Любимые дети его (СИ) [Las Kelli] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Леса Вечной Песни. ==========

Mama take this badge from me

I can’t use it anymore

It’s getting dark too dark to see

Feels like I’m knockin’ on heaven’s door

“Knockin’ on heaven’s door” Bob Dylan

Тейрис мотался по паладинским лагерям с двенадцати лет и, пожалуй, кроме бабушкиных пирожков с манаягодой, это было лучшее, что он знал в жизни. Понятное дело — ранние подъёмы, муштра, молитвы, и с каждой следующей возрастной группой их становилось всё больше. Но после всех этих светоугодных упражнений наступала ночь. А первое, что он услышал после захода солнца в своём самом первом лагере, это шёпот: «Эй, салажонок, ты чё, спать собрался? Настоящие паладины не переоценивают сон. Выпить есть? Нет? Ты с пустыми руками из дома приехал? Ох, салажонок… Эй, ребята, у нас тут оплот благочестия, вытаскивай его из койки.»

Потом были тайные ночные гулянки с вином, кальянами и всеми доступными эльфам крови увеселениями. Леса Вечной Песни никогда не менялись. Ранняя осень застыла тут вечностью, и золотые листья бесшумно опускались на землю, а оставшиеся на ветвях тихо перешёптывались на ночном ветру, и иногда он не мог понять — это они или это Лэйр шепчет ему в ухо и тихо смеётся, и касается горячим языком его щеки. Они познакомились в ту самую первую ночь. Лэйру было столько же, сколько Тейрису, и много лет потом они вместе переходили из одного лагеря в другой — всего пару раз их раскидали по разным, они скучали, но Свет всемогущий, зато сколько же потом было всего порассказать друг другу. О да, мама, лагеря для юных паладинов — лучшее место для эльфа. Я знаю, ты в курсе. Не хочу знать подробностей, мам. Избавь. Давай каждый из нас будет молча знать обо всём, что там происходит, и ты не будешь вот так вот ухмыляться, глядя на мой помятый вид и вспоминая свою паладинскую молодость, а я не буду врать о том, какую благочестивую жизнь я веду. Мама, ну это же была последняя ночь этого сбора. А, что? Почему мне свистят вслед? Местная традиция, мам. Всех так провожают. Не всех? Ой, мам, ну не надо… Ладно, ладно. Возможно, я был особенно хорош этой ночью. Я не всё помню.

Лэйр был выше и крепче, Тейрис лет до восемнадцати был тощий, плевком перешибёшь. Зато быстрый и гибкий. Лэйр всегда был сильнее, хотя тоже не из бугаёв, так, середнячок. Лэйр был хилом. Хилы — самые психи, это Тейрис понял быстро. У Лэйра были длинные чёрные волосы, которые он либо заплетал в косу, либо завязывал в пучок, а ночью распускал и они вечно лезли в глаза, в нос, в рот, Тейрис шипел, плевался, прижимал его голову к своему плечу и собирал ему волосы в хвост, а они потом всё равно растрёпывались. Сам Тейрис перед первым лагерем постригся покороче, а потом снова отпустил. Может, короче было и поудобнее, но не одной практичностью жив эльф крови.

Было ещё много ребят. Была Кера, танк, спокойная, как уставом пришибленная, методичная во всём, а удар — лучше не пропускать. Они были лучшими друзьями с Рассветом — никто никогда не звал его по имени, только по фамилии, потому что он ещё и вставал раньше всех, с первыми лучами. Все только со стонами выбирались по сигналу из коек с гудящей головой, а он уже разминался на солнышке. Тоже танк, такой же спокойный и уверенный, как Кера, Тейрис слышал, что потом они поженились. Они оба были на год старше, так что он реже с ними пересекался. Был Жук — все ребята так его звали. Только Свет знает, почему ему суждено было стать паладином, а не рогой. Если что достать — это к Жуку. Если придумать, что соврать командирам — это тоже к нему. Куда пролезть, прокрасться незаметно — всё Жук. Или вот Линна и Вилка — эти были вообще без башни. Бойцы, как и Тейрис. Вилка как-то раз на спор всадила себе вилку в ногу, так и получила прозвище. С Линной они были не разлей вода. Выговоров у них было — на целый лагерь хватило бы. Но если выбирать, с кем в одном строю — не было кандидатов лучше. Дрались они как в последний раз, и на обеих можно было положиться, как на себя. И весело было. Тейрис, кажется, никого не встречал, кто бы больше любил битву, чем эти двое. Вот Рин вообще не любил. Тоже хил, да ещё и учился на военного врача. Всегда был немного отдельно, предпочитал молитву драке. Но если тебе было паршиво и ты не знал, как это исправить — Рин был тем, кто видел это, когда никто другой не замечал. Он подходил, смотрел на тебя и улыбался, и брал за руку, и ты мог рассказать ему что угодно. Наверное, каждый мечтал, чтобы, если доведётся помирать, Рин оказался рядом, взял за руку и сказал: Свет с тобой, паладин. Не бойся.

Было много других. Большинство из них к середине войны были давно мертвы, и Тейрис уже не мог вспомнить их лиц, вглядываясь в метель из окна своей комнаты в нордскольском лагере. Но тогда вечная осень Лесов ещё не была тронута Плетью, тёплый ветер с моря приносил солоноватый привкус, оседавший на языке, и крики чаек, а Лэйр смеялся, запрокинув голову к звёздам, и оборачивался к Тейрису, лежавшему на траве, положив голову на колени Жуку, который перебирал его волосы, и шёл к ним, опускался на землю рядом с Тейрисом и целовал его губами, смоченными в вине, а Тейрис тянул его к себе и тоже смеялся, когда длинные чёрные пряди падали ему на лицо, закрывая от него звёзды.

========== Глава 2. Благочестие. ==========

Тейрис сбросил солдатский мешок на землю и огляделся. Ему было девятнадцать, это был его первый лагерь для уже закончивших обучение паладинов, и здесь начиналась взрослая жизнь. Тут всё было иначе. В лагере вроде этих тренировались не только такие же сопляки, как он, но и паладины на две жизни старше — те, кого раньше он знал только в качестве учителей — и теперь он мог сражаться рядом с ними, быть почти равным им. Ведь отсюда отряды направляли не только на учебные и наименее опасные задания, но и туда, где шли настоящие тяжёлые бои.

— Все предыдущие годы, — сказал командир на первом построении, — у вас было преимущество, бесценный дар, который вы в полной мере не осознавали. Поздравляю, бойцы, сегодня тот день, когда вы его лишились. Поплачьте о нём, утрите сопли и забудьте. Добро пожаловать в мир смертных эльфов. Сегодня каждый из вас потерял то, что так и не научился ценить: право на ошибку.

Тейрис отнёсся к этому известию с должным трепетом и скрупулёзно припоминал всё, чему его учили и просчитывал в голове все возможные ситуации, где он мог совершить ошибку, положившую бы бесславный конец его блистательной карьере.

Но ни через неделю, ни через три, ни через месяц ни ему, ни ребятам его призыва не выпало заданий сложнее, чем патрулирование самых безопасных отрезков границы с троллями.

— Я умираю, Тей, — трагически говорил Лэйр. Конечно, он тоже был здесь. — Видимо это и есть моя непоправимая ошибка. Я умру от отсутствия смертельной опасности для жизни. Я практически умру от невозможности совершить ошибку, которая бы меня убила.

— Мы воздадим тебе почести, которых ты будешь достоин, — пообещал Жук.

— Это какие? — поинтересовался Лэйр.

— Никак не отреагируем на твою смерть.

Тейрис засмеялся, а Лэйр подумал пару секунд и кивнул.

— Это будет логично, — и поднял руку в благословляющем жесте. — Благословляю тебя написать на моём надгробии “Умер от безупречности”.

— Я прослежу, — торжественно подтвердил Тейрис. — Хоть это и неправда. Но о мёртвых либо хорошо, либо…

— Я тебе не очень? — возмутился Лэйр и повалил его на землю. Тейрис со смехом попытался его спихнуть, но к Лэйру тут же присоединился Жук, и Тэйрис крикнул “Эй!” — не слишком, впрочем, возмущённо. — Раньше ты не жаловался! Я образец безупречности, признай.

— Это не ко мне, — ответил Тейрис, вздрогнув и задохнувшись от того, как Лэйр прижался к нему и как Жук уткнулся губами ему в шею. — Это к отцу Мэйлэю.

— Завтра вместе придём и спросим, — ответил Лэйр. — А к тебе у меня дела есть?

— Есть, — ответил Тейрис, обхватил его рукой за шею, притянул ещё ближе и поцеловал в губы.

Отец Мэйлэй был проповедником от Света. Он побывал на стольких войнах, сколько Тейрис надеялся и не увидеть за всю жизнь. У него в анамнезе была какая-то несусветная история ранений, из-за которой он больше практически не сражался и по полдня обычно ходил с мрачным и сосредоточенным лицом, маясь животом, а всё остальное время кряхтел при каждом втором движении, потому что, когда его отпускали перешитые в пяти местах кишки, о себе тут же напоминали кости, мышцы и вообще всё, что есть в организме эльфа. Ранним утром он чувствовал себя препаршиво, и все знали, что без крайней нужды к нему лучше не лезть, но если таковая нужда была — он делал всё, что мог, в любое время, каким бы мрачным ни было при этом его лицо.

— Сегодня мы не будем говорить о Свете, — сказал он как-то во время проповеди и со стуком положил книгу на кафедру. — Не будем говорить о Свете, о боге или богах, сегодня мы будем говорить о вас. Об эльфах, людях, о всех, кто верит в Свет, в Элуну или в духов. Потому что вы и есть Свет. Вы — одно из воплощений его по воле его. И вы — вы, кто сидит передо мной, вы, паладины — избраны им. Не потому, что вы любимые дети его. Думаете, Свету вы важнее какого-нибудь гоблина? Вон там, на заднем ряду, мне кажется, ты так думаешь. Так вот — сними корону, мальчик, и пожертвуй её храму. Желательно — гоблинскому, в какую бы ересь они ни верили, прости Свет. — Остальные захихикали, отец Мэйлэй дал им пару секунд, а потом поднял руку, и все замолкли. — Вы избранники его, потому что в вас он сильнее всего. Вы ощущаете его сильнее других, во всём, в своих телах, в воздухе, которым дышите, в траве, к которой прикасаетесь, вы ощущаете, как он течёт вместо крови по вашим венам. Присутствующие здесь хирурги сейчас возразят мне, что видели паладинов изнутри, и они полны крови, а не Света…

Двое молодых хирургов у стены заулыбались и отсалютовали отцу Мэйлэю. Он весело махнул им рукой в ответ.

— Да, по вашим венам течёт такая же кровь, как и у всех остальных. И вы так же проливаете её и умираете от её потери. Поверьте старику, я не раз занимался подобным сам.

Все снова захихикали, и отец Мэйлэй улыбнулся.

— Ваша кровь такая же красная, как у всех. Но вы ощущаете то, что не видят другие, когда она льётся им на руки. Вы ощущаете, вы видите в ней Свет. Не только в своей. В крови каждого, кто живёт на этой земле, вы чувствуете движение Света. И когда настанет день — а он настанет для каждого из вас — когда настанет день вашего сомнения, когда вы посмотрите на грязь и кровь, окружающую вас и не увидите ничего, кроме них, когда вам покажется, что вы больше не ощущаете, как Свет струится по вашим жилам…

Отец Мэйлэй вдруг замолк и обвёл их взглядом. Все они смотрели на него и ждали.

