Заметки про Катюлика [Кира Александровна Щукина] (fb2) читать онлайн

Кира Щукина Заметки про Катюлика

Здесь собраны мои заметки из Вконтакте за десять лет. Заметки про мою бабушку, Катюлика.

Чтобы новым читателям было проще ориентироваться, я должна немного ввести всех в курс дела.

Я – это я. В начале этих заметок мне 35 лет, в конце – 45.

Катюлик – моя бабушка. В начале заметок ей 80 лет, в конце – 90.

Мама, она же мамочка – ее дочь, моя мать.

Тёма – мой старший сын, в начале заметок ему 16 лет.

Серёга – мой младший сын, и ему в начале заметок – 9 лет.

Муж, он же супруг – мой муж Миша. Теперь уже бывший.

Дедулик – муж Катюлика. Заметки начинаются с того момента, как он умер, а моя бабушка стала жить одна.

Ольга Петровна – моя свекровь.

Место действия:

Квартира Катюлика в Пушкине.

Квартира мамы.

Квартира моя.

Вначале Катюлик жила в Пушкине, потом переехала к маме, а потом, когда мама не могла уже справляться, переехала ко мне.

Временами в тексте мелькает город Псков, в котором когда-то была квартира Дедулика, и я в детстве проводила там лето.

Надеюсь, что вдумчивый читатель справится со всеми перемещениями героев, но, думаю, в конце концов это не так и важно.

Важно другое.

***

Я нежно люблю свою бабушку. Особенно люблю в ней двойственность восприятия мира и событий.

Впервые я обратила на это внимание лет в десять. Мой Катюлик, у которой в доме всегда идеальная чистота и порядок, в электричке запихнула обертку от мороженого под сиденье. Я спросила: «Что ты делаешь?!» На что Катюлик посмотрела на меня пронзительным взором и ответила: «А что такого?»

Другие истории мне нравятся намного больше. Когда я бегала с ней по Пушкину для оформления разнообразных бумаг, нам навстречу попались две девочки, лет 15- 16. Обычные такие девочки – короткие юбки, косметики в меру, все нормально. «Вот шлюшки!» – сказала Катюлик. «Почему?» – спросила я. «А потому что они с парнями целуются и на коленях у них сидят!». Каждую встречную девушку в более-менее раскованном наряде Катюлик приветствовала либо «шлюшкой», либо «проституткой». Когда же зашла речь про мои юбки, именно бабушка подбивала меня надеть какую-нибудь покороче. «А разве я не буду тогда шлюшкой?» – спросила я. «Тебе можно!» – ответствовала Катюлик.

Сегодня она рассказывала про предыдущих жен Дедулика. Одна не могла родить ему ребенка, а вторая была шлюхой. «Но почему?!» – заорали мы хором с мамочкой. «А потому что она спала с солдатами в гарнизоне!» – сказала Катюлик. А когда я стала рассказывать про своего мальчика-парикмахера, она с интересом спросила: «Это твой любовник?» Все женщины – шлюхи и проститутки, и только женщины нашей семьи имеют право на любовь. То, что она сбежала к Дедулику от мужа, тоже не считается. Это любовь.

Потом я вышла на балкон покурить. И там увидела прекрасные петунии, стоящие в воде в тазу. Зная Катюлика, я спросила: «Откуда ты их выкопала?» – «А вдоль шоссе ящики такие висят. Там этих петуний много!». Убеждать ее в том, что так делать не стоит, совершенно бесполезно.

Теперь я знаю, кто выкапывает цветы из муниципальных клумб. А женщины в коротких юбках – однозначно шлюхи и проститутки. Кроме меня, конечно.

***

Звонит сегодня днем мама. Говорит:

– Беспокоюсь, до Катюлика не могу дозвониться.

– Не переживай, – отвечаю я, – она ушла куда-нибудь.

Через два часа: ой, не могу дозвониться!!! Впадает в панику, слышу по голосу.

К вечеру звоню сама. Трубку снимает Катюлик.

– Ты где была? – спрашиваю.

– Шлялась! – гордо отвечает Катюлик. – ходила в магазин, ну, ты знаешь, тот, где платья…

Она в этот магазин ходит, кажется, через день. С удовольствием. Отсматривает платья. Все не такие. Слишком мрачные. Или вырез большой. Мне же, говорит, уже нельзя с большим вырезом! – кокетливо так. Я, говорит, купила себе платье. Два.

– О_о… – отвечаю я.

А Катюлик тем временем начинает рассказывать о том, какие платья. Это – как костюмчик, а другое – более нарядное. Все бабы в магазине хвалили и говорили, как им нравится. Я не могла никак выбрать! Решила взять ну то, нарядное. Подхожу к кассе. Говорю продавщице: а помните, на прошлой неделе вы обещали мне скинуть? Так вот если я возьму два платья, вы сколько скинете? И Катюлик с ними сторговалась. Ей скинули. Рублей четыреста.

А потом, продолжает она, я пошла в магазин. У нас новый рыбный магазин открыли. Там свежая рыба. Я купила Карася. (Я слышу большую букву в ее голосе). Он стоил 6 рублей килограмм! (насчет цены я удивилась, но кто ж знает, сколько стоит Карась). Я купила этого Карася на 20 рублей. И ты знаешь, он был еще живой! Дышал и жабрами шевелил. Завтра его поджарю.

А потом, дальше продолжает Катюлик, я возвращалась домой и встретила соседку. И она говорит:

– Ой, Катерина, какая ты нарядная!

– Ну что ты, – отвечает наша Катерина, – я же такая уже старая! – снова кокетничает.

А я думаю: это соседка Катерину в платье не видела. С Карасем.

***

Сегодня меня навестили мама и Катюлик. Неожиданно и вдруг. Я лихорадочно доварила суп типа солянка и быстренько сделала свежий пирожок из тех, что пользуются большим успехом.

А потом у Катюлика заболела голова. Голова у Катюлика болит постоянно, а головная боль служит средством воздействия на окружающих. На мою маму, во всяком случае, это действует со стопроцентным попаданием. Головная боль не мешает Катюлику нарезать круги по городу Пушкину, посещать врачей, ругаться с ними и с энтузиазмом торговаться на рынке. Слабым голосом Катюлик сказала: «Я пойду прилягу…» И прилегла. Коты мои прилегли вместе с ней. Получилось очень живописно.

Тем временем испекся пирожок. Катюлик выползла на кухню со слабым стоном.

– Лучшее средство от головной боли – это коньяк, – сказала мама.

– Коньяку нет, – строго сказала я. – Выпили весь. Есть водка, вино и кагор.

– Водка от головной боли подойдет, – сказала мама. – Налей Катюлику грамм тридцать!

– Чуть-чуть! – прошелестела Катюлик. – Один глоточек!

И выпила. А мы тем временем выпили кагору.

– Алкоголички, – сказала Катюлик и выдала частушку, которую я забыла записать: "Тот, кто водочку не пьет и жену свою не бьет…"

Я предложила Катюлику пирога, она слабо сказала:

– Ну, один маленький кусочек! Ах, зачем так много! – и съела. А потом съела еще. И неожиданно развеселилась.

А мама тем временем рассказывала про Чехию. Про то, как она рвется туда поехать. Что она поняла, как хорошо жить в Европе и как отвратно жить тут.

– Родину надо любить! – внезапно изрекла Катюлик. Мы гнусно заржали.

– Где родился, там и пригодился! – выдвинула она следующую сентенцию. Вся сцена неуловимо напоминала мне какой-то роман, но убей бог не помню, какой. Тёма гнусно ржал в коридоре. Потом приполз к нам.

– Ну налейте мне хоть кагору попробовать, – сказала Катюлик. – Но только один глоточек!

– А кагор – это что? – спросил Тёма.

– Специальное вино, – ответила я.

– В чем разница? – я начала произносить тексты про сахар, содержание алкоголя, многолетнюю выдержку и читать надписи на бутылках.

– Дай хоть понюхать, – сказал Тёма и с видом знатока начал обнюхивать пробки.

– Только армянский коньяк!!! – изрекла бабушка Катя. Тёма от хохота подавился. Мы тоже повизгивали и похрюкивали.

– Дурдом, – изрек Тёма. – Просто дурдом! – и удалился.

– Пять звездочек! – произнесла Катюлик после некоторого раздумья.

– Катюлик, тебе тортика отрезать? – спросила я.

– Ну, если конфет у тебя нет, то тогда уж дай маленький кусочек…

– У меня все есть, – снова построила я Катюлика и дала ей и конфет и тортика.

А потом я пошла их провожать. Далеко. Потому что из соображений экономии ехать на маршрутке они гордо отказались. На выходе из парадной Катюлик нашла два рубля. На автобусной остановке еще пять.

– А вчера я нашла четыреста… нет, сорок копеек! О! вот еще десять! – радостно сказала Катюлик и выловила их из лужи. – А еще рубль я нашла, когда мы переходили через дорогу. Восемь рублей пятьдесят копеек!

Потом, уже по телефону, я попыталась выцыганить у нее частушку, которую она у меня вспоминала. Удалось извлечь нечто матерное, чего я от хохота тоже не запомнила, и еще одну:

Я у Коли в коридоре

галошами топала.

А я Колю не любила,

А конфеты лопала!

Когда мой муж пришел с работы, я сообщила, что у меня были мама и бабушка Катя.

– Я понял, – сказал супруг. – По кагору.

***

Вчера я поехала к Катюлику. Потому что вчера была годовщина смерти Дедулика. И мне надо было как-то помочь, в магазин там, приготовить. В итоге оказалось, что народу нас будет всего ничего, готовить особо не надо, поэтому мы сходили в магазин, купили продукты, а потом…

А потом мы пошли гулять. Когда мы выходили из квартиры, соседская дверь была открыта, и там маячил сосед. Которому Катюлик радостно сказала:

– Здравствуй, Сережа! А это моя внучка, она меня терроризирует. Мы с ней ругаемся!

– Конечно, ругаемся! – сказала я. – Потому что я не понимаю – ты будешь дверь закрывать или с соседом разговаривать?

– Ну, – сказала Катюлик, – я делаю, что могу. А что не могу – я не делаю!

Я поразилась здравости ее жизненной позиции, и мы пошли вниз по лестнице. По лестнице мужики этому самому Сергею таскали гипрок.

– А это что? – спросила Катюлик у согбенного под тяжестью листа мужика. – А оно зачем?

– Стены отделывать.

– Что-что? А балкон этим можно?

– Можно, – сказала я и потащила Катюлика вниз по лестнице. На улице Катюлик сказала:

– Ой, я денег с собой не взяла совсем.

– Но мы ведь только посмотреть? Ничего покупать не собираемся?

– Нет, конечно! – сказала мне Катюлик.

Мы пришли в магазин. В магазине мы посмотрели мебель и скатерти. У скатертей Катюлик задержалась и начала разговаривать с продавщицей.

– А красные скатерти у вас есть? А зеленые? А какого размера? А 140 на 180 есть? А вот эта почему такая дорогая? А салфеточки отдельно продаются?

Я оставила Катюлика беседовать с продавщицей и пошла смотреть всякое злато-серебро. Потом мы изучили хрусталь, фарфор и часы. На часах магазин закончился, но и там Катюлик побеседовала с продавщицей и сообщила, какой будильник и когда она у них покупала.

Мы пошли дальше. На площади у исполкома вдруг оказался магазин "Красный куб". Я чутьем поняла, что Катюлику там понравится. Она долго охала над чайничками и чашечками. Выспрашивала у продавца, есть ли у них свечки, ну вот такие… плоские… простые. Нет, маленькие и круглые. Да, вот такие, но без запаха. И сколько стоит? Шесть рублей? На кассе? Ну, тогда на выходе я возьму. И действительно на выходе купила три свечки. Сообщив девочке за кассой, что у них прекрасные ежики в магазине и что она придет еще. В магазине мы провели минут сорок, я думаю. Но Катюлик рассмотрела все.

Мы пошли дальше. По дороге заглянули в еще один магазин. Там Катюлик увидела йоркширского терьера, долго с ним сюсюкала и улюлюкала и радостно спросила у хозяина:

– А сколько стоит? Дорого? Нет, ну вы скажите – сколько. Может, я тоже куплю. А где брали? Здесь, в Пушкине? Ах, заказывали специально, с родословной?

– Пойдем дальше, – строго сказала я.

И мы пошли дальше. У Гостиного двора мы зашли в кондитерский магазин. Там вдруг оказался чай, ну такой, в банках.

– О! – сказала Катюлик. – Надо купить. А то тот чай, что я Ларке покупала, я думала, мы вместе выпьем, а не получилось.

– Надо купить, – согласилась я. Катюлик спросила у продавщицы:

– А какой чай тут у вас самый вкусный?

– У каждого свой вкус, – строго отвечает продавщица. – Надо нюхать.

Мы начали нюхать. Катюлику понравился один, мне другой. Купили оба. Продавщица, поняв, что мы что-то все-таки купим, стала намного любезнее, и они с Катюликом еще пощебетали. А потом мы пошли к конфетам. Катюлик спросила у продавщицы:

– А такие маленькие кругленькие с желе у вас есть?

– Как называются?

– Не помню, понимаете, старая совсем! – сообщила ей Катюлик. Но тут подошла другая бабуля и стала выяснять, из чего делают зефир и где его производят. Катюлик слегка ее отпихнула и продолжила про конфеты.

– Ну что вы без очереди лезете! – возмутилась бабуля.

– А потому что я уже спрашивала! – выяснив, что нужных конфет нет, мы пошли к выходу. – Ух, старая кочерга! – прошипела Катюлик.

И мы пошли дальше, в парфюмерный магазин напротив. Выяснилось, что Катюлику нужен лак для ногтей. Мы долго выбирали лак, опять же советуясь с продавщицами. Потом поняли, что нужна еще и жидкость для снятия лака. После чего у Катюлика в кошельке осталось 40 рублей, и я догадалась, что наша прогулка почти закончена. Вот только их дотратить…

Гостиный двор оказался уже закрыт. Мы прошли мимо, полюбовались на почти отреставрированный собор и, пройдя пол-Пушкина, двинулись к дому. По дороге Катюлик раз пять спросила у меня, устала ли я. И когда наконец я рявкнула:

– Да!!! Устала!!! – она тихо и скромно сказала:

– Я тоже.

Уже дома, когда я стала наконец переодеваться, Катюлик тихо подкралась ко мне и протянула какой-то пакет. В пакете оказалась скатерть из первого магазина. Перламутрово-серого цвета с цветами. Она протянула ее мне и сказала:

– Это тебе. В подарок.

***

К нам на дачу приехала Катюлик. Моя свекровь – святая женщина! – любезно её пригласила. Я, правда, наивно понадеялась, что святость её распрострется… распростерется… распространится еще дальше, и Катюлик приедет, а она уедет. Но – увы.

Сегодняшний день начался с возлежания Катюлика в жезлонге (как она сказала моей маме) с мокрым полотенцем на голове по причине головной боли. Очень красиво.

Временами Катюлик изображает из себя бедного родственника, в конце обеда, например, восклицая:

– А хлеба у вас совсем нет? – на что я, как обычно, начинаю орать:

– А раньше спросить было сложно?! – и лезу в холодильник за хлебом.

После обеда, спрятавшись в доме, чтобы никто не слышал, Катюлик звонила маме и жаловалась, что я не иду с ней в лес. Я об этом знаю точно, потому что ровно через минуту после окончания их разговора я, спрятавшись на чердаке, тоже звонила маме. Оправдываться. Что в лес я Катюлика взять никак не могу, потому что на улице +30, а у нее жезлонг и полотенце. Что если ей в этом самом лесу станет худо, то из-под куста черники я ее, конечно, вытащу, но до дома не дотащу.

Вечером мы, во главе со свекровью, все-таки пошли прогуляться. Далеко. Я даже искупалась в пожарном водоеме. Серега с визгом и гиканьем нырял туда с разбегу, а Катюлик пыталась отговорить меня от купания в этой ужасной и грязной луже. Впрочем, безрезультатно.

А вечером… а вечером свекровь отказалась от ужина. Очень холодно и рано (ну, для ее обычного режима рано) сказала мне "спокойной ночи". Что вынудило меня удалиться во времянку, в которой я обитаю по ночам.

И вот теперь я лежу во времянке и думаю: то ли она (свекровь) так устала от длительной прогулки (что возможно, потому что у нее болит нога), то ли это такой ненавязчивый способ сказать мне свое "фе". Но об этом я узнаю уже утром.

Продержаться надо всего лишь до пятницы.

***

Мой любимый телефон, он же коммуникатор, иногда действует по собственному разумению.

Сегодня целый день он молчал и исправно выходил в Контакт. К десяти вечера, правда, я начала подумывать, что никому-то я, бедная, не нужна. Даже любимая мамочка не звонит мне пятый раз за день поинтересоваться моим здоровьем и здоровьем Катюлика, а супруг, среди цветов и котов, тоже наслаждается одиночеством и совершенно без меня счастлив.

В результате, забравшись на чердак, я позвонила мамочке сама. И тут начали сыпаться смс-ки. "Мама звонил вам 6 раз", "Вас срочно просит позвонить абонент …", но больше всего меня порадовал перл: "Вам пытался дозвониться абонент …"

Безуспешно. Я абсолютно недоступна.

Роман в трех частях с прологом и эпилогом.

Сегодня ночью мне приснился дамский роман в трех частях с эпилогом. Пересказывать сон – занятие глупое и неблагодарное, поэтому я напишу о другом.

Часть первая.

Звонит мама. Я беру трубку: ни хрена не слышно. Перезваниваю с чердака: ничего не слышно. Перезванивает мама – с тем же успехом. И так раз десять, пока я не плюнула. Через пять минут приходит смс-ка от моей юбилейной мамы: "Кира, я вылила кофе на телефон. Пиши."

Удивляюсь только, почему не шампанское?

Часть вторая.

К вечеру стало попрохладней, и мы с Катюликом решились пойти в лес. Точнее, я все-таки решилась. Потому что я люблю гулять в лесу и собирать грибы. Но НЕНАВИЖУ собирать ягоды. Катюлик сказала:

– Ты говорила, у тебя есть резиновые сапоги…

– Конечно! – ответила я и полезла их искать. Сапоги были найдены и торжественно вручены Катюлику. Та скептически на них посмотрела и сказала:

– Но они же 45 размера!

– Как? – завопила я. – Я их ношу, свекровь моя носит, у нас у всех одинаковый размер! Такой же, как у тебя! Отнюдь не сорок пятый!

– Нет! – сказала Катюлик. – В этих сапогах я не пойду. Ты говорила, у тебя кроссовки есть?

– Есть! – радостно согласилась я и принесла три пары.

– ЭТО – кроссовки?! – спросила Катюлик.

– Да, – согласилась я. – Я в них хожу.

– Это – не ЛЕСНЫЕ кроссовки!

– …а дерьмо, – продолжила я.

– Да! – сказала Катюлик. – Я не надену такие кроссовки!

– Твою мать! – сказала я.

И Катюлик пошла в лес в сапогах сорок пятого размера.

Вся эта эпопея проходила под возгласы Катюлика – я ТАК хочу погулять по лесу! и закончилась тем, что Катюлик села под первым же черничным кустом и начала собирать уже обобранные дачниками ягоды. Я в это время нарезала вокруг нее круги, отмахивалась от комаров, которые внезапно меня полюбили, и фотографировала гадюку, которая меня, в отличие от комаров, не полюбила и очень этим порадовала.

Черники было набрано полкоробки от "Геркулеса". При этом – что удивительно – Катюлик ни разу не пожаловалась ни на головную боль, ни на жару. А только ругалась на лес, который совершенно не такой, как во Пскове.

Часть третья.

Наконец мы вернулись домой, и я с наслаждением присосалась к банке пива, найденной в холодильнике. Но тут возник Серега. И сказал:

– Мама! Ты же обещала на речку!

– Ё-ё-ё! – ответила я и поняла, что теперь уже у меня болит голова.

– Ну ты же хотела! С тетей Викой и с Никой!

– О-о-о! – застонала я, и тут мне в голову пришла светлая мысль: – А ты съезди-ка к тете Вике и спроси, пойдут они или нет!

Светлой мысль была потому, что времени – полдевятого вечера, и может, они уже спят, или ужинают, или, может, тете Вике будет просто лень. Но не тут-то было. Тетя Вика и Ника появились через пять минут. Вика, как девушка разумная, сказала:

– Уже поздно… А не поехать ли нам на велосипедах?..

Если бы полбанки пива не вскружили мою дурную голову, я бы, наверное, отказалась. Потому что кататься на велосипеде учила меня Светка Федорова в пятом классе. И на велике я езжу отлично, но только по прямой. И главное мое требование к велосипеду – это чтобы я могла с него вовремя спрыгнуть.

Вика сказала: у меня есть "Кама", а Ника поедет со мной.

