В интересах флота и государства: Воспоминания адмирала [Николай Николаевич Амелько] (fb2) читать онлайн

Н. Н. Амелько В ИНТЕРЕСАХ ФЛОТА И ГОСУДАРСТВА _{Воспоминания адмирала}

От автора

Я прослужил в Вооруженных Силах 57 календарных лет, а с выслугой — 62 года. Так значится в моем пенсионном деле. Все эти годы отданы мной Военно-Морскому Флоту. Все мои знакомые всегда упрекали меня в том, что я не написал ничего о своей службе и жизни. Я отбивался от этих упреков, приводя два довода. Во-первых, потому что просто не обладаю писательским даром и, во-вторых, недолюбливаю военно-мемуарную литературу за то, что в ней у некоторых авторов проглядывает самовосхваление, реклама личных подвигов или оправдание своих ошибок. В своих воспоминаниях я постараюсь избежать этого. Постараюсь быть объективным в оценке людей, с которыми я служил и встречался, в оценке событий, пережитых мной. Оценка людей не является их полной характеристикой как личности, их деловых, психологических качеств — это только мое личное впечатление, которое они произвели на меня при общении и встречах с ними, иногда и коротких.

Пишу с надеждой, что, может быть, кому-то из действующих или будущих руководителей на флотах, в Вооруженных Силах мои воспоминания принесут какую-то пользу в служении нашему Отечеству — России.

Автор выражает глубокую признательность многолетнему руководителю Федерации парусного спорта страны Андрею Александровичу Кислову за содействие в издании настоящей книги.

Адмирал Н. Амелько

Часть 1 Судьба

Детские годы

Родился я 22 ноября 1914 года в Петрограде в родильном доме, существующем и поныне, на Петроградской стороне за Тучковым мостом. А крестили меня в больничной церкви на 1-й линии Васильевского острова — «Марии Магдалины». Так же называлась и больница, в которой всю свою жизнь работал дезинфектором мой отец Николай Лукич Амелько — по национальности белорус. После революции эту больницу переименовали из «Марии Магдалины» в больницу имени Веры Слуцкой. Детство мое мало чем отличалось от детства моего поколения. Около двух лет от роду я лишился матери — умерла от холеры, а до этого работала санитаркой в больнице, где и отец. После смерти матери отец меня и моих сестер, Александру и Марию, отправил в деревню к дядям и теткам. В 1922 году сестра Мария умерла, отравившись хлебом из невызревшего зерна. В 1923 году отец женился на санитарке той же больницы, где работал, Анне Михайловне. Отец с мачехой забрали в Ленинград мою старшую сестру Александру, а в 1924 году привезли к себе и меня. Я пошел в общеобразовательную школу и вступил в пионерскую организацию. В то время они были не при школах, а при фабриках и заводах. Жили мы на Васильевском острове на 2-й линии, рядом была пионербаза (так назывались пионеротряды) при писчебумажной фабрике им. Зиновьева. Впоследствии ее переименовали в честь писателя Максима Горького. По натуре я был тихим, дисциплинированным, но в то же время активным пионером. В школе был середнячком по успеваемости, из учебных дисциплин очень любил литературу, рисование и уроки труда, на которых мы из папье-маше делали по формам игрушки, раскрашивали их масляными красками, а школа их потом продавала. Это был своеобразный школьный промысел.

В середине 20-х годов наступили тяжелые времена: закрывались предприятия, людей увольняли с работы. Мачеху мою тоже уволили, а отец получал 24 рубля в месяц. Жили бедно и, можно сказать, впроголодь. Помню, мачеха сделала котлеты, в которых было 90 процентов хлеба, я украл одну котлету и съел, за что был по-настоящему ею выпорот ремнем. И все же я ее любил, а отец за свою порядочность для меня был кумиром. Кроме того, он своим внешним видом внушал уважение: представьте себе крепкого, симпатичного здоровяка около двух метров ростом. Отец был беспартийным, но ходил в больницу на все собрания, иногда брал и меня с собой. О чем там говорили, я не помню, но осталось в памяти, что после закрытия собрания все вставали с лавок (стульев не было) и пели Интернационал, конечно, не по бумажкам. На всех демонстрациях отец был знаменосцем. Задолго до демонстрации мачеха гладила ему самую лучшую рубашку, он подстригал усы и с чувством гордости нес знамя впереди колонны. Я был возмущен, когда узнал, что в 70-е и 80-е годы тем, кто нес плакаты и знамена на демонстрациях на Красной площади, платили деньги, а бесплатно никто этого не делал.

В пионерском отряде (базе) у нас были всевозможные кружки — электротехнический, столярный, вышивания и другие, и была так называемая «живая газета». Она называлась «Салют».

Это что-то вроде ансамбля песни и пляски. Мы пели, плясали, ставили пантомимы, преимущественно на политические темы. Наряжались «буржуями», садились вокруг стола и пели: «…Роль двойная моей тактики — у меня такой закон, я придерживаюсь практики, той же самой, что Керзон. Раса белая или черная, не хочу с ними играть и тальянке подпевать». Это пел «Чемберлен». Вот в таком духе и ставили спектакли. Для постановки таких концертов приглашались профессионалы. Помню, Смирнов-Сокольский обучал нас художественному свисту, музыкальное сопровождение вел Георгий Федорович Баженов — это первая скрипка оркестра Мариинского театра, пляскам обучал кто-то из балета этого же театра. Пионервожатыми и руководителями «живой газеты» были Натан Кацнельсон и Мария Маркозубова. С этой «живой газетой» мы ездили по фабрикам, заводам, воинским частям, очень часто были в Морском пограничном отряде кораблей на острове Голодай — это окраина Ленинграда, возили нас и в Кронштадт на корабли. И везде нас кормили — а это было очень важно: я уже говорил, что отец получал 24 рубля, а нас было четверо. Вот в то время у меня и появилась мечта — стать моряком. Наша живая газета «Салют» заняла первые места на городском и областном конкурсах «живых газет». И нас послали в Москву на первый Всесоюзный слет пионеров, где я встретился с Аркадием Гайдаром, Львом Кассилем, Максимом Горьким. Жили мы в какой-то школе, рядом с храмом Христа Спасителя, который я хорошо помню и сейчас. На закрытии слета я вручал рапорт М. И. Калинину. В Москве мы тоже заняли первое место, и в качестве поощрения всю нашу «газету» направили в «Артек». Там ходили в гости к В. М. Молотову в Суук-Су, где он отдыхал.

Возвратившись в Ленинград, окончил 6 классов школы. Через биржу труда с помощью пионервожатой Марии Маркозубовой я поступил в областную школу фабричного обучения, учился и работал на писчебумажной фабрике имени Володарского, где получал 14 рублей, которые, конечно же, отдавал родителям. А сестра, она старше меня на 3 года, поступила ученицей в аптеку, в которой проработала более 50 лет. Из четверых членов семьи трое уже трудились, и жить стало легче.

Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе

В январе 1931 года меня приняли в комсомол в Василеостровском райкоме. Там меня познакомили с матросом в бескозырке с надписью «Аврора» и с наганом на поясе, который вербовал в военно-морское училище. Затем меня определили на вечерние курсы по подготовке к экзаменам.

Утром работал, после обеда ходил на занятия по общеобразовательным предметам в фабричное училище, а вечером — на курсы подготовки к экзаменам в Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

Экзамены были назначены на май 1931 года, а с марта началось оформление документов на допуск к ним. Время мало что изменило в этой бюрократической кухне. Помню заключение председателя медкомиссии врача Квашонкина: «Худоват, тощеват и рост маловат, но он еще растет, поэтому напишем: „По состоянию здоровья годен для поступления“». Ко всем документам надо приложить паспорт, а его у меня вообще не было. Предложили пойти в милицию и на основании метрики о рождении выписать паспорт. Но паспорт тогда выдавали с 18 лет, а мне было только 16 с небольшим. В училище принимали с 17 лет, следовательно, надо было ждать еще полгода. Посоветовались с пионервожатым Борисом Дмитриевичем Ефремовым, взяли резинку и в метрике, изготовленной на специальной бумаге, стерли «ноябрь» и чернилами от руки написали «февраль». Чернила расползлись, и сразу стало видно, что месяц рождения подделан. Пошли в милицию с просьбой выдать паспорт в связи с поступлением в военно-морское училище. Милиционер критически посмотрел на подделку и спросил, в каком месяце я родился. Я смущенно ответил, что в феврале. Немного подумав, милиционер сказал: «Сомневаюсь, но все равно у тебя паспорт отберут, и ты его больше в жизни иметь не будешь». И выдал паспорт, в котором поставил год рождения 1914, а число и месяц вообще не указал. А во всех необходимых при поступлении в училище анкетах я писал, что родился 22 февраля 1914 года. Этот обман меня сильно мучил, надо было как-то восстановить правду. Проучившись первый курс (он назывался «подготовительный», так как было много общеобразовательных предметов), я написал рапорт начальнику училища, в котором признался, что подделал метрику. Через несколько дней в вестибюле училища на доске, где вывешивались объявления и приказы, касающиеся всего личного состава, увидел приказ, в пункте шесть которого прочел: «Курсанту 1-го курса Амелько Николаю Николаевичу считать год рождения 1914-й, 22 ноября, а не февраля, как подделанное при поступлении». Как гора с плеч — успокоился.

Экзамены мы сдавали в зале Революции училища. Поступающих, или, как теперь принято называть, абитуриентов, было очень много, человек восемь-десять на одно место. Надо было сдать около десяти экзаменов, но я по всем предметам получил по 3 балла — очень высоко оценили — это ровные знания по всем дисциплинам. Трудно было комиссии с теми, кто имел и пятерки, и двойки, и даже единицы. И, наконец, 6 июня 1931 года я по приказу Наркома обороны стал курсантом Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. На этом, видимо, мое детство закончилось. Видимо — потому, что твердо не уверен, когда это случилось: с 14 лет я уже работал, с 16 — начал военную службу. Впрочем, это большого значения в жизни не имело.

Как известно, Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе берет свое начало из Навигацкой школы, основанной Петром I, которая располагалась в Сухаревской башне в Москве. Училище как таковое было основано в 1701 году в Санкт-Петербурге и располагалось в специально построенном для него здании между 11-й и 12-й линиями на набережной Васильевского острова. Первые два этажа здания занимало училище, на третьем были церковь и обсерватория. В мое время в помещении церкви были спальные комнаты для курсантов, в одной из которых первый год учебы жил и я. Моя койка стояла между койками будущих Героев Советского Союза Жени Осипова (был моим хорошим другом, погиб во время войны) и Абрама Свердлова (благополучно дожил до наших дней).

Училищу было присвоено имя М. В. Фрунзе. До революции оно называлось «Морской кадетский корпус», а курсанты назывались гардемаринами. Из стен этого училища вышли знаменитые адмиралы, прославившие на века российский флот — Федор Ушаков, Павел Нахимов, Дмитрий Сенявин, Владимир Корнилов и многие другие. Учиться здесь и получить диплом училища было очень почетно и престижно. Да в мое время были только два военно-морских училища — имени Дзержинского, которое готовило механиков и кораблестроителей, и наше — командного профиля, готовившее штурманов, минеров-торпедистов, гидрографов, артиллеристов и морских авиаторов. Были организационно образованы три сектора: надводников, подводников и авиаторов. Каждый сектор был поделен на роты, а далее шли классы по 20–25 человек. Между «фрунзенцами» и «дзержинцами» была не вражда, а скорее соперничество. Нас называли «женихами», а «дзержинцев» — «монахами». Драк не было, но небольшие потасовки иногда случались. Преподавательский состав преимущественно был из бывших царских морских офицеров, обладавших знаниями и опытом, очень тактичных и культурных людей, которые были для нас примером аккуратности и доброжелательности. Добрую память оставили Гидримович, Суйковский, Осипов (отец Жени Осипова), Сакеллари, Апостоли, Александров и многие другие. Общеобразовательные дисциплины читали приватные преподаватели, как правило, профессора. Высшую математику читал профессор Садкевич, который говорил, что «математику нужно познавать умом, это — не кочан капусты». Космографию преподавал профессор Прянишников — автор книги «Занимательная астрономия». Английский язык — Алибеков, который, услышав слово «Лондон», говорил: «Это ужасно, надо мягче говорить — „Ляндон“». Химию преподавал профессор Суйковский, которого иногда замещал его сын. Суйковский-младший, задавая вопросы курсантам и экономя время, спрашивал не «что делать?», а «ч. д.?». Однажды произошел казус. Курсанту Емельяну Ивашенко, очень остроумному юноше, Суйковский-младший задал вопрос:

— Порвана правая сторона шлем-маски противогаза. Ч. д.?

Ивашенко громко, бойко отвечает:

— ЗЛПЩ!

Садкевич спросил, что это значит. Ивашенко пояснил:

— Закрыть ладонью правую щеку.

Весь класс и преподаватель долго дружно смеялись.

Плавание вел француз Жерве (в молодости он переплыл пролив Ла-Манш). Помню первый его урок: не умеющих плавать он построил по одной стороне бассейна, а умеющих — по другой, взял длинный шест, подошел сзади к неумеющим и всех сразу столкнул в воду, а умеющим приказал следить за ними и спасать тех, кто будет тонуть.

Очень мы любили двух боцманов — Харина и Минаева. Они преподавали морское дело: плетение из тросов матов, изготовление огонов, сращивание тросов, плетение рындо-булин и, конечно, вязание морских узлов (все десять я до сего времени помню). Занимались мы этим на балконе зала Революции. Эти же боцманы, прослужившие на флоте не один десяток лет, во время практического учебного плавания на кораблях обучали нас гребле на весельных и парусных корабельных судах, вязанию подвесных коек и многим другим житейским мудростям. В июне-августе мы проходили практику на кораблях учебных, а на последних курсах — и на боевых кораблях. Первое плавание я совершил из Ленинграда в Кронштадт на учебном корабле «Ленинградсовет» от набережной у площади Труда. Многих провожали родители и родственники. Меня пришла провожать пионервожатая Маруся Маркозубова — вечная ей память. Она впервые в жизни принесла мне две пачки папирос «Беломорканал» и разрешила курить. До этого я уже покуривал махорку, которую нам выдавали. Выдавали и трамвайные билеты, а денежной стипендии нам вообще не выплачивали.

По прибытии в Кронштадт нас распределили по кораблям. Я и несколько моих однокурсников попали на канонерскую лодку «Красное Знамя». На этом корабле я получил первое взыскание — выговор от боцмана корабля, с занесением в карточку взысканий и поощрений, за то, что он в моем корабельном сундучке обнаружил мокрое, вернее, сырое рабочее платье, которое не успело высохнуть после стирки на специально натягиваемых леерах. Выговор, записанный в карточку (а это, как говорили, на всю жизнь), меня очень расстроил. Я зашел за башню 130-мм орудия и тихонько заплакал. Меня увидел командир корабля Горбунов, по моим понятиям тогда, очень пожилой — лет 40–45, начавший службу еще на царском флоте. Завел меня к себе в каюту, дал стакан чая и стал расспрашивать, кто я, кто родители и что случилось. Выслушав меня, сказал, чтобы я перестал плакать, поскольку это взыскание не страшное и не последнее, что будут и поощрения. Успокоил меня, и я с легким сердцем ушел. Потом я вернулся и поблагодарил его, а он сказал, что не за что.

Последующие годы я плавал и проходил практику на учебных кораблях «Комсомолец», «Красный Ленинград», парусной шхуне «Учеба», на крейсере «Аврора», командиром которого был Кузнецов, старпомом — Яковлев, ставший впоследствии комендантом Кронштадта.

На «Авроре» было несколько забавных случаев, о которых стоит рассказать. Стали мы на якоре где-то у острова Эланд, пройдя между ним и шведскими берегами. Случайно обнаружили, что у кормы крейсера плавает много рыбы. Мы быстро соорудили удочки и начали ловить. И вдруг раздался свисток и объявление в мегафон «Всем рыбакам построиться на юте». Построились, вышел старпом и объявил: «Запомните, бросать окурки за борт, плевать, облокачиваться на леера и тем более ловить рыбу с военного корабля нельзя. Это позорно. Берите кирпичи, песок и драйте (на коленках) палубу (палуба была из тикового дерева)». Когда выдраили, пришел старпом и проверил носовым платком чистоту палубы, похвалил.

Перед обедом разрешали купаться. Курсанты выстраиваются вдоль борта, ставят перед собой ботинки, на них кладут бескозырки и по сигналу горна «Движение вперед» все прыгают за борт. Через 10–15 минут тоже по сигналу горна «Отбой» все должны быстро по трапам подняться на корабль, забрать свои ботинки и бескозырки и отойти одеваться. Идет осмотр — все ли разобраны ботинки, не остался ли кто-либо за бортом? Один раз небольшая группа плавающих курсантов не стала выходить из воды и продолжала плавать у бортового трапа. Вышел командир крейсера Аполлон Кузнецов и спросил вахтенного офицера:

— Сколько их там?

Тот сосчитал и ответил:

— Одиннадцать человек.

Командир дал команду:

— Всех наверх, 22 наряда вне очереди, поровну на всех!

Как-то во время стоянки на якоре на восточном рейде поступила команда: «Всем на тали гребных судов!». Выбежали, тали на руки, спустили суда на воду. Дается команда: «Тали раздернуть!». Все вместе поднимаем троса выше головы и одновременно с грохотом бросаем на палубу. В кубриках и в каютах под верхней палубой лопаются электролампочки и даже плафоны. Впоследствии давали команду: «Тали тихонечко положить на палубу».

В один из дней к борту подвели два 14-весельных баркаса, прозвучала команда: «Курсантам на баркасы!». Спустились по штормтрапам, расселись на банки. Следующая команда: «Баркасы к правому и левому кормовым трапам!». На наш баркас сходит боцман Харин, на второй — боцман крейсера. С борта бросают нам анкерки с пресной водой и мешок хлебных сухарей. Харин подает команду: «Оттолкнуться от борта, разобрать весла, весла на воду!». И пошли с восточного рейда, вышли на большой корабельный фарватер. Робко спросили, куда мы идем. Харин говорит, что в бухту Батарейную. Это у маяка Шепелев — километров 15. Руки устали, ладони в водяных волдырях, но держимся. Наконец дошли. Подходим к берегу, баркас сел на камни. Харин дает команду: «Штаны долой, всем в воду, тащите баркас и меня к сухому берегу!». Подтащили. «Ну, а теперь, — говорит Харин, — отдохнем, попьем горячей водички, поедим сухариков и домой на крейсер тем же путем». Возвратились уже в сумерках, не чувствуя ни рук, ни ног. И никаких хныканий, жалоб. Наоборот, были горды. Вот это оморячились. Пошли в свой 14-местный кубрик и завалились на койки.

Со второго года обучения стали распределять по специальности, считаясь с нашим желанием. Я выбрал штурманскую специальность надводных кораблей. Но независимо от специализации первые три года на практике мы изучали и несли вахту всех матросских специальностей. Сигнальщиками, впередсмотрящими, околоштатного рулевого, в котельном отделении. Кстати, на «Авроре» были 24 котла, а уголь находился в галереях угольных ям. И прежде чем он дойдет до топок, нужно было лопатами перекидывать из одной в другую, потом обратно и уже затем к топкам котлов. Жарко, пыльно, а пить давали только соленую воду. Так требовали врачи, чтобы не болели суставы. Конечно, чистили (драили) медные части, убирали каюты, кубрики, драили на коленках кирпичом или торцом дерева с песком палубу. Несли вахту рабочими на камбузе, помогая поварам, мыли и чистили посуду и медные бачки. Делали все добросовестно, а матросы, старшины и офицеры учили, как это нужно делать. Флажный семафор и передачу ратьером по азбуке Морзе я до сих пор хорошо помню.

На старших курсах мы уже дублировали, а позднее исполняли обязанности вахтенного офицера (тогда он назывался вахтенный начальник) и, конечно, вахтенного штурмана. Последний год я проходил практику и исполнял обязанности штурмана на канонерской лодке «Бакинский рабочий» на Каспийской флотилии. Штатного штурмана по какой-то причине не было.

На 4-м курсе руководство училища обнаружило, что мы, в скором времени выпускники, плохо знаем географию, теоретическую механику и русский язык. Были приглашены замечательные преподаватели из Ленинградского университета. Оригинальный был профессор Шишмарев, преподававший нам географию. С ним мы изучали природу, экономику, фауну и флору почти всех стран мира. Опрос курсантов он проводил легко, весело. Например, он спрашивал, чем славился экспорт Индии. Оказывается шелком. А экспорт Китая — чаем, и добавлял: «Как приятно в вечер майский в чай китайский ром ямайский подливать». Или: «В какой стране лучшие в мире сливки?». Оказывается в Финляндии. Помню, проходили Италию. Вызвал как-то Шишмарев к доске Емельяна Ивашенко (я о нем уже упоминал) и говорит:

— Расскажите-ка мне, расскажите-ка мне…

Ивашенко спрашивает:

— Что рассказать, распорядок дня Папы Римского?

— Вот-вот, расскажите, что он делает в пятницу перед страстной субботой?

Ивашенко молчит.

— Ну вот, дорогуша, не знаете. А он, Папа Римский, в этот день представляет свою туфлю в храм Божий для целования прихожанам.

Шишмарев носил усы, которые, как он утверждал, называются «а ля Вильгельм», а тип бороды называл «Оренкле». Его занятия мы очень любили. Он давал много дополнительной информации, которая обогащала наши знания, расширяла наш кругозор.

Не менее оригинален был и преподаватель теоретической механики профессор Кондратьев. Он брал кусочек мела, привязывал его ниткой, крутил кругами за конец нитки и спрашивал:

— Вот если сейчас мел оторвется, куда он полетит?

Мы все хором отвечали, что в окно. Кондратьев:

— Да, это бывает, но он полетит прямо по касательной к окружности.

Как-то во время лекции он увидел, что курсант Коля Смирнов заснул за столом. Кондратьев долго смотрел на него и потом сказал:

— Посмотрите, а он заснул. Значит, он устал. Организм требует отдыха, поэтому не будем его будить, пусть спит.

Проходили мы невесомость тел в космосе. Я сидел за одним столом с Киршем Альбертом, эстонцем. Кондратьев увлекся лекцией и говорит:

— Вот возьмем этот стул и запустим его в зону непритяжения Земли.

А Кирш в это время пролил чернила, бумажкой вытер стол, подцепил эту бумажку пером ручки и говорит:

— Товарищ преподаватель, разрешите выбросить?

Кондратьев затряс бородой, побледнел и закричал:

— Молодой человек, встаньте. Что вы наделили? Люди так внимательно слушали, а вы весь класс мне с небес спустили. Выйдите из класса.

Характерно, что занимались мы в училище по книгам и учебным пособиям, написанным самими военными и гражданскими преподавателями. Это говорит об их высокой квалификации.

Всех их мы с благодарностью вспоминаем. Училище дало нам не только специальные познания, но и жизненные.

Москва

В мае 1936 года, ровно через 5 лет, сдали последний экзамен. Учеба закончена, мундиры индивидуально пошиты в мастерской училища и, наконец, выпуск первых лейтенантов — штурманов, минеров, артиллеристов, гидрографов, авиаторов. Всего около 500 человек. Я подчеркиваю слово «лейтенантов», потому что только-только ввели воинские звания, а до этого наше звание было командир Рабоче-крестьянского красного флота (РККФ) XII категории.

Выпуск производил маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский (он тогда был первым заместителем наркома обороны и начальником Управления боевой подготовки). Собрали всех в зале Революции, Тухачевский огласил приказ Народного Комиссара Обороны СССР № 01711/П от 9 июня 1936 года о присвоении звания «лейтенант». Объявили, кто на какой флот и на какую должность назначен персонально. А моей фамилии все нет и нет. И в самом конце Тухачевский объявляет: «А теперь особая группа», — и называет меня и еще пять человек. Весь зал захохотал. Тухачевский говорит:

— А вы не смейтесь. Вы сейчас разъезжаетесь по флотам и местам назначения, а особая группа пойдет сейчас на месяц в отпуск, а после отпуска явится в город Москву, Большой Знаменский переулок, дом 14, и будет продолжать серьезно учиться очень важному для государства делу.

Затем парад на площади Исаакиевского собора, я — молодой лейтенант, и вся жизнь впереди.

Когда после отпуска мы явились по московскому адресу, нам шестерым объявили, что теперь мы будем продолжать службу в 4-м управлении РККА (это Разведывательное управление Генерального штаба).

— А сейчас выбирайте себе другие фамилии, снимайте свои мундиры, переодевайтесь в гражданские костюмы (они в соседней комнате) и поедем за город, где будем жить и учиться.

Зашторенные «ЗИСы». Недалеко от Москвы остановились у высокого забора, на воротах надпись: «Общежитие НКО». Охранялось овчарками и сторожами. В довольно большом особняке разместились по комнатам, и началась жизнь и учеба будущих разведчиков-нелегалов. Пробыл я там несколько месяцев. Потом вызвали на Большой Знаменский, 14 и объявили, что я назначен помощником начальника Морского отделения 5-го отдела Разведуправления Генерального штаба. Начальник отделения — капитан-лейтенант Локотош, начальник отдела — полковник Боголюбов, начальник Разведуправления — комкор Урицкий. Я был очень огорчен этим назначением. Отдел большой, кто чем занимается — неизвестно, мои обязанности непонятны, постоянного рабочего места нет. В маленькой комнатушке два письменных стола — один Локотоша, второй — капитана 1-го ранга Лучинского. Локотош поручил мне вести делопроизводство: подшивать бумаги в дела — входящие из разведотделов флотов и исходящие из РУ. Жить негде. Сначала Локотош поставил раскладушку в квартире своего отца, у которого он и сам жил. Потом поселил в комнату в общей квартире в Покровском-Стрешневе. Эта комната принадлежала его бывшей жене, которая вскоре меня оттуда выгнала. Затем поселили в комнату, принадлежащую разведчику, который в то время находился с семьей за границей. Жил я в районе Серпуховской площади, 3-й Монетчиковский переулок.

Питался я, где попало и как попало. Ни родных, ни знакомых в этом городе у меня не было.

На службе в отделе было бюро топографических карт, планов городов, заведовала этим бюро и по необходимости выдавала служащим отдела необходимые материалы Надя Суханова, девица с копной плохо причесанных волос ржавого цвета на голове, с неправильными чертами лица, низенького роста, непривлекательной фигурой, года на два старше меня. Очень приветливая, вежливая. Мне она совершенно не нравилась, но, как говорят, «на безрыбье и рак рыба». Иногда с ней разговаривали ни о чем. Раза два ходили в кинотеатр «Художественный». Я, видимо, ей нравился, а она чувствовала, что я к ней равнодушен. Однажды она пригласила меня в гости на свой день рождения, при этом сказала, что познакомит меня с интересной девушкой. Надо сказать, что у меня до этого не было девушек, которые, как тогда говорили, были бы моим увлечением. До поступления в училище я был слишком молод.

В училище в увольнение ходили только в субботу и воскресенье. Заниматься было очень трудно, и, как правило, я больше сидел в училище, занимался самостоятельно, да и часто в училище показывали кино, были кружки самодеятельности, я был в драматическом. Ставили пьесы на морскую и революционную тематику. Был кружок бальных танцев — обязательный для всех, вроде, как предмет, на эти занятия приводили к нам девушек из Ленинградской балетной школы. Но продолжения и близкого знакомства с этими девушками вне училища у меня, пожалуй, и у многих других, не было. Иногда в воскресенье, если не был занят в наряде дневальным по сектору, в противопожарной группе или в карауле у знамени, у ворот здания, я часа на 2–4 заходил домой навестить родных.

Вернемся к именинам Нади Сухановой. Я подумал, раз она работает у нас, видимо и гости у нее будут порядочные, а это важно потому, что по работе нам строго запрещалось заводить случайные знакомства. Кроме Нади Сухановой, из Разведуправления я помню только двух женщин — это пожилая машинистка и Ксения Константиновна Громова, первая жена легендарного летчика М. Громова. Ее я запомнил потому, что она имела воинское звание полковник, что редко для женщины в то время, да и в настоящее, и она знала 12 иностранных языков, что совсем редкое явление. Очень воспитанная, хотя и в летах, но симпатичная.

В назначенное время я пошел к Наде Сухановой. Ее дом находился в районе Большой Бронной улицы, в Богословском переулке. Догадался купить какие-то духи и букет цветов. Нашел дом, коммунальную квартиру в полуподвальном помещении. Гостей было много. Меня посадили за стол рядом с девушкой, которая сразу бросилась мне в глаза. Немного ниже среднего роста, с роскошными длинными косами, правильными чертами лица и изумительными, большими карими глазами. Звали ее Таня, фамилия Левтеева. Очень мило разговаривали. Потом я пошел провожать ее домой на Коровий Вал, а оттуда пешком в Покровское-Стрешнево, трамваи уже не ходили, было поздно. Пишу подробно потому, что я в этих больших карих глазах «утонул», и через полтора года она стала моей женой, с которой мы прожили 51 год.

1937 год

Наступил 1937 год. Новый год Разведуправление встречало коллективно в Доме РККА с семьями и родными. Я был один, а на вечере звучали речи, были танцы и концерт, который вел Аркадий Райкин, еще только начинающий и совсем неизвестный. В стране политическая обстановка была очень напряженной, об арестах, репрессиях, начавшихся еще в 1936 году, мы знали понаслышке и говорили о них только шепотом. В 1937 году эта волна докатилась и до руководства Народным комиссариатом обороны.

Помню, в конце мая в здании только что построенной академии имени М. В. Фрунзе на Зубовской площади проходил партийный актив на тему борьбы с врагами советской власти. Докладчиком был Ян Гамарник. В докладе и выступлениях громили Пятакова, Зиновьева, Троцкого и других. Конечно, восхваляли И. Сталина. Актив закончился около 23 часов, а утром 31 мая, придя на работу, все стали шептаться, что ночью дома застрелился Гамарник. Через некоторое время, это уже был июнь, прошел слух об аресте Тухачевского, а потом Уборевича. От проезжающих через Москву офицеров узнали, что на флотах идут повальные аресты командиров, офицеров и даже командующих. Пошли аресты и в Разведывательном управлении, в том числе и в нашем 5-м отделе.

В это время два представителя особого отдела провели проверку делопроизводства в морском отделении и обнаружили пропажу двух пустяковых бумажек, одну я помню, это была препроводительная к пишущей машинке, которую я отправлял посылкой в разведывательный отдел Черноморского флота, но она имела гриф «секретно». Тогда все у нас было «секретно». То же — со второй бумажкой, на полстраницы, содержание которой я не помню. Это происшествие было расценено как чрезвычайное.

Начальника отдела полковника Богомолова, моего начальника капитан-лейтенанта Локотоша и меня вызвал начальник РУ ГШ комкор С. П. Урицкий. Очень возмущался, орал все больше на Богомолова. Показал пальцем на меня и говорит Богомолову: «Набрали детей, вот теперь расплачивайтесь», — и в заключение приказал меня и Локотоша отдать под суд.

Судили нас в трибунале Московского военного округа на Старом Арбате. Суд был закрытый и скорый, без защитника и обвинителя: признать виновными и осудить на три года исправительно-трудовых работ меня и моего начальника. До решения кассационной жалобы оставить на свободе. Разбор кассационной жалобы длился очень долго. На работу мы уже не ходили, а жалованье месяца три нам платили. Возвратился хозяин комнаты, в которой я жил, и меня распоряжением начальника отдела кадров РУ ГШ поселили в комнату отдыха в жилом доме РУ ГШ на Плющихе. В этой комнате сделали общежитие для отзываемых работников РУ ГШ из-за границы.

Где-то в ноябре, часов в 9 вечера, я, закусив в кафе на Смоленской площади, возвращался в общежитие. В вестибюле на диване, смотрю, сидит комендант дома и с ним двое в шинелях. Я поздоровался и вошел в общежитие, они все трое за мной, предъявили ордер на арест, кажется, подпись была Фриновского. В то время он был заместителем наркомвнудел Ежова. Быстро переворошили мои вещи, забрали блокноты и открытки с изображениями японских гейш, их мне подарил сосед по общежитию, возвратившийся, вернее, отозванный из Японии. Посадили в машину на заднее сиденье: один — справа, другой — слева, я — между ними. Привезли на Лубянку. Завели в какую-то комнатушку, там толстый старик в гимнастерке обрезал на моей форменной одежде все металлические пуговицы, снял ремень, из ботинок вынул шнурки. Позвал другого служивого, который провел меня через двор и впихнул в комнату, где было человек двадцать. Среди них и капитан I-го ранга Лучинский из нашего отдела, который, увидев меня, воскликнул: «Ба, а ты-то зачем сюда?». Это услышал сопровождающий меня охранник, взял капитана и куда-то увел. Просидел я там всю ночь и день, а на следующую ночь вывели нас во двор, посадили в грузовую машину-фургон каждого в отдельную клеточку. Привезли в Бутырскую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Никто ничего не говорит и не приходит, еду подают в окошко двери. Просидел я там недели две. По ночам слышно, как из соседних камер водили на допросы и к утру возвращали плачущих, стонущих и истерично кричащих. Через две недели открылась дверь, надзиратель буркнул: «На допрос». Ведет по коридорам и лестнице и всю дорогу стучит ключом по своей бляхе на поясном ремне. Когда раздавался такой же встречный стук, заставлял вставать лицом плотно к стене, чтобы я не видел, кого ведут, а другой не видел меня. Привели в длинный широкий коридор, с обеих сторон много дверей в кабинеты. Подвели к столу, открыли страницу журнала, положили на нее металлическую планку с прорезью на одну строчку с моей фамилией, заставили расписаться. Прорезь в планке для того, чтобы я не видел фамилии других арестованных. Из кабинетов слышны крики, стоны, возня. Понял, что там, на допросах, избивали.

Завели меня в один из кабинетов, за письменным столом сидит майор танковых войск. У письменного стола — небольшой приставной столик, около него стул, куда мне и приказали сесть. В углу — тумбочка с телефоном и графином воды, в другом углу — железный сейф. Майор открыл папку с какими-то бумагами. Начал заполнять анкеты: спрашивает мою фамилию, имя, отчество, когда и где учился, где родился, кто родители, задает другие обычные для анкеты вопросы. Закончив эту процедуру, следователь зло заорал на меня:

— Ну, говори, на кого ты шпионил, на немцев или на японцев?

Я совсем растерялся и, что называется, язык проглотил.

А он орет:

— Говори, а то вот как дам этим графином по балде.

Я стал рассказывать о своей жизни и недлительной службе, он прерывает меня и кричит:

— Говори правду!

Показал мне открытку японской гейши, которую забрали при аресте, и спрашивает:

— Это кто такая?

Отвечаю:

— Почтовая открытка, подарил сосед по общежитию.

Посмотрел на обратную сторону, долго молча писал.

Потом дал мне лист подписать. Я не подписываю, ведь в таких вещах меня обвинили. Следователь:

— Подписывай, дурак, это протокол допроса.

Я подписал. Приказал сидеть и ушел куда-то. Долго не было, потом вернулся, приказал идти с ним. Привел в большой кабинет, видимо, к своему начальнику. Тот держал речь, суть которой в том, что страна в опасности, кругом враги, шпионы. Органы НКВД поставили искоренять это зло, но бывают ошибки и у них, что, видимо, произошло и со мной. Потом приказал дежурному увести меня. Повели не в одиночку, а в большую камеру, в которой было человек 120. Первую ночь спал на полу, на голом матрасе. Народ там был всякий, но преимущественно пожилые. Все — политические, уголовников не было. Выводили во двор на прогулку. Кормили очень плохо, но некоторым присылали деньги, их не выдавали, а говорили, что можно на них купить. Однажды мне принесли передачу: немного маргарина и кусок заплесневелой вареной колбасы. Тогда я не знал, от кого был гостинец. Потом Таня Левтеева рассказала мне, что она, представившись сестрой, две ночи стояла в очереди, чтобы приняли для меня передачу. Приблизительно через месяц в двери открылось окошко, и я услышал: «Амелько, с вещами на выход!». А вещей-то у меня: брюки, китель с пуговицами из черного жеваного хлеба, пришитыми спичкой нитками из тюфяка, это мне устроили сокамерники, фуражка без ремешка и эмблемы и перчатки — больше ничего. Посадили в «черный ворон», привезли на какой-то вокзал, затолкали в арестантский вагон с решетками на окнах. Я осмелился и спросил у сопровождающего старшины, куда и зачем меня везут. Он раскрыл папку, нашел мое «дело» и сказал, что везут меня в лагерь в районе Вологды, что осужден я на три года исправительно-трудовых работ по статье 193, пункт «а» — халатное отношение к военной службе. Ну, думаю, слава Богу, не за шпионаж, как кричал следователь майор Лукин в Бутырской тюрьме.

Привезли в лагерь. Народ там был всякий: и политические, которые ходили стайками (группами), и уголовники, которые тоже были разные: шофера, осужденные за аварии, машинисты паровозов, которые проехали на красный свет — «зарезали стрелки путей», — это 3–5 лет исправительных работ. Первое время водили на лесоповал. Я был расконвоирован, мне разрешалось выходить в лес за ограду. В 1938 году меня перевели в поселок, где была администрация лагерей, а при ней — управление по жалобам осужденных. Мы принимали жалобы, оформляли и отправляли по инстанции. Жили в бараках, полных клопов, по поселку ходили без охраны. Жалобщики, принося свои заявления начальнику управления (тоже осужденному), предлагали взятки, в том числе и мне, чтобы быстрее направить их жалобы в инстанции. Начальник брал, покупал тройной одеколон и пил его. Я взятки не брал и, конечно, одеколон не пил.

Пробыл я там недолго. Пришла бумага, по которой я освобождался по амнистии и с меня снималась судимость. Выдали паспорт, и я поехал в Ленинград к родителям. Сразу же написал письмо в Генеральный штаб Наркому Военно-Морского Флота. В письме описал всю свою «одиссею» и ходатайствовал о возвращении на службу на флоте. А пока устроился в артель кожгалантереи диспетчером. Анализируя все происшедшее, я убежден, что суд, а потом арест были, безусловно, спланированы, чтобы проверить мою лояльность. Судить-то было не за что. Это я понял позже, когда размышлял о происходящем в стране. Страшное было время.