— В этот день, паладины, — продолжил он, и голос его вдруг загремел, словно он говорил не в палатке, а под сводами настоящего храма, — поднимитесь из грязи и крови и делайте то, что должны. Потому что Свет не покинет вас никогда. Я не буду говорить вам вспомнить об этом в тот день. Потому что в день, о котором я говорю, вы не сможете. В этот день вы потеряете веру. Но вас учили не только верить. Вас учили сражаться. Так поднимитесь из грязи, крови и ужаса, который будет вокруг, и сражайтесь, исцеляйте, защищайте, делайте то, для чего вы рождены, пока остаются силы стоять на ногах. И тогда… — он снова ненадолго замолчал, вздохнул и заговорил тише и мягче, обводя взглядом каждого из них: — И тогда я обещаю вам, что ваша вера вернётся. Этот день пройдёт, наступит рассвет следующего, и если вы выживете, вы вновь ощутите Свет внутри себя, потому что он никогда не покидает вас, просто иногда отчаяние ваше столь велико, что вам кажется, будто его больше нет. Но в этот момент вы теряете не его, вы теряете себя. Он же никогда не теряет вас. Он видит вас, и он с вами — в самой беспросветной тьме. Помните об этом, дети мои, помните всегда, пока можете. А когда не сможете — положитесь на него, и он не оставит вас. Когда ваши братья и сёстры рядом с вами отчаялись — протяните им руку. Не осуждайте их, потому что — запомните мои слова — этот день наступит для каждого из вас. И после него вера ваша станет лишь крепче. А если в тот день вам суждено будет умереть — ну что ж, значит, вы вернёте себе веру быстрей и легче, чем остальные, направившись прямиком к нему.

В палатке стало совсем тихо. Отец Мэйлэй помолчал ещё немного, а потом закончил так, как он умел лучше всего, что заставляло их раз за разом слушать каждое его слово, верить ему и ощущать, будто сам Свет омывает их, укачивая в своих руках. Теперь отец наставлял их, и его слова были строгими, но его голос был мягким и любящим, сильнее, чем за всю проповедь.

— Пестуйте свою веру, дети мои, — сказал он. — Тренируйте её без устали, как тренируете свои тела. И тогда в самый тёмный час она вас поддержит. Тогда вы обопрётесь на неё, как на посох, и каким бы тяжким ни был ваш путь, вы пройдёте его, если материалом, из которого сбит ваш посох, будут любовь, сострадание, благочестие и вера.

С благочестием иногда случались накладки. Был один парень, который вечно таскался к отцу Мэйлэю с жалобами на возмутительно распущенное поведение в лагере.

— Не путай благочестие с ханжеством, сын мой, — устало отвечал ему отец Мэйлэй. — Свету всё равно, чем ты там занимаешься, если делаешь это с любовью, радостью и со всеобщего согласия. А теперь иди и не греши больше ябедничеством и наветами.

— Мне после таких проповедей иногда становится страшно, — сказал Лэйр ночью, когда Тейрис пробрался к нему под одеяло.

— А меня они успокаивают, — ответил Тейрис и провёл ладонью по его груди.

Лэйр поймал его за запястье и остановил.

— Я, знаешь, не хочу терять веру, — серьёзно сказал он. — Я не хочу вот этот вот день.

— Может, он и не настанет, — попытался успокоить его Тейрис.

— Ты правда этого не боишься? — спросил Лэйр.

Тейрис наклонился и коротко нежно поцеловал его в губы, но Лэйр не ответил. Тейрис поднял голову — Лэйр всё так же пытливо смотрел ему в глаза. Тейрис пожал плечами.

— Боюсь, наверное, — признался он. — Но мы не одни. Он же и об этом тоже говорил. И мы избраны для этого. Делай что должен и будь что будет, и всё такое. И ты не будешь один.

— А если буду? — настойчиво спросил Лэйр.

Тейрис закатил глаза и улыбнулся.

— Ты не слушал. Свет же будет с тобой.

— Я не шучу, — сказал Лэйр, и Тейрис наконец с удивлением понял, что он и правда напуган.

— Я тоже не шучу, — нежно сказал он и поцеловал Лэйра в уголок губ. — Послушай, он прожил тыщу лет, может, твой день настанет ещё лет через сто, когда ты будешь матёрым таким паладином, типа него, и ни черта вообще на этом свете бояться не будешь.

Лэйр наконец хмыкнул и немного расслабился.

— Мне кажется, Тейрис, для того чтобы начать ни черта на свете не бояться, надо сначала повидать практически всё на свете дерьмо.

— Ну ты не собираешься прямо сегодня начать это своё исследование? — спросил Тейрис и настойчиво провёл ладонью вниз по его груди, Лэйр коротко резко вздохнул и не удерживал больше его руку.

— Нет, пожалуй, я подожду как минимум до завтра.

— Завтра прямо с утра и начнём, обещаю, — прошептал Тейрис ему в ухо, опустив руку ниже и поглаживая ладонью его член.

Лэйр выдохнул на этот раз длинно и судорожно, притянул его ближе, заставив прижаться бёдрами к своим, и поцеловал в плечо.

— А сейчас займёмся исследованием положительных аспектов существования, — прошептал Тейрис, потираясь об него бёдрами. — Надо набраться сил для исследования дерьма.

— Ладно, уболтал, — согласился Лэйр, оттянул его за волосы от своей шеи и жадно поцеловал в губы.

Им полагалась палатка на четверых, поэтому они делали всё так тихо, как могли — сегодня оба соседа только вернулись с дежурства и упали спать, не пойдя ни на какую гулянку. Но даже если бы и проснулись — ну чем можно удивить эльфов крови, проведших всю юность в паладинских лагерях? Явно не тем, как два таких же паладина прижимаются друг к другу под одеялом, и Лэйр комкает в кулаке волосы Тейриса, целуя его в губы так жадно, будто завтра и правда всё закончится, и другой ладонью сжимает его член вместе со своим, положив её поверх ладони Тейриса, и Тейрис едва слышно стонет ему в рот, прижимаясь сильнее бёдрами и двигаясь в своей и его ладони. А потом, задыхаясь, утыкается лбом ему в шею и только подаётся к нему резче, позволяя ему самому делать всё, как он хочет, а Лэйр горячо и тяжело дышит ему в ухо, касаясь его губами, и быстро двигает рукой, пока они оба не вздрагивают, закусывая губы, и не затихают, прижавшись друг к другу и ещё немного дрожа.

— Лучше? — глухо спрашивает Тейрис.

— Значительно, — так же глухо отвечает Лэйр. — Благодарю.

— Обращайся, я протяну тебе руку, как наставлял отец. Без осуждения.

========== Глава 3. Госпиталь. ==========

А потом был военный госпиталь. Уже совсем недалеко от территории Амани, почти на передовой. Именно сюда в первую очередь попадали все раненые. Здесь их наскоро латали и переправляли в Луносвет, более лёгких — оставляли долечиваться, чтобы прямо отсюда отправить обратно в бой. Здесь уже были не только паладины. Здесь работали хирурги и хилы всех мастей. Иногда раненых сопровождали боевые хилы, и обычно по приезде либо сами падали без сил, либо вкалывали себе что-то и, пошатываясь, отправлялись обратно на фронт. Когда возможности покинуть поле боя не было, они делали всё, что могли, и отправляли раненых одних в надежде, что они дотянут до госпиталя. Большинство дотягивало — боевые хилы знали своё дело.

Хирурги, санитары и хилы госпиталя знали своё дело не хуже.

Здесь Тейрис впервые увидел настоящую войну — точнее, то, что она за собой оставляет.

Персонала не хватало, и нескольких молодых паладинов отправили в лагерь в помощь хирургам. Им не было равных, как ассистентам, обеспечивающим анестезию и поддерживающим раненых во время операции, после неё и при перевозке в Луносвет. Набравшись опыта, они работали ещё и на сортировке — определяли, кто отправляется в операционную немедленно, кто во вторую очередь, а кто может подождать ещё немного.

Рин был распределён в госпиталь вместе с Тейрисом. К тому времени он уже был начинающим хирургом, и ему прочили хорошую карьеру. У Рина был сильный талант хила и при этом склонность к хирургии, которую он в итоге выбрал своей основной специальностью. А это было сочетание, изрядно увеличивавшее шансы его пациентов выжить. Как Тейрис узнал потом, местный командир и команда хирургов буквально выгрызли себе Рина, всеми правдами и неправдами.

Для защиты лагеря здесь же квартировал боевой отряд — вары, следопыты, маги. Даже они имели начальную медицинскую подготовку и были способны при необходимости ассистировать врачам.

Амани наступали, как не наступали уже давно, и передовая оказалась не готова к такому натиску. Войска спешно переформировывали и бросали на фронт, но это требовало времени, и границы удерживали в основном небольшие отряды следопытов и бойцов из постоянных форпостов, на некоторых из которых до того времени годами было тихо. И когда Тейрис только попал в госпиталь, он подумал, что попал в ад.

— Ты что, утром голову в спальном мешке оставил, или это у тебя вообще муляж прикручен? — орал хирург на съёжившегося перед ним паладина не старше Тейриса. — Ты не видишь, что эту надо сразу на стол? Ты бы убил её, если бы я не пришёл проверить!

— Простите… — чуть не плача, отвечал паладин.

— Несите её и готовьте, быстро! — рявкнул хирург санитарам, и те бегом понесли раненую в предоперационную палатку, а хирург обернулся обратно к паладину с таким лицом, будто сейчас отделает так, что его самого придётся сортировать. Но почему-то ничего не сделал, только посмотрел молча несколько секунд на бледного как смерть мальчишку, а потом положил руку ему на плечо и сказал уже спокойно: — Смотри внимательней. Хорошо, что я был здесь. Если не уверен — зови кого-то из старших. Ты научишься.

Паладин кивнул, не поднимая головы. Хирург похлопал его по плечу.

— А теперь давай-ка быстро проверим остальных.

— Эй ты! — раздался крик позади, и Тейрис растерянно обернулся посмотреть, кого зовут и кто.

Какой-то парень в халате и маске ткнул в его сторону рукой, выглядывая из палатки.

— Ты, ты! Паладин?

— Ага, — неуверенно ответил Тейрис.

— Сам точно не знаешь? — язвительно переспросил парень в халате. — Жаль. Если ты, к примеру, кролик, ты нам пригодишься только к ужину.

— Паладин, паладин, — заторопился Тейрис.

— Быстро переодеваться, мыться и в операционную, — скомандовал парень.

— Я ещё ничего не знаю! — запаниковал Тейрис.

— Мы тоже, — успокоил его парень. — Мы просто задавливаем раненых массой. У них не остаётся выхода, кроме как выжить под таким давлением. Быстро пошёл, сегодня нужны все.

Через пятнадцать минут Тейрис уже качал какой-то шланг и вливал свои невеликие хиловские силы в кого-то с развороченной грудью. За соседним столом оперировал тот самый парень в халате.

— Там много ещё?

— Это зависит от твоей сегодняшней оценки понятия “много”, — ответил хирург, которому ассистировал Тейрис. Тот, что орал на неопытного паладина на сортировке.

— Примерно больше трёх, — ответил первый. — Я здесь уже десятый час.

— Тогда тебе лучше не знать, — сообщил второй. — Я был там, снаружи — ну, знаешь, это такое место, где люди ходят без скальпелей в руках, на своих ногах и без анестезии.

— Тебе точно не почудилось? Я не уверен, что это место существует.

— Сам потрясён. А ещё больше — тем, что почти все, кого я там встретил, почему-то очень хотели сюда.

— Странный народ.

— Просто помутилось в голове от потери крови. Никто не пробовал поговорить с Амани, чтобы они немного притормозили эту войну?

— Ты сейчас как раз оперируешь последнего, кто попытался это сделать, — отозвалась третий хирург, невысокая эльфийка в забрызганном кровью халате.

— Эй, парень, парень, — обернулся хирург к Тейрису. Тейрис поднял на него взгляд. — Поосторожней, ты так его задушишь. Всё, мы почти закончили здесь. Сейчас его зашьют, ты пока продолжай, а я пошёл к следующему. Справишься?

— Ага, — глухо ответил Тейрис.

Хирург кивнул ассистентке, отошёл от стола и стянул перчатки.

— Кто у нас следующий в очереди этих баловней судьбы? Вносите! Ткацкий станок готов создавать новый шедевр.

