Шесть братьев (ЛП) [Лили Сен-Жермен] (fb2) читать онлайн

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Автор: Лили Сен-Жермен

Название: «Шесть братьев»

Серия: МК «Братья Цыгане». Книга вторая.

Переводчик: Ленчик Lisi 4 ka Кулажко, Jane Doe

Редактор:   Ленчик Lisi 4 ka Кулажко, Таисия Самсевич

Вычитка: Ленчик Lisi 4 ka Кулажко

Оформление : Ленчик Lisi 4 ka Кулажко

Обложка: Jane Doe

Перевод группы: https://vk.com/stagedive

18+ 

(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

 

Я лгала.

Я хитрила.

Я отдала свое тело и свою жизнь человеку, который разрушил мою семью и бросил меня умирать.

Я убила, я согрешила, и, что самое ужасное из всего этого, я наслаждалась страданиями других.

Я слизывала соленые слезы отца, оплакивающего своего первенца, и ничто еще не было так сладко на вкус.

Я умерла, и я воскресла, словно феникс из пепла.

Я знаю, что мне дорога в ад. Я буду гореть в огненных ямах рядом с Дорнаном и его сыновьями за то, что сделала, и за то, что я собираюсь сделать.

Но мне все равно.

Уничтожение Дорнана Росса будет стоит каждого прикосновения дьявольского пламени к моей грешной плоти.

«Быть обманутым – это ничто, если только ты не будешь продолжать помнить об этом.» – Конфуций.

Я никогда не забуду. И поэтому для меня обман был всем.

Для тех, кто сражается.

Никогда не сдавайтесь.

Некоторые люди назвали бы меня шлюхой. Девушкой, которая продала свою душу дьяволу. Которая впустила его в себя без угрызения совести. Которая танцевала с монстром, уничтожившим все.

Таким людям я могу сказать только одно: мне не нужно было продавать свою душу Дорнану Россу. Она уже принадлежала ему. И как только я убью его, может быть, тогда я смогу вернуть ее обратно.

Когда я размышляю о жизни до того, как, якобы, Джульетта Портленд умерла, я думаю о полуденном солнце, и о том, как оно поймало воду, заставив миллион крошечных бриллиантов сверкать в волнах Венецианского пляжа. Я думаю о смехе и первых поцелуях, о мороженом, украденном пиве и о колесе обозрения.

Я думаю о том, как сильно я любила Джейсона Росса, и как отважно он боролся, чтобы защитить меня, когда остальная часть его семьи избивала и насиловала меня до полусмерти.

Я думаю о своем отце, и о том, как всякий раз, когда он был рядом, я чувствовала себя в безопасности, несмотря ни на что.

Я думаю о своей матери, и как равнодушно она относилась к моему существованию. До такой степени, что отец собирался забрать меня подальше от всего, в том числе и от нее, чтобы у нас была жизнь, свободная от постоянной опасности, которую представлял собой такой клуб, как «Братья Цыгане».

Я думаю о том, какая была бы замечательная жизнь, если бы он достиг своей цели.

Это правда, что они говорят – держи друзей близко, а врагов еще ближе. Только они забыли добавить: не держите врагов так близко, чтобы они могли нанести удар без предупреждения. В этом и заключалась ошибка моего отца. Это было наше смертельное падение.

Когда я планировала месть, я поклялась не совершать тех же ошибок, что и он. Позволяя врагу быть слишком близко; Дорнан был вице-президентом клуба, в то время, как мой отец был президентом, но он быстро терял контроль, так как Дорнан со своими сыновьями превзошли его.

Я помню те последние моменты, перед тем, как я потеряла сознание, когда Чад и Макси погружали меня в кузов фургона, чтобы отвезти в больницу.

– Почему бы нам просто не прикончить ее и дело с концом? – Чад спросил у своего отца, пока боролся с моим почти мертвым телом.

Дорнан выписал подзатыльник своему старшему сыну и указал на меня, избитую, окровавленную, один из моих глаз опух, а другой был подбит настолько, что не было видно, куда они меня везут.

– Мы не можем убить ее, – выплюнул Дорнан. – Она знает, где деньги.

– Какие деньги? – спросил Макси.

Дорнан вздохнул.

– Вы, мальчики, мать вашу, совсем не слушаете? Лям, который ее папаша присвоил себе из этого клуба, в то время пока я был занят вами, ребята, и вашими гребаными матерями в эти последние годы.

Чад присвистнул, забросив меня в кузов фургона, словно мешок промокшей картошки.

– Это большие деньги.

Я заскулила, когда моя голова столкнулась с твердым дном.

– Так и есть, сынок, – согласился Дорнан. – Но дело не в сумме. Дело в принципе, понимаешь?

Чад кивнул.

– Ты не воруешь из собственного клуба.

– Правильно. А теперь отвези эту суку в больницу, чтобы мы могли выяснить, что, бл*ть, они сделали с моими деньгами.

– А потом?

Я дрожала, наблюдая за ними со своего места на грязном полу фургона.

Дорнан вздохнул.

– А потом мы ее прикончим.

Я поклялась не повторять ошибок отца. Но здесь, сейчас, лежа под Дорнаном, пока он наполняет меня своей яростью и горем - его старший сын мертв от моей руки и похороны всего через несколько часов - я должна задаться вопросом, что, если я иду именно по тому же пути, который привел нас к разрушению все эти годы назад.

Прохладное утро, ветер дует прямо со стороны холодного моря, заставляя пряди выбиваться из моего неряшливого хвоста. Я бегу по улице, свободная женщина в данный момент, спустившись по пожарной лестнице, мой новый найденный выход в самой задней части клуба, вероятно, давно забытый.

Ярко-розовые Найки на моих загорелых ногах резко контрастируют с серым тротуаром, когда я отбегаю от клубного дома. Мой пункт назначения всего в нескольких кварталах отсюда, в противоположном направлении от стриптиз-клуба «Va Va Voom».

Я выбираю живописный маршрут, несмотря на то, что он длиннее и уклоняется от моего пути, потому что я долгое время не жила рядом с океаном, и мне не хватало этого.

Примерно через десять минут у меня отдышка, и пряди из моего хвоста прилипают к шее. Раньше я была намного выносливей, нежели сейчас, но единственное упражнение, которое мне достается в последнее время, включает в себя отсасывание члена у Дорнана, что не совсем помогает сжигать калории.

Заброшенный судоходный двор передо мной окружен высоким забором, состоящим из колючей проволоки, но я нахожу дыру в звеньях цепи и пробираюсь внутрь. Двор грязный и непривлекательный, с высокими сорняками и заброшенным зданием с разбитыми окнами в центре территории. Все именно так, как мне нравится, когда встречаешься с кем-то инкогнито.

Мы должны были встретиться на противоположной стороне здания кирпичного комплекса, в котором когда-то располагался офис открытой планировки. Теперь он пустует – дом для бездомных птиц, которые могут попасть внутрь через разбитые окна и гнездиться на деревянных стропилах.

Когда я поворачиваю за угол в дальнем конце здания, вижу его.

– Эллиот, – говорю я, расплываясь в улыбке.

Он ухмыляется, и мой желудок делает сальто. Прошла неделя с тех пор, как я его видела. Среди всего сумасшедшего дерьма, которое произошло после смерти Чада, я не могла в одиночку покинуть клуб больше, чем на пять минут, и тем более добраться через весь город до тату-студии Эллиота или до таксофона.

Он попивает кофе, глаза сонные, и одет он в джинсы и толстовку.

– Эй, – говорит он, небольшая пауза после сказанного слова, словно он не может решить, как ко мне обратиться.

Хорошо. Он учится.

Когда я подхожу ближе, он раскрывает свои руки, затягивая меня в медвежьи объятия. Сначала я вздрагиваю, не привыкшая к внезапному проявлению подлинной привязанности, прежде чем растаять у его груди.

Он по-братски чмокает меня в лоб и отступает назад, осматривая мою обычную одежду.

– Где твой шлюшный костюм сегодня? – спрашивает он, поднимая руки вверх, когда я приближаюсь, чтобы стукнуть его.

– Заткнись, – говорю я, ворую его кофе и делаю глоток. Жидкость черная и горькая, никаких следов сахара или молока. Я кривлюсь и возвращаю его обратно. – Чувак, это отвратительно.

Он улыбается и подмигивает мне, пока его лицо не становится серьезным.

– Я слышал о Чаде, – говорит он, глубокие и хмурые морщины растянулись у него на лбу. – Ты в порядке?

– Да, в порядке, – говорю я. – Почему бы мне не быть?

Эллиот скрещивает руки от бодрящего ветра, глядя на меня с опасением.

– Боже, я не уверен… Может, потому что ты та, кто убил его?

– Эллиот! – протестую я. – Иисус Христос.

Он пожимает плечами и делает глоток своего кофе.

– Ну, а о чем нам еще говорить? О погоде?

– Бл*ть, чертовски холодно.

– Ты никогда не ругалась, когда мы были вместе, – говорит он. – Это сексуально.

– Много чего случилось с тех пор, как ты ушел от меня, – говорю я, делая акцент на «ушел» и «меня».

– В любом случае, зачем ты хотела встретиться в этом месте? – спрашивает Эллиот, видимо, игнорируя мою не очень тонкую насмешку на то, что это он порвал со мной. Он вытягивает шею, чтобы осмотреться. – Наверняка, есть места и получше для нашего «рандеву».

Я закатываю глаза.

– Ты принес вещи, которые я просила тебя забрать?

Он вздыхает.

– Я до сих пор не уверен, как я отношусь к тому, что доставляю тебе это дерьмо, Джу... – он останавливается на середине предложения, уставившись на меня. – Еще раз, как звали твою стриптизершу?

– Астрид Джуэл, – говорю я. – Засранец.

– Астрид Драгоценная Задница? – его брови взлетели вверх. – Вау, ладно, это интересное имя.

Он достает небольшой пластиковый пакетик из кармана джинсов и шлепает его в мою открытую ладонь.

– Придурок, – говорю я, кладя пакет в карман.

Он улыбается, как чеширский кот, сверкая зубами, перед тем, как сбросить ее и снова стать серьезным.

– Я беспокоюсь за тебя, Джулз, ты – все, о чем я могу думать, черт возьми.

– Я в порядке, – отвечаю срывающимся голосом.

– Ты не в порядке, – спорит он, хлопая своим кофе по подоконнику позади него. – Думаешь, я не знаю, что нужно сделать, чтобы попасть в клуб такого человека, как Дорнан Росс?

Вся его манера поведения меняется, словно по щелчку переключателя. Я практически чувствую ярость, излучаемую им, и разочарование.

Ужас.

И я понимаю, почему он себя так ведет.

Потому что однажды, он уже спас меня от Дорнана.

Мы оба знаем, что он не сможет спасти меня дважды.

– Ты думаешь, я какая-то испуганная маленькая девочка, Эллиот? Потому что, это не так. Я выросла в этой среде, помнишь? Проклятье, да мое первое детское воспоминание – это то, как я захожу к маме, сосавшей член Дорнана, ради всего святого. Эта жизнь не новая для меня, как бы тебе того ни хотелось. – Он потирает челюсть, обеспокоенный. Внезапно, я сожалею о сказанных словах. – Эллиот, – умоляю я его, чувствуя подступающие слезы. – Я не могу сделать это с тобой. Просто не могу. Если ты не можешь принять то, что я делаю, может, нам стоит прекратить подобные встречи.

– «Нам стоит прекратить подобные встречи», – насмешливо бормочет он себе под нос. – Нет, этого не произойдет.

Мы продолжаем сердито пялиться друг на друга. Его глаза блестят, а руки сжаты в кулаки. Я закусываю губу, чтобы не дать нахлынуть лавине эмоций. Я не могу его потерять, не сейчас. Он единственный человек в мире, на которого я могу рассчитывать. Он единственный, кто знает, где искать меня, если я потеряюсь в море предательства, кожи и Харли Дэвидсонов.

Он единственный человек в мире, который действительно заботится обо мне.

Я широко открываю глаза и закатываю их, чтобы слезы, образующиеся в них, не катились по моему лицу. Глупость заключается в том, что я уже не знаю, чего хочу больше – отомстить братьям?

Или не быть такой чертовски одинокой?

Часть меня хочет сказать ему, как сильно он разрушил меня, когда бросил. Заново, шаг за шагом, он собирал мою израненную душу три долгих года, лишь для того, чтобы однажды все это снова разрушить, оставив стоять, босиком, на подъездной дорожке, у дома его бабушки.

Но я не буду. Я так долго хранила это все в своей голове, что даже не знаю, как ему сказать об этом.

Во всяком случае, он заслуживает лучшего, чем кого-то, вроде меня.

Эллиот, тот, кто первым нарушает тишину.

– Тебе следует позвонить бабушке, – многозначительно говорит он.

Меня снова охватывают эмоции и тоска по дому. Я могу ненавидеть Небраску, но я люблю эту женщину всей душой. Бабушка Эллиота. Мои два ангела-Хранителя – она и Эллиот.

Я резко сглатываю.

– Я не могу.

– Да, ты можешь. Ты просто не хочешь.

– Я хочу, – настаиваю я на своем. – Это не так просто.

Он насмехается надо мной.

– Это всего лишь проклятый таксофон, Джулз. Не то чтобы она могла увидеть твое «лицо».

Он говорит «лицо», словно это самая уродливая вещь в мире, и я сжимаюсь, гнев и печаль горят в моей груди.

Я хочу уйти, но не могу. Я никогда не смогу уйти от Эллиота.

– Она скучает по тебе, – добавляет он, на этот раз мягче.

– Я тоже скучаю по ней, – бормочу я, глядя куда угодно, только не на него.

– Я до сих пор не понимаю, почему тебе пришлось ехать в Таиланд, чтобы переделать лицо. Мы находимся в Лос-Анджелесе, мировой столице пластической хирургии. Хотя, – говорит он, касаясь пальцем моей скулы, – они проделали чертовски хорошую работу, превратив тебя в незнакомку. Если бы не... – Его взгляд скользит по моему бедру, и я знаю, что он говорит о моих шрамах, которые он превратил в прекрасное произведение искусства, а не в бельмо на глазу. Он выглядит подавленным, словно не знает, как закончить это предложение. – Я бы даже не поверил, что это ты.

– В этом-то и состоял план, – говорю я, вспоминая свою первую встречу с доктором Ли; впервые мне пришло в голову, что я действительно могу нанести ответный удар Дорнану и его сыновьям.

Впервые, месть казалась возможной, и у меня потекли слюнки от сладкого вкуса мести.

Мне было восемнадцать. Эллиот отсутствовал уже несколько месяцев. Я едва держала себя в руках. Я просматривала газету, попутно пытаясь придумать изобретательный способ покончить с собой раз и навсегда.

В конце концов, он ушел. Бабушка весь день работала в закусочной. Никто не нашел бы меня.

Конечно, местная газета не слишком часто освещала о самоубийствах. Скорее, я лениво листала страницы, мой мозг работал, в попытке придумать способы безболезненного освобождения.

Я слышала о лекарстве, которое можно купить в Мексике. Что-то, что помогло бы вам ускользнуть, впасть в кому и неожиданно погрузиться в смерть. Но Мексика была слишком далеко, да и паспорта у меня не было.

Повешенье не было моим приоритетом. Если бы что-то пошло не так, я не хотела стать овощем, или с травмированным позвоночником из-за сломанной шеи. Выхлопные газы машины были просто нестерпимы, когда я пыталась надышаться ими в гараже. Я больше не собиралась этого делать. И, как бы мне не хотелось это признавать, было чертовски больно, когда я порезала себе запястья. Я хотела более безболезненное решение.

Но смерть от моей собственной руки казалась болезненной и неуловимой, какой бы изобретательной я не была. Это было ужасное осознание – ждать смерти, но при этом быть слишком напуганной и несчастной, чтобы жить. Так же я страдала чувством вины выжившей. Мне было так стыдно, что мой отец умер, когда я была спасена, только для того, чтобы растрачивать свою жизнь на поиски быстрой и легкой смерти.

Когда читала газету, я заметила статью, и что-то опасное начало трепетать во мне, когда сердце, словно сумасшедшее начало биться в моей грудной клетке.

Сначала я не узнала этого чувства. Оно так давно приходило ко мне.

Надежда.

Тонкие и дрожащие, ее побеги протянулись и обернулись вокруг моего почерневшего сердца, нежно сжимая и заставляя меня задыхаться. По коже моих рук непроизвольно пробежали мурашки, и что-то твердое и неприятное застряло у меня в горле.

Страх. Волнение. Опустошение. Тоска.

На первый взгляд в статье не было ничего особенного. Съезд хирургов в Линкольне, всего в нескольких часах езды от дома бабушки. В статье рассказывалось о пластическом хирурге Илио Ли, всю семью которого убил его психически больной пациент. Остаток своей карьеры он посвятил помощи обездоленным, которым требовались операции связанные с деформаций лица и устранение последствий ужасных несчастных случаев.

Даже не могу сказать, что я, та, кто придумал эту идею – изменить свою внешность и отомстить, потому что в тот момент, глядя вниз на его фото, было ощущение, что кто-то другой посадил семя этого плана в мою голову. И пока я сидела там, прослеживая глазами и дрожащими пальцами черты лица доктора, на этот раз эти «тук-тук-тук» в моей груди стали утешительным напоминанием о том, что я еще жива.

В тот день я угнала машину бабушки и проехала через сильную грозу, чтобы добраться до отеля, где проходила конференция. Я столько раз останавливала себя от возвращения. Что я собиралась сказать? Что, если он скажет Дорнану, что я жива? И все же я добралась до самого дна. Во мне не осталось ничего другого, кроме надежды, которая расцвела под тяжестью того, что я собиралась сделать.

Когда я добралась до отеля, было уже три, и конференция закончилась.

Я была опустошена. Я упустила возможность встретиться с врачом и умолять его о помощи мне. Я даже не знала, сделал бы он это, но потеря возможности хотя бы попытаться, это стало последней каплей. Я выбежала из вестибюля на парковку перед зданием. Созрел мой окончательный план: на высокой скорости врезаться машиной в опору эстакады и просто покончить с этим.

А потом, как по волшебству – словно по воле судьбы - добрый доктор был там, стоял под укрытием стоянки такси перед входом, с чемоданом в руке.

Я колебалась, но всего секунду, прежде чем броситься туда, где он находился.

Не имеет значения, о чем мы говорили. Важно было только то, что он согласился помочь мне, что он и сделал.

Той ночью я вернулась в дом бабушки обновленной, мой дух воспрял. Я наконец нашла, ради чего жить – ни ради Эллиота, ни вины выжившей, ни бесконечных пустынных равнин, которые душили меня каждый раз, когда я смотрела в окно.

Месть, простая и понятная. Я решила уничтожить клуб Дорнана и поочередно уничтожить всех членов его семьи, и я точно знала, как забраться ему под кожу.

Бабушка была удивлена, увидев меня.

– Я думала, ты украла мою машину, – сказала она, и ее лицо расплылось в улыбке.

– Да, – бодро сказал я, бросая ключи на стол. – Но я заправила бензобак.

Она всегда была проницательной женщиной, умной и наблюдательной, как и ее внук.

– Ты выглядишь по-другому, – сказала она, ее южный акцент заставлял меня ловить каждое ее слово. – Счастливой.

Я улыбнулась, мое сердце возбужденно забилось в груди.

– Я решила, что жизнь слишком коротка, чтобы продолжать хандрить, – ответила я, сжимая дрожащие руки в кулаки, чтобы скрыть трепет. – Пора снова начать жить.

– Я так рада это слышать, – сказала бабушка, сокращая разрыв между нами и обнимая меня тонкими руками. –Тебе следует позвонить Эллиоту, – продолжила она, похлопывая меня по спине. Я замерла. Бабушка отступила и взъерошила мои светлые волосы. – Он вернется за тобой, девочка, – мягко сказала она.

Но он этого не сделал.

– Что ты собираешься с этим делать? – спрашивает Эллиот, резко меняя тему разговора.