Возвращение на Балтийский флот

В марте 1939 года пришел ответ на мое письмо: явиться в Москву к начальнику Генерального штаба ВМФ. Поехал, меня принял адмирал Алафузов. Во время беседы в комнату вошел Нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов и поинтересовался, кто этот лейтенант (я был в форме) и что решаем. Алафузов изложил суть моего дела. Н. Г. Кузнецов внимательно выслушал, спросил, какой факультет я закончил, сказал, что штурманы кораблей нужны, и распорядился отправить на Балтику в распоряжение командующего флотом, который назначит меня на один из кораблей. Нарком заметил, что есть одна проблема, состоящая в том, что этот лейтенант числился за Наркоматом обороны. Но Кузнецов приказал меня отправлять на флот, а с Ворошиловым он договорится сам. Что-то спросил у Алафузова по делам флотов, попрощался со мной, пожелал успехов и забыть все горькое, что со мной случилось, и вышел.

Получив предписание, я вышел из штаба и, как угорелый, помчался на Ленинградский вокзал. Забыл, что поезда уходят только поздно вечером. На другой день явился в Кронштадт и там приказом Наркома ВМФ № 0350 от 29 марта 1939 года был назначен командиром электронавигационной группы боевой штурманской части учебного корабля «Ленинградсовет», явился на корабль, вступил в должность, счастлив был невероятно. Корабль обеспечивал штурманскую практику курсантов Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. На этом корабле, единственном на флоте и в ВМФ, были установлены новейшие приборы — английский гирокомпас «Сперри-V», гирокомпас «ГЕО-III», гирорулевой одограф, курсограф, эхолот — все английского производства. Я был счастлив и горд.

Война с Финляндией

В ноябре 1939 года началась война с Финляндией. Мне поручили, без снятия с должности на «Ленинградсовете», командовать высадочными плавсредствами в десанте на остров Сескар.

Для десантирования на остров были мобилизованы грязеотводящие самоходные суда с открывающимся днищем для выброса грунта, которым они нагружались плавкранами с грейдером при углублении фарватера, гаваней, портов. В качестве высадочных средств были мобилизованы мелкосидящие шаланды, большие рыболовецкие лодки, гребные баркасы, малые катера. Дело в том, что грязевозы имели большую осадку и не могли подойти к берегу. В мою задачу входило с подходом к острову пересадить десант на высадочные средства и высадить его на берег.

Остров Сескар расположен в 120 км от Ленинграда в Финском заливе. В диаметре около 10 км, на нем ютятся несколько деревень, заселенных преимущественно рыбаками, берега низкие, на западе и юге каменистые, много зелени. Планируя высадку десанта, мы учитывали, что это самая южная территория Финляндии, с наличием на северной стороне песчаного берега, на котором был хорошо оборудованный пляж, в середине острова была построена хорошая гостиница с рестораном. Остров являлся как бы местным курортом, а его географическое положение позволяло держать под контролем все судоходство, передвижение и деятельность кораблей Балтфлота и даже побережье Советского Союза от Усть-Луги до города Нарва. Регулярных войск на острове не было. Располагались полиция, шуцкоровские части, пограничники, несколько полевых орудий и пулеметов.

Было принято решение высадить десант в составе усиленного стрелкового батальона на пляж в северо-восточной стороне острова. К 29 ноября высадочные средства и батальон вышли из Усть-Луги ночью под прикрытием нескольких кораблей флота с северного направления. К утренним сумеркам подошли к острову, корабли с десантом застопорили машины в 1,5–2 км от пляжа, к ним подошли высадочные средства, десант организованно и быстро занял свои места и по команде двинулся к берегу. На расстоянии 500 м к острову финны открыли по нам огонь из винтовок и пулеметов. Мои шаланды, шлюпки, катера повернули на 180° и пошли к десантным кораблям, солдаты стали на них вылезать. Я оторопел, на катере их догнал, приказал сесть обратно в шлюпки и следовать к берегу. Конечно, не обошлось без неприличных прилагательных, а некоторых, слишком проворных, просто сталкивали с кораблей.Восстановили порядок, я — впереди на катере. Мы тоже открыли огонь из винтовок, а корабли — из пушек. Благополучно высадились, никого не потеряли. Финны пересекли остров лесом и из маленькой бухточки на западе острова ушли на шхунах и катерах. Их было много, они отошли от острова и пошли курсом в направлении города Котка. В открытом море их перехватывали наши боевые корабли и стали брать в плен.

К обеду весь остров был взят, в деревнях осталось не более 100 человек мирных жителей. Вечером того же дня поступил приказ оставить на острове 15 человек, меня назначили старшим до прибытия штатной комендатуры. Батальон мы погрузили на десантные средства, и он ушел, кажется, на остров Лавенсаре, это дальше Сескара. С оставшимися солдатами и матросами мы разместились в постройках у гостиницы. Нашли старика, знающего русский язык, и женщину-финку из ресторана. Когда готовились к десанту, командование нас предупредило, что вода и пища финнами могут быть отравлены. В ресторане было очень много продуктов, но мы боялись их употреблять, ловили живых кур, и из них нам женщина из ресторана готовила и первое, и второе. Среди нас, оставшихся на острове, был и армейский врач, который на себе проверил качество воды. Зачерпнув из колодца кружку воды, он выпил ее со словами: «Если через час не умру, значит, вода хорошая». Не умер.

Как-то за обедом старик-переводчик спросил, почему мы не едим продукты из ресторана — они же в запаянных банках. Действительно, почему? Стали есть, и с питанием у нас проблем уже не было.

Однажды я поинтересовался у переводчика, откуда он так хорошо знает русский язык.

— Я рыбак, мой брат тоже рыбак, но живет в России в Усть-Луге, — ответил старик. — В море часто встречаемся, я бываю у него, а он у меня на острове, тайком конечно, но это несложно.

Чтобы удобнее было следить за оставшимися на острове финнами, мы их со всех деревень и хуторов переселили в одну деревню рядом с рестораном. Утром на лошади я объезжал остров, заезжал в деревню, где поселили финнов; они выходили из домов, кланялись и здоровались, к нам они относились доброжелательно.

Через неделю прибыл капитан с десятью солдатами на должность коменданта. Я возвратился на свой корабль «Ленинградсовет», который только что принял солдат для перевозки на остров Гогланд. Залив покрылся льдом. На траверзе маяка Шепелев мы попали в тяжелый лед, поломали лопасти винта и застряли во льдах. На ночь выставляли на льду метрах в трехстах дозоры, боялись, что финны могут подойти и нас подорвать. Так трое суток мы ждали ледокол. Потом пришел ледокол «Красин» и нас на буксире притащил в Кронштадт. Поставили в док на ремонт.

Отпуск

Где-то в феврале 1940 года командир отряда учебных кораблей Рамешвили вызвал меня и говорит:

— Война закончилась, иди-ка ты в отпуск. В Москве у тебя я, слышал, есть невеста, а у меня две путевки в госпитальный санаторий в Сергиевом Ските, это под Калугой. Бери свою невесту и поезжай, отдохни с ней.

Вызвал флагманского врача с путевками, мою путевку заполнили быстро. А как быть с путевкой невесты? Врач спросил меня:

— Жениться собираешься?

— Да.

— Как ее фамилия?

— Левтеева.

В путевке он написал «Татьяна Николаевна», а вместо фамилии поставил только буковку «Л», объяснив, что если женюсь, то останется поставить поперек палочку и дописать фамилию «Амелько», если не женюсь, то дописать фамилию «Левтеева».

Приехал в Москву, пошел к невесте, она жила у своего родного дяди-хирурга, будущего профессора, генерал-лейтенанта медицинской службы, члена-корреспондента медицинских наук, главного хирурга Военно-Морских Сил Арапова Дмитрия Алексеевича и своей бабушки Зинаиды Ильиничны. У Татьяны родителей не было, отец погиб в гражданскую войну, был хирургом 1-го коммунистического полка и дочь не видел вообще, а мать умерла, когда девочке было три года. Завел я разговор о женитьбе. Дмитрий Алексеевич не возражал, а бабушка — ни в какую: мол, увезешь в Ленинград, а там война.

Таня работала в метрополитене техником на станции «Охотный ряд», пошли мы с ней к начальнику метрополитеновской поликлиники. Я ему честно все рассказал, кто я, кто она, что собираемся пожениться, что хотелось бы поехать отдыхать вместе в санаторий, что путевки уже есть, и нужно только в путевку записать диагноз и оформить отпуск. Начальник, вернее, главный врач, говорит:

— Молодой человек, вы в первый раз пришли ко мне и честно все рассказали. Вы уже расписались?

— Да пока нет.

— Тогда, жених, выйди в коридор, а я «что-либо» найду у невесты.

Нашел, путевку оформил, и мы поехали. В санатории представились как муж и жена, поселили нас вместе. За неделю до конца отпуска получил телеграмму — срочно прибыть на корабль. Я сказал Тане, что мне надо ехать, а ей предложил остаться и догулять отпуск.

— Нет, поедем вместе, — сказала она. — В Москве распишемся, а я потом вернусь и неделю доотдыхаю.

8 марта 1940 года пошли в Москворецкий ЗАГС и расписались, а вечером она поехала в санаторий, я — в Ленинград. Вызвали меня потому, что командир корабля заболел, старпом убыл на учебу на курсы повышения квалификации, а нужно было выводить корабль из дока. Меня приказом комфлота назначили старшим помощником, и я приступил к работе.

Вступление Латвии в состав СССР

Современному читателю будет интересно узнать об участии корабля в событиях, связанных со вступлением Латвии в состав СССР. Корабль «Ленинградсовет» был в море с курсантами, где-то на траверзе Ханко. Неожиданно я получил телеграмму с приказом немедленно следовать в Ригу, где должен был получить от представителя руководства СССР указания о дальнейших действиях. Чтобы сократить путь, я прошел проливами между островами Сур-Вяйнен и Варке-Вяйнен. Это очень трудный, узкий и мелководный пролив. Подводные скалы буквально в полуметре от обоих бортов. Прошел благополучно и вышел в Рижский залив, далее на вход в Западную Двину. Подскочил лоцманский катер, я поблагодарил и отказался от его услуг. В Риге бывал неоднократно. Прошел Даугавпилс, затем торговый порт Мильгравис и пришвартовался к набережной, напротив дворца Ульманиса. Как и всегда, к кораблю собрался народ, радушно нас приветствуя. Я сошел на набережную, ко мне подошел мужчина в штатском, насколько я помню, это был Маленков, который предъявил документ за подписью Ворошилова. В нем удостоверялось, что его предъявитель уполномочен координировать действия воинских частей Советского Союза, входящих в Латвию. Показал мне на железнодорожный мост через Даугаву, посредине которого располагались наши войска, и сказал, что накануне из города пришла колонна с флагами и транспарантами, жители приветствовали наши войска. Полиция их начала разгонять со стрельбой. Чтобы не вмешиваться, наши войска остановились посредине моста и расположились на ночевку. Утром они должны войти в город. Задача корабля, если будет сопротивление полиции, продемонстрировать готовность открыть огонь. Я уяснил свою задачу. Маленков предупредил — огонь не открывать, и ушел, больше я его не видел.

Я возвратился на корабль, снялся со швартов и встал на якорь посредине реки. В скором времени подошел лидер эскадренных миноносцев «Яков Свердлов» и встал сзади меня. Командир Саша Спиридонов спустил катер и пришел ко мне на корабль:

— Коля, что творится и зачем нас пригнали сюда?

Я ему объяснил ситуацию, передал свой разговор с Маленковым. Он хотел идти искать Маленкова, а потом решил, что это безнадежно, сказал, что будет действовать, как я, и ушел к себе на корабль.

Ночь прошла тихо. Утром, часов в шесть, по набережной от порта по направлению к мосту пошла колонна, впереди которой шесть человек в черном трико несли на вытянутых руках черный гроб, на котором было написано белыми буквами «Ульманис», далее флаги, транспаранты. Когда колонна подошла к мосту, со стороны рынка раздалось пять-шесть выстрелов. На кораблях «Ленинградсовет» и «Яков Свердлов» объявили тревогу. Начали проворачивать механизмы, в том числе и пушки. Колонна остановилась около моста. Наши войска на мосту пришли в движение и направились в город. Колонна жителей приветствовала их руками, флагами. Когда наши войска прошли, колонна встречающих вошла на мост, сбросила гроб в реку. Он проплыл мимо нас, а люди пошли в город.

Комиссаром корабля у меня был Николай Николаевич Смирнов. Я предложил ему одеться в штатское платье и на шлюпке дойти до набережной, сходить в город, посмотреть, что там делается. Он ушел. Через полчаса мы наблюдали, как открылись ворота у дворца Ульманиса, и из них выехал небольшой открытый автомобиль. На заднем сиденье — Ульманис во фраке, цилиндре и с букетом белых роз в руках. Говорили, что это его обычный ритуальный выезд. Автомобиль поехал в город. Мы на кораблях дали отбой боевой тревоге. Часа через три возвратился Н. Н. Смирнов и рассказал, что вся площадь у памятника Свободы забита латышами и нашими солдатами. Латыши обнимают, целуют наших ребят и проявляют восторг. Вдруг все затихло, народ расступился, и через образовавшийся коридор к памятнику подъехал Ульманис, поднялся на пьедестал и обратился к народу. Один из латышей переводил Смирнову речь, суть которой сводилась к призыву президента с покорностью принять свой жребий:

— Дорогие мои соотечественники, волею судьбы я ухожу от вас, призываю вас к дисциплине, порядку. Прошу Бога дать вам счастье и благополучие.

Сел в машину и уехал. О его дальнейшей участи нам больше ничего не было известно. Мы снялись с якоря и подошли опять к набережной. Город наполнился весельем, наших солдат и матросов поили пивом, водкой, молоком, угощали пирожками, яблоками и всякой другой снедью, зазывали к себе домой. Праздничные гуляния длились дней пять.

А теперь латыши (я думаю, политики и ярые националисты) обзывают нас оккупантами — врагами. Это ложь. Уверен, что у простых людей стран Балтии к русским другое, чем у политиков, отношение. К этому я еще вернусь ниже. В подавляющей части латыши, литовцы и эстонцы относятся к русским доброжелательно и с симпатией.

Получив телеграмму следовать в Таллинн, где был штаб Балтийского флота, «Яков Свердлов», а за ним и «Ленинградсовет» снялись со швартов и пошли на выход. Проходя мимо пассажирского порта, мы наблюдали, как грузились на два больших судна немцы с семьями, в дорогих пальто и шубах, с большими чемоданами, сундуками, ящиками, кошками, собаками, мебелью, — видимо, покидали Латвию навсегда.

Незадолго до этих событий «Ленинградсовет» с курсантами на борту зашел в Виндаву. Вошли в речку и стали на якорь, причалов не было. Готовились к увольнению в город, было воскресенье. На берегу увидели даму и с ней двух девочек, которые призывно махали руками. Я на катере вышел к ним, поздоровался. Одна из девочек хорошо говорила по-русски и объяснила, что это ее мама и сестра. Девочка переводила слова матери. Дама объяснила, что ее сын, школьник, упал с велосипеда и сломал ногу, а в Виндаве только один врач, но он уехал в Ригу навестить мать и вернется только через два дня. Она спросила, есть ли на корабле врач и не могли бы мы ей помочь. Я послал катер, чтобы врач корабля Василий Семенович Козьяков с необходимыми медикаментами срочно прибыл помочь мальчику, сломавшему ногу. Долго ждать не пришлось. Василий Семенович явился с медицинским чемоданом, и мы пошли в дом дамы, у которой была сестра, хорошо знавшая русский язык и посещавшая Ленинград и Москву.

Василий Семенович спросил, где он может помыть руки и переодеться. Его отвели в ванную комнату, оттуда он вышел в новом белом крахмальном халате, белой медицинской шапочке, со стетоскопом на шее. Когда-то в молодости он был фельдшером в русском экспедиционном корпусе, прошедшим Африку, Францию. Теперь это был толстенький, в годах, седой, но такой же замечательный, добрый человек. Вот придет к нему курсант, жалуется, что все тело ломит, голова болит, не может нести вахту, просит освободить от вахты. Василий Семенович видит, что курсант здоров и просто «сачкует», но внимательно осмотрит пациента, потом даст ему обыкновенную содовую таблетку, а сам просит никому не говорить: мол, мало у него таких таблеток.

Так вот, когда Василий Семенович вышел из ванной в полном облачении, то произвел на хозяйку, ее сестру и девочек сильное впечатление. Он попросил показать ему больного. Его проводили в спальню к мальчику, где врач занялся своим делом. Я же с хозяйкой и девочками беседовал на вольные темы. Минут через двадцать вышел Василий Семенович и сказал, что у мальчика перелома нет, а сильный вывих, что он ножку вправил, поставил компресс, причин для беспокойства нет, дня через три тот будет здоров, а сам пошел в ванную мыть руки и переодеваться. Хозяйка у меня спрашивает, сколько она должна заплатить врачу за осмотр и лечение ее сына. Я ей объяснил, что медицина у нас бесплатная и если она ему предложит деньги, то тем самым его обидит. Она этого не могла понять, была в замешательстве. Затем предложила выпить чая и рюмочку домашнего вина.

Быстро был накрыт стол с закусками и сладостями, сели мы все за стол. Хозяйка говорит, что Латвия скоро войдет в состав СССР, это дело решенное. А она боится, что должна будет работать, а у нее никакой специальности нет, и, вообще, в России чуть ли не все под одним одеялом спят вповалку.

Рассказал я ей, как в действительности обстоят у нас дела. Сестра хозяйки, видимо, была более осведомленной и упрекнула последнюю за то, что она задает глупые вопросы. Пришел хозяин. Он служил управляющим на лесопильном заводе. Я пояснил им, что у хозяина завод национализируют, а он, конечно, будет директором, и в жизни ничего не изменится, а, может, даже станет лучше, и хозяйка по-прежнему может не работать. Мы собрались уходить, жена стала что-то говорить мужу по-латышски. Они стали благодарить меня и особенно доктора, хозяин даже вынул кошелек, но Василий Семенович отстранил его руку и попросил не портить ему настроения и не обижать.

Когда мы бывали в водах Латвии и Эстонии, нам платили денежное содержание эстонскими кронами и латами, и деньги у нас были. Но в тот день, а это было воскресенье, все магазины были закрыты. Когда я сказал хозяину, какая у нас есть проблема, он заулыбался:

— Пойдемте, мой сосед — хозяин магазина, и он сейчас его откроет.

Тепло попрощались с хозяйкой, ее сестрой, дочками и вышли. У соседнего дома провожатый поговорил с мужчиной, и нас впустили в магазин. Купили мы подарки женам: помню, это были туфли, шелковый клетчатый плащ и тонкие шелковые чулки «паутинка» — таких вещей у нас не было. Попрощались с хозяевами и отбыли на корабль, отец мальчика проводил нас до катера и всю дорогу благодарил, я и сегодня уверен, что искренне. Таким осталось в моей памяти вхождение Латвии в состав СССР. Такое же внимательное отношение чувствовали мы к себе и в Таллинне, и Либаве.

В феврале 1941 года меня назначили командиром корабля. Много плавал с курсантами с заходом в Либаву, Виндаву, Таллинн, выходил в Северное море. Получил в Ленинграде комнату в новом доме за Кировским заводом, перевез жену из Москвы и только одно воскресенье был у себя дома. Увольнялись на берег по очереди со старшим помощником. А впереди была Великая Отечественная война, и нас с женой ждала долгая тяжелая разлука.

Часть 2 Война

22 июня

О начале войны я узнал в трамвае, когда ехал из поселка Урицкий домой к жене, как мы говорили, в гости (на увольнение). Рядом сидящий со мной мужчина тихим голосом сказал, что немцы напали на нас, и об этом сейчас будут говорить по радио. Подходя к своему дому, я увидел толпу людей и жену с собакой (у нас был белый шпиц). Все стояли около громкоговорителя на столбе. Выступал Молотов и говорил, что началась война.

О приближении войны мы уже знали довольно точно. 18 июня я с кораблем и курсантами был в Таллинне. Вечером с преподавателем училища, который руководил практикой, капитаном II-го ранга Хайнацким мы были в ресторане «Конвик», что на улице Торговая. Вдруг приходит шифровальщик и шепчет мне, что пришла шифрограмма из Москвы, зашифрована моим командирским кодом. Срочно пошел на корабль, достал из сейфа командирский код и расшифровал: «Флотам боевая готовность. Всем кораблям немедленно возвратиться в свои базы по месту постоянной дислокации». Дал команду срочно готовить корабль к выходу. Механик Дмитриев доложил о готовности. Затем старший помощник командира корабля, в свою очередь, получив доклады от командиров боевых частей и боцмана Ветеркова, кстати, прекрасного специалиста сверхсрочника, старше меня по возрасту, доложил: «Корабль к бою и походу готов». Снялись с якоря и швартов и пошли в Кронштадт. Явился к командующему В. Ф. Трибуцу. Он говорит:

— У тебя постоянное место дислокации — Ленинград, около училища.

Я доложил, что мне нужно погрузить уголь.

— Хорошо, вставай к угольной стенке, грузи уголь под «завязку» и бань (чисти) котлы.

И добавил:

— Дело пахнет войной, можешь съездить домой и распорядиться по семейным вопросам.

После погрузки угля (а это процедура долгая по времени — весь личный состав с корзинами и лопатами с берега по сходням бегает на корабль, загружает уголь в люки угольных ям и чистит котлы), я катером дошел до Ораниенбаума, потом электричкой до поселка Урицкий и далее трамваем до дома. Вот в это время мне сосед и сказал, что началась война. Дома я сказал жене, что эта война будет пострашнее финской. Решили, что Таточка (так я звал жену) поедет к родным в Москву.

Ночевать дома я не остался, вернулся на корабль и послал писаря корабля — очень расторопный старшина — в Ленинград доставать билет для жены на поезд в Москву. Через два дня уже с билетом на поезд провожал жену. Жили мы на окраине города за Кировским заводом, до Московского вокзала очень далеко, но писарь в гостинице «Европейская» достал машину «линкольн». На вокзале столпотворение. Узнали, где стоит состав, который будут подавать для посадки, и на каком пути. На «линкольне» с Лиговской улицы через служебный вход мы въехали прямо на перрон, а в это время уже подавали задним ходом состав для посадки. Люди на ходу бросились к вагонам, входы в вагоны уже забиты людьми. Тогда мы с писарем подняли мою Таточку на руки и впихнули в окно вагона на верхнюю полку. Попрощались, и увидел я ее только через три с половиной года. Грустный я поехал на корабль.

Таллиннский переход

В конце сентября 1939 года для кораблей Балтийского флота главной базой и местом основных сил базирования стал город Таллинн — столица Эстонии.

Получил приказ действовать согласно мобилизационному плану, по которому я должен был войти в состав бригады шхерных кораблей, место сбора — город Тронгзунд, если идти в Выборг со стороны моря. У Тронгзунда пролив узенький, а я решил встать к причалу носом на выход. Стал разворачиваться, нос корабля уперся в причал, а корма — в противоположный берег. Тросами, брашпилем и лебедками все-таки развернул корабль. Возился долго, сломал одну лебедку. Потом нашел штаб формируемой бригады, представился командиру — капитану I-го ранга Лазо. А он говорит:

— Хорошо, что ты развернулся на выход, поступил приказ «Ленинградсовету» возвратиться в Кронштадт, а потом идти в Таллинн в распоряжение штаба Минной обороны.

Наступило утро 22 июня 1941 года. Учебный корабль «Ленинградсовет», которым командовал автор этих воспоминаний, находился в г. Кронштадте. Срочно на корабле установили два зенитных орудия 76-мм калибра на носу и на юте (на корме) и четыре крупнокалиберных пулемета «ДШК» на турелях. До середины июля корабль сделал четыре похода из Кронштадта в Таллинн с пополнением боеприпасов, продовольствия, военного снаряжения для его защитников. Это потребовалось потому, что 5 августа 1941 года войска 48-й немецкой армии рассекли 8-ю армию Северо-Западного фронта и вышли к побережью Финского залива, полностью блокировав Таллинн с суши.

В конце июля корабль «Ленинградсовет», будучи в Таллинне, стоял у причала Купеческой гавани, и на нем разместился штаб Минной обороны Балтфлота. Командующим этого объединения был вице-адмирал Ралль Юрий Федорович, начальником штаба — капитан I-го ранга А. И. Александров, зам. начальника штаба — капитан II-го ранга Поленов. Все они, а также флагманский штурман Ладинский, минер Калмыков и другие специалисты штаба Минной обороны размещались и жили на «Ленинградсовете».

Три недели продолжалась оборона Таллинна: 10-й стрелковый корпус 8-й армии, подчиненный Командующему флотом адмиралу Трибуцу, отряд морской пехоты, сформированный из личного состава кораблей (в него вошли и 20 человек из экипажа «Ленинградсовета»), полк латышских и эстонских рабочих, поддерживаемые артиллерией кораблей и авиацией флота, упорно отстаивали столицу Эстонии и базу флота. Ожесточенные бои на подступах к городу продолжались до 27 августа, но силы были не равны. Против защитников Таллинна противник сосредоточил четыре пехотные дивизии, усиленные танками, артиллерией и авиацией. Начался обстрел кораблей артиллерией и минометами. Корабли вышли от причалов на внутренний рейд, а потом на внешний. 26 августа начальник штаба Минной обороны вызвал меня и сказал, что получен приказ ставки ВГК перебазировать флот в Кронштадт и Ленинград. Он передал мне портфель с деньгами и письмом к своей дочери и попросил меня (командира «Ленинградсовета», старшего лейтенанта Амелько Н. Н.) по прибытии корабля в Ленинград передать этот портфель его дочери. Сказал, что штаб с корабля уходит, пойдет на других кораблях, а мне приказал выйти на рейд, получить указания, когда и как уходить. Я спросил, на каком корабле пойдет он, начальник штаба. Он ответил, что на эскадренном миноносце «Калинин». Я возразил ему, что у него больше вероятности дойти до Кронштадта. А он ответил, помню дословно: «Нет, ты дойдешь, а я — нет», — фатальное предчувствие. Все офицеры штаба сошли с корабля, а я стал пробираться к выходу из Купеческой гавани на рейд, благополучно пробрался через взрывы снарядов при выходе из гавани, маневрируя на рейде среди других кораблей. На моих глазах снаряд попал в крейсер «Киров» и у трапа на правом борту вспыхнул пожар. Я не видел личного состава на верхней палубе крейсера и поэтому дал семафор на крейсер: «Командиру — у вас горит трап на правом борту». Потом увидел, как пожар начали тушить.

27 августа к борту «Ленинградсовета» подошел катер МО, с него на борт перешел капитан III-го ранга Ковель с пакетом и представился штурманом четвертого конвоя. Командиром конвоя был назначен капитан I-го ранга Богданов. Ковель остался на корабле, а катер МО отошел от борта с Богдановым, больше я его не видел. Вскрыв пакет, узнал, что «Ленинградсовет» будет головным в 4-м конвое, для противоминного охранения выделяются четыре тральщика, переоборудованные в буксиры, то есть две пары с тралами «Шульца», в конвое будет 14 единиц транспорта с войсками и три подводные лодки-«малютки». Выход с рассветом по команде.

Ночью подошли тральщики-буксиры, транспорты тоже подходили на внешний рейд. С рассветом 28 августа с «Кирова» получил семафор: «4-му конвою построиться и выходить». Штурман Ковель и штурман «Ленинградсовета» проложили на карте курсы перехода, как было указано в пакете. Я передал приказ тральщикам построиться и дал курсы.

В это время к борту корабля подошли два катера «КМ» — это разъездные катера штаба флота, с их командирами я был знаком и раньше: они были в Ленинграде в Учебном отряде обеспечения практики курсантов училища имени М. В. Фрунзе. Командиры — мичманы катеров стали просить меня: «Товарищ командир, возьмите нас с собой, нас бросили, и мы не знаем, как и куда идти». Я согласился, дал указание своему старшему помощнику Калинину поставить их на бакштов (катера маленькие, около 10 тонн водоизмещения), подали им пеньковый трос с кормы, и они встали «на буксир».

У острова Воиндло наш четвертый конвой выстроился и начал движение. Миновали остров Кери, в тралах начали рваться мины, подорвался один из тральщиков, политрук Якубовский взрывной волной с одного из тральщиков был выброшен на борт «Ленинградсовета», попал на брезентовый тент и почти не получил серьезных травм. У нас осталась только одна пара тральщиков, но протраленная полоса была настолько мала, что идущие в кильватер транспорты не могли точно ее придерживаться и начали подрываться на минах. Транспорты и корабли все время подвергались атакам бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88. Два катера, которые у меня были на бакштове, подбирали плавающих людей с кораблей и транспортов и высаживали на «Ленинградсовет». Где-то на траверзе Юминда мы увидели горящий и тонущий транспорт «Верония», на котором эвакуировались в основном служащие штаба флота. Наши катера подобрали и привезли на борт несколько десятков людей — мужчин и женщин. Около нашего борта мы увидели плавающую девушку в одной рубашонке, которая держалась за большой чемодан. Когда мы ее вытащили на борт, это оказалась кассирша из таллиннской таможни, эстонка, а чемодан был набит эстонскими кронами. Когда ее спросили, зачем эти деньги, она ответила, что отвечает за них. Старпом выбросил этот чемодан за борт, накинул на нее свою шинель, потом ее переодели в рабочее матросское обмундирование. Баталер и начхоз корабля переодевали всех, кого катера подбирали и высаживали к нам на борт.

Вскоре мы подошли к Нарген-Порколаудскому минному рубежу. В это время с правого борта нас обгоняла эскадра, прошли четыре тральщика «БТЩ», за ними ледокол «Сууртыл», на котором, как выяснилось, эвакуировалось эстонское правительство, главой которого был Иван Кебен. За ледоколом шел крейсер «Киров» под флагом командующего флотом Владимира Филипповича Трибуца. Они проходили настолько близко, что комфлот в мегафон закричал: «Амелько, как у вас дела?». Я не знал, что ответить, и пока я думал, они уже удалились, и кричать было бесполезно. За «Кировым» шел лидер эскадренных миноносцев «Яков Свердлов». В это время с «Кирова» наши сигнальщики прочли семафор: «Впереди по носу „Ленинградсовета“ перископ подводной лодки. „Яков Свердлов“, выйти и пробомбить». Последний дал «шапку» дыма. Это значит, что увеличил скорость, вышел из строя и прошел мимо «Ленинградсовета» метрах в 20–30. На мостике я увидел командира — Александра Спиридонова. С ним я был хорошо знаком до войны, мы были в одном отряде и, находясь в Таллинне, неоднократно встречались. Он был холостяком, и мы его считали «пижоном». Мы, молодые офицеры, не носили выдаваемые нам морские фуражки, а заказывали их в Таллинне на улице Нарва Манту у Якобсона, тужурку и брюки — в мастерской в Вышгороде у эстонца-портного. Где-то в середине августа ко мне на корабль зашел Саша Спиридонов и предложил заказать шинели из касторовой ткани.

Я предположил, что раз он говорит о шинели, видимо, скоро мы будем переходить в Кронштадт, а вот дойдем ли? Спиридонов мне говорит:

— Ну, знаешь, тонуть в касторовой шинели приятнее, чем в той, которую нам выдают.

Так вот, проходя мимо меня, Спиридонов, стоя на мостике в тужурке, белой рубашке с галстуком, в фуражке от Якобсона, при кортике и с сигарой во рту, в мегафон крикнул: «Коля! Будь здоров!». Я ему ответил: «Ладно, чеши Саша!». Пройдя несколько кабельтовых впереди меня, его корабль взорвался на мине и затонул. Легенда о том, что «Яков Свердлов» прикрыл крейсер «Киров» от торпеды, выпущенной подводной лодкой, не соответствует действительности — он подорвался на мине. Место «Якова Свердлова» в кильватерном строю заняли два миноносца, а за ними подводная лодка С-5, которая, не доходя до нас, взорвалась. Катер МО-4 подобрал пять человек, в том числе Героя Советского Союза Египко, четырех матросов катер высадил к нам, а Египко остался на катере, остальной личный состав погиб — на подлодке сдетонировали торпеды. Начало уже темнеть. В это время крейсер был далеко впереди и вел огонь главным калибром по торпедным катерам противника, вышедшим из финских шхер. Мы катеров не видели. Подошли к месту гибели «Якова Свердлова», на воде мелькали огоньки — это подавали сигналы матросы и офицеры, которых подбирали катера и привозили к нам на борт. Надо пояснить, что личный состав кораблей был в жилетах, которые надувались при падении в воду. На жилетах от батареек зажигались лампочки. У каждого жилета был также свисток, и попавший в воду свистел, привлекая к себе внимание. Вторая пара тральщиков, за которыми мы шли, тоже взорвалась на минах. К 22 часам видимость уменьшилась до 200 метров. Чтобы не подорваться на минах, мы приняли решение до рассвета встать на якорь. К нам стали подходить малые суда и буксиры, просили разрешения стать к «Ленинградсовету» на буксир, так как глубина была большая и их якорные цепи не позволяли самим встать на якорь. С рассветом мы обнаружили около восьми судов, стоящих за нами на бакштове, друг за другом. Снялись с якоря, оттолкнув от борта шестами две плавающие мины, начали движение к острову Гогланд. За «Ленинградсоветом» в кильватер шли военный транспорт «Казахстан», плавучий завод «Серп и молот» и еще два транспорта. Начались непрерывные бомбежки транспортов, которые были крупнее «Ленинградсовета». «Казахстан» загорелся, но личный состав во главе с капитаном Загорулько справился с пожаром и повреждениями, и транспорт дошел до Кронштадта самостоятельно. «Серп и молот» погиб. Из конвоя остался один «Ленинградсовет» и три подводные лодки-«малютки», которые погрузились и под перископом шли за нами. Тогда «юнкерсы» набросились на «Ленинградсовет», прилетали группами по 7–9 самолетов, кружили над нами и по очереди пикировали на корабль. Высота разрывов наших снарядов заставляла их кружить и по очереди сбрасывать бомбы. Если внимательно следить, то можно увидеть, когда отрываются бомбы от самолета, и отворотом корабля вправо или влево, увеличением или уменьшением скорости можно избежать прямого попадания бомбы в корабль. Чем мы и занимались. Для быстрейшей реакции рулевого матроса Бизина перевели из рубки на верхний мостик, машинистам было приказано быстро выполнять сигналы на увеличение скорости или останавливать машину. Таким образом, корабль выдержал более 100 налетов бомбардировщиков. Рядом рвались бомбы, осколки повреждали корпус, кое-кого ранили, в том числе и командира, но прямого попадания удалось избежать.

Подошли к южной оконечности острова Гогланд — там маяк и сигнально-наблюдательный пост. Семафором запросили: «Каким фарватером прошла эскадра с крейсером „Киров“?» Ответа не получили. Дело в том, что врученная калька при выходе из Таллинна показывала путь северным фарватером. Но на гогландском плесе тоже была минная позиция. Я решил идти южным фарватером, очень узким проливом, называемым Хайлода. У Кургальского мыса корабли ходили редко и часто садились на мель. Но я хорошо знал этот проход и уже в вечерних сумерках благополучно его прошел и вышел в Лужескую губу.

Наступила ночь. После последних яростных атак самолетов вышли из строя гирокомпасы, а их было два — «Гео-III» и английский «Сперри». Были еще английские гирорулевой, курсограф, эхолот, но все они вышли из строя, остался один магнитный компас с сомнительной точностью. Короче говоря, мы потеряли место своего нахождения. Увидели проблески навигационного буя. После совещания со штурманами предположили, что это буй Демонстейнской банки. Чтобы убедиться в этом, спустили командирский катер и отправили к бую штурмана корабля Альберта Кирша. Он осторожно подошел к нему и вернулся на корабль, подтвердив наше предположение. Впереди справа увидели пожар на берегу, где была база торпедных катеров Пейпия. Таким образом определили свое место и пошли к маяку Шепелев, где необходимо было пройти точно по фарватеру, так как на этом участке все водное пространство перекрыто противолодочными сетями, на которых подвешены взрывные устройства. При подходе к этому рубежу мы периодически сбрасывали глубинные бомбы, считая возможным нахождение в этом районе подводных лодок противника, вышедших из финских шхер. Но все обошлось благополучно. Вышли на фарватер и вошли на большой Кронштадтский рейд. На рейде на якоре стоял крейсер «Киров», сыграли захождение, все встали лицом к борту крейсера, на котором тоже заиграл горн и там тоже все встали «смирно» лицом к нам. Запросили сигнальный пост, где разрешается нам встать к причалу. И получили ответ: встать к причалу Усть-Рогатки. Отдали якорь и кормой пришвартовались недалеко от линкора «Марат», подали сходню на берег и всем поднятым «Ленинградсоветом» из воды с погибших кораблей разрешили сойти на берег. А их оказалось около 300 человек — офицеры, матросы, солдаты и гражданские. Так «Ленинградсовет» закончил переход из Таллинна в Кронштадт. Несколько человек экипажа были награждены орденами и медалями, а командир приказом наркома Военно-Морского Флота получил первую свою награду — орден Красного Знамени, и ему досрочно было присвоено звание капитан-лейтенанта.

Блокада Ленинграда

22 сентября немцы совершили воздушный налет на корабли, стоящие в Кронштадте. Одна из бомб попала в носовую часть линкора «Марат», сдетонировали артпогреба носовой башни, носовую часть с 1-й башней оторвало, стоящие недалеко от него корабли сорвало со швартов, в том числе и «Ленинградсовет».

С возвращением в Кронштадт из Таллинна командование Балтийским флотом дало указание из числа экипажей кораблей сформировать бригады морской пехоты для отправки на помощь войскам Ленинградского фронта в обороне Ленинграда. Всего были сформированы восемь бригад. На моем корабле одну боевую смену мы сняли на оборону города еще в Таллинне. Никто из них на корабль не вернулся, а вторую боевую смену сняли в Кронштадте. На «Ленинградсовете» и других кораблях оставалось только по одной боевой смене из трех, положенных по штату, главным образом это были артиллеристы, минеры и связисты. Спали по очереди, прямо на боевых постах.

24 сентября меня на крейсер «Киров» вызвал командующий отрядом легких сил КБФ вице-адмирал Дрозд Валентин Петрович, показал директиву командующего флотом Трибуца В. Ф., в которой предписывалось заминировать корабль на случай уничтожения. Обсудили, как это сделать, и решили: в артиллерийские погреба и машинное отделение положить по две глубинные бомбы, а взрыватели держать в личном сейфе в каюте командира корабля. Затем Дрозд развернул карту и показал место при входе на большой рейд, где по сигналу «Афоризм» подорвать корабль, рядом с подорванным линкором «Октябрьская Революция». Под диктовку В. П. Дрозда все эти действия я описал на листе бумаги, Дрозд завизировал, запечатал в конверт, на котором написал «Вскрыть лично командиру с получением сигнала „Афоризм“ и действовать согласно указанию. Хранить в личном сейфе».

