Чебурашка [Олли Ро] (fb2) читать онлайн

Чебурашка Олли Ро

Пролог

Семнадцать лет назад

Зоя Данилина

Сегодняшний день воистину разделит мою жизнь на «до» и «после». Пусть и звучит это слишком пафосно, учитывая столь юный возраст, но это действительно так.

Сегодня.

Все случится сегодня.

Соколовский всем объявит, что мы вместе. Мы — пара.

Чемпион и заучка.

Сокол и Чебурашка.

Смешно.

Всем будет смешно.

В основном, конечно, смеяться будут надо мной. Но нам плевать.

Мне плевать.

Мы готовы.

Я готова.

А Матвей вообще ничего и никого не боится.

Мы действительно ждали этого дня, чтобы перестать скрывать свою дружбу, свои отношения. Теперь время точно пришло. Вчера Матвей выиграл свой важный бой. Сегодня объявили мои результаты на математической олимпиаде.

Два человека.

Два победителя.

И мы вместе. Кто бы и что бы по этому поводу ни думал.

Больше нет причин скрываться от одноклассников и других ребят в школе. Теперь мы сможем противостоять любым нападкам или смешкам в мою сторону и в сторону Матвея, не боясь из-за этого упустить главные цели. Потому что мы их достигли.

Я получила возможность бесплатно учиться в одном из лучших вузов, а Матвею со дня на день придет ответ из Федерации бокса и, я уверена, что ему уготовано место в Москве. Не даром сам Виктор Борисович! записал в свой блокнот имя Соколовского.

Теперь-то у нас с Матвеем достаточно свободного времени, чтобы противостоять глупым нападкам богатеньких подростков, считающих себя элитой. Хотя, как ни прискорбно, они и есть элита. Дети депутатов, магнатов, и прочих «владельцев заводов, газет, пароходов». Что ни одноклассник — то мистер-твистер.

И я. Обычная Зоя Данилина, попавшая в престижное учебное заведение лишь по воле самой директрисы для поддержания рейтинга, и обучающаяся вместе с мажорами лишь потому, что моя мама — сама учительница в этой гимназии.

Естественно каждый первый считает меня едва ли не мусором.

Но только не Матвей.

А на остальных плевать.

Через пять минут автобус доставит меня до гимназии, где сегодня проходит традиционный Зимний бал. Под светлым объемным пуховиком с помощью молитвы и исключительно вертикального положения в автобусе на мне не мнется сейчас обалденное красное платье, которое идеально попадает в тон камням на сережках-гвоздиках. Их, правда не видно из-за прически, ибо выставлять сейчас и без того заметные мои уши — лишь давать лишний повод для насмешек.

Мои волосы, кстати, уложены идеальными локонами, на которые я потратила добрую половину дня и полфлакона дорогущего лака для волос. Потому-то двадцать пятого декабря я и вышла на улицу без шапки. И даже мороз в минус пятнадцать градусов не заставил рискнуть прической. Полтора часа улетело на макияж, несмотря на то, что он состоял лишь из туши для ресниц и полупрозрачного малинового блеска для губ.

Едва ли не все силы высосали эти адские сборы, однако результат оказался настолько удовлетворительным, что, не узнавая саму себя, я еще около сорока минут просто крутилась перед зеркалом, пока не спохватилась, что следующие пятнадцать минут самолюбования грозят непростительным опозданием.

С Матвеем договорились встретиться у центрального входа. Очень неудобно, что мы живем на разных концах города, зато гимназия примерно посередине этого убийственного расстояния. Соколовский предлагал заехать, но мне, как истинной Золушке, хотелось произвести на него впечатление, а в этом деле не стоит форсировать события.

Лучше встретимся на нейтральной территории, тем более, что мамы сегодня не будет, а такого рода провокация, как пустая квартира для двух влюбленных подростков, нас с Соколовским до добра не доведет.

Теперь уж точно.

Так что я путем построения логической цепочки предположений, вкупе с легким расчетом математической и статистической вероятности возникновения спонтанного притяжения двух гормонально заряженных и эмоционально не совсем зрелых людей, сочла, что не стоит лезть на рожон, дергать тигра за усы, совать голову в пасть льву, искушать судьбу и тому подобное. Не время еще. Мы это уже выяснили. И согласились подождать, тем более нам и так прекрасно вдвоем, без всяких этих… безобразий…

Короче, наедине нам лучше надолго не оставаться.

По крайней мере, ближайшее время.

Снег под ногами блестит мелким бисером и хрустко поскрипывает на каждый мой торопливый шаг. Стриженные идеальные туи и кусты можжевельника, образующие лабиринты, украшены волшебными белыми шапками, искрящимися в свете фонарей. Центральный вход гимназии украшен разноцветными гирляндами и новогодними конструкциями. На крылечке толпится народ.

Много народа.

Даже как-то чересчур.

Не пускают еще что ли?

Кажется, будто это собрание кандидата в депутаты с населением пенсионного возраста. Все возбуждены, выкрикивают какие-то неразборчивые вопросы, требуют немедленных ответов, ведя параллельно друг с другом жаркие споры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍По мере приближения к толпе, шаг мой замедлялся. В центре этого гама стоял Матвей, а вокруг него, как цыплята вокруг квакухи, кудахтали одноклассники и, кажется, еще и ребята из параллели.

— Так, что, Сокол? Ты и Чебурашка — это правда? Вы вместе? — чересчур удивленно, на мой взгляд, спрашивал кто-то из толпы.

Да бог ты ж мой, что тут такого особенного? Я ж не животное, в самом-то деле. К чему этот митинг антигринпис?! Будто Матвей только что объявил, что женится на пекинесе.

— А ты что, Сивый, ревнуешь? — рычит на него Соколовский.

— Да фигня это все, Гриня! — толкает в плечо друга Вася Зубов, — Сокол нормальный пацан, животными не балуется.

По толпе проносится мерзкий хохот, от которого я морщусь. Впрочем, как и Матвей. Голоса из толпы, теперь уже женские, продолжают свой мерзкий допрос.

— Точно!

— Кого же он тут поджидает? Не нашу ли зверушку?

— Еще и с цветами… аленькими…

— Ты не чудище ли ждешь?! А Сокол? — снова ржет Сивый.

— Пасть закрой, пока зубы не вывалились, — огрызнулся Матвей.

Я улыбнулась. Держит оборону. Меня ждет. Уж не знаю, как они все прознали и с чего вообще начался этот митинг за независимость, на который я явно опоздала, но теперь-то деваться точно некуда. Будем сознаваться.

Со всех сторон слышались смешки, крики, неразборчивые реплики не самого приятного для моей персоны содержания, но мы в принципе были к этому готовы. Пойду, встану рядом. Будем вместе отбиваться. А лучше поцелуемся всем назло.

Матвей заметно нервничал, скользя по лицам одноклассников. Напряженно сжималась его челюсть и хмурились брови. Ситуация ему однозначно не нравилась, но меня парень все еще не замечал.

Во мне же наоборот росло необъятное спокойствие, трогательная нежность по отношению к Соколовскому и абсолютное безразличие ко всем прочим. Каждый мой шаг становился увереннее. Каждый вздох глубже.

Сейчас Матвей увидит меня и тоже проникнется этой внутренней силой и уверенностью. Им вновь завладеет уже известный глубинный инстинкт к защите, что проявился с самой первой нашей встречи. Он начнет, скорее всего, грязно материться и ломать носы каждому, кто посмеет меня оскорбить.

— Милый, да скажи ты им, чтобы уже заткнулись! Хватит церемониться с этими питекантропами! — внезапно раздался голос Кристины, и тоненькая блондинка в шубке повисла на плече Соколовского.

Я резко замерла.

Это что вообще за шоу?

Что происходит?

— Идиоты! Какая Чебурашка?! Сокол всегда любил только меня. А мое сердечко принадлежит только Матвею. Мы вместе, придурки! Разве может быть иначе? В нашем идеальном уравнении нет места длинным ушам! Подобный бред нас просто оскорбляет! Да, ведь, Сокол?

Два ярко голубых глаза впились в Соколовского, а его же черные колодца очень вовремя таки заметили меня. Мозг отчаянно верил и надеялся, что сейчас Матвей скажет им правду. Стряхнет с плеча Кристину. Подойдет ко мне и обнимет. Признается, что чувства у него только ко мне, а Новикова может идти ко всем чертям. Ну, или к своим дружкам-питекантропам.

Но в душе… Вернее на дне соколиных мрачных колодцев в предсмертной агонии уже тлели наши чувства, рождая совершенно иной ответ.

Все кончено.

Между нами все кончено.

— Конечно, — кивнул Матвей и откашлялся. А затем, сунул в руки Кристине покрывшиеся инеем чайные розы, украшенные сияющими стразами, будто слезами. — Мы с Кристиной снова вместе.

Далее слышался громкий одобрительный смех, дружные похлопывания по плечу и еще какие-то разговоры, но слов разобрать уже не получалось. В ушах с гулким шумом колотился пульс.

Что-то звонко разбилось о заледенелую плитку, разлетевшись на мелкие осколки.

Это мое сердце.

Глава 1

Настоящее

Матвей Соколовский

Я не был в родном городе уже очень много лет. Как уехал в шестнадцать покорять столицу и завоевывать чемпионские титулы в боксе, так больше ни разу и не возвращался, оставив позади все плохое и все хорошее, что только может быть у человека в этом возрасте. Родителей, школу, первую любовь, друзей, проблемы, тренера…

И в погоне за мечтой ни разу не оглянулся назад, не усомнился в правильности своего выбора, не пытался найти связующие нити между прошлым и настоящим. Тогда я действительно вытянул счастливый билет, благодаря которому теперь у меня есть все. Деньги, титулы, награды, репутация, связи, собственная спортивная школа, огромные рекламные гонорары и сотни тысяч подписчиков в соцсетях. Мне доступны любые развлечения и желания.

Все это не свалилось с небес в одночасье, а добыто потом и кровью в самом прямом смысле. Я годами не вылезал из спортзалов, объехал полмира, ломал ребра, получал сотрясения… Бокс — тяжелый, жесткий спорт. Травматичный. Жестокий. Болезненный.

Я отдал ему большую часть своей жизни. Взамен он обеспечил меня на долгие годы вперед безбедным существованием. Но есть и обратная сторона медали.

Мне за тридцать.

Семьи нет.

Детей нет.

Даже постоянной женщины нет.

Родители давным-давно погружены в собственную жизнь. У отца — автомобильный бизнес. Мать вся в благотворительности. Мы созваниваемся пару раз в месяц, но по большому счету у каждого своя отдельная жизнь.

Нет, конечно, найти любовницу для меня — не проблема. Они пачками пасутся в любом месте, куда ни зайди. В каждом более-менее приличном клубе найдутся такие категории, что удовлетворят любые запросы на ночь.

Здесь есть свежие и пробивные куколки, от восемнадцати до двадцати пяти. Тонкие, звонкие, ищущие состоятельного папика, желательно симпатичного и свободного, но не принципиально. Для таких дев наличие денег имеет гораздо больший приоритет, нежели отсутствие штампа в паспорте. Они знают все свои рабочие стороны, профессионально позируют на камеру, питаются исключительно за чужой счет, а также умеют доставать брендовые шмотки (или их качественные подделки) за вменяемые цены.

Помимо вчерашних школьниц и студенток можно встретить знающих себе цену, успешных и красивых тридцатилеток, убивших молодость на учебу и карьеру, а теперь отчаянно пытающихся вскочить в последний вагон уходящего поезда. Такие уже не особо надеются найти себе мужа, даже больше — он им зачастую вовсе и не нужен, они здесь скорее для того, чтобы поймать молодого, горячего, симпатичного жеребца, и за пару ночей залететь. Охотниц за сперматозоидами можно распознать по хищному взгляду, оценивающему тебя по сорока пяти пунктам их личной анкеты на должность донора семенной жидкости. В непринужденной беседе за бокалом мартини они ловко и завуалированно выведывают у тебя о состоянии здоровья, наличии рака или инсультов у родственников, судимостях и образовании. Была у меня одна такая, старательно пытающаяся успеть до сорока родить от реального мужика, а не от пробирки ближайшего центра репродукции и планирования семьи по квоте для старородящих.

Есть еще один тип дам на одну ночь. Состоявшиеся молодящиеся ягодки за сорок, пожинающие плоды разделенного в разводе имущества в перерывах между ботоксом и фитнесом. Тем вообще все равно, на ком скакать, лишь бы позволили.

В общем — на любой вкус.

Вот только мне не вкусно.

И противно.

Ушло то время, когда тупо сношаться в кабинке туалета ночного клуба с едва знакомой пьяненькой телкой, чей счет в баре ты оплатил, — в порядке вещей. Когда возможность всю ночь напролет пользовать пару-тройку ринг-герлз после победы в очередном турнире доставляло и физическое и моральное удовлетворение. Когда льстит, что фанатки, сдирающие с себя трусики и лифчики, готовы по самые помидоры, а то и вместе с ними, заглатывать сами знаете что, полируя это самое до зеркального блеска, обливаясь слезами и слюнями благодарности.

Все ушло.

В жизни наступил этап, когда наступает осознание того, что где-то что-то упустил. Потерял. Не сберег.

Прошел мимо.

И все чаще вспоминается первая любовь, сумасшедшие поцелуи, первая близость, которую с высоты прожитых лет и сексом-то не назовешь — так, корявые трепыхания под одеялом в кромешной темноте…

И тем не менее, воспоминания эти задевают внутри струны, которыми с тех самых пор ты так ни разу и не воспользовался. От них тепло. И почему-то тоскливо.

Я медленно еду по некогда знакомым улицам, поражаясь, как сильно изменился город за время моего отсутствия. Гладкое асфальтовое покрытие на заметно расширившихся проспектах, новые светофоры, удобные остановки, повсюду праздничная иллюминация. Тут и там выглядывают стильные торговые центры с нарядными вывесками известных масс-маркетов и брендовых бутиков. Кинотеатры, рестораны, кафе… Фитнес-залы, новые школы, высотки жилых домов…

На месте бывшего так называемого Дома Спорта, где я начинал свои тренировки, теперь настоящий дворец. Огромное здание в пять этажей, с многочисленными спортивными площадками и залами, бассейнами и кортами… После того, как моя карьера пошла в гору, я выступил одним из спонсоров в строительстве этого комплекса, но видел его лишь на картинке. На открытие приехать не смог — участвовал в чемпионате мира, зато сейчас имею возможность воочию увидеть результат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все-таки молодец губернатор. Не зря его столько лет народ выбирает. Город преобразился до неузнаваемости, причем в лучшую сторону.

Паркуюсь неподалеку от центрального входа. Сюда мне и надо. Я не просто так вернулся на малую родину, а с конкретной целью.

Степан Свиридов по прозвищу Математик.

Парнишка из ниоткуда, вышедший на ринг неизвестной фигуркой, оказался темной лошадкой. Он играючи одержал победу в турнире «Открытый ринг» и, что самое главное, в пух и прах разгромил моего лучшего бойца.

Легкий. Поджарый. Прыгучий.

Реакция, как у молодого дикого зверя.

По уровню подготовки превосходит всех в своей возрастной категории. Высокий, но не каланча. Стойка идеальная. Удары четкие, резкие, жесткие.

Вдобавок ко всему, этот Математик — ученик моего первого тренера, Михалыча, и кому, как не мне, понимать величину потенциала молодого спортсмена.

Да я в профессиональном плане буквально влюбился в парнишку! И словно обезумевшая фанатка полетел бы за ним хоть на край света, лишь бы заманить в свою школу.

Я здесь только ради него.

Чтобы забрать. Чтобы учить. Чтобы дать шанс.

Такой же, как когда-то дали мне.

И, как бы пафосно это ни звучало, сделать из него второго меня.

Черт, да мы с ним даже похожи!

Правда я в его возрасте, пожалуй, был не так смазлив на рожу, не так рельефен, и, черт возьми, не так развит. Настоящий, мать его, мужчина! Чем их только теперь кормят, ей богу! Уже и бреется наверняка вовсю. Соперники рядом с ним, конечно, тоже не выглядят сопливыми юнцами, но взгляд у них более детский что ли. Не то, что у Степы. Хотя, на деле ему сколько? Восемнадцать?! А может, и нет. Это все экология и глобальное потепление. Мутируют люди.

Но он реально хорош!

Сейчас все и выясним непосредственно у него самого или его тренера.

На ступеньках Дворца Спорта, погруженный в свои мысли, нечаянно сталкиваюсь с девчушкой. Она зарылась с головой в необъятную сумку и на ходу что-то ищет. Замечаю ее слишком поздно для того, чтобы избежать удара. Ее макушка врезается в мое плечо, а шелковые волосы щекочут подбородок. Невольно втягиваю в себя тонкий ненавязчивый аромат. Кажется, это кокосовый шампунь. Электрическом током эффект дежавю проносится по телу.

Нечто знакомое мелькает в сознании, но так и не успевает сформироваться во что-то осмысленное.

От удара девчонку буквально отбрасывает назад, худые ножки на каблуках скользят по плитке, и я едва успеваю поймать тонкую холодную ручку с бледно-голубыми венками на узком запястье, выглядывающем из-под рукава прямого серого пальто, и предотвратить падение на жесткий гранит ступенек.

— Прошу прощения! — поспешно извиняюсь я и буквально застываю на месте. Передо мной Чебурашка. То есть, Зоя. Данилина. Только все вокруг ее звали Чебурашкой из-за смешной лопоухости. Моя бывшая одноклассница. Девчонка, которая когда-то вихрем ворвалась в мою жизнь, перевернув там все с ног на голову. Я был ее первой любовью. Сумасшедшей. Отчаянной. И, естественно, печальной. А она моей. Светлой, трепетной и тоже печальной. Мы не очень хорошо расстались, но теперь ведь это неважно. Ведь так? Столько лет прошло. И я, черт возьми, рад ее видеть!

И эта радость во мне молниеносно сменяется возбуждением, потому что помимо воли в сознании мелькают воспоминания о наших с ней поцелуях и объятиях.

— О, ничего страшного! — скользнув по мне безразличным взглядом, ровным бездушным тоном отвечает мне Зоя и торопливо одергивает руку, — Это Вы меня извините, совсем не смотрю, куда иду.

Красивая.

Худовата. На некогда округлом личике теперь четко обозначились острые скулы. Бледновата. Даже веснушки ее стали практически невидимыми, полупрозрачными искрами, осевшими на чуть вздернутом носу. Глаза по-прежнему глубокие и большие, окруженные пушистыми ресницами, темно-карие, почти черные, вот только ни озорного блеска, ни всепоглощающего огня в них больше нет.

Одета, конечно, так себе — пальто старое, фасон прямой классический, но, скажем откровенно, — немодный, ботинки «прощай молодость» на невысоком устойчивом каблуке. В столице в таких галошах даже бабульки в метро не ездят. Черные зауженные брюки и кремовая, застегнутая под горло на все до единой пуговицы блузка, выглядывающая из распахнутого воротника… Кажется, в школе у нее была похожая одежда. А еще кажется, что с тех пор она ничуть не выросла. Ну, если только на пару сантиметров. Зоя своей кокосовой макушкой едва достает до моего подбородка.

Но все равно хорошенькая.

И даже какая-то юная.

Хотя выражение лица серьезное, с отпечатком усталости и какой-то грусти что ли…

Волосы ее больше не затянуты в тугую косу, а мягкими шоколадными волнами струятся по плечам. Кожа гладкая, ровная, как и много лет назад. Спокойный макияж, на коротких ногтях бежевый лак.

Типичная такая училка.

Математичка.

Ей бы очки на нос для полноты образа.

Но, повторюсь, хорошенькая!

И пока я, ошеломленный, оценивающе ее разглядываю, выявляя любые малейшие изменения, бывшая одноклассница, не выказывая ни малейшего признака узнавания, все с тем же безразличным видом, огибает меня по дуге и, не произнося ни слова и не оглядываясь, словно я и в самом деле обычный незнакомец, а то и вовсе — пустое место, звонко стучит каблучками по направлению к остановке.

Опомнившись, я только собираюсь окликнуть ее, но Зоя уже ныряет в автобус вместе с остальной серой массой.

Не узнала.

Она. Меня. Не. Узнала.

Какого хрена?!

В груди неприятно защемило то ли сердце, то ли уязвленное самолюбие.

Не узнала меня! Матвея Соколовского!

И ладно не знать в лицо чемпиона мира по боксу, это — нормально! Боксеры — не футболисты! Но не узнать свою первую любовь! Это же за гранью адекватности и реальности!

Это ведь точно Чебурашка. Я не мог ошибиться. Хотя… Что ей тут делать? Еще в школе девчонке пророчили великое будущее в научном сообществе. Да ее в МГУ и Бауманку заранее без экзаменов приняли после победы в какой-то там всероссийской олимпиаде. Решила какую-то супер-задачку! Да она бредила своей мечтой учиться у лучших профессоров страны и дни считала до окончания школы.

Зоя и дня не прожила бы без своей математики! У нее были все возможности уехать в столицу за своей мечтой, как это сделал я, и добиться любых вершин. Когда только уехал, то очень часто вспоминал о ней. Это меня, прямо скажем, разрушало, поэтому я запретил себе думать о Зое.

Лишь иногда.

В минуты острого одиночества вспоминал былое и представлял, где она сейчас.

В моих мыслях Зоя оказывалась как минимум профессором на мехмате, а то и деканом. Однажды мне доводилось бывать в МГУ. Я шел по коридорам, вполуха слушая разговоры ректора, и мечтал случайно столкнуться с ней вот также, нос к носу. И тогда… Может, у нас был бы еще один шанс. И тогда, я ни за что не повторил прошлых ошибок.

Ведь никто больше не любил меня так, как любила Зоя.

Она ведь любила меня!

Я точно знаю!

Так почему же не узнала?

Глава 2

Прошлое

Матвей Соколовский

— Здрасте, Татьян Иванна, — приветствую секретаря, сторожившего двери у кабинета директрисы, словно натасканная болонка.

— А, Соколовский! Утро доброе. К Малыгиной?

— Угу. Не знаете, зачем вызывала?

— Кажется, у нее с утра был Глебов. Не по твою ли душу?

Я вздыхаю. Вероятно, по мою. С математиком у меня терки. И дело вовсе не в учителе, как мне ни хотелось бы считать иначе. Дело в моей взаимной нелюбви к цифрам. И частых тренировках, из-за которых приходится прогуливать каждый четверг алгебру, стоящую шестым и седьмым уроками.

Коротко стучусь и, услышав заветное «войдите», словно смертник на плаху шагаю в мрачный и холодный, будто склеп, кабинет директрисы.

Дизайн тут, конечно, впечатляющий. Напоминает логово председателя ЦК КПСС. Бордовые стены, до середины выкрашенные матовой краской, снизу отделанные деревянными панелями, покрытыми лаком, массивная мебель из красного дерева, плотные зеленые шторы из сукна, красная ковровая дорожка на полу, графин с водой и перевернутый стакан на серебристом подносе на тумбочке.

В интерьер очень просятся портрет Сталина, бюст Ленина и знамя ВЛКСМ. Атмосферно, чё.

— А, Соколовский, — вскидывает подведенные черным карандашом брови Малыгина, — Проходи, проходи. Присаживайся. Серьезный разговор с тобой буду вести.

Я нехотя плетусь ближе и усаживаюсь на мягкий стул, пристраивая рядом на полу рюкзак.

Внезапно звонит ее телефон, заставляющий меня вздрогнуть. Черт возьми, вот я вроде и здоровый лоб, а какая-то маленькая бабулька одним своим присутствием заставляет внутренности вытягиваться в какую-то тугую жилу и вибрировать.

— Малыгина. Слушаю вас. — Официальным тоном отвечает директриса на звонок. — Ах, да, Людмила Владимировна, здравствуйте! Конечно, конечно! Ждем! Приехали? Замечательно! … Вот как… Сейчас вас встретят и проведут ко мне… Да… Ну что, вы! Это мы счастливы видеть вашу Зою среди наших учеников! Две минуты!

Она кладет трубку, спешно встает из-за стола и, открыв двери, отдает распоряжение секретарю.

— Татьяна Ивановна, там Данилина приехала, встретьте ее у ворот. Они не могут попасть на территорию, а Григорий занят с забывшими пропуски учениками.

— Конечно, Нина Васильевна!

Двери захлопнулись.

— Так Соколовский, у нас пять минут. У тебя завал по математике — геометрия, алгебра и даже физика — хуже некуда. Ты прогулял за сентябрь шесть занятий! Пока твои тренировки не отражались столь пагубно на учебе, мы все снисходительно закрывали глаза, но теперь ты портишь рейтинг гимназии своими низкими баллами. У нас не обычная школа, ты это знаешь. За одни спортивные достижения мы не ставим пятерки в аттестат. Поэтому в ближайшее время ты должен исправить ситуацию. Мне все равно, какими путями ты будешь делать это. Можешь ходить к репетирам, можешь просить Виктора Андреевича с тобой заниматься дополнительно. Можешь брать уроки дистанционно или просить помощи у одноклассников. Повторюсь — мне все равно. Главная цель — исправить твои неуды, отработать пропуски. В противном случае, нам придется с тобой распрощаться. И ты знаешь, к чему это приведет. У тебя будут проблемы с твоими родителями. У меня, конечно, тоже будут проблемы с твоими родителями, но, слава богу, мне на это плевать. Репутация, Матвей, слишком дорого нам досталась, чтобы пренебрегать правилами и требованиями даже ради такого замечательного спортсмена, как ты. А уж богатых и влиятельных родителей в нашей гимназии и без Соколовских каждый первый. И все они привели сюда своих детей потому, что мы — лучшее учебное заведение в своем сегменте! Даю тебе месяц. Если за это время не увижу положительной динамики и отработанных пропусков, можешь просить родителей подыскивать тебе новую школу. Это понятно?

Что уж тут непонятного…

— Да, Нина Васильевна.

— Свободен.

Подхватываю рюкзак и быстро шагаю на выход. Распахнув двери, буквально налетаю на входящую в кабинет девчонку. Она ударяется лбом в мою ключицу и ошарашенно ойкает, отшатываясь назад. Ловлю ее за руку, попутно отмечая, что запястье очень тонкое, и мои пальцы ложатся внахлест. Огромные карие глаза, опушенные длинными загнутыми ресницами, испуганно распахиваются. Ее волосы туго заплетены в косу, отчего оттопыренные уши кажутся еще больше. Она похожа на инопланетянку.

— Соколовский! — возмущается Нина Васильевна, — Осторожнее! Не испорти мне своими бицепсами гениальный ум, способный, кстати, перекрыть печальную статистику, вызванную твоими провалами в математике!

— Извините, — буркаю я, отодвигаясь в сторону и впуская в кабинет бледную девчонку с забавными веснушками на носу, которая уже не выглядит перепуганной, а широко мне улыбается.

— Все в порядке, — мяукает она, проходя ближе к директрисе. — Здравствуйте.

Следом входит миловидная женщина средних лет, с аккуратно уложенными светлыми волосами, в строгом костюме, подчеркивающем довольно хорошую для ее лет фигуру и ясными серыми глазами на добродушно улыбающемся лице.

Наверное, мать девчонки, решаю я, хоть они и не похожи между собой от слова совсем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Впрочем, это не мое дело.

Мне надо срочно что-то решать с гребанными неудами и пропусками.

А потому, не оборачиваясь, покидаю директорский кабинет и, услышав звонок на урок, тороплюсь в класс. Не хватало еще проблем с литературой. Ее не то что прогуливать нельзя, лучше даже не опаздывать!

В середине второго урока, который вел наш местный гений математики — Глебов Виктор Андреевич, раздается стук в двери, которые сразу же распахиваются, предоставляя доступ удушливому тяжелому аромату шанель номер пять, следующему впереди его хозяйки.

— Виктор Андреевич, позвольте прервать ненадолго ваши благородные попытки научить десятый «А» пользоваться логарифмическими таблицами. В конце концов, сытое брюхо к учению глухо, а вообще плотно набитый мозг — опасная вещь. Кхм… Внимание класс! — звонко декламировала Любовь Васильевна, которую все, даже коллеги, за глаза называли Адольфовна из-за пробивающихся над верхней губой темных усиков, зализанной набок челки и любви к одежде цвета хаки, хотя на деле у нее очень мягкий характер и миллион прибауток на языке. — Это ваша новая одноклассница. Ее зовут…

— Чебурашка, — хохотнул Вася Зубов, наш местный шут.

По классу прокатывается волна смешков. Девчонка и вправду выглядит забавной. Это из-за лопоухости, так нелепо подсвеченной сзади солнечным светом, льющимся из окна, и какой-то блаженной наивности во взгляде. Ее реакция на реплику и смех одноклассников неожиданно удивляет. Девчонка не краснеет, не бледнеет, не изменяется в лице. Она по-прежнему широко и открыто улыбается, шутливо закатывая в потолок глаза легонько кивая. Мол — да, да, вы меня раскусили.

Забавная.

А вот Адольфовна мгновенно вспыхивает.

— Рты закрыли! — рявкает завуч, с прищуром оглядывая парты, — Собака лает — ветер носит. Запомни, Данилина, на обиженных Богом, не обижаются. А вообще, критика не девушка, её нельзя любить, её надо принимать как горькое лекарство. Так, а ты Зубов, поменьше бы скалился. За такие шутки в зубах бывают промежутки, — половина класса реально краснеет пытаясь сдержать рвущийся наружу дикий ржач.

Лишь звонкий, немного нервный смешок новенькой серебряным колокольчиком озаряет повисшую тишину. Это срабатывает, как спусковой крючок. Класс хохочет до слез.

Адольфовна откашливается, пытаясь сделать сердитое лицо, что получается не очень. Ей и самой смешно, но дисциплину необходимо соблюдать. Она делает взмах рукой, призывая учеников к порядку, и мы быстро умолкаем. Все же Адольфовну все в гимназии любят и уважают.

— Итак, класс. Вашу новую одноклассницу зовут Зоя Данилина. Зоя, — это твой класс, десятый «А». Ближе познакомитесь на перемене. Сядете рядком да потолкуете ладком. А сейчас не будем отнимать время у Виктора Андреевича. Зоя, занимай свободное место. Урок продолжается. Ребята, обращается она ко всем и ни к кому конкретно. Я надеюсь на ваше благоразумие и адекватность. Помните, лишь образованный человек может оценить степень своего невежества.

— На что это вы нам намекаете, Любовь Васильевна?

— На то, Зубов, что чем меньше в голове извилин, тем более прямым кажется путь к истине. Подумай об этом на досуге.

Адольфовна еще раз обводит класс своим фирменным прищуром и покидает кабинет, а новенькая тем временем направляется прямиком в мою сторону.

И тут я осознаю, что единственное свободное место — рядом со мной.

Черт!

Последние три года, с тех пор, как мои плечи заметно раздались вширь, я вполне обоснованно занимал целиком всю парту. Одноклассникам попросту было тесно рядом со мной, а одноклассницы… ну это вообще отдельная тема. С ними не хотел сидеть уже я. Вернее, я бы сел с одной конкретной одноклассницей, Кристиной Новиковой, но эта стервочка предпочитала место рядом с ботаничкой Машей в толстенных очках, активно помогающей нашей признанной королеве с учебой в обмен на то, что та здоровается с ней в коридорах и не позволяет девчонкам троллить свою полноватую соседку по парте, изо рта которой с устрашающе торчат брекеты.

Наверное, стоило и мне сесть вместе с ботаничкой, чтобы не иметь проблем с учебой. Однако, когда Маша смотрела на меня сквозь выпуклые линзы, было в ее взгляде нечто пугающее. Клянусь. Так голодный смотрит на сочный шашлык.

— Привет, я Зоя, — тихо шепчет новенькая и тихо опускается на соседний стул.

Достает тетрадку, дневник, пенал, инженерный (мать его!) калькулятор. Двигается быстро, но при этом плавно и бесшумно.

— А ты Соколовский, да? — улыбается, не дождавшись ответа.

Поворачиваюсь и еще раз внимательно всматриваюсь в лицо напротив.

Милая дурочка.

Симпатичная, вроде бы, даже не смотря на полукруглые розовые ушки, забавно торчащие в разные стороны. На носу россыпь веснушек, хотя девчонка не рыжая. Волосы темные с шоколадным отливом упругим канатом обнимают тонкую длинную шею с тремя маленькими родинками. Несуразно большие глаза, карие с янтарными брызгами по кольцу радужки и болотно-зеленой окантовкой по самому краю зрачка, длинные ненакрашенные ресницы, пухлые розовые губы, покрытые скорее всего гигиенической помадой, потому что даже на расстоянии я чувствую кокосовый аромат. Или это ее волосы так пахнут?

Какая-то нелепая, несуразная, нескладная.

Узкие острые плечи, тонкие длинные пальцы и ровные белые зубы.

Как с другой планеты.

Невиданный зверек.

Точно — Чебурашка.

И любую другую девчонку я не удостоил бы даже взгляда, а этой почему-то спокойно отвечаю.

— Матвей.

— Слышала у тебя проблемы с математикой, — продолжает шептать, косясь на Виктора Андреевича, повторяющего вкратце материал прошлого урока, — Если что — могу помочь. Обожаю алгебру, геометрию, даже физику.

— Угу, — роняю я, наконец, оторвавшись от разглядывания ее лица, и тут же ловлю на себе взгляд Кристины, недоуменно уставившейся на наши перешептывания.

В начале лета на выпускном в девятом классе мы с Новиковой поссорились. До этого считались парой полтора года. Все лето не общались. Да и сейчас находились в состоянии холодной войны. И вот именно в этот момент в ее голубых глазах вместо равнодушия синим пламенем вспыхнула ревность.

И в моей голове что-то щелкнуло, рождая идеальный план под кодовым названием «Чебурашка».

Эта чудила поможет мне решить проблемы с неудами и отработать прогулы, а заодно и потреплет нервишки Кристине. Пора уже покоситься золотой короне на ее блондинистой макушке.

Глава 3

Настоящее

Матвей Соколовский

— Я, Соколовский, даже спрашивать не буду, что ты здесь делаешь, потому что не удивлен. Даже больше скажу — ждал. — Михалыч крепко жмет мою руку и по-отечески тут же обнимает.

Да… за прошедшие годы он здорово постарел, и я вдруг чувствую укол совести за то, что раньше не нашел времени, чтобы просто встретиться, поговорить, поблагодарить, возможно, чем-то помочь.

Но, тренер, кажется, не в обиде. Искренне улыбается, неловко поправляя свой видавший виды спортивный костюм.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, Михалыч.

— Приглянулся, значит, Степка мой, — не спрашивает, а утверждает мужчина.

— Не только мне, — не вижу смысла отрицать очевидное, — Вот я и торопился, боялся — уведут из-под носа.

И это правда. С первого взгляда этот паренек приковал к себе мои глаза, вызывая странное чувство некоего притяжения. Его энергия, молодость, хищное поведение — так напоминали мне самого себя в молодости, пробуждая желание направить, научить, привести его к успеху.

— Он будет счастлив, Матвей. Ты — его кумир. Ведь ты был таким же мальчишкой, а достиг мировых высот. Еще и родом из того же городка, — улыбается Михалыч, мечтательно отводя в сторону глаза. — Да что уж, у нас все ребята мечтают повторить твой путь. Но Свиридов действительно талантлив и очень перспективен. Он перерос этот город.

— Как думаешь, он поедет со мной? Как родители относятся к большому спорту? Степа вообще где учится? И сколько ему?

— Мать у него одна, насколько я знаю. Отца нет. Она, конечно, не в восторге от этого спорта, как, впрочем, и любая мать, не желающая, чтобы ее любимого отпрыска мутузили по голове, но женщина адекватная. Мы не часто общаемся и то только по телефону, хотя Степа давно у меня занимается. В секцию его привела бабушка. Лет в пять. Два года скрывали они, что на бокс ходят. Прикрывались то плаванием, то дзюдо. Пока мы не вышли на областные соревнования, и не понадобилось разрешение от матери. Там все и раскрылось. Но, надо признать, женщина не истерила, не скандалила, приняла выбор сына достойно. На пацане своем не экономит — экипировка, одежда, обувь — все самое лучшее, а это, сам знаешь, недешево. На сборы деньги всегда сдает без вопросов, на выездные турниры — отпускает. Да и в целом, пацан упакован, хотя живут они, насколько я знаю, скромно. Видно, что старается ради сына. А Степка-то уже вырос. Такого у мамки под юбкой не удержишь. Да и не станет она препятствовать, я уверен.

— Это хорошо.

— Но ты с пацаненком сначала поговори. Степа в десятом классе учится, в гимназии нашей. Не думаю, что он сам готов бросить учебу. Твердолобый, что баран. Но толковый. Учится хорошо. Умный, что в нашем деле редкость. А потому понимает, что мать не потянет оплачивать ему проживание и учебу в столице. А самой Свиридовой с места срываться, сам понимаешь, — не вариант. Здесь и жизнь, и работа и хоть какая-то уверенность, да стабильность.

— Ясно. Значит, надо с ним поговорить. Во сколько у вас тренировка вечерняя?

— А у нас, Матвей, все, как всегда.

— Значит, в четыре, — усмехнулся я.

— Значит, в четыре, — кивнул Михалыч.

Я вышел из здания Дворца Спорта около полудня. Мы договорились с Михалычем встретиться на вечерней тренировке, где и обсудим перспективы и мои собственные намерения со Степой.

Математик, ёпт.

Необычное прозвище для боксера.

Чем занять ближайшие несколько часов не знал. Однако, судьба сама распорядилась, организовав досуг на свой извращенный вкус. Мой автомобиль на стоянке у Дворца Спорта перекрывала кроваво-красная инфинити.

Зашибись!

Обошел тачку по кругу, в надежде отыскать номер телефона для связи с хозяином. Не нашел. Выругался. Наверняка, какая-то тупая телка парковалась, опаздывая в один из фитнес-залов для необремененных работой барышень на первом этаже.

Хотел уже пнуть колесо, как вдруг из-за спины послышался знакомый голос.

— Соколовский? Ты ли это?

Я обернулся. Кристина, мать ее, Новикова. Вернее ее обновленная версия. Белокурые пряди модного пепельного оттенка тонкими змейками развевались на февральском ветру. Четкие линии бровей с острым изломом, аккуратный, слегка укороченный нос уже без знакомой горбинки (избавилась все же от своего давнего комплекса с помощью пластики), капризные алые губы, неестественно, но вполне симпатично выпяченные вперед. Тяжелые ювелирные ресницы, очень натуральные и почти естественные (вот только я помню, какие они на самом деле), острые кошачьи коготки с металлическим блеском, брендовый спортивный костюм, кроссовки и объемная спортивная сумка известного дизайнера.

— Кристина? Привет. Да тебя не узнать, — улыбаюсь я бывшей однокласснице. Не день, а прямо вечер встреч выпускников.

Холеная. Породистая. Статная. Ухоженная и благоухающая. Кожа сияет здоровьем, как отфотошопленная картинка в «Космополитен». Ей не дашь и тридцати, хотя мы ровесники.

Бросив сумку на капот красной инфинити, Кристина полезла обниматься и, конечно же, целоваться.

— Привет, дорогой! Сколько лет, сколько зим! — меня окутал густой вишневый аромат, который плотной ватой забился в ноздри и, кажется, даже осел на языке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Цепкие ручки без обручального кольца, но с увесистым бриллиантом на среднем пальце, собственнически вцепились в ворот моего пальто, а идеально окрашенные губы уже вовсю прижимались к моей небритой щеке, наверняка оставляя на ней свой след оттенка кардинал.

— Ой, какой ты колючий, Матвей! — хихикнула Кристина, облизывая острым язычком губы и ласково проводя большим пальцем по щеке, стирая след своего поцелуя. — Поверить не могу, что ты здесь! Неужели Марусе все же удалось это сделать!

— Что сделать? — не понял я и постарался отстраниться от Новиковой и ее навязчивого запаха, своей насыщенностью и сладостью начинавшего вызывать тошноту. Кажется, у меня аллергия на вишню.

— Как что? — округлила она свои глаза, — Зазвать тебя на вечер встреч выпускников. В эту субботу. Ты разве не для этого приехал?

— Вообще-то нет, — честно ответил я и заметил, как недовольно поджались ее красные губы, будто созданные специально для рекламы помады.

— Ну, конечно, куда нам, простым смертным, до звезды мирового масштаба, — и это мне заявляет единственная дочь бессменного губернатора нашего города.

Да из нее такая же простая смертная, как из меня гимнастка!

— Ни разу за все эти годы не приехал, так что стоило догадаться, что и теперь его величество Сокол не снизойдет до бывших одноклассников.

Она дернулась, грациозно подхватывая сумку с капота, и, пикнув брелоком, забросила ее на заднее сиденье тонированного автомобиля.

— Да постой ты, Крис, — остановил я ее, сам не до конца понимая, зачем.

Наверное, не хотелось выглядеть напыщенным мудаком, она ведь в самом деле по-хорошему ко мне отнеслась и была вполне дружелюбна. Хотя и с Кристиной мы расстались тоже плохо. Но сейчас, с высоты прожитых лет, все выбрыки легко списываются на подростковый инфантилизм. И потом, Кристина, в отличие от некоторых, узнала меня с первого взгляда.

— Вообще-то я не получал никаких сообщений о том, что вы собираетесь.

— Неужели?

— Да. Но раз уж так совпало, что я нахожусь сейчас в городе, то с удовольствием со всеми встречусь. Мы сколько вообще не виделись? Лет десять?

— С выпуска прошло пятнадцать. Но ты ушел в десятом, так что с тобой мы не виделись почти семнадцать. С тех самых пор, как ты бросил меня, бросил гимназию и умчал покорять мировые ринги.

Я поморщился от формулировки, но не стал спорить.

— Охренеть, как время летит! Пока не произносишь вслух даты, кажется, что все было не так уж и давно.

— Согласна, Матвей, — заметно смягчилась Новикова и вновь вошла в телесный контакт, положив свою горячую ладонь поверх моей. — Давай обменяемся телефонами, я скину тебе время и адрес. Машка занимается организацией, так что я сама еще не знаю подробностей. Но примерная программа такова: сходим в гимназию, навестим свой класс. Там, кстати, Виктор Андреич теперь директор. Помнишь его? Вел у нас алгебру, геометрию и еще что-то.

— Физику, — подсказываю я.

— Точно. Потом посидим в ресторанчике, поедим устриц, вина попьем. Вспомним, так сказать, школьные годы чудесные.

— Много наших собирается? — спрашиваю я, передав разблокированный смартфон в руки Кристины, чтобы та забила свой номер в контакты.

— В прошлом году было не очень много. Сам понимаешь, у кого — дети груднички, у кого школьники. Сивый вообще в тюрьме сидит за наркоту. Зубову опухоль в желудке удаляли. Не рак, слава богу, но приятного мало. Он теперь на пожизненной диете. Так, что еще? Шмелева в психиатричке лежала, вены резала по белочке, прикинь! Это все прошлогодние новости. Но эта встреча как-никак юбилейная, так что обещали прийти практически все. А если они узнают, что будет сам Соколовский, то можешь не сомневаться — прискачут, как миленькие.

Кристина стучит своим идеальным маникюром по дисплею, пока я размышляю над ее словами. Груднички… Школьники… Дети… Тюрьма, психиатрическая клиника, рак… Все, в принципе, жизненно. Только отчего-то горько.

Наверняка на вечере каждая из одноклассниц будет, как минимум, показыватьфотки своих отпрысков, ожидая умилительных возгласов, а каждый из одноклассников во время перекуров жаловаться, как он устал и завидует моей свободе, моему успеху. А в чем успех-то, когда в двухстах квадратных метрах тебя никто никогда не ждет? Мне в этом плане и с первыми и со вторыми разговор поддержать не выйдет.

И тут меня осеняет мысль, что Чебурашка, то есть Зоя, наверняка приехала сюда по приглашению Маши. А это значит, что мы обязательно встретимся!

И тут уж ей не отвертеться!

Придется меня узнать!

И вспомнить!

Уже в более воодушевленном настроении принимаю обратно от Кристины свой телефон. Новика заметила изменения и, естественно, приняла их на свой счет, чем тут же не преминула воспользоваться.

— Никуда не торопишься? Можем кофе попить в «Моне», тут за углом.

— К сожалению, не могу, — вру я, потому что от аромата вишни начинает раскалываться голова. Еще и ветер, дующий от Кристины в мою сторону, напрочь лишает даже малейшего глотка свежего воздуха.

— Ясно. — Кажется, Новикова догадалась, что я просто сливаюсь, потому что хитро прищуривается, вытягивая губы уточкой. — Тогда на созвоне?

— Конечно. Буду ждать.

— Так я говорю всем, что ты будешь?

— Да. Я обязательно буду.

— Отлично.

Она продолжает стоять и глазеть, покусывая вздутую нижнюю губу выбеленными зубами, а я не знаю, как еще ей намекнуть, чтоб она ушла уже с моего пути. И все в ней вроде хорошо. Все красиво. И она явно не против продолжить наше общение.

Но не хочется. Мне снова не вкусно. А еще волнами накатывают воспоминания из прошлого, в котором Кристина знатно так потопталась грязными ботинками по моим чувствам.

Спелая вишенка костью встает поперек горла. Тошнит от ягод. Мне хочется экзотический кокос!

— Буду ждать звонка, — киваю ей и сажусь за руль.

— Пока-пока, — улыбается Крис и, наконец, ныряет в свой кроссовер, идеально совпадающий по цвету с помадой на губах.

Какая пошлость, думаю я, и против воли вспоминаю губы Зои Данилиной.

Глава 4

Прошлое

Матвей Соколовский

— Как математика может быть неинтересной? — карие глаза напротив широко и удивленно распахиваются, отчего на радужку попадает косой солнечный свет, окрашивая ее в цитрусово-чайный микс.

Реально, с другой планеты, думаю я. Чебурашка с планеты математиков. Кривлю губы, ничего не отвечая. Да и что тут скажешь — не всем дано иметь встроенный в башку калькулятор.

Мы сидим вместе уже целую неделю. За прошедшее время за Чебурашкой окончательно закрепилось прозвище. Она даже не сопротивлялась. Лишь пожала плечами и выдала что-то типа «теперь и вовсе я будто в родной школе».

Она вполне доброжелательно относилась ко всем. Не была назойлива, в друзья никому не набивалась, компашек сторонилась и не пыталась встревать в чужие разговоры, на вопросы, адресованные ей, отвечала. По уровню знаний Зоя никому не уступала, в том числе прославленной заучке Маше. Пару раз даже заткнула за пояс и ее, причем вовсе не в математике, а в биологии. При этом Зоя не проявляла никакой надменности. Давала списывать любому, кто просил, ничего не требуя взамен и, в отличие от той же Маши, не произнося высокопарных монологов, что списывание не увеличивает знания. Могла за одну контрольную решить все четыре варианта и еще немного поскучать.

И все равно ее почему-то невзлюбили. Особенно девчонки. Особенно Кристина. Хотя, с Кристиной все как раз понятно. Тупая бабская ревность, возникшая на одном простом факте, что теперь рядом со мной каждый день на протяжении нескольких часов сидит женская особь.

Было смешно и в то же время обидно.

Смешно от того, будто Новикова считает, что у нее на меня монополия. И ведет себя соответствующе. Ни одна девчонка в школе, включая одиннадцатиклассниц, не может приближаться ко мне без страха стать настоящим изгоем. Уж не знаю, какие методы девчонки применяют в своих разборках, местом для которых служит школьный туалет, но уверен, даже парням такое не снилось.

Знаю, что по мне сохнет добрая половина женского населения гимназии от пятого до выпускного класса. Но ни один даже самый прелестный хоббит не посмеет проявить активность, пока недремлющее око Крис неустанно следит за границей моего личного пространства.

Сначала это очень даже льстило моему самолюбию. Такое собственничество разве не говорит о глубоких чувствах. Лично мне Крис очень даже нравилась. Возможно, я даже влюблен. И потом, разве мы не созданы друг для друга? Мы из одного круга. Наши родители знают и уважают друг друга. Между нами химия. У меня так точно уже года два как.

Пожалуй, в наших взаимоотношениях просто чересчур много навязчивости. Словно у меня и выбора нет. А это всегда рождает чувство протеста, даже если по большому счету ты со всем согласен. И нереально тянет устроить бунт.

Поэтому со временем сети Кристины начали слегка душить. Она мастерски замыкала все мое внимание на себе, а потом соскакивала. Дразнила. Выедала мозг и самоконтроль столовыми ложками. От ее напористых горячих поцелуев плавился мозг и каменели мышцы во всех местах.

В конечном счете это и стало камнем преткновения.

Очередной ее динамо-выбрык.

Я готов был ждать. Клянусь! Я все прекрасно понимал и ни к чему бы никогда ее не принудил. Спорт очень помогал направлять энергию в нужное русло. Мне бы хватило этих гребаных поцелуев, если бы она постоянно не доводила все до грани. До той грани, когда в голове остается лишь тягучее марево запретных желаний, отравленных обостренным гормональным токсикозом. Я предупреждал. Я даже, черт возьми, просил ее так не делать! Не играть! Не доводить, раз не готова сама идти до конца. Но ей слишком нравилось видеть бешенство в моих глазах. Нравилось дразнить. Чувствовать свою власть, превосходство, свою женскую силу. Нравилось видеть, как я теряю контроль.

И нравилось меня обламывать.

Раз за разом.

После очередного такого случая мы и поругались. Я орал. Трясся и орал, как истеричная баба. Крис молчала и закатывала глаза. «Я не такая!» — сухо утверждала она, складывая в замок руки. Руки, которые…

В общем, ее поведение и поступки не вязались со словами, не укладывались в моей голове, вылетали за рамки моей нервной системы.

Мы поскандалили в мае и с тех пор в состоянии вооруженного нейтралитета. Крис ждала извинений. Я же не видел причин просить у нее прощения. Мне было не за что.

Первые две недели были самые сложные. Я старался не выходить из спортзала, чтобы ненароком ни на кого не наброситься — такой бешеный был. А потом как-то легче и легче. Не зря говорят — с глаз долой, из сердца — вон. Мы не общались целое лето. Вообще.

Удивительно, но на деле это оказалось проще, чем думалось вначале.

Теперь же Крис готова забросать меня ножами только за то, что по ее же воле теплое местечко рядом со мной оказалось вакантно, чем нежданно-негаданно и воспользовалось инопланетное существо, не сведущее в местной политике неприкосновенности.

И мне сладко!

Мне упоительно сладко от собственного превосходства в этой ситуации. А то, что Чебурашка еще и такая … как бы это сказать… стрёмная… да, пожалуй, стрёмная, так вот, это лишь добавляет соли в мой дробовик.

Так-то, королева!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тебя обыгрывает стрёмная Чебурашка!

И пофиг, что она страшненькая, заумная, необщительная, тощая, как самка богомола, и не будет во мне ни один гормон!

Ну, если только чуть-чуть.

Гребаный кокос!

Но Кристина же не может об этом знать!

Не может! Вот и бесится!

Чебурашка же не тушевалась и в истерики не впадала. Не стеснялась своих лопоухих ушей и, словно назло, никогда не прятала их под волосами, чем невольно вызывала к себе уважение. Для пущего эффекта ей оставалось лишь украсить их яркими сережками, но украшений Зоя не носила. Да и уши ее проколоты не были.

Девчонка не пользовалась косметикой, и на фоне одноклассниц смотрелась невероятно чистой. Что-что, а кожа ей от природы досталась идеальная. Ни прыщей, ни черных точек, ни красных пятен. Да половина школы согласились бы продать свои прижатые к голове уши, чтобы иметь такую кожу! И даже парни! И уродиной она не была. Можно даже назвать ее милой.

Чебурашка всегда ходила в тщательно выглаженной форме, на откровенную грубость и оскорбления в лицо отвечала взаимностью. И язык ее был остер, а ответы жесткие. Ни к кому побитой собачонкой не прибивалась. Классухе ни на что не жаловалась. На переменах предпочитала изучать потрепанный учебник со страшным названием «Математическая логика».

По истечении первой недели ни друзьями, ни просто приятелями Чебурашка так и не обзавелась. Откровенной травли и буллинга девчонке не устраивали, физически не трогали, вещи не портили. Но смотрели свысока. С примесью снисходительности, превосходства и брезгливости. Так смотрят на детдомовских детей. Или на цыганят в переходах. На бродячих бездомных псов. На тараканов в грязных подъездах хрущевок. И причину такого отношения я понял, лишь случайно услышав, как ее обсуждают в общем коридоре, обзывая деревенщиной, лохушкой, нищенкой и прочими словечками.

Оказывается, Чебурашка попала в гимназию исключительно по протекции директрисы. Малыгина заприметила девчонку на одной из городских олимпиад и загорелась желанием получить в ряды выпускников столь многообещающий ум.

Сама Зоя была родом из какого-то Задрюпинска. Богом забытого, тухлого и бесперспективного села. Чтобы учиться в нашей гимназии у ее матери, а отца у девчонки не было отродясь, как и отчества, не хватило бы денег, даже чтобы купить форму и стандартный набор учебных пособий, не говоря уже о ежегодной плате и ежемесячных взносах на комфортное существование золотых детишек.

Малыгина через Министерство образования пыталась выбить для Чебурашки то ли грант, то ли стипендию на бесплатное обучение, но с этим не выгорело. И тогда предприимчивая Нина Васильевна взяла мать Чебурашки преподавателем в начальные классы, благо необходимой стаж и подтвержденные заслуги у женщины имелись. А для детей сотрудников гимназии предоставлялось бюджетное место по уставу. Таким образом, директриса убила нескольких зайцев сразу.

Откуда это все известно, спросите вы? Элементарно.

Татьяна Ивановна Иванова, бессменный секретарь, заведующая всеми личными делами, по долгу службы и природной любопытности находилась в курсе всех и всего. А Иванова Маша, обучающаяся здесь на тех же условиях, что и Чебурашка, — ее дочь, и учится она, как вы могли догадаться в нашем классе.

Я и подумать не мог, что меня окружают надменные снобы. Кучка высокомерных посредственностей без забот и целей, у которых будущая профессия и будущий ВУЗ давно определены предками. Да и вообще, все их будущее расписано на годы вперед.

У Новиковой неофициально отец владеет несколькими торговыми площадями. А официально — он зам губернатора нашего города. У Сивакова папаша держит три ночных клуба. Мать Зубова — известный стоматолог с собственной клиникой. И перечислять можно далее по списку. Здесь и депутаты, якобы не владеющие торговыми центрами, и директоры строительных фирм, и владельцы типографий, рекламных агентств и супермаркетов и прочее, прочее, прочее.

Мои предки тоже входят в вип список.

У отца три автосалона с официальными дилерствами, мать бывшая модель и четырехкратная мисс города, известный меценат и публичная личность. В данный момент занимается благотворительностью. И конечно, предки спят и видят, что однажды я возьму в свои руки семейные капиталы и стану у штурвала автобизнеса. Вот только я не безвольная марионетка, а у них нет контрольного пакета исключительных прав на мою жизнь. И в чем я действительно уверен, так это в желании сделать себе спортивную карьеру, а не с калькулятором в руках просиживать дизайнерские брюки в скучных офисах, где даже цвет стен в кабинете директора определен дилерским договором. И впаривать среднему классу кредиты с завышенными процентами на до предела задопленные тачки согласно ежемесячным планам поставщика — не мой спорт!

— Хочешь, угадаю день твоего рождения? — шепчет Чебурашка, выводя узоры на полях в тетрадке.

Фокусы? Серьезно?

Я помню, как Глебов демонстрировал нам чудеса с отгадыванием задуманного числа или результатом математических действий, но вот чтобы день рождения… Кажется, чудо-зверьку удалось меня заинтересовать.

— Ну, попробуй, — шепчу ей, пока у доски распинается один из товарищей, пытающийся вычислить значение функции по заданному значению аргумента.

К слову сказать, Чебурашка, уже решила все примеры по этой теме, умудрилась и мне объяснить решение, причем так, что я на самом деле понял, и теперь откровенно скучала. Поэтому и решила попытаться обратить меня в свою математическую веру.

— Загадай день своего рождения.

Киваю. Двенадцатое декабря. Не за горами, кстати.

— Умножь его число на два.

Двадцать четыре, думаю я.

— Прибавь к результату пять.

Двадцать девять.

— Умножь сумму на пятьдесят.

Серьезно? В уме? Двадцать девять на пятьдесят… Так, как там… Тридцать на пятьдесят — тысяча пятьсот. Вычтем из них пятьдесят… Тысяча четыреста пятьдесят. Так, кажется.

— Умножил? Или калькулятор дать? — ехидно щурится Чебурашка.

— Умножил.

— Отлично. К этому результату прибавь месяц своего рождения.

— Готово, — говорю я.

— Результат?

— Тысяча четыреста шестьдесят два.

— Твой день рождения двенадцатого декабря.

Что? В смысле? В чем это логика?

— Ты сжульничала! Ты заранее знала ответ!

— Да неужели? Мой результат — две тысячи триста шестьдесят два. Разница всего в 900. Это мало.

Она искренне улыбается, хотя, кажется, удивлена моим невежеством.

— Серьезно? Ты никогда не слышал об этой задачке? Это уровень пятиклассника!

— Теперь ты окончательно убедилась в том, что у меня проблемы с математикой. И как, желание помочь не отпало?

Даже на расстоянии я ощущаю излучаемое ее полупрозрачным телом недоразвитого лопоухого кузнечика тепло и мягкий, едва уловимый аромат кокоса. И замечаю странные метаморфозы внутри себя. Мелкая зубрилка только что посмеялась надо мной, но внутри ничего не протестует. Нет ощущения унижения или оскорбленности. Напротив, как-то спокойно и легко.

Рядом с ней мне оказывается не стыдно показаться глупым.

Может, это потому, что мне на нее плевать? Нет желания демонстрировать свое превосходство. Нет цели покрасоваться или выглядеть умнее. Чебурашка словно бесполое существо, которое вызывает лишь легкий интерес, что возникает ко всему мало-мальски необычному. Пожалуй, с такими же чувствами я бы смотрел на какую-нибудь мадагаскарскую выхухоль, внезапно очутившуюся на зеленой лужайке у центрального входа в гимназию.

Вроде и интересно, но не особо.

— Я дам тебе тест. Сделай его сам, без помощи интернета или учебников. Так я пойму, на каком ты уровне.

— Разве мы не выяснили, что я на уровне пятиклассника?

— Пока мы выяснили, что в пятом классе у тебя была жутко скучная, посредственная математичка.

Я усмехнулся. Кажется, Чебурашка не считает меня идиотом. Пока.

Тест она мне даст.

— Слушай, из меня не надо делать знатока математики. Мне просто нужно закрыть неуды и пропуски по алгебре и геометрии. Ну, и постараться не заработать новых. А это проблематично, потому что по четвергам у меня тренировка накладывается на уроки. А пропускать тренировки нельзя. Я планирую профессионально заниматься боксом. В нем вся моя жизнь. Но родоки считают это блажью и глупостью. Поэтому, если до них дойдут новости о проблемах с учебой, мне просто не дадут заниматься спортом.

— Ясно. Ладно. Тогда с тебя список тем, по которым неуды и пропуски. Завтра суббота. В котором часу ты сможешь прийти на занятие?

— С утра у меня тренировка. Могу только после четырех.

— Тогда в шестнадцать тридцать. Королёва, двадцать пять, квартира двенадцать. Принеси чистую тетрадь листов на сорок восемь.

Глава 5

Настоящее

Матвей Соколовский

— Милый привет! Чем занимаешься? Пообедаем в «Сити Холле»? А то вечером буду поздно, надо быть на банкете в «Айрис» по случаю открытия нового бассейна для детей с ограниченными возможностями, — бодро щебечет матушка в телефонной трубке.

— Можно, — соглашаюсь я, планов-то все равно не было. — Встретимся там через пятнадцать минут? Я как раз по Ленина спускаюсь.

— Отлично. Жду.

Однако, ждать приходится мне. Успеваю даже дождаться заказа, прежде чем в стеклянные двери вплывает Маргарита Соколовская. На ней стильное платье, явно дизайнерское и жутко дорогое. Другого она попросту бы не надела.

Стройная, подтянутая, ухоженная. Выглядит чуть ли не моей ровесницей. Во всяком случае больше сорока ей не дашь. И это в неполные пятьдесят пять! Воистину медицина творит чудеса. Хотя, при более близком контакте замечаю, что от последней подтяжки слегка изменился разрез глаз, увеличился рот и очень слабо выражена мимика. Ее лицо словно заморозили.

Зато ни одной морщинки.

Выглядит, на самом деле жутковато и мне не нравятся все эти гонки за молодостью, превращающие мою мать в трансформера, но предпочитаю промолчать. Через подобное мы уже проходили не раз. Исход всегда одинаков — скандал, ее слезы, обиды и долгий игнор, мои муки совести и еще более долгие извинения. Совершенно не хочется сейчас следовать знакомому сценарию.

Мать всегда была помешана на своей внешности. Я давно смирился с этим фактом. Наверное.

За время обеда я успеваю выслушать о всех ее достижениях за последние полгода. Несмотря на маниакальную погоню за молодостью и красотой, мать, или Марго, как я зову ее последние десять лет, чтобы не пугать окружающих намеками на преклонный возраст госпожи Соколовской, все же вызывает во мне чувство гордости.

Она сотрудничает с различными фондами и социальными учреждениями. Помогает больным детям, сиротам, людям с ограниченными возможностями.

Нет, естественно, Марго Соколовская не носит лекарства из аптек пенсионерам, не держит за руку больных раком сироток, не катает по паркам коляски с инвалидами и не наведывается в детские дома или приюты.

Но Марго умеет организовать такие мероприятия, где состоятельные граждане нашего города, кичась друг перед другом своими капиталами и милосердием и пытаясь подчистить карму, ну или замолить грехи перед приближающейся встречей с богом, выкладывают приличные суммы на благо нуждающихся.

И в этом деле ей, надо сказать, равных нет.

По крайней мере, в этом городе.

Слово за слово в разговоре всплывает Кристина. Мать не устает петь дифирамбы о ней класса с восьмого. С тех самых пор, как Владимир Новиков занял пост заместителя губернатора и его фактического преемника.

Она всегда привечала Крис в нашем доме, приглашала на чай и называла доченькой, о которой она вроде как всегда мечтала. Не смотря на огромную разницу в возрасте, эти двое могли безостановочно болтать на свои темы, вместе ходили на маникюр или педикюр, шарились по бутикам, кофейням, салонам и даже имели свои секреты.

Кристина довольно много времени проводила у нас дома, став едва ли не членом семьи. Казалось, родители только и мечтали, когда смогут нас поженить. Вроде как и в шутку, но в то же время довольно навязчиво возвращаясь к этой теме из раза в раз.

Бывали недели, когда мои родители видели в своем доме Кристину Новикову чаще, чем меня.

Неудивительно, что предки пророчили нам общее счастливое будущее. Да вот не срослось.

При упоминании о вечере встреч с одноклассниками мать кривит губы.

— К сожалению, из твоих одноклассников не вышло достойных людей. Лишь единицы уважаемые личности. А Кристиночка тоже будет?

Мать воодушевляется, получив утвердительный ответ. Мечтательно закатывает в небо глаза, утверждая, что мне самое время задуматься о семье и детях, и что Новикова для этого самый подходящий кандидат. И семьи наши дружны, и мы сами вполне можем воспылать былыми чувствами, ведь первая любовь, как известно, не ржавеет.

Теперь уже кривлюсь я.

Последние два года, после того как мне стукнуло тридцать один, и я официально объявил о завершении спортивной карьеры, мать активно намекает на создание полноценной ячейки общества. Кристина в этих разговорах всплывает постоянно, но я активно игнорирую все попытки сводничества. Не знаю, в курсе ли мать о том, что между нами произошло, но даже если и да, то она явно не считает ссору серьезной. А потом Новикова резко выскочила замуж и Маргарита Соколовская переключилась на прочих «завидных» невест из арсенала своих многочисленных связей и знакомств.

Кристина развелась с мужем спустя полгода.

Официальная версия — не сошлись характерами.

Теперь, этот оплот моих первых влажных юношеских желаний снова в материнском списке потенциальных будущих невесток. Вот только мое мнение об этой затее по-прежнему неизменно.

Мы проговорили на стоянке пятнадцать минут, а в голове и, будем откровенны, в штанах оставался полный штиль. Умом я ее, может, и хотел бы трахнуть, но лишь разок. Закрыть, так сказать, гештальт. Вот только тело отчего-то противится этой идее, а верный друг, прячась за штринкой, позорно изображает из себя обморочную козу. (Миотоническая коза, иначе известная как обморочная коза, — разновидность домашней козы, имеющая особенность временно «падать в обморок» при испуге. — Прим. автора)

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кристина раз и навсегда вылетела из сердца, из разума и вообще из всего меня одним лишь кротким взмахом длинных черных ресниц и открытой улыбкой Зои Данилиной.

Думаю об этом, а перед глазами всплывает хрупкий образ Чебурашки. Ее глубокие глаза и неулыбчивые бледно-розовые губы. Когда-то они при виде меня непроизвольно растягивались в лучезарный смайл, а теперь не подарили даже легкого намека на симпатию.

На душе противно скребут кошки.

Мне неприятно, что наша встреча оказалась такой глупой, сухой и безэмоциональной. Мне хотелось вновь увидеть тепло, восторг, нежность, щедро выплескивающиеся из ее глаз. Хотелось увидеть любовь.

Я понимаю, что не имею права ожидать чего-то подобного. Даже мечтать о этом не должен. Прошла гребаная уйма лет! Сколько там говорила Крис? Семнадцать?

Семнадцать гребаных лет.

Так почему же меня корежит о стену безразличия, а ее не заботит даже сам факт моего существования?

После обеда отвожу мать по адресу и направляюсь обратно во Дворец спорта. Через полчаса начнется тренировка у Степы. Мне очень хочется понаблюдать и, конечно же, поговорить.

***

Джеб — Джеб.

Джеб — Кросс.

Джеб — Кросс — Левый хук — Кросс.

Джеб — Правый аперкот — Левый хук — Правый крос.

Степа Математик идеально отрабатывает базовые комбинации, хотя пока даже не знает, кто именно за ним наблюдает. Внутри меня тлеет азарт, и зреют наполеоновские планы. Парнишка чудо как хорош! Но Михалыч на то и профессионал, что дело свое знает, а потому находит, за что поругать мальца. Как и раньше, бойцам частенько прилетает крепкое словцо. Но на то он и бокс! Не барышень тут танцам учат! Мужиков растят!

Молодые тела мокрые от пота, лица красные, одежда впитала труд и силу и теперь в ней тестостерона больше, чем натуральных волокон. В воздухе витает дух изнурительной, но эффективной тренировки.

Я вижу довольные улыбки, крепкие рукопожатия и беззлобные подшучивания парней, направляющихся в душевые. Степа среди них явный лидер. Чувствует себя расслабленно, открыто всем улыбается, пока товарищи буквально заглядывают ему в рот.

Хороший парнишка.

Еще не успел отрастить на голове корону, а в штанах самомнение. Самое время с ним работать по-взрослому.

Мы с Михалычем стоим у выхода из раздевалки, и постепенно вокруг нас образовывается толпа. Я здесь кто-то вроде местной супер-звезды. Каждый знает меня в лицо, может перечислить по памяти награды и даже назвать годы их получения.

Несомненно, это приятно.

Я с удовольствием общаюсь с молодым поколением и теми, кто ходит сюда ради удовольствия. Есть мужчины моего возраста, есть намного старше, вижу знакомых и без всяких предубеждений каждому жму руку. Народ просит сфотографироваться, оставить автограф, спрашивает о целях визита, понимая, что не просто так Матвей Соколовский стоит в коридоре Дворца спорта.

И для многих, оказывается, не составляет труда вычислить, ради кого, собственно, мы тут собрались. Я это понимаю, потому что слышу в общем гуле голосов ключевые фразы.

«Точно за Степкой приехал».

«За математиком нашим».

«Где же носит Свиридова?»

А Свиридова я замечаю несколько секунд спустя. Его пронзительно яркие глаза распахнуты, ровно как и его рот. Математик застыл в немом удивлении, будто увидел живого Капитана Америку в российской глубинке.

Такой вот натюрморт.

Я смотрю только на него. Не слышу и не реагирую больше ни на что вокруг. От нашего с ним контакта глаза в глаза на моем затылке шевелятся волосы. Толпа расступается, образовывая вокруг нас кольцо, разговоры стихают. Все ждут.

Со стороны это все выглядит наверняка весьма эпично.

Степа просто смотрит. В синих его глазах плещется какое-то сомнение, смута, боязнь поверить в чудо. Это как если бы ребенку на день рождения подарили настоящую гоночную тачку. Разве можно поверить в подобное?

Но я первым делаю шаг по направлению к Математику и с необъяснимой радостью в душе замечаю, как ошарашенное лицо крепкого рослого парня, спортсмена, озаряется поистине детской открытой улыбкой, превращая его из молодого серьезного мужчины в счастливого подростка.

Вот сейчас я верю, что ему шестнадцать!

— Матвей Соколовский, — тянусь к нему с рукопожатием.

— Степан Свиридов! — не разочаровывает боец и крепко стискивает мою ладонь.

— А я к тебе.

— Охренеть!

Глава 6

Настоящее

Зоя Данилина

Боже мой! Боже мой! Боже мой!

Дрожащими руками я прикладываю карту к валидатору на поручне автобуса и, после звукового сигнала о списанной плате за проезд, буквально падаю на свободное место, будто подкошенная острым лезвием серпа травинка. Меня трясет. Мысли несутся в голове бешеными антилопами, скачут, перепрыгивая друг через друга, обгоняют, исчезают в пыли, поднятой в воздух топотом копыт.

