Наш разрыв был уже неотвратим, мы оба это понимали.
Тем вечером я сводил её на ужин, но он явился, так сказать, реквиемом, панихидой по нашему роману. Она весь вечер глядела в пустоту. Говорить нам было почти не о чем. По возвращении домой, когда она наклонилась включить торшер, мне на мгновение показалось, что её лицо вроде просветлело, и ощутил, как внутри меня что-то шевельнулось, но я тут же подавил это. Мы разошлись по своим отдельным комнатам и отдельным постелям.
Наутро, сидя за чашкой тепловатого кофе, я наблюдал, как она собирает вещи. Выглядела она нежной и печальной, при этом двигалась так, будто борется с неким мнимым сквозняком – волосы развеваются, рядом на чердачных стропилах висит мнимая тарань. Я, конечно же, не знал, блефует она или нет насчет её идеи работать в эскорт-сервисе, равно как и не знал, насколько она наивна или расчетлива, но я безошибочно чувствовал, какое бремя ответственности падает с моих плеч. И вот теперь, когда у нас с ней всё было кончено, она почему-то стала видеться мне в ином, более розовом, свете, вследствие чего меня начали одолевать укоры совести. – Слушай, Ирина, – сказал я ей, пока она безуспешно пыталась закрыть свой чемодан. – Мне так жаль. Правда.
Откинув волосы назад резким взмахом головы, она стремительно влезла в свой нежно-голубой кожано-лакированный жакет.
– Посмотри на меня, Ирина ...
Не глядя на меня, она нагнулась чтобы защелкнуть замки чемодана.
– Пойми же, Ирина, ведь это не поэма, это – жизнь.
Она повернулась ко мне так резко, что я аж вздрогнул. – А вот я, Кейси, – воскликнула она, сверля меня взглядом. – я способна умереть за любовь.
Мною мгновенно овладела вся моя прежняя горечь, вся боль и угрызения совести. Все эти её мужики – этот Женя, некий японец, таинственный московский покровитель, Роб Питерман, и бог знает, сколько ещё других. Ведь это же ничто иное, как свободное предпринимательство – торговля, бартер, купля-продажа, не так ли? И где во всём этом любовь? Хотя, что ещё хуже, любви не было и во мне самом.
Я был твёрд, просто скала, гранит, – Так иди и умирай за неё!
Моя реплика повисла между нами словно занавес. С улицы доносился шум проезжающей машины, а из кухни – равномерный звук кап-кап-кап крана. И тут она так, словно получила пощечину, опустила голову и наклонилась за своим чемоданом. Я оцепенел. Застыв как вкопаный, я смотрел, как она борется со своими вещами, затем как сражается с дверью, и наконец, когда мимолетный свет уступил место темноте, услышал как захлопнулась дверь.