Я расплываюсь в злой ухмылке, которая достигает и моих глаз.

– Это сюрприз, – отвечаю я.

Он просто качает головой, но ухмылка играет на его губах, угрожая превратиться в полноценную улыбку.

– Ты самый сильный человек, которого я когда-либо знал. – Что-то в этих словах меня сильно расстраивает, мои глаза наполняются слезами. Я отворачиваюсь, раздраженная тем, что он видит меня такой. – Я сказал что-то не то? – спрашивает он, касаясь пальцем моей щеки.

Я качаю головой.

– Ничего, это глупо. Это не имеет значения.

Он поступил мудро, решив не давить на меня; он знает, когда я не хочу говорить.

Это действительно глупо.

«Ты самый сильный человек, которого я когда-либо знал».

Но все это ложь. Я делаю это не потому, что я сильная. Я делаю это потому, что боюсь монстра в своей голове.

Монстра в моей постели, того, кто убил моего отца.

Монстра, уничтожившего меня.

Я делаю это, потому что просто хочу спать по ночам, не видя его лица.

Это не сила. Это отчаяние.

Эллиот отбрасывает гнев, его лицо трансформируется в озабоченное. А это еще хуже. Он снова притягивает меня к себе, его руки – самое безопасное место, которое я когда-либо знала, и я веду битву внутри себя.

– Мне не нужна твоя жалость, – говорю я, цепляясь за него, мои слезы пропитывают его куртку.

– Это не жалость, – бормочет он, поглаживая мои распущенные волосы одной рукой, а другой крепко сжимая мои плечи. – Это любовь. – Он притягивает меня ближе, мягко говоря мне в волосы. – Возможно, мы не работали над этим вместе, но никогда не думай, что я откажусь от тебя, девочка. Этого никогда не случится.

Мое сердце только что, бл*ть, разбилось.

Словно кто-то взял ледоруб и воткнул его мне прямо в грудную клетку. Мою грудь обжигает болью безответной любви. Печально то, что я действительно любила Эллиота, а может быть, это совсем не печально. И я все еще люблю. Я люблю его за то, что он спас меня. Я люблю его за то, что сохранил мою жизнь. Люблю его за то, что он был поблизости все эти три адских года.

Но я не могу, не умею любить его так, как он того заслуживает. Как вы любите кого-то, когда он – весь ваш мир. Я любила его за все, но, затерявшаяся в этом искусственном существовании, где он был всем для меня, я все еще не могла полностью отдаться ему.

В конце концов, мое сердце принадлежало кому-то другому. Кому-то, от кого у меня перехватывало дыхание. Кого-то, кого я так сильно любила с того самого момента, когда впервые увидела его, что мне было почти больно. Кого-то, кто осветил весь мой мир, хотя он и считает, что я погибла от рук его семьи.

– У меня есть подарок, – говорит Эллиот, отрываясь от меня и снова копаясь в кармане.

Он достает совершенно новый ярко-розовый iPhone с наушниками-вкладышами.

– Не стоило, – говорю я, осторожно теребя телефон.

Мне нравится.

– Я записан как татуировщик, – говорит он, указывая на экран. – На всякий случай, чтобы было непонятно.

Я смеюсь, просматривая музыку, которую он уже загрузил в телефон. Там целая куча разных вещей.

– Что это за плейлист? – спрашиваю я, нажимая кнопку, когда читаю название каждой песни.

– У Дженни есть пистолет? Красная правая рука? Что, черт возьми, это за музыкальная коллекция?

– Ну, разве это не очевидно? - игриво спрашивает Эллиот. – Это твой «мстительный» плейлист. Если ты действительно настроена сделать это, тебе нужен саундтрек.

Я просто качаю головой и улыбаюсь.

– Теперь я начинаю вспоминать, почему ты мне так нравишься, – говорю я, сияя, когда кладу телефон в карман.

– Из-за моего чрезвычайно большого пениса? – Эллиот шутит, когда мы возвращаемся к забору.

Я игриво подталкиваю его.

– Потому что, что бы ни случилось, ты всегда можешь меня рассмешить.

– Дорнан, – мягко говорю я, проводя кончиком пальца по глубоким морщинкам под его глазами. – Нам пора одеваться. Служба скоро начнется.

Сейчас начало девятого, а через несколько часов начнется похоронная процессия и мотокортеж в честь Чада. Я в равной степени взволнована и напугана, вновь обретенная решимость довести это дело до конца поселилась в моем животе, как слой бетона: тяжелый, давящий и всегда рядом, чтобы напомнить мне, что нужно делать.

Я теряю терпение. Мне нужно убить шестерых человек, и я здесь уже почти месяц. Убивать их одного за другим в какой-то момент, в самом ближайшем будущем, станет неэффективным, но пока я придерживаюсь имеющихся у меня методов, и это лучшее, что я могу сделать.

Дорнан открывает глаза, окидывая меня взглядом.

–Ты в спортивной одежде собралась на гребаные похороны? – спрашивает он меня, его хрипловатый голос царапает мою кожу изнутри.

– Я была на пробежке, – объясняю я. – Сейчас заскочу в душ.

Он хватает меня за запястье, притягивая к своему лицу.

– Я не говорил, что ты можешь выходить.

Я кладу руку ему на щеку.

– Я просто пробежала вокруг квартала несколько кругов, – говорю я, ненадолго прижимаясь губами к его лбу. – Я никогда не отстранялась более чем на сотню футов от тебя. Мальчики считали за меня мои круги.

Это ложь, но он ведется. Он ослабляет хватку и закрывает глаза, снова погружаясь в подушку. Я не знаю, что мне теперь делать. Я терпеть не могу находиться рядом с ним, но я должна играть свою роль.

Я должна покончить с этим.

И мне все еще нужно найти эту гребаную видеокассету, которая гарантирует, что мир узнает, что Дорнан Росс и его сыновья сделали со мной и с людьми, которых я любила.

Я раздеваюсь и иду голышом в ванную комнату, оглядываясь назад. Именно в этот момент Дорнан обычно затаскивал меня обратно в кровать, но сегодня утром все по-другому. Я стою в дверном проеме, прислонившись к раме, и молча смотрю, как Дорнан натягивает джинсы и рубашку.

Он почти у двери, когда я беру его кожаную куртку.

– Дорнан, – тихо говорю я.

Он медленно, устало поворачивается, и легкая дрожь пробегает по моей спине, когда я вижу полное опустошение, запечатлевшееся на его лице.

Я делаю шаг вперед и протягиваю куртку перед своей обнаженной фигурой.

– Там холодно, – говорю я. Он берет куртку и устало улыбается мне. Это самый нежный жест, который он когда-либо проявлял при мне. – Прости, – вру я сквозь зубы. – Хотела бы я сделать что-нибудь, чтобы тебе стало легче.

Он кивает, медленно облизывая губы. Он закидывает куртку через плечо и открывает дверь в коридор.

– Ты и я, вместе, малышка.

Он закрывает за собой дверь, и я возвращаюсь в ванную, на мгновение прислонившись к стойке. Солнечный свет струится через маленькое окошко, высоко в стене ванной, и попадает мне прямо в глаза, ослепляя. Я закрываю глаза, эти первые лучи дневного солнца целуют мои скулы, и я делаю глубокий вдох, наслаждаясь коротким моментом покоя и тем, как утренний ветерок ласкает мое лицо. В этом месте практически невозможно найти свежий воздух и уединение, но здесь, сегодня, я ощущаю чувство покоя и тишины, от которых все кажется правильным.

В конце концов, солнце поднимается выше, воздух становится холоднее, и я ступаю под душ, позволяя горячей воде обрушиться на меня. Я не торопясь втираю мыльную пену в волосы, прежде чем позволить устойчивой струе горячей воды течь по моей голове и лицу, словно очищая меня от моих грехов.

Одеваюсь медленно, наслаждаясь каждым моментом. Простое черное платье по колено и поясом на талии, короткими рукавами и скромным вырезом. Черные лакированные туфли. Мазок красной помады и немного туши, я готова.

Готова к выступлению всей моей жизни.

Звук Харлеев разорвал воздух, как залп из автоматов, запущенных в воздух.

Венис-Бич, Калифорния. Семья Росс – католики, поэтому, естественно, перед похоронами они устроят церемонию открытого гроба. Я не участвую в этом, слава богу. Я не хочу видеть, насколько распухло лицо Чада, как гример решил попытаться скрыть ужасающие красные пятна от наркотиков на его лице, которые он невольно выпил. Итак, я выхожу за пределы похоронного бюро, борясь с желанием постучать ногой от нетерпения, в то время как Дорнан и остальные ближайшие родственники проводят время с пустым сосудом Чада.

Я изо всех сил стараюсь сохранять нейтральное лицо, когда вспоминаю, как Дорнан нашел Чада.

Мы с Джейсом допили пиво, которое делили, и спустились вниз в большую общую комнату, которая находилась в конце коридора, рядом с гаражом, для игры в бильярд. Я была в равной степени взволнована и нервничала… В конце концов, я только что убила другого человека.

Мое первое убийство.

Я с трудом сдерживала улыбку на лице.

В подростковом возрасте я имела удовольствие надирать задницу Джейсу в бильярд почти каждый раз, когда мы играли. Дело не в том, что у него это не получалось – просто я была лучшей.

Поэтому, когда пришло время снова играть, я не хотела, чтобы у него возникли подозрения в отношении моих навыков.

– Хочешь разбить? – спросил он, когда закончил выстраивать треугольник из шаров.

– Что сломать? – невежественно спросила я.

– Разбить, – повторил Джейс. – Ты ведь раньше играла в бильярд, верно?

Я покачала головой.

– Не думаю.

Он засмеялся и протянул мне бильярдный кий.

– Ты целишься белым шаром в цветные. Это называется «разбить».

Я стояла в конце бильярдного стола, неуклюже сжимая кий в руках, и он покачал головой.

– Вот так, – сказал он, переместившись так, что оказался позади меня.

Он обнял меня, его руки накрыли мои, когда мы взялись за кий вместе.

Ощущения прикосновения его тела к моему было достаточным, чтобы у меня перехватило дыхание. Я резко вдохнула, едва заметно, но достаточно, чтобы он заметил. Он отошел, словно я только что ударила его током, напряжение в воздухе было таким плотным, что его можно было практически увидеть.

Я выпрямилась и посмотрела на него, никто из нас ничего не произнес в течение нескольких мгновений.

– Может, нам стоит просто забыть об этом, – сказал он, указывая на меня, затем на бильярдный стол.

Но мы оба знали, что он говорит не только об этом. Он имел в виду, может, нам стоит забыть об «этом».

Этим самым был фейерверк, жар и удары электричества каждый раз, когда мы оказывались рядом друг с другом.

Я точно знала, что он имел в виду.

И я не собиралась забывать об этом.

Рациональная часть меня кричала, чтобы я заткнулась, что было бы лучше, если бы мы просто держались на расстоянии, что чем ближе я подхожу к Джейсу, тем более вероятно, что он меня раскроет.

– Я не хочу забывать об этом, – сказала я, делая шаг, чтобы сократить расстояние между нами. Я откинулась на бильярдный стол с кием в руке и склонила голову набок. – Иди сюда и помоги мне разбить эти шары.

Он засмеялся, потирая затылок рукой, он всегда так делал, когда был неуверен или робок.

– Что, если я не хочу? – спросил он, на этот раз его глаза сверкали от веселья.

Я улыбнулась и выпрямилась, указывая концом кия на его промежность.

– Тогда я разобью твои шары, – пошутила я, снова поворачиваясь к столу.

Джейс засмеялся над моей шуткой, снова повернувшись к бильярдному столу, где он направил белый шар по линии разбива.

– Ты неправильно держишь этот кий, – сказал он, и когда я открыла рот, чтобы выдать еще один умный ответ, душераздирающий крик прорвал тишину, заставив меня подпрыгнуть. – Какого хрена? – вздохнул Джейс, шагая к двери.

Он посмотрел вверх и вниз вдоль коридора, вероятно, пытаясь понять, откуда исходит крик. Второй крик, на этот раз короче, заставил его резко повернуть налево, к гаражу, где я оставила безжизненное тело Чада. Я медленно шла за ним, не зная, что делать. Я не думала о последствиях. Подождать здесь или рвануть за ним? К черту это. Я хотела посмотреть, что происходит. Знание могло быть силой, и все такое. Я поспешила в гараж и обошла несколько оставшихся байков.

Как раз в этот момент раздался гул Харлеев, громкость которого быстро нарастала, когда на территорию въехали десятки байков. Массивная гаражная дверь начала подниматься, и солнечный свет залил почти пустое пространство. Джейс подбежал к двери, подняв руки вверх, останавливая мотоциклы, которые собирались занять свои места.

Звук двигателей был оглушительным, отражаясь от стен, это звучало так, словно я попала внутрь двигателя. Я хотела схватиться за уши, но не стала.

Я не могла проявить слабость среди этих людей.

Дорнан снял шлем и пожал плечами Джейсу, как бы говоря «какого хрена ты делаешь на моем пути»? Руки Джейса оживились, и он указал позади себя, на того, кто там был – Чада. Дорнан откинул подножку байка и спрыгнул с него. Он на мгновение повернулся лицом к двадцати байкерам, которые выстроились в одну большую очередь, ожидая, чтобы въехать и припарковать свои байки. Он сделал вращательное движение указательным пальцем, а затем указал на открытое пространство вдали от двери.

Байки начали катиться назад. Раздавались всевозможные вопли и шум, но как только первые байки отъехали от двери, Джейс нажал кнопку на стене, и дверь снова захлопнулась.

Сразу же шум мотоциклов утих до терпимого. Я наблюдала из дверного проема, как Дорнан и Джейс поспешили к тому месту, где лежал мертвый Чад, а кричавший человек все еще был заблокирован от моего взгляда одним рядом байков, припаркованных перед тем местом, где он сделал последний вздох.

– Он не дышит, – услышала я панический голос и замерла.

Мама.

Я подошла к ним, желая знать, что происходит. Банка с напитком, положившая конец жизни Чада, невинно стояла на стойке, рядом с ней лежала тряпка для чистки.

– Я пришла помыть скамейки и нашла его вот таким, – услышала плач матери.

Я шагнула вперед и увидела, что она стоит на коленях, на полу перед безжизненным телом Чада, Дорнан с другой стороны, прижимая два пальца к его шее, рука Джейса свободно лежит на груди брата, словно пытается почувствовать его дыхание.

Я ахнула.

Это не была фальшивая реакция. Внезапно я испугалась. Я только что кого-то убила. Если бы они узнали, что это я, я была бы мертвой женщиной. Сперва ужасно и мучительно замученной женщиной, но в конечном итоге – мертвой женщиной.

– Кто-нибудь, помогите ему! – закричала я, бросаясь вперед. Джейс встал и схватил меня за плечи, удерживая. – Что ты делаешь? – возмущаюсь я. – Я знаю, как делать сердечно-легочную реанимацию. Позволь мне помочь ему!

Джейс так крепко схватил меня за локоть, что казалось, он может его сломать.

– Слишком поздно, – сказал он решительно. – Он холодный. Он уже давно мертв.

Мы ехали в похоронное бюро в тишине: Джейс за рулем, я на пассажирском сидении, тело Чада лежало в кузове фургона, Дорнан все время стоял рядом с ним на коленях.

Это было похоже на то, словно он говорит прощальные слова своему первенцу.

Когда мы приехали, Дорнан спросил кого-то по имени. Тогда он был еще спокоен, все еще в шоке.

Я хорошо помнила это чувство.

Парень не обрадовался, увидев нас, но сказал Джейсу подогнать фургон к заднему входу, где стояла каталка.

Дорнан сидел молча, как и Джейс. Я зависала в коридоре, немного отгородившись от них. Я почти пожалела, что не предложила присоединиться к ним, зная, что, если бы это был не сын Росса, если бы они не были так чертовски шокированы, найдя его, мне бы никогда не позволили пойти с ними на то, что они классифицируют как мужской бизнес в мотоклубе.

Спустя много часов к Дорнану подошел еще один мужчина с листом бумаги в руках. Он заговорил с Дорнаном приглушенным тоном, но из него выскочили два слова, слова, которые я уже знала, потому что именно я добавила это в его напиток.

Чистый метамфетамин.

Я наблюдала, как Дорнан задавал вопросы. Сколько он проглотил? Иглы не было, так как же она попала в его тело? И могло ли это быть несчастным случаем?

Когда мужчина ушел, Дорнан глубоко вздохнул, повернулся к Джейсу и выдавил:

– Я убью ублюдка, который это сделал.

Знаете, есть еще одна причина, по которой я выбрала Чада первой жертвой своей мести. Не только потому, что он был засранцем и насильником.

Я выбрала его, потому что он был любимым сыном Дорнана.

Я выбрала его, потому что знала, если что и могло довести этого человека до слез, так это потеря его старшего сына и вице-президента.

Церковь полностью забита людьми в кожаных жилетах с нашивками, которые почти вываливаются на крыльцо. На этот раз я остаюсь без своего обычного сопровождения, поскольку весь клан Росс занимает три первых ряда церкви, а меня отправили в самый задний ряд, подальше от режущих взглядов каждой женщины в семье.

Служба скучная, люди говорят о том, что семья и кровь священны, и разное подобное дерьмо. Я, по большей части, отключаюсь и удивляюсь, когда все внезапно встают. Сначала решаю, что это, должно быть, конец, пока я не вижу, что все выстраиваются в очередь, чтобы причаститься. Я присоединяюсь к очереди и терпеливо переношу время, изучая женщин, которые решили стать частью семьи Росс. Я помню некоторых из них еще при жизни моего отца. Другие новые, но выглядят так же, как и остальные. У меня возникает момент осуждения, когда я задаюсь вопросом, какая глупая сука выбрала бы такую жизнь, пока я не стопорюсь и не напоминаю себе, что, возможно, это был вовсе не их выбор.

– Тело Христово, – говорит священник, когда я выхожу на передний план и прижимаю облатку к языку.

Я закрываю рот и наслаждаюсь тонким кусочком крекера, который растворяется на моих вкусовых рецепторах. Мы возвращаемся на свои места – я на задние лавочки, а Джейс садится рядом с его еще живыми братьями. Дорнан находится впереди со своей нынешней женой – матерью его пятого и шестого сыновей – с одной стороны, и матерью Чада – с другой. Он держит их за руки с отчаянной покорностью,присущей только родителям, которые скорбят о потере своего ребенка.

Вкратце, интересно, как моя мать горевала по мне.

Или, если она вообще по мне горевала.

Перед закрытием гроба все встают на последнюю молитву. Я с удовлетворением наблюдаю, как Дорнан высвобождается из хватки своей нынешней жены и встает, помогая матери Чада подняться на ноги. Женщина рыдает, и внутри я не чувствую ничего, кроме холода и горечи. Может, если бы она старалась изо всех сил, ее сын не вырос бы таким гребаным засранцем. Я не жалею. Без него мир станет лучше.

Погребение на кладбище при церкви намного короче службы. Вокруг собирается большая толпа, Преподобный говорит несколько слов, все хватаются за свои четки и друг за друга, а гроб опускают в идеальную прямоугольную яму, которая достигает шести футов в земле.

Один за другим ближайшие родственники по очереди черпают лопатой небольшую горсть земли рядом с ямой и высыпают на опущенный гроб. Я наблюдаю, мои глаза вспыхивают за темными очками, когда жена Чада, Дорнан и его мать, бросают землю в могилу, прежде чем отступить. Теперь огромные руки Дорнана обнимают жену Чада, которая оплакивает своего мужа.

Мои руки чешутся, чтобы повернуться, загнать лопату в свежую землю, зачерпнуть ее и швырнуть в черную дыру, где тело Чада навсегда нашло свое пристанище. Только в моей фантазии гроб открыт, а он все еще жив, кричит, с открытым ртом, а я запихиваю грязь ему в горло, снова удушая его до смерти.

Это отвратительная, но странно утешительная мысль.

