Он поплыл на берег, обещая предать меня военному трибуналу. Пока плыл, пыл его охладел.
О моем подвиге доложили командиру полковой школы и командиру полка. Я был на седьмом небе от счастья. Командир полковой школы полковник Голубев перед строем объявил мне благодарность и подарил личный портсигар. Для меня это была настоящая награда.
Маневры окончились. Мы возвратились в лагерь в давно обжитые палатки. Какое счастье жить в палатке! Как в родном доме под крылом отца и матери. «Котрикова к командиру полковой школы», – крикнул дневальный. Полковник Голубев с командиром нашей роты стояли у пирамиды с винтовками. Я подошел к ним и доложил: «Товарищ полковник, по вашему приказанию прибыл». «Вот что, Котриков, – перебил меня тот, – с сегодняшнего дня ты будешь моим связным. Иди к командиру хозвзвода, он тебе покажет лошадей и познакомит тебя с обязанностями связного». Знакомство с лошадьми состоялось. Стройный серый рысак – полковника, мне достался чалый жеребец невысокого роста. В мои обязанности входила утренняя чистка лошадей и подача на квартиру оседланного рысака.
Глава вторая
Жил 42-летний полковник в фанерном домике с молодой женщиной, стройной и симпатичной. Звал он ее Соня. Мне велел называть Софья Ахметовна. При первом знакомстве Софья Ахметовна мне сказала: «Зови меня Соня. Какая я Софья Ахметовна, мне всего двадцать один год».
Соню полковник Голубев ревновал. В отдельные дни, уходя, закрывал ее на замок. Я сопровождал ее во время прогулок, но на почтительном расстоянии. В мои обязанности также входило заготовлять дрова и приносить воду в фанерный домик.
Ребята из нашего взвода надо мной посмеивались. Говорили, Котриков стал денщиком, устроился в холуи. Я тоже отшучивался: денщиком быстрее служба пройдет. Ешь да спи, коня и сапоги полковника чисти, ухаживай за красавицей-женой.
До меня связным был Кошкин. Армия нас сроднила. В отделении по росту стоял он первый, я – за ним. Армейское правило отделения: везде вместе едят, спят, на занятиях и даже в увольнении. Сначала мы с ним были безразличны друг к другу. Постепенно ежедневное совместное пребывание переросло в крепкую дружбу. Мы не могли и дня быть друг без друга. Если Кошкина не было в строю или в столовой, я обязательно спрашивал командира: где Кошкин? То же самое делал и он.
Связным Кошкин продержался всего две недели. Полковник приревновал его к своей жене. Над Кошкиным ребята тоже смеялись. Говорили: молодец, Кошкин, маху не дал. Повод для ревности был. Кошкин отмалчивался, улыбался. Как-то раз мы остались вдвоем в палатке. Как правило, такие случаи редки. Я спросил Кошкина: «Степан, за что он тебя выгнал из связных?» Кошкин ответил уклончиво: «Что ни делается, все к лучшему. По-видимому, приревновал к своей жене. Да, кстати, она ему и не жена, а просто сожительница». В палатку вошел командир роты. Помешал разговору. «Вот ты где, Котриков, а я тебя ищу. Немедленно к полковнику». Я встал в проход между нарами и направился к выходу.
«Котриков, одну минуту задержись, я на тебя посмотрю». Старший лейтенант внимательно разглядывал меня, как покупатель – товар. Как будто впервые меня видел. «В тебя редкая баба влюбится. Извини меня за откровенность. Тебе можно доверить любую красавицу. Природа сделала тебя не безобразным, но и не красивым. Есть в тебе что-то отталкивающее. Вот почему полковник взял тебя в связные, несмотря на мои протесты». Его слова меня резали, убивали. В ответ я только мог сказать: «Разрешите идти, товарищ старший лейтенант». «Идите, Котриков». Тон его слов мне показался издевательским, насмешливым. За что такая немилость?!
Всему виной мой внешний вид. Узкое продолговатое лицо с большими оттопыренными ушами. Особо выделяется толстая верхняя губа. При улыбке она раздваивается, вызывая у многих отвращение. Я часто слышал в свой адрес оскорбление "двухбрылый". Не улыбаться я тоже не мог. Да и сама фигура не очень меня украшает. Рост высокий – 1,8 метра, тощий, вес – всего 62 килограмма. Длинные ноги и руки, не пропорциональные туловищу.
Полковника я нашел у столовой. Доложить о прибытии он мне не дал. Еще издали крикнул: «Котриков, отвези перевод на почту станции Алкино». Я взял конверт, добежал до конюшни, оседлал своего чалого скакуна и через 15 минут был на почте. Вскрыл конверт, где лежало две тысячи рублей и адрес. Заполнил бланк перевода: «Киев, Крещатик, 171, Терещенко Анне». Заполненный бланк и деньги подал девушке. Она внимательно посмотрела на меня. Глупая улыбка поплыла по моему лицу и раздвоила губу. Девушка рассмеялась и вернула мне бланк перевода и деньги: «Без отчества принять не могу».
Полковника Голубева я застал у столовой и доложил: «Перевод не приняли, нет отчества». «Быстро ты съездил, Котриков, как метеор, – сказал полковник. – Отчество забыл. Восемнадцать лет я ее не видел, а деньги раз в три месяца регулярно высылаю на дочь. Да и дочь-то не моя. Не принимают – не надо. Давай их сюда. Завтра воскресенье, в три часа утра подъезжай ко мне. Заложи
