Записки, предлагаемые вашему вниманию, найдены при следующих обстоятельствах. Передал мне их участковый, которому они достались от местного жителя, уверяющего, что обнаружил он листки просунутыми под дверь квартиры №42.
Этот нигде не работающий пьяница по несколько раз в день совершал путешествие по лестнице вверх-вниз по своим надобностям и долгое время не обращал никакого внимания на белеющие из-под двери квадратики, но в какой-то момент осознал, что творится нечто необычное хотя бы потому, что лежали они уже несколько недель, и, стало быть, дверь столько времени и не открывали.
Участковый – добрейший лейтенант Мазякин, к которому я пришел договариваться на предмет того, чтобы он не трогал моих рабочих, делающих ремонт, быстро вник в положение, убежденный весомыми аргументами. Под конец нашей беседы он, несколько замявшись, даже, кажется, слегка покраснев, спросил:
– Простите, вы, вроде бы, писатель?
Я осторожно ответил:
– Пишу иногда кое-что.
В душе я сделался, правда, чрезвычайно доволен, потому что всегда приятно, когда тебя узнают, а это так редко случается! Жаль, что, как потом выяснилось, лейтенант ничего не читал не только моего, а и остальных авторов не читал; а про мое писательство ему донесла зловредная бабушка Валя из пятого подъезда, которая знает обо всех все, в том числе и такое, что мы и сами не знаем.
– Вы не могли бы посмотреть вот это? – спросил участковый.
– А что это? – поинтересовался я довольно сухо: терпеть не могу знакомиться с чужими рукописями. У нас почему-то считают, что если ты пишешь, то обязан и читать; это мнение я нахожу совершенно неверным. Но представителю власти, да еще такому, в котором возникла нужда, как-то неловко отказать, и листочки я взял.
– Непонятно как-то, – заторопился Мазякин. – С этой 42-й ерунда какая-то выходит – мне дядя Коля притащил эти записки. Я ему: «Ты чего мне суешь, может, ты вообще чужое взял». А он: «Нет, ты погляди, погляди, тут дело для в аккурат для полиции». Я прочитал – фигня, но в адрес сбегал. Там пусто, нет никого. Несколько раз ходил, не открывают. Уехали куда-то, наверное. Ну уехали и уехали, у нас нет повода, чтобы вмешиваться. Заявлений не поступало. Ничего не нарушают. Не шумят в неположенное время, запаха нет, соседей не беспокоят, в подъезде не гадят. С них взять нечего… Но вот эти странные записки… Поглядите, чего как, вы же писатель, может, сумеете разобраться?
Сразу скажу: разобраться я не сумел. Это вам не вопрос о работягах с просроченным патентом с полицией утрясать…. Несколько раз я сам, притянутый загадочным рассказом, подходил к 42-й квартире, безуспешно звонил и стучал; квартира явно необитаема.
Пообщался и с соседями – благо, давно знакомы. Славка вспомнил, что вроде недели три назад слышал шум за стеной.
– Что-то там происходило, – задумчиво размышлял он. – Точно, была движуха. Стук какой-то, скрип. И бубнеж. Я думал – гости. Люди новые, мало ли, может, новоселье. Обидно даже, блин, стало – нас не позвали, не по-соседски. Ну вообще гости – нормально, а чего? А с тех пор, блин, и не видел их. Точняк, не встречал. Машка, скажи….
Наблюдение Славик предоставил интересное, но Машка тотчас же дезавуировала его, потому что оказалось, что супруг в тот день пребывал изрядно навеселе («Ты же на ногах не стоял, скотина!») и не воспринимал адекватно действительность, а сама Маша ничего подобного не слышала, и не услышала бы, потому что не до соседей тут, когда муж в таком состоянии…
А баба Валя совсем глухая и из ума выжила. Она нацелилась про чертей рассказывать и про то, что очень серой воняло по всему подъезду, но я вспомнил, что некоторое время назад у нас Горгаз чего-то чинил, и вопросов к старухе больше не имел.
