Руководство для одиноких сердец [Мэдди Доусон] (fb2) читать онлайн

Мэдди Доусон РУКОВОДСТВО ДЛЯ ОДИНОКИХ СЕРДЕЦ

Посвящается Джиму

ПРОЛОГ

1979 год

ФИБИ, ТИЛТОН И ЭЙ-ДЖЕЙ

Итак, он в самом деле, взаправду уезжал. Вроде как родители ему велели. И хотя она уже знала, что он не будет им противиться, но еще лелеяла крупицу надежды, что произойдет чудо и он останется.

Но нет. Где-то между завтрашним утром и концом света отец увезет Тилтона О’Мэлли поступать в Университет Снобов и Толстосумов, но пока он принадлежал им — ей и Эй-Джею. Стоял очередной невыносимо жаркий августовский вечер, и они шатались по городу. Непривычно было видеть Тилтона в белой, хоть и помятой, рубашке, с ослабленным галстуком в красную полоску — предки в конце концов отпустили его с официальной вечеринки, которую устроили по случаю его отъезда, — но в остальном он выглядел как всегда: поддатый, обкуренный, раскрасневшийся и не в меру смешливый. Когда они шли посередине улицы, он то и дело игриво толкал бедром Фиби Маллен, пытаясь заставить девушку улыбнуться ему.

Она сделала даже больше: подняла руки над головой и стала танцевать фламенко — напевала мелодию, резко поворачивалась, отчего ее длинные волосы взлетали, и качала бедрами, задевая ими его друга Эй-Джея, и при этом вызывающе глядела на Тилтона, дразня его. Он вспыхнул и отвернулся.

Но, черт возьми, Тилтон заслужил такое пренебрежение. Это же надо: он даже не настоял, чтобы мать пригласила ее на вечеринку! Вот до чего дошло. Слюнтяй, тряпка!

И как только Фиби могла подумать, что он возьмет ее с собой?! Она-то мечтала, что он найдет квартиру для нее и ребенка (вернее, для детей — скоро родится второй) возле колледжа. Даже придумала, на что они станут жить: за питание Тилтона в университете будут платить его старики, а она сможет перебиться на бобах, рисе и макаронах. Естественно, он поселится в общежитии, но сможет приходить к ним по выходным и даже заниматься за кухонным столом. Что же касается денег, то, конечно, ей только семнадцать, но она начнет зарабатывать — нянчить на дому чужих детишек вместе со своими.

Сестра была права, называя Фиби идиоткой. Идиотка и есть! И все это знают. Строила планы, дура набитая, на что-то рассчитывала… Она взяла Эй-Джея под руку и с вызовом взглянула на Тилтона.

— Фиби, кончай выпендриваться! — воскликнул тот. — Это наш последний вечер! Давай повесели-и-имся!

Эй-Джей Барнс — тощий, непробиваемый, как танк, — согласился с другом и, высвободив руку, передал Тилтону косяк.

— Айда на бейсбольное поле! — воскликнул он. — Раздолбаем табло. Повеселимся на всю катушку!

И почему это пацанам обязательно нужно побить какие-нибудь лампочки?

Когда они пришли на поле, Тилтон первым делом сорвал ломом петли с двери сарая для инвентаря, а потом оба друга выбили дверь, бурно радуясь, что фанера под их ударами разлетелась в щепки. С полок им на головы посыпались биты и мячи. Эй-Джей отскочил назад так быстро, что его ковбойская шляпа слетела на землю. Он тут же водрузил ее обратно.

И ради этого Фиби украдкой выскользнула из дома, оставив спящую розовощекую малышку с сестрой?! Но разве могла она не прийти? Ей хотелось сполна насладиться их последним с Тилтоном вечером, навсегда запечатлеть его в памяти. И даже потом, став знаменитой актрисой, вспоминать, не пропуская ни одного мгновения. А в том, что вечер прощальный, она уже не сомневалась.

В течение трех последних школьных лет Фиби, Эй-Джей и Тилтон по ночам потихоньку сбегали из дома и слонялись по городу, уворачиваясь от автомобильных фар и прячась от полицейских машин. Они веселились, курили травку, болтали, декламировали отрывки из комедий и передавали друг другу бутылки «Будвайзера», которые Эй-Джей таскал из заначки отчима. И это было лучшее время в жизни Фиби! Тилтон, в отличие от других парней, умел слушать, считал ее умной и симпатичной. Рядом с ним она забывала, что теперь у нее нет родителей и им с сестрой приходится жить в убогой, битком набитой людьми квартире. Рыжеволосая, веснушчатая, артистически эксцентричная, она вдруг приобрела уверенность в себе, уважение одноклассников, играла вместе с ним в школьных спектаклях, пела в хоре, была его девушкой.

И конечно, они занимались любовью. Прогнав Эй-Джея, приходили сюда, на поле, и уединялись под трибунами. Он называл это «бейсбольным сексом». Они могли совокупляться где угодно — за сценой в школьном актовом зале, в подъезде ее многоквартирного дома, но его любимым местом был стоявший в гараже материнский БМВ (это Тилтон называл «суицидальным сексом», потому что, если бы мать их застукала, ему пришлось бы принести себя в жертву).

Но не сегодня. Нет-нет-нет. Сейчас, сидя на трибуне и наблюдая за не в меру жизнерадостным Тилтоном, Фиби чувствовала, как ее душит злоба. Внутри словно образовался сгусток ненависти по отношению ко всему на свете, включая эту рыжую землю под ногами и синие обшарпанные скамейки. Она с отвращением смотрела на нечесаные, светлые в лучах фонарей волосы бойфренда; ее раздражало, как он смеется и как выпячивает зад, замахиваясь битой. Она злилась и на себя — за то, что пила. Не стоило этого делать, хотя бы ради ребенка, но не сладкой тринадцатимесячной Кэт, спавшей в квартире сестры, а ради еще не рожденного малыша, который появится на свет уже после того, как Тилтона примут в его дурацкий колледж. Повинуясь этой всеобъемлющей ненависти, Фиби вскочила и будто со стороны услышала свой истошный хриплый крик:

— Давай, Тилти! Вдарь как следует!

Он уставился на нее сквозь темноту, и Фиби вообразила, что он видит белые звезды, которые она вышивала на своем черном плаще, каждой новой звездой отмечая их близость. Правда, иногда она сбивалась со счета, если встречи происходили очень часто.

Эй-Джей предупреждал ее, что этот день настанет. Еще в десятом классе.

«Знаешь, — сказал он тогда, — предки собираются устроить Тилтона в один из университетов Лиги плюща. Ты ведь в курсе? С их точки зрения, мы с тобой неподходящая компания для их сыночка».

«Неправда, — возразила Фиби. — Его маме я нравлюсь».

«Дурочка ты. Это не значит, что она позволит ему жениться на тебе», — отрезал Эй-Джей.

Мяч прокатился по траве и остановился. Тилтон закричал Эй-Джею, чтобы тот подавал как надо.

— Давай я. — Фиби встала и, придерживая живот, вышла на поле.

Мяч описал изящную, безупречную дугу. Тилтон отбил его, послав назад по такой же красивой траектории, и засмеялся так, как иногда смеялся во время секса. Похоже, что сейчас его веселило все: глубокая ночь, белый мяч, подобно комете летящий над полем, то, что Фиби знала его как облупленного и могла сделать идеальную подачу.

Все трое проводили взглядом мяч, который врезался в табло, разбив лампочки, образующие букву «О». В ответ на это ближайшая патрульная машина включила сирену, и хулиганы, хохоча, рванули по тропинке к лесу.

Фиби, прикрыв живот с семимесячным ребенком внутри полами плаща, не отставала от парней. Наконец они остановились у большого дуба. Тилтон приблизился к ней вплотную и хрипло, захлебываясь словами, стал нашептывать на ухо, чтобы она не злилась, — он не хочет поступать в чертов колледж, это родители заставляют, она же знает. А он любит ее и, скорее всего, очень быстро вылетит, поскольку без нее некому будет делать за него задания, и тогда он сразу же вернется. Провалит первые экзамены и уже к Рождеству заявится домой.

— Все ты врешь. — Фиби увернулась от его объятий, потому что невозможно было снова объяснять ему, что, раз он не хочет ехать, дело обстоит еще хуже: он позволяет помыкать собой.

Эй-Джей предложил махнуть на побережье и, как в старые добрые времена, накуриться, погоняться за волнами и посмотреть на светящиеся водоросли, которые выносило на песок. Тилтон сказал, что можно отправиться туда на материнском «бумере», но прежде тот надо умыкнуть из гаража.

— Поедем встречать рассвет, — добавил он.

— Ты как? — Эй-Джей встретился глазами с Фиби.

Она пожала плечами. Сгусток ненависти шепнул: «Да! Черт побери».

Фиби старалась не думать, что будет, если Кэт проснется и заплачет, а сестра обнаружит, что молодая мать слиняла, — ведь они договорились, что такое больше не повторится. «Хватит вешаться на шею этому парню! Посмотри на себя, уже второй ребенок на подходе. Боже мой, что с тобой будет!»

— Вот, это тебе. — Тилтон глубоко затянулся и, придерживая голову девушки, выпустил дым ей в рот. Потом просунул руки под плащ и погладил ее большой живот. — Привет, малыш, это твой папа, — проговорил он.

Фиби закрыла глаза. Было такое чувство, будто она барахтается, плывя против течения, почти тонет.

На прошлой неделе он сказал: «Когда я закончу колледж, мы поженимся. У нас будет много денег, и мы заведем еще детей». И Эй-Джей, сидя рядом с ними, фыркнул и выразительно посмотрел на Фиби.

Ребята вытолкнули машину из гаража О’Мэлли, чтобы шум мотора не разбудил родителей Тилтона.

— Фиби, садись за руль, — шепотом приказал Тилтон. — Жми на сцепление, а мы подтолкнем.

Она посмотрела на него, но не смогла в темноте разглядеть его лица.

— Сможешь, Фиби?

Не отвечая, она осторожно опустилась на место водителя и погладила мягкие кожаные сиденья, на которых он так много раз любил ее. Эта машина всегда пахла деньгами.

— Слышишь меня? Выжми сцепление!

Автомобиль дернулся. Она резко вдавила педаль в пол, и мотор взревел. Как только парни, потные, смеющиеся, ввалились внутрь и захлопнули дверцы, Тилтон крикнул:

— Давай! Вперед!

Она старалась ехать медленно, но ему не терпелось:

— Быстрее! Черт, впереди машина! Дави на газ!

Вдруг Фиби чуть не выпустила руль из рук, ошарашенная неожиданно пришедшей ей в голову мыслью: что, если нам просто… сбежать из города? Сегодня! Уехать прямо сейчас! Наверняка эту идею Вселенная послала ей уже давно, но осенило Фиби только сейчас, как раз вовремя. Как она раньше не догадалась: сбежать! Можно прямо втроем. Они поедут на побережье и дальше — в Мэн, возможно в Канаду. Позже она позвонит сестре и договорится, чтобы та привезла к ним Кэт. Сестра будет рада передать девочку матери.

— Тилти, послушай… — начала Фиби.

Он посмотрел на нее, и ей показалось, что он увидел, как в ее душе не на жизнь, а на смерть сражаются ненависть и надежда.

— Детка, ты можешь ехать быстрее?! — Тилтон не дал ей договорить.

И вдруг раздался грохот, вслед за ним — оглушительный крик. Перед глазами завертелись яркие огни, а потом словно кто-то выдернул гигантский шнур электропитания, соединяющий ее с миром, — все погасло…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тридцать пять лет спустя

НИНА

Наутро после похорон матери, прежде, чем я сняла постельное белье с ее кровати, и раньше, чем поняла, смогу ли без нее жить, я вошла в кухню, достала из холодильника пятнадцать блюд с запеканками, по очереди выскребла их заплесневелое содержимое, вынесла всю эту кашу на задний двор и вывалила на снег.

Это был самый радостный момент за несколько недель. Даже месяцев.

Сочувствующие люди приносят еду в дом умирающего как знак соболезнования. Среди моих близких считается великим грехом отказываться от этой традиции, и я была благодарна им за подношения. Но мы не могли всего этого съесть, и теперь громоздившиеся в холодильнике пирамиды из «обиженных» запеканок словно бы молчаливо обвиняли меня в пренебрежении.

Я стояла во дворе под синим февральским небом и смотрела, как макароны, ветчина, лунная фасоль, кусочки тыквы и неопределенная красная субстанция падают в сугроб и создают абстрактную живописную композицию. Одно маленькое желтое блюдо выскользнуло у меня из рук, отскочило от перил крыльца, упало на лед возле мусорных контейнеров и разбилось на множество фрагментов.

Я проводила его бурными аплодисментами, достала телефон и сфотографировала инсталляцию на сугробе, сияющую красными, бежевыми и зелеными пятнами.

Отправила ее своему бывшему, Дэну, и подписала:

«Когда кто-нибудь умирает, люди приносят всякую гадость, а я сделала из нее произведение искусства».

Ответ пришел сразу же:

«Ты же знаешь, что Джулии не нравится, когда ты пишешь мне с утра пораньше».

«Какая неприятность! — напечатала я. — Надо было подумать об этом раньше, когда она начала встречаться с женатым мужчиной».

Он напомнил:

«МЫ С ТОБОЙ НЕ ЖЕНАТЫ, НИНА».

А я ответила:

«Но БЫЛИ», — и выключила телефон, чтобы не читать нравоучений Джулии о том, что я веду себя непристойно и не могла бы я уважать границы, которые они с Дэном пытаются установить.

На прошлой неделе от этой змеи пришла такая тирада:

«Мы проявляем терпение, поскольку знаем, что твоя мать умирает, но прошу тебя уважать наше личное пространство».

Я прошлась по безмолвному дому — именно безмолвному, если не считать голосов, раздающихся из соседних квартир. Обычные люди начинали обычный день, даже не догадываясь, как им повезло, что они живы.

Было двадцать две минуты восьмого, и в это время мы с мамой обычно пили первый за день коктейль здоровья. Мы лежали на ее арендованной в больнице кровати, стоявшей возле венецианского окна, и смотрели программу Кэти Ли и Ходы,^[1] пока не начинался какой-нибудь серьезный сюжет, напоминавший маме, что мы мало смеемся. Она решила лечить свой рак в четвертой стадии смехом и зелеными смузи. Дремотные дни вяло перетекали один в другой, фильмы Мела Брукса шли сплошной чередой, неотличимые друг от друга. Мама называла это «Раковым каналом».

Ближе к концу она стала непохожей на себя, сделалась невероятно откровенной, и я подозревала, что о некоторых эпизодах своей жизни в здоровом состоянии она никогда бы мне не рассказала. Словно пропали какие-то фильтры. Например, я узнала, что у нее до замужества был секс с одним ее сослуживцем. Это произошло на вершине холма в его машине. Все случилось крайне неловко, но хуже всего было то, что ее трусики завалились под переднее сиденье, в темноте любовники не смогли их отыскать, и маме пришлось идти домой без них, а на следующий день кавалер принес их ей на работу в коричневом бумажном пакете вроде того, в котором носят в школу обед.

— Какая бестактность! — сказала мама. — Если бы он был джентльменом, то незаметно выбросил бы трусики и притворился, будто никогда их не видел!

— Столько лет прошло, — заметила я, — а ты все еще об этом вспоминаешь?

И она ответила:

— Сейчас это стало просто забавной историей. Но долгое время я мучилась от стыда.

Еще она сказала, что любила моего отца, но иногда он бывал до того скучным и вялым, что целых два года после лечения от бесплодия она всерьез подумывала уйти от него и ушла бы, если бы они не удочерили меня. Кроме того, мне стало известно, что мама всегда хотела поехать в Австрию, научиться играть на пианино, а еще носить туфли на шпильках. И что она никогда не бывала в тропиках, а в детстве мечтала иметь дома шимпанзе. Глупые мечты, говорила мама. Она выражала надежду, что я не страдала оттого, что была единственным ребенком в семье, и не чувствовала одиночества из-за того, что проводила дни только с ней вдвоем. Я всегда знала, что меня удочерили, что меня особенно заботливо холили и лелеяли, потому что нашли с большим трудом — «перевернув весь мир», как говаривала мама в моем детстве. Но я никогда не задавала лишних вопросов, особым чутьем ребенка понимая, что вопросы о том, откуда я и кто мои настоящие родители, подкосят мать.

И вдруг однажды поздним вечером она поразила меня до глубины души словами:

— Если хочешь знать, кто ты на самом деле, если хочешь найти свою настоящую мать, то обратись в Католический приют Коннектикута. Это в Нью-Эшбери. Там есть сестра Жермен, она поможет тебе.

В голове у меня все медленно закружилось. Приют находился в соседнем городе. А я ни о чем даже не догадывалась.

— Странно… — слабым голосом произнесла мама, и я едва ее расслышала. — Странно, что ты никогда об этом не спрашивала. Если честно, нас с твоим отцом немного удивляло подобное отсутствие любопытства. Папа предполагал, что, видимо, ты счастлива с нами и никто другой тебе не нужен.

Позже, когда я думала, что мама уже давно спит, она проговорила сонным голосом:

— А еще у меня где-то есть фотография. Не помню, куда я ее положила, но, думаю, ты найдешь ее, когда станешь разбирать вещи.

— Фотография? Чья? — У меня дрогнуло сердце.

— Не знаю. Наверное, твоя и твоей настоящей матери. Мне отдали ее в приюте в тот день, когда мы тебя забирали. — Она щелкнула языком. — Все эти годы я боялась, что твоя биологическая мать вдруг появится. И напрасно. А теперь… всё и так хорошо.

Да уж, лучше некуда, подумала я, особенно если учесть, что рак буквально догрызает маму и она находится на волосок от смерти. Но, возможно, все зависит от точки зрения.

* * *

Во всяком случае, сама я была далека от благополучия. Мама умерла через три дня, не поколебавшись в своей вере и с чистой совестью, точно зная, куда направляется, но я без нее лишилась путеводной нити в жизни.

Вдохновленная поразительным успехом, достигнутым с соседскими блюдами, я села на полу в кухне и составила список необходимых дел.

Постапокалиптический план обустройства жизни Нины Попкинс

1. Вернуть в пункт проката фильмы Мэла Брукса. Предложить наклеить на обложки дисков предупреждение; что фильмы бесполезны — начисто! — в борьбе с раком.

2. Позвонить в больницу и сказать, чтобы забрали арендованную кровать — это чертово ложе смерти — из гостиной!!! Потом перетащить туда назад из столовой диван, журнальные столики и другую человеческую мебель.

3. Сдать в утиль переносной унитаз, стул для мытья тяжелобольных и штатив для капельницы.

4. В один очень суматошный или даже очень плохой день сделать следующее: позвонить маминому юристу, сложить счета за медицинские услуги в одну кучу, найти страховое свидетельство, разобрать чердак, сжечь свои школьные тетради и дневники, которые мама хранила (НО сначала ТЩАТЕЛЬНО их перебрать, чтобы случайно не уничтожить снимок, изображающий меня вместе с родной матерью, если он вообще существует), выставить квартиру на продажу, продать всю мебель, переехать в фантастически красивый район.

5. Дышать ровно. Я сделала все, что могла. Я не способна вылечить рак.

6. Перестать писать сообщения Дэну.

7. В отдаленной перспективе: отправиться в круиз на Барбадос, записаться в танцевальную студию, купить ферму в Вермонте, завербоваться в космическую экспедицию на Марс, открыть бар, научиться готовить десерт «Запеченная Аляска», брать уроки вокала, кататься на коньках по ночам, научиться заплетать французские косы, влюбиться в потрясающего мужчину.

8. Прекратить плакать.

Через несколько часов я добавила еще один пункт:

9. Найти биологическую мать, найти биологическую мать, найти биологическую мать, найти биологическую мать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

НИНА

Я вернулась на работу. В первый день сотрудники агентства недвижимости «Домашний очаг» смотрели на меня с состраданием и ласково спрашивали: «Ох, Нина, как ты? Туго тебе пришлось, да?» — и я каждый раз начинала рыдать. Снова и снова.

В конце концов Мелани, моя лучшая подруга и владелица агентства, начала предупреждать окружающих: «Нет-нет-нет, не будьте слишком добры с Ниной, она сейчас не выносит любезностей», и это заставляло всех смеяться, даже меня. Я одновременно смеялась и плакала, вытирая мокрые глаза и сопливый нос, а Мелани говорила:

— Все хорошо, дорогая, не надо подавлять свои чувства. Дай им волю, это поможет тебе пережить горе.

В обеденный перерыв, когда все вышли из офиса, она сказала:

— И кстати, знаешь, что еще помогло бы? — Я не ответила, и она продолжила: — Тебе нужно влюбиться. Это лучшее лекарство. Посмотри хотя бы на меня.

Мы с Мелани были неразлучные подруги со средней школы, но восемь месяцев назад она вышла замуж за парня, с которым познакомилась в Сети, и уже ждала ребенка. Из-за этих двух обстоятельств ее слова трудновато было принимать всерьез. Из трезвомыслящей женщины, всегда относившейся к представлению о вечной любви со здоровым цинизмом, она превратилась в сентиментальную дамочку, по-видимому считавшую, что каждый может найти любовь во Всемирной паутине, если только хорошенько поработает над своим профилем.

Здесь есть какая-то издевательская насмешка судьбы. Это ведь я как угорелая вечно бросалась в омут страсти, тогда как Мелани до появления в ее жизни Джона Пола встречалась, наверное, всего лишь с парочкой парней. Она постоянно говорила, что ее смущает сама идея влюбиться и потерять здравый смысл, а безрассудство всегда было моей отличительной чертой. Я с готовностью принимала все этапы романов: сходилась и расходилась, переживала и страдала. И когда мои увлечения неизбежно заканчивались, я с еще большей легкостью влюблялась снова. Душевных ран у меня чаще всего не оставалось, а опыт накопился немалый.

Но вот мне уже тридцать пять лет, а я все еще не могу понять, как заставить себя пойти дальше. Даже когда я отважилась выйти замуж, мы с Дэном протянули всего полгода после свадьбы, а потом однажды вечером он повел меня ужинать и рассказал, что встретил Джулию, что она обладает некой пикантностью, которую он всегда искал, и я, конечно, понимаю, что он должен уйти от меня, потому что хотя я ему очень, очень нравлюсь и, возможно, он всегда по-своему будет меня любить, этого недостаточно, чтобы удовлетворить теневую сторону его натуры, и мистическую сторону тоже, а также его желание стать веганом и нежиться в горячей ванне. Он произнес всю эту чушь и еще много подобной же чепухи; трудно поверить, что кто-то вообще может сказать тебе все это вслух, да еще человек, которого ты любишь. Любила. Наверное.

Итак, я вернулась к началу. Я не притворяюсь, будто понимаю, как Мелани заставила Джона Пола — знакомца по Интернету! — влюбиться в нее, жениться и не бросить, когда она забеременела. Подозреваю, он и не возражает. Джон — электрик, состоит в профсоюзе, имеет хорошую работу и хорошие зубы; регулярно посещает церковь, любит детей, яблочный пирог, крекеры с арахисовым маслом и щенков. По всей вероятности, Мелани отвечает ему взаимностью и ничуть не опасается, что муж ей наскучит.

А что же я? Лично меня никогда не устраивали такие парни — совершенно без чувства юмора и до тошноты предсказуемые. Даже учитывая горький опыт замужества, я бы скорее снова попытала счастья с мужчиной, подобным Дэну, настолько незаурядным, что однажды он может вдруг обратиться в вегана или нагородить белиберды о каких-то тайных пикантностях.

Но, вероятно, это означает, что я обречена на одиночество.

— Конечно, у тебя есть причина для печали, — говорила сейчас Мелани, — но я уверена, что ты грустишь не только из-за маминой смерти, но еще и из-за Дэна. Думаю, если ты снова будешь ходить на свидания, то жизнь наладится. — Она села на мой стол и отодвинула в сторону список домов, которыми наше крошечное агентство располагало для продажи, — мне предстояло обставить их для показа клиентам мебелью со склада, принадлежащего отцу Мелани.

Я взглянула на подругу. У Мелани миленькое личико в форме сердечка, обрамленное мягкими каштановыми кудрями, — неудивительно, что все, кому она продает дома, желают навсегда остаться ее лучшими друзьями. Она в любых обстоятельствах верит в счастье. Возможно, потому, что ее родители живы, души в ней не чают и подарили дочери это маленькое агентство недвижимости, а кроме того, у Мелани есть красивая одежда, а в животе у нее растет ребенок, который продолжит ее род, а еще ей доподлинно известно, кто она такая, кто ее тети и дядья, и бабушки с дедушками, откуда они происходят, предпочитают ли они колу или пепси, белое или красное мясо, нравится ли им жить на побережье или в горах, а также в каком доме они жили раньше, — и все такое прочее.

— У Джона Пола есть очень приятный знакомый, — сказала Мелани. — Необязательно в него влюбляться, но, мне кажется, встретиться с ним было бы весело. Я тебя вытащу из этой хандры.

Я протянула руку и забрала свой список.

— Эта хандра называется болью утраты, — заметила я. — К тому же, если я и решусь на какой-нибудь смелый поступок, он не будет связан с поиском мужчины. Я рассматриваю два варианта: записаться в экспедицию на Марс или заняться поисками биологической матери.

— Что? — удивилась Мелани. — Как ты собираешься это делать? Забыла, что мы так и не узнали ее имя? — Она прищурилась. — О нет, неужели ты снова преследуешь мисс Гейнс?

Я рассмеялась. В шестом классе мы с Мелани выполняли секретную миссию по поиску моей настоящей матери. Проследили за разными семьями, подвергли всех знакомых тайному социологическому исследованию и сделали вывод, что моей матерью должна быть учительница физкультуры мисс Гейнс, потому что у нее были такие же глаза, как у меня, и слегка полноватый живот — последнее, по утверждению Мелани, означало, что она рожала.

Несколько месяцев я бредила мисс Гейнс, словно бы сходила по ней с ума, а потом однажды утром меня озарило: неудивительно, что физручка не выказывает даже искры интереса по отношению ко мне, своей плоти и крови. Ведь моя настоящая мама — принцесса Диана! Да, я незаконный ребенок, которого она родила до встречи с принцем Чарльзом, а когда он ее полюбил, вынуждена была отдать меня на удочерение, вот тогда-то супруги с забавной фамилией Попкинс и взяли меня.

Среди знакомых мне детей я была далеко не единственной, кто рос в неродной семье. По непонятным мне причинам в нашем тихом католическом районе в Бернфорде таких ребят жило множество. Как минимум пятеро в каждом квартале. Словно мы родились в десятилетие, когда считалось модным избавляться от незапланированных отпрысков, отдавая их кому попало. Так что, когда я объявила всем, что на самом деле являюсь дочерью принцессы Дианы и в один прекрасный день она приедет за мной и отвезет туда, где мне положено быть, — в Букингемский дворец, — внезапно всем тоже захотелось иметь знаменитых родителей, и мы с Мелани открыли на игровой площадке коммерческое предприятие под названием «Кто твоя мама?».

За два доллара мы сочиняли семейную историю, придумывая для товарищей богатых и известных родителей, которые, как мы уверяли, глубоко сожалели о том, что оставили свое дитя, и однажды захотят его вернуть. Мадонне приписали двоих детей, «раздали» отпрысков актрисе из сериала «Проблемы роста», и Джулии Робертс, и Мэрил Стрип, а также целой семье из «Беверли-Хиллз». Бог знает, как нам удавалось хранить это в тайне от зорких монахинь. Но как-то раз девочка по имени Эмили Сканлан подкараулила меня после школы и оттаскала за волосы, чуть не выдрав клок, — заявив, что это она должна быть дочерью леди Ди, а ее родители велели ей рассказать монахиням, чем я занимаюсь. Меня бы наверняка исключили, и моя безгрешная мама, которая спасла мне жизнь, удочерив меня, этого бы не перенесла.

Бизнес пришлось закрыть. Учебный год к тому времени все равно уже заканчивался, а тут еще мой отец попал в автомобильную аварию и сломал позвоночник, из-за чего лишился присутствия духа и вскоре умер. Внезапно стало ясно, что эти фантазии об известных мамах и папах абсолютно нелепы. Мы все просто нежеланные дети, от которых отделались родители, и должны быть благодарны приемным мамам, взявшим нас на воспитание.

— На этот раз я пойду в приют и узнаю все наверняка, — заверила я Мелани. — Мама говорила, что там есть сестра Жермен, которая поможет мне. Она даже произнесла «твоя настоящая мать». Отчетливо.

— Да ты что! Неужели Джозефина Попкинс так сказала?

— Представь себе. А еще она заметила, что ее всегда удивляло, почему я не задаю вопросов о своем происхождении.

Мелани закусила губу — так она делала с седьмого класса, когда ее что-то смущало.

— Я считаю, что сейчас не время проводить подобные изыскания, — проговорила она. — А если твоя настоящая мать умерла?

— И что?

— Ты будешь страдать вдвойне.

— Даже если и так, что с того? Всегда лучше знать, чем пребывать в неведении, разве нет?

Мелани пожевала губу.

— Прекрати! — воскликнула я. — Ты сгрызешь губу подчистую. Послушай, я собираюсь заняться поисками, потому что мне сейчас нужно отвлечься от горьких мыслей.

— Я же не говорю, что совсем не надо этого делать, — но почему именно теперь? Ты не знаешь, кто она. Вдруг это ужасная женщина?

— Спасибо за заботу. Но я приступаю прямо сейчас.

— Сию минуту?

— Именно.

— Но ты ведь на работе.

— Ты видишь каких-нибудь клиентов? — спросила я.

— Ладно, — сдалась Мелани. — Если тебе непременно надо этим заняться, по крайней мере, не оставайся одна. Приходи сегодня к нам ужинать. Ты пережила большую утрату, две большие утраты…

Я уже надевала пальто. Мелани подошла и обняла меня, и я впервые заметила, как ребенок толкнул ее в живот изнутри. У Мелани был ребенок, а у меня не было ничего.

— Ты чудачка, — проговорила она, — в самом лучшем смысле этого слова.

— Куда мне до твоих чудачеств, — ответила я и высморкалась.

— Принеси, пожалуйста, мое желтое блюдо.

— Ой, — сказала я. — Черт. Я, наверное, разбила его о стенку. Оно так красиво разлетелось на куски. Жаль, что ты этого не видела.

— Какая же ты противная!

Я показала ей язык, что делала с седьмого класса, после того как она начала каждый раз при прощании называть меня чудачкой. Это стало нашей традицией.

У двери я обернулась:

— Я приду на ужин, но, честное слово, если вдруг увижу, что ты пригласила для меня какого-то мужика, то сразу уйду. Сейчас у меня нет настроения флиртовать.

Потом я вышла на улицу и села в свою «хонду-цивик», где громоздились переносной унитаз, штатив для капельницы и стул для мытья больных, — перед выездом из дома я потратила уйму времени, чтобы запихнуть все это на заднее сиденье. Я дернула машину, чтобы выехать со стоянки, нажала на педаль газа — и колеса немедленно увязли в сугробе возле поребрика.

Я делала все, что полагается в таких случаях, — грязно ругалась, со всей дури колотила руками по рулю, и когда это не сработало, стала раскачивать машину туда-сюда, давя на газ и поворачивая руль, — но автомобиль лишь крепче застревал в снегу. Колеса закапывались глубже и глубже, и снег под шинами превращался в скользкий лед. Потом раздался какой-то скрежет, и через некоторое время запахло горелым.

Я так энергично налегала на педаль газа, что «хонда» резко подалась вперед и унитаз прыгнул с заднего сиденья на переднее, придавив меня своей алюминиевой ножкой.

Порой, когда вы начинаете новый этап жизни, судьба не упускает случая напомнить вам, кто здесь хозяин, заставляя колеса вашей машины буксовать по льду и надевая вам на голову унитаз.

По крайней мере, именно такой урок я извлекла из этого происшествия. Я выключила мотор и опустила голову на руки в ожидании весны.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НИНА

В окно, улыбаясь, стучал мужчина. Я нажала на кнопку, стекло скользнуло вниз, и ком снега упал мне на колени.

— Да? — сказала я.

Даже в своем слабоумном состоянии я заметила, что незнакомец привлекателен: темные кудрявые волосы, усыпанные снежинками, румяные от мороза щеки и добрейшие улыбающиеся глаза.

— Вам помочь? — спросил он и не удержался от смеха. — Простите, это что у вас на голове — унитаз?

— Полагаю, да, — холодно ответила я.

— Вы застряли?

— Думаю, что сумею обуздать строптивый унитаз самостоятельно, — ответила я. — Но спасибо за заботу.

— Нет-нет. — Мужчина снова засмеялся. — Я имел в виду машину. Помочь вам двинуться с места? Кажется, у меня в багажнике есть каменная соль.

— Па-а-ап! — протянул капризный голосок где-то позади него.

— Минутку, милая, — ответил он. — Надо помочь девушке выбраться.

— Я е-е-есть хочу! — канючил ребенок. — Ты обещал только на секу-у-унду…

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Не стоит тратить время.

— Нет, — настаивал незнакомец. — Смотрите, вы совсем закопались в снегу. — Он подошел к машине сзади и осмотрел ее. — Думаю, у меня найдется даже кусок фанеры, чтобы подложить под колеса. Нужно обеспечить сцепление с дорогой. Эй, Кайла, у нас еще осталась фанера от научного проекта Тайлера? Кайла, ты меня слышишь?

— Я — Индиго! — завопила девочка. — Сколько можно повторять? Когда ты уже запомнишь?

Я решила, что лучше постараться выбраться из машины, поэтому повернулась, взялась за ножки туалетного стула и отпихнула его к заднему сиденью, из-за чего штатив для капельницы сделал выпад в мою сторону — неодушевленные предметы всегда стремятся поддержать друг друга. Мужчина медленно удалился, и когда я освободилась из-под гнета вещей и вылезла из салона, то увидела, что он роется в багажнике припаркованного поблизости белого «субару-форестера», а девочка лет пятнадцати стоит на тротуаре и сверлит меня убийственным взглядом.

Ее отец вытаскивал коробки из машины, составлял их на землю и при этом все время комментировал свои действия:

— Я переставлю книги сюда, и мешок с солью наверняка окажется за ними; а… нет, наверное, он за этой кучей.

Я не отрывала взгляда от девочки: она была в армейских ботинках, невероятно короткой юбчонке поверх рваных леггинсов, а в волосах выделялась фиолетовая прядь. Дочь незнакомца изучала свои ногти, выкрашенные в черный цвет, но больше всего меня поразили ее рваная челка и свирепое выражение, не сходившее с лица. И что это за имя — Индиго!

Я хотела с ней заговорить, но она выглядела так, будто собиралась броситься в бой.

Наконец мужчина подскочил ко мне с пластиковым контейнером в руках и стал рассыпать вокруг колес моей машины каменную соль.

— Это должно помочь, надо только чуть подождать, — объяснил он. — Таким образом мы создадим силу трения. — Он выпрямился и, улыбаясь, взглянул на меня. — Картер Сэнборн, — произнес он.

Я не сразу поняла, что он назвал свое имя. Он был в рубашке поло и синей ветровке (совершенно не по погоде!), явно под зимним солнцем загоревшее лицо, в слегка тронутых сединой волосах блестели снежинки.

— Нина Попкинс, — ответила я.

— Правда? Вас так зовут?

— А вас действительно зовут Картер Сэнборн? — парировала я.

— Я есть хочу, — заныла Индиго, притопывая на месте. — И тут чертовски холодно. Можно побыстрее?

— Правда, не стоит утруждать себя, — сказала я. — Это очень любезно с вашей стороны, но я вызову эвакуатор.

— Ну, пока они приедут… Подождите еще минутку, и, думаю, соль сделает свое дело. — Он обернулся к дочери. — Потерпи еще чуть-чуть, солнышко. Потом мы заглянем в агентство недвижимости, а после этого поедем ужинать, и ты подбодришь папу. — Он взглянул на меня. — Вы заметили, что взрослым всегда нужно, чтобы зимой их подбадривали? Особенно если им приходится переезжать.

— Вы имеете в виду в принципе разъезжать или менять место жительства? — поинтересовалась я.

— Я переезжаю из дома, — проговорил он низким голосом, осторожно косясь на Индиго. — Ищу квартиру.

— О-о-о, — протянула я. — А я как раз работаю здесь, в «Домашнем очаге». Уверена, мы найдем вам подходящий вариант.

— Я на это и рассчитывал, — обрадовался Картер. — Но вы вроде бы пытаетесь уехать.

— Да, но владелица агентства, Мелани, на месте. — Я повернулась к Индиго. — Если замерзла, можешь войти внутрь и сказать Мелани, что это я тебя прислала. Она напоит тебя чаем с печеньем.

— Перебьюсь, — ответила девчонка и потопала ногами по тротуару.

Ее отец, глядя на меня, сделал досадливую гримасу и закатил глаза.

— Переходный возраст, — объяснил он. — Ну вот. Давайте вы сядете в машину, заведете мотор, и мы посмотрим, помогает ли соль.

Колеса продолжали буксовать. Картер Сэнборн, хмурясь, сыпал и сыпал соль на землю, бормоча себе под нос что-то о сцеплении. Какой невероятно терпеливый мужчина!

— Ну ёлы-палы! — снова заскулила Индиго. — Сколько мо-ожно! Все равно ведь не выхо-одит! Такая холодрыга, и я уже помира-аю с голода!

Ее глаза совершенно случайно встретились с моими, и я увидела в них чуть заметную искорку: девочка понимает, что невыносима, и самую малость даже наслаждается этим.

Я с интересом посмотрела на Картера — откажет ли ему терпение? — но нет, он по-прежнему улыбался.

— Нужна фанера. — Он суетливо посеменил к своей машине. Пока он там возился, я обменялась приветливым взглядом с его дочерью, намекнув, что понимаю, с чем она столкнулась, — услужливый папаша слишком уж оживился.

— Маленькие автомобили часто буксуют на заснеженных дорогах, правда? — Картер подложил листы фанеры под задние колеса. — Теперь переключите на задний ход и одновременно потихоньку жмите на газ. Только не спешите.

Я снова села за руль, и каменная соль, фанера и последние проблески солнечных лучей сговорились и сотворили чудо — машина медленно выехала со своего места, издав только едва заметный недовольный рык. Я помахала в знак благодарности и увидела в зеркале заднего вида, как отец и дочь направляются к «Домашнему очагу»: Картер, все еще улыбаясь, пытается обнять девочку за плечи, а та явно изо всех сил сопротивляется.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

НИНА

Должна признаться, я еще со школьных времен до ужаса боюсь монахинь. Уж не знаю, что именно породило во мне такой страх. Хотя нет, знаю. Возможно, причиной послужило то, как они шикали на нас. Или слухи, что монахини бьют учениц линейкой. А может быть, пугающие черные мантии, которые они тогда носили, и то, что их волосы всегда были скрыты покрывалом. Что они там прятали?

Так что весь путь до Католического приюта Коннектикута я уговаривала себя: монахини хорошие, монахини безобидные. Они выходят замуж за Христа, что, по мне, звучит дико, но определенно неким образом их характеризует. Иисус был славным парнем, по крайней мере, он уж точно не сбежал бы с какой-нибудь красоткой. Да и куда же ему бежать, если у него столько жен?

Когда я добралась до места назначения, меня так трясло, что пришлось откинуться на спинку кресла и сделать глубокий вдох.

Я взглянула на красное кирпичное здание с фресками, колоннами и другими декоративными элементами, которые изучала на занятиях по истории искусств, когда встречалась с парнем по имени Иэн — или это был Рэндалл? Мы весело проводили время — курили травку и лодырничали, — так что я забыла выучить к экзамену названия архитектурных деталей.

«Ох, — подумала я, — неудивительно, что мне так хреново. Скоро я узнаю о первом человеке, который меня отверг».

Дэн в сравнении с этой женщиной просто дилетант. Ведь я ее частица, плоть от плоти, а она даже не захотела знать меня, увидеть, какой я вырасту — буду ли жизнерадостной, симпатичной, похожей на нее, — а я ведь могла в один прекрасный день спасти ей жизнь, если бы, например, наш дом загорелся, а она спала и не слышала пожарной сигнализации.

Она даже не попыталась поладить со мной.

И все же я разыскиваю ее. Так что у нее есть возможность отказаться от меня еще раз.

Лучше пусть мне там скажут, что эта женщина умерла, допустим в родах, и потому я оказалась в чужой семье. Очень жаль, но ваша настоящая мать скончалась. Не вините себя, но, давая вам жизнь, она потеряла свою. Вы оказались для нее тяжким бременем.

И я бы с ними согласилась: «И правда, со мной всем тяжело».

* * *

Надо отдать должное католикам — они овладели искусством отказывать вежливо. Меня недолго помариновали в приемной, а потом впустили в святая святых и отвели к сестре Жермен. Она оказалась приятной доброжелательной монахиней в темно-синем брючном костюме вместо мантии, с прямыми короткими седыми волосами и в очках, сверкающих в свете потолочной лампы. Мы сели друг напротив друга в обшитом деревянными панелями и обставленном блестящей мебелью вишневого дерева помещении, где на полу лежал ковер, а стены украшали картины с изображением Христа в окружении маленьких детей. Стиснув пальцы, чтобы сохранить ровное дыхание, я объяснила: моя приемная мать обещала мне, что она, сестра Жермен, поможет мне найти биологическую мать.

Монахиня откинулась на стуле и сложила на столе руки как для молитвы; она выглядела такой разочарованной, словно я пришла сообщить ей, что Иисус требует развода.

— Увы, — произнесла она наконец, — боюсь, я не могу предоставить вам те сведения, о которых вы просите.

— Нет-нет-нет. Вы не поняли. Моя приемная мать не возражала. Она только что умерла. Она хотела, чтобы я все узнала.

Сестра Жермен покачала головой:

— Дело не в вашей приемной матери, дорогая, а в законах штата Коннектикут. Они не позволяют выдавать сведения о ваших настоящих родителях.

— Но я пришла лично, — возразила я. — Это касается меня, тайны моего рождения. Я прошу только сообщить мне имя моей матери. Мне не нужны ее адрес или информация о моем отце. Только эта малость.

— Ничем не могу вам помочь.

— Но почему?

— Таков закон.

— Хорошо, что же вы в таком случае можете сказать мне?

— Ничего.

Какая же она оказалась непонятливая! Я предприняла еще пару попыток убедить сестру Жермен, что это несправедливо и что она, без сомнения, совершает ошибку.

Но монахиня только качала головой:

— Поверьте, будь моя воля, я бы, по крайней мере, отдала вам подлинное свидетельство о рождении, но закон предписывает и его хранить в секрете.

— Подлинное свидетельство о рождении? Значит, мое — ненастоящее? — Почему я не подумала об этом раньше? Ведь в том свидетельстве, которое у меня на руках, написано, что мои родители — Джозефина и Дуглас Попкинс. — Постойте. То есть где-то в этом здании лежит свидетельство о рождении, составленное до моего удочерения, в котором значится другое имя и все остальное? Я была кем-то другим, но не могу узнать кем?

Монахиня закрыла глаза. Уверена, она боролась с собой, чтобы не нарушить запрет.

— Извините, — проговорила она. — Закон защищает право родителей остаться неизвестными.

— А как же я? У меня нет никаких прав? Значит, я никогда не смогу узнать, кто я на самом деле? Вы понимаете, насколько это чудовищно, абсурдно и несправедливо?

— Как бы то ни было, закон есть закон. Мне очень жаль. Возможно, когда-нибудь этот закон отменят, но пока мы обязаны ему подчиняться. — Избегая смотреть мне в глаза, она переложила на столе какие-то бумаги; было заметно, что разговор ее тяготит.

— Вы вообще представляете, каково это — жить в приемной семье? — стальным голосом произнесла я. — Не знать своего происхождения, не знать, на кого ты похожа. Только вообразите, всю свою жизнь я вглядывалась в лица прохожих, гадая, не они ли мои родители.

Сестра Жермен немного помолчала, а потомпроговорила со вздохам:

— Оставьте мне свой телефон. Если ваша биологическая мать вдруг станет вас разыскивать, я с вами свяжусь.

— Знаете, что еще значит удочерение? — Я уже не владела собой и разговаривала на повышенных тонах. — Ощущение случайности твоей судьбы. Что, если бы меня взял кто-то другой? Только на моей улице жили пять приемных детей. Я с тем же успехом могла бы стать и Пэтти О’Брайен, у которой был пони, а отец работал в страховой компании. Или Джессикой Рейнольдс, у которой был младший брат, а мама торговала пластиковыми контейнерами «Тапервер». Вы понимаете? Я такая, как есть, исключительно благодаря стечению обстоятельств.

— Разве не все люди формируются благодаря стечению обстоятельств? — усталым голосом спросила монахиня.

— Нет. Нет! В том-то и дело. Именно это я и пытаюсь вам доказать. Наверняка вы знаете, кто ваши родители. Наверняка знаете, что ваш нос такой же, как у бабушки, а смеетесь вы так же, как ваша мама. Возможно, вы стали монахиней благодаря кому-то из родственников. Вам известна вся история семьи. Вам рассказывали эти истории годами, а на Рождество вы все, скорее всего, пересказывали их снова и снова. Понимаете? А я этого лишена.

Сестра Жермен вздохнула:

— Я дам вам знать, если ваша мать станет вас разыскивать.

Я подняла глаза на Иисуса, но он не спешил мне на помощь. Он был очень занят тем, что улыбался малышам. «Помоги мне, — попросила я про себя. — Конечно, я плохая католичка, но ты ведь можешь что-нибудь сделать».

Мне ничего не оставалось, как записать номер своего телефона. Сестра Жермен взяла бумажку и проводила меня к двери.

— Думаю, вы переживаете кризис из-за кончины приемной матери, — сказала она. — Но даже если вы найдете свою настоящую мать, она не сможет занять место той женщины, которая вас любила. Постарайтесь не забывать об этом. Система защищает вас. Вы попали в хорошую семью, к людям, которые вырастили вас как родную дочь. Остальному не стоит придавать значения.

Мало что злит меня так, как совет не придавать чему-то значения, но я взглянула в кроткое бесцветное лицо монахини и заставила себя пожать ее протянутую руку — теплую, рыхлую, с короткими ногтями. Меня вежливо, но твердо выпроваживали.

Сев в машину, я написала Дэну — раннее утро давно закончилось, так что он не должен был возражать.

«Католическая церковь наотрез отказалась давать мне адрес настоящей матери. Это против религиозных правил. Иисус не помог».

Я подождала ответа. Дэн всегда интересовался моей настоящей семьей; ему часто казалось, что я похожа на некоторых людей, кого мы встречали на улице. Через пятнадцать минут он так и не ответил, и я поехала в гости к Мелани и Джону Полу.

Хозяева пригласили меня войти, и я с облегчением увидела, что никакого мужчины, с которым мне надо любезничать, в квартире нет. Джон Пол вежливо поцеловал меня в щеку и, все еще одетый в форму электрика с вышитым на кармане именем, накинул пальто и вышел на заснеженный балкон жарить на гриле курицу. Мелани перемешивала на кухне салат. Из стереомагнитофона пела Нора Джонс, и их дом, как обычно, представлял собой оазис безмятежной семейной жизни. Лавандового цвета стены, мягкие диваны с подушками, лампы, излучающие теплый маслянистый свет. И все сплошь «дорогой» да «милая».

— У тебя нет желания вломиться в Католический приют Коннектикута и выкрасть мое свидетельство о рождении? — поинтересовалась я у Мелани.

— Я бы не возражала, — ответила она, — но я беременна и не хотела бы рожать в тюрьме. А о каком свидетельстве ты говоришь? Разве оно не у тебя?

Я рассказала ей, что усыновленные дети имеют два свидетельства о рождении: одно с правдивыми сведениями, а другое с враньем.

— Это не вранье, — поправила меня Мелани, — а новая правда.

— Правда одна, — возразила я. — Она не бывает старой или новой.

Я отхлебнула вина и посмотрела, как Джон Пол на балконе тычет ножом в курицу на гриле. Надежный, скучный, зрелый мужчина. Он станет хорошим отцом, будет хранить верность Мелани следующие пятьдесят или около того лет и приносить домой зарплату, а затем получит пенсию. И несколько поколений их потомков будут жить счастливой семьей, с празднованием Дня благодарения, общими воспоминаниями, событиями, о которых они станут рассказывать детям, семейной историей. А у меня всей этой роскоши, скорее всего, никогда не будет.

Очевидно, я проведу старость, перечитывая список мужчин, которых безумно любила, а потом бросила.

— Поиски матери были ошибкой, — со вздохом призналась я. — Видимо, мне стоит вернуться к тому, что я дочь принцессы Дианы. Известите Букингемский дворец.

— Бедная Нина, — посочувствовала Мелани.

Она смотрела на меня с такой грустью, что мне пришлось замахнуться на нее, пока я снова не расплакалась. Я и так уже столько рыдала, что веки стали шершавыми. Для устранения последствий стоило бы изобрести специальное косметическое средство. Его можно назвать «Антипечалин».

Поужинать удалось без слез. И вдруг в восемь часов, когда мы закончили трапезу и я оттягивала время, когда надо будет уезжать домой, зазвонил мой мобильный. Номер был неизвестный.

Мелани предрекла:

— Даю голову на отсечение, это Картер Сэнборн.

— Это еще кто? — удивилась я. — Погоди-ка, тот мужчина, что помогал мне выехать со стоянки?

— Да, он сказал, что освободил твою машину из плена. Насколько я поняла, он разводится с женой и ищет квартиру для себя и своих детей. Я дала ему твою визитку и пообещала, что ты ему поможешь.

— Нет-нет-нет. Этому не бывать. Думаю, дурной знак, что он звонит мне в столь поздний час. Нам такие клиенты не нужны, правда?

— Лучше ответь, — посоветовала Мелани.

Я нажала на кнопку приема, и у меня в ухе раздался голос сестры Жермен.

— Мисс Попкинс? Извините за поздний звонок, но у меня есть новости, которые могут вас заинтересовать, и я не хотела ждать до завтра.

На мгновение я предположила, что моя мать пришла к ним сразу после меня и осведомлялась обо мне. Это было бы судьбоносное совпадение, о котором мы станем рассказывать людям до конца наших дней. После стольких лет разлуки мы с ней в один и тот же день пришли в приют, чтобы найти друг друга. Можете вы себе такое представить?

— Я сегодня задержалась и решила взглянуть на ваше личное дело. Оказалось, у вас есть сестра, — проговорила монахиня.

Сердце у меня так и подпрыгнуло.

— С-сестра?

— Так свидетельствуют документы. Младшая.

— Подождите. Вам разрешено сообщать мне об этом?

— Да. Закон, защищающий анонимность родителей, не распространяется на сведения о братьях и сестрах. По всей видимости — и это весьма необычно, — ваша мать отдала на удочерение двоих детей. И похоже, ваша сестра живет поблизости. Желаете ли вы, чтобы я связалась с ней и предложила познакомиться с вами?

У меня перехватило горло, но мне удалось сказать «да», прежде чем я поперхнулась и закашлялась так сильно, что пришлось дать отбой. Последним, что я услышала в трубке, было:

— Разумеется, нет никакой уверенности, но, если она согласится, я вам позвоню.

Мелани принесла мне стакан воды.

— У меня есть сестра, — ошеломленно произнесла я. — Сестра. Представляешь? У меня есть сестра. То есть стопроцентная кровная родственница. Нет, не могу поверить.

— Да ты что! — воскликнула Мелани. — Это правда? Потрясающе!

— Но что это за мать, которая отказывается от двух детей? Что с ней случилось? Как она решилась на такое?

— Спросишь у нее, когда познакомишься. Этот вопрос поможет завязать разговор.

— Сотрудница приюта свяжется с моей сестрой и узнает, хочет ли она встретиться со мной. — Я потрясла головой, словно это могло стряхнуть наваждение. — Ну надо же! Сестра!

Мелани озабоченно смотрела на меня.

— Это прекрасная новость, — медленно произнесла она.

— Не сомневаюсь, что моя сестра замечательная. Я это чувствую. Я знаю о ее существовании уже три минуты, а у меня нет по отношению к ней сестринской ревности.

— Это хорошо характеризует тебя, а не ее, — заметила подруга.

— Нет, ее. Даже аура у нее чудесная. Уверена, мы похожи! У меня никогда не было кровных родственников! Помнишь, как мы проходили в школе ДНК и я пришла домой и рыдала в подушку? Потому что моя ДНК была сама по себе, и я не знала, от кого она происходит.

Мелани снова бросила на меня беспокойный взгляд.

— Только не ожидай, пожалуйста, от этой встречи слишком многого, — сказала она.

Это были самые жестокие слова, которые она мне когда-либо говорила, поэтому я поцеловала ее в обе щеки и понеслась как на крыльях в маленькую грустную квартиру моей мамы, где в поисках фотографии разобрала все кухонные ящики и гардероб в маминой спальне. Снимок нигде не обнаружился. Скорее всего, он был на чердаке. Я уперлась взглядом в дверь чердака, но не нашла в себе сил подняться туда. Эта задача требовала душевного равновесия, а оно у меня полностью отсутствовало.

* * *

Итак, Картер Сэнборн любил яхты. Они не сходили у него с языка. Несмотря на зиму, он носил мокасины на светлой подошве на босу ногу и тонкую ветровку цвета морской волны, и я подозревала, что длинные брюки он надел только потому, что на улице была минусовая температура.

Он пришел к открытию «Домашнего очага», принес кофе, улыбался и разговаривал слишком оживленно для раннего утра. Казалось, они с Мелани договорились, что я буду возить его по району показывать дома. Видимо, вчера я продемонстрировала Мелани, что мне пока нельзя доверять работать с другими покупателями, хотя в эти зимние дни они все равно не баловали наш крошечный офис своим посещением. Наше маленькое агентство не могло похвастаться наплывом клиентов и ютилось в переулочке в Брэнхейвене, зеленом пригороде Нью-Эшбери. Как правило, наш бизнес начинал набирать обороты только весной, когда появлялись посетители, желающие получить сведения о городе: о хороших школах, причалах для яхт, зеленых зонах и разнообразных типах жилищ — от домов в колониальном стиле и кондоминиумов до бунгало и прибрежных коттеджей.

Картер сказал, что хочет жить возле пристани в таком месте, где дети с радостью бы его навещали, — и потому ищет дом или квартиру со всяческими интересными деталями вроде утопленных светильников и холодильника марки «Дженн Эйр».

Мы сидели в моей машине.

— Погодите. — Я с удивлением уставилась на него. — Хотите сказать, что детям есть дело до утопленных светильников? Неужели Индиго станет обращать на них внимание?

Картер провел рукой по волосам, очаровательно взъерошив их.

— Ну, может быть, и нет. Просто такие светильники — последний писк моды, а мои дети сказали, что не хотят жить в унылом допотопном доме вроде того, где они сейчас живут с матерью. И… со мной. Я еще не съехал. — Он слегка стушевался.

Я хмыкнула:

— Интересно. И сколько у вас детей?

— Двое. Тайлеру восемнадцать, а Кайле пятнадцать.

— Вы имеете в виду Индиго?

Он вздохнул:

— Да.

— И вы продолжаете жить с ними, хотя развелись с их матерью. — Это был не вопрос.

— Так и есть.

— Можно спросить, давно ли вы разошлись? Просто ради любопытства.

— Год назад. Может быть, полтора. Точно не помню. — Он отхлебнул кофе.

Я воззрилась на него. Он был неотразим. Конечно, старше, чем я предпочитаю, но привлекателен в своем растрепанном возбуждении.

— С ума сойти, — удивилась я. — Мой муж ушел сразу же после развода, на самом деле даже раньше — как только решил, что наш брак не задался. Собрал вещи и выкатился в тот же самый день. Он даже не хотел больше заезжать в наш район. Никаких бесед, никаких затянувшихся сомнений — ничего. Счастливо оставаться, и всё.

— Видите, это было слишком внезапно, — заметил Картер. — Полный идиотизм.

— Да, потом выяснилось, что он влюбился в кассиршу из банка.

— Вы шутите? И как же вы…

— Ну да, — кивнула я, — наверно, я должна была что-то заподозрить, когда он отменил безналичный перевод средств на счет и зачастил в банк.

Произнося эту фразу, я всегда хохочу, но Картер смотрел на меня беспокойным взглядом. Меня поразило, что глаза у него темные, как черешня. Разведенец с двумя детьми. Нет уж, благодарю покорно.

— Это шутка, — пояснила я.

— Ой, извините. Я подумал, что ваш муж был подлец.

— Ну, не станем делать скоропалительных выводов, — пресекла я развитие темы. — Давайте лучше поищем вам жилье.

Он улыбнулся, продемонстрировав ямочки на щеках и обнажив ровные белые зубы. Выдающийся нос, загорелое лицо — такой цвет кожа получает, когда человек все время проводит на улице и не следует настойчивым рекомендациям медиков использовать защитный крем, поэтому загар никогда не сходит. Подход, конечно, легкомысленный, но по-своему смелый. Мужчина, пренебрегающий косметическими средствами, мне, скорее, нравится.

— Итак, — сказала я, — давайте подумаем, что именно вам нужно. Дети все время будут жить с вами?

— О, ни в коем случае. Нет-нет-нет. У нас совместная опека. Их мать считает, что они должны проводить время с отцом, но сама не хочет лишний раз со мной общаться. — Он засмеялся. — Джейн сыта по горло моими представлениями о семейной жизни.

— Забавно. И все же целый год после развода вы жили под одной крышей. Это замечательно, разве нет? Я серьезно.

— Согласен, что такое нечасто случается, — кивнул Картер. — И наверное, многим подобное поведение покажется весьма экстравагантным. Но вплоть до воскресенья, часов эдак до пяти пополудни, такое положение всех устраивало. И вдруг меня попросили выметаться.

— И что же случилось в воскресенье в пять часов?

— Боже ж мой! Неужели все агенты по недвижимости настолько глубоко изучают психологию клиента, прежде чем найти ему жилье?

— Не все, а только лучшие.

— Ладно. Моя бывшая довела до моего сведения, что хочет встречаться с другим мужчиной и тот считает неподобающим, — кажется, он выразился именно так, — что, выходя из ее спальни, он станет сталкиваться со мной.

— Тогда понятно. — Я завела машину. — Так. На побережье есть несколько домов, в которых недавно устроили кондоминиумы. Интересен вам такой вариант, конечно, при условии, что там имеются холодильники «Дженн Эйр» и утопленные светильники? Или предпочитаете взглянуть на коттеджи у берега?

— Полагаю, — сказал Картер, — надо посмотреть и на то и на другое. Вы не возражаете?

— Ничуть, — ответила я. — Мелани, скорее всего, обрадуется, если вы поможете ей сбыть меня с рук. Честно говоря, я только вчера вышла на работу после смерти мамы и еще не пришла в себя.

— Я знаю, — тихо проговорил он. — Мелани сказала мне. Примите мои соболезнования.

— И я еще время от времени вдруг начинаю плакать, — предупредила я. — Не принимайте это на свой счет.

— Я понимаю.

— И пожалуйста, прошу вас больше не выражать свои соболезнования. Одного раза достаточно. И не говорите, что вы мне сочувствуете и молитесь за меня. Хорошо?

— Договорились, — пообещал он.

И мы надолго замолчали.

Через некоторое время Картер прочистил горло и произнес:

— А правила агентства недвижимости не запрещают время от времени останавливаться, чтобы съесть мороженое? Я всегда лучше принимаю решения, если ем мороженое.

Я повернулась к нему и увидела озорную улыбку.

— Похоже, мне попался очень капризный клиент, — улыбнулась я и свернула на стоянку возле кафе «Молочная королева», где мы купили по большой порции ванильного пломбира с целой шапкой взбитых сливок. Этот мужчина был явно неравнодушен к взбитым сливкам.

* * *

Итак, в следующие две недели я каждое утро приезжала на усаженную деревьями улицу в пригородном районе Ойстер-Коув и ожидала Картера возле небольшого желтого, обшитого досками дома с крытой верандой по периметру, заставленной велосипедами, и с прикрепленными к перилам замками, и лыжами, прислоненными к стенкам. Вскоре после моего прибытия Картер выходил и тяжело шагал по утоптанному снегу к моей машине. Первую остановку мы всегда делали у «Старбакса», где брали по большому кофе французской обжарки со сливками и орехово-банановому кексу. Мой спутник настаивал, чтобы мы обязательно ели кексы, потому что, объяснял он, нам нужно подкрепиться, иначе не хватит сил объехать все места по списку, который я составляла каждый день.

Однажды утром он включил в машине радио. Пол Маккартни пел «Yesterday», и я стала подпевать. Энергично. Размахивая руками.

— Надо же, — удивился Картер. — Ты любишь «Битлз»?

— Всех, кроме Йоко Оно.

— Она не была в составе группы.

— Была. Разве она не являлась кем-то наподобие пятого битла или вроде того?

— О боже, останови машину немедленно.

Улыбаясь, я продолжала рулить.

— В самом деле, — говорил он, — ты ведь это несерьезно? Все битлы были мужчинами. В их альбомах даже нет женского голоса! Что это делается с молодым поколением…

— Ну ладно, ладно! — сдалась я.

Он уставился на меня.

— Не пугай меня так. У меня чуть сердечный приступ не случился.

Немного помолчав, я сказала:

— Но признай, что Мик Джаггер был самым лучшим из битлов.

Он развернулся на сиденье и воззрился на меня, пока я не заржала так, что почти не могла вести машину.

Что я могу сказать? Следующие несколько недель стали для меня чуть ли не курсом реабилитации — мы с этим веселым, неунывающим человеком разъезжали по домам, внимали запахам чужой стряпни, болтали с людьми об их жизни, заглядывали в их шкафы и за занавески в душевых, а затем ели мороженое и смеялись в машине. Картеру нравился каждый дом, который мы смотрели, но он не выражал желания купить ни один из них. Меня это устраивало — оформлять документы дело хлопотное, а я слишком устала. Он шутил и любезничал с пожилыми людьми, переезжающими во Флориду; обсуждал яхты, подростков, погоду. В одной душной, битком набитой квартире у молодой матери на руках все время плакал младенец, и, пока я разговаривала с ней, Картер осторожно взял у нее ребенка и стал петь ему «Макарену». Малютка заснул, возможно из чувства самосохранения, но все же это была победа. Мы с женщиной удивленно уставились на него.

— Я упустила момент, когда «Макарена» стала колыбельной песней, — сказала я позже в машине.

Картер пожал плечами:

— Младенцы такие же, как и мы, — им нравится, когда их удивляют.

Однажды мы ехали мимо пристани, и я поинтересовалась:

— Так у тебя есть яхта?

— Нет.

— Правда? Ты занимаешься обеспечением яхт всем необходимым, а своей не обзавелся?

— Именно. Если ты освежишь в памяти мои данные, то вспомнишь, что я только что развелся и у меня двое детей, которых скоро надо будет отдавать в колледж. Так что яхты у меня нет.

— Ясно. — Через мгновение я добавила: — Собственно, я в таком же положении: продаю дома, но своего не имею.

— Ах, Попкинс, — заявил он, немного помолчав, — у нас обоих все впереди!

День за днем мы смотрели коттеджи и квартиры, а потом я отвозила его домой — он всегда возвращался до того, как дети приходили из школы. Однажды утром он вышел вместе с Тайлером, поразительно похожим на отца: это был высокий красивый юноша с длинными волосами и в клетчатой рубашке, но без куртки (похоже, никто из Сэнборнов не нуждался в зимней одежде). В руках он нес гитару, а на плече — рюкзак. Картер представил нас друг другу и спросил, не можем ли мы забросить Тайлера в городскую библиотеку.

— Конечно, — согласилась я. — Привет, Тайлер, я уже встречалась с твоей сестрой. Очень приятно познакомиться теперь и с тобой.

Молодой человек прыгнул на заднее сиденье и резко, как на пружине, подался к переднему.

— Мне тоже, — сказал он. — Надеюсь, вы найдете отцу хорошее жилье.

— Мы работаем над этим, — ответила я. — У тебя есть какие-то пожелания?

— У меня? Ну да. Я бы хотел музыкальную студию, где можно записывать песни, и чтобы моя комната находилась подальше от комнаты сестры, а то придется слушать, как она треплется по телефону. И еще, может быть, хорошую акустическую систему в гостиной, чтобы смотреть фильмы…

— Разумеется, — перебил его Картер, — это все есть в нашем списке. Правда, Нина?

— Да, сразу после плиты «Дженн Эйр», — подтвердила я.

— Хотя я не понимаю, зачем спрашивать твое мнение, — продолжил Картер, — если в конце лета ты все равно уедешь.

— Да? Ну, если ты найдешь прикольное жилье, может, я и не поеду в колледж, — заявил Тайлер, уворачиваясь от Картера, который в шутку на него замахнулся.

— Не сомневайся, ты отправишься в колледж. — Картер дал Тайлеру щелбан. — Если надо, я сам тебя отвезу, поселюсь поблизости и буду водить на занятия за руку. На каждое.

— Да-да-да. — Тайлер повернулся ко мне. — Вы еще не заметили, что имеете дело с занудой? Все равно что нажимаешь кнопку, откидываешься в кресле и слушаешь одну и ту же речь. — Он заговорил как робот: — «Надо поступать в колледж, надо поступать в колледж, надо поступать в колледж».

Я засмеялась. Мы доехали до библиотеки, и я с восторгом наблюдала, как отец с сыном обнимаются на прощание у машины. Картер что-то прошептал Тайлеру на ухо, и оба захохотали. Потом юноша склонился к окну, поблагодарил меня и широким шагом направился ко входу. Подойдя к двери, он обернулся и помахал рукой.

— Какой славный парнишка, — заметила я.

Картер смотрел на дверь библиотеки.

— Мои дети — одновременно самые умные и самые бестолковые люди из всех, кого я знаю, — произнес он. — Удивительно, что они вообще еще живы.

— Чудо, что люди в принципе переживают подростковый возраст, — согласилась я.

— О, ты даже не представляешь…

По словам Картера, Тайлер знал все на свете о геологии, физике и о беспроводных сетях — но на той неделе загубил его «тойоту-сайен», потому что был не в курсе, что машинам нужны как бензин, так и масло. К тому же он ничего не хочет от жизни, кроме как играть на гитаре. А Индиго — круглая отличница, чья фотография висит на Доске почета, — вдруг красит волосы в фиолетовый цвет несмываемым маркером, а однажды ночью в ванной стрижется фестонными ножницами. О, и, кстати говоря, девочке взбрело в голову, что ее назвали Кайла, потому что это имя созвучно со словом «кайло» и таким образом родители хотели заложить в ней любовь к труду.

Я засмеялась, и Картер сказал:

— Поверь мне, Попкинс, дети — это проклятие. От беспокойства за них с ума можно сойти.

С какого-то времени мы начали почти каждый день обедать вместе. Сам собой установился следующий распорядок дня: утром — «Старбакс», потом посещение трех квартир, затем обед и осмотр еще двух квартир, днем иногда осмотр какого-нибудь дома, на обратном пути — снова «Старбакс». Изредка — «Молочная королева», просто для разнообразия.

Однажды я включила в машине радио. Звучала грустная песня «Весь мир против нас с тобой», в которой мать обращается к своему ребенку. Моя мама как-то пела мне ее, когда мне было пятнадцать лет, глядя на меня с такой нежностью, что мне пришлось отвернуться. И вот теперь я случайно услышала ту же песню по радио, и она невероятно меня тронула. Дорога расплывалась у меня перед глазами, слезы катились по лицу, затекали в рот и стекали с подбородка.

Картер молча взял лежавшую у коробки передач салфетку из «Старбакса» и промокнул мне лицо.

— Я думал, в машине пошел дождь, — сказал он и добавил: — Я понимаю, это тяжело.

Через несколько минут я выговорила:

— Хелен Редди — она же встречалась с одним из битлов, да? Кажется, с Джорджем Харрисбергом?

— Не заставляй меня хвататься за руль, а то мы съедем в канаву, — ответил Картер.

Тем вечером, после того как отвезла его домой, я еще долго улыбалась.

* * *

Они с Джейн прожили в браке двадцать лет, и, как утверждал Картер, будь его воля, он бы до конца дней оставался ее мужем, но она хотела от жизни много такого, в чем он вообще не видел смысла. Например, получить еще одно высшее образование, а заодно поучаствовать в спасении мира. Она всегда заламывала руки, сокрушаясь об исчезновении тропических лесов, тающих ледниках, обезьянах-капуцинах, бедствующих где-то в Африке или Азии. Так рассказывал Картер. По утрам, говорил он, Джейн зачитывала ему самые мрачные новости, которые находила в Сети, и смотрела на него с упреком за то, что он не срывался с места и не спешил кому-нибудь на выручку.

— Не то чтобы мне все равно, — объяснял Картер. — Хотя нет, черт возьми, меня все это не очень заботит. Возможно, я черствый человек. — Он провел рукой по волосам и улыбнулся. На щеках снова появились ямочки.

— Так она поэтому с тобой развелась? Потому что ты не хотел спасать капуцинов?

— Ах нет. Боюсь, я повинен во множестве других преступлений.

— Расскажи. Я должна знать, — попросила я.

Он вздохнул:

— В самом деле? Ладно. Я не слушал Джейн, я постоянно говорил о себе, я слишком много работал, я не замечал ее новую стрижку, я всегда опаздывал домой к ужину. Ах да, чуть не забыл: я не воспринимал критику. И еще — это самый страшный грех: когда она решила перевести всю семью на безглютеновую диету, я приносил домой круассаны и пончики и соблазнял ими детей. Я ничего не воспринимал серьезно. Теперь я научен горьким опытом. Если бы начать все сначала, я бы стал замечать прическу и приходил домой раньше. Но к тому времени, когда я понял, как все исправить, было уже поздно. Мы больше не любили друг друга.

— Ты изменял ей?

— Изменял? — Он серьезным взглядом посмотрел на меня. — Ты имеешь в виду, встречался ли я с другими женщинами? Нет, конечно. Я никогда не обманывал Джейн.

— Мой бывший муж говорил, что изменяют все. Так устроена жизнь. Никто не может хранить верность.

— Ну, мы уже сделали вывод, что тот парень идиот. Обманывают далеко не все.

Мы немного помолчали, а потом я спросила:

— И что заставило тебя измениться?

— Жизнь, — ответил Картер.

— Что конкретно? — Я как умалишенная стукнула по рулю. — Мне надо знать. Как ты изменился? Как вообще люди меняются?

Он пожал плечами:

— Возможно, я просто повзрослел и стал обращать внимание на других людей. Проводить больше времени с детьми. Сократил рабочие часы. Преодолел себя и собственную мелочность.

— И если Джейн надоест ее новый бойфренд и она позовет тебя назад ради детей, ты вернешься. — Я постаралась произнести это как ни в чем не бывало. — Все эти квартиры и дома окажутся ни к чему, потому-то ты до сих пор ничего и не выбрал.

После долгого молчания Картер произнес:

— Возможно, это неуместное предложение, но не хочешь ли ты сегодня поужинать со мной?

* * *

Ожидая, когда он приедет за мной, я сидела на материнской кровати и составляла список причин не влюбляться в Картера Сэнборна, словно этот вопрос стоял на обсуждении.

Знаете, как бывает: за неимением лучшего приложения сил на всякий случай высасываешь из пальца драму.

1. Не подходит по возрасту. Слишком стар для меня.

2. Разведен.

3. По каким-то загадочным причинам все еще живет в одном доме с бывшей женой.

4. Это вообще не то, что мне надо (рубашки поло, ветровки, мокасины).

5. У него ужасные дети-подростки, причем дочь взяла себе имя, обозначающее цвет.

6. Не придерживается безглютеновой диеты. (Этот пункт я потом вычеркнула.)

7. Сейчас я не ищу новых отношений.

8. Я грущу.

9. Моя мама умерла.

10. Мой бывший муж влюбился в кассиршу из банка.

11. Похоже, я не могу перестать плакать.

12. Я пытаюсь найти своих кровных родственников, и сейчас мне нужно сосредоточиться на этой задаче.

13. Надо рассмотреть возможность отправиться на Марс.

* * *

Мы поехали в яхтенный клуб, где отдыхало много приятных людей, однако я с такими никогда раньше не сталкивалась. Прежде всего, они были одного возраста с Картером, то есть старые, а кроме того, они разбирались в парусных и моторных лодках. Планировали на весну новые приобретения и путешествия. Попивали коктейли и все время смеялись. (Мои знакомые предпочитали пиво и вино, а из покупок обсуждали следующую модель смартфона.)

Я решила, что, вернувшись домой, добавлю в свой список четырнадцатый пункт: выучить, что такое кливер, грот и румпель.

Но потом я наплевала на все опасения и разговорилась с дамой — ранее занимавшейся продажей недвижимости в Калифорнии, и еще с одной, которая поведала, как рассталась с парнем, пытавшимся заставить ее учить язык клингонов.^[2] И я рассказала, что один мой бойфренд тоже хотел, чтобы я говорила на этом языке! Тогда собеседница склонилась ко мне поближе и прошептала:

— Трепотня про яхты тоже не очень увлекательна, но, по крайней мере, иногда ты видишь солнечный свет.

К моему удивлению, Картер пригласил меня на танец, и оказалось, что он умеет танцевать джиттербаг, которому я научилась много лет назад, и мы прекрасно провели время. Он чисто символически касался моей талии, что показалось мне прелестным. То есть этот вечер ни к чему не обязывал, но было отрадно узнать, что жизнь случайно может повернуться и таким образом: ты показываешь мужчине кондоминиумы, выслушиваешь истории о его детях и бывшей жене, потом идешь плясать с ним — и это просто приятное времяпрепровождение, не больше. Я была так горда собой, что хотела позвонить Мелани и сообщить ей, что непрестанно улыбалась пару часов подряд.

* * *

Дома, пока чистила зубы, я мысленно составляла другой список.

Причины влюбиться в Картера Сэнборна.

1. Хорошо танцует.

2. Знает уйму людей, которые много смеются, не болтают о своих игровых приставках и не обсуждают будущее персонажей «Звездных войн».

3. Хорошо разбирается в творчестве группы «Битлз» и во взаимоотношениях ее участников.

4. Танцуя со мной, смотрит мне в глаза, а не притворяется, что меня нет.

5. Так сильно любит своих детей, что остался жить в одном доме с бывшей женой, чтобы видеть их каждый день.

6. У него красивые руки с длинными утонченными пальцами.

7. И добрые глаза.

8. От него приятно пахнет.

9. Когда я рядом с ним, с моего лица не сходит улыбка.

Я посмотрела в зеркало на свои непослушные растрепанные волосы и сияющие глаза. И добавила:

10. Кроме того, мне хочется облизать его лицо.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НИНА

Через пять дней, когда мы с Картером стояли на кухне в кондоминиуме у яхтенного причала и любовались видом из окна, мой телефон зажужжал. Звонила монахиня Жермен: моя сестра готова встретиться со мной. От радости я просто обезумела — смеялась и плакала одновременно. Я ждала уже много дней и с каждым днем все больше уверялась, что сестра все обдумала и пришла к выводу, что я недостойна хлопот.

— Но она согласилась, — твердила я Картеру, словно сумасшедший, который знает только одну фразу. — Она согласилась! Она согласилась! Моя сестра хочет встретиться со мной! — Я металась по комнате. — Просто не верится. Я была уверена, что она откажется. Понимаешь? До этой минуты я даже не позволяла себе надеяться.

Я ничего не говорила ему о том, что меня удочерили. Хватало и того, что он знал о смерти моей матери и о сбежавшем муже — тупице, который не пользуется безналичными переводами. К чему посвящать его во все остальные аномалии моей жизни?

Но тут я принялась рыдать и размазывать сопли. Поначалу это озадачило Картера, но затем он, видимо, сообразив, что ему придется оказать психологическую помощь, опустился на пол рядом со мной и заставил рассказать ему всё: о моем удочерении, смерти матери, принцессе Диане, мисс Гейнс, сестре Жермен, пропавшей фотографии, подлинном свидетельстве о рождении — всё. Мы сидели там до темноты, и я объясняла, что могла бы быть Пэтти О’Брайен или Джессикой Рейнольдс, и как одиноко себя чувствуешь, когда не похожа ни на кого в приемной семье, где ни у кого нет такого же чувства юмора или таких же упругих рыжих кудряшек. Я поведала ему, что очень сильно любила приемных родителей, что они были добры и внимательны ко мне и считали меня Божьим подарком, но я все равно всегда чувствовала, будто я не дома. Словно меня взяли взаймы и рано или поздно должны вернуть на место. Я сказала, что с меня хватит. Захлебываясь от судорожных рыданий, я проговорила, что вся моя жизнь состоит из сплошных потерь, потерь и потерь. Моя настоящая семья сбыла меня с рук, приемные родители умерли, муж бросил, бойфренды разбежались, и теперь, по логике судьбы, я потеряю Мелани, которая целиком отдастся материнству, — и с кем я тогда останусь? Одна-одинешенька.

Картер молча слушал, время от времени похлопывая меня по руке.

— И хуже всего то, что у меня даже нет носовых платков! — произнесла я наконец.

Он недоуменно посмотрел на меня, вышел куда-то и вернулся с рулоном туалетной бумаги, оставленным квартиросъемщиками.

— Извини, Картер. Обычно я не позволяю себе такого на работе. Я без сомнения тронулась.

— Нет-нет, все хорошо, — ответил он. — Не волнуйся.

Мы стали надевать пальто, и мой шарф застрял в рукаве. Картер бросился помогать, и внезапно его лицо оказалось совсем рядом с моим, и я ощутила сладкий имбирный запах его кожи, разглядела глубокие морщины вокруг рта. Увидела крошечные точки пробивающейся щетины над верхней губой и родинку на щеке. Его лицо с темными карими глазами то и дело расплывалось перед моим взглядом. Потом его губы прильнули к моим, и это мягкое, нежное прикосновение показалось слаще всего на свете. Чувственные, теплые, пытливые первые поцелуи были на вкус как сахар и мороженое с легким привкусом моря. Я сползла по стене на пол, он опустился рядом со мной, все еще держа меня в объятиях. В темноте его глаза выглядели огромными и черными. Я почувствовала, что он поселился где-то у меня внутри, прямо под грудиной. Собираюсь ли я, как всегда, торопить события? Бросаться в омут очертя голову?

Нет, сказало мне мое сердце. Это особый случай.

— Полагаю, нам пора ехать смотреть другие дома, — нежно произнес Картер.

— Ты этого хочешь? — спросила я. — Потому что, если ты не против, можно поехать ко мне. Возможно, я даже приготовлю ужин.

Его брови едва заметно приподнялись, он вскинул голову и взглянул на меня так, словно не мог меня понять. Но потом нерешительно улыбнулся и сказал:

— Звучит… заманчиво. Если ты уверена.

Я привезла его домой, и мы вместе приготовили кесадильи со шпинатом. Я поставила Майлза Дэвиса, и еще до того, как лепешки были готовы, выключила плиту и повела Картера в спальню, и он любил меня так, словно мое сумасшедшее грустное сердце могло разбиться, а он должен был стать его защитником.

Я была сражена наповал. Опять.

* * *

Если честно, то так, как Картер Сэнборн, меня еще не сражал никто. Я привыкла встречаться с мужчинами, которые скорее отрежут себе яйца и вышвырнут их в море, чем решатся на серьезные отношения, но Картер, казалось, искренне воспылал ко мне чувствами. В следующие недели я видела, как он буквально расцветает при моем появлении. Он успокаивал меня, когда я бесконечно надоедливо паниковала, что не понравлюсь сестре. Он называл меня Попкинс. Он не сердился.

И в отличие от всех других моих мужчин, включая Дэна, он ни на что не жаловался и был всем доволен. К тому же Картер знал кучу забавных синонимов к слову «секс» и шептал их мне: блудодейство, пиршество плоти, горизонтальные танцы. Он умел так улыбнуться мне с другого конца комнаты, что у меня подгибались колени. Он любил долгие поцелуи. А однажды он приготовил гуакамоле, просто потому, что мне оно нравится, и потом намазывал его на чипсы и кормил меня, — именно в таком обращении со мной я всегда нуждалась и никогда его не находила.

Однажды мы ехали куда-то, и я заговорила о том, что любые отношения рано или поздно разлаживаются, что любовь не вечна и нам выпадает всего лишь небольшой счастливый промежуток времени, который впоследствии будешь вспоминать.

Картер сказал:

— Как ты можешь так говорить? Отчего ты стала такой циничной? Оглянись вокруг — мир полон людей, которые любят друг друга. Может, нам с тобой в прошлый раз и не повезло, но это не значит, что мы обречены. Нам не отказано в счастье, заруби себе это на носу.

* * *

— Так он тебе действительно нравится? — однажды спросила меня Мелани.

— Да, Картер очень хороший. — Я вернулась к написанию письма клиенту.

Она пристально на меня посмотрела:

— Есть у него еще какие-нибудь изъяны, кроме того, что он уже был женат, носит рубашки поло и совершенно не способен выбрать себе квартиру?

Как оказалось, Картер никак не мог решиться купить жилье. В итоге я заключила, что сейчас ему больше подойдет съемная жилплощадь, и в качестве временного варианта нашла квартиру с мебелью возле причала. Он переехал туда неделю назад.

— Только рубашки поло, — сказала я. — Предыдущий брак — это не порок. В конце концов, я тоже была замужем.

— Справедливо, — согласилась Мелани.

— Как выясняется, мне уже давно стоило встречаться с разведенными, — поделилась я наблюдениями. — А то я чувствую себя тренировочной базой для незрелых мужчин, которые проходили со мной обучение и уходили к женщинам, на которых собирались жениться.

— Ты так и не ответила на мой вопрос. Есть у него еще недостатки?

Я задумалась.

— Иногда он ставит в раковину тарелку из-под овсянки и не ополаскивает ее.

Мелани хмыкнула и долго-долго ко мне присматривалась. Составляя список, я чувствовала ее взгляд.

Конечно, были и другие недостатки. Порой Картер храпел. Оставлял свою зубную щетку на раковине. Бросал свернутые шариком носки в гостиной. Но самым главным минусом было то, что он имел огромный, очень богатый опыт жизни до меня. Дважды видел, как его жена рожает, держал на руках новорожденных младенцев, помогал детям делать первые шаги, у него были собаки и кошки, он сменил пару домов и множество машин и, кроме всего прочего, десять лет вел свой бизнес.