Матвей, чтоб тебя, Соколовский!

Собственной, мать ее дери, персоной!

Семнадцать гребаных лет его носило по всему свету, а теперь он что? Вернулся?

От этой мысли стало одновременно горячо внутри, и мороз прошелся по коже.

Этого еще не хватало.

И надо же было именно в этот день, именно в это время заехать именно в этот спортивный магазин! Что за карма у меня такая?! Чем я провинилась в прошлой жизни?!

Нет, ну вы видели? А? Красив, как бог, прости господи! Засранец!

И пахнет еще… как самые порочные мечты и блудниц, и девственниц!

Ну что за сволочь?!

Смотрел еще так… Скотина! Глаза свои синие вытаращил! Сканирует бюджет моего внешнего вида, кобель надменный! Привык к столичным кошечкам со страниц «Гламура». Небось, еще и посмеялся про себя от того, как жалко рядом с ним я выгляжу.

Если вообще узнал. В чем я искренне сомневаюсь!

Смотрел на меня, как на жабу со вспоротым синими лазерами брюхом.

И ботинки ему мои не понравились, чертов мажор.

И рожа, главное, такая холеная! Даже нос ровный! Он чем там занимался все эти годы? Трусы рекламировал? Неужели во всем мире не нашлось мужика, который был бы в состоянии расквасить эту рожу?! Он же боксер, чтоб его черти драли! В бубен же наверняка получал нередко. Бубен у него немаленький, на половину лицом занят, неужели так сложно было заехать в него перчаткой?!

Где же справедливость в этом мире?!

Где баланс в этой гребаной вселенной?

— Автовокзал. Следующая остановка Новый городок, конечная, — слышу механический голос из колонок и начинаю понемногу соображать.

Какой, к черту, Новый городок?! Это что вообще за автобус? Я куда заехала?

Мать твою, Соколовский! Вечно от тебя одни неприятности!

До Нового, чтоб его, городка автобус тащится полчаса без остановки. За это время успеваю немного прийти в себя и плавно окунуться в воспоминания о том дне, когда я безнадежно вляпалась в Матвея, будь он неладен, Соколовского.

Прошлое

— Как-то так, Зоенька, — выдыхает мама, — Ну, что думаешь, жить можно?

Я осматриваю квартирку на втором этаже старенькой хрущевки, носящую гордое звание полуторки. Это когда помимо одной комнаты и кухни планировкой предусмотрен еще и закуток размером два на два с окном. Полноценной комнатой это, естественно не назовешь. Такой себе чулан под лестницей.

Но мне нравится.

На самом деле все могло быть гораздо хуже.

Чтобы перебраться из села в город моя мама сделала невозможное. Когда на весенней олимпиаде по математике среди девятых классов ко мне подошла Малыгина Нина Васильевна и предложила окончить школьную программу уже в городской Гимназии № 1, я не поверила своему счастью.

Об этом учебном заведении и перспективах, открывающихся его выпускникам, слагали легенды. Здесь был и углубленный курс химико-биологических наук, дающий бонусы при поступлении в медицинские вузы, и углубленное изучение языков, и литературный кружок, сотрудничающий с различными издательствами и предоставляющий протекции едва ли не во все филфаки, и прочее, прочее, прочее.

А главное для меня, конечно же, это то, что гимназия входила в тот небольшой список общеобразовательных учреждений, считающихся не только элитными, но и самыми сильными. Среди этих школ проводятся закрытые олимпиады и конкурсы, победы в которых дают эксклюзивные возможности. В частности, для трех финалистов Закрытой олимпиады «Шаг в будущее» предусмотрены три бюджетных места в любой ВУЗ страны на профильный факультет.

Это моя мечта!

И мама, конечно, об этом знает.

Поэтому за лето мы продали буквально все — от коровы до последней курицы, два пая, дом с приусадебным участком, доставшиеся матери по наследству от моей прабабки, и даже практически все личные вещи.

И купили вот это.

Сорок два квадратных метра и балкон.

Здесь уже вполне мило. Уверена, через некоторое время, станет намного лучше. У мамы настоящий талант создавать вокруг себя атмосферу домашнего уюта даже при самых скромных финансовых возможностях. А потому, на чисто вымытых окнах теперь висят дешевенькие, но приятные глазу занавески. Вместо заляпанных старых обоев стены покрывает светло-бежевая матовая краска. От старинной рухляди мы избавились сразу, заменив ее своей мебелью, которую смогли вывезти из бывшего дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Так, в закутке, вплотную к окну, упираясь от стены в стену, слегка ужавшись, намертво втиснулась моя кровать, а впритык к ней стол, узкий шкаф с антресолью, да табуретка.

В кухне есть стол, плита, раковина, холодильник, да несколько напольных и в пару к ним навесных шкафчиков. Больше сюда ничего и не влезет. Даже вдвоем здесь тесновато. Прием гостей такая кухня явно не предполагает.

Большую комнату занял раскладной диван, тумба с телевизором, да платяной шкаф. Планируется приобрести еще один стол для мамы, где она могла бы проверять тетради и готовиться к урокам.

— Здесь отлично, мам!

Я не вру. Но даже если бы это были настоящие трущобы, сказала бы то же самое. Мама многим ради меня пожертвовала. И жертвует до сих пор. Уже одно то, что не побоялась родить меня в восемнадцать лет, вопреки угрозам собственной матери и позору на все село.

Я не знаю своего отца. Все, о чем мне сообщила мама, это то, что он был очень красив, и зачата я была в любви в ночь, когда она провожала его в армию.

В дальнейшем отец не поверил, что мама забеременела от него, посчитав, что я плод ее измен. Перестал отвечать на письма. Словом, вычеркнул нас из жизни.

Разозлившись, мама даже не стала давать мне его отчество. Поэтому в моем паспорте записано лишь Зоя Данилина.

Из армии в родной поселок отец не вернулся. Вскоре оттуда уехали и его родители, еще до того, как я начала задавать вопросы о них.

Но, если честно, я не нуждалась. Ни в отце, ни в его родителях. Мама любила меня одна за весь мир. Всегда ставила мои интересы на первое место. И никогда не приводила в дом ни одного мужчину.

Моя бабка, мать моей мамы — властная женщина с очень дурным характером. Она так и не простила дочери позора и гнобила ее этим, сколько я себя помню. Нам во всем помогала прабабка Марфа, вырастившая в свое время восьмерых детей, большинство из которых погибло в войну. Бабка же участвовала в нашей жизни по минимуму, и то скорее для того, чтобы не навлечь еще больший позор, нежели из искреннего желания поддержать, но и на том спасибо.

Нас всегда выручал огород, скотина и кое-какие пособия для одиноких матерей. Окончив колледж, мама устроилась учителем в сельскую начальную школу, где и проработала почти тринадцать лет.

Она оставила все — дом, хозяйство, работу, нажитое имущество — ради одной возможности исполнить мою мечту. Мама, как никто другой, верила в мои силы, мой ум и счастливую судьбу.

— Зой, сбегай в магазин, сметаны нет, а я борща наварила, — просит мама, заглядывая в комнату, где я, обложившись учебниками, готовлюсь к завтрашнему дню.

Первому учебному дню в новой гимназии.

К сожалению, со всеми хлопотами, переездом, пропиской, переводом в новую поликлинику и справками мы, как ни торопились, не успели все сделать до первого сентября. Уже прошло две учебных недели! Но это ничего, я успею всех нагнать, уверена.

— Конечно, мам!

Спустя пять минут выскакиваю в вечернюю прохладу ранней осени, разбавленную запахом прелой влажной листвы и желтым светом фонарей. Супермаркет находится прямо за углом. Быстро справляюсь с покупками и уже спешу домой, как вдруг мое внимание привлекает странная компания за углом, где не горит лампа и сгустились тени.

Двое рослых парней в высоких армейских ботинках, с лысыми головами и дутыми куртками обступили кругом мужчину и, кажется, по очереди бьют ногами. Слышится отборный мат и глухие стоны.

Моя кожа вмиг покрывается мурашками, а внутри зарождается животный страх. Оглядываюсь вокруг и понимаю, что улица безлюдна и никто, кроме меня не является свидетелем разборок.

Драки всегда вселяли в меня дикий ужас. А нечестные драки, такие, когда двое на одного, — и вовсе наводили панику.

Он появился, словно из ниоткуда. Что-то с усмешкой спросил, что-то кому-то ответил. И вот уже тяжелые кулаки раскидали бритоголовых в разные стороны, а парень помогает встать на ноги избитому тяжелыми ботинками парнишке. Он совсем молодой. Наверное, как я. На носу очки, а в лице без труда узнаются характерные черты жителей ближнего зарубежья. Мое предположение подтверждается, когда из разбитых в кровь губ я слышу имя Гамлет.

Герой этого вечера бросил вслед расползающимся в разные стороны хулиганам что-то о том, чтобы в этом районе их больше не видел, а затем, подняв с земли объемную спортивную сумку, которую я раньше не заметила, полностью обратил свое внимание на отряхивающегося от земли и пожухлых листьев Гамлета.

— Ты чего один тут шатаешься, Гамлет? Стемнело же уже. Где Артур, его не было на тренировке? — я догадалась, что эти двое были знакомы.

— Да я до аптеки добежать хотел. Мать болеет. Артур пошел на железку, там состав большой пришел, сказал, будет хороший заработок.

— Ясно. До аптеки хоть дошел? Или эти деньги отобрали?

Гамлет виновато потупил взор, но при этом на его лице играли желваки. Парню было неловко признавать свою слабость, хотя я и не очень понимала, почему. Разве это было честно — нападать втроем на одного несчастного тощего очкарика, выбежавшего после захода солнца в аптеку за лекарством для матери? И потом, сейчас всего девять вечера, не так уж и поздно. Неужели мы поселились в криминальном районе?

Теперь и мне стало страшно. Вдруг эти лысые и на меня нападут?

Голоса стихли, потому что парни зашли в аптеку.

Дурацкая сметана уже успела согреться в моих руках, забрав их тепло, а взамен оставив застывшие от холода пальцы.

Ладно, как-нибудь добегу. Главное, быть на свету и не сворачивать в темные переулки. Ведь так? Или наоборот? Лучше проползти незаметно вдоль кустов темных детских площадок?

Блин, что же делать?

Как-то не готовила меня жизнь к такому.

В нашей деревне всегда было спокойно. Хоть в двенадцать дня ты идешь по улице, хоть в двенадцать ночи. Никому и в голову не придет обидеть девчонку. У нас даже алкаши безобидные были. А тут…

Мамочки…

Озираясь по сторонам, я пробиралась по узкому тротуару, пытаясь одновременно слиться с темнотой и при этом не углубляться в нее.

Сердце гулко бахало в ушах, и я не сразу расслышала шаги за спиной. И голоса, что тихо между собой переговаривались. От страха я боялась обернуться. Мне казалось, если я выдам свое волнение, то хищники, учуяв ужас своей добычи, тотчас ринуться в атаку.

Около ближайшего куста я резко свернула вглубь старой детской площадки со скрипящими на ветру качелями и побежала.

Понеслась, аки горная лань, не разбирая дороги.

Дорога до магазина, занявшая от силы минут пять, все никак не кончалась. Дома слились в один неразборчиво серый лабиринт. Я с ужасом осознала, что заблудилась. Причем, кажется, сделала это еще до того, как сиганула в кусты.

А между тем голоса нагоняли. Не придумав ничего умнее, я забилась под детскую горку и замерла, зажмурившись.

— Куда она делась?

— Не знаю, тут вроде только была.

— Еще одна овца. Не сидится ж дома! Ищи! Здесь она где-то.

Я слышала шаги вокруг и боялась сделать лишний вдох. Еще чуть-чуть и точно упаду в обморок.

— Нашел! — услышала я совсем близко и вскрикнула от ужаса, когда прямо над головой прошелестело суровое — «Ку-ку».

Глава 7

Прошлое

Зоя Данилина

— Не бейте меня, пожалуйста, — запищала я, прижимая к груди банку сметаны, глядя в темное неразборчивое пятно перед собой.

— Точно дура, — выдало пятно неприятную характеристику, — Вылезай давай.

— Я боюсь.

— Правильно боишься. Ты чего одна тут ходишь? Приключений ищешь?

— Я в магазин ходила. Мама послала за сметаной. Вот, — оправдываясь, я протянула вперед доказательство, намертво сжатое моими заледеневшими от сентябрьской прохлады и ужаса пальцами.

— Красная шапочка, блин. А в кусты зачем сиганула?

— Вас услышала. И испугалась. Не трогайте меня, пожалуйста.

— Вылезай, давай, никто тебя не тронет.

— Нет. Давайте, вы уйдете, а я тут посижу немножко и сама домой пойду. Мне тут рядом. Кажется.

— Кажется? Ты заблудилась что ли?

— Нет. То есть, да. Не знаю… Наверное.

— Что за день такой… — устало буркнула тень и обратилась к сообщнику.

— Гамлет, ты же все здесь знаешь? Кажется, кое-кто потерялся.

Услышав имя второй тени облегченно выдохнула. Это точно не те лысые отморозки! Это герой сегодняшнего вечера. Стало немного стыдно за свое дурацкое поведение. Я почувствовала, что краснею, и даже уши под капюшоном начинают гореть. Хорошо, что вокруг темнота, хоть глаз коли.

Кое-как выползла из своего убежища. Уже знакомая мне парочка стояла чуть поодаль, не приближаясь. Словно давая мне больше личного пространства. Я была благодарна и за это.

— Привет, я Гамлет. Это Матвей.

— Я… я не… я не разговариваю с незнакомцами на улице, — ляпнула я, не подумав, что могу тем самым обидеть людей, решивших мне помочь. Они ведь помочь мне хотели? Или что?

— Правильно делаешь, — буркнул герой. — А еще желательно не ходить одной по вечерам. Тем более в этом районе. Ты не местная что ли? Почему заблудилась?

— Угу, — все, что я способна была выдавить из себя. Странное волнение вперемежку со страхом и панической дрожью не отпускало мое тело.

— Мы просто решили по-тихому проводить тебя до дома, — медленно проговорил Матвей, — На безопасном расстоянии. Мы бы не стали приближаться. Не хотели тебя напугать. Извини.

— Угу. Я просто видела драку у магазина. Подумала, это те лысые. Испугалась.

— Ясно. Так, давай мы тебя все же проводим. Номер дома какой?

— Двадцать пятый.

— Это в другую сторону, — выдал Гамлет, отчего я почувствовала себя совсем никчемной. Это в деревне я знала каждую тропинку. В этих же каменных джунглях еще только предстояло освоиться.

— Веди, Гамлет, — скомандовал герой нашего вечера, — Ты — давай за нами. И чтоб без глупостей. На лысых нарвешься, те провожать не станут.

— За мной, — распорядился теперь уже Гамлет, и парни бодрым шагом направились в обратную сторону.

Я же поторопилась следом, тихо радуясь, что именно эта парочка попалась на моем пути. Действительно, будь это лысые, я могла бы навсегда остаться там под детской горкой, умерев от страха, в лучшем случае.

Парни негромко между собой переговаривались и вообще будто бы не обращали на меня внимание. Но я замечала, как косится Матвей (божечки, какое красивое имя, надо посмотреть, что оно означает!). Следит, не бросилась ли их проблема в ближайших кювет, обалдевшая от ужаса.

Но я немного успокоилась и спешно семенила вслед за парнями. И вот, не прошло и семи минут, как вдали показался знакомый дом с тускло-желтой лампой над дверью подъезда и взволнованная мама, вглядывающаяся в темноту.

Сердце сжалось. Бедная моя мамочка. Почувствовала неладное. Разволновалась, а у нее сердце!

— Дочка, это ты?

Тени провожатых замерли, посчитав свою миссию выполненной, и я от неожиданности влепилась в спину Матвея, боднув его, словно нерадивая коза.

— Ой.

— Тебя встречают? — спросил он, кажется, даже не заметив моего шебуршания позади.

— Ага. Это мама моя. Спасибо за все. И извините, — пролепетала я и, не оборачиваясь, побежала к маме, — Мам, это я.

— Боже, дочка, ты где пропала? Я уже разволновалась. Кто это с тобой?

Я обернулась, но провожатых и след простыл.

— Да так. Я заблудилась немножко. Ребята проводили.

— Да как же ты так?

— Не знаю, мам. Пойдем домой, я замерзла. Да и ты тоже.

— Да-да, конечно. Боже, Зоя, ты меня так напугала.

Я и сама не на шутку испугалась. А потом, допоздна ворочаясь в кровати, вспоминала каждую черточку сурового молодого лица, освещенного тусклым отблеском вывескиаптеки, точные удары по противникам и приятный вкрадчивый голос, мечтая встретиться с Матвеем снова.

Матвей.

Дарованный богом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Да-да, я узнала значение его имени! Самого красивого имени на земле!

Божечки, пожалуйста, сделай так, чтобы мы встретились еще!

Хотя бы один разок, чтобы я могла нормально его отблагодарить.

И может быть даже сказать ему свое имя.

Если он, конечно, спросит.

И кто бы мог подумать, что мои молитвы будут услышаны!

Настоящее

Дорога до дома заняла почти полтора часа. На обратном пути из Нового городка встали в пробку. Потом еще ждала нужный автобус. И все это время, помимо моей воли, воспоминания из прошлого раз за разом вклинивались в сознание.

И как бы я не злилась на Матвея Соколовского, как бы не ненавидела его, стоило признать, что было между нами и много хорошего. Доброго. По-детски наивного. И по-взрослому серьезного.

Первая любовь оставила в моей душе не только незаживающие болезненные шрамы, но и настоящее счастье. Не стоит об этом забывать. И глупо винить во всем Матвея. Да, его поступок не имеет оправдания. Да, он обошелся со мной подло. Некрасиво. Жестоко. Но он, в конце концов, не виноват, что не смог меня полюбить.

Мы были детьми. Глупыми. Порывистыми. Совершенно не имеющими понятия об окружающей реальности. Наивными. Нетерпеливыми. Импульсивными. Состоящими из бочки эмоций и чайной ложки мозгов. Это я могу с точностью теперь сказать. С высоты прожитых лет.

Смотрю на своих учеников, таких же, какими когда-то были и мы, и вижу детей. Детей, что так торопятся повзрослеть и вкусить все плоды, что запретны и так сладки. И хочется каждого из них взять за руку и сказать «Постой, не торопись. Не подгоняй жизнь. Она и сама спешит.»

Квартира встречает привычной тишиной и пустотой.

Переодеться.

Принять душ.

Приготовить ужин.

Подготовиться к завтрашним урокам.

Моя жизнь — простой и понятный план действий. В нем нет места спонтанным решениям или порывам. Все действия я продумываю заранее. Спасибо, жизнь научила. Я совершенно точно знаю, что будет завтра. Послезавтра. В субботу или воскресение.

Мой бюджет расписан так, чтобы не волноваться о предстоящих расходах. В холодильнике ровно столько еды, чтобы не выбрасывать излишки. Хотя в последнее время стоит увеличить рацион. Кое-кто стал больше есть, что совсем не удивительно.

Чертов Соколовский не шел из головы, как бы я ни старалась погрузиться в обыденную рутину. Одним своим видом всколыхнул в душе все то, что я давно считала умершим и похороненным под толстым слоем пепла выжженной до состояния пустыни огромной части моей души.

Предательское сердце, едва уловив знакомые нотки его запаха и пробирающий до костей баритон, забилось с неистовой силой, удобряя насыщенной кислородом кровью благодатную пустовавшую много лет почву, чтобы вот-вот дать новые ростки проклятой любви, которую я с таким трудом вытравливала всеми силами.

Да разве это возможно?

Нет. В этом просто убедиться, стоит лишь зайти в мою бывшую комнату два на два, где все стены увешаны плакатами и постерами, с которых в самую душу смотрят синие глаза. И на всех них звезда мирового бокса с голым торсом, взъерошенный, мокрый, серьезный или свирепый, но неизменно красивый, как бог, прости Господи!

Здесь не стены — а монумент славы, с которым я ничего не могу поделать! И никогда не могла.

И уже не смогу, по всей видимости.

Зачем он приехал?

Что ему нужно?

Каким ветром занесло в нашу нестолицу?!

Божечки, пожалуйста, сделай так, чтобы мы больше не виделись!

НИКОГДА!

Матвей вовсе не «божий дар».

А самая настоящая кара небесная!

К сожалению, лимит на мои молитвы закончился, видимо еще тогда, когда лежа в кровати шестнадцатилетней наивной дурочкой я просила бога о новой встрече с Соколовским.

После исполнения того желания бог, судя по всему, счел, что этого достаточно, ибо никогда в последствии на мои молитвы не отвечал, давая понять, что он отнюдь не золотая рыбка.

Ничего не изменилось и на этот раз.

В чем я убедилась, когда спустя пару дней, поселивших в душе обманчивое спокойствие, судьба вновь столкнула нас с Матвеем в стенах гимназии.

Наверное, в прошлой жизни я, как минимум, убила человека. Иначе откуда такая карма?

Глава 8

Настоящее

Матвей Соколовский

До субботы и назначенного дня встречи выпускников в гимназии я весь извелся от нервов. Этому отлично способствовало и явление моему взору Зои, и неизменившийся интерьер моей бывшей комнаты, в которой время будто застыло. Словно и не было всех этих лет за стенами родного дома. Нигде ни пылинки, ни соринки, но при этом вещи лежат так, как я их оставил, уезжая за мечтой.

Будто вчера это было.

И вот теперь, когда казалось бы достиг всего, чего желал, я снова здесь, и я снова один на один с ощущением невосполнимой утраты и горечи поражения в гораздо более важной битве, чем турнир на ринге.

Что-то мерзко внутри копошится, распространяя по телу неприятное чувство, отдаленно похожее на стыд. Да. Мне по сей день стыдно за собственный поступок семнадцатилетней давности.

Устаревший ноутбук, некогда бывший чудом техники, как ни странно легко загрузился. Ввел пароль, что никогда не исчезал из памяти, и сердце буквально пронзила острая стрела, когда на экране возникла фотография меня и Зои.

Совсем юные. Искренние. Улыбающиеся. Со счастливыми горящими глазами, в которых полно надежд и чаяний, стремлений и любви. Тогда я мог сколько угодно преуменьшать важность Данилиной в своей жизни, отводить ей роль бесплатного репетитора и влюбленной поклонницы, которая просто мила, удобна и приятна. Но правда в том, что именно в те несколько месяцев нашего общения я был счастлив, как никогда в жизни.

И я был в нее влюблен.

Уж сейчас-то глупо это отрицать.

Хотя семнадцать лет назад чувства к ней не казались столь значимыми.

Никогда не забуду день, запечатленный на фото. Суббота. Совершенно не важный турнир. Обычный, товарищеский. Просто для подтверждения квалификации. Но именно с него начались романтические отношения между мной и Зоей. С абсолютно необъяснимого порыва, эмоционального скачка и отчаянного желания утопить ее в нежности. Чувства, возникшие внезапно и вместе с тем остро, захватили власть над разумом и телом, чтобы положить начало трепетным и робким встречам.

В тот день Чебурашка впервые пришла в Дом спорта, чтобы поддержать меня. Никто из нас и не предполагал, что суббота окончится нашим первым, совсем еще детским поцелуем.

Прошлое

— Ну как? Сдал? — Чебурашка соскочила с подоконника, как только я вышел из кабинета физики, где писал проверочный тест Глебову, чтобы закрыть последние долги по пропускам.

Увидев мое рвение и успехи, Виктор Андреевич заметно смягчился. Даже удалось договориться, что по четвергам я буду пропускать его уроки, а отрабатывать их по субботам с девяти до одиннадцати, когда у него математический кружок с лучшими умами гимназии. В том числе и с Чебурашкой. Вариант мне подошел. Я вполне успевал на двенадцатичасовую тренировку.

Сегодня как раз один из таких дней.

Зоин кружок закончился еще полчаса назад, но девчонка осталась, чтобы дождаться моих результатов. Чувствовала свою ответственность, видимо. Или же просто желала убедиться в собственной значимости, получив от меня благодарность и похвалу.

Тут стоит честно признать, что без Зои у меня ничего бы не получилось. Само собой сложилось, что я и Данилина стали проводить вместе много времени. У нее явный талант не только к математике, но и к преподаванию. По крайней мере, ее объяснения по теме воспринимались понятнее и легче усваивались даже моим гуманитарным, как заявила Чебурашка, мозгом.

За две недели все пропуски были отработаны, а долги с учетом сегодняшнего теста закрыты.

— Сдал! — Поспешил порадовать своего личного репетитора.

Вообще, проведя вместе столько времени, я обязан признать, что Зоя очень приятная. Она милая. Ненавязчивая. Не высокомерная. Легкая и интересная. С ней вообще можно говорить о чем угодно. Данилина может часами слушать о боксе, задавать при этом логичные вопросы и на ходу сочинять самой себе задачки. Типа, какова сила удара, с которой бьет мой кулак о грушу. Или какое осуществляется давление на настил ринга в зависимости от марки кроссовок, поражая количеством формул и констант, упорядоченным в ее голове, словно в приложении к учебнику. Глупости, конечно, но в целом мне не сложно понять человека, одержимого любимым делом. Я люблю бокс. Чебурашка математику. А раз уж мы проводим много времени вместе, неудивительно, что два этих совершенно чуждых друг другу пристрастия пересекаются.

А еще Зоя не пытается мне строить глазки, и вообще никак не показывает свою симпатию, хотя я вижу, что очень ей нравлюсь. Ну правда, с чего бы вдруг еще ей тратить свое драгоценное время, которое она могла бы использовать для изучения своей любимой «Математической логики».

Когда наши плечи случайно соприкасаются на уроке, Чебурашка словно замирает и порой боится пошевелиться, чтобы не нарушить контакт. В день, когда я впервые пришел к ней домой на занятие, Чебурашка краснела так, что как из ее очаровательных ушей валил пар, словно из кипящего на плите чайника.

Со временем, конечно, Данилина научилась сдерживаться, но вывести девчонку на эмоции по-прежнему можно на раз-два.

Это льстит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Очень поднимает самооценку.

Не то чтобы я страдал от недостатка женского внимания, или сомневался в собственной неотразимости, нет. Девчонки в школе всегда заглядывались и перешептывались по углам, стоило мне появиться в поле их зрения.

Просто, Кристина…

Да-да… У каждого пацана есть своя Кристина, что не просто портит самооценку, а едва ли не перечеркивает полностью всю уверенность в себе. И вроде бы Новикова никогда не отрицала, что я ей тоже симпатичен. И на школьных дискотеках мы всегда были вместе. И провожал ее только я. И первые наши поцелуи принадлежат друг другу.

Но все же…

Кристина вызывает такое чувство, будто она просто снизошла. Опустилась на ступеньку ниже.

Каждый жест — одолжение.

Каждый поцелуй — аванс.

Каждое объятие — только с моей подачи.

Для окружающих, может, и не видно никакой разницы, но сам я это чувствую. И мне не нравится. Не нравится это бесконечное ощущение недостойности, неполноценности, второсортности, посредственности.

А Зоя…

Зоя совершенно противоположная. Другая.

Рядом с ней я чувствую себя гребаным суперменом. Ее тайные (по ее мнению) взгляды наполнены восторгом и тихим обожанием. В ее речи никогда не услышать язвительных ноток, даже если она по десятому кругу объясняет мне одно и то же.

У нее колоссальное терпение. Честно. Порой, я сам себя раздражаю и бешу, а ей хоть бы что. Знай себе, сидит и объясняет. Даже ее мама, Людмила Владимировна, которая является частым свидетелем наших математических занятий у них дома, тяжело вздыхает, слушая в очередной раз алгебраическую муть, и с каким-то благоговением смотрит на дочь, проверяя корявые записи первоклашек.

Людмила Владимировна, кстати, отнеслась ко мне очень хорошо. И вообще, мне нравится в их бедной, но такой уютной домашней обстановке. Нравится пить чай с испеченными ватрушками, или покупать хлеб и молоко по пути в их дом, за которые они непременно положат деньги в мой карман, а я выложу их в вазочку на полочке в прихожей. И, судя по накопившейся там сумме, они еще не распознали мой хитрый маневр.

Их семья для меня, также удивительна, как и приятна. Настолько очевидна разница с моей собственной, что даже странно.

Например, Людмила Владимировна много нас хвалит. Зоя для нее вообще идеальна во всем, даже если сожгла пять минут назад яичницу.

Мать Чебурашки делает такие ненавязчивые комплименты, что мне самому не сразу удается распознать их.

«Вы сегодня слишком усердны, ребята, идите чай пить».

«Зоенька, милая, даже твоим гениальным мозгам нужен отдых, держи шоколадку, угости Матвея».

«Матвей, спасибо огромное, что сходил в магазин, как же ты хорошо воспитан, родители должны тобой гордиться».

«Матвей, сегодня в учительской Виктор Андреевич тебя хвалил, заикнулся что-то про Математическую олимпиаду в декабре, видишь, какие вы молодцы, много и усердно работали и заслужили поощрение. Сейчас пирог испеку, будем ужинать».

И таких примеров каждый день можно насчитать десятки. Людмила Владимировна совершенно, как иногда мне кажется, не делает различий между нами и своими первоклашками. И судя по невозмутимости Зои, делала так всегда. Поощряла ее и хвалила любые старания, ведь на пустом месте старшая Данилина рассыпаться в комплиментах не станет, это точно. Возможно, так и должно быть. Поддержка и добрые слова родителей важны для ребенка в любом его возрасте. Ведь так? Иначе, почему мне каждый раз так щемяще приятно?

Для моих родителей философия воспитания предстает совсем в ином виде. Они всегда относились ко мне как к взрослому, сколько себя помню. Хорошая учеба считалась обязательным минимумом, который не заслуживает отдельного внимания. Мать обычно вздергивала вверх идеальную бровь и выдавала что-то типа «Матвей, ты же сын своего отца, нет ничего удивительного в том, что ты закрыл свои пропуски по учебе. Боже, такие пустяки. Не отвлекай меня своей ерундой». Вот только это не ерунда и не пустяки. Я много работал, чтобы наверстать упущенное, а обесценивание трудов в глазах матери уничижительно воздействовало и на меня.

Все достигнутое становилось неважным и незначимым. Скорее даже возникал стыд, что вообще возникла необходимость что-то отрабатывать и исправлять.

И так во всем. В учебу в целом мать не вникала, оставляя это дело сначала на гувернантку, а потом на меня самого. От спорта отмахивалась от мерзкой кучи дерьма. «Горстка потных подростков с зашкаливающим тестостероном, махающих кулаками» вызывала в ней брезгливость.

Если вдруг я появлялся перед ней сразу после тренировки, Маргарита Соколовская демонстративно прикрывала ладошкой нос и велела не приближаться. А ведь я всегда принимал душ в Доме спорта и уж точно не вонял, просто такова была ее принципиальная позиция, заронившая некогда внутрь меня семена комплексов, благодатно проросших сквозь кости. Это со временем пришло понимание, что как бы тщательно не растирал мочалкой кожу по несколько раз на дню, мама все равно брезгливо сморщит аккуратный тонкий носик и отмахнется, как от бомжа на улице, а поначалу страх дурно пахнуть вынуждал фанатично сдирать эпителий с кожи.

К спорту в моей семье вообще было прохладное отношение. Отец никогда не тяготел ни к чему подобному. Разве что в детстве увлекался шахматами. В юности все свободное время просиживал в гаражах, разбирая старые тачки с друзьями. Мне же он махнул, мол, делай, что хочешь, мне сейчас некогда. Поговорим, когда вырастешь.

На секцию бокса я записался сам. Родители отнеслись спокойно. Ребенок при деле — и ладно, можно заниматься своей жизнью. На соревнования не приходили, обычно те совпадали с какими-либо важными событиями.

И наверняка я бы думал, что подобное отношение норма, если бы не видел, как обстоят дела у других спортсменов, чьи родители чуть ли не с транспарантами в руках поддерживали своих детей. Видел. И, честно признаться, отчаянно им завидовал.

Наверное, поэтому и побеждал. Хотелось, чтобы и мной родители, наконец, начали гордиться. Заслужить их похвалу, одобрение, внимание.

И я заслужил.

Конечно, заслужил.

Тогда, когда это уже перестало иметь значение.

Глава 9

Прошлое

Матвей Соколовский

— Пойдешь со мной на соревнования? У нас сегодня товарищеский турнир, — спросил я Чебурашку, ошалев от радости, что закрыл долги перед Глебовым.

— А можно? — она распахнула свои теплые карие глаза, опушенные мягкими ресничками, и с затаенной надеждой замерла.

— Раз зову, значит, можно.

— Круто! Тогда, конечно, пойду.

Не смотря на незначительность турнира народу в Доме спорта полно. У входа толпилась куча желающих посмотреть на бои, а в неказистой узкой двери торчал вахтер, не пропуская зрителей раньше времени.

Данилина плелась где-то позади, постоянно врезаясь в кого-то и по сто раз извиняясь. Так мы и за час не доберемся до зала. Я решительно выловил ее маленькую ладошку и крепко сжал, дав понять, чтоб и не думала вырываться. Чебурашка хлопнула ресничками и с силой вцепилась в мою ладонь.

Так-то лучше!

Это был наш первый телесный контакт, не считая случайных (или не очень) прикосновений плечами во время уроков. Рука у нее была мягкая, нежная. Держаться за такую очень приятно. В школе, как ни странно, мы практически не общались. Разве что переписывались на уроках. Между нами теперь всегда лежала тонкая тетрадка, на которой мы оставляли друг другу послания, чтобы не вызвать гнев преподавателей перешептываниями. На переменах я с парнями зависал в общих коридорах или кафе, а Данилина с головой ныряла в свою «Математическую логику», будь она не ладна.

Никто из одноклассников и подумать не мог, насколько близки наши взаимоотношения. Лишь Кристина гневно и подозрительно щурилась, поджималя свои пухлые губки, чем вызывала во мне всплески триумфа. Однако, Зоя никак не проявляла желания утереть кому-либо нос тем, что дружит с самим Соколовским, даже здоровалась коротким «Всем привет», не выделяя из толпы одноклассником никого. Это поведение меня хоть и удивляло, но более чем устраивало. Не то чтобы я старался скрывать наши отношения, но раз уж Чебурашка сама так решила, то к чему отступать от заданного сценария.

Между нами был секрет.

Тайна для двоих.

Истина, которая никому и в голову не придет.

Девочка-изгой и Соколовский. Разве это может быть правдой?

После уроков мы расходились в разные стороны. Я спешил на тренировку. Зоя спешила домой. К семи вечера, когда заканчивалась моя тренировка, она уже обычно выполнила всю домашку и изучила парочку дополнительных уроков. С тренировки я заглядывал к Гамлету в магазин его отца, где паренек частенько подрабатывал за продавца, покупал какую-нибудь ерунду вроде йогуртов, шоколадных конфет или фруктов, иногда хлеб, картошку или овощи и шел к Данилиным, что так удобно жили неподалеку от Дома спорта. Этот нехитрый ритуал отчего-то заставлял меня чувствовать себя нужным. Чувствовать себя частью их семьи. И довольно скоро я уже мог позволить себе спросить у Людмилы Владимировны, что конкретно надо купить в магазине и получить ответ.

Это было странное противостояние характеров и каких-то нелепых принципов, так до конца мною и не понятых. Людмила Владимировна как бы позволяла мне платить за уроки, но только услугой по доставке продуктов. Я с упорством барана отказывался от возмещения их стоимости, аргументируя тем, что денег за репетиторство они брать не желали, да и в конечном итоге я сам эти продукты и ем. «Это полезно для вас обоих, Матвей. Не стоит переживать по этому поводу» говорила женщина и тайком подсовывала купюры за продукты в мою куртку. Я делал вид, что не переживал, и молча выкладывал деньги в вазочку.

Своего рода ритуал.

Молчаливое противоборство двух упрямцев.

В один из дней вазочка исчезла. Коварный ход со стороны учительницы. На следующий день я приволок свинью-копилку и водрузил ее на полку. «Не надо убивать во мне мужчину» — буркнул тогда я женщине, растерянно поглядывающей на меня.

Больше денежный вопрос не поднимался. Похоже, что между мной и Людмилой Владимировной тоже появился общий секрет. Тогда, улыбаясь, я впихнул в хрюшку пару крупных купюр вместе с очередной подсунутой мелочью за увесистый пакет картошки. Вот же упрямая женщина!

Но я-то поупрямее буду!

— А меня точно пустят? — пискнула Чебурашка мне в спину почти у самого входа в Дом спорта, вжимая голову в плечи.

Смешная такая.

Конечно же, нас пустили.

Этот милый лопоухий ботаник в школьной форме смотрелся у ринга весьма броско и необычно. Мне понравилось. Я усадил Чебурашку в первый ряд, не только для того, чтобы та ничего не пропустила, но и чтобы самому видеть ее реакцию.

Зоя счастливо улыбалась, будто у нас свидание и ей вот-вот будет вручен букет цветов. Хлопала глазищами, озираясь по сторонам. Скромно прятала ладошки под бедра, боясь лишний раз пошевелиться.

Во время турнира я обратил внимание, что Данилина достала блокнот и ручку. Она внимательно следила за боксерами, что-то чирикала на бумаге, хмуря брови и временами победоносно улыбалась. Неужели задачки свои опять решала?

Во время моего боя Чебурашка напрочь забыла о своей математике, зуб даю. В ее глаза плескалась тревога, волнение, переживание. И чувство новое, до этого момента неведомое, затопило изнутри горячей волной. Потому что я вдруг понял, что Зоя первая, кто действительно за меня болеет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Некоторые одноклассники приходили ко мне на соревнования, но при виде дешевеньких снарядов и выкрашенных обычной краской стен, брезгливо морщились. Кристина тоже. В свой единственный визит она просидела в телефоне, еле дождавшись конца. Конечно, это же не модный фитнес-клуб. Тут даже зачикиниться позорно.

Откуда только берется вся эта заносчивость в людях?

Друзья по боксу… Тут каждый сам за себя болеет, чего уж там.

А вот Зоя…

Она и хмурилась. Она и жмурилась. Она и радостно вскакивала с места. И даже кричала что-то. И там, стоя на ринге, мне открылась маленькая, но сногсшибательная истина.

Зоя — красивая. Правда, красивая. Очень. Абсолютно вся. И даже ее уши красивые.

Еще никогда победа не была так сладка. И главное, такая незначительная в спортивной карьере, она стала едва ли не самой важной за все время. Потому что была нужна не только мне или моему тренеру. Она была нужна Зое.

И видя, как радуется Данилина, во время объявления моей победы, я решил, что непременно ее поцелую. Сегодня же. Прямо сейчас.

И я обязательно ее возьму на свой самый важный бой, что состоится в следующем месяце. Будет моим талисманом!

Настоящее

Стоя у ворот гимназии, я испытывал невероятную ностальгию. Даже и подумать не мог, что школьные годы вызовут внутри настоящую бурю эмоций, сравнимую разве что с боем за звание чемпиона.

Подтягивающиеся со всех сторон бывшие одноклассники галдели без умолку, напоминая курятник. У всех было отличное настроение. Народ много-много фотографировался, делясь друг с другом снимками через соцсети, устанавливая свежие хэштеги. В частности, со мной. Ну и с Новиковой. Губернаторская дочка и по сей день популярна. Многие знакомые из параллельных классов также подходили поздороваться. Сегодня в гимназии целое столпотворение.

Для нашего юбилейного пятнадцатилетнего выпуска ученики подготовили целую концертную программу. Всех гостей сопроводили в актовый зал. Выступал Глебов и другие учителя, многих из которых я помнил. В том числе и любимая всеми Адольфовна. Она заметно постарела. Волосы выбелила седина, морщинки покрыли добродушное лицо. Любовь Васильевна, как и много лет назад сыпала прибаутками, вспоминая забавные случаи из школьной жизни нашего выпуска.

Меня очень удивило, что по прошествии стольких лет, преподаватели помнят нас поименно, помнят, какие шалости мы вытворяли и знают, каких успехов достигли.

Жаль, что бывшая директриса, Нина Васильевна, не дожила до сегодняшней встречи. Ее тоже много вспоминали и только добрыми словами.

Ученики пели, танцевали, ставили смешные сценки. Многие из присутствующих скучали, зевали. Некоторые умудрялись что-то выпивать, неприлично хихикая. Даже было стыдно за такое поведение. Сам же я погрузился в воспоминание об атмосфере школьных праздников, когда после очередного концерта для родителей учащихся непременно ждала школьная дискотека. Даже жаль, что сегодня с дискотекой не выгорит. Я бы лучше провел время в украшенном шарами спортзале, чем в очередной раз поел в ресторане.

А еще я постоянно оглядывался и упорно выискивал ее. Данилину. Встреча с Зоей — это то, чего я ждал от сегодняшнего вечера больше всего, а эта беспамятная нахалка до сих пор не пришла! Потому что, будь она здесь, я непременно бы заметил.

Этот факт ужасно злил. До зубовного скрежета хотелось, чтобы Чебурашка послушала, как хвалят мои успехи и достижения бывшие учителя (даже они в курсе в отличие от некоторых!), и вспомнила уже, наконец, кто я такой!

И вспомнила, что любила меня вообще-то!

И разрешила бы себя проводить.

Хотя бы.

Но Зои все не было. Оставалась смутная надежда, что бывшая подруга придет хотя бы в ресторан. Однако, сознание то и дело подгоняло картинки ее скромного пальто и бабушкиных галош, что явно свидетельствовали о том, что мероприятие в такого уровня заведении Данилиной явно не по карману.

Дурочка!

Ну в школу-то могла явиться!

Это же совершенно бесплатно!

А уж в ресторан бы я ее уговорил пойти. И, конечно же, за все заплатил сам. Лишь бы пообщаться с ней. Узнать, как жизнь сложилась. А может даже снова поцеловать.

После официальной части мы разбрелись по кабинетам. Наша классная уже давно не работала в этой гимназии и даже на встречу приехать не смогла — очень далеко живет, на Севере.

Вместо нее с нами пошла Адольфовна. Меня так и подмывало спросить хотя бы у кого-нибудь, где Данилина и будет ли она вообще, но что-то внутри мешало. Как будто вернулся назад в прошлое и наша с Чебурашкой связь по-прежнему тайна покрытая мраком.

Зато Кристина постоянно навязчиво трется поблизости. Шепчет свои комментарии по поводу и без, вгоняя меня в состояние тихого бешенства своими собственническими прикосновениями и запахом переспелой вишни.

Определенно точно не буду с ней спать.

Даже чтобы закрыть свой гребаный гештальт.

Ибо проблем такая связь принесет намного больше, чем удовольствий. Уже сейчас вижу, как хищно блестят азартом ее глаза. Как бы ни мечтала мама, союзу нашему случиться не суждено. Все симпатии безвозвратно канули в Лету. Мои так уж точно. Это факт.

В целом судьба класса сложилась неплохо. У многих собственный бизнес, кое-кто продолжил семейное дело, а кто-то просто удачно вышел замуж. Лишь человек пять-шесть составляли печальную статистику. Наркодилер Сивый, отбывающий пятый год в колонии. Алкоголичка Шмелева, третий раз проходящая курс реабелитации. В пару к ним сторчавшиеся Кузин и Попков. Первый в могиле из-за передоза, второй лечится от ВИЧ. Разбившаяся на машине Гусева. И пропавшая без вести Акулова. Также одноклассники нелестно отзывались о Ване Забелине, что добровольно отказался от строительной фирмы отца и после окончания гимназии ушел в армию, а затем и вовсе пропал с радаров.

Школьная парта, за которой я провел столько лет, стала мне совсем мала, но при этом очень-очень не хватало рядом хрупкого, но такого надежного плеча Данилиной, отчего настроение мое неизбежно катилось в пропасть. Желание идти в ресторан сгорало также быстро, как бикфордов шнур.

И никто, никто за прошедшие два часа даже не вспомнил о Чебурашке!

У всех что, отшибло память? Да, она не училась с нами с самого начала, но все равно является полноценной частью класса. Почему никто о ней не говорит?! Будто ее и не было вовсе.

— А почему нет Данилиной? — наконец, задал я интересующий меня вопрос и в ожидании осмотрел окружающих.

Адольфовна, скромно улыбнувшись, поджала губы. Кристина выпучила глаза, застыв на месте. Остальные кто пожимал плечами, кто просто переглядывался, словно силясь понять, о ком я говорю.

— Ты про Чебурашку что ли? — озвучила догадливая Маша.

— Ага. Про Зою. Ее разве не приглашали?

— А с какой стати, Матвей? — натурально удивилась Кристина, — Она, считай, и не училась с нами, ни с кем не общалась.

— В смысле? — что значит, считай, не училась?

— А, ты ж не знаешь, наверное. Чебурашка проучилась с нами месяца три, потом уехала обратно в свой колхоз. Контактов мы с ней не имели никогда. Друзей у нее здесь тоже не было. Мы и не знаем о ней ничего с тех пор, — по своему обыкновению просвещала всех Маша, которая всегда была в курсе любых событий.

— А почему она ушла? — вот это еще новости! Данилина, оказывается, не оканчивала гимназию вместе со всеми.

— Кто ж ее знает! Она всегда была дикой и нелюдимой.

— Я слышал, она в техникуме на Садовой училась. Но это не точно.

В техникуме? Зоя? Моя умная Зоя?

Да бред это все!

— А вы, Любовь Васильевна, ничего не слышали о Зое?

Не успела Адольфовна и рта раскрыть, как вмешалась Кристина.

— Да какая разница, Матвей! Что ты пристал с этой Чебурашкой! Я вот слышала, что наша Гимназия выиграла грант на поездку в Англию. Это правда, Любовь Васильевна?

Новикова ловко свернула с темы, а я в очередной раз почувствовал приступ вишневого удушья. Пойду-ка, проветрюсь.

Пребывая в крайней степени раздражения, покинул класс и направился по знакомому маршруту в сторону туалетов.

И вдруг на глаза мне попался Степа. Паренек пружинистой походкой куда-то спешил, и я решил его догнать, чтобы еще раз поговорить о перспективах спортивной карьеры.

В прошлый раз, не смотря на горящий взгляд и эйфорическую улыбку, парень так и не дал четкого ответа. «Мне надо обсудить это с близкими», сказал Свиридов, засовывая в карман визитку.

Прошло три дня, а он так и не перезвонил.

Я поднялся вслед за Степой на два этажа выше. Здесь в отличие от первых двух этажей народу не было. Практически все кабинеты закрыты. Лишь в конце коридора льется желтый свет. И мы, словно два мотылька, летим к нему.

Не знаю, почему я тогда не окликнул Степу, а просто шел след в след. Какой-то иррациональный и не логичный поступок, но в итоге он привел меня к тому, о чем я думал весь вечер.

Вернее, к той.

Глава 10

Не успел Степа подойти к приоткрытой двери кабинета, откуда доносилась невнятная человеческая речь, как из той повалили ученики, на ходу запихивая в рюкзаки тетрадки.

Едва последний учащийся вышел из класса, как Свиридов, пружинистыми шагами юркнул внутрь, а я подумал, так ли скромно он живет со своей матерью, как говорил тренер Михалыч, если, судя по всему, может себе позволить учиться в этой гимназии. Однако, возникшие в голове мысли резко оборвались, когда я увидел ее.

Зою Данилину.

В строгом прямом сером платье с белым воротничком, немного усталыми движениями стирающую формулы с доски.

Сердце взорвалось эйфорической радостью, чтобы через несколько секунд развалиться на части. Степа, возвышающийся над Зоей на полторы головы, подошел к ней впритык и нагло чмокнул в макушку!

— Привет, родной, — мяукнула Чебурашка, на носу которой золотистой тонкой оправой сверкали очки.

— Привет, Зоя Павловна, давай помогу!

Забрал из ее рук тряпку и принялся стирать с доски.

Это что, мать твою, сейчас было?!

Я был готов, забыв о церемониях, словно пробудившийся посреди зимы медведь, с ревом ввалиться в класс, круша все, что ни попади, но вовремя взял себя в руки.

Вдох-выыыдох.

Вдоооох. Выыыыыдох.

— Пойду помою тряпку, сухая совсем, собирайся пока. У меня есть время до тренировки, я тебя провожу, — бесцеремонно тыкал этот школьник-переросток своей… эээ… учительнице, а та лишь мягко улыбалась и кивала ему в ответ.

Мне она так никогда не улыбалась!

Ну, может быть раз, или два… И то очень-очень давно.

Нет, ну это ж надо!

Какого черта тут вообще происходит!

Нахальный пацан ухлестывает за взрослой женщиной, целует ее в макушку прямо посреди школы, а она не то что не пресекает его действия, а даже поощряет!

Ау, Данилина, ты часом не рехнулась?!

Это ж подсудное дело!

Охренеть, блин!

Спрятался за колонну, вовсе не желая теперь, чтобы Свиридов меня заметил и, дождавшись, пока пацан скроется за углом, борясь с безумием, обуявшим разум, вошел в класс.

Зоя, мать ее, Павловна (неплохо так для человека без отчества в паспорте!), сидя за столом с прямой спиной, не глядя на меня, спросила.

— Что-то забыл, Степа?

— Добрый вечер, Зоя. Павловна.

Лишь на мгновение ее руки дрогнули. И больше ничего. А может, мне только померещилось. Расслабленная и невозмутимая Данилина подняла на меня свой упакованный в очки взгляд, равнодушно скользнула сверху вниз и вновь вернулась к дурацким тетрадкам.

— Здравствуйте… простите не знаю вашего имени. Вы чей-то папа? Пришли поговорить об успеваемости вашего ребенка? Все консультации у нас по четвергам. Запишитесь в приемной на ближайшую дату. Это на первом этаже направо от центрального входа. Если заблудитесь, вахтер подскажет.

Взглянула на тонкий браслет часиков и добавила.

— Хотя, сегодня у вас это вряд ли получится. Возьмите на вахте номер телефона секретаря приемной. Может, она будет столь любезна и запишет вас по телефону.

Нет, она в конец охренела!

— А ты меня не узнала?

— А должна? — Данилина вскинула голову, сняла свои дурацкие очки и, прищурившись, установила контакт глаза в глаза, от которого, клянусь, у меня побежал мороз по коже.

БЕЗРАЗЛИЧИЕ.

— Неужели что-то сделалось с твоей памятью? — продолжал давить я, чувствуя себя все глупее и глупее. Может, она в аварию попала, и у нее память нахрен отшибло? Других адекватных причин не узнать меня просто нет!

Зоя нахмурилась.

— Ах, да. Вспомнила! — да неужели, блин! — Мы вроде сталкивались у Дворца спорта. Мир тесен, тесен. Если это все, не смею вас задерживать.

Встала и принялась быстро закидывать вещи в какой-то уродский портфель.

— Матвей Игоревич? Здравствуйте, — раздался за спиной голос Свиридова, — А вы что здесь делаете? Меня что ли ищете?

Данилина замерла и с некоторым ужасом переводила взгляд с меня на Степу и обратно.

— Здравствуй, Степа. Да нет, не тебя. Зашел пообщаться с одноклассницей. Сегодня же вечер встреч. Ты, кстати, почему не пришла, Зоя? Я ждал тебя. Да и тут вроде как недалеко.

В воздухе повисло невыносимое напряжение. Казалось, сам воздух напитался электричеством и готов шандарахнуть в любой момент по каждому из нас троих. Ошарашенный взгляд Степы. В противовес ему обещающий все муки ада злой взгляд Данилиной, в котором теперь, о боги, наконец-то яркой неоновой вывеской светилось узнавание.

Ах, ты ж, маленькая злопамятная вредина!

Узнала же!

С самого начала узнала!

Издевалась, значит. Неужели кто-то отрастил зубки? Ну что ж, мне даже нравится!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А вы что же, учились в одном классе? — спросил Свиридов.

— Нет!

— Да! — одновременно ответили мы с Данилиной.

— Совсем недолго, Степа. Всего пару месяцев. Это даже не считается, — поправила саму себя Зоя, а меня взбесило, что она вообще перед этим сопляком отчитывается.

— А вы разве тоже из Дубровки, Матвей Игоревич? — не унимался любопытный школьник.

Дубровка? Что еще за Дубровка?

Он имеет в виду что ли Зоину первую школу?

— Нет, совсем нет. Зачем же? Мы с Зоей… кхм… Павловной учились здесь в этой гимназии.

— Я не знал, — наконец, на лице малолетнего ухажера заиграли желваки. Еще минуту назад приветливое лицо окрасилось всеми оттенками неприязни, и я даже услышал, как скрипнула молодая челюсть.

Воу-воу, парнишка! Полегче! Береги зубы!

Еще пригодятся.

— Глупости это все. Степа, сотри с доски и закрой кабинет. Ключ сдашь на вахту. Мне пора. Прощайте, Матвей Игоревич. Не стану врать о том, что встреча была приятной. Надеюсь, она не повторится.

Схватила портфель и понеслась вон из класса.

— Зоя, стой!

Не успел и шагу сделать, как стальная хватка сопляка сковала предплечье.

— В покое ее оставьте!

— Степ, ты чего?! Малыш, с доски сотри, кабинет закрой, и дуй на тренировку. Взрослые сами разберутся.

— А Вы, Матвей Игоревич, за меня не переживайте. Как-то же прожил без ваших советов шестнадцать лет. И дальше буду жить, не сомневайтесь, — совсем не по-детски ухмыльнулся малец, ничуть не ослабив хватку.

Черт, ну не драться же мне с ним, ей богу! Да еще и в стенах школы! Хрен пойми, что творится!

— Сте-е-еп, — нарочито весело обратился я, давя фальшивую улыбку, — Ты б поосторожнее был, нам же еще с тобой работать и работать. К чему портить отношения? Да и есть ли повод? Ты же решил на счет карьеры?

— Решил. Я никуда с вами не поеду!

— А что так? Мама против?

— Не знаю, еще не спрашивал!

— А что тогда? Уж не из-за Зои ли Павловны?

Меня откровенно несло. По сути передо мной стоял просто школьник, зеленый пацан, ничего не смыслящий в этой жизни. Вот только взгляд у этого волчонка был отнюдь не детский. И хватка, кстати, тоже. Я буквально почувствовал, что и он себя сдерживает. И терпения у Свиридова, как и у любого подростка — кот наплакал!

А что я собственно такого сделал?!

Какого вообще лешего мы тут причиндалами меримся?

Смешно же!

— Это не ваше дело, — отвечает мне в той же манере сопляк и так достоверно копирует мою мимику, что на секунду кажется, будто я смотрюсь в зеркало.

Пришлось даже проморгаться.

Кажется, Степа почувствовал то же самое, потому что резко выпустил из захвата и отошел на два шага назад. Поднял с пола тряпку, стер с доски и кивнул впавшему в ступор мне на выход. Я чисто машинально подчинился. Свиридов закрыл кабинет и, толкнув меня в плечо, буркнул напоследок.

— Прощайте, Матвей Игоревич.

— Ну-ну, Степа. Ты все-таки еще подумай, время до понедельника у тебя есть.

Однако, Свиридов не счел необходимым даже обернуться. Вот ведь малолетний наглец! И в кого только такой борзый?!

Охренительный вечер встреч!

Одно радует, он еще не закончен. Не возвращаясь к одноклассникам, я вышел на улицу и сел в припаркованный у ворот автомобиль, с целью дождаться, когда Данилина отправится домой, чтобы поймать и снова поговорить.

Без малолетних свидетелей с нездоровой манией к зрелым женщинам.

Хотя, по-честному, на зрелую женщину Данилина совсем не тянет! Вела бы у меня уроки такая вот математичка, хрен бы я пропустил хоть пять минут ее занятий!

Устроила тоже показательные гастроли!

Тут помню, тут не помню!

Лучше б по роже вмазала, ей богу!

Не знаю, чего мне хотелось добиться…

Хотя, вру. Знаю.

Я видел, как мелькнули в глазах Зои обида, боль, злость и даже ярость. Возможно, испуг, тревога и паника.

Но там не было любви! Не было тепла.

Она так и не простила меня! Так и не простила…

Семнадцать лет живет с обидой на такую глупость!

Умная ли это женщина?

Хрен знает, я и сам дурак.

Гоняя по кругу безрадостные мысли, я провел в машине примерно десять минут, а потом на глаза попалась и сама виновница, укравшая покой и адекватность с первой секунды встречи.

Но не одна, а в компании бесячего Свиридова!

Они вышли за ворота гимназии, прошли метров десять, а потом Зоя подхватила Степу под руку, и они, словно гребаная сладкая парочка направились в сторону автобусной остановки.

Сжав руль до боли в костяшках, я завел мотор и выехал по давно знакомому маршруту. Что ж, у сопляка еще вечерняя тренировка. Перехвачу Зою у нее дома. Уж туда-то этот недоухажер не пойдет.

Я надеюсь.

Глава 11

Настоящее

Зоя Данилина

Боже мой! Боже мой! Боже мой!

Пожалуйста, Господи, помоги! Пусть Матвей отстанет от нас! Просто уедет. Исчезнет еще лет на семнадцать! Пусть Степа ничего не поймет! Пусть ни о чем не догадается!

Я беззвучно молюсь последние полчаса, что мы проводим в пути до дома. Каждая секунда наполнена неконтролируемым животным страхом, что вот-вот мой умненький мальчишка начнет задавать контрольные вопросы.

Но он молчит и просто хмурит брови.

И от этого еще страшней!

Как же хочется расцеловать каждую его сердитую черточку. Но, конечно же, я этого не сделаю. Это давно против правил.

Я чувствую, как напряжены под курткой тренированные мышцы, кожей ощущаю исходящие горячие волны тщательно подавляемой молодой агрессивной энергии. Мальчик мой, только не дай ему испортить нашу жизнь!

Не думай так много!

Ты же такой умный. И отлично умеешь считать. В отличие от некоторых!

Пожалуйста, не надо этого делать! Не догадывайся ни о чем.

Мамочки! Что же будет!? И зачем только рассказывала о своих школьных бедах?! Не надо было этого делать. С появлением Соколовского так легко теперь увидеть всю картину в лицах. Надо было выдумать любую чепуху, но оставить правду за семью печатями.

Но нет же.

Я по-идиотски решила быть во всем честной!

Кому нужна эта честность, право слово?!

Я украдкой бросаю на Степу пытливые взгляды, мечтая о ниспосланной сию секунду магической способности читать чужие мысли, чтобы оценить масштабы случившейся катастрофы и понять, что делать, и как себя дальше вести.

Но в очередной раз небесная канцелярия отказывает мне в просьбе.

А он все молчит.

И хмурит брови.

Это катастрофа!

— Степа, — тихо зову его, слегка дернув за локоть.

Не реагирует. Зарылся в собственные мысли. Думает их. Плохо это.

— Степа!

— М-м? — выныривает он в реальность и оглядывается, словно пытаясь осознать, где находится. — Ты что-то сказала? Что с твоим лицом?

— А что с моим лицом?

— Не знаю. — его нечитаемое выражение на лице сбивает с толку. Я теряюсь. — Ты какая-то напуганная. Все нормально?

— Нормально…

И снова тишина.

Так… что-то как-то не очень получился разговор. Надо снова попытаться. Может, и не понял Степа ничего. Надо попробовать зайти с другой стороны что ли.

— Степа!

— А?

— Почему ты подумал, что Соколовский искал тебя? — да, правильный вопрос и я мысленно хвалю себя за него.

— А? А-а! Он приходил во Дворец спорта к Михалычу. Звал меня в Москву к себе в школу. Угрожал мировой славой и успешной спортивной карьерой. Пугал наградами и огромными деньгами.

Что?

ЧТО???

От нового шока я впала в ступор прямо посреди тротуара и выронила сумку. Этот день может стать еще хуже, или мы, наконец, достигли пика? Сбывается мой самый страшный кошмар. Черт возьми, да он уже сбылся!

— Что значит, звал в Москву? Когда?

— Во вторник, кажется.

— Во вторник?! И ты только сейчасмне об этом говоришь?! Как так, Степа?!

— Не волнуйся ты так. Не сказал, потому что не о чем говорить. Я никуда не поеду.

— Не поедешь?!

— Нет.

— Но почему?

— Потому что хочу окончить школу. Потому что не хочу тебя бросать. Потому что это слишком дорого.

— Но ты же мечтал! Если дело в деньгах, то ты не должен беспокоиться! Я найду необходимую сумму!

— Нет. На Соколовском свет клином не сошелся. Будут и другие предложения.

— А если не будет?

— А если не будет, у меня есть умная голова на плечах. Разве это не твои слова?

— Да, но…

— Вопрос закрыт.

— Но ты же хотел…

— Знаешь что… хотел, да перехотел.

Степа поднимает с вытоптанного снега мою сумку, обхватывает мою ледяную ладонь своей всегда горячей и молча тянет в сторону подъезда.

Понимаю, что дальше спорить бесполезно. Степа — кремень. Упрямый характер — его отличительная черта. Если что-то решил, ничто не собьет его с пути. Всегда поражала степень развития в нем данного качества. Откуда только что берется? Я вот, совсем не такая. Вроде бы. Хотя о чем я говорю вообще?! Уже в первом классе Степан Свиридов имел на все свое собственное нерушимое мнение.

Мы так торопимся, что даже не здороваемся с Гамлетом и Аревик, выходящими из дома напротив. Это не свойственно Степе. Он всегда очень вежлив, а с дочкой Гамлета уж и подавно. Оно и не удивительно. Аревик не зря носит свое имя. Она прекрасна, как солнце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И тот факт, что мой мальчик попросту ничего не видит вокруг, заставляет сердце бахать быстрей и быстрей, словно впрок. Словно, переступив порог квартиры, оно разорвется, и мир вокруг прекратит свое существование в том виде, к которому мы привыкли.

В глубине души я знаю, что это не так. Потому что наш мир уже рухнул. Целых сорок пять минут мы живем в совершенно новой реальности, просто не до конца осознали этот факт, хотя инстинкты не обманешь. Они работают на пределе и резонирующими вибрациями надвигающего шторма тормошат внутренние органы.

Каждое Степино движение выверено и доведено до автоматизма. Вот он снимает свои зимние кроссовки и убирает их на обувную полку. Вешает пуховик на свой личный крючок в шкафу. Убирает на полку ниже спортивную сумку.

— Степа, у тебя же тренировка через семь минут начнется!

— Пожалуй, я ее пропущу, — от его ответа внутри все холодеет. Началось. Неизбежное падение в пропасть.

— Степ, как же так?

— Я устал. Хочу один побыть. Можно?

И не дожидаясь ответа запирается в комнате. Даже жду, что звонко хлопнет дверью, но этого не происходит. Напротив, все слишком обыденно. И это спокойствие пугает меня до чертиков. Там, в той моей-его комнате со всех сторон смотрит синими глазами Матвей Соколовский.

Мне страшно. Мне так страшно, что дыхание обрывается, а пульс то скачет, то замирает. Ноги ватные, во рту сухо, а язык, кажется, распух и перекрывает доступ кислороду.

Еще никогда на моей памяти Степа не отказывался от тренировки.

Никогда.

Все очень и очень серьезно.

Мне надо тоже побыть одной и тщательно все обдумать. Возможно, у меня есть полчаса Степиного терпения, а может, нет и десяти минут. Мой мальчик на пределе. Знаю это.

На автомате готовлю гречку с курицей, овощной салат. Безотчетно нервным волчком кружу по своей маленькой кухне, собирая все углы руками, ногами и даже головой, словно нахожусь здесь впервые. Но боли не чувствую. Огромная черная дыра внутри высасывает все силы и эмоции, сводя ощущения лишь к неприятному холодному предчувствию, окутывающему меня ледяной коркой.

Миллионы раз я представляла себе нашу с Матвеем встречу. Заготовила сотни сценариев. Сочинила миллион диалогов. Придумала ответ на каждый возможный вопрос или фразу. Выработала для себя идеальную стратегию поведения.

И все равно облажалась по полной.

Видимо, семнадцать лет — недостаточный срок, чтобы разбитое влюбленное сердце смогло простить и забыть обиды. Хотя нет, не правда. Если бы дело было в простой обиде… В одних лишь его словах… Я бы простила. И с легким сердцем жила дальше. Но вот только любые слова и любая обида меркнут на фоне поступка, перечеркнувшего все самое светлое и доброе, что я к нему испытывала.

Такое не прощают.

Никогда.

Однако предательница-память, словно издеваясь, подсовывала иные, счастливые воспоминания, наполненные нежностью, романтикой и первыми поцелуями.

Прошлое

Победа?

Победа! Господи, да!

Да! Да! Да!

Душа ликовала, а сердце отбивало барабанный марш победы. Одному богу известно, что я пережила за время боя Матвея и … и даже не помню, как звали его соперника.

Я все боялась, что Соколовскому вот-вот прилетит страшный удар в голову и испортит его такое красивое лицо. Божечки, пусть этого никогда-никогда не случится! Пожалуйста-пожалуйста!

Если до этого вечера и был хоть один шанс не влюбиться без памяти в Матвея, то после не осталось и намека на него. Невозможно красив. Нереально притягателен. Наглый. Самоуверенный. Дерзкий. Сильный. Быстрый. Ловкий.

Наверное, я могу до полуночи осыпать эпитетами Соколовского и ни разу не повториться.

Бокс — это страшно.

Боксер Матвей Соколовский — это самое прекрасное, что мне доводилось видеть в этой жизни.

И то, как он смотрел на меня в перерывах… мамочки, у меня внутри все органы сплетались в тугие косы.

Я ждала его у гардероба. Матвей вышел с мокрой головой, благоухающий мятным гелем для душа и морской свежестью дезодоранта и накинул капюшон своей идеально белой толстовки.

Когда Матвей приблизился, я заметила его необычный, даже странный взгляд. Он то и дело соскальзывал на мои губы и там задерживался, отчего казалось, что с ними что-то не так. Я нервничала, кусала нижнюю губу, думала о том, что он смотрит, и нервничала еще больше.

— Поздравляю, — пискнула я и порывисто обняла парня, отстранившись в ту же секунду.

— Ерунда, просто товарищеский турнир. Эта победа даже нигде не зачитывается, — небрежно отмахнулся он, продолжая буравить меня своими темными глазищами.

— Вовсе не ерунда! Это было потрясающе! Ты — молодец! Твою победу надо отпраздновать! Купим торт!

— Купим торт? — удивился он.

Удивился! А мне бы хотелось, чтобы он улыбнулся. потому что самой мне хотелось улыбаться без остановки. Потому что он такой классный. Потому что я здесь, рядом с ним. Потому что смотрит на меня вот так, почти ласково. Потому что зовет Зоей, а не Чебурашкой. Потому что внутри у меня все ликует от сопричастности к нему.

— Конечно. Зайдем по пути к Гамлету. Он по субботам помогает отцу в магазине на углу.

И да. С Гамлетом мы подружились. Он хороший. И очень воспитанный. Его мама — врач. А отец держит небольшую продуктовую лавку. Ассортимент в ней небольшой, но все продукты свежие.

— Ты хочешь, чтобы мы пошли к тебе? — уточнил Матвей, а мне вдруг стало неловко.

Мы действительно даже не обговаривали ничего такого. Сегодня он сдал Глебову последние хвосты, заниматься школьными предметами нет необходимости, а значит и его визитам в наш дом пришел конец. Наверное, я ужасный человек, но в этот момент я сожалею, что у Матвея больше нет ни двоек, ни пропусков.

Внутри меня стремительно прорастает зерно сомнений в том, что мы и дальше будем общаться. Я считаю Соколовского другом, но сам он ни о чем таком не говорил. Боже, да даже никто в школе не знает, что мы проводим вместе время вне гимназии. Разве что Глебов догадывается.

Меня не любят в классе. Остальным в школе нет до меня дела. В принципе, если уж по-честному, я и сама не стремилась ни с кем подружиться. Зато Матвей настоящий любимчик. Не хотелось портить ему репутацию собой. Хотя, вру. Мне было страшно, что при одноклассниках Матвей сделает вид, будто меня не существует, когда я напрямую с ним поздороваюсь или обращусь. И после этого станет невозможным любое дальнейшее общение, потому как мое сердце попросту не выдержит. Нет, я верю, что он хороший человек и все такое, но мы слишком мало знакомы, чтобы я могла не сомневаться. А потому сознательно выбрала позицию страуса, ожидая действий с его стороны.

Но сам Матвей никогда даже не предпринимал попыток обнародовать нашу дружбу (а в то, что между нами она существует, я верила свято). Я его не осуждала. В конце концов до одноклассников мне нет никакого дела. Привлекать к своей персоне лишнее внимание, особенно через Соколовского, совершенно ни к чему.

Они же нас просто сожрут.

Особенно эта Кристина.

Не подавиться даже. Каждую косточку обглодает и еще и ложкой по черепу постучит, добавки попросит. Я вижу, как Новикова злится. Жаль, не у кого спросить, но думаю, у них с Соколовским что-то было. Ну, или просто всея императрица недовольна посягательствами на личное пространство своего подданного такой деревенщиной, как я, недостойной даже дышать с ними одним воздухом.

— Ой, прости… Это я по привычке, — пошла на попятную прежде, чем Матвей отказался идти в гости. — Тебе, наверное, домой надо… Отпразднуешь победу с родителями.

— У меня идея получше. Пойдем в кино?

— В кино? — божечки, это почти свидание! Ой, мамочки, если он будет так смотреть и дальше, я точно решу, что это свидание! — Не знаю… А вещи? Твоя сумка… и рюкзак. И мой рюкзак…

Это правда. Мы нагружены с ним, как два верблюда. С таким количеством вещей нас попросту никуда не пустят.

— Оставим у Гамлета?

— Э… ладно. Давай.

Это и самом деле оказалось свиданием.

