Орбита жизни [Олег Иванович Куденко] (fb2) читать онлайн

Орбита жизни

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Космодром Байконур. — Со стартовой площадки торопят. — Главный конструктор и врачи. — Юрий начинает звездный век. — Двадцать миллионов лошадей… — Планета еще ни о чем не знает. — Первые шаги. — Война и мир. — Становление характера.

1

Раннее весеннее утро. Автобус бежит по степи. За окном — высокое небо. Оно зеленовато-голубое. Озаренные солнцем редкие перистые облака. Облака кажутся перламутровыми, теплыми, земными.

Попутный ветер врывается в приоткрытое окно. Пахнет свежестью: весна идет по земле. Уже сломлен лед на речке, он отошел от берега, и в воде отражается небо.

Но вот знакомая дорога свернула от реки. Вскоре скрылись и дома поселка и черно-синяя полоска холмов.

Снова за окном — степь. Она еще ночная, то темно-бурая, то зеленовато-синяя. Где-то там, в степи, стаи уток кружат над озерами, над речными старицами.

Юрий улыбается. Он не думает сейчас о том, что будет через несколько часов. Его мысли уносятся домой. Он вспоминает о дочурках. И сердце его сжимается от щемяще-радостного чувства. «Галочке сегодня пошел тридцать шестой день. Наверно, Вале сейчас очень трудно: бессонные, беспокойные ночи».

Автобус покачивается. Юрий чувствует, что щебенка под колесами сменилась бетоном. Всего несколько минут езды, но сегодня знакомый космодром Байконур кажется бесконечным. Круто развернувшись, машина останавливается.

Вместе с товарищами Юрий входит в дом. Он улыбается, как всегда, — не только глазами и уголками губ, но всем лицом. Обстановка привычная. Начинается работа.

— Привет медицине! Наука говорит, пора одеваться? — шутит он и подходит к ярко-оранжевому скафандру.

До старта еще четыре часа. Юрий знает, что уже пущена система кондиционирования воздуха в кабине корабля.

А здесь, в небольшом домике, белом и солнечном, за дело взялись врачи. К контактам восьми датчиков, еще с вечера приклеенным специальной пастой прямо к коже, медики осторожно присоединяют провода приборов. Юрий сам ощупывает, плотно ли прилегают к голове электроды — маленькие пластинки из серебра, каждая величиной с копеечную монетку, — и замирает в кресле: врачи проверяют физиологические функции его организма. Биотоки мозга и сердца, температура кожного покрова — все это тщательно замеряется сложными приборами.

В эти минуты Гагарин сосредоточен: от показаний приборов зависит его полет. Юрий вспоминает весеннюю степь, какой он ее видел вчера. Тюльпаны на взлобках развертывают упругие лепестки, молодая трава в лугах, необъятное небо, куст смородины, вырытый из земли… Но приборам нет до этого дела — приборы железные. Бегут, скачут по проводкам электрические импульсы, едва уловимые, но отчетливо видные на осциллографах и лентах самописцев. Рядом такое же обследование проходит запасной пилот Герман Титов.

— Как самочувствие, Юра? — спрашивает врач, только что вошедший в комнату.

— Самочувствие нормальное. Точно по инструкции! Вам пульс? Могу выдать сразу два! — шутливо отвечает Гагарин и с готовностью протягивает руки.

— Ну как, сердце бьется?

— Пульс хорошего наполнения. Не частит, — констатирует врач.

— В общем, как всегда, — опять улыбается Гагарин.

Все происходит очень просто, даже буднично. В комнате немного людей. И у каждого сейчас свое дело. Возможно, лишь некоторые из них ощущают величие этих часов, их неповторимую необычность и значимость: некогда.

Юрий лег на кушетку, чтобы было удобнее проверить датчики. Врачи склонились над ним и встали на колени. Юрий смеется:

— Наконец-то медицина стоит передо мной на коленях.

Врачи молчат. Они деловито проверяют датчики, надевают специальное белье, скафандр и гермошлем.

В соседней комнате звонит телефон. Со стартовой площадки торопят.

Пожалуй, только сейчас Юрий по-настоящему ощущает всю серьезность этих минут. Он оторвется от Земли и улетит. «Ну, что же, — успокаивает он себя, — буду летать, только чуть выше, чем всегда». Но его мысленный взор рисует картину старта. Холодок пробегает по спине.

Лицо становится непривычно серьезным.

— Волнуешься? — спрашивает один из техников.

— Нет, просто думаю. Хотя, если честно признаться, немножко есть… Трудно не волноваться перед таким полетом!

Руководитель полета улыбнулся:

— Стефан Цвейг говорил, что у человечества есть «звездные часы». Ты начинаешь звездный век.

Со старта снова позвонили. Все понимают: время! Наступают торжественные и напряженные минуты. Все обнимают Юрия, жмут ему руку. Медленно, подыскивая слова, Гагарин говорит:

— Дорогие друзья, я сердечно благодарю Родину и вас за то доверие, которое мне оказано. Я знаю, какой огромный труд затрачен на создание ракеты и космического корабля, на всю подготовку. Разрешите вас заверить, что я сделаю все для того, чтобы оправдать доверие Родины.

Юрий на секунду замолкает, а потом уверенно добавляет:

— Если будут трудности и опасности, встречу их, как положено коммунисту.

— Ну, в добрый путь, Юра! — Руководитель полета нетерпеливо поглядывает не часы. — Поехали, товарищи!

Присутствующие знают: запуск готовится по четкому графику, и нарушать его нельзя. Но всем хочется обнять космонавта. У одного из ученых повлажнели глаза. Даже моложавое лицо бывалого летчика генерала Каманина немного побледнело, будто осунулось. «А чего, собственно, сейчас волноваться? Вот на старте — это другое дело!» — подумал Юрий и поглядел в окно.

Ослепительное оранжевое солнце вставало над степью, заливая комнату тревожным, беспокойным сиянием.

— Поглядите, какое жизнерадостное солнце, — говорит Юрий, и все как один обращают взоры к окну.

Мерно стрекочет кинокамера. Неторопливо работают специалисты. Сосредоточенно молчат врачи. Глядя на них, Юрий тоже перестает улыбаться. Он вспоминает слова американского летчика-испытателя, талантливого писателя Коллинза: «Хорошо в такой день быть живым…» Но говорит совсем о другом:

— Видимость сегодня отличная: хороший день будет! Ну, что же, пора в путь-дорогу!..

К подъезду подан специальный бело-голубой автобус. Юрий усаживается в кресло. Позади — Герман Титов. Скафандры подключают к бортовым источникам питания, и машина берет курс на стартовую площадку.

…Планета Земля еще ни о чем не знает.

*

В степи отчетливо видна нарастающая серебристая сигара гигантской космической ракеты, которую сжимают в объятиях стальные фермы.

Юрий спокоен. Все идет нормально, именно так, как он и ожидал. Волноваться нечего. Сейчас волнуются те, кто отвечает за запуск. И все-таки при одной мысли о том, в какой полет он уходит, им овладевает легкая оторопь. Нет, скорее это сложное чувство — и гордости, и робости, и уверенности. «Как перед экзаменом», — думает Юрий.

Инженеры на стартовой площадке уже проверили бесчисленное количество механизмов, систем и приборов. Автоматы доложили готовность.

Машина останавливается рядом с огромной ракетой. Возле ракеты автобус кажется почти букашкой. Именно это сравнение приходит на ум Юрию. А со всех сторон навстречу кидаются знакомые. Опять начинаются объятия, поцелуи, рукопожатия. Оказывается, непроницаемый скафандр совсем не мешает людям выражать свои чувства!

Среди тех, кто был здесь, Юрий узнает дорогие лица.

Вот крупнейший ученый, которого космонавты давно успели узнать и полюбить. Этого спокойного, немногословного человека пилоты назвали «теоретиком космонавтики». Он создал стройную теорию, которая сделала реальностью то, о чем еще совсем недавно люди могли только мечтать. Рядом с ним Главный конструктор корабля. Они о чем-то разговаривают с ладно скроенным, светловолосым человеком с открытым волевым лицом. Этому врачу и его товарищам Юрий, пожалуй, больше всех благодарен. «Они сделали меня космонавтом», — думает Гагарин.

Вот невысокий человек, который учил их прыгать с парашютом. «Уже здесь!» — подумал Юрий. Инструктор беседует с генерал-лейтенантом авиации Героем Советского Союза Николаем Петровичем Каманиным…

Подъехали члены Государственной комиссии.

На стартовую площадку подходят все новые и новые люди: ученые, конструкторы, инженеры космодрома, друзья-космонавты. Всем хочется попрощаться с Юрием, пожать ему руку.

Юрию особенно трудно расставаться с Титовым — ведь тот тоже одет в такой же скафандр… И вот Юрий улетает, а Герман остается… «Впрочем, еще неизвестно, как все это кончится. А главное — чем дальше, тем интереснее будут полеты. Он еще и не так слетает!..» — думает Юрий, улыбается Герману и, неуклюже обняв его, «чокается» с ним гермошлемом.

— Время, время, товарищи! — торопит руководитель полета.

— До скорой встречи в эфире и на Земле! — говорит Гагарин.

Вытянувшись по стойке «смирно», он четко докладывает председателю Государственной комиссии, крупному руководителю нашей промышленности:

— Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов!

— Приступайте к выполнению задания, — официально говорит председатель, а потом сердечно, тепло добавляет: «Счастливого пути, Юра, желаю успеха!» — и крепко жмет ему руку.

Главный конструктор корабля берет Юрия за локоть и деловито подводит к лифту.

— Пойдем, еще раз вместе посмотрим. Тебе лететь.

Лифт скользит вверх вдоль мощной многометровой мачты. Останавливается у площадки перед входом в космический корабль.

У самого входа в кабину Юрию помогают снять с ботинок белые парусиновые тапочки: ни одна земная песчинка не должна попасть внутрь корабля!

Гагарин смотрит с высоты на бетонное поле, озаренное неярким утренним солнцем, на зеленовато-бурую всхолмленную степь, вдоль и поперек распоротую серыми лентами дорог, на небольшую группу людей, стоящих далеко внизу, у подножия ферм обслуживания… Юрию хочется вобрать в себя это утро, запомнить его навсегда. Он глубоко втягивает воздух, пахнущий свежей травой, солью, вялой полынью, и отчетливо улавливает запах космодрома. Чуть горьковатый, немного терпкий запах сгоревшего топлива, металла и машинного масла…

Почувствовав на себе взгляд Главного конструктора, Юрий поворачивается к кораблю и решительно перешагивает рубеж, отделяющий его от лифта, от всего земного.

Его спутники остаются на площадке.

Юрий чувствует, что сейчас Главный конструктор волнуется за него. Нет, не за машину — детище многих людей, за него, который годится в сыновья этому крепкому, внешне суровому человеку с крупными чертами такого русского, открытого, простого лица.

Сейчас карие глаза Главного конструктора недоверчиво прищурены. Он с какой-то особенной пристальностью всматривается в каждый блок, в каждую панель. Сколько раз он уже смотрел на все эти узлы и приборы! Он видел их и тогда, когда они были еще схематично начерчены на первых эскизах, потом на бесчисленных листах ватмана, потом на кальке… Он трогал их своими небольшими руками в цехе и в лаборатории, на испытательном стенде и на космодроме. Он знал наизусть узлы и схемы и все же сейчас волновался, и Юрий чувствовал это.

Юрий улыбается, хотя в эти минуты тоже ощущает беспокойство. Но он улыбается, чтобы Главному конструктору было легче провожать его в этот небывалый полет.

Юрий не знает о том, известно ли Главному конструктору, что он, Гагарин, давно и прочно верит в советскую технику, верит людям, которые ее создают, и вовсе не думает о том, что техника может его подвести. Даже в эти минуты, зная о возможных отказах, он твердо уверен, что все будет хорошо.

Сейчас Юрий думает о другом. Он вспоминает, как совсем недавно космонавты были в гостях у Главного конструктора, и хозяин подарил на прощание ему и его друзьям маленькие серебряные пятигранники от лунного вымпела и полушутя-полусерьезно сказал:

— Может, кто из вас на Луне отыщет тот, настоящий… Возьмите, пригодится как образец для сравнения…

— Отыщем. Непременно отыщем! — сказал тогда Гагарин.

Юрий вспоминает об этом, и улыбка снова начинает теплиться в уголках его рта.

— Что ты сегодня все время улыбаешься? — спрашивает Главный конструктор.

— Настроение у меня хорошее. И полет хороший.

Юрий плотно усаживается в пилотском кресле.

— Не волнуйтесь, я себя здесь давно чувствую, как дома, — говорит Гагарин, пожимая руки тем, кто на площадке лифта. — Счастливо оставаться! Все будет отлично. До встречи, товарищи!

Бесшумно закрывается тяжелый люк корабля.

Юрий один. Он вдруг отчетливо вспоминает недавний запуск. Тогда летела собачка с лабораторным номером и со смешной кличкой, кажется, ее называли Дымкой. Когда собачонку одели в скафандр, а манекен, летевший вместо пилота, был уже в кресле, Юрий заметил:

— Негоже, ребята, оставлять ей такое неказистое имя, ведь будет сообщение ТАСС…

И космонавты начали обсуждать, как лучше наречь собачонку. Каждый предлагал свое.

— Назовем ее Звездочкой! — сказал тогда Юрий. — Звучит неплохо!

Так собачонку перекрестили, дав ей новое имя, сегодня известное всем…

Голос в наушниках возвращает его мысли к предстоящему полету. Гагарин впервые по радио слышит свой позывной — «Кедр». У Земли сегодня тоже красивые имена — «Заря» и «Весна». От них веет свежестью. Здесь, на космодроме и в кабине корабля, все давно стало привычным, обжитым. Это ощущение позволяет пилоту сосредоточиться.

«Заря» сообщает, что ходом стартовой подготовки интересуется Москва. Передали, что подготовка идет нормально, самочувствие пилота отличное.

— Вас понял. Все правильно передали. Скажите ребятам, споем сегодня вечером. Если есть музыка, можно немножко пустить.

Полилась, согревая душу, широкая русская песня про любовь. Музыка не мешает Юрию. Он работает строго по программе.

«Заря» запрашивает команду о замыкании контрольных контактов люка.

Команда проходит отлично.

К микрофону подходит Главный конструктор. Юрий мгновенно узнает его голос. Он всегда отличит его из тысячи.

— Все идет нормально. «Изделие» подготовили хорошо. Не беспокойтесь. Как себя чувствуете?

— Я не беспокоюсь, чувствую себя отлично, как вы себя чувствуете? Передайте врачам: пульс у меня нормальный. А как у них?

В ответ Юрий услышал дружный смех товарищей и аплодисменты, раздавшиеся на пункте связи: Юрий попал в самую точку — у врачей, видимо, действительно участился пульс в эти предстартовые минуты.

Юрий вновь пристально и придирчиво осматривает свое сложное корабельное хозяйство. Снимает плексигласовый колпак, перечеркнутый красным крестом, закрывающий пульт пилота. Тускло блестит серый матовый лак…

Гагарин, разбуди его ночью, мгновенно вспомнит назначение каждого тумблера и каждой кнопки. Слева сбоку — ручное управление, включение тормозного двигателя и надпись, поблескивающая серебром и чернью: «Внимание: кислород!» Правее — на панели пульта — тумблеры каналов связи, кнопка магнитофона, регуляторы громкости приемников, блокировки ориентации, тумблеры светофильтров, защитных шторок, освещения, «Глобуса»…

— «Заря»! Я — «Кедр»! Проверку пульта закончил. Положение тумблеров заданное.

— «Кедр», продолжайте работать. Все у вас хорошо. У нас тоже, — подбадривает его Земля.

Взгляд еще раз обегает темно-серый пульт пилота и сдвигается вправо, в центр. Серебристо-белесая приборная доска на первый взгляд выглядит проще: меньше тумблеров, зато на ней есть круглые диски индикаторов… Слева направо, сантиметр за сантиметром, ощупывает их взгляд космонавта. Готовы к работе приборы, регулирующие параметры кабины. Неподвижен «Глобус». Замерли стрелки на многочисленных дисках. Спокойно горит световое табло. И только слева на одном циферблате беззвучно скачут стрелки, словно поторапливая старт. Идут минуты. Вприпрыжку мчатся секунды.

Юрий прикасается к регулятору коррекции, всматривается в небольшое окошко счетчика витков. Все в исходном положении. Сложные совмещенные индикаторы, когда-то буквально поразившие его своей рациональной компактностью, готовы к работе. Не слышно только пощелкивания реле и ровного гудения трансформаторов в приборном отсеке. Юрий включает тумблерок рации.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Как слышите меня?

Земля ответила, что слышит хорошо.

Затем он проверил связь на УКВ. Снова позвал «Зарю».

— «Заря»! Я — «Кедр». Проверку связи закончил. Как поняли? Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Глобус на месте разделения. Давление в кабине — 1, влажность — 65 %, температура — 19°, давление в отсеке — 1,2, давление в системах ориентации нормальное. Самочувствие хорошее. К старту готов. Как, по данным медицины, сердце бьется? Как поняли?

Земля ответила:

— Я — «Заря». Поняли вас хорошо. Наблюдаем за вами по телевидению. Ваш вид нас радует. Ваш пульс — 64, дыхание — 24. Все идет нормально.

И снова говорит Земле космонавт:

— Чувствую себя хорошо. Перчатки надел, гермошлем закрыл, к старту готов!

Земля все время передает на корабль команды по подготовке и сообщает оставшееся до старта время.

— Объявлена десятиминутная готовность.

Юрий это и сам знает. Зеленовато-белая стрелка уверенно перешагивает деление за делением. Юрий не волнуется. Только внутри все ноет от тягостно-тягучего ожидания. «Скорей бы, скорей!»

Над космодромом репродуктор разносит песню «Я люблю тебя, жизнь». Песня слышна в наушниках.

Но вот наступают решающие минуты.

Он пристегивает ремни. Снова докладывает о готовности.

Врачи и инженеры склоняются над телеметрическими приборами.

Над космодромом тревожно гудит сирена…

Люди покидают стартовую площадку.

Убираются фермы обслуживания, открывая гигантскую ракету с космическим кораблем. На его носовой части ясно видна надпись: «Восток СССР».

Мир еще ни о чем не знает.

Не знает и Валя, что эти минуты уже наступили…

«Двадцать миллионов лошадей», — думает Юрий и впервые удивляется этой цифре. Он знал, что суммарная мощность всех шести двигателей — 20 миллионов лошадиных сил, но, представив себе этот необычайный табун, невольно улыбнулся. Это все поголовье коней царской России конца XIX века. Это суммарная мощность тысячи больших авиационных моторов, или миллиона автомашин «Москвич», или десятка могучих гидроэлектростанций. Юрий улыбается: невиданная космическая мощность исчисляется в обычных лошадиных силах…

Юрий положил руку на красный рычаг. Крепко стиснул его, готовый в любую секунду нажать рукоятку катапульты. Если на панели вспыхнет красный сигнал — значит, при запуске создалась аварийная ситуация. Нужно быть ко всему готовым.

Он весь в напряженном внимании. Слышит, как пульсирует кровь в висках…

*

В пультовой комнате, вдоль бетонных стен, на своих креслах застыли операторы в рабочих комбинезонах. Мерно мигают сигнальные лампочки, бесшумно скачут стрелки на шкалах приборов, сухо пощелкивают контакты.

Уже отзвучали доклады о работе многочисленных элементов пусковой системы. Все службы доложили о готовности.

Начальник стартовой команды склонился к окулярам перископа.

В небольшой комнате под низким потолком стало особенно тихо.

Главный конструктор крепко сжимает в руке микрофон. Маленький динамик повторяет его команды, ответы космонавта.

— Начинаю отсчет.

— Пять…

— Четыре…

— Три…

— Два…

— Ключ на старт!

— Пуск!

Нажата красная кнопка старта. Заработали мощные двигатели и вспомогательные агрегаты ракеты. В кабину врывается плотный могучий грохот. Сперва звучат басовые ноты, затем — более высокие, переходящие в свист. Гул нарастает с каждым мгновением.

В перископы и на телевизионных экранах командного пункта отчетливо видны оранжевый огненный вихрь и клубы дыма и пыли, одевшие ракету почти до самого верха. Из динамика раздается гагаринское: «Ну, по-е-хали!! Все проходит нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, все нормально!»

И вот ракета сперва медленно, словно нехотя, поднимается, на миг как бы зависает над Землей, а затем все быстрее уходит вверх и чуть в сторону, оставляя за собой сверкающий серебристый след инверсионных газов. Через минуту и этот след растаял в глубоком утреннем небе.

Это было 12 апреля 1961 г. в 9 часов 7 минут по московскому времени.

*

…В кабину космического корабля врывается мощный рев двигателей. Он постепенно переходит в оглушительный ровный грохот, словно пронизывающий и сотрясающий все тело…

Ускорение вдавливает Юрия в кресло, жмет, распластывает его, неодолимой силой наваливается на грудь, свинцом наливает веки. В шейных позвонках и где-то внутри будто рождается легкая ноющая боль, кровь приливает к рукам и ногам. Больше никаких ощущений: ни страха, ни ожидания…

Юрий весь во власти непостижимо могучей техники. Только прищуренные глаза его напряженно следят за приборами.

Он ждет отделения первой ступени ракеты. Тогда будет короткая, передышка.

Но вот тяжесть снова прижимает его к креслу. Включилась следующая ступень. Это повторяется не один раз… Считанные секунды проходят с момента старта, но они похожи на вечность.

Вибрация учащается, шум нарастает.

На мгновение ему кажется, что время остановилось, но Земля напоминает ему, что оно мчится.

— Время — 70.

— Понял вас, 70 секунд, — отвечает Юрий. — Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо.

И снова его зовет Земля:

— Время — 100. Как чувствуете?

— Самочувствие хорошее, как у вас? — спрашивает Юрий.

— Все нормально! — отвечает Земля.

Пробиты плотные слои атмосферы. Автоматически сброшен и уплыл назад защитный головной обтекатель. В иллюминаторах показалась освещенная утренним солнцем Земля. Земля Сибири. Синевато-бурая тайга, широкая река, одетая льдом. Ясно видны острова, покрытые лесом…

Интересно смотреть во «Взор»! Широкой панорамой развернулась внизу Земля. Облака — словно камушки на дне моря. Маленькие, будто ватные комочки. Они сливаются со снегом. Только мягкие, синеватые тени отделяют их, делают рельефными…

— Красота-то какая! — воскликнул Юрий, совершенно забыв, что каждое его слово, даже дыхание, слышит Земля.

А Земля, словно обрадовавшись, деловито напомнила Юрию, что пора работать. Начался оживленный диалог.

— «Заря»! Я — «Кедр». Сброс головного обтекателя. Вижу Землю. …Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое. Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво! Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Медленное вращение. Все переносится хорошо, перегрузки небольшие, самочувствие отличное. В иллюминаторе вижу Землю: все больше закрывается облаками…

— «Кедр»! Я — «Заря»! — услышал он. — Все идет нормально. Вас поняли, слышим отлично!

Юрий знал, что́ больше всего интересует тех, кто слушает его на Земле, поэтому он вновь и вновь повторял, даже не раздумывая, то, что было для них главным:

— Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Наблюдаю Землю, видимость хорошая: различить, видеть можно все. Некоторое пространство покрыто кучевой облачностью. Полет продолжается, все нормально.

Слишком мало времени для раздумий. Юрий смотрит в боковой иллюминатор:

— Наблюдаю Землю. Перегрузки растут. Вижу Землю: лес… облака… реки…

Проходит еще несколько секунд, и Юрий ощущает начало свободного полета. Шум пропадает, словно остается позади… Юрий сообщает:

— «Заря»! Я — «Кедр»! Произошло разделение с носителем, согласно заданию. Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление — 1, влажность — 65, температура — 20°, давление в отсеке — 1, в системах ориентации — нормальное.

Блаженный покой, необычайная легкость овладевают всем его существом. Юрий приоткрывает прозрачную шторку гермошлема…

2

А в эти минуты и на командном пункте полета и далеко от космодрома — на координационно-вычислительных центрах, на многочисленных измерительных радарных станциях, расположенных на суше и в океанах, на кораблях, люди с волнением склонились над картами и таблицами, замерли у раций и экранов телевизоров, у электронных счетно-решающих машин и динамиков, у телефонов и осциллографов.

12 апреля координационно-вычислительный центр начал работать задолго до полета. Были тщательно проверены все средства связи и оповещения, все системы и каналы, все счетные машины и радиостанции. Задолго до старта пришли в движение гигантские зеркала антенн. Словно тысячетонные чудовища, они медленно развернули свои чашеобразные решетки в те точки небосвода, где, по расчетам, должен пройти корабль. Их маленькие острые центральные антенки устремились в зенит, нацелились на невидимые координаты и так и застыли в спокойном, еле сдерживаемом напряжении, подобно спринтерам, готовые по первой команде «следящих систем» двинуться вслед сверкающей золотистой звездочке, стремительно проносящейся в небе…

Команда пуска, раздавшаяся на далеком космодроме в приаральской степи, отчетливо слышна и в центре. Мгновенно задан точный ритм всем многочисленным системам. С первых же секунд полета в координационно-вычислительные центры начали поступать данные телеметрических измерений, автоматические доклады о работе всех систем ракеты-носителя и космического корабля. Эти сообщения внимательно расшифровываются специалистами. Группы ученых сопоставляют эти данные с докладами космонавта и показаниями приборов. Их волнует один и тот же вопрос: совпадают ли полученные данные с расчетными, потребуется ли коррекция программы полета? На всех вычислительных центрах с огромной интенсивностью ведутся расчеты. Дорога́ каждая секунда. Полет начался, и Юрий Гагарин ждет уточненных параметров орбиты. Ему важно знать даже малейшее отклонение от расчетных данных. В соответствии с новыми параметрами он должен откорректировать навигационные приборы и системы корабля.

На большой карте красной полосой отмечен маршрут полета. Расчет траектории ракеты-носителя и корабля представляет собой сложнейшую задачу. На запуск влияет множество факторов: вращение Земли, меняющаяся плотность атмосферы, изменение силы тяжести… Принимаются во внимание и уменьшение веса ступеней при выгорании топлива, и резкие скачки веса ракеты, когда отбрасываются отработавшие ступени, и возрастающая тяга двигателей. Все эти данные можно выразить в целой цепи дифференциальных уравнений, которые необходимо мгновенно решить.

Траектория рассчитана. Теперь нужно точно вывести на нее ракету. Затем стабилизировать корабль и сориентировать его в пространстве. Все это сложнейшие задачи, малейшая ошибка при их решении может стоить жизни космонавту.

Поэтому расчеты Главного координационно-вычислительного центра дублируются и проверяются в других таких же центрах.

Радиолокационные станции наблюдения непрерывно передают на командный пункт и в вычислительные центры новые координаты ракеты. Электронные счетно-решающие машины сравнивают их с заданными и выдают команды на исправление траектории — направления полета ракеты, а затем корабля.

В просторных помещениях центра — ничего лишнего. Чисто и тихо. Люди в белых халатах говорят вполголоса. Всем ясно слышен голос космонавта, доносящийся из динамиков. Вращаются диски магнитофонов — все переговоры с Землей записываются на магнитофонную пленку. Это нужно для того, чтобы проконтролировать данные, полученные с корабля. В нужный момент один из магнитофонов останавливают и воспроизводят запись.

Но вот сверяются данные орбиты и время. Мощные радиостанции несут в космос уточненные параметры полета. Юрий отчетливо слышит голос Земли: «Период обращения — 89,1 минуты, перигей — 175 километров, апогей — 302 километра, угол наклона к экватору — 65°4′. Скорость в перигее примерно 7837 метров в секунду, в апогее — 7688. Даю коррекцию…»

Теперь космонавт точно знает место своего корабля в бесконечном пространстве и может перейти к планомерному выполнению программного задания. Компактная многоканальная аппаратура — усилительная и преобразующая, с большим ресурсом непрерывной работы, автономная бортовая регистрирующая аппаратура для записи физиологических показателей в полете, телеметрическая система, одновременно передающая многие показатели для их расшифровки и визуальной оценки на земле, — позволяют врачам внимательно следить за состоянием здоровья космонавта.

Они видят, что частота пульса во время активного периода возросла до 140—158 ударов в минуту, частота дыхания — до 20—26. Но в конце этого периода все вошло в норму.

Руководитель полета дает пилоту советы и указания, которые слышны и в координационно-вычислительном центре. Специалисты и врачи учитывают эти команды в своей работе.

Зеленовато-серые шкафы электронно-счетных машин тихо и ровно гудят, перемигиваясь индикаторными лампочками. Перфораторные карточки и ленты с зашифрованными заданиями непрерывно «заглатываются» и «читаются» машинами, которые мгновенно выдают все новые и новые данные. Связисты сообщают эти данные на космодром и в координационные центры. Идет напряженная работа.

Все, кто находится на командном пункте, в центрах, на станциях и у каналов связи, чувствуют себя непосредственными участниками полета.

Люди уверены в благополучном исходе полета, но не могут не волноваться. Особенно возрастало напряжение в те минуты, когда связь от одного пункта переходила к другому. Тогда на несколько секунд замолкал голос космонавта в динамиках… Все знали, что это неизбежно, и все-таки даже у Главного конструктора, человека, отлично умеющего сохранять спокойствие, когда впервые исчезла связь, дрогнул в руке микрофон. Как мучительно тяжелы и бесконечно длинны эти секунды молчания… «Скорее, скорее, корабль! Что там в эфире?» — Мертвая тишина стоит в комнате. Только шорохи и фон в приемниках. Но вот бодрый голос Юрия разрезает тишину. Голос становится все громче и ближе:

— «Заря»! Я — «Кедр»! На борту полный порядок. Вас слышу нормально.

С волнением наблюдают по телевидению врачи за каждым движением Юрия, за выражением его лица.

…Вот он достает из планшетки блокнот, берет карандаш. Пишет. Отложил карандаш и потянулся к боковому иллюминатору, чтобы открыть защитную шторку. Карандаш тем временем уплыл куда-то. Юрий это заметил, но отыскать его так и не смог. Растерянно улыбается…

Врачи включают широкоугольную камеру. Изображение мельче, но зато видна почти вся кабина. Юрий чуть расстегнул ремни и, оттолкнувшись от кресла, повис.

— У него все нормально! Нашего вмешательства пока не требуется, — говорят медики. — Вот как он перенесет снижение?.. Там будет намного труднее…

Сразу же после запуска космодромная команда сбежалась к домику командного пункта. Люди тесным кольцом окружили здание. Всем хотелось знать, как протекает полет.

Через некоторое время московское радио, прервав свои очередные передачи, дает мелодичные позывные, знакомые всему миру. Затем в эфире раздается подрагивающий от волнения, широкий и торжественный голос Юрия Левитана:

— Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС! «О первом в мире полете человека в космическое пространство.

12 апреля 1961 г. в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту.

Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич.

Старт космической многоступенчатой ракеты прошел успешно, и после набора первой космической скорости и отделения от последней ступени ракеты-носителя корабль-спутник начал свободный полет по орбите вокруг Земли.

По предварительным данным, период обращения корабля-спутника вокруг Земли составляет 89,1 минуты; минимальное удаление от поверхности Земли (в перигее) равно 175 километрам, а максимальное расстояние (в апогее) составляет 302 километра; угол наклона плоскости орбиты к экватору 65 градусов 4 минуты.

Вес космического корабля-спутника с пилотом-космонавтом составляет 4725 килограммов, без учета веса конечной ступени ракеты-носителя.

С космонавтом товарищем Гагариным установлена и поддерживается двухсторонняя радиосвязь. Частоты бортовых коротковолновых передатчиков составляют 9,019 мегагерца и 20,006 мегагерца, а в диапазоне ультракоротких волн 143,625 мегагерца. С помощью радиотелеметрической и телевизионной систем производится наблюдение за состоянием космонавта в полете.

Период выведения корабля-спутника «Восток» на орбиту космонавт товарищ Гагарин перенес удовлетворительно и в настоящее время чувствует себя хорошо. Системы, обеспечивающие необходимые жизненные условия в кабине корабля-спутника, функционируют нормально.

Полет корабля-спутника «Восток» с пилотом-космонавтом товарищем Гагариным на орбите продолжается…»

3

Кто же он, этот человек, которому первым из трех миллиардов жителей Земли довелось подняться в космос? Теперь весь мир знает подробности его биографии, знает, что он родился 9 марта 1934 г. в селе Клушино Гжатского района Смоленской области.

Но как складывался этот удивительный русский характер, как пришел Юрий Гагарин к величайшему подвигу, свершенному впервые за всю историю человечества, и почему выбор эпохи пал именно на него? Ответа на эти вопросы еще долго будут искать люди Земли. И все равно, даже тогда, когда детально изучат его биографию, — любой ответ будет неполным. В подвиге и жизненной судьбе Юрия Гагарина удивительно ярко отразилась трудная, но гордая история нашего общества, тесная преемственность поколений, величайшие, неисчерпаемые возможности советского строя, создавшего этот крепкий сплав всего самого красивого, что есть в советском человеке — коммунисте!

Родословная Юрия Алексеевича Гагарина до удивления типична. Многие в его судьбе могут узнать свою.

Семья, в которой он родился, — самая что ни на есть обычная, рядовая, крестьянская. Отец космонавта — Алексей Иванович Гагарин — смутно помнит свое детство, прошедшее в старом исконном русском краю, на Смоленщине. Один надел земли — две сажени на всю семью. А семья — большая. Шестеро братьев и сестра. С шести лет он в подпасках, в шестнадцать лет начал плотничать. Так и жил до тех пор, пока не встал на ноги…

Не легче складывалась судьба и у матери Юрия — Анны Тимофеевны Матвеевой. Ее отец — Тимофей Матвеевич — десятилетним мальчонкой попал с той же Смоленщины в Петербург. Каким только делом не пришлось ему там заниматься, зарабатывая на жизнь! Он расчесывал щетину для кресел, разносил товары, был мальчиком на побегушках. Тимофею было шестнадцать лет, когда старший брат Ефим определил его на гвоздильный завод, а в 1892 г. попал Тимошка на Путиловский, сперва в паровозо-механическую, а позже в шрапнельную мастерскую.

Здесь, на Путиловском, в 1905 г. Тимофей Матвеев участвовал в революции. Он едва уцелел 9 января, когда царь расстрелял путиловцев у Нарвских ворот…

Через девять лет Тимофей Матвеевич получил на производстве тяжелое увечье. Подлечившись, он смог работать только сторожем.

Тяжело жилось многодетной семье. Сергею Матвееву, сыну Тимофея Матвеевича, было всего лишь пятнадцать, когда он тоже пошел по стопам отца. Сперва он — мальчик проходной конторы на заводе, а с 1915 г. — ученик токаря турбинной мастерской. Он быстро перенимает славные традиции путиловцев, людей, о которых Ленин говорил: «Это — пролетарии, испытанные и закаленные в борьбе… авангард революции и в Питере и во всей стране». Ровно год проработал Сергей в турбинной мастерской: 1 марта 1916 г. его уволили за участие в забастовке. Через неделю ему удается устроиться на верфь, но 31 октября Сергея увольняют и отсюда. В его учетной карточке появляется пометка: «Приему не подлежит: забастовка октябрьская».

Увольнению Сергея предшествовал обыск у Матвеевых.

В архивах жандармского управления сохранились документы, скупо повествующие об этом событии. В ночь с 27 на 28 октября 1916 г. трое жандармов и дворник ворвались в квартиру № 3 дома 12 по Богомоловской улице, где ютились Матвеевы и их земляк Дмитрий Кузьмич Зернов. Перерыли весь дом, распороли подушки, скинули с этажерки книги, вытащили из-под больного Тимофея Матвеевича матрац, вытряхнули из матраца солому, шуровали в печке, простукивали стены…

Ничего предосудительного они не обнаружили. И не удивительно: Сергей, предчувствовавший угрозу обыска, буквально накануне надежно спрятал запрещенную литературу. Подпольные брошюры и листовки были упакованы в железные, обложенные изнутри войлоком коробки и скрыты под металлической обшивкой печки. Сестра Аня вместе с младшим братишкой помогала Сергею. Однако отсутствие улик не спасло их соседа. Назавтра Дмитрий Зернов был схвачен полицией и отправлен по этапу в Иркутск… Матвеевых чудом миновала такая же участь.

В годы революции и гражданской войны Сергей Тимофеевич, безраздельно связавший свою судьбу с партией, сражался на фронте. Умер он от тифа. Тимофей Матвеевич тяжело болел. Известие о гибели сына совсем подкосило его. В 1918 г. семья принимает решение уехать из Питера на родину — в деревню Шахматово Гжатского уезда Смоленской губернии.

Анне Тимофеевне, теперь старшей из детей, пришлось принять на свои плечи все заботы по хозяйству: отец по-прежнему недужил, а мать еле управлялась в доме.

В двадцать втором году вся семья переболела тифом. А год спустя жизнь взяла свое: полюбила Аня Матвеева молодого плотника Алексея Гагарина из соседнего села Клушино. Нельзя сказать, чтобы статным был он, однако и душевный и хозяйственный парень. «Золотые руки у Гагарина», — так говорили о нем на селе. И слесарить умел, и пахать, и печку сложит, и дом срубит… Говорил он не красно, да работать умел. Словом, сыграли свадьбу, и переехала Анна к Алексею.

Когда стала беднота объединяться в артели, вступили в колхоз «Ударник». Позже, когда слили несколько маленьких хозяйств, колхозу дали имя Сушкина, военного комиссара, убитого в этих местах кулачьем. Анна Тимофеевна работала и дояркой, и свинаркой, и телятницей, и в полеводстве, — любая колхозная работа была ей с руки; что нужно было, то и делала. Тем временем в семье подрастали ребятишки.

Так Алексей Иванович и Анна Тимофеевна проходили трудные жизненные университеты. У отца два класса церковноприходской школы и многие годы крестьянской жизни. Они-то и выковали его характер. Волевой, скромный, трудолюбивый и сердечный человек, Алексей Иванович и детям своим старался привить эти качества. А детей в семье было четверо: старший сын Валентин, дочь Зоя и еще двое сынишек помладше — Юрий и Борис.

От матери Юрий еще в детстве впервые услышал о мастерах железного дела, о славных революционных подвигах путиловцев-кировцев. Что еще осталось в памяти о раннем детстве? Родная деревня, бескрайнее небо, всхолмленные поля и луга.

Дом Гагариных стоял на самой околице села, у шоссе, ведущего на Гжатск. Летом за садом зеленели луга — пестрое море пахучих цветов. Хорошо бегать босиком по росистой траве, интересно играть в лапту, в прятки, в казаки-разбойники, в мяч! Хорошо ловить раков на речке или молча лежать на спине среди ромашек и колокольчиков и смотреть в высокое голубое небо, которое с отчаянным писком разрезают стрижи…

В детстве у Юры было много друзей. И среди ребятишек и среди взрослых. Особенно дети любили дядю Пашу, брата отца. Нравилось Юрию, когда дядя Паша оставался у них ночевать. Тогда мама разрешала Вале и Юре спать на сеновале вместе с дядей Пашей.

О чем только не говорили они длинными летними вечерами!

Ароматно пахло свежее сено, с лугов тянуло прохладой, в сиреневой сумеречной дымке медленно скрывался алый солнечный диск… А дядя Паша рассказывал ребятам о разных интересных вещах. И про диковинных животных, и про охоту, и про дальние страны. Как-то ясной звездной ночью зашел разговор о других планетах… Дядя Паша сказал ребятам, что таких солнц, как наше, должно быть, много и что где-то далеко-далеко, возможно, есть и другие планеты, похожие на Землю.

Летом 1941 г. Алексея Ивановича свалил неведомо где подхваченный тиф. Долгие недели пролежал он в больнице. Юрий скучал без отца. А едва отец вернулся, бледный, ослабевший после сыпняка, — в жизнь страны ворвалось страшное слово «война».

В воскресенье, 22 июня, отец приковылял домой из сельсовета на редкость встревоженный (хромал он еще с финской), с порога крикнул:

— Началась война с Германией!

Малыши только по играм да по фильмам знали, что такое война, но тут сразу поняли, что произошло что-то серьезное.

А вскоре они собственными глазами увидели войну. Это было в сентябрьские дни, когда Юра впервые переступил порог школы. Фашисты уже прорвались к Вязьме. Где-то совсем близко шли бои. Порою доносились приглушенные отзвуки канонады. Ребятам было не до учебы: все только и говорили что о боях, которые гремели почти рядом.

4

Весь сентябрь и октябрь шли дожди. Только изредка, пробивая низкие, тревожно нависшие облака, показывалось солнце. Приближение осени чувствовалось во всем: пожухли листья придорожных тополей, выцвела, побурела трава, высокое небо словно выгорело и стало холодно-белым. В небе то и дело вспыхивали воздушные бои. Ребятишки с интересом наблюдали за ними.

А через Клушино днем и ночью подгоняемые приближающейся канонадой шли беженцы. Надрывно мычали давно не доенные коровы, блеяли овцы: на восток в облаках пыли двигались колхозные стада. Злые пастухи в изорванной одежде, в пыльных, стоптанных сапогах часто останавливались у дома Гагариных и просили напиться. Беженцы толкали перед собою повозки и детские коляски с нехитрым скарбом. Босые, закутанные в многочисленные одежды, детишки хмуро тянулись за повозками, их замурзанные лица не выражали ничего, кроме усталости.

Порою на восток проносились запыленные санитарные автомобили с красными крестами в белых кругах, потрепанные штабные «эмки», проходили колонны красноармейцев. На худощавых нахмуренных лицах был отпечатокболи и злости.

Навстречу им — на запад шли другие части. Порою по ночам гремели танки и тягачи с полевыми орудиями.

Но больше шли на восток: армия отступала.

Юрий не сразу понял смысл всего происходящего. Взрослые говорили мало. Как-то дядя Паша заговорил об эвакуации. Юрий спросил, что это за слово.

— Уезжать, значит, надо. Стадо колхозное угонять, чтобы не досталось врагу. Вот завтра утром и погоним…

— И ты уходишь? — недоверчиво спросил Юрий.

— Надо и мне, за скотиной присмотр нужен, чтобы падежа не было. Погоним в Ивановскую область.

В этот вечер Юрий еще раз ощутил всю серьезность положения. Война впервые отнимала у него близкого человека.

А ночью до Клушина особенно отчетливо доносились перекаты артиллерийской дуэли. Где-то совсем близко, может в Федюкове, трепетало багровое зарево пожаров. Порою воздух разрывали сухие пулеметные очереди.

По большаку плотно шли колонны солдат в измятых и перепачканных глиной шинелях. Многие из красноармейцев были ранены. Бинты — в крови и глине.

Рано утром Анна Тимофеевна погнала в Гжатск колхозных свиней. По пути встретила соседей. Те ей сказали, что в городе фашистские войска.

Когда стало темнеть и начал накрапывать мелкий, промозглый дождик, отец вошел на террасу и тихо сказал матери:

— Собирай, Нюра, добро, надо трогаться и нам.

— Куда же мы на ночь глядя пойдем с детишками-то? Может, не сделают они нам ничего?

— «Не сделают…» Слыхала, Минск разбомбили?.. А там поди тоже мирные жители были. Гитлер, он никого не щадит. Одно слово — фашист, ирод!..

Мать торопливо уложила детей спать и начала собираться.

А утром короткий, беспокойный сон неожиданно оборвали дальние автоматные очереди. Вслед за этим на околицу бесшумно въехали вражеские велосипедисты. А за ними в Клушино ворвался отряд мотоциклистов и автомашины с солдатами.

Солдаты выстроились посреди села, и высокий офицер что-то долго и отрывисто им кричал. Потом строй распался, и солдаты группами по три-четыре человека двинулись по улице. То в одном конце села, то в другом сухо, словно рвали парусину, трещали выстрелы: опасаясь засады, фашисты стреляли в темные сараи и подвалы. Если попадалась курица, то ее тоже настигала очередь из автомата.

Ребята спрятались в саду, Юрий смотрел на улицу и время от времени докладывал брату, что там происходит. Все было необычно. Небольшой отряд шел по улице. Ребята впервые так близко видели живых врагов. В тонких мундирах зеленовато-мышиного цвета, враги были мало похожи на тех белогвардейцев, которых показывали в кино. Загорелые, с закатанными рукавами, с автоматами на груди и пистолетами на животе, они громко переговаривались и проходили мимо, покуривая сигареты или насвистывая веселые песенки. Один наигрывал на маленькой губной гармошке. Юрий впервые видел такую. Но вот офицер что-то скомандовал, и от отряда отделились трое.

— К нам свернули. Идут сюда, — доложил Юрий.

Не успел он отбежать, как жалобно скрипнула и отлетела калитка, а через секунду тяжелые сапоги застучали по ступенькам крыльца. Юрию из-за кустов смородины было видно, как один из фашистов первым поднялся на крыльцо, за ним пошли два других. Затем он услышал сквозь приоткрытую дверь, как солдат что-то говорит отцу. Валентин подошел к самому крыльцу, а потом сказал:

— Говорит, жить здесь будут солдаты. Велел дом освободить.

Но вот Валентин отпрянул от крыльца и встал за дерево.

Мимо, о чем-то весело переговариваясь, прошли немцы. Один из них аккуратно притворил за собой калитку и защелкнул крючок. Потом что-то написал мелом на столбе.

Когда фашисты ушли, Алексей Иванович позвал детей в дом. Отец был мрачнее тучи. Юрий не знал, чем он так рассержен: мальчуган еще был захвачен происходящим…

— Из дома нас выгоняют, ироды, — тихо сказал отец. — Пока выкопаем землянку, будем жить на чердаке. Валюшка и Зоя, берите лопаты, а ты, Юрик, тащи из-под терраски кирпичи и доски. Пойдем себе новый дом делать. И ты, мать, давай собирайся!.. Пока не поздно, забери что есть из продуктов. Вишь, как оно поворачивается… — Отец сокрушенно махнул рукой.

«Выходит, — думал Юрий, — отдай им свой дом, а сам иди жить где придется…»

— Да побыстрее, ребятки, — добавил отец, — сказали: вечером придут на постой.

Захватив в сенях топор и пилу, отец заковылял на террасу.

Весь день они трудились в саду, а вечером тихо поднялись на чердак. Ночью Юрий просыпался, тревожно прислушиваясь к монотонному шелесту дождя, к отрывистым крикам часовых, к шуму и лязгу машин на дороге. Отец стонал во сне, маленький Бориска беспокойно ворочался. Юрий раздумывал обо всем, что видел и слышал.

Впечатлений было много в этот странный день. Только что здесь были наши, и вот теперь фашисты, враги… Все это плохо укладывалось в мальчишеском сознании.

Перед глазами стояло красное, толстощекое лицо молодого гитлеровского солдата, которого он видел вечером. Тот сидел на крыльце и чистил автомат. Тонкие белые усики его двигались, как у кота, грызущего только что задушенного воробья. Прищурившись голубым глазом, солдат смотрел в черный ствол автомата и снова начинал его чистить тонкой складной металлической палкой, на которую он намотал кусок ваты, вырванной из их одеяла (мать сложила его на сундуке, а Зоя не успела унести на чердак). Бориска с любопытством наблюдал за ним. Вдруг солдат положил автомат и, строго нахмурив рыжие брови, быстро выбросил вперед руку, вытянув пистолетом указательный палец. «Пиф-паф!» — крикнул он, и испуганный Бориска зажмурился от неожиданности. Юра молча подошел и, взяв брата за руку, увел его в сад. А солдат, посмеиваясь, что-то быстро пролопотал и, достав из кармана кусок сахару, кинул его Бориске. Борька было протянул руку, но Юрий так сильно дернул его в сторону, что брат чуть не упал.

— Не надо нам его сахара. Пойдем, мать сладкой свеклы даст!

И два маленьких человека почти бегом кинулись в мокрые кусты крыжовника, где отец крыл горбылями землянку. «Как собаке кинул, — думал Юрий. — Не надо нам твоего сахара!» Злые слезы навернулись на глаза. Мокрые ветви стегали по лицу. Когда они подошли к отцу, Юрий строго сказал брату:

— Не смей никуда ходить. Давай нам помогай! — И взялся за лопату.

Он ожесточенно рыл мягкую землю, перевитую розовыми корнями ягодника, и бросал ее на бревна до тех пор, пока ладони не покрылись волдырями и отец не сказал, что пора спать. Мать напекла картошки, согрела чаю и дала им по ломтику пареной свеклы. Когда все в доме затихло, они неслышно пробрались на чердак…

Ночью Юрий проснулся. Шел дождь. Перед глазами стояло лицо врага. Веселое, красное от загара. Тонкие усы шевелились, как у сытого кота…

Отец не спал.

— Ты чего возишься? Скоро придут наши. — Он обнял Юрия рукой за худое плечо и, притянув к себе, накрыл одеялом. — Спи. Надо спать.

Непонятное еще чувство страха за младшего братишку овладело всем его существом. Раньше Юрий мог за него заступиться, а теперь он знал, что чужие люди с автоматами были сильнее, чем соседские ребята. Это Юрий почувствовал только сегодня.

…Землянку соорудили быстро. Строили ее наскоро. Отец твердо верил, что наши скоро придут, и долго в ней жить не собирался.

Алексей Иванович строго-настрого запретил ребятишкам выходить из землянки, если рядом немцы, боясь, что солдаты их обидят.

Но однажды, когда в печурке кончились дрова, Юрий вылез наружу и, крадучись, подошел к забору. Вокруг было холодно и сыро. Дров в темноте не сыщешь. Поэтому он решил отломить от забора доску, а потом, уже в землянке, расколоть ее. Ржавые гвозди не поддавались, доска скрипела, но даже удары ногой не могли сломать ее. Пока Юрий с ней возился, он не заметил, как сзади кто-то подошел.

Сильный удар отбросил Юрия в сторону. Он вскрикнул, но не заплакал.

К счастью, подоспела мать, видно, хватившись Юрия.

— Скажи своим щенкам, не подходить к дом! — недовольно буркнул солдат вдогонку Анне Тимофеевне, молча уводившей Юрия в землянку.

На лице у сына была ссадина, но он не плакал: ненависть его пересилила боль и обиду.

А между тем один за другим шли мрачные дни оккупации. Длинными осенними вечерами отец с матерью разговаривали о зверствах фашистов. Об этом доходили слухи из соседних деревень.

Сидя на чурбаке, отец помешивал угли в печурке а тихо, чтобы не разбудить детей, рассказывал:

— В Туманове, слышь, всех молодых гестапо угоняет. Всем, кто работать может, велят явиться, на учет берут. С шестнадцати лет, что ли. На окопы да на картошку, говорят, посылают. А кто постарше, тех и вовсе — в эшелоны и в Германию на работу…

Мать тревожно вслушивалась в его слова, а потом говорила:

— Как бы до Зойки с Валюшкой не добрались. Ведь заметут.

— А ты им скажи, чтобы никуда не показывались. Дома сидели. А Валька пусть у Паши поживет, все одно дом пустует.

— Скажи… Все равно найдут. Знают ведь, что почти взрослые.

То и дело по селу волнами прокатывались обыски. Порою в ночи глухо разносились одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Ползли зловещие слухи о расстрелянных и повешенных, об угнанных в неволю колхозниках и замученных пленных. Жить стало невыносимо.

…В стародавние времена был у Алексея Гагарина товарищ, сын сельского мельника. Не так чтобы крепко дружили, но играли всегда вместе. И самым любимым местом их игр была ветряная мельница. Крутые скрипучие лестницы уходили в полумрак, затянутый паутиной… Узкие трещины в досках, через них косо бьет золотистый солнечный свет… Они напоминали крепостные бойницы. Когда мельница работала, все внутри скрипело и скрежетало; тогда тут сытно и тепло пахло свежей мукой и машинным маслом.

Словом, лучшего места для игр в деревне не найдешь. Играя, Леша невольно наблюдал за работой мельника. А позже пришлось и самостоятельно на мельнице поработать. Словом, постиг он и это нехитрое ремесло. И вот теперь гитлеровцы проведали об этом. Алексея Ивановича вызвали к коменданту. Разговор был коротким.

— Будешь работать на мельнице, Гагарин!

— Да где же мне работать, я же инвалид, ни к какому делу негодящий! Куда мне мешки таскать? И так еле живой после тифа…

— Мешки будут носить солдаты, ты будешь только молоть. Я лично буду выдавать двадцать литров бензина на день, и без моей записки — никому! Будешь следить за порядком. Случай что — у нас разговор короткий… Ясно?

И повели Алексея Ивановича под конвоем на мельницу. Старую ветрянку оккупанты разрушили. И вместо крыльев приладили привод от автомобильного мотора.

Работы было немного. Но зато теперь легче будет кормить семью. Все же возле зерна, и отруби и мука бывают… И только жгучая злость, бессильная ненависть к врагу не давала ему работать спокойно. Однажды немец-моторист поставил автомат к стенке и пошел в амбар. Алексей Иванович взял оружие, повертел в руках. Сейчас бы дать очередь и бегом… Но куда убежишь? Кто будет кормить семью мал мала меньше? Да и кому он нужен с таким ветхим здоровьем? Партизана из него не получится. Даже до Карманова не добежишь…

Как-то на мельницу пришла хозяйка коменданта, приволокла пшеницу. Льстивым голосом попросила размолоть.

— Где записка от коменданта? — подчеркнуто официально спросил Гагарин.

— Да ладно, Алексей Иванович, принесу потом!

— Принесешь, тогда и будем дело делать! Без приказа — не велено!

— Ах, не велено, шкура большевистская! Ты с кем говоришь? Да я только слово молвлю — в порошок тебя сотрут! Как другим, у кого дети да партизаны, мелешь, а мне так отказ?! Ну, погоди!..

Через полчаса за ним пришли. Толкнули в спину автоматом. Повели на конюшню. Был у фашистов свой палач в Клушине — бывший штурмовик. Писарь указал на лавку.

— Раздевайся и ложись лицом вниз. Десять розг! Учись уважать друзей немецкого народа!

Стиснув зубы от унижения, неуклюже подогнув больную ногу, Алексей Иванович вытянулся на лавке.

Костлявыми коленями писарь больно сжал ему голову. В углу в банной шайке с соленой водой мокли розги. Краем глаза Алексей Иванович видел, как палач, не спеша рассекая воздух, пробуя на изгиб, выбирает самую тонкую и гибкую.

«Тянет время, гад. Ну, ну, куражься! Все равно наша возьмет! Вам еще не так придется быть битыми. Отрыгнется вам и эта порка!»

Розга, как раскаленный шомпол, обожгла тело. Методично падал удар за ударом:

— Восемь.

— Девять.

— Десять!

Писарь толкнул его к стене:

— Одевайся!

Ни стона, ни выкрика не вырвалось из плотно стиснутых губ. Наклонив голову у притолоки, Алексей Иванович вышел из конюшни. С облегчением и надеждой посмотрел на хмурое небо. Прислушался. Ему казалось, что где-то далеко-далеко перекатывались громовые раскаты. Снова прислушался. Нет, все тихо…

…Через полтора года добровольца-шведа и добродушного усатого немецкого солдата, которые были «еще ничего», как говорил отец, в их доме сменил полный ефрейтор-автомеханик. В сарае он оборудовал мастерскую по зарядке аккумуляторов для машин. Звали его Альбертом. Белобрысый баварец, в пилотке с наушниками и в синей куртке, целыми днями возился в сарае или копался в моторах тупоносых приземистых автомашин, которые теперь часто останавливались у их дома. В первые дни и он казался человеком вежливым и спокойным. Отец даже подумал, что этот мастеровой не такой, как все фашисты. Но зимой, вскоре после того, как через их село прошла разбитая эсэсовская дивизия, его словно подменили. Он стал злым, часто его видели пьяным.

Как-то Бориска подошел к его мастерской и, остановившись у работающего движка, с интересом присматривался к стучащим и подрагивающим механизмам.

Альберт вынес из сарая аккумулятор. Поставил его на землю и, посмеиваясь, что-то сказал мальчугану. Бориска его не понял. Тогда баварец с улыбкой подошел к нему и быстро схватил за серый вязаный шарфик. Мальчуган вскрикнул, но уже через мгновение был повешен за шарфик на яблоневый сук.

Юрий услышал крик и подбежал к дереву. Фашист стоял, широко расставив ноги, и заливался от смеха. Он что-то говорил и показывал рукой на Бориску. Мальчонка уже не плакал, а хрипел. Лицо его побледнело, глаза выкатились. Он дергался, пытаясь освободиться, но туго завязанный шарф затягивался все сильнее.

Юрий остолбенел. Кровь отхлынула от лица. Он прыгнул к гитлеровцу и зубами вцепился ему в руку. Черной тенью мелькнула фигура матери, бросившейся прямо к дереву. Альберт отшвырнул Юрия и загородил ей дорогу. Затем стиснул за плечи и начал дико пританцовывать. Мать резко рванулась, порвала рукав ватника. В это время офицер, соскочивший с только что подъехавшей машины, окликнул Альберта. Тот отпустил мать и побежал навстречу офицеру. Пока офицер что-то говорил Альберту, мать сняла Бориса с сука и начала быстро развязывать ему шарф, расстегивать пуговицы пальто. Затем схватила его в охапку и потащила к землянке. Юрий побежал следом. На глаза навертывались слезы обиды. Но Юра не заплакал. Он чувствовал лишь непонятную дрожь во всем теле и до боли сжимал кулаки. Он не мог вымолвить ни слова и успокоился только тогда, когда Бориска, грустно улыбнувшись, заснул на лавке…

Так в сердце Юры Гагарина поселилась ненависть к врагам.

Теперь все чаще и чаще приходила мысль бежать на фронт, украсть у фашистов автомат или карабин и бить их наповал. Он даже начал обдумывать, как лучше осуществить свой план, но ни Альберт, ни его помощники не оставляли оружия без присмотра, и Юрию никак не удавалось выполнить то, что он задумал. Ребятишки рассказывали ему, что где-то недалеко, в смоленских лесах, воюют партизаны во главе с Дедушкой, что порой они портят фашистам машины. И Юрий, не говоря никому ни слова, тоже решил мстить врагу.

Как-то отец застал его за странным занятием. Юрий орудовал молотком и клещами, выгибая до неузнаваемости новые вершковые гвозди, купленные весной в магазине. Юрий сперва изгибал гвоздь под острым углом, а затем еще два раза сгибал острый конец, но теперь уже в другую сторону. Получалось своеобразное шило на треугольном основании. Отец не сразу сообразил, для чего Юрий переводит добро. Только позже Алексей Иванович догадался, что если на накатанное шоссе положить такую штуку, то она наверняка проколет и покрышку и камеру… Он усмехнулся, но ничего не сказал сыну.

В сумерках Юрий уходил на шоссе подальше от дома и разбрасывал свои гвозди. А иногда, когда не было поблизости гитлеровцев, он выбрасывал на дорогу бутылки, которые солдаты после очередной попойки аккуратным рядком ставили на террасе. Бросал он их не очень сильно, так, чтобы непременно оставались целыми и донышко и горлышко. Затем выходил на дорогу и на ходу небрежно ногой перевертывал осколки острым краем кверху. А потом часами из кустов наблюдал за дорогой. И когда машина, проносясь на большой скорости, прокалывала камеру, довольный уходил домой.

*

…С каждым днем над деревней все чаще и чаще проносились самолеты с красными звездами на крыльях. Тогда где-то за лесом у моста начинали отрывисто лаять зенитки, а затем глухо ухали взрывы. Юрий радовался: врет Альберт — жива Москва. Не разбита Красная Армия. Скоро она вернется на Смоленщину!

Однажды самолеты прошли над самой деревней, и утром Юра во дворе нашел листовку. На ней была картинка: ворон сидит на груде черепов, и морда у него, как у Гитлера, с челкой. Под картинкой написаны какие-то слова. Зоя прочла листовку и сказала, что фашистская армия разбита на Волге. Триста тысяч человек взято в плен. Это была первая радостная весточка с Большой земли. Отец аккуратно сложил листовку и сунул ее в печку. Никогда еще за все эти долгие месяцы Юрий не видел его таким радостным. В тот вечер отец часто улыбался, вспоминая разные смешные истории. И хотя боялись люди откровенно разговаривать о делах на фронте, нет-нет да и услышит Юрий слово «наши». Он видел, как при этом светились радостью исхудавшие, потемневшие от голода лица, распрямлялись плечи.

Через день фашисты собрали митинг, вывесили в селе траурные флаги. Значит, верно: здорово им дали!

Теперь все чаще и чаще доходили вести о том, что началось наступление и под Москвой. И все знали: скоро, очень скоро придут наши!

Но в эти дни, когда освобождение казалось таким близким, в деревню прибыл отряд эсэсовцев. В своей черной форме они напоминали зловещих воронов. «Транзитные» немцы, как тут говорили о полевых частях, не внушали таких опасений, как эти захребетники.

Ощущение чего-то особенно недоброго и неотвратимого поселилось в Клушине.

И мать и отец строго-настрого наказывали ребятам днем не выходить из землянки. И все-таки фашисты вспомнили о Зое и Валентине. Их забрали и, подталкивая прикладами, потащили в комендатуру. Немного обождав, Юрий побежал следом.

В центре села собралось много молодежи. По краям площади стояли эсэсовцы с овчарками и солдаты с автоматами на груди. Наконец, всех построили в колонну по четыре человека в ряд, сделали перекличку и повели за околицу. Женщины заплакали. Душераздирающие крики послышались вокруг. Рыдала и мать, глядя вслед детям, а затем, не выдержав, бросилась вдогонку. Юра видел, как фашист оттолкнул ее и она, едва не упав, остановилась, закрыв лицо платком.

Стиснув зубы, Юрий молча глядел вслед удаляющейся колонне, а потом подошел к матери, прильнул к ней лицом, потащил ее за рукав домой. Дома, чтобы утешить жену, отец говорил, что ребята скоро вернутся, а Юрий уже твердо знал — из неволи нет возврата. И все-таки где-то в самой глубине его души теплилась надежда, что он их снова увидит…

А жизнь шла своим чередом. Однажды в дом постучалась нищенка. Анна Тимофеевна, зачем-то зашедшая сюда, насыпала ей две горсти муки, дала пару картофелин.

Альберт это увидел.

— Зачем даешь? Это русиш шпион! — И щелкнул предохранителем автомата.

Дверь захлопнулась.

«Зверь, истинный зверь!» — подумала Анна Тимофеевна, спускаясь с крыльца.

…Как-то ночью, когда Юра уже дремал, в землянку тихо вошли два человека в белых полушубках с тускло поблескивающими автоматами на груди. Автоматы были не такие, как у фашистов, а с круглыми дисками. Люди о чем-то шепотом поговорили с отцом и так же неслышно, как и вошли, исчезли.

Утром отец тихо и как бы между прочим спросил: видел ли Юрий что-нибудь ночью?

Юрий сознался, что видел.

— Наши были, разведчики. Были и сплыли. Как во сне. Ты смотри, об этом никому не говори. Понял?

Да, Юра понял! Понял, что ему, возможно, впервые доверена большая тайна. И от сознания этого было необыкновенно радостно. Он молчал, хотя так хотелось всем рассказать — особенно друзьям-ребятишкам, — что это были наши, что Красная Армия совсем рядом!

И действительно, наутро стала отчетливо слышна близкая канонада. В тот день на запад все чаще строем шли наши самолеты, перерезая бомбовыми ударами коммуникации в тылу врага. Где-то рядом слышалась стрельба. Партизаны были в Карманове и в лесах за городом. Поэтому активные бои прошли километрах в шести от безлесного Клушина. Только недалеко от них, километрах в четырех, гитлеровцы заминировали домик в лесу. При наступлении там взорвалось несколько человек.

Вечером Альберт погрузил на приземистую грузовую машину лежавший у сарая тес, купленный Гагариными в самый канун войны, запер двери дома и сказал вместо прощания:

— Унзере хаузе — фу-фу!

Но облить дом бензином и поджечь он не успел. Подошли другие машины, и фашисты уехали.

Ночью вновь у дома остановилась серая тупорылая машина. Возле старой березы вражеские саперы сложили плоские мины, похожие на зеленые миски. В доме поставили телефон и ушли на дорогу. К Гагариным зашли соседи. Они были сильно встревожены.

— Как бы не стали жечь. Вон вокруг все полыхает… Давайте уж держаться вместе! Мы у вас пока посидим.

Заварили морковного чаю.

Бледные с мороза, в дом снова вошли саперы.

— Чаю!

Теперь они по-хозяйски осмотрели все углы. На кровати за занавеской увидели Алексея Ивановича. Он болел, давно уже не вставал и оброс черной бородой.

— Партизанен?!

— Что вы, что вы! Это хозяин!

Напились чаю, забрали телефон и опять ушли на дорогу. В 12 часов из-за плетня раздалось три одиночных выстрела.

— Сообщают своим, что кончили минировать. Значит, если снова сейчас не придут, — все. Пойди, Нюра, посмотри, что они там?

Анна Тимофеевна приоткрыла дверь на крыльцо и увидела, как на дороге зашуршала по насту, воровато скрываясь в ночи, машина…

В ту ночь так и не ложились спать. Лампы не зажигали. Сидели молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Часа в четыре отец слез с кровати, взял из сеней фанеру и крупными буквами велел написать: «Держите правее. На дороге мины».

Утром с этой дощечкой он вышел встречать наших. Юрий видел, как, остановившись у самого их дома, рослый полковник в каракулевой папахе крепко обнял и расцеловал отца.

А затем по дороге мимо их дома хлынул поток войск. Шли танки, каких Юрий еще никогда не видел, автомашины с затянутыми брезентом плоскими рамами, все их почему-то называли «катюшами», колонны солдат…

5

После ухода гитлеровцев во всем Клушине осталась одна корова, один петух и пять кур. Петуха, как святыню, носили по всей деревне от избы и до избы. Однако куры все равно не неслись, видно, петуха сильно напугали военные действия…

Ни лошадей, ни машин, ни тракторов в селе теперь не было. Женщины пахали «на себе». И семена в поле, и товар в магазин, и солому, и бревна — все возили, впрягшись в телегу либо в сани.

И все же война схлынула со Смоленщины! Как трава зелеными стрелками пробивается из-под жухлой листвы, как деревце, разламывая асфальт, топорщится, раскрывая почки навстречу свету, так и жизнь на древней русской земле возрождалась, побеждала, брала свое. Люди вылезали из землянок. Резали автогеном сгоревшие танки. Убирали из лесов мины. Закапывали блиндажи. Рубили срубы. Посылали ребятишек в школы…

Юрий заметно вытянулся за два трудных года. Он повзрослел, недетская серьезность порою проглядывала во взгляде. Он даже немного научился читать и с большой охотой снова пошел в школу. А в школе жизнь была совсем не такая, как до войны. Теперь тут, в их классе, было всего две книжки, маленьких, но пухлых — «Устав гарнизонной службы» и «Боевой устав пехоты». Других учебных пособий пока не имелось. Считая, складывали не палочки, а пустые винтовочные гильзы, которых ребятишки по первому зову учительницы натащили видимо-невидимо.

Любимой Юриной тетрадкой был блокнот, сшитый матерью из разрозненных листков и из обрезков обоев. Мать Юрия была для него живым воплощением бесконечной житейской мудрости, доброты, спокойствия, существом в высшей степени совершенным и трудолюбивым, поэтому все, что делала она для него, всегда приносило ему тайную радость, как и этот блокнот.

Два класса занимались в одной комнате. В первую смену — первый с третьим; во вторую — второй с четвертым. Нечем было писать, порою нечего было и поесть. Но все эти беды мало волновали ребятишек. Во всяком случае, учились они старательно.

…Алексея Ивановича призвали в армию и отправили в Гжатск, где он состоял в охране танкового полка. Но вскоре Гагарина положили в госпиталь: нежданно-негаданно у него обнаружили язву желудка. Поправившись, он так и остался работать в госпитале. Теперь они жили втроем: Юра, мать и Борис.

В это время в село вернулись ребята, которым удалось бежать из неволи. Они рассказывали, что Валентин и Зоя тоже спаслись и служат в Советской Армии. А вскоре в Клушино пришло письмо от Валентина. Он писал, что стал танкистом. А затем — маленький треугольничек от Зои. Она сообщала: «Сражаюсь в кавалерийских частях. С боями продвигаемся на запад».

Юрию пришлась по душе учеба. Он быстро схватывал все, что рассказывала учительница. Особенно ему нравились стихи, короткие, складные строчки, которые запомнить было очень даже просто. К примеру, такие:

На первом уроке рисования на обрывках обоев он нарисовал самолет.

Научившись читать, Юра начал интересоваться книгами о летчиках, моряках и путешественниках. Вместе со своим другом Валькой Петровым, который немного играл на гармошке, Юрий пел в хоре, позже стал играть в оркестре на трубе. Теперь все праздники он веселил народ и был этим очень доволен.

Когда кончилась война, отца оставили в Гжатске восстанавливать разрушенный город. Алексей Иванович не знал, надолго ли, и решил перевезти туда семью.

Он разобрал дом и перевез его на Ленинградскую улицу. Теперь Юрий пошел в третий класс начальной школы при педучилище. А через год перешел в новую школу. Здесь его приняли в пионеры. В Доме пионеров Юра занимался в драмкружке и играл в духовом оркестре.

В шестом классе Гагарина избрали старостой. Так началось его приобщение к общественной работе.

Занятия в школе по-прежнему ему нравились. Особенно математика и физика. Физику преподавал Лев Михайлович Беспалов. Во время войны он служил в авиации и теперь продолжал ходить в кителе. Этот человек очень увлекательно рассказывал о самых обычных вещах. Поэтому сухие законы и формулы запоминались, как стихи. Иногда, пораньше окончив опрос, он рассказывал о полетах, а после занятий в авиамодельном, точнее физическом, кружке помогал ребятам мастерить самолеты. Юрий побывал у Беспалова дома. Тогда-то и дал учитель ему диковинную книгу «Вне земли», которая очень удивила мальчишку необычностью того, о чем в ней рассказывалось.