А я? Я была просто стареющим ребенком, который барахтался в своих неурядицах и все еще ждал, что начнется настоящая жизнь.

Но меня неодолимо влекло к этому человеку, словно только он один мог научить меня взаимодействовать с миром и не бояться. Он умел жить в семье, и снова подниматься после падений, и подпевать радио, будто в его жизни никогда не было печалей.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НИНА

В день моего знакомства с сестрой в Католическом приюте Коннектикута я встала в четыре утра и испекла для нее черничный пирог, чтобы она меня полюбила. Ведь когда встречаются с кровным родственником, его угощают пирогом — правильно?

Картер тоже проснулся и сидел рядом на маминой кухне, успокаивая меня. Но я заметила, что он за меня волнуется. Вероятно, он разделял мои опасения: дело может повернуться очень, очень плохо. Мы не властны над обстоятельствами.

— Может, она вообще не придет, — предположила я.

— Придет. — Он подошел ко мне и обнял.

Я долго смотрела в его глаза.

— Пирог, — спохватилась я. — Я не помню, как делать решетку из теста.

— Между прочим, — заметил Картер, — тебе вовсе не нужен пирог, чтобы завоевать любовь сестры. Тебя и так все любят. Даже мои умные, но глупые дети.

Меня ужасали его отпрыски с их вечной прохладцей ко всему на свете и той властью, которую они имеют над ним, но я не хотела говорить об этом. Я действительно несколько раз неплохо пообщалась с ними, и Индиго в конце концов перестала смотреть на меня так, словно хотела пырнуть ножом, но каждый из этих разговоров изматывал настолько, что после него мне буквально требовалось прилечь.

— Все это здорово, но задача на сегодня — расположить к себе сестру. Ни о чем другом я думать не могу.

— Да, но когда будешь охмурять ее, относись к ней как к подруге, — посоветовал Картер. — Представь, как она придет к нам в гости. Вообще настраивайся на то, что все будет хорошо, ладно?

Затем он сделал то, на что Дэн не согласился бы даже под страхом смертной казни: помог мне выбрать наряд. Я переоделась четыре раза, и Картер придирчиво оценил каждый костюм.

— Какое ты хочешь произвести впечатление? — спрашивал он. — Полагаю, ты хочешь выглядеть дружелюбной, общительной, красивой, но при этом не подавлять сестру своим видом. Я прав?

— Я хочу… я хочу одеться так, чтобы ей захотелось одолжить у меня наряд, — сказала я.

Он выбрал темно-синий шерстяной джемпер с воротником-хомутом и черные джинсы. Это было то, что надо.

— Серьги в виде колец? — предложила я. — Черные сапоги? А шарф надеть?

Он, смеясь, вскинул руки:

— Послушай, словами не передать, как я тебя люблю, но я не стилист. По-моему, единственный аксессуар, который нужен, — это пирог.

— Постой, — опешила я. — Что ты сказал?

Но тут в гостиной зазвонил его мобильный, и Картер пошел отвечать, и слава богу, потому что мне надо было вернуться к своим переживаниям, не стесненным его оптимизмом и любовью.

* * *

Ну а дальше я исполнила все свои фирменные трюки, к которым обращаюсь в особо ответственные моменты: не торопилась выходить из дома, а когда наконец вышла, то помчалась во весь опор, припарковалась наобум где-то в сугробе, стрелой выскочила из машины, держа пирог на вытянутых руках, и, что было совершенно предсказуемо, поскользнулась на обледеневших бетонных ступенях епархиального управления и шлепнулась на задницу. Потом я сидела на этих промерзших ступенях и грустно поправляла на пироге решетку, прилаживала полоски теста и так и эдак, а пирог просто дышал отчаянием.

«Веди себя спокойно хотя бы раз в жизни, — шипела я сама на себя. — Ты подошла совсем близко к тому, чтобы узнать, кто ты на самом деле. И тебя любит очень хороший мужчина и говорит, что его дети-подростки тоже, не важно, правда это или нет».

Мне хотелось остаться на месте и довести себя до полного упадка духа, но меня ждала сестра. Может быть, она будет не против поплакать вместе со мной, потому что, если честно, мне всегда приходилось лить слезы в одиночку, и настало время завести подходящую компанию.

Когда меня препроводили в святилище сестры Жермен, она уже с кем-то разговаривала. Мое сердце стучало так громко, что, казалось, все это слышали. Немедленно выяснились три факта.

Первое. В здании стояла тропическая жара — радиаторы победоносно выдыхали облака горячего и сухого пустынного воздуха. Удивительно, что у людей не плавилась плоть.

Второе. Монахиня беседовала со стоявшей ко мне спиной рыжеволосой женщиной, предположительно моей сестрой, в невероятно элегантном бирюзовом пальто и коричневых кожаных сапогах…

И третье. Когда эта дама обернулась и взглянула на меня, я чуть не уронила унылый пирог на пол. Либо католики решили злобно пошутить, либо моей сестрой была Линди Уолш, в детстве жившая в нашем районе.

— Нина? Глазам не верю, Нина Попкинс? — воскликнула она, но кровь стучала у меня в ушах так громко, что я почти ничего не слышала, тольковидела, как двигается розовый рот, когда Линди протянула мне руку для рукопожатия. — Нина!

* * *

Вы можете подумать, что раз мы знали друг друга, это облегчало минуту встречи. Мы росли в трех кварталах друг от друга в рабочем районе в Нью-Эшбери. Это был католический приход с массивной, внушительной церковью Святой Агнессы на углу; каждая семья посещала по воскресеньям мессу, а почти все дети учились в школе Святой Агнессы, за исключением тех немногих, кто ходил в светские школы. В приемных семьях жили очень многие — и не сосчитать. Такие ребята были на каждой улице. Почему же мне ни разу не приходило в голову, что кто-то из них может быть моим родственником?

Итак, мы с Линди обе учились в одной школе, она на год младше меня. Насколько я помню, она росла в многодетной семье, где вместе жили родные и приемные мальчики и девочки. Однажды на перемене она расплакалась, потому что посадила на качелях занозу и еще потеряла свитер; у нее текло из носа, она размазывала сопли по лицу, и мне пришлось отвести ее к монахиням, наблюдающим за детьми на игровой площадке. Стыдно признаться, но я не стала ждать Линди; нет, я просто сдала ее какой-то сестре, и побежала играть в классики. У меня были свои дела.

Еще я помню, что она заплетала свои рыжеватые непослушные упругие волосы в косы и носила неровную челочку, очень короткую и всегда подстриженную криво, и старшие ребята дразнили ее, а мальчишки крали у нее ленты и носились с ними по коридору; форма постоянно на ней висела; в пятом классе Линди слегка мимо нот распевала «Боже, благослови Америку» на школьном конкурсе талантов, а из-под платья у нее выглядывала комбинация. Удивительно, что я все это запомнила. И на протяжении стольких лет я понятия не имела, что она моя сестра. Как такое возможно? Знай я об этом, я бы любила ее, несмотря на всю ее неуклюжесть.

И — о боже! — сейчас я вспомнила, что как-то раз один пацан в пятом классе сказал мне: «Ты похожа на ту девчонку из четвертого класса. Линди», — и я ему врезала.

И вот она, Линди, — взрослая, уверенная в себе и довольно привлекательная. Кремовая кожа, рыжевато-каштановые волосы того же оттенка, что и у меня, но более густые и более гладкие, без моих тугих кудряшек. Большие карие глаза смотрели на меня с любопытством, словно она тоже пыталась восстановить в памяти события многолетней давности, прежде чем мы обе осознаем их значимость. Мне хотелось остановить мгновение, чтобы рассмотреть ее, впитать в себя ее образ, жесты, голос. Это как у меня, а это нет, в этом она на меня похожа, а в этом не похожа. На левой щеке у нас обеих имелась ямочка. Когда Линди улыбалась, ее десны обнажались, так же как у меня. Она была выше и стройнее и, судя по кожаным сапогам и кашемировому пальто, лучше обеспечена. Кроме того, она отличалась сдержанностью и почти чрезмерной вежливостью, что не позволяло мне броситься к ней в объятия и забормотать, как долго я ждала этой минуты и как это неожиданно, что именно она оказалась моей сестрой.

Она снова произнесла:

— Нина Попкинс!

— Линди Уолш! — вторила я.

И мы обе разразились удивленным смехом.

Линди обняла меня, стараясь не прижиматься. «Пожалуйста, никаких сентиментальных сцен. И никаких душещипательных признаний», — словно говорила она.

Сестра Жермен всплескивала руками и кудахтала о том, как мы похожи.

— Вы знакомы? Поразительное совпадение! Но иногда такое случается!

Потом она указала нам на мягкие кресла возле столика, на котором стояли серебряный чайный сервиз и блюдо с печеньем. Мы улыбнулись и сели. Линди была в длинном бежевом джемпере и черных шерстяных брюках. Она носила золотые украшения. Иисус улыбался со стены, он выглядел сегодня особенно довольным, собирая под деревом ребятишек.

— Я оставлю вас на несколько минут, пойду принесу ваши личные дела, — сказала сестра Жермен, выходя из комнаты. Мы с Линди повернулись друг к другу, и, хоть убей, я не могла придумать, что сказать.

Линди начала снимать несуществующие ворсинки со своих брюк. Лицо ее было скрыто волосами, сияющими в свете лампы. В горле у меня встал ком.

— Я испекла тебе пирог, — проговорила я, и после этого мой язык словно развязался, и я уже болтала без передышки. — Черничный. Конечно, сейчас приходится использовать замороженные ягоды, но летом я пеку со свежими, моя мама, моя приемная мама, научила меня укладывать поверх решетку из теста, и когда я заходила сюда, то поскользнулась на ступенях, и решетка немного съехала, и мне пришлось сидеть там и поправлять ее. Поэтому я и опоздала, если тебе интересно почему. Честно говоря, у меня иногда все из рук валится, особенно во время таких событий… значительных. Понимаешь?

— Не волнуйся, — успокоила меня Линди. — Отличный пирог. Спасибо, что испекла его для меня.

— Так, значит, мы сестры! — воскликнула я. — Боже мой, просто не верится, что я тебя нашла. И оказалось, что мы знакомы! Просто в голове не укладывается, что все это время мы знали друг друга…

— Да. В самом деле невероятно.

— Ты все еще живешь в Нью-Эшбери? — поинтересовалась я.

Нет-нет, не там. Она переехала в Брэнхейвен, когда вышла замуж.

— Ну надо же! А я живу в Ойстер-Коув! Мы почти соседи!

— Да, совсем рядом, — кивнула Линди. — А в Ойстер-Коув у меня салон.

— Правда? Как он называется?

— «Уголок рая».

— О! — воскликнула я. — Я тысячу раз проходила мимо. — Я улыбнулась и коснулась ее руки. — Знаешь, я помню, как ты плакала в школе и я отвела тебя к монахине. Сестра… сестра Бернадетт, кажется. Помнишь ее? На игровой площадке? Ты, наверно, забыла…

— Я всегда по какому-нибудь поводу плакала. — Она поправила упавшую на глаза челку. — Как же я ненавидела школу! Думаю, монахини всегда за что-то сердились на меня.

— Тогда ты занозила руку на качелях. Но ты была такая милашка. А форма всегда на тебе висела.

— Наверно, это было платье моей старшей сестры. Я постоянно донашивала чью-то одежду. — Линди поерзала в кресле и выразительно закатила глаза.

А, конечно, теперь я вспомнила. У нее же была старшая сестра. Я невольно почувствовала болезненный укол ревности. Потому что у меня младших сестер не было.

— Эллен Уолш, — сказала она. — Помнишь ее? Она училась, наверно, на один класс старше тебя. Мои родители удочерили сначала ее, потом меня и, видимо, только после этого узнали о сексе, потому что в следующие четыре года у них родились четверо собственных детей, все мальчики. Затем, полагаю, они выяснили, как прекратить этот поток, потому что к тому времени дети уже заполонили весь дом.

Я засмеялась, а Линди именно этого и ожидала. Прежде чем продолжить, она даже сделала небольшую паузу. Так что она была красивой, веселой и ироничной. Я полюбила ее.

— Конечно, — подтвердила я. — Кто же не помнит мальчиков Уолш?

— Хулиганье, — произнесла она с несомненной гордостью. — Удивительно, что мы друг друга не поубивали. Мы были еще той семейкой — куча детей, которые вечно орут друг на друга, играют в баскетбол или возятся в грязи во дворе. В доме постоянный тарарам.

Я старалась выражать сочувствие, но на самом деле всегда завидовала семейству Уолш, жившему в Хай-Медоу, куда моя мама не отпускала меня играть: хватит того, что миссис Уолш нужно присматривать за своей оравой, говорила она. Мама опасалась, что меня там обидят. Ходили слухи, и, возможно, небезосновательные, что соседских девочек били бейсбольными битами. Интересно, знала ли мама, что там живет моя родная сестра?

Линди продолжала рассказывать:

— Дома у нас творилось полное безумие. Это все равно что расти в цирке.

— Я помню твой дом, — сказала я.

Она посмотрела на меня долгим задумчивым взглядом.

— Если честно, не припоминаю, чтобы мы вместе проводили время.

— Да, мама слишком меня опекала. Мои родители удочерили меня уже в немолодом возрасте, и я была единственным чадом в семье. Кажется, мама долго не могла родить, лечилась, но все попытки оказались безуспешными. Так что, взяв меня, они, думаю, каждое утро обалдевали оттого, что в доме находится ребенок. Мы жили очень, очень, очень тихо. Я боялась, что испугаю маму с папой, если буду вести себя как обычные дети.

— Как же я тебе завидую, — призналась Линди. — Каждый вечер я молилась о том, чтобы у меня была своя комната, и о возможности хоть однажды сходить в туалет и не услышать, как кто-нибудь колотит в дверь. У тебя наверняка была своя спальня, и своя розовая ванная, и свой телевизор. И пожалуйста, не говори, что возле твоей кровати стоял розовый телефончик. Лучше соври, что его не было.

— Нет, комната с ванной у меня была, но болтать по телефону мне приходилось на кухне, чтобы родители могли слышать, о чем я говорю.

Она взглянула на меня с проблеском интереса.

— Моя мама тоже хотела знать, кому и зачем я звоню. Она из тех женщин, что любят все контролировать. Теперь мы выросли, но она по-прежнему вмешивается в наши дела. Хотя, вообще-то, я несправедлива. Мама добрая и замечательная, и я очень благодарна ей за то, что она сидит с детьми, чтобы я могла работать…

— Так у тебя есть дети! Я как раз хотела спросить.

— Да. Трое.

— Трое? С ума сойти! Расскажи мне о них, пожалуйста, — попросила я.

— О, они такие проказники. — В ее взгляде я увидела нежность и притворную досаду, такие же, как и у других молодых матерей. Жалобы не всерьез. Обычно я терпеть этого не могу, но Линди была моей сестрой, и я проявила снисходительность.

— У тебя есть фотографии?

Она начала листать на экране телефона фотографии и называть мне имена, а я пыталась запомнить мелькавшие передо мной лица. У нее был статный муж Джефф — строитель с рельефными мышцами и добрыми глазами, прищуренными от солнца, — и три очаровательных светловолосых ребенка. На фотографиях Линди танцевала с Джеффом, прижавшись щека к щеке; дети зимой катались на санках; семья наряжала рождественскую елку в огромной гостиной, которой позавидовала бы Марта Стюарт.^[3] Еще были снимки всей семьи на террасе у дома с бассейном на заднем плане — Линди несет подносы с едой, статный муж стоит у гриля, дети резвятся в воде. Малыши у Линди были такие восхитительные, что у меня зашлось сердце, — пятилетняя Хлоя с копной золотистых кудряшек и ротиком в форме розового бутона и двухлетние близнецы Дэйви и Рэззи, пухленькие и умилительные, с шаловливыми круглыми личиками. Мои племянники и племянница. Родственники. У меня есть родные! Да еще двойняшки! В моей семье есть двойняшки! Ну и дела!

Затем шли фотографии Линди с несметным множеством друзей — все нарядно одеты, в руках бокалы с вином, группа людей держит гигантский чек, демонстрирующий пожертвования на общественные нужды. Сияющая Линди принимает участие в важных городских мероприятиях. Сразу видно, что все ее любят.

Она захлопнула телефон, хотя мне хотелось увидеть фотографии, запечатлевшие более ранние этапы ее жизни: новорожденных детей, свадьбу, Линди — школьницу в старших классах, потом в начальных, плачущую девочку возле забора. Мне хотелось вернуть время вспять и начать все заново, и на этот раз я бы обязательно взяла ее за руку и сказала, что я ее сестра, а не просто отвела к монахине, чтобы поскорее вернуться к играм. Я желала узнать, как Линди выглядела в старшей школе, когда наши пути разошлись, услышать, как она познакомилась с мужем и как протекали ее беременности; я мечтала договориться с ней пойти в какой-нибудь день по магазинам, хотя я это дело ненавижу. А вот она знает толк в шопинге, мы накупили бы себе одежды, а после этого могли бы выпить по бокалу вина где-нибудь в баре. Мы сели бы на высокие стулья за симпатичные высокие столики, которые теперь стоят повсюду, и люди стали бы улыбаться и говорить: «Посмотрите на этих девушек. Сразу видно, что они сестры».

* * *

Затем Линди беспокойно осмотрела комнату, и на какое-то мгновение я почувствовала себя персонажем мультфильма «Дорожный бегун», которого столкнули со скалы, но он еще не осознал этого и просто висит в воздухе. Именно это со мной и происходило — я висела в воздухе.

— Куда запропастилась эта монахиня? — осведомилась Линди.

— Сказала, что принесет наши документы, но она наверняка удалилась, чтобы не мешать нам. Расскажи мне о своей работе, — быстро произнесла я. — Говоришь, салон называется «Уголок рая»?

Она протянула мне визитную карточку — теперь ее звали Линди В. Макинтайр — и рассказала, что наняла шестерых новых парикмахеров и маникюршу и что недавно салон переехал в новое, более просторное помещение на Маккинли-стрит, которое она оформила сама. Пришлось потрудиться — и немало! — но теперь бизнес приносит доход и заведение напоминает настоящий оазис. К этому она и стремилась — открыть такое место для женщин, где их будут холить и лелеять.

— А как насчет тебя? — поинтересовалась она. — Расскажи, как ты живешь. Муж? Дети? Работа?

Линди оценивающе окинула меня взглядом, и внезапно меня осенило, что она вежлива и доброжелательна, но подругами мы не станем. Это была вежливость парикмахерши, которая стрижет тебя, но не собирается с тобой выпивать или представлять тебя своим детям. И с какой стати я ожидала большего? Мне даже нечего было ей рассказать, чтобы вызвать интерес к себе. Она была успешной, состоявшейся женщиной, а я — что скрывать — неудачницей, которая все еще ищет свое предназначение и надеется, что оно свалится на нее с неба, а этого почему-то не происходит.

И я сказала ей правду: бывший муж сбежал с кассиршей из банка, мать умерла от рака. Моя жизнь показалась мне безнадежно унылой, пока я не вспомнила про перемены к лучшему — я влюбилась в замечательного мужчину, который занимается запчастями для парусников, и у него есть двое чудесных детей-подростков. Я объясняла, что он был женат около двадцати лет, но решил, что настало время принять правильное решение, и что, конечно, подростки — это испытание, учитывая, что материнского опыта у меня еще нет, но с ними так интересно, а Картер говорит, что я им очень понравилась, — и тут Линди перебила меня:

— Давно ты с ним встречаешься?

— Ну… — Я проглотила ком в горле. — Собственно говоря, месяц.

Глаза ее расширились, и мне захотелось взять свои слова назад и перефразировать, потому что, давайте говорить честно, месяц — это всего ничего. Я показала ей фотографию Картера, которую сделала в гавани. Но когда Линди спросила, есть ли у меня фотографии детей, у меня их, разумеется, не оказалось. Нахмурившись, я бессмысленно листала снимки в телефоне. У меня было полно изображений домов, которые я готовила к продаже, снимки мамы в тюрбане, улыбавшейся и машущей мне, но ничего больше. Мама говорила, что мне надо бросить привычку лезть из кожи вон. Я выключила телефон и улыбнулась Линди, и вдруг в голове у меня расцвела прекрасная идея.

— Давай поговорим о волосах, — склонившись к ней, предложила я. — Твои просто роскошные. Такие гладкие! Как так вышло, что у тебя не такие лохматые непослушные кудри, как у меня?

Она изучила мою прическу.

— Тебе нужно кератиновое лечение, — сказала она. — На самом деле у меня такие же волосы, как и у тебя. В домашних условиях это не делается, надо посещать салон дважды в год — и волосы перестанут виться мелким бесом.

— Правда? Никогда об этом не слышала. Как, ты говоришь, это называется?

— Кератин. Лучше ничего не придумано, — заверила она. — Процедура занимает несколько часов, но очень эффективна.

— Спасибо, — поблагодарила я, и мы улыбнулись друг другу. — Смотри-ка, мы сошлись на почве ухода за волосами. Теперь расскажи мне, где ты купила эти офигенные сапоги и такой красивый лак для ногтей… и, кто знает, может, мы навеки станем лучшими подругами.

В ее взгляде почувствовалась неловкость.

— Послушай, — сказала она, — я правда была невероятно рада встретиться с тобой, но, думаю, нам пора идти.

Я остолбенела:

— Но сестра Жермен обещала принести какие-то документы. Будет невежливо, если мы уйдем, не дождавшись ее.

— О чем ты говоришь? Ей нет до нас никакого дела. — Линди сощурилась. — Погоди-ка. Тут что, затевается что-то еще? Она вернется с нашей настоящей матерью или вроде того?

— Нет! Конечно нет. Как бы я хотела, чтобы найти нашу мать было так легко. Сестра Жермен довольно ясно дала понять, что закон запрещает выдавать сведения о ней. И это весьма печально, поскольку я всегда хотела выяснить, кто я на самом деле. — Я откашлялась. — С кем я связана родственными узами. Тебя, наверно, тоже всегда интересовало, кто произвел тебя на свет?

— Ты шутишь? — удивилась Линди.

Я покачала головой.

— Зачем нам нужно знать, кто наша биологическая мать? — сказала она. — Только подумай: эта женщина сдала нас в приют. Скорее всего, она наркоманка, которая случайно залетела и не могла заботиться о детях, поэтому просто избавилась от нас. К чему открывать банку с червяками? — Она снова сняла воображаемую ворсинку с брюк, и лицо ее сделалось таким замкнутым, что у меня сперло дыхание. — Правда. Наверно, я даже ненавижу ее за то, что она сделала. Бросила дочерей.

Я отпрянула:

— Ты ненавидишь ее?

— Ну, может, это слишком сильное слово. Скажем так — она мне безразлична. Большую часть жизни я вообще не вспоминала о ней. Но потом…

— Никогда? Ни разу?

— Нет. Но потом, забеременев, я начала думать о том, что кто-то дал мне жизнь. Может быть, она испытывала те же самые чувства, что и я, когда ощущала, как в животе толкается ребенок? Возможно, она тоже волновалась и даже немного побаивалась, потому что не знала, что ее ждет. И затем, должна тебе сказать… после целых суток в родах, когда мой милейший крохотный младенец появился на свет, — знаю, ты подумаешь, что это глупо и сентиментально; возможно, так оно и есть, — но когда я в первый раз взяла свое чадо на руки, то узнала, что значит любить кого-то. Понимаешь? Прежде я не имела об этом представления. Но вот тогда-то я и осознала, что меня отвергли, что я была нежеланным ребенком. И я начала рыдать. Потому что, извини, порядочный человек такого никогда не сделает.

В голове у меня загудело. Я с трудом сглотнула:

— Как? Невероятно, я думала, что, взяв ребенка на руки, ты прониклась сочувствием к этой женщине, которая родила тебя, но вынуждена была от тебя отказаться. Ведь она могла находиться в очень тяжелых обстоятельствах, как ты и сказала…

В свете тусклого снежного дня, падающем из окна, лицо Линди выглядело суровым.

— Но почему она отказалась от нас? Брось. Я бы ни за что не отдала своего ребенка, даже если бы меня били электрошоком. То, что она сделала, — преступление. Она носила меня в животе целых девять месяцев, а потом родила, взглянула на меня и отдала чужим людям. И тебя тоже! «Ладно, детка, желаю тебе счастья. Больше я тебя никогда не увижу». С ума сойти. И я должна впустить ее в свою жизнь? Чтобы дать ей возможность снова меня отвергнуть? Нет уж, спасибо.

— А что, если ее заставили? — предположила я.

Идеальные дугообразные брови Линди взмыли вверх.

— Заставили? Кто? Надо уметь постоять за себя. А теперь еще выясняется, что она сделала это дважды? Извини, но она ужасный человек.

Я хотела возразить, но не смогла сформулировать свои мысли — о том, что люди, особенно молодые, иногда не властны над обстоятельствами, — но тут вернулась сестра Жермен, сияя улыбкой и глядя на нас так, словно мы олицетворяли воссоединение семьи. Улыбка ее сразу увяла, когда она увидела Линди с гневным лицом, примостившуюся на краешке кресла, стиснув сумочку на коленях.

— Почему же вы не пили чай? — воскликнула монахиня, словно вся наша беда состояла в обезвоживании. — Нина, налейте нам, пожалуйста, чаю.

— Конечно. — Дрожащими руками я разлила чай по трем симпатичным фарфоровым чашкам, надеясь, что это успокоит Линди.

Сестра Жермен положила на стол папку и села.

— У меня есть хорошие новости — мне разрешено сообщить вам кое-что еще. — Она пролистала папку. — Мы уже знали, что вы родились от одной матери и одного отца — это необычно для того времени, — и еще я могу открыть вам, что они были подростками. Очень юными и, видимо, сильно влюбленными друг в друга. Разумеется, мы не хотим романтизировать их отношения, но то, что они родили двух детей, уже достаточно красноречиво говорит об их чувствах.

Линди отхлебнула чай и сердито поставила чашку на стол.

— Вот видишь? — шепнула я ей. — Их вынудили нас отдать. У них не было другого выхода.

Она одними губами произнесла:

— Наркоманы… — Но сестра Жермен, листая папку, не заметила этого. — Невменяемые, — прошептала Линди.

— Ваша мать жила у родственников — у сестры, я полагаю, потому что их родители скончались. Как вы знаете, Нина, вы родились первой, и ваша мать пыталась растить вас сколько могла, чуть больше года. Все же незамужняя девушка, школьница…

У меня захватило дух.

— Подождите. Вы уверены? Она отдала меня не сразу после рождения?

Сестра Жермен внимательно взглянула на меня сквозь очки и мягко повторила:

— Да, дорогая, она пыталась растить вас. Но незамужней девушке, которая учится в школе, это не по силам. — Она снова обратилась к моей папке. — Посмотрим. Похоже, что вас отдали в приют в пятнадцать месяцев. Да, в год и три месяца.

Комната у меня перед глазами покачнулась.

— Невероятно, — услышала я свой голос. — Так она знала меня.

— Вот именно, — сказала Линди. — Представь себе такое. Ты помнишь ее? Подумай хорошенько.

— Нет, вряд ли. — У меня кружилась голова. — Постойте. Почему же моя приемная мать не говорила мне, что взяла меня не младенцем, а ребенком почти полутора лет? Мне кажется, тут какая-то ошибка…

— Ошибки нет, — возразила сестра Жермен. — Здесь сказано, что ваша родная мать старалась изо всех сил, но когда появилась Куколка — то есть Линди, — справляться уже не могла. О! Простите! Я не должна была называть это имя.

Я взглянула на Линди: она пылала негодованием.

— Куколка? Я не хотела знать, как меня звали. Это неэтично с вашей стороны.

— Прелестное имя, — медленно произнесла я, но тут же отвлеклась. Я вдруг стала уничтожать в сознании все образы матери, которые создавала годами. Моя мать больше не являлась театральной статисткой, соблазненной известным артистом. Не была она ни принцессой Дианой, ни актрисой из «Проблем роста». Пожалуй, она не была даже наркоманкой, а просто испуганной легкомысленной девочкой, которую никто не научил пользоваться презервативом, ученицей с хвостиком и тощими ногами, выглядывающими из-под школьной формы, которую она наверняка подгибала, чтобы сделать покороче. А наш отец, скорее всего, был прыщавым юнцом с короткой стрижкой и едва пробивающимся пушком над верхней губой. Боже, как пошло. Мы стали плодами банальной связи, которых сплавили в приют за ненадобностью. И мать знала меня. Непостижимо — она знала меня.

Внезапно я заметила, что Линди и сестра Жермен с удивлением смотрят на меня. Потом монахиня сказала:

— Извините, если это вас расстроило. Но иногда мне кажется, что правда утешает. Я уверена, Нина, что в конце концов вы поймете, что родители отказались от вас не из эгоистических соображений, хоть мы и не знаем, из каких именно. Мы рассматриваем усыновление и удочерение как бескорыстный поступок…

Линди встала.

— Ну ладно, все это становится просто смехотворно, — заявила она. — Совершенно очевидно, что у вас перед глазами наши свидетельства о рождении, и вы уже проговорились, назвав мне мое имя. Почему бы вам просто не отдать нам их и не раскрыть имя нашей матери, чтобы мы вернулись к своим делам?

— Я не могу сделать этого, дорогая, — возразила сестра Жермен. — Потому что…

— Свидетельства в этой папке?

— Да, но я…

— Линди, — вмешалась я. — Пожалуйста, не нужно. Прости, что втянула тебя во все это…

— Это не твоя вина, — перебила она, не глядя на меня. — Ты жертва.

Сестра Жермен сделалась странно безмятежной, словно у нее были источники спокойствия, о которых обычные люди не подозревают. Она доброжелательно взглянула на меня.

— Не беспокойтесь, эта комната видела много гнева и всплеска эмоций. Можете смело выражать свои чувства, Линди. Я не стану вас осуждать.

К моему ужасу, Линди подошла к столу и нависла над сестрой Жермен. Та сложила руки на папке, защищая ее. Я даже подумала, что Линди сейчас схватит папку и станет бороться за нее с монахиней, одной из жен Иисуса, и мне придется помочь ей во имя наших родственных связей.

Линди оперлась обеими руками о стол и, склонившись к сестре Жермен, негромко проговорила:

— Знаете, мне глубоко наплевать, кто моя родная мать и почему она нас бросила, но вот эта женщина, — выкинула она руку в мою сторону, — жаждет узнать правду! Вы вообще представляете, как она страдает и как мучительно пытается найти ее? Посмотрите ей в лицо. А у вас на столе лежат наши свидетельства о рождении, я вижу их, и вы отказываетесь показать их нам.

— Не я пишу законы, — тихо произнесла сестра Жермен. — И поверьте, меня подобное положение вещей огорчает так же, как и вас. А теперь, боюсь, я должна попросить вас сесть, или вам придется уйти.

— О, не беспокойтесь. Я ухожу. Просто невероятно.

С жестким и безучастным лицом моя сестра подошла к своему креслу и взяла пальто и сумочку.

— Такие события часто выбивают из колеи, — снова произнесла монахиня.

— Прежде чем я уйду, — сказала Линди, — хотелось бы узнать: наша биологическая мать когда-нибудь искала нас?

— Нет, но не стоит… делать никаких выводов. Стыд, клеймо позора…

— Ясно. — Линди взглянула на меня. — Видишь? Ей все равно, что с нами стало. Знаешь, что я скажу? Нам не следует принимать эту трагедию близко к сердцу. Мы не имеем к нашей матери никакого отношения.

— Не надо бояться трагических историй, — заметила я. — Надо преодолевать их последствия.

Но сестра Жермен встала и торжественно объявила, как нам повезло, что нас удочерили хорошие люди, ля-ля-ля, и произнесла еще какие-то благоглупости о церкви и о Божьей воле, и о том, что все совершается к лучшему.

Линди уже с разъяренным видом стояла в дверях.

— Нина, приятно было повстречаться. Мне очень жаль, что твоя мама умерла и что ты думаешь, будто эти поиски тебе как-то помогут. Но я хочу тебе сказать одну вещь, даже две. Первое: выходи за того парня замуж и роди от него ребенка. Ничего, что у него уже есть двое, — тебе нужно завести своего. И потом, я тебе обещаю, ты узнаешь, что такое любовь, что такое семья, и сама увидишь, что не стоило терять время на поиски беспутной матери. И второе. О да, второе. Твои волосы. Тебе надо пойти к хорошему специалисту и провести кератиновое лечение.

— Можно позвонить тебе? — спросила я.

— Нет. — Она остановилась, видимо осознав, как грубо это прозвучало. — Извини, но я не могу. Просто не могу.

— Я понимаю, — ответила я, хотя и не понимала.

— И послушай. Брось ты все это — поиски нашей матери, свидетельство о рождении… Живи счастливо без этого дерьма. — Она покачала головой и вышла, хлопнув дверью.

В последовавшей гулкой тишине сестра Жермен прочистила горло и произнесла:

— Думаю, мне надо убедиться, что она благополучно ушла. Что с ней ничего плохого не случится.

— Нет, — плаксивым голосом проговорила я, вставая. — Позвольте мне. Я найду ее и извинюсь. Дело не в ней. Она…

— Нет! — резко оборвала меня монахиня. — Послушайте меня внимательно, Нина. — Она понизила голос и очень медленно, тщательно подбирая слова, промолвила: — Я оставлю папку на столе. Вы будете в комнате одна десять минут. Может быть, даже пятнадцать. Потом я вернусь.

Я боюсь людей, облеченных властью, и, откровенно говоря, плохо понимаю намеки, но даже при этом мне понадобилось всего пару секунд после ухода монахини, чтобы сообразить, что она мне сказала, подскочить к столу, пролистать папку и найти свидетельство о рождении. Глаза стали жадно просматривать содержание документов.

И вот оно: мое имя. Кэт Луиза Маллен. Я была Кэт? Даже не Кэтрин? Я медленно провела пальцем по имени, вокруг выпуклой печати внизу листа. Меня звали Кэт! Внезапно на зубах возникло странное ощущение, словно я грызла железный прут.

Слова плясали у меня перед глазами. Я родилась 12 июля 1978 года у пятнадцатилетней Фиби Луизы Маллен. Род занятий матери: школьница. Через месяц ей исполнилось шестнадцать. Отец: прочерк. Место жительство матери: Элленбери, Коннектикут. В восьмидесяти километрах отсюда.

Я выглянула в окно и задумалась. Элленбери был небольшим индустриальным городком в центральной части штата, когда-то он славился текстильным производством, но теперь, когда фабрики закрылись, погрузился в упадок. Это очень религиозный район, населенный рабочими, исповедующими католицизм.

Я когда-то была девочкой по имени Кэт, а мою маму звали Фиби, и, может быть, она даже любила меня, по крайней мере, дала мне свое второе имя. Я нашла следующее свидетельство. Линди звали Куколка Мари Маллен, она родилась 19 августа 1979 года, через тринадцать месяцев после меня. Отец: прочерк.

О, пережить это будет труднее, чем я себе представляла.

Я провела пальцем по имени моей матери на обоих документах. Она существовала, и я хотела найти эту женщину и заглянуть ей в лицо. Мне было интересно, что случилось с ней после того, как она отдала нас в приют. Я желала знать о ней все: как она улыбается, какие у нее волосы (такие же, как у меня, или другие), устраивали ли родители для нее праздники на дни рождения; я отчаянно хотела услышать истории, которые они всегда рассказывали по праздникам, и говорил ли ей кто-то «Ах, Фиби, ты так похожа на мать, ты смеешься как твой отец», и так далее и тому подобное…

Я мечтала выяснить предысторию собственной жизни.

Я уже готова была просмотреть оставшиеся документы — папка была достаточно пухлой, — но тут в дверь тихонько постучали. Я отскочила от стола, словно чуть не притронулась к гремучей змее, и развернулась к окну.

Дверь открылась, и я повернула голову. На пороге, нахмурившись, стояла другая монахиня.

— Я не знала, что вы еще здесь. А где сестра Жермен?

— Я… не знаю, — пролепетала я.

— Дайте-ка я заберу это, — поспешно сказала она и, не глядя на меня, подошла к столу, взяла папку, вышла и закрыла за собой дверь.

Я диким взглядом осмотрела комнату. Мой пирог так и стоял на столике у двери. Пирог! Надо снести его вниз, вдруг Линди еще не уехала. Заверить ее: если она не хочет, чтобы ее знакомые знали обо мне, мы можем стать тайными подругами и никогда никому не скажем, что мы сестры. Как-нибудь она издалека покажет мне своих детей. В конце концов, я же их родная тетя. Или я стану ее клиенткой и время от времени буду приходить делать прическу. Для всех в салоне я останусь анонимной посетительницей, но, может быть, мне удастся заслужить ее дружбу.

Затем до меня дошло, как все обстоит на самом деле, и эта правда меня ошарашила. Линди не испытывала желания дружить со мной. Она пришла сюда из элементарной вежливости, но держалась холодно и отстраненно. У нее была огромная любящая семья, и она могла позволить себе обращаться с ними в зависимости от своего настроения. Она довольно ясно дала понять, что я ее не интересую. А еще возмущалась, что нас отвергли! Сама же отказала мне самым категорическим образом.

Я взяла свою сумочку, «пирог отчаяния» и, понурив голову, быстро зашагала по коридору.

Грустные тайны, отголоски давних вздохов, слез, гнева и печали так глубоко въелись в эти стены, что почти стали частью архитектуры. Все здесь словно говорило: тут могут разрешиться ваши проблемы, но не тем путем, которого вы ожидаете. Никогда ничто не происходит так, как вы надеетесь.

Секретарша в приемной подняла глаза от экрана компьютера.

— На улице сильно похолодало, — предупредила она. — Застегнитесь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

НИНА

— Мелани, я узнала имя своей матери. — Я позвонила подруге прямо со стоянки, стоя у сугроба. Конечно, Картер заслуживал узнать эту новость первым, но все-таки я решила позвонить сначала Мелани как более старому другу.

— Что? Не может быть! И кто она? Надеюсь, не мисс Гейнс?

— Нет. Мисс Гейнс вне подозрений. Мою маму зовут Фиби Луиза Маллен, я видела свое свидетельство о рождении, и представляешь: она назвала меня Кэт. Просто Кэт. Ей было всего пятнадцать лет, и, наверное, никто не подсказал ей, что у большинства женщин, которых зовут Кэт, полное имя звучит как Кэтлин или Кэтрин.

Я не упомянула — не смогла, — что она сдала меня в приют пятнадцати месяцев от роду. Этот факт все еще было тяжело переварить.

— Твоей матери было пятнадцать? — удивилась Мелани. — О господи. Шутишь ты, что ли? Да она сама была ребенком. Как, говоришь, ее зовут?

— Фиби Луиза Маллен. И ты не поверишь: моя сестра — Линди Уолш. Линди Уолш! Помнишь ее?

— Притормози. Не все сразу.

— Невероятно, правда? У меня голова идет кругом. Наша мать назвала ее Куколка. Кэт и Куколка. Звучит как название кабаре-дуэта, не находишь? Но Линди не больно-то рада обрести сестру в моем лице. Расскажу тебе все при встрече.

— Слушай, а я помню ее! — воскликнула Мелани. После непродолжительного молчания она ужаснулась: — Боже ты мой!

— Что такое?

— Ты даже не представляешь. Где ты есть? Гони скорее сюда. Я нашла твою мать в «Гугле».

— Мелани! Нет-нет-нет. Я не разрешала тебе искать ее в Сети. Негодница! Ищи там свою мать!

— Моя мама слишком скучная персона для Интернета. Но твоя!..

— Перестань, Мелани! Немедленно выключи компьютер и ничего не предпринимай, пока я не приеду.

— Ничего себе, с ума сойти! Ты просто не поверишь! — Потом она понизила голос: — Только я должна тебя предупредить. У нас тут… посетительница.

— Какая еще посетительница? Кто?

— Индиго. Она сидит за твоим столом.

— Что? А почему она не в школе?

— Откуда я знаю? — прошептала подруга. — Девочка немного… со странностями, тебе не кажется? Заявилась в офис, ищет тебя. — Мелани повысила голос. — Да, Индиго, я как раз с ней разговариваю! Она уже в пути! — И снова полушепотом мне: — Так что приезжай, ладно? Думаю, ты удивишься, когда узнаешь, кто твоя мать. Это просто фантастика!

— Думаю, ты удивишься, узнав, как я тебя сейчас ненавижу.

— Ты чудачка, и я говорю это в самом лучшем…

— Куда мне до тебя. И компьютер выключи!

Прежде чем завести машину, я набрала номер Картера. Немедленно включился автоответчик.

* * *

Когда я на всех парах влетела в офис, Индиго в своей мини-юбке и армейских ботинках, словно в знак протеста, сидела на полу. Косметика вокруг глаз была размазана — наверное, вместо подводки она использует черный маркер, подумала я, — и девочка пялилась в свой телефон. Она чем-то расстроена или это типичное поведение подростка? Кто бы знал. Меня кольнуло чувство вины. Как будто я могла утешить ее, например перестав спать с ее отцом.

Мелани косо взглянула на меня и закатила глаза. Подруге больше, чем кому-либо другому, было известно, что я не приспособлена для общения с трудными подростками. Мы с ней росли совершенно беспроблемными, послушными девочками.

— Привет, Инди, — поздоровалась я. Она мне уже говорила, что предпочитает это прозвище. — Как дела? — Это было иносказание для «Почему ты не в школе?».

Но она просто буркнула:

— Нормально.

Даже я знала, что это означало «Ничего хорошего».

— Где твой отец? — поинтересовалась я.

Она пожала плечами и опустила глаза.

— С матерью. Они там что-то замышляют.

— Что-то замышляют? — Даже мне самой мой голос показался писклявым. — Что они могут замышлять?

— Гадость какую-нибудь, — ответила Индиго. — Не знаю, о чем они там шепчутся, но это все сверхсекретно.

Секретно. У меня пересохло во рту. Вот так! Вот как все заканчивается, сказало мне мое сердце. Мое сердце многое видит и гордится тем, что способно предугадывать надвигающееся разочарование. Ты встречаешься с ним месяц, и теперь оказывается, что он возвращается к жене. Выяснилось, что мое сердце знает многое из того, что я еще не осознала, — например, оно помнит, как Картеру позвонили, когда я выбегала из дома, и мое сердце заподозрило, что это его бывшая, которая, увидев, что муж счастлив с другой, разумеется, захотела его вернуть. Совершенно естественная реакция.

Мелани сказала:

— Иди скорее сюда и посмотри, что я обнаружила. Ты упадешь!

Она потащила меня к компьютеру.

— Та-дам! Позволь представить тебе… Фиби Луизу Маллен! Взгляни-ка! Веришь, нет?

И действительно, «Гугл» раскинул передо мной целый иконостас фотографий Фиби Луизы Маллен, которые, уж простите, я бы хотела рассмотреть в полном одиночестве. Я наконец увидела свою мать, свою настоящую, биологическую мать. Мелани не прекращала болтать, с другого конца комнаты странная девочка бросала на меня озабоченные недобрые взгляды, а я думала лишь о том, правда ли, что Картер возвращается к бывшей жене. Неужели? Я могла бы это пережить, конечно могла бы, но не хотела.

На экране возник сначала силуэт моей кудрявой рыжеволосой матери, затем она предстала смеющейся молодой женщиной.

И тут я поняла, что именно Мелани хотела показать мне.

Моя мать была солисткой популярной в восьмидесятые женской группы под названием «Лулу и дети звезд», я о такой даже где-то слышала. Наверно. Я не была уверена. Они еще сделали кавер-версию песни «Будешь ли ты любить меня завтра?» и создали панковский гимн, что-то вроде «С нас хватит», и знаменитую композицию «Не бросай свою крошку», в чем, по справедливому замечанию Мелани, крылась жестокая ирония.

О господи. В бесконечном ряду фотографий Лулу, она же моя мать, — рыжие волосы с начесом, пиджаки с высокими подплечниками и фиолетовые леггинсы — выбрасывала вверх наманикюренную руку с микрофоном и закидывала назад голову. Создавалось впечатление, что она кричит от ужаса. Казалось, она рекламирует подводку для глаз. И подплечники.

Я пролистала результаты поиска, страницу за страницей.

Фиби Луиза Маллен выглядела потрясающе. Было совсем непохоже, что она страдает от разлуки с двумя детьми, которых родила в подростковом возрасте.

Мелани продолжала прокручивать страницы, кликала на ссылки, показывала снимки с концертов в зернистом неясном свете. Потом стала открывать студийные фотографии Лулу крупным планом и увеличивала их до такой степени, что видны были даже поры на лице, черные росчерки косметики, похожие на лапки паука ресницы, красные мазки на губах. На одной щеке был заметен шрам. У меня помутилось в голове. Значит, мать отказалась от меня и Линди, просто чтобы стать… знаменитой? Если подумать, вымышленные мной истории для игры «Кто твоя мама?» в моем случае оказались недалеки от истины.

Я представила, что сказала бы Линди: это доказывает, что наша мать была эгоистичной стервой, недолго думая бросившей нас ради того, чтобы приобрести славу и богатство, принимать наркотики, кричать в микрофон и топтаться на сцене в своих ботфортах.

И я бы с ней согласилась. Но, по крайней мере, мы можем ее увидеть. Теперь мы хотя бы знаем, кто она. Разве это открытие не стоило усилий?

Вдруг я заметила, что Индиго уже встала с пола и незаметно пристроилась между мной и Мелани. Она внимательно за нами наблюдала, но мы не могли оторваться от своего занятия. Мелани то и дело восклицала:

— Посмотри-ка на это! О боже, ну и прическа! А какие плечи!

— Прикольно, она похожа на тебя! У нее такие же глаза! Если тебе начесать хаер, ты будешь ее копией! — Это вставила свое веское слово Индиго.

Я повернулась к ней, и девочка с удивлением осведомилась:

— Ты реально никогда не видела свою мать?

Тогда мы с Мелани, перебивая друг друга, рассказали ей всю мою историю, возбужденные новыми открывшимися обстоятельствами. Моя мама существует!

— И главное, ее так легко найти, — заключила Мелани. — Узнать, где она живет, проще простого.

— Ты должна купить ее песни на «Айтюнс», — заявила Индиго. Она нажала на какие-то кнопки, но ничего не появилось. Девочка пожала плечами. — Придется поискать, — сказала она. — На «Айтюнс» есть не всё. Но мы ее найдем.

— Думаешь? Это было так давно. Почем знать, может, ее уже и в живых нет.

— Вряд ли она умерла, — возразила Мелани. — Она родила тебя в пятнадцать, значит, сейчас ей пятьдесят. Не такая старая.

— Столько же лет моему папе, — заметила Индиго.

И мы все замолчали из уважения к этому потрясающему открытию. Потом Индиго сказала:

— Поищем в «Белых страницах», «Линкдин», «Фейсбуке», «Твиттере», «Пипл Файндер». Не бойся. Я найду ее как не фиг делать. — Пальцы с обкусанными черными ногтями порхали над клавиатурой.

Мы с Мелани переглянулись поверх ее головы.

Через три минуты Индиго оповестила:

— Вот! Она живет в Нью-Йорке, прямо в Бруклине! На Вашингтон-авеню. Клёвое место. Моя подруга Майя иногда там бывает.

Над дверью звякнул колокольчик, и на пороге появился Картер с невероятно странным, виноватым выражением лица. Он наклонил голову набок и изо всех сил пытался улыбнуться, но я все знала. О, я знала его тайну. Мне пришлось сдержать порыв броситься к нему, схватить за руку, потащить его танцевать и во время движения по комнате выкрикнуть свои новости. Впервые в жизни я возражала против того, чтобы мужчина бросил меня.

Я опустила глаза на монитор, на котором была открыта новая ссылка, и взглянула на адрес Фиби Луизы Маллен. Я скоро приду познакомиться с тобой, пообещала я ей. Я спасу твою жизнь, если когда-нибудь тебе это понадобится. Я готова отдать свою почку.

— Папа! Мы нашли Нинину маму! — выкрикнула Индиго. — И представляешь, она твоя ровесница.

В лице Картера ничего не изменилось.

— Что? Нина, это замечательно. — Он прятал глаза. — Индиго, можно тебя на минутку?

И тут, к моему удивлению, Индиго расплакалась. Я ничего не могла понять, но боялась даже дышать. Картер подошел и обнял дочь, и она зарылась лицом в его рубашку, пачкая ее своим густым макияжем. Но его это ничуть не смущало.

— Я знала, что она уедет, — рыдала Индиго. — Знала, знала!

— Все будет хорошо. — Он погладил дочь по спине. Потом взглянул на меня — меня, у которой случилось полдюжины инфарктов от одного вида этой парочки, — и произнес одними губами: — Джейн уезжает в Виргинию.

— Она должна взять меня с собой! Я не могу здесь оставаться! Пожалуйста, уговори ее взять меня! — всхлипывала Индиго.

— Все наладится, детка, — успокаивал ее отец. — Ты поживешь со мной, это только до конца лета, а потом сможешь уехать к маме. Все будет хорошо. Проблемы, — беззвучно объяснил он мне. И чтобы проиллюстрировать, насколько серьезны проблемы, продемонстрировал выразительную пантомиму, покрутив руками в воздухе и скосив глаза к носу, в то время как его дочь стояла, прижавшись к нему и глядя на меня большими глазами с размазанной тушью, из которых текличерные ручьи.

Но вот что интересно: я заметила в Картере нечто новое — он весь светился.

Внезапно я поняла, почему в течение всех этих недель он так и не выбрал себе квартиру: он не мог собраться с духом покинуть детей.

* * *

Позже, много позже Картер и я вдвоем поехали ужинать. Сидя в ресторане за бокалом вина и тарелкой спагетти, я рассказала ему о своей встрече с Линди, новоприобретенной сестрой, которую, как оказалось, знала с детства, а также о том, как монахиня оставила меня в комнате, где были свидетельства о рождении, и теперь выяснилось, что я — дочь женщины, когда-то певшей перед огромной толпой в лосинах и с блестками на лице.

— Однако я была права насчет Линди, — вздохнула я. — Вряд ли она хочет сближаться со мной.

— Может быть, ей просто нужно время, чтобы привыкнуть к мысли, что у нее есть сестра, — предположил Картер.

— Нет, здесь другое. У нее уже есть огромная семья. Еще одна сестра ей не нужна. Она ясно дала это понять. — Я сцепила руки. — Мне одной небезразлично, кто наша мать и что с ней случилось, а Линди считает, это потому, что у меня нет других родных, о которых нужно заботиться.

— Ну и что? — Он барабанил пальцами по столу.

Я всегда думала, что если присмотрюсь к его левой руке, то смогу различить след от обручального кольца. Двадцать лет, что ни говори, оставляют свою печать. Картер выглядел усталым.

— Нина, ты хороший человек, и Линди будет счастлива иметь такую сестру. Дай ей немного времени. Скорее всего, она ошеломлена.

— Похоже, у нас обоих сегодня семейные неурядицы, — заметила я.

— Да, этого я не предвидел. — Он провел пятерней по волосам. Сегодня он был особенно очаровательно взъерошен.

Джейн, поведал Картер, предложили руководящую работу в открывающемся филиале серьезной сельскохозяйственной компании в Виргинии, и ей нужно уезжать прямо сейчас, чтобы нанимать сотрудников и составлять план развития. Она не может взять детей, потому что ей необходимо всецело сосредоточиться на работе. Поэтому в следующие семь месяцев он будет одиноким отцом. А потом Тайлер определенно поедет поступать в колледж, а Индиго отправится к матери.

Положив ладони на покрытый скатертью стол, Картер смотрел на меня. Он хмурился, но я снова заметила свет в его взгляде: в глубине души он был рад, что не придется расставаться с детьми.

— Так что ты собираешься делать в свете моих новостей? — поинтересовался Картер.

— А ты?

— Знаешь, я пойму, если ты не захочешь продолжать со мной отношения. Это не то, на что ты рассчитывала. Тайлер, скорее всего, не доставит хлопот, но у меня еще есть весьма неблагополучная дочь-подросток. Я не могу обременять тебя. — Он грустно улыбнулся, при этом вокруг его глаз собрались морщинки, и в данный миг он без сомнения выглядел на свой возраст. — Конечно, я могу еще раз попытаться убедить Джейн взять Индиго с собой, но мне невыносима мысль о том, что дочь уедет от меня в такую даль. В здешней школе ей плохо, но не факт, что она сумеет прижиться на новом месте. Так что я считаю: пусть уж лучше остается, тут я, по крайней мере, всегда смогу ее поддержать. — Картер повертел в руках десертное меню, потом снова отложил его. — Даже не знаю, что тебе сказать. Я — негодяй.

— Ты порываешь со мной? — перебила я, не в силах больше ждать, когда он закончит свою тираду.

— Что? Нет. Нет! Просто даю тебе возможность подумать. — Картер взял мою руку. — Возможно, как здравомыслящий человек, ты не захочешь иметь дело со строптивым подростком и ввязываться в мою сумасшедшую жизнь.

— Я хочу и дальше встречаться с тобой, — робко промолвила я. — Я не боюсь твоих детей. Ну, если только чуть-чуть. Если ничего не выйдет, что ж, мы пожмем друг другу руки и разбежимся.

— Заметано, — ответил он, — как сказали бы мои дети.

— Тебе ведь не придется подписывать обязательство вести монашескую жизнь?

Он широко улыбнулся:

— Пока никто не упоминал о том, чтобы я дал обет целибата.

— Ну, если такое требование поступит, надеюсь, ты его отвергнешь.

Картер долгим взглядом посмотрел на меня:

— Ты сейчас занята?

Как бы безумно это ни звучало, оказалось, что я совершенно свободна. Мы сбежали из ресторана и поехали ко мне домой, где засиделись допоздна — слушали музыку, пекли печенье с шоколадной крошкой, пили вино, а потом легли в постель, и, лаская меня, Картер глядел мне в глаза и снова и снова повторял, что любит меня и не может без меня жить.

И я отвечала ему тем же, хотя говорить подобные вещи было еще рано.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЛИНДИ

Следующим утром, еще не встав с кровати, еще даже не открыв глаз, Линди Макинтайр определила четыре основные задачи на утро — по словам ее психолога, когда ведешь такой сумасшедший образ жизни, важно устанавливать цели. Без целеполагания, глубокого дыхания и периодического аутотренинга, утверждала Шошана, можно смело написать на лбу: «Я горемыка, можете меня пинать».

Линди пересчитала задачи по пальцам. Первое: заставить Хлою надеть прелестную сиреневую вязаную тунику и лосины в полоску, поскольку сегодня в школе фотографируют детей и дочь, безусловно, станет сопротивляться. Она, конечно, захочет облачиться в дешевый блестящий костюм Эльзы из «Холодного сердца», купленный бабушкой на распродаже, потому что, как любая американская пятилетняя девочка, мечтает превратиться в диснеевскую принцессу. Но как это будет выглядеть, если все девочки придут фотографироваться в одинаковых нарядах? Получится, что родители опустили руки. А Линди никогда не опускала рук.

Ладно, вторая задача: быть учтивой с матерью, когда та приедет посидеть с близнецами. Не уходить в другую комнату и не кусать там локти, когда мать станет критиковать ее прическу или безупречно чистую кухню (раз Линди так тщательно моет плиту, значит, она уделяет мало внимания детям — как вам такая логика?). Не постукивать в присутствии матери по предметам и не считать их в уме. Вместо этого следует погрузиться в себя и найти в душе благодарность, потому что на самом деле ей очень повезло — очень, очень повезло, — что не приходится на время работы оставлять близнецов с посторонними людьми. И вообще, мать как-никак сумела вырастить шестерых детей и из-за этого считает себя специалистом по всем жизненным вопросам; не стоит ее переубеждать, хотя мир разительно изменился, а миссис Уолш не имеет понятия о том, что во многом поступает катастрофически неправильно. Например, каждое утро она приносит детям пончики, или усаживает внуков перед телевизором всякий раз, когда ей хочется, или не укладывает их спать, потому что ей это почему-либо неудобно.

Линди прервала свои размышления и сделала парочку глубоких вдохов-выдохов.

Я благодарна своей матери. Я благодарна своей матери. Она желает мне только добра. Надо иметь к ней снисхождение.

Далее. Что там следующее? А, задача номер три: сложить нарезанные вечером овощи в мультиварку с зернами киноа до того, как придет мать, и снова заявит (в который уже раз), что сугубо вегетарианское питание не обеспечивает детей необходимым количеством белка. «Только не говори мне про тофу, — обычно отмахивалась миссис Уолш, когда Линди спорила с ней по этому поводу. — Или про кудрявую капусту. Она предназначена только для украшения блюд. Продукт со вкусом древесины не годится в пищу. И точка».

Рядом с Линди храпел Джефф. Она взглянула на мужа. Цель номер три — разбудить его и заняться любовью. Ой, нет, это цель номер четыре. Линди сбилась со счета. Когда у них последний раз был секс? Сто лет назад. Раньше ему нравилось делать это по утрам; едва проснувшись и повернувшись в постели, он уже оживлялся и жадно тянулся к ней. Но потом оба стали очень напряженно трудиться — он в своей компании руководил восемью рабочими и целый день разъезжал по объектам, проверяя, как продвигается строительство, а она была по горло занята в своем салоне, где месяц от месяца становилось все больше клиентов и все больше бумажной работы. В результате они стали весьма успешными бизнесменами, но немного выпали из жизни. Кроме того, по вечерам после ужина Джефф играл в ракетбол; как минимум три раза в неделю, уложив детей спать, он уходил в спортзал, объясняя, что ему необходимо расслабиться. Кроме того, нужно поддерживать форму. Она ведь не хочет, чтобы муж обрюзг, правда? Он так ей и говорил: «Это все ради тебя, дорогая».

Конечно, Линди не хотела, чтобы Джефф потерял форму, но прежде любимым способом расслабиться для него был секс. К тому же брак предполагает, что они должны разговаривать друг с другом, проводить время вместе. А он даже не поинтересовался у нее, как накануне прошла встреча с сестрой. Он вообще забыл об этом.

О да, сестра…

Глубо-окий вдох, и еще, и еще. Так, что там дальше? Ах да, задача номер четыре. Или пять? Самая трудоемкая. До того как выйдет из дому, она хотела уделить время каждому ребенку и накормить их здоровым завтраком до появления бабушки с пончиками; и кстати, надо убрать подальше все бумаги, которые могут попасться матери на глаза. В прошлом месяце миссис Уолш встретила ее с работы, размахивая счетом за сумочку «Коуч», в ужасе оттого, что дочь выбросила бешеные деньги на такую безделицу. Триста тридцать семь долларов пятьдесят девять центов! Да это мотовство! В «Уолмарте»^[4] сумочки ничуть не хуже. Линди пыталась объяснить, что она теперь владелица спа-салона и ей полагается иметь сумку известной марки, поскольку в этом бизнесе люди оценивают ее по тому, какие бренды она носит. Она старалась — и позже ей это даже удалось — привлечь новых клиентов из числа мам из школы, куда в подготовительный класс ходит Хлоя, тех, кто ездят на «тесле», обувают своих годовалых детей в «Коул Хаан» и хотят иметь безупречное мелирование, производящее впечатление, что последние полгода они нежились на солнце и ничегошеньки не делали со своими волосами. Но, конечно же, Пегги Уолш и слышать об этом не хотела. Она и так считала образ жизни Линди и Джеффа едва ли не претенциозным (худшее оскорбление в ее устах), а теперь сумочка «Коуч» с ее обличительными маленькими фирменными «С»^[5] и возмутительной ценой завела их так далеко в Страну Чванства, что в ее глазах они, наверное, уже никогда не отмоются. Как будто из-за того, что они с Джеффом оба происходили из простых семей, их нынешнее материальное благополучие было только притворством.

Но чем, собственно говоря, плох их образ жизни? Ну да, Джефф был строителем, а Линди всего лишь парикмахершей, но они попали в этот элитный район по праву. Они заслужили свой статус упорным трудом. Джефф с товарищами возвел этот красивый дом с пятью спальнями и бассейном, а Линди научилась принимать гостей и выступать на родительских собраниях и вкалывала как проклятая, чтобы вписаться в среду. В этом был главный фокус: вписаться в среду.

Теперь они смотрелись в этом окружении весьма органично.

Из коридора Линди услышала, как Хлоя громко объясняет братьям, что она — Снежная королева, а они — снеговики и не могут говорить, потому что у них вместо рта куски угля. Потом дверь распахнулась, и все трое детей, крича и распевая, ввалились в спальню и запрыгнули на середину кровати. Линди засмеялась и, сграбастав отпрысков, стала покрывать их пухлые розовые щечки поцелуями.

Джефф простонал:

— О господи… — И накрыл руками голову, чтобы глаза не вылезли из орбит.

Но когда близнецы вскочили на него и отняли его руки от лица, он засмеялся и стал изображать разбуженного в берлоге медведя, рычал и, мотая их туда-сюда, засовывал в особую стиральную машину, которую будто бы держал под подушкой, а они восторженно кричали, хихикали и просили:

— Еще! Еще!

Линди высвободилась и встала с постели. «Все прекрасно», — подумала она, глядя на гурьбу детей; картина была похожа на фотографию в семейном журнале: общий портрет любящих домочадцев в огромной кровати, сквозь тюлевые занавески проникает молочный утренний свет, счастливые белокурые карапузы играют с отцом: близнецы в одинаковых пижамах с изображением Человека-паука, Хлоя в ночной рубашке по мотивам «Холодного сердца» — клубок рук и ног и, конечно, пригожий черноволосый отец, обнимающий всех своих чад голыми мускулистыми руками.

О списке задач Линди забыла.

На первый взгляд казалось, что это картина совершенного, изумительного, невообразимого семейного счастья. Но, присмотревшись повнимательнее, вы бы заметили, что у матери на лице залегли беспокойные морщинки, и что она нервно постукивает себя по бедру, и что красавец-отец ни разу не взглянул на жену, и что дети визжат и соперничают за внимание родителей, и что потребуется чудо, чтобы заставить их начать собираться без слез.

* * *

Так прошла пара минут.

— Джефф, — окликнула мужа Линди, — Джефф. — Она постучала себе по запястью, напоминая о времени. До приезда матери оставалось всего сорок две минуты. — Я в душ, — едва слышно прошептала она, и Джефф кивнул.

Она скользнула в ванную комнату и встала перед зеркалом в полный рост, сделала одиннадцать дыхательных упражнений из йоги, одиннадцать упражнений по системе Кегеля, коснулась больших пальцев ног и вытянула руки над головой. Нечетное число одиннадцать было лучше всего, нечетными были и плитки в душе, которые Линди пересчитывала, когда, намылив волосы шампунем, чистила зубы — не слишком рьяно: стоматолог предупреждал, что это истончает эмаль. И не забывайте о зубной нити! Она одновременно ополоснула рот и волосы, нанесла кондиционер, излишне тщательно побрила ноги и быстро вытерлась. Готово! Три минуты двадцать одна секунда.

Тридцать семь минут до приезда матери. Нечетные числа лучше всего. Влажные волосы мелкими каштановыми локонами упали на лицо, и Линди достала фен, чтобы укротить их, но остановилась, припоминая вчерашнюю встречу.

Ее сестра. Нина. Уж так восхищалась ее волосами. Что за жалкое существо! Вообще все это было просто кошмарно. Глазами Нина все время искала ее глаза, никуда не спрячешься от этого убожества, от неодолимого желания родственных связей, которых нет.

Правильно Линди сбежала с этого жуткого свидания. Ей не нужны ни еще одна мать, ни, если уж на то пошло, еще одна сестра. Она без них не страдает. И честно говоря, она больше даже не думает о том, что ее удочерили. Это ничего не значит, ничуточки. Она пять раз постучала по зеркалу и посмотрела на отпечатки пальцев.

И вдруг ни с того ни с сего, стоя перед зеркалом в ванной и пытаясь расчесать волосы, она заплакала.

Куколка. Ее звали Куколка.

Что, черт возьми, за имя?! Что за нелепая причуда! И зачем вообще давать ребенку имя, которое никогда не будет использоваться, потому что маленького беспомощного человечка собираются отдать навсегда, не дав ему в дорогу ничего своего?

* * *

Когда Линди вернулась в спальню, было пять минут восьмого, и — кто бы сомневался! — Джефф все еще валялся в кровати и, насупившись, проверял сообщения в телефоне, как будто спешить было вовсе некуда. Хлоя танцевала перед большим зеркалом, а Рэззи и Дэйви втихаря крутили что-то в пульте от телевизора — не вызывало сомнений, что больше он работать не будет.

— Ты не поверишь. — Джефф поднял на жену глаза, и Линди подмывало заявить «Точно, не поверю»: что бы он ни сказал, она не могла, не хотела этому верить. — Реджина Кларк написала мне в три ноль восемь, чтобы сообщить, что опять передумала насчет плитки. Это уже пятый раз. — Он покачал головой. — Кто в три ночи думает о таких вещах?

— Надо же, — ответила Линди.

Что сама она делала в три ночи, Линди помнила: Дэйви разбудил страшный сон, и она сидела на полу возле его кроватки, просунув одну руку через прутья и положив ему на спину, чтобы сынишка снова заснул. Линди открыла верхний ящик комода, достала черные трусики и черный кружевной бюстгальтер и, пригладив остальное содержимое, закрыла ящик.

— Ну, денек начинается… — сказал Джефф. Покряхтывая, он вылез из кровати, потянулся и несколько раз согнул и разогнул руки. Муж чрезмерно гордился своими мускулами, приобретенными во время работы на стройке, и Линди всегда забавляло, как много значения он этому придавал. Они действительно смотрелись эффектно, особенно учитывая его плоский живот и стройные бедра. — Теперь, — проворчал он, — мне придется ехать в строительный магазин прежде, чем забрать Моу. Может, попросить Генри заехать? — Он разговаривал скорее сам с собой, чем с ней. — Ладно: тренировка, душ, позвонить Реджине Кларк, строительный, Моу, проверить, как идут работы на Фулмер-стрит, потом дать указания ребятам по поводу ванной Реджины, оценить проект перестройки кухни на Либерти-стрит… — Голос его умолк.

— Я так понимаю, — проговорила Линди, — ты не успеешь приготовить завтрак, пока я одеваю детей, даже учитывая все их капризы? — Посмотрим, если надеть черную кашемировую водолазку с новыми черными леггинсами, не придется идти в сушилку за бежевым джемпером, в который она собиралась облачиться; можно взять лавандовый вязаный кардиган и… и…

Джефф издал свой знаменитый обиженный вздох:

— Ты слышала, сколько у меня дел?

— Займись, пожалуйста, завтраком, — попросила Линди.

Неужели ему нужно объяснять, что ее мать будет здесь уже через тридцать две минуты (четное число, несчастливое) и что она, Линди, хочет прибрать на первом этаже и накормить мальчиков здоровым завтраком, пока их не напичкали фастфудом? Да и, конечно, нужно отговорить Хлою надевать платье Эльзы. А это нелегко. Так вот, возвращаясь к лавандовому кардигану: утром у нее перманентная завивка, так что есть опасность его заляпать — но ведь можно накинуть халат. Привезли ли им в четверг халаты из стирки? Она не помнила. Надо было проверить.

— А, черт! Сейчас же конец месяца. Мне еще надо оплатить счета. — Джефф хрустнул пальцами.

— Ты, кажется, собирался нанять бухгалтера, — припомнила Линди.

— Интересно, когда мне этим заниматься, если я беспрерывно бегаю по строительным магазинам и общаюсь с идиотами?! — повысил он голос. — Я же не сижу, как некоторые, целый день в теплом салоне. Я все время в разъездах.

— Одна моя клиентка как раз ищет работу стороннего бухгалтера. Превосходная дама. Если хочешь, могу ей позвонить, — предложила Линди.

Потом он еще что-то ворчал. О, Линди выучила наизусть все его отговорки и прекрасно знала этот взгляд, этот щит, которым муж отгораживался каждый раз, когда они разговаривали о своих фирмах, особенно с тех пор, как ее бизнес пошел более гладко, потому что она вовремя приводила документы в порядок, а он терпеть не мог это делать. Но затем Джефф принудил себя улыбнуться и пожал плечами.

— Ну ладно. Чудо-женщина снова примчалась и спасла меня, да? — И он направился в ванную.

— Джефф! — крикнула Линди ему вслед. — Подожди принимать душ! Сделай, пожалуйста, завтрак!

Долгое молчание, после которого он, не глядя на жену, сказал детям:

— Ладно, ребятки! Папа приготовит драконовы яйца! — И удалился. Линди слышала, как он сердито топает вниз по лестнице.

Она приобняла детей и повела их в детскую, хлопая в ладоши одиннадцать раз и мурлыча свои обычные припевки: «О-де-ва-ем-ся, о-де-ва-ем-ся, на-ря-жа-ем-ся, на-ря-жа-ем-ся».

Хлоя выбралась из Эльзиной ночной рубашки и сбросила Эльзины тапочки.

— Я надену костюм Эльзы! Я надену костюм Эльзы! — выкрикивала она, прыгая на кровати.

Линди не ответила, а занялась близнецами, одним движением сорвала с них пижамные штанишки и мокрые памперсы и засунула мальчишек в трусики-подгузники, которые недавно начала им надевать, чтобы приучать садиться на горшок. Мама говорила, что уже пора.

Дэйви положил голову ей на плечо, и она вдохнула сладкий аромат малыша. Психолог сказала, что надо дорожить такими моментами. Сейчас я обнимаю сына… сейчас я уговариваю дочь… сейчас я наблюдаю, как солнечный луч танцует по красивому дубовому паркету…

Линди вздохнула. Конечно, вести такой образ жизни приятно — дом, бассейн, друзья, вечеринки, — но иногда, собираясь на работу, составляя список насущных дел, она думала, как здорово было бы просто посидеть на полу с Рэззи и Дэйви, свеженькими со сна, поглаживать их нежные пухленькие пальчики, смотреть на их маленькие ушки, слушать их шепелявые голоса. В фантазиях она проводила так весь день.

На улице после недавнего снегопада все еще лежали сугробы, но в комнате мягко гудел радиатор, и дом, который Джефф с товарищами построили для семьи, производил впечатление надежного, хорошо защищенного, чуть ли не обернутого ватой убежища. Ничто не могло навредить ей в этих стенах. Здесь она была на своем законном месте.

Но, конечно, Линди уставала от ежедневных обязанностей по дому. Управление собственным бизнесом теперь приносило сплошное удовольствие: целые дни она проводила в компании своих работников, которые стали друзьями, организовывала мероприятия вроде «Веселый фен» или «Маникюр и „Маргарита“». Ее заведение получало хвалебные отзывы в местной печати и даже завоевало приз «Лучший салон». Разумеется, были и писанина, и хлопоты, и трудности, но на работе она чувствовала себя уверенно, как канатоходец, который все делает правильно и знает, что нельзя смотреть вниз.

Краем глаза она заметила, как Хлоя ищет костюм Эльзы, и в нужное время — застегивая на мальчиках комбинезоны — будничным голосом проговорила:

— Ой, Хлоя, а на платье Эльзы оказалось огромное жирное пятно, и я отнесла его в химчистку.

Это даже отдаленно не напоминало правду: в три часа ночи, когда Линди пришла успокаивать Дэйви, она заметила платье на полу и поскорее припрятала его на верхнюю полку шкафа.

— Ты отнесла его в очистку? — Хлоя распахнула глаза.

Между Линди и стеной было шестьдесят три половицы. А шестьдесят три делится на три, и это хорошо.

— В химчистку, — поправила она дочь. — Чтобы вывести пятно.

— А почему ты просто не постирала его?

— Потому что жир не отстирывается. Его надо удалять специальными средствами.

— Там не было жира! — Хлоя крутанулась в воздухе и приземлилась на кровать. — Там не было жира!

— Кто хочет жареные яйца дракона, скорее спускайтесь! — загорланил снизу Джефф.

— Бегите, мальчики. Папа приготовил вам яичницу.

Оставалось семнадцать минут до прихода матери. Нечетное число — хорошо. Линди проводила близнецов до лестницы, и они заковыляли вниз самостоятельно, держась за перила и вереща на ходу. Тогда Линди пошла в комнату Хлои, отделанную в розовом и лавандовом цветах, где дочь лежала на полу в куче одежды и, хлюпая носом, жаловалась, что мальчикам вдвоем не скучно, а ей совершенно не с кем играть. Почему у нее нет сестры-близняшки? Это нечестно!

— Если бы у меня была сестра, я бы надела ее платье Эльзы, — заявила девочка, и Линди расхохоталась над этой железной логикой.

Тогда Хлоя сказала:

— Не смейся надо мной! У тебя есть сестра, вот и не смейся над теми, у кого ее нет! Это нехорошо.

«Много ты знаешь, — подумала Линди. — Сегодня у меня избыток сестер». И снова перед ее глазами возникло лицо Нины. Неужели Нина теперь постоянно будет преследовать ее в мыслях? Этот до неприличия умоляющий взгляд и то, как она хочет казаться смелой, когда невооруженным глазом видно, что она вот-вот расплачется! Тебя удочерили, смирись с этим! Ее передернуло.

— Давай-ка поищем, что ты сможешь надеть, раз платье Эльзы запачкалось.

— Если я не могу быть Эльзой, — прыгая на кровати, заявила Хлоя, — тогда вообще не буду фотографироваться.

— Не выдумывай, — ответила Линди. — Когда ты вырастешь, этот снимок покажет тебе, какой ты была в подготовительном классе, и тебе захочется иногда увидеть себя маленькой. А общий снимок класса? Поверь мне, через много лет будет очень весело сравнивать, какими все были и какими стали.

— Нет уж, спасибо. — Хлоя продолжала прыгать. — Раз я не буду Эльзой, мне все равно, какими все станут.

— Хлоя!

— Нет, мамочка. Я, и Джунипер, и Жасмина, и Маларки решили, что на фотографиях мы будем Эльзой. Я всех подведу.

Тринадцать минут до прихода Пегги Уолш.

— Знаешь что, — сказала Линди, — я кое-что придумала. Давай сделаем тебе прическу как у Эльзы, и тогда ты станешь похожа на нее даже больше других. Только у одной тебя такие же длинные светлые волосы, как у Эльзы, и я заплету их в длинную косу, а ты перекинешь ее через плечо.

Хлоя сразу притихла и принялась обдумывать предложение.

— Ладно, но я не стану надевать другое платье. Потому что тогда получится, что я хочу быть похожей на Эльзу, но на самом деле на нее не похожа.

Боже, это все равно что торговаться на восточном базаре.

— Хорошо, — согласилась Линди. — Понятно. Тогда никаких платьев. Давай подумаем, что бы понравилось Эльзе, если бы ей не пришлось носить платья.

— ХЛОЯ! — закричал снизу Джефф. — ЯИЧНИЦА ОСТЫВАЕТ!

— ЕЩЕ МИНУТКУ! — ответила Линди. Потом сказала дочери: — Надо поторопиться.

— Мне кажется, Эльзе понравился бы сиреневый цвет.

— Да, — кивнула Линди, — думаю, понравился бы. — Она затаила дыхание. — Знаешь, что бы она точно одобрила? Твою сиреневую тунику и лосины в желтую и сиреневую полоску.

Хлоя долго молча смотрела в шкаф, о чем-то напряженно размышляя.

— Согласна, что ей понравились бы лосины, но только с сиреневыми сапожками, — наконец изрекла она. — И с тиарой. И с длинной косой.

Линди ощутила, как груз сваливается с плеч, словно какой-то добрый человек подошел и снял его.

Затем последовали сумасшедшие десять минут. Она одела Хлою, заплела ей косу, сбежала по лестнице вниз, положила овощи в мультиварку и налила туда же домашний бульон. Пока близнецы ели, Джеффу удалось каким-то образом сбегать в душ на первом этаже, и теперь он стоял на кухне в халате и варил кофе к приходу матери Линди. Они с Пегги всегда шутили по поводу кофе; она называла приготовленный зятем напиток «пафосное питье снобов-гурманов», а он приготовленный ею — «энергетической отравой», которая, как считал Джефф, однажды убьет тещу.

Линди уже заканчивала гонку, собирая обед для Хлои.

— Положить тебе шпинат в сандвич с индейкой? — спросила она у дочери.

— А можно арахисовое масло и мед?

— Меда нет, милая. Возьми сегодня индейку со шпинатом.

— Ну ла-адно. Но только индейку, без шпината.

Рэззи встал на своем высоком стульчике и пытался перебраться через столик. Линди бросила нож и подскочила к нему, не прерывая разговора с Хлоей:

— Нужно есть овощи. — Она взяла Рэззи на руки. — Давай положу тебе еще морковку.

— Ла-а-адно. Раз ну-ужно. — Хлоя надула губки.

— И сегодня тебе придется съесть яблоко, хорошо? Рэззи, садись-ка снова в кресло.

— Я всё, я всё, — запротестовал малыш.

— Молодец, тогда вытри рот салфеткой — салфеткой, а не рукавом. Иди поиграй, пока Дэйви не закончит.

Мальчик открыл ящик с контейнерами «Тапервер» и начал вытаскивать их и составлять на полу. Линди хотела было остановить сына — у нее сердце кровью обливалось при виде того, какой бардак он устраивает, — но напомнила себе, что легче все убрать позже, чем расстраивать ребенка, и вернулась к приготовлению сандвича.

В висках стучала кровь. В этот момент она увидела, как материнская машина подъезжает к дому и останавливается за сугробами. Линди окинула кухню тревожным взглядом, чтобы проверить, все ли сделано.

— Вот. Положи, пожалуйста, сандвич в контейнер, — в панике сказала она Джеффу, вспомнив, что оставила счет за новое бирюзовое пальто на столе в столовой. Мама будет рвать и метать.

— Но я опаздываю! — возразил Джефф. — И если ты заметила, я еще не одет.

— Все опаздывают, — ответила Линди. Она пробежала через столовую и схватила счет, уже слыша, как на кухне Пегги приветствует детей, которые дикой стайкой окружили ее.

— Шоколадные пончики! — донеслось до Линди восклицание Хлои.

И голос матери:

— Я смотрю, она заставила тебя кормить всю ораву, пока сама прихорашивается.

И Джефф, паршивец, снисходительно засмеялся:

— Дорогая теща, отведайте кофе.

— Я не пью это манерное зелье богачей.

— Поверьте, это большое упущение.

Линди вошла в кухню как раз в тот миг, когда мать обнаружила, что Хлоя обута в сиреневые сапожки из овчины. Сработала материнская антипретенциозная сигнализация.

— Что это у вас на ногах, юная леди! — Мать посмотрела на Линди и покачала головой. — Глазам не верю!

— Доброе утро, мама. Прекрасно выглядишь, — поприветствовала ее Линди, передавая Хлое контейнер с сандвичем и рюкзак и подталкивая дочь к двери.

— Не уверена в этом, — сказала мать. — Ты же меня знаешь. Я не особенно забочусь о своей внешности, пока мои дети и внуки узнают меня. Вот что на самом деле важно.

— Согласна. — Линди поцеловала Джеффа в щеку и наклонилась, чтобы обнять близнецов. Затем она схватила свою преступную сумку «Коуч» и крепко обняла мать. — Ты само совершенство, мама! Выше всех похвал.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НИНА

Дорогая Фиби Маллен!

Здравствуйте. Меня зовут Нина Попкинс. Мне еще никогда в жизни не приходилось писать таких писем. Сердце выскакивает у меня из груди. Я Ваша дочь…

Дорогая Фиби, привет!

Представьте себе, я Ваша давно потерянная дочь. Та, которую Вы назвали Кэт и отдали в приют, когда ей было пятнадцать месяцев. И поскольку я не держу на Вас обиды, мне очень хотелось бы встретиться с Вами и…

Дорогая Лулу, она же Фиби, она же мама!

Я видела Вас на «Ютубе» и слышала песни в Вашем исполнении. У Вас ангельский голос, и, кажется, я припоминаю, как когда-то Вы пели мне. Не хочу напугать Вас, и, возможно, Вам стоит сесть, прежде чем Вы продолжите читать это письмо, потому что я — Ваша дочь Кэт, которую Вы отдали на удочерение. Надеюсь, Вы помните, что сейчас мне тридцать пять лет. Не могли бы мы встретиться? Я знаю, что история моего рождения и решение отказаться от меня очень болезненны для Вас и что Вы были совсем юной девочкой, когда это произошло, и не хочу заставлять Вас чувствовать неловкость, потому что, поверьте, мне НИЧЕГО от Вас не надо. Я просто хочу увидеть Вас, услышать Ваш голос и выяснить, почему Вам пришлось отказаться от меня. Обещаю, что, если Вы согласитесь на встречу, я буду очень благодарна и ничем Вас не расстрою. Потому что у меня все сложилось ОТЛИЧНО! Просто превосходно. Меня вырастили хорошие люди, не сомневайтесь! Но меня всегда интересовало, кто я на самом деле, кто мои настоящие родители. Понимаете? Моя приемная мать сказала, что у нее есть фотография, на которой изображены Вы, я и мой предполагаемый отец, и она (моя мама) недавно умерла, а я еще не нашла снимок, но это потому, что она хранила все до единой бумаги, которые когда-либо держала в руках, и я все еще разбираю их, но очень хочется верить, что Вам было тяжело расстаться со мной и…

А еще я нашла свою сестру. Ту, которую Вы назвали Куколкой. Сейчас ее зовут Линди. У нее тоже вполне благополучная жизнь. Если Вы согласитесь встретиться, возможно, она тоже придет, а может быть, и нет. Надеюсь, это Вас не обидит. Я только недавно познакомилась с ней, и мы еще не успели подружиться. По крайней мере, пока. Ха-ха.

Да, и еще одно. Я знаю о «Лулу и детях звезд». Я в восторге! Вы были очень красивой. Пожалуйста, позвоните мне.

Пожалуйста, пожалуйста, один только телефонный звонок будет так много значить для меня.

Но если Вы не позвоните, я не стану Вам надоедать. Обещаю.