Глава 12

Прошлое

Зоя Данилина

Мягкий пестрый ковер из пожелтевших листьев тихо шелестел под нашими ногами. В воздухе витал пряный аромат сырой земли и увядающих трав, но мне казалось, что кругом царит весна. Желтые краски, словно отражение моего лучистого настроения, обволакивали нас с Матвеем, укрывая от порывов ветра.

Едва мы вышли от Гамлета, где оставили свое барахло, сразу свернули в парк, чтобы срезать путь до кинотеатра. Непринужденный обычно разговор почему-то совсем не клеился, слова застревали в глотке и клокотали там неразборчивыми хрипами, наружу прорывались лишь тупые междометия. Что-то бесповоротно изменилось в самой атмосфере между нами, незримо, но явственно ощутимо на уровне инстинктов, отчего теперь постоянно хотелось улыбаться и радостно визжать, прыгая до неба. Пришлось даже прикусывать щеку, чтобы не выглядеть обезумевшей от счастья идиоткой.

Я никак не могла отделаться от мыслей, что у нас с Соколовским свидание, хотя то и дело одергивала себя, мысленно утверждая, что он просто хочет отплатить киносеансом за репетиторство с ним. Отплатить и попрощаться.

Нарочно бесила сама себя.

Сбивала романтический настрой.

Спускала с небес на землю.

Но окончательно и бесповоротно перестала это делать, когда в один прекрасный момент наши руки случайно соприкоснулись, вызывая во мне приступ тахикардии, и Матвей не одернул руку, а наоборот подцепил осторожно ладошку и переплел наши пальцы.

От защемившей в груди нежности у меня едва не случился инфаркт.

Интересно, у подростка может возникнуть сердечный приступ от обрушившегося невзначай счастья?

Только не дай, боже, вспотеть моим ладошкам! Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Какое это блаженство — держать ЕГО за руку. Нет, не так. Какое это счастье, когда ОН держит за руку. Сам! На меня не смотрит. Только вперед. Но улыбается. Я же вижу, что улыбается. И все мое существо ликует.

А еще, Матвей как будто смущается.

Смущается!

И главное — кто?! Первый красавчик на всю гимназию!

Да перед кем?! Перед лопоухой девчонкой без друзей со статусом изгоя!

Главное — не забывать дышать, Зоя.

С остальным как-нибудь разберемся.

А потом он нас сфотографировал на свой телефон. я, конечно же, получилась ужасно, а Матвей — как с обложки журнала. Неужели такой парень мог во мне что-то разглядеть? Неужели я и в самом деле достойна его внимания? Я же… Я Чебурашка.

Дорога через парк оказалась слишком короткой, чтобы успокоить взбесившиеся нервы. Мою руку Матвей так и не выпустил. Наши пальцы по-прежнему крепко переплетены. Соколовский же явно пришел в равновесие и ведет себя так, словно ничего особенного не происходит, и мы каждый день с ним ходим, будто влюбленная парочка.

Влюбленная парочка!!!

— Что хочешь посмотреть? — спрашивает Матвей и, наконец, смотрит мне в глаза. Мамочки, разве может парень быть настолько красив?! Это же просто какое-то преступление против всего женского рода!

Пялюсь на него, словно на лбу парня можно разглядеть афиши и, естественно тупо улыбаюсь. Боже, я такая дурочка! Только почему мне от этого безумно хорошо?! Не представляю, как себя вести, ведь я еще ни разу в жизни не была на свидании, поэтому просто пожимаю плечами.

Могу ли я выбирать? Надо ли мне платить за свой билет? И как сказать Матвею, что у меня нет с собой столько денег? Такой позор, мамочки!

Ближайший по времени сеанс — абсолютно девчачья романтическая комедия «История Золушки». Следующий только через сорок минут — какой-то детектив, а на предыдущий боевик мы опоздали.

Интересно, хочет ли Матвей уйти подальше от сомнительного для чемпиона по боксу репертуара или, превозмогая отвращение, героически вынесет полтора часа с Хилари Дафф? Честно, я не обижусь, если уйдем. Так, пожалуй, будет даже лучше. Не придется произносить унизительных признаний насчет денег. Мне совершенно не хочется, чтобы он подумал, будто я только и мечтала, что развлекаться за его счет.

Понимаю, что Матвей из состоятельной семьи, как в принципе и все мои одноклассники, я им не ровня, это правда, но и цели попировать на чужом празднике жизни никогда не преследовала.

Мне очень понравилось гулять с ним за руку и на улице еще достаточно тепло, чтобы вернуться в парк. Совсем скоро всюду зажгутся фонари, и станет еще интереснее, еще романтичней. А чтобы купить билеты нам придется разъединить руки, и я уже вряд ли смогу скрыть разочарование от потери этого контакта.

Лишь слегка поджав губы, Матвей идет к кассам, ведя меня за собой.

— Какие места предпочитаешь? Первый ряд? Середина? Места для поцелуев? — он совершенно бесшабашно улыбается, от чего температура моего тела мгновенно подскакивает градусов на двенадцать. Потому что я чувствую жар, лихорадку, сухость во рту и желание зажмуриться.

— Я не знаю. Ни разу не ходила в кино, доверюсь твоему опыту, — это смешно, но правда. В деревне нашей, естественно, кинотеатра не было, а в городе на его посещение попросту нет свободных денег. По крайней мере, мне не позволяла совесть просить их у мамы на развлечения. — Слушай, если тебе не хочется, можем не идти, правда. Тем более я и денег с собой столько не брала, а тебе за двоих платить дорого. Погуляем лучше в парке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Соколовский посмотрел на меня, как на идиотку. Вот даже глаза закатил и головой покачал.

— Ты серьезно? Зой, я с тебя фигею. Ну, уж нет, теперь точно пойдем.

Нам все же пришлось разъединить руки, пока мы сдавали верхнюю одежду в гардероб. Это были самые ужасные секунды в моей жизни. Ни из-за одной олимпиады я не переживала так сильно, как из-за терзаний, возьмет ли Матвей меня за руку снова. Если это не сделает он, я-то уж точно не решусь и тогда умру от горя прямо во время сеанса. Кажется, я впала в смертельную зависимость от тепла его кожи!

Забросив гардеробные номерки в задний карман джинс, Матвей уверенно и быстро вновь соединил наши ладони. Пальцы сами сложились в уже привычный замок, и от вскипевших внутри меня эмоций едва не сорвало башню. Клянусь, мне нестерпимо хотелось прижаться к его груди, обтянутой приятной белоснежной толстовкой и почувствовать объятия крепких рук, утопая в океанской свежести его чистого тела.

Вот тогда я бы точно отправилась прямиком в рай, отбросив негнущиеся копыта.

На очереди была касса. Больше об отсутствие денег я не заикалась. Наверное, у нас все-таки свидание, а Матвей воспитан, как настоящий джентльмен и всегда сам платит за даму. Какая у него должно быть замечательная мама, раз вырастила такого отличного парня. Или папа. Интересно, с кем из них Матвей ближе?

Матвей берет билеты на центральные места последнего ряда. Кажется, это именно и есть те самые места для поцелуев. Означает ли это, что мы будем целоваться? Мамочки! Я же совсем не умею! А вдруг у меня изо рта неприятно пахнет? Блин, мятная жвачка осталась в рюкзаке. Кажется, в кармане куртки было несколько барбарисок!

Соколовский одной рукой достает из кармана бумажник. Он не разъединяет наши ладони даже чтобы расплатиться с кассиром. Это так мило и романтично, что я реально ощущаю, как влюбляюсь в него все больше и больше. Боже, он просто идеальный!

Затем тот же трюк Матвей проделывает у небольшого прилавка, где покупает поп-корн и колу. И даже чтобы уместить покупки, нам не приходится разъединять ладони. В моей руке ведерко с поп-корном, в его две пол-литровых бутылочки с колой, билеты на «Историю Золушки» зажаты между сплетенными намертво пальцами.

Мне так нравится все происходящее, что я мечтаю о том, чтобы время тянулось как можно медленнее.

Пожилая бабушка-билетерша понимающе умиляется, глядя на нас и, оторвав контрольную ленту, вкладывает билетики обратно между пальцев, провожая взглядом и добродушной улыбкой.

Зал полупустой. Время, видимо, не самое популярное. Матвей убирает разделяющий наши места подлокотник, отчего расстояние между нами становится критически мало. Мы полностью объединили свои личные пространства. Теперь оно у нас одно на двоих, плотно сплетенное аурами и теплом. Аромат мужского дезодоранта щекочет нос, а еще в отблеске огромного экрана я вижу, как часто бьется жилка на шее Матвея, блестят глаза и завораживающе двигается острый кадык.

Я ничего не понимаю из того, что показывают на экране, но в этот миг на всем белом свете нет девчонки счастливее меня. Мне неловко есть перед Матвеем, почему-то стыдно попросить передать колу, что осталась с его стороны, хотя в горле по-прежнему пустыня Сахара.

Я не платила ни за что. Это в некотором роде уязвляло, хотя Матвею, кажется, даже в голову не пришли такие глупости, когда он покупал самое огромное ведерко с поп-корном, что теперь стояло на моих коленях. Божечки, он и глазом не моргнул, когда отдал за него и колу пятьсот рублей! Плюс еще столько же за билеты! И я специально подсмотрела, чтобы у него еще оставались деньги. Видит бог, потратить последние я бы ему не позволила.

Предлагать свои копейки мне казалось еще более жалким. Сто восемьдесят рублей (и то если выскрести из карманов всю мелочь). На маленький лимонный тортик в магазине Гамлета хватало, но билет в кино, попкорн и кола…

Глупо, наверное, но мне кажется, если я съем хоть кусочек, то буду чувствовать себя обязанной. Не знаю, откуда это взялось. Но оно есть. Понимаю, что это очень тупо и совершенно нелогично, ведь например я не испытывала ничего подобного, когда Матвей оставался с нами на ужин или пил чай с мамиными сочниками. Но ведь угощать кого-то это не то же самое, что угощаться! Наверное, у женщин и правда проблемы с логикой. Или только у меня?! Надо будет найти об этом какой-нибудь справочник!

Матвей хрустит поп-корном, распространяя вокруг себя сладкий аромат карамели, шипит газировкой, которую открывает, зажав бутылку коленями. Наши руки все еще сплетены. И мы оба все еще делаем вид, что ничего необычного не происходит.

Но внутри меня настоящий атомный взрыв, выведший из строя работу абсолютно всех органов. Сердце отбивает азбуку Морзе откуда-то со дна желудка (как жаль, что я в ней абсолютно не разбираюсь, вполне вероятно, это сигналы SOS!).

Легкие сжались и не пускают кислород, от недостатка которого мозг плавится, стекая в уши, а иначе почему я не могу ни думать, ни слышать, а лишь растворяться в огненно-тягучей атмосфере и парне, сидящем рядом.

И, конечно, кишечник. По ощущениям, там образовалось целое гнездо, а в нем яйцо, потому что я чувствую эту тугую ноющую тяжесть. А может, это и не в кишечнике вовсе. В любом случае, меня пугают эти чувства. Как бы не случился кошмарный конфуз. Пожалуй, не буду ничего есть. И от газировки тоже откажусь!

Фильм так быстро заканчивается, что когда в зале загорается приглушенный свет, я теряюсь и не совсем понимаю, что происходит. Мы сидим и ждем, когда столпившийся у выхода народ, рассосется. Матвей внимательно смотрит на меня. Не улыбается.

— Тебе понравилось? — тихо спросил он.

— Это лучшее, что случалось в моей жизни, — прошептала в ответ. И это правда. Я, конечно, каждую секундочку ждала, что Матвей вот-вот меня поцелует, но и без этого была счастлива. Мне хватало и того, что он рядом и держит мою руку.

Матвей улыбнулся и коротко кивнул. Что-то глубинное, исконно женское мне подсказывало, что говорили мы вовсе не про кино.

Обратно снова шли через парк. Те же листья, те же дорожки, тот же запах осени. Только теперь уже в мягком обрамлении теплого желтого света фонарей.

Матвей молчал. И я молчала.

Слова были лишними.

Забрали у Гамлета вещи. Торт покупать не стали. Поздновато уже для чаепитий. Я еще днем предупредила маму, что ушла с Матвеем в кино, но она просила не задерживаться. Мы уже поняли, что живем в не самом благополучном районе. Мама хотела меня встретить, но я убедила ее, что меня проводит Матвей. Этого оказалось достаточно, чтобы успокоить материнское сердце.

В нашем дворе, как обычно, царила непроглядная тьма. Коммунальщики не успевали менять лампы, как их тут же разбивали или воровали.

У подъезда Матвей притормозил и встал напротив, бросив спортивную сумку прямо на землю. Освободившаяся рука тут же нашла мою вторую руку и знакомым уже жестом соединилась с ней. Клянусь, в этих руках он сейчас держал и мое сердце, панически бьющееся от захлестывающих эмоций. Я замерла, разглядывая шею, скулы, кадык, ибо поднять глаза выше и встретиться с его взглядом, было выше моих сил. Столько смелости во мне не находилось.

— Ты красивая, Зоя, — тихо сказал Матвей, а я совершенно опешила. Одно дело, когда ты слышишь эти слова от матери, на генетическом уровне влюбленной в собственного ребенка, и совершенно другое — от него. От красивого парня.

От удивления я задрала голову вверх, пытаясь понять, шутит ли он. Если да, то это очень жестоко. Но на лице Матвея не было и тени улыбки. Напротив, парень был предельно собран и вроде бы несмел.

Может, он тоже волнуется? Может, и для него сегодняшний вечер превратился в романтическое свидание? Или нет? Божечки, неужели я все просто придумала своим разжиженным от любви мозгом?!

Я не нашла, что ответить. Просто молчала, впитывая в себя его странные непонятные эмоции. Может быть, стоило поблагодарить за комплимент? Едва я хотела раскрыть рот и произнести «спасибо», как Матвей резко и порывисто накрыл мои губы своими и тут же отстранился.

Поцелуй вышел таким быстрым и неожиданным, что я не успела ничего понять и почувствовать, отчего очень расстроилась.

Видимо, Матвей, уловил эту мою эмоцию, отчего принялся извиняться.

— Прости. Но я полдня хотел это сделать.

— Нет, Матвей… Не извиняйся… Я просто разволновалась. И не поняла ничего. Это мой первый поцелуй… Я… Я растерялась. Вот.

В эту минуту, как никогда радовалась окутывающей нас темноте, ибо от подобного жалкого признания точно залилась алой краской. Даже уши мои под шапкой пылали, словно раскаленные угли.

Матвей хрипло рассмеялся и слегка расслабился.

— Зой, это даже не настоящий поцелуй.

— Не настоящий? То есть как это? Ты же коснулся меня своими губами.

Он снова тихонько посмеялся. К нему явно вернулась былая уверенность, потому что его аура заметно изменилась. Я почувствовала это буквально каждой клеточкой.

Ну вот, теперь он точно считает меня дурочкой.

Расстроиться не успела. Матвей отпустил мои руки и осторожно обхватил своими ладонями мою голову, заставляя трястись поджилки.

— Я не смогу объяснить, Зой. Но, обещаю, ты почувствуешь разницу.

И поцеловал.

По-настоящему.

И я поняла, что Матвей прав, разница колоссальная.

От его нежных, осторожных, ласковых прикосновений губами к губам под ребрами образовался огненный шар. А когда влажный, теплый, настойчивый язык осторожно скользнул по моему, шар взорвался, выпустив наружу миллиарды маленьких пушистых хомячков, что мягко щекотали каждый уголочек воспарившей к небу души.

Я влюбилась окончательно и бесповоротно.

Глава 13

Настоящее

Матвей Соколовский

Я уже час таращусь на обшарпанные двери подъезда, за которыми скрылись Зоя и сопляк. В ее квартире загорелись окна. По кухне взад-перед мечется тонкая тень. Но больше всего ввергает в шок то, что обратно Степа так и не вышел!

А у него тренировка в самом разгаре!

Видимо, спорт стоит у мальца далеко не на первом месте, и я явно переоценил его рвение. Похоже, Михалыч, в который раз оказался прав. С Матерью Свиридова, возможно, и говорить не придется, если Математик наотрез откажется ехать в столицу, бросив школу. Хотя… в виду происходящих вокруг событий, разговору с госпожой Свиридовой быть. И я нажму на любые рычаги, чтобы развести в стороны Зою и Степу.

Зою и Степу!

Это даже звучит как бред!

Я запрещаю себе думать те ужасающие мысли, что настойчиво возникают в голове. Нет. Этого просто не может быть! Зоя не такая! А Степа — всего лишь ребенок! Ну и что, что двухметровый. Там в голове еще детство! Наверняка всему есть простое логичное объяснение, не связанное с тем, что мне кажется.

Однако картинка, где Свиридов чмокает в макушку свою учительницу, навязчиво всплывает перед глазами, и алая пелена застит свет.

Не думаю.

Тупо пялюсь на дверь.

Математикой они там занимаются.

Вот.

Зоя прекрасный преподаватель, уж мне ли не знать!

Однако, занятия математикой не прекращаются ни еще через час, ни через два, ни через три. Свет в окнах гаснет, погружая парочку во тьму. Вместе с ним гаснут и те светлые чувства, что еще недавно теплились внутри по отношению к Чебурашке.

Какого хрена здесь вообще происходит?!

Разрывающийся от звонков Кристины телефон перевел в авиарежим. Бесит. Что ей от меня надо?

Хотя, глупый вопрос, согласен.

До самого утра я караулю двери старого подъезда древней хрущевки и старательно пытаюсь придумать этим двоим оправдание. Не может быть все так ужасно.

Все, на что меня хватило — это допустить, что Степа Свиридов просто тоже живет в этом доме и в этом подъезде. Что они разошлись где-нибудь на лестнице, каждый в свою сторону, и домой шли вместе лишь потому, что по пути. И потому, что райончик тут не самый безопасный.

О том, как Данилина держала Степу под руку, стараюсь также не вспоминать.

Результат бессонной ночи вылился едва ли не в настоящий психоз. Окончательно уверовав в правильность своей версии об обычном соседстве учительницы и ученика, разозлился, что довел себя до такого нервозного состояния.

Надо было не ждать, а заявиться на порог Зои еще вечером. В конце концов, всегда можно сделать вид, что пришел к Людмиле Владимировне.

Точно!

Людмила Владимировна!

Как же я сразу о ней не вспомнил?!

Вот идиот!

Это же все меняет!

Так, надо срочно купить торт. И цветы. Да! Это отличный план! Самый вкусный торт и самые красивые цветы! Два букета!

Я завел мотор, напрочь забыв об усталости, и поехал в сторону ближайшего супермаркета, где наверняка имеется круглосуточный цветочный магазин.

Все оказалось очень близко. Не прошло и получаса, как на заднем сидении автомобиля красовалось два шикарных букета и огромный «Наполеон», любимый торт Зои.

Я вспомнил об этом едва зашел в кондитерский отдел.

Последний раз я ел «Наполеон» вместе с семьей Данилиных на свой семнадцатый день рождения.

Это был первый и последний раз в моей жизни, когда ради меня испекли домашний торт. Кривоватый, косоватый, но безумно вкусный.

Прошлое

Нокиа пиликает сигналом входящего сообщения.

Зоя: «Завтра новая тема по алгебре, а у тебя тренировка. Так что, приходи, позанимаемся, чтобы ты мог в субботу сдать Глебову проверочную».

Я: «ОК».

Мы много гуляем с Зоей. Просто ходим взад-перед по парковым дорожкам. Кажется, за всю жизнь я прошел меньше, чем за последние две недели.

Честно говоря, сам не знаю, что за отношения между нами с Данилиной. Она трусливо не спрашивает, а сам я поднимать эту тему не буду. Понятия не имею, что сказать.

Она влюблена в меня по уши, нет никаких сомнений. До глубины души трогает ее преданный доверчивый взгляд. Не алчный. Не требовательный. И не фанатско-восторженный. Нет. Именно преданный. И доверчивый. Пробирающий до костей. Очень похоже смотрят ощенившиеся собаки на своих хозяев — вот, мол, посмотри, как я счастлива, посмотри, как я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть. Согласен, это неправильно и некрасиво сравнивать Зою с собакой, ведь я ей точно не хозяин, просто этот теплый карий взгляд… По нему совершенно точно знаю, что в это время и в этом месте девчонке нужен только я и больше ничего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что же до меня…

Мне же с Зоей очень хорошо. Даже слишком. Даже пугающе.

Спокойно. Весело. Интересно. Она всегда очень вкусно пахнет кокосом, а на ее губах вкус барбарисок. Я и конфет таких не знал до знакомства с Данилиной! Мне все время хочется до нее дотрагиваться, тискать, целовать. Самое сложное — сдерживаться в школе. Когда она вся такая серьезная и отстраненная, даже я не верю, что между нами что-то есть.

Мы много целуемся.

Есть в парке лавочки, скрытые от прохожих. У реки. Или в зарослях можжевельника. Их немного, поэтому мы стараемся успеть занять укромное местечко раньше других парочек, чтобы не отвлекаться на посторонних людей.

Зоя очень стеснительная. Многие подростки в открытую целуются на улице и не испытывают при этом никаких угрызений совести, даже если получают замечания взрослых. Данилина не такая.

Она позволяет подобное только наедине. На людях мы всего лишь держимся за руки, но как только остаемся одни, Зоя отвечает мне всем своим существом. Она космически милая. А еще ранимая. Чувствую это и не позволяю себе ничего лишнего, хотя очень хочется. Я даже рад, что на нас сто пятьсот слоев одежды, которая помогает мне держать себя в рамках.

Если бы кто-то еще пару месяцев назад сказал, что я, словно гребаный романтик буду мечтать о свободной лавочке в парке, чтобы два часа процеловаться с Чебурашкой, я посоветовал бы тому человеку обратиться в ближайший психдиспансер.

А сейчас у меня самого мозги набекрень.

И мне это, черт возьми, нравится.

Теперь только по четвергам мы занимаемся уроками, в будни Данилина много учится дополнительно, готовится к какой-то математической олимпиаде, и лишь на выходных мы несколько часов проводим вместе. В основном на свежем воздухе. Зоя отказывается ходить в кафе или кино, говорит, что неловко себя чувствует, а я не могу понять, почему и что в этом такого. Скоро начнутся промозглые дожди, и с прогулками придется завязать, пока не ударят морозы. А мне не хочется.

Я скучаю.

Я привык.

Мне нравится.

Мы много переписываемся, без всяких там котиков-зайчиков и прочей чепухи, зато всегда затрагиваем серьезные для нас темы. Что интересно, практически никогда не созваниваемся. Странный формат общения, но он сложился как-то сам по себе.

Нам удивительным образом всегда есть что сказать друг другу. Несмотря на все отказы, я регулярно пополняю ей счет на мобильном телефоне, потому что когда первый раз она вдруг резко перестала отвечать на сообщения, едва не извел себя от переживаний.

Пишу сообщения, мне летят отчеты о доставке и отчеты о прочтении, а в ответ тишина.

В начале двенадцатого ночи не выдержал и позвонил, с претензиями и возмущениями, а причина оказалась банальной и простой, без всяких надуманных мною страстей. Тупо кончились деньги, что не удивительно при интенсивности наших смсок. На следующий же день положил на Зоин номер пятьсот рублей. Дурочка испугалась и отчитывала меня, клятвенно обещая вернуть все до копейки. За что я наорал. А она поплакала.

Но больше не кочевряжилась и не тыкала в меня своими копейками.

Вообще я заметил, что для Зои деньги очень болезненная тема. Ей как будто стыдно передо мной, что у нее маленькие финансовые возможности. Вернее, что у наших родителей разный достаток, сами-то мы с Зоей одинаково ничего не зарабатываем. Ну бред же! Ей нечего стыдиться. Но стараюсь перед ней лишний раз не выпендриваться, по-тихому сую купюры в свинью на полке.

Кто бы мог подумать, что такие девчонки вообще существуют.

Неприхотливые что ли…

Скромные…

Стыдливые…

Например, Кристине очень сложно угодить или чем-нибудь удивить. Надо изощренно постараться, чтобы сделать ей приятное. Тут простым батончиком вроде твикс или баунти (которые я тайком запихиваю в карманы Зое) не обойдешься. Только швейцарский шоколад. Только люксовые кафе. Только эксклюзивные букеты от любимого, мать его, флориста.

И это в шестнадцать лет!

Столько гемора, если честно.

В школе мы с Данилиной по-прежнему ведем себя, словно посторонние. Отношение одноклассников к Зое не поменялось, но они перестали ее задирать. Возможно, утратили интерес, но вероятнее всего — принципиально бойкотируют. Кристина посылает намеки, что не прочь помириться. Возобновила свои визиты к нам домой, больше прежнего общается с моей матерью и бесится, когда не застает меня.

Мать выносит мозг, какая Кристиночка хорошая девочка, а я злорадно игнорирую и одну и вторую. Так-то, Новикова, побудь в шкуре аутсайдера.

Завтра у меня день рождения, но Зоя, очевидно, этого не помнит. Алгеброй собралась заниматься. Ладно уж. Все равно никаких планов.

Дома отмечать будем только в субботу. Придут некоторые одноклассники, ребята из секции, кое-кто из параллели. Мать уже заказала угощения и обещала, что домой они с отцом не вернутся до полуночи. Уверен, что их можно не ждать до утра. Все ждут эту вечеринку и активно обсуждают планы в коридорах на переменах, а мне как-то и не хочется.

Придется пропустить прогулку с Зоей, а в воскресение у меня удвоенная тренировка. Скоро важный бой и там серьезный противник, у которого есть все шансы мне навалять. Он уже довольно известен и хорошо себя зарекомендовал в спортивных кругах, и если мне удастся уложить его, это будет отличный шанс заявить о себе.

Телефон снова пиликает входящим сообщением.

Бросаю взгляд на часы — одна минута первого. В это время мне может написать только Зоя, и не ошибаюсь. На экране светится ее имя.

Зоя: «С Днем Рождения, Матвей! Желаю всегда быть лучшим и на ринге, и в жизни, желаю одним лишь своим взглядом валить любого соперника и одним лишь своим желанием превращать любую мечту в реальность. Будь здоров, бесстрашен, умён, решителен и просто счастлив!»

Не забыла она ничего! Не забыла!

Улыбаюсь до боли в скулах и пишу ответ.

Я: «Спасибо, Зоя. Думал, ты забыла!»

Зоя: «Разве я могла?! В боковом кармане твоего рюкзака есть сюрприз. Мой тебе подарок.»

Зоя: «Ерунда, на самом деле, но надеюсь, тебе понравится.»

Зоя: «Случайно увидела и сразу подумала о тебе.»

Подарок!

Она приготовила мне подарок!

Интересно, что это.

Чувствую себя шестилеткой в новогоднюю ночь! Сердце ускорило ритм, руки дрогнули, я даже вспотел.

В неприметном боковом кармашке действительно лежит маленькая коробочка, перевязанная алой лентой.

Внутри нее нахожу брелок в виде красной боксерской перчатки и стильный кожаный браслет с серебристой металлической плашкой и надписью «Forever your Life».

Да, Зоя, как никто, понимает, как важен для меня бокс.

С ней я поделился и планами на жизнь, и мечтами о спортивной карьере, и трудностями с родителями в данном вопросе. Зоя поддерживает меня и обещает приходить на все-все соревнования. Смешная.

Я: «Не сниму его никогда!»

Зоя: «Тебе нравится?»

Я: «Очень! Спасибо, Зоя!»

Зоя: «С днем рождения, Матвей.»

Мне показалось, что она хотела написать что-то еще. Что-то важное. И значимое. И испугался. Испугался, что если Зоя сейчас признается мне в любви, то придется ответить ей тем же самым, а значит, обмануть, ведь ничего такого я не чувствую. Пять минут гипнотизировал экран, и когда прозвучал сигнал входящего сообщения, трусливо спрятал телефон под подушку. Не буду читать! Скажу, что уснул. Она поверит, если не получит отчет о прочтении. А к утру уже забудется.

Глава 14

Утром, достав из-под подушки злосчастный телефон, я прочел лишь «Спокойной ночи, Матвей» и вновь стало стыдно за собственную трусость. Хорош чемпион, боится признания в любви от девчонки. Еще чуть-чуть и сам себя начну презирать.

Пишу ответ. Желаю доброго утра и впервые ставлю в конце сообщения сердечко. Почему-то было страшно отправлять его. Наша переписка вовсе не пестрит смайликами и любовными признаниями, но я чувствую вину за вчерашнюю трусость и запрещаю себе сомневаться. Жму на кнопку «отправить».

Через несколько секунд получаю такое же сердечко в ответ и облегченно выдыхаю.

Фух.

Не так уж и страшно.

В школе Кристина, конечно же, заметила мой браслет.

— С днем рождения, Сокол! — налетела на меня Новикова, едва стоило сделать шаг в класс. Повисла на моей шее, словно удав на ветке, и измазала щеки липким блеском для губ. Кажется, даже лизнула.

Заметил, как уткнувшаяся в книгу Зоя поджала губы, и почувствовал укол под ребрами.

И разозлился.

Ты же сама делаешь вид, что мы посторонние! Ну же! Посмотри на меня! Разозлись! Прояви эмоции! Оторви глаза от книги, я ведь важнее «Математической логики!». Ведь важнее же?!

Посмотри на меня! И я прямо сейчас подойду и тебя поцелую! Ну же! Подними эти чертовы глаза! Заяви о своем исключительном положении в моей жизни! Будь смелее! И я буду, не сомневайся!

Но Зоя продолжает пялиться на страницы толстого учебника, суть которого мне в жизни не понять, делая вид, что происходящее ее не интересует.

Бесит меня.

И все же я поспешил отстранить Кристину подальше. Наш с ней поезд ушел.

— Ничего себе! Дай-ка посмотрю! — схватила бывшая меня за руку и потянула вверх запястье, чтобы ближе рассмотреть. — Мило. Только не могу узнать дизайнера. Чье это?

— Мое. Не трогай. Это подарок.

— От мамы?

— От девушки, — громко чеканю, продолжая коситься на Данилину. Ни один мускул на ее лице не дрогнул!

Чего не скажешь о Кристине.

О! Ошарашенные глаза Новиковой — еще один подарок от Зои на день рождения. Упавшее было настроение, хлебнув злорадства, взмыло вверх.

— У тебя появилась девушка?

— А я должен перед тобой отчитываться?

— Кто она?

— С какой стати мне обсуждать это с тобой?

— Действительно, — заявила вдруг Кристина, — Мы же оба знаем, что она всего лишь временная.

Новикова подмигнула мне, взмахнув пушистыми ресницами, и, прежде чем я успел что-либо возразить, в класс вошел Глебов с командой рассесться по местам. Оказывается, прозвенел звонок.

Настроение еще секунду назад взлетевшее в воздух от ревности, удивления и смятения бывшей пассии, стремительно рухнуло под плинтус. И недосказанность после последней фразы Новиковой буквально повисла в воздухе, словно я согласился с выводами Кристины. Что любая моя девушка, кроме нее, лишь временное явление, недостойное даже внимания. Отчего-то мне не хотелось, чтобы Зоя думала, будто я по-прежнему люблю Новикову. Хотя я в принципе не уверен, что Данилина в курсе наших прошлых с ней отношений.

И все же, чувствуя плечом напряженное тело Зои, замечая краем глаза поджатые губы и вдыхая полюбившийся запах кокоса, я испытывал невероятный дискомфорт. За ситуацию в целом. За дебильность положения. За собственное малодушие. За Зоины сомнения.

Хотел написать Чебурашке послание в тетрадке, но ее на прежнем месте не оказалось. Я был так поглощен собственными мыслями и эмоциями, что не понял, почему вдруг Зоя встала, сгребла в рюкзак вещи и поторопилась на выход.

Куда?!

Что происходит?!

Однако, задать свои вопросы было некому.

Да и проявлять столь открытый интерес к Чебурашке с моей стороны неосмотрительно. Зоя явно не хочет обнародовать нашу связь. Это злит, потому что возвращает еще недавно забытое чувство неполноценности.

Размышляю, пытаясь понять ее мотивы.

Стоит быть откровенным, в глазах одноклассников, привыкших измерять людей по количеству денег в кошельках их родителей, Чебурашка так сильно проигрывает Кристине, что наша связь с Зоей действительно курам на смех. И не докажешь ведь никому, что Данилина чисто по-человечески даст фору любой присутствующей здесь девчонке.

Особенно Кристине.

Уж мне ли не знать!

И да, Зоя красивая.

Но, кажется, только для меня.

На урок Чебурашка так и не вернулась, но я все же узнал, куда она пропала. Не поверите, спросил у Глебова. Подошел как-бы предупредить о том, что пропущу сегодня два последних его урока, но приду в субботу на отработку. И заодно уточнил, куда делась Данилина. Оказывается, у нее сегодня первый этап ее мега-олимпиады.

Глебов прищурился, как-то странно, тяжело вздохнул, поджал сердито губы и, дождавшись, пока мы останемся в классе вдвоем, наконец, высказался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я знаю, Матвей, что тебе с учебой помогает Данилина. Она, безусловно, талантливая и способная, а еще очень целеустремленная. Думаю, она бы и зайца научила решать логарифмы, если бы задалась подобной целью. Вот только, если честно, меня тревожит этот весь романтизм, окутавший ее светлую голову. Матвей, если уж у вас любовь-морковь, то, пожалуйста, пусть она благотворно влияет не только на твою успеваемость, но и на Зоину. Попридержите шуры-муры хотя бы до конца олимпиады. Зоя заметно отстала, а мы оба знаем, что ей нужен этот грант и стипендия. Это — ее будущее. Не надо рушить его на корню.

— Виктор Андреевич…

— Матвей. Зоя очень умная, это бесспорно. Только есть одно неоспоримое «но». Ты можешь очень удивиться, НО в нашей необъятной стране умных и талантливых детей огромное множество. Их гораздо, гораздо больше, чем ты можешьсебе представить, и уж точно больше, чем бюджетных мест в лучших ВУЗах. И уж никак нельзя сравнивать их количество с количеством призовых грантов. Уверен, ты прекрасно знаешь, что мать Зои, хоть и хорошая, но все же просто учительница. Отца нет. В нашей гимназии девчонка исключительно по воле счастливой случайности. Без победы в олимпиаде Данилиным точно не потянуть обучение в столице. Я понимаю, вам, детям своих родителей, подобное даже в голову не приходит, и это не ваша вина, что с детства у вас есть все. Напротив, ваши папы и мамы достойны за это уважения. Но я прошу тебя, постарайся поставить себя на место Зои. Не лишай ее шанса добиться лучшей жизни, исполнить мечту, реализовать свой потенциал. Ближайший месяц — самый важный. Можно даже сказать решающий. Поэтому я хочу с тобой договориться. Я готов закрыть глаза на твои пропуски, не ставить неуды и даже не спрашивать на уроках. Но взамен, ты ставишь на паузу все эти ваши отношения с Данилиной. Я не требую, Матвей. Только прошу. Дай ей выиграть грант, а потом хоть завлюбляйтесь.

— Да с чего Вы вообще взяли?!

— Матвей, ты же умный парень. А я не слепой. И, вопреки вашим ученическим мнениям — не дурак. Давай не будем тратить время на бесполезные препирательства?

— Мы просто дружим…

— Дружба — это замечательно, Матвей. Так вот, как настоящий друг, найди причину, по которой вы с Зоей как-бы временно не можете видеться. Ты же профессионально боксом занимаешься? Ну, придумай, что надо усиленно готовиться к соревнованиям или что-то в этом роде. Пусть она каждую минуту свободного времени потратит на математику. Это надо в первую очередь ей, Матвей. Очень надеюсь на твою благоразумность.

— Понял, Виктор Андреевич.

Следующие три урока пролетели стремительно. Зоя так и не появилась. На переменах все бурно обсуждали предстоящую вечеринку. Еще бы. О нашем доме ходят целые легенды. Пара дорожек для боулинга, домашний кинотеатр, бильярд, танцевальный зал в футуристическом стиле, наполненный необычным неоновым светом, современнейшей светомузыкой и дым-машиной, комната видеоигр, бассейн, сауна.

Удивительно, как редко всем этим пользуюсь я сам. Впрочем, к родителям часто приходят гости. Обычно для решения важных вопросов в уединенной атмосфере. Поэтому и мать, и отец вбухивают в дом огромное количество бабла.

А вот спортзал пришлось выпрашивать.

Мои родители настолько неспортивные, что я и сам не устаю удивляться, в кого у меня такая любовь к боксу.

С двух последних уроков ухожу, спешу на тренировку. Тренер и впрямь лютует. Все потому, что я никак не могу сосредоточиться. Размышляю о словах Глебова на счет Данилиной. На самом деле мне даже не надо выдумывать никаких дополнительных тренировок. У меня впереди и так очень важное соревнование. Поэтому свидания с Зоей, похоже, все-таки придется отложить.

Но у меня пока все еще есть сегодня. По пути на тренировку написал Зое. Она ответила, что наша встреча в силе, хотя в конце и не прибавила даже скупой скобочки. Почувствовал очередной укол в сердце.

Некрасиво я поступаю с Зоей.

Не надо ее скрывать. Даже если она сама этого хочет. С одной стороны я ее понимаю, лишнее внимание, подколки, смешки одноклассников только-только прекратились, а снова стать главной темой для обсуждения и подробного сравнительного анализа не хочется. Но с другой стороны, есть же я. Я-то смогу закрыть им всем рты, даже если для этого придется выбить пару-тройку зубов.

Но, как сказал Глебов, есть одно большое НО. Сейчас Зое надо сосредоточиться на учебе. На своей. Не на моей. И уж точно у нее нет времени на разборки с одноклассниками.

Поэтому я расскажу о наших отношениях после того, как Зоя выиграет грант. Скрывать дальше нет причин.

Потерпеть всего месяц. Надо уточнить, когда финал этой чертовой олимпиады. Может, на зимний бал мы сможем прийти уже вместе как пара.

Пусть я и не люблю Зою до потери пульса, но она дорога мне. Кажется даже, что дороже всех на свете. Я ее уважаю и не хочу расставаться. Мне хорошо с ней. Даже слишком. Спокойно и уютно. Горячо. Но об этом, кстати, лучше поменьше думать.

Получив отменный нагоняй от Михалыча заодно с поздравлениями с днем рождения, отмылся в душе, сгреб вещи в сумку и помчался на Королёва двадцать пять квартира двенадцать.

А там.

Там меня ждал настоящий праздник.

Зоя в платьице. Милая до мурашек. Людмила Владимировна с доброй улыбкой. И домашний наполеон с горящими на нем свечками.

Наверное, я бы даже мог расплакаться от удушливой волны внезапно свалившегося на меня человеческого тепла, заботы и добродушия. Данилины так искренне поздравляли, желали побед и здоровья, успехов и везения, что меня с головой накрыло внезапным счастьем, ощущением собственной значимости, нужности, важности и… любви.

Мы пили чай, ели сладкий, пропитанный заварным кремом торт, говорили ни о чем конкретном, но о таком важном, что вспомнить слов не возможно, а забыть ощущение родства, понимания и отзывчивости нереально. Мы много шутили, смеялись и делились историями. Зоя рассказывала о первом этапе, показавшимся ей подозрительно легким, так что теперь она начала сомневаться, не упустила ли чего-нибудь важного. Я высказывал опасения на счет Генки Медведева, моего главнейшего соперника на предстоящих соревнованиях, не боясь при этом быть уличенным в трусости. Людмила Владимировна убеждала, что все у нас получится, потому что мы у нее очень талантливые дети.

Мы у нее…

Наверное, это и есть настоящее семейное тепло. Уют.

Наверное, я бы хотел, чтобы и мои родители ждали меня с тренировки с тортом и свечками.

Но отец в Москве на очередном форуме от автопроизводителя. У матери благотворительный вечер за городом.

Наверное, я бы хотел остаться здесь навсегда, ведь дома меня ждет лишь пустота и темные окна подсвеченного снаружи фонарями фасада двухэтажного коттеджа. От родителей подарки я уже получил в виде пухлого конверта с утра на тумбочке.

Можно ли на его содержимое купить счастье?

Не думаю.

Поэтому, пока Данилины в кухне убирают со стола посуду, запихиваю все содержимое конверта в свинью-копилку на полке в прихожей. Даже не считаю оранжевые бумажки, с трудом проваливающиеся в узкое отверстие, предназначенное для монет. Но вроде много.

Слишком много для шестнадцатилетнего парня.

Глава 15

Настоящее

Матвей Соколовский

Выгребаю из авто два огромных пестрых букета, торт и, не смотря на то, что время шесть утра, решительно тороплюсь в небезызвестную квартиру двадцать пять. Вокруг февральская непроглядная темень, слабо рассеиваемая редкими тусклыми фонарями. Однако, меня уже не остановить.

В конце концов, даже Винни Пух утверждал, что это самое лучшее время для визитов к друзьям. С Зоей мы, конечно, уже не сказать, что друзья, но вот с Людмилой Владимировной я не ссорился. И вообще эта удивительная женщина всегда была мне рада. Уверен, этот раз не станет исключением. Глубоко уверовав в собственные предположения, иду к заветному дому. И всю дорогу, как дурак, напеваю известную детскую песенку.

Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро.

Известно всем, тарам-парам, на то оно и утро! На то оно и утро!

Передо мной все те же металлические двери двести раз выкрашенные глянцевой коричневой эмалью, и все равно при этом облупленные. Ввожу не затерявшийся в памяти код от домофона и беспрепятственно попадаю в подъезд.

Скучна вечерняя пора, хозяева зевают.

Но если гость пришёл с утра, такого не бывает! Такого не бывает!

Преодолеваю первый лестничный пролет, чувствуя знакомый запах сырости и кошек. Странный коктейль из предвкушения и дежавю рождает внутри эйфорию.

Да, если гость пришёл с утра, — ему спешить не надо.

Кричат хозяева «Ура!», они ужасно рады. Они ужасно рады!

Буквально в пять шагов преодолеваю ступеньки, вытертые миллионами шагов нескольких сменивших друг друга поколений жильцов старой хрущёвки.

Недаром солнце в гости к нам всегда приходит по утрам.

Тарам-парам, тарам-парам, ходите в гости по утрам.

Всего на секунду замираю перед знакомой до боли дверью и, не позволяя себе сомневаться, жму на красную кнопку звонка и слышу, как за стеной разливается все та же звонкая трель.

Как в старые добрые времена.

И наполняюсь бессмысленной тихой радостью, какой не было, даже когда я, спустя долгие семнадцать лет, переступил порог родного дома.

Даже улыбаюсь помимо воли.

Глупо. Безбашенно.

Словно все эти годы с меня разом слетели, возвращая обратно в прошлое, где Зоя открывала мне, сияя улыбкой и глазами, кормила простым рыбным супом, объясняла алгебру, сидя на табуретке плечом к моему плечу, а потом целовала. Робко. Нежно. И до умопомрачения сладко.

Черт возьми, и почему я не приехал раньше?! Мне так не хватало все это время Зои, это же очевидно! Ответ, к сожалению такой же простой и тупой, как зубная боль. Я — идиот.

Нетерпеливо жму повторно на красную кнопку, задерживая палец чуть дольше, чем того требуют нормы приличия. Наконец, за дверью послышалась возня. И опять тихо. Едва я снова вознамерился позвонить, как в тишине сонного подъезда заскрежетал металл, проворачиваемого замка.

Изнутри квартиры на меня растеряно и как-то пугливо смотрела Зоя. Тонкий трикотажный халатик открывал вид на голые коленки. Босые стопы зябко переминались. Взъерошенные волосы растрепанными прядями спадали на плечи. Сонная. Уютная. Домашняя. Такая притягательная.

Зоя нервно оглядывается, словно боится, что нас кто-то застукает. Я не боюсь. Я очень даже соскучится по Людмиле Владимировне.

— Привет, — хрипит мой голос.

— Ты на часы смотрел, Соколовский? Какая нелегкая тебя принесла?

— Это тебе, — продолжаю улыбаться, как несчастный псих, и сую в тонкие руки тяжелый букет. Нестерпимо хочу сказать, как же сильно я соскучился.

Да много чего хочу сказать, но слова застревают в глотке, когда дверь в комнату Зои распахивается и из темноты наружу выползает сонный Степа.

В трусах.

В ТРУСАХ!!!

Малец не теряется, оглядев Зою с букетом, и меня с еще одним, вставляет свои пять копеек.

— А это, я так полагаю, мне? — нагло ухмыляется, кивая на цветы, что сжали мои побелевшие пальцы и протягивает свою загребущую руку.

Я отшатываюсь, раскрываю рот, но не найдя подходящих приличных слов, захлопываю обратно. Не знаю, что за выражение на моем лице, но Зоя краснеет, затем бледнеет, а потом и вовсе пошатывается в испуге, переводя взгляд с меня на Степу и обратно.

— Это — киваю на букет, — Для Людмилы Владимировны.

— Так ты не по адресу, дядя.

— Степа! — одергивает мальца Зоя. — Оставь нас. Пожалуйста.

Он фыркает, но подчиняется, хлопнув дверью в комнату, которая закрывается, но тут же по инерции снова открывается, ведь в этом доме никогда не было внутренних замков, даже на туалете, а я…

Я ни хрена не понимаю, что происходит!

— Зой! Ты с ума сошла? Что он тут делает?! Он же твой ученик! Это уголовная статья! Ты никого постарше найти не могла? — я кричу. Шепотом, правда, но кричу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Зоя смотрит на меня, как на идиота. Секунд тридцать гипнотизирует и молчит. А затем кивает, что-то уяснив в своей дурной голове, надменно и невозмутимо выгибает бровь.

— Да. Мой. Не твой! Это сразу видно, потому что в его голове не только две накачанные мышцы, удерживающие уши на месте, а еще и мозг. И в отличие от некоторых врожденный талант к математике. Мы усиленно ею занимаемся.

— О да неужели?! Я смотрю, ночами напролет квадратные корни извлекаете! И часто у вас такие математические сессии?

— Регулярно, но это не твое дело, так что, катись, — ее голос ровный и безэмоциональный. В нем нет ни страха, ни стыда, и я поражаюсь тому, как низко пала эта женщина.

— И что же думает по этому поводу его мать? — очень надеюсь задеть ее хотя бы упоминанием об этой женщине, но Зоя, словно Будда, непробиваема.

— Его мать счастлива, что у сына хорошо развита не только мускулатура, но и аналитическое мышление. Говорит, его папаша в этом полный ноль. Так что можешь не беспокоиться. Счастливого пути!

— Зой, это же полное дно. Это … Это конец. Он… Он ребенок! Я ведь не могу оставить это просто так…

Данилина демонстративно закатывает глаза, и если бы мои руки не были заняты, точно бы придушил заразу!

— Тебе пора, — она что-то черкает на бумажке и сует ее мне в руки.

В руки, которые безбожно трясутся, сжимая букет и сраный торт.

— За цветы, кстати, спасибо, — небрежно добавляет она, — Помнится, ты обещал подарить, когда выиграешь бой с… а впрочем, неважно. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Букет для мамы отвезешь по этому адресу. Надеюсь, не заблудишься. Если что, спросишь.

И буквально выталкивает меня за дверь.

В каком-то немом шоке незаметно оказываюсь снова у авто. В руках хрустящий бумажной оберткой букет и дебильный торт. И оглушающе звенящая струна от уха к уху. Сейчас лопнет — и уши отвалятся. А внутри останется лишь свистящий ветер вместо мозгов. В этом Зоя точно права.

А знаете, что?!

А я отвезу цветы Людмиле Владимировне!

И торт этот гребаный!

И поинтересуюсь, как ее золотая девочка докатилась до …

До такой хрени!

Даже в голове не укладывается!

А если Данилина старшая не знает? Да бедную женщину инфаркт хватит! И не моя в том будет вина.

Да.

Побросав гостинцы на заднее сидение, завожу мотор и со свистом стартую по указанному в листочке адресу: Сосновый тупик, 12-А, 24. Через некоторое время понимаю, что не очень-то понимаю, куда надо ехать. Вбиваю улицу в навигатор.

Бессонная ночь, взвинченные нервы и шок явно сыграли со мной злую шутку. Вместо жилого микрорайона навигатор привел меня к огромным соснам, протыкающим ветками небо. А точнее к кованым воротам городского кладбища.

Твою мать!

Проверяю адрес и буквально холодею от ужаса, осознав, что ошибки нет. Я именно там, куда меня послала Зоя.

Это какой-то непрекращающийся сюрреалистический кошмар! Неужели все именно так, как я боюсь думать?!

Выгребаю букет, торт и пиликаю сигналкой. Через дорогу круглосуточный ларек с надписью «Сигареты», где я покупаю водку, приплатив за нее втридорога.

И с таким вот бесхитростным джентельменским набором отворяю скрипучую калитку. Понятия не имею, как тут все устроено. Смешно сказать, мне почти тридцать пять, а я ни разу не был на кладбище.

Ни разу.

И оно пугает меня своей тишиной и острыми углами серого гранита. Здесь царит безнадега. Необратимость. Обреченность. Финал. Здесь ничего не исправить, не изменить, не переделать. Все. Конец истории.

— Что-то рано ты, сынок, — послышался за спиной хриплый голос.

Я обернулся. Передо мной стоял бородатый, неухоженный старик. Видимо, сторож. На бомжа не очень похож, не смотря на общую неухоженность и даже замызганность. Хотя, положа руку на сердце, я даже не помню, когда в последний раз видел бомжей.

— Сам не ожидал, отец, — выдохнул я, чувствуя, как от концентрированного соснового воздуха пьяно кружится голова. Хотя, какой, к черту, воздух. Я сейчас сдохну от ужаса.

— Ищешь кого?

— Да, — я протянул деду бумажку с нацарапанными на ней данными и бутылку водки, — Помоги, пожалуйста.

— Отчего ж не помочь-то, помогу.

Дед взял бутылку, вытянул вперед руку с бумажкой, прищуриваясь, сам себе кивнул и махнул налево.

Мы довольно долго брели среди могилок. Я чувствовал себя подсудимым, казалось, с серых и черных мраморных плит, с деревянных и металлических крестов, с сотен их фотографий на меня смотрят укоризненные глаза покойников.

За все семнадцать лет мне ни разу в голову не пришел такой вариант развития событий. Не основываясь ни на чем, я тупо верил, что у всех все хорошо. Ведь у меня самого было все хорошо. У моих родителей было все хорошо. Почему же у других должно было быть иначе.

Слишком наивно с моей стороны.

Слишком беспечно.

Людмила Владимировна умерла. Зоя осталась одна. Что еще я пропустил за все эти годы?

За аккуратной металлической оградкой два припорошенных снегом холмика. Над ними возвышаются простые гранитные памятники в одном стиле.

Данилина Людмила Владимировна.

С цветной овальной фотографии на меня смотрит улыбающаяся и буквально светящаяся добротой мама Зои. С идеальной прической, сдержанным макияжем в строгом темно-синем костюме. Такой я ее и помнил. Всегда спокойная. Всегда готовая прийти на помощь. С правильной речью и идеальной дикцией.

На овальном фото соседнего памятника неизвестный мне мужик. Я бы скорее всего и внимания на него не обратил, если бы в свете последних дней не набила оскомину одна знакомая фамилия.

Свиридов Павел Михайлович.

Это кто вообще?

Пытаюсь мысленно перевести римские закорючки в нормальные цифры и вычислить возраст мужчины по дате рождения. Прямо чувствую, что это важно. Минуты три уходит, чтобы правильно вычесть из текущего года год его рождения.

Математика никогда не была моей сильной стороной. Это факт.

Но даже без точных подсчетов и ежу ясно, что этот Павел Михайлович примерно одного возраста с Людмилой Владимировной. И меня буквально осеняет догадкой — это отец Степы!

Наверное, они с Людмилой Владимировной любили друг друга, раз даже лежат в одной оградке. Однако, даже если и так, то счастье их было недолгим. Слишком уж близки друг к другу даты их смерти.

Десять лет прошло.

Десять гребаных лет.

Тяжелой плитой печаль ложится мне на плечи, а вместе с ней и какое-то неведомое облегчение.

Степа — брат Зои. Скорее всего, не родной, а сводный. Не думаю, что Людмила Владимировна его родила, хотя и такой вариант исключать не спешу. Брат! Младший брат, забота о котором полностью легла на плечи молодой девчонки. Сколько ей было, когда не стало матери? Двадцать пять? А Степе? Лет семь? Я не силен в математике. В любом случае, слишком мало, чтобы остаться одним в этом мире.

Поэтому они и живут вместе.

Отсюда эта нежность и свободное общение без субординации.

И поцелуй мне теперь кажется невинным и братским. И сонные переполошенные лица. Естественно, малец был в трусах. Ребенок, блин, спал в своей постели, когда я заявился за три часа до восхода солнца!

И начал нести всю эту чушь!

Я — идиот.

Боже, просто феерический придурок! Да как Зоя не отхлестала меня букетом за бред, что лился ядовитым потоком на ее едва проснувшееся сознание?! Я бы точно за такое сам себе хорошенько врезал.

Как я вообще мог так плохо думать о Зое?

С чего столь ужасные предположения?

Бедная моя маленькая девочка.

— Здрасте, Людмила Владимировна, — хриплю я, вставляя слишком пестрый на фоне снежного праха и серого гранита букет в каменную вазочку. — Вот и свиделись…

Смахиваю рукой колючую наледь с простой лавочки, ставлю на запорошенный столик торт и чувствую, как глаза наполняются едкой влагой. Не помню, когда вообще плакал, но сейчас мне так горько, так жалко и грустно, что не в силах сдержать эмоции.

Развязываю веревку и открываю пластиковую крышку. Рукой отламываю пропитанный заварным кремом кусок и…

Жру.

Жру отвратительный приторно-сладкий торт. Крошки падают, портят идеальный белый февральский холст и вслед за ними слезы, потому что даже убийственное содержание сахара в «Наполеоне» не способно перекрыть горечь, затопившую меня изнутри.

До сегодняшнего дня судьба жаловала меня. Я не ведал вкус потери. Не знал ощущения невосполнимой утраты. Не чувствовал горя.

Оказывается, это очень больно.

Глава 16

Настоящее

Зоя Данилина

Едва за Соколовским захлопнулась дверь, как великое отчаяние обрушилось на мои плечи, словно рухнувшее на Атланта небо. Он снова делает это. Рушит мою жизнь. Топчется в ней, словно слон в посудной лавке. Снова бередит душевные раны. А я?

А я как будто и рада…

Цветы еще эти… Где ж ты был со своим букетом семнадцать лет назад?!

Нет, это ж надо?!

Видимо, все-таки неплохо ему по голове прилетало, раз такую ахинею про меня и Степу выдумал! А я еще боялась, что он сразу обо всем догадается. Да куда там! Наверное, пока в лицо ему не скажешь прямым текстом — не поймет! Еще бы, он ведь уверен, что я последовала его совету. Или, если быть точнее, исполнила приказ.

Козел!

Как посмел он вообще мне улыбаться после всего, что было?! Как только наглости хватило?! Хотя… Стоит помнить, чей он сын. Там двуличие, лицемерие и равнодушие в крови! Так сказать, впитано с молоком матери.

Но это ладно. Это бог с ним, с Соколовским.

Куда больше меня беспокоит мрачный Степа, что сверлит в моем виске адскую черную дыру, стоя в дверном проеме своей комнаты, бывшей когда-то моей.

Сердится. Даже бесится. Вон, как барабанит пальцами об косяк. А я и взглянуть на него не могу. Боюсь назвать другим именем. Генетика, мать ее!

— Нет, ты слышала? Слышала же, да?! Ты вообще поняла, что он подумал? — Степа тоже возмущен.

Во мне еще тлеет слабый уголек надежды, что все обойдется, что Соколовский больше никогда не переступит порог этой квартиры, что Степа ни о чем не догадается, что мы просто будем дальше жить, как и все годы до этого.

Вот только это утопия. Матвей уже ворвался в нашу жизнь. Ничего не будет как прежде. И то, что он непременно докопается до истины — лишь дело времени. В математике он, конечно, не силен, но и последним дураком Соколовский никогда не был.

— Ой, Степ…

— Нет, это что должно быть у человека в голове? Он же решил, что мы с тобой любовники!

— Поверь, я тоже не ожидала подобных выводов.

— Скажи мне правду. Это же ОН? Да? ОН? Только не лги.

ОН.

Степа всегда говорил только так. ОН. Отстраненно. Обезличено. Когда Степа первый раз спросил об отце, я не стала лгать. Призналась, что он был не готов брать на себя ответственность и рушить собственные мечты, поэтому оставил нас. Тогда Степа сказал, что никогда не хочет знать его имя. А вечером в нашем доме появился спортивный журнал и первый плакат Матвея Соколовского.

Тогда я еще не знала, что мама записала Степу на бокс. Была уверена, что она водит его на плавание.

Время шло. Безразличие к отцу росло пропорционально любви к Соколовскому. Парадокс. Сам того не зная, Степа любил и ненавидел одного и того же человека.

Было больно, но у меня ни разу не возникло желания рассказать Степе правду. Зачем? Мой мальчик уже разочаровался в отце. Отнять у него еще и кумира казалось мне слишком жестоким. Хотя мама была категорически против молчания. Но против моего решения ничего не предпринимала. Она воспринимала меня как мать и позволяла следовать собственным решениям, даже если считала их ошибочными. Назвала меня маленькой обиженной девочкой. А я и была ею. И где-то в глубине души ею и осталась.

— Я никогда тебе не врала, Степа. Даже когда говорила, что он логикой не блещет. Теперь ты сам в этом убедился. У Матвея Соколовского до сих пор развита только мускулатура. До прокачки извилин, видимо, очередь так и не дошла.

Не хочу оскорблять Соколовского, но ядовитая язвительность буквально сочится из меня. Слышала бы меня мама, представляю, как укоризненно бы она поджала губы и неодобрительно покачала головой. Удивительно, что спустя годы она продолжала любить эту сволочь.

Несмотря ни на что.

Так и слышу ее голос: «Вы были просто незрелыми, Зоя. Никто не виноват. Не надо копить в себе злобу и отравлять ею окружающих. И уж тем более Степу. Мальчик вообще не при чем. Заложник ситуации».

— Расскажи мне все, — решительно потребовал Степа, а внутри меня оборвалась струна, удерживающая на месте сердце, и оно рухнуло в пятки, заставляя их отстукивать чечетку на линолеуме.

— Степа… Ты и так все знаешь, я рассказывала тебе сто раз, ничего не скрыла. Разве что имена…

— Значит, расскажи в сто первый. Тем более, что теперь я все могу представить в лицах.

— Ладно, — выдохнула я, а бумажная обертка на цветах оглушающе зашуршала — так сильно я стиснула его дрожащими пальцами. — Только букет поставлю в воду.

— Серьезно? Букет в воду? Его букет!? Выброси эти долбаные цветы в окно!

— Еще чего! Букет мой. И разве могут цветы быть хоть в чем-то виноваты?

Степа резко вздохнул, хмуро и задумчиво на меня посмотрел, поджав губы, но ничего не ответил, а скрылся за дверью. Щелкнул светом. А я поплелась в кухню доставать трехлитровую банку, потому что в единственную имеющуюся в доме вазу можно было поставить разве что букетик ландышей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Цветы пахли восхитительно. Их лепестки были нежны и цветом и наощупь. И так бессовестно мне нравились, что я злилась сама на себя, дорожа ими, словно драгоценными камнями.

Глупо, конечно.

Но разве можно чего-то еще, кроме глупости, ожидать от беспросветной дуры? Дуры с ай-кью сто сорок. Нонсенс! Но и такое бывает.

Подумать только!

Матвей Соколовский вернулся.

В город. В мою жизнь. В мое сердце.

С широкой улыбкой и букетом цветов. И я одновременно так зла и так рада, что никак не могу определиться с вектором собственных чувств. Куда направить? Что главнее?

И теперь больше всего на свете я боюсь двух вещей. Первое — что он снова исчезнет и теперь уже навсегда. Второе — что он никуда не денется из наших жизней. Такая вот дихотомия внутри меня.

Огромный букет на скромном кухонном столе смотрелся чужеродно. Мне регулярно дарят цветы. Профессия обязывает, так сказать. Но это первый раз, когда их подарил Матвей. Я ненавижу их за то, что они случились так поздно, и обожаю, за то, что они все же есть.

Я вся соткана из противоречий и неуверенности. Из боли и любви. Из горечи и надежды. Из веры и разочарования.

За окном непроглядная тьма, и даже мутные люмены старых фонарей не способны разогнать ее по отдаленным участкам.

Делаю глубокий вдох и, словно на плаху, иду в комнату Степана. Нам предстоит долгий и серьезный разговор.

Когда вхожу, то замечаю, что Степа оделся и сейчас внимательно таращится в зеркало, изредка стреляя глазами по развешанным в комнате плакатам своего кумира.

Мой очередной нервный вдох-выдох не приносит хоть сколько-нибудь облегчения.

— Он другой в жизни, — тихо говорит мой мальчик, хмуря свои идеальные брови.

— Другой, — соглашаюсь, в споре нет никакого смысла, потому что Степа прав.

На постерах Матвей — идеальный боец. Горячий, поджарый, загорелый. В соблазнительных капельках пота на ровной загорелой коже. Глаза яркие, пронзительно синие, зубы выбеленные, прическа — волосок к волоску. Освещение на снимках подчеркивает всю красоту и мужественность его проработанного рельефного тела. Соколовский излучает уверенность, силу, позитив, целеустремленность и независимость. Волю к победе. Успех. Обаяние и власть. Не сравнить с утренним его состоянием — заметно помят, будто ночь не спал, небрит, даже шея покрыта колючками, под глазами — тени и лучики морщинок. Глубокий залом между бровей, которого нет ни на одном из отфотошопленных снимков. Сердитый, дерганый и как будто слегка сумасшедший.

Степа отходит от зеркала, в котором когда-то триста лет тому назад я прихорашивалась, собираясь на очередное свидание с Соколовским, и устремляет все свое внимание на меня.

Нервничаю и трушу смотреть в его синие глаза. Начинаю заправлять Степину кровать, чего не делала с тех пор, как парню исполнилось шесть. Взбиваю подушку, до фанатизма разглаживаю морщинки на стеганом покрывале.

— Все, хватит! Прекрати, — не выдерживает Степа и берет меня за руку, — Сядь.

Вдох-выдох.

Подчиняюсь. Забираюсь с ногами на заправленное одеяло и кутаюсь в халат. Мне зябко, и тело дрожит, хотя и не уверена, что это от низкой температуры. Наш дом, хоть и старый, но топят хорошо.

Степа выходит и через пять минут возвращается с моим пледом и горячим мятным чаем.

— Давай все сначала. И по порядку.

— Ну, давай.

Кутаюсь в плед, делаю несколько маленьких обжигающих глотков, чувствуя, как разливается тепло по пищеводу, и думаю, с чего начать в этот раз. Между мной и Степой всегда были легкие отношения. Помимо той самой родственной связи у нас сложилась еще и дружба. Наверное, все дело в возрасте. Я и по сей день не особо эмоционально зрелая, а Степа, напротив, очень рано повзрослел. Даже мы с Соколовским, умудрившиеся так залететь в свои шестнадцать, не были такими зрелыми. В любом случае, у нас с сыном часто случались откровенные разговоры. И сейчас он не услышит ничего нового. Я действительно честно рассказала ему свою историю, не выдумав в ней ни строчки.

Не знаю, зачем ее повторять снова, но вижу, что для Степы это важно. Может быть, ему, как и мне, сложно ненавидеть Матвея. А если учесть, что всю свою сознательную жизнь Соколовский являлся кумиром моего мальчика, то … Вряд ли возможно в один миг трансформировать восхищение в презрение.

Думаю, именно поэтому Степа хочет снова услышать нашу короткую, но весьма насыщенную историю, в которой безымянный и безликий главный герой, наконец, обрел реальные черты.

Впервые вместо «ОН» я буду говорить «Матвей Соколовский». Впервые назову и другие имена. Абстрактные действующие лица заиграют яркими красками и выйдут в центр, оттесняя меня в сторону. Сегодня я больше не главное действующее лицо. Сегодня я на вторых ролях.

Но стоит ли огорчаться?

Я собираю всю волю в кулак и, коротко вздохнув, начинаю свою историю. Банальную историю о первой любви и предательстве.

— Так влюбляются только в шестнадцать, — начала я, глядя, как в окне начинает заниматься заря, и такой густой непобедимый еще пятнадцать минут назад мрак уже обреченно расползается по кустам и ямкам. — По крайней мере, я прожила уже еще столько же и даже больше, но ничего подобного так и не испытала…

Прошлое

— Зоя, ты влюбилась, — улыбается мама, встречая меня в коридоре со свидания с Матвеем.

Нашего первого свидания. С нашим первым поцелуем.

— Мам, он такой… красивый. И хороший. У него такие глаза! Синие-синие! Как небо! Он мне так нравится, что все замирает внутри. За руку меня держит, а мне кажется, отпустит — и я улечу в космос!

Мама смотрит на меня своими добрыми глазами и нежно улыбается. Мы всегда с ней были очень близки. Я могла рассказать ей о чем угодно без страха быть непонятой. Мама всегда уважала мои чувства, не умаляла их важности и значимости, серьезно воспринимала любую мелочь, связанную со мной. Даже вообразить было невозможно, чтобы она небрежно отмахнулась от меня, сочтя детскими глупостями мою первую влюбленность.

— Милая моя, — теплые мягкие руки обнимают, гладят по голове, дарят заботу, — Это совсем не удивительно. Матвей очень привлекательный молодой человек. Но, Зоенька, пожалуйста, не теряй головы. Любовь — это прекрасное, замечательное чувство. А первая любовь зачастую вообще всем сносит головы. Но вы уж с Матвеем-то будьте осторожны. Не спешите попробовать все сразу, насладитесь этими трогательными нежными чувствами. И если уж дело дойдет до… близости… вы уж предохраняйтесь…

— Мам, — смутилась я, божечки, как неловко, — Ничего такого нет! Мы… Я… Он поцеловал меня, мам, но больше ничего такого, честное слово! Матвей даже не намекал, мам, ты не подумай… Он правда-правда хороший! — перешла я на шепот и зажмурилась.

Услышав тихий мамин смешок, расслабилась. Похоже, ругать меня не будут. Не то чтобы я боялась, просто со мной впервые происходят подобные вещи и раньше тема любви в разговорах с мамой носила абстрактное понятие. Теперь же, когда эмоции захлестывали, появился и иррациональный страх, что маме может не понравится новый статус наших с Матвеем отношений.

Откуда берутся дети, что происходит между мужчиной и женщиной во время секса, а также методы контрацепции мы обсудили вместе еще до прихода моих первых женских дней. Я не испугалась, потому что была предупреждена заранее. Я краснела и бледнела, пока мама невозмутимо, как истинная учительница, проводила мне урок полового воспитания, а вдобавок еще и подарила энциклопедию для девочек и страшную брошюру о заболеваниях передающихся половым путем с излишне реалистичными фотографиями. Было стыдно и неудобно, но в целом я была благодарна, потому что в селе, где нет интернета, а в библиотеке лишь произведения классической литературы и учебники по школьной программе, черпать подобные знания попросту неоткуда.

Но я зря переживала. Моя мамочка — самая лучшая на свете! Она все поняла правильно.

— Девочка моя, ты такая уже взрослая стала… Влюбилась… Как быстро пролетело время…

Я и вправду чувствовала себя очень взрослой. Это так здорово, что мама не считает меня маленькой и не ругает, словно несмышленую пятиклассницу, впервые спросившую, что такое член.

— Милая моя, — шепчет мама, стискивая в нежных объятиях, — Постарайся не раствориться в собственных чувствах. Я сама помню, каково это. Любить всем сердцем. Дышать любимым. Растворяться в нем. Будь осмотрительнее меня, Зоя. Думай о будущем. Об учебе. Не забрасывай цели и собственные мечты. Мужчины очень непредсказуемы, родная. А в любви нет никаких гарантий.

— Матвей не такой, как папа, мам.

— Конечно, не такой, детка… Конечно, не такой…А ты — не такая, как я. Все люди разные, но ты удивишься, как независимо от этого бывают похожи человеческие судьбы.

— Я понимаю, о чем ты. И знаю, что наши чувства могут быть не навсегда. Правда, знаю, мам… И я не стану забрасывать учебу. И олимпиаду выиграю! Матвей хочет ехать в Москву, чтобы строить спортивную карьеру. А я поступлю в МГУ. Мы сможем быть вместе. Это ведь хороший план?

— Это замечательный план, милая. Ты только не теряй головы. И знай, я больше всего в этом мире люблю тебя. Ты — самое лучшее, что со мной случалось. Ты — самое дорогое, что у меня есть. И что бы ни случилось, я тебя никогда не предам и не брошу. Ты можешь прийти ко мне с любой радостью и с любой бедой, Зоенька. Запомни это.

— Я знаю, мам. Ты — лучшая! Я тоже тебя люблю!

Глава 17

Прошлое

Зоя Данилина

После дня рождения Матвея до конца недели нам никак не получалось поговорить наедине. В школе мы практически не общались. Перемены Матвей проводил в основном с друзьями в общих коридорах, я же решала математические тесты или задачи, отгораживаясь от реальности интегралами и производными. Остальные одноклассники меня либо подчеркнуто игнорировали, либо отпускали тупые шуточки, на которые я за годы долгой практики научилась достойно огрызаться.

После уроков каждый из нас разбегался в разные стороны.

С одной стороны, я понимала, что совершенно Матвею не пара, но с другой… В школе можно ведь и просто общаться, пусть не как друзья, но хотя бы как приятели. В самом деле, я же не заразная, от меня не воняет, и родители мои в тюрьме не сидят. Я никого не предала, не обидела, не подставила. Ничего не украла. В порочащие мою честь ситуации не попадала. Почему же тогда со мной нельзя даже просто разговаривать вслух?!

