жаль ее: казалось, будто она пытается мысленно втиснуть квадрат в круг. Я постаралась представить, что она думает: «В моем кабинете сейчас девушка, которая заявляет, что ее бьет парень», «Жертва всегда говорит правду, пока не доказано обратное». И при этом: «Но не Майк же, да? Это какой-то другой мальчик, какой-то другой ее парень», «Как ответить нейтрально — чтобы она знала, что я не отрицаю ее обвинений, но в то же время сомневаюсь?». И наконец вслух:
— Это очень серьезное обвинение.
Я кивнула. Этим утром по дороге в школу я уже решила: что бы ни сказала директор Скотт, я изо всех сил постараюсь оставаться спокойной, собранной. Она может не поверить, если я буду истерить. Сидя в кабинете, я надеялась, что директор не слышит, как громко стучит мое сердце, не видит, как холодный пот собирается на шее, под хвостом на затылке.
— А Майк уже… — Она осеклась, на секунду отвернулась и наконец сказала: — Такое раньше случалось?
Я снова кивнула.
— Ты говорила об этом с родителями? — спросила она.
Я покачала головой.
— С кем-нибудь из друзей?
Я снова покачала головой.
— Почему так?
Тут у меня начало закрадываться опасение, что я пришла не к тому человеку. Наверное, стоило сначала поговорить с мамой. Или даже с мамой Майка. Странно как-то, что я в первую очередь рассказала директору, да? Я попыталась вспомнить, почему выбрала ее. Я думала… Пожалуй, я думала, что она положит всему конец. Разве не так должны поступать учителя, школьная администрация — вмешиваться, если ученик ведет себя неподобающим образом?
Впрочем, отступать и менять подход было поздно.
И тут директор Скотт спросила:
— Ты не думала обратиться в полицию?
У меня встал ком в горле: я не могла объяснить, что обращение в полицию казалась мне слишком страшным, слишком серьезным шагом. Даже слышать, как директор говорит слово «полиция», было для меня слишком. Мама сказала бы «чересчур», дай я ей возможность высказаться.
Боже, а что, если директор вызовет полицию? Мое сердце забилось еще быстрее. Она же не может так поступить, правда? Не может, если я против? Все познания о полиции у меня из сериалов. Мне смутно вспомнилась какая-то очень деловая актриса, которая говорила другой, несколько менее деловой актрисе, что та должна подать заявление в органы. Но если я скажу директору, что не хочу идти в полицию, разве она не заподозрит меня во лжи? Я засунула руки под колени. Ладони были такими влажными, что я боялась, как бы директор не заметила. Влажные ладони — это же обычно знак того, что человек врет, да?
Как будто это так легко — говорить правду.
— Ты, конечно, понимаешь, что мне нужно будет обсудить это с твоими родителями? — сказала директор Скотт.
Я еле сдержала вздох облегчения. Звонок родителям — это, конечно, не то чтобы идеально, но намного лучше, чем в полицию. Директор Скотт продолжила:
— И с родителями Майка.
Ну, это логично. И справедливо, раз она собирается говорить с моими родителями.
— И, естественно, я обсужу это с самим Майком.
Я снова кивнула. Разве не этого я хотела? Как иначе она должна была это прекратить?
Директор добавила:
— Кроме того, учитывая, как быстро тут разлетаются слухи, я полагаю, что твои одноклассники тоже вскоре об этом узнают.
Она как будто сожалела, что не сможет сохранить все в секрете. Я прижала к джинсам ладони, надеясь вытереть их так, чтобы директор не заметила, какие они влажные.
Может, не стоило сегодня собирать волосы в хвост. Может, из-за этого кажется, что я пытаюсь привлечь внимание к синяку. Я решила, что, как только выйду из кабинета директора, распущу волосы, чтобы можно было, наклонив голову, спрятать синяк за прядями. Хотя тогда директор Скотт может подумать, что я специально так сделала: для нее убрала волосы с лица, для ребят в коридоре его завесила.
Очень хотелось подтянуть колени и спрятать в них лицо, сжаться, стать как можно меньше. Но я не сводила взгляда с пола. Я даже старалась не сутулиться. Заметила ли директор Скотт, что на мне свитер Майка? Я посмотрела на свои ноги. Интересно, когда последний раз пылесосили пол, и кто придумал застелить кабинет директора ковром — в отличие от остальных помещений школы, полы которых покрыты холодным твердым линолеумом? На мне были удивительно потрепанные кроссовки. Может, это тоже специально, чтобы казаться жертвой: видите, даже мои кроссовки потрепаны.
Или они, наоборот, будут свидетельством моей вины: «Этой девочке вообще доверять нельзя, у нее даже кроссовки потрепаны. Очевидно, она за собой не следит. Очевидно, хорошие вещи ей доверять нельзя».
Майк — Очень Хорошая Вещь. Я влюбилась, как только он позвал меня на свидание. Буквально в ту же секунду. Прежде я не подозревала, что он знает о моем существовании. Хотя нет, это преувеличение, а в моих обстоятельствах не стоит преувеличивать. Конечно, он знал о моем существовании: мы ходили в один детский сад и в одну школу, в детстве — на одни и те же дни
