Не ходи в терновый лес (СИ) [starless sinner.] (fb2) читать онлайн

========== i. страх. ==========

монстр чащу с рожденья ищет,

знать не зная, что чаща есть — где-то высится над долиной.

поиск чащи — уже как лес; широченный, дремучий, длинный.

— мглистый заповедник

Шкатулка выглядит форменным издевательством.

Поначалу задание казалось безделицей: реши загадку и колдуй на здоровье. Или нездоровье окружающих. Но ночи сменяли друг друга, а конфигурация так и оставалась закрытой.

Порой Алине чудится, что эта штука смеётся над ней, совсем как Вещие сестрицы.

— Она заменяет тебе плюшевого медведя, Старкова? Или с кем там ночами спят маленькие смертные? — глаза Зои сверкают сапфировым, и это было бы воистину красиво, не будь их обладательница, по мнению самой Алины, выползшей из самого ада бестией, что решила открыть его филиал лично для новенькой. И обожглась достаточно, чтобы теперь кусаться одними словами: ревностными, злыми, полными сладкой, приторной елейности, от которой кожа Алины должна на глазах сгнить. И стоило бы остальных опасаться, но Женя не так ядовита, а Надя слишком пассивна и подавляема авторитетом негласного лидера, пускай их способности сирот сплетены между собой в плотный магический кокон.

— Мы бы и ему устроили званый приём, — продолжает Зоя, складывает на груди красивые руки, чёрными ногтями по локтям постукивая. Очевидно, всё ещё злясь за то, что не может влезть к Алине в голову. — Совсем как тебе.

Знатная была ночка. До тех пор, пока Алина не ткнула заносчивым ведьмам на их место. Пускай она полукровка и многого ещё не знает — её силы возросли в разы, хотя высший жрец всё так же спит и видит, как бы выставить полукровку вон с позором.

Конфигурация жжёт ладони нерешённой проблемой, сплошной занозой во всё предплечье, словно ведьминой меткой, которой и в помине нет, но Алина отвечает:

— Если тебе так хочется поупражняться в остроумии, можешь пообламывать зубы о кабинет под номером девять, — и отбивает спокойно, почти улыбаясь, что лукавый бы ей гордился. Академия со своими варварскими обычаями учит её хладнокровию. Иначе полукровке-ведьме, записавшей своё имя в Книгу Зверя, не выжить. Или быть в глазах этих заносчивых девиц на дне, что глубже самого ада.

Алина поднимается с постели, прежде чем Зоя находится с ответом, и, захватив шкатулку, покидает общую спальню.

Всё равно в этом плотном ядовитом облаке ей решения не видать, совсем как в сигаретном дыму Абсолема.

***

Коридоры Академии заводят её всё глубже, словно закручиваемые витки спирали. Алина подозревает, что всё дело в наложенных внутри чарах — незримых искусствах! — потому что плутает она около часа и ни разу не оказывается в том месте, где ранее проходила.

От тяжести шкатулки ломит кисти рук, но она вертит её с упрямством ребёнка, вознамерившегося сломать разозлившую её игрушку. Видимо, Академия устаёт от этих потуг, потому что Алина отвлекается от выпуклых рожков, оказавшись перед дверями библиотеки — одного из немногих мест здесь, пусть и безмолвного друга. На долгую секунду ей вдруг становится тошно. Вот бы не было пробуждения её силы под крылом Аны Куи. Вот бы не было этого всего! И хочется всё бросить и вернуться в обычную школу, поговорить с Малом, вновь стать просто-Алиной, лучшей подругой и девочкой-тенью, которой не надо бороться за место под кровавой луной; не надо доказывать что-то отвергаемым её чистокровным ведьмам и колдунам из-за своего происхождения. Высший жрец Церкви Ночи не говорит прямо, но слишком очевидна его неприязнь.

Вполне себе взаимная, потому что сколь бы ни пытался он окружить себя лоском — всё равно остаётся тщедушным стариком.

Алине претит само место ведьмы в вековой иерархии, подобное месту собаки, пока во всём и всюду главенствовали колдуны, всё ещё считая, что женщина — второсортна и глупа. И ей положено стоять за спиной.

Секунда проходит. Алина хмыкает и толкает двери. Если ответа не найдётся среди пыльных страниц, то у неё большие неприятности.

Библиотека ей нравится: дух таинственной, неизведанной магии витает меж стеллажей, тёмных и высоких, пусть и лежит на некоторых вековая пыль. Алина бы не удивилась, будь и она чем-нибудь заговорена для подобных ей, излишне любопытных студенток.

На огромном овальном столе набирается достаточно увесистых фолиантов, чтобы не выбираться из этих стен ближайшую неделю. Книги обтянуты ремнями, замками и кожей, шероховатыми под пальцами царапинами и изъеденностью временем. Пахнет сандалом, старой бумагой, ведьмиными травами, от которых щекочет в носоглотке, и вовсе не предназначенных для улучшения пищеварения. В гербариях, сложенных в тяжёлые папки, засушены вовсе не васильки и анютины глазки.

Алина практически верит счастью своего уединения, когда на периферии мажет движением. Как бы выругались ведьмы? Сатана её задери? Или это можно посчитать богохульством?

Алина чертыхается, оглядываясь.

Стоящий около стеллажей преподаватель демонологии едва удостаивает её взглядом. Причина обломанных зубов Зои о дверь кабинета под номером девять.

Причина мигреней самой Алины, ведь мало кто в Академии был рад её появлению. В том числе и Дарклинг.

Собственная вредность, оскаливающаяся зубасто, велит отвернуться и заниматься своим делом, ведь не видать ей ворожбы в этих стенах, если не откроет шкатулку. Ей кажется, что внутри она обнаружит послание от Высшего жреца в духе того, что любая чистокровная ведьма расправилась бы с этой задачей в десять раз быстрее.

Но если и есть в мире более неразрешимые и зубодробящие загадки, то к одной из них Алина обращается в эту секунду:

— Тёмного вечера, сэр.

— Не слишком ли поздний даже для ночных созданий час, чтобы засиживаться тут?

Юные ведьмы поговаривают, что будь у смертного греха голос, то он бы звучал именно так.

Мрак библиотечных проходов обнимает Дарклинга за плечи, волочится следом, как побитый, но верный пёс, когда он подходит ближе, облачённый в ту же черноту одежд. Имя немым зовом, запрещённым заклинанием раскатывается на языке.

Дарклинг. Имя или титул? Никто не знает.

— Для того, чтобы решать задачку Высшего жреца, никогда не поздно, — Алина ему отвечает тоном в тон, ведь каждый здесь на неё смотрит свысока. На первом же занятии по демонологии Дарклинг раскатал её вопросами прилюдно, под всеобщее хихиканье, похожее на перезвон тех колоколов, которые ознаменовывают скорое сожжение. Зоя насладилась тогда возможностью ответить за неё сполна.

Алина крепче сжимает челюсти, не позволяя дежурной улыбке исчезнуть с лица, и не смеет отвести глаза. Серые, кварцевые глаза Дарклинга в жёлтом, почти рыжем свете кажутся камнями оникса.

Пусть он красив до неестественности; до желания никогда не отводить взгляда и отвернуться тут же. Пусть в нём таится загадка, привлекающая к себе опасностью огня глупых мотыльков. Алина знает, что отторгаема им, как пятно на его идеально выглаженной рубашке, своим нахальством и нежеланием подчиняться древним устоям.

Дарклинг поднимает со стола шкатулку. Она выглядит гротескно в своей неуместности в его руках, не защищённых перчатками. Кончик языка покалывает любопытством, словно рвущимся с него заклинанием:

— А что вы тут делаете в столь поздний час?

Дарклинг ведёт плечом, что может означать и то, что отвечать он не намерен, и то, что его времяпрепровождение не стоит озвучивания. Алина всё ждёт, когда же услышит нечто высокомерное в ответ на её потуги со злосчастной шкатулкой, что бы в ней ни таилось. Что-то вроде того, что коли нет ума, то не стоит и пытаться. Впрочем, её внутренний голос своим ехидством справляется за них всех.

Она едва не подпрыгивает, когда Дарклинг задумчиво произносит:

— Эту шкатулку не открывали многие годы, — длинные пальцы проходятся по выпуклым рожкам конфигурации. — Столетие, если не сказать больше.

— Вы так намекаете, что мне лучше всё бросить? — мрачно интересуется Алина.

— Отнюдь, — Дарклинг поднимает на неё глаза, и под его пронизывающим взглядом становится неуютно. — Но дело не в математике, вероятностях или заговорах, и не в наложенных проклятьях, которые вы ищете среди пыли.

Алине чудится, что свет вокруг померк, словно следующие за Дарклингом тени расползлись вокруг, оседая на стенах кляксами; чудится их шёпот.

— Всё дело в магии, — он понижает голос, и от этого почти шёпота по спине стекают мурашки тем расплавленным металлом, которого, по поверьям, должна бояться нечистая сила. Серебро гладким языком вылизывает позвонки.

— Она течёт в ваших жилах, Алина. Прислушайтесь к ней, — Дарклинг приподнимает углы губ в намёке на улыбку и возвращает шкатулку ей в руки.

Алина чувствует себя чертовски глупо, радуясь, что хотя бы не распахнула рот. И только запоздало реагирует, когда Дарклинг нажимает на дверные ручки:

— Вы мне сейчас помогли? Или это мой разум помутился от местных зловоний?

Его усмешка из-за плеча полосует пастью самого ада.

Алина подавляет желание передёрнуть плечами и избавиться от этого наваждения, окутавшего её, словно пары приворотного зелья. Потому что она — всё ещё та самая выскочка-полукровка.

— Я лишь дал совет. А приведёт он вас к успеху или смерти — почём мне знать? — Дарклинг пожимает плечами. Тени волочатся за ним плащом, истлевая чернилами в воде, стоит дверям захлопнуться.

Алина раздражённо выдыхает. Где-то в недрах проходов лопается плафон.

Что ж, баланс соблюден.

***

Наверное, стоило всё же прислушаться к части слов Дарклинга. Той, что о смерти. Возможно, он этого и желал?

В конце концов, разве могло быть в шкатулке хоть что-то хорошее, если ей вручил эту загадку Высший жрец? Знал ли, что заперто в недрах конфигурации, сам Дарклинг?

Конечно же, едва думается Алине, там оказался демон. Омерзительный, с крючковатыми когтями, проваленным словно от последней стадии сифилиса носом и смрадным дыханием, вырывающимся из зубастого рта.

Он что-то бормотал, и среди полной тарабарщины неясного ей языка, Алина смогла различить два слова.

«Проклятая кровь». Что бы это ни значило. Не то чтобы у неё было время задумываться об этом. Или задавать вопросы существу, которое томилось в плену около века. Или больше, если верить словам Дарклинга.

И, конечно же, всё это великолепие произошло на глазах Вещих сестриц. Нельзя сказать, что Алина не была благодарна Зое, которая в считанные минуты повязала демона и заперла его в случайно подвернувшуюся бутыль. И если Алина не хотела выглядеть не впечатлённой, то ничего не вышло. Взъерошенная, посреди навеянного бардака в их общей спальне, она выглядела наверняка напуганной оленихой, так некстати выскочившей на трассу.

— Учись, Старкова, — отчеканила Зоя, довольно улыбаясь и перебрасывая бутыль из руки в руку под триумф своих же сестричек. Впрочем, Женя смотрела на Алину с едва различимым сочувствием.

— Хотя, это было неожиданно, — добавила Зоя задумчивее.

— И что там мог делать демон? Неужели Высший жрец не знал об этом? — спросила Женя, заплетая пряди своих огненных волос в мелкие косички. То и дело мелькали выкрашенные бордовым ногти, в полумраке похожие на агатовое стекло.

Зоя пожала плечами и поставила бутыль на тумбочку, рядом с лампой, будто какую-то незначительную мелочь. Конечно, ей бы хотелось казаться именно такой: бесстрашной и всезнающей. Но все чего-то боятся.

— Понятия не имею, — отмахнулась она с той небрежностью, за которую Алине сразу расхотелось её благодарить.

В конце концов, случившееся сыграет Зое на руку. Наверняка к завтрашним занятиям об этом будет знать вся Академия.

Наверное, поэтому Алина собралась как можно быстрее и ушла. Подальше от комнаты, ворожбы и этих сжимающихся стен. А устроенный кавардак эта повелительница демонов легко устранит сама.

По крайней мере, только собственным желанием сбежать как можно дальше от своей же промашки можно объяснить, как Алина оказывается перед дверьми старой школы. Часы показывают начало седьмого, и становится различимым стрёкот сверчков в глубоких сумерках. Она оглядывается вокруг.

Всё та же лужайка, пожухлые, но из последних сил пытающиеся выглядеть презентабельно клумбы. Мрачная красота Академии привила (навязала?) Алине иной вкус, и ныне обычная, человеческая школа кажется обшарпанной. Какая же она предательница!

Как легко оказалось променять прошлую жизнь на нечто, полное загадок, опасности и ежедневной борьбы не то, что за жизнь. За уважение.

Она вдруг чётко понимает, как устала. Пальцы впиваются в ремень маленькой сумки, висящей на плече. Ничего не хочется.

Возможно, сесть на ступени и сидеть так до рассвета, пока не окоченеет от ночного холода. Может ли ведьма окоченеть? А полуведьма?

Двери вдруг распахиваются. Алина вздрагивает, когда безошибочно узнаёт в зияющем проёме чужой силуэт. Мал.

И он ей улыбается.

***

Когда пришлось делать выбор, Алина отказалась.

Ей не хотелось выбирать между старой жизнью и желанием раскрыть свой магический потенциал. Вычеркнуть прошлое одним махом сложно, даже если перед носом открываются перспективные двери. Сомнительно перспективные, но всё же двери.

(Порой за ними таится что-то хуже ночных кошмаров и что-то хуже смерти, но об этом Алина узнает гораздо позже.)

Поначалу всё выходило довольно сносно. Насколько может быть сносной попытка жонглировать раскалёнными углями. Но Алина не отчаивалась, Алина сражалась, старалась, пока не поняла: выбирать всё же придётся. И выбор не слишком-то благороден для той, кто крепко сшил свою жизнь с тёмной стороной.

Отвратительный он, этот выбор.

В особенности для той, кому пришлось отказаться от единственного лучшего друга, потому что у вселенной всегда было слишком выдающееся чувство юмора, и как она могла не пошутить и здесь? Не столкнуть их лбами горькой истиной?

В жилах Мала текла и течёт кровь охотников на ведьм. Тех, кто преследовал и сжигал, и четвертовал, и верил в истинность своей цели. Не сказать, что иная сторона была преисполнена благородством, но ненависть за века проросла слишком глубоко. Алина бы посмеялась, что нарочно такое не придумаешь, но смешно ей тогда не было вовсе. И если бы их происхождение не могло помешать проросшей привязанности, то допущенные ошибки напрочь отрезали все возможные выходы.

Пускай и их дружбу как таковой не назовёшь. Сложно дружить, когда один из двоих действительно дружит, а второй то и дело заглядывает в рот, мечтая о большем.

Алина приняла верное решение.

Она говорит это себе день ото дня, вспоминая всю тяжесть разрыва.

Она знает, что поступила правильно.

Но от этого улыбка Мала для неё менее болезненной не становится.

— Привет, — только и говорит она, пока он спускается. Высокий, широкоплечий, с сияющими глазами и этим очаровательным шрамом на подбородке. Алина любила каждую черту в нём, собирая их в картотеку собственных воспоминаний, как после — ингредиенты для варева в котёл.

Проще думать в прошедшем времени.

— Ты пришла! — восклицает Мал так радостно. Будто бы ждал её. Алина охает, когда крепкие руки обхватывают её и отрывают от земли, вскружив.

— Пришла, — только и выходит просипеть, вцепившись ему в шею, словно она снова та самая девочка-тень. Девочка-серая мышь. Девочка, у которой не поседели волосы, когда она написала своё имя и повязала себя с древней сутью мира.

Девочка. Не ведьма. Не ночной кошмар. Не шёпот меж деревьями в ночном лесу.

— Я так скучал по тебе, — Мал опускает её, но не размыкает рук. И Алина вдруг понимает, что сердце колотится о рёбра, пока в ушах грохочет кровь. Как он может ей радоваться? Как он мог скучать, если при последней встрече прогнал злыми словами, словно нечистую силу?

Алине щиплет глаза. Она смаргивает слабость.

— Я тоже скучала. Но, Мал…

Задать вопрос оказывается очень сложно.

— Ты, что, больше не злишься?

Он снова ей улыбается, и пусть на небе нет ни намёка на солнце, ведь по часам уже совсем вечер, но вот же оно — в его улыбке.

— Как я могу? — и прежде чем Алина успевает ответить, он тянет её в сторону здания. — Пойдём же скорее, праздник вот-вот начнётся.

Она оторопело моргает. Снаружи нет никакого намёка на праздник, да и по датам Алина не может вспомнить, что они могли праздновать в это время: в те славные годы, когда в ней было больше человека, чем ведьмы. Заглянуть за плечо Мала через распахнутые двери не получается.

— Праздник?

Вот бы над ней потешались сестрицы, заслышав этот голос. Словно кто-то подбил птицу.

— Да, — Мал всё ещё улыбается. Она чувствует эту улыбку в его голосе. — Твой праздник.

***

Перед глазами мелькают знакомые лица, пока Мал тянет её за собой, по выученным до последнего шкафчика коридорам. Кто-то тянет к ней руки и искренне улыбается.

Алина вздрагивает, когда из-за двери на неё налетает Руби и крепко обнимает. Кажется, трещат кости. Она мимолётно оглядывается. Нигде нет украшений, пускай Мал и сказал за праздник, а ведь каждый раз они клеили эти бумажные гирлянды и расклеивали вереницу шкафчиков, развешивали плакаты по стенам.

— Мы так по тебе скучали! — Руби восклицает высоко, но столь естественно, что Алине хочется себя ущипнуть. Именно это она и делает, но ничего не происходит. Реальность остаётся реальностью. Мал над ней смеётся. А Руби, та самая Руби, которая бесстыдно флиртовала с ним перед Алиной, а при её виде лишь нос кривила, взаправду ей рада.

— Какие у тебя волосы! Где ты так покрасилась? — восклицает она скорее восхищённо, нежели завистливо. Алина невольно приглаживает пряди на плечах.

— Попался хороший мастер, — отвечает она уклончиво, внутренне кривясь. Да уж, такой хороший. Рогатый.

Кажется, по пути в школу она провалилась в кроличью нору. Или переела пирожков с теми самыми ягодами, из которых было выложено заманчивое «Съешь меня!». Возможно, в начинке крылось не волшебство, а обычные галлюциногены.

— А что происходит? — она спрашивает почти беспомощно, заставляя себя прощупать след заклятий. Но ни в воздухе, ни на стенах не ощущается присутствия магии.

— Как что, дурочка? Или ты ей не сказал? — Руби возмущённо поворачивается к Малу.

— Я сказал! — возражает тот, вскинув руки.

Алина смотрит на них поочерёдно. Вокруг собирается слишком много людей, любопытно перешёптывающихся, и вместе с этим нарастает шум, от которого внутри стягивается пружина из напряжения. Мал словно это чувствует и вновь утягивает её за собой, из коридора в коридор, не позволяя никому к ним подступиться. Алина спешит следом, благодарная за эту передышку, пока не врезается ему в спину.

— Я ничего не понимаю, — выдыхает она то ли капризно, то ли растерянно.

Мал поворачивается, опираясь лопатками о двойные двери. Приглядевшись, легко вспомнить, что они около спортзала. Алина помнит все танцы, проводимые там, на каждую значимую в году дату. Дивное время, состоящее из пьяных подростков, пунша и попыток кого-нибудь из друзей Мала её облапать, чтобы днём позднее дразнить «плоскодонкой». Ныне Алина себя такой не ощущает, будто проснувшаяся магия подпитывает её день ото дня.

— Мы празднуем твоё возвращение, — тихо говорит Мал. Сложно не вздрогнуть, когда он берёт её лицо в свои ладони. Алина вновь чувствует себя оленихой, но теперь под прицелом кованого наконечника стрелы, смотрящей прямо между глаз. Сердце заходится галопом: от всех событий, от близости Мала, от его голоса.

Он рад ей, он рад ей, он рад ей.

Ей не нужно возвращаться обратно, ведь здесь её дом.

— Я думала, ты никогда не захочешь меня видеть, — она шепчет, обхватывая его плечи. Мал слишком хорошо понимает её. Всегда понимал.

Поцелуй выходит по-детски неуверенным, но таким желанным. От него пахнет так же, как и раньше: немного хвоей, немного мускусом и мятной жвачкой.

Алина приподнимается на носки, ощущая, как трепещут собственные ресницы. Сердце, кажется, и вовсе остановится.

— Как я мог? Я ведь так долго был слеп, — Мал шепчет ей в губы, гладит большими пальцами по щекам. — Теперь всё будет хорошо. Осталась ведь самая малость.

Алина с трудом открывает глаза. Ей не хочется, чтобы это мгновение заканчивалось; чтобы окружающий гомон влился в уши сквозь плотную вакуумную завесу. Слова Мала она едва слышит, околдованная.

— Самая малость? — переспрашивает тихо, уже не думая о проклятой конфигурации и собственных неудачах. Не думая о насмешках Зои, туманных словах, брошенных ей в библиотеке Дарклингом, или презрении проклятого жреца.

Мал кивает. В его взгляде столько нежности, что Алина едва не скулит, как пёс, которого наконец приласкали.

— Да, — он берёт её руки в свои и шагает спиной назад. Двери в спортзал распахиваются.

Алина шагает за ним, всё ещё очарованная. И не сразу замечает, что вокруг действительно становится очень, очень тихо.

Она оглядывает слишком тёмное помещение. Не слышно музыки, а подвешенный под потолком шар вовсе не крутится. Не совсем похоже на праздник. Вокруг них, ближе к стенам стоят школьники. Алина замечает Руби и неуверенно ей улыбается.

Ответная улыбка почему-то заставляет внутри всё сжаться.

Двери захлопываются.

Алина оглядывается, нахмурившись. Сквозняк? Ведь никого за спиной не было.

— Интересные фокусы, — бормочет она, поворачиваясь и вздрагивая.

Присутствующие смотрят на неё, словно на ягнёнка. Пойманного, так глупо зашедшего в ловушку. По спине ползут мурашки.

— Мал? — Алина ощущает в своём голосе проклятую беспомощность. — Мне здесь не нравится. Что происходит?

Этот вопрос ей самой начинает надоедать.

Но хватка на собственных запястьях вдруг становится крепче. Алина переводит на Мала взгляд и холодеет. Этот холод ползёт от самих рук, выше и выше, чтобы от плечей сползти к груди и поймать в оковы сердце.

В глазах Мала больше нет прежней нежности. Ей кажется, что в них даже мерцают отблески пляшущего пламени. Вовсе не согревающего.

— Всё хорошо, Алина, — говорит он леденяще спокойно. — Нам ведь осталось лишь очистить тебя от этой скверны.

***

Жарко. Больно. Страшно.

Ей не разобрать всех этих чувств, сливающихся в водовороте в один сплошнейший ужас.

— Мал, это не смешно! — Алина стучит руками по деревянной крышке того гроба или короба, в который её насильно запихнули. Сквозь прорези меж досками она может разглядеть, как все собираются в круг, а кто-то подкидывает к постаменту дров. Она видит Мала, который помогает огню разгореться.

Они её сожгут.

Сожгут. Как ведьму.

Какой же она была дурой!

— Мал, пожалуйста! — она взмаливается, стуча кулаками по деревянным стенкам, не чувствуя, как в кожу впиваются занозы.