Вернувшись на свой корабль, я приказал заминировать его. Вскоре узнал, что подобные действия проделали командиры всех кораблей. За этой «работой» строго следили начальники особых отделов НКВД и докладывали вступившему в командование Ленинградским фронтом генералу армии Г. К. Жукову. В таком состоянии корабли воевали до снятия блокады Ленинграда.

Г. К. Жуков командовал Ленинградским фронтом 27 дней. Некоторые исследователи ВОВ говорили и еще говорят, что Жуков «спас» Ленинград. Блокада города длилась 900 дней. Абсурдно утверждать, что за 27 дней его командования Ленинградским фронтом он спас Ленинград от блокады, тем более в начале войны. Если говорить о личностях, то это сделал Л. А. Говоров.

Я хорошо знал Г. К. Жукова. Будучи командующим ТОФ, лично ему подчинялся. Признаю его как организатора остановки отступления наших войск на Волге, несмотря на жесткие методы действий Жукова при этом. И, конечно, не признаю его как «гениального» полководца, «спасшего» Россию. Известно, что все военные операции планировал маршал Василевский, а не Жуков. Россию спасли народ, наши Вооруженные Силы своим мужеством, не жалея жизни.

В конце сентября «Ленинградсовет» был включен в отряд кораблей реки Нева. Корабль был переведен в Ленинград и поставлен на правом берегу Невы у пристани Лесопарка, с задачей поддерживать огнем 2-ю дивизию народного ополчения (2-я ДНО), которая обороняла блокадный Ленинград на левом берегу Невы напротив деревни Корчмино, сразу за заводом «Большевик».

Кроме «Ленинградсовета», в состав отряда кораблей реки Нева входили один эскадренный миноносец типа «7-у», канонерские лодки «Ока», «Зея» и другие, названия которых я не помню. Наша задача — по заявкам командира дивизии народного ополчения подавлять огневые точки немцев огнем артиллерии или поддерживать огнем 2-ю ДНО, которая неоднократно пыталась взять штурмом деревню Корчмино и продвинуться в направлении на Шлиссельбург. Снарядов у нас было мало, и при поступлении заявок командир отряда разрешал выпускать только по 5–6 снарядов.

Как-то вызвал меня командир 2-й ДНО к себе на командный пункт. Я перешел Неву на катере и подошел к блиндажу командира дивизии. Часовой меня остановил, расспросил и пошел в землянку. Я стою у входа и слышу, как солдат докладывает: «Товарищ комдив, к вам пришел командир парохода, который стоит на том берегу, почти против нас, фамилию я не запомнил, а звание не понял, чи капитан, чи лейтенант». Все правильно — я был капитан-лейтенантом. Командир дивизии спросил, не мог бы я послать ночью по Неве катер и разведать, какие силы обороняют деревню Корчмино. Я дал согласие, спустил катер, старшим назначил штурмана корабля старшего лейтенанта Колю Головешкина, с ним послал боцмана Ветеркова, радиста Сеню Дурова и еще одного матроса, вооружили их пулеметами, карабинами, пистолетами, одели в маскхалаты и отправили вверх по реке к деревне Корчмино. К рассвету наши разведчики доложили, что они подошли к пристани, ползком пробрались в деревню, в которой никого не обнаружили. Нашли одну старушку, которая подтвердила, что, действительно, в деревне, кроме нее, никого нет и что два дня тому назад в деревне были немцы. Еще она рассказала, что двое суток назад к деревне подошли наши и начали стрелять, немцы открыли ответный огонь, а потом и наши, и немцы отступили, и деревня опустела. Доложили об этом командиру дивизии. Тот сказал, что в ту ночь они отступили из-за сильного огня немцев и что он следующий раз возьмет деревню. Не знаю, взял он ее или нет. По нашим сведениям, нет.

Паек у нас был очень плохой. Тыл Ленморбазы решил, что «Ленинградсовет» погиб на переходе из Таллинна и снял корабль с довольствия. Но затем разобрались и довольствие возобновили. На каждого человека выдавали 250 граммов хлеба, если его можно назвать хлебом, 100 граммов подболточной муки, которой обычно поили телят, и чайную ложку сгущенного молока — это на одного человека в сутки. На берегу недалеко от места стоянки корабля проходила нейтральная полоса, там было картофельное поле. Я рискнул и послал трех расторопных матросов. Ночью они доползли и накопали картошки, «операция» прошла успешно, но удалось накопать только полмешка. Поджарили на олифе и с удовольствием съели.

Рядом с пристанью, где мы стояли, была так называемая «Саратовская колония» — деревня, в которой жили немцы-колонисты. Немцы совершали налеты авиации, как правило, с наступлением темноты, летали самолеты со стороны Шлиссельбурга, а из домов этих колонистов пускали ракеты, давали целеуказания на наши объекты, на корабли. Днем мы обходили дома, пытались выяснить, кто подавал сигналы, но жители отказывались, говорили, что они этого не делали. Как-то приехал командующий Ленинградским фронтом Леонид Александрович Говоров, я ему рассказал об этом. Он приказал установить наблюдение и разрешил дать орудийный залп по домам, пускающим сигнальные ракеты. С ним был Жданов, который одобрил это решение. Следующей ночью мы зарядили 76-мм пушку, установили наблюдение за домами, и как только вылетела ракета, дали залп по этому дому и разнесли его в щепки. Дома были дачного типа. Утром пошли посмотреть — там никого уже не было. Нашли только коровьи копыта, видимо, корову убили. Из этих копыт вместе с кожей сварили замечательный мясной суп. Хватило на весь экипаж. Матросы свои 250 граммов хлеба мазали горчицей, а потом много пили воды и пухли. Чтобы не было цинги, заготавливали сосновые и еловые ветки, настаивали их и пили.

В Ленинграде на Васильевском острове на 2-й линии жили отец, мачеха Анна Михайловна и сестра Александра, которая работала в аптеке. Я решил их навестить. Транспорта — никакого, пошел пешком, а это очень далеко, через Володарский мост по набережной на старый Невский проспект, через Дворцовый мост по Тучковой набережной, всего километров 15. Но дошел. Город меня поразил, на каждом шагу — замерзшие трупы, заснеженные вагоны трамваев, в сугробах троллейбусы и автобусы, Гостиный двор горит, Пассаж и Елисеевский магазин тоже в огне. По улицам бредут редкие люди, а вернее, тени. На 2-й линии у ворот каждого дома по несколько трупов. Поднялся в квартиру, вошел в комнату — отец и мачеха стоят у окна и спорят, какой пролетел немецкий самолет: мессершмитт или фокке-вульф. Моему приходу были очень рады. Я им принес граммов 400 хлеба, одну головку лука и бутыль хвойного настоя. Был просто пир. В квартире из пяти комнат жили пять семей, всего одиннадцать человек, пять умерли, трое — в больнице, остались три человека. Мать говорит:

— Коля, в комнате напротив — Николай Федорович, сосед, умер, а нам с отцом его не вынести к воротам.

Ну, я пошел, стащил труп к воротам на улицу — там ходили военные машины, подбирали трупы и отвозили на кладбище, где складывали их штабелями. Начался обстрел города, мать говорит, что надо идти на первый этаж под арку дома. Отец возражает и не хочет спускаться — снаряды падают далеко. Я согласился с ним, хотя весь дом дрожал, а посуда звенела.

Я отдохнул немного и стал прощаться с родными — хотел засветло добраться до корабля. Часам к 20 вернулся, как говорят, «без ног» и сутки спал.

Наступил Новый, 1942-й год. Поставили в кубриках елочки и скромно отпраздновали встречу Нового года. Выпили выдаваемые нам маленькие бутылочки водки, кажется, назывались они «восьмушками». Я водку не пил, потому что как-то задолго до этого начхоз корабля притащил на корабль жидкость — это топливо для моторов «Паккард» с торпедных катеров, поставляемых нам американцами. Эту жидкость поджигали, бензин сгорал, так как был сверху, оставшийся «спирт» пропускали через коробку противогаза, отвинтив гофрированную трубку, а потом разбавляли водой и пили. Попробовал и я, от этой гадости меня вырвало.Да и выдаваемая водка изготавливалась из древесного спирта. Шутили, что ее делали из сломанных табуреток. С тех пор и до сегодняшнего дня я водку вообще не пью. Шампанское, хорошее виноградное вино или рюмку коньяка в гостях или когда у нас гости я маленькими глотками выпью одну, иногда две рюмки за вечер, но не больше. Мои друзья смеются и называют меня «неполноценным моряком».

Нева покрылась льдом, морозы крепчали. Чтобы не вмерзнуть кораблям окончательно, нам приказали перейти в Ленинград. Мне было определено место у сада Бабушкина, напротив фарфорового завода имени Ломоносова и пивзавода «Вена». Завод Ломоносова делал для армии саперные лопатки, ножи и гранаты, а «Вена» варила пиво из горелого зерна с бадаевских складов, подожженных зажигательными бомбами с немецких самолетов. Это горелое зерно никуда не годилось, приготовить что-либо съедобное было невозможно, а пиво получалось горьковатое, но вполне приличное.

Как-то ко мне на корабль пришли директора заводов Ломоносова и «Вена», попросили разрешения помыться в душе. Конечно, я разрешил и в кают-компании угостил морковным чаем. Директора поинтересовались, не смог бы я им давать для производства электроэнергию, автономной у них не было, а городская полностью была отключена во всем городе. Я ответил, что киловатт 20 смог бы давать, но у меня почти нет угля. Директор завода Ломоносова сказал, что у него уголь есть и он может его нам дать. Короче говоря, были протянуты через дорогу, вернее, через набережную провода, и я стал давать им электроэнергию — заводы заработали. А «Вена» мне за это каждый день давала бочку пива — это по эмалированной кружке каждому члену экипажа корабля. Для полуголодных людей это было большое подспорье.

14 января 1942 года приказом командующего флотом меня назначили командиром дивизиона кораблей сетевых заградителей в составе новых, специальной постройки кораблей для постановки противолодочных сетей «Онега» и «Вятка», несамоходной сетевой баржи, минного заградителя «Ижора» и бывшего эстонского колесного минного заградителя «Ристна». Всего пять единиц, все они, кроме «Ристны», стояли у судоремонтного завода напротив Смольного, где был штаб фронта. На «Ленинградсовет» прибыл мой сменщик, снятый за какие-то проступки с минзага «Марти», капитан II-го ранга Абашвили. Расставание с «Ленинградсоветом» я перенес тяжело, да и офицеры, и матросы, возьму смелость сказать, тоже загрустили. Мы вместе пережили много горя.

Прибыл на «Онегу» — корабль был флагманским в дивизионе — и приступил к службе. Сходил на «Ристну», он стоял на Малой Невке за стадионом Ленина, на Петроградской стороне у пивного завода «Красная Бавария». «Везло» мне на пивзаводы. Сам корабль мне не понравился: большой, колесный, неуклюжий, а вот командир и команда были хорошими моряками и любили свой корабль, а это очень важно в службе, когда существуют такие понятия, как преданность и уверенность в том, что мы выстоим и Ленинград не сдадим.

Корабли стояли у судоремонтного завода. Мы откалывали лед, чтобы не раздавило корпуса, маскировали корабли рыболовными сетями и насыпали горы снега и льда почти до высоты бортов, чтобы затруднить бомбометание немецких самолетов, которые ежедневно (как правило, вечером) группами по 20–50 бомбардировщиков «Ю-87», «Ю-88» бомбили город, мосты, Смольный и просто жилые дома. В воздухе наши истребители вели воздушные бои, а нашим кораблям был отведен сектор, в котором мы вели огонь корабельными средствами.

Эта зима была очень тяжелая для ленинградцев. Многие умирали от голода. Недалеко от места нашей стоянки было Охтинское кладбище, куда через Неву по льду еле живые люди на детских саночках тащили завернутые в тряпки трупы умерших, часто тащивший сам умирал и оставался лежать впереди саночек. Каждое утро матросы кораблей подбирали со льда десятки умерших и доставляли на берег Охты.

Но больше всего нас расстраивали до слез дети. Они знали, когда на кораблях обед, толпами подходили к кораблям, цеплялись за борт замерзшими ручонками и с плачем просили, протягивая кружечки: «Дяденька, дайте что-нибудь, хоть немножко», — а у нас у самих в кубриках лежали опухшие от голода матросы. Приказал пожиже разводить выдаваемую подболточную муку, из которой варили «суп», и понемножку наливали в кружки детям. А они, счастливые, немного хлебнув, осторожно несли остатки супа домой матерям и родным, которые не могли подняться с постели.

Вот и сейчас, когда пишу эти строки, передо мной «стоят» лица этих детей, к горлу подкатывается ком, и по спине ползут мурашки. Ленинградцы-блокадники — подлинные герои, многие это знают из книг, стихов, кинохроники, а я это видел воочию. Видел их несгибаемую волю отстоять Ленинград. Видел штабеля трупов на пустыре, где теперь Пискаревское кладбище. Видел, как саперы взрывами делали ямы, а бульдозеры сгребали в них эти штабеля трупов.

Весной, боясь эпидемии, по призыву руководства города все, кто еще двигался, выходили на улицы и убирали грязь. Видел, как моя сестра на набережной у дома НКВД со своей сослуживицей из аптеки вдвоем поднимали железный лом и кололи на тротуаре лед, замирая на несколько секунд после каждого удара, но били и били, изнемогая от усталости.

Летом, в июне, мне приказали поставить противолодочные сети у острова Лавенсари — это километров 150 от Ленинграда в Финском заливе. Там была база Балтфлота, откуда, сделав последнюю заправку топливом, уходили подводные лодки в Балтийское море и там же всплывали при возвращении. Сети мы поставили, оставив коридоры для наших возвращающихся кораблей и подлодок. Но оповещение не было налажено, и на другой день одна из лодок залезла в наши сети и подорвалась на подвешенных на них взрывных патронах. Слава Богу, повреждение было незначительное, и лодку быстро отремонтировали на плавучем заводе там же на острове. Неоднократно ставили сети и по линии маяк Шепелев — остров Бьёркё. Прокомандовал я этим дивизионом до апреля 1943 года.

10-й дивизион сторожевых катеров

Меня назначили командиром дивизиона катеров-тральщиков, которые переоборудовали в катера-дымзавесчики. Сняли тральные лебедки и поставили на корме по две дымаппаратуры «ДА-7», работающие на смеси сульфонной кислоты и воды. На носу поместили пулемет ДШК (крупнокалиберный). Были в дивизионе и катера водоизмещением в два раза больше, металлические с 25-мм пушками на носу, были и самоходные с моторами «ЗИС», тендеры для подвоза бочек с сульфонной кислотой для заправки катерной аппаратуры. Каждый катер, кроме дымаппаратуры, имел еще по 20 шашек «МДШ» (морская дымовая шашка). Всего в дивизионе было около 30 единиц. «Около» потому, что гибли катера при выполнении заданий, о чем скажу ниже.

В качестве флагманского катера комфлотом В. Ф. Трибуц отдал мне свой дюралевый, хорошо оборудованный, быстроходный, со скоростью 30 узлов, с четырьмя авиационными моторами «ГАМ-34Ф». Дивизион получил наименование «10-й дивизион сторожевых катеров-дымзавесчиков» Балтийского флота (10-й ДСКД). Необходимость такого соединения была в том, что наши корабли, конвои, подводные лодки, следующие до Лавенсари в надводном положении из-за малых глубин, при выходе из Кронштадта сразу за маяком Толбухин попадали под огонь береговых батарей с Финского берега — орудий 180, 203, 305 и даже одной 14-дюймовой (340 мм). Надо было защищать наши корабли-конвои, идущие на острова Сескор, Лавенсари, Гогланд. Надо учесть, что в то время радиолокационных прицелов не было. Закрытие целей дымзавесой делало стрельбу бесполезной. В задачу 10-го ДСКД и входило, следуя между финским берегом и конвоями, увидев вспышки выстрелов, ставить дымзавесу — эта непроницаемая стена по всей длине конвоев не давала возможности вести прицельный огонь, и противник стрельбу прекращал. Катерники так наловчились, что противник, как правило, даже не успевал увидеть места падения снарядов своего первого залпа. Хуже дело обстояло, когда был сильный ветер с севера, дым быстро относило к нашему берегу, и цели открывались. В этих случаях катерам приходилось следовать как можно ближе к батареям. Тогда огонь противника переносился на катера, били шрапнельными снарядами, и дивизион нес потери. Ну а когда было невмоготу, то по сигналу «Все вдруг на 90° влево» временно уходили в собственную завесу, сбивали прицельный огонь и опять выходили на свои места. И так каждую ночь. Часть катеров, от трех до десяти единиц в зависимости от длины и важности конвоя, идущего на острова, выходила на его прикрытие. Другая часть — на прикрытие кораблей-транспортов, следующих из Кронштадта в Ленинград, с Лисьего Носа в Ораниенбаум. Немцы были в Петергофе, Урицке, на заводе пишущих машин, а линия фронта проходила у Красненького кладбища, это рядом с заводом Кировский и моим домом. К утру все катера возвращались в Кронштадт в Итальянский пруд — в глубине Купеческой гавани. Там на берегу стояла избушка, это был и штаб дивизиона, и камбуз, и склад бочек сульфонки, дымшашек, бензина. Как только возвращались, сразу же отправляли раненых в госпиталь, мыли катера, заправляли аппаратуру сульфонной кислотой, пополняли боезапас, принимали дымовые шашки до полного комплекта, заправлялись бензином, а потом обедали и ложились спать. Жили мы на катерах до глубокой осени, когда уже начинали примерзать одеяла к бортам. И все это почти под балконом кабинета комфлотом, а когда штаб флота перешел в Ленинград на Песчаную улицу в здание Электротехнического института, то на комфлотовский балкон выходил начальник штаба Кронштадтского оборонительного района контр-адмирал Касатонов Владимир Афанасьевич, с которым кроме служебных у меня были и личные дружеские отношения. Это был замечательный человек. Штаб, или, вернее, управление 10-го ДСКД, был укомплектован отличными офицерами — Буровников, Филиппов, Селитринников, Раскин, химик Жуков, доктор Пирогов, связист МО Карев и умный, воспитанный Иван Егорович Евстафьев (он был заместителем по политчасти командира дивизиона). Он был единственным политработником, которого я глубоко уважал до последнего дня его жизни. Как-то перед сном я у него спросил:

— Иван Егорович, ну как это немцы не поймут, что их расовая теория — глупость? Признавать за людей только арийцев, а евреев, армян, грузин, арабов сжигать в печах?

Иван Егорович отвечает:

— Николай, ты пойми, что для немцев фашизм и Гитлер — то же, что для нас коммунизм и Сталин.

Предельно простой и предельно ясный ответ на поставленный вопрос. Умер Иван Егорович в Риге от рака желудка, там и похоронен. Вечная ему память. Семья его — жена Валентина и две дочери — до сего времени живут в Риге. С распадом СССР связь с ними я потерял.

Командирами катеров были старшины, в большинстве призванные по мобилизации. Опытные моряки, преданные Родине и своему народу, — Бережной, Павлов, Михайловский, Письменный, Король. Да разве всех перечислишь, их через дивизион прошло около сорока офицеров. Все они были бесстрашными и своей храбростью являли пример для всего личного состава. Помню, катера прикрывали эскадренные миноносцы, следовавшие из Кронштадта в Ленинград. Немцы по ним открыли ураганный огонь из Старого Петергофа, Мартышкино, Урицкого, завода пишущих машин. Катера поставили дымовую завесу, головным шел катер с командиром отряда лейтенантом В. Акоповым. В катер попал шестидюймовый снаряд, и его разнесло на куски. В дымзавесе образовалось окно. Его закрыл идущий в кильватер катер под командованием Ивана Беневаленского. Миноносцы уже вошли в огражденную часть Ленинградского канала, катера начали отходить, сбросив на воду дымовые шашки. Рядом с катером Беневаленского разорвался снаряд, катер получил много пробоин в корпусе, рулевой, сигнальщик, химик, пулеметчик были убиты. Только моторист остался цел, а командир был ранен в ноги и грудь. Беневаленский, тяжело раненный, дополз до кормы, включил дымаппаратуру, потом кое-как залез на мостик, взял в руки штурвал и лежа привел катер в Кронштадт, где мы и узнали о происшедшем.

Хорошо помню еще один бой, он произошел уже в 1944 году, когда войска Карельского фронта освобождали г. Выборг. Мне приказали взять в бухте Ололахт армейский батальон и на катерах, и тендерах высадить его на острова в Выборгском заливе. При планировании операции вице-адмирал Ралль решил, что начинать с острова Бьёркё нельзя: там были большой гарнизон и 180-мм батарея. Надо было прорваться вовнутрь залива между Бьерке и поселком Койвисто, который был уже нашим, высадить десант на остров Пейсари, захватить остров, а потом, переправившись через небольшой проливчик с тыла, взять и Бьёркё. Темной ночью погрузили десант и в охранении трех шхерных мониторов и трех торпедных катеров в готовности к постановке дымзавесы, если нас обнаружат с острова Бьёркё, благополучно прошли пролив Бьёркё-Зунд, Койвисто и высадили десант на острове Пейсари. Утром из глубины Выборгского залива появились четыре большие немецкие десантные баржи (БДБ), каждая была вооружена четырьмя 4-ствольными 37-мм артустановками, и стали «поливать» нас снарядами, как водой из шлангов. Катера начали отходить к поселку Койвисто, возвратиться в бухту Ололахт мы не могли, так как в проливе появилась финская канлодка «Карьяла». Катер под командованием Николая Лебедева подошел к БДБ. Николай Лебедев был тяжело ранен. Мичман Селезнев направил катер к нашему берегу, а когда катер сел на мель, взял Н. Лебедева на руки, спрыгнул в воду и понес его на берег. Но ему в спину попал снаряд, и он, и командир погибли. Подошли наши сторожевые корабли дивизиона «Дурной Погоды» — «Буря», «Шторм», «Циклон», «Смерч». После короткого боя БДБ и канлодка ушли. Кораблями в район Койвисто был переброшен полк морской пехоты, взяты острова Бьёркё, Мелансари, Тютенсиаре и все остальные в Выборгском заливе. 10-й дивизион похоронил Николая Лебедева и всех погибших на берегу у деревни Путус. После войны местные власти городов Приморск (бывший Койвисто) и Советский (бывший Тронзунд) произвели перезахоронение со всех отдельных могил. На площади Приморска поставили памятник.

Каждый год 22 июня нас, оставшихся в живых, мэры этих городов приглашают почтить память погибших. Но с каждым годом ветеранов становится все меньше и меньше, да и поездки теперь многим не по карману. Чтобы закончить рассказ о 10-м дивизионе, следует сказать, что зимой во время ледостава, когда катера не могли ходить, из команд катеров мы формировали экипажи завесчиков на предоставленные нам аэросани, по бортам которых устраивали металлические пеналы на четыре МДШ, а трубы от пеналов подводили к пропеллеру. Командирами аэросаней были командиры катеров, штурманами — рулевые, пулеметчиками — пулеметчики, а химики ведали дымом. Вот на таких аэросанях-дымзавесчиках мы прикрывали переброску 2-й ударной армии генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского с Лисьего Носа в Ораниенбаум для снятия блокады Ленинграда. После взятия островов в Выборгском заливе дивизион был награжден орденом Красного Знамени и стал именоваться «10-й Краснознаменный дивизион сторожевых катеров-дымзавесчиков — КДСКД», а командир дивизиона был награжден орденом Нахимова. С большим уважением и гордостью вспоминаю этот дивизион и своих боевых товарищей. Некоторые пишут мне письма до сих пор.

4-я бригада траления КБФ

Ранней весной 1945 года меня вызвал командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц и объявил, что Военный совет, рассматривая кадровые вопросы, решил, что я достаточно прослужил в 10-м Краснознаменном дивизионе сторожевых катеров. Комфлотом подошел ко мне, постучал пальцем по ордену Нахимова и сказал:

— Ну а как ты воевал — вот это оценка! Мы решили назначить тебя начальником штаба бригады траления КМОР (Кронштадтский морской оборонительный район).

Я поблагодарил за доверие. Владимир Филиппович сказал, что на днях приказ о назначении он подпишет. И предупредил, что бригада по составу очень большая — 12 дивизионов, это — 157 кораблей и катеров. Потом добавил:

— Командир бригады — адмирал Белов Михаил Федорович уже в летах, а ты — молодой и спрос у меня будет прежде всего с тебя.

На этом разговор закончился. В скором времени пришел и приказ о моем назначении.

Явился я в Ораниенбаум, представился командиру бригады. Михаил Федорович Белов критически посмотрел на меня и сказал:

— Молодой, но мне говорили — бойкий. Ну, берись за дело, бригада большая, а мин в Финском заливе наставили немцы и мы сотни тысяч.

Михаил Федорович по характеру был добрейшим человеком, очень пунктуальным в работе. Присмотревшись ко мне, он полностью и во всем стал мне доверять и поддерживать. Сначала, конечно, было тяжело — дело для меня новое, а кораблей и людей много. Но я был молод и старался оправдать доверие Михаила Федоровича.

Мы понимали, что судоходство, по сути, было парализовано, но личный состав кораблей не считался с трудностями и опасностями боевого траления. Тралили днем и ночью, чтобы как можно быстрее пробить безопасные для плавания фарватеры. Это было очень важно для экономики страны, нормальной работы торгового судоходства и портов.

9 мая 1945 года — День Победы, а для личного состава тральных соединений и кораблей-тральщиков война закончилась только где-то к 1950–1953 годам. Весной и летом 1945 года наша бригада вытравливала до одной тысячи мин в сутки. Конечно, мы несли потери, подрывались и тральщики. Командование Кронштадтского района, вице-адмирал Юрий Федорович Ралль внимательно следили за деятельностью бригады, а начальник штаба района контр-адмирал Владимир Афанасьевич Касатонов (его сын Игорь — ныне адмирал, 1-й заместитель Главнокомандующего ВМФ) бывал часто в бригаде и своими советами и требовательностью, конечно, помогал и в планировании, и в обеспечении материальными потребностями.

С якорными минами мы справлялись успешно. Справились и с защитниками минных полей — это мины, выставляемые немцами на малом заглублении от поверхности моря. Вместо минрала (троса) они применяли цепи (которые обычными резаками трала не подрубались), чтобы мина не всплыла на поверхность, где ее можно уничтожить, обычно расстреливая из пушек. Нашли выход: к резакам трала начали прикреплять тротиловые пакеты, которые перебивали цепи. Это выполняли мелкосидящие катерные тральщики, а за ними шли большие корабли-тральщики с тралами большой ширины захвата и вытраливали мины, поставленные против больших судов.

Но мы столкнулись и с немецким новшеством — электромагнитными минами, которые массово применялись на глубинах от 10 до 40 метров, в том числе в портах и гаванях уже при отсутствии фашистских войск. Мины «RMH» представляли собой деревянный ящик на колесиках размером с кубический метр, начиненный взрывчатым веществом ТГА (тротил-гексоген-алюминий). Мощность взрыва у этого вещества в 1,6 раза больше, чем у тротила. Внутри мины находился сложнейший механизм с прибором срочности приведения мины в боевое положение (от немедленного до месяца) и прибором кратности (от 1 до 16), реагирующим на определенный по счету проход над миной или вблизи ее корабля, судна. Начальная чувствительность мины составляла 4 миллиэрстеда (0,31 а/м). Со временем чувствительность грубела, а если учесть, что судно (корабль) создает поле в несколько сот миллиэрстед, эти мины могли быть опасными несколько лет, в чем я убедился позднее.

Никаких тралов против таких мин мы не имели. Корабли и суда подрывались на фарватерах, тщательно протраленных от якорных контактных мин. Единственное, что нами было придумано, — это малым деревянным тральщиком на буксире 500 метров длины таскать большую металлическую баржу, нагруженную рельсами, металлоломом для создания большого магнитного поля. Мины, как правило, рвались впереди или с боков этой баржи, а тральщик оставался целым. Но, конечно, были и потери. А когда эти потери стали частыми, начали таскать эти баржи лагом (тральщик пришвартовывался вплотную к борту баржи). Были случаи, когда мины рвались и очень близко, гибли и тральщик, и баржа. Чтобы считать полосу протраленной, по ней нужно было пройти 16 раз.

Вся наука была «поставлена на ноги», а вернее, «на голову»: академики А. П. Александров — на Балтике, И. В. Курчатов — на Черном море. Но для ожидания результатов не было времени. Балтика была нужна народному хозяйству. Ради справедливости следует сказать, что академики создали специальные устройства, которые производили замер магнитного поля выходящих из гавани кораблей и на специальных станциях производили уменьшение магнитного поля корабля, а затем монтировали кабельную обмотку на корабле по всему периметру корпуса, но и это не решало проблемы. Крейсер «Киров», имевший у себя такое кабельное размагничивающее устройство, подорвался на мине «RMH» — оторвало нос корабля.

Народному комиссару Военно-Морского Флота И. Г. Кузнецову стало известно, что наши союзники, англичане, имеют эффективный специальный трал против электромагнитных мин. И он своим решением обменял торпеду РАТ-52 (принятую на вооружение в 1939 г.) на этот трал, за что впоследствии поплатился судом чести. Итак, трал мы получили. Он представлял собой два кабеля — один короче, другой длиннее, на концах кабелей — по пять медных лучей, таким образом, в соленой воде между электродами (длинного и короткого кабеля) создавалось сильное электромагнитное поле. На корабле специальный прибор измерял подаваемый в кабели электроток, изменяя его полярность — плюс-минус. Вследствие малой ширины протраленной полосы траление выгодно было производить двум кораблям с оснащенными тралами «ЛАП» (название английских тралов), идущими фронтом. Получив эти тралы и установив их на двух тральщиках (в прошлом морских буксирах), мы вышли на испытание на фарватер на Красногорском рейде вблизи Кронштадта. Я на этих испытаниях присутствовал вместе с академиком А. П. Александровым. Построились корабли во фронт, дали команду «Включить ток», и сразу 11 мин взорвались впереди нас, по бокам и даже несколько за кормой. Это было ошеломляющее зрелище. Мы выключили тралы, смотали на вьюшки, вернулись в Ораниенбаум. Разобрались с результатами, определили порядок использования таких тралов. Таким образом, большая государственная задача начала решаться быстрее. Дело в том, что эти тралы и впоследствии тралы, которыми были вооружены полученные нашей бригадой по «ленд-лизу» шесть американских тральщиков «УМС», и наши отечественные тралы, созданные по этому принципу, но более совершенные, не требовали 16-кратного прохождения по одному и тому же месту. Все решалось за один проход. Для гарантии иногда делали два прохода. И еще о минах «RMH». Как известно, в 1955 году в Севастопольской бухте погиб линейный корабль «Новороссийск» (бывший итальянский «Джулио Чезаре»). Причина гибели до настоящего времени не выяснена, существует много версий. Я убежден в том, что линкор подорвался на мине «RMH». Мои убеждения основываются на дополнительных данных, полученных мною, когда я стал командиром бригады.

Бригада кораблей охраны водного района Рижской базы

Я был назначен командиром этой бригады весной 1949 года. В ее составе было несколько дивизионов тральщиков, сторожевых, противолодочных кораблей и катеров. Базировалась бригада в устье Западной Двины, это в 15 км от города Риги, в поселке Болдерая. Несли дозорную службу, тралили мины в Рижском заливе, осуществляли контроль над судоходством. Во время морского парада в День Военно-Морского Флота на реке Даугава, непосредственно в центре города, я получил доклад, что землечерпальный снаряд, производивший дноуглубление в торговом порту Мильгравис, в 5 км от города ниже по реке зачерпнул какой-то большой предмет, похожий на мину. Команда землечерпалки вплавь ушла на берег. Закончив обход кораблей, участвовавших в параде, я в парадном мундире, при орденах и кортике, в лаковых ботинках, белых перчатках с согласия Председателя Совмина Латвии Вилиса Лациса и Председателя Верховного Совета Латвии Кирхенштейна, секретаря Верховного Совета СССР Горкина, присутствовавших на парадном катере, пересел на запасной катер и убыл в Мильгравис. Подойдя к землечерпалке, мы обнаружили в одном из ковшей висящую, немного поврежденную мину «RMH». Вызвали матросов из бригады, в том числе механиков, умеющих обращаться с подъемными кранами. На брезенте, как младенца, мину осторожно опустили на катер, вывезли в Рижский залив, вытащили на берег и взорвали. Взрыв был настолько сильным, что в соседних поселках Усть-Двинске, Болдерая в домах вылетели стекла. Мне предъявили колоссальный счет, но руководство Латвии, с которым у меня были очень хорошие дружественные отношения, взяло меня под защиту и оплатило все расходы по причиненным повреждениям. Вилис Лацис даже подарил мне свое собрание сочинений с автографом. Это происшествие поставило перед нами новую задачу — проверить все русло реки от города до выхода в залив. Тралить нельзя — это черта города, порта, поселков. Взрывы на месте могли причинить большие повреждения. Решили осматривать и производить поиск мин на дне водолазами (это километров 15 от железнодорожного моста в центре города до выхода в Рижский залив). Сформировали группы катеров с водолазами и начали работу. Не безуспешно. Всего нами было найдено, извлечено и уничтожено в безопасных районах около 100 мин. В обезвреживании этих мин довелось участвовать и мне. Нами было установлено наличие в механизме гидростата, на который на глубине 10 метров «надевали» вторичный детонатор взрывателя. При глубине меньшей, чем 10 метров, гидростат не срабатывал (мало давление), и хотя прибор срочности и кратности и запал срабатывали, взрыва мины не происходило. Такие мины никакими тралами не обезвреживались. Кроме того, в сложном механизме приборов срочности и кратности много пайки и в некоторых из них часовые механизмы засорялись. На Даугаве были случаи, когда водолаз острапливал мину для подъема, шевелил ее, выскакивал на поверхность и жестами показывал: «Скорее поднимайте, начала тикать!». Это значит — заработали часы. Такие мины вне всякой очереди быстро поднимали, на полном ходу буксировались к месту взрыва. Было несколько случаев, когда не успевали дойти и она взрывалась в пути. Но, слава Богу, гибели людей не было.

А теперь обратимся к Севастополю. Немцы, отступая, беспорядочно разбрасывали мины «RMH» в гаванях, в том числе и в Севастопольской бухте. Мое убеждение, что линкор «Новороссийск» подорвался на мине «RMH», основано на предположении о том, что когда он вернулся с моря и встал на якорь, то или корпусом, или якорной цепью пошевелил мину, часы заработали, и через некоторое время произошел взрыв. Полученная линкором пробоина аналогична пробоинам от «RMH». А перевернулся корабль потому, что, коснувшись грунта носом, он потерял остойчивость. Если бы в гавани глубина была больше, он плавал бы как поплавок. Похожий случай имел место с большим танкером № 5 в Финском заливе еще в 1941 году.

Вспоминая о своей службе в бригаде ОВРа Рижской базы, я хотел бы рассказать о моей встрече в Риге с Николаем Герасимовичем Кузнецовым, когда он, снятый с должности народного комиссара Военно-Морского Флота, разжалованный до контр-адмирала, в 1948 году отдыхал в санатории на Рижском взморье в местечке Майори.

Как-то он позвонил мне по телефону из санатория:

— Николай Николаевич, не могли бы вы мне прислать в Майори какой-либо небольшой катерок с рулевым-мотористом, который хорошо знает реку Лиелупу (идет вдоль Рижского побережья), мне хочется пройти по Лиелупе, войти в реку Даугава, дойти по ней до Риги, посмотреть бухту, торговый порт в Мильгравесе и возвратиться обратно.

Я ему ответил, что катер будет, и я сам приду в Майори на нем, возьму его и покажу все, что он пожелает. Николай Герасимович начал возражать, дав понять, что ему не хочется отрывать меня от дел и отдыха (было воскресенье). Я объяснил ему, что считаю за честь еще раз встретиться и поговорить с ним, другого случая может и не быть. А что касается катера, я сам буду на нем, управлять умею, реки знаю, мы будем только вдвоем — он и я. После некоторого смущения Н. Г. Кузнецов согласился со мной и попросил меня быть в штатском платье.

Побывали мы с ним во всех интересующих его местах. Я выступал в роли экскурсовода — район мне был хорошо знаком. Много беседовали о житейских делах и, конечно, о флоте, его нынешнем состоянии и будущем развитии.

После трехчасового плавания возвращались обратно по реке Лиелупе. Николай Герасимович сказал, что у него возникла идея не идти до Майори, и попросил высадить его в поселке Дзинтари, из которого он захотел проехать до Майори на электричке (это одна остановка). Подошли к пирсу, затем пошли на железнодорожную станцию Дзинтари. По расписанию до подхода электрички оставалось минут 15.

Николай Герасимович сказал, что ему очень хочется пить. Погода была жаркая. Я предложил ему зайти в станционное кафе, времени у нас было достаточно. Он согласился. Когда мы вошли в это кафе-буфет, обнаружили, что все столики заняты офицерами флота (только что окончилась репетиция парада в честь дня Военно-Морского Флота). Мы остановились в нерешительности у входа. После некоторого замешательства офицеры все как один встали в положение «смирно», устремив взгляд на Николая Герасимовича (напомню, он был в штатском костюме). Тот смутился, поблагодарил офицеров и предложил мне пройти на платформу.

Мы вышли из кафе, он встал на бугорок, устремил свой взгляд в море. Так мы и простояли молча до подхода поезда. Попрощались, и он уехал в Майори.

Этот эпизод я описал для того, чтобы показать, каким большим авторитетом пользовался на флотах выдающийся флотоводец, большой государственный деятель Николай Герасимович Кузнецов, справедливый, заботливый, тактичный человек, умеющий внимательно выслушать всех, от матроса до адмирала, а после спокойно, не торопясь, но четко высказать свое суждение.

С января 1952 года я стал начальником штаба 64-й дивизии кораблей охраны водного района, а через год — командиром дивизии. Командовал флотом Арсений Григорьевич Головко. Находились мы в Балтийске (бывшая база подводных лодок немцев в Пилау) — это 50 км от Калининграда (г. Кенигсберг).

Задачи дивизии прежние — в первую очередь траление мин, дозорная служба, боевая подготовка личного состава и обустройство территории и сооружений дивизии. Построили казарму, открытый кинотеатр, наблюдательно-сигнальные посты. На ранее разрушенной башне на берегу входного канала оборудовали пункт наблюдения и регулировки движения кораблей и транспортов, следующих по каналу Балтийск-Калининград. И, конечно, восстановление разрушенного войной города.

Часть 3 Встречи

В академии Генштаба

Летом 1953 года меня вызвал комфлотом Арсений Григорьевич Головко, посадил за приставной столик и, как всегда, начал с вопроса:

— У тебя папиросы есть?