Тейрис обернулся посмотреть на Рина. Он оперировал на самом крайнем столе, к нему то и дело подходил кто-нибудь из старших хирургов, смотрел на его работу, кивал и уходил. Рин иногда тихо что-то отвечал, остальное время обращался только к ассистенту и не участвовал в общих разговорах.

— Нам нужно больше хилов! — крикнул старший хирург, полковник, командовавший госпиталем — наверное, ровесник отца Мэйлэя.

— Здесь все, кто есть, Тин, — ответил хирург Тейриса. — Ещё один с очередью раненых на улице и капельницей с соком из манаягод. Он сам тоже в очереди, но слишком медленно бежал и пересёк финишную черту последним. А никто не занял ему место.

Кто-то мягко взял Тейриса за запястье.

— Всё, парень, — тихо сказала сестра. — Дальше мы сами, а ты иди к Маназмею, ему уже принесли нового.

— К кому? — опешил Тейрис.

Сестра улыбнулась под маской.

— К доктору, с которым ты сейчас оперировал. Его все зовут Маназмей, или просто Змей. Реагирует и работает быстро, как змея, и язык такой же ядовитый. Давай, отпусти шланг, дальше я сама.

— Ага, — растерянно ответил Тейрис и удивился, с каким усилием пришлось разжимать ладонь.

— Вот так, молодец, — похвалила его сестра. — Иди, не беспокойся за этого, с ним всё будет в порядке.

Когда раненые закончились, Тейрис уже не был способен беспокоиться ни о ком, включая себя.

Тин — на самом деле полковник Тинэйрис Звездочёт, но субординация между хирургами соблюдалась весьма условно — заснул прямо на столе, как только с него унесли последнего его пациента.

Тейрис просто с отупевшим видом сидел в раздевалке, стянув перчатки и халат, и не мог подняться. Рин, смыв с себя кровь, упал на лавку рядом с ним.

Невысокая эльфийка, неизвестно на каких силах, пошла в палату проверить одного из своих пациентов.

Последними из операционной вышли Маназмей и Ловчий — парень, который позвал Тейриса в операционную бесконечные шесть часов назад.

— Его так зовут с тех пор, как он в одной партии вытащил троих с того света, — объяснил Тейрису медбрат во время короткой передышки. — Даже Маназмей не был уверен, что они их спасут. Двоих уже на сортировке сочли безнадёжными, но Ловчий наорал на всех и затащил их на столы. Они с Маназмеем тогда оба сделали невозможное, но особенно Ловчий. Знаешь, бывают такие дни, когда они просто отказываются признавать поражение. У него был такой день. И иногда в такие дни случаются чудеса. Не каждый раз, но иногда, будто сам Свет помогает им. Когда они закончили, а потом все эти трое выжили, понимаешь, три мертвеца вернулись с того света, тогда-то Маназмей и назвал его Ловчий смерти. Ну и прилипло сразу, только сократилось до просто Ловчего.

— Эй, новички, — окликнул их Маназмей. — Живы?

— Условно, — вяло ответил Тейрис и глянул на задремавшего сидя Рина. — Хотя вот этот, похоже, не жилец. Я потом вынесу его труп, только вздремну тут немного, он не успеет испортиться.

Маназмей и Ловчий рассмеялись, и Ловчий сказал:

— С этими мы сработаемся. Давайте, ребята, пошли к нам, мы вольём в вас воду жизни, и вам полегчает.

Посреди офицерской палатки, где жили вдвоём Маназмей и Ловчий, гордо возвышалась сложная конструкция из трубочек и колбочек, на выходе из которой получалось такое пойло, что Рин, глотнув, охнул и покачнулся, а Тейрис не просто проснулся, а припомнил всех своих родственников до пятого колена, включая тех, кого даже не знал.

— Добро пожаловать в клуб, и с боевым крещением, — отсалютовал им бокалом Маназмей. — Здесь паршивая еда, клиентура норовит с минуты на минуту отдать концы, зато практически никакой субординации, нет времени на построения и лучшее пойло во всех Лесах Вечной Песни, за что мы отдаём почести Ловчему и покинувшему нас Коршуну, чьё имя останется в веках.

— А куда он делся? — вяло спросил Тейрис.

— Умер, — буднично ответил Маназмей. — Шёл по лесу и случайно наступил на тролля.

— За Коршуна, — поднял бокал Ловчий, — и смотрите под ноги, там могут быть растяжки из троллей.

Они выпили за Коршуна, а потом за что-то ещё, и ни Тейрис, ни Рин потом не помнили, как добрались до своей палатки.

Лэйр в этот раз не попал с ними, его отправили в зону боевых действий. Тейрис поначалу не понимал, как сам здесь оказался, но полковник Тин объяснил, что он здесь, в общем-то, как часть боевого отряда, но сейчас они стараются набирать тех, кто заодно может помочь с пациентами. Боевых хилов им больше не выдают, они нужны на фронте, так что взяли того, кто хоть немного может хилить и обладает минимальными медицинскими навыками. Так что Тейрис патрулировал, участвовал в небольших вылазках, а в остальное время — работал в операционной вместе со всеми, кто мог хоть как-то помочь. Маназмей и Ловчий хвалили его полковнику за старание, внимательность и чуткость к пациентам, поэтому он всегда был первым кандидатом в помощь хирургам и в итоге проводил в операционной и в палатах почти всё время.

Там они снова и встретились с Лэйром. Он был легко ранен в плечо, в Луносвет отправлять не понадобилось, и после операции он просто провёл несколько дней в госпитале. Тейрис был чертовски рад его видеть и прожужжал Маназмею все уши о том, что это его лучший друг.

— Ну прямо сейчас, прямо на этом столе, он с тобой “дружить” точно не сможет, — отвечал Змей, ковыряясь в плече Лэйра, — так что угомонись и поддай анестезии, а то твой друг что-то шевелится.

— Да это он просто рад видеть Тейриса, — отозвался от соседнего стола Ловчий.

Змей с выражением доброжелательной внимательности взглянул на простынку у Лэйра между ног, где решительно ничего не шевелилось, но добродушно сказал:

— А, тогда можешь не поддавать, залезай, главное руку не загораживай. Кто я такой, чтобы стоять на пути такой любви.

— Внимание, леди и джентльмены, — возвестил Ловчий, — сейчас Тейрис покажет редчайшую методику прямого массажа жизненно важных органов обездвиженного пациента прямо на операционном столе! Животворящая процедура, повышающая выживаемость безнадёжных пациентов с царапинами на плечах до пятидесяти процентов! Санитары, повозите их по операционной, чтобы все всё хорошенько рассмотрели.

— Сестра, — тут же скомандовал Змей, — ролики. И прикрепите меня крюком к пациенту.

— Я когда-нибудь заклею вам рты, — устало сказал полковник. — Вы даже меня иногда утомляете.

— Нельзя, — возмущённо возразил Змей. — Как мы тогда будем целовать пациентов в лобик перед операцией? Я всегда делаю это на удачу.

— А я через рот дышу, — подхватил Ловчий. — У меня редкая аномалия — могу дышать только когда говорю. Или пью. Поэтому я либо говорю, либо пью.

— Подтверждаю, — кивнул Змей, — он пьёт даже во сне. Или поёт. Я не всегда отличаю одно от другого.

Лэйра, конечно, прооперировали отлично, и Тейрис был рядом, когда он пришёл в себя. Лэйр был в сознании, когда его только привезли в госпиталь, но мало что соображал. Теперь он улыбнулся, увидев Тейриса.

— Привет, — сказал он. — Мне не отрезали руку?

— Пытались, — ответил Тейрис, — но я отстоял. Змей с Ловчим чуть не поспорили на пятьдесят золотых, Змей утверждал, что сможет отрезать ровнёхонько, как кусок колбасы, без линейки, а Ловчий не верил. Но я сказал, что тогда Змею придётся ещё пять часов провести здесь, пришивая руку обратно, и он как-то растерял энтузиазм.

Лэйр весело хмыкнул.

— Надо было спорить на пятьсот.

— Я думаю, за пятьсот он бы отрезал и пришил, — с готовностью согласился Тейрис, а потом сказал успокаивающе: — Всё прошло отлично, они обалденные хирурги, Змей сказал, что ты полностью восстановишься, и очень быстро. Ты для него был как пирожок к чаю, он такое чинит, ты не представляешь.

Лэйр здоровой рукой взял его ладонь и сжал.

— Я страшно рад тебя видеть, — сказал он.

Он будто в чём-то изменился, но Тейрис большую часть времени был так измотан, что не мог понять, как именно. Стал немного мрачнее, что ли. И выглядел уставшим. Змей говорил, что отпустит его через неделю, на исходе которой вдруг передумал и сказал, что продержит ещё дней пять. Тейрис уже набрался опыта и знал, что в этом нет необходимости. Но Змей не стал ничего объяснять, только отшутился, как обычно.

Однажды Тейрис видел, как он говорит с Лэйром. Он не стал им мешать, и Змей просидел у постели Лэйра с полчаса, а потом похлопал его по здоровому плечу и встал — и когда уходил, лицо у него было невесёлое.

— Твоего друга бы домой на месяцок, — наконец сказал он Тейрису. — Я пытался, но меня не послушали. Слишком лёгкое ранение, и сам он говорит, что всё в порядке. Пусть хоть тут передохнёт ещё несколько дней. Это всё, что я могу сделать.

— Я всё-таки повидал некоторое дерьмо, — сказал потом Лэйр, улыбаясь. Тейрис улыбнулся в ответ, но ему показалось, что Лэйру ни капли не весело. — Никто не ожидал, что там, куда нас отправят, будут тяжёлые бои. Там половина была как мы с тобой, салаг. Жук там же. Он в порядке, не ранен и не падает духом. Уже стал там главным поставщиком контрабанды.

Тейрис рассмеялся и ответил:

— Хотел бы я быть там с тобой.

— Не уверен, — возразил Лэйр. — Не уверен, что я сам хотел бы там быть.

Тейрис лёг рядом и молча обнял его.

— Всё в порядке, — тихо сказал Лэйр. — Всё не так плохо. И пока меня не было, уже должно было прибыть подкрепление.

— Змей сказал, что тебе бы домой на месяцок, — смущённо пробормотал Тейрис.

Лэйр снова улыбнулся и легонько дёрнул его за связанные в хвост волосы.

— Помнишь проповеди отца Мэйлэя? Делай, что должен, не теряй веры, и будь, что будет. Мы избраны быть там, где мы есть. И Свет со мной, дома я или не дома. Я помню. И моё место там.

Тейрис поднял голову с его плеча и поцеловал его в губы.

— Я серьёзно, — сказал он. — Если я смогу перевестись к тебе, я переведусь сразу.

И через год ему это удалось.

Змей, Ловчий и Рин устроили ему такую прощальную вечеринку, после которой он не был уверен, что вообще сможет уехать куда-то, кроме как прямиком в могилу.

— Возвращайся, — сказал Змей.

— Только не в общей очереди, — добавил Ловчий. — На своих ногах приезжай.

— Или копытах, — уточнил Змей.

— Но если решишь пришить копыта вместо ног — обращайся только к нам, — наказал Ловчий.

— Мы сделаем всё в лучшем виде, — заверил его Змей, — мать родная не отличит тебя от лошади по звуку шагов.

— Я буду скучать, — сказал Рин и обнял его. — Передавай всем нашим привет.

— Выпьем за приветы, — сказал Змей и поднял бокал со своим адовым пойлом.

Лэйр был рад его приезду. Он вроде повеселел, окреп, и Тейрис чувствовал себя салагой рядом с ним. А ещё он чувствовал в Лэйре какое-то постоянное напряжение, которого не было раньше. Он смеялся, шутил — правда, часто злее, чем обычно, но он был таким же хорошим другом, таким же нежным и таким же смелым — может, даже ещё смелее. Может, слишком. Может быть, он стал безрассуднее, а может быть, это просто Тейрис ещё не привык быть на передовой. Но когда он приехал, тут уже стало чуть потише. Тролли нападали реже, и даже было время лежать под звёздами, пить вино и не думать ни о чём, по крайней мере пока часовые на своих постах и поднимут тревогу, если тролли появятся из-за деревьев.