Отцу с матерью тяжело было кормить семью в голодные послевоенные годы. Юрий уже успел разобраться, что жизнь в городе была сложнее и дороже, чем в Клушине. Там все какой-никакой, но огородик; то грибов насобираешь, то ягод мать насушит. А тут за каждую мелочь надо платить деньги. Порою с трудом дотягивали до зарплаты. Юрий видел все это и отлично понимал, что пора принимать какое-то решение. Постепенно он пришел к мысли, что путь для него один — получить поскорее специальность, работать и учиться дальше. Учиться непременно.

«Хорошо бы поехать в Люберцы к дяде Саве, — думал Юрий. — Конечно же, брат отца — Савелий Иванович — должен ему помочь устроиться в ремесленное! А там и учат, и кормят, и одевают, и жить где будет…

Ясно, у дяди Савелия жить не придется: у него своя семья, на шею ему садиться никак нельзя! Но ведь в училище, наверное, есть общежитие. Итак, решено!»

Да, но еще надо выбрать профессию. Хорошо бы стать металлистом, как дед. Мама много рассказывала ему про деда Матвея. Он работал на Путиловском заводе, где был токарем Калинин. Здесь, в третьем механическом цехе, на партийном учете состоял Киров. Сюда приезжали Ленин, Свердлов и Орджоникидзе. Завод первым поднимался по зову партии на революционную борьбу.

Юрию очень хотелось походить на деда, быть таким же смелым, научиться подчинять себе непокорный металл, делать из него умные машины. Хотелось, чтобы работа его была трудной и интересной.

Так Юрий пришел к твердому решению: ехать в Москву! Он сказал об этом матери. Неожиданно она заколебалась:

— Конечно, надо бы тебе седьмую группу кончить. Все было бы какое ни на есть образование, а то уедешь да так и останешься недоучкой. Может, год-то как-нибудь протянем? Ты подумай да с отцом посоветуйся. Дома-то все же лучше!..

Нет, Юрия было бесполезно уговаривать: он уже принял решение.

Отец сразу одобрил его идею.

— Вишь, Нюра, прав Юрка-то. Была бы возможность, конечно, лучше бы ему семь классов добить. Но ведь трудновато нам. Да и опять рассудить — не к чужим людям едет. Савелий ему попервоначалу поможет встать на ноги, последит за ним. Случай что, и нам отпишет, как там его жизнь пойдет. Будет трудно — вернуться домой никогда не поздно. А в Москве еще никто не пропадал, я так думаю. Одним словом, одобряю я тебя, Юрка! Я знаю, учиться ты все равно не бросишь. Ведь недоумкам нынче дороги нет. В общем, мать, отбивай Савелию телеграмму. Мол, пособи Юрке устроиться на учебу.

Так было решено начать самостоятельную жизнь.

6

…В семье дяди Савелия его встретили очень приветливо. Двоюродные сестры несколько дней показывали Юрию Москву, а попутно искали объявления о наборе в ремесленное. И однажды нашли.

В училище при заводе имени Ухтомского, что в Люберцах, требовались ученики на токарное, слесарное и другие отделения. Назавтра Юрий вместе с Тоней поехал на электричке в Люберцы.

В училище его огорчили. На токарей и слесарей берут только с семилетним образованием и не предоставляют общежития. Тоня решила пойти к директору.

Отправились вместе. Юрий робко остановился в дверях, а Тоня начала объяснять. Она рассказала «о семейных обстоятельствах» и о том, что дед Юрия был металлистом…

Директор внимательно ее выслушал, а затем сказал:

— Как фамилия? Гагарин, говоришь? Так вот что, товарищ Гагарин, рад бы тебе помочь, но не имею права брать без семилетки по этим профессиям. Мне шею за это намылят…

Юрий сник. «Все ясно, — подумал он. — Тут уж ничего не поделаешь, если нельзя, так нельзя…»

Директор выжидательно посмотрел на него и, когда Юра хотел открыть рот, чтобы сказать: «Прощайте», промолвил:

— А ты как, парень — смелый, Гагарин? — И внимательно посмотрел на маленькую, щуплую фигурку мальчугана.

— Да вроде не трус, — сказал мальчишка и прямо, в упор посмотрел на директора своими серо-голубыми открытыми глазами.

— Тогда есть у меня для тебя сюрприз: можем взять тебя в литейщики. С металлом будешь иметь дело. Но не точить, не резать, а сразу готовые изделия получать. Понял?

Юрий ничего не понял, по директор даже не дал ему подумать.

— Памятник Пушкину в Москве видел? Так это и есть работа литейщиков, они его сделали из бронзы! Вот воск, если его растопить, жидким станет. А там наливай его в бутылку. Остудил, бутылку стеклянную разбил — восковая получилась. Фокус! Так и из металла. Согласен? И общежитие будет, и форма, и заработаешь.

— Литейщиком — согласен.

— Вот и добре! Только учти — работа эта трудная. Тут смелость нужна, ясно? Ну, тогда иди. Завтра с девяти экзамен.

…Юрию выдали черную форму. Первую форменную одежду в его жизни. Новая шинель, гимнастерка, фуражка, широкие брюки и ремень — все это ему очень понравилось. Одевшись, он почувствовал себя подтянутым и красивым, вроде военного. Юрий подумал, что теперь пришла пора распрощаться с детством, во всяком случае, драки, разбитые из рогаток стекла — прощайте навсегда!

Гагарин сбегал в фотоателье и вместе с товарищами сфотографировался на память об этом событии: все же он теперь рабочий. Получив фото, он не сразу узнал себя в лихом ремесленнике: серьезное лицо, белый воротничок, чуть набок фуражка. Действительно, «рабочий класс»!

Прошло совсем немного времени, и Юрий почувствовал себя настоящим рабочим.

Старый коммунист инженер Изотов первым делом рассказал ребятам, почему завод носит имя Ухтомского.

— О революции 1905 г. вы, конечно, слышали. Так вот, Алексей Владимирович Ухтомский принимал в ней самое активное участие. Он был паровозным машинистом, состоял членом Революционного комитета, или Ревкома, как тогда говорили. Он водил поезд с дружинниками — вооруженными рабочими. В декабре 1905 г. он вел свой состав через заслон карателей. Его поезд враги пытались остановить ружейным огнем, а он прорвался на маленьком паровозе «Зорька» и спас отряд дружинников. Назавтра его арестовали и расстреляли вместе с тремя товарищами. Он погиб 17 декабря 1905 г.

Инженер продолжал:

— Наше ремесленное училище номер десять создаст вам все условия для хорошей учебы. Вы теперь — смена рабочего класса. А рабочий класс — главный хозяин жизни. Он все в ней создает. Можно сказать, жизнь своими руками делает…

А через несколько дней, когда ребята начали втягиваться в учебу, немного привыкли друг к другу, их ждало необычное путешествие — знакомство с производством.

Многие из них впервые видели большой машиностроительный завод. И том не менее через механические цехи их провели быстро. Жужжащие, стучащие, гудящие станки поблескивали смазкой и производили сильное впечатление. Но все же было непонятно, что и как на них делают. Сборку им не показали, и Юрию в тот день так и не удалось найти связь между тем, что точится на этих станках, и тем, что он видел в колхозе, — готовой продукцией. Слишком уж много было отрывочных впечатлений. Но, оказывается, самое занятное было впереди — в литейке.

Им уже рассказывали о литейном производстве, правда, в самых общих чертах. Но то, что Юрий увидел в литейном цехе, поразило и даже немного напугало его. Расплавленный металл из ковшей разливали по металлическим формам. Юрий видел, что все остальные ребята тоже насторожились и сбились в тесный кружок вокруг мастера.

И только рабочие в плотных брезентовых робах и синих очках спокойно и неторопливо орудовали в этом необычном мире огня, черной земли и жидкого чугуна.

А мастер Алексей Егорович Прохоров тем временем рассказывал:

— Всему миру известно мастерство русских литейщиков. Тысячи экскурсантов останавливаются на Кремлевском холме возле огромной, затейливо изукрашенной Царь-пушки, отлитой почти четыре века назад замечательным российским мастером Андреем Чоховым. Не видели? Шаль! А гигантский Царь-колокол, сработанный отцом и сыном Моториными? А знаменитое литье каслинских художников? Касли — это город такой на Урале. Посмотришь на их изделия — и хоть глаза протирай. Даже не верится, что эти художественные произведения не выточены, а отлиты из чугуна и стали. Словно из кружева сплетены блюда и вазы, такие они легкие на вид. Какой же большой труд вложен в эти произведения искусства! Об огромных, многотонных отливках и говорить не приходится. Одним словом, сложное, хлопотное и почетное это наше дело — труд литейщика.

Мастер задумался, словно что-то вспоминая. А потом сказал:

— Веками труд литейщика был самым тяжелым на заводах. В прокопченных цехах жарко дышали вагранки, формовщики копались в земле, вручную набивая опоки, лился горячий металл, тек пот. А когда отливки остывали, за дело брались обрубщики: кувалдой да зубилом обрубали готовые детали… Люди старшего поколения еще помнят время, когда так работали. Помню это и я.

Вам-то, конечно, повезло: когда вы по-настоящему к работе заступите, уже не только машины, но и автоматы будут. В Москве есть такой завод — «Красная Пресня». Там литейные автоматы и полуавтоматы делают: землеприготовительные, формовочные и стержневые… Скоро и у нас такие будут, одно удовольствие станет работать.

Юрий слушал мастера недоверчиво: «Складно говорит, а работенка-то, видать, ой-ой-ой!..»

Действительно, повсюду в цехе были груды черной, обожженной огнем формовочной земли, горками лежали серые, тускло поблескивающие детали, и то в одном, то в другом конце закопченного цеха из ковшей тек расплавленный металл. Глазам было больно смотреть на огненно-белую струю, когда она, разбрызгивая веер искр, текла в формы. Металл медленно поднимался в форме и застывал, сперва краснея, а потом становясь сизовато-серым. И все же чем больше Юрий присматривался к разливке, тем спокойнее и даже веселее делалось у него на душе.

Тем временем группа остановилась возле литейной канавы, по которой тек, потрескивая, огненно-белый ручеек чугуна. Старый усатый бригадир посмотрел на ремесленников и сказал покровительственно:

— Новички, значит, из ремесленного… Ну, присматривайтесь, приглядывайтесь! Привыкайте. Скоро и вам придется иметь дело с металлом. И не бойтесь его, а то, я смотрю, вы, как цыплята в непогоду: нахохлились и жметесь к мастеру, ровно, к наседке… Огня бояться не надо! Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, а человек и вовсе сильнее всего на свете! Правильно? — И он посмотрел на Юрия, который был ближе всего к нему: из-за невысокого роста Юре не было видно и слышно всего, что рассказывал и показывал мастер.

Юрий ничего не ответил, а когда группа двинулась дальше, он взял да и перепрыгнул через канаву, по которой тек огненный металл.

Алексей Егорович заметил это, ничего не сказал, а только покачал головой. Уже позже, в механизированном литейном цехе, когда Юрий оказался рядом, он сказал тихо, но так, чтобы слышали все остальные:

— Вот тут некоторые расхрабрились: мол, мы не воробьи, не цыплята, и давай сигать через канаву… Нехорошо это. Рабочему человеку не к лицу хвастаться своей смелостью, как говорится — бравировать. Огонь все же уважать надо, а без смысла рисковать — для чего это? Кому вы хотите показать свою смелость? Да и смелость ли это? Так, одно баловство…

Юрий опустил глаза, щеки его залила краска стыда. Конечно, эти слова говорились специально для него. И надо же было, чтобы мастер увидел! А мастер уже продолжал как ни в чем не бывало рассказывать о процессе литья…

Теперь через день они стали приходить в цех, как на работу.

Юрий уже освоился, и горячий металл его не страшил.

Однажды они следили за разливкой. Ребята сторонились. А Юрий, прикрыв лицо рукой, стоял и смотрел, как чугун заполняет форму. Сухой жар жег щеки. Казалось, сейчас начнут гореть ресницы и брови, но он не сделал ни шагу назад. Ему очень хотелось испытать себя.

— Врешь, не возьмешь! — процедил он сквозь зубы, и мастер услышал его слова.

— Верно, Гагарин! Нечего бояться огня. Не съест он тебя, да и вас тоже, только не надо зря с ним заигрывать…

Однако с горячим металлом Юрию в дальнейшем пришлось иметь дело редко: его поставили на стержневой полуавтомат. Он теперь лишь готовил форму для металла, а сам металл заливали в другом отделении.

Работа трудная. Иногда опоки — большие металлические разъемные ящики с землей — были тяжеловатые, и их было трудно поворачивать. Да и сноровки нужной еще не хватало. Поставишь стержень, а мастер приходит и говорит:

— Брачок даете, ребятки! Стержень стоит с перекосом.

Честно говоря, эта работа Юрию не особенно нравилась. Однообразная и совсем не такая, как у литейщиков. И все-таки он гордился своим трудом. Даже ходил в очистное отделение, чтобы посмотреть готовые отливки, которые он помог сделать.

…В училище работа чередовалась с учебой. Но учеба была только по специальности. Поэтому вместе с Тимофеем Чугуновым и Сашей Петушковым Юрий решил поступить в школу рабочей молодежи: из школы в самом начале учебного года приходили завуч и учителя.

Ребята возвращались в общежитие усталые. А тут еще и чертежи, и на стадион, и в кино хочется сбегать или просто так, для души, книжку интересную почитать. Нет, сама мысль о дальнейшей учебе казалась некоторым нелепой и ненужной. «С нас и шести классов достаточно», — говорили они.

Но три друга думали по-иному. Они решили непременно учиться дальше. Конечно, заработок у литейщиков неплохой, но ведь куда интереснее самому проектировать машины, вычерчивать их, а затем строить умные и точные автоматы, которые облегчат тяжелый труд литейщиков. Все трое понимали, что нелегко подниматься к вершинам знаний, и все-таки впереди им виделась реальная цель: седьмой класс, техникум, а потом институт. К этой цели они и решили идти плечом к плечу, наклонив вперед голову, так, как идут через пургу. Они знали, что втроем непременно дойдут до цели. Так, Гагарин, Чугунов и Петушков подали заявление в школу рабочей молодежи № 1.

Воспитатели радовались успехам Юрия и порою не догадывались, какого огромного напряжения стоило ему заставлять себя ежедневно заниматься всем тем, что он считал для себя необходимым. А Юрий хотел иметь кроме прочных знаний сильный характер и крепкое здоровье.

…После первой получки Юрий решил половину денег (за брак все-таки вычли!) оставить себе на хозяйственные нужды, а половину отправить в Гжатск, матери. Не ахти какая сумма, но ей все же будет приятно. На бланке почтового перевода он написал: «Посылаю первые трудовые. Целую всех. Юра».

Да, ему было нелегко. Но сознание того, что цель ясна и трудности в общем вполне одолимы, делало его вдвое сильнее. И хотелось снова идти навстречу трудностям, брать все новые и новые рубежи.

Как-то на лыжном кроссе он сошел с укатанной лыжни и побежал по снежному насту. Преподаватель физкультуры Яков Андреевич Романюк крикнул ему, что впереди еще 10 километров…

Юра лишь усмехнулся, помахал палкой и, энергично отталкиваясь, побежал дальше, взрывая лыжами пушистый наст.

Романюк знал: юные клокочущие силы ищут выхода. И пусть выход лучше будет таким…

Юрий понял: чтобы стать инженером или хотя бы техником, нужно много знать и уметь. Поэтому он старался любой предмет, который ему приходилось «проходить», усвоить по-настоящему. Уроки он делал быстро, а потом долго, порою заполночь, читал, примостившись на табурете в коридоре, чтобы не мешать ребятам, которые уже легли спать, или сидел над листами ватмана: он полюбил черчение и старался, чтобы его чертежи были красивыми и аккуратными.

В письмах к своему товарищу Павлу Дешину Юра рассказывает:

«Извини, что долго не писал, нет ни одной свободной минуты. С утра занимаюсь в ремесленном училище, а вечером учусь в вечерней школе. Но я все-таки кончу школу, так как хочу поступить в техникум. Мастер сказал, что для этого нужно окончить с отличием ремесленное училище…»

«Я так втянулся в учебу, что уже не помню, ответил ли тебе на письмо. Сдаю выпускные экзамены сразу и за ремесленное училище и за седьмой класс. Сейчас два часа ночи, а я все еще занимаюсь».

Общежитие было на третьем этаже в училище. В 22 часа 15 минут общим рубильником гасили свет во всех комнатах. Но почти каждый вечер повторялось одно и то же. Юрий ждал, когда к спальне подойдет воспитатель Владимир Алексеевич Никифоров, и, тихо приоткрыв дверь, просил:

— Владимир Алексеевич, можно немножко почитать?

— Давай, только ненадолго. А то завтра проспите… — ворчал воспитатель. Он, конечно, был очень доволен, что ребята тянутся к книжке, но все же жалко их было до смерти.

А Юрий с Чугуновым уже тащат в коридор стол и табуретки.

— Интересная книга-то? — бросал на ходу преподаватель.

— Интересная! Физика за восьмой класс…

Воспитатель недоуменно покачивал головой и шел дальше по комнатам. Все уже спали. Читать ночью физику за старшие классы охотников больше не было.

7

Здесь, в училище, в ленинской комнате, принимали Юру Гагарина в комсомол. Он долго готовился. Повторял с ребятами Устав. Казалось, нет никаких оснований не принять его, и все-таки он волновался. И даже не так, как волнуются перед экзаменом. Как-то по-другому. Перед экзаменом он обычно не думал, что может «провалиться». Юрий твердо знал все, что положено знать, и всегда надеялся на то, что, если что-нибудь забудет, расскажет «своими словами». А тут на него — и перед собранием, и перед комитетом, и перед горкомом — находило какое-то непонятное оцепенение. Порою представлял, как ему задают вопрос, а он стоит и молчит…

Но этого не случилось. Ребята хорошо знали Юрия, и все считали, что он, безусловно, достоин быть членом Ленинского Коммунистического Союза Молодежи…

И вот секретарь городского комитета пожимает ему руку и протягивает маленькую серую книжечку с ленинским силуэтом.

Бюро Ухтомского горкома комсомола строго и деловито отметило в своем протоколе № 55 от 14 декабря 1949 года:

«Слушали: О приеме в члены ВЛКСМ т. Гагарина Ю. А. Рекомендуют Черунов, Новгородцев.

Постановили: Принять в члены ВЛКСМ т. Гагарина Ю. А., 1934 г. рождения, образование шесть классов, русского, ученика-литейщика».

Теперь ему хотелось, чтобы его снова вызвали в горком и дали какое-нибудь трудное и опасное задание. Но его никуда не вызвали и ничего особенного не поручили.

А на собраниях больше всего говорили, что основная задача каждого комсомольца — хорошо работать и учиться, учиться, учиться.

Так завещал Ленин. И Юрий, прочитав речь Ильича «Задачи союзов молодежи», сделал для себя вывод: пока есть возможность, нужно учиться. Это — главное!

Гагарин упорно учится, воспитывает в себе те человеческие качества, которые ему кажутся особенно важными: волю, самодисциплину, выносливость, честность, трудолюбие.

Сам он говорит об этом в своей автобиографии весьма скупо:

«16 декабря 1949 г. вступил в комсомол.

Как со стороны комсомольской организации, так и со стороны администрации училища взысканий не имею».

А вот выдержка из «Характеристики на учащегося Юрия Гагарина»:

«В течение двух лет был отличником учебы, заносился на Доску почета училища. Дирекцией училища Гагарину Ю. А. была объявлена два раза благодарность за отличную учебу и за общественную работу. Кроме того, директором завода объявлена благодарность за хорошую работу в цехе.

Учащийся Гагарин был физоргом группы, добросовестно и точно выполнял все поручения комсомольской организации и администрации училища».

Да, учеба и работа теперь были главным делом его жизни. Он сильно полюбил спорт, настолько сильно, что едва не сделал его своей специальностью. Видно, тут сыграл свою роль Романюк. Ведь это он посоветовал Юрию поступить в физкультурный техникум и направил его на отборочные сборы в Мытищи.

Но когда Юрий снова вернулся в Люберцы, в училище ему сказали, что есть путевки в Саратовский индустриальный техникум, на литейное отделение. И здесь вновь взяло верх стремление к цели. «Спортом заниматься — это одно, а делать его своей специальностью — совсем другое. Спорт — это занятие, а не профессия», — думал Юрий.

Умывшись с дороги, Гагарин вместе с друзьями отправился к директору.

Директор знал этих учеников. Не один раз ему приходилось перед строем своих питомцев хвалить именно их за успехи в учебе, работе и спорте.

Выслушав ребят, он сказал:

— Хорошее дело надумали. Приветствую всей душой. И помогу вам. Прежде всего, дам направления. Теперь вам, наверное, не помешали бы и бесплатные билеты. Ведь верно? Гагарин небось в Мытищах поистратил деньжатки!.. Одним словом, действуйте! Вместе с вами поедет Владимир Алексеевич. Он вам поможет доехать и устроиться на новом месте.

В Москве на Павелецком «убили» целый день. Не сразу удалось достать билеты. А достали — и те не плацкартные. Но ребята не жалели: впереди дальняя дорога, и деньги будут целее.

Поезд мчал их в Саратов. В общем вагоне народу оказалось много. Вошли старушки с узлами и сели на их скамейку.

Юрий встал:

— Устраивайтесь, бабуси, по-настоящему, а мы и на третьей полке переспим! — И вышел в тамбур.

«Саратов!.. Что за город такой?» Никто из них не был в нем, и никогда еще не совершали они таких дальних путешествий.

Трое юношей — Гагарин, Петушков, Чугунов — начинали самостоятельную жизнь, ну, а в коллективе это всегда делать легче. Юрий мало думал о том, как их встретят в техникуме: экзаменов им сдавать не придется — все трое окончили школу и училище с отличными оценками. Беспокоило его другое. Теперь он будет далеко от дома, от родных. Никого, кроме товарищей. Ну, да разве это так уж мало?

Юрий прикрыл дверь в вагон и стал внимательно смотреть в окно. В летних сумерках мелькали огни, перелески, заводы…

ГЛАВА ВТОРАЯ

В объятиях невесомости. — Голоса отчизны. — Земля с космической высоты. — Планета приникла к приемникам. — Репортеры за работой. — Саратовские будни. — Человек обретает крылья. — Новая ступенька. — «Только бы меня приняли!..»

1

Космический корабль «Восток», медленно вращаясь вокруг своей оси, начал свободный полет по орбите…

«Невесомость, так вот она какая! Это очень приятно, когда невесомость!..» Юрий берет блокнот — и не ощущает его веса. Он не чувствует веса тела. Поднимает руку, и она повисает в воздухе; шевелит ногой, и движение дается ему удивительно легко, почти неощутимо… Прав Циолковский! После перегрузок невесомость — словно подарок: ощущаешь несказанное блаженство, радость, легкость во всем теле. «Эйфория!» — вспомнил Юрий медицинский термин и улыбнулся. Но вот в наушниках звучит отчетливый голос Земли.

— Я — «Заря». Передали сообщение о запуске. Как самочувствие? Приступайте к выполнению программы!

— Ясно! Передали сообщение. Вас понял! Приступаю к выполнению программы.

Еще несколько секунд Юрий привыкает к новому состоянию, старается запомнить все, даже самые мельчайшие и почти неуловимые ощущения. «Будут спрашивать — придется все вспоминать».

Юрий ослабляет привязные ремни и чувствует, что всплывает вверх: достаточно слегка оттолкнуться от кресла. «Интересно!» — подумал он. И тут же заметил, что капли воды, видно вылившиеся из мундштука для питья, прозрачными шариками парят в воздухе, вращаясь, как маленькие хрустальные бусинки. Опустившись на пористые белые стенки кабины, они прилипают к поролону, словно роса, которая утром выпадает на тугие лепестки цветов…

— Что видите, как выглядит сверху Земля? — спрашивает руководитель полета.

— Почти как в реактивном самолете, только высота чувствуется больше. Заметна шарообразная форма горизонта. Все видно хорошо…

Он слышит голос одного из космонавтов.

— Юра, как самочувствие? Врачи волнуются.

Юрий мгновенно узнает знакомый голос и кричит:

— Привет блондину! Передай врачам — состояние отличное! Волноваться нечего.

Как ему хочется поговорить с далеким другом, но нельзя. Строгий регламент заставляет его работать. Он записывает в бортжурнале: «Самочувствие хорошее. Ощущаю невесомость. Приступаю к работе. Машина в порядке». Кладет карандаш на блокнот и повертывается к магнитофону. А через секунду карандаша уже нет на месте — «уплыл» куда-то. По привычке Юрий наклоняется вниз, «к полу», но там карандаша нет. Поднимает глаза к «потолку» и видит, что карандаш «плавает» над его головой. Сняв перчатки, плавным движением, каким в воде ловят рыбешку, Юрий пытается схватить его, но мешают ремни. «Ладно, потом!» — думает Юрий и, включив магнитофон, записывает на пленку свои впечатления: ученым будет интересно узнать, не изменился ли его почерк и голос при перегрузках и в состоянии невесомости.

В кабине разлит ровный неяркий свет лампы. Она освещает белые мягкие стенки, пульт пилота, приборную доску. На ней посредине — синий глобус, по которому ползет белый круг с перекрестьем. Юрий переключает тумблер вниз, и перекрестье останавливается над точкой Земли, где пролетает корабль. Юрий докладывает координаты.

Можно сверить показания приборов с визуальным наблюдением.

Юрий нажимает тумблер рядом с оптическим ориентатором. Поворачивается защитная шторка. Теперь нужно включить светофильтр.

— Так вот она какая, Земля с высоты в триста километров!

Никогда еще ни один человек не рассматривал планету с такой высоты. С удивлением он глядит на родную голубовато-зеленую Землю. Ясно видны горы и долины. На севере — снега, а южнее — квадраты вспаханных полей. «Вижу большие квадраты полей. Наверное, целина — миллион на миллион! Отличные квадраты!» — записывает он на пленку. Земля, как на рельефной карте, только краски совсем другие. То голубоватые, то бурые, то сине-зеленые, то красные… «Резко, как на картинах Рериха», — отмечает Юрий.

Видна тайга, береговая черта, острова. У горизонта Землю одевает прозрачная лазоревая дымка атмосферы. Она кажется очень тонкой, и облака отчетливо видны. Местами — словно хлопки разрывов, а чаще — будто белоснежная плотная вата. В разрывах облаков, как с самолета, — озаренная солнцем Земля. Солнце здесь намного ярче!

Юрий сообщает:

— Полет продолжается хорошо. Наблюдаю Землю. Видимость хорошая. Видеть можно все.

Взгляд его скользит по едва выпуклому краю гигантского глобуса, который медленно вращается под ним. Поднимается к небу. Юрий ошеломлен. Он знал, что в космосе небо совершенно черное, но он не ожидал увидеть его таким. Бархатное, удивительно чистое и совершенно без перспективы. И вместе с тем абсолютно черное. А какой плавный переход от тоненького голубого пояска земной атмосферы через синее, фиолетовое к этой вечной космической черноте! Ярко, не мигая, горят белые звезды. Иногда они красноватые, иногда голубые, но они совсем рядом. Они не кажутся такими далекими…

Взгляд его снова падает на Землю. Под ним зеленовато-синий океан. В стороне угадывается Япония. Над ней — тень от облаков. Юрий ловит себя на мысли, что над океаном лететь неприятно. Почему-то думает о радиации. Как быстро мчит его корабль-спутник!

— Впрочем, хватит эмоций, — говорит себе Юрий, — нужно работать.

Обо всем позаботились конструкторы. Перед полетом Юрий получил бортжурнал корабля «Восток» — небольшой, размером с блокнот-планшет. Белые пластмассовые пластинки, заключенные в металлические рамочки, были его страницами. На этих пластинках очень удобно писать мягким простым карандашом. Зная о том, что в полете будет мало времени на размышления, Юрий заранее на обратной стороне каждой пластинки записал для себя вопросы, на которые нужно будет ответить в полете. Ученым было необходимо узнать, можно ли определить направление движения в полете, ощутимо ли вращение корабля, что и как видно чепез иллюминаторы… Поэтому Юрий разграфил пластинки и слева пометил: «Напр. движ.», «Вращение», «Напр. движ. над морем», «Земля», «Небо», «Горизонт», «Разл. предметы», «Ориент. в тени» и т. д.

И вот теперь бортжурнал исправно заполнялся записями.

Он слышит голос Земли:

— Можно ли определить направление движения?

Юрий глядит во «Взор» — стрелки на оптическом ориентаторе точно указывают направление полета. Достаточно их совместить с земными ориентирами, и все ясно.

— Можно! — отвечает на ключе Юрий.

— Как видно Землю?

— Хорошо.

— Море и берег?

— Отлично видно, — выстукивает на ключе Юрий, а затем начинает по радио деловито вести репортаж обо всем, что замечает и чувствует.

Земля не прерывает его, лишь изредка уточняет вопросами.

Тем временем корабль входит в тень планеты. Под ним ночь. Тьма наступила резко, почти неожиданно.

Юрий заносит на страничку бортжурнала: «Вошел в тень Земли. В иллюминаторе ничего не видно».

«Созвездия те же самые, нового ничего не придумаешь! — улыбается Гагарин. — Где звезды — там небо, где ничего не видно — там Земля. Иду над океаном. Сияния больших городов не вижу!»

Юрию очень хотелось посмотреть на Луну. Он ищет ее глазами то в одном иллюминаторе, то в другом и не находит. «Ладно, не беда! Посмотрим в следующий раз!

Странно. Я снова попал в 11 апреля, в прошлую ночь! Чудеса!»

Но вот перед его мысленным взором проходят те, кто создал эту почти фантастическую ракету и этот удивительный корабль. Теплая волна подступает к сердцу. «Надо будет съездить на завод, поблагодарить весь коллектив». Эта мысль промелькнула мгновенно и сменилась другой: «Бортжурнал! Время записывать».

Юрий взглянул на часы и записал в бортжурнале: «9.42. В тени. Самочувствие хорошее. Слышу «Амурские волны». Связи с Землей нет. Слышу поз.».

А на обратной, разграфленной стороне пластинки появились новые пометки:

«Земля — хорошо.

Небо — черное.

Горизонт — хорошо…»

Он снова зовет Землю.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Все идет хорошо. Как самочувствие? Отличное самочувствие! Параметры кабины: температура 21°, влажность — 55 %, кислорода — 21 %, углекислый газ в норме. Регенерация работает нормально. Показания бортовых приборов…

2

Космический корабль «Восток» летел навстречу солнцу… А в это время вся планета приникла к приемникам. Мир, потрясенный, взволнованный, следил за ходом величайшего в истории эксперимента.

«Человек в космосе!» — это известие прервало на полуслове радиопередачи и обычные сообщения телеграфных агентств. «Советы запустили человека! В космосе — Юрий Гагарин!»

В эти минуты будничную Москву трудно узнать: Москва стала празднично-бурливой. Половодье людских чувств выплеснулось на улицы и площади. Машины останавливаются на перекрестках возле уличных репродукторов, которые транслируют первую программу московского радио. Замерли автобусы и такси.

В первые минуты после сообщения ТАСС люди еще не могут осмыслить величия всего произошедшего, поэтому, когда корреспондент, отъехав на километр от радиодома, протягивает микрофон людям, окружившим машину со всех сторон, чтобы послушать очередное сообщение ТАСС, они не могут произнести ничего, кроме односложных фраз, выражающих высшую степень восхищения:

— Удивительно! Просто удивительно!

— В космосе наш, советский человек. Слава ему!

— Потрясающе!

Кассеты магнитофона медленно вращаются, и столь же медленно люди приходят в себя. А придя в себя, начинают интервьюировать корреспондента:

— Вы его не знаете?

— По телевидению не покажут портрет?

— Сколько ему лет, он не москвич?

По совести говоря, корреспонденту не очень хочется отвечать на вопросы — он спешит в аппаратную, чтобы быстрее смонтировать эти первые немногословные записи.

На пятом этаже десятиэтажного Дома радио, что возвышается позади станции метро «Новокузнецкая», творится такое, чего еще никогда не знал этот дом. Едва выходит из студии Юрий Левитан, все бросаются его обнимать, словно он вышел из космоса, а не из студии. Выплеснув радость, те, кто еще не слышал подробностей, начинают спрашивать: «Как там ваш тезка?» Услышав неопределенный ответ, толпа разбегается по аппаратным. А в студии уже входят ученые и комментаторы, чтобы в интервалах между сообщениями ТАСС успеть записать на пленку отклики и комментарии.

В редакции «Последних известий» творится что-то невообразимое: здесь верстают первые срочные выпуски. Рядом — неистово стучат телетайпы, передавая отклики из всех стран мира. Взбудораженные корреспонденты лихорадочно диктуют машинисткам страницу за страницей, и курьеры буквально вырывают их из машинок. То же самое происходит с лентами телетайпов.

Во всех комнатах, особенно там, где сидят стенографистки корреспондентской сети, непрерывно раздаются телефонные звонки. Корреспонденты сообщают, как встречено первое известие о запуске корабля-спутника «Восток» в разных городах и селах страны, передают тексты интервью с известными людьми нашей Родины и гостями из-за рубежа. Вороха телеграмм с коротким адресом «Москва, Радио» ложатся на стол заместителя главного редактора «Последних известий». Он запускает руки в этот ворох, вытаскивает наугад телеграмму и, прочитав ее, разводит руками: «Опять то же самое: «восхищены, гордимся, желаем успешного приземления». Комментаторы разбирают отклики из-за рубежа. Их очень много.

В редакции все время звонят телефоны. Местные корреспонденты просят заказать каналы, чтобы передать записи первых репортажей и выступлений. А группы московских репортеров уже разъехались в разные концы страны, в места, связанные с жизнью Гагарина.

В аппаратных и операторы, и сами корреспонденты монтируют репортажи. Коричневая змейка пленки стремительно сползает с перегретых магнитофонов, пленку никто не поднимает, не сматывает, как положено, на бобышку: некогда!

Отрывисто звучит команда: «Стоп!» Молнией сверкают в руках оператора ножницы, и ворох восторженных человеческих голосов, не вошедших в передачу, попирается ногами, а отмонтированные куски, наскоро склеенные, даже не переписанные на новую пленку, оператор бегом тащит на «выпуск». Порою в эфире уже звучит начало передачи, а ее окончание — второй ролик — еще «дорезается» на аппарате в монтажной. Все это напоминает вавилонское столпотворение.

Забыв о восьми лифтах, люди мчатся вверх по лестницам и вниз, к машинам, которые то и дело останавливаются у подъезда. Из машин, придерживая рукой портативные магнитофоны «Репортер», выскакивают корреспонденты и, даже не сняв пальто, мчатся в аппаратные. Все торопятся рассказать миллионам радиослушателей новости, передать в эфир голоса тех, кто лично знаком с пилотом-космонавтом…

В секторе выпуска «владыки эфира» ищут «окна» между выпусками «Последних известий» и концертами, чтобы дать выступления ученых, которые готовит отдел науки.

И даже в просторном кабинете председателя Государственного комитета по радиовещанию и телевидению — необычное оживление. Здесь все время вспыхивают короткие совещания, напоминающие оперативные летучки, решаются все вопросы, связанные с последующими программами передач: работает космический штаб радио.

Но вот по коридору, на ходу просматривая текст, пробегает диктор и, хлопнув двумя дверьми, закрывается в студии. Над дверью вспыхивает зеленый транспарант: «Микрофон включен!», а у входа белый: «Тише! Идет передача!»

Через мгновение в эфире раздается спокойный уверенный голос:

«Говорит Москва! Говорит Москва! Передаем новое сообщение ТАСС о полете космического корабля-спутника «Восток» с человеком на борту!

По полученным данным с борта космического корабля «Восток», в 9 часов 52 минуты по московскому времени пилот-космонавт майор Гагарин, находясь над Южной Америкой, передал: «Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо».

Это короткое сообщение повторяется трижды, затем снова звучит музыка.

*

…В последнее время во всем мире мало кто сомневался в том, что именно советский человек первым полетит в космос. Более того, каждый, кто вдумчиво следил за успехами нашей страны, понимал, почему это было исторически неизбежно.

Хорошо сказал об этом известный писатель коммунист Назым Хикмет:

«После запуска космической станции… репортеры московского радио пришли ко мне на квартиру. Они задали мне следующий вопрос: «Гражданином какой страны будет первый космический человек?» Я ответил: «Это будет советский человек. Нужно, чтобы это был советский человек. Иначе и не может быть. Я не мистик, но все же верю в какую-то логику истории, и эта логика подсказывает мне: только сын рабочего Путиловского завода, рабочего, который в 1917 г. в сапогах и в кепке ворвался с винтовкой в Зимний дворец, только его сын, безусловно, ворвется в космос, но уже в защитном скафандре и, конечно, без винтовки.

Отец сделал первый шаг ради осуществления надежд на социальную справедливость и земное счастье для своего народа и всего человечества. Его сыну надлежит следовать по тому же пути вплоть до космоса».

Сказанные Хикметом слова «сын рабочего Путиловского завода» оказались почти пророческими: первый в мире космонавт Ю. А. Гагарин не сын, но внук путиловца.

3

Как же дальше складывалась его жизнь, по каким ступенькам поднимался он на орбиту подвига?

В Саратове с небольшой привокзальной площади все трое ребят вместе с преподавателем первым делом поехали на трамвае смотреть Волгу. Ранняя осень чуть тронула желтизной листья на тополях и березах. В воздухе носились паутинки, трава казалась желтоватой и жесткой, как осока. В городе было пыльно, и всем очень захотелось искупаться.

Пристани тянулись вдоль всего берега. Неуклюжие дебаркадеры стояли у пляжа и набережной. Далеко в стороне был виден большой железнодорожный мост и дамба, протянувшаяся чуть ли не до середины реки. Было видно, как по мосту беззвучно спешат поезда.

С набережной открывался вид на широкий плес, залитый солнцем и сверкающий, словно рыба чешуей, множеством серебряных бликов. Серые баржи и коричневые плоты стояли на рейде, мимо них, неторопливо шлепая плицами колес, проплывали рыжие буксиры и белые пассажирские пароходы.

У берега мутная вода несла радужные пятна нефти и щепки, пропитанные мазутом. Чайки, стремительно разрезая воздух, стайками садились прямо на воду или, едва коснувшись ее, взлетали вверх.

От всей этой невиданной картины веяло таким простором, такой широтой, что Юрий почувствовал необычный прилив бодрости. А Саша Чугунов и Тимофей Петушков, казалось, были подавлены величием реки. Они даже не сразу сообразили, в какую сторону несет она свои воды, таким торжественным спокойствием веяло от Волги.

— А ты смотри, Чугун, вон на ту палку и на лодку. Видишь, палка уходит направо. Вот туда и течет Волга.

— А Ульяновск выше будет или ниже по реке?

Юрий понял, к чему этот вопрос. Задумался. Действительно, сколько раз, должно быть, смотрел на эту реку тот человек, который когда-то был таким же мальчишкой, как они!.. А стал великим вождем народа, вождем революции, которая преобразила весь мир…

— Выше! Географию надо изучать! — деловито ответил Тимофей, и они заговорили совсем о другом. О рыбе, которой, должно быть, очень туго приходится от мазута и нефти; о пароходах; о том, что уже не худо бы искупаться. Ведь для этого вроде и ехали с вокзала.

В стороне от пристаней нашли лодочника, который быстро перевез их на длинный остров, заманчиво золотившийся песком и густо зеленевший. Разделись — и бултых…

Накупались всласть. Помылись с мылом, полежали на солнце.

Ребята уже хотели уходить, как увидели летящий откуда-то из-за Волги самолет. Он серебряной стрелой мелькнул над островами и круто пошел вверх, оставляя позади белый след.

— Не плохо бы слетать, — мечтательно заметил Саша, — глянуть сверху на землю, какая она есть…

— Вообще-то дело хорошее, — заметил Тимофей. — Я, честно говоря, пошел бы в летчики. Только как туда записываются — вот бы узнать!

— Ладно, пора, ребята. Пошли! — решительно сказал воспитатель и встал, отряхнув песок.

Этот разговор напомнил Юрию полузабытый эпизод, о котором ему очень захотелось именно сейчас рассказать друзьям.

— Дело было во время войны. В самом начале, — заговорил Гагарин. — Между прочим, тогда-то я первый раз и увидел самолет. Глядим, летят два наших ястребка низко-низко над землей. Один подбит и, видать, еле дотянул до своих. Смотрю, он весь в дыму и падает совсем близко. У нас там болотце такое на лугах. Мы туда. Когда подбежали, видим: самолет уже сел, при посадке он вроде переломился, а летчик, видно, спрыгнул над самой землей, потому что он целый, невредимый ходит вокруг обломков. А другой самолет покружился и пошел на посадку. Ну, мы подбежали, спрашиваем, может, помочь нужно, а летчики молчат и рассматривают целый самолет. И его тоже сильно покалечило. Фюзеляж и крылья все в пробоинах. Ну, буквально изрешечены пулями и осколками. Мы тихонько подошли поближе. Стоим, смотрим. Летчики, видать, злые. Понятно: такое дело… Они осматривают и ощупывают самолет, о чем-то тихо разговаривают. Один из пилотов расстегнул кожаную куртку, и мы увидели на его груди ордена. Честно скажу, это были первые ордена, которые я когда-нибудь видел. В общем я понял тогда; какой ценой люди их добывают.

Ну, мы подошли поближе и тоже смотрим на самолет. А летчики нам говорят: мол, давайте сюда, не кусаемся! Мы подошли.

Один летчик говорит:

«Деревня здесь близко. Может, сходим, переночуем?»

«Нет, оставлять машину никак нельзя, прифронтовая полоса, — говорит другой. И добавляет: — Вот что, пацаны, бегите в лес, тащите дровишек, разведем костер. — А сам достал из самолета консервы и сухари. — Давайте, закусим! Чай, тоже проголодались?»

Принесли мы сучьев, прямо там же на лугу, в стороне от самолета, разложили костер, закусили. Пилоты рассказывали о боях, о том, что пока у фашистов самолеты быстроходнее, и поэтому нашим очень трудно приходится в бою, но дело это временное: скоро придет новая техника, и тогда мы им дадим жару!

Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Рядом самолеты, около них — летчики. Они говорили о том, что фашистские войска прорвали фронт, рассказывали о последнем бое, обсуждали свои промахи и удачи. Мы тихо сидели и слушали. А я думал о том, как один из них не бросил в беде товарища и сел на болоте.

В общем мы так и не ушли домой. До самого рассвета просидели на лугу. А утром летчики улетели на том самолете, который был цел.

Юрий ничего не смог больше добавить к своему рассказу…

Новый город увлек ребят. И надо же было такому случиться, чтобы именно в тот день на одной из улиц им попалось здание с надписью: «Саратовский аэроклуб областного совета ДОСААФ».

Юрий замедлил шаг и кивнул на вывеску:

— Вот бы куда попасть, братцы! Не знаю, как вы, а я бы от счастья был на седьмом небе.

— Успеешь еще и на седьмое! Пока мал еще! — весело отозвался Тимофей.

— Хорошо бы… — неопределенно ответил Гагарин, и лицо его почему-то погрустнело.

Техникум нашли без особого труда. Вместе со своими друзьями Юрий тут же в канцелярии написал заявление. Спешить было некуда, и Юра старательно выводил каждую букву:

«Прошу Вас зачислить меня учеником вверенного Вам техникума, так как я желаю повышать свои знания в области литейного производства и принести как можно больше пользы своей Родине».

Он поставил точку, мгновение подумал, а потом добавил:

«Все требования, предъявленные ко мне, обязуюсь выполнять честно и беспрекословно».

Юрий написал дату — 6.VII.51 г. И подписался: «ученик РУ-10 Гагарин».

Быстро сдали бумаги и отправились в общежитие на Мичуринскую улицу.

До начала занятий оставалось еще больше двух недель. Делать в техникуме было нечего, и ребята вместе со своим воспитателем каждый день после завтрака отправлялись на Волгу. Дни стояли теплые и солнечные. В такой день полежать на песке и поплавать в воде, теплой, как парное молоко, — одно удовольствие…

Ребята заплывали далеко, и у Владимира Алексеевича порою захватывало дух: неровен час, что случится… Потом он терпеливо объяснял своим питомцам, что в незнакомой реке от холода может свести ноги и тогда не выплывешь. Юрий виновато слушал и не спеша шел в воду.

— Чуть-чуть на волне покачаюсь и все… — говорил он и вновь заплывал почти на самую середину широкого плеса.

Остальные двое старались от него не отстать.

— Знаю я это «чуть-чуть»! А ну вылезай немедленно! — кричит воспитатель.

Юрий выходит на песок, приговаривая примирительно-спокойно:

— И что вы ругаетесь, Владимир Алексеевич! Мы — люди взрослые. Плавать умеем. А в Гжати, река у нас такая была, мы начинали купаться, как только лед сходил. И ничего, не сводило…

— «Ничего, ничего»! Там ты был дома, а тут я за вас, сорванцов, отвечаю! Больше не пойдешь!

— Ясно, — угрюмо отвечал Гагарин и молча зарывался в теплый песок…

Высоко в небе проносились куда-то за Волгу, за желтые пески и за синие луга, военные и гражданские самолеты. Юрий давно научился отличать одни от других. Его зоркие глаза отлично видели красные звезды на зеленых хвостах военных самолетов…

— Счастливые люди… Летают! Им сверху все, наверно, не так видно, как тут на земле, — мечтательно говорил он и думал: «Обязательно попытаюсь в аэроклуб. Только бы взяли…»

Особенную радость доставило мальчишкам катанье на катере. Воспитатель хоть и поругивал ребят порой за непослушание, все же решил их побаловать напоследок.

— Вот хочу ребятишек покатать, — сказал Владимир Алексеевич мотористу. — Покажи им класс и скорость!

Целый час разрезали они волжский плес вдоль и поперек. Потом катер остановился у противоположного берега. Мальчишки быстро окунулись и — снова в путь. Никогда Юрий еще не испытывал такого радостного чувства — мотор нес их словно на крыльях. Радуга праздничным ореолом светилась в мельчайших брызгах, которые едва заметны были над мощной пенистой волной, круто отбегавшей к корме.

Юрий с удовольствием взял бы руль, но разве моторист позволит!..

Они стремглав проносились мимо неторопливых пароходов, мимо неуклюжих караванов барж, преодолевающих течение, мимо плотов, а потом, круто развернувшись, ложились на обратный курс. Катер словно летел над водой, глухо ударяя днищем по волнам. А на поворотах у Юры просто захватывало дух. Было и азартно и весело. Он подставлял лицо влажному ветру и, сняв майку, махал ею над головой. Никому. Просто так, от счастья.

Гагарин любил машины, ему нравилось ездить, и в тот день он окончательно для себя решил, что непременно попытается поступить в аэроклуб. Казалось, он уже ощущал счастье самостоятельного свободного полета. Возможно, пока это ощущение больше напоминало игру, но оно было необычайно сильным.

4

До начала занятий оставалась еще примерно неделя, и тогда директор техникума дал всем троим, как, впрочем, и другим ребятам, кто уже успел приехать, производственную пробу. Юрию и его друзьям досталось задание — отлить фигурные решетки из чугуна.

— Поглядим, чему вас выучили в ремесленном, — строго добавил директор.

И хотя жалко было расставаться с Волгой, ребята охотно взялись за дело. Через неделю отличные решетки были сделаны.

Так состоялось их приобщение к настоящей работе: в ремесленном отливали шестеренки, колеса, а тут первое большое самостоятельное задание… И Юрий был доволен, что они справились.

А как только все они были зачислены в техникум, — новое боевое задание: ехать в колхоз на уборку урожая.

— Поедете километров за 80 от Саратова. Машины придут завтра с утра, — сказал директор.

«Ну что же, очень даже неплохо. Вроде разминки перед учебой», — подумал Юрий.

В колхозе они работали на току, возили зерно на элеватор в Екатериновку. Незаметно промчались две недели, похожие на летний отпуск. Юрию нравилось в деревне: все здесь напоминало ему о детстве…

Возвратившись в город, Юрий зашел в аэроклуб. Но вернулся в общежитие разочарованный: туда принимали только со средним образованием. «Ясно: даешь учебу!» — решил Юрий.

…Быстро летели дни.

Юрию, члену комсомольского бюро литейного отделения, приходилось немало часов тратить на общественные дела, а в свободное время ребята играли в баскетбол, бегали в кино и на стадион «Динамо», который помещался в конце улицы Сакко и Ванцетти, где был техникум. Баскетбол ему сразу очень понравился, хотя первое время не хватало проворства, да и рост был маловат… Но благодаря тренировкам он скоро начинает играть так успешно, что его назначают капитаном команды. А команда все чаще и чаще выходит победителем в городских соревнованиях среди коллективов техникумов.

Юрий упорно идет к главной цели. В техникуме он по-прежнему отличник. Упрямая восходящая прямая — вот линия его жизни. Но сердце его не грубеет. Он скучает по дому, по родным. С удивительной нежностью Юрий пишет матери:

«Мама! Я люблю тебя. Люблю твои руки, большие и ласковые, люблю морщинки у твоих глаз и седину в твоих волосах… Никогда не беспокойся обо мне».

Какая-то особая поэтичность, подсказанная сердцем, есть в этих словах, возможно навеянных романом А. Фадеева о бесстрашных молодогвардейцах. Это нетрудно понять: в техникуме Юрий много читает.

Ч. Диккенс и Л. Войнич, Б. Полевой и Г. Уэллс, Л. Толстой и Ж. Верн, М. Горький и Н. Островский появляются в его библиотечном формуляре.

Юрий словно одержим жаждой знаний. Если бы можно было за год проходить два-три курса, он бы прошел. И все же бывало и так, что уроки приходилось делать наскоро. Однажды Юрий небрежно написал изложение. Он надеялся его переписать. Но получилось по-другому.

Юрий был в этот день дежурным. Когда Нина Васильевна Рузанова вошла в класс, он вытянулся у доски и скомандовал:

— Встать! Товарищ преподаватель, учащиеся группы присутствуют на уроке литературы в полном составе. Дежурный по группе Гагарин.

— Хорошо, Гагарин, садитесь. Садитесь, ребята! Приготовьте домашние задания, — сказала Нина Васильевна и пошла по рядам.

Чем ближе подходила она к столу Юрия, тем больше ему становилось не по себе.

Конечно, ее наметанный взгляд сразу все заметил:

— Разве это план, Гагарин? Я вас не узнаю. И «не хватает» в данном случае пишется отдельно. А где «Заключение и выводы»?

Юрий чувствовал, как краска приливает к лицу. Он встал, опустив голову, и твердо сказал:

— Этого больше не повторится, Нина Васильевна! Работу переделаю.

И Юрий сдержал слово. Хотя, если говорить откровенно, больше всего Гагарин любил не литературу, а физику — науку конкретную и точную. В техникуме физику вел Николай Иванович Москвин, старик, которому было уже за восемьдесят.

Ребятам было известно, что Николай Иванович — автор нескольких научных работ, человек больших и разносторонних знаний. Поэтому ученики его слушались и уважали. Не удивительно, что физический кружок, который он вел, пользовался в техникуме особой популярностью. Занимался в этом кружке и Юрий.

Сохранился примечательный документ — докладная записка, написанная прямым, уверенным почерком преподавателя физики.

«Директору техникума

т. Коваль А. М.

Учащийся группы Л-21 Гагарин в течение 1951/52—1952/53 учебных годов состоял председателем физико-технического кружка, за эти два года сделал три доклада и со знанием дела организовывал самые занятия кружка — ставил на место эпидиаскоп, сделал электропроводку к проекционному фонарю, обучал членов кружка правилам пользования проекционным фонарем и эпидиаскопом.

За указанную работу прошу вынести от лица дирекции ему благодарность с внесением в личное его дело.

15.VI.1953 г.

Москвин Н.».

Благодарность в приказе Гагарину была вынесена. Этот приказ сохранился в архиве техникума.

Николай Иванович впервые пробудил в Гагарине интерес к астронавтике.

Возможно, поэтому читанная раньше небольшая, невзрачная на вид книжка К. Э. Циолковского «Вне земли», которую Юрий снова взял в библиотеке, чтобы подготовиться к докладу на кружке, сейчас вызвала лавину мыслей и вихрь чувств.

Чем больше Юрий вчитывался в простые, понятные фразы, написанные немного старомодным языком, тем больше открывался ему новый мир — мир космоса. Сперва он пропускал все, что непосредственно не относилось к теме его доклада — к ракетным двигателям, но потом книга его увлекла, и он возвратился к бегло просмотренным страницам и, уже не пропуская ни одной строки, внимательно прочитал всю книгу до конца.

Юрий подумал о том, что ракетные двигатели — это уже реальность. Он знал о реактивных минометах «катюшах», слышал о немецких ФАУ-2. Значит, можно создать и большие ракеты, которые понесут человека к другим мирам.

Чтобы получше познакомиться с заинтересовавшим его вопросом, он попросил в библиотеке все, что касалось темы космоса и ракет. Кроме еще двух книг Циолковского оказались лишь тоненькие брошюрки, в которых было много рассуждений, но мало конкретных данных о ракетах и двигателях. Юрий быстро выписывал все, что относилось к теме доклада: «Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях».

Читальный зал уже опустел, а Юрий все писал и писал в толстую тетрадь в клеенчатом переплете абзацы, которые он, читая, тихонько отчеркивал ногтем на полях:

«Надеюсь, что XX век увенчает и последнее дело: даст ракетопланы, залетающие за атмосферу и обещающие космические достижения»; «Самое название «ракета» уже показывает основу космического корабля»; «Действие реактивного прибора мало зависит от окружающей среды. Ракета поднялась бы в безвоздушном пространстве так же хорошо, как и воздухе»; «За эрой аэропланов винтовых должна следовать эра аэропланов реактивных или аэропланов стратосферы».

Юрий перерисовал из брошюры схему реактивного двигателя, выполненную самим Циолковским. Он быстро понял принцип работы двигателя: выбрасывая газы, ракета с той же скоростью как бы отталкивается от них и устремляется вперед. Ей не нужно никакой опоры, никакой среды, чтобы скользить в пространстве, как самолет скользит по воздуху. Значит, все дело в двигателях: если удастся создать такие двигатели, которые дадут достаточное усилие, чтобы преодолеть тяготение Земли, то ракета может улететь очень далеко. Ведь в безвоздушном пространстве она не будет встречать сопротивления, и горючего можно будет почти не расходовать.

Эти азбучные истины были для Юрия цепью открытий. Он сам пришел к ним, познакомившись с популярной литературой. Кажется, все это просто и понятно. Но почему же тогда ему неизвестно о ракетах, которые бы летали к звездам?.. И снова возникал вопрос за вопросом. Циолковский пишет, что уже в XX веке могут стать возможными такие полеты. А может, уже где-нибудь строятся первые большие ракеты? Ведь есть же реактивные самолеты? Он сам видел однажды такой самолет, точнее, его след в голубом небе… Но самолет — это одно, а ракета — совсем другое…

Ворох беспокойных мыслей шевелился у него в голове, когда он дочитал работу Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Оказывается, ученый уже давно обосновал возможность овладения человеком всем околосолнечным пространством…

Его раздумья прервал голос библиотекарши:

— Гагарин, сдавайте книги.

Юрий взглянул на часы. Действительно, пора! Как быстро пролетел вечер!.. Сколько новых мыслей вызвали эти книги!

Свежий ночной вечер словно обернул его прохладной, влажной простыней. Над молчаливыми улицами желтыми шарами висели огни фонарей. Изредка по мокрому асфальту проносились машины, разбрызгивая воду. Издалека наплывал перезвон трамваев. Моросил мелкий дождь. Струйки падали Юрию на лицо и неприятно холодили кожу. Он зябко повел плечами и решительно зашагал в общежитие.

Вдруг совсем рядом, в проулке между домами, раздался хлопок выстрела, и воздух с шипением распорола белая ракета.

Юрий вздрогнул от неожиданности. Улыбнулся: «Ребята балуются!» И действительно, за угол стремительно промчались две щуплые мальчишеские фигурки.

А ракета, прочертив в мглистом небе параболический след, вспыхнула в высоте и, потрескивая и разбрызгивая искры, ярко загорелась мертвенно-белым, магниевым светом, озарив все вокруг. Стены, крыши домов, мостовая осветились холодным серебристо-зеленым сиянием. Тени быстро поползли вниз, расширились, и снова все стало серо-синим: ракета, словно рассыпавшись в воздухе, погасла.

Но Юрий по-прежнему стоял, подняв лицо вверх, где за пеленой облаков скорее угадывались, чем были видны далекие вечные звезды.

«Неужели верно, что к ним можно долететь? — Юрий впервые, вот так наяву, задумался об этом и улыбнулся: — Нереальная фантазия. Вот ведь была ракета и нет ракеты… А может, все-таки долетят?»

*

И назавтра и в последующие дни Юрий снова приходил в читальню. И чем больше читал он Циолковского, тем интереснее ему становилось.

«При больших высотах придется употреблять плотно закрытую кабинку с источниками кислорода и поглотителями человеческих выделений, — писал Циолковский. — Поднятия постепенно зайдут за пределы тропосферы и достигнут… безвоздушного пространства.

Отсутствие там сопротивления воздуха и центробежнаясила при скорости движения около 7—8 километров в секунду придадут ракетному аэроплану устойчивое положение вне атмосферы и вне Земли. Прибор делается спутником Земли, маленькой Луной, и устойчивость его такая же, как и какого-нибудь планетного спутника…»

Теперь Юрий выписывал и то, что прямо не относилось к теме его доклада. Он был захвачен множеством новых интересных мыслей великого ученого и хотел непременно все понять, а возможно, и запомнить.

«При кажущемся отсутствии тяжести человек может принять любое направление. Верх будет казаться там, где голова, а низ там, где ноги. Но эта иллюзия со временем пропадает…

Отсутствие тяжести не может повредить человеку…

…Для работ в пустоте и вообще для выхода в эфирное пространство нужны особые непроницаемые для газов одежды, вроде водолазных, с запасом кислорода и поглотителя человеческих выделений».

Рука его устала сжимать карандаш, а он все писал и писал: очень интересно будет рассказать об этом на кружке! Ведь о многом ребята наверняка никогда еще не слышали! Статью ученого Юрий читал как увлекательный приключенческий роман и боялся пропустить что-нибудь самое интересное.

«Скажем еще несколько слов о плане работ, которому должно следовать, чтобы создать небесный корабль».

«А, кажется, начинается самое важное!» — подумал Юрий и вновь схватил карандаш, о котором совсем было забыл зачитавшись.

Юрий полностью переписал основные конструктивные принципы реактивного аппарата. И стал читать дальше.

«Только путем многочисленных и опасных опытов можно выработать систему межпланетного корабля. Все существующие до сих пор проекты только схемы или фантазии».

Юрий дочитал статью до конца и задумался… То, что написано в самом конце работы, показывало сложность всей проблемы. Напрасно он думал, что большую ракету создать просто. Даже великий ученый говорит о тех неимоверных трудностях, которые ждут строителей «небесных кораблей»… «Ну, ничего, мы еще отольем отличный металл и для двигателей, и для рулей, и для корпуса ракет, — думает Юрий. — Надо непременно связать доклад с учебой, со специальностью», — твердо решил он.

Доклад на физико-техническом кружке всем понравился. Но для Юрия этот доклад имел особенный, одному ему понятный смысл: его все неотвязнее и все сильнее преследовала мысль о том, что пора начинать готовиться к службе неба — авиации. Встречая летчика, Юрий теперь улыбался и думал: «Подожди, дай срок, я тоже надену летную форму».

*

…Четвертый курс был трудным. Все чаще от книг и лекций учащиеся переходили к практическим делам. Техникум послал Гагарина сперва в Москву на завод имени Войкова, а потом в Ленинград на завод «Вулкан» проходить практику в литейных цехах.

Ленинград очень понравился Юре и его товарищам Петрунину и Балашову. И хотя погода в конце февраля и начале марта большей частью была мглистой и сырой, они все же успели за время практики неплохо осмотреть город. Город Ильича, с просторными проспектами, величавой Невой, многочисленными памятниками, поразил Юрия своей осанкой, спокойным величием и неповторимой красотой. В Ленинграде Юрий почувствовал себя взрослым, самостоятельным человеком. Практика на заводе «Вулкан» дала ему возможность по-настоящему ощутить свои силы.

А когда вернулись в Саратов, узнали важную новость.

Прибежал в общежитие Виктор Порохня и кричит:

— Ребя, в аэроклуб принимают четверокурсников!

В тот же день Юрий Гагарин, Виктор Порохня, Петр Семейкин, Иван Логвинов и Михаил Чекунов подали заявления в аэроклуб.

Было очень удобно: аэроклуб совсем близко от техникума и от общежития. Сколько раз потом бегал он сюда из общежития с улицы Мичурина, где за литой металлической оградой было голубое крыльцо с зеленой вывеской, где перед домом шелестел листвой маленький садик со скамейками под ясенями!.. Где так хорошо было готовиться к зачетам!.. И вот уже мелькнули розовые стены, полыхнули закатным золотом широкие окна, в которые смотрится расположенный напротив пединститут, заслонили угловые дома его общежитие, от которого прямехонько бежит дорога на Волгу. Направо вниз, потом налево, и вот он — аэроклуб. Этот старый особняк со стрельчатой башенкой и ветвистыми деревьями за каменной оградой, дом по Рабочей улице под номером 22, быстро стал ему родным. С пыльной, горячей улицы легко взбегал он на второй этаж, и сразу охватывало его привычное сдержанное волнение. Такое же, как позже и на аэродроме.

…Всю жизнь Гагарин брал на свои плечи двойную нагрузку. На последнем, самом трудном курсе техникума он подал заявление на отделение пилотов. Это было 26 октября 1954 г. 13 человек приказом № 82 были зачислены в Саратовский аэроклуб. Четвертым в этом списке стояло имя Юрия Гагарина.

5

И вот они в аэроклубе. Оказывается, путь в небо гораздо менее романтичен, чем это им думалось. Долгие беседы и теоретические занятия, учебники и инструкции, задачи и изучение материальной части…

Самый сложный раздел аэродинамики — характеристики силовых установок. Этот раздел большинству ребят, и особенно девчатам, давался с неимоверным трудом. Юрий же усвоил его за несколько часов. И преподаватель Петр Владимирович Соколов был очень доволен, когда Гагарин бойко, без запинки, рассказывал о мощности и ресурсе двигателей, о системах моторов.

Были у него дополнительные дела и в техникуме. Изо дня в день Юрий оставался в аудитории, чтобы помочь подготовиться к экзаменам одному из своих товарищей. В коридорах тихо, а из одного класса доносятся неторопливые голоса.

— Так что же, Котов, будем делать с этой теоремой? — наставительно спрашивал Юрий, невольно копируя преподавателя.

— Решать надо…

— Вот ты не спеша и сообрази, какое может быть доказательство, если прямая A пересекается в точке C…

Мастер производственного обучения Анатолий Иванович Ракчеев тихо прикрывал дверь аудитории. Он был спокоен за Котова: теперь-то он сдаст экзамен! Раз за дело взялся Гагарин — все будет в порядке. И Анатолий Иванович нисколько не удивился, когда Котов действительно успешно сдал экзамен.

Мастер хорошо помнил, как Гагарин взялся изготовить очень сложную деталь для сборочного участка мастерской и как по одной разметке, без специальных приспособлений, формовал ее. Только специалист знает, какое это нелегкое дело. Но Гагарин с ним успешно справился.

Между тем зима 1955 г. для Юрия была прежде всего «дипломной». Тема Гагарину досталась большая и сложная: «Разработка литейного цеха крупносерийного производства на 9 тысяч тонн литья в год». Причем мало было написать проект и вычертить чертежи. Предстояло также разработать и описать технологию изготовления деталей и методику производственного обучения в ремесленном училище по изготовлению этих деталей.

Хотя теперь большую часть дня Юрий проводил в библиотеке, вечером он все же отправлялся в аэроклуб. Юрий к этому привык еще раньше — в ремесленном. Он уже давно жил и учился «в две тяги», а иногда и в три-четыре: спорт и общественная работа всегда занимали немалую долю его времени.

Работа над дипломом увлекла Гагарина. Он больше и больше представлял себе проект, автором которого ему суждено стать.

Вот сердце литейного предприятия — плавильное отделение. Здесь установлены плавильные агрегаты, где шихта — чугунные чурки и металлолом — при температуре 1300—1500° превращается в жидкий металл.

Когда металл готов, его выливают в ковши, а затем в формы. Форма — это вместилище, полое внутри. Пустоту и заполняет расплавленный металл.

Всего несколько минут расплавленный металл заполняет форму, которую так долго готовил большой коллектив людей.

Отливка остыла — теперь «землю» выбивают, а деталь идет в обрубочное отделение. Здесь ее подвергают механической обработке: срезают шероховатости, швы. Получаются отходы металла. Только на этих отходах машиностроительные предприятия теряют миллионы рублей. Вот Юрий и думал: а нельзя ли применить точное литье под давлением, чтобы механическую обработку свести к минимуму? Он смотрел типовые проекты, считал, советовался с руководителями проекта…

Работа над дипломом постепенно входила в свое русло. Он уже прочитал всю необходимую литературу и сделал расчеты. Оставалось лишь выполнить чертежи. Но как раз в этот момент началась подготовка к полетам в аэроклубе…

Прежде чем курсанта допускали к полетам, он должен был прыгнуть с парашютом. Свободного времени было мало, а тут два раза подряд они впустую приезжали на аэродром!

— Погоды нет, ребята, и сегодня не будет, — говорил им Мартьянов, инструктор, который отвечал за летную подготовку. — Можете, конечно, подождать, но у меня такое впечатление, что сегодня надежды на погоду мало. Видите, ветерок. При таком ветре вам еще прыгать рано. Вам надо начинать при нормальных условиях.

Для приличия будущие летчики еще некоторое время сидели, ждали, хотя в душе многие были рады, что трудного и опасного испытания на этот раз не будет. Вяло перебрасывались шутками, а когда инструктор снова приходил, вскакивали с мест, но Мартьянов сообщал, что вылет окончательно отменен.

Оба раза Юрий уезжал с аэродрома злой и недовольный. «Прыгать — так бы уж сразу! А чего резину тянуть! И так трудно с дипломом, а тут еще эти пустые поездки!»

Только на третий раз аэродром встретил их хорошей погодой: утро было безоблачное и спокойное. В тот день вместе с ними на аэродром приехали девчата из другого техникума. Они и раньше, вероятно, уже встречались, но Юрий их не запомнил. А сейчас приметил. Да и трудно было не приметить. Бледные, перепуганные, с сонными лицами, они внушали чувство жалости. «Словно совы в зимнем лесу нахохлились», — подумал Юрий, глядя, как девушки неумело тащат ранцы с парашютами. «Неужели и у меня такой же вид?» — подумал он и пристроился к остальным курсантам, вставшим в шеренгу, чтобы выслушать последние советы инструктора.

— Ну как, страшно? — спросил Юрий крайнюю в строю русоволосую девушку с загорелым лицом.

— Конечно, страшно! — откровенно призналась она. — А ты что такой спокойный: прыгал, наверное, уже раз десять, на мастера спорта жмешь?..

— Да что ты, я тоже первый раз.

— Равняясь! Смирно!

Юрий вытянулся.

— Первый тренировочный прыжок с высоты 800 метров, — говорил инструктор, — вы выполняете для того, чтобы лучше усвоить то, что изучали на теоретических занятиях и чтобы получить право летать. Я понимаю ваше состояние. Сам волновался, когда первый раз прыгал. А потом привык. Так и вы привыкнете. Но раз собрались летать, надо научиться и прыгать. Ясно? В воздухе все может случиться, и тогда будет поздно овладевать парашютом. И сегодня мы проверим ваши волевые качества, посмотрим, на что вы годитесь. Взять парашюты!

Юрий поднял ранец и тут же почувствовал, что у него совершенно вылетело из головы, как затягивать карабины. Он попытался их застегнуть, но почему-то замки не закрывались. Он долго приноравливался, пока, наконец, ему не удалось их защелкнуть. Девушка со светлыми волосами и карими глазами смотрела на него, надеясь приладить лямки и карабины так же, как сделает это он, а когда увидела, что и у него это плохо получается, разочарованно сказала:

— Я и правда думала, что ты уже прыгал, а ты сам толком не умеешь… — Она улыбнулась и добавила: — Смотри, по-моему, я верно надела? Маленький, запасный — вперед, а основной — сзади.

— Верно! — живо отозвался Гагарин, и ему стало неловко за свои опасения и страхи. «Девчата боятся больше меня, а делают все как надо!»

Инструктор тщательно проверил заправку парашютов.

— К самолету! — скомандовал он, и все двинулись на летное поле.

Маленький ПО-2, пофыркивая прогретым мотором, стоял неподалеку. Мартьянов быстро поднялся на крыло и сел в кабину.

Самолет побежал по полосе, и вскоре над полем раскрылся кремовый купол парашюта инструктора.

Когда машина подрулила, наступила очередь курсантов.

— Гагарин!

— Я, — бойко ответил Юрий, и внутри у него словно что-то оторвалось.

— К самолету!

Все было впервые — и полет и предстоящий прыжок. Сперва Юрия оглушил рев мотора и свист ветра. Потом он стал думать о том, как ему, должно быть, будет трудно оторваться от самолета. «А вдруг не раскроется парашют или закружится голова?.. Одно мокрое место останется!» — думал Юрий, пока машина набирала высоту. Временами ее встряхивало в воздушных потоках, и Юрий инстинктивно хватался за высокий борт кабины.

Земля все дальше и дальше… Вот уже горизонт накренился и ушел куда-то вниз. «Заходит, сейчас прыгать», — подумал Юрий.

— Готов, Гагарин? — услышал он знакомый веселый голос.

— Готов! — твердо ответил Юрий и медленно поднялся.

