нас времени вагон! – взмахивая салфеткой, смеется мама, а потом так же резко смолкает.

Итон сидит весь серый. Папа тоже.

Я с силой закусываю губу, чтобы не взвыть от расстройства, и принимаюсь через силу доедать остывший тост. Он хрустит так громко, что почти смешно.

– Итон может прилететь к нам на время каникул, – предлагаю беззаботно, хотя внутри у меня ведьму сжигают на костре, до того душно и обидно, что испортила семье настроение.

– А куда именно? – строго спрашивает папа.

– Пока не знаю…

– А учиться ты где будешь?

– Не знаю…

– В Штатах образование платное, это тебе не Шотландия, – укоряет он. – Ты потратишь сбережения, которые мы копили тебе с рождения, на платный универ, хотя могла бесплатно учиться в Абердине?

В этом весь папа. Практичный человек, разумный.

– Браво, Пол, – огрызается мама, вступившись за меня. – Дочь уезжает непонятно куда непонятно с кем, а ты о деньгах, как всегда!

Она хватает серебряный молочник и переставляет его на другую сторону от своей чашки, а папа фыркает, оттягивая галстук.

– Я к тому, что дочь отдаст свои сбережения на учебу и останется без денег. Она будет содержанкой у этого шалопая Осборна, так выходит? Моя дочь – содержанка?

– Нет, я найду работу, – мямлю. О финансовой стороне переезда я пока не успела подумать.

– Работу? Кем? Официанткой? Стриптизершей? – не унимается папа.

– А что в этом плохого? У дяди Эндрю невеста – парикмахер. Мэнди обожает делать маникюр. А я буду подавать подносы, пока не получу диплом. Любой труд – это все еще труд. Это благородно.

Еще недавно я так не считала, потому что была снобом. Но сейчас я правда верю в то, что говорю. Да и как не верить, если выбора все равно нет. Но папа не согласен:

– Ты думаешь, сотня баксов чаевых что-то изменит? Чарли – богатый наследник, у него определенный стиль жизни. Ты будешь его содержанкой, пока не сможешь работать после получения диплома. Неужели моя дочь согласится на такое?! – он хлопает ладонью по столу, и его тарелка, звякнув, подпрыгивает вместе с мамой, которая не ожидала, что папа начнет ссориться вне расписания.

– Он собирается спонсировать мою игру, – неуверенно заступаюсь я за свое решение, задетая правдивостью папиных слов.

– Это не спонсирование, дочка. Это благотворительность. Он это делает из жалости, чтобы всучить тебе деньги за секс. А если вы расстанетесь? Что ты будешь делать? Придется перевестись в Абердин из Штатов, снова нарушив планы. Все это – излишний стресс и бессмысленная суета. Не понимаю, зачем тебе так себя мучить.

– Мы с Чарли не расстанемся, – возмущаюсь тихо, насупив брови.

– По статистике, среди юных пар…

– Да знаю я статистику! – не выдержав, кричу, поднимаясь. – Ладно, потом поговорим, мне пора в колледж.

Я хватаю рюкзак и несусь прочь из дома. Но в колледже тоже нет покоя, все только хуже становится: Мэнди никогда не орала на меня так громко.

– Ты в своем уме?! Это же чужая страна! Я без тебя умру, а ты даже на похороны не успеешь прилететь!

После встряски, которую устроил мне папа, это как последняя капля. Губы начинают дрожать, и я шмыгаю носом, как маленькая.

– Я его люблю.

– В гробу я видала такую любовь, которая тебя с корнем вырывает из дома, от родных, от друзей… О боже… Ты найдешь новых друзей… Точно, я тебе просто надоела. Ты меня забудешь через неделю, променяешь на загорелых смешливых американок.

– Мэнди, ты ревнивая параноидальная истеричка. Я люблю тебя, а когда любят, то не забывают.

Я смаргиваю слезы, глядя куда угодно, только не в зареванное лицо Аманды. Она хватает меня за руки, потом отталкивает и снова хватает. Музы они такие. Неуравновешенные.

В итоге мы, увы, так и не приходим к мировому соглашению, и день постепенно скатывается в тлен. Хуже и быть не может. Да еще Чарли не отвечает, хотя я звонила ему три раза. Хотелось услышать слова поддержки. Но его там, наверное, на части рвут. Ему не до меня сейчас.

У меня тоже есть неотложное дело. Я давно не видела мистера Килмора, нарочно избегая его после того, что узнала о Трейси. Но я должна рассказать ему о переселении народов, поэтому после занятий, набравшись смелости из резервного запаса, вхожу в его кабинет и молча останавливаюсь у дорогого сердцу дубового стола. Каждая мелочь в кабинете близка мне, все напоминает о долгих часах наших дебатов в старые-добрые времена.

Мистер Килмор сидит рассеянный и несчастный. Он смотрит на меня – и я вижу пустоту во взгляде. Это ужасно. Самый мудрый человек, каких я встречала, потерял нить бытия.

– Я переезжаю в Штаты, – сообщаю тихо, вдруг понимая, насколько это не важно. Моя новость кажется жалкой на фоне колоссальной потери мистера Килмора.

– Тебе нужна рекомендация? – безучастно спрашивает он.

– Да, пожалуй, – пожимаю плечами, скручивая белые концы блузки в жгуты.

– Мартин собирается в миссию в Ботсвану через три дня.

Эта новость отрезвляет меня, выдергивая из неловкости и апатии.

– Правда?! Так быстро все решилось?

– Да. Очень быстро. – Мистер Килмор стискивает челюсти.

– И что будет дальше?

– Ничего. Ничего не будет, – мрачно говорит он и дергает бабочку из-под воротника клетчатой рубашки.

– Он один едет? – пытаюсь поддержать разговор.

– Миссис Бейкер отправляется с ним волонтером.

– !!! Серьезно?!

– Да.

– А кто будет заниматься группой детей по понедельникам в церкви?

– Она нашла себе замену. Новый пастор приедет через неделю.

Новость в голове не укладывается. Миссис Бейкер?! Наша спокойная, трезвомыслящая и добрая наставница бросает все и переезжает в Африку?! У нее ведь муж здесь, дочь тоже в Шотландии живет…

– А почему она это делает? – недоумеваю.

– Она любит Мартина. Как брата. А чего только ни сделаешь ради любимого человека, правда, Ри?

Он тяжело вздыхает и взвинченным жестом отталкивается от пола, вместе с креслом откатываясь в сторону, чтобы смотреть в окно. Мистер Килмор словно позабыл обо мне в эту же секунду, вперившись взглядом в свет за окном, а я сижу раскрыв рот.

Действительно, чего только ни сделаешь ради любимого человека. Например, достанешь для него запасной ключ от дома Осборнов. Интересно, если я спрошу у миссис Бейкер, кто следил за чистотой дома, как быстро она отведет глаза? Явно ведь уборщица была ее хорошей знакомой.

До этого момента я криводушно подозревала, что мистер Килмор случайно потерял кулон на пороге, когда пробегал мимо, но теперь уверена, что это миссис Бейкер уронила раритетный кругляш. Может, поэтому она и хромала в те дни: споткнулась? Так и вижу картину, как моя наставница, одолжив ключ, поднимается по ступенькам, разглядывая проклятый кулон. От невнимательности оступается и роняет его, и нет времени искать. Да и зачем искать? Это даже символично – оставить «черную метку» должнику.

– Мистер Килмор, а почему вы приезжали бегать на холмы?

Он хмурит светлые брови.

– Я изводился чувством вины и утраты. Мы с Трейси любили друг друга, чисто платонически, ты не подумай дурного… Она поставила мне ультиматум: либо я развожусь, либо она уедет с острова. За день до того, как она исчезла, я ответил, что останусь в семье, ведь моя жена беременна… Наверное, тогда Трейси и решилась.

Он закрывает лицо руками и приглушенно добавляет:

– Я убил ее, толкнул к этим мерзавцам... Мартин не показал мне предсмертную записку. Но миссис Бейкер не выдержала и рассказала. Тогда я понял, что Мартин поквитается, и начал следить за домом... Сам не знаю почему. С одной стороны, тоже жаждал мести. С другой, хотел предупредить Осборнов, чтобы срочно уехали. В итоге я не сделал ни того, ни другого. Оставил все на волю случая... Я трус, да? Ничего не сделал ради Трейси.

Я не могу смотреть на его мучения. Подхожу и присаживаюсь на корточки, сжимая холодные широкие ладони мистера Килмора в своих руках.

– Ради Трейси не нужно было мстить. Ради нее стоило развестись, если вы ее любили. Как бы там ни было, Трейси сама сделала выбор. К сожалению, очень плохой выбор. Но это было ее решение.

Куратор тяжело вздыхает, давая понять, что я его утомила и нервы не выдерживают подобного разговора. Поэтому я поднимаюсь и прощаюсь, вскидывая брови в немом вопросе: «Вы будете в порядке?» Он поджимает губы и кивает мне, с грустью улыбаясь: когда-нибудь... когда-нибудь.

Оказывается, не всегда становится легче, если определился и сделал выбор. Потому что выбор может оказаться фатальным.

Я еду в госпиталь к Майклу, у которого сегодня день рождения, и все еще жду звонка от Чарли. Осборн мне так и не перезвонил за целый день. Чувствую себя ранимой, будто иду по канату с завязанными глазами, и все, что остается – это доверять своему избраннику. Ошибусь в нем – и исчезну, как Трейси.

– Что такая кислая, Ри? – спрашивает Майкл, когда я цепляю на раму больничной ячейки воздушные шарики, которые принесла. Взяла из запасов Итона.

Мне нравится голос Салливана, глубокий и низкий, который подошел бы диктору радио. Мы с девчонками пытались составить список профессий для Майкла, но далеко не продвинулись. Последнее предложение внесла Аманда: с таким голосом он может работать в службе «секс по телефону».

О да, Майклу делать больше нечего.

Черные волосы отросли до плеч, и Салливан опять – король школы. Он для меня навсегда останется королем, и не важно, что было между тем далеким школьным выпускным и сегодняшним днем рождения. Я беру ластик и мысленно стираю этот тяжелый период начисто.

– Эй, Ри! Что такая кислая, спрашиваю.

– Я улетаю в Штаты через неделю, – нехотя признаюсь, и Салливан скептически вскидывает темную бровь:

– Надолго?

– Навсегда.

– Зря. Здесь лучше.

– И ты туда же, – фыркаю. – Не угодишь вам.

Чтобы отвлечься, читаю имениннику о событиях, которые случились сегодня, 18 марта. Войны, землетрясения… В общем, как обычно.

– …родился паралимпийский чемпион Грант Фитцпатрик, пловец, – заканчиваю на оптимистичной ноте. Блокирую смартфон, поднимаю глаза от потухшего экрана и вежливо кашляю, ибо Салливан смотрит в стену с таким озарением, словно там «Тайная вечеря» нарисована. Он не реагирует на мой кашель, и я беспечно интересуюсь:

– А ты чем собирался заняться после колледжа, кстати? Ты так и не рассказал.

– Баскетболом. Планировал тренироваться в шотландской национальной команде. Меня пригласили.

Ну вот, зачем спросила? Отвожу взгляд, снова испытывая невыносимую тоску по тому, как неудачно все сложилось. Ластик в мыслях усердно стирает прошлое, но оно все равно проступает пятнами.

Неловко поднимаюсь, но Майкл вскидывает руку, перехватывая мое запястье:

– Можешь еще на пару минут задержаться?

– Да, конечно.

– Почитай, что там пишут про паралимпийские игры. У них баскетбол на каком уровне? Мне просто любопытно. Никогда не думал об этом.

Наши взгляды встречаются, и меня прошибает теплом от волны надежды, которая поднимается в карих глазах Майкла. Я даже дышать перестаю, так мне хочется верить, что не все потеряно для него. Для этого парня, который сейчас увидел свет в сухой информации, которую я прочла машинально и невнимательно.

Я ободряюще улыбаюсь.

– О’кей, гугл, расскажи-ка нам про паралимпийский игры…

Выйдя из здания, набираю мистеру Салливану, чтобы сказать: есть смысл бороться с властями, чтобы Майкла не держали долго в психиатрической лечебнице. Мы все на его стороне и поддержим ходатайство. Если Майкл переживет новую волну ломки и депрессии, то у него все сложится. Все еще может быть хорошо. Потому что он внезапно, сам того не ожидая, обрел надежду.

