Не пойду я на свидание. О чем мне с ним разговаривать? Помирать от скуки в кафе с незнакомым мужиком, потому что так хотят мои бабушка и мама? А он еще и иностранец. Ну разница же в ментальности, ёлки-палки! Я вся такая душой тонкая как намек, а он, наверняка, интеллектуально толстый, как обстоятельства. Хотя внешне, конечно, не поганый. Как на мой вкус так вполне. Высокий, мускулистый, смуглый, черноволосый — Турция-фильм совместно с Италией представляют. А “Коламбия Пикчерс” нет, не представляет. В сексе, наверное, хорош. Видно, что мужик страстный.
Стоп! Не думай об этом! К чёрту всех мужиков! Первый был козел, второй козел с половиной. Тебе мало, идиотка? Да? Решила быть одна, так и будь одна. Стой на своем, Женёк! Назад дороги нет. За нами Москва, Тель-Авив, развод, подушка пополам и пишите письма мелким почерком! Да ну в баню! Нет, не маму с бабушкой в баню, а мужика. Хорошо хоть папа мудро воздерживается от советов. И на том спасибо.
— За хлебом сходи, Женя, — ворчит бабушка. — Полдня прошу хлеб купить, а от тебя не допросишься. Кто тебя замуж возьмет? Двадцать пять лет коровушке. Я в твои годы уже двоих дочек родила и третья в проекте была. И сад-красавец был, и дом на мне, и работала еще.
— Ага, и стены белила каждый месяц, — подсказала я. — А то, что я на политолога в универе отучилась, это как бы не считается, нет?
— Нет, — качает головой бабушка. — Языком все мести умеют. И да, я стены белила. Так что не хохмайся! И еще в пять утра вставала, чтобы полы намыть и себя в порядок привести. Чтобы мужу, твоему деду, завтрак подать уже красавицей.
Ну все побежала пони по кругу. Лучше мне уже сходить за хлебом, иначе как начнется вечер воспоминаний.
— Иду я, ба, иду!
Беру деньги и тихонечко так чешу за хлебом. Магазин рядом совсем. Но если уж не везет, то даже и за десять минут может армагеддец случиться. На обратном пути чую неладное. Поднимаюсь по ступенькам, а входная дверь приоткрыта. Влетаю в дом. На кухне что-то ласково журчит бабушка. Захожу, а она картошку чистит. А рядом — мама-мамочка, роди меня обратно! Сидит тот самый мужик, что мне месяц телефон обрывает. Тихонечко так сидит с бабушкой, картошечку чистит. Бабушка ему байки травит на чистом и литературном русском языке. А мужик только кивает и поддакивает:
— Да, да.
И на этом его запасы русского заканчиваются. Это факт. Он же только на иврите шпрехает. А моя бабушка на иврите знает ровно два слова, да и то непечатные. Тут мужик очи черные свои поднимает, видит меня и в улыбке расплывается. Вскакивает со стула, весь изгибается, как вопросительный знак, и ручку мне так галантно лобызает. Ты ж смотри! Джентльмен ближневосточного разлива!
Я улыбку милую на лицо приклеила, но бабушка мои мысли явно прочитала, и, улыбаясь, прошептала:
— А ну разогни лицо обратно, стерва малолетняя. Видишь, мужчина тает, млеет и тлеет? Веди себя прилично или огрею сковородкой по крашеной буржуйской краской башке.
— Бабушка, — шепотом возражаю я, — а тебя не смущает, что из вашей очень интеллигентной беседы он не понял ровно ничего, так как русскому не обучен?
— А хорошим людям переводы не требуются, — не растерялась бабушка. — Правда, Пинхас?
— Да, — радостно подтверждает он, продолжая широко улыбаться, а мордаха, конечно, у него симпатичная, и добавляет на иврите: — Женя, переведи, пожалуйста, бабушке, что имя Пинхас — это страшно официально. Для друзей я просто Пини. Кстати, знающие люди мне сообщили, что по-русски я — Илья.
— Илюша! — обрадовалась бабушка. — Как красиво!