По мере того, как гробовщик заполняет яму, толпа расходится. В толпе я вижу Макси, третьего брата, уходящего от всех в сторону более старой части кладбища.

Кто-то ловит меня за локоть, и я поворачиваюсь, чтобы обнаружить Джейса с выражением грома на лице.

– Пошли, – говорит он, резко шагая в направлении Макси, а я, спотыкаясь, пытаюсь не отставать.

– Куда мы идем? – шиплю, изо всех сил, пока он ускоряет шаг.

– Моя машина, – говорит он, таща меня за собой.

Мы уходим от большей части толпы, которая выражает соболезнования Дорнану и жене Чада у ворот кладбища.

Проходя мимо старых надгробий, я вижу Макси, явно пьяного и писающего на могилу. Я продолжаю идти позади Джейса, чувствуя легкое отвращение, пока не вижу имя, выбитое на надгробии.

Джульетта Портленд.

Я смотрю в лицо Макси и сразу понимаю, что он не так уж и пьян, и, что он точно понимает, что делает. Он смеется, когда струя его мочи попадает на сухую каменную плиту, покрывающую мою могилу, шум стука жидкости о камень сердито ревет в моих ушах.

Мои колени подгибаются, и Джейс поворачивается, чтобы поймать меня.

– У тебя все нормально? – спрашивает он.

Я отрываю взгляд от Макси и слабо улыбаюсь Джейсу.

– Ага, – говорю я. – Эти каблуки – гребанное самоубийство для прогулок.

– Хотя выглядят они чертовски горячо, – раздался надоедливый голос позади меня.

Я поворачиваюсь и вижу Джаза, пятого брата, который смотрит на меня, положив руки на бедра. Приподняв брови смотрю на него.

– Знаю, – отвечаю я, оглядывая его с головы до ног, прежде чем посмотреть ему в лицо. – Именно поэтому и ношу их.

– Было бы круче, если бы они были всем, что на тебе надето, – ухмыляется он, раздевая меня глазами.

Он меня не пугает. Я выросла со своим отцом, президентом этого мотоклуба. Я всю жизнь имела дело с таким дерьмом, как он.

– Именно так нравится твоему отцу, – говорю я, злобно улыбаясь и подмигивая.

Джейс внезапно замечает, что Макси застегивает свою ширинку. Он переводит взгляд с мокрого пятна на моей могиле на своего брата, его руки сжаты в кулаки.

– Макс, – говорит он, едва сдерживаемым голосом, – ты только что помочился на эту могилу?

Макси смеется, поправляя штаны.

– Сука это заслужила.

Джейс взревел, прыгнув на брата так быстро, что я едва уловила это движение глазами. Он легко прижал своего более крупного, но неуклюжего и пьяного брата к земле, нанося ему серию точных ударов. Поначалу я смотрю, очарованная и странно тронутая, пока не становится ясно, что он не собирается сдаваться в ближайшее время. Я подпрыгиваю, когда рядом со мной появляется Джаз, достаточно близко, чтобы наши руки соприкасались.

Я борюсь с желанием отойти, но вместо этого остаюсь на своем месте.

– Это первый раз, когда маленький Джейсон оставил тебя одну, – говорит Джаз. – Ты можешь быть девчонкой отца, но похоже, что не один Росс готов воткнуть свой член в тебя.

Я изо всех сил стараюсь сохранять нейтральное лицо.

– Какого хрена тебе надо? – выпаливаю я, нервы на пределе.

– Сладкая, – говорит он со смешком. – Я просто говорю о том, что вижу. Мой младший брат следил за тобой, как потерянный щенок, с тех пор, как ты появилась. И я имел в виду то, что сказал про эти гребаные туфли. В ту минуту, когда Дорнан закончит с тобой, ты наденешь эти туфли, и я нагну тебя над своим байком и покажу тебе, как можно реально хорошо провести время.

Я смеюсь.

– Только через мой труп, приятель.

Он небрежно пожимает плечами.

– Это можно устроить, дорогая.

Я просто качаю головой, глядя на Джейса, который проходит мимо нас. Его руки сбиты до крови, его белая рубашка измазана красными пятнами. Я неодобрительно посмотрела на Джаза, прежде чем последовать за Джейсом.

Я закипаю, пока мы идем к машине, глаза Джаза прожигают дыру в моей голове.

Максимилиан Эрнесто Росс только что занял первое место в моем хит-листе. И Джаз, если он не будет осторожен, может оказаться следующим.

Поминки проходят не в клубе, как я предполагала, а в собственном доме Дорнана. Там, где живет его нынешняя жена – мать его пятого и шестого сыновей. Ничего особенного, одноэтажный дом в стиле бунгало, такой же унылый, как и взгляд его жены, когда она меня видит.

Когда я вхожу в дверь с Джейсом, она бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Мне очень жаль о вашей потере, – говорю я, хватая ее за руку.

Она вырывает руку, словно мое прикосновение обожгло ее. Я не обижаюсь. Я трахаю ее мужа уже добрый месяц, и все здесь знают об этом.

– Селия, – резко говорит Джейс.

Она поворачивается к нему, язык ее тела отвергает меня, как будто меня не существует, и тянет его в объятия.

Когда Джейс наконец вырывается на свободу, в моей руке уже устроился бокал вина, взятый с подноса. Я не буду пить слишком много – мне не нравится, когда я теряю контроль над собой в этой семье, но один бокальчик в честь коллективных страданий не повредит. Я удивляюсь, когда Джейс забирает у меня вино и выпивает его двумя глотками, протягивая мне пустой стакан.

По дороге сюда он не сказал мне ни слова, что делало пятнадцатиминутную поездку на машине довольно неудобной. Я знаю, что ему больно. И я не думаю, что это как-то связано со смертью его брата.

Я почти уверенна, что это из-за меня. Из-за могилы Джульетты Портленд.

– Думаю, тебе стоит найти моего отца, – насмешливо говорит Джейс. – Ты ведь знаешь, он, вероятно, уже ждет тебя.

Я смотрю на Джейса.

– Не думаю, что его жена оценила бы этот жест. Я просто останусь на заднем плане и не буду мешать.

Я беру новый бокал вина и брожу по коридору, проходя мимо Дорнана, который разговаривает с группой парней с символикой клуба и нашивками со всей страны. Я смотрю ему в глаза и слегка улыбаюсь, а в ответ получаю подмигивание и покорный взгляд.

Вбегает маленькая девочка не старше четырех лет, хихикая, когда старший мальчик гонится за ней с пластмассовым игрушечным пистолетом.

Она сталкивается с моими коленями, и я поддерживаю ее руками, чтобы она не упала. Она крохотная, великолепная, со светлыми локонами и самыми голубыми глазами, которые я когда-либо видела.

Она смотрит на меня глазами размером с тарелку.

– Мне очень жаль, – нежным голоском говорит она, и я оглядываюсь вокруг, гадая, кому она принадлежит.

– Ничего страшного, – говорю я, приседая, чтобы оказаться с ней на одном уровне. – Где твоя мама?

Она указывает на жену Чада, из больших голубых глаз которой текут слезы, как из неконтролируемого пожарного гидранта. Что-то умирает внутри меня, когда я протягиваю руку и заправляю выбившийся локон за ухо девчушки.

– Ей грустно, – говорит маленькая девочка. – Мой папа отправился в рай.

Не думаю, что он отправился именно туда.

– Привет, красавица, – говорит Дорнан, поднимая на руки внучку. – Ты разговаривала с моим другом Сэмми?

Я проглатываю комок в горле и поглаживаю ее по голове, улыбаясь ей.

Я хочу спасти ее. Я хочу спасти всех детей, которые вынуждены расти в этом мире, увезти их куда-нибудь, где они могут быть в безопасности и любимыми, без клейма Россов, без вреда, которую причиняет кровь Дорнана.

Но я не могу. Я эгоистична и сломлена. Я могу спасти только себя.

Я только надеюсь, что, когда Дорнан и его сыновья умрут, у этих детей появится хоть какой-то шанс в этом мире.

Дорнан уносит внучку, а я прогуливаюсь по коридору, потягивая вино. Я нахожу пустую спальню с французскими дверьми, ведущими на небольшую террасу, которая огибает дом. День был долгим, а солнце уже садится.

Я прислоняюсь к перилам, глядя в никуда, когда чувствую его позади себя.

– Не возражаешь, если я спрячусь с тобой? – спрашивает Джейс, хватаясь за перила рядом со мной.

Я улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Меня устраивает. Ты в порядке?

Он опускается так, что его локти упираются в перила, и смотрит во двор, заросший деревьями и кустами, закрывая обзор.

– Не совсем, – говорит он, делая глоток своего напитка.

Пахнет жестко, как бурбон или виски, и похоже, что он смешан с несколькими кубиками льда и не более того.

– Это же похороны твоего брата, – говорю я. – Конечно, ты не в порядке. Мне жаль.

Он горько смеется и смотрит на меня, прежде чем снова повернуться к деревьям и приближающейся ночи.

– Я мог бы насрать на смерть этого засранца. Поверь, мир без него стал намного лучше.

Я поворачиваюсь спиной к перилам, ловя его взгляд.

– Похоже, это ты убил его, – говорю тихо, с легкой улыбкой, давая ему понять, что я просто дразню. Он выпрямляется и возвышается надо мной, так близко, что я чувствую, как соприкасаются наши руки. Я отклоняю голову, чтобы посмотреть на него. Он выглядит рассерженным. И возбужденным. И пьяным. – Это из-за той девушки, не так ли? – спрашиваю я, воодушевленная тем, как он стоит. – Та могила? Вот с чем вы все напортачили.

Я ничего не могу с собой поделать, протягиваю руку и убираю с его лба выбившуюся прядь, позволяя своей руке задержаться на его коже немного дольше, чем следовало бы. Его рука резко поднимается и хватает мое запястье, крепко сжимая его.

– Что ты знаешь о ней? – спрашивает он, в его поведении больше не осталось ничего нежного.

– Ничего, – говорю, не сопротивляясь. Я удерживаю его взгляд, пока его глаза впиваются в мои, ища хоть малейшие следы лжи. – Кем она была? – спрашиваю я, когда он отпускает мое запястье и опускает руку на бок.

Джейс прерывает наш взгляд и отворачивается, потирая висок.

– Она была моей девушкой, – говорит он, и я чувствую, как ломаюсь внутри под тяжестью его слов. – Она была моим всем.

О Боже. У меня перехватывает дыхание, когда слово «всем» покидает его рот и обвивается вокруг меня. Я хочу плакать, но не могу. Я не могу позволить ему увидеть мою реакцию, не могу дать ему повода подозревать меня. Несмотря на это, мои глаза все же наполняются слезами. Мой рот может лгать, но мои глаза плачут настоящими слезами из-за него, из-за меня, из-за всех, кого Дорнан когда-либо обидел.

– Извини, – шепчу я, обхватывая его голову ладонями.

Я встаю на цыпочки и осторожно опускаю его голову, касаясь лба дрожащими губами. Когда я отстраняюсь, его руки вторят моим, хватая меня за подбородок. Мы так близко, что наши носы почти соприкасаются. Я чувствую, как мое сердце колотится в груди, словно колибри, запертая в банке и отчаянно бьющаяся крыльями о стекло. Только колибри хочет выбраться, а я не хочу отходить ни на дюйм от того места, где сейчас нахожусь.

Взгляд Джейса опускается к моим губам, и я знаю, что он собирается сделать. Мой мозг вопит в знак протеста, что нас могут поймать, что я не могу целовать его и продолжать лгать ему, что я должна прекратить это, но у моего тела есть свои идеи. Наши губы встречаются, из глубины моего горла вырывается легкий вздох, когда его язык находит мой.

Шесть лет я мечтала об этом моменте. И теперь, когда он здесь, я не могу этого допустить.

– Мы не можем этого сделать, – говорю я, когда его губы пожирают мои. Я отрываюсь от него, прижимаю руки к его твердой груди и отталкиваюсь. Он немедленно отпускает меня, его глаза наполняются... стыдом... или сожалением? Как только наши взгляды встречаются, я понимаю, что внесла раздор в наше общение. – Подожди, – говорю я, хватая его за руку.

Он вздрагивает, брови сдвинуты, все его тело сжалось, как пружина, которая вот-вот сорвется, вырывает руку из моей хватки и поворачивается, уходя в ночь.

Я не слежу за ним. Вместо этого я молча стою, меня охватывает растущее чувство беспомощности и тревоги.

Потому что, в следующий раз, когда он поцелует меня, я не смогу его оттолкнуть.

 

Поминки длились несколько часов, прежде чем Дорнан нашел меня. Он с ума сошел, поэтому я отвезла нас обратно в клуб на машине его жены.

Когда я веду его в комнату, место пусто – аура смерти, окружающая это место, явно слишком сильна для большинства. Я бросаю ключи от машины на тумбочку и смотрю, как Дорнан садится на черный виниловый стул в углу комнаты, лунный свет из окна создает длинные полосы света на его лице.

«Словно шрамы», – думаю я, подходя к нему.

– Можешь идти, – говорит он, глядя в космос.

Часть меня хочет уйти. Чтобы вернуться в машину, найти Джейса и рассказать ему обо всем. Но другая часть меня – мстительная сука, которая хочет остаться и впитать в себя все до последней капли боли и обиды, исходящие от этого скорбящего дьявола.

– Дай мне попробовать отвлечь твой разум от всего, – шепчу я, кладя руки ему на плечи. Перебрасываю ногу через стул, оседлав его. Его остекленевшие глаза грозят вылезти наружу. – Закрой глаза, – шепчу я, прокладывая ряд горячих влажных поцелуев по его шее.

Он пьян и слушается меня, к большому моему неверию.

Я ухмыляюсь, потому что его действия имеют желаемый эффект. Когда он закрывает глаза, две слезинки вытекают из его глаз, падая на его щеки.

Я наклоняюсь, касаясь губами его правой щеки. Мои вкусовые рецепторы оживают от внезапного привкуса соленой воды.

Вкус победы.

Он забрал моего отца, мою жизнь, а теперь я забрала у него его старшего сына. Вкус его печали манит меня, и я повторяю свои действия на его левой щеке, на этот раз высунув язык, чтобы поймать его отчаяние и выпить его до последней капли.

Я раскачиваюсь у него на коленях, его эрекция растет уже только от того, что я села на него верхом. С моим черным поминальным платьем, поднятым к верхушке моих бедер, нас разделяет только тонкий лоскут черного кружева и черные штаны Дорнана. Он открывает глаза, и я чувствую, что он удивлен нежностью моих прикосновений. В некотором смысле, я тоже. Но его горе, его опустошение... это лучше, чем если бы я связала его и заставила истекать кровью за меня.

Вместо крови текут слезы, но в конце концов, мне все равно. Я заберу каждую его слезу, каждого сына, и тогда я начну пускать кровь.

– Сэмми... – выдыхает он, впиваясь пальцами в мягкую плоть моих бедер. У меня снова мурашки по коже, снова настороженность. Он никогда не называет меня Сэмми. Только малышка. – Я так чертовски тверд для тебя, что это причиняет боль, – говорит он, глядя на меня с ослепительной силой.

Я подавляю улыбку, теребя его молнию, ткань натянута до предела. Когда я осторожно расстегиваю ее, освобождаю его член, на кончике блестит капля спермы. Я крепко сжимаю его одной рукой, проводя пальцем по кончику свободной рукой. Я не отрываю взгляда, поднося палец ко рту и слизывая с него соленую жидкость.

Печаль. Опустошение. Потеря.

Он вжимает пальцы глубже, боль усиливается, но остается приятной. Словно он цепляется за меня изо всех сил и ускользает.

Я улыбаюсь, и его взгляд точно так же переключается с печали и покорности на голод и господство.

– Ты дразнишь меня, – говорит он, с силой приподнимая мои бедра.

Он оставляет одну руку на моем бедре, а другой отодвигает мои трусики в сторону и направляет свой член к моему центру.

Я так возбуждена. Печаль – отстой. Никогда не бывает человека более уязвимого, чем, когда он находится под вами, обнаженный, незащищенный и готовый вот-вот кончить.

Я все это вижу. Я вижу сквозь его фасад, его контроль, смотрю прямо в темноту самой его души. Я вижу шрамы, которые я оставила на его холодном мертвом сердце, на той крохотной части, которая способна заботиться о его собственном потомстве. Первобытный человеческий инстинкт, который живет внутри него, несмотря на его ненависть, несмотря на его жалкую извращенность. Он прижимает меня к себе, наполняя меня полностью и до боли, и я не могу не стонать.

Я кричу, когда он проникает сильнее, его ногти угрожают кровью, он так сильно впивается ими в мои бедра. Никто из нас больше не излучает нежность. Мы подобны двум животным на охоте, бешено дергающимся, живыми от восторга и отчаяния. С каждым резким движением он полностью вырывает меня из меня, а затем проникает так сильно, что я вижу звезды. У меня ноет внутри, и это одновременно и хорошая, и болезненная боль. Каждый участок обнаженной кожи покрыт мурашками, дыхание Дорнана на моей шее зажигает нервные окончания, его голодные губы касаются моего рта, ища утешения и освобождения.

Выражение его лица становится открытым, обнаженным, и внутри меня он становится каменным.

– Я сейчас... кончу, – умудряется произнести он, его глаза становятся тяжелыми.

Я хватаю его за подбородок и поднимаю так, чтобы наши глаза смотрели друг на друга.

– Смотри на меня, когда делаешь это, – выдыхаю я. Этого достаточно, чтобы сбить его с толку. Он громко стонет, толкаясь в меня бедрами, выпуская в меня все, что у него есть. Этот оргазм мощный и длится еще несколько долгих толчков. – Отдай это все мне, детка – шепчу я ему в рот, не отрывая глаз от его.

Когда выжимаю его досуха. Когда забираю у него все, до последней капли печали.

Наконец, кончив, он опускает голову мне на грудь, тяжело дыша и беря мой сосок в рот.

Когда я пытаюсь сесть, он сжимает зубы вокруг моего соска, заставляя меня вздрогнуть от внезапного укуса. Я расслабляюсь на нем, не осмеливаясь пошевелиться, ожидая его команды. Мы сидим так долго, минут пятнадцать, его член мягкий, но все еще во мне.

В конце концов, он отпускает мой сосок и опирается обратно о спинку кресла, глядя на меня усталыми, изнуренными глазами.

«Глазами Джейса».

Эта мысль разрушительна, так что я очень глубоко хороню ее, туда, где хранятся все остальные мои черные секреты.

Он водит пальцами по моим бровям, проводит руками по моим распущенным волосам, прежде чем схватить меня за горло. Это не сложно, но нет никаких сомнений в том, что это означает – я могу быть сверху, но он все еще главный. Я удивляюсь, когда его грубый голос нарушает тишину.

– Ты так похожа на нее, – говорит он, с удивлением в голосе. – Как?

Я точно знаю, о ком он говорит, но не должна. Сэмми не должна.

– На кого? – невинно спрашиваю.

Его хватка на моем горле сжимается.

– Мариана, – говорит он, и я ликую внутри.

Пять золотых звезд доктору Ли и его удивительным хирургическим навыкам.

– Кто такая Мариана? – спрашиваю я, немного сопротивляясь, когда его хватка на моем бедре продолжает сжиматься, а другая рука теперь сильно тянет меня за волосы.

Его настроение тоже определенно изменилось. Маска снова надета, и он больше не выдает никаких признаков уязвимости. Он снова стал непредсказуемой змеей, готовой нанести удар в любой момент.

Я слегка качаю бедрами, когда чувствую, как он начинает твердеть во мне. Как он снова может? Этот человек, в буквальном смысле гребаная машина. Он явно разрывается между желанием, чтобы я остановилась, и желанием, чтобы я продолжила. Я раскачиваюсь быстрее, с большим напором и задыхаюсь, когда он душит меня, перекрывая мне подачу воздуха.

Его лицо искажается отвращением и отчаянием.