"Кама" оказалась прекрасным велосипедом. Руль у нее не поворачивался, а педали прокручивались со второго раза на третий. Ехать на ней я не смогла. Но поняла это довольно поздно. Поэтому на "Каме" поехал Серега, как настоящий профи в этом деле, а я – на Серегином велике. Ноги полусогнуты, руки судорожно вцепились в руль…

Конечно, мы доехали. Не на речку, правда, а все в тот же пожарный водоем, но тем не менее. И – что немаловажно – даже вернулись обратно.

Эпилог.

Ноги у меня теперь не разгибаются, а руки дрожат. Подозреваю, что ходить я завтра буду с трудом. И в лес с Катюликом больше не пойду!

***

День сегодня выдался необычайно и невыносимо жаркий. Даже на даче и даже в тени.

Сидим с Катюликом под деревом. Катюлик – в жезлонге, я – на стуле.

– Жарко… – говорит Катюлик.

– Жарко, – соглашаюсь я.

– Планета, – говорит Катюлик, – не та.

– Что-о-о?! – спрашиваю я.

– Планета – не та, – спокойно и с уверенностью в собственной правоте отвечает Катюлик.

***

К вечеру у Катюлика снова разболелась голова. Когда стало попрохладнее, я предложила Катюлику прогуляться. Она пошла гулять прямо с мокрым полотенцем на голове, периодически по дороге его выжимая. Гуляли мы недолго, по садоводству, и я показывала Катюлику особо выдающиеся в смысле ландшафтного дизайна участки.

– Богатеи! – говорила Катюлик, но как-то даже без энтузиазма, видно, совсем было плохо.

На подходе к дому Катюлик сказала:

– А помнишь, мы вчера, в мамин день рождения, вино пили? Так вот мне после него получше стало… Все выпили, да?

– Ну, у меня есть еще бутылка… Я могу открыть.

– Я бы полрюмочки выпила…

Надо отдать Катюлику должное, она и правда выпила крошечную рюмочку. (Это мы с Ольгой Петровной накатили по полстакана). Выпив свою гомеопатическую дозу, Катюлик сразу повеселела. А совсем вечером, когда я думала, что все уже спят, Катюлик вдруг возникла на веранде.

– Ты знаешь, – сказала она, – а мне стало лучше!

– После вина? – уточнила я.

– После вина!

– Так может, тебе налить еще?

– Хи-хи, – сказала Катюлик, выпила свои полрюмки, и планета, подозреваю я, сразу завертелась в другую сторону.

***

Сегодня мы с мамой поехали на ДР к тетушке. ДР, тем более у тетушки – дело святое, и мы выпендрились как могли. Я оделась, перед выходом заценила свой наряд и поняла: придется идти на каблуках.

Приехала к маме. Мама, тоже принарядившись, ждала меня в красивых туфельках, правда, без каблука. Но это ее не спасло.

Когда мы прошли половину Староневского (потому что в наши цели и задачи еще входило по дороге купить подарок), мама сказала:

– Ой… Кажется, я натерла ногу…

Потом мы зашли в кафе, где я щедро оделила маму пластырем, который с начала лета таскаю в сумке. Потом доехали до тетушки, где выпили две бутылки шампанского на троих (о боже…) и настал вожделенный миг возвращения домой.

Мама сказала:

– Я стерла ноги и в туфли свои не влезу.

Тетя Лена и Агата начали метаться по квартире и приносить ей разнообразную обувь. Не подходило ничего. Где-то на пятой или шестой паре мама начала восклицать:

– О боже! Какая же я идиотка! Как же мне пришло в голову надеть эти туфли!

Когда мы вышли на улицу, мама (в Агатиных кроссовках и прелестной юбке с павлиньим хвостом) – еще раз повторила этот крик души.

А я задумалась: сколько раз, сколько тысяч раз я восклицала: «О боже! Какая же я дура!!!» всякий раз, когда надевала неудобную обувь… всякий раз, когда я вляпывалась в какую-нибудь историю… всякий раз, когда я трепала своим длинным языком… всякий раз, когда я говорила какую-нибудь глупость… сколько раз. Сколько тысяч раз!

И повторю этот вопль еще не единожды.

***

Две недели назад Катюлик решила разморозить холодильник. А поскольку к розетке ей было не подобраться, она размораживала его так. Не выключая. С помощью старинного дедовского метода "кастрюлька с кипятком". В процессе курсирования от плиты к холодильнику она эту кастрюльку с кипятком опрокинула себе на ноги. Несколько дней после этого Катюлик с удовольствием вызывала себе "Скорую", "Скорая" отвозила ее в травму, в травме ей делали перевязку, после чего Катюлик на такси добиралась домой. Но в этот понедельник нога окончательно распухла и Катюлик сказала, что из дому она уже никуда не пойдет. И вообще ходит с трудом. Тогда мама, великий и самоотверженный человек, поехала к Катюлику пожить. Без интернета и благ цивилизации.

Выйти на улицу они не могут – потому что у одной нога, а вторая одна на улицу не ходит, потому что ни черта не видит. Вчера мы с супругом, затарившись несколькими сумками продуктов, по дороге на дачу заехали в Пушкин. Мама и Катюлик были веселы и довольны. Мы выпили с ними чаю с тортиком и повезли оставшиеся продукты на дачу. Накануне я предлагала маме их обеих из Пушкина по дороге с дачи забрать и к маме переправить. Когда мы уже стояли на пороге, мама тихо на ухо прошептала моему супругу, что она, пожалуй, готова отчалить, только вот надо бы позвонить Асанычу, ее дорогому мужу. А сама она Асанычу звонить не может, потому что Катюлик подслушивает. Поэтому Асанычу в итоге звонила я. Асаныч, строгий и непреклонный, практически хором с моим супругом, сказал:

– Пока все не сожрут, никуда пусть не едут!!!

Мама с Катюликом остались в Пушкине. А сегодня мне звонит Катюлик. Сообщает, что плохо уже маме. И надо вызывать "Скорую" или не надо. Я строго сказала померить давление и мне перезвонить. Пока они давление мерили, Катюлик все же вызвала "Скорую". Врачи приехали, сделали маме пару уколов, при этом, по маминым словам, Катюлик все время пыталась отвлечь их внимание на свою обожженную ногу. Но врачи были строги, как Асаныч, на ногу сильно не отвлекались, а велели им обеим вызвать назавтра терапевта из поликлиники.

Заканчивая разговор с мамочкой, я сказала:

– Ну, я очень рада, что вы обе живы!

– Да, – сказала мамочка, – не придется тратиться на похороны!

***

Планы на сегодня были громадны. а) отвезти маму к зубному; б) заехать с ней в магазин под названием "Магия пряжи", куда я обещала зайти с ней уже с полгода как; в) приехать к Катюлику в Пушкин и оставить там маму на неделю. Через неделю – забрать.

Выйдя от зубного в двенадцать, в сторону Пушкина мы двинулись только в два. Потому что было выпито по чашке кофе (я бы и съела чего-нибудь, но из чувства солидарности есть не стала), в "Магии пряжи" отщупаны все нитки, имеющиеся в ассортименте, начиная от х/б и шерсти и заканчивая акрилом, полиэстером и войлоком для валяния. Пряжа пушистая, пряжа гладкая и пряжа с люрексом. Разноцветная и переливчатая. Пряжа в виде ленточек и с вкраплениями тряпочек. В итоге – куплены два моточка х/б разноцветных и один белый. Для вязания ангелочков. Также куплен журнал, в котором написано, как этих ангелочков вязать.

Мама сказала:

– Я еду к Катюлику на неделю. Мне нужен запас. Я буду смотреть у нее телевизор и вязать.

Мама потрясла меня сегодня с утра размерами своей сумки. Сумочки. Сумчушечки. Она была размером с мой кошелек. Я сказала:

– Если бы я поехала в гости на неделю, я бы взяла с собой как минимум рюкзак.

– Ах, – ответила мама, – мне ничего не надо! Даже компьютер я оставила дома. Буду вязать ангелочков.

А я в творческом порыве решила связать шаль палантин. Из пряжи с ленточками. Чтобы гордо кричать: "А это  совсем  не  посудное полотенце, а моя шаль!" Палантин, в смысле. Но это такая мечта-идея. Пряжу я для нее не купила. Пожадничала.

К четырем часам мы приехали в Пушкин. С утра в моем животе плескались две чашки кофе и плавал одинокий утренний бутерброд с сыром. Когда наконец мы приготовили еду и сели за стол, Катюлик сказала:

– Девочки, а хотите выпить? – на что девочки переглянулись и ответили хором:

– Хотим! А что у тебя есть?

– У меня есть коньяк! – гордо ответила Катюлик. – Хороший коньяк!

– Да, – сказала я. – Катюлик мне рассказывала, как она его покупала, а гламурные девочки в магазине посоветовали ей купить "Бержерак". Который всегда пьют все генеральные директора и разнообразные учредители.

– Да, – сказала Катюлик. – Иду я как-то и встречаю соседку Ниночку. Говорю ей: ах, у меня так болит голова! А Ниночка отвечает: а выпей коньячку! Мы вот всегда пьем, когда плохо себя чувствуем! И я пошла и купила.

– Нет, Катюлик, – сказала я. – Тебе коньяку не надо. Выпей-ка водочки!

– Ну, водочка у меня тоже есть! – сказала Катюлик. И открыла бар, в котором красовались три бутылки водки, полбутылки какого-то странного бальзама и бутылка с надписью "Чин-чин" на импортном языке. Видимо, мартини. Но мы все же начали с коньяку.

И от первого рюмка подпрыгнул поп до потолка мне стало наконец-то тепло и хорошо. С устатку и не евши – оно ж сами понимаете… От второго рюмка… нет, дар речи я не потеряла, а, супротив обычного, обрела. Я рассказала маме с бабушкой все сплетни о всех родственниках и не только родственниках. Обозвала первого мужа мудаком, а всех остальных… и прикусила язык. Самоконтроль не оставляет меня даже при распитии спиртных напитков. На второй рюмке я остановиться не смогла, хотя кривилась, морщилась и говорила, что терпеть не могу крепкие спиртные напитки и вообще коньяк – страшная гадость. После третьей рюмки разговор логичным образом свернул на мужиков, и я сообщила своим близким родственницам недавно выученную мной мудрость про то, что "пьяная баба везде не хозяйка". Мама посмотрела на меня с ужасом и спросила:

– Кира, как ты поедешь домой?! И не вздумай по дороге завернуть к какому-нибудь малознакомому мужчине! Я тебя знаю!

– Не-не-не! – сказала я.

А Катюлик сказала:

– Пускай остается!

Я завопила, что остаться не могу, у меня дома муж и дети.

– Какие муж и дети?! – спросили мама с бабушкой хором.

– Серега у свекрови, муж на работе, а Тема сам как-нибудь разберется!

– Не-не-не, – строго сказала я и нетвердой ногой стала собираться.

Когда я наконец оделась и была готова уйти, Катюлик закричала:

– Халат!!! Я же купила тебе халат! Раздевайся!

Пришлось раздеться и померить халат ядовитого розового цвета.

– Голливуд! – воскликнули мама с Катюликом хором. После чего халат был упакован, а я снова одета, собрана и причесана.

– Кира! – строго сказала мама. – Ты позвони мне, когда приедешь. И не вздумай по дороге приставать к мужикам!

– Дыши в сторону! – напутствовала меня Катюлик.

Поэтому по дороге домой я вела себя скромно – закрыла глаза и не дышала. А то кто его знает, доехала бы или нет.

***

Каждый вечер (и день, и утро, но это не так важно) мне звонит мама. Спрашивает, звонила ли я Катюлику. В зависимости от ситуации я отвечаю либо да, либо нет. Практически как Винни-Пух. Если нет – мама начинает рассказывать мне о Катюлике и жаловаться на нее. Катюлик, конечно, уже близка к выходу за пределы разумного, но не настолько.

Потом Катюлику звоню я. Выслушиваю текст про то, как мама на нее ругалась. За то, за то и вот за то.

Проблема – в данный момент жизни – заключается в том, что Катюлик чешется. Летом у нее болела голова и планета была не та, а сейчас она чешется. Зато голова при этом не болит. Как сказала мама – «когда у Катюлика была обварена нога, больше у нее не болело ничего. Только нога». И это было хорошо, если слово "хорошо" вообще применимо к данной ситуации.

Я была у Катюлика в пятницу. Катюлик вяло почесывалась и беспрерывно на это жаловалась.

– Ну скажи мне, Кира, ты ведь тоже чешешься? Вот КАК ты чешешься?

– Дорогая Катюлик, – ответствовала я как человек, страдающий экземой, – я чешусь до крови. Если чё.

А Катюлик почесывается так… вяло. То там, то тут.

– Ну вот посмотри! – говорит она. – Вот тут и тут! – и я смотрю. И не вижу ничего. Во вторник, слава Богу, она пойдет наконец к своему вернувшемуся дерматологу. Но дерматолог не лечит тараканов в голове.

Сегодня звонит мне мама. Спрашивает, звонила ли я Катюлику.

– Еще нет, – отвечаю я.

– Я не могу до нее дозвониться!!! – меня начинает потряхивать, но спокойным голосом – телефон все же великое изобретение человечества – я спрашиваю:

– А когда ты ей звонила?

– В пять часов, – отвечает мама.

– Сейчас – половина седьмого. Катюлик пошла в магазин и забыла взять телефон, – говорю я.

– Я уже позвонила соседке, она сходила к Катюлику, никто не открывает дверь, и счетчик не крутится!!!

– Катюлик пошла в магазин и забыла взять телефон. Наверное, она пошла с Галей, или с Надей, погуляет – и вернется. Ты рано дергаешься. Ну хочешь, я дам тебе телефон Гали?

Созваниваемся через пять минут.

– Галя сегодня Катюлика не видела!!!! – вопит мама.

– Катюлик пошла в магазин, – я продолжаю тупо гнуть свою линию. – Беспокоиться надо начинать часов в девять. Магазины закроются в восемь… к девяти она дойдет до дома… – говорю я спокойно, а в голове понятно что. Воображение мое богато не в меру.

Через полчаса Катюлик возникла дома и позвонила маме. Мама, трясясь, позвонила мне. Еще через час, собравшись с силами, я позвонила Катюлику и выяснила, что она ходила в магазин – ну туда, к рынку. И купила эту… ну ты знаешь… рыбу, которую мы с тобой ели. Такой больше нигде нет! – а потом она зашла еще куда-то. Я уже не помню, куда. Потому что руки у меня трясутся до сих пор.

***

Когда мне было лет десять, я первый раз поехала во Псков с бабушкой (Катюликом, да) и Дедуликом. Почему-то до поездки во Псков я с Дедуликом особо не общалась и называла его Олегом Николаевичем, поэтому в то время он был для меня совершенно чужой человек.

И вот мы поехали. На электричке до Луги, а потом на рабочем поезде до Пскова. Приехали на вокзал, потом доехали до дома… У Дедулика была квартира во Пскове. Шикарная двухкомнатная квартира. В центре города, на Октябрьском бульваре. До этого момента я никогда там не была. Длинный коридор, узкая длинная кухня с небольшим окном в торце, в ванной – титан, который никто никогда не топил, большая светлая комната с огроменным зеркалом – под потолок. Зеркало и сейчас стоит у Катюлика и всякий раз поражает меня своими размерами, лепниной по верху и туалетным столиком на кривых лапах. И маленькая комната – ты будешь жить тут, Кира.

Я зашла в маленькую комнату… и увидела его. Шкаф. Нечто страшное, темное, чужеродное и огромное. Когда я читаю Стивена Кинга, я снова ловлю это ощущение ужаса. Потому что только Кинг знает о детях и их страхах все. Шкаф был живым. Инопланетным и жутким. Он занимал полкомнаты, и я могла влезть в него целиком. Если бы захотела. Но делать этого почему-то не хотелось – а хотелось немедленно завизжать и убежать. Потому что спать – и даже просто находиться – со Шкафом в одной комнате было категорически невозможно.

Кричать и визжать было бесполезно, я это прекрасно понимала. Мама – в Ленинграде, я – во Пскове, и никто меня обратно не отправит. В любом случае – хошь – не хошь, но хотя бы одну ночь в комнате со Шкафом придется провести. Потому что больше спать просто негде.

Тогда я села на кровать, внимательно посмотрела на Шкаф и сказала себе: Он – добрый. Посмотрела на темное дерево, из которого он был сделан. Он добрый. Посмотрела на листики, завитушки и розочки. Он – добрый. Громадный страшный заколдованный принц. Или чудовище из «Аленького цветочка». Его просто превратили. Но внутри – он добрый и хороший. И снаружи – тоже.

Я не помню, сколько времени мне понадобилось. Но я подружилась со шкафом и больше он никогда не пытался меня съесть.

***

Вчера звоню Катюлику. Спрашиваю, как дела. Катюлик после препарата, прописанного доброй тетей-невропатологом/психиатром, заметно повеселела.

– Ёлку собираюсь разбирать, – говорит Катюлик.

– Правильно, – отвечаю я. – Новый год уж когда был.

– Ну вот стемнеет – и начну, – говорит Катюлик.

– А зачем тебе темноты ждать? – задаю я невинный, но глупый вопрос.

– А потому что когда стемнеет, я елку с балкона выкину. – Я начинаю орать, что нормальные люди так не делают.

– А что такое? – спрашивает Катюлик. – Она же маленькая! Хи-хи!

Веселится. Разумным доводам не внемлет.

***

Ездила я в пятницу в Катюлику. Если честно – просто сбежала под предлогом помощи, потому что в субботу намечался сбор родственников. Помощь моя в пятницу по приезде заключалась в следующем: я приехала, поела вкусное поджаренное Катюликом мясо, салат из огурчиков-помидорчиков, чай с тортиком и села смотреть телевизор. "Поле чудес", "Давай поженимся" и концерт с Пугачихой. Мы с Катюликом живо обсудили Якубовича, Гузееву, всех невест на передаче и всех, поющих на концерте. Филю, Кристину, личную жизнь Аллы Борисовны, а также мастерство исполнителей.

Я сидела перед телевизором и вспоминала, как сбегала к Катюлику в Пушкин. Всякий раз – на каникулах, иногда на выходные. Просто отдохнуть, отъесться и посидеть перед телевизором с Дедуликом. Когда я была поменьше, понятно, что меня отвозила мама. У меня была в Пушкине подруга, с которой мы вместе ходили гулять и пускали по весне кораблики по Детскосельскому бульвару. Очень удобно: улица идет под уклон, и ручейки были роскошные – бурные, широкие, с водоворотами и загибами. Летом мы купались в бассейне, который был во дворе. Я загорала у Катюлика на балконе, усаженном цветами. Мы ходили по вечерам собирать цветы в поля. Купальницы весной, ромашки и колокольчики летом. Просто вечерняя прогулка в закатном солнце. Когда Катюлик с Дедуликом уезжали во Псков, а я туда уже не ездила, среди семейства было принято уехать "пожить в Пушкине пару дней". Или недельку. Такое место отдохновения.

Квартирка на Детскосельском была крошечная, казалось – до всего можно дотянуться рукой. Да, и ласточки. Они жили во дворе и вили гнезда под опорами девятиэтажки. И кричали. Мы находили гнезда – множество гнезд, смотрели на птенцов. А дети бегали во дворе и тоже кричали. Как ласточки.

Сейчас Катюлик живет совсем в другой квартире. Но вот это ощущение покоя и умиротворения – осталось. Сбежать к бабушке и отдохнуть… и спится в Пушкине совсем не так, как дома. В детстве я спала на раскладушке под пуховым одеялом. Катюлик специально каждый раз для меня его доставала. Легкое, пушистое и жаркое. Перина, в которую можно закутаться и заснуть сном младенца.

Утром я проснулась от запаха пирога. Катюлик испекла лимонник, отменно удачный в этот раз. И на завтрак напоила меня кофе и накормила бутербродом с красной икрой.

***

Сегодня Катюлик вдруг пошла "в рынок" и неожиданно для себя завернула в сторону кинотеатра "Руслан". Был такой кинотеатр в Пушкине, но его переделали. Как оказалось, в концертный зал. Катюлик увидела афишу. Шопен. Сердце ее запело… и она пошла в кассу. "Я спросила: а почем билеты. Билеты дорогие – от четырехсот до восьмисот. Я спросила: а нет ли у вас льгот? Я вот блокадница! А она отвечает: я посмотрю. И пошла куда-то смотреть, вернулась: вот есть билет для инвалидов. Которые на колясках – ну, ты знаешь. Сто рублей. Концерт – очень красивый. Я сидела на первом ряду, пятое место. Играли Шопена. Два концерта. Ми минор и фа минор. Иногда играл оркестр, а иногда играл он один. Ну, то есть двое. Один – один концерт, другой – другой. Я получила такое удовольствие! А на следующий год у них Вивальди, и Штраус, и Рахманинов!!! и Шопен тоже".