— Давай, давай! Девчата-то смотрят, неудобно! Да гляди, сапоги не потеряй! (Мартьянов знал, что Юрию достались сапоги номера на два больше его ноги). Юрий грустно улыбнулся этой шутке и, стиснув зубы, крепко держась за край кабины, полез на крыло.

— Пошел!!! — резко крикнул инструктор, и Юрий, отпустив ладонь, прыгнул вниз.

Рука судорожно дернула кольцо. Но хлопка не последовало. Юрий забыл, сколько секунд должно длиться свободное падение. Ему казалось, что уже прошла целая вечность. Рука шарит в поисках кольца запасного парашюта и не находит его… Юрий кувырком летит вниз. Земля… Небо… Земля… Небо… И вдруг чувствует, как с перкалевым шелестом и свистом, рванувшись из ранца, вытягивается и с хлопком раскрывается парашют. Вздох облегчения вырывается из груди.

«Все! — думает Гагарин. — Теперь уж все: сесть я как-нибудь сяду. Приземлиться — это проще простого. Главное — ноги вместе!» Да, теперь самое опасное, кажется, уже позади…

Юрий, чуть покачиваясь, медленно плыл над рассветной землей. Сиренево-вороненая, еще ночная Волга уже начала золотиться и посверкивать бликами, в утренних лучах зарозовел город, вспыхнула бледным изумрудом зелень, полная влажной весенней свежести. И только черные, вспаханные поля все еще казались спящими.

Им овладела бурная, ранее незнакомая радость полета. Он был готов петь, смеяться, хохотать… Но он лишь молча смотрел вокруг широко раскрытыми голубыми глазами.

Всходило желтое, отливающее червонным золотом солнце. Оно было странно ярким и ослепительно чистым. Его лучи, ластясь к поверхности земли, озаряли предметы с одной стороны, и светотени были такими контрастными, что казалось, видна была каждая травинка, каждый кустик и столбик…

«Вот так красота! — подумал Юрий и взглянул вниз: — Земля!»

Через секунду резкий толчок встряхнул его. Он инстинктивно поджал колени и потянул стропы. Парашют развернуло, и Гагарин упал на траву. Все. Купол еще немного протащил его по земле и сник. Юрий оправился от падения, осмотрелся и чуть подрагивающими руками стал расстегивать карабин…

Инструктор был доволен приземлением. Он уже почувствовал, что из Гагарина может получиться летчик. И чтобы еще тверже убедиться в этом, Мартьянов решил тут же снова «вывезти» Юрия, вновь испытать его в воздухе.

На всю жизнь остался в памяти Юрия этот полет на ЯК-18.

…Мартьянов закладывал глубокие виражи, клал машину «на крыло», вводил в пике, поднимал ее свечой вверх и снова бросал к земле. Юрий чувствовал себя маленьким и беспомощным, словно горошина, которую катают в коробке. Но когда плечо его касалось борта кабины, он как бы вновь обретал силы. Порою внутри все словно отрывалось, а затем тяжесть сменялась облегчением.

Никогда еще он не испытывал ничего подобного. Юрия сильно болтало, но едва самолет вырывался на горизонталь, Гагарин начинал восторженно и пристально всматриваться в окружающее пространство, зорко разглядывать землю, следить за приборами. Юрий был ни жив ни мертв, но он никогда не признался бы в этом ни инструктору и никому другому. Гагарин ясно понял, Дмитрий Павлович испытывает его: выдержит парень этот калейдоскоп фигур высшего пилотажа — будет летать, попросит пощады — не видать ему неба.

И Юрий не попросил пощады, хотя временами ему казалось, что самолет вот-вот потеряет управление и рухнет на землю. Он смотрел, как, прорезая облака, вибрируют концы крыльев, порой, казалось, слышал, как к рокоту двигателя примешивается скрежет ломающегося металла, но мотор уверенно ревел с новой силой, и самолет делал новую, еще более тяжелую для него, пассажира, фигуру…

Честно говоря, Юрий не мог дождаться того момента, когда будут выпущены шасси и машина наконец побежит по твердой посадочной полосе…

А когда этот момент наступил, он пожалел, что летал так мало: прошло всего несколько минут. Конечно, далеко не весь «набор» фигур пилотажа показал ему инструктор.

Но вот Мартьянов «прожег свечи» и выключил зажигание. Стало тихо, только винт еще по инерции некоторое время вращался.

Инструктор вылез на крыло. Подошел к Юрию.

— Жив?

Юрий утвердительно кивнул.

— Нравится летать?

— Готов летать хоть целые сутки, товарищ инструктор!

А Дмитрий Павлович пристально всматривался в побледневшее лицо курсанта. Его взгляд встретился с усталыми глазами Юрия, скользнул по щекам, которые медленно покрывались красными пятнами. Пот, влажно серебрясь, сочился из-под шлема.

— Раз готов, тогда вылезай! Завтра еще слетаем. Приезжай пораньше!

Так для Юрия Гагарина началось тесное знакомство с небом.

6

И все же начало самостоятельных полетов Юрий пропустил: в это время в техникуме шли государственные экзамены. В аэроклубе волновались: как же так — комсорг отряда и вдруг не явился на полеты…

Тем временем Юрий отлично сдал экзамены, защитил диплом и получил квалификацию техника-технолога литейного производства — мастера производственного обучения. В выписке из сводок успеваемости учащегося IV курса литейного отделения группы Л-42 Гагарина Юрия Алексеевича против 32 предметов стоят пятерки. Только против психологии — 4.

Теперь совесть его была чиста: главного он добился.

И Юрий снова появился на поле аэроклуба.

Его командир звена Сергей Иванович Сафронов, Герой Советского Союза, боевой пилот, знавший Чкалова, строго посмотрел на Юру, когда тот, щелкнув каблуками, доложил:

— Товарищ командир! Курсант Гагарин прибыл после сдачи экзаменов и получения диплома. Разрешите приступить к полетам.

— Как сдал-то, Гагарин? — грубовато-небрежно спросил Сафронов.

— Диплом с отличием, товарищ командир! — Юрий протянул Сафронову темную книжечку диплома, где поверху красным было помечено: «С отличием».

— Поздравляю. Приступайте к полетам. И чтобы в дальнейшем было без пропусков.

Это последнее Сафронов добавил так, для острастки, по военной привычке. Если бы Юрий не отвернулся, а взглянул в глаза боевому летчику, то он увидел бы, как лучились эти глаза радостью. Но Юрий уже круто повернулся и, не оглядываясь, двинулся к руководителю полетов.

Гагарин не знал, что он — любимый ученик Сафронова. Не знал он и того, что командиру звена час назад заместителем начальника аэроклуба Виктором Николаевичем Фимушкиным была сделана легкая «пропесочка» за слабую дисциплину у некоторых слушателей.

Юрий пришел как раз в тот день, когда начали поговаривать о том, что курсанты поедут в лагерь, где полеты будут каждый день. Перед Гагариным снова встала проблема: куда идти — на завод или в авиацию? Юрий думал, скорее даже чувствовал, что выбор уже сделан. Он знал, что после окончания аэроклуба, если все будет нормально, он получит направление в авиационное училище. А это значит — служба в армии, в военной авиации.

Сама мысль о том, что он может получить высшее военное образование, ему правилась. Юрий любил порядок, уважал дисциплину, и служба в армии его не пугала.

— Ну, чего ты затянул: «Гражданка, гражданка!» Вот выучишься и будешь всю жизнь пилить по одной трассе на почтовом ЛИ-2, — иронически говорил он одному из товарищей. — А там скорость, быстрота, глазомер, натиск, атака! И главное — новые машины. Не машины, а игрушки. Другой класс! В общем, я решил, а ты как хочешь.

— Решил… Пока до этих машин дело дойдет, из тебя старшина три раза душу вынет. Курсант Гагарин, поторапливайтесь на физзарядку! Курсант Гагарин, заправьте коечку! Курсант Гагарин, три наряда вне очереди! Слушаюсь, товарищ старшина! И пошел на «губу».

— Брось ты придумывать! Скажи — у самого губа до настоящего дела не доросла. Вольной жизни хочешь. Выпил, закусил, и «Пора в путь-дорогу!.. Махну серебряным тебе крылом!» Ничего не получится — в гражданской авиации тоже строго. Не больно-то помахаешь крыльями.

Конечно, это был смешной спор. Товарищу нравилось одно, Юрию — другое, и спорить тут было нечего. Но Юрий вспоминал слова одного из первых русских пилотов: «…Чтобы знакомые окликали меня в облаках: Эй, Уточкин, рыжий пес!» — и был уверен, что так лихо можно летать только в истребительной авиации…

…Итак, лагерь. Именно там почувствовал Юрий, что это значит — «летная работа». Почти все инструкторы в прошлом были боевыми летчиками, и не удивительно, что весь уклад жизни в лагере весьма напоминал обстановку военного гарнизона. Твердый распорядок дня, ежедневные занятия, требовательность, четкость во всем, частые полеты…

Начальник аэроклуба Герой Советского Союза Григорий Кириллович Денисенко и его товарищи учили курсантов «чувству неба».

Месяцы классных занятий, долгая, упорная работа на тренажере не пропали даром. И все же в первый полет он услышал много замечаний от инструктора. То Юрий слишком резко нажимал на сектор газа, то излишне плавно поднимал хвост машины, то не совсем верно устанавливал угол набора. Да и на прямой, когда Юрий сам повел самолет, то и дело в наушниках раздавались слова:

— Скорость!

— Высота!

— Крен!

— Направление!

Юрий смотрел то на горизонт, то на приборы и явно не успевал следить за всем; как говорится, глаза разбегались. Словом, Юрию казалось, что все у него получалось совсем плохо.

— Разрешите получить замечания? — грустно и неуверенно спросил Гагарин у инструктора.

— Для первого раза летали нормально, — ответил Мартьянов.

А Юрию казалось, что весь полет состоял из одних ошибок…

Семьдесят четыре раза инструктор поднимал молодого пилота в воздух. Семьдесят четыре вывозных полета, каждый из которых наглядный урок.

Однажды, это было в июле, Мартьянов сказал Юре:

— Завтра полетишь сам.

Наутро после контрольных полетов инструктор не сел, как обычно, в заднюю кабину, а остался на поле. Он сказал:

— Сейчас, Гагарин, полетишь один. По кругу. Высота — пятьсот метров. Не зарывайся. Точно рассчитай посадку. Спокойно сбавляй газ. Будь внимательным. Не волнуйся. Ты же хорошо и взлетаешь и приземляешься. Постарайся этот свой полет провести как надо. К полету готов?

— Курсант Гагарин к самостоятельному полету по кругу готов!

— Выполняйте!

Юрий козырнул и твердо пошел к самолету. Не спеша поднялся на плоскость, сел в кабину. Попросил разрешение на взлет. Теперь нужно действовать строго по наставлению: авиация любит порядок! Сколько раз он повторял то, что написано в инструкциях! Может быть, поэтому он так уверенно чувствует себя сейчас? Осмотрев приборную доску, Юрий запустил мотор. Подождав немного, он начал выруливать на линию старта. Самолет не спеша покатился по травянистому полю и встал около стартера. Получив разрешение на взлет, Юрий дал газ. Увеличивая скорость, медленно поднял хвост машины, и вот уже самолет оторвался от земли и повис в воздухе. Ни на мгновение не теряя контроля над собой, Юрий смотрел прямо вперед, пальцы твердо, так твердо, что побелела кожа, сжимали рубчатую ручку управления.

Самолет набрал заданную высоту, и Юрий огляделся. Нет, не только привычные ориентиры искал он глазами! Он смотрел вниз, чтобы ощутить радость самостоятельного полета. Юрий дал ручку чуть от себя, и машина послушно клюнула, словно нырнула. Он тут же взял ручку на себя, и земля сразу же двинулась вниз, под крыло… Еле заметные движения, а как послушен ЯК! Юрий подвигал педалями, и вновь машина мгновенно выполнила его волю. Каждое движение было отработано еще на земле, и Юрий почувствовал, что самолет — продолжение его самого. Никого рядом нет, он один в безмерном океане! Чувство свободы было опьяняюще прекрасным.

Как это приятно — прибавлять высоту, а потом прибрать газ и снижаться! Войдя в круг и приближаясь к предпоследнему развороту, Юрий уже привычно двигает вниз рычаг выпуска шасси. Шипит воздух, машину слегка поводит в сторону: ноги шасси выходят из гнезд не строго одновременно, но вот уже они с глухим стуком встают в замок. На приборной доске горят зеленые лампочки. Скоро земля!

— Я — шестой! Прошу посадку.

В шлемофоне Юрий слышит:

— Шестой! Посадка «добро»!

Гагарин делает четвертый разворот. Теперь вниз!

Самолет идет над посадочной полосой. И вот уже машина коснулась земли у белой буквы «Т», быстро пробежала по полю, и Юрий начал притормаживать.

Не спеша он зарулил на стоянку и, поставив машину в ряд, выключил зажигание.

Напряженность и возбуждение еще владели всем его существом, когда он, придерживая парашют, спрыгнул на землю.

Парашют неуклюже висел за спиной и бил по ногам, а Юрий легким, веселым шагом шел к инструктору.

Странное, неповторимое ощущение, которое можно было бы сравнить с вдохновением, владело им. Пыльная трава покорно стелилась под сапоги, и Юрий не замечал желтых одуванчиков, низкорослых, но крепких, которые смотрели на него, как маленькие золотые звездочки. Он не чувствовал ничего. Лишь руки его еще ощущали нагретую рукоятку, а в ушах стоял глухой монотонный звон. И видел он перед собой лишь маленькую фигурку человека в кожаной куртке. Фигурка становилась все больше и рельефнее.

В трех шагах от Мартьянова Юрий остановился и четко доложил:

— Товарищ инструктор! Первый самостоятельный полет по заданной программе на высоте пятьсот метров выполнен!..

— Молодец, неплохо слетал. Только надо потверже держаться, а то ерзал ты, словно тебя муха кусала, — тихо и как-то буднично сказал инструктор, так и не дослушав рапорта. И уже сердечнее добавил: — Поздравляю, Гагарин! Думаю, однако, если станешь работать как следует, сможешь… Да сними ты парашют!

И, неожиданно дружески обняв Юрия за плечи, Мартьянов повел его к руководителю полетов. Там их ждали друзья.

*

А на следующий день, 3 июня 1955 г., областная газета «Заря молодежи» напечатала небольшую корреспонденцию «День на аэродроме». В ней, в частности, говорилось:

«В этот день программа разнообразна: одни будут отрабатывать взлеты, другие посадку, третьи пойдут в зону, где им предстоят различные фигуры пилотажа.

Сегодня учащийся индустриального техникума комсомолец Юрий Гагарин совершает первый самостоятельный полет. Юноша немного волнуется, но движения его четки и уверенны. Перед полетом он тщательно осматривает кабину, проверяет приборы и только после этого выводит свой ЯК-18 на линию исполнительного старта.

Гагарин поднимает правую руку, спрашивает разрешение на взлет.

— Взлет разрешаю, — передает по рации руководитель полетов К. М. Пучик.

В воздух одна за другой взмывают машины. Инструктор, наблюдая за полетами своих питомцев, не может удержаться от похвалы».

Достать этот номер газеты Юрию удалось только через несколько дней. Он случайно услышал от товарищей, что о нем написано в «Зорьке», и подумал: «Почему именно обо мне, что же я, лучше всех летал? Ведь и других ребят тоже хвалил Дмитрий Павлович!..»

И все-таки его взволновало то, что о нем было написано в газете. Уж очень хотелось послать этот номер домой, чтобы родные видели, что Юрий хорошо учится и с толком проводит время. Он знал, что матери будет очень приятно узнать о том, что про него кто-то сказал добрые слова.

В редакции симпатичная голубоглазая девушка быстро нашла ему нужный номер, так и не спросив, кто он и зачем ему газета понадобилась.

Выйдя на улицу, Юрий прочитал заметку. Оказывается, там была и его фотография. Он и не заметил, как его сфотографировали! Впервые он увидел свою фамилию, напечатанную типографским шрифтом в газете, которую читают тысячи людей… А с фотографией это было особенно приятно!

После недолгого раздумья он пошел на почту и, бережно сложив листок, сунул его в конверт и послал газету в Гжатск.

Идя по улице, Юрий думал: «Наверное, это Дмитрий Павлович рассказал корреспонденту!» Теплое чувство прихлынуло к сердцу: «Я не подведу, товарищ Мартьянов! Мы еще неплохо полетаем!»

…Конечно, не обходилось без происшествий. Был у Юрия хороший друг, смелый, словом, отличный парень. Но однажды случилась с ним беда. Беда, знакомая многим пилотам. Бывает в их жизни такая пора, когда человек начинает ощущать свою власть над машиной и ему непременно хочется проверить, насколько велика эта власть, да не просто проверить, но и ошеломить других. Что и говорить — сам Чкалов летал под мостом, чтобы еще раз убедиться в своей способности пойти на смертельный риск, посмотреть, не дрогнет ли рука в минуту опасности, выверить глазомер, испытать себя. И чаще всего такой летчик-«лихач» надеется, что те, кому положено следить за его поведением в воздухе, не увидят его выходки, а те, кому она адресована, оценят ее по заслугам.

Вот и этот парень однажды во время самостоятельного полета вышел из зоны, подлетел к своему дому и начал прямо над улицей делать боевые развороты и заходить в пике…

Он, конечно, не думал, что в тот же день на комсомольском бюро услышит как обухом вбитые слова: «Воздушное хулиганство», и уж никак он не мог предвидеть, что друг его Юрка Гагарин первым произнесет эти слова.

Но комсорг летной группы собрал внеочередное бюро и первый взял слово. Лицо Юры было невозмутимо серьезным, казалось немного усталым, а в голосе пропала привычная мальчишеская звонкость, и звучал он как-то странно официально. Вслушиваясь в слова друга, который сперва терпеливо объяснял, потом начал доказывать, затем убеждать, парень понял, что сделанное им не только отвратительно бездумно, но что он бросает тень на весь коллектив и что любое, даже самое строгое наказание им полностью заслужено.

Когда вслед за Гагариным выступали другие члены бюро, парень думал о том, что все это просто невыносимо слушать, что «не для проформы» говорят они и что совершил он действительно что-то очень тяжкое. Слова были обычные, которые сам бы он произнес, если бы пришлось ему разбирать такое дело… И когда в конце в чьей-то реплике прозвучало: просить командование на год исключить из аэроклуба, парень воспринял решение как совершенно правильное и справедливое. И самое главное — у него не было ни малейшей обиды на товарищей. Он был полностью убежден в справедливости всего сказанного. В разговоре на бюро не было ни передержек, ни крикливости. С ним поступили так, как он того заслужил.

Не удивительно, что и после бюро они с Юрой остались друзьями.

*

Нельзя сказать, что все Юрию давалось просто. Особенно много труда пришлось ему потратить на отработку виражей. Левые получались хорошо — машина шла устойчиво, скорость была постоянной. Но на правых самолет зарывался, быстро росла скорость, увеличивался крен. Гагарин не смог добиться нужной чистоты выполнения этой фигуры. Больше того, он не понимал, почему возникают такие явления. Поделился с инструктором своими наблюдениями.

— Мне думается, это у вас от того, что поздно начинаете поддерживать крен и создавать угловое вращение. Ведь на правом вираже от прецессии винта возникает пикирующий момент, а поэтому и происходит зарывание самолета. Впрочем, давайте проверим это в воздухе.

Полет показал, что инструктор, как всегда, прав.

В летние лагерные дни летали много. И все же оставалось время для отдыха, для занятий спортом. Еще весной Юрий заметил, что все свободное время будущие пилоты гоняют футбольный мяч. Потом устают…

— Ребята! Есть игра погармоничнее, лучше развивает. Баскетбол. Давайте площадку оборудуем, команду создадим. В Дубках в совхозе, есть такая, а мы что, хуже них?

Все поддержали комсорга. Тем более, что у него — первый разряд по баскетболу. Юрий был и капитаном, и тренером, и руководителем сборной лагеря.

А полеты шли своим чередом. После полетов курсанты говорили о разном и подшучивали над ошибками друг друга. Инструкторы разбирали полеты и читали нотации. Что же, они были по-своему правы, когда требовали строго соблюдать все наставления. В авиации без этого нельзя. Юрий особенно ясно понял это, когда прочитал Антуана де Сент-Экзюпери. У него есть строки, которые Гагарин выписал себе и постарался заучить:

«Плевать я хотел на пренебрежение к смерти. Если в основе его не лежит сознание ответственности, оно лишь признак нищеты духа или избытка юношеского пыла».

Осень незаметно подкралась к аэродрому. Дни стали короче. Листва на тополях и березах пожухла. В воздухе по утрам стояла прохладная сизая дымка. Флаг над аркой совсем выгорел. В палатки то и дело врывался свежий ветер. Ночами назойливо барабанили по кровле тугие тяжелые капли дождя. Ребятам доставляло удовольствие провести ладонью по мокрому брезенту над головой какого-нибудь особенно сонного курсанта, и тогда струйка воды стекала вниз, прибавляя расторопности тем, кто не спешил подниматься на зарядку.

Трава на поле смешалась с пылью, одуванчики давно уже сбросили свои пушистые семена-парашюты под ударами ветров, налетавших с полей. Вечерами по пятницам, готовясь к субботнему «увольнению» в город, Юрий обычно стирал красную выходную рубашку с молнией и отглаживал брюки. Стирать в озере да и купаться было холодновато.

Зато теперь Юрий все чаще и все охотнее «грелся» около машины. Ему нравилось вместе с техником Фоминым протирать ветошью теплые, пахнущие маслом и бензином части мотора, ремонтировать, грунтовать и подкрашивать машину, проверять шасси, электропроводку. Детальное знакомство с материальной частью помогало ему еще лучше представить себе, как работают в полете те или иные узлы и агрегаты машины, как они взаимодействуют, какие и где чаще всего бывают отказы. Юрий понимал, что все это важно не только потому, что скоро выпускные экзамены и зачеты, но и потому, что без этого нет летчика: летная работа — он это отлично понял — не терпит белоручек.

Принимать зачеты по технике пилотирования в группу Мартьянова был назначен командир звена Николай Иванович Новиков.

Мартьянов построил слушателей и представил их экзаменатору. Первым вышел из строя старшина и комсорг Гагарин.

— Как выполнял зачетные полеты по кругу? — спросил Новиков у инструктора.

— Отлично.

— Как материальную часть знает?

— Отлично.

— Летает уверенно?

— Гагарин немного опоздал к началу полетов — сдавал экзамены в техникуме. Но сейчас все наверстал. Ручку держит твердо. Летает хорошо.

— Проверим.

Юрий выполнил полет столь успешно, что у проверяющего возникло сомнение, не случайно ли с такой профессиональной отточенностью был проведен пилотаж. Новиков заставил курсанта вновь набрать высоту и повторить левый комплекс, в который входили: переворот, петля Нестерова, полупетля. «Конечно, отлично! Очень способный парень, — с радостью подумал Новиков. — Будет летать. И хорошо!»

Словом, в первых самостоятельных полетах Юрий почувствовал свою силу. И ему неудержимо захотелось стать летчиком-истребителем, покорителем скоростей и расстояний. Когда ему после выпускной комиссии сказали, что его будут рекомендовать в авиационное училище, он подумал, что мечтам его суждено сбыться. Пока все его мечты сбывались. Сбудется и эта, только бы направили и приняли. А почему, собственно, его должны не принять? На здоровье он не жаловался, летать любил, и в «Ведомости индивидуальных оценок пилотов первоначального обучения, окончивших Саратовский аэроклуб ДОСААФ 24 сентября 1955 г.» против фамилии Юрия Гагарина значилось:

«Самолет ЯК-18 — отлично.

Мотор М-11-ФР — отлично.

Самолетовождение — отлично.

Аэродинамика — отлично.

Наставление по производству полетов — отлично.

Радиосвязь — отлично.

Общая оценка выпускной комиссии — отлично».

…И вот он последний раз пришел на летное поле, остановился у учебного самолета с желтой шестеркой на фюзеляже, погладил рукой шершавую плоскость и тихо сказал:

— До свидания, старушка, большое тебе спасибо, многому ты нас научила. Мы теперь будем летать, — улыбнулся и, не оборачиваясь, зашагал к воротам.

Вскоре Гагарин получил направление в Оренбургское авиационное училище, а вместе с ним — справки и характеристики.

В характеристике из техникума было написано:

«Тов. Гагарин Юрий Алексеевич поступил в индустриальный техникум осенью 1951 г. на литейное отделение.

За все время пребывания в техникуме т. Гагарин был исключительно дисциплинированным учащимся, успеваемость его отличная.

Хороший физкультурник. Его общественная работа — секретарь ДСО «Трудовые резервы».

Принимал активное участие в общественной жизни техникума и группы. Выступал с докладами на литературных конференциях техникума, являлся активным участником физико-технического кружка.

Все просьбы и поручения дирекции, классного руководителя т. Гагарин всегда исполнял беспрекословно и относился исключительно добросовестно к порученной работе. Преддипломную практику проходил в ремесленном училище г. Ленинграда. Характеристика, выданная руководителями практики, говорит о хорошей теоретической подготовке т. Гагарина и о его серьезном отношении к работе. За отличное поведение и успеваемость в техникуме т. Гагарин имеет почетную грамоту и несколько почетных грамот от ДСО «Трудовые резервы».

Директор Саратовского индустриального техникума — С. Родинов.

Классный руководитель — З. Акулова».

И снова Юрий с друзьями ехал на восток.

На вокзале ребят провожал Дмитрий Павлович Мартьянов. На прощанье он сказал:

— Вы еще полетаете на таких машинах, которые нам и не снились, ведь, как говорится, за молодостью — будущее. Оренбург вам, я думаю, понравится, хотя он будет, пожалуй, поменьше Саратова. Я там учился в суворовском училище. А ваше, летное, стоит на высоком берегу Урала. Из окон видны река, лес и аэродром. Желаю вам удачи!

И вот уже Юрий стоит у ночного окна, за которым мелькают синие степи, столбы и белые стволы берез. Дым, освещенный полосами света, стелется по земле. Беспокойные мысли приходят на ум: «Только бы меня приняли, — думает Юрий. — Училище — это не аэроклуб. Здесь подход будет построже. Главное, чтобы врачи ничего не обнаружили».

Поезд шел на восток…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Труженик космоса. — Товарищ майор. — Пролетал над Африкой… — О чем стучат телетайпы. — Столпотворение в эфире. — Валя волнуется. — «Снять шляпу перед русскими!» — Оренбургские вечера. — Так приходит любовь. — «Дайте трудное дело». — Север, север… — Гагарин подает рапорт.

1

Космический корабль «Восток» продолжает свой стремительный облет вокруг планеты. За несколько минут пролетев океан, Юрий подумал о том, что совсем недавно людям нужны были многие месяцы, чтобы преодолеть этот водный рубеж. И вот теперь — минуты…

Где-то там, внизу, готовятся американские космонавты. А он, Юрий, уже в космосе. Шепард, Гриссом, Глен — что они за ребята? Юрий запомнил их лица…

Ремни, застегнутые на груди, не давали ему «отплывать» от кресла. А как хотелось заглянуть в приборный отсек, посмотреть работу счетно-решающих устройств! Но в полете этого не сделать. А еще больше ему хотелось взять управление на себя. Юрий мгновенно вспомнил весь порядок перехода с автоматического на ручное управление.

Жаль, по программе не положено. Автоматы, которые сейчас держат свой новый государственный экзамен, неплохо справляются и без него.

«Подождем до следующего раза», — решил Юрий.

*

В Главном координационно-вычислительном центре с видеоконтрольных устройств на всех смотрело такое знакомое, сейчас чуть озабоченное лицо. Это выражение на лице пилота держалось не больше нескольких секунд. Юрий словно понял, что на него смотрят, и легкая тень озабоченности сменилась лучезарной улыбкой.

— Улыбка — флаг Гагарина. Молодец, Юрик, хорошо держится. Понял, что нечего хмуриться, зачем нас зря волновать?! — заметил один из врачей, и все улыбнулись.

«Какой славный, какой светлый парень, — подумал руководитель комиссии, глядя на экран телевизора. — Действительно, держится, как дома, и работает удивительно четко!» Вслух он сказал:

— Наверное, скоро можно будет поздравить товарища Гагарина с новым воинским званием. Он, кажется, старший лейтенант?

В ответ он услышал голос одного из космонавтов:

— Разрешите обратиться?

Невысокий темноволосый человек повернулся к молодому офицеру, внимательно посмотрел на него.

— Пожалуйста.

— Скажите, а нельзя Юрию Алексеевичу присвоить звание майора? Через несколько дней он по выслуге лет должен и так стать капитаном. Может, уж сразу можно?

— По-моему, дельная мысль, только, насколько мне известно, товарищ Малиновский предусмотрел это обстоятельство.

Голос из динамика не дал им договорить. Все прислушались.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Самочувствие хорошее. Настроение — бодрое. Продолжаю полет. Все идет хорошо. Машина работает нормально.

Юрий подождал несколько секунд, затем повторил:

— Полет продолжаю. Все нормально. Все работает отлично. Все отлично работает. Идем дальше!..

«Восток» стремительно опоясывал Землю, оставляя позади тысячи километров и десятки стран…

Где-то там, далеко внизу, наплывает Южная Америка.

Но Юрию некогда любоваться пейзажами. Он знает, что за его состоянием, за каждым его движением пристально следит Земля.

Аппаратура записывает многократно усиленные биотоки его сердечной мышцы, специальные датчики-электроды, миниатюрные микрофоны снимают потенциалы и тоны сердца, пневматическая манжетка регистрирует малейшие колебания сосудистой стенки… Точные датчики посылают импульсы, две телевизионные камеры — одна в профиль, другая — в фаспередают изображение.

Ощущение заботы Земли не покидает его ни на минуту. Юрий с улыбкой вспоминает, как его готовили стойко переносить одиночество. Какое уж тут одиночество — Земля словно совсем рядом! Она дает о себе знать командами и голосами друзей, сигналами и словами, вспыхивающими на световом табло, показаниями приборов и чувством ответственности, которое ощущает Юрий, глядя в иллюминатор, где медленно вращается чуть округлая и шершавая, как краюха хлеба, «щека» планеты, почти сплошь прикрытая плотными облаками…

«Интересно, как там поживают мушки?» — Юрий знал, что в кабине в особом контейнере летели мухи-дрозофилы, зерна растений и другие биологические объекты, которые играли роль своеобразных радиационных дозиметров. «Шевелитесь, пассажирки, повеселее!» — улыбнулся Юрий.

А земные станции наблюдения передают космический корабль друг другу, и пилот все время слышит в наушниках заботливые голоса товарищей. Это подбадривает его. Он ощущает биение времени, его властный приказ — работать.

Программа полета у Юрия в памяти и на планшете. Земле не приходится часто напоминать ему о его обязанностях.

Юрий диктует свои впечатления, работает на ключе, регулярно сообщает о своем самочувствии, показаниях приборов.

В программу входит прием пищи. В точно обусловленное время, на 30-й минуте полета, он достает из контейнера в правой стенке завернутые в целлофан шарики промасленного пресного космического хлеба, тюбики с мясным и черносливовым желе и ест, запивая все это водой.

Покончив с завтраком, он снова обращается к приборам.

— Передаю показания светового табло!..

Инженеров, конструкторов интересует, как работают многочисленные системы и приборы. Он смотрит на щиток пульта пилота, на световое табло, ярко расцвеченное разноцветными вспыхивающими строчками команд. Этот индикатор — поистине чудо приборостроения. Он оповещает пилота обо всех событиях, происходящих на корабле.

Взгляд Юрия вновь останавливается на плывущем посреди приборной доски маленьком голубом глобусе. По глобусу в небольшом кружке скользит белый крестик.

Многое здесь, в кабине космического корабля, отдаленно напоминает современный самолет. Кажется, здесь даже меньше приборов. Это земное, привычное успокаивает Юрия. И только маленький глобус вновь возвращает его мысли в космос. Нужно снова передавать на Землю показания приборов.

В наушниках звучит веселая музыка — это друзья заботятся, чтобы ему не было скучно. Юрий улыбается, вспомнив о товарищах, которые волнуются за него: «Как там Герман? Наверное, беспокоится… Как Ромашка? Эх, ландыши, ландыши, вам еще не такие полеты достанутся! Это только разведка…»

Четкий график полета напоминает ему, что пора выходить на связь.

— «Заря»! Я — «Кедр». Все отлично работает. Идем дальше. Самочувствие отличное. Машина работает нормально. В иллюминаторе наблюдаю Землю. Все нормально. Полет проходит успешно. Чувство невесомости нормальное. Самочувствие хорошее.

Затем в 9 часов 48 минут Юрий передал очередное отчетное сообщение.

Земля снова запрашивает о его состоянии, сообщает:

— Полет проходит нормально, орбита расчетная.

Это сообщение радует Юрия, ибо он знает, что точный прогноз элементов орбиты, телеметрические измерения бортовой аппаратуры особенно важны для включения тормозной двигательной установки в строго заданный момент. Ошибка в скорости корабля-спутника на 1 метр в секунду вызывает отклонение точки приземления почти на 50 километров. Ошибка в истинной высоте над поверхностью Земли всего на 100 метров может привести к отклонению от заданной точки приземления почти на 5 километров, а ошибка в направлении вектора скорости на одну угловую минуту — на 50—60 километров.

9.51. Включилась автоматическая ориентация корабля по Солнцу. Юрий сообщил об этом Земле. Он знает, что сейчас начнется стабилизация корабля — едва ли не самый ответственный и сложный момент полета. Нужно развернуть «Восток» так, чтобы ТДУ — тормозная двигательная установка — была направлена вперед точно по оси полета.

9.52. Юрий сверяет свое местоположение. Внизу мыс Горн. Пилот докладывает параметры кабины и отсека, передает, что все системы работают нормально, самочувствие — хорошее.

И снова Юрий работает. Строго по заданной программе. А тем временем корабль «Восток» продолжает свой путь по орбите.

2

В то утро Анна Тимофеевна убирала в доме. Внук и внучка делали уроки. Тихо шелестели страницы, старательно поскрипывали перья, да веник деловито шуршал по полу…

Неожиданно входная дверь отворилась настежь, дохнуло весенней свежестью. На пороге стояла Зоя, простоволосая, бледная.

— Что же радио у вас выключено?! Про Юрку же передают!!!

У Анны Тимофеевны сердце упало: «Разбился… Двое детей». Она побледнела.

— Вы что, мама? Юрка жив. Он в космосе!

Не слушая того, о чем еще говорила Зоя, мать начала поспешно собираться. Накинула новую стеганку, сунула в карман десять рублей и на улицу. Она и сама не заметила, как по грязной ухабистой дороге пробежала длинный путь от дома до вокзала.

Ближайший поезд отходил через несколько минут. Анна Тимофеевна взяла билет за два девяносто и, не дождавшись сдачи, кинулась к вагону. Кто-то догнал ее, сунул деньги. Она бежала, не разбирая дороги, раздвигала людей с непостижимой настойчивостью, не видя ничего, кроме зияющей двери, которая вот-вот может захлопнуться перед самым ее лицом. Необъяснимая сила несла ее вперед, и она не чувствовала ни одышки, ни усталости. «Только бы успеть! Надо к Вале. Валя все знает!» — эти мысли бились в ее сознании, когда она бежала по перрону.

Едва она оказалась в вагоне и присела на скамейку, поезд тронулся.

Казалось, сознание вот-вот оставит ее. Она забилась в угол и сидела молча, как тревожная, нахохленная птица. Странное, напряженное оцепенение владело всем ее существом. Из этого оцепенения ее вывела хриплая музыка, донесшаяся из дальнего конца вагона. А потом голос… Знакомый голос диктора:

«Пилот-космонавт майор Гагарин, находясь над Южной Америкой, передал: «Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо…»

Разгладились сосредоточенные морщины ее лица, надеждой затеплились глаза. Но почему майор? Может, это не он? Не напутала ли Зойка? А в вагоне все снова притихли: радио повторяло сообщение. И только вместе с музыкой заклокотали, загудели людские голоса.

То нитка сомнений становилась тоньше и тоньше, то опять накручивалась, словно шерсть в прялке. Про Юрку, и такие торжественные, праздничные слова?! И эта музыка… Почему это про него должно быть? Верно, ошиблась Зойка! Подняла зряшный шум! Взбаламутила. Ну подожди! Ужо приеду назад, я тебе задам жару. Чуть жизни не лишилась…»

А поезд стучал и стучал колесами, изгибаясь и вытягиваясь в окне, как зеленая гусеница. Поезд нес ее туда, где придет ясность. За хмурыми облаками в окне начало просвечивать солнце. Казалось, поезд побежал веселее, словно его подгоняла эта общая, неудержимая радость. «А вдруг верно, наш Юрка? Что же тогда? Как непривычно и странно все это…»

Еще три раза передавали о том, как идет и завершается полет.

И вот — разбиты, стерты все сомнения — короткая биография. Его, Юркина, биография!! Вот он, оказывается, какими делами был так занят в последнее время! Вот он к чему готовился! Мать с жадностью вслушивалась в слова, в которых изложена была его жизнь, такая короткая и такая родная. Потом она поняла, что сказано было все, и все сказанное было самым главным. «И про Валю написали, и про дочек… И их с отцом не забыли. Молодцы, кто писал… Отец, поди, ничего и не ведает…» Как ей захотелось сейчас, чтобы и он, и все эти люди узнали о ее материнской радости. Она долго сдерживала себя, но, переполненная необъяснимыми чувствами, которые еще никогда не были ей знакомы, она вымолвила, скорее, просто машинально шевельнула губами:

— Значит, мой сы́нка!

Соседи услышали ее слова. Какой-то парень крикнул на весь вагон:

— Здесь едет мать Гагарина!

Кто-то предложил стоп-краном остановить поезд, качать ее.

Она утихомиривала их, как могла. Люди, обступившие ее, смотрели на нее с таким затаенным восторгом и с таким недоверием, что она, почувствовав на себе их взгляды, снова стала рассудительной и спокойной.

— А зачем это — останавливать? Людям ехать надо. К чему глупости делать?

— Какой он?

— Да вы же слушали — парень как парень. Послушный, уважительный.

Она так резко отвечала на вопросы, что окружающие вскоре поняли, что эта женщина сейчас сама не своя, и оставили ее в покое. А глаза матери уже светились радостным и счастливым светом, спокойным светом мудрой доброты и гордости. И только мысль о Вале нагоняла тень на ее лицо. О Вале и внучках она теперь думала больше, чем о сыне: сын прилетел. Ушибов не имеет. Значит, хорошо прилетел! Чего же тут волноваться?..

Анна Тимофеевна вспомнила, как однажды Юрий приезжал в отпуск. Дело было летом, и новенький китель сверкал надраенными пуговицами. Китель сидел на нем очень ладно, сшит был, как говорят, с иголочки. Юрий гулял на улице, когда услышал о том, что в Карнино, деревне, расположенной в 3 километрах от Гжатска, вспыхнул пожар. Вместе со всеми он кинулся туда. Убежал, даже не скинув нового кителя и не предупредив мать.

Несколько часов он растаскивал горящие бревна, ведрами носил воду. И что еще он там делал, ей о том неведомо, только вернулся он домой уже под вечер. Взбудораженный, но молчаливый. Китель был «разделан под орех…» «И в огне он не горит, и в воде не тонет. Чего же за него беспокоиться?» — думала Анна Тимофеевна, стараясь успокоить себя… «А вот Валя, знает ли она про этот полет? Как бы молоко не пропало…»

Материнское огромное сердце перемалывало самые разные мысли — и большие и мелкие — и струило такую заботу, такую доброту, что сама она, не в силах совладать с этой огромной работой, вот-вот готова была расплакаться…

В Можайске кончили передавать по радио. Теперь стало тише. Она по-прежнему ехала молча, думая о своем. Она думала, что нужно первым делом приготовить обед и покормить Леночку, ведь у Вали, должно быть, и руки не до чего не доходят, что нужно помочь ей прибраться в доме — наверное, будут гости. Эти привычные мысли приводили ее душу в спокойное равновесие. И уже не так колотилось сердце, не так шумело в висках. Видно, дорога немного успокоила ее. И только мысль о Юре вновь возвращала ее к непонятному состоянию, похожему на опьянение, когда голова ясная, а ноги не держат…

*

…Весть о небывалом событии ворвалась и в квартиру Гагарина.

Когда радио передавало первое сообщение, Валя, только что накормив дочек, начала стирать. За шумом воды Валя не сразу разобрала, о чем говорил диктор. А подсознательно до нее уже дошел ошеломляющий смысл: кто-то из них летит… Летит там…

Валя кинулась в комнату, наскоро вытерла о халат руки и повернула регулятор громкости. Из приемника уже лились звуки торжественных маршей. «Нет, я ошиблась», — решила Валя. Аленка мирно играла с Галочкой. Кинув на дочерей полный нежности взгляд, Валя вернулась на кухню. И все-таки странное ощущение чего-то свершившегося уже не покидало ее.

Вдруг у входной двери раздался резкий звонок. Положив скрученную пеленку на край тазика, Валя пошла открывать. Что это? Целая делегация сразу!

— Поздравляем, Валечка! Юрик в космосе! Говорили по радио, слышала?

Цветы на обоях поплыли, смешиваясь, куда-то в сторону…

А жены пилотов, чьи мужья тоже уехали в эту командировку, уже обнимали и целовали Валю. Все о чем-то наперебой говорили, а Вале хотелось одного — скорее в комнату, туда, к приемнику!

Торжественный, взволнованный голос читал очередное сообщение ТАСС. Валя сжалась в комочек, вслушиваясь в каждое слово, ища за словами какой-то скрытый, страшный смысл. Сообщение было коротким. Диктор трижды прочитал: «Чувствую себя хорошо!» Непрошеные слезы навертываются на глаза. Валя подходит к дочке, поворачивается спиной, чтобы подругам не были видны ее глаза. Неожиданно вспоминает о кукле, которую Юра перед отъездом положил в ящик для Леночки. Торопливо достает куклу. Обнимает дочку.

— Папа чувствует себя хорошо! Хорошо, понимаешь, Леночка?

Кто-то включает телевизор. По телевидению тоже передают торжественную музыку. Теперь уже дверь в квартиру почти не закрывается. Приходят все новые люди. И вот оно: началось — прибыли корреспонденты. Валя не знает, как с ними говорить. Она ни о чем не может сейчас думать: только бы все кончилось благополучно!.. На все вопросы она отвечает полусознательно и односложно: да, не знаю… Зачем-то берет тетрадку, пытается что-то записать.

*

В эти минуты на предприятиях Москвы уже вспыхивали стихийные митинги. На площадях возникали демонстрации. На некоторых домах даже появились флаги. Демонстранты несли по улицам самодельные плакаты. Порою на них было одно слово: «Ура!», или два: «Гагарину — слава!» Студенты медицинского института прямо на своих белых халатах написали слова привета первому космонавту мира.

На Манежной площади молодежь качала молодого военного летчика. Он недоуменно спрашивал:

— При чем тут я, я же не космонавт?!

— Ничего, завтра полетишь в космос! — отвечали студенты и еще выше подбрасывали пилота.

Все говорили только о полете. Даже постовой милиционер, остановивший машину, стремительно выехавшую на красный свет, услышав включенный в машине приемник, невольно улыбнулся: «Все понятно. Проезжайте. Но будьте внимательнее!»

На Центральном телеграфе оживленная толпа окружила барьер с надписью «Прием телеграмм». Всех интересовал адрес Гагарина. Минут через десять адрес узнали. Еще через десять минут первые три тысячи телеграмм были отправлены по этому адресу.

В «Фотохронике ТАСС» было трудно работать: на несколько ее телефонов обрушился шквал международных звонков.

Через 12 минут после первого сообщения раздался звонок из Дании.

— Здесь Нордфото из Копенгагена, — кричал кто-то на другом конце провода. — Когда можно получить портрет Гагарина?

— Обычно мы передаем три раза в день. Сегодня начнем в 12.15.

— Фототелеграфная служба ТАСС! Вас вызывает Лондон!

Тут же позвонили Париж и Берлин, Прага и София…

В столицы Европы можно передавать снимки по телеграфному каналу. Как только были сделаны первые отпечатки кадров, полученных в штабе ВВС, привезенных из семейного альбома Гагарина, взятых в редакциях газет, сразу же по радио и телефону эти снимки пошли во все страны мира. Их немедленно получили Ассошиэйтед Пресс и Рейтер, Юнайтед Пресс и Польское центральное фотоагентство, газета «Таймс» и Чехословацкое телеграфное агентство, «АДН» и «Центральбильд», «Аджерпресс» и «МТИ», газеты «Лехтикува» и «Суоми»…

Радиотехники и телефонистки работали с огромным напряжением, но еле успевали удовлетворять все просьбы Европы и Азии. Мир хотел видеть героя. И как только корреспонденты привозили новые пленки и фото, их, едва успев обработать, полумокрыми направляли в машины… Импульсы мчались в эфир, но как только в аппаратной наступал минутный перерыв, канал брали фотокорреспонденты ТАСС из других городов страны. Им хотелось показать, каким большим праздником стал полет Гагарина на всей советской земле. Вскоре стали поступать снимки из-за рубежа — там тоже царило ликование…

В столице братской Болгарии — Софии к балкону советского посольства пришла тысячная толпа наших друзей.

В Париже у здания «Юманите» люди уже читали отпечатанные на машинке бюллетени, вывешенные до выхода экстренного выпуска газеты в окне редакции. Среди этих материалов были и первые отклики из Москвы Макса Леона, корреспондента «Юманите».

Что-то невообразимое творилось в редакциях радио, агентств, газет и журналов.

Готовились экстренные вечерние выпуски, диктовались первые отчеты, верстались свежие полосы. В набор шли все новые и новые материалы с пометкой: «Срочно!»

«Распахнута дверь в неизведанное»; «Человек в космосе»; «Снять шляпу перед русскими!» — кричали заголовки только что набранных экстренных выпусков иностранных газет.

И в каждой редакции, в каждом ломе в эти минуты было включено радио. Весь мир слушал: что же дальше скажет Москва?

А Москва сообщала:

«В 10 часов 15 минут по московскому времени пилот-космонавт майор Гагарин, пролетая над Африкой, передал с борта космического корабля «Восток»: «Полет протекает нормально, состояние невесомости переношу хорошо».

3

Как же дальше складывалась его жизнь? Как он стал настоящим летчиком?

Ответить на этот вопрос нетрудно: Советская Армия дала окончательную огранку этому недюжинному характеру.

Окрепшая мечта о голубом небе привела его в Оренбургское высшее авиационное военное училище.

В этом училище занимались Михаил Громов и Андрей Юмашев, Анатолий Серов и первый летчик реактивного самолета Григорий Бахчиванджи. Более 130 Героев Советского Союза вышло из его стен.

Здесь для Юрия началась новая полоса жизни — военная служба.

Приемные экзамены Юрию снова сдавать не пришлось: у него был диплом с отличием об окончании техникума и хорошая аттестация из аэроклуба. Но на медицинской комиссии ему «досталось». Впрочем, не больше, чем остальным. «Посмотрите сюда левым глазом, закройте правый, теперь наоборот. Что вы видите здесь? А что здесь? Дышите глубже, а теперь не дышите. Наклонитесь, выпрямитесь. Чем болели?..» Медицинская комиссия отсеяла некоторых его товарищей, другие не прошли на собеседовании по теоретическим предметам.

Юрий благополучно миновал приемную и медицинскую комиссии и стал курсантом. Для начала его остригли «под нулевку», выдали новое обмундирование с голубыми летными погонами. На погонах — крылышки. А затем новоиспеченных солдат построили и разбили по эскадрильям, звеньям, экипажам. Юрий узнал, что отныне его непосредственный начальник командир экипажа — старший лейтенант Колесников, командир звена — майор Овсянников и командир эскадрильи — подполковник Говорун. Командиром взвода был капитан Федоров. Эти люди в какой-то степени теперь должны были заменить молодым ребятам отцов и матерей, стать старшими товарищами и учителями.

Юрий был подготовлен, возможно, больше, чем другие, к суровой армейской жизни. Он любил порядок, и его не беспокоили ранний подъем и заправка коек, физзарядка, и «Курс молодого бойца» с долгими маршами и частыми стрельбами, чисткой оружия и нарядами быстро стал для него привычным жизненным распорядком. Юрий «втянулся в службу» и стал находить время, чтобы почитать или написать письмо в Гжатск.

8 января 1956 г. курсантов построили в актовом зале училища. Подтянутые, гладко побритые, с карабинами в руках, выстроились они перед развернутым знаменем части. Молодые воины давали присягу на верность Родине, партии и трудовому народу.

А дальше пошла жизнь, заполненная и вовсе привычным для Юрия делом — учебой.

Интереснее всего Юрию были уроки в классах материальной части и теории полета, которые вел инженер-подполковник Коднер. Узлы и блоки, снятые с настоящих самолетов, действующие модели систем управления и моторов, детали, окрашенные в разный цвет, — все это, как мальчишек, увлекало будущих летчиков, помогало быстро и наглядно усвоить назначение и взаимодействие частей и механизмов самолетов разных марок. Подполковник так занимательно рассказывал о «холодном» металле, что слушать его не надоедало. Анализируя конструктивные особенности разных типов машин, он находил любопытные сравнения, и Юрий невольно поражался богатством знаний этого человека.

Гагарин с детских лет отличался «техничностью» — способностью быстро понимать и запоминать назначение и взаимодействие различных частей всевозможных механизмов. Это проявилось еще в ремесленном. В техникуме он научился чувствовать «душу» чертежей и по разрезу и размерам представлять себе части машины в разных проекциях. Постепенно это умение «понимать» металл укоренилось, стало свойством его личности. «Техничность» помогла ему и на занятиях.

Труднее было с тактикой. Преподаватель капитан Романов приносил на свои лекции многочисленные цветные схемы, исчерченные замысловатыми стрелами. Сперва Юрию тактика показалась сухой и отвлеченной дисциплиной, но вот Романов начал рассказывать о наиболее интересных действиях и операциях периода Отечественной войны — и тактика тоже стала близкой и наглядной. А сухие формулы воздушного боя стали ясными до осязаемости. Схемы больше не пугали Юрия своим отвлеченным смыслом. В конце концов Юрий давно привык «брать на вооружение» то, что ему преподают. «Это нужно запомнить!» — говорил он себе и запоминал. Много нового узнавал он в училище.

Но в общем все-таки жизнь его была бы неполной, если бы не Валя… Почти с того самого дня, когда он с ней познакомился, она стала для него самым близким человеком. Оба они вдруг почувствовали, что им очень интересно быть вместе и говорить только друг с другом. Говорить о разном, но одинаково важном для каждого из них.

Среди курсантов и знакомых офицеров были ребята, которым очень легко давались победы на «сердечном» фронте. Посмотрит на девушку, пригласит в кино — и она влюбляется в него. А может, иные хвастали, что все так просто и быстро. Но тем не менее Юрий часто даже интересовался, как это у них все так лихо получается? Ему ничего не составляло найти общий язык с товарищами, у него было много друзей, но вот что касалось девчат, то с ними было сложнее. Веселые девицы, которым все равно, с кем проводить время, вызывали у него чувство неприязни — таким не доверишь свою душу. А серьезные казались ему неприступно умными: он не был уверен, что сможет найти с ними общий язык.

Порой ему становилось грустно и одиноко, особенно когда ребята получали увольнительные и отправлялись «на свиданки» к подругам.

Он думал о том, что хорошо бы встретить настоящего друга. Конечно, он не отдавал себе отчета, что имел в виду милую, сердечную девушку. Но почему-то именно о таком личном друге он все чаще и чаще думал в училище. Видно, казарменная жизнь, даже изрядно скрашенная новыми учебными предметами, спортом, общественными делами, походами в кино и книгами, все же оставалась казарменной, а строгая дисциплина — военной дисциплиной: у некоторых особенно «бравых» ребят уже были внеочередные наряды за «самоволку» и строгие наказания за другие провинности. Словом, он был в армии…

Это произошло вскоре после окончания «карантинного срока», на вечере, который каждую субботу устраивался в училище. На таких вечерах обычно бывали танцы или концерт самодеятельности. В этот зимний вечер старшина группы Гагарин тщательно начистил сапоги, пуговицы, пряжку ремня, пришил свежий воротничок и отправился вместе с друзьями в актовый зал.

Танцы только начинались. Духовой оркестр еще не «разогрелся» и играл вяло. Юрий первый раз попал на вечер танцев в училище и с интересом наблюдал за всем происходящим. Несколько пар медленно кружились в середине зала. Это были офицеры и старшекурсники. Ребята помоложе толпились тесными группами у стен и скептически посматривали на танцующих.

Постепенно подходил новый народ. Людей в середине зала становилось все больше и больше. Появились девчата. Многие из них, видимо, часто приходили в училище на танцы. Другие — это было сразу заметно, — как и Юрий, пришли впервые и пока присматривались…

Юрий не особенно любил танцы на народе. Так, где-нибудь на дружеской вечеринке, можно, как говорится, «оторвать от жилетки рукава», а здесь, где столько людей, чувствуешь себя как-то неловко. Поэтому и он, и Юра Дергунов, и Валя Злобин, и Коля Репнин не спешили бросаться в водоворот танцев. Ждали, когда будет побольше танцующих, «знакомились с обстановкой»…

А обстановка постепенно становилась менее натянутой. И вскоре уже трудно было удержаться от соблазна и не пройтись в каком-нибудь немудреном танце вроде вальса или фокстрота. Вальс казался Юрию попроще для первого раза, и он ждал, когда шумный военный оркестр заиграет что-нибудь вроде «Дунайских волн». Тем временем Юрий внимательно осматривал гостей. Были среди девушек и полные и худенькие, темноволосые и русые. Не так уж много было красивых, но зато очень много симпатичных, простых девчушек в нарядных платьях, тщательно отглаженных специально для такого случая. Взгляд Юрия скользил по рядам стульев, стоявших вдоль стен, останавливался то на одном лице, то на другом…

Ребята тихо переговаривались, но Юрий не прислушивался к их разговору. Он смотрел. Смотрел туда, где в простенке возле самых дверей остановились две скромные девушки. Одна в голубом платье, другая в темно-красном. Ему почему-то сразу понравилось то, что девушка в голубом держится строго и сдержанно: никому не кивает и не улыбается. Сразу видно, что она тут впервые — у нее еще нет знакомых. Юрий повернул голову, но взгляд его вновь почему-то вернулся к худенькой невысокой фигурке, остановился именно на этой девушке. Лицо широкое, открытое. Ясные карие глаза смотрят спокойно из-под черных ресниц. И каштановые волосы аккуратно уложены на затылке, а не завиты, как у большинства. Он пытался отвести взгляд, но глаза невольно вновь и вновь обращались к простенку возле дверей, где стояла та девушка.

Оркестр грянул вальс. «Эх, была не была!» — Юрий одернул гимнастерку и расправил под ремнем складки.

— Ну я пошел, ребята! — коротко бросил он и твердым шагом направился к девушке в голубом платье. Остановившись в шагу от нее, он щелкнул каблуками и чуть наклонил голову:

— Разрешите?

Девушка кивнула, и они медленно пошли на середину зала. Юрий сразу же почувствовал, что девушка танцует лучше его, временами она мягко пыталась взять инициативу в свои руки и вести его, когда Юрий сбивался. Но Юрий стал внимательнее вслушиваться в ритм, и дело пошло лучше. От девушки исходил легкий, чуть уловимый запах каких-то цветов, а волосы ее еще пахли морозным воздухом. Совсем неожиданно исчезла неловкость первых секунд. Девушка понимала каждое его движение. Порою она едва заметно улыбалась ему, когда он ошибался. Поэтому Юрий стал уверенное, а затем смелее.

— Как вас зовут? Мы уже столько танцуем… Пора и познакомиться, — сказал Юрий.

Девушка недоуменно вскинула на него глаза и сказала неожиданно официально и строго:

— А что, разве на танцах надо обязательно знакомиться?

— Желательно… Меня, например, зовут Юра. Фамилия — Гагарин. А вас?

— А меня — Валя. Горячева.

— Это по мужу? — лукаво заметил Юрий.

— Нет, по отцу, — в тон ему ответила Валя, отлично поняв скрытый смысл его вопроса.

Смутившись собственной напористости, Юрий, не находя нужных слов, несколько секунд танцевал молча, а потом, чтобы сгладить неловкость, прошептал:

— Вы хорошо танцуете, Валя, может, поучите меня?..

Валя ничего не ответила.

Едва отзвучал вальс, оркестр начал полонез.

Юрий мучительно ждал, когда же окончится этот длинный, нудный полонез. Две или три пары медленно, словно плавая, двигались навстречу друг другу посреди зала, а Юрий снова смотрел туда, в простенок. Все время смотреть было неудобно, но он все же заметил, как Валя что-то оживленно рассказывала своей подруге. Та слушала, одна улыбаясь и чуть склонив голову.

Его наблюдения прервал чей-то вопрос:

— Ну, как?

— Что как? — не понял Юрий. Он был занят своими мыслями. Возбуждение, вызванное танцем, еще не прошло.

— Как девушка, понравилась? — это спрашивал Коля.

— Мне нравится, — просто ответил Юрий. Ему что-то сказали, но он не слышал: он испытывал сейчас странное, неведомое раньше, ощущение угловатой неловкости и вместе с тем какого-то душевного подъема. Словно две противоположные стихии боролись в его душе. И от неразрешенности и неясности этой борьбы ему было не по себе. Взгляд его ненароком встретился с ее взглядом, но она почему-то сощурила глаза, как их щурят, глядя на яркий свет. «Плохо видит, близорукость», — подумал Юрий и неожиданно понял, что Валя тоже пытается его рассмотреть. От сознания этого ему вдруг стало легче. Музыканты заиграли фокстрот, и Юрий рванулся к Вале.

Но подошел он, как и подобает кавалеру, степенно и, когда Валя положила ему ладонь на плечо, сказал:

— На полонез я вас не пригласил, потому что я его, честно говоря, плохо танцую. — Юрий слукавил и почувствовал, что Валя поняла его уловку. Но снова девушка ответила совершенно неожиданно:

— А я его тоже не танцую!

— Вот и хорошо, я никак не мог дождаться, когда он кончится, — откровенно выпалил Юрий. Валя снова ничего не ответила, но так на него посмотрела, что он смутился. «Зачем же вы так?..» — словно говорил ее взгляд. Но она счастливо улыбалась. И это Юрию очень нравилось. Он тоже широко улыбнулся, и его голубые глаза по-мальчишески заискрились.

Валя держалась без кокетства и желания казаться лучше, чем о ней могут подумать. Все было так, словно они уже давно знакомы. И от сознания этого у него было легко на душе. Он понял, что подруга Вали одобрила ее выбор и подбодрила девушку. Но от этого Валя стала лишь сдержаннее и немногословнее. Ну что же, это вполне понятно. Юрий решил пока больше ни о чем Валю не спрашивать, а стараться повнимательнее танцевать, чтобы — чего доброго! — не наступить ей на ногу. Она это оценила.

— Вы не так плохо танцуете, как говорили…

— Стараюсь, — рубанул Юрий и почувствовал, что снова краснеет. Валя опять улыбнулась. Улыбнулась как-то мило и умно. Тщательно обдумывая каждое слово, Юрий спросил:

— Значит, можно вас пригласить?

— С удовольствием еще потанцую. Только через раз.

Юрий действительно закружил девушку. Оба они уже успели немного устать и оба хотели разобраться в ворохе неожиданных, новых и пьяняще-приятных чувств. Нет, это, конечно, не было усталостью — скорее какое-то трепетное ощущение, которое Юрий боялся нечаянно разрушить. Словно в руках у него был хрупкий, необычайно ценный предмет и он знал: одно неосторожное движение — и не останется даже осколков… Теперь он боялся сделать это движение.

Юрий пропустил танец и на очередной тур вальса снова пригласил Валю.

— Вы умеете держать слово, — заметила она, — а я уже думала, что вы обо мне забыли…

Юрий почему-то ожидал, что услышит что-то именно такое и сказанное именно таким тоном. Он понял: теперь можно говорить о чем угодно. И стал расспрашивать Валю о том, где она живет и кем работает. Валя охотно рассказывала обо всем, что его интересовало, и в свою очередь задавала вопросы. Неожиданно этот скучный вначале вечер превратился для него в большое, светлое событие. Вечер пролетел мгновенно. А Юрию казалось, что они еще ничего не успели сказать друг другу. Увольнительной у него не было, и они простились у входа, договорившись о встрече. Юрий почти не сомневался, что она придет.

…Теперь они часто встречались. Благодаря Вале этот город с красивой набережной вдоль Урала, с говорливой речкой Сакмарой стал для него почти родным. Много часов они уже проходили вдвоем, и Юрий отлично изучил маршрут от училища до телеграфа, где работала Валя, и от телеграфа до улицы Чичерина, где Валя жила.

Они уже настолько подружились, что однажды Валя пригласила Юрия к себе.

— Хорошо бы ты зашел к нам завтра. Как раз мама приехала. Вот и познакомишься с ней.

— Но завтра у нас кросс на десять километров. Я буду мокрый, а если приду последним, то и злой, как черт. А у вас нужна дипломатия… Да еще в такой день. — Юрий засмеялся.

— Подумаешь, улица Чичерина, так уж дипломатия! Чем проще — тем лучше. Все у нас очень хорошие и встретят тебя попросту. Вот отбегаешь — и прямо приходи.

Юрий не мог отказаться. Действительно, пора уже было познакомиться с родителями Вали.

— Хорошо, я приду, но в случае чего ты пеняй на себя… — пошутил Юра и снова засмеялся.

Он так и пришел прямо с кросса в лыжном костюме, на котором еще не успел растаять снег.

Встретили его действительно просто и сердечно.

Валина мать, Варвара Семеновна, только что вернулась от родственников из Калуги и привезла лесных орехов. Она поставила на стол их целую вазу, и Валя с Юрием начали их грызть. Это занятие заменяло им необходимость разговаривать. У Юры после пробега по морозу было чудесное настроение, и к тому же он чувствовал себя в этом доме желанным гостем. Обед готовил Валин папа — повар санатория, он делал это мастерски.

*

…С Валей Юрий вел себя естественно и привычно, как с товарищем, с которым знаком уже много лет. Да и Валя держалась просто: без кокетства и капризов. Они уже знали друг про друга почти все, и им казалось, что у них много общего. У обоих детство было нелегким, у обоих самостоятельная, большая жизнь только начинается и обоим еще нужно немало узнать и многому научиться. И ей и ему никогда не забыть тяжелых лет войны, которая изуродовала их детство, сделала еще в юности серьезнее и взрослее.

Юрий часто рассказывал Вале о полетах, об авиации. И хотя он всегда говорил искренне, Валя улавливала в его рассказах не только увлеченность, но и какую-то таинственную значительность. А Валя не любила говорить о своей работе. Да и что она могла рассказать такого значительного и героического? Валя работала на телеграфе, мечтала о другой профессии. Как-то она сказала об этом Юрию.

— А тебе самой чем бы больше всего хотелось заниматься?

Валя не смогла сразу ответить. Она раздумывала о том, что любая работа, должно быть, приносит пользу людям. Но какое дело ей будет ближе и интереснее, этого она пока не знала. Поэтому она сказала неуверенно:

— Наверное, медициной. Самое полезное для людей дело.

Юрий помолчал, а потом заметил:

— Вообще-то дело подходящее, но ведь медицина тоже имеет свои специальности: есть терапевты, есть хирурги, есть стоматологи. А тебе по твоему характеру, наверно, лучше всего быть детским врачом. Дети — они народ симпатичный. Их всегда жалко, когда они болеют. Взрослый человек часто сам знает, что ему делать, а ребенку… ему помощь нужна. Это ты очень хорошо придумала — стать врачом. Только в институт сразу не удастся, придется в медучилище. Хочешь, я узнаю, какие там условия приема?..

Валя кивнула. Они тихо шли по вечереющей улице. Медленно кружился и падал крупный влажный снег, и снежинки давно уже плотным слоем покрыли и его шинель, и платок Вали, и ее плечи. Снежинки висели на ее длинных ресницах. Юрий заметил это и наклонился к самому ее лицу.

— Ты что? — Валя чуть отстранилась.

— Ничего, хочу снежинки сдуть. У тебя на ресницах целый ледник.

Валя улыбнулась. Мягко, сердечно, доброй улыбкой.

Юрий сдул снег и, крепко обняв Валю за плечи, поцеловал ее в глаза, в щеки, в губы. Валя ответила ему, а потом, словно спохватившись, оттолкнула:

— Юрка, кто-нибудь увидит!

И они долго шли молча. Почти у самого дома Вали Юрий, взглянув на часы, заторопился:

— Через полчаса кончается увольнительная! Я должен бежать.

И он снова крепко обнял и поцеловал Валю. Она приникла к его мокрому от снега плечу. Ему страшно не хотелось уходить от нее в этот вечер, но ничего не поделаешь: служба есть служба!

— Послезавтра я узнаю об условиях приема и позвоню тебе! — крикнул Юрий и побежал в ночь.

— До свиданья, Юрок! — услышал он ее голос и, обернувшись, махнул рукой…

*

А учеба шла своим чередом, становилась все интенсивнее, все сложнее. Формулы, глиссады, чертежи…

«Учиться трудно, — пишет он в это время в Саратов своему другу-одноклубнику, — времени свободного остается очень мало, но настоящим летчиком я все же стану».

Незаметно подошла весна. Готовились к первомайскому параду. Начались полеты на тех же ЯК-18, с которыми Юрий уже успел познакомиться в аэроклубе. И это немного разочаровывало Гагарина. Хотелось чего-то нового, интересного, а тут опять те же самые машины. Правда, задания выполнять приходилось другие, более сложные, и перед глазами уже не маячила голова инструктора…

Гагарин по-прежнему — душа коллектива. У него всегда находятся время для товарищей.

Курсант Захаров долго болел и появился на поле, когда уже вовсю начались самостоятельные полеты, один сложнее другого. Парень поговорил со своим командиром, тоскливо поглядел на товарищей и поплелся в штаб. Он был уверен, что не успеет наверстать упущенное. Собственно, именно так ему и сказали в штабе. Гагарин встретился Захарову у самой проходной. Поговорили.

— Положение твое трудное, но не безвыходное! Стой здесь и непременно меня подожди. Говоришь, врачи признали здоровым? Так я сейчас…

Старшина экипажа куда-то побежал. Может, в штаб, может, к замполиту или командиру звена. Вернулся он обрадованный.

— Трудное положение отменяется! Будешь летать. Придется поднажать на учебу. Но мы тебе все поможем. Не возражаешь?

— Спасибо, — тихо сказал Захаров.

— Не спасибо, а сейчас же пойдем в класс. Что у тебя хуже всего идет, с того и начнем. Тебе польза и мне не вредно немного подзаняться, повторить…

Вечером Юрий разговаривал с Валей по телефону:

— Сегодня и завтра никак не смогу. Парень тут один гибнет… Словом, занят по горло. Ты меня понимаешь? Я должен с ним позаниматься. Обещал.

Валя все понимала. Она знала, что даже если у Юры в кармане увольнительная, но есть важное дело в части, в городе его можно не ждать…

Точно так же Юрий помог другому своему товарищу — Виктору Боеву, когда тот лежал в госпитале. Но помог по-иному: разыскал двух его братьев, которых Виктор считал пропавшими.

*

…Летний лагерь пятой эскадрильи расположился на самом берегу Урала. Сразу же за аэродромом тянулся лес, в лесу стояли палатки. По предложению Юрия ребята соорудили на берегу купальню и вышку для прыжков в воду. Очень хорошо после трудной работы в жаркий день, когда голова трещит от грохота моторов, а ладони пропитались керосином и маслом, разбежаться и броситься в ледяную воду…

И снова лето промелькнуло так быстро, словно деревья мимо лыжника, стремительно мчащегося с горы. Все одинаковое, похожее, трудное смешалось и растворилось во времени.

Осенью эскадрилью послали на работу в колхоз — убирать картошку.

В колхоз письма не приходили, и Юрий волновался: как там Валя? Она стала для него близким человеком. И проверка расставанием только лишний раз убедила его в том, что это именно так.

Порою по вечерам, когда лили холодные затяжные дожди, он сидел у ночного окна, по которому, словно слезы, катились капли, и думал о том, что в эти минуты делает Валя? Он отлично представлял себе все, чем она могла заниматься. Его беспокоило то, что она не пишет. Он не знал, что всему виной размытые дороги и плохая работа сельской почты. «Здесь идут проливные дожди…» Эта строка песни почему-то крепко засела у него в мозгу и не хотела уходить.

В колхозе Юрий часто вспоминал все, что связано с домашним уютом, с теплом. Вспоминал он и беляши, которые так вкусно готовил Иван Степанович, отец Вали. Вспоминал и далекий Гжатск, Гагарин твердо решил съездить домой в ближайший отпуск, после того как он вновь встретится с Валей.

Вернувшись, из колхоза, авиаторы начали готовиться к ноябрьскому параду. Строгое казарменное положение, ежедневные строевые занятия заслонили от него Валю, и увиделись они лишь седьмого ноября, когда училище торжественным маршем проходило по улицам Оренбурга. На площади Юрий заметил Валю, и Валя узнала его в рядах. Она улыбнулась и помахала ему рукой. А на следующий день они встретились и весь праздник провели вместе. Пожалуй, это были самые приятные дни за все последние годы. Тепло близких людей согревало Юрия. В те дни он почувствовал, что, наверное, теперь они всю жизнь будут вместе…

Дома, в Гжатске, во время отпуска он сказал матери, что думает жениться.

В Оренбург Юрий возвратился почти на неделю раньше срока. Валя без объяснений поняла, почему он так быстро приехал.

Если не считать перемен в его личной жизни, то самым примечательным и памятным событием было знакомство с новой техникой, а затем и полеты на МИГах.

Новые истребители казались Юрию верхом совершенства.