— А мы уже друзья? — невинно осведомляюсь я.
— А разве нет? — парирует он, а глаза такие хитрющие, и на бабушку зырит, поддержки ищет.
— Ага, — выдавливаю из себя очередную улыбку и предлагаю кофе.
Мужик отказывается.
— Я бы с удовольствием, — вздыхает он, — но на работе завал. Но вечером обязательно. В восемь заеду за тобой.
Я только открываю рот, чтобы возразить, но натыкаюсь на бабушкин взгляд и быстро захлопываю рот. А Илья бабушке ручку лобызает и идет к двери. Ну я за ним тихонечко бреду, дверь закрыть. И видом сзади любуюсь. Хороший вид! Попа маленькая, подтянутая. Джинсы черные и узкие ничего не скрывают, наоборот, подчеркивают узкие бедра и широкий торс. Спина такая мускулистая! Руки крепкие, но явно нежные, бицепс так и играет, … стоп, Женёк! Задний ход! Наши бастионы еще не пали к ногам победителя. Мы еще гордые!
— Так мы договорились? — спрашивает он уже на лестничной клетке.
— Я подумаю, — гордо откидываю челку со лба, как Андрей Миронов в “Бриллиантовой руке”.
Не успевает мужик выйти, как с работы приходит мама. Бабушка ей тут же подобный отчет выдает. Вроде как Алекс-Юстасу. А дальше начинается вторая часть Марлезонского балета. Они обе меня уговаривают с ним на свиданку сходить.
— Тебя же это ни к чему не обязывает. Выпьешь кофе, развеешься. А то совсем мхом поросла. Ну не повезло с предыдущими, так что заживо себя хоронить? — бабушка деловито вычерпывает мой мозг чайной ложкой, при этом жаря картошку.
Мама наскоро умывается и немедленно спешит к бабушке на помощь.
— Он же целый месяц звонил каждый день! — восклицает она. — Месяц! Другой бы уже устал. И еще прибежал сюда, видя, что ты его игнорируешь. Ну чего тебе еще нужно?
Вот мне моя подруга, конечно, удружила! Месяц назад пригласила меня на день рождения своего новоиспеченного благоверного. У них сейчас конфетно-букетный период. А ее благоверный человек десять друзей привел. И среди них этого Илью. И вот он как начал возле меня весь вечер крутиться и телефон просить! Я, конечно, не дала. Зато на следующий день позвонила подруга и честно призналась, что сдала ему меня с потрохами, потому что мужик аж горит и пылает, так хочет со мной замутить. И начались наши танцы: он мне месяц названивает каждый день, измором реально берет. А я не сдаюсь. И он не сдается — вот что интересно.
— Ладно, ладно! Пойду, только не стреляйте в меня! — я подняла руки, сдаваясь.
— Тогда будем выбирать наряд, — бабушка решительно направилась к моему шкафу.
И вот ровно в восемь стою возле дома. Вся из себя Кармен-сюита. Черное шелковое платьице до колен и на тонких бретельках, расшитых алыми камушками. В ушах гордо покачиваются огромадные серьги с красными подвесками в виде павлиньего хвоста. Босоножки из чёрно-красных ремешочков на шпильке двенадцать сантиметров. Ноги уже ноют. А я ж только по лестнице со второго этажа спустилась. Косметики в меру, но помада яркая. Бабушка чуть ли не силой намазала. Духами хранцузскими благоухаю за полкилометра, распугивая трудящихся освобожденного Ближнего Востока.
И тут он подъезжает. Мой прынц! Машина отмытая аж горит. И это летом в нашем климате, где только чихнешь — и сразу весь пылью покрываешься. Он что с собой всю дорогу прицепом бочку с водой вез и машину обливал? Сам тоже Бельмонде: светлые тонкие брюки, рубашка такая красивая, белая подчеркивает смуглую кожу. Волос черный назад зачесан.
— Куда едем? — спрашиваю, занося бедро, чтобы опустить его на сиденье машины.
— Это сюрприз! — загадочно отвечает он, галантно придерживая дверь.