Магия безмолвствует, словно в насмешку над её глупостью отойдя в сторону. Алина произносит заклинания, сбиваясь в словах, запинаясь от осознания происходящего. Такого не может быть. Мал бы не поступил с ней так. Нет, нет, нет!

— Алина, — он вдруг зовёт её, и Алина приникает к прорези, словно к источнику спустя бесконечные дни жажды.

— Мал, выпусти меня! Пожалуйста, — она сбивается дыханием, но нет, не плачет. Она не станет плакать, ведь чему помогут её слёзы? — Это дурацкая шутка.

— Всё скоро закончится, Алина. Но тебе придётся потерпеть, — он снова говорит с ней нежно, как минутами, а словно бы годами ранее за стенами спортзала, когда целовал её и говорил о собственной слепоте.

Когда заманивал её сюда, как скотину на убой.

Внутри голову поднимает что-то злое и тёмное. Алина поспешно давит это чувство в себе, но страх успевает раньше.

— Ты ведь не хочешь убить меня? — она сипит, продолжая пинать и кидаться на упрямо выдерживающие стенки.

— Всего лишь очистить, — произносит Мал и отходит.

Алина упирается ладонями о шершавые доски, тяжело дыша. Ей нужна магия. Ей нужна сила, иначе не выбраться. Иначе она задохнётся от ужаса или сгорит заживо. Как бы то ни было, сгорит. И прав был Высший жрец, считая её недостойной ворожбы. Правы были все. Глупая, глупая девчонка, возомнившая о себе слишком много!

Хочется закричать во всё горло, но его спазмирует обручем, стягивая. Перед глазами плывут круги, стоит сомкнуть веки. Думай же, думай.

Она запоздало слышит, как всхлипывает. В горле дерёт, царапает. Она в действительности и расплакаться не сможет.

— Пожалуйста… — шепчет надрывно. — Пожалуйста…

Кажется, что стены вокруг сжимаются, а голоса снаружи, полные ликования, нарастают. Как они рады её мучениям!

В груди вновь начинает ворочаться змей, полный агонии и ярости; полный желания сказать им, что она их всех достанет — обещанием и кровавой клятвой. Она сама станет пламенем, белым и ослепительным, словно солнечный огонь, сжигающий и лишённый милосердия.

Она сама их сожжёт.

Бросаясь из последних сил на удерживающие стены, ставшие камерой и ловушкой, и смертным приговором, Алина собирается крикнуть им звучные проклятья, оставить любую зарубку в этом мире, прежде чем обратится пеплом.

Слова застревают в горле, когда в прорезях между досками возникает знакомое лицо.

«Я лишь дал совет. А приведёт он вас к успеху или смерти — почём мне знать?»

Дарклинг.

Перед ней, за оградой из дерева, стоит Дарклинг.

Алина, кажется, задыхается.

— Алина, — зовёт он её, нахмурившись.

Право, сейчас она готова расплакаться.

***

Он выглядит взъерошеннее обычного, и в любой другой момент Алина решилась бы сказать ему об этом, но сейчас она ощущает только растерянность и слепую надежду.

— Дарклинг? — выходит только выдохнуть сипло. Алина поспешно добавляет: — Сэр?

Он хмурится, смотря на неё. Шум вокруг неожиданно становится тише, хотя куда закономернее было бы услышать возмущённые крики. Или вопли ужаса. Ведь вряд ли чистокровный колдун отличается излишним милосердием к смертным. Мог бы он разорвать их на части?

Алина старательно гасит пламя внутри себя, которое жаждет мучений тех, кто загнал её в угол. Стыд за свою жажду жестокости она ощутит позднее.

— Что вы здесь дел… — она сама не знает, почему решает спросить именно это, а не взмолиться о помощи. Возможно, потому что до последнего не хочет никого из них просить о чём-либо.

— Нет времени, — перебивает её Дарклинг. Кажется, что на мгновение он становится прозрачнее и незримее, будто призрак. — Ты спишь. И это тебе снится. Вы попались в ловушку Батибат.

В голове шумит, а дышать становится труднее из-за жара. Почему он не потушит огонь и не вытащит её?

Она с трудом соображает, будто её голова — мешок с травами. И вовсе не болиголовом или аконитом, а сорняками, выкорчеванными из земли да выброшенными за пределы теплицы.

Батибат? Тот демон? Но ведь Зоя заточила его! Алина поспешно вываливает весь сумбур своих мыслей, а потом замечает на периферии Мала.

Но не успевает и вскрикнуть.

Дарклинг, не оглядываясь, отбрасывает его взмахом руки. И становится ещё прозрачнее, чем был до этого, прежде чем с явным усилием возвращает себе прежний вид.

«Он с трудом остаётся здесь», — понимает с какой-то отстранённостью Алина. Той самой частью, что остаётся спокойной где-то глубоко внутри.

— Нет времени, Алина, — произносит он, предупреждая её вопли. — Это всё нереально, но в действительности ты можешь умереть от вполне реального разрыва сердца. Вы попались на удочку демона, как только он освободился. И теперь он пьёт ваш страх.

— Так почему вы не остановите её? В Академии полно преподавателей. И раз вы здесь, то можете меня вытащить?

Она едва не добавляет «пожалуйста». Пожалуйста, пусть это закончится. Пусть всё это предательство окажется просто дурным сном.

Дарклинг качает головой. Сквозь его кожу Алина может разглядеть лица школьников, полные какой-то жажды. Жажды крови. Её крови.

Но они стоят на месте, будто вмешательство Дарклинга поставило происходящее на паузу.

«Он сдерживает их», — с каким-то ужасом приходит осознание. И это требует усилий.

— Она закрыла доступ на жилой этаж, — Дарклинг заставляет её сосредоточиться на себе. Его кварцевые глаза сверкают, но с каждой секундой их свет становится всё блеклее. — Туда не пробиться извне. Пока мы тут говорим, она окучивает чарами всех студентов, и это подпитывает её силы. Я не смогу добраться до неё сейчас. Но смогу разбудить. Всего лишь раз, чтобы ты смогла поймать Батибат уже по-настоящему.

Если это не удалось Зое, о чём они вообще говорят?

Видимо, все сомнения отражаются на её лице.

— Прекрати, Старкова, — кажется, что в голосе Дарклинга раскатывается рык чего-то древнего и очень, очень сильного. По спине, помимо струяющегося пота, прокатывается волна мурашек. — Ты ведьма из древнего рода, а это всего лишь сон. Убеди себя и выберись из этого ящика, у нас мало времени.

Пожалуй, прикажи он сгореть заживо, Алина бы послушалась. Чтобы подумать об этом позднее, ей понадобится время, а значит, придётся выбираться.

Дарклинг исчезает из её поля зрения. Алина закрывает глаза и усилием заставляет себя дышать глубоко и спокойно. Сердце скачет в груди, как полоумное, и она приказывает ему заткнуться.

Всего лишь сон. Всего лишь кошмар, навязанный демоном.

Ладони обжигает, кожу щиплет, и она себя ощущает засунутой в духовку праздничной индейкой.

Не думать, не думать об этом. Она не ягнёнок, совсем нет. Не олениха.

Она ведьма. Из древнего рода. Пусть и полукровка, пусть и ненавистна.

В голове становится совсем тихо, как в библиотеке, куда она сбегает, чтобы побыть наедине с собой.

Дышать горячо. Пусть так.

Она ведьма.

Не добыча.

Сокрушение.

Алина открывает глаза на выдохе.

И с размаху выбивает доску ногой, выбираясь наружу. Лёгкие жжёт, но она вдыхает жадно, ненасытно, спрыгивая на пол и находя глазами Дарклинга.

Тот стоит подле, скрестив руки на груди. И кажется реальнее всего вокруг, словно якорь, единственно-верный. Алина цепляется глазами за каждую его черту.

Почему именно он пришёл? И помогает ей? Почему не другим — тем, кто так же попался в ловушку? Пострадал ли кто-то уже от проклятой магии озлобленной Батибат? Мысли кружатся в голове, сводя с ума. Алина обтирает руки о колени от копоти, не смея оглянуться, хотя ей очень хочется. Время кажется застывшим студнем, только налитым жаром и ужасом, и зловонием страха. Её страха.

Сквозь эту вязкую тишину просачиваются крики. Это Мал. Мал зовёт её. Но в его голосе нет злости, нет нежности или того холода, с коим он говорил о скверне внутри неё — только мольба и ужас.

— Не оборачивайся, — приказывает Дарклинг. — Смотри на меня и поднимайся.

Алина вздрагивает. Ещё раз. Ещё. Крики становятся громче. Ей чудится чьё-то рычание и хруст ломающихся костей. Кошмар перестраивается. Кажется, за спиной львиную долю спортзала утягивает в саму бездну. Чавкающую, перемалывающую очередную не-реальность, чтобы смочить её новой порцией токсина страха.

— На меня, Алина, — Дарклинг наклоняется и цепляет её пальцами за подбородок. Рука у него едва тёплая, а хватка цепкая. Алина сосредотачивается на ощущении и его голосе. На какой-то дикости в его взгляде, удерживаемой скалистыми тисками, и этой странной взъерошенности, будто он с трудом до неё добирался.

— Это ведь неправда, — произносит она, смотря в серые глаза, цепляясь за весь его образ, как за тот самый единственный якорь. Пусть её по каменному дну протащит, она здесь не останется.

— Ну наконец-то, — Дарклинг цокает языком и хватает её за руку, поднимая. — Идём.

Алина шагает за ним, думая о том, что даже во сне его высокомерие остаётся неизменным.

Она ни разу не оборачивается.

***

Школьные коридоры истлевают, меняя форму. Дарклинг, не отпуская её руки, затягивает их в кабинет биологии. Но вместо парт и анатомических атласов Алина попадает в другой проход, длинный и тёмный; стены его полнятся дверными проёмами. Самих дверей нет, и, проходя мимо, Алина мельком успевает увидеть, что кроется в комнатах.

Чужие страхи. Чужие крики. Чужая боль.

Спустя три таких проёма, она отворачивается, стараясь поспевать за Дарклингом. Его хватка на руке становится всё слабее, а волочащиеся следом за ним тени путаются завихрениями, растворяясь.

— Почему вы пришли за мной? — Алина переходит на бег, не смея оглянуться. Кажется, стоит взглянуть назад — и она пропала.

Дарклинг же оборачивается. Сощуривает глаза и ускоряет шаг, таща её за собой.

— Твой зов был очень громким, — только и говорит он.

— Зов?

Каблуки стучат по чёрно-белым плитам, таким гладким, что на них легко растянуться плашмя. Алина не уповает на свою ловкость, стараясь не подскользнуться.

Дарклинг игнорирует её вопрос:

— Беги до конца. Там ты увидишь дверь. Когда проснёшься, не вздумай попасться Батибат на глаза, иначе она снова затянет тебя в сон. Второй раз одурачить её не выйдет. Академия сдержит её, но наберись Батибат сил, даже этой защите не справиться.

Алине чудится презрение в его голосе, но то, возможно, из-за шума крови в ушах. Она тяжело сглатывает, не чувствуя усталости, но собственное тело, несмотря на то, что происходящее нереально, кажется пудовым. Вот-вот она на эти плиты свалится.

— Как мне её связать?

— Буквально.

— Может, хватит говорить загадками?!

Дарклинг останавливается, оборачиваясь к ней.

— Никаких загадок. Ты ведь способная ученица, Алина, — он усмехается. Его почти не видно, и Алина из последних сил цепляется глазами и руками за него.

— А вы весьма упрямый учитель.

Ей бы надо его поблагодарить. Но слова могут и подождать. Времени не осталось. Это она чувствует всей сутью.

Дарклинг едва улыбается.

И почему-то от этой улыбки внутри всё скручивается узлом, как недавно от его голоса, полного силы. Алина ощущает, как что-то внутри неё тянется к этому.

Дарклинг отпускает её руку.

Это знак.

Алина не оглядывается, не смотрит назад. Нельзя.

Дарклинга окутывает тенями. Остаются видимыми только глаза. Кварцевые, пронзительные — и они блекнут.

Алина не ощущает более его присутствия. Только слышит приказ:

— Беги.

***

Она просыпается резко и едва не ударятся затылком о каркас кровати, рядом с которой до того лежала плашмя. Во рту сухо и солоно, а сердце грохочет о рёбра. Ему явно всё надоело, раз таким образом оно решило от неё сбежать.

И всё ведь не так плохо, раз внутреннее ехидство никуда не делось?

Алина поднимается на руках, выглядывая из-за кровати. В комнате пусто. За исключением лежащих так же на полу Зои, Жени и Нади.

Алина подползает к каждой, чтобы проверить пульс. Их глазные яблоки под веками движутся лихорадочно, подтверждая слова Дарклинга. Скольких ещё Батибат заманила в свои сети?

Она кусает губы, поднимаясь на ноги. В голове шумит, но не время, совсем не время поддаваться собственной слабости. О своих снах она тоже подумает позже.

В голове звучат обрывки фраз Дарклинга.

«Как мне связать её?»

«Буквально»

При всей оказанной помощи в тот момент Алине хотелось швырнуть в его спину каким-нибудь проклятием. Не лучшая благодарность спасшему её преподавателю, но она способная ученица, но никак не послушная.

Она оглядывается вокруг, пытаясь сопоставить данные указания с реальностью. Что ей может помочь? Верёвки? Цепи? Где-то за стенами ей чудится — или слышится? — голос Батибат, собирающей дань страха из чужих кошмаров.

Нужно что-то весомее.

Алина задирает голову, глубоко вдыхая. Было бы время, которое ныне утекает сквозь пальцы. Потолок кажется уходящей в небо бездной, испещрённой прожилками паутины и трещинами. Даже они выглядят величественно.

Она сжимает и разжимает кулаки, а после смотрит на лежащую на полу конфигурацию. Раскрытую, словно разломанный кубик Рубика. Алина в детстве такие собирала до тех пор, пока не начинала болеть голова. В конце концов она попросту меняла местами наклейки.

Ныне шкатулка без секрета кажется легче, чем была до того. Сколько же лет томилось там это озлобленное существо? И кто его запер?

«Проклятая кровь»

Не это ли твердит себе под нос демон, шаркающими шагами блуждая по коридорам Академии?

Алина вертит конфигурацию в руках и замирает.

Она сможет связать Батибат.

Достаточно лишь разжиться нужными, подходящими ей верёвками, добраться до нужного места.

И завопить во всё горло.

========== ii. испытание. ==========

Комментарий к ii. испытание.

шкаф в библиотеке частично отсылает к «Девятому Дому».

вычитывал уже засыпая одним глазом, буду рад, если найдёте опечатки.

пост: https://vk.com/wall-137467035_3101

знаю, это лишь архетип; страхи, сказки, древнейший танец.

но, раз монстр решил идти,

монстр чащу свою застанет.

— мглистый заповедник

— …в общем, так всё и вышло, — заканчивает Алина, бездумно мешая трубочкой молочный коктейль в высоком стакане. Пить почему-то его совершенно не хочется.

За соседними столиками мало людей, и они могут хотя бы не шептаться. Алина вспоминает, как ранее она часто проводила здесь часы после занятий. Иногда вместо. Мал постоянно воровал у неё картошку из маленькой корзинки с клетчатыми салфетками.

Сейчас он хмурится и кусает костяшку пальца.

— Как ты связала демона?

Пожалуй, самый неожиданный вопрос вместо того, чтобы встать и уйти, назвав её сумасшедшей. Или вместо того, чтобы вновь прогнать её злыми словами. Алина, в принципе, и приходить не должна была, но не сдержалась, измученная отголосками пережитого кошмара. Хотела бы она звать их «отголосками». Пугающий сон, полный пламени и жестокости, продолжает её преследовать, и даже в комнате никто над ней не смеётся. Все хлебнули своего страха. И этот коктейль оказался, очевидно, хуже того, который ныне стоит перед Алиной.

— Я взяла фамильяров Нади, — говорит она, проводя пальцем по ободку стакана. Холод морозит кончики пальцев. — Пауков. Заманила Батибат в общую гостиную и связала. Она снова томится в конфигурации.

— И где теперь эта… конфигурация?

— Её забрал Дарклинг. После того, как спали чары. Сказал, что достаточно того, что половина студентов в обнимку со стенами передвигается.

Пожалуй, это всё, что она знает о судьбе демона. Впрочем, после той головокружительной ночи это её мало волнует.

Алина закусывает губу, игнорируя желание поправить ободок на голове. Или волосы. Или что-нибудь. Свою жизнь, например.

— Слушай, я знаю, что не имела право вот так вламываться к тебе после случившегося…

Мал обрывает её, отодвигая их стаканы в сторону. Его ладонь оказывается приятно горячей, когда он накрывает ею руку Алины. Из-за бессонных или полных кошмаров ночей она всё время мёрзнет.

— Я понимаю, что тогда ты хотела, как лучше, — он усмехается, и привкус от этого жеста скорее горький. — Хотя и вышло как всегда.

Хуже, чем «как всегда».

Чувствуется, что слова даются ему непросто.

— Мне показалось, что если я расскажу тебе, мне станет легче, — замечает Алина. Мал не изменился с их прошлой встречи, пускай во сне казалось, что он так и остался в школе, а вовсе не закончил её годом ранее. Он идёт дальше, строит планы, а у самой Алины копошится в грудной клетке чувство, что она топчется на месте.

— Стало?

Он правда ей улыбается. Как своему другу, вовсе не потерянному.

Алина качает головой.

— Дело вовсе не во сне.

К счастью или нет, они это оба понимают.

Мал не убирает руки, а только крепче сжимает её ладонь. Не надежда ли трепыхается в груди от этого жеста? Или то старая влюблённость, безнадёжная и скулящая? Разве она осталась всё той же обожающей девчонкой? Человеком, скорее заполненным чувствами до краёв, нежели той тёмной сущностью, которая могла бы использовать эмоции, как ниточки? О приливе собственной жестокости Алина тоже помнит. Ощутил ли эту тьму в ней Дарклинг, погрузившись в её сновидения? Даже заговорив с ним, она ни за что неспросит.

— Я бы никогда так не поступил, — вдруг говорит Мал.

Алина вздрагивает.

— Я бы никогда не навредил тебе, — продолжает Мал, будто видя в ней все края, все надломы. — Пусть ты не та, что прежде. Пусть я не могу это принять и твоему миру не стать моим, но я бы и пальцем тебя не тронул.

Она кивает. Заставляет себя кивнуть, потому что в горле стягивается тугой обруч.

— Спасибо.

Как мало умещается в этом слове!

Мал откидывается на спинку стула. Без его руки становится прохладнее.

— И что теперь? Какую следующую подлянку тебе подсунут? Очевидно, что этой шкатулкой тебя хотели угробить.

— Пострадала бы половина студентов.

— Выкрутились бы. Так что, повезло тебе с этим твоим… Дарклингом, — он кривится. Неужто это недовольство от того, что не он, до того верный своему долгу и только ему рыцарь, не вызволил её?

Алине бы себя саму звать бедой.

И она сама знать не знает, как реагировать на поведение Дарклинга. После той ночи он её и словом не удостоил. Она несколько раз видела в проходах его силуэт, сопровождаемый тенями, но не решилась окликнуть или двинуться следом.

Дарклинг всё ещё кажется куда сложнее проклятой шкатулки, но на разгадывание новых ребусов у неё нет сил.

— Сама не ожидала, — бормочет только.

Но Мал, наверное, слишком хорошо её знает, раз ловит на нежелании отвечать на вопросы.

— Не темни. Я вижу по тебе, что ты куда-то вляпалась.

Вляпалась, как только вступила в Академию. Как только вписала своё имя, отдала душу Сатане и поседела. Отличный уикенд, всем туда.

Алина тянет с ответом, наконец, сделав глоток коктейля через трубочку. Пожалуй, стоит признать, что в этот раз в петлю она сама полезла.

— В Академии будут проводиться выборы первомальчика. Что-то вроде поста старосты. Как понимаешь, в нашем колдовском кругу ведьмам выделено крайне почётное место в виде фикуса в углу, — она криво усмехается, замечая искры в глазах Мала. — И…

Она ещё немного тянет, закусив щеку изнутри, чтобы подавить озорную улыбку, ведь никакого сожаления не чувствует. И опасений тоже. Будто бы история с демоном её ничему не научила.

Но.

Научила. Что нужно быть сильнее и не отступать.

— …я выдвинула свою кандидатуру.

Мал присвистывает.

— Несмотря на твоё желание отсиживаться в углу и ворчать, никогда бы не подумал, что ты так рьяно будешь противостоять вековым порядкам. — Он наклоняется вперёд. — Все в бешенстве?

Алине бы себя пожурить за собственное довольство. Но нет. Она только шире улыбается и думает, что, пожалуй, они могут позволить себе посидеть чуть подольше и съесть картошку на двоих.

— О да.

***

«Проклятая кровь Морозовых»

Слова раскатываются в голове шипением закипевшего в котле варева, колючими волнами, темнейшими океанскими водами — едкой злостью, чистой ненавистью. Батибат повторяла эти три слова, но полностью Алина смогла расслышать их почти в кульминации не лучшей своей пьесы. Она всё ещё помнила свои мольбы, свою ярость и то, как хотелось разрыдаться от облегчения, когда к ней отнюдь не белым рыцарем в сияющих доспехах явился Дарклинг. Чтобы вытащить её из когтистых лап.

Почему именно он? И почему к ней? И почему Батибат была так зла? Не то чтобы у демона не было повода злиться спустя годы заточения, но всё же.

И демонам для столь сильных эмоций нужен повод.

Алина проходится пальцами по корешкам книг, не особо вчитываясь в названия: где-то буквы подстёрлись, а где-то их и вовсе не разглядишь. Иные нагромождения слов давят на голову, и потому она скорее прогуливается меж стеллажей, нежели в действительности ищет что-то конкретное. Хотя следовало бы поторопиться: до первого испытания остаётся совсем мало времени, а она ведь даже не начинала готовиться.

И что-то ей подсказывает, что первое из трёх покажется цветочками, несмотря на многообещающее название. «Инквизиция». В случае проведения отцом Ланцовым именно таковым оно и становится, хотя по сути является небольшим экзаменом. Алина косится на стопку книг, сложенную до того на столе. Где-то там же стоит стакан с остывшим кофе и двухтомник по истории Церкви Ночи. А ещё алхимия, искусство отравления, искусство приворота, заговоры и руководство по вязанию крючком петли для того, чтобы повеситься. Последнее определённо там должно быть.

Она сжимает зубы. Совсем как книги по призыву, обтянутые кожаными ремнями настолько плотно, будто и там внутри что-то заперто. Возможно, демон библиотеки, который непременно зачитает её до смерти.

В голове немногим шумит от собственных же мыслей. Они ядовитые, шумные и колкие. Левый висок ломит. Алина моргает часто, понимая, что просто тянет время.

Не перед испытанием.

Перед запросом.

В библиотеке имеется особый шкаф, к которому без особой надобности лучше не обращаться. Не то чтобы он высосет душу, но сила, в нём заключённая, не отличается стабильностью. Шкаф весь состоит из маленьких ящичков, запираемых на ключ. Кроме одного.

Алина подозревает, что именно в шкафу заключена какая-то демоническая сущность. Или нечто, составляющее дух библиотеки Академии, которому можно задать вопрос. И чем точнее будет формулировка, тем ниже вероятность, что по итогу любопытствующего не завалит тяжёлыми фолиантами.

(Алина от сестриц слышала, что прецедент имеется.)

Книги со стола машут ей своими корешками на периферии зрения, пока Алина стоит перед шкафом и качается на носках, выламывая пальцы.