Материальную часть, а проще говоря — новую технику, Гагарин всегда усваивал быстро. И на этот раз машина настолько заинтересовала его, что раньше многих товарищей он не хуже механика знал реактивный двигатель: и компрессор, и камеры, и свечи, и форсунки, и газовую турбину. Наверное, если бы это понадобилось, Юрий собственноручно сумел бы собрать их и разобрать, даже если бы его разбудили среди ночи.

Но вот первый вылет. Юрий все делает по наставлению. Правая рука на ручке. Левая на секторах газа. Ноги — на педалях. Запел «пускач» — пусковой моторчик, а затем взревели двигатели. Вот тут-то и выяснилось, что МИГи гораздо сложнее в полете, чем это могло показаться с первого взгляда. Большая скорость предъявляла к пилоту совершенно новые требования.

Быстрые, легкие, маневренные, эти самолеты заставляли пилота работать интенсивно и напряженно. Не так просто было на них вести стрельбы и делать фигуры высшего пилотажа, даже взлетать и тем более приземляться.

В одном из полетов ведущим был Гагарин, а в задней кабине «спарки» сидел капитан Колосов.

Юрий уверенно поднял машину в воздух, хорошо выполнил полетное задание, но посадил машину неважно.

— Плохо, сержант! Посадку провели с высоким профилем, — коротко сказал капитан, хотя в душе он был доволен тем, как Юрий выполнял все фигуры и маневры. Да и маршрут он построил правильно.

Юрий помрачнел: он сам чувствовал, что посадил машину неважно. Но он не совсем ясно знал, что именно нужно сделать, чтобы получилось, как надо. Юрий внимательно расспросил инструктора. Потом долго беседовал с командиром звена и работал на тренажере. К нему подошли летчики.

— Что ты, Гагарин, тут возишься? Разобрался в теории — значит, в следующем полете все будет нормально. Пойдем-ка перекинемся в баскет…

— Нет, ребята, сейчас никак не могу. Плохо чувствую машину. А зря летать тоже не хочется, попусту керосин жечь…

Юрий очень хотел быть уверенным, что он действительно понял свою ошибку и знает, как ее исправить. Он во всем любил ясность. И никогда не хотел отставать от других — другие могут, значит, сможет и он! И, возможно, даже лучше, чем они!

Но в общем-то таких горьких минут было немного. Юрий хорошо усваивал теорию, быстро схватывал главное на практике. И на классных занятиях и во время полетов он шел одним из первых. Это в значительной степениобъяснялось тем, что теперь он ощущал какое-то внутреннее равновесие, какую-то уверенность в себе, он определил это словом «стабильность».

Только однажды сплоховал Юра, переоценил свои знания и получил тройку по теории двигателя. Он вышел и грустно пошутил: «Срезал меня Резников!» Но было но до шуток: первая тройка в жизни! Через пять дней он пересдал предмет, и в зачетке появилась пятерка. А нужно заметить, что обычно после второго «захода» высший балл не ставили. Но Юра отвечал действительно отлично, и тут даже строгий преподаватель Резников не мог иначе оценить его знания.

Учеба шла в основном гладко. Однако жизнь ставила перед ним все новые проблемы. Конечно, пока они не могли помышлять о женитьбе. Валя терпеливо ждала, когда он окончит училище. Но Юрий знал, что и тогда ей еще придется много раз ждать. Ждать, пока он устроится на новом месте службы, ждать его из командировок, ждать из полетов. Такая уж доля жены летчика — всегда ждать.

9 марта, в день его рождения, Валя подарила ему две свои фотографии: на одной она была снята в его любимом нарядном платье, на другой — в белом халате. Этот белый халат тоже очень много значил для них — Валя определила свой новый путь и начала учиться в медицинском училище. На обороте одной из фотографий она написала:

«Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание — это большое искусство. Храни это чувство для самой счастливой минуты. 9 марта 1957 года. Валя».

Учеба шла своим чередом, но теперь на смену теоретическим занятиям пришел плотный график полетов.

В этой нелегкой работе Юрий постигал смысл краткой формулы трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина: «Высота — скорость — маневр — огонь». Теперь Юрий особенно много времени проводил на аэродроме, осваивая сложный пилотаж, оттачивая свой летный почерк.

4

В октябре 1957 г., когда приближались выпускные экзамены, случилось событие, которое они, военные летчики, могли по-настоящему оценить во всем его грандиозном значении. Страна Советов запустила первый искусственный спутник Земли.

Вернувшись с аэродрома, курсанты сгрудились у приемника в Ленинской комнате. Эфир гремел музыкой и был наполнен сообщениями со всех концов мира. Человечество взволнованно обсуждало выдающуюся победу советской науки.

В тот вечер, 4 октября, долго говорили о космосе, даже рисовали воображаемую конструкцию космического корабля с астронавтами на борту. Юрий тоже нарисовал корабль таким, каким тот ему представлялся. Это было что-то похожее на крылатый снаряд. Теперь Гагарину было ясно, что полет человека в космос — дело недалекого будущего.

За первым «запуском» последовал второй. Правда, за делами Юрий вскоре забыл обо всем этом. Жизнь требовала иных Забот, допустим, как рассадить за праздничным столом всех гостей. Свадьба — дело серьезное.

В эти же ноябрьские дни 1957 г. Юрий стал офицером.

В личном деле Гагарина, хранящемся в Оренбургском высшем военно-авиационном училище, подшита короткая, но выразительная характеристика:

«Летал на самолетах ЯК-18 и МИГ-15-бис. Имеет 586 посадок, налетал 116 часов 41 минуту. Летать любит, летает смело и уверенно… Училище кончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии и Советской Родине предан. Достоин выпуска из училища летчиков истребительной авиации с присвоением звания лейтенанта».

Теперь они жили в квартире Вали. Жили недолго, до тех пор, пока Юрий не получил назначения. Назначение было на Север.

Юрий прочитал эти немудреные стихи в стенгазете и, хотя не запомнил их до конца, задумался. Теперь, кажется, ему действительно нужно было трудное дело. Всю жизнь он проламывался сквозь невидимую стену каждодневных преград, а сейчас, когда он полон сил, когда у него есть военная специальность, когда он определил и свою личную жизнь, что же ему: остановиться, искать тепленького местечка, хотя бы здесь, в Оренбурге?

Вот ему предлагают остаться в училище летчиком-инструктором. «Твердое положение, подходящий оклад, верный «налет» часов, внеочередное звание…» Но чему он может научить новичков, когда он сам еще толком не видел неба, не знает жизни? Какое моральное право имеет он учить людей, если ему самому еще надо поучиться, и не на стационарном, а на полевом аэродроме, не в «тепличных», а в боевых условиях настоящего истребительного полка?

Он сказал, что подумает. А что тут, собственно, думать? Ребята просятся на Север. Что же, они будут, как говорится, «хлебать полной ложкой полковые щи», а он тут будет обучать молодых? Тех, кто всего лишь, может, на год-два моложе его? А они, между прочим, как-нибудь спросят: «А на вашем счету сколько сбитых самолетов, товарищ инструктор?..»

Нет, Гагарин, рано еще становиться на «мертвый» адмиральский якорь, надо еще поплавать, землю посмотреть, себя попытать, узнать, что ты есть за человек в настоящих условиях. А что касается самолетов, то можете не сомневаться, товарищ курсант, — младший лейтенант Гагарин, когда понадобится, сумеет вовремя нажать гашетку и дать огонь «по носу»! Можете не сомневаться.

Юрий шел домой, и этот мысленный монолог, обращенный то к офицеру из отдела кадров, то к неизвестному курсанту, был, собственно, его размышлениями о жизни. И очень хорошо — пусть будет Север: в Арктике всегда трудно. Там мы и проверим, что ты есть за человек, дорогой товарищ Юрий Гагарин. Одним словом, с начальством все ясно, но вот как сказать Вале? Конечно, Вале можно сказать просто, одним словом: «Приказ!». Приказ есть приказ. Но нет, все же с ней придется поговорить. А что ей сказать? Ведь брать ее с собой сейчас он не может — не знает ни тамошних условий, ни места службы. А главное — не бросать же ей из-за него учебу!.. Черт его знает, как ей объяснить.

— Что такой хмурый? — спросила Валя, как только Юрий переступил порог. Она всегда мгновенно угадывала его смятенное состояние, даже когда он улыбался.

— Я не хмурый, я задумчивый, — пошутил Юрий, снимая шинель.

— О чем же ты задумался, детина? — нарочито торжественным тоном, каким иногда дети читают стихи, спросила Валя и невольно рассмеялась.

— Ладно, садись-ка ужинать, а потом расскажешь. Пельмени! — важно объявила она и пошла на кухню.

С пельменями он расправился мгновенно. Валя ни о чем не спрашивала. Она знала: придет черед, и муж сам все расскажет. Так оно и вышло. Медленно выпив чай и отодвинув пустой стакан, Юрий начал этот тяжелый для него разговор.

— Понимаешь, сегодня вызывают меня в кадры. Ну тот товарищ, ты его видела. И начинает он разговор. Предлагает, чтобы я остался в училище работать инструктором. А какой из меня инструктор? Все равно, что солдата из карантина, еще лысенького, послать на самолет командиром корабля дальнего действия. Жизненный опыт нужен! Правильно? Теперь слушай дальше. А, да ладно, — Юрий махнул рукой. — В общем Валька, Юрка и Колька получили направление на Север. Ясно?

На мгновение в ее глазах он заметил тревогу. Но она спокойно спросила:

— Ну и что же?

— Вот и я думаю тоже там немножечко послужить…

— А обо мне ты думаешь?

— Конечно! Ты быстренько кончишь учебу и приедешь ко мне. Тем временем я совью теплое гнездо, будем жить-поживать и добро наживать.

— Ну ладно. Допустим, в этом ты меня убедил, но почему непременно на Север?

— Во-первых, если уж начинать жизнь, то там, где всего труднее, тогда дальше в жизни ничего не будет страшно. Ну, а потом от ребят неохота отрываться. — Он почувствовал, что выбрал не те слова, и понял, что Валя этим воспользуется. Так оно и вышло.

— А от меня охота? — спросила она с обидой.

— Ну что ты такое говоришь!.. — Юрий крепко обнял жену и поцеловал.

Валя сердито его оттолкнула:

— И не подлизывайся! Сам все решил, сам и поезжай! — Но в словах ее уже почти не чувствовалось обиды. Он знал: это она просто так, для острастки.

Юрий решил смягчить удар:

— В общем я на разведочку съезжу и моментально обо всем напишу. И ты тут же ко мне приедешь. Решили?

Конечно, они все решили. И все же ему было неимоверно трудно оставлять то, что совсем недавно он приобрел, — семейное счастье, родного человека. И он знал: Вале, которая практически никуда не уезжала из дому, еще труднее. Но ведь его могли действительно послать куда угодно. Все равно пришлось бы расставаться.

Чтобы как-то перевести разговор на другую тему, Юрий сказал:

— А теперь давай потолкуем насчет Гжатска. Надо бы съездить к старикам, а то обидятся. Скажут: женились — не объявились. Это будет у нас вроде свадебного путешествия.

5

…Вторые сутки шел поезд, все глубже врезаясь в полярную ночь, которую лишь изредка прокалывали золотые звезды дальних огней. За окнами, по углам затянутыми прозрачным переплетением морозного узора, бежали тощие островерхие ели, припорошенные инеем, и сосны, свесившие пушистые ветви к первым сугробам. Порою полосы света, отброшенного вагонными окнами, озаряли низкие изгороди, дома стрелочников и полосатые столбы у переездов, и снова все пропадало в густой темноте. Иногда в длинных желтых отблесках, бегущих по снегам, стелились космы дыма, а чаще — все закрывала ранняя серебристая метель. И только призрачные столбы с провисшими телеграфными проводами были неизменны, как полярная ночь…

Гагарин стоял у открытого купе и смотрел в окно. Давно уже он выпил вечерний чай, но спать не хотелось. Валентин Злобин и Юрий Дергунов играли в подкидного — шахматы им надоели, а Юрий думал. Теперь, когда он отоспался за дорогу и делать было абсолютно нечего, мысли о недавних днях всплывали в сознании и превращались в отчетливые картины. Кажется, только-только решали они с Валюшей, как им лучше ехать в Гжатск, какие кому везти подарки, как еще раз отпраздновать свадьбу… И вот уже позади и Гжатск, и свадьба, и Москва…

Юрий хорошо помнит, как он водил Валю по столице. И осенний большой город впервые открывался ей во всем своем величии и неповторимом своеобразии. Они поехали на Красную площадь, прошлись по улице Горького, погуляли на Пушкинской площади, дошли по бульвару до Арбата, покатались на метро. Валю все удивляло, и она не могла скрыть от Юрия своего восхищения. Временами она шарахалась от потока автомобилей, и Юрий, который чувствовал себя бывалым москвичом, крепко придерживал ее за локоть. Они пообедали в полупустом кафе «Отдых» и снова пошли гулять по городу.

И улицы, и магазины, и бульвары столицы — все было необычным для Вали. Она очень устала и была немного грустная и какая-то взъерошенная, словно испуганный котенок, попавший в большой лес. Грусть ее была понятна: в сумочке уже лежал обратный билет в Оренбург. Раньше дома она не могла себе представить тех огромных расстояний, какие будут их разделять. И вот поезд несколько суток бежал через дни и ночи только до Москвы, а затем еще много-много сотен километров Юра, ее Юрок, будет ехать один куда-то на этот немыслимо дальний Север! Теперь Валя сама увидела, как это далеко и по-настоящему глубоко ощущала горечь приближающейся разлуки. Юрий чувствовал это и старался, как мог, отвлечь ее от печальных дум. Временами это удавалось, но потом грусть опять брала свое.

Валин поезд уходил вечером, и весь день они были вдвоем. Два человека в огромном городе, в котором, видимо, никому не было дела до их разлук и печалей.

Над ними было молочно-мглистое, отдающее голубизной небо. И воздух, пронизанный неярким осенним светом, казался огромным прозрачным кристаллом, в который вплавлен город.

Мягко светило холодное солнце, озаряя просторные чистые улицы, старые липы с круглыми, полуголыми кронами, одетыми в золото, и еще зеленеющие тополя.

Очень редко едва заметный ветер с шелестом перевертывал в аллеях скверов сухие, хрустящие листья. Осень невольно действовала на обоих бодряще и как-то освежающе, но она же предвещала обоим наступление зимы — близкий холод.

Потом там, на Казанском вокзале, Валя куталась в свое легкое пальтишко, когда Юрий поехал ее проводить. Они говорили какие-то ничего не значащие слова — все уже давно было высказано прямо и ясно. Оба они не сомневались друг в друге, оба верили, что скоро будут вместе, оба знали, что в общем-то все будет хорошо. И все-таки, когда он за несколько минут до отхода ее поезда в неловком молчании сидел у нее в купе, Валя не выдержала и всплакнула. Юрий очень не любил, когда жена плачет: в эти минуты он испытывал к ней чувство жалости. Валя сразу становилась какой-то беспомощной и беззащитной. Как мог, он пожалел ее и успокоил. Ему тоже было как-то не по себе, и он даже готов был почувствовать себя немного виноватым за те огорчения, которые ей доставил. А она его ни разу ни в чем не упрекнула!..

И снова теплая волна нежности сжала ему сердце — который раз за эти последние дни! Он никогда не подозревал, что способен испытывать подобные ощущения. И вот разлука с Валей неожиданно вызвала у него эти новые чувства… «Ну что же, это очень даже хорошо, — думал Юрий, — значит, мы здорово любим друг друга!»

…Поезд сбавил ход и, дрогнув, остановился.

— Станция Полярный Круг. Стоянка три минуты, — объявил проводник.

— Пойдем, глянем! — Валентин тронул его за плечо.

— А чего глядеть — одни вагоны с обеих сторон. — Юрию не хотелось выходить. Не хотелось отвлекаться от своих дум.

Поезд тронулся, и опять за окном поплыл тот же однообразный, чуть всхолмленный пейзаж. Только теперь чаще были видны заснеженные черные скалы, вплотную подступавшие к полотну.

Как всегда бывает в дороге — это еще подметил Л. Толстой, — первую половину пути думаешь о прошлом, вторую — о будущем. Постепенно мысли о будущей службе вытеснили воспоминания о Москве, и Юрий стал представлять себе, как может выглядеть военный городок, куда они ехали… Был уже первый час ночи. Ребята умылись и улеглись спать. Юрий тоже решил, что пора подремать. Он еще долго ворочался на тонком железнодорожном тюфячке, но незаметно для себя уснул, натянув на голову одеяло.

Проснулись они поздно, около десяти. Но за окном по-прежнему была ночь. Удивительно: круглые сутки сплошная ночь! Этого раньше он никак не мог себе представить. А как же летать ночью? Ведь никто из них еще ни разу не совершал ночных полетов. Придется снова учиться! Ничего не поделаешь. Все когда-нибудь приходится начинать в первый раз.

*

…В штабе их с интересом расспрашивали о Москве, затем направили в гостиницу. А утром, получив назначение, они двинулись в свою часть.

Зеленый потрепанный автобус, неистово встряхивая пассажиров на ухабах, то петлял по горной дороге, то опускался в долину. В машине было холодно, и все здорово промерзли. Завернувшись в шинель, Юрий дремал, изредка просыпаясь от сильных толчков. Обычно в дороге он спал плохо, но на этот раз — то ли от холода, то ли от многочисленных волнений последних дней — он уснул.

В гарнизоне его ждал сюрприз: в гостинице оказалось много офицеров из Оренбурга. И хотя новички приехали на полночь, товарищи ждали своих. Кто-то заварил крепкого полярного чаю, кто-то под шумок притащил спирту, и горячий дружеский разговор потек бурным потоком. В этом разговоре перемешалось все: и воспоминания о прошлом, и мысли о гарнизонной жизни. И порою, словно рыбешка на солнце, в этом весеннем половодье слов сверкала шутка. «Старожилы» моментально ввели их в курс всех дел и событий, заочно познакомили с обстановкой, с начальниками, с местными условиями.

Разбредясь по своим комнатам, заснули только под утро.

Разбирая вещи, Юрий поставил на стол портрет в простой рамке и, улыбнувшись, спросил товарищей:

— Никто не против, если с нами будет женщина?

— Невеста? — спросил его новый сосед Салигджан Байбеков.

— Бери выше — жена!

— Ну, раз так, пускай живет, конечно. А где же она сама?

— Кончает учебу и скоро приедет.

После завтрака молодые офицеры представились командиру части, а потом отправились в третью эскадрилью. Доро́гой Юрий вспомнил слова Антуана де Сент-Экзюпери, когда-то поразившие его своей убедительной, почти лозунговой ясностью и навсегда засевшие в памяти: «Бури, туман, снег — конечно, все это будет тебе докучать. Думай тогда о тех, кто испытал это до тебя, и говори себе: если справились другие, справлюсь и я». Отважный французский пилот и писатель словно стоял у него за спиной. Юрий даже попытался представить его себе — высокого, худощавого, веселого…

Поземка гуляла по темным улицам военного городка, ветер, посвистывая, заметал свежие следы…

6

…Стоял январь. Бушевали метели. Трещали морозы. А Юрий вместе с другими молодыми офицерами нес службу. Дежурства, учеба, стрельбы…

А в марте, когда солнце несколько часов стало держаться на небе, начались полеты. В третий раз — все с самого начала: сперва «вывозные» полеты, затем «провозные» и лишь после этого — самостоятельные. Молодых офицеров учили работать в особых полярных условиях: тут, на Севере, летать было намного сложнее, чем раньше.

Накануне первых вылетов командир звена Леонид Данилович Васильев просмотрел документы Гагарина.

— «Летает смело и уверенно…» — прочитал он и усмехнулся. — Посмотрим, посмотрим…

Васильев видел на своем веку немало молодых офицеров и имел некоторые основания для скептических оценок: Север — строгий экзаменатор.

…Его первый трудный полет был отмечен в боевом листке:

«Сегодня лейтенант Юрий Гагарин в сложных метеорологических условиях совершил первый самостоятельный полет на реактивном самолете…»

Ребята засняли момент его возвращения из самостоятельного полета, когда командир эскадрильи майор Решетов и секретарь парторганизации капитан Росляков поздравляли Гагарина с первым успехом. Эту фотокарточку Юрий тут же послал Вале: пусть ей будет приятно, пусть его радость станет и ее радостью.

Ночные учебные тревоги и напряженные занятия, новая техника и подготовка к полетам — все это требовало сил, выдержки, навыка.

Да, оказывается, даже после двух лет учебы не такое простое дело с одного захода обстрелять цель. Объективная лента кинофотопулемета неизменно фиксировала все его промахи и ошибки. И Юрий вновь садился за учебники…

*

А вскоре произошло событие, которое едва не стоило Гагарину жизни. Был обычный летный день. Юрий шел в дальний маршрут для отработки полета по приборам. Он выполнил задание и тут только заметил, что видимость резко упала, словно мгла окутала все вокруг. Смазались и стали едва различимы уже знакомые очертания берега, фиордов и островов. «Видать, навалился циклон», — мелькнула мысль. Юрий позвал аэродром.

Земля ответила:

— Погода пока есть, но у нас на «Сосне» видимость пропала, возвращайтесь домой. Сообщите запас горючего. Прием.

Это означало, что видимость на основном аэродроме плохая, но еще есть, а на запасную площадку, которая была ближе, приземлиться уже нельзя.

Тут же Юрий услышал в шлемофоне встревоженный голос руководителя полетов:

— «Кедр», немедленно возвращайтесь. «Сосна» закрыта. Подтвердите получение приказа. Сообщите запас горючего!

Юрий посмотрел на прибор. Зеленая светящаяся стрелка приближалась к красной черте. Двигатель заглатывал остатки горючего. Юрий не заметил, что затянул с одним упражнением. Немного не рассчитал…

— «Сосна»! Я — «Кедр»! Есть немедленно возвращаться домой! Горючего в обрез. Сообщите скорость и направление ветра, сообщите видимость! Прием.

Юрий уже развернул машину и лег на обратный путь. Высотомер показывал три тысячи метров. Юрий взял ручку на себя. Машина начала медленно карабкаться вверх.

Теперь главное — курс. Внизу скалы. Они изредка видны в просветах облаков. Знакомые очертания. Юрий взглянул на карту и мысленно сделал расчет. Кажется, выбран самый прямой маршрут.

Земля помогала ему. Все остальные машины уже вернулись, и руководитель полетов — опытный воздушный ас — теперь непрерывно вел только его самолет. Он сообщил скорость и направление ветра, спросил о режиме двигателей, сказал, что нужно делать.

Стрелка прибора остановилась в нескольких миллиметрах от красной черты. Юрий шел по радиоприводу и чувствовал, что под ним уже аэродром. Но вокруг был сплошной мрак.

— «Кедр», вы правильно зашли на полосу! Почему снова набрали высоту? Рассчитайте еще раз посадку. Спокойно.

— Я не видел полосы. Захожу еще раз! — Юрий круто развернулся и снова пошел на посадку. Баки почти пустые. Выпущены шасси.

Нет, он не видел ни красных огней «подхода», ни зеленых огней «входных ворот». Только слабые голубоватые пятна прожекторов упирались во мрак. Но вот в разрыве снежной мглы мелькнуло серое полотнище полосы и едва заметные бусинки огней вдоль нее. Юрий резко убрал газ и круто пошел вниз.

Привычный толчок обрадовал его. Есть земля! Но самолет косо вышел на полосу. Последним напряжением воли Юрий чуть довернул машину. Все.

Он выключил зажигание. Самолет еще несколько секунд бежал по бетону, а затем начал притормаживать. Когда машина встала, Юрий взглянул на указатель горючего. Стрелка стояла на нуле за красной чертой…

Юрий расстегнул куртку и носовым платком вытер лоб. Видно, не зря говорят, что в таких полетах у пилота сгорает кусочек сердца.

Командир эскадрильи, командир звена и руководитель полетов вышли на поле.

Теперь, когда все уже было позади, к Юрию вернулось обычное расположение духа. Он чувствовал себя весело возбужденным, только колени немного подрагивали, то ли от усталости, то ли от перенесенного напряжения.

Руководитель полетов крепко пожал Юрию руку.

— Молодец! Быстро сориентировался. И действовал смело. А смелым сопутствует удача.

Медленно перебирая унтами, Юрий шел к автобусу. Он чувствовал, как всем его телом овладевает слабость.

Через несколько дней он писал Вале об этом полете:

«Летать приходится в разных условиях. Иногда бывает трудновато. Но в общем интересно. Начальство хвалит».

Все эти первые месяцы он жил надеждой увидеть Валю. Но жена приехала в гарнизон только в начале августа. У нее уже был диплом фельдшера-лаборанта. Теперь из холостяцкой гостиницы Юрию пришлось переселиться в комнатушку знакомой учительницы, которая на время отпуска охотно уступила ее молодоженам. А позже Гагариным дали отдельную комнату.

Комната была небольшая, но что еще нужно, когда есть свой дом, когда рядом родной человек и много друзой! Гагарины особенно подружились с семьей заместителя командира эскадрильи Бориса Федоровича Вдовина, поэта, человека, романтически влюбленного в жизнь. Борис сочинял стихи и частушки, а Юрий вместе с друзьями исполнял в хоре песни и припевки на его слова. В доме у Вдовиных было много книг. Юрий часто брал то одну, то другую. Сборники стихов, рассказы и повести военных писателей, книги иностранных авторов.

Часто вечерами, вернувшись с аэродрома, напилив и наколов дров, Юрий читал Вале вслух, стараясь хоть немного отвлечь ее от непривычной обстановки гарнизонной жизни.

В печке весело поют и потрескивают дрова, отбрасывая на пол розовые, колеблющиеся отсветы. Валя вытирает посуду, а Юрий читает. Звонкий голос его звучит то приглушенно-нежно, то патетически-взволнованно:

«…Русь! Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далека, тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными, высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в печной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные, ясные небеса. Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?»

Валя, неожиданно потрясенная взволнованным голосом Юрия, а еще больше — пленительными гоголевскими строками, тихо присела на край кушетки, опустив на колени полотенце. А Юрий продолжал:

«Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне?.. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, не в тебе ли родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»

— Действительно, как же сильно написано!.. — тихо говорит Юрий, положив книгу. — Интересно, что бы он сказал сегодня, поглядев на нашу Родину?

— «Эх, тройка, птица-тройка!..» — помнишь? — Вале никак не хочется оставаться в стороне от этого литературного разговора. — «И постораниваются, дают ей дорогу другие народы и государства…» Вот тебе и сегодняшний день.

*

Осенью Юрий поступил в университет марксизма-ленинизма.

Шло время, и постепенно этот край с молодыми сосенками и тонкими березками, с искристым снегом на гранитных скалах и говорливыми прозрачными речушками, с бескрайним хмурым морем и обомшелыми валунами стал ему близок и дорог.

Юрий щедро отдает работе свою энергию и свою душу.

…Валя медленно привыкала к Северу, к жизни в полку. Если бы не жена Вдовина, то еще неизвестно, как перенесла бы она ту хмурую зиму, когда ночной, настороженный мрак разрывают гулкие громы авиационных турбин, очереди дальних учебных стрельб, предчувствие опасностей, которые, как ей казалось, постоянно грозят Юре. Но Мария Савельевна Вдовина, к которой Валя привязалась, как дочка, быстро научила ее умению терпеливо ждать, мужественно переносить неизбежные тяготы, распознавать в воздухе самолеты эскадрильи.

Обычно после полетов летчики уезжали с аэродрома, оставляя машины на попечение техников. Юрий чаще всего не спешил покинуть стоянку. Он старательно осматривал самолет («самому летать!»), охотно помогал друзьям. Как-то техник старший лейтенант Паутов обнаружил течь в узлах гидроусилителя элеронов. Самолет был не гагаринский, но Юрий, хоть и устал от полетов, остался, чтобы помочь товарищам. Вместе с Паутовым и Бузановым он разобрал агрегаты, отладил их и, только убедившись в полной исправности узлов, поздно ночью уехал с поля.

В дни, предшествовавшие XXI съезду партии, он особенно ясно сознает, что ему пора стать коммунистом.

Три боевых товарища, три офицера дели ему рекомендации для вступления кандидатом в члены КПСС…

А газеты и радио все чаще и чаще приносят известия о запусках советских спутников и ракет, о замечательных достижениях советских ученых.

Весна принесла в дом Гагариных большую, чуть тревожную радость: в апреле Валя родила дочку. Назвали ее Леночкой. Теперь жизнь Юрия стала еще беспокойней и сложнее. Прибавилось домашних дел, которыми раньше он занимался мало.

*

А напряженные будни боевого истребительного полка шли своим чередом. Но теперь в эти трудные будни уверенно входило новое, еще непривычное слово — «космос». В сентябре 1959 года к Луне умчалась советская космическая ракета с вымпелом Страны Советов. В «Боевом листке» эскадрильи, который редактировал Гагарин, появилась заметка: «Советские люди покоряют космос». В ней, в частности, говорилось:

«Придет время, и наши космонавты привезут с Луны на Землю образцы тамошней породы».

Теперь Юрий, уже успевший прочитать немало «космической» литературы, был твердо уверен, что это время очень близко. В те дни, когда все говорили о «лунной» ракете, и родилась у него мысль, в первые минуты казавшаяся дерзкой и неосуществимой. Он решил попытать счастья в новом деле. Не честолюбие, а горячий, неуемный интерес к новому породил ее и затем укрепил настолько, что она стала походить на навязчивую идею. А тут еще в газетах начали публиковать заявления людей, просивших послать их в космос. «Уж кому-кому, а военному летчику, человеку молодому, знающему современную технику, и карты в руки», — думал Юрий. Но он долго не решался, точнее — не знал, как это сделать…

Однажды вечером, тщательно все обдумав и взвесив, на листке бумаги, вырванном из общей тетради в клетку, Юрий написал четким некрупным ученическим почерком:

«Командиру части…

Рапорт.

В связи с расширяющимися космическими исследованиями, которые проводятся в Советском Союзе, могут понадобиться люди для первых полетов в космос. Прошу учесть мое горячее желание и, если будет возможность, направить меня для специальной подготовки. Ю. Гагарин».

7

Юрий меньше всего надеялся, что его рапорт достигнет цели, ибо знал, что таких желающих — тысячи. И был немало удивлен, когда его вызвали…

В штабе ему сказали, что, возможно, если позволит здоровье, его пошлют осваивать новейшую технику, такую, на которой летают за атмосферой. И вручили направление на медицинскую комиссию. «Это нам не привыкать, — думал, посмеиваясь, Гагарин. — Махали мы комиссии каждый год, махнем и эту!»

Вместе с Юрием на комиссию приехали молодые офицеры из других частей. Все на вид крепкие, здоровые, и все еще толком не знали, для чего их направили на медосмотр.

В первом же кабинете госпиталя, куда Юрий приехал, он понял, что это совсем не такая комиссия, какие ему приходилось проходить раньше. Врач-окулист был придирчив, как прокурор. Он заставлял читать таблицу, мелко исписанную бессвязными фразами и буквами, от начала до конца с разного расстояния, по очереди то одним, то другим глазом, затем проверял способность различать цвета, затем внимательно рассматривал глазное яблоко и глазное дно… Это повторялось семь раз подряд.

Затем такие же испытания начинались у терапевта, у хирурга, у отоларинголога, у невропатолога, у зубного врача…

До этого Юрий даже не подозревал, что медицина располагает столь мощным арсеналом исследовательских приборов и аппаратов. Рентгеновская установка и магнитофон, кардиограф и сложные многоцветные таблицы были простейшими средствами в том лабиринте медицинской техники, через который незнакомые врачи проводили своих пациентов.

Из кабинетов ребята сыпались, как горох, и на повторные осмотры попадали единицы. Одним словом, после недельных хождений по врачам он один благополучно миновал все испытания и с нелегким сердцем вернулся в полк, с нелегким потому, что на прощание полный симпатичный доктор, с высоким лбом, русыми волосами и голубыми глазами, то ли шутя, то ли серьезно посоветовал запастись мужеством и ждать вызова на другую, еще более «свирепую» комиссию.

Когда Валя начала его расспрашивать, он ответил, что ездил принимать новые турбины…

И вновь потянулись привычные дни службы. Стрельбы, полеты, занятия, дежурства. Когда появлялась свободная минута, Юрий вспоминал обещание симпатичного доктора. Вспоминал со смешанным чувством иронии и беспокойства. В конце концов Гагарин решил, что о нем забыли, а может, просто нашли что-нибудь не то в его документах.

И как раз в этот момент в штаб пришла новая бумага. Лейтенанта Гагарина вызывали в Москву. Теперь уже Юрий понял зачем. Он понял и другое: вероятно, все это время подобные комиссии работали в разных концах страны, отбирая и проверяя кандидатов в космонавты. Действительно, сколько личных дел, летных и медицинских карточек нужно было просмотреть, сколько людей пропустить через многочисленные кабинеты и лаборатории, чтобы отобрать лучших. Значит, верно: наступило то время, о котором Юрий думал еще год назад.

В Москве Юрий без труда нашел научный институт, расположенный в особняке, огороженном легким металлическим забором. Здесь, в институте, он получил направление в госпиталь на всестороннее клиническое исследование, которое проводилось еще дольше и еще тщательнее, чем первое. Здесь были и подробные собеседования, и центрифуга — аппарат, похожий на карусель с длинным коромыслом, на конце которого было укреплено кресло, вроде летного. Здесь были и барокамеры, и вибростенды, и многое другое, с чем раньше Юрию ни разу не приходилось встречаться. Юрий волновался: теперь-то ему непременно хотелось остаться в числе космонавтов. Уж очень интересным и заманчивым было то, что он успел узнать, понять и увидеть.

— В общем, с медицинской точки зрения, стратосфера для вас не предел, ребята. Вы будете летать значительно выше, — в конце концов сказал им один из врачей.

Но окончательный отбор еще продолжался. За это время летчики успели немного познакомиться, хотя, впрочем, особенно подробно разговаривать теперь было некогда. Больше обменивались мнениями относительно того, что их еще ждет впереди…

*

А впереди их ждало совершенно неожиданное. Им сообщили, что их примет главнокомандующий Военно-Воздушными силами СССР Константин Андреевич Вершинин.

Вот тут-то Юрий впервые почувствовал настоящее волнение, впрочем, как и все его новые друзья. Для них, рядовых офицеров, эта встреча была и значительной, и интересной. Но они не знали, как им следует себя вести, как отвечать на вопросы. Они вообще, по существу, еще ничего не знали о том, что их ожидает впереди…

И вот уже автобус остановился на одной из тихих московских улиц, у знакомого им многоэтажного здания с колоннами и большими, светлыми окнами. Лифт медленно ползет вверх. По длинному коридору, устланному ковровыми дорожками, офицеры молча идут вдоль строя одинаковых дверей из полированного желтого дерева и останавливаются у одной, где на черной доске золотыми буквами написано: «Главнокомандующий ВВС К. А. Вершинин». Сопровождающий их офицер открывает дверь, и они попадают в просторную приемную. В приемной — незнакомые офицеры и генералы. Не успел Юрий как следует оглядеться — всех пригласили в кабинет.

Главный маршал авиации, уже немолодой, осанистый седоголовый человек с Золотой звездой, депутатским значком и мощной колодкой орденских планок на кителе, встал из-за письменного стола и пошел им навстречу.

В комнате было много воздуха и света. Яркое солнце ранней весны било через кремовые портьеры, золотыми плитами устилало пол. Солнце придавало кабинету какой-то празднично-нарядный вид. Оно легло живыми бликами на тусклые портретные рамы, ярко расцветило большую географическую карту. Словно сама весна вместе с пилотами вошла в кабинет. Кожаные кресла, такие же стулья и темные панели вдоль стен — все было залито буйным, ликующим светом.

Но Юрий не успел как следует осмотреть кабинет: маршал здоровался за руку с каждым из офицеров и приглашал всех за длинный стол.

— Прошу садиться, товарищи.

Места было много, но присутствующие с трудом разместились в кабинете. Сам Вершинин присел сбоку, словно желая подчеркнуть неофициальный характер встречи.

Когда все стихло, Константин Андреевич начал беседу. Говорил он негромко, по-отечески сердечно. Интересовался главнокомандующий, казалось, самыми незначительными вещами: где, в каких местах служил тот или иной офицер, спрашивал, нет ли среди них товарищей из тех полков, где ему самому доводилось бывать, а когда узнавал, что такие есть, вспоминал командиров частей, толковал о делах житейских, о самых разных вещах, одинаково близких маршалу и лейтенанту.

Летчики сперва робко, а затем все увереннее отвечали на его простые, но очень точные вопросы. Юрий понял, что главкома интересуют не только детали, по которым он, возможно, хочет воссоздать примерную картину полковой жизни молодых офицеров, но в первую очередь — сами офицеры, их образ мыслей, их трудности и заботы.

Говорили откровенно. О технике, об учениях, о случаях из летной жизни.

— Ну что же. Скоро вы будете отдельным подразделением. Подразделением орлят. Ведь верно — орлята! — сердечно, широко улыбнувшись, сказал маршал, обращаясь к одному из генералов с Золотой звездой Героя Советского Союза. Юрий спросил шепотом у своего соседа, не знает ли он этого моложавого невысокого генерал-лейтенанта с живым, симпатичным лицом.

— Генерал Каманин, — также шепотом, не повернув головы, ответил сосед.

За столом, где сидел Вершинин, генералы смеялись. Но Юрий прослушал, отчего они смеялись. Он внимательно всматривался в лицо генерала, который в этот момент уже что-то не спеша рассказывал маршалу. До слуха Юрия долетали лишь отдельные слова:

— …Да, все испытания выдержали отлично… Требования высокие. Медицина отнеслась к ним с пристрастием… — А Юрий думал: «Неужели это тот самый летчик, Николай Каманин, который еще в тридцатые годы одним из первых прокладывал трассы в Арктике?

Так это о нем писал Юлиус Фучик в своей статье «О героях и героизме»! Позже Юрий нашел ее и специально перечитал то место, где говорилось о Каманине. Фучик рассказывал:

«…Летчик Каманин попал именно в такое положение. Кругом туман, а перед ним ледяная гора. Но если бы его в этот момент снимали для кино, то не смогли бы запечатлеть ни ужаса в глазах, ни лихорадочных движений. Его глаза внимательно определяли расстояние до ледяной стены, а рука уверенно сжимала руль высоты. Он скорее походил на водителя такси, который по желанию пассажира сворачивает то вправо, то влево, чем на героя. А если бы он соответствовал распространенным представлениям о герое, то есть поступал бы совершенно не так, как на самом деле он поступал, то, возможно, он стал бы героем, но посмертно. И если бы пассажиры позволяли себе какие-нибудь кинематографические сцены ужаса и вместо того, чтобы спокойно сидеть, нарушали бы равновесие самолета, им бы не представился случай с удовлетворением констатировать, что все обошлось хорошо».

Фучик в этой статье противопоставляет советского пилота американским представлениям о героизме и героях капиталистического мира…

Юрий с особенным интересом рассматривал Каманина. Ведь о его смелых полетах во время войны им, курсантам, рассказывал однополчанин отважного генерала, начальник Саратовского аэроклуба Герой Советского Союза Г. К. Денисенко.

И вот теперь по некоторым вопросам и замечаниям маршала и по четким ответам генерал-лейтенанта Юрий почувствовал, что Николай Петрович Каманин — это один из тех, кому они должны будут отныне вверить свою судьбу. Что же, это в высшей степени приятно! Генерал производил впечатление хотя и сдержанного, но обаятельного, тонкого и культурного человека. Было ясно, что у него можно многому поучиться.

Беседа заканчивалась. Маршал поднялся с кресла и, обдумывая фразы, медленно зашагал вдоль стола. Он говорил:

— Одним словом, вам, дорогие товарищи, вероятно, уже известно, что вы отобраны и будете готовиться для полетов в космос. Отличная техника для вас у нас уже есть. Пришло время серьезно готовить людей. Вот у меня на столе лежат документы, касающиеся вашей будущей подготовки. Здесь много интересного, нового для вас, но много и трудного. Дело это необычное, и вам придется часто идти целиной, непроторенными путями, как говорили древние, «через тернии к звездам». Поэтому успех первых полетов в космическое пространство будет во многом зависеть от вас, от вашей воли, целеустремленности, от ваших боевых и моральных качеств. Надо полагать, что все вы хорошие летчики, а стало быть, сможете стать и отличными космонавтами. Позвольте мне на это надеяться.

Константин Андреевич сел за стол и мельком заглянул в раскрытый блокнот.

— Вот вчера в Центральном Комитете партии члены Президиума интересовались состоянием всех наших дел. Был очень обстоятельный разговор. При этом было подчеркнуто, что партия и правительство придают космическим исследованиям первостепенное значение, поскольку у нашей страны есть все возможности, чтобы поставить их на широкую научную ногу.

Американцы на весь мир раззвонили о своем проекте «Меркурий». Я думаю, что если бы у них была та техника, которая есть у нас, а у нас, допустим, ее бы не было, то они шумели бы о своих проектах поменьше…

Маршал улыбнулся.

— Но сейчас мы их намного обогнали в области создания мощных ракет и ускорителей, ну и в ряде других областей, непосредственно дающих техническую возможность уже в самое ближайшее время послать в космос тяжелый корабль-спутник с серьезной научной программой.

Мы должны полностью использовать все наши возможности.

Поэтому в Центральном Комитете просили передать вам, что Родина, партия очень надеются на вас. И хотелось, чтобы вы в своей новой работе были на высоте положения. Дело это добровольное, и коль скоро вы вызвались лететь в космос, то постарайтесь приложить все силы, знания, всю молодую энергию, чтобы в намеченные сроки отлично подготовить себя к таким полетам.

Мне очень приятно, что первыми космонавтами станете вы — питомцы наших славных Военно-Воздушных Сил, и я надеюсь, что вы будете достойны того огромного доверия, которое оказали вам наша партия и правительство.

Разрешите сердечно пожелать вам успехов в этом большом, государственно важном деле и поздравить с началом новой и, я думаю, очень увлекательной работы.

Маршал поднялся из-за стола. Все встали. Константин Андреевич обошел офицеров и вновь крепко пожал руку каждому. А потом обнял двоих ближайших за плечи и проводил всех до самых дверей.

Будущие космонавты были взволнованы и небывалым приемом, и искренней сердечностью этого большого человека, и — главное — тем, что они сейчас услышали. Юрий подумал, что предчувствия, как всегда, не обманули его: встреча эта была действительно очень значительной и важной.

Юрий снова сказал себе: теперь лучшим ответом на внимание и заботу Родины будет отличная учеба и добросовестная служба. По дороге в гостиницу все сначала молчали, обдумывая услышанное, а потом начали живо обсуждать подробности, делиться впечатлениями и строить планы…

Главное, что они все, кажется, с первых же дней поняли то, что космонавт — прежде всего человекбольшой идеи. Эгоисту, себялюбцу нечего делать в космосе. Если пилоту кажется, что он идет не на работу, а на подвиг, то он еще не готов к космическому рейсу. Только очень хороший, светлый, сильный духом человек может стать пилотом космического корабля, человек, безгранично преданный делу, понимающий высокий смысл всей своей деятельности!

Если ты готов к этому — лети в космос. Ты там всегда будешь первым. Новой будет машина, новыми будут опасности, новой будет трасса полета. Ты — испытатель и разведчик неведомого. Будь готов ко всему, даже к самому худшему. И, несмотря ни на что, выполни задание, ибо ты не можешь его не выполнить: ведь ты пошел на него по зову сердца, по мандату долга! Там, в полете, как на передовой: весь мир сразу увидит, чего ты стоишь! Весь мир будет перед тобой преклоняться, если ты окажешься настоящим человеком. Но хвастать героизмом тебе не придется — придется работать, делать трудную и опасную работу. Ты будешь один на один с мирозданием, с вечностью, со Вселенной. Если ты ко всему этому готов, иди работай!

Так примерно им говорили при отборе. Примерно так Юрий размышлял теперь.

А назавтра после приема у маршала все они разлетелись и разъехались по своим гарнизонам, чтобы вскоре снова встретиться уже на новом месте службы.

8

Юрий возвратился в часть 9 марта. Надо же было такому случиться, чтобы он попал домой как раз в день своего рождения! Но той радостью, которую он привез в сердце, он не мог поделиться ни с кем, даже с Валей: государственная тайна — теперь эти слова определяли содержание его жизни и охраняли от чужих смысл его новой работы.

Но почему-то все чувствовали, что этот день рождения — скорее прощальный вечер. Ах, да, он сказал Вале, что они уедут. Да-да, он, кажется, говорил ей, что его переводят на испытательную работу. Валя, наверное, поделилась этой новостью с подругами. Вот почему за столом столько разговоров о летчиках-испытателях и новых рекордах, которые они поставили.

Среди общего веселья Юрий один, пожалуй, выглядел непривычно серьезным и молчаливым. Он думал о своей новой судьбе, о государственно важном деле, которое ему доверила Родина. Звенели бокалы, ребята «толкали» тосты, читали стихи и пели задушевные северные песни, а Юрий словно откуда-то издалека наблюдал за всем происходящим. Нет, он в общем-то был таким, как и всегда: и пел, и смеялся, и острил, но если бы кто-нибудь пристально понаблюдал за ним, то смог бы отметить новое, озабоченное выражение в его серо-голубых глазах, отпечаток чувства самоконтроля, которое неизмеримо усилилось в нем в дни пребывания в Москве и теперь почти полностью овладело всем его существом.

Но, конечно, никто этого не замечал. Для всех он был все тем же Юркой, Гагарой, человеком, который все отдавал полной мерой, который улыбался, казалось, всем своим существом и со всеми был одинаково прямодушен и ровен, одним словом, таким, каким его знали и любили товарищи по оружию. И только один из гостей, кажется, заметил в нем перемену — Анатолий Росляков. Возможно, он догадывался, куда получил направление кандидат партии лейтенант Гагарин. Юрий почувствовал это по одной невзначай оброненной реплике парторга:

— Есть рекорды и рекорды… Одним словом, Юра, надеемся на тебя. Очередь за тобой. Хотелось бы и о тебе услышать, — тихо и потому как-то особенно задушевно сказал Анатолий. Юрий мгновенно уловил скрытый смысл его слов.

— За мной дело не станет, — так же тихо, с мягкой улыбкой ответил Юрий и поднялся за столом:

— Предлагаю тост за наше войсковое товарищество!

Все дружно выпили, потому что Юрий действительно предложил дельный тост: здесь, на Севере, войсковое товарищество было для них главным. Да и в новой его жизни это, пожалуй, тоже будет едва ли не самым важным.

Кто-то тихо затянул песню:

Гитара вздыхала грустно и доверительно, подпевали ей так искренне, так сердечно, что казалось, песня эта, невесть кем сложенная, звучит, как исповедь. Даже у Вали повлажнели глаза, что с ней случалось очень редко. Юрия эта новая песня тоже растрогала: он хорошо понимал состояние холостяков, «огрубевших» от скитаний. На Севере у жизни свои строгие законы, и хотя люди здесь высокой пробы, они особенно остро чувствуют боль разлуки и, возможно, больше, чем где-нибудь в других местах, ценят настоящую дружбу.

*

….И вот Юрий и Валя в последний раз приехали на берег моря. Над хмурыми волнами, с плеском набегающими на обтесанные прибоем угловатые камни, кружились белые чайки и серые пуночки. Медленно ползли сизые тучи, сливаясь с иссиня-черной у горизонта водой. А выше, рассекая небо, шли самолеты. В просветах холодных облаков, где блекло голубело небо, оставались белые полосы инверсии.

Величавым простором веяло от океана. И хмурые горы, и снег, и вода — все пахло близкой весной. Сыроватый свежий запах всегда волновал Юрия. А сейчас он ощущал в этой весенней поре особое предвестие больших перемен в своей судьбе.

Временами у горизонта посверкивали серебряными бликами волны и, словно раскатистое эхо дальней канонады, бил в скалы грохот реактивных истребителей.

Все это привычное — и гул моторов, и рокот волн, и шелест сосен — Юрию хотелось навсегда оставить в сердце. Он нагнулся и поднял серый, обточенный волнами камешек, посмотрел на него и сунул в карман куртки.

— На память…

Вале можно было этого не объяснять. Она сама успела полюбить этот величавый край, как его любит каждый, кому хоть раз доводилось побывать на Севере.

Еще несколько минут они молча стояли у самой воды, следя за набегающими волнами, которые с ревом накатывались на красновато-черные камни и с шипением отбегали назад, оставляя на сером зернистом песке белое, быстро тающее кружево пены. Потом Юрий нерешительно взял Валю за локоть.

— Пойдем, что ли…

И они медленно побрели, с камня на камень поднимаясь все выше и выше, туда, где их ждал «газик».

От моря они поехали на кладбище, где под скромной пирамидой, увенчанной красной звездочкой, вырезанной из жести, покоился их друг, способный пилот Юра Дергунов, погибший совсем недавно нелепой смертью. Он мчался на мотоцикле по горной дороге и на повороте врезался в самосвал…

Молчаливо постояли они над могилой, обложенной глыбами гранита и обсаженной молодыми пушистыми сосенками. Юрий отошел в сторону, сломил смолистую ветку, ощетинившуюся длинными иглами, и положил на камни, присыпанные выпавшим за ночь снежком. Вместе учились, вместе приехали сюда, и вот эта глупая смерть унесла отличного парня!

Кладбище, суровое полярное кладбище, где под снегом даже трудно было обнаружить иные могилы, навевало грустные мысли. Юрий невольно подумал, что в новой его судьбе вполне возможен такой полет, из которого он не вернется, — ведь им суждено идти неизведанными путями. Но тогда над его могилой не будет ни залпов прощального салюта, ни траурного марша. Лишь горстка людей попрощается с ним где-нибудь на иной далекой планете и передаст на Землю короткое сообщение для Вали и для начальства: «Погиб при исполнении служебных обязанностей…»

Юрий чуть встряхнул головой, как бы прогоняя эти мысли, и, крепко взяв Валю под руку, тихо побрел к машине. Их одинокие следы остались на свежем мокром снегу, который начал медленно падать, затягивая хмурое, низкое небо. Говорить не хотелось — мысли о друге, которого Юрий уже никогда не увидит, владели всем его существом и не давали ни о чем другом думать.

Нужно было торопиться: Вале пора было кормить Аленку, да и сборы еще не окончились, а вечером им вылетать.

Валя немного боялась лететь. Как-то ей уже приходилось летать, и этот полет был отнюдь не самым приятным воспоминанием в ее жизни. Но ничего не поделаешь: приказ есть приказ, а в приказе точно был означен срок его возвращения в Москву. Нужно было торопиться.

Сборы были быстрыми. И вот уже Юрий, плотно прижимая к себе тепло закутанную дочурку, окруженный друзьями, идет к машине.

Прощай, Север! Здравствуй, новая жизнь!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Великий эксперимент завершается. — Позади 40 000 километров. — Во «Взоре» — космическое утро. — «Восток» в клубке огня. — Системы могут отказать, но человек должен выдержать! — Семья окрыленных. — В дальнем степном гарнизоне… — Вибростенд, барокамера и… прыжки через веревочку.

1

Корабль «Восток» заканчивает свой бег по орбите.

Юрий снова выходит в эфир.

— «Заря»! Я — «Кедр»! Настроение бодрое. Продолжаю полет. Нахожусь над Америкой. Внимание. Вижу горизонт Земли. Такой красивый ореол! Сначала радуга от самой поверхности Земли, и вниз такая радуга переходит. Очень красиво. Все шло через правый иллюминатор. Вижу через «Взор», как проходят звезды. Очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Она проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка! Уходит, уходит…

Теперь он старался вести непрерывно свой импровизированный репортаж. Дорога каждая минута. И каждая — приносит новые впечатления.

— Внимание, внимание! Вышел из тени Земли. Через правый иллюминатор и «Взор» видно, как появилось Солнце. Работает Солнечная система ориентации.

Вот сейчас во «Взоре» наблюдаю Землю. Наблюдаю Землю! Пролетаю над морем. Несколько облачностью закрыто.

Полет проходит успешно. Самочувствие отличное. Все системы работают хорошо. Продолжаю полет…

10 часов 15 минут. С земли поступает команда:

— Приготовиться к спуску. Подготовить бортовую аппаратуру к включению ТДУ!

— Есть приготовиться к спуску!

Юрий туже затягивает привязные ремни, закрывает гермошлем, защелкивает на груди замок и ложится в позу готовности. О каждом своем действии, обо всем, что происходит на корабле, пилот докладывает Земле.

Во «Взоре», сразу охватывающем пространство в две тысячи километров, ясно виден южный берег Африки. Густая зелень… Белесые утесы… Серебристая полоса прибоя… Золотая бахрома песков вдоль призрачной, словно маслянистой лазури океана… Где-то далеко внизу, под несущимся в Бесконечности кораблем, — легкими серовато-белыми хлопьями плывут облака, просвеченные солнцем.

Юрий сверяется с графиком полета, глядит в иллюминаторы, на глобус, на приборы. Прошло немногим более часа, а «Восток» почти обогнул планету. Эта мысль кажется пилоту ошеломляюще нереальной, будто все, что он сейчас видит и чувствует, происходит на стенде-тренажере.

Но перед ним справа вверху на табло горит, посверкивая, желтая строка «Ориентация по Солнцу», белое перекрестие движется по глобусу, и сам земной глобус стремительно проносится за иллюминаторами. Все это вновь возвращает Гагарина к необыкновенной действительности. Он ждет очередной команды, радостной и тревожной…

Вот она! Сквозь потрескивание и глухой шорох эфира до него долетают уверенные и спокойные слова:

— Проверить готовность ТДУ! Проверить готовность ТДУ! Как поняли?

— «Заря»! Я — «Кедр». Вас понял: проверить готовность ТДУ. К проверке приступаю! — с торопливой радостью отвечает Юрий и смотрит во «Взор». Там снизу вверх всплывает Земля, двигаясь точно по курсовой стрелке прибора.

Отсчитывая секунды, спешит по круглой шкале часов белый светящийся треугольник. Справа в нижнем углу табло зеленым светофором вспыхивают слова: «Запуск ТДУ!» Юрий проверяет тумблеры, глядит на приборы, докладывает:

— К запуску ТДУ готов!

Дождавшись ответа Земли, он говорит:

— «Заря»! Я — «Кедр». Как слышите меня?

— «Кедр»! Я — «Заря»! Вас поняли. Слышим хорошо.

Белый треугольник на циферблате поравнялся с желтой щелью и погасил ее: прошла вторая команда на включение двигателя. Юрий доложил об этом, а сам подумал, что все идет точно так же, как в дни наземных тренировок.

Белый треугольник на разноцветных часах скользит к красной светящейся щели. Во «Взоре» — Центральная Африка. Все идет точно по графику полета.

10 часов 25 минут. В соответствии с заданной программой полета включилась и уверенно заработала тормозная двигательная установка.

Холодный пот выступает на лбу пилота. Невыносимо долго тянется каждая секунда. Юрий еще плотнее вжимается в кресло, весь собирается в упругий комок. Только прищуренные глаза его следят за табло, за индикаторами.

До приземления — 8 тысяч километров, самые трудные тридцать минут. Рука твердо сжимает красную ручку катапульты. Он готов к отстрелу из кабины в любой момент, если это будет необходимо. Нет, это не случится. Не должно случиться. Все системы работают отлично, все идет по плану. И все же его взгляд невольно падает на ту часть пульта, где под прозрачной пластмассовой крышкой замерли в молчаливом ожидании кнопки и тумблеры ручного управления, взгляд скользит и направо, к рукоятке. Но Юрий упрямо гонит посторонние мысли, пристально следит за приборами.

Маленький комок живой плоти, он чувствует себя песчинкой, влекомой ураганом. От резко наступивших перегрузок болит все тело, кружится голова, подташнивает. Давит, очень сильно давит! Огромным усилием воли, напрягая все мышцы, борется он с перегрузками. Ему сейчас неимоверно тяжело, и только одно успокаивает Юрия: все приборы и системы спуска работают безотказно. Он это видит по мельканию строк на световом табло, по стрелкам, уверенно скользящим на панелях, — машина выдержит, выдержит и он.

Мощным импульсом затормозив корабль, выключаются ракетные двигатели.

— Прошла команда на отсечку ТДУ! — радостно сообщает Юрий. Он испытывает радость потому, что двигатели выключились в точном соответствии с графиком полета. «Минута в минуту и на заданной высоте, — мысленно отметил Юрий. — Все идет по расписанию!» Это ощущение невероятной четкости и надежности систем дало ему мгновенный заряд энергии.

С трудом дотянувшись до кнопки, он включает магнитофон и делает последние записи. Голос пилота звучит хрипловато и надтреснуто — эти дребезжащие ноты появились от вибрации, которая сотрясает корабль.

10 часов 35 минут. «Восток» медленно входит в толщу воздуха. Обмазка корабля постепенно накаляется и начинает потрескивать. Температура на ее поверхности, неимоверная космическая температура, быстро возрастает…

Юрий докладывает о самочувствии и о показаниях приборов:

— Идем дальше. Вас слышу очень слабо. Самочувствие хорошее. Все идет нормально. Машина работает нормально!

Все расчеты оказались точными, и системы управления функционируют безупречно. В кабине во время снижения не меняются ни температура, ни влажность, ни содержание кислорода.

С Земли поступают все новые и новые команды.

Юрий знает, что за его спиной — сложные электронные системы. Они контролируют работу механизмов и орбиту корабля. Сейчас приборный отсек должен отделиться.

На какой-то момент летчику становится жаль всех этих умных приборов.

Юрий верит, что все продумано и предусмотрено, и все же, когда на дюралевых ободках иллюминаторов сквозь защитные шторки он видит пламя и алый отсвет раскаленной оболочки корпуса, невольно приходит волнение… Юрий вспоминает, что один из кораблей вместо того, чтобы притормозить, разогнался еще больше и вышел на слишком удлиненную орбиту, а другой пошел слишком круто вниз и сгорел вместе с подопытным животным. А ошибки были всего на 1 % или на 1°. Нет ли ошибки сейчас?

Юрий пристально всматривается в приборы. Температура на поверхности корабля — уже десять тысяч градусов.

Подрагивает «Восток», косо взрезая плотные слои атмосферы. Растут перегрузки. Все явственнее слышен треск защитной обмазки. Но приглушенный голос пилота по-прежнему звучит уверенно и спокойно:

— Температура в кабине 20°. Ощущаю перегрузки. Все идет нормально. Отделился приборный отсек.

…А мир еще не знает, что великий эксперимент завершается, что позади у корабля с символическим названием «Восток» уже 38 тысяч километров.

Мир не знает, как Юрию тяжело… Но Юрий борется.

Разнонаправленные перегрузки спуска гораздо труднее тех, что были при старте. Рука крепко сжимает красный рычаг катапульты. Хватит ли сил не нажать его, когда станет совсем невыносима эта длительная пытка перегрузками?

Теплозащитная обмазка корабля уже нагрелась добела. Воздух вокруг начал ярко светиться. Сперва свет, слабо пробивавшийся сквозь шторки, был нежно-розовым, постепенно он стал алым, затем пурпурным, наконец, багровым. Юрий на миг представил себе клубок огня, в котором он находится, и ему стало страшно. Хотя чего, собственно, бояться — жаростойкость защитной оболочки и металла многократно проверена в полетах.

Юрий приоткрывает шторку и видит, как, подобно спичке, буквально за считанные секунды сгорает не защищенная обмазкой антенна. Неужели огонь доберется и до корпуса? Тогда за минуты от корабля останется огненно-белая пыль…

«Восток» сошел с орбиты на переходный эллипс… Невесомость пропала еще незаметнее, чем наступила.

Юрию не по себе, и не от перегрузок, а потому, что мучительно долго тянется снижение. Он очень устал. Как и в минуты старта, Юрий распластан в кресле. Но его глаза напряженно следят за показаниями приборов. Медленно вращаясь, корабль планомерно прорезает атмосферу. Воздух все плотнее и плотнее…

Но что это? Вдруг началось то, чего Юрий не ожидал. Корабль, словно брошенный камень, начал кувыркаться. Юрий докладывает об этом Земле. Земля сообщает, что вращение скоро прекратится. Скорей бы, скорее! Пилота мотает из стороны в сторону. Но вот корабль выравнивается. Легче дышать, легче ждать.

…Юрий видит по прибору, как падает высота. Снижение идет неукоснительно и равномерно. Оно длится уже двадцать минут. Двадцать невыносимо долгих и трудных минут — 1200 секунд, каждая из которых равна вечности.

В последний раз Гагарин переключает глобус на район приземления. Крошечный голубой шарик Земли крутнулся и замер. Маленький белый кружок с перекрестием застыл у излучины Волги. «Похоже на Саратов», — подумал Юрий и сверился по приборам. Место приземления — расчетное: район города Энгельса.

«Родные места», — улыбнулся Юрий. И от сознания того, что он приземляется не только точно в соответствии с расчетами, но именно здесь, ему сразу стало легче. На саратовской земле он впервые обрел крылья, здесь он всерьез учился прыгать с парашютом, тут окончится его самый большой и самый трудный полет! Может, не случайно те, кто рассчитывал и планировал этот полет, избрали для Юрия саратовскую землю? Все тут облетано, все давно осмотрено с воздуха — кругом знакомые ориентиры. А ведь это много значит для хорошего приземления.

Высота 7 тысяч метров. Юрий смотрит на приборы и диктует последнюю запись на магнитофон: «…скорость снижения 220 метров в секунду».

Земля все время запрашивает его самочувствие. Сквозь треск эфира Юрий едва улавливает в шлемофоне торжественную музыку. Земля зовет его. «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает», — тихо поет Юрий. Песня словно стучит в висках, рвется из сердца…

Юрий твердо уверен, что все будет хорошо. Где бы ни приземлился корабль, пилот останется жив. Самое страшное позади.

В боковой иллюминатор сквозь низкие облака уже видна широкая излучина Волги. Голубой плёс отливает чернёным серебром. В синей дымке леса, хорошо видны черно-коричневые квадраты полей. Над ними плывут облака, и тени облаков тоже видны ясно и отчетливо.

Включился пеленгатор, который укажет точное место его приземления. В ушах еще звучит песня: «Родина слышит, Родина знает, как нелегко ее сын побеждает…»

А перед глазами все стоит и стоит красный тревожный отсвет, напоминающий солнечные протуберанцы. Немного гудит голова, ломит тело. Кажется, что любое движение причиняет боль. Но теперь уже позади самые долгие, самые неприятные минуты. Об этом не хочется думать…

2

В минуты спуска и на командном пункте, и в координационных центрах напряжение доходит до апогея. Всем ясно — для обеспечения благополучного снижения и посадки имеет значение каждая секунда, каждый метр высоты, каждая минута градуса наклона. Снова в последний раз сверяется время и корректируется навигационная система корабля. Дается команда на включение системы ориентации. Получено подтверждение. Есть окончательные данные для команд на спуск. Эти данные докладываются руководителю полета, Государственной комиссии.

— Все в порядке! К снижению и посадке готов. К включению ТДУ готов, — звучит по радио четкий доклад космонавта.

Ведущие специалисты переходят в зал, где непосредственно обрабатываются оперативные данные по связи и где ведутся окончательные расчеты. На больших столах — крупномасштабные карты предполагаемого района приземления. Пока все идет в точном соответствии с расчетами. Корабль сориентирован и стабилизирован.

Переданы команды группам встречи и эвакуации. Самолеты, вертолеты, катера и автомашины готовы немедленно ринуться к месту посадки.

Операторы, связисты, инженеры внимательно прислушиваются к последним командам, переданным с космодрома, к докладам, поступающим с измерительных пунктов, к голосу из космоса.

— Я — «Заря»! Команды на спуск корабля выданы.

Через секунду в репродукторах слышен ответ Юрия:

— Я — «Кедр»! Команды на спуск прошли!

Проходит еще несколько напряженных минут, и снова слышен голос космонавта:

— ТДУ включен!

Все понимают: сейчас начнется торможение и спуск. Автоматический передатчик «Сигнал» сообщает с борта «Востока», что все идет нормально. Все знают: скоро излучаемые им сигналы прекратятся — корабль войдет в плотные слои атмосферы. Это должно произойти в точное расчетное время. Сразу же автоматически включатся пеленгаторные устройства корабля.

Включились! Станции наблюдения подтверждают, что «Восток» вошел в плотные слои атмосферы в точном соответствии с расчетами на той высоте и под тем углом, которые «предсказали» вычислительные машины.

Все идет нормально. Но люди волнуются. Корабль неимоверно разогревается. И все же, несмотря на волнение за судьбу Юрия, на координационном центре ни на секунду не прекращается работа. Вычисляются окончательные координаты приземления.

Затем отдается команда:

— Ввести в действие группы эвакуации и поиска!

Со стартовых дорожек взлетают самолеты и вертолеты. Они устремляются в район приземления.

Спешит туда и самолет с космодрома. В нем военные, ученые, космонавты, врачи. Бортовая рация держит связь со станциями, следящими за полетом «Востока». Все чаще и чаще пассажиры и пилоты машины поглядывают на часы: приближается посадка. Каждый этап полета Гагарина здесь знают с точностью до минуты. Многие из летящих в самолете мысленно отмечают стадии полета корабля. Нет, никак не успеют они в район приземления!

Скользит в облаках самолет. Курс — на запад. «Хоть бы скорей! Скорей», — мысленно торопит его каждый из тех, кто в салоне. Но слишком неторопливы винты. Где им догнать «Восток», мчащийся в 8 раз стремительнее снаряда, вылетевшего из ствола дальнобойного орудия! Никто в мире не умеет еще готовить такое топливо для ракет, которое подняло и разогнало до космической скорости корабль «Восток» с четырьмя алыми буквами на борту «СССР».

Летит, подрагивает в облаках самолет. Его пассажиры, кажется, заняты обычными делами. Читают, что-то записывают, поглядывают в планшеты, тихонечко переговариваются. Радист изредка докладывает о новостях. И тогда все вскидывают головы. Напряженное выражение на мгновение появляется в глазах. У всех одна забота: как там, у него…

Все чаще поглядывают пассажиры самолета на часы. Вот-вот должно произойти то, чего все они ждут со смешанным чувством радости и тревоги.

Вбегает радист.

— Приземлился!!! Все отлично! Здоров. Цел и корабль!

Мгновение длилась пауза: все ждали, что он сообщит еще что-то, важное, приятное. А потом, словно опомнившись, люди бросаются обнимать радиста, тискают друг друга. Убеленные сединами ученые, чьи имена известны всему миру, прыгают, как дети, заразительно смеются брошенной кем-то шутке, утирают слезы, кричат «ура!». Суматоха, поднявшаяся в салоне, кажется, готова опрокинуть машину, такое неистовое, неуемное веселье царит в ней. Даже генералы, люди «облетанные», рассудительные и спокойные, и те не находят себе места. Снова гремит «ура!». Теперь кричат уже все хором…

А самолет между тем неторопливо летит на запад. Всем этим людям на какое-то мгновение кажется парадоксом, досадной нелепостью его тихоходность: Юрий облетел Землю, а они все плетутся, ковыляя в облаках от космодрома до района приземления. Облака проносятся за стеклами, влага обволакивает крылья, а Земля внизу — в просветах облаков — словно стоит на месте: степи… степи…

Да, к сожалению, они прилетят слишком поздно. Все об этом знали и раньше, но сейчас каждому трудно смириться с этой мыслью: очень уж хочется разделить с Юрием его радость, «по горячим следам» расспросить о полете, узнать подробности.

Но вот новое известие — доклад группы встречи. Теперь многие в самолете представляют, как люди у динамиков слушают команду:

— Дать отбой всем средствам связи, слежения, поиска, эвакуации, дать отбой вычислительным центрам! Аппаратуру проверить. Все привести в исходное положение.

Повертываются и замирают антенны… Гаснут экраны телевизоров, локаторов и осциллографов… Затихают электронные машины… Смолкают рации… Люди облегченно вздыхают. Полет завершился.

3

…В это время вся планета слушает радио. Волнение людей, не причастных к полету, возрастает: как там Гагарин? Репортеры радио и корреспонденты газет еще едут в Гжатск, работают в Оренбурге, звонят повсюду, где можно узнать хоть что-нибудь новое о Гагарине.

В этот день с утра в актовом зале Саратовского индустриального техникума шла теоретическая конференция — «Новое в химии».

И вдруг в монотонное журчание очередного доклада ворвался взволнованный голос московского диктора. Это «внеочередное» выступление организовал Миша Голиков. Он был в радиоузле и вдруг услышал: «…новое сообщение ТАСС…» После первых же строк стало ясно: советский человек в космосе! «Будь что будет!» — решил Михаил и, щелкнув включателем трансляции, резко повернул регулятор громкости.

В зале мгновенно стало тихо. Звучал лишь голос радио. Как только он смолк, по залу пронесся радостный шквал. В общем шуме не сразу услышали ребята чей-то не очень уверенный голос: «А у нас вроде тоже учился Юра Гагарин… Может, это наш?» Конференция скомкалась. Кто-то побежал в архив смотреть личное дело. С трудом отыскали подернутую пылью папку. «Гагарин Юрий Алексеевич… Литейное отделение… Учился отлично… Закончил аэроклуб…»

Всем очень хотелось, чтобы это был именно их Гагарин.

Неужели это их, их выпускник?!

Ребята обступили преподавателей. Ох, оказывается, как трудно вспомнить этого скромного, обычного парнишку. Как жалко, что не знали они тогда, что он станет первым космонавтом! Все бы запомнили и записали. А так, что о нем можно сказать — неприметный был парень: ни «чепе», ни взысканий. «Трудные» ученики запоминаются, а хороших сотни прошли за эти годы через стены техникума. Да, спортом занимался… Вел большую комсомольскую работу, преддипломную практику проходил в Ленинграде…

Скупы строки документов. Все в них обычно. И даже сами преподаватели не могут припомнить ничего выдающегося. Вся жизнь Гагарина была в учебе. Учеба и дала ему необходимую волевую закалку. Но разве скажешь им, что он просто добросовестно учился, просто занимался спортом, просто вал общественную работу?.. Им непременно нужно услышать, что он был именно необыкновенным, не таким, как все.

