домашними делами и обилием средств для стирки.
«Когда-нибудь он оценит! Он непременно всё поймет», – убеждала себя она, приседая и бегая каждое утро.
Очень скоро Валера, действительно, все понял. Произошло это через неделю после свадьбы их любимого сына.
В свои сорок с небольшим выглядел он не лучшим образом. Утром, стоя перед зеркалом, он с грустью рассматривал свои обвисшие щеки и седеющие виски, а седина ему не шла. Некогда поджарое тело, все больше напоминало кожаный мешок. Коллеги женского пола больше не подмигивали ему и не приносили кофе. «Ничего», – сокрушался он, – «вот Ляля меня любит. Сына для меня вырастила, дом на ней держится, за всю жизнь ни одного гвоздя не забил. Пора полюбить и её»
Эх, Валера, если бы эта мысль закралась к тебе в голову на неделю раньше…, то ничего бы не изменилось. Ничего бы не изменилось и через год. Ляля до сих пор любила тебя самозабвенной слепой любовью. Каждое «моя» и «люблю» оборачивалось в её душе фейерверком.
Какого же было её счастье, когда к пятому десятку муж наконец-то решил полюбить её. Это был май её жизни. Действительно, май. Прекрасные три месяца её жизни и последние.
Вот тогда-то Валера оценил! Утирая скупые мужские слёзы над её фотографией с черной ленточкой в уголке.
Сын женился и уехал в другой город, ждали внучку. Как же Ляля хотела увидеть внуков, но её организм, измученный постоянные надеждами, не выдержал. Умерла она тихо, во сне. Она всегда была тихой и уютной, своей. Много лет в этой домашней тишине, созданной ею, он не замечал очевидного. Искал шума на стороне и находил его, тишина Ляли казалась ему серой и вязкой. Когда ему все же наскучил этот шум и суета – Ляли не стало, а тишина без неё казалась слишком громкой…