«Проклятая кровь Морозовых»

В конце концов, она может просто сделать запрос и поинтересоваться. Что в этом такого? Морозовы были древним родом. Могущественным. Алина слышала про великого чародея Илью, способного на невероятные чудеса, считаемые иными членами их общества невозможными. Он, казалось, интересовался всем и сразу, постигая всю суть мира и древнейшую магию, текущую по его жилам. Без оглядки на какое-то раболепство, свойственное ярым последователям Тёмного Владыки.

Шкаф безмолвно взирает на неё, выжидая. Но Алине чудится его вкрадчивый голос:

«Что ты хочешь узнать, маленькая колдунья?»

Сложно сказать, какую цену платит каждый, кто оставляет запрос. Ведь это такой мизер, казалось бы, — узнать, где лежит та или иная книга! Но вся суть магии кроется в том, что она ищет не книги. Информацию.

Алина знает, что если просто напишет на бумажке фамилию и засунет в ящик, не пройдёт и минуты, как её завалит увесистыми талмудами. Морозовы прямо или косвенно упоминались во многих трудах. Колдуны и ведьмы ссылались зачастую на Илью и его эксперименты, его деятельность, отторгаемую порой даже Церковью Ночи, что случалось довольно редко. Но всё же.

Алина наслышана только о нескольких таких видных личностях, которых Церковь воистину презирает до сих пор. За своеволие и нежелание подчиняться. Пожалуй, это вызывает должное уважение.

Она перестаёт качаться. Зачарованные светильники вокруг заинтересованно мигают. Раз, второй. Словно торопя.

Перо ручки кружит над небольшим куском бумаги, будто прицеливаясь. Алина обдумывает свои слова тщательно, как если бы у неё была только одна попытка и не более. Запрос должен быть простым, не нагруженным, иначе вместо дождя из книг ей выпадет брошюрка. А в следующий раз шкаф ответит ей только спустя сутки.

Даже у мебели в этих стенах вредный, сварливый характер!

Бурча себе под нос, Алина складывает листок и кладёт в маленький выдвижной ящик. Что хранится в остальных, запертых и взирающих на неё многочисленными очами пустых скважин, она не знает. Возможно, в другой раз это её заинтересует.

А сейчас… что может выдать библиотека на туманный вопрос? «Клан Морозовых и демоны»? Возможно, стоило поинтересоваться, занимался ли кто изгнанием, хотя кроме Ильи… а кого знал их мир, кроме Ильи Морозова и его семьи, умершей в страшной трагедии? Но почему Батибат повторяла ту фразу? Не означало ли это, что в конфигурацию её заточил кто-то из этого рода? Мог это сделать сам Илья несколькими веками ранее?

Или же не стоит тратить время на это псевдорасследование, когда впереди маячит необходимость подготовиться к первому испытанию? В конце концов, её соперником будет Николай Ланцов. Сын Высшего Жреца, отличник и просто главный красавчик среди всех обучающихся колдунов в Академии.

Мал сказал, что она умеет выбирать заранее проигранные партии.

Алина возвращается к своим книгам, чтобы собрать их, когда за спиной раздаётся щелчок.

Она оглядывается, внутренне оскаливаясь. Магия трепещет в ней, выжидая. Чаще всего в библиотеке она оказывается одна, ведь даже библиотекарь её особо не трогает, а потому каждый звук настораживает.

Осмотревшись и убедившись, что никто не собирается атаковать со спины, она выдыхает.

На пустой до того тумбе рядом со шкафом покоится невысокая стопка книг. Одни покрыты пылью и достаточно стары, чтобы обращаться к ним только в поклоне. Некоторые Алина и без того утащила на стол ранее для подготовки. Она перебирает их, бесшумно шевеля губами. Среди них и «Темнейшая история». И «Проклятые изгнанники». И ничего о демонах. Но вдруг?

Алина прихватывает стопку, раздумывая, что теперь у неё точно не найдётся времени на кошмары. Или они станут совсем иного рода.

***

В конце концов, ей следует поблагодарить его. Следовало — два дня назад. Три дня назад. Сразу же, как это всё закончилось и силуэт Дарклинга не успел раствориться в ночи, когда он забрал конфигурацию.

Алина закусывает губу, стоя перед дверью. Девятка отливает червонным золотом. Не позолотой, вовсе нет. Всё, что окружает Дарклинга, вплоть до дверных ручек, — дорого, изящно, элегантно, даже если оно идёт вразрез с общим видом Академии. Алине думается, что вот кому подошла бы должность, занимаемая Ланцовым-старшим. Но нет никакой уверенности, что она бы не жала Дарклингу в плечах.

Прижатая к груди стопка оттягивают руки, и Алина только крепче сжимает пальцы, будучи погруженной в раздумья: о символизме, о девяти мирах, о священном древе, почитаемом не ими, а где-то в иных местах, где вера в иных богов ещё жива; где верят во что-то иное, нежели в Тёмного Владыку. Наверное, долго она позволила себе думать, потому что за плечом вдруг раздаётся голос Дарклинга:

— Старкова, на моей двери написаны ответы к грядущему испытанию?

Вот же накликала!

Алина оглядывается и едва не отшатывается. Глупо и нелепо. Дарклинг оказывается достаточно близко, чтобы она задумалась о том, как же бесшумно он ходит. Как всегда облачённый в чёрное, идеально причёсанный — мечта всех юных ведьм, привлекающая их своей ледяной вежливостью. Рецепторы щекочет, и Алина вдыхает чуть глубже, ощущая запах леса. Зимнего леса. Она едва сдерживается, чтобы не принюхаться сильнее.

— Было бы неплохо, разве нет? — и наклоняет голову к плечу, ощущая, как Дарклинг считывает её жест, словно коршун. Настораживающе и волнительно одновременно.

— Я смотрю, вы подошли к подготовке основательно, — он кивает на стопку в её руках.

Алина удобнее перехватывает книги. Во сне он обращался к ней на «ты». И это ощущалось уютнее, чем вновь возведённые стены проклятой учтивости. Разумеется, в этом ей не хочется признаваться даже себе.

— Мой оппонент — отец Ланцов. Особо не расслабишься.

Дарклинг приподнимает брови. Не выказывая удивления, а отдавая дань дежурной вежливости. Положенная реакция. Алина почти видит край маски на его лице, прежде чем он истлевает, срастаясь с кожей. Она моргает.

— Разве ваш противник не Николай? — Дарклинг тянется, чтобы взять несколько книг сверху. Больше, чем следовало бы. Алина давит выдох облегчения, ведь руки ломит от тяжести.

— Все мы знаем, кто мой настоящий противник, — она усмехается, пока Дарклинг листает том «Проклятых изгнанников». Говорить ему о своём интересе к бормотанию древнего демона почему-то не хочется. Пусть считает это частью подготовки. Вдруг их тёмному светочу захочется поговорить о тех, кого Церковь ненавидит?

Алина едва оглядывается, понимая, что на этаже они только вдвоём. Она даже не слышит голосов в отдалении, ближе к лестницам, где обычно всегда кто-то подпирает стены. Возможно, лучшего момента ей не представится. Не то чтобы она боится свидетелей.

— Я хотела поблагодарить вас за помощь.

Дарклинг отрывает взгляд от перелистываемых страниц. По его лицу сложно прочесть, о чём он думает на самом деле.

— Любой из преподавателей пришёл бы вас вызволить.

Ложь. Алина знает, что ей лично помогли бы в последнюю очередь. Полукровка-выскочка, бельмо на глазу. Она сжимает челюсти.

Дарклинг это замечает, потому что резко захлопывает книгу, но не возвращает ей, по-прежнему держа в руках половину стопки. Легко представить его в библиотеке, возвращающего увесистые тома, обтянутые ремнями и окованные железом, на места; и как он кривится, замечая на полках следы пыли, и щёлкает пальцами вместо того, чтобы сделать выговор библиотекарю. Алина наслышана о том, что Дарклинг лишь вполовину втянут в учебный процесс, в остальное время занятый изучением того, куда студенты не могут сунуть свои любопытные носы. Зоя пыталась разузнать, но не выгорело.

Аура загадочности вокруг их преподавателя от этого стала только плотнее. И не Алине винить старшую из сестёр за то, что так тянется к этому тёмному пламени. Кожу нежданно колет — непрошеным воспоминанием о чужом голосе, полном силы, такой большой и потусторонней, от которой ноют кости.

Она прислушивается к себе, но ныне не ощущает ничего схожего. Дарклинг кажется закрытым, возведя обсидиановые стены. Пыталась ли Зоя проштурмовать его разум, как делала это с самой Алиной и многими другими?

— Вы говорили, что услышали мой зов, — замечает она тише. — Мои соседки или кто-либо ещё ведь вряд ли могут сказать то же самое, верно?

— Я не интересовался, но ваш крик смог прорвать барьеры демона, — Дарклинг качает головой, мягко прислоняясь плечом к двери своего же кабинета. — Не знаю, чем это вызвано, а в ту ночь времени выяснять не было. Вы крайне настойчиво звали.

— Такое случалось раньше?

Помедлив, он кивает.

— Почему именно вас? — продолжает допытываться Алина.

— Хотел бы я знать. Возможно, я оказался ближе всех? Или так решило ваше подсознание. И раз это вас так беспокоит, займитесь изучением этого после испытаний на пост первомальчика, — Дарклинг ухмыляется. Кварц в его глазах мягко мерцает. — Или перводевочки. Если Тёмный Владыка вам настолько благоволит и позволит победить.

Яд в его словах осязаем и горчит на кончике языка. Это злит и ранит. Ведь она только подумала, что он не такой сноб, как остальные.

«Если Тёмный Владыка вам настолько благоволит и позволит победить»

Будет уроком.

— Я предпочитаю верить в свои силы и в свою удачу, — отвечает Алина, забирая из чужих рук оставшиеся книги. Резче, чем хотелось бы. На секунду ей мерещится замешательство в чужом взгляде. — До свидания, сэр.

Не дождавшись его слов, Алина разворачивается и идёт прочь, стуча каблуками по плитке.

К последнему испытанию она сотрёт всякое высокомерие с его лица. Со всех лиц.

***

— Не думаешь, что тебе устроят ловушку?

Голос Жени раздаётся над самым ухом. Алина задумчиво мычит, отрываясь от книги. В общей гостиной тихо и немноголюдно, потому что колдуны просиживают время перед «Инквизицией» в баре на нижних этажах, в то время как ведьм туда по-прежнему не пускают. Как до того не желали и близко подпускать даже к самой возможности стать старостой. Если бы не слово Николая, отец Ланцов ни за что бы не позволил Алине участвовать. Пришлось бы вступать в открытую конфронтацию.

«Я буду рад, если моим соперником станешь ты»

Алине нравится Николай. Нравится его полная энергии улыбка, львиная задиристость и хитрость, присущая скорее лисицам. Весь коктейль, приправленный немалой долей обаяния, заставляет засомневаться: а родственники ли они с Высшим Жрецом вообще?

— Именно этого я и пытаюсь избежать, — отвечает она, взглянув исподлобья. И из комнаты ушла по той же причине: в попытке сбежать от шума и сосредоточиться, хотя и не сказать, что Зоя стремилась помешать ей. На мгновение Алине даже померещилось довольство на её лице. Точно померещилось. Надя её особо не трогала после инцидента с Батибат и её фамильярами, но если Женя была и остаётся независимой в их троице, то в случае Нади движущей силой является Назяленская. Пока та молчит, можно не дёргаться.

Женя садится на подлокотник кресла, заглядывая Алине через плечо и наматывая рыжие, почти карминовые пряди волос на пальцы.

— Он постарается завалить тебя мелкими вопросами, — задумчиво говорит она. У неё глубокий голос, который нравится Алине. В другой жизни они могли бы стать подругами, если дружба между ведьмами вообще возможна. — Особенно по датам. Мы все в них плаваем, ведь куда интереснее изучать заклятья, нежели запоминать, в чью глотку забили кол пару веков назад.

Пожалуй, только в их кругу экзаменационную викторину могли окрестить «Инквизицией». Алина старается не думать о последующих двух испытаниях, потому что не имеет ни малейшего понятия о «Кипятке и пузырях». А магию призыва использовать на практике ранее ей не приходилось.

Но неожиданная подсказка Жени удивляет.

— Спасибо, — говорит Алина абсолютно искренне.

Та подмигивает ей, поднимаясь на ноги. Поправляет край короткого платья, хотя и поправлять-то нечего: она вся идеальна от бликов на туфлях до такого же идеально выглаженного белого воротничка.

Алине хочется одёрнуть край собственной юбки, пусть и знает, что выглядит опрятно.

— Не подведи, Старкова, — Женя усмехается, прежде чем скрывается за дверьми. Словно и не было её.

И пойми, что означали эти слова.

***

Время подбирается к полуночи, когда отяжелевшие, засыпанные словно свинцовой крошкой веки грозятся сомкнуться и не открыться вовсе из-за накатившей усталости. Алина не различает толком строк, а где-то не видит и отдельные буквы, читая едва ли не по слогам. В гостиной мерно тикают часы, убаюкивая её.

По диагонали читая про «Тёмное восстание», она чувствует, как сознание вот-вот накроет пеленой кошмаров — каруселью пережитого и прочитанного. Алина почти настраивается на то, что ей непременно приснится Чёрный Еретик в своём чёрном одеянии и с яростным желанием низвергнуть старые порядки, когда где-то на периферии раздаётся писк.

Она открывает глаза вместе с первым ударов часов из положенных двенадцати. Остаётся надеяться, что на последнем из них не вылетит какая-нибудь мерзкая кукушка, зачарованная на то, чтобы выколоть полуведьме глаза.

Писк повторяется. И это точно не кукушка.

Алина откладывает книгу на стол рядом, поднимаясь из кресла. Всё тело противно ломит.

— Женя, это ты? — фраза выходит настолько штампованной в духе дешёвых ужастиков, которые она смотрела до того, как сама оказалась главной героиней такого же.

Алина морщится, медленно двигаясь к выходу из гостиной, в темноту коридоров, освещаемых зачарованными светильниками так худо-бедно, что ей хочется поинтересоваться у отца Ланцова, чего это они экономят магию.

Всякая весёлая ворчливость мыслей улетучивается, когда посреди прохода она напарывается взглядом на две алеющие точки внизу. Алина моргает. Раз, два, три. Точек становится больше, как и писку; кажется, что тьма с пола наползает волной, состоящей из шерсти и бледных, извивающихся хвостов.

Вдох лопается пузырём где-то в горле.

Крысы. Много, много крыс.

Алина делает шаг назад, в мнимую безопасность гостиной, в то время как грызуны следуют за ней. Заинтересованно.

Откуда здесь столько крыс?!

Алина не успевает как следует подумать или предположить, или хотя бы крикнуть, потому что чужой голос вливается в уши шипением, лезет под кожу, копошась под ней мелкими, паучьими лапами:

— Полуве-е-е-едьма, — тянет он, трескучий и низкий, потусторонний, злой.

Алина вскидывает голову, в конце длинного коридора различая мужской силуэт. Светильники мигают ярче, как если бы в них мимолётно вспыхнуло пламя. Плащ, рогатая корона и когтистые пальцы — её сознание цепляет всё фрагментами, как и оскалившийся рот, полный клыков. Они блестят жёлтым налётом издали.

И глаза. Демонические глаза.

— Ты ещё кто? — Алина сипит, отступая и осознавая комичность собственного поведения. — Это ни разу не смешно.

Абсолютно не до смеха, когда она видит перед собой демона.

И в ту же секунду света становится меньше, словно он впитывается бусинами крысиных глаз.

— Зоя, если это твоих рук дело… — начинает Алина, но скрежет чужого голоса обрывает её:

— Я принёс тебе вестников чумы, полуведьма. Я Асмодей, князь Ада, и я пришёл за твоей жизнью.

Демон взмахивает рукой, что служит явным сигналом для полчищ грызунов, которые срываются с места, как единый организм, приливающий к ногам вовсе не с лаской морских волн.

Если это дело рук сестриц, обещает себе Алина, она их убьёт. Или будет доводить призраком до конца их дней.

Мысль такая абсурдная, полная злости и страха.

Она отскакивает к креслу, забираясь в него с ногами и судорожно в голове перебирая заклинания в попытке вспомнить нужное. Изгнание, изгнание, изгнание. Почему они уделяют больше времени призыву, нежели тому, как избавиться от внезапно свалившегося на голову счастья?!

Крысы пищат, хватаются лапами за ножки, вскарабкиваясь, пока Алина перебирается на стол, к книгам, судорожно их листая, за стуком крови в ушах не различая приближающихся шагов.

— Полуведьма не посмеет снять печати! — голос Асмодея раскатывается волной рычания — страшной клятвой, скреплённой сталью массивного кинжала в его руке. — Полуведьма не возвысится, не поможет изгнаннику!

Алина слышит его словно из-под толщи воды, роняя книги и не в силах найти нужную, пока крысы пытаются укусить её, откидываемые пинками и тяжёлыми фолиантами.

Она не успеет найти заклинание. А в голове, полной сумбура, и подавно нет ответа, ведь князь Ада оказывается так близко, и Алина, уловив его движение лишь по чистой случайности, с вскриком спрыгивает со стола, не самым удачным образом приземляясь на пол. Плечо саднит от боли, но эта боль доказывает, что она всё ещё жива, а не обглодана крысами.

У неё нет даже секунды, ведь они бросаются на неё. Злые и оголодавшие. Алина бросается в сторону, прижимая к груди захваченный том.

— Не уйдёшь, не скроешься, — демон наступает на неё, и зловоние его дыхания, всей его сути липнет к коже, проникает в лёгкие с каждым вдохом, пока Алина только и может, что отступать к стене, судорожно листая страницы.

— Не помогут полуведьме её книжки! И магия не поможет!

Крысы переходят на отвратительный, мерзкий визг, от которого точно лопнут перепонки. Алина делает шаг. И упирается спиной в стену. Почему же никого нет рядом?

Они загнали её в угол.

Глаза шарят по гостиной, по мягким креслам и столикам подле, по потрескиваемому пламени в камине.

Они загнали её в угол, почти окружили.

Алина заставляет себя вдохнуть, ощущая смрад серы, мокрой крысиной шерсти и гниения.

Они загнали её в угол.

А это значит, что атаковать она может в любом направлении. Страницы листаются, сминаются её пальцами, прежде чем открывается та самая, нужная.

Если она выживет, то обзаведётся закладками на случай прибытия незваных гостей.

— Это мы ещё посмотрим, — Алина проходится языком по сухим губам, прежде чем магия заполняет её голос, тёмная, подчиняющая. Изгоняющая.

Асмодей замирает над ней с занесённым над головой кинжалом. Крысы вопят так, что чудом не лопаются перепонки, но Алина не замолкает ни на секунду. Она выплёвывает слова, произнося их чётко, словно сама проклинает, ведь за страхом, скребущимся внутри испуганным зверьком, обтачивает когти ярость.

Свет, очищающий и изгоняющий, заполняет гостиную вместе с поражённым криком демона, рассыпающегося песком прямиком у её ног.

— Катись к дьяволу, — выдыхает Алина напоследок, прежде чем полчища крыс начинают редеть: испуганные, поджимающие хвосты, они разбегаются по щелям и петлям коридоров.

И их алые глаза не видят, как обессиленно Алина оседает на холодный пол, всё ещё крепко прижимая книгу к груди.

***

— «Не посмеет снять печати»? «Не возвысится»? Так он сказал?

Алина заторможенно кивает, укрыв одеялом колени и расправляя несуществующие складки. Не то чтобы она могла по-дружески поделиться произошедшим с Вещими сестрицами, но, в конце концов, они вместе делили комнату, да и куда ей было ещё врываться, задыхающейся, злой и испуганной одновременно?

Сидящая возле трюмо Зоя цокает, заплетая косу. Но Алина замечает, что она хмурится, пока пальцы ловко перебирают пряди, чтобы обвязать кончик синей лентой.

— Демон пытался меня заразить. Помимо того, что хотел зарезать, — замечает она.

— Кому-то ты стоишь поперёк горла, — Женя хмыкает, присаживаясь на край её кровати. — Не то чтобы ты не стояла поперёк горла нам, но в данной ситуации у нас нет резона пытаться тебя погубить. Ведь ты борешься за изменения в Ковене.

Алина едва хмурится.

— Вам бы самим бороться не помешало.

Она скорее ощущает то, как Зоя закатывает глаза, нежели в самом деле видит.

— Мы здесь выросли, Старкова, как ты не поймёшь, — раздражение в её голосе усталое: от того, что нужно разжёвывать прописные истины всяким бестолковым полукровкам. — В этих условиях и правилах. Вздумай мы вмешаться тогда, нам бы попросту не позволили участвовать. Думаешь, мы не пытались?

В конце концов, они были и остаются сиротами. Неприкаянными, пускай и Церковь Ночи их приютила со всей любезностью, чтобы навязывать свою волю.

Алина не так далеко ушла от них самих, но в жизнь Академии она ворвалась сплошным сопротивлением, насмешками над устоями и желанием перекроить всякую несправедливость. Не мудрено, что по её душу призвали ни кого-то там, а Асмодея. Судя по заверениям Жени.

— Вы думаете, его призвал отец Ланцов? — Алина закусывает губу. Хочется вплести пальцы в волосы, расцарапать кожу голову, пока она не начнёт зудеть. Даже после горячего душа она чувствует себя грязной, словно по ней всё ещё бегают крысы. Смотря в тёмные углы, она видит их алые глаза, мелькающие острые зубы и противные, длинные хвосты. Мерзость какая. Наверняка, если получится заснуть, ей приснятся именно они, а не демон вовсе. — Чтобы помешать мне участвовать завтра в «Инквизиции»?

Не то чтобы теперь у неё был шанс против Николая. Вся подготовка псу под хвост, нечестивый же ад.

Зоя поворачивается в кресле, поджимая под себя ноги. Ни дать ни взять свернувшаяся кошка. Пальцы задумчиво постукивают по губам. Чаще всего они накрашены тёмной помадой, и у Алины каждый раз что-то ломается в восприятии, когда она видит её без макияжа.

— Возможно. Но ему в любом случае не удалось тебя вывести из игры, — её яркие, сапфировые глаза скользят по комнате, по их с Женей лицам. Алина чувствует, как в чужой голове созревает какой-то план.

— То есть? — осторожно спрашивает она, с облегчением ощущая, что пронизывавшая её до того дрожь отступает.

Зоя щурит глаза и вдруг улыбается. Наверное, такую улыбку в последние секунды видят её противники. В конце концов, именно так она улыбалась Алине, когда та впервые попала в Академию.

— Не переживай за завтрашнее испытание, — мурлычет вещая и штормовая ведьма. — Мы тебе поможем.

***

Женя оказалась права: отец Ланцов действительно попытался подловить её на датах. И Алина бы непременно посыпалась на большинстве вопросов, прямиком перед всей собравшейся аудиторией из студентов и преподавателей, со всем позором являя то, что она оказалась совершенно не готова: наутро после бессонной ночи её голова раскалывалась на части, а давление на глаза было таким сильным, и казалось, что они вот-вот вытекут из глазниц.

У неё не было бы и шанса, будь её противником даже не Николай. Тот же бросал на неё обеспокоенные взгляды, а перед самым началом поймал за локоть:

— Всё в порядке? Выглядишь хуже утопленницы.

Беспокойство в его ярких глазах было неподдельным.

— Ты сама учтивость, Ланцов. Но меня всего лишь чуть не заразил чумой один из князей Ада, — ответила Алина, хмыкнув. Но Николай не заслуживал её яда, потому она быстро добавила: — Всё в порядке, я не пострадала.

И если он собирался расспросить её, то не успел: Высший Жрец объявил начало испытания, и они заняли свои места за кафедрами по обе стороны от помоста. Алина слышала, как собственное сердце грохотало в груди, и, наверное, вовсе бы пропустила нужный момент, когда Александр Ланцов обратился к ней с вопросом, на который она, конечно, не знала ответ.