Я только надеюсь, что Катюлик купит себе абонемент. И пойдет туда выгуливать свои платья и бусы.

***

Мамин день рождения я праздновала в этом году три раза. Первый раз – на презентации Евдокеиной книжки. Утром того дня я пообещала маме выпить за ее здоровье, и мама сказала: только не пива! и я выпила не пива. Как хорошая дочь.

Во второй раз я приехала в Пушкин к Катюлику. Это было через день. Потому что мама велела нам отметить ее день рождения и сходить в ресторан. Катюлик хваталась то за голову, то за спину, но при слове "ресторан" как-то оживилась. Она поменяла наряды раз пять. Примеряла бусы и интересовалась, подходят ли они к платью и не надо ли ей подвести брови. Годятся ли эти туфли или лучше надеть другие. А может быть, все же лучше пойти в джинсах. И – ах, так болит голова! – сказала Катюлик и повела меня прямой наводкой в "Белого кролика".

Я подозреваю, что "Белый кролик" – самое дорогое заведение во всем Пушкине. Дубовые столы, дубовые панели, ах, мы работаем в стилистике английского паба и делаем все, чтоб вам было вкусно. На входе Катюлик бросилась к официанту и спросила: куда мы можем сесть? сюда? а может быть, лучше было бы сюда? Мальчик-официант любезно улыбался и отвечал – куда соблаговолите… в смысле – пожалуйста, за любой столик. Мы сели.

Катюлик сказала, что в прошлый раз (года два назад, сколь я помню) они с Леной (моей американской тетушкой) ели тут рыбу…

– Ну давай рыбу, – сказала я и посмотрела в меню. Цены меня не порадовали, но раз они с Леной ели – черт с ним, чем я хуже Лены?

Катюлик заказала форель, предварительно с пристрастием допросив официанта: а вкусная ли она? а есть ли в ней кости? а с чем ее подают? вы уверены, что нет костей? А пить… ну что мы будем пить… я ничего не хочу… ну, пожалуй, чай. Да, белый чай годится.

Обожрались мы с Катюликом в этом Кролике, потом еле домой дошли.

В третий раз мы праздновали мамин день рождения вчера. На этот раз уже при непосредственном участии именинницы. Поехали в Пушкин. Пошли в "Белого Кролика". А по дороге нам надо было в аптеку. Потому что Катюлику там "Мариночка заказала лекарство, и я не могу за ним уже третий день дойти".

– Но ведь на это лекарство нужен рецепт, – задумчиво сказала мама.

– Мариночка мне продаст без рецепта. Я потому и хожу в эту аптеку, потому что Мариночка мне все может продать. Я ей коробочку принесу и покажу.

Мы пришли в аптеку.

– Здравствуйте, Мариночка! Вот я! Привела свою инвалидскую команду! – громко и гордо провозгласила Катюлик.

– Инвалидская команда – это мы? – шепотом спросила мама.

– Видимо, да, – ответила я, а Катюлик купила лекарство у Мариночки, и мы двинулись к «Кролику».

В «Кролике» официанты были любезны по-прежнему. Я начала читать вслух меню, потому что Катюлик сказала – ах, я ничего не вижу, я забыла дома очки! Прочитай мне еще раз, пожалуйста! Нет, дай мне посмотреть! Ничего не вижу… не могу прочитать… ах, вот, – Катюлик ткнула пальцем в меню.

– Блинчики с красной икрой. Я, пожалуй, буду блинчики… А потом – мороженое. Фисташковое подойдет.

Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево… (с)

Сегодня мы с мамой забирали Катюлика из Пушкина. Перемещение до Пушкина требует от меня всегда каких-то множественных телодвижений. По дороге я закинула Серегу к бабушке. Потом заехала за мамой. Потом с мамой мы зашли в "Магию пряжи", где она купила себе три клубочка, а я – один. Из жадности, наверное. Потом мы доехали до Пушкина и зашли там в "Пятерочку". Пушкинскую "Пятерочку" я ненавижу всеми фибрами своей души – потому что там толпы народа и узкие проходы: развернуться невозможно, особенно если вас двое. Мама кричала:

– Нам нужна булка и красная икра! И красная икра! Ты знаешь, где в "Пятерочке" красная икра? Мне кажется, Катюлик к ней пристрастилась.

Красной икры я не нашла. Вместо красной икры нашла красную рыбу и твердокопченую колбасу. И булку, конечно.

– Не переживай, – сказала мама. – Обратно мы поедем на такси!

Я так понимаю, что такси было главной причиной ее поездки. Потому что зачем мне мама, чтобы забрать Катюлика из Пушкина – я не знаю. Но ясное дело, что Катюлика, собравшуюся к маме на Новый год, без такси к ней не доставить.

Две рюмки коньяку у Катюлика меня спасли и примирили с действительностью. Катюлик выпила одну, развеселилась и пошла собираться. Некоторое время они с мамой потратили на то, чтобы выяснить, кто, когда и который из их мужей с которым дрался и по какой причине. Я скромно пила коньяк и делала бутерброды с красной рыбой.

А потом Катюлик сказала:

– Я, пожалуй, возьму чемодан.

– Какой чемодан?!

– Ну чтобы все положить, – сказала Катюлик.

– Но ты же не во Псков едешь, а ко мне на неделю! Возьми сумку!

– Но ты посмотри, какой чемодан! – сказала Катюлик и извлекла чудовище из-под стола.

Через два часа Катюлик почти собралась. Но тут мамасказала:

– Грибы! Ты же обещала взять грибы!

– Вот эти?! – спросила Катюлик и достала из холодильника трехлитровую банку. – И огурцы еще! Обязательно надо! Вон они, под столом! – и показала на еще одну трехлитровую банку. Я начала орать, что я не потащу ни грибы, ни огурцы.

– Но на такси же! – сказали мама с Катюликом хором, а я решила быть сдержанней и воздержалась от еще одной рюмки.

Наконец я стала вызывать такси. Диспетчер разговаривала со мной так, будто она только что проснулась. Или она по жизни такая? Я, правда, тоже была не очень хороша и все время путала адрес, куда ехать. Говорила "Кондратьевский". Наверное, очень хотела домой.

Таксист оказался мужиком преклонных средних лет. С ужасом он взирал на нашу компанию.

– А сумки, – задумчиво сказал он, – давайте я поставлю в багажник…

– Ставьте, – милоство согласилась я.

А потом мы поехали.

– Как лучше ехать? – спросил таксист.

– Я не знаю, – честно сказала я. – Это зависит… пробки…

– Тогда по навигатору, – решил он.

– Сейчас поверните направо! – сказала Катюлик.

– Через сто метров поворот направо, – ласково сказал навигатор.

– А тут – налево! – сказала Катюлик.

– Через триста метров поворот налево, – сказал навигатор.

– Они так и будут всю дорогу командовать, – сказала я, но Катюлик почему-то решила с навигатором не спорить.

Долго ли, коротко ли, а доехали мы по Лиговке до Обводного. Стоим перед мостом, я впереди сижу, и мне все видно.

– Посмотрите, – говорит таксист. – Там впереди как темно!

Я пригляделась. Впереди – просто темнота. Будто ничего нет. Будто за мостом нет города. Несколько темных силуэтов домов и вереница габаритов машин, уходящих в пустоту.

– Сейчас мы туда поедем, и попадем в самый Эпицентр, – задумчиво сказал таксист.

Эпицентр чего – я не стала уточнять. На всякий случай.

А потом мы с Катюликом в лифте спели хором "Как много девушек хороших". Мама вначале кричала, что это коньяк, а потом стала подпевать. Как раз до седьмого этажа почти все и спели.

А потом я ехала домой и через окно маршрутки видела лису. То есть я вначале не совсем поняла, что это Лиса, и думала, что она Снегурочка. В ларьке девочка-продавщица. Продавала что-то. Рыжий такой костюмчик – ну Снегурочка и Снегурочка. Шапка, косички. А потом она повернулась, наклонилась – и я увидела: Лиса.

И теперь я думаю, что все будет хорошо.

***

Сегодняшний день преподнес мне несколько сюрпризов. В частности, Тема пошел наблюдателем на выборы, а Катюлик проголосовала за Миронова. Потому что у него было меньше всего голосов, и ей стало его жалко.

– Но откуда ты узнала про голоса?

– Из телевизора, – скромно ответила Катюлик.

***

В прошлую мою поездку в Пушкин я, как обычно, вышла на станции метро "Купчино" и пошла на маршрутку. Суббота, 10 утра. Открываю дверь и слышу разговор:

– Я не буду никуда пересаживаться! – кричит пьяная в жопу русская баба. – Мне на кладбище надо!

– Пересядьте, пожалуйста, назад, – говорит водитель маршрутки, житель Средней Азии. – У меня передняя дверь не закрывается.

– Я не буду! – уперто стоит на своем баба. – Мне на кладбище!

К этой дискуссии присоединяется диспетчер-распорядитель маршруток, который тоже ласково уговаривает ее пересесть.

– Я не пересяду никуда, я на своих шести аршинах сижу и сидеть буду! – продолжает баба, размахивая цветами, завернутыми в газетку, и дыша перегаром на обоих товарищей.

– Пересядьте, пожалуйста, ну вы понимаете, дверь не закрывается! Я не могу вас везти, это опасно!

– Понаехали тут! – отвечает баба. – Гастарбайтеры хреновы! Житья от вас нет!

С трудом мужикам удалось уговорить ее пересесть. Причем водитель вышел, проводил ее на место в салоне и аккуратно усадил. Пассажиры молча наблюдали за развитием событий. В салоне баба снова продолжила митинговать:

– Мне на кладбище надо! А эти – понаехали! Ай эм хангри!

Я-то вначале подумала, что она "энгри", но баба уточнила:

– Жрать хочу! – и на этой реплике, слава Богу, отрубилась.

Когда маршрутка доехала до кладбища, водитель вышел, вошел в салон, спросил:

– Где эта красавица? – вывел ее под белы руки из маршрутки и с явно слышимым вздохом облегчения уехал. А баба, размахивая цветами, пошла через шоссе. Разумеется, не по пешеходному переходу.

***

Потом мы с Катюликом возвращались домой после прогулки.

– А вот это собачка, которой я всегда ношу то, что я не съела! А собачка съедает!

– Хотите собачку? – спросил нас нечаянно оказавшийся рядом хозяин: камуфляж, перегар и безумные голубые глаза. Собачка типа полугодовалый щенок овчарки сидела в будке на улице.

– Я вам ее дам на три дня – легко!

– Ой, ну такая замечательная собачка! – продолжила Катюлик.

– Такая сука! – с восхищением поддержал беседу хозяин. – Я ее взял, потому что привык – у меня всегда собаки были. Но эта – редкостная сука. Я в Афгане кинологом был. Дрессировал их. Так возьмете на три денька?

– Ой, ну что вы! – закокетничала Катюлик.

– Она вам покажет, какая она замечательная… – сказал хозяин.

– А как собачку зовут?

– Аза, – ответил мужик. – Аза-зараза. Сокращенное от Азазелло. Так возьмете, нет?

Немного помидоров в закатном солнце.

У меня гостит Катюлик. Наконец-то. Потому что до этого Катюлик гостила у мамы, а до этого была дома, и мягко намекала мне, что хорошо бы ко мне в гости. Но я кричала, что у меня нет свободного койкоместа, поэтому как-нибудь потом. Теперь Серега на даче, а Катюлик у меня.

Пребывание с Катюликом напоминает пребывание с маленьким ребенком. Потому что Катюлика надо кормить. Вчера я сказала:

– Ну что ты сидишь? Ты хочешь чаю? Встань и налей – вот чайник, вот чашка, вот заварка.

– Я не могу, – кокетливо сказала Катюлик. – Я же не хозяйка! – Мои крики, что чайник можно и самой поставить, кажется, на нее вовсе не подействовали.

Сегодня в полпервого утра мне позвонила мама. Я, разумеется, спала. Мама позвонила с криком:

– Бедный голодный Катюлик кушает у тебя на кухне корочку хлеба! Срочно вставай и покорми ее!

Я подскочила как ужаленная. Катюлик тихо шарилась по квартире.

– Ты ела? – спросила я ее.

– Да, я выпила чаю и отломила корочку от твоего хлеба.

– Ты голодная?

– Нет, я наелась.

– Ну и ладно, – решила я и стала варить себе чашечку кофе.

Кроме того, с Катюликом надо гулять. Я вспоминаю своих маленьких детей, которых категорически надо было выгуливать, потому что дома они офигевали. То же происходит и с Катюликом.

Вчера с утра я ездила с мамой к зубному, бросив Катюлика одну. Потом ждала замерщика для балкона. Потом мы ужинали. Выйти погулять смогли только в восемь вечера. Сил на это не было, но было надо. Потому что Катюлик доела ужин и скромно спросила:

– Ну, я одеваюсь?

– Конечно-конечно! – ведь я обещала ей пойти гулять еще в пять.

Мы сделали довольно большой круг, и вдруг, пока я гуляла с Катюликом, я вспомнила, как Катюлик гуляла со мной во Пскове. После целого дня забот и хлопот, после ужина мы шли с ней гулять на Великую. Почему-то даже в то время набережная во Пскове была уже очень красивая – эти прогулки, вначале по Октябрьскому проспекту, потом по набережной, до кремля – я очень любила.

Катюлик рассказывала. Она рассказывала про эвакуацию, про то, как они жили в Тамбове и как они туда добирались по льду Ладожского озера, как в соседний грузовик попала бомба и он ушел под лед, про маму с папой и почему они развелись, и много чего еще. Сейчас она тоже лучше вспоминает прошлое: ее мама и папа жили на Финском переулке, а потом переехали на Куйбышева, а на проспекте Блюхера до войны были огороды, на которых что-то выращивали китайцы (я неизменно удивляюсь этой информации), Катюлик гуляла по Покровской улице – и да, здесь была еще церковь.

– Здесь нет Покровской улицы! – с пеной у рта утверждаю я. – И церкви никакой нет и не было!

– Ну, до войны, – задумчиво говорит Катюлик.

Но все же вечером влезаю в Яндекс и после некоторых поисков нахожу: "Участок, расположенный между Безбородкинским проспектом и Лабораторной улицей, с 1912 года назывался Покровской улицей по церкви Покрова Пресвятой Богородицы, построенной на месте современного дома № 115 в 1907 году архитектором Виктором Бобровым и разобранной в 1930-е". То есть кусок проспекта Металлистов и есть Покровская улица. Бывшая Покровская улица.

А сегодня мы ходили "в рынок": я водила Катюлика на экскурсию по местным достопримечательностям. Рынок Катюлику понравился: "У нас в Пушкине такой же", – сказала она. Завтра по планам экскурсия в следующее гнездо разврата – ТД "Менахем". Он же "Сезон". Я все еще надеюсь поразить Катюлика хоть чем-нибудь.

А еще я зачем-то сделала кота из носка и подарила его Катюлику.

***

Сегодня с утра я поехала в Пушкин навестить Катюлика. Прям вот так – встала с утра и поехала. Маршрутка, метро, маршрутка, и вот я у двери. А дверь – не открывается. Я начинаю перекрикиваться с Катюликом через дверь.

– Не открывается! – кричит она.

– Успокойся и попробуй еще раз! – кричу я в ответ.

– Я не знаю, что случилось! – Катюлик продолжает колотиться в дверь. – Вчера парень какой-то ходил, наверное, он что-то накрутил!

– Ага, – говорю я, достаю ключи, которые у меня всегда с собой, и пытаюсь открыть первую наружную дверь. Понимаю, что дверь на задвижке. А Катюлик колотится с внутренней дверью и кричит:

– Кира, открой ключами дверь!

– Я открываю, – кричу я, – но она не открывается! Ты ее закрыла на задвижку!

– У меня нет задвижки на наружной двери! – кричит мне в ответ Катюлик.

О_о, тихо говорю я про себя. Ну как же нет.

У Катюлика две двери. Первая – металлическая, с металлической же задвижкой. Вторая – простая, но на ней замок и заклинило.

Мы перекрикивались и перезванивались минут десять. Катюлик в это время пыталась открыть замок, замок не открывался. И я решила, что надо звонить. Хорошо, что у меня с собой сумка, в сумке – телефон, в телефоне – интернет, а в интернете есть Яндекс. Я быстро нашла "вскрытие дверей Пушкин". Позвонила. Объяснила ситуацию. "Мастер приедет к вам где-то через час," – сказал спокойный голос в трубке.

За этот час я успела покурить, посидеть на ступеньках лестницы, несколько раз посоветовать Катюлику выпить таблетку феназепаму (ибо я не хотела после открытия дверей вызывать еще и скорую), посидеть на нечаянно обнаруженном на пятом этаже диване и почувствовать себя бомжом, послушать, как Катюлик пытается открыть дверь изнутри – звук напоминал мне мою морскую свинку, ночами и зубами трясущую свою клетку: кто слышал этот звук, не забудет его никогда.

Наконец мне позвонил Мастер:

– Я уже подъехал!

– В домофон звоните, – сказала я. Позвонила Катюлику и попросила ее открыть, если будут звонить. "Прашу стучать эсли не аткрывают". Посмотрела в окно. Мастера не было. Во двор зарулила шикарная тойота с тонированными стеклами. Из тойоты вышел мужик. Кто тут вспоминал Брюса Уиллиса? Ну вот почти. Мужик открыл багажник, достал ящик с инструментами, пахнул на меня каким-то парфюмом, и я поняла: это – Он. Кожаная куртка была на его широких плечах, джинсы обтягивали… хм. Ну почему самые фигуристые мужики всегда занимаются неинтеллектуальным трудом? Все эти сборщики мебели, садовники, чистильщики бассейнов, мальчик, который пешком тащил мне гипрок на десятый этаж? Чорт. Все прочитанное вычеркнуть и не увлекаться.

Мастер открыл свой ящик. В ящике лежал набор отмычек и дрель. Нет, шуруповерт. Или все-таки дрель? С помощью этих нехитрых инструментов, а также некоей изогнутой проволочки за пять минут он отодвинул щеколду на металлической двери и добрался до второй. Из замка торчали забытые Катюликом ключи. Еще за три минуты он открыл и этот замок, и спасенная принцесса, то есть Катюлик, кинулась к нему с объятиями.

– Спасибо, ах, спасибо, мой прекрасный принц! – кричала она. Уиллис был суров и непреклонен.

– Этот замок надо бы снять, – сказал он. – Потому что вы должны обеспечить своим родственникам доступ в квартиру. Вам сколько лет?

– Восемьдесят пять, – тихо пролепетала Катюлик.

– Двадцать пять? – переспросил мастер.

– Нет, восемьдесят пять! – повторила она уже с твердостью.

– Снимайте замок! – завопила я. – И щеколду тоже снимайте!

Мастер все снял. В смысле – щеколду и замок, а не то, что вы подумали. Когда он ушел, а мы с Катюликом сели пить чай, Катюлик задумчиво сказала:

– А он симпатичный! И такой приятный мужчина!

– Ну еще бы, – подумала я. Образ Спасителя (или Спасателя?) всегда привлекает юных дам типа Катюлика. А вслух спросила:

– Коньяк есть?

Коньяка не оказалось. Оказалась перцовка. Две рюмки, каковые и были мною распиты. А Катюлику после феназепама было нельзя )))

Теперь я пью коньяк дома.

Ваше здоровье.

***

Звонит Катюлик. Начинает разговор, ясное дело, с обычных жалоб на головную боль. Но как только я говорю: "Ты, наверное, устала… тебе уже надо отдохнуть", неожиданно выясняется, что Катюлик завтра ждет в гости своего друга Олега. Просто так, чайку попить. Я купила рыбу, говорит Катюлик, ну, ты знаешь… красную такую. И еще конфеты. И колбасу. Не помню, как называется. Но вкусная. 200 грамм. И у меня есть бутылка коньяка. Маленькая.

– Коньяк Олегу не давай! – кричу я. – Оставь коньяк мне!

– Не волнуйся, – утешает меня Катюлик. – Ты без коньяка не останешься.

А еще она звонила Валентину, а Валентин (мерзавец!) не подходит к телефону. Уехал, наверное. А ведь они с ним договаривались тоже встретиться и погулять. Возможно, сходить в Исполком пообедать.

А еще она сегодня ходила в магазин. Покупать огурцы.

– Банка – как раз на двоих, – сказал ей продавец.

– А мне на двоих не надо, – гордо сказала Катюлик. – Я одна живу.

Тогда продавец ей сказал, какая она прекрасная. И еще сказал:

– А хотите, я вас познакомлю? У меня тут есть на примете жених. Хороший. Работящий. 65 лет всего.

– Хи-хи, – сказала Катюлик. – Мне уже 85! – И не стала знакомиться.

А еще она гуляла и видела мужчину с тремя пуделями. Все разные, и такие красивые! Она их часто видит. Она подошла и спросила:

– А можно их погладить? Они же не кусаются?

– Можно, конечно, – разрешил мужчина.