С любовью,

Ваша девочка Кэт, Нина Попкинс

* * *

Я отложила ручку и хрустнула пальцами. Была суббота, и я устроилась на диване в съемной квартире Картера, обставленной в стиле, который можно описать как холостяцкое гнездо семидесятых. Пластиковый диван под кожу, журнальный столик под орех самой что ни на есть примитивной формы, золотого цвета ворсистый ковер и, конечно, лава-лампа. Настоящая.

Тайлер, кутаясь в старое коричневое армейское одеяло, такое грубое, что оно выглядело почти как орудие наказания, сгорбился над каким-то гаджетом, а Индиго, завернувшись в черный плед из овечьей шерсти с рисунком в виде черепов, растянулась на полу и просматривала что-то на телефоне, время от времени шмыгая носом. Снаружи, за сдвижной дверью, в меркнущем предсумеречном свете падали крупные хлопья снега, однако в доме царило сплошное уныние.

Картер заперся в спальне, но мы все слышали обрывки его тихого серьезного разговора с бывшей женой.

— Ради бога, Джейн, все произошло слишком быстро. Конечно, дети расстроились, а чего ты ожидала?

— Я ничуть не расстроена, — буркнула Индиго из-под пледа. — Пусть катится ко всем чертям, если ей это так, блин, необходимо. Мы и сами вырастем. Всё путём. Нечего больше об этом рассусоливать.

Тайлер иронически заметил:

— Ну конечно, ты ничуть не расстроена.

— Заткнись, — рявкнула его сестра.

— Сама заткнись.

— Нет, ты заткнись.

Я, не желая того, громко вздохнула и, когда они оба повернулись ко мне, сказала:

— Ой, извините. Просто я пишу своей маме. Надеюсь чем-то заинтересовать ее, чтобы она захотела встретиться со мной. — Я нервно хохотнула. — Ох уж эти мамы, да? Их поведение оставляет желать лучшего.

Индиго объяснила Тайлеру:

— Нину в раннем детстве удочерили, и теперь она пытается найти свою настоящую мать.

Юноша кивнул.

— Я выяснила, что в восьмидесятые она была знаменитой певицей, — продолжила я.

— Да? И кто она? — Казалось, он и впрямь заинтересовался, а не просто спрашивал из вежливости.

— Ты таких не знаешь, чувак. Она пела в «Лулу и детях звезд», — сообщила Индиго.

— И она была знаменита? — осведомился Тайлер.

— Да, в свое время, — ответила я. — Но ее настоящее имя Фиби. Фиби Луиза Маллен.

— Нина узнала ее имя только вчера, — сообщила Индиго. — И прикинь: монахиня позволила ей взглянуть на свидетельство о рождении, хотя это противозаконно, но она пожалела Нину. И представляешь: оказывается, мать родила Нину в пятнадцать лет. Без обид, но, по-моему, это гадость.

Я опешила. Не думала, что Индиго вовсю грела уши, когда накануне мы с Мелани разговаривали и листали фотографии.

Подростки снова уставились в экраны. В спальне Картер опять повысил голос:

— Нет, нет, мы все знаем, как ты ждала этой возможности, Джейн. Но ты не можешь винить Кайлу за то, что она обиделась. Они ведь еще дети. Мы с тобой договорились. Совместная опека, проживание в одном городе.

— Не хотите прогуляться? — предложила я.

— Не хотите хлебнуть мышьяка? — в тон мне ответил Тайлер, и я не сдержалась и рассмеялась. Он смотрел на меня и тоже чуть посмеивался.

Затем я помогла Индиго встать и размотать плед, и мы втроем проследовали в кухонный уголок. Я достала вилки, и мы встали у разделочного стола и принялись доедать черничный пирог прямо из формы для запекания. Тайлер включил рэп, и он заглушил мучительный для подростков разговор в соседней комнате. Они скребли вилками по металлическому дну формы, отчего у меня сводило зубы.

— Нет, ну правда, Тайлер. Без дураков. Разве отец может заботиться о нас? — обратилась Индиго к брату. — Готовит он ужасно, стирать не умеет; он даже вряд ли догадывается о том, что нам нужны свои комнаты.

— Почему ты всегда так сурова к нему? — поинтересовался Тайлер. — Он лучший на свете, самый заботливый отец, и здорово будет жить с ним. Все устроится хорошо.

— Это отстой. Почему мама не захотела взять меня с собой на ферму? Я бы поехала не задумываясь.

Я поставила форму от пирога в раковину и выглянула в окно.

— Ты бы поехала на ферму? — Тайлер засмеялся. — Не выдумывай. Ты бы там и дня не протянула. Заштатный городок, люди, которые никогда никуда не выезжали. Ты что, собралась стать волонтером? Хочешь крутить свиньям хвосты под предлогом личностного развития? Думаешь, там кому-то понравятся твои армейские ботинки и фиолетовые волосы? Ты бы стала там изгоем.

— Я и здесь изгой, придурок. Никто меня не любит.

К моему удивлению, Тайлера это заявление тронуло.

— Это неправда. В старшей школе все думают, что их никто не любит. И к тому же у тебя есть Майя. Одной лучшей подруги вполне достаточно.

— Неправда? У меня есть доказательства. Посмотри хотя бы на мою страницу в «Фейсбуке». А Майя водится со мной только потому, что она новенькая и еще не успела завести других друзей. Как только она поймет, что ей необязательно зависать со мной, то бросит меня. Поверь мне, меня в классе ненавидят. Никто ни разу не лайкнул мои фотки в «Инстаграме». Что я только там не размещаю, и ни одного комментария. Ни от кого! Знаешь, как мне из-за этого хреново?

— Тоже мне, трагедия! Ты принимаешь всю эту чепуху слишком близко к сердцу, — возразил Тайлер. — Школа, конечно, это не сахар, но и уехать в Виргинию — тоже не выход. Все дело в тебе самой. Не надо требовать от людей слишком много.

— Я хорошо отношусь к людям. Но почему-то никто не относится хорошо ко мне.

— Начни с того, что поддержи отца. Как только тебе что-то надо, он бросает все дела и мчится к тебе. Разуй глаза: он тебя обожает.

— Тебе легко говорить. Тебя все любят. К тому же в следующем году ты уезжаешь в колледж, и у тебя есть собственная машина. Знаешь, сколько раз отец забывал отвезти меня к психотерапевту? Три! Вот и подумай.

Я прислонилась лбом к оконному стеклу. Значит, она посещает психотерапевта. Возможно, это хорошо. Мне так многому придется научиться! Если я это выдержу, все сложится успешно. Я никак не могла привыкнуть к тому, что порой Индиго вела себя как взрослая тридцатилетняя женщина, а в следующую секунду превращалась в капризного ребенка.

— Я сам отвезу тебя туда, ладно? — пообещал Тайлер. — А теперь перестань. Договорились?

Я обернулась:

— А давайте поедем за мороженым.

Никто даже не взглянул в мою сторону.

— С психотерапевтом это типа шутка такая, — проговорила Индиго. — О, наверно, сегодня меня должен был отвезти папа! Пунктуальность не в его привычках. Тут можно смеяться.

— Отец ни при чем, — встал на защиту Тайлер. — Думаю, мама не сообщила ему, что расписание изменилось, вот и всё.

— А даже если и так — почему он не спросил?

— Только послушай себя! Если папа не знал, что расписание изменилось, то как он мог спросить об этом? Включи мозг, Индиго. Все будет хорошо. Если он не сможет, приеду я.

— Ты что, забыл? У тебя же репетиция спектакля.

Я прочистила горло.

— Может, я могу тебя отвезти? — услышала я свой голос. — У нас на работе сейчас мертвый сезон, так что… вероятно…

— Ладно. — Индиго, сложив руки на груди, бухнулась на диван. — Но, вообще-то, я подумываю бросить сеансы. Такая скукотища и нисколько не помогает. Реально! Достаточно взглянуть на меня!

Мы втроем стали смотреть на усилившийся снегопад, который и заставил меня вспомнить о мороженом, и я представила, как снег покрывает землю, образует сугробы. У меня засосало под ложечкой, словно я не знаю, что мне делать или что сказать. Если такова современная семья, то я, возможно, не справлюсь. Пошатываясь, я дошла до дивана и плюхнулась рядом с Индиго, и, к моему удивлению, она придвинулась и положила голову мне на плечо. Я рассматривала ее фиолетовые волосы.

Мы так и сидели, пока Картер не вышел из спальни. Он выглядел уставшим, но явно был настроен жизнерадостно, чтобы разогнать всеобщую тоску. Мне даже стало его жалко, поскольку его дети пребывали в полном расстройстве.

— Что за уныние? — спросил он. — Все будет хорошо. Не волнуйтесь! А что это вы в потемках сидите? Давайте включим свет и подумаем, как быть с ужином.

Откровенно говоря, больше всего на свете мне в тот миг хотелось прыгнуть в машину и погнать на полной скорости к дому моей матери, где я разобрала еще не все вещи, отключить телефон и остаться там, пока Картер и его дети не забудут мое имя.

Я бы послушала песни группы «Лулу и дети звезд», разыскала бы Фиби Луизу Маллен и стала бы членом ее семьи — о, это было бы замечательно, общаться со своими настоящими родственниками, сидеть вокруг стола за ужином в тихих субботних сумерках, петь друг другу веселые песни, а она бы говорила: «Ах, Кэт, как я рада, что ты нашла меня!»

Картер подошел к холодильнику и оценил его скудное содержимое. Сказал, что собирался что-нибудь купить на ужин, но не успел. Может, сделать чизкейк? Какой нам больше нравится: классический или с вишнями?

Он щелкнул пальцами и посмотрел на меня и на детей. Мы сидели на диване, завернутые в одеяла. Картер вздохнул:

— Я понимаю, что вы огорчены. Дело обстоит так. Ваша мама уезжает в конце следующей недели, а я снова переберусь домой. Знаю, для вас это тяжело, наверное, вы растеряны, но мы все наладим. Хорошо? Мы справимся.

— Конечно, — подтвердил Тайлер.

— Кайла, — обратился Картер к дочери, — знаю, ты хотела поехать с мамой, и мне жаль, что ничего не вышло. Но ты ведь сможешь ездить к ней в гости, а мама, я уверен, будет приезжать навещать вас. И я пообещал, что раз в неделю мы станем разговаривать с ней по «Скайпу». Ладно?

— А что будет, когда откроется навигация и ты начнешь все время торчать на работе? — спросила Индиго. — Что тогда? — Она взглянула на меня. — Нина, ты поможешь нам? Переедешь сюда?

— Я… не знаю, — ответила я.

Картер ужаснулся:

— Кайла, пожалуйста, не ставь Нину в неловкое положение.

Девочка не сводила с меня больших наивных ненакрашенных глаз. Она была похожа на огромного невинного несмышленыша с фиолетовыми волосами, и я чувствовала, как она прижимает меня к себе. «Пожалуйста, помоги, пожа-а-алуйста», — шептала она.

— Это всего на семь месяцев, — проговорил Картер. — Давайте все вместе попробуем, а? Увлекательное получится приключение.

Я на девяносто процентов уверена, что он обращался только к своим детям, но все трое смотрели на меня с жалким выражением бездомных щенят на лицах. Я, признаюсь, снова ощутила тот же безумный толчок — была не была! — который заставляет меня слишком быстро завязывать романы, не успев все обстоятельно обдумать.

Однако теперь речь шла не только о мужчине, а еще и о двух детях, и меня не покидало чувство, что от моего решения уже ничего не зависит.

С безмерным усилием я встала с дивана, отпихнув плед с черепами. Горло было забито, словно я проглотила целый ком печали.

— Извините, мне надо идти, — сказала я. — У меня есть… одно дело. Я совсем забыла. Мне еще нужно кое-что сделать. — Я нашла у двери сапоги и втиснула в них ноги. Потом схватила сумочку, лежавшую на полу у кресла.

— Конечно, — сказал Картер.

— Поговорим позже, — произнесла я.

Картер подошел и поцеловал меня на прощание, я тоже быстро клюнула его в щеку и упорхнула прямо в снегопад — без сомнения, последний в этом году. Ветровое стекло уже было запорошено, и всямашина покрылась льдом.

* * *

Я приехала в квартиру матери и прошлась по ней, включая всюду свет. За стеной орал соседский телевизор, где-то лаяла собака. Но в самой квартире царила блаженная, сладкая тишина. Можно не спеша принять горячую ванну, потом заказать китайскую еду и завалиться в кровать смотреть фильмы по каналу «Нетфликс». Можно весь вечер проспать без необходимости с кем-то разговаривать. Можно поплакать, если захочется. Или сделать записи в дневнике. Или поболтать с друзьями по телефону.

Ужас, что творится в моей жизни!

Я скинула сапоги и подобрала с пола в прихожей почту. Счета, счета, счета, и в самом низу открытка от маминой парикмахерши. «Как я скучаю по твоей милой, улыбчивой маме! — писала она. — Раз в три месяца она приходила на перманент, а раз в неделю делала укладку. Мама всегда рассказывала о тебе, Нина. Она так тобой гордилась! Тяжело потерять мать. Надеюсь, ты справляешься».

И меня снова пронзило горе.

Темнота прижалась к кухонному окну и, даже когда я закрыла жалюзи, умудрялась просочиться внутрь между перекладинами, дотягиваясь до меня. Обычно я чувствовала, что мама здесь, ощущала ее присутствие среди кастрюль и сковородок на кухне, ваз и конфетниц в гостиной. Но теперь она пропала, и это была просто квартира, в которой нужно сделать ремонт и обновить обстановку. Оболочка материнской жизни и болезни. Место, где все подошло к концу. Казалось, с того дня, когда я выбросила все запеканки, прошли не шесть недель, а годы.

Я легла в ванну, но вода была недостаточно горячей, потом зазвонил телефон, и я вылезла. Но это оказалась всего лишь очередная реклама: примите участие в нашей акции — и сможете выиграть круиз. Не ответив, я бросила трубку да так и стояла дрожа в маминой спальне, размышляя, как поступить.

Поплакать, приготовить ужин, позвонить Мелани? Я не знала, что мне с собой делать. Я пошла в кухню и, все еще завернутая в полотенце, села на пол. Если я сосредоточусь, то, возможно, снова почувствую присутствие мамы в кухне.

«Джозефина… мама, — сказала я. — Я совсем заблудилась. И мне одиноко. Пожалуйста, помоги, пожа-а-алуйста».

Так просила меня Индиго.

«О да. Теперь в моей жизни появилась Индиго, — поведала я маме. — Тебя бы эта девочка удивила. Умна не по годам, невероятно дерзкая и все же совершенный ребенок, то милый, то невыносимый. У нее есть брат по имени Тайлер, который, кажется, хочет прокатиться по жизни, играя музыку. А их отец… наверно, он любит меня. Думаю, и я его люблю. Но я не знаю, как им помочь.

Они какие-то обездоленные.

Мы все обездолены. Нужно стремиться к счастью. А счастье зависит от принятых решений».

Мне показалось, что последние три фразы произнес голос моей матери. Но я не была уверена.

Я сидела на полу и ждала, не добавит ли она что-нибудь еще. Потом встала, оделась, побросала в чемодан кое-какую одежду, выключила всюду свет и отопление, села в машину и поехала в дурацкую квартиру Картера.

И они все втроем находились там: смеялись, спорили, ели чизкейк, пытаясь выяснить, какой чизкейк лучше — сухой или мягкий и нежный. Тайлер открыл в «Википедии» соответствующую статью, а Индиго что-то рисовала на упаковке от пиццы. Все с удивлением уставились на меня, а Индиго улыбнулась. А какой чизкейк люблю я? И не отношусь ли я к тем беднягам, которые предпочитают, чтобы туда добавляли фрукты? Это были вопросы от Тайлера.

Я определенно выступила за фрукты. И меня высмеивали за это, пока не подошла Индиго, не взяла меня за руку и не сказала, что есть вещи и похуже, чем фрукты в чизкейке, и что я наверняка смогу научиться ценить более изысканные десерты, например мягкий и нежный чизкейк.

— Кто из битлов был барабанщиком? — смеясь, спросил у меня Картер. — Не получишь чизкейк, пока не ответишь правильно. Его инициалы Р. С.

— Рик Спрингфилд, — ответила я, и он, захохотав, поцеловал меня прямо в присутствии детей.

Позже подростки ушлепали пялиться в свои экраны. Попререкались, какую включать музыку; Картер голосовал за ненавязчивый джаз, умолял отпрысков послушать его и проникнуться его очарованием, но Тайлер хотел поставить фолк, а Индиго — рэп. Долго препирались и бранились. Радиатор громко шумел. Картер попросил Тайлера почистить ветровое стекло машины, поскольку снегопад закончился. Юноша ответил, что устал.

Мне пришлось дышать глубоко. Мой чемоданчик все еще стоял возле двери, словно ему суждено было остаться там навсегда.

Потом я заставила себя думать о приятном. Когда я вернулась, Картер в переднике открыл мне дверь и, увидев меня, просиял, словно ребенок, убедившийся, что его не бросили. От этого взгляда мое каменное сердце застучало, как кувалда. И прежде чем сообщить детям, что я пришла, стоя в прихожей, где они нас не видели, он сгреб меня в объятия и стал целовать, и его пальцы запутались в моих кудрях.

— Ты по правде вернулась? — прошептал он. Его окруженные морщинами глаза улыбались, пристально вглядываясь в мои.

— По правде, — ответила я. — Хочу переехать к вам.

В ушах у меня зажужжало. Внутренний голос говорил: «Подожди! Не торопись!» Но другой голос настаивал: «Это может быть любовь, они могут стать твоей семьей, нужно положиться на удачу».

Итак, это была любовь. Я так решила. Иногда нужно просто принять решение, чтобы впустить ее в свою жизнь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЛИНДИ

— Знаю, ты не велела мне приходить, но мои волосы сводят меня с ума.

Линди, расставлявшая на витрине кондиционеры для волос, подняла голову от прилавка и увидела Нину, как ни в чем не бывало явившуюся в салон, словно клиентка, пришедшая по записи. Нина с нервозной — даже истерической, подумала Линди, — улыбкой на лице сняла темно-синюю вязаную шапочку, которая не пошла на пользу ее прическе, и встряхнула кудрями.

— Посмотри на эти вихры. Думаю, они стали сухими из-за того, что все время включен радиатор. Ведь в этом все дело? Радиатор сушит?

Линди плотно сжала губы. Она находилась в своем кабинете, составляла расписание на следующую неделю, и какой-то черт понес ее к стойке администратора, чтобы что-то проверить на компьютере, да к тому же ей вздумалось заняться расстановкой бутылочек с кондиционером. Этикетки должны быть одинаково повернуты к клиентам. Она сама не понимала, что здесь делает. В голове что-то замкнуло.

Линди не хотела, чтобы весь салон узнал неприятную, глубоко личную историю про удочерение и потерянную сестру, и не желала стать объектом пересудов и домыслов. С тех пор как она познакомилась с Ниной, прошло две недели, а Линди все еще не поняла, как относится к этому событию.

Если честно, сегодня она была не в духе. Джефф прислал ей сообщение, что после работы пойдет в бар выпить пива с клиентом. То есть попросту поставил перед фактом. Она ответила: «Конечно. Почему нет? Что мне стоит в одиночку готовить, убирать и заниматься детьми? Наслаждайся!» Он не ответил. Ну ладно. Видимо, ей придется объяснить причины своего сарказма, когда муж явится домой.

Теперь Линди немного остыла. Она оглянулась, проверяя, не привлекла ли странная гостья излишнего внимания. Никто не смотрел в их сторону. Салон глухо гудел, как обычно в дневные часы, — тихо играл джаз, где-то раздавались женские голоса и смех. Запах парфюма и косметики для волос успокаивал. Линди перегнулась через стойку и произнесла:

— Нина, извини, но, по-моему, мы договорились…

Казалось, Нина сейчас расплачется.

— Да, конечно, прости, но… — Она понизила голос. — Я долго сомневалась, стоит ли приходить сюда, однако со дня нашей встречи так многое изменилось, и я хотела рассказать тебе новости.

— Насколько я помню, я предупреждала, что не хочу знать никаких новостей, — отрезала Линди. — Больше меня ничто не интересует. Я не могу… — Она нервно постучала по столешнице — пять, семь, девять раз. Если надо, можно постучать и двадцать пять раз, но она не собиралась заходить так далеко. — Серьезно. Уверена, что ты очень хороший человек, и не хочу ранить твои чувства, но я ничего не хочу знать. Я не похожа на тебя.

Меган, администратор, вышла вперед и с очаровательной улыбкой обратилась к Нине:

— Вы записаны?

— Нет, но хотела бы записаться, — быстро проговорила Нина. — Вроде бы мне нужно… как это называется? Кера…

— Кератиновое лечение, — сквозь зубы процедила Линди.

— Хорошо, — ответила Меган и стала пролистывать таблицу на экране компьютера. — Хотите записаться к Линди?

— Нет, — сказала Линди, в то время как Нина произнесла «Да».

Меган засмеялась и растерялась.

— Подождите. Позвольте, мы поговорим, — попросила Нина. — Линди! Пожалуйста!

Линди колебалась.

— Ладно, пройдем в мой кабинет. — Она издала громкий вздох, чтобы было ясно, что соглашается в первый и последний раз, и повела Нину во внутренние помещения салона. Впредь придется проявить большую твердость, иначе всем станет ясно, что она замешана в слезливую историю, которая ей совсем не нужна. Да и нет у нее времени на сантименты. Линди с раздражением заметила, как Нина осматривает сиреневые стены с обнаженными кое-где кирпичами, кресла у черных ониксовых столов и приветливых сотрудниц с сияющими волосами, с веселым щебетом колдующих над прическами клиенток.

Линди привела Нину в свой кабинет и закрыла дверь, трижды постучав по наличнику. Она с удовольствием отметила, что ее стол находится в полном порядке: все предметы на своих местах, бумаги сложены аккуратными стопками, стул задвинут как полагается, на лампе в стиле Тиффани, распространяющей теплый мягкий свет, ни пылинки…

— Ух ты! — восхитилась Нина. — У тебя замечательный кабинет. Какая лампа! Настоящий шедевр, правда? Я немного знаю о дизайне интерьеров благодаря своей работе, поэтому могу оценить, как здорово ты здесь все оформила. В полном соответствии с фэншуй. Я всегда стараюсь устроить для клиентов все по фэншуй, а у тебя он в изобилии.

— Спасибо. — Линди села за стол и сложила руки, чтобы не стучать.

— А я тебе кое-что принесла. — Нина стала копаться в сумочке, и Линди увидела, что у нее там бардак: на пол попеременно вываливались листы бумаги, компакт-диски, кошелек, распухший от монет, щетка для волос, флакончики блеска для губ, тушь для ресниц. К ужасу Линди, Нина носком сапог — тех сапог, которые только что ходили по улице! — подталкивала к себе предметы, чтобы удобнее было их поднять. При виде такой беспечности у Линди глаза на лоб полезли. Ей пришлось сцепить пальцы и на мгновение закрыть глаза.

Нина наконец извлекла из сумочки то, что искала.

— Это энергетический батончик и витаминизированная вода, — объяснила она. — Полагаю, ты очень занята на работе и тебе чаще всего некогда поесть.

— Да. Спасибо. — Линди нерешительно взяла подарки. — Ты что-то хотела мне сказать?

— Я выяснила имя нашей матери.

К лицу Линди прилила кровь. Начинается. Именно в этом и заключалась проблема. Она пыталась гнать от себя подобные мысли. Что, если их родной матерью окажется кто-то из ее знакомых? Что, если те жуткие обстоятельства, которые привели к тому, что ее сдали в приют, теперь навсегда поселятся в ее жизни и в ее голове и все разрушат?

— Послушай, я…

— Понимаю, понимаю. Прости, что надоедаю тебе.

Линди зажмурилась.

— Можно я только скажу тебе то, что хотела? Пожалуйста.

— Хорошо, — сквозь стиснутые зубы произнесла Линди. — Только быстро.

— После того как ты вышла из кабинета сестры Жермен, она — обещай, что никому не скажешь, — оставила меня одну с нашими документами. Сказала, что выйдет на десять минут, и выразительно на меня посмотрела, подняв брови, словно говорила: «Понимаете, на что я намекаю?» И как только она ушла, я открыла папку. Там лежали наши свидетельства о рождении! Настоящие. У меня было достаточно времени, чтобы прочитать оба. Ты уже в курсе, что тебя звали Куколка, но знаешь, как звали меня? Кэт. Можешь ты в это поверить? Даже не Кэтрин. Просто Кэт.

Линди хмыкнула.

— Наша мать — Фиби Луиза Маллен. Но ни в одном свидетельстве не указано имя отца.

— Вот и хорошо. Мне все равно, кто он.

— Конечно. Но я пробила нашу мать по «Гуглу», и оказалось, она живет в Бруклине. И представляешь, она некоторое время была знаменитостью — пела в женской группе под названием «Лулу и дети звезд». Ты когда-нибудь слышала о них?

Не глядя на Нину, Линди начала выравнивать бумаги на столе.

— Нет. Никогда не слышала о… «Люси и что там еще».

Нина засмеялась:

— «Лулу и дети звезд». Я тоже до сих пор о них ничего не знала. Это так странно, правда? Удивительно, что эта женщина существует где-то в мире, и что после того, как она нас бросила, у нее была насыщенная жизнь, и что с помощью современной техники мы можем ее увидеть. Она есть на «Ютубе». — Нина вытянула вперед свои длинные ноги. На плотно облегающих джинсах имелась модная прореха прямо на бедре. Она улыбнулась Линди, сияя карими глазами. — Она похожа на нас.

— Я не хочу ее знать. Говорю тебе: не хочу…

— Но это же так интересно! Ты правда не хочешь увидеть свою знаменитую мать танцующей и поющей на сцене? — Нина достала телефон, нажала на какие-то кнопки, и из него раздалась дребезжащая музыка. Тогда она положила мобильник на стол.

— Напрасно стараешься, — упорствовала Линди. У нее заболела голова. — Это не заставит меня знакомиться с ней. Раз она была знаменита, то все обстоит еще хуже. Ей просто было на нас наплевать.

— Ладно. Ты права. — Нина выключила телефон. — Я подумала, если ты ее увидишь, то, может быть, перестанешь на нее злиться.

— Ты не поняла. Я ни капли не злюсь на нее. Она мне безразлична. Я не желаю ничего о ней знать.

— Хорошо. — Нина оглядела кабинет. — Нет, эта комната просто превосходна! Не могу налюбоваться. Давно ты здесь работаешь?

Линди выдержала долгую паузу и потом ответила:

— Четыре года.

Нина улыбнулась ей:

— То есть Хлоя была еще совсем малышкой, когда ты устроилась тут? Это очень мило.

— Спасибо, — проговорила Линди.

— Ой, еще кое-что, — продолжила Нина. — Вышло так, что я обрела… что я тоже пытаюсь войти в семью. Как ты мне посоветовала. Извини! Я делаю это не потому, что ты так сказала, но… я переезжаю к тому мужчине.

— К какому мужчине?

— Ну, помнишь? Я рассказывала тебе, что встречаюсь с одним человеком. Ты еще посоветовала мне выйти за него замуж, и это был очень, очень хороший совет, я серьезно раздумываю над этим. Его бывшая жена умчалась, видимо, спасать мир с помощью кудрявой капусты и других органических овощей, а он остался с детьми, вот я и переезжаю к нему, чтобы помочь.

— Постой. Переезжаешь, чтобы помочь? Насколько я помню, ты встречаешься с ним всего несколько недель. Почему ты не предложила просто иногда помогать с приготовлением пищи? Разве это не лучше?

«И бывают же такие бестолковые люди, — подумала Линди. — По этой чудачке психоаналитик плачет».

К ее удивлению, Нина рассмеялась:

— Ну нет, я переезжаю не просто, чтобы помогать, — это было бы черт знает что, правда? На самом деле я люблю его, и мы хотим посмотреть, ну, получится ли у нас совместная жизнь. Можем ли мы стать семьей. Понимаешь?

Линди покачала головой. Эта женщина ее безумно утомляла.

— Не обижайся, но тебе не кажется, что ты страдаешь расстройством импульсного контроля?

Смех Нины подозрительно напоминал экзальтацию.

— Возможно. Я всегда сначала делаю, а потом думаю. Если бы ты знала, сколько у меня было мужчин, то, наверно, не захотела бы иметь со мной ничего общего.

Линди удалось удержаться от замечания, что она и так не хочет иметь с ней ничего общего. Вместо этого она осведомилась:

— И сколько же?

— Да я даже и не знаю. Около тридцати семи. По-твоему, это слишком много?

— А хочешь знать, сколько было у меня? Один, и я вышла за него замуж. Или два, если считать того парня в десятом классе, который повел меня в школе на танцы и пытался лапать, за что я плеснула ему в лицо колой.

— И правильно сделала. Возможно, я посоветую взять твой опыт на вооружение Индиго. Это дочь Картера. Ей пятнадцать, и она еще тот подарок.

Линди переложила предметы на столе. Рука ее слегка тряслась. Она не выносила хаоса.

— Ты посоветовала мне выйти замуж за Картера и завести детей, чтобы не думать так много о нашей матери.

— Я так сказала?

— Да. Может, я бы и не переехала к нему так скоро — чаще всего я все же обладаю здравым смыслом, — но потом его бывшая уехала, и он остался с двумя детьми, которые очень расстроились. И мне они нравятся, хотя я не очень-то умею общаться с детьми. Но я искренне стремлюсь найти с ними общий язык, и, надеюсь, мой энтузиазм поможет нам наладить отношения. К тому же это только до конца лета. Потом мальчик уедет поступать в колледж, а девочка — к своей маме.

— Мне надо идти. — Линди встала с места. — Знаешь ли, у меня много…

Нина сделала глубокий вздох и тоже встала.

— А еще одна важная новость, которую я хотела сообщить тебе, — я написала нашей матери письмо. И если она ответит, возможно, мы сможем узнать, что тогда случилось.

— Не хочу быть невежливой, но у меня куча дел. — Был уже пятый час, вечером в школе намечалось родительское собрание, и Линди предстояло докладывать о том, как родительский комитет будет финансировать покупку компьютеров для подготовительного класса. А еще она регулярно занималась фитнесом, и обязательно делала десять тысяч шагов в день, и по дороге домой должна была заехать за няней.

— Извини. Я правда не хочу тебе докучать. Просто я все время думаю — надо же, мы сестры, и, если бы жизнь пошла по-другому, естественным путем, мы могли бы вырасти в одном доме. Были бы неразлучными Кэт и Куколкой. Любили бы друг друга. В конце концов, я твоя ближайшая родственница. Подумай сама.

И Нина улыбнулась такой печальной, жаждущей любви улыбкой, что Линди пришлось закрыть глаза, чтобы она не бередила ей душу.

* * *

После этого у Линди уже всерьез разыгралась головная боль. Зачем она впустила эту женщину в свою жизнь? Она закончила оплачивать счета и прошлась по салону, кивая клиенткам и пытаясь улыбаться. Выход в рабочие залы, чтобы убедиться, что дела идут гладко, всегда поднимал ей настроение. Она сказала Мариетте Бизли, что новая стрижка молодит ее лет на двадцать, принесла Сюзанне глазурь для волос и помогла Кимбе, на которую наседали сразу две посетительницы, одновременно требовавшие внимания.

Необходимо выбросить Нину из головы и снова обрести самообладание. Странно представить, что жизнь могла сложиться иначе, — будь она Куколкой, она стала бы совершенно другим человеком.

Пора было подумать о вечернем выступлении. Ей предстояло произнести речь перед собранием родителей. Почему она согласилась? Она прекрасно знала почему: Хизер Квинлен, председатель родительского комитета, на собрании в прошлом месяце во всеуслышание назвала Линди выдающейся женщиной и объявила, что только она, Линди, сможет устроить карнавал на Хеллоуин и завтрак в честь учителей на каникулах. И, что еще важнее, Хизер пришла к ней на работу со своей прелестной дочерью Дженезис, они сделали одинаковые стрижки и повсюду прославляли салон. Хизер расхвалила «Уголок рая» минимум пяти мамашам, и благодаря этому Линди ввела новую услугу «Дочки-матери», которая стала пользоваться ошеломляющим успехом.

И вот теперь ей приходилось соответствовать образу выдающейся женщины. А для этого необходим кофеин. Линди сломя голову побежала за латте на обезжиренном соевом молоке и только потом осознала, что взяла именно такой кофе, потому что Хизер Квинлен принесла его в тот день, когда пришла стричься, и презентовала с таким видом, как будто других напитков не существовало. Он даже не особенно нравился Линди, так зачем же она его заказала?

«Чтобы подстроиться под среду, — произнес голос в ее голове. — Ты всегда пытаешься это сделать. Потому что считаешь, будто попала сюда по ошибке. Возможно, поэтому тебя так раздражает Нина с ее неприкрытой мольбой в глазах». Линди передернуло.

Вернувшись в салон, она позвонила Джеффу на мобильный и предложила, раз уж они договорились с няней на весь вечер, поужинать после посещения школы. К ее удивлению, муж согласился.

— Мы так давно не ходили в ресторан без детей! — сказала она. — Это все равно что свидание. Можно обсудить взрослые темы.

— Что за взрослые темы ты имеешь в виду — мир во всем мире и изменение климата или секс-игрушки и порнофильмы? — Джефф засмеялся низким озорным смехом, как раньше, и Линди даже приободрилась.

За окном шел снег, и вид тяжелых белых хлопьев не вызвал у Линди, как обычно, чувства усталости и досады на бесконечную зиму; напротив, она ощутила прилив сил и преисполнилась надеждой. Мягкое одеяло мартовского снега покроет серый ландшафт, а семейная жизнь Линди и Джеффа наладится благодаря совместно проведенному вечеру, нескольким бокалам вина, свечам и задушевному разговору. Она наконец завладеет вниманием мужа и расскажет ему о несносной и надоедливой Нине, страсть которой найти семью иногда пугает, но одновременно и восхищает. Может, он даже проведет под скатертью ее рукой по своему бедру, как однажды, когда они еще только встречались, и, возможно, они повторят то, что случилось в тот давний вечер: не доев свой ужин, сорвутся из ресторана и займутся любовью в машине.

* * *

На фоне снежного пейзажа ярко освещенная школа выглядела нарядно. Классы были празднично украшены, родители собрались в столовой, служившей также актовым залом, потягивали сидр, ели сахарное печенье, а на сцене Хизер Квинлен говорила о том, как важно, здорово и потрясающе (каждое из этих слов она выделила особой интонацией), что они пришли встретиться с учителями вот так, в середине учебного года.

— Бог ты мой, да в ней пропала актриса, — шепнула соседке Карли Макдональд, и Линди улыбнулась. — Почему она всегда переигрывает?

— А мне она нравится, — ответила Линди. — Кстати, Карли, познакомьтесь, это мой муж Джефф.

Джефф выглядел, как всегда на подобных мероприятиях, весьма импозантно. Улыбаясь, он сделал изящный поклон и пожал Карли руку, а когда Карли заметила, какая у него замечательная жена, просиял и кивнул, словно говорил: я тоже так считаю. Тут подошли несколько учителей подготовишек, стали расточать комплименты наряду Линди и пообещали, что теперь, когда уже почти наступила весна, обязательно придут к ней сделать прическу. Кто-то поблагодарил ее за организацию завтрака в честь учителей, и все стали ворковать о том, что это был лучший утренник за всю историю школы. Какая это была блестящая, изумительная идея — пригласить для них гитариста. А наборы средств для волос, которые они получили в подарок, — просто прелесть!

Затем пришло время Линди произносить свою речь. Поднимаясь на сцену, она волновалась, но насчитала семь ступеней (счастливое число!) и совершенно успокоилась, взглянув на улыбающуюся толпу, состоявшую сплошь из ее друзей. Наконец-то она стала здесь своей.

После выступления Джефф, сияя, стоял рядом с женой, а к ней по очереди подходили люди. Она ощущала крепкое плечо мужа; вероятно, он поразился, узнав, что она здесь всеобщая любимица. Линди, всегда такая робкая и застенчивая, сейчас была центром всеобщего внимания. Она чувствовала, что раскрепощается, улыбка ее становилась искренней. Когда они беседовали с учительницей Хлои, Джефф просто светился — Линди давно не видела его таким счастливым. По сравнению с другими мужчинами он был неотразим, а когда втиснулся за крошечный детский столик, смотрелся пленительно. Потом он стал восхищаться вывешенными на доске рисунками Хлои, и Линди чуть не растаяла. Затем ей почудилось, что она плывет под потолком и, прищурившись, наблюдает, как красавец-отец слегка касается рукой локтя жены, как оба они склоняются друг к другу, любуясь творчеством дочери, счастливые, что сотворили такое замечательное дитя. И учительница тоже была очарована им, его добродушной улыбкой, изумительным глубоким смехом.

Позже, по пути в ресторан, Линди поинтересовалась:

— Не пожалел, что пропустил сегодня ракетбол?

— Шутишь? Что может быть лучше, чем потусоваться среди фанатов Линди Макинтайр? — поддразнил ее муж.

Они проехали по заснеженным улицам и припарковались около «Иль Форно», где отмечали последнюю годовщину свадьбы. Линди подошла по снегу к дверям ресторана, и Джефф взял ее за руку.

Внутри царили полумрак и тишина, наплыва посетителей во вторник вечером не наблюдалось. Несколько человек сидели у огромного бара из резного красного дерева и еле слышно разговаривали; у камина, где, казалось, уже догорал огонь, была занята пара столиков. Для ужина в будний день было уже поздно, и Линди забеспокоилась: вдруг официантам не понравится, что они вздумали ужинать в неурочный час. Но это был их любимый ресторан — с белыми скатертями и удобными креслами, деревянной облицовкой, настенными бра и официантами, говорившими почти шепотом. Супруги не только праздновали в этом заведении годовщины — здесь Линди сообщила Джеффу, что беременна Хлоей, здесь летним вечером он поставил ее в известность, что им одобрили кредит на дом. Сегодня, полагала она, они просто отмечали тот факт, что все еще живут вместе, несмотря ни на что, — или, может быть, что она завоевала прочное положение в родительском комитете и они наконец утвердились в этой среде! Теперь они могли жить в этом районе, не ощущая себя чужаками. Очевидно, по такому поводу следует выпить.

Их повели к столику в глубине зала, и Линди не сдержалась, выпалила:

— А можно мы сядем у окна? — и внутренне съежилась. Джефф терпеть не мог, когда жена выговаривала у обслуживающего персонала какие-то особые условия, но сейчас он улыбнулся ей и сказал:

— В самом деле, лучше у окна. Сегодня нам нужно и на людей посмотреть, и себя показать. Такая уж наша сущность.

Линди поморщилась. Он не мог удержаться от ехидства даже в такой чудесный вечер. Однако, когда они уселись, официант принес им вино и принял заказ, она схватила мужа за руку:

— Я так рада, что мы пришли сюда! Давненько мы никуда не выбирались! И правда похоже на свидание.

— Это и есть свидание. — Джефф откинулся на стуле и положил ногу на ногу. Глаза его, как бусинки, сверкали в свете свечей.

Линди начала непринужденный разговор о безобидных вещах — Рэззи выздоравливает от простуды; Дэйви надевает отцовские ботинки и пытается спуститься в них по лестнице; Хлоя отыскала на верхней полке в гардеробе платье Эльзы и обозлилась на маму за то, что та его спрятала. Линди говорила и говорила, не переставая улыбаться. Ни слова о работе, или о его вечном отсутствии дома, или, не дай бог, о вечерах в спортзале.

— Кстати! — сказала она, как будто это только сейчас пришло ей в голову, хотя в глубине души давно надеялась, что он сам поинтересуется. — Я ведь еще не рассказывала тебе о Нине?

— О какой Нине?

— Моей сестре. Ты ее не знаешь. — Она повела рукой в воздухе. — Та, с которой у меня одни биологические родители. Я говорила тебе, что поеду в приют, чтобы встретиться с ней, — помнишь, когда звонила монахиня?

— Ах да! Извини. Теперь вспомнил. И ты с ней встретилась и, кажется, сказала, что она несколько… закомплексованная.

Линди нахмурилась. Она и правда так сказала?

— Ну да, она такая, но это еще не все. Нина зациклилась на всей этой истории с удочерением. Говорит, всю жизнь гадала, кто она на самом деле, чуть ли не приставала к людям на улице с вопросом, не могут ли они быть ее родственниками. Представляешь?

Джефф отхлебнул вина и уставился в окно.

Линди поймала себя на том, что стучит по колену. Один, два, три, четыре, пять…

— Ну так вот, — продолжила она. — Мне, конечно, ее жалко, но вообще я этого не понимаю. Как ты знаешь, меня никогда не смущало, что меня удочерили. Так вот сегодня Нина вдруг заявляется ко мне на работу. Ни с того ни с сего. Я отвела ее в свой кабинет, потому что, честно говоря, не хотелось, чтобы весь салон слышал сопливую историю о моем удочерении. Нине в руки каким-то образом попали наши свидетельства о рождении, и она выяснила наши настоящие имена и имя нашей матери. Теперь ее, видимо, уже ничто не остановит.

Линди ждала его ответа. Она перечислила все проблемы, чтобы вывести мужа на вопрос, все ли в порядке с головой у ее новоявленной сестры. Но у Джеффа в кармане загудел телефон. Линди мысленно взмолилась: «Не отвечай, не отвечай». Он исподтишка бросил взгляд на экран, но потом снова посмотрел на жену.

— Так ты не хотела, чтобы она приходила к тебе?

— Даже не знаю. — Линди вздохнула. — Она такая жалкая и хочет привлечь меня к поискам нашей биологической матери, но при этом такая упорная — умудрилась узнать ее имя. Теперь Нина намеревается время от времени заглядывать ко мне на работу, говорит, я единственная ее родственница. Я пообещала провести ей кератиновое лечение волос.

Джефф нахмурился:

— Так все-таки — ты хочешь, чтобы она приходила, или нет? Зачем ты собираешься заниматься ее волосами, если тебе неприятны ее посещения?

— Дело не в том, хочу я этого или нет. — Линди уже забыла, что ей надо четко выражать свои чувства, чтобы муж знал, как отвечать. Он был не склонен распутывать клубок ее чувств и помогать разобраться в себе. — Сама не понимаю. Я не возражаю встречаться с ней. Нина по-своему забавная. И в некотором смысле… как бы это сказать… не могу объяснить.

— Настырная? Она преследует тебя?

— Нет-нет-нет. Она совсем не такая. Она… словно потеряла часть себя. Так отчаянно хочет иметь семью. И грустная, даже когда смеется. Она разведена и встречается с мужчиной гораздо старше ее, у которого двое детей-подростков, но чувствует себя не в своей тарелке.

Линди чуть не сказала: «Не знаю, зачем говорю тебе все это», но Джефф уже развалился на стуле, щелкая пальцами, и его внимание привлекло что-то в другой части ресторана.

— Ну ладно, — только и проговорила она. — Оставим это. Не будем говорить о Нине, у нас ведь сегодня свидание.

Джефф кивнул. Ей бы хотелось, чтобы он ее о чем-нибудь спросил, но это все равно что желать, чтобы он стал совершено другим человеком. Он был привлекательным и сексуальным мужчиной, хорошим отцом и грамотным строителем, но предпочитал решать конкретные задачи, а не копаться в запутанных чувствах. Как говорится, для молотка любая проблема выглядит как гвоздь. Вот и здесь то же самое. Но глаза у Линди защипало; она снова подумала о Куколке. Теперь, когда она узнала, как ее назвали при рождении, вся история приобрела реальные черты. Куколка, казалось, стала ее частью — нежеланной, отброшенной частью, о существовании которой она никогда не подозревала, — и Линди не могла решиться сообщить это имя Джеффу. А что это говорило об их отношениях?

Она совершенно искренне не имела понятия.

Подошел официант и поставил перед ними заказанные блюда. Линди заказала лосося с ризотто и корнеплодами. Она растерянно смотрела в свою тарелку, а Джефф тем временем так набросился на стейк, словно век не ел.

Линди предприняла еще одну попытку.

— У Нины такие же волосы и глаза, как у меня, — тихо произнесла она. — Но в ней есть некая внутренняя уверенность. Словно она идет по жизни, осознавая свою силу, однако в то же время она трогательная и уязвимая. У меня есть семья, а Нина зациклилась на том… что мы с ней кровные родственницы. А у меня, кроме детей, тоже больше нет кровных родственников. И потом, — Линди повысила голос, поскольку он поднял руку, словно бы желая ее остановить, — потом, Джефф, те, кто, по идее, должны были меня любить, однажды отдали меня незнакомым людям! Бросили! И почему? Обеих нас бросили. Нине было пятнадцать месяцев, а я только что родилась. Кто способен на такой чудовищный поступок? Это не укладывается у меня в голове! Прости, но меня этот вопрос изводит.

Своего настоящего имени она ему не назвала. Пятьдесят пять раз постучала по низу столешницы, чтобы не выпалить: «Я — Куколка! Куколка».

— Если хочешь знать мое мнение, — пережевывая кусок стейка, сказал Джефф, — тебе надо все это пустить побоку. Смотри, что с тобой делается. Тебе не нужны лишние переживания. У тебя есть семья, и, кроме того, детка, у тебя забот полон рот: ты руководишь целой школой и очень занята тем, чтобы все банки в шкафу стояли этикетками вперед. — Увидев, как изменилось ее лицо, он добавил: — Шучу! А если серьезно, то не ввязывайся в эту историю. Тебя все любят, рассчитывают на тебя, потому что ты чудесный человек; нет нужды надрывать сердце в поисках людей, которые тебя бросили. Мне жаль говорить это, но твоя мать, скорее всего, женщина из низов. Знакомство с ней не принесет тебе радости, поверь мне.

— Я хочу… я хочу, чтобы мы были счастливы. — Линди услышала свой голос словно издалека, а ее слова не имели никакого смысла. С языка чуть не сорвалось: «Я хочу, чтобы ты любил меня, как раньше». Но, к счастью, она вовремя сдержалась. Она сама всегда сердилась, если людям требовалось подтверждение очевидного.

К тому же Джефф мог еще и не заметить, что разлюбил ее. Мужья быстро перестают любить жен. На эту тему даже состоялась последняя встреча «Маникюр и „Маргарита“»: как трудно удержать интерес мужчины при наличии детей и домашних хлопот. Лейлани пересчитала по пальцам обеих рук известные ей браки, недавно распавшиеся из-за каких-то мелочей. Ну просто эпидемия, сказал кто-то.

Тем временем вино ударило Линди в голову; ужин закончен. Когда она встала, Джеффу пришлось ее поддержать, чтобы она не упала. Линди приблизила свое лицо к его лицу, и произошло следующее: когда она коснулась губами щеки мужа, тот быстро отстранился и отвернулся. Она остолбенела. Что это значит? Неужели он больше не хочет даже целовать ее?

Ее пронзил ледяной страх: Джефф больше ее не любит. О боже, он собирается бросить ее — она не смогла его удержать. Она — обманщица, которая только прикидывается успешной женщиной; даже ее салон — дурацкое место, куда недалекие люди, ведущие бестолковую искусственную жизнь, приходят, чтобы придать себе уверенности. Она не принесла миру никакой ощутимой пользы и, кроме того, была плохой матерью, тратила слишком много денег и беспокоилась не о том, о чем следовало; у нее нет ни убеждений, ни сообразительности. Мать права на ее счет. Линди смотрела в окно машины и с отчаянием вытирала слезы.

— Линди, — удивился муж, — в чем дело? Ты что, плачешь?

— Нет, — ответила она. — С чего бы мне плакать?

Потому что еще в школе она усвоила одну простую истину: никогда, ни за что, ни в коем случае не позволяй другим заметить, как ты испугана и каким ничтожеством себя чувствуешь. Даже своему мужу.

Особенно своему мужу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

НИНА

Можно ли влюбиться в целую семью? Я впервые задумалась об этом. Я все еще оплакивала свою мать и находилась не в том состоянии, чтобы рассуждать трезво, но внезапно ощутила себя… счастливой. Явным образом, безошибочно — счастливой.

Правда, Индиго сделала новый пирсинг, а комната Тайлера жутко провоняла какой-то травой, но я находилась на седьмом небе. Я оказалась в новой, жизнерадостной атмосфере, бесстрашно окунулась в Большую Жизнь и испытывала небывалую полноту чувств.

Каждое утро я просыпалась, как слабоумная сериальная мама, бесстрашная и готовая к любым сложным задачам, но к вечеру чаще всего не испытывала утомления. Меня любили. Я расцвела. Готовила ужины на семью из четырех человек. Вела беседы о школьных друзьях, домашних заданиях и о том, чья очередь выносить мусор. Отвозила детей в школу, и не только: каждый день отправлялась на работу, показывала дома клиентам и отвечала на телефонные звонки; была востребована, расторопна и все такое. Купила календарь, повесила его на кухне и маркерами разного цвета занесла в него расписание всех членов семьи — в самом деле, кому же не понравится такая организация времени? При покупке календаря, стоя в очереди в кассу, я могла с полным правом тряхнуть волосами, вздохнуть и сказать что-то вроде: «Мой выводок надо приучать к порядку!» Все равно никто в магазине меня не знал, так что разоблачить меня было некому.

И ничего, что Индиго закатывала глаза, когда я вела себя как мачеха. Она смотрела прямо сквозь меня, чего уж там скрывать.

Но с тех самых пор, как мы с матерью начали борьбу с раком, — еще до того, как мы бросили это дело и ушли с головой в фильмы Мела Брукса, — я не чувствовала себя такой нужной, такой важной для других людей.

Конечно, я жила в доме, который бросила другая женщина, — с профессиональной точки зрения могу сказать, что обустроен он был ужасно. Джейн обладала специфическим вкусом, богемным и эклектичным: в гостиной — абажуры с бахромой; в спальне — шкаф, в котором, кажется, жили привидения, — каждый день мне приходилось сражаться с ними, прежде чем удавалось достать оттуда одежду. Стиль, выбранный Джейн, меня озадачивал: она сочетала бамбуковые жалюзи с ситцевыми занавесками. Уму непостижимо — бамбук и ситец! Потертый ковер с цветочным узором в гостиной выглядел так, словно попал сюда из интерьера тридцатых годов; мягкие кресла и диваны были обиты парчой, а диваны к тому же, когда вы на них садились, издавали вздох, словно выражали свое мнение по поводу вашего веса. Но на кухне над островком висели изумительные медные сковородки. Я всегда, всегда хотела иметь стол в центре кухни и почти в первую очередь обращала на него внимание потенциальных покупателей дома: «А на кухне есть даже остров!» Словно имелись в виду какие-нибудь Багамы.

Единственным трудным днем на неделе был четверг, когда Джейн разговаривала по «Скайпу» с детьми. И с Картером. Не то чтобы я возражала. Но я уделяла им все свое время, была им необходима: помогала Тайлеру учить слова для спектакля «Парни и куколки»,^[6] который ставили старшеклассники (он весьма убедительно играл Найсли Джонсона), или гоняла Индиго по химии… Однако — вопреки моему жадному недоброму желанию, чтобы на этой неделе разговор детей с матерью не состоялся, — как только компьютер на столе в углу гостиной издавал тонкий писк, все бросали меня и мчались к нему.

Мама звонит!

Мне ничего не оставалось, как держаться подальше от камеры и притворяться, что меня это не трогает. В это время я занималась какими-нибудь домашними делами, например раскладывала по тарелкам куски черничного пирога, чтобы Картер с детьми могли перекусить после того, как наговорятся, — но, боже мой, это было просто душераздирающе. Я для них являлась второстепенным человеком; они много лет провели вместе, и даже трудные времена их объединяли. Несмотря на то что их семья дала трещину, несмотря на гнев, слезы и слишком большое количество здоровой пищи, на этот час раз в неделю они снова сливались в единое целое, а я становилась посторонней. Как будто на месте трещины формировалась костная мозоль. Они не всегда общались дружелюбно, разговор часто не отличался искренностью или задушевностью. В лице Джейн нередко замечалась натянутость; Индиго, ссутулившись на стуле возле компьютера, грызла ногти, а Тайлер пристраивался где-то с краю, и его обычно привлекательное лицо имело вялое выражение.

Когда я на работе рассказывала об этом Мелани, она говорила, что лично ее больше всего напрягало бы спать в постели чужой женщины с ее бывшим мужем, и, наверное, это было справедливое замечание, но меня это как раз таки ничуть не смущало. Джейн бросила многое, словно вышвырнула всю жизнь на обочину, чтобы кто-то ее поднял, и именно я собирала осколки, подобрала ее мужа, детей.

Но кто мог бы, глядя на Картера, счесть его осколком?

Должна признаться: хотя я и была по уши влюблена, существовала, разумеется, вероятность, что я никогда не впишусь в их семью и в конце концов брошу всяческие попытки. (Ведь я уже не раз в жизни покидала то, что любила.) Может быть, в итоге я стала бы всего лишь желанным гостем в доме Сэнборнов. Дети относились ко мне в основном как к старшему товарищу, а все свое раздражение приберегали для общения с отцом или для еженедельных разговоров с матерью, и я понимала: это из-за того, что они мне еще не полностью доверяют. Безусловно, я их любила — большую часть времени, — но они не были моими детьми. И это уже никак не исправить.

Однажды я сказала Мелани, что не уверена, долго ли все это продлится. Возможно, Картер ошеломит меня новостью, что ничего не выходит. Или Индиго и Тайлер захотят, чтобы отец принадлежал только им. Или я пойму, что не могу больше быть услужливой подругой, которая прикидывается членом семьи, и, как много раз прежде, порву с очередным любовником.

— Кто знает? — вздохнула я. — Люди расстаются сплошь и рядом.

— Но с тобой этого больше не произойдет, — заверила Мелани. — Ты изменилась. На сей раз ты явно готова к серьезным отношениям. Именно этого ты и ждала всю жизнь.

— А что, если бывшая жена захочет вернуть Картера? — предположила я, и Мелани рассмеялась:

— Дорогая, они уже больше года разведены, а теперь Джейн переехала в другой штат! Непохоже, что они дорожат друг другом. Хватит уже себя накручивать! К тебе пришло счастье. Так прими его. Наслаждайся им.

— Ты чудачка, — улыбнулась я.

— Куда мне до тебя, — ответила она, даже не поднимая глаз.

* * *

Я знала такие вещи, о которых не подозревали ни Джейн, ни Картер.

Знала, например, что Тайлер — загадочный Тайлер, играющий на гитаре, вихрастый, с огромными карими глазами отличник — иногда, уходя утром из дома, направлялся не в школу. Знала также, что он встречался с девушкой по имени Лолли и не меньше двух раз, когда никого не было дома, они проскальзывали сюда и запирались в его комнате. Иногда днем в учебное время я видела Тайлера в городе — он куда-то шагал, или сидел к кофейне, или играл на гитаре вместе с товарищами. Он ни разу меня не заметил, а я не хотела обращать на себя внимание.

А еще мне было известно, что Индиго упорно и смело боролась за повышение своего авторитета в причудливом мире старшей школы, а в ее комнате лежал сложенным затейливо раскрашенный листок бумаги со списком, озаглавленным «Да пошли вы все! Как стать оторвой: правила Индиго Сэнборн». Длинный список содержал перечень поступков, которые дочь Картера намеревалась совершить, чтобы доказать, что она не просто придурковатая отличница, а крутая девчонка. Кое-что она уже выполнила — покрасила волосы в фиолетовый цвет, прогуляла экзамен и нагрубила директору.

Кроме того, Индиго планировала — и эти пункты сопровождались узорами в виде турецких огурцов и драконов — покурить травку, наклюкаться в стельку на вечеринке, украсть что-нибудь из школы, попасть в полицию за хулиганское поведение, стать активисткой какого-нибудь движения, намалевать на стенах матерные граффити, устроить публичный скандал и — на этом пункте я схватилась за сердце — найти парня,«который в гробу видел серьезные отношения», и переспать с ним. (Строка пестрила рисунками разбитых сердец.)

Прочитав это, я до конца дня не могла найти себе места.

Но на самом деле что мне было известно? Может быть, таковы и есть современные семьи? Я познакомилась с нынешними подростками — опасными, интересными, очаровательными маленькими преступниками. Возможно, все родители стараются всего лишь сохранить жизнь своим отпрыскам, пока те не повзрослеют, и мне вовсе не нужно исполнять роль инспектора по делам несовершеннолетних при двух этих тинейджерах. Я была рада подвозить их на машине, напоминать делать домашние задания, готовить им по утрам завтрак, помнить, что Тайлер любит бананово-ореховые кексы со сливочным сыром, а Индиго предпочитает глазунью с тремя кусочками бекона на английской булочке и всегда облизывает пальцы, когда сквозь них течет желток.

А ночью я лежала рядом с их неотразимым отцом, который ласкал меня так, словно я была единственной женщиной на Земле, но потом говорил что-нибудь вроде: «Дети есть дети», или «Да все нормально», или «Все к лучшему», или «Пожалуйста, не разрушай романтику рассказами о детских проделках», или «Перестань ябедничать на Тайлера».

Но я чувствовала, что обязана хотя бы поставить Картера в известность по поводу списка «Как стать оторвой», особенно о намерении Индиго переспать с мальчиком. Пятнадцать лет — смехотворно ранний возраст для начала половой жизни. Отец имеет право знать об этом, и наверняка он нашел бы способ остановить дочь. Я уже и раньше хотела рассказать ему, но не так-то легко выпалить подобную новость, особенно если ты обнаружила это, копаясь в чужих вещах, и если мужчина рядом с тобой отмахивается: «Давай не будем о детях, давай лучше побеседуем о нас». Я так и не могла собраться с духом и приступить к разговору. Надо сказать ему; нет, не надо. Если я это сделаю, то навсегда утрачу доверие Индиго. И я решила надеть свой костюм чудо-женщины и справиться собственными силами.

Хорошо.

Иногда, после того как дети ложились спать, мы с Картером выходили на прогулку, бродили по парку и смотрели на яркие холодные звезды. В такие минуты мне казалось, что у нас общие сердцебиение и дыхание. Я даже не помню, о чем мы говорили и говорили ли вообще. Однажды мы взяли гитару Тайлера, сели на террасе, укутавшись во флисовые куртки, и Картер невероятно чувственным и задушевным голосом спел мне «Я буду помнить тебя».

Я тоже готова была навсегда запомнить те времена. Бреясь по утрам, он шутил: «Напомни-ка мне, кто из битлов был барабанщиком?» — и я притворялась, что сбита с толку и отвечала: «А что, у „Битлз“ был барабанщик? Это не тот ли парень в смешных очках? Как его, Элтон Джон Леннон?»

Временами, лежа рядом со спящим Картером, я думала, что, возможно, мое предназначение именно в этом и состоит: заботиться о людях, в чьей жизни появилась совершенно случайно.

Глядя в окно на ветви деревьев, скребущие по стене дома, я гадала, получила ли моя биологическая мать мое письмо и станет ли она звонить мне.

Странно: можно быть немыслимо счастливой и все-таки ни на шаг не продвинуться в решении давнишнего вопроса, который мучает тебя с пятилетнего возраста.

Где моя настоящая семья и почему эти люди отказались от меня?

* * *

Во вторник утром я решила найти фотографию своей родительницы, поэтому наплевала на работу и отправилась в мамину квартиру. Я не ночевала там с тех пор, как переехала к Картеру, и, похоже, вопреки ожиданиям совсем не нуждалась в одиночестве.

Я заставила себя подняться на чердак, пытаясь не обращать внимания на холод и клаустрофобию, которая овладела мной в этом крошечном тесном помещении, хранившем каждую мелочь из прошлого. Здесь находились мои тетради и дневники за все школьные годы, каждая поздравительная открытка, которую я рисовала для родителей, костюмы для танцев, ежегодные школьные альбомы, форма для хоккея на траве, альбомы с вырезками. Даже — сердце мое болезненно сжалось! — коробочка с моими молочными зубами.

Мама так сильно меня любила! Записывала все события из моего детства и тщательно берегла все, что только возможно. Интересно, что бы она подумала о моей новой жизни, — узнав, как я заполняю календарь и исполняю роль шофера! Возможно, она не пожелала бы мне такой участи, особенно судьбы мачехи девочки-подростка. Она бы предостерегла меня: «Нина, будь осторожна». Она всегда так говорила. Просила не спешить, не принимать скоропалительных решений, не отдавать всю себя отношениям, которые не перерастут в счастливый брак. Она бы сокрушенно покачала головой: «Зачем ты так быстро переехала к нему?» Странно, что теперь, когда я искала свою биологическую мать, я скучала по маме больше, чем когда-либо. Я хотела поговорить не с кем-нибудь, а с Джозефиной, и именно ее лицо всплывало у меня перед глазами, когда я думала о возможном собственном материнстве.

Я проверяла одну коробку за другой и не остановилась, даже когда устала и когда глаза стало немилосердно щипать от слез и пыли. Чувства подталкивали меня.

И наконец я нашла ту фотографию. Она лежала в неподписанном конверте из упаковочной бумаги на дне коробки, хранившей свидетельство о браке моих родителей и снимки, запечатлевшие их в первые годы семейной жизни, еще до моего удочерения.

Фотография.

Я мгновенно ее узнала. Она словно обожгла мою руку таинственным неземным жаром. Я пробралась к окну, чтобы хорошенько рассмотреть ее.

Выцветший снимок со смятыми краями, от времени приобретший розоватый оттенок, запечатлел юношу и девушку, стоявших у автобуса «фольксваген». Девушка в длинной юбке, роскошные кудрявые рыжеватые волосы спадают на плечи и частично скрывают глаза. Молодой человек с длинными волосами и в ковбойской шляпе. Ни он, ни она не улыбались. Она держала на руках завернутого в одеяло младенца, а перед ней стояла маленькая девочка, едва начавшая ходить, — и меня как громом поразило: видимо, это я. Я серьезно смотрела на мать снизу вверх, словно мне собирались сообщить, что все будущие праздники в честь дня рождения и Рождества отменяются. Нет, это выдумка; я была слишком мала, чтобы понимать подобные вещи. Рыжий пух на голове кудрявился мелкими завитушками, чуть длинноватое голубое платье в цветочек, крепкие белые детские туфельки. К груди я прижимала плюшевого мишку. Похоже, я собиралась расплакаться.

Моим родителям нельзя было доверять воспитание ребенка, и, возможно, я уже тогда знала это. А может быть, меня следовало просто уложить спать.

Я присмотрелась к юноше. Скорее всего, это мой отец. Подросток, который не мог дойти до аптеки и купить презервативы. Его рука лежала на моем плече. Интересно, что он сказал, когда она сообщила ему о решении отдать дочерей в приют? А может, это была его идея?

Наверняка. Возможно, это он придумал, что ей надо стать рок-звездой.

Мне пришлось лечь на пол чердака. На деревянный пол упал квадрат солнечного света, и я лежала там, наблюдая, как оседают пылинки, и думала о себе в годовалом возрасте и о своей кудрявой рыжеволосой матери, так безразлично стоявшей рядом со мной. Сердце громко колотилось в груди.

Потом, когда мне надоели пыль, холод и печаль, я заставила себя встать и отправилась забирать Индиго из школы, чтобы отвезти ее к психотерапевту.

Подъезд к школе был, как обычно, запружен сигналящими джипами, учениками, которые высыпали с главного крыльца и топтались поблизости, уткнувшись в телефоны, или рассеянно прохаживались среди машин. Нужно было держать ухо востро, чтобы забрать ребенка после уроков и по пути никого не задавить. Индиго вдруг материализовалась из семенящей толпы и ворвалась в мой автомобиль, как природная стихия, какой она и являлась. Я дала ей яблоко, и девочка рассказала обо всех сегодняшних несправедливостях в школе (домашнее задание, которое не проверяли, хотя она его сделала, и другие обиды) в подробностях. А уж что нынче творилось в столовой, ну просто жесть: мало того что никто не знал, куда садиться, чтобы на тебя не зыркали, так теперь еще в школе запретили продавать рогалики из-за эпидемии ожирения.

— Это так же ужасно, как моя мама, — заключила Индиго, и мне пришлось сдержать смех. — Не стесняйся, — сказала она. — Можешь смеяться. Над этим нельзя не смеяться. Подумать только — отправиться на ферму! Кто еще захочет, чтобы его окружали не люди, а коровы? Кто променяет дочь на жвачных животных? Только моя мама! Так какого черта церемониться!

Мы остановились перед светофором, и я выглянула из окна. А что предпочла мне моя родная мать? Весь остальной мир. Видимо, мое рождение — худшее, что случилось в ее жизни. Пока не появилась Линди, то есть мы обе были у нее как кость в горле.

Я достала из кармана куртки фотографию и показала ее Индиго.

— Вот эта девушка — видишь? Это моя настоящая мать. А напуганный карапуз, который стоит рядом, — это я. В одеяльце — моя сестра. Я так понимаю, этот снимок сделан перед тем, как мы сели в этот автобус, который отвез нас в приют.

— Надо же! А этот парень с прикольной прической и в ковбойской шляпе, должно быть, твой отец. А он классный, правда? Ой, не отвечай. Я не доверяю твоему вкусу. Ты считаешь, что мой отец классный, что с тебя взять…

— Кстати… — заметила я.

— Нет, — перебила Индиго. — Даже не начинай.

— Выслушай меня. Один вопрос. Тебя не смущает, что я живу в вашем доме, где жили твои отец и мать, когда были женаты? Это ведь немного странно, да?

Девочка воззрилась на меня.

— Ой, только не говори мне, что мы станем обсуждать, как ты и мой отец делаете это. Ладно? Потому что это будет отвратительно и совершенно не в тему.

— Хорошо. Извини.

— Я пошутила! — Она шлепнула меня по руке. Больно. — Не будь смешной. Я знаю, что происходит. Меня вырастили человеком без предрассудков, и на самом деле я считаю, что ты очень смелая, раз связалась с моим отцом.

— При чем тут смелость? Я полюбила его.

— Но он такой пентюх. Не, он, конечно, веселый, но… Он же полный тормоз, ты не находишь? Взвалил на тебя все заботы о семье. Ты ведь, наверно, это заметила?

— Заботы? Я же…

— Ой, да знаю я все, что ты скажешь. Но посмотри на себя, Нина. Ты забираешь меня из школы, потому что папа постоянно об этом забывает. Ты готовишь на всех и, насколько я понимаю, стираешь его трусы. И носки тоже.

— Я…

— Знаю, знаю. Не надо извиняться. Мы обсуждали это на уроках по феминологии. Все, что делает женщина ради мужчины, просто отвратительно, но нас так воспитало общество. Таким образом мы обеспечиваем себе безопасность. — Она откусила яблоко и взглянула на меня. — А ты не защищена даже свидетельством о законном браке. Не то чтобы оно необходимо, но все-таки. Поэтому женщины должны бороться за свои права.

Я с удивлением посмотрела на Индиго.

— Из какого ты века? Все совсем не так, — сказала я. — Не могу объяснить…

— А кроме того, как ты одеваешься. Ты явно хочешь ему понравиться. Моя мама так не делала, так что мне ужасно интересно наблюдать, каким образом, с точки зрения женщины помоложе, можно удержать мужчину.

— А как я одеваюсь? — Я окинула взглядом свой розовый джемпер и обтягивающие джинсы. — Я всегда ношу такую одежду!

— Нет-нет. С этим все в порядке, — поспешила заверить Индиго. Мы уже подъехали к зданию, где принимал психотерапевт. Девочка выскочила из машины и наклонилась к окну дверцы. — Не надо было говорить тебе это, но я уже тоже готова начать половую жизнь. Я решила сделать это до того, как в кого-нибудь втюрюсь, потому что хочу все об этом узнать, чтобы не носиться потом со своей любовью как с писаной торбой. Мы с моей подругой Майей приняли такое решение на прошлой неделе.

— Постой! Мы должны поговорить об этом! — крикнула я, но Индиго уже улизнула, и мне оставалось только смотреть ей вслед и гадать, переживем ли мы все грядущие неурядицы.

Наверно, выражение моего лица было таким же, как на той самой детской фотографии.

Я, сама того не осознавая, двинулась к «Уголку рая». Я честно поехала куда-то в другом направлении и вдруг оказалась перед салоном Линди. Да, мне надо было работать и совсем скоро следовало забрать Индиго после сеанса, но прямо сейчас мне требовалось увидеть свою сестру.

* * *

Увидев, как я вхожу, Линди вздохнула. Затем, видимо, из-за того, что вокруг были люди, улыбнулась мне.

— Ты ведь без записи? — поинтересовалась она. — Или?..

— Нет-нет, я записана на следующую неделю. Кстати, великолепно выглядишь, — добавила я, прежде чем она скажет что-нибудь вроде «Какой черт тебя принес?».

Выглядела Линди действительно потрясающе, если не считать испуганного выражения в глазах, которое, похоже, никогда ее не покидало. Я начала замечать, что она всегда была насторожена, словно ждала, что вот-вот произойдет нечто ужасное.

— Спасибо, — поблагодарила Линди. Она нервно оглядела помещение, будто боясь, что люди начнут что-то подозревать.

Да, это снова я, без предварительной договоренности и на этот раз расточаю комплименты.

— Можем мы… Могу я сказать тебе два слова?

— Хорошо, — ответила она после небольшой паузы. — Пойдем в мой кабинет. Но у меня всего одна минута.

Я проследовала за ней через салон, наслаждаясь музыкой, сочившейся из колонок. Некоторые парикмахерши мне улыбались. Они видели меня уже второй раз. Возможно, я стану постоянной посетительницей.

— Итак, — сказала Линди, закрывая за собой дверь кабинета. — Что на этот раз? Полагаю, ты получила известия от нашей матери?

— Нет. Но я все-таки нашла фотографию, о которой говорила моя приемная мама. Посмотри, это мы!

Я удивилась, что она взяла снимок. Линди была так робка во всех своих поступках, словно защищалась от возможной обиды.

Она взяла фотографию обеими руками, долго изучала ее и наконец изрекла:

— С ума сойти.

— Да, поразительно, — согласилась я. — Взгляни, какая грустная картина. Как я смотрю на нашу мать. А этот парень — наш отец.

— Предполагаемый отец.

— Ну ладно. Некий длинноволосый тип, который постарался, чтобы его имени не было в свидетельствах о рождении.

Я ожидала, что Линди скажет: нет никакой гарантии, что данная фотография вообще имеет к нам какое-то отношение. Это мог быть случайный снимок совершенно посторонних людей. Но она проговорила:

— Фиби и донор спермы. Вот как следует называть его.

— Как ты думаешь, это тот день, когда они от нас избавились? Я похожа на пятнадцатимесячную девочку, правда?

— Брр! — Линди вернула мне фото. — Страшно даже подумать об этом.

— Согласна. Посмотри, какие мы с тобой были милашки. Как они могли нас бросить?

— Строго говоря, моего лица не видно. Я завернута в одеяло. Может, я и не была симпатичной. Может, у меня были колики и я постоянно кричала, а они не могли больше этого выносить. А ты пострадала за компанию.

— Нет. Уверена, это я была плаксой. Вдруг они боялись, что ты станешь такой же, и умыли руки?

Линди искренне засмеялась. Мне пришло в голову, что я никогда еще не слышала ее смеха. Даже не подозревала, что она имеет такую опцию.

— Если ты уделишь мне еще минуту, то я хотела бы попросить у тебя совета как у родительницы, — произнесла я, внезапно осмелев.

Она бросила взгляд на часы.

— У меня есть еще пять минут.

— Слушай, такая дилемма. Индиго — это дочь Картера, ей пятнадцать, и она очень продвинута в вопросах татуировок и пирсинга, — так вот, сегодня она мне заявила, что намерена переспать с парнем, чтобы приобрести опыт до того, как в кого-нибудь влюбится и секс станет означать для нее слишком много.

Линди переложила предметы на столе и подровняла стопку бумаги.

— Интересный подход.

— Именно. И вот возникает вопрос: мне рассказать об этом ее отцу или справиться самостоятельно?

— Откуда же я знаю?

— Ну ты же сама мама. Ты хотела бы знать такое о своей дочери?

— Моей дочери пять лет. — Затем Линди вздохнула: — Что, если тебе рассказать ей о своем отношении к сексу: любовь, восторг, как замечательно это бывает, когда ты любишь человека, и как мерзко может все повернуться, если не любишь, и так далее? Вроде материнских наставлений.

— Хм. А вот моя мама не сочла нужным дать мне подобные наставления. Она только твердила: «Ни в коем случае не целуйся с мальчиками, потому что у них всех только одно на уме».

— Да, Пегги Уолш тоже других советов не знала. Может, тебе просто закрыть на это глаза? По-хорошему, это забота ее отца, а не твоя.

— Конечно, но я могла бы поговорить с ней как женщина. К тому же я не хочу ее закладывать.

Линди долго изучала меня взглядом.

— Наверняка ты была бы рада, если б эти детки отправились к мамочке и у тебя груз с плеч свалился.

— Ты правда так думаешь? А вот я в этом не уверена. — Я взглянула на часы. — Мне уже надо ехать за возмутительницей спокойствия.

— Послушай. — Голос Линди показался странно застенчивым и юным. — Сама не верю, что прошу об этом, но, может, ты сделаешь мне копию той фотографии?

— Хорошо, — согласилась я. — Привезу, когда приеду на процедуру.

— Было бы прекрасно, — ответила Линди.

— Я сделаю еще одну копию и для нашей матери тоже и вручу ей, когда она позвонит и мы встретимся.

Линди снова посмотрела на меня своим странным взглядом, выражающим досаду и житейскую мудрость.

— Нина, неужели ты не понимаешь, что она не станет тебе звонить? Мы ее не интересуем.

— Откуда мы можем знать?

— Если бы хотела, то давно бы уже позвонила. Сколько прошло с тех пор, как ты ей написала? Полтора месяца? Мы ей не нужны, потому она и отказалась от нас. Думаешь, ей нравятся напоминания обо всей той мороке?

— Ну зачем ты так?

— Как?

— Зачем говоришь все это?

— Потому что чем раньше ты привыкнешь к этой мысли, тем раньше сможешь устроить свое счастье.

— Так ты это говоришь ради моего блага? Чтобы защитить меня?

— Ну да. Я тебя почти не знаю, но мне больно видеть, как тебя разочаровали наша шалава-мать и папаша в ковбойской шляпе, обдолбанные настолько, что даже не подумали предохраняться. Безмозглое отребье, не догадавшееся запастись презервативами. Причем дважды.

— Линди, послушай себя, — постаралась я урезонить ее. — Только подумай: если бы они предохранялись, нас бы на свете не было. Надо быть благодарными хотя бы за то, что они дали нам жизнь. Тебе не приходило это в голову?

Она заморгала, словно услышала удивительную новость. Потом произнесла:

— Знаю лишь одно: она не позвонит. Гарантирую.

— Ты что, управляешь планетами?

— Только Западным полушарием Земли, — улыбнулась она.

* * *

И в следующий вторник, как бы в доказательство того, что Линди не управляет планетами, моя мать позвонила мне.

Я уже заканчивала работу и собиралась ехать за Индиго, чтобы после школы отвезти ее к психотерапевту. Я находилась одна на складе, принадлежавшем отцу Мелани, выбирала картины и декоративные коврики для дома, который готовила на продажу. И тут ожил телефон. Неизвестный номер.

Я ответила, но в трубке была только тишина.

— Алло! — повторила я, однако уже знала, кто звонит. Я обомлела. Уставилась в окно на сине-зеленое небо и стала ждать. Через подошвы моих сапог просачивался холод от бетонного пола склада. Молчание было безмерным, как небо.

— Это… вы? — тихо промолвила я. Мой голос потерялся в громадном ангаре.

Потом я услышала гортанный смех.

— Нина? Это Нина?

— Да, это я. А вы… моя мать?

Она снова засмеялась прокуренным голосом.

— Полагаю, да. Я получила твое письмо уже некоторое время назад и вот сегодня решила послушать, что ты хочешь мне сказать.

— Я просто хотела поговорить. — Я сглотнула ком в горле.

— Только я сразу должна предупредить, что не выношу сантиментов, — заявила она.

— Обещаю, сантиментов не будет. Я только хотела познакомиться. Чтобы знать, что вы существуете.

— Ты ведь не собираешься внушать мне чувство вины? Потому что, честно говоря, я никакой вины за собой не чувствую. Понимаешь, о чем я? Так что если хочешь меня обличать, то лучше я сразу выложу тебе все как есть. Просто скажи, что ненавидишь меня, мы распрощаемся, и каждая пойдет своей дорогой. Без обид.

— Нет, нет, что вы, — заверила ее я. — Я не испытываю к вам ненависти. Просто хотела услышать ваш голос.

— Ну вот… услышала. Наверно, заметно, что я смолю как паровоз? А ты куришь?

— Нет.

— И никогда не курила? Даже подростком?

— Нет. Только однажды выкурила сигарету. Полсигареты. Но не могла понять, как вдыхать дым, поэтому потушила окурок и больше к сигаретам не притрагивалась.

— Молодец. — Она помолчала и продолжила: — Буду с тобой откровенна: у меня нет никаких материнских чувств.

— Нет-нет, я вовсе не поэтому…

— Я совершила много ошибок и ужасных поступков, иногда жизнь кажется кошмарной, иногда чудесной, и, просыпаясь, я каждое утро благодарю Бога, что еще держусь на ногах. Знаешь эту песню — «Я все еще держусь»? Это про меня.

— О да, знаю. — Я опустилась в кресло, оперлась на локоть и подумала, не пришлось ли ей остаканиться, чтобы позвонить мне. Но все равно, слава богу, что она позвонила. Как бы ни повернулись события, эти несколько минут у меня уже никто не отнимет. Последовало долгое молчание, и я подумала, что надо было заранее составить список — о чем с ней поговорить.

— Я хочу, чтобы вы знали, что я всегда… всегда хотела с вами встретиться, всю жизнь думала о вас, гадала, где вы живете и счастливы ли вы, — сказала я. — Ребенком я часто думала, что однажды мы увидимся и я смогу спасти вам жизнь или еще как-то приду на помощь.

— Надо же, — удивилась она. — Пару раз в жизни такая помощь мне бы не помешала.

Я крепко зажмурилась, силясь вспомнить все вопросы, которые много лет мечтала задать этой женщине, когда в детстве лежала без сна в своей кроватке, — тогда-то я точно знала, что ей сказать. Как так случилось, что теперь ничего не приходило в голову?

— Я годами носила с собой табель со всеми пятерками, чтобы похвастаться им перед вами, если мы вдруг случайно встретимся. Во всех женщинах, с которыми я сталкивалась, я искала вас.

Она откашлялась.

— Вы знали, где я жила, какая семья меня удочерила? Вам рассказали?

Она долго молчала, затем ответила:

— Мне сообщили только, что это была немолодая пара, которая не могла иметь собственных детей. Полагаю, с точки зрения монахинь, большего я не заслуживала. — Она снова хрипло засмеялась и из-за этого зашлась кашлем — он раздавался словно издалека, как будто она отложила трубку в сторону. Послышались звуки льющейся воды и открываемого шкафчика. Наверно, она пила воду. Потом я услышала сквозь кашель отдаленный голос: — Подожди минутку. — И через некоторое время мать снова взяла трубку. — Я не больна. Так что не заводи песню про то, что мне надо идти к врачу, — это всего лишь аллергия. Ладно? Тебе, некурящей, этого не понять.

— Нет, почему же, я понимаю, — заверила я.

Она заговорила деловитым тоном:

— Послушай, может быть, ты этого и не осознаешь, но ты наверняка ненавидишь меня за то, что я сделала, так что, если хочешь, скажи мне это, и закончим разговор. Давай. Я сдюжу.

— Нет, нет, что вы. Я вовсе не испытываю к вам ненависти. Просто мне всегда хотелось знать, что же произошло. Откуда я, кто мои настоящие родители. Я чувствовала, что попала в свою среду случайно.

— Как? Ты до сих пор не знаешь, что каждый человек ощущает себя не на своем месте? Все на свете. Мы все просто самозванцы.

— Да, но большинство людей знают свои корни. Им известно, носили ли их деды усы… были рабочими, служащими или, может, занимались творчеством, что любили больше — побережье или горы.

— Усы? Вот в чем все дело? Дай подумать. Нет, кажется, твои деды усов не носили.

— Вы меня не так поняли, — сказала я. — Мне интересна история семьи. Моя история! Я всегда хотела знать, что было до моего рождения. Каково мое происхождение, как сложились судьбы моих предков.

Значительно тише она произнесла:

— Возможно, иногда лучше не знать этих историй. Жизнь такая грустная штука. Свою судьбу надо устраивать самостоятельно. Все равно каждый день приходится начинать с начала, заново создавать свою историю.

Я молчала.

Я услышала, как она глубоко затягивается сигаретой. Затем другим, более низким голосом она проговорила:

— Вот видишь? Именно поэтому, получив письмо, я так долго тебе не звонила. Мне нечего тебе сказать.

— Я узнала… я нашла свою сестру. Оказывается, нас было двое?

— Да, — произнесла она так тихо, что я едва ее услышала. — Две маленькие девочки.

Я испугалась, что она бросит трубку, и выпалила:

— Расскажите о своей жизни. О прежней жизни.

— Не могу… — сказала она.

— Ну ничего. Я знаю, что вы должны были отдать меня. Нас обеих. Явно что-то случилось. Вам было… тяжело? Вы любили меня? Плакали, когда расставались со мной? — Ну почему я не составила список вопросов? Почему, почему, почему?

Последовало такое долгое молчание, что я уж подумала, что она положила трубку. Потом она вздохнула:

— Вряд ли я смогу тебе все объяснить. Я не в состоянии. Могу только сказать, что для меня это было ужасное время. Знаешь, я уже должна попрощаться. У меня там на плите выкипает.

— Нет! Подождите. Можно еще два слова? У меня есть фотография. Мне дала ее моя мама.

Она ответила не сразу.

— Скажи мне только одно: тебе досталась хорошая мать?

— О да. Они оба, и мама, и папа, были очень добрыми людьми. Тихие, спокойные. Работали учителями в школе. Я была у них единственным ребенком.

— Единственный ребенок! Надо же!

— Вам когда-нибудь хотелось узнать, что со мной случилось?

— Да. — И опять ее голос прозвучал еле слышно. — Но я не могла. Информация была закрыта. Я даже не представляю, как ты меня нашла. Предполагалось, что все обстоятельства будут храниться в тайне.