— Да.

— Покажи.

Я показал.

— Вынь одну из портсигара. Разломи пополам и дай мне половину.

Закурили. Затем он сказал:

— Ну ты уже контр-адмирал, и я думаю послать тебя учиться на фельдмаршала в академию Генерального штаба.

В сентябре я был уже в Москве. Академия находилась напротив крематория, а общежитие — на другой стороне Даниловской площади. Со мной вместе прибыл на учебу и контр-адмирал Акимов.

Общежитие было переполнено слушателями, и нас вдвоем поселили в «комнату для ценных вещей». Видимо, бывшая кухня: две табуретки, две солдатские койки, однотумбовый стол и много всяких труб — водяных, отопительных, канализационных. Позднее я снял 12-метровую комнату, вызвал из Балтийска семью — жену, дочь, сына-школьника и бабулю. В 1945 году, когда родился сын, мы пригласили одинокую старушку в качестве няни (жена болела туберкулезом от балтийской сырости), и старушка-няня стала членом нашей семьи. Жила с нами в Ораниенбауме, Риге, Балтийске, а позднее и во Владивостоке. Очень воспитанная, расторопная, бывшая певица церковного хора, очень остроумная, мы все ее очень любили, умерла она в 1965 году в Ленинграде, куда поехала навестить родственников.

Так и жили впятером на 12 квадратных метрах. Позднее дали комнату от академии — 20 квадратных метров в доме ГРУ на Плющихе (в общежитии этого дома я жил в 1937 году).

В академии, кроме основного оперативно-стратегического факультета, были авиационный, иностранный (учились китайцы и немцы) и морской факультет. Академию возглавлял маршал Баграмян Иван Христофорович. Я с ним был знаком еще с Риги, где командовал бригадой, а он был командующим Прибалтийским военным округом. Начальником морского факультета был Владимир Филиппович Трибуц, мой командующий до раздела Балтийского флота на два флота — ЮБФ и СБФ. Южным командовал А. Г. Головко, он и послал меня в академию.

Наш морской факультет размещался на одном этаже с иностранным. Курительная комната (курилка) была общая, где мы, в основном, и общались, в том числе и с Гейнцом Гофманом, которого после окончания академии назначили первым заместителем министра национальной обороны ГДР.

Наш морской факультет, по сути, состоял из одного класса — 15 адмиралов. Вице-адмирал Александр Кузьмин — командующий Каспийской флотилией, вице-адмирал Лев Пантелеев — командующий Камчатской флотилией, адмирал Николай Михайлович Харламов — командующий СБФ, контр-адмиралы Федор Акимов, Сергей Головко (брат Арсения Головко), Александр Балакин и другие адмиралы, были и два политработника — капитаны I-го ранга Лизичев и Бобин. Все учились легко и непринужденно, но политработникам все мы помогали, а зачастую просто выполняли задания за них, а преподаватели были к ним снисходительны.

Заниматься в академии было интересно. Впервые мы столкнулись с планированием и решением задач крупного масштаба в операциях всех родов войск — армии, авиации, флота, в том числе танковых, артиллерийских, химических и т. д. Пожалуй, здесь мы задумались о том, какой для выполнения тех или иных задач нам нужен флот. Преподаватели были очень опытные, прошедшие войну, а некоторые и не одну. Такие, как генерал-полковник Н. М. Хлебников, маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров, А. Мильштейн, опытный в прошлом разведчик. Чисто морские науки преподавал и сам В. Ф. Трибуц, контр-адмирал Филиповский, контр-адмирал В. И. Иванов — бывший командир «Марата». Морские дисциплины для нас были понятны, наш опыт был не меньшим, чем у преподавателей.

На этой почве возникали споры с преподавателями. Иногда даже комические: приходил в класс Иванов с писклявым голосом (на флоте у него было прозвище «Маруся»), садился за стол и начинал постатейно читать нам Боевой устав ВМФ. Мы все хором:

— Вадим Иванович, перестаньте зудеть, мы все это знаем.

Он в ответ:

— Замолчите!

А потом тихо, занудно говорит:

— Вы посажены здесь, чтобы учиться, а я посажен здесь, чтобы вас учить.

Короткая пауза, открывает устав… и читает дальше также занудливо, а мы дремлем. Или смотрим в окно, выходящее на Донской крематорий.

Во время подготовки дипломных работ в академию пожаловал Броз Тито с маршалом Г. К. Жуковым — по плану было предусмотрено присутствие их и в нашем морском классе на занятиях по теме: «Содействие флотом армии, ведущей наступление на приморском направлении». Заранее, до их приезда, мы были предупреждены, подготовили схемы, таблицы. Меня назначили докладчиком в их присутствии. Время для доклада было определено в 10–15 минут. Я, говорили, доложил хорошо. Вопросов не было. Большие гости вышли из класса.

Учился я легко, но старательно. Карту к диплому разрисовал быстро и успел помочь Николаю Михайловичу Харламову и Лизарскому. Получили проверенные работы, у меня стоит «хорошо», а у Харламова — «отлично». У меня это была единственная четверка, а между тем все прогнозировали мне окончание академии с «золотой медалью». Но в жизни бывают непредвиденные повороты.

Позднее, уже при выпуске, при объявлении назначения на должность начальника штаба Тихоокеанского флота меня пригласил к себе в кабинет Иван Христофорович Баграмян и доверительно рассказал мне, почему я не окончил с золотой медалью, а только с дипломом с отличием. Он сказал, что когда в академии был Г. К. Жуков, то поинтересовался, кто из слушателей претендует на золотую медаль. Баграмян назвал ему мою фамилию. Тот возразил:

— Это академия Генерального штаба, и медалистом должен быть общевойсковой генерал, а не моряк.

Я ответил Ивану Христофоровичу, что, конечно, мне обидно, я вообще не люблю несправедливости, но больших переживаний не испытываю. Назначение я получил отличное и еду на Тихий океан с радостью.

Не знаю, как сейчас, а в то время академия давала очень многое для служебной карьеры. Хорошие остались воспоминания о руководстве академии, преподавателях.

Единственное, что нас первое время раздражало, — так это транспорт, точнее, его отсутствие. Ездили мы трамваем и в форме. В академию были два входа с Донской улицы: ближний — для полковников и дальний — для генералов, который находился у крематория, чуть дальше первого. Кондукторши под общий смех всего трамвая объявляли: «Остановка — „Донские бани“. Полковникам выходить. Следующая остановка — „Крематорий“. Генералам приготовиться». Сначала смущались, а потом привыкли и на кондукторш не обижались.

Тихоокеанский флот

По окончании академии Генерального штаба в сентябре 1956 года приказом министра обороны я был назначен начальником Штаба — первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом.

С получением этого приказа я, естественно, явился к ГК ВМФ (Главнокомандующему Военно-Морским Флотом) и представился ему.

Это было наше с ним первое знакомство. Сергей Георгиевич Горшков почти всю свою службу прошел на Черноморском флоте и всю ВОВ провел в тех же краях. Командовал Азовской, Дунайской флотилиями, с января 1945 года командовал эскадрой Черноморского флота. После войны был начальником Штаба флота, с августа 1951 года — командующим флотом. В 1955 он — первый заместитель, а в 1956 он стал Главнокомандующим ВМФ.

Я же начал и продолжал служить и в Финскую войну, и в Отечественную, и после войны на Балтийском флоте.

Хорошо помню это наше первое знакомство. Он вышел из-за стола, поздоровался, поздравил меня с назначением и сказал:

— Мы с вами не были знакомы, но мне характеризовали вас с очень положительной стороны, особенно адмирал Головко Арсений Григорьевич, который и послал вас в академию Генштаба. Ваши многочисленные высокие правительственные награды, три ордена Боевого Красного Знамени и даже орден Нахимова свидетельствуют о том, как вы воевали в Финскую и Великую Отечественную.

Походив по кабинету, Сергей Георгиевич продолжил:

— Вы назначены на очень ответственную должность одного из самых больших наших флотов. Но не считайте, что идете спасать флот. Вообще-то там относительно все в порядке. Но комфлотом вице-адмирал Чекуров очень болен и больше, чем на флоте, находится в Москве, в госпиталях, а начальник штаба контр-адмирал Мельников не тянет. Вы молоды, энергичны — вот и беритесь за дело смело, старайтесь.

Я поблагодарил за добрые слова обо мне, за то, что из многих кандидатов на эту должность он не возражал против меня, и пообещал стараться.

В сентябре 1956 года на рейсовом самолете Ил-14, пролетев 37 часов с дозаправками в Казани, Свердловске, Омске, Чите, Иркутске, Магоче, Хабаровске, прибыл на аэродром Кневичи во Владивостоке.

Семья — жена, сын, дочь и Евдокия Петровна — прибыла позднее поездом. Так уж было заведено: получил приказ о назначении — на самолет и к месту службы, дела принял, решил вопрос с жильем, а вторым эшелоном — поездом, не торопясь, — семья.

Сразу со вступлением в должность полетел знакомиться с флотом на самолете комфлотом Ли-2, на нем еще комфлотом Викторов в 30-х годах летал. Полетел по маршруту Владимир-Ольга — там бригада подводных лодок 613-го проекта, бригада торпедных катеров, дивизион вспомогательных судов. Поразила уютность базирования и порядок в соединениях, на береговых батареях и даже на сигнально-наблюдательных постах высоко в горах, куда по глубокому снегу еле добрался. Войдя в помещение поста, на столе увидел вазу с букетом красивых бело-розовых цветов. Решил, что это самодельные, спросил, кто это делает. Матросы мне ответили, что это настоящие живые цветы, их у нас множество кустов, называются багульником. Если их поставить в воду, они согреются от воды в теплом помещении и начинают цвести.

Следующая остановка — Советская гавань — бригада подводных лодок, эскадренных миноносцев, тральщиков, береговые батареи. Большие склады, судоремонтный завод, три аэродрома, управление корпуса истребительной авиации ПВО, вертолетный полк и дивизия Ил-28 — носителей ядерного оружия. На только что построенном аэродроме «Каменный ручей», а, вернее, не на аэродроме, а на взлетно-посадочной полосе (поселок для жилья только строился), были уже и самолеты, и спецхранилище, и топливные склады, и командный пункт управления полетами, а вот летчики и весь обслуживающий состав жили в палатках, засыпанных снегом.

Шли полеты, боевая подготовка — и никаких роптаний и жалоб. Все видели, что баня вот-вот войдет в строй, строятся дома, Дом офицеров, магазин, поликлиника и все остальное, необходимое для городка. Управление авиационного и строительного корпуса было подчинено, как и все другие части истребителей и зенитно-береговые части, командующему флотом. И флот отвечал за ПВО во всей своей операционной зоне от устья реки Тюмень-Ула — граница СССР с Китаем — до бухты Певек на побережье Ледовитого океана — это около 4 тысяч километров по прямой. От Владивостока до Петропавловска-на-Камчатке по воде — 3 тысячи километров. В Хабаровске — Амурская флотилия (протяженность зоны ответственности — 700 км), на Камчатке — флотилия, несколько дивизий подводных лодок, бригада миноносцев, бригада ОВРа, смешанный авиационный полк, береговые батареи до 180-мм калибра. Все острова Курильской гряды усеяны постами наблюдения, на Парамушире — аэродром. В Комсомольске-на-Амуре — бригада строящихся кораблей, на Сахалине, в Корсакове — бригада ОВРа и по всем берегам Японского, Охотского морей, Камчатки — береговые батареи, в Магадане — склады мобилизационных запасов флота. Вот это флот, вот это простор! Базирование на территориях Приморского, Хабаровского краев, Амурской, Магаданской, Камчатской, Сахалинской областей и Чукотском автономном национальном округе. По мере знакомства с флотом я, естественно, представлялся и знакомился со всеми исполкомами местных, областных, краевых советов, что впоследствии мне очень помогло установить с ними нетолько деловые, но и дружеские отношения.

Во время моего прибытия на флот командовал им вице-адмирал Валентин Чекуров, очень больной человек, он вскоре после моего прибытия уехал лечиться в Москву. Я остался один. И только в 1958 году его заменил В. А. Фокин. Опытный, но своеобразный, я бы сказал (да простит меня покойный) желчный был человек. Он мог вызвать лично какого-нибудь командира подводной лодки, дать ему задание выйти в море и дать телеграмму: «Терплю бедствие, широта и долгота такая-то, лежу на грунте, борюсь за живучесть». Я бегу к комфлотом, он говорит: «Вы начштаба — действуйте!» Естественно, объявляется тревога, высылается спасательный отряд, поисковые катера, самолеты, грузятся и выходят буксиры со спасательными понтонами. Приходят на место «гибели» лодки, а она, целехонькая, всплывает и идет в базу.

Допрашиваю командира, в чем дело. Он докладывает, что так приказал ему комфлотом. Я обращаюсь к командующему: «Зачем вы это сделали?» А он отвечает, что хотел проверить, как будут действовать мой штаб и я.

Я в растерянности, не нахожу слов, затем собираюсь с мыслями и говорю, что штаб не «мой», а его, и так поступать, по-моему, не годится. Так было. В. А. Фокин был человек замкнутый, друзей на флоте и среди местного начальства у него не было, с командующим Дальневосточным военным округом вел себя даже заносчиво. Ходила поговорка: «За службу с Фокиным надо засчитывать год за два».

6 июня 1962 года Фокина назначают заместителем Главкома ВМФ, а меня — командующим флотом, начальником штаба флота — контр-адмирала, ныне тоже покойного, Дмитрия Ярошевича.

Начал я с того, что сел на самолет и полетел в Хабаровск к генералу В. А. Пеньковскому, представился как командующий флотом. Генерал Пеньковский тоже был крутой человек, но мое прибытие к нему — специально представиться — он оценил. Тем более, что о предыдущих командующих он был невысокого мнения.

Он начал откровенно излагать свои обиды. Я разговора такого не поддержал, а перевел на повседневные заботы и дела. В общем, у нас сложились очень хорошие отношения. Считаю себя не заносчивым и внимательным и к подчиненным, и к равным себе, и тем более к начальникам, но когда дело касается моих принципов, я вежливо и смело их отстаиваю и осуждаю тех, кто слепо поддакивает. На этом я много потерял в службе. Но подхалимаж мне противен и люди-подхалимы тоже.

После В. А. Пеньковского в округ пришел Я. Г. Крейзер, потом И. Г. Павловский, потом О. А. Лосик, а начштаба округа — Василий Иванович Петров, ранее — командующий 5-й армией, которая базировалась в Приморье. Со всеми у меня были очень хорошие отношения, я всех их глубоко уважаю и благодарю за доброе ко мне отношение.

История, деятельность ТОФ описана во многих книгах — «Краснознаменный Тихоокеанский флот» (1966), «Герои Великого Океана» (1967) и в ряде других публикаций.

Мне хотелось бы рассказать о том, что не было еще опубликовано в литературе, но заслуживает внимания читателей и особенно личного состава флотов.

Шестидесятые годы были периодом значительного роста его численного состава. Флот пополнялся хорошими кораблями — эскадренными миноносцами проекта «56», противолодочными кораблями проекта «61», десантными кораблями, строящимися на заводах Дальнего Востока. Началось строительство атомных подводных лодок проекта «945», целыми бригадами приходили дизельные подводные лодки и отдельные атомные подлодки с Северного флота Северным морским путем. Большие проблемы доставила бригада лодок, не успевшая за навигацию дойти до Камчатки и зимовавшая в поселке Певек, а ее надо было поить, кормить, снабжать топливом и ремонтировать, и все — полком транспортной авиации флота. Корабли и лодки, следовавшие Северным морским путем, с приходом на место приписки сразу же приходилось ставить для серьезного ремонта, в том числе и сильно поврежденный новый ракетный крейсер «Варяг».

Во Владивостоке флот имел только два небольших судоремонтных завода для мелкого ремонта, на Камчатке — только один плавучий завод «Горняк», к тому же не специальной постройки. Абсолютное отсутствие флотских доков для средних и больших кораблей. Только из-за любви к флоту со стороны местных властей, министров судостроительной, рыбной промышленности удавалось ремонтировать корабли и вспомогательные суда, конечно, с привлечением личного состава кораблей, работающих в цехах заводов. А самолеты на ремонт гоняли на заводы по всему бывшему Союзу.

Авиация флота стала пополняться самолетами Ту-16 и Ту-95рц (разведчики-целеуказатели). Громадный флот был скученно сосредоточен, по сути, в четырех базах на колоссальной береговой черте около 20 тысяч километров. Особенно тесно было в бухте Золотой Рог. Нужно было срочно развивать и осваивать новые места базирования, а это при полном отсутствии каких-либо дорог на побережье. В необжитых бухтах все надо начинать с нуля. Доставка груза и людей — водой и воздухом. В поселке Посьет прибывший с Сахалина мотострелковый полк — основа формирующейся дивизии морской пехоты — зимовал в летних палатках, засыпанных снегом, и одновременно ремонтировал разрушенные казармы, брошенные Дальневосточным военным округом.

На флоте появилось новое оружие — крылатые корабельные, береговые, авиационные с обычными и атомными зарядами баллистические ракеты. Все это требовало спецхранилищ, мастерских приготовления и пунктов специальной отработки, дезактивации, хранения отходов, и все это хозяйство, повторяю, должно обустроиться в необжитых таежных местах без дорог и даже без подходов с воды.

На флоте было развернуто колоссальное строительство. Чтобы не распылять строительные части и технику, флоту передали всех военных строителей Дальнего Востока, возложив обязанности по строительству объектов на побережье и островах для войск ПВО, РВСН, стратегической и дальней авиации. И вот этой «армией» строителей в 110 тысяч человек руководил на флоте генерал-лейтенант Виктор Иванович Иванков, опытный строитель, очень толковый организатор, исключительно исполнительный и дисциплинированный человек и в службе, и в жизни. За 10 лет на флоте были построены: база надводных кораблей с причальным фронтом, учебными классами в бухте Абрек; база дивизии атомных подводных лодок со всеми необходимыми сооружениями, складами, хранилищами, казармами для рядового состава, учебным центром в бухте Павловского; завод ремонта и достройки атомных подводных лодок в поселке Большой Камень; база подводных лодок в бухте Постовая в Советской гавани; место базирования бригады подводных лодок в Магадане; ракетно-техническая база и хранилище атомного оружия в поселке Советский на Камчатке; в бухте Сельдевая — завод ремонта кораблей и атомных подводных лодок; в бухте Завойко, тоже на Камчатке, — городок и причальный фронт кораблей ОВРа с жилым городком; на окраине Петропавловска-Камчатского — позиция берегового ракетного полка тоже с жилым городком, расширены и модернизированы базы подводных лодок в бухте Улис и Крашенинникова. Построен городок в бухте Стрелок для семей офицеров, служивших на кораблях и подводных лодках, базирующихся в бухтах Павловского и Абрек; отличный городок дивизии морской пехоты; современный хорошо оборудованный защищенный командный пункт флота; закончено строительство аэродрома в Большом Камне. Удлинили полосы в Кневичах, Постовом, Елизово; вновь построены аэродромы в Преображенье, Большерецке. Была также построена база подлодок в бухте Бечевинская. Да всего не перечтешь. Все это значительно разгрузило бухту Золотой Рог, улучшило базирование сил флота.

Особо хочу рассказать о строительстве аэродрома «Ветровой» на острове Итуруп Курильской гряды. Когда его построили, Генштаб сделал его закрытым. Разведывательный авиационный полк базировался в то время на Сахалине. Министр обороны Родион Яковлевич Малиновский мне приказал, чтобы каждый американский авианосец, появляющийся между островом Мидуэй и Курильской грядой, был сфотографирован нашими самолетами и чтобы на следующий день фотография лежала у него на столе в Москве. Задачу выполнял разведывательный авиационный полк, базирующийся на Сахалине, самолетами Ту-16р. Летали они на пределе своего радиуса действия над океаном. При возвращении посадку зачастую осуществляли с красными лампочками (конец топлива). Однажды, будучи в Москве на сессии Верховного Совета СССР (я был депутатом), докладывал министру обороны о трудностях выполнения этой задачи и, передавая ему фотографии авианосцев, кстати, очень удачных, настоятельно просил открыть аэродром на Итурупе и перебазировать туда авиационный разведывательный полк. Родион Яковлевич помолчал, потом снял трубку телефона связи с начальником Генерального штаба и приказал ему аэродром на Итурупе открыть и перебазировать туда 50-й авиационный разведывательный полк Тихоокеанского флота. Затем министр стал спрашивать, какие мы строим там укрытия в горе для подводных лодок. Я ему ответил, что это очень дорогая и ненужная затея.

— А как к этому относится Горшков?

Я сказал, что он инициатор этого строительства, а ему подал идею маршал Андрей Антонович Гречко, который видел такие укрытия где-то в Норвегии.

— А почему ты против?

Я пояснил, что при миллиардных затратах мы сможем туда «спрятать» четыре лодки, а их у меня сотни. Лучшая защита для лодок — это ложиться на грунт в море, меняя места.

Министр снял трубку телефона связи с С. Г. Горшковым и стал расспрашивать у него, как идет строительство подземных укрытий на ТОФе. Выяснил, что есть трудности с размещением заказов на входные ворота. Потом сказал Горшкову, что командующий флотом Амелько считает это строительство очень дорогим и, главное, ненужным.

В это время входит маршал М. В. Захаров и докладывает министру, что есть решение Политбюро — правительственную авиационную дивизию перевооружить на самолеты Ил-18, а Ту-104 передать Министерству обороны.

Я набрался смелости:

— Товарищ министр, вы служили на Дальнем Востоке и знаете, какие там расстояния, я на Ил-14 добираюсь до Камчатки столько же, сколько до Москвы, через Николаев, Охотск, Магадан, везде заправки и ночевка в Магадане, ночной трассы через Охотское море нет. Вот если бы такой самолетик, как Ту-104, я бы…

Министр меня прерывает и говорит:

— Матвей Васильевич, дай ему, — показывает головой на меня, — два Ту-104.

Получив их, мы стали летать напрямую через океан, тратя на перелет 2 часа 20 минут, вместо 27 часов лета на Ил-14.

В то время у нас на Востоке были обостренные отношения с Японией, которая прекратила переговоры с Советским Союзом, заключила военный договор с США, начала кампанию провокаций, организовала движение за возвращение Курильских островов, которое возглавлял префект острова Хоккайдо. Это он устроил митинг на воде, когда около четырех тысяч шхун, катеров, рыболовецких судов с транспарантами подошли к нашим южным Курильским островам.

Пришлось послать отряд кораблей во главе с крейсером «Варяг», на борту которого находился командир дивизии Николай Иванович Ховрин, с задачей маневрировать у островов и проливов.

С приходом наших кораблей японцы прекратили этот митинг и ушли в свои порты. Корабли 7-го флота США, базирующиеся в Японии, вели разведку в Японском море и даже в закрытом для плавания заливе Петра Великого, поднимая в воздух вертолеты. Приходилось тоже высылать корабли и самолеты для вытеснения их в нейтральные воды.

В январе 1967 года в Японском море произошел серьезный инцидент между США и КНДР, в котором был замешан и Советский Союз.

События происходили следующим образом. Корейские ВМС обнаружили в своих территориальных водах американский разведывательный корабль «Пуэбло», арестовали экипаж и привели корабль в порт Вонсан. Дипломатические демарши США корейцами отвергались. Тогда американцы заявили, что, если корейцы не отпустят корабль и его личный состав, они войдут в Вонсан и сделают это сами, используя силу.

У Вонсанской бухты появились два американских авианосца («Мидуэй» и «Энтерпрайс») с кораблями охранения, начались маневрирование и полеты авиации. Нас это чрезвычайно обеспокоило. Во-первых, от района их маневрирования до Владивостока около 100 километров, и, во-вторых, у нас с КНДР был заключен договор о взаимной, в том числе и военной, обороне. Я немедленно связался с главкомом С. Г. Горшковым, заявил, что в этих условиях необходимо флот привести в полную боевую готовность. На это Горшков сказал мне, что, мол, ты знаешь, что комфлотом подчинен министру обороны и Главнокомандующему, звони, мол, министру обороны А. А. Гречко. На этом разговор закончился. Начал звонить министру обороны — не отвечает. Позвонил дежурному генералу КП Генштаба. Коротко объяснил обстановку. Тот ответил, что начальника Генштаба в Москве нет, а министр отдыхает на даче — разница во времени между Владивостоком и Москвой — 7 часов. Попросил у дежурного генерала телефон дачи министра, он отказал, заявив, что это ему запрещено.

Дело не терпело отлагательства. Я решил собрать Военный совет флота. Позвонил Василию Ефимовичу Чернышову — секретарю Приморского краевого комитета КПСС, тоже члену Военного совета флота, замечательному человеку, члену ЦК КПСС, Герою Советского Союза, руководителю во время Отечественной войны партизанскими отрядами в Белоруссии — немцы его звали «генерал Лукаш», охотились за ним, четырех «Лукашей» повесили, но не настоящего. Попросил, чтобы он обязательно был на заседании Военного совета, так как дело очень серьезное. Он пришел.

Я доложил Военному совету обстановку, разговор с Горшковым, о попытке связаться с министром обороны. В заключение сказал, что обязан принять эффективные меры. Поэтому, учитывая, что в это время шли необходимые для СССР переговоры с США, чтобы им не помешать, решил флот привести в боевую готовность частично и скрытно. Развернуть у входа в Вонсан эскадру, в районе маневрирования американских авианосцев развернуть 27 подводных лодок, начать разведку авианосцев с фотографированием самолетами разведывательной авиации Ту-95рц, базирующимися на аэродроме Воздвиженка. Все члены Военного совета молчали, обдумывая мои слова. Начал В. Е. Чернышов:

— Николай (мы с ним дружили), я считаю, что твое решение абсолютно правильное, случись что-либо, тебя обвинят, скажут, а ты зачем там был и бездействовал. Можешь рассчитывать на полную мою поддержку. Я уверен, что такого же мнения все члены Военного совета.

Все согласились, и мы начали действовать. Министру обороны послал подробную шифротелеграмму об обстановке и действиях флота. У меня был телефон для связи с министром обороны Кореи и нашим посольством, но связи не было, видимо, была отключена или повреждена.

К Вонсану ушел Николай Иванович Ховрин на «Варяге» с пятью кораблями, ракетными и эскадренными миноносцами. От Н. И. Ховрина получил донесение: «Прибыл на место, маневрирую, меня интенсивно облетывают „Виджеленты“ на низкой высоте, почти цепляют за мачты». Я отдал приказ — открывать ответный огонь при явном нападении на наши корабли. Командующему авиацией флота Александру Николаевичу Томашевскому приказал вылететь полком ракетоносцев Ту-16 и облететь авианосцы с выпущенными из люков ракетами «С-10» на низкой высоте, пролетая над авианосцами, чтобы они видели противокорабельные ракеты с головками самонаведения.

23 января, а началось это 21 января, звонит по «ВЧ» из Москвы С. Г. Горшков и просит переправить нашего посла Сударикова, который в этот момент находился в Москве, на моем самолете в Пхеньян, так как у корейцев все аэродромы закрыты. Я ответил утвердительно. На следующий день Судариков прилетел рейсовым самолетом Ту-104 во Владивосток. Мой самолет Ил-14 уже был готов, и я встречал посла на аэродроме. За обедом, там же на аэродроме, мне Судариков сказал, что он везет пакет Ким Ир Сену.

Суть послания Л. И. Брежнева заключалась в том, что мы, Советский Союз, из-за инцидента с «Пуэбло» войну американцам объявлять не будем. А мои действия наверху были одобрены. Пообедав и поговорив, я посадил Сударикова на свой самолет, отправил в Пхеньян, предупредив командующего ПВО страны на Дальнем Востоке, чтобы не сбили самолет с послом при перелете границы. Но шеф-летчик командующего флотом, маневрируя между сопками на малой высоте, благополучно и неожиданно для корейцев сел на аэродроме в Пхеньяне, о чем я доложил в Москву.

С момента облета авианосцев нашими ракетоносцами два авианосца начали отход в район Сасебо (Япония). Их отход фотографировали Ту-95рц. Авианосец «Мидуэй» прошел Корейский пролив. Паре Ту-95рц (ведущим был майор Лайков) было поручено сфотографировать авианосец. Эта пара догнала «Мидуэй» в Восточно-Китайском море и сфотографировала его, да так внезапно, что авианосец не успел даже поднять свои истребители. Потом в Москве министр обороны, рассматривая фотографии, упрекнул меня, что я писал в телеграмме, будто авианосец не успел поднять свои истребители, а вот на снимке над авианосцем виден самолет. Но я ему пояснил, что это самолет наш с майором Лайковым, а фотографировал его ведомый, он на высоте.

31 января я получил шифротелеграмму за подписью начальника Генштаба М. В. Захарова, в которой он приказывал: «Флот скрытно поднять по тревоге, выслать корабли к Вонсану…». Далее предписывалось сделать все то, что мной уже было сделано и доложено в Москву. Но к этому времени все действия в море прекратились, и мы начали сворачивать свои силы и возвращать корабли на базы. Конечно, я был горд за свои действия, отличившихся офицеров наградил.

О гибели подводной лодки «К-129»

В 1968 году поступило приказание из Главного штаба ВМФ начать патрулирование подводными лодками с баллистическими ракетами, снаряженными боевыми атомными головками, в районе берегов Америки. Для выполнения этой задачи, предварительно обсудив план действий со штабом флота, заместителем комфлотом по подводным силам, подготовили дизельную подводную лодку, переоборудованную под носителя трех ракет «Р-13», — «К-129» из дивизии, базирующейся в бухте Крашенинникова на Камчатке. После проверки лодки штабом флота и командованием дивизии было доложено в Главный штаб ВМФ о готовности лодки и личного состава к выполнению задачи. «Боевое задание» на патрулирование подводной лодки разрабатывалось Главным штабом ВМФ. Выходом и погружением лодки управлял Главком ВМФ. Все распоряжения на лодку отдавал штаб Тихоокеанского флота и он же получал ее донесения. В боевом задании указывались: задача, район патрулирования, маршрут перехода, порядок связи, дата выхода и возвращения на базу. Ночью в сопровождении кораблей ОВРа лодку из бухты Крашенинникова провели до выхода из Авачинской губы, и далее она пошла самостоятельно в точку погружения и затем — в заданный район. Лодка дизельная, следовательно, ей приходилось периодически всплывать и следовать в надводном положении или под РДП. Во избежание перехвата донесений в штаб флота по радио были определены только три точки, в которых она имела право выйти в эфир во время перехода и только условным сигналом, состоящим из сочетания двух букв и своего позывного. Передачу надлежало вести во время зарядки аккумуляторных батарей. Первое донесение лодка должна была сделать на маршруте где-то в районе о. Гуам — Гавайские острова. Донесение не пришло, это сразу вызвало беспокойство, стали запрашивать ее по радио, ответа не последовало, хотя ее слушали все приемные центры Военно-Морского Флота. Прослушивался весь эфир. В штабе флота собралось до 50 телеграмм с приемных пунктов, принявших условные сигналы, но ни один из них не принадлежал «К-129». По маршруту ее движения высылали авиацию, посылали корабли, вплоть до крейсера проекта «68-бис». Но никаких результатов не было. По истечении срока ее пребывания на патрулировании и ввиду невозвращения на базу было решено, что она погибла. Из Москвы прибыла комиссия под председательством Леонида Васильевича Смирнова, заместителя Предсовмина, председателя ВПК. Комиссия скрупулезно проверила весь ход подготовки лодки, личного состава и попыталась определить причину гибели «К-129». На заключительном заседании комиссии во Владивостоке было высказано много всевозможных версий. Остановились на двух. Первая версия — лодка находилась в надводном положении в темноте без огней и была протаранена каким-либо океанским транспортом или, следуя под РДП в штормовую погоду, волной была затоплена через РДП. Вторая версия — лодка при всплытии на зарядку аккумуляторов ударилась о днище большого транспорта, разрушила рубку. Замечаний по подготовке лодки к походу у комиссии не было, не обнаружила она и нарушений, кроме того, что на лодку сверх штата был взят один лишний молодой матрос. Адмирал Александр Евстафьевич Орел высказал претензию, что при выходе из базы лодка сопровождалась только до выхода из Авачинской губы, а не до места погружения. Согласно наставлению по боевой службе такое сопровождение не предусмотрено и даже запрещено. Л. В. Смирнов в заключение прямо сказал, что комиссия должна указать виновного в гибели лодки и спросил меня, кого я считаю виновным. Я ответил, что пока не вижу виновных. Л. В. Смирнов говорит, что виновного нужно найти. Я ответил:

— На флоте за все отвечает командующий, докладывайте, что виноват я, если усматриваете в моих действиях нарушения.

Комиссия улетела в Москву. Через некоторое время вышло постановление правительства, в котором был изложен факт гибели «К-129», мне объявлен выговор без указания причин. Я это воспринял как должное, на комиссию никакой обиды не имел. Через 3 месяца этот выговор решением Совмина СССР с меня был снят.

Как-то начальник разведки флота контр-адмирал Игорь Разумовский принес мне японскую газету, датированную временем, близким к тому, когда «К-129» должна была дать первое донесение. В газете было написано, что подводная лодка США «Сидригон» раньше установленного времени срочно возвратилась с моря из-за поломки перископа (опубликована ее фотография с носа). Подобного в прессе раньше никогда не было.

Я твердо уверен, что американская лодка «Сидригон» обнаружила «К-129» при выходе ее из базы, а разведку американские лодки у наших баз вели, мы неоднократно это устанавливали, следила на переходе за «К-129» и в какой-то момент неаккуратного маневрирования протаранила «К-129». Это подтвердилось позже, когда на место гибели пришло специальное судно США «Гломер Эксплорер» и начало подъем частей «К-129». Узнать точное место гибели нашей подлодки американцы могли только от ПЛ «Сидригон».

Заявление США, что они обнаружили лодку стационарной системой гидроакустики, несостоятельно. Такой точностью гидросистема не обладает, а судно «Гломер Эксплорер» пришло и встало точно над нашей лодкой.

Поход в Индию

Где-то за Сихотэ-Алинем показался край солнца, лучи которого озарили бухту Золотой Рог, превратив свинцовые ее воды в розоватое зеркало. Мачты кораблей, что стоят у причала, светящимися стрелами взмывали ввысь, а на другом берегу бухты, на полуострове Эгершельд и мысе Чуркина, многоэтажные здания стали играть блестками битого стекла, вкрапленного в стены панельных домов. Из окна моего дома виден крейсер «Дмитрий Пожарский». Он стоит у причала № 33, у правого его борта — большой противолодочный корабль (БПК, как его принято называть сокращенно) «Стерегущий», чуть дальше — ракетный корабль «Гордый». И хотя их бортов и надстроек не видно за мощным телом крейсера, я их все равно различаю по ажурным мачтам, унизанным антеннами радиолокационных станций, сигнальными реями и фалами, на которых поднимаются флаги.

Город еще спит. По улице Ленинской, которая лентой вьется вдоль берега бухты, идут редкие прохожие и редкие машины. А порт бодрствует, живет своей полнокровной жизнью. Два портовых буксирчика, пыхтя, натуженно волокут от морзавода к причалам торгового порта пароход, видимо, после ремонта. И совсем маленький катер, словно разъярясь на непослушную баржу с песком, тычет ей в борт своим обрезиненным носом, пытаясь прижать к берегу.

На крейсере особой напряженности не видно. Орудия зачехлены, изредка по палубе пробежит матрос и так же внезапно, как появился, скроется в одном из тамбуров, ведущих внутрь корабля. Но мне-то хорошо известно, что это спокойствие кажущееся. В машинных и котельных отделениях, многочисленных технических помещениях идет напряженная работа по подготовке корабля к длительному и ответственному походу с дружеским визитом в Индию.

Вот и наступил день отплытия. Зашел адъютант, забрал мои вещи, эти нехитрые пожитки моряка, без которых не обойтись в походе. Он отправился на корабль, а я, попрощавшись с дочерью, пошел в штаб, чтобы выяснить обстановку перед выходом в море.

Как всегда, жена пришла провожать меня в поход. А я, как увижу жену на причале, уже знаю, что она скажет на прощание ставшую такой привычной короткую фразу, в которую вмещается целая жизнь. Эти слова звучали и тридцать лет назад, когда она провожала меня, молодого лейтенанта, от набережной Лейтенанта Шмидта в учебное плавание по Балтике, когда провожала в свинцовую мглу Финского залива навстречу фашистским кораблям и самолетам, не зная точно, придется ли встречать, и когда провожала в первый поход в океан своего сына-лейтенанта, тоже ставшего моряком. Жена и мать всегда провожают моряков со спокойным лицом, но всегда с трепетом в сердце. Лицо-то видно, а сердце только чувствуешь.

С сыном не прощался — он в океане. Вполне вероятно, что с ним встретимся там, где-то у пролива Токара, на границе Восточно-Китайского моря с Филиппинским.

После проводов, прощаний, пожеланий счастливого плавания корабли отошли от причала. «Стерегущий» и «Гордый» проворно выскочили в пролив Босфор Восточный, обогнули остров Скреплев и встали в ожидании флагманского корабля отряда — «Дмитрия Пожарского». Крейсер, будто ребенок, выросший из своей ванночки, которую ему купили, когда он был младенцем, долго еще ворочался в тесной для него бухте. Когда он, наконец, положил свой нос на свободную воду между мысами Голдобин и Эгершельд, обе машины заработали на «полный вперед». За кормой появилась лента взбаламученной пены, которая теперь будет тянуться свыше 5 тысяч миль и прервется где-то там, в неизвестном нам Мадрасе.

Город уплывает от нас, сверкая лучами яркого солнца, прекрасный, распластавшийся по живописным сопкам хвоста горной цепи Сихотэ-Алиня. Лавируя между пароходами, рыбацкими плавбазами и плавзаводами, стоящими на внешнем рейде, легли на курс в сказочную Индию. Дата на моем настольном календаре — 14 марта 1968 года.

День выхода кораблей выдался солнечный, но холодный. На мостике все в шинелях, немного знобит, то ли от холодного ветра, то ли от возбуждения, всегда охватывающего при выходе в дальний и долгий поход. Море спокойно, его гладь местами рябит небольшими волнами от пробежавшего ветра. Небольшая зыбь, похоже, где-то шторм, отголоски его докатились до Японского моря ленивым и незаметным перемещением бесконечной водной массы.