— А за каким столом сидел Гагарин, как он отвечал на занятиях, в каких кружках занимался?.. — сыплются на преподавателей вопросы.

— Дайте его фотографию! — просят корреспонденты.

*

А на другом конце света — в Лондоне, Нью-Йорке, Париже уже идут в машины экстренные номера газет.

«Советский Колумб в космосе» — так озаглавило свое первое сообщение французское агентство Франс Пресс.

«Русские первыми запустили искусственный спутник Земли в 1957 году. Они первыми достигли Луны в 1959 году. Они первыми запустили вокруг Земли и вернули животных в прошлом году.

Их достижение открывает новую главу в человеческой истории. Подобного человечество не знало. Теперь подвиги Амундсена, который первым достиг Южного полюса, Хиллари, который первым поднялся на вершину Эвереста, кажутся по сравнению с подвигом Юрия Гагарина детскими прогулками.

История остановилась на секунду, прежде чем перевернуть страницу новой своей главы, главы космических путешествий».

Весьма примечательное заявление сделал в Париже Марсель Буссак, один из крупнейших промышленных королей современной Франции.

«Подвиг Гагарина, — сказал он, — является доказательством того, что русские ученые занимают сегодня ведущее место в мире.

Какие же нужно сделать отсюда выводы?

Вспомним, что было до 1914 года. Электричество, автомобили и авиация были лишь в зачаточном состоянии. Следовательно, успехи, достигнутые за 50 лет, то есть за ²/₃ человеческой жизни, огромны, а перспективы на будущее — весьма значительны.

Итак, если главы государств, руководящие миром, смогут сделать разумные выводы, чего только нельзя будет добиться во имя блага людей в ближайшие годы! Таков урок, который человечество должно извлечь из подвига Гагарина».

Весь мир верит: полет окончится отлично!

В частности, в этом уверен и корреспондент агентства Франс Пресс. В эти минуты он диктует по телефону из Москвы свой заранее написанный и лишь чуть-чуть подправленный комментарий. Не удивительно, что в этом отклике есть и домыслы и неточности.

«Исторический подвиг состоит не только в том, что был осуществлен первый полет человека в космос, но и в том, что корабль вывели на заранее высчитанную орбиту и он облетел Землю: таков первый вывод, который заставляют сделать важные, сменявшие друг друга сообщения, передававшиеся сегодня с 10 часов утра всеми радиостанциями Советского Союза, — передает корреспондент. — Первый космонавт — майор авиации Гагарин — не только с честью вышел во время полета из серьезных испытаний, которые ожидали в космосе первого человека…

Он без ущерба для себя преодолел самый страшный барьер, а именно возвращение в атмосферу со скоростью около 28 тысяч километров в час.

Это достижение, подчеркивают эксперты, убедительно подтверждает превосходство советских ученых и специалистов по исследованию космоса в следующих областях:

Абсолютная точность, с какой теперь можно вывести корабль с человеком на борту на рассчитанную заранее орбиту с помощью почти совершенной системы управления.

Защита экипажа в космосе от всяких внешних опасностей и, в частности, от воздействия космической радиации.

Успешное возвращение на Землю уже в четвертый раз кабины с пассажирами.

Этот тройной успех, подчеркивают наблюдатели в советской столице, отныне, по-видимому, подтверждает значительное превосходство СССР над всеми его соперниками в области завоевания космоса и исследования космического пространства».

*

С возрастающим напряжением работали пресса и радио всего мира.

Журналисты сообщали о том, что в далеком Турине, в Италии, два радиолюбителя, которых уже чествовали за успешный прием радиосигналов со спутников, приняли беседу между советским космонавтом Юрием Гагариным и космодромом, с которого был запущен космический корабль.

«Братья Акилле и Джованни Джудика-Кордилья из Турина, — передавали корреспонденты, — сидели у приемников со вчерашнего вечера. Глубокой ночью они услышали звуки, обычно предшествующие советским космическим запускам.

После этого, сегодня утром в 8 часов 14 минут по местному времени, они услышали отрывки беседы на русском языке…

В записанной ими части разговора наземная станция спросила: «Работают ли приборы?» Астронавт ответил: «Все в порядке, все нормально».

Потом наземная станция спросила: «Видите ли вы что-нибудь?» На это последовал ответ: «Сейчас ничего». Другие ответы были слишком искажены, чтобы их можно было понять. После долгого перерыва братья примерно в 10.00 по местному времени записали еще один разговор, принятый с искажениями. Потом разговор оборвался, и они слышали только один голос, передававший данные».

Корреспондент агентства Юнайтед Пресс Интернейшнл сообщал из Вашингтона:

«Один из виднейших американских исследователей космоса, руководитель программы «Авангард» и ныне директор отдела по связи с ООН при Национальном управлении по аэронавтике и исследованию космического пространства, д-р Джон Хэген дал следующую оценку достижению Юрия Гагарина:

«Это, безусловно, превосходит все, что сделано до сих пор в области космических исследований. Этот полет открывает путь для важнейших шагов, которые еще предстоят, — для полета человека на Луну и на другие планеты…

Это историческое достижение. Нельзя не восхищаться ими (Юрием и его коллегами)…»

В эти минуты верстались и специальные выпуски вечерних лондонских газет. Газеты готовились восторженно комментировать новый триумф советской науки и техники — полет человека в космическое пространство.

Редактор «Ивнинг ньюс» диктовал прямо на линотип передовую статью, озаглавленную: «Историческая дата».

— В шпигель, — взволнованно говорил он. — Запомните эту дату — 12 апреля 1961 г., ибо это одна из самых важных дат за всю многовековую историю человечества. Впервые человек полетел в космос.

Теперь текст:

«Майору Юрию Алексеевичу Гагарину принадлежит честь свершения самого дерзновенного и фантастического путешествия, когда-либо предпринятого человеком. Это первый замечательный шаг человечества к звездам. Величие этого достижения поистине ошеломляет…

…Американскому космонавту на данном этапе не угнаться за сенсационным полетом майора Гагарина вокруг земного шара».

Люди Земли по-настоящему волновались за судьбу первого космонавта мира, желали ему удачи. Это волнение особенно возросло, когда радио сообщило:

«В 10 часов 25 минут московского времени, после облета земного шара в соответствии с заданной программой, была включена тормозная двигательная установка и космический корабль-спутник с пилотом-космонавтом майором Гагариным начал снижаться с орбиты для приземления в заданном районе Советского Союза».

Мир еще не знал, что первый в истории человечества полет в космос благополучно завершен. Но все надеялись, что он окончится хорошо.

4

…Пришло время рассказать о том, как летчик-истребитель лейтенант Юрий Гагарин стал летчиком-космонавтом.

Институт, куда прибыл Юрий, был единственным в своем роде. Тут Юрий Гагарин познакомился с товарищами по новой, невиданной профессии.

Нельзя сказать, чтобы это были какие-то особенные ребята. Таких увидишь на улице — и не подумаешь, что космонавты. Обычные лица. Задорные и серьезные, курносые и с точеным классическим профилем. И ростом многие далеко не богатыри, и телосложением тоже не все удались. Есть и щуплые, есть и высокие здоровяки. Правда, все крепкие. Под рубашкой проступают упругие мускулы. Но разве мало у нас в армии отличных спортсменов, у которых и телосложение и мускулы, как говорится, повиднее, получше?

И только глаза у этих людей необычные: сосредоточенно спокойные. Уже первые комиссии и тренировки воспитали у них высокое чувство самоконтроля.

Не случайно пилоты-космонавты в первую очередь отбирались из числа летчиков-истребителей.

Летчик-истребитель больше подготовлен к космическим полетам, чем другие пилоты. Умение самостоятельно, в одиночку, принимать решения, сверхзвуковые скорости, мгновенная реакция, точные движения, активная память, разносторонние знания, большая выносливость — эти качества воспитывает в пилоте современная реактивная истребительная техника.

Разные люди из разных гарнизонов съехались вместе.

И с первого же дня попали под пристальное наблюдение врачей. Один из медиков записывал в своем дневнике:

«Сегодня я почему-то подумал о том, что молодые люди, прежде чем решиться на эту трудную, новую и опасную работу, вероятно, пережили довольно острую борьбу мотивов. Однако в этой мучительной схватке — победили, преодолели фазис сложного волевого акта и начали совершенно неведомую раньше и полную неожиданностей жизнь.

Все они, будучи объединены ярко выраженной волей, оказались очень разными, порою даже полярными по характеру, по своим особенностям. Большинство, безусловно, способные, с широким кругом интересов, с двигательным талантом, ловкие, смелые, открыто идущие навстречу совершенно необычному делу. Двое явно переоценили свои силы, и им пока будет очень трудно…

Провел с ними беседу о том, что в дальнейшем мы будем им больше говорить об их слабых сторонах, нежели о сильных. Подкрепил этот разговор живыми примерами. Такой подход к делу был ими встречен с горячим одобрением. Меня очень радует, что они хотят стать сильнее, самокритичнее и лучше».

А Юрий сначала не замечал всех этих «нюансов». Ему понравились все эти офицеры, родные ему по стремлениям, по роду войск, близкие по возрасту и званию. Красивые, мужественные, не раз побывавшие в сложных летных передрягах, испытанные и жарой и холодом, они все были как на подбор. Одним словом, нет ничего удивительного в том, что общее дело со временем их сдружило, спаяло в один великолепный, подлинно коммунистический коллектив.

В первые же дни летчиков познакомили с обширным учебным планом. Теперь у них каждый академический, точнее — рабочий, день начинался с утренней гимнастики, которая длилась минут сорок — пятьдесят, а затем и час. После завтрака шли теоретические курсы.

Врачи внимательно и всесторонне изучали своих подопечных, разрабатывали методику тренировок, поближе знакомились с каждым из слушателей. Нужно сказать, что эти частые встречи с медиками не сразу стали для пилотов привычными. Вот запись из дневника врача:

«Всех мальчиков очень смущает, что они впервые в жизни и, похоже, теперь уже навсегда отдают себя под эгиду эскулапов. Это их озадачивает, раздражает, смешит».

Своим чередом продолжались специальные медицинские исследования и во время тренировок. Особенно тщательно проверяли доктора способность летчиков переносить всевозможные нагрузки, вращения и другие сложные факторы будущего полета.

…Вестибулярный аппарат, то есть орган, ведающий ориентацией человека в пространстве, у космонавтов проверялся и тренировался на трехплоскостном стенде вращения.

Вот металлическое кресло сверху закрыли плотным, глухим кожухом — кабинкой. Юрий остался в полной темноте. На стенке перед ним приборный щиток.

Юрий терпеливо ждал, пока ему закрепят ноги, и затем сообщил, что к вращению готов.

Ровно заработал мотор, кресло двинулось и с глухим шумом стремительно закрутилось вокруг своей оси.

Вращение длилось довольно долго. Юрий чувствовал, как кровь прилила к рукам и ногам. От напряжения устала голова. Порой возникали легкие иллюзорные ощущения, словно он летел в самолете и самолет то кренился, то шел в пике. Юрий закрывал глаза, и эти ощущения пропадали.

Нет, лично для него ничего трудного и непривычного не было на этом стенде. Все команды он выполнял быстро и точно. Не менее быстро и точно докладывал о том, что чувствует. Он работал ногами, нажимая на педали, снимал показания приборов.

А стенд безостановочно вращался вокруг своей оси, шумел, погромыхивал, и казалось, этому испытанию не будет конца. Но вот где-то в отдалении прозвучала долгожданная команда:

— Стоп!

Юрий ощутил, как на мгновение его словно повернули в другую сторону, противоположную вращению. Но и это ощущение моментально прошло.

Открыли кабинку, и он встал с кресла такой же веселый и бодрый, каким был, когда садился. Кровь быстро отлила от ног и рук. Никаких вегетативно-вестибулярных расстройств врачи не обнаружили.

*

Будущих космонавтов особенно интересовало все, что относилось к перспективам полета человека в просторы Вселенной. Об основных трудностях, которые могут возникнуть на пути в космос, писал еще Константин Эдуардович Циолковский. Это — перегрузки, влияние на организм невесомости, длительное пребывание в замкнутом пространстве и действие некоторых других факторов.

— С точки зрения физиологов, — рассказывал один из ученых на лекции, — для того, чтобы уменьшить неблагоприятное воздействие перегрузок, или, что то же самое, ускорений, желательно, чтобы космический корабль при взлете не так быстро увеличивал скорость. Но для этого потребовалось бы довольно большое количество горючего, а это значительно увеличило бы вес ракеты-носителя и космического корабля. Поэтому конструкторы предлагают полеты с большим, но все же нормально переносимым ускорением.

Я, — продолжал ученый, — в течение многих лет работаю в области сравнительной физиологии — науки, которая изучает течение физиологических процессов у различных животных и сравнивает с протеканием их у человека. Естественно, что для выяснения некоторых вопросов бывают полезны опыты на человекообразных обезьянах. Но для космических полетов человекообразные обезьяны мало пригодны: обычные в эксперименте шимпанзе и макаки, которых любят использовать американские ученые, находясь в небольшом замкнутом пространстве, приходят в буйное состояние, что затрудняет анализ влияния на них космических факторов. У нас в СССРнаиболее излюбленными экспериментальными животными являются собаки, и полученные с их помощью данные с известными поправками переносятся на физиологию человека. Так вот, опыты с вертикальными запусками собак в ракетах на большую высоту показали, что собаки нормально перенесли ускорения, возникающие при старте, то есть на активном участке полета.

Теперь возьмем такую проблему, как невесомость. После выхода космического корабля на орбиту космонавты уже не будут испытывать действие перегрузок, ибо настанет так называемое состояние невесомости, то есть нулевое «g». Вы, летчики, знаете, что это такое. До последнего времени не было известно о влиянии этого состояния на организм человека. На основании некоторых предположений академика Богомольца и других ученых можно было думать, что во время невесомости может нарушиться кровообращение. Но экспериментальные полеты животных в ракетах, поднятых на космические высоты, показали, что эти опасения были явно преувеличены. Телеметрические передачи, а также записи пульса, кровяного давления, электрокардиограмм тонов сердца и частоты дыхания, наблюдения за поведением животных по телевидению показали, что серьезных изменений в жизнедеятельности собак нет. Не менее хорошо животные перенесли спуск и приземление.

Еще одна проблема. Космонавты, если речь пойдет о полете на Луну или на какую-нибудь другую планету, должны будут длительное время находиться в замкнутом, ограниченном пространстве кабины космического корабля. Как это отразится на состоянии их высшей нервной деятельности? Не произойдет ли у них появления так называемой болезни замкнутого пространства?

Гостивший в нашей стране профессор Роберт Ферайер говорил, что болезнь замкнутого пространства, по его данным, развивается также у человекообразных обезьян — шимпанзе. Он считает, что эта болезнь связана с центрами, находящимися в височной области. Если их удалить, то, возможно, удастся предотвратить это заболевание. Но ведь само собой разумеется, что нельзя допустить возникновения нарушения психики у космонавтов и уж тем более нельзя делать операцию на головном мозге, чтобы предупредить такие нарушения. Значит, нужно искать что-то другое.

Проводя наблюдения над летчиками, находящимися в барокамере, мы пришли к выводу, что космонавт не может быть только испытуемым. Он обязательно должен быть активным участником полета. Конечно, ему нужны и большая сила воли, и выдержка, и знания, и многие другие качества.

Одним словом, нам еще много нужно будет сделать.

Свою лекцию профессор закончил словами:

— Уже сейчас ясно, что не далеко то время, когда кто-нибудь из вас, товарищи, совершит первый полет в космос. Это будет великой победой науки, великой победой человеческой мысли.

*

Часто занятия носили характер семинаров и собеседований, тогда пилотам приходилось рассказывать все, что они усвоили, а также то, что прочитали дома дополнительно к лекциям, и задавать вопросы.

И теоретические занятия, и практическая подготовка увлекали будущих космонавтов.

В те дни состоялся большой разговор руководителей со слушателями. Вот что записал об этом врач:

«Мне глубоко запало в душу выступление нашего начальника на совещании перед слушателями. В первом случае он сделал акцент на необходимости индивидуального подхода к каждому пилоту.

— Ваятель, — говорил он, — создавая большую скульптурную группу, лепит каждую фигуру в отдельности, заботясь, однако, о том, чтобы были соблюдены пропорции, ясность и выразительность всей композиции…

Этот образ отлично выражает наши главные задачи в воспитании коллектива.

Для начала, по нашей просьбе, будущим космонавтам было очень убедительно рассказано о серьезности и величии задач, стоящих перед ними. Наш начальник не только показал, но и доказал крайнюю необходимость дружбы, коллективизма, требовательности к себе и честности. Он говорил о порядочности не только в отношениях ребят друг с другом, но и о честности каждого по отношению к себе, о бескомпромиссности и полной отдаче. Он напомнил мудрые слова Горького: «Да здравствует человек, который не умеет жалеть себя!»

Он говорил: «Нужно искать и развивать друг в друге хорошие, сильные стороны. Нужно всемерно заботиться о боевом, творческом духе всего коллектива. Дисциплина для нас — не догма, а необходимость. Только едиными, целеустремленными усилиями мы сможем решить стоящие перед нами задачи».

Я подумал о том, что очень гуманно поступили наши руководители, поручив именно медикам решать серьезные задачи, связанные с подготовкой и воспитанием космонавтов».

Все, что ребята узнавали, было настолько ново и интересно, что летчики почти не уставали даже и тогда, когда лекции занимали почти целый день.

Астрономия и небесная механика, космоботаника и физиология — эти дисциплины нравились космонавтам. Что же касается Юрия, то его больше увлекали вопросы космической навигации, космической психологии и проблемы, связанные с орбитами и траекториями полетов.

*

В аудитории мертвая тишина. Слышно лишь, как скрипит кафедра и стучит по доске мел, когда ученый чертит схемы и пишет формулы. Юрий — весь внимание. Он старается не пропустить ни одного слова.

— Отправить построенный на Земле межпланетный корабль в космос, — говорит преподаватель, — задача в высшей степени сложная, потому что тут надо прежде всего преодолеть ту силу тяжести, то земное притяжение, которое заставляет всякий подброшенный кверху предмет неизменно падать вниз, к земной поверхности. Чтобы полностью освободить космический корабль от плена земного притяжения, надо придать ему огромную скорость, превосходящую 11 километров в секунду. Значит, ракета должна нести очень большой запас горючего.

Основоположник звездоплавания Константин Эдуардович Циолковский предложил оригинальный способ, при помощи которого можно облегчить старт к другой планете. Он говорил, что можно сначала запустить вокруг Земли большой искусственный спутник и уже с него осуществлять полет межпланетного корабля. Притяжение, которое приходится преодолевать, отправляясь со станции-спутника, как вы догадываетесь, будет гораздо слабее, чем на Земле, значит, горючего понадобится меньше и стартовая скорость может быть ниже…

Но для начала давайте побеседуем об орбитальном полете вокруг Земли.

После выхода на круговую орбиту такой полет происходит свободно, то есть без участия каких-либо двигателей. Корабль будет двигаться в пространстве по инерции, испытывая лишь притяжение различных небесных тел, в данном случае — Земли. Такого рода движение изучается в разделе астрономических наук, называемом небесной механикой. Создателем ее был великий английский ученый Исаак Ньютон.

Изучая движение планет и спутников, Ньютон дал в конечной форме решение так называемой задачи двух тел.

Из нее вытекает, что орбиты, то есть те пути, по которым движутся составляющие пару тела, обязательно будут кривыми линиями. Это может быть либо эллипс, либо парабола, либо гипербола.

Правда, случай «задачи двух тел» — чисто воображаемый. В космосе кроме данных двух тел всегда существуют и другие тела, притяжение которых тоже оказывает свое влияние. Поэтому при точном расчете движения и видимого положения какой-нибудь планеты на небесном своде приходится вносить поправки, выражающие отклонения от эллипса, вызванные притяжением других тел. К вычислению таких поправок, таких возмущений в основном и сводилась до недавнего времени деятельность небесных механиков-вычислителей.

Положение резко изменилось, когда человек научился сам, своими руками создавать искусственные космические тела. Правда, следует отметить, что движение искусственных спутников Земли похоже на движение природных светил.

Искусственные спутники — это как бы крошечные Луны. И, подобно нашей старой, всем знакомой природной Луне, они движутся вокруг земного шара по орбитам, очень близким к эллипсам.

Однако разработанная в Советском Союзе техника запуска искусственных космических тел позволяет не только имитировать давно известные случаи природного движения, но и получать совершенно новые виды орбит, с какими прежней, «классической» небесной механике иметь дело еще не приходилось.

Возьмем для примера полет вокруг Луны межпланетной автоматической станции, во время которого были получены снимки обратной стороны лунного шара. Станция в общем двигалась под влиянием притяжения двух небесных тел: Земли и Луны. Таким образом, тут перед нами был случай, составляющий «задачу трех тел».

Получить законченное решение этой задачи до сих пор не удалось. Поэтому в данном случае приходится выполнять расчет последовательных положений движущегося тела шаг за шагом, от одной точки к следующей. Еще недавно эта работа была бы неосуществима, настолько велики и трудоемки необходимые вычисления. И только современные счетно-аналитические машины, автоматически выполняющие огромное количество самых сложных расчетов за очень короткое время, позволяют осуществлять такие вычисления на практике, и притом с полным успехом…

Будущим космонавтам нравились эти лекции видных советских ученых. Особенно то, что лекции эти готовились и читались специально для них.

Вводные лекции чередовались с практическими занятиями. Большей частью это были физкультура и спорт.

Занятия сплачивали новый коллектив, помогали будущим капитанам космоса лучше узнать друг друга.

Не удивительно, что вскоре многие познакомились «домами», и жены космонавтов тоже быстро нашли общий язык. Теперь и семейные праздники офицеры справляли вместе, часто коллективно ходили в кино, в театр. И люди не обращали внимания на эту молодую компанию в гражданских или военных костюмах.

*

Шла весна. Ее робкие приметы скорее угадывались, нежели были заметны в притихшем, заснеженном лесу. Ели надвинули пушистые белые шапки почти на глаза, пригнули к самым сугробам зеленые лапы.

Плохо расчищенная дорога петляла в густом ельнике, поднималась на взгорки, где робкими стайками теснились по колено в снегу молоденькие сосенки, прорезала болотистые летом низины, где, сиротливо кутаясь в редкую шаль ветвей, стояли белоствольные березы. По дороге не спеша, переваливаясь на ухабах, накатом бежал шустрый зеленый «газик», а за ним важно следовал такой же зеленый и неторопливый автобус.

Обе машины часто останавливались, словно прислушиваясь и приглядываясь к молчаливо-спокойному лесу, а потом снова двигались вперед, добродушно урча моторами.

Уже много часов машины углублялись в лес. Его безжизненность и молчаливость были обманчивы. То здесь, то там в просветах между елями мелькали синие дымки жилья, изредка до слуха людей, ехавших в автобусе, долетали отголоски собачьего лая. И машины, словно сторонясь всего живого, снова углублялись в лес. Синий, молчаливый, пахнущий свежестью и легким морозом, он кивал им вслед пушистыми лапами сосен, осыпал дорогу серебристой снежной пылью.

Но вот «газик» остановился. Встал и автобус. Люди в летных куртках и теплых пальто вышли из машин.

— По карте похоже, что тут нет жилья, а значит, и антенн. Можно начинать.

Двое выволокли прямо на снег массивный ящик передатчика, двое вооружились портативными рациями-пеленгаторами, которые предстояло сегодня испытать.

— Как говорится, работа не Алитет, в горы не уйдет! — шутливо заметил Гагарин. — Для почина давайте закусим, потом и дело веселей пойдет. А то ездим, ездим — все, наверное, уже проголодались. Пока вы там над картой колдовали, я тут кое-что приготовил.

И действительно, в автобусе на бумажных салфетках были разложены шашлыки и бутерброды.

— К сухому пайку не худо бы чайку, — заметил Попович, энергично разламывая булку.

— Закругляйтесь, товарищи! — торопил инженер.

…Приладив на груди пеленгаторы, надев наушники, космонавты еще некоторое время постояли у передатчика, проверяя работу аппаратов. А потом сели в машины и, разделившись на две небольшие группы, разъехались по лесным чащобам подальше от того места, где осталась рация.

Три человека долго ходили по незнакомому лесу и только тогда, когда стало ясно, что без пеленгатора выбраться трудно, начали работать.

— Приземлились! — засмеялся Юрий, опустившись на большую, засыпанную снегом кочку. — Сейчас попробуем связаться с Пашей.

— Раз, два, три, четыре, пять. Как слышишь меня, Паша?! Прием.

Тихо стучит пальцем по микрофону и надевает наушники.

— Попович, как слышно? Перехожу на прием… Ничего не слышно. Они, наверное, еще не успели настроиться. Проверьте, — Юрий протягивает пеленгатор инженеру, тот бережно надевает наушники.

— Павел! Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять… Прием!

Но в наушниках полнейшая тишина. Инженер тщательно осматривает пеленгатор.

— Все в полном порядке. Пойдем наугад, а потом еще раз поищем.

Они идут по глубокому снегу, отыскивая хоть какую-нибудь тропинку, хоть какой-нибудь признак жилья, тогда можно будет переключиться на телефон и сориентироваться. Несколько раз Юрий пытается выйти на связь. Но все тщетно.

Юрий становится серьезным, сосредоточенным. На минуту задумывается, пытаясь сориентироваться, чертит палочкой на снегу маршрут.

— Шли мы так… Потом сюда… Здесь свернули. Значит, шоссе вот тут.

И снова в путь по глубоким сугробам, несколько часов по морозу. Но вот впереди просека. Значит, рядом и дорога. Теперь до шоссе было добраться сравнительно легко — километров пять до поворота, где осталась машина.

На шоссе Юрий остановился.

— Вы ищите передатчик, а я пойду разыскивать Павла. Скорее всего что-то случилось с передатчиком.

Юрий оказался прав: на передатчике отошел один из контактов, и импульс был слабым.

Юрий с Павлом пришли поздним вечером, но зато вышли они точно на рацию: пеленгатор работал нормально.

5

…С приходом весны наступил новый период подготовки. Группа вылетела в один из городов, где должны были отрабатываться прыжки с парашютом.

Перед самым отъездом пришло письмо из Оренбурга. Тяжело заболел отец Вали, и она вместе с дочкой поехала домой.

А пилоты прилетели в дальний гарнизон.

Никто в этом степном городке не знал, зачем сюда приехала группа молодых офицеров во главе с рекордсменом парашютного спорта. Все считали, что этот человек тренирует новую команду ВВС. В большинстве своем космонавты носили кожаные летные куртки и поэтому не особенно отличались от всех остальных обитателей городка.

Еще в Москве Николая Константиновича они встретили настороженно-иронически: инструктор не очень был похож на спортсмена, а тем более на чемпиона мира. Маленький, приземистый, с выпуклой грудью, с короткими мускулистыми руками, в синем спортивном костюме, он больше всего походил на военного. Сперва многие космонавты даже не верили, что этот невысокий кряжистый человек с зычным хрипловатым голосом назначен к ним начальником парашютной подготовки.

Но инструктор знал свое дело! Он просмотрел летные книжки будущих космонавтов и удивился: всего по два, самое большое по шесть прыжков! Все нужно начинать сызнова!

Первую свою беседу по теории парашютизма он начал так:

— Друзья, прежде всего договоримся, что между нами должны быть совершенно искренние, откровенные отношения. Мои двери всегда открыты для вас. Буду рад, если вы обратитесь ко мне с любым житейским вопросом…

А потом инструктор начал рассказывать о парашюте. Когда в перерыве офицеры вышли покурить, инструктор услышал чье-то недоверчивое замечание:

— Ему, конечно, хорошо байки рассказывать — мировой рекордсмен, восемь золотых медалей отхватил за прыжки, а мы разве научимся так прыгать, да ни в жизнь!

— Да нам так и не надо, как он, — ответил другой пилот, — нам, главное, материальную часть усвоить и теорию. И здоровье чтобы было хорошее, а парашют — это дело факультативное, маленько попрыгаем, и хватит.

Следующий час инструктор и начал со слова «факультативное». И он так убедительно «разделал» скептиков, что после лекции врач-психолог, который сидел на занятиях, сказал улыбаясь:

— Я думал, что вы мастер парашютного спорта, а вы, оказывается, еще и специалист по психологии…

Молодые летчики быстро освоили теоретическую программу: изучили историю парашютизма, различные системы парашютов, провели тренировки по отсчету времени, научились управлять своим телом в пространстве и отделяться от самолета. И вот уже шустрый АН-2 вывозит курсантов для первых самостоятельных прыжков…

Будущие космонавты уже привыкли к задушевному тону инструктора, а поэтому немного удивились, когда вечером накануне прыжков в гостинице он строго приказал:

— Сегодня до конца дня свободны. Отбой в 22.00. Завтра подъем в 7.00, и приступим к занятиям. Все.

Летчики расходились посмеиваясь. Видали они немало начальников на своем веку. С разными характерами. В общем характер характером, а главное, как человек в деле…

В деле инструктор оказался еще требовательнее, чем можно было подумать. Утром, после завтрака, на спортивной площадке он собрал космонавтов.

— Почему пришли с опозданием? Чтоб это было в последний раз. Не мне вам говорить, к чему мы вас готовим.

Константиныч показывал на тренажерах, как надо летать при затяжных прыжках: «Распластавшись, прогнув спину, чтобы не попасть в плоский штопор, очень опасную штуку». Он по одному вызывал космонавтов к учебным снарядам. А когда кто-нибудь недостаточно четко выполнял упражнение, инструктор говорил, добродушно усмехаясь и поблескивая золотыми зубами:

— Ты же космонавт! И это должно чувствоваться. В космонавте не должно быть ничего рыхлого, лишнего, расхлябанного. Надо, чтобы от тебя все разлетались, как шарики, чтобы чувствовали — космонавт! Ясно? А ну еще два раза подряд то же упражнение!

…Юрий слушал невысокого парашютиста, и этот человек все больше и больше открывался ему.

А когда в тот же день начались регулярные прыжки с парашютом, Юрий почувствовал, что на этом степном аэродроме все по-другому: и требования выше, и задачи сложнее. Врачи и инструкторы воспитывали у них силу воли, мужество, выдержку и находчивость.

Были у инструктора помощники. Один из них — высокий плечистый украинец в сшитой на заказ гимнастерке и роскошных бриджах. Вот он проходит перед строем космонавтов, придирчиво всматриваясь в лицо каждого. От его взгляда не ускользнет ни одна мелочь. Он останавливается, щурит глаза.

— Почему лямочка болтается? Вы знаете, что такое лишняя лямочка? Вы понимаете, что с этого может быть при прыжке?

Пристыженный пилот опускает глаза. А инструктор, не замечая смущения, продолжает:

— Знаю я вас, летчиков! Вы не любите парашюта. Вы и летать и приземляться любите на крыльях, а не на «тряпочке». Вам, конечно, какая-то лямочка — это ерунда. А, между прочим, от этой маленькой лямочки жизнь зависит. Жил-был — дергал, жил-был — дергал. Прыгнул — дергать перестал… Ясно? А лямочку эту заправляют вот сюда, тогда она не будет болтаться.

И он подходит к другому космонавту. После него подгонку парашютов проверяет инструктор.

В конце концов ребята поняли, что все требования — и инструктора и его помощника — крайне необходимы и справедливы. Да и сам этот парень показывал блестящий пример трудолюбия: у него порой кожа на ладонях сходила от постоянной укладки парашютов.

Николай Константинович рассказывал им много поучительного о прыжках своих друзей: Николая Евдокимова, Константина Кайтанова, Василия Романюка и других известных мастеров парашютного спорта. Разбирал их «классические» рекорды, добивался тщательной отработки всех деталей прыжка.

…Оказывается, не так легко, как думалось многим, было начинать эти регулярные прыжки. Особенно трудно пришлось Валерию. Он плохо спал всю ночь и на аэродром ехал немного пришибленный и злой. Злился он больше всего на себя. Все настроены по-боевому, выглядят спокойными, а он не в силах скрыть волнения…

Но после первого прыжка, когда все окончилось благополучно, настроение у него заметно улучшилось. Суровый инструктор, который едва не вытолкнул его из самолета, после прыжков похвалил Валерия. И это помогло космонавту поверить в себя.

*

…После каждого прыжка к месту приземления подъезжает военврач и проверяет у пилотов пульс.

Вот приземляется Гагарин. Полный курносый врач спрыгивает с подножки санитарного автомобиля и бросается расстегивать ремни парашютного ранца.

— Очень правильно, доктор, делаете: надо сперва освободить человека, а уж потом браться за пульс. А то бывают некоторые… Ты еще не успел приземлиться, а тебе уже суют в руки динамометр.

Оба они смеются, Гагарин сбрасывает парашют и протягивает врачу руку.

— Вам, конечно, пульс? — Юрий улыбается. — Так. Как вы находите мою пульсовую волну?

— Все в порядке.

— Прыгаем, как учили!

И оба расстаются довольные друг другом. А к приземлившемуся парашютисту уже спешат ребятишки. Их всегда видимо-невидимо на этом полевом аэродроме. Откуда только они здесь берутся?

К Гагарину подбегает запыхавшийся пацан.

— Дяденька, можно я сложу маленький парашют?

— А ты умеешь?

— Так точно! — лихо отвечает карапуз. — Я же на аэродроме живу! У меня отец сверхсрочник.

— А ну, попробуй! — И Гагарин, задорно, по-мальчишески улыбаясь, наблюдает, как мальчуган ловко складывает маленький парашют.

— Молодец, точно по наставлению. Наверное, тоже будешь летчиком?

— Не знаю, таких маленьких в летчики не берут.

— Правильно, надо сперва подрасти. Но ты учись. Ученье — оно, брат, никогда не пропадет.

В это время снова подъезжает врач.

— Юра, садись, подкину!

— Подождите, доктор, может, лучше пройдемся? Посмотрим, как ребята приземляются… И вам полезно пешочком, пешочком…

Гагарин то и дело останавливается.

— Вон Гера приземляется. Хорошо, молодец! — азартно восклицает Юрий и снова идет по полю. Машина медленно едет следом.

— А это, кажется, мой младший брат Боря!.. Черт бы побрал этот ветер? Не затащило бы Борьку в овраг. Прибавим шагу, доктор!

Последним из самолета выпрыгнул инструктор, с которым все уже успели подружиться и которого между собой называли «Батя» — так, как в армии часто зовут строгих, но любимых начальников.

— Между прочим, доктор, у Бати сегодня знаменитый день: это его юбилейный прыжок. Может, качнем его по этому случаю?

— А удобно?

— Ладно, посоветуемся с ребятами. Я думаю — удобно.

Пилоты одобрили идею. Собравшись у полевых столов для укладки парашютов, они терпеливо ждут, пока инструктор погасит бело-голубой щегольской купол, и с разных сторон кольцом начинают наступать на инструктора. Сразу заметно, что тот не в духе: он недоволен своим приземлением. На полметра не дотянул до посадочного креста.

— Идите-ка сюда, голубчики! — грозно говорит он, складывая парашют. — Разберем ваши сегодняшние ошибки. — Тон его не предвещает ничего хорошего.

Молчаливое кольцо летчиков сжимается все уже. Сперва Батя не замечает осады. Он занят парашютом. Вот он недоуменно вскинул глаза. Но уже поздно. Раздается чей-то задорный голос:

— Мы хотим вам напомнить, Николай Константинович, одну цифру. Сами понимаете…

Батя смеется. Десятки дружеских рук подбрасывают его в воздух.

— Хватит, ребятки, хватит! — умоляет он, величественно сложив на груди руки. Он уже не просит, он старается удержать равновесие и терпеливо ждет, когда им надоест. А они качают и качают…

Оказавшись на земле, Константиныч добреет.

— Прыгали вы в общем так себе, на троечку… После ужина поговорим о ваших ошибках. А за внимание спасибо.

Инструктор уходит, недоумевая, откуда все узнали про этот своеобразный юбилей…

По вечерам пилоты часто отправлялись на танцы в Дом офицеров, а Юрий оставался в гостинице. Он перечитывал письма от Вали и коротко сообщал ей о своей жизни. Валя писала регулярно, но понемногу. И вот в ее письмах все чаще стали проскакивать тревожные нотки — отцу очень плохо, мать тоже недомогает. Но в общем тон писем был бодрый, сдержанный, и Юрий не знал тогда, что их постигло большое горе: умер Иван Степанович — отец жены. Валя боялась, что эта печальная весть отразится на его занятиях.

*

Здесь, в военном городке, состоялось памятное для них партийное собрание на тему «Как я готов выполнить задание Родины?»

Вечером, накануне собрания, когда ребята ушли на танцы, Юрий остался в гостинице, чтобы дочитать понравившийся ему роман И. Ефремова «Туманность Андромеды».

В гостинице в этот ночной час было тихо, лишь где-то недалеко ревели самолеты, уходя в ночной тренировочный полет. Сосед Юрия по комнате не спеша снимал куртку, готовясь ко сну. Юрий отложил книгу, поднялся с дивана и подошел к окну. Черное небо сверкало холодным переблеском голубых звезд…

— Ты что, зачитался? — спросил сосед.

— Нет, задумался. Понимаешь, мне кажется, что мы еще мало делаем и мало успеваем. Если серьезно говорить о полете в этом году, надо здорово перестроить всю нашу подготовку. Порой слишком узко мы смотрим на нашу специальность. Я думаю завтра об этом говорить на партийном собрании. Как ты на это смотришь, Ромашка, и что мне можешь посоветовать? Вот мне кажется…

И Юрий, основательно мотивируя то, о чем он так много думал в последнее время, рассказал все, что наболело на душе. Товарищ полностью его поддержал.

Да, теперь им стало многое виднее: и недостатки, пробелы в учебной программе, и требования, которые они должны предъявить к себе. Что касается Юрия, то он был убежден, что космонавт должен знать свое дело почти в тех объемах, в каких знают его специалисты. И не только знать теорию, но и все, что они изучили, непременно уметь делать собственными руками.

Обо всем этом Юрий и говорил на собрании.

*

…А парашютные тренировки продолжались. Они становились все напряженнее, все сложнее. Пилоты совершали затяжные прыжки, занимались гимнастикой, работали на тренажерах.

Руководитель группы поднимал летчиков чаще всего в 2 и в 4 часа утра, когда утихал шалый степной ветер. После медицинского осмотра они ехали на поле. Порой ребятам было очень трудно. Даже накануне первомайских праздников они прыгали. А третьего мая снова уехали на аэродром.

Оказывается, напрасно они посмеивались вначале над указаниями инструктора. Когда Герман и Алексей попали в плоский штопор, каждому из космонавтов невольно пришлось мгновенно вспомнить то, что говорил им Батя.

Теперь инструктор был уверен, что космонавты полюбят прыжки и еще будут просить попрыгать сверх программы.

Так оно и случилось.

В конце парашютной подготовки Юрий Гагарин и большинство его друзей попросили разрешения совершить дополнительные прыжки к тем сорока, которые были уже сделаны, чтобы получить звание инструктора. В «Боевом листке» группы космонавтов «Жизнь на старте» появилась карикатура — «Невиданное в авиации». Гордый инструктор и перед ним коленопреклоненные космонавты. Портрет Алексей нарисовал блестяще. Подпись гласила: «И пали ниц ребята у ног парашютного владыки, умоляя дать совершить еще хоть один прыжочек…»

6

Поставив в своем дневнике дату 16 мая 1960 г., врач записывал:

«Встречал мальчиков на аэродроме. В течение месяца они почти ежедневно выдерживали большую физическую и эмоциональную нагрузку. Достаточно сказать, что они выработали у себя чувство времени с точностью до 20 секунд. Делали затяжку с раскрытием парашюта до 50 секунд. Это необычайно трудная работа.

Ребята надеялись, что дома их встретят как-то по-особенному. Но встреча была деловой. Пришли автобусы. Сели и поехали. Заметил, что мальчики весьма эмоциональны. Эта эмоциональность достигла своего апогея, когда на одной из столичных магистралей к нашему автобусу подбежал наш начфин и со свойственной ему безмятежностью спокойно, но несколько виновато изрек: «Я еще не получил на вас деньги. Вот сейчас еду в банк».

Летчики не поскупились на колоритные изречения по его адресу… Кстати, народ они весьма остроумный.

С нами в автобусе ехал один восторженный попутчик, тоже военный. Ему было приятно общество молодых веселых летчиков, и он находился в бодром расположении духа. Но его шутки и реплики были настолько примитивны, что мальчики открыто над ним потешались, словно они не болтались несколько часов в воздухе, а ехали с пикника.

Да и было над чем посмеяться. Вот попутчик повернулся к окну и радостно воскликнул:

— Ах, какое замечательное кладбище! Это самое лучшее кладбище в Москве.

— Можем остановиться, если хотите там получить постоянную прописку, — серьезно заметил Юрий, и весь автобус грохнул от смеха.

— Мигом составим протекцию и дорого не возьмем! — Снова хохот сотрясает автобус.

Встречи с нерасторопным начфином как будто бы и не было».

В этот день, в день возвращения в Москву, космонавты узнали радостную новость, вытеснившую все остальные. Накануне запущен первый космический корабль весом более 4,5 тонны. Их старшие товарищи прокомментировали это событие. Смысл всех комментариев сводился к одному — надо торопиться! Нужно успеть пройти всю необходимую подготовку к тому времени, когда будет «доведен» корабль для первых космонавтов.

Они знали, что и американцы тоже готовят людей к полетам в космос, и в негласном соревновании очень хотели быть первыми, тем более, что для этого у них были все основания: США заметно отставали.

*

…Новая служба бросает Гагарина и его друзей с места на место, из одной лаборатории в другую. И всюду он и его товарищи проходят новую трудную школу — школу космонавтов.

Чтобы полететь в космос, мало быть просто здоровым человеком и отличным летчиком. Надо знать множество специфических вещей, нужно быть натренированным. Начальник-врач верно им говорил, что без большой специальной подготовки даже хороший летчик — это всего лишь заготовка, из которой еще нужно выточить космонавта.

Пилот космического корабля должен быть готов к тяжелой и сложной работе. Ему необходимо привыкнуть к самым неожиданным условиям. И все свои действия он обязан отработать почти до автоматизма. Он не имеет права вспоминать, где какая ручка или тумблер. Он должен безошибочно, с закрытыми глазами, нажимать именно ту кнопку и поворачивать именно ту ручку, которую нужно нажать и повернуть в данный момент. А это значит, что космонавту требуются: огромная сила воли и отличная память, острая реакция и развитое чувство самоанализа, большое мужество и глубокие знания. Вот почему всю основную подготовку космонавтов было поручено вести врачам-психологам. Только врачи могут сделать человека сильнее, закаленнее, мужественнее, вскрыть внутренние индивидуальные возможности личности, физически и морально подготовить космонавта.

Теперь врачи были постоянными спутниками, товарищами и советчиками космонавтов. Юрий особенно привязался к двум из них: к черноволосому, моложавому, энергичному и другому — полноватому, добродушному и курносому. Они настолько сдружились, что Юрий называл врачей по имени-отчеству, а те на правах старших звали Гагарина просто Юрой.

Один из них записывал в те дни:

«2 июня. Первые впечатления о физических занятиях. Наблюдал за упражнениями на батуте и в водном бассейне. Сразу же выделились две резко очерченные группы: довольно робкие, не подготовленные к специальным упражнениям, и достаточно сильные, старательные. Последние стремятся поднять технику упражнений. Некоторые свое неумение пытаются прикрыть молодечеством и, попирая самые элементарные каноны прыжка в воду с пятиметровой высоты, падают с вышки, словно мешок. Создается впечатление, что только некоторые относительно подготовлены к спортивным занятиям и имеют вкус к этому делу».

С врачом можно было бы поспорить: слишком специфичны и сложны были упражнения.

Действительно, каких только заданий не получали будущие космонавты! Они прыгали через веревочку и занимались на гимнастической стенке, плавали в бассейне и бегали по лесным тропинкам, их учили засыпать и просыпаться по собственному приказу в точно назначенное время.

Особенно сложные задания стали выполнять космонавты, когда начались тренировки в камерах и на стендах.

Казалось бы, что особенно нового может пилот почувствовать на вибростенде?! Садишься в кресло, которое начинает вибрировать. Почти как на самолете в минуты перед стартом. Но у некоторых начинались тошнота и боли. Такие летчики никогда не сядут в кабину космического корабля.

Юрий переносил вибростенд прилично. Но этого ему казалось недостаточно. Он сидел в кресле долго, и ему хотелось еще больше испытывать себя, проверять свою волю. А вибростенд неистово дрожал. И дрожал так сильно, что у Юрия зуб на зуб не попадал. Вибростенд дребезжал, как старый, разбитый автобус, мчащийся плохой, ухабистой дорогой. Казалось, вот-вот мясо начнет отслаиваться от костей. Но Юрий выдержал все это. Позже он даже брал с собой на вибростенд книгу: надоедало долго сидеть в одной и той же позе.

Гагарин знал, что, прорезая нижние слои атмосферы, ракета может содрогаться еще сильнее, знал, что будет велика и вибрация корпуса корабля от работающих двигателей. Тогда будет поздно привыкать — нужно сейчас!.. Юрий словно слился со стендом. Ступни и локти принимали на себя вибрацию и побаливали… А объективные датчики сообщали врачам сведения о его состоянии. Состояние было нормальным. И все же, когда он покидал вибростенд, тело его еще несколько минут ощущало дрожь…

*

Не легче было работать и в барокамере. Кому из летчиков она не знакома? Во всяком случае, только не летчику-истребителю, летавшему на современных машинах. И тем не менее старая знакомая, оказывается, может быть совсем не той, с которой встречался на медкомиссиях. Дело в том, что барокамера может работать в разных режимах, в ней можно создать условия и близкие к тем, которые встретятся в космосе: нехватка кислорода, пониженное барометрическое давление, холод… Причем и режим полета может быть различный — и такой, как при плавном наборе высоты, и такой, когда совершаешь затяжной прыжок из стратосферы.

Юрий не волновался перед испытанием в барокамере. Он знал, что ждет человека при подъеме на большие высоты.

…Просторная комната с серыми приборными щитами вдоль стен. На щитах — вентили и рычажки. В углу комнаты синей квадратной глыбой со скругленными углами возвышается сама барокамера. В ее стенах три иллюминатора, над камерой — хитроумная система труб, по которым отсасывается воздух.

Юрий вошел в камеру. Снаружи закрыли массивную стальную дверь. Щелкнул замок. Гагарин спокойно расположился в кресло и надел шлемофон, привычно поплотнее приладив на шее «ларинги». У пультов управления — врачи и механик. Тесной группой стоят друзья.

— К подъему готовы? — спрашивает врач.

— К подъему готов, — отвечает Юрий.

— Подъем! — командует врач.

— Подъем начинаю! — словно эхо, повторяет механик.

Юрий видит, как резко двинулась белая стрелка на высотомере. Двинулась и пошла по шкале. Высота возрастала. Но еще можно было спокойно дышать без кислородного прибора. «Интересно, на сколько меня хватит? Нужно дышать ровно и размеренно, только хорошие легкие и стальные нервы могут выдержать стратосферу», — говорит себе Юрий. Он докладывает врачам о своем состоянии. Голос его звучит спокойно, а врачи продолжают откачивать из барокамеры воздух и напряженно следят, как отражается «подъем» на организме пилота.

Стрелка высотомера медленно ползет по круглой шкале. Давление падает. Многоканальный прибор записывает важнейшие физиологические функции: импульсы сердца и мозга, частоту дыхания, артериальное давление. Все идет нормально. Кажется, уже предел, но самописцы по-прежнему вычерчивают ровные пики на белой движущейся ленте…

Сейчас он уже на такой «высоте», где при неравномерном дыхании может «закипеть» кровь. Это бывает, когда азот не выходит из организма, а пузырьками накапливается в сосудах. Если это случится — прощай космонавтика…

Но вот перья самописцев зачастили. Черные пики на белой ленте становятся все острее и острее. Кажется, еще мгновение — и не выдержит сердце, разорвется. Но Юрий сидит спокойно. В своем высотном костюме он немного похож на водолаза.

Фон переговорной системы сливался с шумом работающей аппаратуры, но Юрий отчетливо различает вопросы, уверенно отвечает на команды, докладывает показания приборов.

— Высоту переношу нормально. Самочувствие нормальное. Подъема почти не ощущаю.

— Подъем продолжаю дальше, — говорит врач.

— Подъем продолжаю, — докладывает механик.

Вот уже труднее дышать. Юрий знает, что он уже может воспользоваться кислородным прибором. Но он хочет снова проверить себя. Он старается дышать ровно, размеренно. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, сосредоточивает все свое внимание на приборах. Но взгляд его нет-нет да и обращается к одному из них, на котором упорно двигается белая стрелка. «Она железная, ей все равно, на какой высоте работать…»

Рот судорожно ловит воздух, но вдох не приносит облегчения. Юрий напрягает всю свою волю. Рука его крепко сжимает кислородный прибор. Еще минута, и он поднесет ко рту спасительный сосок шланга…

Но минута проходит, за ней другая.

Уже давно прозвучала команда надеть прибор. А Юрий терпит. Но вот уже дышать совершенно нечем. Он — как рыба, выброшенная на песок. Трудно… Очень трудно…

Снова звучит в наушниках решительный приказ врача. Юрий подчиняется. Сразу наступает облегчение. А подъем продолжается.

— Площадка! — эта команда предвещает начало спуска.

И вот долгожданное:

— Нормальный спуск.

Где-то у самой «земли» немного закладывает уши. «Надо поинтересоваться, почему именно у самой земли сильнее всего ощущаешь спуск, — думает Юрий. — Вот пошел на посадку. Сейчас земля».

И, словно подтверждая его ощущение, звучит команда:

— Спуск окончен.

— Вас понял: спуск окончен! — спокойно говорит Юрий и, улыбнувшись, добавляет: — Вот мы и вернулись из космоса.

Открывается тяжелая стальная дверь. Гагарин выходит пошатываясь.

«Выдержал!» — думает Юрий и с удовольствием начинает стягивать маску и плотный высотный костюм.

*

Врачи знают, что в космическом полете может отказать любая система, хотя все они надежны и хорошо задублированы. Но если даже откажет — человек должен выдержать, должен устоять и остаться живым. Как подготовить космонавта к работе при очень высокой температуре? Чтобы ответить на этот вопрос, была проведена целая серия испытаний и тренировок.

В термокамере вентиляторы разгоняют горячий воздух. Космонавт сидит в авиационном кресле и работает. Сперва теплый воздух приятен, но спустя десять минут на лице выступает испарина. Первыми жару ощущают уши. Вокруг горячий воздух. Он идет отовсюду. От него нет спасения. Каждые 10 минут через узкое окошко Юрию дают термометр. Его нужно молниеносно положить под язык — иначе лопнет от жары. Постепенно наступает усталость, уходят силы. Кровь молотком стучит в висках. А тренировка продолжается. «Нет, не ждите, врачи: Юрий не даст сигнал отбоя! Он будет держаться столько, сколько нужно. У него есть сила воли!»

Юрий вспоминает, что читал в газетах, как слесари порой ремонтировали котлы, а сталевары — мартеновские печи, не дожидаясь, пока те остынут. Люди часами работали в адском пекле. Выскочив наружу, окатывались водой — и снова в жаркую печь. В Люберцах был такой случай, о нем долго говорили в ремесленном. Но там люди работали в противогазах и брезентовых спецовках, там помогала вода, а он — только в тренировочном спортивном костюме. Они заняты делом, время течет незаметно, а он неподвижно сидит в кресле, и волны обжигающе сухого воздуха, от которого перехватывает дыхание, омывают его горящее нездоровым румянцем лицо.

Взгляд невольно то и дело скользит по термометру. Интересно, сколько? Синенький столбик продолжает едва заметно ползти вверх. Но вот он замер на цифре 70. Юрий смотрит на часы, кажется, прошла целая вечность с тех пор, как он находится в камере. Между тем заканчивается лишь сотая минута…

Тяжелая дурманная дремота окутывает его сознание. Но рука крепко держит поручни кресла, а полуприкрытые глаза пристально смотрят на термометр. Он где-то читал, что человек может выдержать при кратковременном нагревании температуру в 150—160°. Но ведь всему есть предел! А Юрию кажется, что нет предела этому испытанию. Он старается отвлечься. Гонит прочь мысль о нестерпимой жаре. Он думает о Севере, о холодном море, о зимней стуже, и ему кажется, что становится легче дышать.

Снова взгляд на термометр. Ртуть замерла. «Значит, не сварюсь! — с улыбкой думает Юрий, и тут же другая мысль: — Отличная банька. Все микробы, наверное, сдохли, а я вот — ничего, жив и здоров!» Сознание его опять проснулось, мозг заработал. «Приспособился!» — радостно думает Юрий. Тело его уже, кажется, ничего не весит: все из него выпарилось. Легко и в то же время трудно. Трудно шевельнуться, потому что малейшее движение причиняет страдание: горячая одежда прикасается к коже, а кожа почему-то очень чувствительна…

Юрий не знает, сколько еще ему нужно здесь сидеть. Но он, стиснув зубы, сидит и молча смотрит на термометр. Кажется, термометр не может осилить очередного деления и ртуть никак не в силах переползти через него. Так и застряла на одной цифре.

И то хорошо! Уж очень трудно тут находиться так долго.

А вообще-то здорово, что их готовят так тщательно. Ведь еще никто не знает, какие испытания выпадут в космосе на их долю. Ни врачи, ни ученые, ни инженеры этого не знают. Никто из них там еще не был.

Это испытание он непременно должен выдержать. И выдержит! Он же не первый раз здесь!

Врачи прекращают эксперимент. Юрий выходит из термокамеры. Лицо — бордово-красное. В голове — чувство жара, и только глаза его сияют. Он устало садится в кресло, обтирается и начинает обмахиваться полотенцем. Жарко! Некоторые его товарищи теряли в этом тренаже до 4 килограммов. Он тоже потерял 1380 граммов. Верно Андриян говорит: «Чертова печка».

Сладкая дурманная дремота владела всем его существом, а врачи тем временем отметили, чтоГагарин выявил хорошую приспособляемость к перегреванию.

*

…Космонавтам приходилось заниматься динамическими упражнениями на вращающемся колесе, делать двойные упражнения на лопинге, держать равновесие на качающемся столе и выкидывать поистине цирковые кульбиты на батуте, бегать по движущейся дорожке и заниматься на центрифуге. Центрифугу они узнали еще раньше, при отборе. Но сейчас тренировки на ней велись систематически.

Юрий отлично помнил, как Джимми Коллинз, американский летчик-испытатель, описывал действие перегрузок. Только немного позже Гагарин понял, что в этих описаниях есть и некоторое преувеличение. Однако перед тренировками Юрий вновь перечитал знакомую книгу.

«Центробежная сила — огромное невидимое чудовище — вдавливала мою голову в плечи и так прижимала меня к сиденью, что мой позвоночник сгибался и я стонал под этой тяжестью. Кровь отлила от головы, в глазах темнело. Сквозь сгущающуюся дымку… я ничего не видел. Я чувствовал, как у меня сдавливают внутренности, я вновь терял зрение и сознание… Потом я снова поднялся и сделал еще два пике. Они буквально расплющили меня…

Я чувствовал себя так, как будто меня избили; мне казалось, что кто-то вынул мои глаза, поиграл ими и снова поставил на место. Я чуть не падал от усталости и чувствовал острую стреляющую боль в груди. Спина у меня болела, и вечерам из носа шла кровь… Назавтра… к моему удивлению, я чувствовал себя превосходно и подумал: «Должно быть, пикирующие полеты действуют укрепляюще».

Он научился переносить перегрузки до 9,5 «g»^[1].

Разумеется, после этих описаний все ребята были готовы к самому худшему и с некоторым волнением ждали испытаний ускорениями.

Правда, пилоты знали и другое. В США, например, биофизик Грей провел на себе такой эксперимент. Надев легкий водолазный костюм, он погружался в капсулу центрифуги, наполненную жидкостью. Перед этим он делал глубокий вдох кислорода и задерживал дыхание на 30 секунд. В течение этого времени он переносил ускорения в жидкой среде до 31 g, испытывая лишь небольшую боль в области живота.

Словом, нужно было пройти и через это, чтобы понять, что же такое настоящие перегрузки.

Юрий одевает летные очки, садится в кресло, пристегивается ремнями.

— Возьмите кнопки.

В правой руке — зеленая кнопка для проверки быстроты реакций. Перед ним — световое табло. Во время вращения будут вспыхивать лампочки. Когда лампочка вспыхнет, он быстро нажмет кнопку. В левой руке кнопка красная. Он нажимает на нее все время, и у врача горит огонек: чувствую себя нормально!

— Начали вращение!

Кресло набирает бешеную скорость. Оно летит по кругу. Возникают перегрузки. Все тело наливается свинцом, трудно дышать, веки деревенеют. Но он не отпустит красную кнопку, не скомандует врачам: стоп! Он должен знать весь свой «запас прочности».

Болит грудь, спина, все тело ломит. Перегрузки кажутся критическими. А Юрий работает. Он даже находит в себе силы, подмигнуть объективу кинокамеры, которая укреплена прямо против его лица… «Шалишь, стерпим! Красную кнопку «стоп» он не нажмет…»

— Десять «g» — десятикратные перегрузки, — бросает врач.

«Им не надоест. Вот мучители…» — в сердцах думает Юрий. В это время техник выключает рубильник. Перегрузки, до этого ровно давившие на грудь, сменяются еще более неприятным от неожиданности ощущением. Кажется, что ты кувырком летишь вдоль стены десятиэтажного дома, все мелькает перед глазами. Думаешь, что огромная ферма, на конце которой укреплена кабина-кресло, не выдержит и с грохотом разобьется о стену. Но это лишь иллюзия, не больше! Центрифуга медленно, еле заметно замедляет свой бег. Юрий приходит в себя, начинает яснее различать очертания привычных предметов, видит спокойные лица лаборантов, приборы за ограждением и облегченно вздыхает. Центрифуга плавно останавливается, чтобы вскоре все это началось вновь.

Врачи удивляются его выдержке и терпению, его воле и самообладанию. Он ни на минуту не теряет самоконтроля; Он работает. Работает сосредоточенно, самозабвенно. Врачи знают, что перегрузки, которые испытывает сейчас Гагарин, вряд ли возникнут на космическом корабле. Большие перегрузки с направлением — «голова — таз» выдержать может не всякий, но Юрий выдержал и это. Врачи не мешают ему проверять себя. Она, лишь следят за приборами, чтобы не наступили перегрузки, опасные для организма.

Вращение продолжается. Тело как бы становится во много раз тяжелее. Давит на грудь и живот. Голову пригибает вниз. Он дышит часто и неглубоко.

— Начните напрягаться! Напрягайтесь!

Он заставляет мышцы противостоять этой адской скорости, начинает дышать ровнее и глубже.

Но перегрузки — это еще не все: вращаясь на центрифуге, он работает с таблицами. Юрий должен разглядеть и запомнить расположение цифр, которые все время меняются на световом табло. Это упражнение усложняется тем, что из репродуктора доносится нудный голос, записанный на пленку, который подсказывает совсем другие цифры. Нужна полнейшая сосредоточенность и быстрая реакция, а доктор все время сбивает его шутками и вскользь брошенными фразами. Вдобавок еще этот громкий голос и гудение мотора. Юрия раздражает то, что этот голос пытается его сбить…

— Девять, четыре, пять… — говорит Юрий. Он выкинул из головы решительно все, что может его отвлечь, весь превратился в зрение и память. Кажется, ему это удалось. Во всяком случае, он ошибается очень редко. Но вот цифры уже трудно различить…

— Пять, три, девять!.. — выкрикивает Юрий, ожидая, когда врачам все это надоест.

— Хорошо, Гагарин! — говорит врач, когда Юрий спрыгивает на пол. — Мы дали вам сегодня немного больше, и вы снова показали отличную устойчивость к поперечным ускорениям. Частота дыхания практически не менялась, частота сердечных сокращений несколько увеличилась, но уже меньше, чем в прошлый раз. Со стороны ритма, проводимости и автоматизма сердечной мышцы изменений нет. Правда, артериальное давление в сосудах пальца и ушной раковины немного повысилось.

И все же Юре было трудно. Когда он уходил от кресла, все чуть плыло перед глазами. Силой инерции, которая словно аккумулировалась в человеке, его еще поводило в сторону…

*

Врач-психолог продолжал записывать свои мысли и наблюдения.

«Только что провел беседу на «избитую до синяков» тему о вреде курения. Я начал с того, что вспомнил несколько печальных историй из жизни летчиков. Эти примеры пришлись слушателям по душе, и я завоевал право на внимание. Беседа вылилась в хорошее общение — разговор, который длился почти два часа и вышел далеко за пределы темы. Летчики говорили, что беседа была интересной и полезной, потому что строилась на необычном материале и была тесно связана с вопросами космической психологии и психогигиены.

…Знакомился с летчиками на аэродроме, в их родной стихии. Они заметно оживлены, активно интересуются техническими новинками, беседуют со своими друзьями-однокашниками, которые уже достигли высокого мастерства. При работе стараются быть предельно точными. В диалогах искрится остроумие, сверкает шутка…

Да, в моем присутствии произошел диспут о методах покидания корабля и о приземлении. Пилоты настаивали на регулярных парашютных прыжках, хотя бы по 1—2 раза в месяц, чтобы сохранить хорошую спортивную форму. Врачи сообщили, что техническая мысль решает задачу приземления без парашютов. Однако хлопцы, по-моему, все равно правы».

У некоторых сохранилась предубежденность против медицины. И для этого были, конечно, свои основания. Пилоты считали, что медики стараются в них обнаружить какие-то скрытые «изъяны», а там, глядишь, могут и списать обратно в авиацию. А этого теперь, конечно, никому не хотелось. Не хотелось этого и Юрию, но он не роптал на врачей. Он давно привык как должное принимать каждое новое испытание, практически даже не задумываясь о том, приятно оно будет или нет. Нужно так нужно. Будет выполнено, и выполнено отлично! Это стало его своеобразным девизом.

7

Шло лето 1960 года. Теплый ветер врывался в приоткрытое окно. Тихо шелестели сосны. Недавно прошел дождь, и пахло свежестью, полевыми цветами, влажной хвоей…

Юрий приоткрыл дверь.

— Разрешите?

— Заходи, Гагарин, заходи! Садись. Написал? Правильно! Пора: прошло больше года.

Юрий положил на стол листок, аккуратно исписанный еще юношеским, не очень ровным, но старательным почерком.

Секретарь внимательно прочитал заявление:

«Прошу партийную организацию принять меня в члены КПСС… Хочу быть активным членом КПСС, активно участвовать в жизни страны и укреплении Вооруженных Сил СССР. Гагарин».

Юрий протянул еще три листка — рекомендации. Секретарь просмотрел их и положил в папку.

— Готовься. На днях вызовем тебя на бюро, а 16 июня будет собрание. Поставим вопрос о приеме. Желаю всего доброго.

Юрий вышел необычно озабоченный. Наверное, он просто устал за время тренировок. Он чувствовал, что наступает ответственный момент.

Вряд ли уж к ним, космонавтам, какой-то особенный подход — перед партией все равны. В конце концов быть коммунистом — это еще бо́льшая ответственность, еще бо́льшая требовательность к себе, новые обязанности. Это он понимает, но ведь могут сказать: «Подготовьтесь получше и приходите в следующий раз, товарищ Гагарин». Вполне могут.

…На бюро все оказалось проще, чем он думал. Как видно, товарищи уже успели к нему присмотреться и, кроме добрых пожеланий, не высказали ему ничего, Что могло бы его огорчить, задеть несправедливостью. Его биография оказалась очень простой и, вероятно, очень похожей на многие другие: она не вызвала никаких дополнительных вопросов. Все вопросы касались сегодняшней его службы. А об этом говорить было легко.

И вот наступил день, которого Юрий так долго ждал, ждал с понятным чувством беспокойства и тревоги!

Председатель берет его дело.

— В нашу партийную организацию поступило заявление кандидата в члены Коммунистической партии товарища Гагарина Юрия Алексеевича с просьбой принять его в члены партии. Зачитываю заявление.

Юрий весь собрался в комок. Ему было немного неловко: заявление казалось ему не очень складным. Два раза повторил слово «активно». Но никто ничего не заметил. Коммунисты сидели и внимательно слушали.

Председатель продолжал:

— Гагарина рекомендовали товарищи: Решетов, Росляков и Ильяшенко. — Председатель называл фамилии его боевых друзей, и Юрий чувствовал, что фамилии эти мало что говорят собравшимся. Видно, это почувствовал и председатель, потому что он сказал: — Рекомендации хорошие, по всей форме. Есть необходимость их зачитывать?

Кто-то из президиума сказал:

— Не нужно!

«Сейчас меня попросят встать перед собранием, и вот тут-то и начнется», — думал Юрий, а председатель продолжал:

— Бюро единогласно приняло Юрия Алексеевича Гагарина в члены партии и рекомендует собранию утвердить это решение.

Гагарина попросили подойти. Юрий четко вышел к столу президиума и повернулся лицом к залу.

— Расскажите биографию, — предложил кто-то из членов президиума.

— Родился… — начал Юрий. Первые фразы он выговорил с трудом, а потом взял себя в руки. Взгляд его остановился на лицах врачей, на лицах космонавтов. Оказывается, среди коммунистов было не так уж мало людей, с которыми он каждый день делит все трудности и радости новой работы. Это придало ему уверенность.

И все же говорить было трудно: он не считал себя хорошим оратором, а о себе рассказывать ему было всегда особенно тяжело. Его биография уложилась в несколько минут, и Юрий не знал, что еще сказать. Он мгновение молчал, а потом добавил:

— Есть жена и дочка. Жена работает лаборантом. Взысканий не имею.

И замолчал.

— Есть вопросы к товарищу Гагарину? — словно откуда-то издалека долетел до него голос председателя. — Если есть, прошу задавать.

В зале медлили. Затем кто-то поднялся и спросил:

— Как относишься к своей новой службе?

— Это самое главное в моей жизни, — твердо ответил Юрий. И видя, что тому, кто задавал вопрос, хочется еще что-то услышать, добавил: — Служба мне нравится.

Потом его спросили, как он повышает свои политические знания, задали еще несколько вопросов. Юрий отвечал быстро и коротко. Он обрел уверенность, которой у него не было в начале собрания. Видно, уверенность эта возникла у него потому, что все вопросы задавались по существу и серьезным товарищеским тоном. Он чувствовал, что собрание к нему расположено хорошо, и это еще не осознанное ощущение придало ему внутреннюю уверенность. Когда вопросов больше не оказалось, председатель попросил выступить товарищей, которые работают вместе с Юрием.

Первым попросил слово один из врачей. Он рассказал о том, что Гагарин хорошо показал себя на теоретических занятиях и во время тренажа, говорил о том, что у Юрия развито чувство товарищества и ответственности за порученное дело, отметил, что Гагарин очень старательно занимается, у него не было замечаний и нарушений дисциплины. Закончил он так:

— Юрий Алексеевич Гагарин достоин быть членом Коммунистической партии. Он это уже доказал конкретными делами.

Затем слово взял один из космонавтов. Он сказал, что, как и все члены их группы, Гагарин не жалеет ни сил, ни времени, чтобы оправдать то высокое доверие, которое оказали им, молодым офицерам, партия и правительство.

— Товарищ Гагарин предан делу партии и, безусловно, достоин быть в ее рядах.

Председатель поставил вопрос на голосование.

— Кто за то, чтобы принять товарища Гагарина Юрия Алексеевича в члены Коммунистической партии? Прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет? Кто воздержался? Принят единогласно. Поздравляю вас, товарищ Гагарин.

Юрий глубоко вздохнул, улыбнулся и смущенно сказал:

— Спасибо, большое спасибо!

И твердо зашагал на свое место.

Все оказалось проще, деловитее и даже будничнее, чем он думал. «И даже хорошо, что все это было именно так!» — решил Юрий.

8

Пожалуй, больше всего летчикам хотелось вплотную познакомиться с ощущением невесомости. Уж очень много неясного было в этом деле после всех теоретических занятий, после знакомства с опытами чехов и американцев, после всех рассказов врачей.

И вот наступило время облетов на невесомость. Первое задание было несложным. Невесомость или нулевое «g» возникает в момент выхода реактивного самолета из пикирования на параболическую горку. Она длится всего несколько десятков секунд. За эти секунды будущий космонавт должен выполнить несложную программу по координации движений, попить воды, сказать по радио условную фразу: «Сквозь волнистые туманы пробирается луна», включить киноаппарат и записать на особой карточке несколько простых фраз. А затем на земле доложить врачам обо всем, что он чувствовал и делал.

Юрий ждал чего-то необычного. Он вспоминал слова К. Э. Циолковского:

«Все не прикрепленные к ракете предметы сошли со своих мест и висят в воздухе, ни к чему не прикасаясь, а если они и касаются, то не производят давления друг на друга или на опору. Сами же мы также не касаемся пола и принимаем любое положение и направление: стоим на полу, и на потолке, и на стене, стоим перпендикулярно и наклонно, плаваем в середине ракеты, как рыбы, но без усилий и ни к чему не касаясь; ни один предмет не давит на другой, если их не прижимать друг к другу… Выпущенный осторожно из рук предмет не падает, а оттолкнутый — двигается прямолинейно и равномерно, пока не ударится о стенку или не наткнется на какую-нибудь вещь, чтобы снова прийти в движение, хотя и с меньшей скоростью…»

Возможно ли это состояние в полете на самолете, можно ли все это увидеть и почувствовать в таком объеме, как пишет великий ученый?..

Но вот самолет приземлился, и Юрий рассказывает врачу о своих ощущениях.

— Самочувствие во время невесомости отличное. Ощущения очень интересные. Ногу поднимаешь — и она висит, ты не чувствуешь ее тяжести. Не замечаешь веса своего тела. Двигаться легко. Все, что было нужно, я сделал без труда. В общем я доволен. Хорошо, но мало. Хотелось бы испытать это чувство в большем объеме.

