По ту сторону Дома (СИ) [Gaya Nix] (fb2) читать онлайн

========== Интерлюдия ==========

Комментарий к Интерлюдия

Шизофази́я — симптом психических расстройств, выражающийся в речевой разорванности — нарушении структуры речи, при которой, фразы строятся правильно, однако не несут смысловой нагрузки.

Серое здание предстало перед ними на рассвете. Холодное и мрачное даже в нежных утренних лучах. Как пещера дракона.

Молодая девушка с длинными светлыми волосами и девочка лет десяти остановились. Холод пробирал их до костей, и девушка морщилась, чувствуя, как он проползает под легкую блузку, заставляя сжиматься соски. В таком виде нельзя заходить внутрь, но выбора нет.

— Подожди здесь.

Девочка кивнула и через секунду вздрогнула от резкого хлопка тяжелой двери. Она вертела головой по сторонам, нарочно стараясь не замечать Дома. Ей еще ничего не говорили, но она догадывалась, что любоваться этим «увальнем» ей предстоит до самого совершеннолетия. Иными словами, несказанно долго. Девочка дернула плечами, жалея, что теплый свитер лежит сейчас на самом дне чемодана.

Дом напоминал ей родительское жилище — его тоже никогда не любило солнце. И он так же выделялся на фоне благополучных кирпичных собратьев. От нахлынувших воспоминаний стало грустно. Он подошла к самой ограде и прижалась лбом к металлическому пруту. Острому и колючему, идеально дополняющему это место. За оградой начиналась обычная жизнь: на остановку спешили прохожие, автомобилисты заводили машины, хозяева переворачивали таблички на дверях магазинов. Девочке до ужаса хотелось туда, к ним — сидеть на приветливых скамейках и разглядывать бодро сменяющиеся рекламные постеры-растяжки. Но о том, чтобы даже переступить импровизированный порог не могло быть и речи — в старом месте из нее надежно выбили тягу к побегам. Не жестоким обращением, нет, но полным безразличием. Ее даже не искали, только злорадно посмеивались, когда она возвращалась, голодная и простуженная. Впрочем, в том месте были и зачатки социальной справедливости — аналогично относились ко всем воспитанникам.

— Почему ты бросила чемодан? — светловолосая девушка как могла быстро выскочила из здания, подхватила чемодан и покатила его по неровной дорожке. Зря она так волновалась — во дворе не было ни души, но ей нужно было хоть что-то сделать, чтобы сбросить с себя гнетущее оцепенение. Девочка не оборачивалась, пока объемистая ноша не остановилась чуть ли не на ее пятках.

— И где ты успела потерять резинку? — голос девушки прозвучал на тон выше, чем обычно. Девочка коротко глянула на одну из своих косичек, которая начала расплетаться, и устало прикрыла глаза. Слишком много вопросов, на которые она не знала ответов. Хорошо, что ответов от нее никто и не ждал. Девушка достала из кармана кислотно-желтую ленточку, по счастливой случайности оказавшуюся там, и принялась вплетать ее в темные волосы.

— Я заберу тебя, как мне только разрешат. Буду тебя навещать. Здесь хорошие воспитатели. Вон, тебя уже ждут.

На лестнице действительно стояла растрепанная полноватая женщина.

— Веди себя хорошо, — девушка коснулась детских плеч и попыталась перехватить взгляд синих глаз. У нее не получилось.

Девочка кивнула, взялась за ручку чемодана и побрела к лестнице. Для чего только нужно было оттаскивать его от дверей? Девушка провожала ее взглядом со смешанными чувствами.

Это ее сестра, официально ставшая сиротой год назад. На деле их мать давно перестала выполнять родительские обязанности, топя остатки красоты и не сбывшихся надежд в алкоголе. Девушка ушла из дома в пятнадцать, влипнув при этом в нехорошую историю. Сейчас она уже совершеннолетняя, и недавно поступила в медицинский колледж.

Они никогда не были близки — все-таки большая разница в возрасте. Но старшая определенно чувствовала ответственность за младшую. И подспудно надеялась искупить вину перед собственным нерожденным ребенком, навсегда оставшимся эмбрионом в кабинете подпольного хирурга.

Полную опеку ей не предоставили. Случись это, сестрам полагались бы выплаты и обширная социальная поддержка, на которые бюджет захудалого подразделения службы опеки не был рассчитан. Поэтому на врачебной комиссии доктор сделал короткую пометку «шизофазия» и заверил в необходимости спецучреждения. Девушка догадывалась, что дело не в диагнозе, но как надо бороться с бюрократической системой, не знала. Да и не сильно хотела бороться.

Девушка снова поежилась, в последний раз раздумывая, правильно ли она поступает. Внутри Дом понравился ей еще меньше, чем снаружи. В нем даже не было налета той казенной добропорядочности, как бывает в интернате. И если там сестра устраивала такие концерты, то чего ожидать от нее здесь?

Девушка трусливо пожалела, что оставила директору свой настоящий телефон и поспешила к спасительной остановке. Ей нужно было углубиться в семейно-правовой кодекс — где-то должна быть лазейка, чтобы перевести сестру в обычный детдом. Встретившись с сальным взглядом директора, девушка сразу поняла, какие здесь царят порядки. И тайно радовалась, что ей уже никогда не грозит попасть в такое место.

А девочка шла по коридору за пухлой воспитательницей, волоком таща за собой чемодан. Колесо хрустнуло и укатилось куда-то под лестницу, как только она переступила порог. От воспитательницы пахло вчерашними духами и неновой одеждой. Она перекатывалась по коридору, как утка, и девочку не интересовала — та глазела по сторонам. Внутри ей понравилось куда больше, чем снаружи — на стенах не было этих обманчиво-жизнерадостных рисунков, которые набрасываются на тебя, как только переступаешь порог детского учреждения. Вернее были. Погребенные под разной степени приличности дополнениями. Значит, здесь предоставляют воспитанникам свободу. В отличие от ее прежнего обиталища. Либо здешние воспитанники куда брутальнее прежних. Девочку устраивали оба варианта.

Ей предстояло жить в комнате с рыжей девчонкой, которая постоянно смеялась, и еще кем-то, кто все время сидел под кроватью. Еще одна кровать пустовала, и на ней было характерное бурое пятно, о происхождении которого девочка старалась не думать.

Шум в этом месте начинался с самого рассвета и не заканчивался глубокой ночью, становясь только более рассеянным. Воспитатели каждое утро делали обход, но буквально на вторую неделю ее пребывания перестали. Стало ясно, что бал здесь правят старшие. Юноши в агрессивно-черных футболках и девушки с красивым ярким макияжем. Это пленило девочку, демонстрирую, что мир — не только подчинение взрослым, но и бушующая свобода. Наблюдая исподтишка за воспитателями, она поняла, что их не только не обязательно слушаться, но даже бояться не стоит. Здесь у детей была своя культура. Это дарило ей, запуганной и растерянной, пьянящее обещание светлого будущего.

Здесь у всех были клички. Кто и как их раздает, никто не знал, и девочка ходила под безликим определением «эта… с косичками». Две косички она действительно заплетала каждое утро. Увидела их однажды в фильме про волшебное путешествие и влюбилась. Ей, подобно главной героине, хотелось оказаться в волшебном мире, и она наделась таким образом привлечь удачу. Хотя мама и говорила, что с такой прической она больше похожа на Страшилу, чем на Дороти.

Ровесницы редко брали ее в свои игры. Слишком она казались им странной, хоть те и не понимали, почему. Девочка, не имеющая ни физических, ни психических отклонений, резко выделялась на фоне склеенного большинства. Но ее это не сильно печалило. Она любила незаметно устроиться где-то, подглядывая за другими и впитывая в себя ощущения и привычки этого места. Это было действительно интересно. Она уже знала, что старшие делятся на два клана, руководят которыми самые страшные домовцы — сизый Мавр и инфернальный Череп. Она замирала в благоговейном ужасе, когда видела кого-то из них в коридоре, но тайно мечтала, что когда-нибудь и сама будет ловить такое несмелое восхищение.

Прошло не так много времени, а девочка уже считала это место «своим». Стоял сентябрь, последние теплые дни. Старшие и преподаватели еще играли в волейбол. Все высыпали во внутренний двор. Девочка заметила, что туда не выходят по одиночке, только скопом. Она еще не знала, но это было связано с косыми взглядами жителей ближайших расчесок, неодобрительно следящими за воспитанниками. Этим взглядам и безмолвному, но явному осуждению можно было сопротивляться, только сбившись в могучие кучки и активно делая вид, что все прекрасно проводят время.

Она остановилась напротив самых выгодных сидений. Внимание ее привлекла красивая коляска Мавра. Девочка едва не открыла рот, видя огромный радужный зонт, развевающийся над лысоватой головой. Младшим не полагалось задерживаться перед вожаками, и девочка окаменела, когда поняла, что Мавр в упор смотрит на нее. Какое ее ждет наказание? Ей еще ни разу не оставляли красных следов порки, и она с благоговейным ужасом ждала, что же будет дальше. Мавр оценивающе смотрел на нее злыми свиными глазками, а потом сделал жест девушке из своей свиты. Та, взяв что-то из его кармана и, засеменила к девочке. Та застыла, как кролик перед удавом. У девушки были пшеничные волосы, такие густые, что напоминали шиньон. Она быстро сунула что-то в маленькую руку и так же, почти не глядя вперед, поспешила обратно. Девочка опустила взгляд и увидела, что ей дали массивную гайку, через отверстие которой проходил толстый черный шнурок.

Как только процессия Мавра отбыла, вокруг раздался смех и гомон, будто кто-то резко выкрутил ручку тумблера. Оказывается, за ними наблюдала добрая половина Дома.

— Гайка! Гайка! — раздавалось со всех сторон. Девочку мигом окружили младшие и начали тыкать пальцами, хохотать и подталкивать ее со всех сторон. Что их так возбудило, непонятно, но теперь «эта… с косичками» заимела кличку.

Гайка, в отличие от «этой… с косичками», невидимкой не была. И это ее сильно расстраивало. На «эту… с косичками» просто не обращали внимания, а Гайку отчего-то не любили. Очень высокая худая девочка вообще возненавидела. Каждый раз, когда группу младших отправляли дежурить в коридоре, Гайка непременно оказывалась лицом в грязном ведре. А самый здоровый из младших мальчишка регулярно наматывал ее волосы на кулак и с размаху бил о стену. Гайка рыдала, глотая горькую воду и унижение. Рыдала, растирая раздувшийся нос. Рыдала, не понимая, что делать. Если бы сейчас приехала сестра, то Гайка легла бы поперек порога, лишь бы та не уходила без нее. Но сестра, как на зло, не ехала. И Гайке пришлось выкручиваться самой.

В кабинете труда она стащила огромные портняжные ножницы. Такие больше, что подошли бы больше для садовых работ, чем для уроков домоводства. Из-за своей тупизны их лезвия больше рвали, чем стригли. Неровно откромсав одну косу, ту, на которой некогда был кислотный бантик, Гайка замерла перед зеркалом. На нее смотрела какая-то перепуганная химера, половина которой была ей знакома, а половина — нет. Чужая половина с темными огрызками волос выглядела не в пример смелее, и Гайка без колебаний продолжила остригать волосы. Она радовалась — теперь Спортсмену будет не так удобно впечатывать ее в стену.

Во время следующего дежурства Гайка особенно старательно мыла грязный пол первого этажа и даже по доброй воле захватила уличные ступеньки. И очень тщательно полоскала замусоленную тряпку в грязной воде. Когда воду можно было принять за чернила, Гайка пошла на второй этаж.

Габи перегнувшись через подоконник, старательно выглядывала кого-то в открытом окне. Валяющаяся под ее ногами щетка явно намекала, что к уборке она приступать не собирается. Гайка замедлила шаг, ощущая бешеное сердцебиение. Она предвкушала месть. Только бы не скрипнуть… Только бы никто не зашел… Только бы Габи не обернулась раньше времени…

Она планировала окатить Длинную с головы до ног, но та оказалась слишком длинной, а ведро слишком тяжелым. Поэтому грязная вода окатила только ее зад и длинные, как у цапли, ноги. Правда, склизкая тряпка смешно повисла на пояснице, делая Габи похожей на старушку, страдающую от радикулита. И этого оказалось достаточно, чтобы Габи заревела как раненый зверь и испуганно обернулась. Разглядев мелкую Гайку, страх в ее глазах перекинулся в животную ненависть, и она с победоносным криком бросилась на обидчицу. Ведро все еще было в руках Гайки, чем та не преминула воспользоваться. Само ведро, лишенное черной жижи, было легким, но в каждый удар вкладывалось столько гнева, что Габи быстро начала сдавать позиции. Она, продолжая голосить, поскользнулась и оказалась на полу. За гневом в ее голосе стали отчетливо прорываться отчаяние и страх.

Когда воспитательницы Афина и Мямля вбежали в комнату, им предстало зрелище распластанной на полу Габи и возвышающейся над ней Гайкой, в очередной раз замахивающейся для удара. Афине это напомнило миф о Геракле и немейском льве. Она первая пришла в себя и успела перехватить руку Гайки, пока Мямля в ужасе прикрывала рот, полностью оправдывая свое прозвище. Наконец, Мямля пришла в себя и потащила ноющую Габи в Могильник.

Гайку хотели посадить в синюю комнату, но Афина настояла, что в этом нет необходимости.

— Девочка просто переживает адаптационный стресс. Смотрите, даже волосы от нервов себе оборвала. Это явный сигнал нервного перенапряжения. К тому же вы все знаете, на что способны другие воспитанницы, — она многозначительно обвела взглядом воспитательниц, заставляя их опускать глаза. — Ей требуется обычное уединение.

Афина, как и Мямля, неслучайно получила свою кличку — она умела отстаивать справедливость. Перед ее глазами все еще стоял эпичный образ неравной борьбы. К тому же, она и сама недолюбливала наглую Габи.

Гайка вслушивалась в ватную тишину желтой Клетки и улыбалась. Сегодня она победила. Не Габи, конечно, — эта теперь еще больше разозлится. Но свой страх. Впервые дала отпор заведомо более сильному противнику и почти победила в первом бою. Это пьянило и дарило ощущение безбрежной силы. Гайка чувствовала себя непобедимой и упивалась этим. Хорошо, что ближайшие два дня вокруг не было никого, кто мог бы отравить ей триумф.

Мямля открыла дверь Клетки, недобро оценивая внешний вид воспитанницы. Если по прибытии она еще жалела бедную сиротку, то после той ужасной драки полностью в ней разочаровалась. Она не преминула бы высказать все, что накипело у нее за два дня, но тут из комнаты старших раздался оглушительный грохот, и Мямля понеслась наверх. Не в спальню — в учительскую. Гайка ничего не имела против — она же не забыла дорогу, посидев немного в Клетке.

Путь был близким, но Гайка не спешила и шла нарочито медленно. На лестничных перилах она застала легкую грациозную девушку. Ее ярко-бордовый свитер стопроцентно совпадал оттенком с миндалевидными ногтями. Из-под широкополой шляпы Гайка видела только узкий подбородок и красиво очерченные губы, но это не помешало ей узнать девушку. Она опустила взгляд и прижалась к стене, норовя проскользнуть незамеченной. Но Ведьма ее и ждала.

— Подожди, — донеслось из-под шляпы, и окурок полетел через лестничный пролет. Ведьма подняла голову, и Гайка встретилась взглядом с черными глазами. Бездонными черными глазами. Она никогда не видела живых цыган, но этот взгляд сразу отнесла к цыганскому. Если бы Ведьма сейчас приказала ей прыгнуть за окурком, Гайка не мешкала бы ни секунды.

— Подойди, — велела Ведьма, и Гайка шагнула к ней, ощущая запах тяжелых духов от ее дыхания. — Куда ты дела… ту вещь?

Гайка сразу поняла, о чем ее спрашивают, достала гайку из заднего кармана.

— Это нужно носить, — девушка повертела гайку в длинных пальцах и перевязала края шнурка в узелок. — Только так, чтобы никто не видел.

— А что это? — околдованная Гайка почувствовала, как проворные руки накидывают «медальон» ей на шею и оттягивают ворот футболки, пряча его ближе к телу.

— Это знак, — коротко ответила Ведьма. — Предпочтения Мавра.

— Я теперь человек Мавра? — Гайка с ужасом и восторгом одновременно округлила глаза.

— Не смеши меня, — улыбнулась Ведьма, и ее губы стали похожи на тонкий полумесяц. — Просто когда-нибудь Мавр придет… за своим…

Гайка не поняла, за чем именно придет Мавр, но по печальному взгляду Ведьмы поняла, что это не очень хорошо. Ей резко стало зябко, и она дернула плечами. Металл под майкой уколол холодом от резкого движения.

— Но это не так уж страшно, — Ведьма снова повеселела, глядя в круглые глаза перед собой. Отметила про себя, что у Мавра до сих пор хороший вкус. Под почти добрым взглядом Гайка осмелела.

— А у тебя тоже такая есть? — спросила она, разглядывая изящную шею собеседницы.

— Была, — отозвалась Ведьма. — До этого.

По ее тону Гайка поняла, что лучше не задавать больше вопросов и просто любовалась вытянутыми, взрослыми чертами лица, стараясь получше их запомнить. Не каждый день увидишь лицо той, кто нарочно прячет взгляд.

Во время ее отсутствия ничего измениться не успело. А для кого-то изменилось многое. Скромная соседка Гайки стала выползать из-под кровати и подолгу смотреть в окно. У нее были вытянутые к вискам глаза и большие коричневые пятна на лице. Рыжая девочка стала вести себя так, будто они с Гайкой давние подруги — таскала ей откуда-то ванильное печенье и показывала лазейку в зарослях за собачьими будками. Учила скакать через прыгалки и правильно выкладывать мозаику. Гайке нравилась Рыжая. Правда, не все ее игры были такими уж безобидными.