Глава 30

Воодушевленная тем, что улечу из Шотландии с легким сердцем, отправляюсь домой, но на выезде из госпиталя дорогу мне перерезает машина сержанта, которого мы всем островом недолюбливаем и называем сухо: новенький. Он выбирается из салона в сопровождении Зака и упирает руки в бока.

– Рианна, у меня есть к тебе вопросы. Следуй за нами в участок.

Наверное, опять хотят поговорить о преподобном Мартине, или о Трейси, или о Чарли… Но Зак ловит мой взгляд и едва заметно мотает головой, мол, вали отсюда, пока есть возможность.

Эм-м, что происходит?

У меня подрагивают руки от дурного предчувствия, когда завожу двигатель. С острова не особенно-то сбежишь, да и в догонялки с полицейской машиной играть бесполезно. Не зная, что делать, снова звоню мистеру Салливану и тараторю в панике:

– Меня забирают в участок зачем-то. Не знаю, что делать.

– Не заходи внутрь. Буду через пять минут, – отвечает тот.

Пальцы слабеют, потому что я ничего не понимаю, и приходится крепче сжимать руль. Во рту пересохло, не могу сообразить, кому бы еще позвонить за помощью. В итоге послушно паркуюсь рядом с участком, и высокомерный карьерист, который на корню загубил расследование убийства Джейсона Осборна, быстро направляется ко мне.

– Следуй за мной.

– Я подожду своего адвоката.

– Нет, Рианна, ты сделаешь, что тебе говорят. – Новенький крепко сжимает мою руку над локтем и тащит в участок.

– Прекратите! Зак, помоги мне! – но Зак уже поступил своевольно, когда намекнул, что лучше бы мне не ехать сюда. Сейчас он, сутулясь, стоит в стороне, озираясь. Прохожих, как на зло, ни одного человека. Только чья-то собака.

Когда я слышу визг автомобильных шин, то едва не плачу от радости: мистер Салливан прибыл. Он бежит к нам, пытаясь вразумить офицера, но тот достает из кармана сложенный вчетверо документ и тычет им в лицо моего заступника. Салливан бегло просматривает записи, и у него вытягивается лицо.

– Это шутка? – зло спрашивает он.

– Это ордер, – гаркает вспотевший новенький, удерживая меня.

– Да что здесь происходит?! – воплю, пытаясь отбиться.

– Рианна, ты арестована за хранение оружия, – хмуро отвечает мистер Салливан и тут же достает мобильник.

Но ведь инспектор Доннаван уверял, что дело улажено…

Меня посадят?! Скажите еще, что в одну камеру с Белоснежкой, и я поверю в существование призраков и гоблинов.

– Я не собираюсь применять силу, – увещевает наглый, самоуверенный сержант, фамилию которого я даже помнить не хочу. – Мы не арестовали тебя прилюдно, чтобы не унижать, позволили спокойно приехать сюда самой. А теперь пройдем, пожалуйста... А ты, Салливан, больше не имеешь к этому участку никакого отношения, – пресекает сержант попытку бывшего коллеги последовать за мной.

– Ничего не подписывай и не делай заявлений! – советует отец Майкла.

…А потом события происходят, как в колесе лотереи, и номер моего лота – 666.

Новенький торопливо выводит меня через запасной выход и везет к вертолету, который дожидается на круглой площадке в поле, в миле от участка. Сержант передает меня какому-то амбалу, никто ничего не объясняет, и я, если честно, в прострации от подобного обращения. Через полчаса мы приземляемся в аэропорту Глазго, но меня не везут в полицию, а доставляют к трапу небольшого частного самолета. Ветер бьет в лицо, и я отплевываюсь от собственных волос, с которых слетела резинка.

– Я отказываюсь подниматься на борт! – упираюсь пятками, понимая, что действия амбала противозаконные, но он легко затаскивает меня по короткому трапу в салон.

Голова кружится от возмущения. Как такое может быть? Как можно вот так запросто средь бела дня похитить человека?!

– Здравствуй, Рианна, – раздается любезный голос Алистера, отвечая разом на все вопросы и заставляя прикрыть глаза.

Черт. Вернее, Алистер. Он сидит, забросив ногу на ногу, и держит развернутую финансовую газету.

– Рад встрече, извини, что заставил тебя поволноваться. Я всего лишь хочу, чтобы между нами не…

Я подхожу и с размаху бью его по лицу, так что ладонь нещадно саднит, а запястье ноет от острой боли. Мне даже переодеться не позволили. Я растрепанная, в брюках и блузке. У меня с собой рюкзак, на котором болтаются фигурки Тони Старка, Халка и Питера Паркера, а вот смартфона нет: амбал-охранник забрал еще перед вылетом с острова. Я знаю, что выгляжу жалко на фоне холеного скучающего демона, но все равно цежу в ярости, прямо глядя на врага:

– Как вы посмели?!

Алистер вытирает губы, которые мне даже разбить не удалось, и усмехается.

– Посмел? Мне не нужно разрешение, чтобы увидеть тебя. Ты моя будущая невестка, член семьи. Разве мы не должны быть учтивыми друг с другом?

– Учтивыми? Запугивать меня ордером – это учтиво?!

– Он поддельный, не беспокойся. Сержант любезно помог мне встретиться с тобой. Я был уверен, что по своей воле ты не согласишься навестить нас с Линой еще раз до того, как улетишь в Штаты. Если я ошибался, то прошу простить.

У меня сердце сжимается в тревоге.

– Как вы…?

– Как узнал о ваших планах с Чарли? У меня свои источники. Но ты присаживайся, не стой. Мы взлетаем. Хочешь выпить?

Я опускаюсь на бежевый диван как подкошенная.

– Воды, пожалуйста.

Алистер ухаживает за мной, словно и не похищал, а всего лишь пригласил на семейные посиделки. Я знаю, почему он действовал так напористо: показал, насколько влиятелен. Он даже не вспотел, выбив у меня землю под ногами.

От облегчения, что меня не арестуют, я постепенно оттаиваю. Мне хорошо. Волнами накатывает эйфория, и я даже улыбаюсь удачным шуткам Алистера. У него хорошее чувство юмора. На моем похитителе – белоснежная рубашка и серые брюки, мы очень похожи сейчас, только ценник на вещах различается в несколько нулей. Алистер, как и я, плохо причесанный, уставший, но источает обаяние.

Мне страшно находиться с ним наедине, в замкнутом пространстве. В небе. Таким, как Алистер, не место на небесах.

Он вскользь обсуждает дело Джейсона и ловко прыгает от темы к теме, сбивая с толку. Это угнетает.

– Наслышан о твоей игре. Хотел бы посмотреть проект, если ты не возражаешь, – заявляет он, потягивая минералку из высокого стакана.

– Конечно, хоть сейчас, – пожимаю плечами и достаю планшет.

Через полчаса полета я вздрагиваю, слыша шутливый голос Мэнди:

«Сто осборнов из ста. Поздравляю, вы перешли на новую ступень эволюции».

У меня кровь в венах стынет от неожиданности, и я в ужасе смотрю на Алистера. Умей я прыгать с парашютом, сиганула бы из самолета не думая. Страх перед хитрым мерзавцем сильнее страха высоты. Сто осборнов из ста. Как?!

– Думала, я чудовище? – с пониманием уточняет он, отбрасывая белокурую челку, а потом выносит приговор: – Любопытная игра, но примитивная. Твою систему легко обмануть, предугадав ответ.

– Это не моя система. Это система вселенной, там нельзя предугадать. И отвечать нужно честно, это же не тест, кто из нас лучше.

– Судя по результату, обмануть все-таки можно. Наверное, потому что ты подчиняешься законам, а я их устанавливаю.

– В считаете себя богом? – умиляюсь подобному самомнению.

– Ну что ты. Я не тщеславный человек. Ты меня не так поняла.

Ух! Не зря Трейси повелась на добродушный тон и теплый свет в невинных глазах этого мужчины. Джейсон Осборн отталкивал льстивым поведением. А вот Алистер, несмотря на ужас поступков, вызывает восхищение. Это самый опасный тип злых гениев, потому что может легко задурить голову фальшивой искренностью.

Когда из аэропорта Эдинбурга нас доставляют в родовое поместье Осборнов, я приободряюсь: хотя бы Лину увижу. Меня провожают в просторную гостиную в золотых тонах, и я бросаю рюкзак у бархатного дивана, боясь испачкать мебель своими вещами.

Минут через десять в комнате появляется сестра Чарли, и я бережно обнимаю девочку, а потом целую в макушку. Мы почти одного роста, и поцелуй выходит неловким.

– Привет, Лина, я соскучилась.

Сначала она не двигается, но потом робко кладет ладони мне на спину в неуклюжем объятии. Девочка напряжена и смотрит на меня с недоумением и тревогой.

До чего же они с Чарли похожи!

– Ужин через полчаса, – докладывает подоспевший Алистер и вежливо обращается ко мне: – Я хочу показать тебе кое-что, Рианна.

Лина, бледная, с силой сжимает мою руку, и я внимательно смотрю ей в глаза, давая понять, что волноваться не о чем. Дворецкий уводит ее, и я остаюсь наедине с Алистером.

Ароматы свежих орхидей душат меня, когда мы медленно бредем вдоль бесконечного коридора с высокими вазами на полу и портретами огромных размеров на стенах. Алистер, сама простота, рассказывает историю семьи, то и дело подчеркивая, что мне стоит знать такие детали.

В какой-то момент хозяину дома удается усыпить мою бдительность, и я следую за ним, не разбирая дороги. Мы спускаемся в прекрасный ухоженный сад с цветущими деревьями магнолии разных оттенков – от розового до фиолетового, а потом проходим в арку на террасу в дальней части поместья.

– А здесь находится знаменитая шелковая комната, – буднично сообщает Алистер. Я резко вскидываю голову, глядя в ужасе, и он улыбается: – Уверен, тебе любопытно.

Горло сводит судорогой, и послать Алистера вслух не получается, остается проклинать про себя. В ответ на мое молчаливое возмущение он подхватывает меня на руки, так что я ощущаю прохладу белого гладкого шелка его рубашки и восточный аромат парфюма.

– Какая ты легкая, – удивляется Алистер.

– Отпустите, – бессильно шепчу, но он не слышит. Он набирает код, прикладывает палец к датчику, оставляя отпечаток для системы безопасности, а потом вносит меня в роскошную, как во дворце, комнату. По размерам она – как весь первый этаж у нас дома. Стены обиты темным шелком.

– Не бойся, Рианна, я пытаюсь помочь тебе разобраться во всем, – объясняет Алистер, опуская меня на диван.

– Я хочу уйти.

– Я понимаю.

– Не трогайте меня.

– Боже упаси! За кого ты меня принимаешь?

Он берет пульт, и на стене поднимается завеса над большим экраном. Мне показывают презентацию секретного клуба: эту самую комнату и другие, поменьше, которые за стеной; стеллажи с изощренными игрушками, о существовании которых я даже не подозревала, а еще короткие видео довольных «клиенток», чьи лица прикрыты масками. Они рассказывают о том, что две недели ада стоили того: теперь они могут жить свободно и богато. Разве не об этом мечтает каждый человек?

Спросите об этом у Феррари и Трейси.

Я смотрю, сцепив зубы, утопая в настолько противоречивых эмоциях, что даже не сразу задаю себе главный вопрос: зачем он мне все это показывает? Я ведь никто, пыль для него. Зачем он утруждается? Алистер не станет предлагать мне контракт, иначе не пичкал бы семейными ценностями Осборнов в картинной галерее. А по поводу будущего родства он тем более торопится. Мы с Чарли еще даже на нормальное свидание не сходили, чтобы женить нас вот так, сходу.

– Я хочу, чтобы вы с Чарли жили здесь, – огорошивает он меня.

– Зачем?

– Моя мать надеялась возродить клан Осборнов, но Джейсон, старший сын, сбежал из дома в американский университет и осел в Штатах. Мы и не надеялись, что его дети впитают в себя лучшее от нашей семьи, включая внешность. После смерти несчастной Джессики я решил, что заберу их, но Чарли сейчас ведет себя неразумно, строит планы за моей спиной, будто я ему враг. Некрасиво с его стороны.

– А причем здесь я?

– В твоих венах – шотландская кровь, и ты очень хорошо влияешь на Чарли. Ваши дети станут моими наследниками, как и дети Лины.

– А своих вам не проще завести?

Он внимательно смотрит на перстень, который украшает его безымянный палец, и усмехается.

– У меня не может быть детей.

– Простите, я не знала, – смущаюсь. Очень трудно оставаться равнодушной. Алистер буквально топит меня в море сильных эмоций. Ничего не могу поделать, этот человек подавляет меня.