Приезжаем не куда-нибудь, а аж в Тель-Авив. В старый порт. В самое пафосное и дорогое кафе “Модильяни”, где столик нужно за сутки заказывать. Вот гад! Это он заранее подготовился и всё рассчитал. Не мог он сегодня днем меня пригласить на свиданку и сразу столик заказать. Значит, он продуманный, хотя выглядит простачком. Так и запишем, что нужно с ним ухо востро держать.
Кавалер мой сходу заказывает сразу всё: цветы на столик, шампанское дорогущее, мороженое ручной работы. Короче, выделывается во всю! Мне даже подумать страшно, какой ему счет принесут. Смотрю на старинные лодочки, что качаются на воде, и тоска мое сердце сжимает. Ну вот что ты за человек такой, Женя? Мужик месяц добивается тебя. Ну сиди и балдей. Всё ведь путем. Так нет, скучно мне. О чем с ним говорить? Илья, словно слыша мои мысли, бросает пару расхожих фраз о погоде. Я киваю и поддакиваю. Вот этого я и боялась. Сейчас пойдёт политика, цены, бывшие половинки и т д. И вдруг он мне говорит:
— А ты что сейчас читаешь?
Опа! Нежданчик! Только открываю рот, а он мне второй гол с одиннадцати метров:
— Я вот только что закончил читать книгу о Карибском кризисе. Ну, Советы, конечно, тогда дали жару. Чуть атомную войну не развязали.
У меня свет в глазах померк. Медленно облизываю ложку и стараюсь говорить спокойно, хотя внутри уже всё клокочет:
— Почему же Советы? Это американцы виноваты. Только они всегда всё скрывают и на других валят. Это вообще основополагающая доктрина их внешней политики: тихо нагадить и сказать, что их там не было.
Мужик застывает. Отодвигает в сторону бокал с шампанским, нервно закуривает и говорит:
— Знаешь, Женя, при всем моем уважении к твоему профильному политологическому образованию, но это не так.
— Ну конечно, — лучезарно улыбаюсь я, — Сейчас же все политологи. И зачем мы столько лет учимся, когда все прям во всём разбираются?
Ну держись, капиталист! Я тебе сейчас покажу, кто виноват! Мы начинаем спорить. Постепенно переходим на высокие тона. Всё кафе уже на нас смотрит, причем квадратными глазами, как на инопланетян. Жара, лето, старый порт, романтика, лодочки на воде качаются. А два психа орут друг на друга из-за Карибского кризиса.
Администратор второй раз подбегает к нам, глазом нервно косит и спрашивает: всё ли в порядке? А у нас всё очень хорошо. У нас с Ильей смертельная битва социализма с капитализмом и Карибский кризис в центре Тель-Авива. А Илья уже в раж входит. Лицо искажено, улыбочка джентельменская с него сползает. Руками он размахивает, как мельница, доказывая, что Америка права.
— А знаешь что? — вскакиваю, опрокидывая стул. — А иди ты к чёрту со своим Кеннеди! Капиталист проклятый! Все вы одинаковые! Нагадите втихаря — и в кусты! И других потом обвиняете. Да чтоб я с тобой еще раз на одном гектаре? Это вопрос принципа! Буржуй недобитый!
И тут он вскакивает, руками о столик опирается и орет, надсаживаясь:
— А ты чокнутая идеалистка! Тебя как Ленин в детстве укусил, так до сих пор последствия видны!
— Чего? — я чуть ли не ложусь на столик, тоже опираясь на руки. — Это ты меня сейчас чокнутой назвал?
Хватаю со столика стакан воды и выплёскиваю в его смуглую физиономию. Получи, фашист, гранату. Вот тебе подарок от стран соцлагеря! Кванта ла мера! Но пасаран!
Хватаю сумку, бегу к выходу, вылетаю на улицу. Мать моя! А там весь тротуар вымощен булыжниками. Реставраторы чертовы воссоздали атмосфэру 30-х годов. Балансируя на шпильках, в раскорячку, чтобы не залечь, ковыляю к шоссе. Шла Женя по шоссе и жевала сушку. А от злости у меня аж челюсть сводит. И какого чёрта я маму с бабушкой послушалась?