– Мариана была моей любовницей. Моей любимой. Десять лет она была здесь, со мной, пока я не узнал, что она сдавала меня копам. – Мои глаза начинают слезиться, когда он чуть сильнее сжимает мое горло, встряхивая для эффекта. Я начинаю видеть белые пятна, в ушах гудит от недостатка кислорода. – Ты знаешь, что я с ней сделал? – спрашивает он меня. Я качаю головой, застыв на месте, когда он начинает поднимать свои бедра и с силой толкаться в меня, все время сжимая мое горло. – Я отрезал ей язык за то, что рассказывала обо мне небылицы, – выдыхает он, его толчки становятся сильнее и быстрее. – Я отрезал ей губы за то, что она рассказывала о моем клубе, – говорит он, посасывая и кусая мой затвердевший сосок. – Я отрезал ей голову за то, что она предала меня, и отправил ее матери, – заканчивает он, наконец ослабляя хватку на моей шее. Я немедленно начинаю хрипеть, держась руками за пострадавшее горло, задыхаясь мускусным воздухом. –А-а, – упрекает он меня, хватая мои запястья и прижимая их к бокам, продолжая толкаться в меня. Он мрачно улыбается, любуясь моей шеей. – Я хочу видеть на тебе отпечатки моих рук. – Я продолжаю хрипеть, изо всех сил пытаясь сделать полный вдох, но голова все еще кружится. – Обхвати меня ногами, – приказывает он, и я подчиняюсь, обхватив ногами его талию, когда он встает. По-прежнему внутри меня, он делает три быстрых шага, вжимая меня в стену, насаживая на свой член, когда моя голова ударяется о бетон, и я вижу звезды. – Смотри, – говорит он, подталкивая меня за подбородок, так что я смотрю на себя в его зеркале. Я вижу себя раскрасневшейся, выглядящей совсем не так, с двумя сердитыми красными отпечатками ладоней на шее. Он улыбается, прослеживая следы ногтем, заставляя меня непроизвольно вздрагивать. – Ты бы никогда не предала меня, правда, Сэмми? – говорит он, погружаясь все глубже с каждым резким толчком, его глаза загораются желанием и воспоминаниями о былых грехах.

– Никогда, – вру я.

Наконец, когда Дорнан насытился, я принимаю душ. Все мыло в мире не сможет смыть ощущение его кожи на моей, но я все равно намыливаю себя, вода настолько горячая, насколько я могу выдержать, не вызывая ожогов, успокаивающая, слегка покусывающая мою кожу.

Закончив, я вновь вхожу в спальню и вижу, как Дорнан одевается. Я сажусь на край кровати, голая, если не считать полотенца обернутого вокруг меня, и наблюдаю.

Натягивая джинсы и застегивая пояс, он задумчиво смотрит на меня.

– Проклятье, – говорит он, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. – Я уже несколько недель накачиваю тебя спермой, малышка. Ты можешь забеременеешь от меня?

Я улыбаюсь, опираясь на локти, тонкое полотенце никак не скрывает мое обнаженное тело.

– Я позаботилась об этом, – говорю я, улыбаясь.

– Ну, отлично, – говорит он. – Но, черт возьми, ты такая красивая, мне, возможно, придется обрюхатить тебя, чтобы ты оставалась здесь.

Мысль о рождении еще одного ребенка, связанного с этой семьей, наполняет меня холодным страхом, чувством, которое проникает в мои кости и поселяется там.

– Тебе не нужно этого делать, – хихикаю я. – Я всегда буду твоей девушкой.

Видимо, он серьезно подумывает об оплодотворении меня.

– Тебе не помешает нарастить немного мяса на свои кости, – говорит он, гладя мои бедра под полотенцем.

Он отодвигает его, раскрывая меня для влажного ночного воздуха, и проводит пальцем по моей щели, прижимая ладонь к моей киске. Я немного корчусь от его прикосновений.

– Сиськи, – говорю я, беря его другую руку и прижимая к своей груди. – Младенец их погубит.

Он убирает руку с моей киски и сжимает обе мои груди своими руками.

– Я мог бы просто оплатить тебе новые, – говорит он.

– Дорнан! – резко говорю я, приводя его в чувства.

Он не может всерьез думать о моей беременности всего через несколько недель после знакомства со мной.

– Сэмми, – вторит он мне, стиснув прямую челюсть и хватая меня за локоть.

Прежде чем я смогла бы сопротивляться ему, он перевернул меня на живот, прижав колено к моей спине, вдавливая в матрас.

– Что? – спрашиваю я, прежде чем слышу удар и чувствую острую боль в ухе.

– Молчи, – приказывает он, ложась на меня и придавливая своим весом. – А теперь послушай меня. Ты пока продолжаешь принимать свои маленькие таблетки, но, когда я решу, что готов к рождению еще одного сына, ты отдашь мне эти таблетки, и мы родим ребенка. Я решаю, что должно произойти. Поняла?

Я киваю, скованная и бесполезная. Я убью его прежде, чем позволю сделать это со мной снова. Да я скорее умру.

Кажется, удовлетворенный моим ответом, он отпускает меня, и я сажусь, оборачивая вокруг себя простыни. Следующий вопрос слетает с моих губ, прежде чем я могу подумать.

– Что, если бы это была девочка? – спросила его.

О, Господи. Почему я говорю сейчас об этом?

Он широко улыбается, сияя так ярко, это грозит ему треснутым лицом.

– Я всегда хотел маленькую девочку, – говорит он. – Дочь, которую я назову своей.

Я улыбаюсь, тяжело сглатывая, потому что, если этого не сделаю, то закричу.

Он натягивает футболку через голову и надевает кожаный жилет.

– Я возвращаюсь к своей жене, – снисходительно говорит он. – Бедная женщина любила Чада, как собственного сына. Она в отчаянии.

Думаю, она, наверное, чертовски рада.

– Я буду скучать по тебе, – говорю я, потому что это моя роль, и это то, что я должна сказать.

– Я скажу Джейсу присматривать за тобой, – говорит он.

– Тебе не нужно этого делать, – нейтральным голосом говорю я. – У меня все будет нормально. Я буду здесь, ждать тебя.

Он склоняет голову набок, глядя на меня с холодным расчетом. Горе оставило его злобным, грубым и еще более испорченным, чем раньше. Мне нужно быть более осторожной, когда отвечаю ему, потому что он похож на заряженный пистолет, готовый выстрелить в любой момент.

– Ложись, – говорит он, подходя к своей брошенной похоронной одежде.

Я смотрю, как он достает свой галстук из кучи, тот самый галстук, который он носил на похоронах своего сына всего несколько часов назад. Моя улыбка исчезает, когда я понимаю, что он собирается делать.

Он приближается ко мне с грацией тигра, преследующего свою добычу, и внезапно мне становиться страшно. Боюсь, что его внезапное осознание того, на кого я похожа – Мариана, красивая сучка, которая поимела его – зажгло в нем некую старую вражду, некое желание мести. И хотя я ни на секунду не верю, что его вендетта против мертвой женщины оправдана, я могу понять это жгучее, калечащее желание получить око за око, которое должно быть текло по его венам.

– Ты не ложишься, – говорит он, ударяя меня кулаком по лицу, касаясь моей скулы.

Он бьет не очень сильно, и, к счастью, его обручальное кольцо на другом пальце, спасая мою кожу от порезов. Но это, сука, так больно, и когда я сжимаю щеку, Дорнан хватает меня за лодыжки и тянет вниз, так что я падаю на спину. Он садится на меня верхом, и когда я выставляю ладони вперед в защитном жесте, он хватает их и туго оборачивает вокруг них галстук.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, сражаясь с его крепкой хваткой, беспокойство просачивается в моем голосе.

Он игнорирует меня, туго натягивая шелк и продевая его через металлическое изголовье кровати. Резким рывком я практически прижата к месту.

Первое, что я делаю, это сопротивляюсь, натягиваю узлы, которые сейчас на моих запястьях, но только сжимаю их еще крепче, перекрывая кровообращение.

Я чертовски глупа. Я тренировалась для таких ситуаций! Я знаю наизусть каждый прием самообороны, которому меня научил Эллиот. И я позволила ему связать себя, даже не сопротивляясь?

Я такая идиотка.

Я вижу вспышку металла, и следующее, что помню, Дорнан держит в руке выкидной нож.

Бл*ть.

Я держу рот на замке, а лицо остается пассивным, потому что, если я чему-то и научилась, так это тому, что слова и выражения подпишут мой смертный приговор быстрее, чем мое молчание.

Я смотрю на него, тяжело дыша, пока он приближается.

– Ты права, – говорит он, чертов умник. – Я не скажу Джейсу присматривать за тобой. Я просто оставлю тебя здесь, пока не вернусь через несколько дней. – Я не отвечаю. Во мне кипит гнев. Как он посмел связать меня, словно животное. Именно сейчас я решаю, что именно так я свяжу и его, когда придет его черед подыхать. – Ты поймешь, Сэмми, что лучше всего соглашаться со всем, что я говорю. Ты слышишь меня? – Я киваю, мои руки невероятно туго стянуты над моей головой. – Теперь ты моя, – говорит он, скользя по кровати. Он хватает меня за лодыжки и разводит их в стороны, шесть лет кошмаров обрушиваются на меня, как товарный поезд.

«Сыграй свою роль», – говорю я себе. – «Покорись ему. Заставь его поверить в ложь».

– Теперь я твоя, – повторяю я, не двигаясь, когда он подносит нож к свету.

Какого хрена он собрался делать?

Вопрос, должно быть, написан на моем лице, потому что он улыбается, скользя холодным металлом по внутренней стороне моего бедра.

– Знаешь, – говорит он, царапая лезвием мой клитор, заставляя меня вздрагивать, – если ты не хочешь делать то, что тебе говорят, может, я просто, вместо этого, вставлю в тебя это. – У меня слезятся глаза. Я в ужасе. Единственное, о чем я могу думать, так это о том, что ему так нравится меня трахать, что он точно не будет трахать меня острым концом ножа. Кажется, он читает мои мысли. – Есть и другие девки с тугими кисками, как у тебя, – говорит он, кончик ножа едва задевает мой чувствительный комок, но этого достаточно, чтобы заставить меня дрожать в предвкушении смерти.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, затаив дыхание, в уголках моих глаз выступили слезы. – Ты хочешь, чтобы я умоляла? Я умоляю. Пожалуйста, развяжи меня. Пожалуйста, убери нож.

Он улыбается мне.

– Я не хочу, чтобы ты умоляла. Мольба означает, что я могу тебя послушать. А ты моя. Я решаю, что с тобой будет.

Он отводит нож обратно к моей внутренней стороне бедра, и я на мгновение расслабляюсь.

Я смотрю, как его голова исчезает между моими ногами, но ничего не вижу, и внезапно мне становится страшно. Я чувствую его горячее дыхание на своем клиторе, и стону, борясь со связывающим меня шелком, ища бесполезный побег. Он угрожает мне ножом, но я действительно не верю, что он собирается причинить мне боль из-за чего-то столь незначительного, как вызов, брошенный ему в разговоре.

Я выгибаю спину, когда его язык соприкасается с моим клитором, сначала мелкие круги, которые становятся более быстрыми и концентрированными. Он больше никуда не продвигает свой язык, просто сосредотачивается на моем клиторе, заставляя меня корчиться под его ртом. Стон замирает у меня в горле, когда он останавливается и поднимается достаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.

– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он, его глаза все еще полны боли и ненависти.

Киваю.

– Да, – шепчу я.

«Не плачь. Не плачь».

Он ухмыляется, продолжая лизать и сосать между моих ног. Мои бедра начинают непроизвольно царапаться о его лицо, когда я карабкаюсь к той сокрушительной вершине, которую обещает мне его язык.

Это невероятно приятно, и в то же время, когда открытая ладонь Дорнана упирается в мое бедро, а плоская сторона его лезвия прижимается к моей плоти, я знаю, что он еще не закончил дразнить меня обещаниями боли. Я проглатываю свой стыд, чувствуя отвращение к себе, что я вообще могу возбудиться с этим мужчиной, не говоря уже о том, что он привязал меня, прижимаясь ножом к моей коже. Это все неправильно и развращено, и я не могу не задаться вопросом, что это – жизнь здесь, с ним – делает с моей и без того испорченной головой.

Как может кто-то настолько жестокий, настолько ужасающе лишенный доброты, заставить меня чувствовать, во всяком случае физически, себя так чертовски хорошо? Мой мозг понимает, что я чувствую страх, но мое тело принимает это за возбуждение.

Думаю, это все из-за того же чувства дрожи и неистового сердцебиения, в конце концов.

Мои ноги начинают дрожать, хотя я безнадежно пытаюсь остановить то, что вот-вот должно произойти.

«Не кончай, не кончай...»

– Кончи для меня, детка, – говорит Дорнан, прижимаясь к моему чувствительному клитору, когда все во мне сжимается, и я кричу.

Я кончаю, и это божественно. А потом – боль. Красная, подавляющая боль.

Я кричу так громко, как никогда раньше, моя нога в огне, когда Дорнан сильно вонзает свой нож в мое бедро, по рукоять. Он смотрит на меня, явно возбужденный, с темнотой, все еще танцующей в его глазах.

– Перестань кричать, – приказывает он.

Я не могу. Боль невыносимая, разрывающая меня на окровавленные куски.

Я чувствую сдвиг веса, когда он покидает поле моего зрения, а затем возвращается с моими скомканными трусиками.

Я все еще кричу, когда пытаюсь зажать рот, но он быстрее меня. Внезапно я издаю крик, но ничего не выходит, комок черного кружева, засунутый мне в рот, блокирует любые звуки.

Нет ничего хуже, чем испытывать боль и быть не в состоянии кричать. Звук крика, сама его вибрация в груди – это небольшое отвлечение. Молчание только усугубляет агонию.

– Если бы я уже не опаздывал, я бы остался здесь и трахал тебя, пока ты не сломаешься, – говорит он, и я ему верю. – Увидимся через несколько дней, – холодно говорит он, глядя на нож в моей ноге. – Если тебе удастся освободиться, приведи в порядок эту гребаную кровать.

Боль жуткая, и я чувствую каждый удар своего сердца, когда моя нога падает на кровать. Я лежу несколько минут, каждая мысль поглощена красной болью, разрывающей мою ногу.

Моя бедренная артерия – зацепил ли он ее? Неужели я истеку кровью здесь, на этих жестких простынях, одна, связанная?

Я проверяю завязки на запястьях, пытаясь понять, смогу ли я освободить руки, но это бесполезно. Он крепко привязал меня. Я сжимаю онемевшие руки в кулаки, пытаясь сохранить в них циркуляцию крови.

Как долго я пробуду здесь? Что, если кто-то найдет меня голой и истекающей кровью. Бл*ть. Что, если Джейс найдет меня? Это слишком ужасно, чтобы думать об этом. Потому что тогда есть альтернатива – что, если он меня не найдет? Что, если это сделает один из других братьев? Однажды они сделали это со мной, и тогда я могла дать отпор. Теперь, лежа здесь, обнаженная, безмолвная и совершенно уязвимая – я просто не могу допустить подобного.

Я оглядываюсь вокруг, пытаясь не обращать внимания на ужасающую боль в ноге, когда понимаю, что нуждаюсь именно в этом.

Нож.

Я делаю глубокий вдох через нос и стиснув зубы в предвкушении, используя мышцы живота, чтобы прижать ноги к лицу. Слава богу, он не связал и мои лодыжки, иначе, у меня действительно не было бы выбора.

Боль в ноге усиливается, когда двигаю ею, мне тяжело дышать из-за своего импровизированного кляпа, я слегка всхлипываю, когда вижу, как моя кровь сочится из колотой раны, нож все еще торчит, вогнаный по рукоять. Теперь, когда моя нога поднята, кровь начинает стекать по моему бедру и течет по моему голому животу, заставляя меня дрожать.

«Ну давай же. Ты связана всего лишь одним гребанным галстуком, а в бедре – нож. Это легко».

Но это непросто даже для того, кто в школьные годы занимался гимнастикой. Я могла быть гибкой, но не тогда, когда ты не можешь скручиваться и искажать свое тело из-за раны и очень крепко связанных конечностей. Я продолжаю пробовать различные способы поднять ногу к лицу и рукам, надеясь, что смогу вытянуть пальцы, чтобы схватить нож и вытащить его. Я быстро устаю, мне нужен перерыв между каждой попыткой, так как у меня все больше кружится голова и меня тошнит.

Наконец, я понимаю, что мне, возможно, придется изменить положение своего тела, так, чтобы я лежала параллельно изголовью кровати, а не прямо посередине ее. Я медленно и неуклюже шаркаю своим телом и хмурюсь, когда смотрю на оставленное мной пятно темно-красной крови.

Ублюдку придется купить новый матрас.

Я умудряюсь вывернуть руки достаточно, чтобы сесть, и тут же вытаскиваю трусики изо рта. Я болезненно разминаю челюсть и глубоко вдыхаю воздух. Гребаный мудак. Не могу поверить, что он просто всадил в меня нож, пока пожирал своим ртом. Это заставляет меня хотеть найти его и пустить шесть пуль между его мертвыми черными глазами и седьмую в его сердце, для равновесия.

Я шевелю пальцами, чтобы снова почувствовать их, и резко поворачиваюсь, чтобы ухватиться за рукоять ножа, торчащую из моей окровавленной ноги. Я кривлюсь, раздумывая, как вытащить нож.

Когда я это сделаю, крови станет намного больше.

Я стискиваю зубы, считаю до трех и изо всех сил дергаю нож вверх. Он выходит с мясистым хлюпаньем, от которого сводит мой живот и делает пульсирующую боль в бедре примерно в десять раз сильнее, чем была раньше.

Кровь струиться из моей ноги, когда я беру нож и маневрирую им своими неуклюжими пальцами, пиля тонкий, но невероятно прочный шелк, удерживающий мои руки в заложниках положения.

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем нож перерезал ткань, и мои руки упали на колени, свободные, но онемевшие. Я немедленно сжимаю угол простыни в руке и прижимаю его к своей ножевой ране, чтобы остановить кровотечение.

Конечно, мне повезло, что Джейс выбрал именно этот момент, чтобы постучать в дверь.

– Уходи, – кричу я, у меня перехватывает дыхание.

– У тебя все нормально? – кричит в ответ Джейс. – Я слышал крики, и ничего хорошего они не предвещали. Ох, черт, – он открывает дверь, когда говорит это, выглядывая из-за угла, и когда его взгляд останавливается на мне, или, точнее говоря, на простынях, залитых моей кровью, он выпрямляется и бросается ко мне. – Что за хрень? – Я натягиваю простыню на свое обнаженное тело, внезапно смущенная тем, как, должно быть, выгляжу. – Это что за, мать его, красная свадьба здесь проходила, – выдыхает он. – Что, черт возьми, случилось? У тебя все нормально?

– Я в порядке, – мрачно говорю я, бросая нож на кровать рядом со собой. Меня тошнит. Чертовски болит нога. И я не хочу на него смотреть. Он просто продолжает смотреть, разинув рот. – Ты можешь передать мне мое платье? – устало спрашиваю я, указывая на черный материал на земле, у его ног.

– Конечно.

Он берет материал двумя пальцами и осторожно протягивает мне. Оно испачкается кровью, но меня это не волнует. Я просто хочу быть одетой.

Джейс отворачивается, и я натягиваю платье через голову, позволяя ему растечься вокруг моих бедер, чтобы прикрыть меня, но не касаться моей раны. Не то чтобы это важно. Я залита ярко-красной кровью, которая с каждой минутой становится все холоднее и более липкой.

Джейс осторожно подходит ко мне, изучая мое пустое лицо.

– Что случилось? – тихо спрашивает он.

Я тяжело сглатываю.

– Судя по всему, я напоминаю твоему отцу человека, которого он знал. Кого-то, кого он в прошлом обезглавил.

Глаза Джейса расширились, и он тяжело сглотнул. Я молча проклинаю себя, вспоминая, насколько близки они были с Марианой. Она заменила ему мать, после того, как его собственная была убита.