— Я очень постаралась.

— Может быть, и зря. Говорю тебе, я не та женщина, которую ты ожидала найти. Мне нечего тебе предложить. И я не могу стать твоей матерью — слишком поздно играть в дочки-матери. Твоей мамой была женщина, которая тебя вырастила.

Я сделала глубокий вдох.

— У меня есть фотография…

Я услышала, как она втянула воздух.

— А, так она попала к тебе, да?

— Тот парень — мой отец?

— Нет.

— Как? Вы уверены?

— Абсолютно. Я отдала эту фотографию вместе с тобой. Это было единственное, что я могла тебе оставить. — Она откашлялась. — Послушай, дорогуша, ситуация хреновая. Я вынуждена была так поступить. Я родила тебя в пятнадцать. Ясно? Сердце разрывалось из-за того, что я не могла тебя воспитывать, но я знала, что без меня тебе будет лучше. Надо было разрубать связи решительно, а не появляться в твоей жизни от случая к случаю. Так было лучше для всех. Я сейчас брошу трубку и стану стучать головой о бетонную стену. Разговор получился мучительным, как я и предполагала.

— Подождите! Скажите мне, ваша жизнь сложилась счастливо? Ваш поступок в конце концов оказался ненапрасным? — Я зажмурилась, понимая, что зашла слишком далеко.

Молчание продлилось, казалось, не один месяц. Сменялись времена года. Я могла отметить пару дней рождений. Затем густым голосом она произнесла:

— У тебя был плюшевый пес по кличке Носок, и ты пыталась произнести это слово. Так забавно хмурилась и пыталась выговорить «с-с-со». А еще ты грызла прутья кроватки. Я просыпалась от этого звука, как по будильнику. Меня это беспокоило, и я говорила сестре: «Может быть, ей не хватает каких-нибудь витаминов?» — а сестра отвечала: «Да, дерева! Ты даешь ей мало дерева».

— Ах да, сестра Жермен упоминала о тетке. — Я стискивала телефон так крепко, что свело руку. — Она была старше вас?

— Да. Мы с тобой жили у нее. После смерти родителей мы поселились все вместе. У нее тоже был ребенок, старше тебя, и ты во всем старалась подражать Кевину. Однажды вы вдвоем взяли рулоны туалетной бумаги и побросали их в унитаз. Все до единого. И так гордились собой! А у нас не хватало денег, чтобы купить еще бумаги. Но разве можно сердиться на таких очаровательных проказников — насквозь мокрых, в руках — набухшие рулоны, которые весили, наверно, килограмма два… Ой, а однажды я решила, что ты уже подросла и тебя больше не надо поить из бутылочки, — тогда я уже знала, что придется с тобой расстаться, — и попробовала напоить из чашки, чтобы в приюте ты легче к этому привыкла, но тебе не понравилось. Упрямица! Забастовала и отказывалась пить совсем, каждый раз бросая чашку на пол. Моя сестра говорила… сестра говорила… — Она умолкла.

— Скажите мне, что она говорила.

Она прерывисто дышала в трубку.

— Что ты привыкнешь, что со временем ты привыкнешь ко всему. Я плакала больше над тем, что уже не придется поить тебя из бутылочки… Чудно устроена память.

Я зажмурилась и после долгого молчания промолвила:

— Меня звали Кэт.

— Да. «Целуй меня, Кэт»,^[7] — все время говорили мы тебе. Это такой мюзикл. Я играла Кэт в школьной постановке.

— Ах вот почему меня назвали не Кэтрин.

— Кэт, — твердо произнесла она. — Я так захотела.

— А сестру вы назвали Куколкой.

— Да. Боже, ну и имечко, правда?

— Миленькое. Не часто встречаются женщины по имени Куколка. Она выглядела так трогательно?

— Не знаю. Мне просто пришло в голову это имя.

— Теперь ее зовут Линди.

— Да, ты упомянула об этом в письме.

Мы обе замолчали, только дышали в трубку. Потом я осторожно произнесла:

— Я видела ваше выступление в качестве Лулу.

— А об этом-то как ты узнала?

— Залезла в «Гугл».

— С ума сойти.

— На видео у вас изумительные волосы. У нас с Линди похожие, только ваши невероятно густые.

— Восьмидесятые. Алчное десятилетие плюс гель для волос.

Я засмеялась.

— У Линди тоже волосы роскошные. Она держит салон красоты. На следующей неделе я пойду к ней на процедуры, она обещала привести в порядок мои тугие кудри. Я недавно с ней познакомилась, и удивительно, что мы с ней сдружились на почве прически.

— Женщины могут беспрерывно болтать о своих волосах.

— А ваши все такие же шикарные?

— Если под «шикарными» ты понимаешь взрыв на макаронной фабрике, то да.

Я случайно бросила взгляд на часы. Через пять минут надо было забирать Индиго. Но как я могла уйти? Мать стала рассказывать о своих волосах, потом о двух других женщинах из группы — видимо, «детях звезд», — и как группа должна была выступать в телепрограмме «В субботу вечером», но регистрацию на участие отменили из-за менеджера, который забрал все их деньги, но в итоге в соответствии с ее рассказом все вышло очень забавно: их менеджер подрался с менеджером Крисси Хайнд.

— Вы были замужем второй раз? — спросила я.

— Я, знаешь ли, и за твоим отцом замужем не была. Мы были слишком молоды. Но позже — ох. Не могу сказать точно, сколько раз выходила замуж. Три или четыре. Пара пробных браков, со следующим мужем мы прожили пять лет. Мне стало скучно. Со мной не так-то легко ужиться.

— У меня тоже был пробный брак. Продлился полгода. Потом он встретил другую.

— По мне, полгода — это хороший срок. Один мой брак длился полтора месяца. Мы поженились в Вегасе во время моих гастролей, и еще до их завершения мы развелись в том же Вегасе. Вот так-то. У меня все быстро делается. Он-то был актер, вот и пустился по кобелиному делу. Я бы священникам жениться разрешила, а актерам запретила.

Я слышала, как, попыхивая сигареткой, она ожидала моего смеха.

— Сейчас я живу с одним мужчиной, — сообщила я. — Он примерно вашего возраста, это немного странно. У него…

— Моего возраста? Что за блажь? Обалдеть. У тебя комплекс Электры или что?

— Нет, вряд ли. И потом, это не такой уж и древний возраст. Вы ведь родили меня в…

— Да-да, я помню, когда родила тебя.

Я испугалась, не считает ли она, что это был худший день в ее жизни. Неужели все действительно так ужасно? Я прочистила горло и сказала:

— Смотрите, какой у нас получился дружеский разговор. Мы можем встретиться?

— С чего бы вдруг? Я ведь говорила…

— А если просто выпить где-нибудь кофе? Всего одна встреча. Если хотите, я покажу вам фотографию. Никаких упреков, обвинений. Мы просто посмотрим друг на друга, не как мать и дочь, а как обычные люди.

— Это будет тяжело, — ответила она.

— Если только чуть-чуть. А может быть, встреча пойдет нам на пользу. Знаете, много лет я невольно присматривалась ко всем похожим женщинам на улице, думая, что среди них может быть моя мама, — к продавщицам, водителям автобуса…

— Хватит, — сказала она, но я не остановилась.

— В средней школе я убедила себя, что моя мама — наша учительница физкультуры, уж не помню почему. Наверно, я просто ужасно хотела найти вас. А теперь мне даже не верится, что мы с вами разговариваем!

— Послушай. Тебе не надо со мной знакомиться. Я не такая, как ты воображаешь. Я не мать.

— Это ничего. Я ведь говорю: встретимся не как мать и дочь, а просто так. Вы и я.

— Как ты не понимаешь: неизвестно, как все повернется.

— Ну что такого может случиться? — удивилась я. — Мы не допустим ничего плохого. Станем друзьями.

— Есть вещи, о которых я не могу говорить. Просто не могу.

— Ну и ладно. Не надо говорить о том, о чем вы не хотите. Я хочу только знать, что у вас все хорошо. Что, хотя вы отказались от двух детей, но оправились и встали на ноги.

— Да, — неприветливо произнесла она. — Сдала в приют двоих детей. Такова моя история.

Я беспрерывно гладила рукой стоявший передо мной журнальный столик. Вокруг меня громоздилась мебель — груды старых диванов, стульев, тумбочек. Отремонтированные, со свежей обивкой, теперь они предназначались для новой роли — имитировать уютную обстановку в продающихся домах, чтобы те выглядели презентабельно. Собственно, создавать ширму. Всю жизнь я маскировала изъяны человеческого существования, чтобы со стороны картина смотрелась импозантно. Я закрыла глаза. Больше всего на свете я хотела увидеть свою мать, даже если эта встреча тоже будет всего лишь маскировкой.

Когда мать снова заговорила, голос ее был густым, словно она едва сдерживала слезы.

— Ну, если только выпить где-нибудь. Кофе — не мой напиток. И, бог свидетель, без горячительного в таком деле не обойтись. Ты уже совершеннолетняя? — засмеялась она.

— Мне тридцать пять лет.

— Знаю. Я шучу. По мне, так тебе все еще пятнадцать месяцев; одна неделя и два дня.

— Это произошло в тот день?

— Именно.

— И вы его запомнили.

— Я все помню. Глубокие тайники моей памяти посвящены прошлому, тебе и тому, что должно было случиться, но не случилось. Но чаще всего я держу двери в те комнаты закрытыми. Тогда удается не тянуться по утрам к мышьяку. По крайней мере, большую часть времени.

Я сделала глубокий вдох.

— Можно я приведу Линди?

Она заколебалась.

— Может быть, лучше нам встретиться вдвоем? — Потом она шумно выдохнула: — А, пропади все пропадом. Валяй, бери и ее с собой! Давай рискнем, развяжемся с этим раз и навсегда.

— Раз и навсегда?

— Дорогуша, я не собираюсь прикипать к тебе на всю жизнь. Никаких сердцещипательных киношных сцен о вновь обретенной семье не будет. Встретимся, посидим, никаких упреков, никаких обвинений, всего один вечер за стаканчиком. И всё. Ни на какие вопросы я отвечать не буду, ясно тебе? Есть целый вагон событий, рассказывать о которых я не имею права, даже если и захочу. А я и не хочу вовсе.

— Договорились, — ответила я, хотя меня мгновенно обдало холодом.

Мы условились о встрече. Мы с Линди приедем в Бруклин через две недели в субботу, но не к матери домой. Нет-нет-нет. Она выбрала бар, по ее словам, достаточно оживленный и шумный, где ни черта не слышно, но это как раз то, что надо, — меньше будет вопросов, ха-ха. К тому же там полно клёвых молодых парней, добавила она со значением. Может, я встречу более подходящего мужчину. «Мы столько всего не успели обсудить», — с сожалением подумала я.

Я была уверена, что пусть не сразу, но мы станем семьей, что бы она ни говорила.

* * *

С трясущимися руками и глазами, полными слез, я поехала в школу.

Я опаздывала на двадцать пять минут. Остановившись на первом светофоре, я суетливо набирала номер Индиго, сердце кувыркалось у меня в груди, как теннисная туфля в барабане стиральной машины. Кайла не отвечала. Черт. Наконец подъехав к школе, я не увидела девочку там, где она обычно ждала меня. Я снова позвонила. Ничего. Индиго была не из тех учеников, кто шатался по парковке или околачивался на крыльце. Я оставила машину и пошла ее разыскивать. Чаще всего яркие фиолетовые волосы служили маяком, позволявшим найти девочку в толпе.

Но не сегодня.

Я вошла в холл школы и осведомилась у высокого парня с тяжелым пирсингом в носу:

— Не знаешь, где Индиго?

Он понятия не имел, о ком речь. Ну еще бы. В старшей школе училось больше тысячи детей. Кроме того, здесь ее могли и не знать под этим именем.

Однако должна признаться — может быть, это ужасно, но я ничуть не волновалась об Индиго. Скоро я встречусь со своей матерью! Ура! Ни о чем другом я думать не могла.

Она моя мать, моя настоящая мать, и без сомнения, как только я увижу ее, будет уже неважно, если она окажется не тем человеком, которого я ожидаю увидеть, если она грубовата, злоупотребляет спиртным, не выпускает сигареты изо рта, если у нее сложная жизнь. Я взгляну на нее, и мы тут же поймем, что неразделимы, а если ей когда-нибудь понадобится пересадка почки, то моя превосходно подойдет.

Небо вдруг стало ослепительно-голубым, все подростки, бродившие возле школы, показались симпатичными славными существами, и с Индиго, конечно же, все обстояло благополучно. Она наверняка злится, но что с того? Помиримся. Самое главное — теперь у меня есть кровные родственники. И я ни за что не поверю, что у нас состоится лишь единственная встреча. Как только мать увидит меня и Линди, мы станем настоящей семьей. У меня появятся двоюродные братья и сестры и по крайней мере одна тетя, а может быть, я познакомлюсь еще и с дядьями и стану навещать в доме престарелых бабушек и дедушек, приносить им черничный пирог, всю мою благосклонность и наилучшие пожелания. Конечно, поначалу будет неловко, ведь я незнакомка, выросшая в ином окружении, но потом они увидят, что я одна из них, и примут меня.

Они расскажут мне все семейные истории, которые я так жажду услышать, и мы сплотимся, наслаждаясь обществом друг друга, и я стану называть каждого, как положено между близкими людьми: дедушка Горацио, или тетя Фло, или, чем черт не шутит, досточтимый кузен.

Как-то так. У меня появятся родственники. У меня и у Линди.

Я села на каменный забор возле школы и написала Линди сообщение:

«О боже! Она позвонила мне. Она позвонила! Она хочет с нами встретиться».

Сразу после этого телефон звякнул, и я ожидала ответа Линди: мол, ничего не получится, и кому нужна эта никудышняя мать, и все в том же духе. Но это была не она, а Картер.

Он интересовался: «Ты ведь забрала Кайлу из школы?»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ФИБИ

Вот черт.

Все-таки она это сделала.

Поговорила с Кэт. И ради чего? Проклятие, обещала же себе, что ни при каких обстоятельствах не станет ни искать дочерей, ни разговаривать с ними, ни как-либо вклиниваться со своими тоскливыми историями в их жизни. И вот она нарушила все свои клятвы, кажется, даже против собственной воли. Черт возьми, о чем она только думала?

Почему не выбросила то письмо? Зачем вообще распечатала его?

Потому что оно было написано от руки, вот почему, и она подумала, что ей пишет сестра из Оклахомы или тетка из Калифорнии. Нет, это неправда. Она заметила штемпеля Коннектикута и подумала, что кто-нибудь предлагает взять ученика на уроки вокала или игры на фортепиано. Или выражает свое восхищение ею — иногда такое все еще случается: люди смотрят ее на «Ютубе» и считают нужным сообщить, что группа «Дети звезд» была потрясающей. Ах да какая теперь разница! Главное, что она прочитала письмо.

Открыв его, она испытала дурноту пополам с восторгом.

— Что за идиотские шутки? — произнесла она вслух, сидя в своей безупречно чистой белой кухне. Письма посыпались на пол с внешней стороны двери, и она наклонилась, чтобы поднять их. Мальчик, ждавший маму после занятия музыкой, оторопел, решив, что она разговаривает с ним. Фиби прислонилась к прохладной стене там, где он ее не видел, и читала и перечитывала строки, жадно глотая их, как сласти. Ядовитые сласти.

Итак, Кэт теперь зовут Нина Попкинс. Она взрослая женщина. Фотографию она не вложила. Фиби потрясла конверт, чтобы убедиться. Ничего.

Если она вознамерилась перевернуть жизнь своей матери с ног на голову, могла бы, по крайней мере, прислать свой снимок, чтобы мать узнала, как она выглядит. Но нет. Разумеется, Нина Попкинс ничем ей не обязана.

Внезапно у Фиби разыгралась головная боль.

Вы назвали меня Кэт, и я всегда хотела познакомиться с Вами. Я Вас искала.

Черт!

— Я тебе не понравлюсь, Кэт, — прошептала Фиби. — Живи своей жизнью и забудь обо мне.

Ей без сомнения следовало сразу же выбросить письмо в мусорную корзину. Но тут мать Пола с криком «Э-ге-гей!» затопала по лестнице, и Фиби сунула послание в ящик со всякой мелочовкой.

Вечером письмо захотело, чтобы Фиби его снова перечитала, поэтому она вынула его и прочла еще два или три раза. Кэт делала хвостики на прописных буквах, как учили раньше, до того как все стали писать просто и скучно.

Я всегда искала Вас. Пожалуйста, позвоните мне. Давайте поговорим.

И даже тогда Фиби не выбросила письмо.

Она решила сохранить его еще на несколько дней, на случай если ей придет охота снова его перечитать. Она не собиралась ни звонить, ни как-то иначе откликаться. Конечно же нет, что за глупости. Но, возможно, прежде чем избавиться от этого письма, ей захочется еще раз на него взглянуть.

На следующий день она накрыла письмо прихватками для кастрюль, а сверху бросила рулон изоленты. Потом накидала сверху упаковки от сигарет. Письмо теперь было полностью погребено под всяким скарбом. Для пущей верности Фиби положила поверх еще и кухонные ножницы и отвертку и закрыла ящик.

Но головная боль не проходила.

В ящике словно бы притаилась змея. Выжидала.

Лежа ночами без сна, Фиби рассуждала, что надо бы вышвырнуть к чертям эти листки, разорвать на мелкие кусочки, размочить в раковине, смыть в унитаз. Зачем они ей? Сколько она перестрадала из-за этой ужасной главы своей жизни, сколько лет не могла спать, потому что перед мысленным взором стояли огромные глаза Кэт, наполненные слезами, и сколько времени прошло, прежде чем она перестала слышать ее отчаянный плач, словно бы означавший: «Мама, не-е-ет!»

Боже, чего ей стоило закопать тот день в сознании так, чтобы можно было с этимжить! Тот день, когда она вынуждена была отдать Кэт. Ее терзала такая боль, что казалось, она не просто хотела умереть, а уже умерла. Едва держалась на ногах, но вцепилась в ребенка, словно тигрица, как говорила ей позже ее сестра Мэри. «Я просто не узнавала тебя, — рассказывала она. — Никогда не видела, чтобы человек так разительно менялся в лице».

Как будто бы Мэри не знала, каких мук ей это стоило. А Фиби вскоре должна была уехать из города, перебраться в Калифорнию. «Поезжай к тете Джесси, начни жизнь заново, — увещевала Мэри. — Не думай больше о прошлом, обо всех ошибках, которые совершила. У детей жизнь сложится благополучно. Куколка уже попала в хорошие руки, и для Кэт найдутся добрые приемные родители, и она будет очень счастлива. Не грусти, ты сделала ей самый ценный подарок — нормальную семью, которая будет заботиться о ней».

Социальный работник из приюта — крупная приземистая женщина в ярко-синем костюме — протянула руки и сказала: «Ну всё, давайте ее сюда», но Фиби не сразу отдала Кэт, а стала целовать ее. Поцеловала сорок раз, сорок тысяч раз, и тогда женщина подошла и мягко, но решительно забрала девочку. Вероятно, ей пришлось сделать это потому, что иначе Фиби никогда бы не отпустила дочь. Ребенок надрывался от плача и протягивал ручки к матери. И Фиби, не чуя под собой ног, выбежала на улицу с душой, настолько опустошенной, что ветер, казалось, продувал ее насквозь. Если бы Мэри не поддерживала ее, она бы рухнула наземь. Даже вернувшись в дом с закрытыми окнами, сестры слышали истошный детский крик, когда сотрудница приюта сажала Кэт на заднее сиденье машины. Фиби знала, что Кэт, скорее всего, выгибает спинку, как делает всегда, когда не желает куда-нибудь идти.

Господи, господи. Будьте с ней ласковы, добрые люди. Позаботьтесь о ней. Умоляю вас, пожалуйста, любите ее. Она привыкла к тому, что ее обожают. Пожалуйста.

* * *

Хватит снова об этом думать. Прекрати. Однажды ты это перестрадала, и не нужно переживать этот кошмар заново. Так что остановись.

Но она не могла.

Слава богу, Куколку уже пристроили в семью; расстаться с двухнедельным ребенком было безумно тяжело, но Фиби и так уже не могла заботиться о малышке, была не в состоянии встать с постели; сознание ее помутилось; в мозгу стучали кровь, и молоко, и ужас; руки дрожали; она не могла спать, но не могла и бодрствовать — так и существовала в этом кошмарном промежуточном мире. Роды начались преждевременно, в вечер аварии, Мэри и ее муж ругались в соседней комнате, их брак распадался из-за Фиби. Сын Мэри Кевин и Кэт плакали, плакали, плакали, розовенькая новорожденная девочка надрывалась криком, широко раскрыв воспаленный ротик, и молотила кулачками, а Мэри говорила: «Это немыслимо, мы никак не сумеем справиться. Фиби, ты слышишь меня? Надо решать как можно скорее, дай ребенку хотя бы полноценную семью».

Полноценная семья. Она ненавидела эти слова.

Сначала в полноценную семью отправили Куколку, а потом, месяц спустя, пришло письмо от тети Джесси:

Приезжай в Калифорнию, закончишь здесь школу, и мы поможем тебе начать все сначала. Позже у тебя будут другие дети, милая, а сейчас давай рассуждать трезво: тебе нужно спасти свою жизнь и подумать о судьбе малышей. Они заслуживают того, чтобы жить в хорошем доме с отцом и матерью, способными о них позаботиться.

Мэри вторила: «Это единственная надежда. Не будь эгоисткой, это необходимо ради детей, подпиши бумаги и уезжай, уезжай, уезжай. Не губи свою жизнь».

И Фиби бормотала: «Прощайте-Кэт-Куколка-Кевин-Мэри-жизнь-в-доме-сестры-радость-надежда-свобода-выбора».

В душе у нее двигались целые континенты ненависти. Извергались вулканы, происходили землетрясения и сейсмические сдвиги. Окружающие вели себя так, как будто проще простого оставить все позади и начать новую жизнь, как будто такое вообще возможно, как будто это в порядке вещей, как будто отдать детей на удочерение — Самая Распрекрасная Идея. Да, говорили они, это трагично, но это можно перетерпеть.

И все же: даже живя с теткой в многоквартирном доме в Калифорнии, где от яркого солнца постоянно приходилось щуриться, где повсюду были бассейны, а на пляже всегда тусовались привлекательные юноши, играющие на гитаре, она повсеместно смотрела только на маленьких детей. В магазинах они пытались выбраться из тележек, на улице ковыляли по тротуару к своим родителям, играли в парках, гулили в колясках, доверчиво клали головки с персиковыми волосиками на плечи мам. Фиби обращала внимание на каждого из них, и любое движение воздуха доставляло жгучую боль.

Она заставляла себя отворачиваться, приучала к бесчувствию. Вот бы сердце совсем онемело. Чтобы не плакать. Чтобы не кричать от боли.

Можно стать бесчувственной надолго. Если понадобится, навсегда.

* * *

Прошло какое-то время, и однажды Фиби рывком открыла ящик и достала письмо. Она была готова поджечь его зажигалкой и бросить в раковину, посмотреть, как догорят остатки, и смыть пепел в трубу. И вернуться к своей медитации, к ритуалу очищения, к игре на фортепиано и к приятной, успокаивающей душу уборке в доме. К тому, что она научилась контролировать.

Но сначала… она наберет номер. И услышит голос Кэт. Возможно, она попадет на автоответчик и просто послушает интонации дочери, то, как она произносит слова, услышит улыбку в ее голосе — значит, она в полном порядке. Может быть, это ей и надо.

Но Кэт взяла трубку. Настоящая Кэт.

Черт, черт, черт.

«Я просто хотела услышать ваш голос, и только».

Я просто хотела снова вырвать из груди ваше сердце и снова провести вас через кошмар.

«Я видела ваши выступления в качестве Лулу. Мы можем встретиться? Я просто хочу вас увидеть. Я хочу узнать историю моей семьи. Можно я приведу Линди?»

* * *

Фиби позвонила сестре. Мэри уехала из Коннектикута двадцать лет назад, после того как вышла замуж второй раз, за Шелби. Его семья жила в Оклахоме, включая маму в доме престарелых, а здесь у Мэри никого не было — да, она именно так и сказала, совсем никого. Видимо, Фиби она в расчет не брала и ради нее не стоило оставаться в Коннектикуте. И все же довольно долго, до рождения детей, Мэри и Фиби составляли семью из двух человек. Две сестры, выжившие в катастрофе. После смерти родителей, которые умерли в один год: мать — от рака, а отец — от горя, — Мэри растила Фиби.

Вот черт. Она не станет рассказывать все это Кэт! Иначе дочь сочтет ее жалкой.

И… допустим, если Фиби будет делиться этим с новой подругой за бокалом вина, то скажет: «А дальше начинается ужасное!» И они засмеются — это ведь черный юмор, как еще на такое реагировать? Она бы специально рассказывала так, чтобы вызвать смех. Потому что сумела пережить несчастье и стала сильнее. По крайней мере, она так говорила.

— Я разговаривала с Кэт, — сообщила Фиби Мэри. Перед беседой с сестрой она репетировала — практиковалась в произнесении этого предложения, ходя кругами по квартире, поправляя вещи, ожидая учеников: «Я разговаривала с Кэт. Я разговаривала с Кэт. Я разговаривала с Кэт». Теперь же фраза прозвучала как совершенно будничная.

— О господи, — удивилась Мэри. — Как это?

— Я ей позвонила.

— Из-за того письма? Ты ведь не собиралась.

— Помню. Но все же позвонила.

Часы на кухне тикали невероятно громко. Надо порекомендовать их школьному театру в качестве исполнителя заглавной роли в инсценировке рассказа «Сердце-обличитель».^[8]

— И как она тебе показалась?

— Приятная. Молодой голос.

— Какой же еще.

— Она хочет со мной встретиться.

— Ну конечно, как же иначе! Но ты ведь не пойдешь?

— Не знаю.

— А ей ты что сказала?

— Пообещала прийти.

— Но зачем? Это не принесет тебе ничего, кроме боли.

— И Куколка тоже придет.

— Боже мой, Фиби. Что ты с собой делаешь? Открываешь ящик Пандоры.

Фиби крепко зажмурилась.

— Я предупредила Кэт, что ей не вызвать во мне чувства вины. И что я не стану отвечать на вопросы.

— Неужели? — Мэри засмеялась. — А теперь, стало быть, передумала, дурочка? А что, если она захочет узнать, кто ее отец, бабушка с дедушкой?

— Скажу, что у нее есть одна только чудесная тетя.

Мэри снова засмеялась. Потом они сменили тему. Сын Мэри работал в адвокатской конторе в Техасе, его жена была беременна. Мэри будет бабушкой!

Семья растет!

Повесив трубку, Фиби приготовила себе веганский ужин и поела в своей тщательно убранной кухоньке за столом из «ИКЕИ». Все удивлялись, что она отказывается от животных продуктов, но не выпускает изо рта сигареты; может быть, многим это и казалось странным, но для нее имело смысл. Она вела тихую жизнь: давала уроки, полировала дом до блеска и собирала книги по веганству. Иногда она еще пела в клубах, а один преподаватель Бруклинского колледжа пригласил ее работать со студентами, играющими в университетском театре, — ставить им голос и совершенствовать произношение. Фиби ездила в кампус на метро и целый день проводила со студентами, глядя в их свежие лица и ощущая, как их звонкие голоса пробирают ее до мозга костей, а вечером возвращалась домой в вагоне подземки с закрытыми глазами. С романами, после череды разнообразных историй любви и нелюбви, было покончено, и с некоторых пор мужчины из ее жизни исчезли — испарились, как говорится. Конечно, много раз она и сама бесследно улетучивалась с их пути, словно призрак.

Теперь Фиби успокоилась. Знала, что выглядит старше своих пятидесяти, но ее это не волновало. У нее были сухопарое тело и увядшее лицо, глубоко посаженные глаза окружали многочисленные морщины, две длинные бороздки залегли по обеим сторонам рта. Рыжие волосы седели, и спереди уже выделялась крупная белая прядь. Огромное облегчение, что больше не надо следить за своей внешностью — красить волосы, облачаться в короткие юбки, привлекать внимание мужчин. Теперь она носила джемперы и леггинсы, а также бусы на черной нитке, которые считала талисманом, и удобную обувь.

Фиби сидела в темноте и медитировала, глядя на изображение Будды. Буддизм она не исповедовала, но ей нравилась эта картина, которую она купила на тибетском рынке на Седьмой авеню.

К этому времени вся ненависть прошла. Куда уходят такие чувства? Возможно, Будда высосал ее вместе со страхом и сожалениями. Фиби пребывала в душевном равновесии. И оно ее не покинет независимо от того, увидит она Кэт и Куколку или нет.

Такова правда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ЛИНДИ

В такие дни Линди говорила себе, что Куколка берет верх, и их теперь становилось у нее все больше. Они отличались неистребимым ощущением, что ей было предназначено стать кем-то другим. Возможно, именно по этой причине, получив сообщение от Нины, она не ответила отказом.

Куколка хотела встретиться с матерью вопреки желанию Линди.

«Черт знает что, — думала Линди. — Мне надо остановиться». Беспомощное нежеланное дитя не могло вести бизнес и выполнять семейные обязанности. Нужно было срочно вернуть себе власть над собственной жизнью.

После работы она поехала домой и обнаружила, что Пегги, несмотря на ее многократные просьбы, усадила детей перед телевизором, так что они, разинув рты, с пустыми глазами, как зомби, сидели в креслах-мешках в общей комнате и поедали сладкие хлопья прямо из коробки.

— Привет, мои лапочки, — сказала им Линди. Никто даже не повернул головы, а Рэззи сунул большой палец в рот и скатился с кресла на ковер, не отрывая глаз от экрана, где уродливая кукла пронзительно стрекотала что-то о чувствах.

Чувства. Боже ты мой.

Линди подняла с пола упавшую коробку с хлопьями, потрепала по волосам всех троих отпрысков и пошла в кухню, где ее мать пила капучино из кофейни «Данкин Донатс» и решала судоку. Обеденные тарелки стояли на сушилке, а не в посудомойке, как предпочитала Линди. Ее мать по каким-то непонятным причинам не доверяла технике; миссис Уолш неизменно мыла посуду вручную и настаивала на том, чтобы она сохла на воздухе, потому что полотенца, видите ли, нестерильные. Поэтому кухня после маминого посещения всегда выглядела неопрятной.

Но не из-за этого Линди заскрипела сейчас зубами. И не из-за того, что Пегги не обращала внимания на внуков. Ведь мать заслужила отдых в конце дня, — еще бы! — но Линди и Джефф не разрешали детям долго смотреть телевизор. После того как близнецы пялились в экран, они были несносны — перевозбуждались, хныкали, не говоря уже о том, что сидеть часами без движения вредно. И потом, сухая смесь в качестве перекуса? Даже без молока? Но можно ли позволить себе сердиться, когда человек оказывает тебе неоценимую услугу, присматривая за твоими детьми! Вот в чем была загвоздка.

Однако сегодня все обстояло еще хуже.

— Привет, — поздоровалась Линди с матерью и с заметным раздражением шваркнула сумку на стол.

Мать подняла на нее глаза и поджала губы.

— Вижу, ты сегодня не в настроении. В чем дело?

Пегги Уолш была в бирюзовом джемпере, из-под которого выглядывал маленький белый воротничок рубашки, и в своих обычных мешковатых джинсах (она называла их няниными штанами). Коротко, почти по-мужски подстриженные седые волосы выглядели бы гораздо лучше, позволь она Линди помыть их оттеночным шампунем, чтобы придать блеск. Но Пегги, конечно же, не позволяла. Она чуть ли не гордилась тем, как мало заботится о своей внешности. Словно у нее был вагон других, более важных дел.

— Да собственно, ни в чем. — Линди просмотрела стопку с почтой: счета, счета, каталог весенней детской одежды и все такое прочее. В голове неприятно гудело.

— Тогда ладно. — Мать стала собирать свои вещи — голубую пластиковую сумку, припрятанную в углу, пальто, переброшенное через спинку стула. — Дома все хорошо. Дети очень устали, и я позволила им посмотреть «Дашу-следопыта». Рэззи покакал примерно в три часа. Конечно же, не в горшок. Список звонков — на столе.

— Мам, — окликнула ее Линди.

— Что?

— Когда ты меня удочерила, там была еще одна девочка? У меня была сестра?

Она сама не ожидала, что спросит это, — вырвалось как-то само собой. Мать на некоторое время остолбенела, но потом разразилась своим глубоким горьким смехом, словно говорящим: жизнь — сложная штука, и что еще за новости?

— С чего вдруг тебя это заинтересовало? Той истории сто лет в обед.

То есть это означало «да».

— Просто хочу знать, — ответила Линди. — Ведь была сестра? На четырнадцать или пятнадцать месяцев старше меня.

Мать закрыла глаза и потерла виски.

— Не припоминаю.

— В самом деле? Видишь ли, я встретила женщину, которая утверждает, что она моя сестра. Она на меня очень похожа, и ее удочерила другая семья из нашего же района, и я…

— Линди, ради бога, к чему ты клонишь? Не знаю, кого ты там встретила и зачем кому-то сообщать тебе подобные вещи через столько лет. Нам правда нужно ворошить прошлое?

Линди помолчала, потом ответила:

— Нет, я просто хотела знать. Тебе предлагали удочерить нас обеих? Рассматривался ли такой вариант, что ты возьмешь и мою сестру?

— Я тебя умоляю, перестань гоняться за призраками. У меня на руках и так уже была большая семья, мне некогда было думать о чужих семьях.

— Ладно. Выяснили. Вопрос исчерпан. Это все неважно. — Линди достала из шкафа стакан и хлопнула дверцей.

Когда она повернулась, мать с удивлением смотрела на нее.

— Не понимаю, почему тебя это так интересует. Разве только ты хочешь меня уязвить. A-а, понимаю! Ты злишься, что я усадила детей перед телевизором.

— Нет…

— Ну я же не слепая. Я знаю этот твой взгляд. Ты всегда дуешься, когда приходишь домой и видишь, что дети смотрят телевизор. Ты помешалась на том, что они должны без роздыха каждую минуту чему-то учиться.

— Мне не нравится, что дети сидят перед ящиком, потому что после этого они становятся неуправляемыми. Посмотрела бы ты, с каким трудом я потом укладываю их спать…

— Ну и что! Так и должно быть! Это жизнь, Линди! Такова участь матерей! Дети доставляют много хлопот!

— Ладно, — сказала Линди. — Прости.

— Ничего не ладно. Знаешь, в чем все дело? Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что значит посвятить себя детям. Приходишь домой вечером, купаешь их, укладываешь спать и думаешь, что от тебя больше ничего не требуется! Не успеешь оглянуться, как дети вырастут, и тогда ты поймешь, что пропустила очень важный период в их жизни.

— Пожалуйста, не продолжай, — попросила Линди. — Я и так знаю, что многое теряю. Я просто спросила, предлагали тебе удочерить мою сестру или нет, а ты вдруг на меня накинулась.

— Знаешь что, мне тебя жаль. Я каждый день прихожу сюда и испытываю к тебе жалость. Жить в притворстве, должно быть, нелегко. Все эти претензии на роскошь…

— Это не претензии на роскошь. Просто в моем доме предметы мебели сочетаются друг с другом. Не понимаю, почему ты не можешь мной гордиться. За то, как много я работаю, за то, чего я достигла. Ты никогда не замечала моих стараний? Может, сама бы ты такой путь и не выбрала, но неужели тебя совсем не трогает мое усердие? Почему ты не способна оценить мои труды?

— Не будь ребенком, — бросила мать. Она всегда прибегала к этой фразе, когда была недовольна своими детьми. Потом Пегги направилась к выходу. С лица ее не сходила снисходительная полуулыбка, которая выводила Линди из себя. — Ты — единственная из моих детей, кто нуждается в ободрении. С тобой явно что-то не так. Держишь самый большой салон в городе, всячески обхаживаешь там богатых женщин, — которым до тебя и дела нет, — только это и приносит тебе настоящее счастье. А должно быть по-другому: счастье нужно искать в семье. Но боже упаси! Это так старомодно. Конечно же, мои ценности безнадежно устарели.

Линди почувствовала знакомый приступ страха, который охватывал ее всегда при виде холодного взгляда матери. В детстве мать отправляла ее спать без ужина, запрещала выходить из комнаты и общаться с домочадцами; все семейство веселилось и шумно галдело, а она должна была лежать в одиночестве в темной комнате и думать о своем поведении, о собственной порочности и неблагодарности. Для доказательства греховности дочери миссис Уолш находила поддержку в лице священников, соседей, учителей, монахинь и целых женских клубов. Что думали дети, никого не интересовало. И Линди, не переставая, напоминали, что ей оказали великую услугу — взяли в семью.

Даже теперь, будучи взрослой женщиной, она все еще зависела от матери. Если та перестанет приходить каждый день, придется нанимать няню. А им с Джеффом это не по средствам. К тому же Джефф считал, что дети не должны оставаться с чужими людьми.

— Мама, — взмолилась Линди, — перестань! — Сердце запрыгало в груди, и к горлу подступила тошнота. — Мама, пожалуйста…

Но миссис Уолш уже повернула дверную ручку. Прежде чем шагнуть за порог, она произнесла ледяным голосом, как ножом полоснувшим Куколку по сердцу:

— Да, сейчас я припоминаю: вас действительно было двое. Уже после того, как мы тебя взяли, нам позвонили и предложили еще одного ребенка. Мы отказались.

— Ах, — только и смогла вздохнуть Линди.

— Я не могла этого сделать! — Мать пылала гневом. — Я уже удочерила Эллен, и троих детей младше трех лет мне было не потянуть. Кому, как не тебе, знать, какое это бремя! Но ты же не хочешь ничего понимать.

— Я не…

— И знаешь, что еще? Твой святоша-отец считал, что мы должны удочерить твою сестру, но что знает мужчина о домашнем хозяйстве? Ничего. Теперь мужья помогают женам купать детей, готовить ужин, а нам никто не помогал. Твой отец в доме палец о палец не ударил, и я знала, что все заботы лягут на меня! У меня не было матери, которая каждое утро приезжала бы и выручала меня с детьми! Я одна все тащила! Поэтому я сказала ему: «Не волнуйся, вторую тоже кто-нибудь удочерит». Теперь ты довольна?

— Нет, — выдохнула Линди. Она усиленно стучала по столу, сжав пальцы вместе. Иногда, когда она так делала, ей казалось, что все налаживается. — Послушай, — проговорила она низким голосом и сама не поверила своим ушам (может, она и не произнесла этого вслух?), — я, наверное, познакомлюсь со своей биологической матерью. Она звонила сегодня моей сестре.

Пегги сделалась белой как полотно. Значит, все-таки произнесла. Линди как будто взлетела к потолку и наблюдала за сценой сверху. Ее пошатывало, но Куколка крепко стояла на ногах.

— А, превосходно! — воскликнула мать. — Зачем тебе это? Ты не знаешь, чем это грозит, и к тому же это пощечина мне. Как, по-твоему, я должна себя чувствовать, если я тебя вырастила, заботилась о тебе день за днем, помогала всю жизнь? А теперь ты хочешь сбежать к той женщине, которая тебя бросила. И это твоя благодарность?

— Дело не в том, — тихо произнесла Линди. — Может быть, мне просто надо разобраться в себе.

— Разобраться в себе? И чем же, интересно, тут поможет женщина, которая сдала тебя в приют сразу после рождения? Она тебя даже не знает!

Линди заметила, что на пороге кухни столпились дети. Дэйви держал в руке мокрый памперс вместе с пультом от телевизора, а Хлоя в короне Эльзы, широко распахнув глаза, испуганно смотрела на мать и бабушку. Только Рэззи подбежал и обхватил колени Линди, испачкав хлопьями ее черные леггинсы. Она наклонилась и обняла его, и тогда двое других детей тоже подошли, и она стала нежно целовать их макушки.

А Пегги собрала свои вещи и ушла, даже не попрощавшись. Было слышно, как хлопнула дверца машины и автомобиль стремглав сорвался с места, так что гравий фонтанами брызнул из-под колес, словно даже неодушевленные предметы встали на сторону миссис Уолш и ополчились на Линди.

— Бабушка сердится, — справедливо заметила Хлоя.

— Ничего, она успокоится, — проговорила Линди. Куколка спряталась.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

НИНА

Поговорив с матерью, я долго не могла найти Индиго.

Я поехала к психотерапевту и стала ждать в приемной в надежде, что девочку кто-то подвез и после сеанса я заберу ее домой, но через сорок пять минут открылась дверь кабинета, и я удивленно заморгала: пациентом была не Индиго.

— Индиго приходила к вам сегодня? — спросила я у врача, женщины измученного вида.

Надев очки, висевшие на шее на цепочке из мелких шариков, она воззрилась на меня. Я, видимо, выглядела взъерошенной, а возможно, даже невменяемой, потому что она отшатнулась и сказала, что не уполномочена отвечать ни на какие вопросы.

— Индиго, — повторила я. — На самом деле она Кайла Сэнборн. Я должна была ее сегодня привезти сюда, но не смогла… кое-что случилось. Она приезжала?

— Простите, но вы ей не мать, и я не могу отвечать на вопросы, касающиеся моих пациентов, — повторила врач.

Я отвернулась. Надо было поговорить с матерью в машине по дороге в школу. Включить громкую связь или сказать, что я перезвоню. Либо поставить беседу на паузу, перезвонить Индиго и предупредить, что я задержусь. Но я ничего этого не сделала, потому что боялась прервать разговор, которого так долго ждала.

Я поехала к дому Картера, но там никого не было, поэтому я позвонила ему на мобильный. Призналась, что потеряла Индиго, но он стал успокаивать меня: дети надолго не теряются. Они всегда возвращаются, где бы ты их ни оставил.

— Но я должна была отвезти ее к психотерапевту…

— Подумаешь, психотерапевт, — фыркнул Картер, — ну пропустит один сеанс. Что ей сделается?

— Но я приехала домой, а ее нет!

— Не волнуйся, Попкинс. Что ж ты так сердце рвешь? Ну, пошла к кому-нибудь из друзей. Я потому и послал тебе сообщение: узнать, предупредила ли тебя Индиго, что ее не надо забирать. Я не помнил. Не могу удержать все это в голове. К ужину будет дома. Послушай, дорогая, тебе надо расслабиться. Бремя родительских обязанностей придавит тебя, если ты не поймешь, что обычно никаких трагедий не случается.

Обычно? Он что, не в курсе, что происходит?

Возможно, вот тут-то и уместно было упомянуть про список «Как стать оторвой» и очень даже вероятную возможность, что Индиго решилась на отчаянный поступок, чтобы ее не считали пай-девочкой. Я все собиралась поговорить с ней об этом. Если еще представится случай. А он может и не представиться, если Сэнборны решат, что в моих услугах в качестве потенциальной мачехи больше не нуждаются. Тогда я посвящу себя своей настоящей семье — я уже чувствую, как она постепенно образуется в мире. Даже сейчас, когда разговариваю с Картером по телефону. Может быть, Фиби в данную минуту звонит родственникам, сообщает потрясающую новость: мои девочки снова со мной!

Возможно, мне и в самом деле лучше уйти. Собрать два мешка со своими вещами и вернуться в квартиру Джозефины навсегда. Признать, что ничего не вышло.

Затем прибыла Индиго, решительно вошла в дом, сердито зыркнув на меня и пнув столик в прихожей, на котором всегда громоздились горы писем, отчего лампа чуть было не упала на пол. Индиго бухнулась на диван и натянула на себя свое застиранное покрывальце с сюжетом «Мой маленький пони», которое выудила с чердака где-то с неделю назад. Несомненный шаг назад под сень детства, как сказал тогда развеселившийся Картер.

— Индиго, извини, пожалуйста, что не забрала тебя вовремя.

Молчание.

— Это случилось неожиданно. Я уже собиралась выезжать, но произошло нечто удивительное.

— Плевать. Забудь. Меня подвез брат Майи, — ответила она.

— Ты поехала к психотерапевту с братом Майи?

— Ни фига подобного. Я больше не буду ходить на дурацкие сеансы.

— То есть как это так?

— А вот так. Не буду, и всё. Я не знаю, что говорить доктору Лиз, она мне не помогает; я все равно хочу, чтобы меня не было на свете, так зачем мне туда ходить?

— Постой, постой. Что ты имеешь в виду — чтобы тебя не было на свете?

— Ой, только не делай вид, что тебя это волнует.

Так вот как все повернулось. Я возразила, что меня это очень даже волнует, а если у нее действительно возникают суицидальные мысли, то лучше нам поехать в больницу, потому что это ненормально. Такими словами бросаться нельзя.

— Я не в прямом смысле, — ответила она. — Я бы такого не сделала!

Я притворилась, что пытаюсь уяснить значение ее слов, с сосредоточенным выражением лица крутя рукой в воздухе. Это рассмешило девочку, отчего она разозлилась, потому что не собиралась смеяться, а хотела дуться.

— Перестань! — диким голосом заорала она, и тогда я всерьез обеспокоилась. Но потом Индиго уже неудержимо рассмеялась, и я села рядом с ней и потянула за шелковистый край покрывала с пони.

— У меня тоже такое было, — сказала я. — Я всегда им укрывалась.

— Не подлизывайся, имей чувство собственного достоинства.

Не знаю, почему меня это рассмешило, но я расхохоталась, и Индиго, изо всех сил сдерживая смех, пихнула меня в бок. Я привлекла ее к себе и обняла, уверенная, что она будет сопротивляться. Однако девочка не стала. Она даже слегка прижалась ко мне. Совсем чуть-чуть, но все-таки.

Мы долго сидели молча бок о бок на диване, потом я произнесла:

— Я сегодня разговаривала с матерью.

— С той, которая умерла?

— Нет. Может быть, ты не в курсе, но с покойными разговаривать очень трудно. Они обычно не отвечают.

— Подозреваю, ты никогда не слышала о спиритических сеансах.

— Подозреваю, сама ты в это веришь?

— Подозреваю, ты не знаешь, что моя подруга Сильвия разговаривает с умершим отцом с помощью медиума на Стэнли-стрит. Они зажигают свечи.

— Ну тогда я признаю свою ошибку. Но я разговаривала с живой матерью.

— Что? Это как?

— Она позвонила мне. Получила мое письмо и размышляла над ним целую вечность, а сегодня внезапно подняла трубку и позвонила. Я впервые услышала ее голос.

— Ну не-е-ет, это невозможно. Она же Лулу, даже я слышала ее голос.

— Не цепляйся к словам. Ну хорошо, я впервые услышала ее голос в разговоре со мной, а не перед публикой в восьмидесятые.

— И как она тебе показалась?

— Голос у нее такой, как будто с утра она выкурила не меньше сотни сигарет.

— Так вот почему ты меня не забрала? Болтала по телефону?

— Да, ваша честь, — задорно отрапортовала я. — Я точила лясы с той женщиной, что произвела меня на свет. Надеюсь, это оправдывает меня в ваших глазах?

— Сто пудов.

— Благодарю вас, ваша честь. Представляешь, мы договорились встретиться. Я смогу увидеть ее.

— А что ты наденешь?

— Не знаю! Но это превосходный вопрос, и именно ты можешь дать мне дельный совет.

— Ты же не хочешь выглядеть так, словно слишком старалась нарядиться? Не обижайся, но иногда ты смотришься слишком уж расфуфыренной.

— Неужели?

— Не всегда. И слишком весело смеешься над чужими шутками, даже если они убогие.

— Правда?

— Так что на встречу с матерью надень что-нибудь клёвое, но простое, как будто тебе чихать, как ты выглядишь. Например, леггинсы или джинсы с разрезами. — Она замолчала и сделала кислую мину. — Нет, рваные джинсы не пойдут. Без обид, но ты для них слишком стара. Отвратительно, когда пожилые люди косят под молодежь. Но не волнуйся, я тебе помогу. Надо подумать, как тебя одеть и накрасить. Но главное — не смейся над тем, что она говорит, если только тебе действительно не смешно. Держи морду лопатой. Вот так.

И она состроила такую гримасу безразличия, что я снова расхохоталась, правда, где-то глубоко в душе ужаснулась тому, как, должно быть, комично выгляжу в своих рваных джинсах.

— Давай попробуй, — велела Индиго.

И я попробовала. Мы обе сидели на диване с абсолютно непроницаемыми лицами и смотрели прямо перед собой, и в таком виде нас застали радостно ворвавшиеся в дом Тайлер и Картер, которые сообщили, что Тайлера приняли в три вуза. Целых три!

Картер, счастливый как никогда, настоял на том, чтобы мы отпраздновали два замечательных события — звонок моей матери и успех Тайлера, — приготовив на ужин омаров. Вечер прошел уморительно весело — один омар выполз из пакета и пустился наутек через кухню, и мы с детьми помирали со смеху, наблюдая, как Картер с бумажным пакетом и салатными щипцами в руках гнался за ним аж до столовой, где наконец настиг беглеца в углу за шкафом и препроводил назад, к кастрюле с кипящей водой, после чего сделал победный круг по кухне.

Позже Тайлер играл на гитаре новую композицию собственного сочинения, а Картер учил нас с Индиго готовить свой фирменный капустный салат с хреном. После ужина Картер поставил «Битлз» — на случай, если кому-то необходимо расширить кругозор, сказал он, — и растянулся с бутылкой пива на кухонном полу, в то время как я учила Индиго печь черничный пирог.

Я подумала о собственном воспитании, о тихих, любящих читать родителях, о том, как мы втроем ходили друг вокруг друга на цыпочках. Семейные праздники — например, в тот день, когда я поступила в колледж, — заключались в негромких разговорах и обсуждении планов на будущее.

Почему никто не говорил о том, какое учебное заведение нужно выбрать Тайлеру? Почему дети не общались по «Скайпу» с Джейн или не делали домашнее задание? Картер Сэнборн каждый день превращал в праздник. Глаза его ярко сияли, словно освещая все вокруг, и, когда он подошел, порывисто обнял и поцеловал меня, я почувствовала, что теряю голову.

Индиго отправилась спать, но около одиннадцати позвала меня в свою комнату и попросила:

— Не говори папе, что я больше не хожу к психотерапевту, ладно?

— Ла-а-адно, — ответила я. — Хочешь сама ему сказать?

— Потом. Пока не хочу ему говорить.

— Но… ведь он должен знать. Он ведь платит деньги.

— Да блин, Нина, почему все всегда вертится вокруг денег? — сурово произнесла она, и у меня снова появилось чувство, что я полная дура и что Индиго подумывает, не взять ли меня на воспитание. По-видимому, моя кандидатура еще только рассматривается.

— Сегодня я ему не скажу, но считаю, что он должен об этом знать. Кроме того, — я перевела дух, — я хотела ему рассказать еще кое о чем. Возможно, сейчас не лучшее время, но…

— Что такое? Говори!

— Хорошо. — Я прошла в комнату и притворила за собой дверь. — Я не советую тебе спать с кем попало, просто чтобы лишиться девственности. Секс может быть очень приятным, если ты подождешь подходящего человека. К тому же тебе еще рано об этом думать. Такой поступок может иметь неприятные последствия. И не забывай, что того парня, которого ты хочешь использовать, могут арестовать. Это противозаконно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ответом была только тишина в темноте. Потом Индиго сказала:

— Знаешь, никого не интересует, что ты думаешь. Ты ведь даже не член семьи.

В гостиную я возвращалась, пошатываясь, держась за свое бедное, глупое, едва бьющееся сердце.

* * *

Рано утром, даже не выпив кофе, я героически нарезала говядину, картошку, лук и морковь и поставила жаркое тушиться. Затем сделала завтрак и обед на всю семью. Я чуть ли не буквально лезла из кожи вон, но нам ведь надо что-то есть, правда? А больше приготовить еду было некому.

Картер только что уехал — теперь, когда посыпались заказы к летнему сезону, у него проводится какая-то инвентаризация, — и едва лишь я налила себе чашку кофе, как Индиго попросила меня подписать разрешение от родителей, чтобы она сегодня пораньше ушла из школы вместе с подругой Майей.

— Кто заберет тебя? — поинтересовалась я.

— А, ее брат. Он иногда нас подвозит.

— Ах да, ты говорила, он подвез тебя вчера, когда я не приехала.

— Да блин! — Индиго закатила глаза. — Почему ты из всего делаешь проблему? — И она стала вертеть в руках свой рюкзак, не глядя на меня, что, без сомнения, было подозрительно.

— А отец знает, что брат Майи тебя подвозит? Сколько, кстати, ему лет?

— Нина! Что ты прицепилась! Ну двадцать! Он за рулем уже сто лет. И он брат моей подруги. Черт знает что!

— И куда вы отправитесь после школы? Почему надо уходить пораньше?

— Я что, на суде инквизиции? Ты полицейский или как? Папа мне разрешает. Если не веришь, позвони ему сама. — Она испустила глубокий гневный вздох. — Если ты забыла, то я — отличница, и, раз хочешь знать, мы будем делать задание по обществоведению, а это совершенно невинное занятие.

«Ой ли? — хотела спросить я. — После того как ты составила список безобразий, вряд ли ты занимаешься чем-то невинным!»

Но я промолчала. В конце концов, я нашла этот список, когда шарила в ее вещах, и в соответствии с родительским кодексом не имела права использовать эту информацию. Даже я это знала.

— Хорошо, я подпишу, — сдалась я, и девочка раздраженно ответила:

— Ну слава богу!

А потом — та-дам! — я поехала на процедуру к Линди.

* * *

Если вы являетесь клиентом «Уголка рая», то в первую очередь вам приносят стакан газированной воды с клубникой, долькой лайма или кружочком огурца на ваш выбор. Даже если вы не привыкли пить воду, в которой плавают овощи или фрукты, то сразу понимаете, что это великолепная идея. Потом на вас надевают шелковистый черный пеньюар и пляшут вокруг вас, словно вы какая-нибудь знаменитость. Я уже знала, что в салоне играет божественная музыка, но не имела ни малейшего представления, насколько удобны кресла и как это приятно, когда сестра моет твои волосы и в кои-то веки не выглядит раздраженной.

После мытья и массажа головы мы пошли к ее рабочему месту, и Линди стала приподнимать пряди моих волос и изучать их.

— Они вьются, как им заблагорассудится, — сконфуженно пояснила я. В тот день мои кудри совсем пошли вразнос.

— Кератин это вылечит.

— Как у тебя дела? — спросила я.

Линди вздохнула. Много поводов для беспокойства. Хлоя чем-то отравилась, и мать звонит ей каждые пятнадцать минут, чтобы сообщить, что девочку снова вытошнило.

— Бедняжка, — посочувствовала я. — Ты небось места себе не находишь, когда дети нездоровы. Они наверняка заболевают все разом.

Губы ее были плотно поджаты. Чисто деловые отношения.

— Прежде чем мы приступим к кератиновой маске, я хочу отрезать секущиеся кончики, — сказала Линди. — Ты не возражаешь?

— Режь.

— Что, если я подстригу тебя покороче?

— Ты имеешь в виду мужскую стрижку?

— Нет.

— Тогда валяй. Ты же специалист. Я хочу выглядеть как зрелая, но не перезрелая самка человека. А если ты испытываешь какую-то сестринскую ревность, я бы предпочла, чтобы она не отразилась на моей прическе. — Я засмеялась, чтобы показать, что это всего лишь шутка, но Линди даже не улыбнулась.

Она стала подрезать пряди. Я закрыла глаза. Линди стояла так близко ко мне, что я чувствовала ее мятное дыхание, цветочный аромат ее шампуня и что-то еще, возможно саму ее сущность. Я ощущала ее тепло — моя сестра, моя кровная родственница. Настоящая.

У нас были одни и те же родители. Но потом что-то случилось…

Увлекательно об этом думать. Интересно, ощущают ли обычно братья и сестры, что они происходят от одних и тех же людей? Восхищаются ли они этим удивительным совпадением? Никогда не слышала, чтобы кто-то об этом упоминал.

В конце концов я прочистила горло и сказала:

— А у меня есть новости.

Линди не ответила.

— Наша мать звонила мне.

Ножницы в ее руках остановились.

— В самом деле? — тихо спросила она.

— В самом деле. И я довольно долго проболтала с ней.

Молчание.

— Она классная. И знаешь, ведет себя осторожно. О многих вещах просто не хочет говорить, так что беседа то и дело заходила в тупик, но потом возобновлялась. У меня предчувствие, что я на пороге каких-то хороших событий. Что мы станем семьей.

Я стиснула руки, лежавшие на коленях под пеньюаром.

Вздохнув, Линди оглянулась и потом прошептала:

— Нина, она нас бросила. Мы больше не являемся частью ее семьи.

Ну вот опять.

— Но она наверняка попала в трагическое положение.

— Да? И в какое же?

— Не знаю. Она сказала, что не может говорить об этом. Секретная информация.

— Секретная информация? О боже, это невероятно. Вы только посмотрите! Да она сочинила это, чтобы оправдать свои поступки.

— Знаешь, она забавная и такая… настороженная. Похоже, она волновалась, что я хочу ее в чем-то обвинить. Все время повторяла, что она не особо приятный человек. Не скрывает своих недостатков. Очень откровенна.

— Ага. Вот видишь? Так и знала, что она не ангел. Если внимательно слушать и наблюдать, можно многое узнать о людях по их словам и поведению. Раз она признается в этом, значит, так оно и есть.

— А я считаю, что все как раз наоборот. Мне кажется, что так строго относятся к себе только очень хорошие люди — винят себя за малейшую неосмотрительность.

— Лично мне отказ от двоих детей не представляется малейшей неосмотрительностью. — В кармане у Линди зазвонил телефон. — Ну конечно, пятнадцать минут прошло. Привет, мама. Ну как там дела? — Она скорчила мне усталую рожицу и прошептала: — Теперь вырвало Рэззи. — Сейчас я занята, но приду, как только освобожусь. Нет, нет, у меня все прекрасно, а у тебя? Хорошо. Скоро увидимся. — Она опустила мобильный в карман. — Мало мне своих забот. С ума можно сойти.

— Что еще случилось? — спросила я. — Поделись со мной.

— О-о… — протянула она. И рассказала, что дети болеют, а тут еще ее брат Дэнни оставил им с Джеффом своего бассета на время отпуска, а ее сестра, живущая в Альбукерке, интересуется, нельзя ли летом отправить сюда ее троих детей, потому что они хотят получше узнать бабушку. В дополнение ко всему Линди была президентом клуба «Матери близнецов», и в правлении возникли разногласия. Ну и так далее. Она была по горло в заботах и проблемах, а еще что-то там происходило в родительском комитете, что не очень-то меня занимало, но я все равно слушала, наслаждаясь общением с сестрой, пусть она и не хотела встречаться с нашей матерью.

— Многовато обязанностей для одного человека, — заметила я.

— Не то слово, — согласилась Линди и снова занялась моими волосами, словно научным проектом, который принял непредсказуемый оборот и требовал полнейшей сосредоточенности. Включила фен и стала понемногу наносить на пряди вонючую жидкость. Закончив, она сказала: — Пока состав впитывается, пойдем, я покажу тебе, где лежат журналы.

В глубине салона располагалась тихая комната с диванами и приглушенным светом, и я уселась среди мягких подушек с журналом в руках. Линди обернула мои плечи шалью.

Я тихо проговорила:

— Между прочим, наша мама готова с нами встретиться.

Она заморгала:

— Вот этого я и боялась. Ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

— Брось, думаю, нам надо с ней увидеться. Поехать в Нью-Йорк и выпить вместе по бокалу вина. Она сказала, что согласна только на одну встречу. Приедем, поздороваемся, пожмем друг другу руки, посмотрим на нее, позволим ей посмотреть на нас — и всё.

— Но зачем?

— Не знаю. Из любопытства. Ради любви. Чтобы можно было про это потом рассказывать. Не все ли равно зачем?

Линди ничего не ответила, только сложила губы бантиком. У меня в голове промелькнуло: может быть, сегодня неподходящий день, чтобы это обсуждать, ведь на нее столько всего навалилось — больные дети и прочие заботы.

— Подумай об этом, — сказала я. — Я пообещала ей, что мы приедем в эту субботу в бар в Бруклине. Все, что от тебя потребуется, — это отдыхать и пить вино в обществе своей родной матери, которую ты больше никогда не увидишь. И через много лет, когда твои дети узнают, что тебя удочерили, ты сможешь рассказать им, что однажды виделась с биологической матерью и вот какая она была.

— Да ты что? Считаешь, что я захочу объяснять им, что меня родила наркоманка, наверняка состоявшая в мафии? Которая к тому же не знала, как пользоваться презервативом?

— Конечно, а еще можешь рассказать им, что она застрелила одного парня в Мемфисе, просто чтобы посмотреть, как он умирает. А если дети не будут слушаться, можешь пригрозить отправить их к родной бабушке.

— Чтоб ты знала, это в Рино убивают, чтобы посмотреть на смерть. По крайней мере, так поет Джонни Кэш,^[9] — поправила она меня.

— Приму к сведению. Не упрямься же, Линди. Я думаю, нам надо поехать.

— Скажи-ка мне, а она точно хочет с нами встречаться? Это было ее предложение?

— Ну, на самом деле нет. Она тоже, вроде тебя, не понимает, как это будет здорово. Но согласилась прийти.

Линди расхохоталась:

— Ты что, издеваешься? Очнись, Нина! То есть ты обеим нам выкручиваешь руки, чтобы мы стали семьей?

— Именно. Хотите не хотите, а встретиться придется, потому что это замечательная идея.

— Это ужасная идея. Готова поспорить, она не явится. Тогда мы сможем прекратить игру в родственников?

— Хорошо, — ответила я, хотя ее слова меня уязвили. Она имеет в виду, что мы с ней тоже не будем видеться? Кажется, именно это Линди и подразумевала. Неужели я должна буду ее бросить? — Итак, едем вместе. Попытайся найти в этой поездке преимущества: покрайней мере, в тот вечер рядом с тобой никого не будет рвать.

— Ну, я бы не была так уверена.

— Послушай, я твоя старшая сестра. Настоящая. Не та, что уехала в Альбукерке, чью одежду ты донашивала в детстве и которая ябедничала на тебя, во всем стремилась быть первой и не давала тебе играть со своими игрушками.

— Ты словно своими глазами все это наблюдала, — заметила Линди.

— Вот видишь? Поэтому тебе и надо сделать то, что я говорю. Я новая, улучшенная версия старшей сестры.

* * *

Через несколько часов после того, как волосы обработали горячим утюжком и ополоснули, затем нанесли специальную маску на полчаса, затем снова высушили и тщательно уложили, они выглядели изумительно: длиной по подбородок, ступенчато подстриженные, блестящие и не кудрявые, а только слегка вьющиеся. Мои волосы присмирели, послушно лежали так, как велела им Линди, и изо всех сил демонстрировали покорность. Когда я пошла платить, Линди меня остановила:

— В качестве платы я возьму с тебя обещание больше не притворяться.

Я потянулась, чтобы обнять сестру, и она удержала меня на расстоянии вытянутых рук, пристально глядя на меня поразительно чистыми карими глазами, которые, кажется, поблескивали. Неужели она растрогалась?

— Послушай, — прошептала она. — Я не черствая. Я знаю, что ты чувствуешь. Моя мать… она должна была удочерить нас обеих. Нельзя разделять сестер. Но твоя семья — это не кровные родственники, понимаешь? Твоей семьей станут другие люди, и твоя задача — найти их и добиться, чтобы они тебя полюбили.

— Но как это сделать? — спросила я. — Как заставить людей полюбить тебя по-настоящему, если ты им чужой человек?

Но тут у нее, конечно же, зазвонил телефон, ведь она была самой занятой женщиной в мире. Наверно, мать желала сообщить ей, что еще одно чадо вырвало, или родительскому комитету немедленно требовалось ее решение. Линди вздохнула в своей замечательной насмешливо-досадливой манере и, отвернувшись от меня, достала из кармана мобильник.

* * *

Когда я вышла на улицу, мой телефон тоже заверещал. Это был Картер.

— Не желаешь провести романтический вечер наедине со мной? — поинтересовался он. — Можно пойти в клуб. Давненько мы никуда не выбирались.

— А как же дети?

— Эти звереныши? — Он усмехнулся. — Они не пропадут. Кайла пошла к кому-то в гости.

— К Майе. Я хотела поговорить с тобой об этом. Я подписала ей разрешение пораньше уйти из школы.

— Правда? Вот и хорошо. А Майя — это кто?

— Картер! Пожалуйста, скажи, что ты шутишь. Майя — лучшая подруга Индиго. Она здесь новенькая, но скоро крутые ребята примут ее в свою компанию, и она перестанет дружить с Индиго. С точки зрения пятнадцатилетних подростков, у нее есть все необходимое: привлекательная внешность, находчивость и дерзость.

— Это Индиго тебе сказала?

— А кто же еще! Ты совсем не в курсе ее дел.

Он печально проговорил:

— Да, я знаю. Раньше она рассказывала мне о школе в машине. Теперь, когда ее возишь ты, я совсем отключен от источника информации. Досадно. Так что, поужинаешь со мной? Несмотря на то что я катастрофически не справляюсь с делами.

— А что будет делать Тайлер?

— Тайлеру — восемнадцать. Он не обязан отчитываться о своих планах.

— Но детям завтра в школу. Ты точно хочешь пойти сегодня?

— Абсолютно. — Он вздохнул. — Не переживай, Попкинс. Что бы ты ни думала, я хороший отец. Я обожаю своих детей. Чтобы каждое утро видеть их недовольные лица и знать, что они затевают, я целый год прожил в одном доме с бывшей женой.

— Ладно, — быстро ответила я. — Только знаешь что: утром я сделала жаркое и оставила его в мультиварке. Надеюсь, получилось вкусно, и мы можем остаться дома… Ну, в качестве варианта.

— Нет уж. Нам нужен отдых. А жаркое поест Тайлер, если явится домой.

Забавно, что именно я стремилась устраивать семейные ужины, разговоры за столом и совместное мытье посуды, тогда как никого из них это не привлекало. Может быть, они уже сыты по горло таким образом жизни?

— Хорошо, — вздохнув, согласилась я. — Поедем в клуб.

* * *

В тот день на работе Мелани вдруг спросила:

— Помнишь, мы договаривались, что весной выставим квартиру твоей мамы на продажу? Ты готова?

Я сидела за своим столом и пялилась в «Фейсбуке» на фотографию Дэна, который, сияя как лампочка, держал на руках маленький сверток в одеяльце. Кровь стучала у меня в висках так, что я ничего не слышала.

«А вот и Элиза!» — писал новоиспеченный папаша.

Это лучшее, что произошло со мной в жизни! Я невероятно счастлив! Я нахожусь в полном экстазе и беспредельно благодарен своей красавице-жене, которая знала, что больше всего мне нужен ребенок. Вот если бы моя бывшая супруга уговорила меня завести малыша — ха-ха! Я говорил ей, что не готов, но, удивительное дело, женившись на кассирше из банка, изменил свое мнение! Чудесное, чудесное событие! Лучший день в моей жизни! Я не скучаю по тебе, Нина!

Ну ладно, он этого не писал. Но у них с Джулией родилась девочка.

Я уже давно не слала Дэну сообщений, однако теперь мне очень хотелось отправить эсэмэску: «Но ведь ты говорил…»

Вместо этого я сказала:

— О, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Мелани восприняла это как ответ на свой вопрос — и знаете что? Она не ошиблась. Сердце у меня заныло.

— Нет, — добавила я. — Давай повременим.

* * *

Приятно было снова посетить яхт-клуб — мерцающие белые фонарики над камином, плеск прибоя за окнами от пола до потолка, сверкающая в лунном свете морская пена и небольшой джазовый оркестр, играющий тихую спокойную мелодию.

Мы с Картером сели за стол лицом к морю, подальше от его шумливых хохочущих друзей и их болтовни о яхтах, и он взял мою руку в свою.

— Тебе здесь нравится? — спросил он. — Выглядишь изумительно. Кстати, новая прическа восхитительна.

— Перестань. Дальше ты скажешь мне, что у меня красивые туфли, и мне придется подползти к тебе через стол и начать бесстыдно целоваться.

— Серьезно? — улыбнулся он. — Какая заманчивая перспектива! Не могу устоять. У тебя потрясающие туфли.

Он смотрел мне в глаза. Я почувствовала, как куда-то уплываю, второй бокал вина разгорячил меня, а может быть, тепло исходило от его взгляда. Я вбирала в себя его сексуальную небритость, его сильную теплую руку, лежавшую поверх моей руки. Я могла бы дотянуться до его взгляда и зачерпнуть его обеими руками. Не мужик, а золото.

Он медленно улыбнулся, обнажая идеальные белые зубы. Губы были слегка приоткрыты, загорелое лицо пылало, он взял мою другую руку и сказал:

— Пойдем. — И мы оказались на танцполе.

Его рука легла на мою талию, и мы заскользили, волнующе тесно прижавшись друг к другу. Я ощутила соленый и пряный аромат его кожи, положила голову ему на плечо и почувствовала, как наше сердцебиение сливается. Я совсем сомлела и уже готова была нырнуть с ним в одну из комнат клуба и предаться взаимным ласкам, пока нас не выгонят оттуда.

— Ничего себе, — прошептал он мне в ухо. — Сегодня тебе определенно нужен был свободный вечер.

В ответ я прижалась губами к его уху, он крепче привлек меня к себе, и в следующую секунду мы уже целовались.

Рядом с нами танцевала пара его знакомых, и мужчина сказал:

— Смотри-ка, что делается. У нас в задней комнате есть диванчик для такого рода непредвиденных обстоятельств.

Картер испустил свой вежливый смешок и увел меня в танце в дальний конец помещения.

— Я так счастлив с тобой, — прошептал он. — Все прекрасно, правда? Нам хорошо вместе.

— Конечно, — ответила я.

— Наша жизнь немного суматошная, но такая приятная.

Я прижалась губами к его губам.

И тут его карман завибрировал.

— У тебя там телефон или ты просто рад меня видеть? — пошутила я.

— И то и другое. — Картер слегка отстранился, с трудом вытащил мобильник и взглянул на экран. Лоб его избороздили морщины. — О господи, я должен ответить. — Он отпустил мою руку и отошел.

Рядом со мной сразу образовалась глыба холодного воздуха, и я задрожала. Картер вышел через раздвижную дверь на веранду. Я видела, как, разговаривая, он расхаживает туда-сюда. Вернувшись, он объяснил:

— Интересный сюрприз.

— Хороший или плохой? — полюбопытствовала я.

— Напоминающий о родительских обязанностях. Похоже, мне надо ехать забирать Кайлу из полицейского участка. Ее арестовали за граффити.

— Она рисовала граффити?

— Вроде бы они не собираются выдвигать обвинений. Просто мне надо приехать. Иногда мои дети выбирают самое неподходящее время, чтобы испытать границы возможного.

Мы попрощались со всеми и, сопровождаемые добродушным зубоскальством, взялись за руки и побежали к парковке. Апрельский вечер обещал приход в Новую Англию настоящей весны: воздух уже начинал прогреваться, еще не наступило бархатное тепло, и цикады пока не завели свою песню, но высоко в небе уже парила пелена дымчатых облаков, освещенных огнями города.

— Мы все наверстаем, — проговорил Картер, когда мы отдалились от клуба и въехали в темноту.

— Не волнуйся об этом, — ответила я. — Дети — это главное. Я понимаю.

* * *

В тот вечер из списка «Как стать оторвой» были вычеркнуты два пункта. Граффити и препровождение в полицейский участок. Если бы там имелся пункт, предполагающий риск для жизни, его тоже можно было бы вычеркнуть: болтаться на веревке, раскрашивая стену, опасно. Только затея принадлежала не Индиго. Все это предприятие организовала чудесная Майя, которую мы встретили в участке вместе с ее чудесной матерью и отчимом, которые прибыли за дочерью в пальто, надетых, похоже, прямо на пижамы.

Подростков раздали родителям и предупредили: рисовать граффити незаконно, спускаться по стенам на веревках незаконно, находиться на улице поздно вечером незаконно.

Родители Майи, с тяжелыми веками, молчаливые, с трудом понимающие, что происходит, — а может быть, это был просто очередной эпизод из множества других — прошаркали к машине, ведя девочку посередине, и оглянулись, чтобы суетливо помахать нам и одарить ослепительными улыбками.

Подписывая бумаги и разговаривая с полицейскими, Картер выглядел строгим родителем, озабоченным и законопослушным. Он слегка приобнимал Индиго за плечи, словно выражая готовность удерживать ее от правонарушений.

Но, когда мы сели в машину, он кинулся обнимать дочь.

— О господи, Кайла, ты должна рассказать мне подробно, что произошло! Что за странные выходки! Детка-детка-детка! Тебе было страшно?

Было ли ей страшно? Полагаю, до тех пор, пока ее не застукали, — нет. В ожидании ее ответа я наблюдала, как от моего дыхания запотевает стекло пассажирского сиденья. Я представила, что бы мой папа, добрый, кроткий, добропорядочный школьный учитель, сказал мне в подобных обстоятельствах. В любом случае я надеялась, что Индиго заверит отца: перепугалась до смерти, хочет сжечь список «Как стать оторвой» — быть примерной ученицей и так достаточно сложно. (Ну, простите, пошла по самому очевидному пути.) А может, пообещает, что больше не станет направлять тоску по матери в такое антиобщественное русло. Или заметит, что Майе нельзя доверять. Или выразит благодарность судьбе за то, что не разбилась насмерть на том склоне.

Любой из этих ответов был бы приемлем.

Но девочка только рявкнула:

— Не хочу об этом говорить.

— Конечно, это неприятно, — сказал Картер, — но, дорогая, думаю, нам надо обсудить происшедшее хотя бы в общих чертах.

— Жаль, что не Нина моя мама, потому что она сечет в моих проблемах, — наконец произнесла Индиго.

— Я тоже, милая, — постарался убедить ее отец. Дочь не ответила.

Я хотела сказать Индиго, что действительно «секу в ее проблемах» и, будь она моей дочерью, не допустила бы никаких планов непослушания — она бы немедленно вернулась к курсу психотерапии, я бы проверяла у нее уроки, не выпускала бы ее из дома, пока она не докажет, что ей можно доверять, и требовала бы, чтобы она делилась со мной каждой мыслью, которая приходит ей в голову. И все в таком духе. Я бы придумала, что сказать, по ходу дела. Я бы любила ее и следила за тем, чтобы она вела себя правильно. При необходимости я бы несла караул у ее комнаты, пока она не встанет на путь исправления.

Но лицо Картера снова приобрело хмурое выражение, как в тот день, когда мы познакомились. Я все не могла понять, кого он мне напоминает, и вдруг сообразила: ослика Иа-Иа. Грустного и многострадального. Невероятно.

Мы приехали домой, и, вместо того чтобы отчитать дочь и посадить ее под замок, он бесконечно говорил, как любит ее и Тайлера, что нет ничего стыдного в том, чтобы скучать по матери, и уверял Индиго, что всегда и во всем будет всецело поддерживать ее. Было уже очень поздно, и Картер поставил Дэвида Боуи, потому что, как он объяснил, «пора вам уже познакомиться с одним из самых рисковых парней на свете». Потом посреди ночи явился Тайлер с красными глазами и обалдел от того, что никто еще не спит, и, с точки зрения Картера, это тоже было нормально. Мы представляли собой разношерстную компанию, и я уверена, что Джейн не узнала бы свою семью, а потом — потом, уже в полвторого, все отправились спать. Предварительно обнявшись друг с другом.

Но я не могла спать. Я смотрела на покрытое морщинами лицо Картера, смятое подушкой, слушала, как он храпит, и злилась на него все больше и больше.

— Картер. — Я потрясла его за плечо. — Картер, нам надо поговорить.

Он рассеянно заморгал, пытаясь сообразить, в чем дело, и наконец сфокусировал взгляд на моем лице. Моем недовольном лице.

— Что случилось? — спросил он. — Что-нибудь с детьми?

И я все ему выложила. Сказала, что когда полицейские посреди ночи снимают болтающегося на веревке подростка со стены, родители не должны просто отмахиваться от этого случая.

— Во-первых, Индиго не болталась на веревке, — ответил он.

— Но собиралась. Именно за этим занятием полицейские ее и застукали.

— Но все-таки она этого не делала, — настаивал Картер.

— А ты ее не отругал, а, наоборот, даже поощрил, — продолжала я. — У меня такое впечатление, что мы отпраздновали тот факт, что она совершила опасный, запрещенный законом поступок.

И тогда я рассказала ему то, что давно должна была рассказать, — о списке «Как стать оторвой». И не забыла упомянуть, что Индиго намеревается в ближайшее время переспать с кем-нибудь, чтобы приобрести опыт.

— Она присматривает подходящего парня для секса! — сказала я. — А ей всего пятнадцать.

Отчасти я боялась, что Картер придет в бешенство, вытащит дочь из постели и закатит ужасную шумную сцену; Индиго скажет, что я ее предала, и прогонит меня, и тогда мы с Картером расстанемся, потому что все вокруг нас рушится. Ну, как это бывает в кино.

Но ничего подобного не произошло. Картер, часто моргая, уставился на меня.

— Ну так. Тут два момента, — медленно и печально произнес он. — Во-первых, успокойся. Я знаю свою дочь, и, уверяю тебя, она не станет ни с кем спать. Подростки примеряют на себя разные маски и чего только не говорят. Нельзя воспринимать все серьезно. Иначе с ума можно сойти. Кроме того, она скучает по матери. Не хочет жить со мной. Она страдает. И помимо прочего — я знаю, что ты не хотела ничего плохого, и понимаю твой порыв, — но заглядывать в чужие записки нехорошо.

— Все это верно, — ответила я. — Но о планах Индиго насчет секса я узнала не из записей, а от нее самой. И раз уж мы об этом заговорили, то Тайлер со своей девушкой иногда прогуливают уроки, приходят домой и запираются в его комнате.

Лицо Картера немного изменилось, но быстро снова приобрело невозмутимое выражение.

— Интимная жизнь Тайлера меня не касается. Его приняли в три хороших вуза, он ответственный человек, а экспериментируют все подростки. Ты ведь хочешь, чтобы они набирались жизненного опыта, Джейн!

Я остолбенела.

— Я Нина, — напомнила я. — Ты разговариваешь с Ниной.

— Извини. Я просто устал. Не придавай этому значения.

— А что, Джейн считала так же, как и я? Потому что, честно говоря, Картер, вынюхивать, конечно, плохо, но иногда полезно знать, что у подростков на уме. Они ведь не понимают, где их подстерегают опасности. Почему бы Индиго не выражать тоску по матери каким-то социально приемлемым способом? Многие плачут или пишут плохие стихи. Зачем разрисовывать стены и потом говорить тебе, что лучше бы я была ее матерью?

— Я думал, тебе это нравится, — ответил он. — Она привязалась к тебе.

— Картер! — Я только что не стучала ему по голове. — Картер, это одни только слова! Индиго провоцирует тебя. Она любит мать и смертельно зла на нее из-за отъезда в Виргинию. Она хочет привлечь твое внимание, хочет, чтобы ты остановил ее, помешал совершить дурные поступки, — а ты отказываешься это делать! Ты плывешь по течению, улыбаешься, включаешь музыку и отмечаешь любое событие как праздник. Что должно случиться, чтобы ты начал действовать?

Я сидела в кровати и бурно жестикулировала. Я так завелась, что чуть не задыхалась. Обессилев, я опрокинулась на спину.

Если я хотела увидеть Картера в гневе, то мне представилась такая возможность.

— Значит, так, — чуть не рыча, произнес он. — Это. Мои. Дети. И если тебе кажется, что ты насквозь видишь их или меня, то послушай, что я скажу. Я знаю, что делаю! У меня есть свой подход к воспитанию, возможно не такой, как у всех остальных родителей, но, к твоему сведению, я считаю, что, встречаясь с опасностями, дети учатся жизни. Да, иногда они страдают из-за своих поступков. Они перебирают разные модели поведения, имена, прически и изо всех сил стремятся порвать связи, которые приковывают их к родителям, и не надо им в этом препятствовать. Ты слышишь меня? Нужно позволять им экспериментировать, потому что в этом и заключается особенность нашего биологического вида. Притяжение и отталкивание. Влечение к опасности и возвращение в надежное укрытие. Именно так дети и познают жизнь!

— Нет, — возразила я. — Индиго нуждается в твоей защите. Она еще ребенок.

Вена на его виске стала пульсировать. Слава богу. А то я уж думала, что Картер не способен на такие сильные эмоции. Но он быстро успокоился. И даже печально улыбнулся:

— Надо же, как ты о ней печешься.

— Кто-то должен проявить благоразумие. С девочкой может случиться несчастье. Ее надо наказать. Это для ее же блага. Бездействовать в данном случае просто безответственно. Она прямо-таки умоляет тебя вмешаться.

Он провел пальцем по моему подбородку и низким голосом с жаром проговорил:

— Если я начну их наказывать, они закроются, и я никогда не узнаю, что они затевают. Я в этом убежден. И не будут…

— Любить тебя? — подхватила я. — Ты боишься, что они тебя разлюбят?

— Попкинс, глубокая ночь на дворе. Я не знаю, что еще сказать. Но решение принимаю я, договорились? Мои дети вырастут такими же, как и все остальные: неидеальными, привлекательными, капризными и порой самыми несносными людьми на Земле. Они будут совершать ошибки, но я не стану защищать их с помощью наказаний.

— Индиго нужны настоящие друзья. Ей надо научиться гордиться тем, что она образцовая ученица, а не стыдиться этого. Ей надо…

Картер поднял руку:

— Если бы я мог, то сходил бы в школу и заставил всех примерных учениц подружиться с ней. А пока мы имеем в подругах клёвую девочку Майю, и придется подождать, пока здравый смысл не возобладает.

— Думаешь, это когда-нибудь случится?

Он наклонился ко мне и поцеловал меня в нос в знак того, что разговор окончен.

— Надеюсь. Теперь давай попытаемся поспать. Пожалуйста.

Но мне не спалось. Потому что я знала, что это начало моего разрыва с Картером, и если уж говорить честно, то я испытала некоторое облегчение, когда вычислила, что именно разрушит наши отношения.