Поэтому предоставляю переданное мне повествование как есть. Конечно, сразу видно, что это писал человек неопытный в нашем деле, начинающий, руку еще не набивший. Да и с фантазией бедновато. Я бы написал богаче. Эх, я бы завернул! Ну да ладно…
«Настало, наконец, время исполнения желаний – ну хорошо, хорошо, не всех. Даже не то, чтобы нескольких, но уж одного-то точно, а именно – улучшения жилищных условий.
Стали мы с женой смотреть варианты и наткнулись на один чудесный, просто такая удача, что даже не поверили сразу. Почти в центре города, но не на шумной магистрали, а в тихом зеленом районе, в хорошем доме с лифтом; окна выходят в большой тенистый двор.
Двор аккуратный, ухоженный, даже и клумбы есть. Бабушки по старинке на лавочках у подъезда, да и молодежь не гнушается иногда подсаживаться; пьяный мудрый дядя Коля, все всех знают, мирно, дружно, приятно.
Правда, насторожила дешевизна – раза в два против реальной цены. Три комнаты, да за такие копейки!
– Тут, Гена, где-то подвох, – предположила жена.
Я тоже так подумал и обследовал квартиру тщательнейшим образом, чуть ли стены не выстукивал. Ничего плохого не нашел. Жилплощадь в прекрасном состоянии, даже особого ремонта не требует. Единственное – потолок подвел: паутина трещин, в одном углу – мерзкие зеленоватые разводы: видать, соседи протекли. Пришлось по въезду белить. Ну, за такое дело скидку я выбил. Справедливо, по-моему – товар с изъянцем, стало быть, и цена пониже. Я ведь не хапуга какой-нибудь, я по-божески.
Может, думаю, с окружением какая-то проблема? Пошел знакомиться; соседи оказались очень милые люди, сразу предложили помощь, если понадобится; бабушка в 41-й напоила чаем с алтайским медом, а здоровенный Слава из 43-й с ходу достал из резного буфета рюмочки и настоечку на апельсиновых корках.
Человек я дотошный, люблю, когда ясность. Да и супруга тревожилась, и я пристал к прежним хозяевам – тоже хорошие ребята, тихонькие такие интеллигенты.
– Очень мне все нравится, – говорю, – но кота в мешке покупать не желаю.
Они мялись, мялись, и объяснили, в чем дело. Оказывается, случилась неприятность, а где одна неприятность – там, как водится, другая. Цепная реакция.
Заболела сначала теща и понадобились процедуры. Еще год назад никаких проблем не возникало – делали эти процедуры в любой поликлинике, но теперь их реформировали, а кроме того, в районе построили новый медцентр.
Отчего-то вколотили его в дальнюю окраину лесного массива, видимо, чтобы пациенты дышали смолистым сосновым воздухом, а езды до него оказалось полтора часа автобусом по пробкам. Из поликлиник процедуру перевели туда, сделали запись на три месяца вперед. А если не хочешь ждать – пожалуйста, платные услуги, оказывают везде и всюду…
Затем сына задержали на акции оппозиции. Светили ему статьи неприятные, рисовался реальный срок, но им намекнули, что вопрос можно решить – мол, мы же понимаем, дело молодое, в юности все бунтари; попался парень по жеребячьей глупости. Короче, могут и не раздувать, тем более что нынче политически невыгодно – но… И назвали это «но». Очень впечатляет, сколько сейчас стоит «но».
Кинулись занимать, кредитов набрали так, что не понятно, как отдавать будут – а в долг никто не ссуживает.
– Представляете, все так обеднели, оказывается, – чуть шепелявя, рассказывала мать этого оболтуса, и мне было, признаться, неудобно слушать – у нее слезы в глазах стояли, а я терпеть женского плача не могу. – Ни у кого денег нет…. Несколько лет назад сами к нам бегали одалживаться, а теперь у кого не спроси, копейки лишней нет…. Вот мы и решили продать квартиру. Нам очень быстро надо…. Жаль, конечно, сын тут вырос, вся жизнь тут. Но выхода нет…
Конечно, мы эту квартиру взяли. Такое везение!
Правда, Наташка какая-то смурная стала, когда мы подписали договор.