Затем Юрий записывает свои ощущения о первом полете в журнал:

«До выполнения горок полет проходил, как обычно, нормально. При вводе в горку прижало к сиденью. Затем сиденье отошло, ноги приподнялись с пола. Посмотрел на прибор: показывает невесомость. Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Все получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш и шланг кислородного прибора.

На второй горке снял маску. После создания невесомости затянул ремни маски, подогнал ее, взял карандаш и попробовал вставлять в гнездо координографа. Попал хорошо, даже свободнее, чем на Земле. На третьей горке во время невесомости, ослабив привязные ремни, попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит — забавно! Захотелось побольше подвигаться. В пространстве ориентировался нормально. Все время видел небо, Землю, красивые кучевые облака.

В общем, ощущение приятное, хорошее, ощущение легкости и свободы.

Изменений со стороны внутренних органов не было никаких. Показания приборов читались хорошо. После полета состояние обычное…»

А вот его отзыв о втором полете.

«Полет проходил, как обычно. При создании невесомости приподняло от сиденья, руки и ноги висят в воздухе. В процессе записи (двух горок) сидел не шевелясь. Смотрел на Землю, на облака. На третьей горке, при создании перегрузок, работал с координографом. При перегрузке попадать в гнезда координографа труднее, чем на Земле. В невесомости попадать легко — ничего не мешает. Самочувствие хорошее, усталости нет, все нормально».

И наконец, о третьем полете.

«Моя задача сидеть смирно — записывались физиологические функции организма. Полет проходил, как обычно.

Ощущение невесомости: легкость, свобода движений, приятно. Висишь в воздухе, руки и ноги висят, голова работает четко. Показания приборов различаются быстро, хорошо, как обычно, реакция на все раздражители нормальная».

Интересно, что примерно то же записывал и Валерий Быковский:

«Невесомость начал ощущать с плавного отделения от сиденья и отделения ног от пола кабины. Ноги, если их не напрягать, зависают в воздухе. В руках чувствуется необычная легкость… воду пить легко, и вкус ее не меняется. Попробовал вылить воду, а она шариками повисла в воздухе и уплыла за мою спину. Пробовал писать — никаких затруднений. Передал радиограмму — тоже… В третий полет взял с собой конфету и в состоянии невесомости выпустил ее. Попробовал поймать ртом. Сначала не поймал, а потом поймал и с удовольствием съел».

Но так ли все это действительно было? На этот вопрос могут дать точный ответ киноленты и беспристрастные приборы.

Кинорегистрация — великое дело. Смотришь себя на экране — и сразу видишь каждую свою ошибку. А когда замечаешь на экране неуклюжие движения товарищей, тут уж просто трудно удержаться от смеха. Да и друзья тоже не пощадят тебя, если заметят, какие ты «откалывал номера»… Впрочем, Юрию и Герману изрядно «повезло»: кинорегистрации их первых полетов по каким-то причинам не было. Зато понаблюдать других и весело посмеяться над ними была полнейшая возможность.

На экране — серьезное лицо в шлемофоне. Глаза прищурены, все черты укрупнены, словно немного расплющены.

— Жорик! — узнает зал.

— Надулся, как мышь на крупу: перегрузочки — не фунт изюма!

Стрекочет аппарат. Неожиданно лицо на экране расплывается в блаженной улыбке. Зал мгновенно реагирует и на это.

— Ишь, заулыбался! Вышел на параболу. Доволен…

Новая лента. Еще одно лицо. В кадре крупно: показания прибора.

Летчик в невесомости не рассчитал усилия и так потянул за флажок, что стрелка вместо заданных 750 граммов заскочила за 2000.

Зал снова бурно реагирует.

— Вот зашвырнул! Небось стрелка согнулась! А ты, оказывается, силач.

Но самое смешное приключилось с Евгением. По заданию Женя должен был есть хлеб. Откусывать и глотать. Он не предполагал, что в невесомости это будет не так уж трудно сделать. И он старательно двигал челюстями. Этого было больше чем достаточно для того, чтобы развеселить жизнерадостных зрителей.

— Ест он очень трудолюбиво. Смотри, старается, — замечает кто-то.

— Солидно работает, словно век не кормили.

А Женя на экране все ел и ел хлеб. Ел в кадре — крупным планом. Энергично двигались губы, «плавали» крошки…

— Буханочку списал с довольствия, и привет! А все за считанные минуты… Сейчас чайком запьет.

И точно — пилот на экране начал пить воду. Однако Евгений был неосторожен: он в невесомости пролил воду. Всем было видно, как вода серебристым облаком крупных бусин медленно потекла к первой пилотской кабине. Невесомость кончилась, и поток воды облил пилота…

Сейчас все вспомнили, как пилот, мокрый с головы до ног, уже на земле полушутя отчитывал Женю:

— Слушай, и какой же из тебя будет космонавт, если ты и попить-то толком не можешь. И чего попить! Я понимаю — коньяку. Его, конечно, много не выпьешь. А то воды. Пролил. На кого? На заслуженного летчика! А если меня от этой твоей воды возьмет простуда? Что ты тогда скажешь начальству? Нечаянно, да?

Всем было тогда очень смешно. Смеялись и сейчас. Главное, было отчетливо видно, как, серебрясь, словно пыль в потоке солнца, мелкими круглыми капельками но спеша подплывало к пилотской кабине густое облако воды и как эта вода вдруг, словно проливной дождь, обрушилась на спину пилота.

— После питья надо завертывать краник, товарищ космонавт, — копируя летчика, нравоучительно заметил Юрий. И ребята снова засмеялись. У всех было хорошее настроение.

А потом, когда врачи и инструкторы серьезно, по-деловому разбирали ошибки каждого, было уже не до смеха.

*

В один из дней космонавты смотрели цветной кинофильм о ракетной технике. Фильм был сделан очень удачно.

До тех кадров, на которых были сняты моменты, не имеющие прямого отношения к запуску, пилоты сидели спокойно, лишь изредка обмениваясь беглыми замечаниями относительно тех или иных технических подробностей. Но вот в зале раздался вой сирены. Космодром опустел. Тикают часы, скачет на них секундная стрелка. В объективе один за другим проходят крупные планы. На космодроме — напряженная тишина. И космонавты в зале, впервые увидевшие воочию одно из чудес современной техники, притихли, стали сосредоточеннее, собраннее.

— Пуск! — спокойно звучит с экрана команда, раздавшаяся на космодроме. Сотрясая динамики, в зал врывается всесокрушающий грохот. Медленно, словно распарывая фиолетовую синеву неба, взлетает ракета. В какой-то момент она видна вся. И вот уже, оставив призрачно-дымный след, она исчезает в пространстве.

— Ах, красавица! — не выдержав, с восторгом восклицает Юрий.

Никто ему не отвечает. Все, кто был в зале, молчат: лучше не скажешь!

А Герман, наклонившись к своему соседу, говорит, лукаво поглядывая на врача, притулившегося в уголке зала:

— Да, этот фильм сразу даст понять, кто мандражит, а кто нет. Мощный вид!

Это было первое, хотя и заочное их знакомство с ракетой-носителем. Они выходили из зала немного потрясенные. Они подтрунивали друг над другом, но удивительное видение сказочно могучей ракеты стояло у каждого перед глазами…

Учеба у Гагарина подвигалась успешно. И все-таки после каждого испытания, после каждой тренировки его не покидало чувство неудовлетворенности — ему всегда казалось, что он мог сделать больше и лучше.

В космосе летчику придется встретиться с совершенно новыми, еще во многом незнакомыми человеку факторами. Один из врачей разделил их на три класса. К первому он относил факторы, зависящие от космического пространства: низкое барометрическое давление, практически — глубокий вакуум, иной, чем на Земле, состав газовой среды, резкие перепады температур, различные виды радиации, метеоритную опасность. Второй класс составили факторы самого космического полета: шум, вибрация, перегрузки, невесомость. К третьему классу он отнес факторы, обусловленные пребыванием в кабине космического корабля: искусственную атмосферу кабины, ограниченные размеры, вызывающие сужение двигательной активности человека, находящегося в корабле, эмоциональную нагрузку, неудобства, связанные с работой в скафандре… Он должен быть готов ко всему этому!

Вечерами после трудных тренировок и в воскресные дни все они вместе с женами отправлялись на экскурсии, в лес за грибами. Ездили в театры и на концерты, в картинные галереи и в культпоходы по историческим местам. Все это привязывало к земле, давало новые знания, расширяло кругозор.

Прошло некоторое время, и Юрия вызвали в партком. В приемной были еще молодые офицеры, все волновались, хотя, собственно, волноваться уже было нечего: в столе учета они видели свои партийные документы.

Юрия вызвали одним из первых. В просторном кабинете из-за стола поднялся секретарь. Он расписался в билете, в карточке. Подождав, когда высохнет тушь, протянул билет Юре и крепко пожал руку:

— Будьте достойны высокого звания члена ленинской партии коммунистов. Бережно храните партийный билет. Желаю успехов!

Юрий ответил кратко и уверенно:

— Буду достоин! Постараюсь оправдать доверие. Можете быть за меня спокойны…

В приемной он еще раз посмотрел надпись на партбилете. Постарался запомнить номер: 08909627…

Дома Валя и ее мать сердечно его поздравили. Валя даже припасла бутылку сухого вина. Тут же после ужина Юрий написал письмо домой, ему очень хотелось поделиться своей большой радостью с родителями.

В эти же дни произошло и другое примечательное событие. Космонавты впервые встретились с Главным конструктором космических кораблей.

9

Первая встреча с. Главным конструктором состоялась в конференц-зале института. Ребята с большим нетерпением ждали беседы с человеком, который готовит для них технику.

Когда этот уже немолодой, коренастый, плотный человек в светло-сером костюме поднялся на трибуну, Юрию показалось, что в скромном небольшом зале ученого совета стало как-то светлее. «Так вот он какой! — с восхищением подумал Юрий. — Действительно, похож на профессора, а еще больше — на инженера!»

Академик удобно положил локоть на кафедру и начал не спеша говорить.

Нет, это была не лекция, это был сердечный разговор. Разговор по душам.

— Дорогие товарищи и друзья! Мне хотелось бы начать с того, что я считаю особенно важным вам сказать.

Зал замер, ожидая, что сейчас последует сенсационное сообщение о новой ракете или о космическом корабле. Главный конструктор интуитивно уловил эту внутреннюю причину внимания и тут же ответил:

— О ракете и корабле мы еще не раз с вами поговорим. Позже я расскажу вам об этом подробнее. Приедете к нам, сами все посмотрите.

Начать я хочу с главного. А главное состоит в том, что вам, дорогие товарищи, нужно очень много знать. Вы должны не хуже нас, стариков, разбираться в вопросах физики и ракетодинамики. Вы должны знать высшую математику и сопротивление материалов. А все это такие вещи, в которых на общей эрудиции, на любительстве далеко не уедешь. Отставать же от уровня современных знаний нельзя. Поэтому не судите меня за нравоучение, за дидактику, но вам нужно научиться учиться!

Поясню на примере из своей жизни. Закончил я институт. Защитил дипломный проект и облегченно вздохнул: «Теперь все эти чертежные доски, линейки и книги можно забросить — я инженер». И от радости, представьте, на время действительно забросил. К счастью, я скоро понял, что настоящая учеба только начинается. Учеба на новом, более серьезном уровне. Потому что к этому времени я уже точно знал, что мне нужно, какие знания и где можно почерпнуть. И главное — я научился систематически работать. Словом, я достаточно быстро сообразил, что жизнь и работа — это непрерывная цепь постоянных экзаменов и напряженной учебы. А это очень важно понять, чтобы не получилось, как в той пословице с Акулей: «Акуля! Что шьешь не оттуля?» — «А я еще пороть буду!» Мы по методу этой беззаботной Акули работать не можем.

Словом, я хочу вам посоветовать, чтобы вы не упускали фактора молодости, чтобы упорно занимались каждую свободную минуту. Используйте замечательные возможности, которые вам даны. Это не только для вас жизненно важно. Это нужно и нам.

Вы знаете, что мы работаем безаварийно. Ракетный век, в отличие от века воздухоплавания, начался практически без жертв, если не считать Лайку. И мы думаем, их не будет. Мы хотим работать серьезно. Поэтому прямо скажу — очень надеемся на вас. Мы, конструкторы, инженеры, рабочие, рассчитываем вести это большое дело совместно с вами. И я надеюсь, мы поднимем его на такую высоту, которой требуют от нас партия и правительство.

Вы знаете, что умный летчик — лучший друг конструктора. Ему, летчику-испытателю, конструктор первому доверяет свое детище. Отдает в полное распоряжение: бери, владей, пробуй! И естественно, конструктор вправе ожидать точного и глубокого отчета о том, как изделие показало себя в работе.

Между прочим, в прошлом мне самому довелось немало полетать. Так вот, давно прошло время, когда конструкторы больше ценили пилотов без технического образования. Сегодня настоящий летчик — это и инженер. Это товарищ, с которым мы можем говорить только как с равным. Поэтому вы учитесь, а уж мы обещаем вам очень внимательно прислушиваться к вашим замечаниям и пожеланиям.

Первые машины, как вы знаете, уже созданы и испытаны. Мы работаем над новыми моделями, модификациями и системами кораблей, предназначенных непосредственно для полета человека. И мы хотим провести всю эту работу вместе с вами на высшем уровне. Ведь вы же, по существу, будете первыми испытывать эти машины в космосе…

Главный конструктор сделал паузу, собираясь с мыслями. Зал трепетно ловил каждое его слово. Гагарин весь находился во власти обаяния этого удивительного человека. Юрий никогда раньше не думал о том, что в разговоре об учебе может быть скрыт такой внутренний смысл, который он уловил в словах ученого. «Надо же обладать таким дарованием! Взял — и не отпускает. И говорит вроде негромко, и все это известно. А как слушают!»

Зоркие карие глаза Главного конструктора скользнули по рядам. Он продолжал:

— Теперь позвольте перейти непосредственно к теме нашей беседы.

Космический корабль-спутник того типа, который мы пока условно назвали «Востоком», создается на основе опыта, полученного при пуске первых кораблей-спутников. Он представляет собой новую модель уже отработанных кораблей. И в этом, в частности, одна из гарантий его безотказности, его надежности. Нам не придется полагаться на качественно новую систему. Для первого полета это, по-моему, немаловажное обстоятельство.

Вообще хотел вам сказать, что при конструировании корабля мы исходили не только из принципа надежности, но и из самого тщательного учета физиологических особенностей человека, из условий его работы. Старались целесообразнее распределить функции между пилотом и машиной, чтобы максимально облегчить управление кораблем. Поэтому с самого начала конструирования в корабле был заложен принцип как полностью автоматического управления во время всего полета — от старта до посадки, — так и ручного. Естественно, мы старались сделать все возможное, чтобы корабль в управлении был прост, надежен и удобен.

Космический корабль типа «Восток» в принципе состоит из двух основных частей: кабины пилота и приборного отсека. В кабине пилота находится кресло пилота, оборудование для обеспечения жизнедеятельности, системы приземления, рабочие органы управления, приборные индикаторы и т. д. А в приборном отсеке — аппаратура, действующая во время орбитального полета, и тормозная двигательная установка.

Теперь сам полет. Ну, тут все просто, — он улыбнулся. — Старт! Ракета пошла, выбралась на орбиту. Тут корабль-спутник автоматически отделяется от последней ступени носителя и начинает свободный полет в космическом пространстве. Корабль начинает жить самостоятельной жизнью. Ну, прежде всего в полете вся его бортовая аппаратура работает по своей, строго определенной программе. Она обеспечивает измерение параметров орбиты, передачу на Землю телеметрической информации и телевизионного изображения. Аппаратура позволяет вести непрерывную двухстороннюю радиосвязь, автоматически поддерживает в кабине и в приборном отсеке определенный постоянный тепловой режим и нужное давление, кондиционирует, обогащает кислородом и очищает воздух, выполняет ряд других очень важных функций. Управление аппаратурой осуществляется автоматически, с помощью бортовых программных устройств. А всю их работу контролируют пилот и наземные службы.

Скорее всего, первый полет будет рассчитан на один виток вокруг Земли. Медики больше не позволят, хотя корабль может находиться в космосе и много больше, чем сто минут, необходимых для одного витка…

Но вот сделан этот первый, самый трудный для человечества виток.

Теперь нужно совершить посадку. Корабль приземляется после включения ТДУ — тормозной двигательной установки, которая изменяет орбиту полета и выводит наш «Восток» на траекторию спуска. Вы, конечно, понимаете, что в момент включения ТДУ ось корабля, по которой установлен двигатель, должна занимать в пространстве строго определенное угловое положение, иначе ни о каком приземлении в заданном районе не может быть и речи: можно сесть совсем не там, где запланировано. Так вот, поворот под нужным углом к Земле достигается системой автоматической ориентации.

Система автоматической ориентации осуществляет поиск Солнца, «захват» его, поворот корабля, установку соответствующей оси но направлению к Солнцу и удержание корабля в нужном направлении. Чувствительными элементами этой системы являются оптические и гироскопические датчики. Сигналы с чувствительных элементов поступают в электронный логический блок, который и выдает команды на управление реактивными двигателями ориентации.

Только после того, как корабль сориентирован, включается ТДУ и начинается снижение в соответствии с программой.

Предусмотрели мы также ручную ориентацию и ручной спуск. Эта система состоит из оптического ориентатора «Взор», ручки, обеспечивающей управление по трем каналам — по крену, тангажу и курсу, датчиков угловых скоростей и ряда других элементов. Должен отметить, что психологически вы, вероятно, не сразу привыкнете к ручному управлению кораблем, потому что оно заметно отличается от управления самолетом. У нас динамика угловых движений характеризуется большей длительностью переходных процессов и отсутствием естественного демпфирования. Впрочем, позже вы сами поймете, почему это происходит.

Много интересного я мог бы рассказать о «Взоре», глобусе, световом табло, различных остроумных датчиках, индикаторах и системах. Но я бы не хотел, чтобы моя беседа превратилась в инструкцию…

Ну, а дальше, когда включена ТДУ, начинает срабатывать система приземления. Космонавт может или приземлиться в кабине вместе с кораблем, или катапультироваться с креслом и опуститься на парашюте.

Такова самая общая схема устройства корабля и контуры его полета.

Ну, что еще вам сказать? Корабль оснащен очень сложным, очень выносливым, очень компактным и очень точным оборудованием. Для примера расскажу вам о таком, едва ли не самом «простом» агрегате, как кресло пилота. Кресло это сравнительно невелико, чуть побольше обычного авиационного. Между тем в кресле, точнее — в его корпусе, смонтировано множество систем: парашютные системы, катапультные и пиротехнические системы, носимый аварийный запас всего, что может понадобиться пилоту после приземления. Тут в особом мягком контейнере запас воды, пищи, лодка, аптечка, средства сигнализации и связи и даже рыболовная снасть. Так что можно не бояться ни полюса, ни тропиков, ни океана. Кроме того, в кресле находится парашютный кислородный прибор и еще целый ряд приспособлений и автоматов. Я не буду задерживать ваше внимание перечислением их всех.

Вот вам только один агрегат корабля. А таких на корабле немало. Но сейчас нет необходимости подробно обо всем рассказывать; как говорят, «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». А я думаю: вы все их не только увидите, но и, так сказать, вплотную с ними поработаете.

Мы уже заканчиваем доводку и сборку опытного образца, так что милости прошу — приезжайте, как говорится, не только посмотреть, но и потрогать руками. Ведь русский глазам не верит, он любит непременно руками пощупать…

О множестве удивительных вещей поведал космонавтам в тот день Главный конструктор. Он обстоятельно ответил на все их вопросы, назвал очень интересные цифры, касающиеся корабля, немного рассказал о тех трудностях, с какими пришлось встретиться его создателям. Юрий был буквально ошеломлен всем услышанным — так много нового он узнал, а еще больше почувствовал и понял. И самое главное — то, что нужно поторапливаться с учебой…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Здравствуй, Земля! — Незабываемые минуты. — Столицы мира атакуют Гжатск. — Хроника последних месяцев и дней. — Мысли в камере одиночества. — Подруга космонавта. — Встреча с будущим. — Экзамены и тренировки. — «Всегда оставаться людьми, коммунистами!» — Ночью на Красной площади. — Перед стартом.

1

И вот Юрий стоит на сырой свежей пашне. Тишина. Удивительная тишина вокруг. Только издалека наплывает тихий шум трактора. Рядом — кустарник, затянувший склоны оврага, дальше — молодой подлесок.

Земля! Как радостна эта встреча с тобой!

Юрий не спеша садится на островок жухлой травы и медленно, с трудом снимает гермошлем. Стаскивает с головы белый подшлемник и глубоко вдыхает сыроватый весенний воздух. Пахнет землей, прелой листвой, пахнет жизнью. Юрий смотрит в серое небо с низко плывущими облаками. «600—800 метров», — оценивает глаз их расстояние над землей. Юрию просто не верится, что он вернулся из невиданного путешествия в космосе вокруг Земли. Он чувствует слабость, его ноги подрагивают. «Отчего это — от перенесенного напряжения или от радости?» Он осматривается вокруг, расстегивает «молнию» оранжево-красного комбинезона. Снова глубоко втягивает пьянящий весенний воздух.

Юрий вспоминает слова царева указа, которые впервые прочитал еще в училище и запомнил почти дословно: «Человек не птица, крыльев не имеет. Если кто приставит себе крылья деревянные — против естества творит, за сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. Тело окаянного пса смердящего бросить свиньям на съедение, а выдумку после священной литургии огнем сжечь». Это было написано в XVI веке, когда «смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп» посмел в Александровской слободе прыгнуть с колокольни на деревянных крыльях.

Юрий улыбается, вспомнив незадачливого царя.

Целая лавина радости обрушивается на него — он жив! Он выполнил задание!

Но вот его взгляд останавливается на женщине, пристально смотрящей на него из-под ладони. Рядом маленькая девочка. Женщина неприветливо глядит и не подходит. «Они, наверное, еще не слышали радио. Целый день в поле, — подумал Юрий. — Не могут понять, кто я. Может, думают, какой-нибудь новый Пауэрс?» И широко улыбнувшись этой забавной мысли, он пошел прямо к женщине. Она стояла неподвижно на невысоком взлобке посреди вспаханного поля. Женщина рассматривала его с явным недоверием. Юрий пожалел, что снял и оставил возле корабля гермошлем, на котором были четыре красные буквы: «СССР».

Юрий улыбался. Искренне, радостно. Словно крупицы солнца, горели его усталые глаза. Он шел и думал, что сказать этой женщине. А когда оказался рядом, сказал просто и сердечно:

— Я свой, свой! Советский.

Женщина недоверчиво протянула руку.

— Анна Тахтарова.

— А как вас по отчеству?

— Анна Акимовна.

— А меня кличут Юрием. Юрий Алексеевич Гагарин, офицер Советской Армии, летчик, — четко доложил он.

Но недоверчивость ее не пропала, и Юрий уже хотел лезть в карман за документами. Тахтарова улыбнулась.

— У меня сын Иосиф тоже в армии служит, — неожиданно сказала Анна Акимовна, а потом добавила: — Что же вы, сынок, так летаете? Не долго и в Волгу угодить.

Юрий засмеялся.

— Отлично летаем! А в этой одежде мне никакая Волга не страшна.

Анна Акимовна, опомнившись, спросила:

— Чай, замучился в полете, может, молочка испить хочешь? У меня холодненькое припасено…

— Спасибо, — сказал Юрий. — Есть и пить я не хочу. А вот мне бы телефон…

— Телефон у нас есть в правлении. Это три километра отсюда, в Смеловке. Может, сходить лошадь запрячь?

Юрий не успел ответить. Он увидел людей, которые бежали к нему прямо через поле. Они были убеждены, что произошла авария. Но их удивил оранжевый скафандр, каких еще не приходилось видеть.

— Да вы, случаем, не Гагарин? — поражаясь собственной сообразительности, спросил один из трактористов.

— Он самый.

— Да как же это? У нас на полевом стане только что передавали, что вы пролетаете над Африкой…

— Так то ж, видно, по радио. Выходит, скоро дело делается, да не скоро слово сказывается. Пока то, другое… Надо ведь еще написать… Словом, я Гагарин и есть. Гражданин Советского Союза, летчик-космонавт.

Он со всеми поздоровался, познакомился. Все бросились его поздравлять. Когда кончились объятия и поздравления, он спросил:

— Нет ли у вас машины? Я должен доложить о благополучном приземлении.

Кто-то побежал в колхоз за машиной. А Гагарин начал расстегивать оранжево-красный скафандр.

— А ну-ка, товарищи, у кого силенка есть, помогите стащить эту спецовочку!

Все бросились помогать. Но переодеться он не успел. На поле резко остановилась военная машина. Из нее выскочили офицер с солдатами и тоже бросились крепко обнимать Гагарина. А кто-то сказал:

— Поздравляем вас, товарищ майор!

«Уж не ослышался ли он? Нет, майор.Наверное, присвоили внеочередное звание и сообщили об этом по радио». Узнав, что это за товарищи, он решил ехать с ними и сел в машину.

— Спасибо за встречу! — крикнул на прощанье Гагарин и помахал рукой.

Один из очевидцев и участников этой встречи вспоминает:

«Нам, воинам, выпало огромное счастье: в числе самых первых людей нашей планеты встретить Юрия Алексеевича Гагарина при возвращении его из космоса.

Утром 12 апреля 1961 г. мы услышали взрыв. Так бывает, когда самолет проходит звуковой барьер.

— Вижу в воздухе летательный аппарат! — крикнул ефрейтор Сопельцев.

Мы посмотрели в ту сторону, куда он указывал, и на фоне голубого неба увидели идущий к земле какой-то летательный аппарат.

— Быстро машину! — скомандовал я сержанту Замараеву.

Через минуту, взяв с собой вооруженного сержанта Ершова, мы мчались по дороге. Летательный аппарат стало видно яснее. Сомнения исчезли — это советский космический корабль-спутник «Восток».

Корабль приземлился за лесом, и мы, свернув с дороги, поехали к нему, не снижая скорости, несмотря на кочки и рытвины.

Миновав кустарник, увидели корабль, а возле него первого советского космонавта Юрия Алексеевича Гагарина. Мы бросились к нему со всех ног. Но космонавт стоял в спокойной, непринужденной позе, а увидев нас, не торопясь пошел навстречу.

Тут начались крепкие объятия, сердечные рукопожатия.

— Мне нужно добраться до ближайшего телефона, — сказал Гагарин.

Оставив офицера Калмыкова и сержанта Ершова возле космического корабля, сели в машину и поехали. По дороге помогали космонавту расстегнуть костюм, плотно облегавший его тело.

Прежде всего нужно было связаться с Москвой.

Я передал трубку Юрию Алексеевичу, и он доложил, где находится, сказал, что приземление прошло успешно».

Дальше события развертывались с такой стремительностью, которую можно назвать «космической». Пока Юрий разговаривал с Москвой, на поле, где приземлился «Восток», прилетел вертолет из группы встречи.

Немного позже Юрию передали короткую, видно, наскоро нацарапанную записку, которая его глубоко тронула своей простодушной, бесхитростной искренностью. Почерк был родной, до боли знакомый:

«Милый Юра! Я, Галочка и Аленка поздравляем тебя. Мы очень рады, счастливы, что ты благополучно возвратился из космоса. Ждем тебя скорее домой. Крепко целуем, обнимаем тебя, родной наш космонавт!

Твоя Валя».

«Значит, и дома все в порядке», — подумал Юрий и совершенно успокоился. Через тысячи километров Валя дотянулась до него и ласково погладила по щеке. «Вся она в этом письме, как есть вся!» — улыбнулся Юрий.

А в это время московское радио передавало сообщение ТАСС, которого с таким напряженным вниманием, с таким волнением ждала вся планета. Казалось, диктор едва сдерживал радость, когда читал:

«Об успешном возвращении человека из первого космического полета.

После успешного проведения намеченных исследований и выполнения программы полета 12 апреля 1961 года в 10 часов 55 минут московского времени советский корабль «Восток» совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза.

Летчик-космонавт майор Гагарин сообщил: «Прошу доложить партии и правительству, что приземление прошло нормально, чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею».

Осуществление полета человека в космическое пространство открывает грандиозные перспективы покорения космоса человечеством».

А Юрий этого не слышал: он был уже у прямого правительственного телефона.

Много приятных сюрпризов ждало Гагарина в эти первые минуты на земле. И врачи, и космонавты, и генерал Каманин уже успели прилететь. Юрий крепко обнялся и расцеловался с Германом.

— Ну как, доволен? — спросил космонавт-2.

— Спрашиваешь! Конечно, доволен! Хотя временами было трудновато. Потом все подробно расскажу. В общем, ты тоже будешь доволен!

Врачи отвели их в сторону и усадили в машину. Юрию пора было отдыхать. В домике на берегу Волги он принял душ, плотно закусил, поиграл в бильярд.

2

…А в эти часы небольшой городок Гжатск штурмовали столицы мира. Телефонная станция, почта, телеграф едва справлялись с потоком поздравлений. И поздравления шли в один адрес: Ленинградская, 47. Гагариным.

В этом домике только что специально установили телефон, и теперь аппарат трещал без умолку. Едва кончал говорить Берлин — вступала в разговор Москва, за ней брал слово Киев, потом София. Бесчисленные гости толпились у крыльца, корреспонденты протискивались в комнату. Все просят фотографии, рассматривают Почетную грамоту Юрия, которой Московский совет ДСО «Трудовые резервы» наградил его за победу в лыжном кроссе. А почтальоны продолжают приносить полные сумки телеграмм. Телеграммы уже не помещаются на столике, сыплются разноцветным ворохом на пол.

Борис едва поспевает отвечать на вопросы.

— Отец на работе. А мама поехала к Вале…

— На полочке это его тетрадки?

— Да, сегодня все о них спрашивают. Вот достали, — немного виновато поясняет Валентин: действительно, как же это он раньше не догадался бережно хранить все, что напоминает о брате?..

В соседней комнате — шесть внучек и один внук Алексея Ивановича. Они тоже возбуждены небывалым скоплением народа в доме.

Не меньшее оживление царит и в школе, где учился Гагарин. Здесь уже начали собирать реликвии для «космического» музея. Ребята притащили из Дома пионеров модель самолета, выточенную Гагариным, добыли пепельницу с изящной фигуркой спортсменки, которую он отлил, когда готовился стать литейщиком. Кто-то принес конспект по металлургии, оставленный Юрием, когда он приезжал из Саратова домой на каникулы.

Геннадий Тимофеевич Никитин показывает гостям эти скромные реликвии гагаринского уголка и говорит, что со временем в Гжатске, наверное, создадут музей первого космонавта, ведь теперь Гжатск навсегда породнился с космосом, как и Калуга, где уже создан космический музей…

*

В то утро Алексей Иванович поднялся рано. Выпил крепкого чаю и пошел с товарищами в родную деревню Клушино. Там они ставили дом.

До деревни 14 километров. По весенней, раскисшей дороге это не мало. Однако вчетвером идти весело, и время шло незаметно.

На перевозе через Гжать знакомый лодочник спросил Алексея Ивановича:

— Слышь, Иваныч, твой сынок-то в каком звании ходит?

— В старших лейтенантах. А что?

— Да, говорят, в спутнике человека запустили. Майор Гагарин по фамилии, Юрий Тимофеевич. Я думаю, не твой ли сын?

— Ну, моему до майора еще служить да служить…

— А может, сродник какой?

— Кто его знает, может, и сродник. Только опять же, нет у меня в родне майоров. Да и Тимофеевичей тоже. А Гагариных на свете много — хоть пруд пруди. Были даже князья. Видать, однофамилец.

— А все же приятно.

— Еще бы. Наш, и вишь куда залетел.

Старики неторопливо беседовали, спутники почтительно слушали, а лодка тем временем ткнулась носом в мокрый песок, присыпанный свежим снежком. На берегу, посидев на сухой коряге, они покурили, опять поминая того, кто летает, а потом простились. Лодочник поплыл на тот берег, а плотники, взвалив на плечи котомки, двинулись дальше.

До деревни, в которой обычно ночевали, дошли изрядно приуставшие. Решили перекусить.

— А ну-ка, Митек, сбегай к хозяйке за стаканами, — попросил Алексей Иванович одного из своих ребят, что был помоложе.

Митя прибежал быстро, принес стаканы и вновь подтвердил неожиданную новость.

— Алексей Иванович, похоже, все же твой сын в космос полетел! По радио бают — майор Гагарин. И отчество совпадает — Юрий Алексеевич! Перевозчик-то напутал.

Алексей Иванович снова не придал этому значения.

«Ну, Гагарин, Гагарин. Мало ли кто из Гагариных куда летает. Время такое летучее пришло. Вот и летают туда-сюда…»

Вслух он этого не сказал, а только заметил степенно, как подобает старшему.

— Если мой, очень приятно за Гагариных. Однако Юрка свое дело делает, а нам свое надо делать! Пошли дальше. Все же 8 километров еще молотить грязь…

Не спеша двинулись.

По дороге встречали знакомых. Все его поздравляли.

Алексей Иванович только недовольно отмахивался и ворчал:

— Чего придумали! Да мой еще, если хотите знать, всего лишь старший лейтенант. А этот — майор. Однако тоже молодец. Наш человек!

Пришли на место. Перекурили с дороги. Алексей Иванович первым взялся за топор.

— Ну, надо работать.

Дружно, со звоном ударили топоры, засверкали щепки, запахло свежей смолой.

Едва вработались, прибегают из конторы.

— Алексей Иванович! Вас к телефону! Звонит секретарь райкома Николай Григорьевич Федоренко.

— Это зачем же я ему понадобился? — недовольно спросил Алексей Иванович и заковылял, опираясь на палку. — Ишь от дела отрывают, и жаловаться некому!

В трубке раздался знакомый, ко сильно взволнованный голос. Федоренко говорил и ласково и требовательно.

— Возвращайтесь в Гжатск, Алексей Иванович! Велено вас разыскать и со всем семейством доставить в Москву.

— Николай Григорьевич, я бы рад вернуться, да ведь с моей ногой когда я доковыляю? Грязь, водополь кругом непролазная.

— Совхоз даст лошадь. На ней — до перевоза. А на том берегу, Алексей Иванович, вас будет ждать трактор, а дальше я «газик» подошлю. Я буду там.

«Ишь ты, какое дело. Сам ждать будет», — думал Гагарин, положив трубку. Странно, все только и говорили о его сыне-летчике. Все его поздравляли. Алексей Иванович долго не мог толком понять, куда это Юрку занесло, что все подняли такой шум, так забегали и засуетились.

И только по дороге до него начал доходить смысл всего происходящего.

«Юрка слетал в какой-то космос, где ни один человек до него еще не был. Вот сорванец! И не осрамил. Видать, молодцом слетал, раз все только об этом и говорят…» Что-то похожее на отцовскую гордость зашевелилось в душе. Он не знал, как зовется это непонятное чувство, от которого хотелось выпрямиться и приосаниться, как в строю перед генералом, который хвалит тебя.

Помог ему все понять тракторист на «Беларуси», объяснивший подробно и толково смысл того, что произошло с его сыном. Но и после этого Алексей Иванович продолжал думать о другом: почему именно его Юрке выпал такой диковинный жребий и как это могло такое произойти, что крестьянский парень из людей, не больно ученых, возвысился столь недосягаемо для других? Его не переставали терзать сомнения. Он временами даже был уверен, что тут произошла какая-то неувязка, о которой он пока еще не знает. Словом, эта уверенность в ошибочности всего происходящего и помогала ему держаться относительно спокойно до самого дома.

И только здесь, когда он увидел машины, толпу людей у крыльца и среди них нескольких военных и по-городскому одетых гражданских, когда к нему кинулись с расспросами возбужденные, взбудораженные корреспонденты, он понял, что все происходящее не ошибка. И от сознания важности событий начал сильно волноваться. Настолько сильно, что почувствовал слабость в ногах. Алексей Иванович не знал, что и кому нужно говорить, что в первую очередь делать. Такое с ним было впервые. А в доме уже горели яркие лампы, то и дело вспыхивали «блицы». Алексей Иванович улучил минутку, чтобы вытащить и надеть синюю сатиновую косоворотку, — белой он не нашел. Теперь он мог полностью подчиняться тем, кто хозяйничал в доме.

Поздно ночью в Гжатск прибыл специальный автобус, на котором вся семья Гагариных уехала в Москву.

3

В двенадцать дня на экранах телевизоров миллионы людей впервые увидели портрет Юрия Гагарина. Молодое лицо в летном шлеме. Лучащиеся светом глаза. Обаятельная улыбка. Что-то удивительно родное находили люди в этом симпатичном, почти мальчишеском русском лице. Все старались получше запомнить каждую деталь, каждую черточку, понять этого человека, осмыслить то, что он совершил.

А в это время московское радио передавало:

«К Коммунистической партии и народам Советского Союза! К народам и правительствам всех стран! Ко всему прогрессивному человечеству!

Обращение Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Правительства Советского Союза.

Свершилось великое событие. Впервые в истории человек осуществил полет в космос…

Первый человек, проникший в космос, — советский человек, гражданин Союза Советских Социалистических Республик!

Это — беспримерная победа человека над силами природы, величайшее завоевание науки и техники, торжество человеческого разума. Положено начало полетам человека в космическое пространство.

В этом подвиге, который войдет в века, воплощены гений советского народа, могучая сила социализма.

С чувством большой радости и законной гордости Центральный Комитет Коммунистической партии, Президиум Верховного Совета СССР и Советское правительство отмечают, что эту новую эру в прогрессивном развитии человечества открыла наша страна — страна победившего социализма.

В прошлом отсталая царская Россия не могла и мечтать о свершении таких подвигов в борьбе за прогресс, о соревновании с более развитыми в технико-экономическом отношении странами.

Волею рабочего класса, волею народа, вдохновляемых партией коммунистов во главе с Лениным, наша страна превратилась в могущественную социалистическую державу, достигла невиданных высот в развитии науки и техники.

Когда рабочий класс в Октябре 1917 г. взял власть в свои руки, многие, даже честные, люди сомневались в том, сможет ли он управлять страной, сохранить хотя бы достигнутый уровень развития экономики, науки и техники.

И вот теперь перед всем миром рабочий класс, советское колхозное крестьянство, советская интеллигенция, весь советский народ демонстрируют небывалую победу науки и техники. Наша страна опередила все другие государства мира и первой проложила путь в космос.

Советский Союз первым запустил межконтинентальную баллистическую ракету, первым послал искусственный спутник Земли, первым направил космический корабль на Луну, создал первый искусственный спутник Солнца, осуществил полет космического корабля в направлении к планете Венера. Один за другим советские корабли-спутники с живыми существами на борту совершали полеты в космос и возвращались на Землю.

Венцом наших побед в освоении космоса явился триумфальный полет советского человека на космическом корабле вокруг Земли…

…Нам, советским людям, строящим коммунизм, выпала честь первыми проникнуть в космос. Победы в освоении космоса мы считаем не только достижением нашего народа, но и всего человечества. Мы с радостью ставим их на службу всем народам, во имя прогресса, счастья и блага всех людей на Земле. Наши достижения и открытия мы ставим не на службу войне, а на службу миру и безопасности народов.

Развитие науки и техники открывает безграничные возможности для овладения силами природы и использования их на благо человека, для этого прежде всего надо обеспечить мир.

В этот торжественный день мы вновь обращаемся к народам и правительствам всех стран с призывным словом о мире…»

…Остаток дня 12 апреля Юрий провел вместе с Германом Титовым, врачами и инженерами.

А вечером, поиграв в бильярд, оба мирно заснули крепким, здоровым сном, как и накануне…

4

Теперь подошло время рассказать о месяцах и днях, непосредственно предшествовавших историческому полету, о том, как Юрий Алексеевич Гагарин стал первым космонавтом мира.

Теоретические и практические занятия шли своим чередом, постепенно становясь все напряженнее и сложнее.

— «Талант — это счастливая комбинация многих творческих способностей человека в соединении с творческой волей», — писал Станиславский, — так совершенно неожиданно начал свою лекцию по космической психологии один из ученых. — Я сказал бы, что вы — народ талантливый, потому что вы отлично проявили свои творческие способности, свою волю во время подготовки. Тех, кому это не удалось, уже нет среди вас.

А дальше он говорил о вещах и вовсе необычных. Он говорил… о системе Станиславского.

— Вы, конечно, знаете, что лучшие виртуозы искусства в течение всей жизни изо дня в день упражняли голос — пением, дикцию — чтением, пластику — физической гимнастикой и спортом, фантазию — знакомством с произведениями всех родов искусств, слух и ритм — музыкой, а литературный вкус — изучением мировых поэтов.

Вот такие же упражнения, точнее — проблемы самовоспитания имеют и для вас первостепенное значение.

Всей сложной повседневной психологической работой над собой вы и должны подготовить себя к выполнению полетов.

Станиславский говорит, что для того, чтобы создать нормальное творческое самочувствие, нужно устранить все то, что этому мешает. Подобно тому как химик, соединяя элементы, создает из них новое вещество, так и космонавт, разрабатывая в себе каждый из составных элементов творческого самочувствия и соединяя их вместе, получает то правильное, естественное самочувствие, при котором он может работать.

Техника этого дела бывает внутренняя и внешняя, т. е. душевная и физическая…

Лектор говорил о вещах, которые, казалось, имели самое отдаленное отношение к космонавтике, но чем больше Юрий слушал его, тем больше чувствовал, как все это важно для его будущей работы.

И умение освободиться от мышечного напряжения и ограничивать круг внимания центральным объектом, и полная сосредоточенность всех духовных и психических способностей на этом объекте, и умение мгновенно вызвать к деятельности память, воображение, чувства, разум, волю — все это и многое другое было удивительно интересно.

«Космонавт должен вырабатывать в себе особенную сознательность в управлении всеми группами своих мускулов и способность ощущать переливающуюся по ним энергию», — записывал Юрий и думал: «Интересно, а как?»

— Находите на разных этапах своей работы задачи и фиксируйте их. Станиславский говорит: «Может быть, там, где вы в начале работы наметите десять задач, в результате углубленной работы окажется только две-три задачи…»

А теперь давайте рассмотрим все это на конкретных примерах…

Юрию очень понравилась эта лекция, как и многие другие, которые он слушал теперь почти каждый день.

Все новое, необычное всегда ему нравилось, всегда будило любознательность, вызывало горячее желание понять, запомнить, научиться.

Действительно, очень много обязан уметь космонавт. Он должен быстро и правильно найти выход из сложной неожиданной ситуации, быть ловким, знать тонкости техники и отлично читать сложные схемы приборов, точно ориентироваться в пространстве. И главное — все это делать быстро и безошибочно. За рубежом при отборе людей для космической тренировки пилотов проверяют с помощью специальных задач — тестов. Тест на ловкость: одной рукой человек вращает на конце тонкой палочки кольцо, а другой нажимает по очереди на два ключа; на какой именно надо нажать, показывают сигнальные лампочки — красная и белая. Другой тест: мгновенно, с одного взгляда, нужно отличить друг от друга два одинаковых предмета, допустим, два силуэта самолета. Они, конечно, отличаются, но быстро обнаружить разницу нелегко. Или еще тест: уложить на большую карту крошечный аэрофотоснимок. Это тест на пространственную ориентировку. Или такая задача: надо быстро выбрать схему из двух почти одинаковых, которая не будет работать, если по этой схеме сделать прибор. Примерно с такими задачами Юрию и его друзьям тоже пришлось иметь дело.

Продолжался нелегкий процесс формирования летчиков-космонавтов. Пилоту межзвездного корабля в полете предстоит испытать состояние, практически почти незнакомое людям Земли. Имя ему — одиночество. Одиночество в бесконечной Вселенной, черной, безмолвной, полной неведомого и опасного.

Можно ли подготовить человека на Земле к работе в этих необычных условиях? Оказывается, можно. И делается это в сурдокамере, камере одиночества, молчания, или, как ее еще называют, камере замкнутого пространства. Впрочем, все эти названия в равной мере передают главное: путешествие в космос сопряжено с огромным напряжением не только физических, но и всех духовных сил человека. Вот кончился активный участок полета, прекратили работу двигатели, и в кабину космического корабля вошел Космос. Он принес с собой тысячи самых непривычных ощущений, чувств, мыслей. Прежде всего — тишина. Ни один звук не доносится из безграничной дали. Где-то в стороне осталась Земля, исчезло представление о верхе и низе. Одиночество.

Тяжелое, несвойственное человеку состояние. Ведь всю жизнь он находится в мире звуков, в мире привычных ощущений. И вот он — совсем один. Не удивительно, что и будущие космонавты неодинаково переносили тренировки в сурдокамере. Герман читал стихи и рисовал портрет Циолковского. Алексей, художник, тоже рисовал. Но одиночество накладывало отпечаток на его рисунки. То на белых листах возникала избушка, затерявшаяся в бескрайней тайге, то парусник, небольшой и одинокий. А вокруг — бушующее, встревоженное море. Зато язвительный Валерий нарисовал двух кумушек, которые в пылу обмена сплетней переплелись языками.

Врач-психолог, который ни на минуту не прекращал своих наблюдений, после опыта беседовал с одним из «мальчиков».

На протяжении всего эксперимента летчик был пунктуальным. Сейчас он говорил, что очень устал, ему хочется отдохнуть и никуда не ходить. Летчик попросил у врача сигарету, заметив:

— Очень хочется хорошо подышать тем воздухом, которым вы дышите. Хочется общаться, разговаривать. Одичал немного…

Врач вспомнил, что в ходе эксперимента всего этого не чувствовалось. В свободные минуты пилот напевал, насвистывал лирические и танцевальные мелодии, выстукивал музыкальный ритм. Только однажды лента магнитофона зафиксировала его шутливую песенку, в которой отчетливо можно было различить примерно такие слова:

Разговор с врачом этот парень закончил совершенно неожиданно:

— Не хотите ли, доктор, поупражняться со мною в самбо? Немного размять косточки.

Врач согласился: уж очень хотелось доставить удовольствие этому замечательному парню…

Первым испытание в сурдокамере прошел Валерий Быковский. Он рассказывал: тишина там такая, что слышно, как стучит кровь в висках. Режим, чередование труда и отдыха, постоянные занятия — он даже починил одну из систем — помогли ему хорошо перенести двухнедельную тренировку. И Юрию и всем остальным этот рассказ о «земном полете в космос» дал очень много. «Раз Валерий все перенес хорошо, значит, и я это одолею!» — твердо решил Юрий, тем более, что эту, как и все другие, тренировки, уже успешно прошли испытатели — отважные ребята, которых не зря называют «лоцманами космонавтов».

Поэтому он пришел в лабораторию спокойным и веселым. Поздоровался, посмотрел на озабоченные лица врачей и спросил:

— Что вам привезти из космоса?

— Для начала — хорошее настроение, — заметил худощавый сутуловатый доктор, человек с лукавыми, но грустными глазами.

— Только и всего-то? Это мне ничего не стоит. Привезу сколько угодно!

И вот одна за другой позади Юрия закрываются две двери. Он — один. Камера невелика. В ней — ничего лишнего. Кресло. Стол. Стул. На стене — таблица с красными и черными цифрами. Полки с бумажными пакетами. В них — продукты. В бачке — вода.

Перед самым лицом в стене — большой иллюминатор, по-видимому, в него может быть вмонтирован объектив киноаппарата. «Значит, можно снимать снаружи», — подумал Юрий.

Слева — влагомер, термометр. Почти у края стола — световое табло. На нем можно включать в определенной последовательности красный, белый и синий огонек и таким образом переговариваться с экспериментаторами, например попросить потушить свет в камере и т. д. Прямо над столом — динамик звуковой переговорной системы, но услышать через него что-нибудь вряд ли придется: Юрий знает, что он будет молчать, этот динамик. Зато работать будет другой: там, в лабораторной комнате. Вот перед ним на столе микрофон, связанный с тем динамиком.

Справа — система регенерации; по углам выкрашенные в бежевый цвет телевизионные камеры. Они посматривают на него своими холодными объективами сверху и чуть под углом, как-то искоса, будто пренебрежительно. Юрий знает, что каждый угол камеры просматривается. Так что от взгляда врачей не ускользнет ни одна мелочь.

Над креслом в рыжей обивке, обычном, пассажирском, снятым, похоже, со старенького ЛИ-2, фотофоностимулятор — прибор, внешне напоминающий какие-то диковинные марсианские глаза — две серебристые чечевицы на длинных палках. Эти чечевицы, когда садишься в кресло, оказываются у самых ушей. А над головой — лампа, похожая на ту, что называется «синим светом». Этот прибор с помощью световых и звуковых сигналов помогает проверять физиологическую стойкость организма испытуемого.

Справа, около кресла, — пульт с электродами. На пульте белая табличка с изображением человека. На ней наглядно показано, куда и какой электрод следует накладывать. Разноцветные провода электродов свисают с пульта.

Оглядевшись, Юрий взял с полки вату, пропитал ее спиртом и смазал кожу, затем старательно наложил электроды и прибинтовал их. Невольно вспомнил стихи Пушкина: «И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом». «Я теперь тоже вроде на цепи», — подумал он и улыбнулся.

В камере, как и на всем лабораторном этаже, чуть пахнет спиртом. Тишина. Странная, глухая. Опускаешь кресло, и звук необъяснимо громкий. Прислушиваешься — и стук часов кажется оглушительным.

Тикают часы, идут минуты, а время словно остановилось, замерло, застыло.

Расположившись в этой небольшой комнатке, Юрий сразу подумал, что лучшее средство от скуки — работа. Он по-хозяйски сложил стопкой книги на столе и решил, что неплохо будет начать с технических. Художественные более кстати, когда станет совсем тошно. Он не сомневался, что такое время наступит, когда полное одиночество и тишина станут просто невыносимыми. Ведь им рассказывали, что американцы в таких камерах сходили с ума. Почему же на него эта обстановка не должна никак повлиять? Безусловно, повлияет.

Юрий сел за ключ и отстучал первое радиосообщение:

— Живу отлично! Настроение бодрое. Ничего особенного не чувствую. Приступаю к работе.

Он не ждал ответа на свою радиограмму. И это его успокоило. «Если что со мной случится — вытащат и откачают», — подумал Юрий и улыбнулся. Ему показалось забавным, что он может тут делать и говорить все, что захочет, а люди там, снаружи, будут все видеть и слышать. Но он решил, что именно поэтому надо вести себя, как положено. Что бы с ним ни случилось, он просидит столько суток, сколько надо. Непременно просидит!

Но вот вспыхивают разноцветные сигнальные лампочки. Команду можно расшифровать так: «Приступайте к выполнению программы. Начинаем работать с таблицей». Юрий берет указку и громко называет цифры. На таблице их 49. 25 черных и 24 красных. Расположены они в случайной комбинации. Нужно быстро вести счет черных в возрастающем, а красных в убывающем порядке, так чередуя эти цифры, чтобы в сумме было 25, и еще показывая их указкой. В момент работы включались помехи — музыка, голос диктора, читающий ту же таблицу, свет, сирена.

Но Юрий работает четко. 24 — красная, 1 — черная, 23 — красная, 2 — черная…

Собственный голос кажется ему удивительно гулким и странно чужим. «Кажется, не ошибся. Пусть послушают пленку». Покончив с таблицей, он еще раз внимательно осматривает все свое хозяйство. Напряженно прислушивается.

Глазки телекамер пристально следят за всеми его движениями и делами. А дела его были точно регламентированы программой. Строгое чередование работы и отдыха, в точно назначенное время — прием пищи и сон… Все, как во время многодневного полета.

Юрий раскрыл синюю, недавно выпущенную книгу. Это был сборник статей зарубежных ученых. В последние дни у Юрия все не находилось времени, чтобы почитать эту книгу, плотно набитую формулами и чертежами.

— Теперь почитаем, очень даже интересно!

С первых же страниц эта серьезная книга вызвала у него улыбку. Видный теоретик астронавтики К. Эрике в своей статье писал о том, что спутники с экипажами могут быть конечной целью развития техники ракетостроения этого столетия. Юрию смешно было об этом читать после того, как космонавты услышали рассказ Главного конструктора и узнали про готовый корабль, который мог нести на борту несколько человек и мог находиться в космосе много времени. Юрий отчеркнул на полях эти строки и задержался над следующими: «В любом случае перспектива их создания очень сильно зависит от инженерного искусства». «Что верно, то верно!» — подумал Юрий и стал читать дальше. Он обратил внимание на место, относящееся к длительным путешествиям в космосе: «Вероятно, наиболее неприятным чувством при таких длительных путешествиях… будет не одиночество, а чувство беспомощности, которое не может быть рассеяно окружением большого количества одинаково беспомощных путешественников…»

Юрий не заметил, что он вслух полемизирует с иностранными авторами, а врачи слышали его слова и видели его ироническую улыбку. И это им нравилось.

А Гагарин вспомнил об американских опытах по проверке человеческих качеств, необходимых людям при дальних космических полетах.

Отобрали трех пилотов и, чтобы проверить, как они «притрутся» друг к другу, устроили такой опыт. Их пригласили принять душ. Двое из них зашли в абсолютно изолированные кабины. Они не знали, что душ сделан по принципу сообщающихся сосудов, и начали крутить вентили, подбирая воду подходящей температуры. Но когда у одного вода становилась холоднее, в кабине другого тек кипяток. Ни тот, ни другой не догадались уступить друг другу, каждый спешил подобрать воду нужной ему температуры. Так эти двое и не смогли вымыться. Тогда одного из них заменили третьим. И все повторилось сначала.

Юрий вспомнил об этом курьезном случае и подумал, что каждый из его товарищей всегда готов во всем помочь, а если понадобится — уступить другому. Что касается лично его, то он твердо знал — с надежными товарищами он никогда, ни в каких ситуациях не будет чувствовать себя беспомощным.

Юрий методично читал книгу страница за страницей. Книга явно отставала от советской практики, и Юрий это отмечал радостной улыбкой: очень хорошо, что мы их так здорово обогнали. И скорости ракет не те, и топливо, и мощность двигателей.

Но пора было обедать, а затем попозже — вновь выходить на связь. Юрий отложил книгу и достал тубы с обедом. Он должен был питаться космической пищей, и в первый день это ему даже понравилось. Перекусив и запив обед чаем, он снова включил рацию и передал сообщение по положенной форме.

По режиму, который он для себя избрал, он должен был работать в ночное время, а спать — днем. Это было нелегко с непривычки, но скоро он засыпал днем без особенного труда.

Первые трое суток он прожил, не ощущая тяжести одиночества. Но он не мог не заметить, что абсолютная тишина здорово его угнетает.

На четвертый день Юрий вспомнил одну из лекций, в которой им рассказывали о том, что, по мнению зарубежных исследователей, психика человека не в состоянии выдержать длительную изоляцию в ограниченном пространстве космического корабля.

Английский психолог Гебб помещал испытуемых в камеру размером 2,4×1,8×1 метр. В камере было освещение, пища, кондиционированный воздух. Но зрительное восприятие ограничивалось специальными очками, рассеивающими свет, осязание — перчатками, слуховое — наушниками. Испытуемым разрешалось сколько угодно спать и вставать можно было только для приема пищи. Через три-четыре дня 90 % испытуемых были отстранены от продолжения опыта, так как у них обнаружилось нервное перенапряжение, пропал сон, у некоторых даже возникли галлюцинации… То же самое происходило с американскими летчиками: они не выдерживали больше 44 часов испытания в камере, где ограничивалось всякое чувствование. «Без работы тут нельзя!» — подумал Юрий. «Что человек, когда его единое желание — еда и сон? Животное, и все!» — писал Шекспир. Это верно, а вот кино неплохо было бы посмотреть! Все-таки скучно.

Конечно, ему было чертовски трудно без товарищей, без связи с внешним миром, ему порою казалось, все надоело до одурения, но он упорно работал, включал рацию, вел журнал, называл цифры на таблицах, делал множество других необходимых вещей, и время вроде бы ускоряло свой бег. Его Юрий определял точно по календарю, который был вмонтирован в динамик.

Наступило время связи, и магнитофон в соседнем помещении начал записывать спокойный, веселый голос испытуемого:

— Дорогие товарищи! Передаю отчетное сообщение. Сегодня 26 июля 1960 г., вторник. Четыре часа, ноль-ноль минут. Температура в камере: первый термометр — 24°, второй термометр — 23. Влажность в камере — 49 % по первому прибору и 48 % — по второму. Самочувствие хорошее. Настроение бодрое. Персональный привет Ирине. Отчетное сообщение закончил.

Иногда Юрий затевал своеобразную радиоигру — начинал угадывать имя лаборантки, дежурившей по сурдокамере.

Вот и сейчас, передав отчетное сообщение, он добавил:

— Ирина, я думаю, что сегодня дежуришь ты. Я очень хочу на это надеяться. Но если сегодня дежурит Валя, то я хочу ей тоже сказать, что очень по ней соскучился. И вообще мне интересно, Ирина или Валя сегодня дежурит?..

Из динамика — ни звука, ни шороха. Молчит внешний мир, молчат стены. Глухая тишина отвечает ему.

Полное одиночество. Пол, стены — серого цвета. Стол сверху — голубой, снизу — коричневый. Когда сидишь и смотришь на него, кажется, что ты в самолете и под тобой плотный слой голубоватого воздуха. Линолеум пола тоже серо-голубой. От этого невольно ощущаешь пространство, высоту.

Потолок вдруг показался Юрию полутемным сводом пещеры, где в сером сумраке притаилась опасность. Что это с ним сегодня? Ах да, он вспомнил, что врачи давно пытались лечить больных одиночеством и сухим, с постоянной температурой, воздухом пещер… Еще в 1843 году американец Кроан спустился с несколькими пациентами в глубокий грот Кентукки. Он считал, что строгая изоляция при хорошем воздухе и питании может излечить его больных от туберкулеза. Пять с половиной месяцев провел он с больными в пещере. Однако заметного улучшения в их состоянии не наступило. «Что они там делали, интересно? Наверное, пели псалмы и читали книги, — подумал Юрий. — Полгода в коллективе это совсем не то, что здесь. Полярники на своих станциях и зимовках живут подольше… Это не одиночество. А тут ты — совсем один».

…Одиноко горит лампочка, скупо освещая комнату, напоминающую узкий корабельный отсек. Юрий щупает густую бороду, что выросла у него за эти дни, и думает о книге Ремарка «Три товарища», которую только что прочитал. Скучно, бескрыло жили его три хороших товарища… А где-то там, за плотными, глухими стенами, бурлит жизнь, растет трава, поют птицы… Он их еще услышит! Немного надо подождать, ведь он готовится… Почему-то без всякой видимой связи с Ремарком Юрий вспомнил «Аэлиту» Толстого. Попытался представить себе Землю со стороны… Как это там написано?

«…Во тьме висел огромный водяной шар, залитый солнцем. Голубыми казались океаны, зеленоватыми — очертания островов, облачные поля застилали какой-то материк. Влажный шар медленно поворачивался. Слезы мешали глядеть. Душа, плача от любви, летела навстречу голубовато-влажному столбу света. Родина человечества! Плоть жизни! Сердце мира!

Шар Земли закрывал полнеба».

Да, экспедиция возвращалась с Марса… Интересно бы и ему увидеть Землю вот так, издали.

Юрию вдруг до осязаемости ясно представилось, как его корабль, потеряв управление, плывет в безвоздушном черном пространстве, став спутником Солнца. Верным и вечным, как само Солнце, неизбежным, как вращение Луны или Земли. Вышли из строя запасные двигатели, которые могли бы возвратить его на теплую, голубую планету с влажными океанами и зелено-коричневыми материками. Скоро, очень скоро кончится кислород. Стрелка прибора мерно ползет к роковой черте. Пробиты баки, вытек живительный газ в бесконечное пространство. Скоро иссякнут и продукты. Он должен все тщательно продумать и холодно взвесить.

Вряд ли успеет догнать его и снять другой корабль, посланный на выручку. Вполне может не успеть. Он один. Товарищи погибли на той далекой мрачной планете. Он не слышит рева дюз. Не видит приборов. Нет тока. Холодно. Сколько еще это может длиться?

Проклятый вулкан, он начал так неожиданно действовать, что они едва вырвались из его огненных объятий. Юрий отчетливо видел море пламени, слышал взрывы в топливных отсеках. Как им удалось стартовать с планеты, он уже не помнил. И вот теперь он один, который уже месяц совершенно один в черном безмолвии Вселенной! Неуправляемый корабль плывет по странной, извилистой траектории, все дальше и дальше удаляясь от Земли. Теплой, солнечной, голубовато-зеленой Земли…

Откуда это странное видение, может, галлюцинации? Может, как говорят врачи, — сенсорный голод — недостаток чувственных впечатлений?

Может, виноват фотофоностимулятор, разбудивший его?

Нет! Он прочитал в своем блокноте слова кинорежиссера Довженко, сказанные еще на 2-м Всероссийском съезде писателей:

«Я верю в победу братства народов, верю в коммунизм, но если при первом полете на Марс любимый мой брат или сын погибнет где-то в мировом пространстве, я никому не скажу, что преодолеваю трудности его потери».

Вот, оказывается, в чем дело. Юрий обрадовался, что нашел источник беспокоивших его мыслей и ощущений. Он не скажет. Никому не скажет, что в сурдокамере к нему приходили и брали его за горло эти тяжелые и странные видения…

Все-таки здорово действует одиночество! Скорее даже не одиночество, а эта полная тишина. Кажется, что лишь провода датчиков связывают тебя с внешним миром.

Юрий встал, снова включил свет и решил сделать разминку. Это ему всегда помогало. Потом он погасил свет и, чувствуя легкое утомление, быстро заснул, чтобы завтра все начать сначала.

Сколько это еще должно продолжаться, он не знал. Но зато врачи уже знали твердо: испытание одиночеством он выдержал хорошо. На языке медицины это было выражено так:

«В опыте по длительному пребыванию в замкнутом пространстве Ю. А. Гагарин показал высокий уровень функциональных возможностей нервно-психологической сферы, высокую устойчивость к воздействию экстрараздражителей — помех при выполнении заданной деятельности, адекватные двигательные реакции на «новизну», быструю ориентировку в окружающем, умение владеть собой, высокую способность расслабляться даже в короткие паузы, отведенные для отдыха, быстро засыпать и самостоятельно пробуждаться в заданный срок, отсутствие четких суточных колебаний работоспособности по результатам выполнения заданий при необычном «перевернутом» распорядке: ночью — деятельность, днем — отдых. Одиночество перенес легко. Отклонений от нормы не обнаружил».

*

…Трудная работа чередовалась с не менее трудными экзаменами. Вот что записал один из руководителей после очередного экзамена:

«Присутствовал на экзамене по геофизике. Экзамены принимали два специалиста, противоположные по своему складу. Один «добренький», другой «въедливый». Молодые люди очень быстро решили тактическую задачу, сориентировались, к кому идти. К «въедливому» двинулись решительные товарищи. К «добренькому» — остальные. Очень достойно и спокойно вел себя во время ответа Гагарин. Некоторые товарищи волновались при подготовке к ответу и в ходе экзамена. Кстати, именно эти товарищи пошли к «добренькому». А одному из них пришлось «зайти на посадку» дважды».

Тем не менее после экзамена преподаватели были изумлены настойчивостью, старательностью слушателей, сумевших за сравнительно короткий отрезок времени усвоить такой большой и сложный материал.

В трудных тренировках и испытаниях росла и выковывалась коллективная воля, зрел коллективный опыт.

Коллектив оттачивал замечательные грани гагаринского характера. Это и понятно: взаимоотношения, которые сложились у космонавтов, были искренне дружескими, не терпящими лжи и фальши.

Привычка говорить правду в глаза, прямо и открыто выражать то, что ты думаешь о недостатках самого близкого товарища, в этом коллективе стала для Юрия законом жизни. И каждый человек, будучи яркой индивидуальностью, дополнял и обогащал других. А если они подмечали что-то шероховатое в поведении друзей, то советовались со старшими товарищами.

Один из докторов, например, записывал:

«У меня была очень интересная беседа с Г. Титовым. Он умный, наблюдательный, острый человек. Он говорит, что есть люди, которые ведут себя несколько бестактно, высказывая необоснованные претензии. Они почему-то считают, что могли бы быть впереди других, хотя при самой объективной оценке их результатов видно, что они отстают… Я ответил Герману, что думаю, это у них само пройдет, ведь время — прекрасный целитель. Последний период отличается тем, что в поведении будущих космонавтов появляется больше ответственности, такта. Это понятно: позади серия успешно выдержанных экзаменов по теоретическим предметам, ряд стендовых тренировок. Количество переходит в качество — объем подготовки делает космонавтов серьезнее и вдумчивее. А главное, влияет крепкий, сложившийся, сцементированный общей целью коллектив».

Еще одна запись из журнала врача.

«…и Гагарин. Последний особенно любит зрелища с активным действием, где превалирует героика, воля к победе, дух соревнования. В спортивных играх занимает место инициатора, вожака, капитана команды. Как правило, здесь играют роль его воля к победе, выносливость, целеустремленность, ощущение коллектива. Любимое слово — «работать».

Активен на собраниях, вносит дельные предложения.

Постоянно уверен в себе, в своих силах. Уверенность никогда не переходит всамонадеянность. Эмоциональная сфера всегда устойчива. Его очень трудно, по существу невозможно вывести из состояния равновесия. Настроение обычно немного приподнятое, вероятно, потому, что у него юмором, смехом до краев полна голова. Вместе с тем трезво-рассудителен. Обладает беспредельным самообладанием. Тренировки переносит легко, работает результативно. Развит весьма гармонично.

Чистосердечен. Чист душой и телом. Вежлив, тактичен, аккуратен до пунктуальности. Любит повторять: «как учили!» Скромен. Смущается, когда «пересолит» в своих шутках.

Интеллектуальное развитие у Юры высокое. Прекрасная память. Выделяется среди товарищей широким объемом активного внимания, сообразительностью, быстрой реакцией. Усидчив. Тщательно готовится к занятиям и тренировкам. Уверенно манипулирует формулами небесной механики и высшей математики.

Не стесняется отстаивать точку зрения, которую считает правильной. Похоже, что знает жизнь больше, нежели его некоторые друзья. Отношения с женой нежные, товарищеские».

5

Со временем Вале начало казаться, что служба все больше и больше отнимает у нее Юрия. Она делала вид, что не замечает этого. И все же странная тревога порою овладевала Валей, особенно когда он на недели совершенно неожиданно уезжал в командировки. Каждое утро всем летчикам подавали машины или автобус, и порою Юрий не мог ее даже предупредить об отъезде. Удивляло ее и то, что иногда он возвращался с работы уже в середине дня, но настолько вымотанный, что тут же валился на диван и мгновенно засыпал.

Вале хотелось узнать, чем же он занимается. Но он всегда отвечал одно и то же: «Служба, больше сказать ничего не могу…»

Летом 1960 г. они въехали в новый дом. Теперь у Гагариных были две уютные комнаты. И вот тут однажды, когда у них собрались друзья Юрия, Валя совершенно случайно услышала конец разговора.

— …Белка и Стрелка слетали неплохо. Скоро кому-то из нас… — говоривший осекся, но Валя отлично поняла, что речь шла о запуске космического корабля.

Теперь ей стали понятными слова, которые она уже слышала от этих людей: «одиночество», «невесомость»… Так вот к чему он готовится! На мгновение ей стало страшно. Космос казался ей невероятной тайной за семью печатями.

И однажды Валя приперла Юрия к стенке точно поставленными вопросами. Он сперва отшучивался, а потом так же с улыбкой сказал:

— Ну, собираюсь в космос… Считай, что ты сообразила… Только тебе вовсе не обязательно знать, что это действительно так. Одним словом, если хочешь — хоть сегодня готовь сухари и вещички. И не забудь положить лыжные ботинки и шерстяные носки. Как бы мне там, на Луне, не простудиться…

Валя никак не могла понять, где тут шутка, а где правда. Тревога не прошла, но вопросов она задавать больше не стала: не хочет говорить — не надо. Может, верно нельзя? Все-таки в каких-то он непонятных частях служит.

В свободное время они ходят в кино и гуляют в парке. Он играет в баскетбол и в бильярд, нянчит дочку. Он все тот же, с постоянной улыбкой, спокойный, ровный, веселый. И товарищи, как и в школьные годы, по-прежнему добродушно зовут его Юркой. Как и прежде, по вечерам он предпочитает книги телевизору. По праздникам ходит в гости.

Нередко гости собираются и у Гагариных. Надо сказать, что в своем доме Леночка ввела своеобразный обычай. Когда кто-нибудь приходил, она первым делом «облагала его данью»: «Дядя, расскажи сказку!»

Порою гости приходили, когда хозяина еще не было дома — общественные дела теперь часто задерживали Юру на работе.

Так случилось и на этот раз. Пока Валя хлопотала на кухне, Леночка собирала свою «дань»: плечистый красивый летчик, удобно расположившись на диване, не спеша импровизировал:

— В нашей деревне однажды появился тигр. Ну, ты знаешь тигра — он как большая кошка. С пушистыми лапами, тонкими усами, а шерсть такая плюшевая и в полоску. Как будто в тельняшке. Только одна полоска черная, а другая желтая. Тигр ходил-ходил по деревне, нашел сено, это травка сухая. Поел он сена. Делать больше нечего. Он и думает: а не пойти ли мне в лес? Подумал-подумал и пошел веселый в лес. Идет себе, песенку напевает: «Ландыши, ландыши…»

Вдруг смотрит — навстречу ему спешит толстый-толстый дядя. Спешит, торопится. Тигр ему и говорит: «Здравствуй, добрый дядя!» А дядя ему отвечает: «Потом, тигр, потом поговорим!» Тигр еще такого не встречал. Он посмотрел на дядю и думает: «Какой невежливый: я с ним здороваюсь, а он мне не отвечает!» Тигр поморгал глазами и пошел своей дорогой. Тигр не знал, что дядя не невежливый, а просто забывчивый и очень деловитый…

На Леночку эта сказка, или, скорее, милая нелепица, не произвела большого впечатления, зато гости так и грохнули, так и покатились от хохота: все моментально узнали одного общего знакомого.