Он был мил, — стану говорить я, — и восхитительно сексуален, но он самый никудышный отец на всем белом свете! Я буду подробно анализировать его поведение в разговорах с приятелями и поставлю ему диагноз: комплекс вины из-за развода, потребность быть любимым, патологическое стремление стать своим детям другом. По прошествии времени я забуду, как была счастлива здесь и как он носил меня на руках. И выброшу эти воспоминания из памяти, ведь я достигла в этом высокого мастерства.

Во сне Картер перевернулся и оказался ко мне спиной. И точно так же вскоре произойдет в реальной жизни.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ЛИНДИ

Когда строился дом, они с Джеффом занимались любовью в каждой комнате без исключения, — чтобы освятить их, говорил муж. Приходя с работы, они предавались утехам на деревянном полу, стараясь не пораниться щепками и гвоздями. Собственно, Хлоя и была зачата на кухне в жаркий августовский вечер после пикника с бутылкой вина и сыром. Джефф всегда утверждал, что именно поэтому Хлоя такая порывистая и своенравная: она зародилась на ложе из гвоздей, когда в организмах родителей бродили алкоголь и молочные ферменты.

Те счастливые времена давно прошли. Теперь Джефф даже не смотрел на Линди с вожделением. Только иногда, совершенно не вовремя, например когда утром надо было выходить из дома, он игриво поглядывал на жену и с намеком поднимал брови. А значит, он, скорее всего, даже не хотел близости, просто желал выглядеть человеком, который помнит, что секс существует.

Конечно, он его получал. Все другие мамы жаловались, что у них в семье происходит то же самое. Так складывается жизнь, когда работаешь и растишь детей. А когда мужская энергия перенаправляется на игру в ракетбол как минимум три раза в неделю — тут уж и вовсе безнадежно.

Но в тот вечер Линди решила во что бы то ни стало соблазнить мужа. Во время ужина она призывно ему улыбалась и говорила, что с нетерпением ждет десерта. И кокетливо хлопала ресницами. Джефф улыбался и подмигивал в ответ, что означало, что он прочитал ее сигналы.

Она пораньше искупала детей и все время, пока терла их руки и уши, думала только о том, как упадет в объятия супруга.

Потом уложила отпрысков в постель, прочитала на ночь сказки, пропела колыбельные, принесла два стакана с водой и сцедила молоко для Дэйви — он еще не отказался от груди, а она не хотела противиться ему, потому что сил отучать у нее не было. После этого Линди надела черное кружевное белье, даже ненавистные стринги, и голубое кимоно. Мазнула в нескольких местах духами, расчесала волосы и спустилась на первый этаж. Джефф, спасибо ему, уже загрузил посудомойку и сейчас мыл сковородки.

Линди немедленно ощутила такой сильный прилив благодарности, что едва не прослезилась. Подошла к мужу и коснулась его спины.

— Умираю, хочу выпить вина, — проговорила она.

— Устала? — осведомился он.

— Не то слово. Сегодня приходила Нина, и я приводила в порядок ее прическу. Не хочу показаться нескромной, но получилось просто сногсшибательно. Ты не поверишь: Нина не только нашла нашу биологическую мать, но и умудрилась поговорить с ней. А потом я пришла домой и в пух и прах разругалась с мамой. Уже второй раз на этой неделе. День был ужасный. До этой минуты. — Она подалась к нему, чтобы обнять, и именно в это мгновение муж отшатнулся — наверняка просто совпадение.

— Давай я тебе налью. — Джефф с отсутствующим взглядом улыбнулся. — Все наладится. Ты не обязана общаться с Ниной, если не хочешь. Сделала у тебя прическу — и до свидания. И уж точно нет никакой необходимости встречаться с биологической матерью. Что до твоей настоящей матери, то вы всегда не ладили.

Всё. Проблемы решены. Гордый собой, Джефф передал Линди бокал с пино-нуар и аккуратно сложил и тщательно разгладил полотенце. Явно чтобы сделать жене приятное. Она знала, что ему нет никакого дела, как выглядит полотенце.

— А ты не хочешь со мной выпить? Я надеялась… — осторожно произнесла она, но он сделал грустное лицо и сказал, что обещал Джо с работы поиграть с ним в ракетбол.

— Что? — Линди заставила себя улыбнуться. — Серьезно? Обязательно сегодня идти в спортзал? Ты ведь вчера там был. — Тон она, конечно, выбрала неправильный.

Он мог бы прийти в раздражение, но вместо этого снисходительно улыбнулся:

— Прости, но я обещал Джо. Но заметьте, мадам, как сияет кухня, как сверкают кастрюли и сковородки! И ты, моя дорогая, можешь преспокойно отдыхать, пока я занимаюсь глупостями, которые не приносят ничего, кроме усталости и пота!

Перестань паясничать! — хотелось крикнуть Линди. — Посмотри на меня!

Но она сдержалась.

— А еще, — добавил Джефф, поведя рукой, — я загрузил белье в стиральную машину! — И он просиял. — Я заметил, что уже накопилась целая корзина, а ты ведь любишь, когда я что-то замечаю.

Линди отвернулась. Да, конечно, она всегда об этом говорила. Но разве он не замечает, как нужен ей? И почему он не хочет провести с женой свободное время? Почему спорт для него важнее?

Может быть, ей подойти и начать раздевать его прямо здесь, в кухне? Расстегнуть рубашку, ремень. Заглядывать, улыбаясь, ему в глаза. Но что будет, если не удастся его соблазнить? Что делать тогда?

— Хорошо, — только и сказала она. — Ясно.

Она достала пылесос и с остервенением стала водить вдоль плинтуса в столовой, а он бегом поднялся наверх, чтобы переодеться. Линди всерьез собиралась взять ватную палочку и почистить небольшой уступ на плинтусе, особенно там, где соединялись углы и все время собиралась пыль. Это было отвратительно. Спустившись, муж чмокнул ее в щеку.

— Ты еще не будешь спать, когда я вернусь? — поинтересовался он.

— Не знаю. Может, и не буду. — Линди невольно залюбовалась мужем: сексуальная щетина, озорные глаза — в нем словно сидел какой-то чертенок.

— Ну я поехал. — Джефф задержался у двери, посмотрев на нее и вскинув голову, словно хотел что-то сказать. Но потом просто ушел. Возможно, он собирался объяснить, что заслужил отдых от домашних забот. В последнее время он много помогал Линди по хозяйству, как будто для того, чтобы бросать ее по вечерам с чистой совестью.

Она ему не нужна. Интересно, давно ли? Выясняется, что уже давненько.

Но этого не может быть! Он ведь женился на ней, построил этот дом, делил с ней семейные обязанности, приносил домой зарплату… Перестань! Прекрати!

Линди поднялась наверх и приняла горячую ванну. Она решила почитать в постели, пораньше лечь спать и постараться избавиться от этих мыслей.

Как там сказала Нина? «Я твоя кровная родня».

Линди попыталась дышать глубоко и ровно — психолог говорила ей, что это отгоняет плохие мысли. Отбросьте тревогу, восстановите естественный ритм дыхания.

Она забралась в кровать, ощущая плотный египетский хлопок — ей нравилось такое постельное белье, — и упругость любимой подушки, закрыла глаза и сосредоточилась на своем дыхании. Уймите волнение. Контролируйте дыхание.

Как скучно! Линди открыла глаза. Дыхание. Кто не умеет дышать? К тому же смятение не позволяло ей сидеть в постели и прислушиваться к бессознательным физиологическим процессам.

Линди принесла в кровать ноутбук, пролистала электронные письма, прочитала сплетни о Майли Сайрус.^[10] И вдруг, почти против ее воли, пальцы сами набрали в поисковике: «Лулу и дети звезд».

Глупо, но сердце бешено застучало. Это ничего не значит. Я только взгляну на нее и, если захочу, в любую минуту могу закрыть результаты поиска. Почему я так боюсь? ПОЧЕМУ Я ТАК БОЮСЬ?

И вот она собственной персоной: Лулу.

Поет, расхаживает, пританцовывая, по сцене, выбрасывает вперед и вверх руки. И неожиданно, когда ее мать взглянула в камеру, словно всматриваясь сквозь годы в глаза своей дочери, Линди увидела, сколько боли и страдания в ее взгляде, и сердце у нее упало. Линди откинулась на подушку. Пронзительный голос матери звучал в микрофоне, и в нем тоже слышались гнев и мука.

Почему же Нина не упомянула об этом?

Линди просмотрела все видеоролики, которые могла найти, села посередине кровати и стала ждать Джеффа. Сейчас он был ей нужен как никогда. Я — Куколка, скажет она ему, а вот женщина, которая меня родила. Посмотри, вот мои корни.

Со вздохом включился радиатор. Где же ее муж? Уже почти пол-одиннадцатого.

Внезапно она почувствовала приступ паники. Не играет он ни в какой ракетбол. Невозможно проводить на корте столько времени! Как же она раньше не догадалась? Какая же она дура! Линди встала и дрожащими руками натянула спортивный костюм. Затем, не особо раздумывая, пошла в детскую, вытащила сыновей и дочь из кроваток, потеплее закутала и по одному отнесла в машину. Близнецы не проснулись; в этом возрасте малыши спят крепко, пушкой не разбудишь, но Хлоя заворочалась, потерла глаза и сонно пробормотала;

— Куда мы едем?

— Немного покатаемся, — промурлыкала Линди, заводя мотор и включая обогреватель. Она задыхалась — снести троих детей по лестнице вниз было нелегко. В зеркало заднего вида она понаблюдала, как Рэззи сосет большой палец, а веки Хлои снова тяжелеют. Она выехала из гаража и осторожно покатила по улице к клубу. Она не позволяла себе даже думать, просто ехала прямо. Фары встречных машин резали ей глаза. Возможно, в одной из этих машин ехал Джефф, но на этот случай Линди припасла объяснение.

Например, она кинется к нему в объятия и воскликнет: «Я так испугалась… ты так неудержимо рвешься на корт каждый день… Я подумала, у тебя есть любовница…» И он расцелует ее и ответит: «Глупышка! Как можно смотреть на других женщин, когда у меня есть ты? Я играю в ракетбол, чтобы оставаться в форме и быть достойным такой потрясающей женщины, как ты…»

Ха! Если бы!

Линди свернула налево к стоянке клуба и приготовилась к худшему. Но там, без всяких сомнений, стоял «лексус» Джеффа. Кроме того, здесь находились и еще несколько машин — наверняка принадлежавших его партерам по игре. Окна спортзала светились. Игра не закончилась.

Он был там.

Линди медленно выдохнула. Какое облегчение. Он был там, где обещал.

Слава богу, слава богу, слава богу.

Она уже стала выезжать со стоянки, как тут в висок ей шипом врезалось ужасное подозрение. А что, если… Что, если он действительно там, но не с Джо, а с какой-нибудь женщиной, королевой корта? Или вообще уехал на чужой машине?

Линди ничего больше не могла сделать. Нельзя оставить детей в машине и пойти выведывать, там ли ее муж. И уж совсем не годилось тащить детей с собой и играть унизительную роль ревнивой жены.

Она развернула машину и с чувством небывалой усталости направилась к дому. От облегчения, которое она испытала всего минуту назад, не осталось и следа.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

НИНА

Следующие несколько дней я провела в квартире Джозефины. Картеру сказала, что перед поездкой в Бруклин на встречу с Фиби мне надо управиться с делами. Он ответил:

— Я так рад, что ты наконец-то познакомишься со своей матерью. Послушай, давай не будем придавать значение нашей небольшой размолвке. Возможно, нам просто нужно выспаться, и все наладится. Как ты считаешь? — И добавил: — Спокойной ночи, Попкинс, я люблю тебя.

Я не ответила тем же. В ту минуту я даже не была уверена, что люблю его. У него так много недостатков. В теории его родительская стратегия — во всем поддерживать детей, не докучать им назиданиями и не наказывать — выглядела привлекательно, но кто-то должен был сказать ему, что в реальной жизни из этого ничего не выйдет.

Если подумать, то подобное потворство отпрыскам можно расценить как жестокость: все равно что не научить их читать или завязывать шнурки.

Как-то раз, показывая супружеской паре дом, я отвела в сторону женщину — ей было около сорока, и она походила на опытную мамашу — и полюбопытствовала:

— Вы с мужем солидарны в методах воспитания детей?

Женщина удивленно подняла брови, засмеялась и ответила:

— Да какое там солидарны! Воспитание, деньги, секс — по этим вопросам мы постоянно ругаемся. Но больше всего из-за детей.

Вот, значит, как. Если у вас есть дети, ссоры неизбежны.

Может быть, размышляла я, мне не следует стесняться высказывать свое мнение. Но здесь имелось одно «но»: я не имела права голоса в этой дискуссии. Я этим детям не мать.

И разумеется, я не хотела ссориться с Картером. Что это за отношения, если на каждом шагу возникают препирательства? Лучше просто уйти.

* * *

В субботу утром Индиго явилась в «Домашний очаг», чтобы выяснить, что я решила надеть на встречу с матерью.

— Мы ведь договорились, что вместе выберем тебе прикид, — обиженным голосом протянула она. — Только не говори, что пойдешь вот в этом.

На мне были довольно симпатичная водолазка, черный кардиган и брюки цвета хаки.

— Инди, я не могу надеть рваные джинсы или леггинсы. Я еду в Нью-Йорк! Встречаться с матерью! К тому же я должна выглядеть как минимум не хуже своей сестры.

— Нет, водолазка не годится! — твердо заявила девочка. — Где вообще у тебя глаза? — Она ушла и через час вернулась с черными джинсами, рубашкой под цвет змеиной кожи и коротким черным кардиганом. — Вот, надень.

— Откуда это?

— Позаимствовали у мамы Майи, она примерно твоей комплекции.

— Я не надену чужую одежду! А мама Майи знает, что вы взяли ее вещи?

— Не волнуйся. Ее тоже удочерили, так что она поймет.

Я взглянула на Мелани, та пожала плечами и сказала:

— Мне тоже кажется, что этот наряд лучше.

Я примерила новый костюм, и, конечно, он пришелся мне впору, кроме того, в нем я выглядела коренной жительницей Бруклина.

— Супер, — оценила Индиго. — Теперь главное — не перестарайся, как ты обычно делаешь.

— Спасибо. Ты меня невероятно подбодрила.

— Я говорю тебе только правду. — Она поправила перекосившийся подол кардигана и взглянула мне в лицо. — Кстати, а когда ты вернешься к нам домой?

— Ну… не знаю, — ответила я.

— Пожалуйста, не отнекивайся. Приезжай к нам после Бруклина, ладно? Обещаешь? Батяня совсем шизанулся. Скучает по тебе как собака.

* * *

Мы с Линди договорились встретиться возле «Чокнутой улитки» в Бруклине и вместе подождать прихода матери. Линди сказала, что поедет одна на машине, и я не стала с ней спорить. Я давно уже не посещала клубов в Нью-Йорке, с тех пор как встречалась с брокером по имени Джаред, поэтому с радостью вспомнила молодость, прокатившись на поезде, а потом на метро, чтобы доказать самой себе, что я все еще хоть куда.

К тому времени, когда я добралась от станции метро до бара, я пребывала в таком приподнятом расположении духа, что едва скрывала свое возбуждение.

Линди уже тоже приехала и пыталась втиснуть свою машину на крохотной парковке между двумя «универсалами». Получилось у нее где-то с восемнадцатой попытки, а я наблюдала за этим и давала советы.

— Давай правее… теперь руль резко влево… немного назад… Есть!

Из машины Линди вышла совершенно обалдевшая.

— И что, так каждый день? Как здесь вообще люди живут?

Я рассмеялась в голос.

— Здорово! — весело сказала я. — Никогда не видела тебя такой взъерошенной! Добро пожаловать в Бруклин!

— Ужас, я растрепала волосы? Где моя расческа?

— Нет-нет, ты выглядишь потрясающе. Пойдем внутрь и займем столик. — Я пожала ей руку. — Я так рада, что мы приехали! А ты?

— Не знаю, — ответила она. — Откровенно говоря, я все-таки не в восторге от этой затеи. По пути я раз пять порывалась повернуть назад.

Я засмеялась и взяла сестру под руку.

— Тебе явно нужно выпить.

— Надеюсь, это поможет, — проговорила она без особой уверенности в голосе.

Темный и унылый бар «Чокнутая улитка» напоминал злачное место двадцатых годов, набитое гангстерами и эмансипированными женщинами; по одну сторону располагалась длинная барная стойка из красного дерева, по другую — мягкие диваны и кресла; дверной проем, ведущий в туалет, украшал занавес из бусин; на белом жестяном потолке висели черные вентиляторы.

Я провела Линди к двум розовым диванчикам, откуда можно было наблюдать за входом. Мы прибыли на полчаса раньше, поэтому не могли пропустить появление Фиби, но я все равно осмотрела помещение — а вдруг она тоже пришла заранее и сидит, например, у бара. По телефону мне показалось, что она любительница крепких напитков.

Но еще было рано; народ пока не собрался, только в дальнем углу сидела кучка хипстеров в вязаных шапках и клетчатых рубашках. Официант по имени Гас принял у нас заказы; я попросила джин с тоником, а Линди — дайкири, который принесли в высоком стакане с маленькими зонтиками и кусочками фруктов, нанизанными на зубочистку. Я поинтересовалась у Гаса:

— Вы, случайно, не знаете женщину по имени Фиби? Ей где-то около пятидесяти. Она бывает здесь?

Официант задумался:

— Трудно сказать. А как она выглядит?

— Вероятно, с рыжими волосами. Но мы точно не знаем, — ответила я. — Вообще-то, она наша биологическая мать, и сегодня мы должны впервые встретиться с ней. Мы ее никогда не видели.

Гас присвистнул:

— Ничего себе! Прикольно! — И я рассказала ему, что всегда мечтала с ней познакомиться и что случайно нашла сестру — я указала на Линди, сидевшую со страдальческим видом.

Гас произнес:

— Да вы что! — словно хотел услышать всю историю.

Но Линди нервно стучала по колену и выглядела такой сконфуженной, как будто мечтала сквозь землю провалиться, и я сказала ему:

— Если кто-нибудь будет искать своих дочерей, имейте в виду, что это мы.

— Заметано. Если увижу женщину, похожую на вас, то непременно отправлю ее к вам. — И он мгновенно исчез.

Я отхлебнула джина и понаблюдала, как Линди разглаживает салфетку и кладет ее ровнехонько под прямым углом к краю стола. Ногти у нее были покрашены коралловым лаком столь безупречно, что у меня защемило сердце от того, как она старалась.

Мы встретились взглядом. Я улыбнулась. Она нет.

— Сделай одолжение, не рассказывай каждому встречному и поперечному о нас и нашей матери, — проговорила Линди.

— Извини. Я думала, вдруг она здесь постоянная посетительница. Ну, знаешь… — Я покрутила в руках стакан.

— Полагаю, это дело глубоко личное. — Линди отхлебнула дайкири. — Дай-ка я посмотрю на твои волосы. Тебе нравится прическа?

— Еще бы! Осталась только одна строптивая прядь на затылке, которая иногда торчит, словно сопротивляется власти кератина. Думаю, она одержала победу над твоим раствором.

Линди нахмурилась.

— Волосы не обладают волей, — сказала она. — Используй заколку и спрей, пока эта прядь не ляжет так, как тебе надо. — Она покопалась в сумочке и протянула мне заколку. — Вот, надень ее на несколько минут, и твой локон смирится с судьбой. Если нет, то у меня с собой есть спрей, я тебя побрызгаю. В туалете, разумеется.

— Конечно. — Неужели она правда думала, что я стану брызгать на волосы прямо здесь, в баре? — Спасибо. Ты хорошо подготовилась.

— Это моя работа. — Она отпила коктейль, поставила бокал на середину салфетки и расправила ее края. — Так как мы ее узнаем?

— Ой, совсем забыла, — спохватилась я. — Я принесла фотографию, где мы с тобой маленькие. Поставлю ее на стол, и, может быть, Фиби заметит ее и поймет, что это мы.

— Что за глупости, — ответила Линди. — Она не увидит фото.

— Ну, я изучаю лица всех входящих. Думаю, я ее узнаю. Кстати, у тебя ведь есть снимки детей на телефоне? Полагаю, она захочет посмотреть на внуков.

Линди вымученно улыбнулась:

— Если придет.

Она сделала большой глоток дайкири. Я потягивала джин с тоником и досадовала, что разговор не клеится. Вошли еще три посетителя; позади нас кто-то громко обсуждал бейсбол. Будь здесь Картер, он бы шутил или выбирал нам потенциальную мать, задавая темы для беседы. Линди сложила руки на груди и хмуро смотрела куда-то вдаль.

— Как твоя семья? — спросила я наконец.

— Хорошо.

— Все поправились?

— Нина, все это смеху подобно. Я тебе еще раз говорю: приезжать сюда было ошибкой. Думаю, мне уже пора. Эта женщина — не наша мать. Встречаться с ней — значит проявлять неуважение к матерям, которые нас вырастили. Тебе не приходило такое в голову?

— Подожди, пожалуйста. Знаю, что, с твоей точки зрения, она всего лишь инкубатор. Но все же эта женщина выносила нас в своей подростковой утробе и произвела на свет, так давай воздадим ей за это должное. Наверняка на это время ей пришлось даже бросить курить дурь, пить алкоголь и спать с наркодилерами.

— Может быть, ты не будешь валять дурочку? Я схожу в туалет, а потом поеду домой. — Сестра осушила свой бокал и, взяв сумочку, встала, как раз когда подошел Гас и принес ей новый коктейль.

— От джентльмена вон за тем столиком, — объяснил он, указывая куда-то мне за спину.

— Что? — Линди скривилась и посмотрела на меня. — Я должна это принять?

Я пожала плечами:

— Как хочешь. Ты ехала из Коннектикута. Почему бы не расслабиться и не выпить?

Она снова села.

— Я никогда не посещала такие места. Как себя вести?

— Сказать «спасибо» и выпить. Конечно, если хочешь.

Линди взяла у официанта бокал и улыбнулась ему.

— Ладно. Почему бы и нет? Я, знаешь ли, рано вышла замуж, и часто ходить по барам не пришлось.

— Ты не много потеряла, — ответила я.

Гас засмеялся и сказал:

— Удачи.

Линди посмотрела поверх моей головы, улыбаясь мужчине у барной стойки, и помахала ему, шевеля пальчиками.

— Тем не менее, — продолжила я, — не стоит…

— Ой, Нина, он идет сюда…

— Вот видишь? Спасибо было бы достаточно. Не обязательно приглашать его за столик.

— А когда я приглашала? — удивилась Линди. — Всего-то улыбнулась и помахала.

— Ты помахала кокетливо.

— Ничего подобного!

— Если ты шевелишь пальчиками, значит, флиртуешь. Как можно этого не знать?

Рядом нарисовался улыбающийся скользкий тип лет сорока в тесных брюках и с прилизанными волосами. В руке он держал стакан виски, которым чокнулся с Линди, потом сел рядом с ней и неприятно оскалился.

Я закатила глаза. Не трать понапрасну время, хотела сказать я ему. Моя сестра — крепкий орешек, к тому же она не хочет иметь с тобой ничего общего.

Но Линди потягивала коктейль, крутила зонтик из бокала и вежливо выслушивала бахвальство незнакомца — он владелец клуба, однажды встречал Мика Джаггера, а сюда пришел только потому, что застрял в Бруклине в ожидании отзыва на сценарий ситкома, который написал. И так далее и тому подобное. Всё явное вранье. Я сделала досадливую гримасу и стала изучать посетителей. По крайней мере, этот тип задержит Линди до прихода Фиби.

Он продолжал нести хвастливую чушь, пересыпая ее комплиментами собеседнице, им приносили еще напитки, и Линди каждый раз издавала «О!», словно очередной коктейль появлялся у нее по волшебству. Сестра была настолько не в своей стихии, что даже не отдавала себе отчет в том, чтопроисходит, пока не стало слишком поздно. Я то и дело проверяла, нет ли сообщений на телефоне. В какой-то момент я заметила, что глаза у Линди потухли и она начала снимать невидимые пылинки с брюк, джемпера и даже с диванчика, на котором сидела. На столе лежали уже три бумажных зонтика. Я попыталась привлечь ее внимание, но она, плотно сжав губы, смотрела куда угодно, только не на меня. Стоял уже глубокий вечер, бар наполнился толпой народа, а Фиби так и не приходила.

Наша мать не приходила.

Пустомеля, видимо, решил пойти на приступ, потому что внезапно, поставив стакан на стол, склонился к лицу Линди так близко, что она отпрянула от него, как от чумы.

Я услышала обрывки его фраз: «поужинать», «слишком шумно» и «пойдем куда-нибудь».

— Ну всё! — громко объявила я. — Мы уходим.

Мужик повернулся ко мне:

— Вот и я говорю Линди: пора сваливать. Хочешь пойти с нами?

— Собственно, нет, вряд ли, — ответила я.

— Ну, тогда, Линди, детка, мы идем вдвоем. Я живу тут неподалеку. Поужинаем и пойдем ко мне. Тебе понравится…

— Она не согласна, — заявила я ему.

— Да нет, согласна. — Он не отводил от нее глаз. — Линди, скажи свое слово!

— О боже, Линди, — притворно ужаснулась я, — неужели ты умолчала о клопах?

Наши глаза встретились, Линди секунду поколебалась, но тут же подхватила игру:

— Нет. Надоело объяснять это каждому встречному.

— И не говори, — продолжила я. — Но иначе нечестно. — Я посмотрела на хвастуна и почесала плечо. — У нас в квартире завелись клопы — завтра их будут травить. Нас обеих искусали. Линди, а что это за прыщ у тебя на руке? Тоже укус?

— Так чешется! — Линди поставила бокал на стол и потерла руку. — Ужас!

Очковтиратель встал.

— Ладно, ладно, — пятясь, пробормотал он. — Понял. Черт знает что такое.

— Вот именно, — подтвердила я.

Когда он растворился в толпе, Линди улыбнулась:

— Здорово ты его спровадила.

— Я тоже не лыком шита, — сказала я. — Ты умеешь наводить красоту, а я — избавляться от надоедливых кавалеров.

— Спасибо.

— Да пожалуйста.

Я взглянула на дверь и подумала, что сейчас было бы самое время появиться Фиби Луизе Маллен.

Если бы она пришла, мы бы потом вспоминали эту сцену всю жизнь.

Но она не пришла.

Ни тогда.

Ни позже.

Никогда.

Я убрала фотографию в сумку.

* * *

Через некоторое время мы ушли из «Чокнутой улитки» и отправились искать, где бы поесть. Хорошо, что я много не пила, иначе бы загрустила. Линди слегка покачивало. Улица кишела людьми, и все кафе, куда мы заглядывали, были набиты до отказа. Наконец мы выбрали мексиканский ресторан с оркестром, играющим мариачи,^[11] и кактусами в кадках у каждого столика. Линди села и со вздохом стала проверять свой телефон.

— Что такое? Неприятности?

— Нет, просто Джефф остался с детьми и сообщает мне, к-как это ему тяжело. — Она отложила телефон и подперла рукой голову. Глаза ее выдавали усталость. — Какого черта! Как будто я не остаюсь с ними каждый вечер, когда он уезжает играть в ракетбол. Я когда-нибудь ж-жаловалась? Но если только его попросишь посидеть с ними, он заваливает меня сообщениями о том, что Рэззи разлил моколо, ой, то есть молоко, на пижаму, что во время ужина звонила председательница родительского комитета, что раковина забилась. — Она сложила руки на столе. — Извини. Вся эта семейная рутина выводит из себя.

— Таковы мужчины, — заметила я. — И с ними морока, и без них нельзя.

Она расхохоталась так неудержимо, что я испугалась. Сестренка здорово набралась.

Подошла официантка, и мы заказали гуакомоле и салат тако: Линди настаивала, что мы должны взять овощи. Потом она предложила заказать «Маргариту» — это ведь коктейль с солью? — и я охотно согласилась, но попросила принести еще и воды. Когда официантка отошла, Линди постучала пальцами по столу.

— Ты сильно расстроилась, что мать не пришла? — спросила она, слегка запинаясь.

— Дай подумать. По шкале от одного до десяти — если оценить в десять баллов разочарование от открытия, что Санта-Клауса не существует, — скажем, шесть целых две десятые.

— Не может быть! Не-е-ет. Мне кажется, ты рас-стро… расстро… илась… гораздо больше.

— Да нет. Ну, может быть, завтра, когда я пойму, что дальше дороги нет, мне станет хуже. Но сейчас я рада, что мы вместе проводим время. Замечательно, правда? Классно я отшила того приставалу, да? Прости, надо было вмешаться раньше.

— Хошь узнать кое-что? Он был придурковатый, но забавный. Я никогда… никогда не ходила в ресторан без своей семьи или кого-нибудь из членов родительского комитета. — Она наклонилась вперед, взгляд ее был слегка затуманен. — Нина, я должна тебе сказать, это все так странно. Ужасно странно.

— Имеешь в виду, что я странная?

— Нет, ты просто… ну такая… совсем другая, не как я. Такая решительная. Не знаю, что я тут делаю и как ты пробралась в мою жизнь. Я ведь достаточно ясно дала понять, что и слышать не хочу о нашей матери, и вот… я уже сижу с тобой в Бруклине, ко мне клеится какой-то сомнительный тип, и я напилась…

— Не страшно, — ответила я.

— Нина, ты сможешь меня хоть немножечко простить? Ну хоть чуточку? Я бы ничего такого никогда не сделала.

— Полагаю, твой образ жизни это исключает. Но ведь в этом же нет ничего плохого.

— Может, и есть.

— Что же?

Ее лицо вдруг исказилось.

— Просто… мне жаль тебе это говорить, но я была гораздо счастливее до того, как узнала про все это. — Она широко повела рукой и слишком тяжело опустила ее на стол. — Про свою мать. Про то, что я на самом деле Куколка. Теперь я иногда становлюсь Куколкой. А еще я узнала, что моей приемной матери предлагали удочерить и тебя тоже, а она отказалась. Это так… мучительно.

— О Линди, я не хотела ранить тебя.

Она вытирала глаза салфеткой.

Я коснулась ее руки.

— Прости, что тебе больно, но, может быть, это плата за то, что мы приобрели?

— А что именно? — Она, шатаясь, наклонилась вперед. — Мне очень хочется знать, что я приобрела.

— Ты стала лучше разбираться в себе, поняла, почему у тебя такой характер, в чем причина твоих страхов, почему ты боишься быть отвергнутой… и главное — мы нашли друг друга. Может быть, стоит из-за этого пострадать.

Тут Линди буквально позеленела.

— Кажется… ой-ой-ой, меня сейчас стошнит! — прошептала она и вскочила из-за стола, прикрывая рукой рот. Я тоже мигом выбралась из полукабинета, и мы вместе побежали в туалет. Пока сестру рвало, я придерживала ее волосы. Она все время порывалась оттолкнуть меня, но я твердо стояла рядом, приговаривая:

— Ничего-ничего. Не смертельно. Потерпи.

Когда все закончилось, она вытерла рот, привалилась к стене и сказала:

— Мне очень стыдно.

— Не стоит, — ответила я, смывая воду в унитазе. — Я рада помочь. Мы ведь сестры. Я захватила с собой зубную пасту. Хочешь освежить рот?

— О да! Кошмар, со мной такого не было с тех пор, как… нет, наверно, со мной никогда такого не было. — Она одновременно засмеялась и заплакала, размазывая по лицу сопли и тушь. Мы явно подходили к той ситуации, которую один мой занудный бойфренд назвал бы угрозой атомной войны, и мне следовало находиться в полной боевой готовности. Я мягко подвела Линди в раковине, намочила бумажное полотенце и дала ей в руки.

Увидев себя в зеркале, она ужаснулась.

— О не-е-ет! Я выгляжу отвратительно! Смотри, у меня на рубашке рвота.

— Не преувеличивай. А пятно мы ототрем. Ничего страшного.

Я намочила пятно у нее возле ворота. Пока я терла его, Линди закрыла глаза и оперлась на раковину.

— Все в порядке. Готово. Грязь отошла. Держи зубную пасту. К сожалению, щетки у меня нет.

— Спасибо, — всхлипнула Линди. — Какой позор!

* * *

Я была трезва как стеклышко. Мой джин с тоником уже полностью выветрился, а после того, как Линди вырвало, я не стала пить «Маргариту». Поэтому вполне естественно, что я села за руль ее машины и повезла сестру домой.

Большую часть пути она молчала. По дороге я купила ей кофе в придорожном «Макдоналдсе», и, обхватив пальцами стакан, она остекленевшим взглядом смотрела в окно. Машина у нее была презентабельная — джип «лексус», оборудованный тремя детскими сиденьями, установленными в ряд и идеально чистыми. Казалось, дети никогда в них не садились.

— Когда-нибудь ты будешь смеяться над этой историей, — попыталась я подбодрить ее.

— Может быть, тебе и смешно, но мне — нет.

— Не драматизируй, — сказала я. — Чего стоит один только твой ухажер. Расскажи об этом в своем родительском комитете, все со смеху покатятся.

— Нина, помолчи, а? — попросила она.

— Нечестно так разговаривать с сестрой, у которой в запасе всегда найдется зубная паста, — ответила я.

Линди закрыла глаза и улыбнулась.

После долгого молчания она произнесла:

— Если хочешь знать, мне жаль, что она не пришла. Я бы хотела ее увидеть.

— Увы, — проговорила я.

— И что нам теперь делать? — пробормотала сестра.

— Что-нибудь придумаем.

— У нас есть ее телефон. Можно позвонить. Или поехать к ней и постучать в дверь.

— Я думала об этом, — сказала я, хотя когда эта идея пришла мне в голову, я сразу ее отмела. — Но ведь мы не будем никого принуждать, правда? Жаль, если ей покажется, что мы ее преследуем.

— Согласна, — в полусне промямлила она. — Ты хороший человек, Нина.

* * *

Благополучно доставив Линди домой, я позвонила Картеру, чтобы он забрал меня. Был час ночи, поэтому, хотя Линди пригласила меня войти и подождать внутри, я отказалась и стала ждать на улице. У нее не было сил спорить.

Она жила в почти сказочном квартале с просторными двухэтажными домами, отстоящими от улицы, идеально ухоженными лужайками, благоустроенной общественной территорией и фонарями, напоминающими старую добрую Англию. Тишина, основательность и безопасность. Обиталище безупречное, как сама Линди.

Я сидела на бордюре тротуара, уставшая и взвинченная как никогда. Когда приехал Картер, я поднялась, он вышел из машины, подошел ко мне и крепко поцеловал. Потом долго изучал мое лицо, а когда я сказала ему, что моя мать не пришла, заметно огорчился.

— А ты так хотела познакомиться с ней… — с сожалением покачал он головой. — Может быть, произошла накладка?

— Нет. Думаю, она испугалась тех чувств, которые на нее нахлынут. Мы долго ждали ее, потом Линди стало плохо, и она не могла вести машину, вот почему я очутилась здесь.

Казалось, он пытается определить, что я ощущаю.

— Ну а вы вдвоем, по крайней мере, хорошо провели время?

— Нет. Да. Не знаю. Думаю, я ей не очень-то нужна. Линди не хочет дружить. Всего боится. Так получилось, что и моя мать, и моя сестра очень напуганы жизнью.

— А ты моя милая храбрая Нина. — Картер взял мою руку. — Поедешь ко мне или хочешь вернуться в квартиру Джозефины?

— Наверное, к тебе.

— Вот видишь, какая ты смелая. — Он поцеловал меня еще несколько раз и потом произнес слова, которые я ненавижу: — Поверь, что ни делается, все к лучшему.

— Только не говори, что поминаешь меня в своих молитвах. А вы с детьми чем сегодня занимались?

— Разговаривали с Джейн по «Скайпу», играли в покер, потом Тайлер ушел к своей подруге, а мне пришлось ехать на работу. Что делала Индиго — не знаю; сказала, будет смотреть ужастики по каналу «Нетфликс».

На глаза мне навернулись слезы. Я очень устала, потеряла связь с матерью и осознавала, что я единственный смельчак в семье из трех человек, а этого явно недостаточно. Кроме того, мне хотелось заметить Картеру, что события далеко не всегда поворачиваются к лучшему, а также что не стоит оставлять Индиго одну надолго. Вместо этого я позволила ему целовать меня под фонарем, а потом отвезти в его дом и проводить наверх, в постель.

Если вы уже понимаете, что отношения клонятся к закату, самое трудное — ждать, пока ваш партнер тоже сообразит это. Теперь я вспомнила: тяжело не только когда тебя бросают, но и когда бросаешь ты.

Нужно сказать ему обо всем завтра, как только закончатся все поцелуи.

* * *

Завтра было воскресенье, но Картеру пришлось вставать рано и ехать на работу. Наконец прибыла большая партия запчастей для яхт, и клиенты являлись за своими заказами в любое время. Одеваясь, он объяснил мне, что это самая горячая пора в году, когда он вынужден работать сверхурочно.

Я осталась дома с Индиго и Тайлером и слушала, как девочка ссорится с Майей: подруга, похоже, не верила, что Кайла принимает близко к сердцу происходящие в мире катастрофы. Слышно было, как Индиго кричит в трубку:

— Я тоже активистка! Ты сама не знаешь, о чем говоришь! Я реально переживаю за животных!

Тайлер со стуком поставил чашку с кофе на стол и заявил, что не может больше здесь находиться, потому что ему надо учить свою роль, а то его выгонят из театра, и невозможно чем-нибудь заниматься в этом дурдоме, который целиком зависит от настроения Индиго. И подростки сцепились на тему, кому из них хуже. Девочка орала, что у него, по крайней мере, есть друзья, на которых можно рассчитывать, и он скоро закончит эту тупую школу, где никому ни до кого нет дела; а ее брат кричал, что ей нужно проще относиться к жизни, найти себе увлечение и перестать ныть. Я же, выросшая без братьев и сестер и не привыкшая к семейным скандалам, пыталась вмешаться и остановить их, но тщетно: оба были в бешенстве.

— Перестаньте, — увещевала я. — Вы все это говорите друг другу назло. Индиго, никто не усомнится, что ты активистка, если ты будешь совершать общественно полезные поступки. Не стоит доказывать это с пеной у рта. А тебе, Тайлер, я могу помочь с ролью, если хочешь. Давай где-нибудь сядем и поучим слова.

Индиго, сощурив глаза, посмотрела на меня.

— Никто не принимает меня всерьез! А ты — ты даже не член семьи, так что я не понимаю, зачем ты все время лезешь, куда не просят.

Вот опять. Я отвернулась, чтобы она не видела, как обидела меня. В тот день я, никому не сказав, отвезла мешок с одеждой в квартиру матери.

* * *

Позже я написала Линди:

«Жива?»

И к моему удивлению, она ответила:

«Да. Спасибо за мастер-класс по избавлению от мужчин с коктейлями».

«У меня в запасе еще много премудростей, — улыбаясь, напечатала я. — Поужинаем на днях? Гуакамоле?»

И она ответила:

«Прости».

Прости. И всё.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ФИБИ

Оказалось, что одиночество не так ужасно, если к нему привыкнуть.

Сегодня приходили ученики, так что она не была совершенно одна. Некоторые брали уроки фортепиано, другие — уроки пения. С последними было сложнее, поскольку надо смотреть людям в глаза и невозможно избежать эмоций. Конечно, когда играют на пианино, их тоже не избежать, но там легче сосредоточиться на руках, ногах, нажимающих на педали, и не выстраивать эмоциональной связи. Хотя любая музыка по самой сути своей способствует возникновению таких связей.

А если становится одиноко, то за дверью ждет шумный Бруклин — веселая молодежь, музыканты и визжащие беснующиеся дети, — в таком количестве, словно их производят на задворках магазинов и непременно выдают каждому посетителю.

«Цельнозерновой хлеб и греческий йогурт с семенами чиа — прекрасный выбор, мадам. Теперь вы имеете право получить ребенка. В наличии имеется здоровый двухлетний мальчик, с ним в комплекте идет коляска „Бугабу“».

Да, ей не повезло. Она потеряла свою семью.

Черт. А ведь она собиралась встретиться с дочерьми. Уже даже оделась, но тут позвонила Мэри, чтобы обсудить празднество в честь Кевина, которое состоится в мае. Разве могла Фиби уйти? Семейные дела превыше всего.

Семья, семья, семья. Почему это все так зациклены на семье? Половина американцев терпеть не могут своих родных; газеты изобилуют сообщениями о разводах, домашнем насилии, несчастьях, причиненных ближайшими родственниками. И при этом достаточно включить телевизор или открыть комментарии в Интернете, как на вас хлынет восхваление семейных ценностей, словно это единственное содержание и смысл человеческой жизни.

На самом деле разговор с сестрой вызвал у Фиби отвращение, — ведь именно Мэри после возвращения Фиби из Калифорнии порвала Священные Семейные Связи и переехала — но, похоже, забыла об этом. Собственно, переехала она по семейным обстоятельствам. Только не ради своих близких, а чтобы угодить Шелби. И теперь она хотела сделать благопристойную фотографию всей семьи — Кевин получает диплом, или награду, или что-то там еще, а его тетя стоит рядом. Пустить пыль в глаза.

Положив трубку, Фиби легла в горячую ванну, включила сначала Баха, потом Эми Уайнхаус,^[12] пила вино и пыталась не думать о чертовой семье. Хватит с нее!

Благодарю покорно, у меня уже была семья, даже несколько, — и ни одна из них не сделала меня счастливой. Отец с матерью были хорошими родителями, по крайней мере с точки зрения ребенка. Фиби уже почти не помнила их. Мать происходила из многодетной семьи, жившей в Ирландии. В шестнадцать лет она вышла замуж за Эдварда Маллена и с его родными переехала в Нью-Йорк. Эдвард стал пожарным, производил впечатление этакого сурового великана, однако в действительности был внушительным, но мягкотелым. Он часто плакал, слезы по поводу и без повода невольно лились из глаз отца, словно любое обстоятельство трогало его до глубины души… Все было хорошо. И больше всего на свете он любил своих девочек! Учил их петь и танцевать в гостиной. Разыгрывая сценки и оригинальные музыкальные номера, Фиби всегда расставляла перед собой подушки и свернутые одеяла, изображавшие аудиторию. Она расхаживала по дому в причудливых костюмах, которые мастерила из различных тряпок, попадавшихся ей под руку.

Особым детским чутьем она понимала, что у нее замечательный папа. Он играл с дочерьми и, в отличие от других отцов, пропивавших деньги, приносил домой всю получку и вручал ее приземистой, грудастой и улыбчивой Мейв. Жена готовила тушеную говядину или картофельный суп и вязала кружевные салфеточки, которые отдавала в женский клуб или в детские дома. Разве могла она представить, что ее дочери станут сиротами?

А потом Мейв заболела.

Детям не говорили, что с ней, а мать утверждала, что лечение помогает и ей становится лучше: «Видишь, сегодня у меня уже нет этого ужасного кашля, поэтому, пожалуйста, дорогая, передай мне мои сигареты. И не могла бы ты убрать на кухне до прихода отца и сказать ему, что это сделала я?»

Так что, когда Мейв умерла, вся семья была потрясена до крайности. Каждый день Фиби просыпалась и с ужасом вспоминала, что мамы больше нет. И никогда не будет. Фиби тогда училась в католической школе, и, когда туда пришло печальное известие, ее словно ударили под дых шаром для боулинга, и она не могла дышать. Ее вызвали в кабинет, где собрались монахини и священники, и каждый подходил поговорить с девочкой и брал ее руку в свои рыхлые потные ладони. Давайте вместе помолимся за упокой ее души.

Как будто это поможет.

В те времена было не принято выражать искренние соболезнования. В лучшем случае вы могли рассчитывать на банальности, которые преподносились как рождественский подарок.

Бог не дает человеку больше, чем он может вынести.

Самый темный час всегда перед рассветом.

То, что нас не убивает, делает нас сильнее.

Нам так жаль. Давайте помолимся о душе усопшей.

Давайте не будем. Лучше завоем волком и бросимся под машину.

Всем своим существом Фиби чувствовала правду — все только делали вид, что жалеют ее, но на самом деле ее никогда никто не любил. Одноклассники либо не замечали ее, либо дразнили, потому что она была в веснушках и носила странное имя: Фиби. Они звали ее Фиги. Обхохочешься. Взрослые тоже ей не симпатизировали, потому что она всегда задавала слишком много вопросов. «Разве нельзя просто поверить на слово?» — удивлялись они, пока девочка не возненавидела слово «поверить». С тем же успехом можно было просто сказать ей: «Разве нельзя покориться и делать, что тебе говорят?»

«Больше никаких вопросов, — отрезал священник. Как будто она должна была просто забыть о смерти матери, как о мелкой неприятности. — Крепись. Почитай Бога, потому что Господь призвал твою мать к себе на Небеса, такова Его воля». А у нее на языке так и вертелся очередной вопрос: «Вы не думаете, что Бог попросту… вредный старикашка?»

Но Фиби держала себя в руках и не подавала виду, как она разгневалась на Бога, и каждый вечер молилась так же, как и раньше.

Затем — отец. Видимо, Бог захотел призвать и отца тоже.

Через полгода он прыгнул под поезд, предварительно оставив записку: «Больше не могу. Мейв была для меня хлебом насущным. Мне очень, очень жаль. Я люблю вас, девочки, больше всего на свете, но без меня вам будет лучше. Я больше не способен быть вам опорой. Со всей моей болью я буду только обузой. Научитесь быть счастливыми».

Научитесь быть счастливыми! Что за ерунда! На каком уроке этому обучают?

Жизнь неожиданно перевернулась с ног на голову. Восемнадцатилетней Мэри пришлось продать дом и, к счастью, удалось сразу получить предложение руки и сердца от парня, с которым она встречалась в школе. Он собирался работать в магазине отца, торговавшем запчастями для автомашин. Мэри и Фиби по-семейному обсуждали, стоит ли Мэри выходить за него замуж, спасет ли он их от голода.

«Выходи», — сказала Фиби. Она была не в восторге от Дерека, но, в принципе, он казался неплохим парнем и не возражал, чтобы младшая сестра жены жила вместе с ними. Это ведь всего на несколько лет.

Сыграли скромную свадьбу, и вскоре Дереку предложили открыть филиал магазина в Коннектикуте, и молодые перебрались в Элленбери. Вместе с Фиби. Платить за церковно-приходскую школу они, слава богу, больше не могли, поэтому теперь она училась в обычной. Начала жизнь заново. Может быть, решили они с Мэри, теперь у них все наконец-то образуется.

Так и было. Мэри стала вести в магазине бухгалтерию, а Фиби пошла в старшую школу. Она казалась странноватой, но легко вписалась в новые условия. Носила экстравагантные наряды, которые мастерила сама, — у нее имелась даже бархатная накидка, сшитая из обрезков. Когда она расхаживала по школьным коридорам, полы накидки развевались, и детям это нравилось. К тому времени — концу семидесятых — кудрявые волосы, с которыми Фиби сражалась всю жизнь, благодаря Барбре Стрейзанд вошли в моду. Кто бы знал, что ее детские чудачества — переодевания, фантазии, выступления перед подушками — означали, что она была артистической и музыкально одаренной натурой. Мать когда-то давала ей уроки игры на пианино, а вместе с отцом они пели. Каким-то чудом в новой школе Фиби пришлась ко двору. Она пела в хоре, на занятиях драмкружка заметили ее незаурядный талант. Ее привычку задавать вопросы сочли смелой и превосходной. Учителя, хотя и не все, а только лучшие из них, любили ее, и она была счастлива, что у нее есть почитатели.

А потом в драмкружке задумали поставить «Целуй меня, Кэт». Она получила главную роль. И как-то вдруг завоевала сердце Тилтона, стала встречаться с ним, и какое-то время казалось, что они задают тон в школе.

Многообещающий юноша и его одаренная бесстрашная подруга.

Ну хватит. У Фиби задрожали руки. Хватит ворошить прошлое.

Вот почему хорошо жить одной. Можно прогнать любые мысли, которые сочтешь бесплодными. Включить задумчивую мелодию, сунуть наушники в уши и спрятаться от всего мира. Никто не скажет тебе, как это часто бывает: «Фиби, посмотри в лицо своим страхам. Не сдавайся, попробуй еще раз».

Кэт и Куколка, вам не надо обо всем этом знать. Разве вы еще не поняли, что были только мечтой? Не заставляйте меня рассказывать вам всю мою грустную историю.

Лучше уходите, ради своего же собственного блага.

Так всегда и случается с мечтами — они просто рассеиваются.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

НИНА

К моему удивлению, Индиго поразило, ужаснуло и взбесило то, что моя мать не пришла на встречу, — и в течение следующей недели ее гнев как будто рос. Наконец однажды, когда я везла девочку в комиссионку, ее прорвало.

Она сидела бочком на пассажирском сиденье и огромными, обведенными чернотой глазами сверлила мне висок, в то время как я делала попытки сконцентрировать внимание на дороге.

— Подумать только! Если она не хотела тебя видеть, то должна была об этом сказать, а не заставлять тебя сидеть там дура дурой и ждать ее появления. Это паскудство! Она же знала, как много это значит для тебя!

— Конечно. — Я включила левый поворотник. Мы ехали в новый комиссионный магазин, который, как сообщили Индиго, специализировался на бывшей в употреблении трендовой амуниции. В школе намечались танцы, и Индиго нужен был новый бронежилет.

— Погоди-ка, — сказала я, меняя тему, — зачем тебе опять эта военизированная одежда? Раз ты идешь на танцы, почему бы нам не подыскать тебе что-то необычное — например, симпатичный костюмчик?

Индиго сощурила глаза:

— Слу-у-шай! А что, если она была там, но вы ее не узнали? Наверняка с восьмидесятых она сильно изменилась.

— Мне эта мысль тоже приходила в голову, — ответила я, — но я изучила лицо каждого посетителя. К тому же на столик я поставила нашу фотографию, чтобы дать ей знать, что это мы. Так что, посмотрим тебе платье?

— Да ты что, шизанулась? Кто будет рассматривать фотографии в баре? Ну ты даешь!

— Понимаю, но больше я ничего не придумала.

— Можно было встать и сделать объявление, — предположила девочка.

Я долгим взглядом посмотрела на нее поверх солнечных очков, и она проговорила:

— Ну ладно, может, и нельзя было. — После короткого молчания добавила: — Ты имеешь в виду костюм с подтекстом?

— Все равно какой. Главное — отличный от того, что ты носишь обычно. Это ведь особый случай.

— Моя мама ненавидит платья и никогда их не носит. — Индиго отвернулась к окну.

— А я люблю.

— Я подумаю. Ты правда считаешь, что мне пойдет платье?

— А то!

— Еще мне кажется, надо как-то изменить прическу. — Она оглядела себя в зеркале заднего вида. — Сделать что-нибудь прикольное. Твоя сестра сможет покрасить мне волосы?

— Как? Волшебные маркеры уже не годятся?

— Да ну тебя. — Она засмеялась. — Просто я думаю, с помощью настоящей краски цвет можно сделать поярче. Мне Майя посоветовала, и раз уж твоя сестра парикмахер, может, она за меня возьмется?

— Может быть.

Индиго заглянула мне в лицо.

— И я смогу познакомиться с ней.

— Вероятно.

— Так что вы с сестрой предпримете дальше?

— Не знаю. Не могу думать об этом.

Индиго фыркнула:

— Как это — не можешь думать? Надо приложить еще больше усилий и найти мать.

— Но… но… прикинь сама: зачем мне давать ей возможность второй раз отвергнуть меня?

— Что-что? Да приди в себя! — Она буквально подпрыгивала на сиденье. — Разве ты не мечтала всю жизнь найти свою мать? И теперь, извини меня, когда ты знаешь, как ее зовут и где она живет, ты вдруг трусишь и хватаешься за голову: «О-о-о, что, если она отвергнет меня? Что я буду де-е-елать!» — Индиго протянула это тонким плаксивым голоском мультяшного персонажа и нарочито потерла кулаками глаза, словно вытирала мнимые слезы.

— Ладно, — вздохнула я. — Ты совершенно права.

— Конечно права. Не сходи с ума. Вижу, тебе нужна моя помощь.

— Согласна. — Я попыталась утаить улыбку. — И я польщена, что ты готова мне помогать. И что, по-твоему, нам надо делать?

Индиго взглянула в окно.

— Где ты родилась? В каком городе?

— В свидетельстве о рождении написано, что в больнице Нью-Эшбери. Но мать жила в Элленбери. Знаешь, где это?

— Слышала. А выросла там же?

— Нет. Меня удочерили супруги, которые жили в Брэнхейвене.

— Так. — Индиго зевнула. — Может, нам поехать в Элленбери и поспрашивать у людей, не знает ли кто-нибудь там твою мать? Сходить в школу, осмотреться на месте?

Сердце у меня подпрыгнуло.

— Ух ты, Индиго, какая превосходная идея, — медленно проговорила я. — Странно, что мне самой это не пришло в голову.

— Ну все потому, что ты последнее время тормозишь. Не хотелось об этом упоминать, но ты уже не такая сообразительная, как когда мы познакомились. Не обижайся, но это правда.

Наклонив голову и прищурившись, она уставилась на меня критическим взглядом подростка, означающим — в глубине души я знала это, — что я ей нравлюсь, потому она и говорит мне без опасений такие вещи, которые не сказала бы другим. Мне бы порадоваться, но я почувствовала себя уязвленной.

— Правда? — поинтересовалась я. — И что, по-твоему, способствует моему отуплению? Какие у тебя мысли на сей счет?

— Мы обсуждали это с Майей и решили — только не злись, — что это связано с отношениями между мужчиной и женщиной. Ты бы, наверно, сказала «любовь». Ты, конечно, не виновата — баба есть баба. Вот поэтому я никогда не выйду замуж.

Я с трудом боролась с желанием отвалтузить негодную девчонку. Даже не останавливая машины. Когда этот порыв прошел, мне захотелось ударить по тормозам, выбросить ее на дорогу и, похохатывая, уехать прочь.

Но, увы, Индиго в чем-то была права. Я не догадалась даже об очевидных вещах. Город, где я родилась, находился всего в восьмидесяти километрах отсюда — не бог весть какое расстояние, и наверняка там еще живут люди, которые помнят моих родителей. А может быть, даже меня. Эта мысль обескураживала. Мне бы надо поменьше страдать и побольше действовать.

Я проглотила ком в горле. Решено: еду в Элленбери.

— Итак, что ты хочешь надеть? — спросила у меня Индиго в комиссионном магазине. — Давай подберем тебе чумовой костюмчик.

— Какой? — удивилась я.

— Ну, потрясный, зашибонный.

— Почему бы тебе не говорить на нормальном языке? Ну ладно. Я поняла.

Индиго улыбнулась:

— Что-нибудь черное и строгое…

— Зачем мне костюм? Просто поеду как есть.

— Ха, — фыркнула она. — Интересно. Ну ладно. Можно и так.

В итоге мы приобрели ей ужасающий бронежилет, второй в ее гардеробе, пару поношенных ботинок и старомодное васильковое платье в горошек в стиле ампир. По пути домой девочка заявила:

— Я, может быть, стану активисткой, которая борется за права усыновленных и удочеренных. Буду добиваться изменения законов, чтобы люди вроде тебя легко могли найти своих родителей.

— Хорошее намерение, — кивнула я.

— А может, и нет. Я, вообще-то, думаю о защите прав животных. Нельзя ведь заниматься и тем и другим, правда? Иначе люди подумают, что я хватаюсь за все подряд.

— Может быть, ты станешь самой активной активисткой. И будешь бороться против всех на свете несправедливостей!

— Ну да! И имя изменю. Например, на Сверчок. Хотя нет, это слабенькое имя, надо что-то позвучнее. Ворона. Нет, слишком каркает. Голубка! Кайла Голубка. Потому что еще я выступаю за мир во всем мире. Можно сделать тату в виде голубя.

— Прекрати, пожалуйста, — сказала я.

— А что?

— Ничего. — Я покачала головой. Было совершенно невозможно объяснить Индиго, что из-за почти душераздирающей любви к ней у меня сердце зашлось в груди — какой вздор у девчонки в голове, как она юна, неразумна и все же развита не по годам… Экая чудачка. Да как я могла даже думать о том, чтобы разойтись с ее отцом, если это значило расстаться с ней?

* * *

В следующие два дня я готовила к продаже сразу четыре дома, поэтому размышлять о поездке в школу моей матери времени не оставалось. К тому же я не была полностью уверена, что хочу этого. И в любом случае, если я соберусь поехать, то хотела бы взять с собой Линди. Но после того, как она написала мне «Прости», наши отношения пресеклись. Кроме того, я устала постоянно уговаривать сестру. А ведь, по ее мнению, я страдаю расстройством импульсного контроля. Несколько раз я порывалась позвонить ей или прийти в салон, но что в том толку? Неужели непонятно, что я ей не нужна?

Все равно дел было по горло. Однажды в четверг я забросила тарелку с нарезанными овощами и луковым соусом в школьный драмкружок. До премьеры оставалась всего неделя, а значит, артисты и вся постановочная группа непременно присутствовали на репетициях каждый вечер. Родителей, к которым условно отнесли и меня, обязали приносить еду, чтобы кормить юные дарования.

На школьной парковке одна изможденного вида мамаша вытаскивала формы с пастой с заднего сиденья «субару аутбэк».

— Пахнет аппетитно, — сказала я, помогая ей занести снедь в здание, и она ответила:

— Да, это песто. С ним ничто не сравнится, правда?

На сцене шла репетиция: Аделаида пела о простуде — я всегда любила эту арию. Я огляделась, но нигде не увидела Найсли, только стайку похожих на лебедей девочек на подтанцовках у Аделаиды.

— Так вы… родственница Тайлера? — спросила другая мама, и мы обе засмеялись. — Извините. Не думала, что это прозвучит так странно. Нынче даже не знаешь, как кого называть.

У нее были привлекательные сияющие глаза и темно-русые волосы.

— Конечно. Я Нина Попкинс. — Я протянула руку, и новая знакомая пожала ее.

— А я Кэти Калпеппер. Приятно познакомиться. Я заметила, что вы приходите с тех пор… с тех пор, как уехала Джейн. Мы все считаем, что это очень смело с вашей стороны — взять на себя родительские обязанности. Картеру очень повезло.

— Ну, — смущенно проговорила я, — вообще-то, мне тоже.

— Мы все наблюдаем за тем, что происходит после отъезда Джейн. Хм, мне не стоило так говорить, а то у вас, чего доброго, разовьется паранойя — за мной следят, ха-ха-ха! Но Картер очень приятный человек, и мы переживаем за него. Но, разумеется, такое со всяким может случиться. Никто не знает, что нас ждет, правда? Такова жизнь. — Она взглянула на меня так, словно была моя очередь говорить.

— Да, — согласилась я, — совершенно верно.

— Приятно наконец-то побеседовать с вами, — ответила Кэти. — Тайлер превосходно справляется с ролью. Вы уже видели репетицию? У него настоящий талант.

Потом другие мамаши стали поздравлять Кэти — она оказалась матерью Лолли, девушки Тайлера, которая исполняла роль Аделаиды.

— О, — только и произнесла я и отвела взгляд. Кэти Калпеппер, скорее всего, не знала, что иногда Лолли вместо школы ходит к нам домой. Я хотела спросить ее об этом. Неужели все родители совершенно не в курсе, чем занимаются их отпрыски? Наверное, мои мама и папа тоже мало знали о моих шалостях, но мне бы никогда не спустили того, что позволяется этим детям.

— Хочу проскользнуть в актовый зал и посмотреть танцевальный номер, — сказала Кэти. Я уже собиралась пойти вместе с ней, но тут получила паническое сообщение от Индиго, которая спрашивала, не могу ли я ее забрать.

«Я думала, ты поедешь на автобусе», — ответила я.

«Нет! SOS! Планы поменялись! Непредвиденные проблемы. Подойди в дирекцию».

Я нашла ее сидящей на полу возле канцелярии и листающей страницы в телефоне. Увидев, что я иду по коридору, она вскочила:

— Слава богу. Давай скорее. Меня надо забрать под расписку.

— Но почему? Уроки ведь закончились. Я думала, ты подождешь…

— Пожалуйста. Скажи, что мне надо к врачу и ты меня забираешь, ладно?

— Но почему ты все еще здесь?

— Нина! Можешь ты просто выполнить мою просьбу? Я потом тебе все объясню. — Она выглядела так, словно из ученических шкафчиков сейчас выскочат полицейские, и все время заглядывала в свой рюкзак.

— Хорошо. — Канцелярия была пуста, но на столе лежал лист бумаги, и я стала писать, что забираю Инди Кайлу Сэнборн на прием к врачу, — подпись: Нина Попкинс. Но тут мои мысли прервал женский голос:

— Извините, что вы здесь делаете?

Внешний вид дамы — коротко стриженные седые волосы, твидовый пиджак и блузка с глухим отложным воротничком — безошибочно выдавал завуча по воспитательной работе.

Выполняю родительские обязанности без лицензии, хотелось ответить мне.

— Я… забираю Кайлу Сэнборн.

— По какой причине?

— Как по какой причине? Она едет к врачу. А разве уроки еще не кончились?

— Кайла Сэнборн наказана и должна остаться в школе.

— Ах вот что, — удивилась я. — Я не знала.

— Вы не получили записку? Если учеников оставляют в школе, мы отправляем домой записки. Родителям следует знать о таких вещах. Кайла должна поговорить со школьным психологом. Кстати, как ваше имя? Вы ведь не ее мать?

— Нет. Я… я… друг семьи.

— Друг семьи? — Она окинула меня взглядом с ног до головы. Даже сняла очки, чтобы ничто не мешало присмотреться ко мне повнимательнее. — А как ваша фамилия? Вы имеете право забирать девочку из школы от имени родителей?

А в самом деле, имею ли я право?

Я снесла удар и ответила:

— Да. Я очень близкий человек для ее отца. — Я гордо выпрямилась и обернулась к стеклянной стенке, отделяющей комнату от коридора, но Индиго не было видно.

— Хорошо, — сказала наконец дама со вздохом, означавшим, что я причиняю ей головную боль. — Все равно осталось всего десять минут, так что можете ее забирать. Однако в следующий раз прошу вас предварительно звонить. Дисциплина в школе совсем расшаталась, ученики приходят и уходят, когда захотят. Никто больше не принимает установленный порядок всерьез.

— Я принимаю его всерьез, — ответила я.

— Разумеется. Тогда пусть Кайла завтра принесет справку от врача.

— Какую справку?

— Вы ведь сказали, что ведете ее к врачу, я не ослышалась?

Она самодовольно усмехнулась, давая мне понять, что завуч по воспитательной работе — фигура весомая и хотя я и взрослая женщина, но ничем не отличаюсь от испорченных десятиклассников, с которыми она имеет дело каждый день. В глазах школьного администратора каждый человек в чем-нибудь повинен.

* * *

— Кайла Сэнборн! — выйдя из кабинета, воскликнула я. Она вскочила, и мы пошли к выходу. — До конца дней буду звать тебя Кайлой за то, что ты подвергла меня этому испытанию.

Индиго засмеялась.

— Миссис Врединер. Правда она ужасная? Скажи, ей чертовски подходит это имя? Она заместитель директора.

— За что тебя наказали? И почему ты не показала отцу записку? И что вообще происходит, черт возьми?

— Ой, это все недоразумение. Не беспокойся об этом. — Она снова уставилась в свой рюкзак.

— Какое именно недоразумение?

— Ну, мы с учителем естествознания друг друга не поняли.

— Очень интересно услышать обе версии развития событий.

Мы дошли до парковки. Когда сели в машину, Индиго пристегнула ремень безопасности и как ни в чем не бывало рассказала:

— Ну он считает, что я украла морскую свинку из кабинета биологии и потеряла ее. А моя версия — что упомянутая морская свинка у меня, и я отпускаю ее на свободу, потому что борюсь за права животных.

— Ты хочешь освободить школьную морскую свинку? — Я завела мотор, выехала со стоянки и свернула на дорогу.

— Уже освобождаю. — Девочка сунула руку в рюкзак, вытащила оттуда маленькое пушистое существо и поднесла к моему лицу. Свинка, которая, по-видимому, не особо заботилась о своих правах, подпрыгнула, шлепнулась на приборную панель, упала на пол и стала метаться кругами, издавая жалобный писк. Увидев, что она семенит по направлению к моим ногам, я ударила по тормозам, но в ажиотаже забыла предварительно увести машину к обочине, и в нее немедленно врезался ехавший сзади автомобиль. Ну и ладно, это машина Картера. В течение следующего часа я заполняла протокол об аварии и разговаривала с полицейскими, а Индиго самозабвенно следила за тем, как освобожденная из неволи морская свинка мечется между сиденьями.

Меня бесило, что девочка была чрезвычайно довольна таким поворотом событий.

— Получилось практически публичное выступление о правах животных, — заявила она. — Присутствие полиции привлечет внимание к проблеме.

— Ага, — сказала я. — Только полиция приехала не для того, чтобы отпустить свинку на свободу, а чтобы наорать на меня из-за нарушения правил вождения.

— Но я заметила, что квитанцию на оплату штрафа выдали другому водителю, так что расслабься.

— Да, его оштрафовали за то, что он не соблюдал дистанцию, но, Индиго, это была очень, очень плохая идея — красть свинку и подсовывать мне ее под нос, когда я за рулем. Даже не предупредив. Мы могли серьезно пострадать.

— Я не так давно занимаюсь общественной деятельностью, — стала оправдываться она, — и иногда не все идет, как задумано.

Я открыла рот, чтобы что-нибудь ответить, но не нашла подходящих слов. С чего начать? Кроме того, Индиго настаивала, что по дороге домой мы заедем в зоомагазин и купим огромную, роскошную клетку. Свинку же она назовет Бейонсе.^[13]

— Тебе не кажется, что это животное надо вернуть? Твоя Бейонсе является собственностью школы.

Она посмотрела на меня как на умалишенную.

— Нет-нет-нет. Ее жизнь в школе — сущий ад. Она заперта в клетке размером с коробку для обуви. Мальчишки тычут в нее пальцами. Над ней смеются, ее унижают. Нет, у меня свинке будет гораздо лучше. К тому же я уже понесла наказание за то, что взяла ее. А значит, она — моя. — Индиго зыркнула на меня злобным взглядом. — Кстати, а когда мы поедем искать школу твоих родителей?

— Я очень занята на работе, к тому же хочу, чтобы Линди тоже поехала со мной.

— Ты уже сказала ей?

— Если это удовлетворит суд, ваша честь, то мне некогда связаться с ней, потому что у меня много работы. А кроме того, для разговора с сестрой надо продумать правильные слова.

— Думаю, правильно будет: «Эй, Линди, давай мы с тобой и с Индиго съездим посмотреть, где мы родились». Как тебе? И тогда она заодно сможет покрасить мне волосы. Ты уже попросила ее об этом?

— Еще нет, но попрошу.

— Ну конечно, — вздохнула девочка. — Всю организацию приходится брать на себя.

* * *

Судоходный сезон был в самом разгаре, и Картер почти не бывал дома. Чтобы загладить свою вину, он иногда заскакивал на обед, а потом снова убегал сражаться с недопоставками и недовольными владельцами яхт. Работа его изматывала, и он выглядел выжатым как лимон. Постоянно твердил, что это временно, что все наладится, и всячески выражал мне благодарность за то, что я взяла на себя домашние обязанности, повторяя, что без меня не справился бы.

Должна признаться, после той ночной размолвки наши отношения уже не были безоблачными. Теперь, когда я осознала, каким ударом станет для детей мой уход, я больше не увозила свои вещи в квартиру Джозефины, но тень ссоры все еще висела между нами, и было ясно, что рано или поздно тот разговор придется возобновить. Иногда в машине, разъезжая между домами, я мысленно продолжала спорить с Картером, и, на удивление, он соглашался с моими доводами.

Однажды вечером в постели я попыталась посвятить его в курс последних событий.

Рассказала, что наше пестрое семейство пополнилось, поскольку теперь мы являемся владельцами украденной морской свинки по имени Бейонсе, что пушистый грызун поселился в столовой, в клетке такого же размера, как стойло для пони.

— Украденной? — сонно пробормотал Картер. — Кто станет красть морскую свинку?

— Забавно, что ты спросил. Похоже, у нас дома завелся борец за права животных. — Я пыталась подстроиться под его беспечный тон. Это было сложно, поскольку он почти уже заснул, а я старалась растолкать его. Но, конечно, безрезультатно.

— Ха, — только и произнес он уже сквозь сон. — Кто бы мог подумать. Это же хорошо, правда? Хорошие семейные ценности.

— Картер, ты понял, что натворила твоя дочь?

Но он уже спал мертвым сном.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

НИНА

В день премьеры Индиго сказала мне, что нам нужно приехать пораньше, потому что у нее есть дело, которое надо выполнить после начала спектакля, но до антракта. Девочка убеждала меня не волноваться и обещала не пропустить выход Тайлера. Она справится до того, как брат появится на сцене.

— Но Найсли выходит в самом начале, — заметила я. — Куда ты собралась?

Она приняла лукавый и загадочный вид.

— В кабинет биологии.

— Индиго!

— Может, я хочу извиниться перед мистером Хамре за то, что взяла Бейонсе. Он придет смотреть спектакль.

— Если ты жалеешь о своем поступке, почему бы тебе не вернуть свинку?

— Но я не жалею. И мистер Хамре хочет… дать мне дополнительное задание, чтобы я смогла загладить свою вину. Так что не переживай, ладно? Я знаю, что делаю, и мне надо быть в школе до начала спектакля. Хорошо?

— Что ты задумала?

— Слушай, просто привези меня в школу пораньше. Я сяду рядом с тобой в зале, посмотрю начало, а когда надо будет, встану и выйду. Вот и всё. Если отец спросит, куда я пошла, скажи, что не имеешь представления. Скажи — в туалет.

— Ладно. Но что ты будешь делать?

— Отстаивать свое мнение.

— О господи, Индиго. О чем ты говоришь?

— Я тебе потом объясню. Обещаю.

— А ты вернешься досмотреть спектакль?

— Конечно! Как же иначе! Не сомневайся!

Забыв о своих подозрениях, я подготовила к продаже два дома, потом показала квартиру приятной пожилой супружеской паре, уставшей убирать снег и сгребать листья в собственном дворе, а потом к оговоренному времени поспешила забрать Индиго, чтобы отвезти ее в школу. Виновник торжества Тайлер был уже там на последней репетиции в костюмах.

Картер прислал сообщение, что зашивается на работе с каким-то невменяемым клиентом. Оказалось, что владельцы яхт, такие вальяжные в своих белых брюках, голубых рубашках с расстегнутым воротом, с загорелыми руками, поднимающими в воздух коктейли, так же, как и все остальные, выходят из себя и гневаются, если им вовремя не доставляют заказы с безделушками. Поэтому Картер смертельно устал, беспрестанно извинялся и обещал постараться не опоздать на спектакль, а если вдруг не успеет, то обязательно посмотрит постановку в следующие два уикенда. Он был очень благодарен мне за то, что я присутствовала на премьере. Он у меня в неоплатном долгу — так он выразился.

Школьные актовые залы всегда вызывали у меня глубокую тревогу, поскольку в моей беспутной юности, когда я пела в хоре, часто становились местом моего унижения. Поэтому, высадив Индиго, я некоторое время посидела в машине, внутренне настраиваясь. В зале суетились родители, некоторые заговаривали со мной — я ведь была «родственницей» Тайлера, — и все судорожно стискивали руки и уверяли себя и других, что спектакль пройдет отлично. Потом зазвучала увертюра, а Картера все не было, так что я заняла свое место. Влетела Индиго; глаза ее сияли, как два тлеющих уголька.

— Все готово, — сообщила она. — Это будет фурор.

— «Парни и куколки» всегда производят фурор, — сказала я. — Трудно найти лучшую романтическую историю с недостойным героем-любовником.

— Да не спектакль, — прошептала она. — То, что я приготовила. — Я бросила на нее тревожный взгляд, и она сжала мою руку. — Ты будешь мной гордиться.

Потом погас свет, зрители расселись по местам, и вскоре сцена наполнилась гангстерами и азартными игроками, и среди них был наш собственный Найсли — обаятельный, старательно выводящий свою партию. Я увлеклась действом, как вдруг Индиго тронула меня за плечо, бросила «Пора» и побежала по проходу.

Через несколько минут появился Картер, проталкиваясь мимо ряда сидений и бормоча извинения, сел рядом и чмокнул меня в щеку.

— Тайлер бесподобен, — сказала я.

— А где Индиго?

— У нее какие-то дела. Обещала вернуться. — По спине у меня пробежали мурашки, но ради Картера я их проигнорировала.

Он взял мою руку и прошептал:

— У тебя ледяные руки. Волнуешься за моего сынишку на сцене? — Он снова поцеловал меня в щеку. — Это очень мило с твоей стороны.

— Нет, он молодец. Но я…

И вдруг на сцене кто-то завизжал.

Аделаида и ее девушки заметались по сцене, похожие на огромных кукол, которых кто-то швырял туда-сюда, они истошно кричали и перепрыгивали с одной ноги на другую. Зал поначалу расхохотался нервным смехом, который постепенно достиг крещендо, но, поняв, что происходит, все разом умолкли.

Сцена кишела лягушками.

Они были повсюду. Зеленые, скользкие, скачущие лягушки. Девочки стали убегать за кулисы, народ в зале заорал и заверещал, потом на сцене появились взрослые, и занавес упал.

— О черт, — сказала я Картеру.

— Бесспорно, интересная постановка. Забавно, что Тайлер ни слова не сказал о лягушках.

Тут на сцену выбежала Индиго, ее волосы в свете софитов казались ярко-синими. Она что-то выкрикивала, и толпа наконец притихла, чтобы услышать ее.

— ЭТИ БЕСПОМОЩНЫЕ НЕВИННЫЕ подопытные существа ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПОГИБНУТЬ НА УРОКАХ БИОЛОГИИ от руки ВАШИХ ДЕТЕЙ! НО ТЕПЕРЬ ОНИ СВОБОДНЫ! Наслаждайтесь продолжением спектакля, зная, что ваши налоги не пойдут на убийство животных!

Потом кто-то вышел на сцену и увел ее.

Воцарилась тишина, как будто вокруг нас с Картером возник вакуум, и он повернулся ко мне и спросил:

— Мне это не почудилось?

* * *

Индиго лишили права посещать школу до конца учебного года. Хотя и оставалось всего полтора месяца, но все же это было равносильно исключению. Происшествие рассматривали на педсовете, заседании родительского комитета, еще на каких-то совещаниях. Картер говорил, что мне необязательно ходить вместе с ним, но я понимала, что нужна ему, поэтому ходила. «Ты знала, что она затеяла?» — раз сто спрашивал он у меня, и я отвечала «нет», но глубоко в душе думала, что ответ, наверно, не вполне честный.

Я знала кое-что.

Просто не догадывалась, что новоявленной активистке взбредет в голову выпустить лабораторных животных в тот самый вечер. Она обязана была это сделать, объяснила Индиго отцу, мне и по «Скайпу» — Джейн.

— Этих лягушек собирались убить, — втолковывала нам она. — Мы должны были препарировать их на уроках биологии. Вы знаете, что это такое?

— Но почему, черт возьми, это надо было делать во время представления мюзикла? — хотел знать ее отец. — Ведь в «Парнях и куколках» не препарируют лягушек? Так зачем же ты угробила спектакль, к которому твой брат так тщательно готовился?

Я никогда не видела Картера таким ошеломленным, даже в ту ночь, когда он объяснял мне, что он хороший, разумный отец и не заслужил, чтобы его воспитательные методы ставили под сомнение.

— Я подумала, что все родители должны знать об этом, — спокойно проговорила Индиго. — И вы не заставите меня пожалеть о том, что я сделала. Я выразила свою позицию. Я проработала вопрос, изучила условия и предприняла действия, основанные на своих убеждениях. И я ни о чем не жалею.

В последующие недели Картер то и дело тер лоб и разговаривал с руководством школы, выказывая должную степень потрясения и почтительности. Часто он обсуждал произошедшее с Джейн по телефону — эти беседы нередко оканчивались гневным шепотом. Я заметила, что под глазами у него появились мешки, а седых волос прибавилось. Он хмуро выписывал чеки, возил Индиго к психотерапевту, нанял ей репетитора, приходившего на дом. И однажды он мне сказал:

— Знаешь, пожалуй, я был не прав. В отличие от граффити на стене, в отличие от употребления наркотиков или занятий сексом, — а она не делала ни того ни другого, — это был прекрасный поступок. Индиго заботилась о жизни животных. Ею руководила любовь.

— Ты серьезно? — удивилась я. — Потому что, по мне, лягушки не выглядели особенно счастливыми, когда оказались на сцене среди кричащих и бегающих людей.

— Да, но, по крайней мере, их не убивали.

— Часть из них в суматохе наверняка затоптали. Понимаешь, школьная программа составлена не просто так…

— Что плохого в том, что девочка сочувствует животным?

— Плохо, что она не ощущает ни малейшей вины, — ответила я. — Разве нет других способов выразить свою позицию?

— Боже, — вздохнул Картер, расхаживая кругами по комнате. — Я только сейчас понял, что не знаю, как к этому относиться. Черт знает что! Я уже ничего не знаю. Я в растерянности.

— Я думаю, Картер, тебе надо внимательнее наблюдать за дочерью. Ты хочешь быть детям другом, и это прекрасно, но подросткам нужна жесткая рука. Поговори с Индиго и заставь ее понять, что так поступать нельзя. Она буквально умоляет тебя об этом!

— Ничего подобного. Я знаю ее лучше, чем ты. У нее доброе сердце…

— Эта выходка продиктована не добрым сердцем, — продолжала увещевать его я. — Да проснись ты наконец! Это крик о помощи! И, могу добавить, очередной.

— Нина, — произнес Картер, и я отметила про себя, что он не назвал меня Попкинс. Мелочь, а какая неприятная. Но потом он повторил мое имя, положив руки мне на плечи: — Нина, я не могу сейчас выслушивать твое мнение. Не могу.

— Картер, мы с Индиго все время разговариваем. Ей грустно, одиноко, она все на свете ставит под сомнение. Я купила ей платье — можешь ты это представить? Ты хотя бы знал об этом? И она хочет, чтобы Линди сделала ей новую прическу. Она думает о мальчиках, и ей нужно с кем-то это обсудить. Но я — не член семьи, я ей не отец и не мать. Не отворачивайся от меня. Ты должен это услышать.

Его глаза стали такими темными, что в них не было ни проблеска света. Я почувствовала себя так, словно лечу с горы на санках и они несут меня куда-то по произволу судьбы, а я совершенно беспомощна.

Картер снял руки с моих плеч, яростно потер лицо и вздохнул:

— Ах, Нина, думаю, лучше, если мы… если ты… Давай прекратим все это. Я больше не вынесу.

Я могла бы сделать вид, что он этого не говорил, повернуться и пойти на кухню, заварить чай, испечь черничный пирог, отправиться на прогулку или сделать еще что-нибудь, и, может быть, через час-другой все само собой наладилось бы. Вместо этого я стояла там и смотрела на него. Точно помню, что высоко подняла подбородок.

— Хорошо, — произнесла я. В ушах у меня стоял такой треск, словно там произошло короткое замыкание. — Речь идет о том, чтобы прекратить разговор или наши отношения?

Он долго не отвечал, потом устало сказал:

— Как угодно.

— Ясно. Что ж, тогда я соберу вещи.

— Ты этого хочешь?

Я подошла к гардеробу и дрожащими руками вытащила свой чемодан.

Он громко вздохнул.

— Полагаю, мы поторопились съезжаться, — сказал он. — Как ты всегда мне и говорила. Как все мне говорили.

— Вот именно. Не волнуйся. Я уже давно чувствовала, что этот момент приближается.

— Ты справишься? — спросил он.

— Я? Честно говоря, Картер, у меня такое ощущение, что меня выпускают из тюрьмы.

Это заявление показалось бы эффектным, если бы закончилось горьким смешком, но слова застряли где-то у меня в горле и прозвучали так, словно я подавилась чипсами. Я быстро отвернулась, пока он не увидел моих глаз.

Разойтись из-за лягушек. Такое со мной впервые. Наверно, когда-нибудь я над этим посмеюсь.

* * *

Спустя некоторое время, в дождливый день, когда Картер точно был на работе, я приехала попрощаться с детьми. Вошла в пальто в жарко натопленную, битком забитую прихожую, и Тайлер обнял меня и выразил надежду, что мы будем время от времени видеться. Сказал, что я потрясающая. Я пожелала ему удачи в колледже, и он заверил меня, что все будет хорошо.

Индиго поначалу не могла на меня смотреть, но потом вяло, словно смертельно больная, обняла меня. Взгляд намалеванных глаз был жалким.

— Тайлер говорит, это все я виновата, — прошептала она.

— Я такого не говорил, — возразил юноша. — Я сказал, что одинокому родителю трудно завести новые серьезные отношения, если в доме подростки.

— То есть я, — пояснила Индиго.

— Я тоже, — добавил Тайлер. — Черт, Индиго, что ты из всего раздуваешь трагедию! Перестань, блин, делать из мухи слона!

— Сам, блин, перестань! — рявкнула в ответ его сестра.

— Ладно, ладно, — вмешалась я. — Вижу, вы вовсю стараетесь, чтобы я по вам очень скучала.

Тайлер вздохнул, прошелся пятерней по волосам — жест, характерный для его отца, — и побежал, шагая через две ступеньки, наверх, в свою берлогу. Индиго снова посмотрела на меня, и выражение ее лица разбило мое уже надтреснутое сердце.

— Слушай, — сказала я, — между тобой и мной ничего не меняется. Я скучаю по тебе.

Она сложила руки на груди:

— Без разницы.

— Нет, так не пойдет. Что, если я буду заезжать за тобой каждую неделю и отвозить тебя к психотерапевту? Ты по-прежнему посещаешь доктора по вторникам? А после сеанса можем поехать ужинать. Ты и я. Как тебе такое предложение?

— Ладно, — согласилась она.

— Отец все еще очень загружен на работе?

— Нина, — сурово проговорила она, — я не собираюсь ради тебя шпионить за отцом. Я прекрасно знаю, как это делается: люди используют детей, чтобы добывать информацию.

