Когда в богатых домах Москвы и ее окрестностей, охваченных предпраздничной суетой, летело среди обитательниц имя Ивана Сергеевича Нелюбова, подготовка к вечеру шла в разы тщательней. С особой кропотливостью девки-служанки подбирали своим госпожам наряды и украшения. Гроздями с белоснежных ушей молодых красавиц висели бриллианты и изумруды. Им этого казалось недостаточно: они старались выработать особый этикет, дабы привлечь к себе столь вожделенного графа. Дамы мучились, ревели в шёлковые подушки и сморкались в подолы своих дорогих платьев, но Нелюбову было плевать на страдания его без пяти минут любовниц. По слухам, одна из особо влюбленных в холодного обольстителя не вынесла его жёсткого отказа: она удавилась ремнём. Новость об этом была воспринята Иваном Сергеевичем так.
В один декабрьский вечер, в который выдалась особенно склонная к прогулкам погода, строгая фигура в тяжелом пальто на удивление легко соскочила с дорогой кареты, кинув тяжелую золотую монету извозчику. Тот удивленно посмотрел на такой щедрый подарок, чмокнул губами, желая что-то возразить, но промолчал. Нелюбов двумя пальцами приподнимал цилиндр перед Антоном Дмитриевичем Бутовым, его лучшим другом и товарищем. Знакомы Бутов и Нелюбов были не по одним лишь только светским вечерам, на которых их всегда видели соседями. Часто их можно было застать перешептывающимися. Еще чаще можно было заметить маленький листок бумаги, светлевший в кожаных перчатках.
Бутову было двадцать три года от роду — на год младше Нелюбова. Был он каким-то уж слишком официозным и холодным: в дамском обществе он замечаем не был, но сам Антон от этого ничуть не переживал. Нелюбов и Бутов подружились с подачи их маман, неразлучных подруг с детства. Держа ручку друг друга, они перенесли первый экзамен, первую драку, первый кутёж, первый привод к жандармам…
Когда парни выросли, расчетливый Нелюбов не нашел на роль своей правой руки никого, кто был бы лучше молчаливого и верного Антоши.
Слуги разносили шампанское. Слухи разносили новости. Звон бокалов и нежный шепот дополз до Антона Дмитриевича.
— Господин Нелюбов, — прошептал Бутов, переходивший на официальный тон, когда хотел сообщить что-то важное. — Семейство Тарасовых в трауре.
Граф оторвал малиновые губы от бокала, задумчиво поднял левый уголок рта и скривил брови.
— Mon ami, каких Тарасовых Вы имеете ввиду? Не их ли представительница стучала в мое окно десятого числа и мешала мне спать? — усмешка Нелюбова оправдывала его фамилию.
— Больше она Вас не побеспокоит. Госпожа удавилась вчера вечером…, - невозмутимо возвестил Антон и протянул что-то, — Извольте получить: mon chere, я еще никогда так не рисковал.
В конвертике лежала предсмертная записка. Частокол слов обвинял И.С. в смерти «юной, талантливой госпожи хорошей фамилии и крови…».
Удивленно взглянул светло-зелеными глазами в гладко выбритое лицо Бутова, виновник смерти засунул записку в карман жилета, сунув руку под пальто и вошел в тёмную залу, слегка освещаемую свечами. Госпожа Перцова давала званый ужин.
Гремели тосты, звенели подносы. Была подана добрая сотня пирогов с разнообразными начинками, обчищено несколько подвалов с дорогим вином и зажарено минимум 200 кроликов. Пир носил характер именинный, но ни Иван, ни Антон не знали, за чье здоровье в их глотки льется отборный брют. Утерев рот салфеткой, друзья, как по команде, встали. Финальным аккордом было розовое шампанское. Слуга, протянувший напиток гостям, предложил:
— Сейчас в Европе пользуется модой загадывание желаний. Нужно написать его на бумажке, сжечь, а пепел выпить с шампанских. Не угодно ли, господа?
— Угодно. У меня желание уже готово.
Последние строки бедной Тарасовой тлели, падали в вино, черными хлопьями танцевали в пьянящих пузырьках.
Уже потом граф Бутов украдкой спросил:
— Что было в записке?
— То, что всегда пишет разочарованная дама. Черт с ней. Скорее всего, он и так с ней: самоубийство — ужасный грех, а совершать его из-за первого попавшегося дурака, вроде меня — глупость, — смеялся невозмутимый граф Нелюбов.