У Рыжей была дурацкая привычка с криком носиться по коридору, расталкивая всех проходящих, как кегли. Чаще всего падал под ее напором худой невзрачный мальчишка с длинными неухоженными волосами. Гайке было жаль его, пока тот однажды не погнался за обидчицей. Рыжая проворно настигла Гайку, разворачивая ее и прячась за ее спиной, используя как живой щит. Тогда Гайка испугалась до головокружения — перед ней ожил настоящий зомби. Бледный, как потолочная побелка. Худой, как смерть. С невидящими глазами. Тянущий к ней иррационально длинные руки и упорно надвигающийся на нее. Если бы не цепкая хватка Рыжей, то Гайка с воплями бежала бы до самых пропускных ворот, а может и дальше. Потом нечто подобное она увидит в фильмах про ходячих мертвецов и ничуть не испугается, потому что ни одному актеру или гримеру не под силу изобразить то, что предстало перед ней в десять лет.

Слепой будто почуял чужой ужас, развернулся и ушел. А Гайка долго не могла прийти в себя.

— Зачем ты его достаешь? — недовольно покосилась она на повеселевшую Рыжую.

Та глянула на нее снисходительно-мечтательно и махнула рукой:

— Тебе не понять…

То, что Гайке было не понять и зачем злить кого-то, а потом прятаться за чужой спиной, Рыжую не волновало.

Габи продолжала цепляться к Гайке, зло, но с опаской. Гайка ее больше не боялась — яростно бросалась в бой, не задумываясь о целостности своей шкурки. Она вдруг поняла, что синяки проходят, о них забываешь, а вот унижение будешь помнить всю жизнь. Компания Габи не отставала, но Рыжая оказалась тем еще метеором в стычке, а Муха так проникновенно визжала, что нападки Габи постепенно сошли на нет.

Со Спортсменом все было не так просто. Он был куда сильнее и злее любой девчонки, и сопротивление Гайки было для него что слону дробина. За волосы ее действительно больше не ухватить, но на том пыточный арсенал Спортсмена не исчерпывался.

— Что, крысы голодные тебе косицы поотгрызали? — ласково приговаривал он, наступая на нее и заставляя вжиматься в стену. — Не бойся — они скоро тебя целиком сожрут. Я как раз поймал парочку, жди, ночью глаза высосут!

Крыс Гайка действительно боялась, но изо всех сил пыталась не показывать вида. Она уже знала, что отвечать Спортсмену нельзя — это его только раззадорит. Можно только ловить момент, чтобы выскользнуть и бежать со всех ног. И не показывать страха, иначе в жизни не выпустит.

Она еще долго будет с ужасом видеть во сне, как крысы высасывают ей глаза. И Спортсмена, запускающего их в ее кровать. Но и тут Гайке повезло — очень скоро в Дом приехал безрукий мальчик, на которого здоровяк и переключился. Гайка выдохнула, хоть ей и было очень жаль новенького.

***

Когда маленькая Ведьма шла куда-то с мамой, каждый раз слышала: «Какая красивая девочка!» Ведьма еще не понимала, что это хорошо, просто знала, что она красивая.

Оказавшись в Доме, она мигом очаровала всех воспитательниц. Те называли ее маленькой Эсмеральдой и не ругали за то, за что других отправляли в Клетку. Девочки злились и завидовали, пока Ведьма не начала руководить их проказами и вылазками на запрещенные территории. Под чутким руководством их редко ловили, а если и ловили, то почти не наказывали.

Мавр, вскоре после нее попавший в Дом, был груб и угрюм. Сущим наказанием для воспитателей. Главным образом из-за того, что был «умным инвалидом», умеющим задавать неудобные вопросы и задевать болевые точки. «Психопат», — зло цедили ему вслед, но так, чтобы он не расслышал.

— Почему пододеяльники сняты с подушек? — зло вопрошал Щепка, сдвигая брови над круглыми очками.

— Мы ловили на крыс, — отвечал Мавр. — Здесь полно их шастает — неужели в бюджет не заложены средства на уничтожение паразитов?

И Щепка становился еще более злым, потому что знал, куда директор отправляет средства из финансирования. И мог только гадать, знает ли Мавр или случайно попал в яблочко.

Однажды новенькая посмеялась над его ярко-красными бусами, назвав «девчонкой». Ее преследовали с первого по третий этаж, а нагнав, тщательно проехались коляской по рукам, чудом не переломав кости. Ведьма не дружила с бедолагой Анной, но все равно подбила других девчонок на месть. Потому что считала, что своих нужно защищать всегда.

Утром они, тщательно спрятавшись в кустах, закидали неповоротливую коляску воздушными шариками, наполненными смесью воды с уксусом. Мавр разглядел в зарослях только иссиня-черные волосы, и с тех пор не мог перестать о них думать.

Ведьма стала для него воплощением хаоса, буйного и непокорного, который так и манил к себе, лишая воли и разума.

Через несколько лет Ведьма стала первой, кто официально получил статус его девушки. И, конечно, не последней. Анна, пострадавшая, от его колес стала второй.

Мавр, как паук, ткал свою паутину, заманивая в нее и мелких комаров, и насекомых поценнее. Так было до того, как пришел Череп. Он был хитрее. И почти физически ощущал липкую паутину, опутывающую это место. И ловко маневрировал, пролезая в открывающиеся проходы, до последнего не тревожа «паука». Мавр заметил угрозу, только когда стало слишком поздно — их с Черепом численные силы были равны.

Ведьма с интересом наблюдала за ловкой игрой Черепа, но Мавра в нее не посвящала. Ей не слишком льстило быть не единственной девушкой вожака, поэтому она не сильно за него радела. А Мавр был непростительно долго ослеплен ощущением собственного величия.

Ведьма, сама того не желая, подошла к Черепу слишком близко. Настолько, что ее перестала заботить собственная безопасность. Был только очень сильный вихрь, ураган, в который ее затягивало, как она сама обычно затягивала других. И которому она не хотела сопротивляться. Пока не оказалось слишком поздно, а она не подошла слишком близко. И теперь опасность только добавляла острых ощущений.

***

— У них на стенах живут разные звери! — восторженно рассказывала Рыжая. — Жираф, сова, крокодил, какой-то непонятный чертик…

Гайке было любопытно посмотреть на комнату мальчишек, но не настолько, чтобы просить Рыжую взять ее с собой. А сама Рыжая не предлагала.

— Я тоже там нарисовала. Чайку.

— Не боишься, что тебя поймают?

— Нет, — отрезала Рыжая и нахмурилась. — А если и «поймают», я знаю, кто будет в этом виноват!

Рыжая бросила на нее многозначительный взгляд. Гайка подумала, что для человека, озабоченного конспирацией, она слишком часто туда шныряет, но говорить ничего не стала —

вспышки Рыжей последнее время и без того участились. К тому же у нее тоже были свои тайны.

Ведьма учила ее плести из бисера и показывала, как правильно рисовать стрелки. Самой косметики ей не давала, но для Гайки и просто наблюдать за волшебным преображением было за счастье.

— Жалко, что Кристина так не умеет, — протянула Гайка, наблюдая, как глаза Ведьмы из миндалевидных превращаются в «лисьи».

— Кристина?

— Моя сестра.

Ведьма странно стрельнула в нее черными глазами, но ничего не сказала. Она-то Кристину не видела — та приезжала всего два раза на полчаса. Гайка решила, что в следующий раз обязательно их познакомит — Кристине очень пойдут «лисьи» глаза.

— А почему ты не учишь других девочек? — Гайка с трудом нанизала на нитку особо мелкую бисеринку.

— Потому что они другие, — Ведьма оторвалась от карманного зеркальца и рассеянно посмотрела на часы. — Мне пора.

Она быстро встала, и с ее коленок посыпались пластмассовые тюбики и переливающиеся бусинки. Ведьма не просила, но Гайка все равно аккуратно собрала их и поставила на полку. Уходя, прикрыла дверь и спрятала ключ в условленном месте. Ведьма не любила, когда в ее отсутствие в комнате кто-то был.

***

Она сидела на скамейке, кутаясь в полы длинного пальто. Шляпу оставила там, в Доме. Такие головные уборы привлекают внимание везде, и в Наружности оно ей совсем не нужно. Было не холодно, но легкий весенний ветерок уже давно трепал ее волосы, медленно лишая тепла.

Тот, кого она ждала, пришел еще раньше. Он сидел через две скамейки, держа перед лицом журнал и даже переворачивая время от времени страницы. Ставки были слишком высоки, чтобы лишний раз рисковать.

В конце концов, Череп свернул журнал и встал. Солнце высветило его потертую коричневую куртку. Такую же, как носили половина подростков в городе. Он засунул журнал подмышку и размеренным шагом двинулся прочь. Ведьма выждала пару секунд и двинулась следом. Будто просто прогуливаясь, любуясь весенним пейзажем.

В сарае раньше хранилось оборудование для плавания — лодки, весла, спасательные круги. Но лодочная станция давно закрылась. Кому вообще взбрело в голову открывать лодочную станцию на этой луже? К тому же до лужи от сарая было добрых сто пятьдесят метров по пересеченной местности.

Новым в этом сарае выглядел только замок, но вряд ли кто-то соберется его рассматривать за разросшимися кустами. До двери осталось всего пара шагов, когда Череп остановился. Ведьма ускорила шаг, чтобы быстрее поравняться с ним. Опасно, но чем ближе они подходили, тем сильнее у нее в голове стучали отличные от страха желания.

Она схватилась за его локоть, и пальцы тут же накрыла крепкая ладонь. Череп не оборачивался, но Ведьма буквально чувствовала, что у него перехватило дыхание. Как и у нее самой. К двери они приблизились вместе. Череп быстро открыл замок, и они шагнули внутрь, не оборачиваясь. Даже если их кто-то видит, то какая теперь разница?

Их поглотила темная пустота, прорезаемая только серым светом из щелей. Будто звезды в ночном небе. Ведьма в детстве боялась темноты, но сейчас только ее и желала. Только в темноте она могла, наконец, расслабиться и полностью отдаться страсти и разгоряченному телу. Опасность, страх, любовь, желание — все стократно усиливается, когда ничего не видишь, только чувствуешь шеей тяжелое дыхание, ловишь губами жадные поцелуи, и прижимаешься, еще крепче прижимаешься к нему.

На дощатом полу есть матрац, но и его отсутствие сейчас никого бы не смутило. В воздухе слышится свежий запах лаванды — Череп принес сюда сухой пучок, когда Ведьма пожаловалась на головную боль от духоты. Где-то здесь лежат и их нехитрые подарки друг другу, которые они сегодня снова перещупают. Но это потом, а сейчас их интересуют только они сами.

Ведьма первая не сдержала стон, млея под тяжестью над ней. Голова кружилась от запаха лаванды и мужского пота. Внутри все жгло от удовольствия, особенно там, внизу, где они сейчас стали одним целым. Каждое движение отдавалось животной волной в теле, превращая ее саму немного в не-Ведьму, в кого-то любящего подчиняться, любящего чужую силу, просто любящую все вокруг.

Череп с каждым разом все глубже погружался в нежнейшую мягкость, и сожалел только и том, что не может видеть Ведьминого лица. Ни разу его не видел во время этого, и готов был отдать многое, лишь бы увидеть хоть раз. Желание не утихало, только накатывало с каждой секундой. Ее влажные стоны в ответ на каждое прикосновение, сладкие выдохи, нежные руки, сжимающие его тело… Все это было слишком прекрасно. Настолько, что остановиться было невозможно, даже когда Ведьма начала молить об этом. О, он сделает для нее что угодно, кроме этого.

Все дикое и необузданное рвалось из него наружу, и даже если бы Череп захотел, он не смог бы это сдержать. А он не хотел. Он кончил оглушительно, резко и шумно. На краю сознания мелькнула мысль, что Ведьма может и забеременеть, но сейчас его это не пугало, только притягивало ближе к ее разомлевшему телу.

Ведьма последний раз стиснула широкую спину, громко простонала его имя и затихла. Все печали и горести остались где-то очень далеко, за пределами заброшенного сарая. За пределами этого мира.

— Это тебе, — ей в ладонь легло что-то легкое и металлическое. Цепочка. С крупной подвеской. Ведьма ощупывала его пальцами, но не смогла определить, что изображает эта подвеска. Она непременно разглядит ее. Потом. При свете дня.

— А это — тебе, — она протянул темноте новую фенечку, сплетенную этим утром. Темнота приняла ее подношение.

Медальон Ведьма не оставила в сарае, а забрала с собой. Оставшийся вечер он оттягивал ей карман своей опасной тайной. Только когда все в комнате уснули, свернувшись под одеялом, она решилась взглянуть на подарок. Боялась, что это будет черепок. Но у нее на ладони была металлическая звезда в серебристом ободке. В середине звезды был выпуклый круг, который можно было открыть и положить что-то внутрь. Ведьма прижала медальон к груди, давя подступающие к глазам слезы. Это украшение было красивее самого дорогого ювелирного изделия. И уж точно красивее той тяжелой гайки.

***

— Как… как тебе здесь? — Кристина попыталась скрыть удивление за дежурной улыбкой. Она в третий раз навещала сестру, и уже почти привыкла к недружелюбной атмосфере Дома. А вот к Гайке привыкнуть не могла. Перед ней в мягком кресле сидела какая-то другая девочка, не ее сестра. Вытянутая и диковатая. Натуральный Маугли, и это было ужасно. Та и раньше не была образцом кротости, но сейчас под ее острым взглядом Кристине хотелось сжаться, и она еще ровнее выпрямила спину, складывая руки на коленях. Как прилежная первоклассница перед… Перед кем? Перед строгой учительницей? Или заправским хулиганом?

— Нормально, — ответил Гайка.

Видя перед собой зажатую Кристину, она даже не вспомнила о своем желании познакомить ее с Ведьмой. Да и Ведьме было не до новых знакомств — ей разобраться бы со старыми.

— Дело будут пересматривать через полгода, — Кристина теребила в руках край юбки и ничего не могла с собой поделать. Сейчас она чувствовала, что могла бы и больше поучаствовать в судьбе сестры. — Я к тому времени заработаю денег. Все будет хорошо.

Гайка кивнула, толком и не слушая. Думая о визите Кристины, она каждый раз проговаривала в голове, о чем ей нужно рассказать. И каждый раз не могла выдавить из себя ни слова при встрече.

— Тебя тут не обижают? — в который раз поинтересовалась Кристина.

— Нет, — что еще было ответить тому, кто готов принять только один ответ?

— Через месяц вас повезут на море, — Кристина чувствовала себя обязанной подбодрить Гайку.

Гайка этого не поняла, и бодрости не проявила.

Покидая Дом, Кристина очень сомневалась в важности своих визитов — слишком уж сестра была на своей волне. Она никогда не была общительной, но теперь будто окончательно залезла в скорлупу. И зачем приходить, если тебя не ждут и тебе не рады? Даже большой пакет со сладостями та принимала без интереса. И внутрь не заглянула. Кристина чувствовала себя плохой сестрой, и злилась за это на Гайку.

А Гайка через секунду забыла о визите Кристины. Ее гораздо больше волновала Ведьма. Та стала отстраненной и раздражительной, чего за ней в жизни не водилось. Она больше не носила красивые платья и обтягивающие водолазки, а куталась в безразмерные свитера. А недавно Гайка заметила, что ее живот стал свисать над поясом джинсов — очень необычно для стройной Ведьмы.

***

Череп был готов отдать за лицо Ведьмы во время этого практически все. И однажды его мечта сбылась. Правда, это оказалось сродни последнему ужину для приговоренного к смерти.

— Что. Это. Значит? — вопрошал Мавр, с каждым словом поворачивая колясочные колеса.

«Удивительная честь», — думала Ведьма. — «Ты ведь уже давно не ездил сам».

С первого взгляда, увидев на его коленях блестящую звездочку, она все поняла. Не поняла только, какая гадина ее утащила.

— Я. Задал. Вопрос, — Мавр не сводил с нее ледяных точек. — Изволь ответить.

«Ты и сак все понял, сизый ублюдок. Правильно понял», — от того, чтобы произнести это вслух, ее остановил только страх. Не за себя. За Черепа. Теперь каждое ее слово станет лишним ударом по нему. Поэтому она обреченно молчала.

Мавр коротко кивнул Гортензии, и та с готовностью двинулась на Ведьму, в нетерпении сжимая в кулаке обрывок скакалки. Остальные наложницы тоже непроизвольно двинулись вперед, чтобы впитать мельчайшую деталь позора той, кто посмела взлететь выше них. Сильнее всех жаждала этого Анна, девушка с пшеничными волосами. Ей большого труда стоило выкрасть тот маленький медальон, и сейчас она особенно остро чувствовала свой триумф. Теперь-то Мавр оценит ее преданность.

У каждой из них было наготове лезвие. Они ждали только сигнала вожака. И он не преминул его подать — Мавр не прощал оскорбления своей чести.

Ведьма закусила губу и поклялась себе не издать звука. Только инстинктивно прикрывала руками живот.

Последнюю клятву она сдержала.

Когда все закончилось, девушек накрыла волна благоговейного ужаса. Теперь каждая из них носит с собой страшную тайну. Теперь они все повязаны виной. Кто-то начал плакать навзрыд. Кто-то смеяться. И никто еще не знал, что хранить удручающее чувство им осталось совсем не долго.

***

Сначала Гайка подумала, что это воспитательнице Мимозе не спится. Но их будила не Мимоза, а Анна. Девушка, вручавшая Гайке ее крестильную принадлежность. Она, не глядя ни на кого из них, велела идти за ней.

— Что за дела? — Рыжая возмущенно уперла руки в боки. — Мы, вообще-то, спим.

Гайка думала, что сейчас Муха оглушительно закричит и перебудит весь Дом, но та только закусила край одеяла и неспешно двинулась на выход. Гайка последовала за ней.