Худшие дни в моей жизни. Я скучала. Прикасалась плечом к его плечу и готова была разрыдаться в любую секунду. Мне хотелось Матвея то ударить, то зацеловать. То потребовать разъяснений, то молча прижаться к груди.

Но все, чего я удостаивалась, лишь сухое «привет» по утрам перед началом урока и «пока» в конце дня.

И как дальше жить-то?

Где бы еще найти смелости, чтобы поговорить обо всем прямо?

Наверное, если бы у меня были нормальные уши, все было бы иначе. Вся моя жизнь. Никто не звал бы меня Чебурашкой. Возможно, у меня даже появились бы здесь друзья. Маша Иванова вон тоже из небогатой семьи, но с ней общаются. С ней дружат.

Это только для своих мам мы красивы целиком. Для остальных людей принципиально важно, чтобы каждая часть тела укладывалась в рамки определенных стандартов, а все, что не вписывается в норму — уродство.

И в их глазах я — урод.

И мне бы обидеться на Матвея, но в сущности обижаться получалось только на природу. За что мне достались эти локаторы? Зря мама всю жизнь убеждала меня в обратном. Для всего мира я в первую очередь лишь Чебурашка.

Матвей тоже, скорее всего, так думал. В том смысле, что уши мои уродливые. А потом просто привык и перестал обращать внимание. Позволил себе увидеть и остальное. Я ведь нравлюсь ему, точно знаю. Невозможно целовать человека, который тебе не нравится. Губы к губам. Язык к языку.

А целует Соколовский меня часто, много, жадно. Правда, не последние несколько дней. И только с закрытыми глазами. Я проверяла.

Мама говорит, у отца уши были нормальные. У его родителей тоже. По материнской линии лопоухих не было.

Бабка Катя, мать моей матери, в те редкие разы, когда присматривала за мной, любила часто повторять: «От того ты уродливой родилась, Зойка, что на тебе печать грехов твоей матери. Толку, что она красивая!? Шельма и есть! В кого только пошла?! В свекровь мою, как пить дать! Та тоже вся из себя королева ходила. Володьку своего ненаглядного отпустить не могла от юбки. Вот он и помер, дед твой. И она вслед за ним. Оставил меня одну растить Людку, поганец. Вся деревня на девку заглядывалась, мужики от мала до велика ромашки-лютики таскали, вот она и скурвилась. Нос задрала, ноги раздвинула. Тебя и породила без роду, без племени. Принесла в подоле, как дворняга подзаборная. Она сама не знает, кто папаша твой, вот и не рассказывает. Ты — дитя порока, Зойка! До конца жизни ходить тебе теперь в девках. Полюбить тебя такую никто не полюбит, зато отмолишь маткины грехи. Сама только не стань шалавой. Тебе есть в кого! Так что помни это. В зеркало смотри, на ухи свои свиные, и помни!»

Не права была бабка Катя. Во всем не права. Мама моя — не шалава! И отец мой ей известен. И меня полюбить можно. Ведь не в одной только внешности счастье. Не за красоту любят. Просто злая она, бабка Катя. Катеря, как называют ее в деревне.

В семье своей Катеря самая младшая из детей. Росла, считай, сама по себе. Жизнь тогда трудная была. Замуж она рано вышла. За Володьку Данилина. Мама рассказывала, что любви у них особой-то и не было. Володька за другой увивался, а Катеря влезла. Да и забеременела по-быстрому. Вот Володька, как честный малый и женился. Да только вскоре после рождения мамы заболел и умер. Поговаривали, что Катеря Володьку приворожила, но о чем только в деревне не судачат.

Второй раз замуж Катеря так и не вышла. По сей день вдовствует. Говорит, что всю свою красоту и молодость отдала на благо дочери, хотя честно признаться, слишком скверный у нее характер, от того и не любит ее никто. Даже родственники.

Где-то в глубине моей души живет страх, что я согласно бабкиным пророчествам, до конца жизни буду одинока. Такая же одинокая, как Катеря. Такая же одинокая, как мама…

Но я не позволяю выползать страху наружу. Давлю внутри себя. И посылаю в космос новые установки: «У меня все будет хорошо», «Я буду счастлива», «Матвей меня полюбит», «Мы всегда будем вместе».

А уши…

Когда-нибудь, когда я стану самостоятельной, и буду зарабатывать деньги, то обязательно сделаю операцию. Я смотрела в интернете, в школьной библиотеке, это не очень дорого и совсем не страшно.

И тогда я буду красивая не только для мамы. Я буду красивая для Матвея. Я буду красивая для всех. Со мной не стыдно будет дружить. Меня не стыдно будет любить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Никто и никогда больше не назовет меня Чебурашкой.

Шапкой-ушанкой.

Лопушарой.

Или телебашней с двумя тарелками.

В одном летнем лагере меня даже называли НТВ+. Смешно. Умно. Здесь до такого не додумались. Чебурашка. Чебуратор. Чебурек…

Людей, называющих меня Зоя, можно по пальцам пересчитать. Причем на одной руке.

И как бы я ни храбрилась, это обидно. Обидно, больно, грустно. Подумаешь, уши… Всего лишь часть тела. А на деле будто ничего другого во мне и нет. Людям не должны давать клички, будто животным.

Я знала, что в субботу в доме Соколовских будет праздник по случаю дня рождения Матвея. Я понимала, что меня ни за что туда не позовут, но все равно внутри теплилась надежда. Я глупо и наивно ждала, что Матвей вот-вот пригласит к себе в гости. Я бы не пошла. Конечно же, нет. Но само приглашение так много бы сказало о наших отношениях.

Однако, прошла среда. Минул четверг. Пролетела пятница. А меня так никуда и не пригласили. После уроков Матвей убегал на тренировку, а я занималась с Глебовым подготовкой ко второму туру олимпиады. Результаты первого были еще не оглашены, но я не сомневалась, что прошла. Задания были элементарными. Но Виктор Андреевич велел не расслабляться. Первый этап призван отсеять самых слабых, говорил он. Далее задачи будут только возрастать в своей сложности. Итоговые задания по своему уровню скорее вузовские, чем школьные. При этом вопросы сформулированы весьма каверзно.

Глебов выдал мне кучу задач и тестов, которые я ежедневно решала дома, а на следующий день мы подробно разбирали все нюансы, ошибки и трудности. Еще мне приходилось задерживаться в библиотеке, чтобы пользоваться интернетом. Времени на страдание и обиды практически не оставалось. Все силы уходили на учебу.

Зато в полном распоряжении оставались ночи.

Лежа в своей постели, я скучала по Матвею, по нашим встречам, прогулкам, поцелуям. Перебирала в памяти самые любимые и трогательные моменты, постоянно порываясь написать ему первой. Еще совсем недавно легко бы взяла телефон и набрала смс. Теперь же что-то изменилось. Я чувствовала, что он не хочет ни моих сообщений, ни моего общества.

Всего неделю назад мы так много переписывались. Слали друг другу длинные и короткие сообщения, наполненные искренней нежностью. Соколовский словно становился другим человеком. Не отстраненным и чужим, как в школе, а близким и родным. Много говорил о предстоящем бое, о своих переживаниях, о важности своей победы. А еще о важности моей победы. Потому что они — это путевки в будущее. Пафосно. Да. Но это правда.

Мы желали друг другу спокойной ночи, а потом еще три часа я ворочалась, обнимая подушку и представляя на ее месте Матвея. Сильного, высокого и теплого. Мне безумно хотелось ощутить на себе его крепкие объятия, почувствовать вкус мягких губ. Вдохнуть аромат его ключиц.

Я бесконечно убеждала себя, что гордая и независимая. Со мной так поступать нельзя. И прощать подобное поведение я не намерена. И в тот же миг понимала, что вру самой себе. Что если Матвей позвонит — возьму трубку, напишет — отвечу, придет — побегу встречать.

И ни очем не буду спрашивать.

И сама себя за это ругала.

Ведь нельзя быть такой размазней.

Надо поставить ультиматум. Заставить выбирать. Либо мы встречаемся в открытую, либо становимся такими же чужими, как все считают.

Только я боялась, что выбор Матвей сделает не в мою пользу. Если еще не сделал. Конечно же, он не хочет, чтобы над ним смеялись. Чтобы не дай бог, он из крутого Сокола превратился в Крокодила Гену, зеленого друга Чебурашки. А ведь это вполне реальная перспектива. Может, именно поэтому в последние три дня мы совершенно не общаемся. Словно невидимая стена выросла между нами. Звуконепроницаемая.

Я не желала Матвею своей участи, потому приказывала заткнуться гордости и самолюбию и довольствоваться тем, что есть. Нашими прогулками в парке. Нашими уроками дома. Редкими совместными ужинами. Частыми тайными поцелуями.

Закрывала глаза и мечтала… Мечтала о нас…

В субботу на занятие с Глебовым Матвей не пришел, хотя накануне не предупредил даже учителя, что его не будет. Хотя, наверное, логично, ведь тогда пришлось бы объяснять причину, а так как о предстоящем празднике официально мне не говорили, то и об остальном проще умолчать.

Я расстроилась.

И Глебов это заметил.

— Зоя, я понимаю, что в твоей жизни наступил сложный период. Любовь она, знаешь ли, в любом возрасте непроста. Но какими бы прекрасными ни были ваши отношения с Соколовским…

— Виктор Андреевич, — попыталась перебить я учителя, но он лишь отмахнулся.

— Не отрицай, Зоя. Матвей мне все подтвердил, а если бы и нет, то я не слепой.

Матвей все подтвердил?

Матвей?

Подтвердил?

Подтвердил!!!

Сердце бешено забилось в эйфории. Матвей признался Глебову, что у нас отношения. Не стал отрицать. Не побоялся. Не постыдился!

— Так вот, Зоя. Я все понимаю, молодость, гормоны, весь этот максимализм и желание получить все и сразу, страсть к познанию друг друга и самих себя… Все это естественно и неизбежно, но… Но, пожалуйста, попридержите своих любовных коней. У тебя на носу олимпиада. Как бы ни были прекрасны чувства, но перспектива получить лучшее высшее образование в стране бесплатно, а вместе с ним и возможность построить успешную карьеру или даже заработать ученую степень гораздо прекраснее, согласись. Я не фанат спорта, но знаю, что Матвей в своем виде весьма успешен. Ничего не имею против. Я это к тому, что на данном этапе перед каждым из вас стоят жизненно важные задачи, так пусть же ваши чувства будут направлены им во благо, а не мешают. Поддерживайте друг друга, но не пытайтесь заполнить собой каждую свободную минуту избранника. Именно в этом смысл взаимности. Помощь друг другу. И иногда, лучший способ помочь — это просто не мешать. Не мешай Матвею готовиться к турниру. Не позволяй Матвею мешать тебе готовиться к олимпиаде. Всего пару недель, Зоя, а там хоть завлюбляйтесь, ничего не имею против. Пусть каждый из вас одержит собственную победу и на Зимнем балу вам обоим будет что отметить.

— Я поняла Вас, Виктор Андреевич. Спасибо.

— Надеюсь, Зоя, надеюсь…

Остаток субботы я провела в размышлениях. Глебов был прав. Мама была права. Главное — олимпиада. И надо реально смотреть на вещи. Я и Матвей — несбыточная мечта. Я — Чебурашка. Он — не мой крокодил. Наши отношения — это абсурд. Повод для насмешек. Со мной, может, и приятно целоваться, но не настолько, чтобы страдать из-за этого.

И мне ли утверждать, что любят не за внешность, если я влюбилась в самого красивого мальчика в школе?! Лицемерием попахивает, чувствуете?

Я и обижалась, и находила оправдания. Твердо решила не отвечать ни на его звонки, ни на его сообщения, но весь вечер не выпускала из рук телефон. Решала, как сумасшедшая, тест за тестом, а сама думала о том, чем сейчас занимаются одноклассники на вечеринке в доме Соколовских.

А Кристина тоже там?

Конечно, там.

Возможно, они даже целуются.

Извела себя в край и в десять вечера легла спать, отчего мама испугалась, что я заболела. На вопрос, почему сегодня не приходил Матвей, я отмахнулась, мол, празднует день рождения дома. Тактичная моя мама не стала сыпать соль на раны выяснением причин, почему я не с ним, лишь крепко обняла, поцеловала и пожелала спокойной ночи.

Удивительное дело, но практически сразу я провалилась в сон.

Глава 18

Прошлое

Зоя Данилина

Звонкий удар по стеклу заставил вздрогнуть. Подскочив на постели, я не сразу поняла, был ли он на самом деле или только приснился. Стояла глубокая ночь. Два-три-три показал телефон. Ноль пропущенных. Ноль сообщений.

Так и не вспомнил обо мне.

Сквозь занавеску лился тусклый свет. Вокруг было тихо, спокойно. И очень-очень грустно. Так грустно, что слезы сами по себе покатились по щекам одна за другой, капая горькими горячими бусинами на ладони.

Главное — носом не хлюпать. А то мама проснется. Расстроится.

Внезапно удар повторился. Я так испугалась и насторожилась, что мгновенно перестала реветь, наблюдая распахнутыми глазами, как мокрый снежный комок сползает по стеклу.

Выглянула в окно и не поверила своим глазам. Медленно кружил огромными пушистыми хлопьями первый декабрьский снег. Он плавно опускался вниз, укрывая белоснежным льдистым пухом землю, ветви кустов и деревьев, фонарные столбы, кирпичи на клумбах и волосы Матвея, что стоял внизу без шапки и улыбался во все тридцать два зуба, глядя на мое окно.

Пришел.

Ко мне.

Сердце взорвалось радостью, разнося ее в каждый уголочек еще секунду назад горевавшего тела.

Тихонько отворив окно, я высунула на морозный воздух голову, чувствуя, как колючий ветер путает мои волосы и охлаждает пылающие уши. Мне не холодно. Я горю.

— Зой! — кричит этот оболдуй, — Смори! Снег пошел!

«Дурачок. Я ж не слепая» — улыбаясь, подумала я, а вслух засипела совсем другое.

— Тссс! Матвей, ты с ума сошел? Время видел?!

— Выходи!

— Нет! Ночь уже! Иди домой!

— Зой, не могу больше! Выходи! На одну минутку!

И улыбается гад! И ресницами чернющими и наверняка мокрыми хлопает! Красивый такой! Волосы в снегу, глаза блестят. Куртка нараспашку. Пьяный что ли?

Блин! Блин-блин-блин!

Что делать?!

— Ну пожалуйста, Кокос. Выходи…

Совсем-совсем другим голосом произнес Матвей. Уже без былого веселья, с каким-то надрывам что ли. От него мое сердце сжалось в комок, словно от страха. Случилось что ли что-то?

— Сейчас, — решаюсь я, — Тихо только!

И я иду. Бегу, едва касаясь пальчиками пола. Натягиваю джинсы, водолазку, связанные мамой по случаю грядущей зимы невероятно теплые шерстяные носки. Бесшумно снимаю куртку с вешалки, не пытаясь даже найти на верхней полке шапку или вытащить из обувницы ботинки, и прямо в мягких тапочках покидаю квартиру. Я на минуточку. Честно-честно. Гляну только одним глазком, что он не пьяный. И сразу домой.

Только бы мама не проснулась!

С ночными прогулками своих несовершеннолетних детей даже самые продвинутые и понимающие мамы на свете мириться не станут!

Двери в ее комнату были плотно закрыты. Порадовалась, что на лестничной площадке снова нет света. Дверью не хлопала, а тихо-тихо прикрыла до щелчка. Хорошо, что мы замок поменяли, как въехали. Он новый и практически не гремит. Хотя в ночной тиши каждый шорох подобен военной канонаде. Мелькнула мысль оставить дверь открытой, дабы избежать лишнего шума, но внутренний страх за беспомощную спящую одинокую маму в незапертой квартире не позволил так поступить.

Один оборот.

И я стремглав лечу вниз по лестнице через две ступеньки.

К нему.

Выскакиваю из подъезда и моментально поскальзываюсь тапочком на подмерзшей бетонной плитке крылечка, отчего ноги буквально разъезжаются в разные стороны. И лететь бы мне носом да об асфальт, но встречающий меня Матвей надежно ловит тщедушное неуклюжее тельце тренированными руками.

Я ни испугаться, ни пикнуть не успела. Парень сжал меня в объятиях и нетерпеливо поцеловал. Жадно. Нагло. Голодно.

Божечки, внутри меня сосуды взорвались фейерверками!

Он холодный. Нос холодный, губы холодные, руки ледяные, на волосах снежинки не тают… А целует горячо. Внутри него огонь, что мгновенно перебрасывается и на меня. В меня. Если бы люди сгорали от счастья, вместо Зои Данилиной осталась бы лишь горстка серого пепла, дымящегося на ветру.

Потому что в этот момент не было человека счастливее меня.

— Теплая такая, — шепчет Матвей, целуя меня куда придется — в нос, в щеки, в глаза, в брови, кусает подбородок и крепко-крепко при этом обнимает.

— Ты пьяный что ли? — хихикаю я, забираясь руками под распахнутую куртку, под толстовку, под футболку, к обжигающей гладкой упругой коже, и обнимая Соколовского за талию. Вдыхаю запах покрывшейся мурашками жилке в вороте его белоснежной толстовки, не прикрывающей шею от слова совсем, ощущаю носом резкие движения его острого кадыка, прижимаюсь к груди и чувствую, как гулко колотится под мягкой тканью его молодое, горячее сердце.

— Я ж спортсмен, Зоя, — тихо говорит Матвей, упираясь подбородком в макушку, — Я вообще не пью. Хотя сегодня хотелось нажраться. Честно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Почему не позвонил и не написал?

— Телефон где-то прое… терял.

— А приехал зачем?

— Соскучился.

— Вечеринка в целом не задалась? Или бывшая недостаточно развлекала?

Соколовский буквально замер, и я почувствовала, как задеревенели его мышцы.

— Ты знала?

— Конечно, знала, Матвей. Я не слепая. И не глухая. Думала, по мне это заметно.

— Прости меня, Зой. Я…

— Ты стыдишься меня?

Матвей слегка отстранился, чтобы иметь возможность смотреть в глаза. Лицо его было серьезным. Даже хмурым. От былой улыбки не осталось и следа.

— Ты что плакала? Из-за вечеринки? Из-за меня?

— Сдалась мне твоя вечеринка, — буркнула я, отводя глаза и пытаясь отстраниться, но Матвей не позволил.

— Я не стыжусь тебя, Зоя Данилина. Ты — самый лучший человек, из всех, что я встречал. Я просто не хочу, чтобы они все снова разглядывали тебя, придумывали прозвища, смеялись и обсуждали. Я не хочу, чтобы ты переживала по этому поводу, придумывала себе комплексы, грустила. Ты красивая, Зой. Ты такая красивая. И хорошая. И добрая. Ты любишь меня. Просто так. Ничего не требуя взамен. Так, как любят дети или… не важно, в общем. Ты нужна мне. Ты так нужна мне. Я рядом с тобой и сам становлюсь лучше. Сильнее. Добрее. Сначала, я подумал, что Глебов прав, и нам действительно лучше не видеться, пока ты не выиграешь олимпиаду, а я турнир. Но это ни хрена не так. В школе мы будто чужие. И меня это каждый раз убивает. Я хочу просто взять тебя за руку, припечатать к себе или зажать где-нибудь под лестницей. Поцеловать хочу. Но как представлю, что потом с тобой сделает это стадо элитных баранов… Нет, конечно, можно ломать носы всем подряд. Но девок я не трогаю, а они будут изощряться больше всего. Это сто процентов. Особенно Кристина. Ты откуда вообще знаешь, что она моя бывшая?

— У нее на лбу написано.

— Нет, серьезно.

— А я и не шучу. Все эти ее собственнические замашки, взгляды… Это заметно, Матвей. Особенно, если наблюдать.

— Не хочу, чтобы ты плакала. Никогда.

— Тогда не обижай меня.

— Не буду. Глебов среди всего прочего бреда кое в чем был прав. Сейчас надо все силы направить на достижение своих целей. Вот только он ошибся в главном. Если я тебя не вижу, то совершенно не могу сосредоточиться на боксе. Я постоянно думаю о тебе и лажаю, потому что хочу не драться, а целоваться! Тренер в бешенстве уже. Такими темпами, он меня выгонит и даже не станет включать в список участников, чтоб не позориться. Без тебя я не я, Зоя.

Могла ли эта ночь быть еще лучше? Возможно. Но я умела довольствоваться и малым.

Мне было так тепло и уютно в его руках, так спокойно и волнительно одновременно, мне хотелось смеяться и плакать, объять весь мир и сжаться до крохотной точки, навечно поселившись в его сердце.

Я любила. И чувствовала, что меня тоже любят.

Снег продолжал тихо падать. Где-то неподалеку мяукали невпопад разгулявшиеся бездомные коты, окна домов темными глазницами хранили тишину ночи и людской сон.

А мы стояли, обнявшись.

И целовались.

— Я не хочу скрываться вечно, — в один момент прошептал Матвей, — Глебов, кстати, подал одну неплохую идею. Зимний бал.

— Зимний бал?

— Да. Пойдем на него вместе? Я приглашаю. Как свою пару. Как свою девушку. И пусть все захлебнуться своим ядом или кровью своих разбитых носов. К этому времени как раз завершится последний тур твоей олимпиады, я узнавал. И мой турнир тоже.

— Я согласна.

— Ты не боишься?

— Нет.

— Значит, решено.

— Решено.

Домой я вернулась в пятом часу утра. С распухшими губами. С горящими глазами. И красными щеками. Удивительно, но холодно мне стало лишь, когда я забралась под одеяло. Прямо колотить начало. Пришлось встать, надеть колготки и завернуться в махровый халат.

Но ничто не могло заставить меня перестать улыбаться, перебирая в памяти секунду за секундой, проведенные в объятиях Соколовского. Да, он не сказал, что любит меня, но я нужна ему. Он скучает. Он хочет меня целовать. И я красивая. Добрая. Самая лучшая.

И мы вместе пойдем на Зимний бал.

Он всем расскажет, что я — его девушка.

И если будет надо, переломает носы всем одноклассникам. Ну а с одноклассницами я и сама разберусь. Надо будет узнать у Матвея парочку приемчиков. На крайний случай пусть покажет, как бить надо, и куда. Ни разу в жизни ни с кем не дралась. Но мне не страшно.

Главное — мы вместе!

До самого утра я так и не уснула.

А вечером Матвей снова пришел. И мы отправились гулять, как обычно делали это по воскресеньям. Снег растаял, превратившись в грязь, вокруг от самого неба до глубоких луж царило буйство серо-черных унылых красок. Но нам было все равно. Парк привычно встретил нас гостеприимно расстеленным ковром из потерявших яркость и хрусткость опавших листьев белоствольных берез на мощеных дорожках и плотными давно нестрижеными стенами вечнозеленого можжевельника вокруг нашей любимой лавочки.

Глава 19

Прошлое

Зоя Данилина

А потом случился мой день рождения. Так странно… День рождения Матвея выпадал на 12.12. Мой — на 21.12. Не знаю, есть ли какой-то сакральный смысл в датах, но мне, как истинному почитателю цифр, хотелось верить в судьбу и магию чисел.

Я не ждала ничего особенного от этого дня. Сомневалась, что вообще кто-то, кроме мамы, поздравит с шестнадцатилетием. Тем более, что суббота оказалась учебной. Зимний бал, до которого оставались считанные дни, выпадал на понедельник, и администрацией гимназии было принято решение сделать его выходным, загрузив предшествующую ему субботу. Поэтому, когда ни свет, ни заря в квартире раздался звонок, мы с мамой лишь удивленно переглянулись.

На пороге, словно бравый гусар, стоял не кто иной, как сам Соколовский собственной неотразимой персоной.

В плутовских глазах огонь, на манящих губах улыбка, а в руках большой серый плюшевый медведь с кудрявой шерсткой из серии Me to you, бесконечно милый и безбожно дорогой. Знаменитый Тедди, украшающий самые романтичные на свете открытки. Мечта всех девчонок (уж в нашем селе так точно). На лбу у него красовалась заплатка с нарочито грубыми швами. Вторая точно такая же виднелась на мохнатом пузике, выглядывающем из-под коротенькой голубой футболочки, на которой витиеватым шрифтом в вышитом красной нитью сердечке написано «You are my life».

Божечки!

Я — его жизнь.

Я — его Зоя.

— С днем рождения! — чересчур бодро, громко и весело для семи утра произнес Матвей и, не дожидаясь приглашения, вошел внутрь квартиры вместе с морозом, осевшим на дорогой куртке и несвежим душком старого подъезда. Я, честно говоря, слегка опешила. Да что там — офигела!

Мама, выглянувшая на шум, приветливо заулыбалась и пригласила Соколовского завтракать. Этот нахал всей моей жизни на моей памяти еще ни разу не отказался от еды. Причем этому явно растущему организму было совершенно неважно, чем его угощают. Суп так суп. Котлетки — еще лучше! Мужик, блин. И не скажешь, что мажор!

Матвей всучил мне подарок, а сам вытащил из-за пазухи огромную коробку каких-то неизвестных мне, но явно дорогих заморских конфет, перевязанных атласной лентой, и вручил их маме, рассыпаясь в пафосных благодарностях за такую прекрасную меня. Еще и оправдывается, что честно-честно хотел прийти с цветами, но на улице минус двадцать и никакая упаковка не уберегла бы букеты. Зато он торжественно клянется на восьмое марта непременно исправиться.

Нет, ну вы видели такое?! Разве может перед столь хитрой и продуманной атакой устоять хотя бы одна мама на планете?

Не уверена.

Вот и Людмила Владимировна, что говорится, поплыла.

Матвей был очарователен, как никогда. Запах его умопомрачительного свежего одеколона мгновенно заполнил тесное пространство кухни. Он щекотал ноздри и кружил голову, делая меня пьяной от восторга. Пьяной и безумно смущенной. Я просто впала в состояние критической скромности, граничащей с заторможенностью, и не находила ни единого слова, а потому отмалчивалась, опуская глаза в пол.

А вот Матвей разошелся. Ей богу, словно свататься пришел. Сыпал во все стороны комплименты и очаровательные улыбки, помогал разливать кипяток по чашкам и резал на куски еще теплую мамину «зебру» с шоколадной глазурью. Даже не знаю, почему я так растерялась, но мысли отчаянно разбегались в разные стороны, уступая голову зашкаливающим эмоциям.

— Людмила Владимировна, а можно мы с Зоей сегодня не пойдем в школу? В кино сгоняем. В кафе посидим. На каток сходим. Праздник же! А то завтра у меня бой важный. Можно?

Конечно, можно.

Людмила Владимировна лишь для вида поинтересовалась, какое у нас расписание и не отразится ли прогул на успеваемости, хотя по глазам я видела, что все и так решено.

— Ведите себя благоразумно, дети, — мягко сказала мама, но при этом очень серьезно посмотрела в наши горящие от предвкушения глаза, дав понять, что шутки кончились. — Матвей, я рассчитываю на твое здравомыслие и рассудительность. Пожалуйста, будь ответственным и предусмотрительным.

— Конечно, Людмила Владимировна. Обещаю.

— Зоя… С днем рождения, милая, — уже стоя в пороге обутая и одетая, мама все же сделала пару шагов обратно и обняла меня сотый раз за утро. — Развейся, моя хорошая, ты заслужила, — шепнула она мне на ушко, и я ощутила, как в карман моей школьной формы, шурша, опустилось несколько наверняка крупных купюр.

Мне было заметно, как мама волнуется, но старается не подавать виду. Она доверяет мне. Считает достаточно взрослой и умной, чтобы позволить прогулять школу с мальчиком. С мальчиком, с которым у меня отношения. С мальчиком, который сегодня непременно будет меня целовать и обнимать.

От осознания степени маминого доверия на глаза навернулись слезы. Наверное, в глубине души ей тяжело признавать, что я выросла. Наверное, ей совершенно не хочется, чтобы между мной и Матвеем что-то происходило. И не потому, что ей не нравится Матвей. Боже, нет! Думаю, в природе вообще не существует такой мамы, которой не понравился бы Соколовский. Ей просто хочется, чтобы я подольше оставалась маленькой девочкой, ее ребенком.

И я мысленно обещаю маме, что не сделаю ничего, что могло бы ее огорчить. Ничего, что смогло бы заставить ее во мне разочароваться, или снизить уровень доверия. И не позволю Матвею ничего такого. Честно-честно, мамочка! Ничего такого! Посмотри в мои глаза, и ты поймешь! Ты все-все поймешь! Всегда понимала!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мамочка моя, я, конечно, влюбилась, но до первого секса еще не созрела! Все будет хорошо, мама! Я обещаю! Никаких глупостей!

Но мама спешно отворачивается, не желая принимать мои безмолвные обещания, и выходит за дверь, только я все же успеваю заметить блеснувший в уголке ее серых глаз бриллиантовый осколок.

Едва захлопнулась в квартире дверь, горячая ладонь Матвея нашла мою руку, а затем ее тыльной стороны коснулись мягкие горячие губы.

— Еще чайку? До десяти нет особого смысла выходить из дома, все закрыто. Пойдем, поухаживаю за тобой, именинница.

— Пойдем, — улыбнулась я Матвею.

— А почему ты не спрашиваешь, как же я узнал-то о твоем дне рождении?

— И как же ты узнал-то о моем дне рождении?

— Ты мне рассказала!

— Я? Это когда же?

— Тогда же! Помнишь, на математике. Ты пыталась меня произвести на меня впечатление своими фокусами?

— И вовсе я не пыталась! — вспыхнула я, чувствуя, как начинают гореть мои уши.

— Пыталась-пыталась! — подтрунивает Матвей, целуя меня в кончик носа и придвигая ближе новую порцию чая, — Так вот, я решил задачку!

— Да неужели? Сам? По собственному желанию?

— Угу.

— Ты что же запомнил мой результат?

— Нет. Я запомнил разницу между моим и твоим результатом. Девятьсот. А дальше — интернет в помощь. Заново вычислил свой результат. Значит, взял число своего рождения. Умножил на два. Прибавил пять. Умножил на пятьдесят. Прибавил месяц своего рождения. Увеличил результат на девятьсот. И узнал в итоге день твоего рождения. Кто б догадался, что для этого нужно все лишь вычесть из итога двести пятьдесят. Понятия не имею, как это работает, но я проверил на всех днях рождения знакомых! Чудеса, ей богу!

Не сдержавшись, я расхохоталась! Учитывая, что у математики и Матвея из общего только три первые буквы, его поступок заслуживал моего уважения.

— Я смотрю, ты постарался.

— Угу… И вообще-то рассчитываю на поощрение, так что иди сюда, Кокос.

Притянув меня к себе на колени, Матвей крепко, но бережно прижал к себе, а затем жадно и напористо впился поцелуем в губы.

Лучший день рождения в моей жизни!

Я была бы счастлива провести его на коленях Матвея, не прекращая растворяться в умопомрачительном бесконечном скольжении губ и языков, поддаваясь огню электрических импульсов, расходящихся во все, даже самые потаенные, местечки моего тела.

Катастрофически не хватало воздуха, легкие жгло, сознание заволокло туманом. Прикосновения становились смелее, опаснее, откровеннее.

— Матвей… — шептала я в его губы, — Матвей, пожалуйста… пожалуйста… — и сама не понимала, о чем прошу, то ли прекратить, то ли быть еще смелее.

Всхлипнула, так и не определившись.

Соколовский воспринял этот звук по-своему.

— Блин… Зой, прости, котенок. Я… кхм… увлекся… сейчас… сейчас…

Тяжело дыша, он упирался лбом в мой лоб, одной рукой вжимая в себя мои бедра, а другой нежно поглаживая скулу.

— Собирайся, Зой… Я пока… кхм… пойду умоюсь что ли…

Он осторожно ссадил мое безвольное тельце с коленей на жесткую табуретку, хранящую его тепло, растер ладонями лицо и, глубоко вздохнув, вышел. Глухой щелчок ручки на двери в ванной неожиданно привет меня в чувства.

Мамочки!

Безумие какое-то!

Спасибо-спасибо-спасибо, Матвей, что прервал это сумасшествие!

Сердце гулко колотилось, как у загнанного воробья. Руки слегка потряхивало, но на саднящих губах, словно след от поцелуев, припечаталась счастливая улыбка.

Он вернулся минут через пять и, едва взглянув на меня, взмолился.

— Зоя, блин! Пожалуйста! Я очень-очень стараюсь себя вести… как там было?… благоразумно… ответственно… здравомысляще… А ты ни фига не помогаешь! Юбочку свою поправь, золотце, а то я, охренеть, какой плохой на самом деле.

Я словно очнулась и с ужасом посмотрела сама на себя.

Мамочки!

Форменная белая рубашка застегнута только на одну пуговицу, бесстыдно открывая взору тонкий белый лифчик. Галстук на полу. Юбка перекрутилась и съехала высоко на талию. Спасибо, хоть в колготках еще сижу!

Подскочила, как ошпаренная, и понеслась в свою комнату, ударяясь по пути обо все углы и косяки в этом доме! Не к месту вспомнилось, как однажды бабка Катеря решила научить меня рубить петухов. Поймала самого дурного по ее мнению и хряснула топором по тонкой шейке, да не удержала того за лапы. И бедное создание с наполовину отрубленной башкой носилось по двору, брызгая теплой кровью и пугая меня до потери пульса.

Вот я сейчас — один в один, как этот петух.

Вроде и башка еще на плечах держится, а мозг уже все — не работает!

Собралась за пять минут. Через десять, мы с Матвеем уже выходили на кусачий мороз. Тут и дышалось легче, и мозги работали лучше, и одежды на нас с Соколовским было гораздо больше!

Да. Теперь выполнять данное маме обещание намного проще!

Глава 20

Прошлое

Зоя Данилина

В этот день рождения не было ничего экстраординарного или необычного. И в то же время все было из ряда вон выходящим! Матвей не устраивал чего-то феерического или пафосного, типа свидания на крыше или полета на воздушном шаре, но каждая минута рядом с ним казалась наполненной волшебством. Мир стал невероятным.

Сказочным.

Романтичным.

Каждая мелочь, каждое движение, взгляд, улыбка, прикосновение вызывали во мне жаркий трепет и топили сердце в нежности, а мозг разжижался счастьем.

До центра мы ехали на общественном транспорте, а именно в чересчур жарко натопленном троллейбусе, украшенном яркой блестящей мишурой, самодельными бумажными снежинками и дешевыми пластиковыми елочными шарами. В салоне витал аромат слащавых духов кондуктора с примесью прогорклого дизеля. Мы сидели на заднем сидении, прижимаясь друг к другу и деля на двоих его наушники. Мне до безумия было уютно и приятно прижиматься к Матвею, чувствовать, как собственнически его рука обхватывает мое плечо, вдыхать его запах, впитывающийся в мои щеки, и слушать безумный плей-лист из неизвестных мне исполнителей в навороченном мобильнике Соколовского.

Мне нравился и медленный ход неповоротливого шумного транспорта, и суетливая пышнотелая кондукторша, обсуждающая с бабульками подорожание проездных билетов, и абсолютное безразличие окружающих к нашим персонам.

Я жмурилась от счастья и сама себе завидовала.

Доехав до центра, мы отправились в парковую зону, где посреди площади стояла наряженная огромная елка, а вокруг нее залит каток. Матвей, конечно же, не позволил мне ни за что платить, аргументировав это коротким, но емким «молчи, женщина».

При этом Матвей так выпучил глаза, что я испугалась за его зрение. Ладно. Так и быть. Сделаю ему подарок в честь моего дня рождения. Пусть платит.

Поэтому вернула любимому короткий чмок в нос и безропотно кивнула, со всем согласившись, отметив, как удовлетворенно Матвей выдохнул и расслабился, мгновенно утихомирившись.

Какой же он все-таки хороший!

Лучший на свете!

На коньках я стояла не первый раз, но в сравнении с Матвеем ощущала себя коровой на льду. Однако, всего через пятнадцать минут я уже активно симулировала собственное неумение, лишь бы Соколовский вот так же бережно поддерживал меня за руки и постоянно находился поблизости, страхуя от падения. Кажется, он меня раскусил, потому что очень иронично посмеивался каждый раз, когда видел мои дрожащие коленки, хотя именно они тряслись сами по себе. По-честному.

Потом мы пили пряный горячий кофе на деревянных лавках, ели шоколадные кексы, присыпанные сахарной пудрой, будто снегом, и болтали обо всем на свете.

После катка уставшие и слегка продрогшие направились в ТРЦ «Космос» через дорогу от парка. Матвей возжелал в кино на ужастик.

— Хочу, чтобы ты хваталась за мои плечи, прижималась и звонко визжала, а я тогда смогу тебя прилюдно лапать и тискать! — заявил наглец.

Смешно. Будто он без ужастика всего этого не мог.

Но я, конечно же, не возражала. Какая к черту разница, что будут показывать на экране, если мои глаза приклеены к этому невозможному очаровательному балбесу, набирающему в баре попкорн, напитки и прочую дребедень, пока я душу совесть, позволяя Соколовскому тратиться, убеждая себя, что парень просто голоден. Будто и не он двадцать минут назад съел четыре маффина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне начинает казаться, что Матвей всегда голоден.

По крайней мере, взгляд у него точно голодный.

Билеты Соколовский взял, естественно, на последний ряд в вип-зале, где вместо сидений оказались мягкие уютные диванчики. А я-то наивно думала, что кино меня уже не удивить.

Деревенская дурочка.

Если кто-то спросит, что это был за фильм, я не смогу сказать даже названия. Ни сюжет, ни актеры, ни обещанные афишей спецэффекты даже вскользь не проникли в мое сознание. Я помнила только Матвея.

Душистую толстовку и нежную кожу на мужской шее, покрывающуюся мурашками, когда я ее легонько прикусываю. Соленый вкус поцелуев. Жаркий шепот на ушко, будоражащий внутри даже не бабочек, а целых летучих мышей. Ласковые пальцы, выписывающие восьмерки на моем животе под свитером.

А еще бесконечные ласковые «ты такая сладкая, Кокосик», «руки убери, малыш, я только поглажу», «обожаю, когда твои глазки такие пьяные», «я на хрен выброшу все твои дурацкие свитера под горло, будешь носить только то, что легко расстегивается».

Одно сплошное безумие.

В кинозале было пусто. Только мы и еще одна парочка, но им вообще оказалось не до нас. Там и кофточка расстегивалась и юбочка вместо джинс. В любой другой ситуации я бы, наверное, и жутко смутилась, и до пылающих ушей постыдилась, но сегодня эти чувства в палитре моих эмоций отсутствовали напрочь.

После кино нам было жарко и вообще дышалось тяжело. Щурясь, словно кроты, мы выползали на свет божий. Решили просто погулять по торговому центру, но на пути Матвея возникла игровая зона.

Аэрохоккей. Игровые автоматы. Тир.

Мы потерялись в водовороте азарта, смеха и веселья, позабыв о том, сколько нам на самом деле лет. Понятия не имею, во что ему обошелся этот забег по аттракционам, потому что вместо цен были лишь обозначены какие-то баллы, которые списывались с определенной карты, которая «чисто случайно» завалялась у Матвея в кармане. Мы даже к кассе не подходили!

Я бы смутилась собственной неосведемленности, но слишком яркими были впечатления и желание попробовать все вокруг, что в голове попросту не осталось места для сомнений и самокопания. Потом, когда этот волшебный день закончится, я обязательно поругаю себя, но не сейчас, не в эти волшебные минуты.

Три часа!

От бесконечных вскриков и смеха заболел рот и пресс, учитывая, что последнего у меня никогда не наблюдалось в принципе — лишь впалая мягкая ямка. Однако, клянусь, теперь я чувствовала каждую мышцу на своем животе и больше не могла хохотать.

Матвей и сам стал похож на маленького мальчика, отличаясь лишь тем, что в восторг его приводили не игрушки, не аттракционы и не прочие забавы, а я, и моя реакция. Он умел играть во все! Он обходил меня на каждом шагу, утверждая, что я слишком умная, чтобы мне поддаваться, чем возбуждал невероятный азарт и желание обыграть самодовольного засранца.

О! Зато я обыграла его в тетрис!

В легкую!

Четыре раза.

Соколовский на это невозмутимо сказал, что в такую лоховскую лажу не играют даже пятиклассники. А я смеялась и дразнила чемпиона, не умеющего быстро складывать кубики.

Мы дико проголодались. Помня о тысяче рублей, что дала мне мама, я сама предложила Матвею пообедать, давя на то, что обязана проставиться за день рождения. На вредную картошку фри, колу и пару бургеров точно хватит, поэтому я не волновалась. Да и хотелось отблагодарить Матвея за такой замечательный день хотя бы обедом. Соколовский, на удивление спорить не стал, увидел какого-то знакомого среди сотрудников и общался с ним, пока я диктовала наш заказ, а потом подоспев как раз в самый неловкий момент.

Момент моего позора под триумфальные фанфары, прервавшие мелодичную фоновую музыку.

— Я не могу взять ваши деньги, — улыбаясь, как полный кретин, произносит паренек в красно-желтой униформе, возвращая мою тысячу рублей.

Я похолодела от ужаса, покраснела и едва не грохнулась в обморок от стыда. В чем дело? Чем ему так не понравились мои деньги?

— Она настоящая! Не фальшивая. Проверьте ее по всем там своим датчикам, или как они там называются?!

— В чем проблема? — встрял в беседу Соколовский, вынимая свой волшебный кошелек, в котором, кажется, деньги не заканчиваются никогда. — Я оплачу, сколько там?

— Матвей, нет! — желание заплатить за наш обед стало принципиальным, — Вот деньги. Примите за заказ.

— Вы не поняли, девушка! Денег не надо! Смотрите, — парень поднял указательный палец вверх, продолжая сверкать кривоватыми зубами.

На экране, расположенном над головами, где ровно минуту назад отображалось меню, теперь рябили три пятерки и разноцветные салюты.

— Поздравляем! Вы наш клиент номер 555! Заказ за счет заведения! — восхищенно произносит сотрудник сети быстрого питания и вручает чек, на котором почему-то отображается, что заказ оплачен.

Не нравится мне это все.

Очень похоже на корявую манипуляцию.

— Это все ты? — сощурившись, сканирую Матвея. Однако Соколовский невозмутим, лишь лениво приподнимает брови.

— Что я?

— Устроил это вот все?

— О чем ты говоришь?

— Девушка, а можете уже отойти от кассы, целую очередь собрали?! — гундосым недовольным голосом за моей спиной психует рыжая тетка.

— Свободная касса! — орет паренек в форме, улыбаясь рыжей. На меня больше не обращает внимания.

— Тебе везет сегодня, Кокос! Круто, да? Может, в картишки перекинемся? На желания?

— Матвей!

— Ну а что? Получишь меня в свое рабство. Будешь загадывать всякие неприличные желания, а я покорно их исполню!

— Матвей!

— Заказ 555 готов! Заберите, пожалуйста!

— Наш заказ, Зоенька!

Наглец чмокнул меня в нос и пошел за подносом. Через полчаса обжорства и пыток Соколовский так и не раскололся. Наверное, и правда, повезло.

Что, конечно, навряд ли.

Я неудачница. Это знают все. Ничего и никогда не выигрывала в своей жизни. Даже в беспроигрышной лотерее в пятом классе на осеннем бале в школе умудрилась вытащить пустую бумажку. Без номерка вообще!

А тут целый обед!

Но на сытый желудок ворчать и докапываться уже не хотелось. Хотелось снова улыбаться и таять в объятиях Матвея.

А потом случилась до невозможности неловкая сцена, словно воплощение кадра из фильма. Трое сотрудников закусочной во главе с их администратором окружили наш столик и, улыбаясь до ушей, затянули «С днем рожденья тебя», водружая передо мной кусок чизкейка с тонкой зажженной свечкой.

Это только в кино все выглядит милым и романтичным. В жизни мне было жутко неудобно, неловко и даже стыдно. Я в очередной раз покраснела и скукожилась, словно кислый помидор, в надежде поскорее пережить минуту славы.

Слава всем богам, от меня быстро отстали. Мы полакомились десертом и, разомлевшую меня от насыщенного событиями дня, ласково убаюкивали горячие пальцы Матвея, перебирающего волосы и заправляющие их за мои уши.

— А почему ты не носишь сережки? — вдруг спросил Соколовский, поглаживая мочку моего уха. — Стесняешься ушей?

— Нет, — слукавила я, — Просто не было возможности проколоть.

— А хотела бы?

— Конечно. Когда-нибудь обязательно.

Сразу после пластической операции по исправлению лопоухости — мысленно добавила я.

— Ясно. Пойдем?

Мы еще немного прогулялись и фонтана на первом этаже и уже собирались уходить из торгового центра, как вдруг Матвей притормозил у павильона с яркой вывеской «Черешня». То ли парикмахерская, то ли ногтевая студия, то ли все вместе.

— Пойдем?

— Куда?

— Уши тебе проколем.

— Ты с ума сошел?

— Да брось, Зой! Ты же хочешь, так почему не сейчас? Смотри, — Матвей кивнул и я заметила табличку.

«Прокалывание ушей пистолетом. Быстро. Просто. Безопасно. Стерильно. Без боли. Без крови. Без слез и испуга. 500 рублей за прокол и серьги-гвоздики из медицинского сплава в подарок».

И я решилась, поддавшись авантюризму, расплескавшемуся в синих глазах Соколовского.

— Ладно. Но я сама заплачу.

Матвей демонстративно закатил глаза.

— Ты невыносимая девчонка!

— Пусть так. Но или я плачу сама, или мы уходим.

— Ладно, — поджал он губы, — Но я подарю тебе сережки.

— Тут их и так подарят, — улыбнулась я, довольная победой.

— Это туфта. Я выберу другие.

— Ладно. Но только в этом же салоне.

Соколовский сощурился, но соглашаться не спешил.

— Зой, тут вряд ли можно купить что-нибудь приличное. Давай я по-быстрому сгоняю на второй этаж. Кажется. Там был ювелирный.

— Так все. Идем домой.

— Ладно! Ладно, маленький тиран, будь по-твоему! Пошли.

Через пятнадцать минут в моих ушах поблескивали маленькие довольно невзрачные гвоздики. Они не очень мне нравились, но Матвей таки купил мне еще одни. С крупными кроваво-красными камнями.

Выглядели они дорого и жутко красиво. Никогда бы не подумала, что это бижутерия, но я глаз с Соколовского не сводила. Пока мне кололи уши, он рылся в ассортименте, представленном девушкой-администратором, и ни на секунду не вышел из салона.

Ценник, правда, не показал, но я видела витрины. Там нет дорогих сережек. А потому я была спокойна.

И счастлива до безумия.

А потом мы долго-долго целовались в подъезде. Я вернулась домой, а Матвей убежал на сборы. Тренировки у него сегодня не было, но Михалыч ждал его к шести.

Ведь завтра у Матвея самый важный бой.

Глава 21

С самой первой минуты, как я увидела соревнования по боксу, во мне поселились страх, неприятие и отчуждение к этому виду спорта. Закусанные зубами капы делали челюсти бойцов квадратными, нахмуренные брови и острый взгляд придавали грозный вид, кривые носы, рассеченные брови, градом льющийся по вискам пот… Все это превращало сотни тысяч лет эволюции в прах и откатывало «людей разумных», способных исчислять интегралы, в пещерных неандертальцев.

Вот честно, не хватало только дубины в руки, чтобы боксеры в своих шелковых набедренных повязках, издающие лишь нечленораздельное мычание, обрели полное сходство с древними предками.

Что это за спорт вообще, где надо драться?

Зачем?

Мальчики такие … мальчики. Одни войнушки на уме.

Нет, мои дети, ничем таким заниматься не будут! Только через мой труп!

Клянусь своей будущей диссертацией!

Сегодня вообще творится что-то апокалиптическое. Мой личный ядерный взрыв. Буквально с каждым пропущенным Матвеем ударом я чувствую, как седеют на голове волосы.

Соколовский проигрывает второй раунд подряд. Проигрывает, на мой взгляд, совершенно глупо, опрометчиво, бездумно. Он просто следит за перчатками противника вместо того, чтобы хотя бы немного пошевелить мозгами!

Я злюсь. И я в панике.

Сквозь шум и гвалт продираюсь ближе к рингу и пытаюсь доораться до тренера Михалыча. Мне надо поговорить с Матвеем. Срочно! До того, как он провалит свой шанс на мечту.

— Так, математичка, ёпт! Уйди, зашибу, ненароком! — шипит на меня Михалыч в перерывах между указаниями Матвею.

— Надо взять тайм-аут! — кричу я тренеру, мысленно молясь, чтобы он услышал меня и послушал!

— Какой, бл… тайм-аут! — ревет Михалыч, — Все это ваши шуры-муры! Говорил ему, просрешь бой! Уйди, девка! Не беси меня! Противник сложный, тут следить надо!

— Да что в нем сложного, я не пойму! Он предсказуем, как таблица умножения! Михалыч, миленький, дайте мне поговорить с Матвеем. Клянусь, я объясню ему, и он все поймет! И обязательно выиграет!

— О чем ты, блаженная? Это тебе не задачки по математике щелкать! Это — бой! Иди, посиди на лавочке! Соколовский, бл. ть блокируй! Блокируй слева. Голову прикрой! Да твою ж мать…

— Ошибаетесь! — не отстаю я, цепляясь за руку мужчины. — Ваш бой — это и есть задачка. И не очень-то и сложная.

Впервые тренер фокусирует на мне взгляд. Понимаю, что именно в этот момент есть шанс достучаться до него. И затараторила, притянув по-свойски седую голову поближе, дабы донести суть собственных наблюдений.

— У противника всего три любимые комбинации из десяти ударов. На первый взгляд комбинации чередуются в хаотичном порядке, но это не так. Если не атаковать и только защищаться, то примерно раз в полторы минуты удары повторяются в прямой или обратной последовательности, если тренер противника не дает конкретных указаний, а он их не дает, пока его боец ведет и выигрывает. Надо и дальше дать возможность противнику атаковать и поймать момент начала блока из комбинаций и тогда можно предугадать каждый его удар! Сейчас на исходе первая минута третьего раунда, а значит в ближайшее время внутренний счетчик обнулится и запустится подсознательная последовательность. Она будет прямая и начнется с левого хука, или обратная — тогда первый удар — правый кросс. Перед каждым левым хуком противник слегка западает на правую ногу, это заметно, если знать, куда смотреть, перед правым кроссом — делает шаг назад и прыжок вперед. В зависимости от того, что он сделает, я могу предугадать каждый его удар. Главное — позволить ему нападать, а Матвею прикинуться проигрывающим, чтобы ослабить бдительность и позволить совершать ударыбессознательно по заранее отработанной схеме.

Звонкий удар гонга возвестил о завершении четвертого раунда, и мы с Михалычем бросились к канатам, за которыми находился Матвей.

Тренер жестко приказал всем заткнуться и подтолкнул меня к Соколовскому. Обняв его за абсолютно мокрую шею, я закрываю одной ладонью любимые синие глаза, а второй левое ухо, чтобы, отключив его от внешнего хаоса, затараторить все то же самое, что и тренеру минутой ранее. Все же знают, что доминантное полушарие (в нашем случае — левое) отвечает за обработку и запоминание звуковой информации, поэтому, как бы ни странно это звучало, говорить надо в правое ухо. Будь у меня больше времени, я бы, конечно, придумала какую-нибудь считалочку для лучшего запоминания последовательности ударов противника, но в условиях боя — это нереально. Понимая, что так быстро Матвей ничего не запомнит, я стала делать акцент на трех первых ударах прямой и обратной комбинации, надеясь, что он сумеет отличить первую от второй. Соколовский махал своей мокрой соленой гривой и, кажется, внимал.

***

— Итак, приветствуем, наш новый чемпион в младшем среднем весе среди юниоров — Матвей Соколовский!

— Да!!! — я кричала, не слыша собственного голоса, утонувшего в аплодисментах и всеобщем ликовании.

Да! У него получилось! У нас получилось!

Чуть позже шальной Матвей подбежал ко мне в общем холле дома спорта и, наплевав на все и на всех, жадно поцеловал.

— Спасибо, Зоя, — шептал он мне в губы, пока крепкие руки до хруста прижимали к себе мое тельце. — С меня самые красивые цветы! Ты какие любишь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Розовые, — смеялась я. От счастья. От восторга. От облегчения, что хотя бы на сегодня все закончилось.

— Кокос, прости, не смогу уйти с тобой. Спонсоры везут спортсменов на банкет, никак не отвертеться.

— И не надо. Иди и наслаждайся победой, — улыбалась я Матвею, — Еще не поздно, я доберусь сама. Тут идти десять минут.

— Нет, — отрицательно качает головой мой чемпион, — Я провожу. Темно уже. И быстро вернусь. Никто даже не заметит. Подожди пять минут, оденусь и предупрежу Михалыча.

— Ладно. Как скажешь.

Матвей довел меня до подъезда и убежал. Сегодня он в центре внимания. Он это заслужил.

Я взглядом проводила широкую спину и с улыбкой шагнула в темноту подъезда. Если бы только знала, что ждет внутри…

Практически преодолев последний лестничный пролет, нащупала в кармане ключ и нашла взглядом свою дверь, как вдруг была грубо оттеснена чьей-то жесткой рукой.

Неловко ойкнув, словно завороженная я уставилась на то, как какой-то лысый мужик с синими наколками на пальцах с разбегу ударил ногой в соседскую металлическую дверь и что есть мочи заорал.

— Светка, тварь! Я вернулся! Выходи встречать, родная!

И продолжить колотить руками и ногами, сбивая костяшки и ругаясь отборным матом.

Конечно, надо было развернуться и бежать прочь с этажа, из дома. Спрятаться. Затаиться. Но я впала в ступор. Опешила. Затормозила. Да и потом, куда мне бежать? А еще дома моя мама, она сейчас выйдет на шум и…И что?

И ей под замес достанется, вот что!

Но мужик бесновался, а двери не открывались. Ни наша, ни загадочной Светы.

Я никогда не считала себя глупой, никогда не терялась в каких-либо экстренных ситуациях, не застывала соляным столбом, раскрыв от недоумения рот.

Никогда до этого момента.

Два замутнённых яростью взгляда сфокусировались на мне, и в считанные секунды татуированные пальцы мужика сомкнулись на запястье.

— Здесь живешь? — спросил этот псих, кивнув куда-то назад, на что я лишь послушным болванчиком согласно кивнула.

Овца. Надо было сказать, что нет.

— Светку знаешь?

— Мы только недавно сюда переехали. Я здесь никого не знаю.

И, кажется, от этой информации взгляд мужика слегка потеплел, а плечи расслабились. Но не его руки. Они по-прежнему сжимали меня, словно удавки.

Мы просидели на лестничной площадке почти три часа, обсуждая, как нехорошо поступила стерва Светка, что бросила своего возлюбленного, когда тот загремел в тюрягу за воровство. В принципе, Светку поняла бы любая женщина и поступила точно так же. Но Серега, а именно так звали горе-любовника, счел нежелание Светланы продолжать отношения предательством, ибо пострадал Серега во имя любви и воровать пошёл не для себя, а чтобы подарить любимой на Новый год микроволновку. И все же, мнение своё я предусмотрительно держала при себе и благоразумно кивала Сереге, которого в тепле подъезда знатно развезло.

Однако при всем этом, мужчина меня уже так сильно не пугал. Было видно, что ему хочется просто выговориться. Гораздо сильнее мне было страшно от того, что столько времени прошло, а меня так и не хватилась мама. Двери нашей квартиры, равно как и двери трёх других квартир на этаже оставались закрытыми.

Интересно, если бы Серега меня убивать вдруг начал или насиловать, соседи соблаговолили хотя бы вызвать ментов?

Появление Матвея на лестничной клетке стало для меня полной неожиданностью. Его синие глаза заволокло яростью, а по сжатым кулакам были ясны дальнейшие намерения.

— Мужик, а ты чего это мою девочку схватил и домой не пускаешь? — удивительно спокойным голосом произнес Соколовский, поражая меня своей выдержкой. Он бежал. Весь расхристанный, без шапки, на лбу жилка бешено бьется. — Ее мама волнуется. Ночь уже. А девочке завтра в школу.

Мне показалось, что Матвей намеренно делает акцент на слове «девочка». Намекает Сереге, что любые насильственные действия с несовершеннолетними не прощаются ни в одном мире, а особенно в криминальном?

Серега после слов Соколовского словно в себя пришёл. На меня внимательнее посмотрел. Выругался.

— Малолетка… Я это… Девочку не обижал… Заговорился просто… Скажи же, мелкая?! Не обижал ведь!

Я невольно взглянула на свои руки, стиснутые татуированными кулачищами, а Серега, поймав мой взгляд, снова выругался и мгновенно отпустил.

— Кокос, ручку свою давай, домой пора. Баиньки.

Вообще то, что истерический кризис у Сереги миновал, было ясно давно. Но любые мои попытки отправить его домой или отпустить домой меня, не имели никакого действия. При всем при этом внутри меня дрожала тревога, что если я открою ключом дверь, мужик ломанется следом за мной в квартиру. Этот вариант развития событий казался более угрожающим, нежели посиделки на лестнице.

А вот Матвея Серега послушал. Сразу вспомнил, что курить хочет. И что дома кореша ждут, да водка стынет. Несколько раз повторил, что он меня не обижал, что вообще хороших девочек очень уважает и пальцем никогда не тронет. Засобирался и умотал.

Квартира встретила нас темнотой и пустотой, выводя эмоции на новый уровень. Теперь мне до ужаса было страшно за маму.

Где она?

— Людмила Владимировна до тебя не дозвонилась, поэтому мне набрала. Кокос, я чуть не умер от страха! Как так? Я тебя теперь всегда буду до самых дверей провожать.

И сильные родные руки сгребли меня в охапку.

— Матвей, а где Мама? — пискнула я, силясь сделать вдох, чувствуя, как трещат мои кости.

— Позвони ей, она волнуется.

Соколовский набрал со своего мобильного мою маму и передал трубку.

Оказывается, она уехала ещё днём. Бабка Катя сломала ногу, ей потребовалась срочная помощь. Ну к кому же еще могла обратиться Катеря, если все остальные родственники ее откровенно ненавидят. Мама отправила мне сообщение, но из-за шума в спортзале сигнал я не услышала. А потом моя дешёвенькая Моторола и вовсе села. С ней всегда такое происходило на морозе.

Я поделилась событиями своего вечера, после чего моя бедная родительница попросила Соколовского остаться у нас на ночь, ибо существовала реальная угроза того, что Серега после очередной алкогольной порции может сюда вернуться.

Серега не вернулся. Зато эта ночь перевернула всю мою дальнейшую жизнь. Но я совру, если скажу, что не была в эту ночь счастлива.

Глава 22

Зоя Данилина

Сегодняшний день воистину разделит мою жизнь на «до» и «после». Пусть и звучит это слишком пафосно, учитывая столь юный возраст, но это действительно так.

Сегодня.

Все случится сегодня.

Соколовский всем объявит, что мы вместе. Мы — пара.

Чемпион и заучка.

Сокол и Чебурашка.

Смешно.

Всем будет смешно.

В основном, конечно, смеяться будут надо мной. Но нам плевать.

Мне плевать.

Мы готовы.

Я готова.

А Матвей вообще ничего и никого не боится.

Мы действительно ждали этого дня, чтобы перестать скрывать свою дружбу, свои отношения. Теперь время точно пришло. Вчера Матвей выиграл свой важный бой. Сегодня объявили мои результаты на математической олимпиаде.

Два человека.

Два победителя.

И мы вместе. Кто бы и что бы по этому поводу ни думал.

Больше нет причин скрываться от одноклассников и других ребят в школе. Теперь мы сможем противостоять любым нападкам или смешкам в мою сторону и в сторону Матвея, не боясь из-за этого упустить главные цели. Потому что мы их достигли.

Я получила возможность бесплатно учиться в одном из лучших вузов, а Матвею со дня на день придет ответ из Федерации бокса и, я уверена, что ему уготовано место в Москве. Недаром сам Виктор Борисович! записал в свой блокнот имя Соколовского.

Теперь-то у нас с Матвеем достаточно свободного времени, чтобы противостоять глупым нападкам богатеньких подростков, считающих себя элитой. Хотя, как ни прискорбно, они и есть элита. Дети депутатов, магнатов, и прочих «владельцев заводов, газет, пароходов». Что ни одноклассник — то мистер-твистер.

И я. Обычная Зоя Данилина, попавшая в престижное учебное заведение лишь по воле самой директрисы для поддержания рейтинга, и обучающаяся вместе с мажорами лишь потому, что моя мама — сама учительница в этой гимназии.

Естественно каждый первый считает меня едва ли не мусором.

Но только не Матвей.

А на остальных плевать.

Через пять минут автобус доставит меня до гимназии, где сегодня проходит традиционный Зимний бал. Под светлым объемным пуховиком с помощью молитвы и исключительно вертикального положения в автобусе на мне не мнется сейчас обалденное красное платье, которое идеально попадает в тон камням на сережках-гвоздиках. Их, правда не видно из-за прически, ибо выставлять сейчас и без того заметные мои уши — лишь давать лишний повод для насмешек.

Мои волосы, кстати, уложены идеальными локонами, на которые я потратила добрую половину дня и полфлакона дорогущего лака для волос. Потому-то двадцать пятого декабря я и вышла на улицу без шапки. И даже мороз в минус пятнадцать градусов не заставил рискнуть прической. Полтора часа улетело на макияж, несмотря на то, что он состоял лишь из туши для ресниц и полупрозрачного малинового блеска для губ.

Едва ли не все силы высосали эти адские сборы, однако результат оказался настолько удовлетворительным, что, не узнавая саму себя, я еще около сорока минут просто крутилась перед зеркалом, пока не спохватилась, что следующие пятнадцать минут самолюбования грозят непростительным опозданием.

С Матвеем договорились встретиться у центрального входа. Очень неудобно, что мы живем на разных концах города, зато гимназия примерно посередине этого убийственного расстояния. Соколовский предлагал заехать, но мне, как истинной Золушке, хотелось произвести на него впечатление, а в этом деле не стоит форсировать события.

Лучше встретимся на нейтральной территории, тем более, что мамы сегодня не будет, а такого рода провокация, как пустая квартира для двух влюбленных подростков, нас с Соколовским до добра не доведет.

Теперь уж точно.

Так что я путем построения логической цепочки предположений, вкупе с легким расчетом математической и статистической вероятности возникновения спонтанного притяжения двух гормонально заряженных эмоционально не совсем зрелых людей, сочла, что не стоит лезть на рожон, дергать тигра за усы, совать голову в пасть льву, искушать судьбу и тому подобное. Не время еще. Мы это уже выяснили. И согласились подождать, тем более нам и так прекрасно вдвоем, без всяких этих… безобразий…

Короче, наедине нам лучше надолго не оставаться.

По крайней мере, ближайшее время.

Снег под ногами блестит мелким бисером и хрустко поскрипывает на каждый мой торопливый шаг. Стриженные идеальные туи и кусты можжевельника, образующие лабиринты, украшены волшебными белыми шапками, искрящимися в свете фонарей. Центральный вход гимназии украшен разноцветными гирляндами и новогодними конструкциями. На крылечке толпится народ.

Много народа.

Даже как-то чересчур.

Не пускают еще что ли?

Кажется, будто это собрание кандидата в депутаты с населением пенсионного возраста. Все возбуждены, выкрикивают какие-то неразборчивые вопросы, требуют немедленных ответов, ведя параллельно друг с другом жаркие споры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍По мере приближения к толпе, шаг мой замедлялся. В центре этого гама стоял Матвей, а вокруг него, как цыплята вокруг квакухи, кудахтали одноклассники и, кажется, еще и ребята из параллели.

— Так, что, Сокол? Ты и Чебурашка — это правда? Вы вместе? — чересчур удивленно, на мой взгляд, спрашивал кто-то из толпы.

Да бог ты ж мой, что тут такого особенного? Я ж не животное, в самом-то деле. К чему этот митинг антигринпис?! Будто Матвей только что объявил, что женится на пекинесе.

— А ты что, Сивый, ревнуешь? — рычит на него Соколовский.

— Да фигня это все, Гриня! — толкает в плечо друга Вася Зубов, — Сокол нормальный пацан, животными не балуется.

По толпе проносится мерзкий хохот, от которого я морщусь. Впрочем, как и Матвей. Голоса из толпы, теперь уже женские, продолжают свой мерзкий допрос.

— Точно!

— Кого же он тут поджидает? Уж не нашу ли зверушку?

— Еще и с цветами… аленькими…

— Уж не чудище ли ждешь?! А Сокол? — снова ржет Сивый.

— Пасть закрой, пока зубы не вывалились, — огрызнулся Матвей.

Я улыбнулась. Держит оборону. Меня ждет. Уж не знаю, как они все прознали и с чего вообще начался этот митинг за независимость, на который я явно опоздала, но теперь-то уж деваться точно некуда. Будем сознаваться.

Со всех сторон слышались смешки, крики, неразборчивые реплики не самого приятного для моей персоны содержания, но мы в принципе были к этому готовы. Пойду, встану рядом. Будем вместе отбиваться. А лучше поцелуемся всем назло.

Матвей заметно нервничал, скользя по лицам одноклассников. Напряженно сжималась его челюсть, и хмурились брови. Ситуация ему однозначно не нравилась, но меня парень все еще не замечал.

Во мне же наоборот росло необъятное спокойствие, трогательная нежность по отношению к Соколовскому и абсолютное безразличие ко всем прочим. Каждый мой шаг становился увереннее. Каждый вздох глубже.

Сейчас Матвей увидит меня и тоже проникнется этой внутренней силой и уверенностью. Им вновь завладеет уже известный глубинный инстинкт к защите, что проявился с самой первой нашей встречи. Он начнет, скорее всего, грязно материться и ломать носы каждому, кто посмеет меня оскорбить.

— Милый, да скажи ты им, чтобы уже заткнулись! Хватит церемониться с этими питекантропами! — внезапно раздался голос Кристины, и тоненькая блондинка в шубке повисла на плече Соколовского.

Я резко замерла.

Это что вообще за клоунада?

Что происходит?

— Идиоты! Какая Чебурашка?! Сокол всегда любил только меня. А мое сердечко принадлежит только Матвею. Мы вместе, придурки! Разве может быть иначе? В нашем идеальном уравнении нет места длинным ушам! Подобный бред нас просто оскорбляет! Да, ведь, Сокол?

Два ярко голубых глаза впились в Соколовского, а его же черные колодца очень вовремя таки заметили меня. Мозг отчаянно верил и надеялся, что сейчас Матвей скажет им правду. Стряхнет с плеча Кристину. Подойдет ко мне и обнимет. Скажет, что чувства у него только ко мне, а Новикова может идти ко всем чертям. Ну, или к своим дружкам-питекантропам.

Но в душе… Вернее на дне соколиных мрачных колодцев в предсмертной агонии тлели наши чувства, рождая совершенно иной ответ.

Все кончено.

Между нами все кончено.

— Конечно, — кивнул Матвей и откашлялся. А затем, сунул в руки Кристине покрывшиеся инеем чайные розы, украшенные сияющими стразами, будто слезами. — Мы с Кристиной снова вместе.

Далее слышался громкий одобрительный смех, дружные похлопывания по плечу и еще какие-то разговоры, но слов разобрать уже не получалось. В ушах с гулким шумом колотился пульс.

Что-то звонко разбилось о заледенелую плитку, разлетевшись на мелкие осколки.

Это мое сердце.

Глава 23

Не дождутся, чтобы я им тут плакала!

Это будет слишком большой позор, если я сейчас по-детски разрыдаюсь. Только как? Как гордо пройти мимо толпы одноклассников, мимо блестящей счастливой парочки, мимо собственной боли от предательства и унижения?

Почему?

За что?

Чем я заслужила подобное отношение?

У меня на самом деле нет ни одного ответа?

Да и нужны ли они?

Собрав в кулак все силы, что остались внутри, я, не замедляя ход, спокойно прохожу мимо улюлюкающей толпы. Меня это шапито не интересует. В их сторону не смотрю и даже головы не поворачиваю, но интуитивно ощущаю как минимум два прожигающих насквозь взгляда.

Не дождутся, чтобы я им тут плакала!

Я сейчас войду через центральный вход с гордо поднятой головой. И ни за что на свете не стану радовать этих шакалов позорным бегством. Я — не Матвей. С моей смелостью все в порядке. Я смотрю врагам в лицо. И мне не чему стыдиться, а потому нет причин отводить глаза.

Как на счастье в коридоре встречаются ребята из математического кружка. Улыбаются и поздравляют. Первые секунды даже не понимаю, с чем. На самом деле мне казалось, что после моей победы (а третье место в столь значимой олимпиаде — это в моем понимании абсолютно точно победа, ведь гранты трем финалистам достаются одинаковые) эти нетипичные дети богатеньких родителей (уж кто бы мог подумать, что и среди мажоров есть умненькие ботаники, да зубрилы) возненавидят меня. Многие из них также принимали участие в олимпиаде, но отсеялись на разных ее этапах.

Поэтому улыбающиеся радостные лица, направленные на меня, тоже ввергают в шок. Сколько еще сюрпризов приготовил для меня Зимний бал?

Я позволяю ребятам увлечь себя в раздевалку, где оставляю в шкафчике пуховик, под которым идеально выглаженное ярко-красное платье бережно охватывает талию, переходя в легкомысленную пышную юбочку. Я слышу одобрительные свистки и комплименты. Кажется, даже улыбаюсь.

А по ощущениям — сижу в глухой черной бочке, со дна которой наблюдаю сама за собой. Мысленно благодарю бога, что математический кружок стал для меня островком спасения на этот вечер. Даже не знаю, к кому бы я прибилась, если бы не они. Скорее всего, тупо стояла в одиночестве.