Но Зоя сдержала своё странное обещание.

И ответы на первый и каждый последующий зазвучали в голове Алины хором голосов всех трёх сестёр, засевших в библиотеке в окружении десятков книг. Это было похоже на дуэль, где на каждый выпад стали Алина отвечала такой же сталью, с не меньшим рвением и злостью, всеми ответами доказывая, что она своего добьётся. Ей так и хотелось крикнуть, что он может вызывать хоть полчища демонов — она не отступит.

Наверное, её бы истязали до самого вечера, не прерви Высшего Жреца гул аплодисментов после блестящего ответа полукровки на вопрос о гибели одного из Тёмных Святых.

— Браво, Старкова! — слышит Алина чей-то голос, но в общем гомоне ей не различить, кому он принадлежит. Она улыбается, ощущая сладость собственной победы, пускай та напрочь нечестна.

В первом ряду она замечает Дарклинга и отчего-то замирает: то ли от ленивой усмешки на его губах, то ли от того, что он тоже ей аплодирует. И кивает.

Алина сдержанно кивает ему в ответ, ощущая странное смущение, будто кварцевые глаза пронизывают её насквозь; будто Дарклинг способен учуять след магии или видит больше, чем другие.

Но она лишь шире расправляет плечи.

В конце концов, кто тут играет честно?

***

— Я слышал, на вас напал демон.

Алина поворачивает голову, сунув книгу в сумку только наполовину. Занятие только закончилось, и большинство студентов уже разбрелось кто куда: после демонологии все нуждались в продыхе, глотке свежего воздуха или же чего-то покрепче. Демонов они ещё не вызывали — хватало одного Дарклинга взамен всего разнообразия Малого Ключа Соломона, истязающего их умы с той дотошностью, что под конец казалось, будто мозг был высосан через трубочку. Совсем как молочный коктейль. Алина вдруг понимает, что хочет вырваться из стен Академии и просидеть в одиночестве пару часов в компании вредной еды, какой-нибудь жвачки для мозгов по телевизору и полного отсутствия мыслей. До второго испытания у неё есть время, пускай она знать не знает, что там делать: варить до того зелья по наитию ей не приходилось. Алина решает обратиться к кому-нибудь за помощью, но отвергает эту мысль. Потом. Всё потом.

Она смотрит на Дарклинга.

Тот обнаруживается подле преподавательского стола, присев на самый край. За его спиной на доске начерчен круг призыва, окаймляющий его целиком, словно потустороннее сияние, пока тени расползаются подле его ног. Алина не знает, что это за вид магии, но каждый раз прикипает взглядом и на мгновение задерживает дыхание.

Тени словно живые.

Она что-то согласно бормочет, впихивая книгу с большим рвением. Та упорно не хочет помещаться.

— Да, кто-то очень хочет вычеркнуть меня из списка кандидатов, — замечает Алина легкомысленно, пускай воспоминания о не самой спокойной ночи всё ещё свежи.

Дарклинг постукивает пальцами по столу. Наверное, задумчиво.

— Зоя мне сказала, что там были крысы.

Вот же!

Алина мысленно чертыхается и перестаёт воевать с сумкой. В конце концов, он явно хочет с ней поговорить, даже если её саму до сих пор царапает ранее высказанное им пренебрежение.

— Да, были.

Взгляд Дарклинга ненавязчиво пригвождает её к полу. Алина давит в себе желание поёжиться.

— Асмодей, — произносит он действительно задумчиво, словно прикидывая что-то в уме, пока Алину вдруг прошибает дрожью: а не мог ли он сам призвать проклятого демона? Ведь магия призыва — его специализация. Тем более, призыв одного из князей Ада требует большой концентрации силы.

Догадка глупая, ведь с чего бы он тогда спас её ранее от Батибат?

Но мысль, словно колючая лоза, цепляется внутри, впиваясь шипами.

— Советую быть поосторожнее, — Дарклинг сжимает ладонями край стола. — Таких демонов призвать может не каждый.

От его слов веет чем-то дурным. Предчувствием. Предзнаменованием.

— Таких? — уточняет Алина. Книга наконец влезает в сумку. Она поспешно вешает её на плечо, пока в горле плещется подступающая тошнота. Это ведь ошибка, глупая догадка, лишённая логики. Асмодей бы убил её. Не стал бы пугать, ограничившись одним нападением.

Дарклинг кивает. Тени собираются вокруг его запястий тонкими щупальцами разбавленных в воде чернил, пока по спине Алины стекает серебро, ведь он сам выпрямляется одним плавным движением. И подходит ближе. Пальцы крепче впиваются в ремень сумки, но Алина немногим вздёргивает подбородок, чтобы смотреть ему в лицо.

— Сомневаюсь, что вы так легко отделаетесь, — тихо замечает Дарклинг.

— А вы бы смогли? Смогли бы призвать их? — она спрашивает, неизвестно откуда зачерпнув наглости. Или смелости?

— С чего такой интерес?

— Я просчитываю все варианты.

Дарклинг приподнимает одну бровь. За последнее время Алина слишком хорошо выучила этот жест. Как и то, что глаза у него темнеют, словно камни, вдруг смоченные морской волной. И вновь пахнет зимним лесом, как если бы он был зверем или духом, пойманным и закованным в этих стенах.

В голове шумит: собственными мыслями, ветром и ощущением чего-то первозданного, сильного. От этого вскипает её собственная кровь, пузырясь в сосудах, пока между ними воздух уплотняется. От заданного ли вопроса?

— Вздумай я убить вас, — вдруг говорит Дарклинг тише и весомее, и чудится, будто мрак наползает со стен, изливается из пастей нарисованных демонов, и в этой тьме различим шёпот этих самих тварей из преисподней; он различим в его голосе, в котором и сила, и смерть, и сама бездна; он переносит их куда-то прочь из Академии, в сплошной мрак лесов, где в небе раздаются крики неведомых чудовищ, — то вы бы сейчас передо мной не стояли, Алина.

— Призвали бы больше этих тварей?

— Возможно, — уклончиво отвечает он.

— Скольких вы можете удерживать одновременно? Пять? Десять? Сотню? Говорят, вы очень могущественны.

— Кто говорит?

— Все, у кого есть глаза. Вы не отвечаете мне.

— Это допрос, Алина? Я бы мог убить вас прямо сейчас безо всякого призыва. Хотя бы за вашу наглость. Ведь так раньше поступали? — он усмехается? оскаливается?

Ей не хватает воздуха, а всё тело странно горит; чудится, что вибрирует собственная кожа, ведь они стоят так близко. Возмутительно близко. Когда он успел подойти?

Хлопают дверцы шкафчиков, дрожат даже столы, отбивая дробь по полу. Это её стихийная магия подняла голову в ответ? Алина не может отвести глаза, чтобы убедиться.

— Достаточно, — наконец отвечает Дарклинг. — В лучшие времена это вызвало бы подозрения у нашего Владыки.

— Это предостережение?

Она старается как можно незаметнее сглотнуть. Не от страха вовсе.

Дарклинг ей тонко, едва-едва улыбается. Темнота резко отступает от стен, будто упущенный мираж, или как если бы её резко закрыли в коробке.

— Да. Потому что кто-то вознамерился вас поймать, — произносит он уже совсем обыденно. И мрак в каждой ноте его голоса более не жмёт на плечи тяжестью гранитных надгробий. Алина запоздало понимает, что он что-то ей протягивает. Продолговатую тёмную трубку.

— Это?..

— Свисток ведьм. Поможет отогнать вашу армию демонов и не позволит попасться на крючок кого-то вроде Батибат, — поясняет Дарклинг и разворачивается. Тени волочатся следом, ползут по плечам, обнимая его силуэт тонким, полупрозрачным плащом.

— Кто заточил Батибат? — вдруг спрашивает Алина, бросая вопрос в спину.

— Почему это так важно?

Он, кажется, хмыкает.

— Почему вы вечно не хотите отвечать на мои вопросы? — ей очень хочется топнуть ногой.

— Возможно, мне нравится злить студентов.

«Или вас», — повисает в воздухе.

Дарклинг не сбивается с движения, возвращаясь к своему столу и — своим же делам. Руки мелькают над книгами. Те послушно захлопываются и собираются в стопки.

— Чёрный Еретик. Если вам от этого станет легче.

***

Спустя полтора часа поедания сэндвичей, картошки фри и полирования всего этого газировкой Алина почти не думает обо всяких предостережениях. Свисток лежит в кармане сумки, и она уже почти на неё не косится.

По старому телевизору в её любимом кафетерии крутят давешние ситкомы с поганейшей озвучкой, но она периодически вслушивается и посмеивается над тогдашней комичностью. Впрочем, не сказать, что вслушивается она столь часто, зачитывая девятую главу «Проклятых изгнанников» до дыр.

«Проклятая кровь Морозовых»

Чёрный Еретик был самым большим бельмом на глазу Церкви Ночи. И самого Сатаны. Своевольный, жаждущий могущества и совершенно не желающий подчиняться Тёмному Владыке. Столь схожие черты настораживают Алину, что она то и дело заглядывает в самое начало, чтобы прочесть крайне сухо изложенную биографию Ильи Морозова. За свои «чудеса» тот поплатился жизнью, будучи связанным цепями и утопленным в смоле колдунами и ведьмами его же Ковена. Ведь гнев Сатаны страшнее всего прочего. Та же участь постигла остальную его семью, и могущественный род трагически прервался.

Но всё же.

Могло случиться так, что он таким же чудом выжил? И что именно он носил проклятый титул одного из самых могущественных колдунов в Темнейшей истории?

Алина перелистывает обратно. Портретов не осталось, только старые рисунки: тёмная фигура в плаще, вскинутая бледная рука. Чернила вокруг неё подстёрлись, создавая ощущение грязного неба на фоне. Алина задумчиво ковыряет рисунок ногтем. Проходящая мимо официантка с графином апельсинового сока не обращает на неё и на древнейший талмуд никакого внимания: первым делом Алина зачаровала книгу под женский журнал. Наверняка все изгнанники ныне переворачиваются пеплом в своих урнах или остатками костей в земле от такого нахальства.

Церковь смогла остановить Чёрного Еретика по приказу самого Владыки, решившего наказать наглеца. Алина кусает губу, перечитывая вновь и вновь уже заученные строки. Лучше бы так варение учила, чем то, что могущественный колдун мог призвать и подчинить себе сотни демонов до того, как всю эту силу заперли, а его самого низвергли.

Армия демонов.

«В лучшие времена это вызвало бы подозрения у нашего Владыки»

Почему Дарклинг это сказал? Почему сказал именно это?

Ей кажется, что стоит вернуться в Академию и задать пару вопросов библиотеке. Мысли о грядущем испытании отодвигаются на второй, на третий план, потому что внутри царапает чем-то: предчувствием, странно-волнующим и дурным.

Алина доедает остатки картофельных долек, сгребает вещи в сумку со стола и, прижимая к груди злосчастный талмуд, идёт на выход, чувствуя, как странное чувство змеиными кольцами наслаивается внутри, хотя собственный интерес кажется гипертрофированным: у неё и без расследований о заточенных демонах хватает бед.

И всё-таки, что это?

Предвкушение? Эйфория от пойманного следа? Алина не знает. И не так уж хочет знать.

***

Птичьи трели могли бы навеять некую сказочность этому лесу, если бы его тропы не вели к заброшенному дому, где под покровом издавна порицаемому искусству обучаются те, кто служит тьме.

Всякая сказочность теряет безобидные очертания, напоминая, какими были те истории, что ныне рассказывают детям на ночь: о любви, благодетели и о том, что добро всегда одерживает верх.

Алина смотрит под ноги, пиная носками туфель хвойный опад и высохшие шишки. Среди всего прочего попадаются прикатившиеся жёлуди, хрустящие своими подгнивающими скорлупками под ногами. Птицы хлопают крыльями над головой, перелетая с ветки на ветку.

Ранее казалось, что они следят со своихнасиженных место, словно зачарованные. Или что эти лесные обитатели — чьи-то науськанные фамильяры, в чью задачу входит следить и докладывать увиденное хозяевам.

Странные мысли по сей день лезут в голову.

Алина вслушивается в особое гудение этого отдельного мирка, в его тишину, разбавляемую этой трелью и собственными шагами, шаркающими по тропкам; в тихую песню ветра, что качает тяжёлые ветви вязов и заигрывает с пушистыми соснами.

Сумка оттягивает плечо. Им хочется повести, хочется его размять, ровно как и бросить несчастный том из библиотеки, ныне оттягивающий руки.

Какова вероятность, что она идёт по верному следу? Не могла ли она притянуть все свои догадки за уши? Почему она копает дальше, услышав ответ от Дарклинга?

Батибат повязал Чёрный Еретик.

Алина кусает нижнюю губу, проезжается зубами по содранной до того коже. На языке оседают металл и соль.

Возможно, потому что Дарклинг говорит загадками.

Возможно, потому что он не договаривает.

Возможно, потому что она его подозревает в охоте на себя.

Будь у неё фамильяр, все эти вопросы можно было бы задавать ему, но ныне Алину разрывает тысяча мыслей, а высказать их некому: Зоя обсмеёт её, несмотря на выказанное ранее радушие, которое было и не радушием вовсе, а взаимовыгодным партнёрством. Возможно, пустым, потому что вполне вероятно, что она облажается с зельем на втором испытании.

«Полуведьма выдумала себе внимание», — скажет Зоя. Возможно, будет права. Она и её ревность.

Алина Старкова — нонсенс для Академии Незримых Искусств и мира тёмной магии. И магии в принципе. Но стоит ли рисовать себе на спине мишень для каждого, кто её окружает?

Неожиданно холодный ветер пронизывает её сквозь одежду. Алина передёргивает плечами, но вовсе не от холода: она вспоминает ощущение чужой силы. Тёмной, могучей, наплывающей и словно оскаливающей ей свою клыкастую пасть.

Во сне Алина могла бы списать это на помутнение собственного рассудка. Ныне она понимает, что такое не могло померещиться: сила, будто бы дремлющая на дне кварцевых глаз, в штиле глубокого голоса, реальна.

Слишком ярким оказался собственный трепет. Будто бы перед ней приоткрылись врата в невиданную до того обитель. Чувствуют ли это другие? Позволяет ли Дарклинг приподнять завесу при посторонних?

Она снова надумывает себе свою же уникальность. Возможно, потому что ей не хочется чувствовать себя одной из массы кого-то.

Возможно, это позволит ей не ощущать проклятое одиночество, скребущее в костях; или же сравнимое с укусами блох в собачьей шкуре. Именно так оно воспринимается: резко, больно, противно. Разве осталось у неё хоть что-то? Родителей Алина никогда не видела, Ана Куя осталась в приюте, где она выросла; Мал, при всей своей широте души, остался в ином мире, где Алине теперь не найти места.

Только если отказаться от собственной сути.

От одной только мысли об этом, о потере своей уникальности, вскипает и пузырится кровь. Ведьминская кровь, пускай даже наполовину. Даже если это отдаляет её от других.

Не похожие ли чувства испытывал Чёрный Еретик, когда от него все отвернулись? Пускай причиной было небывалое могущество. Нежелание подчиниться. Или же стремление отомстить за совершённое веками ранее?

По спине ползут мурашки. Если вдруг… если всё-таки вдруг она права, сколько же лет этому колдуну?

Алина ощущает смутное желание дать себе пощёчину, потому что в нынешнюю секунду она пытается романтизировать чужой образ. Изгнанник совершил множество злодеяний ради достижения цели, но ведь это не помешало бы ему чувствовать себя одиноким?

Она спотыкается: мысленно; физически же припадая рукой к широкому стволу дуба. Небо над головой бесстрастно-серое. Ему нет никакого дела до дум в голове какой-то полуведьмы.

Изгнанник.

«Полуведьма не возвысится, не поможет изгнаннику!»

Чушь какая-то.

Кора под пальцами старая, шероховатая и матовая. Углы трещин впиваются в ладонь, пока в голове нарастает сумбур, сплошной хаос из абсурда и попытки выстроить какую-то логическую цепочку.

Разве кто-то из изгнанников остался жив? Их имя вписывают в историю посмертно, объявляя вне всеобъемлющей гнилой любви Церкви. Кому сама Алина могла помочь, раз все, кто был наречён не самым лестным титулом, давно лежат в могилах?

Если только…

Она шумно выдыхает.

Чёрного Еретика не убили. Его сила покоится меж гранями мира, в самой тьме, где нет места жизни, в то время как его самого заточили.

Не убили.

Его заточили.

Перед глазами проносятся увиденные в книги рисунки. Создатели тома не сильно были обеспокоены визуальным сопровождением, а потому довольствоваться осталось малым.

Бледная рука на фоне тёмного, неравномерно грязного неба, словно кто-то грубо растёр мягкий карандаш.

Но небо ли это?

Алина не успевает за собственными рассуждениями, привалившись к стволу плечом. И, наверное, только инстинкты выдёргивают её из этой трясины, заставляя прислушаться.

Она каменеет. А после медленно выпрямляется, заставляя себя слышать что-то ещё, кроме шума крови в ушах.

Птицы перестали петь.

В лесу стало тихо. Слишком тихо. Настолько неестественно, словно кто-то вывернул колесо громкости на самый минимум или попросту выдернул шнур.

Аккомпанементом этому осознанию служит раздавшийся гомон из мерзкого писка, схожего с ультразвуковой волной. Она не хочет знать. Совершенно точно не хочет.

Писк нарастает. Это не крысы. Летучие мыши.

— Да чтоб вас котлом прихлопнуло, — выдыхает Алина.

И оборачивается.

***

Если крыс было много, то летучих мышей — вдвое больше. Они атакуют одним чёрным облаком: пищащие, цепляющиеся за одежду и волосы, пока Алина бежит стремглав, не зная, в ту ли сторону, но — бежит, настигаемая очередной чумой, которую возглавляет новый князь Ада.

Видимо, первого больше погулять не пустили.

Едкость собственных мыслей должна радовать, но времени на то, чтобы похвалить себя за несгибаемую силу духа, нет.

Сквозь шум, визг и демонические угрозы Алина успевает расслышать имя. Пурсон. Что ж, такими темпами она сможет коллекционировать всяких ублюдков, несущих с собой хаос и мерзких, желающих разодрать её на части тварей.

«В очередь!», — хочется гаркнуть ей.

Свисток ведьм помог бы, да только крылатые гады оказываются куда пронырливее своих предшественников и выбивают несчастную трубку из пальцев до того, как Алина успевает изгнать всю эту братию обратно в ту дыру, из которой они выкопались.

— Да отстань ты! — она отмахивается и возводит вокруг себя воздушные щиты простым заклинанием, оглядываясь. Это спасёт от проклятых тварей хотя бы ненадолго.

Демон же скалится, наступая. С большей резвостью, чем прошлый, или с меньшей долей пафоса, он цедит те же слова, сказанные до того Асмодеем: обещанием не позволить полуведьме возвыситься и помочь изгнаннику.

Еретику? Илье Морозову? Кому, чтоб вас Геенной громыхнуло?!

— Да я понятия не имею, о чём ты! — Алина рявкает и уворачивается, но клинок в уродливых пальцах, испещрённых рытвинами и коростами, успевает её задеть по предплечью, разрезая одежду и кожу, словно раскалённый нож — масло. Она вскрикивает, отвлекается на полученную царапину и, наверное, только не пойми чья благодать позволяет ей увернуться от второго выпада. Алина отскакивает в сторону, отмахиваясь курткой от летучих мышей и сквозь своё же рваное дыхание повторяя заученные строки. На создание новых щитов у неё нет драгоценных секунд.

Демон дёргается. И глядя на неё с высоты своего роста, в окружении полчищ своих заразных маленьких крылатых вестников, начинает хохотать.

Возможно, ей не хватает сосредоточенности.

Возможно, магия в очередной раз отказывает или слова путаются в голове, но Пурсон не рассыпается пылью и не падает в разверзнувшуюся под ним бездну.

— Полуведьма, — он оскаливается пастью из гнилых зубов. Алина ощущает идущий от него смрад: чумы, мучений и смерти. Возможно, позже её затошнит. Если позже наступит.

Алина делает шаг, второй, третий, не глядя себе за спину.

Нет, она никак не может здесь умереть. Ни за что. Она обязана найти того, кто призвал проклятых демонов и заставить его поплатиться.

Шаг, второй, третий.

Алина охает, когда спиной врезается во что-то. Мысли не успевают сформироваться в подобие чего-нибудь чёткого и разумного.

Она не успевает обернуться, ощущая чужие ладони на плечах, и вздрагивает: от прикосновения и раздавшегося за спиной голоса. Спокойного и ясного, словно полная луна на чёрном полотне неба.

— Пурсон, у тебя всё такие же отвратительные манеры.

Дарклинг.

Почувствовать бы себя той самой девицей в беде, но у Алины в голове роятся вопросы, жужжат премерзко, не давая и секундной передышки: что он здесь делает? Не может ли быть это ловушкой?

— Что вы здесь делаете?! — она так и выпаливает, вывернув голову.

— А на что похоже? — отбивает Дарклинг с раздражающей скукой в голосе. — Я взял след из легкомыслия и серы и сразу нашёл вас в столь радушной компании.

— Видимо, вас это забавляет, раз вы так ехидны!

Летучие мыши словно с ума сходят, взвиваясь смерчем вокруг: они бросаются на них, но тени, расползающиеся от Дарклинга, не позволяют им приблизиться. Алина думает о грязном небе, увиденном в книге, которую обронила где-то в лесу вместе с сумкой.

— Конечно, ведь спасение вашей жизни входит в мой ежедневный моцион, — невозмутимо отвечает Дарклинг.

Летучие мыши пикируют снова и опять же терпят поражение. Уши закладывает от их визгов, пока внутри всё клокочет адреналином, яростью и желанием что-нибудь сломать. Не от того ли качаются ветки деревьев, столь резко встревоженные грубой рукой ветра, а по земле проходит рябь?

Она порывается отойти, но руки на плечах держат неожиданно крепко. Или же это Алина сама не может и шагу сделать, когда демон напротив неё, до того гнавшийся за ней с целью зарезать и отдать на растерзание своей армии, вдруг останавливается. Его глаза, различимые в прорезях наползшей на половину лица короны распахиваются шире. Различимы алые прожилки в агатовом стекле. Он шумно втягивает воздух. Алина слышит, как во всём этом отвратительном теле раскатывается звериное рычание.

Алине не нужно оборачиваться на Дарклинга, чтобы убедиться: его не очень-то впечатляет происходящее. Всего лишь нападение князя Ада посреди леса на нерадивую студентку.

— Кто тебя призвал, Пурсон? — и он не тратит время на излишние расшаркивания с потусторонней силой. — Кто приказал тебе напасть на эту ведьму?

— Эти глаза, — вдруг выдыхает демон, игнорируя вопросы, и от ненависти в его голосе все волоски на теле встают дыбом. — Я их помню.

Демон делает шаг.

— Я помню тебя.

Ноги примерзают к земле или в неё вваливаются, утопают? Алина и вовсе не дышит, а затем Пурсон срывается с места, и явно не с намерением приветственно их обнять.

Пожалуй, если её разум что-нибудь и сможет удержать от падения в пучины безумия, то только внутренний голос.

— Дарклинг! — она охает, закрываясь руками и отворачиваясь, оказываясь прижатой к крепкой груди Дарклинга.

— Ты!.. — Пурсон ревёт, но он резко взмахивает рукой: движение смазывается по периферии, но оно похоже на взмах сталью. Уверенный, рассекающий. Пурсон заходится в агонизирующим и яростном крике, и Алина судорожно оглядывается: тело демона половинит на её глазах, прежде чем оно рассыпается пеплом прямиком им под ноги, окаймляя пылью носки туфель.