Из других комнат тоже выводили девочек. Те ежились от холода. Кто-то хныкал. Кто-то радовался неожиданному приключению. А Гайку сжало предчувствие надвигающейся беды.

— Никогда ничего не объяснят, лохудры, — Рыжая нагнала Гайку, почти врезавшись в нее.

Но та не почувствовала — она изо всех сил вертела головой, ища взглядом широкополую шляпу. И не нашла. Ей стало страшно.

Их загоняли в пустой класс и на детские попытки выяснить, что же происходит, не реагировали.

— Где Ведьма? — Гайка дернула Анну за рукав, с надеждой всматриваясь в ее кукольное лицо.

Анна так испугалась вопроса, что Гайку залило ледяной волной. Она не догадалась. Не почувствовала. Не прочитала по лицу. Просто узнала.

Ведьму она больше не увидит. Никогда.

От невозможности этого факта хотелось выть, кричать и раздирать кожу. Но она смогла только забиться в уголок, обнимая ледяные колени. В голове что-то стучало, и на глазах выступили слезы. У Гайки зазвенело в ушах, и она не слышала, как гомонили другие девочки, взбодренные неожиданной свободой. Можно ведь не спать всю ночь! Все уже предвкушали, как завтра будут рассказывать об этом мальчишкам, пропустившим такое веселье.

Это была их первая Самая Длинная Ночь.

Утром напряжение витало в воздухе. Перевозбужденные, шальные девочки уже не знали, чем себя занять. Они визжали и прыгали по партам. Габи запустила мусорным ведром в окно, разнеся его вдребезги. Муха пыталась использовать одеяло как планер и воспарить над классом. Суккуб лазала по шкафам, нещадно скидывая на пол цветы. Рыжая осколком горшка метко попала в люстру. Они бесились, но на самом деле уже утомились от затянувшегося праздника непослушания.

Только Гайка так и просидела всю ночь в уголке, не сказав не слова. Она будто наблюдала за происходящим, находясь в аквариуме.

Когда открылась дверь, все они единым фронтом высыпали в коридор, едва не снеся ее с петель. А Гайку наоборот сковало. Она так бы и продолжила сидеть в классе, но какая-то сила потянула ее наружу. Там носились учителя, воспитатели и даже повара. Ее нещадно задевали и толкали, но что она не обращала внимания. Ей стало по-животному страшно. Главным желанием было добежать до своей спальни и забиться под кровать. Она даже дернулась в нужную сторону, но холодная гайка уколола под дых. Это придало смелости, и она, ведомая той же силой, что подняла ее из класса, двинулась на Перекресток. Там нещадно гомонили, и взрослые отчаянно пытались отогнать детей. Но Гайка все равно увидела, что некогда узорчатые стены скрылись под плотным слоем красного. У нее отяжелели ноги. Она позволила Гортензии увести себя вместе с другими девочками.

Гайку тошнило. Она перегнулась через узкий подоконник и в последний момент сдержала рвотный позыв. Холод на солнечном сплетении не дал ей отключиться. Она со злостью сдернула «подвеску» с шеи. Металл покрылся чем-то темным и почему-то резко пах. Заботливо завязанный узелок на кончиках шнурков остро напомнил о той, кто его завязал.

«Когда-нибудь Мавр придет… за своим…»

Мавр уже никогда не придет. От этой простой мысли стало очень смешно. В порыве хохота Гайка замахнулась и едва не вывихнула плечо, вышвыривая гайку в окно. Она блеснула в полете и скрылась где-то в кустах за собачьей будкой. Не переставая смеяться, Гайка осела на пол. Она коснулась лица — оно было мокрым. Когда она начала плакать? И почему это не мешает ей смеяться?

Афина волоком потащила ее в и без того переполненный Могильник. Он стал Могильником как раз тогда, потому что растерянные педагоги не знали, куда еще складывать тела. Афина пока тоже не знала об этом и тащила Гайку за успокоительным или чем-то таким. Гайка не сопротивлялась.

Она думала, что больше никогда не увидит Ведьму. Она увидела. И с трудом узнала.

========== Интермедия. Часть 1. Беспамятная. ==========

Гайка сидела в комнате в гордом одиночестве. С ногами расположилась на кровати и рассматривала карты с непонятными изображениями. «ТАРО» — загадочно гласила надпись. Визита она не ожидала, поэтому ввалившиеся в комнату Овца, Янус и несколько Ящиков застали ее врасплох. Гайка порывистым движением метнула колоду под подушку, и принялась возить грязными кедами по покрывалу. Может, все разозлятся на порчу казенного имущества и не заметят контрафакта?

Но дивизия не заметила не только карт, но и саму Гайку. Ящики непряженно занялись втискиванием внутрь больничной каталки. Каталка нещадно царапала дверной проем, а Янус ругался:

— Я же велел брать коляску! Теперь вы тревожите девочку!

Ящики что-то промямлили и чудом затолкали каталку в спальню. На ней лежала девочка по виду чуть младше Гайки. У нее были густые волосы, соломой торчащие в разные стороны и нехороший взгляд, которым та цепко ощупывала окружающее пространство.

Ящики грубо подхватили девочку с двух сторон и остановились, вопросительно глядя на Овцу. Овца замешкалась, не понимая, чего те от нее ждут.

— Там свободно, — Гайке пришлось прийти им на помощь и указать на незанятую кровать.

Янус потрогал лоб обретшей пристанище девочке, что-то тихо сказал и вышел. За ним затрусили и остальные. Девочка не проронила ни слова и не сдвинулась с места, глядя куда-то себе в ноги.

— Ты новенькая? — спросила ее Гайка.

— Я — нет, — отозвалась девочка, переводя взгляд на стену, но не на Гайку.

Будь Гайка помладше, она бы непременно растерялась и приняла новую соседку за хамку, но после четырех лет жизни в Доме ее было сложно смутить такими выкрутасами.

— Я была тут раньше тебя, — продолжила девочка говорить со стеной. — Кстати, лежала там, где сейчас ты.

— А я раньше дома жила. С мамой, — пожала плечами Гайка, давая понять, что уступать кровать не намерена.

— И за что же мама тебя сюда отправила? — зло поинтересовалась девочка.

— За хорошее поведение, — Гайка посчитала не нужным посвящать новую соседку в свою биографию.

— А меня за «ухудшение течения болезни», — та неожиданно рассмеялась неприятным лающим смехом. — Раньше только ноги не двигались, а теперь еще и руки отказали.

Гайке стало жаль ее, но она научилась тщательно скрывать сочувствие — домовцам оносовсем не нужно.

— О, Кошатница, какими судьбами? — в комнату влетел рыжий метеор и с разбегу запрыгнул на свою кровать.

— По тебе скучала! — зло огрызнулась не-новенькая. За Рыжей, в отличие от Гайки, она следила с остервенением.

— Не взаимно, — хмыкнула Рыжая, роясь в прикроватной тумбочке. — Ты же сама считала дни, чтобы отсюда уехать. Говорила, что лучше жить в подвале с тараканами…

Кошатница повернула голову к стене и Гайка заметила, как та закусила губу.

— Хватит, Рыжая, — попросила Гайка, и в ее голосе Рыжая уловила стальные нотки.

Рыжая подумала, что та стала говорить таким тоном слишком часто. Бросила на нее неодобрительный взгляд, которым сообщала: «Погоди, ты ее еще узнаешь!». Неодобрительный взгляд в исполнении Рыжей Гайку просто преследовал. Но не расстраивал — Гайка и сама начала утомляться от взрывного характера подруги.

Нащупав под подушкой колоду карт, она ушла искать того, кто разбирается в Таро.

— За тобой скоро приедет брат! — Стёкла зажала карту между двумя пальцами, будто сигарету.

— Как ты поняла? — недоверчиво поинтересовалась Гайка.

— Очень просто! На карте написано «Дурак» — значит, мужчина. Идет с сумкой, значит, сюда. Вытянула ты, значит — за тобой, — Стёкла с радостью раскрыла ход своих мыслей.

— А почему именно брат?

— А кто же еще? — Стёкла глянула на Гайку будто начала сомневаться в ее умственных способностях.

— Но у меня нет братьев.

— Ты просто о них не знаешь.

— А если не знаю, то на кой черт им за мной приходить?

«Если за мной даже сестра не приходит», — уже про себя добавила Гайка.

Стёкла не нашлась, что ответить, поэтому фыркнула про приземленных обывателей и ушла, прихрамывая на гнутых каблуках.

К Гайке скользнула белобрысая тень, притаившаяся в углу и внимательно наблюдавшая за «гаданием».

— Тебе-то зачем это надо? — Спице явно тяжело давались простые слова. — С тобой и так все ясно.

— Что со мной ясно? — не поняла Гайка

— Что-что! Вырастишь и замуж выйдешь. Тебе-то хорошо… — Спица натяжно всхлипнула и побежала прочь. Гайка сперва хотела ее догнать, но быстро поняла, что та переживает что-то свое, и в участии Гайки не нуждается.

В Доме быстро учишься уважать чужих демонов.

Муха также не была рада возвращению новой старой соседки, даже здороваться с ней не стала. Обе девушки — и Рыжая, и Муха — так уверенно ее игнорировали, что Гайке стало за них стыдно. Но и сама предлагать помощь она не спешила — Кошатница выглядела как человек, который скорее съест клок собственных волос, чем примет чужую подачку.

— Моя кровать сильно скрипит. После тебя, наверное. Можешь доламывать ее, если хочешь, — к вечеру Гайка не выдержала и обратилась к Кошатнице. С наступлением сумерек ей стало не по себе занимать место обездвиженной девушки. Та бросила на нее насмешливый, но не злой взгляд:

— Не знаю, что ты на ней делала. Но догадываюсь. Раньше все было нормально. К тому же ты в курсе, что там сквозит. Так что не считай меня дурой и мучайся на этой кровати сама.

На ее спальном месте не сквозило, и Гайка оценила изящность отказа. А Кошатница отметила, что ни от Рыжей, ни от Мухи такого щедрого предложения никогда не последовало бы.

В коридоре уже выключили свет, когда в комнату проскользнули две серые тени. Лохматые, сытые коты прямой наводкой направились к Кошатнице.

— Что, бездельники, и тут меня нашли? — проворчала Кошатница, но в голосе ее явственно прозвучало приятие. Она ласково потерлась щекой о мохнатый бок.

Один кот сел ей на живот и стал лениво вылизывать шерсть, а второй подошел к Гайкиной кровати. Он обвил пушистым хвостом все четыре лапы и выжидательно уставился на нее желто-зелеными глазами.

Гайка кошек любила — они ловили крыс, которых Гайка боялась. Она осторожно протянула руку меховому созданию. Создание руку тщательно обнюхало и позволило себя погладить по жесткой шерстке, едва различимо заурчав. За ними в это время внимательно следили две пары глаз — кошачьи и человеческие.

***

Кошатница глубоко вздохнула и колода карт на ее животе съехала влево. Гайке было неудобно вытягивать изображение — того и гляди остальные карты соскользнут на пол, а придерживать их Кошатница не велела. Сказала, что так нарушатся какие-то флюиды.

— Что там? — прошелестела она.

— «Надежда», — Гайка перевернула изображение обнаженной девушки, поливающей что-то из двух кувшинов сразу.

— Перевернутая, — отметила Кошатница. — Значит, ты свою надежду потеряла.

Гайка ничего не сказала, но по ее лицу Кошатница и так поняла, что угадала. Это придало ей уверенности. Она, признаться, уже растеряла гадальные навыки — последний раз брала карты в руки еще когда могла что-то брать.

— Теперь тяни сразу две, — велела она.

Гайка снова вытянула карты и глянула на изображения. Кошатница уловила мгновенную перемену в ее настроении. Без сомнений увидела что-то страшное.

— Показывай, — почти приказала Кошатница, переживая, что же там.

Гайка неуверенно выложила перед ней обе карты — одну с изображением Смерти с косой, другую — с Дьяволом. И уже решила, что ее ждет скорая смерть с последующим попаданием в ад.

— «Свершение» и «Судьба», — Кошатница прикрыла глаза, сосредотачиваясь на ощущениях. — Твое самое первое желание скоро исполнится. Это круто перевернет твою Судьбу. И не столько твою. К сожалению.

Гайка задумалась, пытаясь понять, действительно ли Кошатница это видит или просто пытается ее успокоить. Но излишнего гуманизма за девушкой не наблюдалось, так что Гайка немного взбодрилась.

— А там… — Кошатница сделала многозначительную паузу. — У тебя и будет свой «Дурак».

Гайка два раза хлопнула глазами и залилась хохотом.

— Ты откуда знаешь? — отсмеявшись, спросила она. Гайка готова была поклясться, что ни Рыжей, ни Мухи при гадании Стёклы не было.

Кошатница скосила взгляд на толстого кота, дремавшего у нее на плече. Тот, будто почувствовав это, проснулся, внимательно глянул на хозяйку и сладко выгнулся. Лениво потерся о руку Гайки и, не дав толком себя погладить, выскользнул из спальни.

— Моим первым желанием была кукла «Барби», — Гайка откинулась на спинку стула. — Думаешь, кукла может изменить чью-то судьбу?

— Все может быть, — пожала плечами Кошатница, прикрывая глаза, — ее утомил сеанс. Насмешливый тон в иной раз мог бы и обидеть ее, но Кошатница понимала — эта девочка просто еще не прыгнула. И относилась к ней как к несмышленышу. Единственному несмышленышу, которого она способна была терпеть.

Гайка накрыла Кошатницу одеялом и пошла в библиотеку — где-нибудь между полками должна быть запрятана книга о древнем гадании.

***

С ней такое уже бывало. Гул в ушах и ощущение, что кто-то ползет по спине. Поначалу Гайка принимала это за крыс и люто пугалась, но постепенно привыкла. Она перестала ворочаться и мычать что-то нераздельное, и быстро засыпала обратно. И это были уже странные, незнакомые сон, отличные от большинства ее полубредовых видений про огурцы и мышеловки.

Она просто понимала, что стоит возле двери, потому что видела комнату с той позиции. Она не чувствовала ни холода, ни шершавого пола, хотя должна была стоять босиком. Движения становились непривычно легкими, и Гайка невесомо выскальзывала в коридор. Там, несмотря на кромешную темноту, она могла видеть все — будто подсвеченные надписи и рисунки на стенах, приоткрытые двери комнат и струящиеся вокруг нее точки. Будто длинные светлячки. Гайка подошла к двери на лестницу и с удивлением поняла, что та не заперта. Она никогда не бывала на третьем этаже под покровом ночи, и не смогла пройти мимо.

На воспитательском этаже не было ничего интересного. За дверью Овцы работал телевизор, монотонно бубня юмористическое шоу. Ящер с Шерифом раскатисто хохотали, распивая какую-то бурду. Гомер громко храпел, приняв двойную дозу снотворного.

Вдруг за стеклянными дверями Гайка увидела фигуру Раскольникова. На самом деле это был Ральф, но с таким безумным выражением лица, что Гайка удивилась отсутствию топора в его руках. Ральф тоже увидел ее, но ничего не сказал — во сне воспитанникам дозволено делать все, что они считают нужным.

Он прошагал мимо, едва не задев Гайку, и только бросив в ее сторону безразличный взгляд. Несмотря на массивность его фигуры, до Гайки не донеслось даже шороха его шагов.

Гайка пошла дальше, мимо непримечательных комнат Душеньки и Петуньи. Дошла до окна и высунулась наружу, прямо сквозь стекло.

— На улицу нельзя. Не знаешь, что ли? — раздалось прямо у нее в голове сквозь жуткий гул.

Гайка не знала, но нырнула обратно внутрь. Что-то ударило ее в солнечное сплетение, и она оказалась на кровати, придавленная одним из толстых котов Кошатницы. Тот сверкнул на нее глазами, коротко мяукнул и принялся теребить когтями ее пижаму. Гайка согнала наглеца и повернулась на бок. К утру свой сон она еще помнила, но значения ему не придавала.

***

В Доме стоял переполох: по коридору тревожно цокали каблуками воспитательницы, сами явно не зная, зачем. Прошел слух, что кто-то изнасиловал Габи, и они, стараясь скрыть этот факт, только активнее разносили информацию своими встревоженными переглядываниями.

— Говорю вам, ее Акула к себе вызывал вчера!

— Нет, это Гомер пилюль своих обожрался и лунатил.

— Янус ее в Клетку затащил.

Гайка краем уха слушала сплетни. Ее, как и остальных, не сильно удивил факт, что развязная Габи стала жертвой нападения. И она, в отличие от остальных, не верила в насильственный характер случившегося. Но девушки обменивались не фактами, а своими страхами и желаниями, поэтому Гайка не стремилась никого разубеждать. Как и оправдывать кого-то.

Она и сама примерно год назад могла оказаться на месте Габи. Но когда тот Ящик схватил ее за волосы, зажимая липкой ладонью рот, она стиснула зубы так сильно, что ощутила во рту соленый вкус крови. А потом закричала так громко, что в ближайшей расческе начали загораться окна.

Надо отдать Длинной должное, она тогда прибежала первой. И принялась лупить оглушенного Ящика огромной зеленой сумкой, визжа еще громче Гайки. Потому Гайка знала, что при желании та может легко отбиться от нападения. Просто расторможенные половым созреванием гормоны оказались сильнее.

Потом воспитательницы во главе с Акулой так «осторожно и ненавязчиво» пытались что-то выяснить у девушек, что довели большую часть до мигрени, а особо впечатлительных до истерики. Борясь с головной болью, Гайка заглянула в тумбочку Кошатницы. Там всегда были склянки с настойками. Откуда они брались и куда девались, не сказал бы даже Хозяин дома, не говоря уж про ее соседок. Сама Кошатница была на процедурах, но Гайка была уверена, что возражать она не станет.

Головная боль действительно притупилась, и Гайка смогла заснуть.