К моменту нашего похода в Индию в южной части Японского моря еще оставались два американских авианосца и несколько кораблей охранения. Хотя напряженность, вызванная инцидентом с американским разведывательным кораблем «Пуэбло» в районе залива Вонсан, к этому времени спала, но что нам сулит предстоящая встреча с американскими кораблями, было неизвестно. Чтобы продемонстрировать наше спокойствие, ибо мы считали конфликт уже законченным, а теперь идем с визитом в Индию, курс кораблей отряда проложили с таким расчетом, чтобы встреча непременно произошла. Однако американцы уклонились от нее, уйдя к берегам Японии. Больше они в районах, близких к нашим берегам, не появлялись.

Утром 15 марта подходим к Корейскому проливу. Небольшой туман. Много корейских и японских суденышек, попадаются даже китайские джонки. Цусимские острова своими высокими, почти вертикальными берегами чернеют в пелене тумана. Личный состав кораблей приступил к ритуалу — отдаем почести русским морякам, погибшим в Цусимском бою в 1905 году. Лет десять тому назад этот ритуал установил контр-адмирал Б. Ф. Петров. Проводим его и мы. Командир крейсера Ясаков рассказывает матросам о тех исторических событиях, после чего матросы и офицеры, сняв головные уборы, встают на одно колено, в воду опускают венок, ансамбль песни и пляски в сопровождении оркестра исполняет песню «Плещут холодные волны…». Пройдя Корейский пролив, легли курсом на юг через Восточно-Китайское море. Тепло, шинели сняты. Наступают вечерние сумерки. Багряное солнце нырнуло за горизонт, оставив на небе розовые облака. Начальник разведки Домысловский связался с «Пеленгом», который мой сын Сергей выводит на рандеву с нами. Встреча намечается около 5 часов утра. Уходить с мостика не хочется, дремлю здесь же, сидя на диване. По всем расчетам из-за малой скорости «Пеленга» встреча вплотную у нас не состоится. Где-то в темноте в водах Филиппинского моря идет сын. Он возвращается из похода, в котором пробыл 96 суток. Связываюсь с «Пеленгом» по радио. Командир докладывает, что Сергей молодец, работает не хуже других. Трубку «УКВ» берет Сергей. Взаимные приветствия, в основном речь о здоровье, ведь переговоры открытые, многое не скажешь.

— Я, сына, иду в Индию, а ты — во Владивосток, будь здоров. Счастливого тебе, сынок, плавания. Передавай привет маме.

— До свидания, папа, счастливого тебе плавания.

Отцы меня простят за этот диалог. Особенно отцы-моряки, уж они-то поймут чувства, которые пришлось испытать в той ночной встрече в водах океана отцу и сыну. За этой встречей кроется становление молодого лейтенанта флота, который пошел по стопам отца, лейтенанта, который начал самостоятельную жизнь в области и романтичной, и нелегкой, полной ответственности перед народом за безопасность своей Родины. Впереди его ждут и штормы, и туманы, лазурная гладь океана, безбрежные просторы, небо южных широт, усыпанное жемчугом, неудачи ратного труда и радость победы в нашем трудном воинском морском деле.

«Пеленг» — на север, а мы — на юг. Получили данные, что прямо по курсу навстречу нам идет из Вьетнама ударный авианосец «Тикондерога» в охранении четырех эскадренных миноносцев. Этой встречи мы ждали, но американцы уклонились от нее. Согласно международным правилам они должны были бы приветствовать нас первыми, к этому их обязывает флаг командующего флотом на мачте крейсера «Дмитрий Пожарский». Но спесь американцев вынудила их отвернуть авианосец с нашего курса на 90°, и он ушел в направлении Окинавы, многострадального японского острова, превращенного американцами в свою вотчину, там же — одно из мест базирования 7-го флота США.

Наступило теплое солнечное утро. К обеду жара заставила облачиться в тропическую форму. Звучит экзотически — тропическая форма, а на самом деле это всего лишь бесформенная синяя куртка из материала довольно низкого качества с не менее бесформенными трусами такого же цвета и качества, на ногах сандалии с дырочками, необыкновенно маленьким подъемом, которые тут же пришлось разрезать вдоль, а на голове — желтая панама, еще более бесформенная, чем куртка и трусы. И все же в этом одеянии переносить жару намного легче, чем в обычной флотской форме. Матросам хорошо: они сняли куртки и щеголяют босиком в одних трусах. Неоднократные предупреждения не обгореть на солнце не помогают. Разумеется, все обгорели, ночью мучились, врачи мазали вазелином, а позднее матросы снимали друг у друга кожу как шелуху с картошки.

Пришло время заправки «Гордого» топливом с крейсера. Для выполнения этого маневра «Гордый» должен подойти к крейсеру с борта и удерживать свое место на расстоянии 60–80 метров. Скорость кораблей 9 узлов (около 16 км/ч). С крейсера подается трос, затем толстый резиновый шланг, подвешенный к основному тросу, который в свою очередь заведен на лебедку. Стоящий на лебедке матрос в зависимости от качки кораблей выбирает слабину троса и шланга или подтравливает их, чтобы не порвать. Операция сложная, требует большой сноровки от командиров кораблей и проворности личного состава. После ряда неудач мазут пошел, наконец, из чрева крейсера в танки ракетоносца «Гордый». За пять часов перекачали 140 тонн, так что «Гордый» немного присел, а для крейсера такая убыль в весе почти незаметна.

Перед ужином на юте состоялся митинг в поддержку борющегося за свою независимость вьетнамского народа. Мы как раз проходим мимо Токийского залива, где постоянно маневрируют американские корабли, в то время как самолеты бомбят и обстреливают города и села Вьетнама. В качестве иллюстрации к нашему митингу над нами высоко в небе протянулись белые полосы инверсии от группы американских бомбардировщиков Б-52, возвращающихся после бомбометания на свою базу на острове Гуам.

Я показал собравшимся на эти самолеты и напомнил, что всего несколько минут тому назад каждый из этих самолетов сбросил на вьетнамские города, села, школы и больницы по 18 тонн бомб. Ансамбль песни и пляски исполнил песню о борющемся Вьетнаме. Митинг транслировался по всем кораблям отряда.

Чем ближе экватор, тем тяжелее переносится жара. В турбинных отсеках температура поднимается до 72° по Цельсию. Вахту стали нести по 40 минут. Особенно трудно в радиорубках. Холодильные машины работают с перебоями. Дали холод в радиорубки, поднялась до опасного уровня температура в артиллерийских погребах. Чтобы снизить температуру в погребах, весь холод приходится гнать туда, но невозможно работать в радиорубках. Ночь не приносит прохлады. Многие спят на верхней палубе. Матросы мечутся во сне от духоты, к тому же дает о себе знать обгоревшая на солнце кожа. Установили патрули у бортов, чтобы кто-нибудь ненароком не оказался за бортом.

А днем на корабле идет работа по наведению порядка, все работают без устали, с любовью. Во многих местах сняли старую краску. Командир носовой башни зашпаклевал каждую ямочку на броне, а потом уже ее покрасил. Заменили весь такелаж, деревянную палубу драят с песком уже который раз и будут продолжать до тех пор, пока она не приобретет светло-шоколадный цвет. Дело в том, что какой-то «рационализатор» посоветовал деревянные палубы травить химическим составом, предназначенным для дезактивации, в результате дерево приобрело неприятный белесый цвет от забившегося в его поры химсостава.

Ансамбль песни и пляски непрерывно репетирует у второй башни с правого борта, под мостиком. Каждый на корабле считает своим долгом давать указание ансамблю по вокально-музыкальной и танцевальной части. Указания разные, порой даже дельные; всем хочется, чтобы ансамбль блеснул своим мастерством перед индийскими друзьями, а то и недругами, которые, возможно, там будут. Мы вообще не знали, как нас там примут. 500 лет тому назад от русских побывал в Индии с «официальным визитом» Афанасий Никитин, совершивший «плавание» за пять морей. В качестве дара начальнику штаба военно-морских сил Индии адмиралу А. К. Чаттаржи, который в 1967 году с супругой посетил Владивосток, я везу превосходно выполненное мастерами владивостокского фарфорового завода блюдо, где на фоне Кремля, Тадж-Махала и старинных каравелл изображен Афанасий Никитин, пожимающий руку индийцу.

Если судить по взаимоотношениям, установившимся с адмиралом Чаттерджи во время его визита на наш флот, и нашей с ним дальнейшей переписке, мы вправе рассчитывать на хороший прием. Однако после того как ТАСС сообщил о нашем визите в Индию (правда, первое сообщение о нем мы перехватили от агентства печати США), начались отклики мировой прессы. Первоначально сообщалось о самом факте визита отряда кораблей в Индию без особых комментариев. Не осталась в стороне и КНР. Суть «комментариев» китайцев сводилась к антисоветчине и извращению нашей миролюбивой политики во взаимоотношениях с иностранными государствами. Китайские радиостанции вещали, что-де, мол, после недавнего посещения Индии главного ревизиониста Косыгина туда же направился отряд кораблей советского флота под командованием ревизиониста адмирала Амелько. Если на китайскую трескотню вряд ли кто в мире обратил внимание, то комментарии к нашему походу печатью США, Англии и ряда других государств возымели действие. В Индии этим воспользовались реакционные круги, которые (как рассказывал мне потом министр обороны Индии Сингх) поставили вопрос в парламенте с целью запретить посещение Индии нашими кораблями. Но об этом более подробно я остановлюсь ниже.

Жара становится совсем невыносимой. Субтропики. Температура воздуха — 35° по Цельсию, воды — 36°. Появились больные. Некоторые курсанты высших военно-морских училищ, которые идут с нами, жалуются на боль в суставах ног. Объяснение этому наши врачи дать не могут. Пришлось больным отправиться в корабельный лазарет. После нескольких дней постельного режима недомогание почти у всех прошло, и они возвратились в строй. У одного матроса воспалился аппендикс, без операции здесь не обойтись. Она прошла успешно. Да иного и не могло быть. Подобные операции на кораблях флота, непосредственно в море, — дело обычное для наших опытных врачей.

Справа и слева от нашего курса появились гористые берега, за бортом плавает много сухих водорослей, значит, скоро Малаккский пролив. Проходим мимо многочисленных маленьких островов, покрытых буйной субтропической зеленью. И вот на горизонте появился Сингапур. Согласно плану похода заходить в него мы не должны. Однако фарватер для входа в Малаккский пролив пролегает так, что мы проходим всего в каких-то четырех милях от города. По сути, мы идем по его внешнему рейду. Прямо на фарватере сидит на мели большой танкер, от него тянется радужная полоса нефти с удушливым запахом. На мачте аварийного танкера сигнал, возвещающий об опасности близкого нахождения около него. Но осадка наших кораблей не позволяет пройти на желаемом расстоянии, и мы, соблюдая осторожность, проходим совсем близко. Еще на подходе к Сингапуру над нами появились разведывательные самолеты «Шеколтон»; теперь над нами полицейский вертолет и вертолет какой-то телевизионной компании. Мы видим группу фотографов, кинооператоров, которые снимают нас со всех возможных и невозможных, с точки зрения безопасности полета, ракурсов.

Сингапурский порт забит сотнями транспортов. Среди разноцветных флагов различаем и наш красный флаг. Расположенный на берегу город с моря выглядит очень живописно. Над красивыми зданиями, окаймленными зеленью, возвышается здание гостиницы в несколько десятков этажей. Своей крышей оно словно зацепилось за белое облако. Проходим мимо маленького острова, на котором всего семь пальм высотой метров двадцать да маячок.

Сразу же за островом, у берега на рейде, видимо, отстаиваются французский сторожевой корабль и английский тральщик.

Вот и Малаккский пролив, оживленная дорога из Индийского в Тихий океан. Движение такое же, как на Невском проспекте в Ленинграде или на улице Горького в Москве. Очень много 20–, 40– и 60-тысячетонных танкеров, почти все японские. Войдя в широкую часть Малаккского пролива, мы несколько сошли с главной дороги.

Наступили сумерки. Где-то на горизонте силуэты двух военных кораблей. Один из них прожектором на английском языке запрашивает нас: «Кто такие, что за корабли?». Приказал не отвечать, усмотрев в этом явную бестактность. После настойчивых запросов приказал запросить этот корабль: «А кто ты такой, чтобы учинять допрос?». После чего запросы прекратились. Через некоторое время корабль сблизился с нами и прошел вдоль нашего борта всего в нескольких метрах. Это оказался английский торпедный катер под малазийским флагом. На палубе группа людей в полувоенной форме глазела на стальную громадину нашего крейсера буквально с открытыми ртами.

Наконец вошли в воды Индийского океана. В запасе у нас было около суток. Чтобы привести себя в порядок, приняли решение встать на якорь у Адаманских островов, точнее в 6 милях от них. Острова ничем не примечательны, разве тем, что ранее британские власти ссылали туда политических заключенных, которые из-за тропической жары и нехватки воды испытывали большие мучения.

После десятидневного плавания машины остановились. Весь отряд встал на якоря. К вечеру наступил полный штиль. Спустили катера. Обошел все корабли. На БПК «Стерегущий» вручил коку часы. Он заслужил эту награду за хорошую выпечку хлеба. Если на крейсере палуба деревянная, то на «Стерегущем» — железная. Она так нагревается солнцем, что стоять спокойно на ней даже в ботинках невозможно, невольно приходится переминаться с одной ноги на другую. Настроение у людей хорошее, хотя и мучаются от жары.

С наступлением темноты все включили палубное освещение. Наша стоянка похожа на советский городок в открытом океане. Начали принимать топливо с танкера «Дунай». Тут не обошлось без происшествия: шланг, который был подан с танкера на корму крейсера, соскочил с рожка, и мазут залил всю палубу на корме, ту самую палубу, которую много дней матросы драили с песком. Убрать мазут было невозможно никакими средствами. Собрали со всех кораблей рубанки (их оказалось штук 20) и начали строгать весь ют. Иного выхода не было. Зато удалось к приходу в Мадрас полностью ликвидировать последствия этого несчастья. Утром 29 марта снялись с якоря и взяли прямой курс на Мадрас с расчетом прибыть туда 31 марта, как и было записано в протоколе. Переход через Бенгальский залив ничем не был примечателен: только море — небо — море. Путь, по которому мы шли, не является океанской дорогой транспортов, поэтому и встреч у нас почти не было. Время прошло в окончательной подготовке к приходу в порт: тренировки в производстве салюта и проведении почетных ритуалов.

Настало утро 31 марта. Море тихое, небо безоблачное. На горизонте показался берег Индии. Какая ты, Индия? Столько песен, сказок, легенд связано с тобой, с далекой и пока неизвестной.

Приближаемся к Мадрасу. К борту подошел лоцманский катерок, который доставил лоцмана и офицера связи. Не очень вразумительно офицер связи объяснил, что салют нации надо давать здесь же, где мы находимся, а это в милях 5 от порта. Но это означает, что наш салют никто в городе не услышит. Приказал объяснить офицеру связи, что начнем салют, как только приготовим орудия, а сам дал указание командиру крейсера тянуть время до тех пор, пока не повернем на вход в гавань. Курс в гавань идет вдоль набережной города, значит, город нас услышит. Только вот вопрос: из скольких орудий давать салют? Вариантов подготовлено было много, главный из них предусматривал дачу салюта одним бортом — правым или левым — шестью 100-мморудиями.

Хочу объяснить свою позицию. Дело в том, что мне показалось, будто после заседания парламента Индии по поводу нашего визита индийцы решили снизить его уровень, представив его как «частное дело» нашего флота и флота Индии. Конечно, нас это не устраивало. Я считал своей задачей говорить о нашем визите во весь голос. Указание индийского офицера связи на производство салюта за пять миль от Мадраса я тоже расценил, как попытку снизить значение нашего визита. С учетом всех этих обстоятельств я приказал дать салют из 12 орудий.

Вот уже крейсер повернул вдоль берега на вход в гавань, справа — город весь в тропической зелени, команда в белоснежной форме построена по большому сбору. Мы тоже в белых тужурках. На мачте взметнулся государственный флаг Индии, из жерл 12 орудий полыхнуло пламя, начался салют наций. Гром орудий покатился по воде, дошел до берега и отразился мелким дребезжанием стекол домов Мадраса. Последний, 21-й выстрел пришелся тогда, когда крейсер просунул нос в узкие ворота гавани. Справа, у входа в гавань, стоял крейсер «Дели», который специально пришел в Мадрас из Бомбея. Он представлял военно-морские силы Индии, так как постоянного базирования их в Мадрасе нет. Крейсер «Дели» ответил нам тоже 21 выстрелом, подняв на мачте государственный флаг Советского Союза. После нашего «грома» его выстрелы всего из одной пушки казались хлопками в ладоши. После салюта наций крейсер начал салют в честь адмирала, командующего Краснознаменным Тихоокеанским флотом — 17 выстрелов. К нашему крейсеру подскочили два портовых буксира, чтобы помочь пришвартоваться к причалу. Командир крейсера капитан I-го ранга Ясаков попросил разрешения швартоваться без буксиров. Я разрешил. Это был особый шик и показ морской выучки. Было приятно смотреть (а зрелище действительно впечатляющее), как 16-тысячетонная махина без буксиров своим ходом ворочается в тесной гавани и прижимает свой левый борт к стенке причала. Действия командира вызвали одобрение у нас и восхищение, смешанное с удивлением, у моряков Индии, портовых служащих и моряков иностранных транспортов, стоящих в гавани.

Видимо, наш салют привлек внимание многих. Когда мы швартовались к стенке, вся территория порта была заполнена народом, раздавались возгласы приветствия, крики «Ура!», люди размахивали плакатами на русском и индийском языках. На берегу нас встречал советский генконсул Коверин и все работники консульства с семьями. Потом мы узнали, что, оказывается, они ждали нас с 5 часов утра. Все с цветами и флажками. Портовые рабочие, побросав работу, тоже пришли нас встречать. Нам рассказали, что, услышав выстрелы, жители города ринулись в порт по пяти мостам-входам через канал. Чтобы не допустить скопления людей в порту, администрация решила развести мосты. Но все равно на территории порта оказалось около 30 тысяч человек.

Поданы сходни на берег. Первыми я приказал пропустить на корабль детей сотрудников нашей колонии. На трапе впереди всех девочка с огромным букетом цветов. Я встретил ребят, поднял на руки девочку и расцеловал ее. Потом пошли служащие колонии во главе с консулом. Затем приветствовали нас представители профсоюзов и местной организации компартии Индии. На шею мне надели традиционное индийское ожерелье из цветов, попросили сказать несколько слов рабочим, которые плотной массой столпились около корабля. Я обратился к ним со словами приветствия. Следом на корабль были приглашены корреспонденты многочисленных зарубежных газет. Через переводчика сделал заявление о цели нашего визита — укрепление дружественных связей с народом Индии, заметив при этом, что пресс-конференции по протоколу не предусмотрено. Это дало возможность избежать всяких ненужных вопросов. Корреспондентов пригласили в салон, где угостили их водкой, после чего они покинули корабль.

В тот же день начались визиты, положенные по протоколу: к старшему морскому начальнику контр-адмиралу Нанда на крейсер «Дели», к старшему армейскому начальнику, старшему авиационному начальнику и, конечно, взаимные ответные. На другой день был намечен визит к первому министру штата Мадрас. Принимал он в своей резиденции — доме правительства штата, где присутствовали все министры. Министру социального обеспечения — женщине подарил духи, остальным сувениры. Беседа была очень доброжелательная. Визит к губернатору штата протоколом предусмотрен не был. Однако большой интерес к нашему визиту со стороны населения и наш визит к первому министру, не предусмотренный протоколом, похоже, возымели действие: через нашего консула я получил приглашение к нему на ланч. В резиденцию губернатора отправился на машине с флажком командующего флотом на капоте, сопровождаемый переводчиком из нашего консульства и двумя какими-то людьми, видимо, из полиции. У самых ворот дома губернатора, огороженного высокой железной решеткой, собралась большая толпа людей. Они что-то кричат, размахивая руками. Въехать во двор резиденции не представляется возможным. Машина наша остановилась, ее окружили возбужденные люди. Первой была мысль, что это протестующие против нашего визита в Индию. Так, видимо, поняли и следовавшие со мной полицейские чиновники, поэтому мою попытку выйти из машины они тут же пресекли. Но я заметил, что возбужденность толпы направлена не по нашему адресу. Я сложил ладони в традиционном индийском приветствии и поклонился заглянувшим в машину людям. Я, естественно, был при полном параде, с орденами и медалями. Это, очевидно, подействовало на толпу, она расступилась, а мы въехали в парк и подкатили к парадному входу дома, где нас уже ждали.

Мадрас, как и вся Индия, — это сплошные контрасты: по-европейски чистые главные улицы и непролазная грязь окраин. Шикарные дома и виллы, а рядом лачуги бедняков из банановых листьев с круглым лазом вовнутрь и земляным полом, без каких-либо удобств и без света. Шелковые сари всех цветов радуги на богатых и лохмотья на бедрах бедняков. Шикарные магазины и ряды лавчонок мелких торговцев из фанеры и прутьев. И кругом палящее солнце, от которого некуда спрятаться. От большой влажности дышится тяжело, одежда вся мокрая.

Но вернемся к дому губернатора. Роскошный мраморный особняк восточной архитектуры окружен парком, где среди фруктовых деревьев прогуливаются пятнистые олени. В самом доме изобилие ковров, бронзы, дорогого дерева, шелка. Прислуга одета в причудливую униформу, головные уборы украшены перьями, в руках опахала. Адъютанты в аксельбантах. Гости уже собрались. Среди них — крупные промышленники, банкиры иностранных государств, начальник полиции штата. Всего человек 20. Встретила нас супруга губернатора — красивая пожилая дама — с очаровательной внучкой 16 лет. Обе, никогда русских не видевшие, рассматривали меня, русского адмирала, во все глаза, соблюдая приличия, насколько это было возможно. Меня удивило отсутствие губернатора. Но вот из какой-то боковой двери появился и он, небольшого роста седой господин, с белой окладистой бородой. Извинившись за опоздание, он радушно приветствовал меня. Оказывается, он успокаивал толпу студентов у ворот. Как выяснилось, накануне у них на какой-то почве произошла стычка с водителями такси и автобусного парка. Во время нее пострадали 147 человек, вот студенты и пришли к губернатору с требованием наказать виновных. Губернатор заверил меня, что он успокоил студентов, объяснив, что пришли они не вовремя, так как к нему приехал в гости русский адмирал, а завтра он во всем разберется. Студенты из-за уважения к русскому адмиралу разошлись.

Забавный инцидент в Мадрасе произошел с французским консулом. Во время приема на крейсере «Дели» невысокого роста месье, круглый, но юркий, как и подобает французу, подскочил ко мне, осыпая меня любезностями. Он подозвал молодого человека с «модной», на манер скандинавского рыбака, бородой, которого он представил мне как своего сына. На мой вопрос, чем занимается его сын, консул, немного помявшись, сообщил, что тот изучает авиамоторное дело. Естественно, у меня вырвался возглас удивления: француз изучает авиамоторы в Мадрасе? В ответ консул недвусмысленно захихикал. Я тоже улыбнулся. В общем, мы друг друга поняли. Однако столь содержательный диалог с французом на этом не закончился. Консул решил «пошутить»: «Господин адмирал, — сказал он, — у вас на флоте очень большая морская авиация, не подарите ли вы хотя бы один самолетик моему сыну, так интересующемуся авиацией?». Про себя я отметил хорошую осведомленность господина консула о нашем флоте, а вслух выразил уверенность, что его работой, должно быть, очень довольно его начальство, пообещав тем не менее его просьбу учесть.

Возвратившись на корабль, нашел среди сувениров модель самолета МиГ и на другой день с визитной карточкой направил адъютанта во французское консульство для вручения консулу. Адъютант, возвратившись, рассказал, что, увидев модель и мою визитную карточку, консул упал в мягкое кресло с возгласом «Что я наделал!». Позднее, на приеме у нашего консула, француз настойчиво просил о встрече со мной. Изрядно его помучив под предлогом занятости по протоколу, а заодно посоветовавшись с нашим консулом, я принял его на следующий день на крейсере. Француз преподнес мне роскошное издание иллюстраций скульптур Огюста Родена.

Ежедневно наши корабли посещали жители Мадраса. Зрелище это было экзотическое: яркие восточные наряды, колоритные лица пожилых индийцев в чалмах с непременной бородой, богато одетые представители высшего общества целыми семьями, а каждая семья чаще всего — от пяти до десяти человек. Толпы на причале, толпы на кораблях. Большинство с доброжелательными поклонами, ясными глазами и открытыми улыбками. Матросы, как всегда, общаются с ними на языке жестов и с помощью немногих известных им английских слов.

По плану визита для личного состава предусматривалось множество экскурсий. В Мадрасе полно достопримечательностей. Побывать в одном только «Храме тысячи будд» — значит сохранить в памяти этот шедевр на всю жизнь. Мне же повезло особенно. Хозяева в лице министра культуры штата предложили доставить меня самолетом в город Агра, посмотреть легендарный Тадж-Махал. Я не обладаю писательским даром, чтобы описать это одно из чудес света — мавзолей султана Шах-Джахана и его жены. Далее предусматривались встреча футбольных команд — индийцев и личного состава наших кораблей, а также концерт ансамбля песни и пляски Тихоокеанского флота для жителей города. Но тут возникли непредвиденные трудности. Я полагал, что весь личный состав кораблей, всего около 500 человек, строем, с морским флагом пройдет на стадион через весь город. Флаг должны охранять курсанты с палашами наголо. А наш генконсул сообщил, что власти Дели еще ни разу не разрешали проходить иностранцам строем по городу, да еще с флагом и оружием. В свою очередь мэр Мадраса заявил, что для выступления нашего ансамбля песни и пляски в городе нет подходящего помещения.

На ответном приеме, устроенном на крейсере в честь губернатора штата Мадрас, я изложил ему наши трудности по поводу проведения этих двух мероприятий. Губернатор не на шутку возмутился. «Хозяин в штате я, — заявил он. — И я разрешаю следовать матросам на стадион строем с флагом и охраной, с холодным оружием». Подозвав мэра города, приказал: «Через два дня должно быть построено большое помещение со сценой». И назвал какое-то место. Про себя я усомнился в возможности такого строительства, но помещение быстро было построено, правда, из жердей, покрыто брезентом, а внутри даже поставили кондиционеры. Концерт прошел, как говорится, под бурные аплодисменты, вернее возгласы. На нем присутствовал сам губернатор с супругой, его многочисленные родственники.

Состоялась и футбольная встреча, но главным было шествие по улицам города наших матросов с оркестром и флагом впереди. Шествие сопровождал поток жителей города. Вообще надо заметить, что местное население отнеслось к русским военным морякам в высшей степени благожелательно.

Генконсул Коверин получил телеграмму, в которой президент Индии Индира Ганди приглашала меня посетить Дели, причем она прислала за мной в Мадрас свой личный самолет. В Дели меня встретил посол Советского Союза Николай Михайлович Пегов. Поселили меня в гостинице «Шаратон», той самой, где совсем недавно останавливался А. Н. Косыгин, даже в том же номере. Едва успел привести себя в порядок, как появился Пегов. Он-то и сопроводил меня на аудиенцию к Индире Ганди. О ее обаянии нет надобности рассказывать, это общеизвестно. Потом я посетил памятные места, связанные с именем Джавахарлала Неру, отдав положенные почести, в музее оставил большую фарфоровую вазу, расписанную русско-индийским орнаментом владивостокскими мастерами.

Посол Пегов, собравшийся устроить в мою честь прием в посольстве, обратился ко мне со странной просьбой: поделиться черным хлебом и селедкой. Я удивился, но все разъяснилось, когда увидел, какой успех во время приема у наших соотечественников имели бутерброды из черного хлеба с селедкой. На этом мой официальный дружественный визит в Индию закончился. Корабли под командованием контр-адмирала Н. И. Ховрина вышли из Мадраса, а я самолетом вылетел в Москву.

Уже долгое время не поступало никаких сигналов от подводной лодки «К-129». Не было сомнения, что она погибла. Надо было разобраться с причинами, о чем я уже рассказывал. Мысли о несчастье с «К-129» не выходили у меня из головы, но все же поход в Индию произвел на меня неизгладимое впечатление, оставшись в моей памяти на всю жизнь.

Не только флотские дела

Мне приходилось заниматься не только флотскими делами, но и активной общественно-политической деятельностью. Как член Владивостокского горсовета, потом Приморского краевого совета, член бюро Приморского комитета КПСС я хорошо знал положение дел в Приморском и Хабаровском краях, на Сахалине и Камчатке, неоднократно бывал на Курильских островах. Шахтеры города Артем избрали меня депутатом Верховного Совета РСФСР, а горняки Тетюхи — Верховного Совета СССР. Приморской партконференцией я был избран делегатом XXIII съезда КПСС, а съездом — кандидатом в члены ЦК КПСС. Конечно, приходилось много общаться с рабочими и тружениками сельского хозяйства, тем более что у нашего флота были шесть сельскохозяйственных совхозов, имелись животноводческие и свиноводческие фермы, птицефермы. Директорами там были офицеры, рабочие — вольнонаемные, но, конечно, соединения и части помогали им матросами: выделяли людей то на сев, то на прополку, то на уборку урожая.

Имеет смысл рассказать о традиции, которая была заведена флотом во Владивостоке. Обычно 9 мая проводилось торжественное собрание, посвященное Дню Победы, со стандартным докладом и концертом. Потом все расходились. Приближалась очередная годовщина. Беседуя с первым секретарем крайкома КПСС Василием Ефимовичем Чернышовым, я поведал о том, как отмечают болгары ежегодно «День поминовения» погибших на войне: посещают кладбища, возлагают венки, преклоняя колено, к памятникам погибшим. Предложил:

— А что если сделать и нам что-то вроде этого вместо обычного в таких случаях собрания.

Он согласился:

— Готовь порядок, обсудим на бюро, я полностью «за».

Итак, 9 мая на центральной площади Владивостока собрался народ, который толпился даже на прилегающих улицах. Прошли три роты матросов, морских пехотинцев, пограничников со знаменами. Руководство края и командование флота в парадной форме поднялись на невысокую трибуну, сооруженную из досок. Помощник комфлотом контрадмирал Потехин, подав команду «Смирно!», подошел к трибуне и доложил мне, что части Владивостокского гарнизона на торжественную поверку построены. Получив разрешение начать поверку, командиры рот шли на середину и через микрофон поочередно выкрикивали: «Герой Советского Союза Цуканова!» Правофланговый роты тоже через микрофон отвечал: «Старшина 2-й статьи Мария Цуканова была заживо сожжена японцами и геройски погибла». Затем вызывал командир 2-й роты, ему отвечали из строя, называя погибших в войне, и так были названы имена героев флота, пограничников, летчиков, погибших в войне. Горнисты кораблей играли «вечернюю зорьку», помощник командующего флотом доложил: «Товарищ адмирал, вечерняя поверка произведена, „нетчиков“ нет, за исключением героев, погибших в борьбе с фашизмом и японским милитаризмом». Затем В. Е. Чернышов обратился к присутствующим со словами о том, что трудно в нашей стране найти семью, в которой бы отец, либо брат, или сестра не отдали жизнь за победу. В заключение он предложил преклонить колена перед их памятью. Все три роты, сняв бескозырки, встали на колено, то же самое сделали и мы на трибуне. Следом вся площадь опустилась на колено. Крейсер на рейде произвел салют, оркестр исполнил «Вы жертвою пали», а хор Института культуры исполнил «Реквием». Затем торжественным маршем роты покинули площадь, а народ еще долго не расходился, эмоционально потрясенный. С тех пор во Владивостоке так и принято отмечать День Победы.

За время командования флотом мне пришлось встречаться со многими государственными деятелями, показывать им флот, сопровождать по Дальнему Востоку. Это А. Н. Косыгин, Н. С. Хрущев, Л. И. Брежнев, А. П. Кириленко, К. Т. Мазуров, А. И. Микоян, Г. И. Воронов, Пын Дехуай, шах Ирана Реза Пехлеви, Ким Ир Сен. Были на флоте маршалы Малиновский, Гречко, Москаленко, Ротмистров, академик А. П. Александров, космонавты Г. С. Титов, В. В. Терешкова, многие министры оборонных отраслей, генеральные конструкторы кораблей, самолетов, ракет, космических средств и другие знаменитости. О встречах с каждым из них можно многое вспомнить, написать. Скажу только, что их посещения, беседы обогащали мои понятия в областях политики государства, науки и техники и в понимании «кто есть кто». Остановлюсь только на некоторых персонах.

На меня произвел сильное впечатление Алексей Николаевич Косыгин. Его знание дел в России, оценка зарубежных стран, мгновенные расчеты и оценки предлагаемых местными властями мероприятий, — выгодно или невыгодно, на меня производили неизгладимое впечатление и создавали представление как об очень компетентном, грамотном государственном деятеле (он у нас на флоте был дважды).

В один из приездов в Приморье Алексей Николаевич Косыгин решил ознакомиться с городом Находка, куда я его и доставил на большом противолодочном корабле. В г. Находке, заслушав доклад председателя горсовета, он посетил торговый порт, судоремонтный завод и консервно-баночную фабрику. После посещения последней я у него спросил:

— А почему для изготовления банок мы покупаем железо в Японии?

— А потому, что консервные банки из нашего металла надо открывать чуть ли не топором. Сейчас мы строим четыре блюминга, чтобы катать тонкую баночную жесть, которой у нас пока нет. Что там баночная жесть, мы сейчас даже зубную пасту покупаем за границей.

Обратно во Владивосток возвращались на машине. Он удивился хорошему состоянию машины комфлотом, сказал, что она выглядит, как новая, и спросил, сколько ей лет. Я ему ответил, что ей лет 15, я на ней не езжу, вожу только начальство, предпочитаю «Волгу», она маневренней.

По дороге я Алексею Николаевичу предложил заехать на базу атомных подводных лодок — это по пути. Он согласился. Осмотрел базу, ее строительство только что было закончено, остался доволен тем, что все в комплексе: причалы, казармы, хранилища ракет, санпропускник, лаборатория. Я предложил посетить одну из подводных лодок, находящихся в дежурстве. Он согласился. В санпропускнике переоделся в синее рабочее платье, прошел дезконтроль, и мы вошли на лодку, которую он облазил полностью. У личного состава интересовался службой, бытом, питанием. В каждом отсеке интересовался предназначением механизмов, надежностью работы. Посещением лодки он остался очень доволен.

При подъезде к городу Артем я ему рассказал, что мы будем проезжать мимо завода, вернее заводика, фарфоровых изделий, который работает на уникальном сырье доцидов, месторождение которых недавно открыли недалеко от Уссурийска. Алексей Николаевич говорит:

— Мы с вами хорошо пообедали у подводников, давайте заедем сейчас на этот заводик, раз поедем мимо.

Встретил нас директор, который коротко рассказал историю своего заводика, подвел к многоярусным стеллажам, на которых расставлены образцы фарфоровых изделий почти всех знаменитых заводов мира и заявил:

— Наш фарфор — по белизне лучший в мире.

Предложил посмотреть и определить, какое изделие — его завода. Алексей Николаевич внимательно посмотрел и показал на наше изделие. Это была чашка с блюдцем. Директор буквально прослезился и доложил, что один из чайных сервизов, сделанных ими, послали на регистрацию в Италию, где наш сервиз был зарегистрирован и при высшей оценке сто баллов получил оценку в сто четыре балла. И что японцы за поставку им наших доцидов предлагали построить завод, 80 % готовой продукции которого в течение 15 лет будет оставаться у нас. Мы отказались от предложения японцев. Алексей Николаевич сказал:

— Очень правильно, что отказались, построим сами свой завод.

Завод был построен, работает он и сейчас, выпускает около миллиона изделий в год, которые в основном идут на экспорт. Только по этим примерам можно судить, какой у нас был толковый Председатель Совета Министров Алексей Николаевич Косыгин.

А вот с А. И. Микояном у нас произошел не очень приятный разговор. Анастас Иванович возвращался из Японии после официального визита. За обедом угощал нас японской колбасой, сосисками, паштетом — все было сделано из рыбы. Обращаясь ко мне, он сказал, что японцы просили его «вернуть» им Южно-Курильские острова, и он считает, что зря мы за них держимся. Я прямо и недопустимо резко сказал ему, что это недооценка и непонимание вопросов безопасности нашей страны. Главный довод в том, что Курилы — это рубеж обороны с морского направления Приморья, севера Хабаровского края, Сахалина. Это во-первых. Во-вторых, если отдать Южные Курилы, то флот лишится выхода в океан, а также проливов Екатерины, Буссоль, Фриза — единственных незамерзающих.

Анастас Иванович помолчал, затем сказал:

— Резонно и смело говоришь.

Известие о том, что Никита Сергеевич Хрущев собирается посетить Приморье после визита в Китай, мы получили из Москвы с одновременным указанием организовать ему отдых и, конечно, охоту. Особыми проблемами не озадачивать. Совместно с крайкомом Василием Ефимовичем Чернышовым решили в первый день пребывания ничем его не занимать. Ужин и отдых. Размещение — был один-единственный вариант — подготовить дачу председателя крайисполкома на 19-м километре, выселив из нее временно Михаила Михайловича Кузнецова. В следующие дни подготовить помещение крайисполкома и доложить положение дел в Приморье. Потом в штабе флота доложить о деятельности и состоянии Тихоокеанского флота. Предложить посетить Дальзавод, фарфоровый завод и одну из угольных шахт города Артем. Я предложил, если утвердит Главком, выход в море с показом стрельб ракетными катерами, ракетными кораблями и подводной лодкой. С. Г. Горшков выслушал мой доклад и задал вопрос, где будем организовывать охоту, и добавил, что лучшего места, чем остров Аскольд, не найти. Я доложил, что мы рассматривали два варианта: охота на оленя на о. Аскольде и охота на фазанов — на границе с Китаем. Сергей Георгиевич «фазаний» вариант отверг — далеко, да еще у китайской границы. Конечно, Аскольд лучше, но там негде его разместить, а он может выразить желание поохотиться и вечером, и утром. Аскольд — довольно большой, гористый остров, в низинах покрыт густой зеленью — от кустов до многолетних деревьев. Находится в 90 км от Владивостока, ранее на нем находился оленеводческий совхоз, который перевели на остров Римского-Корсакова. На острове остались законсервированная 180-мм артбатарея, казарма и полсотни личного состава (команда консервации). Конечно, осталось некоторое количество оленей. За 5 лет стадо оленей увеличилось до 800–1000 голов. Остров закрыт для посторонних — это вотчина флота. Олени жили вольготно, никто их не беспокоил, подходили близко к казарме, матросы их кормили даже с рук. Успех охоты — 100 %-ный.