— Я видел, — рассказывал Лэйр, — как один наклонился, зачерпнул рукой кровь прям из живота убитого эльфа, и раскрасил ею себе лицо. Не знаю, что жутче — когда видишь их днём в этой их боевой раскраске, или когда они приходят ночью. Ночью они как скользящие в темноте тени.

— Сегодня никто не придёт, — уверенно сказал Тейрис.

Лэйр рассмеялся.

— Да откуда тебе знать?

— Считай это голосом Света, — ответил Тейрис и потянул его к себе.

И этой ночью никто не пришёл. Лагерь спал, и только часовые сменялись, негромко переговариваясь между собой. Амани тоже залечивали раны, и где-то там их хирурги вытаскивали с того света раскрашенных кровью врага бойцов, а шаманы выбивались из сил, поддерживая в них жизнь.

Потом Амани вернулись, и Тейрис повидал многое из того, на что уже год смотрел Лэйр, и увидел, как он рвётся в бой с яростью и отчаянием, которых никогда не было в нём прежде, увидел, как потом он молится один в тишине, а потом как смеётся, будто ничего не было. Но они были вместе и оттого счастливы, несмотря ни на что. И Лэйр иногда улыбался почти так же, как раньше, и Тейрис ничего не боялся в бою, когда он прикрывал его спину, и Лэйр всегда был рядом и научил его всему, чему научился сам. А потом они снова лежали под звёздами, и Тейрис откидывал с лица Лэйра длинные чёрные волосы и целовал его, жадно и нежно, а Лэйр дрожал под его ладонями, глядя ему в лицо, а потом закрывал глаза и стонал, когда Тейрис толкал его к себе, запрокинув голову и тоже застонав, и пока у них было время, они оставались вдвоём, и Лэйр обнимал его, крепко и порывисто, а Тейрис загребал ладонью траву и глухо вскрикивал под ним, и чувствовал что-то новое, что сводило его с ума и немного пугало, что-то, что было теперь в Лэйре, в его страсти, в его движениях, в том, как он брал его и отдавался ему, как держал его за плечи, с силой вдавливаясь своими бёдрами в его, и как сам двигался ему навстречу, насаживаясь на его член и вскрикивая, и это что-то казалось Тейрису то яростью, то безумием, то жаждой, то отчаянием, то любовью — то всем этим сразу. А потом Лэйр смотрел на него, положив голову ему на плечо, и Тейрис видел в его глазах усталость, такую, будто он нёс на своих плечах весь мир, но Тейрис улыбался, думая, что и сам устал-то после такого. А Лэйр тоже улыбался и целовал его, и Тейрис забывал обо всём.

А потом была неудачная стычка с троллями, и Тейриса ранили, и он слышал, как Лэйр надрывно кричал, зовя на помощь, и последнее, что почувствовал — как Лэйр тащит его на себе, а потом потерял сознание.

А потом пришла Плеть.

Комментарий к Глава 3. Госпиталь.

Со всей любовью, благодарность и уважением к сериалу “M.A.S.H” и его героям, которые послужили прототипами мед-персонала госпиталя.

========== Глава 4. Плеть. ==========

Дверь открылась, и Тейрис съёжился от обдавшего его холода. Лэйр быстро зашёл, захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной.

— Живым здесь не место, — убеждённо сказал он.

— Скажи это лорду Фордрингу, — отозвался Тейрис.

Лэйр скинул меховые перчатки и плащ и сел перед походной печкой, протянув ладони к огню.

Ветер бил в натянутое между досками крепкое полотно палатки, которое вряд ли хорошо бы защищало от холода, если бы по самые небольшие окошки не было завалено сугробами.

Это был Нордскол. Начало кампании воинства Света в священном походе против воинства тьмы.

Когда Тейрис очнулся после ранения в стычке с Амани, почти всё уже было кончено. Он был в своём госпитале, уцелевшем благодаря близости к территории троллей. Амани отступили на защиту собственных земель и Зул Амана, а Плеть опустошала земли восточнее.

Змей, Ловчий, Рин, полковник — все были живы. Змей рассказал, что Лэйр притащил его и ещё нескольких раненых практически на себе, едва живой от истощения, и сам рухнул на пороге. Ловчий продержал его сутки под капельницами, и продержал бы дольше, но Лэйр наорал на них, что он сам хил, поднялся и принялся помогать. Так и ходил по операционной, волоча за собой стойку с капельницей.

— Он практически совершил чудо, — говорил Змей. — Я знаю, как выжил ты, потому что мы с Ловчим простояли над тобой почти шесть часов, но вот как выжил он — для меня загадка.

— Где он? — слабо спросил Тейрис, и Змей смочил ему пересохшие губы.

— На фронте, — ответил он. — Хотел дождаться, пока ты очнёшься, но не смог. Плеть пришла в тот же день, когда тебя ранили.

В следующие недели творился полный хаос. В первых боях выживших не было вообще — пограничные гарнизоны Плеть снесла за считанные часы. А потом госпиталь работал на пределе своих сил. К ним и в немногие другие госпитали, расположенные далеко от основного пути Плети и потому устоявшие, раненых доставляли беспрерывно. Хирурги спали по три-четыре часа в сутки, спасая всех, кого могли. Бесконечные списки погибших и выживших приходили вместе с ранеными, противореча друг другу. Когда сообщение немного наладилось и информация стала детально сопоставляться, Тейрис одного за другим похоронил большинство тех, кого знал по паладинским лагерям. Потом — большинство тех, кого вообще знал. С каждым днём, с каждой новой сводкой весь чудовищный кошмар этой короткой войны, весь немыслимый масштаб разрушений и потерь становились всё яснее, и чем яснее - тем невозможней для того, чтобы осознать. Госпиталь продолжал работу, помогали даже раненые, те, кто уже мог держаться на ногах. Не только потому что не хватало рук, но и потому что так можно было пережить этот ужас, отодвинуть его, задержать, отложить на потом. Не думать, не говорить. Не дать себе признать то, что уже понимали все: это больше не война. Это бойня, к концу которой от их народа, возможно, не останется никого.

Тейрис видел, как эльфы сходят с ума, и не был уверен, что сам ещё сохраняет разум. Слышал, как однажды дико и страшно выл отчаявшийся и не спавший больше двух суток Змей, колотя кулаками в стену предоперационной. Ловчий с Рином кинулись к нему, Рин что-то говорил, а Ловчий с силой хватал Змея за руки и орал: они нужны тебе, чтобы оперировать!

— А я не хочу больше оперировать! — надрывно орал Змей в ответ, пытаясь вырвать у Ловчего руки. — Какой смысл? Какой смысл в этом всём, Ловчий, скажи? Я спасаю их, спасаю каждого дай Свет третьего, и привозят новых, и им нет конца, они все в конце концов будут здесь, и они все умрут, и мы умрём, ты мертвец, Ловчий, ты что, не ощущаешь этого? Давай, проткни себя скальпелем, вот увидишь, кровь не потечёт!

Пришёл полковник, негромко велел Ловчему держать Змея крепче и без лишних слов вколол тому успокоительное. Змей умоляюще бормотал себе под нос “я больше не могу, я не хочу больше”, а через несколько секунд обмяк, и Ловчий с Рином отнесли его в палатку. Тейрис заглянул к ним перед сном. Змей лежал на своей койке, а Ловчий спал рядом, полусидя и прижавшись лбом к его плечу — прикрывал его одеялом, да так и отключился.

На следующий день Змей был в операционной и делал своё дело, как будто ничего не произошло.

Ловчий держался лучше всех, а потом в одну из ночей запустил самогонный аппарат на полную и надрался своим смертельным пойлом так, что уже Змей орал, зовя на помощь, когда Ловчий забился в судорогах и почти перестал дышать.

Как только у него перестали дрожать руки, он вернулся в операционную, идаже полковник не сказал ни слова.

Рин не кричал и не пил — Рин молился. Один раз, ночью, Тейрис видел, как он тихо плакал, уткнувшись лицом в койку у головы только что умершего вскоре после операции пациента. А потом поднял голову, мгновение подержал ладонь на лбу мертвеца, что-то прошептал и твёрдым голосом позвал санитара.

Тейрису казалось, что сам он проводит большую часть времени в каком-то полубреду. Он помогал доставать раненых из повозок, сортировал, оказывал первую помощь, ассистировал в операционной, следил за прооперированными в палатах, носил медикаменты, искал какие-то травы в лесу неподалёку, потому что лекарств не хватало и в ход шло всё. Потом падал и спал, сколько удавалось. Потом просыпался и смотрел свежие сводки. И снова привозили раненых, и он помогал, сортировал, операционная, палаты, бинты, настойки, травы… И Змей был прав — они не заканчивались, они никогда не заканчивались, и они умирали, и все умрут здесь, но надо просто делать своё дело, пока мы все не умрём.

В каждой сводке он искал имена тех, кого ещё не было в предыдущих. И среди них — Лэйра.

Но Лэйр выжил.

Он прошёл весь путь до самого взятия Солнечного Колодца. Он помогал с эвакуацией, налаженной незадолго до того, как Плеть подошла к столице. Видел, как умирали его друзья и учителя у стен города, который никто не был способен спасти, как он не был способен спасти их. Видел, как падали и снова вставали те, кто защищал Леса Вечной Песни, и продолжали свой путь с войском Плети. Видел рыцарей смерти, от одного взгляда которых кровь стыла в жилах. Видел, как под натиском Плети пало всё, что было ему дорого, и был среди первых, кто осознал всю безнадёжность своей борьбы. И всё-таки вместе с другими такими же отчаявшимися дрался за каждый шаг, отделявший Плеть от Колодца, и отступил только когда командир, оставшийся с несколькими добровольцами, прокричал:

— Уходите, это приказ! Всё кончено! Выживите! Это тоже приказ! Жить!

И Лэйр выжил, не потому что хотел, а потому что рядом с ним были те, кому он мог помочь выжить и кто погиб бы без его помощи. Командир прикрыл их отход, а Лэйр довёз всех раненых до госпиталя живыми. Потому что это был приказ.

Они с Тейрисом встретились, когда всё уже было кончено — Луносвет и Солнечный Колодец пали, а принц Артас покинул эти земли, оставив часть своего мёртвого войска опустошать их дальше. Тейрис шёл по лагерю после смены, едва живой, думая только о том, как бы хоть немного поспать, и увидел Лэйра. Он стоял в грязных и помятых доспехах, сняв шлем, со спутанными волосами и размазанной по щеке кровью, и молча смотрел на него. Тейрис сделал пару неуверенных шагов ему навстречу, а потом побежал, и Лэйр раскинул руки и обнял его так крепко, что Тейрис чуть не задохнулся, но он был не против и только сам сильнее прижал Лэйра к себе.

— Ты жив! — сказал он. — Я каждый день…

— Я знаю, — ответил Лэйр, — я тоже. Я так боялся, что ты так и не пришёл в себя.

— Свет всемогущий, как же я счастлив, — выдохнул Тейрис.

Лэйр улыбнулся, а потом вдруг вздрогнул, уткнулся Тейрису в плечо и разрыдался, безудержно и отчаянно, как не рыдал с первого дня войны, словно все слёзы, что он сдерживал всё это время, хлынули наружу. Тейрис прижал его голову к себе и шмыгнул носом, пытаясь удержаться, а потом разревелся тоже. Так они и стояли посреди лагеря, и никто не обращал на них внимания, потому что в этом не было ничего необычного. А потом из операционной вышел Рин, бросился к ним, обнял обоих и тоже разревелся.