***

— Ты заметила, что беспамятных становится все больше и больше? — раскуривая толстую сигарету, спросила Рикки у напарницы.

— Да? — удивилась Делия, поправляя чепчик. Ее гораздо больше интересовали чаевые, чем какие-то беспамятные.

А между тем одна из них сейчас сидела на куче шин недалеко от летней веранды и изо всех сил делала вид, что с ней все нормально. Высокая и стройная молодая женщина. Только с более близкого расстояния можно было раглядеть, что ей не больше шестнадцати лет.

Она сперва думала, что это сон, который скоро закончится. Но когда во сне подумаешь, что спишь — обычно просыпаешься. А она мусолила эту мысль уже неделю.

Она прекрасно понимала, что происходит вокруг, как называется тот или иной предмет, но хоть убей, не могла вспомнить, кто она, и как здесь оказалась. И только вчера начала узнавать себя в зеркальных отражениях.

Она слонялась по окрестностям и практически не спала, изредка забываясь тревожной дремой где-нибудь на остановке. Откуда-то у нее в кармане были деньги, и она могла позволить себе перекусывать в близлежащих забегаловках, но долго это продолжаться не могло. В конце концов, расставшись с надеждой проснуться или хотя бы что-то вспомнить, она решила поискать хоть какую работу.

Внутри забегаловки было мрачно. В воздухе витал запах жара и подгоревшего супа. Ей не понравилось здесь с первого взгляда, и только нахлынувшая на нее робость помешала сразу выскочить обратно. Она устроилась за свободный столик и попросила кофе. Судя по черепашьим движениям официантки, ждать заказ она получит не скоро. Сделав глубокий выдох, она стала оглядываться по сторонам.

В самом темном углу притаилась компания фриков. Они явно хотели не привлекать внимания, отчего выделялись еще сильнее. Полуголые изрисованные детины. С вычурными жестами и пергидрольными блондинками. Она поспешила отвести взгляд — компания была явно не из тех, кто любит глазеющих.

Высокий парень в кожаной одежде, чем-то напоминающий со спины змею. Здоровенный мужик, поперек себя шире. Девушка с прилизанными фиолетовыми волосами. Мальчик-подросток в защитном плаще. И запах безысходности. Посидев внутри всего пять минут, она передумала проситься на работу — слишком горький смрад витал вокруг, чтобы терпеть его даже за деньги.

Немолодая официантка бухнула перед ней чашку с мутной жижей. Она взяла ее обеими руками, и только сейчас почувствовала, что замерзла. Собиралась уже отхлебнуть, но остановилась, разглядывая свое неверное отражение в темной жидкости. Из стакана явственно несло болотным илом и смертью. Она огляделась по сторонами, но не заметила ничего настораживающего. Здоровый детина неаккуратно уплетал спагетти в красном соусе. Девушка тянула через соломинку оранжевую жидкость. Мальчик двумя пальцами разламывал кусок серого хлеба. На компанию в углу она не смотрела из принципа.

Пора было пить свой кофе, но она не могла. Что-то не давало ей даже поднести чашку к губами, будто оттуда на нее могло выскочить страшное нечто.

Когда она почти решилась, детина вдруг издал захлебывающийся рык. Он трясся, будто кто-то толкает его в спину. Потом девушка протяжно запищала и сползла под стол. Мальчик держался дольше всех. Схватившись за горло, он успел сделать несколько шагов к выходу, и рухнул около самой двери.

Повинуясь какому-то животному инстинкту, она выплеснула кофе на пол, и уставилась в темный угол. Компания поднялась. Они явно перестали стесняться и почувствовали себя вольготно. Забегаловка наполнилась лающим смехом, улюлюканьем и женским хихиканьем. При более-менее ярком свете вид их был еще более лихой и придурковатый. Будто свора уголовников внезапно увлеклась толкиенистской субкультурой.

Двое из них подхватили детину, один перекинул девушку через плечо. Две девушки из их же компании приподняли мальчика. А один подсел к ней.

— Бедолага, — сочувственно протянул он, ставя на место опрокинутую кружку. — Извини, мы испортили тебе аппетит.

Он стрельнул в нее холодными голубыми глазами, и ей захотелось испариться от этого взгляда.

— Я не голодна, — отозвалась она, когда поняла, что от нее ждут ответа.

— Уверена? У нас есть чем тебя угостить…

Она поежилась. Сложно было не догадаться о собственной дальнейшей участи. И сразу вспомнила, что голубым глазам нельзя показывать страха — это их только раззадорит. Может, она бы даже вспомнила, где она видела такие раньше, но какой в этом смысл?

— Уверена, — ответила она, не надеясь на силу своего отказа, но пытаясь хотя бы сохранить лицо.

За спиной кто-то уже переминался с ноги на ногу. Сердце у нее ушло в пятки. Мелькнула усталая и злая мысль, что она все равно ничего не сможет изменить, оставалось только ждать и надеяться, что все скоро закончится.

— А может тебя больше интересует ночлег, чем пустое угощение? — вдруг раздалось у барной стойки. Крашеный мужик перед ней обернулся. Парень, которого она приняла за змею, все еще сидел спиной к происходящему, но обращался явно к ней.

— Интересует, — отозвалась она, впиваясь взглядом в его спину как в спасительную ниточку. Логически обосновать свой выбор она бы не смогла, просто испуганный мозг решил, что один незнакомец лучше, чем целая компания.

— Извините, друзья, дама сделала свой выбор, — незнакомец бросил на стойку несколько монет и поднялся. Она обратила внимание, что за стойкой все равно никого нет — сотрудники вообще испарились из помещения.

— Пошли, чего сидишь? — это опять ей.

Звать дважды не было нужды. Она поднялась, затылком ощущая взгляды гоп-компании и в любой момент готовая к удару или чему похуже. Даже удивилась, что ничего из этого не последовало.

Когда за ними захлопнулась дверь, она все еще ждала налета, но все равно ни на шаг не отставала от Змея, как она его прозвала. Это было сложновато — шаг у парня был широкий.

— Даже не поблагодаришь? — наверное, они миновали квартала три, когда парень, наконец, решил к ней обратиться.

— Спасибо, — механически отозвалась она, чувствуя, как силы покидают ее тело.

— Только не падай в обморок, — Змей обратил внимание на ее состояние. — Я, конечно, сногсшибателен, но право, в этом не нужды.

Она не поняла, о чем он говорит. И чего он хочет. Очень хотелось заплакать от пережитого потрясения, но она откуда-то знала, что плакать нельзя.

— Почему ты не стала пить кофе? — он остановился и вперился в нее совсем не дружественным взглядом. Пришлось остановиться и ей. Может, стоило бежать? Может, но был ли в этом толк…

— От него чем-то пахло, — она не знала, стоит ли откровенничать с незнакомцем, но почему-то ничего другого ответить не смогла.

— Чем? — черные глаза стали еще острее.

— Болотным илом. Кажется.

Парень едва заметно кивнул.

— А еще чем там пахло?

— Перцем. И жженой подливой, — ее развезло как от сыворотки правды. Может, если он спросит ее имя, она и его назовет?

— Что было в подливе? Имбирь или чеснок?

Она задумалась, воскрешая в памяти мерзкий запах.

— Ни того, ни другого. Только лук, морковь, и капуста.

Парень удовлетворенно кивнул. А она обрадовалась, что больше не нужно было ничего отвечать — голова закружилась, а к горлу подступила тошнота от усталости. Она подняла на него расфокусированный взгляд и спросила:

— Что ты про ночлег говорил?

Перед глазами мелькали нехорошие звездочки. Даже если он ее изнасилует… Хотя для насилия нужно сопротивление, а у нее сил едва хватает, чтобы стоять… Даже если он ее трахнет, но даст отдохнуть, она не против. Слишком утомилась дремать, привалившись к промозглой стене.

— Так прямо сразу? — рассмеялся он и махнул рукой. — Пошли.

***

Спине было мягко, и это погрузило ее, едва проснувшуюся, обратно в сон. Организм, измученный бессонницей и неизвестностью, просто отказывался просыпаться. Перед глазами мелькал розовый свет, откуда-то доносились голоса, и ее все это абсолютно не заботило. В конце концов, шея затекла от неудобной позы, и ей пришлось проснуться. А что-то нехорошее заставило ее еще и глаза открыть.

Чем-то нехорошим оказался безумный взгляд серо-черных глаз. Она встрепенулась и подскочила, занимая сидячее положение. Телу это не понравилось — его тут же заломило болью. А перед ней на коленях сидела индейская жрица. Она не знала, есть ли у индейцев жрицы и как они называются, но это определенно была она — вытянутые к вискам глаза, две начинающиеся у подбородка иссиня-черный косы и узорчатый поясок вокруг лба.

Угрожающей жрица не выглядела. Взгляд, принятый за безумный, просто был спрятан в тени от густых волос.

— Я не жрица, — тихо произнесла она. — И даже не индианка. Меня зовут Зима.

Она не знала, что надо отвечать человеку, который умеет читать мысли, поэтому молчала.

— Тебе полагается представиться, — подсказали ей.

— Не могу — я не помню своего имени.

Зима кивнула, будто и не ожидала иного ответа, и неожиданно весело произнесла:

— Так придумай — всем людям однажды придумывают имена. Какая разница, кто это сделает?

Лицо Зимы переменилось — теперь оно выглядело озорным и почти детским.

— Тогда… Пусть будет Эйприл, — как мысль про выдуманное имя не пришла ей самой в голову?

— А теперь, Эйприл, хватит занимать чужое спальное место.

В голове Эйприл молниеносно вспыхнули события, приведшие ее в чужой кров, и лицо ее стало бледно-розовым. После продолжительного здорового сна идея остаться ночевать у неизвестно кого уже не выглядела такой уж привлекательной.

Раздумывая о своем моральном облике, Эйприл поднялась с настила. Пол был покрыт свежими листьями. Какой-то из них дал сок и попался как раз под ноги Эйприл. Она поскользнулась и, чтобы не упасть, схватилась за плечо Зимы. Лучше бы она упала. Сильный удар в ухо отозвался ломотой в черепе, едва не сбив бедолагу с ног.

— Никогда, — Зима медленно, по-киношному, поднялась на ноги. — Никогда. Меня. Не трогай.

На миг Эйприл показалось, что сейчас ее настигнет молния с небес — так яростно сверкали чужие глаза. Она даже прикрыла голову.

— Я не люблю чужих прикосновений, — уже спокойнее продолжила Зима и изящно поправила косы.

Зима кивнула на деревянную дверь, и Эйприл осторожно, как мышь, полезла на свободу. Чтобы ненароком не коснуться впечатлительной Зимы.

Оказалось, она ночевала в небольшом поселении на берегу шумной реки. Почему она не расслышала журчания воды раньше? Вдоль бугра тянулись однообразные землянки, на высоких деревьях были оборудованы смотровые площадки. Вдали, скрытые густыми кустами, играли дети — до Эйприл доносился звонкий смех. О чем-то переговаривались женщины, стирающие в речке белье. Несколько часовых стояло на площадках. На Эйприл никто не обращал особого внимания. Змея видно не было. Зима тоже куда-то исчезла.

Эйприл потянулась, разминая затекшее место. Длительный сон явно пошел ей на пользу, хоть о причине, приведшей ее сюда, думать все равно не хотелось.

Она не чувствовала смущения от незнакомого места — будто уже имела опыт вхождения в новый коллектив.

— Чего стоишь? Помогай, — дородная женщина бросила ей прямо в руки большой кусок белой ткани. Эйприл не хотелось уходить, да и некуда было, и она с готовностью пошла полоскать его в проточной воде. Щебетали птицы. Солнечные лучи весело плескались на водяной поверхности. Эйприл разглядела в отражении свое лицо, размытое быстрым течением. Оно ей улыбалось.

Женщины будто не замечали ее и разговаривали между собой, но разговор явно предназначался для ее ушей.

Эйприл узнала, что вчера Серолицые «опять охотились в «Лишайнике». Их добычей стали целых три «бестолковых прыгунчика», а один сумел отбиться, и Стеф привел его сюда. Говорил, что у этого хороший нюх, но рассказчица считала, что Стефа сильнее мотивировала смазливая внешность этого прыгунчика, чем какой-то там нюх.

— Эй, прыгунчик, — заправски обратилась к ней вторая женщина. — Из чего парус — из льна или хлопка?

Эйприл понятия не имела, как это надо узнавать, но в нос дыхнул запах влажной ткани, и в голове сама собой возникла картинка хлопкового поля.

— Хлопок, — без запинки ответила она.

— Ну, может и не просто смазливая, — женщина послала ей хитрый взгляд, и Эйприл ощутила гордость.

— Отнеси к вон тому дому, — женщина в цветастом платке всучила ей корзину с бельем и указала направление.

Чтобы попасть к нужному дому, пришлось пройти под смотровой площадкой. Эйприл пошла не торопясь, чтобы не споткнуться о массивные корни деревьев. И это сослужило ей добрую службу — буквально в паре сантиметров от корзины на землю что-то бухнулось со смачным чавканьем. Эйприл отскочила и боязливо глянула под ноги. На земле подрагивал, извиваясь, склизкий комок цвета прелых листьев. Не успела Эйприл толком испугаться, как он вытянулся в толстую колбаску и бесследно исчез в зарослях ежевики.

— Осторожнее, — раздался сверху насмешливый голос. — Квазиноги атакуют, не делая скидки на обоняние.

На смотровой площадке стоял крепкий мужчина с непослушными рыжими волосами и очень широким лицом. Он выглядел как человек, который вполне мог натравить на кого-нибудь парочку квазаногов. Кстати, почему квазиног? Эйприл не заметила у существа не одной ноги. Хотя она могла просто не разглядеть. На всякий случай она огляделась по сторонам, крепче прижала к себе корзину и двинулась дальше.

Из кустов, где предполагалась детская игра, доносился топот и хруст. Но Эйприл на разглядела ни одного ребенка, только что-то черное мелькало среди салатовой зелени. Предполагая, что квазиноги — не единственная проблема этого места, она поспешила вернуться назад.

Ей удалось выяснить, что эти люди называют себя Койво и живут здесь уже сотни лет. Они в напряженных отношениях с Серолицыми, но открытой вражды избегают. Те когда-то тоже были Койво, но под влиянием «прыгунчиков» и «перебежчиков» ушли, недолюбливая «староверов» и считая их ретроградами.

Койво стремятся жить в гармонии с природой, но без показушности Серолицых. По крайней мере, считают именно так.

У Эйприл ничего не спрашивали и не прогоняли, и ей начинало здесь нравиться. Она сидела, накрывшись чем-то теплым, и смотрела в высокие и чистые небеса. Стемнело. По одной начали загораться мелкие звездочки. Эйприл не слишком хорошо видела, но ей казалось, что звезды разноцветные, как гирлянды на новогодней елке. Это добавляло атмосфере ощущение праздничной загадочности.

Ей на колени упала большая лепешка. Эйприл увидела в ней зеленые вкрапления.

— Водоросли?

Рядом с ней присела тонкая гибкая фигура.

— Не любишь? — Эйприл сразу узнала Змея, который на самом деле оказался Стефом.

— Нет, просто сегодня я целый день отвечаю на вопросы о запахах.

— Нам скоро понадобится хороший нюхач, — будто оправдываясь, отозвался Стеф.

Ему нравилось задирать Серолицых, поэтому он периодически заходил в кафе, где они ловили беспамятных. Отбить добычу — легкое развлечение. А то, что «добыча» еще и с талантами, — приятный бонус.

Эйприл кивнула, откусывая мягкий кусок булки. Она подозревала, что для чего-то нужна, иначе зачем им было принимать ее? Булка вкусом напоминала морскую воду, но Эйприл не была привередливой.

— Ты здесь давно? — Стеф откинулся, опираясь руками за спину и разглядывая те же звезды, что и Эйприл минуту назад.

— Около недели.

— И ничего не помнишь? — в низком голосе скользнула надежда, но Эйприл было нечем ее оправдать. — Жаль — мне интересно, что там…

Стеф не признавался другим Койво, но его манил другой мир, из которого периодически заглядывали беспамятные. Своя жизнь за двадцать с небольшим лет ему наскучила, и он искал путь в те, другие миры.

Эту ночь Эйприл провела перед костром, завернувшись в медвежью шкуру, убаюканная мягким треском огня. Стеф заявил, что не намерен делить постель вторую ночь подряд с «недотрогой». Никто другой ее к себе не позвал, и ее это не расстроило. Костер горел так приветливо, что Эйприл на время смирилась с потерей памяти.

***

Стеф всучил ей сухую ветку папоротника.

— Выглядит так же. Но запах должен быть с имбирным оттенком.

Они собирались на вылазку за Хвойным папоротником, и Эйприл получала последний инструктаж.

— Ясно. А как пахнет имбирь?

Чарли, стоящий рядом, хмыкнул, но протянул ей узловатую головку корня имбиря. Он, в отличие от Стефа, другими мирами не интересовался, потому особого любопытства к беспамятной не проявлял — обычная молодая девчонка, забредшая на время к ним.

Это Чарли Эйприл вчера подозревала в натравливании квазинога. И идти вместе с ним она не очень хотела — выглядел он подозрительно. Но где и когда спрашивали новичков?

— Рядом территории Серолицых — смотри опять не попадись, — Чарли смотрел на нее с нескрываемой насмешкой.

Эйприл вспомнила пародию на эльфов и изо всех сил постаралась не ежиться. Но Чарли все равно заметил ее дрожь, довольный произведенным эффектом. Он ей тоже не слишком доверял и был не прочь смутить.

Шли они по извилистым звериным тропкам уже почти полдня. Эйприл утомилась. Чтобы было легче идти, она хваталась за ветки спускающихся деревьев, опасаясь немного, что ненароком заденет идущую рядом Зиму. Ее нелюбовь к прикосновениям напомнила о себе тупой болью в голове.