– Я сам виноват, – говорит он, расстегивая верхнюю пуговицу на рубашке. – В детстве я ненавидел мать и в 18 лет сделал вазэктомию на зло ей. Потом, конечно, повзрослел и осознал, каким жалким, эгоистичным идиотом был. – Он хмыкает и складывает руки на широкой груди.

– Это просто возраст дурацкий, 18 лет, – пытаюсь его приободрить, снова думая о своей возможной беременности.

Алистер усмехается и берет меня за руку, накрывая моей ладонью свою щеку, с шумом вдыхая аромат. Я цепенею от неожиданности, настолько мне страшно и душно. До меня вдруг доходит, какая именно участь мне уготована. Я должна стать инкубатором для волшебных генов рода Осборнов. Та же участь постигнет и Лину, если мы ее не заберем отсюда.

– Когда я встретил Трейси тогда, на берегу, то подумал, что хотел бы ее детей. Она была… неземной. В каком-то смысле, во время контракта я наказываю таких маленьких богинь, как она, за то, что не могу получить от них желаемое – наследника. Мне нравится ощущение тлена, которое связывает нас в итоге. Так мне становится легче. Это как кровопускание.

Я выдергиваю руку, пряча ее, обожженную адским пламенем непрошенного прикосновения, и облизываю сухие губы, чтобы недоверчиво спросить:

– Алистер, вас мучает совесть? Из-за того, что Трейси не выдержала вашего тлена?

Он сидит рядом, снова сложив руки на груди, и по лицу не прочесть мыслей.

– Совесть? Разве я что-либо сделал неправильно?

Я не хочу ему сочувствовать, но Алистер, как паук, опутал мое сознание, и мне хочется верить, что ему не все равно. Не зря же он пытался помочь Трейси после контракта.

– Знаете, года три назад мы с Трейси занимались в церкви с глухонемой девочкой. У нее начало отказывать зрение, к сожалению... а она мечтала увидеть Эйфелеву башню. Трейси потратила деньги, которые накопила себе на новый компьютер, и купила девочке и ее маме два билета до Парижа.

Он никак не реагирует, и я продолжаю:

– Я чувствую себя виноватой, потому что мало общалась с Трейси вне колледжа и не знала, как сильно она запуталась в жизни.

– Мы не несем ответственность за поступки других людей, – уверенно отвечает Алистер и закрывает глаза, откидывая голову на спинку дивана.

– Согласна. Но мы определенно расхлебываем последствия.

Он усмехается.

– Занимательно получилось. История двух невинных девочек. Одну соблазнил дьявол. А вторая сама его соблазнила. – Алистер лениво поднимается и открывает в высоком кубическом столике бар. Пока мужчина наливает себе выпить, я бросаю взгляд на крупные настенные часы: пора идти ужинать. Алистер тоже вспоминает об этом и, едва отпив золотистого алкоголя, указывает мне на выход.

В столовой тихо, только редкий скрежет вилок и ножей нарушает зловещую атмосферу. Шершавые белые хлопковые салфетки пахнут орхидеями, и меня подташнивает. Горячие ароматные блюда не вызывают аппетита, хоть я и голодная как волк. Грызу хрустящий хлеб, глядя на парующие вегетарианские спринг-роллы, и думаю о Чарли.

Чарли-Чарли-Чарли.

К Алистеру торопливо подходит дворецкий, с золотым айфоном на подносе.

– Неужели? Первый раз в жизни сам мне звонит, – довольно говорит хозяин дома и отвечает на звонок, включив громкую связь. Когда раздается знакомый хрипловатый голос, я впиваюсь пальцами в салфетку.

– Алистер, ты уже в Нью-Йорке?

– Нет. Решил, что ты был прав и можешь сам организовать похороны. Я приеду на панихиду, тогда же и зачитают завещание. А пока у меня появились неожиданные дела. Рианна заглянула в гости, приходится ее развлекать.

Чарли умолкает секунд на пять, а потом спрашивает:

– Нравится играть со мной, Алистер?

– Не будь неблагодарным, – оскорбленно отвечает тот. – Я всего лишь пытаюсь наладить семейные отношения. Сейчас у тебя есть выбор: Рианна или Лина. Ты можешь забрать одну в Штаты. Вторая останется со мной, без вариантов. Или же ты можешь вернуться в семейное гнездо и не мучать нас всех. Решать тебе.

Лина вскидывает на меня обеспокоенный взгляд, но я говорю ей жестами: «Все хорошо». А у самой хлеб из руки выпал, беззвучно скатившись с колен на паркет.

Время, как песок, шуршит, высыпаясь из дыры в моем сознании.

Что Алистер сказал? Что Чарли должен прямо сейчас вслух признать, кто ему дороже? Какой изящный и болезненный удар. И от этого удара мне очень больно, и стыдно за свой эгоизм, и тошно… то ли из-за вероятной беременности, то ли из-за стресса и жизненного тупика.

Чарли онемел на том конце провода, а я набираю побольше воздуха в легкие, чтобы сказать: не переживай, просто назови имя сестры, я все пойму, мы потом придумаем что-нибудь, ведь Алистер не станет держать меня силой.

Или станет?

Стоит мне открыть рот, как звучит ровный, властный голос Чарли, от металлических ноток которого моя кожа покрывается мурашками:

– Ты опоздал, Алистер. Я уже сделал выбор.

– Неужели? – веселится тот и переглядывается со мной, словно мы сообщники. – Какой же?

– Как будто ты не знаешь, – вздыхает Чарли. – Мне нужно все и сразу.

Старший Осборн настороженно выпрямляется, с подозрением глядя на айфон, лежащий перед ним. Раздается резкий звук входящего сообщения, отчего я вздрагиваю, и Чарли просит:

– Перейди по ссылке.

Алистер касается пальцем экрана, и по столовой летит бодрый голос – то ли журналиста, то ли блогера:

– Шокирующие откровения молодого миллионера Чарли Осборна. Скорбящий о родителях выпускник нью-йоркского колледжа рассказал о растлении, которому подвергся, о мрачных секретах своей семьи и о том, как умерла его мать. Чарли заявляет, что семья Осборнов организует оргии для высокопоставленных лиц, среди которых – бывший премьер-министр…

Настроение Алистера меняется, как небо во время шторма. Он поднимает на меня тяжелый взгляд, который обещает быструю расправу, и севшим голосом приказывает племяннику:

– Немедленно убери эту дрянь из интернета.

– Поздно. Видео-интервью было разослано в СМИ полтора часа назад, в США и Европе.

– Ты блефуешь.

– А ты проверь.

– Чарли, прекрати! Ты себе смертный приговор подписал, ты хоть понимаешь это?! Тебя уничтожат! Ты в своем уме?! – голос Алистера срывается, он упирается ладонями в столешницу и глубоко вдыхает. – Ты же убил себя, Чарли. Зачем?!

– Это ты убил себя, Алистер. Я ведь просил: не трогай ее.

– Что это значит?

– Личность управляющего клубом Осборнов неприкосновенна. И должность, как тебе известно, переходит по наследству к старшему сыну. Джейсон когда-то отказался, ему было лень заниматься этой ерундой. А я тут подумал на досуге… Джейсон мертв. Управляющий теперь... я. Трон в аду официально мой. И если меня хоть пальцем тронут до назначения, по уставу это будет рассматриваться как саботаж. И тогда я сдам вообще всех, поименно – я списки нашел у Джейсона в сейфе, и много еще чего интересного. Планета треснет от этой правды.

– Тебя не признают главой, никто не воспримет тебя всерьез, – сопротивляется потоку событий Алистер.

– Тогда, согласно уставу, есть только одно решение – распустить сообщество. По крайней мере, именно это мне посоветовал сделать Роберт. Тот, который Мердок. Отец твоей подруги Феррари. Кстати, спасибо, что свел с ним. Я это ценю.

Повисает пауза.

– Ах ты маленький, мстительный мерзавец, – шипит Алистер и гаркает: – Джон!

Дворецкий тут же появляется в поле зрения, и разъяренный демон приказывает:

– Отведи мисс О’Нил в «шелковую комнату». – Потом он поднимает айфон и с ненавистью в голосе обращается к Чарли: – Включи видеосвязь. Посмотришь, как моя охрана ломает твою девку.

Мне бы закричать после этих слов, но что толку? Только Лину напугаю. В груди от сдерживаемых эмоций разгорается удушливое пламя ярости, и по щекам скатываются слезы несогласия. Удивительно, как они сразу не выкипают.

У меня нет времени придумать толковый план. В столовую заходят два охранника, и я вскакиваю с места, стягивая за собой скатерть, чтобы разбить посуду. Другого оружия у меня не будет, только осколки. В крайней случае, порежу себе вены. Я едва успеваю схватить крупный осколок, когда слышу спокойный, равнодушный голос Чарли:

– Ты проиграл, Алистер. Просто прими это.

– Даже не думай, что победил меня.

– При чем тут я? Тебя победила сука-эволюция. Она начала отсеивать бездушных, ты знал об этом? Я не знал. Мне Рианна рассказала. Думаю, потому-то клан Осборнов и выдохся: бессердечные мы твари. Но ты, как конченный некрофил, упорно пытаешься его возродить. Это бесполезно, Алистер. Смирись.

Тот злорадно усмехается и поднимает в мою честь бокал, а потом говорит ледяным тоном:

– Жаль. Выходит, я переоценил тебя, Чарли. Ты такой же эгоист, как и Джейсон, и моя мать. Мне искренне жаль Рианну, как было жаль и Джессику. Твоя девочка не заслужила такой участи. И я не заслужил.

Он дает знак охране увести меня. Амбалы заламывают мне руки – осколок ускользает, и я начинаю безрезультатно брыкаться, ударяясь затылком о мужской локоть.

– Не надо, Алистер! – взываю к своему тюремщику. – Не надо!

Но он больше не реагирует на меня. Я разочаровала его, и он мгновенно утратил ко мне интерес, как к акциям внезапно обанкротившейся компании. Алистер надеялся, что ради меня Чарли сделает все что угодно, а тот взял и сыграл вне правил. Вместо того чтобы сесть за стол переговоров и торговаться, он махом разрушил все здание с террористами и заложниками. Наступил на территорию врага, как на карточный домик, растоптав всех, кто в этом домике находился.

Наверное, Алистеру и в голову не могло прийти, что его личный мир настолько хрупкий и что Чарли покусится на святое: на многовековой уклад семьи. Ведь для Алистера это и есть вся вселенная, неприкасаемая, нерушимая, та, из которой даже он не смог вырваться когда-то. Та, в которой он научился набирать сто осборнов из ста... А тут вдруг кто-то вышел за ее границы и схлопнул руками, оставив лишь пустое поле с ароматом орхидей. Будто Танос щелкнул пальцами, обратив химеру в пыль. Разрыв шаблона. Ноль осборнов, Алистер. И для тебя, и для меня.

От обиды я начинаю рыдать. У меня все болит: душа, мозг и тело. Меня тащат, как мешок мусора, и хоть я продолжаю вырываться и царапаться, заранее зная, что напрасно. Я словно не существую больше, осталось только отчаяние. Чарли победил, принеся меня в жертву. Не могу осознать его выбор, оправдать. Вот же лицемер! Предатель! Проклятый радикалист!!! Оставил меня Алистеру, как кусок мяса. Я умудряюсь рассмеяться удачному сравнению, ведь Алистер – вегетарианец. Куском мяса он не стал мараться, отдал охране. Их двое, и того, который повыше, я знаю: это он забрал меня с острова.

Из дома доносится душераздирающий крик Лины, и от жалости я жмурюсь, мечтая раствориться в воздухе, а когда открываю глаза, то вижу проклятую дверь в «шелковую комнату».

С моей блузки отлетело несколько пуговиц, а воздух заполнило терпким потным запахом, от которого остается неприятный привкус на языке, и я отплевываюсь. Позади остался прекрасный сад, впереди – мой кошмар, а внутри меня – остаточная ярость, которая снова заставляет сопротивляться. Не знаю, откуда она, что это. Тот же всплеск, что был в лесу. Кристально-чистый лед. Он возвращает меня в реальность, и я понимаю: да лучше сдохнуть, чем сломаться, сдаться. Пусть прикончат меня прямо сейчас, иначе я их всех перестреляю к чертовой матери. Я зверею и изо всех сил кусаю охранника в шею, как вампирша, до крови. И мощный, темноволосый мужчина падает, будто споткнулся. На трапе самолета я его даже сдвинуть не смогла, а сейчас он подломился, как ветка. В следующее мгновение я тоже по инерции лечу вниз, и в глазах темнеет. Когда меня пытаются рывком поднять цепкие руки второго монстра, я впиваюсь зубами в его запястье и визжу.