– А чем вы их кормите? – спросила Катюлик.

– Сухим кормом.

– А что это вы с ними все один гуляете? Тяжело, наверное, одному-то? – поинтересовалась Катюлик дальше.

– Я женат, – строго ответил ей мужчина.

– Вот и хорошо! – согласилась Катюлик. – Есть кому обед сварить.

***

Сегодня мы ездили в Пушкин.

В прошлый раз мы ходили в "Белого кролика". Это после него Катюлик качалась на качелях. Там мы взяли себе пиво – нам с мамой по 0,5, Катюлику – 0,3. Она выпила его в один момент, с удовольствием восклицала «Ой, какая я пьяная!» и строила детей, которые бегали по "Кролику". Понятно, что пивом мы в "Кролике" не ограничились. Мама записывала слово "руккола" и потом еще десять раз спрашивала у меня название "этой прекрасной травы" по телефону.

Иногда я думаю, что смерть Дедулика принесла Катюлику некоторое облегчение. Долгое время она переживала – она и до сих пор переживает – но с тех пор, как его не стало, Катюлик ведет совершенно другую жизнь. Мама настропалила ее подружиться с соседками и наладила ей социальные контакты, пока была в Пушкине. У Катюлика есть теперь подружка – соседка Надя, с которой она ходит гулять и на концерты.

Раньше я думала, что пенсионеры у нас одиноки, несчастны и им совершенно некуда пойти. Но я смотрю на жизнь Катюлика и понимаю, что это не совсем так. Катюлик часто ходит на концерты – в Пушкине есть Дом молодежи "Царскосельский". Она ходила туда на Надежду Бабкину и балет "Тодес", в энтузиазме и упоении рассказывала нам об этом. Она ходит на абонементные концерты. Она выпрашивает у кассиров бесплатные билеты. На какой-то концерт она прорвалась с Надей и вовсе без билета: «У вас же написано – свободный вход! Какие билеты?! У нас нет никаких билетов, мы пройдем так!» – и прошли.

Катюлик ходит на концерты детской музыкальной школы – тоже бесплатно. Выступления хоров, концерты филармонической музыки – все это ей доступно. Иногда о бесплатных концертах ей сообщает дама из блокадного общества, Елена Фишелевна. "Ах, какой дирижер был на том концерте! Мне так понравилось! И оркестр! Там были и скрипки, и трубы, и эта… маленькая… как ее.. – Флейта? – Ну, похоже… и ах! они так замечательно играли!"

Когда женщина говорит о концертах, то понятно, что возникает необходимость в одежде. Катюлик покупает себе платьишки. Правда, вначале ее приходится долго уговаривать.

– Ах, – говорит она. – Но у меня же столько одежды!

– Да, – обычно отвечаю я. – Одежды и правда много, но она же вся тебе велика! Это же совершенно невозможно носить!

– Пожалуй, – соглашается Катюлик.

– Купи себе платье!

– Вчера я смотрела платья с Надькой… – отвечает она задумчиво. – Но это же немыслимо! Мне нужно платье с закрытым воротом и рукавами! А таких просто нет! Это же неприлично: ходить с такой шеей, как у меня!

– В твоем возрасте уже все прилично! – Но Катюлик непоколебима:

– У меня же нет бицепсов, как у Лены! У меня какие-то макаронины! Мне нужны рукава. Ну хотя бы три четверти! И прикрыть шею. Обязательно нужен воротник!

Сегодня мы встретились во дворе. Катюлик, в голубой юбке и синем свитере, тихо сидела на скамеечке – причем так тихо, что мы ее даже не сразу заметили. Мы пошли делать дело: писать доверенность.

– Ведь если со мной что случится… – вздыхает Катюлик и тыкает меня локтем в бок: – Посмотри, посмотри, какой симпатичный молодой человек! (Про операциониста в банке.) Настоящий красавец!

А с другой стороны меня тыкает локтем в бок мама:

– Кирка, правда, мы похожи на стервятников?

– Конечно, – соглашаюсь я с ними обеими одновременно.

А потом мы куражились в магазине "Кураж" и, кажется, скупили полмагазина. Мама приобрела себе юбку безумной красно-желто-оранжевой расцветки и коралловую блузку. Катюлик – юбочку, кофточку и еще кофточку.

– А можно я в них останусь? – спрашивает она продавщицу.

– Конечно-конечно, я вам и так все посчитаю! А все ваше мы сложим в пакетик!

– А скидочку сделаете? – спрашивает Катюлик.

– Хмммм… посмотрим. Итого… с вас… – и называет сумму.

– Ой, – говорит Катюлик. – А у меня столько нету! Мне не хватит! Может, скинете немного?

– Да у нас есть деньги, мы тебе добавим! – говорим мы с мамой, расплачиваемся и уходим.

Я тащу пакет со шмотьем. Катюлик, довольная и счастливая, идет в новой юбке и новой блузке. Мы идем в болгарский ресторан. Который оказался вовсе не рестораном, а кафе. Обслуживающий персонал смотрит на нас с ужасом: мы представляем собой странную компанию. Особенно когда с ходу заказываем три пива по 0,5.

– Понимаете, – объясняем мы официантке, – в прошлый раз мы ей (показываем на Катюлика) взяли 0,3, и ей не хватило…

Официантка понимающе кивает и уходит. Местный алкаш стреляет у меня сигарету. Мы едим странную еду, не очень похожую на болгарскую (которую я, правда, никогда и не пробовала) и сухарики (которые оказались дополнительным бонусом к пиву).

Когда настает час расплаты, Катюлик говорит:

– Давайте я заплачу! – и тянется за кошельком.

– У тебя же нет денег! – хором говорим мы с мамой.

– А я наврала! – хихикает Катюлик. – У меня есть деньги! Я думала, она мне скидку сделает!

Потом мы, сытые и не очень довольные, но немного пьяные, ползем в сторону дома.

– Все же надо было идти в "Кролика", – говорит Катюлик. – Поели бы там этой чудесной рыбы. Как она называется?

Аргументы, что в "Кролике" в три раза дороже, не прокатывают.

Дома у Катюлика в вазах стоит сирень, которую они с Надькой наломали накануне где-то в парке. На балконе цветут цветы, частично купленные, частично уворованные с клумб города Пушкина. Роскошная розовая азалия, которой Катюлик пленилась и – как ни странно – купила в цветочном магазине.

Обессиленная, я падаю на диван, а Катюлик заваривает чай и попеременно предлагает:

– Ларочка, съешь бутерброд с колбасой! Очень вкусная! Тебе сделать?

– Сделай, – говорит Ларочка, которая тоже еле шевелится.

– А вот медовик! Кушай!

– Угу, – говорит Ларочка, жующая бутерброд.

– И шоколадка!

– Я ем бутерброд!

– И вот конфеты еще! Держи! И шоколадка – на, возьми! она очень вкусная! И колбаса… колбасу ты пробовала?!

На обратную дорогу мы все же вызываем такси.

– Как ты думаешь, мы ее нагуляли? – спрашивает мама.

– Это мы себя угуляли, – отвечаю я.

Катюлик спускается нас проводить:

– Обязательно позвоните, когда доедете!

Вечером мне звонит мама.

– Ты представляешь, Катюлика нет дома!

– Я же говорила, что она еще шляться пойдет.

Через час мама перезванивает:

– Да! Они гуляли с Надькой. До Египетских ворот – и обратно.

Наверное, опять сирень рвали.

***

Две вещи убеждают меня в собственном идиотизме: заполнение всяческих документов и налоговая декларация. Когда я заполняла ее в первый раз – от руки – я как никогда была близка к сумасшествию. Из пункта 050 вычтите пп. 070 и прибавьте к нему пп. 250. Полученный результат запишите в пп. 385 на листе Ж.

Не получилось?

Попробуйте заново.

В четверг мне пришло письмо из налоговой. Что я неправильно оформила вычет и остаток и если я в течение 5 рабочих дней к ним не приду, то меня постигнет штраф в сколько-то МРОТ и кары небесные, о чем дрожащим голосом сообщила мне Катюлик, зачитывая письмо.

В пятницу я позвонила в налоговую, мило похихикала с инспектором (представляете себе?), а вчера вечером, после частичной сборки шкафа, села исправлять ошибки в декларации.

– Пять на два не делится?

– Не делится.

– Алиса, ты меня не путай!

До двух ночи я билась с тупой программой, не желающей выдавать мне нужный результат. Я думала, я свихнусь. Я читала форумы по бухучету, но там было примерно то же, что в первом абзаце у меня. Ну, вы убедились, что все на самом деле очень просто? – жизнерадостно спрашивал в конце статьи автор.

В полтретьего я плюнула, распечатала то, что получилось, сохранила декларацию на флешку и решила, что назавтра буду падать к ногам инспекторши с криком "Простите дуру тупую и помогите, чем можете".

Но обошлось. Уже в 12 часов я была в Пушкине и звонила инспекторше по телефону, любезно ею оставленному. Она спустилась ко мне, посмотрела в декларацию и сказала: «Все хорошо».

Счастливая, я пошла к Катюлику.

– Ах, – сказала Катюлик, – у меня так болит голова! Я никуда не пойду!

– Ну тогда я поеду на дачу на трехчасовой электричке! – начала ее шантажировать я. Катюлик начала собираться. Это все же зрелище, достойное пера поэта. Перемерив все блузочки, кофточки, юбочки и брючки, имевшиеся в наличии, Катюлик наконец собралась.

Мы, конечно, решили идти в ресторан. В Пушкине, на Октябрьском проспекте, открылся прелестный итальянский ресторан – не дешевый, но и не такой дорогой, как "Кролик". Очень милое место.

Понятно, что идти в ресторан просто так нельзя. Надо пройтись по близлежащим магазинам, нагулять аппетит. Мы с Катюликом заценили украшения из поделочных камней и драг. металлов. Мы оценили маечки и шортики. Мы приценились к веникам и решили, что на рынке лучше и дешевле. И наконец мы дошли до шляп, шляпок и шляпочек. Мы перемерили все – это уж как водится. Весь магазин смотрел на Катюлика в такой шляпке и вот в такой – но вот эта, пожалуй, лучше. И недорого – всего шестьсот рублей! Но посмотрите, как богато! (Фрикативное "г", вы знаете). Пока Катюлик выбирала, я купила себе розовую шляпку. (Думаю, это разжижение мозгов.) А Катюлик купила шляпку в цветочек. И в этой шляпке пошла в ресторан.

По дороге мне позвонил обеспокоенный муж.

– Ну что у тебя с налоговой? – спросил он.

– Я купила шляпку, – ответила я.

– Зачем тебе шляпка? -спросил он.

– Розовую, – ответила я.

Только мужчина может задавать такие вопросы. Девочки почему-то их не задают.

В ресторане мы с Катюликом выпили пива, съели лосося и палтуса – и только потому, что куриных грудок с рикоттой и еще какой-то фигней у них не оказалось. Попивая пиво, я задумалась о том, что, наверное, надо было бы к рыбе-то белое вино, но… А Катюлик кокетливо спросила у официантки:

– А я напьюсь пьяная с этого пива?

– Ну что вы, – любезно ответила несколько шокированная девушка. Подозреваю, нечасто она видит шикарных старушек в платьях и шляпках.

Когда мы шли домой, нас обогнала пожилая дама на велосипеде. Она долго тренькала звонком, наконец объехала нас и спросила:

– Не слышите, что ли, ни хрена?

– А хрен ли вы по тротуару ездите, – как истинная Леди, ответила ей Катюлик.

И пошла хвастаться перед соседками шляпкой и рестораном.

***

Звоню Катюлику в больницу на мобильник. Катюлик трубку не берет, но через пять минут перезванивает.

– Извини, я не могла разговаривать. Пролезала через дырку в заборе. Ты знаешь, мне девочки эту дырку показали, и теперь я могу в парк пролезать. Но очень сложно – дырка узкая такая, надо поджаться, ты понимаешь… поэтому телефон я взять никак не могла.

***

Катюлик, робко:

– А что, Кира, того вина больше не осталось?

Сопьюсь я, сопьюсь.

***

– Я у тебя взяла тут… В металлической баночке… – говорит Катюлик. – Намазала на лицо… Оно такое… Как сало.

– А, – выдыхаю я. – Это средство для снятия макияжа. Иди смывай.

***

Звоню Катюлику.

– Я, – говорит Катюлик, – пойду гулять в парк!

Перезваниваю через два часа.

– Ах, – говорит Катюлик, – ни в какой парк я не пошла! Я пошла в парикмахерскую и сделала себе брови!

***

Звоню Катюлику. Спрашиваю, как дела, чем занималась и все такое.

– А ты уже слышала о моих приключениях? – спрашивает Катюлик.

– Конечно, слышала, мама мне уже рассказала, но я хотела бы услышать еще раз от тебя.

– Ну, я вчера пошла в ресторан, – начинает Катюлик. – По дороге встретила соседа Юлиана, у которого недавно жена умерла. Я ему говорю: Юлиан, пойдемте со мной в ресторан! А он отвечает, что у него и так дома еды полно, и ему надо проездной продлевать – отказался.

– Негодяй!

– И я пошла в ресторан одна. Народу было много, но мне достался столик. Я заказала рыбу… ну, эту…

– Сига?

– Да, сига. И триста грамм пива. Рыба вкусная, ты знаешь, я ее люблю. Когда я уже почти все съела, в ресторан зашли мужик с женщиной. Я им говорю – садитесь за мой столик, я уже ухожу! А мужик – поддатый немного – говорит: Нет, нет, что вы, не уходите! Посидите с нами! Я отвечаю: ну что я буду сидеть! Я уже старая! (это кокетство надо слышать) – Какая же вы старая! Сколько вам лет? – Мне – восемьдесят шесть! – А моей маме – семьдесят семь, говорит мужик, и она выглядит намного хуже вас! И потом говорит: – Я за вас заплачу! – Пошел туда, где официанты, и, представляешь, оплатил мой обед! Я отказывалась, конечно, но он сказал – нет. Пока он ходил, я этой его девушке… женщине – говорю: давайте я вам деньги отдам! А она – нет, что вы, что вы, он если что решил, то так и сделает! Не надо ничего! А мужик вернулся, говорит: Давайте я договорюсь, вас до дома подвезут! – Нет-нет-нет, я еще хочу прогуляться! – Тогда… подождите минуточку, не уходите никуда! – И принес, представляешь, мне три шоколадки! Подарил. Ну я, конечно, поблагодарила и пошла потом гулять. По Октябрьскому бульвару и до парка. В аптеку зашла, меня там знают, поговорила с ними…

– Замечательная история! – говорю я.

Подозреваю, что скоро Катюлик станет достопримечательностью города Пушкина – наряду с Екатерининским дворцом.

Слушая наше дыхание.

Я еду в Пушкин. Почему-то еду с Витебского вокзала, а не на маршрутке, как обычно.

Я люблю Витебский вокзал. Он самый красивый. Я люблю запах поездов. Чем там пахнет? Дегтем? Волнующий запах. Вызывающий жажду странствий.

Света на Витебском вокзале нет. Освещены туалеты и ларьки, автоматы по продаже зонтов и линз – самых необходимых вещей. Среди кружевных перил и лестниц ходят призраки с чемоданами и исчезают во тьме. Слышен лишь перестук чемоданных колесиков по плиточному полу.

Я покупаю билет и иду на электричку. Считаю вагоны: мне нужен четвертый. Мой свекор говорил, что всегда нужно ездить в четвертом вагоне – он не моторный. На соседнем пути стоит поезд Петербург – Таллинн. Окна освещены, я вижу, как люди заходят туда, усаживаются – почему-то только сидячие места. Скоро они поедут в Таллинн. Башенки, Толстая Маргарита, кофе и ликер, ратуша и рынок, старая кладка и узкие улочки, по которым я как-то каталась на смешном паровозике.

Я сажусь в электричку. Люди едут с работы, едят хычины. Запах стоит невыносимый, и сразу хочется есть.

– Да, я с работы. Где? Где-где, как обычно, на вокзале. Да, скоро буду.

Напротив садится женщина, оставляет на сиденье пакет, идет курить. "Курение в тамбурах запрещено". Это никого не беспокоит, кроме меня – я покурила еще на улице, глядя на таллинский поезд.

Рядом с пакетом усаживается мужик – потертая куртка, кепка, пустые голубые глаза. Достает из портфеля бумаги. Куда-то уходит. Возвращается, садится рядом со мной. На бумагах – названия станций: Павловск, Вырица, Новинка, Чаща, Оредеж. Расписание электричек. Он что-то чертит, заполняет или просто на них смотрит.

Женщина возвращается, берет пакет и пересаживается на другое сиденье. На ее место садится парочка – мальчик и девочка. Они хихикают и что-то обсуждают. У мальчика, когда он смеется, появляются морщины вокруг глаз – морщины, морщинки, гусиные лапки. Мальчику лет семнадцать. Старый мальчик. На станции 21 километр они вылетают из вагона.

Я поднимаюсь и иду к выходу. В тамбуре стоят два мужика мрачного вида. С противоположного конца вагона приближаются контролеры. Успеют дойти или не успеют? Успевают. Проверяют билеты.

– А этот мужик, он что? Так билет и не показал?

– Не показал. Сказал, что он тут проверяет контролеров. Вон у него бумаги какие-то.

– А удостоверение есть?

– А удостоверения нет. Ничего нет.

– Да я уже показывал вам билет!

– Когда?

– В самом начале!

– В самом начале мы вас не видели!

– А я уходил в начало поезда! Я тут вашу работу проверяю!

У мужика звонит телефон. Он извиняется и выходит из тамбура.

– Да ну его, ненормальный какой-то. Пускай без билета едет.

– А может, выбросить его из поезда?

– Или шокером…

– Незаряженным?

– А что? А потом в пластиковый мешок. Видела – пластиковые черные мешки вдоль дороги валяются? Вот туда его…

Я выхожу в Пушкине. Темная вокзальная площадь, но дальше есть фонари. Иду и заглядываю в окна. Ковер на стене. Открытые антресоли, из которых почти вываливаются мешки и пакеты. Потертая кухня. Фаленопсис на окне. Хрустальная люстра. Женщина готовит ужин. Силуэты за занавеской.

Катюлик встречает меня. Она сварила студень и картошку. Сделала тесто и начинку для лимонника.

– Но только тесто раскатывать будешь ты! Я боюсь зажигать духовку!

Я ем студень, который явно удался.

– А еще у меня есть селедка, колбаса и соленые огурцы! – говорит Катюлик.

– Нечеловеческая роскошь, – отвечаю я, пожирая огурец.

У Катюлика тоже ковры, старая советская стенка, громадное зеркало и буфет на кухне. Я раскатываю тесто и думаю, что кто-нибудь за мной тоже наблюдает из окна. Катюлик меряет давление и не забывает сказать о том, как сегодня у нее – ах! – болела голова. Но завтра она пойдет на концерт Грига и Сибелиуса. Если, конечно, хорошо будет себя чувствовать, а голова перестанет болеть.

Тесто я раскатываю неудачно, сок из лимонника вытекает, а квартира наполняется дымом. Но лимонник все равно удался. Мы пьем чай с пирогом и ложимся спать.

Что хорошо в Пушкине – так это тишина. Ни машин, ни голосящих людей – очень тихо. Я просыпаюсь утром и прислушиваюсь к этой тишине – как мать прислушивается к спящему младенцу. Дышит? Не дышит?

– Кира, ты уже проснулась?

Дышит.

Лошадиная улица.

Сегодня разговаривала с Катюликом. Последнюю неделю она бегает по врачам, у нее эта… ну как это называется? ну когда много врачей? и ко всем надо ходить?

– Обследование?

– Нет, не обследование. Надо еще кардиограмму, флюорографию и к гинекологу.

– Диагностика? Нет, не диагностика, – отвечаю я сама себе. У меня тоже плохо со словами к концу семестра.

– Диспансеризация?

– Да, точно!

– Уфффф, – выдыхаю я.

Я звоню Катюлику уже ближе к вечеру, а к вечеру она уставшая, набегавшись по поликлиникам, и со словами совсем плохо и у нее, и у меня. Каждый раз я говорю себе – надо звонить раньше, и каждый раз забываю.

Но сегодня Катюлик не ходила в поликлинику, а ходила с подругой Надькой гулять в Александровский парк. И было уже совсем темно, и они зашли… ну, как это называется? В подвале. Мы там поели и выпили пива. Одну бутылку на двоих.

– Кафе? Ресторан?

– Да, кафе. И мы там поели… ну не знаю, как тебе сказать, что мы там ели. Там было мясо и картошка.

– Суп?

– Нет, не суп. Точно не суп. Мясо и картошка.

– В горшочке?

– Ну, в мисочке такой… типа горшочка.

– Жаркое по-домашнему?

– Там было мясо, картошка и огурец.

Нифига себе – жаркое по-домашнему, думаю я. С огурцом.