— Устала? — участливо поинтересовалась Зима, будто это не она отвесила ей тот звонкий удар. Она явно была в походе не впервые, так что скакала по буграм как горная козочка.

Эйприл отрицательно покачала головой и выпрямила напряженную спину. Не хотелось выглядеть самой слабой — хватало того, что она самой слабой и была.

— Что Серолицые делают с пойманными? — спросила она, чтобы отвлечься от тяжести в ногах.

— Превращают в рабов, — беззаботно ответила Зима.

Эйприл ожидала примерно такого ответа, поэтому не удивилась.

— Как и мы, — заговорщицки подмигнула Зима и обогнала ее.

Эйприл предпочла принять это за шутку и даже улыбнулась, но внутри пробежался холодок. Куда же она попала?

— Где-то здесь, — сообщил Стеф. Они, наконец, вышли на открытую поляну, и Эйприл стоило большого труда не рухнуть прямо там.

Стеф, Чарли и Зима как по команде разошлись и практически исчезли в высокой траве. Эйприл тоже выбрала себе направление и шагнула в заросли. На нее набросилось море запахов, свежих и медовых, но нужного травянисто-горького среди них не было. Эйприл уже испугалась, что просто забыла его, как перед глазами возникла картинка высокого разлапистого растения. Она взбодрилась и ускорила шаг, но, как оказалось зря, — до нужного места оказалось около получаса ходьбы.

Когда нужное растение, наконец, возникло наяву, Эйприл едва не завопила от радости. И мгновенно осеклась — кроме растительного аромата в воздухе явно присутствовал запах человеческий. Эйприл вспомнила про Серолицых и присела в траве. Но до нее не донеслось ни хруста веток, ни приближающихся шагов. Серолицые далеко. Тогда Эйприл торопливо нарвала Хвойного папоротника и поспешила на полусогнутых обратно. Запах немытых волос и адреналина ощущался так явственно, что Эйприл ожидала врага под каждым кустом. Сердце выпрыгивало из груди, но почему-то хотелось петь и смеяться. Вышла из зарослей она быстрее, чем заходила туда. Избежав близкой опасности и успешно выполнив первую же миссию, Эйприл почувствовала себя непередаваемо живой и почти счастливой.

***

— Обычно мы только к утру возвращались, — Стеф вольготно развалился перед костром, вытянув ноги к самому пламени. Он явно был рад быстрому возвращению. Пламя, будто чувствуя его победный настрой, покорно огибало ботинки из мягкой кожи, не задевая.

Наступала ночь. Свежий ветерок игриво трепал им волосы. Эйприл было легко и тепло. Она чувствовала единение с этим местом и невольно улыбалась, вглядываясь в размытый горизонт с той стороны, откуда они пришли. Она сполна ощущала свою заслугу в сегодняшнем походе.

— Мама! — ее едва не сдуло пронесшимся мимо вихрем.

Эйприл обернулась и увидела девочку лет четырех, подскочившую к Зиме. Та начала было возмущаться, что пора спать, но девочка, не слушая ее, вертелась волчком и увлеченно рассказывала что-то свое. Шикарные волосы она явно унаследовала от матери.

Эйприл заметила, что девочка, хоть и рада до предела, касаться матери избегает, и догадалась, что фобия Зимы распространяется не только на нее. А когда девочка повернулась лицом к Эйприл… Ее как палкой стукнуло. Слишком знакомы ей показались и эти длинные волосы, и колдовской взгляд, и губы полумесяцем. Эйприл показалось, что она уже очень давно хотела увидеть именно такое лицо, но не могла понять, зачем. На секунду в разуме забрезжил свет узнавания, но так же скоро потух. Эйприл так ничего и не вспомнила.

***

— Ты ведь скоро уйдешь… — задумчиво протянул Стеф, и у Эйприл все внутри упало. Она-то думала, что Койво если и не приняли ее, то, по крайней мере, смирились с ее присутствием. И оценили ее полезность. Выходит, она ошибалась.

Но Стеф не выглядел злым или насмешливым. Он перевел на нее мечтательный взгляд, замер, а через секунду заливисто рассмеялся. В плохо скрываемом испуге лицо Эйприл показалась ему еще приятнее.

От смеха человека с внешностью беса ожидают чего-то хищного, опасного, но он смеялся совсем беззаботно, как ребенок. Эйприл зарделась и даже забыла, о чем он только что говорил.

— Я не о том, — отсмеявшись, он резко стал серьезным. — Все «попрыгунчики» однажды исчезают. И мне нужно узнать, куда.

Он поерзал, будто устраиваясь поудобнее, но на самом деле придвигаясь ближе к Эйприл. Может, именно она сможет увести его туда? Ей от этого легкого, ненавязчивого движения ей стало так радостно, что захотелось спрятать глаза от смущения.

Все время, что Эйприл была в этом месте, она чувствовала себя не целой, а половинчатой. Трудно жить, если совсем себя не помнишь. Она будто вынырнула из бездны и подозревала, что однажды может так же раствориться в воздухе, и всем будет все равно. Ее это пугало, но сейчас отчего-то и успокаивало. Если скоро тебя все равно не будет, то можно не заботиться о последствиях своих поступков и просто жить.

Стеф между тем быстро коснулся ее плеча, будто прося повернуться. Его вытянутое лицо, скрытое в сумраке капюшоном волос, навевало мысли о древнем жреце, постигающем тайны бытия.

— Не уходи, — произнес он тягучим голосом, и эти слова эхом отозвались у Эйприл в груди. — А если уйдешь — возвращайся скорее.

«А лучше забери меня с собой», — подумал он, но вслух произносить не стал. Смущенная Эйприл выглядела милой. А потом будто приглашающей к чему-то.

Теплое дыхание коснулось ее лба. Она видела только смеющиеся глаза, отчего сердце ухнуло, как перед прыжком с высоты. У нее закружилась голова, и ее немного повело. Стеф коснулся ее щеки, останавливая воображаемое падение, и подался вперед. Волнительное касание. Сначала щеки. Потом уголка губ. И, наконец, самих губ. Ничего особенного, но Эйприл растворилась в вечерней тишине.

***

— Куда ты так спешишь? — Стеф схватил ее за локоть, тормозя на полном ходу.

— Хочу успеть до темноты, — Эйприл опасливо покосилась на стремительно темнеющее небо. Ей не хотелось сновать по чистому полю в ночи.

— Ты вроде не боишься темноты, — прошептал он ей в самое ухо, обжигая чувствительную кожу жаром.

В этот раз они искали Хрустальный цвек, нужный для очередного лекарства. Чарли и Зима ушли вперед, а Стеф нарочно отстал, утягивая за собой и Эйприл. Его Хрустальный цвек интересовал много меньше, чем ее стройное тело со взрослыми изгибами. А вот Эйприл наоборот — она уже привыкла находить нужное растение первой и рвалась вперед, недовольная, что Стеф ее задерживает. Не хотелось уступать ни Зиме, ни, тем более, Чарли.

Эйприл хотела высказаться по этому поводу, но губы Стефа надежно запечатали ей рот. Он настойчиво привлек ее к себе, зарываясь пальцами в волосы и поглаживая, как кошку. Прикосновение было приятным, но, несмотря на это, у Эйприл страшно скрутило внизу живота. Будто подобный напор однажды не принес ей ничего хорошего. Стеф, на замечая этого, резко подхватил ее на руки и одним движением чуть ли не бросил прямо за землю.

Стеф вообще-то ей нравился, но такого близкого контакта пока не хотелось. Чужая похоть еще пугала юную Эйприл. Противно стучало в венах и стискивало в груди. Мерзкий холод набросился на спину. Стало брезгливо. Прикосновения Стефа казались липкими и влажными. Он в мгновение ока стал для нее малоприятным Змеем. Опасным малоприятным Змеем. Длиннопалая рука успела пролезть под бюстгалтер и сильно сдавила грудь. Стеф не хотел причинять ей боли, но разгорающееся внутри желание туманило разум и заставляло думать только о плоти. Эйприл стала добычей, загнанным зверем. Придавленная неподъемной тяжестью, задыхающаяся, сжатая стальными пальцами… Внутри поднялась волна ненависти. Надо отбиться! Любой ценой, любой ценой отбиться! Все, что угодно — пусть ее покалечат, пусть даже убьют, только бы отбиться! Только бы!

Эйприл, не помня себя, принялась без разбора молотить руками и ногами. Она даже не стала тратить силы на крик, вкладывая всю энергию в неуклюжие, усиленные звериным отчаянием удары.

Брыкалась она, пока не ощутила, что удушливая тяжесть исчезла. Вскочив, она вперилась во врага, готовая в любой момент то ли бросаться на него, то ли, наоборот, удирать прочь. В острых глазах Стефа мелькали мысли. У него хватит сил с ней справиться. Может, зажать ей рот, стащить тонкие брюки и сделать то, что так хочется? Она будет отбиваться, кусаться и царапаться, но так даже приятнее, нет? Или ну к черту эту полоумную малолетку?

Этот выбор Стеф считал одним из самых сложных в своей жизни.

— Нет, так нет, — протянул он, прикрывая глаза и убирая волосы с лица. Солнечное сплетение неприятно ныло после прицельного удара коленом. Он пытался скрыть досаду. Может, все-таки?.. Нет, в жопу! Он развернулся и поспешил уйти от этой задыхающейся страхом девицы. Сама, дура, виновата.

Стеф скрылся за поворотом, а до Эйприл донесся бодрый голос Чарли:

— Где вы там? Мы уже нашли, и сегодня первый я!

Эйприл, изо всех сил стараясь не шуметь, шмыгнула в сторону, скрываясь в кустах. Ее трясло и не хотелось никого видеть.

***

Ей быстро не по себе. Порыв Стефа произвел на нее сильное впечатление, но уже забывался И теперь ей даже казалось, что она вела себя как дура.

Стеф с тех пор ее игнорировал, чем и расшатывал ей моральный настрой. При других Койво он вел себя как обычно, но наедине с ней больше не оставался. Эйприл это радовало, но одновременно и стыдило. Она не могла толком разобраться в своих чувствах к нему. Понимала, что не обязана спать с ним, но в то же время чувствовала к нему интерес и свою ответственность. Все это было слишком сложно для бедного «прыгунчика».

Так продолжалось чуть больше недели. Эйприл окончательно потеряла покой, поэтому до последнего не замечала Серолицых. Пока один из них не вырос перед ней буквально в пяти метрах. Она была в зарослях гигантской мшанки, но даже гигантская мшанка доходила ей едва-едва до груди. Эйприл неуклюже бросилась на колени, больно вывернув лодыжку. На четвереньках, подгоняемая адреналиновым выплеском, она бросилась прочь, слыша только шум крови в голове. Где-то к западу были остальные — Стеф, Зима и Чарли. Эйприл машинально бросилась в ту сторону, кляня себя, что ушла так далеко от них. Но именно здесь слышался едва уловимый запах эдельвейса…

Местность была холмистая, отчего бежать было тяжело вдвойне. У Эйприл уже разрывались икры, но она с ужасом слышала приближающееся пыхтящее дыхание сзади, и только ускорялась, не помня себя. Тяжелые шаги в абсолютной тишине звучали раскатами грома. Несмотря на все старания Эйприл, преследователь нагнал ее, и она сжалась, ожидая удара или резкого захвата. Но вместо этого она получила толчок — даже несильный, но ослабевшим ногам было этого достаточно, чтобы согнуться в коленях и отказаться двигаться на ужасные доли секунды. Земля стремительно приподнялась и ударила Эйприл по ладоням. И тут же разверзлась. Замирая от ужаса, Эйприл заскользила куда-то вниз, наверное, в преисподнюю. В рот набилась горькая земля, и глаза пришлось зажмурить в бессмысленной надежде сохранить их.

Когда тело перестало кувыркать, Эйприл с опаской попробовала пошевелиться. Все болело, но, как ни странно, двигалось. Не обращая внимания на противный вкус во рту, Эйприл открыла глаза. Сначала ей показалось, что она все-таки ослепла. Но когда бурые пятна перед глазами рассеялась, она увидела небольшую белую точку где-то впереди. Попробовала развернуться и поняла, что оказалась в ловушке — она провалилась в какой-то туннель, и путь назад надежно завалило землей и камнями. Она попробовала разгрести завал, но быстро поняла, что это бесполезная трата сил. Единственной надеждой стала маленькая точка впереди, которая, возможно, выведет ее наружу.

Не помня себя, она принялась работать руками и ногами, ползя в нужном направлении. Тоннель был узким: в самых широких местах едва-едва можно было встать на четвереньки. Мыслей в голове Эйприл не было, только животный инстинкт: «Ползи, или умрешь!» Она не обращала внимания на что-то копошащееся, попадающее ей под пальцы и норовящее залезть в рот и уши. Какая ерунда эти насекомые по сравнению с перспективой оказаться замурованной здесь на веки вечные. Пару раз Эйприл застревала, дергаясь и корячась в особо непролазных местах. Тогда ужас накатывал на нее с катастрофической силой, убеждал сдаться и просто заплакать, отказавшись от любого сопротивления. Не малых усилий ей стоило продолжать дергаться,отчаянно цепляясь за жизнь.

Стоная в голос, она добралась до светового пятна. Это было отверстие в твердой горной породе. Через него под землю заливался теплый солнечный свет, было видно синий-синий кусочек неба. Был слышен тихий шепот ветра и стрекот цикад. И это отверстие было шириной сантиметров тридцать. Каменную породу невозможно было сломать или расширить, сколько не долби ее всем, чем можешь. Оставалось только смотреть наружу, видя в небе черных птиц и завидуя им черной же завистью. Как они могут просто лететь и не осознавать своего счастья?

Отчаяние накатило на Эйприл с утроенной силой. Лучше бы у нее с самого начала не было надежды, чем вот так разочароваться во всем после стольких мук. Стало холодно. Накатила слабость. С трудом удавалось даже дышать и моргать, не говоря о более энергоемких движениях. Она умрет. Она здесь умрет. Нескоро. Дня через три. От жажды. Наблюдая ультрамариновое небо и отчаянно завидуя всем, кто находится там.

Голова закружилась. Эйприл была бы рада упасть в обморок, но сознание, несмотря ни на что, оставалось ясным и чистым.

«Ничего», — равнодушно подумала она. — «Скоро от жажды у меня начнутся галлюцинации, а потом я отключусь».

Эта мысль показалась ей смешной. Предательски смешной. И она противно, громко, по-гиеньи засмеялась. К черту нормы приличия, если ее никто не слышит.

— Вижу, тебе весело, — вот и галлюцинации подоспели. Слуховые.

— Как ты можешь что-то видеть? — спросила она, даже не пытаясь выглянуть наружу. И так знала, какой глюк она увидит. А еще, наконец, вспомнила, как ее зовут на самом деле. Встреча с Хозяином дома вернула ей ненужные уже воспоминания. Как печально и драматично…

— Здесь я могу все, — едва слышно прошелестело снаружи. — А тебе лучше вернуться.

«Если бы я могла…» — это она уже подумала. У нее поплыло в глазах. В черноте туннеля она узнала очертания окна. С окна спрыгнул серый кот и по-хозяйски прошелся к выходу. Дверь была закрыта, и ему понадобилось пару секунд толкать ее мордой, чтобы выйти из комнаты.

Гайка села, и ей в ягодицу впилась выскочившая из матраса пружина. Дышать стало легче, и она жадно глотала свежий воздух ртом. После душного подземелья спертый воздух спальни казался подарком небес. Оглядываясь по сторонам, она видела неверные очертания кроватей и тумбочек, но еще чувствовала холодную землю, сдавливающую ее со всех сторон.

— Не хочу… не хочу… — шептала она, глотая слезы. Ее прошиб озноб, и она схватила себя за плечи, больно сжимая саму себя. Ее все еще трясло от могильного холода и ощущения, что она так и осталась замурованной в туннеле, который вот-вот сожмется и раздавит ее. Она не верила, что это все был простой сон, и боялась до икоты.

Не выдержав, она тяжело бухнулась на пол и на коленях поползла к дальней кровати. Сейчас для нее это было сродни марафонскому забегу. Оказавшись, наконец, возле нужной кровати, она тяжело привалилась лбом к недвижимому телу, давя рыдания в мягком одеяле.

Кошатницу вытряхнуло из приятных грез, но разглядев черную макушку у себя на плече, она не стала злиться. Несмышленыш, наконец, вернулся. И перестал быть несмышленышем.

========== Интермедия. Часть 2. Кошка. ==========

«Человек и кошка плачут у окошка,

Серый дождик капает, прямо на стекло…»

Человек и Кошка не плакали, хотя дождливая погода очень располагала.

Гайки в Доме больше не было. «Гайка» должна быть маленькой и милой, с огромными глазами и тонким голосом. А нечто большое и нагловатое, со странными дружескими привязанностями и колким взглядом, язык не поворачивается так обзывать. Поэтому в Доме была Кошка, прозванная так за дружбу со сварливой Кошатницей и так себе характер.

Они с Кошатницей смотрели, как свет фонарей расплывается в лужах, и грустили. Каждая — о своем. Кошатница — о туманных перспективах дальнейшей жизни. Кошка — о таинственной Изнанке.

Ей временами казалось, что быть беспамятной было намного лучше. Без воспоминаний у тебя нет ни тревожного прошлого, ни печальных мыслей, мешающих спать по ночам.

— Раньше я думала, что разумом можно изменить мир, — скрипучий голос Кошатницы прервал поток Кошкиной грусти. — Но разумом даже жалюзи нельзя задернуть, если у тебя нет рук.

— Разумом можно подчинить себе котов, — Кошка оседлала стул, развернув его спинкой к окну. — И коты будут задергивать твои жалюзи.

Кошатница невесело рассмеялась:

— Вот бы они еще кофе умели варить…

Кошка, поняв намек, пошла за плиткой.