Сволочь! Садист!!!

Но мне не удается вырваться на этот раз. Захлебываясь гневом, я с шумом втягиваю воздух для нового крика… но на языке не остается тошнотворного привкуса. Я ощущаю мандариновую горечь.

Сердце ухает в желудок. Как во сне, хлопаю ресницами, чтобы рассеять мрак, и встречаюсь с горящим взглядом знакомых глаз.

– Ну ты и кровожадная, детка. Чуть вены мне не выгрызла.

У меня галлюцинации? Меня убили?! Или нет, подождите, я знаю! Чарли изобрел телепорт. Он может.

Не получается вдохнуть, и я слабею, кружась в разноцветном вихре подступающего беспамятства.

– Ненавижу тебя, – бормочу, еле ворочая онемевшим языком, и ощущаю теплые пальцы Чарли на своем лице.

– Бедняжка, ты бредишь, – сокрушается он, оставляя прохладный, дрожащий поцелуй на моей щеке.

Вау... как много оттенков синего в моем сознании, когда оно работает на аварийных мощностях. Звезды синие, и галактики. И этот аромат мандаринов, вкус моего счастья. Чудо было лавандово-багряным, а счастье – мандариново-синее.

– Я люблю тебя, Чарли.

– Ну слава богу… пришла в себя.

POV Чарли

В сознании пусто и хорошо. Я пытаюсь не уснуть в вертолете, потому что не люблю спать в опасных местах, и слушаю удары сердца Рианны. Она задремала у меня на коленях, и это такой кайф, что лень двигаться.

Рядом сопит Лина, свернувшись, как Лобстер, укрытая собственными светлыми волосами. Худая, а почти все место заняла. Она беспокойно вздыхает и наконец выпускает мою руку.

Алистер не причинил ей вреда. Он не хотел нам вредить. Он всего лишь планировал нами владеть. Такое милое наивное желание типичного консервативного доминанта. Алистер думал поступить со мной так же, как когда-то с ним поступила Оливия, первоклассная стерва. Она постепенно приручила его, выдрессировала. С Джейсоном не сработало: тот собрал вещи и перебрался на другой континент. Но Алистер оказался… тщеславнее, что ли.

Он так и не понял, что я повзрослел, не осознал, что я вырвался из семейного ареала и возвращаться не собираюсь.

Лучше бы он это понял. Лучше бы отпустил.

…Вчера все случилось стремительно.

В шесть вечера, когда я попрощался с Рианной, в пентхаус вернулась Феррари и сказала, что Алистер прослушивает мой номер и получает копии сообщений. Она отследила его и теперь паниковала, а я мог думать только о том, что через неделю Алистер не позволит Рианне улететь в Штаты.

Тогда я и решился. Подумал: да пошло оно все.

Ни разу мне не приходило в больную голову, что бесполезно махаться с химерой изнутри. Проще подняться над ней и плеснуть сверху кислотой. Раньше я этого не понимал, потому что жил внутри этой химеры и считал ее целым миром. А как можно победить весь мир?.. Но благодаря Рианне все изменилось. Да еще инспектор Доннаван употребил это слово – химера, и оно осело в памяти. А теперь всплыло. Не целый мир, а всего лишь химера…

Я срочно вернул имиджмейкеров №2 и №3, чтобы устроили мне видео-интервью с адекватными журналистами, и обзвонил знакомых блогеров. Мне было плевать, если меня убьют или придется пройти девять кругов ада бюрократии и судов.

Феррари впала в истерику, отговаривала меня, но в итоге сдалась и обреченно сказала, что раз уж погибать, то с музыкой.

– Тот человек, который помог с экстрадицией – я никогда раньше ни о чем его не просила, мне было легче умереть голодной на обочине. Когда мы с ним встретилась неделю назад, он так обрадовался, что дал мне номер своего помощника, доступного 24 часа в сутки. Так что сейчас я еще раз наступлю себе на горло, и мы запустим фейерверки.

И она позвонила личному помощнику Роберта Мердока. Это выглядело и правда феерично. Она тряслась, бледная, как мел, но говорила четко и внятно, и я буду ей за это благодарен до конца дней. Феррари боялась Алистера до смерти, а Мердока, как выяснилось, до смерти презирала, но переломила свои принципы ради меня.

Ночью у меня взял интервью один из самых известных шоу-раннеров в стране, и запись решили пустить в эфир в полдень. Предварительно ее показали Мердоку, и тот перезвонил Феррари, чтобы дать мне пару дельных советов. Для начала он посоветовал перечитать устав клуба.

Конечно же, руководство знало о существовании такой забавы, как клуб Алистера. Конечно же, это капля в море подобных развлечений. И да, никому нет дела до борьбы с «маленькими шалостями» уставших политиков и бизнесменов, которые желают сбросить стресс. Но у Мердока неделю назад появился зуб на Алистера из-за той давней истории с Феррари…

Два года назад мой дядя не подозревал о происхождении «клиентки», которая подписала контракт. Алистер только потом выяснил, когда пришлось отпустить добычу. Он узнал, что на заре политической карьеры Роберт Мердок крутил роман с мексиканской мигранткой. И от этой связи родилась девочка. Алистер запаниковал и начал активно умасливать Феррари, и скоро убедился, что она не только не пожаловалась папочке на жестокость Осборнов, но и вообще не желала огласки, потому что не считала Мердока отцом.

Странно, почему Феррари не могла противиться Алистеру. Думаю, со временем они стали любовниками, хотя подруга и умалчивает о таких подробностях. Предположу, что она боялась Алистера именно потому, что не могла ему отказать. «Ненавижу, пока не увижу». Для такой самодостаточной и эксцентричной девушки, как Ферр, подобная зависимость больно била по самооценке, наверное.

От этого еще более отчаянным выглядит ее поступок: неделю назад, во время встречи с Робертом Мердоком, которую, кстати, устроил Алитер, Феррари набралась духу и рассказала о неудачном контракте и о том, что я ее спас. Она понадеялась, что это усилит желание Мердока мне помочь. И действительно, тот взялся за мое дело как за собственное.

На рассвете, сразу после интервью, я с чужого номера позвонил инспектору Доннавану, сообщил о торнадо, который надвигается на Алистера, и попросил, чтобы инспектор забрал Рианну с острова. Было часов семь утра, полдень в Ламлаше. Сам я на частном самолете полетел в Глазго. В Шотландии было шесть вечера, когда я приземлился, но Рианна меня не встретила. Оказалось, она испарилась из участка Ламлаша в половине пятого, Доннаван разминулся с ней буквально на полчаса. Отец Майкла видел, как ее уводили силой, и мог подтвердить.

Доннавана как раз уволили, и он был бешеным. Он разбил лицо новому сержанту в Ламлаше, когда тот показал паленый ордер и соврал, что Рианну забрали в полицию Глазго. Инспектор сразу сообразил, что к чему. Еще за час до моего прилета он заявил о похищении и поднял на уши старые связи, в том числе группу быстрого реагирования в Эдинбурге, заверив, что в клане Осборнов смена власти и что с Алистера вместе с должностью управляющего сняли «броню неприкосновенности».

Когда я в семь вечера стоял у ворот родового гнезда и беседовал с Алистером, бойцы и снайперы из группы захвата уже оцепили поместье, предварительно вырубив охрану у ворот и отключив систему безопасности. Я молился, чтобы Рианна не пострадала, и чуть не поседел, пока добрался до нее.

На заметку: у моей девушки очень острые зубы.

Алистер не сопротивлялся. Ему, зарвавшемуся пирату, поставил «черную метку» Роберт Мердок. Рыпаться бесполезно. Можно лишь красиво уйти.

Если бы Алистер позволил нам с Рианной и Линой уехать, то мыльный пузырь его власти остался бы целым.

Если бы он не встретил Трейси Блэквуд, то не было бы той жести, которая произошла в Ламлаше с Джейсоном.

Если бы он не встретил когда-то Феррари, дочку моего неожиданного покровителя, то сейчас я столкнулся бы лицом к лицу c приспешниками клуба Осборнов. Меня бы просто убрали, несмотря на неприкосновенность управляющего; все-таки на кону – репутация влиятельных людей. Поместье, наверное, сожгли бы, чтобы не осталось даже памяти о том, что веками творилось в «шелковой комнате». А может, доказательства и так сожгут, и мое интервью станет обычной городской легендой. И через год никто уже и не вспомнит о клубе клана Осборнов. Потому что клана больше нет. Но мне, если честно, плевать, что будет с родовым поместьем и наследием Алистера. Это больше не мое дело.

Когда я решился выступить против дяди, то не ожидал, что все закончится так быстро. Шанс появился внезапно, в результате такого невероятного стечения обстоятельств, что даже анализировать это не хочу. Все сложилось, как сложилось. И теперь я свободен.

Я осторожно отодвигаюсь от босых ступней сестры, которые уперлись мне в бок как металлические болты, и Рианна сквозь сон крепче меня обнимает. Против воли я покрываюсь испариной и задерживаю дыхание, потому что чувствую ее слишком остро. Черт. Это стресс сказывается. До сих пор страшно расслабиться и выдохнуть. Напряжение делает из меня озабоченного извращенца, который пускает слюни в вырез порванной блузки собственной девушки.

Успокойся, Оз. Она тебе не даст, пока не избавится от психологической травмы. Лет пять уйдет на это. К тому времени ты свихнешься и будешь бродить по дорогам в костюме из пачек «Макдональдса».

Ри медленно открывает глаза и осоловело смотрит на меня, а потом тянется и прижимается губами к моей шее, прямо к моей сонной артерии, будто проверяет, живой ли я.

…А может и не понадобится пять лет. В конце концов, у Ри очень сильная психика. Она пережила нашествие Осборнов и не сломалась.

– Всегда хотела спросить. Что это за цепочка? – она проводит пальцем вдоль моего горла, цепляя простую нитку из микроколец потускневшего серебра. – Это подарок мамы?

– Нет. Я ее забрал у маленькой девочки, когда мне было двенадцать, – честно признаюсь. Ну а что? Не начинать же отношения с вранья.

Ри отстраняется и смотрит с таким осуждением, что я начинаю оправдываться:

– Да ладно. Она первая начала. Я играл с друзьями в волейбол на пляже, а она какого-то черта строила замок буквально у нас под ногами. Я и наступил.

– На нее?

– На замок.

– А где это случилось?

– В Испании вроде. Или в Португалии… Не помню.

У Рианны вытягивается лицо, и я оправдываюсь активнее:

– Да я ее не трогал, а она завопила и сыпанула мне песком в лицо, я чуть не ослеп. В итоге моя команда продула. Мы играли на деньги, и я сказал мелкой ведьме, чтобы возместила ущерб. Я не всерьез это сказал. Думал, она испугается и слиняет.

Я улыбаюсь воспоминанию. Редко такие вещи помню, но этот момент под сердцем ношу.

– Денег у нее не было, естественно, но на шее болталась цепочка, и паразитка зарядила ею мне в глаз, который и так зверски жгло… Я бы, конечно, не взял жалкую подачку. Но это было слишком смешно. Малявка сказала, что…

– …что цепочка пропитана черной магией и будет душить тебя по ночам, – заканчивает фразу Рианна. – Это было в Испании, на пляже Богатель. Папа оставил свою цепочку в залог того, что вернется за мной. Мне в те годы казалось, что папе деньги важнее детей, потому что он вечно пропадал на работе, и я всегда требовала что-нибудь ценное в залог.

Я таращусь на Рианну, как офигевший долгопят, даже круги расплываются перед глазами. Наверное, у меня слишком потрясенный вид, потому что Ри начинает меня жалеть.

– Прости, я не хотела попасть тебе в глаз, – говорит она. – Но у тебя были такие большие глаза, что промахнуться при всем желании не получилось бы. Если тебе станет легче, то знай: папа потом мне весь мозг выел. Я соврала, что потеряла цепочку в песке.

– Он накричал на тебя из-за такой мелочи?!

– Папе было наплевать на цепочку, он просто любил читать нотации по поводу и без. Но я заплакала, и он до конца каникул покупал мне мороженое и играл со мной. Так я поверила, что папа любит меня сильнее денег. Классное было лето. Потом я молилась за твое здоровье по ночам и просила ангелов, чтобы не душили сильно. – Она трется лбом о мой подбородок и спрашивает: – Почему ты носишь ее до сих пор?