Кто-то из девчонок организует совместный поход в туалет, дабы припудрить носик. Ребята тактично сливаются, обещая занять на всех места и ждать нас в актовом зале, где пройдет официальная часть.

Стою у кристально чистого зеркала, вглядываясь в собственное отражение. Вот она я. Еще час назад — самая счастливая на свете. А сейчас — словно выжженный астероидом кратер. Ни жива, ни мертва. Хотя внешне не изменилась вовсе. Разве что глаза сухо блестят. Боялась, что разрыдаюсь — но нет. Нет во мне слез.

Потому что не дождутся, чтобы я им тут плакала.

Достаю из сумочки резинку для волос и безжалостно разрушаю идеальную конструкцию из волнистых локонов, на которые убила добрую половину сегодняшнего дня. В два счета скручиваю волосы в пучок. Получается даже красиво. А главное — уши торчат. На месте родные. И серьги эти алые им очень идут. Никогда не сниму — век буду помнить, как умеют предавать близкие люди.

Жду каких-нибудь едких комментариев от девчонок по поводу смены прически, но все, что они замечают — это серьги. Кажется, даже завидуют. Я смеюсь, говоря, что куплены они в торговом центре прямо в парикмахерской, как ювелирное изделие они не несут никакой ценности, зато дороги, как память.

Официальная часть проходит довольно обыденно. Кто-то поет, кто-то танцует. Дурацкие сценки. Нудные стихи. Директор зачитывает пафосную речь. Меня вызывают для вручения награды.

Сюрприз-сюрприз!

Даже и не вспомню, как оказалась на сцене, как забрала сертификат, диплом и даже какую-то статуэтку. И как вернулась обратно в свой кружок математиков тоже не помню. Ног не чувствую. Руки заняты. Что сейчас-то со всем этим делать?

Когда закончилась официальная часть, и начался, так сказать, праздник, я поняла, что в принципе, школьная дискотека она и есть школьная дискотека, какими бы мажорами она ни была наполнена.

Однако, размах поражал. Световые декорации, приглашенные артисты от фокусников до глотателя шпаг и Шахерезады с мерзким бледно-желтым питоном, в одном углу миниатюрная гимнастка жонглировала яблоками, сидя на колесе (или как там называется эта штука), в другом двое из ларца смешивали безалкогольные коктейли. В танцевальной зоне гремел басами какой-то ди-джей (наверняка модный) и сверкали пайетками на дизайнерских платьях девчонки.

Одним словом — феерично.

Люди свадьбы так не справляют, да юбилеи в полсотни лет, как в этой гимназии Зимний бал. И так мне стало вдруг одиноко… Каждая клеточка воспротивилась нахождению здесь. Я ведь не из этого мира. Чужая. Я — тот самый лишний предмет на картинке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Пришла пора исправлять картинку и убраться подальше с этого праздника жизни. Все равно мне не весело. Мне холодно. И мне нельзя плакать.

Вот только едва стоило развернуться в сторону выхода, как в дверях показался Матвей, и по одному только взгляду я поняла, что он ищет меня. До настоящего времени с момента унизительной сцены у главного входа в гимназию, мы не сталкивались. Я даже было решила, что вполне успокоилась. Однако, иллюзия невозмутимости рассеялась молниеносно. Голова мгновенно закружилась, а пульс захлебнулся автоматной очередью.

Бежать! Бежать! Бежать!

Словно пуля в висок ворвался порыв скрыться. Исчезнуть. Провалишься сквозь землю. Распасться на атомы. Лишь бы не встречаться с ним глаза в глаза. Лишь бы не слышать от него это гребанное «Кокос». Лишь бы не дать себе шанс простить его предательство.

Не хочу больше ни видеть, ни слышать, ни понимать Соколовского. Не сегодня так точно. Стараясь никого не расталкивать, чтобы не привлечь внимание, я двинулась в противоположную сторону, где находился запасной выход.

Бежать! Бежать! Бежать!

По коридорам понеслась во всю прыть. Метров через десять подвернула ногу, сбросила туфли и дальше босиком. В раздевалке дрожащими руками насилу открыла шкафчик, сунула закоченевшие ступни в сапоги, нырнула в рукава пуховика, в порыве психоза сгребла рамки с дипломом, сертификатом, кубок этот тяжеленный опять же… Словно навсегда решила покинуть это место. И прямо так, нараспашку ломанулась к выходу.

Да блин!!!

Соколовский мелькнул и здесь. Хрен с тобой! Выйду через спортзал!

Я бежала и снова напоминала себе ту самую безмозглую курицу с недорубленной башкой, но остановиться уже не могла. На счастье (да мне сегодня везет!) боковая дверь с торца корпуса рядом со спортзалом была открыта. Буквально вывалившись наружу, чертыхнулась.

Дура. Надо было надеть шапку. Мороз, по всей видимости, крепчает.

Набирая разгон без оглядки в сторону остановки (хотя даже не уверена, что сейчас в принципе можно отсюда уехать, время — десятый час!). И вдруг, словно кинжал между лопаток, со спины в меня врезается до боли ненавистный голос.

— Зоя! Постой!

Нога скользит. Секунда — затылок пронзает боль, слышен звон разбитого стекла, и чей-то вскрик (кажется, мой), зато перед глазами шикарное бескрайнее черное звездное небо.

— Зоя!!! Зой! Ты как?

— Отойди от меня! Не смей приближаться! — я пытаюсь встать. Скользко. Получается скверно. Соколовский тянет руки, чтобы помочь. — Не трогай меня! Уйди!

— Зоя, надо поговорить!

— Кому надо? Тебе? Мне вот, например, не надо! И я не собираюсь больше тратить на тебя ни секундочки своего времени. Проваливай к черту!

— Зоя…

— Тебе ясно сказали, оставь девушку в покое.

Между нами возник парнишка неопределенного возраста. На вид — семиклассник, не старше. Раздетый, невысокий, худой… в круглых очках. Но что-то такое было в его взгляде, что я вдруг почувствовала себя более уверенно. Защищённой что ли.

В глазах мальчишки транслировалась твёрдость, уверенность, отсутствие страха. Не смотря на разницу в росте и возрасте на Матвея он смотрел, как на равного. Без тени сомнения. Даже с вызовом и каплей презрения.

— Шкет, это не твоё дело, иди, куда шёл! — рявкнул на него Матвей.

— Я, Сокол, куда шёл, туда уже пришёл, — спокойно ответил парнишка, галантно помогая мне подняться. И хоть ростом он был мне всего по плечо (а Матвею и вовсе едва не в пупок дышал), Шкет завёл меня к себе за спину, закрывая собой от Соколовского.

— Степа, блт, свали, пока по-хорошему прошу! Это наше дело. Ты тут третий лишний.

— Если ты не заметил, Матвей, это тебя прогнали. Так что вперёд. Тебя твоя королева уже потеряла.

И в подтверждение его слов позади послышался недовольный голос Новиковой.

— Сокол! Вот ты где! Пойдем скорее, нас выбрали королем и королевой бала.

А дальше произошла какая-то жуть. совершенно не обращая никакого внимания на свою девушку, Соколовский попытался отодвинуть Шкета со своего пути. Слово за слово Степа и Матвей сцепились. Это нельзя было назвать дракой. Нет. Они скорее боролись. Один пытался отодвинуть второго со своего пути. И надо отдать должное мальчишке, он стоял на смерть.

— Сокол, ты что творишь?! — взволнованно подлетела ближе Кристина. — Отстань от него! Не связывайся.

Было странно слышать подобное от человека, считавшего себя едва ли не центром земли. Мне показалось, или в ее голосе пробивались нотки страха?

— Хватит, Соколовский. — крикнула я, не выдерживая, — Уходи! Или ты пал так низко, что будешь бить ребёнка?

— Зоя! Я просто хочу с тобой поговорить, объяснить, что произошло.

— Соколовский! — взвизгнула Кристина и, наконец-то, он обратил на нее свое внимание. Если судить по удивленно взметнувшимся вверх бровям, Матвей явно не понял, в какой момент здесь нарисовалась Новикова.

— Соколовский, у меня самый высокий ай кью среди учеников в этой гимназии, ты не знал? Уж не тебе мне что-то объяснять. Ответы и так на поверхности.

— Зой…

Он хотел сказать что-то ещё, но Степа Шкет, воспользовавшись моментом, поставил Матвею подножку.

Кажется, паренек уже понял, что его бить никто не будет. Уж точно не на моих глазах. Пока Матвей матерился, поднимаясь и отряхивая снег и липнущую к нему Кристину, Степа подошёл ко мне, присел и стал застегивать молнию на куртке. Затем поднял награду, сертификат и грамоту в разбитой рамке. Взял меня за руку и повёл в сторону парковки.

Я молча последовала за ним. Там из тонированного джипа Степе навстречу вылез квадратный дядя и, поздоровавшись, распахнул перед нами заднюю дверь.

Под пытливым взглядом водителя я назвала свой адрес. Ехали мы в тишине, нарушаемой лишь моими позорными всхлипами. Почему-то здесь, в темной машине, пахнущей кожей и полиролем, под звуки радио и плавное движение вдоль улиц я окончательно сломалась. Слезы сами полились из глаз. Бесконтрольно. Безостановочно. Жалко.

Спасибо мужчинам, что стоически выдержали истерический срыв и тактично молчали. Через двадцать минут мы въехали в мой двор.

— Спасибо тебе, Степа. За все.

— Пустяки.

— Для меня нет.

— У тебя красивые серьги.

— Да. Это подарок. Я пойду.

— Конечно. Я провожу.

Мальчишка, как истинный джентльмен, подал руку и проводил до двери. В каждом его жесте мне виделось благородство, характер, воспитание.

— До свидания, Зоя.

— Пока. И еще раз спасибо. Это было очень мужественно и благородно с твоей стороны. Я никогда не забуду твоей помощи.

— Иди, Зоя.

Открыв двери, шагнула в темный коридор. Но в последний момент развернулась обратно.

— Знаешь, если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его Степой.

— Но я…

Не дослушав до конца, я поцеловала мальчишку в гладкую щеку и убежала.

Наконец-то я дома, где можно спокойно погоревать.

Глава 24

Настоящее

Зоя Данилина

Уже очень давно я не вспоминала и, тем более, не проговаривала вслух историю своей наивной непутевой первой любви. Историю банальную, незамысловатую, даже глупую. Таких историй миллионы на планете, в каждом городе каждой страны, но все же это не делает их менее болезненными и менее зудящими на протяжении всей жизни.

Нырять в прошлое всегда оказывается так же чувствительно, эмоционально и в то же время опустошающе больно, как и тогда, впервые. Хотя, конечно, острота притупилась, сделалась знакомой, даже родной. Но некоторые раны не заживают вовсе. Они хронически обосновались внутри, набирая силу во время сезонных обострений.

Как сейчас, например.

Из омута прошлого меня выдергивает настойчивый телефонный звонок, и я вдруг обнаруживаю себя в слезах, стиснутая неловкими медвежьими объятиями Степы. Чай давно остыл. Рассвет вступил в полную силу, и солнце за окном золотило пушистые дорожки инея на березе. Было тихо. Лишь где-то в коридоре на тумбочке повторяющейся вновь и вновь трелью надсадно надрывался незамысловатый рингтон.

— Подай телефон, Степ, — прошу я сына, по-детски шмыгнув носом и вытирая лицо рукавом домашнего халата. — Пожалуйста.

Он молча встаёт и возвращается через пару секунд. Телефон, замолкнув на мгновение, вновь взрывается входящим вызовом. Степа смотрит на экран и хмурит брови. Поворачивает экран ко мне.

Номер неизвестный. В современном мире звонки с неизвестных номеров, как правило, несут в себе один смысл — бессмысленно потратить твоё время. Бесконечная реклама операторов связи, кредитные предложения от сомнительных банков, всевозможные социологические опросы, бесплатные медицинские услуги и прочие «заманчивые» предложения. Пока я раздумываю, отвечать или нет, Степа нервно говорит.

— Это он?

— Что? — не сразу понимаю я его, потому что как-то слишком быстро решила, что теперь вместо обезличенного «он» мы будем звать Матвея по имени.

— Это Соколовский звонит?

Внимательно всматриваюсь в сына и не пойму до конца эмоцию, которую несёт в себе его вопрос. Вроде бы злость и раздражение, но, тем не менее, есть что-то ещё. Что-то потаённое. Скрытое.

Надежда?

— Господи, Степ, — укоризненно качаю головой, — Не выдумывай.

С напускным спокойствием беру трубку и отвечаю на звонок, лихорадочно соображая, что буду делать, если это действительно ОН. А еще очень-очень стараюсь, чтобы и сын не разглядел на моем лице эту самую проклятую надежду, ибо видит бог, сердце ею захлебнулось, вопреки всему на свете.

— Да? — и каждая клеточка замерла в ожидании, чтобы через мгновение размякнуть от… разочарования?

— Алле! Алле, Зоя? — оглушающе трещал старушечий отдаленно знакомый голос. — Это баб Маня Зайцева, соседка вашей бабки Катери.

Этот звонок тоже не предвещал ничего хорошего или вообще хоть сколько-нибудь приятного.

— Да, здравствуйте, Мария Егоровна. Что-то случилось?

— Здравствуй, здравствуй, Зоенька. Случилось, ага. Бабка то ваша помирает.

— Как помирает?

— Болеет. Вчерась совсем слегла. С утра уже поп у неё побыл, знать исповедовал. Ты б приехала, повидалась, попрощалась с бабкой, пока она богу душу не отдала. Родня все ж таки.

Мамочки! Что ж за напасть-то такая?! Сплошная черная полоса!

— Конечно. Конечно, приеду, Мария Егоровна. Спасибо, что позвонили!

— Ага. Ну, давай, давай.

Наверное, сгорело бы не более пяти спичек, прежде чем я, абсолютно собранная, гремела обувной ложкой в коридоре, втискивая ногу в некрасивый, но очень уж удобный и нескользкий ботинок.

— Я с тобой поеду.

— Нет, Степа. Не поедешь.

— Как ты одна там?

— Ой, Степа. На моей памяти Катеря помирает восьмой раз. Соскучилась бабка. Наверное. Но ты же ее знаешь, сама она никогда не позвонит и в этом не признаётся. Ей проще всю деревню на уши поднять.

— Все равно. Подожди пять минут, я быстро соберусь.

— Ты давай быстро собирайся и дуй на свою тренировку.

— Я же сказал, больше никаких тренировок!

По этому поводу я, удивляясь сама себе, начинала серьезно раздражаться. И даже злиться.

— Почему? — решила, что еще есть пара минут для серьезного разговора матери и сына.

Степа лишь на секунду отвел глаза, а потом с завидным упрямством во взгляде твердо выпалил:

— Ты знаешь!

— Я знаю, да… Вот только я не знала, что вырастила слабака и труса! Разве ты такой? У меня, оказывается, вместо сына-мужчины нежный цветочек?

По расширившимся глазам моего ребенка, стало понятно, что бью я точно в цель. Возможно, чересчур резко и жестоко, но на долгие рассюсюкивания времени не оставалось.

— Знаешь, милый, я буду счастлива в тот день, когда ты бросишь свой бокс, но только при условии, что это будет твоё осознанное решение, основанное только на своих собственных желаниях, а не жалкий побег с ринга, на котором еще даже не начался бой, а только замаячила тень противника! Видишь ли, отказываться от любимого занятия, которому ты посвятил большую часть собственной жизни, только потому, что твой кумир оказался подлецом, или только потому, что выяснилось, что нерадивый твой папаша тоже боксёр и предпочел спорту собственного ребенка, или потому, что твоя мать имела глупость поведать тебе правду о своей первой любви, в результате которой ты появился на свет, как минимум жалко. Как максимум слабохарактерно. Так что не будь трусом, сын. Не разочаровывай хотя бы ты меня. Как отец, Соколовский не имеет к тебе никакого отношения. Разве что можем сказать ему спасибо за отличный генофонд. Как кумир… что ж, как показало время, в качестве спортсмена он неплохой пример для подражания. Но ты — лучше. Ты умеешь не только махать кулаками, но и думать головой, просчитывать противника, знать его действия наперёд лучше него самого. Ты — мой сын! Ты — Степан Свиридов! Подбери сопли, родной, к чертям любых кумиров! Иди и бейся. И знай, у тебя всегда есть и буду я. Я всегда выберу тебя. И я сделаю для тебя все. И я никого не боюсь. Ни Соколовского, ни его семейку, ни злобную Катерю. И деньги на Москву я тебе достану. Надо будет, вслед за тобой поеду. Ты только будь честен с собой и со мной. И для начала определись, чего ты хочешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сигнал на телефоне возвестил о прибытии такси. Я крепко обняла своего хмурого, слегка поникшего и весьма озадаченного моей внезапной боевой тирадой сына, и поспешила на вокзал. Электричка до деревни отходит через сорок пять минут, а мне ещё надо до Бабки Кати дозвониться и выяснить, что за хворь с ней приключилась на сей раз, и по случаю наведаться в аптеку.

Дорога до деревни занимала полтора часа на электричке и ещё сорок минут на автобусе. Отличная возможность обо всем подумать. Попытаться разложить по полкам имеющуюся информацию и составить варианты дальнейшего развития событий. Но думать отчаянно не получалось.

Перед глазами вновь и вновь возникал Матвей с его дурацкими такими красивыми, нежными и ароматными цветами, ошарашенный синий взгляд, от которого сжималось мое неумело скрепленное болтами из прошедших лет разбитое сердце, такая родная и давно позабытая улыбка, рассыпающийся по моей коже мурашками бархатный голос.

Я и забыла насколько красив и притягателен этот мерзавец. Степа, конечно, очень на него похож, и все же другой. Мягче. Во взгляде Степы на меня всенепременно плещутся безусловная любовь и нежность, забота и даже некоторое благоговение. Во взгляде же его отца лишь спортивный азарт, толика удивления, приправленного злостью и досадой от негатива моей на него реакции.

Да. Кажется, именно такой у него взгляд.

Вот ведь спесивый гад.

Явился, спустя хренову тучу лет и недоумевает, отчего ему тут не рады. Воистину гордыня — смертный грех. Гореть тебе в аду, Соколовский. И мне вместе с тобой.

Собственно, такими думами и промаялась всю дорогу, ни к чему определенному, так и не придя.

Во двор Катери входила, собрав в кулак все своё мужество. Последние годы бабка стала совсем несносна, вредна, злобна и сварлива. Общалась я с ней только в крайних случаях. Степу от старухи и вовсе старалась держать подальше. Ни одному ребёнку на свете не надо слушать разглагольствования о том, что его нагуляла блудливая мать, которая сама дочь блудливой мамаши.

В хате, давно не ведавшей покраски и тщательной уборки, царил полумрак и затхлый запах сырой пыли. Дверь, скрипнув, как-то жалостливо, словно голодный котёнок, беспрепятственно впустила меня в «обитель высокоморальной нравственности и оплот благочестивости».

Из Сеней, где на лавках стояли пустые вёдра, и висела тонкая паутинка, я вошла в кухню. Когда-то здесь половину пространства занимала русская печка. Ее давно уже разобрали, ведь в дом провели газ, но десятилетиями впитывавшийся в бревенчатые стены печной дух, до сих пор витал в воздухе, возвращая в мою память не самые радужные воспоминания из детства.

Тихо.

Я позвала бабку Катю, но ответа не последовало. Нехорошее предчувствие морозом прокатилось по спине. Поспешно сбросила ботинки, поставила в пороге сумку и набитые продуктами пакеты, и, не раздеваясь, прошла дальше. Прямиком в угол, где за закрытым узкими шторками проемом находилась постель Катери.

Старуха возлежала на пуховой перине, наполовину укрытая стеганым ватным одеялом времен сталинских репрессий. Волосы ее, некогда гладкие, темные, а теперь посеребрённые сединой, неровными прядями струились по вышитой незамысловатыми цветами подушке. Тонкие костлявые руки сжимали в руках кнопочный мобильный телефон. Бледное худое лицо казалось восковым. Катеря выглядела словно неживая, будто мумия. Мы не виделись уже примерно с полгода, но, кажется, тогда бабка выглядела лучше. Я смотрела на бездвижное тело и сама боялась пошевелиться.

Неужели на этот раз бабка и впрямь померла?

Глава 25

Я потянулась к ее телу трясущейся рукой, боясь почувствовать пальцами холодное стылое тело покойника.

А потом вдруг раздался громкий храп, от которого дернулась и сама старуха. Но не проснулась. Я же, вздрогнув, тихо выругалась.

Смелее потрогала руку, лоб — тёплые, но не горячие. Осмотрелась. На прикроватной тумбочке — ни лекарств, ни микстур, лишь стакан с прозрачной жидкостью. Принюхалась — вода. Да и в целом, в воздухе не было намёка ни на корвалол, ни на валерьянку. С облегчением выдохнув, присмотрелась к спящей передо мной родственнице.

Довольно сухая, морщинистая, скуластая. Тяжелый характер и время наложили на Катерю свои отпечатки в виде глубоких носогубных складок, опущенных уголках бледных губ, с огромным количеством круговых морщин вокруг них, суровым заломом между по-прежнему чёрными бровями. Даже во сне лицо этой женщины отказывалось источать спокойствие и умиротворенность. Напротив, оно оставалось серьезно-сосредоточенным и привычно злым.

Да уж, Катеря отнюдь не была одной из тех бабушек, что являются неотъемлемой частью счастливого детства любого среднестатистического ребёнка. О нет. Эта женщина своими бескомпромиссными едкими высказываниями не щадила ни стариков, ни младенцев. Всю свою жизнь она боялась позора, а нажила лишь одиночество. И не сказать, что Катеря была уж очень старой для прабабушки шестнадцатилетнего парня, но выглядела она едва ли не на сто лет.

Я подержала сухую тёплую руку за запястье, посчитала пульс. Ещё раз проверила температуру, теперь уже приложившись губами ко лбу. И, удовлетворившись результатом, вышла, задёрнув цветастые синтетические шторы.

Катеря все это время мирно похрапывала.

Она спала ещё часа полтора, за которые я успела навести кое-какой порядок, наполнить в сенях пустые вёдра водой, хотя и не было в этом исключительной надобности, ведь вместе с газом к дому подвели и воду. Но Катеря продолжала вот так, по-старинке, наполнять ведра и пользоваться ковшиком, а кто я такая, чтобы влиять на быт старого человека. Также успела приготовить обед и даже налепить два десятка котлет, большую часть которых собиралась отправить в морозилку. Увлечённая прослушиванием аудиоспектакля, вещаемого из допотопного радио, возраст которого едва ли не вдвое превышал мой собственный, я не заметила появление самой хозяйки.

— Рано ты меня, Зойка, хоронить собралась. Котлет налепила гору — поди, к поминкам моим готовишься. Избу вымыла… Уже небось и крышка гроба у входной двери к стене приставлена?!

Повернув голову в сторону голоса, я окинула пристальным взглядом старуху. И честно сказать, больной она мне больше не казалась.

— Здравствуй, баб Кать. Какой гроб?! Ты еще всех нас переживешь. Котлет тебе впрок налепила. Будешь доставать из морозилки и готовить. Ну, как ты тут? Всю деревню на уши поставила. Мария Егоровна звонила, сказала, поп у тебя был. Ты как себя чувствуешь? Чего умирать-то вздумала?

— Знамо, от чего! От тоски, да одиночества! Вам же плевать на старую родственницу, не приедете, пока смерть с косой у моего порога не замаячит! Все в городах своих по норам сидите, а до меня и дела нет!

— Я звонила тебе на прошлой неделе, нормально же все было. Ты ведь знаешь, шесть дней в неделю я работаю, у Степы учеба и тренировки постоянные. Некогда нам мотаться туда-сюда. Да и вообще, раньше ты что-то особо не радовалась нашим визитам.

— Ну давай, давай, припоминай старой больной женщине все свои обидки. Где, кстати, нагулянный твой? Что, даже ксмертному одру не явился? Бессовестный паршивец.

Нервы и так были ни к черту, и стерпеть подобное я уже не могла. Взорвалась едва ли не криком.

— Так! Чтоб я не слышала больше ничего подобного о своем сыне! Еще одно дурное слово и ноги моей здесь не будет! Даже если помрешь. Пусть соседи хоронят!

— Побойся бога, Зойка! Ты что такое говоришь?!

— Ты меня услышала. Так что следи-ка ты, баб Катя, за языком, когда о сыне моем говоришь. Я твоих характеристик еще в детстве наслушалась, сыта по горло. За стол садись, обедать будем.

Старуха замолчала, поджав губы, прошаркала к столу и осторожно уселась на деревянный табурет. Я поставила тарелки с красным борщом, щедро сдобренным сметаной и зеленью, свежий хлеб, горяченькие котлетки с картошкой, нарезанные овощи.

Обедали мы молча.

К чаю я привезла ее любимых пирожных. Наисвежайшие песочные корзиночки с фруктовым джемом, украшенные пышными цветами из масляного крема таяли во рту. После такого десерта Катеря неизменно добрела и заводила другую «старую песню о главном», тоже давно известную.

— Все-таки молодец ты, Зойка, что сына родила. Помаленьку-помаленьку, а вырастила мужичка себе под боком. Сын в сто раз лучше, чем дочь, и в двести раз лучше, чем муж! Он и сила, и опора, и в подоле не принесет. А с девкой бы мы намучились, конечно. В ближайшие пару лет, как пить дать, бабкой бы стала. А какая из тебя бабка? Из тебя еще и баба не выросла! Мужика тебе надобно, да кто ж возьмет тебя такую…

— Думаешь, великое дело — мужика найти? И крест на мне не ставь. Не косая, не рябая, руки-ноги на месте. Только как там в поговорке-то? Выйти замуж — не напасть… Ну, вот была ты замужем, баб Кать, — и что? Много счастья муж тебе принес? Молчишь? Ну-ну… Можешь не отвечать, знаю, что немного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Зато позора на мне не было!

— Ой ли! Да ты сама маму нагуляла, просто что деду от тебя деться было некуда. Да и времена другие были. Вот он и женился. Побоялся тебе отказать.

— И пусть! А что ж ваши-то кобели на вас не женились?!

— А им мамки не разрешили. Зачем кровиночке жизнь портить ранним браком и ребенком? А девка, раз залетела, значит, гулящая. Значит, сама виновата. Вот сама пусть и разбирается. А они своим сыночкам потом сами хороших невест подберут, чтоб с родословной, с образованием, с приданным. Только оно знаешь как выходит, — возвращаются их кровиночки, спустя двадцать лет, одинокие, да несчастные. Прощение просят, замуж зовут и в вечной любви клянутся.

— Это ты о Павле сейчас?

— Да хотя бы о Павле. Не видела ты и не знаешь, как счастливы они были вместе, какими глазами он на нас смотрел. Как плакал! Мужик взрослый в колени мои падал и плакал, что б только простила, что б разрешила дочкой называть, чтоб фамилию его взяла, чтоб в паспорте моем отчество появилось. Как он Степе радовался, как гордился! Все у них могло быть иначе… Мало счастья выпало на их долю. Лежат вот теперь в одной оградке, ни горя, ни радости не ведают…

— Ну, ты это, Зой…Не реви. Разошлась… А что Степкин-то папаша? Не объявлялся?

— Объявится еще.

— Ммм… И что ж? Простишь? Как мать твоя простила?

— У нас другая история, баб Кать. Между нами то, что простить нельзя.

— Расскажешь?

— Ты же знаешь, что нет.

— Ох и вредная ты девка!

— Это я в тебя…

Ко всему в этой жизни привыкаешь. К упрекам, к одиночеству, к ответственности. К Катере я тоже давно привыкла. К ее склонности всех ругать, осуждать, высмеивать, да позорить. Я понимала, что одинокой старухе просто хочется выговориться, а потому молча слушала, выполняя монотонную работу по дому.

Катеря рассказывала мне об односельчанах, о жизни моих бывших одноклассников и соседей, о ревматизме и повышенном давлении, о политике и здравоохранении, о том, что коту Василию подрали ухо, а под полом завелись мыши. О том, что по телевизору начался новый турецкий сериал, а у Матрениных корова двоих телят зараз родила. Кто-то там замерз в сугробе, кто-то отравился самогонкой, а еще, скоро Масленица и мы со Степой обязательно должны приехать на массовые гуляния.

Уезжала я с полным сундуком ненужной информации, зато с легким сердцем, ведь напоследок старуха сказала, что в следующий раз, когда она будет помирать, я должна привезти ей семена на рассаду, да побольше. А со здоровьем у нее все отлично, лекарства в аптеке закупать нет надобности.

Глава 26

Настоящее

Матвей Соколовский

Не помню, ни сколько я просидел на кладбище, ни дорогу обратно. Более менее пришел в себя уже под окнами знакомой пятиэтажки с твердой уверенностью — нам просто необходимо спокойно поговорить. И желательно без присутствия этого желторотого щегла с его наглой ухмылочкой. Кем бы он ни был, и кем бы себя ни возомнил, в наши с Зоей отношения Степа не лепится ни с какой стороны.

Будь он ей хоть трижды брат! Хоть самый, что ни на есть родной.

Хотя, стоит отметить, что после посещения кладбища, расшатанные мои нервы, в целом, слегка поутихли. И все надуманное ранее об отношениях этих двоих видится полнейшим бредом. Вновь вернулись вполне добрые, такие себе «отеческие» чувства к Свиридову, усиленные тем, что пацан явно дорог моей Данилиной. Остается, конечно, вопрос о том, где мать Степана, и почему парень ночует у Зои, а не у себя дома, но в целом — это лишь детали. Главное, что я вынес из сегодняшнего утра — этих двоих сближает что угодно, но не романтическая связь.

Поэтому и желание забрать мальца в свою школу, и дать дорогу будущее, научив всему, что сам умею, и продвинуть по своим каналам, дабы он не столкнулся со всей той грязью, в которой довелось искупаться мне, вернулось даже не с прежней, а с удвоенной силой.

Но еще больше захотелось забрать Зою. Из ее убогой квартирки в разваливающемся доме, годном разве что на снос, из дешевых магазинов, где она покупает уродские, но добротные ботинки и старомодные пальто, из этого города, что оказался к ней столь неласков. А затем методично исполнить каждое ее желание, ведь…

Ведь я люблю ее…

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Размеренно бьется сердце.

Люб-лю. Люб-лю. Люб-лю. Разносится пульсацией по венам, проникая в каждую клетку, словно вирус, не вызывая при этом никакого дискомфорта, отторжения, раздражения.

Я просто ее люблю.

И перед глазами Зоин взъерошенный образ с босыми ногами, перепуганные и не верящие глаза-блюдца на пол-лица, тонкие нервные пальцы, стискивающие поясок махрового халатика. Нежная, хрупкая, ранимая. Родная. Стоило всего раз взглянуть на нее, чтобы безвозвратно запустить процесс тотального переосмысления собственной жизни.

Я. Люблю. Ее.

Так легко и так просто это осознание вошло внутрь меня и набрало силу, что любое сопротивление кажется глупым, бесполезным, даже преступным. И сердце щемит от эмоций, и голова разрывается от мыслей.

И ноги сами несут на знакомый этаж к заветной двери.

Звонок, другой, третий…. двадцать пятый. Никто не спешит открывать. Упрямо жму на кнопку снова, и снова, и снова, но по ту сторону не слышно ни малейшего шороха.

А меж тем, в голове продолжают роиться мысли.

Что я вообще знаю о ее жизни? По каким неведомым причинам Зоя ушла из гимназии практически вслед за мной? Ее затравили? Выжили? Но ведь Кристина клятвенно гарантировала, что оставит девчонку в покое. Почему тогда вместо того чтобы поехать учиться в Москву Зоя окончила местный педагогический колледж и теперь преподает школьникам математику? Из-за матери?

Из-за Степы?

И тут же сам выстраиваю наиболее вероятную логическую цепочку (уж в чем в чем, а в логике мне не откажешь!). В жизни Зои появился отец. Павел Михайлович Свиридов. Да не один, а с ребенком. Со Степой. Людмила Владимировна — добрая душа — прощает мужчину и принимает в семью вместе с пасынком (никогда не поверю, что эта женщина могла бы поступить иначе).

Мать Степы, вполне вероятно, либо живет далеко, либо не здорова, либо имеет пагубные пристрастия в виде алкоголизма или еще чего похуже, либо … все вместе взятое. Затем, по каким-то причинам умирает Людмила Владимировна. Вскоре за ней в могилу лег и Павел Михайлович. Сдать сводного брата в детский дом или вернуть матери-алкоголичке (хронически больной, психически нестабильной, живущей на крайнем севере — нужное подчеркнуть) Зоя (истинная дочь своей матери) ни за что не смогла бы. А потому все эти годы самостоятельно воспитывала Степу.

Паренек ей вообще больше как сын, нежели брат.

От такой интерпретации взаимоотношений Данилиной и Свиридова почему-то вдруг пробежал мороз по коже. Сын. Здорово, наверное, быть родителем такого ребенка. Если бы за все эти годы я хотя бы раз с ней связался… Мы могли… Могли бы вместе пройти этот путь.

А еще…

А еще у нас могли быть и другие дети.

Чем дольше я жал на кнопку звонка, тем дальше заводили меня мысли-мечты в дебри фантазии, и тем сильнее я увязал в болоте разочарования в самом себе. Однако внутри упрямо теплилась надежда на то, что еще не все потеряно. Еще есть шанс. Есть будущее. И если понадобится, я выгрызу его зубами у самой судьбы.

Да, Зоя до сих пор на меня очень злится. Не простила. Но, стоит справедливо заметить, что и я пока не просил никакого прощения. Но готов. Так готов, что буквально потряхивает. Отчего-то резко стало страшно не успеть сделать это. Рассказать все Зое. Покаяться. Повиниться. Объяснить, в конце концов, что я не конченый урод, который ею воспользовался и просто кинул. Дать понять, что совсем не предательство было запланировано мной на вечер Зимнего бала.

Я вообще вдруг как-то ощутил себя определившимся, цельным, решительным. Как будто с возвращением в мою жизнь Данилиной, недостающие шестеренки встали на место, позволив запустить ее в полную мощность, используя все возможности, а не только функции жизнеобеспечения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Двери, к слову, так никто и не открыл.

Куда же хозяева подевались?

Но если предположить местонахождение Зои не представлялось возможным, то понять, где искать щегла, не так уж и сложно. Тут недалеко. Буквально на соседней улице.

В машину возвращаться не стал, решил прогуляться пешком. Что ж, не ошибся. Среди взмыленных раскрасневшихся крепких тел, выполняющих изнурительные команды тренера, Свиридова я узнал сразу. Хорош!

Однако, как бы мне ни хотелось вытрясти из Степы информацию о местонахождении Зои, прерывать тренировку я не стал. Приземлился на верхнем ряду трибуны, продолжая наблюдение и собственные размышления.

Планировал незаметно посидеть, но, конечно же, столь утопическое желание очень быстро пресекли. Михалыч. Завидев меня, тренер хитро прищурился, а затем, вопреки любым ожиданиям, предложил…

Нет, не возглавить тренировку. Присоединиться к ней. И даже отсутствие у меня спортивной формы не возымело никакого действия.

— У нас тут, знаешь ли, Матвей, на первом этаже есть неплохой спортивный магазинчик. Современный. Даже картой оплату принимают, — многозначительно указал на дверь Михалыч, и добавил — У тебя пятнадцать минут.

Пот. Боль. Огонь в мышцах.

Спустя три часа изнуряющей тренировки в зале осталось лишь пятеро. Михалыч, я, Степа и еще два парнишки. Кстати, весьма неплохие ребята. Их бы я тоже с собой забрал. Вместе с Михалычем.

На самом деле ничто так не прочищает мозг, как тяжелые физические нагрузки. Настолько интенсивные, что и рта не раскрыть, чтобы тут же не навлечь на себя гнев тренера. Я получал истинное удовольствие. Степа метал в меня испепеляющие взгляды. Двое других парнишек — выживали лишь на одном адреналине.

Каждой клеткой ощущал на себе, неприязнь Свиридова, но делал морду кирпичом, в особенности при выполнении парных упражнений. Иногда даже смех прорывался наружу — таким насупленным и раздраженным Степа выглядел. Вредный пацан. В кого только?

Но уж не вреднее меня точно!

А потом наступило время спаррингов. И нет. Не двое на двое, как это можно было бы предположить. А трое на одного. Хорошо хоть не одновременно.

Я на эйфории. Спорт всегда заряжал меня положительной энергией. Двое парнишек слились быстро. Во-первых вымотались. А во-вторых… ну не с кем там мне соперничать. Скорее так, преподал пару уроков по тактике и быстрому бою. Но те и не расстроились вовсе. Кажется, даже испытали облегчение. Счастливые на маты завалились и дышали, разинув рты, будто выброшенные на берег карасики. Дыхалка слабовата. Мальчишки совсем еще, даром что под два метра вымахали.

И вот, как говорится, они сошлись. Как там дальше-то было? Вода и камень? Стихи и проза, лед и пламень? Стоим мы, значит, друг напротив друга. Степа скрипит зубами. Я улыбаюсь, как придурок, сам не знаю, почему. Наверное, потому, что вновь и вновь убеждаюсь в родстве Данилиной и Свиридова.

Вон как мальчишка глаза свои выпучил, ноздри раздувает, искры летят, как от свечи бенгальской — ну вылитая Зоя, когда психует! Не во внешности даже дело. В повороте головы, в мимике едва заметной, в праведном гневе, расплескавшемся на дне синих глаз.

И так хорошо мне… Так радостно видеть в нем ее, что хочется злить и злить мальца до трясучки. Наслаждаться. А еще почему-то хочется потрепать его за загривок и сжать до хруста в ребрах.

Но, пожалуй, такой жест с моей стороны пока не оценят и не поймут. Поэтому, продолжаю скалиться, сжимая в зубах капу, и делаю то, от чего соперник вспыхнет, словно сера на спичке.

В самом начале боя, сразу после приветственных жестов, но до удара гонга, легким движением руки бью Степана по макушке, а затем также легонько в подбородок и в нос, а затем быстро-быстро, пока тот не опомнился, делаю два шага назад.

Звучит гонг, а я улыбаюсь и развожу в стороны руки, как бы приглашая противника приступать к атаке.

Короче, бешу его и провоцирую.

А Степа…

Степа ведется, да…

Глава 27

На исходе третьей минуты активной, но безрезультативной атаки у мальца сбивается дыхание. Мои глаза жжет от попаданий в них соленой влаги со лба, а сам я понимаю, что безудержная дурь и ярость, какая бывает только у подростков, положенная на отработанные техники и маневры, вполне себе способна соперничать с опытом, силой и чемпионскими титулами.

Мне до одури нравится этот пацан. При всей своей злости он не теряет рассудка, не совершает глупых маневров и ни разу не открывается, не смотря на то, что ведет атаку.

Мне же, словно злобному гремлину, непреодолимо хочется подлить бензина в наш с ним костерок.

— Надо бы нам с тобой поднять уровень мотивации, Степа! — говорю мальцу, выплюнув капу в перерыве между раундами. — Как насчет того, чтобы назначить приз победителю?

Малец, освободив собственный рот, хлещет воду из бутылки. Надо будет дать ему совет так не делать. Потом. Позже.

— Например? — кривится Степа, презрительно сощурившись.

— Например, желание, — улыбаясь предлагаю ему.

— Я никуда с тобой не поеду.

Наглое тыканье легко впитываю и даже втайне радуюсь ему. Нарушением субординации, если так можно назвать дерзкий тон и общение на равных, без оглядки на возраст и титулы, мою толстую кожу не пробить. Не барышня кисейная. Да и не люблю я официоза, потому что он — не что иное, как выставление границ, рамок, барьеров (называйте, как хотите). А тыканье в лоб — оно как-то все же сближает людей, я бы даже сказал, роднит. Делает нас близкими. Близкими знакомыми, близкими друзьями, близкими врагами — не суть. Близкий, значит открытый. Даже если посылает на три веселых буквы. Зато по-свойски. Открыто. А отстраненно обезличенное «Вы» — это как сигнал опасности, потому как от совершенно постореннего человека можно ожидать чего угодно, хоть конфет, хоть нож в спину. Такая вот философия. Следуя ей, я и сам тыкать людям люблю. А потому продолжаю гнуть разговор по намеченному ранее плану.

— То есть, — пристально смотрю на Степу, ловя каждую реакцию, — Ты уже сейчас готов признать, что проиграл?

— Тебе весь мир проиграл. Ты же гребанный чемпион мира.

— Да. Мир проиграл. Как до этого проигрывал другим сотни раз. Тут видишь ли какое дело, миру надо, чтобы борьба не прекращалась. Чемпионов тьма, одни сменяют других, тех сменяют третьи, а мир кровожадно требует все новых и новых сражений. Потому что соперничество, сила, ум, целеустремленность и желание взять себе все и вращают эту планету.

Степа ничего не отвечает, но неопределенно дергает головой. Видимо запоминает мысль, чтобы чуть позже ее обдумать. Я говорю.

— Так как на счет желания? — вскидываю руки перед собой, словно боюсь пацана, и оправдательным тоном спешно добавляю, — Любого другого, кроме того, чтобы уехать со мной? Заметь, тебе я никаких условий не ставлю!

— И каков же лимит у щедрости самого Матвея Соколовского? Скажем, если я запрошу миллион, ты как? Потянешь?

— Долларов? — уточняю я, наслаждаясь тем, как расширяются его глазищи. — Долларами пожалуй миллион не наскребу, я не так богат сейчас. А если рублями — не вопрос. Тебе-то самому куда такие деньги?

— Маму хочу порадовать.

— Дачу купишь? На квартиру точно не хватит, хорошее жилье сейчас выросло в цене.

— Дачу? — искренне удивляется малец, — Ну нет! Куплю ей куклу. Коллекционную Поппи Паркер. Свожу ее в Диснейленд в Калифорнии, в мульттаун Микки. А потом махнем с ней в Вегас. В казино. Она у меня фартовая и покер любит, — ответил Степа как-то мечтательно, но тут же смутился, будто сболтнул лишнего.

Интересно-интересно.

— Твоей маме сколько? Четырнадцать? — не могу сдержать улыбку.

— Нет возраста для исполнения мечты, — совершенно серьезно произносит Степа и пожимает плечами, вызывая внутри меня странное смятение. Я вдруг чувствую, что из меня вышел отвратительный сын, потому что со своей стороны совершенно не знаю, о чем мечтала или мечтает моя собственная мать.

— Что ж, маму-то порадовать — дело святое. Миллионом тут, пожалуй, не обойдешься. Требуй три. А лучше пять. Перелет, визы, проживание. В Вегасе цены космические и больно бьют по карману. Даже с фартовой мамой. Кстати, где она живет? Давно хочу с ней познакомиться, но она у тебя словно ниндзя неуловима.

И тут Степа задирает голову вверх и… смеется. Нет, не так. Степа ржет. Как молодой жеребец. И мне не совсем ясна реакция парня. Что смешного-то? Шутка про ниндзя?

Тренер предупреждает о начале второго раунда и бьет в гонг. Капа куда-то завалилась, искать некогда, да и лень. На фиг ее. Встаю с места, наблюдая, как ловко Свиридов закусывает новую защиту, поданную приятелем.

Мы приближаемся друг к другу. Мой противник больше не смеется. Он собран, серьезен, решителен. Я же рад, что могу теперь поболтать в процессе. Непрофессионально, да. Зато весело.

— Знаешь, Степа, тебе надо сменить кличку. Математик — слишком обличительно звучит. Заранее раскрывает твой потенциал перед соперником. Если он, конечно, не полный кретин.

Мы кружим по рингу, перебрасываясь ударами, разогреваемся и распаляемся. Болтать в процессе неудобно от слова совсем, но, кажется, словесный фонтан из моего рта уже ничем не заткнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Вот ты у нас Математик почему? Потому что родственник математички? Или потому, что просчитываешь противника? Уверен, что второе.

Мы много двигаемся. Я откровенно выматываю Степу. Обычно второй раунд всегда направлен именно на это, если нет необходимости отыгрываться за первый. Дразню Свиридова, за что и сам получаю ощутимые удары. Но в данный момент у меня нет цели победить. Лишь раззадорить и дать поверить в то, что его победа возможна, реальная и близка.

— Знаешь, такие математические умники, как ты, на самом деле, в боксе явление довольно редкое, но не исключительное. Поэтому, такие математические тупицы, как я, вырабатывают соответствующие стратегии и тренируют зрительную память и скорость реакции, учатся подмечать незначительные детали.

Степа не дурак и сейчас, сбросив немного злости вместе с жаром, потом и адреналином, начинает понимать, что конкретно я делаю на ринге. Изматываю его, забалтываю, раздражаю. Но не атакую в полную силу. Поэтому начинает думать, что я подыгрываю ему, пытаюсь щадить юное неокрепшее чувство собственного достоинства. А это, знаю по себе, бесит и выводит из себя.

Так в свое время поступал мой тренер. Снисходительный бой как бы вполсилы был частью его стратегии на первых парах, ведь он, благодаря Зое, и меня посчитал математиком. Думаю, только поэтому и вцепился тогда зубами в парнишку из обычного регионального города. И, честно признаюсь, разочарованию его не было предела, когда выяснилось, что хорошо считаю я, только вооружившись калькулятором, да и то не всегда.

Давно являясь публичной личностью, четко отдаю себе отчет в том, что такие вот «настоящие» математики давно просчитали меня и наизусть могут знать все комбинации. Но для бокса этого таланта слишком мало. Точно вам говорю.

Дальше трепаться особо не выходит. Я получаю парочку ударов, которые не планировал пропускать и сам на себя немного злюсь. Зато пацан доволен и скалится, обнажая черную капу с прорисованными на ней острыми звериными зубами. Смотрится жутко, аж мороз по коже. Мне капец как нравится. Почему у меня такой никогда не было? С моей рожей смотрелось бы идеально!

Гонг отбивает конец второго раунда.

Надо быстренько отдышаться и поболтать еще.

Следующие три минуты боя решающие. Теперь, чтобы сохранить уязвленное достоинство, Степа просто вынужден принять ставку на желание. Ведь тогда у меня якобы будет стимул биться в полную, дабы не лишиться впустую пяти лямов. Он же в любом случае окажется «в безопасности», потому что проиграть честный бой чемпиону мира куда престижнее, нежели сыграть вничью, понимая, что тебя пожалели и поддались.

На то и был мой наполеоновский расчет.

И мы оба это понимаем. Я по Степиным глазам это вижу и по искрам, сыплющимся из них.

Едва пацан выплевывает капу, спешу в словесную атаку.

— Так что, Степан Павлович, — Вашим почтенным благородием ставка на желание принимается?

От столь официального обращения малец вдруг резко фокусирует на мне внимание, выгибает дугой правую четко очерченную бровь и склоняет голову к плечу.

Наверное, удивлен, ведь нигде в документах (а копия паспорта и выписка из медицинской карты о профилактическом осмотре были изучены мной в личном деле Свиридова еще в первый визит к Михалычу) отчества у пацана не значится. Он, как и Зоя в свое время «безотчественный». Пожалуй, не будь я так ослеплен собственным самодовольством и обманчивым чувством полного владения ситуацией, то имел бы шанс задуматься и сформировать соответствующие ситуации правильные вопросы. Например, вопрос — почему. Почему, собственно, у Степы нет отчества в документах, если фамилия Свиридов ему явно досталась от родителя?

Но, в тот момент, подобные «мелочи» меня не волновали. Я же был «на коне»! Я же, мать его, все обо всех понял! Всех разоблачил! Я — долбанный лейтенант Коломбо! Дайте мне звезду шерифа!

— Принимается, — ожидаемо соглашается малец, — Только я не Павлович. С чего бы вдруг мне быть им?

— Да брось. Я был на кладбище. Видел могилу Павла Михайловича Свиридова. Так понимаю, это ваш с Зоей нерадивый папаша. Это хорошо, что у нее обнаружился брат. Пережить смерть обоих родителей в столь раннем возрасте очень тяжело.

Степа странно ухмыляется. С каким-то хитрым или даже злобным триумфом.

— Знаешь, Матвей Соколовский, в одном ты прав — у нас с Зоей действительно нерадивый папаша, — медленно проговаривает он, — Вот только у каждого свой. Она мне не сестра и никогда ею не была. Так что из всех своих версий выбери самую худшую — это и есть правда!

Степа больше не улыбается. Он тщательно следит за процессом моего осмысления, ведь его слова производят эффект взорвавшейся бомбы, от которого я вдруг немного теряюсь во времени и пространстве, пытаясь собрать воедино разбегающиеся в разные стороны собственные мысли. Где-то на периферии сознания звучит голос Михалыча и удары гонга, но мне сложно сосредоточиться.

Что это сейчас сказал малец?

Это правда или просто способ выиграть бой, деморализуя противника?

Совсем неудивительно, что оглушенный информацией, я пропускаю целую серию ударов. Четких, сильных, агрессивных, непрерывных, вынуждающих отступать и защищаться.

Следующие три минуты напоминают бой за олимпийское золото. Отключив раздражающие звуки в своей голове, решаю биться в полную силу. Во первых, хочу свое желание. Во-вторых, потому что достаточно уважаю противника, однако использую в основном старые техники, чтобы наш поединок совершенно не напоминал избиение младенца, однако и удары мальца вполне способны сбить меня с ног.

Степа совершает ошибки, но это лишь в силу своей импульсивности, неопытности, торопливости. Падает, зато поднимается и снова рвется в бой. Где-то за пределами ринга что-то гневное рычит Михалыч. Если верить боковому зрению, ближе к канатам подтянулись и лежавшие до этого на матах ребята.

Благодаря выработанному годами внутреннему чувству времени где-то за пятнадцать-двенадцать секунд до удара гонга исполняю маневр, который однажды помог одержать победу. В доли секунды делаю нырок, блокаж и выхожу в идеальную позицию для выполнения Удара Боло, сила которого складывается в эффекте дуги окружности, а эффективность связана не с мощью, а с неожиданным углом попадания. Размах, сила и раскрывшийся на миг противник — стопроцентные предвестники нокаута.

Но моя рука замирает в миллиметре от лица Степы Свиридова. Мир замирает. Мы стоим, глядя друг на друга, и каждый понимает, что бой окончен. Доведи я удар до конца, малец уже лежал бы без сознания на ринге.

Звучит гонг. Слышатся нестройные и какие-то неловкие аплодисменты, а Степа смотрит на меня как-то странно. Не огорченно, не зло, не расстроенно, а как будто в ожидании чего-то большего. Исход поединка, кажется, был известен с самого начала и никто, включая самого Математика не рассчитывал на другой результат. Но парень явно ждет от меня каких-то дальнейших действий. Стоит и, кажется, надеется услышать что-то важное, я чувствую это, но никак не соображу, что же именно должен произнести.

Наверное, похвалить?

Точно! Конечно же, похвалить!

— Ты — молодец! Уж не знаю, в кого, но твои таланты намного выше моих собственных в твоем возрасте. Из тебя легко получится чемпион, зря ты отказываешься ехать со мной в Москву. Ты можешь не просто стать мной, ты можешь превзойти меня по всем позициям.

— Если в конечном итоге я должен буду стать тобой, то я отказываюсь.

Синие глаза тухнут. Степа разворачивается и покидает ринг. А еще почему-то вокруг очень-очень тихо. И внутри сквозь кости, словно раковая опухоль прорастает стойкое чувство, что я снова что-то сделал не так.

Глава 28

Смотрю, как пружинит усталая походка Степы, удаляющегося из зала. Следом за ним торопливо семенят двое других ребят. И не спокойно мне. Тревожно. Чувство надвигающегося конца света назойливо скребет где-то в желудке.

Странная, еще не облаченная в слова мысль, бьет изнутри по черепушке. Мысль, ужасная в своей абсурдности, невозможности, сюрреалистичности. Мысль, заставляющая меня панически бояться, толкающая на трусливый побег. Побег от реальности. Побег от правды. Побег на самый край света, где балансируя на грани мира, можно увернуться от падающего вниз неба, потому что как только груз его настигнет мои плечи, я навсегда окажусь погребен под обломками, обреченный до конца дней ощущать собственную ничтожность и слабость, стыд и разочарование в себе.

— Матвей, а ты уверен, что нигде не накосячил лет семнадцать назад? — выводит меня из ступора голос Михалыча в то время, как сам тренер уже помогает развязать перчатки. — Ей богу, у меня словно в глазах раздвоилось. Как в кино индийском, честное слово.

— Почему он возненавидел меня, Михалыч? Еще несколько дней назад это был совершенно другой парень, глаза которого светились слепым обожанием, а теперь… Теперь в них все презрение мира. Почему?

— Думаю, ты должен спросить у него самого.

— Ты ведь тоже это видишь? Ведь видишь, Михалыч?

— Конечно, вижу, Матвей. Конечно, вижу… Тебе стоит поторопиться, Степа быстро моется…

— Да… Да.

Срываюсь с места и уже у самой двери слышу осторожный вопрос.

— Ты ведь еще зайдешь, Матвей?

Киваю. А мысль кружит и кружит, бьется, словно назойливая жирная черная муха о потолок, и ускользает, ускользает, ускользает. Хотя, по большому счету, я просто-напросто не позволяю ей вырваться наружу. В конце концов, это пока еще просто мысль. Даже не так. Это просто тень мысли.

Мне надо поговорить.

Поговорить со Степой.

Поговорить с Зоей.

Вместе ли, по отдельности — больше не имеет никакого значения.

***

Стою в тени, словно гребаный сталкер, караулю пацана. Мороз сковывает льдом еще влажные волосы, распаренную обжигающим душем кожу, покрывает льдом внутренние органы. Этот мороз никак не связан с минусовой температурой февральского воздуха. Он исходит изнутри меня, словно из морозильной камеры.

Вижу, как Михалыч в чем-то убеждает Свиридова на крыльце Дворца Спорта. Пацан хмурится и устало то кивает, то качает головой. Затем они жмут друг другу руки и расходятся.

Едва парнишка выходит за ворота, я отлепляюсь от расписанной черными маркерами остановки и шагаю ему наперерез.

— Степан!

Малец вздрогнул и … выматерился. Неожиданно. В другое время я бы даже улыбнулся, представив, как на это отреагировала наша правильная Зоя.

Наша. Зоя.

И никаких противоречий в душе. Вероятно это от того, что в данный момент все мои чувства отключились, поддавшись заморозке.

— Да сколько можно?! — совсем уже устало и вымученно спросил он то ли меня, то ли звездное небо. — Почему вы все еще здесь?

Вы…

Плохой знак.

Степа начал строить стену.

— Нам по пути. Прогуляемся?

Паренек зажмурился, глубоко вздохнул и, не вынимая рук из карманов куртки, буркнул через плечо.

— Думаю, у меня нет выбора. И сил спорить тоже нет.

Киваю и, не сговариваясь, мы ныряем в арку между домами, чтобы срезать путь, выскочив сразу на соседнюю улицу. Около минуты молча идем вперед по мощенному плиткой тротуару. Уставшие, даже выпотрошенные и эмоционально, и физически. Шаги наши спокойные, можно сказать медлительные. Снег под кроссовками скрипит. Мимо изредка проползают автомобили, лениво освещая светом фар две наши рослые фигуры в черных куртках со спортивными сумками на плечах. Белыми облачками растворяется в воздухе наше тяжелое, нервозное дыхание. Электрическим напряжением неумолимо заряжается атмосфера вокруг нас.

Пытаюсь как-то подобрать слова, и вроде бы даже в голове моей выстраивается последовательный разговор, но я никак не решаюсь начать.

— Я просто хочу помочь. От всего сердца. Не понимаю, почему ты упираешься.

— Мне не нужна никакая помощь от вас.

— От Вас… Что это ты вдруг таким вежливым стал? Двадцать минут назад тыкал мне без зазрения совести, в челюсть заехал хорошенько, а теперь вдруг включил обходительного мальчика. Кончай, Степ. Это бесит.

— Просто уезжай. Исчезни, как будто и не было тебя никогда. Есть сотни других спортсменов, кто с благодарностью примет твою помощь. Мне ничего не надо.

— За что ты меня ненавидишь? Мы знакомы от силы пять дней, я ничего тебе не сделал. Все дело в Зое, не так ли? Что вас связывает? Кто она тебе?

— Все дело в том, что я не планирую связывать жизнь с профессиональным боксом. Я не хочу быть чемпионом мира. Хочу быть… архитектором.

— Кто тебе Зоя?

— Уезжай, Матвей Игоревич. Просто уезжай и забудь уже о нас!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- О вас? Это о тебе и Зое?

— Да. Это обо мне и Зое! Просто сделай то, в чем преуспел даже больше, чем в боксе. ЗАБУДЬ!

— А если я не хочу? Не хочу уезжать. Не хочу забывать. Ни ее. Ни тебя.

— О, да неужели?! — кривится малец, раздражая презрительной гримасой и без того расшатанную нервную систему, — Ну тогда спешу тебя огорчить. Все, чего хотим мы — никогда больше тебя не видеть.

— О, да неужели?! — возвращаю ему фразу, копируя тон и манеру, — Это Зоя так сказала? Или ты решил все за двоих?

— Это неважно, — скалится Свиридов, — Последнее слово всегда за мной.

«С какого хрена?!» — хочется крикнуть мне, но рот выдает совершенно иное.

— А если я люблю ее, Степ? Если хочу сделать ее счастливой.

— Однажды ты уже любил ее. Ей не понравилось.

— Да что ты вообще можешь знать об этом! — я одновременно злюсь и смущаюсь, как пацан, и не могу скрыть этих чувств в своем голосе. Да и как можно?! Какой-то малолетний парень отчитывает меня, взрослого мужика, за ошибки юности. Ошибки, совершенные, когда он сам едва ли появился на свет!

— Я знаю все, — бесит меня Степа и дальше убийственно ехидным голосом, в то время, как я сам едва держу себя в руках. — И даже больше.

— О, да неужели?! — в очередной раз срывается с губ мерзкая фраза, — Может, просветишь? Хотя бы кратко и по сути.

— Если кратко и по сути… Ты — мудак.

Каких-то пять секунд и вот уже наши сумки валяются на снегу, а руки зажаты тисками взаимных захватов. Глаза в глаза.

— Ты говори, да не заговаривайся!

— О, да неужели? — хмыкает он, а я дергаюсь. — И как же тогда назвать того, кто использовал влюбленную девочку и кинул на мажорском Зимнем балу. А потом и вовсе свалил из города, оставив в одиночку разгребать последствия.

— Все было не так…

— О, да неужели?! — клянусь, если он еще раз произнесет эту фразу, моему терпению придет конец, — А как?

— Все сложнее.

— Сложнее, блт… — я не знаю, отчего краснеют его щеки — от февральской стужи или от злости. Но в том, что Степа зол сомневаться не приходится.

Неприкрытая более ничем агрессия, направленная в мою сторону выплескивается из него вместе с рыком и матами. Вот и слетел образ пай-мальчика. Сейчас пацан куда больше похож на реального подростка, нежели его предыдущая лайт-версия.

— Да уж не сложнее, чем стала ее жизнь в последствие.

— Что ты хочешь этим сказать? — я уже и сам готов начать материться, потому что эти разговоры вокруг да около, отравили мне и мозг и печень.

— Да я ничего не хочу тебе говорить! — срывается малец на крик. — Я хочу, чтобы ты просто исчез из нашей жизни! Свалил на хрен! И забрал с собой свою жалкую благотворительную помощь и идиотскую никому не нужную любовь! Любовь, блт! Как только язык повернулся ляпнуть такое?!

— Да, любовь! — также ору в ответ. — Я люблю ее. Я могу дать ей все! Обеспечить до конца жизни. Мир показать. Избавить от любых проблем.

— Избавь ее от себя! Сможешь? Ты блт самая главная ее проблема в этой жизни.

— О, да неужели?! Такие вопросы, Степа, мы будем решать между собой. Взрослые без сопливых разберутся. Зоя сама решит, с кем ей быть!

— О да! Зоя решит! И вот тебе спойлер — она никогда не выберет тебя! Никогда!

— Да кто ты такой?

Ответ уже пульсирует в моих висках, но мне отчаянно хочется услышать. Я уже столько раз ошибался в своих предположениях. Но в конце концов варианты-то заканчиваются.

— Ответь! — требую, а он лишь ухмыляется.

— Не хочу!

— Что здесь происходит?! — густой вечерний воздух рассекает звуковая волна ее голоса, вынуждая нас отскочить друг от друга, мгновенно разжав кулаки.

Степа мгновенно отворачивается и идет от меня прочь в направлении Зои. Целует в висок и забирает из рук пакеты.

— Привет. Нормально все? Жива бабка? — тихо и заботливо спрашивает он Данилину (или нет?).

— Да. — отвечает она мальцу, вглядываясь в его дикое лицо. — Ты как? Что происходит? — и на меня косится.

Я молчу. Коплю силы и терпение.

— Да так. Мелочи жизни. Господин Соколовский свататься к тебе пришел! Люблю-не могу, говорит. Кольцо куплю и на море отвезу. Руки твоей просит. Я ему говорю, что ты откажешь, а он не верит.

Малец совсем распетушился, а бледная Зоя испуганно переводит взгляд с него на меня и обратно.

— Что за бред? Степа? Матвей? … Вы что — подрались что ли?!

— Не подрались, а сразились. Я проиграл, так что Москва златоглавая мне больше не светит желтым кубком и чемпионскими титулами. Так что не переживай, никуда я от тебя не денусь.

— Зоя, мы можем с тобой поговорить? — наконец подаю я голос и тут же уточняю, — Наедине.

— Степ, иди домой. Я скоро.

— Ты уверена?

— Конечно. Не волнуйся. Все будет хорошо.

— Ладно. Не задерживайся, — буркнул тот, переложил пакеты в одну руку, подхватил с земли свою сумку, достал из кармана ключи и скрылся в подъезде.

— Ну давай, поговорим, — выдохнула она белое облачко и смело сделала шаг в мою сторону.

— Я был на кладбище…

В ответ она лишь понимающе кивает и отводит в сторону увлажнившиеся вмиг глаза.

— Я… Мне так жаль… Так жаль, Зоя.

— Да. Мне тоже. Это все?

— Нет! Нет… Степа…Что у вас? В смысле, кто он тебе?

— Хм… Ты мне скажи.

— Я видел еще одну могилу. Павла Свиридова. Сначала подумал, что он твой отец, а Степа брат. Но малец на это только рассмеялся. Знаешь, он сказал мне, «представь себе самое худшее, это и будет правдой».

— И что же ты себе представил?

— Я… Господи, почему вы не можете просто сказать мне правду? Почему?

— Это простая задача, Матвей. Решается в одно в одно действие. Когда-то ты в уме смог правильно перемножить двадцать девять и пятьдесят. Я, как и тогда, хочу, чтобы ты сам нашел ответ. Хотя, честно говоря, твоя неспособность узреть очевидное ввергает меня в шок. У тебя были тяжелые травмы головы? Провалы в памяти? Сотрясения мозга?

Это все не может быть тем, о чем я думаю! Просто не может быть! Так не бывает. Должно быть другое объяснение!

— Ты сменила фамилию?

— Да. Уже довольно давно.

— Ты Свиридова?

— Я Свиридова.

Она Свиридова. И она Павловна. В той могиле точно ее отец. Но я не оставляю попыток найти иной вариант.

— Ты вышла замуж? Этот Павел, он… он твой муж? А Степа… Степа пасынок?

— Ученик. Любовник. Брат. Пасынок. Мне просто интересно, как далеко ты можешь зайти в своих предположениях? И сколько еще предусмотрено вариантов в твоей бедовой голове?

— Только один…

— Ответ всегда был только один. И я уверена, ты знал его с самого начала. С той самой минуты, как только увидел Степу.

— Зоя, но он слишком взрослый, чтобы быть твоим сыном. Во сколько бы тогда родила его? В шестнадцать? Ты не могла родить в шестнадцать!

— О, да неужели?!

— Мы учились в десятом классе!

— Точно.

— Зой, стой!

— Я стою, стою.

— Это все правда? … Степа… он… Он наш?

— Вот еще! С чего бы ему быть «нашим»? У нас с тобой никогда и ничего не было, ты сам заявил об этом во всеуслышание. Степа — мой.

— Но…Но это было всего один раз! Один единственный. Как такое возможно? Кто вообще беременеет в самый первый раз?

— Два дебила не умеющих предохраняться?

— Но мы предохранялись!

— О, да неужели?! Волшебным словом «я успею»?

— Зой, это шутка?

— Ага. Ты пошутил, а я семнадцать лет смеюсь, не уставая.

— Зой…

— Ладно, Матвей. Холодно очень. Я пойду. И ты иди. Чего уж теперь ворошить прошлое. Да и утро вечера мудренее. Тебе надо отдохнуть, выглядишь, честно говоря, ужасно.

Я в очередной раз смотрю, как черная пасть подъезда поглощает хрупкую, но такую прямую спину, оставляя меня в звенящем одиночестве, с вибрирующей от шока грудной клеткой, с трясущимися коленями и руками. Назойливая черная муха в моей башке вылетела наружу через сквозное пулевое отверстие от разрывной истины, произнесенной, наконец, вслух.

Степа мой сын.

Его родила Зоя в шестнадцать лет.

Она забеременела, потому что я не позаботился о ее безопасности.

Она любила меня, а я бросил ее одну.

Я бросил их одних.

Внимание!

Официальное заявление: я — мудак!

Глава 29

Зоя Данилина (Свиридова)

За все прошедшие годы я представляла себе наш разговор, пожалуй, миллион раз. В его различных вариантах Зоя Свиридова непременно вела себя отстраненно, гордо, надменно, равнодушно. Или, наоборот, кричала, плакала, бросалась оскорблениями, обвинениями и претензиями. Менялись обстоятельства диалога, время года, общее настроение и объяснения Матвея. Боже, я выдумала сотни вариантов оправданий его поступку. Я выдумала сотни вариантов его наказания. О, я проявила несвойственную мне фантазию, размышляя о причинах и мотивах, пока не пришла к выводу, что подобные мысли просто-напросто разрушают меня и мешают жить.

В дни наивысшей точки отчаяния я даже представляла, как гордый и непобедимый чемпион Соколовский ползает в ногах моего сына, вымаливая прощения, как когда-то и мой отец.

Знаете, очень сложно забыть свои чувства и ощущения, если хотя бы раз перед вами в искреннем порыве падали на колени. Сначала двухметровой волной тебя с головой накрывает жуткое смущение, вперемежку с неловкостью, стыдом и даже страхом. Потом, когда первые эмоции схлынут, ты внезапно и остро ощущаешь безграничную власть над человеком, словно находишься на несоизмеримой с ним высоте и держишь в собственном маленьком кулачке его жизнь. А сразу после изнутри, разрастаясь до вселенских масштабов, тебя окутывает невыносимая жалость.

И опустошение.

По крайней мере, так было со мной, когда внезапно появившийся на пороге квартиры отец захотел добиться моего прощения во что бы то ни стало.

Но не то, что Павел Свиридов упал передо мной на колени, заставило простить отцу ошибки, нет. Скорее то, что привело мужчину к подобному поступку.

Отчаяние. Боль. Сожаление. Сокрушение. Мучительные терзания совести. А еще покорность и принятие собственной недостойности, моральной неполноценности, глупости, трусливости. И осознание полной своей ненужности. Состояние, когда под гнетом собственного самоанализа гордость разрушается до состояния пыли. Становится ничтожной. Незначительной. Бесполезной. Потому что от человека не остается в данный момент ничего, кроме чувства вины.

Вот чем мне хотелось наградить Матвея.

Бесконечным чувством вины.

Когда я увидела их со Степой у подъезда, сцепившихся мертвой хваткой, на секунду показалось, что они просто обнимаются. Сердито так, крепко, по-мужски. От этой глупой мысли сердце, вопреки логике и разуму, мигомзатопило волной радости, ведь Степа никогда не ведал отцовских объятий.

В том есть и моя вина.

Наверное, в глубине души, с того самого момента, как столкнулась с Матвеем у Дворца спорта около пяти дней назад, я подсознательно начала готовиться ко всему. В особенности к тому, что теперь Матвей точно станет частью нашей жизни. Частью Степиной жизни.

Но вот к чему я не была готова, и не прорабатывала ни в одном из своих сценариев, так это к тому, что Матвей за все эти годы даже не допустил малейшего шанса, что на свет появился наш ребенок.

Ни одного шанса.

Хуже того. Он, кажется, даже не вспомнил, что я вообще говорила ему о задержке. Не вспомнил! Для него наличие взрослого сына стало полной неожиданностью. Шоком. Новостью за пределами понимания.

Это точно было так, потому что сыграть настолько реалистично удивление и поражение даже не всякому актеру под силу.

Кажется, до последнего момента Матвей все ждал и надеялся, что я улыбнусь и скажу «Шутка!».

Его реакция для меня нелогична!

Сколько процентов у вероятности того, что Матвей тогда так и не узнал о моей беременности? Каковы шансы на то, что информация прошла мимо него, учитывая, что я лично написала ему сообщение и получила ответ, в авторстве которого ни на секунду не засомневалась?

Гораздо меньшие, чем шансы на то, что данные воспоминания просто вылетели из головы Соколовского вследствие многочисленных ударов по голове, что совершенно его не оправдывает.

Во время нашего разговора я на удивление чувствовала себя, как бы это выразиться… правильно. Все, что происходило в этот момент, было правильным и словно снимало с моей души огромный булыжник.

Противоречивое чувство. Ведь сейчас все в несколько раз усложнилось, но вместе с тем мне стало намного легче. Наверное, то же самое испытывают преступники, что под гнетом мук совести идут на чистосердечное признание.