Я захохотала:

— Это восхитительно, дорогая Индиго, ты просто нечто. Да будет тебе известно, я не пытаюсь собрать информацию о твоем отце. Я просто хочу знать, успевает ли он развозить вас, готовить обед и все такое.

— Ну вот опять, — сказала она. — Как тебе не стыдно?

— Рада видеть, что неприятности не поколебали твоей принципиальности.

Я крепко обняла ее и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук. Индиго выглядела настолько подавленной, будто с трудом стояла, но потом я заметила в ее глазах знакомый блеск — значит, она точно знала, что делает.

— Если тебе понадобится помощь, позвони мне, — предложила я. — Но в любом случае увидимся во вторник. Договорились?

Глаза девочки наполнились слезами, и она вытерла их.

— О милая, нет ничего зазорного в том, чтобы плакать, — сказала я. — Не грусти, все будет хорошо.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ЛИНДИ

У Линди выдался замечательный день. Это был обычный вторник, и, собственно, многое пошло не так, как задумывалось, — Винни Пух назвал бы такой день «днем забот», — только Линди эти заботы совсем не обременяли. Одна морока за другой: заказанные шампуни не доставили; парикмахерша не вышла на работу, и Линди пришлось обслуживать в дополнение к своим еще и ее клиентов; музыкальная система сломалась. К трем часам Линди сделала две перманентные завивки, одно окрашивание, три укладки, и все это — беспрерывно отвечая на телефонные звонки: от «Матерей близнецов» — собрание клуба переносится, от родительского комитета — поступили новые предложения, и от Пегги — Линди купила хлеб с семечками, а дети хотят белый, так что не могла бы Линди заглянуть по дороге домой в магазин, и вообще, пусть она больше не покупает неподходящий хлеб. Никогда.

Линди даже поймала себя на том, что шутит с Меган, администратором, о том, как ее чуть было не склеил посетитель бара в Бруклине, а Меган, в свою очередь, рассказала забавную историю о бывшем бойфренде. Обе посмеялись и сошлись на том, что мужчины весьма странные существа. Прежде разговоры подобного рода не доставляли Линди удовольствия.

Ища причины своего нового мироощущения, она провела тщательное социологическое исследование собственной жизни и обнаружила, что со времени того злополучного путешествия, случившегося две недели назад, чувствует себя другим человеком.

Линди не знала, что сыграло свою роль: поездка в другой город или просто похмелье. На следующий день ее мучила жестокая головная боль, и ей совсем не хотелось заниматься обычными домашними делами… и она к ним не притронулась. Список насущных дел остался у нее в сумочке, и, вместо того чтобы идти в магазин за обувью для Хлои и мальчиков, она засела дома и вместе с Джеффом смотрела бесконечные продолжения «Сумеречной зоны», а дети играли в гостиной с мягкими игрушками. Лишь один раз ей пришлось сосчитать до двадцати одного (нечетное число, кратное трем).

Она заметила, что Джефф в тот день подозрительно на нее поглядывает. Наконец, когда пришло время ужинать, а она ничего не приготовила, муж поинтересовался:

— Ты хорошо себя чувствуешь, Линди?

Они заказали китайскую еду, чего никогда не делали (сплошной глутамат натрия). Уложив детей спать и узнав, что Джефф не собирается на ракетбол, Линди почувствовала такое облегчение, что завела долгий бессвязный разговор, вроде бы лишенный всякого смысла, но вдруг неожиданно для себя сказала:

— Знаешь, во время поездки в Бруклин я кое-что поняла о себе.

— Что тебе не стоит пить алкоголь? — улыбнулся Джефф.

— И это тоже. Но главное, я осознала, что мне до чертиков надоело постоянно о чем-то беспокоиться. И я собираюсь положить этому конец.

— Ясно, — кивнул Джефф. — И как ты планируешь это осуществить? — Он продолжал улыбаться, словно рассматривал любопытную живность, которую заметил, когда стриг лужайку.

Ну и пусть. В конце концов она рассказала ему то, что хотела: что при рождении ее назвали Куколкой и что теперь она сделала интересное открытие — с таким именем она была бы совершенно другим человеком. Возможно, более раскованным или даже взбалмошным. Может быть, она бы приветствовала более беспорядочную жизнь, не подчиненную столь строгому контролю.

И, будь она Куколкой, ей не надо было бы стучать по поверхностям, чтобы успокоиться.

Все это она поведала мужу, и он удивленно уставился на нее.

— Понимаю, это звучит дико, но иногда я чувствую, какой могла бы стать, сложись жизнь иначе, — сказала Линди. — Бывают такие моменты, когда я ощущаю, как Линди со всеми своими тревогами отступает и о себе заявляет Куколка.

Джефф стал напевать мелодию из «Сумеречной зоны».

— Та-та-та-та, та-та-та-та. Это значит, что ты больше не будешь складывать все вилки в ящик зубцами в одном направлении?

— Ну, все-таки не до такой степени.

И даже притом, что голова весь день болела то сильнее, то слабее и она не принимала душ и не мыла волосы, вечером, после того как дети уснули, Линди и Джефф занимались любовью в гостиной возле камина — что, как оказалось, можно делать и без романтических атрибутов вроде горящего очага.

Можно просто отдаться чувству.

Потом Джефф пошутил:

— Знаешь, если это была Куколка, то я, пожалуй, пересмотрю свое мнение по поводу поисков твоей биологической матери.

И Линди узнала еще кое-что: по тому, как муж обнимал ее, как смотрел в ее глаза, она женским чутьем поняла, что никакого романа на стороне у него нет. Он все еще любил ее; он был хорошим супругом и добрым отцом. Просто не мог разговаривать с ней так, как ей бы хотелось. Но это она переживет. Она решила быть счастливой.

* * *

Быть счастливой. Вот почему, когда после работы она зашла в магазин за молоком и белым хлебом и увидела там Нину, шедшую вместе с девочкой-подростком мимо прилавков с крупами, не стала прятаться или раздраженно вздыхать, как раньше, но улыбнулась и направилась прямо навстречу сестре.

Написав ей на следующий день после поездки, Нина больше не звонила, не появлялась с новыми планами поисков Фиби и ни разу не попыталась вторгнуться в ее жизнь. Молчание озадачивало. И вот она собственной персоной — женщина, которая придерживала волосы Линди, когда ту тошнило, которая видела ее в самом ужасном состоянии, которая везла ее домой и была весела, добра и не судила строго. К великому удивлению Линди, она скучала по сестре.

— Нина! — окликнула она.

Ее сестра с удивлением подняла глаза, и Линди поспешила к ней со словами:

— Привет, как поживаешь? А это… Индиго?

Нина представила их друг другу. Индиго с ярко-лиловыми лохматыми волосами и обведенными черным глазами выглядела более чем экстравагантно. Но в этих не в меру накрашенных глазах светились теплота и смекалка, а когда девочка узнала, кто такая Линди, то заметно оживилась.

— Да вы сестры! Обалдеть! Вы очень похожи. У вас одинаковые волосы, подбородки и манера улыбаться. Постойте, я вас сфоткаю. — Она выдернула из кармана старой затасканной куртки телефон и заставила Нину и Линди встать на фоне прилавка с овсянкой. — Ну надо же! Потрясно! Готово! Так, теперь снимемся все втроем. Давайте-ка. Сы-ы-ыр!

Нина выглядела смущенной, но в ее облике появилось еще что-то новое, Линди никак не могла определить, что именно. Она казалась нездоровой.

Сестра явно была чем-то опечалена.

— У тебя все хорошо? Мы давно не виделись. — Линди коснулась руки Нины.

Нина открыла было рот, но тут встряла Индиго:

— Они с моим отцом разбежались.

— Да что ты! — Линди пристально вгляделась в глаза Нины и заметила, что они припухли и как будто опустели, хотя Нина и пыталась улыбаться. — Мне очень жаль. Когда? Почему? И как ты теперь?

Нина слегка наклонила голову в сторону Индиго, и Линди понимающе кивнула. Здесь поговорить не получится.

— Нам надо встретиться, — сказала Линди. — Не хочешь как-нибудь зайти ко мне?

Нина оторопела:

— Куда?

— Домой, например. Поболтаем. Надо ведь обсудить нашу бруклинскую вылазку и обдумать следующий шаг.

— Ушам не верю. Не ты ли выступала за то, чтобы бросить всю эту затею?

— Было такое. Наверно, я была не в своем уме. Но теперь все время думаю о матери. Даже написала ей письмецо.

Индиго усиленно делала вид, что интересуется чем-то в телефоне, но Линди заметила, что девочка ловит каждое слово. Она поглядывала на Линди из-за экрана, строила рожицы, улыбалась.

— Не может быть, — удивилась Нина. — Ты шутишь.

— Теперь мне интересно, что произошло после нашего рождения. Ты ведь и сама это говорила. Больше невозможно игнорировать факты. Я хочу с ней встретиться. Уверена в этом на девяносто процентов.

Нина, раскрыв рот, смотрела на сестру.

— Дай мне телефон врача, который делал тебе лоботомию. У меня есть к нему несколько вопросов.

Линди засмеялась.

Индиго убрала телефон, сделала жест «тайм-аут» и затараторила:

— Вот видите, я же говорила: нам надо поехать к ней в школу и собрать информацию. Там должны быть люди, которые ее помнят, и мы многое узнаем. А потом, исходя из новых сведений, составим план действий. Будет классно.

Линди недоуменно взглянула на Нину. Та улыбалась.

— Да-да, боюсь, в нагрузку прилагается подросток.

— Просто я считаю, что рано сдаваться, — закончила Индиго.

— Позвони мне, — сказала Линди Нине. — Обязательно позвони.

— Здорово, что вы ей это предложили, — заметила Индиго. — После того как Нина рассталась с моим отцом, она совсем раскисла. Никакого толку от нее не добьешься.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ФИБИ

Ну надо же, и вторая тоже написала ей.

Куколка. Какого черта?

Уверена, что у Вас были причины не прийти на встречу, но мы сидели в баре и в ожидании Вас всматривались в лица женщин, пока не стало ясно, что ждать бесполезно.

Хочу сказать Вам, что МЫ ВСЕ ПОНЯЛИ. Мы принадлежим к ужасному периоду в Вашей судьбе, и нам очень жаль, что Вам пришлось пережить тяжелые времена.

У меня самой есть дети. Я могла бы привести миллион причин, почему никогда не откажусь от них, но это ни к чему. Я родила их в зрелом возрасте. Но, думаю, даже если бы мне пришлось отдать их, то, если бы они выросли и захотели познакомиться со мной, ничто — НИЧТО — не смогло бы помешать мне.

Мы с сестрой не держим на Вас зла, и, надеюсь, однажды Вы позволите нам проявить свою любовь.

Р. S. Мы прекрасно провели время в «Чокнутой улитке». Спасибо, что предложили этот бар.

Фиби даже не попыталась выбросить это письмо или упрятать в ящик для мелочовки. Она положила его на тумбочку у кровати и только в первый день перечитала тридцать три раза. А на следующий день — сорок пять раз. Если так будет продолжаться, через полгода она не сможет больше давать уроки — будет лишь сидеть и бесконечно перечитывать это послание.

Куколка не указала номер своего телефона, так что хранить это письмо было не опасно. Из-за этого Фиби, между прочим, даже улыбнулась.

Только представьте.

Улыбаться, думая о своих детях.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

НИНА

Если я в чем и понимаю толк, так это в том, как пережить разрыв. Я крупный спец по разрывам. Я никогда не злилась на своих бывших. Я знаю, что, даже если из кожи вон вылезти, отношения могут не сложиться, и это помогает мне без труда наладить жизнь после расставания. Если только мужчина не женат на мне, я забываю о нем к концу недели.

Но преодолеть нынешний разрыв, — который я предвидела вот уже несколько месяцев и к которому полностью была готова, — оказалось совсем не просто. И не только потому, что еженедельные встречи с дочерью Картера напоминали мне обо всем, что я потеряла.

На сей раз у меня не получалось оставить прошлое позади. Разумеется, я выполнила все свои привычные ритуалы: удалила фотографии с телефона (переместила на интернет-облако, чтобы при желании вспомнить, как скверно могут повернуться события, можно было их посмотреть), собрала все вещи Картера и однажды, забирая Индиго, забросила их к нему домой, в ту же коробку сложила его подарки мне: золотой браслет, который, по его словам, принадлежал его матери и потому был ему дорог; стеганое одеяло, которое он купил мне; симпатичный коричневый джемпер, который я надевала почти каждый вечер, когда зимой готовила у него в доме ужин.

Но давно миновали те пять суток, что я обычно отводила себе на сердечные страдания; время шло, а тоска все не проходила. Я плакала в машине. Скачивала фотографии с облака и без конца пролистывала их. Подпевала грустным песням, звучащим по радио. Отсутствующим взглядом пялилась в пространство. Шмыгала носом, когда показывала дома счастливым парочкам.

Однажды по радио пел Пол Маккартни, и я с трудом удержалась, чтобы не отправить Картеру сообщение про Йоко Оно. В другой раз я смотрела по телевизору любовную сцену и могла поклясться, что крупным планом показывали глаза Картера, глядящие в лицо женщины, — я разрыдалась и выключила телевизор.

Тысячу раз на дню я спрашивала себя, сколько еще буду наматывать сопли на кулак. Как часто я не могла дождаться, когда наконец уйду из того дома, как часто чувствовала себя смешной, чужой, приходила в замешательство, не помнила себя от раздражения. Сколько раз жаждала просто полежать часика два в горячей ванне и чтобы никто не стучал в дверь.

А теперь в квартире своей матери я ощущала себя как в тюрьме. Снова это место, связанное с горем и смертью.

Сколько можно, в самом-то деле!

Я скучала по ссорам, гаму, ужасающему сочетанию ситца и бамбука, невозможности уединиться, назойливому будильнику. Невероятно, даже по роли шофера при детях! Я с тоской вспоминала, как готовила ужин, потом мыла кухню, вспоминала даже дурацкий календарь, который купила, чтобы систематизировать нашу суматошную жизнь. А еще каждое утро я, помнится, готовила четыре разных завтрака, просто потому, что мне так хотелось. И то и дело подписывала детям разрешение уйти из школы раньше, когда они замышляли какую-нибудь шалость.

Я гадала, найдут ли теперь Картер и Джейн способ снова сойтись. Индиго, конечно, спрашивать бесполезно: она не расколется.

* * *

Жизнь, как всегда, полнилась суетой.

Однажды утром я проснулась и, даже пребывая на дне своей печали, вспомнила, что уговорила Мелани позволить мне устроить традиционную вечеринку в честь будущего ребенка. Я развила бурную деятельность: напекла голубых и розовых кексов и наприглашала всех когда-либо имевшихся у нас подруг. Пришли все до единой, и мы под приятную музыку разворачивали подарки, щебетали, смеялись, и прекрасная, похожая на Мадонну Мелани с гигантским животом и блестящими глазами сидела в гостиной моей матери, попивая «Мимозу» с безалкогольным шампанским.

Больше я не плакала.

Несколько раз звонила Линди, и, сама того не желая, я излила ей душу: рассказала про выходку Индиго с лягушками, про то, как ее выгнали из школы, про то, что Картер стал смотреть на меня как на врага, а я больше не могла этого выносить.

Линди настояла, чтобы я пришла в гости и познакомилась с другими известными членами родной семьи — своими дорогими племянниками. Я так и сделала. Сидела на полу в гостиной, а дети карабкались по мне. Рэззи, застенчиво улыбаясь, хвастался мне игрушечными машинками — целым автопарком престижных иномарок. И потому Дэйви решил, что должен продемонстрировать ошеломительные спортивные способности, и собрался прыгнуть с подлокотника дивана на стеклянный кофейный столик. Мне удалось вовремя выбросить вперед руку, и в последнюю секунду я поймала его в воздухе и закружила по комнате, прежде чем он успел что-либо сообразить.

Тем временем Хлоя, сидя по-турецки на ковре, лепетала без умолку о том, как странно, что я — тетя, а она меня никогда раньше не видела, ведь дети всегда знают своих тёть. Она старательно, постепенно повышая голос, рассказала близнецам всю историю о том, как мы с ее мамой ходили в одну школу и не догадывались, что мы сестры.

Однако, по всей видимости, я успешно прошла какую-то серьезную проверку, потому что в итоге племянница повела меня на второй этаж в святая святых — великая честь, прошептала Линди, — где дозволила посмотреть собрание тиар, кукол и мягких игрушек. Конечно, были и другие испытания. Девочка показывала мне рисунки и просила сказать, что я о них думаю. Затем я должна была выбрать самую красивую тиару. Потом Хлоя полюбопытствовала, какие чувства у меня вызывает Олаф^[14] и какая из сестер в «Холодном сердце» нравится мне больше (Линди заранее проинструктировала меня, что следует выбрать Эльзу, и, дав правильный ответ, в награду я получила одобрительный сияющий взгляд). Еще мне пришлось сообщить, сколько мне лет, где я живу, почему у меня нет детей и почему я не замужем.

— Ты потеряла мужа, как наша бабушка?

— Именно, — подтвердила я. — Я его потеряла.

— Он в могиле? — хотела знать Хлоя. — Потому что тогда он не совсем потерялся. Он с Иисусом. Твой муж в могиле?

— Нет. Где-то топчет землю.

— Тогда тебе надо его вернуть, — заявил ребенок.

— Ты просто прелесть, — всплеснула я руками. — Может быть, немного чересчур фантазируешь, но зато полна надежды и оптимизма. Мне нравится твоя жизнеутверждающая натура, и, вероятно, через двадцать лет мы будем вести с тобой увлекательные разговоры о твоих любовных приключениях. Жду с нетерпением.

* * *

К тому времени, когда дети заснули, я совершенно выбилась из сил. Как тете и почетному гостю мне не только пришлось спасать жизнь Дэйви, но мне разрешили — я бы даже сказала, от меня потребовали, — чтобы я прочитала сказку на ночь, спела две песенки по своему выбору, включила ночники, подоткнула одеяла и обсудила с Хлоей лучшие и худшие минуты прошедшего дня. Когда на подкашивающихся ногах я спустилась на первый этаж, то уже ни на что не годилась, но Линди и Джефф, настоящие взрослые, встретили меня улыбкой.

— Героиня дня, — сказал Джефф. — Похоже, ты прошла интенсивный курс на тему «Как управляться с тремя детьми»!

Я доковыляла до дивана, и Линди налила мне бокал вина.

— Уже полночь, да?

— Без двадцати восемь, — ответила Линди. — Мы даже еще не ужинали.

Я последовала за ней и Джеффом на кухню.

— И так каждый божий день? Как вы это выдерживаете? — поинтересовалась я. — То есть они живут здесь с вами, день за днем?

— Надо было помочь тебе уложить детей спать, — виновато произнесла Линди. — Но мы тут обсуждали поиски нашей матери, и я посвятила Джеффа в замысел Индиго. Он согласился, что нам нужно обязательно поехать в ее бывшую школу и выяснить все возможное. — Она раскладывала по синим керамическим мискам что-то томатное с лапшой и тянущимися прядями моцареллы. На столе уже красовался зеленый салат и стояли бокалы с ледяной водой. Мы расселись за круглым дубовым столом с тяжелым основанием — всегда мечтала о таком, — и я украдкой поглядывала на Джеффа, изучая его. Он был очень мускулистым мужчиной — вероятно, благодаря занятиям ракетболом, о которых говорила Линди.

— Меня заинтриговала история вашей матери, — произнес он. — Наверняка кто-то знает, что случилось. Вам надо только задавать правильные вопросы, и вы раскроете этот секрет. — Он налил мне еще вина, и мы приступили к еде.

Линди засмеялась:

— Индиго сказала то же самое.

— Да, эта идея накрепко втемяшилась ей в голову, — подтвердила я. — Ее заклинило на том, что мы должны найти мать. Я рада, что тебе довелось встретиться с ней и посмотреть на нее в действии. Это невероятный подросток. Трудно передать словами, в чем ее прелесть.

— Нет, ты довольно точно ее описала. Волосы, стиль одежды, дерзость. Джефф, видел бы ты эту девочку. Глаз не отвести. Притягивает, как магнит. Одни ярко-лиловые волосы чего стоят.

— Она спрашивала меня, не сможешь ли ты покрасить ее в приличный цвет. Сама она красит волосы маркером и подрезает фестонными ножницами.

— Я польщена, что она мне доверяет, — ответила Линди. — Не ожидала.

— Да, она очень разборчива и не к каждому станет обращаться.

После ужина мы вернулись в гостиную и, потягивая вино, разговаривали о всякой всячине: например, возможно ли смотреть «Холодное сердце» до размягчения мозгов и с кем труднее управляться — с маленькими детьми или с подростками.

— Я здорово намучилась с ними, — пожаловалась я. — Нельзя так внезапно включаться в воспитание тинейджеров. Думаю, надо начинать с оплодотворенной яйцеклетки, потом научиться заботиться о плоде, а уж через несколько месяцев принимать на руки настоящего ребенка. Все следует делать постепенно. Я, наверное, еще только лет через двадцать смогу успешно обращаться с сумасбродным подростком.

— Я тоже, — подхватил Джефф. — Но мне это предстоит гораздо раньше.

Пока я сетовала на судьбу, Линди задумчиво смотрела в пустоту, но теперь заговорила:

— Мне тут пришла замечательная мысль. Что, если предложить Индиго работу в салоне? Я обычно нанимаю старшеклассниц подметать пол и подавать клиентам огуречную воду. Уверена, она найдет общий язык с посетительницами. Ведь надо же ей чем-то заняться, раз ее не пускают в школу.

— Не пойми меня неправильно: Индиго — прекрасная девушка, но, должна сказать, я удивлена, что ты готова взять ее на работу, — проговорила я. — Я ведь рассказывала тебе о выходке с лягушками. Хотя у тебя в салоне лягушек наверняка нет.

— И надеюсь, не будет, — вставил Джефф, и я решила, что он мне нравится.

Линди мечтательно улыбнулась:

— Думаю, у девочки свободолюбивый характер. И в любом случае ей сейчас нелегко. Мать уехала, потом отец сошелся с тобой — и это, конечно, было для нее хорошо, — но теперь, когда вы с Картером расстались, ей не на кого опереться, нечем гордиться.

— Почему? Она всегда может рассчитывать на меня, — выпалила я несколько обиженно.

— Конечно, конечно. Но теперь она сможет рассчитывать еще и на меня. Ты ведь не возражаешь?

— Нет, — ответила я. — Просто я не ожидала от тебя такого.

— Посмотрим, что из этого получится. Кроме того, мы возьмем ее с собой в Элленбери, правда?

— Серьезно? Ты готова ехать?

— Нина, мы уже многое узнали. Почему бы не узнать еще больше, если это возможно?

Я повернулась к Джеффу:

— Она сильно сопротивлялась, когда ты повел ее на лоботомию, или пошла безропотно?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

НИНА

В понедельник утром мы с Индиго заехали за Линди и все вместе отправились в Элленбери.

Дорога заняла около часа, и для начала мы остановились в центре города, вышли из машины и осмотрелись: небольшой сквер, две церкви, обшарпанная ратуша, кофейня и скобяная лавка. Я чувствовала себя несколько скованно, но Индиго без колебаний подходила к прохожим, например к пожилым дамам в тренировочных костюмах, и спрашивала:

— Привет, вы знаете Фиби Маллен?

Люди мотали головами. Бритоголовый парень в шортах цвета хаки спросил:

— Она была певицей? Знаменитая группа?

— Да, — кивнула Индиго. — Вы знали ее, когда она жила здесь?

— Детка, я не так стар, — был ответ.

После того как мы целый час тщетно скитались по городу и искали разговорчивых людей, я предложила отправиться прямо в школу и найти человека, который работал там в те времена. Индиго держала наготове блокнот и ручку.

— Думаешь, учителя могут работать так долго? — с сомнением произнесла она. — Тебе уже тридцать пять лет. То есть все случилось… страшно сказать, тридцать шесть лет назад. Даже если какому-то учителю тогда было тридцать, то сейчас ему шестьдесят шесть. Наверняка уже на пенсии и одной ногой в могиле.

— Теперь никто не может позволить себе уйти на пенсию в шестьдесят пять. Лично я собираюсь работать лет до девяноста, — возразила я.

— Ну тогда пойдемте, — согласилась Индиго. — «Чип и Дейл спешат на помощь», серия «Поиски пропавшей матери».

— Веди себя поскромнее, — предупредила я. — В школе озорство не поощряется.

Она бросила на меня презрительный взгляд. Я и забыла, что имею дело с искусным подрывником школьной дисциплины.

Как и следовало предполагать, школа Элленбери производила гнетущее впечатление: старое двухэтажное кирпичное здание с пыльными окнами; внутри, конечно же, кафельный пол, ряды серых металлических шкафчиков с помятыми и покореженными дверцами и характерный приторный школьный запах. К счастью, охраны, как теперь принято во многих школах, у входа не было, и мы беспрепятственно вошли и зашагали по коридору. Со стороны усталый глаз мог принять нас за двух учительниц, которые вели куда-то проштрафившуюся ученицу.

В машине мы решили, что не станем начинать с дирекции: если нас выгонят оттуда, то ни с кем поговорить уже не удастся. Мы надеялись встретить кого-нибудь из старых учителей, кто с удовольствием согласится удовлетворить наше любопытство. Но престарелые педагоги, как нарочно, не попадались, — мы столкнулись лишь с праздношатающимся учеником. На другом конце коридора находился спортзал. Оттуда раздавались свистки, стук мячей, отскакивавших от пола, звуки беготни.

— Постарайтесь не привлечь внимание завуча, — прошептала Линди. — По моему опыту, завучи обладают неограниченной властью и отправляют правосудие в своих владениях быстро и без разговоров.

— Да уж, это такие мегеры! — согласилась Индиго.

— Вы вообще понимаете, где мы? — Я остановилась и широко раскинула руки. — Давайте вдохнем этот воздух. По этим коридорам когда-то расхаживали Фиби и наш с Линди отец и вожделели друг друга. Ощутите эти флюиды! Вы почти можете почувствовать юный трепет и бушующие гормоны.

— Перестань, а? — взмолилась Индиго. — А то меня вырвет.

— Думаю, надо идти в актовый зал, где они наверняка проводили большую часть времени. Может быть, там мы встретим дряхлого руководителя драмкружка, который помнит постановку «Целуй меня, Кэт» семьдесят седьмого года, — предположила я.

Мы толкнули дверь актового зала; он оказался огромным и пустым, света на сцене не было. И все же мы двинулись по проходу и заглянули за кулисы.

— Полный финиш! Все такое древнее, — заметила Индиго. — Что это за допотопные осветительные приборы! А колонки! Даже занавес весь рваный. Что за шаромыжная школа?

— Видимо, совсем не финансируется, — предположила Линди.

Мы открыли какую-то дверь и оказались в коридоре. Мужчина, подстриженный «ежиком», остановил нас и спросил, кого мы ищем. Мы невнятно пролепетали: сотрудника, который работал бы здесь тридцать пять лет назад.

— У нас таких нет, — ответил незнакомец. — Можете проверить в канцелярии.

— Конечно! Спасибо! — дружно закивали мы.

Двери в кабинеты были закрыты, но я слышала голоса учителей и гул классов. Иногда кто-нибудь поворачивался к окошку в двери, без выражения смотрел на нас, а потом отворачивался. Какая же это была грустная, запущенная школа… Застрявшая в прошлом.

Внезапно прозвенел звонок, двери распахнулись, и коридор мгновенно затопил поток школьников. Мы оказались в подвижном, говорливом, крикливом море подростков. Стучали дверцы шкафчиков, падали книги, нас огибали многочисленные ученики, увлекали нас за собой, повсюду лица, спины… и вдруг этот поток пошел на убыль так же резко, как нахлынул, и снова стало тихо.

— Боже мой, совсем забыла, как это бывает! — воскликнула я.

Мы все втроем были прижаты к ряду шкафчиков.

— Понимаешь, какой это кошмар? Я не скучаю по школе, — вставила свое веское слово Индиго.

— Меня словно смыло приливной волной, — произнесла ошеломленная Линди. — Одежда цела? Туфли еще на месте?

— Наверно, нам все-таки следует обратиться в канцелярию, — предположила я, но Индиго сочла эту идею неразумной:

— Нас выставят оттуда с треском. Мы ведь не имеем права вести расследование.

— По крайней мере, там можно узнать, кто у них самый старый учитель, — настаивала я.

— Извините, — произнес рядом мужской голос. — Вы, должно быть, заблудились. Позвольте проводить вас к выходу.

Я бы не назвала этот голос приветливым. Повернувшись, я увидела высокого человека с копной редеющих седых волос, крупным носом и слегка насмешливыми глазами, но без улыбки на лице. Бейдж на груди указывал, что его фамилия Барнс.

— У вас есть разрешение от администрации школы? — продолжил он. — Какие-либо документы?

«Черт, — подумала я. — А вот и пресловутый завуч». Но тут я заметила в руках у мужчины ящик с инструментами. Даже в самой нищей школе завучи не меняют лампочки. Видимо, это завхоз! А завхозы — милейшие люди. Нам невероятно повезло.

— Шучу, — сказал незнакомец. — Я услышал ваш разговор о том, что вы не имеете права вести расследование. Но правда — кого вы ищете, милые барышни?

Я сказала:

— Человека, который помнит прежних учеников, года так семьдесятседьмого.

— Спросите у меня, — ответил завхоз. — Кто именно вас интересует?

— Фиби Луиза Маллен.

Седовласый мужчина побледнел.

— Я знаю ее, — проговорил он. — Мы вместе учились. И дружили. Почему вы спрашиваете? С ней что-то случилось?

— Нет-нет, — начала я, но Индиго вылезла вперед:

— Надо поговорить. В укромном месте.

— Вряд ли я смогу вам помочь, — вздохнул завхоз. — Я не видел ее много лет.

Он производил впечатление человека, которого легко испугать, который скачет по жизни, как кролик через поле. Несмотря на насмешливый взгляд, смеяться ему явно приходилось нечасто.

— Нам поможет любая мелочь, — сказала Линди.

— Для начала хотелось бы узнать, кто вы. Я не привык обсуждать друзей с незна…

— Это ее дочери, — перебила его Индиго тоном, как бы говорившим: «Я знаю, как работает система, и приду за твоими лабораторными лягушками».

Я дотронулась до ее руки, чтобы заставить замолчать.

Кадык у мужчины заходил так, словно вот-вот выпрыгнет, потом завхоз огляделся и проводил нас в маленькое помещение, где, как он сказал, можно поговорить — но только недолго. Он беспрестанно вытирал блестящий лоб платком, который выудил из кармана.

— Так вы ее дочери, — произнес он. — Невероятно! Да возможно ли такое?! Вы — Кэт?

— Да, я та, кого она назвала Кэт, — подтвердила я. — А это — Куколка.

— Кэт, — произнес он. — Боже мой! Не могу поверить, что вижу тебя, дорогая. Столько лет прошло! Ты говорила с матерью? Как она вообще живет?

— Ага, — встряла Индиго. — Значит, вы знали Кэт — тире — Нину. — Она записала в блокнот: «Завхоз знал мать и, возможно, Кэт тоже».

— Да, — бормотал мужчина. — Боже мой, Кэт. Да, я знал тебя до того, как… Конечно. Как поживает твоя мать?

Помещение напоминало шкаф. Мы стояли среди громоздившихся на полках ламп, мотков проволоки, магнитофонов, колонок. Незнакомец сказал, что, пока мы разговариваем, поменяет лампочку. Он стал суетливо перебирать дрожащими руками инструменты и периодически взглядывал на нас мутными голубыми глазами. Казалось, он ждал, что вот-вот произойдет нечто ужасное. Мне было жаль его.

— Мы не… на самом деле мы ее не знаем, — пояснила я.

— Да, — поддакнула Индиго. — Так вы знали, что она сдала их в приют? Или это был огромный секрет?

Мужчина весь как-то съежился, и я покосилась на Индиго, чтобы утихомирить ее. Хотя разве дерзкую девчонку остановишь?

— Если вы не в курсе, простите, что мы рассказали вам, — проговорила я. — Но прошло уже много времени, так что хранить эту тайну, думаю, уже нет смысла. Кому теперь какое дело, что в конце семидесятых одна девушка отказалась от двух дочерей?

— Тайны остаются тайнами, — не согласился завхоз. — У них нет срока давности. Но я все знал. И про первый, и про второй случай. — Он положил лампочку и вытер рукавом глаза. — Однако не понимаю, чем я могу вам помочь. Чего вы от меня хотите? Ваша мать давным-давно уехала отсюда. Я не поддерживаю с ней связи.

— По правде, — проговорила я, — мы больше не Кэт и Куколка. Меня зовут Нина, сестру — Линди, а это наша подруга — Индиго.

Я протянула руку, и мужчина пожал ее крепче, чем можно было ожидать.

— Эй-Джей Барнс. Я здесь завхоз, если вы еще не поняли.

— Приятная школа, — вежливо произнесла Линди.

— Итак, мистер Барнс, мы бы хотели узнать, что тогда случилось, — подступила я к нему с расспросами. — Нам необходимо выяснить, при каких обстоятельствах мы родились, кто наш отец и куда он подевался. Мы знаем, что они оба были подростками, но только и всего. Нам ничего не известно об их семьях. Просто хотим узнать о своем происхождении.

— Дорогуша, я полагаю, это ваша мать должна вам обо всем рассказать, а не я. Извините, но мне нечем вас утешить.

Повисло молчание. Я испугалась, что он сейчас проводит нас к выходу, и начала бессвязно мямлить, как нас удочерили разные семьи на побережье, но мы ходили в одну школу и только недавно обнаружили, что мы сестры.

— Мы даже имя нашей матери узнали всего несколько месяцев назад. Потом выяснили, что она была рок-звездой, солисткой в «Лулу и детях звезд».

Барнс тяжело опустился на табуретку, вытирая лоб.

— Я не… не знал, что она стала певицей. Мы дружили только здесь, в старшей школе. Но, как я уже говорил, мне нечего вам рассказать.

— Мы готовы к тому, что это грустная история, — вставила Индиго. — Так что не бойтесь расстроить нас.

Я увидела, как она записала в блокноте: «Фигурант не поддерживал связь с матерью в годы ее музыкальной карьеры».

— Да, — подтвердила я. — Нам помогут любые сведения.

— Итак, — по-деловому начала Индиго, держа наготове ручку, — вы были близкими друзьями…

— Да, можно так сказать. Мы вместе… тусовались, как говорят подростки. — Он отвел взгляд и провел пальцем по пыльной поверхности звукового пульта. — Но это было очень давно.

Линди ткнула меня в бок и одними губами произнесла:

— О господи. Это, должно быть, наш отец.

Я покачала головой.

— Какой она была? — поинтересовалась я. — Может быть, расскажете нам?

— Она была… красивая. Вы на нее немного похожи, девочки. Веселая и… с надломом. Все ее любили.

— Я хочу спросить, — сказала Линди. — Она сидела на наркотиках?

Барнс переменился в лице:

— Нет! Ничего подобного. Она была… умная. Хорошая девочка.

Хорошая девочка. Никаких наркотиков. Умная.

Я выразительно взглянула на Линди. Вот видишь? Я же говорила.

Внезапно Барнс очнулся от воспоминаний. Возможно, вопрос о наркотиках вернул его к действительности, потому что он сказал:

— Ну что ж, девушки, рад был с вами познакомиться, но я уже поменял лампочку и должен работать дальше. Дело давнее, и, честно говоря, подробностей я не помню. Однако счастлив, что вы…

— Но нам нужна ваша помощь, — сказала Линди. — У нас так много вопросов. Уделите нам, пожалуйста, еще немного времени. Буквально любая деталь может нам помочь. Вы знаете, где наш отец?

Он смутился еще больше и покачал головой:

— Вам надо поговорить со своей матерью. Вы знаете ее имя, а значит, сумеете выяснить, где она живет. Потому что только она может просветить вас насчет того, что вы хотите знать.

— Мистер Барнс, — не сдавалась я, — буду честна с вами. Я написала ей письмо, и она мне позвонила. Мы поговорили один раз, коротко. Она ничего мне не объяснила. Сказала, что перенесла очень много горя. А потом пообещала встретиться с нами, но в назначенное время не пришла. Вы не знаете, что она имела в виду — очень много горя?

— А… Ну… — Завхоз провел руками по седым волосам, словно мы были мошкарой, висевшей над его лбом, и надо было срочно избавиться от нас. Он смертельно устал от этого разговора.

Пришло время пустить в ход тяжелую артиллерию. Я сделала глубокий вдох и очень размеренно произнесла:

— Вы и представить себе не можете, каково это — не иметь понятия, кто ты есть на самом деле. Пожалуйста. Вы — наша единственная надежда. Я не хочу заставлять нашу мать страдать. Я понимаю, что она была подростком, и, наверное, все, что на нее навалилось, потрясло ее и до смерти напугало. Но нам надо знать, с чего началась наша жизнь. Вам трудно вообразить, что чувствуешь, когда ничего не знаешь о своих родителях.

— Я не могу…

— Подождите. Это потому, что вы — наш отец, да?! — выпалила Линди, и Барнс сделался мертвенно бледным.

— Нет! Нет. Я не ваш отец. Теперь уходите.

— Но вы ведь знали его, — напирала я. — Это он хотел, чтобы нас отдали в приют? Это была его инициатива?

— Что тогда случилось? — вторила мне Линди. — Они были самыми невезучими подростками на Земле или не знали про презервативы? Или они хотели пожениться? Что произошло?

— А если не вы наш отец, то куда же он делся? Он был рядом, когда Лулу пела на сцене? — вопрошала я. — Почему они расстались?

— Они были детьми. Времена были другие. Простите, но мне действительно надо вернуться к работе. — Барнс поднялся с табуретки с таким усилием, словно с тех пор, как сел на нее, постарел на пять лет. — Черт бы побрал всю эту историю, — услышала я его бормотание.

«Мать не принимала наркотики, — записала Индиго. — Завхоз не отец. По крайней мере, так говорит».

— Назовите хотя бы его имя. — Я сама удивилась тому, каким повелительным тоном это произнесла. Не похоже на меня. Потом Линди подошла и закрыла дверь в кладовку. Если хотите знать, это был угрожающий жест, но, может быть, именно поэтому она так и поступила. Мы обе — Линди со сложенными на груди руками и я — стояли и смотрели на Барнса.

— Пожалуйста, — уже гораздо мягче попросила я. — Просто скажите имя. И больше ничего. Это все, о чем мы вас просим.

Завхоз закрыл глаза и молчал так долго, что я решила, он никогда уже не заговорит. Но потом выдавил из себя:

— Вашим отцом был Тилтон О’Мэлли. Он умер. Это трагедия, ужасная трагедия.

Мы все замолчали. Индиго ахнула:

— Тилтон О’Мэлли!

И хотя я никогда не собиралась искать своего отца, никогда не представляла его себе, но, узнав, что так и не найду его, почувствовала приступ душевной боли.

— Мне жаль, — добавил Эй-Джей Барнс.

Я чувствовала наше дыхание в этой дурацкой тесной кладовке.

«Тилтон О’Мэлли, — записала Индиго. — Умер трагической смертью».

— Может быть, в городе остался кто-то из его родных, — прочистив горло, сказала Линди. — Будет нетрудно найти кого-то с такой фамилией.

— Ладно, — тяжело произнес Барнс. — Его мать все еще живет здесь. Я иногда помогаю ей по хозяйству, поскольку больше у нее никого нет. Честно говоря, она весьма неприятная дама. Я ухаживаю за ее лужайкой, сгребаю снег, ставлю и снимаю москитные сетки, всякое такое. — Перечисляя, он, казалось, размышлял над тем, что действительно хочет сказать. — Не знаю, надо ли вам ее навещать. Может быть, и стоит. Только будьте деликатны. Поберегите ее чувства.

— Наша бабушка. — Я взглянула на Линди. — У нас нет отца, но есть бабушка.

Индиго захлопала в ладоши.

— Как нам найти ее? — спросила Линди.

— Нет, наверно, вам не нужно ее тревожить. Оставьте в покое старую одинокую женщину. Дайте подумать, есть ли кто-то еще, кто может рассказать вам о вашей семье. Вы обе выросли красавицами, — застенчиво заметил Барнс. — И очень похожи на свою мать. Но и от Тилтона в вашей внешности тоже много. — Он вытер глаза и высморкался в неопрятный платок. — Миссис О’Мэлли это может травмировать.

— Но может быть, она обрадуется, когда увидит внучек, — возразила я. — Ведь люди обычно любят своих внуков.

— Да, это было бы замечательно. Знаете что? Давайте я скажу вам, где она живет, а вы придумаете повод, чтобы с ней познакомиться, например у вас закончился бензин. Только не говорите ей, кто вы и что именно я послал вас к ней. Идет? А когда вы к ней присмотритесь и оцените обстановку — в хорошем ли она настроении, не озабочена ли чем-то, — тогда можете раскрыть карты.

— Ладно, — согласилась я.

— Я сочувствую вам. Вы бередите прошлое, и не все обрадуются напоминаниям о том, что они старательно пытались забыть. Но я понимаю — обидно, что кто-то стремится предать забвению вашу жизнь. Так не должно быть. Ведь всем хочется знать свои корни.

— Это я и старалась вам объяснить. — Я улыбнулась. Мы убедили его, хотя я сама удивлялась, как нам это удалось.

Барнс вытер лоб.

— Я такого не ожидал. Хотя чему я удивляюсь? Теперь, когда есть Интернет, не осталось никаких секретов. Боже правый. Надеюсь, я поступаю правильно. Только будьте, пожалуйста, деликатны с Хелен О’Мэлли. — Он записал адрес пожилой женщины на клочке бумаги и передал мне. — Прошу вас, не пугайте ее. Не говорите ей, кто вы, пока не поймете, что она готова это услышать. Ладно? — Завхоз улыбнулся, и я заметила, что у него нет нескольких зубов. Выглядел он гораздо старше пятидесяти, а по сравнению с лощеным и подтянутым Картером вообще казался стариком.

Вспомнив Картера, я почувствовала приступ тоски. Мы с Линди пожали мистеру Барнсу руку.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Большое вам спасибо. Извините, если мы ошарашили вас. Но я очень благодарна…

— Вы чуткий человек. Мы никогда не забудем вашу доброту, — сказала Линди, и Барнс снова неловко улыбнулся:

— Наверно, так и нужно. Это самое малое, что я могу сделать… Ради памяти Тилтона, поскольку самого его нет в живых. Думаю, Тилтон хотел бы, чтобы вы узнали правду.

— Подождите. А когда он умер? — спросила я, но мистер Барнс сморкался в платок и лишь покачал головой:

— Все, больше я ничего сказать не могу.

Я записала на обрывке бумаги наши имена и телефоны.

— На случай, если наша мать позвонит вам и захочет узнать о своих детях, — пояснила я. — Именно вы сможете сообщить ей, как с нами связаться.

— Вряд ли, — возразил Барнс. — Она никогда мне не звонила. — Его телефон зажужжал. — Черт, мне надо в столовую. Там уже больше часа течет труба. — Он поднял руку в прощальном жесте и долго смотрел на нас влажными глазами, словно запоминал, как мы выглядим. — Приятно было познакомиться с вами. Малышка Кэт, ну надо же. Кто бы мог подумать?! — Он покачал головой: — Кэт и Куколка.

Мы молча вышли на ярко освещенную солнцем улицу и направились к парковке для посетителей.

— А знаете, кто он? Меня только что осенило. — Я остановилась. — Думаю, это он изображен на той фотографии.

— Стой, стой! А у тебя с собой фотография? — спросила Линди.

Я выудила снимок из сумочки.

— Смотрите: это он. Тот же самый подбородок. И глаза. И какие длинные темные волосы. Теперь то, что от них осталось, совсем поседело. Похоже, жизнь его здорово потрепала.

— Может, вернуться и показать ему фото? — предложила Индиго.

— Нет, — отрезала я. — Мы и так его порядком измучили. Лучше пойдемте, посмотрим на бабушку.

— Нашу неласковую бабушку? — спросила Линди.

— Но она член нашей семьи. Других родных здесь у нас нет.

Меня пробрала дрожь. Наш отец мертв. Пока я не в состоянии была осознать этот факт. Хотя день стоял солнечный, неожиданно мне показалось, что на улице стемнело.

Мы сели в машину, но я не могла собраться с силами и завести мотор. Некоторое время мы молча сидели в нагретой горячими лучами кабине, глядя на пробегавшие по небу облака, а потом я сказала:

— Удивительно, что мы столкнулись с тем единственным человеком, который что-то знал.

И Линди произнесла:

— Я тоже об этом думаю.

— Наш отец умер. Это так странно: мы знаем, что его уже нет, а каким он был при жизни, нам так и неизвестно.

— Поехали! — скомандовала Индиго. — Может, ваша бабушка расскажет вам обо всем, что вы хотите знать.

* * *

Хелен О’Мэлли жила на окраине Элленбери в притворяющемся особняком доме постройки шестидесятых годов — белом оштукатуренном строении с портиком, гаражом на две машины и широкой длинной подъездной дорожкой. Во дворе росли розовые кусты. Когда-то это наверняка был фешенебельный район, но теперь все выглядело ветхим и неухоженным. При виде написанной от руки выцветшей фамилии О’Мэлли на почтовом ящике мое сердце сжалось.

— Ну как, Куколка О’Мэлли, — обратилась я к сестре, паркуя машину на улице, — ты готова?

— Страшновато. Может, сначала пообедаем?

— А что, если пригласить бабушку с нами на обед? Она покажет нам свою любимую закусочную, где подают мясной рулет, картофельное пюре и бобы, я возьму чизбургер с жареной картошкой и колу, а ты — куриный салат на цельнозерновом хлебе с латуком и помидорами…

— Нина, — оборвала меня Линди, — спустись с небес на землю. Все будет совсем не так.

— А вдруг именно так! Что, если она обрадуется, познакомит нас с подругами по игре в бридж и скажет: «Не могу поверить, что эти красотки — моя плоть и кровь. Какая жалость, что их отдали в приют, хотя я мечтала сама растить их, но никак не могла помешать процедуре?» И, ущипнув нас за щеки, пойдет в спальню, где у нее скопилась пачка двухдолларовых купюр^[15] — ведь она только и ждала возможности раздать их нам. По одной за каждый год.

— Ой, да ты бредишь! — воскликнула Линди.

— Короче, все встали и пошли на нее смотреть, — отдала приказ Индиго.

* * *

Миссис О’Мэлли стояла к нам спиной и подстригала кусты роз. Когда мы приблизились, она обернулась, и мы все четверо порядком испугались. Начало не сулило ничего хорошего.

— Что вам надо? — нелюбезно поинтересовалась пожилая дама, но я, оглушенная происходящим, не могла и слова выговорить: неужели это моя родная бабушка? Мать Тилтона. Господи! Эта женщина назвала ребенка Тилтоном,^[16] и видимо, не без гордости.

Она стояла на лужайке, выставив вперед руку с садовыми ножницами, словно приготовилась в случае необходимости применить их для самообороны. На ней были белая полотняная панама, темно-синяя ветровка и белая рубашка поло, заправленная в выцветшие джинсы с очень высоким поясом. Да, и еще красные резиновые садовые галоши. Ну разве не прелесть? Я сразу ее полюбила. Из-под панамы выглядывал хвостик седых волос. По обветренному лицу расползлась сетка глубоких морщин, словно кожа долго лежала смятой под каким-то прессом. Я подумала: надо предупредить Картера, что может стать с его лицом, но тут же вспомнила — в который уже раз! — что мы с ним расстались.

— Миссис О’Мэлли? — Я улыбнулась и шагнула к ней. Садовые ножницы поднялись выше и нацелились приблизительно мне в сердце. Я отступила и притушила улыбку.

— Мы не хотели напугать вас, — вступила в разговор Линди, и это было хорошо, потому что из нас двоих она была наиболее элегантной: в изумительном кардигане песочного цвета и с безупречно завитыми и уложенными волосами.

«Давай, Линди, — мысленно подбодрила я сестру. — А я тут пока постою и соберусь с духом».

— Мы думаем, что вы наша родственница, и потому хотели бы задать вам несколько вопросов. — Линди еще много чего сказала, но у меня в висках так громко застучала кровь, что я ничего не слышала, совсем как в тот день в приюте. Я совершенно очевидно не умею знакомиться с родными, — в голове у меня появляется туман, это что-то нездоровое. Но потом я услышала слова «внучки», «простите» и «если вы не против».

А потом я услышала «нет».

Бабушка О’Мэлли шла по дорожке, высокая и стройная, как Кэтрин Хёпберн^[17] — вот кого она мне напоминала! — дошла до крыльца, оглянулась и гневно глянула на нас.

— Во-первых, почему вы думаете, что я поверю, будто вы те, за кого себя выдаете, а во-вторых…

— Нас прислал Эй-Джей Барнс, — перебила Линди, хотя, кажется, мы обещали не упоминать его имени. Скверно. Мы сдали его в первые же две минуты.

— Это ничего не доказывает. Мальчишка, как всегда, что-то напутал! Прошу вас немедленно покинуть мой двор. Даже если вы действительно мои внучки, в чем я сомневаюсь, я ничем не могу вам помочь. У меня нет денег. И ничего нет!

— Ну что вы, нам ничего не нужно. — Я как по волшебству обрела способность слышать и говорить, но на миссис О’Мэлли мои слова никак не подействовали. — Мы просто пришли познакомиться с вами и рассказать о своей жизни. У нас все благополучно, и мы очень рады, что у нас есть бабушка. Мы долго искали свою семью, и мистер Барнс был весьма любезен и сообщил нам, что вы живете в этом городе… И вот… мы пришли, чтобы предложить вам вместе пообедать и поведать о наших родных. То есть о ваших родных. Мы хотим узнать о своем происхождении, потому что…

Она захлопнула за собой дверь где-то при упоминании о мистере Барнсе, но я уже не могла прервать поток словоизлияний. Линди похлопала меня по руке, и я обернулась к ней.

— Кажется, все прошло хорошо, — сказала я.

— А по-моему, эта женщина — злобная старая ведьма, — выразила свое мнение Индиго.

— Может быть, если мы сядем у нее на крыльце и заплачем, она выйдет к нам, — предположила Линди. — Принесет чаю с пончиками. Как тебе показалось, она знает, что такое пончики?

— Если бы у нее там были пончики, она бы швырнула их в нас.

— Да, похоже, миссис О’Мэлли сегодня в плохом настроении. А нас ведь просили в таком случае перед ней не раскрываться, — заметила Линди. — Но мы, по крайней мере, были честны.

— Нам это зачтется на Страшном суде, — кивнула я.

— Поехали домой, — сказала Линди.

— Я хочу к маме, — захныкала я. — Я имею в виду маму, которая меня вырастила, а не ту особу, которая не желает меня знать.

— Бедная Нина-Кэт, — пожалела меня Линди. Она обняла меня за плечи, и мы вышли на улицу.

Индиго тащилась позади. Она что-то бубнила насчет того, что сдаваться рано, и предлагала снова навестить Эй-Джея Барнса.

— Его можно расколоть, — говорила она. — Он слабак.

Из-за угла вывернула полицейская машина и замедлила ход рядом с нами.

— Все-все, мы уже уходим! — выкрикнула я.

Машина так и ехала рядом. Возможно, копы следили вовсе не за нами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ФИБИ

Воистину матери, которые отдают своих детей учиться музыке и пению, — просто удивительные женщины, но кто бы знал, до чего же они надоели Фиби.

Она называла их Благонамеренные Мамы. Совершенно новая порода матерей. Во-первых, они носят спортивную одежду — тренировочные брюки и яркие фуфайки с капюшоном — в любое время дня и ночи. Потом убирают длинные тонкие волосы в неряшливый, лохматый узел на затылке — настолько небрежно, словно делают это намеренно и где-то даже ханжески. И вообще, как можно завязывать собственные волосы в узел? Почему больше никто не пользуется резинками? Но главное — все они такие серьезные, страшное дело. До невозможности. Словно кто-то поручил им отвечать за судьбы мира. Хоакин достаточно занимается! Как успехи у Дарси! Как будто в этом и есть смысл жизни: двигаться вперед, вычеркивать задачи из списка, заставлять детей развиваться, развиваться, развиваться.

Мир совсем сошел с ума. Все эти судорожные потуги! Полоумные мамаши с вытаращенными глазами, вечно понукающие отпрысков, словно это не дети, а цирковые собачки, готовые исполнить следующий занятный номер. Всегда со стаканчиком кофе и смартфоном в руках, как будто вечно находятся в ожидании Самого Важного в Мире Звонка, а кофеин держит их в тонусе, чтобы с должным вниманием принять этот звонок.

Слушайте, хотелось Фиби сказать им, это музыка. МУ-ЗЫ-КА. Она создана для удовольствия. Наплевать на упражнения и успехи. Пусть ваши дети просто играют и наслаждаются. Не пошли бы вы погулять со своим энергетическим карамельным мокко-латте-капучино (о да, Фиби наслушалась этих названий!), а я буду их развлекать, разрешу долбить по клавиатуре или сползти на пол и подавить на педали, чтобы посмотреть, какой будет звук. Сколько времени вы не давали детям передышки? Когда в последний раз никто не требовал от них что-то изучать, развиваться и тому подобное?

Но этот серьезный подход из серии «Никаких глупостей» еще не самое худшее. Хуже всего было то, что, доставив ребенка на занятие, сумасшедшие мамаши не знали, что им делать с собой. Просто не имели понятия, как выйти за порог, хотя Фиби раз за разом повторяла, что предпочитает во время урока оставаться с учениками наедине. Поэтому часто родительницы просто стояли над душой, пока Фиби не прогоняла их, но было поздно: они уже успевали оглядеться, оценить ее образ жизни: скудную, тесную, небогатую квартирку, трагически маленькие невыразительные комнаты, то есть все то, что не предназначалось для чужих глаз.

Они смотрели на нее как на древнюю старуху, как минимум такого же возраста, как их бабушки, а между тем она была еще вовсе не старой. Обвисшая кожа, морщины, пигментные пятна — Фиби знала, что дамочки, скорее всего, считают все это последствиями приема наркотиков. Ведь всем известно, что рок-звезды всегда по ночам устраивают оргии, где кайфуют и предаются разврату. С точки зрения этого неутомимого, не в меру серьезного поколения, характерная картина для восьмидесятых — сплошь раздутые портфели акций, распущенные рок-звезды, длинные лохматые волосы и смерти от передозировки.

Но это ошибка, злая шутка. Фиби даже не была рок-звездой, но объяснить это кому-либо стало теперь трудно. Юные мамаши считали, что ее молодость пришлась на легендарные времена. Потому-то и приводили своих отпрысков к ней на уроки. Об этом однажды обмолвилась Лейла Конуэй: «Учиться у Лулу — это престижно. У вас есть фотография вместе с „Детьми звезд“? Вы — местная знаменитость!»

«О, — говорили ей иногда, а если честно, то частенько, — можно мы принесем вам вечером ужин? Вам нравится латте? Или, может быть, мокко? Я наварила целую кастрюлю куриного супа с киноа, мы с вами поделимся. Вот буханка хлеба. Я заметила, что на кухне у вас…»

Фиби мотала головой: нет, нет, нет.

Их дети были очень милыми существами, пока еще без капли раздражающей благонамеренности: любознательные, жизнерадостные, они садились за пианино, неуклюже стучали по клавишам согнутыми пальцами, и Фиби разговаривала с ними мягко, нетребовательно. Она очень любила, когда подворачивался повод взять их руку в свою и провести по клавишам, осторожно касаясь крошечных неокрепших пальчиков, которые учились извлекать из инструмента звуки.

И все они напоминали ей ручки Кэт.

Кэт.

Разве могла она знать, что будет так безумно тосковать по ней? Кто-то должен был предупредить ее, когда Фиби подписывала документы. Она не просто отказалась от сегодняшнего или завтрашнего ребенка, но и от ручек дочери на клавиатуре пианино через несколько лет, маленьких пальчиков с крошечными складками, и сладкого запаха макушки, и нежной кожи с обратной стороны коленей, и пухленьких лодыжек. И да, конечно, ты будешь скучать по значительным большим событиям в жизни девочки: дням рождения, выпускному балу, свадьбе и тысяче ежедневных ритуалов (с точки зрения Фиби, гораздо более важных, чем любые выпускные и свадьбы) вроде мытья рук, или расчесывания волос, или укладывания спать. Это должны были напечатать на бланке заявления об отказе: Тебе отвели только пятнадцать месяцев, и надеемся, ты насладилась ими, потому что твое время истекло.

Мокрые от слез ресницы Кэт.

«Мама, не-е-ет! Мама! Мама!»

Проклятие, были наркотики — вот что она хотела сказать Благонамеренным Мамам. «Да, я принимала чертовы наркотики! Мне пришлось! Внутри меня что-то гнило, там поселился сгусток ненависти такой смертоносной силы, что он мог бы поглотить весь штат Коннектикут. И всё из-за свалившихся на меня потерь». Ха! Она знала людей, которым до тридцати пяти лет не доводилось побывать на похоронах, а она лишилась всего уже к семнадцати годам. После того как осела пыль, остались только Мэри и Кевин, но и Мэри через несколько лет покинула ее: «Дорогая, я все равно тебе не нужна, ты все время на гастролях, и, после того как я развелась с Дереком, а ты уехала, у нас здесь нет дома, а родители Шелби в Оклахоме хотят, чтобы мы перебрались к ним, и я подумала, что для Кевина будет лучше начать все сначала, ему понравятся лошади, традиции южан. Почему бы тебе не приехать жить к нам? Шелби полагает, ты сможешь найти работу в продовольственном магазине, а если захочешь бросить свое нью-йоркское беспутство, то он познакомит тебя с хорошим парнем, хи-хи. Не обижайся, но ты всегда так горячишься по поводу своей так называемой рок-н-ролльной карьеры — кстати, добудь мне как-нибудь автограф Кита Ричардса, умираю как хочу его получить, — а если тебе не понравится работать в магазине, ты всегда сможешь стать учительницей музыки в школе. Ну ладно, надеюсь, мое предложение тебя не обидело!»

Сейчас десятилетняя Шиа Истон с маленькими белыми ручками с овальными розовыми ноготками подбиралась к концу пьесы. Фиби очнулась от раздумий.

Телефон и дверной звонок затрезвонили одновременно, и учительница с ученицей обе вздрогнули. Шиа засмеялась.

— Пришла твоя мама, — сказала Фиби и направилась к телефону. — Надевай скорее пальто. Увидимся в следующий раз!

Определитель номера высветил: «Эй-Джей Барнс».

Фиби схватилась рукой за горло. Шиа уже уходила, беспокойно оглядываясь на нее.

— Что с вами, мисс Маллен?

Фиби показала жестом, что девочка может идти. Со мной все в порядке. Просто в настоящем образовалась протечка, и оно наводняется прошлым.

Эй-Джей Барнс? Быть того не может.

— Иди, иди, иди! — поторопила она ученицу. — Не заставляй маму ждать. Вот твои ноты. Беги! — Она хлопнула в ладоши и подняла трубку.

* * *

— Ты звонишь, чтобы разбить мою жизнь? — спросила она. Конечно, это была шутка, но не стоило этого говорить.

— Насколько я помню, это как раз по твоей части, — ответил он.

Жестоко. Фиби повесила трубку.

Всю ночь она курила, глядя в окно.

* * *

— Слушай, — сказал Эй-Джей, перезвонив через два дня. — Дай мне сказать два слова, а потом, если захочешь, вешай трубку.

— Если твои два слова начинаются с оскорбления, то я не хочу их слышать, — ответила она.

— С оскорбления?

— Мы оба знаем, что произошло. Зачем же ты ведешь себя как засранец?

— Сама подумай, Фиби. Мы не общались тридцать три года, и первое, о чем ты меня спрашиваешь, — не собираюсь ли я разбить твою жизнь? Что я должен на это ответить?

— Ну ладно. — Она помолчала. — Так почему я не слышала о тебе тридцать три года?

— Это ты мне скажи, Лулу.

— Я уже давно не Лулу.

— Откуда мне знать, кто ты?

— А откуда ты вообще знаешь про Лулу?

— Так тебе интересно, зачем я звоню?

— Сначала я хочу узнать, как ты поживаешь. Скрипишь помаленьку?

— Ну… да, помаленьку, — ответил он. — День на день не приходится.

— Ты жалеешь о том, что сделал? — мягко спросила она.

— Нет. Я никогда ни о чем не жалею.

— Фигня.

— Вижу, ты ни капельки не изменилась, Фиби Луиза Маллен. Все такая же злая. Это хорошо. А из меня всю злобу давно выбили.

Фиби прикрыла рот рукой, не в силах говорить. Справившись с волнением, она произнесла:

— Кем ты работаешь?

— Завхозом. В нашей школе. Удалось устроиться по знакомству. Директором сейчас Джо Гранжер, так что он вошел в мое положение. Тебе наверняка будет интересно узнать, что твой призрак бродит там вместе с призраком Тилтона. На днях я разговаривал с ним в комнате около подвала. Помнится, мы называли ее «трахариум» в честь ваших встреч и исключительных способностей к детопроизводству.

— Пожалуйста, веди себя прилично и прояви хоть чуточку деликатности. — Потом она сказала: — Меня призрак Тилтона тоже иногда навещает.

— Я всегда рад ему, а ты?

— Я тоже. Обычно привидения мне нравятся больше, чем реальные люди, с которыми я встречаюсь.

— Так что, малышка Фиби, жизнь действительно тебя не пощадила?

— Больно только тогда, когда об этом думаешь, — саркастически отозвалась Фиби. — А ты как?

— А я, похоже, заставил себя о многом забыть. Я работаю, у меня есть несколько приятелей, с которыми мы ходим в бар, а по субботам играем в покер… В общем, всё путём. — Барнс откашлялся, и Фиби почувствовала, как у нее стало покалывать руки. Он звонил не просто так. — Ты не поверишь, кто на днях приходил в школу.

— Теряюсь в догадках, — слукавила Фиби. Потому что прекрасно знала, что он скажет. Она имела в виду «Нет, не говори мне».

— Они так похожи на тебя. А в форме лиц есть что-то от Тилтона. Но цвет волос как у тебя, и глаза. Невероятное сходство.

— И как это они разыскали нашу школу? Фантастика!

— Век высоких технологий. А они приятные женщины. Безобидные.

— Не такие уж безобидные. Ты рассказал им что-нибудь?

— Назвал имя Тилтона. Они не знали, кто их отец.

— Какая неожиданность. А я думала, молодежь умеет достать информацию из-под земли.

— Они почти ничего не знают. Умоляли меня объяснить… что тогда случилось. Рассказать всю историю.

— Им нельзя об этом рассказывать, Эй-Джей.

— Расслабься. Ничего я им не выдал. Отправил их к миссис О’Мэлли.

— Да ты что! Шутишь! Как ты умудрился?

— Надо было что-то им сообщить, а то бы они не отстали. К тому же они бы и так ее нашли, зная имя Тилтона. Не беспокойся. Хелен не станет с ними разговаривать. Я часто с ней вижусь, она все та же. — Немного помолчав, он добавил: — Но, вообще-то, они имеют право познакомиться с бабушкой, Фиби.

— Когда-то я ее любила.

— А я тебя предупреждал, помнишь?

— Да, из-за своей ревности ты все время о чем-нибудь предупреждал.

— Девочки сказали, ты не захотела встретиться с ними.

— Так и есть.

— А почему, Фиби? У тебя осталось не так много близких. Почему бы не принять этих двоих?

— Не могу. — Она затянулась сигаретой.

— Собственно, с этим связан и другой повод, по которому я звоню.

Фиби молчала.

— Здесь появилась одна возможность, и я в первую очередь подумал о тебе.

— Я отвергаю любые возможности. Ненавижу это слово.

— Хорошо, а как насчет концерта?

— Второе слово, которое я ненавижу.

— Ладно. А если это поможет людям? Ты ведь еще занимаешься благотворительностью?

Немного подумав, Фиби произнесла:

— Внимательно слушаю.

— В нашей школе ты самая известная выпускница. Администрация устраивает крупное мероприятие для сбора средств на новый актовый зал. С самой современной звукоаппаратурой и новыми осветительными приборами, которые не будут мигать во время представления. На днях меня спросили, общаюсь ли я ещё с тобой и не сможешь ли ты приехать и спеть свои песни.

— Не может быть и речи.

— Для многих людей это стало бы удивительным событием, — продолжал уговоры Барнс. — Тебя любят, Фиби Маллен. Здесь никто не помнит твою грустную историю — и никто не связывает тебя с тем, что случилось с Тилтоном. Так что ты могла бы приехать, почувствовать любовь поклонников, а заодно сделать доброе дело для школы. Ведь школа так поддержала тебя, когда случилось несчастье. Сейчас ты можешь отдать ей долг.

— Нет. — Попыхивая сигареткой, она смотрела на очертания домов на фоне неба. В честь чего?

— То есть теперь ты взяла привычку всех от себя отталкивать, правильно я понимаю?

— Абсолютно.

— Это не та Фиби, которую я знал.

— Я уж точно больше не та девочка.

— Но некоторые вещи стоит сохранять неизменными, — сказал Барнс. — Мне так кажется.

Она молчала долго. Эй-Джей позволил тишине заполнить все пространство между ними. Потом прерывистым голосом Фиби произнесла:

— Я подумаю.

— Правда?

— Да. — Она вздохнула.

— Приятно… услышать твой голос. А еще я снова хочу услышать, как ты поешь.

— Голос у меня прежний, — сказала она. — Я потеряла все: грудь, скулы, хорошее зрение, гордость, — но голос остался при мне.

— Тогда мы начнем думать насчет даты, — пообещал Барнс. — Ты правда приедешь?

— Я сказала: может быть.

— Может быть.

Последовало очередное длительное молчание, и потом она не удержалась:

— Я хочу задать один вопрос. Он может показаться глупым, но мне очень нужен честный ответ. Я все кручу и кручу его в голове, и мне надо, чтобы кто-то ответил. И только ты сможешь это сделать.

— Ладно, — согласился Эй-Джей. — Валяй.

— Только не смейся.

— Обещаю.

— Скажи мне правду, но не будь слишком жестоким. Я была хорошей матерью? Потому что я запомнила о тех временах только плохое. Ты не помнишь, я хорошо заботилась о Кэт?

— Ты была лучшей матерью на свете, — тихо произнес он. — Ты обожала свою дочь.

— И Тилтон тоже это знал, правда?

— Конечно. Фиби, тебе нужно увидеться с ней. Она очень красивая. Обе девочки красавицы. Совсем как ты, Фиб.

— Жаль, что не я их вырастила. Как бы мне хотелось…

— Фиби, не надо…

— Та проклятущая ночь, когда я оставила Кэт с Мэри и улизнула из дома… Я все время переживаю ее заново.

— Фиби, прошу тебя.

— А ты? Ты не сказал им, что сделал?

— Нет. — Он тихонько засмеялся. — Я не имею права об этом рассказывать, это твоя история.

— Забавно: ничто не уходит, мы всё прокручиваем снова и снова. А кто-нибудь вообще умеет забывать прошлое?

Наступила такая долгая тишина, что Фиби уж подумала, будто Эй-Джей отключился. Затем он густым голосом произнес:

— Я сумел. Но ты сильнее, чем думаешь, Фиби. Мы смогли жить дальше. Мы спасли друг друга, разве нет? — Он попрощался и повесил трубку.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

НИНА

Неожиданно позвонил Картер и поинтересовался, не хочу ли я пойти на вручение диплома Тайлеру. Мы не общались, только когда я привезла браслет его матери, он написал лаконичное благодарственное письмо. Но теперь его голос в трубке произнес:

— Тайлер очень обрадуется. Он скучает по тебе. — Картер прочистил горло. — И спасибо, что пристроила Кайлу на работу у своей сестры. Ей это… очень полезно. Извини, что не поблагодарил тебя раньше.

— Не за что. Рада помочь.

— После церемонии мы собираемся поужинать. Приятно будет отметить торжественное событие, как раньше.

Вот так и получилось, что в невероятно жаркий июньский вечер я оказалась в душном спортзале школы, слушала торжественные марши и не могла сесть, потому что опоздала, да и все равно сидячие места предназначались для гостей с билетами, а Картер не счел нужным мне об этом сообщить. Так что пришлось стоять на цыпочках и наблюдать, как Тайлер идет через сцену и салютует своим родным, и, взглянув в ту сторону, куда он смотрел, я увидела Картера.

Он сидел между Индиго и Джейн. Вся моя радость тотчас же испарилась.

Семья снова объединилась. Может быть. По крайней мере, так казалось. Начиналось лето, сезон навигации был в разгаре, срок отстранения Индиго от учебы закончился; теперь Тайлер поедет в колледж, а Джейн, вероятно, вернется домой — если и так, Индиго, без сомнения, никогда бы не рассказала мне об этом. Я видела только затылок Картера, но его голова была наклонена к голове Джейн. Он что-то говорил жене, и я увидела, как она заглянула в программку.

Вот что самое тяжелое после разрыва отношений: привыкнуть к тому, что твой бывший всюду появляется с новой пассией.

Но я закрыла глаза, сделала небольшое мысленное упражнение и смирилась с этим фактом. Моя способность быстро забывать неприятности снова пришла мне на помощь. Она никогда не покидала меня. Просто на этот раз мне понадобилось чуть больше времени. Но я все преодолела. Пережила очередной разрыв.

Но вот что ужасно. Когда я стояла там и глядела на Картера в окружении домочадцев — ну настоящий отец семейства, — мой внутренний голос говорил мне: «Тебе же лучше, Нина! Только вспомни, сколько ты вытерпела. Развозка, учет личных предпочтений каждого, приготовление пищи и постоянные осложнения, трагедии. Все это не для тебя, дорогая».

Давайте говорить честно, это все равно что вас закинули на другую планету, где вам недостает света и воздуха или они совершенно другого качества, чем на Земле.

Но теперь-то я в полном порядке. Я даже решила начать снова встречаться с мужчинами — «Нинина панацея», как называет это Мелани. Я уже ужинала с несколькими парнями, которых выбрала на сайте Svaha.com. Правда, все они оказались занудами и ни с одним из них отношения не продолжились, но все же я худо-бедно развеялась. И на работе все шло удачно, клиентов хоть отбавляй, предложений о продаже — тоже. В конце весны многие жители побережья выставляли дома на продажу, и агентство устраивало дни открытых дверей — сотни людей приходили со своими заявками, и их надо было связать с иногородними покупателями, которые, проезжая через город, обсуждали возможность приобретения здесь недвижимости: «Смотри, Маргарет, какой симпатичный городок. Давай-ка посмотрим домиков этак пятнадцать и что-нибудь подберем. Здорово я придумал?»

Так что каждые выходные я крутилась как белка в колесе: показывала дома, встречалась с новыми клиентами, подписывала договоры. А по вечерам приводила жилье в товарный вид: мне доставляло удовольствие ходить по дому и прикидывать, как лучше его обставить. Здесь бросить синюю подушечку, комод передвинуть в тот угол, люстру заменить на светильник поскромнее.

А еще я коротала время в компании Мелани, чей живот уже увеличился до такой степени, что, казалось, чтобы его носить, нужна тачка. Мы с ней дышали по методу Ламаза^[18] так истово, словно выполняли религиозный обряд, делая вдохи и произнося на выдохе «хи-хи-хи» и «хо-хо-хо» каждую свободную минуту. Это настолько вошло у нас в привычку, что, наверное, мы выполняли упражнения, даже когда отвечали на телефонные звонки.

Мне самой, видимо, не суждено стать матерью, поэтому я готовилась к роли тетушки, для которой, однако, никакая техника Ламаза не требуется. Я выяснила, что у тетушек всегда должна быть при себе упаковка жвачки, а еще им положено непременно вставать на сторону ребенка в его спорах с родителями. Но также им доверяют в дипломатичной форме донести до племянника или племянницы точку зрения мамы с папой.

В соответствии с популярной литературой тетушки призваны утешать, лечить обиды, развлекать и раздавать конфеты. Это гораздо лучше, чем быть мачехой, так что мне надо быть благодарной за такой поворот событий.

* * *

Я уже собиралась покинуть церемонию — сесть негде, к тому же я там никому не была нужна, — но тут меня заметили.

Сначала меня увидела Индиго, а потом Картер обернулся и начал махать мне как умалишенный, каким, вообще говоря, он и являлся. Тайлер благополучно окончил школу, и его отец снова был доволен. Смеясь, он показывал на место рядом с ними — все-таки они заняли для меня стул, — а затем ткнул пальцем в Джейн и Индиго и изобразил какой-то колпак или нечто похожее на обезьянок. Вся семья, как один человек, стала проталкиваться ко мне сквозь толпу, и вот прямо передо мной возник улыбающийся Картер — у глаз его собрались морщины.

Не буду врать — стоило мне взглянуть на него, как тут же пришлось отвернуться. (На этот счет, кстати говоря, существует одиннадцатое правило, как выбросить из головы мужчину: если вы случайно столкнулись, не встречайся с ним взглядом.)

— Привет, привет! — воскликнул отец семейства. — Нина, как я рад, что ты смогла прийти! А это Джейн. Вы не знакомы?

Мне много раз доводилось сталкиваться со своими бывшими, это всегда стеснительно, и обе стороны обычно понимают, что ситуация неловкая; хотя Картер, конечно, не выглядел смущенным. Картер всем на свете друг, в его пантеоне все равны, так что мы с Джейн принуждены были стоять там с застывшими улыбками и пожимать друг другу руки. Прожив столько времени в ее доме, я знала эту женщину как облупленную — досконально изучила ее фотографии, изображение в окне «Скайпа», эклектичный вкус в обстановке и составила четкое мнение о ее карьерных возможностях, кушетках, о шкафе с привидениями. Но я не была готова к тому, что она внезапно включит душевную улыбку и схватит мою руку.

— Нина, давно мечтала с вами познакомиться.

— Я тоже, — кивнула я.

Тут Картерсказал, что мы все идем праздновать в ресторан «У Ленни» — там отлично готовят морепродукты, — в кои-то веки он заранее заказал столик, и я должна пойти с ними, никаких отговорок он и слушать не хочет. Он обнял одной рукой меня, другой Джейн и повел нас, а Индиго потащилась позади. Тайлер присоединился к нам в сопровождении четырех друзей, постоянно тыкавших его кулаками в плечо и восклицавших «Йо, Тай», что меня очень смешило, поскольку звучало как «йота». Привет, Йота. Как твое ничего, Йота?

— Молодец, Тайлер, — похвалила я его, высвободившись из-под руки Картера и подойдя к юноше. — Поздравляю. Я принесла тебе поздравительную открытку, и там еще от меня кое-что.

— Спасибо, Нина, — поблагодарил он. — Рад, что ты пришла. Как живешь-то вообще?

— Нормально. Очень занята. Все хорошо, только совсем нет времени.

Вроде бы взрослые люди всегда так говорят? Вышло вполне убедительно. Потом Тайлер рассказал мне про катастрофу с выпускным балом: с прежней девушкой он порвал и пригласил девочку из группы по английскому, которую просто пожалел, а она так наклюкалась, что отключилась у него в машине по дороге домой, и ему пришлось везти ее в больницу. Картер повернулся и сказал, что гордится своим сыном за то, что тот оставался с девушкой, пока не приехали ее родители.

Джейн заявила:

— Мы правильно воспитали наших детей, Карти. Помнишь те времена? — И они ударились в воспоминания о том, как отдыхали на побережье и один раз маленькая девочка решила без родителей зайти в воду, могло случиться несчастье, но Кайла с Тайлером не растерялись и вовремя остановили ее.

Ой, да… а в тот раз, когда вода из посудомойки залила всю кухню! А когда Кайла ползала по кухне, где-то отыскала кусок свинины на косточке и засунула его в подгузник! Что было! А как шторы упали в то время, когда игуана сбежала из клетки и спряталась под диванными подушками, а все думали, что это ящерица оборвала занавески! Они все хохотали, закинув головы, неудержимым булькающим смехом.

«Видела бы ты эту картину!» — сказали мне.

Я натужно улыбалась, пока у меня не заболели скулы. Что еще остается, если люди рассказывают тебе излюбленные семейные истории, ничуть не интересные посторонним? Наконец мы зашли в ресторан.

Зал был битком забит, иначе здесь не бывало, но Джейн настояла на том, чтобы нам отвели ее любимый столик, потому что владелец оказался ее старым другом. Стол был прямоугольным, то есть нам пришлось сесть с двух сторон лицом друг к другу, и, представьте себе, я оказалась напротив Джейн. Там, где сел Тайлер с друзьями, царило бурное веселье, а мы были на противоположном конце. Индиго, зажатая между двумя родителями, выглядела недовольной и сердито зыркала на меня. Свет лампы играл в ее волосах, теперь не фиолетовых, а изысканного каштанового цвета у корней, а на концах оранжевых.

— Отличная прическа. — Я показала ей большой палец, и девочка улыбнулась.

— Вчера Линди меня покрасила. Она думает, такой цвет подходит для лета.

— Превосходно, — одобрила я. — А что ты собираешься делать летом?

Индиго пожала плечами.

— Мне велели ходить в летнюю школу. Из-за того… случая, ну ты знаешь. — Она глянула на родителей и откинулась на спинку сиденья.

— Из-за твоей акции, — уточнил Картер и обнял дочь одной рукой.

Джейн с любопытством разглядывала меня, потом сказала:

— Можно с вами поговорить?

Я прошла за ней на террасу. С заболоченного берега дул легкий бриз, солнце садилось. Джейн была из тех женщин, которые кажутся хозяевами положения и всегда знают, в каком кармане фирменной жилетки L. L. Bean лежит их уверенность в себе. Обращала на себя внимание идеальная осанка — наши мамы не ошибались: хорошая осанка помогает сохранять власть над миром, — а начинающие седеть каштановые волосы придавали ей благородный вид. Эти волосы так и дышали самонадеянностью и словно показывали свое превосходство перед другими волосами. Джейн глянула на меня серыми глазами и улыбнулась:

— Давайте выпьем. Еду принесут еще не скоро, а я очень хотела с вами поговорить.

Мы заказали у проходившей мимо официантки две бутылки «Короны», я подумала: «Начинается», — и приготовилась услышать неприятные новости. Джейн одумалась и вернулась к Картеру. Теперь она видит свое предназначение в том, чтобы воспитывать своих детей и любить их отца, и меня не должно это волновать. Меня это и не волнует, но я не хочу этого слышать.

— Во-первых, — начала Джейн, — позвольте поблагодарить вас за все, что вы сделали для моей семьи. Это… потрясающе, что после моего отъезда вы взвалили на себя все обязанности. И Картер совершенно очевидно вас боготворит.

— С ума сойти! Меня еще никогда не благодарили бывшие моих мужчин. — Я надеялась, что эти слова ее остановят. Я чувствовала себя как прислуга, которая потрясающе справилась со своей работой: развозила детей и готовила пищу. И оказывала ее мужу интимные услуги — он остался чрезвычайно доволен вашими стараниями! В конверте вознаграждение, чуть больше, чем мы договаривались…

Она не улыбнулась:

— Наверно, стоило вас поблагодарить.

Я пожала плечами и отвернулась к прибрежным зарослям, ожидая, когда Джейн бросит бомбу. Вместо этого она начала борьбу с ломтиком лайма, который никак не хотел влезать в горлышко бутылки с пивом, а когда одержала победу, сказала:

— Семьи — это такая неразбериха, правда?

Я одарила ее прохладным взглядом.

— Конечно. Как же иначе? Они ведь состоят из людей.

— Наверняка некоторым я кажусь худшей матерью на свете: уехала работать и оставила сына с дочерью на отца, который, что скрывать, считает, что за детьми не нужен никакой присмотр. А его новой молодой пассии пришлось брать на себя все заботы.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но она подняла руку, останавливая меня.

— Теперь я знаю, что все шло далеко не гладко, иначе и быть не могло, но, думаю, это хороший знак, что моя дочь пережила худшее событие в своей жизни, занявшись общественной деятельностью. Значит, я правильно ее воспитала, так? По ее мнению, выпустив тех бедных животных на волю, она приняла участие в спасении живой природы, то есть пошла по моим стопам.

— Ага, — произнесла я. Этот разговор мне до чертиков надоел, и я не смогла удержаться от замечания: — Возможно, лягушки смотрят на это иначе. Может, они бы предпочли, чтобы их отнесли в болото.

— Но болота поблизости не было, — возразила Джейн. — И в любом случае я вижу, как Кайла становится удивительной радикальной активисткой. Я горжусь ею. Пусть ее наказали, но она сделала то, что считала необходимым. И насколько я поняла, действовала в одиночку.

Меня очень заинтересовал мой маникюр.

— А чем вы, дорогуша, зарабатываете на жизнь? Мне никто не сказал.

Я хотела было уже выступить со своим вечным эстрадным номером: беру, мол, дома на продажу, освобождаю их от всех незаурядных особенностей и обдираю до полной обезличенности и скукотищи, которая может привлечь внимание среднестатистического человека, — но вдруг поняла, что больше не верю этой речи. Осознание ударило меня как обухом по голове. Я занималась вовсе не тем.

— Я готовлю дома к продаже, — услышала я свои слова, — то есть создаю интерьеры, чтобы у людей появлялось чувство, что это их родной дом. Я росла в приемной семье, так что особенно трепетно отношусь к необходимости найти свою среду.

— Как мило, — ответила Джейн. — Вот еще что хочу сказать. Как я поняла, у вас с моим бывшим мужем не сложилась совместная жизнь, и надеюсь, вы не вините себя. Он человек интересный, но к нему надо привыкнуть. Так что знайте: я прекрасно понимаю, с чем вы столкнулись.