— Эй, сестренка, такси нужно? — раздается за спиной по-русски, и возле меня останавливается машина.
— Еще как! Тебя сам Бог послал!
Влетаю в такси. Но залетные! Фортиссимо, мама миа! Мобильник в сумке разрывается от звонков. Один, второй, третий, десятый. Перебьёшься, капиталистическая морда. Так я тебе и ответила И только я малость расслабляюсь, как вдруг слева раздаётся натуральный рык:
— А ну немедленно пересядь в мою машину!
Поворачиваю голову, а мой джигит едет рядом с такси. Окно открыто, глаза у капиталиста сужены от бешенства. Я аж залюбовалась очень некстати. Вот люблю бешеных мужиков! Всю жизнь люблю! Если бы он месяц назад с такой мордой ко мне подошёл, я бы с ним кофе давно выпила бы. Наверное, я мазохистка по натуре. Но он же хорошим мальчиком прикидывался. А я таких на дух не выношу. Но сейчас уже поздно для всего, конечно. Выбесил он меня знатно!
— А может тебе еще шнурки погладить? — интеллигентно отвечаю я.
— Я сказал: немедленно! — рычит он.
Опа! Прямо как в американском кино, когда они так раздельно и по слогам произносят: “Нау!” Прямо сейчас, то есть!
— Слушай, а может его я по башке коцну? — шепотом и по-русски предлагает таксист. — Хочешь, остановлюсь? У меня такая хорошая бейсбольная бита в машине есть на всякий случай. Отполированная, блестящая. Просто мама дорогая, а не бита! — он аж губами причмокивает от удовольствия.
— Да нет, — говорю, — спасибо, рыба моя! Пусть сам лопнет от бешенства.
И лицо так ветру подставляю, из машины высунувшись, всем своим видом показывая, как мне хорошо. И как ему плохо, что он потерял меня навсегда!
Подъезжаем к моему дому. Я таксисту деньги заранее даю. И как только машина останавливается возле подъезда, мчусь по лестнице наверх, на второй этаж. Ключ наготове держу, естественно. Счет же на секунды идет. Капиталист уже внизу туфлями элегантными по ступенькам цокает. Влетаю в квартиру. Мама с бабушкой у телека сидят и аж чаем давятся при виде меня.
— Что случилось? Он руки распустил? — бросается ко мне мама.
— Сволочь он оказался. Сволочь! — залпом допиваю мамин остывший чай. — А я чувствовала. Это всё из-за тебя! — набрасываюсь я на бабушку. — Сходи Женечка, кофе попей, хороший мужик, порядочный. Гнида он порядочная.
— Да расскажи уже в чем дело! — бабушка хватается за сердце.
— Ты себе не представляешь, ба! Этот капиталист поганый мне сказал, что СССР развязал Карибский кризис.
— И? — шепотом спрашивает бабушка.
— Что “и”? Что “и”? — ору я. — А ты не знаешь, что это американцы? И что только последняя буржуйская гнида может мне, профессиональному политологу, такую хрень нести?
— Ой, вэй! Ой, вэй! — шепчет бабушка, вздымает руки и со слезами на глазах смотрит в потолок. — Господи, спасибо тебе большое за то, что ты этой идиотке послал точно такого же идиота, как и она сама! Несите деньги! Много денег! Я пожертвую на синагогу!
Только собираюсь босоножки снимать с натруженных пролетарских ножек, как в дверь звонят.
— Я не открою! — демонстративно отхожу к балкону. — Это точно он. Чтоб вы знали: этот псих за мной гнался от самого Тель-Авива.
— А я открою! — мама решительно одергивает сарафан, поправляет волосы и твердой походкой идет к двери.
Распахивает ее и расплывается в улыбке.
— Добрый вечер! — капиталист стоит на пороге, но не переступает его. — Я прошу прощения за позднее вторжение. Просто хотел убедиться, что Женя благополучно добралась до дома.
Брехло! А то он не видел, как я неслась по лестницам наверх.