Летучие мыши, словно испуганные вороны, разлетаются прочь, не удерживаемые более хозяином.

Алина сглатывает.

Наступает блаженная, столь желанная тишина. Она гудит в ушах, лопается в них пузырями. На пустыре опушки, на которую её загнал демон, более нет ни демонического смрада, ни мерзких мышей. Алина теперь долго на них смотреть не сможет.

— Какого… — начинает она, но так и не заканчивает. Порывается начать ещё раз, но не находит слов.

Лес успокаивается: деревья перестают стонать, подхлёстываемые стихийной магией, вырывающейся из-под колпака под гнётом сильных эмоций. В первый такой раз Алина чуть не зашибла Женю слетевшими с полки книгами: тогда Зоя крайне удачно влезла ей под ногти своей язвительностью. Не самая лучшая попытка как-то наладить взаимоотношения. И не самая лучшая попытка сейчас отвлечься, пытаясь собрать рассеянные мысли в стенах своей черепной коробки. Вокруг ни различить разрушений или свидетельств произошедшего, но ей кости ломит ощущением, что она стоит посреди поля боя.

Алина не слышит собственного дыхания и голоса своего тоже, но всё же ей хватает сил, чтобы наконец сделать шаг и обернуться, чтобы взглянуть на Дарклинга, похожего на обсидиановый осколок, что взрезает всю реальность, и произнести:

— Пожалуй, теперь вы задолжали мне объяснения.

========== iii. порок. ==========

Комментарий к iii. порок.

что ж, я должен заорать, что я дописал.

Я ДОПИСАЛ.

всё, занавес.

// на самом деле, эта работа просит гораздо больше частей.

ведь очень многое осталось за кадром, а заложил я, как всегда, немало. но я обещал три части — три части написал, пускай с диким опозданием.

***

спасибо паблику ave darklina и автору того самого твита, который запустил эту адскую машину. надеюсь, окончание истории вам придётся по вкусу.

спасибо вам, мои дорогие читатели. тем, кто нашёл дорогу к этому тексту.

и тебе, моя королева-ведьма.

я писал так долго, так нудно, а ты поддерживала меня каждую секунду.

спасибо.

***

пояснения, что к чему — в комментариях после части.

пост:

…а пока только тянет плуг месяц робко по небоплёсу.

если вглядываться во мглу —

чаща даже не улыбнется.

— мглистый заповедник

Стены из тёмного дерева создают ощущение леса, ровно, как и царящий в них аромат. Морозная ночь наползает с потолка, где огоньки заколдованного света кажутся мерцающими звёздами. В носу щекочет хвоей, а руку — щиплет, царапает невидимыми когтями из стали, что пропорола ей кожу с той лёгкостью, будь вся Алина слеплена из тонкой бумаги.

Кварцевые глаза смотрят на неё слишком внимательно, слишком цепко. Она, наверное, даже не дышит, хотя вопросы внутри клубятся, рвутся на волю, тянут свои тонкие руки с заскорузлыми пальцами, впиваясь в стенки гортани; карабкаясь по ней, чтобы впиться в корень языка и вызвать тошноту. Или это от вытекающего из пореза гноя напополам с кровью и лимфой? Кожа вокруг пореза чернеет, отдаёт болезненной, отравленной болотной зеленцой, прежде чем покрывается графитовой пеной, стоит содержимому склянки из тёмного стекла соприкоснуться с раной.

Стены, кажется, давят на неё, вместе с голосом — глубоким, чарующим и таким сильным одновременно. Слишком нечеловеческим, словно его обладатель давным-давно разменял душу на саму Преисподнюю, ведь для демонов эта ноша несоизмеримо тяжела.

— Алина, — произносит Дарклинг, пока стены наваливаются, жмут на плечи одновременно с тем, как в височные кости стучат два острых клюва, грозясь проломить.

Почему её имя звучит так странно из его уст?

Алина.

Алина.

Алина.

«Эти глаза. Я их помню. Я помню тебя»

— Алина?

Она вздрагивает.

Стены исчезают вместе с тёмным деревом, сменяясь холодным камнем. Аромат леса тает, смешивается с запахом дыма, влажных тел и алкоголя, ныне скорее разлитого, чем выпитого. Уединённость привидевшегося кабинета переворачивается, как игральная карта, обращаясь танцующими силуэтами вокруг, пока Алина обнаруживает себя в кресле, со стаканом чего-то, что определённо загорится всеми цветами. Возможно, там вообще что-то смешалось.

Женя щёлкает пальцами перед её лицом.

— Я, конечно, понимаю, что у тебя головокружение от минувшего успеха, но давай ты не будешь уходить в астрал, — она говорит немногим громче, чтобы перекричать общий шум. Алина краем глаза видит откровенно обжимающиеся парочки и совсем по-дурному смущается. Не будучи знакомой с обычаями ведьм, ей в новинку видеть подобную открытость. Даже после школы с её бушующим пубертатом.

Женя сидит напротив на подлокотнике кресла, в котором до того со всей то ли лисьей, то львиной вальяжностью устроился Николай. Играющая с его волосами Зоя выглядит так, словно раскинулась на троне самого Сатаны, пока он сам спешно арендует себе апартаменты в мире людей.

— Наша повелительница демонов снова замечталась? — она тянет слова, глядя на Алину искоса и скривив в усмешке накрашенные губы.

Та едва двигает бровью. Почти лениво.

Украденный жест.

Мысль спотыкается, и она спешно избавляется от неё. Не время. На мгновение ей мерещится смех за плечом. Принадлежащий тому, кого не может быть на этой вечеринке, полной разврата.

— О захвате Ада и том, что посажу тебя в самый грязный котёл, — Алина отфыркивается и обводит взглядом бар, в который их, наконец, удосужились впустить. Женя обмолвилась, что подобное случается довольно редко. Со стен на поддавшихся страсти студентов глядят пригвождённые волчьи головы. Алина мельком замечает оленьи рога, пару массивных рам за широкой барной стойкой; они блестят червонным золотом, но сами картины разглядеть в царящем, скорее, мраке и барашках перекатывающегося дыма не может. Свет рыжий, ластится по коже кресел и рисует блики на пузатых боках бутылок и стаканов.

Алина опускает свой на низкий столик, в череду таких же, но пустых.

— Уже метишь на место Тёмного Владыки? А твои аппетиты быстро растут, Старкова, — Зоя склоняется, и озорство, хмельное и злое, сквозит в её голосе: — Впечатлила самого Дарклинга, удержав трёх демонов разом. А старостой так и не стала.

Озорство в голосе. Сталь — во взгляде. Алина подаётся вперёд, упираясь локтями в колени и подпирает ладонями голову. Кошачье любопытство и мнимо спрятанные когти.

— Оставь свой пьедестал себе, Зоя, — она почти улыбается. И это почти искренне. — В конце концов, ведь долгожданное, наконец, произошло. И вместо первомальчика у нас перводевочка.

Так себе поздравление, но на большее рассчитывать не стоит. Зоя всё так же ей усмехается, салютует своим бокалом, держа его так изящно, что Алине почти тошно.

— Нравится тебе проезжаться по больным мозолям, Зоя, — вмешивается Николай со смехом и тянет её к себе. Захмелевший, лучащийся золотом и той магией, которой не овладеть заклинаниями. Зоя смотрит на него, и Алине секундно в дыму и сумраке мерещится что-то в её глазах.

Она отводит взгляд.

Не её это дело. Даже если показалось.

— Ведь мы оба с Алиной пролетели, — Николай не выглядит расстроенным, скорее, иронично удивлённым. Особенно в свете тех событий, что скоро Академию посетит его старший брат. Алина выразила ему искреннее сочувствие и предложила в крайнем случае наложить на него какое-нибудь мерзкое заклятье со слизнями. Николай рассмеялся и дал ей ложкой по пальцам, чтобы она не только строила злодейские планы, но ещё и следила за кипящим экстрактом, пока он занимался подготовкой ингредиентов. В конце концов, пройти второе испытание им так и не удалось, и Высший Жрец, после устроенного представления, назначил им наказание в виде двух десятков отработок. По зельям. Никак не по призыву.

Вполне справедливо, как заметила Надя. Которая разбиралась в вареве гораздо лучше Алины. Но не лучше Николая. Наверное, только это спасло её от позора.

Алине же, глядящей на узорчатый потолок с лепниной переплетающихся в странных позах крылатых чудовищ, думается, что отец Ланцов всеми силами будет стараться не привлекать внимание к случившемуся.

Она призвала трёх демонов на глазах у всех. Одновременно. И удержала их. Не то чтобы кто-то из адских князей ответил на вопросы прежде, чем их изгнал сам отец Ланцов, но произошедшее выглядело достаточно эффектно. Конечно, не так, как его ругань на них после в стенах кабинета.

— И за это стоит выпить, — произносит Алина, не зная, к чему больше относит слова: к словам Николая или собственным думам.

И, если в остальном у неё с однокурсниками есть разногласия, то после такого предложения они отходят на другой план.

— И что мы, собственно, отмечаем? — она решается спросить, чем вызывает смех Жени. — Не помню, чтобы ведьм пускали в бар. Ведь нам положено что угодно, кроме привилегий.

— Какая ты порой зануда, — Николай тоже смеётся, но веселье не достигает глаз. Уж слишком хорошо понимает.

— Наступление Луперкалий, конечно же, — отвечает Женя.

Лупер… что? Алина решает, что спросит позднее, и старается не так заметно отсвечивать собственным недоумением.

— А то, что Зоя стала старостой, теперь открывает нам… новые двери, — добавляет Женя. Между нею и Зоей не царят адская тишь да чёртова благодать, но сейчас Алина не улавливает искрящих молний между Вещими.

— Хотя, конечно, это не открытие адских врат, — замечает Николай, и Алина пинает его под столом под его же смех.

Она тянется к своему стакану и делает глоток, пряча за ободом усмешку. Открытие адских врат. Ну да, ну да. И всё же она не скоро забудет лицо отца Ланцова, когда Дарклинг на вопрос, как подобное было допущено, безмятежно ответил, что это было его идеей.

И, в конце концов, не соврал.

Но лишь отчасти.

***

«Будет третий», — сказал ей Дарклинг.

«Не надоело ли вам быть загоняемой мышью, Старкова?», — поинтересовался он таким тоном, будто предложил Алине продать ему душу.

Сидя перед зеркалом и прочёсывая влажные волосы, она неустанно прокручивает в голове минувшие события. И не призыв трёх князей Ада с лёгкой руки Дарклинга не даёт ей покоя. В конце концов, этот самый покой в стенах Академии ей только снится. Даже вздумай она стать примерной ведьмой, всё равно найдётся тот сук, который был подпилен ею ранее.

Зубчики расчёски цепляются на кончиках. Алина крепче сжимает челюсти, вспоминая чужие руки на плечах и голос, полнящийся уверенностью и спокойствием:

«Кто приказал тебе напасть на эту ведьму?»

Как выяснилось, никто. Демоны явились сами, не подчиняясь ничьим капризам и желая только одного. Чтобы полуведьма не возвысилась. Чтобы полуведьма не помогла изгнаннику.

Изгнаннику.

— Что случилось с Чёрным Еретиком? — спросила она тогда, утопая в кресле. Не лучшая благодарность, наверное. За спасение. За то, что Дарклинг не дал её руке отвалиться.

Тот оторвался от созерцания исчезающей некротизирующей черноты с кожи.

— Старкова, у вас такой шок, что на историю потянуло?

— О каком изгнаннике речь? — допытывалась она и, прежде чем успела подумать, сжала его предплечье, не давая отстраниться. Даже если бы он вздумал. — И не говорите, что не знаете.

Дарклинг поднял бровь.

— Я полагаю, вы сами в состоянии ответить на свои вопросы, раз вам хватило времени, чтобы изучить бульварное чтиво, именуемое в этих стенах источниками достоверной информации, — произнёс он медленно, с расстановкой и разжал её хватку. Палец за пальцем. От тепла чужой ладони Алина напряглась, усилием заставив себя остаться на месте, а не вытянуться струной. Ощущение было необычным. А Дарклинг оказался без перчаток.

— Вы юлите.

— А вы переходите границы.

— Не помню, чтобы это вас не устраивало. За мной охотятся демоны, и я хочу знать, почему. И кому так хочется уложить меня в могилу.

— Возможно, кому-то надоело ваше любопытство, — отбил Дарклинг.

— Не имей я достаточно доводов, то подумала бы на вас, — парировала Алина. И чудом ухватила призрак чужой улыбки.

— Как приятно знать, что я всегда под вашим пристальным наблюдением.

Дарклинг выпрямился, закручивая крышку на банке. Алина бросила короткий взгляд на полученное ранение. Теперь оно выглядело просто царапиной и не более. Ныла, пощипывала — только и всего. И более не горела огнём, не раздирала стальными когтями, хотя Алина в полной мере и не чувствовала всей этой боли, слишком обескураженная произошедшим. Она даже не могла вспомнить, как Дарклинг довёл (или дотащил?) её до своего кабинета и видел ли их кто-нибудь. Вероятно, у неё взаправду шок, потому что в ушах надулись вакуумные пузыри.

Или тишина в стенах кабинета вдруг стала настолько плотной? Напряжение заклубилось, словно невидимый дым, и Алина подняла голову, скорее кожей ощутив чужое раздумье.

— Чёрный Еретик, — медленно произнёс Дарклинг, глядя на неё сверху, — был заточен в возведённой для него тюрьме и обречён на вечные страдания. Его сила так же была отнята и заперта за девятью печатями, сотворёнными колдунами Высшего Совета. Совокупность этих мест зовут Тенистым Каньоном, и он нематериален в привычном для нас понимании. К тому же, каждая из этих точек до сих пор является несоизмеримым источником тёмной энергии. Предупреждая ваш вопрос, могущество этого колдуна было довольно велико, чтобы подобное исчезло по чьему-либо желанию бесследно. Даже по желанию Сатаны.

— И, что, никто не попытался после овладеть этой силой? — Алина изогнула бровь. — Не поверю.

— Думаю, желающие находились. Но будь это так просто, разве не наблюдали бы мы разрушения и череду всемогущих болванов? — Дарклинг окинул взглядом кабинет. Будь у Алины время, она бы сама осмотрелась как следует: велика вероятность, что в этих стенах таились секреты, способные рассказать о своём владельце куда больше, чем бы он сам пожелал. — Вдобавок, перед своим заточением Еретик проклял Сатану.

Проклял. Звучало абсурдно.

Алина вскинула бровь.

Проклясть самого дьявола — для этого надо иметь воистину огромное эго.

— Вряд ли это проклятие его проняло, — Алина хмыкнула. Дарклинг вторил ей, но всё же качнул головой:

— Осторожнее, Алина. Все слова имеют силу.

Алина была готова сыпать вопросами и дальше, но заставила себя притормозить, всё так же глядя снизу, как загнанный в угол кролик — на замершего перед ним удава. Глаза Дарклинга показались ей совсем чёрными, аспидными, бездонными.

Она облизала губы. Скорее по привычке, нежели нервно, думая о том рисунке. Думая о чёрном небе, которое не было небом вовсе; о демонах, разозлённых и в какой-то мере встревоженных. Что могло бы побудить князей Ада явиться в людской мир? Явно не желание съесть по ведёрку мороженого.

— Сколько лет живут колдуны? — наконец спросила она.

Дарклинг моргнул.

— Достаточно. Как вы сами знаете, наша жизнь соизмерима с магией, — он вернул банку на полку к дюжине таких же и тихо закрыл дверцы шкафа. Едва слышно щёлкнул замок, запирая собой все тайны. Алина подавила в себе мысль, что слишком жадно ловила взглядом каждую вещь в этом омуте. А именно им и был кабинет Дарклинга. Омутом. Кроличьей норой из сказки, и неведомо, куда она выведет.

— А молодость? Возможно сохранить молодость на протяжении долгого времени?

— С чего вообще такой интерес?

— Не портите прогресс, — Алина хмыкнула, наблюдая за ленностью чужих движений. Дарклинг присел на край стола.

— Считаете, что мы стали достаточно близки? — отбил он, почти передразнивая и заставляя напрячься. Не от страха. От неясного смущения.

Он сбивал её с мысли. И это было очевидно.

Точнее, это стало очевидно уже позднее, когда разговор был прокручен в голове не менее двух десятков раз.

Алина раздражённо прочёсывает оставшиеся пряди, подавляя воспоминания, словно сгоняя рябь с водной глади. Дарклинг всё же ответил ей после.

Способность сохранить молодость была так же прямо пропорциональна величине силы. Пожалуй, этим он скорее подтвердил имеющиеся догадки.

То было не небо. На том рисунке? портрете? На клочке бумаги в книге. Не небо. Это были тени. И демон Дарклинга узнал не просто так, хотя и этому тот нашёл объяснение. Вполне логичное. Он ведь занимался магией призыва.

Алина хмурится, встречаясь глазами с собственным встревоженным отражением. И вздрагивает, когда за спиной раздаётся фырканье. Она и забыла совсем, что не одна в комнате.

— Готовишься, Старкова? — голос Зои окончательно разгоняет дурман размышлений. Алина через зеркало видит, как она садится на кровати, на которой лежала до того, читая что-то о манипулятивной магии, и развязывает синюю ленту на своих волосах. Потягивается после. Со всем врождённым изяществом, которое сквозит даже в этом простом движении. Кто бы что ни говорил, но место Назяленской явно где-нибудь на самой верхушке. На каком-нибудь троне. Несмотря на её неблагородное происхождение.

— К чему? Я даже понятия не имею, что такое эти ваши «Луперкалии», — Алина показывает пальцами кавычки, не оглядываясь. Разглядывает тени под глазами. Она всё ещё плохо спит. С таким моционом в принципе здоровый сон не светит. Рука тянется к предплечью, чтобы потереть гладкую кожу. Никакого пореза. Никакой черноты и боли. Ей кажется, что должен был остаться шрам.

Зоя за её спиной снова фыркает, успев переместиться к шкафу. Щёлкают сдвигаемые вешалки. Среди череды чёрного мелькают оттенки синего и бирюзового. Те, что подчёркивают смуглую кожу и яркость глаз.

Её молчание настолько осязаемо, что у Алины сводит зубы. Она всё же поворачивается.

— Что-то вроде Дня Святого Валентина, но только у ведьм? — была ни была, чем не попытка?

Зоя согласно мычит. Чёрная копна волос покачивается, ниспадая на спину. Алина наматывает выбеленную прядь на палец, подавляя всякие ростки зависти. Куда уж ей.

— Но гораздо веселее, чем у смертных. На самом деле, Луперкалии просто совпадают по дате с празднованием нелепого дня влюблённых.

— Чем плох День Святого Валентина? — спрашивает Алина и не может скрыть недоумение в голосе.

— Валентинками, наверное? — раздаётся от двери весёлый голос Жени.

Сколь бы ни было мрачно в их комнате, с её приходом всегда становится… теплее? Словно кто-то разжигает очаг. Но Алина знает, что это пламя может быть вовсе не согревающим. И ей совсем не хочется нарушать это хрупкое равновесие. В конце концов, она сама не сахарная.

Победа над Батибат это доказала.

Призыв князей это доказал. Не говоря о прочем.

— У нас есть танцы, — возражает она.

Женя оказывается подле неё, касается волос, оглядывая так критично, что Алине хочется зашипеть.

— Скука смертная, — та жмёт плечами. В своём маленьком чёрном сарафане с выглядывающими пятнами-рукавов и воротником белой рубашки она кажется героиней какой-то готической сказки. И такая непременно там должна найти своего героя. Зная, как Женя заглядывается на одного из сокурсников, Алина недоумевает, где у того вообще глаза. Впрочем, несложно догадаться, на самом деле: Давид смотрит в книжки, а всё свободное время проводит за исследованиями в области некромантии и портальной активности. Юное дарование Академии. Женя к нему периодически наведывается, чтобы после в комнате вздыхать, что ей, видимо, следует улечься на стол с развороченной грудной клеткой, чтобы Давид, наконец, обратил на неё должное внимание.

— Луперкалии проходят в три этапа, — звонко начинает Зоя, повернувшись на носках и показывая один палец. Убедившись, что всё внимание соседок сосредоточено на ней, она продолжает: — «Сочетание». Мы, ведьмы, выбираем себе партнёра. Вся интрига кроется в том, что мы не знаем, с кем же нас сведут тёмные силы.

Судя по мелькнувшей улыбке, Зоя как раз знает, с кем её сведёт тёмная сила в этот раз. Но Алина предпочитает смолчать, тем самым побуждая продолжить, хотя смущение накатывает волнами: как это, не знать, с кем проведёшь подобный праздник?

Всякий День Святого Валентина она мечтала провести рядом с Малом или хотя бы получить от него валентинку. Безо всякого дружеского подтекста. В своих мечтах они непременно вместе ходили на танцы и гуляли до самого рассвета, целуясь под ночным небом.

Мечты глупой человеческой девчонки.

Алина сгоняет их, как насланный морок.

— На колдунах будут маски, — подсказывает Женя, заметив её замешательство и не догадываясь об истинных причинах. — Во вторую ночь мы отправляемся в лес, чтобы провести время до рассвета под луной. Этот этап именуется «соблазнением», пускай надлежит воздерживаться. Но на деле почти никто не этого не делает.

— Ну, а в третью, — Зоя тянет слова, и глаза её хитро поблёскивают, — мы отдаём дань сути этого праздника. Охоте.

Пожалуй, всякие валентинки можно было сжечь за ненадобностью. Или чтобы хоть как-то оправдать жар, поднявшийся к лицу. Алина обращается ко всем силам, чтобы не покраснеть. Но кто-то ей благоволит, потому что Зоя возвращается к выбору наряда, а Женя пересаживается на свою кровать, скинув туфли. Никто не замечает, как сама Алина тушуется. Совсем как на недавней вечеринке, где, видимо, была репетиция.

Она прокашливается.

— А Давид примет участие? — интерес осторожный, с деланным безразличием.

Женя замирает, прежде чем жмёт плечами.

— Участвуют, как правило, все.

Ну конечно.

Добровольно-принудительная форма. Кто бы сомневался.

— А если… — она слова подбирает с ещё большей скурпулёзностью, не зная, как спросить, не выставив себя идиоткой: — А если я не готова?

Зоя оглядывается через плечо. Если кто-то из них присвистнет, то остаток жизни проведёт в обличие какой-нибудь мерзкой жабы с бородавками.

Кажется, это читается по глазам, потому что Зоя только щурится:

— Самое время перестать сомневаться. Или ты всё ещё цепляешься за догмы Лжебога?

Алине хочется сказать, что догмы Аны Куи едва кто-либо мог подвергнуть сомнению. А она с крайней строгостью относилась к поведению своих воспитанниц. Не суть важно, что все годы под своей крышей она укрывала полуведьму.

— Я рассчитывала, что мой первый раз пройдёт… особенно? — проклятая бездна, она всё-таки краснеет!

— Поверь, такое запомнится, — Зоя усмехается.

Женя на неё шикает. Та кривится и отворачивается. Конечно, ей рассуждать куда проще. Ведь и участвовать в подобном она явно будет не впервые.

— Ты вписала своё имя в Книгу Зверя, — тихо говорит Женя. — Это предполагает то, что ты готова.

А то. Так готова, что поседела!

Ту ночь лучше и вовсе не вспоминать.