– Слушай, Генка, – говорит. – А мы с тобой подлости не сделали? У людей беда, а мы воспользовались. Ты им еще про потолок толковал…
– Дуреха, при чем тут мы? – отвечаю. – Цену не я назначал, сами сказали, я даже почти не торговался. Мог бы и сбить еще маленько, да не стал ведь! Вроде как наоборот получается – мы помогли. Не мы – так другой купил бы, да еще дешевле, они совсем ничего не получили бы. А мы по-честному. Так что в голову не бери, отлично все складывается.
Начали обустраиваться. Ввезли кое-что из мебели, расставились, жена свои горшки с мухоловкой и экзакумом водрузила на подоконники. Зажили, вздохнули полной грудью – наконец-то человеческую обитель заимели, а то ютились с Наташкой в норе, повернуться негде.
Все бы хорошо, только скоро мне приснился этот проклятый сон.
Мне снилось, будто я открываю ночью глаза и вижу комнату – сначала совсем как в реальности: рядом сопит жена, с улицы клином вбивается свет, и в нем очерчены цветы на окне, стул, отбрасывающий корявую бесовскую тень, книжные стеллажи. Этакая лунная графика …
От окна тянет ночной сыростью… И вроде все в порядке, однако слух мой, внезапно обостряясь до крайности, начинает различать странные звуки – поскрипывание, шуршание. Я начинаю искать источник этих звуков, причем делаюсь сначала очень недовольным, что меня разбудили (бывает такое во сне: тебе кажется, что ты проснулся, а на самом деле спишь). И вот я, стараясь не потревожить Наташку, осторожно приподнимаясь на локте, верчу головой и сначала ничего плохого не замечаю, только вот свет с улицы внезапно становится очень контрастным, а тени – густыми, плотными; и уже успокоено откидываюсь на подушки, как вдруг понимаю, что потолок начинает двигаться.
Он шел вниз почти незаметно, тихо, медленно и плавно опускаясь по всей площади – сперва это не вызывало тревоги, я даже и с любопытством наблюдал. Постепенно он убыстрял движение, но все равно – не падал, а именно опускался, достигал верха стеллажей и начинал давить их. Первый страх – легким морозцем по коже – приходил именно в момент, когда я слышал отчетливый в тишине скрежет; приходило и понимание того, что это уже не потолок, а пресс, назначение которого – разрушение; и в плавности его хода я улавливал неотвратимость того, что должно случиться.
Я пытался встать, но обнаруживал, что ноги и руки наливались свинцовой тяжестью; я не мог шевелиться; я хотел разбудить жену, но горло пересыхало и делалось неспособно звучать. Я тщетно напрягал силы и волю – ничего не помогало, я оставался вытянутым в постели, как на дыбе, и только мог наблюдать, как потолок-пресс сантиметр за сантиметром приближается к моему лицу, перемалывая беззвучно в щепки мебель, кондиционер, картины на стене, новое бра венецианского стекла…
Причем, если в начале сна я еще как-то соотносился с окружающим миром, являлся такой же его естественной деталью, как интерьер комнаты или посвистывающая носом жена, то далее я как бы изымался из пространства. Вокруг начинал клубиться серый туман, засасывая еще не раздавленные предметы… Этот дым, он не имел вкуса и запаха, он словно существовал вне ощущений, но он растворял предметы лучше и быстрее любой кислоты; в соприкосновении с ним любая вещь таяла и превращалась в него же.
Только беспощадный свет луны продолжал клинком рассекать туман, уже пожравший окна и стены – в этом тумане оставалась лишь кровать, видимая отчетливо, до самой мелкой складки одеяла; простыни и наволочки истекали мертвенно-белым сиянием, и я знал, что такое же сияние испускает моя кожа. То было место казни.
Я оставался один на беспощадном ложе, вокруг которого колыхались серые слои, потолок совершал свое неумолимое действие…
Холодная шершавая поверхность была еще далеко, но я начинал чувствовать давление воздуха, и оно с каждой минутой усиливалось; я вжимался в постель и чувствовал, как тело оставляет в простыне отпечаток, как в гипсе; я начинал задыхаться и выкатывать глаза; у меня возникала твердая уверенность, что сейчас они лопнут. Кости становились хрупкими и начинали издавать хруст, сходный с тем, что исходит иногда от суставов пальцев, когда вы, забывшись, начинайте разминать ладонь.