Через секунду и Леночка смеялась вместе со всеми. Смеялась звонко и заразительно, как смеется отец.

— Что за шум, а драки нет? — крикнул, приветствуя гостей, Юрий. — Всем еще раз здравствуйте! Валюша! Приказывай гостям занять «боевые порядки».

…Но вот уже выпит чай, Валя ушла в спальню проведать девочку, жены вдосталь наговорились, и тогда один из космонавтов, светловолосый и высокий, начал этот разговор.

— Теперь уже скоро запуск, — сказал он. — Пойдет, наверно, Юрка. А может, Гера или кто другой…

— Ну и что же? — улыбнулся Гагарин. — Кого пошлют, тот и полетит…

— Конечно, ты или не ты, не в этом дело. Дело в другом. Будет запуск. Все, конечно, кончится хорошо, иначе и не может быть. Поднимется шум: мировая слава, поздравления и так далее…

— К чему ты клонишь? — переспросил Борис.

— К тому, что в этих условиях не долго и от земли оторваться: позабыть, кому мы всем обязаны, кто нас сделал теми, кем нас узнают все люди на земле.

— Туманно выражаешься! Давай конкретнее, — шутливо заметил другой товарищ.

— Я понял, о чем идет речь, ребята! — горячо воскликнул Юрий. — Разговор идет о том, чтобы мы после любой победы оставались людьми, коммунистами. Чтобы не зарывались, не возносились, были самими собой, а лучше, если станем даже еще требовательнее к себе, еще скромнее, чем раньше. Верно я тебя понял?

— Абсолютно верно! Важно, чтобы слава нас не покалечила. Смешно смотреть, когда простые, хорошие в прошлом ребята пыжатся, как индюки. Поклянемся, что с нами этой индюшиной болезни не будет!

— Ясен вопрос? — спросил один из друзей, которого ребята в шутку называли министром культуры, так как он был культоргом.

— Все ясно! — за всех ответил Юрий. И это прозвучало как клятва.

— А теперь послушаем нашу любимую! — Кто-то нажал кнопку магнитофона, убавил звук, и знакомый голос запел бесхитростную песню, в которую каждый из них вкладывал свой, понятный им одним смысл.

Сначала слушали молча, а потом начали подпевать. Всем, особенно Юрию, нравился припев:

Так проходили эти памятные для них семейные вечера, полные разговоров о главном. А главным было дело, к которому они готовились.

Хорошие, верные товарищи окружали Юрия. С такими можно было спокойно делить любые трудности и невзгоды. Трудности были. Порою почти до утра приходилось засиживаться над книгами, а утром снова тренировки. Невзгод же особенных не было. Но Юрий знал: если бы даже пришлось в атакующей цепи идти под кинжальным огнем, он бы все с ними прошел…

6

Юрию давно хотелось поближе познакомиться с теми, кто создает космическую технику, посмотреть своими глазами, как они выглядят, эти люди. Поглядеть на те диковинные ракеты и корабли, о которых он уже много слышал.

Первое практическое знакомство с кораблем состоялось в обширном «хозяйстве» Главного конструктора.

Группу провели прямо к нему в кабинет.

Гагарин не раз с почтительным уважением думал о Главном конструкторе и о тех, кто благодаря силе ума, знаниям, всесокрушающей воле, изобретательности и огромному организаторскому таланту сумел в такие сжатые сроки оставить далеко позади всех зарубежных конкурентов, создать такую технику, которая тем еще даже и не снилась. И почему-то в прошлом этот человек представлялся Юрию крепким, большеголовым богатырем с необычайно высоким лбом и с удивительной способностью мгновенно производить в уме сложнейшие вычисления. Но увидев этого человека впервые, Юрий понял, что дело не во внешности и умении считать. Дело, видимо, в чем-то другом. Но в чем именно — на этот вопрос он еще не мог себе сам ответить.

И вот космонавты по одному входят в кабинет, не особенно большой, но достаточно просторный. Напротив стола Юрий сразу заметил портрет Циолковского. У других стен — изображения спутников, ракет и обычная коричневая классная доска с полустертыми иероглифами формул и кривыми графиков.

Главный конструктор крепко жал каждому руку, очень просто называл себя. Когда все уселись, Юрий снова, как тогда, на лекции, стал внимательно рассматривать этого удивительного человека.

Невысокий, с открытым русским лицом, он производил впечатление доброго хозяина, правда, решительного и энергичного. Это был немолодой, немного грузноватый человек, с крупной седеющей головой, гордо посаженной на короткой сильной шее. Лоб действительно был широким и большим, под ним — карие глубокие и задумчивые глаза. Лицо озарено улыбкой, мудрой и человечной, которая бывает в счастливые минуты у людей, много повидавших на своем веку и много переживших.

Видно, у него было хорошее настроение. Да и как не быть такому настроению, когда он снова увидел перед собой первых пассажиров создаваемых им кораблей. И пассажиры эти ему еще больше понравились, чем в первый раз. Молодые, крепкие, симпатичные — они не могли внушать иных чувств. С первых же фраз он задал деловой, но очень сердечный тон всей встрече. Он говорил с ними, как с равными. И это было приятно. И хотя он с видом «непосвященного» человека расспрашивал о ходе тренировок, ребята чувствовали, что Главный отлично знает то, о чем спрашивает, ему лишь хочется «из первоисточника» услышать об их личных ощущениях и оценках. Юрий снова подумал, что Главный — удивительный оратор и может держать в напряжении любую аудиторию.

— Значит, в термокамере тяжеловато, говорите? Потеть приходится. Ничего, ребятки, не поделаешь, надо привыкать, чтобы в полете было легче! Суворов говорил, и вы, наверное, раньше это часто повторяли своим подчиненным: «Тяжело в ученье — легко в бою». А бой с космосом, пожалуй, посерьезнее всех боев, которые вело человечество: еще недостаточно известны силы «противника». Верно? Я могу вам одно сказать: все системы опробованы, работают нормально, очень хорошо работают. Но не исключено, что пилоту какое-то время придется находиться при довольно высокой температуре. Температура на оболочке при входе корабля в верхние слои атмосферы, по расчетам, десять тысяч градусов. Но вы не волнуйтесь: в кабине она все равно будет колебаться в пределах от 15 до 22°.

Юрий знал, что и метеориты и корабли, входя в верхние слои атмосферы, разогреваются, но он не ожидал, что до такой степени. Впрочем, ничего удивительного: ведь метеориты сгорают. «Веселая картинка», — подумал Юрий и невольно улыбнулся.

Конструктор заметил его улыбку, но ничего не сказал. Зато следующий вопрос задал именно ему:

— А как центрифуга, здорово жмет?

— Центрифуга переносится сносно. Ведь мы — летчики. Нам и раньше приходилось испытывать многократные перегрузки, хотя, конечно, не такие сильные и не такие длительные.

— Значит, не страшно? Это хорошо. Тем более, что, по нашим данным, перегрузки тоже будут меньше тех, которые вы уже научились переносить. Самое неприятное — при снижении. Здесь перегрузки будут длительнее. А при выходе на орбиту пропороли атмосферу и все — полный покой, невесомость. Кстати, полеты на невесомость уже были?

— Так точно, — ответил кто-то из товарищей.

Главный это и сам знал. Но он знал и другое: длительная невесомость — это совсем иное дело, чем невесомость в тренировочных полетах.

— Вот как бы она нам какой-нибудь сюрпризик не преподнесла. Ведь невесомость в течение 5—10 минут и то еще не изучена, а вам летать долго. Ну, да это дело медицинское! Вероятно, в первых полетах вам все же с ней придется немного помучиться. Науке нужно дать полную картину, чтобы ученые точно знали, против чего надо бороться. Одним словом, первым будет труднее, а другим уже полегче: там мы что-нибудь такое придумаем против этого нулевого «g».

Ну, что еще вам сказать. Шумновато, конечно, будет до выхода на орбиту. Двигатели мощные. Но шум — это не фактор по сравнению со всем остальным. Верно? Вы же реактивщики, вас шумом не испугаешь! Вообще-то должен сказать, что мы позаботились, чтобы пилот работал в нормальных условиях. Даже повоевали немного с космической медициной. Вернее, она с нами. — Он засмеялся. — У нее подход свой. Им дай то, дай это. А как? Параметры все такие жесткие, что и микрон просунуть некуда. Все же их требования мы учли. Да и ваши еще послушаем. Ведь вы люди техничные.

Несколько голосов одобрительно поддержали Главного конструктора.

— Ну, вот и отлично! Может быть, пойдем, вместе посмотрим корабль? Там и вопросы зададите — на стенде все виднее.

Они вышли из корпуса и вскоре попали в сборочный цех, похожий на просторный ангар, полный света.

Удивительная чистота, сверкающие белизной халаты — все это приятно обрадовало Юрия. Конструктор, словно догадавшись, о чем он думал, сказал:

— Чисто у нас, верно? Иначе нельзя. Требуется абсолютная точность.

Тем временем подошли к участку сборки, где на монтажной тележке лежало огромное белое обтекаемое сооружение, напоминающее гигантский артиллерийский снаряд. Юрий с удивлением подумал: какой же мощной должна быть ракета, чтобы забросить эту металлическую громаду в космос?

Но для Главного конструктора не это было, видимо, важно. Ему хотелось наглядно показать космонавтам, что их работа максимально застрахована от всех неожиданностей.

— Обтекатель корабля покрыт белой краской. Под ней находится мощный слой особой обмазки — тепловая защита, способная выдержать огромную температуру. Я уж не говорю о том, что и сам корпус сделан из специальной сверхжаропрочной стали. Наши металлурги и химики неплохо потрудились. И мы с вами должны им сказать спасибо. Пойдемте сюда!

Главный конструктор пригласил космонавтов к хвостовой части корабля.

— Вот здесь отчетливо видно, как корабль монтируется с ракетой. Система зацепления очень надежна и действует мгновенно. После выхода на орбиту корабль отделяется от последней ступени ракеты-носителя и будет продолжать самостоятельный полет. Вот здесь вы видите сопла тормозной двигательной установки. А вот тут находится приборный отсек. После завершения полета, для снижения массы корабля, он автоматически отделяется. Это, как и вообще все управление, может быть обеспечено командами с Земли, но может осуществляться и самим пилотом при переходе на ручное управление.

— Скажите, это иллюминаторы или просто гнезда для приборов? — спросил один из пилотов.

— Именно иллюминаторы! — очень непосредственно откликнулся Конструктор. — Так что в полете вы сможете обозревать окрестности, как из окна самолета. И видно все будет очень хорошо. Здесь особые жаропрочные стекла. В крайнем случае они лишь чуть потемнеют. Я думаю, приборы приборами, а визуальные наблюдения вам тоже не помешают! Ведь, наверное, вам очень интересно будет первыми издалека и, так сказать, со стороны поглядеть на родную Землю? Еще никто ее из космоса не видел. По совести говоря, я вам даже завидую. Мне на старости лет тоже хотелось бы махнуть туда, — он снова улыбнулся.

— А теперь посмотрите, что там внутри! Можно вот по этой стремянке подняться в любой из двух люков. Оба они быстрооткрывающиеся. Пока дверцы мы не монтировали. Полезайте, посмотрите. Слева там — пульт пилота, справа — радиоприемник. Прямо перед креслом — приборная доска. Обратите внимание на глобус. Он показывает координаты полета. Вон там, под приборной доской, находится оптический ориентатор, или, как у нас товарищи его окрестили, «Взор». Это — магический прибор; он состоит из двух зеркал-отражателей, что дает возможность видеть весь горизонт. Посмотрите кресло. Потом скажете — удобно в нем работать или что, может, плоховато. Ну, заходите, смотрите. Можно даже в кресле посидеть, руками все потрогать.

Пока Главный конструктор отвечал на вопросы, самые нетерпеливые кинулись к кораблю. Юрий решил не спешить. Все равно посмотрит. А вот то, что говорит Конструктор, пропустить было жалко.

Тем временем подошла очередь Юрия. Он поднялся по лесенке и спустился в кабину. Его удивило то, что она такая просторная. Даже просторнее, чем в истребителе. Приборная доска, пульт пилота, все оборудование компактное и красивое. Белая мягкая обивка, словно пушистый иней, покрыла изнутри всю кабину. Юрий внимательно осмотрел все и потрогал. Особенно удивился он, глядя на кресло. Просто не верилось, что в нем, как рассказывал Главный, смонтировано столько сложных систем. Юрий подумал, что неплохо бы в таком корабле, как говорил Чкалов, «вокруг шарика махнуть».

С благоговейным уважением прикасаясь к новеньким тумблерам и приборам, вдыхая воздух, пахнущий поролоном, тонким техническим маслом, лаком и еще какими-то незнакомыми острыми запахами, Юрий думал о том, что, должно быть, долго работали целые отрасли промышленности, чтобы создать такой сложный и совершенный корабль. И многие люди, делая свое скромное дело, наверное, меньше всего рассчитывали, что их труд послужит первым космонавтам.

«Да, отлично потрудились и рабочие, и техники, и конструкторы: все есть, и ничего лишнего! Чудо из чудес, созданных людьми!» — думал Юрий, вылезая из люка. Он чувствовал сильное волнение от этой встречи с будущим, которое вот оно, рядом, его можно потрогать рукой.

Он спрыгнул на кафельный пол цеха и тихо отошел в сторону, чтобы еще раз снаружи получше осмотреть корабль. На вид кабина занимала сравнительно немного места. Значит, все остальное приборы. Сколько же их, этих компактных блоков, которые он уже видел на монтажных столах в просторном, светлом цехе! Как монтажники только разбираются во всем хитросплетении этих схем? Просто удивительно все это! Вот такими точными, сложными, чистыми, возможно, со временем станут все машиностроительные предприятия. И кто знает, может, и литейщики будут работать в белых халатах.

К Главному конструктору подошел один из сотрудников и что-то стал говорить.

До Юрия долетели лишь неожиданно строгие слова:

— Когда в следующий раз вы придете с таким неподготовленным докладом, захватите с собой заявление об уходе. Все. Вы свободны до завтра. Завтра получше подготовьтесь и доложите.

«Оказывается, Главный конструктор может быть и требовательным, и строгим, он не такой уж добренький, как это могло показаться с первого взгляда», — подумал Юрий и присоединился к товарищам, которые уже собирались покинуть сборочный участок.

В тот день и в последующие дни они только и говорили, что о поездке к Главному конструктору. Юрий для себя сделал вывод, что предстоит очень основательно изучить материальную часть — даже при первом знакомстве он почувствовал, насколько она сложна. И опять чувство озабоченности, чувство большой ответственности, которое лишь по временам, дома, покидало его, овладело всем его существом. Им доверяют такую уникальную технику — значит, они должны сделать все, что от них зависит, чтобы в полете не подкачать. Хотелось сейчас же начать детальное изучение всех систем и блоков, всех механизмов и автоматов корабля…

Но всему свой черед: пока продолжались тренировки, которые теперь казались Юрию скорее повседневной трудной работой, нежели чем-то невиданным и необычным.

Теперь они очень часто приезжали на завод, где собираются космические корабли.

Сам процесс монтажа помогал космонавтам получше изучить системы и механизмы. Вскоре они уже «на ощупь» знали все блоки и узлы. И «материальная часть» теперь не казалась им такой неодолимо сложной. Все можно понять и усвоить, если сильно захотеть!

Здесь же, возле сборочного стенда, отрабатывали методику управления, усваивали команды по связи, впитывали объяснения специалистов.

Как-то старшие товарищи устроили им нечто вроде испытания, и Юрию пришлось обстоятельно рассказывать все, что он знает о ракете и корабле. Это был очень полезный разговор.

7

Весь август и часть сентября 1960 г. пилоты «провели под куполом парашюта», как сказал один из космонавтов. Каждое утро, порою еще затемно, ездили они на аэродром. Теперь им все казалось проще, чем тогда, весной. Разве что задания были немного посложнее. Да и то сложность задач космонавты уже научились некоторым образом компенсировать. А если говорить точнее — попросту скрашивать шуткой. Крепкому, поистине здоровому коллективу любое дело по плечу. А в этом коллективе здоровье, юмор всегда били через край.

Прыгали на большое лесное озеро. С разной высоты, в разную погоду, выполняя самые разные задания.

Прыгать на воду не простое дело. Одно из заданий состояло в следующем. Космонавт делает обычный затяжной прыжок, раскрывает парашют. Но когда до воды остается всего несколько десятков метров, требовалось отстегнуть карабины и падать в ледяную воду без парашюта. За эти десятки метров тело набирает бешеную скорость, и космонавт, одетый в комбинезон, погружается в пучину. Приходилось не только умело управлять своим телом в пространстве, но и с точностью до секунд отсчитывать время, хорошо регулировать дыхание, а потом вплавь добираться до лодки. Это было трудно, но необыкновенно увлекательно. Комплекс таких сложных задач делал каждого крепче, увереннее, сильнее.

И всегда пилоты находили в прыжках что-то от спортивной игры. Начать хотя бы с того, что обычно было две группы, две команды — команда «прыгунов» и команда «встречи». С утра одна группа садилась в автобусы и уезжала на аэродром, а другая спешила к озеру. Здесь у берега стояла целая лодочная флотилия.

Боцман, вооружившись спортивным свистком, гордо шагал к лодкам.

— Весла на воду!

Гребцы налегали со страшной силой, и лодки вырывались из «гавани». На одной, флагманской, стоял боцман — «морской волк» и лихо покрикивал на весельную команду. Лодки, обгоняя друг друга, устремлялись в район приводнения.

Лодка, первой прибывающая на траверз дальнего лесного мыска, получала приз. Поэтому старались изо всех сил. Почти одновременно с последней лодкой из-за деревьев выныривал вертолет. Он зависал над озером, открывалась дверца и…

— Пошел!

Этого возгласа никто, конечно, не слышал в реве моторов.

Проходит минута, другая, и из воды вытаскивают мокрого космонавта.

Прыгает другой, третий, четвертый…

Последним покидает вертолет Николай Константинович — инструктор.

Неожиданный порыв резкого ветра относит его к берегу, и Батя садится на самую кромку обрыва. Одна нога над водой, другая — на суше. Над озером взрывается дружный хохот. Такого «классического» прыжка ребята еще никогда не видели. Инструктор превзошел себя! Ему редко удается сделать такой неточный прыжок. И пилотам, которых он уже основательно научил приземляться точно в соответствии с заданием, это кажется почти невероятным.

Одна из лодок подбирает инструктора, и прямо на середине озера начинается обсуждение. У космонавтов большая охота подшутить над инструктором, но всем не до шуток. Совещание на воде окончено.

— К берегу! — строго командует инструктор.

Теперь группы меняются ролями.

— На аэродром поедет группа Гагарина. Остальным — переодеться!

Снова аэродром. Снова вертолет взлетает и берет курс на лесное озеро, снова звучит команда:

— Пошел!

Купола парашютов белыми одуванчиками повисают над зеленой гладью воды…

И так почти каждый день. Регулярные прыжки дали космонавтам такую закалку, воспитали у них такое умение владеть своим телом, что их инструктор не без гордости говорил:

— С Юрой, Германом и Борисом я могу хоть сейчас идти на любое международное первенство. Эти не подкачают, а остальным не хватает рисунка, пластики, красоты. Хотя в общем-то все уже прыгают уверенно и точно.

— Еще немножко попрыгаем и станем работать в воздухе, как балерина на сцене, — замечает Гагарин.

Парашют все они полюбили. Снова просили дополнительные прыжки. Парашют — это действительно интересно!

*

…А затем опять туда, где создаются могучие ракеты и сложные космические корабли. Будущие космонавты не были здесь туристами или сторонними наблюдателями. Они залезали в кабины и давали советы, проверяли в работе действующие системы. Ученые, конструкторы, инженеры очень внимательно прислушивались к советам космонавтов и порою переделывали уже готовые узлы.

Юрий знал, что в гигантской ракете-носителе, которая может вывести на орбиту еще более мощные корабли, как бы спрессована вся мощь современной техники, все самое совершенное, что могут дать сегодняшняя промышленность и наука. Но то, что он узнал и увидел на заводах и в институтах, не только поразило его, но заставило преклоняться перед умом, изобретательностью и умением людей.

Подумать только: в двигателях ракеты десятки тысяч деталей!

Тем временем теоретические занятия, чтение специальной литературы открывали перед ними новые ослепительные горизонты.

У Юрия было такое впечатление, словно он мчался на аэросанях по чуть всхолмленной тундре, озаренной искристым сиянием. Кажется, вот он рядом, край Земли, до него рукой подать, но сани, поднимая вихри серебристой пыли, взлетают на гривастый от настругов взлобок, и перед восхищенным путником открываются новые картины — окоём отодвигается, убегает вперед, словно мираж, и опять перед тобой сияющая лазурно-серебряная степь; она сверкает, как море под солнцем, — это горят мириады снежных кристаллов, отполированных бешеными ветрами, не встречающими здесь препон…

Многие часы перед тобой и на земле и в сизо-голубом небе одна беспредельность, и нет ей конца… Она обрывается лишь у гряды торосов, за которыми уже новая грань — грань океана… Один намеченный тобой ориентир убегает назад, а ты уже ловишь, прищурившись, другой, но вот и он пронесся. Невольно хочется оглянуться назад, чтобы увидеть бесконечно долгий и трудный путь…

Вот так же всматривались они в те дали, которые все больше и больше открывались им в рассказах ученых. И, пожалуй, едва ли не самой увлекательной далью была дорога к серебристой ночной спутнице Земли. Какая она? Чем покрыта? Когда же ступит кто-нибудь из них на ее поверхность? Что увидит там, что расскажет человечеству? Юрий много размышлял об этом, пытаясь ответить на вопросы, волновавшие каждого из них и на занятиях по астрономии и астронавигации, когда они любовались огненно-красным диском, всходящим из-за горизонта. Он становился то медно-золотым, то ослепительно-серебряным, словно его только что выковали из платины…

Юрий знал, что настоящий штурм Луны начался 12 сентября 1959 г., когда с Земли стартовала первая лунная ракета, созданная руками и разумом советских людей. В миллиарднолетней жизни нашей небесной спутницы открылась новая эпоха — эпоха непосредственного знакомства с Человеком. Люди Земли впервые смогли увидеть обратную сторону лунного глобуса. Фотографии, напечатанные в новых лунных атласах, с интересом рассматривались землянами. Селенография — наука о поверхности Луны — торжествовала великую победу: ровно через 350 лет после первого наблюдения Луны в телескоп советская автоматическая межпланетная станция сделала явью еще одну из самых сокровенных тайн мироздания — сфотографировала и передала на Землю изображение невидимой стороны Луны.

Длинная дорога вела к этому подвигу.

Осенью 1609 г. Галилей впервые взглянул на Луну в самодельный телескоп. Удивительный ландшафт нового, невиданного мира открылся перед ним в объективе.

«Я вне себя от изумления! — восклицал знаменитый итальянский астроном. — Я уже успел убедиться, что Луна представляет собою тело, подобное Земле».

Дрожащей от волнения рукой Галилей набрасывал первые схематичные рисунки объектов лунной поверхности.

В 1647 г. польский ученый, юрист по образованию, Иоганн Гевелий составил и опубликовал первую лунную карту. В конце прошлого века появились первые фотоатласы Луны.

Ученые к тому времени уже знали, что Луна в 49 раз по своему объему уступает земному шару, что ее поверхность в 14 раз меньше земной. Художники неоднократно изображали ее горы, цирки, «моря».

В 1946 г. ее поверхность «прощупали» радиолокаторами. Последние годы принесли науке новые данные о природе Луны. Так, на Луне была обнаружена вулканическая деятельность, в частности выделение газов из лунных недр. В 1958 г. советский астроном Козырев, по-видимому, наблюдал действующий вулкан в центральной горке кратера Альфонс. Советские ученые составили первый полный атлас лунной поверхности.

Вместе с тем даже после всех исследований на карте нашего ночного светила осталось немало «белых пятен». Множество загадок еще таит от человека Луна. Естественно, разгадать их призваны ученые и космонавты.

Люди веками смотрели на Луну. Поэтов и композиторов вдохновлял ее сказочно холодный образ, влюбленные под сенью ее серебристого света говорили о самом сокровенном, для людей науки Луна была объектом наблюдений и исследований, расчетов и гипотез.

О полете к ближайшему небесному телу мечтали целые поколения фантастов. Но только в наши дни полет к Луне стал зримой, планируемой реальностью.

В 1954 г. академик Несмеянов заявил, что «наука достигла такого состояния, когда реальна посылка стратоплана на Луну». Это заявление посеяло смятение в рядах писателей-фантастов.

И вот в исторический день 14 сентября 1959 г. вблизи кратеров Архимед, Аристилл и Автолик прилунилась первая советская межпланетная ракета, доставив на Луну вымпелы с гербом Советского Союза.

Юрий и его друзья отлично понимали, что посылка к Луне первых разведчиков, созданных руками человека, это лишь начало планомерного штурма нашего естественного спутника. Изучая Луну, человечество познает природу Земли. Личное знакомство человека с Луной поможет выяснить закономерности приливов и отливов, проблемы земного магнетизма и геологии, вопросы космогонии и гравитации.

Осваивая Луну, человек сможет установить на ней телескопы и ретрансляторы для сверхдальнего приема радио- и телевизионных программ, станции для предсказания погоды, построить космодромы для сборки мощных кораблей и старта к другим мирам.

В течение многих веков наука изучает Луну, но до сих пор не может она дать утвердительного ответа на многие вопросы, касающиеся даже ее видимой стороны, которую можно внимательно рассмотреть в обычный театральный бинокль. Есть в лунной природе явления, которые попросту не укладываются в рамки классических представлений и понятий, с какими привыкли иметь дело астрономы. Только пристальное наблюдение с близкого расстояния сможет дать ответ на эти вопросы. А их — множество. Что представляют собой загадочные белые лучи, которые на сотни и тысячи километров разбегаются от подножия кратера Тихо? Какова природа так называемых кратеров-фантомов, или кратеров-призраков, которые не дают тени и словно просвечивают через поверхность лунных морей? Что представляют собой загадочные зеленоватые скопления, движение которых ученые наблюдали на дне цирков Эратосфен и Платон? Что за неведомая сила сжимает темные пятна на дне кратера Шиккарда во время лунных затмений, когда на поверхность планеты наползает тень Земли? Есть ли атмосфера, вода в какие-то формы жизни на Луне?

Юрию хотелось верить, что именно они, советские космонавты, обогатят человечество открытиями огромной важности, привезут на Землю фотографии иных угасших цивилизаций или снимки звездолетов, навечно прилунившихся в одном из цирков. Сейчас даже трудно предвидеть, что могут дать науке наблюдения и исследования, проведенные во время облета Луны и, особенно, в лунной экспедиции.

Между тем Юрий знал и о том, что воинственные люди в Пентагоне помышляли совсем о другом. Сами американцы не скрывали того факта, что военные соображения являются едва ли не главным звеном в их ракетно-космической программе. Наиболее ретивые милитаристы в США рассматривают космос, и в том числе Луну, как великолепный плацдарм для будущих военных действий и именно с этой точки зрения оценивают космические полеты человека.

— Пускай назначают сроки, пусть себя успокаивают: время работает на нас, — думал Юрий, хотя он уже знал, что полету человека к Луне будут предшествовать орбитальные околоземные полеты, штурм Луны автоматикой, облет, беспилотные полеты с мягкой посадкой, а там уж дело дойдет и до космонавтов. — И мы еще посмотрим, кто будет первым…

Как сказал поэт:

Все они ждали этого мига с трудно сдерживаемым нетерпением.

*

Подошло время, и наступил последний, пожалуй, самый интересный и увлекательный этап тренировок — работа в действующем макете космического корабля. Инженеры сделали отличный стенд-тренажер. Мало того, что он был точной копией настоящего корабля. Он был оснащен сложными электронно-модулирующими устройствами, которые позволяли создавать различные, порой неожиданные условия полета. Техник-инструктор мог вызвать и «аварийную» обстановку, и выключить любую систему, и показать в иллюминаторе, как корабль падает на «землю» или уходит в «космос». Пилоту нужно было в совершенстве овладеть всеми приборами и системами, всеми каналами связи и средствами управления.

И чем больше знакомился Юрий с кораблем, тем необычнее были его впечатления: машина становилась проще и вместе с тем сложнее. Электронные блоки, дублированные и строенные системы, все механизмы и агрегаты как бы раскрывали перед ним свои новые стороны, поворачивались яркими гранями, о которых он раньше лишь догадывался, но которые воочию увидел только сейчас.

Тогда-то, на занятиях по материальной части, Юрий впервые увидел и «космические доспехи» — комбинезон, белье из легкой и гигиеничной хлопчатобумажной ткани, замшевые высокие ботинки на толстой подошве, носки и перчатки.

Хотелось скорее надеть все это и попробовать, легко ли работать и двигаться в этом костюме. Но его очередь еще не дошла. Сперва оделись его друзья, а затем он услышал:

— Гагарин, к кораблю!

Юрий не спеша оделся и полез в люк.

Работа шла строго по программе. А в программу входила и радиосвязь, и запись в бортжурнал и на магнитофон показаний табло и приборов, и наблюдения в оптический ориентатор и в иллюминаторы, и ориентировка по глобусу и приборам, и переход с ручного на автоматическое управление, и многое другое…

Как-то на эти занятия приехал главный маршал авиации К. А. Вершинин. Он вошел в тот самый момент, когда Юрий «работал» в корабле. Юрий скорее почувствовал, чем увидел, что произошло легкое смятение. Глянув через открытый люк, Юрий заметил Вершинина. Но в шлемофоне по-прежнему слышались спокойные вопросы инструктора.

Юрий видел, как с высокого помоста, на котором разместились инструкторы, смотрит на него маршал. Но Юрий не волновался: он знал все, что ему положено делать, и поэтому точно и четко отвечал на все вопросы и выполнял последовательно и быстро все команды. Кнопки и тумблеры полностью повиновались ему, световые табло отчетливо фиксировали все новые и новые положения, в которые «попадал» корабль. Порою инструктор создавал трудные и неожиданные ситуации, вряд ли возможные в полете, но Юрий лишь на секунду задумывался, а затем выполнял команду, поступившую с «Земли».

— Объект сориентирован. Готовлюсь к включению ТДУ!

— Хорошо, вы свободны, Гагарин! — отвечает «Земля».

Юрий подтягивается за металлическую дужку и вылезает из люка.

— Подойдите сюда! — говорит Вершинин.

— Товарищ главный маршал авиации, старший лейтенант Гагарин по вашему приказанию явился!

— Вы неплохо знаете корабль. Но нужно знать его еще лучше. От этого зависит успех первого полета человека в космос, — заметил маршал. — Я бы хотел, чтобы все вы, товарищи слушатели, обратили особое внимание на отработку рефлексов, практических навыков. Это сейчас самое главное, ибо теоретическая подготовка у вас достаточная. Теперь нужно, чтобы вы практически научились работать в корабле, работать, как говорится, с закрытыми глазами…

Собственно, ничего нового Юрий не услышал. Но слова, сказанные маршалом, были как указатель на дороге, отмечающий главное направление.

И вскоре врачи, наблюдавшие космонавтов, уже могли отметить:

«Во время занятий на стенде-тренажере — в кабине корабля — очень рельефно можно наблюдать объем внимания, емкость памяти, остроту восприятия, последовательность в работе с арматурой, индикаторами и органами управления корабля.

Весьма показателен доклад и весь радиообмен. Лаконичность, четкость, точность и быстрота доклада характерны для многих, однако сразу же резко выделились Юрий Алексеевич Гагарин и Герман Степанович Титов.

Юрий и Герман работают точнее иной счетно-решающей машины».

Зимними ясными вечерами, глядя на бархатно-синее небо, где искрились, мерцали и неярко горели звезды, Юрий часто представлял себя стоящим как бы на берегу Вселенной. Бесконечный мир галактик, звездных систем со своими планетами уже не казался ему таким далеким и таинственным.

Вот и в этот вечер он вышел из проходной и первым делом взглянул на небо.

Рабочий день кончился. Но Юрию вновь подумалось о том, о чем в последнее время он думал нередко. «Конечно, космонавтика — это средство, ну а цели? Что даст освоение космоса людям Земли, зачем строятся могучие корабли, и ракеты, рассчитываются орбиты и монтируются телескопы, поднимаются антенны радиостанций и взлетают спутники? Как жаль, что иные не понимают важности и насущной необходимости всех этих дел!»

А он бы смог, наверное, прочитать целую лекцию о целях и задачах космических исследований. И, все больше увлекаясь, Юрий начал мысленно набрасывать тезисы этой лекции.

«Итак, что же дает космос человеку? Космические исследования уже принесли науке ценнейшие данные, позволяющие сперва понять новые явления природы, а затем поставить их на службу людям.

Возьмем искусственные спутники Земли. Они помогли уточнить форму нашей планеты, а изучив их орбиты, ученые проследили районы крупных магнитных аномалий на территории Сибири. С помощью ракет и спутников были открыты и исследованы пояса радиации вокруг Земли, они же помогли решить много других сложных проблем.

Если же заглянуть в недалекое завтра, то мы увидим, как спутники будут служить для навигации кораблей и самолетов, для ретрансляции радио- и телепередач, для предсказания погоды, а может быть, и для активного влияния на ее формирование. Космические ракеты помогут людям значительно быстрее доставлять грузы, почту и пассажиров буквально в любую точку Земли. Час, два — и ракета в месте назначения. В 10—15 раз быстрее любого самого современного самолета.

Большую службу науке сослужат и космические станции. С них можно будет вести наблюдение за иными мирами, и этим наблюдениям не будет мешать атмосфера. Полеты на другие планеты принесут еще больше замечательных открытий. Кто знает, возможно, удастся встретиться с обитателями внеземных цивилизаций, найти минералы, неизвестные на Земле, овладеть такими вековыми тайнами природы, как гравитация и антиматерия.

Проникновение в космос активно двинет вперед технические науки, вызовет интенсивное развитие кибернетики и электроники, металлургии и химии. В свою очередь результаты исследований космоса принесут людям новые знания, вызовут могучий подъем производительных сил, а затем и подлинную научно-техническую революцию, причем, безусловно, самую значительную из всех прошлых научно-технических революций…

И вот теперь весь мир ждет, когда человек полетит в космос».

Так, еще не отдавая себе отчета, Юрий мысленно готовился к предстоящему экзамену.

Днем они прослушали лекцию о программах американских космических исследований. Лектор уделил внимание и высказываниям зарубежной прессы, зачастую проникнутым милитаристским угаром. Космические корабли, оборудованные для «полицейской службы»… Пилотируемые орбитальные аппараты большой грузоподъемности, несущие водородные бомбы и способные заменить целый флот стратегических бомбардировщиков… Ракетные базы на Луне… Астероидная бомба, которая может смести с лица Земли добрую половину ее жителей… Лучи смерти и прочая милитаристская чертовщина…

Подставив лицо свежему морозному ветру, он зашагал по заснеженному шоссе. Где-то за серыми стволами сосен, переливаясь, сверкали пестрые огни в многоэтажных корпусах. Было тихо и морозно.

Юрий на миг почувствовал себя не только разведчиком космоса, но и солдатом, стиснул зубы: «Полицейская служба…» Нет, не таким со временем будет ближний космос.

Юрий представил себе планету, какой она станет через несколько лет. Опоясанная серебристым облаком спутников и автоматических станций, она по-прежнему будет уверенно вращаться, как вращается ядро на макете атома, а вокруг него — крошечные электроны. Точно по расписанию будут стартовать космические ракеты. Уйдут в космос первые экспедиции к другим планетам. Люди поднимутся на песчаные плоскогорья Марса, пролетят в атмосфере голубой Венеры, над ледяными просторами Плутона и над пышущей жаром поверхностью Меркурия. Пройдут годы. Человечествопокорит все околосолнечное пространство и в погоне за знаниями, светом, теплом шагнет еще дальше…

Гагарин и не заметил, как его догнал автобус. Юрий сел на боковое кресло и, раскрыв толстую тетрадь в клеенчатом переплете, начал просматривать записи лекций. Через день экзамены: нельзя терять ни минуты. Юрий читал торопливые строки, и в памяти отчетливо вставал рассказ лектора об истории советского ракетостроения.

«Вероятно, мало кому из вас известно имя астронома и метеоролога Федора Алексеевича Семенова, — говорил лектор. — А между тем это очень примечательный человек. Он родился в 1794 г. в Курске, в семье торговца. Федор Семенов самостоятельно изучил астрономию, математику, химию и механику, став одним из самых образованных людей своего времени. Почти полтора века назад он сделал в своем дневнике следующую запись:

«Если бы можно было большое ядро потребным количеством пороха отдалить от Земли на расстояние, превосходящее поперечник Земли, и сообщить ядру скорость, превосходящую скорость падающих на Землю тел, то бы из него у нас вышла другая Луна, которая бы обращалась около Земли…»

Не правда ли, интересное наблюдение и предвидение! Это высказывание Семенова обнаружили совсем недавно. Но чтобы осуществить эти мысли, нужны были иные средства, нежели порох и ядра. Нужна ракета. Это понял студент Петербургского института инженеров путей сообщения Николай Кибальчич, приговоренный к смертной казни за участие в покушении на царя. В угрюмом равелине Петропавловской крепости Кибальчич мечтает о создании ракетного снаряда, способного унести человека к звездам.

«Находясь в заключении, за несколько дней до смерти, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными-специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу огромную услугу родине и человечеству».

К несчастью, идеи Кибальчича были похоронены в архивах царской охранки. Но цепями нельзя сковать человеческий, вечно пытливый разум. В далекой, захолустной Калуге школьный учитель Константин Эдуардович Циолковский намечал пути к звездам. В веках останется имя этого основоположника межпланетных сообщений, впервые указавшего средство покорения космического пространства. Всегда мы будем помнить и имя пламенного энтузиаста, пионера ракетостроения в нашей стране Фридриха Артуровича Цандера. В заснеженной Москве в конце 1920 г. проходила первая губернская конференция изобретателей. На этой конференции Цандер сделал сообщение о своем проекте межпланетного корабля. На конференции присутствовал Владимир Ильич Ленин.

«Я видел, — вспоминал потом Цандер, — что Владимир Ильич с большим вниманием слушает мой доклад. И можно себе представить, какие силы придало мне это внимание».

После доклада Владимир Ильич Ленин принял Цандера, и тот рассказал ему о своих проектах, о своей страстной мечте создать межпланетные корабли.

«После этой беседы, которая влила в меня еще больше сил, я работал с новой энергией, с новыми силами», — вспоминал Фридрих Артурович.

Не эта ли забота Владимира Ильича о ракетной технике послужила основой для замечательного развития новой области науки. Благодаря поддержке партии Цандер смог развернуть свои работы. Ему помогли молодые ученые и товарищи — инженеры. И вскоре были созданы первые советские жидкостные реактивные двигатели. А в 1933 г. первые ракеты взлетели в небо нашей Родины.

Испытания этих ракет дали исключительно богатый материал для наших конструкторов. Они позволили определить направление дальнейших исследований. Советские конструкторы начинают работать над самолетами с реактивной тягой, над метеорологическими и геофизическими ракетами.

Подошло время, и летчик Григорий Бахчиванджи первым испытал ракетный самолет.

Эти испытания в свою очередь позволили конструкторам двигателей и самих летательных аппаратов получить интересные сведения. Теперь создан космический корабль, в котором воплощены высшие достижения нашей техники, и ракеты, способные с безукоризненной точностью вывести на орбиту многотонный полезный вес.

Еще в 1920 г. основатель Советского государства В. И. Ленин в беседе с английским писателем Гербертом Уэллсом говорил, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет «земного предела». Если мы сможем установить межпланетные связи, подчеркивал Владимир Ильич, то придется пересмотреть наши философские, социальные и моральные представления.

И мы видим, как на наших глазах крупнейшие открытия, сделанные страной строящегося коммунизма, ведут к глубокому перевороту во взглядах человечества на мир. Народы на своем опыте все более убеждаются, что социализм — единственно верный путь».

Так, припоминая прочитанное и слышанное на лекциях, Юрий доехал почти до дома. От шоссе через лесок — всего несколько минут ходу. В такие вечера он всегда ощущал прилив энергии. Но в этот вечер, то ли от мороза, то ли от мысли о предстоящем экзамене, он был особенно собран и подтянут. Молодцевато взбежав по лестнице наверх, он открыл дверь.

В квартире было тихо. Валя и Леночка уже спали. Валя в последнее время заметно уставала: ждала ребенка. Юрий бесшумно разделся и умылся ледяной водой. Потом с нежностью прислушался к тихому посапыванию дочурки и поправил ей одеяльце. Он уже несколько дней не слышал родного детского щебета: приходил поздно.

На столе возле закутанного чайника заметил записку: «Юрок, ужин на плите. Непременно согрей и поешь».

Тихо приоткрыв холодильник, он вытащил ветчину, достал хлеб и, налив крепкого чаю, наскоро перекусил. Затем поставил будильник на 6 часов и сел к столу.

В кране на кухне капала вода. «Опять забыл подтянуть сальник, все некогда, а еще почти инженер!» — усмехнулся Юрий и, тут же прогнав и эту и все остальные мысли, стал тихо раскладывать книги и тетради.

Юрий готовился к очередному экзамену…

8

Новый, 1961 г. многие органы западной печати ознаменовали хорошими прогнозами относительно перспектив космических исследований. Почти все крупные газеты мира писали о том, что СССР скоро запустит человека в космос и, безусловно, оставит позади США. Так, одна из шведских газет в редакционной статье «Борьба за космос» констатировала:

«Соревнование между США и Советским Союзом за ведущую роль в завоевании космоса приближается к наиболее драматическому моменту: не сегодня-завтра в космос отправится человек.

В самом ближайшем времени и, во всяком случае, в течение текущего года можно ожидать запуска советского космического корабля с человеком на борту. Американцы только через год, как можно полагать, выведут на орбиту свой спутник с человеком. Безусловно, ведущее место в соревновании по-прежнему остается за Советским Союзом. Вполне вероятно, что Советский Союз переживет в этом году такой же триумф, как и в 1957 г., когда был запущен первый спутник. Это произведет на общественное мнение Запада, особенно США, глубочайшее впечатление и заставит на Западе приложить все усилия, чтобы догнать Советский Союз».

В том же духе высказывался корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс Олтон Блеколи. Он передавал из Вашингтона:

«Возможно, что следующим мероприятием России будет вывод на орбиту вокруг Земли сразу двух человек в одной кабине».

Один из представителей США, связанный с работами в области космоса, заявил неофициально, что возможность посылки русскими в космос сразу двух человек не исключена.

«У русских есть большие ракеты-ускорители и большие кабины, — сказал он. — А решать проблему возвращения в атмосферу и сохранения при этом человеческой жизни для двух человек не труднее, чем для одного.

Многие эксперты по космосу и ракетам считают, что первое место в состязании в области запуска человека в космос почти наверняка займут русские».

И тем не менее американцы на весь мир звонили о своей программе «Меркурий», печатали биографии космонавтов, показывали по телевидению и в кино их подготовку, транслировали по радио пресс-конференции. По программе «Меркурий» космонавт должен был взлететь вверх, «проткнуть» стратосферу и опуститься в океан. И хотя этот скачок вверх на 15 минут не мог пойти ни в какое сравнение с первым орбитальным полетом в космос на советском космическом корабле, было ясно, что в США тоже готовятся. В научных кругах многих стран мира обсуждались возможные варианты полетов, делались прогнозы относительно сроков и научных программ.

Весь мир с нетерпением ждал первого полета.

«Советские и американские ученые-астронавты в последнее время проводят опыты, которые должны подготовить полет человека в космос, — говорил член-корреспондент Чехословацкой академии Р. Пешек. — Первый полет человека в космос будет совершен, по всей вероятности, очень скоро, так как подготовительные работы, связанные с полетом человека, достигли уже высокого уровня как в СССР, так и в США. Представители американской астронавтики недавно даже сообщили, что они планируют полет человека в марте или в апреле.

Между советскими и американскими мероприятиями по подготовке полета человека в космос существует принципиальная разница.

Судя по последним опытам, советская наука и техника преследуют цель — осуществить этот полет по орбите спутника.

Американские испытания пока представляют собой только подготовительный этап к полету по орбите спутника, так как у США не хватает мощных ракет-носителей, работу которых советская астронавтика уже проверила в январе 1960 г., проведя испытания в районе Тихого океана.

Для полета человека в США была сконструирована кабина по проекту «Меркурий», размеры которой соответствуют размерам советского третьего спутника, запущенного в мае 1958 г. …

Последние советские опыты свидетельствуют о том, что первый советский астронавт полетит непосредственно по орбите спутника, перигей которой будет приблизительно 180 километров, а апогей — 250 километров».

*

События, одно примечательнее другого, сменялись так стремительно, что Юрий, занятый постоянными тренировками и учебой, едва успевал их осмысливать.

Темп событий нарастал, как снежная лавина.

1 декабря 1960 г. на орбиту вокруг Земли был выведен третий корабль-спутник, на борту которого находились четвероногие космонавты — собаки Мушка и Пчелка. Ракета стартовала нормально. Все шло отлично. Группа космонавтов уже собиралась лететь в район приземления. Но здесь выяснилось, что снижение пошло по нерасчетной траектории. Корабль сгорел, войдя в плотные слои атмосферы.

Главный конструктор, и без того человек молчаливый, стал мрачным и неразговорчивым. Он уже знал о причинах неудачи, но внутренне с трудом мог с ними смириться. Ведь скоро должен был стартовать корабль с человеком на борту. Один из тех, кого он ласково звал «мальчиками», ждал от него, Главного конструктора, команды: «Добро!» А он не мог ее дать.

И самое неприятное было в том, что космонавты явились свидетелями неудачи. Больше всего именно это печалило Главного конструктора. Поверят ли космонавты, что неудача частность, а не закономерность? Ведь уже были запуски, и все проходило отлично…

Как им все объяснить, как успокоить?

Но пилотов успокаивать не пришлось. Одни из них подошел к Главному конструктору и притронулся рукой к его плечу.

— Не стоит расстраиваться. Мы все отлично понимаем. Техника есть техника. Даже с проверенными, давно доведенными самолетами это бывает, а здесь такая машина… И главное — такие условия полета. Но вы за нас не беспокойтесь: в случае чего возьмем управление кораблем на себя. Посадим точно и в заданный квадрат, может, чуть попозже только… Так что не волнуйтесь.

Главный конструктор поднял голову. Глаза его потеплели.

— Спасибо на добром слове…

Ну что же, в конечном счете они безгранично верили друг другу, и неудача не в силах была омрачить этой веры.

4 февраля был запущен тяжелый искусственный спутник весом 6483 килограмма. 12 февраля с тяжелого спутника устремилась к Венере автоматическая межпланетная станция.

А в коллективе космонавтов тоже шла интенсивная жизнь. Водоворот ее все сильнее кружил Юрия и нес на самую быстрину.

28 февраля 1961 г. на отчетно-выборном собрании коммунисты избрали Юрия Алексеевича Гагарина членом партийного бюро. Это было актом большого доверия к молодому коммунисту.

И вот позади уже десятки экзаменов и зачетов. Через эти испытания Гагарин тоже прошел с честью. Его средний балл был 4,9, это означало, что почти все экзамены он сдал на 5.

*

В те дни, когда Валя ожидала появления второго ребенка, Анна Тимофеевна приехала к сыну и невестке. Кажется, только месяц назад, в конце февраля, гостил Юра дома в Гжатске, однако сейчас материнский глаз отметил в нем какие-то почти неуловимые перемены. То ли сдержаннее, то ли серьезнее стал ее Юра? Мать не знала, что он успешно сдает один экзамен за другим, не знала она, и какие это экзамены. Невдомек ей было и то, почему в печати стали все чаще сообщать, что не за горами первый полет человека в космос, что уже испытана кабина для такого полета. Правда, прочитав об этом, она обмолвилась вечером, за ужином:

— Дурак какой-нибудь найдется в такую страсть лететь, в этом корабле-спутнике…

Юрий помедлил с ответом, улыбнулся.

— Почему же дурак? Дурака в космос не пошлют. Слишком дорогое это удовольствие. Да и что дурак может дать для науки? Скорее всего, умного пошлют. Умного и смелого. Потому что риск, конечно, есть: никто еще там не был.

Он сказал это так просто и рассудительно, так авторитетно, что больше уже не о чем было говорить.

Мать не почувствовала ни того, что его лично задела эта ненароком оброненная реплика, ни того, как ясны и отточены стали его мысли, ни того, как буднично для него было все это. Он объяснил ей все так, как объясняют любимому ребенку, и больше к этой теме они не возвращались.

Мать так ничего и не заподозрила.

7 марта Валя родила вторую дочку — Галочку.

В эти дни Юрий писал одному из своих однополчан:

«Здравствуйте, Вена, Толя, Лариса и ваша мама! Получил от вас весточку, большое за нее спасибо. Но, простите, с ответом немного задержался. Очень много возни. Валя сейчас в родильном доме. У нас появилась вторая дочка. Здоровье Вали и малышки хорошее. Лена тоже чувствует себя неплохо. Я завтра улетаю в командировку. Работы еще очень много. Сегодня вот все собираюсь в дорогу. А знаешь, как одному собираться, то одно забудешь, то другое. Поэтому буду краток, извините. Пишите больше о себе. Большой привет всем однополчанам. С приветом Юра, Валя, Леночка и малышка».

Да, ритм жизни был таким сверхскоростным, что теперь Юрий представлял себя уже не лыжником, мчащимся с горы, а пилотом реактивного истребителя, проносящегося низко над землей, — внизу ничего не разглядеть, сплошное мелькание. И все уносится куда-то далеко-далеко назад…

9 марта, словно в подарок к его дню рождения, стартовал четвертый космический корабль-спутник.

Все ближе и ближе теперь был и тот старт, к которому они готовились…

9

Время шло. Наступил день государственного экзамена. Что и говорить, космонавты волновались перед экзаменом, как, должно быть, волнуются все. Консультации чередовались с повторением пройденного, слушатели, как это водится, спрашивали друг друга, рисовали схемы и выводили формулы, вспоминали все, что усвоили они за многие месяцы учебы в этом своеобразном университете космонавтики. Они знали, что в составе большой Государственной комиссии — видные специалисты, крупные ученые, опытные летчики, люди, которые щедро делились с ними своими богатыми знаниями и опытом. Теперь пилоты должны были показать, насколько глубоко они усвоили пройденный материал. Вчера они «сдали корабль». Сегодня первый в их новой жизни и, вероятно, первый в истории космический госэкзамен. Вчера Юрий отвечал последним: это была маленькая хитрость инструкторов — он лучше всех работал в корабле, и его «берегли на закуску». Зато сегодня ему сказали одному из первых:

— Давай, Гагарин. Теперь твоя очередь!

Юрий решительно открыл дверь и твердым шагом направился прямо к длинному столу, покрытому красной скатертью.

— Товарищ председатель комиссии, слушатель старший лейтенант Гагарин прибыл для сдачи государственного экзамена.

— Берите билет.

— Билет номер одиннадцать.

— Готовьтесь.

Юрий сел за стол и внимательно прочитал билет. «Первый вопрос. Основные законы механики твердого тела». Начал вспоминать. «Три закона Ньютона. Особенно — третий. Не забыть его: «Математические начала физики». Эти законы — база для создания теории реактивного движения. Дальше — Циолковский…» Продумав первый вопрос, Юрий стал не спеша записывать подробный план ответа. Пора было выводить формулы. Здесь, за столом, это было сделать легче, чем у доски, и Юрий начал их выводить одну за другой, попутно обдумывая, как лучше переходить от первых, простейших формул к другим, более сложным. Затем он так же тщательно подготовил ответы на остальные вопросы, а когда освободилась доска, вышел к ней, чтобы записать все формулы и нарисовать чертежи. Вычисления едва поместились на доске, и как раз тогда, когда Юрий пристроил в уголок последнюю формулу, наступила его очередь отвечать.

Особенно обстоятельно он говорил о значении третьего закона Ньютона, позволившего сделать Циолковскому практические выводы о применении ракетных двигателей для покорения космического пространства. Чеканные формулировки запомнились Юрию навсегда, и он их приводил, словно читал по книге.

— Космическая ракета — бескрылый снаряд, приводимый в движение силой реакции истечения сжатых газов. По третьему закону Ньютона действия двух тел друг на друга всегда равны и направлены в противоположные стороны по одной прямой. Следовательно, сжатые газы, вырываясь назад из ракетного двигателя, с такой же силой будут отбрасывать ракету вперед. Отдача, или движущий импульс, позволяет поднять ракету, вывести ее на заатмосферную орбиту и послать в космическое пространство. Но при этом необходимо, чтобы скорость истечения газов была следующей…

И Юрий снова обращался к доске, показывал формулы Циолковского и делал расчеты. Говорил он четко и уверенно, потому что все, что касалось законов механики, знал особенно прочно и обстоятельно.

И все-таки дополнительных вопросов было очень много. Члены комиссии имели самое непосредственное отношение к будущему полету, и они хотели полностью убедиться, что слушатель Гагарин к этому полету теоретически подготовлен.

Ему задавали все новые и новые вопросы, просили сделать расчеты и вывести дополнительные формулы. Юрий отвечал безукоризненно.

— Ставим вам пять с плюсом, — сказал председатель комиссии. — Но учтите — это аванс. Главный экзамен будет там… — и он поднял вверх указательный палец.

Юрий знал: теперь все ближе и ближе день этого главного экзамена.

Да, теперь это было очень близко. Подготовка подходила к концу. Вся группа уже успешно сдала государственные экзамены. В эти дни Юрия назначили старшим отряда. Он начал думать, что вполне может так получиться, что в космосе он будет одним из первых.

Где-то на степном приаральском космодроме уже заканчивался монтаж ракеты и пятого корабля, отладка и регулировка систем связи и оповещения. Этот контрольный запуск должен был показать степень готовности техники к первому полету человека. На нем должна была присутствовать вся группа космонавтов.

Незадолго до этого комиссия определила первых кандидатов на полет. Кто из них полетит на шестом корабле, еще не было известно. Юрий знал лишь только то, что он в числе кандидатов. И вот они летят на космодром, чтобы присутствовать на последнем пробном запуске.

В самолете Юрий читал книгу американского летчика Фрэнка Эвереста «Человек, который летал быстрее всех». Сперва книга ему нравилась. Написанная на большом фактическом материале, она рассказывала о событиях летной жизни, которые были так близки и понятны Юрию. Но в 13-й главе он наткнулся на странные слова, которые сперва разозлили его, а потом вызвали чувство гадливости. Американец писал:

«Я твердо убежден в том, что тот, кто первым покорит космос, будет господствовать над Землей. Не обязательно судьбы людей будет решать сильная и большая страна. Даже небольшая и сравнительно слабая страна с помощью космического корабля, вооруженного управляемыми снарядами с атомными зарядами, может добиться мирового господства. Эта страна, имея в своих руках космический корабль и ядерное оружие, может совершить нападение на противника из космоса, не подвергаясь в то же время ответному удару. Победа ей будет обеспечена».

«Вот фашист! — зло подумал Юрий. — Таким только дай ракеты, они весь мир постараются превратить в груды пепла!..» Юрию еще сильнее захотелось, чтобы первым непременно был советский человек, а кто именно, не так уж важно. «Пусть знают, гады, есть у нас для них смирительная рубашка. Уж не о реваншистах ли из маленькой, но воинственной Западной Германии рассуждал он? Может, им он хотел бы вручить и ракеты и атомное оружие, чтобы властвовали они над трясущимся от страха человечеством… Не выйдет, мистер Эверест. Не выйдет!»

Юрий протянул книжку Герману Титову.

— Прочти, куда метят, гады!

Герман прочитал и выразительно покрутил пальцем у виска.

— Военный психоз! Я думаю, очень скоро мы отрезвим всех этих херстов-эверестов.

И бросил книжку на свободное кресло.

…Космодром вновь потряс их своими невиданными масштабами и сложной техникой. В глубине степи, в стороне от городов и населенных пунктов, расположился маленький поселок с отличными дорогами и капитальными сооружениями. Тополя, фонтаны, крытые шифером двухэтажные дома…

Здесь, в командировке, его догнало долгожданное письмо от Вали.

«Здравствуй, дорогой Юрок! У нас здесь все нормально, о нас не беспокойся. Правда, тяжеловато мне, но ничего. Дочка чувствует себя пока нормально, спокойнее по сравнению с Леной в тысячу раз. Очень, Юрок, скучаю по тебе. Очень хочу тебя видеть, поговорить с тобой. Вот, кажется, и все. До свидания. Крепко-крепко тебя целую. С приветом Валя, мама, Лена, Галинка».

Это письмо Юре передали на старте. Подготовка заканчивалась. Приближались волнующие минуты.

До слуха донеслись слова:

— Сгорит, жалко…

Юрий насторожился:

— Что сгорит?

— Да антенна сгорит! — засмеялись техники.

Юрий понял, что они в шутку решили «попугать» космонавтов. И громко засмеялся вместе со всеми.

Нет, в общем-то ничего страшного не было в этой картине старта. Только невиданно яркое пламя и грохот, ровный, уверенный грохот мощных двигателей.

— Ну, что же, скоро, наверное, кого-нибудь из нас будем вот так же провожать, — сказал Герман, глядя на синий экран телевизора, — может, и тебя, Юрик!

— Почему меня? Может, и тебя. Никто пока этого не знает. А вообще-то интересно… — Он не договорил, задумавшись о чем-то своем.

Ракета стремительно уходила в голубое весеннее небо. Теперь им было ясно: решающий шаг в штурме космоса — дело дней. С этим чувством они и вернулись домой.

27 марта Анна Тимофеевна уезжала в Гжатск. Провожая ее, Юрий сказал:

— Скоро и я опять уеду. В командировку…

— Далеко?

— Далеко уеду.

Дрогнуло сердце матери. Молнией сверкнула мысль: «На Кубу!» Газеты в те дни писали о событиях на далеком острове, что расположен где-то за горами и океанами, возле самой Америки… «Ну вот — подучили его, и теперь на войну…» Мать была абсолютно убеждена, что это будет именно так. И она ни о чем больше его не стала спрашивать. Ей и так все понятно.

*

28 марта в конференц-зале Академии наук СССР собрались многочисленные представители советской и иностранной печати, радио и телевидения. Здесь состоялась пресс-конференция, посвященная некоторым результатам исследований, проведенных на советских космических кораблях-спутниках. Перед журналистами выступили известные деятели советской науки. Они рассказали о тех проблемах, которые решаются с помощью космических ракет, о том, как чувствовали себя подопытные животные во время заоблачных путешествий, и о планах дальнейших исследований. В первых рядах сидели все космонавты. Но мало кто в зале знал об этом.

Пресс-конференцию открыл вице-президент Академии наук СССР Александр Топчиев.

— Полет человека в космос приближается, — сказал Топчиев. — Разумеется, этот полет будет совершен тогда, когда мы получим полную уверенность в том, что первый космонавт благополучно, живым и здоровым, вернется на Землю. Вот почему наше главное внимание сосредоточено на изучении тех многочисленных биологических объектов, которые совершили полеты на кораблях-спутниках, а также тех своеобразных условий, которые существуют в межпланетном пространстве…

Советские специалисты провели многочисленные испытания герметической кабины и установок, поддерживающих в ней нормальную температуру, состав воздуха, атмосферное давление. Надежность действия всех этих устройств проверялась на подопытных животных, стартовавших в космос. И нужно сказать, что все эти испытания дали положительные результаты.

Слово предоставляется видному советскому биологу академику Сисакяну.

— Биологические исследования, — говорит академик Сисакян, — данные радиотелеметрической информации с борта советских кораблей-спутников свидетельствуют о том, что животные вполне благополучно перенесли вибрацию, перегрузку во время старта и состояние невесомости. Так, например, уже приблизительно через полтора часа после выхода космического корабля на свою орбиту пульс и кровяное давление у животных становятся нормальными, хотя они в этот момент ничего не весили.

Широкая программа биологических опытов, проведенная советскими учеными с помощью космических кораблей, позволила узнать, как влияют заоблачные путешествия на потомство животных. Большое значение для науки имеет тот факт, что одна из собак, совершивших полет, принесла шестерых щенят. Они нормально развиваются.

Что же дали проведенные опыты? Они показали, — подчеркивает академик Сисакян, — что защитные устройства на борту космического корабля действуют безотказно. Таким образом, каждый новый эксперимент на кораблях-спутниках приближает нас к событию фундаментальной важности — полету человека в космос…

Лаборанты вносят в зал четвероногих космонавтов. Корреспонденты оживленно реагируют на появление в зале животных, побывавших за пределами земной атмосферы. Трещат кинокамеры, вспыхивают юпитеры. В этом шуме тонет голос научного сотрудника, объясняющего, что здесь представлена семья подопытных животных, совершивших полет на кораблях-спутниках. Белка и Стрелка находились на борту второго корабля, который благополучно приземлился в августе. Чернушка и Звездочка совершили путешествие в космос совсем недавно — в марте.

Особым вниманием у журналистов пользуются щенята — потомство Стрелки. Им всего четыре месяца. Но они уже переросли мать.

Животные как ни в чем не бывало играют друг с другом, ведут себя в полном соответствии с традициями своего собачьего племени.

— Полеты советских спутников и ракет, — заявил на пресс-конференции профессор В. В. Парин, — продемонстрировали всему миру, что советские ученые и инженеры блестяще разрешили ряд сложных проблем освоения космического пространства.

Благополучный спуск ряда космических кораблей в точно намеченный район СССР вселяет уверенность в том, что не за горами и первый космический полет человека.

10

Вскоре после их возвращения с космодрома к ним привезли корабль, совсем недавно прошедший через огонь и стужу космоса. Он был в полной сохранности. Только обшивка, опаленная невероятной температурой, свидетельствовала о невиданных испытаниях, которые корабль с честью выдержал. Пилоты наблюдали его старт, некоторые были на приземлении, и всем было очень приятно увидеть старого знакомого целым и невредимым.

Теперь занятия шли еще продуктивнее, чем на стенде-тренажере: все-таки настоящий корабль!

В корабле Юрию пришлось испытать и скафандр. Испытания длились несколько часов. Предстояло проверить, как работает система питания скафандра, как чувствует себя человек, находясь много часов подряд в этой одежде.

Надо сказать, что одежда космонавта — это целый сложный агрегат, который представляет собой своеобразное космическое жилище, с той лишь разницей, что «площадь» жилища ровно такая, какая нужна телу человека.

В первые часы Юрий работал не спеша, удобно устроившись в кабине. Потом «в порядке отдыха» спел «Ландыши», потом опять молча просидел несколько томительных часов. Затем, проголодавшись, передал: «Принесите колбаски и воды».

Все улыбнулись. Кто-то сходил за бутербродами и лимонадом. Открыли люк. Юрий приподнял щиток гермошлема и, улыбаясь, мгновенно расправился с ужином.

— Теперь можно и поспать. «Отчего казак гладок? Поел — и на бок!» Верно? Одним словом, как в сурдокамере. С вашего разрешения я объявляю тихий час. Спокойной ночи!

Быстрозакрывающийся люк бесшумно захлопнулся, и Юрий, немного повозившись, отыскивая удобную позу в кресле, блаженно заснул…

Скафандр успешно выдержал первое земное испытание в условиях, приближенных к «боевым». Выдержал это испытание и Гагарин.

Позже и другим пилотам пришлось некоторое время «пожить» в скафандре, хотя надо сказать, не всем это занятие пришлось по душе. Во всяком случае, не все переносили испытание с такой безмятежностью, как Юрий.

Но конструкторы скафандра и инженеры были довольны результатами испытаний. Космонавты тоже были довольны: одежда была удобной, надежной и легкой. В таком скафандре можно было жить и работать многие сутки…

*

И вот Юрий узнает, что он будет в числе группы самых первых. Приказ это был или предложение? Смешной вопрос! Даже если бы это был приказ, разве сказал бы он что-нибудь такое, что могло породить хоть тень сомнения у тех, кто предложил ему лететь туда, где до него еще не летал никто!

Гордость, нетерпение и сдержанная, сосредоточенная готовность владели всем его существом.

Его просили подумать прежде, чем он даст окончательный ответ. А о чем он еще может думать, если с того самого дня, когда он узнал, к чему будет готовиться, он ждал этого предложения? Думал: пусть не первым, пусть десятым. Так о чем же тут говорить?

Поэтому Юрий ответил сразу:

— Конечно, согласен! Как и все мои товарищи. Благодарю за доверие. Постараюсь оправдать его. — Он сказал это спокойно и сдержанно.

Это было не показное безразличие. Конечно, Юрий волновался. Но он как ни в чем не бывало продолжал тренировки, беседовал с конструкторами, выполнял весь цикл работы в кабине космического корабля.

…Наступил последний день, который Юрий провел в кругу семьи.

В тот вечер они с Валей пораньше уложили дочурок и после ужина долго разговаривали. Валя поняла, точнее, почувствовала, куда завтра утром уедет ее Юрок. Да и Юрию после возвращения с космодрома уже трудно было скрывать свое непосредственное причастие к космическим делам. Он не знал еще, кто будет первым, ему было известно лишь, что он попал в число первой тройки, а кого именно пошлют — покажет время. Попади в глаз ерундовая соринка, подвернись нога уже у входа в кабину или поднимись резко кровяное давление уже на самом старте — и полетит другой, дублер. Эксперимент слишком дорог и сложен, чтобы его можно было откладывать из-за крошечной неожиданности.

Поэтому, когда Валя спросила его, не обидятся ли товарищи, если вдруг он полетит первым, Юрий совершенно искренне ответил:

— Видишь ли, еще точно неизвестно, кто именно будет первым. Но возможно, и мне скоро придется там побывать…

Валя поняла: это уже предрешено и отвратить этого нельзя. Губы ее дрогнули. Она опустила ресницы. Юрии понял ее состояние. Но утешить не смог. Что он мог ей сказать? Валя сама взяла себя в руки, грустно улыбнулась. И Юрий прочел в этой улыбке всю сложную гамму ее переживаний — и гордость за него, и тревогу, и женское смятение, и большую заботливую любовь, какой женщина любит отца своих детей…

В ту ночь они говорили о разном и, казалось, не могли наговориться.

Утром он, осматривая вещи — не забыть бы чего! — перелистал альбомы с фотографиями, лежащие на столике, и перед ним вновь прошла его жизнь…

Вот он, совсем еще маленький, в коротких штанишках, бежит к реке. Вот он среди школьных товарищей. Вот в ремесленном. И еще одно фото: он из самолета машет рукой, просит разрешение на старт…

Фотографии Вали. Среди них та, которую он подарил жене, когда они снова встретились. Он тогда написал:

«Моей Вале, дорогой, горячо любимой… Пусть фотография поможет тебе беречь нашу вечную всепобеждающую любовь».

В соседней комнате проснулась и заплакала Галинка. Юрий закрыл альбом и пошел к детям. Он перепеленал крошечное розовое существо, и Галочка опять безмятежно заснула. Теперь у него это неплохо получалось, а когда родилась Аленка, он долго не решался взять ее на руки — боялся уронить.

Пришла из магазина Валя. Пора прощаться.

Юрий целует дочурок. Крепко обнимает жену. Она не скрывает своего волнения.

— После запуска, когда будет можно, дай телеграмму…

Юрий улыбнулся.

— Все будет хорошо, Валюша. Об этом ты узнаешь и без телеграммы.

За окном слышен сигнал машины.

Он поцеловал жену и шагнул к двери. В дверях остановился. Валя приподняла фуражку и ласково провела ладонью по его высокому лбу.

— Все будет хорошо, Юрок, ведь верно? Ты мне обещаешь?

*

…Перед отъездом на запуск у них состоялось партийное собрание.

Юрий не рассчитывал, что пальма первенства будет принадлежать именно ему. Пусть будет так, как будет! Если скажут: Гагарин! — он готов и согласен.

Он готов, хотя отлично знает, что первый полет — это все же опасное уравнение со многими неизвестными. Вместо этих неизвестных первый космонавт должен будет дать науке точные цифры и факты. Но Юрий не думал о собственной жизни — здесь он всецело полагался на технику, которую Родина им доверила. И если уж придется — будьте спокойны! — старший лейтенант Гагарин не подкачает. Он сделает все, чтобы отлично выполнить полет и всю программу. Он чувствует себя готовым.

Примерно об этом и говорил Юрий на партийном собрании.

В протоколе помечено кратко:

«Гагарин. Гордится, что попал в число первых космонавтов. Заверяет партию, что достойно выполнит ответственное правительственное задание. Присоединяется к коллективам НИИ, КБ и заводов, посвятивших полет XXII съезду КПСС».

За этими скупыми строчками — большое человеческое волнение, огромная гордость за партию и народ, сделавших возможным первый рейс в космос, глубокое уважение к людям, давшим в руки пилота невиданную технику, присяга на верность тому делу, которому он себя посвятил.

В тот же день поздно вечером он приехал с товарищами на Красную площадь попрощаться с Москвой. Юрий медленно шел вдоль торжественно молчаливой Кремлевской стены. Он шел к Мавзолею, и синие ели встречали его шелестом ветвей. Мимо проходили люди. Они тоже казались немного взволнованными и молчаливыми. Никто из них не знал, в какой рейс отправляет его страна. Он должен был в себе носить и сомнения, и гордость, и надежду.

Гагарин всматривается в тоненькую рябину, выросшую у самой стены. Взгляд его падает на черные доски с именами лучших людей страны, революционеров.

У Мавзолея сменяется караул. Четко вышагивают солдаты. Юрий долго стоит у Мавзолея. Вспоминает Маяковского.

Сейчас Юре тяжело расставаться с Москвой, хотя он твердо верит в успех. И все же он не знает, будет ли когда-нибудь вот так же, как в эти минуты, стоять перед Мавзолеем.