***

Она которую ночь не спала, пробираясь через матрацы к дальнему «слепому» коридору. Этот поворот никуда не вел, некрасиво обрываясь прямо на середине паркетного узора. Его Кошка и мерила шагами уже которую ночь.

Говорить об Изнанке в Доме нельзя. Но из намеков Кошатницы и Рыжей, из неровных надписей на стене она кое-что уловила. Возможно, что-то неправильное. Но, тем не менее, изо всех сил представляла проселочную дорогу и разноцветные звезды, меряя шагами короткий коридор. Иногда компанию ей составляли коты. Их отчего-то стало больше — семь штук, снующих по всему Дому. Кошатница шутила, что к ее совершеннолетию их станет сорок.

Коты хитро поглядывали на Кошку, будто что-то знали, но помогать не спешили. Кошка обещала пожаловаться на них хозяйке. Коты на угрозы не реагировали — животные прекрасно чувствуют блеф.

Смущенная Кукла подъехала к ней и протянула пузырек с зеленовато-серой жидкостью. Кошка не успела ничего спросить, а та уже уехала к себе в спальню. Оставалось только смотреть склянку на свет, пытаясь догадаться, что же эта милая девушка туда добавляла.

Кошка знала, что Кукла вопреки Закону завела роман с мальчишкой из соседнего крыла. Но закрывала на это глаза — Кукла, конечно, хорошенькая, но не настолько, чтобы стать причиной мало-мальски серьезной распри. Да и Красавица не тянул на харизматичного оппозиционера. Но Кукла все равно чувствовала себя обязанной за негласное разрешение, и периодически дарила Кошке небольшие презенты.

Кошка уже догадалась о связи между распространением настоек и прыжками туда, но сама добывать их не решалась. А если волшебный эликсир сам плывет тебе в руки, то почему нет?

Она будто проснулась, но не лежа в кровати, а стоя на обочине. Проезжающая мимо старомодная машина оглушительно просигналила, намекая, что стоит она слишком близко к проезжей части. Кошка не отреагировала. Она вертела головой, разглядывая знакомое поле и хибары в отдалении. Первые пару минут ее захлестывала эйфория — когда получаешь желаемое, всегда сперва просто радуешься. А потом теряешься. Она так сильно хотела снова попасть в свободный мир, что даже не подумала, что собирается там делать.

***

Она устроилась на работу в хостел. Уборщицей. Каждый раз, неся тяжелое ведро в туалет, она вспоминала, как однажды из такого же ведра облила Длинную Габи, и это поднимало ей настроение. Платили не много, но можно было бесплатно жить в этом же хостеле. А ночью не возбранялось залезать на крышу, смотреть на звезды и умиротворенно мечтать.

Здесь нужно было работать, думать о насущном дне и выживать. Все то, чего не нужно было делать в Доме. Все, что потом придется делать в Наружности. Кошка стала задумываться, справилась бы она с такими задачами там, будь она склеенной, и приходила к неутешительным выводам.

Искать Койво не хотелось, будто они стали частью другой, уже прожитой жизни. Хотелось просто оставить приятные воспоминания о них на краю памяти.

Но Койво нашли ее сами — в лице маленькой дочки Зимы. Темноглазая девочка налетела на нее, когда она вышла на перекур. Вертлявая и любопытная. Совсем не такая, какой она запомнила Ведьму. Но такая же красивая.

— Ты вернулась, да? — Ведьма крепко обхватила ее за пояс, преданно заглядывая в глаза. Кошка решила, что ребенку не хватает тактильного контакта и с удовольствием обняла ее в ответ. Взрослая Ведьма таких вольностей никому не позволяла.

— Пойдем домой, — Ведьма настойчиво потянула ее в сумрак ночи. Кошка огляделась по сторонам. Ни Зимы, ни других Койво вокруг не было, а ребенку не объяснишь, что там — не ее дом.

Девочка выросла, будто с их последней встречи прошло не меньше года, хотя с Кошкиного возвращения в Дом не прошло и двух месяцев. Дорога оказалась длинной, гораздо длиннее, чем помнилось Кошке. И каждый шаг давался ей труднее предыдущего. Она с каждой секундой все больше сомневалась в целесообразности своего возвращения.

— Ты где была? — первой их заметила Инет, высокая дородная женщина. И обращалась она явно к девочке. — Тебе же запретили уходить далеко от лагеря.

— Смотри, кого я привела, — Ведьма не обратила никакого внимания на претензии Инет.

Кошка была готова, что ей будут здесь не рады, но Инет, с минуту разглядывала ее, припоминая, а потом кивнула.

— Потрепало же тебя, беспамятная.

Кошка хотела ответить, что она уже не беспамятная, но под смешливым взглядом серых поняла, что это лишнее.

Ее приняли как дальнюю родственницу, долго не приезжавшую в гости из-за постоянных дел. И это было больше, чем то, на что она рассчитывала. В поселении было куда комфортнее, чем в душном грязном хостеле, перманентно воняющим пережаренной рыбой.

Большая часть Койво была ей знакома, хотя и было несколько новых лиц, опасливо косящихся на нее. Стефа, Зимы и Чарли видно не было, а Кошка не решалась о них спрашивать. Но Ведьма, будто прочитав ее мысли, сказала сама:

— Мама с Чарли ушли на разведку. Скоро вернутся.

Про Стефа она ничего не сказала, и Кошка интуитивно поняла, что спрашивать о нем не стоит.

Сидя под полной Луной и слушая убаюкивающий цокот цикад, она испытала странное чувство. Будто вернулась домой, хотя настоящего дома у нее никогда и не было.

— Не прошло и года, как прыгнучик вернулся! — она почувствовала сильный удар в спину, заставивший ткнуться грудью в колени.

Голос Зимы показался ей каким-то скрипучим, и, обернувшись, Кошка вздрогнула. Перед ней стояла старая индейская женщина, отдаленно напоминающая Зиму. Ее согнуло в спине, лицо покрылось глубокими морщинами, только взгляд остался быстрым и умным.

В Доме Кошка непременно ответила бы, что, судя по всему, прошел и год, и сто других, но здесь желания язвить не возникало. Да и удивление ее было слишком велико.

— Да-а, — протянула Зима, когда Кошка поднялась ей навстречу. — Время тебя не пощадило…

Под ироничным взглядом, снующим по ее лицу, Кошка не смогла не засмеяться. В старчески глазах ненадолго мелькнуло отражение ее приятия.

— Рада тебя видеть, — уже серьезно сказала Зима, не обращая внимания на вертящуюся вокруг нее Ведьму. Кошка, переполненная смешанными чувствами, смогла только кивнуть.

— Надеюсь, твой нюх еще при тебе, — поприветствовал Чарли, подошедший следом. Он, в отличие от Зимы, почти не постарел. А лицо так стало казаться еще моложе. Может, из-за задорной улыбки, какой Кошка раньше за ним не замечала.

Она вдруг почувствовала себя древней старухой, ностальгирующей по прошлому. На глаза навернулись слезы, и Кошка поспешила отвести взгляд. Зима с Чарли тактично этого не заметили.

Ей хотелось спросить о Стефе, но она кожей чувствовала, что этого делать не стоит. За время пребывания в Доме многие воспоминания потеряли свою яркость, особенно то самое. И теперь Кошка с теплотой вспоминала гибкого юношу, спасшего ее однажды от Серолицых и приведшего сюда.

О том, как возвращаться обратно в Дом, она задумалась только лежа на жесткой циновке. В этот раз ей выделили отдельную землянку с тусклым светильником под потолком. Кошка не стала уточнять, почему она пустует. Не то, чтобы ей хотелось возвращаться, но памятуя о прошлом опыте под завалом, не хотелось бы оказаться запертой здесь при схожих обстоятельствах.

Гасить керосинку она не стала, чтобы не добавлять сходства с подземельем без единого выхода.

***

— Да спроси ты уже, — Чарли, одним движением срезая с картофельную кожуру, мельком глянул на нее из-под рыжей челки.

Кошка получившая сегодня вместе с ним кухонный наряд, отвлеклась от мытья мяты. Она считала, что умеет скрывать свои мысли. И даже сама поверила, что совсем не думает о Стефе. А этот рыжий так вероломно разочаровал ее аж дважды.

— Не буду, — упрямо отозвалась она. — Вдруг ты мне нехорошее скажешь — я расстроюсь.

— Знаешь, все равно скажу, — Чарли вдруг стал серьезным и перестал чистить овощи. — Он ушел к Серолицым. Не знаю, как его приняли, но теперь Стеф вместе с ними ловит прыгунчиков.

Кошку как холодной волной обдало. Будто что-то внутри навсегда переменилось. Она вспомнила темные шальные глаза и представила его в эльфийском маскараде. Выглядело ужасно. А на самом деле было еще ужаснее. Никак не хотелось верить, что он теперь там, с ними. Но зачем Чарли врать?

— Извини, — Чарли самому стало неловко — он не любил сообщать дурные вести. — Но ты должна была узнать.

Кошка кивнула, а Чарли замялся. Он сказал еще не все, и теперь решал, стоит ли продолжать. В прошлый раз Эйприл успела стать его товарищем, а он считал, что от товарищей нельзя долго скрывать важных вещей. Но то, что он собирался сказать, будет слишком болезненным. Настоящий удар. Или толчок.

— И еще, — Чарли помедлил, но все же продолжил, глядя на застывшую фигуру Кошки. Лучше сейчас, сразу, чем потом. — Это Стеф тебя тогда толкнул в то ущелье.

Из Кошки будто выбили весь воздух. Ее накрыл ужас. Значит все намного хуже, чем ей думалось буквально секунду назад. Гораздо хуже. Чарли, видя ее смятение, снова извинился и вышел из кухонного помещения. Кошка мысленно его поблагодарила — она предпочитала переживать крушения надежд в одиночестве. В голове замелькали мысли, что Чарли наверняка ошибается или врет. Конечно, Стеф ведь не такой. Но Кошка не имела привычки жить в иллюзиях. И нехотя понимала, что ей сказали правду. Тягучую, неприятную, но правду.

А Чарли вышел и бездумно побрел в сторону зарослей, где раньше любили играть дети. Дети выросли, а приятная обстановка в этом месте осталась. Сейчас он уже не думал, что поступил правильно, рассказав Эйприл. Убеждал себя, что она все равно бы узнала, но видя ее растерянный вид… Пусть лучше узнала бы от кого другого. А еще Чарли злился. Сама себе не хотел признаваться, но злился. Что Эйприл переживает из-за какого-то труса-перебежчика, едва не убившего ее. И очень неприятно колола мысль, что из-за Чарли она бы так убиваться не стала.

***

— Пропала и пропала! — раздраженно отмахнулась Муха. — Может с Крысой в Летуны переметнулась.

У нее вот-вот должен был сойтись пасьянс, а вмешательство Рыжей в прямом смысле спутало ей все карты. Поэтому Муха злилась и на Рыжую, и на Кошку и даже на затихшую в окружении зверья Кошатницу.

Рыжая была с ней не согласна. Кошка хоть и приятельствовала с Крысой, но в Наружность не рвалась. Не то, чтобы Рыжая переживала за ее судьбу… Но смутно чувствовала, что та может быть одной из тех, кто сможет ее перевести. Это было бы не плохо — Слепой все еще очень далеко, а просить Рыжего ей не позволяла совесть. Нельзя же тревожить маленького брата своими взрослыми проблемами.

Коты закопошились вокруг хозяйки, парочка побежала на разведку, двое залезли на плечи, остальные терлись о ее ноги. Кошатница наклонилась к Мохнатому и едва слышно прошептала:

— Ушла? — кот коснулся влажным носиком ее подбородка, и Кошатница удовлетворенно кинула.

Хоть у нее нет ни рук, ни ног, есть семь пар внимательных глаз.

***

Солнце опять светило тепло и приветливо, совсем как раньше. Запахи снова били в нос, рисуя в сознании яркие и точные картины цветов и целебных трав. Кошка снова дышала полной грудью, живя рядом с Койво, и уходить не спешила.

Сегодняшний день был душным, и наступление вечера принесло прохладное успокоение исстрадавшейся природе. Собиралась гроза, даже раздалось несколько раскатов, но туча прошла стороной, оставив после себя высокое чистое небо.

Сумерки взбодрили Кошку, и она решила отойти подальше к пройме реки. За высокими кустами был пологий склон, где она и расположилась. Открывать купальный сезон она не планировала, но вода так спокойно журчала, что, поколебавшись, Кошка все же поскидывала одежду прямо на траву.

Вода была теплой, как парное молоко. И от этого вечерняя свежесть воспринималась еще острее. Кошка поспешила уйти поглубже и села на песчаное дно. Прикрыла глаза, запрокидывая голову к звездам. Течение нежно щекотало все тело.

— Я, конечно, слышал, что в этой реке водятся русалки, — донесся до нее насмешливый голос с берега. — Но думал, что это выдумки.

— Выдумки и есть, — отозвалась Кошка, не открывая глаз. — Здесь только пиявки плещутся. И за попу кусают.

Раздался смешок, и Кошка, наконец, посмотрела на берег. Чарли сидел на корточках, не сводя с нее взгляда. В сгущающихся сумерках было не разобрать, но Кошке показалось, что привычных смешинок в его глазах меньше, чем обычно.

— Так вылезай, пока они до другого места не добрались.

Присутствие кого другого при ее вечернем купании непременно смутило бы Кошку. Но не Чарли. Он за это время стал каким-то своим… Честным и неопасным.

— Ты голых тетенек что ли не видел? — очень хотелось пошутить с ним еще откровеннее.

— Тетенек — видел, — Чарли легко обошел ее в откровенности. — Тебя не видел.

У Кошки в груди сжался приятный комок. И захотелось глупо хихикать и вообще вести себя как Габи. Чтобы сдержать этот порыв, Кошка сделала глубокий вдох и нырнула с головой. В ушах шумела вода, и громко билось сердце.

Когда кислород в легких закончился, Кошка вынырнула, торопливо оглядываясь по сторонам. На берегу было пусто. Кошка вытянула шею, разглядывая берег и выискивая взглядом свою одежду.

Но абсолютно все вещи лежали на том же месте, где она их оставила. Даже обидно стало. Она выждала пару минут, но в воздухе разливалась только умиротворяющая тишина.

— Вот хам, — задумчиво пробормотала Кошка. — И наглец.

И в ее словах явственно прозвучало разочарование.

***

— Интересно, если сюда можно «прыгнуть», то можно ли «выпрыгнуть» отсюда? — Кошка расчесывала Ведьмины волосы, но обращалась к Зиме.

Зима никогда не смущалась присутствия дочери даже при самых серьезных разговорах. Считала, что ту не должны пугать взрослые трудности и таким образом приучала к ним.

— Ты же сама однажды «выпрыгнула», — Зима толкла в ступке корень золотого артишока, совсем свежий, только добытый Кошкой.

— Нет, я про тех, кто все время живет здесь, — Кошка неловко дернула черную прядку, и Ведьма зашипела от боли.

— Это тебе лучше знать, — хмыкнула Зима, по-старчески поджимая губы. — Я-то «прыгать» не умею вообще.

В Доме нельзя было обсуждать Изнанку. А можно ли на Изнанке обсуждать Дом? Кошка не знала. И по реакции Зимы так и не поняла.

***

Этот вечер был непривычно оживленным. Вокруг костра не утихала бодрая беседа, то и дело раздавался звонкий смех. Будто был какой-то праздник, но это было окончание самого обычного дня.

Чарли любил такие вечера — сразу чувствуешь себя в своей тарелке, причастным к чему-то большому и сильному. Но только не сегодня. Сегодня он ерзал и зло зыркал на каждого зубоскала, больше всего желая, чтобы все уже разошлись спать.

Причина его недовольства сидела рядом и, как назло, веселилась вместе со всеми. Будто не обращая внимания на его руку, обнимающую ее за пояс под расстегнутой просторной ветровкой. Очень хотелось уже остаться с ней наедине, но уводить Эйприл в разгар веселья было слишком откровенным. Чарли недовольно сжал ее бок, напоминая о себе — вдруг перестала обращать внимания на прикосновение? Получив в ответ смущенный взгляд и красноту на щеках, Чарли немного успокоился.

Он симпатизировал Эйприл давно, но раньше воспринимал ее просто смышленым ребенком, а теперь… Теперь очень хотелось надеяться, что он не успел превратиться для нее в назойливого старика.

Ночь становилась гуще, и народ вокруг костра потихоньку расходился. Чарли, предчувствуя скорое окончание вечера, смог немного расслабиться и даже заинтересоваться спором Инет с Лаймой по поводу пчелиных настоек.

В конце концов, костер потух, и Чарли облегченно прошептал Кошке на ухо:

— Если еще не хочешь спать, то можем прогуляться.

Кошка залилась краской, но кивнула и приняла мозолистую ладонь.

На этом заливе она еще не бывала. Небольшая бухта в устье реки с убегающим в воду мостиком. Вокруг раскидистые ивы, между листьями которых проворно снуют светлячки. Их немного, но сумрак ночи надежно разгоняется желто-зеленым сиянием.

Кошка огляделась по сторонам, слушая умиротворяющий стрекот цикад, и легко скинула кроссовки и ветровку. Холодная влажная трава щекотала пятки, пока она не ступила на нагретый дневным солнцем мостик.

Чарли помедлил, а потом стал торопливо раздеваться, стараясь не смотреть ей в след. Попрыгал немного на одной ноге, избавляясь от брюк, и с разбега бухнулся в воду.

Кошка закатала штанины до предела и присела на край моста. Вода поднялась так высоко, что ее колени сразу скрылись в переливающейся темноте, а к другому берегу поползли широкие круги.

На небе светила круглая Луна, затмившая собой звезды. В воздухе стоял низкий лесной гул, и где-то недалеко звенькали крылышками стрекозы. Кошка подумала, что наверняка где-то рядом Лес. Тот самый Лес, в который все хотят, но который мало кому дается.