Когда потолок доползал до моего лица, я уже пребывал в таком состоянии, которое можно назвать скорее мертвым, чем живым – и отчего-то последним штрихом всегда являлась муха, сидящая на свежепобеленной поверхности прямо напротив носа и спокойно чистящая лапки.
Я необыкновенно живо представлял, как в следующую секунду эта мерзкая, грязная мушиная плоть втирается в мою кожу и смешается с моей кровью, и ощущение это получалось столь впечатляющим, что на этом месте я просыпался – всегда в холодном поту, до боли сжав кулаки.
После такого сна я вставал и, тяжело дыша, обходил со страхом квартиру, проверяя все закоулки на предмет наличия мух. Все было спокойно, и я готовил себе на кухне чашку кофе с молоком, тихонечко приходя в себя. Через полчаса дыхание мое выравнивалось, и я чувствовал, что могу вернуться под женин бок. Утром я обычно вставал совершенно разбитый, с высоким давлением и Наташка кидалась отпаивать меня корвалолом и бранить за то, что я совсем не берегу себя.
Кошмар беспокоил меня все чаще, и жена стала давать мне снотворное. От него стало только хуже – я стал просыпаться с огромным трудом и был вынужден наблюдать жирное мохнатое насекомое все чаще и подробнее, и чем больше я изучал его, тем больше запоминал так, что уже и днем временами отставлял чашку с кофе, потому что испытывал приступ тошноты от нахлынувшего видения мушиного лоснящегося жиром брюшка. Я превращался в неврастеника.
Теперь я дошел до того, что думаю о продаже квартиры – а мы еще даже новоселье не успели отпраздновать. Она сводит меня с ума. Уже и в светлое время суток я возвращаюсь с работы, смотрю с порога на потолок, и чудится мне, что он стал на пару сантиметров ниже; ощущение духоты охватывает меня аж в подъезде. Я боюсь собственной квартиры – не могу понять, за что она невзлюбила меня? Если я ее соберусь продавать, конечно, не продешевлю, отдам за реальную цену. Тут все честно, я полагаю. Она точно дороже стоит, чем я за нее заплатил. И потолок побелен, опять же…
А жена прекрасно себя чувствует. Она сегодня, глядя на мое мятое лицо, предположила, что это из-за того, что я у прежних хозяев выбил скидку, а они, мол, и без того бедствовали. Вот ерунда! А что прикажете – ремонтировать за свой счет, словно я Рокфеллер какой-нибудь? Или отказаться от выгодной сделки? Я не виноват, что они назначили такую цену. А за везение не платят, на то оно и везение, так что не надо с меня взыскивать, все равно не дам.
– С тобой стало трудно, – ответила Наташа. – Я пойду, пройдусь – отдохну. Устала.
Я даже обрадовался – тоже утомился от ее упреков. С облегчением я закрыл за женой дверь и прилег отдохнуть. Буду спать днем, коли ночью не выходит.
Но что это? Я слышу хорошо знакомый скрип. Серые струи поднимаются из углов, и потолок подрагивает, словно завелся где-то механизм, запустился мотор. Откуда днем луна? Почему она так беспощадно светит?
Бог мой, я ведь не сплю. Я не сплю, слышите вы меня? Люди! Я не могу встать с постели. Боже, я распят, я не могу двигаться. Он опускается, смотрите! Он действительно движется вниз, этот злой поршень. Он уже крушит стеллажи.
Наверное, у меня галлюцинации. Я очень болен. Мне надо вызвать скорую, но руки не слушаются меня – они уже сложены крест-накрест на груди, и горло напрягается в тщетных попытках издать хотя бы хрип.
Все, как во сне, только рядом нет жены. Наташа, ты где? Ты с самого начала сомневалась, стоит ли покупать квартиру. Ты ушла? Ты зачем оставила меня – ты, ты что, знала, знала?
Потолок близко. Его шершавая поверхность заполонила мир. Скоро потолок раздавит меня. Он надвигается. Серый туман кругом. Я ведь сейчас проснусь, правда? Правда ведь, слышишь, ты, господи?
Милый боже, сейчас, когда я, оледенев, превращаюсь в комок визжащего ужаса, о единственном прошу тебя – сделай так, чтобы на потолке не оказалось ни одной мухи».