– И яйца, – добавляет Катюлик.

– Салат! – догадываюсь я.

– Точно, салат! А до этого я ходила к Надьке, она угостила меня супом. Ну этим, с огурцами…

– Рассольник?

– Да! А потом мы с Надькой пошли домой, и по дороге она говорит: все, не могу больше, хочу писать! Ну, давай под куст! – смеется Катюлик.

– Нашли куст?

– Нет, мы переходили эту дорогу… ну, большую, где машины ездят… проспект…

– Октябрьский? – замираю я, представив Надьку, присевшую посреди Октябрьского проспекта.

– Да, Октябрьский.

– Вы там нашли куст?

– Нет, Надька под домом все сделала. Я ее спрашиваю: а в кафе ты не могла в туалет зайти? А Надька отвечает: в кафе было как-то неудобно…

– Молодцы! – говорю я.

– А это… как его… подвал этот…

– Кафе?

– Да, забегаловка эта мне понравилась. Намного лучше, чем та, что на Лошадиной улице.

– Какой-какой улице?

– Лошадиной, – говорит Катюлик. – Я не помню названия, помню, что она Лошадиная.

Я понимаю, что Лошадиной улицы в Пушкине нет. Овсовой, Овсяной и Овсянниковой тоже нет. Я уж не говорю про Буланую и Чересседельниковую. А также Гнедовую, Рысистую и Кобылятниковую.

– Конюшенная! – догадываюсь я.

– Да, Конюшенная. Так вот, кафе на Конюшенной намного хуже. И дороже, – с достоинством заканчивает Катюлик свою речь.

***

Катюлик сидит, держится за голову, меряет давление. Лицо трагическое.

– Ну что, какое давление?

– Сто двадцать… – *мрачно*

– Ну что, гулять пойдем, космонавт?

– Пойдем… Парашютист.

– Я не парашютист. Я – десантник!

***

– Кто, кто не закрывает воду в ванной?!

– Это кот! – без тени сомнения отвечает Катюлик.

***

Отвезла Катюлика к маме.

– Кира выгнала меня из квартиры! – с трагической нотой в голосе сообщила маме Катюлик.

Яду мне, яду.

А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. (с)

Каждый раз, когда я с мамой и палкой захожу в вагон метро, я ловлю на себе странные взгляды пассажиров. В прошлую поездку я поняла наконец, в чем дело.

Вот мы заходим в вагон. Я веду маму под руку. Мама палкой помогает себе идти. На секунду мы замираем в проходе – и пассажиры замирают, глядя на нас, и ждут:

– Уважаемые граждане пассажиры! Извините, что я к вам обращаюсь, такая молодая и здоровая, но мне нужна помощь на лечение! Денег совсем нет, а мне нужно на капельницы! Одна капельница стоит тысячу семьсот рублей! Поможите чем можите!

Пассажиры ждут. Я молчу. И тогда кто-нибудь встает и уступает место.

В итальянском ресторане, в который мы пошли сегодня с мамой и Катюликом, персонал вышколенный. Они тоже ждут текст, но виду не показывают. Они улыбаются.

– Вы уже готовы сделать заказ? – через три минуты после того, как принесли меню.

– Еще нет, спасибо.

– Салат "Цезарь с курицей", – читает Катюлик. – Что это за салат? Что это за еда итальянская? В блинной у меня полный обед за триста рублей. Мы вчера с Надькой ходили – съели по салату, и я еще солянку. И всего триста восемьдесят. А тут что?

– Мама, посмотри, что ты будешь есть. В прошлый раз ты ела курицу с рикоттой.

– Ничего я не хочу. Дорого очень. И мне не нравится, – упорствует Катюлик.

Я в это время читаю меню вслух. Спагетти болоньезе, спагетти карбонара, спагетти помодоро, спагетти еще какие-то, тальятелле, ризотто…

– А мне нужна такая итальянская еда, которая как пельмени, но не пельмени!

– Равиоли?

– Нет.

– Ну как называется?

– Я не помню. Я смотрела по телевизору. Итальянские пельмени, но не равиоли.

– Кальцоне? Но кальцоне это как пирожок. Есть равиоли со шпинатом, равиоли с белыми грибами…

– Нет, не равиоли.

– А рыба какая красная?

– Лосось есть. Он красный.

– Ну давай тогда семгу.

– Катюлик, тут нет семги. Есть лосось. Есть палтус – но он тебе не понравился в прошлый раз, есть треска.

– А разве семга и лосось не одно и то же? Это же красная рыба?

– Красная. Но не одно и то же.

– Вы готовы сделать заказ?

– Девушка, вот подскажите, какую еду у вас можно заказать, чтоб не противно было есть русскому человеку? – вопрошает Катюлик.

– У нас вся еда вкусная, – говорит официантка.

– Ну а вот рыба? Какую рыбу можно заказать?

– Треску попробуйте…

– Ну ладно, – милостиво соглашается Катюлик. – Давайте треску.

– Ой как много! А что это тут такое?

– Это оливки.

– А это что за зеленые палочки?

– Это стручковая фасоль. Она вкусная.

– А почему эти девушки все время на нас смотрят?

– У них работа такая.

– А это?

– Это какой-то овощ.

– Это не овощ, это рыба.

– Нет, овощ.

– Бедные итальянцы… и как они такое едят? Это рыба.

– Попробуй.

– Да, точно, овощ. Капуста! – Катюлик уверена. – Кира, возьми у меня кусок рыбы.

– Я не хочу.

– Я столько не съем. Возьми кусочек!

– Я не хочу!

– Лариса, тогда возьми ты!

– Мама, хватит! У нас есть своя еда!

Катюлик ест некоторое время, потом снова предлагает нам рыбу. Двадцать раз. Я считала.

В итоге мы все съели. И даже выпили пива. И пошли с мамой в туалет. Строго-настрого велев Катюлику оставаться на месте.

Когда мы вернулись, за столом Катюлика не было. Она, уже одетая, сидела на диванчике перед гардеробом.

– Пойдем? – скромно сказала Катюлик.

– А заплатить?

За пару поездов метро мы с мамой вполне могли бы отработать этот обед. Мне кажется, это хороший бизнес-план. Даже лучше, чем пение в электричках.

P.S. Одним из тех, кто уступил сегодня маме место, был молодой человек с ДЦП.

Что тут скажешь?

Я сказала "спасибо".

***

– Ты знаешь, так удивительно: как ни выйду на улицу, обязательно с кем-нибудь познакомлюсь! И почему-то все больше с мужчинами!

(Катюлик, 87 лет).

***

Мама с Асанычем уехали в Икею, покупать одеяло. Зачем им одеяло и почему именно сейчас – я даже не спрашивала. Мама долго говорила о том, что вот такое одеяло к телу прилегает, а вот такое не прилегает, а эдакое – прилегает, но не так, и от него холодно. Обещала завтра рассказать, как будет прилегать то, которое они купили.

А в это время Катюлик наконец самостоятельно вышла из дома. Потому что неподалеку от мамы живет наш родственник по имени Юра. Честно говоря, какой степени воды на киселе этот Юра – я уже запуталась. В рассказах Катюлика фигурирует тетя Лёля, которая была сестрой кого-то, или, наоборот, женой брата троюродной сестры. Не помню.

Юра когда-то плавал (в загранку, насколько я понимаю), то есть не плавал, а ходил. Никогда никому ничего не привез, подчеркивает Катюлик. Но испытывает к Юре необъяснимую симпатию и считает нужным его опекать. У Юры проблемы с ногами, и он плохо ходит. Кроме того, он практически ничего не видит. Живет один. Была жена – одна и вторая. Вторая умерла, а первая его опекает до сих пор. Обещала его взять на дачу – как брала раньше каждый год. Попросила у Юры денег, Юра дал. Но на дачу почему-то его не взяли.

У Юры есть сын (не знаю, от первого брака или от второго), есть внук или внучка. Юра отписал квартиру сыну. Сын приехал, запер две комнаты на ключ, Юра остался в самой маленькой, и с тех пор сын особо не появлялся. А, еще забрал стиральную машину. То есть не забрал, а Юра сам все отдал. Зачем? – вопрошает его Катюлик, но Юра не дает ответа.

Сегодня Юре было плохо. Поднялось давление. Он позвонил Катюлику. Катюлик велела вызывать неотложку. Юра вызвал, а Катюлик пошла ему на помощь.

– Я пришла, а через некоторое время пришел врач. Юра хотел в больницу, но врач сказал, что он сообщил в поликлинику, а в понедельник придет терапевт и решит. А Юра потом меня спрашивает: когда придет врач? Завтра? Нет, в понедельник, отвечаю я. А сегодня какой день? Сегодня суббота! Поэтому завтра никого не жди! Представляешь, – говорит мне Катюлик, – он даже не знает, какой день! Да у него даже и календаря нет. Хотя зачем ему календарь – он же ничего не увидит. А через пятнадцать минут он меня снова спрашивает: врач завтра придет? Я ему говорю: Юрка, ты меня не манай! Я ж тебе тебе сказала: завтра воскресенье, выходной. Ни черта не помнит!

– Посмотрела я, что у него в холодильнике, – продолжает Катюлик. – Раньше у него хороший холодильник был, большой – но он его сыну отдал. Теперь тоже есть – но маленький. Пельмени там лежали. Это она ему сварила. ("Она" – социальный работник, который ходит к Юре). Присохли к кастрюле. Я долила воды, прокипятила – он при мне съел. И еще рыба у него – консервы. Я говорю: их надо с картошкой. А ему картошку нельзя. И макароны нельзя. Она ему приносит картошку и макароны – так он их прямо при ней в ведро выкидывает. А что приносить не надо – он ей говорил. Но она все равно приносит. Ну, я сходила в магазин, купила ему три бутылки молока и кекс к чаю. То есть не к чаю, а к молоку – чай он тоже не пьет. А молоко пьет.

– На улицу не выходит. Говорит – пойдем с тобой в парк! А ему – какой парк, Юра! Ты ж еле ходишь, тебя качает и не видишь ничего! Не пойду я с тобой. Плох Юра – и со здоровьем у него плохо, и с психикой…

Тут вернулись мама с Асанычем, и Катюлик быстро со мной попрощалась.

– Ой-ой, мои вернулись! Целую-целую! – и повесила трубку.

Редкий случай.

***

а старость это не морщины

не седина радикулит

а старость это огородик

и для пакетиков пакет

© Дарья

Катюлик спрашивает меня:

– Что ты разбираешь там?

– Все. Все выбрасываю. Говнища.

– У меня нет никаких говнищ! – возмущенно говорит Катюлик.

– Конечно, – соглашаюсь я.

– Ну что ты выносишь на помойку?

Господи. Что я выношу? Пакетики. Веревочки. Пакетики, завернутые в пакетики. Банка обмылков. Пакет сосок. – Зачем тебе были нужны соски? – Не знаю! Хи-хи! – отвечает Катюлик. Гвозди. Банки гвоздей. Достать сковородку и жарить. Старые отвертки. Ручная дрель. Записи Дедулика, в которых он подсчитывал, через сколько лет он станет рантье благодаря вкладам в Сбербанк. Не дожил. Счета за 2005 год. Старые письма. Поздравления от администрации г. Пушкина с Днем Победы. Старые простыни, порванные на тряпочки. Старые трусы и старые лифчики. Кальсоны. Рейтузы. Пакетики, завернутые в пакетики. Банки. Крышки от банок. Банки без крышек. Крышки без банок.Шерстяные носки. Тонны шерстяных носков. Моль вылетает из них и радуется жизни. Из шкафчика в туалете на меня таращатся пауки. Банки с краской. Банки с мебельным лаком – производство "Кронос-СПб". Стиральный порошок, превратившийся в камень. "Сто рецептов из золотого уса". Две стопки журналов "Бурда", начиная с девяностых. Пакетики. Веревочки. Старый свитер. – Мама, я выкину этот свитер? Ему лет тридцать уже… – Нет, – говорит мама. – Не тридцать. Катюлик его купила, когда тебе был годик. Сорок. Свитеру сорок лет. Я выношу его на помойку со слезами. Старое пальто с песцовым воротником. Ах, песец… какой мех. Логарифмическая линейка. Лекала. Калька. Коробочка из-под чая. Коробочка из-под лекарств. Коробочка с лекарствами. Старые шприцы и наборы игл. Коробочка для стерилизации шприцов. Банки – которые на спину. Бинты стерильные и бинты нестерильные. Коробочки из-под лекарств. Соковыжималка. Две кофемолки. Семь розеток для варенья – шесть розовых и одна сиреневая. Я забрала. Три трехлитровых банки малинового варенья и много маленьких неизвестно с чем. – Привези Борис Санычу! Борис Саныч любит старое варенье! Я везу. Кастрюли. Крышечки для кастрюль. Кастрюль давно уже нет, а крышечки есть. Бидоны и ведра. Коробка для банок, заботливо разделенная Дедуликом на отсеки, – пригодится для перевозки варенья. Коробка из-под чайника. Коробка из-под соковыжималки. Старые тряпочки. Остатки старого маминого шелкового халата. Отрезы тканей. Махровый халат, протертый до дыр – Катюлик, тебе надо? Ну я не знаю, может, это твой любимый халат? Ну, я привезу. Выкинешь сама. Веревочки. – Миша, я выкину эти веревочки? Два пакета веревочек? – Ты что?! Это же хорошие веревки! Где я такие возьму? – В любом строительном магазине продаются веревочки. – А эти… в лес ходить… были в шкафу в прихожей наверху. От дождя… – говорит Катюлик. – Дождевики? Я их выбросила! – Ну ты что! Они бы пригодились Агате ходить в лес! – Катюлик, они стоят двадцать рублей в любом магазине. И за десять – в электричке. Агата никогда не будет ходить в них в лес. Пакетики. Баночки. Крышечки. Веревочки. Три банки гвоздей – вот прям щас на сковородку.

Месяц назад я была на даче. У свекрови для вытирания со стола есть тряпка. Знаете – в магазине "Спектр" семнадцать рублей три тряпочки – желтенькая и две синеньких. Или наоборот. Иногда бывают еще розовые. Очень удобно. Желтая тряпка протерта до дыр. Свекровь стирает ее, полощет, сушит, пользуется.

– Ольга Петровна, я же вам покупала в прошлом году эти тряпочки! И рулон этих, одноразовых!

– Да, – отвечает свекровь, – вот они! И выносит нераспакованную пачку новых тряпочек.

Иногда я думаю, что старость – это невозможность выкинуть старые тряпки.

***

Катюлик наблюдает за кошками. Кошки наблюдают за ней. Из всех имен Катюлик выучила только Пуха. Называет его "Пушок". Энжи она величает "Эта черно-белая". Онни ходит под именем "Ори". А Лиса – Королева, и с этим трудно поспорить.

Катюлик говорит:

– Кира, смотри, как она сидит и смотрит! Наверное, она хочет есть!

– Кто она?

– Ну эта, черно-белая. Я забыла, как ее зовут. (пауза) Оричка, Оричка, иди сюда! Или как его? Этого, белого?

Катюлик сама похожа на кошку. Она неподвижно сидит в кресле и смотрит телевизор. Так Пух смотрит в окно за птичками. Но Пух участвует в их жизни, он охотится. Он весь – энергия и движение. Катюлик сидит неподвижно, и иногда я думаю, что она спит. Но вдруг: "– Смотри, как он похож на Сережу!", "А у этой лицо, как у тебя!" или "Ой, какая жирная!", "А этот – какой черный! Наверное, нерусский!" Она следит за картинкой на экране. Задает мне вопросы. Одни и те же. Раз на пятый я взрываюсь. "Ну ведь это только что сказали в телевизоре! Ты же слышала!" – "Я не слушаю, – меланхолически отвечает Катюлик. – Я смотрю."

Мы едем в лифте. Лифт останавливается на 9 этаже. Входит юноша.

– Смотри, у него такая же борода, как у Тёмы! Ну что за мода такая! Тёме надо сбрить бороду! – Юноша бледнеет, зеленеет, но молчит. – И прическа такая же! Только у Тёмы волосы длиннее! Мне не нравится такая борода!

Мы идем по улице. Катюлик молчит. И вдруг – когтистой лапой:

– Какие у нее кривые ноги! И еще на каблуках! – громко, на всю улицу.

Катюлик смотрит телевизор. Катюлик перебирает свой мешок с лекарствами. Она внимательно читает инструкции и изучает противопоказания. "Наверное, я это лекарство больше не буду принимать. Мне оно не нравится". Ответа на вопрос: откуда она это взяла и почему так решила – добиться невозможно. Она продолжает внимательно изучать инструкцию. Она перебирает коробочки. Так Царь Кощей чах над златом. Так кошки, если бы они делали чучела пойманных мышей, показывали бы свои сокровища. Катюлик подсчитывает, сколько лекарств осталось и сколько нужно купить. На завтра мне велено приобрести очередное.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому что Юрка его принимал и хвалил!

Против авторитета Юрки идти сложно. "Ноопасид", написала Катюлик в списке. Придется купить.

Голоса в голове.

Раз, два… Вдох – выдох, вдох – выдох. Три – четыре. Я пытаюсь медитировать. Я прочитала умную книжку, где было написано, что медитация – это просто. Достаточно считать вдохи и выдохи. Считаешь до десяти, а потом начинаешь заново. Мысли, которые проносятся в голове, отмечаешь и отпускаешь. Пять – шесть. Если сбился, начинаешь счет с начала. В выходные надо отдыхать. Я всегда отдыхаю в выходные. А я, если не буду работать в выходные, я ёкнусь. Потому что работать после работы я не могу. Надо всех накормить, напоить и спать уложить. Семь – восемь. С Катюликом погулять. Как будто у меня снова маленький ребенок. Ты знаешь, я очень хочу пить! Сейчас придем домой и попьем. Или купить тебе попить здесь? А еще я хочу вот это… ну ты знаешь, что. Вдох – выдох. Раз – два. Мама, я ни черта не понимаю в этой долбаной математике! Я тебе помогу. Ну вот – область определения функции. Ну это же ерунда! Нет, кажется, не совсем ерунда. Черт, я все забыла. Тёма, вот тут функция возрастает или убывает? Девять – десять. Сколько раз я тебе сказала, что эти огурцы для Катюлика? Не ешь их все! Катюлик, ты будешь огурцы? Но сейчас их не с чем есть… Тёма, не ешь! Я съел всего два огурца! Их не будет, когда они понадобятся! Сходи в магазин и купи целую банку! Вдох – выдох. Пять – шесть. А кардиограммка хорошая, нормальная кардиограммка. Инфаркты, инсульты были? Нет, но скоро будут. У меня. И вы знаете, постоянно болит голова! Да что вы говорите?! Это к неврологу вам надо. У невролога мы уже были. Вот, посмотрите, какие у меня лекарства! Ничего не помогает! У нас есть прекрасное лекарство – красное сухое вино. А я стесняюсь, думаю – посоветовать, не посоветовать. Вдох – выдох. Раз – два. А ты смотрела Малахова? Вчера такая прекрасная передача была! Про мам! Я аж прослезилась. А Сереженька совсем ничего не ест. Он в школе ест. Ну что он ест в школе?! Семь – восемь. А мы снова пили твой чай. Ты не представляешь, он такой вкусный! И еще мне приснился сон. Такие сны мне не снились уже давно. Снова прекрасные незнакомцы и эти архитектурные сны! Вдох – выдох. А почему мне никто не сказал? Что, все уже съели?! Девять – десять. Какой красивый кот! Ну что вы, сейчас я некрасивая. Вот раньше – это да! Вдох – выдох. Глаз дергается. Черт. Надо выпить. Калина на водке. Две столовые ложки в день. Повышает иммунитет. Опять забыла. Хотела выпить – и забыла. Три – четыре. Как можно за выходные подготовиться к пяти разным занятиям? А главное – ничего не перепутать? Я ёкнусь. Я точно ёкнусь. Вдох – выдох. А у Сережи нет шапки! Я в соседнем магазине видела такие прекрасные шапки! Кира, надо обязательно купить. Да, охеренные шапки с ушками. Раз – два. И что приготовить на ужин? Что? Надо, наконец, выстирать пуховик. Потому что так жить нельзя. Вдох – выдох. Я ни с кем не могу поговорить по телефону! Ты отключила телефон в Пушкине! Но ты же здесь. Разговаривай по мобильнику. У всех есть твой телефон. Семь – восемь. И вот приходит Зураб, а она говорит: я пойду погуляю. Очень хочу есть. Ты представляешь – я сижу голодная, с утра не евши, а пока Зураб все делает, я есть не могу! А она одевается и уходит. Вдох – выдох. Ой, что-то меня тошнит. Наверное, мне надо что-нибудь съесть. И так болит голова! Вдох – выдох. Девять – десять. Раз – два.