И тут Кошку как громом поразило. Почему так тихо? Как давно нырнул Чарли? И еще не вынырнул… Она вцепилась в деревянный док, судорожно обшаривая взглядом ровную темную гладь. Ни плеска, ни малейшего движения. Колючая лапа страха сжала ей сердце. Спокойная река вмиг превратилась в мертвое болото, затягивающее внутрь все живое.

— Чарли?.. — неуверенно позвала она. Ответа не последовало, только тревожная тишина окружала ее.

Кошка не очень хорошо плавала, но все равно вскочила на ноги — собралась нырять. И не успела — от упругого толчка плюхнулась обратно на мостик. Крупное тело вынырнуло прямо перед ней, испугав до полусмерти. Она по инерции поползла от края мостика, а чужая рука коснулась ее голени, мягко останавливая.

— Напугалась? Извини, — Чарли явно не раскаивался и был доволен произведенным эффектом. Он оперся обеими руками о мостик, подтягиваясь так, чтобы его торс оказался над водой.

Кошка собиралась ответить, но глядя, как мелкие капли стекают с широкой, покрытой крапинками веснушек груди, забыла, что именно. Руки сами собой потянулись к широко развернутым плечам.

Чарли не был мускулистым, как качок из рекламы. Он был скорее тяжелоатлетом или дюжим дровосеком. И ей это чертовски нравилось.

Она несмело коснулась крепкой шеи и увидела, как напрягается его кадык. Чарли перенес вес тела на одну руку, а второй обвил резко очерченную талию. Футболка Кошки сразу намокла, и Чарли почувствовал мягкое тепло ее тела. Срочно понадобилось притянуть ее ближе. Услышать тихое, ставшее тяжелым дыхание. И скорее найти ее губы, чтобы не вздумала сопротивляться.

По телу Кошки пробежалась волна мурашек, заставившая ее крепче прижиматься к прохладному от купания Чарли. Внутри сладко заныло, когда она почувствовала, как сильная рука перехватывает ее под лопатки.

Буквально секунда, и Чарли оттолкнулся от мостика, снова нырнул, на этот раз увлекая Кошку вместе с собой. Она вздрогнула, резко оказавшись под водой, и сильнее вцепилась в Чарли, инстинктивно обхватывая его еще и ногами. В голове не успело промелькнуть ни мысли, ни страха, а Чарли уже вынырнул, приподнимая ее над водой.

— Держу, держу, — поспешил успокоить он, глядя в распахнутые глаза, отражающие звезды. Кошка сделала несколько судорожных вздохов, еще судорожнее цепляясь за Чарли, а потом рассмеялась, взбодренная неожиданностью и приятной прохладой. В душе все запело, и она сама потянулась целовать Чарли.

Чарли в несколько движений нащупал ногами дно. Он старался шагать быстрее, преодолевая сопротивление воды. Затихшая Кошка сидела у него на руках. Вода мелкими струйками стекала с ее одежды, заставляя ерзать, отчего по телу Чарли поползли ощутимые волны желания.

Нужно скорее снять с нее одежду — конечно же, чтобы не простыла. Этим Чарли и занялся, стараясь не отвлекаться на слишком частое дыхание. Кошка стеснялась, избегая смотреть ему в глаза, но сопротивляться не спешила.

Обнажившееся тело предстало перед ним во всей своей молодой красе. Налитые груди, плоский живот и округлые бедра явно создавались для физической любви. Чарли приподнял ее раскрасневшееся лицо за подбородок, молясь всем богами, чтобы на нем не был страха. Непросто было поймать сине-черный взгляд, но когда она все же решилась посмотреть на него в ответ, Чарли ощутил на себе разгорающийся огонь, и не смог не приникнуть в этим губам. Кошка отвечала с готовностью, почти уверенно, водя руками по его телу и прижимаясь вплотную грудью. Такого не смог бы вытерпеть сам Снежный Король, что говорить про Чарли. И напрягающийся член пришел в полную боевую готовность.

Он усадил ее на свою одежду, так удачно разбросанную по траве. Смущения уже не было и следа — растаяло от одного взгляда на Чарли. Вместо него тело покалывал холод и жар одновременно. А вид поднявшегося среди светлых волос члена порождал желание слиться с ним поскорее. Она обняла Чарли и с удовольствием почувствовала, как он настойчивым движением заставляет ее лечь на спину.

Он оказался тяжелым, но эта тяжесть была приятной и очень желанной, будто обещающей полную безопасность. Мягкие движения рук и губ по всеми телу распаляли ее все сильнее. Пальцы очень осторожно, едва касаясь, пробежались по чувствительной груди, задевая затвердевшие соски. Губы прошлись тягучей дорожкой по животу и опустились туда, ниже. Кошка протяжно выдохнула, одной рукой цепляясь за все еще влажные волосы Чарли, другой — за край его майки, на которой сейчас лежала.

Он снова навис сверху и прижался к ее бедру твердым горячим членом. И Кошка едва не задохнулась от желания, почувствовать, как он будет внутри. Почему Чарли медлит? Он ерзал, приподнимая ее за ягодицу и копошась в своей одежде. Наконец, в его руке оказался серый квадратик — так Кошка узнала, что на Изнанке тоже есть презервативы.

Чарли присел, дрожащими пальцами разрывая пластик и извлекая наружу маслянистый кружок. У Кошки подскочило сердце от вида блестящей резинки в его пальцах — настолько это зрелище было интимным.

— Умеешь надевать? — в самое ухо прошептал Чарли, мягко целуя мочку.

Кошка, чувствуя себя малолеткой, отрицательно покачала головой и залилась малиновым румянцем. Чарли же это не смутило совсем.

— Зажми кончик, вот так, — он ловко направлял ее не слушающиеся пальцы. — Теперь разворачивай.

Кошка, замирая от робости, выполняла его указания, натягивая презерватив на подрагивающий член с синеватой венкой сверху. Презерватив очень смущающе шуршал, а у Кошки в ушах билась кровь. И предвкушение.

— Молодец, — Чарли ободряюще чмокнул ее в висок, когда резинка полностью покрыла все, что надо.

Кошка снова оказалась лежащей на чужой майке, а Чарли навис над ней, располагаясь между ног. Там у Кошки разгоралось с новой силой, и она настойчиво сжала бока Чарли в безмолвной мольбе. Он кивнул, коснулся губами ее груди и плавно двинулся вперед.

Кошка закусила губу — первое проникновение сложно было назвать приятным. Будто что-то царапает и тянет изнутри. Она закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание. Не должно же все время быть так. Чарли не мог не заметить ее реакцию. Он вошел до предела и остановился, едва сдерживаясь — ему-то было очень приятно. Мягко поцеловал сосок, ложбинку между грудей, двинулся вверх, к ключицам. Очертил пальцами мочку и, наконец, жадно приник к припухшим губам.

Кошка чувствовала нарастающую пульсацию в промежности. Сначала не слишком приятную, но с каждой секундой сладко пробуждающую животное начало. Смешанное с болью приятное чувство. Все нервы напряглись, а ощущение обострились. Она услышала тяжелое, жадное дыхание Чарли, и оно до дрожи отозвалось внизу. Чарли, почувствовав это, сделал легкое движение, и Кошку снова прошила волна, теперь скорее приятная, чем болезненная. Ей стало трудно дышать, и пришлось застонать.

Чарли захотелось двигаться резко и жадно, и ему стоило больших усилий себя сдержать. Это потом, не сегодня. Сегодня только мягко и плавно. Щемящая нежность разбегалась по всему его телу. Внутри было томно и приятно. Нежное тело под ним так и хотелось зацеловать, заобнимать, заласкать. Удивительное ощущение, когда можно не торопиться, а впитывать, впитывать каждое его легкое движение, каждый отзывающийся в сердце стон.

Возбуждение накатило на Кошку с новой силой. Было очень хорошо, а с каждой секундой — еще лучше. Кошка влажно стонала, метя поцелуями лицо Чарли, прижимаясь к нему как можно ближе. Сейчас он только ее, и это самое лучшее на свете ощущение. Его желания стали и ее желаниями тоже. И его плохо сдерживаемые стоны и напрочь сбитое дыхание только распаляли ее. Теперь она поняла весь сакральный смысл слова «отдаться».

Движения Чарли стали более рваными, сбивались с ритма. Он входил все глубже и стонал все протяжнее. Кошку трясло, и она почувствовала, как все внутри само, помимо ее воли двинулось навстречу ему и отозвалось во всем теле. От этого стало не просто хорошо, а очень хорошо, до изнеможения. Она протяжно застонала, стискивая крепкие ягодицы в бездумном желании стать еще ближе к Чарли. Напряжение достигло своего пика и резко отпустило, заставляя мышцы промежности резко расслабиться, а потом пульсировать и пульсировать, будто сердце переместилось именно туда.

Чарли, видя как выгнулось тело Кошки, чувствуя, как приятно сдавило его член, позволил себе расслабиться, и струя спермы вылилась прямо внутрь ее тела, сдерживаемая только влажным латексом.

Кошка с трудом приходила в себя и отстраненно думала, что после такого жизнь непременно должна измениться и никогда не быть прежней. Чарли откатился в бок, прямо на спину, и принялся глубоко дышать, восстанавливая дыхание. У него, в отличие от Кошки, мыслей не было вообще — будто ветром вытянуло.

Он повернул голову и увидел, как Кошка мягко улыбается, прикрыв глаза. Теперь мысль у него появилась. Одна. Прижать ее к себе и никогда не отпускать.

Кошка, уткнувшись носом в могучую грудь, пыталась считать веснушки, усыпавшие светлую кожу. Сбившись в третий раз, она оставила это неблагодарное занятие.

— Скоро светать будет, — сообщил Чарли, глядя на светло-лимонную полосу на востоке. Несмотря на энергозатратную ночь, он совсем не чувствовал себя усталым, а наоборот — был полон сил.

— Надо возвращаться, — через силу пробормотала Кошка и поднялась, чувствуя, как тонкие светлые волоски смешно щекочут ей щеку.

Чарли кивнул, тоже вставая. Нужно было сказать что-то еще. Например, что Эйприл самая красивая. И самая лучшая. И как он, Чарли, сейчас счастлив. Но, будто пылкий юнец, он не смог облечь мысли в слова. Оставалось только любоваться серебрящимися в рассветных лучах волосами и помогать Кошке одеваться. И надеяться, что она как-нибудь сама догадается. А еще подхватить ее на руки и долго нести, не обращая внимания на ее слабые протесты.

***

— Что-то Коша очень довольная, — прищурившись, протянула Пчела. — Никак мышку поймала…

Пчела выглядела не менее довольной, как сытый котик.

— Да, — легко согласилась Кошка. — Пухленькую такую.

И слегка ущипнула Пчелу за аппетитный бочок, а та заразительно засмеялась.

Пчела была очень красивой девушкой. Ее пропорциональное личико так и просилось на обложку модного журнала. Она могла бы считаться самой красивой в Доме, если бы не килограммов пятьдесят лишнего веса.

Свое прозвище она получила за непропорционально большую «пчелиную» нижнюю часть, подходящую больше для престарелой матери-героини, чем для молодой девушки. Пчела страдала от расстройства пищевого поведения и депрессии, попеременно принимая препараты то от одного, то от другого. Антидепрессанты вызывали бычий аппетит, а аноретики — депрессию…

Кошке Пчела нравилась. И настроение у нее действительно было приподнятым. Потому что на Изнанку попасть стало очень просто — необязательно даже мерить коридор длинными шагами, достаточно сосредоточиться на той самой дороге, и в памяти само всплывало широкое, доброе лицо с озорными веснушками. За которое Кошка отдала бы почти все на свете.

Она поняла, что стала ходоком, и скрывала это как могла. Ходоков не любят.

***

— У тебя ребра торчат, — Чарли специально едва коснулся ее бока, заставив поежиться от щекотного прикосновения.

— Они и должны торчать, — парировала Кошка, не открывая глаз. Слишком приятно было лежать с закрытыми, слушая мерный стук сердца.

— Не должны, — не унимался Чарли, беря ее ладонь. — Ребра должен скрывать плотный слой мышц.

Он прижал ее ладонь к себе, наглядно демонстрируя этот самый слой. Кошка не смогла не сжать литую мышцу. Будто резиновый мячик под кожей, который не возбраняется подразнить ногтями.

— Не царапайся, ты же не кошка, — назидательно велел Чарли, щелкая пальцем по загнутому вверх кончику носа.

Надо бы возразить, что таки Кошка, но тогда придется рассказывать о своей Домовской жизни и прочем, а лежа на теплой медвежьей шкуре делать этого совершенно не хочется. А вот целовать ровно вздымающуюся и опускающуюся грудную клетку хочется очень.

На одном поцелуе остановиться не получилось, и Кошка прошлась до самого кадыка, ощутимо вздрогнувшим под ее губами. Направляемая уверенными руками она переместилась вверх, осторожно оседлав Чарли. Тепло тут же прилило к животу и кольнуло в груди. Тонкие губы сами перехватили ее, увлекая в глубокий поцелуй.

Время остановилось, а приятная нега, разлившаяся по телу, сама подсказывала, что нужно делать. Приподняться, касаясь бедром набрякшего члена. И аккуратно, не спеша, опуститься на него, чувствуя, как внутри все замирает. Двинуться вперед, чтобы ощутить щекотную волну в глубине тела. Услышать то ли стон, то ли выдох. Схватиться за удобно подставленные ладони и начать двигаться. Закрыть глаза и, не стесняясь, поддаться разливающемуся по телу наслаждению. Дышать ртом, чтобы не задохнуться.

Чарли мог только наблюдать как завороженный за сладкими колыханиям груди. Коснуться заострившегося соска и уловить на красивом лице блаженную судорогу. Сегодня можно себя не сдерживать и двигаться так сильно, как того требует плоть. Можно перекатиться, подминая Эйприл под себя и заводя ей руки за голову. Можно перехватить похотливый взгляд и поймать жаркий выдох. Можно даже немного помучить: остановить ритмичные движения и дождаться, пока в глазах замелькает немой вопрос. Прошептать в самые губы:

— Любишь меня?

И не отреагировать на рассеянный кивок. Поцеловать за ухом, все еще не двигаясь, хотя в паху все просто разрывается от желания. Услышать едва различимое:

— Люблю… Люблю. Люблю!

Теперь двигаться. Быстрее. С каждым произнесенным словом.

Все это сегодня можно. Кошке оставалось только подчиняться, чувствуя, как возбуждение достигает пика и сотрясаясь, каждой клеточкой ощущая приближение оргазма.

Уходить с каждым разом становилось все сложнее, но и задерживаться надолго рискованно. Атмосфера в Доме накалилась до ощущения пара в воздухе, и Кошка никак не могла понять, отчего. Нужно было выяснять.

***

Ночью она долго ворочалась, скрипя продавленным матрацем и собирая недовольные взгляды сбившихся в кучку котов. На душе было особенно тревожно, хотя ничего особенного и не случилось. А в голову навязчиво лезли мысли о мятном мороженом, будто кто-то управлял ее разумом, пытаясь отвлечь от чего-то важного. Еще долго образ лакомства маячил на периферии сознания, нескоро позволив ей забыться. Кошка и сквозь сон тревожилась, что просто сходит с ума.

Рассудок остался в целости, но эта ночь не смогла закончиться спокойно. В коридоре по нарастающей раздался топот парнокопытного животного, и дверь спальни распахнулась от удара крупной туши. Как она не слетела с петель — осталось загадкой для всех дремлющих девушек.

Кошка решительно села на кровати, нащупала на тумбочке самую тяжелую книжку, и готова была отбиваться от вооруженного нападения ценой собственной жизни.

— Слепой отменил Закон! — на пороге, лопаясь от ликования, стояло то самое парнокопытное, лишившее спальню чуткого сна. Даже в тусклом коридорном свете Кошка видела, как Длинную Габи распирает от гордости. Судя по размазанной помаде и потекшей туши, Габи в отмене Закона принимала самое непосредственное участие. Буквально полчаса назад.

— Какой закон? — Кошка кожей почувствовала, что все ждут ее реакции. — Что ночью полагаеися спать?

— Не-ет… — самодовольно протянула Габи, победоносно глядя на Кошку. Она явно настроилась подробно описать, что за Закон и как он был отменен, но Кошка резко оборвала ее:

— Раз нет, тогда все по своим кроватям, — она демонстративно бросила массивный том обратно на тумбочку, намекая, что через секунду он может полететь в Габи. — Или по чужим кроватям — Закон все равно отменили.

И отвернулась к стенке, давая понять, что аудиенция окончена. Габи с надеждой и недоумением посмотрела на Рыжую с Мухой, ожидая расспросов, но те улеглись вслед за Кошкой. Подробности узнать хотелось, а злить Кошку — нет. Кошатница же не обратила никакого внимания на Длинную — будоражащее известие она узнала значительно раньше, когда только вернулись ее питомцы.

Кошка сделала вид, что заснула, но сама глазела в стену, периодически забывая моргать. Рыжая с Мухой стали тихонько перешептываться и хихикать. Кошка бессильно бесилась и завидовала одновременно — ведь это не им добавилось головной боли.

Кошкину душу терзали когтистые создания, в честь которых она и получила прозвище. Опираясь на Закон, можно было сдерживать стадо созревающих девиц. Но теперь либидо и обрушившаяся свобода окончательно сведет их всех с ума. И Кошку заодно.

Хоть она и догадывалась, что когда-нибудь это должно было произойти, но очень рассчитывала, что к тому времени всех сведет с ума Выпуск. А так отмена Закона станет единственным лейтмотивом разворачивающегося безумия.

Кошка сжимала в кулаке край одеяла и злилась на Хозяина Дома и его неумение держать хозяйство в штанах. Кто-кто, а он должен помнить, что и как произошло семь лет назад. Второй Ведьмы уже нет, но кто сказал, что все может развернуться только по одному сценарию?