Я пожимаю плечами: сам не знаю. Потому что. Сначала проверял, задушит или нет, а потом привык. Тем летом, когда мы вернулись в Штаты, мама пыталась покончить с собой в первый раз. Эта неприметная цепочка вдруг стала талисманом, напоминанием о беззаботной жизни, которая была «до».

– Ты была чертовски забавной в детстве.

– А ты был невыносимым снобом.

– Зачем же ты строила замки у меня под ногами? Могла бы подальше отойти.

Она фыркает и быстро отводит взгляд.

– Я тебе тогда понравился, да? – подкалываю ее, испытывая нереальное вдохновение, до боли в груди.

– Нет, конечно.

– Ну признайся, это же я, Чарли. Ты можешь рассказать мне все, что угодно, – издеваюсь над ней.

– Отстань! Нечего рассказывать.

– А кем ты меня представляла? Принцем или национальным героем Шотландии? Выходит, я был твоей первой неразделенной любовью?

– Не выдумывай, моей первой любовью был Стивен Хокинг, – протестует Ри.

– Ты потом искала меня по миру? Спрашивала прохожих? Как часто я тебе снился?

Она резко подается вперед и закрывает мне рот поцелуем. И я наконец выдыхаю. Я живу. Я счастлив.

Мое счастье – золотого цвета, как звездная пыль в темных глазах Рианны; а на вкус оно – как лучший в мире торт. Вкус надежды – что может быть слаще.

Глава 31

На следующий день, пятница

Говорят: все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Разве? По-моему, это делает нас психически неустойчивыми. Потому что при мысли, что впереди большие перемены, меня сковывает ужас.

Утром Чарли отправился на похороны Джейсона в Нью-Йорк, пообещал вернуться в воскресенье. А я осталась наедине с собой – и не нашла себя. Медленно, по капле, душу начали разъедать сомнения, и я перестала слышать ее голос. Смотрю на свои руки, а вижу чужие. И сразу паника накатывает.

Я не готова к новым вызовам.

Я не должна ехать с Чарли в другую страну.

Я останусь на острове с Амандой и буду работать в аптеке, продавать презервативы и рассказывать, как под гнетом гормонов залетела в 18 лет.

В итоге пятница проходит, как в трансе: я машинально улыбаюсь людям, совершаю привычные рутинные дела, вроде приготовления кофе, стирки, «домашки» Итона. Вечером звонит Чарли, но сил общаться нет, и мы прощаемся минут через пять. Я не могу спать, боюсь кошмаров. Не хочу снова, пусть и во сне, пережить момент, когда выстрелила в Майкла. Не могу избавиться от голоса Алистера в собственной голове, когда он сказал: «Забавно. История двух невинных девочек… таких разных». Не хочу об этом думать, но навязчивая мысль упорно терзает сознание: а в чем разница между мной и Трейси? У нас разные характеры, мы сделали разный выбор, а конец мог быть все равно один и тот же. Так в чем смысл? Какой смысл пытаться, если все зависит от случая?

Не придумав ничего лучше, звоню преподобному Мартину в мессенджер. Как он там, в Ботсване?

– Рианна! – радуется Мартин, глядя на меня, и я замечаю у него за спиной, на низкой пошарпанной стене, большой портрет Трейси. Тот самый, который висел раньше над камином. Интересно, Мартин взял что-либо еще с собой в новую жизнь, кроме миссис Бейкер и портрета дочери?

Я сижу на столе, укутавшись в плед, и разглядываю сглаженное плохим разрешением видеокамеры лицо Мартина. Мы разговариваем обо всем на свете, как раньше, а у меня в висках пульс стучит именем Чарли. Не могу не думать о нем. Поэтому мы снова говорим об Осборне, хоть это и тяжело преподобному. Он испытывает чувство вины и благодарности. Тоже, как и я, страдает от противоречий.

– Мартин, помните, вы сказали в тот момент… в церкви… что больше не сможете начать с нуля. Вы и сейчас так думаете?

Он кивает, мол, да, помню, что говорил такое, но…

– Тогда я блуждал во тьме, позабыв математику. Мы никогда не начинаем с нуля, Рианна. Мы продолжаем. А силы найдутся, если не сдаваться и не терять веры.

– Мне кажется, я уже саму себя потеряла. Я веру в себя потеряла, Мартин.

– Тогда обратись к людям вокруг, и они ее тебе вернут.

– А какой смысл? Все равно в жизни всё определяет случай.

– Если бы это было так, то планирование не работало бы. А оно хоть и не всегда, но работает. Значит, наши усилия не напрасны. Не сдавайся, Рианна, и знай, что я молюсь за тебя каждый день.

– Спасибо, Мартин. Я вам через месяц снова позвоню, – обещаю и машу на прощание миссис Бейкер, которая улыбается мне. Она сменила цвет волос с пепельного на светло-русый, ей идет.

Закрываю крышку ноута, случайно сбрасывая силиконовую точилку со стола, и смотрю на проросшие цветы в ней. Я сама сейчас как эта точилка, застыла и лежу, жду непонятно чего, позабыв и теорию относительности, и свое собственное имя.

Всю субботу отвлекаю себя встречами с друзьями: с Амандой, Майклом. Потом мне звонит Дэнни Веймар и приглашает в кафе. Мы разговариваем о том, как помочь Майклу, но я чувствую себя, словно под вакуумным колпаком. Дикое ощущение. Дэнни делает селфи со мной, пытается приободрить, а я не могу сосредоточиться на его словах. Потом я возвращаюсь домой и стою перед входной дверью полчаса, пока Итон случайно не открывает и не находит меня.

Лине понравился Итон, она вообще молодец. Не знаю, что именно повлияло, но девочка доверилась мне и спит в моей кровати. Много спит. Отсыпается, бедняжка. Итон караулит ее под дверью и сразу зовет маму, а та несется наверх с едой. Но Лина ест очень мало. Итон смотрит на сестру Чарли, как на музейный экспонат: с благоговением и немым вопросом. Мэнди и Кошка-Кэт, которые занимаются у нас вечеринкой для Осборна, надеялись на помощь Итона. Но он остается рядом с Линой. Кажется, первую любовь моего брата сменила вторая. Тринадцать лет – тот еще непостоянный возраст.

А восемнадцать – и вовсе дурдом.

Когда вечером в субботу в гости приходит инспектор Доннаван, то я уже не способна молчать.

– Алистер мог меня убить.

– Нет, исключено. Он не психопат и тянул бы до последнего. Мы бы успели тебя спасти даже в худшем варианте событий. – Инспектор логичен и хладнокровен, а во мне кровь кипит от избытка тлена. Шумно вздыхаю и массирую голову руками.

– Мне плохо.

– Оно и понятно, у тебя эмоциональное истощение.

– Мне плохо из-за Чарли. Если я переберусь в Лос-Анджелес, то при первых же неудачах буду припоминать ему, что это он выдернул меня из спокойной жизни. Он ехидно заметит, что не заставлял силой идти за ним и я могу купить билет домой в любой момент, как мне советовал дядя Эндрю. Мы начнем ссориться и рвать друг другу душу… Это как моя мама упрекала папу за то, что не дал ей закончить университет, так сильно ему хотелось семейной жизни. Слушать их ссоры было невыносимо. Я не хочу таких отношений.

Инспектор пристально изучает меня пытливым темным взглядом и делает заключение:

– Сейчас ты не объективна. Оно и понятно. Отдохни, а потом обязательно покажись кризисному психологу. Сброшу тебе контакты, позвони в понедельник.

Уютнее устраиваюсь в кресле у телевизора с чашкой горячего чая в руках и усмехаюсь:

– Знаете, инспектор, наблюдать за эволюцией издалека было куда безопаснее, чем лезть в нее с лупой.

– Смотреть криминальные сериалы мне тоже было спокойнее, чем расследовать настоящие преступления, – резонно замечает Доннаван. – Но я не жалею о своем выборе, и ты не жалей. Ты молодец, Ри.

Он прощается со мной, а я бегло читаю в интернете о посттравматическом стрессовом расстройстве, пытаясь поставить себе диагноз. Симптомы через пару недель проявляются – как раз столько времени прошло с момента, когда я думала, что убила Майкла и что Чарли умер. А новость о возможной беременности и Алистер успешно доконали мою нервную систему.

У меня 100% ПТСР. Мне нельзя в США. Да, я мечтала исследовать мир. Но готова ли я исследовать тот мир, с обратной стороной которого познакомилась? Хватит ли мне сил, учитывая, что я так и не научилась летать – так же, как Трейси не научилась плавать?

Воскресенье, аэропорт Глазго

Сегодня – день Х, тест на выносливость, то есть на беременность. У меня задержка уже два дня.

Мэнди купила пластикового оракула в аптеке, и я прячу его в кармане джемпера, не решаясь задать вопрос.

Еще пару месяцев назад я распиналась о статистике абортов среди девочек-подростков – и вдруг пополнила ряды тех, кто напрасно не сходил на бесплатную раздачу презервативов, которую устраивал Джерри зимой. Этот упрек преподобного Мартина до сих пор вызывает во мне грустную улыбку.

Аманда не разделила моих терзаний. Она посоветовала меньше загоняться, пить витамины и больше двигаться. Поэтому, чтобы отвлечься от противоречий, я решила отправиться в Глазго и встретить Чарли.

Я стою в зоне прилетов, растягиваю карманы в джемпере, делаю йогу дыхания, чтобы немного успокоиться, но волнение все равно бежит горячим потоком вдоль позвоночника.

Чарли не знает, что я приехала его встретить, и мне хочется плакать и смеяться от того, как медленно тянутся минуты. Вокруг очень много людей, но я не могу сосредоточиться на лицах.

Цепляю один наушник, чтобы отвлечь себя музыкой Билли Айлиш, и сердце замирает, потому что первые пассажиры с рейса «Нью-Йорк–Глазго» наконец выходят, распахивая большие полупрозрачные двери. Шуршат колесики ярких чемоданов, натягиваются мои нервы. Я замечаю Осборна в первую же секунду. У него нет яркого чемодана, только дорожный рюкзак на плече. Чарли устало ведет взглядом по линии встречающих и замедляет шаг, увидев меня. А я стою и не могу ни улыбнуться, ни помахать рукой.

На нем – серая футболка с длинными синими рукавами, но они подкатаны до локтя сейчас, и я мечтаю провести губами от запястий до исколотых вен, где после капельниц остались кровоподтеки.

Чарли потрясающий. Он цепляет и уже не отпускает. И дело не в небрежной уверенной походке, и даже не в тесных рваных черных джинсах. Дело в его взгляде, под которым я перестаю дышать.

На него обращают внимание девчонки, которые стоят рядом со мной, и одна узнает его:

– Эй, это же тот красавчик из новостей.

А у меня нет сил, чтобы отвести взгляд и сказать, что он не только из новостей, но из моих снов.

Чарли подходит ко мне, берет второй наушник, который болтался в районе моей груди, и вставляет себе в ухо, чтобы услышать:

Мне страшно,

Я никогда не падала так глубоко,

Как в океан твоих глаз.

Мы стоим друг напротив друга, и это кажется единственно правильным в жизни.

«Как ты?» – спрашиваю жестами.

«Сейчас – лучше всех».

Он берет мою руку и прикладывает ладонью к своей щеке. Переплетает наши пальцы, и мы идем на выход, чтобы поймать такси до Ардроссана: Чарли планировал улететь на вертолете в Ламлаш, но я предложила небольшое путешествие.

Осборн настолько бережно со мной обращается, будто я хрустальная, и до меня доходит, что он тоже до сих пор напуган. Наверное, винит себя во всем. Раньше винил Джейсона, но тот уже кремирован и развеян над водами Гудзона. Придется привыкать, что Чарли будет очень строгим к себе, он ведь – глава семьи, отец для своей тринадцатилетней сестры. Он теперь не просто буйный мальчик с длинным списком правонарушений, а тот, о ком говорят тысячи людей, жалеют его, восхищаются, порицают. Он – наследник Осборнов, который в сентябре начнет работать на знаменитой киностудии, где когда-то снималась его знаменитая мать. Ему не могут не отдать опеку над Линой. Это лишь вопрос бюрократии, и Чарли тоже это понимает, и поэтому из его взгляда ушла колючая напряженность, словно он в любую минуту ожидает нового удара. Вместо этого в его светлых глазах – острая вина передо мной. Хотя он не виноват, что мир несправедлив. Не виноват, что я когда-то попросила его о помощи, что полюбила его, а теперь не знаю, как жить дальше.