Двадцатидвухлетний господин был красив, богат, грациозен, соблюдал этикет и соответствовал своему титулу. Вместе с тем он был невероятным негодяем. Любимой его забавой было завести дружбу с неприятным ему князем, свести его с какой-либо дамой и устроить с ней интрижку. Делал он это незаметно, со знанием дела: пока граф развлекался с заново влюбившейся пассией, его друзья строчили анонимные записки бедному жениху, недоумевающему и строящему теории. Лучшей своей выходкой Нелюбов считал спровоцированную им настоящую дуэль: из записок Чаев понимал, что его лучший друг Коробов устраивает роман с его будущей невестой. Разъяренный, он кинул перчатку прямо ему в лицо. Ранения были смертельны для обоих: пуля Коробова пробила живот Чаева, пуля Чаева, выпущенная с истошным криком и стонами, размозжила голову Коробова. Нелюбов смеялся, оголяя свои мраморные зубы:
— Столкнулись два рогоносца!
Граф не считался ни с чьим мнением, кроме мнения своего верного друга. Его мнение, впрочем, всегда совпадало с мнением сердцееда.
* * *
Наступало лето 18.. года, и количество «съеденных» ненасытным графом сердец росло с каждым днем. Тем не менее, в его глазах, видящих столько болезненной любви, появилась нотка какой-то грусти. Он все чаще начинал нервно браться за перо, скрипеть им, сжигать полученные черновики в печке, беситься, беспокойно спать. Читателю может показаться, что его каменную душу размочили слезы загубленных им девушек, но все было гораздо мудрёней и сложнее.
Виной таких перемен была госпожа Лупова, соседка Нелюбова. Она не была особой красавицей, но что-то в ней приманивало господ к себе. Нелюбов полюбил ее за подвешенный язык, остальные графы города ходили к ней, как к «куме сомнительного свойства». Наивный Иван Сергеевич, этот подлец, который, казалось, не знал никакой любви, кроме любви к себе и хорошим блюдам, влюбился. Влюбился бесповоротно и губительно.
Когда в дом влетел запыхавшийся Бутов, шумя расстегнутым сюртуком и обливаясь потом, по лицу Нелюбова можно было подумать, что от конверта, запечатанного наспех воском вместо сургуча, зависела его судьба. Конверт затрещал, воск мягко разломился, и перед трясущимся юношей предстали ровные, красивые строки. Письмо от госпожи Луповой привело его в движение. На дорогой бумаге черным было выведено:
«Дорогой, уважаемый господин Нелюбов!Мне, право, приятно Ваше внимание к моей персоне. Вчерашний вечер при свечах и приятной музыке доставил мне необычайное удовольствие, и я буду рада повторить его вновь. Адрес Вы помните. В.С.Л.»
— Встреча будет сегодня. На балу. — добавил Бутов. Нелюбов вскипел:
— Какой, к черту, бал? Там столько людей!
— Без понятия, дружище.
На бал Нелюбов явился красавцем. Английский костюм, черный, как ночь в степи, сидел на нем великолепно, лицо передавало добродушную наглость, глаза — уверенность. После бала костюм был порван, лицо заплыло красной краской, глаза вечно были закрыты руками.
— Мерзкая! Мер-зка-я! Не могу! — кричал оскорбленный парень, разрывая на лоскутки письмо от любимой.
Дело было в следующем: на балу господа Лупова держала строгую дистанцию от своего поклонника, которого то и дело отвлекали офицеры и дамы.
— Не сейчас, дорогуша. Сейчас, капитан, сейчас подойду. Сейчас… — благоговея от близкой цели, шептал он про себя. Цель танцевала мазурки с каждым гостем, который попадался ей на глаза. Озлобленный, а от этого особенно острый взгляд графа заметил, как Василиса Сергеевна уходила в свою спальню. На ее талии лежали руки какого-то князька.
Еле уснув, Нелюбов немного забылся. На следующее утро Бутов явился с запиской. В ней в подробностях были описаны развлечения графини с «милейшим французом, приехавшим в Москву на пару дней». Почти дословное описание стонов, поз и прочей мерзости довело бедного юношу до лихорадки. Он шептал что-то, состоящее из слов вроде «зачем» и «за что», пока его, трясущегося в подушках, отпаивали валерьяной:
— Дорогой граф, будьте благоразумны. Дорогой граф, будьте благоразумны. Дорогой граф… — приговаривала по-французски служанка, искренне переживающая за своего хозяина.