– Значит, он просто всадил в тебя нож и оставил здесь? – спрашивает Джейс, нисколько не удивленный.

Я киваю, неуместно хихикая.

– Но сперва он связал меня.

В его темных глазах вспыхивает беспокойство.

– Тебе следовало бежать, когда у тебя еще была такая возможность, – говорит он.

Я не отвечаю. Я не сбегу. Не сейчас, когда я вкусила слезы и печаль Дорнана, не после того, как я увидела, как Чад сделал свой последний вздох. Я не уйду, покане разберусь со всеми.

Я убираю простыню с бедра, чтобы увидеть, что кровотечение замедлилось. Джейс с болезненным восхищением смотрит на мою изуродованную ногу.

– Я найду аптечку, – говорит он, оглядываясь. – Давай вытащим тебя из этой комнаты.

Я смотрю на свою ногу, гадая, смогу ли ходить, и решаю встать и проверить ее.

– Сука, – бормочу себе под нос, нога подгибается подо мной, слезы стекают из уголков моих глаз.

– Давай, – говорит Джейс и одним быстрым движением подхватывает меня на руки, словно собирается перенести через порог.

– Теперь это действительно похоже на красную свадьбу, – неуверенно говорю я, склоняя голову вперед и ударяясь о его грудь.

Джейс только качает головой, и я вижу, как в уголках его рта появляется легкая улыбка.

– Такое ощущение, словно ты читала «Игру Престолов», – говорит он, помогая мне открыть дверь и несет по пустынному коридору.

– Я смотрела сериал, – говорю я, пряча лицо у него на груди. – Это считается? – Он входит в другой дверной проем, примерно через десять дверей от комнаты Дорнана, и кладет меня на кровать. – Это твоя комната? – спрашиваю, оглядываясь.

Я падаю на кровать, у меня кружится голова, я чувствую слабость и чувствую себя пьяной. Мои глаза на мгновение закрываются, и Джейс грубо трясет меня.

– Эй, Саманта? – его тон сейчас на сто процентов серьезен.

Я приоткрываю одно веко, хотя это дается мне с трудом.

– Я устала, – говорю, снова закрывая глаза.

– Я отвезу тебя в больницу, – говорит он, и, услышав это, мои глаза резко открываются, и я сажусь.

– Нет. Никаких больниц. Только аптечка.

Он качает головой.

– Саманта, ты вся залита кровью, и продолжаешь истекать! Бинт не поможет.

Он подходит, чтобы меня поднять, я кладу руку ему на предплечье.

– Никаких больниц, – категорично говорю я. – Нужны всего лишь иголка и нитка. – Я думаю об этом мгновение. – И бутылка Джека.

– Не лучше ли протереть рану спиртом? – с сомнением спрашивает он.

– Я не собираюсь его втирать, я собираюсь его пить, – говорю я сквозь стиснутые зубы.

Он исчезает и возвращается через несколько минут с маленькой пластиковой коробкой, помеченной белым крестом над красным квадратом, с запечатанной бутылкой бурбона, бутылкой колы и небольшим набором для шитья.

Я смотрю на колу, когда он закатывает мое платье по бедру вверх, сдвигая пропитанную кровью наволочку, которую я использовала, чтобы остановить кровотечение. Он открывает аптечку и вытаскивает упаковку стерильных салфеток, разрывая ее зубами. Возможно, это не совсем стерильно, но я не жалуюсь.

– Кто такая Мариана? – морщусь я, моя голова набита ватой, а в ноге острая, пульсирующая боль, которая не притупляется.

– Полагаю, она была моей мачехой. Она никогда не выходила замуж за моего отца, но была с ним долгое время.

– Иисус! – Клянусь, он протирает мою ногу спиртом.

Я беру бутылку бурбона, которую он бросил на кровать рядом со мной, откручиваю крышку и делаю большой глоток, который одновременно обжигает мое горло и успокаивает мои потрепанные нервы.

– Извини, – бормочет Джейс, заканчивая обрабатывать рану. Он отступает и осматривает ее. – Она действительно нуждается в швах. – Он мягко ощупывает ее. – Насколько глубоко он вогнал нож?

Я хочу засмеяться, но не решаюсь.

– До упора, – говорю я, проглатывая желчь и наполняя рот еще большим количеством бурбона.

– Нам нужен врач, – говорит он. Я стиснула зубы и протянула ему бурбон, схватила набор для шитья с кровати рядом со мной и расстегнула молнию. Достала небольшую иглу и моток черных ниток, пытаясь трясущимися руками попасть концом в ушко иглы. – Вот, позволь мне сделать это, – говорит он. Джейс забирает у меня иголку с ниткой и достает из заднего кармана зажигалку. Я ложусь на кровать, пока он занимается иглой и ниткой. – Ты готова? – спрашивает меня.

Я принимаю сидячее положение, комната кружится.

– Не совсем.

– На счет три, – говорит он, одной рукой сдавливая мою разорванную кожу, а другой удерживая иглу. – Один, два...

На два он вдавливает иглу в мою плоть. Боль рикошетом проходит по всему моему телу, каждый нерв вспыхивает от шипящей, жгучей боли.

– Разве было уже три? – бормочу я сквозь стиснутые зубы.

Он не отвечает, просто ругается и протягивает мне иглу.

– Нить продолжает рваться, – говорит он.

Я закатываю глаза.

– Леска, – выплевываю я. – Леска подойдет.

– Я сейчас вернусь, – говорит он, выходя из комнаты и закрывая дверь. Он ушел ненадолго, минут на пять, но, когда вернулся, тяжело дышал.

– Ты решил пробежаться? – саркастически спрашиваю я.

В одной руке он держит катушку с новой рыболовной леской, а в другой – небольшой мешочек с не совсем белым порошком.

Я уставилась на мешочек, заинтригованная.

– Героин?

Он протягивает его, кивая.

– Почти чистый, – говорит он. – Тебе понадобится совсем немного.

Я беру щепотку порошка из мешочка и высыпаю его на перепонку между большим и указательным пальцами. Прижимая его к носу, закрываю одну ноздрю и с силой вдыхаю.

Почти сразу же чувствую, как блаженный покой оседает на моих плечах, даже когда проглатываю горький привкус героина, покрывающий заднюю стенку моего горла.

– Ты в порядке? – спрашивает Джейс.

Я киваю.

– Да. Действуй.

Он вонзает иглу в мою плоть, и, хотя боль все еще очевидна, теперь она стала гораздо более терпимой.

– Я не знаю, как это завязать, – говорит он.

Я снисходительно машу рукой.

– Не имеет значения.

– Будет шрам, – продолжает он.

Какой еще шрам?

– Не имеет значения.

Он смеется.

– Ничего не имеет значения, когда ты под кайфом.

– Я не под кайфом, – говорю я, глядя на странные формы, которые потолочный вентилятор создает на стенах.

– Хорошо, – говорит он, вставая, чтобы полюбоваться своей работой. Я вытягиваю шею, пытаясь хоть мельком увидеть свою боевую рану, не вставая. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Я лениво пожимаю плечами, плывя на облаке пушистого зефира.

– Насколько это возможно, после того, как в мою ногу всадили нож. – В мою одурманенную голову приходит мысль, и я хмурюсь. – И вообще, откуда ты знаешь, как зашивать раны?

Его лицо появляется прямо над моим, на его слегка растянутом рте виден намек на улыбку.

– Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, – говорит он. – Ну, давай же. Мы уходим отсюда. Я отвезу тебя к себе.

Я сажусь и оглядываю невзрачную комнату.

– Разве это не твоя комната?

– Саманта, – говорит он, ухмылка играет на его губах. – Ты правда думаешь, что я живу в доме мотоклуба?

Мы мчимся вниз по улице, когда я понимаю, что уже ездила по этому маршруту.

– Куда мы едем? – спросила я.

Было жарко и душно. Мы с Джейсом сидели на заднем сидении, Мариана с папой спереди.

– Увидишь, – встревоженно сказала Мариана с ее колумбийским акцентом.

Я посмотрела на Джейса, который переводил взгляд с Марианы на моего отца, прежде чем обеспокоенно посмотреть на меня. Я положила руку на горячее кожаное сидение между нами и подняла ладонь, покачивая пальцами. Джейс улыбнулся, отчего в уголках его темных глаз появились складочки, взял меня за руку и сжал ее.

Мой отец остановился возле дома Марианы, но припарковался за зданием, подальше от посторонних глаз. Когда он это сделал, мой желудок перевернулся. Я выросла в этом мире, и знала, если отец начал прятаться и вести себя скрытно – наши дела плохи, и будет еще хуже.

Зайдя в квартиру Марианы, где жил Джейс, нам сказали сесть на диван, а Мариана с отцом сели напротив нас.

– Папочка, – нервно сказала я. – Что происходит?

Он вздохнул, его глаза казались истощенными и постаревшими, когда он пристально смотрел на мою руку и руку Джейса, которая сжимала мою в защитном жесте.

А Мариана не вздохнула. Она улыбнулась, ее прекрасное лицо загорелось вещами, запрещенными для любовницы вице-президента МК «Братья Цыгане». Потому что, хоть имя говорит о том, что они бродяги и путешественники, то же самое нельзя сказать об их семьях, детях и любовницах. Эти люди были фактически пойманы в паутину лжи и кровопролития, им было запрещено уходить далеко от бдительных глаз клуба.

– Мы уезжаем, – сказала она, надежда танцевала в ее глазах. Эта надежда, которую она растила в себе, была очень опасной и разрушительной вещью. Я кивнула, глядя на Джейса, который выглядел так, будто вот-вот взорвется. – Ты поедешь с нами, сынок, – нежно сказала Мариана, протянув руку, и погладила его по щеке. – Тебе не нужно бояться. Я всегда буду заботиться о тебе, как о своем родном ребенке.

Я продолжила смотреть на моего отца, одна мысль беспокоила меня, слабое звено в их плане.

– Мама тоже едет? – спросила я, наконец заметив, насколько близко сидели Мариана и мой отец друг с другом, время от времени их колени соприкасались, ее рука поглаживала его руку, как она смотрела на него и как он смотрел на нее.

Мое горло сжалось, когда я увидела то, что они скрывали долгое время.

– Нет, – в итоге сказал мой отец, и я практически могла почувствовать вкус вины в его словах.

Я не отрывала от него взгляд, что-то мощное проходило между нами. Мне нужно было, чтобы он знал, что я понимаю. Почему он оставил свою жену, мать своего ребенка, волкам.

Потому что она одна из них.

– Хорошо, – твердо сказала я. – Она только сдаст тебя.

Мой отец наклонил голову, из-за облегчения или печали – я никогда не узнаю.

– Ты хорошая девочка, Джульетта, – сказал он, его слова крепко засели у меня в груди.

Несколько недель спустя все мы были либо мертвы, либо желали смерти.

Не успела я оглянуться, как мы приехали к Джейсу домой. Он так и не съехал, даже после того, как здесь убили Мариану. Я в состоянии шока, вспоминаю все те разы, когда моя рука чесалась, чтобы схватить телефон и позвонить ему, сказать, что я в безопасности, сказать, что меня любит кто-то, даже если этот кто-то не может быть им. Я задумалась над тем, что заставило его остаться здесь, и поняла, что после смерти его собственной матери, это, наверное, единственное место, где он когда-либо чувствовал себя дома.

Он помогает мне зайти внутрь, проводит мимо того самого дивана из моих воспоминаний, наркотик и скорбь угрожает разорвать меня на части и раскрыть все мои секреты. Когда Джейс укладывает меня на кровать и накрывает одеялом, я сглатываю слезы и остатки героина, которые прилипли к моему горлу.

– Спи, – нежно, но настойчиво говорит он.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он уже вышел из комнаты.

Я просыпаюсь через несколько часов. Где я, бл*ть, нахожусь? Чувствую запах кофе и бекона, и мой желудок урчит, как будто напоминая, что его давно не кормили.

У меня ужасный привкус во рту, горький и затхлый, и я жажду этого кофе, как наркоман, нуждающийся в дозе. Я отбрасываю одеяло и осторожно встаю на ногу, проверяю, чтобы убедиться, что она выдержит. Болит, но уже не так сильно, как раньше, и я хромаю в сторону кухни, держась за стены и удерживая свой вес преимущественно на не поврежденной ноге.

Джейс занят тем, что разбивает яйца на сковородку и переворачивает кусочки шипящего бекона. Живот снова урчит. Я умираю с голоду. Приземляюсь на стул у кухонной стойки, и подтягиваю ногу в наименее болезненное положение. Поглядывая на две чашки с кофе, которые стоят на столе, беру ближайшую и подтягиваю поближе к себе. Горячо и горько, крепкая колумбийская смесь, такая же, как делала Мариана, и я задаюсь вопросом, что еще Джейс продолжает делать так же, как и она.

Интересно, он тоже думает, что я похожа на нее? И ухаживает за мной, потому что положил на меня глаз или потому что видит во мне ее более бледного и высокого двойника?

– Как нога? – спрашивает Джейс, выкладывая тосты на две тарелки.

Я киваю.

– В порядке. Спасибо.

Он фыркает, и я жду объяснений.

– Ты не будешь такой благодарной, когда увидишь, как ужасно я тебя зашил, – говорит он, кладя жаренные яйца поверх каждого тоста.

Я пожимаю плечами и делаю глоток кофе.

– Без разницы.

Он внимательно осматривает меня, когда заканчивает накладывать кусочки бекона на тарелки, передавая мне одну из них.

– Наверное, трудно будет найти работу по твоей специальности, – говорит он, стараясь звучать непринужденно, но с недвусмысленным вопросом, скрытым в своих словах. – Я имею в виду после того, как ты уедешь. – Я чуть не подавилась куском бекона, который взяла из тарелки, мой рот полон вкуснейшего жира и соленого мяса. – Давай поедим на балконе, – говорит он, забирает у меня тарелку и идет к стеклянным окнам, где открывается вид на залив Санта-Моники.

Он толкает ногой раздвижную дверь и выходит на террасу, достаточно большую, чтобы на ней поместился круглый стол, два стула и несколько цветов в горшках.

Я беру обе чашки и начинаю идти за ним, но боль простреливает мою ногу. Джейс спешит назад, забирает кофе, ставит его на стол и возвращается, чтобы помочь мне дохромать до стола. С его помощью я сажусь и вдыхаю прохладный океанский воздух, который овевает нас.

Джейс ест быстро, буквально опустошая тарелку, в то время как я едва успела поднять вилку, отпивает кофе и задумчиво смотрит на горизонт и бирюзовую воду.

– Тебе нравятся пейзажи, – слова вылетают из моего рта прежде, чем я могу остановиться. – Крыша, этот балкон – такое ощущение, что ты всегда ищешь что-нибудь еще.

Улыбка растягивает его полные, сексуальные губы, и он отрывает взгляд от воды, чтобы посмотреть на меня.

– Мне нравится смотреть на красивые вещи, – говорит он, его взгляд прикован ко мне, поэтому я краснею и отворачиваюсь. – Они помогают мне забыть мою уродливую жизнь.

– Неужели твоя жизнь настолько ужасна? – спрашиваю я, больше всего на свете желая, чтобы он сказал «нет».

Мне хочется, чтобы он сказал, что счастлив. Но я вижу по его лицу и слышу в его словах, что это не так.

Он не отвечает, вместо этого указывает на квартиру позади нас.

– Это место принадлежало последней одержимости Дорнана, – говорит он, его глаза потемнели от тревоги. Я ничего не говорю, просто смотрю на него и жду объяснений. Он ставит свою чашку на стол и рассеянно царапает пальцем рисунок на ободке. – Она мертва, – заканчивает он, его голос пропитан горечью.

– Что произошло? – спрашиваю я, боясь услышать его версию.

– Она была верна ему и клубу на протяжении десяти лет. А потом попыталась уйти, – голос Джейса ломается, – и он убил ее. – Я сглатываю огромный ком в горле, не позволяя себе представить, как бы мы жили, если бы им это удалось. Если бы мы выбрались. Это было бы великолепно. – Она была из Колумбии, – говорит Джейс. – Она жила здесь много лет, прежде чем я переехал сюда, но у нее все еще был очень сильный акцент. Сначала я едва мог понять, что она говорила.

Он беззвучно смеется, но его рассказ далеко не веселый. На мгновение задаюсь вопросом, была ли она жива, когда Дорнан отрезал ей голову. Я бы поставила все свои деньги на то, что именно так и было.

Я смотрю на движение его губ, и понимаю, что мы так и не поговорили о том, что случилось вчера на поминках. Тот поцелуй, такой короткий, но полон чувств, мое сердце пропускает удар, только вспоминая его. Я хочу заговорить об этом, но боюсь, что он снова сбежит, так что даже не пытаюсь.

– Твой отец знает, что я здесь?

Настроение Джейса меняется на агрессивное, он стискивает зубы и на его щеках ходят желваки.

– Не знаю. Я не разговаривал с ним.

Я киваю.

– Я должна позвонить ему. Он разозлится, если вернется и не увидит меня там. – Джейс шокировано смотрит на меня, его брови взлетают вверх так высоко, насколько это возможно. – Я должна была очистить все от крови, – объясняю я.

После моих слов его челюсть отвисает.

– Ты, бл*ть, прикалываешься надо мной? – спрашивает он, снова сжимая руки в кулаки.

Бл*ть.

– Пожалуйста, не будь таким, – говорю я. – Ты не понимаешь.

«Ты не понимаешь, ты не понимаешь. Блядь, я до сих пор люблю тебя, после всех этих лет, но ты просто не понимаешь».

Он проводит рукой по своим коротким волосам, его лицо пылает от гнева.

– Я прекрасно понимаю, – сдержанно говорит он. – Я понимаю, что ты выжила из своего долбаного ума.

Я тяжело сглатываю. Мне хочется ответить, но мой мозг вдруг чувствуется как кашеобразный суп. Моя нога начинает пульсировать, и хоть я привыкла к боли, это ощущение, которое быстро распространяется по моему телу, является чем-то совершенно другим. Мои нервы взрываются, шипят и кричат каждый раз, когда я делаю судорожный вдох. Я чувствую, как лоб покрывается капельками пота, и у меня кружится голова.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не могу выдавить ни слова. Я снова закрываю его. Мне хочется пить. Я протягиваю руку, чтобы взять стакан воды, который чудесным образом материализовался передо мной. Он находится в моих руках всего две секунды, пока не выскальзывает из пальцев и не разбивается о пол, разлетаясь осколками у моих ног. Я просто смотрю. И не знаю, что мне делать. Все кажется размытым и тусклым, как будто я пытаюсь пройтись по дну мутной реки.

Джейс разговаривает со мной, но я не слышу его из-за гула в моих ушах. Мне нужно на мгновение закрыть глаза, и тогда все будет хорошо.

Тогда все будет в порядке.

Проснувшись на этот раз, я снова нахожусь в кровати Джейса, но все кажется по-другому. Смотрю вниз и вижу, что мое черное платье исчезло, сменившись большой черной футболкой и боксерами. Мои щеки загораются, когда я понимаю, что кто-то должен был раздеть меня, чтобы переодеть.

Заметив какое-то движение слева от меня поворачиваюсь, чтобы увидеть Джейса, он сидит в кресле, которое он перетащил в спальню, и внимательно за мной наблюдает. И только сейчас я понимаю, что в сгиб моего локтя вставлена капельница, и по прозрачной пластиковой трубке в мою вену поступает кровь.

Я резко сажусь и пытаюсь выдернуть иглу, которая воткнута в мою плоть и закреплена пластырем.

– Эй, – говорит Джейс, убирая мои пальцы от иголки. – Это переливание крови. Врач только что уехал.

Я прекращаю дергать капельницу.

– Врач? – переспрашиваю его. – Как долго я была в отключке?

Джейс пожимает плечами.

– Уже почти семь.

Вспоминаю утро.

– Но я проснулась в семь, – начинаю, совершенно сбитая с толку и чувствуя себя жалкой и уязвимой.