Чарли слегка примятый и уставший. Я не задаю ему вопросов, чтобы не заставлять разговаривать, и в такси он спит, притянув меня к себе; мы слушаем музыку, разделив наушники. У него и свои есть, но мои, видимо, принципиально лучше. При всем при этом Чарли так и не поцеловал меня, даже не пытался.

И я сразу вспоминаю о Трише Вудс, чтоб ее…

Кэт с утра пораньше сбросила фотки из инстаграма, на которых Чарли с этой дивой на похоронах Джейсона. Я сказала Кошке, что она спятила, это же похороны, но та резонно заметила, что Триша не выглядела несчастной. Она выглядела… сытой. И Чарли тоже сейчас кажется вполне сытым, и меня это раздражает.

Мама иногда повторяет, что любовь не панацея от измен. Мол, можно любить родниковую воду, но в случае невыносимой жажды и из грязной лужи хлебнуть, почему нет.

Я не должна ревновать Чарли, но холодное лезвие сомнений медленно рассекает панцирь моего благоразумия.

Ревность, сомнения – почему мы поддаемся им? Когда упускаем момент спокойствия, позволяя глупым мыслям травить себя? А может, они не такие уж и глупые? Я люблю загадки, но желание понять Чарли сводит меня с ума. Чем больше о нем узнаю, тем больше новых вопросов появляется.

Кто ты, Чарли Осборн?

В Ардроссане мы долго стоим в пробке у причала, ожидая, пока поток машин змейкой заедет в «автомобильный» отсек парома. Он похож на небольшой «Титаник», и сразу унылые мысли в голову лезут.

Господи, как мне не стыдно! Я недовольна тем, что мой парень обнял свою бывшую на похоронах. Наверное, я просто ищу повод для ссоры, чтобы порвать с Чарли и остаться дома, в знакомой зоне комфорта. Я не сдалась чужим демонам в доме Алистера, но готова сдаться своим собственным. Я чувствую, что проигрываю себе, и не представляю, как быть.

Мы занимаем место в ресторане у окна, чтобы перекусить, и я смотрю на яркие темно-синие волны залива, над которыми парят чайки. Погода солнечная и слегка ветренная, и вода красиво серебрится.

– Ты в порядке? Такая тихая.

– Все хорошо, – натянуто улыбаюсь.

Нам приносят рыбу и салат, и мы молча едим. Смартфон вдруг светится сообщением. От Феррари. Давно я от нее ничего не слышала.

«Прости, что вела себя, как сука. Надеюсь, у вас с Чарли все наладилось».

Да пошла ты, Мерседес.

Я откладываю смартфон и не мигая смотрю на едва тронутую теплую рыбу. У меня дрожат руки, и Чарли это замечает.

– Ри, что с тобой такое? Тебе плохо?

– Нет, я… Чарли, я не могу переехать в Штаты, – наконец озвучиваю приговор.

– Хорошо, не вопрос. Останься дома до осени, отдохни.

Мне сразу обидно от того, как он легко согласился. Не потому ли, что в Лос-Анджелесе живет Триша Вудс, которая сможет скрасить ему одиночество? Впрочем, не только в ней дело, а еще и в том, что я устала, выдохлась. В том, что я, возможно, беременна. В том, что рядом с Осборном у меня отключается здравый смысл и скоро от меня только пепел останется, потому что Чарли горит слишком ярко. Я бы и рада беззаботно сгореть в безумии любви, но что я скажу Аманде?!? От этой шутки усмехаюсь про себя и разглядываю свои ногти. Боже… О чем я беспокоюсь вообще? Трейси – на том свете, преподобный Мартин – в Африке, да и Мэнди пострадала сильно. Чарли едва не погиб. Я едва не погибла. Может, хватит?

– Нет, я не поеду.

– В каком смысле? – напрягает он плечи.

– В смысле – совсем.

– Конечно, поедешь!

Если честно, страшно хочется поссориться. Да, я всегда осуждала родителей за это бессмысленное дело, но гены и дурное воспитание берут верх. Конечно, мне с Чарли не тягаться по части ссор. У него олимпийское золото благодаря Джейсону, но у меня долгие годы стажа наблюдателя, ежедневные сессии в 20:00. Тоже не последнее место в рейтинге, между прочим.

– Не перегибай палку, ладно? Ты мне не хозяин, – холодно предупреждаю.

– Кто-то же должен тебя мотивировать, раз сама не можешь, – парирует он.

– И что дальше? Выдашь мне тунику рабыни и поставишь на мне клеймо? Укажешь, где я должна учиться, во сколько ложиться спать и с кем дружить?

Он пожимает плечами и спокойно выдает новый график жизни:

– Дружить будешь со мной. Спать тоже со мной. Учиться пойдешь в Университет Южной Калифорнии, на факультет антропологии. Еще вопросы?

Я выпадаю в осадок от такой наглости.

– Ты спятил вот так легко за меня все решать?! Я сказала, что никуда с тобой не поеду. Всё, Чарли, поиграли и хватит! – возвращаю ему его же слова; он вложил их мне в руки вместе с пистолетом когда-то, в той, другой жизни, которая была «до».

Чарли хмурится, в голубых глазах – паника.

– Ри… Ты же не серьезно. Ты меня бросаешь? После всего, что было? На хрена тогда были все эти адовы испытания? Ради чего? Ради твоих чертовых экспериментов? Я для тебя тоже – подопытный?!

– Не говори ерунды!

– А это точно ерунда? Ты поиграла со мной в «Жизнь», отметила слабые места, сделала поправки, записала наблюдения. И все, прощай, Чарли. Рада была познакомиться. Так, что ли?!

Я молчу. Не хочу даже реагировать на подобную чушь. Как у него совести хватило такое обо мне подумать? А Чарли бормочет ошарашенно:

– Ты что творишь, детка?

Не знаю. Не хочу знать.

– Ты из-за Веймара хочешь остаться? – резко спрашивает он.

– Из-за кого? – Я не сразу понимаю, о ком речь.

Чарли бросает на стол свой айфон с открытым инстаграмом. У Дэнни на странице – вчерашняя фотка со мной, и подпись: «Я и мисс О’Нил». Три сотни лайков и разбитых сердец. У меня щеки заливает жаром от возмущения. Серьезно?! Чарли упрекает меня за такую мелочь?

– Мы говорили о Салливане.

– Неужели?.. Ну хорошо, может, и так, – с нескрываемым облегчением отвечает Чарли. – Тогда объясни еще раз для самых умных, почему ты отказываешься ехать. И не надо говорить, что со мной тяжело. Мне с тобой тоже нелегко, но я же не сравниваю тебя с исследовательским центром NASA и не пытаюсь избавиться от тебя и твоих заморочек.

– У вас там слишком дорого. Я совершенно не подумала о финансах. Не хочу, чтобы ты мне тыкал деньгами, словно на помойке в Шотландии подобрал, – привожу весомый аргумент, которым огорошил меня папа.

Чарли складывает руки на груди и вскидывает темную бровь.

– Откуда такая гордыня, Бри? А как же «все мое – твое»? – ехидно заявляет он, и меня греет его желание делиться со мной. – Более серьезные причины есть?

Набираю полные легкие воздуха и открываю следующую карту:

– Я не поеду в чужую страну в содержанки к парню, который трахает подружек на камеру.

Оп-па… Чарли меняется в лице. И это не маска, а задетая рана. Он отвлекается, чтобы достать пачку жвачки из рюкзака, а потом говорит безразличным тоном, от которого мурашки по коже:

– Могу и тебя трахать на камеру, не вижу проблемы.

– Боюсь, настолько страстно у нас не получится, – горько усмехаюсь.

Чарли недоверчиво смотрит на меня и, кажется, начинает что-то понимать. Его губы искривляются в усмешке, и он их поджимает, но улыбку все равно сдержать не может.

– Ри, ты меня ревнуешь?

– Да, и не вижу ничего смешного. Ты не смеялся, когда о Дэнни вспомнил.

Ухмылка исчезает мгновенно, как порывом ветра стертая. Чарли проводит ладонями по лицу, зачесывает светлую челку наверх.

– Черт… Прости. Зря я так, конечно. Веймара я на дух не переношу, потому что он лучше меня. Если бы ты была моей сестрой, я бы тебя к себе и близко не подпустил. Увидел вас вместе и запаниковал. Во мне сразу тиран проснулся.

– А ты меня даже не поцеловал, хотя мы почти три дня не виделись. Зато с Тришей ты везде, она как твоя тень. Да еще Кэт на мозги капает и капает… Они и расплавились. – Делюсь я обидой и сокрушенно качаю головой. – Интересно, кто проснулся во мне?

– По-моему, очевидно. Неуверенная в себе девочка, которая на пляже не смогла подойти к мальчику и поэтому пыталась отравить ему жизнь.

Я закатываю глаза к темному глянцевому потолку. Зря я призналась по поводу цепочки. Будет донимать меня до конца дней.

Странная ссора получается, больше на переговоры похожая.

Нас прерывает официант. Чарли расплачивается карточкой за обед, я добавляю наличкой чаевые, чтобы не быть нахлебницей, и мы уходим на открытую палубу. Впереди дымчато-серым силуэтом виднеется остров. Мой дом. Чарли встает позади меня, обнимает и целует в шею, отодвинув воротник расстегнутого джемпера.

– Знаешь, я не против, – говорит он. – Ревнуй, сомневайся в себе и во мне, устраивай скандалы и обвиняй меня в том, что сломал тебе жизнь. Плати за меня в ресторане, учись, где хочешь, делай, что хочешь, только дай мне шанс.

Он запускает руки мне под майку, поглаживая теплыми пальцами живот, и я, как звезда, загораюсь под широкими ладонями, которые давно изучила вместе со всеми линиями. Что с нами будет? Если скажу ему «да», то что нас ждет там, в большом противоречивом мире? Когда Чарли касается меня, то из этих вопросов исчезает тревожная интонация, остается чистое любопытство. Когда он рядом, я не умею бояться… В этом и заключается опасность. Рядом с Чарли легко исчезнуть, забыв о предосторожностях.

Пальцы немеют от желания обнять его в ответ и застыть в этой позе до скончания времен. Меня ломает, но это приятная, будоражащая ломка, от которой душно внутри и холодно снаружи, и я крепко сжимаю зубы, чтобы унять дрожь.

– Надеюсь, ты осознаешь, какой будет наша жизнь. Мы с тобой быстро столкнемся с бытовыми проблемами и реальностью. Ты начнешь мне изменять. Я начну подозревать об этом и пить антидепрессанты…

Чарли каменеет от такой перспективы.

– Прости, что нарушаю картину нашего жуткого будущего, но с чего бы вдруг я тебе изменял?

– От скуки. В сексе я тебе кажусь бревном, наверное, по сравнению с такими девушками, как Феррари и Триша.

Он переваривает мои рассуждения пару секунд, а потом севшим голосом спрашивает:

– Ты где этого набралась, сама придумала?

– Ты разве не согласен?

Чарли высвобождает одну руку и вынимает смартфон из моего кармана, а я обмираю, потому что сунься он в другой карман – и нашел бы тест на беременность.

– Ты до конца досмотрела видео, которое тебе присылала Ферр?

– Нет, меня чуть не стошнило.

– Ты его удалила?

– Нет, сохранила.

– Открой.

Я покорно скольжу пальцем по экрану, чтобы снять блокировку, и нахожу ролик. Чарли проматывает сразу на последнюю минуту.

– Что ты видишь?

Вижу мой оживший кошмар: он с другой девушкой. И? Дальше что? Я хочу отвернуться, но Чарли обхватывает мой подбородок ладонью, заставляя смотреть. Я скрежещу зубами, но смотрю.

Финал шокирует меня. Осборн агрессивный с Тришей. Совсем не Волшебник страны Оз. От него фонит такой яростью, что он и сам в какой-то момент не выдерживает и грубо отталкивает девушку. Это ужасно, в этом что-то настолько неправильное, что я жмурюсь. У меня немеют губы. Сердце бьется на разрыв.

– Я с ней чуть здоровье не подорвал, но так и не кончил. Так что не рассказывай мне о том, каким страстным я был с другими. Я был несчастным, и их делал несчастными. У меня хроническое чувство вины перед всем женским родом. Побочный эффект развлечений в одичалом племени Осборнов. Не знаю, что это, может, какой-то подсознательный страх, что такому генетическому мусору, как я, нельзя размножаться.

– Чарли… – едва ворочаяязыком, выдыхаю его имя.