***.

И вот вместо того чтобы идти спать, я подсчитываю убытки. Их не так много, как могло бы быть. Да и вообще это не убытки, но…

Первое – это крем. Обычный крем для лица. Баночки крема мне хватает на полгода. К концу этого срока я мажусь им все интенсивнее, потому что мне надоело, хочется что-нибудь другое, и вообще. Но с приездом Катюлика ситуация изменилась.

– А чем у тебя тут можно лицо помазать? – спрашивает она. – Я тут с утра мазала, из такой металлической баночки. Оно странное немного…

– Конечно, странное. Это средство для снятия макияжа, – говорю я и показываю на правильную баночку. Содержимое баночки исчезает стремительно. Я не знаю, что им мажет Катюлик. Я даже боюсь от этом думать. Возможно, она его просто ест.

– Кира, у тебя в ванной лежали колготки…

– Иииии?

– Я их надела.

– Оооо, – умным голосом отвечаю я, понимая, что только что лишилась одной пары термоколготок. В «Кальцедонии» мне сообщают, что в продаже их больше нет. Будут с Нового года. Из новой коллекции. Дороже в два раза, догадываюсь я.

Чайные пакетики. Тут Катюлик экономит. Она разрывает чайный пакетик на две части. Борьба бесполезна. Сражение проиграно заранее. Если, тем не менее, чай все равно оказывается слишком крепким, она разливает его на две чашки. Бульк-бульк.

– Кира, может быть, ты будешь чай?

– Я уже пью, спасибо.

Орхидея. Катюлик поливает мне цветы. От души поливает. Цветы скоро сгниют. Если бы их поливала я, то они уже давно бы засохли. Одна орхидея сгнила на корню, у второй обломан цветонос. Не факт, что она бы зацвела, не факт. Но надежда была. Хотя, возможно, это дело рук Пуха. За ними не уследишь.

Сегодня я ездила на работу и по делам. Моя свекровь и Катюлик прекрасно проводили время (и за это моей свекрови отдельное большое спасибо). За время пребывания у меня бабушки свекровь купила осеннее пальто и зимнее пальто – под чутким руководством Катюлика, известной транжиры.

– Я ей помогала! – с гордостью говорит Катюлик. – Смотрела, как сидит, и помогала выбирать. Кира, тебе тоже надо купить такое пальто! А лучше – шубу. Почему муж не купит тебе шубу?

Пуховик для Катюлика мы купили ещё по дороге ко мне. Кроме того, был куплен халат, свитер, пара колготок (увы, не термо), рейтузы и трусы. Катюлик с шиком тратит свои деньги и на трусы дороже 80 руб. за шт. не соглашается категорически.

Я вернулась домой.

– А мы тут отдыхаем! – сообщила мне свекровь. – Лежим, телевизор смотрим и разговариваем! А ещё я приготовила курочку в духовке – типа куриных котлет! Очень вкусно!

– Обязательно, – отвечаю я.

Прихожу на кухню, наливаю себе чай, закуриваю… И чувствую странный запах. Думаю, нюхаю… Заглядываю в духовку. В духовке действительно курочка. А также сковородка с крышкой. Точнее, то, что некоторое время назад было сковородкой с крышкой. Пластиковая ручка на крышке расплавилась и элегантным сталактитом (или сталагмитом?) стекла через дырочку вниз. Гвоздик (или винтик?), который был в этой крышке, изящно торчит из дна сковородки, окруженный чёрной лужицей расплавленной пластмассы.

Я вынула сковородку из духовки. Я не надела сковородку на голову Катюлику и свекрови. Я думаю, это может быть приравнено к подвигу. Я тихо налила себе полрюмки целительной калины на водке и выпила.

Потом я провела расследование. Катюлик сразу сказала:

– Это не я! Курицу готовила Ольга Петровна!

А Ольга Петровна сказала:

– Духовку зажигал Серёжа!

А Серёжа сказал:

– Да, я включил духовку, но даже её не открывал!

Утром, в тишине и покое, Катюлик убрала сковородку в духовку. Чем она ей мешала?

– Я готовила кашу, – ответила Катюлик, – и побоялась, что сковородка нагреется!

– Вот она и нагрелась… – ответила я. Потом пришла Ольга Петровна и поставила курицу в духовку. Потом пришёл Сережа и включил духовку. Потом курица приготовилась.

– Сорок минут! – сказал Сережа.

Потом пришла я.

Иногда меня посещают правильные и умные мысли. Одной из них была мысль о том, что не стоит покупать новую сковородку, пока Катюлик живёт у меня.

***

Катюлик – богатая женщина. У нее четыре пары зимних сапог. Когда она уезжала от меня, она взяла с собой только три. Четвертую я отказалась отдавать – старые страшные коричневые сапоги на гейше. Какое счастье, что я не выкинула их на помойку, как только за Катюликом закрылась дверь.

Через месяц случилось страшное. Я позвонила маме и узнала, что на одном из шести сапог сломалась молния. Мама с Катюликом обсуждали эту страшную историю, почему-то привлекая меня. Мама кричала:

– Она хочет надеть мои сапоги! Ну те, которые мы в прошлом году купили!

– Зачем ей твои сапоги?! У нее еще как минимум две пары!

– Мне будут велики ее сапоги! – кричала Катюлик.

– Ну конечно, – саркастически говорила мама, обладающая самой маленькой ногой в нашей семье. – Ей будет велик мой тридцать пятый с ее тридцать седьмым!

– Да не собираюсь я носить твои сапоги! Я только померила!

– Катюлик, – увещевала я, – у тебя же есть еще две пары!

– Нет! – с гордостью говорила Катюлик. – Ни одной!!!

– Как?!

– Одни на мне не сходятся, потому что у меня опухли ноги, – отвечала Катюлик, – а вторые – осенние!!!

– Купи себе новые сапоги!

– Как осенние?! – орала я. – Там же мех!

– Там нет никакого меха!

– Там есть мех!

– И они короткие!

– Короткие, но с мехом!

– Там нет меха! Они осенние! Мне нужны мои коричневые сапоги!

– Катюлик, но тебе даже Миша говорил, что они зимние!

– Нет, они короткие и осенние! И я обычно ношу их осенью, и никогда не ношу зимой!

– Мама, – попыталась я внести рациональную ноту, – а нельзя сапоги со сломанной молнией отнести в ремонт?

– Можно, – сказала мама. – Наверное. А пока она походит в коротких зимних.

Через два дня мне позвонила Катюлик.

– Ты знаешь, – сказала она, – ты была права. Те короткие сапоги действительно зимние. Они с мехом.

Я выдохнула. Но ненадолго.

Вчера тема сапог встала снова.

– Кира, когда ты поедешь с вещами, захвати мои зимние коричневые сапоги!

– О боги, – тихо сказала я про себя. – А что, те твои со сломанной молнией вы еще не отнесли в ремонт?

– Их невозможно отремонтировать, – уверенно сказала Катюлик.

– Пачиму?! – снова заорала я. – Тебе сказал об этом мастер?

– Нет, я не носила их к мастеру. Но я знаю, что отремонтировать их нельзя. Поэтому привези мне мои коричневые сапоги.

– А что с другими сапогами?

– Одни на мне не застегиваются, а вторые – у них слишком тонкая подошва и они короткие, и я ношу их только осенью. И весной.

– Я привезу тебе коричневые сапоги.

Я привезла коричневые сапоги.

– Ой, я только что отдала свои сапоги в ремонт! – радостно сказала Катюлик.

– И что, неужели взяли?

– Да! Он сказал, что завтра все сделает! Поменяет молнию – ну, возьмет ее из других сапог – и все сделает. Я с ним еще поторговалась немного, – и Катюлик взмахнула рукой, посверкивая накрашенными ногтями.

Хорошо, что коричневые сапоги все же оказались у меня дома, а не на помойке.

***

"Девушка пела в церковном хоре"

Вчера приехала свекровь и привезла пасху, кулич и крашеные яйца. Пасха была вкусная, а коробочку с яйцами она уронила, и яйца потрескались. Кулич не пропекся. Но я знаю – она… такое странное чувство. Которое бывает, когда моя мама делает мне странные смешные маленькие подарки. Когда я вспоминаю письма, которые писал мне во Псков отец. Когда я вижу в метро старушку, бережно заворачивающую мобильный телефон в платок. Когда спускаюсь в метро на эскалаторе и вдруг понимаю, что смотрю на мир глазами своей мамы – потерянными и немного испуганными. Когда слушаю дыхание своего новорожденного сына. Когда сижу на празднике в детском саду и рыдаю. Когда смотрю на старые рисунки детей. Или на выпускном вечере – боже, неужели это со мной? Когда думаю про Иисуса, который умер мучительной и позорной смертью, и неважно, в конце концов, что там было после, потому что в это после я не очень верю. Про Сэма, который тащит Фродо на себе, чтобы тот наконец бросил это чертово кольцо в Ородруин. Когда любимая кукла разбивается и у нее выпадают глаза. Когда вспоминаю умершего друга и знаю, что он помнил обо мне всегда. Когда из окна маршрутки смотрю на детей, играющих в футбол под дождем. Когда Катюлик машет мне рукой на остановке. Когда бабка Лида достает пасху из старой деревянной формы, которую надо разбирать и собирать. Когда я думаю про Маргариту, идущую с тревожными желтыми цветами по старым московским улицам. Когда после пыльных бурь наступает первый весенний дождь. Когда я пью немного виски, чтобы набраться храбрости и написать этот текст.

Господи, мы все умрем.

***

Две недели назад Катюлик загрустила, нагнала себе давление до двухсот и легла помирать. Нет, не легла. Потому что когда у Катюлика давление, она не лежит, а бегает. Мама вызвала скорую. Скорая приехала и предложила госпитализацию в Александровскую больницу. Которая, кажется, является не лучшей больницей в городе.

Потом выяснилось, что Катюлик ничего не помнит (правда, она и так ничего не помнит) и вместо печенья ест сухлого ёжика. Сухлый ёжик сразил маму наповал, и мы вызвали невропатолога. Одновременно, правда, должен был прийти терапевт из поликлиники, который должен был вызвать невропатолога из поликлиники, а невропатолог из поликлиники должен был сделать еще что-то… но у мамы сломался домофон. Терапевт, возможно, немного поколотился в дверь и ушел. "Вот так, – подумала я, – находят трупы через пару недель…" Понятное дело – море вызовов, времени нет, зарплаты маленькие.

Платный невропатолог приехала практически через два часа после звонка. Она бы приехала раньше, но не могла найти мамин дом. Она звонила нам по телефону и вопила:

– Я не могу найти ваш дом! Объясните, как к вам доехать!

– У нас тут бассейн, – робко отвечала мама. – Его все знают.

– Я не знаю! И я не понимаю, где ваш дом!

– Ну вот тут… если вы едете по шоссе Революции…

– Я не знаю, где я еду!

– Но вот бассейн… спросите у прохожих, его все знают.

– Тут никого нет! И навигатор ваш дом не показывает!

Мама живет в Бермудском треугольнике. Но невропатолог все-таки нашла ее дом.

– Если вы встанете спиной к детскому саду, то перед вами будет бассейн…

– Ааааа! – заорала невропатологиня и бросила трубку. Но через три минуты пришла. Я спустилась вниз и открыла дверь. Она еще колотилась, но как только вошла в квартиру, неожиданно превратилась в строгого и холодного профессионала. Выписала капельницы, сказала, что в больницу и правда лучше не надо. Что если что – ей можно позвонить. Только напомнить, кто звонит. Ничего, сказала я. Мы напомним про бассейн.

Сегодня она приходила во второй раз. Катюлик прыгала и скакала, временами прижимая руки к вискам и говоря о том, как – ах! – у нее болит голова. На маму эти трюки не действуют – она не видит. Равно как и слезы, которыми временами наполняются глаза Катюлика при мысли о том, как она одинока и несчастна. На невропатолога тоже не подействовало – она сидела спиной и заполняла кучи бумаг. Но потом спросила:

– А когда вы последний раз, Екатерина Федоровна, выходили на улицу?

– Да вот вчера, – сказала Катюлик.

– Молодец! А подруги есть?

– У нее каждый день новые подруги, – сказала мама. – Вчера она пыталась заставить петь нашего соседа. Соседа зовут Павел Яковлевич, ему 91 год, и он глухой. А она ему говорит: "Ну спойте, спойте! Вы же можете спеть!" А потом со скамейки около дома ушла гулять. Без телефона.

– Да, и вот еще был один мужчина, – мечтательно продолжает Катюлик. – Мы с ним на улице познакомились. Он сидел в машине, а потом предложил подвезти меня до аптеки. Я села к нему в машину, вот там, справа…

– А вот этих подробностей ты не рассказывала! – завопили мы с мамой хором.

Когда невропатолог ушла, мама сказала:

– Мне нравятся платные врачи. Сразу – столько внимания! И разговаривают нормально. Надо будет кардиолога вызвать.

– И гинеколога! – радостно добавила Катюлик.

***

У Катюлика есть подруга Ира. Они одноклассницы, Ира живет в Москве. Я ее хорошо помню, потому что когда мне было 12 лет, мы с Катюликом ездили в Москву к Ире в гости и прекрасно провели там две недели. Купались в шесть утра в парке и вели здоровый образ жизни.

Катюлик с Ирой созванивалась, как-то общалась, но вот последние месяцев пять, а то и полгода, Ира на телефонные звонки не отвечает. Ира дама одинокая, родственников нет, никаких контактов у нас нет. Мама ей звонила и по городскому телефону, и по скайпу, и по мобильнику – тишина. Тогда Катюлик сказала: надо написать письмо. Как-то же надо узнать.

Пару месяцев она собиралась: покупала конверты, клеила марки. И наконец написала. Я видела это письмо. Дрожащим почерком написаны адреса: куда и кому, обратный адрес в Пушкине, и на обратной стороне конверта:

Ира, здравствуй!

Я сейчас живу у Ларисы. Напиши, как твои дела.

Катя.

– Ты можешь это отправить? – спросила меня Катюлик. На что я ей резонно ответила, что письмо в таком виде вряд ли дойдет до адресата. Но Катюлика это не смутило ни в малейшей степени, и она положила письмо в почтовый ящик сама.

Что удивительно – сегодня утром Ира позвонила маме и сказала, что получила письмо от Екатерины Федоровны и хотела бы с ней поговорить. И они проговорили с Катюликом час. Или два – я не знаю.

Морали тут нет. Но почта России работает, когда не работают мобильники, скайп и прочие средства связи.

Пишите письма.

***

Мама посоветовала дать Катюлику немножко коньяку от головной боли. Спустя некоторое время Катюлик:

– А ты знаешь, мне помогло! Правда, противно было…

***

– А что, ты завтра дома? – спрашивает Катюлик.

– Дома. Буду ждать "Петровича".

– А кто такой Петрович? А он один придет? А ты давно его знаешь?

Вот так и рождаются слухи.

***

– Ах, – говорит Катюлик и делает страдальческое лицо. – Надо мне принять этого… для сосудов.

– Коньячку, штоле? – спрашиваю я.

– Даааа… – томно отвечает Катюлик, и лицо ее светлеет.

***

Вчера решили выпить за Тёмин ДР. Разливаю вино, спрашиваю Катюлика:

– Будешь?

– Нет, – говорит Катюлик. – Мне бы коньячку!

– У меня нет! – вру я ей в глаза, опасаясь старческого алкоголизма.

– Зато у меня есть! – отвечает Катюлик, идет в комнату и приносит из своих вещей небольшую бутылочку коньяку, предусмотрительно захваченную ею от мамы.

***

Катюлик и мой супруг сидят на кухне и в моем присутствии меня обсуждают. Кажется, зреет заговор.

***

А толкнула меня на это Женя, Ларина соседка. Я к ней пришла, она говорит: коньяк так хорошо помогает от головной боли! Я попробовала. И ты знаешь, мне понравилось! (с)

Катюлик.

***

Заходим с Катюликом в лифт. Рядом – девочка лет пяти и женщина.

– Как тебя зовут? – спрашивает Катюлик девочку.

– Меня зовут Кристина, – отвечает девочка. – А это моя бабушка!

– А это – моя! – говорю я.

Ошарашенная девочка пытается переварить информацию.

***

– Боря меня уже неделю посылал, посылал… – жалобно говорит Катюлик.

– Куда посылал? – в ужасе спрашиваю я.

– Куда-куда… В парикмахерскую!

***

Прихожу домой – Катюлик с накрашенными бровями сидит. Моей тушью для ресниц их накрасила, сидит, сама себе нравится.

***

Коты опрокинули цветочный горшок. Спрашиваю Катюлика:

– Кто из котов опрокинул горшок?

– Ну этот… С хвостом, – отвечает Катюлик.

***

Катюлик капризничает. Катюлик не хочет есть одно, а хочет есть другое. Подозреваю, что она хочет есть исключительно картошку с котлетами. Но сегодня ночью мне приснились ленивые голубцы. Это знак, поняла я и сходила за капустой. Поэтому Катюлику пришлось есть голубцы.

– Капуста у тебя жёсткая, – говорит Катюлик, но ест. – А вилка тяжёлая.

– Да, – говорю я. – Капуста жестка, вилка тяжела, а ночь темна и полна ужасов.

Жизнь вообще довольно страшная штука.

***

– Сколько тебе лет? – спрашивает Катюлик.

Я кокетливо отвечаю:

– А ты как думаешь?

– Ну, лет сорок.

– Нет, – говорю я. – Сорок четыре.

– Ооооо, – разочарованно говорит Катюлик. – Такая старая!

***

– Катюлик, – говорю я. – Я поеду на работу, у меня совещание.

– А мужчины будут? – заинтересованно спрашивает Катюлик.

***

Двенадцать часов дня. Катюлик спит. Иду её будить – ибо должен же быть какой-то режим! – говорю:

– Подъем! Двенадцать часов!

– А я никуда не тороплюсь! – отвечает Катюлик.

***

Сделала ёжики.

Катюлик: – Что это? Я никогда такого не ела!

Я: – Ну честное слово! Сколько можно! Забыла – скажи, что забыла!

Катюлик: – Нет! Я никогда их не ела!

Серега: – Мам, ну и как ёжики? Вкусные?

Я *злобно*: – Спроси у Катюлика!

Серега: – Катюлик, ну и как твои первые впечатления?

***

Все, что в голове есть, все болит (с)

Катюлик

***

Разговоры на кухне.

– Кира, когда ты купишь настенные очки? – возмущённо вопрошает Катюлик.

– Что?

– Настенные очки!

– Хм. Вот очки, – показываю я на свои.

– Ну вот такие же, только настенные!

Тогда я показываю свои наручные часы.

– А это что?

– А это ерунда!

В общем, настенные часы я пообещала купить.

***

– А это у тебя какое варенье?

– Клубничное.

– Что-то оно не похоже на клубничное…

***

В телевизоре Катюлик смотрит канал "Сарафан" (потому что с 1 канала я переключила телевизор, хочется сказать – раз и навсегда, но это неправда, потому что сейчас там начнётся "Голос"). По каналу "Сарафан" показывают Петросяна и новых русских бабок. А также иногда передачу "Скрытая камера". Катюлик поражается, как можно показывать по телевизору голые жопы. Иногда и остальные члены семьи попадают на эту передачу. Серега закричал: "Что это такое вообще?!" и гордо удалился. Супруг с интересом посмотрел.

Сюжет: молодая привлекательная девушка просит прохожего помочь ей с машиной. Машина прикреплена ремнями к подъемному крану. Как только мужчина оказывается в машине, кран начинает её поднимать.

– Ну неужели эти идиоты не видят, что машина на ремнях? – спрашивает супруг.

– Конечно, не видят. Потому что они смотрят не на ремни, а на сиськи! – отвечаю я.

– Но почему я могу смотреть одновременно и на то, и на другое? Вот когда я встретил тебя, я сразу разглядел твой недюжинный ум!

– Ага, – говорю я. – Это все потому, что у меня нет сисек.

***

Кошка Энджи приходит к Катюлику на ручки. Кошка Энджи смотрит на Катюлика взглядом Терминатора и говорит: "Мне нужна твоя гречневая каша с молоком, твои таблетки и твой аппарат для измерения давления". И не уходит, пока не получит хотя бы гречневую кашу.

***

Сварила суп с фрикадельками. Катюлик спрашивает:

– А из чего у тебя фрикадельки? Неужели из мяса? Что, правда, что ли, из мяса?

В то, что фрикадельки из рыбы, не верит.

***

Катюлик: Очень болит голова. У тебя есть что-нибудь от головы?

Я: Лучшее средство от головной боли – гильотина.

Катюлик, заинтересованно: А что, у тебя есть?

***

Катюлик рассматривает мой свежекупленный белый свитер с кружевными вставками.

– Хороший свитер, – говорит Катюлик. Трогает кружевную вставку: – Хорошая. Нежная, как яйцо.

***

Беседую с Катюликом. Катюлик долго говорит о том, какие у меня прекрасные мальчики и следом интересуется, не хочу ли я родить девочку.