— Моя дорогая, — молвил он, немного отойдя, — она послана мне за грехи мои, и избавиться от этого бремени я явно не в силах. Что мне делать?
Служанка, положив ложку, пахнущую травами, на прикроватный столик, задумалась:
— Дорогой граф, госпожа Тарасова хочет Ваших мук.
— Что мне делать? — повторил измученный юноша. Его бледная грудь рывками поднималась, от чего кожа обтягивала ребра.
— Госпожа Лупова хочет игры с Вами. Вы напали на такую же обольстительницу.
— Хорошо, я понял.
Следующие три дня поверженный сердцеед смотрел на треплющиеся за окном березовые листья, отъедался паштетами из утиной печени, пил кофе и читал. Письма от раздосадованной долгим отсутствием графа княгини шли рекой: в них были извинения, просьбы, мольбы…
Следующий вечер закончился точно так же. На этот раз любовником стал немец. Вместо душераздирающей ненависти граф Нелюбов почувствовал какую-то невероятную грусть. Вечера повторялись.
— Граф, Вы влюбились! — кричал истинно переживающий за коллегу Антон Дмитриевич.
— Влюбился, мой дорогой Бутов! Как тут не поверишь в Бога, когда наяву творятся такие мучения!
Он и правда влюбился. Пышный стан, отличный вкус, а главное непривычная недоступность не оставили шансов человеку, не верящему в любовь.
В начале августа, в прохладный вечер, в комнате Нелюбова вместе с ароматом уходящего лета появился Бутов. Граф не поздоровался, а угрюмо глядел прямо ему в душу.
— С Неступовым. Прямо сейчас. На всю улицу слышно.
Больше он не терпел. Через силу, через свою искреннюю любовь разгоряченное сердце сердцееда смогло сотворить письмо, закончившее эту короткую, но весьма неприятную историю.
В белом плаще Бутов пришел к игрунье.
— Иван Сергеевич велел кланяться, — промолвил он, вытянув письмо с толстой красной печатью с фамильным вензелем графа.
— А, Ванечка наконец-то вспомнил? Спасибо, mon ami.
* * *
— Письмо у нее. Ждем, — отрапортовал верный мальчик на побегушках.
— Мой Антон Дмитриевич… — начал было граф, но оступился.
— Что?
— Моя верная О. сказала, что через Лупову мне мстит Тарасова.
— Полагаю, это так. Не верю в суеверия, но…
— Но?
— Но это, воля Ваша, черт пойми что такое. Вы не находите, что она ведет себя слишком… даже не вызывающе, а как-то…
— По-куртизански, не криви душой. — Бутов кивнул смущенной головой.
Через пять дней графиня сбежала во Францию. Ответное письмо было коротким:
«…Я хотела игры, и я ее получила. Простите за все.Вас вечно любящая, В.С.Л.»
Письмо графа было куда длинней:
«Василиса Сергеевна (уважать Вас не за что),Моей вежливости пришел конец, и я не собираюсь жалеть желчи, накопившейся в моем сердце за все это время. Ваше поведение со мной можно вешать в публичном доме, как иллюстрацию эталонного поведения: впрочем, не уверен, разрешают ли их правила подобные муки.Быть настолько жестокой и несправедливой к человеку, который настолько Вас любил (о, заметьте это: любил! но не любит больше!) я и те, кто знают о Вашем коварстве, считаем позорнейшей игрой.Да, Вы играли: заигрывали с кутилой-графом, думая, что он всегда будет следовать за Вами и целовать землю, на которую ступала Ваша нога. Спешу Вас разочаровать. Вы были моей привычкой, моим шампанским: я перепил его, и теперь оно вызывает у меня отторжение.Игра окончена, госпожа. Последняя просьба от меня: не попадайтесь мне на глаза.Гр. Нелюбов.»
* * *
Графы остепенились, перестали портить жизнь милым, влюбчивым юным леди и уехали в Париж. Уже там к забывшим все былое господам прилетели новые слухи:
— Господин Нелюбов…
Господин Нелюбов дернулся от такого обращения.
— Сам в шоке. Госпожа Лупова. Срамная болезнь. Два дня назад…
Ожидавший слез и криков Антон Дмитриевич очень удивился последней фразе этой истории:
— Черт с ней, — ответил Иван Сергеевич и отпил немного горячего шоколада.