Трясущимися руками открываю дверь и вхожу в квартиру. По влажному воздуху и специфическому аромату чувствую, что Степа варит гречку с курицей. К горлу медленно подползает тошнота. Искренне не понимаю, как мой сын способен в таких количествах употреблять кашу, которую я могу добровольно в себя впихнуть не более, чем раз в полгода или вообще никогда.

Меня ощутимо потряхивает, наваливается усталость и апатия — неминуемые последствия снижения адреналина в крови. Однако, тумблер внутри меня, дребезжавший несколько последних дней (а может и лет) в ожидании, наконец, щелкнул, переключился, выровняв напряжение.

Как говорится, карты вскрыты, господа.

Осторожно втискиваюсь в нашу маленькую кухню и присаживаюсь на табурет у стола. Внимательно наблюдаю за своим таким взрослым и одновременно юным сыном, перенявшим от меня привычку усиленно заниматься домашними делами в периоды крайнего волнения.

Меня не было от силы пять минут, а Степа уже разобрал пакеты из магазина, вымыл фрукты и сложил их в корзинку на столе, подготовил нарезку из свежих овощей и теперь, закинув на плечо полотенце, одной рукой снимает отвратительную бурую пенку в бурлящей гречке, а другой сыплет соль в куриный бульон.

Я вижу отпечаток смертельной усталости на его лице, нервные движения рук, плеч, скрытую боль и обиду. Мой мальчик… его так легко обидеть. Эту эмоцию в нем я всегда легко могу распознать по тягостному молчанию, по отсутствующему взгляду сквозь пространство, по поджатым пальцам на босых ногах, по розовым пятнам на скулах и пылающим ушам. Более того, эту эмоцию я могу распознать в нем даже не глядя, лишь на уровне инстинктов. По дыханию, по запаху, по израненной энергии, окружающей своего хозяина защитным полем в радиусе полуметра.

Мы молчим.

Гречка кипит и воняет.

Медленно потеют окна.

Надо бы открыть форточку, но я лишь смотрю, как одна за другой сползают по стеклу прозрачные капли, и сквозь влажные дорожки пугает своей чернотой холодная зимняя мгла.

— Сказала ему?

— Сказала.

Бульк. Бульк. Пшшшш…

Капли выпрыгивают из кастрюльки и шипят на электроконфорке, словно гремучие змеи.

Останутся пятна.

— Не надо было.

— Но это было бы бесчестно.

— Ничего страшного. Пережил бы.

— Это было бы бесчестно в первую очередь по отношению к тебе.

Бульк. Бульк. Пшшшш…

— Тебе просто надо было соврать. Почему ты просто не подтвердила версию, что я твой любовник или любую другую дичь из его головы?

Окна плачут. Я встаю и обнимаю сына за широкие плечи, и только после того, как он немного расслабляется, протискиваюсь к окну. Открываю форточку. Поток свежего морозного воздуха обдает лицо, отгоняя мерзкий запах нашего ужина.

Надо все-таки разориться и купить нормальную вытяжку…

Или не надо…

Ну сколько еще в этой квартире будет вонять гречкой? Пару лет? Пока сын не окончит школу и не уедет учиться?

— Степ… Ты же знаешь, я желаю тебе только счастья. Давно надо было сказать ему правду. С самого начала. Как только увидела Матвея. Я просто испугалась. Испугалась, что он заберет тебя у меня. Увезет с собой и я останусь здесь одна. На самом деле это один из самых больших страхов в моей жизни. Прости. Я лишила тебя отца.

— Мам, господи! Ну ты чего?! — ложка с грохотом вываливается из Степиных пальцев, падая на металлический корпус плиты, а сын крепко-крепко обнимает меня со спины. — Меня никто никогда и никуда не заберет! И никого ты меня не лишала! Это все чушь собачья! Ты — лучшая мать на свете!

По стеклу сползает очередная капля.

По щеке предательски катится слеза.

— Лишь отчасти, Степ… Не знаю… Сейчас я уже ни в чем не уверена. У Матвея была такая реакция… такое искреннее удивление… ошеломление. Он едва не лишился дара речи… Кажется, Соколовский действительно даже не догадывался о твоем существовании. Это так странно…

— Как удобно, однако, — фыркает Степа и разворачивает меня к себе лицом. — Вот только не надо его защищать и оправдывать, мам! Только не ты!

Не по-юношески загрубевшие от спорта пальцы осторожно стирают влажные дорожки с моих щек.

— Он не достоин ни одной твоей слезы. Ни одной твоей улыбки. Ни одного твоего слова. Пусть катится ко всем чертям! Он нам не нужен! Мы прекрасно жили без него и дальше будем жить. Я тебе уже говорил, что хочу поступать в архитектурный?

Милый мой сыночек.

Кому, как не мне, знать, что отец нужен в любом возрасте.

— Иди, переодевайся и мой руки, — командует мой генерал, — Через десять минут будем ужинать.

— Степ, мне только куриный бульон, пожалуйста. Никакой гречки. День и так был паршивым.

— Тогда сварю тебе яйцо.

Принимаю душ, переодеваюсь в домашний спортивный костюм, и через пятнадцать минут мы с сыном ужинаем, общаясь на нейтральные темы. Я делюсь новостями о бабке, Степа расправился с гречкой и хрустит огурцами. В какой-то момент слова внутри меня заканчиваются, и повисает тягостное молчание.

Сгребаю со стола посуду в раковину, в кухне свежо и больше не пахнет. Можно и форточку прикрыть.

— И что? Как долго он теперь не уедет? — спрашивает Степа, пока я справляюсь с заедающей ручкой, и в этот момент свет фар от въезжающей во двор машины освещает фигуру Матвея, стоящего ровно на том месте, где я его оставила.

В груди что-то обрывается.

— Я не знаю, милый, правда. Я вымою посуду, иди, ложись. Завтра в школу.

— Давай я, мне не сложно.

— Иди, милый. Домашняя работа меня успокаивает, ты же знаешь.

— Ладно. Спокойной ночи, мам.

— Спокойной ночи.

Сын целует меня в висок и снова крепко обнимает. В детстве он всегда был очень ласковым мальчиком. Он и сейчас очень ласковый мальчик…

— Люблю тебя, сынок.

— И я тебя, мам.

Мам… На самом деле он не часто называет меня мамой. Больше Зоей Павловной. Привычка со школы. Но сейчас Степа будто чувствует, насколько мне важно слышать это короткое, но такое важное слово.

Тру посуду, обжигая руки горячей водой, а мысли там. Там, на улице, где, словно часовой у кремлевской башни, стоит Матвей. Тарелка за тарелкой отправляются в сушку, вилки-ложки по местам, крошки со стола в мусорное ведро, еще теплые кастрюльки одна за другой на балкон. Оттираю пятна с плиты, подметаю пол… Кругом чистота. Лишь в моей голове никакого порядка. Да и спокойствия не прибавилось.

Смотрю в окно — стоит.

Вот что хочет этим доказать?!

Волна гнева душит, сдавливая горло. Ставшие родными злость и обида застят глаза. Стоит он, весь несчастный. Чего-то ждет. Объяснений? Может, мне еще и извиниться?

Или это из серии — назло маме отморожу уши. Мол, смотри, Зоя, как из-за тебя я подыхаю на морозе. На улице минус двадцать. Ну уж нет уж! Если хочет замерзнуть насмерть, то нечего это делать под нашими окнами!

Проходит еще полчаса, прежде чем моему терпению приходит конец.

Тоже мне, Иван III нашелся! Устроил тут Великое стояние!

Хватаю пуховик и шапку, сую ноги в ботинки и сумасшедшей фурией вылетаю за дверь.

Глава 30

Ноги стремительно отстукивают ступеньку за ступенькой. С каждым шагом решительность, злость и вообще полное ведро коктейля из всех имеющихся во мне отрицательных эмоций отключают всякий здравый смысл. Толкая тяжелую дверь подъезда, ловлю себя на мысли, что будет очень жаль, если сейчас вдруг окажется, что Матвей уже уехал.

Уехал, так и не дождавшись… чего бы он там ни ждал.

Это вполне было бы в его духе. Ждать Соколовский никогда не любил.

Но нет. Стоит.

Стоит!

Из последних сил заставляю собственное тело замедлиться. Жизнь меня многому учит, и я все еще помню, как это больно — ломать ногу. И как неудобно жить, пока она не срастется. Ломать конечности я не готова даже ради того, чтобы от души послать Матвея к такой-то бабушке.

Ботинки мои, может, и не очень-то презентабельные, но обладают чудесным и, на мой взгляд, совершенно незаменимым свойством — они не скользкие. Вообще. Даже если лед полить растительным маслом я смогу в них танцевать канкан.

Матвей меня не видит, словно вовсе не ожидает тут аудиенции. Это дает мне маленькую передышку и повод наполниться достоинством. Высокомерно задираю подбородок, выпрямляю спину, расправляю плечи. В нежно-розовом велюровом спортивном костюме с вытянутыми коленками, белорусских нано-ботинках, пуховике нараспашку и Степиной шапке с помпоном, норовящей сползти на глаза (чего только не вытащишь из тумбочки в темноте и злости) я меньше всего похожу на королеву, но это не мешает мне с презрением встретить взгляд стоящего напротив меня короля жизни.

— Пошел к черту, Соколовский! — завопила я, словно умалишенная, выпуская наружу внутренних демонов. — Нечего тут ждать! Тоже мне Хатико нашелся! Езжай домой, к маме!

Бледный и какой-то заторможенный Матвей от моих, мягко говоря, недружелюбных и весьма несдержанных воплей слегка поморщился и, кажется, наконец-то вышел из сумрака. Он сфокусировал свой взгляд, едва только я приблизилась на расстояние полутора метров. Правда, отчего-то смотрел исключительно в мой рот, но это видимо для того, чтобы лучше понимать извергающиеся из него крики.

Казалось, жар моего негодования был способен растопить вековые ледники Арктики и пробудить десять самых разрушительных спящих вулканов по всей планете, вызвав тем самым глобальную катастрофу.

Таким был мой гнев.

И никакие бледные лица, ввалившиеся в черные бездны глаза, сложенные в два скорбных шалаша брови и опущенные с небес на грешную землю широкие плечи Соколовского были попросту не способны обуздать сокрушительную силу чувств, бушевавших во мне.

— Нечего тут стоять! Уходи!

— Ты мне только на один вопрос ответь, будь добра, — обратился он к моему рту, — Потому что я все думаю, думаю и никак понять не могу. Почему? За что ты так со мной поступила? А Степа? Он-то в чем виноват?

Нет, вы только посмотрите! Это что за тон?

Обвинительный???

— Это четыре вопроса, Соколовский. Не один. Ты как всегда неправильно считаешь. И что-то я не пойму, ты сейчас меня в чем-то обвиняешь? Мне показалось или я действительно услышала претензию?

— Не показалось! — рявкнул Матвей, сжав кулаки. Ну не сволочь?! — Почему ты не сказала!? За семнадцать гребаных лет не нашла ни единого повода рассказать мне о сыне!

— Что-о-о-о-о?

Я не истеричка — могла я гордой уверенностью заявлять всей планете вплоть до этого самого момента. Момента, когда от выдержки, спокойствия и остатков адекватности не осталось ни малейшего следа.

Стоп-кран сорван, и несущийся на всей скорости состав с тремя вагонами безумия, издав неестественно торжественный гудок, столкнулся с лоб в лоб с реальностью. Красная пелена ярости заволокла глаза и сознание. Я даже не смогла что-то вразумительное промычать, лишь хватала раскрытым ртом морозный воздух, выпуская из ноздрей, а может даже и из ушей, плотный пар. Трясясь от злости, не веря собственным ушам, наклонилась и зачерпнула голыми руками колкий снег.

Образовавшаяся вследствие недавней оттепели на сугробах корка неприятно царапнула кожу, но это был слишком незначительный повод, чтобы остановиться или хотя бы замедлиться. Пальцы с хрустом сжали плотную наледь, и твердые комья один за другим полетели в Соколовского.

— Я не сказала?! — один мой снаряд просвистел мимо Матвея, другой впечатался в мужское плечо, хотя целилась я исключительно в голову, и к моему великому огорчению особого вреда мужчине не нанес.

Что ж, снега кругом полно, обнадежила себя, и вновь сунула руки в сугроб, стараясь зачерпнуть комки побольше.

— Я?! Это я ничего не сказала, индюк ты самовлюбленный!? Это я не нашла повода сообщить, засранец ты эдакий! Я? А ты ничего не путаешь, звезда? Да я звонила тебе сутки! Шестого января написала, что у меня задержка! И что ты мне ответил?! Не припоминаешь?

Не дожидаясь ответа, добавила в голос смертельную дозу яда, и словно стая гремучих змей, прошипела цитату из переписки семнадцатилетней давности, что на всю оставшуюся жизнь врезалась в мой мозг острыми шипами.

— «Кокос! Ты же знаешь, эта фигня не входит в мои планы!»

Автор в лице Соколовского вытаращил глаза, не ожидая, видимо, подобной точности от моей памяти. Но не успел вставить свой на_фиг_мне_не_нужный комментарий, потому как я продолжила тираду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Фигня, Соколовский! Ты назвал нашего ребенка «фигня»!

Сделала три шага вперед и припечатала к небритой щеке ледяную пощечину, оставив на колкой щетине снежные крошки. Но и это мне показалось недостаточным. Сжав кулаки, я принялась молотить ими уже куда получится.

Какое-то время Матвей стоял неподвижно, молча принимая удары. Он даже не морщился — такая слабая я оказалась. Этот факт разозлил еще больше. Ведь мне так больно! Все эти годы я жила с болью на душе. Болью предательства. Болью одиночества. Справедливо и ему вернуть хотя бы немножко!

— Тише, Кокос, ты поранишь себя, — негромко сказал Матвей, поймав меня за запястья и удерживая от дальнейших никчемных попыток нанести ему вред. Он прав. Из нас двоих больно здесь только мне. Руки мои горели. В глаза предательски собралась горячая влага.

— А потом ты добавил — прохрипела я куда-то в область мужской ключицы, — «Мы слишком молоды, чтобы портить жизнь друг другу. Это же ваши женские проблемы, реши их самостоятельно и не беспокой меня больше никогда!». Никогда, Соколовский!

Вскинула голову кверху, ловя взгляд Матвея. Понять хочу — помнит?!

— О-о-о-о, — протянула уже чуть тише, нараспев — Еще же были слова благодарности… «Классно провели время, Зой. Спасибо, что дала и помогла с математикой. Это все, что мне от тебя было нужно».

Соленые горячие слезы, как неотъемлемая часть истерики, наконец, хлынули из моих глаз. Позорно, конечно, плакать, но удержать влагу в себе больше не получается.

— Так зачем ты теперь стоишь тут, Соколовский? — всхлипывала я, не чувствуя ничего, кроме собственной слабости, и медленно оседая на землю. — Все, что тебе было нужно, ты уже получил!

Матвей одним движением перекрещивает руки и как-то оказывается позади. Вместе со мной оседает на землю, и я оказываюсь не на ледяной дорожке, а на мужских коленях. Дергаюсь, пытаясь вырваться из окутавшего меня чужого и одновременно знакомого запаха и тепла, но Соколовский держит крепко.

— Я никогда не писал тебе тех сообщений, Кокос. Никогда! — доносится мне в ухо, а я вдруг осознаю, что потеряла шапку. Ледяной нос Матвея зарывается в растрепанные на колком ветру волосы, а губы торопливо хрипят, щекоча токую кожу дыханием и щетиной. — Я потерял телефон в день Зимнего бала. В такси выронил, скорее всего. Зоя, я, конечно, мудак, и во многом перед тобой виноват, но я никогда бы не поступил так, как ты говоришь! Никогда, слышишь!

Слышу. Хоть и плачу навзрыд, растеряв и гордость, и достоинство, и последние силы.

Так хочется верить…

— Ты не вышел, — дрожащим голосом упрекаю его. Даже если допустить, что Матвей не писал тех сообщений, есть у меня и другие претензии.

— Куда не вышел?

— Мы были у вас. Десятого января я сделала тест на беременность. Мама была вне себя. Она чуть ли не за волосы потащила меня к вам домой. А ты не вышел! Твоя проклятая Кристина вышла, а ты — нет!

— Зой! Зоя! — Матвей разворачивает меня к себе лицом, наконец, разжимает пальцы, освобождая запястья, пытается утереть нескончаемый поток слез, — Посмотри на меня, Кокос!

Смаргиваю слезы, чувствуя, как колом встали ресницы на морозе, и смотрю в его лицо. Снова растерянное. Снова шокированное. Но голос Матвея звучит уверенно.

— Я не мог выйти к тебе десятого января, потому что уже четвертого уехал в Москву. Меня не было дома. Я не знал! Зоя, я ничего не знал. Клянусь тебе своей жизнью.

Жмурюсь и отрицательно качаю головой. Меня трясет. Не чувствую ни рук, ни ног, ни даже собственных ушей. Разве это может быть правдой? Разве он не говорит сейчас именно то, что я всегда хотела услышать? Разве так бывает?

— Тише, маленькая… — слышу шепот и позволяю сильным рукам поднять меня с земли. — Пойдем…

Буквально в пяти метрах обнаружился практически бесшумно гудящий тонированный сарайчик стоимостью примерно в три моей квартиры. Пара секунд, и мы уже на заднем сидении. Здесь так просторно, Матвей держит меня на коленях, а я даже не достаю до крыши.

Не шевелюсь. Голова на его плече, тело в кольце рук, мысли где-то за пределами автомобиля. Воздух вокруг нас сухой и горячий, наполненный дорогим ароматом. Кожаные сидения поскрипывают от малейшего движения. Это весьма раздражало бы, останься во мне хоть капля эмоций. Наверное, Матвею тоже не нравится дурацкий скрип, потому что, не сговариваясь, мы замерли, боясь пошевелиться и нарушить покой.

Тепло, но дрожь не проходит.

Я не знаю, что говорить. Устала, выдохлась и, кажется, отупела… совершенно не понимаю, как вести себя дальше. Истерики — не мой конек, не научилась достойно выходить из подобного положения. Понимаю, что вела себя глупо, импульсивно, но в данный момент как-то плевать…

Благо Матвей больше ничего не спрашивает.

Мы сидим, шумит печка, в окнах окружающих нас пятиэтажек гаснет свет, а я даже самой себе не могу объяснить, почему не ухожу домой.

Наверное, потому что отчаянно хочется верить.

Хочется.

Но не верится.

Или потому, что больше может не представиться возможности, посидеть вот так, у него на коленях, в объятиях сильных рук, слушая неровное дыхание, представляя, что и не было всех этих лет без него.

А потом он начинает говорить…

Глава 31

Прошлое

Матвей Соколовский

«Я заеду за тобой» — пишу сообщение Зое и кошусь на выглаженную белоснежную рубашку, висящую на костюмной вешалке, а затем на переброшенный через-плечо алый галстук-бабочку. Я не видел наряд Кокоса, но точно знаю цвет. Сегодня мы заявим о себе, как о паре, поэтому все должно быть идеально.

«Нет смысла делать такой огромный крюк. Встретимся на месте».

Морщусь. Несомненно, так гораздо удобнее для меня, но вряд ли для нее, да и вообще дело в чем угодно, только не в комфорте. Наверняка эта несносная девчонка до копейки высчитала стоимость проезда на такси и сочла столь «немыслимую» трату неразумной. Честное слово, еще не встречал никого упрямее.

Перевожу взгляд на маленький, но весьма тяжелый букет. В нем пятнадцать ярко-красных роз, сочно-зеленые стебли которых перевязаны лентой в тон бутонам.

Флорист в смешной форме гордо заявил, что это классический свадебный букет, но мне было плевать на условности. Главное — он идеально подходил по цвету. Никогда ранее я не придавал значения подобным деталям, этим занималась Крис. Она же научила меня тому, что именно детали и создают идеальный образ. Цитирую: «Настоящая пара всегда должна выглядеть так, чтобы ни у кого не возникло даже мимолетной мысли, что эти двое хоть в чем-то друг другу не подходят».

В любом другом случае мне и в голову не пришло бы заниматься подобной фигней, но не в условиях настоящей реальности. Сегодня нас с Зоей будут разглядывать так, как никогда ранее. И в первую очередь это будет делать Кристина. Думаю, ей подобное положение совсем не понравится. В течение вечера нас с Кокосом разберут на молекулы. Поэтому надо дать стервятникам как можно меньше поводов для насмешек.

Мы перебрасываемся с Зоей сообщениями ещё примерно десять минут, и мне никак не удаётся переубедить ее на счёт такси. Клянусь, последний раз уступаю в такой глупости. В конце концов, привыкнет. А сегодня… Сегодня мне совершенно не хочется давать ей ни малейшего повода для расстройства. И без того волнений хватает.

Откидываюсь на подушку, мечтательно закрыв глаза. И сразу перед глазами она. Нежная, трогательная, доверчивая и такая страстная, требовательная, восхитительная. Обнаженная телом и душой. Манящая. Красивая и такая родная…

Я не планировал то, что произошло между нами в ночь после боя. Хотел, да. Вернее, с ума сходил от желания. Но именно в тот вечер не планировал. Все произошло само собой. Кажется, я переволновался даже больше Зои. Но после случившегося моя жизнь никогда не будет прежней. Я сам никогда больше не смогу быть прежним.

Эмоции… Чувства… Удовольствие, испытанное от настоящего, реального секса, словно комета расплюснуло меня килотоннами света, жара, вибрирующей волной, разрушающей меня-прежнего, навсегда превращая в жаждущее повторения существо.

Не думаю, что смог доставить удовольствие и Зое, но уже одно то, что она не рыдала от боли и разочарования, а мягко улыбалась и льнула ко мне всем своим тоненьким, но таким гибким телом, давало надежду, что когда-нибудь (надеюсь, что скоро) мы обязательно повторим этот опыт. Но только в следующий раз я постараюсь сделать все, чтобы и на неё обрушилась эта комета, сотканная из неописуемого концентрата счастья, удовольствия и ощущения свободного полёта.

Всерьёз размышляю, стоит ли мне взять с собой презервативы. С одной стороны я уверен на триста процентов, что ничего такого у нас с Зоей пока точно не будет. Но с другой… Как показывает опыт, все может мгновенно измениться. И если я и во второй раз окажусь не подготовленным, дело может кончится свадьбой по залету. Уверен, что за подобный финт нас с Кокосом не погладят по головке.

В конечном итоге прячу квадратик во внутреннем кармане пиджака. Так я буду чувствовать себя увереннее, тем более, что за пластиковым пропуском и кожаной купюрницей презерватив не нащупать. Не то чтобы Зоя имела привычку шарить по моим карманам, просто думаю, это бы ее расстроило.

Нет, я не считаю, что раз мы переспали один раз, то теперь легко пустимся во все тяжкие. Скорее наоборот, решиться на секс во второй раз для неё будет сложнее. Я, прямо скажем, не был хорош.

Трудно быть гуру и впечатлить девственницу, когда ты сам девственник. Я лишь смею надеяться, что не испортил все настолько, что навсегда буду отлучён от ее нежного тела, ибо видит бог, уже вторые сутки я не могу думать ни о чем другом дольше тридцати секунд.

Мечты прерывает приближающийся стук каблуков. Мгновенно напрягаюсь, потому что с точностью в девяносто девять процентов знаю, кому они принадлежат.

Кристина.

Явление не заставляет себя долго ждать. Дверь в мою комнату бесцеремонно распахивается и на пороге возникает моя бывшая девушка. На ней стильное, дымчато-голубое платье, так выгодно подчеркивающее синеву ее глаз и округлость форм. Белокурые волосы идеальными локонами ниспадают на оголенные плечи. В яремной впадине сверкает крупный бриллиант. Но в глазах дрейфуют два ледяных айсберга.

— Привет, Матвей, — обманчиво ласково произносит она и делает шаг внутрь. Эта ее легкость в нарушении моего личного пространства вызывает разражение.

— Я тебя не приглашал, — не желая церемонится, опускаю часть с приветствиями и перехожу к основной проблеме. — Раз сумела войти без приглашения, выход тоже найдёшь. Он прямо за твоей спиной, стоит лишь развернуться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Грубость с моей стороны порождает в ней ответную реакцию.

— А ты не охренел, Сокол? Ты с чего вообще взял, что можешь разговаривать со мной в таком тоне? Я здесь, между прочим, чтобы спасти тебя от позора!!!

— О-о… Это что-то новенькое? Прям вот пришла спасти?

— Конечно. Наше недопонимание чересчур затянулось. Зимний бал — отличный повод завершить этот ужасный период холодной войны между нами. Я пришла объявить мир и вновь составить тебе пару. Король и королева должны быть вместе. Сегодня и всегда.

— Боюсь, твоё предложение утратило актуальность. У меня уже есть пара.

— Что? … Кто?

— Зоя Данилина.

— Кто-о-о-о?

— Зоя. Данилина.

— Чебурашка? — Кристина неестественно громко рассмеялась, вызывая во мне приступ мигрени, — Ты собрался идти на Зимний бал с этой лопоухой деревенщиной?

— Нет. Я собрался идти на Зимний бал с Зоей Данилиной.

— Ты с ума сошёл, Матвей? Головой повредился на своих боях?

— Мы с ней пара. В том смысле, что мы вместе. Встречаемся.

На лице Кристины не мелькнуло даже тени удивления, лишь ярость и возмущение.

— Ну, уж нет, Соколовский! Я не позволю так со мной обращаться!!! Только попробуй это сделать, и я превращу ее жизнь в ад!!!

— Для этого тебе надо будет сначала устранить меня.

— Господи, да что ты нашёл в ней!? В ней?! Она же одно сплошное недоразумение. Как можно променять меня на недоразумение??? Ты не посмеешь!

— А ты проверь.

— Я ведь до последнего не верила. Даже когда Машка рассказала, что видела вас в торговом центре.

— Мне нравится Зоя. Я нравлюсь ей. Нам хорошо вместе. Не вижу никаких причин, чтобы нам с ней не быть вместе.

— Да ты издеваешься?!

Разговор на повышенных тонах всегда чересчур утомляет. Глядя, как Кристина, трагически заламывая руки, ходит из угла в угол по моей комнате, я решил перевести диалог в более спокойное русло и сменил тон.

— Кристина, мы расстались почти полгода назад. У меня своя жизнь. У тебя — своя. Прекрати ходить в этот дом. Прекрати заявляться в мою комнату, как в свою собственную. Найди себе другого парня, дружи с его мамой и оставь уже меня в покое! Поверь, любой будет просто счастлив встречаться с тобой. Но для меня это пройденный этап!

На лице Кристины застыла маска священного ужаса. Словно маленькая голубая рыбка она беззвучно шлепала губами и совершенно не моргала. В некотором роде я был даже рад, что разговор наш состоялся сейчас, здесь, в этой комнате, когда мы наедине друг с другом. Все-таки нас в прошлом многое связывало.

Однако, теперь я совершенно отчётливо понимал, что больше не смотрю на Кристину с восхищением, трепетом или даже желанием. Она по-прежнему очень привлекательна в моих глазах, даже соблазнительна, но не желанна. Как лимонный торт, который нравится мне снаружи, но совершенно не нравится на вкус.

Стоит признать, я и сам не заметил, как полностью излечился от чувств к бывшей девушке, испытывая теперь нечто вроде смеси ностальгии по первому чувству и легкого смущения. Я даже не мог злиться на то, как она вела себя в прошлом, не горел желанием отомстить или предъявить претензии за потраченные на любовь к ней годы (как бы пафосно это ни звучало). Более того, я полностью отпустил ситуацию, оставив в прошлом весь негатив.

И теперь надеялся, что и Кристина способна сделать то же самое, ведь совершенно очевидно, что вместе нам не по пути.

Затем мой телефон разразился протяжной трелью. Мне не хотелось прерывать разговор с Кристиной, тем более на таком важном моменте. Это было как минимум невежливо. Но звонил Михалыч, и отчего-то внутри все перевернулось от зародившейся догадки.

— Алло, Матвей! Ну, поздравляю, Соколик! Угадай, кто был у меня только что?! Пакуй чемоданы! Москва встречает тебя с распростертыми объятиями, сынок!

Он говорил и говорил и говорил, но в моих ушах стоял лишь белый шум! Я просто не мог поверить, что у меня появился реальный шанс на исполнение мечты!

Вслед за Михалычем со мной связались из оргкомитета, повторили примерно все то же самое, только более подробно. По всему выходило, что сразу после нового года меня ждут на новом месте с документами на перевод, данными медицинской комиссии и нотариальной доверенностью от родителей, которые к слову ещё ни о чем не подозревают.

Закончив разговор, хотел сразу набрать Зое, но столкнулся взглядом с Кристиной, о присутствии которой успел слегка позабыть.

На удивление, моя бывшая девушка теперь выглядела совершенно иначе. Улыбалась, расправив плечи, теребила пальчиками кончики светлых волос. Кристина выглядела так, будто выиграла миллион долларов.

— Поздравляю, — пропела она улыбаясь белоснежными зубами.

— Спасибо.

— Так ты уезжаешь в начале января… Понимаешь, что это значит?

Что-то в этом вопросе не понравилось мне, начиная с самой интонации. Чувствовался подвох, уловить который не получалось. Неопределенно пожав плечами, приготовился выслушать Кристину до конца.

— А это значит, что мне не придётся устранять тебя, чтобы устроить ад твоей маленькой Чебурашке. Ты и так самоустранишься.

— Зачем тебе это, Кристин? Она не сделала тебе ничего плохого.

— Пока не сделала! И у тебя все ещё есть шанс сохранить ей нормальную жизнь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Если вы заявитесь на Зимний бал вместе, я расценю это как личное оскорбление. А оскорблять меня безнаказанно никто не имеет права!

— Какое ещё оскорбление? Что ты несёшь!? Мы с тобой не вместе! Я не бросаю тебя, чтобы быть с Зоей! Ты и я расстались полгода назад!

— Ошибаешься, Сокол! Для всех мы в ссоре. Но мы все еще вместе! И если ты притащишь Чебурашку и заявишь, что вы — пара, как по-твоему я буду выглядеть в глазах остальных? Жалкой неудачницей, которую променяли на какую-то деревенскую клушу? Ну, уж нет! Только попробуй это сделать, и я обещаю, все, что было с ней до этого покажется сущим раем!

— Это просто какой-то бред.

— Ты знаешь, что Людмилу Владимировну взяли на место Эллочки Марковны, что ушла в декрет? В следующем месяце ее ребёнку исполнится три и по закону ей обязаны предоставить рабочее место.

— А это здесь при чем?

— Уверена, директриса откроет дополнительную вакансию, чтобы сохранить рабочие места обеим женщинам, но это может не понравиться попечительскому совету, ведь штат укомплектован и лишняя единица несёт в себе лишь растрату. Вряд ли члены совета, который возглавляет мой папа, будут в восторге.

Кажется, я начал понимать, к чему клонила Кристина, и от понимания по спине пробежал озноб.

— Ты же знаешь, Матвей, всего одно мое слово и Людмила Владимировна будет сокращена. Причем на законных основаниях. Как думаешь, без преподавательских льгот эти колхозники позволят себе обучение в нашей гимназии? Вряд ли. Но даже если и да, вообрази себе тот кошмар, что ожидает в ее стенах твою Чебурашку.

— Ты не посмеешь!

— А ты проверь!

Воздух в комнате раскалился от злости, исходящей от нас двоих. Сложно сказать, чем бы дальше это продолжилось, но вдруг совсем рядом послышался голос моей матери.

— Дети, пойдёмте за стол! Хорошие закуски будут очень кстати, ведь неофициальная часть вечера ещё не скоро. Я не хочу, чтобы ваше настроение портилось из-за голода, мои голубки!

— Подумай о том, что я сказала, Матвей. И раз уж тебе нравится это убожество, то будь милосердным до конца. Ты уедешь, она останется. Так не лучше ли сразу перерубить этот узел. Девочка погорюет, но никто не будет ее травить, я даю обещание. И ее мать сохранит должность, за это тоже можешь не волноваться. Чебурашка спокойно себе окончит нашу гимназию, заработает такие необходимые ей дополнительные баллы, поступит в институт. Взамен я требую лишь не позорить меня! Не портить мне репутацию! Мы идём на этот чертов Зимний бал вместе, как и всегда до этого! Становимся королем и королевой. И ты ни слова не произносишь о своих отношениях с Чебурашкой. Все от этого выигрывают, Матвей. Да, Зоя, конечно, огорчится, зато потом ей будет легче пережить твой отъезд. Поверь мне, я — девочка, я знаю, как устроены наши чувства!

И я задумался.

А потом не слишком уверенным голосом произнес:

— Еще не факт, что родители меня отпустят. Я разобью Зое сердце, и все будет зря, если в итоге никуда не уеду.

— Отпустят. Марго я возьму на себя. Она возьмет на себя твоего папу. Поверь, это не составит большого труда. Мы на самом деле очень близки с твоей матерью. Она послушает меня и согласится со всем еще до конца этого ужина. И Матвей… Не стоит считать меня какой-то фееричной злодейкой и безжалостной стервой, ты же должен понимать, что мне просто необходимо поддерживать этот статус. И не надо так уж себя накручивать и биться головой о стену. Сам подумай, для Зои глобально ничего не изменится. Ну хочешь, я даже разрешу ребятам с ней дружить?

И я позорно поддался на ее сладкие уговоры…

И да. Еще до конца ужина родители дали добро на мой переезд в столицу.

Глава 32

Настоящее

Зоя Данилина

— Блин, как же по-дебильному все сложилось, — сокрушается Матвей, продолжая удерживать меня в своих руках, которые к слову больше не дарят ни успокоения, ни тепла. Скорее уж ощущаются оковами для буйнопомешанной истерички. Давят. Ограничивают. Раздражают.

По-дебильному у него сложилось…

У меня мир перевернулся. Сменились все жизненные ориентиры и цели. Безвозвратно испарились остатки детства, а вместе с ними и юность, превратив меня из подростка в женщину-мать. Никакого института, никаких научных работ, никаких свиданий, беззаботной студенческой жизни и интересных знакомств. Стыдно признаться, но я ни разу не была в ночном клубе, хотя на детской площадке возле дома носила славу малолетней давалки, потому что была самой молодой мамой на районе, а может и во всем городе. Кто-то жалел, кто-то осуждал, кто-то крутил пальцем у виска. Редко кто подбадривал, хотя и такие встречались. В роддоме на меня разве что только самый ленивый не зашел посмотреть — такое ж зрелище, школьница родила!

Мама моя от соседей, конечно, тоже натерпелась, но в целом было не до сплетен.

И я не то чтобы жалуюсь… просто…

По-дебильному у него жизнь сложилась!

Ага.

Знаете, по-дебильному — это когда ты чихнул, разинув рот, и из него на собеседника слюной попало. А здесь… Человек узнал, что у него есть взрослый сын и все, что способен выдать его мозг, — «Блин, как же по-дебильному все сложилось». Я в шоке, честно говоря. Какой, оказывается, у Матвея поверхностный анализ. В моем, например, видении ситуация несколько глубже и сложнее.

Повисло молчание. Густое. Напряженное. Даже мой спинной мозг чувствует, что теперь эстафетная палочка в моих руках и надо бы начинать говорить, но у меня так много слов застряло в глотке, что чтобы вытолкнуть хотя бы одно, необходим жесткий удар между лопаток.

Сползаю с Соколовского, насильно разжимая обхват его ручищ. Смотреть на Матвея совсем не хочется. Но промолчать не могу. Право слово, уж хотя бы высказать свои мысли впервые за столько лет я имею право.

— Знаешь, лучше бы ты оказался именно таким злодеем, каким я считала тебя все эти годы. Вот честно. А не вот это вот все… Тогда я могла бы от души позлорадствовать, насладиться твоими страданиями и муками совести, твоей завистью к моему сыну, Степиным отвращением к тебе… Но ты и это у меня отнял. Потому что теперь ты просто жалок… Я как-то даже больше уважала тебя до этого признания, потому что … ну, знаешь, надо иметь основательный такой стержень, чтобы осознанно быть сволочью, признавать в себе это качество и плевать на всех окружающих, кем бы они тебе ни приходились. Я даже нисколько не сомневалась в наличии у тебя подобного таланта, ведь честное слово, есть в кого.

Боковым зрением вижу, как сжимаются мужские кулаки, но Матвей молчит, а потому спокойно продолжаю.

— Но нет… Ты оказался просто … никаким… Плывущим по реке бревном. Прикрыл предательство каким-то мифическим спасением меня от Крис, которая так удачно предложила тебе решение несуществующей проблемы, и со спокойной совестью уехал покорять мир. Знаешь, а Крис молодец. Я вот даже восхищена. Она в очередной раз скормила тебе дерьмо с руки, и ты послушным щенком слизал все до последней капли.

— Нет, Зоя, это не так.

— Так, Матвей. Ее вариант развития событий был выгоден в первую очередь тебе. Уверена, ты сразу же после звонка Михалыча мысленно усвистал в свою Москву, поэтому при первом же удачном случае избавился от балласта в виде меня.

— Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы!

— Поэтому разбил мне сердце? Очень действенный метод. Тебе стоит запатентовать его. Ну, правда… Если твоей целью было избавить меня от возможных конфликтов с одноклассниками — ты прекрасно справился. Ни с одним из них с тех самых пор у меня не было конфликтов.

— Зой…

— Семнадцать лет Матвей. Семнадцать долгих лет. Двести четыре месяца. Шесть тысяч двести девять дней. Сто сорок девять тысяч шестнадцать часов. Если ты так уж переживал за меня, почему ни разу не приехал? Не написал? Не позвонил?

— Мне было стыдно, — еле шепчет в ответ Соколовский. А мне снова смешно. Ему было стыдно. Что ж, наверное, сей факт должен меня удовлетворить. — Очень стыдно. Но я верил, что поступил правильно и… Кристина… она приезжала ко мне один раз. Уверяла, что у тебя все в порядке. Я поверил.

— Ты поверил, потому что было удобно. И это легко понять, правда. И простить тоже легко. Вот только ни видеть тебя, ни слышать совсем не хочется. Уезжай, Матвей. Степа с тобой не поедет никуда. Я знаю своего сына. Он уже все решил, а значит уговаривать бессмысленно. И скажу откровенно, меня его решение устраивает.

— Но я не хочу покидать вас. Я… Я хочу быть с вами.

— Честно говоря, Матвей, мне плевать, чего ты хочешь. Вот правда. Ты можешь поговорить со Степой. Рассказать то же, что и мне. Возможно, он даже тебя выслушает. Возможно, со временем смягчит своё отношение, но не в ближайшие дни точно.

— Позволь мне хотя бы познакомить его с родителями. Они имеют право знать, что у них есть внук. Мама будет просто счастлива.

Я снова смеюсь. Потому что это действительно смешно. Однако, в глазах напротив улавливаю недоумение и легкий укор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Матвей. У нас маленький город. Неужели ты думаешь, что твои родители не знают о Степе?! Нет, ну правда!

— Что ты хочешь этим сказать?

Ну что ж, если есть возможность посыпать солью на его раны, пожалуй, воспользуюсь шансом.

— Моя мать, обожаемая мною Людмила Владимировна, в тот же день, как узнала о беременности, притащила меня к твоей матери. Кажется, я уже упоминала об этом. Не могу тебе с точностью сказать, какую мама преследовала конечную цель, но в одном она была убеждена — разбираться надо всем вместе. Великолепная Марго, однако, даже бровью не повела, услышав о перспективе породниться с нами. Она уже была в курсе, и все ответы ее оказались готовы заранее. Твоя мама предельно ясно донесла, что, во-первых, никогда в жизни Соколовские не опустятся до такой степени, чтобы связываться с нищебродами. А во-вторых, сын предупредил ее о возможных претензиях с нашей стороны, которые, к слову, совершенно не обоснованы. Обозвала меня малолетней потаскушкой, решившей ухватиться за золотого мальчика. Заявила, будто ты признался, что имел неосторожность со мной целоваться, исключительно из жалости и ради оценок по математике, но в интимном плане никогда не взглянул бы на подобное убожество! Что у тебя есть Кристина, воспитанная, благородная и благочестивая девочка, с которой у вас любовь с первого класса и серьёзные отношения. Тут, как нельзя кстати, спустилась и сама Кристина, подтверждая, что ты не желаешь спускаться и участвовать во всем этом цирке, ведь между нами никогда ничего не было. И предоставила видеозапись на телефоне с Зимнего бала. Потом были пафосные сочувствия Марго самой себе, что дескать за ее кровиночкой уже сейчас охотятся распутные дрянные девки, что же будет дальше. А затем она, как мать, сочувствовала моей матери и благородно предложила помощь в разрешении деликатного вопроса в виде десяти тысяч рублей на аборт, намекнув, что в их возрасте становиться бабушками непростительный позор. В общем, мы ушли, пообещав друг другу, что никогда в жизни больше не будем так унижаться.

— Зоя…

— Самое смешное, что мы нарушили это обещание. Я тяжело вынашивала. Практически не вылезала из постели. Местные врачи долгое время не могли правильно поставить диагноз. В конце концов, у меня выявился порок сердца. Требовалась операция. Здесь такие не делают, специалистов нет. Существуют квоты, но очередь на них на два года вперед расписана. На платную операцию, сам понимаешь, денег у нас не было. Нам предлагали аборт на поздних сроках, но во-первых, Степа развивался идеально. Как можно было убить его? Во-вторых, после прерывания в девяносто процентов случаев я осталась бы бесплодной. В-третьих, существовала все же вероятность, что мне удастся дотянуть хотя бы до семи месяцев. Тогда мама обратилась в благотворительный фонд Марго Соколовской. Пошла, так сказать, на поклон к барыне. Но не вышло, скажем так. Остался последний вариант — продать квартиру. Однако, через пару дней у меня объявился спонсор. Некто оплатил операцию и послеоперационный уход. Я только после родов узнала, что это был твой отец. Одна из акушерок рассказала. Я послала ему письмо с благодарностью и вложила фото Степы. Написала, что если он когда-нибудьзахочет его увидеть, то я буду рада. Но он так ни разу не захотел.

— Поверить не могу… Все это время они… знали?

Я взглянула на Соколовского и без удовольствия отметила, что выглядит он совершенно разбитым. Жаль его, чисто по-матерински. Сейчас с высоты прожитых лет, познав огромный жизненный опыт, пережив предательство, потери, боль, а также беззаветную сыновью любовь и великое счастье материнства, я искренне не понимаю, какие силы двигали четой Соколовских. Какой должна быть любовь матери к ребенку, если она не распространяется на его продолжение. Я понимаю, что можно не любить меня, даже презирать или ненавидеть, но родного внука не принимать? Не знаю…

Мы молчим и в сущности уже понятно, что добавить нечего. Ни мне, ни ему. Да и о чем тут рассуждать? Чувствуя смертельную усталость и опустошение, я собираюсь попрощаться и уйти.

Словно по мановению волшебной палочки, двери с моей стороны распахиваются, и в салон заглядывает сердитый Степа. Куртка нараспашку, голова без шапки, на ногах домашние трико и тапочки.

— Иду, родной, — говорю я прежде, чем сын успевает открыть рот, и протягиваю Степе руку. Он у меня умный, и очень чуткий, настроение улавливает за наносекунды. Помогает выйти из авто Соколовского и не выпускает мою ладонь из рук.

Мы с Матвеем не прощаемся, не говорим ни слова, даже не смотрим друг на друга. Кажется, теперь он на самом деле знает, что такое стыд. Даже сквозь тусклый свет фонарей можно разглядеть красные пятна, покрывшие его лицо и шею, да и в целом заметно, что он просто не смеет поднять глаза.

Мне жаль Матвея.

В этот момент он выглядит настолько одиноким, что даже у Степы злиться не получается. Сын насупленный, слегка помятый, но не злой.

У него хватает ума не учинять мне допросов ни по пути домой, ни в самой квартире, хотя вижу, что очень хочется. Я давно подозреваю, что эта черта прожженного инквизитора досталась ему от прабабки Катери. Степа всегда очень ревностно относился к чужим мужчинам в поле нашего с ним обитания. С самого раннего детства. Отчасти именно поэтому я так и не построила личную жизнь. Это сейчас мой мальчик очень сдержан, видимо стал больше понимать в отношениях, но еще два-три года назад он вел себя просто кошмарно.

Едва голова касается подушки, глаза сами закрываются. Такой бесконечно длинный день. Столько разрывающих душу новостей. Но я ни о чем не желаю думать.

Я просто сплю.

Глава 33

Матвей Соколовский

Зоя со Степой ушли, а я по-прежнему сижу в темном салоне авто, боясь пошевелиться и расплескать переполнявшее меня отчаяние. Не знаю, что теперь делать. Куда ехать? Какие решения принимать? Как смотреть в глаза родителям? Что им говорить? Я всегда подозревал их в некой бесчувственности, но чтобы настолько…

На виски давит чувство вины, непередаваемый стыд, от которого хочется зажмуриться и по-детски представить, что ничего этого не было. Но правда в том, что я не ребенок. Правда в том, что надо как-то жить с тем, что случилось. Найти в себе силы и наконец-то попытаться если и не исправить собственные ошибки, то хотя бы изменить взаимоотношения с Зоей и Степой.

Где-то на задворках сознания мелькает подлая предательская мысль: выжать до упора педаль газа и вернуться в Москву. В ту жизнь, где я — мечта женщин, где я — успешный спортсмен с мировым именем, где я — востребованный тренер. Где у меня есть собственный дом, прибыльный бизнес, и нет никого, кто мог бы заставить меня чувствовать себя ничтожеством.

Гоню ее трусливую прочь.

Если я уеду теперь, это будет означать только одно — я конченый слабак, предатель и подлец — это да, но что хуже — я не способен измениться. А это, черт возьми, не так!

Я не хочу бежать от проблем, поджав хвост. Не желаю признавать в себе безнадежного урода. Не собираюсь снова бросать ни Зою, ни собственного сына.

Я обязательно сделаю все возможное, чтобы наладить отношения с ними. Чтобы однажды, путь даже еще через семнадцать лет, Степа назвал меня отцом и, может быть, даже пожал руку.

Сколько оказывается боли можно доставить человеку одним глупым поступком. Жизнь изменить и не заметить. Перед Зоей я ничтожен, как букашка перед богом. И если смотреть откровенно правде в глаза, то все, что мне остается — это лишь издалека восхищаться ею, как женщиной, как матерью, как личностью. Ничего большего я не достоин и говорить о любви и безграничных чувствах не имею никакого права.

Заглядывая внутрь себя, с бесконечным отчаянием я вдруг понимаю, что сила моей любви ни в какое сравнение не идет с силой любви одной маленькой хрупкой женщины. Можно ли научиться любить сильнее? Поддается ли это чувство тренировке?

Рассуждая об этом, я незаметно проваливаюсь в глухую темноту.

Просыпаюсь от резкого стука в стекло. Еще темно, но какая-то женщина в сером пуховом платке, судя по наличию у нее в руке снеговой лопаты, дворничиха, озабоченно заглядывает в окно.

Прошло чуть больше двух часов. В глазах ощущение, что туда насыпали песка, а мышцы сковало от неподвижности. Неуклюже выхожу наружу. После пары фраз с милейшей и заботливой Антониной Егоровной, забираю у пожилой женщины лопату и чищу снег. Разминаюсь, согреваюсь, прихожу в себя.

Надо же как-то доехать до родительского дома.

Впереди еще один серьезный разговор, откладывать который я не собираюсь.

Получив щедрую порцию благодарности, сажусь за руль и, пока в крови бушует бодрость, превышая скорость, несусь домой.

***

— А чего ты от меня ожидал, сынок?! В разгар новогодних праздников какие-то маргинальные особы бесцеремонно являются на порог моего дома, чтобы испортить жизнь моему единственному сыну! Ты действительно думаешь, что я должна была этому потворствовать?!

Марго Соколовская, не смотря на очень-очень раннее утро, выглядит словно леди Диана на королевском приеме. И не скажешь, что я с диким ором и претензиями вытащил ее из объятий морфея и египетского хлопка. На ней дорогие белоснежные шелка, изящные мягкие домашние туфли, жемчужина в яремной впадине, конкурирующая своим перламутровым блеском с холеной фарфоровой кожей. Даже волосы матери обрамляют ее разгневанное неестественно молодое лицо идеальными мягкими волнами. Однако, даже вся красота мира не способна сейчас унять моей злости.

— Она была беременна! От меня!

— Матвей! Ты как был наивным доверчивым глупцом, так им и остался! Я же узнала все об этих Данилиных! Еще до того, как они пришли в наш дом. Мать — распутная и беспринципная! Ее вся деревня перепользовала, пока она не залетела от какого-то пьяницы! Боже, эта, с твоего позволения, женщина даже не знает, от кого родила! У этой Зои даже отчества нет! Прочерк вместо отца! Как ты не понимаешь, насколько они страшные люди?! У них нет совести и чести, это же очевидно! Они просто хотели за наш счёт, за счет твоего светлого будущего, выбраться из своего гнилого болота, Матвей!

— Ты не имела права так поступать! Не имела права все решать самостоятельно!

— Матвей! Я — мать! Я имею все права. Особенно в отношении своего несовершеннолетнего сына!

— Она была беременна от меня, мама! Моим ребёнком!

— Вздор! С такой родословной, на девке наверняка пробы ставить негде! Ну, ты сам подумай, спать с мальчиками в десятом классе! Это же уму непостижимо!

— Я был у неё первый!

— Ещё скажи, что она сразу поле первого раза и забеременела! Это же просто абсурд! Классический сюжет для глупой мелодрамы и бульварного романа!

— Так и было, мама! И я запрещаю говорить тебе в таком тоне о семье Данилиных! Даже не смей, оскорблять Зою и ее мать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- О боги, Матвей! Вот поэтому я не стала ничего тебе говорить! Никто не беременеет после первого раза! Никто! Слушаю тебя и радуюсь, что все сделала правильно!

— Правильно?! Правильно?!!

— Не ори на мать! И да, Матвей! Я полностью исполнила свой материнский долг! Посмотри на себя — ты богат, знаменит, успешен! Исполнил все свои мечты, которыми бредил с семи лет! Видит бог, мы с твоим отцом были против твоего спорта и хотели для тебя иной жизни, но нашли в себе силы действовать во благо твоих интересов! Смирились с тем, что бизнес тебе не интересен, не стали давить и отпустили! А теперь представь, что было бы, останься ты с этой Зоей! А я тебе отвечу — ничего! Ничего хорошего!

— Ты не можешь этого знать! Я… Я любил ее!

— О боги! Милый в шестнадцать лет так легко все перепутать! И именно это ты и сделал! Перепутал любовь с буйством гормонов! Ты любил Кристину! Совершенно точно. Много лет подряд. Но девочка в свои шестнадцать была не готова к сексу, что совершенно нормально и правильно, и ты, как и любой другой отравленный тестостероном мужчина, пошёл и взял желаемое там, где его раздавали за кино, домино и прочие мелочи. И кстати, дарить ей серьги, предназначенные для Кристины, было вовсе не обязательно! И не смотри так на меня! Неужели ты думал, что в совершенно безобразных ушах девицы я не узнаю подарок, который сама так тщательно выбирала! Это же известный ювелирный бренд, Матвей! Стоил целое состояние! О чем ты только думал, когда дарил редкие рубины с бриллиантами этой деревенщине!? Хотя можешь не отвечать!

— Мам! Ау! При чем тут серьги?! Речь идёт о моем сыне! Зоя была беременна! А ты просто вычеркнула этот факт из жизни. Из своей, из моей!

— Даже если она и была беременна от тебя, кого она там могла родить!? С ее то генами! Это же как с собаками — ни одна дворняжка не родит породистого щенка даже от самого чистокровного кобеля! Она родит такую же дворняжку, как сама!

Впервые в жизни мне захотелось ударить собственную мать. Страшное чувство. Пугающее. Наверное, вся гамма эмоций отразилась у меня на лице, потому что в следующую же секунду, она резко изменилась и сменила тон на дружелюбный, остановив готовый вырваться наружу поток ругательств резким жестом правой руки с выставленным кверху указательным пальцем с модным маникюром.

— Так, стоп! Извини. Это было очень грубо. Однако, сути не меняет. Матвей, я просто пыталась уберечь тебя, защитить. Ты был ребенком! И совершенно не разбирался в людях. Ты всегда был слишком добрым и жалостливым. Но люди … они… Они коварны. Жестоки. Изворотливы. Беспринципны. Да эти Данилины все продумали заранее, пойми! Чтобы раз за разом всю оставшуюся жизнь тянуть из нашей семьи деньги! Думаешь, они не пытались это делать? Черта с два! Думаешь, зачем они пришли сюда?! Мамаша хотела пристроить дочь на тепленькое место! А когда не получилось, знаешь что они сделали? Выдумали бедняжке болезнь. Эта Людмила самым наглым образом пришла ко мне в фонд и чуть ли не на глазах у всех стала просить деньги. Полтора миллиона! Полтора миллиона, Матвей!

— Что ж ты не проверила документы? Это легко. Особенно для Марго Соколовской. Всего пара звонков. В конце концов, полтора миллиона для твоего фонда — небольшая сумма. Так почему ты просто не захотела помочь беременной девочке с пороком сердца?

— Потому что это создало бы прецедент! Дало бы им понять, как легко мною манипулировать! Это положило бы начало бесконечным просьбам, жалобам и тому подобное! Чего доброго, они бы еще и на алименты подали!

— А ты не думала, что они имели право на эти алименты, раз уж я заделал несовершеннолетней девочке ребенка?!

— Матвей. Не надо делать из меня злодея. Да, прошло уже очень много лет. Но не думай, что за все это время я ни разу не поинтересовалась исходом всей этой авантюры. История с беременной больной школьницей была на слуху, особенно в тех кругах, где я вращаюсь. Не знаю точно, что у нее там был за диагноз, врачи в нашем городе на удивление высоконравственны и порядочны и каждому желающему истории болезней не пересказывают. Но девочка благополучно родила, и все с ней оказалось нормально. Ходили слухи, что у школьницы появился некий личный спонсор. Этакий инкогнито-покровитель. Но, я знаю всех состоятельных людей в этом городе, Матвей. И никто не признался, в столь благородном поступке. А знаешь, почему? Да потому, что таких, как ты, Матвей, у этой девицы наверняка было несколько. Мы не поддались на провокацию, а кто-то другой — да.

Меня поражала логика этой женщины и складность рассказа, что лился нескончаемым потоком из ее рта. Понимание, что достучаться до матери, донести истину, — совершенно бесполезное занятие, отбило всякое желание спорить. У Марго Соколовской своя правда. Непоколебимая. Несокрушимая. Единственно верная.

Намерение продолжать диалог у меня иссякло, а потому, лишь покачивая из стороны в сторону головой, я продолжил слушать.

— Так вот, Матвей. Пойми, если бы это был твой ребенок, эти женщины обязательно бы настаивали на проведении теста ДНК, установлении отцовства через суд и выплате алиментов. Особенно, когда ты достиг мировой славы! О боги, да любой бы воспользовался такой возможностью! Двадцать пять процентов всех твоих доходов, Матвей! На эти деньги можно жить, не работая и ни в чем себе не отказывая! Как думаешь, почему они этого не сделали? Ответ прост и очевиден. Это не твой ребенок!

— Ты когда-нибудь видела Степу?

— Кого?

— Степу. Мальчика, которого родила Зоя Данилина.

— Нет. Зачем?

— Ммм… Ну да… Тебе, пожалуй, незачем… Ты же мечтаешь о породистом щенке, которого бы для тебя родила породистая сучка. Такая, как Кристина, например.

— Матвей…

Она собиралась что-то продолжить, но тут ее взгляд застыл в направлении двери. Обернувшись, я заметил собственного отца. По всей видимости, он недавно вернулся и некоторое время безмолвно наблюдал за нашей перепалкой. Выглядел он слегка помятым, растрепанным и довольно бледным. В отличие от супруги Игорь Соколовский свой возраст явно не скрывал.

— Что все это значит? — срывающимся голосом спрашивает отец, чем вызывает во мне некое смятение. Не пойму, что конкретно он имеет в виду, задавая такой вопрос.

— Мог бы пораньше явиться, ради единственного сына. Не так уж это и сложно, учитывая, как редко наш мальчик бывает дома!

— Я мог вообще не приходить. Ему давно не шестнадцать и некоторые вещи Матвей вполне способен пережить, учитывая, что давным-давно не живет с нами.

— Ну, да! Давай тогда немедленно посвятим его в наши личные взаимоотношения! Поделишься с ним адресами лучших шлюх в городе!

— Боюсь, у тебя слишком предвзятое отношение к моей личной жизни, Марго.

— О, правда? Какой же термин выдумали современники в отношении женщин, спящих с чужими мужьями, не подскажешь?!

— Марго!

— Правильно! За сотни лет в их отношении так ничего и не изменилось, потому что шлюхи и есть шлюхи, к чему изобретать велосипед!

— Что все это значит? — не нашел я ничего лучшего, как повторить заданный недавно отцом вопрос, потому что в действительности не совсем понимал всей глубины развернувшейся драмы. Хотя, признаюсь, уже начал догадываться о сути претензии.

— Это значит, Матвей, что при живой законной жене твой отец не брезгует сожительствовать со своей любовницей!

— Так и знал, что ничего из этого не выйдет. Давно надо было тебе рассказать, сын. Мы с твоей матерью уже давно не живем вместе. У каждого из нас своя личная жизнь. Но официально мы все еще в браке, о чем я уже давно сожалею.

— Только заикнись о разводе, Игорь, и клянусь, я отсужу у тебя все до копейки! Твое имя будет полоскать каждая даже самая захудалая газетенка! Твоё, твоей шлюхи и ее ублюдков!

С каждой секундой, проведенной в родном городе, меня все чаще посещает мысль, что лучше бы я сюда не возвращался… Хотя нет, наоборот. Вернуться надо было давно. Очень-очень давно.

— Заткнись, Маргарита! Ты и сама далеко не ангел чистоты! Наш развод всегда был лишь делом времени. И время вышло. Я подаю на развод. Собственно об этом я и хотел сообщить тебе перед тем, как ты огорошила меня новостью, что Матвей хочет приехать домой. Зачем только повелся на твои глупые уговоры! Господи, как же я устал от тебя!

— Ох, он устал! Вы только посмотрите на него!

— Рита, твою мать!

— Да! Давай! Матерись! Дурные манеры очень быстро перенимаются, когда общаешься со всяким сбродом, который ты теперь зовешь своей семьей!

Звонкая пощечина оглушительным гонгом огласила наступление перерыва в поединке. Наверное, мне стоило ударить отца в ответ, чтобы заступиться за мать, но, честно признаюсь, я замешкался, потому что еще недавно хотел сделать ровно то же самое.

Мать взвизгнула, разразилась рыданиями вперемежку с проклятиями и опрометью бросилась по лестнице на второй этаж. Затем послышался громкий хлопок дверью, даже дрогнул хрусталь на люстре.

— Прости, сын. Не так я хотел рассказать тебе… Но это все подождет… Скажи, о каком таком внуке ты здесь говорил? Я правильно услышал? У тебя есть сын?

— О да, папа. У меня есть сын, которому исполнилось шестнадцать. Сын, о котором я узнал несколько часов назад. Тот самый мальчик, папа, которого вы вычеркнули из своей и моей жизни, ввиду неблагородной родословной его матери!

— Я ничего не понимаю, Матвей. Я никого не вычеркивал ни из чьей жизни.

— Имя Зоя Данилина тебе о чем-нибудь говорит?

Отец задумался, и мыслительный процесс отразился на его мужественном лице, смягченном временем, мимическими морщинками и выбеленными сединой висками.

— Кажется, что-то знакомое, но я не уверен, что вспомню какие-либо подробности…

— Да? Тогда, может, полтора твоих миллиона освежат воспоминания?

— Полтора миллиона?

— Да. Деньги, которые ты потратил на операцию для нее.

— Беременная школьница с пороком сердца?

— Деньги — лучший стимулятор памяти, не так ли?

— Постой, что ты хочешь сказать? Девочка была беременна от…

— Да! Девочка была беременна от меня! Разве не поэтому ты дал ей эти чертовы деньги?

— Я помню эту историю. Но я понятия не имел, что ты как-то причастен к ней. Матвей, я говорю тебе правду.

— Откуда тогда такая щедрость?

— Тамара… Моя любимая женщина… Она в то время работала акушеркой в городском роддоме. Плакала неделю от того, что ей было жалко девочку, которая без операции умрет, но отказывается делать аборт. Я… Я просто решил помочь. Помню, она потом прислала мне очень милое благодарственное письмо с фотографией своего малыша, но клянусь тебе, сынок, я … Если бы я только знал… Как же так?!

Он раскраснелся, разнервничался сильнее, чем во время скандала с собственной пока еще женой, и медленно опустился на ступеньки, держась правой рукой за сердце.

Лишаюсь последних сил и оседаю рядом. Краем глаза наблюдаю, как отец вытаскивает из внутреннего кармана пиджака серый блистер, выдавливает на ладонь две маленькие таблетки и глотает их. Встаю, подхожу к мини-бару и достаю из него бутылку минералки.

Благодарно кивнув, отец расстегивает две верхних пуговицы на рубашке и жадно пьет воду из запотевшей бутылки. Не знаю, что еще сказать. У меня давно не осталось никаких сил, даже не знаю, на чем работает организм. Последнее, что я ел, был торт на кладбище. За прошедшие двое суток я спал примерно два с половиной часа. Окружающая меня картинка видится, как сквозь туннель, вдобавок ко всему еще и покачивается.

— Ты сохранил ее? — тихо спрашиваю отца, и тот сразу понимает, о чем речь.

— Конечно. Она где-то дома. У нас с Тамарой дома. Поехали к нам, сынок? Познакомитесь, наконец. Отдохнешь. Поешь.

Киваю, не потому что жажду познакомиться с какой-то там Тамарой, поесть приготовленную ею еду или поспать на гостевых подушках. Потому что хочу увидеть фото. Пусть будет еще больнее. Я заслужил.

Мы встаем и выходим из дома, который больше не ассоциируется у меня с семейным гнездышком, только лишь со змеиным логовом.

Даже не знаю, смогу когда-нибудь сюда вернуться…

Глава 34

Зоя Данилина

Три месяца спустя

— Игорь Михайлович, со всем уважением, еще раз повторяю — я не препятствую общению Степы ни с Матвеем, ни с Вами. И никогда не препятствовала. Но и принуждать сына ходить на встречи не собираюсь. Он взрослый парень и сам способен принять взвешенные решения.

— Зоя, милая вы наша, я не о том. Видите ли, в свете последних событий, а я уверен, что нашумевший развод Соколовских не обошелся и без вашего внимания, хотелось бы чего-то позитивного. А тут так удачно подвернулся повод. Тамарочкин сын от первого брака возвращается из Эмиратов. Грозится привести в дом будущую жену. Матвей приезжает на выходные. Мы решили собраться по-семейному и, конечно же, просим присоединиться к ужину не только Степу, но и Вас.

Хитрый лис. Совершенно очевидно, что это лишь очередная попытка сводничества, но грубый резкий отказ может обидеть Тамару, а она, видит бог, подобного отношения не заслужила. Мы виделись лишь однажды, когда они всем своим семейством заявились на порог нашей со Степой квартиры.

Это был вечер вторника. Не далее как накануне за завтраком я поведала сыну обо всем, что выяснилось после ночного разговора с Матвеем. Скрывать идиотизм и эпичность ситуации смысла я не видела. Изначально наши взаимоотношения со Степой были построены на откровенности, правде и доверии. Не было причин, чтобы теперь действовать иначе.

Удивительно спокоен был мой голос, руки не дрожали, сердце не замирало, в глазах было сухо и комфортно. Внутри вообще будто наступил полный штиль. Я успокоилась в самом глобальном смысле этого слова. Странным образом действительность всего за несколько часов сна уложилась в моей голове и подарила долгожданное умиротворение. Кажется, я сама и не подозревала, как на самом деле измотана неясностью той старой ситуации. А теперь вот получилось ее, наконец, отпустить.

Даже дышать стало легче.

Оказывается, тяжело жить с обидой в душе. Чувства, которые едкой плесенью разъедают сознание, одним своим существованием очерняют любые даже самые прекрасные минуты бытия. И как же прекрасно, наконец, избавиться от черноты и боли. И, безусловно, бесценным является знание, что Матвей, конечно, во многом был не прав, но и не такой мерзавец, каким виделся все эти годы.

Я солгала, когда сказала, что это плохо. Нет. Конечно, нет.

Да, все вышло очень-очень глупо. Но, разве бывает по-другому в шестнадцать? История моей собственной семьи говорит об обратном.

Степа пытается воспринимать все спокойно, но до смиренного Будды ему явно очень далеко. Неловко гремит чайная ложка в его руках, на бледном скуластом лице проступают нервные розовые пятна. Сын молчит, но я и не жду от него комментариев. Информация очень даже ошеломляющая, и для подростка, на которого в последнее время и так чересчур много переживаний свалилось, несомненно, важная. Я очень хорошо могу представить, как принципиально значим тот факт, что родной отец никогда на самом деле от тебя не отказывался. Потому что глупость и эгоизм простить легче, чем предательство.

На недоуменный вопрос сына простила ли я Матвея, без запинки отвечаю, что да. Это конечно, не совсем так. До того, чтобы вместе обняться и посмеяться, нам катастрофически далеко, но если верить внутренним ощущениям, злость ушла. Обида тоже ушла. Однако, разочарование все же никуда не делось.

Поэтому делегация из трех незваных гостей казалась неуместной и преждевременной. И все же выгнать новоиспеченных родственников у меня язык не повернулся. Тем более, когда Игорь Михайлович едва не прослезился, взглянув на Степу, и долго тряс его в суровых мужских объятиях, а потом сжимал мои ладони своими горячими ручищами, убеждая, что он не знал. Он ничего не знал. Иначе никогда не позволил бы родному внуку расти сиротой при живых них.

Пожалуй, именно это подкупало больше всего. Реакция дедушки. Честно признаться, я, хоть и не была лично знакома с Соколовским-старшим, но слышала о нем, как о суровом бизнесмене. Тем удивительней была столь искренняя и теплая реакция мужчина на нас.

А еще он меня отругал, да. За письмо. В котором было так много слов благодарности и ни одного о родственной связи. Если бы я хотя бы раз вставила среди бесконечных «спасибо» и «я навсегда перед вами в неоплатном долгу» слово «внук», все решилось бы еще тогда, шестнадцать лет назад, подарив всем участникам счастье.

Я растерялась, но на защиту встал Степа, напомнив всем присутствующим, что он не позволит каких-либо обвинений или претензий в мою сторону, потому что он и так рос абсолютно счастливым, ни в чем не нуждающимся ребенком, в мире, любви и доброте.

Повисшее неловкое молчание, как и любые подобные заминки, возникающие в течение этого странного семейного вечера, как ни странно, сглаживала Тамара. Она доброй белой курочкой кудахтала обо всем на свете, пока Степа хмурый и сердитый раскладывал и протирал изрядно запылившийся стол-книжку, а Матвей с Игорем Михайловичем таскали из машины какое-то невообразимое количество пакетов с продуктами и готовой едой.

Тамара, не уставая, всплескивала руками и восторженно удивлялась, каждый раз произнося что-то вроде «нет, ну надо же, какой здоровенный ты вымахал, Степа!». И без конца описывала, каким крошечным родился мой сынок, весом всего два с половиной килограмма, какие тоненькие ножки-веревочки свисали из огромного памперса, и как громко он несмотря ни на что орал, требуя мамину грудь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Собственник до мозга костей.

Это был самый неловкий ужин в моей жизни, но он, можно сказать, и задал тон всем нашим дальнейшим взаимоотношениям. Рулил парадом Соколовский-старший. Из окопа ему неустанно подкидывала патроны верная Тамара. Эта парочка включила семейственность на полную катушку и отыгрывала свои роли на пять с плюсом, учитывая, что остальные участники скандальной пьесы продолжали находиться в молчаливых контрах. Соблюдали, так сказать, вооруженный нейтралитет.

Степа очень неприязненно относился к Матвею. Категорически отказывался от официального признания отцовства. Избегал общения. Не принимал никакой финансовой помощи.

Признаться честно, я была горда сыном, как никогда.

Естественно, мне было страшно, что звездный чемпион мира, обладатель титулов и миллионов затмит такую простую меня в глазах сына. Соблазнит моего неискушенного излишествами мальчика открывающимися возможностями и богатством. Но Степа, казалось и вовсе доходил до крайней степени раздражения всякий раз, когда Матвей предлагал ему деньги или подарки.

А Соколовский уж и не знал, на какой, как говорится, козе подъехать к капризному ребенку.

В общем, время шло, а отношения между сыном и отцом, мягко говоря, не клеились. Возликовавшая на первых порах эгоистичная душа матери-одиночки, что по-прежнему не готова делить внимание и любовь сына, постепенно угомонилась, осознавая, что подобное ревнивое отношение в корне неправильное.

Стоило ведь уже осознать, что близок тот возраст, когда Степу необходимо будет выпустить из-под материнского крыла. Уже сейчас пора начинать готовиться к этому. Но сердце сжимается, страшась бесконечного одиночества, предчувствуя свой самый большой ужас — расставание.

Оно отчаянно вопит во все горло — этой мой мальчик! Мой и только мой! Это я его родила. Я его вырастила. Он — все, что у меня есть. Мой сын! Он должен быть только со мной и любить только меня! Остальные не достойны этого!

Но постепенно все эти иррациональные глупые страхи улеглись. Не исчезли, нет. Но заметно уменьшились. Некоторые и вовсе сузились до микроскопических размеров.