— А вот она, — мама делает два шага в сторону, немедленно сдавая адреса, пароли, явки и меня.
— Евгения, можно на два слова? — вымученно улыбается капиталист.
Только хочу ответить, что нельзя, но получаю такой щипок в зад от бабушки, что у меня аж дыхание перехватывает. Руки у нее сильные. На лепке пельменей и пирожков натренированные.
— Ну? — цежу сквозь зубы, выходя на лестничную клетку.
— У тебя есть ровно две минуты, чтобы спуститься вниз и сесть в мою машину, — шепчет он и глазами так зыркает, что аж искры сыпятся во все стороны.
Прямо ёлочка, зажгись, а не мужик. Но я же тоже не из картона сделанная. Поэтому ехидно так спрашиваю:
— А если нет, то что?
— Тогда я сяду возле двери и буду всю ночь громко петь. А петь я не умею. Поэтому все окружающие сильно пострадают.
Пытаюсь сдержать смех, но получается плохо.
— Ладно, — говорю, давясь. — На пять минут выйду, и не больше!
Беру сумку, спускаюсь вниз и сажусь в его машину. Он заводит мотор.
— Нет, — возражаю я. — Поговорим здесь!
— Молчи, женщина! — отвечает он. — Это похищение! Моя интеллигентность закончилась в тот момент, когда ты сбежала. Теперь будем разбираться по закону пустыни.
— Это как? — мой голос дребезжит от едва сдерживаемого смеха.
Кто бы мог подумать, что он окажется таким остроумным?
— Это вот так: схватил девицу, забросил на верблюда и повез в пустыню, — он трогает машину с места.
Едем молча. Я сижу и думаю: вот почем мужики такие дураки? Совсем не разбираются в женщинах. Пытаются произвести на нас впечатление и поэтому кажутся скучными и пресными. Если бы Илья так по телефону разговаривал, то я бы с ним давно встречаться начала.
Машина подъезжает к морю и останавливается. На побережье ни души, что вполне понятно. Будний день, за полночь. Освобожденный народ Ближнего Востока дрыхнет под кондиционером перед очередным жарким трудовым днем. Илья глушит мотор и поворачивается ко мне всем корпусом. В черных глазах отражаются огни побережья.
— Ну ты, конечно, упертая. Я думал, что я один такой псих.
— Ты не псих. Ты капиталист поганый!
— А ты психопатка, — он гладит меня по щеке.
— Руки убери! Я разрешения не давала.
— Ладно. У меня тогда такой вопрос: ты когда-нибудь видела высадку десанта на территории вражеского государства?
— Нет, а что?
— А говоришь: политолог. Ну как же! Смотри и учись! — он наклоняется, целует меня в губы и шепчет: — Возражения не принимаются! Это вторжение.
— Смерть иноземным захватчикам! — толкаю его в грудь. — Я сейчас в леса уйду партизанить, как Че Гевара.
— А вот это нет. Никуда ты не уйдешь. “Поздно, Красная Шапочка” — сказал волк”, —он скалит зубы и рычит, целуя меня в шею.
— Да иди ты в… на Кубу! Я щекотки боюсь!
— К чёрту Кубу и Фиделя! Давай целоваться, Евгения!
— Перебьешься! Я на первом свидании не целуюсь.
— Ну ладно! Но попробовать же стоило!
— Ну это да, конечно!
— Еще одна попытка, — он переворачивает мою руку ладонью вверх и осторожно прикасается к ней губами, — замуж за меня пойдёшь?
— На Кубе?
— Ну можно и на Кубе, если хочешь.
— Тип-топ.
— В каком смысле? Не понял.
— В смысле: перетопчешься!
Ласковое море тихо шумит, отражаясь в глазах Ильи. Это ж надо! На что мы, женщины, только мужиков не ловим, чтобы замуж выйти! На большой бюст, аэродинамическую попу, умение печь пирожки, залёт, скромность и далее по длинному списку, который у каждой женщины свой. Но чтобы поймать мужика на Кубу, Фиделя и Карибский кризис — такое может быть только у меня!