– Сейчас вечер, – объясняет он.

– Я проспала весь день? – спрашиваю Джейса, скидывая с себя простыни.

– Да, – медленно говорит он, как будто я тупая.

– Почему я чувствую себя так, будто получила дозу героина? – задаю вопрос, не в состоянии слезть с кровати.

Вместо этого падаю обратно на мягкие подушки.

– Врач ввел тебе немного морфина, – говорит он.

– Что? – я изо всех сил пытаюсь вспомнить о боли. Болит, но не так уж и сильно. Моя татуировка болела сильнее, чем порез на бедре. – Зачем?

Джейс поднимает брови, и я вижу, как он сдерживает улыбку.

– Я сказал ему, каким героем ты пыталась быть этим утром. Как не можешь остановиться, даже на минуту. Поэтому он дал тебе кое-что, чтобы ты смогла отдохнуть.

А теперь я злюсь.

– Ты позволил ему накачать меня? – я не верю своим ушам. – Седатировать меня? Я что, собака?

– Именно так он к тебе относится, – Джейс бормочет себе под нос.

Я снова сажусь и спускаю ноги с кровати. Смотрю на почти пустой пакет с кровью, который прикреплен к верхней части кровати из красного дерева, гравитация обеспечивает равномерную струйку крови в мои вены. Протягиваю руку, чтобы вытащить капельницу, но Джейс останавливает меня, прикрывая иглу.

– Не надо, – говорит он. – Пусть докапает. Ты потеряла много крови. – Я убираю от него руку. – Что такое? – спрашивает он. – Я просто пытаюсь помочь. Ты сказала никаких больниц, поэтому я позвонил врачу моего отца, чтобы он проверил тебя.

Я застыла, задаваясь вопросом, раздел ли меня доктор. Паникую, глядя на боксеры и футболку. Татуировка качественная, Эллиот проделал потрясающую работу, но, если свет упадет под правильным углом... если кто-то смотрел достаточно внимательно... шрамы все еще видно.

– Ты была вся в крови и в стекле, – говорит Джейс. – Я не смотрел, клянусь.

Немного расслабляюсь, когда не слышу в его голосе никакой вражды или подозрений. Потом слышу стук в дверь и подпрыгиваю на ноги, и комната мгновенно начинает кружиться вокруг меня. Я хватаюсь за кровать, чтобы не упасть и смотрю вниз на то, что на мне надето. Если Дорнан увидит меня в нижнем белье своего сына...

– Это он? – с тревогой спрашиваю я.

Джейс вздыхает.

– Сэмми, ради бога, ляг обратно, ладно? Это просто курьер принес пиццу. Дорнан вернется через несколько часов. – Он указывает на кровать и ждет пока я лягу, прежде чем выйти из комнаты.

Я натягиваю на себя одеяло и играюсь с ниткой, выбившейся из пододеяльника. Целый день с Джейсом и никакого Дорнана. Эта мысль волнующая, восхитительная и изнурительная одновременно.

Через несколько мгновений он возвращается, удерживаю коробки с пиццей в одной руке и горсть долларовых купюр в другой. Джейс засовывает деньги в карман джинсов и кладет пиццу на кровать, расставляя коробки на пустой стороне рядом с тем местом, где я лежу. Запах томатного соуса и чеснока проникает в мои ноздри, и я чувствую, как мой рот наполняется слюной.

– Пепперони или сыр? – спрашивает он.

– Пепперони, пожалуйста, – отвечаю я, и он протягивает мне завернутый в салфетку большой кусок самой аппетитной пиццы, которую я видела в жизни. Откусываю огромный кусок и пытаюсь жевать, потому что мой рот переполнен. Божественный вкус.

Джейс ест медленно, он наверняка еще ел после завтрака. Мы не разговариваем, пока я не съедаю четыре куска и задумываюсь о пятом. Джейс доел и терпеливо сидит в кресле возле меня. Я чувствую его взгляд и нетерпение что-то обсудить со мной.

– Что? – спрашиваю его.

– Что, что? – отвечает он с улыбкой на лице. Я тоже улыбаюсь, чувствуя себя намного лучше после еды.

– Ты выглядишь так, будто хочешь у меня что-то спросить, – говорю я, оглядываясь в поисках воды.

– У меня к тебе много вопросов, – говорит Джейс, съезжая в кресле и закинув ноги на край кровати. – Но мне кажется, тебе не понравится ни один из них.

У меня настроение поговорить, несмотря на мои секреты.

– Вперед. Спроси меня о чем-нибудь.

«Спроси, зовут ли меня Джульетта, и я, скорее всего, скажу «да». Попроси поцеловать тебя снова, и я сделаю это. Попроси убежать с тобой, и я буду не против».

– Где твоя семья? – спрашивает он, садясь ровно в кресле.

Ожидаемо.

– Мертвы, – отвечаю я. Технически, это не ложь. Папа мертв. Мама, можно сказать, тоже.

– Как?

Простейший ответ.

– Автокатастрофа.

Он кивает.

– Мне жаль.

Я пожимаю плечами.

– Почему? Ты же их не убивал.

Он закатывает глаза.

– Я имел в виду, что мне жаль о твоей потере. Моя мать была убита.

– Была убита, – повторяю я, несмотря на то, что прекрасно знаю, что произошло. – Звучит, как будто это произошло намеренно.

Его глаза затуманиваются и на мгновение кажется, что он где-то в другом месте. Потом моргает и туман исчезает. Он кивает.

– Это было намеренно.

Я осторожно смотрю на него.

– Ты не должен говорить об этом, если не хочешь, – говорю я.

Он пожимает плечами.

– Уверен, мой отец расскажет тебе когда-нибудь. Когда она узнала, что беременна мной, ушла из клуба и вернулась к своей семье в Колорадо. Каким-то образом Дорнан узнал обо мне, когда мне было пятнадцать. Однажды я вернулся домой из школы, а она лежала мертвая в ванной.

Рассказывая это, он кажется оторванным от реальности, и наверняка так и есть, потому что он онемел после всех ужасов прошлых лет. Не могу не вспомнить застенчивого, сердитого мальчика, который появился с титулом давно потерянного седьмого сына Дорнана, когда мне было тринадцать лет, и который украл мое сердце.

Я всматриваюсь в его лицо, кусая губы, в то время как он смотрит на меня скучающим взглядом.

– Что произошло прошлой ночью? – он повторяет тот же вопрос, что и вчера, когда нашел меня обнаженную и всю в крови.

Задумавшись на мгновение, отвечаю.

– Твой отец сказал, что я была бы отличной матерью для еще одного сына. Или дочери. – Я почти давлюсь словами, они такие горькие. – Я попыталась поспорить, и он разозлился. Плюс, он вдруг осознал, что я напоминаю ему его мертвую девушку.

Джейс бледнеет. Некоторое время ничего не говорит.

– Ты очень на нее похожа, – в итоге говорит он. – Почти пугающе. Глаза другие, но твои волосы, лицо, – его взгляд падает на мою грудь, а потом быстро возвращается к глазам. – Поразительно.

– Что с ней произошло? – мягко спрашиваю я.

Мне известно, что она умерла, и знаю, что Дорнан рассказал о ее обезглавливании, но не знаю, что произошло на самом деле. Почему ей и моему отцу не удалось сбежать с нами.

Почему все пошло так чертовски неправильно.

– Она хотела его бросить, – говорит он. – Думаю, он бы ее отпустил, если бы она просто исчезла, но...

– Но что? – допытываюсь я.

– Но она хотела забрать меня с собой, – в итоге говорит он. – Она умерла по моей вине. Все они мертвы из-за меня, – закончив предложение, он выглядит разрушенным, его глаза уставшие и опущенные, слышен скрежет зубов, когда он сжимает челюсть.

– Я уверена, что это не так, – говорю ему. – Это только так кажется, потому что ты единственный остался, чтобы справиться со всем этим.

Он пожимает плечами.

– Все, кого я люблю, умирают. Поэтому и живу один и стараюсь держаться подальше ото всех.

Это ужасно.

– Так грустно, – мягко говорю я. – А что насчет твоего отца? Твоих братьев? Они ведь твоя семья.

Если бы взглядом можно было убить, от меня остались бы лишь мелкие кусочки, так презренно Джейс смотрит на меня.

– Ты имеешь в виду моего отца, кто проткнул тебя ножом, только потому что ты похожа на женщину, которая умерла? Или мои братья, которые на самом деле животные?

– Прости, – говорю я.

– Ты ничего не знаешь об этой семье, – вспыльчиво говорит он, качая головой. – Ты должна была держаться подальше от всех нас.

– Ну, сейчас уже слишком поздно, – говорю я, пожимая плечами. – Но я могу насладиться этим по полной.

Джейс просто качает головой, явно не впечатленный моей шуткой. Но мне не все равно, я хочу открыться ему, рассказать каждую грязную маленькую тайну, которая удерживает мою душу в ловушке за стеной огненной лжи и обмана.

Но я не могу. Не потому что не доверяю ему, а потому что мне стало ясно, что он заложник своей семьи еще больше, чем я.

Я не могу рассказать ему, потому что не переживу, если он узнает о том, что я сделала. Я не смогу вынести отвращения на его лице, когда он узнает, что девчонка, которая трахается с его отцом и убивает его братьев одного за другим – это та же самая девчонка, которая сейчас сидит перед ним.

Но основная причина, почему я не могу рассказать ему – потому что знаю, что он сделает. Он захочет сбежать. Он любовник, а не боец, и у него не хватит сил убить их всех. Он может ненавидеть их, но он не убийца.

Никогда в жизни не была так уверена.

И, конечно же, существует то крошечное семечко сомнения, которое таится в самом темном уголке моего разума. Вероятность того, что он не поймет.

Вероятность, что, когда он узнает, что я обманывала его и убила его брата, он встанет на сторону Дорнана.

Нет ничего хуже этой мысли.

– Могу я спросить кое о чем? – говорю я, и мое сердце пускается вскачь от мысли.

Джейс пожимает плечами.

– Конечно. Это же не значит, что я отвечу.

Я делаю глубокий вдох, мое сердцебиение отдается в ушах. Я могу трахнуть мозги Дорнана и ничего не почувствовать, но, когда я рядом с Джейсом, это как фейерверк каждый раз.

– Почему ты меня поцеловал? – дерзко спрашиваю я.

Джейс беззаботно улыбается, наклоняя голову набок, обдумывая мой вопрос.

– Почему люди целуют других людей? – спрашивает он.

Я качаю головой, слабая улыбка появляется на моих губах.

– Это нечестно, – говорю я, двигаясь до края кровати, так что теперь смотрю на него под прямым углом, наши ноги почти соприкасаются. – Ты не можешь отвечать вопросом на вопрос.

Он пожимает плечами, веселая улыбка танцует на его роскошных губах. Ничего не могу с собой поделать. Протягиваю руку и касаюсь его подбородка, прижимая большой палец к нижней губе. Он смотрит на меня с неопределимым выражением на лице, и создается такое ощущение, будто мы падаем в пропасть, из которой никто из нас не выберется. Во всяком случае, не невредимыми. Может, у меня и новое лицо, но внутри бьется все то же сердце. Может, однажды он и потерял меня, но я все еще его, а он все еще мой.

Я наклоняюсь ближе, наши носы почти соприкасаются. Он повторяет мои действия, кладя руку на мою щеку.

Он качает головой.

– Что ты со мной делаешь? – выдыхает Джейс, неотрывно глядя мне в глаза.

«Люблю тебя», – думаю я.

Но не могу этого сказать, поэтому просто показываю ему. Я преодолеваю маленькое расстояние между нами, прижимая свои губы к его. Он тихо стонет, своего рода первобытный рык, который зарождается в его горле и заставляет мой язык трепетать, когда наши языки встречаются. Джейс кладет руку на мое бедро, на то место, где находятся шрамы под всеми этими красивыми цветными чернилами, и я невольно вздрагиваю. Он двигает руку к моему лицу, к затылку, притягивая меня ближе, углубляя поцелуй. Я как будто падаю целую вечность, но это хорошее падение. Потрясающее чувство.

Такое ощущение, что я была рождена, чтобы любить этого мужчину.

И сейчас, когда я целую его, когда люблю его, мое сердце падает. Я замираю.

Я не должна была этого делать.

Ради него, я не могу этого сделать. Если позволю ему поцеловать меня так, это разорвет нас обоих на части, а мы уже достаточно разрушены внутри.

Джейс чувствует, как я замираю и отклоняется, слегка сбившись с дыхания, и хмурится.

– Что случилось? – мягко спрашивает он.

Я тяжело сглатываю, злая и опечалена тем, что наш момент упущен.

Что случилось? Битва внутри меня, как горькая война, заставляет мой разум сражаться с возможностями. Я только начала, а уже хочу, чтобы это все было сделано. В моей голове проносится образ Дорнана и его оставшихся сыновей, как они в муках сгорают заживо в огне, и как мы с Джейсом наблюдаем за этим.

Если бы все было так просто.

– Все, – говорю я, разразившись слезами.

Я так сильно устала, мое тело все еще находится в каком-то шоковом состоянии. А еще чтобы сучка почувствовала себя еще хуже, думаю, сейчас почти то самое время месяца. Я – клубок эмоций.

Выражение лица Джейса меняется со сбитого с толку на встревоженное, и он одним быстрым движением пересаживается с кресла ко мне на кровать, не отрывая от меня взгляда.

Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но передумывает. Я так устала лгать, мне так осточертело быть сильной.

Моя решимость ослабевает, когда он придвигает мою голову к своей груди. Я прижимаюсь к нему, цепляюсь за него, потому что, если отпущу, боюсь того, что может случиться дальше.

Мобильный Джейса звонит, нарушая тишину. Он неохотно отстраняется от меня и уходит в другую комнату, чтобы ответить.

Когда он возвращается, он не в настроении.

– Дорнан скоро приедет, чтобы забрать тебя, – говорит он бесстрастным голосом.

Мы действительно только что целовались? Снова? Не могу поверить в это. Просто не могу.

Опускаю взгляд и тяжело сглатываю.

«Только, бл*ть, не плачь, ты сможешь это сделать. Ты должна это сделать ради своей семьи. Ради себя».

Джейс замечает выражение моего лица и вскидывает руки.

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сделал, – говорит он с отчаянием.

– Я такая идиотка, – честно говорю я со слезами на глазах. Выражение лица Джейса падает, и он выглядит так, будто хочет дотронуться до меня, но вместо этого разворачивается и выходит из комнаты.

Несколько минут спустя я немного успокаиваюсь и нахожу его на балконе. Он держится за ограждение, кулаки сжаты, костяшки побелели. Наверное, он услышал меня, потому что говорит, не оборачиваясь.

– Ты должна уехать. В следующий раз, когда выведешь его из себя, он просто убьет тебя. Просто так. Тебе нельзя оставаться, Саманта. – Я сглатываю, отклоняя голову назад, и смотрю в небо, как оно окрашивается в розовые и пурпурные тона в лучах заходящего солнца. – Я могу помочь, – вдруг говорит Джейс. – Могу помочь тебе выбраться.

Мотаю головой.

– Я не могу уехать. Я никуда не поеду.

Джейс делает шаг ко мне, хватает за плечи и трясет.

– Он убьет тебя, понимаешь? Господи, такое ощущение, что история повторяется. – Его плечи опускаются, когда он отходит от меня.

– Он не убьет меня, – говорю я, вытирая слезы с лица. – Пока нет.

Лицо Джейса снова превращается в камень, и он закрывается, и я могу только представить, сколько лет он провел за своими выстроенными стенами, терпел издевательства от своих братьев и выносил дерьмо Дорнана. Интересно, сколько могил ему пришлось выкопать для отца, скольким наркоманским сучкам пришлось заплатить, или что-то в этом роде, чтобы они не пошли в полицию и не погибли. И я знаю, что он ничего не может с этим поделать. Он будет продолжать спасать тупых девчонок, которые приходят в клуб «Братья Цыгане» в поисках защиты и заканчивают тем, что им приставили пистолет к голове или воткнули нож в бедро.

Но он не захотел бы меня спасать, не после того, как я закончу. После того, как уничтожу всю его семью.

Может он и не в близких отношениях со своими братьями, но они все, что у него есть. И когда я закончу, у него ничего не останется.

Мое сердце пропускает удар, только один, потому что я позволяю себе на мгновение задуматься о том, что бы случилось, прямо здесь и сейчас, если бы я сказала Джейсу правду. О том, кто я на самом деле и что делаю здесь. Конечно, он бы разозлился, но после этого? А ему будет не все равно? А если бы мы сбежали? Если бы мы ушли отсюда, забрали мои деньги и просто убежали, смогла бы я снова спать, зная, что он со мной?

– Он это сделает, – уверенно говорит Джейс. – Когда ты меньше всего ожидаешь, он будет там. И тогда для тебя будет все конечно.

– Ты просто не понимаешь, – говорю ему.

Это как будто я прошу его понять, хоть и не объясняю, что именно.

Он качает головой.

– Если передумаешь, дай мне знать. Он здесь.

Он указывает на парковку перед зданием, куда Дорнан заезжает на своем Харлее. Лучи заката отражаются тусклым мерцанием от полированного черного металла и хрома.

Мы безэмоционально стоим здесь, глядя издалека, как Дорнан паркует свой байк и исчезает на лестничной площадке.

Снова начинаю плакать. Джейс стоит с каменным лицом.

– Соберись, – шипит он.

– Это тот бл*дский морфин, который ты дал мне, – шиплю в ответ, вытираю слезы и иду внутрь в сторону ванны, где могу умыться и успокоиться.

Поэтому, конечно же, я почти кричу, когда врезаюсь в твердую грудь, одетую в кожу.

Это он.

Я смотрю вверх, слезы еще не высохли на моих глазах, и вижу черные глаза Дорнана, который пристально смотрит на меня. Я леденею, когда он с подозрением переводит взгляд на Джейса, а потом обратно на меня.

– Что, бл*ть, я только что прервал? – спрашивает он.

Я бросаюсь ему на грудь, становлюсь на цыпочки, покрывая короткими поцелуями его лицо.

– Я думала, ты не вернешься за мной, – затаив дыхание, говорю ему. – Я так сильно по тебе скучала.

Джейс с грохотом закрывает дверь на балкон.

– Она не переставала ныть, как сильно скучала по тебе, – рычит он отцу. – В следующий раз я заткну ей рот кляпом.

Дорнан взрывается смехом, вибрируя напротив моей груди, заставляя внутренности наполниться ужасом. Он поднимает мою голову и целует самым длинным и страстным поцелуем, который у нас когда-либо был. Но он даже не сравнится с интенсивностью тех мимолетных поцелуев, которые были у нас с Джейсом.

Это даже приблизительно не в этой гребаной реальности.

Дорнан отрывается от меня, и я восстанавливаю дыхание, избегая взгляда Джейса.

– Мне нужно в душ, – говорит он. – Слишком, бл*ть, долго был на этом мотоцикле. Ты, – он тыкает пальцем в мою грудь, – лучше присоединись ко мне через пять минут.

Он еще раз продолжительно целует меня перед тем, как повернуться и войти в ванную. Минутой позже я слышу, как включается вода.

– Ты прекрасная актриса, – говорит Джейс позади меня, каждое слово взвешенное и обдуманное.

Я поворачиваюсь, вытирая Дорнана тыльной стороной ладони со своего рта. Глаза Джейса холодные, руки скрещены на груди, когда он изучает меня, невозможно не заметить вид отвращения на его лице. Я глубоко встревожена тем, что он видит сквозь фасад, о чем Дорнан не догадывается, но в то же время втайне чувствую облегчение. Потому что, если он знает, что это ложь, может быть, он все равно захочет меня, как бы безумно и хреново это не звучало.

– Ты и сам не так уж плох, – говорю я, опуская руку.

Он просто мотает головой, со злостью сжав руки в кулаки, и вылетает из комнаты.

Я слышу звон ключей, как захлопывается входная дверь, и мое сердце падает, когда понимаю, что Джейс ушел.