– …а с тобой все правильно. В тебе я, как в раю, не помню своих грехов, только тебя помню. Я люблю тебя, Ри. Если ты правда хочешь остаться – выбор за тобой. Но тогда я тоже останусь, буду сидеть до старости у окна и надеяться, что ты откроешь шторы.

Его признания действуют на меня живительно. Я будто воздуха глотнула, вынырнув из-под воды. Всхлип – и я снова в своей реальности, где нет тлена, а есть только яркий свет путеводной звезды. Легкие болят от кислорода, и хочется кричать, но получается лишь ровно дышать.

– Чарли… – повторяю, а высказать не могу. Но он и не настаивает. Наверное, чувствует, что сейчас не стоит на меня давить. Нужно дать мне время отдышаться.

И я дышу. С каждой секундой становится легче, постепенно внутри наступает рассвет. Приходит равновесие. Море шумит в голове отливом пенных волн тлена, и я чувствую его: импульс. Он возвращает мне веру в себя, утерянную где-то на обочине обреченной случайности у полицейского участка. Я слышу шепот – голос моей израненной, но живой души – и отчетливо ощущаю, что мои демоны сдаются мне, а не я им. Не я. Не сегодня. Эта непоколебимость пугает меня, но и будоражит. Она теплая и блестящая внутри, как сталь, нагретая на солнце. И я делаю следующую ставку.

Если я беременна, останусь дома и буду учиться смирению. Но если я не беременна, то рискну. Если тест окажется отрицательным, я уеду на другой континент. Потому что моя жизнь только начинается.

Потому что я смогу.

Глава 32

POV Чарли

Мы заходим в дом Рианны и попадаем в звуковую волну вечеринки. Здесь вся наша группа из колледжа, даже мистер Хопкинс. Все хотят узнать, что творится в этом мире. Народ веселится, Лобстер сипло воет в гостиной, сидя у телика.

Старший Салливан пьет пиво с мистером О’Нилом, но, заметив меня, бросает это дело и делится со мной новостями. Оказывается, пародию на сержанта, которая занималась расследованием моего дела, убрали из Ламлаша, и под давлением общественности Салливана восстановили в должности.

Я слушаю, а сам ищу глазами Лину, но ее нигде нет. Мы с сержантом пожимаем руки и расходимся, и я поднимаюсь в комнату Рианны. Сестра спит на кровати, укутавшись в плед, а рядом в кресле сидит Итон, играет на планшете.

– Не понял? – разбиваю идиллию.

Парнишка спохватывается и рассказывает о драконах, которые могут украсть принцессу из башни. Вот же повезло мне, целая семья сказочников на мою отбитую голову.

– Она просыпается иногда и не знает, куда идти, – продолжает оправдываться Итон, а мне смешно:

– Лина не знает? У нее в мозгах GPS покруче, чем у гугла. И спит она с прошлого года много и беспробудно, как кот. Гормоны, или что там в вашем возрасте.

Итон, надо отдать ему должное, продолжает что-то бормотать и стоять на посту, как воин у трона королевы. Ну и ладно, пусть стоит. Жалко мне, что ли. Лишняя охрана для Лины не помешает, пока мы здесь будем.

На айфон падает сообщение от инспектора Доннавана. Обещает скоро приехать, обсудить рабочие вопросы. Он решил открыть частную практику. Я подумываю в него инвестировать.

Финансы для меня сейчас вообще актуальная тема. Вчера ведь зачитали завещание Джейсона после похорон.

Вот же он был манипулятор, психологический спрут. Он свое состояние мне оставил. Не бездомным, не Алистеру и даже не Лине, а мне. Чтобы я не смог его забыть и до конца дней чувствовал себя обязанным. В итоге у меня лишних сорок два миллиона на счетах, не говоря уже о вкладах и недвижимости.

Мне не нужны деньги Джейсона, поэтому я решил слить его состояние в благотворительную миссию преподобного Мартина. Пусть Мартин себя обязанным чувствует, а не я. Пусть убийца Джейсона в бедных колониях каких-нибудь школ понастроит, больниц… что они там еще делают в своих миссиях?

– Чарли! – доносится мягкий сонный голос сестры, и она сползает с кровати. Я душу ее в объятиях, ощущая все еще детский запах волос, и мы, как обычно, молчим. – Ты знаешь Итона? Это Итон, – заявляет она вдруг, и я готов оплатить мальчишке учебу в Штатах, лишь бы моя малявка вот так радостно говорила почаще.

– Привет, Итон, – вежливо здороваюсь, и тот в растерянности снова начинает оправдываться.

«Голодная?» – спрашиваю у Лины, и она отрицательно качает головой.

«Мне Итон все время приносит еду, – она показывает рукой на стол, который и правда завален продуктами. – А где Рианна?»

«Внизу. Хочешь пойти?»

«Потом. Я пока с Итоном поговорю».

Ну все. Я вечный фанат брата Рианны.

Пока меня не было, Ри перетащила к себе мои вещи из дома напротив. Это хорошо. Там я обитать больше не собираюсь. Готовить кофе по утрам и смотреть на обведенный силуэт Джейсона на полу… Заманчиво, но я пас. А в этой комнате можно поселиться навечно, ну или до конца учебного года – как раз первая волна шумихи вокруг зловещего клана Осборнов-упырей уляжется. Заодно и Лина отдохнет, запишем ее в здешнюю школу, Итон ей поможет освоиться. Лина у меня гений, умная до безобразия, так что с учебой не будет трудностей. Бравый адвокат Гарри уже работает со службой опеки в Нью-Йорке.

Думаю, мы с ней сменим фамилию на Милборн, в память о матери.

Я возвращаюсь к гостям и по привычке слушаю чужие голоса, распознаю эмоции. Том и Джерри задушевно о чем-то общаются, Аманда и Джоанна помогают хозяйке резать торт.

Лобстер наконец успокоился и заснул возле телика. Псине кто-то на лбу написал: «Я Джастин Бибер». Надеюсь, маркер смывается, а то обидно за Лобстера.

– А где Рианна? – спрашиваю у ее дяди, Эндрю, этого неадеквата, но он даже не реагирует на меня.

Странно, куда она делась. Отправляюсь на поиски, но меня перехватывает Пол, отец Ри. Он чем-то напоминает мою бабушку Оливию. Такой же снисходительный взгляд истинного сноба. У него в голове наверняка есть четкая сетка социальных требований. Даю сто осборнов из ста, что это Пол наплел Рианне чушь про содержанку. Гений отношений, адвокат хренов. Свою женщину двадцать лет служанкой в доме держал, а теперь других жизни учит.

– Моя дочь бросает все ради тебя. Надеюсь, ты понимаешь это, Чарли, – говорит он с мещанской вежливостью, которую я на дух не переношу.

Для начала Ри должна согласиться. Остальное решим как-нибудь.

– Что именно она бросает?

– Ну-у… университет, планы. Итона, в конце концов. Нас, родителей.

– Какое удачное совпадение. В Лос-Анджелесе хороший университет, и планы тоже вполне ничего, особенно на закате. Итона могу забрать, когда ему исполнится 14. Бросать его и правда жалко. Сами тоже можете переехать в Калифорнию, я не против. Вы же хотите быть поближе к дочери и явно готовы ради нее жить среди американцев и гамбургеров.

Пол в замешательстве анализирует поток поступившей ему информации и больше ничего не говорит. Давит растерянную улыбку, неуверенно хлопает меня по плечу и молча уходит.

– Кстати, Пол! – окликаю его. – Очень рад за Эндрю и Джоанну, они дату свадьбы уже назначили?

– Э-э-эм… Свадьбы?! – Пол сначала с недоверием смотрит в сторону жениха, который подавился сидром после моего заявления, а потом – на Джоанну, которая от неожиданности споткнулась и упустила тарелку с тортом.

Класс. То, что надо. Широко улыбаюсь и ухожу в сад, пока Пол таращится в декольте Джоанны.

Ну а что? Кто-то должен был объявить о свадьбе, раз этот ботан Эндрю не смог собраться с духом. Он, может, и безработный сейчас, но бьюсь об заклад, что хранит хорошие сбережения, да еще родом из интеллигентной, уважаемой семьи. Явно боялся, что родственники Джоанну не одобрят и начнут отговаривать. Одно дело – трахать плебейку, а другое – водить ее на семейные ужины.

Я обвожу взглядом сад и нахожу Рианну. Она сидит на скамейке в полутьме, и это странно. Люди в доме, а она спряталась. Меня морозом пробирает до костей: Ри приняла решение, она не поедет со мной. От этой мысли мутит. Я опускаюсь рядом и вытягиваю ноги. Жду, что скажет, потому что сам ни слова не могу произнести.

– У меня в кармане тест на беременность, я сделала полчаса назад…

Я тяжело сглатываю и превращаюсь в истукан. Широко раскрытыми глазами смотрю перед собой, прямо на инспектора Доннавана, который взялся неизвестно откуда.

– О. Не буду вам мешать, – понимает тот ситуацию. – Жду тебя в доме, Чарли.

Постепенно смысл слов Рианны оседает в сознании, и меня накрывает теплой волной, морозные узоры тают вокруг сердца. Я кусаю щеку изнутри, чтобы не радоваться раньше времени.

– И?

– Боюсь проверить, какой результат.

Не выдерживаю и лезу в нагретый карман ее черного джемпера, трясущейся рукой нащупывая тест. Вот же я моральный урод, чему радуюсь? Ри меня убьет. Она же вообще детей не хочет…

«Не беременна», – читаю на мелком прямоугольном экране.

– Отрицательный результат, – разочарованно сообщаю. И Рианна начинает плакать. От облегчения, конечно. От того, что не привязана ко мне ребенком и может остаться в Шотландии со спокойной душой. Может послать меня на все четыре стороны и строить нормальную жизнь, о которой мечтала.

Мне ее слезы душу выворачивают. Чувствую себя подонком, который обрадовался тому, что может удержать любовь силой. Какой нормальный человек привязывает к себе женщину детьми?

Джейсон. Вот кто.

Я – Джейсон. Поганая кровь.

Опускаюсь перед Рианной на колени, чтобы обнять, и пытаюсь объясниться.

– Обещаю, никакого больше незащищенного секса. В тот раз мне, конечно, крышу снесло, но я был уверен, что все сделал правильно.

– Меня Натали сбила с толку. Медсестра, – признается она и вытирает слезы со щек рукавом.

– Натали?! Она мне глазные капли принесла, когда я просил лейкопластырь.

– Она прочитала мне лекцию о том, что залетают обычно такие, как мы с тобой, уверенные, что все сделали правильно.

– Почему ты сразу не сказала? Одна переживала столько дней... Боялась? Боялась, что я начну тебя тиранить?

Рианна пытается подобрать нечто явно убойное из словарного запаса, но вдруг забирается на скамейку и протягивает руки, чтобы я поднялся и обнял ее, а потом запрыгивает на меня, обвивая руками и ногами. В глазах темнеет, воздух вышибает из легких, когда она шепчет в надрыве:

– Ничего ты не знаешь, Чарли Осборн. Я боялась, что придется учиться смирению, оставив эксперименты другим, более пробивным людям. Но случай мне помог.

– Это плохо?

– Плохо? Нет, это… невероятно! Мы шли навстречу друг другу через сопротивление материи, и вот мы здесь, внутри созидательного потока. Ты только вдумайся!

Думать сейчас я не способен.

– А плачешь почему?

– От стресса.

– Долбанный стресс. Скуплю тебе всю голубику на острове, – отшучиваюсь, а сердце продолжает грохотать, как бешеное. – Так ты поедешь со мной?

– Конечно! Я же сказала.

Э-э… Она такое говорила??? Я оглох, наверное, потому что не слышал ничего подобного.

– …но если бы я была беременна, то все сложилось бы иначе.

– Иначе?

– Ты решил бы отказаться от стажировки на киностудии ради меня, а я бы уперлась. Это же огромный шанс для тебя – работать там, где когда-то работала твоя мать! Но сама я не поехала бы в Штаты, потому что в первую очередь пришлось бы думать о ребенке. А ему безопаснее и комфортнее в Шотландии в первые годы. Я бы закончила универ. Не в Абердине, потому что это далеко, а в Эдинбурге. А ты жил бы в Лос-Анджелесе и на зло мне женился на Трише Вудс. Но через пять лет я приехала бы к тебе с дипломом магистра и ребенком, ты бы увидел меня, твое окаменевшее сердце дрогнуло бы – и наша жизнь сложилась бы по шаблону «мыльной оперы». Ты бросил бы Тришу, я простила бы тебя за все, и мы снова были бы вместе. Конечно, это в лучшем варианте. Кто знает, что с нами стало бы за годы… Но точно знаю, какая музыка играла бы на фоне. Ретро. Саундтрек из фильма «Всегда говори «да». – И она начинает петь: – Знаешь, я все еще люблю тебя, хотя в прошлом мы лишь соприкоснулись и пошли разными дорогами…

?? О чем она вообще? Голова болит от перепада давления, в мыслях сумбур, значение слов стерлось. Мне лучше поменять страну?.. Не вопрос. Если она хочет, я и на этом острове останусь навсегда. Я говорю Рианне об этом, и она удивленно смотрит на меня.