Много чего было потом. Всего и не упомнить, а половину и вспоминать не хотелось. Жизнь Тейриса разделилась на то, что было до прихода Плети, и то, что было после него. Как и для всех. А после для многих из них и это стало прошлым, потому что началась третья жизнь — жизнь, казавшаяся теперь бесконечной, той, что была всегда, жизнь, кроме которой никогда не было ничего.

После был Нордскол.

Лэйр потёр согревшиеся ладони, взял у Тейриса из рук кружку с горячим чаем, сдобренным бренди, и сел на прикрытую шкурой койку.

— Интересно, надолго мы здесь? — спросил Тейрис.

— Навсегда, — со вздохом ответил Лэйр.

Тейрис хмыкнул, а Лэйр выпил залпом полкружки, поставил её на стол рядом с печкой, снова вздохнул, упал на койку и закрыл глаза.

— Я серьёзно вообще-то, — весело сказал Тейрис. — Я подумываю о том, чтобы научиться сам вязать носки.

— Я тоже серьёзно, — глухо отозвался Лэйр.

Тейрис осёкся, но через пару секунд Лэйр приоткрыл глаза и слабо улыбнулся.

— Учись, — сказал он уже мягче. — Бесценный навык в этой заднице, заработаешь состояние.

Тейрис с облегчением рассмеялся, а Лэйр снова закрыл глаза и через минуту уже спал.

Это была первая неделя в Нордсколе, а через два месяца Тейрис действительно научился вязать носки. Кривые, косые, из грубой и колючей шерсти, но зато толщиной с валенок — и тепло в них было на морозе аж целых первых часа полтора.

========== Глава 5. Тишина. ==========

Когда Тейрис был маленьким, у него, как у многих детей, был период страха темноты. Бабушка оставляла ему на ночь маленький магический шарик, паривший в воздухе у изголовья кровати и светившийся мягким голубоватым светом. Даже много лет спустя, испытывая страх или тревогу, он часто закрывал глаза и представлял себе этот ночник, свою комнату в родительском доме, обвитое плющом резное окно, деревья за ним, покачивающиеся на слабом ветру, и тёплый голубоватый свет, его медленные размеренные волны, успокаивающие и убаюкивающие. Тогда, совсем маленьким, он думал, что нет ничего страшнее темноты и шума деревьев за окном, который в этой тьме казался враждебным и рождал ожидание чего-то, какого-то неминуемого ужаса, от которого нет спасения.

Страх темноты прошёл довольно быстро — Тейрис был обычным ребёнком из хорошей любящей семьи, и детские страхи приходили к нему и уходили по расписанию, пусть в тот момент, когда они его одолевали, ему и казалось, что нет на свете ничего страшнее.

Потом Тейрис думал, что никогда в жизни ему не будет так страшно, как было после прихода Плети в Луносвет.

В Нордсколе он понял, как ошибался. Если был на свете страх, который сильнее любого живого разума, ужас, который невозможно преодолеть, безнадёжность страшнее той, что испытал его народ, когда Плеть проходила по их землям, то всё это было здесь. На этой заснеженной ледяной земле под серым небом, на этом насте, на котором ты обнаруживал утром следы мёртвых коней и понимал, что несколько часов назад здесь были они. Те, кто воплощал этот ужас, его всадники, рыцари смерти. И страшнее мысли о них и о том, как близко они были, была только мучительная, удушающая мысль: почему они не напали? Сколько времени они стояли в темноте, глядя на огни лагеря? Зачем? Почему? Чего они ждали? Почему они не пришли и не забрали всех? Почему ты всё ещё жив?

А потом они приходили. И ты жалел о той ночи, ты жаждал той ночи, когда они молча стояли в стороне, бесшумные и неподвижные, и только наст с тихим хрустом ломался под белёсыми копытами коней, и руны тускло мерцали на их мечах и доспехах, когда они уходили обратно во тьму. Пока их не было, ты изводил себя мыслью о том, что лучше встретить их в бою, лицом к лицу, а не ждать, ощущая, как кровь стынет в жилах от неизвестности. А потом они приходили — и ты молил Свет о том, чтобы больше никогда не увидеть их.

Но ты был на этой войне, и каждую ночь гадал, придут ли они, и они приходили, и ты сражался, и пестовал свою веру, как учил отец Мэйлэй, и слушал проповеди о том, что Свет не оставляет праведных, и видел, как праведные падали и поднимались проклятыми, и каждый день ждал, ждал, ждал, когда наступит твой черёд.

— Когда наступит наш черёд? — спросил Лэйр.

Он осунулся, стал тише, чем обычно, и даже в бой уже не рвался с той яростью, которая когда-то пугала Тейриса. Теперь сильнее всего его пугала эта мрачность. Это смирение.

Последние месяцы были тяжёлыми, тяжелее самых первых. Паладины едва продвигались вперёд. Пока речи не шло о наступлении, вся стратегия сводилась только к тому, чтобы закрепиться. Организовать один укреплённый лагерь уже было отдельно взятой войной. Паладины бились за каждую пядь земли, потому что от успеха начала этой кампании, от возможности начать разворачивать войска и наладить снабжение, зависело всё.

Тейрис и Лэйр были в составе отрядов, бравших новую, важнейшую высоту. Бои шли почти беспрерывно. Иногда на несколько дней вдруг наступало затишье, и временами Тейрис думал, что лучше бы уж этих передышек не было. Они изматывали не меньше боёв.

Лэйр теперь всё больше молчал. Хилов не хватало, и он выматывался до того, что после боя просто падал и отключался.

Сначала он мог проспать так десять часов, если всё было тихо.

Потом Тейрис как-то, встав по нужде, увидел его стоящим посреди лагеря, холодной бесснежной ночью.

— Ты чего? — спросил Тейрис. — Мы ж легли часа три назад, я думал, ты потерял сознание и не придёшь в себя до завтрашнего вечера.

Лэйр пожал плечами.

— Да что-то не спалось. Вышел подышать.

Потом он вернулся вместе с Тейрисом в палатку и вроде заснул.

Потом Тейрис перестал находить его рядом, проснувшись — Лэйр вставал раньше и занимался ранеными или помогал с чем-то ещё. Но иногда Тейрис долго не мог его найти, а когда находил — Лэйр мямлил в ответ что-то невразумительное.

В какой-то момент Тейрис понял, что Лэйр вообще почти перестал спать. Он выходил по ночам и бродил по лагерю, уходил за его пределы, в снежный лес, и проводил там часы, пока ноги и руки не начинали коченеть от холода.

Однажды ночью он разбудил Тейриса.

— Они идут, — тихо сказал он. — Они здесь.

Тейрис подскочил инстинктивно — и остановился, уже начав натягивать доспехи. Вокруг было тихо.

— С чего ты взял? — спросил он. — Тревоги нет.

— Я слышу, как хрустит наст, — шёпотом ответил Лэйр. — Ты что, не слышишь?

Тейрис прислушался.

— Нет, — так же шёпотом ответил он.

— Я был там, — лихорадочно зачастил Лэйр, — в лесу, я видел их, между деревьями, я слышал, как они идут, они скоро будут здесь.

Тейрис стянул обратно нагрудник и кинул его на пол.

— Ты снова не спал? — спросил он.

Лэйр раздражённо закатил глаза.

— Здесь нельзя спать. Они…

Он резко осёкся, Тейрис взял его за руку и сел ближе.

— Что они? — мягко спросил он. — Лэйр, расскажи мне, поговори со мной.

Лэйр опустил глаза и сидел какое-то время молча и неподвижно. Глаза у него запали и нехорошо поблёскивали от недосыпа, черты лица заострились, пальцы подрагивали в ладони Тейриса. Наконец он поднял на него глаза и сказал:

— Они приходят ко мне во сне. Рыцари смерти.

— Лэйр… Они всем нам снятся.

— Они зовут меня, — тихо продолжил Лэйр. — И среди них те, кого мы знали и кто… ну… стал ими. Они приходят каждую ночь, Тей. Стоит мне закрыть глаза, я вижу их.

— Это кошмары, Лэйр, ты же знаешь, всем нам снятся кошмары, — попытался успокоить его Тейрис, но Лэйр мотнул головой и вырвал у него руку.

— Они приходят ко мне, — резко сказал он. — Я просыпаюсь и не могу дышать, не могу лежать, я весь то как будто в огне, то леденею. Я не могу думать ни о чём, кроме них. Они приходят за мной. Кого я не смог спасти, и их убийцы.

Вдруг он снова напряжённо прислушался к тишине и теперь сам схватил Тейриса за руку.

— Вставай, Тей, ну, ты что, не слышишь как они скачут? Они с минуты на минуту будут здесь! Почему не поднимают тревогу?

— Лэйр, стой, стой! — крикнул Тейрис, пытаясь его удержать, но Лэйр уже выскочил из палатки.

Он перебудил весь лагерь, а потом бился, не давая себя успокоить и кричал срывающимся голосом, что они здесь и что он видит их. Прикреплённый к их отряду врач велел его скрутить и вколол успокоительное. Следующие несколько дней Лэйр провёл в палатке для раненых, под надзором и лекарствами. Почти всё время он проспал. Тейрис приходил к нему каждую свободную минуту. На третий день взгляд у Лэйра прояснился и он улыбнулся, когда Тейрис зашёл. Почти так же, как раньше. Тейрис улыбнулся в ответ.

— Перепугал я тебя? — спросил Лэйр.

— Ещё как, — честно ответил Тейрис. — Теперь я тебя буду к койке привязывать на ночь.

— Звучит в общем довольно заманчиво, — мечтательно ответил Лэйр, и Тейрис расхохотался.

— Всё-таки есть в них какая-то красота, — задумчиво сказал как-то Лэйр.

— В ком? — не понял Тейрис.

Лэйр кивком указал на опушку леса, где стояли они, готовые к бою.

— В дк.

— Ты сбрендил, — уверенно ответил Тейрис. — Опять.

Лэйр усмехнулся и косо глянул на него.

— Ты видишь, — сказал он.

Тейрис взглянул на него в ответ и промолчал.

Он видел. И это пугало его самого.

Мы все медленно сходим с ума, думал он. Лэйр, все остальные, и я тоже. Эта земля поглощает нас, присваивает нас, меняет, делает нас своей частью. Частью земли мертвецов. Мы забываем, кем мы были, потому что она высасывает нас досуха и заполняет своим холодом и пеплом. Мы больше не знаем ничего, кроме этой войны, и те, кто стоит против нас — воплощение её, наши братья, мы сами. Их ярость питает нашу, наше безумие питает их. Мы едины, будто рождены быть вместе и умирать вместе. Мы ненавидим друг друга и распинаем друг друга на крестах нашей ненависти и нашего вожделения. Вожделения смерти. И мы ищем то, за что можем зацепиться. Змей и Ловчий — теперь они тоже были здесь, где-то далеко от этого места, в главном госпитале воинства Света в Нордсколе — они цеплялись за свой смех. Они высмеивали войну, и это был их бой, не менее тяжёлый, чем на передовой. Лэйр пытался увидеть смысл и спасти всех, кого мог. А Тейрис… Тейрис боялся того, что происходило с ним самим. Тейрис смотрел на них, на их синие, красные и зелёные руны, на то, как они поднимают свои заточенные мечи, как разворачивают своих костяных коней, как поворачивают голову в шлеме и он видит синий свет их глаз через прорези забрала — и ненавидел их. Ненавидел и думал: я никогда до этого не знал войны в лицо. Теперь я вижу это лицо. Это ты. Это каждый из вас, и вы отвратительны и прекрасны. Как отвратительна каждая война, о да, теперь я знаю это. И как прекрасна совершенная ярость. Как прекрасно ваше равнодушие, ваша холодная безжалостность, ваша уверенность, я ненавижу всё это, как же я ненавижу всё это, и как я хочу почувствовать это, на этой чёртовой, проклятой войне, этой чёртовой проклятой промёрзшей земле, созданной не для нас, но для вас. Как я хочу почувствовать то, что чувствуешь ты, когда ступаешь по ней.