Я спрашиваю:

– Катюлик, а сколько мне лет?

– Ну, лет двадцать, – хитрит Катюлик.

– А Серёже сколько?

– Ну тоже примерно столько же… – Катюлик глубоко задумывается.

Я продолжаю:

– Значит, Серёжу я родила примерно года в три.

Катюлик хихикает.

"А Тему, видимо, родила в минус три", – додумываю мысль до конца.

***

– А вот вы были в Эстонии… Как вы там время проводили? На концерты ходили?

– Почему на концерты? Были в отеле. В отеле 8 бань. Ходили каждый день в баню.

– Неужели такие грязные были? – хохочет Катюлик.

***

Катюлик не успокоилась.

– Так что вы там делали-то?

– Я же говорю: в баню ходили.

– В бане, наверное, мужики голые… – Катюлик хитро на меня смотрит. Я не посвящаю ее в подробности.

– Ну-ну, – говорит Катюлик. – Потом начнут сюда приходить.

– Кто?

– Ну с кем ты ездила…

– Я с подругой ездила.

– Аааа… С подругой. Ну-ну, – смеется Катюлик и уходит спать, не убежденная в моей невинности.

***

У котиков лапки. У Катюлика котики. Поэтому никто ничего не может делать.

***

Сегодняшнее утро началось не с Нескафе. Мне звонило начальство (воскресенье! 12 часов! я только открыла глаза!), Катюлику звонил Валентин.

– Кто тебе звонил? – спросила я.

– Какой-то Валентин. Сказал, что живёт в нашей квартире. В нашей квартире в Пушкине живёт Валентин?!

– Катюлик. Валентин – твой давний поклонник. Он жил в квартире в Пушкине до того, как вы сделали обмен.

– Не помню никакого Валентина!

– Ну ты с ним встречалась! Он недалеко живёт!

– Не помню, – твердо стояла на своем Катюлик.

Тогда я позвонила маме. Рассказала, что Катюлику звонил Валентин. Сказала, что не знаю, как ей лучше объяснить, кто это такой.

– Скажи ей, что Валентин – это тот, кто все время ходил к своей жене на кладбище.

– Катюлик, Валентин – это тот, кто все время ходил к своей жене на кладбище!

– Аааааа… Значит, его жена умерла, – пришла к очевидному выводу Катюлик.

– Странно было бы, если бы Валентин ходил на кладбище к живой жене, – тихо сказала я маме.

– А все потому, – сказала мама, – что надо было чаще звонить. А не раз в полгода.

– Пойду позвоню Валентину, – сказала Катюлик.

***

Когда я уезжала, Катюлик неделю была у мамы. Когда Катюлик вернулась, она сообщила, что Сережа очень вырос. И стал выше Тёмы. Мы с Серёжей долго смеялись и пытались объяснить Катюлику, что Тёма вообще-то выше Серёжи примерно на голову. А Сережа чуть выше меня. Но Катюлик твердо стояла на своем.

Потом Катюлик сообщила, что кошки тоже выросли. Особенно кошка Энджи, самая мелкая из всех моих кошек.

Сегодня Катюлик в очередной раз сообщила, что Энджи выросла. И что особенно вырос хвост.

– Посмотри, – сказала Катюлик, – как она форсит!

Дальше я сомневаюсь насчёт глагольного управления: "форсит хвостом" или "форсит с хвостом", но суть не в этом.

Когда Катюлик ушла спать, предварительно положив соленый огурец в соус для рыбы (оливковое масло, сок лимона, чеснок и перец – рекомендую, – и да, я долго орала), я поняла, в чем дело.

Когда я была маленькая и уезжала на лето, я возвращалась и понимала, как все изменилось. Все становилось меньше: комната казалась узкой и тесной, кровать маленькой, люди тоже становились меньше, и только трава во дворе, которую в те далёкие времена никто не косил, вырастала мне по пояс.

То же самое происходит и с Катюликом. Она возвращается – и все становится больше: кошки, Сережа. Я тоже становлюсь все выше и выше. А Катюлик становится меньше. Пока совсем не исчезнет.

***

Ну и о политике.

Катюлик интересуется выборами. Я отвечаю, что в Пушкин голосовать ее не повезу.

– А вот мы с Валентином вместе ходили. Голосовать. Не помню уже, за кого.

– За Путина, разумеется. За кого ещё можно голосовать последние 18 лет?

Каюсь, про Медведева я забыла.

***

Катюлик: Хочется чего-нибудь попить.

Я: Выпей чаю.

Катюлик (капризно): Не хочу чаю.

Я: Выпей кофе. Или выпей молока.

Катюлик: Не хочу кофе.

Я: Ну а чего ты хочешь?

Катюлик (задумчиво): Не знаю. Говна на лопате!

Сидим, ржем.

***

Сегодня я:

– свозила маму и Катюлика на кладбище, где Катюлик причитала: ах, бедный мой любимый муж, наверное, он сгнил уже весь, и где же он сейчас, я сказала, что, наверное, на небесах, где же ему ещё быть, а мама заметила, что он и так прожил удивительно долго для того образа жизни, который он вел,

– привезла их обратно с кладбища, о чем впоследствии пожалела, потому что

– переругалась с мамой и Катюликом в пух и прах, потому что я ненавижу мамин тупой айфон, в котором все сделано через одно место, а она его обожает, а Катюлик, вернувшись с кладбища и поставив галочку на выполненном задании, тут же вспомнила ещё о паре больных мест и грустным голосом спросила меня: "А ты бываешь в Пушкине? А вот там на стене висела фотография Дедулика…"

Три года я говорю ей о том , что вывезла из Пушкина все. Три года я говорю о том, что понятия не имею, куда делась фотография. Мама подлила масла в огонь и сказала, что вот где-то тут есть коробка с фотографиями, а Катюлик ее не хочет разбирать. Катюлик сказала, что а вот была ещё такая фотография ее мамы, и показала руками, что она висела на стене между комодом и буфетом, я начала орать, как не орала уже давно, Катюлик начала плакать, мама сказала: вот ты даёшь мне советы, как мне себя вести и сдерживаться. Я начала орать ещё громче, что как только фотография будет найдена, снова возникнет тема кладбища, а как только мы снова съездим на и кладбище, Катюлик спросит, почему же Тема не живёт в Пушкине и придумает что-нибудь ещё, Катюлик пустила слезу снова, мама намекнула, что хватит орать, в разгар психодрамы я ушла и

– поехала покупать шкаф. Конечно, у дамы, оформлявшей шкафы, уже сидел клиент, и она попросила меня погулять двадцать минут. Нет проблем, сказала я, потому что, кроме шкафа, мне нужна ещё кровать, и пошла смотреть кровати. Медленно и печально дошла до одного из отделов, в котором ко мне тут же кинулась девочка.

– А вот посмотрите, вот тут такой механизм, а вот тут такой, гарантия десять лет, а вот тут резиночки…

– Сколько стоит? – перебила ее я.

– Сейчас-сейчас, минуточку!

– А матрас?

– Матрасы у нас разные! – с гордостью ответила девочка.

– Ну хотя бы диапазон: от и до.

– От тринадцати до двухсот пятидесяти!

Увидев мое выражение лица, девочка быстро сказала:

– Пойдёмте, я вам покажу! Вот! Смотрите! Да вы прилягте на него! С ногами! Ну что вы смущаетесь! Вот смотрите, я тоже лягу!

Мы вместе полежали на матрасе за двести пятьдесят тыщ. Матрас за двести пятьдесят тыщ был хорош. Он был практически как облако, в котором можно лежать бесконечно.

– Тут миллион пружин, и все они сделаны вручную! Это норвежский матрас! А вот эту систему вы у нас видели? Ложитесь-ложитесь, я сейчас вам покажу!

Девочка взяла в руки пульт, и матрас начал шевелиться. Он поднял мне голову, потом опустил. Потом поднял ноги, поднял голову, опустил голову, опустил ноги, поднял, опустил, потом разложился обратно, а вот это очень полезно, когда ноги выше головы, вы же знаете, и тут ещё есть массаж на шесть режимов, я сейчас вам включу! Чувствуете? Я чувствовала, что ещё минута на этом волшебном матрасе, и я больше уже не встану.

– Сколько стоит? – задала я вопрос, прекращающий практически любую дискуссию.

– 160 тысяч! – с восторгом ответила девочка. По сравнению с норвежским матрасом это дешево, подумала я. – Сейчас у нас скидки, а так он дороже! А ещё вы можете взять кредит!

Расслабленная массажем, я задумалась о кредите, о том, как я сплю на прекрасном матрасе, через неделю пульт управления кошки заигрывают в дальний темный угол, раз в год я вспоминаю о том, что матрас может делать массаж…

– Большое спасибо! – сказала я. – Я обязательно приду к вам ещё!

Пошла заказывать шкаф.

Заказала.

***

"То ли цветов и музыки хочется, то ли зарезать кого-нибудь" (с)

В Яндекс-радио поет Синатра. Помню, лет в двенадцать я откопала его пластинку, послушала и не поняла, почему так много про него говорят. Ничего особенного. Скучная музыка. А сейчас… Сейчас как-то и Синатра, и Джонни Кэш, и много чего ещё.

Наверное, мне нельзя красное сухое. Актуальное членение лучше. Работать, работать и работать. Потому что в этом случае ни о чем другом не думаешь.

Катюлик подпевает Синатре.

***

– Катюлик, ты будешь плов?

– Я не знаю, что такое плов. Мы не знакомы! – сообщает Катюлик.

"Знакомьтесь!

Пудинг, это Алиса. Алиса, это Пудинг.

Унесите пудинг!"

Сидит, ест.

***

Катюлик составляет список мужчин, которых ей нужно поздравить с 23 февраля. Записывает слова, которые нужно сказать.

Хотела бы я, чтобы в 90 лет и у меня был такой список.

***

Последнюю неделю, как только я собираюсь сесть поработать, у меня звонит телефон. Преимущественно по работе, но иногда бывает мамочка. Сегодня я пыталась поработать целый день. Ну как пыталась. Я встала, ответила на письма по работе, выпила чашку кофе, потом посидела, потупила и поехала по очень важным делам в Охта-молл, который я полюбила. Вместо очень важных дел я купила себе сумочку, мышь и коврик для мыши. Они были мне совершенно необходимы. А еще я понюхала духи. И разнообразно ими побрызгалась. До сих пор одно запястье пахнет ветивером, белым кедром и мускусом, а другое – ванилью, солодом и хлебом: так было написано в аннотации, я учуиваю только ваниль и мучаюсь вопросом, что же мне больше нравится – солод и хлеб или все же артемизия и уд, прости господи. Потом я приехала домой и снова отвечала на звонки и письма. То есть как только я думала о том, чтобы подойти к компьютеру, раздавался звонок. Или приходило письмо. Потом мне пришла в голову светлая мысль отобрать у Сереги мой старый планшет и включить на нем Яндекс-радио для Катюлика. Катюлик была нейтрализована часа на три, потому что слушала арии из опер, подпевала, а кошка Энджи лежала на Катюлике и подпевала тоже, а кот Онни лежал рядом и слушал. Потом мне удалось найти учебник, в котором было про модальность – хочу, могу, должна – да, это всегда актуально, и как только я его открыла, мне позвонила мама. А до этого Катюлик ела таблетки и подпевала ариям, а колонка к планшету категорически не хотела подключаться. Мама позвонила в тот момент, когда я задумалась над модальностью, и стала мне рассказывать про Буковски, Паланика и лекцию какого-то мужика, который рассказывал про манипуляции. И вот ты знаешь, сказала мама, Буковски говорил, что ему нужно двадцать бутылок виски и несколько дней, чтобы написать роман. Всю жизнь он пил, а женщины его любили, а публиковаться он начал после пятидесяти.

– Что ты мне предлагаешь? – спросила я. – Выпить двадцать бутылок виски и написать роман? Я могу.

– А еще этот мужик рассказывал про аттракторы.

– Нет, мама, я не хочу про аттракторы.

– Но ты даже не знаешь, что это такое!

– Самое ужасное, что и не хочу знать. Я хотела знать про модальность.

– Модальность – это психологическое понятие.

– Мама, меня интересовала модальность с точки зрения лингвистики. Но у меня такое ощущение, что дорогое Мрзд не хочет, чтобы я работала. Такое чувство, что от моей работы развалится Гомеостаз. Знать бы еще, по каким причинам.

И я прочитала маме африканскую сказку, которая уже неделю ходит по сетям. Ту, про мудрого вождя, который сказал, что день сегодня такой, повелел всем идти по домам и ничего не делать. И после этого я решила, что мудрый вождь был прав. И решила больше ничего не делать и смотреть сериал. Есть баунти и пить краш. Потому что краш – это жизнь. Но это уже совсем другая африканская сказка.

***

Сегодня с утра сломался чайник. Супруг побежал за новым, купил, принес. Решаем, что делать со старым. Он красивый, стеклянный. Я говорю: "Надо выкинуть, конечно. С другой стороны, можно цветочки посадить, если крышку отломать.

– А можно подарить кому-нибудь, – предлагает Катюлик и страшно веселится.

***

Звонит мама. Спрашивает, как Катюлик.

– Как цветочек, – отвечаю я.

– Уже завял, – комментирует Катюлик.

***

Телефонная книга

Вечерами Катюлик читает свою телефонную книгу. Помните – были такие раньше, бумажные, когда не все было в телефонах. Пару лет назад я ей дала новую. Она собиралась переписать туда все телефоны, начала и бросила. Теперь в случае поездки она берет с собой обе – старую и новую. Но листает старую.

Она делает это часами. Надевает очки, садится и перелистывает. Перебирает бумажки, вложенные в телефонную книгу. На бумажках записан мой телефон, мамин телефон, ещё на одной – ее собственный. На третьей – чилийское красное сухое вино. На четвертой – некс. От головы. На пятой – Раиса, октябрь, кардиостимулятор. Кто такая Раиса? Это женщина, с которой ты в прошлом году лежала в больнице. А я вот не могу найти телефон Константина Ивановича. Ты знаешь, кто такой Константин Иванович? Он снимал у нас комнату. Много лет назад. Прекрасно готовил. Я с ним разговаривала, потом его сын забрал. Не могу найти телефон. Вот номер, позвони. Она не звонит. Юлиан. Он мне предлагал жить вместе, пока я была в Пушкине. У него жена Галя умерла, он ее похоронил. А потом говорит: Катя, давай жить вместе! Сейчас нашел себе какую-то бабу. Не буду ему звонить. А вот я разговаривала с Ирой из Москвы – помнишь Иру? Мы с тобой к ней в Москву ездили. Она сказала, что младше меня на восемь лет. А я думаю, как она может быть младше на восемь лет, если мы с ней одноклассницы? Может, на восемь месяцев? Считает. Сбивается. Нет, если у нее день рождения в апреле, она не может быть младше тебя на восемь месяцев. Нина. Мы с ней работали вместе. Умерла в прошлом году. Маргарита. Все решала свои кроссворды. Зоя. Инна. Николай. Телефоны и адреса. Чилийское красное сухое вино. От головы некс. Телефон. Катя.

***

Катюлик сидит за столом и что-то говорит себе под нос.

– Я не слышу!

Катюлик продолжает бубнить.

– Я не слышу! – повторяю я. – Если ты хочешь поговорить со мной, то хотя бы повернись ко мне.

Катюлик продолжает бубнить.

– Ну что же, – говорю я уже себе под нос, – коммуникация не состоялась.

– Что? Портвейн, ты сказала? – оживляется Катюлик.

Да. В такую сраную погоду неплохо бы портвейну.

***

– Что ты варишь? – спрашивает Катюлик.

– Я варю суп.

– Какой суп?

– Щи.

– Никогда такого не ела, – в очередной раз сообщает Катюлик, а я начинаю мысленно визжать.

Катюлик ест щи. Сообщает: "Щи – рот полощи!"

***

Собираюсь выпить кофе с подругой. Катюлик, конечно, интересуется, будут ли мужчины, а у моего мужа – как же он меня отпускает. Потом сообщает:

– А у меня мужа нет! – намекая, что она, в отличие от меня, совершенно свободна.

***

Заходили мама с другом Виталиком. Катюлик Виталика любит, и сразу же предлагает ему пойти посмотреть ее комнату. Виталик любезно соглашается. Потом, за столом, пока я лихорадочно готовлю еду, Катюлик снова предлагает пойти в комнату и полежать на кровати. Причем предлагает, естественно, в большей степени Виталику, чем маме. Из чего я делаю вывод, что Катюлик чувствует себя хорошо.

***

– Я, – говорит Катюлик, – ела эту кашу и еле съела.

– И правильно сделала, – отвечаю я.

– Я ее съела, – продолжает Катюлик, – чтобы ты не ворчала.

О_о

***

Катюлик выходит на кухню и интересуется:

– А где мужчины?!

***

Ругаю Катюлика за то, что она кормит кошку кашей.

– А что ты ругаешься? Конечно, я ее кормлю. Она же член… член… – Катюлик подбирает слова, я с интересом жду продолжения. – Член… Член семьи! – выпаливает Катюлик.

***

Записалась на сегодня наманикюр. В полной уверенности, что суббота – выходной день, и все будут дома. Выяснилось, конечно, что это не так. Точнее, совсем не так. Но, думаю, ладно.

После больницы я Катюлика одну дома не оставляю. Но маникюр… Меня не будет дома два часа. Ну хорошо, два с половиной. Опять же, после больницы времени прошло много, Катюлик, конечно, не торт, но вполне себе ничего. Мама говорит:

– Ты ее вообще избаловала! Она у меня одна целыми днями сидела!

Ну окей, подумала я и пошла на маникюр. Заодно купила корюшки и довольная вернулась домой. Дом на месте, Катюлик тоже, кошка Энджи ничего не подожгла. Катюлик мой маникюр не одобрила: голубой. Совсем не то.

– Сейчас будем обедать! – говорю Катюлику.

– А я уже попила молока. Думала, ты не скоро вернешься.

– Я же сказала – через два часа. В микроволновке разогревала молоко?

– Да.

Пообедали. Собираемся пить чай. И тут я понимаю, где Катюлик разогрела молоко: в электрическом чайнике. Что, в общем и целом, логично.

Спрашиваю:

– Зачем разогревала молоко в чайнике?

Молчит.

– Ты видишь, что молоко к нему пригорело? Мне теперь отмывать.

– А он такой и был, – сообщает Катюлик.

Чайник я отмыла. Работает. Катюлик от чая демонстративно отказывается.

С вами была рубрика "О наболевшем".

***

Катюлик разговаривает с мамой. Я, конечно, подслушиваю.

– И вот он теперь живёт с сорокалетней женщиной, и я ему больше не звоню.

Катюлик возвращается. Я заинтересованно спрашиваю:

– И кто это живёт с сорокалетней женщиной?

– Валентинов муж.

– Кто?

– Муж Валентины. Она умерла. Сосед в Пушкине. Юлиан.

– Сколько лет Юлиану?

– Он младше на год.

– Кого младше?

– Или старше. Меня.

– Аааа, – глубокомысленно говорю я, понимая, что Юлиану 89. Возможно, конечно, и восемьдесят, Катюлику в цифрах верить нельзя. – С сорокалетней, значит?

– Ну да. Он и мне предлагал, но я отказала, – гордо говорит Катюлик.

***

– И вот она мне рассказывает, что она приехала сюда, а её дочь осталась в Америке. И… Ну ты же знаешь, что она там занималась разведением собак. И сейчас её дочь знаешь кто?

– Кто? – опять же заинтересованно спрашиваю я.

– Председатель всемирного общества борзых!

***

– Что-то я засыпаю, – говорю я Катюлику. – Пойду полежу, наверное. А ведь собиралась сделать что-нибудь полезное…

– Ну вот и сделаешь полезное, – отвечает Катюлик. – Для себя.

Просветлённая я так и поступила.

***

У Катюлика заканчивается курс одних таблеток и начинается курс других. Влезаю в интернет, чтобы заказать лекарства. Заодно смотрю, что такое и от чего. Милдронат. Он же мельдоний. 3 раза в день по одной таблетке.

Посмотрим, что будет через неделю. Одно понятно: допинг-пробы Катюлик не пройдет.

***

Катюлик разговаривает с мамой. Вешает трубку, докладывает мне:

– Они обедали. Ели куриные головки.

– Что?

– Куриные головки! – сама смеётся.

Звоню маме уточнить, что же они всё-таки ели на обед.

– Куриные сердечки!

– А Катюлик сказала: куриные головки.

– Ну да. И клювики обсасывали.

***

Перед уходом на работу сделала котлеты. Из собственноручно сделанного фарша.

Когда я вернулась с работы, выяснилось, что Катюлик не любит котлеты.

О_о

***

– Катюлик, если я сварю борщ, ты будешь его есть?

– Борщ? Я не очень люблю борщ. А он из чего?

– Свекла, картошка, морковка.