Алина хмурится и тянется к сложенным на краю трюмо записям. В конце концов, никто обучение не отменял, так ведь? И это поможет отвлечься от всяких смущающих и сомнительных праздников вместе с угрызениями совести. Хоть сколько ни отрицай, большую часть жизни Алина мечтала, чтобы у неё всё сложилось с Малом. И свой первый раз она видела только с ним, доверяя больше, чем кому-либо, и ныне на языке оседает противная горечь от осознания, что тому всё-таки не бывать. Но даже это не способно отвлечь от истерзывающих разум домыслов! Хочется послать всё в сам ад, к Тёмному Владыке, будучи обременённой теориями и догадками. Хотя, в самом деле, она сама не сможет объяснить, почему оказывается так важно разрыть эту могилу. Неужто оговорка озлобленного на заточение демона в самом деле так подействовала?

«Проклятая кровь Морозовых»

«Эти глаза. Я помню. Я помню тебя»

Может ли их миру грозить опасность? Или же…

Алина кусает губы. Так ли далеки были идеи Чёрного Еретика от её собственных? Жажды свободы от дьвольского гнёта и его же запретов? И не только его.

— В прошлом году отец Ланцов так и не смог уговорить Дарклинга принять участие. Делаем ставки на этот? — вдруг тянет Женя, своими словами выливая ушат ледяной воды Алине за шиворот. Она смаргивает всякое оцепенение, оглядываясь, но не успевает раскрыть рта.

— Да и в этом не уговорит, — хмыкает Зоя. — Хотя спит и видит, как бы остепенить его даже таким дурацким способом.

Алина понимает, что никак не сможет сейчас сосредоточиться на рунических связях при всей необходимости залатать дыры в своих знаниях, хотя очень хотела настроиться на то, чтобы уткнуться в книгу и не думать ни о каких Луперкалиях, своём первом разе и истлевших надеждах. Вместо этого она снова берётся за расчёску, прокручивая в голове сказанное. Жрец и… что? Дарклинг? И Луперкалии?

Видимо, всё замешательство отражается на её лице, потому что Зоя смеётся, прикладывая к себе вешалку с тёмно-синим платьем, расшитым тонкими серебряными нитями. Кажется, что металл и вовсе стекает.

— А ты и не знала ведь.

— Откуда мне такое знать? — бурчит Алина. Но любопытство пересиливает: — Зачем вообще пытаться втянуть Дарклинга в подобное? Он же…

Она чертыхается. Ладно, старым его никак не назвать. Если только не окажется, что он куда старше, чем пытается казаться на самом деле. Сколько? Шесть веков, если Алина окажется права? Неплохо сохранился.

— …преподаватель, — заканчивает она неуверенно.

Зоя отмахивается от этих слов, как от несусветной глупости. Платье отправляется обратно в шкаф.

— Можно подумать, что кому-нибудь бы этого не хотелось.

Алина тихонько прокашливается, стараясь не вспоминать тот же кабинет, чужую хватку на руке, пока Дарклинг обрабатывал ей царапину и смотрел так пристально, что у Алины едва не расплавились все кости; или его руки на плечах, когда он защитил её от демона. Не то чтобы Зоя не права…

— Согласна, — добавляет Женя, хмыкнув. — Это был бы интересный опыт.

Вот уж…

Стоит попытаться найти в голове хоть какой-нибудь довод в пользу абсурдности самой мысли, но кроме недопустимости подобного между учащимся и преподавателем Алина не может ничего выдумать. Не станет же она выкладывать свои подозрения и надеяться на одобрение? Зоя её с грязью смешает под свой переливчатый смех. Так себе идея.

Видимо, все эмоции всё так же отражаются бегущей строкой, потому что Зоя неожиданно продолжает пояснять. Как полоумной, конечно.

— В это время никакие запреты не действуют. Да и у нас границы крайне размыты, Старкова, ты не в мире смертных, где подобное попирается законом. У нас заключаются браки со значительным возрастным разрывом. Луперкалии же… весёлый досуг. А вот отец Ланцов кого только не сватал Дарклингу. И этот праздник — ещё одна попытка. Вдруг свезёт настолько, что Дарклинг влюбится, женится, и получится отослать его куда-нибудь подальше от Церкви? В крайнем случае, может, кто-нибудь ухитрится его приворожить?

— Что? Зачем?

Зоя замолкает. Алина недоуменно мотает головой, глядя то на неё, то на Женю и ощущая себя глупым сурикатом.

— Ты ведь чувствуешь это? — вдруг спрашивает последняя, приподнявшись на локтях.

— То, что он таинственная сволочь? — откликается Алина, а затем добавляет: — Я чувствую… его силу.

Даже больше, чем следовало бы. Шум леса, беспроглядная тьма небес. Ощущение расколовшейся под ногами земли.

Женя кивает.

— Дарклинг могущественен. Возможно, могущественнее всех здесь, пусть это не так явно. Но только слепой не ощутит в нём эту магию. И она, и его авторитет в Академии, как и в самой Церкви, являются серьёзной угрозой для положения нашего Жреца. Особенно в связи со скорым визитом Антипапы. И ему было бы выгоднее сослать Дарклинга куда-нибудь подальше.

Думается, что всем было бы выгоднее отослать Дарклинга куда-нибудь подальше. Алина лишь мычит задумчиво что-то вроде «ну удачи ему», в голове снова обсасывая каждую услышанную ранее фразу, словно отполированную кость.

«Его сила так же была заперта за девятью печатями, в людском мире. И каждая из этих точек является несоизмеримым источником тёмной энергии»

Мог ли быть такой источник поблизости? Нет, она всерьёз считает своего преподавателя демонологии кем-то столь древним? Возможно, тем самым колдуном? Чёрным Еретиком? Ильёй Морозовым? Или кем-то из его рода?

Чтоб провалилась Батибат со своим длинным языком!

Да вездесущий ад, у неё так голова лопнет.

Алина глубоко вздыхает и тянется к записям. Пожалуй, не так она представляла обучение в академии для ведьм.

***

В выбранном для «Сочетания» зале свет приглушённый, разливающийся янтарными каплями от массивных люстр. Они висят под самым потолком, похожие на гроздья сверкающих ягод.

Шёлковая лента так и грозит выскользнуть из пальцев; гладкая и блестящая, она переплетается с другими такими же, красными и белыми, — все они завязаны вокруг массивного столба, что стоит в самом центре. Алина успела прочесть достаточно, чтобы иметьхотя бы отдалённое представление о грядущем. Но всё равно по коже стекает волна мурашек, касанием серебряного языка, стоит увидеть расставленные вокруг столба стулья. И восседающих на них колдунов, чьи головы, как сказала до того Женя, действительно увенчаны волчьими масками. Алина понятия не имеет, почему проведена параллель именно с «Красной Шапочкой», но пытаться разглядеть под ними хоть что-то бесполезно.

Все колдуны, как один, облачены в чёрное, а руки скрыты перчатками — и всеми догадками изломайся в попытке понять, кто есть кто. Алина, глядя на них, застёгнутых наглухо, в своём маленьком чёрном платье без рукавов вдруг ощущает себя голой. И, несмотря на присутствие иных ведьм и их раздающиеся со всех сторон смешки, одинокой.

— Не робей, Старкова, — над ухом раздаётся шёпот Зои.

Алина оборачивается, крепче сжимая ленту в пальцах. Зоя усмехается: в жесте больше желания проехаться по её смущению, нежели поддержки. Но это помогает Алине расправить плечи и отвернуться со всем пренебрежением, впитанным в этих стенах.

Когда стоящий на балконе второго этажа отец Ланцов возвещает начало первого этапа празднества, Алина знает, что он скажет: правила просты до безобразия, как в детской игре.

Танцуй, пока играет музыка.

Алина сглатывает, думая о том, что будет, когда она стихнет. В детстве полагалось занять стулья, но здесь…

Она подавляет желание на миг закрыть глаза.

Она вписала своё имя в Книгу Зверя.

Она билась с демонами.

Дьявола задери, что такого, если она окажется на коленях какого-то колдуна?!

Вдох. Выдох.

Никаких наставлений Аны Куи в голове. Ни лица Мала, ведь так не вовремя всплывают не прошенные воспоминания вместе с увядшими ростками первой влюблённости!

Возможно, стоило выпить чего-нибудь крепкого перед началом.

Алина кривит губы, усмехается, втискивает себя в роль смелой и безрассудной, в шкуру ведьмы. Тёмная помада делает её гротескнее — об этом она думала, смотрясь в зеркало перед самым выходом. Ранее она казалась осколком мира людей, но разве теперь не поползли по этому стеклу антрацитовые трещины, выплёскиваясь ядом мира потустороннего, к которому Алина принадлежит на целую половину?

Она не знает, добрый ли то знак. И верная ли эта категория: расценивать подобное в качестве благого знамения.

Но начинает играть музыка, и ей становится не до кольцевых размышлений: звуки скрипки затягивают в водоворот сначала неспешных движений, наклонов и поворотов. Алина вдруг ощущает себя тем самым ядом, что течёт по жилам. Перед глазами мелькают волчьи маски, лица ведьм, их тёмно-накрашенные губы и такая толща высокомерия в глазах, о которую расшибёшься, точно рыба о лёд. Ленты переплетаются друг с другом, а музыка, словно игривая девица, тянет за собой, как хватала бы за руки во время проведения всякого ритуала, где они, рабыни ночи, вот-вот утратят рассудок и здравый смысл; сбросят его, как кожу, чтобы слиться с тёмной энергией сущего.

В лёгких отчего-то начинает гореть, а каждый последующий вдох не приносит облегчения.

Алина видит переплетение белого, красного и чёрного, перебирая ногами в диковинном танце, но вовсе их не чувствуя. Кожа зудит от ощущения потусторонней силы, от могущества древних лесов и чего-то, что доступно лишь за гранью, пересечь которую можно лишь единожды.

Насколько она близко подошла?

Смотрят ли на неё колдуны?

Чудится, что смотрят они, а с ними — и весь мир, и кромешный ад. В ином случае Алина бы подумала о том, что под последнюю категорию определённо попадает отец Ланцов, но ныне ей не до полных едкой токсичности размышлений.

Лента из рук едва не выскальзывает, когда музыка обрывается. Резко, как лопнувшая струна. Расширившийся до немыслимых широт мир одним движением схлопывается, вновь становясь всего лишь залом в стенах Академии; всего лишь залом во время проведения старого римского праздника, итогом которого станет немыслимая для умов простых смертных вакханалия.

Первозданное могущество более не распирает кости, не шумит листвой в голове, как без того гуляющий в ней ветер.

Алина застывает, пытаясь поймать ускользающую нить времени, чтобы войти в этот поток: секунды оказываются текучей смолой и патокой, липкой карамелью, а она в них увязла, как насекомое.

И выбираться сил нет совершенно.

В голове гудит. Но что это? Влияние музыки? Алина достаточно времени провела в этих стенах, чтобы ощутить магический зов. Только едва это умаляет множество роящихся в голове вопросов.

Время возвращается на своё место щелчком, смехом, скрипом сдвинувшихся стульев, стоит излишне пылким ведьмам приземлиться на чужие колени.

Алина, дыша глубоко и надрывно, обнаруживает, что осталась стоять одна. И только её все и ждут, пока она, замерев, словно вкопанная, стоит перед единственным оставшимся свободным волком.

Воздух вибрирует вокруг, и чудится, что лента в руках была поводком, за который её притянули, а она поддалась. Иначе не объяснить той тяги и странного ощущения, ничего не объяснить: дурмана в голове, как от благовоний, и дрожи в собственных костях, когда выпавший в пару колдун протягивает ей руку.

С той галантностью, как если бы приглашал на танец. Возможно, тем оно и является, а Алина запрещает себе мешкать: вкладывает руку в протянутую ладонь и присаживается на чужие колени в звенящей тишине, которая расходится трещинами в следующую же секунду:

— Раз уж все ведьмы сделали свой выбор, — раздаётся над головой звонкий голос отца Ланцова, полный такого странного довольства, что тянет взглянуть на него и убедиться: его ли это эмоции, — то долой маски с волков!

Следом раздаются нестройные женские возгласы пополам со смехом. Знают ли ведьмы, кто выпал им в пару? Догадываются?

«Долой маски!»

«Долой маски!»

«Долой маски!»

Но слышит ли эти крики сама Алина? Или время снова замедляется, а реальность и вовсе по швам трещит, вспоротая тупым лезвием, ибо первый глубокий вдох приносит ей аромат леса.

Горящие лёгкие инеевым узором опутывает морозная ночь.

Вокруг раздаются возгласы разных оттенков эмоциональности, и среди них точно различим голос Жени, и, возможно, мерещится смех Зои? Вскрик Нади? Наверняка ей не послышался возглас Николая.

Алина не может заставить себя повернуться, чтобы найти глазами знакомые лица. И шевельнуться тоже не может: оцепеневшая, заиндевевшая от осознания. Чужая рука на спине заставляет выпрямиться, словно к нагой коже прикоснулись калёным железом.

Она прерывисто вдыхает. Ещё и ещё, пока сердце натужно бьётся в груди.

«Ты ведь чувствуешь это?»

Пальцы изламывает, когда Алина всё же заставляет себя потянуться к волчьей маске. Длинные клыки выглядят как настоящие, под стать вылепленной животной ярости. Глаз сквозь линзы ни увидеть, но она уже знает, с чем столкнётся.

С кем.

«Но только слепой не ощутит в нём эту магию»

Маска поддаётся легче, чем Алина могла бы подумать. Чужая рука всё ещё поддерживает её. Это почти ненавязчивое объятие. Почти успокаивающее, но достаточно крепкое, чтобы и мысли сбежать не возникло.

Она закусывает нижнюю губу, отбрасывая маску, словно гремучую змею. Тёмные волосы немногим встрёпаны от неаккуратности её движений, но едва ли это может испортить вид. С некой злостью Алине думается, что ничто этот вид не испортит.

Сердце грохочет, как полоумное, когда она оказывается лицом к лицу с Дарклингом.

Кромешная бездна.

— Вы… — только и получается выдохнуть, и то, едва слышно, потому что их видят остальные. Алина не может разобрать ни единого звука в поднявшемся шуме. Дарклинг даже бровью не ведёт, смотря только на неё.

Кварц ныне не разглядеть в чужих глазах — до того они темны, словно два осколка аспида, вспарывающих её своей насмешливостью.

— Почему? — Алина выдавливает из себя вопрос, где-то глубоко внутри интересуясь у себя самой, почему до сих пор не вскочила на ноги. Но её придавливает всей тяжестью и каким-то странным, потусторонним трепетом — тем же плотным воздухом, что искрит меж их телами.

Напряжение нарастает, когда Дарклинг отрывается от спинки стула, чтобы выдохнуть Алине в самое ухо:

— Ты так навязчиво лезешь мне под кожу, Алина Старкова, — о все боги и лжебоги, он усмехается; Алина задерживает дыхание, захлёстнутая чужой близостью и жаром дыхания. Всем этим внутренне расхристанная. Всё окутывает ароматом леса, дробя действительность, как зеркало, на куски.

Она непроизвольно цепляется за плечо Дарклинга, когда он с ужасающей мягкостью заправляет ей прядь волос за ухо и добавляет:

— …что я решил, наконец, тебе ответить.

***

— Ну и как тебе?

Понять, о чём вообще вопрос, получается не с первой попытки. Алина издаёт какой-то вопросительный и совершенно идиотский возглас, на что Зоя закатывает глаза и пихает её под рёбра. Алина едва не отрезает себе палец, шинкуя нечто с непроизносимым латинским наименованием.

«Шинкуя», конечно, громко сказано. Из-за гнёта собственных размышлений Алина режет так медленно, что несчастное корневище вот-вот подскочит, выхватит у неё нож и само себя покромсает.

— Я спрашиваю, — Зоя забирает у неё доску вместе с нарубленными кусками, чтобы бросить их в кипящий котёл; выливающаяся из него пена напоминает жидкий азот, — каково тебе оказаться в паре с Дарклингом? Украла мечты десяток студенток.

Возможно, и её собственную.

Алина надеется, что не отсвечивает лицом на всю аудиторию, но всей кожей ощущает, как к ним прислушиваются: возбуждённые шепотки стихают. И едва ли разговоры касались изготовления оборотного зелья, ведь нынешней ночью новоиспечённым парочкам надлежит отправиться в лес, дабы истомить друг друга перед кульминацией.

Алина иногда чертовски ненавидит возвышенные эпитеты во всяких чрезмерно раздутых фолиантах.

Но она, по своей глупости или по своему же несчастью, пойдёт в тот же лес.

Вместе с Дарклингом.

Который, вообще-то, их преподаватель.

Который, вдобавок, может оказаться древним и весьма опасным колдуном? существом?

Который спас её от стольких демонов, что впору бы ему нарисовать благодарственную медальку.

Который, в довершение всего, ни разу не принимал участия в Луперкалиях, сколько бы его ни уговаривал отец Ланцов.

(Алина бы взглянула, конечно, на эти уговоры.)

Но почему сейчас?

И его слова…

«Ты так навязчиво лезешь мне под кожу, Алина Старкова»

Было ли это угрозой? Или согласием? Подтверждением всех её (не)осторожных расспросов?

Она шипит, потому что снова едва не отрезает себе фалангу, и быстро суёт палец в рот. Кровь тут же смешивается со слюной, отдавая железом и ядреной кислотой от того, в чём были перепачканы её руки. Пожалуй, схожую смесь растерянности, негодования и полного непонимания она испытала на этапе «Сочетания», хотя теперь едва ли сможет вспомнить, чем всё закончилось: собственный ступор оказался слишком глубоким колодцем.

Кажется, кто-то даже умудрился возмутиться недопустимости подобного. То были или воздыхательницы Дарклинга, или же Женя, отчего-то всерьёз обеспокоенная подобным раскладом. Но куда больше было улюлюканья и довольства, но Алина помнит только отдалённое эхо, как будто кто-то понизил громкость окружающего мира на самый минимум.

— А как бы ты себя чувствовала? — наконец спрашивает она.

Зоя рядом жмёт плечом, проверяет половником консистенцию варева и остаётся довольна.

— Замечательно, как и сейчас.

Алина закатывает глаза. Ну ещё бы, ведь она с Ланцовым явно не просто так оказались друг с другом.

— Хочешь выцарапать мне глаза и повесить перед зеркалом? Заставить блевать жабами или состарить меня преждевременно? — Алина замечает, что перечисляет лениво, переместившись к котлу, чтобы по каплям отмерить настойку Златоглазок. Янтарная жидкость переливается в стеклянной пипетке.

Взгляд Зои проезжается по ней с ног до головы. Алина чувствует.

— С удовольствием бы, но, — она закусывает нижнюю губу, — Дарклинг ничего не делает просто так. И мне любопытно, а потому…

Алина косит взглядом, пока Зоя вглядывается в густую пену.

— Живи пока, — добавляет та, а затем со всем своим проклятым изяществом накреняет котёл на пол.

Алина чудом успевает отскочить в сторону, словно встревоженная птица. Землистого цвета жижа растекается по полу и едва не достаёт до мысков её туфель. В поясницу врезается высокий табурет, прежде чем и он опрокидывается с грохотом. Чудо, что позади никого не оказалось.

— С ума сошла?! — рявкает Алина, обрубая раздавшийся со всех сторон хохот. Возможно, и жаль, что толкнуть спиной она никого и не смогла.

Зоя поджимает губы. Почти расстроенно.

— Оно никуда не годится. Видимо, ты перестаралась с каплями. Не витай в облаках, Старкова, — и усмехается, подмигивая. Алина сама готова выцарапать ей глаза. В эту же секунду. На куски разорвать, потому что щёки у неё позорно горят. Но от стыда или от злости — ни разбери.

— И помни, что сегодня ночь не только соблазнения, но и воздержания, — добавляет Зоя и удаляется под аккомпанемент чужого смеха напополам, о ад, с аплодисментами.

Как же она зла на самом деле?

Алина готова под землю провалиться от стыда и осознания проклятой беспомощности. Зелье пузырится на каменных плитах. Верно, вот-вот придётся сдавать результат, а у неё, как всегда, сплошные неудачи! Зое-то плевать, никто и бровью не поведёт.

Алина вздыхает. И по сторонам даже не смотрит, не желая видеть ни злорадства, ни отвратительного сочувствия. Жалости. Хотя откуда в этих злобных существах ей взяться?

Подошедший Николай аккуратно трогает её за локоть.

— Давай помогу?

— Подружке бы своей помог! — рычит Алина, притягивая заклинанием тряпку и опускаясь на колени. Не помешали бы перчатки. А лучше — волшебные феи.

Она вздыхает. Ещё раз. И ещё. В какой момент всё стало так напряжённо?

— Извини, ты ни в коей мере не виноват, — добавляет она тише и сдавленнее.

Николай присаживается рядом, забирая у неё тряпку из рук.

— Злость Зои иногда выливается через край, — он хмурится, а затем ухмыляется: — Порой буквально.

Алина подумывает спихнуть его в эту лужу и будь что будет. Видимо, это желание слишком зримо, потому что Николай миролюбиво поднимает руки:

— Милая, мне, конечно, идёт всё, но давай обойдёмся без ослиных ушей?

Засранец.

— Скажи мне лучше, зачем со мной любезничать? Если она всё же бесится, потому что… — ей вдруг не хочется заканчивать фразу. В голове всплывает украденный момент с последней вечеринки. То, как Николай смотрел на Зою.

На короткое мгновение Алине показалось, что и она смотрела с тем же чувством в ответ, играя с его волосами.

— Вы ведь и до того договорились, — она произносит совсем тихо, игнорируя возгласы вроде «Старкова, ты там живая?». Прикасаться ко всё ещё пузырящемуся зелью не тянет совсем.

Николай по-прежнему не отдаёт ей тряпку. Кивает.

— Договорились. Но ведь мы стремимся быть первыми во всём, не так ли? Случившееся задело её самолюбие.

— Я ни на кого зелья не выливаю! — фыркает Алина, раздражённо заправляя волосы за уши. — И произошедшее было не чьим-то умыслом!

Наверное.

Николай качает головой и пружинисто поднимается.

— Задумай она беду, ты бы так легко не отделалась. Хотя, куда вернее было бы вылить этот котёл на Дарклинга, ведь ты явно его не приворожила и не заставила участвовать. Или я чего-то не знаю, о могущественная колдунья? — и он тоже ей подмигивает, а затем произносит короткую фразу на латыни. Воздух вокруг них начинает гудеть.

— Не мели еру…

Алина моргает.

Лужа на плитах враз сменяется тёмным песком.

С губ вырывается выдох, полный облегчения, проклятий и снова облегчения.

Новое зелье сварить она уж точно не успеет, но хотя бы ликвидирует беспорядок.

Алина встаёт, отряхивая юбку. Ни в чью сторону подчёркнуто не глядит, напрочь игнорируя чужое существование. Пусть удавятся своим ядом. Если всем так стоит поперёк горла случившееся, что ж, она на это горло наступит.

— Пожалуй, теперь мне понадобится скорее метла, а не тряпка.

Николай ведёт плечами. Ещё юный, как и сама Алина, но хищник. Как и все остальные. Какой должна быть и сама Алина. Только постоянная потребность держать когти наготове изматывает куда сильнее, чем можно было бы подумать.

— Ну так, потешим стереотипы смертных о ведьмах? — со смехом говорит Николай, и Алина не сдерживается: тянется и отвешивает ему подзатыльник.

***

Её всю пронизывает холодом до дрожи. И хочется думать, что собственная скованность да напряжение вызваны именно ночной прохладой, а вовсе не самой ситуацией.

Ночь выдаётся ясная: луна на небе столь ярка, что Алина с лёгкостью может разглядеть тропу меж деревьями; ту самую тропу, с которой запрещено сходить.