— Интересно, как они в постели? — сказал Лэйр.

Тейрис поперхнулся и расхохотался.

— Мне почему-то думается, что ты не хотел бы знать.

— На их условиях — пожалуй нет, — ответил Лэйр.

Теперь они жили вдвоём в офицерской палатке, и не было нужды быть тихими или сдерживать себя, когда оставались силы на что-то, кроме войны. И когда это время было, они брали его всё. Иногда они были нежными, но чаще в них было слишком много ярости и отчаяния для нежности. И они не жалели об этом. И Тейрис вскрикивал и стонал, когда Лэйр хватал его за волосы и толкал к кровати, прижимая к ней со всей силы и вгоняя в него свой член, чувствуя, как Тейрис сжимает его, ещё не в силах расслабиться под его напором, и Тейрис, задыхаясь, шептал:

— Всё? Устал? Отдал все силы, чтоб меня взять? Дать передышку?

И тут же стонал в голос, когда Лэйр двигался в ответ сильно и резко, и хрипло отвечал:

— Моргни два раза, когда сдашься.

— Тебе придётся постараться, — глухо отвечал Тейрис, и больше особо не мог говорить, хватая ртом воздух и вскрикивая, вцепляясь пальцами в край койки и забывая обо всём, кроме Лэйра, его ярости и страсти, и это было как уйти отсюда и как стать наконец единым с этой землёй. Это было как… не просто быть здесь. Жить здесь. Словно ты не совсем здесь чужой.

***

— Ты знаешь, что стрелки называют моментом тишины перед выстрелом?

Тейрис медленно поднял пустой взгляд на доктора. Он назвался хорошим другом Змея и Ловчего. Линнис Бриз. Змей вызвал его. Тейрис снова был в госпитале, ранение не было тяжёлым, он уже шёл на поправку. Физически. Ему в общем было всё равно. Всё это было уже неважно. Всё на этой войне было уже неважно.

— Момент перед тем, как раздастся выстрел? — бесцветно спросил Тейрис.

Линнис покачал головой.

— Не совсем, — мягко ответил он. — Это момент, когда стрелок прицелился и готов выстрелить, мгновение, когда его разум замирает перед тем, как он спустит тетиву или нажмёт на крючок. Когда стрелок ловит это ощущение — он не промахивается, всё его тело знает, что попадёт в цель, и его разум пуст, в нём есть лишь намерение выстрела, его чувство. Тишина перед выстрелом.

Тейрис равнодушно кивнул. Он не особенно слушал. Он ничего особенно не слушал с последнего боя. Раз за разом его мысли возвращались к нему, в этот последний бой, в минуты перед тем, как его ранили и как эта война потеряла для него смысл — как, наверное, давно потеряла смысл для Лэйра. Но он не знал об этом. Он не замечал.

***

Лэйр вернулся в строй и, кажется, даже стал таким же, как прежде. Он не бродил по ночам, он шутил, он иногда прикасался к Тейрису с такой нежностью, что тот вздрагивал от неожиданности и от вдруг нахлынувших чувств, от ощущений, которых все они тут пытались избегать, подавить в себе, потому что невозможно было вытерпеть их здесь. Но Лэйр мог. Лэйр не боялся. Он улыбался и гладил Тейриса по щеке, и это мир вдруг снова становился чужим, а реальным — тот, который остался позади. Где были радость и покой, нежность и мягкость, где золотые листья падали прямо со звёзд, где слабость не была слабостью, где изматывающее напряжение, страх, отчаяние были лишь мгновениями среди вечности. Здесь они были жизнью, и все здесь пытались свыкнуться с этим. Но не Лэйр. Больше не он.

Прошло около месяца после его срыва, лагерь почти укрепили, и командование уже считало это успехом — и тут Плеть пошла в атаку. Это был лучший тактический момент: часть гарнизона уже перебросили в другое место, позиции были более-менее укреплены, нападений последние недели было мало и все чувствовали себя в относительной безопасности. И тогда Плеть пришла во всей своей силе.

Сначала шла нежить, а сразу за ней — рыцари смерти. Они почти не отдавали команд, лишь изредка кто-то из них выкрикивал короткие резкие фразы гулким резонирующим голосом. Лагерь приготовился отбивать атаку. Бой завязался быстро, и так же быстро стало понятно, что он безнадёжен. Не прошло и часа с начала атаки, как кто-то позади Тейриса крикнул:

— Отступление! Приказ об отступлении!

Тейрис на мгновение обернулся и услышал сигнал. Трубили отступление. Плеть была повсюду. Рыцари смерти кружились на своих мёртвых скакунах между полчищ нежити, взмахивая рунными клинками. Тейрис обернулся обратно и крикнул во всё горло тем, кто мог не услышать:

— Отступаем! Отступаем!

И замер.

Метрах в двадцати он него стоял Лэйр. Нежить кишела вокруг него, но не трогала. Один из рыцарей смерти неспешно, словно на прогулке, ехал к нему, опустив меч в землю.

— Лэйр! — со всей мочи крикнул Тейрис. — Отступаем, назад, быстро!

Лэйр обернулся к нему и улыбнулся. Он был без шлема.

— Я могу помочь, — ответил он.

— Что? — крикнул Тейрис, не расслышав.

— Я могу помочь им, — громче повторил Лэйр. — Всем им. Я могу их спасти.

Тейрис ощутил, как волна холода залила его с головы до ног, и дёрнулся с места.

— Лэйр! — отчаянно звал он, пытаясь пробиться к нему через нежить и понимая, что это бесполезно, их слишком много. — Лэйр, вернись! — Он рубил мечом направо и налево, кто-то сзади окликнул его так же отчаянно, как кричал он сам, а Тейрис не переставал выкрикивать, надрывно и яростно: — Лэйр!

Лэйр посмотрел на него ещё пару мгновений, всё так же улыбаясь, спокойно и мягко, как улыбался давным-давно, а потом обернулся к рыцарю смерти, который был уже совсем рядом.

— Я могу спасти вас всех, — тихо повторил он, глядя рыцарю в глаза, и раскинул руки в стороны, выронив молот.

Рыцарь смерти подъехал ближе и взмахнул мечом.

— Лээээйр! — взвыл Тейрис.

Лэйр упал, и Тейрис замер, задыхаясь и не замечая, как слёзы катятся по щекам под шлемом.

Кто-то дёрнул его за плечо.

— Отступаем, отступаем, Тейрис, давай!

— Он может быть ещё жив! — сдавленно ответил Тейрис.

Паладин резко развернул его к себе, встряхнул за плечи и прокричал ему в лицо:

— Он мёртв!

И тут же охнул и осел на землю.

Тейрис успел инстинктивно закрыться мечом, сделав следующий удар дк, предназначавшийся уже ему, не смертельным, и только потом поднял голову и увидел его. Тейрис попятился, дк снова занёс меч, но его конь споткнулся о тело убитого паладина. Тейрис рубанул мечом по ногам коня, прижал ладонь к ране на боку и побежал к лагерю, не оборачиваясь. Он ещё почти не чувствовал боли, только как рана пульсирует под ладонью. Горнист продолжал трубить отступление, из конюшен выводили остававшихся ещё там лошадей, всё, что не могли взять с собой, бросали. Тейриса подхватила знакомая девчонка, с которой они часто дрались бок о бок, и уже в повозке для раненых он потерял сознание. До самой последней секунды, пока поле боя не скрылось из виду и пока у него совсем не помутилось в глазах, он смотрел туда. Туда, где остался Лэйр.

***

— То, что происходило с Лэйром, было тишиной перед выстрелом, — сказал Линнис, и Тейрис снова поднял на него взгляд. Линнис был хорошим психиатром и не подал виду, но понял: теперь Тейрис слушает.

Он наклонился ближе к Тейрису, облокотившись на колени.

— Иногда, — сказал он, — они становятся спокойными и будто бы такими, как раньше. И нам кажется, что всё в порядке. Но иногда это признак того, что они приняли решение. Что они нашли свой момент тишины перед выстрелом.

— Я мог понять, — глухо ответил Тейрис. — Я мог заметить.

— Возможно, — ещё мягче согласился Линнис. — Но ты вряд ли мог что-то предотвратить. Лэйр принял решение, решение, о котором никто не мог знать, потому что он не хотел, чтобы кто-то о нём знал. Особенно ты. Потому что он больше не искал помощи. Он принял решение. Он услышал свою тишину. А потом выстрелил.

Тейрис не отвечал.

— Я видел это, — тихо сказал доктор. — Я видел это не один раз. И я тоже не всегда понимал, а ведь я должен был бы. Во всём этом нет твоей вины.

Тейрис кивнул.

Доктор вздохнул и положил ладонь ему на плечо.

— Отдохни. Я зайду к тебе ещё и мы ещё поговорим. Если ты захочешь.

Тейрис снова кивнул. Доктор ушёл, а он лёг на койку и закрыл глаза. Он не хотел больше думать, не хотел видеть ничего, слышать, говорить. Он думал об одном и пытался ощутить одно. То, что чувствовал Лэйр.

Тишину перед выстрелом.

========== Глава 6. Нордскол. ==========

— Я не отпущу его, — категорично сказал Змей.

— Ты не можешь, — так же категорично ответил полковник Джейсон, человек, командующий госпиталем. — Твоя зона ответственности закончилась, как только он вылечился от ран.

Змей опёрся кулаками о стол, и полковник отстранился, откинувшись на спинку стула.

— Я не отпущу его, — яростно повторил Змей. — Он не в себе, может, я и зашил его, но, простите, для душевных ран у меня нет достаточно тонких нитей. Полковник, я уже отпустил одного такого, я отпустил на войну парня, который уже начал сходить с ума, и теперь он лежит там, а Тейрис принял из его мёртвых рук эстафету, и я не дам этому повториться!

— Ты знаешь, сколько таких парней здесь? — спросил полковник, тоже начиная выходить из себя.

Змей стукнул кулаком по столу.

— И я бы спас каждого из них, если бы мог! Но я знаю, что не могу. Но его — могу, хотя бы его. Я прошу просто дать мне время!

— Это не в моих силах, Змей, — ответил полковник уже тише. — Он здоров, и он нужен на фронте.

Змей выпрямился и посмотрел на него взглядом, которым можно было убить.

— Тогда разжалуйте меня, — зло сказал он. — Увольте меня, отправьте меня в Луносвет. Посадите на гауптвахту. Лишитесь своего лучшего хирурга. Но тот парень отправится на войну не раньше, чем придёт в себя. Я не отпущу его.

И он резко развернулся, чтобы уйти.

— Змей! — рявкнул полковник.

— Мне плевать! — не оборачиваясь рявкнул Змей. — Если надо, я отрежу ему ногу, без неё вы его никуда не отправите.

И вышел, хлопнув дверью.

Полковник пару секунд смотрел на дверь, потом схватил какой-то журнал со стола, с силой швырнул его в стену и закрыл лицо ладонями.

— Он знает, что ты блефуешь, — сказал Ловчий.

— Я знаю, — мрачно ответил Змей.

— Ты же не сможешь просто бросить этих ребят, ты головой пробьёшь стену гауптвахты, чтобы пойти оперировать. Голова тебе всё равно для этого не нужна.

— Я не могу отпустить его, — в отчаянии ответил Змей. — Не сейчас. Ловчий, я чувствую кровь того парня на своих руках, понимаешь? Я стольких потерял, но он не даёт мне покоя. И я не могу, я не могу отдать им Тейриса.

— Может, ты выиграл ему несколько дней.

— Ему нужна целая жизнь, — тихо ответил Змей.

В Нордсколе наступала весна, почти ничем не отличавшаяся от зимы. Кое-где растаяли особенно бурные ручьи, и можно было уже натягивать под латы всего двое подштанников вместо трёх.