– Если все будут есть…

– Все будут на работе. Ты будешь есть?

– Не знаю. Я не знаю, что за борщ. Он из чего?

– Свекла, капуста, морковка. Красный такой.

– Если все будут есть…

– Я спрашиваю тебя. Что ты будешь есть?

Молчит.

– А это… То, что ты сказала… Он из чего?

Пойду завтра на работу.

Отдохну.

***

Сегодня Катюлик обнаружила на себе не только кардиостимулятор, но и ребра. Очень волновалась.

***

Обедаем с Катюликом.

– А Миша не ест? – интересуется Катюлик.

– Он спит.

– На кровати? – продолжает интересоваться Катюлик.

Я прям даже задумалась, где ещё может спать мой муж.

***

Сижу, курю.

– Из тебя дым идёт, – замечает Катюлик.

– Это у меня мозги дымятся, – отвечаю.

***

– Забыла, как зовут твоего сына, – говорит Катюлик.

– Какого из?

– Ну, того, который здесь не живёт.

– Тёма.

– А который здесь?

– Сережа.

Задаю контрольный вопрос:

– А меня как зовут?

– Не помню, – хохочет Катюлик.

Охохохо…

***

Сидим, ужинаем. Положила Катюлику картошки, положила салат. Говорю:

– Положу тебе пару кусочков мяса, попробуй, если понравится – положу ещё.

Через некоторое время спрашиваю:

– Ну как мясо? Ты его не ешь?

– Я его экономлю, – отвечает Катюлик. – Чтоб на все хватило.

– Я же сказала, что положу ещё.

Через некоторое время:

– Кира! Мяса!

Кладу мясо.

– Положи ещё кусочек!

– Зачем?

– Кошке дам.

– Кошке вредно.

– Жмёнка ты, – быстро отвечает мне Катюлик.

***

Вечером собираюсь в гости.

– А куда ты пойдешь? – спрашивает Катюлик.

– В гости к подруге.

– Будете дома?

– Да, дома.

– А она далеко живёт?

– Нет, не очень.

Через некоторое время.

– А куда ты идёшь?

– В гости к подруге.

– А она далеко живёт?

– Я же только что говорила – недалеко.

– А вы дома будете?

– Я три минуты назад тебе ответила. Дома.

– А родители будут?

– Зачем нам родители? Нет, не будет.

– А танцы?

– Нет, танцев не будет.

– А молодежь?

– Какая молодежь? А мы кто? Старперы? Молодежь – это какой возраст?

– Я хотела сказать – мужчины.

– Нет, мужчин не будет.

– А танцы?

– И танцев не будет.

– Ну да, какие танцы, если нет мужчин. Неинтересно.

***

Катюлик уже не торт. Во вторник я забрала ее из больницы, в которой она провела две недели.

Пребывание Катюлика в больнице сопровождалось постоянной психодрамой. Мои родственники кричали, что Катюлик умирает, а я орала в ответ, что если мы будем продолжать в том же духе, то Катюлик переживет нас всех.

Катюлик стала хуже двигаться, хуже соображать и в больнице перестала есть. Видимо, искаженное сознание подсказало ей мысль, что если она не будет есть, то ее из больницы заберут. Что, несомненно, сработало. Маме она пообещала тихим шепотом, что дома она будет есть все. Что, конечно, оказалось полным враньем.

– Я не хочу есть! – сообщает мне Катюлик. На что я непреклонно отвечаю, что придется. Она ест – спорить со мной бесполезно. Но съедает ровно половину тарелки – вне зависимости от того, что там лежит – и сообщает, что больше есть не будет. Как двухлетний ребенок, она хочет, чтобы ее уговаривали. Скоро я дойду и до этого. «Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за бабушку». Если бы это не было так абсурдно, я бы, наверное, рискнула. Впрочем, после уговоров она съедает оставшуюся половину – кроме маленького кусочка. Она больше не хочет.

Кошка Энджи – необычайно выросшая за время пребывания Катюлика в больнице – не слезает у нее с рук. Катюлик кормит ее картошкой с селедкой, бросая куски на пол. Я чувствую себя профессором Преображенским, который говорит "Дайте ему селедки!" – потому что это то немногое, что Катюлик еще ест с удовольствием. Как и кошка Энджи.

Кораблики.

Каждую весну я вспоминаю, как пускала кораблики в Пушкине. Как только начинает пригревать солнце и таять снег, я думаю об этом. Я приезжала к Катюлику на каникулы, обжиралась пирогами – пирожки с капустой и лимонник, Катюлик божественно пекла пироги, а еще лучше это делала моя прабабушка, – и пускала кораблики. У меня в Пушкине была подружка, которую звали Леся. Мы встречались только на каникулах, а потом Катюлик поменяла квартиру и мы, кажется, больше не встречались никогда. Или встретились, но поняли, что нам совершенно не о чем дружить. Кто знает. Но тогда была весна, пригревало солнце, и по Детскосельскому бульвару неслись ручейки и ручьи – таких нет в городе, потому что город плоский, как блин, а Пушкин – нет. Корабликом могло быть что угодно – щепки, спичечные коробки, палочки и веточки, а ручьи текли чуть не от самой железной дороги и до Ленинградского шоссе. Платформы 21 километр тогда еще не было, машин тоже не было, было солнце, снег, ручьи, и вопрос – чей кораблик приплывет первым, и почему он так долго не выплывает из снежного туннеля. А сегодня я видела лужу, в которой сверху была вода, а снизу лед, и вспомнила, как круто было ходить по таким лужам, проламывать лед – даже не знаю, в резиновых ли сапогах? – и вот лужа оказывается глубже сапога, ледяная вода перехлестывает через край, струей льется в сапог, ты приходишь домой с мокрыми ногами (и не только ногами), поднимаешься наверх на четвертый этаж, а там уже горячие пирожки с капустой и чай.

Когда Катюлика выписали из больницы, она пыталась вспоминать. «У меня в голове все есть, – говорила Катюлик, – и Нева, и корабль, и Кировский проспект, и мост Свободы. Люди за водой ходили на Неву. За мостом была керосиновая лавка. Там мы покупали керосин. За мостом жили люди, которые украли то, что папа рисовал». – «Картины?» – «Да, картины». Сегодня я искала в записной книжке Катюлика телефон ее подруги, у которой вчера был день рождения. Катюлик нашла запись, захотела позвонить и поздравить. Тогда, давно, подруга жила на соседней улице – Малой Подъяческой. Сейчас подруга в Москве, и Катюлик пригласила ее в гости. «Можно она приедет?» – «Конечно, можно», – ответила я и подумала – как приедет и вряд ли приедет, но вслух ничего не сказала. В записной книжке было написано: «В 41 году папа ушел на фронт, а мама работала на заводе «Светлана» и рыла окопы. Потом мы уехали в эвакуацию в Мучкап».

Катюлик отказывается есть щи, потому что они «не такие». Ну вот не нравятся – и все. Я перемолола щи блендером и сказала, что это суп-пюре. «Совсем другое дело!» – ответила Катюлик и съела целую тарелку.

Когда мне будет 90 лет, у меня тоже все будет в голове. Щи из блендера, Пушкин, солнце, ручейки и полные сапоги воды с запахом лимонника.

***

Катюлик – кошке:

– Энджи, через десять минут мы будем есть. Миленькая, подожди.

***

Я решила предпринять очередную попытку помедитировать. Думаю: вдруг мне станет легче жить?

Скачала приложение – если я не могу медитировать так, вдруг приложение поможет? Приложение обещало научить "жить более осознанно с помощью множества различных упражнений для медитаций, которые будут приходить на твой смартфон. Медитация поможет тебе достигнуть более высокого состояния осознанности и пребывать в постоянном контакте с настоящим моментом".

Пару раз я им воспользовалась. Моей медитации хватало меньше, чем на минуту, потому что звонил телефон. Или ещё что-нибудь.

Теперь злосчастное приложение тренькает несколько раз в день и помогает мне достигнуть более высокого состояния осознанности и понимания – каждый раз в настоящий момент! – того, какая я идиотка.

***

Звонит мамочка. Сообщает, что купила говорящий тонометр (который я ей обещала купить уже несколько лет) и сидит около фонтана на Финбане. Неожиданно ойкает. Я спрашиваю, что случилось.

– Меня укусил пакет, – отвечает мама.

– Что?! – воплю я.

– Пакет. Укусил.

Я продолжаю орать, что мало мне Катюлика с ее непонятными сентенциями и смешанными степенями родства, как мою родную мать кусает пакет.

– Нет времени объяснять, – говорит мама и вешает трубку.

Какая осознанность? Кто ее видел?

Графинчики.

– Я давно уже не вижу твоего лица, – говорит мама. – Я не вижу твоего лица.

А ты уверена, мама, что ты хочешь его видеть? Мое лицо совсем не то, каким оно было, когда ты его еще видела. Я не могу сказать, что оно стало хуже, но оно другое, совсем другое. Это лицо человека… нет, лицо женщины – не будем забывать о гендерной идентификации и самоидентификации, – которая уже много знает и многое видела. Я видела морщины на своем лице – и на твоем лице, мама, я вижу морщины на лице у Катюлика, которая говорит, что кожа ее стала совсем не такая, а я спрашиваю ее – а что, ты хочешь молодую и упругую? – Да, – не сомневаясь, отвечает Катюлик, а я говорю, что такой нет даже у меня. Это лицо женщины, которая различает похмелье по запаху в утренней маршрутке, и знает, сколько дней не мылся тот человек на соседнем сиденье, лицо женщины, которая бесконечно думает о смерти, разложении, увядании, угасании, и знает об этом почти все – и недалек тот день, когда я узнаю о ней все, и я видела ее – не свою, правда, пока не свою, и она не вызвала во мне никаких чувств. Как миллион лет назад я видела сердце – настоящее, живое, бьющееся сердце, на самом деле кусок мяса, ничуть не хуже говяжьего, а все остальное – культурные наслоения и прочая ерунда. Кусок мяса сокращался, сжимался, разжимался, перегонял кровь, точно так же, как он делает это у коровы и у всех остальных. Мозги – серая кашица, звук сверла, делающего дырочки в черепе, чтобы можно было открыть, поковырять, откачать кровь, которая там на что-то давит – серое вещество, не более того, как на картинках; кусочки костей, разлетающиеся в стороны. Как после разделки курицы. Рутинная работа, кровь, мозги и смерть на операционном столе. Ничего такого, мама, ничего особенного – плоть, кровь, смерть. Я думаю о ней постоянно, она стоит за моим левым плечом и смотрит на меня, я свыклась с ней и не обращаю на нее внимания. Подумаешь – смерть. Пока еще не для тебя, Стрелок. Но она есть, она рядом. И что я могу противопоставить ей, мама? Любовь? То, что я пока еще вижу твое лицо?

Катюлик поет: «Графинчики зеленые упали со стола, упали и разбилися, разбились навсегда».

Любовь?

***

Катюлик смотрит старые фотографии.

– А это кто? Это ты?

– Нет, это не я. Это мой бывший муж.

– Какой бывший муж?

– Темин папа.

– Нет, это ты.

– Пожалуй, я принесу тебе очки.

Катюлик в очках.

– А это кто? Это ты?

– Нет. Это мой бывший муж.

– А этот ребенок? Ты?

– Нет. Это Лариса.

– А я думала, ты.

– Я в это время ещё не родилась.

– А почему это не ты?

– Потому что это Лариса. И я ещё не родилась.

– А это ты?

"Это мои ноги, это моей жены, а это чьи?" (с)

***

Выходной день.

Катюлик звонит Юре. Юра младше Катюлика, но намного хуже соображает.

– Кира! – истошно кричит Катюлик из комнаты.

– Что? – не менее истошно кричу я.

– Какой сегодня день?

– Вторник!

– Юра! – кричит Катюлик в трубку. – Сегодня вторник!

В это время я пытаюсь сочинить лекцию. То есть две. «Основными методами выявления интенции автора текста являются следующие…»

– Кира!!! Какой сегодня день?

– Вторник! – ору я.

Приходит Серега.

– Я хочу есть, – сообщает он.

– Есть суп.

– Какой суп?

– Овощной.

– Кто тут овощной, так это я, – говорит Серега. – Не буду есть.

– Кира! – слышится из соседней комнаты. «Прагматические пресуппозиции: оценка говорящим общего фонда знаний, конкретной информированности, интересов, мнений и взглядов, психологического состояния, особенностей характера и способности понимания адресата».

– Мама, тебя хотят о чем-то спросить.

– Вторник, – отвечаю я.

– А какой месяц???!!!

– Апрель.

Серега уходит. Я пытаюсь работать. «Выявление и анализ использования перформативов и других грамматических способов передачи авторской интенции в документах и деловых письмах».

Звонит телефон.

– Что у нас там с комиссиями по датам?

– Такого-то июня – бакалавриат. Председатели -такие-то.

– А группы какие?

– У нас не по группам. У нас по студентам.

– И что делать?

– Не знаю.

«Студент должен уметь выражать и выяснять морально-этическую оценку: одобрять, хвалить, упрекать, осуждать, подозревать, порицать».

– Кира!!!

– Вторник!!!

***

На кухне у меня играет Яндекс-радио. "Алиса", "Веретено".

Катюлик:

– Какая хорошая музыка!

***

Показываю Катюлику клетчатые обои.

– Хорошие, – говорит Катюлик. – Рисунок красивый. На платье.

***

Память преследует меня, хоть я не помню ни дат, ни чисел. Здесь я жила 10 лет. Вот тут – была счастлива. Здесь шла и думала, что все кончено. Это дом моей бывшей подруги. Я помню – лето, весна, осень, зима. Это было весной – запах талого снега. Лето – мокрые тополя. Осень – промозглая, сырая, желтые листья на черной воде. Зима… Я не помню, что было зимой. Или не хочу помнить.

Пароксизмы памяти настигают меня, и становится трудно дышать. Я помню все. Глаза, запахи, движения, прикосновения.

Сегодня я подумала, что человек умирает, когда груз памяти становится невыносим.

***

Вороны съедят остатки пирога и выпьют водку. Пьяные, будут летать по кладбищу и поминать Катюлика.

Сегодня были похороны.

***

Каждая смерть создаёт прореху в ткани бытия. Размер прорехи для каждого свой. Прорехи от смерти котиков не так велики, как от смерти людей, ведь у котиков нет вещей. Убрал миску, убрал лоток – и нет больше котика. Память о нем – хочешь оставляешь, хочешь – забываешь. Диван в комнате Катюлика я сложила. Но ее обувь стоит в прихожей, куртка висит на крючке, вещи остались на стульях. Разбирала сумку, чтобы положить туда спиртное на поминки – в сумке коробочка из-под ее лекарства. Женщину, которая помогла нам с автобусом на похороны, звали Наталья Павлиновна. Если бы не она – пришлось бы ещё откладывать. На поминках мы выходили покурить, и работник ресторана – азербайджанец – открывал нам дверь. Язык не поворачивается назвать его швейцаром. Он рассказал нам о себе все – что был учителем физики, потом купил машину, потом ещё что-то, потом все продал, потом деньги закончились, и вот он здесь. Открывает двери. Зарабатывает. Учителем он зарабатывал семь тысяч, а сейчас больше. Купит машину – сможет жениться. Вы же понимаете, что девушкам нужны деньги и машина – лучше мерседес. А когда у нас умер дед, которому уже было за сто, другой дед сказал, что смерть есть смерть, а жизнь продолжается. И надо жить дальше. Поэтому я сегодня поехала делать фото на паспорт. Собиралась полдня – ведь теперь я никуда не тороплюсь. Полдня думала, что надеть, ведь этот паспорт теперь навсегда. Получила фото – лучшие фото на паспорт в моей жизни. Отфотошопленные как не знаю что, и всего за 250 рублей. Потом зашла в магазин и купила себе юбку, потому что поняла, что у меня нет летних юбок. И босоножки. Кажется, вторые за последнюю неделю. Когда я буду их носить? Про прошлые босоножки мне сказали, что их носят по десять лет. Что удивляться – с нашим-то питерским летом. Эти, наверное, я буду носить пятнадцать, как раз хватит до пенсии. Хотела пойти домой пешком – но стало слишком жарко, и я поехала, хотя не надо никуда спешить. Куриный бульон, сваренный для Катюлика, так и стоит в холодильнике. Вторая неделя пошла. Надо собраться с духом и вылить его к чертовой матери. Убрать вещи в шкаф, чтобы не мозолили глаза. Ее записную книжку, в которой миллион раз написан каждый телефон. Поверх стопки моих бумаг, вываленных из стола и так и не убранных, лежит бумажка. На бумажке дважды написан мамин адрес и ЖЖЕНИЕ В ПИСЩЕВОДЕ. Тоже дважды. Завтра 9 дней. Прореха затягивается, края разорванной ткани постепенно становятся ближе, потом будет рубец, отсвечивающий яркой розовой кожей, потом шрам. Но как же медленно, как медленно.

***

Ходить по осеннему лесу. Дышать запахом прелой листвы, осени и увядания. Тема увядания преследует меня. Осыпаются листья, лежат на черной земле, жёлтые, похожие на грибы подосиновики. Наклоняешься, смотришь – нет, не гриб. Снимаешь с лица паутину – липкую, клейкую, незаметную. Лягушата прыгают из-под ног, повылупились из тех головастиков, которые в июне кишмя кишели во всех лужах. Сколько их доживёт до весны? В болотце кукушкин лён, зеленый, сочный, нежный, хочется потрогать рукой. Во мху – красная болотная сыроежка, хлюпик. Кинь в корзину – превратится в труху, пока донесешь домой. Черный лес, мох, болото. Колпаки – бежево-сиреневые, похожие на поганки. Через пару недель пойдут опята. Опёнки. Прорастут на трухлявых пнях.

Во Пскове мы никогда не собирали такую ерунду. Во Пскове лес другой. Бор. Высокий, сосновый, светлый. Горушки. Боровики. Не белые, а боровики, настоящие, с темно-коричневой шляпкой, с белой толстой ногой, утопающей во мху – серо-белом мху, похожем на миниатюрный лес. Каждая мшинка – отдельное дерево. Рассматривать можно бесконечно, но вот там ещё один гриб, и ещё, и ещё. Воронки от бомб, заросшие белым мхом, а там – жёлтые шляпки лисичек. Я никогда не ходила по лесу во Пскове осенью. Всегда уезжала в конце августа. Катюлик с Дедуликом оставались – собирать грузди, черные толстые жирные грузди, находить их, выкапывать из земли, из-под сосновых иголок, из белого мха подосиновики, боровики и лисички. Чистить, варить, жарить, солить, мариновать и сушить. Раскладывать по ведрам, мешкам и банкам, всем раздавать, потому что столько не съесть.

Катюлику сегодня сорок дней.

***

Когда-то я мечтала, что Катюлик будет жить со мной. Представляла себе, что я прихожу с работы (или откуда-нибудь прихожу), а дома меня ждут пироги. Суп, студень и свиные отбивные. Катюлик пекла божественные пироги. С капустой, с грибами и пирог лимонник. Бабушка Зоя, мама Катюлика, пекла пироги с капустой и с мясом. Сейчас я думаю – откуда же было мясо? Но бабушка Зоя уехала из блокадного Ленинграда, выкормила тринадцатилетнего Катюлика в Тамбовской области, и она, думаю, знала, где взять мясо – или как его приготовить. Розанчики. Маленькие сладкие булочки с корицей. Кажется, я обещала кому-то из детей их испечь – год назад, два года назад? Лучше лимонника не было ничего. Я тоже умею его делать. Где-то в моих записных книжках лежит рецепт. Три стакана муки, дрожжи, маргарин. Но кто будет тереть лимоны? Раньше их тер Дедулик. Матерился, стирал пальцы – но тер. Соленые грибы, маринованные грибы. Я тоже этой осенью засолила и замариновала – но это совсем не то.

Я разбираю вещи в комнате Катюлика, которая должна была быть моей спальней и, надеюсь, все же ею станет. Но вначале надо все вынести, разобрать, перетрясти. Забитые ящики. Фотографии. Дедулик, Катюлик, папа Катюлика в молодости, Дедулик в молодости, ещё раз Катюлик, фотографии бабушки Лиды, вдруг попавшие в общую кучу, в ящиках – трусы, колготки, шерстяные носки, футболки, кофточки, кофточки с ришелье – откуда, господи ты боже мой, такого тыщу лет никто не носил, кофточки с рюшами, ночные рубашки, шерстяные носки, телефоны, записки, нурофен от головы, Лара, Боря, адреса, фотографии. Разбирать не так много – давным давно я вывезла все из Пушкина, все распихано по углам и закоулкам, коробкам, пакетам, старый советский сервиз на шесть персон с позолотой по краям – кому он нужен, этот сервиз? Отвези на дачу, говорит мама, которая звонит и спрашивает: разбираешь? Тяжело?.. и через пять минут: ну почему ты орёшь? Почему ты всегда орёшь?