Мое предложение о ночевке Н. С. Хрущева на эскадренном миноносце забраковал и приказал:

— На остров следовать на эсминце, по пути оказать практическую стрельбу баллистической ракетой с подводной лодки (аналогичной «К-129»). А для ночлега на острове постройте небольшой домик типа финского, но со всеми удобствами.

Работа закипела, через 10 дней был построен очень уютный домик. Подводная лодка к пуску подготовлена. Посты наблюдения за местом падения ракеты развернуты, прицельную точку обозначили выставленным понтоном большого корабельного щита.

С аэродрома Н. С. Хрущева, которого встречали, как положено, с почетным караулом, повезли в резиденцию. Поужинали, никаких деловых разговоров не вели. Хрущев был явно утомлен, как мы поняли, не столько поездкой, сколько неудачными переговорами с Мао Цзэдуном. На следующий день все шло по плану. Заслушивание о положении в Приморье, в райкоме партии и в штабе флота. Я ему доложил о составе флота, чем занимаемся. Особого интереса к докладам В. Е. Чернышова и моему он не проявил. Во время поездки Н. С. Хрущева по городу народ его приветствовал, он отвечал помахиванием руки. После обеда на эскадренном миноносце вышли в море. За островом Скреплев приблизились к подводной лодке. Он с интересом наблюдал подъем ракеты и сам пуск, который прошел нормально. Я доложил, что ракета упала в заданном районе и что посты наблюдения определяют ее точную точку падения. На самом деле все посты доложили, что падения не наблюдали. Меня больше всего беспокоило, не улетела ли она в Китай или в Корею, и только на следующие сутки, когда буксиры пошли к цели (понтону), обнаружили, что понтон разломлен пополам, а в середине разлома два полукруглых отверстия, такой точности попадания не бывает вообще, но в данном случае это случилось. Хрущев был в восторге после моего доклада об этом. После пуска лодкой пошли к острову Аскольд и встали на якорь в небольшой бухточке. На катере вышли на побережье и на открытых газиках поехали в домик. Пообедали. Хрущев полежал, даже заснул. К вечеру поехали охотиться. Если это можно назвать охотой. Олени почти домашние, не торопясь, уходили с дороги в кусты. Хрущев убил трех, после чего интерес у него пропал. И сказал, что хватит охотиться, что олени у нас ручные. В домике поужинали, он спросил:

— А где я буду ночевать?

Я сказал:

— В этом домике.

— А ты?

— А я на корабле.

— Значит, ты будешь в тепле, а я в помещении с невысохшими еще оштукатуренными стенами. Я тоже буду ночевать на корабле. Утром посмотрим, идти на охоту или нет.

Утренняя охота была отменена, возвратились во Владивосток. На следующий день он дал указание организовать ему встречу с трудящимися на стадионе. Стадион был забит народом, который бурно его приветствовал. Речь была его стандартная, за одним исключением: он подробно рассказал с трибуны о пуске баллистической ракеты и результате этого пуска, хотя подобные пуски мы проводили в строгой тайне. Погода на редкость была хорошая — солнечная. Он показал на небо и изрек:

— А зачем вам платят 15-процентную надбавку? Хотя и Дальний Восток, но он не далек. Восемь часов лету, и вы в Москве.

Через месяц после его отъезда в Москву 15-процентная надбавка была отменена.

Посещение Владивостока Леонидом Ильичем Брежневым было тайным, в полном смысле инкогнито. Главной целью его прилета, как мы впоследствии поняли, были переговоры с Ким Ир Сеном, который тоже тайно прибыл во Владивосток.

На даче В. Е. Чернышова я коротко доложил о состоянии флота. Согласовав с Главкомом, предложил Брежневу показать ему стрельбу ракетным крейсером «Варяг». На следующий день Брежнев вместе с Ким Ир Сеном, в сопровождении командующего Хабаровским военным округом, ездили в тайгу на место, где родился Ким Ир Сен. Возвратились поздно вечером. При мне он сказал Ким Ир Сену:

— Завтра пойдем в море, там и поговорим.

Вышли в море, стрельба прошла весьма успешно, а перед этим я поинтересовался:

— Леонид Ильич, что вам приготовить на обед?

Получил ответ:

— Докторов со мной нет, пусть сделают флотский борщ и макароны по-флотски.

Однако обед прошел не без инцидента. Он заметил, что макароны заправлены не фаршем, а мелко рубленным мясом. Пришлось признаться, что мясорубка вышла из строя и коки рубили мясо ножами. После обеда в салоне флагмана Брежнев и Ким Ир Сен беседовали часа два. О чем они говорили, нам неизвестно. На следующий день Брежнев улетел в Москву, а Ким Ир Сен — в Пхеньян.

Защита диссертации

Главнокомандующий ВМФ издал распоряжение, чтобы все командующие флотами один раз в году выступили перед слушателями и профессорско-преподавательским составом Военно-морской академии с тем, чтобы ознакомить их с положением на флотах. Я счел это серьезным делом и подготовил выступление, в котором охарактеризовал военно-политическую обстановку в Азиатско-Тихоокеанском регионе, противостояние военно-морских сил там, иллюстрируя выступление схемами и таблицами. Мое выступление произвело впечатление, а начальник академии адмирал Ю. А. Пантелеев и заместитель по науке адмирал В. А. Алафузов даже заявили мне, что мое выступление — это почти готовая диссертация. Предложили доработать, назначили руководителя, и через два месяца я защитился в академии. В скором времени мне было присвоено ученое звание «кандидат военно-морских наук».

Что касается отношений с С. Г. Горшковым, то иной раз мы с ним спорили по флотским делам, чего он просто не переносил. Я не соглашался, например, с его мнением о месте строительства городка морской пехоты, защищенного командного пункта флота, по поводу назначения командиров соединений, повседневной деятельности флота. Тем не менее могу смело сказать, ко мне он относился неплохо и считал хорошим командующим флотом.

И вот, посетив наш флот в 1969 году, Горшков сказал мне, что в ВМФ плохо обстоит дело со слежением за иностранными подводными лодками. Наши противолодочные силы, их акустика, средства подводного наблюдения ниже всякого уровня. Поэтому по решению правительства и приказу министра обороны введена должность заместителя Главнокомандующего Военно-Морским Флотом по противолодочным силам — начальника противолодочных сил ВМФ. И подытожил:

— Я решил представить тебя на эту должность, ты уже на флоте 14 лет, пора тебе переходить в Москву.

Я, выдержав паузу, заметил, что должность по названию длинна и малопонятна, и продолжал:

— Если вы спрашиваете мое мнение, — а это в моей службе впервые, — то я категорически отказываюсь. Мне должность комфлотом интересна, особых претензий ни министр обороны, ни вы ко мне не имеете, и я хотел бы и дальше командовать флотом.

Через две недели я получил приказ явиться в Москву, в ЦК КПСС. Звонил Н. И. Савинкин. Прибыл в Москву. Явился к С. Г. Горшкову, который переговорил по телефону с Н. И. Савинкиным, приглашавшим меня явиться к нему на беседу.

Беседа была короткой. Один вопрос:

— Почему ты отказываешься от должности заместителя Главкома ВМФ?

Я ответил в том же духе, что и Главкому. Савинкин сказал, чтобы я подождал, и вышел. Возвратился он минут через двадцать и сказал:

— Пойдем к Леониду Ильичу.

Вошли в кабинет, я представился. Брежнев взял со стола бумагу и прочел:

— У нас плохо обстоит дело с борьбой с иностранными подводными лодками. Мы решили поручить исправить это дело тебе.

Я с небольшой паузой ответил:

— Спасибо за доверие. Я постараюсь ваше доверие оправдать.

— Ну, старайся.

Поздравил с назначением, вышел из-за стола и пожал руку. Добавил:

— Желаю успеха.

Я повернулся и пошел на выход. Брежнев вдруг остановил меня и спросил:

— А мне доложили, что ты отказывался от этой должности?

Я ответил:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, я знаю, где можно отказываться, а где не положено.

— Вот это правильно, — заключил Брежнев.

На этом аудиенция закончилась.

В главкомате ВМФ

Приказом Министерства обороны от 3 марта 1969 года я был назначен заместителем Главкома и вместе с Владимиром Афанасьевичем Касатоновым, присутствовавшим при передаче дел Н. И. Смирнову, отбыл в Москву. На аэродроме меня провожали почти все офицеры штаба, председатель крайисполкома Г. Н. Балакин, председатель горсовета, члены бюро крайкома. Самолет взлетел, а я, без стеснения признаюсь в этом, заплакал. Владимир Афанасьевич, человек очень чуткий, вечная ему память, обнял меня и сказал:

— Я тебя понимаю, успокойся, все пройдет.

Прибыв в Москву, вступил в должность. Вскоре состоялся разговор с С. Г. Горшковым.

— С чего мне начинать? Ведь положения о моей должности нет.

Он посоветовал:

— Вот и начни с положения о заместителе главкома — начальнике противолодочных сил, создай себе управление из 15 человек, а потом приступай к разработке постановления ЦК КПСС и СМ СССР о развитии противолодочных сил и средств.

Сама задача, да и подготовка такого постановления — дело очень трудное, потому что при наличии такого большого количества кораблей и подводных лодок, оснащение их гидроакустикой требует более высокого уровня, чем было у нас. Дело в том, что наши корабли и лодки имели весьма большие уровни собственных помех, к этому следует добавить очень большие весогабаритные характеристики. Иначе говоря, в смысле подводного слежения они были, по сути, слепыми. Авиация считалась противолодочной, но кроме магнитометра, не способного обнаружить чужую подводную лодку, особенно на больших глубинах, ничего другого не имела. Следовательно, в постановлении надо было предусмотреть не только создание в необходимом количестве кораблей и подводных лодок с наименьшими уровнями шумов, но и разработку новых акустических станций, дать задание науке на создание неакустических средств обнаружения подводных целей. Потом все это согласовать с министрами оборонных отраслей промышленности, конструкторскими бюро, научными учреждениями, а это, как известно, всегда исключительно труднорешаемые вопросы. Министры «оборонки», как теперь принято называть оборонную промышленность, прежде всего яростно защищали свои ведомственные интересы. Они были противниками любых новшеств. Точно так же они восприняли новые требования ВМФ. Это относится к бывшим министрам Афанасьеву, Белоусову, Егорову, Плешакову и многим другим. К тому же они имели надежную защиту в ЦК КПСС в лице Д. Ф. Устинова и его аппарата и многих других. Для них главным было выполнение промышленностью годовых планов, да еще рапорт об этом.

Правда, Горшков успокаивал меня:

— Тебя все знают, ты способен дойти в любой организации до любого высшего должностного лица, вот и согласовывай.

Нам пришлось бегать и доказывать свою правоту во всех министерствах, в ВПК, конструкторских бюро, институтах, Академии наук СССР. Одновременно шла работа над инструкцией по тактике действий противолодочных сил. Наконец, 21 апреля 1977 года Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О развитии противолодочных сил и средств» было подписано. Началось создание сил и средств. Ежегодно проводились операции по поиску американских ПЛАРБ на флотах, в Средиземном море и Индийском океане. С этой целью были задействованы корабли, подводные лодки и авиация с параллельным испытанием вновь создаваемых противолодочных средств.

Едва я появился в Москве, как злые языки, особенно подхалимы, окружавшие адмирала Горшкова, стали распространять слух, будто Амелько прибыл на смену главкома Горшкова. Последний, будучи человеком самолюбивым и властным, считавшим себя непререкаемым авторитетом в вопросах, касающихся Военно-Морского Флота, не изменил ко мне отношение, хотя болезненно реагировал на критические высказывания по поводу жизни и деятельности ВМФ, особенно по кораблестроению.

Я знал, что Сергей Георгиевич болезненно реагирует на замечания только в том случае, когда несогласие с ним высказывается публично, при посторонних людях. Я это учитывал и в присутствии других офицеров не лез на рожон. А вот когда мы встречались один на один, он внимательно, даже доброжелательно выслушивал мое мнение, поясняя при этом, что не любит, когда при посторонних во всеуслышание мусолят недостатки, о которых он и сам знает и часть вины за их наличие возлагает на себя. Однажды он сказал: «Пойми, что я только главком и надо мной висит много начальников, которые не дают мне возможности поступать иначе, чем они считают, не понимая при этом флота и его предназначения. Я более сдержан, чем ты. Ты можешь спорить при любых условиях, мне этого не дано. Ну, давай обсудим спорные вопросы».

Вот таков был Сергей Георгиевич, которого я глубоко уважал.

В марте 1978 года меня пригласил начальник Генерального штаба маршал Огарков. Николай Васильевич предложил перейти в Генштаб его помощником по Военно-Морскому Флоту. Я поблагодарил за доверие, но сразу же сказал, что «помощник» — это, на мой взгляд, что-то вроде адъютанта, как у гражданских министров, без прав и собственного мнения.

— Если уж вы хотите меня взять, то сделайте эту должность заместителем начальника Генерального штаба, — предложил я.

Он пообещал, и через год должность помощника была изменена на должность заместителя.

Я задал Огаркову вопрос:

— А как на это посмотрит Горшков?

Он ответил, что с ним уже был разговор, он выразил свое согласие с явным удовлетворением. Ну, а я с не меньшим удовлетворением перешел от Горшкова к Огаркову. Это удовлетворение я испытывал почти все девять лет, вплоть до ухода в отставку.

В генеральном штабе Вооруженных Сил СССР

Служба в Генеральном штабе была трудной, но интересной и успешной, чему прежде всего способствовал очень дружный коллектив опытных генералов. Сам маршал Огарков был исключительно доброжелательным и эрудированным человеком, причем не только в военной области. Он всегда был внимателен к подчиненным, четко исполнял распоряжения министра и директивы правительства. Уважительно Николай Васильевич относился и к ученым, конструкторам и всем, с кем ему вообще приходилось иметь дело. Такими же качествами обладали его заместители — начальник ГОУ генерал-полковник Валентин Иванович Варенников, начальник связи маршал войск связи Андрей Иванович Белов, начальник ГОМУ генерал-полковник Виктор Яковлевич Аболинс, начальник ГРУ генерал армии Петр Иванович Ивашутин, начальник 10-го главного управления генерал-полковник Николай Александрович Зотов, генерал-полковник Махмут Ахметович Гареев, который занимался в Министерстве обороны оперативной подготовкой. Все они относились ко мне доброжелательно, а главное, понимали нужды флота и помогали флоту. Об Ахромееве, который тогда был первым заместителем начальника Генштаба, я расскажу чуть позже.

Работа Генерального штаба шла слаженно и продуктивно. Для решения сложных вопросов Николай Васильевич вызывал к себе всех нас, своих заместителей, излагал суть вопроса или проблемы, которые предстояло решить, и свое мнение по этому поводу. Обсуждение начиналось обычно с высказывания каждым своего мнения. Зачастую разгорался спор, даже с использованием «неприличных прилагательных», а попросту ругани. Николай Васильевич, сам принимавший участие в споре, это допускал. Наконец, приходили к единому варианту, после чего Николай Васильевич его окончательно формулировал. Отныне для всех нас это уже был закон, и мы все проводили его в жизнь. Так было до смерти Андрея Антоновича Гречко, которому Огарков как начальник Генерального штаба докладывал в случае необходимости, и тот, как правило, со всем соглашался.

Но вот пришел новый министр — Дмитрий Федорович Устинов, в одночасье ставший к тому же маршалом Советского Союза, одновременно он продолжал оставаться секретарем ЦК КПСС по военной промышленности. Людям, не знавшим его, он казался добрым, а на самом деле это был себялюбивый, жесткий человек, со склонностью к волюнтаризму. Понимая свою некомпетентность в военных вопросах, он полностью опирался на мнение других, но не работников Генерального штаба и военных научно-исследовательских институтов, а на министров-оборонщиков, генеральных конструкторов, директоров заводов. Второй этаж Генерального штаба, где располагались его апартаменты, всегда был заполнен этими людьми. Едва выслушав их предложения по новому вооружению, Устинов тут же принимал их предложения, а потом всего лишь информировал Генштаб, который он воспринимал как свою канцелярию, то есть никакие наши возражения не принимались в расчет.

Разумеется, он окружил себя подхалимами (да простит меня Бог, что я говорю так о покойном, но это было именно так). По вопросам флота главным советчиком у него был его офицер для особых поручений — Свет Саввич Турунов. Когда-то после окончания Военно-морского училища имени Дзержинского он в звании инженер-лейтенанта был назначен младшим военпредом на завод «Большевик», где директором был Устинов. Он-то и приблизил Турунова к своей особе, сделал вроде адъютанта, а потом таскал за собой по всем местам своей службы: в Министерство боеприпасов, в Совнархоз, в ЦК КПСС, причем все в той же ипостаси, но в звании капитана I-го ранга, а когда Устинов был назначен министром обороны, Турунов стал полным адмиралом, не прослужив на флоте, на кораблях, по сути, ни единого дня в ответственной должности.

Вторым морским авторитетом для Устинова был Горшков, и это, на мой взгляд, вполне резонно, так как Горшков был Главнокомандующим ВМФ. Кстати, Горшков всегда умел дружить с начальством — и с Г. К. Жуковым, не любившим флот, и с Н. С. Хрущевым. Но в период их «дружбы» было уничтожено большое количество новейших кораблей, семь крейсеров, которые тогда строились и уже находились в высокой степени готовности, почти вся авиация, входившая в состав ВВС флотов и обученная для действий по морским целям, ликвидирована Амурская флотилия, а ее мониторы со 130-мм орудиями разрезаны на металлолом. В ту пору многие командующие флотами возмущались, в том числе и я, а главнокомандующий ВМФ Горшков молчал и даже подражал Жукову, который в поездке по флотам десятками снимал с должностей и нерадивых, и достойных командиров кораблей и соединений. Как только и Жуков, и Хрущев покинули свои руководящие посты, началось бурное строительство новых кораблей, подводных лодок, создание новых видов вооружения.

Устинова и Горшкова объединяли общие взгляды на флот и его развитие, а сводились они, по сути, к следующему: «Если есть у американцев, должно быть и у нас». Такие непременные условия для столь дорогого вида Вооруженных Сил, как целесообразность, эффективность, стоимость, оба они не признавали. Однако цели у Устинова и Горшкова были разные. Первый, будучи еще членом Политбюро ЦК КПСС, прежде всего был озабочен предельной загрузкой военно-промышленного комплекса, а Горшков стремился догнать ВМС США и по количеству, и по качеству кораблей, благо в финансах недостатка не было. Конечно, мы, моряки, были рады, что флот растет бурно. Что касается количества, то мы даже перегнали Америку, а вот с качеством дело обстояло плохо. В первую очередь нас мучили весогабаритные характеристики. Наши корабли и подводные лодки были большого водоизмещения, с громоздким вооружением, тактико-технические данные которого по точности, дальности, шумности оставляли желать много лучшего. Не получалось у нас и с автоматизированными системами управления.

Мы знали все эти недостатки, в том числе и Сергей Георгиевич Горшков. А стремление добиться лучшего вело лишь все к новым и новым проектам и заказам промышленности, что приводило к нетерпимой для флотов многотипности проектов. Например, у меня на Тихоокеанском флоте были 22 типа подводных лодок. Это затрудняло их использование, производство ремонта, отражалось на подготовке личного состава. Строились корабли и лодки очень малыми сериями, а иногда в единственном экземпляре. Следует отдать должное Сергею Георгиевичу. За те многие годы, что он командовал ВМФ, удалось создать ряд очень хороших и нужных флоту кораблей: десантные, которых ранее у нас вообще не было, сторожевики проекта 1135, БПК проекта 61, малые ракетные корабли, корабли на воздушной подушке, подводные лодки с баллистическими ракетами, подводные лодки проекта 649 с мощными крылатыми ракетами и с большой дальностью полета. Расчеты показали, а учения подтвердили, что одна такая подводная лодка способна уничтожить любой авианосец потенциального противника с большим охранением, при этом наша лодка расходовала только две трети своего запаса ракет. Была создана космическая система целеуказания и освещения обстановки в Мировом океане; и я горд тем, что меня назначили председателем комиссии по испытанию этой системы. Вместе с генеральным конструктором Анатолием Ивановичем Савиным, талантливым человеком, членом Академии наук СССР, а также другими членами комиссии удалось довести эту систему до кондиции, и она была принята на вооружение. За эту работу пять человек стали лауреатами Ленинской премии, в том числе я и нынешний президент Украины Л. Кучма (он был членом комиссии). Кстати, запуски спутников мы производили на ракете его конструкции. Тогда он был начальником конструкторского бюро завода, производившего эти ракеты.

Удалось создать несколько мощных длинноволновых радиостанций для связи с подводными лодками в любой точке Мирового океана, а на таких расстояниях, как несколько тысяч километров, можно было связываться с подводными лодками, находящимися на перископной глубине и даже на глубинах пуска ракет. И все это заслуги Горшкова.

Но вместе с тем у Главкома и Устинова были совершенно абсурдные, ничем не обоснованные идеи. Это касается строительства авианосцев и подводных лодок «Тайфун». На истории их создания следует остановиться особо. Но прежде я, как и обещал выше, должен охарактеризовать Сергея Федоровича Ахромеева. Когда я пришел в Генеральный штаб, Ахромеев был начальником ГОУ в звании генерал-полковника. Я воспринимал его как старшего и как главное лицо в вопросах оперативных планов, а следовательно, и в выработке предложений по развитию всех видов и родов войск, в том числе и Военно-Морского Флота. Тем не менее мои отношения с начальником ГОУ не очень складывались. Любое мое мнение, любое мое предложение Сергей Федорович отклонял, стараясь внушить, что в военно-морских вопросах он все знает сам. Надо сказать, что в молодости Ахромеев поступил в Высшее военно-морское училище, но, проучившись на первом курсе, вместе с другими сокурсниками был направлен в морскую пехоту, так как началась война. Далее его служба проходила в сухопутных войсках. Наши с ним споры по флотским делам дошли, наконец, до министра обороны Гречко. Тот сказал буквально следующее: «Не спорьте, моряки сами разберутся, что им нужно». Видимо, тому, кто плохо знает флот, нецелесообразно вмешиваться в его строительство, а тем более навязывать свое мнение.

Не только со мной, но и с другими замами начальника Генштаба Ахромеев вел себя очень заносчиво, а иной раз и бестактно. Помню, как маршал Сергей Леонидович Соколов в бытность его министром обороны отчитал меня за то, что я попросил его адъютанта доложить, сможет ли маршал принять меня по важному вопросу. Сергей Леонидович сам вышел в приемную и сказал: «Если у меня в кабинете никого нет, сразу заходи, тебе, адмиралу, заместителю начальника Генерального штаба, негоже посылать адъютанта испрашивать разрешение». А вот если я или кто-нибудь из замов начальника Генштаба заходил к Ахромееву, тот встречал неизменным возгласом: «Я вас не вызывал, что у вас за вопросы?!» Когда министром обороны стал Устинов, а Ахромеев первым замом начальника Генштаба, Сергею Федоровичу часто приходилось бывать у министра на приеме. Ради объективности следует отметить, что Ахромеев хорошо знал войска, обстановку в них, умел толково докладывать. Сергей Федорович сразу почувствовал, что он произвел впечатление на министра. Он стал еще ревностнее выполнять все указания Устинова, порой это уже граничило с подхалимством. Когда мы, заместители, бурно обсуждали у маршала Огаркова какой-либо вопрос, Ахромеев сидел, как правило, молча, но едва кончалось обсуждение, он бежал к Устинову с докладом, кто и что говорил и что окончательно решил начальник Генштаба. Видимо, Устинова это устраивало. Результаты не замедлили сказаться: Ахромееву присвоили звание генерала армии, его послали на два месяца в Афганистан координатором, после чего он получил звание Героя Советского Союза, а вскоре и маршала Советского Союза. Все это, на мой взгляд, делалось в пику начальнику Генерального штаба маршалу Огаркову, которого Устинов явно не любил, видимо, завидуя деловым качествам и военной грамотности Николая Васильевича.

Кстати, до сих пор идет спор о том, кто принял решение о вводе войск в Афганистан. Вопрос этот в Политбюро дискутировался несколько дней и даже ночей. Об этом мне рассказывал человек, который присутствовал на всех заседаниях. Вел заседание Брежнев. После общего доклада об обстановке в Афганистане слово взял Устинов, который заявил, что у него нет никаких сомнений в том, что нам немедленно надо вводить свои войска и наводить порядок. Громыко выразил беспокойство по поводу нежелательной для Советского Союза реакции иностранных государств. Он опасался неодобрения международной общественности. На это Устинов заявил, что мы, мол, введем столько войск, что за три месяца они все там разнесут, тем более что все уже спланировано и войска готовы. Громыко сказал, что раз Устинов так уверен, то и он согласен. Андропов, когда его мнение спросил Брежнев, несколько поколебавшись, тоже дал согласие и тоже с учетом заявления Устинова. Тогда Брежнев обратился с тем же вопросом к Огаркову. Николай Васильевич спокойно заметил, что, по его мнению, дело там пахнет не тремя месяцами, а тремя годами как минимум. Вот так было принято решение о вводе советских войск в Афганистан. Когда все вышли в приемную, Устинов, подойдя к Огаркову, обрушился на него: «Что вы там, Николай Васильевич, говорили о трех годах? Опять выступаете против меня?»

В скором времени были созданы оперативные направления, в которые вошли Южные и Западные округа. Маршал Огарков был направлен в Польшу в качестве Главкома Западного направления, а начальником Генерального штаба вместо него стал Ахромеев — маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, уже член ЦК КПСС, а не кандидат, каковым он был до того. У многих, знавших Ахромеева, его поспешное возвращение из Сочи в Москву в августе 1991 года и предложение Янаеву как главе ГКЧП своих услуг не вызвало удивления. Он обосновался в Кремле и взялся по указанию Янаева собирать информацию, писать выступления самому Янаеву. Но тут Ахромеев просчитался, не на того поставив. ГКЧП потерпел полный провал. У Ахромеева отобрали оружие. Ну а как он закончил свою жизнь, всем известно.

Авианесущий крейсер и подводная лодка «Тайфун»

С классом этого корабля возникла такая путаница, что многие даже не представляют себе четко, о чем же идет речь: об авианосце, крейсере или каком-то другом гибридном корабле. Вообще-то класс корабля определяется по его главному вооружению. Для класса «крейсер» самое характерное — это главное вооружение, то есть артиллерия крупного калибра. Крупные корабли — это ракетные крейсеры, на которых главное оружие — крылатые ракеты. У наших кораблей проекта 1143 главным вооружением является корабельная авиация. По этому признаку весь мир называет их авианосцами, и это совершенно справедливо. Однако в СССР упорно твердили, что совсем это не авианосцы, а «тяжелые авианесущие крейсеры». В 1982 году после выхода в море «Киева» — первого корабля этого проекта — ТАСС сообщало: «…Советский авианосец „Киев“ стал предметом всеобщих насмешек. По словам американских профессионалов, похоже, что его проектировал какой-то безумец, который не знал, что ему нужно: то ли вертолетоносец, то ли корабль противолодочной обороны…». И уже одно это, на мой взгляд, свидетельствовало о неясности предназначения кораблей этого типа. Руководство ВМФ учло критику, и последующие корабли проекта постепенно приближались к задуманному классу — «авианосец». Каждый новый корабль строился со значительным увеличением водоизмещения, а водоизмещение корабля проекта 1143.5 значительно перевалило за отметку 60 тысяч тонн; он был снабжен самолетами укороченного взлета и посадки типа Су-27 и МиГ-29.

Идея создания в СССР авианосцев относится к началу 60-х годов и принадлежит Главнокомандующему ВМФ Горшкову. Известно, что обострившаяся в этот период «холодная война» вызвала колоссальную гонку вооружений. Правительства всех государств, в том числе и Советского Союза, удовлетворяли почти все запросы руководителей военных ведомств. Не был обижен ассигнованиями и наш Военно-Морской Флот, причем все финансировалось непосредственно из госбюджета. В начале строительства первого авианосца министром обороны был маршал Гречко, член Политбюро ЦК КПСС, а военно-промышленным комплексом в ЦК КПСС ведал член Политбюро Устинов. В кораблестроительные программы маршал Гречко практически не вмешивался, исповедуя тот принцип, что «моряки сами разберутся, что им нужно строить». Подобные заявления я слышал от него лично не раз. Адмирал Горшков был сторонником большого океанского флота, основу которого должны составлять авианосцы. Однако после прихода к власти Хрущева Горшков безропотно, как я уже отмечал, выполнял все его волюнтаристские решения.

К тому времени относится и сокращение Вооруженных Сил на 1,2 млн человек, в общем, ломали не только корабли и самолеты, но и человеческие судьбы. Горшкову тем не менее удавалось отстаивать в ЦК КПСС строительство отсутствующих на флоте, но крайне необходимых ему десантных кораблей, тральщиков для электромагнитных мин, которых у нас не было, ракетных катеров и атомных подводных лодок. Строились и крупные надводные корабли водоизмещением около 10 тысяч тонн. Зная негативное отношение Хрущева к крупным кораблям, эти корабли классифицировались как противолодочные. С акустикой у нас тоже обстояло плохо: неудовлетворительно справлялись с поиском и преследованием малошумных американских подводных лодок. Словом, брали не качеством, а числом. Предполагалось построить серию таких кораблей (не менее 40 единиц) для действий в океане. Часть их, дополнительно вооруженная противокорабельными ракетами, перешла в класс «ракетных кораблей». Американцы называли их «ракетными крейсерами».

С приходом Устинова в Министерство обороны Горшков получил ничем не ограниченную возможность развернуть строительство авианосцев. Он настаивал на 12–13 единицах (количество, правда, не обосновывалось ни расчетами, ни логикой). Брежнев совсем не вмешивался в кораблестроительные планы. То обстоятельство, что Устинов, будучи министром обороны, по-прежнему оставался членом Политбюро и курировал в ЦК военную промышленность, позволило Горшкову без помех реализовывать свои планы.

Имея весьма общее представление о военном деле, Устинов всю свою повседневную деятельность сосредоточил на руководстве оборонными министерствами. Министры оборонной промышленности, конструкторы, директора военных заводов присутствовали на всех заседаниях коллегии Министерства обороны, на всех крупных учениях. Их были там толпы — кому надо и кому не надо. На заседаниях коллегии и учениях принимались решения о разработке и производстве новой военной техники. Мнением Генерального штаба при этом не интересовались, а если его работники и высказывали свое суждение, то приоритет Устинов все равно отдавал мнению промышленников. Наверное, сегодня у многих возникает вопрос: почему же никто из военных и ученых не возражал против необоснованно принимаемых решений, в частности по строительству авианосцев?

Необходимо учитывать, что Устинов, Горшков и другие власть предержащие обладали крайне высоким самомнением, они не терпели никаких возражений, а с инакомыслящими жестко расправлялись В силу этого многие без устали поддакивали и восхваляли идеи «безгрешных» начальников, на чем и строили свою служебную карьеру. Конечно, были и такие, кто с расчетами в руках пытался доказывать несостоятельность строительства флота по американскому образцу, за что тут же впадал в немилость.

Когда авианосец «Киев» вышел впервые в Средиземное море, Устинов, ликуя, поспешил сообщить эту весть Брежневу, подчеркивая, что наконец-то создана угроза потенциальному врагу на море. В это время был готов проект 5-го авианосца с трамплинным взлетом самолетов (бывший «Тбилиси»). Горшков приказал НИИ ВМФ обосновать необходимость такого корабля. Итоги исследования начальник института вице-адмирал Бабий докладывал Горшкову в присутствии большого числа заинтересованных лиц. Услышав об отрицательных результатах исследований, Горшков прекратил обсуждение, заявив Бабию: «Вы неправильно посчитали. Идите, считайте со своими учеными заново».

Авианосец все равно начали строить, а Бабий был снят со своей должности и вообще уволен из Вооруженных Сил. Уволен был и заместитель начальника института, член-корреспондент АН СССР (впоследствии академик) контрадмирал Н. С. Соломенко. Это он своими расчетами доказал, что живучесть наших авианосцев ниже живучести десантно-противолодочного вертолетоносца. Проект вертолетоносца, крайне необходимого флоту, был отвергнут министром судостроительной промышленности в ту пору И. С. Белоусовым. В действительности Белоусова и Горшкова смущали совсем не недостатки корабля, а тот факт, что могли занять стапель, планируемый для строительства авианосцев. Но, по мнению Горшкова и Устинова, вертолетоносец был менее эффективен, а для Белоусова невыгоден из-за своей дешевизны по сравнению с авианосцем. Выступил и я с докладом, в котором доказывал нецелесообразность строительства авианосца проекта 1143.5. Мои сомнения поддержал маршал Н. В. Огарков и генералы армии А. А. Епишев, В. И. Варенников, В. Я. Аболинс и другие, но все равно взялись за строительство корабля. Американцы начали строительство атомных авианосцев, что заметно огорчило Устинова и Горшкова. Как же так? У американцев есть атомные авианосцы, а у нас таких нет?!

Еще в 1976 году в Ленинграде был создан проект атомного авианосца, который был представлен в ЦК КПСС. Лишь через два года вышло наконец-то решение ЦК КПСС, в котором указывалось: «…В связи с большой стоимостью (около 4 млрд рублей по ценам того времени) и неясностью предназначения все работы по созданию такого корабля прекратить». Я не знаю авторов этого разумного решения, но оно свидетельствует о том, что в нашем высшем партийном органе были и здравомыслящие люди. Хотя такое решение весьма огорчило Устинова и Горшкова, которые продолжили работы по перепроектированию. Появился исправленный проект корабля, на сей раз водоизмещением около 72 тысяч тонн с атомной энергетической установкой, катапультным взлетом 36 боевых самолетов, а всего около 60 летательных аппаратов, в том числе 16 вертолетов противолодочной обороны.

Новый проект обсуждался на коллегии. И маршал Огарков, и я, его заместитель, были противниками этого проекта. Негативно отнеслись к нему и другие заместители начальника Генштаба — В. И. Варенников, В. Я. Аболинс, А. И. Белов, начальник Главного политуправления СА и ВМФ А. А. Епишев и многие другие. Видимо, Д. Ф. Устинов почувствовал, что очень многие отрицательно относятся к проекту, и прекратил обсуждение.

Ежегодно аппарат заместителя министра обороны по вооружению составлял план поставок вооружения оборонной промышленностью на очередной год, в том числе и кораблей. Подписанный начальником Генерального штаба, этот план заместитель министра по вооружению передавал в канцелярию министра обороны, а затем он направлялся в ЦК КПСС на одобрение. В 1987 году маршал Огарков в представленном ему плане поставок на 1988 год обнаружил следующую запись: «Начать строительство атомного авианесущего корабля проекта 1143.7». Кто внес этот пункт в план, установить так и не удалось. Маршал Огарков приказал убрать этот пункт. В исправленном виде план был направлен министру обороны. Когда после одобрения в ЦК план вернули в Генштаб, мы вновь обнаружили там этот пункт. Уже после подписи маршала Огаркова был впечатан на другой пишущей машинке текст: «Начать строительство атомного авианесущего корабля проекта 1143.7 на Николаевском судостроительном заводе в 1988 году». Заместитель министра обороны по вооружению В. М. Шабанов уверял, что ему неведомо, кто и когда это сделал. Неизвестно это и до сих пор. По свидетельству адмирала Котова, бывшего заместителя Главнокомандующего ВМФ, допечатку, согласованную с Белоусовым, сделал Турунов по указанию Устинова.

Подобный волюнтаризм был проявлен и при создании ракетной подводной лодки стратегического назначения (шифр «Тайфун»). В то время американцы приступили к оснащению своих стратегических подводных лодок твердотопливными баллистическими ракетами «Посейдон». Узнав об этом, Устинов приказал оборонной промышленности тоже срочно создать стратегическую подлодку с твердотопливными ракетами. Главный конструктор Министерства среднего машиностроения В. П. Макеев смог создать самую маленькую стратегическую ракету для подводной лодки, но удалось сбросить вес «малышки» только до 96 тонн. Для ракеты необходима была новая подводная лодка. Генеральный конструктор С. Н. Ковалев вынужден был соединить параллельно две подводные лодки, а между ними разместить 24 твердотопливные ракеты Макеева. С инженерной точки зрения С. Н. Ковалев решил это гениально, но получился какой-то мастодонт водоизмещением 48 тысяч тонн с абсолютно неприемлемой подводной шумностью. Тем не менее лодка была принята в состав ВМФ и три года «доводилась» до боевого состояния. Примечательно, что Чернавин был срочно назначен председателем приемки АПЛ «Тайфун», так как штатный председатель отказался подписывать акт о приемке еще не готовой подводной лодки, к тому же прошедшей испытания с нарушением правил. Однако это не повлияло на высокие премии, награждение орденами и присвоение званий Героя Советского Союза. Среди награжденных, разумеется, Белоусов, Ковалев.

Аналогичная история произошла с атомными крейсерами «Фрунзе», «Киров» и другими. Их было четыре, а почему четыре, никто объяснить не может. Эти крейсеры водоизмещением более 27 тысяч тонн имеют на вооружении всего на четыре крылатые ракеты больше, чем крейсеры типа «Слава» (водоизмещением 11 тысяч тонн), но разница в их стоимости огромная, если учесть, что один атомный крейсер обходился государству в миллиарды рублей, а крейсер типа «Слава» стоил несколько миллионов.

Я уже упоминал об абсолютной абсурдности тенденции: коль авианосцы есть у американцев, нужны они и нам. Построив первый авианосец «Киев», мы убедились, что он значительно уступает американским. Все равно было решено улучшать качество вновь создаваемых кораблей подобного класса, а цель прежняя — догнать американцев, хотя трудно было определить этим кораблям боевые задачи, которые они выполняли бы с достаточной эффективностью, особенно с учетом их стоимости и очень низкой живучести при ведении боевых действий. Однако руководство такие «мелочи» в расчет не принимало. Эту неясность можно проследить по запискам в ЦК КПСС, где в графе «предназначение» нет четкой формулировки по кораблям этого типа. Корабли одного типа, а формулировки предназначения у каждого различные: «для борьбы с подводными лодками противника», «для обеспечения развертывания наших подводных лодок в океане», «для защиты наших коммуникаций», «для воздушного прикрытия наших оперативных корабельных соединений в удаленных районах морей и океанов», «для борьбы с ударными корабельными группировками противника». Случалось, что отдельным кораблям записывали все перечисленные задачи.

В рамках военно-оборонительной доктрины Военно-Морской Флот должен был оборонять территорию СССР от нападения с морских направлений. Потенциально нам могли угрожать авианосцы ударами ракет и бомбами, в том числе и с ядерными зарядами. Надводные корабли и подводные лодки, вооруженные крылатыми ракетами типа «Томагавк», такого же предназначения и имеют дальность 3000 км. Предполагалось и прямое вторжение войск неприятеля путем высадки морских и воздушных десантов.