А еще я не могла не замечать, насколько сильно Степу притягивал к себе дед. Даже Тамара как-то в телефонном разговоре отметила, что Игорь Михайлович очень раздобрел с появлением внука, стал мягче и гораздо сентиментальнее, хотя, казалось бы, с чего вдруг, ведь Степа такой же мальчик, каким когда-то был и сам Матвей. Но, видимо, определенные чувства и мысли иногда приходят только с возрастом. А я все чаще ловила себя на мысли, что жалею о том, что в том проклятом благодарственном письме действительно ни разу не написала слово «внук».

Матвей, надо признать, тоже включил на максимум все свое обаяние. Причем оно распространялась не только на Степу, но и на меня. С чего-то вдруг Соколовский-младший решил, будто судьба дает нам второй шанс. И мы непременно обязаны им воспользоваться.

Совру, если скажу, что не думала об этом. Но, чем больше Матвей чудил и оказывал мне знаки внимания, тем отчетливее приходило осознание, что ровным счетом ничего к нему не чувствую.

Сначала он для чего-то подарил мне куклу. Вернее две. Долго мялся, что-то мямлил, а потом сунул в руку две ярко-фиолетовые коробки, из которых на меня смотрели два большеглазых колобка на субтильных шарнирных телах в футуристической блестящей одежде.

— Это Поппи Охэйр, — с какой-то затаенной гордостью произнес Матвей, странно поигрывая бровями, — Я заодно и сестрицу ее прикупил — Холли Охэйр. Консультант в детском мире заверил, что это коллекционная серия.

Это было очень смешно, но боясь ранить хрупкое достоинство Матвея, я тактично поблагодарила за столь необычный подарок, уже понимая, что он явно что-то напутал.

Следующим его подарком была дорогущая ручка Паркер. Перьевая. Золотая. Я долго отпиралась от еще более бесполезного подарка, нежели куклы, но Матвей, сияя, как начищенный пятак, категорично отказывался забрать ручку обратно, неся какую-то ахинею о том, что мечты должны сбываться.

Чьи именно мечты должны сбываться уточнять я не стала.

Зато Степа, узревший «комплименты» Соколовского, буквально сложился пополам от смеха, пересказывая мне диалог, состоявшийся некогда между ними. В груди щемило от внимательности сына. Оказывается, о кукле — довольно странной мечте для взрослого человека — Степе рассказала еще моя мама. В детстве я совершенно не увлекалась ни барби, ни пупсами, что было удивительным событием для любой девочки. Эта страсть настигла меня уже в довольно зрелом возрасте — в двадцать один год. К тому времени нормальные люди навсегда обычно прощаются с детством, тогда как я в него впала.

Поппи Паркер — фэшн кукла от американского бренда Integrity toys, разработанная Джейсоном Ву, запала мне в душу с первого взгляда. Однако, заоблачные цены и косые взгляды окружающих, застававших меня за просмотром фотографий коллекционеров-кукольников, вынудили меня задвинуть эту свою мечту куда подальше.

Взрослый же человек, в конце-то концов. Не до игр.

Хотя, стоит признать, играть в нее я и не собиралась. Просто Поппи Паркер казалась мне самой прекрасной на свете. И разве это не так, раз уж даже я, не интересовавшаяся куклами даже в детстве, совершенно влюбилась в эту томную блондинку? Я бы просто смотрела на нее и восхищалась.

Но, стоит признать, таким увлечением не каждому похвастаешься. В лучшем случае тактично промолчат, а то и у виска покрутят.

Теперь же, когда настоящая цель Матвея оказалась ясна, его подарки не казались такими уж странными, зато еще более смешными. Естественно, он ничего не мог знать о коллекционных лимитированных куклах. Он услышал знакомые слова, запомнил, но в голове его все перемешалось. И конечно же в Детском мире (где кукол бренда Integrity toys купить нельзя) консультант всучила ему парочку модных монстров. Ручка Паркер столь смешной не казалась, но только потому, что была уж очень дорогая.

Не удержался Степа от подколок и во время следующего визита отца. Тот жутко раскраснелся, чего я от него совсем не ожидала и, стыдливо извинившись, обещал исправиться, несмотря на все заверения, что никаких подарков мне не надо.

Потому что ничего, абсолютно ничего не отзывалось внутри меня на все его ухаживания, комплименты и подарки. Никакие отголоски былых трепетных эмоций не будоражили душу. Тело не реагировало особенными электрическими импульсами на прикосновения. Голос более не вызывал фонтан мурашек. Нет. Все было даже гораздо хуже, потому что самым неожиданным образом Соколовский вызывал во мне тоску по другому совершенно невероятному мужчине. Мужчине, отношения с которым едва не стоили мне сына.

Глава 35

Степа презрительно фыркал и закатывал глаза всякий раз, когда рано утром очередной курьер приносил то цветы, то корзину фруктов, то свежую выпечку из пекарни. Никаких записок в данных презентах не содержалось, но они и не требовались. И я, и сын точно знали, кто стоит за всей этой кутерьмой.

Пожалуй, Матвей выбрал неверную тактику. Он быстрее добился бы расположения сына, если бы не демонстрировал свой интерес в отношении его матери. Я же, как могла, старалась соблюдать нейтралитет, не трепеща от каждого букета, но и не выказывая резкого негатива. На самом деле ситуация виделась безвыходной.

С одной стороны если начать благодарить Соколовского, то выйдет так, что я признаю, что получаю удовольствие, а это в свою очередь может быть расценено, как сигнал к дальнейшим действиям в развитии отношений, а Степа совершенно против подобного расклада (впрочем, как и я сама).

С другой стороны, если начать скандалить, то и без того напряженные отношения между отцом и сыном и вовсе скатятся в бездну противостояния. В общем, и так и так — одни проблемы от ухаживаний Матвея. И чтобы не накалять обстановку я молча принимала доставку у курьера как что-то само собой разумеющееся, будто сама ее заказала, и не делала из этого какого-либо великого события.

Спасало и то, что сам Матвей некоторое время не отсвечивал, как выяснилось позже — улаживал дела в Москве. В принципе, вот так на расстоянии, без лишних встреч и разговоров, мне, врать не буду, были приятны и цветы, и фрукты, и круассаны с ароматным кофе.

Но Соколовский не был бы Соколовским, если бы не выкинул очередной фортель.

В следующий свой визит не привыкший отступать Матвей, подхвативший где-то за МКАДом вирус необузданной романтики, к которому у меня лично с давних пор иммунитет, притащил сертификат на звезду.

Звезду в далеком, невидимом глазу космосе, названную в мою честь.

Вернее квазар!

Вот и как тут было не материться?!

А я педагог! Вообще не могу позволить себе подобных выражений! Даже иногда. Ведь стоит только раз расслабиться, и потом в самый неподходящий момент рот помимо воли обязательно выдаст бессознательное крепкое словцо там, где это может стоить если не работы, то репутации уж наверняка.

Не скрывая раздражения, я без всякого стеснения зашла на указанный в сертификате сайт Роскосмоса и без особого труда (спасибо разработчикам) нашла примерную стоимость покупки квазара.

Полтора миллиона рублей!

За неведомую хрень в космосе. Хрень, которой даже нельзя хоть как-либо воспользоваться. Разве что потешить свое эго, но у меня этот придаток был развит слабо и как-то в другом направлении.

Злости не было предела.

От ребячества Матвея взрывалась моя голова. Я не знаю, может кому-то такой вот сувенир и мог показаться вершиной романтики, ну или просто красивым жестом, но точно не мне.

Обозвав Матвея редкостным балбесом, привыкшим сорить деньгами направо и налево, прямо при нем стала искать на сайте информацию о том, можно ли отказаться от данной покупки и вернуть деньги, либо насколько реально перепродать дурацкий квазар в неведомом космосе. У меня закрадывались нешуточные сомнения, что вообще в природе существует еще один такой дурак, готовый выбросить полтора ляма.

Нет, я понимаю, что дареному коню в зубы не смотрят, а считать чужие деньги неприемлемо, но в конце-то концов должен же быть предел у этого безумия! У нас вообще-то сын подросток! И учится не в самой простой гимназии. Там и одежда брендовая, и гаджеты, что обновляются каждые полгода (чтоб их разработчики в аду горели), и всякие экскурсии по городам и странам! Бесконечные сборы на подарки, праздники и прочее, прочее. А еще наш сын начал девочек водить в кино и кафешки, на это тоже надо средства выделять, а не растить скупердяя. У отца Степа денег не берет принципиально, а моя зарплата не резиновая. Вот скажите, на кой черт мне звезда?!

— Зоя, но ведь дело не в деньгах! — словно читая мои мысли, воскликнул Матвей, беся меня еще больше, — Ты знаешь, что означает такой подарок?! Это же квазар! Один из самых ярких объектов во всей Вселенной! Мощность излучения в сотни раз превышает суммарную мощность всех звёзд таких галактик, как наша. Это же все ты! Ты — квазар всей моей жизни!

Господи, какой бред!

— Это все конечно очень мило и романтично, Матвей, я, правда, оценила масштабы твоей щедрости (и величину глупости), но… Что мне делать с этой звездой?

— Квазаром!

— Да хоть с кометой Галлея! Вряд ли под залог этого сертификата мне дадут кредит на новый компьютер для Степы и репетитора по черчению! Ты выбросил полтора миллиона рублей в черную дыру и ждешь, что я начну этим восхищаться?! Я? Серьезно? Человек, который способен, как минимум, просчитать проценты по самому простому вкладу?! Человек, который каждый месяц составляет бюджет расходов, чтобы была возможность хоть что-то отложить сыну на учебу или, не приведи господь, на черный день, потому что ей богу однажды мне уже доводилось разбивать детскую копилку, чтобы достойно похоронить отца!

В глубине души я понимала, что Матвей никогда не сталкивался с подобной нуждой, а потому попросту не способен осознать всю величину моего негодования, что симпатию свою и привязанность он умеет выражать только через деньги, потому как на том и сам вырос, но остановить бурлящий поток воспоминаний было уже невозможно. Слова ядовитой кислотой лились на опешившего и не смеющего произнести ни слова Матвея, чьи плечи печально поникли, а в глазах расплескалась вина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вот только жалости во мне совершенно не осталось. От мелькающих в сознании картинок из прошлого навернулись горькие слезы.

Это было ужасное время. Самое ужасное за всю мою жизнь. Мама умерла внезапно. Вслед за ней отец серьезно заболел и буквально сгорел на глазах. Мы потратили все наши сбережения на лечение, которое должно было помочь, но надежды оказались тщетны. Спасти папу не удалось.

Я была разбита. Не знала, на какие деньги мне купить гроб и оплатить место на кладбище, как организовать поминки, и на что собрать ребенка к школе. Та копилку в виде толстого кота, что стояла на шкафу с незапамятных времен, и куда лично я ссыпала только мелочь из карманов, была разбита в порыве отчаяния.

Каково же было мое удивление, когда внутри обнаружились немалые деньги. Порядка двухсот тысяч. Даже представить сложно, как маме удалось скопить подобную сумму, но без этих денег сложно было бы справиться со всеми навалившимися проблемами.

С действующим кредитом за Степин ноутбук, организацией похорон и сборами сына в гимназию мне светила одна дорога — в микрозаймы. А это прямой путь на самое дно.

Матвей, ожидавший от своего подарка чего угодно, но не подобного экскурса в мое незавидное прошлое, сначала извинился, потом выматерился и забрал рамку с сертификатом, пообещав все исправить. Не знаю, удалось ли ему осуществить возврат, потому как к теме квазара мы не возвращались.

А еще я строго-настрого запретила вообще делать мне какие-либо подарки, намекнув, что новоиспеченному отцу есть о ком заботиться и на кого тратить деньги.

Пообещав избавить меня от всякого рода романтики, Соколовский подошел с другой стороны. Он вознамерился выплатить нам со Степой алименты и проценты по их задолженности за все годы своего отсутствия.

Жест и в самом деле совершенно неромантичный, но зато, как Матвей выразился, мега-практичный и обязательный. Сначала мне было даже смешно, но узнав, о какой сумме идет речь, чувство юмора испарилось напрочь.

Двадцать восемь миллионов рублей.

Двадцать восемь!

Миллионов!

Алиментов!

Как вообще можно адекватно отреагировать на подобную новость?

Всякий раз, когда поднималась эта тема, у меня пропадало настроение, дар речи, и темнело в глазах. Я запрещала себе даже думать о том, что возьму эти деньги, но проклятый мозг, не переставая, считал и считал, и считал. Рисовал картинки лазурных волн где-нибудь на морском побережье, новенький блестящий айфон для Степы взамен его древнего по молодежным меркам смартфона, современный мощный компьютер и удобное ортопедическое кресло, лучший репетитор по черчению (раз уж сын решил выбрать нормальную профессию, я точно сделаю все, чтобы он поступил в этот свой архитектурный) и много-много других сбывшихся желаний.

Но… Нет…

Неправильно принимать все эти миллионы!

Соколовский стоял на своем, доказывая, что я не имею права отказываться от алиментов, и вообще это его отцовское право и, более того, прямая обязанность выплатить все, что причитается Степе, независимо от моего, так сказать, желания. Я же, зная себя, боялась попасть пусть и не в физическое, но в моральное рабство.

Потому что, как не чувствовать себя обязанной, если речь идет о подобной сумме? Полная финансовая независимость и миллионы открывающихся возможностей пьянят, да, но и давят одновременно.

Я очень хотела отказаться. Или хотя бы снизить сумму до размеров адекватной реальности, раз в десять, например. Но, как оказалось, Матвей был прав. Юридически отказ от алиментов незаконен, ведь такое действие напрямую нарушает права и интересы несовершеннолетнего.

Семейство Соколовских, словно боевой оперативный штаб, развернуло нешуточную деятельность в отношении Степы, желая узаконить их родство.

На самом деле, я очень переживала и о том, что сын будет злиться и сопротивляться до последнего, но на деле вышло совсем наоборот. Скрыть волнение, радость и в некоторой степени гордость у Степы не получалось. По крайней мере, передо мной. Я не могла не замечать, как нравится моему ребенку тот факт, что его хотят как можно скорее признать официально.

Чтобы не обманываться на этот счет одними догадками, я решилась на откровенный разговор с сыном, после которого лишь убедилась в своих предположениях. Как бы Степа не злился на Матвея, как бы не доводил его своим равнодушием и показательным пренебрежением, оставаться безотцовщиной он не хочет. И под напускной неприязнью внутри моего такого большого, но такого еще юного мальчика живет тихая радость от того, что любимый кумир оказался его родным отцом (наверное, он мог даже мечтать об этом в детстве). Как всякому подростку, в силу своего возраста зацикленному на собственных бушующих эмоциях, Степе льстило, что Матвей отказывается скрывать сына, словно грязный секрет.

О нет. Наш звездный папаша трубил во все стороны о Степе, не скрывая вины и собственных ошибок.Однако тот продолжал находиться в состоянии презрительного отчуждения.

Матвей находился на грани отчаяния, но держался достойно.

Было так странно и необычно чувствовать его постоянное присутствие в нашей жизни. Видеть в глазах, направленных на сына, и гордость, и восхищение, и вину, и боль, и страх… и любовь…

Это подкупало. Будоражило эмоции и рождало до бесконечности глупые мысли о том, что все в наших жизнях могло быть иначе. Но какой теперь толк в подобных размышлениях?

Все же я посоветовала Матвею набраться терпения, потому как намного лучше знала, чего стоит ожидать от Степы. Мальчик непременно оттает. Уже начал, просто со стороны никому еще не видно. Поэтому я совершенно не удивилась, когда в один прекрасный день сын все же согласился на официальное установление отцовства.

Конечно, его одобрение с юридической точки зрения никому не требовалось, но деятельные Соколовские проявили такт и выдержку, пообещав ничего не делать в обход желаниям сына и внука. Так, спустя два с половиной месяца уговоров, добились результата.

В кратчайшие сроки была оформлена процедура установления отцовства, проведена требуемая в таком случае генетическая экспертиза, а затем по мировому соглашению определена совместная опека над Степой, с расписанием графика встреч между отцом и сыном.

И вот, буквально на прошлой неделе Матвей, не требуя более моего согласия, перевел всю сумму алиментов на мой банковский счет, и устроил целый праздник по случаю воссоединения семьи, пригласив нас с сыном в ресторан. Степа привычно куксился, делал скучное лицо и отвечал отцу сквозь зубы но, кажется уже и сам уставал от собственного поведения.

Я же, оглушенная свалившимся в один миг богатством, совершенно не понимала, как себя вести. Надо ли мне обнять Матвея, сующего в мои руки очередной неподъемный букет цветов? Должна ли я теперь улыбаться ему, как ни в чем не бывало? Двадцать восемь миллионов это ведь достойная компенсация за совершенные им ошибки. Ведь так?

Стоит ли мне забыть прошлое и попробовать начать все с чистого листа, как просит того отец моего сына? Но ведь деньги не способны лишить человека памяти. Определенно нет. Но, как выяснилось, они очень хорошо затыкают рот…

По крайней мере мне теперь совсем уж неловко высказывать какие-либо упреки и претензии.

Я запуталась. Так запуталась, что попросту не знала, как себя вести. С одной стороны мы во всем разобрались, и ворошить старые обиды нет никакого смысла. С другой — получается так, будто мою боль, мои обиды и одиночество просто присыпали кучей денег, как что-то незначительное.

Но надо признать, куча эта весьма впечатляющая.

За такую кучу в принципе можно было бы родить и воспитать еще как минимум парочку детей от Матвея при минимальном его участии. Только уже не работая и ни в чем себе не отказывая. Я ужаснулась, ведь столь безумная мысль не показалась мне неприемлемой. Пожалуй, при таком исходе моя глупая совесть, обглодавшая изнутри все кости, могла бы и замолчать, сочтя долг выплаченным.

Боже, ну как так получается, что я все время чувствую себя виноватой и всем обязанной?

Вопросы, вопросы, вопросы… И ни одного ответа.

Я даже не понимала, что именно чувствую. Утратила способность распознавать собственные эмоции. Будто погрузилась на несколько метров под воду, где сквозь вакуум и плотность доносились лишь отголоски чувств, их слабые вибрации, сливающиеся в неразборчивый белый шум.

После ужина в ресторане прошло всего несколько дней, и вот теперь неугомонное семейство выдумало очередной повод собраться вместе. Черт, если бы не Тамара Яковлевна, отказалась бы без зазрения совести.

Словно подслушав мои метания, женщина позвонила сама. Раздумывая сослаться на простуду или затяжную мигрень, я приняла вызов, и с ходу услышала, что никакие отказы не принимаются. В конце концов ее родной сын возвращается, да еще и с невестой. Я как женщина и как мать просто обязана ее поддержать и помочь с адекватной оценкой потенциальной невестки, ибо сама Тамара Яковлевна боится быть слишком предвзятой, как и всякая свекровь.

Разве можно отказать в подобной просьбе?!

Лучше бы я отказала.

Глава 36

Впереди выходные, а за ними майские, только настроение ни к черту. Оно под стать погоде, что зарядила небесные обоймы серыми пулями и обрушила на сбросивший куртки, вверяясь непостоянному в такую пору солнцу, народ свою мокрую холодную тоску слепым частым обстрелом.

Никаких тебе обещанных прогнозом золотых лучиков и голубого весеннего неба. Лишь тяжелое свинцовое одеяло, плотно укутавшее все еще стылую от совсем недавно растаявших ледников землю, чавкающие под ногами куски придорожной грязи, да беспощадные коричневые брызги, летящие из-под колес заляпанных автомобилей и их бессовестных водителей прямо на пешеходов, теряющихся при выборе, что конкретно прикрывать зонтиками — раскрытые головы, либо тонкие светлые колготки да джинсы.

Ни я, ни Степа предстоящим вечером воодушевлены не были, но все же выглядеть бедными родственниками (особенно учитывая, что теперь таковыми вовсе не являлись) не собирались, а потому посетили парочку торговых центров. На сына тратить деньги с новенькой карточки было легко и приятно, на себя… Тоже в принципе не особо сложно. Разве что только вначале.

А как гласит известная поговорка — лиха беда умереть, а там, как говорится, похоронят.

Сына принарядили довольно быстро, а вот меня… Степа постоянно кривился, не одобряя ни одного из предложенных мною нарядов, а потом и вовсе заявил, что среди серых костюмов старых дев на уж точно ловить нечего и потащил в какой-то подростковый отдел, где «опытный» консультант Алиса, едва ли достигший совершеннолетия, сияя в свете светодиодных ламп розовыми волосами собрала мне по молодежным меркам «годный лук».

Страна чудес, да и только.

На вешалках вещи выглядели совершенно несовместимо. Сомнению, пожалуй, лишь не подвергалась выбранная цветовая гамма. Черный плюс белый. Никаких противоречий. Но вот модели… Все же, поддавшись уговорам Степы, главным аргументом которого стал укор, что мы не на родительское собрание идем (хотя я бы поспорила на сей счет), вынуждена была согласиться на примерку предложенного комплекта.

На меня натянули мягкую трикотажную комбинацию, длиной на целую ладонь выше колена и с вырезом сердечком, подчеркивающем мои восхитительные, если верить словам молоденькой Алисы, ключицы, модную в этом сезоне грудь (что бы это ни значило) и невероятный оттенок кожи.

Молодец девчонка. Далеко пойдет с таким талантом к ненавязчивым комплиментам при ее-то работе.

Поверх одного платья надели еще одно. Практически прозрачное, из мягкой сетки в горошек, свободное с длинными рукавами и оборкой по подолу. Ноги упаковали в не очень-то подходящие на мой «старческий» взгляд ботинки, на плечи легла кожаная курточка, а в руку — вполне симпатичная стеганая сумочка.

Увлеченная процессом девочка, войдя в раж, растрепала мои волосы и послала Степу в соседний отдел с запиской, где нацарапала, какого именно бренда и оттенка помаду там необходимо срочно приобрести.

После всех манипуляций из зеркала на меня смотрела молодая девушка.

Да, именно так. Не мать-одиночка. Не учительница-математичка. А молодая очень даже симпатичная девушка, с темными шоколадными глазами и сочными пухлыми губами. В кокетливо-нежном белом платье так необычно контрастировавшим с холодным металлическим блеском молний на черной коже курки и необычной для меня яркой помадой, попавшей в тон тем самым сережкам, что я никогда не снимала и смотрящейся как-никогда ранее уместно.

Удивительным было то, что одежда, подобранная консультантом, не только была удобной, мягкой и приятной, но и вдобавок ко всему не противоречила внутреннему самоощущению. Я не казалась молодящейся теткой, напротив, даже как будто сбросила лет пять.

Поддавшись азарту, я примерила еще несколько платьев, легкий кардиган, брюки, блузку и даже шорты.

На кассе предусмотрительная Алиса грамотно втюхала пару колготок и чулки «по акции», яркий красный зонтик — хит сезона, шарфик, чтобы прикрыть мою «изящную длинную шею» от переменчивого ветра, гелевые стельки, чтобы ножки не уставали в новой обуви и даже брелок — подарок к карте постоянного клиента.

Шопинг, пожалуй, впервые доставил мне удовольствие и поднял настроение. Может быть потому, что не бил по кошельку и не было причин задумываться, как дотянуть до конца месяца после незапланированных трат. А может потому, что я чувствовала себя молодой и привлекательной.

А еще я не могла припомнить, когда вообще с такой легкостью расставалась с целой своей зарплатой. Впрочем, возможно укоры совести настигнут меня чуть позже. Дома.

Но вопреки ожиданиям хорошее настроение даже к вечеру не иссякло, в отличие от дождя, который уступил-таки прогнозу синоптиков и предоставил небосклон алым лучам заходящего за серые высотки и жмущегося к горизонту солнца.

На ужин мы прихватили «Наполеон» из лучшей в городе пекарни, цветущую орхидею в горшке для Тамары и подаренный когда-то мне кем-то из благодарных родителей коллекционный коньяк.

Интересно, что двигало человеком в тот момент, раз он счел такой презент подходящим довольно молодой учительнице?

Калитка добротного двухэтажного коттеджа была не заперта, входная дверь наверняка тоже, но входить без приглашения мы бы не посмели, даже будь она распахнута настежь. Из открытого на проветривание окна слышался смех и веселый неразборчивый гул голосов. Видимо, все уже на месте.

На трель звонка послышался громкий голос «Я открою, мам!», а затем двери распахнулись и на нас уставились два зеленых глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Очень знакомых зеленых глаза.

— Эээ… Ну, привет, Сердечный Приступ… Ты, как всегда внезапна…

Повисло долгое тягучее молчание. Мы втроем зависли в дверном проеме, словно истуканы с острова Пасхи. Не шевелясь и даже не моргая.

— Сынок, милый, что же ты держись гостей в пороге?! Я же предупреждала, что еще не все подтянулись! Зоенька, Степушка, проходите! А Матвей не с вами? Странно… Должен подъехать уже.

— Добрый вечер…

— Здрасте…

Одинаково буркнули мы со Степой, входя в дом под сощуренным взглядом хозяйского сынка. Нет, я конечно, подозревала, что мир тесен, но чтобы настолько!

— Зоя, как ты прекрасно выглядишь! Большое спасибо за орхидею, она прелесть, о и за торт, сыночек, ну-ка неси его на кухню! Мы сейчас подойдем, не в пороге же нам знакомиться… А это видимо тебе, Миша, смотри-ка твой любимый коньяк! — щебетала Тамара, пока я пыталась попасть дрожащими ногами в тапочки.

— Пойдемте, пойдемте! Вот здесь можно вымыть руки, а потом прямо по коридору. Не стесняйтесь! Степа, проходи вперед! — весело и громко поторапливала Тамара, а подцепив меня под локоток, уже совсем тихо шепнула, — Невестка-то наша, по-русски ни бум-бум, я из иностранных только с латынью на ты. Поможешь мне с объективной оценкой, а то я, кажется, чересчур привередлива.

Ох, Тамара Яковлевна, я кажется еще более предвзятый оценщик. Невестку вашу в глаза не видела, а она мне уже не нравится!

Глава 37

Около двух лет назад

Зима, как обычно, пришла внезапно. Восьмого декабря неожиданно для людей и городской администрации небеса низвергли на землю пару сотен тонн мокрого снега, и город, не подготовивший должным образом спецтехнику, встал в бесконечных заторах и пробках.

К огромному ужасу оказалось, что Степкин пуховик, купленный на февральской распродаже, за лето стал неприлично короток в рукавах и беспощадно тесен в плечах. Несмотря на то, что покупался он на вырост, на изменения, произошедшие с резко возмужавшим сыном, оказался не рассчитан.

И как назло, в ночь Степа улетает на двухнедельные сборы, а отправлять ребенка в поездку в осенней куртке, когда в прогнозе минус пятнадцать не позволит себе ни одна вменяемая мать.

Поэтому, сразу после работы, несусь в его любимый спортивный магазин, где меня дожидается заказанный нами со Степой за завтраком новенький пуховик уже из мужского, а не детского отдела. Стараюсь даже не размышлять на тему того, как быстро летит время, чтобы в очередной раз не расстраиваться от того, как стремительно я старею, а жизнь меж тем похожа на бесконечный бег взмыленного хомяка в колесе.

Мне отчаянно везёт. Успеваю и в торговый центр, и вырвать из-под носа какого-то мужика куртку, решив в последний момент взять ее на один размер больше, умудряюсь отхватить последние шарф и шапку в тон, на кассе до кучи приобретаю перчатки. Не опаздываю и в аэропорт, где, ощущая в себя супер-женщиной, утепляю своего отпрыска перед самой посадкой.

Степа, закатив глаза, все же сменил осеннюю парку, а вот шарф, шапку и перчатки наотрез брать отказался, ссылаясь на совершенную глупость — конфликт брендов.

О каких брендах может идти речь, если на кону стоит вопрос тепла и здоровья, я не понимала. Тем более, что сама лично видела, как эти бренды вполне мирно сосуществовали на одной полке и вовсе не конфликтовали. Однако, подобный аргумент достаточным не сочли, оставшись в осенней шапке.

Подростки — самые сложные люди на свете!

Ну, да ладно. Не с голой головой, главное. А там, если что, капюшон накинет.

Я еще долго вглядывалась в темное небо, проводив глазами самолет, уносящий моего сына навстречу новым мордобоям, прости господи, и только потом ощутила вселенскую усталость. Наш небольшой аэропорт быстро опустел. Толпа прибывших рассосалась, а других рейсов до утра не предвиделось. Полноватая уборщица укоризненно косилась на меня, натирая пол, я смутилась и, едва переставляя ноги, поплелась на остановку. На автобус опоздала. За окном десятый час, ледяная метель и минус восемь по прогнозу. Хотя, по ощущениям — все восемнадцать. Хорошо, что везде успела.

Осталось дождаться маршрутки. В десять должна быть.

Вскоре бодрым козликом на остановку прискакал парнишка. Навскидку — лет двадцать. Без шапки! С голой шеей! В кожаной куртке! В тонюсеньких модных джинсах и белоснежных кроссовках. Стоит и удрученно смотрит в темный экран смартфона.

Вот куда, скажите мне на милость, смотрят родители?!

Вырасти — вырос, а ума не вынес, как говорится. Здоровенный, как мой Степка, и такой же, видимо, модник.

Предсказуемо Козлик очень быстро начал коченеть от холода, и даже плотный бронзовый загар, отдающий болезненной желтизной в свете фар проносящихся мимо автомобилей, не способен был вернуть хозяину тепло солнца, которое он, по всей видимости, еще совсем недавно впитывал.

Минуты шли, остановку и нас с козликом заметало, транспорта все не наблюдалось. Было просто невыносимо смотреть на озябшего детину. Внутри кипели злость на его безалаберность и вместе с тем жалость.

В один момент я просто не выдержала, глядя на скрюченного, припорошенного снегом юношу, который в попытке согреться присел внутрь стеклянной остановки.

Бубня себе под нос нотации и нравоучения, приблизилась к нему и принялась выуживать из пакета Степины вещи. Натянула по самый нос забракованную сыном шапку, сверху плотно намотала шарф — ужас всех подростков, прикрыв раскрытый в изумлении рот, при этом едва не выколов вытаращенные на меня глаза биркой. Озябшими пальцами вытащила осеннюю парку, мысленно попрощавшись и с ней, и с деньгами, что придется потратить на новую, и, продолжая ругаться то ли на пацана, то ли на всех парней разом, помогала ему вдевать руки в рукава, а следом и перчатки.

Ошарашенно попутчик осмотрел себя и хотел было что-то сказать, но…

— И вот только вякни мне сейчас про конфликт брендов! Отхожу хворостиной — даже не сомневайся! — рявкнула я хорошо поставленным учительским голосом и отвернулась.

Стуча зубами, козлик проблеял «с-с-с-спасибо», но я, отмахнувшись, уже не слушала, а разговаривала с оператором службы такси. Можно было бы поймать машину у аэропорта, но те бомбилы три шкуры сдерут и копейки не уступят. Выгоднее их же вызвать через оператора или приложение. А мне сейчас не до излишних трат.

Через десять минут затолкала детину на заднее сидение старенького логана и следом села сама. В темноте и тесноте прокуренного, не очень чистого салона попутчик уже не казался таким уж юным, особенно, когда начал вполне по-взрослому басить.

— Как-то неласково родной город встречает. Кошелек украли, багаж потерялся, а телефон сел. В кармане есть двести долларов, сотня дирхамов, пятьдесят евро и всего рублей шестьдесят мелочью… На маршрутку бы хватило…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ну-ну. Не мальчик, а целый обменный пункт.

— Ты прилетел из-за границы что ли?

— Ага. Дубаи. Хотел такси взять, но за доллары никто не согласился. Дикий народ.

— Нормальный народ. Зарплату в рублях получает. А почему тебя никто не встречает? Где твои родители?

— Да вроде взрослый уже. И хотел маме сюрприз сделать…

— Ну-ну… — скептически буркнула в ответ, но материнское сердце дрогнуло. — Куда ехать-то тебе, турист?

Конечно, козлику надо было совершенно в другую сторону, но до меня ехать ближе, а я слишком устала, чтобы колесить по городу. Чай не красна девица, доедет самостоятельно. Назвав таксисту свой адрес, прикидывала, во что обойдется поездка через весь город на такси по ночному тарифу. Должно хватить.

У своего дома я расплатилась с таксистом по счетчику, сунула козлику капусты — последнюю тысячу (как назло мельче не было). Тот, настойчиво благодаря, попытался впихнуть мне в руку всю свою валюту.

— Успокойтесь, молодой человек. Ничего не надо. Маме привет.

И, покинув душный салон, с легким сердцем, пакетом и кошельком направилась домой.

Ладно, через два дня зарплата. Зато мальчик цел.

Через пару дней утром, по дороге к остановке, где уже толпился народ в ожидании вечно опаздывающего переполненного транспорта, прямо рядом со мной притормозил чересчур солидный для нашего района лексус, откуда очень даже бодренько выскочил молодой мужчина.

Высокий, статный с легкой щетиной на лице, в элегантном черном полупальто. От него за версту веяло харизмой, деньгами и каким-то невероятным селективным парфюмом. Огибаю авто по дуге и тороплюсь вперед к остановке, когда слышу смутно знакомый бас.

— Девушка! Одну минутку!

Это он мне сейчас? Это я-то девушка? Медленно оборачиваюсь. Мало ли, вдруг заблудился, хочет дорогу узнать.

— Что, простите?

— Одну минутку! Можно Вас?

— Зачем? Я вообще-то тороплюсь…

— Позвольте подвезти, — и галантно распахивает двери автомобиля.

— Не стоит. Спасибо. Я не сажусь в машины к незнакомцам.

— А, ну да. Вы предпочитаете подбирать их на остановках и самостоятельно подвозить на такси.

На загорелом лице сияет белозубая улыбка, в глазах — задор и ожидание. Присмотревшись к мужчине внимательнее, с трудом, но все же узнаю в нем недавнего своего попутчика.

— Вы?

— Я, — мужчина почтительно склоняет голову, но продолжает при этом обаятельно улыбаться, — Позвольте представиться — Стефан Ашкетов.

Глава 38

— Позвольте представиться — Стефан Ашкетов.

— Зоя Павл… Кхм… Свиридова…

— Точно? А то, кажется, что вы как-то не уверены.

— Точно. Привычка. Я Павловна, но, думаю, мы вполне можем обойтись без отчеств.

— Согласен. Приятно познакомиться, Зоя. Раз теперь соблюдены все правила и нормы приличия, вы позволите все же подвезти вас?

Стефан источал такое дикое обаяние, что невозможно было не заразиться его хорошим настроением. А еще он смотрел на меня тем внимательным, мужским, оценивающим взглядом, от которого подгибаются колени, и вроде как был удовлетворен, потому что продолжал открыто и естественно улыбаться.

Немного смущенная неожиданным мужским интересом, я понимала, что этот представитель сильного пола точно не привык к отказам, да и что уж там, мне самой хотелось продолжить наше знакомство.

— Что ж, буду благодарна, — улыбнулась в ответ и шагнула навстречу протянутой мне ладони.

Изящные мужские руки с длинными пальцами и аккуратными ногтями помогли взобраться на переднее сидение авто и осторожно прикрыли дверцу. В чистом салоне пахло кожей, лимоном и все тем же дорогим парфюмом. Приятно, одним словом.

Стефан в два шага обогнул капот и ловко запрыгнул на водительское место, а затем ловким движением достал откуда-то с заднего сидения корзину с пестрыми цветами, на дужке которой была прикреплена… медаль.

«За спасение человека»

— Это Вам, в благодарность, так сказать. Спасибо, что не дали замерзнуть.

— Глупости. Не стоило, правда. Медаль еще, выдумали тоже…

— И все же вынужден настаивать. Боюсь, мама огорчится, если Вы ее не примете.

— Что ж, если только ради Вашей мамы…

— Вот и отлично. Куда едем?

— Гимназию первую знаете? — промямлила я, обнимая корзину, источающую сладкий цветочный аромат.

— Учитесь там?

— Что? О нет, нет! Куда уж мне, скажете тоже. Я преподаю. Алгебру, физику, геометрию… Вот…

— Здорово! — кивнул мужчина, выруливая на проспект, а я, улучив момент, принялась его разглядывать. Сегодня в дневном свете он совсем не походил на того юнца, каким показался на темной безлюдной остановке. Более того, я заподозрила у себя серьезные проблемы со зрением, ведь Стефан совершенно точно был примерно моего возраста. — Я и сам когда-то там учился. А вы?

— Что?

— Вы учились в первой гимназии? Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы могли встречаться ранее.

— Нет-нет. Это вряд ли. Я получала образование в другом месте.

— Признаться честно, изначально я решил, что вы несколько старше. Пожалуй, уже лет десять меня никто не грозился отходить хворостиной. Думал, Вы ровесница моей мамы, но сейчас вижу, как жестоко ошибался.

Я не очень хорошо помнила, что бубнила в порыве злости, но предательский жар, зародившись где-то между лопаток, стремительно пополз вверх, вынуждая пылать уши и глупо улыбаться.

— Извините. Вы выглядели очень… юным в этой кожаной курточке среди зимы. Показались мне едва ли не подростком. От силы лет двадцать. Молодежь сейчас, знаете ли, вообще не любит одеваться в теплые вещи.

— Двадцать? Серьезно? Приму за комплимент!

— Надеюсь, мои слова были не очень обидными. Если честно, с трудом припоминаю, что конкретно Вам инкриминировала.

— Как же! Обвиняли в безалаберности, глупости и разжигании войны между адидасом и рибок.

— Боже!

— Может, перейдем на ты?

Дорога до гимназии пролетела незаметно. Мы непринужденно болтали, улыбались и разглядывали друг друга. К концу поездки мне и самой стало казаться знакомым и его лицо, и голос, и жесты. Когда, припарковавшись у ворот гимназии, Стефан предложил поужинать вместе, я не нашла ни единой причины, чтобы отказать.

Красивый, образованный, и если судить по отсутствию кольца на пальце, свободный мужчина предлагает мне свидание. Видит бог, у него не было ни единого шанса получить отказ.

Так и начался наш короткий, но яркий, словно вспышка на солнце, роман.

***

Из воспоминаний выдергивает переливистый и звонкий, словно колокольчик, женский смех. С остервенением в третий раз намыливаю руки, когда в дверях появляется Матвей.

— Привет.

— Привет. Секунду подожди, я уже все почти, — и в четвертый раз подношу руки к дозатору.

— Еще чего, двигайся.

Матвей, пользуясь моментом, обхватывает своими ручищами меня за талию и нагло отодвигает вглубь ванной комнаты, пространство которой тут же заполняется свежим морским ароматом его туалетной воды от культового парфюмера.

Оказывается, некоторые вещи в жизни Соколовского не меняются никогда.

Спускаю с рук ему эту вольность, хоть и пребываю в довольно нервозном состоянии. Хочется проявить как можно больше выдержки, поэтому не стоит распаляться на мелкие проказы Матвея. Впереди настоящий ужас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ты какая-то нервная, — участливо замечает он, подставляя руки под мои и начинает словно невзначай касаться пальцами пальцев, играя, — Случилось что?

— Все в порядке. Я обычная.

Прерывая дискуссию, едва промокнув ладони полотенцем, покидаю ванную, где тут же натыкаюсь на Тамару Яковлевну, спешащую в кухню.

— Зоя, ты только посмотри, Матвей принес такой же торт! Куда нам столько сладкого? — всплескивает она руками, в которых действительно «Наполеон», и тут же сама себя успокаивает, — Ну ничего, молодежь вы или как, съедите!

Киваю, не придумав ничего лучше. И в самом деле — столько народу, что одного торта вполне могло и не хватить.

— Ты потрясающе выглядишь, — раздается голос Матвея над самым ухом и вдоль позвоночника разбегаются мурашки.

— Пойдемте, пойдемте, будем знакомиться! — поторапливает Тамара, и мы спешим вслед за женщиной.

В кухне пусто и я коротко выдыхаю, обрадованная передышкой, но напрасно. Тамара ведет нас дальше, туда, где за широкой аркой расположена просторная столовая.

— Итак, мои дорогие, знакомьтесь! Этот очаровательный мужчина — мой сын, Стефан. Это его девушка Моника. Это Матвей, сын Игоря Михайловича. А это Зоя и Степан…. — Тамара Яковлевна заметно нервничала, потому речь ее выходила торопливой, а жесты слегка дерганными. — Стефан, что ты молчишь! Транслейт Монике. Прости господи.

После команды «транслейт Монике» рот раскрылся не только у Стефана. В три голоса молодые мужчины принялись знакомиться с девушкой. И сложно было хоть кого-то из них осуждать, потому как Моника…

Моника…

Моника оказалась неординарной личностью. Кошмар всех женщин и мечта всех мужчин. Само совершенство.

Гребаный пятый элемент.

И она была послана в этот мир, чтобы его спасти.

Высокая, как все присутствующие здесь мужчины, которым она смело смотрит прямо в глаза, а не куда-то ноздри в отличие от меня. Стройная, как ангел Виктории Сикрет, платиновая блондинка с огромными сапфировыми глазами на кукольном личике.

Даже Матвей со Степой уступают ей в голубизне глаз, а я всегда считала, что равных им нет.

Моника сияла ровными белоснежными зубами и бриллиантами, а платье-футляр популярного нюдового оттенка подчеркивало каждое ее достоинство. Осиную талию, маленькую округлую попку и воистину шикарную грудь, от идеальные полушария которой даже я не отказалась бы потрогать.

Что я там говорила? Что хорошо выгляжу? Забудьте! Вот Моника, да, царевна-лебедь, я же, так, — невзрачная куропатка. Еще и вырядилась, как дура!

Немного неловко потоптавшись, расселись за столом. Стефан с Тамарой Яковлевной и Игорем Михайловичем — по одну сторону, а я, Матвей и Степа — по другую. Принцесса Моника, как почетный гость, посажена с торца и тут же атакована кулинарными снарядами щедрой русской хозяйки, расстаравшейся, надо признать, на славу.

Голубцы, маринованные огурчики и помидорчики, селедка под шубой, холодец, салат «мимоза», оливье, блины с красной икрой и гусь в апельсинах. Я уже не говорю о таких закусках, как мясной рулет, сырная нарезка, рыбная тарелка и сало.

Под лозунгом «сынок, транслейт» Тамара воодушевленно расписывала каждое блюдо потенциальной невестке, ожидая от той восхищения или хотя бы каплю энтузиазма.

Прозвучавший же над столом голос Моники «I am a vegetarian» в нависшей тишине в переводе не нуждался.

Тамара Яковлевна ругнулась, я истерично хихикнула, поспешно прикрывая рот, остальные затаились в немом ожидании. И лишь Моника сочла необходимым произнести крамольную фразу вновь, но уже более медленно, почти по слогам, будто существовала вероятность, что ее и с первого раза не поняли.

— I am a ve-ge-ta-ri-an. I don't eat animal products.

— Зоя, помоги мне, пожалуйста, — Тамара Яковлевна пихнула меня ногой под столом и встала, кивнув в сторону арки. Пришлось потеснить Матвея, чтобы выбраться из-за стола. Зато, пока он, пропуская меня, придержал за талию, я поймала суровый сощуренный взгляд Стефана, устремленный на наш телесный контакт.

Жаль, понять, что молодой жених при этом чувствует, не получилось.

В кухне женщина метнулась к холодильнику, затем к шкафу. На столешнице изящного итальянского гарнитура возникли хрустальные рюмки, изящная тарелочка с квашеной капустой и водка.

Тамара молча разлила алкоголь, заправила соленье ароматным маслом. И без слов взялась за рюмку. Никогда водку не пила, но в сложившихся обстоятельствах, не прочь с ней познакомиться. Вроде бы, нужно выдохнуть, глотнуть и не дышать, пока не закусишь.

Господи, спаси и сохрани!

Чокаемся. Киваем. Глотаем.

И не дышим! А когда глаза уже готовы вывалиться из орбит, Тамара кивает на тарелку и хрипит:

— Закусываем!

Капуста удалась. Хрустящая. Сочная. Кислая.

Подхватываем ее пальцами и едим. В желудке разливается жар, который вместе с кровью разносится по всему телу.

— Идем! — командует хозяйка и, подхватив рюмки и водку, решительно исчезает в проеме.

Вздыхаю, беру в руки тарелочку с капустой и плетусь следом.

— Стефан! О таких сюрпризах предупреждать надо! — отчитывает Яковлевна сына, а я не могу сдержать улыбку, потому что в этот момент он отчего-то смотрит не на свою Монику, а на меня. — Андестен?

— Да, мам. О таких сюрпризах надо предупреждать. Извини, — без тени сожаления отмахивается мужчина, но все еще смотрит на меня.

Тамара же ставит перед невесткой наши рюмки и одну новую, и наполняет их ледяным алкоголем вновь. В моей голове и теле уже образовалась невероятная легкость. Уши и щеки слегка горят, но первые надежно скрыты под волосами, а вторые не имеют свойства чересчур краснеть. Бодро курсирую ближе но, не рассчитав силы с пометкой на образовавшуюся в теле невесомость, слегка задеваю хрустальный бокал на тонкой ножке, отчего тот жалобно звякает, пока я сую принцессе Монике тарелочку с квашеной капустой.

— Овощи! — презентую я, не вспомнив, как сказать по-английски, но не теряюсь и смотрю на распустившего слюни Степу, — Сынок, транслейт.

В три голоса мужчины, словно на автомате, осуществляют перевод. Надо же… гуманитарии все, как один. Ну хоть Игорь Михайлович молча улыбается. Наш человек! Что ж, мальчики, попробуйте перевести это.

— Хороша закуска — квашена капустка! И подать не стыдно, и сожрут — не жалко!

Теперь хихикает Тамара, а четыре пары мужских глаз сверлят во мне дыру.

— Ну что же вы?! Транслейт!

Стефан отмирает первым и судя по тому, что Моника завороженно кивает, прикладывая руку к своей роскошной груди, напоминающей отсюда сверху Степкину попку в младенчестве, перевод носит весьма вольный характер. Я улавливаю лишь что-то похожее на «щедрость», «уникальный» и «вкусный».

— Рашен водка, Моника, — произносит Тамара Яковлевна, по-прежнему не присаживаясь за стол, — Дринк.

— О… — вытягиваются дудочкой порочно-пухлые модно-матовые губы, а затем начинают что-то тараторить.

Знаете, весь этот школьный инглиш, остатки которого еще пылятся на задворках моей памяти, оказывается совершенно бесполезным. Я не могу разобрать ни слова, а мужчины, кажется, больше не спешат с переводом, словно чего-то опасаются.

— Моника не употребляет сахар, мам. И в водке слишком много калорий. Она очень извиняется, что оказалась неудобной гостьей, и ей неловко снова отказывать хозяйке дома. Возможно, есть белое сухое вино и веточка сельдерея, ее бы это вполне устроило…

— Дринк, — не уступает Тамара, а Моника, уловив угрожающие нотки, понятливо кивает. — Стоя.

За столом начинается легкая суета. Мужчины наполняют свои бокалы кто чем. Спортсмены — вишневым компотом. Игорь Михайлович и Стефан все той же водкой.

Затем, словно по команде, все поднимаются. Моника, кажется, не понимает, в чем дело, но послушно повторяет за остальными.

— За встречу! — лаконично произносит Игорь Михайлович и первым опрокидывает рюмку.

Выдыхаем. Выпиваем. Не дышим.

Закусываем!

Ошалевшая Моника, не дождавшись команды, падает на стул и торопливо хрустит капустой, изящно орудуя вилочкой. Видимо, пытается потушить возникший внутри пожар, пока по щекам ее очаровательно скатываются две хрустальные слезинки.

Я же, хрустя огурчиком, завороженно наблюдаю, как перекатываются под тугим лифом платья ее идеальные груди, и не могу оторваться, в то время как Тамара толкает меня под локоток.

— Садимся, Зой! Гусь скоро совсем остынет.

— Может, тоже надо было больше капусты есть? — срывается вопрос с моих пьяных уст.

— От капусты сиськи не растут, Зоя. Это я тебе как врач заявляю.

— Жалко… — задумчиво тяну, осознавая всю несправедливость этого мира, а когда наконец поднимаю глаза, то замечаю, что Степа точно также завис на Монике, жующей салат, Игорь Михайлович разделывает гуся, а Стефан и Матвей беззастенчиво пялятся в мое декольте.

Вот же черт!

Глава 39

После третьей рюмки легкость из тела испарилась также внезапно, как и накатила. Не в состоянии больше держать спину, как идеальная Моника, что после второй стопки беленькой кроме капустки распробовала и Тамарины огурчики, и откуда-то взявшиеся опята, я откинулась на мягкую спинку стула, выпадая из разговора, один черт ничего в нем не понимаю.

Мужчины, двое из которых сидели по обе руки от меня, а третий ровнехонько напротив, продолжали общаться исключительно на заковыристом английском, ничуть не похожим на изучаемый когда-то бритиш инглиш. Хотя и Моника, стоит отметить, в разговоре не участвовала и ничего самцам не отвечала. Кажется, уже даже на своем родном языке девушка совершенно не андестен.

Запущена программа русификации. Утром будет больно.

Но троица активно беседовала между собой. Игорь Михайлович нахваливал Тамару за вкусный ужин, а та, знай себе, подкладывает мужу — утку, сыночку мясной рулет, да блинчики с икоркой, а захмелевшей будущей невестке запеченную картошечку.

Цепляюсь глазами за печатку на пальце Стефана, который медленно мнет льняную салфетку, и мысленно возвращаюсь в прошлое.

К тем моментам, когда эти изящные тонкие пальцы нетерпеливо вырисовывали узоры на холсте моей кожи, а губы жадно клеймили каждый ее сантиметр.

Боже, как давно у меня не было таких ласк.

Собственно говоря, с тех самых пор и не было. Как и много лет до того.

Молодой матери-одиночке с ревнивым ребенком и финансовыми заботами как-то недосуг обустраивать личную жизнь, а уж с моей-то внешностью и закрытым характером стоит ли вообще упоминать, что кавалеры у дверей не толпились.

Поэтому столь активное внимание со стороны Стефана не могло остаться незамеченным. Удивительное ли дело, что я нырнула в него с головой, отдаваясь встрепенувшейся внутри женской сущности и откликаясь каждой ласке.

Уже на первом свидании, когда Стефан забрал меня из гимназии и повез в небольшой, но довольно популярный ресторанчик вскрылись вполне ожидаемые, но тем не менее удивительные факты.

***

Нырнув из морозного декабрьского вечера в тепло салона, напитавшееся мужским древесно-бергамотовым ароматом с нотами мяты и черной смородины (мы на такой для нашего директора на 23 февраля скидывались), почувствовала стремительно возрастающий в груди жар. Стянула с головы шапку в надежде снизить температуру тела, а Стефан вдруг наклонился и выбил из меня последний дух, скользнув нежным движением губ по щеке.

— Привет, — лукаво прошептал Ашкетов, пронзая теплым игривым взглядом и аккуратно заправляя прядь волос за ушко.

А потом он, собственно говоря, разглядел это ушко поближе. Нахмурился. Завел волосы и за второе мое выдающееся ухо. Некоторое время бегал глазами туда-сюда, а потом улыбнулся, словно чеширский кот. Широко-широко, так что щеки едва не треснули.

Я смутилась и позволила детским комплексам расплескаться сквозь стену невозмутимости.

— Уши как уши, — буркнула, пока мужчина внимательно рассматривал меня, словно экспонат кунсткамеры, и попыталась выпутаться из его рук, ставших вдруг неприятными. Момент испорчен.

— Согласен. Только я залюбовался твоими сережками.

— Сережки как сережки, — не поверила ни на секунду я, но зачла Стефану попытку загладить случившийся неловкий момент. — Обычные. Даже не золотые.

— Золотые, — уверенно поправил он меня, тем самым раздражая.

— Эти серьги куплены много лет назад в парикмахерской в торговом центре. Уж я-то знаю.

— Эти серьги изготовлены на ювелирном заводе «Династия». В каждом семнадцать гранатов и семнадцать бриллиантов, и если присмотреться, то по форме они напоминают человеческое сердце. Входят в коллекцию 2003 года и носят название «Сердечный приступ». Кстати, у тебя перепутаны правая и левая сережка.

— Они не снимаются. Что-то с застежкой.

— Это усовершенствованный замок. Никому не хочется потерять сережку стоимостью восемьдесят тысяч.

— Быть такого не может. Скорее всего, подделка. Говорю же, брали в обычной парикмахерской.

— Смотри.

Стефан осторожно повернул в сторону мой подбородок, а затем ловкими движениями взялся за сережку, щелкнула застежка, и уже через секунду я вглядывалась в хорошо заметную гравировку в виде буквы «Д» и цифры 585.

— Я придумал их, когда мне было лет тринадцать. Деду понравились, и он пустил их в производство. Семейный бизнес. Ювелирный завод «Династия» принадлежит Ашкетовым с самого основания вот уже три поколения. Владеют им мой дед и отец. А я ведущий дизайнер ювелирных изделий.

— Это какая-то ошибка, — бормотала я, защелкивая дрожащими руками застежку, хотя в глубине души уже поняла, что просто раскрылся очередной обман Соколовского. На самом деле это ведь он «покупал» серьги в той парикмахерской.

— А ты, Зоя, — маленькая врушка!

— Что?

— Зачем обманула, что не училась в первой гимназии?

— Я не…

— Я вспомнил тебя! С самого начала ты показалась знакомой, но лишь сережки поставили все на место. Однажды я подвозил тебя. С Зимнего бала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Не может быть… Степа? Шкет?

— А говоришь, что не врушка!

— Да я… — я поражена до глубины души. Вот этот высокий красавчик и есть тот щуплый мальчишка, в честь которого… так! — А сам?!

— Что сам?

— Ты… Ты — не Степа! Я… Я же сына назвала! А ты!

— У тебя есть сын?

— Да! Степа!

— Круто! Неужели ты все-таки сделала это! Назвала ребенка в мою честь! Черт, это так лестно!

— Хотела, но как оказалось…

— Зой, уж лучше он будет Степой, чем Стефаном, поверь! Мужчине с моим именем в нашей стране расти не просто. Особенно, если ты любишь рисовать, а не посещать спортивные секции. Меня лет с четырнадцати то и дело стараются причислить к каким-нибудь секс-меньшинствам.

— А что не так с твоим именем? Красивое же.

— Мать тоже так решила. Но там свои тараканы. Она у меня из семьи потомственных врачей. Стефан это что-то вроде фамильного имени. А еще Платон и Яков. Так что, как видишь, все могло быть гораздо хуже.

— Платон — красивое имя…

— Ха! Мама была бы от тебя в восторге! Она до последнего надеялась, что из меня выйдет отличный хирург — с такими-то пальцами, но, как видишь, не все мечты сбываются. Теперь она ждет внуков.

— А девочки?

— Что?

— Для девочек предусмотрены фамильные имена?

— Конечно. Валентина, Стефания, Регина, Тамара, Эльвира, Таисия и Ульяна.

— Ого! Выбор намного больше.

— На то они и девочки, — улыбнулся Стефан, аккуратно выезжая на центральный проспект.

Он вообще весь был очень аккуратный и острожный.

— Слушай, — нерешительно начал он, — А с кем сейчас твой сын? С мужем?

— Что? Вы, сударь, за кого меня принимаете?! — возмутилась я, впрочем, ничуть не обидевшись. Наоборот, мне казалось, что раз звучат подобные вопросы, значит, имеются и какие-то намерения.

— Хотелось бы прояснить некоторые моменты. Ты мне нравишься, Зоя. И я хотел бы продолжить наше знакомство более тесно. Я сам не женат и в отношениях ни с кем не состою. Поэтому, если ты не свободна, лучше сразу скажи, как есть. В чужую семью я влезать не буду.

— Я не замужем. И никогда не была. С отцом Степы мы никак не взаимодействуем, в воспитании сына он участия не принимает. В данный момент Степа на двухнедельных сборах под присмотром своего тренера.

— Спортсмен?

— Ага. Тоже наплевал на мамины мечты. По мне так уж лучше бы он рисовал. Кстати, это его вещи так удачно тебе достались.

— Его? Вот уж не подумал бы… Вообще, это был еще один вопрос, не дававший мне покоя. Кстати одежда в багажнике, забрал сегодня из химчистки.

— О, здорово! Я заберу. Хотя, шапку и шарф можешь, наверное, оставить себе. На всякий случай. Я, кажется, уже упоминала, что они не очень ладят со Степиной курткой.

— Конфликт брендов… Да-да, что-то такое припоминаю. Что это за бред, вообще?

— Не знаю. Подростки, что с них взять? У них во всем конфликт на конфликте.

— А сколько лет твоему сыну?

— Будет четырнадцать. Он просто очень рослый парень.

— Ничего себе!

— Да уж…

Стефан задумчиво притормозил на светофоре, и мы молча уставились, как то там, то тут, сталкиваясь друг с другом, торопятся пешеходы.

— То есть, мужа у тебя нет.

— Нет.

— И парня нет?

— Нет.

— И если я захочу, скажем, тебя поцеловать…

— Кажется, приличные девушки на первом свидании не целуются… Но я не уверена… Четырнадцать лет не была на свиданиях.

— Чушь все это! — решительно сказал Стефан и двинулся навстречу.

***

— Мам… Ма-а-ам!

— А?

— Я говорю, ты чего зависла?

— Голова болит. Пойду воздухом подышу.

Накидываю куртку, ботинки и выхожу на крыльцо. Конец апреля выдался ветреным. Вихрь моментально окружает меня свежим воздухом, треплет волосы, играет с подолом платья.

Выдул бы он еще из головы дурацкие мысли, но те слишком прочно засели.

Хочется домой и отчего-то плакать. Настроение скатилось куда-то в минус бесконечность и вряд ли уже вернется обратно. Надо уезжать, чтобы не портить хорошим людям вечер.

На удачу в кармане нахожу мобильник и через приложение вызываю такси. Время ожидания — десять минут. Стоимость поездки… а не важно — не разорюсь вроде как…

Мягко щелкает дверь. Даже не оборачиваясь знаю, кто стоит за спиной. Этот аромат еще долго выкручивал мне нервы всякий раз, когда директор оказывался в радиусе двух метров.

Селективная, мать ее, парфюмерия.

Стефан стоит позади. Я по-прежнему не оборачиваюсь. Не знаю, что сказать. Все было сказано еще тогда. И мне нечего добавить. Он нашел свое счастье, как я и советовала. Разве что… «совет да любовь»?

Отчего же мне так тошно?

Отчего мне так обидно за себя?

Обидно даже не на Стефана (Господи, на него-то за что?), а так… в целом… На судьбу что ли… на женскую свою природу. На ее (мое) несовершенство.

Отчего я не роковая женщина? Отчего, если даже нравлюсь мужчинам, не вызываю в них желания бороться? Отчего им всем так легко меня покинуть? Почему меня не любят до потери пульса? До искр из глаз? Почему во мне не нуждаются? Не дышат мной? Не восхищаются?

Отчего не страдают по мне годами? Не хранят верность, не ищут встреч, не вспоминают, не сожалеют, не посвящают песен и стихов, не бьют друг другу лица…

Отчего я такая … никакая? И можно ли стать кем-то лучше? Тем более, когда тебе за тридцать.

Как там было в том фильме? Помните?

«Так хочется быть красивой, я б тогда за всех обманутых девчат отомстила! Вот иду я красивая по улице, а все встречные ребята так и столбенеют, а которые послабей — так и падают, падают, падают и сами собой в штабеля укладываются!» (да-да! Я читаю все ваши комментарии, простите, что не успеваю отвечать!).

— Она, правда, хорошая, — выдергивает меня из мыслей Стефан тихим проникновенным голосом, — Моника…

— Другую ты бы и не выбрал, — отвечаю я, борясь с подступающими слезами. Спасибо ветру, что безжалостно бросает волосы мне в лицо.

— Так… Ты и Соколовский…

— Мы родители Степы… Не более…

— Мне показалось…

— Тебе показалось.

Уединение нарушается еще одним желающим подышать свежим воздухом. Матвей. Он осторожно вешает мне на шею мой тонкий шарфик. Так себе предлог вмешаться в наш со Стефаном тет-а-тет. С одной стороны жест вполне невинный, но, кажется, Соколовский метит территорию.

Глупость какая.

Не может он знать о нашем прошлом со Стефаном. Да хоть бы и узнал. У Ашкетова в доме невеста сидит — ей хоть сейчас на голову корону Мисс Мира надевай. Я ей не конкурентка, даже если бы и захотела ею стать.

Хотя, может быть, я и хочу.

А может, просто пьяна.

Бесцеремонный хлопок двери добавляет в нашу компанию Степу.

— Вы чего тут застыли? Там Тамара Яковлевна торт режет. Мам, не стой на ветру, продует.

— Я домой поеду. Голова болит ужасно. Извинись за меня перед Тамарой.

— Я с тобой.

— Нет.

— Я вызову тебе такси, отвез бы сам, но выпил, — встревает Стефан.

— Еще чего, — перебивает того Соколовский, — Я сам отвезу! Сейчас только за ключами схожу.

— Я доеду сама.

— Мам, пять минут, я оденусь…

— Две минуты, Зой…

— Может, останешься на чай? Или кофе? Торт же…

Они галдят, перебивая друг друга, будя во мне невиданного зверя, что готов рычать и кусаться, бросаясь на окружающих.

— НЕТ! — рявкаю я, развернувшись к ним лицом. — Я поеду домой сама. Одна. Можно мне уже в конце концов сделать так, как я хочу, а не угождать вашим желаниям, требованиям и ультиматумам?!

Мое негодование возымело эффект. Мужчины замерли, раскрыв рты и больше не перечили. Входящий звонок оповестил о подъехавшем такси и я, развернувшись, иду прочь.

И никто меня не останавливает. А я… Я, противореча сама себе, даже не знаю, хорошо это или плохо.

Хочу домой.

И плакать.

Старею…

Глава 40

Зеркала врут. Бессовестно и беспощадно. В них нет ни сочувствия, на жалости, ни любви, ни превосходства. Замечали ли вы, насколько по-разному отражаетесь в зеркалах? Как стройнят они в примерочных дорогих магазинов, как до безобразия уродуют в дешевых парикмахерских, как преувеличивают каждое несовершенство в пудреницах, как равнодушно честны в родных ванных комнатах.

Зеркало, словно человек, может стать как другом, так и злейшим врагом. Добавить уверенности в себе или подсыпать соли на раны застарелых комплексов. Есть ли у вас такое зеркало, в которое вы никогда не смотритесь? Отражение в нем никогда вам не нравится. Оно чужое, гротескно-утрированное, словно советская антиалкогольная карикатура. И наоборот, есть родное зеркало. Домашнее. Оно, если и не скрывает следов усталости, то лояльно их смягчает, если и отражает несовершенства кожи, то лишь намеком, а не громким воплем, если и говорит о том, что ты — несовершенна, то жалеючи, как мама, а не бескомпромиссным плевком в душу.

Как понять, в каком из зеркал ты — настоящая?

И может ли на самом деле зеркало отразить всю действительность. И оно ли виновато в том, что отражение получается неожиданно разным. Или все дело в нас самих и в нашей способности в тот или иной момент воспринимать себя такими, какие есть?

Говорят, зеркала обладают памятью, и чтобы отражаться в них красивыми, нужно каждый день им улыбаться. Не знаю. По-моему, такой подход больше напоминает взятку. Самой мне ближе теория, что человек и его вместе с ним его отражение, становится красивее не тогда, когда изо дня в день скалится в зеркало, а когда ему самому улыбаются прохожие. Наверное, для этого стоит хотя бы иногда и самой им улыбаться, да вот только под грузом комплексов и страхом осуждения люди утратили эту способность.

Мы улыбаемся камерам своего телефона, выкладываем селфи на всеобщее обозрение и не обращаем никакого внимания ни на попутчика в маршрутке, ни на соседа, выгуливающего собаку, ни на случайных первых встречных.

Исключение составляют разве что маленькие дети, да и тем улыбаться стало страшно — матери нынче непредсказуемы в своем стремлении уберечь кровиночку от маньков.

Мне всегда хотелось увидеть себя со стороны. Своими собственными глазами. Подойти, рассмотреть, услышать… Оценить, так сказать, извне. И сейчас хочу. Пожалуй, даже больше чем когда-либо.

Потому что сейчас, вглядываясь в свое отражение в зеркале-друге, помнящем меня еще юной и беззаботной, я вижу лишь одни несовершенства.

Худое тело. Впалые щеки, синяки под большими глазами. Маленькая грудь с бледными растяжками. Продольный шрам от операции на сердце. Поперечный — от кесарева сечения. Большие розовые уши. Короткие тощие ноги.

Картинка смазывается соленой волной, и влага торопливыми ручейками скатывается к подбородку и капает ниже. Вот она — я. Битая жизнью. Украшенная шрамами. Без особых достижений. Со скучной, не особо-то и любимой работой, отнимающей непозволительно много времени и сил. Так много, что не остается больше ни на что.

С такими же, как и сто лет назад мечтами, хотя… не уверена, осталось ли от них хоть что-то? Что вообще во мне еще осталось? Не истончилось, не истерлось, не растворилось в несбыточности и ворохе бытовых проблем?

Вроде бы что за мысли, ведь только недавно тридцать стукнуло, но… Но, по правде говоря, в душе я чувствовала себя старухой. В груди болезненно трепыхалось сердце и скручивалось навязчивой болью. Легкие, сдавленные какими-то по-детски обидчиво-горестными всхлипами, судорожно сжимались, пытаясь отвоевать у окружающего пространства немного воздуха.

Натянув на себя махровую пижаму, падаю на неразобранный диван и накрываюсь с головой. Сейчас, укрытая от всего мира, упираясь лбом в мягкую бархатную спинку, даю себе волю и совсем уж отчаянно рыдаю.

И вроде понимаю, что причин-то и нет, но один черт, не могу остановиться. Вспоминаю, как много счастливых моментов случалось и в моей жизни, особенно с появлением в ней Степы. Сын сразу наполнил до краев ее и смыслом, и счастьем и целями. С того самого мига, как я услышала его воробьиное сердечко, все мои действия, поступки и стремления были направлены на благо него.

А теперь… Теперь получалось так, что пришло время, когда мне больше не нужно беспрестанно куда-то бежать, что-то успевать, зарабатывать, считать, экономить, повторять, повторять, повторять одно и то же, пока хоть что-то не отложится в головах, которые, хоть и умные, и молодые, а все же загружены собственными проблемами, которые наверняка уж как-то поважнее физики или той же геометрии…

Получалось так, что мне вроде как и не к чему больше стремиться. Финансовых проблем мы лишены. Даже предполагаемую спортивную карьеру сын всерьез вознамерился заменить на архитектуру. Степа… Как могла, я его воспитала. Возможно, надо было стараться лучше, не знаю, но что выросло, то выросло.

А Степа вырос, да. Как-то слишком быстро. Или это в суете забот я сама пропустила, как стремительно унеслись в прошлое годы. Еще вчера я укачивала крохотный комочек на руках, а сегодня ему не составит особого труда саму меня пронести парочку километров. Степа неминуемо повзрослел. И взгляд его уже становится совсем мужским. Еще чуть-чуть и совершенно другая женщина станет центром его вселенной, а я…

Я стану такой же злой и одинокой, как Катеря!

У-у-у-у-а-а-а!

Сквозь собственные рыдания слышу, как проворачивается в дверях замок. Мгновенно затыкаюсь, чувствуя, как судорожно сжимается желудок, провоцируя икоту. Задерживаю дыхания и стараюсь не сотрясаться всем телом в конвульсиях затянувшейся истерики.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Степа не включает лампу, ему достаточно тусклого света из не зашторенных окон. Тихо вешает в шкаф куртку, убирает обувь. Звуки настолько знакомые, что вовсе не обязательно смотреть, чтобы знать, что именно сейчас происходит.

Сейчас он зайдет в ванную, дважды вымоет руки — наш семейный бзик. Подойдет, проверит, сплю ли я. Потом бесшумно отправится в свою комнату, где переоденется в домашнее и зависнет в телефоне, но вскоре уснет, потому как многолетний режим сложно нарушать, даже если хочется.

Только бы не заскулить.

И не начать громко икать.

Только бы выдержать.

И вроде бы все по плану, вот только вместо того, чтобы уединиться в комнате, Степа совсем неожиданно опускается на пол рядом с диваном. Лопатками ощущаю, как он пытается разглядеть меня сквозь толстое одеяло, и из последних сил сдерживаюсь, чтобы не выдать себя.

Мышцы затвердели, нервы натянулись до предела, удерживая тело в обездвиженном положении. Хорошо хоть лицом к стене лежу. Притворяться спящей в сто раз труднее, когда кто-то смотрит в твое лицо. В такие моменты глаза обязательно начинают дергаться, а нос предательски чесаться, словно у завравшегося Пиноккио. Сейчас же моя распухшая рожа и вовсе далека от умиротворения. Проклятые слезы градом катятся из глаз и носа, под левым виском подушка, наверное, промокла насквозь. Во рту напротив сухо, как в песках пустыни, ибо только им я и могу дышать, словно выброшенный на берег карасик.

— Мам… — тихо зовет Степа и кладет на одеяло руку, попадая как раз на голову. — Мам, я же вижу, что ты не спишь.

На самом деле не видит, просто проверяет. Продержаться бы еще минутку, но так сложно…

— Мам, ты… я так виноват перед тобой… прости меня… пожалуйста, прости!

Если до этого момента и существовала хоть какая-то вероятность не разрыдаться в голос при сыне, то после его слов последние крупицы самообладания разлетелись на мелкие осколки, впиваясь острыми краями в кожу, вспарывая вены, выпуская наружу беснующихся во мраке души демонов.