А ему так хочется хотя бы еще раз прийти сюда! Юра вновь вспоминает стихи. Это симоновские строки.

Стихи помогают ему одолеть грусть. Он непременно снова прилетит сюда. Непременно! И тогда вновь вспомнит эти стихи.

Над Красной площадью в сумрачном холодном воздухе разносится перезвон курантов. Величественный, спокойный, бодрящий.

Юрий берет под козырек и, повернувшись, решительно идет к автобусу.

В тот день он узнал о примерной дате запуска.

11

…Ночью выпал снег. Снежные наметы газовой шалью легли на черный асфальт шоссе. Замерли в трепетном ожидании тепла призрачные перелески. Сосны, припорошенные инеем, величаво глядели в синее небо, тронутое отсветом зари. Лес безмолвно звенел мелодией весны, близкой и неотвратимой. Угрюмые краски зимы затаились в синем ельнике, то и дело выбегавшем прямо к загородному шоссе. Зато длинноволосые прозрачные березы уже таили в себе весну. Казалось, набухли соком их стволы, розовые от солнца. Русская природа, словно на прощанье, парадом развернула перед Юрием и его друзьями свои сокровенные краски, свои неповторимые в утреннем весеннем свете пейзажи, свои леса и пригорки, молчаливые, задумчиво-нежные, снежно-чистые… Вереница машин спешит по шоссе.

Но мало кто присматривается к мелькавшим пейзажам. Где-то заяц потревожил еловую лапу, и с нее сполз с густым шуршанием комок сизого зернистого снега, где-то белка шелушит шишку, и на свежий наст падает целый ливень чешуек, где-то рядом дятел деловито стучит по осине. Но это родное, сокровенное, всегда неизменно трогавшее и занимавшее Юрия, сейчас проносится мимо него — он весь во власти отъезда. Дорога знакомая, и нет времени любоваться тем, что всегда ново и необычно, что бесконечно в своем многообразии и пьяняще прекрасно.

— Прогноз на неделю обещают хороший. Солнце нам сопутствует здесь. Будем надеяться, что и там тоже добре, — сказал кто-то, мельком глядя в окно.

— К сожалению, метеорологи погоды не делают. Уж мы бы им заказали погодку…

— А они бы нам поднаработали!..

В шутливых, малозначащих репликах сквозит взволнованность.

На аэродроме их уже ждали. Самолеты загружены. Все тщательно проверено. Никто не опоздал. На космодром летят врачи, кинооператоры, руководители некоторых групп, космонавты.

Байконур встретил прибывших теплом, солнцем, почти летним — безоблачным, иссушенным, сизым — небом.

Конец дня провели в занятиях, беседах со специалистами. Никто из космонавтов еще не знает фамилии кандидата на первый полет. Только ориентировочно известна дата.

Важнейшим событием следующего дня было расширенное техническое совещание, которое проводил Главный конструктор космических кораблей. На этом совещании присутствовали все конструкторы, специалисты по двигателям и топливу, по связи и управлению, по многочисленным системам, обеспечивающим полет. За каждым из этих людей — многотысячные коллективы ученых, инженеров, рабочих. Прямо с самолета приехал на совещание председатель Государственной комиссии по запуску космического корабля «Восток» с человеком на борту.

После обстоятельных деловых докладов и всестороннего их обсуждения было окончательно согласовано полетное задание космонавту на одновитковый полет. Этот небывалый, первый в истории человечества документ подписали Главный конструктор, Теоретик космонавтики и генерал-лейтенант авиации Герой Советского Союза Николай Петрович Каманин.

Николай Петрович за свою многолетнюю службу в в авиации подписал массу полетных заданий. Порою приходилось подписывать и такие, когда было мало шансов на благополучное возвращение экипажа из рейса. Но сейчас бывалый летчик невольно волновался: первое полетное задание командиру космического корабля!

Космонавты тем временем продолжали тренировки, занятия спортом, детальную отработку всего полета — от старта до приземления.

Седьмого апреля стало известно, что через 20 дней американцы планируют баллистический прыжок человека в космос. Их, как видно, не останавливает неудача, случившаяся в конце марта, когда капсула «Меркурий» не отделилась от ракеты-носителя и затонула в океане. «Что ж, пускай торопятся: погоня за сенсацией до добра не доводит», — подумал Юрий, узнав об этой новости.

Утром 8 апреля состоялось заседание Государственной комиссии. В числе многих других докладов комиссия заслушала и сообщение генерала Каманина о кандидатах на первый полет. Николай Петрович от имени командования ВВС назвал кандидатом Юрия Гагарина, а его дублером — Германа Титова. Комиссия единодушно согласилась с этим предложением.

Гагарин и Титов, еще не зная, что выбор пал на них, обживали корабль: вместе с инженерами проверяли исправность систем, прохождение команд и работу автоматов, вели радиопереговоры.

После заседания комиссии, на котором был сделан окончательный выбор, Николай Петрович еще долго колебался — сказать или не говорить, а если сказать, то как и когда: ведь оба готовы в одинаковой степени и оба — он в этом не сомневался — успешно выполнят полет. Дело в том, что на комиссии столкнулись две точки зрения: одни считали, что нужно сказать ребятам заранее, чтобы они привыкли к новому своему положению; другие полагали, что уместнее это сделать перед самым стартом, чтобы дублер «не размагничивался», не расслаблялся.

Николай Петрович, человек прямой и решительный, не очень любил такого рода «дипломатию». Он считал, что и Гагарин и Титовдолжны все знать, ведь оставалось три дня до старта, а командир корабля — это командир, и когда он знает, что полет ожидает именно его, он и готовится по-другому. Однако не так-то просто было сказать обоим о том, что выбор сделан. И выбор — почти окончательный. Трудно, потому что любил он каждого из них одинаково крепко и по-отечески сурово, впрочем, как и всех остальных ребят — тех, кто сейчас был на Байконуре, в сердце казахских степей.

Улетая из Москвы, Николай Петрович захватил с собой все, что нужно для игры в бадминтон. Пилоты быстро освоили новую игру и азартно сражались на кортах. В это воскресенье, 9 апреля, Каманин играл с Гагариным против Титова и еще одного космонавта. Соревнование шло в стремительном темпе и окончилось со счетом 16 : 5 в пользу первой пары. Почему-то именно это обстоятельство помогло Николаю Петровичу принять окончательное решение.

Когда будущие космонавты немного отдохнули после игры, он пригласил их к себе. Сначала завел разговор о ходе тренировок, о работе в корабле, а потом очень просто, стараясь придать голосу будничность и безапелляционность, сказал:

— Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова. Поздравляю вас, товарищи!

Юрий не смог сдержать радость. Уголки губ поплыли кверху. На лице Германа мелькнула тень досады. Ее сменила широкая дружеская улыбка:

— Ну что ж, поздравляю тебя, Юра, давай лапу!

— Приятно, конечно. Но ты, Гера, нос не вешай: скоро и твой старт.

— До утра вы свободны, — не без облегчения вымолвил генерал.

*

…Предчувствия приближающегося полета советского человека в космос носились в воздухе. Отсутствие точных данных буржуазная пресса пыталась заменить домыслами и «научными» предположениями. Так, основываясь на материалах радиопередач, заявлениях ученых и прогнозах, научный обозреватель английской газеты «Ивнинг стандард» Питер Ферли в номере от 10 апреля под огромным заголовком «Первый космонавт: последние приготовления закончены» писал, что

«первый полет человека в космос ожидается в самое ближайшее время. Русский космонавт совершит один оборот вокруг Земли и затем попытается вернуться… Космический корабль будет весить 5 тонн. Космонавт будет сидеть в специальном каучуковом (!) кресле, находящемся в несколько наклонном положении.

Все путешествие, которое при одном обороте вокруг Земли займет 90 минут, будет совершаться при помощи управления на расстоянии, но у космонавта будет рычаг, позволяющий отделить кабину от космического корабля в случае какой-нибудь неисправности во время спуска на Землю.

На Земле за полетом по орбите будет следить 40 специальных радиостанций и еще большее число обсерваторий на территории Советского Союза. Будет поддерживаться двусторонняя радиосвязь. Счетные машины будут рассчитывать и предсказывать малейшие изменения в орбите. В темно-синем космическом пространстве космонавта будет освещать свет от вольтовых дуг (!) и его будут фотографировать (!) две телевизионные камеры.

Очень внимательно будут следить за его реакцией на состояние невесомости, вызывающее у человека тошноту, — «плавание» в пространстве, когда человек не испытывает силы притяжения Земли. Специальный прибор будет показывать космонавту его положение по отношению к Земле.

Когда космонавт будет пролетать над Южным полюсом (!), в России нажмут кнопку, чтобы дать команду о возвращении на Землю, т. е. к путешествию на расстояние в 7 тысяч миль. Будут приведены в действие тормозные ракеты… Скорость уменьшится за 20 минут с 18 тысяч миль в час до примерно 20 миль. Человек при этом будет испытывать фантастическое напряжение…

Когда это будет? На Западе никто не может сказать об этом с уверенностью».

В тот же день корреспондент американского агентства Юнайтед Пресс Интернэйшнл небезызвестный Генри Шапиро, стремясь обскакать своих коллег и во что бы то ни стало ответить на этот вопрос, сообщил:

«Сегодня в Москве ходят упорные слухи, что русские вот-вот должны запустить человека в космос. Не было никакого подтверждения этим слухам, однако есть указания, что ожидается что-то серьезное… Целый ряд успешных запусков ракет в России за последнее время вызвал предположения о том, что с минуты на минуту можно ожидать объявления о первом полете человека в космос…»

Журналисты коллекционировали и обсасывали слухи, брали интервью у ученых, строили догадки… Мир жил ожиданием…

12

А на космодроме тем временем все шло своим чередом. Велась планомерная и последовательная подготовка к первому полету.

О событиях последующих дней Николай Петрович Каманин так рассказывает в своем дневнике:

«10 апреля. Сроки до старта исчисляются теперь не днями, а часами…

В 11 часов утра состоялась встреча членов Государственной комиссии, ученых, конструкторов, представителей ВВС и ракетчиков с группой космонавтов. Это было официальное представление в дружеской обстановке будущих капитанов космических кораблей тем, кто готовит полет.

Первым выступил Главный конструктор космических кораблей. По памяти восстанавливаю его выступление:

— Дорогие товарищи! Не прошло и четырех лет с момента запуска первого искусственного спутника Земли, а мы уже готовы к первому полету человека в космос. Здесь присутствует группа космонавтов, каждый из них готов совершить полет. Решено, что первым полетит Гагарин. За ним полетят другие, в недалеком будущем, даже в этом году. На очереди у нас — новые полеты, которые будут интересными для науки… Мы твердо уверены, что нынешний полет хорошо подготовлен и пройдет успешно. Большого успеха вам, Юрий Алексеевич!

— Партия и правительство следили за нашей работой и направляли ее с тем, чтобы подготовка первого полета человека в космос прошла успешно, — заявил председатель Государственной комиссии. — Сегодня космический корабль «Восток» на старте. Два его предшественника в марте дважды подтвердили нашу готовность послать человека в космическое пространство.

Горячо поблагодарили за оказанное доверие Юрий Гагарин и Герман Титов. Словно родных сынов напутствовали присутствующие пионеров космоса в дальний звездный путь.

А вечером состоялось торжественное заседание Государственной комиссии по пуску корабля «Восток». Главный конструктор доложил о готовности корабля к пуску. Фиксируется решение комиссии: «Утвердить предложение… о производстве первого в мире полета космического корабля «Восток» с космонавтом на борту 12 апреля 1961 г.».

Второе решение, которое было принято по моему докладу: утвердить первым летчиком-космонавтом Гагарина Юрия Алексеевича, запасным — Титова Германа Степановича.

Это заседание проходило в одном из помещений космодрома и было заснято кинооператорами, записано на магнитофонную пленку. Трудно переоценить этот акт, и мы все были в особенно приподнятом, восторженном состоянии. Наверное, и эти кадры киносъемки и эта звукозапись войдут в летопись человечества как одна из славных исторических страниц.

11 апреля. Последние сутки до старта.

Утром были на стартовой площадке. Проверка всего комплекса ракеты показала, что все обстоит благополучно. Главный конструктор космического корабля попросил почаще информировать его о состоянии космонавтов, о их самочувствии, настроении.

— Волнуетесь за них?

На мой вопрос он ответил не сразу. Видимо, сказывается привычка не бросать пустых, необдуманных фраз.

— А как вы думаете? Ведь в космос летит человек. Наш, советский. Юрий.

Помолчав немного, добавил:

— Ведь я его знаю давно. Привык. Полюбил, как сына. Сроднился, прирос душой.

Такой сердечной откровенности от Главного конструктора, обычно сосредоточенно-сдержанного, делового человека, я не ожидал.

13.00. Встреча Гагарина на стартовой площадке с пусковым расчетом. Немало десятков людей собралось, чтобы посмотреть и послушать первого космонавта. Юрий прежде всего горячо поблагодарил присутствующих за их труд по подготовке пуска, заверил, что он сделает все от него зависящее, чтобы полет явился триумфом для страны, строящей коммунизм.

После митинга — обед. Для космонавта он был не земным, а космическим. Вместе с космонавтами мы попробовали блюда космического обеда — пюре щавелевое с мясом, паштет мясной и шоколадный соус. И все это из туб, весом каждая по 160 граммов. Гурманам эти блюда большого удовольствия не доставят, но, во всяком случае, питательно.

Юрий чувствует себя превосходно. Доктор проверил состояние его организма: кровяное давление — 116/60, пульс — 64, температура — 36,6°.

Вечером мы опять в своем домике. Час назад Юрию укрепили необходимые датчики для записи физиологических функций организма. Эта операция продолжалась больше часа, и для того, чтобы она не очень утомляла космонавта, был включен магнитофон. Юрий попросил, чтобы побольше проигрывали русских народных песен. Любит он эти песни.

Потом мы сели уточнить распорядок завтрашнего дня, начиная с подъема — с пяти тридцати. Все было расписано по минутам: физзарядка, туалет, завтрак, медицинский осмотр, надевание скафандра, проверка его, выезд на старт и даже проводы на старте.

Уточнили регламент. Я не удержался и задал Юрию вопрос:

— Между нами: когда ты узнал, что полетишь именно ты?

— Я все время считал мои шансы и Германа на полет равными, и только после того, как вы объявили нам о решении комиссии, я поверил в выпавшее на мою долю счастье совершить первый полет в космос.

Юрий замолчал, а потом вдруг продолжил:

— Знаете, Николай Петрович, я, наверное, не совсем нормальный человек.

— Почему?

— Очень просто. Завтра полет. Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну, ни капли не волнуюсь. Разве так можно?

— Это отлично, Юра! Рад за тебя. Желаю счастливой ночи».

*

Накануне полета космонавтам был дан полный отдых. Вечером Юрий сыграл с Германом две партии в бильярд и не успел заметить, как подошло время ужинать. На ужин к ним заглянул врач. Неслышно крутились диски магнитофона, тихо звучал светлый, умиротворяющий блюз. Шел разговор спокойный и будничный. Говорили обо всем, кроме полета. «О полете — ни слова» — таков был строгий приказ врача. А врач теперь был их главным командиром.

Доктор лениво ковырял вилкой котлету, а ребята охотно принимали «космическую пищу» — мясное желе, желе из черники — и запивали все это горячим чаем.

В самый разгар ужина к ним зашел Главный конструктор. Юрий сразу же выключил магнитофон — музыка мешала слушать, а он не хотел пропустить ни слова из того, что будет сказано.

Главный конструктор поинтересовался аппетитом, а когда пилоты заметили, что аппетит у них преотличный, сказал:

— Вот и хорошо. В таком полете понадобятся силы. Перегрузочки и все прочее… Но в общем-то я думаю, что полет будет не таким уж тяжелым для вас. Вы же привыкли ко всему, что вас ждет. А скоро, лет через пять, сделаем такие корабли, что можно будет в космос летать по профсоюзной путевке. Купил в профкоме — и пожалуйста.

Ну ладно, не буду вам мешать подкрепляться. Вы же действуете теперь строго по программе!

Главный конструктор ушел, а вскоре и они кончили ужин.

Юрий взглянул на часы. Без десяти десять.

— Ну, пойдемте на процедурку, — с улыбкой заметил врач.

Юрий знал, что доктор имел в виду. Врач вновь измерил кровяное давление у Юры: 115/75, температура — 36,7°, пульс — 64.

— Теперь, ребятки, спать.

— Пожалуйста! — покорно ответил Юрий и отправился в спальню.

На соседней кровати расположился Герман Титов. Доктор назвал их космическими братьями, они и впрямь были похожи на братьев-близнецов. Последние дни они были и одеты одинаково, и питались одним и тем же, и жили неразлучно.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул врач.

— Может, вам помочь уснуть, а, мальчики?

— Таблеток не требуется, сейчас сами будем спать, — ответил Юрий и улыбнулся. Ему действительно очень хотелось спать, и он был уверен, что моментально заснет.

— Заснем, заснем, не беспокойтесь, — заметил Герман.

— Ну, тогда спокойной ночи, — сказал врач и тихо закрыл дверь.

Юрий и Герман действительно быстро задремали. Не спали в ту ночь в домике лишь врач и Главный конструктор.

Врач несколько раз заглядывал в спальню. Космонавты крепко спали. А он-то беспокоился за них! Его раздражали машины, стремительно проносящиеся то к стартовой площадке, то к поселку, отдаленные звуки, долетавшие из монтажного цеха, каждый шорох этой весенней ночи. Хруст сучьев, шелест сухой травы — все волновало, настораживало его. Он даже не подозревал, что может так волноваться. Если бы он курил — дорожка вокруг этого маленького щитового домика вся была бы устлана окурками. Но он не курил и лишь спокойными, размеренными шагами ходил вокруг дома, чутко вслушиваясь в ночь, потом открывал двери и подходил к спальне. Все тихо.

В 3 часа ночи в домик снова зашел Главный конструктор. Он тоже заглянул в спальню и на цыпочках отодвинулся, уловив лишь ровное, еле слышное дыхание капитанов космоса…

В 5 часов 30 минут утра врач тихо тронул Юрия за плечо:

— Пора вставать, Юра.

Юрий повернулся и открыл глаза.

— Вставать? Пожалуйста!

Герман тоже проснулся.

— Откройте форточки и приготовьте коврики!

Врач пропустил шутку мимо ушей и деловито спросил:

— Как спалось, ребятки?

— Хорошо спалось. Как учили, — шутливо ответил Юрий и начал одеваться.

Так начинался день 12 апреля, которому суждено было стать историческим.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вот он, оказывается, какой Гагарин! — Пресса пяти континентов говорит: «Молодец!» — Москва встречает героя. — Большой прием в Кремле. — «Сто восемь минут, которые потрясли мир». — «Я думаю, что советские космонавты скоро слетают и к другим планетам».

1

Утром 13 апреля началась новая, сложная полоса его жизни. Теперь малозаметная служба Гагарина совершенно неожиданно обернулась непривычно трудным для него делом — представительством.

Юрий никогда раньше не думал о бремени славы, и вот теперь ему надо было привыкать к этому тяжелому бремени…

После традиционной физзарядки и завтрака началось большое совещание специалистов, на котором Юрий обстоятельно рассказал о том, как проходил полет, поделился своими ощущениями, доложил о работе всех систем и устройств. Среди знакомых людей он чувствовал себя легко, и он рассказывал обо всем, что было у него на душе, меньше всего подыскивая слова.

Зато после совещания ему было труднее — он держал первый отчет перед корреспондентами. А впервые в жизни это делать не так легко.

…В небольшом парке на крутом берегу Волги каменный трехэтажный особняк. Там идет заседание комиссии, подводящей первые итоги полета. Заседание длится долго, и корреспондентам не терпится поскорее увидеть прославленного майора. Ведь предстоит еще написать и передать в свои газеты и журналы интервью и фото.

Корреспонденты нетерпеливо поглядывали за окно, где за деревьями видна Волга. Над ней — низкое серое небо, по нему быстро бегут облака. Выпавший ночью снег припорошил проталины. И трава, бурая, словно пучки щетины, выглядывает из-под снега.

Но вот в небольшой белостенный домик, где ожидали журналисты, входят Юрий Гагарин, Герман Титов, генерал Каманин, врач.

Юрий улыбается, поднимает руки, приветствуя корреспондентов, и все невольно удивляются выражению его лица, свежего и ясного, как будто и не было вчера всех этих невиданных испытаний, выпавших на его долю — на долю первого разведчика Вселенной.

— Товарищи, пожалуйста, недолго, — говорит генерал. — В вашем распоряжении 10 минут.

— Снимайте, но не мучайте, — добавляет врач.

У корреспондентов вопросы давно заготовлены, и Юрию не так уж сложно на них ответить.

— Какое там небо, в космосе? — спрашивают журналисты.

— Темное, товарищи, очень темное.

— Расскажите о своих чувствах перед полетом.

— Меня охватило огромное счастье, радость, что этот полет доверен мне. Ведь это было осуществление моей самой сокровенной мечты!

— О чем вам думалось, когда космический корабль набирал нужную для выхода на орбиту скорость?

— Да знаете, все чувства были направлены на то, чтобы как можно четче, как можно полнее выполнить работу. Работы было много на всем маршруте. И когда шел по орбите и когда снижался для того, чтобы приземлиться в заданном месте. Весь полет — это работа.

— Как выглядела оттуда наша Земля? Каким было Солнце? Звезды? Луна?

— Все это очень похоже на то, что летчики-высотники наблюдают, поднявшись в стратосферу. Но там, в космосе, обзор шире, краски ярче, гуще. На стороне Земли, освещенной Солнцем, очень хорошо видны крупные реки, большие водоемы, леса, крупные складки местности, береговые линии. Во время полета над Советским Союзом очень хорошо просматривались крупные квадраты колхозных полей. Луну я не видел.

— А как выглядит водная поверхность?

— Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами.

— Ощущалась ли шарообразность Земли?

— Да, конечно, ощущалась. Когда я смотрел на горизонт, то хорошо видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совсем черному небу. Наша планета была как бы окружена ореолом голубоватого цвета. Потом эта полоса постепенно темнеет, становится фиолетовой, а затем черной. Этот переход очень красив, его трудно передать словами.

— А как выглядела Земля при переходе космического корабля с теневой стороны Земли на дневную?

— Сначала идет яркая оранжевая полоса. Потом она очень плавно, незаметно переходит все в тот же знакомый уже нам голубой цвет, а затем снова темно-фиолетовые и почти черные тона. Картина по своей цветовой гамме прямо неописуемая. Она надолго останется в памяти…

— Как перенесли невесомость и перегрузки?

— Перегрузки? Вот я, смотрите! Ушибов нет, отеков тоже. Что касается координации движений при невесомости, то она сохранялась полностью. В невесомости мне пришлось вести записи. Получалось хорошо. Только планшет надо было придерживать рукой, а то, того и гляди, «уплывет». Почерк остается тем же, что и на Земле, в обычных условиях. Работал я в это время и с аппаратами, в частности вел радиопередачу на Землю телеграфным ключом. И по микрофону. Получалось хорошо.

— А удалось ли позавтракать там, в космосе?

— Удалось. Я ел и пил. Невесомость ничуть не помешала этому. Аппетит в космосе, пожалуй, космический, а не земной.

— Как происходил переход от невесомости к гравитации?

— Так же плавно. То я висел в воздухе над пилотским креслом, то я уже сижу в нем…

— Вы читали книгу американского летчика-испытателя Дж. Коллинза? Его все время преследовала трагедия одиночества. Как у вас на этот счет?

— Да, читал, но, улетая в космос, я оставил на Земле столько друзей! Миллионы советских людей были со мной, каждую минуту я знал, что за мной следит вся Родина, наша партия. В космосе я слышал ее голос и не был одинок.

Он говорит спокойно, немногословно и четко. А главное — просто и ясно, так, словно речь идет не о полете вокруг земного шара в космосе, а об обычном вылете на обычном истребителе. Журналисты внимательно прислушиваются к его голосу, боясь пропустить хоть слово. Перья стремительно бегают по бумаге. Вспыхивают блицы. Юрий иногда даже щурится от ярких вспышек. Прежде чем ответить, он мгновение думает, а потом начинает говорить. Иногда, строя фразу, он подыскивает слова, иногда сам себя поправляет, что-то уточняя и добавляя.

Юрий находит место и для шутки и для дружеского комплимента в адрес той или иной газеты. И корреспонденты, все более и более покоренные его обаянием, отмечают его необыкновенно привлекательную манеру держаться. Он покоряет своей естественностью и простотой. «Какой уж я есть — такой и есть», — словно говорит он всем своим поведением. А про себя отмечает, что пока общение с прессой ему не доставляет особенных хлопот: «просто нужно точно, ясно и не спеша говорить то, что думаешь. А если что-нибудь еще захотят спросить — спросят». Первая пресс-конференция длится недолго.

«Но что и как будет дальше?» — этот вопрос очень волнует Юрия: надо бы успеть подготовиться. Правда, Николай Петрович Каманин знает предстоящую программу, но ясно одно — выступать теперь придется много и часто. Это значит, что нужно следить за своей речью. Ведь теперь его будет слушать весь мир. Ничего не поделаешь, придется привыкать и к этим необычным, хотя и земным «перегрузкам»…

Только по отрывочным отзвукам — из рассказов товарищей и первых корреспондентов, из утренних газет и радиосообщений узнал Юрий, как много говорится о нем и о его полете. Сперва ему просто было неловко читать и слышать о себе, а потом он стал думать о том, что правильнее было бы говорить о победе и подвиге многих людей, о триумфе нашего строя, нашей науки и техники. Ведь он-то знал, что главное было не совершить этот подвиг, а обеспечить его, сделать возможным. В конце концов — это ведь почти лотерея, что полетел он. Мог бы быть и Герман, и Андриян, и Павел, и Борис, и все другие ребята. И каждый из них выполнил бы свой долг до конца. Так что дело не в космонавте. Это было Юрию совершенно ясно. Конечно, он много пережил в космосе, но ведь и остальные его друзья готовы к такому и даже более сложному полету…

И еще Юрий думал о том, о чем мы так редко говорим. Родина… У каждого человека о ней свое представление. У одних — это тихий переулок в большом и шумном городе, у других — белая, отдающая голубизной мазанка, развесистые акации и стройные тополи вдоль пыльной дороги, плакучие березы над зазеленевшим старым прудом, у третьих — дом, сложенный из потемневших столетних лиственниц, и заснеженные степные просторы, да ветерок, пахнущий сосновым дымом.

Родина — это то, что безгранично дорого с детства, то, что навсегда вошло в тебя и навечно осталось в тебе, то, без чего нет человека.

Но у каждого из нас, кроме маленькой точки на земле, где начинался твой путь, есть большое понятие о Родине как о Стране Советов, окрашенной на политической карте мира в алый цвет жизни. И теперь именно это волнующе-огромное понятие стало для Юрия реально осязаемым, наглядно зримым. Он словно подрос настолько, что видел и чувствовал всю страну, знал, чем живет она, о чем думает, слышал ее голос. И это ощущение делало его неизмеримо сильнее.

2

В те самые часы пресса всех пяти континентов оживленно комментировала главное событие планеты, сообщала детали сенсации «номер один»…

Первый в мире космонавт в гермошлеме и космическом скафандре приветствовал американцев с первых полос газет, неоднократно появлялся на экранах телевизоров; его портреты были выставлены даже на улицах, например около одного из главных зданий рокфеллеровского центра.

О Юрии Гагарине уже были напечатаны десятки тысяч слов; статьи и комментарии полны такими определениями, как «новый Колумб», «человек, который слетал к звездам», «проложил путь в будущее», «сделал вековые мечты действительностью», «блестящий подвиг, который войдет в историю, как одно из величайших достижений».

«Нью-Йорк пост» рядом с фотографией Гагарина дала огромными буквами два слова: «Он — молодец!»

Газета «Нью-Йорк геральд трибюн» почти все свои первые 11 полос посвятила полету человека в космическое пространство.

Под заголовком «Симпатичный русский космический путешественник является отцом двух детей» газета напечатала биографию Юрия Гагарина.

Обозреватель «Нью-Йорк геральд трибюн» заявлял, что люди предвидели блестящий подвиг Гагарина со времени запуска Советским Союзом первого спутника Земли 4 октября 1957 г.

Главный заголовок в «Нью-Йорк таймс» в четыре столбца гласил: «Русский облетел вокруг Земли один раз, наблюдая ее через специальные смотровые стекла; весь полет в космос продолжался 108 минут».

Газета опубликовала схему полета Ю. Гагарина и его краткую биографию, которая начинается словами:

«Предприимчивый корреспондент советского агентства ТАСС использовал тот факт, что в Москве имеется около 1200 человек с фамилией Гагарин. Может быть, никто не является более типичным продуктом нынешнего советского общества, чем первый в мире космонавт майор Юрий Алексеевич Гагарин».

Между тем находились и такие люди, которым Гагарин представлялся не типичным человеком Страны Советов, а отпрыском недобитых князей, доживающих свой век за границей. Корреспондент агентства Рейтер передавал из Нью-Йорка, что два американца русского происхождения заявили, что космонавт Юрий Гагарин не пролетарского происхождения.

Юрию рассказали о сногсшибательной сенсации газеты «Дейли ньюс», которая известила своих читателей, что Юрий не сын столяра, а якобы «внук русского князя, расстрелянного большевиками».

Другой автор небылиц утверждал:

«Бабушка Гагарина была женой князя Михаила Гагарина, которому принадлежали огромные поместья под Москвой и Смоленском».

Сначала Юрий от души рассмеялся этой глупой байке, а когда понял, зачем американским хозяевам прессы понадобились эти нелепости, твердо решил при первом же случае публично опровергнуть эту ложь.

Отклики английской печати отражали восхищение англичан достижением Советского Союза, который сумел благополучно вернуть на Землю первого в мире космонавта. Газеты писали, что это событие знаменует собой начало новой эры в истории человечества.

«Честь и хвала русским, — заявляла в редакционной статье «Таймс», — они, подобно мореплавателям — открывателям новых земель XV века, разбудили воображение. Теперь за полетом в космос, бесспорно, последует изучение этого нового мира».

«Впредь, — пишет «Дейли экспресс», — люди не будут ограничены пределами нашей маленькой планеты. Им принадлежит Вселенная».

«Дейли телеграф» назвала Гагарина «первым человеком космоса» и отмечала:

«Потребовалось совершенно необычайное мужество, чтобы пуститься в это путешествие по непроторенным путям, ибо далеко не самым последним требованием в этих условиях небывалого нервного напряжения была исключительная самодисциплина. Поэтому следует воздать должное смелости человека, который поверил научным достижениям своих соотечественников. Его возвращение не Землю здоровым и невредимым полностью оправдало эту веру. Было бы неблагодарностью реагировать на это иначе, как величайшим восхищением советскими научными исследованиями, системой подготовки и просвещения».

«Дейли уоркер» в редакционной статье отмечала, что Англия должна извлечь политический урок из достижений Советского Союза.

«Карьера Гагарина, как и карьера миллионов его соотечественников в Советском Союзе, показала, какие колоссальные таланты рождаются в рабочем классе, избавленном от капиталистической эксплуатации… Хотя США могут рано или поздно послать американца в космос, теперь они никогда не догонят Советский Союз. Советский Союз будет идти все дальше и дальше во всех других областях человеческой деятельности.

Таков неизбежный результат соревнования между двумя методами организации жизни народа — социалистическим и капиталистическим».

Корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс передавал с военно-воздушной базы Лэнгли (штат Вирджиния):

«Трое подготавливаемых в США астронавтов одинаковыми словами выразили свои чувства в связи с победой русского.

«Конечно, я разочарован, что не мы были первыми, — заявил капитан военно-воздушных сил Вирджил Гриссом, который должен совершить очередной испытательный полет на реактивном самолете. — Я намерен продолжать то, что делал на своей работе до сих пор, — трудиться так упорно, как только могу».

Алан Шепард, второй из трех отобранных кандидатов на первый полет в США человека в космос, сообщил по телефону с мыса Канаверал (штат Флорида): «В течение двух лет мы ведем конкретные работы по проекту «Меркурий» темпами, которые считаем достаточными. Мы будем и дальше действовать таким образом. Я лично испытываю глубокое чувство разочарования».

Третий член этой команды — подполковник Джон Гленн сообщил по телефону с мыса Канаверал: «Русские одержали большую победу. Я, естественно, разочарован, что не мы совершили первый полет, открывший новую эру».

«Скоро вечерней или утренней звездой Соединенных Штатов будет красная звезда, сделанная в Москве», — с огорчением писала газета «Нью-Йорк таймс» после запуска первого искусственного спутника Земли.

События показывают, что это время приближается. Президент США Кеннеди шлет телеграмму в Москву:

«Народ Соединенных Штатов разделяет удовлетворение народа Советского Союза в связи с благополучным полетом астронавта, представляющим собой первое проникновение человека в космос. Мы поздравляем вас, советских ученых и инженеров, сделавших это достижение возможным. Я выражаю искреннее пожелание, чтобы в дальнейшем стремлении к познанию космоса наши страны могли работать вместе и добиться величайшего блага для человечества».

3

В то время когда ротационные машины типографий всего мира выбрасывали пахнущие краской триумфальные полосы специальных выпусков, в городе на Волге было раннее утро.

Вероятно, миллионы людей уже не спали в это утро, 14 апреля. Всех волновало, как он себя чувствует, человек, побывавший в неведомом космосе. Москвичи уже с трепетом, с еле сдерживаемым нетерпением ожидали часа, когда этот отважный, полюбившийся по портретам парень прилетит в столицу. А столица готовилась. Украшенная еще накануне флагами, плакатами, кумачовыми транспарантами, она клокотала взволнованным половодьем голосов, музыки; толповорот вскипал на перекрестках. Автобусы и такси спешили в сторону Ленинского проспекта — во Внуково.

…Юрий проснулся рано. Выглянул в окошко. С удивлением увидел, что ночью выпал снежок и синий утренний лес, сумеречный и прозрачный, стал вновь по-зимнему серебристым. За лесом вставало желтое солнце.

«Ну вот, сегодня и Москва, — подумал он. — Домашние небось поплакали… Как мама, интересно? Может, и не знает там, в Гжатске?» Его размышления прервал голос внизу у подъезда. «Наверное, корреспонденты», — решил он и стал собираться.

…Перед отъездом на аэродром он вышел на широкий косогор, покрытый редким лесом и мелким кустарником. С обрыва открывалась величавая панорама Волги, набухшей перед разливом, вот-вот готовой взломать и сбросить рыхлый ледяной панцирь. Пахло свежестью, водой, жухлыми листьями, тем бодрящим и опьяняющим запахом обновления, который был памятен еще с детства. Тогда он сулил шуршанье ледохода, журчанье вешних ручьев, раннее купание на Орешне. Теперь волнующее предвестие весны тоже обещало перемены.

Хотелось долго стоять тут одному на просторном заснеженном обрыве, где последний робкий снежок уже был пропорот прошлогодней жесткой травой, где угадывались на буграх проталины, где дышалось так легко и спокойно. Юрий глубоко втянул воздух, прохладный и чистый, как вода степных озер на той луговой стороне. Ясность, свежесть, которую он всегда ощущал по утрам, разлилась по всему его существу, словно и не было 108 минут, позавчера проведенных в космосе, который уже не казался таким загадочным. Родная земля была еще непостижимее и прекраснее в своей постоянной новизне, в своем утреннем спокойном величии, в своей русской широте и скромной, сдержанной нежности. Юрий улыбнулся, потому что поймал себя на мысли, что вновь контролирует свои чувства, словно в полете.

«Хорошо, черт побери! Однако пора. Ждут», — подумал он и зашагал к машине. Он и не заметил, залюбовавшись рекой, как кто-то из корреспондентов, стоявших неподалеку, сфотографировал его.

…Экипаж ИЛ-18 преподнес ему скромный подарок — модель самолета, на котором он полетит в Москву. Юрий был тронут. Усаживаясь в кресло, он с улыбкой посмотрел на вспыхнувший транспарант: «Не курить. Пристегнуть привязные ремни!», но покорно выполнил просьбу: порядок есть порядок!

— Наш рейс будет проходить на высоте 7 тысяч метров. Наша скорость — 650 километров в час, — говорит бортпроводница и, не в силах выдержать привычного тона, широко улыбается. Возможно, она вспоминает, на какой высоте и с какой скоростью летал «Восток», к командиру которого она сейчас и обращается в первую очередь. И Юрий улыбается, сдержанно, чуть-чуть, только уголками губ. Он тоже невольно сравнивает.

Командир корабля Борис Бугаев блестяще поднял тяжелую машину. За иллюминаторами поплыли ватные холмы облаков. В салоне воцарилось деловое урчание путевых разговоров. Корреспонденты приготовились к интервью. Но открылась дверца пилотской кабины, и командир, учтиво наклонившись над Гагариным, спросил:

— Хотите, посидеть за штурвалом, а, Юрий Алексеевич?

Это был приятный сюрприз. Юрий встрепенулся и по-мальчишески непосредственно ответил:

— С огромным удовольствием! Мне это место дороже всего на свете.

Сейчас ему это действительно доставило особенное, ни с чем не сравнимое наслаждение, хотя он, конечно, знал, что самолет рейсовый, эшелон задан строго и машину ведет автопилот. И все же очень хотелось подержать белый рогатый штурвал, поглядеть вновь в мерцающие зелеными светляками глаза приборов, прильнуть к наушникам. В эфире творилось что-то несусветное — все газеты просили у Юрия интервью. Радист едва успевал отбиваться: нужно было работать с аэропортом.

Вскоре Юрий вернулся на свое место, перекусил, и пока Москва была еще далеко, начал отвечать на вопросы корреспондентов.

Где-то около столицы из облаков вынырнули семь боевых самолетов. Юрий заметил, как они разошлись на виражах, а потом подстроились по два у крыльев и три — сзади. Юрий прильнул к иллюминатору, долго махал пилотам рукой. Потом на листке бумаги быстро написал несколько коротких строчек: «Друзьям летчикам-истребителям. Горячий привет! Юрий Гагарин». Позвал бортпроводницу:

— Если вам не трудно, попросите, пожалуйста, радиста, пусть передаст ребятам.

Стюардесса ушла, а Юрий вновь повернулся к иллюминатору.

Прошло мгновение, и самолеты эскорта, как по команде, все враз чуть качнули крыльями. Гагарин засмеялся — быстро работает радист.

Тем временем лайнер заметно сбросил высоту. Внизу в разрывах туч замелькали подмосковные леса и поселки. Внизу Москва. Широкий круг над городом. Кремль. Улицы пестрят крошечными фигурками людей. Толпы. Их хорошо видно. Флаги. Юрий взволнован. Всего этого он никак не ожидал увидеть. А самолет, заложив крутой разворот, идет в сторону Внукова. Снова круг. Ушли в сторону истребители. Еще несколько минут, и бежит под колеса бетонная полоса из серых шестигранников, прочерченных следами покрышек.

— Приехали. Вот мы и дома!

Мать и отец пристально смотрят на иллюминаторы, потом на трап, на открытую дверь.

«Почему же он не выходит? Самолет прилетел, а человек не выходит. Может, покалечился? Может, вынесут одну урну на красной подушке?» — думал Алексей Иванович.

— Что случилось? Почему не выходит? — тревожно спросил он.

И тут же услышал спокойный, добрый голос женщины, стоявшей рядом:

— Вы не волнуйтесь, выйдет ровно в 13 часов. Видите, красная дорожка ему выстлана. Никому еще не стелили. Большой почет вашему сыну оказан. Все идет по порядку. Да вот и он!

И точно, вслед за ее словами Юрий, бодрый, невредимый, быстро сбегает по трапу и, чеканя шаг, направляется к ним.

У Алексея Ивановича словно защипало глаза, может, от холода или от ветра. Мать тоже концом платка смахнула слезу.

Юрий быстро шагает по красной дорожке, что ведет прямо к правительственной трибуне. Сначала глаза его видят лишь людей, аэровокзал и алое полотнище на его фасаде — «Честь и слава товарищу Гагарину, пионеру освоения космоса!»

Он читает это мгновенно и тут же перестает думать обо всем, кроме рапорта. Он идет прямо и строго, стараясь ступать твердо и смотреть только перед собой. Но вот взгляд его ловит знакомые, родные лица. Валя в серой шапочке и шубке… мать… отец… Хорошо, что привезли!..

Ковер кажется бесконечным. Посредине этой «стометровки славы» у него развязался шнурок на ботинке. Юрий улыбается и, вздохнув, твердо продолжает свой путь.

Остановившись перед руководителями партии и правительства, он берет под козырек и рапортует:

— Рад доложить вам, что задание Центрального Комитета Коммунистической партии и Советского правительства выполнено.

Первый в истории человечества полет на советском космическом корабле «Восток» 12 апреля успешно совершен.

Все приборы и оборудование корабля работали четко и безупречно.

Чувствую себя отлично.

Готов выполнить новое любое задание нашей партии и правительства. Майор Гагарин.

*

Руководители партии и правительства сердечно обнимают Юрия. Все растроганы. У многих повлажнели глаза.

К Гагарину подбегают ребятишки, дарят букеты цветов. Юрия приветствуют дипломаты, представляющие в Москве свои страны. Над затихшим аэродромом величественно разносятся звуки Государственного гимна Советского Союза. Гремит артиллерийский салют.

Вместе с руководителями партии и правительства Юрий идет вдоль перрона аэровокзала, запруженного народом. Вспыхивают блицы, трещат кинокамеры. К Гагарину протягиваются тысячи рук, звучат восторженные выкрики. Затем Юрий садится в открытую машину, увитую гирляндами красных роз.

Длинная вереница торжественно черных машин устремляется к Москве. Рядом с головным серым лимузином, не отставая ни на шаг, следует почетный эскорт мотоциклов.

Все это кажется Юрию нереально-сказочным, сверхпраздничным. Подобного он еще никогда не видел. И уж, конечно, не мог и предполагать, что его будут встречать с такими почестями.

Его удивляют плотные шеренги радостно возбужденных людей, стоящие вдоль всего шоссе.

Словно желая сделать эту всеобщую радость ярче, наряднее, выглянуло солнце. Заиграли густой зеленью ели и сосны, ослепительно заблистала вода в придорожных канавах, засеребрились белые стволы берез вдоль шоссе. Засветился, заполыхал кумач и бархат знамен, флагов, флажков. Юрий с удивлением смотрит на свои портреты, на праздничное убранство улиц.

Валя уже все это видела по дороге во Внуково, но она тоже удивлена.

Машины медленно проезжают мост и через Боровицкие ворота поднимаются на Кремлевский холм. В Кремле чисто, солнечно, тихо. А у его стен бушует людской прибой. Звучит музыка, слышны громкие голоса тысяч взволнованных москвичей. Голоса сливаются в один звук, словно и впрямь гуляют у стен волны.

…Тем временем, пока торжественный кортеж двигался к Кремлю, с другого конца Москвы в центр пробирался отряд космонавтов. Сначала без особенных приключений ехали служебным автобусом. Затем движение стало замедляться: толпы людей на улицах начали сгущаться. Вскоре автобус пришлось оставить — дальше проехать было нельзя. Двинулись пешком.

Ребят удивило такое необычное для будней стечение народа на улицах. Все, как в большой праздник: радостно оживленные колонны, флаги, оркестры. Поддавшись царившему вокруг веселью, ребята сначала тоже беззаботно смеялись, пели, но чем ближе к центру, тем серьезнее они становились: считанные минуты оставались до начала митинга, а движение их шло все медленнее и медленнее. Посредине улицы Кирова летчиков и вовсе так стиснули, что вся группа остановилась, буквально затертая в толпе.

— Время идет! — крикнул кто-то. — Надо спешить.

— Тут спеши не спеши, ничего не сделаешь. Надо двигаться вместе со всеми, — рассудительно заметил Андриян.

— Тогда опоздаем!

— Товарищи, разрешите нам пройти, — напирая плечом на ближайшие спины, — решительно сказал Валерий. — Разрешите, мы — космонавты!

Слова эти, сказанные в отчаянии, возымели свое действие, но совсем не то, которое ожидал говоривший.

— Ладно заливать баки! Все сегодня космонавты! Всем на площадь надо!

Тут уж не выдержал Григорий.

— Паша, покажи им документы! Ты поближе, а то я руку не вытащу.

— Тут уж никакие документы не помогут… — дипломатично ответил Павел.

— Ну как же не помогут, ведь у нас приглашение на трибуну!

Кто-то догадался показать пригласительный билет, и люди немного потеснились.

— Вот вам и еще одна тренировочка, — весело заметил Женя, когда все они протиснулись сквозь «пробку».

На площадь поспели минута в минуту.

…Много волнующих событий видела советская столица. Она встречала челюскинцев и папанинцев, Чкалова и Громова, она встречала воинов-победителей в мае 1945 г., бросивших к подножию Мавзолея поверженные знамена и штандарты гитлеровских армий.

Но эта радостная встреча была не похожа на предыдущие. Столица встречала первого в мире космонавта!

И вот Юрий Гагарин снова на Красной площади. Прошло лишь несколько дней с той ночи, когда он был здесь последний раз. Но он опять вернулся сюда, на это дорогое сердцу каждого советского человека место.

Неподалеку от космонавтов стояло несколько знакомых им людей. Но большинство присутствующих могло лишь догадываться, что это за компания крепких, румяных, несколько возбужденных летчиков… И эти догадки подтвердились, когда, приветствуя Гагарина, кто-то из них громко крикнул:

— Юра, привет!

Гагарин мгновенно повернулся на знакомый голос и поднял вверх обе руки, расцвел широкой улыбкой, что-то сказал соседям по трибуне, кивнув головой в сторону ребят. А ведь совсем недавно и он приходил сюда, в ноябре 1960 г., по такому же приглашению, и дежурные, прочитав на карточке его фамилию, молча брали под козырек и, даже не посмотрев ему вслед, безо всяких эмоций пропускали молодого офицера, как их сейчас. И вот Юрий на трибуне Мавзолея. Это просто удивительно, что происходит!

Юрий никогда не мог бы подумать, что будет стоять рядом с руководителями партии и правительства на трибуне Мавзолея. Но вот ему предоставляют слово. Юрий подходит к микрофонам.

— Родные мои соотечественники! Товарищи руководители партии и правительства! — говорит он. — Прежде всего разрешите мне принести искреннюю благодарность Центральному Комитету моей родной Коммунистической партии, Советскомуправительству, всему советскому народу за то, что мне, простому советскому летчику, было оказано такое большое доверие и поручено ответственное задание совершить первый полет в космос.

…Мне хочется от души поблагодарить наших ученых, инженеров, техников, всех советских рабочих, создавших такой корабль, на котором можно уверенно постигать тайны космического пространства. Позвольте также мне поблагодарить всех товарищей и весь коллектив, подготовивших меня к космическому полету.

Вспыхивают аплодисменты. Подождав, пока они затихнут, Юрий продолжает:

— Я убежден, что все мои друзья летчики-космонавты также готовы в любое время совершить полет вокруг нашей планеты.

Снова площадь разражается продолжительными аплодисментами.

— Можно с уверенностью сказать, — добавляет Юрий, — что мы на наших советских космических кораблях будем летать и по более дальним маршрутам. Я безмерно рад, что моя любимая отчизна первой в мире совершила этот полет, первой в мире проникла в космос. Первый самолет, первый спутник, первый космический корабль и первый космический полет — вот этапы большого пути моей Родины к овладению тайнами природы. К этой цели наш народ вела и уверенно ведет наша родная Коммунистическая партия.

В конце овация почти не дает ему говорить. Но Юрий продолжает:

— Свой первый полет в космос мы посвятили XXII съезду Коммунистической партии Советского Союза.

…Давно древняя Красная площадь не видела такого накала восторженных чувств, такого единения миллионов людей.

Примерно в середине демонстрации группа космонавтов сошла с трибун и зашагала мимо Мавзолея. Юрий сразу увидел своих. И вдруг он заметил, как после мгновенного замешательства над колонной взлетел один из летчиков. Юрий узнал его. «Герку качают! Вот учудили!..»

Эту необычную сцену заметили на трибуне.

— Это наши товарищи качают космонавта-2, Германа Степановича Титова, — смущенно пояснил Юрий.

— А головокружения у него не будет?

— Никак нет — он крепкий парень! — уверенно ответил Юрий.

А мимо Кремля, мимо Мавзолея все шли и шли колонны. Над рядами людей весенний ветер полоскал знамена, скупое солнце освещало скромные, наскоро сделанные портреты космонавта, портреты руководителей партии и правительства. Это был поистине всенародный праздник.

Корреспонденты радио посылали по проводам в здание ГУМа, расположенное на Красной площади против Мавзолея, оперативные репортажи, сообщения о том, что происходит в стране. Здесь были многочисленные отклики народа, высказывания знатных людей нашей Родины, вести из-за рубежа. Отсюда, с Красной площади, шел радиорепортаж о празднике. Один за другим в этот рассказ включались города Родины.

«Говорит Калуга!

Говорит Калуга, город основоположника космонавтики Константина Эдуардовича Циолковского. Третий день ликует город. Флаги… Портреты Циолковского, Гагарина… Великий подвиг советской науки словно омолодил старую Калугу. Сияет солнце… На улицах — масса людей, много молодежи.

— Только что, — продолжали корреспонденты, — мы побывали в домике, где жил Константин Эдуардович Циолковский, и беседовали с его дочерью Марией Константиновной.

— Много лет назад, — рассказывает она, — детьми, мы как сказку слушали рассказ отца о полете космического корабля с людьми на борту. Мой отец говорил: «В одном я твердо уверен: первенство будет принадлежать Советскому Союзу!» И это подтвердилось. «Вы увидите, обязательно увидите тех, кто полетит на ракете. Я верю в это, верю потому, что уж больно много внимания уделяют правительство и партия науке, технике».

Сейчас я вновь и вновь вспоминаю слова моего отца, слышу его голос (звучит записанный на пленке голос великого ученого): «…Теперь, товарищи, я точно уверен в том, что и моя другая мечта — межпланетные путешествия, — мною теоретически обоснованная, превратится в действительность.

Сорок лет я работал над реактивным двигателем и думал, что прогулка на Марс начнется лишь через много сотен лет. Но сроки меняются. Я верю, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия.

…Герои и смельчаки проложат первые трассы — Земля — орбита Луны, Земля — орбита Марса и еще далее: Москва — Луна, Калуга — Марс…»

Как живой, Циолковский говорил с народом в этот торжественный день! И его удивительное пророчество звучало как нельзя более убедительно.

…Несколько часов продолжалась демонстрация народной радости, демонстрация в честь невиданной победы нашей науки и техники.

4

Вечером того же дня в Кремле был устроен большой прием в честь первого летчика-космонавта.

Вдоль беломраморной лестницы, устланной красным ковром, стояли ученики ремесленных училищ, суворовцы, юноши и девушки в ярких, весенних костюмах. Девушки бросали к ногам Юрия живые цветы. Никогда еще он не видел ничего подобного.

Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца с золотыми названиями прославленных полков на стенах был залит светом гигантских люстр.

Сюда пришли лучшие люди Родины, пришли для того, чтобы горячо поздравить славного сына народа, первого космонавта Юрия Гагарина.

В зале маршалы, ученые, труженики полей, писатели, рабочие, конструкторы, все те, чьим трудом, чьим талантом, чьими усилиями была подготовлена эта величайшая победа, которую отмечал наш народ.

Пришли сюда и послы, и иностранные гости, и представители зарубежной прессы и агентств. Пришли для того, чтобы воздать должное героическому сыну советского народа, воздать должное его подвигу, воздать должное партии, прокладывающей человечеству путь в будущее.

В Большом Кремлевском дворце праздновался день рождения космической эры человечества.

Вот на сцену поднимаются Председатель Президиума Верховного Совета Союза ССР Л. Брежнев, секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. Георгадзе и Юрий Гагарин.

Товарищ Георгадзе зачитывает Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР.

«Указ Президиума Верховного Совета СССР от 14 апреля 1961 г. о присвоении звания Героя Советского Союза первому в мире советскому летчику-космонавту майору Гагарину Ю. А.

За героический подвиг — первый полет в космос, прославивший нашу социалистическую Родину, за проявленные мужество, отвагу, бесстрашие и беззаветное служение советскому народу, делу коммунизма, делу прогресса всего человечества присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» первому в мире летчику-космонавту майору Гагарину Юрию Алексеевичу и установить бронзовый бюст Героя в городе Москве».

По залу прокатываются аплодисменты.

Когда они стихают, к космонавту подходит Леонид Ильич Брежнев.

— Дорогой Юрий Алексеевич, — говорит он, — мне доставляет большое удовольствие выполнить такое приятное поручение, как вручение вам высшей награды Советского Союза — ордена Ленина и Золотой звезды Героя Советского Союза.

Вы совершили необыкновенный, великий подвиг. Вы совершили первый полет в космос. Вот почему весь советский народ сегодня славит вас, славит нашу Коммунистическую партию, которая ведет наш народ по пути к коммунизму. Славит наших ученых, инженеров, рабочих, создавших такой великолепный корабль.

Я от имени Центрального Комитета, от имени Советского правительства, Президиума Верховного Совета искренне и сердечно поздравляю вас, желаю вам доброго здоровья, счастья и новых успехов на вашем замечательном жизненном пути.

Позвольте мне пожать вашу руку.

Под бурные аплодисменты всех присутствующих Леонид Ильич Брежнев прикалывает к мундиру первого в мире космонавта орден Ленина и Золотую звезду Героя Советского Союза.

Звучит музыка.

Товарищ Брежнев обнимает Гагарина и по русскому обычаю целуется с ним.

У микрофона Юрий Гагарин. Он взволнован. Но старается говорить четко и спокойно.

— Я бесконечно тронут вниманием нашей партии, правительства, всего советского народа, которое оказано мне. Благодарю партию, наше Советское правительство, героический советский народ за ту высокую оценку моего труда, которую я получил.

Разрешите мне заверить нашу родную партию, наше правительство и весь советский народ, что я готов выполнить любое новое задание, которое мне доверит народ, партия и правительство. Служу Советскому Союзу!

Аплодисменты не дают ему говорить.

Затем на сцену поднимаются члены правительства. И вместе с ними родные героя. Мать Анна Тимофеевна, жена Валентина Ивановна, отец Алексей Иванович, старший брат Валентин, младший брат Борис, сестра Зоя. Члены правительства фотографируются с семьей Гагариных.

Затем все усаживаются за праздничные столы. Звучат торжественные тосты. Им вторят залпы салюта.

Зал чествует первого советского космонавта Юрия Гагарина. Аплодисменты предназначены ему. Но они предназначены и тем, кто находится в этом зале. Они предназначены и всему народу. Ведь это поистине всенародный праздник!

*

…Столы космонавтам были накрыты в комнате, рядом со сверкающим Георгиевским залом. Близко сидели ученые, конструкторы, теоретики, врачи. После первого тоста ребята чокнулись с ними. Всем было весело.

А чуть позже Павел, Борис, Владимир вышли из-за стола и двинулись к сцене, туда, где были руководители партии и правительства, где сидел Юра.

Космонавтов мало кто знал, и кто-то поинтересовался, куда они направляются.

— Мы, Юрины товарищи, хотим с ним сфотографироваться. Можно?

За всех ответил один из руководителей партии.

— Почему же нельзя, конечно, можно! Идите-ка сюда, Юрий Алексеевич! Вот так, поближе, в самую серединку. Сегодня вы — наш самый главный герой.

Все уселись. Фотографа не пришлось долго ждать. Лампа-вспышка озарила возбужденные, радостные лица.

А потом пошла задушевная, дружеская беседа. У всех — и у летчиков, и у руководителей партии и правительства — было отличное настроение. И космонавты неожиданно почувствовали, как прошла робость первых минут. Им казалось, что уже много лет они вот так, совсем близко знакомы с теми, кто решает сложнейшие вопросы народной жизни, кто занят большими международными проблемами. Удивительная простота и задушевность была в этой беседе.

В конце приема к Юрию подошла красивая, черноволосая девушка и торжественно сказала:

— Дорогой Юрий Алексеевич, разрешите мне от имени и по поручению женщин да и всего нашего коллектива крепко обнять вас и поцеловать! — И, не дав Юре ответить, она решительно обняла его и поцеловала.

Алексей Иванович это заметил и, засмеявшись, что-то сказал Вале.

Юрий перехватил лукавый взгляд жены и, не отпуская девушку, бросил:

— Валюша, не беспокойся! Это я от имени и по поручению космонавтов!

Он крепко расцеловал девушку, которая от неожиданности совершенно растерялась. Все это произошло буквально за считанные секунды. Девушка, зардевшись, убежала, а все, кто наблюдал эту сцену, невольно засмеялись.

А потом снова говорили о космических исследованиях, о подготовке к полетам, о новой отечественной и зарубежной технике… С особенной любовью говорили о Гагарине.

Три дня спустя Президиум Верховного Совета СССР принял указы о награждении тех, кому советский народ обязан своими победами в освоении космоса. Сдержанные, немногословные строки этих исторических документов звучат как гимн массовому трудовому героизму, пытливости, творчеству, новаторской смелости и самоотверженности многих тысяч людей, беззаветно преданных делу партии. Шесть тысяч девятьсот двадцать четыре человека, ряд научно-исследовательских институтов, заводов и конструкторских бюро были награждены орденами и медалями Советского Союза! Вдумайтесь в эти масштабы! А ведь награждены лучшие из лучших. Второй золотой медали «Серп и молот» удостоены семь видных советских ученых и конструкторов — Героев Социалистического Труда. Девяноста пяти ведущим конструкторам, руководящим работникам, ученым и рабочим было присвоено это высокое звание.

Обо всем этом Юрий узнал, будучи уже в Гжатске. Он искренне поздравил всех награжденных, полностью разделив радость всего советского народа.

Итак, подвиг завершен. Но героическая эпопея покорения космоса советскими людьми продолжается. Товарищи Юрия готовятся к новым полетам. Им суждено совершить еще более сложные и интересные рейды в безграничные просторы Вселенной.

5

Вот и подошло время заканчивать повествование.

Сразу же после полета, прогремевшего на весь мир, мне довелось увидеть Юрия Алексеевича Гагарина и получить его согласие на обстоятельную беседу в дни, когда он будет отдыхать на Кавказе.

Не буду рассказывать обо всех перипетиях этой интересной командировки, скажу только, что в Сочи мне повезло: врач, который наблюдал за здоровьем Гагарина, оказывается, знал меня заочно со слов моих друзей.

Юрий жил вместе со всей боевой когортой космонавтов. Орлиная стая слетелась на отдых перед новыми дальними полетами.

Я приехал туда, где отдыхали пилоты, рано утром. Погода стояла теплая, но все же достаточно свежая для тех мест и того времени года. И тем не менее у ребят это были радостные дни отдыха. Надо сказать, что многие из них впервые после длительных занятий и тренировок попали на солнечное Причерноморье и наслаждались воздухом, морем и зеленью. С некоторыми из них были жены. С Юрой были Валя и обе дочки. Поэтому заслуженный отдых после полета доставлял ему особенную радость.

Место, где жили пилоты, расположено на берегу моря в небольшом, но тенистом парке. Длинная кипарисовая аллея ведет от зеленых ворот к жилому корпусу, а между деревьями видны куртинки молодого бамбука, окружавшие волейбольную площадку и теннисный корт. Здесь было все, что необходимо для отдыха.

В конце дня я увидел пилотов на санаторном вечере отдыха, точнее, на эстрадном концерте. Они тихо вошли в зал и заняли оставленные для них места. Зал вспыхнул раскатом аплодисментов. Юре и его друзьям было явно не по себе: им очень не нравится, когда на них обращают внимание.

Концерт был неважный. Поэтому и космонавты воспринимали его без особенного энтузиазма, зато когда попадались хорошие номера, аплодировали от души.

В тот же вечер мы договорились с Юрой о встрече и наметили план работы на последующие недели.

Скажу прямо: я очень волновался. Мне даже кажется, что гораздо больше, чем Юрий перед своим полетом в космос. Как пойдет наш разговор, каким стал Юрий сейчас, когда его имя знает весь мир?

Товарищи, знавшие Гагарина до полета, просили непременно справиться о его здоровье, присмотреться, не выглядит ли он усталым, взять автографы, передать привет первому летчику-космонавту. В общем было много поручений. Но я отлично понимал, что времени у меня будет мало, — ведь Юрию нужно отдыхать перед новыми поездками и полетами. А поездок и полетов впереди — много: люди всех континентов были бы рады встретиться с первым капитаном космического корабля, из ряда стран уже тогда поступили приглашения.

*

В десять утра я снова увидел Юрия. Он поздоровался, извинился, что опоздал на две минуты. И вот уже я записываю его лаконичные, четкие ответы. Перо машинально бегает по страницам блокнота, а я всматриваюсь в его лицо, вслушиваюсь в такой знакомый голос. Его именем названы улицы и совхозы, горные пики и подводные хребты; этого человека везде, и у нас и за рубежом, встречали как героя, совершившего величайший в истории подвиг; на его груди горят Золотые Звезды — знак признательности и уважения народов; его как высокого гостя принимали руководители государств, а он все тот же, каким миллионы людей успели узнать и полюбить его, — скромный и сдержанный, веселый и остроумный, находчивый и простой. Всемирная слава, которая легла на эти молодые плечи, не раздавила его. А ведь перегрузки, которые он выдержал на Земле, были для него и непривычнее и сложнее космических. Это — испытание, к которому он не готовился, но из которого выходит с честью, как сын своего народа, как коммунист, как настоящий человек.

Он все тот же, каким миллионы людей знают его по портретам. Только лицо, быть может, немного больше загорело. А улыбка и глаза — неповторимые, гагаринские. И в гражданском платье он кажется даже моложе своих лет. Выглядит хорошо, настроение бодрое, веселое.

Больше всего меня интересовала чисто человеческая, я бы сказал, психологическая сторона этого небывалого в истории подвига. Поэтому я спрашиваю Юрия: в чем же, по его мнению, состоял его личный подвиг?

Гагарин задумывается на секунду, а потом говорит:

— Это прежде всего был подвиг всего советского народа. Я был лишь капитаном корабля «Восток»…

Я чувствую, что Юрию не хочется говорить о себе, и, чтобы добиться ответа о его личном вкладе в этот действительно всенародный подвиг, напоминаю о том, что никто не мог дать полной гарантии, что проводы Юрия Алексеевича в космический полет не станут для него последними. Знал ли он обо всех опасностях, которые его подстерегали?

— Да, знал, — твердо говорит Юрий. — Работа космонавта — это тяжелый труд и на земле в период подготовки и во время полета. Пожалуй, самое сложное выработать в себе необходимые качества. Нам много пришлось для этого сделать. Что-то укреплять, что-то брать новое, что-то безжалостно вытравлять и отбрасывать. Одним словом, все лучшее, что выработано в человеке нашим обществом, мы должны были сделать своим, личным. В полете все это даст отдачу. Так нас учили. И это совершенно верно.

Об опасностях, которые подстерегали космонавта в этом полете, — спокойно продолжает Юрий Алексеевич, — я знал. Мы прошли большую теоретическую и практическую подготовку. Перегрузки оказались меньше, чем я ожидал. Что же касается метеорного вещества, то в иные месяцы его выпадает на землю до 20 тысяч тонн… Но ведь не обязательно метеорит должен попасть именно в корабль. Знал я о радиации, знал и о том, какие могут быть отказы в материальной части. От себя всего этого не скроешь. Но я свою энергию направлял на работу, на выполнение полетного задания.

Юрий вспоминает слова великого русского педагога Ушинского: «Не тот мужественен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху». Это очень точно сказано. Я знал: если расстроился, расслабился, — толку не будет. Главное в полете — работа. За ней забываешь об опасности.

— Мне кажется, — говорю я, — подвиг чаще всего состоит в преодолении… В преодолении собственных человеческих слабостей, каких-то препятствий… Верно?

— Да, это так, — отвечает Юрий.

— Так что же вам приходилось преодолевать?

— Пожалуй, больше всего собственные эмоции. Много в полете было нового, не совсем обычного, хотя нас готовили очень правильно и психологически точно. В общем не зря основную работу по подготовке к полету возглавляли врачи — специалисты по космической психологии и медицине…

— И все-таки временами было чувство страха?

— Конечно, было. Как и у любого живого человека. Но я с ним справился. Впрочем, я об этом вам уже говорил, — весело заметил Юра.

Мы еще долго разговаривали в тот день. Юрий отвечал на мои многочисленные вопросы сдержанно, деловито, кратко. Но я чувствовал, что ему самому интересно припомнить, проанализировать все то, что произошло в памятный для него апрельский день, и не мешал ему назойливостью, когда он рассказывал.

После первого же разговора я понял, что Юрий Алексеевич очень серьезно относится к тому, что пишется о полете корабля «Восток», и все время подчеркивает, что это был подвиг не столько его личный, сколько людей, сделавших возможным космический полет. Словом, он сам решил продлить время наших встреч, причем это было продиктовано той добросовестностью, с какой он хотел мне помочь. Встречались мы и позже. Только после всех бесед, обстоятельно высказав пожелания, сделав немало поправок, он написал в уголке первого варианта рукописи:

«Замечания отмечены в тексте. В основном текст правильный. Гагарин».

Сейчас, пользуясь случаем, я хочу сердечно поблагодарить Юрия Алексеевича за внимание, советы и помощь в работе.

*

В те весенние дни вместе с Юрой и его друзьями я ездил на прогулки, ходил на пляж, бывал на концертах и экскурсиях. Я имел возможность видеть его в разных ситуациях. И это позволило мне узнать поближе этого удивительного человека.

Очень интересно было наблюдать за Юрием и его друзьями.

Когда космонавты появлялись где-нибудь вместе, люди немедленно узнавали Гагарина, хотя он старался держаться в тени. На нем была легкая клетчатая тенниска и серые брюки. Космонавты тоже выглядели, как типичные курортники. Людям, которые их видели, вероятно, думалось, что это какая-нибудь экскурсия, а Гагарин в нее попал просто так, за компанию.

У меня было достаточно времени, чтобы изучить этот коллектив героев. И хотя, по понятным причинам, я «не лез в душу» всем и каждому, от меня не могла скрыться общая атмосфера, царящая в отряде космонавтов. Естественная атмосфера товарищеской требовательности и взаимопонимания, удивительной сплоченности и взаимного уважения. Ни Юрий и никто другой из космонавтов не пользовался никакими преимуществами перед остальными, скорее — наоборот: тот из них, кто занимал выборную должность, допустим, культорга, выполнял большую часть организационной работы, чем остальные.

Конечно, Гагарину тоже досталось немало забот: то его вызывала к телефону Москва, то приезжал фотограф, то одолевали собиратели автографов.

Быстро промчалось время. Юрию нужно было лететь в Болгарию, а у меня кончалась командировка.

В последний день я должен был записать на магнитофон интервью с первым космонавтом. В эти дни американская печать подробно писала о полете Шепарда.

Я спросил Гагарина, каково его отношение к полету американского пилота.

Юрий ответил:

— Да, 5 мая в США был осуществлен полет человека в космос по баллистической траектории. Это, безусловно, значительное достижение для американцев, учитывая современный уровень развития их ракетной техники, И я готов пожать руку своему заокеанскому коллеге, капитану военно-морских сил Алану Шепарду, поздравить его с успехом.

И все же нельзя не отметить, что начало проникновения человека за пределы земной атмосферы было положено усилиями советских людей. Страна Советов первой послала пилота в космос, причем полет нашего космического корабля проходил гораздо выше, длился дольше и шел по более сложной траектории. Да и корабль «Восток» вряд ли можно сравнить с капсулой, в которой летел американский пилот.

Генерал американских ВВС Дон Фликингер, руководитель программы медицинской подготовки астронавтов, сказал: «Если честно оценить все программы полета человека в космос, о которых я знаю, то я могу сказать, что мы сумеем повторить то, что сделано Гагариным, через три с половиной — четыре года».

— Надо полагать, — замечает Юрий, — этот генерал хорошо знает то, о чем говорит, хотя и в США наука не стоит на месте.

Социализм дал человеку могучие крылья. Только свободный труд мог так быстро создать такие мощные ракеты и такие совершенные космические корабли, как «Восток». «Ум человеческий, — писал Владимир Ильич Ленин, — открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая свою власть над ней…» У нас на глазах сбывается эта ленинская мечта. Стремительно развиваются сейчас наука и техника, и можно не сомневаться, что еще больших успехов добилось бы человечество, если бы удалось наладить крепкое деловое сотрудничество ученых всех стран в деле космических исследований.

Наши победы в космосе, бесспорно, велики, но перспективы еще более грандиозны и увлекательны. Я думаю, что советские космонавты скоро слетают и к другим планетам. Теперь ведь, как поется в песне, «до самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко».

— Ваши дальнейшие личные планы, Юрий Алексеевич? — задал я последний вопрос.

— На дальнейшее можно сказать, — говорит Гагарин, — что предстоит много летать, летать по дальним маршрутам, на новых космических кораблях, осваивать все околосолнечное пространство. И я хочу быть непосредственным участником всего этого великого дела советского народа. Поэтому снова поступаю учиться, буду продолжать тренировки… Вот, собственно, и все…

Я слушаю Юрия, думаю о нем, и мне хочется сказать всем:

Кто плавит сталь,

кто строит города,

кто растит хлеба,

кто воспитывает детей,

кто создает новый мир,

и в первую очередь тем,

кто только еще входит в жизнь, —

учитесь трудиться у Юрия Гагарина,

берите с него пример,

вечно помните о его подвиге!

Москва — Гжатск — Люберцы — Саратов — Оренбург — Север — Звездный городок — Калуга — Сочи — Москва

Март 1961 г. — ноябрь 1964 г.

Примечания

1

Норма измерения веса при ускорении. Единица ускорения 9,8 м/сек² обознач. латинской буквой «g».

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ГЛАВА ВТОРАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

ГЛАВА ПЯТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

ГЛАВА ШЕСТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

*** Примечания ***