Не могу выразить, как я жаждала в тот момент заявить надменной самоуверенной особе, что, собственно, у меня не было необходимости привыкать к Картеру и, может быть, он немного оригинал, и иногда это раздражает, но он совершенно точно умеет любить, обожает детей и до ужаса волнуется за них, в то время как она — бесчувственная пустышка, которая стоит тут в своей добротной хлопчатобумажной фермерской одежде и сандалиях Birkenstock, с чувством превосходства называет меня «дорогушей» и гордится диким публичным скандалом, который ее дочь учинила от потерянности и отчаяния. И ведет себя при этом так, словно получила приз «Лучшая мама на свете», тогда как всё совсем наоборот. Я бы с наслаждением бросила Джейн в лицо то, что на самом деле думаю о ней как о матери, — рассказала бы, что после коротких сеансов ее бодрого и фальшивого щебета по «Скайпу» ее дети сидят как в воду опущенные, что после разговоров с ней по телефону им требуется чуть ли не реанимация. Что мы с Картером из кожи вон лезли, пытаясь подбодрить их даже после упоминания о матери, — и что ее драгоценная «удивительная радикальная активистка» составила список неблагоразумных поступков, чтобы привлечь внимание, и неукоснительно следует ему, что и привело к отстранению от занятий. Все это было сделано намеренно.

Я бы хотела преподнести ей список «Как стать оторвой» и сказать: «Вот полюбуйся: твоя пятнадцатилетняя дочь не далее как на той неделе сообщила мне, что не отказалась от намерения переспать с кем-то, чтобы лишиться девственности до того, как ей приглянется какой-нибудь парень».

А как этот факт характеризует твои материнские качества?

Да, у нас с Картером действительно не сложилось, хотя с ним мне было хорошо как никогда, и я в самом деле виню в разрыве себя. Но и его тоже, и если уж на то пошло, то больше всего я виню весь род человеческий за то значение, которое люди придают семейным отношениям, тогда как в половине случаев они не стоят ломаного гроша. И все же я ужасно хочу иметь семью, и эта жажда, как огромная рваная зияющая дыра в моей душе, разрывает мне сердце.

Ладно, может быть, я излишне завелась. Но это еще один пример того, как семейные ценности перевешивают все на свете, как в сравнении с ними все остальное теряет свою значимость.

Больше всего меня злило, насколько несправедливо, что у равнодушной Джейн есть общие воспоминания с Картером — рождение и пестование детей. Ей досталось лучшее время в его жизни, она пережила вместе с ним те события, которые люди обычно бережно хранят в памяти. Когда через несколько лет он вспомнит обо мне, то в сознании всплывут одни только неприятности: как застряла моя машина, как Индиго забрали в полицию, как она сорвала спектакль. Что это в сравнении с воспитанием детей и семейной жизнью! Из хорошего на память придет лишь качественный секс (случавшийся, когда у нас было для этого время) и два вечера с танцами в яхт-клубе. Ну, может, еще черничный пирог и шутки про состав «Битлз».

Ну и ладно. Все равно он, скорее всего, снова сошелся с Джейн, пусть будут счастливы, а моя роль заключалась всего лишь в том, чтобы показать ей, что она потеряла, когда другая женщина заинтересовалась ее мужем. Вот за что она хотела меня поблагодарить.

Я не знала, сколько еще смогу простоять на террасе и не бросить бутылку с пивом, лайм и что-нибудь еще на ее сандалии.

К счастью, благодаря вмешательству Провидения, зазвонил мой телефон. Это была Мелани, и она кричала:

— Пора! Пора! Ты приедешь? Мне без тебя никак. Джон Пол ни фига не знает про… хи-хи-хи… все это дело. У него отшибло память! Встречаемся в больнице. О боже, ты единственная, кто мне нужен в этой ситуации. Ты сможешь это выдержать? Как там нужно дышать? «Хи-хо-хи», «хи-хо-хи»? Джон Пол прочитал список, который нам дали, и носится в поисках теннисных мячиков. Имеется в виду гимнастический мяч… хи-хо-хи… а вовсе не теннисные мячики, болван!

— Мелани, это еще только первый этап. Пока не делай «хи-хо». Я еду. Без меня не рожай. Мне надо срочно уехать, — бросила я Джейн, послала воздушные поцелуи Тайлеру, Картеру и Индиго и побежала к машине.

* * *

Через двенадцать часов, после примерно четырехсот поглаживаний по спине, трех тысяч «молодец, Мелани», четырех часов «хи-хо-хи» по Ламазу, а потом еще двух часов, двадцати семи минут потуг наступил изумительный торжественный момент.

Младенец, самое что ни на есть настоящее человеческое существо, протиснулся из утробы Мелани на свет. Он выглядел как нечто среднее между мокрым оригами и замороженной индейкой, весь сложенный и завернувшийся сам в себя. И вдруг, как по волшебству, он расправился, открыл глаза, заколотил по воздуху кулачками и сообщил о своем появлении изумленным криком. Когда акушерка передала новорожденного Мелани, которая, одновременно улыбаясь и всхлипывая, потянула руки к малышу, слезы ручьями покатились по моему лицу.

Я и сама рыдала как дитя. Почему мы плачем на выпускных, свадьбах, крестинах? Почему эти счастливые события трогают нас до слез? Кто разгадает эту тайну?

Мы с Джоном Полом стояли по разные стороны родильной кровати, и я вытирала слезы своей футболкой. Мы все были потные, изнуренные и испытывали священный трепет — только так можно описать это чувство: священный трепет перед тем, что теперь нас не трое, а четверо, и все мы улыбались, плакали, и все выбились из сил.

— Это Ноа, — сказала Мелани, и я помогла ей приложить мальчика к груди. Он взглянул в лицо матери и вдруг так решительно стал сосать, словно все эти месяцы тренировался.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ЛИНДИ

— Дети сказали, у них новая тетя, — с недоумением заявила однажды мать, когда Линди пришла с работы.

— Не совсем новая. — Линди постаралась произнести это приятным ровным голосом. — Я тебе говорила о ней. Нина.

— Ах да. Помню. Ты еще разозлилась, что я ее не удочерила.

— Я не злилась, а только спросила, предлагали тебе взять вторую девочку или нет. Можно мы не будем возобновлять этот разговор?

— Я не возражаю. Я была бы рада, если бы его вообще не случилось, — недовольно ответила мать. — Нельзя просто заменить одних членов семьи на других. Если ты не ладишь с сестрой, это не значит, что нужно заводить другую.

Линди положила голову на кухонный стол, игнорируя тот факт, что на черной блестящей поверхности останутся жирные пятна от косметики, которые ей же потом придется стирать.

— Я вовсе не пытаюсь найти замену Эллен, — произнесла она, не поднимая лица от псевдомраморной столешницы. — Я ее обожаю и горжусь тем, что она борется за доступное здравоохранение в стране и…

— Дома престарелых. Здравоохранением она занималась десять лет назад, но бросила. Теперь она ратует за государственную поддержку домов престарелых. Видимо, это более прибыльное занятие. — Мать засмеялась. Она всегда смеялась над собственными шутками и сетовала на то, что дети не унаследовали ее чувство юмора. Линди часто хотелось напомнить ей, что они с Эллен ничего не могли унаследовать от нее, поскольку в них нет ее генов, но это было бы грубостью. Мать считала невежливым упоминание об удочерении, или о других семьях, или о том, что люди бывают разными. Быть другим — это наглость. Поэтому безопаснее вращаться среди себе подобных — многодетных набожных католиков, уверенных, что стремление к материальному благополучию аморально. Таковы были убеждения Пегги Уолш.

Это напомнило Линди, что она так и не получила ответа от Фиби. Или, если уж на то пошло, от Эй-Джея Барнса. Она начала вытаскивать обеденные тарелки из сушилки для посуды, куда их составила мать. В окно она видела, как Хлоя вышагивает по периметру заднего двора вдоль забора, держа перед собой длинную палку, как скипетр, а близнецы, веселясь, скачут позади нее. Скоро можно открыть бассейн, Джефф будет жарить барбекю, и семья станет ужинать на воздухе.

— Альбукерке… так что тебе надо… — говорила мать. Минуточку. Что? — …наверняка найдешь кого-нибудь на лето, так что дай мне знать. Я планирую ехать через две недели.

— Ты едешь в Альбукерке? — переспросила Линди. Мать явно уже некоторое время что-то ей говорила, но Линди все прослушала и никак не могла уловить нить разговора.

— Ну я же сказала.

— А зачем? Я не расслышала.

— Чтобы побыть с Эллен. Я совсем ее не навещаю. К тому же она сломала ногу и ковыляет на костылях. Я рассказывала тебе на прошлой неделе. Ты разве не помнишь?

Линди понятия не имела о костылях. Может быть, что-то и звучало насчет ноги, но точно не о костылях.

— А, ну конечно, ты же готовилась к одной встрече, — едко заметила мать, — поэтому слушала вполуха, совсем как сейчас.

— И надолго ты уезжаешь?

— Я же говорю — на все лето.

— Ты собираешься провести лето в Альбукерке? Ты знаешь, что там будет жарко, как в аду?

— Ну, люди ведь как-то там живут. Наверно, устанавливают новомодные кондиционеры, о которых сейчас все только и жужжат.

— Ты ведь всегда жаловалась, что из-за кондиционеров у тебя обостряется гайморит.

— Линди, меня это удивляет. Ты что, ревнуешь?

— Нет! Просто я думаю, ты не сможешь жить летом в самом жарком регионе Америки.

— Там сухой воздух, так что я справлюсь. А вот справишься ли ты без меня, это вопрос.

— Если мне удастся устроить детей в садик, то… — По непонятной причине намерение матери уязвило ее. Это была катастрофа.

— Ну, ты можешь закрыть салон на лето. Хоть узнаешь своих детей.

— Закрыть салон? Да ты в своем уме?

Потом она увидела, что мать смеется. Пегги морочила ей голову.

Мать расцеловала ее в обе щеки:

— Девочка моя, я тебя очень люблю. Знаю, я мало тебя хвалю, но ты молодчина.

— И по-твоему, это высокая похвала?

— Ладно, еще ты радость моей жизни и свет в моем окошке.

Мать улыбалась ей несколько хмурой улыбкой, но Линди очень хотелось, чтобы Пегги заключила ее в объятия, однако таких нежностей в арсенале миссис Уолш не водилось. Так что дочери пришлось удовлетвориться двумя быстрыми поцелуями в щеки и сравнением со светом в окошке.

— Кроме того, — добавила мать, беря свои ключи и сумочку. По опыту Линди знала, что сейчас последует убийственная прощальная реплика. — Кроме того, одно только кровное родство еще не делает людей семьей. Твоя семья — это мы. Мы любим тебя. Эта твоя новая сестра, которой ты все время бредишь, — я не могу сказать о ней ничего плохого и рада, что ты ее нашла, — но не она помогает тебе в сложных обстоятельствах.

— Хочешь познакомиться с ней, мама?

Мать засуетилась.

— Нет-нет, я это не к тому. Она твоя сестра. Просто не забывай, кто тебя вырастил. — Пегги пошла к машине, потом вернулась, слегка пригнув голову и глядя почти застенчиво. — Ну, может быть, потом. Раз ты с ней сблизилась, я не против с ней встретиться.

* * *

Через две недели мать уехала. Линди не удалось так быстро подыскать настоящую, имеющую лицензию няню на все лето, и тогда после недолгих раздумий она наняла Индиго. Девочка мило общалась с детьми и обещала выполнять все одиннадцать правил Линди: кормить ребят здоровой едой, укладывать днем спать, не разрешать купаться, когда родителей нет дома, не приводить мальчиков, не болтать по телефону и так далее и тому подобное.

Но Линди все равно почти каждый день уходила с работы после обеда, не появлялась в салоне по четвергам и пятницам, вела документацию дома, прислушиваясь к тому, как Индиго играет с детьми. Индиго не давала подопечным бесконечные и бессмысленные настольные игры, ей нравилось качать близнецов на коленях и бегать за ними на заднем дворе. Но особенно ей удавалась игра с Хлоей в переодевания. Конечно же. Она не стеснялась надеть кринолин на голову и изобразить невесту или нацепить маску ведьмы и предложить Белоснежке яблоко, а однажды готовила обед в тюрбане, объяснив Линди, что она джинн из лампы Алладина.

Нина часто заглядывала к ним без всякого повода, и Линди никогда не могла понять, нравится ей или нет, что Индиго так сблизилась с ее семьей. Это было странно. Иногда она стояла в кабинете Линди и с тоской смотрела в окно, не говоря ни слова. Почти каждый раз, приходя, она интересовалась, хорошо ли справляется Индиго, и Линди всегда говорила, что девочка просто чудо.

— А вот как справляешься ты? — спросила Линди однажды. Она сидела за столом и занималась документами, попивая чай со льдом.

Нина расправила плечи, и сначала ее сестре показалось, что она выдаст свое обычное «все замечательно», но лицо Нины вдруг приняло трагическое выражение.

— Не знаю, что со мной, — проговорила она. — Никак не могу забыть этого человека.

— Значит, ты на самом деле любила его, — ответила Линди.

— Сначала я думала, что мне просто нравится быть частью семьи, но оказалось, что я действительно его люблю. Все время думаю о нем.

— Может быть, стоит сказать ему об этом?

— Совет от женщины, которая вышла замуж за своего школьного бойфренда и никогда не оглядывалась.

— Почему это? Просто я считаю, что искренность всегда лучше, чем лукавство. Сколько, ты говорила, у тебя было мужчин? Может, ты бы давно остановила свой выбор на ком-нибудь, если бы открыто выражала свои чувства.

— О Линди! — Нина разрыдалась, и Линди пришлось встать и обнять ее. Ее всегда пугало, когда взрослые люди плакали, и она начала похлопывать сестру по спине. Только когда она досчитала до пятидесяти пяти, Нина наконец высвободилась из ее объятий и высморкалась.

— Все у меня хорошо, не волнуйся обо мне. — И объяснила, что, пока Мелани в декретном отпуске, она управляет агентством недвижимости в одиночку, а по вечерам приезжает к подруге и помогает заботиться о малыше, потому что Мелани и Джон Пол не спят ночами и новый образ жизни совсем выбил их из колеи.

— Но хуже всего не это, — добавила она, и Линди охватил ужас перед тем, что она скажет дальше. — В понедельник я закрыла офис, села на поезд до Бруклина и поехала к дому Фиби. Стояла там и разглядывала деревья, тротуар, окна. Мимо проходили люди с колясками, стаканами кофе, дипломатами, полиэтиленовыми пакетами, и я думала: может быть, удастся увидеть ее. Но не удалось. Все кончено. Мне не хватило смелости позвонить ей по телефону или в дверь, и теперь уже я никогда не соберусь с силами.

— Ах, Нина, просто надо привыкнуть к мысли, что мы ничего не можем с этим поделать. Мы не в силах изменить порядок вещей. Мне очень жаль, но в жизни так бывает.

* * *

Но потом все-таки кое-что изменилось. Однажды в июле Линди работала дома в своем кабинете. Две сотрудницы хотели взять летом отпуск, и ей пришлось перестраивать расписание. Посетительниц было мало — пожалуй, такого мертвого сезона Линди не помнила. Она раздумывала, не закрыть ли салон по понедельникам и вторникам, когда услышала голос Нины, разговаривавшей с Индиго, а потом Нина взлетела вверх по лестнице.

— Приветик! Это твоя любимая сестра!

Линди заметила в ней что-то новое: Нина была в бледно-желтом сарафане и держала в руках два стакана холодного чая. Она запыхалась.

— Ты не поверишь! — выпалила она.

— Что случилось? Вы с Картером помирились?

— Нет, ну ты что?

— Ты беременна!

— Перестань! Пока ты не предположила что-нибудь совсем ужасное, я расскажу тебе: мне звонил Эй-Джей Барнс и сообщил, что наша мать — рок-звезда — в середине июля дает благотворительный концерт в своей бывшей школе! Он считает, мы должны приехать.

— Не может быть!

— А вот и может.

— А это точно? Мне кажется, она бы не согласилась.

— Выходит, согласилась. Барнс говорит, что позвонил ей и уговорил выступить. Они не общались что-то около тридцати трех лет, и ее было трудно уломать, но ему удалось.

— Он сказал ей, что встречался с нами?

— Я уверена, что сказал, но ты ведь знаешь: он не болтун. Только я стала описывать в красках наш визит к бабушке О’Мэлли, как он перебил меня и сослался на то, что ему надо бежать чинить трубы. Но в любом случае Фиби выступает на публике, и мы сможем ее увидеть.

— Ничего себе поворот! Здорово, правда?

— Конечно.

— А что, если она прилюдно нас унизит, отказавшись с нами разговаривать?

— Ну, надо выработать стратегию поведения. Что-нибудь придумаем.

Нина долго смотрела в пустоту, потом подошла к окну и понаблюдала за тем, как дети резвятся с Индиго.

— Удивительно. — Она покачала головой. — Разве можно было подумать, что дочь Картера и мои племянники будут играть вместе? Это значит, что кое-что меняется. Фиби Маллен может опомниться и решить, что она все-таки хочет быть нашей матерью.

— Бедная ты фантазерка, — вздохнула Линди.

— Только не говори мне, что не стоит особенно обольщаться. Я хочу надеяться на лучшее, и я буду надеяться. Слышишь меня?

— Бедняжка, бедняжка, — повторила Линди, и Нина взяла со стола лист бумаги, смяла его и бросила Линди в голову.

— Эллен сделала бы точно так же, — засмеялась Линди. — Значит, мы настоящие сестры.

— Правда? — обрадовалась Нина. — Вот как ведут себя сестры? — Она подбежала к Линди и стала в шутку шлепать ее куда попало, потом кинула в нее еще пять шариков из бумаги, и Линди пришлось присоединиться к шалости.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

НИНА

На Svaha.com мне не удалось найти подходящего мужчину, поэтому я переключилась на сайт Cupidon.com. Но достойного кандидата не оказалось и там. Во всем списке ни одного приличного парня. Мне пришлось носить в кармане особый камешек и сотню раз в день, поглаживая его, произносить заклинание: «Я прекрасно обхожусь без Картера. Я стала лучше и сильнее. Я забыла его, я забыла его, я забыла его».

Возможно, надо было завести еще два камешка — чтобы перестать скучать по Индиго и Тайлеру тоже.

У сына Мелани начались колики, потница, какой-то круп. Мелани жаловалась, что ей больно кормить, — малыш беспощадно кусал сосок, и я уже опасалась, что она объявит: разочарована, мол, и считает ужасной ошибкой, что завела ребенка. Так далеко молодая мать не зашла, однако во время жары не считала нужным качать на руках сынишку, поэтому носила его по квартире туда-сюда на вытянутых руках и смотрела в его неулыбчивые синие глаза и суровый ротик. В квартире же не было кондиционера, и в тот день, когда двухмесячному Ноа сделали прививку, температура достигала тридцати двух градусов, и мальчик всю ночь надрывался от плача. Поэтому в полтретьего мне позвонил Джон Пол, я приехала и укачивала одновременно и младенца, и Мелани. Ребенок в конце концов угомонился, но Мелани была безутешна.

— Что, если я ужасная мать? Я подозревала, что так может быть! — подвывала она. Потом прошептала: — У меня нет к нему никаких чувств, Нина.

— Ты просто устала, — успокаивала ее я. — Давай я уложу тебя спать.

Я отвела подругу в спальню, сняла с нее тапочки, взбила подушку и заставила лечь в постель, хотя она плакала и твердила:

— Не могу, не могу.

А я говорила:

— Можешь, можешь.

Потом я включила вентилятор, чтобы Мелани не слышала шума, подоткнула под ней одеяло и поцеловала в щеку. Она еще не закончила фразу о том, что мне, наверное, надо быть на работе, когда я тихонько прикрыла за собой дверь. Не стоило ей напоминать, что на дворе глубокая ночь.

Ноа захныкал в своей кроватке, дрыгая ножками и сжимая кулачки возле ушей. Я взяла малыша на руки и стала носить по комнате, напевая какие-то глупые песенки. Он смотрел на меня не отрываясь своими синими глазками, я улыбалась ему и качала на руках — туда-сюда, туда-сюда.

— У тебя уже есть реснички, — говорила я ему. — И это существенно улучшит твою жизнь, потому что они будут защищать глазки от частичек пыли. А какие у тебя восхитительные пухленькие щечки и пушистые волосики! Многие младенцы рождаются лысыми, как Уильям Фроули, — это актер, который играл в сериале «Я люблю Люси». Теперь этого фильма нигде и не увидишь, кроме как на ретроканале. Но, думаю, ты очень правильно сделал, что с самого начала заказал себе прекрасные темные волосики!

Ребенок шевелил ручонками, как будто хотел коснуться меня, но, конечно, еще не знал, как управлять частями своего тела. Тогда я сказала ему, что, хотя сейчас он, наверное, чувствует себя как узник в оболочке собственного тела, совершающего произвольные движения, очень скоро он всему научится.

— Все изменится к лучшему, малыш.

Ему, кажется, понравилась эта новость. Ноа лежал у меня на руках и разглядывал мое лицо, поэтому я рассказала ему все, что знала, о том, как используют руки, ноги, локти и колени и как весело бегать и петь, но сейчас ему достаточно просто сосать молоко и как можно больше спать — и, конечно, наблюдать за миром.

— Нужно быть внимательным, — заговаривала я ему зубы. — Не буду вдаваться в подробности насчет отношений мужчин и женщин, потому что это будет для тебя очень сложно, просто скажу, что женщины очень любят внимательных мужчин.

Он уснул.

Я была как в дурмане.

* * *

Джон Пол сообщил мне, что его сотрудник, с которым они хотели меня познакомить перед тем, как я встретила Картера, недавно расстался со своей девушкой, и поинтересовался, не хочу ли я с ним поужинать.

— Нет, — ответила я. Потом сказала: — Да. — Потом: — Ну, может быть. Не знаю. А стоит? Наверное.

Джон Пол засмеялся.

— Видимо, нужно подождать, когда совещание голосов в моей голове придет к единому мнению, и довести его до твоего сведения, — предположила я.

Он выглядел озадаченным. Теперь, когда мы с ним оба находились на передовой, я стала отдавать ему должное. Оказалось, что у него хорошее чувство юмора, что он очень любит Мелани, совершенно по-детски обожает своего чудесного маленького сына и благодарен мне за помощь. Я всегда приносила погремушки и одежонку и предлагала присмотреть за младенцем, чтобы родители могли днем вздремнуть.

Однажды вечером, когда мы поиграли с малышом, выпили пива и Мелани ушла спать, я призналась Джону Полу:

— Я тоже этого хочу, — и сама удивилась, что произнесла эти слова вслух.

— Чего? — спросил он. — Иметь ребенка и жить в кондоминиуме?

— Да. Двух детей и кондоминиум. Хотя не возражала бы и против дома.

И тут Джон Пол сказал нечто настолько мудрое, что я не поверила своим ушам:

— Ну, если ты действительно этого хочешь, то надо совершать какие-то шаги. Нельзя же сидеть и ждать, когда счастье свалится с неба. Его надо поискать.

Я лишь хмыкнула.

— Если ты готова, я позвоню своему приятелю. Думаю, он мечтает жениться и завести детей.

Итак, после этого разговора у меня появился новый друг.

Черт возьми, почему бы и нет? Его звали Мэтью Смит. Он, конечно, был не Картер Сэнборн, но, может, это и к лучшему. Милый, ничем не примечательный Мэтью Смит.

Он отвел меня в итальянский ресторан, мы сидели на террасе, пили красное вино и ели лазанью. Он рассказывал мне о том, что его мать и сестра все время ругаются и как тяжело быть единственным мужчиной в семье. Я не упомянула, что меня вырастили приемные родители: мне надоело всем рассказывать эту историю и наблюдать, как люди реагируют. Вместо этого я поведала о том, что, когда укачиваю Ноа и прижимаюсь к его головке подбородком, она напоминает нагретый солнцем персик.

И Мэтью, прочистив горло, проговорил:

— Я тоже люблю детей.

Я стала внимательно рассматривать его, словно изучала интересный экземпляр. Темно-русые волосы, короткая стрижка, аккуратная модная бородка и голубые улыбающиеся глаза. Длинный заостренный нос, который, однако, его не портил, густые брови. Длинные тонкие пальцы. Он был высоким и худощавым; я заметила это, когда он, увидев меня, встал с барного стула. Я еще предусмотрительно выставила вперед руку для рукопожатия, чтобы он ненароком не предположил, что я намерена целоваться при встрече.

В жизни бывают вещи и похуже, чем замужество с человеком вроде Мэтью Смита, даже если придется проводить Рождество в компании вечно грызущихся между собой свекрови и золовки. С этим нетрудно смириться. Здесь можно разглядеть даже что-то хорошее — наблюдаешь за скандалистками и думаешь: «Какое счастье, что моя мама не хочет иметь со мной ничего общего! По крайней мере, мы не выносим друг другу мозг».

Нина Смит. Если я захочу поменять фамилию, то эта — весьма подходящий вариант. Такая безликая. И это уже буду совсем не я.

Мэтью работал вместе с Джоном Полом и тоже носил униформу (он, вероятно, придерживается традиционных взглядов на распределение семейных обязанностей, так что мне, без сомнения, придется стирать его одежду и аккуратно складывать ее в шкаф, но это меня не пугает — я не против стирки), и мы купим симпатичный домик, обставим его по своему вкусу, заведем детишек и, вероятно, милого золотистого ретривера, поэтому лучше, если двор будет огороженным и просторным, чтобы поместились качели и собачья будка. Но это не значит, что пес будет жить в ней, просто там он сможет прятаться от детей, когда ему надоест, что его таскают за уши. Наверное, и Ноа станет с удовольствием заходить к нам поиграть, вот будет здорово: Ноа и две мои девочки. Джон Пол и Мэтью жарят барбекю, переворачивают бургеры на огне, а мы с Мелани, потягивая вино, режем салаты и болтаем о том, надо ли поощрять детские проказы и в какую школу отдавать отпрысков.

После ужина Мэтью предложил прогуляться, мы остановились под декоративным фонарным столбом, и он поцеловал меня. Это был обыкновенный, шаблонный первый поцелуй: сухой, без языка, — рука, которой он привлек меня к себе, невесомо лежала на моей пояснице. Мило. Никакого взрыва эмоций. Никаких вспышек молнии, которые заставили бы нас рвануть к первой попавшейся машине, помчаться к нему или ко мне домой и там сорвать друг с друга одежду.

— Я бы хотел снова тебя увидеть, — прошептал он.

— Было бы замечательно, — ответила я. — Мне тоже этого очень хочется.

«Вот видишь? — говорила я себе по пути домой. — Вот как это делается. Спокойно, размеренно, медленно, расчетливо. И все, кроме тебя, всегда это знали».

Итак, начиналась моя настоящая взрослая жизнь. Я почти увидела себя со стороны в образе зрелой женщины. Все выходные я показывала клиентам дома, вела все дела в агентстве, чтобы Мелани могла посвятить себя ребенку, каждую свободную минуту бегала к Индиго, Хлое, Рэззи и Дэйви. Особенно ко мне привязался Рэззи, а Хлоя непременно хотела примерить мою обувь и серебряные браслеты. Она открывала мою сумку, доставала оттуда вещи, устанавливала игры на мой телефон, красилась моей помадой и смотрелась в мое зеркальце. Она обязательно замечала мои новые туфли и оценивала прическу. Короче говоря, Хлоя была моим стилистом.

Однажды я принесла с собой купальник, чтобы окунуться в бассейне во дворе дома Линди, — поскольку меня приняли в семью, я могла пользоваться бассейном когда угодно, — и Индиго подплыла ко мне и застенчиво сказала:

— Можно я поеду с тобой на концерт?

— Благотворительный? — Я расслабленно легла на воду. — Конечно. Я сама хотела позвать тебя.

— А моего отца ты пригласишь?

— А как он, кстати?

Она испустила свой лукавый смешок.

— Я уже говорила тебе: я не буду для тебя шпионить!

Я тоже засмеялась и брызнула в нее водой.

— Послушай, плутовка, раз ты просишь меня пригласить твоего отца, то, по крайней мере, могла бы сообщить мне, как он поживает. Можешь сказать: «У него все хорошо» или «После пожара и крушения самолета мы ходим вокруг него на цыпочках». Придумай что-нибудь. Не шифруйся.

Она в ответ тоже плеснула в меня водой, и мы увлеклись веселой борьбой, мне даже пришлось уйти ненадолго под воду, чтобы заставить ее прекратить брыкаться. Вынырнув, я спросила:

— А как вы с Майей, все еще дружите?

— Не особо. По утрам я хожу в летнюю школу, потому что… ну, ты знаешь, и иногда ее брат забирает меня.

— Этот взрослый парень?

— Нина! Ему двадцать, и он выглядит гораздо моложе.

— Отстает в эмоциональном развитии? — съязвила я. — Как, говоришь, его зовут?

— Марко.

— Как Марко Поло? Он твой бойфренд?

— Я тебе говорила: мне не нужен бойфренд. Не верю я во всю эту чушь.

— Почему ты так враждебно настроена? Откуда эта агрессия?

— Не знаю. — Индиго отвела глаза. — Майя зависает с новыми друзьями, и вообще она стала готом, а я не хочу быть готом, так что она больше в мою сторону и не смотрит. Моя страница в «Инстаграме» никому не нравится. Никакие новые общественные акции в голову не приходят. Скучно.

— А как же список «Как стать оторвой»?

Она удивленно хихикнула:

— Ты что, знаешь о нем?

— Да, я как-то на него наткнулась. Видела, как ты вычеркиваешь оттуда пункты. Ты бросила эту затею?

— Ну, кое-какие задумки пришлось пустить побоку.

— Какие? Я серьезно.

Она пристально посмотрела на меня:

— Ну, я так и не решилась переспать с тем, кого не люблю.

— Ах да, помню этот безумный план. Я думала, это я тебя отговорила. Разве не я произнесла блестящую речь о том, каким чудесным может быть секс по любви и каким ужасным без нее?

Девочка засмеялась:

— Ты пыталась.

— В твоем списке есть посещение концерта Лулу?

— Нет, конечно, — ответила она. — Я просто хочу увидеть твою мать.

* * *

Но потом произошло нечто поразительное: когда уже приближался день концерта, отец запретил Индиго ехать. Она умоляла меня позвонить ему и попытаться переубедить, что я и сделала весьма неохотно, однако Картер был непреклонен.

— Но почему? — осведомилась я. — Она поедет со мной и Линди, мы за ней присмотрим. Это концерт в школе, а не рейв где-нибудь на складе.

Картер нервно хохотнул:

— Просто я не хочу, чтобы она во все это ввязывалась.

— Под «всем этим» ты имеешь в виду мою жизнь?

— Нет, я имею в виду придуманный тобой фантастический мир, где бросившие детей матери мечтают снова обрести потерянных чад. Я считаю, Индиго это не пойдет на пользу.

— Ты так говоришь, будто речь идет о какой-то афере! — воскликнула я слишком громко. — Извини, но что плохого в том, что я хочу отыскать мать и узнать про свою семью?

— Плохого ничего. Просто, на мой взгляд, история слишком затянулась. И моей дочери эта катавасия добра не принесет. Достаточно того, что ты таскала ее с собой, чтобы припереть к стенке дружка твоей мамаши. И даже не спросила моего разрешения.

— Но она ездила в свое рабочее время, — пыталась оправдаться я.

— Честно говоря, я думал, что ты с этим уже покончила. Нашла сестру — это прекрасно, но зачем так безжалостно преследовать старую женщину, которая явно не хочет, чтобы ее беспокоили? Когда ты только угомонишься? Я считаю, что ты подаешь плохой пример моей дочери. Она девочка впечатлительная, и у нее тоже сложные отношения с матерью.

Я автоматически нажала на отбой. Если хотите знать, одна из огромных потерь современного мира — невозможность швырнуть трубку. Нужно обязательно изобрести приложение, имитирующее звук брошенной на рычаг трубки, чтобы человек на другом конце провода знал: его собеседник взбешен. Я пришла в такую ярость, что чуть не перезвонила Картеру и не крикнула что-нибудь обидное — да кто он такой, чтобы судить меня! Но самое противное: пока мы жили вместе, он проявлял просто дивное участие и понимание, когда дело касалось поисков моей матери; был так счастлив за меня. А теперь оказывается — он осуждал меня? Считал, что я веду себя недостойно?

Я с трудом удержалась от того, чтобы снова не набрать номер Картера и не гаркнуть: «И кстати, она ничуть не старая! Она твоего возраста, если ты запамятовал!»

Я повернулась к Индиго:

— Прости, дорогая. Папа стоит на своем.

— Ну и ладно, — бросила девочка и пошла куда-то.

— Все будет хорошо! — крикнула я ей вслед. — Пятнадцать — самый трудный возраст, потом будет легче. Вот увидишь!

Индиго обернулась и взглянула на меня. В ее глазах ясно читалось: твой собственный пример красноречиво говорит о том, что лучше не будет. Наблюдая за моей жизнью, подросток может вообще передумать взрослеть.

* * *

Итак, мы с Линди поехали вдвоем, и только когда мы добрались до Элленбери, я перестала кипеть от злости на Картера, и то лишь потому, что Линди в конце концов заявила: она не желает больше слышать ни слова о мужчине, с которым я даже не встречаюсь.

— Если бы ты оставалась с ним, — сказала сестра, — тогда ладно, мы бы на законном основании перемывали ему косточки. Но мы с ним вообще никак не связаны!

— Не совсем. Его дочь работает у тебя.

— Ну и что? Ты же не хочешь, чтобы я уволила Индиго, потому что ее отец не одобряет твои поиски матери? — Линди засмеялась.

К школе мы подъехали уже в сумерках, и, когда нашли Эй-Джея, он сообщил, что концерт перенесли на футбольное поле, — зрителей оказалось так много, что ни актовый, ни спортивный зал не могут вместить всех желающих.

— Неужели она так популярна? — удивилась я.

Мимо нас текла толпа людей — старые, молодые, родители с колясками… Из репродукторов лилась музыка, на поле стояла наспех сколоченная касса. Все-таки этой школе необходима модернизация. Вообще-то, большинство билетов продали по почте, но поток публики всё не иссякал.

— Фиби здесь любят. Она и твой отец пользовались авторитетом в классе. Трудно поверить, потому что оба не блистали ни в спорте, ни в чем-то другом, просто были отличными ребятами. Прикольными.

— А вот я никогда не была прикольной. — Из моей груди вырвался вздох. — Неужели у меня такие родители? Моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе…

Эй-Джей хохотнул:

— Ну, я тоже не был прикольным, но мне повезло дружить с ними. Мы собирались поздно вечером, болтались по улицам, пили, курили… Балбесы были. Тилтон всегда пытался стащить материнский БМВ…

Вдруг он резко замолчал, точно кто-то воткнул ему в рот кляп. Глаза его потемнели.

— Извините, мне надо помочь с билетами. У вас, девушки, места для особых гостей, в первом ряду. А после концерта не уходите, ладно? Оставайтесь там, пока не увидите меня.

— Она здесь? — Я оглядывала стадион. Временная сцена под футбольными воротами, украшенная двумя колоннами в греческом стиле, еще не освещалась. Там стояли высокий стул, микрофон и софит. Линди взяла меня за локоть, и мы сели на свои места прямо у прохода.

Я не знала, что и думать. Меня трясло как в лихорадке, нервы ходили ходуном.

Потом на сцену выскочила ученица и рассказала о программе драмкружка, об актовом зале, которому нужен ремонт, и о самой знаменитой выпускнице школы Фиби Луизе Маллен, прославившейся в восьмидесятые под именем Лулу.

— Я еще слишком молода, чтобы помнить Лулу, но мои родители всегда слушали ее песни, а папа говорил, что она горячая штучка! — Публика засмеялась, и девочка сделала книксен. — Даже моя мама не обижалась на слова отца, наоборот, соглашалась с ним. Это было само собой разумеющимся. Итак, Лулу покинула этот город много-много лет назад, но сегодня она снова с нами! ФИ-И-ИБИ МАЛЛЕН! ЛУЛУ ИЗ ГРУППЫ «ДЕТИ ЗВЕЗД»!

Толпа одобрительно заревела, на сцену направили прожектор, бросивший на помост круги безумных цветов, и… ничего не произошло.

— Лу-у-улу-у-у!

Ничего.

— Представляешь? — прошептала я на ухо Линди. — Наверно, она узнала, что мы здесь.

Зрители началискандировать:

— ЛУ-ЛУ! ЛУ-ЛУ!!!

Линди уронила голову на руки. Я заметила, что она похлопывает себя по ноге.

— Что это ты делаешь? — полюбопытствовала я.

— Отстань, пожалуйста. Я концентрируюсь, чтобы вызвать ее на сцену.

Мужской голос выкрикнул:

— ЛУЛУ, ВЫХОДИ, НЕ БОЙСЯ! — И все засмеялись.

Это возымело действие. Рыжеволосая женщина в леггинсах и красном блестящем платье не спеша вышла на сцену, держа руку над глазами козырьком, чтобы видеть зрителей.

— Надо же, как вас много, — произнесла она, откашлялась и подстроила высоту микрофона.

Заиграла мелодия ее хита «Не бросай свою крошку», но Фиби решительно повела рукой, и скоро музыка прекратилась. Лулу сказала:

— Я ужасно давно здесь не была. Не потому, что не хотела. Просто не знала, могу ли вернуться. Для человека с сомнительным прошлым вроде меня существует много запретов.

Толпа была настроена бушевать и потому бушевала. Мне пришлось тоже уронить голову на руки. Сердце мое неслось вскачь.

— О боже! — ахнула Линди.

— Я думала, когда совершаешь большие ошибки и бежишь от позора, на этом все заканчивается. Ты уже не можешь вернуться домой. Но вот я снова здесь. Привет, Элленбери! Спасибо! Обещаю уйти сразу, как только вы соберете достаточно денег на актовый зал!

Музыка снова заиграла, и Лулу начала петь, сперва неуверенно. Я волновалась за ее голос и самообладание, потом — за ее душевное состояние. Но она постепенно разогревалась, обретала уверенность. «Будешь ли ты любить меня завтра?» она исполняла уже в полную силу, раскачиваясь и закрыв глаза. Потом последовали несколько зажигательных номеров восьмидесятых; голос ее парил над стадионом, когда она танцевала на сцене, выбрасывая руку вперед, как делала на видео. Она представила нескольких участников своей бывшей группы, — они с удовольствием согласились выступить с ней на этом концерте.

Мы с Линди изумленно повернулись друг к другу.

— Как ты считаешь, нам следует поговорить с ней? — спросила я.

— Нет-нет, она слишком роскошная, — ответила Линди. — Она ни за что не станет разговаривать с такими заурядными женщинами, как мы.

Весь зал стоял, лицо Фиби раскраснелось после часового выступления. Она взяла микрофон, подошла к краю сцены и объявила, что следующую песню хочет посвятить двум особым людям в ее жизни. Она встала в простой белый столб прожектора и запела песню Боба Дилана «Все прошло, не грусти, малыш».

— Это для нас. — Линди схватила меня за руку. — Она знает, что мы здесь. Грустные малышки — это мы.

На стадионе стояла тишина, лишь хрипловатый взволнованный голос пел о том, что надо собрать вещи и уйти, потому что будущего нет.

— Это песня-отказ, — заключила Линди.

— Нет. Это песня-раскаяние. Она сожалеет о содеянном. О нет! Это еще хуже.

Дальше Лулу спела песню, которую назвала самой печальной на свете, — по словам певицы, она даже никогда не решалась ее исполнить, — «У любви нет гордости». Она сидела на краю сцены, озаряемая туманно-голубым светом софита.

Потом Лулу произнесла:

— Я начала с веселых композиций, а закончила грустными и не могу больше петь, а то разрыдаюсь. Но хочу поблагодарить всех вас за то, что пришли и поддержали программу драмкружка, потому что именно здесь я сыграла лучшие роли в своей жизни, кроме одной, говорить о которой не буду. Вы замечательные слушатели. Спасибо, что приняли меня назад! Теперь идите восвояси и не пытайтесь подходить ко мне, я хочу запомнить этот момент таким!

И она убежала со сцены туда, где, как я заметила, стоял Эй-Джей и протягивал к ней руки. Со своего места мы видели, как он обнял ее, потом они разделились, и он прошептал ей что-то на ухо. Аудитория завывала, просила песню на бис, дружно топала ногами, и вскоре Лулу вышла и исполнила новую композицию, которую недавно узнала и полюбила, — «Эммилу» группы «First Aid Kit».

Песня была об утрате любви и умении начать с чистого листа, и я промокнула глаза платком. Когда Лулу закончила, публика потребовала спеть еще, но на стадионе зажегся свет, а сцена, наоборот, погрузилась в темноту, и люди перестали аплодировать и начали расходиться. Мы с Линди остались на своих местах. Проверили телефоны. Немного подождали. И наконец, когда все зрители уже вышли, появился Эй-Джей и сказал:

— Ну что, девочки, она хочет вас видеть.

* * *

В такие моменты не грех врубить фанфары. Ты идешь к женщине в красном платье, своей матери, которую никогда не видела, которая только что развлекала топочущих ногами жителей провинции, заставляла их ритмично раскачиваться и утирать слезы, — но чувствуешь, что она больше принадлежит им, чем тебе. Тем не менее ты приближаешься к ней, как в мечтах, что лелеяла столько лет, и, когда подходишь, она вскидывает руки, будто желая остановить тебя.

— Хочу на вас посмотреть, — говорит она. Смотрит. Обходит вокруг, словно оглядывает машину, которую собирается купить, и улыбается в ответ на твою улыбку. «Все будет хорошо, — думаешь ты, — наплевать, что нет фанфар». Это только один миг в жизни, один из мириад, хотя картинка перед твоими глазами слегка подрагивает, и потом она обнимает тебя, и ты пытаешься обнаружить что-то знакомое в этом объятии. Что-то, что ты помнишь с пятнадцатимесячного возраста, когда она прощалась с тобой.

Фиби предложила посидеть за сценой в школьном актовом зале. Не в ресторане, не в баре. Это место подойдет куда как лучше других, потому что там она провела счастливейшие часы своей жизни.

Меня поразил ее грустный образ. Ростом ниже, чем я ожидала, и выглядит старше своих пятидесяти лет. Это из-за глаз, затуманенных глубокой печалью. Почти невыносимо смотреть в них, но и не смотреть невозможно. Брови полностью выщипаны, а вместо них нарисованы твердые темные линии. Да и в остальном в ней нет ничего мягкого; губы, накрашенные красной помадой, кривятся, словно ничего, кроме насмешки или грубости, с них никогда не слетало. Она, очевидно, пыталась защититься от нас, заранее обороняясь не только от всевозможных обвинений, но и от нашей любви. И все же, едва взглянув на нее, я почувствовала, что являюсь ее частью, и стали ясны ответы на некоторые вопросы, сидевшие во мне, я получила подтверждение того, о чем всегда интуитивно догадывалась.

На левой щеке у Фиби выделялся косой шрам, тщательно скрытый густым макияжем, который она хотела немедленно снять.

— Я выгляжу как черт знает кто, — сказала она. — Но слушайте, что за публика сегодня была на концерте! Такой горячий прием. Я никогда… просто не могу…

Ее группа уже уехала, и Эй-Джей провел нас в раздевалку за сценой, где имелись небольшие трюмо с рядами лампочек вокруг зеркал. Мы стояли вокруг нее, пока она снимала с лица макияж и расчесывала выцветшие рыжие волосы с густой проседью, обильно набрызганные лаком. Я заметила, что Линди ими очень заинтересовалась, но я молчала, ломая сцепленные за спиной пальцы и ощущая, как колотится сердце.

Эй-Джей принес складные стулья, и они вместе с Фиби начали вспоминать прежние времена, тогда как мы с Линди сидели, боясь пошевелиться, словно любым шорохом или неосторожным вздохом могли вынудить их замолчать. Мы точно вернулись в детство и, как случалось, засиделись допоздна, слушая разговоры взрослых, опасаясь, что нас заметят и пошлют спать.

Время от времени Эй-Джей встречался со мной взглядом и застенчиво улыбался, напоминая Фиби забавные истории, отвлекая ее шутками из прошлого. Похоже, в подростковом возрасте они были сорванцами. Уморительно проказничали. Бегали по улицам как неприкаянные. Оба жили в неблагополучном районе города, в двух шагах от стройки.

— Как ты там оказалась? — спросил Барнс. — Я никогда не знал.

Продолжая очищать лицо, Фиби на мгновение остановилась и посмотрела на нас в зеркало.

— Когда умерли родители, я переехала туда с сестрой, — начала она и осеклась. — Вы уверены, что хотите все это слушать? — Мы кивнули, и она продолжила: — Ладно, вкратце. Черт, я обещала себе никогда никому не рассказывать эту историю. Если у вас есть соображение, вы прямо сейчас встанете и уйдете. Бегите отсюда!

— Не-а, — помотали мы головами. — Расскажите нам.

— Ну хорошо. — Она заговорила необыкновенно быстро, словно не хотела задерживаться ни на чем, как будто, если она поспешит, каждое слово не будет причинять острую боль. — Когда я была маленькой, мы жили в Нью-Йорке — мама, отец, сестра и я, — имели дом, красивую мебель, все, что положено среднему классу. Мы с сестрой ходили в католическую школу, и все было прекрасно, пока у мамы не обнаружили рак легких. Она умерла, когда мне было тринадцать. Отец не смог этого перенести и покончил с собой. — Последние фразы она произнесла совсем скороговоркой.

— Какой ужас! — ахнул кто-то из нас. Может быть, я. Но она только глянула в мою сторону и пожала плечами, будто этот факт теперь уже не казался страшным.

— Да. Он бросился под поезд. Написал, что не может без нее жить. — Фиби на секунду закрыла глаза. — И это правда, он действительно не мог. Он не отличался силой духа. Итак, Мэри — это моя сестра, ей исполнилось восемнадцать — осталась со мной на руках. Потом мы потеряли дом. Отец, царство ему небесное, был золотым человеком, честным, надежным, работал пожарным, прекрасно пел, однако не умел вести дела. Возможно, он потратил все деньги на лечение матери, не знаю, но банк отобрал у нас дом за долги. Мэри встретила одного парня и вышла за него замуж без любви, — в то время девушки часто так поступали, иногда обстоятельства вынуждали их, — и он пообещал заботиться о нас, но нам с ним пришлось переехать в Коннектикут. Так мы и оказались в том занюханном многоквартирном доме, пристанище бедняков.

Мы начали новую жизнь. Все складывалось неплохо. Иногда приходится забыть о несчастьях и жить дальше. Выручало во многом то, что я могла сама шить себе одежду, потом пошла в эту школу, где не служили монахини и никто не бил детей, поступила в драмкружок и узнала, что могу петь, танцевать, играть в спектаклях. Вот как я умудрилась ввязаться в большие неприятности. Я была бедна, умна, и мне нечего было терять. Наверно, можно сказать, что я выжила в катастрофе.

Она посмотрела на Линди и на меня. Без грима шрам на ее щеке стал очень заметным.

— И что случилось? — Я коснулась своего лица там, где у нее был шрам.

Она встретилась в зеркале глазами с Эй-Джеем. Тот кивнул и сказал:

— У меня в кладовке припрятано немного виски.

— Неси, — попросила она.

Когда он ушел, Фиби развернулась к нам лицом. Она вбирала нас в себя взглядом. Я чувствовала себя стаканом воды для умирающего от жажды. Глаза ее наполнялись слезами, и наконец она часто заморгала.

— Освещение слишком яркое для моих старых глаз.

— Вы, наверно, устали после концерта, — предположила я, и она ответила, что такие вечера, как сегодня, случаются раз в двадцать лет и придают бодрости.

— Такого выступления, как нынче, у меня уже не будет. — Потом она потянулась и зевнула. — Я уже притомилась рассказывать эту историю. Расскажите лучше вы о себе.

Я поведала ей о том, что работаю в агентстве недвижимости и что только что рассталась с мужчиной ее возраста. Фиби засмеялась и заметила:

— Это значит, что ты разделалась с комплексом Электры.

А я продолжила:

— Но я скучаю по нему, хотя он вовсе не идеален.

А она сказала:

— Все они не подарки, милая; вот почему мне теперь нравится жить одной. Я даю уроки вокала и игры на фортепиано, готовлю себе веганскую пищу, смолю сигареты, и мне не надо никому угождать и мириться ни с чьими странностями.

Потом она взглянула на Линди, и я объяснила, что Линди — самый занятой человек в мире, настоящий мастер своего дела. Она держит замечательный парикмахерский салон и СПА, где от клиенток отбоя нет. А как виртуозно она управляется с непослушными волосами — взгляните хотя бы на мои!

Линди слегка покраснела и проговорила:

— Если удается контролировать все на свете, тогда у меня все получается. Но я считаю предметы. Например, вы знаете, что вокруг того зеркала девятнадцать лампочек и двадцать семь плиток, а в комнате пять стульев на колесиках и семь складных?

— Ну ты даешь, — удивилась я.

— Интересно, чего только нам не приходится делать, чтобы справиться с жизнью, — заметила Фиби. — Чаще всего мы даже не знаем почему.

Я услышала, как по коридору приближается Эй-Джей, и спросила:

— Это он, тот парень с фотографии, да?

— Или на снимке наш отец? Мне кажется так, — подхватила Линди.

Фиби покачала головой:

— С ума сойти, как много вопросов. О господи! Да, на фото — Эй-Джей, мы стоим возле его машины. Нет, он не ваш отец. Ваш отец был совершенно потрясающим человеком. Невероятным. Он умер.

— Когда?! — в один голос воскликнули мы с Линди. — Как? Расскажите нам, пожалуйста.

Как раз в этот миг Эй-Джей открыл дверь. Он принес бутылку виски и четыре пластиковых стаканчика.

— Пришлось идти за ними в столовую, — сообщил он.

Фиби обратилась к нему:

— Эй-Джей, думаю, придется все им рассказать.

Он ответил:

— Как хочешь. Это всегда была твоя история.

— Только, — предупредила Фиби, — это очень скверная история.

— Но другой у тебя нет, — возразил Барнс.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ФИБИ

Рассказывать обо всем было ошибкой. Поняла она это слишком поздно.

О, поначалу все казалось неплохо — забавно, увлекательно, гладко. Как сосредоточенно они слушали, подавшись вперед на стульях, наклонив головы, ловя каждое слово и прося продолжения, и Фиби восхищалась их красотой, чувствовала их доброту и нежность. И знала, что в конце концов разобьет им сердце.

В каждом их движении она видела Тилтона. Неудивительно, что Хелен О’Мэлли сбежала в дом и захлопнула за собой дверь, когда увидела в своем саду две копии любимого сына в женском обличье. Возможно, старуха даже испугалась, что у нее галлюцинации. Представив эту сцену, Фиби засмеялась. Хелен удирает без оглядки — Помогите, прошлое, прошлое! Оно просочилось в будущее, и я не могу скрыться от него!

Но девочки хотели знать все до конца. В их глазах была такая — как бы это сказать? — неуместная, ничем не обоснованная любовь. По крайней мере, это очень походило на любовь, но Фиби знала, что это всего лишь любопытство и что они могут ополчиться на нее в любую минуту. И вероятно, так и сделают. Она осторожно раскрывала перед ними обстоятельства прошлого, не зная, в какой миг остановиться, чтобы они не возненавидели ее.

Но какого черта! Все равно она больше их не увидит. Фиби чувствовала, что в течение всего разговора рука Тилтона лежала на ее плече, а его голос шептал, что она права. «Почему бы и нет? — будто говорил Тилтон. — Все это не имеет никакого значения».

* * *

— Итак, я влюбилась в Тилтона, — начала Фиби с такой интонацией, как произносят «В некотором царстве, в некотором государстве». — Он был красивым, веселым, лучше всех в школе играл в бейсбол, а еще отличался умом, но никогда не занудствовал. Любил побалагурить, подшутить над одноклассниками. Это я рассказываю о вашем отце, — пояснила она. — И когда наш роман уже был в полном разгаре, я полюбила и его мать, и его отца. Часто приходила к ним в дом, и меня радушно принимали. Вежливые, набожные, уважаемые люди. «Друзьям Тилтона мы всегда рады», — говорили они, но казалось, меня они особенно привечали. Когда мы с Тилтоном играли в пьесе, его родители устроили вечеринку для участников спектакля, и миссис О’Мэлли отвела меня в сторонку и сказала, что встреча со мной — самое прекрасное событие в жизни ее сына. Эй-Джей, — обратилась Фиби к другу, прерывая свой рассказ, — не закатывай, пожалуйста, глаза.

— Я и не закатываю, — ответил тот.

— Я нравилась матери Тилтона, по ее собственным словам, потому что была умная и уравновешенная и не позволяла ее сыну сбиться с дороги. Его родители хотели, чтобы он поступил в хороший колледж, как когда-то его отец. Это у них считалось важнее всего на свете. Поэтому мы вместе с Тилтоном делали уроки у них дома, готовились к экзаменам. Это происходило за столом в гостиной, потому что миссис О’Мэлли придерживалась строгих правил и не позволяла в ее присутствии целоваться и держаться за руки, хотя наверняка знала, что вдали от родительских глаз мы не стесняемся проявлять чувства. Как только мать выходила из комнаты, Тилтон заключал меня в объятия. Иногда она возвращалась и явно понимала, чем мы там занимались. Но никогда ничего не говорила, только повторяла, что я благоразумная девочка и ей очень приятно, что у Тилтона такая подруга.

Он учился на класс старше, и ему уже светил колледж; они вечно это обсуждали, и однажды миссис О’Мэлли сказала мне: «В следующем году Тилтон уедет. Конечно, тебе будет грустно, но вы все равно к тому времени остынете друг к другу. Подростковая любовь долго не длится. Хотя мне и жаль, — добавила она, — потому что ты прекрасно ему подходишь».

И тогда у меня возникла потрясающая идея: рожу ребенка, — и мы с Тилтоном навсегда останемся вместе!

Не знаю, когда мне впервые пришло это в голову. Возможно, когда родила моя сестра. Я видела, с каким обожанием она смотрит на свое дитя, как ее свекровь приходит и нянчится с малышом, как после появления Кевина весь мир для нас преобразился и мы стали излечиваться от своего горя. Я думала: «Так я смогу прочно войти в семью О’Мэлли. Я преподнесу им лучший подарок на свете: внука! Вот это будет сюрприз!»

— Не забывайте, что ей было только пятнадцать лет, — заметил Эй-Джей.

— И я осуществила задуманное. Не стану вас нагружать подробностями. Скажу только, что все происходило в кладовке около котельной, куда никто не заглядывал; я принесла туда мягкое одеяло, и Тилтон не верил своему счастью: наконец-то после многих месяцев хождения вокруг да около он смог удовлетворить свое желание.

Мы навещали кладовку в учебное время по крайней мере дважды в неделю. А по ночам сбегали из дома и вместе с Эй-Джеем слонялись по улицам, как беспризорники; бродили по бейсбольному полю, по пустырю за торговым центром… А после того как Эй-Джей уходил домой, мы с Тилтоном отыскивали укромные места — в лесу, в машине миссис О’Мэлли, под трибунами, позади аптеки… Однажды — только однажды! — Тилтон поинтересовался, не надо ли предохраняться, и я ответила: «Не волнуйся, дорогой, я уже об этом позаботилась».

И я забеременела. День, когда я это обнаружила, был счастливейшим в моей жизни. А Тилтон перепугался до полусмерти. Я это предвидела, потому и не посвящала его в свой замысел. Конечно, это была сумасшедшая затея, но она казалась такой прекрасной! Единственный способ вырваться из убогой квартиры сестры и стать неотъемлемой частью жизни любимого человека. К тому времени мой зять уже устал от моего присутствия в их доме, и разве можно его за это винить? Он хотел жить с женой и сыном и не желал, чтобы на шее висела еще и девчонка-подросток.

Тилтон заявил, что хуже ничего и быть не может, что его родители никогда нам этого не простят, и посоветовал принять меры. Он предложил, чтобы его мать отвезла меня на аборт туда, где нас никто не знает, но я расплакалась и сказала, что никогда не смогу на это согласиться — убить нерожденного ребенка, НАШЕГО нерожденного ребенка, да в своем ли он уме!

Все пошло совсем не так, как я рассчитывала. Короче говоря, миссис О’Мэлли заявила, что я предала ее доверие, запретила нам с Тилтоном видеться. Из нашей школы меня выгнали и отправили в школу для беременных, куда я должна была ходить до конца учебного года. Но меня все это не беспокоило, потому что я была уверена: как только родится малыш, О’Мэлли придут в восторг. Едва лишь увидев ребенка, отпрыска их семьи, рожденного мной, они тут же вспомнят, что обожали меня. Кто может противиться очарованию младенца? Я поглаживала живот и переполнялась счастьем, уверенная, что поступила правильно.

Роды были тяжелыми, поскольку пятнадцатилетняя мать не знала ничего, кроме того, чему ее научили в школе для беременных. К моей радости, Тилтон и Эй-Джей навещали меня в роддоме. Я потихоньку пускала их внутрь, и мы покуривали в подвале травку. Потом вместе с Тилтоном стояли у палаты для новорожденных и через стекло любовались нашим ребенком. Однажды он сказал: «Это самое прикольное событие во всей мировой истории».

Получалось, что в конце концов я все-таки не просчиталась, и теперь оставалось подождать, пока это признают все остальные. И я забрала тебя, Кэт, домой, и мы с тобой поселились в одной комнате с двухлетним Кевином. Комнату загромождали коробки с рождественскими украшениями, но я была на седьмом небе. Малыши так забавно посапывали во сне. Иногда я брала тебя с собой в кровать. Мне нравился запах твоей головенки. Тилтон время от времени заглядывал к нам, когда сестра с мужем ложились спать. Я пускала его в окно, и он забирался к нам с тобой в постель, и мы прижимались друг к другу всей нашей маленькой семьей.

— Я тоже пару раз приходил с ним, — вставил Эй-Джей.

Фиби подтвердила, что это правда, — и тогда они обнимались в постели вчетвером, — хотя друг и не одобрял того, что она сделала. Он называл ее поступок авантюрой.

— Это еще мягко сказано, — улыбнулся Барнс, и Фиби поджала губы, а потом кивнула:

— Я и не спорю, Эй-Джей.

Она села поудобнее и подумала, не закончить ли историю на этом счастливом моменте. Но затем продолжила. Впереди была самая тяжелая часть рассказа. Фиби на мгновение прикрыла глаза, а потом налила себе еще виски.

— Но О’Мэлли так и не приняли меня в семью, даже когда Тилтон понес Кэт показать матери. Я хорошо помню тот день. Он пришел с девочкой назад и рассказал, что мать начала плакать и кричать и даже не пустила его с ребенком на порог, — представьте, как испугалось дитя в розовом покрывальце, удивленно глядя вокруг большими голубыми глазенками. А потом миссис О’Мэлли перешла всякие границы, намекнув сыну, что Кэт может быть и не его дочерью. Где доказательства, что отец именно он? И тогда я поняла: надо убедить ее, что у нас с Тилтоном все серьезно, мы не расстанемся, и ей придется принять этот факт.

Я решила родить второго ребенка.

— То есть меня, — произнесла Куколка.

— Да, — кивнула Фиби. — Мир нуждался в тебе. Но на этот раз я никому не сказала о своем замысле.

— Сказала. Мне. И я ответил, что ты сбрендила, — напомнил Эй-Джей.

— Ну, может быть. По крайней мере, очень на тебя похоже. Но я знала, что должна это сделать, и снова Тилтон думал, что я предохраняюсь, а я молилась о ребенке. Но на этот раз мой план точно должен был сработать! Миссис О’Мэлли увидит, какая я замечательная мать, поймет, что я деятельная, целеустремленная личность, и захочет, чтобы я стала ее невесткой. А когда Тилтон поступит в колледж, я поеду вместе с ним, мы поселимся в семейном общежитии и станем вместе растить детей. Это будет чудесное начало долгого брака.

Но О’Мэлли выбрали колледж, Тилтона туда приняли, и родители стали настаивать, чтобы он уехал. Я была на седьмом месяце беременности, а он собирался уехать. Навсегда.

Эй-Джей поерзал на стуле.

— Ты точно хочешь рассказывать остальное? — спросил он, и Фиби ответила:

— А как же? Они хотят знать всё. Вот только мой стакан пуст, а мне потребуется еще виски.

Барнс встал и налил всем по новой.

— Я немного подзабыл правила гостеприимства, — улыбнулся он. — Может быть, нам обсудить сегодняшний великолепный концерт?

— Поздно прятаться в кусты, Эй-Джей. Я должна рассказать историю до конца. Итак, стояло лето, помню даже дату — девятнадцатое августа, — а О’Мэлли так и не желали иметь со мной ничего общего. В тот вечер они устроили для Тилтона роскошную прощальную вечеринку, а на следующее утро он должен был уезжать в колледж. Он соглашался со всеми решениями родителей, абсолютно не пытаясь перечить им. Для меня такая безропотность оказалась самым большим потрясением. Меня даже не пригласили на празднество, и с этим он тоже не спорил. А ведь он любил меня, очень любил и не хотел никуда уезжать. Он уверял меня, что вылетит из колледжа после первого же семестра и к Рождеству будет дома и тогда скажет родителям, что мы женимся, и они больше не смогут указывать ему, как жить.

Так что у нас оставалась всего одна ночь. Я выбралась из дома через окно и побежала на встречу с Тилтоном и Эй-Джеем. У всех троих настроение было паршивое, но мы отлично провели вечер. А я была уже такой неуклюжей, с огромным животом…

— Не такой уж неуклюжей, — поправил ее Эй-Джей. — Ты еще могла бегать и лазить из окон.

— Да, помню, мы удирали от копов после того, как вы разбили табло на бейсбольном поле.

— А я помню, как ты подавала мяч.

— Точно. Хорошая была подача. Как всегда. Потом мы убегали, воображая, что за нами гонятся копы, а затем кому-то в голову пришла блестящая идея поехать на побережье. Тебе или Тилтону?

— Не помню.

— Ну все равно. Мы согласились. Помню, я была не в себе. И волновалась, что оставила Кэт с сестрой. Что, если малышка проснется? Кроме того, я злилась на Тилтона, считала его трусом. Тогда я просто ненавидела и его, и все на свете. И мы отправились к его дому, тайком сели в материнский БМВ, и почему-то машину пришлось вести мне. Не помнишь, как я оказалась за рулем?

— Ты забыла, — тихо проговорил Эй-Джей. — Это я был за рулем.

— Не выдумывай.

— Я, я, — твердым голосом повторил он. — Ну вспомни же. ЧЕРТОВУ МАШИНУ ВЕЛ Я.

Фиби встала, подошла к старому приятелю, положила руку ему на плечо и прошептала так, чтобы все слышали:

— Эй-Джей, сегодня мы рассказываем правду. В первый и в последний раз. — Иногда шепот действует лучше, чем крик. Она научилась этому в калифорнийской актерской школе.

Барнс уронил голову на руки, и Фиби, сверкая блестками на платье, вернулась к своему стулу. Ей нравились блестки, потому что они придавали некую нездешность, словно уносили на небо, к звездам.

Девочки сидели с округлившимися глазами, неподвижно, как статуи. Давно потерянные дочери слушали историю с трагическим концом, но были готовы узнать страшную истину. Теперь Фиби уже не могла остановиться, она миновала тот момент, когда это было возможно. Отхлебнув виски, она медленно продолжила:

— Итак, — правда. Ребята выкатили машину из гаража, я села на водительское место, нажала на сцепление, мальчишки запрыгнули в салон, и мы понеслись по дороге. Только я была расстроена и взбешена. И вдруг на меня нашло какое-то наваждение, словно я все поняла про нас раз и навсегда, и тогда я обернулась к Тилтону, чтобы рассказать, что я придумала, — но тут последовал страшный грохот, такой громкий, точно он исходил из моей головы, как будто мозг взорвался, и… все вокруг завертелось, а потом наступила темнота.

Куколка издала какой-то слабый звук, но Фиби прищурилась на свои блестки, словно пыталась сконцентрировать на них внимание. Потом ее голос зазвучал вновь:

— Мы столкнулись с другой машиной. Что случилось дальше, — не знаю, наверное, потеряла сознание. Следующее, что я помню, — как Эй-Джея, смелого человека, который сейчас закрывает голову руками, этого героя, полицейские уводят в наручниках. Он сказал, что это он сидел за рулем и не увидел встречного автомобиля, что он не понимал, что делает. Меня он каким-то образом успел перетащить на заднее сиденье. Двигаться я не могла, и меня унесли на носилках.

— Я вытащил тебя из машины и пересадил, — пояснил Барнс.

— Чтобы защитить меня, он взял вину на себя, — пояснила Фиби.

— А Тилтон? — подала голос Кэт.

Фиби и Эй-Джей молчали. Женщина посмотрела в свой стакан, покрутила его и выпила виски до дна.

— Он… умер? — спросила Куколка. — Погиб в аварии?

Фиби кивнула. Теперь самое трудное.

— И ты родилась на следующее утро, потому что внутри у меня все перевернулось, и ты, видимо, решила, что снаружи будет лучше. Когда я пришла в себя, мне всё объяснили. Рядом со мной была Мэри. Она пыталась уговорить меня отказаться от ребенка. Но я закатила истерику, знатную истерику. Мне не хотели даже показывать тебя, потому что собирались отнять. Я была в такой ярости! Когда принесли бланк свидетельства о рождении, я и назвала тебя Куколкой. Я еще не успела придумать тебе имя — ты родилась намного раньше срока, а это имя казалось прекрасным. Причудливое, тайное имя, с которым я могла бы отпустить тебя в мир.

Фиби взглянула на младшую дочь.

— Не плачь, детка. Не надо. Ты хотела услышать правду, но это еще не всё. — Она сделала прерывистый вдох.

Куколка вытерла глаза и села прямо.

— Итак, — продолжала Фиби, — я собрала волю в кулак и заявила, что не стану подписывать документы об отказе от материнства. Как только ты набрала нужный вес, я увезла тебя домой. Я так сильно любила вас обеих. Две дочки. Но потом… я не могла остановить слезы, не могла есть или спать. Я словно застряла в щели между мирами. Я была не способна ухаживать за вами, только все лежала без движения. Мэри сходила с ума. Сказала, что дальше так продолжаться не может. Она всегда поддерживала и защищала меня, но теперь я слышала, как в соседней комнате муж говорит ей, что этому надо положить конец, иначе мы все пропадем. Поэтому, когда через две недели мне снова принесли документы об отказе от ребенка, я подписала их. Я тогда даже не очень понимала, что делаю.

— Я зашел проводить тебя, Куколка, — добавил Эй-Джей. — Мэри думала, что Фиби от этого будет легче. Мы вышли на улицу, и, прежде чем тебя забрали, Мэри сделала фотографию.

Лицо Куколки стало пепельным. Кэт взяла ее за руку.

— Я едва стояла на ногах, — рассказывала Фиби. — В тот день я думала: «Я не могу оставить младенца, но, по крайней мере, в состоянии заботиться о Кэт». И я старалась, правда старалась. Мэри говорила: «Ежедневные заботы помогут тебе преодолеть несчастье». Но вокруг меня кружились привидения: Тилтон, отец, мама, и они были более реальными, чем ты, Кэт. Я по-прежнему не вставала с постели, забиралась под кровать, начала есть мыльную стружку в ванной, каталась по полу. Руки были словно чугунные, и я не могла поднять их.

Теперь это именуют постнатальной депрессией, а раньше называли послеродовым безумием. Неплохое определение, правда? Тоска такая, что хочется умереть. Хуже того, ты жалеешь, что вообще родилась на свет. Казалось, жизнь закончена. Я все испортила, потеряла и Тилтона, и все надежды на будущее.

Она налила всем еще виски и глубоко вздохнула.

— Может быть, дальше не надо? — спросил Эй-Джей, но Фиби отмахнулась от него.

— Через два месяца в дом пришла монахиня из католической епархии и заявила, что они нашли хорошую бесплодную пару, которая мечтает о ребенке. Кэт обретет любящих благочестивых родителей. Это два школьных учителя, и им понравилось, что девочка очень смышленая. Ты, Кэт, действительно была большая умница. И я сказала: «Пусть они мечтают о ребенке, но не о моем!» Однако женщина ответила: «А они хотят именно эту девочку». То есть они воспылали любовью именно к моему розовощекому ангелочку.

В раздевалке стояла тишина. Кэт подалась было к Фиби, но та остановила ее:

— Нет. Позволь мне закончить. Все это устроила моя сестра. Позже она утверждала, что сделала это из любви ко мне. Ха! Остерегайтесь чьей-либо любви — вот какой урок я вынесла. Она позвонила в католический приют и рассказала, что я претерпела множество потерь — загубила свою юность, лишилась бойфренда, родителей, привычной жизни, свободы, — отчего тронулась рассудком и поэтому не способна растить детей. Без дочерей мне будет лучше, заявила сестра. Она легла рядом со мной, гладила меня по голове и уговаривала: «Фиби, я люблю тебя больше всего на свете и желаю тебе только добра. Но, дорогая, хотя сейчас тебе очень тяжело, поверь, со временем все забудется. Обещаю».

— Я тоже так думал, — признался Эй-Джей.

— Знаю. Так считали все вокруг, но надо признать: иногда весь мир может все-таки ошибаться, и это как раз такой случай. А потом наша тетя пригласила меня поехать к ней в Калифорнию, где никто не знает ни меня, ни моих злоключений; пойти там в школу и начать жизнь сначала. И я согласилась. Сразу после суда я уехала.

— Какого суда? — спросила Кэт.

Фиби хлебнула виски.

— Эй-Джея осудили за непредумышленное убийство, вождение в состоянии наркотического опьянения и хранение наркотиков, и он отправился в тюрьму. Это я должна была ответить за эти прегрешения, но он взял вину на себя и отсидел пять лет. Страшно подумать.

Девушки взглянули на Барнса.

— У тебя ведь были дети, — просто сказал он. — Если б понадобилось, я бы сделал это снова.

— Я не позволю тебе делать это снова. Как бы то ни было, теперь уж ничего не исправишь. И мне нечем отплатить тебе. Ты решился ради меня на такой страшный поступок, а восстановить справедливость не в моих силах. Эта вина тоже останется на моей совести до конца жизни. Ничего вернуть нельзя.

— Твоя жизнь состоялась, — возразил Эй-Джей. — Другой награды мне и не надо. Ты преодолела несчастье.

— Я уверена, что на этот счет предусмотрена некая юридическая процедура. Знаешь, по справедливости, на этом концерте я должна была сказать: «Лулу могла появиться только благодаря вашему школьному завхозу. Взгляните на Эй-Джея Барнса: хотя он следит за порядком в коридорах и вкручивает лампочки, этот человек — настоящий герой. Если бы не он, Лулу сидела бы в каталажке, а не распевала в Лос-Анджелесе».

— Кончай уже, Фиби.

— Вот при каких обстоятельствах, девочки, вы появились на свет, — заключила она.

Девушки не говорили ни слова. Кэт промакала платком глаза, а Куколка задумчиво смотрела прямо перед собой.

— Эй-Джея посадили в тюрьму, а я поехала в Калифорнию, пообещав своей тетке, что не забеременею снова. Там я окончила школу с отличием и поступила в женскую группу, которая стала называться «Лулу и дети звезд». Перепробовала все наркотики, отключалась на концертах, несколько раз была замужем, нередко засыпала в слезах и всюду, где я путешествовала, пыталась разглядеть вас в толпе. Эй-Джей тоже мерещился мне сотни раз, но, конечно же, я не встречала никого из прошлой жизни. Меня носило по свету, как пылинку, я устраивала свою жизнь, а другие тем временем отдувались за мои грехи. Как жить с таким грузом на душе?

Я считаю себя конченым человеком и давным-давно дала себе обещание, что никогда не буду искать вас и никогда не расскажу эту историю. Никого не стану обременять ужасными событиями, сопутствующими вашему рождению, потому что каждый заслуживает того, чтобы начало его жизни было приятным. Поэтому сегодня к длинному списку моих сожалений добавилось еще одно. Все эти непрестанные сожаления омертвляют жизнь. — Фиби положила руки на колени. — И потому я решила, что больше так жить не буду. Как бы эгоистично это ни звучало, я живу день за днем только для себя.

Никто не шевелился, и она подвела итог:

— Вот и всё. Конец.

Девушки — в красивых юбках, с волосами цвета меди, сиявшими в свете лампы, кремовой кожей и с глазами и ртами, как у Тилтона, — избавились от скованности, словно снова вернулись к жизни. Они пытались обнять мать, взять ее за руки, поцеловать в щеку; говорили: «О, мы так рады, что вы все нам рассказали» и «Как жаль, что вам пришлось пройти через все эти испытания», то есть всё, что обычно говорят, когда видят перед собой наглого мошенника и лжеца и стремятся избежать общения с ним, но, прежде чем уйти, надо же сказать что-то любезное. Поэтому Фиби встала и, выставив вперед руку, чтобы остановить их, произнесла:

— Вы обе замечательные, и у каждой есть своя жизнь. Я произвела вас на свет, но всему остальному вы обязаны другим людям. Так что давайте покончим со всем этим. — И она улыбнулась.

Девушки растерянно смотрели на нее, и поэтому Фиби пришлось пояснить:

— Я вам не мать. Не будем устраивать грандиозного воссоединения семьи и притворяться, что предыдущих тридцати трех лет не было. Поэтому я прошу больше не искать со мной контактов.

— Но мы вас любим, мы вас любим! — затараторили девушки. — Почему нам нельзя видеться с вами?

В поисках помощи она взглянули на Эй-Джея, но он, казалось, был оглушен не меньше.

— Потому что у меня не осталось любви к вам, — просто проговорила Фиби. И поскольку эти слова не возымели действия, она закончила убийственной фразой: — И потому что я просто не хочу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

НИНА

Мы, пошатываясь, побрели назад, на футбольное поле, теперь лишь частично освещенное уличными фонарями. Стоял душный августовский вечер, наполненный пением цикад, обычный летний вечер в Коннектикуте. Воздух тяжелый и влажный, словно находишься в пасти собаки. Линди сказала:

— Совсем как та ночь, когда… все это случилось.

Фиби и Эй-Джей плелись где-то позади нас, но их не было слышно. Мне хотелось подбежать к матери и еще что-нибудь ей сказать, но я не могла придумать, что именно. Хотелось подойти и встряхнуть ее, чтобы она отбросила упрямство, поцеловать и заверить, что я все понимаю, что все наладится. Но одновременно у меня внутри появились какая-то пустота и смертельная усталость. Я готова была расплакаться. Хорошо бы присесть на поребрик и дать волю слезам. «Интересно, — подумала я, — не возражает ли Линди, если мы немного поплачем?»

— Я не ожидала услышать такую жуткую историю, — призналась я. — Ты понимаешь, что она убила его? Наша мать убила нашего отца. Видимо, намекая на законные процедуры, она имела в виду, что позволила Эй-Джею взять вину на себя. Кошмар. И он все еще защищает ее. В голове не укладывается. Мало того, он даже пытался остановить ее, ты заметила? Принес себя в жертву и не хотел, чтобы кто-то знал об этом.

— Он любит ее. Она даже не догадывается, почему Барнс так поступил, но это ясно как день. Наверно, он всегда любил ее, но она была девушкой его друга.

— Представить страшно — всего за одну ночь они погубили свои жизни. И наши тоже.

— Ничего подобного. Главное — у нас были родители и мы выросли в благополучных семьях.

— Как бы мне хотелось чем-то помочь ей, — сказала я. — Хотя ей от нас нужно, только чтобы мы оставили ее в покое.

— Вообрази себе нашу жизнь, если бы она не отдала нас, — проговорила Линди. — Могла бы случиться еще не одна трагедия.

— Но она любила нас. Мы бы никогда не страдали оттого, что нас отвергла собственная мать.

— Да, но…

К этому времени мы дошли до парковки, и я, вздрогнув, увидела, что на мою машину опирается, сложив руки на груди и глядя на нас, Картер.

У меня перехватило дыхание. На какой-то сумасшедший миг мелькнула мысль, что он приехал поддержать меня, думая, что встреча с матерью, которая до сего момента вовсю избегала своих дочерей, будет для нас тяжелым событием. Мое глупое сердце при виде его затрепетало, как колибри.

— Где Кайла?! — крикнул он, когда мы подошли ближе, и направился ко мне со странным выражением лица. Голос его был далеко не дружелюбным.

— Не знаю, — ответила я. — Ты же запретил ей ехать, и мы не взяли ее с собой.

— Перестань, — поморщился Картер. — Хочешь сказать, что она не смогла тебя уговорить? Это на нее совсем не похоже.

— Да нет же. Я бы не взяла девочку, раз ты не разрешил. К тому же концерт закончился несколько часов назад.

— Черт! — Он огляделся и до слез знакомым жестом провел рукой по волосам. — Мне это надоело. И где она может быть?

— Снова какие-нибудь фокусы? — поинтересовалась я.

— Каждый раз, когда я думаю, что все фокусы закончились, происходит что-то подобное, — вздохнул Картер. Он кинул взгляд на Линди. — Привет, Линди. Как поживаешь? — И я с ужасом поняла, что они уже встречались и без меня.

— У меня все хорошо, Картер. Но я сочувствую тебе, что твоя дочь пропала. Можем мы чем-нибудь помочь?

— Она сама появится, я уверен. — Он направился к своей машине. — В последнее время девчонка испытывает судьбу. Нарушает правила, чтобы увидеть, как далеко можно зайти.

— Если тебя это утешит, работает Индиго превосходно, — ответила Линди. — Дети очень ее любят.

— Спасибо. Это действительно немного меня успокаивает. Если она не наломает дров в подростковом возрасте, то, когда вырастет, станет прекрасным человеком. Ладно, Нина, извини, что нагружаю тебя своими проблемами. Как, кстати говоря, прошел концерт?

— Это было прекрасное окончание фантастической истории о бросившей детей матери, — съязвила я и с удовольствием отметила, что он опешил.

— Что ж… — Картер вставил ключ в зажигание. Мотор завелся. — Я звонил тебе несколько раз. Когда включишь телефон, можешь прочитать пару-тройку истеричных сообщений.

И тут меня как громом поразило. Индиго решилась с кем-то переспать. Последний пункт в списке «Как стать оторвой». Несколько секунд я раздумывала, касается ли это меня, и потом проговорила:

— Подожди, Картер. Не знаю, как тебе сказать…

— Ну что еще? — раздраженно спросил он. — Говори как есть.

— Постой-ка! А ты точно Картер Сэнборн? Потому что ты не похож на человека, по которому я когда-то сходила с ума. Что с тобой произошло?

— А ты как думаешь? Я разыскиваю свою дочь, теряюсь в догадках, в какую еще опасную авантюру она ввязалась и почему она только и делает, что предпринимает рискованные маневры, выводя меня из себя.

— Но тебе ведь нравится, когда дети совершают безрассудные поступки, — заметила я. — Ты всегда так говорил.

— Нина, если в тебе есть хоть капля человечности, пожалуйста, не напоминай мне, что я раньше говорил о родительских обязанностях. Я уже четыре месяца занимаюсь детьми один.

— Так вот, если ты заглянешь в хулиганский список Индиго, то увидишь, что последним пунктом там значится секс с первым попавшимся парнем. Вполне вероятно, сегодня она осуществляет задуманное.

— Ей еще рано начинать половую жизнь.

— Это не подлежит сомнению, — согласилась я. — И думаю, тебе следует остановить ее. Если, конечно, ты по-прежнему не придерживаешься мнения, что сексуальная жизнь детей не твоего ума дело.

— Боже, какой я был кретин… — Он уронил голову на руль.

— Это — чистая правда. И на самом деле я не знаю, где Индиго может быть. Есть, правда, кое-какие соображения.

— Ее нет ни дома, ни в кино, ни в школе, ни в «Старбаксе», ни в парке, ни в торговом центре. Ее также нет среди юных оболтусов, которые катаются на скейтах около аптеки. И телефон она не берет.

— Тогда она может быть с братом Майи. — Внезапно я очень испугалась. — Мне он кажется подходящим кандидатом.

— Боюсь, я незнаком с этим джентльменом, — проговорил Картер.

— Двадцать лет. Живет с родителями. Зовут Марко.

Картер выпучил глаза:

— Прекрасно. Просто супер.

— Тебе надо поехать с ним, — сказала мне Линди. — Я доеду на твоей машине до твоего дома, а оттуда Джефф меня заберет.

— Плевать на машину. Поезжай на ней домой, а я придумаю, как завтра ее забрать.

— Я не просил тебя ехать сомной, — запротестовал Картер. — Тебе не обязательно это делать.

— Не валяй дурака. Ты даже не знаешь, где живет Майя. К тому же ты не сможешь один, без поддержки, ворваться в дом и удержать Кайлу от глупостей. Я еду с тобой.

— Спасибо, — пробормотал он.

Я кинула Линди ключи от машины и села рядом с Картером.

— Вырастут ли когда-нибудь мои дети? — вздохнул он.

— Надеюсь, да. — Я посмотрела в окно и увидела, как Эй-Джей и Фиби бредут к дальнему концу парковки, где осталась всего одна машина. Может, они поедут вместе? Или она пойдет к нему домой? Я хотела помахать им, но передумала. Достаточно было и того, что я видела свою мать в платье с блестками и с рассыпавшимися по плечам волосами, идущую рядом с человеком с фотографии. Она слегка опиралась на его руку.

Столько лет прошло, и вот я здесь, в одном и том же месте со своей матерью. Только посмотри на нее! Если бы я встретила эту женщину на улице, могла бы предположить, что она родила меня?

Это был значительный момент.

— Картер, — окликнула я. — Посмотри туда. Это она, моя мать.

Он наклонился, чтобы рассмотреть ее в окно пассажирского сиденья.

— А мужчина кто? Твой отец?

— Нет. Отец умер. Автомобильная авария. После нее сразу родилась Линди. Это Эй-Джей Барнс, который взял на себя вину за происшедшее. Долгая история. Сейчас не могу рассказать. Мне надо все это переварить.

— Но ты нашла свою мать. Ты ведь этого хотела, так?

— Я не на это рассчитывала. Она не желает больше меня видеть. Это была первая и последняя встреча.

Картер выехал на дорогу.

— Жаль, — сказал он. — Наверное, ты ужасно расстроена.

— Я еще не осознала свои ощущения. Возможно, расстройство — это только начало.