Я жду как можно дольше, пока не проходит пять минут, прежде чем снимаю футболку и медленно ковыляю в ванную, чтобы присоединиться к Дорнану под душем. Он улыбается, когда видит меня, его взгляд устремлен на свежезашитую рану на моем бедре.

– Прости, малышка, – говорит он, опустившись на колени на плитке, осматривая ряд швов, которые его врач профессионально наложил мне на ногу. Он очень нежно проводит по нему пальцами, перед тем как усилить хватку на сгибе коленей, заставляя меня раздвинуть ноги шире, чтобы я не упала. Он с нежностью поцеловал мой чувствительный бугорок, его дыхание опалило кожу, приводя меня в замешательство. Он поднимается, остановившись, чтобы уделить внимание моему затвердевшему соску, прежде чем снова выпрямиться. Я дрожу, хватаясь за его твердые бицепсы, когда он прижимается ко мне. – Стань на колени, малышка.

Паника поднимается в моем животе.

– Я не могу, – шепчу ему. – Моя нога...

Его лицо искажается от разочарования, черные глаза впиваются в мои. Взгляд ползет вниз до моей колотой раны, а потом возвращается на мое лицо.

– Боль – это хорошо, – говорит он, крепко сжимая мою шею, прежде чем отпустить. – Поняла? Боль означает, что я, бл*ть, владею тобой. – Я неохотно киваю. – Скажи это.

– Ты владеешь мной.

– Почему?

«Вспомни Чада. Вспомни, кто ты. Я улыбаюсь».

– Потому что я твоя.

– Ты чертовски права, ты моя. А теперь, бл*ть, на колени.

Он придерживает меня, когда я с трудом медленно приседаю, моя нога кричит от свежей боли, которая распространяется по всей конечности, заставляя меня хотеть кричать.

Я чувствую, как пара швов расходятся и смотрю вниз, чтобы увидеть, как тонкие ручейки крови вытекают наружу и скользят вниз по моей ноге, распаренной в теплой воде. Этот вид придает мне силы. Сегодня я отдам свою кровь за него, а когда-нибудь он отдаст свою кровь за меня.

– Теперь, – самодовольно говорит он, прижимаякончик своего твердого члена к моим губам. – Покажи, как сильно ты по мне скучала.

Джейс был прав. Я отличная актриса.

Поэтому открываю рот и лгу.

После совместного душа, Дорнан отвозит меня обратно в клубный дом на заднем сидении своего байка.

Езда с Дорнаном ощущается неправильно. Я не чувствую себя свободной на ветру; чувствую себя в ловушке, словно бабочка, заключенная в стеклянной банке. Едва порхаю своими крыльями, ударяясь ими о мою невидимую крепость.

Только эта клетка сделана моими руками.

Я не должна жаловаться. Но у меня заканчивается терпение. Прошел почти месяц, за который я убила Чада, дважды поцеловала Джейса и трахалась с Дорнаном достаточно раз, чтобы моя голова пошла кругом. Интересно, что мой отец подумал бы обо мне сейчас, но потом прогоняю эту мысль, потому что он был бы в ужасе. Он был бы вне себя.

Его маленькая девочка убивает, трахает и лжет.

Мысль о том, что он умер, пытаясь спасти меня от этой жизни, все еще убивает меня.

Неделя проходит без неприятных сюрпризов и без ножевых ранений. Я просто много сидела в комнате Дорнана, ожидая его там, и много времени лежала на спине, пока он меня трахал. Каждый день моей жизни начинает казаться совершенно одинаковым, настоящим днем сурка для мстительных шлюх.

Я учусь прикусывать язык и не отвечать, как бы невозможно это ни было для меня. Джейс редко появляется и не смотрит в мою сторону.

Это очень, очень расстраивает меня.

Однажды я лежу на кровати Дорнана, вставив наушники в уши, киваю головой в такт музыки и слушаю плейлист «Месть», который Эллиот записал для меня. Я на песне «Эти сапоги сделаны для прогулок», когда Дорнан врывается в комнату, крича в свой телефон.

– Это были, бл*ть, они! – я слышу, как он рычит в телефон, его низкий голос рокочет в замкнутом пространстве. – Я видел их склад. Бочки с чистым метамфетамином выставлены до потолка, и именно они импортируют это дерьмо через судоходные склады. – Заинтригованная, делаю музыку тише, но продолжаю покачивать головой, как будто ничего не слышу из того, что он говорит. – Они наши враги. Конечно, они хотят меня на*бать. – Человек на другом конце провода что-то говорит и Дорнан на мгновение выглядит успокоенным. – Завтра мы уезжаем, – говорит он. – Засранцы думают, что могут поиметь моего ребенка? Мой клуб? Я сожгу этот гребаный склад дотла вместе с ними.

Все его тело напряжено, когда он отбрасывает телефон в сторону. Я снимаю наушники и засовываю их под подушку вместе с розовым айфоном. Он видел его, знает, что он у меня есть, но я не свечу им на случай, если он захочет забрать его у меня.

Он садится на край кровати и снимает свои черные ботинки, бросая их у своих ног. Подползаю ближе и кладу руку на его спину, облаченную в кожаную куртку, проверяя реакцию.

Когда он не отталкивает меня, я заползаю к нему на колени и обнимаю его, запуская пальцы в его короткие черные волосы. Моя нога уже почти зажила, и, хотя мне все еще больно, когда я так двигаюсь, это можно вытерпеть.

– Ты в порядке? – спрашиваю его, слегка наклонив голову.

Я смотрю прямо в его темно-карие глаза, почти того же цвета, что и зрачки, и меня поражает, насколько они отличаются от глаз Джейса. Цвет одинаковый, но взгляд совершенно противоположный. Одни смотрят с нежностью, а другие кричат о жестокости.

Я протягиваю руку между нами, потирая место, где Дорнан обычно твердый при одном лишь взгляде на меня. Но сегодня он не такой, слишком рассеян и поглощен мыслями о мести. Улыбаясь, убирает мою руку и позволяет ей упасть между нами.

– Куколка, ты пытаешься заставить меня почувствовать себя лучше?

Я пожимаю плечами.

– Знаешь, ты можешь поговорить со мной, – говорю ему. – Я прекрасный слушатель.

Он смеется, и на этот раз его смех светлый, беззаботный. Такой... нормальный. Меня трясет, когда я пытаюсь связать этот, казалось бы, невинный смех с монстром, скрывающимся внутри.

«Никогда не опускай свою защиту», – говорю сама себе. – «Последний раз, когда он был милым, этот мудак проткнул твою ногу ножем».

– Извини меня за ногу, – говорит он, как будто прочитав мои мысли. – Это был плохой день. Похороны Чада... Знаешь, мы не должны хоронить наших детей. Они должны хоронить нас.

Подождите... Он извиняется? Передо мной?

Я киваю, выдавливая улыбку.

– Я знаю. – «Я похороню тебя. Без проблем». – Что сделала Мариана, что это было настолько плохо? – спрашиваю его.

Он вздыхает.

– Сука пыталась забрать моего сына и уехать. Трахалась с моим лучшим другом. Украла достаточно гребаных денег из этого клуба, чтобы уничтожить нас.

Значит, у нее был роман с моим отцом.

– Я никогда не сделаю то, что сделала она, Дорнан.

Я сделаю хуже.

Он проводит рукой по моим волосам, его мысли где-то не здесь, и я ухмыляюсь, когда понимаю, о чем он думает.

Попался.

Сукин сын начинает влюбляться в меня.

– Собери сумку, малышка, – вдруг говорит Дорнан. – Мы уезжаем на несколько дней. Ты поедешь со мной, а когда доберемся, будешь объезжать меня своей сладкой киской.

Борюсь с желанием закатить глаза, вместо этого улыбаюсь.

– Мы едем в отпуск?

– Да, – он больше ничего не говорит, и я не смею спросить, даже несмотря на то, что умираю от любопытства.

Ненавижу сюрпризы.

– Мне запаковать легкие вещи или теплые? – спрашиваю я, надеясь, что мой вопрос достаточно нейтральный. – Хочу выглядеть хорошо для тебя.

– Легкие, – говорит он. – Мы едем вглубь страны. – Ага. Это, бл*ть, огромная страна. Думаю, едем куда-то на восток. Там много городов. – Малышка.

– Что?

– Надень что-нибудь красивое. Одно из тех платьев, что показывает твои сиськи. Мы завтра уезжаем, но сегодня празднуем. У Макси завтра день рождения.

– Что ты ему приготовил?

Медленная улыбка растягивается на его злом лице, и я вижу тот блеск в его глазах, который всегда означает неприятности.

– Двух девственниц, – говорит он. – Никогда прежде не траханных.

– Ух ты, – улыбаясь, говорю я, даже если мое сердце падает и еще больше умирает внутри. – Ты щедрый папочка.

Он грубо сжимает в кулаке мои волосы, касаясь губами моей щеки.

– Мне кое-что нужно от тебя, малышка.

Мой желудок переворачивается.

– Для тебя все, что угодно, – сладко говорю я.

– Эти девочки, у них ноль опыта. А Макси... он нетерпелив. Я подумал, ты могла бы быть там и... направлять их, наверное.

Мои глаза загораются.

– Конечно. Отличная идея.

Это, бл*ть, шикарнейшая идея. Моя улыбка такая большая, что я боюсь, лицо может треснуть.

– Ты такой хороший папочка, – говорю я, глядя в его лицо. – Я сделаю этот день рождения лучшим в его жизни.

Думаю о пакете, который дал мне Эллиот, замотанный в целлофан и перевязанный веревкой.

Думаю о том, как Макси кайфанет так, что улетит, а потом свалится на землю в море крови и боли. Благодаря мне.

– Это будет незабываемо, – шепчу у его груди.

Вечеринка, о которой я только что узнала, идет полным ходом, когда вхожу в большую общую комнату, где находится бар. На мне один из моих костюмов в стиле бурлеск с кружевным нижним бельем, подтяжками, утягивающим корсетом и лакированными туфлями. Все черное.

В конце концов, я сегодня ангел смерти.

Что-то вспыхивает в глазах Дорнана, когда он видит, как я вхожу в комнату.

Ревность. Доминирование. Гордость.

Я принадлежу ему в его сознании, и, хотя он гордится тем, что демонстрирует меня всем, это также его раздражает. По его мнению, даже выпускать меня сюда в этой скудной одежде должно быть большим подвигом, и он, вероятно, делает это только для того, чтобы подбодрить Макси, опустошенного кончиной Чада. Эти двое были словно лучшие друзья, и кажется вполне уместным, что после сегодняшнего вечера они будут похоронены на семейном участке рядом.

Это были самые долгие две недели в моей жизни с тех пор, как Чад бился в припадке на полу гаража и наконец сыграл в ящик. Меня трахал и резал враг, целовал один бывший любовник и прижимал к себе другой. Я истекала кровью и почти решилась на побег, но сегодня моя решимость непоколебима.

Есть некая поэтическая справедливость в том, что в тот же день, когда Макси появился на свет божий двадцать восемь лет назад, тогда, когда его положили на грудь матери и он сделал свой первый вдох, он выйдет из него. И в то время пока все вокруг меня празднуют еще один год жизни, мои губы расплываются в самодовольной ухмылке, что эта ночь ознаменует его последний вздох.

Я пробираюсь сквозь толпу из двадцати с лишним парней в кожаных костюмах, пьющих пиво и оживленно болтающих.

Дорнан стоит с Макси и Джазом, когда я подхожу к нему. Как только я оказываюсь на расстоянии вытянутой руки, он отводит меня в сторону, его пальцы впиваются в мою плоть.

– Запомни, – шипит он, – Ты не должна ни трахать его, ни трогать. Верно?

– Верно, – говорю я, подмигивая ему. – Я лишь научу этих маленьких сучек, как хорошо провести время с мужчиной.

– Хорошая девочка, – говорит он, похлопывая меня по голове. – Увидимся позже – для этого, – он хватает меня за руку и кладет на свой стояк.

Я улыбаюсь и немного сжимаю его.

– Я быстро управлюсь, – говорю я. – Час, максимум.

Он кивает.

– Подготовь этих сук. Я пришлю его через десять минут. Я хочу, чтобы у него был хороший день рождения, слышишь?

– Громко и ясно, – говорю я, отступая от него и направляясь обратно в коридор.

Я спускаюсь в третью спальню слева и тихонько стучу перед тем, как войти. Я плотно закрываю за собой дверь и оглядываюсь.

Дорнан уже сказал девочкам ждать в спальне Макси, квадратной коробке, идентичной комнате Дорнана. Даже кровать стоит на том же месте. Две девушки сидят на краю, курят сигареты, с ужасно преувеличенным макияжем и пугающе тесной одеждой. Одна блондинка, одна брюнетка. У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, что они дети, определенно несовершеннолетние, и без малейшего представления о том, на какой ад только что подписались.

В углу деревянный стул с подлокотниками. Он идеально подойдет для моих нужд. Я вытаскиваю его и сажусь перед ними, вяло скрестив ноги, моя рука перекинута через край стула.

– Имена? – спрашиваю я, многозначительно переводя взгляд с одной девушки на другую.

Левая, более уверенная, судя по языку тела, откашливается.

– Анна.

Я киваю и смотрю на другую, приподняв брови.

– Мелоди, – решительно говорит брюнетка, сузив глаза на меня.

– Сколько вам лет, девочки? – спрашиваю. – Крайне важно, чтобы вы были честны со мной.

– Шестнадцать, – говорят они в унисон.

– И вы девственницы?

Обе кивают, словно болванчики.

– И вы здесь, чтобы вас трахнули?

Они обе пожимают плечами и кивают.

Мой взгляд скользит к окну, которое, как и все остальные, закрыто снаружи.

Как жаль, что не наоборот.

Я бы выпихала к чертовой матери этих двух девчонок из окна и позвала их матерей, чтобы те пришли за ними.

С другой стороны, если они оказались в таком месте, может быть, у них такие же матери, как и у меня.

– Вы уверены, что хотите это сделать? – спрашиваю я их. – Вы же понимаете, это не романтическое место. Эти парни не остановятся, когда начнут. Будет чертовски больно.

Уверенная в себе блондинка смотрит на подругу, которая в ответ пожимает плечами.

– Перед тем, как приехать, мы выпили немного водки, – говорит она. – Все будет хорошо.

Я вздыхаю.

– Разве ты не хочешь, чтобы твой первый раз был с кем-то особенным? С человеком, за которого ты собралась выйти замуж?

– Что за дичь, старушка? – говорит брюнетка, и я должна отдать ей должное за то, что она высказалась, даже если термин «старушка» заставляет меня съежиться. – Мы знаем, чего хотим, и я, черт возьми, не хочу ни за кого выходить замуж, так что перестань пытаться нас спасти.

– Мы хотим этого, – добавляет блондинка, слегка невнятно произнося слова. – Макси горячий. И он цыганский брат. Если он хочет меня трахнуть, так тому и быть.

Я киваю. Они совершенно ясно дали понять, что хотят заняться с ним сексом, а я лишь стою у них на пути. Отлично. Теперь, когда я знаю, что не могу их остановить, они вполне могут стать частью моего плана.

– Тогда пошли, – говорю я, вставая и показывая им знак следовать за мной. – Нам нужно подготовить вас для именинника.

Я вхожу в ванную и поворачиваюсь, чтобы подождать, пока они войдут за мной. Толкнув дверь, я копаюсь в лифчике и достаю две белые таблетки, которые хранила в чемодане на такой случай.

– Кто хочет пойти первой? – спрашиваю. Брюнетка делает шаг вперед, удивляя меня. – Натуральная брюнетка, – говорю я. – Хорошенькая. Открой рот.

Она делает то, что ей говорят, и я кладу одну из таблеток ей на язык. Она сразу же глотает, не боясь.

– Теперь вы обе, раздевайтесь, – говорю я. – До нижнего белья.

Я веду себя уверенно, но ненавижу это. Я хочу отправить этих девушек домой. Я хочу, чтобы они ходили в школу, ходили на невинные свидания, устраивали пижамные вечеринки и заплетали друг другу волосы.

– Кто-нибудь из вас раньше видел член? – небрежно спрашиваю я, прислонившись к стойке в ванной.

Блондинка бросает на меня такой режущий взгляд, что он разрезает меня пополам.

– Что за херня? Это что, тест? Я отсосала больше членов, чем ты когда-либо видела, старушка. Но я берегла себя для правильного парня... и Макси относится ко мне правильно. Он хороший парень.

Брюнетка в ужасе смотрит на меня.

– Ты его старуха или что-то в этом роде?

– Что? – резко говорю я. – Нет.

– Тогда к чему этот допрос? Мы здесь, чтобы повеселиться и сорвать свои байкерские вишенки.

Я сжимаю губы в знак покорности.

Раздается стук в дверь, и я слышу голос Макси.

– Что за гребаный подарок? – слышу я его лай.

Брюнетка выскакивает из ванной прежде, чем я успеваю открыть рот, чтобы сказать ей, чтобы она была осторожна.

«Не то чтобы это имело какое-то значение», – думаю я.

Эти девушки такие глупые. Мне хочется встряхнуть их. Но я не могу – я эгоистка и думаю только о себе.

– С днем рождения, – говорит она ему.

Мне хочется блевать, но я не могу. Эти тупые сучки здесь по доброй воле. Я хочу остановить это, но не могу.

«Эти девушки хотят этого», – напоминаю я себе.

Они пришли сюда по собственной воле и на самом деле возбуждены перспективой быть оттраханными байкером или, может быть, кучей байкеров.

Идиотки.

Я зависла в ванной с блондинкой, наблюдая через щель в двери, как Макси опускается на обнаженную брюнетку. Это не заняло много времени. Он берет свой эрегированный член и кладет его ей на живот, кончик которого заканчивается чуть ниже ее пупка.

– О, милая, – говорит он, раздвигая ее ноги шире и располагаясь у ее входа. – Ты видела, какой я большой для тебя? Это будет больно.

Он с силой вонзается в нее, и она вскрикивает. Держу пари, что это не то, чего она ожидала. Наверняка она думала, что это будет гламурно и сексуально, быть желанной и трахнутой байкером, а на самом деле это просто ужасно грустно. Она снова кричит, а он смеется, продолжая вдалбливаться в нее так сильно, как только может. Ее крики стихают до стонов и редкого хныканья.

– Это больно, – хнычет девушка, пока он продолжает ее долбить.

Макси ухмыляется и вытаскивает из нее свой член, измазанный в ее крови. Грубо перевернув ее, он снова входит в нее сзади.

– Не ври, сучка, – возбужденно говорит он, смеясь, когда она плачет в подушку перед ее лицом. – Тебе нравится, когда я тебя трахаю.

Я жду еще несколько минут, блондинка с каждой секундой выглядит все более нервной. Я хочу сказать ей, что все будет хорошо. Я хочу сказать ей, что все будет не так уж плохо.

Конечно, я бы солгала.

– Вот, – говорю я ей. – Открой рот.

Она с сомнением смотрит на таблетку. Она умнее своей подруги, не такая доверчивая. Забавно, а я-то думала, что все наоборот.

– Это экстази, – шепчу я, прижимая таблетку к ее губам. Услышав это, она раздвигает губы, берет таблетку, которую я кладу ей на язык, и проглатывает. Когда я убеждаюсь, что таблетка пропала из ее рта, я указываю на Макси, который трахает брюнетку до болезненного забвения.

У меня есть еще несколько минут, прежде чем брюнетка потеряет сознание. Видите ли, я дала ей вовсе не экстази. Я дала ей чрезвычайно мощное успокоительное, которое вырубит ее на следующие шесть-восемь часов. Она ничего не будет помнить.

Надеюсь.

Я тихо закрываю дверь и показываю на черный пакет, который я принесла с собой в комнату.

– Передай мне это, ладно?

Она нагибается и берет пакет, передавая его мне. Я достаю свернутую веревку и черную атласную маску на глаза, к которой прикреплена резинка, и протягиваю ей.