Отсюда следовало, что наш Военно-Морской Флот должен обладать эффективными средствами борьбы с ударными авианосцами, а потому необходимы соответствующие скорость и живучесть. Для этого лучше всего подходили атомные подводные лодки, малошумные, вооруженные противокорабельными крылатыми ракетами с головками самонаведения, с дальностью полета 600 км, с быстроходными торпедами большой дальности, к тому же с хорошей скрытностью и живучестью. Необходимы были ракетная авиация берегового базирования с самонаводящимися ракетами по надводным целям, ракетные корабли на воздушной подушке, экранопланы и т. д. Не менее нужны были малошумные противолодочные подводные лодки, противолодочная авиация берегового базирования, противолодочные корабли среднего водоизмещения (1–3 тысячи тонн) для поиска и нейтрализации подводных лодок противника. И все для того, чтобы во взаимодействии с сухопутными войсками, артиллерией береговой обороны, ВВС и ПВО не допустить высадки десантов противника на нашу территорию. Для успешного выполнения военной оборонительной доктрины не обойтись без необходимого количества перечисленных средств флотов.

Но, зная задачи советских флотов, напрашивается один вывод: наши авианосцы абсолютно бесполезны на Балтийском и Черноморском флотах. На Дальнем Востоке единственно возможным пунктом их базирования со свободным выходом в океан мог бы быть только Петропавловск-Камчатский. Дело осложняется тем, что выход такого большого корабля и на востоке, и на севере требует большого количества кораблей охранения. Но в таком случае средства охранения и сам авианосец будут заняты не нанесением поражения противнику, а собственной обороной.

Один из институтов Министерства обороны смоделировал бой в открытом море авианосца (проект 1143.5) с авианосцем «Энтерпрайз», который способен наносить удары по объектам на нашей территории и по нашему кораблю ракетами «Гарпун». По расчетам, 11 ракет с самолетов А-16 «Энтерпрайза» при атаке с одного борта достигают наших кораблей и поражают их. Вообще-то наш авианосец мог бы атаковать своими 12 противокорабельными ракетами с дистанции 500–600 км, но «Энтерпрайз» с его преимуществом в скорости не допустит наш авианосец на эту дистанцию.

Необходимо учитывать, что и на севере, и на востоке наши корабли, чтобы выйти в океан, должны пройти зоны тактической береговой авиации противника, но это в случае военных действий приведет к гибели наших авианосцев еще до выхода их в океан. Когда некоторые заявляют, что наши авианосцы предназначены для воздушного прикрытия оперативных группировок кораблей в удаленных районах морей и океанов, то это сплошное пустозвонство, так как у нас нет таких группировок. Да и куда, а главное зачем они пошли бы?

Расчеты по прикрытию сил ПЛО в Баренцевом море тоже показали, что заставить авианосец искать подводные лодки, оснастив его противолодочными вертолетами, тоже дорого и нереально, ибо живучести у корабля мало, он может быть потоплен сразу после выхода из базы. Таким образом, при военно-оборонительной доктрине нашим авианосцам нет места в системе вооружений.

Адмирал Паникаровский, бывший начальник Военно-морской академии, в своей статье «Нужны ли нам авианесущие крейсера?», опубликованной в 8-м номере «Военной мысли» за 1990 год, пишет: «Расчеты показывают, что если отказаться от создания авианесущих крейсеров…, то стоимость потерянных (уничтоженных) подводных лодок от противолодочной авиации, надводных кораблей от штурмовой авиации и противолодочных крылатых ракет морской авиации от истребителей противника, а также наземных объектов в несколько раз превысит стоимость авианесущих кораблей…». А далее он ссылается на исследования, проведенные не академией, которой руководил, а американцами. Так вот, американцы утверждали, что использование авиации с авианосцев более результативно, чем ВВС наземного базирования. В принципе нелогично ссылаться на американцев, у которых совсем иные задачи. Да и сравнивать их с нами по структуре военно-морских сил, географическому положению, военной доктрине, по количеству и качеству вооруженных сил вряд ли стоит. Как-то на одной конференции Паникаровский признался мне в том, что его академия провела расчеты по использованию нашего авианосца в Баренцевом море для поиска иностранных подводных лодок (хотя, на мой взгляд, это довольно странная задача для такого корабля). Оказалось, что авианосец может выдержать всего один налет авиации противника, а потом погибнет. И чтобы напрасно не гибли люди, о чем и печется Паникаровский в упомянутой выше статье, нет надобности посылать моряков в бой на наших неживучих авианосцах без обеспечения прохода противолодочного рубежа. Тот же Паникаровский утверждает, что отказ от авианесущих кораблей возможен лишь при отказе вообще от Военно-Морского Флота. Весьма странное заявление, за которым не скроешь тень старого мышления. Я считаю, что большую часть выделяемых флоту ассигнований необходимо использовать не на безмерно дорогие и ненужные авианосцы, а на ликвидацию сильного отставания от американцев в качестве наших многоцелевых подводных лодок. Правда, у них еще пока невысок коэффициент оперативного использования, они шумны, а следовательно, в дуэльной ситуации взаимного обнаружения имеют шаткие позиции. Поэтому имеет смысл совершенствовать подводные лодки типа «Оскар», которые в обычном снаряжении своими ракетами способны уничтожить любой авианосец противника при его охранении в 8–10 единиц.

Солидные масштабы нашего военно-промышленного комплекса до сих пор требуют больших и дорогостоящих заказов, которые финансируются государственным бюджетом. Во времена СССР в оборонной промышленности, НИИ, конструкторских бюро работало много талантливых специалистов, но нередко мы и здесь плелись в хвосте по сравнению с передовыми капиталистическими странами. В немалой степени это связано с организацией производства военной техники: конкуренции никакой, промышленность узкоспециализирована. Военные вынуждены были принимать не то, что они заказывали, а то, что произвела промышленность. А производили, сообразуясь со своими узковедомственными интересами, стремились сделать побыстрее, но подороже. Ведь все равно военные примут, даже недоделанное, недостроенное; если не примут сами, заставит ЦК КПСС. До сих пор слышишь: «Принимайте, рабочим нечем платить заработную плату», и военные опять, как раньше, вынуждены принимать в ущерб себе.

Каждый корабль должен оцениваться комплексно, по коэффициенту: эффективность — стоимость, то есть нужно учитывать, равнозначны ли возможности корабля затратам на их конструирование и строительство. Непременное условие — это эффективное выполнение задачи при минимальных затратах. Оценивать наши авианосцы по этому критерию практически невозможно. В Союзе не было, да и сейчас нет органа, способного рассчитать все затраты, связанные с созданием корабля.

В записках, направляемых в ЦК КПСС, министры обороны и судостроительной промышленности указывали только сумму, которая причиталась головному судостроительному заводу, другие затраты вообще не указывались. А ведь сюда входили, кроме того:

— стоимость проектных работ (техпредложений, эскизный и технические проекты) — на сумму 100 млн рублей и более;

— стоимость разработки летательных аппаратов (переделка Су-27 для полетов с трамплина корабля обошлась в 200 млн рублей);

— стоимость разработки и создания спецустройств: обслуживание летательных аппаратов на корабле, контроль исправности систем обработки информации, системы посадки и взлета и т. п., которые изготавливали не судостроительные заводы, а значит, это уже другие статьи расходов (для «Тбилиси» они составили 68 млн рублей);

— проектирование и строительство берегового комплекса для испытания самолетов и обучения летчиков взлету с трамплина и посадке на аэрофинишор (это несколько сот миллионов рублей);

— стоимость полного комплекта самолетов и вертолетов для корабля;

— стоимость комплекта боеприпасов: ракет, снарядов;

— стоимость корабельного комплекта запасных частей и механизмов;

— стоимость заправки горюче-смазочными материалами;

— стоимость ходовых испытаний корабля, которые длятся годами.

Но и это еще не полный перечень затрат. Фактически их много больше, чем можно предположить. По неполным данным, авианосец проекта 1143.5 (бывший «Тбилиси») обошелся стране более 4 млрд рублей (по ценам 70-х годов).

О стоимости строящегося атомного авианосца говорить очень сложно, но совершенно точно, что она была бы более 10 млрд рублей. К этому надо еще приплюсовать стоимость береговых сооружений для его обслуживания. В свое время мы неоднократно говорили Устинову о неоправданно больших затратах на авианосцы, но он неизменно с раздражением отвечал:

— Это вас не касается, и не суйтесь в расчеты.

Словом, строительство авианосцев — это авантюра. Они не соответствуют заявленной нами военно-оборонительной доктрине, так как не способны защищать нашу страну с морских направлений, не приносят пользы военной мощи государства, а только расходуют средства, которых нам явно не хватает для создания необходимых средств обороны с морских направлений, коих у нас мало, да и те технически устарели.

К глубокому сожалению, комитет Госдумы по обороне и безопасности не оправдал надежд. Он не компетентен в вопросах вооружений и экономики. В его составе много лиц, заинтересованных в том или ином ведомстве. На мой взгляд, следует создать самостоятельный, независимый, подчиненный только президенту аналитический центр военных программ и сложных вооружений. Возглавить его должен опытный ученый, хорошо знакомый с военным делом. В составе такого постоянно действующего центра целесообразно иметь около 15 человек — специалистов в сфере Вооруженных Сил и военной промышленности, экономистов, программистов, математиков. Никто из них не должен занимать какие-то еще должности на стороне. Центру должна предоставляться вся информация, в том числе и особо секретная, для того чтобы он мог выработать научно обоснованные заключения. Для проведения расчетов, экспериментов, опытных работ, моделирования ситуаций центру не обойтись без привлечения специалистов из любых ведомств, а полученные результаты проведенных изысканий должны подтверждаться соответствующими актами или подписанным ведомственным документом. По отдельным сложным программам, системам вооружений центру целесообразно проводить более широкое обсуждение с привлечением специалистов, даже тех, кто в отставке, ибо они обладают большим опытом. А может, резонно будет ввести их в состав центра. Один из вариантов названия подобного центра — «Военно-морская коллегия при Президенте».

Вот, в основном, те вопросы, по которым я спорил, зачастую возражая, конечно, тактично, но твердо, с Устиновым и теми, кто ему поддакивал. Разумеется, лично я в результате этого многое потерял. Мне известно, что меня трижды представляли к присвоению звания адмирала флота. Но, несмотря на то что последнее представление Главной аттестационной комиссии Министерства обороны (ГАК) было принято единогласно, а председатель ее маршал В. Г. Куликов даже успел поздравить меня, Д. Ф. Устинов так и не дал хода дальнейшему оформлению, хотя маршал Огарков особо докладывал ему по этому решению ГАК.

После доклада Д. Ф. Устинов помолчал, а потом ответил маршалу Огаркову: «Как ты мне надоел с этим Амелько. Хорошо, оставь эти документы (протокол заседания ГАК) у меня на столе». Впоследствии эти документы бесследно исчезли.

К 50-летней годовщине победы в Великой Отечественной войне прошел слух, что готовятся представления на присвоение воинских званий. Я решился написать министру обороны И. Д. Сергееву о несправедливом отношении Д. Ф. Устинова к решению ГАК о присвоении мне звания адмирала флота. Мое обращение министру доложено не было, а кем-то из секретариата направлено начальнику ГУК МО с резолюцией помощника министра: «Разберитесь для доклада министру». Через месяц получил ответ, но не от министра, а от и. о. начальника 3 управления ГУК В. Подустова, который разъяснял, что уволенным в запас, к тому же снятым с учета, присвоение званий не положено. После такого бездушного формального ответа я больше к этому вопросу не возвращался.

Конечно, мне было обидно, но в то же время я не мог кривить душой, отказываясь от своих убеждений, молчать, наблюдая хаос не только в вопросах строительства флота, но и в руководстве Вооруженными Силами. По своему характеру я отношусь к тем людям, которые способны признавать свои ошибки, если они доказуемы. Но по тем вопросам, суть которых я изложил выше, вразумительных возражений, да и вообще никаких возражений не было.

Моя международная деятельность

Эта деятельность началась у меня еще тогда, когда я служил на Тихоокеанском флоте. В 1975 году адмирал Горшков получил приглашение от адмирала Лундвала, командующего флотом Швеции, принять участие в организуемом им симпозиуме руководителей флотов основных военно-морских держав под названием «Моря не разъединяют, а объединяют». Предполагалось, что король Швеции Карл XVI Густав примет в нем участие. Так как Горшков плохо себя чувствовал, через МИД СССР договорились, что советский ВМФ буду представлять я как его заместитель. На этот симпозиум прибыли руководители флотов из 16 стран, в том числе из США, Англии, Франции, ФРГ, Норвегии, ГДР, Польши. Открыл его сам король, причем в форме контр-адмирала. Его личной аудиенции были удостоены четверо американских адмиралов, Эшмар из Великобритании, Нуланс из Франции и я. На первом заседании выбирали «чаермена» (председателя), каждый по порядку коротко рассказывал о себе. По предложению Лундвала «чаерменом» выбрали меня, как самого старшего по возрасту и первого из присутствующих, получившего звание полного адмирала. Адмирал Нуланс, кстати, он сын посла Франции в России в 1917 г., проворчал, что он тоже, как и адмирал «Омэлко», родился в 1914 году, а потому мог бы быть председателем. Все обратили свои взоры в мою сторону. Пришлось французу объяснять, что, к большому сожалению, я родился на два месяца раньше него. Последовал одобрительный хохот.

На заседаниях и при личном общении внешне все выглядело очень доброжелательно. Хозяева, в том числе и король, проявили исключительное внимание к гостям. В докладах, а их было много, общей нитью проходила мысль о необходимости соблюдать в морях тактичность, в любых ситуациях проявлять уважение, укреплять добрые взаимоотношения. Были и доклады, посвященные совместным усилиям при оказании помощи, освоении плавания во льдах. Американец изложил их проблемы по поводу набора женщин для службы на кораблях. Мой доклад был о предотвращении инцидентов между кораблями в морях и океанах. После деловой части мы совершили много экскурсий, съездили в Гётеборг на судоверфь, где строятся торговые суда по конвейерному методу. Симпозиум завершился большим приемом, который устроил в нашу честь премьер-министр Пальме в Золотом зале. На нем он и я как председатель обменялись речами. Все мы этот симпозиум расценили, как желание Швеции влиться в бурный поток международных отношений.

Когда я еще служил в Генштабе, мне как-то пришлось вести переговоры с американцами в качестве заместителя главы делегации, а руководил ею посол Менделевич. Американскую сторону возглавлял Поль Уорнке, он же председатель Агентства по контролю над разоружением и вооружениями. Темой наших переговоров было «Сокращение присутствия в Индийском океане флотов США и СССР». Были проведены пять туров: первый — в Москве, второй — в Вашингтоне и три — в Берне (в Швейцарии). Переговоры были трудные, но все же нам удалось вчерне договориться до совместного соглашения. Но когда мы были в Швейцарии, начались известные события на Африканском Роге. Уорнке был отозван в Вашингтон, а в скором времени уволен в отставку. Так наше соглашение и осталось незавершенным.

Лорд Маунтбэттон

Моя встреча с начальником обороны Великобритании адмиралом флота лордом Маунтбэттоном произошла в 1975 году.

30-летие победы над нацистской Германией отмечалось особо торжественно. По случаю этой знаменательной даты, знаменательной не только для советских людей, но и для всего прогрессивного человечества, в СССР были приглашены делегации стран антигитлеровской коалиции. Перед началом торжественного заседания, которое проходило в Кремлевском Дворце съездов, ко мне в фойе подошел космонавт Алексей Леонов. Мы с ним хорошо знакомы еще с первого его космического полета. Он-то и познакомил меня с начальником Европейского отдела Министерства иностранных дел Владимиром Павловичем Сусловым, который, не зная меня в лицо, попросил Леонова помочь организовать встречу со мной.

Владимир Павлович сообщил мне, что по решению МИДа и моего командования я назначен сопровождать в Ленинград лорда Маунтбэттона.

— Пойдемте, я вас с ним познакомлю, — предложил он.

В это время раздались звонки, извещавшие о начале заседания. Решили знакомство отложить до перерыва перед концертом.

Сидя в зале, я отыскал в президиуме места, где расположились представители иностранных делегаций. Среди них в первом ряду, скрестив руки на груди, сидел седой поджарый мужчина в форме адмирала флота. Нетрудно было догадаться, что именно он и есть глава английской делегации — лорд Маунтбэттон. Рядом с ним сидел Аверелл Гарриман — глава делегации США. Дня за три до этого Главнокомандующий ВМФ говорил мне о том, что, скорее всего, мне придется сопровождать лорда, если он прибудет в Москву на торжества. Поэтому я заранее ознакомился со всеми имеющимися у нас материалами из биографии лорда. Теперь я внимательно разглядывал его, сидевшего в президиуме, вспоминая все, что удалось о нем прочитать.

Лорд Луис Маунтбэттон — правнук королевы Виктории, двоюродный брат английского короля Георга, племянник российского императора Николая II, родной дядя принца Уэльского — мужа нынешней королевы Елизаветы, родной брат шведской королевы, состоит в родстве с датским, греческим и норвежским королевскими дворами. Родился он 25 июня 1900 года. Его отец — немецкий принц Луис Баттенбергский — был в годы первой мировой войны начальником штаба военно-морских сил Англии, но затем вышел в отставку и даже изменил фамилию из-за антигерманских настроений, широко распространившихся в Великобритании в тот период. Мать лорда — внучка королевы Виктории. Словом, Луис Маунтбэттон принадлежал к высшим кругам английской аристократии. Образование он получил в Гринвичском военно-морском колледже, а затем в Кембриджском университете.

Военная служба Маунтбэттона началась в 13 лет, когда он стал кадетом Гринвичского военно-морского колледжа. К концу первой мировой войны он был произведен в младшие лейтенанты, в 1920 году получил чин лейтенанта, в 1937 году стал капитаном II-го ранга, а в 1953-м — адмиралом флота.

В первые годы второй мировой войны Маунтбэттон командовал флотилией эскадренных миноносцев, затем авианосцем, потом занимал пост главнокомандующего комбинированными десантными операциями. В 1943 году его назначили Верховным главнокомандующим союзными войсками в Юго-Восточной Азии, там он и пребывал до 1946 года. С марта 1947 года по июнь 1948 года — вице-король, а затем губернатор Индии.

В 1952–1954 годах он являлся Главнокомандующим английским средиземноморским флотом и одновременно командующим военно-морскими силами НАТО в Средиземном море. С 1955 по 1959 год занимал пост первого лорда Адмиралтейства, последующие семь лет — высший военный пост в стране — начальник Штаба обороны Великобритании.

На протяжении многих лет Маунтбэттон был одним из влиятельнейших британских военных деятелей. Даже после ухода в отставку он сохранял по-прежнему свое влияние и авторитет, чему, конечно, в немалой степени способствовали его родственные узы с королевской семьей.

Маунтбэттон — почетный доктор юридических наук шести английских университетов, в том числе Кембриджского и Лондонского, почетный доктор наук Делийского университета и университета в городе Патна. Он был президентом лиги бывших военнослужащих стран Содружества. У него были все основания называть себя капиталистом (о чем речь пойдет ниже), потому что он являлся акционером ряда крупных промышленных объединений. Такое небольшое «путешествие» в прошлое лорда необходимо для понимания его дальнейших рассуждений.

После торжественного заседания я вновь встретился с Владимиром Павловичем Сусловым, иуже вдвоем мы отправились за сцену Кремлевского Дворца съездов, где собрались иностранные гости. В большом зале, разделенном невысокими перегородками из матового стекла, были установлены столы с закусками и напитками. Людей много, стоят и группами, и в одиночку. Делятся впечатлениями от выступления Леонида Ильича Брежнева. Найти лорда Маунтбэттона особого труда не составляло: его высокая фигура без заметной сутулости, седая голова с расчесанными на пробор волосами были видны издалека. Правильные черты лица. Подтянут, энергичен, держится свободно, однако движения несколько замедленны и манерны. Одет в форму адмирала флота с аксельбантами. Рядом с планками орденских лент только что врученная ему Председателем Президиума Верховного Совета СССР медаль «30 лет Победы в Великой Отечественной войне».

Подошли к Маунтбэттону. Владимир Павлович представил меня. Лорд живо реагировал на знакомство и после взаимных любезностей принялся меня знакомить со своими собеседниками:

— Это вот Аверелл Гарриман или во всяком случае то, что осталось от красивого мужчины, а это вот жена Гарримана, бывшая жена Черчилля, но зачем она Гарриману, я не знаю.

Я взглянул на женщину. Красивая и обаятельная, она была гораздо моложе всех нас, окружавших ее. Гарриман и его супруга на шутку Маунтбэттона реагировали весело.

— А это Лунц — занимался НАТО, — продолжал знакомить меня лорд.

При упоминании о НАТО Гарриман бросил шутливую реплику, суть которой сводилась к тому, что НАТО совсем не плохая организация, зря, мол, вы против НАТО, и далее в такой же шутливой форме предложил:

— Вступайте вы тоже в НАТО.

Я сказал, что у нас о НАТО другое мнение и, если мы вступим, это будет уже не НАТО.

Вечером того же дня состоялся правительственный прием по случаю 30-летия Победы в Великой Отечественной войне. Он проходил в зале приемов Кремлевского Дворца съездов. Владимир Павлович Суслов подошел ко мне и предложил пойти поприветствовать Маунтбэттона. Иностранные гости, как и всегда, расположились в главном зале, слева от стола членов политбюро, стоящего у самой сцены. Лорда мы увидели у главного стола, беседующего с Брежневым. Ожидая, когда они закончат разговор, я перебросился несколькими словами с Андреем Павловичем Кириленко, который, заметив меня, подозвал к себе. Он помнил меня еще с тех времен, когда во Владивостоке вручал Тихоокеанскому флоту орден Красного Знамени. Хотя беседа Маунтбэттона с Леонидом Ильичом была непродолжительной, лорд из-за оказанного ему главой государства внимания был преисполнен важности. Но оно и понятно. На мой вопрос, как прошла беседа, лорд ответил, что Брежнева интересовало его, лорда, впечатление о только что произнесенной им речи.

Днем 9 мая Маунтбэттон знакомился с Москвой, а тем же вечером в соответствии с протоколом его пребывания в Советском Союзе он в нашем сопровождении, то есть Владимира Павловича Суслова, Николая Николаевича Иноземцева из Института мировой экономики и международных отношений РАН, атташе протокольного отдела МИД СССР Куликова Валерия Матвеевича, меня и обеспечивающих лиц от МИД СССР, отправились в Ленинград. С другой стороны лорда сопровождали его личный секретарь и три сотрудника английского посольства в Москве.

На Ленинградском вокзале собрались в депутатской комнате. Маунтбэттон приехал в сопровождении посла Великобритании. Провожал нас секретарь Президиума Верховного Совета СССР Георгадзе.

К «Красной стреле» был прицеплен правительственный вагон-салон для лорда, а соседний вагон предназначался для сопровождающих лиц. Маунтбэттон, увидев широкую удобную кровать, тут же пошутил:

— Это мне на одного?

Незамедлительно последовал ответ кого-то из присутствующих, кажется, Суслова:

— Все остальное, лорд, от ваших способностей.

В Ленинграде нас встречал заместитель председателя исполкома Фалин, так как председатель был в загранпоездке. После приветствий расселись по машинам. Маунтбэттон, Фалин, я и переводчик в «Чайке» с английским флажком, остальные в «Волге» и в сопровождении машин ГАИ и мотоциклистов торжественно двинулись в сторону Крестовского острова на госдачу, как говорят обычно, в отведенную им резиденцию. Госдача превосходно оборудована в современном стиле, с красивым садом, прудом, цветами, в общем, достойна любого высокопоставленного лица.

Поездка Маунтбэттона в Ленинград имела узконаправленную цель. Если сказать коротко, то это было воспоминание о прошлом. Первым желанием лорда было посещение Петергофа и Зимнего дворца. Мы со своей стороны предложили побывать на Пискаревском кладбище, посетить «Аврору», Военно-морской музей, Кировский театр оперы и балета (бывший Мариинский). Конечно, программа весьма напряженная на каких-то два с половиной дня. Лорд начал возражать против посещения Пискаревского кладбища и «Авроры», мол, был в Москве на могиле Неизвестного солдата, возлагал венок и т. д.

Но после моих довольно резких доводов, что, если он не посетит Пискаревское кладбище, ленинградцы его не поймут, воспримут это как неуважение к городу, лорд согласился. Что касается «Авроры», я привел, по-моему, еще более убедительные доводы: надо же ему посмотреть, откуда прозвучал сигнал к окончательному свержению его дяди — императора Николая II. Ну а после моего заявления, что на корабле будет построен личный состав и ему, как адмиралу флота, будут отданы все положенные почести, посему ему желательно быть в форме (в Ленинграде он был в штатском платье), Маунтбэттон согласился и на посещение «Авроры».

Решили начать с Петергофа. После легкого завтрака тронулись в гавань на Васильевском острове, где был приготовлен катер на подводных крыльях, который принадлежал Ленинградской военно-морской базе, специально оборудованный для высоких гостей. В салоне катера — фрукты, коньяк, чай. Приветствовал лорда командир базы вице-адмирал Леоненков. Он преподнес Маунтбэттону герб Кронштадта. По пути обозревали Ленинградский порт и окрестности города. В Петергофе катер принимали курсанты Высшего военно-морского училища имени Попова во главе с начальником училища вице-адмиралом Рулюком. Сойдя с катера, пешком направились в нижний парк к фонтанам.

Здесь лорд ударился в воспоминания детства. Он жил в Петергофе с 1904 по 1912 год. Остановившись у «Грибка», он заявил, что помнит его. Повели его во дворец. Сопровождали нас директор дворца и научный сотрудник. Я обратил внимание на то, что лорд абсолютно никак не реагировал на фотографии дворца, сделанные сразу же после окончания войны, но зато бойко сам давал пояснения ко всем портретам царской семьи и их приближенных. Его комментарии к каждому портрету показались мне очень смелыми: этот был умница, этот подхалим, этот дурак и так далее.

В Тронном зале, только что открытом после реставрации, экскурсовод рассказал о том, что из шестнадцати висящих здесь хрустальных люстр подлинная лишь одна, остальные изготовлены заново, и предложил определить, какая настоящая. Маунтбэттон, не задумываясь, безошибочно показал на одну из люстр. Мы были поражены. А он, наклонившись ко мне, прошептал, что указал наугад. Так я и не понял, шутил ли он и на этот раз или говорил правду.

Директору музея лорд задал вопрос, не сохранились ли какие-то вещи царской семьи и нельзя ли их посмотреть. Тот ответил, что, конечно, сохранились, но они находятся в запасниках, а сегодня (было 10 мая) туда не попасть, так как у сотрудников нерабочий день. Лорд этому разъяснению не поверил, пробурчав, что, мол, вам, большевикам, все эти вещи не интересны, по-видимому, они находятся в таком состоянии, что их и показать нельзя. Пришлось мне на его саркастическое замечание дать более конкретное разъяснение, приблизительно в таком плане: «Господин адмирал, когда мы вас подводили к фотографиям развалин Петергофа, чтобы показать вам наши усилия и затраты на восстановительные работы, которые уже оценены в семь миллионов рублей, вы не отреагировали на это. А ведь семь миллионов были затрачены тогда, когда мы отказывали себе в некоторых жизненно важных вещах, отнятых у нас войной. Вы сомневаетесь в том, что мы сохраняем вещи царей. Но мы их храним и храним очень бережно. Прямо скажу, что нас меньше всего интересуют они как „личные“ вещи царей. Мы их храним потому, что они являются историей нашего государства и главное — это творение рук русского народа, его таланта и трудолюбия». На это мое вынужденно резкое заявление последовало долгое молчание.

После осмотра дворца лорд настоятельно попросил показать ему виллу, где он жил в детстве. Но беда в том, что объяснить толком, о какой вилле идет речь, он не смог. После тщательных расспросов решили, что речь идет об одной из вилл в парке Александрия, рядом с петергофским нижним парком, что ближе к Ленинграду. Туда и отправились. Действительно, на берегу Финского залива нашли две виллы, одна из них восстановлена, другая еще ожидала восстановления. Вот во второй лорд и признал ту самую, в которой жил в детстве.

Из Петергофа на машинах мы двинулись в Пушкино (Царское Село). Осмотрели Екатерининский дворец, где опять по развешенным портретам в интерпретации Маунтбэттона выслушали характеристику всех царских вельмож. Александровский дворец обошли снаружи, так как его занимает одна воинская часть военно-морского флота. Оглядели здание, где когда-то размещался лицей, и поехали в город. По дороге остановились на площади Победы взглянуть на только что открытый памятник обороны Ленинграда. Но он не произвел впечатления ни на нашего гостя, ни на нас, участников обороны Ленинграда и блокадников. Где-то около восьми часов вечера «полуживого» лорда «полуживые» сопровождающие привезли на Крестовский остров, оставив его «приходить в себя», а сами направились перевести дух в «Асторию», где для нас были приготовлены номера. Надо заметить, погода стояла преотличная, что для знакомства с Ленинградом имеет весьма немалое значение.

Следующий день начался с посещения Пискаревского кладбища. Возложили венок, получили памятные медали, осмотрели прикладбищенский мини-музей. Немало расстроенные, причем не только мы, но и лорд, направились в Эрмитаж. Там останавливались лишь у тех экспонатов, которые напоминали лорду о прошлом. Однако даже такой беглый осмотр все равно занял около двух с половиной часов. После Эрмитажа отправились в Морской музей. С большим интересом осмотрев его, лорд заявил, что такого богатого по экспонатам музея и такого роскошного здания, в котором он располагается, он не видел нигде. Осталось еще время на обед, чтобы потом отправиться в театр на балет «Жизель».

Театр привел лорда в восхищение. Недавно отреставрированный, он действительно выглядел великолепно. И если учесть, что ленинградцы в театр ходят, как на праздник, — в нарядных платьях и выходных туфлях, а не как москвичи — в джинсах и сапогах, то впечатление от театра и публики осталось у него выше всяких похвал. После первого акта балета (причем в центральной ложе, бывшей царской, что было важно для лорда) мы были приглашены на легкий ужин с коньяком. С нами за столом оказалась юная балерина Надежда Павлова. Надю мы заметили еще у служебного входа в театр, когда подъехали туда. Лорд, оказывается, о ней слышал и сам изъявил желание с ней познакомиться. Он проявил к Наде большой интерес как к восходящей звезде советского балета. Лорд с особым вниманием отнесся к девушке, как это, впрочем, свойственно всем пожилым людям при встрече с юными особами. Маленькая, худенькая, прямая, с гладкозачесанными волосами, с открытым лицом, в простой кофточке и брючках джинсового покроя, в босоножках, Надя, кстати, вызывала всеобщую симпатию. Если учесть, как обычно тлетворно на личность влияет восхваление таланта со стороны окружающих, то приятно было отметить, что Надю это еще не коснулось. Очень скромная, умеющая себя держать. Чувствовалось, что простота ей присуща от природы.

До конца балет досмотреть, увы, не удалось: намечался официальный обед от имени Ленинградского горисполкома, куда мы поспешили, пригласив, опять же по настоянию лорда, Надю Павлову. Обед прошел, как и положено, в речах и тостах.

На следующий день, 12 мая, у нас по плану было только одно мероприятие — посещение «Авроры», и в обратный путь. Хорошо выспавшись и плотно позавтракав в той же «Астории», мы в 10 часов были уже в резиденции лорда на Каменном острове. Погода, как и в предыдущие дни, изумительная. Тепло, солнечно. С выездом на «Аврору» немного задерживались. Решили, что лорд долго одевается. Но когда Маунтбэттон спустился со второго этажа в гостиную, мы поняли, что его задержало. Он вручил мне официальное прощальное письмо с изложением своих чувств за оказанное внимание. Вручил он его торжественно вместе со своим портретом и автографом в голубой коленкоровой рамке, украшенной королевским гербом.

Рассевшись по машинам, направились на «Аврору». Ну а дальше начались отступления от протокола. Проезжая мимо Петропавловской крепости, лорд задал вопрос: «А правда ли, что в этой крепости похоронены все цари?». Я ответил, что цари у нас похоронены в Москве, а здесь — императоры, хотя понятия эти идентичные. Лорд настоятельно стал просить заехать в крепость. Посоветовавшись с Фалиным, а главное — имея указание «показать все, что захочет лорд», нам осталось только предупредить его, что желание будет выполнено, если там открыт доступ для посетителей. Мы подозвали «ведущего» милиционера-мотоциклиста и дали указание следовать в Петропавловскую крепость. Машины остановились у Собора, и мы направились к только что распахнувшимся для посетителей дверям. В безмолвном оцепенении лорд остановился у гробницы Александра III — своего деда, затем осмотрел другие гробницы. Чистота Собора, его торжественность, убранство поразили лорда. В этот момент прибежала, запыхавшись, заведующая музеем и предложила пройти в правый угол, где похоронен Петр I. Приблизившись к гробнице Петра, мы увидели, что вокруг нее расставлены горшочки с цветами, а на ней множество живых цветов. Лорд с недоумением воскликнул: «Откуда это, кто положил?!» Заведующая с невозмутимым спокойствием ответила: «Это сами посетители приносят цветы». «Как? Царю цветы?!» — воскликнул лорд. «Нет, не царю, а основателю нашего города — Санкт-Петербурга», — последовал ответ заведующей. Я тут же воспользовался удобным моментом и напомнил лорду о его ворчании в Петродворце по поводу того, что, мол, большевиков, конечно, не интересуют царские вещи. И еще раз разъяснил ему, что мы чтим и помним, а что считаем излишним и ненужным.

Из Петропавловской крепости поехали на «Аврору». На корабле все прошло, как было и запланировано: почетный караул, захождение, представление командира крейсера. Осматривая корабль, лорд проявил живейший интерес ко всему. После экскурсии он сделал запись в книге почетных посетителей, затем сфотографировались группой и по отдельности. Командир крейсера обратил внимание Маунтбэттона на поднятый английский флаг, пояснив при этом, что английский флаг на мачте «Авроры» поднимается лишь второй раз за всю историю: первый — при посещении премьер-министра Великобритании Вильсона, а второй вот теперь — в честь Маунтбэттона. На что лорд заметил: «Ну, Вильсону поднимали флаг напрасно, он не принадлежит к королевской фамилии». Мы благоразумно промолчали.

Посещением «Авроры» все остались очень довольны. Поехали в резиденцию отдохнуть, а потом отправились на аэродром. Но! Это «но» стало характерным в том путешествии. Лорд завел со мной разговор о том, что его друг Феликс Юсупов подробно рассказывал ему, как он, Юсупов, убивал Григория Распутина. Лорд принялся уговаривать нас: «Покажите, где это произошло, я хочу посмотреть все собственными глазами». Я знал о том, что в бывшем юсуповском дворце на берегу реки Мойки сейчас находится Дом учителя. Я посмотрел на Фалина, он на меня, мы согласованно пожали плечами, что означало — придется вести показывать место убийства Распутина. Ехали в неизвестность: есть ли там кто и вообще есть ли там что. Двери Дома учителя оказались открытыми, нас встретила приветливая женщина, представившись дежурной. Такого порядка, как там, даже мы, военные, не ожидали. После того как мы рассказали о цели нашего посещения, дежурная повела нас в только что восстановленную мавританскую комнату и театральный зал. А лорд все не унимался: показывайте место, где убили Распутина и по какой мраморной лестнице его тащили потом. Дежурная шепчет, что убийство произошло в подвале, но той лестницы не сохранилось. «Покажите, где это место», — все требует лорд. Дежурная в панике, шепчет мне опять, что у них там беспорядок: хранятся старые вещи, матрасы, подушки и прочая рухлядь. Пришлось лорду так и объяснить, что показать не можем, так как в подвале грязно и захламлено. Лорд заметил, что надо бы все восстановить, как было, и показывать людям. Ответили ему, что у нас и без того много важных дел, придет время, может быть, восстановим и это, чтобы показать влияние мракобесия на судьбу русского народа. Лорд, поморщившись, промолчал. Дежурная предложила посмотреть замурованную теперь дверь в торце здания. При подготовке к убийству Распутина она была специально прорублена, чтобы убитого Распутина прямо из подвала вытащить в сквер, что возле дворца, а далее к Мойке. Лорда это очень заинтересовало. Вышли на улицу, посмотрели, даже пощупали то место, где когда-то была дверь, и удовлетворенные поехали на аэродром. Чтобы как-то занять время, я задал лорду вопрос, как он оценивает наш современный военный флот.

— Слишком большой и слишком хороший, — был его ответ.

Пришлось попросить его разъяснить, хорошо это или плохо.

— Для нас с вами хорошо, — бросил он.

Меня эта короткая фраза не удовлетворила. Снова задал вопрос:

— Почему для нас с вами, кого вы имеете в виду под определением с «нами»?

Лорд начал туманно и невразумительно пояснять, что, дескать, мы с вами вместе воевали и мы с вами теперь вместе боремся за мир, плаваем вместе и так далее. Пришлось напомнить ему, что британские подводные лодки со стратегическими ракетами плавают вместе не с нашими, а с американскими, а главное — нацелены они на Советский Союз. Кроме того, на территории Англии находятся авиационные американские базы, которые предназначены прежде всего против СССР, и, наконец, Великобритания — это основной член НАТО, а не Варшавского Договора. Лорд ничего не мог противопоставить моим аргументам, он просто промолчал.

На аэродроме зашли в ресторан. Не успели произнести положенные тосты, как начальник аэропорта начал торопить на посадку. С сожалением пришлось оставить обильно уставленный закусками стол и направиться к самолету. На прощание, как и положено, обменялись взаимными комплиментами. Лорд отправился восвояси. Вернее, он направился в Швецию погостить у своей сестры, бывшей королевы Швеции.

А 27 августа 1979 года газеты всего мира сообщили о том, что лорд Маунтбэттон погиб при взрыве на своей яхте. Это случилось в тот момент, когда семиметровая яхта вышла из ирландской гавани Маллагмор, что в округе Слиго. До этого печального события там Маунтбэттон в своем загородном доме провел три недели. Вместе с лордом погибли его внук, четырнадцатилетний Николас, и ирландский моряк. Дочь Маунтбэттона Патриция, ее сын Тимоти и свекровь леди Брейборн, тоже находившиеся на яхте, получили тяжелые ранения. Муж Патриции лорд Брейборн обошелся без серьезных повреждений. По данным иностранной печати, взрыв на яхте был организован ирландскими террористами. Вряд ли эта жестокая акция сыграла какую-то роль в борьбе за самостоятельность Ирландии.