«Воздержание приветствуется, но в случае желания наших пар соединиться… Тёмный Владыка против не будет», — возвестила Зоя, в самом начале раздавая им корзины с молоком, кровью и ещё невесть чем. Впрочем, Алина запомнила фразу про необходимость «распечатать вишенки», адресованную ей лично с хитрой усмешкой.

Она сглатывает, в пальцах сжимает травинки, вырывая их с корнем.

Вишенки. Чтоб её.

— И где же вся смелость великой полуведьмы?

Верно было когда-то замечено: будь у греха голос, он бы звучал именно так.

Право, ей тяжело смотреть на Дарклинга. Они сидят на поляне, разделённые только плетённой корзиной. Та любовно накрыта салфеткой, словно они явились на пикник. Своеобразный, конечно, пикник под луной и необходимостью лежать под её взором полуголыми. По крайней мере, именно так всё поняла Алина из объяснений.

Соблазнение и воздержание идут рука об руку.

— Не издевайтесь, — она кривится, хмурится и вообще в сторону смотрит. — Это всё ещё…

— Ты могла не приходить.

Сердце отбивает следующий удар где-то в гортани, не иначе. Алина вскидывается, ощущая себя ещё растеряннее. Хотя, казалось бы, куда больше?! Весь день она избегала его общества и скрывалась в коридорах Академии, стоило где-то на периферии появиться легко узнаваемому силуэту. Наверное, он ей в зрачки въелся.

— Вряд ли бы вам хотелось выглядеть дураком, — замечает Алина без обиняков и обхватывает согнутые колени руками. — Но это всё-таки странно.

И ощущается тоже. Странно.

Алина не слышит тот лес. Магия не взывает к ней, явно укрытая колпаком чужого контроля. Она всматривается в лицо Дарклинга, губы кусает.

— Что именно? — он голову склоняет к плечу. Лишённый своего теневого плаща, он кажется удивительно открытым. Расстёгнутый воротник рубашки позволяет разглядеть треугольник нагой кожи, родинку на ключице, почти возле ямки. Она кажется совсем тёмной в холодном лунном свете. Алина поднимает глаза выше, с прежним безрассудством встречаясь с Дарклингом взглядами, как ранее сражалась с демонами.

Ну.

Что бы она ни говорила, он красив. Настолько, что это должно отторгать, — так она думала всё время. Но любая другая ведьма с удовольствием оказалась бы на её месте, чтобы в этот миг выдёргивать ремень из шлевок чужих брюк. Так почему именно сейчас, в этот год он решил почтить Луперкалии своим присутствием?

Алина вспоминает жар от его руки на собственной спине. Казалось, что он прожжёт её до костей, не говоря об одежде. Или это собственное воображение так разыгралось? Ведь в тот момент она сама чуть не сгорела: от ужаса, стыда и того волнительного опьянения, заполнившего до самых краёв, до кончиков пальцев и мочек ушей во время танца.

— Мы ведь даже не… — она запинается и хмурится. — Нет, это было бы ещё страннее.

Дарклинг вдруг смеётся. Чистый, искренний смех. Благозвучный для того, кем Алина его считает. Но ведь и самый прекрасный ангел когда-то стал чудовищем? Она перебирает мысли флегматично, не ощущая страха — не от своих теорий.

— Будь мы парой?

Она кивает, пытаясь это представить. И тоже вдруг улыбается.

— По крайней мере, рыцарскую часть вы… — нет, не так, — ты выполнил успешно.

Дарклинг вытягивается рядом на боку, подпирая голову кулаком. Казалось бы, промёрзшая земля его ничуть не тревожит. Где-то в корзине лежит плед. А ещё козья кровь, зачем-то молоко, устрицы и проклятые «вишенки».

— Я слышал, Зоя едва не искупала тебя в оборотном зелье.

Не будь даже заливающей поляну своим светом Луны, Алина бы всё равно не смогла скрыть слишком явное недовольство. Она кривится, замечая, как поблескивают чужие глаза. Конечно, ему смешно! Из-за него же это всё и происходит!

Порой Алине хочется найти какое-нибудь заклинание, уничтожающее подобное соперничество как подвид. Хотя бы для того, чтобы самой не вестись на провокации. Не потому ли, стоя в толпе, она встала к Дарклингу вплотную, ощущая своим плечом — его?

— Если так хотелось меня ликвидировать, то следовало пролить его на меня. В таком случае, — она вновь одёргивает себя на обращении, — тебе бы следовало радоваться, не явись я на сегодняшнее рандеву.

Порывы ветра заставляют поёжиться, а вокруг то и дело слышатся разные звуки: от рычания до клацанья зубов. Отец Ланцов предупредил, что с тропы сходить не следует, дабы не напороться на иных существ, охотных до развлечений. Но рискнули бы они подойти, ощутив шквал силы Дарклинга, выпусти он её, как зверушку на поводке?

Алина же вдруг замечает, что у неё колет пальцы. Не страхом вовсе, а жаждой прочувствовать это снова. Как предыдущей ночью, когда она оказалась на коленях Дарклинга; когда вдохнула его запах, а затем сорвала маску; как ранее, в лесу и в его кабинете, когда он туманно предупредил её. О дьявол.

Она сглатывает как можно незаметнее, стараясь игнорировать поползшую по телу дрожь.

Это что-то неправильное.

— А ты бы не пришла?

— Да, закрылась бы в женском туалете и плакала навзрыд, от того, что стала какой-нибудь полукошкой, — Алина фыркает, а после вдруг стихает, но не от собственной наглости, как если бы царящая ночь придавала ей большей смелости.

Дарклинг глядит на диск Луны какое-то время, позволяя себя рассматривать, когда, вдруг говорит:

— Спроси уже.

Рука тянется к корзине, чтобы поправить край салфетки. Никудышная из неё ведьма. Если другие наверняка уже вовсю забавляются или же созерцают небо, романтично называя созвездия, то она сидит и не знает, куда себя деть.

— Произошедшее на «Сочетании» ведь не было случайностью? Мы не просто так оказались рядом друг с другом?

С губ рвётся иное. Но Алина прикусывает язык.

Дарклинг скользит глазами по поляне, садясь. Вслушивается ли? Пока Алина смотрит в вырез его рубашки, на мерно бьющуюся жилку. Видимо, рассчитывая уличить во лжи при ответе.

— В нашем мире не бывает ничего простого.

Ну конечно. Она глубоко вздыхает, переводя взгляд на свои руки.

— Это не ответ.

— А разве я обещал тебе ответы?

Он просто нарывается. Алина секундно жалеет обо всех упущенных случаях. Следовало действительно вылить что-нибудь на него.

— А, может, пора бы уже? Или стоит подождать отворения адских врат? Твои слова на «Сочетании»? Демоны, узнающие тебя, словно на каждом повороте в Преисподней развешены твои портреты? То, что именно ты пришёл и помог мне справиться с Батибат? Повторяемые ею слова? Тот, кто её заточил? И всё то, что я ощущаю рядом с тобой, — этого недостаточно? — она не замечает, как рычит и перегибается через корзину, чтобы процедить каждое слово: — Так что будьте добры, сэр, дайте мне ответы.

Дарклинг смотрит на неё, нависшую над ним, тяжело дышащую. Поступающий в мозг кислород, наконец, позволяет осознать то, как близко они оказываются друг к другу.

Изогнутая ручка корзины врезается ей в живот, пока Алина буквально ощущает на своих губах чужой выдох. И улыбку — всей кожей чувствует; то, как она кости ей перебирает вместе с этим мягким тембром:

— Захотелось искренности, моя милая Алина?

Она проклинает себя за то, что смотрит не в глаза ему вовсе. И Дарклинг только пуще оскаливается.

— Захотелось, — Алина отвечает тише, запрещая себе передёргивать плечами от мурашек. — «Проклятая кровь Морозовых». Вот что мне сказала Батибат. Вот кто её заточил, не так ли, Чёрный Еретик?

«Моя милая Алина»

— Способная ученица. Что ж, — Дарклинг тоже не в глаза ей вовсе смотрит, а когда всё же — смотрит, Алина не может сглотнуть, — давай поиграем в искренность.

***

Плед оказывается колючим. Стоя на нём на коленях, Алина старается не думать, каково было бы (или будет?) лечь на него голой спиной. Мысли в голове путаются, как встревоженные в улье пчёлы: жужжащие, копошащиеся, сталкивающиеся плотными тельцами.

Стоит понадеяться, что руки не слишком заметно дрожат, пока она откручивает крышку с банки, наполненной козьей кровью.

Один вопрос, один ответ, одно действие.

Согласно ритуалу, им нужно улыбаться и произносить установленные всеми канонами фразы, но из всего получается только улыбаться. В случае Алины — немногим нервно.

Дарклинг стоит перед ней, лицом к лицу.

— Какому наказанию Тёмный Владыка подверг изгнанника? — кровь вовсе не горячая, какой можно было бы её представить; вязкая и густая, она липнет к пальцам, тянется тяжёлыми струйками, капает. Алина прикасается к переносице Дарклинга, испытываемая его острым взглядом. Вовсе не рубиновой и не бордовой кровь кажется. Чёрной, как смола. Но смердит, как полагается крови.

Дарклинг на мгновение опускает веки, позволяя оставить меж бровей смазанную линию. Принятием тёмного благословения.

— Кровью Лиллит, — шепчет Алина, внутренне дрожа всеми струнами в ожидании ответа.

Дарклинг молчит слишком долго. Или то время так мучительно тянется? Но промедление позволяет напряжению сконцентрироваться, разогнать всякую ночную свежесть: оно уплотняется магическим коконом, и ни разобрать в этом клубке, где чья сила. Они переплетаются, словно змеи, только Алина ощущает себя поглощаемой.

— Заточил в древнем древе, на границе двух миров. О таком вам не расскажут в стенах Академии, — Дарклинг вновь на неё глядит, криво усмехаясь; достаточно зло, чтобы убедиться в лишний раз в собственной правоте. — Тёмный Владыка оставил его в полной темноте, где пронзающие тело терновые шипы высасывали из него жизнь и здравость рассудка.

Алина вздрагивает. Кровь тонкой струйкой растекается по носу Дарклинга, и она спешит поймать её, только больше размазывая.

— Тело? — вопрос получается сиплым, тихим, как у ребёнка, выпрашивающего окончание страшной истории, которая столь желанна и пугающа в одно и то же мгновение.

— Сердце, — уточняет Дарклинг. — Пронзённое сердце. Рану нельзя было исцелить.

Алина соскальзывает взглядом к его груди, укрытой одеждой. Остался ли шрам? Она сглатывает. Слишком громко, наверное. Но разве есть в ней хоть толика страха перед ним?

— Почему нельзя было просто убить и терзать в Аду? Зачем столько…

Мороки? Дополнительных трудностей? Звучит довольно цинично, но разве собирается она выражать сочувствие к тому, кто скрывает свою личину? Кто уходил всячески от ответа и чьи цели слишком размыты? Зачем Дарклингу быть в стенах Академии? Явно не для обучения юных дарований.

Алина опускает руку, как плеть, вдоль тела. И не может не думать о том, что следы крови делают Дарклинга похожим на нечто первозданное, языческое. Божественное в своём мраке.

Он опускает руку в банку.

— Я уже говорил тебе, Алина, что в нашем мире нет ничего простого, — в голосе нет упрёка или раздражения — только раскладываемая истина. — Разве подлинная мука кроется не в том, что ты всё ещё жив, полон ярости, но абсолютно бессилен?

Дарклинг касается её лба. Мурашки ползут по плечам от внезапного холода, от странности ощущения. Алина прерывисто выдыхает, трепещет ресницами, позволяя себе лёгкую передышку, иначе нервы в её теле лопнут, как натянутые до предела канаты.

— Побеждён, — заканчивает Дарклинг, смотря на оставленный след. Алина не ждёт от него полагаемых в эту ночь слов, а потому вздрагивает, когда он почти шепчет, зачарованно и отстранённо: — Любовью падшего.

— Сколько? — хрипло спрашивает Алина, слишком резко, слишком жадно, перехватывая его за руку. — Сколько это длилось?

Лес вибрирует ожиданием. Или то древняя сила Луперкалий? У Алины в ушах шумит кровь. Грохочет барабанным боем.

— Три века.

Она смежает веки. Крепко, в стремлении вытравить два этих слова.

— Силу пришлось накапливать по крупицам, — добавляет Дарклинг так буднично, так… Алина мотает головой.

Любовью падшего. Отравленной любовью.

— Это отвратительно.

— Моей семье в принципе досталось только отвратительное. Что от Ковена, что от Сатаны. А теперь улыбнись снова, Алина, — он достаёт бутыль с молоком, промокает тряпицу, чтобы смыть с её лба кровь.

— Почему молоком?

Какой глупый вопрос. Такой же нелепый, как их действия.

Дарклинг дёргает бровью. Излюбленный жест.

— Я живу довольно долго, но до сих пор не имею представления, — произносит он, всё же усмехнувшись.

И Алина вдруг смеётся, прежде чем тянется, чтобы стереть кровь и с его лица. Ощущая какой-то странный, необъяснимый самой себе трепет. В груди спирает невозможностью вдохнуть. Наверное, под влиянием этого чувства, этой ночи и внезапного откровения, крупицы открывшейся правды, она первой тянется к пуговицам его рубашки.

Как бы то ни было, ночь длинная, а после произошедшего с Зоей ей меньше всего хочется пасовать, пускай смущение сковывает, нашёптывает прекратить немедленно. Алина не слушает его. Не думает о своих прошлых мечтах, о прошлых чувствах.

Дарклинг не одёргивает её. Пальцам бы плохо слушаться, но Алина неожиданно легко справляется. Одну за другой пуговицы расстёгивает, обнажая чужое тело. Любая другая бы задыхалась от восторга, но Алина видит только шрам.

Там, где под кожей бьётся сердце. Бурый рубец, рваная червоточина, как от разрывных пуль, производимых смертными, но куда страшнее. Такое не исцелить, и даже спрашивать глупо.

Дарклинг стаскивает рубашку окончательно, пока Алина позволяет себе прикоснуться к этой отметке.

Отметке, доказывающей, что он сказал правду.

— Это ты века назад заточил Батибат, — шёпот рваный, надсадный. — И знал, что я столкнусь с ней. Подверг риску студентов.

— Знал, что ты справишься. Только немного направил.

Вытащил из кошмара. Спас от демонов.

«Полуведьма не поможет изгнаннику! Полуведьма не возвысится!»

Ей бы спросить ещё о многом, но догадки формируются в голове безо всяких ответов.

— Подвергли меня опасности? — она поднимает бровь, вкладывая в голос как можно больше яда, щедро поливая им слова. — Хотя могли предотвратить.

Дарклинг улыбается, заставляя прикипеть глазами к его лицу, пока под ладонью всё ещё ощутимо тепло кожи, шероховатость шрама.

— Это было испытанием. Для тебя.

— И раз мы здесь, я его прошла? Как и все остальные? Повеселился ты знатно, наблюдая за моими потугами, как за крысой в клетке, — ей хочется звучать как можно более колко. Но мысли то и дело кренятся к терновым ветвям, к шипам. В этом нет жалости — только осознание того, какова плата за ошибки. За желание быть свободным от оков.

Дарклинг убирает волосы от её шеи. Алина задерживает дыхание отчего-то: от жеста веет странной, дробящей интимностью. Ещё большей — когда он цепляет её голову за подбородок, соскальзывает пальцами ниже, к тщательному выглаженному воротнику и повязанной под ним чёрной лентой.

Её растапливает фантомным касанием к укрытым одеждой ключицам.

— Всё веселье только впереди, моя милая Алина, — произносит Дарклинг.

И этими словами раздевает её прежде, чем она сама тянется к пуговицам.

***

Алина ждёт, что окоченеет до онемевших пальцев, до стука собственных зубов, но холод не утягивает её в свои колкие объятия. Наоборот, в груди, кажется, солнце собственное горит и жжёт, как и руку, — ту, что соприкасается пальцами с рукой Дарклинга, ведь они лежат так близко. Так чудовищно близко, не разделённые ни корзиной, ни проклятыми банками, ни верхними слоями одежд, ни условностями, которые в мире смертных стали бы достаточно весомым камнем преткновения.

Ныне нет ничего.

Морозов. Осколок древнего могущества, древнего гения, древнего безумия. Алина не решается спросить имя, глазами из раза в раз соскальзывая к шраму на крепкой груди, но не от этого во рту пересыхает то и дело.

Хочется повторить, что происходящее слишком странно.

Хочется ощущать эту странность, а не удивительное спокойствие, натянувшееся нитью между ними. Той самой, что привела её к нему на «Сочетании». Той, что накатывает маревом могущества, ощущением присутствия чего-то незыблемого и первозданного, обитающего среди темнейших троп; истинного леса, где каждый шаг затянет всё глубже в тернии, а на небе не будет видно ни единой звезды.

Попроси кто-нибудь Алину описать это чувство, она бы не нашлась со словами. Кроме тех, что жгут кончик языка.

Так и должно быть.

Лунный свет серебрит нагую кожу, и Алине на периферии чудится потустороннее мерцание их тел, но она только безотрывно в ониксовые глаза смотреть может, пока в голове разрастается белым шумом всё больший и больший хаос.

Девять печатей, сдерживающих когда-то собранное в одних руках могущество. Одна из них, очевидно, находится на территории Академии — источника немыслимого количества магической силы.

«Это было испытанием. Для тебя»

«Полуведьма не поможет изгнаннику!»

Не об этом ли говорили демоны? Проклятая кровь Морозовых.

Илья в своё время растревожил тёмные воды, а Чёрный Еретик приумножил эти волнения до апогея.

И поплатился.

Три столетия заключения.

У Алины с трудом в голове укладывается чужое хладнокровие после пережитого; Алине бы прочь бежать, ведь опасность подле неё, рядом с ней. Опасность рисовала кровью на её лице.

Опасность затягивает её всё сильнее и вовсе не в пучины празднуемых Луперкалий.

Опасность своими пальцами её касается, и дробит это прикосновение, волнует так, что Алина со всей ясностью понимает: уйти не сможет. Только в омут шагнуть.

— Ты бы повторил это всё, представься такая возможность? — спрашивает она совсем тихо, одними губами, страшась разрушить эту звенящую, ночную тишину. Они лежат с Дарклингом, повернув друг к другу головы, и чужой взгляд задумчиво блуждает по её телу, вызывая необъяснимую дрожь и заставляя вдыхать судорожнее. Пусть она всё ещё укрыта защитой собственного белья. По ощущениям — до костей раздета.

Дарклинг кивает.

— Ты проклял Сатану, — напоминает ему Алина. — И разве мало было агонии?

— Ему предстоит вкусить всю горечь этого проклятья, — туманно отзывается Дарклинг. — Но я бы повторил сделанное и повторю снова. Я не желаю быть рабом.

Куски мозаики складываются воедино, с щелчком и желанием сдавленно охнуть.

«Если Тёмный Владыка вам настолько благоволит и позволит победить»

Вот что он сказал перед первым испытанием на пост старосты, но вовсе не для того, чтобы оскорбить. Не её.

Как же сильна его ненависть, погребённая под толщей самоконтроля?

— Ты сумасшедший, — говорит Алина со смехом, ощущая это удивительное, злое веселье; ведь есть хоть кто-то, разделяющий её чувства. — И не меньший монстр, чем Тёмный Владыка. Я начиталась о твоей жестокости и твоих методах.

Дарклинг цепко смотрит на неё, заставляя вновь прочувствовать, что они лежат чрезмерно близко и от этого должно быть неуютно, но Алина не может поймать след этой проклятой неловкости. Ночь определённо пьянит, как и круглолицая Луна, наверняка смеющаяся над ними. Глупыми детьми, глупыми чудовищами.

— И поэтому ты так стремилась найти меня? — вкрадчиво интересуется Дарклинг. — Не потому ли, что разделяешь мои мысли? Ведь ты умеешь читать между строк лицемерно написанных учебников. Не потому ли, что в этом закостенелом мире ощущаешь своё одиночество?

Он тянется к её щеке, проходится костяшками пальцев со вспарывающей кожу мягкостью, как если бы Алина была нежным, но ядовитым цветком, который он вот-вот срежет, чтобы и дальше приглаживать лепестки.

— Когда ты вписала своё имя в Книгу Зверя, он явился к тебе, — продолжает Дарклинг со всей безжалостностью, так разнящейся с трепетной лаской. — И потребовал повиновения. Исполнения приказа, когда придёт время. И приказ этот будет особенным, ведь и ты особенная, Алина Старкова. Об этом он тоже тебе сказал, не так ли?

Она хочет отвернуться. Не раскрывать себя больше нужного, не выяснять ничего более, но выходит только опустить веки. Зажмуриться.

— Это не значит, что я поддерживаю…

— Нет, Алина, — голос Дарклинга звучит совсем близко, а выдохи касаются лица, как если бы он склонился над ней. Как если бы оказался запретно, маняще близко, что их дыхание могло бы перемешаться: вдохи и выдохи, запах морозной ночи, проклятых лесов — всё одно.

— Я чувствую в тебе отголосок себя, — чужие пальцы соскальзывают на шею, оглаживая, приручая ненавязчивой, лёгкой лаской. — Чувствую в тебе силу, которую ты сама ещё не раскрыла.

Её способность удерживать демонов.

Его — повелевать сотнями в лучшие времена. Что случится, если сорвать печати? Какая сила вырвется в этот мир? Необузданная, древняя, первосотворённая — поддастся ли она контролю или сведёт своего обладателя с ума?

И как Дарклинг тогда не поддался этому? Или всё же не осталось здравомыслия за вулканьим стеклом его глаз — одно только безумие? А оно заразно.

Алина вдыхает судорожно.

— А это значит, что нас таких двое, — говорит Дарклинг.

Она силится открыть глаза, но чувствует жар его дыхания на шее, на ключицах — он обжигает, обтёсывает, будит в ней что-то, ранее невиданное. Ранее ею не ощущаемое.

Дарклинг смещается выше; шуршит плед и трава под ним. Алина чувствует, как он запечатывает свои слова, прижимаясь губами к её лбу. Целомудренный, невинный поцелуй. Так почему же в груди змеёй скручивается осознание проданной души?

Алина не успевает подумать, как вцепляется в крепкое предплечье, будто провалится вот-вот в кроличью нору или колодец, со дна которого никто не услышит её криков.

Она потом не сможет вспомнить, сорвался с губ тихий стон или то было лишь её разыгравшимся воображением на грани реальности и помешательства, когда Дарклинг говорит, а лес вторит ему шёпотом листвы:

— …и таких, как мы, больше нет.

***

Её будит солнечный свет. Утро со всей своей злобной яркостью пробивается через незашторенные окна, безо всякого милосердия выдёргивая из пучин сна. Раздайся следом птичье пение, и Алина не уверена, что её стихийная магия не выбила бы окна.

Она приоткрывает глаза, в первые мгновения не в силах уразуметь, где находится. А осознав, подскакивает в своей постели, как в кипящем котле, и вскрикивает. Но, возможно, вскрикивать и не стоило, ведь её окружают знакомые стены.

Она в своей комнате. Но совершенно не помнит, как в ней оказалась. С правой стороны раздаётся недовольное ворчание.

Зоя возится в постели, выныривая из-под одеял, лохматая и заспанная.

— Чего вопишь, Старкова? — с явным усилием сморгнув пелену сна, она смотрит на Алину, а после закатывает глаза: — Принесли тебя на руках и уложили в кровать, как полагается укладывать ведьм-девственниц. Разве что в лобик не поцеловали.

О.

Поцеловали, но раньше. Хватает ума всё же не сообщать об этом.

Но, к сожалению, никакая сонливость не препятствует разгорающемуся стыду. Алина закусывает губу и заглядывает под одеяло, обнаруживая, что всё так же одета в нижнее бельё. Стопка вещей обнаруживается подле, на стуле.