Тейрис смотрел на снег из окна палатки. Ему нравилось смотреть на снег. Он искрился, когда чудом проглядывало солнце, и в свете ночных фонарей. Ему не нравилось, когда он становился рыхлым и окрашенным кровью раненых, когда начиналась суета и беготня, и кто-то стучался и звал его на помощь, и он шёл, тащил носилки, стаскивал с кого-то покорёженные латы, резал окровавленную ткань, делал анестезию, подавал инструменты, а потом снова возвращался и смотрел на снег — он шёл часто, и к тому времени обычно уже присыпал следы крови, и вокруг становилось так же красиво и спокойно, будто ничего не было.

Порой ему казалось, что он не думает ни о чём, но потом понимал, что продолжает думать о Лэйре, даже не осознавая этого. Он не оставлял его ни на минуту. Иногда он видел момент его смерти, иногда — что-то ещё, но чаще всего вспоминал, каким он был в последние недели. Каким расслабленным казался и каким смелым, бесстрашным, не боящимся ни нежности, ни любви, и тогда сердце Тейриса билось чаще, и ему становилось трудно дышать, он вскакивал и шёл куда-то, всё равно куда, лишь бы не ощущать этого снова. Он всегда хотел этого чувства, этого воспоминания, и никогда не мог его вынести. Будто он сделал что-то плохое, будто он не ответил на эту нежность и эту любовь, а ответь — он мог бы спасти Лэйра. Он знал, понимал умом, что это не так. Но это не помогало. Ему всё равно казалось, что Лэйр отдал ему всё, а он ничего не дал взамен.

Доктор Линнис дал ему какие-то таблетки, и Тейрис уже не чувствовал каждую минуту, будто смерть стоит за его плечом, и той всепоглощающей, мучительной вины и потери, через которые не пробивалось больше никаких чувств. Он уже мог чувствовать что-то ещё, мог говорить, смеяться, помогать Змею и Ловчему, мог просидеть с ними вечер и пить их отвратительное пойло, ещё более отвратительное, чем дома, потому что этот аппарат они соорудили сами и были в этом явно не такие мастера, как Коршун, сбереги Свет его душу.

Но всё было иначе теперь. И Тейрис знал, почему.

Его день настал. Когда умер Лэйр, он потерял веру. Отец Мэйлэй обещал, что она вернётся, но рассвет приходил за рассветом, новый день — за новым днём, а Тейрис больше не чувствовал Света, струящегося по его жилам. И он перестал ждать. Всё это были только слова, слова для таких салаг, как они с Лэйром, и они не спасли Лэйра. Наверное, он умер со своей верой, но вместе с ним умерла и вера Тейриса. И он сдался. В тот день, когда он перестал искать глазами Лэйра, ожидая увидеть его входящим в палату, или идущим по снегу, раненого, но живого, в день, когда он наконец перестал видеть его в каждом встречном и ждать этого, он перестал искать и свою веру.

“Дорогой папа”, — писал Змей, сидя у окна и то и дело согревая руки дыханием: сегодня было особенно морозно, словно весна решила, что ей всё же тут не место, и ушла, вернув зиму. — “Спешу сообщить тебе, что я всё ещё жив, хотя до сих пор не вполне понимаю, зачем. Поверь, я знаю, как ты переживаешь, что не можешь быть здесь из-за своих ран. Я, кстати, считаю это совершенно неразумным. Тебе было бы здесь легче, чем большинству из нас — ввиду отсутствия ног они бы у тебя не мёрзли. Мои вот просятся на свободу от тела, сидеть в тепле у огня, пока я вышиваю раненых крестиком и гладью, так им осточертело быть на грани обморожения. Думаю, когда наши ряды тут ещё поредеют, в бой пошлют и тебя, и даже, пожалуй, нашего кота. А пока — поберегитесь оба, и умоляю, не отращивай новые ноги и обдумай вариант избавиться ещё и от рук. А по возможности — и от головы, ей здесь особенно достаётся. Одному туловищу тут будет в самый раз, а чтобы ты мог отдавать честь, я пришью тебе к нужному нервному окончанию метлу. Будешь качать пресс и отдавать честь одновременно.

Пожалуйста, не волнуйся, я в порядке. Мы работаем на износ, но опасность здесь минимальная, мы практически в тылу.

Папа, я хотел попросить тебя об одолжении. У нас тут есть один парень, ему паршиво. То есть паршивее, чем некоторым. Здесь всем паршиво, мы просто расставляем метки на шкале от 1 до 10. В основном, конечно, у всех обычная девятка, но процентов у восьмидесяти десятка. Этот парень недавно потерял лучшего друга и идёт на рекорд, пытаясь взять одиннадцатую высоту. Он совсем салага, ещё двадцати пяти нет. Я знаю, что ты близко знаком с отцом Мэйлэем, а этот парень довольно много времени провёл там же, где служил отец. Не мог бы ты поговорить с ним или написать ему? Я подумал, может быть, он сможет найти…”

— Нападение! — закричал кто-то снаружи, и в тот же момент забили колокола.

Змей вскочил и выбежал на улицу.

— Что случилось? — спросил он, схватив за руку пробегавшего мимо солдата.

— Нас атакуют! — торопливо ответил солдат. — Плеть уже здесь.

— Здесь? — ошарашенно переспросил Змей.

— Здесь, сэр. Разрешите идти?

— Иди, иди, — Змей отпустил его плечо.

— Хирургам и медперсоналу немедленно явиться в предоперационную, — командовал полковник по громкой связи. — Боевые хилы — на позиции войск. Санитары — развернуть медпункты, готовьтесь доставлять раненных. Да вы всё знаете — вперёд. Взводы к точкам сбора, командиры принимают командование на местах.

Змей, не дослушав, накинув плащ и оставив недописанное письмо на столе, выскочил из палатки и побежал в предоперационную. Он знал, что делать, вот только переживал, что в письме нечаянно соврал: это место действительно считалось безопасным — хорошо укреплено, большой гарнизон, и это была первая атака Плети за всё то время, что Змей был здесь. Сглазил, не иначе.

— Они пришли за нами наконец-то, — крикнул Ловчий, встретив Змея в дверях.

— Что поделать, — пожал плечами Змей, — мы слишком хорошо делаем своё дело.

— Может, пообещать, что мы не будем никого лечить, если они не будут никого калечить? — предложил Ловчий.

Змей подал ему халат.

— На, прицепи на стойку для капельницы, будет за белый флаг, и иди предложи. Саму капельницу не забудь, пригодится на обратном пути.

— Эй, Змей, — окликнул его Ловчий.

— Не-не-не, это твоя идея…

— Да нет. Посмотри в окно.

Змей посмотрел в окно и скрипнул зубами.

По двору в латах и с мечом бежал Тейрис.

— Твою мать, — рявкнул Змей и рванулся было к выходу, но Ловчий схватил его за локоть.

— Нет, ты уже не успеешь, а мы нужны здесь.

— Куда ему в бой?! — в отчаянии крикнул Змей.

Ловчий взял его за плечи и резко развернул к себе.

— Ты не можешь помочь тому, кто не хочет помочь себе сам, — тихо сказал он. — Змей. Ты не можешь спасти всех. Мы нужны здесь. Их уже сейчас начнут приносить. Ты нужен им. Ты лучший, Змей, чёрт возьми, ты лучший хирург из всех, что я встречал. Ты нужен тем, кого только ты здесь сможешь спасти.

Змей секунду смотрел ему в глаза, а потом так же тихо сказал:

— Я ненавижу эту войну. Любую войну ненавижу. Отмени её, Ловчий.

— Завтра же займусь, обещаю, — ответил Ловчий.

Тейрис бежал по снегу, колокола всё ещё звонили, и он ускорял шаг с каждым ударом, обгоняя их. Он не был обязан, он даже не состоял ни под чьим командованием здесь, но когда он услышал колокола и призыв к бою — он будто очнулся от сна. И понял, где должен быть.

Он жаждал этого боя. Он мечтал о нём и рвался в него. Как он не осознавал этого раньше? Почему он вообще всё ещё здесь, а не на передовой? Впервые за последние недели он ощутил себя живым. С каждым шагом он всё сильнее и сильнее ощущал всё: страх, боль, потерю, отчаяние, ярость, ненависть. Они заполняли его, словно до этого он не давал им выхода, словно хранил их в закрытом флаконе в груди, за рёбрами, у самого сердца, а звон колоколов разбил этот флакон — и теперь всё, что он чувствовал и от чего бежал, заполняло его целиком, заливало его тело жаром. И когда командир, к отряду которого он присоединялся, скомандовал атаку, Тейрис бросился вперёд, криком ярости выпуская всё это, позволяя своим чувствам захватить себя и весь мир. Лэйр, его безумие, его смерть, разорение Луносвета, скорбь, нежность, любовь — всё это вернулось и было таким ярким, словно происходило прямо сейчас, каждым своим нервом он чувствовал всё это, и оно рвало его на куски и гнало вперёд, туда, где были они — рыцари смерти. И вся ненависть, которую он мог ощущать, толкала его к ним.

Бой был долгим. Тейрис рубил мечом, падал в месиво из снега, грязи и крови, поднимался и шёл вперёд, снова падал и снова поднимался, потому что его ярость была сильнее усталости, сильнее боли, сильнее любого страха. Сильнее всего, что он когда-либо чувствовал. Он слышал крики и лязганье мечей, видел золотые всполохи заклинаний вокруг, но ему казалось, что он один здесь, на поле боя, на этой земле, право ступать по которой он заслужил кровью и болью, жертвой, не сравнимой ни с чем. И он шёл навстречу им, всадникам смерти, и кричал, рубя мечом, падал и поднимался, и снова рубил, и кричал, и наконец чувствовал себя свободным.

Усталость всё же давала о себе знать, и с каждым разом, сам не замечая, он поднимался всё с большим трудом. Он отбился от своего отряда, на мгновение потерял видимость, когда порыв ветра бросил снег ему прямо в забрало, и не заметил поганище. Оно взмахнуло огромной лапищей, и Тейрис отлетел на несколько метров, прокатился по снегу, и пока он пытался подняться, поганище уже разорвало в клочки выстрелом из пушки. Тейрис торопливо очистил забрало от снега, поднял голову — и увидел рыцаря смерти, на всём скаку направлявшегося к нему.

Из последних сил Тейрис поднялся на ноги и выставил меч перед собой. Больше он ничего не успевал, даже подумать, что это конец.

Но когда рыцарь был уже в паре метров, другой дк на всём скаку врезался в него, пойдя наперерез. Кони столкнулись, заржав, и завалились набок, взметнув облако снега. Атаковавший своего рыцарь был готов к столкновению и выпрыгнул из седла; атакованный лежал, придавленный лошадью.

Тейрис замер на месте, опешив.

Атаковавший рыцарь подошёл к лежавшему, лежавший прорычал ему что-то сквозь шлем, атаковавший поднял рунный меч и с силой вонзил ему лезвие в горло, протолкнув до половины и отрубив голову.

А потом обернулся к всё так же стоявшему, замерев, Тейрису и прохрипел:

— Я тебе не враг, паладин. Я на твоей стороне.

Тейрис наконец очнулся. Он понятия не имел, что сейчас произошло, но ему было плевать. То, что говорил дк, не имело никакого смысла. Он поднял меч и шагнул к нему.

— Мы никогда не будем на одной стороне, — ответил он.

Рыцарь выставил свободную руку перед собой, а мечом закрылся, как щитом.

— Этот твой Свет освободил меня, — сказал он без насмешки. — Можешь убить меня после боя, а пока дай мне помочь вам отбиться.

“Я могу помочь им всем”, — вспомнил Тейрис последние слова Лэйра и крепче сжал меч в ладони.

— Я больше не верю в Свет, — тяжело ответил он и бросился вперёд.

Рыцарь быстро пробормотал что-то на языке мёртвых и выбросил свободную руку ещё дальше вперёд. Тейрис схватился за горло, чувствуя, как заклинание душит его и поднимает в воздух. Одной рукой он перехватил меч и со всей силы метнул его в дк. Тот легко уклонился, дёрнул рукой и швырнул Тейриса в снег. Тейрис ещё задыхался, когда он уже оказался сверху, одним коленом прижав его руку, другим встав на грудь, а свободной от меча ладонью сдавив второе предплечье.