Работа на Кубе

В 1986 году мне было поручено с группой генералов Генерального штаба отбыть на Кубу с задачей помочь составить по просьбе кубинского руководства пятилетний план развития их вооруженных сил. Конечно, мне были даны указания, в каком размере можно обещать Кубинской Республике поставки вооружения и военной техники из СССР. А предварительно в Генеральном штабе мы на основании расчетов продумали, что можем рекомендовать для надежной обороны «Острова Свободы», исходя из прошлого вторжения в районе Плайя-Хирон. Прибыв в Гавану и представившись министру обороны Раулю Кастро, начали работу совместно с начальником генштаба Сененом Касиссом Кегуеро и командующими родами войск — артиллерии, ВВС, ВМФ, ПВО, тыла и др. Мы предложили вначале обсудить общее положение в регионе, Сенен согласился.

Заслушали оценку начальника разведки, что грозит безопасности Кубы. Он четко доложил, что наиболее опасным является вторжение с моря, как это имело место на Плайя-Хироне. Обсудили доступные для высадки десанта места на острове и возможный состав вероятных сил вторжения. Далее командующие авиацией, флотом и артиллерией доложили состояние и возможность своих сил. Когда речь зашла об их потребностях, выяснилось, что их запросы превышают не только их потребности, но и наши возможности. Мы не стали вступать в спор, а решили получить согласие Рауля Кастро посетить их армии, аэродромы, флот и уже на месте ознакомиться с их состоянием и возможностями обороны. В итоге мы облетели и объехали весь «Остров Свободы» — от Сантьяго-де-Куба до Гуантанамо. По пути посетили предприятия, плантации сахарного тростника, сигарную фабрику, спиртовый завод, селение рабочих, старые и новые города, застроенные современными зданиями. Нас поразили исключительное трудолюбие кубинцев, их высокий моральный дух и вера в будущее, а главное теплое, прямо скажем, трепетное отношение к личному составу учебной военной бригады ВС СССР, там дислоцированной, ко всему русскому народу, а уж это мы сполна испытали на себе за месячное там пребывание.

Возвратившись в Гавану, мы изложили Сенену и Раулю Кастро наши впечатления и наши рекомендации. Согласившийся с нашими рекомендациями Рауль попросил, чтобы сопровождавшие меня члены делегации помогли командующим родами войск грамотно сформулировать заявки на согласованные поставки. Если можно, то лучше с этим поспешить, так как делегация запланировала свой вылет в Москву через день. Я, как обещал, все выполнил. На следующий день в особняк в Лагито, где мы разместились, позвонил Рауль и сообщил, что Фидель Кастро пожелал с нами встретиться. Правда, в данное время он ведет переговоры с президентом Эфиопии, но вечером сам приедет в Лагито. Действительно, в 23 часа прибыл Фидель с Сененом и всеми командующими родами войск. Тепло поздоровались, обнялись как давние знакомые. (Несколько лет назад я с женой провел отпуск на Кубе, на курорте Варадеро, там состоялась моя первая встреча с Фиделем.) Нет надобности говорить об исключительном обаянии, которым обладает Фидель, всем это известно. Я ему поведал, где мы побывали за это время, выразил восхищение большими успехами, которые произошли за пять лет после моего первого посещения Кубы. Он остался очень доволен, как я это заметил, рассказал он и о своих планах в области экономики, поблагодарил за проделанную нами работу. Наконец, задал мне вопрос, почему мы рекомендуем иметь вооруженные силы не более 100 тысяч человек. Ведь только в Африке у него 40 тысяч военнослужащих. Я ему ответил, что в Москве мы получили четкие указания высказать рекомендации по пятилетнему плану развития Вооруженных Сил Кубы, а что касается Африки, то это уже относится к сфере политической. Фидель, засмеявшись, произнес:

— А ты не только адмирал и заместитель начальника Генерального штаба, но еще и дипломат.

Наша беседа закончилась около двух часов ночи, а на следующий день мы вылетели в Москву. Провожали нас Сенен и командующий флотом.

В отставке

В декабре 1987 года я был уволен в отставку. Начальник Генерального штаба Ахромеев ликвидировал должность, которую я занимал девять лет. Он посчитал ее ненужной. Как говорится, начальству виднее. Конечно, момент в жизни тяжелый, если учесть 57 календарных лет службы в Вооруженных Силах. Помогло то, что меня пригласили на работу в МИД СССР, где меня знали несколько руководителей. С отцом Ю. Воронцова мы воевали в Финскую, с Г. Корниенко летали на переговоры с президентом Турции Эвреном, давно был знаком с В. Карповым, К. Михайловым, А. Адамишиным, А. Бессмертных, В. Шутовым, В. Сусловым и другими. Мне, как недавнему заместителю начальника Генштаба, пришлось на новом месте решать многие вопросы. А началось все с того, что Э. А. Шеварднадзе принял решение создать при Министерстве иностранных дел научно-координационный центр, в задачу которого входила организация работы научных организаций и отдельных ученых по проблемным вопросам дипломатии. Начальником центра был назначен В. В. Шустов — опытный дипломат, энергичный и тактичный человек. Он-то и предложил мне стать в этом центре научным консультантом, естественно, по военным, а главное — по военно-морским вопросам. Я с большим удовольствием принял предложение, несмотря на мизерную зарплату. Правда, спасала довольно высокая по тем временам военная пенсия, но главное в другом — я почувствовал себя нужным человеком. Коллектив в МИДе был очень доброжелательный и активно работающий. Доставляли радость встречи с такими учеными, как О. Пересыпкин, Е. Примаков. Большое впечатление на меня произвел и Э. Шеварднадзе. Это высокоэрудированный, тактичный человек, умеющий слушать подчиненных, вне зависимости от их ранга. Четыре года я прослужил в этом центре, участвовал в многочисленных переговорах, проходивших в Швеции, Англии, Франции, Японии и других странах.

Однажды мне довелось быть членом делегации, занимавшейся предварительными переговорами о будущем соглашении по ОСВ-2. Но речь не о сути этих переговоров, а об их организации. Мы вели неофициальные переговоры с директором Атлантического совета. Есть такой орган в США. Вот о нем я и хочу рассказать. Руководил Атлантическим советом в ту пору бывший главком ВС НАТО генерал Гауптпейстер, а членами Совета являлись бывший министр обороны США Макнамара, бывший госсекретарь Вэнс, бывшие командующие ВВС, ВМС, морпехоты, в общем «бывшие» уже в то время, когда мы вели переговоры.

В одной из публикаций начальник управления информации МИД СССР Герасимов (тоже бывший) описывает заседание Конгресса США, утверждавшего военный бюджет, на котором он присутствовал: «…В выступлении бывшего министра обороны Макнамары говорится…», а далее в скобках Герасимов делает следующую ремарку: «У нас в Союзе бывших министров не существует, они просто исчезают». Вот уж воистину правда. У нас и поныне «исчезают» бывшие не только министры, но и опытные генералы, адмиралы, маршалы. А в США все бывшие при деле, их опыт ценят и используют. Я как-то у Гауптпейстера спросил, чем занимается Совет и кто же его финансирует? Он ответил, что Атлантический совет — это консультативная организация при президенте и конгрессе. Они ставят задачу, а Совет разрабатывает и представляет свои рекомендации. На мой вопрос, используют ли президент, Конгресс и Пентагон рекомендации Совета, Гауптпейстер ответил коротко, что Договор ОСВ-1 разрабатывал Совет, и он, этот договор, был принят Конгрессом почти без поправок. Я остановился на этих вопросах потому, что, уйдя в отставку еще вполне здоровым и здравомыслящим человеком, остро почувствовал, как обидно быть никому не нужным. Знаю, многим отставникам с их богатым опытом работы хотелось бы помочь руководству России решать вопросы, касающиеся военной сферы, особенно военно-морского флота, которыми правительство, по сути, не занимается вообще.

Когда министром иностранных дел стал Козырев, все изменилось. Он посчитал, что сам ученый и наука ему не нужна. С его «легкой» руки был ликвидирован научно-координационный центр. С тех пор и по настоящее время все свои силы отдаю общественной работе. Я — заместитель председателя Международного комитета «Мир океанам», член Международного общественного благотворительного фонда «Победа — 1945 год». Участвуя во многих конференциях, на симпозиумах и круглых столах, я не устаю высказывать тревогу и боль за теперешнее состояние нашего Военно-Морского Флота.

Как большую награду оцениваю выпавшую мне возможность участвовать в Параде ветеранов на Красной площади в честь 50– и 55-летия Победы в Великой Отечественной войне в качестве заместителя командира полка Ленинградского фронта. С чувством гордости присутствовал я и на торжествах во Владивостоке, посвященных окончанию второй мировой войны и капитуляции Японии.

И последнее: относительно моих политических взглядов. Я был пионером, комсомольцем, членом КПСС, избирался членом горкома, крайкома, был кандидатом в члены ЦК, делегатом многих партконференций и съездов КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, РСФСР нескольких созывов. Но расстался я со своим партийным билетом без особого сожаления. Сейчас коммунисты много говорят о какой-то новой КПСС. Меня давно смущала «деятельность» партийных органов, присущий им формализм, восхваление партийных руководителей, а кто они и что из себя представляли, я знал. Знал Хрущева, Брежнева, Андропова, многих членов политбюро.

Я полагаю, что могучий Советский Союз, которому мы многим обязаны, распался именно по причине его недальновидных, если не сказать более резко, политических руководителей. Горько, что бывшие советские республики стали для России заграницей. Они играют в свой суверенитет, и прямо скажу, они больше недруги, чем друзья России. Глупо развалился Советский Союз. Не только я, а и многие трезвомыслящие люди уверены, что Советский Союз возродится. Возможно, это будет не «Советский Союз», а «Великая Россия», но это будет государство единое и неделимое в прежних границах и прежней общности.

Я не атеист, а потому глумление над верой, разрушение церквей, соборов, мечетей всегда воспринимал болезненно. Я видел еще подлинный храм Христа Спасителя. Помню, в детстве мачеха часто водила меня в церковь, не раз посылала святить куличи и пасху. И буду откровенен: во время войны, в минуты наивысшей опасности (например, Таллиннский переход) я тайком осенял себя крестным знамением и шептал: «Господи, спаси и сохрани нас».

Вообще-то мы, моряки, люди суеверные. Наше поколение с детства приучали к Богу, а когда мы повзрослели, оказалось, что наука еще многое не может объяснить, например, что такое НЛО или Бермудский треугольник. А как объяснить, каким образом человек предчувствует свою смерть? А ведь с этим феноменом я не раз сталкивался во время войны. А что такое шаровая молния и ряд других явлений природы?

Перестройку, переход к новой экономической политике, к демократии настоящей я, несмотря на трудности переходного периода, воспринял с удовлетворением и голосовал за «Наш дом Россия». Государственная Дума 1-го и 2-го созывов меня и, видимо, большинство россиян огорчила. Вновь избранная Дума надежды подает мало. Пока одни сплошные интриги, склоки и борьба за привилегии, но я верю в будущее России, верю, что наши дети и внуки будут жить в подлинно демократическом обществе и будут иметь достаток во всем.

Заключение

Я описал то, что пережил. С моими оценками событий и людей не все согласятся. Я допускаю, что в чем-то я в своей жизни был неправ. В этой исповеди хотелось быть откровенным и открытым, а оценку ее может дать каждый, кто найдет целесообразным ее прочесть. Хотя писал я эту книгу по памяти, достоверность фактов подтверждаю и несу за их изложение ответственность. Что касается дат, то вполне возможны погрешности в месяцах и годах. Надеюсь, читатель мне это простит, ибо большого значения это не имеет.

Но все, что мной написано, — это все прошлое, и было бы неправильным, если бы я не высказал свое отношение к тому, что происходит в настоящее время и прежде всего в отношении нашего военно-морского флота.

Если судить о состоянии флота в настоящее время, то нельзя рассматривать проблемы флота абстрактно, отдельно от общих проблем России. Прежде всего ее экономического состояния, международного положения и даже психологического здоровья ее народа. Флот живет одной жизнью со страной, имеет те же проблемы, что и Российская Федерация в целом. Все положительное и отрицательное, что имеет страна, присуще и ВМФ.

По своему современному составу флот пока не соответствует успешному выполнению всех задач и в полном объеме, которые возложены на него руководством страны. Но говорить и тем более утверждать, что «флот развален», «флот не способен выполнять поставленные задачи» и тому подобное, недопустимо, вредно и, скажем прямо, кощунственно. Как правило, такие «высказывания и рассуждения» позволяют себе люди, не имеющие представления о флоте вообще. В их числе большинство журналистов. К сожалению, подобные слова можно услышать и от некоторых бывших флотских начальников.

Военно-морской флот, несмотря на большие экономические трудности, имеющимся составом сил и средств несет дозорную и разведывательную службу в морях и океанах, проводит учения с фактическим использованием всех видов вооружения, в том числе и стратегического. Участвует в совместных учениях с другими государствами и посещает их порты и военно-морские базы. Своими десантными средствами перевозит войска в зоны вооруженных конфликтов, участвует в операциях по уничтожению террористических банд в Чечне. Решает и многие другие задачи в меру своих возможностей.

Отрадно, что молодое поколение руководителей военно-морского флота мыслит и осуществляет создание флота будущего с учетом положительного прошлого и с учетом его недостатков. Кроме планов, проектов, появляются и вступают в строй, хотя и единицы, подводные лодки, корабли современного технического состояния с учетом достижения нашей научной деятельности. Взят курс на боевое многоцелевое предназначение кораблей и подводных лодок. Это путь — брать не количеством, а качеством и, следовательно, уменьшения экономических затрат на состояние современного флота. Последнее очень важно, так как раньше мы пренебрегали коэффициентом «стоимость-эффективность», что в новой экономической политике государства недопустимо.

Отрадно и то, что в настоящее время судьбой флота лично занимается Президент — Верховный Главнокомандующий Владимир Владимирович Путин, и занимается не формально, а конкретно. Он неоднократно бывал на учениях, а вернее принимал в них участие, с боевой стрельбой и пуском ракет, на всех флотах, в том числе и на ТОФе. По некоторым причинам он еще не был на Черноморском флоте, но это не означает, что он им не занимается.

Вопросом флота стали заниматься и правительство, и Совет безопасности. Этого не было с очень давнего прошлого нашего государства.

Главнокомандующий ВМФ адмирал флота В. И. Куроедов сформировал руководство ВМФ из молодых специалистов, но имеющих опыт и, главное, понимающих всю сложность современных задач и отдающих все свои силы для их выполнения, претворения в жизнь. Особо следует отметить замов Главкома В. А. Кравченко, М. К. Бирюкова, П. Г. Сидоренко. Сам Главком служит примером для всех своих подчиненных, его трудно застать в кабинете, он постоянно на флотах, у министров военно-промышленного комплекса, в конструкторских бюро, научно-исследовательских институтах.

Я верю, что флот при таком отношении Президента России и руководства ВМФ возродится в абсолютно новом качестве и будет верным, сильным защитником Российской Федерации.

Флотоводец, ученый, дипломат

«Резонно и смело говоришь», — помолчав, сказал Анастас Иванович Микоян и окинул взором слегка прищуренных глаз стоящего перед ним высокого и стройного Командующего Тихоокеанским флотом адмирала Н. Н. Амелько.

Адмирал! Немногие военачальники удостаивались этого флотоводческого звания. Один из них — Николай Николаевич Амелько.

Сын скромных служащих петербургской больницы, рано лишившись матери и с детства умевший преодолевать все жизненные трудности, в 16 лет поступает в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе. В 1936 году — лейтенант флота. В Финской войне 1939–1940 годов ему поручается командовать десантом на острова Финского залива. Поставленные задачи решаются успешно. Позднее он становится старшим помощником командира, а с февраля 1941 года — командиром корабля «Ленинградсовет».

Нарастает угроза войны с Германией. Старший лейтенант Амелько с присущей ему энергией и ответственностью готовит корабль и личный состав к выполнению боевых задач. Морская выучка матросов и старшин росла из месяца в месяц. Они овладевали смежными специальностями, учились устранять серьезные неисправности. Учился и командир. И прежде всего в труде, в тяжелых флотских буднях, настойчивых тренировках, умению контролировать себя, серьезно готовиться к выходу в море, обеспечивая успех плавания еще на берегу. Он формирует свой характер и командирские качества, добивается не только точности и согласованных действий каждого, но и твердой веры всего экипажа в умение и талант командира.

В дальнейшем это послужило хорошим фундаментом для становления Николая Николаевича Амелько как флотоводца.

А между тем война с Германией приближалась, и корабль вступил в нее всесторонне подготовленным.

Оборона Таллинна и участие в прорыве кораблей Балтийского флота в Кронштадт — особая страница в биографии молодого командира «Ленинградсовета». В крайне тяжелых условиях Николай Николаевич благополучно привел свой корабль в Кронштадт. Приходилось постоянно маневрировать среди минных полей и плавающих мин под непрерывными атаками вражеских самолетов, одновременно оказывая помощь другим кораблям и спасая тонущих людей. «…При этом он проявил исключительную волю, решительность, личное мужество и умение управлять кораблем…» — говорилось при представлении его к первой боевой награде — ордену Красного Знамени и на присвоении досрочно воинского звания капитан-лейтенанта.

С января 1942 по март 1945 года, командуя дивизионом заградителей охраны водного района, а затем дивизионом сторожевых катеров дымзавесчиков, Н. Н. Амелько при всей сложности, опасности, трудоемкости поставленных перед этими кораблями задач выполнил не один десяток серьезных боевых заданий по прикрытию дымзавесами караванов и отдельных кораблей на фарватерах, тралению, минным и сетевым постановкам. И все это под постоянным прицелом противника. И ни одного сорванного задания!

Так, летом 1944 года в ходе операции по захвату Биоркского архипелага группой катеров 10-го дивизиона, которой командовал Николай Николаевич, под ураганным огнем береговой артиллерии и кораблей врага в течение четырех суток были поставлены 42 дымзавесы, высажены десанты на многие острова Выборгского залива.

Высшей наградой для командира было награждение его дивизиона орденом Красного Знамени. Сам Николай Николаевич удостоился флотоводческого ордена Нахимова II степени. Это одна из почетнейших наград морского офицера — свидетельство его высокого боевого мастерства, проявленного мужества, непосредственного участия в боях вместе с подчиненными.

В одной из аттестаций этого периода отмечается: «Н. Н. Амелько — образцовый офицер, смелый, решительный, культурный и грамотный моряк. В боевой обстановке он всегда спокоен и является примером для подчиненных». Следует отметить, что в этот же отрезок времени происходит становление его как знающего и опытного специалиста-минера, внесшего большой вклад в повышение эффективности борьбы с минами и минной опасностью, что заслуженно поставило его на новую, более высокую служебную ступень.

В апреле 1945 года капитан III-го ранга Н. Н. Амелько назначается начальником штаба 4-й бригады траления Кронштадтского оборонительного района с присвоением ему звания капитана II-го ранга.

9 мая 1945 года для Николая Николаевича война не закончилась. Еще долгих четыре года велась тяжелая и опасная работа по очистке от мин основных балтийских фарватеров. Он по-прежнему в море среди моряков на тральщиках. Здесь еще полнее проявляется его талант руководителя минного траления. В результате четкой организации и слаженности сил бригада провела траление выделенных ей районов на 45 суток раньше установленного срока.

В апреле 1949 года Н. Н. Амелько назначается командиром Усть-Двинской бригады охраны водного района, где он продолжает заниматься уничтожением неконтактных мин, осуществляя личное руководство и участие в боевом тралении. Он вносит ряд рационализаторских предложений по совершенствованию системы траления, которые с успехом были внедрены на кораблях.

С января 1952 года капитан I-го ранга Н. Н. Амелько служит в Балтийске. Сначала начальником штаба 64-й дивизии охраны водного района, а затем ее командиром.

1954 год. Начинается новый жизненный этап уже контрадмирала Амелько. Москва. Академия Генерального штаба. После ее успешного окончания Н. Н. Амелько назначается на Тихоокеанский флот, которому будет посвящено 14 лет службы и жизни.

Служба на Тихоокеанском флоте совпала с обострением военно-политической обстановки в мире и на Дальнем Востоке, в частности Кубинский кризис, вмешательство США в дела Вьетнама, постоянная разведка американцами советского Приморья, концентрация их сил в западной части Тихого океана и т. д. Все это требовало от командующего флотом правильной оценки и своевременного принятия мер по повышению боевой готовности, предотвращению возможности вооруженного конфликта.

Кроме того, в этот период решалась сложная, жизненно важная для нашей страны задача: укрепление ее обороноспособности. На флот поступало новое вооружение, надводные корабли, подводные лодки, самолеты. Все это требовало усовершенствования тактических приемов в использовании сил, их базирования и боевого построения. Здесь как раз и пригодился богатый опыт вдумчивого и кропотливого организатора, умеющего сосредоточиться на главном, вице-адмирала Н. Н. Амелько — начальника Штаба флота.

Суровая школа жизни подготовила Николая Николаевича к управлению флотом, и в 1962 года он становится командующим.

По решению Н. Н. Амелько и при его личном участии были разработаны организация и порядок нанесения совместного удара Советских Военно-Морских Сил по авианосно-ударным соединениям США, что значительно повысило эффективность нашего оружия.

Н. Н. Амелько защищает кандидатскую диссертацию и руководит разработкой пособия для подледного плавания дизельных подводных лодок в районе замерзания Тихого океана. Участвует в осуществлении контроля за выполнением Концепции о рыболовстве в открытом море и Временной конвенции по сохранению морских котиков. Руководит визитами советских кораблей в дружественные страны. Он продолжаетнастойчиво учиться, расширяя диапазон своих знаний.

В 1969 году адмирал Амелько назначается заместителем Главнокомандующего ВМФ по противолодочным силам — начальником противолодочных сил ВМФ. Им разрабатываются рекомендации по повышению эффективности борьбы с подводными лодками противника и по построению системы борьбы с диверсионными силами и средствами в пунктах базирования ВМФ. Он является председателем комиссии по проведению испытаний системы морской космической разведки.

Николаю Николаевичу поручается решение ряда вопросов международного плана.

В 1975 году он участвовал в симпозиуме руководителей военно-морских сил 16 стран мира в Стокгольме под девизом «Моря не разъединяют, а соединяют нас».

Был заместителем главы делегации СССР на всех пяти турах переговоров с США в 1977–1978 годах, когда наша страна усиленно предлагала американцам рассмотреть вопрос об ограничении военной деятельности в Индийском океане и превращении этого региона в зону мира.

С марта 1978 года Н. Н. Амелько — заместитель начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР по Военно-Морскому Флоту. Теперь его деятельность направлена на создание флота, соответствующего предназначению в войне.

В 1980 году Николай Николаевич удостоен звания лауреата Ленинской премии за участие в создании специальной космической системы, а в 1981 году награжден вторым флотоводческим орденом Нахимова I степени.

В 1987 году Н. Н. Амелько переводится в группу генеральных инспекторов Министерства обороны на должность военного советника. А год спустя он увольняется с действительной воинской службы, оставив, по образному морскому выражению, за кормой 56 календарных лет, 5 месяцев и 16 дней, отданных во благо народа и любимой Отчизны.

После увольнения Николай Николаевич свои знания и опыт продолжает активно применять в научно-координационном центре МИД, занимая там должность советника. Он участвует в официальных и неофициальных переговорах в США, Великобритании, Франции, Дании, Швеции и во многих других странах. Кроме того, он постоянный участник «Эдинбургских бесед», которые проходили попеременно в Москве и в Эдинбурге. Тема бесед: «Как выжить в ядерный век, путь к всеобщей безопасности». На этих встречах советские, британские и американские представители пришли к соглашению о необходимости сотрудничества всех государств с использованием для блага человечества международных организаций и институтов типа ООН.

Николай Николаевич выступал с лекциями в Мадридском университете и многих общественных организациях. Он — заместитель председателя Комитета «За мир, разоружение и экономическую безопасность на морях и океанах», член президиума Международной общественной организации «Победа-45». Вот неполный перечень его общественной деятельности в последние годы. Зарубежные контакты Николая Николаевича позволяют судить о нем как о выдающемся дипломате.

Н. Н. Амелько имеет множество публикаций как в нашей, так и в зарубежной прессе.

Отгремели бои Финской и Великой Отечественной войн, позади годы прошедших пятилеток, гоночный процесс создания океанского флота, походы по коридорам власти. Идет осмысление прожитого. Воспоминания Николая Николаевича Амелько как раз и отвечают на вопрос: кто Вы, адмирал?

Основная черта Николая Николаевича — честность. Это определено не только воспитанием трудовой семьи, но и его внутренним содержанием — характером человека, всегда стремившегося к разумному устроению своих деловых отношений, направленных во благо своей Родины.

Вся его жизнь — свидетельство нравственной красоты и порядочности.

Адмирал — это человек, не только знающий свое дело, влюбленный в море и флот, но и прекрасно разбирающийся в литературе, искусстве, во многих областях науки и техники, в вопросах перспективных технологий. Он — властный и доступный, грозный и веселый. Прост в общении с подчиненными, заботится о них, относится к людям с уважением и вниманием. И в то же время подчеркнуто изыскан и дипломатичен в высокопоставленном обществе.

Весь его служебный путь проходит в гуще политических событий страны. Он неоднократно избирается в руководящие органы. Ему пишут, советуются, просят о помощи. У адмирала для всех находятся теплые слова и добрый совет. Он популярен в матросской и офицерской среде.

Николай Николаевич Амелько — достойный сын своего Отечества, с юношеских лет несущий в себе веру в свой народ.

Он всегда с осуждением относится к недозволенному поведению всех, кто это допускает, независимо от ранга.

Этот отзыв начался со слов члена Политбюро ЦК КПСС А. И. Микояна, который заехал в Приморье для проверки его мнения о передаче Японии Курильских островов и получил решительный и обоснованный ответ Командующего Тихоокеанским флотом. Здесь, как всегда и везде, сказалась чрезвычайно характерная черта адмирала: свое мнение он выражает «резонно и смело».

Заслуги адмирала Н. Н. Амелько перед Родиной высоко оценены Россией. За свою долгую службу в Вооруженных Силах адмирал награжден 15-ю боевыми орденами и многими медалями. 22 февраля 2002 года Президент России В. В. Путин вручил ему Благодарственную грамоту за заслуги перед Отечеством.

Сослуживцы адмирала:

адмирал Котов П. Г., бывший заместитель Главнокомандующего ВМФ по кораблестроению и вооружению, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, участник ВОВ

капитан 1-го ранга Корелов А. В., офицер Генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации

Приложение

3-ий отдел КБФ № 172661. 20.09.1941 г.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Командующему Ленинградским фронтом генералу армии тов. Жукову.

Подготовка спецоперации по уничтожению плавсредств и боевых единиц проходит весьма неорганизованно.

18-го сентября с. г., неожиданно, по флоту был дан сигнал «Тюльпан», что по ТУСу, установленному для спецоперации, означает прекратить проведение мероприятий по уничтожению. Вскоре выяснилось, что этот сигнал был дан по таблице артиллерийских переговоров, означающий немедленно прекратить огонь.

Мероприятия по подготовке спецоперации, с одной стороны, в большинстве случаев передоверены второстепенным людям; так по отряду особого назначения их проводят тт. Янсон, Клитный, командование же в лице командира дивизиона капитана 2-го ранга Маслова, Евдокимова предпочитает стоять в стороне, и с другой, приняли ШИРОКУЮ огласку.

В результате этого отмечено наличие отрицательных настроений, предрешающих печальный исход обороны Ленинграда. Например: кап. 2-го ранга Маслов 16.09.41 г., будучи на эсминце «Строгий», заявил: «Да, я вам привез нехорошие вести. Ленинград готовят к сдаче германскому фашизму. На эсминцах „Строгий“ и „Стройный“ уже поставлен крест. Большое начальство удирает из Ленинграда на самолетах».

Заместитель начальника штаба КБФ капитан 2-го ранга Зозуля пессимистически говорил: «Ждать нечего, остается пустить пулю в лоб».

Начальник 3-го отдела КБФ Дивизионный комиссар ЛЕБЕДЕВ.

Резолюция на документе:

т. Исакову.

1. Срочно расследовать, арестовать провокаторов.

2. Доложите, почему такая ответственная работа проходит преступно плохо.

ЖУКОВ, (личная подпись)

Источник: Игорь Бунич «Трагедия на Балтике. Август 1941 года». — СПб.: Изд-во «Облик», 1997. С. 720.

Адмирал Амелько Николай Николаевич

Служба в Вооруженных Силах составляет 56 календарных лет, 5 месяцев, 16 дней, с выслугой 62 года.

1931–1936 гг. — курсант Высшего военно-морского училища им. Фрунзе.

1936–1937 гг. — лейтенант, помощник начальника отдела четвертого Управления РККА.

1937–1940 гг. — штурман корабля Балтийского флота.

1940–1941 гг. — старпом УК «Ленинградсовет» Балтийского флота.

1941–1942 гг. — командир корабля Балтийского флота.

1942–1943 гг. — командир отряда кораблей-заградителей Балтийского флота.

1943–1945 гг. — командир Краснознаменного дивизиона сторожевых кораблей Балтийского флота.

1945–1949 гг. — начальник штаба бригады траления Балтийского флота.

1949–1952 гг. — командир бригады кораблей ОВР Балтийского флота.

1952–1953 гг. — начальник штаба дивизии кораблей Балтийского флота.

1953–1955 гг. — командир дивизии кораблей Балтийского флота.

1955–1956 гг. — слушатель академии Генштаба.

1956–1962 гг. — начальник штаба Тихоокеанского флота.

1962–1969 гг. — командующий Тихоокеанским флотом.

1969–1978 гг. — заместитель Главнокомандующего ВМФ.

1978–1987 гг. — заместитель начальника Генштаба ВС СССР.

Избирался депутатом Верховного Совета СССР 7-го и 8-го созывов, депутатом Верховного Совета РСФСР 6-го созыва.

1939–1940 гг. участвовал в Финской войне, командир высадочных средств десанта на островах Финского залива.

1941–1945 гг. во время ВОВ участвовал во многих боевых операциях на Балтике.

Кандидат военно-морских наук, лауреат Ленинской премии в области космической техники.

Имеет диплом изобретателя СССР.

Награжден 43 правительственными наградами. В том числе имеет 3 ордена Ленина. 3 ордена Красного Знамени, орден Трудового Красного Знамени, ордена Нахимова I и II степеней, 3 ордена Красной Звезды, орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени, медаль «За боевые заслуги» и многие другие медали СССР. Награжден орденами и медалями иностранных государств. В 2001 году был награжден орденом «За мужество». Высоко оценил заслуги адмирала Н. Н. Амелько перед отечеством и Президент России В. В. Путин, вручая Почетную грамоту 22 февраля 2002 года.

Иллюстрации

_{Адмирал Николай Николаевич Амелько. Художник И. А. Пензов. 1998 г.}

_{Отец — Николай Лукич, мать — Татьяна Калиновна}

_{Пионерский лагерь. Лето 1929 г. В верхнем ряду крайний слева Н. Амелько}

_{Курсант Высшего военно-морского училища им. М. В. Фрунзе. 1931 г.}

_{Курсант Н. Амелько на занятиях по географии}

_{Лейтенант Н. Н. Амелько. Май 1936 г.}

_{Лейтенант Н. Н. Амелько, штурман учебного корабля «Ленинградсовет»}

_{Корабль «Ленинградсовет» во время советско-финской войны. 1940 г. Н. Н. Амелько на нем — старший помощник командира}

_{Н. Н. Амелько и его супруга Татьяна Николаевна (первые годы супружества)}

_{Рига, набережная р. Даугава}

_{Капитан-лейтенант Н. Н. Амелько, командир учебного корабля «Ленинградсовет». Зима 1941 г.}

_{Таллиннский переход. Прикрытие крейсера «Киров» дымовой завесой. Август 1941 г.}

_{Н. Н. Амелько, командир 10-го дивизиона сторожевых катеров. 1943 г.}

_{В походе на Балтике. 4-я бригада траления. 1945 г.}

_{Командир дивизии ОВР, г. Балтийск, 1953 г.}

_{Выпуск академии Генштаба 1955 г. В первом ряду четвертый слева — Н. Н. Амелько}

_{Вице-адмирал Н. Н. Амелько, первый заместитель командующего ТОФ, начальник Штаба ТОФ. 1956 г.}

_{Морской парад во Владивостоке. Слева Н. Н. Амелько, в центре А. П. Кириченко}

_{ТОФ. Большой противолодочный корабль. Проект 61}

_{Маршал Н. В. Огарков, адмирал Н. Н. Амелько, генерал-полковник М. А. Гареев, маршал авиации Г. П. Скориков. ТОФ}

_{На курильских островах. Поиск места для строительства аэродрома «Ветровой»}

_{Учения. Морская пехота ТОФ}

_{Заседание Военного совета ТОФ. Справа космонавт Г. С. Титов}

_{Всплытие. Подводная лодка проекта 613}

_{Крейсер «Дмитрий Пожарский» ТОФ, флагман эскадры, посетивший Индию с дружеским визитом. 1968 г.}

_{Отец — адмирал, сын Сергей — лейтенант. Владивосток. 1964 г.}

_{На переходе с визитом в Индию. Адмирал Н. Н. Амелько и контр-адмирал Н. И. Ховрин. 1968 г.}

_{Борт крейсера «Дмитрий Пожарский» и корабли эскадры на пути в Индию, проходим Филиппинское море}

_{Встреча с председателем правительства штата Мадрас. Индия. 1968 г.}

_{Встреча с министром обороны Индии г-ном Сингхом. 1968 г.}

_{Тадж-Махал. Индия. 1968 г.}

_{Храм 1000 будд. Мадрас. Индия. 1968 г.}

_{Возложение венков на могиле Джавахарлала Неру. Дели. 1968 г.}

_{Парад кораблей ТОФа в день Военно-Морского Флота. Владивосток}

_{Шах Ирана Реза Пехлеви во время визита на ТОФ}

_{Космонавт В. В. Терешкова посетила г. Владивосток по пути из Китая}

_{А. Н. Косыгин во время учений на ТОФе}

_{Посещение Дальнего Востока Н. С. Хрущевым}

_{Посещение Дальнего Востока Л. И. Брежневым}

_{На учениях Тихоокеанского флота присутствовал маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров}

_{Во время поисковой операции на Средиземном море. Американский самолет «Орион» сопровождает противолодочный вертолетоносец}

_{Беседа с королем Швеции Карлом XVI Густавом. 1975 г.}

_{На переговорах о сокращении присутствия в Индийском океане. Слева направо: начальник штаба ВМС США, председатель Агентства по контролю за разоружением и вооружениями США Поль Уорнке, глава советской делегации посол по особым поручениям Л. И. Менделевич, заместитель главы делегации адмирал Н. Н. Амелько}

_{Лорд Маунтбэттон и сопровождающие его лица. Май 1975 г.}

_{Посещение крейсера «Аврора». 1975 г.}

_{Встреча с Фиделем Кастро. Гавана. 1986 г.}

_{Прием у премьер-министра Швеции. Улоф Пальме ведет к столу супругу адмирала Н. Н Амелько Татьяну Николаевну. 1975 г.}

_{Адмирал Н. Н. Амелько. 80-е годы}

_{Благодарность Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами Российской Федерации адмиралу Амелько Николаю Николаевичу}

_{Лейтенант Н. Н. Амелько 1936 г.}

_{Ю. В. Андропов и Н. Н. Амелько. Владивосток. 1963 г.}

_{Командующий Тихоокеанским флотом Н. Н. Амелько и командир эскадры Н. И. Ховрин}

_{Посещение флота министром обороны Р. Я. Малиновским}

_{Л. И. Брежнев на крейсере «Варяг». Владивосток. 1968 г.}

_{Посещение флота А. Н. Косыгиным. Сахалин}

_{Прибытие А. Н. Косыгина в порт Находка}

_{Вручение А. Н. Косыгину сувенира}

_{Встреча с президентом Академии наук СССР А. П. Александровым. ТОФ. 1972 г.}

_{На сессии Верховного Совета СССР. Слева направо: А. И. Покрышкин, Н. Н. Амелько, летчик-космонавт А. А. Леонов}

_{На сессии Верховного Совета СССР. Слева направо: адмирал И. И. Байков, адмирал Н. Н. Амелько, маршал А. А. Гречко}

_{И. Н. Кожедуб с супругой (в центре) среди преподавателей военно-морского училища, которое закончил их сын}

_{Группа высших офицеров Генерального штаба на встрече с Фиделем и Раулем Кастро}

_{Шах Ирана Реза Пехвели на приеме у Н. Н. Амелько}

_{Н. Н. Амелько в гостях у президента штата Мадрас во время дружественного визита в Индию}

_{Переговоры с президентом Турции Эвреном (слева). В центре маршал авиации А. Н. Ефимов}

_{Адмирал Н. Н. Амелько и командующий флотом Индии адмирал Чаттаржи}

_{На арабском скакуне у пирамид Египта}

Примечания

1

Названия городов даны в современной орфографии. (Прим. ред.)

(обратно)

2

Учебный корабль «Ленинградсовет» построен на Балтийской судоверфи в 1889 г. Прежнее название «Верный». Водоизмещение 1100 тонн, вооружение — 76-мм пушки на барбетах по 3 с каждого борта. В 1927 г. был модернизирован, вооружение снято, переименован в «Ленинградсовет».

(обратно)

3

См.: Приложение.

(обратно)

Оглавление

От автора

Часть 1 Судьба

  Детские годы

  Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе

  Москва

  1937 год

  Возвращение на Балтийский флот

  Война с Финляндией

  Отпуск

  Вступление Латвии в состав СССР

Часть 2 Война

  22 июня

  Таллиннский переход

  Блокада Ленинграда

  10-й дивизион сторожевых катеров

  4-я бригада траления КБФ

  Бригада кораблей охраны водного района Рижской базы

Часть 3 Встречи

  В академии Генштаба

  Тихоокеанский флот

  О гибели подводной лодки «К-129»

  Поход в Индию

  Не только флотские дела

  Защита диссертации

  В главкомате ВМФ

  В генеральном штабе Вооруженных Сил СССР

  Авианесущий крейсер и подводная лодка «Тайфун»

  Моя международная деятельность

  Лорд Маунтбэттон

  Работа на Кубе

  В отставке

Заключение

Флотоводец, ученый, дипломат

Приложение

Адмирал Амелько Николай Николаевич

Иллюстрации

*** Примечания ***