– Тебе не надо менять страну, Чарли! – Ее трясет, у нее отходняк и истерика. У меня тоже.

– Тогда что ты имеешь в виду?

– Что наша жизнь не пойдет по шаблону «мыльной оперы». И тебе не придется жениться на Трише Вудс.

– Господи, какая ты загонная… То есть, пока я бесцельно шатался по дому, ты вот тут сидела в темноте и думала обо всем этом? О вариантах нашего будущего? О гребаных потоках и о том, как наш ребенок держал бы твой диплом в пухлых ручках?

Ри заливисто смеется, и это лучший звук на свете. Я сминаю волосы у нее на затылке и обвожу языком мягкий контур ее губ. Ее смех на вкус как сладкая жвачка сейчас. Я вжимаю Рианну в себя, удерживая на весу, и не верю до сих пор, что она со мной.

– Ты сумасшедшая, детка. Ты меня доконаешь когда-нибудь. Но я так люблю тебя, что мне все равно.

– Ты сумасшедший, Чарли, и точно меня доконаешь. Но я так люблю тебя, что мне все равно, – повторяет она эхом.

Смотрю ей в глаза – и проваливаюсь в нее, как в собственную душу. Я записал бы ее голос на сердце, чтобы резонировало до конца дней, и слушал сутками. Это ненормально, наверное, но мне плевать, потому что даже в темноте я различаю образ Рианны. Он выгравирован у меня на сетчатке с той самой минуты, когда я увидел ее.

* * *

Пятое июня. Экзамены позади. Погода отличная, настроение тоже. Гугл выдает огромный список событий, и я читаю их вслух для Лины и Итона, пока мама, пританцовывая, нарезает им сэндвичи на завтрак.

Сегодня Всемирный день окружающей среды, а значит, я собираюсь довести до белого каления инструктора по скайдайвингу и выброситься из самолета с парашютом с высоты в два километра. Потому что, увы, Трейси так и не научилась плавать, но я все еще могу научиться летать.

Поздравляю себя с этим. Минус пункт из плана, который называется: «Глупости, которые нужно успеть совершить, пока мне 18». Следующий пункт – автостопом на рок-концерт. Чарли запланировал это на июль. К нам в Штаты Том с Амандой прилетят по такому случаю. Итон тоже напрашивался, но ему рановато дебоширить в дурной компании. Пусть остается хорошим мальчиком, пока есть возможность.

Завтра мы с Чарли и Линой полетим на запад через восток, перекладными до Лос-Анджелеса, чтобы заняться панихидой по Джессике Милборн. Чарли сказал, что готов к этому.

Для учебы я выбрала Калифорнийский университет. Скрестив пальцы на удачу, я отправила им проект «Моей жизни» вместе с черновым приложением, в надежде на стипендию.

Родители поддержали мое решение. Только папа мечтает уберечь мои сбережения от американской образовательной системы, а мама, наученная горьким опытом, волнуется, что я растворюсь в другом человеке. Но пусть не переживает, я не собираюсь становиться приложением Чарли и не хочу, чтобы он стал приложением меня. Мне куда более интересна формула здоровых отношений: 1+ 1 = 1 х 2. Вроде просто, а сколько в этом смысла.

В январе я бы вообще не поверила, что такое возможно, а сейчас вся моя жизнь до встречи с Осборном кажется сном. От этого еще смешнее вспоминать, что в минуту знакомства я мечтала разукрасить его наглое лицо кислым черничным пирогом. Меня тоже можно понять: когда в соседнем доме поселился Чарли, я думала, что мой мир перевернулся с ног на голову. Но нет – он просто встал на место.

* * *

Мне плохо, мне страшно. Зачем я сюда полезла?! Где были мои мозги?! Я нахожусь между небом и землей и не чувствую ног. Я пристегнута к инструктору, но от этого не легче. Он ведь у меня за спиной, а мне придется смотреть вниз.

– Не могу. Чарли, не могу! Выпустите меня, отстегните!

Из памяти вылетели все инструкции и упражнения, в мыслях апокалипсис и три всадника на единорогах. Боже, почему я не осталась дома?!?! Осборн успокаивает меня, сжимает мою руку, затянутую в дутую перчатку, и поправляет широкие парашютные очки, которые закрыли мне пол-лица.

– Ты все сможешь, Ри, просто смотри на меня. Я упаду первым, хорошо? Через сорок секунд я уже буду тебя обнимать.

Для Чарли это не первый раз, и он абсолютно собран и расслаблен, а может, только притворяется ради меня. Его лицо тоже закрыто парашютными очками, и они отливают ярким радужным светом. Он еще раз проверяет на себе экипировку, одергивает воротник облегающего черно-белого костюма, который сидит на нем как влитой, а потом смотрит мимо меня, на инструктора, и кивает.

– Нет-нет-нет, – начинаю верещать я, но Чарли легко целует меня в губы и делает шаг назад, к самому краю плоскости, которая отделяет принца от бездны.

– Лети за мной, детка! – кричит он беззаботно. Улыбается и падает назад. И я как магнитом притянутая, не думая, падаю следом за ним, преодолевая невидимый барьер внутреннего протеста. Ш-шух! Дыхание спирает, и во мне будто пробки выбивает, я мгновенно выгораю от напряжения. Ничего не вижу. Ору, как бешеная, но вспоминаю, что нужно правильно дышать. Делаю глубокий вдох, и вдруг в глазах светлеет. Я сталкиваюсь с потоком ветра, но сила притяжения сильнее, поэтому лечу вниз, как ястреб, расправляя крылья, и скоро панику внутри перекрывает адреналином.

Уже не замечаю, визжу или нет, меня захватывает эйфория. Сто осборнов из ста, конец мироздания и его начало. Я несусь в свободном полете со скоростью света – если разделить ее на два и убрать семь нулей. Наконец я различаю Осборна. Он улыбается, невыносимый человек! Желание снова взять его за руку тянет меня за ним, и я тоже начинаю улыбаться. Тридцать секунд – и раскрывается парашют, я резко взмываю вверх и тут же плавно балансирую вниз, как сквозь вату, а не воздух.

Чарли был прав. После приземления я все еще жива. Даже живее обычного. Инструктор отстегивает меня, и я на негнущихся ногах бросаюсь к Осборну, опрокидывая его, и мы катаемся по мягкой траве, как дети, вдыхая аромат полей, гор и нашего личного счастья. Оно, как и прежде, мандариново-синее, с новым оттенком апрельского неба, с которого я только что упала.

* * *

27 июля. Ночь невероятно теплая, полнолуние. Мы сидим на деревянной скамейке среди вереска, на холмах, куда отправились прогуляться в последний раз перед отъездом, и смотрим на звезды. Воздух свежий, слегка пряный, со сладковатым привкусом. Люблю вересковый мед.

Я тихо напеваю и пристально разглядываю своего парня, потому что это мое любимое занятие. Чарли – знак бесконечности. Он импульсивный. Непредсказуемый, как «Моя жизнь». Он принц, идущий по канату. Ответы на все мои вопросы. Он как Большой взрыв. Я говорю ему об этом, и он улыбается. Мы – это рецепт нашей собственной вселенной. Это даже лучше, чем лучший в мире торт.

– А ты кто в рецепте? – спрашивает он.

– Не знаю, пока не поняла.

– Значит, задай правильный вопрос. Когда рождается вселенная?

– Э-э-м… Когда ты смотришь на меня? – подкалываю, но потом выбираю вариант посерьезнее: – Когда Большой взрыв происходит с правильной скоростью.

– Супер. Боль всей моей жизни вместилась в проблему скорости. Хотя, так и есть… Я ошибался в чем-то когда-то, «происходил» слишком быстро и возвращался в состояние пустоты. Но потом я увидел тебя в окне… Господи, я чуть не умер тогда. – Он усмехается и целует мою прохладную щеку. – В тот момент я осознал, что всю жизнь искал тебя. Я просто не знал об этом. Ты – моя правильная скорость, детка. Ты придала всему смысл.

У меня нет слов. Могу только восхищенно выдохнуть. Я мелко дрожу, но не от холода. Так на меня влияет он. Я как звенящая струна рядом с Чарли. У меня сердце ухает в пятки, когда я осторожно перебрасываю одну ногу через его колени, чтобы сесть лицом к лицу, и он держит меня настолько крепко, что нечем дышать.

Мои распущенные волосы треплет мягким весенним ветром, и я надеваю капюшон ветровки, чтобы порывы не мешали. Склоняю голову и целую по очереди удивительные голубые глаза с темными ресницами, щеки, россыпь родинок на скуле и ловлю губами пульс на шее.

Я, как воск, в его руках, но нам некуда спешить. До рассвета еще далеко, и нам никто не помешает. Здесь и сейчас над нами звезды, а между нами – правильная скорость.

Нас окружает ночь, яркая луна заливает вересковую пустошь, но я не различаю вокруг пугающих теней. Есть только свет в глазах Чарли, и это самое прекрасное, что я видела в жизни.

* * *

Калифорнийский университет дал мне стипендию, и я поняла, что поступила правильно, приложив усилие и отстояв свои принципы. Для кого-то это мелочь, а для меня – важная победа.

Конечно, страшно кардинально менять свою жизнь. Это ведь страшно – рисковать, но практика совершенствует любой навык. Куда пойти, у кого попросить совета, о ком поплакать. Выбирать приходится каждый день. Год назад я сомневалась, где бы поужинать с Амандой после школы, а теперь решила, в какой стране учиться и жить с человеком, которого люблю. Мы с Чарли сделали выбор. Мы выбрали друг друга. И пусть никто не знает наверняка, куда мы придем, но каждый шаг куда-то ведет, каждый вдох что-то да значит…

Я цинично хотела купить себе «подопытных кроликов» и едва не стала жертвой насилия. Мистер Килмор поступил, как трус, и потерял смысл бытия, о чем будет сожалеть до конца дней. Трейси предала саму себя и исчезла, как русалка, в темных водах. Она не указала имя своего соблазнителя и обрекла Джейсона Осборна на смерть, этим самым толкнув нас всех в новый вихрь. Алистер малодушно помешал расследованию, потому что хотел сломать Чарли, и приблизил собственный конец… Цепочка событий – как стук сердца, отсчет последних секунд. Так в окнах гаснет свет. Это, наверное, Рок. Трагедия, в которой нет продолжения.

Аманда сказала Тому «да» и дала им шанс, несмотря на статистику и нежелание покидать остров. Мои родители сказали друг другу «нет» – и дали себе свободу, о которой мечтали много лет. Чарли нашел выход из темноты и спас других людей. А потом мы с ним спасли друг друга… Цепочка событий – как стук сердца, первые секунды жизни. Так в окнах загорается свет. Это, наверное, судьба. Поток, который преодолевает препятствия и несет нас вперед, наполняя смыслом.

Мистер Килмор говорил, что на каждом этапе взросления желательно получить достаточно опыта, нужного для становления личности. Пожалуй, весь недостающий опыт подросткового возраста я получила за те месяцы после моего 18-го дня рождения, которые провела по соседству с самым непредсказуемым парнем на свете.

Да, я буду совершать новые ошибки, и другие люди тоже их совершат, и, возможно, мы снова попадем в воронку обреченной случайности. Но я готова, потому что слышу шепот вселенной и иду на ее зов. Он звучит в моем сердце, в моих идеях и мечтах, звучит в голосе Чарли, когда он говорит, что любит меня.

Я тоже люблю тебя, Чарли. Я люблю этот мир, люблю «Мою жизнь». Мы изобрели ее вместе, помнишь? Когда сидели в окнах напротив, два пятна света среди темных вересковых холмов, и ты попросил тоскливо: «Расскажи мне сказку на ночь, детка».

И я поняла, что ты хочешь услышать о нас с тобой.

THE END

Спасибо, что прочли историю Ри и Чарли! Пожелаем им удачи и здорового питания в Штатах.

Оглавление

ЧАСТЬ I. Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

ЧАСТЬ II. Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32