— Ты не имеешь представления о том, что мы такое, — прохрипел рыцарь, наклонившись совсем близко. Тейрис, задыхаясь, смотрел в прорези его шлема, оцепенев и не пытаясь вырваться. — Ты не знаешь, кто мы и в какой мы власти. Как силён твой Свет, если смог вырвать проклятого из неё?

Тейрис закашлялся, но рыцарь ещё сильнее навалился на него, вдавливая в снег.

— Твоя ненависть — ничто по сравнению с моей, — тихо и яростно сказал он.

“В них есть какая-то красота, — говорил когда-то Лэйр. — Ты тоже видишь, правда? Интересно, что движет ими?”

“Ненависть?” — предположил тогда Тейрис.

“Возможно, — пожал плечами Лэйр. — И вот они стоят перед нами, как львы перед агнцами, и им не ведом страх… Что они чувствуют?”

Тейрис чувствовал ледяное дыхание и такую тяжесть в груди, словно вся армия мёртвых придавила его к земле. Рыцарь смерти смотрел на него, и он ощущал его ярость, его ненависть и отчаяние, такое же сильное, как его собственное.

— Почему? — неожиданно сам для себя просипел Тейрис. — Почему ты убил его?

— Потому что я больше не служу королю, — с той же яростью ответил рыцарь. — Я больше не служу никому.

— Как? — одними губами спросил Тейрис.

Рыцарь качнул головой.

— Какое тебе дело? Разве это важно? Я свободен, и мой враг теперь он, а не ты.

“Что, если есть что-то ещё? — спрашивал Лэйр. — Там, под всем этим. Что, если кого-то можно спасти? Что, если проклятые заслуживают милосердия? Что, если ненависть, наша ненависть — лишь бесконечный круг, по которому мы будем ходить, пока смерть не заберёт всех? Что, если всё это — ошибка? Всё — неправильно?”

— Ты не заслуживаешь прощения, — прохрипел Тейрис.

— Я не ищу его, — ответил рыцарь и вдруг резко наклонился ещё ближе, к самому лицу Тейриса, почти коснувшись своим шлемом его. — В тебе есть Свет, паладин, — глухо сказал он. — В нас его больше нет, мы прокляты, но в тебе он есть. В вас есть.

Тейрис смотрел с синее свечение его глаз, и вдруг всё вокруг исчезло, не было ничего — ни шума, ни боя, ни холода и крови, и он вдруг ощутил дикую, невыносимую усталость. Всё, что он испытывал, наконец заполнило его целиком, без остатка, и теперь он будто качался на волнах своих страха, боли, скорби, ярости, воспоминаний, больше не сопротивляясь им, не пытаясь их выплеснуть, он принимал их, и это рождало мучительную печаль — но и что-то ещё. Что-то, чего он не испытывал, казалось, вечность, а, испытав, вдруг впервые за эту вечность смог дышать, будто горло больше не сдавливало всё, что сжимало его раньше сильнее хватки рыцаря смерти.

— Я уже не доберусь до него, — так же глухо продолжил рыцарь. — Но вы можете. Дойдите до Ледяной Короны, убейте его и отомстите за нас.

Тейрис не отвечал, только продолжал смотреть ему в глаза.

А рыцарь вдруг усмехнулся и сказал с презрением:

— Ты не понимаешь. Неважно. Отомстите за себя, и вы отомстите за нас.

Он отпустил Тейриса, но тот продолжал лежать на снегу, следя за ним взглядом. Дк помог коню подняться, вскочил в седло и рванулся в самую гущу боя, туда, где были другие рыцари, и первый из них упал, разрубленный пополам, раньше, чем что-либо понял.

“Ты знаешь, я думаю, отец Мэйлэй был прав, — говорил Лэйр. — Свет не покидает никого. Что, если он не покидает и их?”

Тейрис приподнялся на локте и закашлялся так, что едва не выплюнул лёгкие. Потом отдышался, встал на четвереньки, потом на ноги и, пошатываясь, подошёл подобрать меч. Бой продолжался. Освободившийся рыцарь бился в самой гуще, половина других дк ринулась на него. Он дал время воинству Света переформироваться, занять более выгодные позиции и в итоге отбить нападение.

Тейрис продержался до конца боя. Когда победа стала очевидной и остатки Плети начали отступать, он тяжело опустился в снег и огляделся вокруг.

Освободившийся рыцарь погиб, в конце концов зарубленный рунными мечами. Тейрис смотрел туда, где среди горы трупов лежало его тело и думал: никто даже не отличит его от других дк. Его тело сожгут вместе с остальными, и никто никогдане увидит разницы, ничего не узнает.

Только Свет. Может быть, для него и так нет разницы межу всеми нами. Ни между проклятыми, ни между праведными. И поэтому он будет знать, кто достоин его милости. Может быть, все достойны, да, Лэйр? Может быть, все мы здесь прокляты и все мы здесь праведны, и мы стоим друг против друга, как агнцы, и ведаем страх, и отчаяние, и любовь. И может быть всех нас можно спасти.

А потом он встал на колени и оперся на рукоятку меча.

— Дорогой Свет, — сказал Тейрис, — прости, что давно не приходил. Кажется, я потерял веру. Мне было больно, и страшно, и стыдно, и мне до сих пор так. Я зол и я в отчаянии. И я скорблю. И я прошу тебя: помоги мне. Дай мне сил. Ибо я больше не хочу бродить во тьме.

***

Заваруха вышла знатной, а новичков тут было — полвзвода. Тейрис на минутку снял шлем, вытер пот со лба и огляделся. Неподалёку у камня лежал совсем ещё зелёный паладинчик. Выглядел он препаршиво. Тейрис, пригнувшись, рванул к нему.

— Эй, парень, живой ещё?

— Я умираю? — испуганно спросил парень.

Тейрис наскоро осмотрел его. Рана была серьёзной.

— Ну, пока ещё нет, — успокоил он парня. — Ты только приехал, не успел же даже достопримечательности посмотреть.

Он похлопал парня по плечу, поднялся, снова огляделся и заорал во всю глотку:

— Зендари!

Высокая троллька-хил обернулась к нему. Тейрис замахал рукой.

— Сюда, здесь срочный!

— Здеся у вас тута все срочные! — огрызнулась Зендари.

— Я серьёзно! — гаркнул Тейрис. — Его в первую очередь, жми сюда.

Троллька не стала спорить и побежала к ним.

Тейрис снова сел на колени рядом с парнем.

— Давно тут? — спросил он.

— Пару недель, — слабо ответил парень.

— Послушай, — сказал Тейрис. — Я на этой войне уже семь лет, и поверь, здесь всегда такое веселье. Ты, считай, как кислые щи — обычное дело, ежедневное блюдо, осточертело всем уже. Сейчас Зендари тебя подлатает, а потом мы отправим тебя к Змею с Ловчим, и они поставят тебя на ноги. Понял?

— Понял, — уныло ответил парень.

— Эй, — позвал Тейрис, — эй, всё будет хорошо.

Зендари уже была рядом и творила какое-то своё вуду, обсыпая парня зелёными рассыпающимися в воздухе лепестками.

Уже подбежали санитары, когда парень вдруг схватил Тейриса за наплечник, потянул к себе и сказал, глядя на него расширившимися от ужаса глазами:

— Свет оставил это место. Я не хочу умирать здесь.

Тейрис мягко отцепил его руку от наплечника и сжал в ладони.

— Свет не оставляет никого из нас, и никакую землю, — сказал он. — У всех наступает день, когда они теряют веру. Но ты теряешь не её, а себя. И ты вернёшь и себя, и её. Потому что Свет не оставляет праведных.

— А если я неправедный? — слабо спросил парень.

— Котят мучил? — спросил Тейрис. — Бабушке жёлудь в тапок подложил? Отсосал святому отцу во время мессы?

Парень не выдержал и фыркнул. Тейрис улыбнулся.

— Я знал парня, который считал, что Свет не оставляет даже проклятых. Он, правда, умер, но ты сейчас об этом не думай.

— Ой, уносите его, — сказала Зендари. — А то этот языкастый щас ему поможет отойти к Свету.

— Скажи, что ты от Тейриса! — крикнул им вслед Тейрис.

— А то они его без этого оперировать не будут, — съязвила Зендари.

— Будут, но так швы красивей сделают, — ответил Тейрис. — Я через неделю в увольнительную к ним поеду, полюбуюсь.

Зендари махнула рукой.

Тейрис напялил обратно шлем и огляделся. Бой ещё шёл, но Плеть начинала отступать.

— Ну, Свет со мной, — бодро пробормотал Тейрис и ринулся в самое месиво.

“Семь лет, - думал Тейрис, - ничего себе, и правда”.

За эти семь лет он находил и терял друзей. За эти семь лет произошёл бой у Часовни Последней Надежды, освобождение Дариона Могрейна и многих других. Тейрис видел дк, сражавшихся на его стороне, и своих бывших друзей, бившихся против него. Прошло шесть лет со дня смерти Лэйра. И теперь, наверное, Тейрис понимал его намного лучше, чем тогда. Теперь он уже был ветераном и во всей мере осознавал, насколько они были не готовы ко всему, что им пришлось пережить. И сейчас он видел многое из того, что уже тогда видел Лэйр, и о чём сам он начал думать лишь после его смерти.

Если бы ты узнал про Часовню, думал он иногда. Если бы ты узнал. Ты был бы счастлив? Тебе стало бы легче? Ты знал, что их можно спасти, ты думал об этом с первого дня. Ты бы принял их, сразу, без сомнений, как я не могу принять. Я вижу, как они ходят среди нас, оставаясь чужими для всех — для своих и чужих, и я сам среди тех, кто сторонится их. Воин Света, молот правосудия, я создан для воздаяния таким, как они. Но помнишь, как мы смотрели на них и ты спрашивал: что они чувствуют? Что они думают? Один дк сказал мне: вы не имеете представления, что мы такое. Ты хотел это знать. Хотел, когда никому ещё не было до этого дела. Я боюсь их, Лэйр. Я ненавижу их. Я жажду воздаяния и правосудия. Но я понимаю тебя. Я тоже хочу знать. И я хочу знать, что ты увидел тогда, в последние дни, в свой последний бой — что ты хотел сказать им.

Мы все сходим с ума на этой войне, и я тоже, можешь не сомневаться. Сегодня я видел нормального парня — от тут всего ничего и ещё не потерял разум. Дай ему ещё полгода, и он будет таким же, как мы. Если выживет после ранения. Но ты был бы рад видеть, как все мы здесь сражаемся на одной стороне — и тролли, и люди, все. Так много изменилось за эти годы. И я изменился. Может, тебе бы даже понравилось, как. Ты многое упустил, если честно. Я вот потрахался с троллем. По своей воле, я имею в виду. Весьма достойно, между прочим. Ладно, чертовски достойно. Не понимаю, зачем мы воюем. Столько теряем.

Иногда по ночам я тоже слышу, как ломается наст под копытами мёртвых коней. И иногда хочу пойти туда, в темноту, и посмотреть в глаза их всадникам. Прикоснуться к ним и ощутить тьму, которая ведёт их. Почувствовать их ярость. Я знаю, ты хотел этого. Мы оба хотели. У меня не было твоей храбрости, твоей честности и твоего безумия.

Может быть, теперь они есть. И когда-нибудь я подойду к мертвецу, загляну ему в глаза, и спрошу: чего ты хочешь, дк?

Если он ответит “колбасы”, Лэйр, я мамой клянусь, я больше не буду с тобой разговаривать, никогда.

Здесь Свет сталкивается с Тьмой, и иногда я думаю, что хочу дойти до самой грани. До той точки, где граница между ними чётче всего. До точки, где они сходятся так плотно, что их и не разделить. Там должно что-то быть. Что-то особенное.

И там я пойму.