– Ты умеешь завязывать узлы? – спрашиваю я.

– Наверное, – отвечает она. – А для чего это? – ее глаза расширяются. – Я не хочу быть связанной.

– Макси нравится быть связанным, – говорю я. – Расслабься. Ты здесь единственная, кто контролирует ситуацию.

Она заметно расслабляется.

– Что-нибудь еще?

– Да, – говорю я, жестом указывая на веревки. – Он любит, когда его связывают очень, очень туго.

Она кивает и проходит мимо меня, выходя из ванной, а я смотрю ей вслед с замиранием сердца. Я представляю, что бы сейчас подумал обо мне Эллиот. Он бы никогда больше со мной не разговаривал, если бы увидел, какое дерьмо только что произошло.

И все же.

Я смотрю через приоткрытую дверь ванной, как блондинка выходит в спальню. Макси требуется всего лишь мгновение, чтобы увидеть ее и понять, что она намного бодрее, чем полубессознательная девушка под ним.

– Ну привет, – говорит он, доставая член из первой девушки и слезая с кровати. – Как дела, милая?

Она нерешительно входит, вероятно, напуганная первыми криками подруги и из-за сильных наркотиков, циркулирующих в ее организме. Я смотрю на лежащую на кровати девушку, которая потеряла сознание. Думаю, минут через десять эта присоединится к ней.

– Хорошо, – выдыхает она, медленно приближаясь к нему.

– Как тебя зовут? – спрашивает Макси, его член в руке, пока он кружит словно стервятник вокруг нее.

– М-мел, – заикается девушка. – Мы веселились вместе много раз. – Она смотрит на подругу, и на ее лице мелькает беспокойство. – Она в порядке? – спрашивает она Макси.

Макси смеется.

– Ей великолепно, – говорит он. – Что у тебя есть для меня, маленькая леди?

Я сжала зубы, когда она взяла в одну руку кусок веревки, а в другую – черную атласную маску для глаз.

– У меня для тебя сюрприз, – говорит она. – Все, что тебе нужно сделать, это сесть и надеть это.

Сначала он выглядит сомневающимся, пока она не улыбается и облизывает губы, многозначительно глядя на его член, и затем он покупается на это. Он бросается к креслу в углу и садится, берет маску из ее протянутой руки и надевает ее себе на лицо.

Она завязывает грубые и неуклюжие узлы на его запястьях и лодыжках, прежде чем украдкой взглянуть на дверь ванной, где я прячусь. Я ободряюще киваю, закатывая глаза после того, как она повернулась и встала перед ним на колени.

– Гм... – нерешительно говорит девушка.

– Что? – Макси рычит, явно не впечатленный.

– Просто... там кровь...

Конечно там кровь. Он только что трахнул ее девственную подругу. Там была кровь.

Он стонет.

– Просто отсоси уже, бл*ть, – прошипел он, поднимая бедра в воздух.

Она делает глубокий вдох и открывает рот, принимая его. Я не хочу смотреть, поэтому просто прислушиваюсь к толчкам.

Это длится недолго.

Стук.

Я открываю дверь в ванную. Первая девчонка все еще без сознания на кровати, у нее между ног есть небольшое пятно ярко-красной крови. Вторая рухнула на пол возле Макси, который сидит в кресле и растерявшись еще больше.

Время для шоу.

Я хватаю свое маленькое зеркальце и водительские права брюнетки, и вхожу в комнату.

– Кто здесь? – спрашивает он, натягивая веревки, которыми его руки и ноги привязаны к стулу. – Я улыбаюсь, кладу зеркало на маленький столик и перетаскиваю его туда, где корчится Макси. Я снимаю с него маску, чтобы он мог меня видеть. Он несколько раз моргает, оглядывая меня с головы до ног. – Какого хрена? – рычит он, когда видит двух девушек без сознания.

Я мило улыбаюсь, облокачиваясь на него, прижимаясь грудью к его груди.

– Ты счастливчик, – говорю я, прикладывая палец к его губам. – У твоего отца есть для тебя подарок.

Я тянусь сзади и дергаю за шелковые шнурки корсета без бретелек, позволяя ему распахнуться, прежде чем он упадет на пол. Глаза Макси практически выпучиваются. Я знаю, что он жаждал заполучить меня с той самой минуты, как положил на меня глаз.

– И что же это за подарок? – спрашивает он, облизывая губы и глядя на мои сиськи.

Попался.

– Я подниму тебя так высоко, что ты никогда не спустишься обратно, – говорю я, прижимаясь к его мокрому члену.

Он широко раскрытыми глазами наблюдает, как я наклоняюсь и хватаю зеркало, заполненное полосками кокаина. Я ровняю одну правами – с безопасным кокаином – зажимаю одну ноздрю, опускаю нос и глубоко вдыхаю.

Бл*ть. Я вижу звезды, яркие, блестящие, ослепительные звезды, когда кокс попадает в мою кровь и пузырится в моем мозгу, горячий и вкусный.

– Твоя очередь, – говорю я, поднося другую сторону зеркала ему под нос.

Я закрываю ему одну ноздрю, пока он нюхает дорожку.

Он смотрит на меня в ужасе, задыхаясь, все его тело подо мной сводится судорогой.

Я ласкаю его лицо свободной рукой, улыбаясь, облизывая губы.

– С днем рождения, – шепчу я. – Ты больной ублюдок.

– Что ты делаешь? – кричит он, сопротивляясь подо мной.

Его сильные руки туго натягивают веревки, его скрученные мускулы угрожают их порвать, но он умрет задолго до того, как эти веревки начнут рваться.

Я хмурюсь от притворной печали.

– Ты не спросил, как меня зовут, – надуваюсь я.

– Гребаная шлюха – твое имя! – выплевывает он, корчась подо мной, как загнанное дикое животное.

– О, продолжай так двигаться, – стону я, насмехаясь над ним. – Так приятно.

Я подсовываю кокаин ему под нос, но он отстраняется, выгибаясь, дергаясь и скручиваясь.

– Что это за хрень? – сердито требует он, когда я слезаю с него.

– Ты слышал о том, о чем многие говорят? О твоем прошлом, которое возвращается, чтобы преследовать тебя? – спокойно, по-деловому спрашиваю я, заклеивая куском скотча ему рот.

Он этого не ожидал, был слишком занят, глядя на зеркало, полное отравленного кокаина, не обращая внимания на то, что я делаю. Он кричит из-за скотча, его усилия не издают ничего, кроме очень тихого звука, едва уловимого и определенно незаметного для кого-либо за пределами комнаты.

Лента служит двойной цели: заставить его замолчать и закрыть ему рот, заставляя дышать через нос. Он сопротивляется и сопротивляется, как упавший бык, но я терпелива. Я позволяю ему бороться несколько минут, пока он не устает, а затем вынимаю пластиковый пакет из нижнего белья и насыпаю мелкий белый порошок себе в ладонь. Снова оседлав его, я хватаю одной рукой за прядь его волос и засовываю покрытую кокаином ладонь прямо ему под ноздри. Он сразу же задерживает дыхание, и на моем лице расплывается медленная улыбка.

– Как надолго ты сможешь задержать дыхание, Максимилиан Эрнесто Росс? – Его брови вздымаются вверх, словно говоря: «откуда ты знаешь мое имя? – О, я знаю твое имя. Я знаю о тебе все. Я знаю тебя с того дня, как родился в этом гребаном клубе. – Он все еще ничего не понимает, но начинает связывать услышанное воедино. Я наклоняюсь ближе и облизываю его щеку, точно так же, как он облизывал мою щеку шесть лет назад, когда трахал меня до полусмерти. Я надуваю губки. – Это я, Макси. Джули. У меня новое лицо, но я все еще помню, что ты сделал со мной и моей семьей.

Щелчок. Внезапно он понимает, кто я, и у него заканчивается воздух. Он яростно мотает головой из стороны в сторону, но я крепко сжимаю его волосы, и моя ладонь просто следует за ним, пока он бьется, вдыхая ядовитый порошок.

Из носа начинает кровоточить, глаза на мгновение закатываются, зрачки сужаются до булавочных уколов в холодных голубых глазах.

– Тебе не нравится мой подарок? – насмешливо спрашиваю я, когда он яростно сопротивляется, опрокидывая большую часть порошка на нас обоих.

Он вызывающе смотрит на меня, от него исходят ненависть и ярость, приглушенное слово, которое звучит как «нет», проникает из-под скотча.

Я смеюсь.

– Не лги, сука, – я повторяю его предыдущее заявление, когда откидываю его голову назад и прикладываю больше порошка под его кровоточащий нос. – Тебе нравится, когда я трахаю тебя.

Момент истины. Макси мертв, прошло уже полчаса.

Не будет никакого воскрешения этого ублюдка.

Я развязала его, как только его сердце перестало биться через десять минут, и уложила на кровать с девушками. Веревки и изоленту засунула под кровать Макси, я сомневаюсь, что кто-то додумается посмотреть. Остаток хорошего кокаина отправился в унитаз, остался только стрихниновый кокс, спрятанный в маленьких пакетиках в кошельках Анны и Мелоди.

Нет никаких причин подозревать меня.

Особенно после того, что я собираюсь делать дальше.

Моя одежда снова надета, и я стою на коленях посреди комнаты. Глядя на последнюю дорожку порошка на зеркале, я начинаю сомневаться в своем плане. Но единственный способ придать всему этому подлинный вид – это сделать так, будто я нюхала тоже дерьмо, которое только что убило Макси. Я не могу придумать другого способа избавиться от подозрений. Таким образом, эти глупые девчонки снимут с себя вину за то, что дали нам свой испорченный кокаин, и я тоже буду выглядеть жертвой.

Я замираю на месте, когда слышу голоса у двери. Я напрягаюсь, чтобы услышать сквозь музыку хэви-метала, доносящуюся с вечеринки, их голоса становятся яснее, когда я концентрируюсь.

Джаз и кто-то еще горячо болтают прямо за проклятой дверью.

«О, боже мой. Не входите сюда».

– Уйди с дороги, брат, – говорит голос.

Джейс.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Если они войдут и увидят меня совершенно нормальной и в сознании, в то время как Макси мертв, а две девушки в отключке, я по крупному налажаю.

– Не-а! – говорит Джаз, его глубокий смех такой же, как у его отца. – Это не твой день рождения, младший братец. Дождись своей гребаной очереди!

Я слышу, как толкают дверь и принимаю решение, сейчас или никогда.

Я делаю глубокий вдох, стиснув зубы, и сильно втягиваю, испорченный порошок врезается в мой мозг, как паяльная лампа, включенная на максимум.

Кокс с примесью стрихнина обжигает мне нос, и я чувствую, как тонкая струйка крови течет из носа и капает на мою губу. На вкус она горькая и металлическая одновременно, как кола и монетки, кружащиеся во рту, и я задыхаюсь от этого вкуса.

Комната вращается вокруг меня, и я роняю зеркало на пол, где оно разбивается на миллион частей. Семь лет невезения? Думаю, я уже потратила свое время.

– Что это было? – Джейс гаркает за дверью.

Я поднимаю руку, чтобы поймать кровь под носом, пытаясь остановить беспорядок, но это бесполезно. Она попадает повсюду, в горло, в декольте, впитывается в верхнюю часть корсета. Так много крови на такое маленькое количество порошка.

– Ты думаешь, что ты такой дерьмово горячий, – кричит Джаз снаружи.

Я ползу к двери, по пути собирая ладонями и коленями острые осколки зеркального стекла.

– Впусти меня, придурок! – кричит Джейс.

– Да кем ты себя, бл*ть, возомнил? – требует Джаз, и я слышу, как кулак соединяется с костью. Ауч. – Братьев всегда было только шесть, понял? Ты маленький ублюдок. Возможно, ты даже не его.

Их шаги и голоса стихают, когда я поднимаюсь на ноги.

Я хватаюсь за дверную ручку, когда мое зрение затуманивается, и из моего носа начинает литься свежая лавина крови. Я задыхаюсь, распахиваю дверь и выхожу в коридор. Музыка в этом месте настолько громкая, что оглушает, и я пытаюсь кричать, но не могу расслышать себя поверх Металлики, проносящейся через пустой коридор.

Они только что были здесь. Куда они ушли?

Я хромаю, пока «Enter Sandman» пульсирует во мне, а стрихнин буравит дыры в моем мозгу. Я падаю на колени, внезапно запаниковав, что сейчас у меня серьезные проблемы.

«Лучше бы мне не умереть», – думаю я про себя, ползя к кухне.

Наверняка там кто-то есть.

Я завернула за угол, все еще задыхаясь и истекая кровью из горящего носа. Это не должно быть так больно, всего лишь одна крошечная дорожка. Мой мозг кричит, все тело злобно гудит, а кровь не перестает литься из носа.

Я останавливаюсь и прислоняюсь к стене внутри кухни. Никого.

Бл*ть!

Я быстро дышу, сжимая переносицу, чтобы остановить поток крови. Потом я думаю, что, наверное, лучше пустить кровь и вывести из организма как можно больше кокаина со стрихнином. Кровь вырывается наружу и брызжет мне на грудь, когда я, шатаясь, поднимаюсь на ноги и пробираюсь вдоль стены, обратно в коридор.

Я направляюсь к ряду спален в дальнем конце коридора. По крайней мере, одна из них должна быть занята. Но это не так. Я стучу в первую – дверь Дорнана – и жду, за ней следуют вторая и третья двери. Я уже взываю о помощи, мне нужно, чтобы кто-то нашел меня и вызвал скорую, пока это дерьмо меня не убило.

Это была самая глупая идея на свете.

Я наконец добираюсь до двери Джейса, но почти уверена, что его здесь нет.

Надо было пойти другим путем. Там музыка и шум, и я идиотка, что пошла по темному коридору в сторону спален, вместо того чтобы направиться к бару и множеству людей, которые могут мне помочь.

Вдруг рука вцепилась в мое плечо, и меня без труда развернули.

Джейс!

Мое облегчение сменяется ужасом, когда я вижу возвышающегося надо мной Джаза, его глаза полны того, что он обещал сделать со мной.

– Ты надела туфли, – тяжело дышит он. – Бл*ть! – Он прижимает меня к стене рядом с дверью Джейса, его тело накрывает мое.

– Я тут, мать твою, умираю, – бормочу я, прижимая ладони к его твердой груди.

Его рука обхватывает мое скользкое горло, влажное от крови, которая продолжает течь из моего носа.

– Я же говорил тебе, что это легко можно устроить, – говорит он, злобно ухмыляясь.

Отлично. Он собирается попытаться трахнуть меня, пока этот яд пытается убить меня изнутри?

Я в последний раз сжимаю руку в кулак и слабо стучу в дверь Джейса. Стрихнин уже в моей крови, и мое зрение становится пятнистым и тусклым.

– Не-а! – говорит Джаз, хватая меня за запястье и выкручивая руку назад. – На этот раз мелкий засранец Джейс тебя не спасет, сучка.

Я чувствую, как все мое тело конвульсирует, словно пытаясь найти способ изгнать яд, который циркулирует внутри меня. Мои уши злобно гудят, и далеко-далеко я слышу, как открывается дверь и раздается сердитый голос.

Это он, я знаю. Я не могу разобрать, что он говорит, но мне становится легче от осознания того, что он нашел меня.

Это последнее, что я слышу, прежде чем сжаться, как кусок папиросной бумаги, и все вокруг становится черным.

Когда просыпаюсь, я одна. Темно, и я слышу слабый писк, перекрывающий шум уличного движения в Лос-Анджелесе.

Я в больнице.

Бежевый потолок, бежевые стены. Жесткая подушка под пульсирующей головой. Я немного приподнялась, и осматриваю комнату сухими глазами. Я резко вдыхаю, когда вижу, что ошиблась.

Я совсем не одна.

У изножья моей кровати сидит одинокая фигура, черные глаза сияют в слабом свете яркого коридора.

Он ничего не говорит, тишина между нами заставляет меня волноваться.

– Что случилось? – хриплю я, мое горло словно забито камнями.

– Я же говорил, что тебе следует уйти, – с горечью говорит он.

Он наклоняется вперед, и я расслабляюсь, когда вижу, что это Джейс, а не его отец.

– Мой брат мертв, а мой отец собирается начать войну между бандами.

– Что?

Он встает со стула и подходит к кровати, где возвышается надо мной. У него затравленный взгляд, черты лица искажены стрессом и усталостью. Чувство вины и ненависти к себе ударяет меня в живот. Он страдает из-за меня, еще одна марионетка в моей жажде мести.

– Какого черта ты вообще нюхала кокаин с Макси и парой несовершеннолетних девочек? – спрашивает он.

Я не знаю, как на это ответить, поэтому просто пожимаю плечами.

– Я не знаю. – Похоже, он не удовлетворен таким ответом, поэтому я уточняю. – Твой отец хотел, чтобы у твоего брата был день рождения, который он никогда не забудет.

Джейс фыркает, явно испытывая отвращение. Он хватает свою кожаную куртку со спинки стула и натягивает ее, поднимая с пола шлем.

– Позже, – говорит он и идет к двери.

– Подожди! – говорю я, пытаясь сесть. – Разве я не иду с тобой?

Он медленно поворачивается, ухмылка на его лице – нечто такое, чему не место на таком великолепном человеке, как он.

– Нет, – говорит он. – Ты останешься здесь. Ты чуть не умерла, мать твою. Снова.

При мысли о том, что шесть лет назад я чуть не умерла, по мне пробегает холодок, но я быстро понимаю, что он говорит о том, что Дорнан ударил меня ножом всего неделю назад.

– О, – отвечаю я.

Он выглядит так, будто готов взорваться, его мышцы шеи вздулись, а руки сжались в кулаки.

– Знаешь, я думал, что ты другая, – говорит он, глядя на меня. – Но ты такая же, как и все они.

Джейс бросает что-то на кровать рядом со мной. Я смотрю вниз и понимаю, что это мой телефон.

– Позвони мне, когда тебя выпишут, – говорит он, не оборачиваясь.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но его больше нет, а я смотрю на закрытую дверь.

Я откидываюсь на подушки, проклиная себя за свою глупость. Этого не должно было случиться. Я чуть не умерла?

Я думаю несколько минут, голова кружится.

Макси мертв. Дорнан в ярости. Джейс злится на меня.

Остается один человек.

Я просматриваю три контакта на своем телефоне.

Дорнан. Джейсон. Татуировщик.

Эллиот отвечает на третьем гудке.

– Лучше бы это были хорошие новости, – неуверенно говорит он. – Если ты разбудила мою дочь, я тебя убью на хрен.

Его дочь. Иисус. Я собиралась попросить его приехать за мной, но я не могу просить его оставить ее посреди ночи, чтобы вытащить меня из больничной палаты.

– Извини, – тихо говорю я. – Я просто... могу я навестить тебя?

Он, должно быть, чувствует, что в моем голосе что-то не так, потому что в следующий раз, когда он заговорил, он уже проснулся.

– Конечно, – говорит он. – Все в порядке?

Я смотрю на свою больничную рубашку и капельницу на руке.

– Нормально, – отвечаю я. – Я просто скучаю по тебе.

– Ага, – говорит он. – Конечно, скучаешь.

Я прощаюсь и заканчиваю разговор.

Десять минут спустя я иду по бульвару Сан-Висенте, на мне только больничный халат, который завязывается сзади и распахивается при дуновении ветерка, показывая всему миру мои ягодицы. На мне нет обуви, ничего, кроме телефона, который я сжимаю в руке. Сейчас три часа ночи, и на улицах довольно тихо, моими единственными спутниками являются случайная бездомная женщина, толкающая тележку, и мягко шелестящие пальмы, которые выстроились вдоль улицы, возвышаясь надо мной.

У меня все болит внутри, полное опустошение от моих мстительных происков почти невыносимо.

Но я вынесу это. Потому что я отказываюсь сломаться. Они не сломят меня.

В конце концов, я боец. И этот бой только начался.

Ярость и одиночество пылают в моей груди, я держусь в тени и пробираюсь к квартире Эллиота.