* * *

После этого мы с Картером разговаривали мало. Дорога до Ойстер-Коув заняла около часа. Я разглядывала его руки с изящными пальцами, лежащие на руле, и старалась не думать о том, что наш разрыв окончателен и эти руки больше никогда не будут гладить меня по голове или касаться моего тела. Расставаясь с мужчинами, я всегда заставляла себя снова и снова вспоминать лучшее, что в них было, пока эти качества не теряли для меня значение. Таким образом убивают чувства. «Это просто руки водителя машины, ничего больше, — говорила я себе, — а я — всего лишь пассажирка, не загадочная, не привлекающая его сексуально, просто бывшая любовница, к которой он охладел».

Стояла глубокая ночь, на улице было туманно, а я все еще находилась под сильным впечатлением от страшной истории Фиби, и перед глазами то и дело вставало непреклонное выражение ее лица, когда она сказала, что не хочет больше нас видеть. К стеклам машины прижималась ночь, их сек свет фонарей, Картер шумно дышал в предвкушении нашей нелегкой миссии, — все вдруг показалось мне ужасным.

Я вздохнула, а Картер произнес:

— Да, приятного мало. Очень любезно с твоей стороны, что ты меня не бросила.

— Я стараюсь не ради тебя, — заметила я, глядя в окно. — Не хочу, чтобы Индиго ломала свою жизнь. Я беспокоюсь о ней.

Я рассказала, как проехать к дому Майи. Комната ее брата на первом этаже — Индиго говорила, что у него там живет удав. Она боялась заходить, потому что змея умеет выбираться из террариума и свободно ползает по дому.

— Не уверена, что смогу инсценировать гнев и поучаствовать в спасательной операции, — известила я его. — Подожду в машине.

— Что именно мы собираемся делать? — задумался Картер. — Я никогда не проводил спасательных операций, особенно если человек не хочет, чтобы его спасали.

— Ты — отец. Если они занимаются сексом, парню светит обвинение в совращении несовершеннолетней. Ты знаешь, что делать.

Мы свернули на унылую тесную улицу с приземистыми домиками, и Картер остановил машину у тротуара. Мне пришлось показать ему дом Майи — маленькое синее строение с алюминиевой обшивкой и неопрятным полосатым навесом над крыльцом.

— Ты знаешь, что этот парень все время подвозит Кайлу? — спросила я.

— Что? Я думал, ее возит Тайлер.

— Картер, Картер… Разве можно быть таким наивным?

— Ужас какой, — вздохнул он. — Понятия не имею, что делать.

Я вышла из машины.

— Ладно, пойду с тобой. Только предупреждаю — если увижу змею, сбегу немедленно.

Мы пошли по потрескавшемуся тротуару к входной двери. В доме было темно. Картер спросил:

— Настоящую или метафорическую?

— Настоящую. Метафорические не считаются. Который час? — прошептала я.

— Пять минут двенадцатого, — ответил он. — Ты уверена, что это тот дом? Свет нигде не горит.

— Да, как будто уже четыре утра. Все-таки позвони.

Картер нажал на звонок. Из дома не раздалось ни шороха.

— Звони еще.

— О господи, — пробормотал он, но позвонил.

Мы услышали топанье ног, на крыльце зажегся свет, и открылась дверь. На пороге, щурясь, стоял молодой человек с темными волосами по плечи. Марко.

— Да? — Он был в обрезанных шортах и футболке с надписью «Megadeth» и держал в руке бутылку пива.

— Я ищу Кайлу Сэнборн, — произнес Картер таким твердым голосом, которого я у него никогда прежде не слышала. — Скажи ей, чтобы спускалась немедленно.

Парень явно ничего не понял.

— Индиго, — подсказала я. — Мы ищем Индиго.

— А, ее здесь нет, — ответил Марко.

— А где же она? — Картер со злостью стукнул кулаком в стену. — Выкладывай, или я звоню в полицию.

— Я не знаю, где она. — Марко удивленно поднял брови. — Индиго приходила, но ушла. Я думал, она отправилась домой.

— Пешком? Как она доберется?

— Не знаю. Ушла, и всё. Я предлагал ее подвезти, но она отказалась. Выскочила пулей. Я думал, она договорилась с кем-то.

Картер заглянул парню за спину, словно ожидал увидеть там дочь. Но Марко говорил правду.

— Ты ведь брат Майи? — спросила я. — Я — Нина.

— Ах да, привет.

— Когда ушла Индиго?

— Не знаю, около часа назад.

— И похоже, что она… была не в духе?

— Почему?

— Ты сказал, она выскочила пулей. Из чего я заключаю, что Индиго на что-то разозлилась.

— Слушайте, я ничего ей не сделал. — Марко глубоко вздохнул. — Она явилась с… идиотскими идеями, и я ей сказал, чтобы она про них забыла. Я не против подвезти ее, если нужно, и знаю, что она хорошая девчонка и все такое, но… она хотела от меня большего. — Он искоса взглянул на Картера, который метался взад-вперед по крыльцу, чуть не рыча от ярости. — Извините. Но она взбесилась, потому что я ей отказал.

Картер метнул на него суровый взгляд и бросил мне:

— Поехали!

По пути к машине он набрал номер Индиго. Включился автоответчик, и Картер шумно выдохнул.

Мы молча дошли до автомобиля, прислушиваясь к отдаленным звукам сирен и моторов. Субботний вечер. Наши шаги отдавались у меня в сердце.

Он сел в машину и уставился вперед, положив руки на руль.

— Не знаю, что делать. Такое со мной впервые. Я правильно понял, что она пыталась затащить этого парня в постель? Уму непостижимо! — Картер беспомощно взглянул на меня. — Что мне делать?

— Похоже, что так. Это было последним пунктом в ее списке.

— Я знаю, что дети теперь рано начинают половую жизнь, но ей всего пятнадцать, а ему двадцать! Она совсем одурела! И где теперь ее искать? Наверно, надо обратиться в полицию. Да, пора!

— Подожди, — остановила его я. — Сейчас самое важное найти Индиго. Марко, видимо, ни в чем не виноват. Похоже, что он…

— Да кто поверит этому гопнику! Он возил мою дочь в машине и бог знает что еще делал с ней!

— Постарайся успокоиться, — сказала я. — Понимаю, что ты места себе не находишь, но пока ничего непоправимого не случилось. Индиго, конечно, эксцентричная девочка, но она умна, находчива и совсем не беспомощна. Думаю, все закончится хорошо. Давай продолжим поиски.

Он снова набрал номер дочери. Автоответчик. Мне была слышна запись: «Это Индии-и-и-иго-о-о. Вы знаете, что делать!» Картер нажал отбой.

— Извини, я просто с ума схожу. — Он провел руками по волосам. — Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Да ладно. — Я вздохнула. — Думаю, надо ехать домой и высматривать ее по дороге. Может, она идет пешком.

— О боже! Одна на улице в такой час? Слушай, а что, если ты позвонишь ей со своего мобильного? Вдруг тебе она ответит?

Я набрала номер Индиго, но ответа не было. Я взглянула на Картера:

— Погоди-ка. У тебя есть номер Майи? Ах да, конечно нет. Может, у меня есть? — Я пролистала список контактов и, разумеется, нашла нужный номер. Индиго занесла его туда однажды, когда не могла найти свой телефон.

К моему удивлению, Майя ответила.

— Да! Кто это? — Грохочущая музыка почти заглушала ее слова.

Я крепче стиснула телефон:

— Майя! Майя, это ты?

Один грохот.

— Перестаньте, ребята! Я СКАЗАЛА, ПЕРЕСТАНЬТЕ НЕМЕДЛЕННО! Не-е-ет! — Потом она засмеялась, а может быть, и зарыдала, я не разобрала. Что-то рухнуло, и потом ее голос снова стал слышен на фоне ударников, которые теперь звучали тише. — Что? — крикнула она прямо в микрофон. — Кто это?

— Это Нина. Я ищу Индиго.

— Что? Не слышно! Ну па-а-а-арни!

Картер уронил голову на руль.

— Майя! Майя, пожалуйста, возьми телефон и выйди куда-нибудь, где потише. Это очень важно!

— Что? — крикнула Майя мне в ухо.

— Майя, это Нина, и Я ИЩУ ИНДИГО. ОНА С ТОБОЙ?

Послышался приглушенный разговор, и девочка ответила:

— Она здесь.

Я коснулась плеча Картера.

— Она там, — прошептала я. Потом снова обратилась к Майе: — Можешь позвать Индиго к телефону? Ее отец беспокоится.

Снова невнятный разговор, и голос Майи:

— Она не хочет с ним говорить.

— Тогда пусть поговорит со мной!

— И с вами тоже не хочет. — Майя отодвинула телефон от губ, и я едва могла разобрать слова. — У Инди там какая-то фигня случилась, и она очень-очень расстроена.

— Где вы находитесь?

— Мы… на вечеринке. Друзья устроили сейшн у одного парня дома.

— Как вы туда добрались? Твой брат сказал, что до этого она была у вас дома. — Я объяснила Картеру одними губами: — Она на вечеринке.

Он закрыл глаза, словно от боли.

В трубке последовало долгое молчание, потом — еще приглушенные голоса, и к телефону наконец подошла Индиго. Я передала трубку Картеру:

— Поговори с ней.

Он взял телефон и сказал дочери, что приедет за ней. Повторил адрес и велел, чтобы она ждала его возле дома. Потом вернул мобильник мне и завел машину.

— Ух ты! — удивилась я. — Ты разговаривал отцовским голосом. Наконец-то!

— Нина, — строго произнес он, — сейчас не время для твоих подковырок. Постарайся помолчать, ладно?

* * *

Когда мы приехали, Индиго возле дома не было. Я осталась в машине, а Картер пошел за дочерью. Мне почему-то нравилось представлять Картера в толпе подростков, которые пьют, курят и вытворяют черт знает что — такие вещи, на которые еще несколько месяцев назад он бы закрыл глаза. Я боялась ехать вместе с ними домой, боялась, что он поведет себя неправильно, в чем не возникало никаких сомнений. И дернуло же меня ввязываться!

Потом мне позвонила Линди узнать, как у нас дела. Я рассказала, и когда она предложила приехать и забрать меня, я ужасно обрадовалась возможности улизнуть.

— Я устала и не хочу присутствовать при следующей сцене, — объяснила я. — С меня хватит.

— Так она переспала с кем-нибудь?

— Вряд ли, — ответила я.

— Ну и слава богу. А ты как? Вечерок у тебя выдался еще тот.

— Просто приезжай, — попросила я.

Я написала Картеру записку и оставила ее на водительском сиденье: «Пока. Меня подвезет Линди!»

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ФИБИ

Прошла неделя, прежде чем раздался первый телефонный звонок.

Определитель номера подсказал: «Нина Попкинс». Фиби играла на пианино в гостиной. Взглянув на экран, она даже не встала, чтобы ответить.

Конечно, это была Нина, а не Линди. Нина помнила ее. Где-то в подсознании, даже не отдавая себе отчета, Нина душой помнила свою мать. Фиби верила в существование души. Она всегда ощущала душу Тилтона рядом, иногда сильнее, иногда слабее. А теперь к ней присоединилась еще и душа Нины — Кэт.

Тем вечером, сидя напротив Кэт, рассказывая историю ее рождения и всё, что произошло потом, она глядела в ее чистые голубые глаза и видела в них то же, что и много лет назад, — море любви и беспредельное доверие.

Было тяжело, нечеловечески тяжело, заметив эти чувства, заявить, что ничто не изменилось, встать и уйти. Но так надо. У Фиби не осталось сил на попытки сближения с дочерьми. Она удовлетворила их любопытство и теперь хотела вернуться к своей обычной жизни.

Так что в тот раз она не взяла трубку. И следующие три раза тоже.

— Привет, — после четвертой попытки сказала Нина на автоответчик. Она откашлялась. — Я… просто хотела… поговорить, спросить, как дела. Что ж, это все. — Потом, немного поколебавшись, быстро произнесла: — Люблю тебя, — и отключилась.

* * *

Мэри:

— Почему ты просто не поговорила с ней? Ты ведь рассказала ей всю ужасную историю. Чего теперь бояться?

— Тебе не понять.

— Что тут понимать — это все твое упрямство, сумасшедшая ты женщина. У тебя есть две дочери, которые хотят общаться с тобой, а одна из них особенно хочет любить тебя. А ты их отвергаешь. Кто может позволить себе такую роскошь — отвергнуть любовь?

— Это не любовь. Это…

— Ну и что это, Фиби Луиза? Скажи мне.

— Ну… любопытство. Я не выношу того, как они на меня смотрят — словно на инопланетянку.

— Да неправда это! Я чувствую, что ты лжешь, даже отсюда, из Оклахомы. Знаешь, что я думаю? Ты трусишь, когда речь идет о любви.

— Не…

— Трусиха.

— Но…

— Трусиха.

— Знаешь что, это ведь ты заставила меня отказаться от детей. Ты говорила, что так будет лучше. И теперь называешь меня трусихой? Да как ты смеешь?!

— Я и сейчас думаю, что всё к лучшему.

— То же самое ты говорила, когда вынуждала меня отдать их.

— Фиби.

— Что?

— Мне жаль, что так случилось. Но мы ведь никогда не знаем, как повернется жизнь, не так ли?

— К лучшему, к худшему — как ты можешь судить об этом? Меня заставили пережить те дни снова. Это невыносимо.

— Не отталкивай, пожалуйста, людей. Мы все поступали так, как считали правильным. И ты тоже.

* * *

Однажды в конце августа в дверь позвонили, и поскольку она ждала на урок Ботани Хастингс-Джонс, то просто нажала на кнопку домофона. (Действительно была такая соседская девочка по имени Ботани. Скоро детей будут называть Социологиями и Литературами.)

И тут в кухне появилась Нина. Как привидение. Только во плоти.

— О господи… Что ты здесь делаешь?

Трудно поверить, но она все еще способна так пугаться. Она, которая была такой смелой в Бруклине, — безбоязненно ходила по улицам, давала деньги бездомным, разговаривала с побирушками в метро, улыбалась старикам и людям, одетым в лохмотья, мужикам с обветренными лицами, навсегда приобретшими суровый оскал, одуревшим молодым мамашам с неуправляемым выводком. Она, убеждавшая себя, что прошла через самый страшный круг ада, перепугалась до полусмерти при виде своей дочери, стоявшей на пороге.

— Привет, — улыбаясь, поздоровалась Нина. Она выглядела так безобидно, так… обыкновенно. Она была в синей футболке, белых джинсах и сандалиях, волосы стянуты резинкой. — Я оказалась тут поблизости и решила заскочить узнать, не хочешь ли ты перекусить. Ничего особенного, просто посидеть в кафе.

— Ведь мы же… я же… мы договорились, — опешила Фиби. — Я ведь сказала, что не хочу поддерживать отношения.

— Но это всего лишь обед, а не отношения. Сходим поесть, и всё.

Просто смехотворно, как дико заскакало сердце. Ей понравилось, что Нина не оглядывала квартиру и не оценивала убогую обстановку. Нина смотрела только на нее, открытым, дружелюбным взглядом.

И на самом деле было время обеда. Фиби рассчитывала после урока, если мама Ботани заплатит наличными, чем-нибудь себя побаловать. Зайти в тайский ресторан неподалеку и купить фаршированный блинчик.

Но как же Ботани? Где она, между прочим? Ученица опаздывала уже на пятнадцать минут, так что Фиби, по сути, имела полное право оставить в дверях записку, что ей понадобилось уйти и что урок переносится, и отправиться по своим делам.

— Хорошо, — согласилась она, и Нина чуть улыбнулась. Не выказала ликования или самодовольства, никакого чрезмерного усердия — просто слабая полуулыбка. И они вместе спустились по лестнице и пошагали к тайскому ресторану.

Неприятных разговоров не было.

Вопросов Нина больше не задавала.

Сказала, что встречается с новым мужчиной.

— Ничего особенного, просто парень. Любит детей, хочет семью. Так что, кто знает…

Фиби с уважением отнеслась к тому, что у Нины не возникло желания посвящать собеседницу во все подробности. И во-время прощания Фиби не чувствовала тревоги. Просто легкое дружеское объятие. Они улыбнулись друг другу, Нина пошла к метро, а Фиби побрела домой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

НИНА

Однажды вдруг позвонил Картер. Не остервенелый и раздавленный Картер… но и не бесшабашный Картер, затевающий веселую вечеринку с омарами и мороженым. Даже не Картер, говорящий отцовским тоном.

Это был новый, загадочный Картер.

«Как я устала от всех его перевоплощений», — сказала я себе. И все же сердце мое понеслось вскачь.

— Извини, я так и не поблагодарил тебя за помощь, — проговорил он. — Этому не может быть оправданий после того, что ты сделала для меня. — Картер покашлял. — Для нас.

— Ничего страшного, — ответила я. — Прости, что не позвонила поинтересоваться, как дела. Линди мне все рассказала. Я так понимаю, Индиго сидит под домашним арестом?

— Да. У нас день на день не приходится. То — штиль, то — буря. А у тебя как дела?

— Хорошо. Очень занята. Ну, ты знаешь, как это бывает.

— Знаю. — Он замолчал, и я представила, как он проводит пятерней по волосам и смотрит в потолок, собираясь с духом, чтобы произнести следующую фразу. Потом Картер проговорил: — Мне неудобно тебя просить, но не могла бы ты оказать мне большую услугу?

— Та-а-ак, — протянула я.

Оказалось, он сломал ногу. И не может водить машину. А детей надо развозить: Тайлера — в Университет Вандербильта в Нашвилле, а Индиго — к матери в Виргинию. Не могла бы я…

— Отвезти их? Нет. Извини. Это невозможно.

— Нет, не их, — уточнил Картер, — а нас. Не могла бы ты поехать с нами, а потом отвезти меня домой?

Воцарилось молчание. Мы оба ждали моего ответа. Глядя в окно, я массировала виски. Я пыталась представить себе, как сяду в машину с этими капризными детьми, с этим невозможным мужчиной и мы будем притворяться обычной семьей, отвозящей мальчика в колледж, а девочку к маме на экоферму где-то в Виргинии. Что за противоестественная ситуация? О чем мы будем разговаривать? Сколько это продлится? Зачем мне несколько дней находиться в замкнутом пространстве с этими людьми — чтобы потом снова распрощаться? Ужасно. Кошмарно. Мучительно.

Но я нужна ему.

Он ведь может найти кого-нибудь другого.

Но ему нужна я. И он не часто просит о помощи.

Ха! Когда Картер в последний раз просил помочь, ничего хорошего не вышло.

И все-таки он хороший человек. И он мне небезразличен. И дети тоже.

Но почему бы мне не подумать наконец о себе? Разве я не достаточно страдала? Неужели мне хочется начинать все сначала? У меня заведен строгий порядок: расставаться с мужчиной раз и навсегда. Так говорило мне сердце.

Мозг тоже не безмолвствовал. «Ты уже пережила разрыв, — напоминал он мне. — Вспомни-ка, как он сказал, что не хочет слышать никаких твоих аргументов. И что ты впустую тратишь время, разыскивая мать и преследуя пожилую женщину, которая не желает тебя видеть». Но я заглушила голос разума.

— Хотя бы подумай об этом. — Картер кашлянул. — Позвони, как решишь.

— Я согласна, — услышала я свои слова.

— Может быть, все-таки подумаешь?

— Сколько дней это займет, как ты полагаешь?

— Ну… так-так-так… пока доедем… все зависит… оформить документы в колледже… потом ферма… кто ж знает… гостиница… — Как ни старалась, я не могла сосредоточиться на смысле его слов. Я только слушала его голос — голос прежнего Картера, по которому скучала.

— Как ты сломал ногу? — поинтересовалась я.

— А, соскакивал с яхты. Нога подвернулась, как раз когда я на нее приземлялся. Теперь хожу в огромном сапоге.

— А когда ты хочешь ехать?

— Ты сможешь завтра?

Завтра? Я закрыла глаза. Да уж, Картер в своем репертуаре. Я засмеялась, он тоже издал какое-то бульканье, похожее на смех.

— Позвоню Мелани, — сказала я, — узнаю, сможет ли она обойтись неделю без меня. Это ведь не займет больше недели?

— О нет, гораздо больше. Думаю, мы успеем друг друга поубивать.

Это было недалеко от истины.

— Тебе жаль с ними расставаться? — полюбопытствовала я, но Картер уже положил трубку.

* * *

Скажу честно: уже через пятнадцать минут после начала путешествия я проклинала себя за то, что согласилась. Семейство подъехало к дому моей матери в допотопном фургоне, в который было страшно даже садиться. Только бабушкиного кресла-качалки на крыше не хватало. Оказалось, они позаимствовали эту развалину у родителей друга Тайлера, поскольку у драндулета имелся верхний багажник, куда влезли все чемоданы детей. Музыкальная аппаратура Тайлера была втиснута в конец салона вместе с бесчисленными коробками с личными вещами и книгами Индиго. Включая клетку с Бейонсе, которая маниакально носилась в колесе, словно только она и приводила в движение машину на всем протяжении пути до Нашвилла.

Я села на водительское место. Картер устроился на пассажирском, водрузив на приборную панель правую ногу в черном каучуковом сапожке, который он называл Уродцем. Он был в шортах и синей футболке с изображением яхты. Тайлер и Индиго расположились на среднем сиденье, положив между собой подушки в качестве барьера. У Индиго был новый пирсинг в носу, она снова коротко подстриглась и покрасилась в фиолетовый цвет — несомненно, в знак протеста против переезда. Тайлер, наклоняясь вперед, словно на пружине, все время щелкал костяшками пальцев, и Индиго каждый раз орала, чтобы он перестал, потому что это отвратительно. В конце концов он ответил, что щелканье пальцами — единственное, что удерживает его, чтобы не освободить Бейонсе из скрипящего колеса, и куда подевалась масленка, когда она так нужна.

— Привет, — поздоровалась я. — Давно не виделись. Готовы ехать?

— Привет, — ответили все пассажиры одновременно, потом Индиго ткнула брата кулаком по какому-то загадочному поводу, а он, вместо того чтобы ответить тем же, засмеялся:

— Еще раз так сделаешь, и я выпущу свинку.

Картер закрыл глаза.

— Дети, — обратился он к отпрыскам, — Нина по доброте душевной оказывает нам любезность, так что постарайтесь, чтобы она нас не возненавидела. — Он взглянул на меня. — Большое, большое спасибо, тысячу раз спасибо.

— Надоедает? — осведомилась я, кивнув на его ногу.

— Боюсь, тебе придется уточнить, — ответил он, — что именно мне надоедает.

— А, тогда ладно.

Он снова закрыл глаза, и я завела мотор.

— Кто-нибудь знает, куда именно мы едем?

— Нашвилл, штат Теннесси, по Девяносто пятому шоссе, — ответил Тайлер и передал мне джи-пи-эс, который уже запрограммировал. Я прикрепила навигатор к лобовому стеклу.

Индиго пробурчала:

— Только мы не знаем зачем. — Тайлер шлепнул сестру по руке, и она закричала: — Перестань, идиот, или пожалеешь!

С заднего сиденья послышалась возня, и Картер строгим голосом проговорил:

— Так, наденьте оба наушники и угомонитесь.

— Это нечестно, — шипела Индиго. — Тайлер будет жить как человек в Нашвилле, а мне придется бросить всех друзей, которые у меня были с детства, и торчать на чертовой ферме в каком-то Сранчевилле, штат Виргиния, вместе со свиньями!

Я взглянула на нее в зеркало заднего вида, вспоминая времена, когда она мечтала уехать с матерью. Как, однако, быстро меняются настроения у подростков.

— Обычно ты жалуешься, что у тебя нет друзей, — напомнил Тайлер.

Хлоп! Девочка ударила брата. Я бросила взгляд на Картера и вырулила на Девяносто пятое шоссе.

— Индиго, выбирай выражения, — сделал дочери замечание Картер. — У свиней тоже есть права. — Он подмигнул мне.

Мотор издавал жуткий дребезжащий звук, поэтому я не расслышала реакцию Индиго, но переключилась на четвертую передачу — рычаг при этом издал визг, — и какое-то время все сидели в благоговейном молчании, осмысляя тот удивительный факт, что мы впервые за время путешествия прибавили скорость.

Сзади раздался грохот, и Картер устало произнес:

— Наушники.

Потом он повернулся ко мне и улыбнулся, и я почувствовала то же самое веселое возбуждение, которое испытывала, когда готовила мясное рагу для них троих и думала, что делаю хорошее дело. Услышав доносившуюся из наушников музыку, я включила радио и настроила его на джазовую станцию.

Картер наблюдал за мной.

— Правда, Нина, я очень тебе благодарен за то, что ты согласилась нас отвезти.

— Это не трудно. Дети мне небезразличны.

— И еще я хочу сказать, мне стыдно за тот вечер, когда мы искали Индиго. Я просто с ума сходил и, наверное, был груб с тобой.

— Наверное, — ответила я.

Около часа мы ехали молча. Потом он наклонился ко мне и прошептал:

— Ты знаешь, что пошло не так?

— Не поняла. — Я едва слышала его из-за шума мотора.

— Что пошло не так. Ты знаешь?

— В каком смысле?

— В смысле у нас с тобой.

— Имеешь в виду, почему мы разбежались? У меня есть предположения на этот счет.

— Да? Хорошо. Потому что я никак не могу сообразить, почему все так быстро развалилось. Просвети меня.

— Проводишь работу над ошибками, чтобы не повторить их в отношениях с другой женщиной? — съязвила я.

Он посмотрел на меня с затаенной теплотой:

— Другой женщины, думаю, не будет.

— Рассказывай, — фыркнула я. — Но, раз уж ты спросил, то вот тебе список. Первая проблема — ты не до конца избавился от чувств к своей бывшей жене; вторая — мы слишком быстро перешли к серьезным отношениям; третья — у нас не было возможности приобрести совместных воспоминаний…

— Подожди. Первое — совершенно несправедливо, и потом — почему ты думаешь, что у нас нет общих воспоминаний?

— Потому. Все твои воспоминания связаны с Джейн.

— А как же тот случай, когда мы танцевали в клубе и вдруг позвонили из полиции? А разъезды по городу в поисках жилья для меня? А первый раз, когда мы… ну это…

Я бросила взгляд на заднее сиденье, но оба подростка сидели в наушниках, увлеченные своими девайсами, и не подслушивали. У Индиго по щекам текли слезы, и она что-то яростно печатала в телефоне.

— Воспоминания, связанные с полицейским участком, — это не то, что я имею в виду. А четвертая и самая губительная причина — я только недавно это осознала — в том, что я хочу иметь детей и собственную семью, и, думаю, ты это чувствовал, потому и держал меня на расстоянии.

— Странно, — хмыкнул он после долгого молчания. — Не помню, чтобы ты когда-нибудь упоминала о совместных детях.

— А это было и невозможно. Нас полностью поглощали ежедневные заботы. И я не чувствовала, что меня ценят. Я тянула на себе весь быт — сколько же я всего делала, Картер! — а ты просто занимался своими делами и призывал меня относиться ко всему проще.

— Ты замечала, что я не проявляю достаточной твердости. Ты была единственным голосом разума в нашей безалаберной семейке.

— Это чистая правда.

Примерно часа через четыре машина вдруг заглохла — бензин неожиданно закончился. Ну конечно, нам достался автомобиль без топливного датчика! Превосходно. Мы с Тайлером собрались идти в обратном направлении по шоссе туда, где видели заправку, когда Картер тронул меня за руку и тихо прошептал в ухо:

— Между прочим, к твоему сведению, у меня нет чувств к бывшей жене.

Я ответила:

— Но ты не окончательно ее разлюбил.

— Окончательнее не бывает.

— Однако причины номер два, три и четыре все равно остаются в силе.

— Ну и ладно. — Он отвернулся. — Неважно.

* * *

Когда мы с Тайлером по очереди тащили канистру с бензином, я с ужасом вспомнила, что забыла позвонить Мэтью и отменить свидание. А ведь я даже в предвкушении первой совместной ночи постелила шелковые простыни лавандового цвета и купила красивое черное белье. Оно так и лежит с несрезанными бирками в ящике комода. И прямо сейчас Мэтью собирается заехать за мной, чтобы отвезти в симпатичный ресторанчик, представляет, как мы будем пить вино, — он любил каберне больше пива, чудаковатый мужчина, — а потом наши отношения приобретут логическое развитие. И вместо всего этого я тащилась с тяжелой канистрой по замусоренной обочине шоссе, опасаясь, что меня собьет какой-нибудь проносящийся мимо грузовик, и чувствуя тошноту от въевшегося в ноздри запаха бензина. Футболка прилипла к потной спине, а волосы растрепал ветер.

— Тайлер, — сказала я. — Давай остановимся, мне нужно позвонить.

— Ладно.

Мы сошли с дороги, он поставил канистру на траву и сел на землю. На лице у него блуждало измученное выражение человека, который неизменно приходит всем на помощь, но жизнь не спешит вознаграждать его за доброту. Мне сделалось жаль парня.

— Скоро, — пообещала я ему в ожидании, когда Мэтью возьмет трубку, — ты забудешь все перипетии и втянешься в учебу. Уедешь от своей сумасшедшей семейки и станешь радоваться каждому дню! Буквально завтра все переменится.

— Точно? — Он снова начал елозить на месте, щелкать суставами пальцев и оглядываться. — Мне просто не терпится поскорее доехать и начать новую жизнь.

— Конечно. Я понимаю.

Мэтью ответил своим шелковистым успокаивающим голосом, но я внезапно растерялась: как объяснить ему ситуацию и не выглядеть при этом дурой? Привет, Мэтью. Я собиралась пойти на свидание, но мой бывший попросил отвезти его и детей в Теннесси, так что сейчас я на шоссе с грохочущими фурами, и у меня закончился бензин, и, представляешь, я забыла тебе позвонить.

— Мэтью! Привет, извини меня, пожалуйста, но я сегодня не смогу с тобой встретиться.

У-у-у! Ветер от промчавшегося мимо гигантского грузовика чуть не сдул меня с дороги.

— Что это было?

— Фура. Так вышло, что я нахожусь на шоссе. И не где-нибудь, а в Пенсильвании.

Он посмеялся.

— А если серьезно, где ты? — спросил он. — Я купил тебе подарок.

Я закрыла глаза. Хочешь знать, где я, Мэтью? В аду. Моя жизнь снова пошла кувырком. Прости, милый, но сегодняшняя встреча отменяется.

— Не хочешь узнать, что за подарок?

— Да, конечно, мне очень интересно. — По моему потному лицу ползали насекомые.

— Сказать? Или тебе нравятся сюрпризы?

— Нет-нет. Если хочешь, скажи.

— Солнцезащитный крем! Когда мы ходили на пляж на прошлой неделе, я обратил внимание, что твой почти закончился, и еще заметил, что ты используешь средство с ПАБК,^[19] а значит, оно довольно старое.

— О, здорово. Ну спасибо.

— Так где ты все-таки?

— Да неважно, — ответила я. — Мне надо идти. Я позвоню тебе, когда вернусь, примерно через неделю.

— Я уже почти подъехал к твоему дому. Ты точно не там? Ты сказала, через неделю?

— Я совершенно уверена, что дома меня нет.

— Ну ничего. Может, я оставлю крем на пороге? Это очень хороший бренд. Как думаешь, его не украдут?

— Мои соседи — бессовестные старикашки, — предостерегла я. — Я бы не рискнула оставить без присмотра столь ценную вещь.

Еще один грузовик заглушил мои слова, и Мэтью крикнул:

— Что? Что ты говоришь?

— Все кончено, Мэтью, — произнесла я. — Это бессмысленно. Я больше не хочу тебя видеть.

— Что? — снова переспросил он. — Что-что? Подожди, Нина. Я так и не понял, где ты?

* * *

Мы с Тайлером потащились дальше. Солнце садилось, дул приятный ветерок, и жизнь внезапно показалась мне чудесной, увлекательной и снова полной возможностей. Я торжествующе улыбнулась, а Тайлер в ответ взглянул на меня с сомнением.

— Не то чтобы я подслушивал, — проговорил он, — но… ты… ты только что порвала с парнем? По телефону?

— Ну да, — подтвердила я.

— Реально? Типа все кончено?

— Все кончено.

— Я расстался с Лолли в июне, и мы еще два месяца общались время от времени. Она постоянно пишет мне сообщения, когда не может уснуть или вроде того. Мне как бы нравится с ней разговаривать.

— Я большой специалист по расставаниям, — заметила я.

— И зачем тебе такая специализация?

— Это от меня не зависит. Мне нравится знакомиться с достойными мужчинами, но длительных отношений не получается. Наверное, мне суждено быть одной. Это не так уж и страшно, когда бросаешь попытки отыскать предназначенного тебе человека. Понимаешь? Когда воспринимаешь жизнь как поиски родственной души, то неудача в этих поисках выбивает тебя из седла. Но если отказаться от этой идеи, можно прекрасно жить дальше. Вот сейчас, например, я превосходно себя чувствую.

— Я где-то читал, что девяносто процентов людей так и не находят свои родственные души и живут с другими, — заметил Тайлер. — В этом-то вся и беда.

Я улыбнулась.

— Конечно, это не мое дело, но почему мой отец не стал тем единственным? Он говорил мне, что любит тебя и вы собираетесь пожениться. Хотя у моего отца совершенно особый взгляд на мир. — Тайлер похихикал.

— Да. Он прекрасный человек. Исключительный.

— Ты любила его? — Он смотрел на меня так серьезно, что мне пришлось отвернуться. Но лгать ему я не могла.

— Да. Я, собственно, и сейчас его люблю. Но иногда одной любви недостаточно. Было так много других обстоятельств. Трудно объяснить. Многое складывалось против нас.

— Это из-за Индиго? И из-за меня? Мы доставили много хлопот. Но теперь мы уезжаем, так, может, вы с моим отцом…

— Нет-нет, — поспешно ответила я. — Честное слово, Тайлер, лучшее время своей жизни, самые счастливые дни я провела с вашей семьей. Но, видимо, это все было не мое. Чужой дом, с моим мнением никто не считался, и я всегда ощущала себя просто заменой вашей матери, всего лишь дублером. Но ты не виноват. Правда.

— Ладно. Очень мило с твоей стороны, что ты привезла нас сюда. Мы сейчас немного не в себе. Расставание и все такое. Уныло. — Помолчав, он полюбопытствовал: — А как ты думаешь, что сейчас делает тот парень, с которым ты порвала? Будет ли он писать тебе любовные письма и плакаться друзьям в жилетку?

— Думаю, он переживет. Если честно, вряд ли он очень уж ко мне привязан.

Но на самом деле я с удивлением обнаружила, что не имею об этом представления. Мелани, возможно, вздохнет и посетует: «Эх, Нина, Нина…» — как всегда, когда я с кем-то расстаюсь. Джон Пол, скорее всего, этого не поймет и будет немного холоден со мной, поскольку Мэтью — его друг. По правде, этого никто не поймет, потому что я и сама не очень понимаю.

И все из-за меня. Я во всем виновата.

Не произнесла ли я это вслух? Нет, кажется, нет, потому что Тайлер ничего не сказал. Он шел дальше, хмурясь и поднимая пыль ковбойскими сапогами. «Эти сапоги прекрасно впишутся в ландшафт Нашвилла», — подумала я. Хотелось бы мне внушить парню, что его жизнь только начинается и все сложится чудесным образом.

Но если это прозвучит из моих уст, он не поверит.

* * *

В первую ночь мы остановились в маленьком дешевом мотеле, все четверо в одной комнате — мы с Индиго — на одной двуспальной кровати, Картер с Тайлером — на другой, а Бейонсе в ванной бегала в своем колесе. Номер был неприглядный, с коричневым ковролином на полу, обитыми коричневыми панелями стенами, неоткрывающимся окном и толком не закрывающейся дверью в ванную. Свет уличных фонарей проникал внутрь, так что, даже когда выключили лампу, в комнате легко можно было читать.

Я ворочалась в постели, слушая храп Картера, и, сама того не желая, думала о Мэтью. В два часа ночи звякнула эсэмэска, и я на цыпочках прокралась к своей сумке за телефоном. Конечно, писал Мэтью, словно услышал мои мысли.

«Ты на что-то обиделась? — спрашивал он. — Скажи, в чем я виноват, и я это исправлю».

Я долго пялилась в экран, затем пошла с телефоном в ванную, постояла немного перед клеткой с Бейонсе, потом напечатала ответ: «Нет. Ты был на высоте. Я тебя недостойна. Не знаю, что со мной не так. Ты прекрасный человек, а я ходячее недоразумение, и тебе лучше со мной не связываться. Но я точно знаю, что все кончено. Извини, если ранила твои чувства». (Последнее я добавила, вспомнив, что сказал мне Тайлер на обочине дороги.)

Нажала кнопку «Отправить» и пошла спать под спокойный храп мужчин и грустное мягкое сопение Индиго, чью жизнь разрушила необходимость переезда на ферму.

* * *

— Если мы поедем быстро и не станем останавливаться на обед, то доберемся до Нашвилла уже сегодня, — сказал утром Картер. — Но я, откровенно говоря, не хочу спешить. Нога болит… и вообще.

Я предложила для начала посетить прекрасную блинную поблизости, где пекут замечательные оладьи, тонкие, масленые, с хрустящими краями — пальчики оближешь. Я готова была заказать целую стопку поджаристых краешков!

— Края оладий отдельно не продают, — заметила Индиго, которая с утра все еще шмыгала носом. Пока остальные собирали вещи, она сидела на полу, непрерывно строчила эсэмэски и сморкалась в платок.

— Кто-нибудь хочет оладий? — Картер оглядел нас всех.

— Я! — с энтузиазмом выкрикнула я.

Картер улыбнулся мне — один осаждаемый капризными детьми взрослый другому.

— Кроме того, — сказал он, — нам надо купить топливный датчик, чтобы знать, когда у нас в следующий раз закончится бензин. Иначе мы так и будем таскать его на себе с заправки дважды в день. Пока мы не уехали, — добавил он, — кому-нибудь надо что-то еще?

— Я хочу пересесть от Тайлера, — заявила Индиго.

— Вы, двое, никак не можете поладить?

— Он читает мои эсэмэски через плечо. Я чувствую.

— Очень надо! — воскликнул Тайлер. — Как будто мне больше заняться нечем, кроме как читать, что ты пишешь своим тупым друзьям?

Картер, глядя на меня, устало покачал головой и захромал в ванную, где некоторое время боролся с дверью, упорно не желавшей закрываться, пока со всей силы не захлопнул ее. Я подумала, не придется ли вытаскивать его оттуда через окно.

Дети, похоже, не особенно волновались по этому поводу. Индиго злобно косилась на Тайлера, который сидел на кровати, копаясь в своем телефоне.

— Во-первых, если ты не читал моих сообщений, — ворчала девочка, — откуда ты знаешь, что я писала своим друзьям? А во-вторых, ты закатываешь глаза, когда думаешь, что я пишу глупости. Так ты себя и выдаешь — такую же рожу ты строишь, когда я говорю то, что тебе не нравится.

Я причесывалась перед зеркалом.

— Кроме того, — продолжала она театральным шепотом, — я больше этого не вынесу и расскажу сегодня папе. Я все ему расскажу, Тайлер.

— Хорошо-хорошо. До конца поездки не буду даже смотреть в твою сторону.

— Нет! Я хочу, чтобы ты вел машину и сидел рядом с папой, а Нина пусть сядет со мной на заднее сиденье!

— Что? — спросила я. — Пересесть к тебе?

— Да. Можем накрасить ногти. У меня есть черный лак, блестки и маленькие кисточки. Будем рисовать звезды и все такое.

— В едущей машине? — удивилась я. (Для сведения: я никогда в жизни не красила ногти черным лаком, да еще с блестками.)

— Можно покрасить, когда остановимся, — не смутилась Индиго. — Или в блинной.

— Ладно. Я сяду рядом с тобой, но маникюр делать не буду. Не хочу черные ногти.

Она взглянула на Тайлера и разрыдалась. Я подошла к Индиго и прижала ее к себе одной рукой так, словно она была беспомощным инвалидом, которого надо усадить в коляску, укрыть одеялом и куда-то отвезти. Потом бережно довела ее до машины и поцеловала в бедовую фиолетовую головушку. Девочка продолжала плакать и шмыгать носом, что было очаровательно: ну возможно ли одновременно рыдать и испытывать злость?

— Кайла, ты меня чрезвычайно обяжешь, если перестанешь ныть, — сказал ей Картер.

Он каким-то образом сам выбрался из ванной и вместе с Уродцем хромал к машине. Мы с Тайлером загрузили в конец салона чемоданы, я собрала бумажные стаканчики, обертки от вчерашнего фастфуда, взбила подушки, сложила стопкой журналы, которые дети взяли с собой, и распутала провода наушников. Потом принесла клетку с Бейонсе, налила ей свежей воды, Тайлер завел мотор, и фургон тронулся, то и дело накреняясь на виражах. Индиго шмыгала носом и пыталась красить ногти.

Прислала сообщение Мелани: что, ради всего святого, я сделала с милейшим парнем Мэтью? Не повредилась ли я в уме? Не собираюсь ли я разбрасывать разбитые мужские сердца по миру до конца своих дней? Не нужно ли защищать от меня Ноа?

«Елки-палки, Мелани, — ответила я, — не сгущай краски. Ничего с твоим Мэтью не будет. Он, конечно, милейший парень, но я не готова провести с ним следующие пятьдесят лет жизни».

«Но ты ему очень-очень понравилась. Уверена, что у него нет ни единого шанса?»

«Извини, но он — не для меня».

Через некоторое время она написала:

«Чудачка ты. В самом лучшем смысле слова».

А я ответила:

«До тебя мне еще далеко».

Это значило, что подруга больше на меня не сердится. Мы еще обсудили Ноа, у которого, видимо, резался зуб, и Джона Пола, у которого, видимо, прорезалась возможность получить повышение.

«А как твоя поездка?» — поинтересовалась Мелани, и я ответила:

«Трудно сказать. Пока никто никого не убил, но такая вероятность не исключена. На связи».

Наверно, я вздохнула, потому что Картер спросил:

— Что с тобой, Нина?

— Ничего.

— Она вчера порвала с парнем, — выдал меня Тайлер. — По телефону.

— Правда? — Картер повернулся ко мне. — По телефону? И как ты?

— В полном порядке.

— Точно?

— Абсолютно. Честное слово.

Индиго бросила красить ногти и снова начала печатать и плакать. В голос.

— С ума сойти, — вздохнул Картер. — Скоро всем в этой машине понадобится неотложная помощь. Тайлер, а ты не хочешь в чем-нибудь нам признаться, раз уж зашел такой разговор?

К моему изумлению, Тайлер ударил руками по рулю и заорал:

— ИНДИГО! ЗАРАЗА, ТЫ СКАЗАЛА ЕМУ?

— Я ничего не говорила, — спокойно произнесла его сестра.

— О чем это вы? — всполошился Картер.

Я затаила дыхание. Тайлер резко свернул на обочину и заглушил двигатель. Мимо по шоссе мчались автомобили, но мы сидели в нагретой консервной банке и слушали зловещее тиканье непонятного происхождения. Картер открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

— Приехали, — буркнула себе под нос Индиго. — Скажи ему, Тайлер! СКАЖИ ЕМУ.

Тишина стала тяжелой, и Тайлер произнес:

— Папа, я не буду учиться в колледже.

— Что? — опешил Картер. — Что за глупости? Ты едешь в Университет Вандербильта, потому мы и сидим в машине. — Я видела, как целый каскад эмоций прокатился по его лицу. Он уставился на Тайлера, который опустил голову и смотрел на свои руки. — Если ты не собираешься учиться, то куда, черт тебя дери, мы едем?

Тайлер с белым лицом кивал и теребил ключи, торчащие в замке зажигания. В нашей тесной камере, из которой внезапно выкачали весь воздух, клацанье ключей было невыносимым, и Картер в конце концов хлопнул сына по руке. Обеспокоенная неожиданной тишиной Бейонсе залезла в свое колесо и принялась скрипеть, но Картер тихо пригрозил, что, если никто не остановит этого проклятущего грызуна, он выбросит его вместе с клеткой на улицу. Индиго резко развернулась назад, достала свинку и посадила ее к себе на колени. Не скрою, это настораживало.

— Да что происходит, в конце-то концов! — заревел Картер. Получилось не слишком угрожающе. Он был скорее озадачен, чем разъярен.

Мы встретились глазами. Я хотела сказать ему, что свинку выпустили погулять, но мне показалось, что это его не утешит.

— Я заплатил за колледж, и ты поедешь учиться, — проговорил Картер. — Может, ты просто занервничал в последнюю минуту? Если так, то давай все обсудим.

Индиго наклонилась вперед, прижавшись головой к спинке переднего сиденья:

— Тайлер снял деньги, которые вы с мамой положили ему на обучение, и не заплатил за колледж.

— ЧТО?! — гаркнул Картер.

— Он хочет быть музыкантом в Нашвилле и уже договорился о нескольких собеседованиях. Они с Джемси собираются снимать квартиру. Все правильно, Тайлер?

— Кайла, помолчи, пожалуйста, пусть Тайлер сам расскажет, что он задумал.

— Он не может, ему стыдно, — не унималась Индиго. — Тайлер не отдает себе отчета в своих поступках, так говорит мой психотерапевт. Он не собирался тебе рассказывать, а потом, через четыре года, когда ты приехал бы на выпускной, ему бы пришлось как-то выкручиваться. Но к тому времени он, может быть, получил бы контракт в звукозаписывающей компании и прославился, так что ты бы не возражал.

— Ты совсем с ума сошел? — спросил сына Картер. — Неужели это всё правда?

Тайлер распахнул дверцу фургона, и я испугалась, что он хочет броситься под колеса идущих мимо машин, но он взбежал на насыпь возле дороги. Мы стояли возле местами поросшего низкой травой песчаного пространства с каменистыми оранжевыми холмами, и юноша мгновенно взлетел на горку и скрылся с противоположной стороны. Картер шумно выдохнул, наблюдая, как сын исчезает из виду и появляется снова. Потом он взглянул на меня и произнес:

— Пожалуйста, скажи, что ты не знала об этом.

— Не знала, — заверила я.

— Слава богу.

Громко тикающий мотор напоминал таймер бомбы. Я опустила стекло дверцы со своей стороны и предложила пойти проверить, как там Тайлер.

— Не надо. Давайте просто подождем его. — Картер оперся на окно фургона. — Мне надо подумать, что с ним делать. — Помолчав, он сказал, — Надо же, забрал всю сумму, выделенную на колледж. Фактически украл деньги на обучение.

— А разве ты не сам платил? — удивилась я. — Мои родители не доверили бы мне такое дело.

— Нет. Я идиот. Мы с Джейн поделили расходы, и, чтобы не посылать плату двумя частями, Тайлер сказал, что заведет отдельный счет, куда мы перечислим деньги, а он потом сам заплатит университету. Звучало так убедительно.

— Он ведь никогда не хотел в колледж, — вставила Индиго. — Это ты сказал, что он пойдет учиться, и даже не спросил его мнения.

— Потому что нет ничего важнее образования, — ответил Картер. — Да что уж теперь. Зачем я об этом говорю? Все это бесполезно.

— Пойду поищу его. — Я вышла из машины, слегка потянулась, удивляясь, как колотится сердце в груди, подошла к окну пассажирского сиденья и коснулась руки Картера. — Все наладится. Вот увидишь.

Взгляд его снова стал твердым, губы плотно сжались.

— Неужели? Я чуть ли не с пеленок внушал сыну, что самое главное — это получить хорошее образование, что это необходимо для будущего. Хочешь заниматься музыкой? Ради бога, занимайся в свободное время. Но главное, получи образование! Выпусти меня! Я его убью.

— А еще, — заявила Индиго, — я решила, что никак, никак не могу жить с мамой. Теперь у меня в школе появились друзья, и я не могу уехать. Я должна жить с тобой.

— Твоя мама… Да что это за наказание! — Картер взглянул на меня и провел рукой по волосам с такой силой, что я подумала, он облысеет. Затем он закинул голову и засмеялся. — О, Нина, Нина, слава богу, что ты стала свидетельницей, иначе я бы решил, что сплю и мне снится кошмар. Когда я потерял контроль над своей жизнью?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Может быть, ты никогда его и не имел?

— Точно, — поддакнула Индиго. — И между прочим, я видела записку, которую мама написала тебе, папа: она не хочет, чтобы я приезжала! Я ей там не нужна, я буду только мешать управлять фермой, так зачем же я поеду болтаться у нее под ногами? Что у меня будет за жизнь? Серьезно, папа, это — отстой. Почему я не могу остаться с тобой, дружить с Майей и жить, как всегда?

— Ты ведь говорила, что Майя стала готом, а ты не хочешь, — напомнила я.

— Она уже передумала. Смешно ходить в одежде готов летом, можно расплавиться. Да и она уже разочаровалась в этом.

— То есть Тайлер не едет в колледж, а ты не едешь к маме, — медленно произнес Картер. — И ты все время знала об этом. Ты выпустила лягушек из кабинета биологии, вылетела из школы, составила список личных подвигов, от которых у папы волосы дыбом на голове встают. И кстати о волосах, ты делаешь такую прическу, чтобы показать презрение ко всем традиционным нормам, чего я никак не могу постичь. — Он протянул руку и бережно, по-отцовски, с нежностью коснулся ее волос. — И одеваешься как черт знает кто, и все время плачешь, и ты такая сообразительная и симпатичная, и я очень тебя люблю. Но ты ставишь меня в тупик, Кайла.

— Индиго, — поправила она.

— Кайла, — подчеркнул он. — Я никогда не смогу называть тебя Индиго, потому что когда смотрю на тебя, то вижу ту маленькую девочку, которую назвал Кайлой пятнадцать лет назад. Такую розовенькую, со смышлеными глазками. А теперь я позволяю тебе носить армейские ботинки и рваные юбки, краситься в фиолетовый цвет, мазать ногти черным лаком и даже практически поддержал тебя, когда ты сорвала спектакль Тайлера и когда посреди ночи болталась на веревке и рисовала граффити…

— Я не болталась на веревке, а только собиралась, но явились копы.

— Это все равно, — сказал Картер. — Намерение — уже наполовину действие.

— А благими намерениями вымощена дорога в ад, — подхватила я, все еще стоя у окна машины.

Картер обернулся ко мне и вздохнул:

— Я не знаю, что делать.

Но он знал. Он и Уродец вышли из машины и захромали вверх и вниз по холмам и насыпям. Картер нашел Тайлера, и вместе они долго сидели в поле под одиноким деревом и разговаривали, разговаривали… Порой срывались на крик. Энергично жестикулировали. Я открыла заднюю дверь фургона и стала переставлять вещи. Мы находились слишком далеко от города, чтобы просить Линди забрать меня, но мне все равно захотелось позвонить ей. Просто так.

Морская свинка занималась тем, что обычно делают грызуны, выпущенные из клетки, — пыталась сбежать и отчаянно носилась по машине, а мы с Индиго старались поймать ее, и это веселое времяпрепровождение стало для нас разрядкой. Наконец Индиго отловила ее под педалью газа, я посадила свинку в клетку, и животное поблагодарило меня, забравшись в колесо и развив предельную скорость, — последняя попытка спасти мир.

Потом мы с Индиго накрасили ногти черным лаком и приклеили поверх серебряные звезды — ладно, что уж там!

Когда отец с сыном вернулись, Картер выглядел усмиренным жизнью: он смягчился, казалось, даже еще больше поседел и смотрел взглядом золотистого ретривера, который хочет только любви.

* * *

В ту ночь мы остановились в мотеле с комнатой отдыха и рестораном. Он находился в небольшом городке под Нашвиллом, где много музыкальных клубов, и мы вчетвером отправились слушать кантри. Мы с Картером выпили по бокалу вина, а когда все вернулись в отель и мы убедились, что дети заснули, то выскользнули из номера — то есть я выскользнула, а он проковылял — и пошли к бассейну, где стояли пластиковые шезлонги. Было темно, подсвечивалась только вода. Воздух был тяжелым, словно шины гоночного автомобиля расплавили и выпустили в атмосферу. Картер сказал:

— Я думал, что справлюсь, но каждый день преподносит новые испытания. Я, наверное, съехал с катушек. Скажи мне правду. Я помешался, да? Как я все это переживу?

— Картер, все будет хорошо. Такова жизнь. У тебя двое детей, которые еще не повзрослели, но они тебя любят.

— Правда? Неужели это любовь? Изощренные издевательства, сумасбродные выходки и такие фортеля, от которых волосы встают дыбом?

— Не знаю. Наверное.

— Ты же не станешь утверждать, что ничего страшного не произошло? — спросил он, и я согласилась. — Когда-то ты попросила меня не говорить, что ты в моих мыслях и молитвах. Помнишь это?

— Довольно отчетливо.

— Так вот, здесь — то же самое. — Он еще много чего сказал в том же духе. Потом полюбопытствовал, дорожила ли я отношениями с Мэтью, и я фыркнула со смеху:

— Нет.

Затем он выразил сожаление по поводу того, что Фиби не хочет встречаться со мной, потому что, познакомившись со мной, никто уже не сможет без меня жить. И я рассказала ему, как пригласила мать на обед и как было приятно просто находиться в ее обществе и знать, что мы неразрывно связаны друг с другом.

— Я всегда думала, что она отдала меня, потому что не испытывала материнских чувств, — говорила я. — Считала, что мое рождение стало худшим событием в ее жизни, а оказалось наоборот. Она так и сказала мне: «Это лучший день в моей жизни». Она очень ждала моего появления на свет, но ей было всего пятнадцать — это все равно что Индиго сейчас бы родила; можешь себе такое представить? — и у нее в голове роились абсурдные идеи, будто с помощью детей можно наладить жизнь и заставить любить себя. Поразительный идиотизм, но все это она сделала сознательно в попытках обрести свободу и вынудить мать бойфренда дать согласие на брак. Разумеется, ничего не вышло. Мало того, в результате погиб мой отец. Ужасная случайность. Но я оказалась не права в своих предположениях. Все это не значит, что она не любила меня. Теперь я это знаю точно.

— Как думаешь, ты сможешь продолжить нормальную жизнь? — поинтересовался Картер.

Я взглянула на него:

— Смогу. Теперь у меня есть родная мать. В какой-то степени. Если не давить на нее, думаю, я ее не потеряю.

— А еще у тебя есть Линди, — напомнил он. — Мы все каким-то образом приобрели Линди!

Мы долго сидели молча, потом он взял мою руку:

— Знаешь, что нам надо? Провести время наедине — не когда мы решаем проблемы детей, и не когда мне что-то от тебя требуется, и не когда ты боишься, что не нужна. Эта боязнь вообще очень мешает тебе. В ней корень всех твоих бед.

Я не ответила. Пели цикады. Сколько же в Нашвилле цикад! За пределами освещенного изнутри голубого бассейна повсюду была темнота. Я не могла говорить и просто сжала руку Картера.

— Бог мой, что же мне делать с детьми? — вздохнул он.

— Воспитывать их, любить и выслушивать. — Я смахнула слезу.

— Да, наверное. Ты во многом оказалась права, — признал он. — Эти месяцы, когда я пытался быть им другом, а также отцом и матерью, были кошмарными. А после того как я перестал потакать детям, то услышал из собственных уст совершенно неожиданные слова. Например, «Потому что я так сказал» или «Еще раз выкинешь такой фокус — будешь сидеть под домашним арестом до конца жизни».

— Звучит неплохо. По крайней мере, убедительно.

— После той ужасной ночи, когда мы искали Кайлу, страшно сказать, но я запретил ей выходить из дома, и она в ответ сделалась нормальным человеком и стала помогать по хозяйству. У меня словно глаза открылись. — После долгой паузы он произнес, — Более неудачного момента не придумаешь, но я хочу сказать, что люблю тебя.

— Почему же неудачный? В самый раз. Создается такое впечатление, будто ты любишь меня только потому, что один не справляешься с детьми.

— Ты же знаешь, что это не так. Я скучаю по тебе как никогда ни по кому не скучал. Ты озаряла мою жизнь радостью.

— Так почему же ты выгнал меня?

— Не знаю. Мне надо было разобраться в себе. Я не мог позволить тебе стать злым полицейским, когда приспосабливался к роли одинокого отца. Я должен был справиться со всем сам. — Он слегка коснулся моих волос. — К тому же, если хорошенько вспомнить, то разошлись мы по твоей инициативе. Помню, ты говорила что-то вроде «меня выпускают из тюрьмы».

— Не стоило этого говорить. Беда в том, что я так и не смогла забыть тебя.

— Когда ты мне перечислила мои ошибки… Когда это было? Кажется, будто год прошел, но голову даю на отсечение, что этот разговор состоялся только вчера.

— Действительно вчера. До того, как все пошло кувырком.

— Этот перечень меня ошарашил, понимаешь? Я всегда понимал, что мы съехались слишком поспешно, но знал я и то, что, кроме тебя, мне никого не надо. Но я и не предполагал, что ты хотела ребенка.

— Мне нужна нормальная жизнь, Картер. Не хочу всегда быть каким-то сторонним человеком, который приходит и спасает твою уже существующую семью и никак в нее не вписывается. Когда приезжала Джейн и вы ударились в совместные воспоминания, я чувствовала себя ребенком, сидящим за столом со взрослыми. Человеком, у кого ничего подобного в жизни не будет. И это ужасно, Картер! Никто никогда не принадлежал мне по праву.

— Кстати, — заметил он, — я как раз хотел поговорить с тобой об этом твоем мировосприятии. Люди никому не принадлежат, кроме себя, Нина. И никто никогда не чувствует себя целиком в своей тарелке. Мы просто миримся с окружением. По крайней мере, я так себя ощущаю. Дети со мной только временно. Они вырастут, у них будет своя жизнь, и я стану видеться с ними время от времени, но они не моя собственность. Ни в малейшей степени. И Джейн мне не принадлежала. И ты мне не принадлежишь. Думаю, люди сходятся потому, что принимают такое решение, потому, что они этого хотят. Так?

— Я смотрела на это как-то иначе, — призналась я.

— Нет. Было бы здорово полностью отдаваться другому человеку, но это страшно ограничивало бы жизнь.

— А как же, если у меня появится ребенок? Как у Мелани. Он целиком принадлежит ей.

— Поверь мне, даже в этом случае ты не права. Ну подумай сама: когда ты навещаешь их, играешь с малышом и заботишься о нем, он уже не полностью принадлежит Мелани. Мы все как шарики в пинболе: сталкиваемся друг с другом и отскакиваем, встречаемся снова и снова и строим жизнь по собственному выбору.

Я взглянула на него:

— Мне это не нравится!

— Правда? А мне нравится.

— Серьезно?

— Мои дети тебя любят. — Глаза его сияли. — Просто не умеют выразить это, у них не хватает слов. Но когда тебя не было, они по тебе скучали. Ты стала по-настоящему важным для них человеком. Они привязались к тебе, буквально срослись и сроднились с тобой.

Я засмеялась.

Картер наклонился и поцеловал меня.

— Умираю, как хочу тебя, — прошептал он. — Когда мы в последний раз занимались блудодейством, горизонтальными танцами, шпили-вили?

— Шпили-вили — это что-то новенькое. Ты прямо сейчас это сочинил?

— Не-а. Спасибо Интернету: эвфемизмы к слову «секс». Вот видишь, и у нас есть общие воспоминания. Но нам надо работать над ними, Нина. Возможно, этот момент от тебя ускользнул. Нужно просто понять, что ты чувствуешь, и позволить этому чувству расти и изменяться. Иногда оно умирает, прежде чем расцветет полностью, но чаще всего при желании ты можешь его поддерживать и продолжаешь в том же духе просто потому, что не сдаешься. Не спрашиваешь себя каждый день, не исчерпали ли себя эти отношения, а просто поддерживаешь их. Необходимы некоторые усилия. Но ты справишься.

— Думаешь?

Он снова взял мою руку.

— Я действительно тебя люблю. Очень сильно. Ты вскружила мне голову. Моим друзьям ты понравилась, мои дети к тебе привязались, даже бывшая жена считает тебя потрясающей. Возможно, завуч школы тебя и не одобрила, но всех остальных ты очаровала. Даже твоя мать любит тебя по-своему, так сильно, что все еще страдает от разлуки с тобой.

Я разглядывала свои руки и не могла говорить, боясь расплакаться.

— Давай попробуем еще раз, — попросил он. — Пожалуйста. Мы все обсудим: где нам поселиться, скольким детям мы позволим жить с нами, и когда пора выбрасывать их из гнезда, и будем ли мы рожать еще ребенка. Хорошо? Можешь ты принять решение, что это и есть семья, которая назначена тебе судьбой? Ты будешь красить ногти черным лаком, и мы станем заниматься шпили-вили до полного изнеможения.

— Ты — моя семья? — спросила я. — Не могу поверить.

— И все же так оно и есть, — твердо сказал Картер. — Я совершенно убежден, и, думаю, ты тоже скоро уверишься в этом. Что, если мы поженимся и будем жить долго и счастливо? День за днем, день за днем, до самой смерти.

* * *

На следующий день я улизнула из номера и позвонила маме.

Мне казалось, надо сообщить ей, что я выхожу замуж за Картера. Ведь мам всегда ставят в известность о подобных намерениях. А еще у меня было несколько вопросов.

— Каково это было, принадлежать своей семье? — поинтересовалась я. — Ну, до того, как твои родители умерли, до того, как ты стала жить с сестрой, до того, как решила завести собственную семью? У тебя была твердая уверенность в том, что ты находишься на своем месте?

Фиби не имела представления.

Но кое-что любопытное она все же сказала: чувство принадлежности — это просто состояние души, нужно создавать его самостоятельно. Иначе можно прожить всю жизнь, ощущая обездоленность от потерь. Ей жаль, что она отдала меня, но она видит, что я оказалась у хороших людей, Джозефины и Дугласа Попкинс. Это я назвала их имена, ведь ей не говорили, кто удочерил меня. Ей нравилось быть Лулу, но она бы не стала певицей, если бы не отказалась от меня.

Фиби признала, что Нина Попкинс — более энергичное имя, чем Кэт Маллен, но как это забавно, что у меня два имени, в то время как у большинства людей только одно. Предположила, что я могу варьировать события: быть один день Кэт, а другой — Ниной. Эта маленькая перемена может принести большую радость.

Что касается ее самой, то она устала снова и снова переживать ту историю и страдать. Возможно, все сложилось именно так, как и должно быть. А даже если и нет, она все равно решила принять свою жизнь такой, как есть. Не исключено, что ее натолкнул на эту мысль выход на сцену после большого перерыва. Фиби засмеялась своим скрипучим сухим прокуренным смехом, который я уже успела полюбить, и произнесла:

— Выходи за него. У него взбалмошные дети, да и сам он, похоже, сумасброд. Скучно не будет.

И я ответила:

— А ты придешь на свадьбу?

Но она тут же повесила трубку. Она всегда так делала, когда заканчивала разговор и стремилась к пианино, чтобы за игрой совладать с нахлынувшими чувствами.

Такова уж моя мама.

ЭПИЛОГ

День благодарения, три года спустя

НИНА

Первым явился Ноа с плюшевой собачкой и ершиком для унитаза, влетел как заводной с сумасшедшим блеском в глазах, что означало: он что-то затевает. Мелани объяснила, что с ершиком в последнее время сын не расставался, и она уже перестала бороться с этим. Я услышала, как подруга процокала по дорожке вслед за непоседой, торопясь, поскольку никогда не знала, каким явлением живой природы он заинтересуется в следующий момент — собачьими какашками, дохлой птицей или колючим кустарником. Она гордо несла гигантский живот, успевший значительно вырасти с тех пор, как я видела ее в больнице две недели назад. Удивительное дело.

— Поторопись произвести этого ребенка на свет, а то они не попадут в один класс в школе, — пошутила я, рассмешив Мелани.

— Срок у нас — тридцатого декабря, — сообщила она.

— Хорошо, что тебе установили дедлайн, — улыбнулась я.

Джон Пол шел следом за женой, неся в руках какое-то блюдо, завернутое в алюминиевую фольгу. Он просиял и клюнул меня в щеку.

— Я хочу посмотреть на малышку. Где ты ее прячешь?

— Она спит, — ответила я. — Не стоит будить ребенка, правда? Не будите спящую собаку.

— В таком возрасте они не просыпаются раньше времени, хоть из пушек пали, — заметила Мелани, ставшая теперь крупным специалистом по всем житейским премудростям: браку, уходу за детьми и вопросу, является ли туалетный ершик подобающей игрушкой.

А я зато специалист по общению с подростками, часто хочется мне напомнить подруге. И по вторым бракам. А еще я вынашивала дитя, в то время как рядом постоянно находились два ребенка, достаточно взрослые для того, чтобы понимать, как это все происходит.

Но не стоит об этом. Ведь сегодня День благодарения — самый семейный из всех семейных праздников, — и я вдруг слетела с катушек и пригласила гостей. Не важно, что я только что родила, что я хожу как зомби, что под глазами у меня такие неправдоподобно гигантские мешки.

Все пообещали мне помочь с ужином, так что мне не надо будет и пальцем шевелить. Дай только нам указания, сказали гости, и мы сами все сделаем. Линди принесла уже готовую индейку, Джеффа с детьми ждали позже. Джейн — да, та самая Джейн! — с новым мужем приехала в город навестить Тайлера и Индиго, и они принесли блюдо со сладкой веганской картошкой и бледным тыквенным пирогом без сахара. И то и другое меня ужаснуло, но я была не в том положении, чтобы обсуждать выбор блюд.

Мелани же приготовила овощи и съедобные пироги.

Миссис Уолш не поручали ничего принести, поскольку, как объяснил Джефф, она по возрасту освобождена от домашних обязанностей. Их с Фиби пригласили присутствовать на празднике в качестве почетных мам.

И я, конечно, тоже была почетной мамой — еще не привыкшей к своей роли, слабой, уязвимой и беспокойной. Будь моя воля, я бы не отходила от детской кроватки и не отрываясь глядела бы на новорожденную девочку — пухлые щечки, сжатые кулачки, обветренные из-за постоянного сосания губенки. Я то и дело звала Картера, чтобы вместе умилиться каждому чиху, каждому звуку, который она издает во сне. И Картер приходил, хотя уже слышал чихание и писк новорожденных.

— Неужели Фиби и правда приедет? — спросила Линди, как только вошла в дом.

— Обещала, но это, конечно, ничего не значит, — сказала я. — Она еще сомневается. А наша дражайшая бабушка не ответила на предложение. Что надо понимать как «нет».

— Оно и к лучшему, — заключила Линди. — Ой, а еще приедет моя сестра Эллен. А вот насчет братьев можешь не беспокоиться: они будут праздновать у родителей своих жен, так что нам не придется их терпеть.

— Мы бы справились, — возразила я, и она ответила:

— Это ты сейчас так говоришь.

Сумасшедший дом. Я так устала, что двигалась почти бессознательно, словно наелась галлюциногенов. Пыталась вести себя как обычный полноценный человек — перемешивать содержимое кастрюль, стоящих на плите, предлагать гостям попробовать соусы, чипсы и оливки, — но Линди увела меня с кухни в гостиную и дала поручение: сидеть на диване и смотреть на огонь в камине, который Картер, Тайлер и Джефф развели за двадцать минут. Мои ноги сестра положила на пуфик.

С дивана я наблюдала за калейдоскопом семейных сцен. На заднем дворе Хлоя и Дэйви играли с Тайлером в мяч. Мелани и Джейн мыли в раковине овощи и разговаривали, склонившись друг к другу. Эллен вышла со своими тремя детьми на улицу и показала им светильник Джека, который все еще стоял, осклабившись, на столике. Джефф чем-то рассмешил Линди, и она поцеловала мужа в нос. Картер раздавал пиво и болтал с новым мужем Джейн. Ноа бегал по кухне с ершиком для унитаза в руках, и миссис Уолш успела перехватить проказника, когда он ринулся в гостиную — а то он засеет микробами весь ужин, сказала она. Мелани возразила, что это совершенно новый, неиспользованный ершик, недавно из магазина, но миссис Уолш не сдавала позиции.

— Он предназначен для чистки унитаза, — вразумляла она мою легкомысленную подругу, — а предметам для унитаза нечего делать за столом в честь Дня благодарения.

Мелани закипела, но тут подоспела Линди, увела ее с кухни и посадила рядом со мной.

— Сиди здесь и думай приятное о следующих поколениях. И постарайся простить предыдущие поколения за безапелляционные замечания.

Вошла Индиго, неся поднос с фаршированными грибами, сыром, крекерами и виноградом и приволакивая ногу, потому что за нее, как детеныш шимпанзе, уцепился веселящийся Рэззи.

— Надо было тебе устроить свою жизнь так же, как я, — сказала я Мелани, сидевшей теперь на диване рядом со мной, — сначала завести подростков, а потом уже младенца. Когда ребенок не спит по ночам, у нас нет отбоя от волонтеров, готовых укачивать его.

Индиго улыбнулась и принялась соскребать с ноги Рэззи, как переводную картинку.

— Определенно придется завести тинейджера, — улыбнулась Мелани. — Вряд ли от Ноа будет большая польза в этом деле.

— Вчера ночью ты меня просто спасла, — призналась я Индиго. — Когда ты приняла эстафету, я уже намотала не меньше пяти километров вокруг стола в гостиной. Когда это было, часа в четыре?

— В полпятого. И после этого я тоже прошла километров десять, — сказала Индиго. — Малышка так доверчиво ко мне прильнула, что даже жаль было класть ее в кроватку.

Я улыбнулась ей, и она шлепнула меня по руке и стала кормить грибами.

— Открывай рот шире, — велела она. — Тебе надо поддерживать силы. Однажды твоя дочь вырастет и станет подростком вроде меня.

— Вряд ли. С тобой никто не сравнится. Слушай, — прошептала я, — не говори маме, что грибы из гипермаркета. Скорее всего, они не органические.

— Думаю, она уже знает, — ответила Индиго. — Я видела, как она читала этикетки.

— Вот черт, — ругнулась я.

Я взъерошила Индиго волосы — теперь белые с розовыми кончиками. Она училась в выпускном классе и проявляла несомненное здравомыслие. Где-то даже была восхитительна. Конечно, она все еще носила армейские ботинки и короткие юбки, но уже не стриглась фестонными ножницами и не составляла хулиганские списки. Встречалась с парнем, который собирался заглянуть позже и — о да! — привести родителей знакомиться с семьей.

«А еще они хотят посмотреть на ребенка», — сообщила мне Индиго и спросила, нет ли у меня возражений, и я ответила: «Да ради бога! Закатим знатную вечеринку».

Тайлер, приехавший домой из колледжа, интересовался, можно ли пригласить его друга Джемси, и я тоже разрешила. Если всем не хватит стульев, рассядемся на полу. Тайлер пообещал, что они с Джемси что-нибудь сыграют. Он написал для новорожденной песню.

Все шло замечательно, не считая того, что у меня разболелась голова. Я находилась словно в навязчивом сне: шум, беготня, разговоры вдруг стали меня раздражать. Я взглядом призвала Картера, он пробрался ко мне через заполненную людьми комнату и сел рядом на диван, широко улыбнувшись Мелани.

— Ты довольна? — прошептал он, поцеловав меня в макушку.

— Не знаю. Гости не перессорятся?

— Конечно нет, — засмеялся он. — Джейн на кухне спорит с Линди насчет органических продуктов, а муж Джейн сказал мне уже три раза, что, по его мнению, глупо заниматься парусными лодками. А миссис Уолш заявила, что не станет сидеть рядом с Фиби, потому что у нее от этой женщины мурашки по коже.

— Фиби, может, вообще не придет, — заметила я.

— Да, миссис Уолш могла ей заплатить, чтобы та не приходила.

В этот миг наша малышка заплакала, и брови Картера взметнулись вверх. Индиго сказала, что подойдет, но Картер возразил, что сам хочет успокоить дочь, и в конце концов я, как мать, заявила свои права на ребенка, к тому же мне нужно было отдохнуть от гама.

Я пошла в спальню и взяла на руки свое краснощекое сокровище. Это было невероятным счастьем — держать дочь на руках, видеть ее голубые глазки, глядящие на меня, гладить крошечное личико, слышать, как она гулит и чмокает. Я села вместе с ней в кресло-качалку. Ощущая ее тепло и чудесный запах детского крема, молока и младенческой кожи, я вся растворилась в любви. Бесподобное чувство! Из-за двери доносились оживленные разговоры. Вокруг какого-то политического события разгорелся спор. Миссис Уолш категорически возражала на любое слово Линди. Джейн громко хохотнула, словно поставила точку в дискуссии, и Индиго воскликнула:

— Ма-а-ама!

Я приложила девочку к груди и поморщилась: малышка присосалась, и я ощутила знакомое тянущее усилие и жжение, когда по протокам пошло молоко.

Через некоторое время снаружи послышалась какая-то суматоха, видимо, открылась и закрылась входная дверь, раздались восторженные крики: «Привет! Привет!» — и через пару минут передо мной вырос улыбающийся до ушей Картер, а за спиной у него стояла Фиби в длинной лиловой юбке и черном вязаном кардигане. Он сделал широкий жест в мою сторону и слегка подтолкнул Фиби в комнату. Волосы у той были убраны в пучок на макушке, ресницы густо накрашены и подведены карандашом. Мое сердце, как всегда, когда я видела мать, стало выпрыгивать из груди от ликования. Моя мама, которую я могла никогда не узнать.

— Привет, — поприветствовала ее я. — Рада тебя видеть! Смотри — это твоя внучка!

Мне хотелось, чтобы она обняла меня. В моих фантазиях она воскликнула: «Какая очаровашка! О, как долго я ждала этого момента! Чудесная девочка!» И сказала, что малышка похожа на меня или на Линди в этом возрасте. Она могла произнести еще много добрых, мудрых и прекрасных слов. Но этого не случилось. Мать бросила на ребенка взгляд, повела руками и проговорила своим прокуренным голосом:

— Извини, я опоздала и останусь ненадолго. Хотела только заглянуть.

— Я рада тебе, — повторила я. — Хочешь подержать маленькую Тилли?

— Все еще не верю, что ты выбрала ей такое имя, — заметила мама.

— Это от «Тилтона». Я хотела почтить память отца, — объяснила я. — Думала, тебе понравится.

Лицо ее слегка переменилось. Означало ли это, что ей понравилось? Не могу сказать.

Я отняла Тилли от груди и протянула ее бабушке, но Фиби уже заинтересовалась чем-то в коридоре. На меня она даже не посмотрела.

— Собралось так много людей, — сказала она Картеру. — О чем вы только думали?

Он весело хмыкнул.

— Пойду, пожалуй, выпью, — проговорила Фиби. — Нина, выходи, когда закончишь.

И ушла. Когда-то она сделала все, что в ее силах, но не стала моей матерью в полном смысле слова. Она была, но ее не было. Вот кто стал бы настоящей бабушкой, так это Джозефина. Уж она бы знала, что уместно сказать в этой ситуации, понимала бы, что я хочу услышать. Милая любящая Джозефина Попкинс.

Я мысленно послала ей воздушный поцелуй.

Потом я услышала, как Фиби со всеми здоровается; кто-то предложил ей бокал вина, а Линди объявила, что стол будет накрыт через десять минут, так что можно потихоньку собираться в гостиной.

— Пойдем, покажем тебя народу, — сказала я Тилли.

Я принесла ее в ярко освещенную теплую гостиную, где горел камин и Тайлер бренчал на гитаре. Джефф привел детей с улицы. Был здесь и Эй-Джей, он улыбался и вытирал глаза — что-то попало.

— Эй-Джей! — воскликнула я. — Как я рада вас видеть! Я и не знала, что вы придете!

Он смущенно наклонил голову и сказал, что привез Фиби, но ему неудобно оставаться.

— Вот еще глупости! — возразила я. — Я никуда вас не отпущу.

Он склонился над ребенком и заулыбался. Подошла Индиго и приобняла меня.

— Моя сестренка, — похвасталась она.

Тут малышка чихнула, и внезапно мы с ней стали центром всеобщего внимания. Все стали подходить к нам.

Эллен всплеснула руками:

— Кого это принесли? Проснулась!

А Мелани выразила восхищение:

— Вы слышали, как она забавно чихнула? Какая прелесть!

Я прижимала Тилли к себе, и она совершила феминистский поступок — выпростала из-под одеяльца энергичный кулачок и потрясла им в воздухе. Кто-то увидел в этом знак того, что она станет такой же решительной, как ее мама, но и такой же необузданной. И все как-то сразу стали подшучивать надо мной. Мелани рассказала, как я сочиняла истории рождения всем усыновленным и удочеренным детям; Линди вспомнила, как я отвела ее к монахиням и побежала играть со своими друзьями на детской площадке; Индиго потешалась над тем, как я разбила машину в тот день, когда она забрала Бейонсе из лаборатории. Наконец я произнесла:

— Ну ладно, посмеялись надо мной и хватит. Теперь я — мама и должна думать, что моим детям стоит знать обо мне, а что — нет.

— Детям? — удивился кто-то. — Картер, ты слышал это?

Потом все засмеялись и вернулись к спорам о политике, и о лучшем способе приготовления индейки, и обязательно ли хороший человек должен быть веганом. Все говорили одновременно, улыбались, хмурились и пытались перекричать остальных.

У меня возникло странное ощущение: словно я смотрю в камеру, которая отъезжает от толпы и обозревает со стороны людей, которые объединяются в пестрые группы и снова расходятся по разным углам. Как атомы, которые сливаются воедино и опять отталкиваются друг от друга. Я выключила в мозгу звук их голосов — низких и высоких, сварливых и ласковых — и просто наблюдала за присутствующими. Вот моя семья. Моя сумасшедшая, невыносимая, беспокойная семья. Все они невозможные и удивительные личности, и каждый с трудом переносит присутствие остальных, но они существуют в моей жизни. В моем доме, в моей гостиной. Здесь были мой муж, и дочь, и пасынок, и падчерица, и бывшая жена моего супруга с новым мужем, и друзья, и сестра, и моя мама, и мать и сестра моей сестры.

Я создала семью своими руками, буквально принудив их всех общаться со мной, узнать меня. Я — человек, по праву принадлежащий к этой группе людей.

Я поймала взгляд Картера, и он послал мне воздушный поцелуй. Моя мать и Эй-Джей тоже переглянулись и выскользнули на улицу; его рука лежала у нее на талии. «Так-так, — подумала я. — Только посмотрите, что творится!»

Не знаю почему, но я внезапно заплакала. Может быть, из-за послеродовой депрессии, а может, потому, что я была частью замечательной семьи, о какой даже не мечтала. И этот факт показался мне одновременно чудесным, ужасным, пугающим, замысловатым и непостижимым. Почти невероятным.

В это время Мелани пригласила всех к столу. Я вытерла глаза и послушно пошла на свое место.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я чрезвычайно благодарна всем, кто помогал мне при написании этой книги, — Эллис Матисон, которая читала первые черновики и убеждала меня внести необходимые исправления, чтобы роман стал честным и правдоподобным; Ким Стеффен, каждое утро гулявшей со мной и помогавшей услышать голоса моих персонажей; Лесли Коннор, Холи Робинсон, Линде Балестраччи, Нэнси Холл, Нэнси Энтл, Мишель Спирс, Марсии Уинтер, Эди Куфте, Дейдре Моро Джеймс, Грэйс Полс Ричи, Шэрон Уайз, Лори Рудерфер, Марджи Липшиц-Шапиро и Бет Левин — которые поддерживали меня и дарили свою любовь.

Барбара Пайн рассказала мне о роли социальных работников в процедуре удочерения. Николь Остин Хичкок не только привела в порядок мои волосы (насколько это было возможно), но также объяснила мне, что такое кератиновое лечение.

Огромное, огромное спасибо всем, кто посетил мой писательский мастер-класс «Игра словами» и доверил мне свои истории.

Шлю безмерную благодарность людям, выросшим в приемных семьях в Коннектикуте, которые рассказали мне о том, каково это — расти в чужой семье и не иметь возможности узнать о своих кровных родственниках.

Отдельное спасибо Карен и Терри Бергантино, позволившим мне провести плодотворную неделю за работой в их уютной тихой квартире.

Я бы не справилась без помощи и поддержки моего прекрасного агента Нэнси Йост, которая самым увлекательным способом вдохновляла меня и побуждала писать дальше. Также я бесконечно признательна Джоди Уоршоу и всем замечательным сотрудникам издательства «Лейк Юнион».

А также спасибо моему мужу Джиму и моим восхитительным детям — Бену, Элли и Стеф, и тем, с кем они меня познакомили: Эмми, Майку, Чарли, Джошу, Майлзу, Эмме и Алексу. Не могу описать словами, как я вам благодарна.

Примечания

1

Ежедневная утренняя программа «Сегодня» («Today»).

(обратно)

2

Раса воинов из сериала «Звездный путь».

(обратно)

3

Американская бизнес-леди, автор книг и ведущая телепередач, в которых содержатся советы по домоводству.

(обратно)

4

Сетевая компания розничной торговли.

(обратно)

5

Английское название бренда — «Coach».

(обратно)

6

Известный мюзикл Фрэнка Луссера, впервые поставленный на Бродвее в 1950 году.

(обратно)

7

Мюзикл Кола Портера по мотивам пьесы Шекспира «Укрощение строптивой».

(обратно)

8

В рассказе Эдгара По убийце казалось, что он слышит стук сердца жертвы из-под пола.

(обратно)

9

Американский певец и автор песен. Имеется в виду песня «Folsom Prison Blues» («Блюз Фолсомской тюрьмы»).

(обратно)

10

Американская певица и актриса.

(обратно)

11

Жанр мексиканской народной музыки.

(обратно)

12

Британская певица, отличавшаяся своеобразной манерой исполнения песен в различных музыкальных жанрах.

(обратно)

13

Бейонсе — американская певица в стиле R&B.

(обратно)

14

Персонаж мультфильма «Холодное сердце».

(обратно)

15

Редкая в США купюра, которую принято дарить на счастье.

(обратно)

16

Тилтоны — древняя английская фамилия. Среди ее обладателей много знаменитых людей.

(обратно)

17

Звезда Голливуда с 1930-х по 1990-е годы.

(обратно)

18

Система подготовки к родам, разработанная французским акушером Фернаном Ламазом в 1950-х годах.

(обратно)

19

Парааминобензойная кислота. В последнее время ее предпочитают не использовать в косметических средствах, поскольку она вызывает аллергию.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ЭПИЛОГ

БЛАГОДАРНОСТИ

*** Примечания ***