Некрасиво хлюпая и икая, навзрыд, я заголосила бешеной гиеной, пугая сына и пугаясь сама. Его сильные руки мгновенно сбросили одеяло, открывая взору нелицеприятную картину уродливой и унизительной женской слабости.

— Мам! Мам, не плачь, пожалуйста! — испуганно бормотал Степа, стискивая меня своими сильными и нервно-неуклюжими руками, пытаясь развернуть лицом к себе, но наталкиваясь лишь на неумолимое упрямство.

Не хочу, чтобы видел весь этот сопливый ужас на моем лице.

— Мамочка… мам… Это из-за него, да? Из-за Стефана и этой… его… Мам, мамочка… Ты все еще любишь его, да? Ты поэтому плачешь?

Сквозь судорожные рыдания не могло прорваться ни единого внятного слова. И хотела бы утешить сына, но для этого надо хотя бы немного самой успокоиться.

— Это я во всем виноват! Я просто вынудил тебя бросить его… Поступил как… как… пятилетний капризный ребенок, испугавшийся, что у него отберут маму… Какой же я… ты же не так меня воспитывала. Ты же всегда все для меня… А я… Я не хотел делить тебя. Эгоистично не хотел, чтобы ты любила еще кого-то кроме меня. Не хотел, чтобы в нашей жизни появился кто-то чужой и разрушил бы ее… Мне так нравилась наша жизнь, мам… Ты всегда была такой любящей и понимающей, не похожих на других. Готовой поддержать во всем, даже в том, что тебе не нравится. Я же знаю, как ты ненавидишь бокс… А я… В самый нужный момент я просто подвел тебя. Я те три дня прожил в спортзале, уже тогда Михалыч выдал мне ключ от задней двери. Спал в кладовке на матах. Я просто хотел тебя напугать. Хотел заставить выбирать. Я хотел, чтобы ты выбрала меня. И ты выбрала. Прости меня. Прости за это. И за прошлое и за настоящее…

Пока Степа тихо бормочет в мой затылок свою исповедь, перед глазами проплывают картинки прошлого. Наполненные огнем и страстью встречи со Стефаном. Познание себя, как женщины, познание порочного и ослепляюще-острого удовольствия.

Я забылась в водовороте свиданий, романтических посланий и горячих бессонных ночей. Забылась настолько, что пропустила возвращение собственного сына домой и встретила его, сопя на груди у мужчины.

Такого не было никогда и, естественно, Степу поверг шок. А следом и меня, и Стефана. Я совершенно не ожидала от сына столь отвратительного поведения. Казалось бы, взрослый уже, что-то должен понимать… Но со Степой случился настоящий припадок. Какой-то психический приступ. Он буквально вытолкал Стефана за двери, едва тот натянул штаны. Степа напоминал скорее ревнивого мужа, что, как в плохом анекдоте, вернулся из командировки, а в супружеской постели застал жену с любовником. На моего ласкового воспитанного сына он не походил вовсе.

Добил его и тот факт, что я, одевшись, вышла вслед за Стефаном, бросив напоследок, что мне еще никогда не было так стыдно.

— Зоя, ты же педагог! Ты что же, не читала Макаренко? — запальчиво размахивал руками Стефан, ходя взад-перед у своего автомобиля. — Ты же знаешь, какого мнения он был на этот счет?! Если родители жертвуют всем на благо ребенка, в том числе и собственным счастьем, то это самый ужасный подарок, который они только могут сделать. Никаких жертв! Никогда и ни за что! Ребенок должен уступать родителям. Степа должен уступить!

— Просто такого никогда не было, — мямлила я, пытаясь оправдать дикость и нелепость сложившейся ситуации, — Степа растерялся… испугался… наверное…

— Я позвоню тебе вечером.

— Хорошо.

Дома воцарился бойкот. Степа если и пытался продолжить скандал, то раз за разом натыкался на безмолвную стену.

Стефан, как и обещал, позвонил вечером. Еще днем ранее мы с Ашкетовым планировали отправиться на каток, и я была не намерена отказываться от очередного приятного вечера. Тогда во мне еще жила надежда, что все как-то само собой образуется, разгладится, стерпится-слюбится.

Но я ошибалась.

Вернувшись ближе к полуночи, обнаружила, что Степа ушел из дома. Его не было двое суток, и я уже практически убедила нашего вредного участкового, живущего в соседнем подъезде, принять заявление о пропаже.

«Побегает и вернется» — сухо стоял на своем наш орган правопорядка, в то время как у меня кровью обливались все внутренности. И самое страшное — Стефан, кажется, был с ним солидарен. Нет, он был рядом, помогал и все такое, но в то же время как будто осуждал, намекая на мягкотелость и безволие.

В ответ на замечания Ашкетова я брякнула, что начну прислушиваться к его советам по воспитанию, когда тот обзаведется собственными детьми. Это стало первым звоночком к разрыву отношений. Вторым и окончательным стал звонок сына. Вернее его ответ на мой звонок в череде непрекращающихся попыток связаться со Степой. Счастливое число тысяча.

Степа требовал, чтобы цитата: «этот хренов мажор проваливал из нашей жизни». Грозился не возвращаться вовсе, пока Стефан отсвечивает на горизонте. Намеревался уйти из школы и поступить в физкультурный техникум в соседнем городе.

Естественно, ничего из этого я не могла допустить, а потому пообещала, что Ашкетова в нашей жизни больше не будет. Никого не будет. Все, что угодно, лишь бы Степа вернулся домой.

Так уж вышло, что Стефан стал свидетелем данного разговора и все прекрасно слышал. Мне даже не пришлось ему что-то объяснять. Лишь попросить прощения и пожелать счастья.

Так и закончился наш недолгий роман.

А еще через день Степа вернулся домой и вел себя так, будто ничего и не было. Другого я и не желала. Просто испытала нечто вроде катарсиса, когда стиснула его жесткое, жилистое, по-мальчишечьи не очень пропорциональное тело. А потом, когда варила ненавистную гречку. А потом, когда слушала, как сын дышит во сне.

И вот теперь, когда потухли угли сожженных мостов, а ветер развеял пепел на сотни километров, Степа решил вернуться к тем страшным событиям, вскрывая зарубцевавшиеся раны, о которых я и не вспоминала до сегодняшнего дня.

— Я весь вечер думал о том, что вместо Моники за тем столом могла быть ты. Прикинь, если бы, спустя столько лет, именно так мы и встретились с Матвеем.

Соленое цунами стихает (сколько уж можно, право слово), и я вполне уже могу разобрать Степины слова и даже понять их смысл.

Представленная картина кажется мне забавной. Да, пожалуй, таким образом встретиться с Соколовским было бы лучше. По крайней мере, не выглядела бы в его глазах такой жалкой неудачницей.

— Мам, хочешь, я поговорю со Стефаном? Ну, если ты его еще любишь… Я мог бы… мог бы извиниться и перед ним… Сказать, что я очень сожалею и, что я не против… вас…

Еще чего не хватало!

Принимаю сидячее положение, в сотый раз вытираю лицо краешком одеяла, чувствую, что мокрый хлопок до раздражения растер кожу, делаю глубокий вдох и начинаю каркать.

— Никого я не люблю. Только тебя.

— Мам…

— И никто мне не нужен. Все у меня прекрасно.

— Почему тогда ты плачешь?

— Потому что некрасивая.

— Чего?

— Я некрасивая, Степ. Не роковая. Не создана для сумасшедшей любви, понимаешь. Ради таких, как я не сворачивают горы, не развязывают войны, не бросают невест у алтаря, не переступают через собственную гордость. Это как бы немножко обидно. Особенно, если выпить. Я просто позавидовала Монике. Ее молодости, ее красоте, ее способности затмить всех вокруг. Это удел всех дурнушек — сравнивать и понимать, что не дотягиваешь. И смиряться с действительностью.

— Это неправда! Ты у меня очень красивая! Самая красивая на свете.

— Это потому что я твоя мама, и ты видишь меня через призму сыновьей безусловной любви.

— Мам!

— Не обращай внимания, родной. Водка — зло! Слушай, что мама говорит, и не повторяй моих ошибок. А я уже и не плачу вовсе. Пойду, умоюсь.

Я решительно поднимаюсь с дивана, но внезапная боль за грудной клеткой вынуждает пошатнуться. Успеваю сделать несколько шагов, прежде чем ноги невыносимо слабеют, а в глазах наступает полная темнота.

«Хорошо, что Матвей и его семья приняли Степу, теперь и умереть не страшно» — успеваю подумать я, прежде чем окончательно отключиться.

Глава 41

Матвей Соколовский

Дерьмовый вышел день. Сижу в машине и не знаю, что делать. Куда ехать? В пустующую темную квартиру, которую я снял для удобства, возвращаться нет никакого желания. Оставаться в доме отца было тошно. Ехать к Зое — вообще не вариант, хотя только туда и хочется.

Есть ли выход из этого заколдованного круга? Есть ли шанс, что наша семья действительно ею станет? И сколько еще я буду топтаться на месте, в ожидании милостивого знака?

В конце концов, не достаточно ли долго я околачивался где-то на обочине, чтобы Зоины мысли и чувства пришли в порядок? Может, настало уже время радикальных мер, и пора брать эту крепость штурмом?

За время жизни на два города я понял одну очень важную вещь — у меня нигде нет настоящего дома. Нет места, куда хочется возвращаться. Места, где тебя ждут и любят.

И, пожалуй, никогда не было.

Потому что не было рядом достойной женщины, ведь как ни крути, дом — это всегда женщина. Женщина, вокруг которой крутится весь мир, вокруг которой сосредоточена вся твоя жизнь.

Та, кто наполняет пустые безжизненные стены теплом и маленькими детьми, дарит уют и смысл жизни, заводит кошек и семейные традиции. Та, с кем рядом беды и горести уменьшаются в масштабах. Та, кто одним присутствием вселяет надежду, дарит силу, приносит покой.

Кто перелопатит сотни магазинов в поисках особенных штор или настенной плитки, название оттенка которой в принципе не вызывает у тебя никаких ассоциаций. Кто за бешеные деньги купит сервиз на двенадцать персон только для того, чтобы есть из него по праздникам; кто каждый новый год будет требовать огромную елку и романтическую фотосессию, а потом забивать ленту твоей небритой «няшной» рожей в своих соцсетях с хэштегом «любимый муж» и ссылкой на профиль.

Кто подарит пижаму из серии фэмили лук и заставит ее носить даже при твоих друзьях. Кто будет пихаться и ворчать, как ей тесно, жарко, не хватает воздуха и при этом все ближе и ближе прижиматься во сне. Кто запомнит, что по утрам ты пьешь не кофе, а протеиновый коктейль и будет покупать самое лучшее молоко…

Вредная, наглая и любимая.

Верная, любящая и желанная.

Женщина, которая счастлива потому, что ты просто есть. Женщина, которая вынесет мозг, но в итоге сделает тебя самым счастливым придурком на свете. Придурком, который входит в бетонные стены, а попадает домой.

Мне почти тридцать пять, но в эмоциональном плане я — бомж. Без дома. Но раз уж так счастливо сложилось, что я все же мужик, значит буду строить этот дом. И я сейчас говорю далеко не о возведении конструкций из стекла и бетона.

Хочу построить дом, в котором будет счастлива моя женщина, а значит и я сам, а значит, и наши дети. Следовательно, что? Правильно! Надо стиснуть челюсть и булки, засунуть поглубже предрассудки и прошлые обиды, дать волю чувствам и желаниям, не боясь показаться смешным, навязчивым или жалким.

Да, все это время Зоя мне отказывала, но давайте будем честны, я не старался на все сто процентов. Меня удерживали эта ее фраза «я не люблю тебя» и навязчивое нежелание как бы то ни было развивать отношения.

А может, все это время Зоя и отказывала лишь потому, что сама чувствовала недостаточность моих намерений? Да, я признался в чувствах, но на деле дальше слов не продвинулся. Какие-то цветы, подарки — так, шелуха одна.

Сегодня она была такая красивая, такая юная и весенняя в этом своем воздушном платье, что дух захватывало. Нежная, хрупкая, мягкая, очень родная и до боли желанная.

Зачем только носит эти скучные костюмы. Ах да, она же училка. Я, может, Зою нынешнюю и не очень хорошо знаю, но вот в том, что не об этом она мечтала — уверен на сто процентов.

Сидя рядом с ней за столом упивался ароматом кокоса, исходящим от ее блестящих вьющихся волос, и все, чего мне хотелось — это схватить малышку и впихнуть себе под кожу, эгоистично и жадно. Утащить к себе и целовать. Целовать везде, пока губы не распухнут, глаза не затуманятся, а горло не охрипнет от стонов. Пока не забудет собственного имени в водовороте удовольствия и наслаждения.

А потом в поток моих влажных мыслей, словно удар под дых, врывается информация об отношениях между гребаным золотым мальчиком Ашкетовым и моей (моей!) Зоей. Нет, прямо об этом, конечно, никто не говорит, но я не идиот и по хлестким фразам, летающим над столом, словно шарик пинг-понга между Стефаном и Степой, не оставляют сомнений и дают слишком много простора для фантазий.

«О, так вот, кто у нас, оказывается, носитель генов. А я все думал, в кого у тебя, Степа, такой гадкий эгоистичный набор хромосом. Недаром ты мне сразу не понравился», — словно невзначай бросает Ашкетов на английском.

«О, правда?! Ты думал? Вот незадача. А мы все это время ни разу о тебе не вспоминали. Будто и не было тебя вовсе. И жили прекрасно», — в тон ему парирует Степа.

«Ну-ну… Ты-то уж точно не способен помнить ни о чем, кроме собственных желаний. То-то я смотрю, она счастлива, как никогда».

«Не обольщайся. Она не страдала ни дня»

«Ты не видишь ее страданий, потому что она тебе их никогда не показывает. Ты ее ребенок и всегда им будешь, пока ведешь себя соответствующе».

«Она легко от тебя отказалась. Ты, я вижу, тоже не рыдал от разлуки в своих Эмиратах».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«Конечно, легко. Ведь выбор был очевиден. Она, как и любая хорошая мать, тысячу раз пожертвует собой, но никогда не поставит ни одного мужика, даже самого любимого, впереди своего ребенка. Ты заставил ее выбирать. Разве могла она выбрать не тебя?».

«У вас все было несерьезно».

«Только потому, что ничему серьезному ты не дал случиться. Ты все решил сам. За всех. И теперь решаешь, как я посмотрю».

«Остынь. Все у нее прекрасно».

«Да? Разуй глаза и присмотрись внимательнее. За те две недели, что ты был на соревнованиях, она выглядела куда жизнерадостнее и счастливее»…

Кто «она» уточнять не требовалось. Словно по команде оба участника словесной баталии уставились на Зою, которая в свою очередь зависла где-то в космосе, вперившись взглядом в пустоту.

Гребаный ты ад!

Изнутри начинает разъедать черная неконтролируемая ревность, и я по-новому смотрю на Ашкетова. Сравниваю нас, как закомплексованная баба, и объективно соперник из него серьезный.

Был бы.

Не будем забывать о барби-Монике. Кстати, она, кажется, понимает даже больше, чем я.

«Это она, да? Та самая Зоя? Я узнала «Сердечный приступ». Все-таки Стефан очень талантливый дизайнер» — шепчет мне Моника, ковыряя вилкой капусту. «Красивая. Стефан мне рассказывал об их романе. Печальная история. Детская любовь эгоистична и беспощадна. Вряд ли бы у них все сложилось… Но обидно, что не было даже шанса»

«Но если бы сложилось у них, то очевидно, что не сложилось бы у вас» — удивленно парирую я, находя немного странным отсутствие ревности в красотке напротив.

«Почему? От судьбы не уйдешь. Просто кто-то дожидается ее в хорошей компании, а кто-то вынужден волочить бремя одиночества».

Интересная философия.

И мы с Моникой тоже смотрим на выпавшую из реальности Зою. Права американка, Данилина (ой, блин, Свиридова) красивая.

Вообще она прекрасна всегда. Но сегодня особенно.

И даже печаль-тоска в глазах ее не портит, лишь вызывает щемящую нежность, желание обнять и не выпускать из рук. До зуда в мозжечке хотелось ласково погладить под столом ее острую коленку, сжать в ладони нервные тонкие пальцы, что острой шпажкой тысячу раз проткнули несчастный кусочек хлеба. Зарыться носом в копну волос и щекотать языком кожу за ушком, прикусить зубами шею, вызывая фейерверк мурашек. Хотелось целовать ее глубоко, жадно, властно, чтобы она сама и все присутствующие не сомневались в том, что она горячо любимая женщина.

Завожу мотор и трогаюсь. Стоять у ворот как-то совсем уж тупо. Была надежда, что Степа великодушно снизойдет до того, чтобы я его подвез, но засранец до сих пор воротит нос, как от говна. Это он что, терпение мое испытывает? Так не на того нарвался. Мелкий еще, чтоб батю до белого каления довести. Я и сам говнюк что надо!

Отцом демонстративно не называет… Хорошо хоть «Матвей» и на ты. Но это ладно. Это хрен с ним. В конце концов, я всего три месяца, как стал папашей (без шестнадцати лет), и из них лишь пару недель — официально.

Ничего.

Когда-нибудь мальцу надоест строить из себя обиженную принцессу.

А я подожду. Не обломаюсь. И хрен они куда меня прогонят. Рядом буду. Потому что мои они. И Степа мой. И Зоя моя.

Не любит она меня.

Не любит — полюбит.

Один раз уже такое было? Было. А значит в принципе возможно. А раз возможность существует, я выгрызу ее зубами.

Хватит уже посыпать голову пеплом. Потоптались на месте и будет. Мух ртом ловить — дело бесполезное. И я, как кот помойный, их уж вдоволь нажрался. Степа, конечно, вредный, но не мне осуждать свои же гены. А Зоя… Зоя она хорошая. Добрая. Нежная. И ранимая. Ласковая. Родная.

Я задолжал ей семнадцать лет любви, ласки и заботы.

Пять тысяч тонн света.

И готов выдавать их неограниченными порциями. Лишь бы отогреть уставшее, измученное сердце.

И вообще, соплежуем вроде никогда не был, а тут размазался, как дерьмо собачье под ботинком. Пора вспомнить, что я вообще-то красавчик и очень даже умею добиваться взаимности у женщин.

И пора уже кое-кому дать знать, что за прошедшие годы я весьма преуспел в вопросах женского удовольствия. Пятиминутный тык-тыгыдык под одеялом остался в далеком позорном прошлом.

Ее тело меня полюбит.

А там и душа подтянется.

И тут уж я не подкачаю, родная.

Прибавляю громкость аудиосистеме и пытаюсь наслаждаться современными исполнителями, которых я, как и любой родитель, подслушал у своего сына. Уже через пару треков из ушей едва не сочится кровь от переизбытка гундосых реперов, но я упорно просвещаюсь, чтобы при любой возможности быть в теме.

Еду без определенной цели, но сорок минут спустя, направление, заданное бессознательно, выводит меня к Дворцу спорта, а отсюда через пару улиц Зоя со Степой живут.

Интересно, сын уже добрался домой на том корыте цвета баклажан с шашечками, в которое он едва втиснул плечи и ноги?

Словно в ответ оглушительно орет мобильник, подключенный к аудиосистеме.

Сын.

Что-то ёкает в груди. Непонятное тревожное чувство скребет за шиворотом. Может, потому, что он звонит впервые?

— Да, сын. Ты доехал до дома? Нормально все?

— Пап! Па-ап! — кричит Степа и, кажется, сердце обрывается и падает вниз. Судорогой сжимается желудок. Вот только не от радости, а от жуткого предчувствия. — Пап! Маме плохо! Она сознание потеряла и в себя не приходит! Я… я не знаю, что делать! Я вызвал скорую, но их все нет и нет! Ты приедешь?

— Буду через три минуты!

Мимо проносится скорая с мигалками, пристраиваюсь вслед за ней, потому что нам по одному с ней адресу. И не ошибаюсь.

В квартиру попадаем всей толпой.

Зоя — какая-то опухшая (зареванная что ли), бледная и недвижимая. Степа с паническим ужасом в глазах и зажатыми в руках документами пытается отвечать на вопросы медика.

Маленькое хрупкое тело оперативно грузят на носилки.

Страшно. Мне безумно страшно.

Я никогда не рассматривал вариант, что могу попросту не успеть. Не успеть ничего.

И теперь не буду!

— Она же не умрет, правда? — хрипит сын, едва мы запрыгиваем в машину и выезжаем вслед за скорой.

— Не умрет, — твердо отвечаю я, сглатывая застрявший в горле ком. Киваем друг другу и молча едем во вторую городскую.

Глава 42

Величественные сосны, поскрипывая, качались из стороны в сторону. Над ними по голубому-голубому небу проплывали пушистые белоснежные облака. В разгоряченном июньским солнцем воздухе пахло смолой, свежей древесиной поленьев, отцветающими кустовыми розами и шиповником, зацветающим сладко-тягучим жасмином.

Озеро искрилось в полуденных лучах, покрываясь рябью от теплого ветерка. На его водах там и тут покачивались желтые кувшинки и плескались коричневые дикие утки. Неумолкающий птичий гам, в котором легко различались перестукивания дятлов, щедрые пророчества кукушек, щебетание клестов, соловьев и других, неизвестных мне, птиц, возносит на вершину умиротворения, наполняя необыкновенным спокойствием и гармонией.

Широкие качели мерно раскачиваются из стороны в сторону. Оказывается, это так здорово — лежать, двигаясь маятником, дышать свободой от суеты и необходимости куда-то спешить и смотреть на вершины сосен. Рядом, вытянувшись во всю длину, примостились местные жители — двое мордатых котов, охотно подставляющих свои круглые рыжие животы под мои ласкающие руки. Они тарахтят, словно маленькие генераторы, потягиваются, зевают и щурят ярко-зеленые глаза.

Когда-то я мечтала завести кота.

Но уже и не вспомню, как давно это было.

Потянуло дымком. Это Матвей разводит огонь. Собирается готовить мясо на углях. Он здесь и за кухарку, и за посудомойку, и вообще — верный паж, готовый исполнять любой каприз. Таким я его никогда не знала. Но не стану отрицать, что мне нравится его забота.

Мы приехали в «Лесные Зори» сразу после выписки из больницы. В уединенный коттедж на берегу озера я влюбилась с первого взгляда. Двухэтажный деревянный дом из соснового сруба, каждый предмет интерьера в котором изготовлен из натуральных материалов. Камень, глина, дерево, хлопок и лен…

Здесь даже коврики самотканые, похожие на те, что полосатыми дорожками устилали полы в прабабушкином доме. Уютно. Светло. И спокойно.

Здесь даже воздух словно разряженный и умиротворяющий.

Матвей очень ответственно подошел к исполнению всех рекомендаций лечащего врача. Кажется, мое состояние его не слабо напугало. Впрочем, как и всех их. Тех, кто совершенно незаметно для меня, но вполне однозначно для себя принял нас со Степой в семью. Семью, где полно тесных дружественных связей. Где поддержка и забота естественны и неотъемлемы. Где не нужно просить, кланяясь в пояс, и получать великое одолжение. Семью, о которой мечтает каждый.

О той ночи и последующих сутках я помню мало. Но только не ощущение беспомощности от невозможности проснуться. От состояния полузабытья, в которое изредка пробиваются окружающие звуки и осторожные прикосновения к рукам или поглаживания головы.

И если закрыть глаза, то в темноте можно с точностью воспроизвести и запах антисептиков, и раздражающий писк датчиков, и зуд шрама на груди, под которым, словно занемевшее и очень уставшее, ровно бьется сердце, и, конечно же, голоса, что навсегда врезаются в память, пока реальность ускользает сквозь пальцы, а время ощущается не плавной ровной линией, а рваными хаотичными скачками.

— Доброе утро. Яков Платонович Берг. Лечащий врач Зои Павловны Свиридовой. Значит так, из хороших новостей — подозрения на инфаркт или стенокардию не подтвердились. Об остром коронарном синдроме речь тоже не идет. Также текущее состояние не связано с диагностированным в подростковом возрасте пороком сердца и перенесенной тогда операцией. В данный момент времени жизни пациента ничто не угрожает. Однако, проблема существует и требует незамедлительного лечения. В нашем случае я склоняюсь к кардионеврозу. Это функциональные нарушения в работе сердечно-сосудистой системы без ее видимых органических повреждений. Сопровождается также различными психосоматическими расстройствами. Для того, чтобы исключить органическую патологию сердца и другие серьезные заболевания, скрывающиеся за многообразными симптомами, пациента необходимо будет наблюдать в течение двух и более месяцев.

— Это же лечится, да? В смысле, если вдруг подтвердится, что у Зои кардионевроз, это же не смертельно?

— Видите ли, Матвей Игоревич, что совершенно бесспорно и очевидно, так это наличие у пациентки нервного срыва. И это само по себе является большой проблемой. Поймите, психоэмоциональное расстройство любого происхождения — значительная нагрузка для организма. Если не получать разрядку, то в определенный момент времени нервная система просто не в состоянии функционировать в прежнем режиме и случается сбой. Срыв — это защитная реакция на перегрузку. В результате беседы с близкими родственниками, я имею ввиду постоянно проживающего с Зоей Павловной сына, могу сказать, что в данном случае имеет место накопленный годами стресс. Как я понял, Зоя Павловна привыкла переживать все в себе, терпеть, даже когда состояние доходит до пикового, и эмоции переполняют. Вероятно, что окружающие близкие люди просто не заметили, когда наступил критический момент и потому не пришли на помощь. Из рассказа Степана я сделал вывод, что у пациентки было достаточно факторов для острых эмоциональных потрясений. Детские психологические травмы в связи с травлей и насмешками. Отсутствие друзей. Ранняя беременность. Порок сердца и открытая операция на нем. Роды и тяжелый послеродовой период. Осуждение со стороны общества. Появление в ее жизни отца, а затем скорая смерть обоих родителей. Отсутствие поддержки со стороны родственников. Единоличная ответственность за ребенка. Финансовые трудности. Неудачи в личной жизни. Все это по отдельности — экстремальная эмоциональная нагрузка, а уж все вместе, сами понимаете…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Но со стороны казалось, что с ней все в порядке. Никто, даже Степа, не подозревал о подобного рода проблемах. Зоя выглядела обычной. Она вела нормальный образ жизни, работала, улыбалась.

— Думаю, что в тот момент, когда сын достиг разумного возраста, депрессия уже носила хронический характер, а, следовательно, воспринималась им, как нормальное состояние матери и особенность ее личности. Поймите, симптомы были, просто вряд ли мальчик был способен их различить, а больше рядом никого не было. Например, Зоя Павловна для своего возраста слишком худа, у нее очень бледные кожные покровы и синяки под глазами, что говорит об отсутствии здорового аппетита и хорошего сна. Со слов сына, у нее нет хобби, нет близких друзей или любимого мужчины, а все свободное время она посвящает работе, в которой, к слову, также не добилась особых высот. В целом это говорит об общей апатии и отстраненности, а также о низкой самооценке и нежелании общаться или строить отношения, в том числе с противоположным полом, а отсутствие личной жизни у молодой женщины помимо психологического дискомфорта ведет к вполне себе физическим гормональным изменениям, усугубляющим общую картину.

— И… что теперь делать, Яков Платонович? Как-то же можно все исправить?

— Лечение нервного срыва — продолжительный процесс. Лекарства, необходимые для нормализации работы сердца я назначу. Есть также препараты, которые помогут справиться с угнетенным состоянием нервной системы, однако, я не советовал бы использование антидепрессантов без критической необходимости. Лучше начать поддержку с препаратов растительного происхождения, включая витамины и минералы. В целом подход к лечению должен носить комплексный характер. Я бы рекомендовал незамедлительно исключить факторы стресса. Взять длительный отпуск или уволиться совсем, если есть такая возможность. Начать регулярные занятия физической культурой. Желательно командными видами спорта. Активные игры помогут сбавить пыл и зарядится позитивом. Это метод, который еще ни одному пациенту не навредил. Спорт улучшает работу сердца, головного мозга, сон. Также необходимо включить различные программы релакса: медитация, йога, массаж тела не менее двух раз в неделю. Также важно соблюдение здорового образа жизни, правильное сбалансированное питание. Ну и, само собой разумеется, окружить пациента любовью и заботой, чаще разговаривать, провоцировать на диалог, в том числе на откровенность, слушать и слышать. Не оставлять в одиночестве и не давать замыкаться в себе. Как можно больше дарить положительных эмоций. Много гулять на свежем воздухе. В том числе вблизи водоемов. Пока перелеты я бы исключил, как и резкую смену климата, но месяца через три-четыре после обследования к этому вопросу можно будет вернуться. Сейчас же предлагаю рассмотреть хорошие базы отдыха или санатории в нашей полосе. Также я бы настоятельно рекомендовал работу с семейным психологом, в том числе вам и сыну, для которого текущая ситуация тоже носит травмирующий характер. Профессиональная помощь в подобных случаях необходима, а специалист мягко проработал бы каждую проблему, показал ее с разных сторон.

— Хорошо. А когда Зоя очнется? Это нормально, что она так долго без сознания?

— В данный момент пациентка спит. Сильный эмоциональный всплеск плюс успокоительные препараты и капельницы для нормализации работы сердца дают глубокий седативный эффект. Сон может продолжаться от тридцати шести до сорока восьми часов. Так что все в пределах нормы…

Когда я окончательно проснулась, стояла глубокая ночь. Бледный лунный свет лился сквозь полураскрытые жалюзи на высоких окнах, позволяя заметить темную макушку, уснувшего на стуле то ли Степы, то ли Матвея. Удивительно, сын и отец так похожи, что в темноте и не различить. Разве что сердцем. И оно подсказывает, что это не Степа. В сознание врываются воспоминания о том, как где-то там, в моем полусне, сын зовет Соколовского папой. Спокойно, обыденно и естественно, и кажется, будто так было всегда.

Все мои эмоции словно заморожены, отключены наркозом. Я вроде как полностью осознаю, что нахожусь в больнице, вспоминаю предшествующие события, но реакция на удивление безразличная.

Такой она остается и на следующий день. И вплоть до самой выписки. Я понимаю, что состояние обусловлено действием лекарств, но не хочу ничего менять. Пусть так.

Мне нужна эта эмоциональная передышка.

Я также спокойно реагирую на предложение уволиться. Даже не так. Я легко принимаю решение уйти с работы и думаю, не будь сейчас внутри эмоционального тормоза, то испытала бы колоссальное облегчение. Удивительное дело, я могла это сделать еще сразу, как получила сумасшедшие алименты от Матвея, но подсознательно считала, будто не имею на это право. Не заслужила. Не заработала. Стыдилась даже представить себя безработной богачкой, живущей на дивиденды от капиталов, иждивенкой, бесполезной для родных и общества в целом. Более того, считала, что моя работа — это и есть я. И если не станет ее, то и от меня ничего не останется. Удивительно, ведь я совсем забыла, что преподавание в школе мне в общем-то даже не нравится.

С диагнозом врача «нервный срыв» не согласилась, но и спорить не стала. Зато психолог, к которому я пришла лишь бы не ввязываться в бесконечные дискуссии с родственниками и не обижать их стремления позаботиться обо мне несчастной, в первый же сеанс изменил мое отношение ко многим вещам. Поэтому на следующий сеанс отправилась уже без дополнительных уговоров.

Оказывается, мне давно хотелось выговориться.

И вот после десяти дней госпитализации мы перебрались в эко-поселок «Лесные Зори», где за четыре недели совместного пребывания я и Матвей Соколовский вполне комфортно наладили быт. По крайней мере, мне было комфортно, а Матвей вообще ни на что не жаловался. Дважды в неделю наведывается психолог, каждый понедельник мы посещаем кардиолога, а на выходных собирается вся родня,чтобы устроить очередные спортивные забавы. Это весело, потому что все одинаково плохи в командных играх.

Даже бабка Катеря влилась в общее движение за возрождение семейных ценностей (можете вы себе такое представить?!).

Когда я впервые ее увидела, едва не уронила на пол челюсть. В новеньком шелковом платке и модном старушечьем платье, в бусах и без привычной недовольной гримасы, необычно молчаливая и спокойная, она все больше слушала и наблюдала за остальными. И я была рада видеть Катерю. И, как никогда, не хотела повторять ее одинокую судьбу.

Поначалу, когда мы только обосновались в этом чудесном месте, я часами залипала на небо, огонь или воду. Не скажу, что думала в этот момент о чем-то глобальном или важном, просто голова была словно пустая. Эмоции отсутствовали. Вместе с ними не было и тягостных мыслей. Мы с Матвеем много говорили и всегда о сущей ерунде. Например, почему лимонад делают из искусственного лимонного сока, а чистящие средства — из натурального? Зачем мы нажимаем сильнее на кнопки пульта, у которого садятся батарейки? Почему не выпускают корм для кошек со вкусом мышей? Какого цвета хамелеон, когда он смотрится в зеркало? Победа над собой — это победа или поражение? Является ли каша в голове — пищей для ума?

И все в таком духе. Со стороны, наверное, наши беседы напоминали бред укуренных подростков, но никто из нас не жаловался.

Сейчас же, когда большинство препаратов уже отменено и чувства ко мне стремительно возвращаются в полном своем эмоциональном спектре, я все чаще залипаю на самом Соколовском.

Вот уже третий день.

Любуюсь его красотой сквозь солнечные очки и боюсь быть пойманной с поличным.

Матвей наколол дрова, как заправский колхозник. Право слово, топор ему к лицу. Естественно, Соколовскому жарко и он без футболки, в одних коротких шортах. Его тело, загорелое и гладкое, блестит на солнце бриллиантовыми каплями воды, которой он минутой назад облил себя из бутылки. Влажные дорожки торопливо убегают вниз и теряются в темной поросли, клином уходящей под шорты. Мышцы перекатываются под бронзовой кожей, гипнотизируя меня, словно волшебная флейта очковую кобру.

Соколовский вроде бы не делает ничего особенного, но у меня стойкое ощущение, что соблазняет. Дразнит. Провоцирует. С первых минут Матвей словно радиолокационная станция уловил исходящие от меня волны, произвел перенастройку и сменил тактику.

Он перешел в наступление, а я… Я, кажется, хочу сдаться без боя.

Языки пламени лижут ароматную древесину, вынуждая Матвея щуриться от ярких вспышек. Движения мужчины плавные, неторопливые, будто даже ленивые, тем и завораживают. Грудные мускулы и рельефный пресс манят прикоснуться, а маленькие коричневые соски с твердыми горошинками так и просятся на язык.

Наверняка они соленые.

Моя собственная грудь тяжелеет, а ее вершинки сжимаются до колик. Теснее свожу бедра, чувствуя, как напрягаются внутренние мышцы и по телу разливается жар. И знойное летнее солнце тут совершенно ни при чем.

Все чаще и чаще я мысленно возвращаюсь к нашему с Матвеем разговору, состоявшемуся перед самой выпиской. Все чаще и чаще произнесенные им слова будоражат фантазии и желания.

— Я не понимаю, Матвей, зачем тебе это надо? — устало опускаюсь на больничную койку, отставив в сторону собранную наполовину сумку. — Со Степой отношения наладились, с прошлым мы разобрались. Никаких обид и претензий. Все. Ты ничего мне не должен и возиться со мной не обязан.

Соколовский невозмутимо смотрит мне в глаза, подходит ближе и осторожным движением оглаживает скулу, легонько тянет выбившуюся из косы прядку волос.

— Но я хочу. Хочу быть рядом. Заботиться о тебе. Проводить вместе время. Любить тебя. Засыпать и просыпаться вместе. Мы же семья.

— У нас общий сын. Да. Но мы не семья. Ни в гражданском, ни в правовом смысле.

Этот разговор меня угнетает, потому что словно маленькому ребенку приходится объяснять элементарные вещи. Опускаю глаза на свои сцепленные в замок пальцы, не выдерживая прямой взгляд Матвея, а он осторожно опускается передо мной на корточки и накрывает горячими ладонями мои руки.

— Для меня ты семья, Зоя. Навсегда. И другой мне не надо. А юридические мелочи легко исправить. Просто выходи за меня.

— Вот так? Просто выходи за меня? — не верю собственным ушам. Он что, серьезно делает мне предложение? Но зачем? Почему?

— Согласен. Антураж так себе. Давай я сейчас сбегаю за цветами и кольцом и встану на одно колено? Вообще без проблем. Ты согласна?

— Но я не люблю тебя, Матвей.

— А кого ты любишь? Ашкетова?

— Что? Нет!

— А кого?

— Никого!

— Тогда не вижу проблемы.

— Но Матвей… Это глупо… Это неосмотрительно… Это не кончится ничем хорошим. Ты снова ведешь себя, как подросток.

— Возможно. Но почему ты считаешь, что у нас нет шансов, и все непременно будет плохо?

— Потому что я не люблю тебя.

— Зато я люблю тебя.

— Нет, не любишь. Это какая-то очередная твоя блажь. Уж не знаю, совесть это в тебе беснуется, или карма требует очистки. Что бы ни было — потерпи. К концу лета пройдет.

— Так вот значит… Хорошо. Ждем до конца лета, а в сентябре играем свадьбу. С платьем, фатой, лимузинами и караваем! Я, знаешь ли, первый и последний раз женюсь.

— Матвей, у меня нет никаких сил и желания с тобой спорить и что-то доказывать.

— А тут и спорить не о чем. Зой, я же много не прошу. Просто дай шанс, позволь быть рядом. Заботиться. Любить. Разреши и, обещаю, ты не пожалеешь. Не пойму, что конкретно тебя останавливает?

— Я пуста, Матвей. Мне нечего предложить тебе взамен.

— Разве я выставляю счет? Понимаю, тебе, как супер-женщине, очень сложно наконец снять доспехи и полностью расслабиться, но ведь можно хотя бы попытаться. Ты меня не любишь — окей. Я готов заслужить твою любовь. Доказать, что достоин ее. Достоин тебя. Давай поживем вместе, заново узнаем друг друга. Поделимся мечтами и страхами. Расскажем, как жили все эти годы. Постоим планы на будущее… Я верю в нас, Зоя. Поверь и ты. Разреши себе быть любимой, потому что видит бог, я готов любить тебя днем и ночью без перерывов. Как ты захочешь. Когда ты захочешь. Во всех смыслах этого слова.

Глава 43

По мере отказа от успокоительных лекарств ко мне стремительно возвращалась привычка вставать ни свет ни заря. Однако в таком чудесном месте, как никогда прежде ранний подъем доставлял истинное удовольствие.

Белая дымка стелилась над дикими травами, оседая на них бодрящей ледяной росой. Над озером набирался ярких красок занимающийся рассвет. Где-то в чаще еще ухали засыпающие филины и сычи, а соловьи уже затевали гимн восходящему солнцу.

Я всегда была далека от спорта. Не любила выполнять команды, атаковать территорию противника или защищать дурацкие ворота. Но спорт оказался неотъемлемой частью назначенной врачом терапии, а потому Матвей с фанатичной преданностью взялся за приобщение меня к физическим нагрузкам.

Мы пробовали йогу, настольный теннис, бадминтон, а остановились в итоге на утренних пробежках. Никогда в своей жизни я не могла подумать, что этот процесс может доставить мне удовольствие. Возможно, конечно, все дело в окружающей обстановке, ведь представить себя, нарезающей круги по выщербленным тротуарным дорожкам нашего хрущевского микрорайона очень сложно, а уж о том, что это приятно и речи не заходит.

То ли дело мягко ступать на усеянные тонкими длинными иголками мшистые тропинки, вдыхая свежий смолистый воздух, напитанный предрассветной влагой. Ощущать разогревающиеся от движения мышцы. Слышать звуки природы и треск мелких веточек.

Чувствовать жизнь вокруг и в себе самой.

Матвей же, как оказалось, не столь ранняя пташка. Он честно пытался подстроиться под мой распорядок дня, но удовольствие от ранних подъемов, к сожалению, не получал. В конце концов, мне надоело видеть его сонное лицо, кривящееся в подобии жизнерадостной улыбки. Ни к чему подобные бессмысленные жертвы. С чистой совестью убрала подальше его телефон, чтобы бесчувственный будильник не портил мужчине здоровый сон, и отправилась на пробежку одна.

Это было сродни медитации. Никаких лишних мыслей. Лишь дыхание, природа, движение.

С тех пор бегаю одна. Матвей не стал глупо настаивать на своей компании, и, кажется, даже вздохнул с облегчением, когда я искренне поделилась с ним своими чувствами и ощущениями.

К шести утра я бодрая от физической нагрузки и свежая от контрастного душа отправлялась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Матвей настаивал, на заказе еды из местного ресторанчика, но, честно говоря, безделье угнетало, а сварить овсянку или напечь блинчиков — дело хоть и несложное, но все же дело.

Вот и сегодня, согласно выработанному распорядку, суечусь вокруг плиты. Отключаю сковороду, где румянится последняя партия оладий, и тянусь к кофемашине, как вдруг ощущаю за спиной твердое, горячее мужское тело.

Тягучий аромат лосьона после бритья взрывается под кожей миллионами мурашек. Набираю полные легкие воздуха, пропитанного нотками морской свежести, и задерживаю его в себе, в то время как Матвей обхватывает широкими ладонями талию, прижимаясь теснее, давая почувствовать себя всего, и зарывается носом в макушку, целуя ее и слегка прикусывая, отчего колени предательски подгибаются.

Божечки, что он делает?!

Ровно до этой минуты ничего подобного Соколовский себе не позволял. Какова вероятность, что он заметил, как вчера я его голодно разглядывала?

Не могу ответить себе ни на один вопрос, потому что наглые бесстыжие руки по-хозяйски сминают полы моего обычного, ничем не примечательного трикотажного халата, ныряют под пуговицы, царапают кожу вокруг пупка.

Инстинктивно, прежде, чем успеваю подумать и включить самоконтроль, прогибаюсь в пояснице, вжимаясь в него, отчего Матвей шипит мне в ухо, легонько прикусывая мочку, скользя языком и оставляя влажный прохладный след на коже.

Мне так остро, так жадно, так необратимо желанно, что я не нахожу ни единого повода остановить творящееся между нами безумие. Да и безумие ли? По-моему, очевидно, что эта неконтролируемая близость была всего лишь вопросом времени. Неизбежна, как пожар от костра посреди сухостоя, вспыхивающий от малейшего дуновения ветерка и мгновенно обретающий всеобъемлющие масштабы.

Возбуждение Соколовского заразительнее любого вируса. Оно просачивается в каждую клетку моего тела, вызывая непреодолимую тягу к своему носителю.

Отбрасываю голову на плечо на Матвея и встречаюсь с черной бездной его глаз. Пока я цеплялась за столешницу, пытаясь устоять на ногах, мужские пальцы без труда разделались с пуговицами и, распахнув настежь халат, с маниакальной дотошностью принялись ласкать грудь.

Вырвавшийся наружу громкий жалобный стон утонул в глубоком поцелуе. Поцелуе, растворившем все сомнения, страхи, неуверенность. Поцелуе, что был таким же алчным, как и много лет назад.

А дальше реальность смел настоящий ураган. Его руки, его губы, его бесстыжий язык — повсюду. Порочно. Влажно. Громко.

Матвей целовал. Кусал. Лизал. Посасывал.

Трогал. Толкался. Сжимал.

Вдыхал. Вдыхал. Вдыхал.

А еще не замолкал. По крайней мере, в те секунды, когда его рот отрывался от моего тела. Жар нетерпеливых губ все ниже и ниже вырисовывал узоры на коже, и в какой-то момент я осознала, что Матвей опустился на колени.

Отчего-то эта мысль взвила эмоции до предела. Желая убедиться глазами, оборачиваюсь и воистину наслаждаюсь открывшейся предо мной картиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Матвей Соколовский у моих ног.

Воистину мечты сбываются.

Его взгляд снизу вверх наполнен каким-то священным огнем, превозносящим меня как женщину. Ни капли стыда или неловкости. Только пожарище страсти и … бесконечной любви.

— Ты позволишь? — хрипло спрашивает Матвей, осторожно лаская кожу бедер.

— Да, — отвечаю я, чувствуя собственное величие и превосходство, ведь это именно то, что транслирует в мой мозг обожающий мужской взгляд.

— Спасибо, родная, — шепчет Соколовский и, не разрывая зрительного контакта целует колено, легонько прикусывает кожу выше, скользит языком по бедрам, оставляя прохладный след на пылающей коже.

Проворные пальцы ловко избавляются от белья. В предвкушении заветной ласки сложно контролировать равновесие. Даже держась за незыблемую гранитную столешницу. Смешно сказать, мне не первый год за тридцать, а я до сих пор не ведаю таких откровенных ласк.

Осознание того, что его губы, его язык, его зубы настолько близко к эпицентру пожара, вынуждают всякий стыд испариться, выпуская наружу инстинкты и порочные желания.

Он же сделает это?! Это ведь не шутка?!

Он не отступит в самый последний момент?

Движимая глупым страхом, подаюсь навстречу жадному рту, не отрывая затуманенного взгляда, впитывая каждую реакцию, боясь разочароваться, заметив малейшую тень отторжения или брезгливости.

Но Матвей лишь довольно усмехается, отчего выдыхаемый им воздух обдает прохладой, подстегивая нетерпение.

— Держись крепче, Кокос, — хрипит Соколовский, ласково забрасывает на плечо мою правую ногу и, наконец, накрывает губами изнывающую плоть…

Мамочки!!!

— Сладкая моя девочка… Дай я на тебя осмотрю… Ты такая красивая! Нет, не закрывайся… Шире, милая, — бормочет Матвей в перерывах между влажными поцелуями. И я подчиняюсь, не в силах сопротивляться или даже смущаться. Я хочу еще. Еще больше.

Меня разрывает от переполняющих чувств и мыслей. Мозг просто не способен обработать всю поступающую информацию. С одной стороны совершенно невероятная эйфория от осознания самого действия. Острого, пикантного, миллионы раз проигрываемого в тайных мыслях и теперь такого реального и доступного.

С другой — абсолютно фантастическое удовлетворение, что там, внизу, меня целует никто иной, как Матвей Соколовский. Звезда мировой величины, красавец и плейбой, способный по щелчку пальцев заполучить любую красавицу, которой я и в подметки не гожусь. И вот он, стоя предо мной на коленях, благодарит меня за то, что разрешила ласкать себя таким способом. Способом, от которого партнеру, скажем откровенно, физического удовольствия несравнимо мало.

С третьей стороны — неописуемая нежность, непередаваемый восторг от непосредственной ласки, от его хриплых стонов, пошлых звуков, частого горячего дыхания…

Потерявшись в эмоциях и ощущениях, я взрываюсь на миллиарды осколков и при этом, как никогда ранее, чувствую себя цельной.

Сползаю прямо в руки Матвею. Он жадно скользит руками по моему телу. Гладит растрепавшиеся волосы, проводит пальцами по позвонкам, сжимает ягодицы, скользит губами по шее, позволяя мне отдышаться.

Ерзаю, вызывая в мужчине стон и нетерпеливую судорогу. Чувствую, что упираюсь аккурат в его твердую плоть и совершенно отчетливо понимаю, что мне мало. Мало того, что было. Я хочу Соколовского всего. С головы до ног. Для себя. В себе.

Нахожу его губы и жадно целую, ощущая пряный вкус удовольствия, отчего возбуждение выходит на новый уровень. Мне, собственно говоря, срывает крышу. Раз и навсегда решаю, что с этой минуты я возьму и буду брать после все, что захочу. И как захочу.

Самонадеянно?

Возможно. Было бы, если бы непоколебимая уверенность в том, что сегодняшний Матвей даст мне все без колебаний. Без сомнений. Без сожалений. С готовностью. С радостью. С полной самоотверженностью.

В эту минуту огромный, как скала, мужчина покорен моей воле до последнего вдоха.

Под его сумасшедшим взглядом делаю все сама. Спускаю трико и белье, покрываю широкую грудь поцелуями, подставляю его губам грудь, испытывая при этом опьяняющую эйфорию власти над этим мужчиной. Его стоны, хриплые мольбы продолжать и непрекращающийся град пошлейших комплиментов заставляют поверить и в себя, и в свою красоту, и в свою сексуальность.

Головокружительное чувство. Я владею всего одним мужчиной, а кажется, что целым миром. И ничто не останавливает мой напор страсти — ни жесткий пол, стирающий до ссадин коленки, ни яркий свет солнца, бьющий нам в лица, ни отсутствие защиты между телами.

Я возьму от него все до последней капли.

Потому что я так хочу.

После борьбы, где еще до начала атаки я безоговорочно была провозглашена победителем, мы еще долго лежим на полу, приводя в норму дыхание, нежась в теплых утренних лучах, льющихся из окна, слушая, как в унисон бьются наши сердца.

— Люблю тебя, Зоя. Выходи за меня, — произносит Матвей слова, без которых не обходится теперь ни одно утро. А еще у него всегда при себе кольцо. Даже сейчас висит на витиеватой цепочке на шее и слепит глаза бриллиантовым отблеском. Только теперь Соколовский еще и ухмыляется, добавляя, — После всего, что случилось, ты просто обязана это сделать.

Смеюсь, уткнувшись в ароматную мужскую шею, и отвечаю то же, что и всегда.

— Я подумаю.

Наверное, действительно после того, что произошло, наше ближайшее будущее предрешено. Лежа на Матвее, я четко осознаю, что не хочу отказываться от него снова. Не смогу. Я уже заново влюбляюсь в этого мужчину. Всего за несколько недель совместного проживания легко привыкла к тому, что Соколовский всегда рядом, заботливый, внимательный, позитивный и даже счастливый что ли.

Таким я его никогда не знала, а если и знала, то забыла. Тем ярче и острее заполняющие душу чувства. Конечно, страх того, что в один момент все может прекратиться и волшебная любовь Матвея перегорит, словно старая лампочка, но стараюсь не позволять этим опасениям руководить моей жизнью.

Что будет, то будет.

В конце концов, я никогда не была замужем. Мне тоже хочется надеть красивое белое платье, проникнуться чувственной речью сотрудника ЗАГСа, надеть кольцо на палец любимому мужчине, обрести статус законной жены. Кому-то подобные желания покажутся архаичным пережитком, но не мне. Так уж вышло, что женщины моей семьи сполна испытали самостоятельность, независимость и свободу.

Каждый наверняка слышал знаменитую фразу: «Хорошо все уметь, но не дай бог все самой делать». И это на самом деле так.

Мы можем сколько угодно цитировать феминистические лозунги о правах женщин, но удовольствие от этого процесса никогда не превысит то чувство защищенности и спокойствия, что дарит один надежный, любящий мужчина.

Я прожила достаточно, чтобы в этом убедиться.

(Данные умозаключения принадлежат героине и основаны на ее личном жизненном опыте. Они вполне могут не совпадать с миллионом мнений других женщин. Автор не имеет ничего против феминизма и всячески поддерживает свободу выбора по любому вопросу.)

И, пожалуй, единственная причина, по которой я все еще не отвечаю согласием на предложение о замужестве, это банальное желание насладиться конфетно-букетным периодом. Получить то, чего у меня никогда не было.

Кажется, Матвей это тоже понимает, потому что, немного помолчав, задает новый вопрос.

— Пойдешь со мной на свидание?

Глава 44

И время неслось карнавалом событий, свиданий, семейных сборов на выходных, с непременными посиделками за общим столом и введенными в обязательную программу активными играми. Наполнялось знакомствами с многочисленными друзьями Матвея, посещениями разных светских мероприятий и просто тихими вечерами, охваченными то романтикой и тишиной, то бурной страстью и бесстыдными стонами.

— Ты же родишь, когда мы забеременеем? — спросил Матвей, пока я разомлевшая от плотской любви, уютно лежала на сильном загорелом плече, и от трогательной надежды, робко прозвучавшей в голосе этого большого во всех смыслах мужчины, сжался желудок.

Случилось это примерно после нашего третьего акта безудержной плотской любви. То есть в тот же день. Вопрос был вполне логичный, учитывая факт, что мы вообще никак не предохранялись. И, к слову, не потому, что ни один из нас не усвоил уроков прошлого.

Я, например, знала, что очередная беременность легко не дастся. Об этом меня предупреждали врачи еще после первых родов. А в те дни, надо сказать, идея когда-нибудь родить вновь казалась мне верхом сумасшествия. Да и с возрастом здоровья отнюдь не прибавилось. Не будем забывать, что я уже давно не девочка. Хотя, по нынешним меркам, вроде и старородящей пока не считаюсь.

Матвей же (о, в этом даже не приходилось сомневаться) решил не предохраняться сознательно. Мы много говорили в последнее время, в том числе о прошлом и о планах на будущее. Удивительно, что, слушая рассказы о маленьком Степе, никаких укоров в мою сторону Соколовский не выказывал, однако в глазах читалось просто вселенское разочарование от того, что детство его сына, его первенца, безвозвратно прошло мимо и Матвею уже никогда не стать частью этой истории. Он хотел детей. Сознательно. Был готов к этому физически, морально, финансово. Следовательно, и стремился.

Однако, решившись быть честной до конца, я призналась, что в этот раз над продолжением рода придется очень серьезно постараться. И не факт, что получится. Стоит ли говорить, что после подобного заявления через несколько дней меня обследовали вдоль и поперек в лучшей клинике города. Ничего нового не сказали, шансы на естественное зачатие давали, хоть и не большие. Выписали кучу препаратов и витаминов, хоть я и не собиралась сию же секунду приступать к созданию маленьких соколят, но при этом весьма откровенно намекнули, что в случае отрицательного результата через год ждут нас на процедуру ЭКО.

Однако, Соколовский, не унывал, наивно полагая, что справится сам, без каких-то там белых халатов с пробирками. Я разубеждать не стала, с этим справится время. Но, чтобы не расстраивать Матвея, лекарства приобрела и даже начала принимать.

И нет-нет, да и в мою голову начали просачиваться мечты о крошечной девчушке с синими глазами. О сотнях прекрасных кукол, в которые мы с ней будем играть. Об одинаковых платьях, что так популярны теперь повсюду. О том, какой маленькой принцессой она будет расти, окруженная всесторонним вниманием и любовью. И много-много других вполне четких и ярких картинок счастливого будущего.

Сжимая в руке новенький смартфон, подошла к зеркалу, вгляделась в отражение. Голова перебинтована, но глаза восторженно блестят. Никак не могла поверить, что сделала это. И в равной степени недоумевала, почему тянула столько времени.

Неделю назад мне провели отопластику. На самом деле один из первых вопросов, который задала мне мой психолог, был о том, почему я не отправилась на коррекцию формы ушей раньше. Это совершенно несложная и недорогая в общем-то операция, доступная сейчас едва ли не в каждом городе. Проводится она начиная с шести лет (даже рекомендуется в детском возрасте для избежания психологических травм). Взрослым достаточно местного наркоза. Длится всего полтора-два часа.

Психолог искренне недоумевала, зачем каждый божий день самоотверженно нести на себе бремя Чебурашки, обрастать комплексами и терпеть издевательства, если так легко избавиться от этого незначительного, но весьма проблемного изъяна. И я сначала даже не нашла, что ответить этой молодой красивой женщине.

Конечно, я задумывалась о пластике. Втайне даже мечтала. Почему втайне — спросите вы, да потому, что подобный поступок казался мне проявлением слабохарактерности и малодушия. Будто мечтами о нормальных ушах я сама становлюсь на одну ступень с теми, кто издевается и травит, высмеивая внешность, не замечая собственной аморальности.

Мама растила меня в условиях своей безусловной любви, утверждая, что внешность в человеке — не главное. Она искренне считала, что я преувеличиваю проблему лопоухости и мне не стоит обращать внимания на глупые шутки со стороны окружающих.

Может быть, маме, красивой от рождения, было совершенно невдомек, что может ощущать человек, обладающий тем или иным уродством. А может, она просто смотрела глубже и не замечала пороков во внешности окружающих, а тем более в собственном ребенке, каждую молекулу которого она любила и считала идеальной.

После трех месяцев терапии, и кардиолог, и даже невролог дружно признали меня достаточно здоровой и дали добро на пластическую операцию. Никто из близких не счел затею глупой и не стал отговаривать, хотя, например, Тамара открыто заявляла, что я лишаю себя изюминки. Но знаете, я этого изюма наелась на всю жизнь. До тошноты. До аллергии.

Матвей сказал, что любит мои уши, но прекрасно понимает мотивы. И если этот шаг сделает меня счастливее, то он поддерживает такое решение, тем более что здоровью при этом ничто не угрожает. Через несколько дней мы уехали в Москву, где меня и прооперировали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Улыбнувшись еще раз отражению, набрала сына.

— Степочка, привет! Как дела? Что делаешь?

— Да, мам, привет, — в трубке раздался тяжелый, я бы даже сказала мученический, вздох, — Дела хорошо. В принципе за три часа с твоего последнего звонка ничего не изменилось. Собираюсь на тренировку.

Да-да. Без любимого спорта сын очень быстро заскучал. И после не очень продолжительного бунта вернулся в спортзал к Михалычу. Но, к моему великому счастью, строить карьеру на ринге по-прежнему не собирался. Вот уже второй месяц Степа посещал репетитора — расширял знания и умения в черчении, а еще записался в художественную школу. Оказывается, одним из вступительных испытаний является рисунок и, пожалуй, именно он больше всего вызывал сложностей. Однако, несмотря на это, твердое намерение поступать в архитектурный не пошатнулось.

— Ясно. Ты там не голодный? — знаю, что нет, просто хочу подольше послушать его голос.

— Мам! Боюсь, если бы даже задался такой целью, ничего бы не вышло.

— Ясно, а ты…

— Мам, я тебя очень люблю, правда, но… Слушай, может, вы с папой родите еще одного ребенка? А лучше трех. Честное слово, я уже не вывожу один этой заботы массового поражения.

— Ээээ… — такого заявления я могла ожидать от кого угодно, только не от Степы, а потому заметно растерялась, раздумывая над вариантами ответа. По большому счету тонкости наших с Матвеем взаимоотношений не обсуждались. Сами мы эту тему не поднимали, а другие тем более. Кажется, всех все устраивало.

На самом деле, внутри меня все еще жил страх, что Степа в глубине души отнесется отрицательно к тому, что мы с Матвеем окончательно сойдемся. Поэтому требование сына в срочном порядке родить ребенка, лично для меня прозвучало весьма неожиданно.

— Степ, а ты точно не против наших с папой отношений? Я пойму, просто скажи, как есть.

— Ой, мам… Хватит вам уже по углам прятаться, как маленьким. Я не против. Я очень даже за. В конце концов, какой ребенок не мечтает, чтобы мама с папой жили в любви и согласии. И на счет детей я не шучу. Серьезно. Мне же жить некогда! Как девять утра наступает, так и понеслось! Ты звонишь. Следом папа. За ним дед после утренней планерки. Тамара готовит завтрак из пяти блюд и не выпускает из-за стола, пока я минимум три из них не ликвидирую. Бабка Катя задалась целью скормить мне в ближайшее время все пирожки мира. Михалыч орет, что я жирею и дает усиленные нагрузки. И так весь день по кругу! А стоит пропустить пару звонков и сообщений, как тут же начинают искать с собаками! Я, конечно, понимаю, что это родня и все такое, но я реально замахался! А так, родите пару-тройку бебиков, от меня, глядишь, и отстанут!

— Степа! — не смогла не рассмеяться на гневно-обиженную тираду сына. Я очень даже понимала его, ведь к подобным взаимоотношениям мы попросту не привыкли. Захотелось, конечно, утешить великомученика, но и обнадеживать зазря тоже не честно. — Боюсь, все не так просто, милый. И не так быстро, как тебе хотелось бы. Да и старовата я. Пусть вон молодежь Ашкетовская рожает. Им можно и двоих, и троих подряд.

— Ага, как же! Эта парочка заявила, что в ближайшие семь лет не собираются становиться родителями. У Моники карьера модели. У Стефана контракт с каким-то шейхом. Зачем вообще женятся — не понятно.

— Разве люди женятся, чтобы детей рожать?

— А что нет?

— Нет. Люди женятся, потому что любят друг друга и хотят быть вместе. А еще чтобы заявить права на свою половинку.

— А вы с папой почему не женитесь? Он же зовет. Ты что же — не хочешь наконец заявить права на свою половинку?

— Не умничай.

— Ладно. Тебя когда выписывают?

— Через два дня снимут швы, но еще около трех — четырех недель нужно будет носить повязку.

— Ясно. Ладно, мам. Мне пора.

— Пока, родной. Звони!

Степа буркнул что-то и спешно отключился. Я же не могла не улыбнуться. Ему там правда нелегко. Временно Степа переехал к деду и Тамаре, сбежал от Катери, которая оккупировала нашу квартиру. Она, как оказалось, всю жизнь мечтала жить в городе, а у нас там и поликлиника под боком, и драматический театр (кто бы мог распознать в сварливой старухе любительницу культурного досуга), а еще в районном ДК организовали клуб пенсионеров, которые каждый понедельник по льготной программе посещают бассейн и сауну, а по выходным смотрят советские фильмы и танцуют под хиты семидесятых. Про рассаду, огород, кур и брошенную на соседку хату, она не вспоминала. А пару пенсий (и наверняка часть сбережений потратила на обновление гардероба).

Степа вообще-то просился пожить на квартиру к Матвею, но материнское сердце не позволило допустить едва вышедшего из пубертата сына до подобных свобод. Я ему, конечно, доверяю, но считаю, что всего должно быть в меру. Впрочем, Степа не расстроился. Кажется, главной целью было сбежать от Катери.

Ашкетов с Моникой пробыли в городе около месяца. Они навещали меня и в больнице, и позже приезжали на выходные в Лесные зори. Глядя на них теперь мне даже было как-то стыдно перед самой собой за истерику. И сама Моника уже не казалась мне верхом совершенства, как и грудь ее, в частности. И Стефан не волновал своим присутствием, хотя время от времени и ловила на себе его задумчивые взгляды.

Лето, наполненное событиями, стремительно завершалось. Но уже к середине августа я воистину чувствовала себя новым человеком. Не могла не улыбаться собственному отражению — настолько оно мне нравилось. Я полюбила свои аккуратные маленькие ушки, полюбила высокие прически, выяснила, что оказывается у меня изящная длинная шея и красивые скулы. Стала больше уделять внимания уходу за собой. Я набрала вес и красиво округлилась в бедрах. Исчезли синяки под глазами. И вообще, чисто психологически, ощущения были такими, словно за спиной выросли крылья.

Я замечала повышенное внимание со стороны окружающих мужчин, видела зависть в глазах красивых женщин, ощущала триумф, впитывая восхищение Матвея. А еще испытывала некоторое наслаждение от вспышек ревности у Соколовского. Никто и никогда раньше меня не ревновал. Я истинно верила, что никогда и не будет. Это заставляло чувствовать себя второсортной что ли, или как скажут экономисты — неликвидной.

Но теперь все закостенелые комплексы рассыпались в труху. Я даже не стала избавляться от старых послеоперационных шрамов, хотя мне предлагали. Просто видела, что у Матвея отвращения они не вызывают. Соколовский даже обмолвился, что я должна носить их гордо, словно боевые награды.

Теплым сентябрьским днем мы собрались, чтобы отпраздновать бракосочетание Игоря Михайловича и Тамары Яковлевны. В узком кругу во дворе их приветливого уютного дома, под великолепной цветочной аркой прошла красивая церемония, наполненная искренностью, теплом и любовью.

Близкие друзья и родные без лишнего пафоса и манерности неустанно поздравляли пару, изысканные закуски, шампанское, живая музыка — все вокруг создавало атмосферу полной идиллии и счастья.

И когда в завершении вечера Тамара, нарушая все правила традиции, подошла и с лукавой улыбкой отдала мне в руки свой восхитительный букет, Матвей вдруг опустился на одно колено и вновь сделал предложение. Отказать я, разумеется, не смогла.

Еще и разревелась — настолько трогательной была его речь. Добавил соли и Степа, который явно был в преступном сговоре против моей свободы и независимости.

Вот так я и стала официальной невестой.

Свадьбу сыграли в октябре.

Пестрые клены, пушистые колосья, благородное плотное кружево, спелые красные яблоки, теплый домашний хлеб… Многим они покажутся провинциальными и немодными акцентами, но мы и не стремились попасть в тренд. Свадьба была большая, громкая, веселая.

Матвей разгулялся не на шутку. Даже одноклассников позвал (естественно, кроме Кристины). Многие даже пришли. Я ожидала едких комментариев или язвительных насмешек, но ошиблась. Все-таки старые знакомые оказались уже не столь дурными, как раньше. Некоторые даже нашли в себе силы, чтобы извиниться за прошлое. Однако, столкнувшись с бывшими одноклассниками нос к носу, вдруг поняла, что не испытываю к ним ни злости, ни горечи, ни обиды.

Я была счастлива и желала счастья всем вокруг.

Мать свою Матвей тоже позвал, но та явиться не соизволила. Более того, высказалась в довольно негативном ключе (подробностей не знаю), чем по всей видимости забила последний гвоздь в отношениях с сыном.

После свадьбы мы с Матвеем вдвоем улетели на острова, где белый песок и изумрудное море. И там я окончательно убедилась, что для того, чтобы быть счастливым, порой, достаточно лишь разрешить себе это чувство. Да, довериться бывает страшно, предатели прошлого мерещатся в каждом первом, вынуждая выбирать устоявшийся быт вместо ярких эмоций. Но так ли оправдана эта боязнь, ведь на кону ни больше, ни меньше — жизнь.

Эпилог

Пятнадцать лет спустя

Павел, Платон, Яша, Люся, Валюша и Тая, замерев с серьезно-угрюмыми мордашками, напряженно смотрели в коляску.

— Почему это она нам не улыбается? — возмутилась пятилетняя Валюша, разглядывая новоиспеченную родственницу.

— А почему она такая маленькая? — озабоченно мяукнула ее маленькая сестренка Тая.

— Ты была еще меньше, Тасенька, — авторитетно заявила Люся, поглаживая ее по светлой головке.

— Маша весит три килограмма сто пятьдесят граммов, в ней пятьдесят два сантиметра, это норма, — со знанием дела пояснил любитель медицинских атласов — Платон Матвеевич.

— Ну все? Посмотрели? Пойдемте в лапту играть! — переминался с ноги на ногу Павел.

— Да! Пойдем! Скучная она еще. Пусть подрастет, — согласился с ним Яша.

Дети шумной гурьбой понеслись играть, и лишь маленькая Тая осталась рядом с коляской. Ей было всего пять лет и во взрослые игры малышку не брали.

— Дядя Степа, а можно мне подержать Машу? — с надеждой спросила Тая.

— Можно. Только я тебе немножко помогу.

Усадив девочку на плетеный диван, я достал дочурку из коляски и положил на колени Тае, продолжая придерживать головку, помещавшуюся мне в ладонь, и крохотное тельце. Взгляд Тасеньки загорелся восторгом. Маша же смотрела на нас своими дымчатыми глазками и хмурила маленькие бровки.

До сих пор не могу поверить, что стал отцом.

Да и вообще, еще лет пятнадцать назад никто и представить себе не мог, что в семье появится столько детей.

После свадьбы мама забеременеть не смогла. Через год они с отцом отправились на ЭКО, в результате которого на свет появились мои братья — Павел и Платон Матвеевичи. А еще через три года, совершенно случайно у них получилась Людочка. Люся… Люси…

Вторая половина шумной детворы — Ашетовы. Шесть лет Стефан прожил в браке с Моникой, но у них так ничего не вышло. Их планы на жизнь окончательно разошлись в разные стороны. Блистательная Моника не желала покидать модную тусовку и превратилась в убежденную чайлдфри, а Стефан устал скитаться по чужбинам, мечтал о настоящей семье и собственных детях. Он быстро оформил развод со своей красавицей и вернулся в Россию, где познакомился с обычной русской Катей, которая за пять лет родила ему троих детей — Яшу, Валюшу и Тасеньку.

Жаль, что дед не дожил до этого дня. Беспощадный инсульт унес его жизнь два года тому назад. Внезапно и безвозвратно. Это был большой удар по всем нам. Тамара до сих пор очень переживает, но дети заставляют нас всех смотреть в будущее. Также не стало и Катери.

Пять лет назад Марго Соколовская неудачно сделала очередную пластическую операцию. Сам я не видел, но отец был у нее и сказал, что все очень плохо. Она больше не выходит из дома и ведет затворнический образ жизни. С нами по-прежнему не общается и ни одного из внуков в глаза не видела. Отец говорит, что Марго во многом раскаивается, но вряд ли когда-нибудь признается в этом. Глупая гордячка.

А еще полтора года назад Кристина Новикова попала в аварию. По слухам, в наркотическом опьянении она не справилась с управлением и врезалась в столб. К счастью, в автомобиле находилась одна, и никто из посторонних не пострадал. Сама Кристина выжила и в настоящее время находится в реабилитационном центре заграницей.

Во главе дедова бизнеса встала мама. После двух декретов ей захотелось на работу, и всеми любимая Зоя Павловна попросилась к свекру в помощницы, где очень быстро начала осваиваться. Дед же, обрадованный тем, что хоть кто-то заинтересовался делом всей его жизни, принялся активно посвящать невестку во все тонкости автобизнеса. В еще больший восторг он пришел, когда Зоя, высчитывая показатели в уме, поправляла ошибки в отчетах его подчиненных прямо во время докладов, а позже даже выявила схему мошенничества в одном из дилерских центров.

Сама мама тоже была довольна новой работой. Ездила на семинары, посещала курсы от автодилеров, изучила бухучет и финансовый менеджмент и в самом деле превратилась в первоклассного специалиста.

Отец перевел свою школу из Москвы в наш небольшой городок, делая существенный вклад в его развитие. В прошлом году он стал депутатом и возглавил Комитет по физической культуре и спорту.

О себе же скажу коротко — я счастлив!

Конец‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Эпилог