— Кто? — тихо спрашивает она, не слишком-то желая услышать ответ. В голове шумит: от явной нехватки сна, от всего озвученного в ночи. От собственных мыслей, в конце концов. Ей бы найти кнопку их отключения, хотя бы на время.

Зоя возводит горе-очи с такимстраданием, что в ином случае ей можно было бы посочувствовать. Но Алина замечает на её шее несколько тёмных отметок и отметает всякое соучастие к собственной глупости.

— Твой тёмный принц, кто ещё, — с бурчанием отзывается Зоя и яростно зарывается в одеяло. — В пять утра мы чуть в дверях не столкнулись, за что тебе спасибо. А ты спала в его руках, как младенец. А теперь не мешай и мне.

Алина рассеянно оглядывает комнату, не в силах зацепиться взглядом ни за какую мелочь. Даже отсутствие Жени в своей постели она воспринимает слишком отстранённо.

Дарклинг принёс её в комнату. Значит, тогда она провалилась в сон. Воспоминания тянут заскорузлыми пальцами. Алина не может вспомнить, о чём они говорили ещё, но в голове отчётливо всплывает стук сердца, как если бы часами ранее она могла заснуть на чужой груди.

Лицо горит, как и ладони. Хочется окунуться в ледяную воду, но усталость тянет обратно, к подушке и к измучившей её всю лихорадке мыслей. Сегодняшней ночью должна свершиться кульминация праздника, и от одного воспоминания её сотрясает. Лучше бы от ужаса, а вовсе не странного предвкушения, словно внутренняя нить вновь тянет её, ведёт в руки Дарклинга. Чёрного Еретика. Осколка древнего рода, ранее считавшегося стёртым с лица Земли.

Нужно что-то сделать.

Что-то, кроме собственного желания вновь ощутить биение его сердца под ухом, вместе с теплом кожи и чувства всеобъемлющей надёжности; вместе со словами, что похожи на плетущуюся паутину. А она в неё попала, застряла, что ни шевельнуться.

«Таких, как мы больше нет»

Алина жмурится и с головой накрывается одеялом.

Позже. Всё позже.

***

Она сама его ищет. Будь то странное притяжение, тёмный зов Луперкалий или чего-то более ужасающего, — не суть важно. Алина ловит себя на том, что вгрызается взглядом в каждого проходящего, выискивая знакомый затылок, силуэт, шлейф из теней, что тянется за широкими плечами; порой это похоже на руки, чьи пальцы в агонии цепляются за отвесы скал.

Как всё перевернулось за одну ночь.

Ей бы надо рассказать о случившемся Высшему Жрецу. Доложить, предупредить, но внутри не воют, не бьются о рёберную клетку инстинкты через каждый орган, что мог бы сжиматься и пульсировать — волнением, необходимостью что-то сделать.

Так почему она этого не хочет?

В голове то и дело звучит проклятый, зазывающий голос; он говорит слишком правильные, слишком нужные ей вещи. Дарклинг разделяет её мысли, её суждения. Или это она, спустя века, разделяет то, что не сгнило в заточении? То, что не выкорчевали даже столетия истязаний?

«Разве подлинная мука кроется не в том, что ты всё ещё жив, полон ярости, но абсолютно бессилен?»

Почему же ей не страшно, хотя должно быть? Почему же она только и может думать об этом изламывающем объединении, как если бы вся её сущность стремилась к нему, внемля зову магии, словно что-то в ней откликнулось, пробудилось?

Алина выдыхает. Шумно, рвано. От каждой мысли, противоречивой, острой, как лезвие, у неё стучит в висках.

Сегодняшняя ночь особенная. И если Алина придёт, ступит в лес…

Женя зовёт её, но Алина не слышит, выскакивая из общей гостиной, подгоняемая, кажется, всеми демонами. Они бы наверняка улюлюкали ей вслед, чтобы зайтись мерзким, лающим смехом, когда путь проклинаемой всеми полуведьмы не заканчивается подле двери со знакомой цифрой, а приводит в артефактную.

То самое тёмное чувство, нашёптывающее, обнимающее за плечи ласково, ведёт её, смазывая чужие лица, заглушая звуки.

— Я ведь тоже часть твоего плана, не так ли? — собственный голос разрывает вакуум в ушах, несмотря на захлопнувшуюся за спиной дверь.

Она находит Дарклинга в проходе среди высоких, уходящих под самый потолок шкафов. Артефактная в разы меньше библиотеки, но значительно опаснее. Всякие всплески силы в ней чреваты худшими в своей непредсказуемости неприятностями. Магия гудит — разнобойная, яркая и тусклая, затягивающая и отдающая — отовсюду, сковываемая наложенными заклятиями.

Алина знает, что каждая безделушка, вроде обычного браслета из чешуи неведомого зверя на второй полке справа, способна наградить особым могуществом, а взамен — выжрать её существо и обсосать косточки.

Дарклинг оборачивается, до того с особой осторожностью укладывая изогнутые куски костей в обитую бархатом шкатулку. Приглядевшись, Алина понимает, что это не кости вовсе, а рога. Возможно, оленьи.

— Здравствуй, Алина.

Ей не нравится его улыбка. Наверное, потому что ей хочется улыбнуться в ответ. И не хочется совсем, как и вспоминать отдалённо, из-под толщи воды, как спала в его руках, беззащитная и открытая. Нёс ли он её так же трепетно, как мгновениями ранее уложил осколки древних рогов? И не так же ли он смотрел на неё ночью, пока дрожащими пальцами Алина расправлялась с пуговицами собственной рубашки?

— Я не верю в совпадения, — выпаливает она, сжимая и разжимая кулаки. Тянется, как раньше, чтобы ухватиться за края юбки, но нельзя показывать слабости. — Да и ты слишком древний для подобного рода развлечений. Для потери времени.

Дарклинг поднимает брови. Неподдельно удивлённый? Пойманный врасплох?

Алина не может разобрать оттенки, но в его голосе сквозит смех:

— Это ты меня так старым назвала? — он прищуривается и передразнивает её: — Мне не позволено так «терять время» или тебя смущает грядущая ночь?

В другой раз это бы её действительно смутило.

Впервые попавшую под своды Академии полуведьму точно бы заставило зардеться и глаза опустить, кусать изнутри щёки. Но все они своего добились: она выдерживает, пусть внутри всё трепещет от волнения. От этого мгновения. От действительно грядущего, ведь она не может отрицать, что будет. И что оно, как и присутствие Дарклинга, действительно будоражит, как бегущее по жилам вино или приворотное зелье. Или сама магия, черпаемая ими из сердца мира. Её соседки не шибко придерживались воздержания, как и многие другие, но не собственная нерешительность выбивает из колеи. А бурлящая от напряжения кровь. В то время как остальные ведьмы и колдуны казались пресыщенными прошедшей ночью, Алина чувствовала себя натянутой тетивой. Звенящей, способной рассечь кожу до кости.

— Осторожнее, Алина, — сказала Женя часами ранее.

Да уж, сама осторожность.

— Не опасаешься, что я могу раскрыть твой секрет? Впрочем, я даже не знаю, почему никто ещё не заметил, — Алина говорит, но за своими же словами осознаёт простую истину: легче всего скрыться на виду. Кто станет искать носителя древней силы? Кто задумается, что чародей из рода Морозовых мог выбраться, чтобы затеряться?

Судя по взгляду Дарклинга, он с той же лёгкостью читает её мысли.

— Они смотрят, но не наблюдают, — замечание почти льстит. — Разве что задаются вопросом о моём титуле.

Но, вдруг понимает Алина, он сделал всё, чтобы она заметила.

Это что-то значит.

Что-то…

В этот раз не Дарклинг сокращает расстояние между ними. Алина сама шагает — к нему, позволяя давлению магии обрушиться со всех сторон, постучать по каждой кости, но она только в омуты чужих глаз смотрит. Ни дать ни взять сейчас — обсидиановые стёкла, ведь в артефактной мало света, чтобы поймать кварцевые или стальные отблески.

— «Таких, как мы, больше нет», — повторяет она нараспев, задирая голову. Перед взором мысленно то и дело мелькает шрам на чужой груди, зачитанные до дыр страницы книг. — Испытание, о котором ты сказал. Ты ясно даёшь мне понять, что я часть какой-то задумки. Или же ты не отличаешься от всех остальных под этой крышей и собираешься осмеять глупую полукровку? Но на на твоём месте я не стала бы размениваться на подобное.

— И что бы ты сделала, будучи на моём месте? — голос Дарклинга стелет тенями, и они правда расползаются от его плеч, накрывают полки и закольцовывают их в плотный кокон. Лес безмолвствует, не тянет её, но Алина чувствует, что увязла в чём-то ином. Ни двинуться, ни отступить.

Она позволяет себе улыбнуться, насыщая этот жест воспоминаниями о ненависти, испытанной в день своей инициации; о беспомощной злости, когда её повязали обязательствами против воли.

— Я бы заставила пожалеть всех и каждого, кто причинил мне вред, — и произносит на выдохе.

Алина кратким мгновением глядит на чужие губы. Дарклинг усмехается. Довольно, голодно, что в иной раз заставило бы отшатнуться, но ныне она только прикипает взглядом и, кажется, жаднее вдыхает.

— Подобное взывает к подобному, — медленно говорит Дарклинг, со странной интонацией. Любопытством? — Поэтому ты здесь, не так ли, моя милая Алина?

Рука сама тянется, чтобы коснуться его подбородка, колкой щетины; пальцы поднимаются выше, подушечками очерчивают нижнюю губу. Тепло выдоха ласкает, обжигает.

— Ты многое умалчиваешь, — Алина приподнимается на носках, — и, очевидно, опасен. Что наверняка выйдет мне боком.

Тени концентрируются, накладываются одна на другую. Кажется, они касаются её рук, плечей дрожью, лёгким плащом. Ощущением чего-то, что пробуждается внутри, разгорается.

— Но?

Конечно же. Было бы всё так просто.

Благоразумные ведьмы держались бы подальше.

Осмотрительные — доложили бы Жрецу Церкви и Совету.

Алина никогда не относила себя ни к тем, ни к другим, к своему же (не)счастью.

— Но почему же, — не голос вовсе — шёпот на уровне безмолвия, выдохом ртом в рот, — мне так хочется всё узнать?

Влияние прошедшей ночи или что-то куда страшнее в своей неизведанности толкает их навстречу друг другу. Алина не знает, кто делает первый шаг, но в следующую секунду её пальцы оказываются в его волосах, а Дарклинг вжимает её всю в себя. Его рука оказывается на спине, горячей волной спускаясь на талию, обхватывая.

Это не похоже на те немногие поцелуи, которые случались в старшей школе.

Это ни на что не похоже.

Алина приоткрывает губы и позволяет себе опустить веки, раствориться в ощущении. В груди закручивается плотный, жёсткий узел: с каждым движением чужого языка, ласкающего её собственный; с тем, как второй рукой Дарклинг придерживает её голову за затылок.

Сердце то бьётся в грудной клетке испуганной птицей, то замирает, лишая дыхания. Или это чужие поцелуи выкачивают из неё весь воздух?

Они отстраняются друг от друга лишь на мгновение, встречаясь взглядами. Алине печёт губы и немногим щёки — от колкости его щетины, но она не чувствует дискомфорта, ничего не чувствует, кроме желания вновь поцеловать его.

Дарклинг смотрит же на неё, как на не решаемую загадку; уравнение, которое никак не хочет сходиться. Это тревожит, волнует и притягивает мотыльком к огню.

Алина не может быть до конца уверенной, что ей не обожжёт крылья.

Но Дарклинг тянется к ней сам, и всякие мысли выветриваются из головы.

За спиной что-то хлопает.

Алина в испуге отскакивает, вырываясь из крепких рук и теневого кокона, который тает, растревоженный. Она оглядывается судорожно, но никто не порывается войти. Возможно, кто-то случайно задел дверь.

Дыхание вырывается с явным усилием, нажатием на внутренние меха. Алина судорожно заправляет волосы за уши и лишь спустя долгое мгновение решается взглянуть на Дарклинга.

— Я… — начинает она, но больше слов не находит. Что «я»? «Я не хотела»? Чушь. Обвинить в собственных порывах Луперкалии и свою же взбудораженность от всеобщих настроений она тоже не сможет.

А что сможет? Алина закусывает нижнюю губу, но только пуще погружается в фантомность иного прикосновения. Они только что целовались. Остаётся надеяться, что артефакты не способны разговаривать и не делятся сплетнями. Ведь сейчас они не повязаны условиями праздника. Ничем не повязаны, и то же время — друг в друга впаяны.

Дарклинг проходится пальцами по волосам, пропускает пряди сквозь, не наводя никакого порядка. Дышит он немногим чаще, тяжелее. Алина может взглядом поймать, как вздымается его грудная клетка и как за усмешкой едва-едва проглядывает край другого чувства. Возможно, того же удивления?

Но она не успевает разобраться ни в себе, ни в потёмках чужой души, когда Дарклинг обходит её и говорит напоследок, склонившись к самому уху и выбивая этим симфонию мурашек, что стекают серебром по позвонкам:

— У тебя есть время подумать, хочешь ли ты всё знать.

***

Последняя ночь Луперкалий не балует лунным светом: мрак наползает из-за деревьев, ниспадает чернотой с укрытого плотными тучами неба, окутывая, забиваясь в распахнутый рот призрачным дымом. Нагие ветви не серебрятся ночным светилом, как и не стелется сталь по опушкам.

Выдохам бы вырываться облаками пара, и воображение действительно рисует их, пока под ногами хрустят высохшие шишки да переламывающиеся куски опавшей коры. Ветки кустов безжалостно оцарапывают голые ноги, но боль не приходит ни секундой, ни минутой позже, ведь всё время сливается в одно тягучее мгновение, состоящее из погони по лесам.

— Последняя ночь Луперкалий, — возвестил отец Ланцов, разведя руки и смотря на них свысока, впрочем, как делал всегда. — Волки охотятся на зайцев, а ведьмы — на колдунов. Исход этой охоты покажет, каким будет грядущий год. Будет ли он изобильным или скудным? Плодородным или бедным?

Юные ведьмы переглядывались, пока воздух полнился их хихиканьем: нервным, полным предвкушения. Ночной холод заставлял их поджимать босые ноги, но ни одна из них не запахнулась в свой красный плащ, в которые они все были облачены согласно невесть кем придуманным обычаям.

Красным Шапочкам надлежало вести охоту на своих Волков.

И она началась с того мгновения, как Зоя, в роли не только участницы, но и старосты, дважды протрубила в загнутый рог. Громогласный, грубый звук прорезал ночное небо, всколыхнул ветви и взбудоражил ночную живность, прежде чем весь лес ожил криками, волчьим воем и переливчатым смехом отнюдь не беззащитных девиц, ринувшихся в погоню с норовом хищниц.

Алина вспоминает белые шкуры, накинутые на нагие плечи, и свою попытку отыскать знакомое лицо, скрывающееся под тенью волчьей головы, пока сердце колотилось о рёбра отвратительным волнением.

Собственное разочарование, когда она не обнаружила Дарклинга среди колдунов, было осязаемым: холод пополз по нагим рукам, что захотелось тут же укутаться в свой красный плащ и убраться прочь, в безопасность и тепло стен своей комнаты.

Как и сказал Дарклинг, она думала. Весь вечер думала, доводя себя до исступления доводами, желаниями и попытками систематизировать хаос в собственной голове. И её приход в третью ночь должен был отмести всякие сомнения.

От того и разочарование оказалось прогорклым на вкус. Возможно, оно бы нашло отражение на её лице, и кто-то бы это заметил, не упустив возможности проехаться по самооценке и застарелым мозолям, но Алина крепче сцепила зубы и заставила себя держаться, на выдохе и задержке дыхания, чтобы не ощутить, как скрутился в горле ком.

Наверное, это и спасло её от излишне громкого оханья, когда вся суть встрепенулась от шквала чужого присутствия. За спиной, едва мазнув по периферии взгляда волочащимися тенями, ухваченным куском волчьей шкуры. Чёрной.

Воздух затрепетал, зазвенел, пока каждый волосок на теле Алины вздыбился; пока в груди на мгновение ослабла и лишь туже стянулась пружина, выжимая судорожный, тихий выдох.

Древняя магия властвовала этой ночью, а потому никто не смог услышать голоса, сравнимого в тот миг с шелестом ветра; никто, поглощённый накаляющимися страстями, не уловил, как встрепенулась полуведьма, ощутив призрачное касание жаркого выдоха в ухо.

Никто не различил одного-единственного слова, сказанного тем, кого звали Чёрным Еретиком.

Алина прочитала достаточно о проклятом изгнаннике, чтобы знать, что иные колдуны, покорённые желанным могуществом, нарекли его Беззвёздным. И эта ночь была благосклонна к нему, осколку древней магии, потому как он являлся её частью.

— Беги, — сказал ей Дарклинг, и слово разлилось в костях, отозвалось лаской, приказом, ударом кнута; патокой от призрачно сжатых клыков на загривке.

Беги.

И Алина его послушалась.

***

Лес поглощает их всех, и перед глазами мелькают белые шкуры да тёмно-красные плащи, почти винные, почти чёрные, пока ведьмы снуют меж деревьев, настигая свою желанную добычу: Алина слышит воистину дьявольский хохот за спиной, но не оглядывается, позволяя себе раствориться в этом мгновении. В лёгких нагреваются тиски, которые вот-вот их сожмут вместе с колотящимся сердцем: его стук отзывается в каждой мышце, каждом хряще и суставе.

«Беги»

И она бежит, подгоняемая демонами, нежностью чужого голоса и всеми адскими проклятиями.

Ступни жжёт, а всё тело покрывается испариной, пока не получается сделать следующий вдох. Алина петляет меж стволов, давно сбившись с тропы, головой вертит, огибая сомкнувшиеся пазлы из волков и красных плащей, когда вдруг холод смыкается на её запястье и тянет в сторону.

Резко, бескомпромиссно.

Она не ударяется спиной о дерево, прижатая к нему с аккуратной резкостью. Весь лес перед глазами расплывается, истлевает, разрываемый в клочья безднами глаз Дарклинга, когда он нависает над ней.

Поймал.

Волчья шкура темнеет на его обнажённых плечах разводами. Алине чудятся чёрные полосы извивающихся теней на вздымающейся груди, на животе, но она заставляет себя поднять глаза, заставляет дышать. Вдох, выдох. Ничего ведь сложного?

— Ты пришла, — говорит Дарклинг, и всё происходящее в его голосе тонет, в одной интонации. Или это так кровь барабанит в ушах? Только Алина всё равно не может различить более криков и смеха; получается только коснуться ладонью тёплой кожи, прочувствовать, как бьётся это могучее, древнее сердце и как покалывает пальцы от такого простого жеста. Чем-то запретным и чем-то вседозволенным напополам. Не потому ли она ведёт ладонью ниже, ощущая крепость напрягшихся мышц; оглаживая, словно пробуя?

— Уже решила, что мне придётся искать нового волка, — она улыбается? усмехается? Но точно зубоскалит, а после тянется свободной рукой выше, к шее, к лицу. Фантомные воспоминания обжигают. Не так же ли она прикасалась к его губам перед тем, как реальность раскололась на части?

— И ему задавать десятки вопросов? — Дарклинг трётся щекой о её ладонь, совсем по-волчьи. Алина губы кусает и позволяет себе обвести абрис его челюсти. Остро, красиво. — Или этой ночью ты не хочешь ответов? Или же…

Он склоняется и опаляет выдохом ей шею, а затем приникает губами, горячим, влажным языком. Алина задыхается, откидывая голову. Позволяет распробовать соль собственной кожи, пока жар концентрируется тёмным, порочным желанием. Вожделением.

— …ты готова дать ответ мне? — не голос, а звериное урчание, заставляющее думать о том, каково было бы обхватить Дарклинга за пояс ногами.

— А какой был вопрос? — сплошная игривость, изламывающаяся на самой грани. Всё ещё слишком неопытная для этих игр, но с другой стороны…

— Способная ученица, — Дарклинг усмехается, прихватывает зубами кожу, пока руки гуляют по её телу, забравшись под плащ. Безо всякого бесстыдства, и Алину половинит этой уверенностью в достижении желаемого; половинит и вспыхивающим удовольствием, накатывающим возбуждением, словно её тело раскрывается, разгорается и навстречу льнёт: физически и вспыхнувшей силой.

«Ну почему же мне так хочется всё узнать?»

Такая безрассудная смелость.

Такая всепоглощающая жадность, ведь Алина помнит всё огниво объятий, безумие поцелуев и мощь, что трещала вокруг них молниями. Казалось, ещё немного — и они бы растерзали сеть заклинаний, наложенных в артефактной.

Только сейчас вокруг один лес, но вовсе не тот, что Алину преследует день ото дня — аурой, терниями, которые цепляются за одежду, оставляют царапины на изнанке кожи.

И она вся — на блюде поданная, ведь Дарклинг опускает взгляд на её шёлковую сорочку, что скрывалась под плащом; на судорожно вздымающуюся под ней грудь и покрывшуюся мурашками кожу. Алина ощущает, как сдаёт позиции её тело бьющейся на шее жилкой. Антрацит глаз Дарклинга ловит и это.

И она только рада, что за спиной — могучее дерево, которое вполне может спасти от позорно подкосившихся коленей, когда Дарклинг проходится пальцами по её ключице, до плеча, задевая тонкую лямку. А после срывается ниже и повторяет движение над самым краем сорочки.

Трепет касания изламывается, стоит ему вжать её в ствол и вклинить колено между ног. Алина не замечает, как первый стон, голодный и удивленный, вырывается из горла.

Перед глазами плывёт картинами собственного воображения. Или не только ими? Призрачностью будущего, далёким и близким ощущением крепкого тела под собой и перелива обнажённой кожи в свете бесстыдно выглянувшей Луны.

Чужие руки обхватывают её грудь сквозь ткань, заставляя выгнуться, вздрогнуть, вжаться в колено в слепой необходимости ощутить это острое, сладкое удовольствие, которого всё же слишком мало.

Внутри, в низу живота всё страхом стягивается и предвкушением.

— Мой ответ этой ночью — ты, — она шепчет или хрипнет, пока царапает ногтями крепкое плечо.

Дарклинг притягивает её к себе, обнимая за талию одной рукой. Их тела соприкасаются, и более всего Алина жаждет стянуть с него волчью шкуру, чтобы обхватить за шею, ощутить, как волосы на загривке покалывают ладонь. Каково это — пройтись ногтями по крепкой спине? Каково — ощутить его всей сутью? Алина думала о нём. И вовсе не как о том существе, от которого стоит держаться подальше.

Только о желании оказаться как можно ближе.

Она цепляется за плечо Дарклинга и неожиданно смеётся, одурманенная волшебством и пороком древнего праздника, что окутывает их одеялом темноты, как своих детей.

— А разве не мне положено было тебя поймать? — шепчет в поцелуе, пока руки Дарклинга, кажется, трогают её везде, клеймя. И она вся, целиком и полностью, горит. И только большего жаждет.

Шёпот выливается из губ в губы. Улыбкой, обещанием. Согласием на что-то, о чём сама не ведает: на тайны, на опасность и возможность доверия. И, наконец, позволением увести себя в глубины мрака и проклятых троп, когда Дарклинг улыбается ей со всей нежностью тирана, всей кавалькадой демонов, которые страшнее любого адского чудовища.

— Тогда, моя милая Алина, — произносит он, цепляя пальцами тесёмки плаща и развязывая их с дробящей лёгкостью; плотная ткань опадает к её ногам последним бастионом, — ты забрела не в тот лес.