Она закуталась в одеяло с головой и едва сдержала желание даться о стенку. Что ждет ее, одну, против пятидесяти Длинных Габи?

========== На грани миров ==========

«Началось», — обреченный вздох Кошки разнесся по коридору. Она молчала, явно давала Русалке время передумать и не задавать ей таких странных вопросов. Но Русалка тоже никуда не спешила и упорно жала ответа. Не отвертеться — пришлось отвечать:

— Я похожа на человека, у которого есть Камасутра?

— Не очень, — Русалка пожала плечами, и длинные волосы побежали вниз красивой волной. — Но я спрашивала про то, где ее достать.

Русалка говорила еще что-то про расширение граней восприятия и неспешно удалялась от Перекрестного дивана, а Кошка следила за ее маленькой фигуркой, со спины напоминающей Кузена Итта.

Тихая Русалка не переставала ее удивлять. Когда к Кошке подошла Душенька с требованием «приструнить ее, пока она не натворила глупостей», Кошка протестовала («Если Вы не в состоянии справиться с Русалкой, то с кем вы вообще можете справиться?»). Душенька тогда скривилась, будто съела парочку лимонов, и размашисто зашагала прочь — явно жаловаться на «зарвавшихся малолеток». А Кошка мысленно похвалила смелость Русалки, доведшую Душеньку. А сейчас эта смелость тихо выходила из берегов — роман со Сфинксом явно что-то менял в кроткой нимфе.

Пора возвращаться в свое крыло, пока там не произошло что-нибудь более более откровенное, чем простые поиски трактата о любви. После отмены Закона она переселилась в комнату к Габи и Суккубу, опасаясь, что без ночного бдения там возникнет стихийный бордель. Бордель все равно возник, но на территории Крыс, и Кошку это вполне устраивало. Ее место в спальне заняла Русалка, и это тоже всех устраивало.

В лице озабоченной общественности Кошка была блюстителем девичьей чести, поэтому во взглядах «девиц» долго сквозило скрытое злорадство. Они ведь не были в курсе истинных мотивов Кошки, поэтому считали, что Слепой «утер ее нос». Кошку же моральный облик Дома интересовал мало. Немного заботило, что если кто-то забеременеет, их ждут многочасовые лекции о чистоте и нравственности, но это ерунда.Главное, чтобы теперь насильно не разделяли мужскую и женскую половины — Это будет сродни попытке сдержать цунами сачком для пиявок — так же опасно и бессмысленно. Но календарь отчетливо давал понять, что беспокоиться не о чем — до Выпуска разродиться все равно никто не успеет.

По большому счету все оказалось не так страшно, как ей показалось сначала. Общение с противоположным полом заставило девушек больше времени уделять внешности и гигиене, а значит меньше тратить его на разборки. С тем, кто с кем будет встречаться, решили как-то стихийно, что даже удивительно.

У Кофейника она столкнулась со Сфинксом, даже не успев забыть о Камасутре. Говорить ничего не стала — высказывать претензии Сфинксу занятие сродни прыжкам без парашюта. Сфинкс же, легко уловив ее растерянность, не смог не подтрунить над Кошкой:

— У тебя странный вид, — улыбнулся он чисто сфинксовской улыбкой. — Будто что-то постыдное узнала.

— Нет, — она помахала головой, глядя прямо в насмешливые глаза и прогоняя некстати возникающие в голове картинки с его участием. — Просто расширила грани восприятия.

Он явно выводил Кошку на глупую реакцию, которую очень хотелось и выдать. Но позволить Сфинксу себя подловить — еще опаснее прыжков без парашюта. Поэтому Кошка воспользовалась ситуацией, когда на нее едва не наехал Шакал, что-то истово рассказывая Сфинксу, и тихо ретировалась.

Крыса опять сбежала в Наружность, а Кошатница стала еще более сварливой.

— Все мои кошки разбежались, — ворчала она, хотя парочка блохастых прямо сейчас сидела у нее на плечах.

— Собирают своих пушистых собратьев, — пожала плечами Кошка. — Их все еще не хватает до сорока.

Кошатница против обыкновения даже не бросила на нее злобного взгляда. Наоборот, ушла в себя. И Кошке это не понравилось — чересчур упаднические настроения распространялись вокруг них.

***

— По-моему, мой авторитет падает, — Кошка прислонилась подбородком к плечу Чарли, поглаживая его лопатку.

— С чего ты взяла? — Чарли дунул, ловя в фокус темную прядку, падавшую ему на нос.

Ему не сильно нравилось говорить о Доме. Дом свидетельствовал о том, что у Эйприл есть другая жизнь, где его нет. И ему приходилось делить ее с чем-то непонятным и, на его взгляд, бессмысленным. Но опасений своих он не высказывал вслух, боясь ненароком ее обидеть.

— Альфа-самка должна иметь альфа-самца…

— Так за чем дело встало? — Чарли приосанился, играя мышцами и пытаясь сделать воинственное лицо альфа-самца.

Кошка не смогла удержаться от смеха, оценив его карикатурно-самодовольный вид.

— Был бы ты там — и проблем бы не было, — честно призналась она, преданно заглядывая в ореховые глаза.

И Чарли под ее взглядом впервые понял Стефа, бредящего другим миром. Этот мир хорош уже тем, что там есть Эйприл.

Под жадными поцелуями Чарли она быстро забыла, о чем ей нужно беспокоиться.

***

Отсутствие молодого человека действительно снижало ее статус в глазах других девушек. И что с этим делать — непонятно. Можно найти бойфренда в Доме, но у нее уже есть бойфренд, и то, что он «изнаночный», дела не меняет.

Но случай сам помог решить проблему, да так, как Кошке и не снилось. Она просто спускалась на первый этаж, а лестницу, как на зло, перекрыл Шериф своей размашистой походкой. Кошка плелась следом, ругая его на чем свет стоит и прикидывая, почему ему не сидится на своем третьем этаже. Когда на лестнице возникла, пошатываясь, Габи, Кошка замерла и одновременно возблагодарила небеса. Что делать, стало ясно как день. Она юркнула на спину ничего не подозревающего Шерифа и принялась испуганно выглядывать из-за его плеча. Весь свой артистизм Кошка использовала, изображая ужас разоблачения и безмолвно моля Габи молчать. Едва не поскользнулась — так яростно трясла головой в разные стороны. Длинная Габи представление оценила и, сбиваясь с ног, понесла благую весть по Дому.

На следующее утро Дом был в курсе, что Кошка встречается с Шерифом. А к вечеру еще и узнали, что они трахались прямо на подоконнике учительской, на глазах Длинной Габи. Кто-то даже уверял, что Габи приглашали третьей. Кошка все отрицала и делала вид, что возмущена порочащими ее слухами, но на деле ликовала — тайный роман с воспитателем как нельзя лучше упрочнял ее авторитет.

Можно было выдохнуть.

***

— Она случайно не беременна? — Рыжая проводила Габи взглядом. Та последнее время демонстративно хваталась за живот и зачастила падать в обморок.

— Если и беременна, то не случайно, — ответила Кошка, памятуя, что повышенное либидо не мешало ей думать о контрацепции последние лет пять.

— Ты так спокойно об этом говоришь, — теперь Рыжая с подозрением покосилась на нее. — Ты вообще как-то не нервничаешь после отмены Закона.

— Правда? — сдержанно удивилась Кошка. — А что нервничать? Если у Габи там ничего не стерлось, то и остальным не грозит.

Рыжая хмыкнула и не стала развивать тему. Кошка все равно не собиралась делиться с ней своими соображениями.

Волна поднялась, когда Габи открыто заявила о своей беременности. Собрав вокруг себя толпу таких же истерично настроенных девиц, она всячески подстрекала девушек на массовые протесты. Кошка прекрасно видела, что разворачивающийся конфликт, несмотря на его масштабность, несет немного угрозы — днем все ругались, а ночью мирились, иногда по нескольку раз. Но Габи все равно надо приструнить.

— Сама виновата, — вмешалась она, когда Габи, сидя на матраце в коридоре, принялась жаловаться на тошноту. Остальные девушки затихли, как перед боем.

— Я? Чем?! — даже обидно, как легко Габи заглотила наживку.

— Тем, что гондонами не пользуешься, — при упоминании «гондонов» многие смущенно захихикали. Вот ведь странность — пользоваться умеют, а называть нет.

— Я-то? — самодовольно хмыкнула Габи. — Пользуюсь!

— Неправильно пользуешься.

— И как же надо? — Габи явно не была профаном в вопросах предохранения, поэтому ничего не подозревала и забредала в Кошкину ловушку.

— А ты как делала?

— На х. надевала! — победоносно заявила Габи, довольная своей раскрепощенностью и покрасневшими лицами абсолютно всех девушек, за исключением Кошки.

— Я же говорила — неправильно, — Кошка выразительно подняла брови и взяла театральную паузу. — Надо было между коленями зажать и держать, чтоб не упал.

Для выразительности даже жестом показала, как правильно.

Не самая оригинальная шутка легко зашла разогретым пикантным разговором девушкам, и со всех сторон послышались смешки. Габи залилась краской, а Кошка благодарила природу, что та сделала Длинную не очень сообразительной. Если бы та намекнула, что презерватив между коленями не мешает коленно-локтевой позе, то вышла бы победительницей. Но кому-то ум, а кому-то — высокая фертильность.

Кошка и сама зарумянилась — победив, вспомнила собственный урок обращения со средствами контрацепции. Но со стороны можно было подумать, что это от смеха.

Габи с тех пор притихла, и наметившееся противостояние с мужской половиной перешло в режим холодной войны.

***

Что-то изменилось. Ветер блуждал между деревьями особенно гулко, а вечерняя прохлада отдавала металлом.

Костер в поселении Койво не горел. Его могло задуть сильными порывами ветра или залить недавним доджем. Но почему никто не спешит разжигать его снова? Кошка ускорила шаг, пытаясь сдержать внутреннюю дрожь.

Пусто. Никого. Ни в маленьких землянках. Ни на сторожевых башнях. Кошка почувствовала себя, словно на необитаемом острове. Тишина звенела в ушах и мешала соображать, что делать дальше.

— Уходи отсюда, — резкий оклик сверху оборвал тишину. На вершине склона стояла крупная фигура. В темноте ее черт не разобрать, но какой должна быть темнота, чтобы не узнать голоса того, кого любишь. Кошка бросилась по склону и, не помня себя, оказалась наверху.

Чарли дернулся, разрываясь между желанием броситься прочь и остаться на месте.

— В чем дело?! — в голосе Кошки чуть ли не впервые в жизни прозвучали истеричные нотки.

Чарли дернулся от нее в сторону, но в последний момент передумал и схватил ее за плечи.

— Эйприл, послушай меня, — зачастил он, глядя на нее тяжелым взглядом. — Тебе нельзя здесь оставаться. Это опасно! Уходи! Немедленно!

Кошка испугалась не его слов, но безнадежного тона. Когда неровный сумеречный свет лег на его лицо, Кошка невольно отпрянула — поперек круглого лица тянулась огромная кровоточащая рана. Чарли, воспользовавшись этим, оттолкнул ее и бросился прочь, дыша, как раненый зверь.

Кошка не удержала равновесия и больно ударилась копчиком. А спина Чарли тем временем исчезала в пугающем мраке. Режущая боль пониже спины помешала ей броситься следом. А потом ее резко затошнило, и она открыла глаза на матраце Бедуинки, под голубым сиянием экрана.

— Тише ты — зад отшибешь, — прошелестела подремывающая рядом Крыса.

Кошке понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и справиться с головокружением. Пошатываясь, она встала с матраца и, не обращая внимания на неодобрительные оклики, прямо по рассыпанной снеди зашагала прочь. Ей нужно обратно на Изнанку — нельзя же «уходить» на глазах у веселой компании.

Кошка зря боялась исчезнуть при свидетелях. Исчезнуть у нее не получилось ни при свидетелях, ни в одиночестве, ни при безмолвной поддержке троих котов. Она больше не смогла выйти на Изнанку. Ни сегодня, ни когда-либо в будущем.

Она чем-то разгневала Дом, и он ей отомстил, изгнав навсегда.

***

Заняться стало решительно нечем. Только слоняться целый день по извилистым коридорам, исхоженным вдоль и поперек, уже без надежды «прыгнуть». Покрикивать на перевозбужденных девушек и дожидаться, когда ее бывшая спальня опустеет. Рыжая и Русалкой почти все время проводили в четвертой, а вот Муха зачастила раскладывать не сходящиеся пасьянсы. Когда и она улетала, можно было привалиться затылком к боку Кошатницы и просто молчать. Та ни о чем не спрашивала, но Кошка все равно считала, что ее понимают.

— Какое будущее может быть у обрубка? — однажды серьезно спросила Кошатница.

— Не знаю. Какое?

— Знала бы — не спрашивала, — резко огрызнулась Кошатница, но продолжала почти просящим тоном. — Помоги мне уйти…

Кошка собиралась сказать, что не может, потому что и сама уйти не в состоянии, но Кошатница опередила ее, будто прочитав мысли:

— Не туда. И не сюда. Пожалуйста, помоги…

Кошка, не скрывая злости, глянула на подругу:

— Ты соображаешь, о чем меня просишь?!

Она и так в полной заднице, а лучшая подруга собралась на тот свет с ее помощью.

— Соображаю, — покорно согласилась Кошатница. — Поэтому и прошу именно тебя. Ты ведь меня понимаешь.

На душе стало гадко до неприличия. Кошке отчаянно захотелось схватить расшатанный стул и треснуть им по оконному стеклу, чтобы выяснить, что же прочнее. Или закричать от бессилия. Но пришлось подняться и тихо покинуть спальню, не забыв выключить свет — у Кошатницы болели глаза.

***

— Знаешь, я ее ненавижу, — задумчиво протянула Кошка, разглядывая черепа на картине под оптимистичным названием «Древо жизни».

— Кого? — Сфинкс, по случайному стечению обстоятельств, стоял рядом.

— Ведьму.

Сфинкс не уловил связи между Ведьмой и картиной Курильщика, но все равно уточнил:

— Почему же?

— Это все из-за нее. Не заводи она интрижек направо и налево, ничего бы не было.

— Тебе «Таро» так сказали? — Сфинкс тщетно старался сдержать злость. Кто такая эта Кошка, чтобы так говорить о Ведьме? Что она вообще может знать — это же не она носила письма между ними?

Кошка помотала головой, и Сфинксу удалось перехватить ее взгляд. Он, увидев незнакомую рыжеволосую фигуру в не самом приличном виде, все понял.

— Ты сама знаешь, что причина была не в Ведьме. И даже не в Мавре с Черепом.

— Знаю, — покорно согласилась она. — И это еще сильнее нервирует.

— Кому-кому, а тебе сейчас только нервироваться… — Сфинкс не собирался ее успокаивать хотя бы из уважения к памяти Ведьмы.

— Обсуждаем планы совместного побега? — когда Рыжий успел подойти и даже вклиниться между ними?

— Не побега, но предполагаемого «бунта красавиц», — отозвался Сфинкс.

— Красавиц? — Рыжий приложил ладонь козырьком ко лбу и стал вызывающе внимательно оглядываться по сторонам. — Здесь не осталось красавиц — Кошенька всех повыгоняла.

Насмешливый тон Рыжего стряхнул с Кошки тоскливую задумчивость.

— Никого я не выгоняла, — отозвалась она. — Красавицы сами как вас увидели — решили: на хрен надо.

Рыжий загоготал и вразвалочку двинулся дальше. Сфинкс ушел вместе с ним, а Кошка подошла к картине ближе, чтобы черепа превратились в груши.

Она солгала. Ведьму она не ненавидела уже давно. С тех пор, как представила, что на месте Черепа мог бы быть Чарли.

***

Она искала Крысу, а та, как назло, не находилась. Кошка решила, что она внепланово ушла в Наружность, но распахнувшаяся дверь комнаты для посещений убедила ее в обратном.

Крыса молнией пронеслась мимо нее, а из комнаты вышел низенький толстый мужчина в сопровождении растерянной Овцы. Кошка стиснула зубы — опять папаша Крысы испортил ей настроение, значит соваться с заказом ближайшее время бесполезно.

— Разве детям положено так разговаривать с родителями? — благоговейно возмутился мужчина, обращаясь то ли к Кошке, то ли к Овце.

— Ты стала бы так разговаривать с отцом, девочка? — Овца уже обращалась к ней, ища поддержки перед почтенным посетителем.

Овца плохо знала Кошку, а Кошка хорошо знала этого мужчину по рассказам Крысы.

— Я бы не стала так разговаривать с отцом, — охотно согласилась Кошка, и на лице Овцы мелькнуло довольное одобрение, но слишком рано. — Я бы такому отцу сразу вилку в глаз воткнула.

Кошка развернулась, чтобы не видеть вытянувшихся лиц и поспешила уйти, чтобы слышать как можно меньше Овечьих причитаний.

***

Хоть в тюрьме, хоть в церкви всегда можно достать запрещенные препараты. Что уж говорить про «социализированно-благополучный» Дом. И всегда и везде есть личности, осведомленные, как из разрешенных веществ сделать запрещенные.

Кошка замешивала в эмалированной кружке субстанцию из порошка, воды и дурно пахнущей эмульсии. В мультфильме в этот момент непременно появилось бы облачко в виде черепа с костями. Кошкины голова и сердце были абсолютно пусты, поэтому руки работали резво и ни разу не дрогнули. Будто разум, опасаясь гигантской перегрузки, начисто отключил все переживания.

Мимо пролетела крупная жужжащая муха, и Кошка проследила ее полет до самого слухового окна, из которого она вылетела попытки с двадцатой. Посмотрела на стакан с прозрачной жидкостью. Если не знать, что там замешана смерть, примешь за обычную мутную жижу, заменяющую домовцам алкоголь. Она аккуратну взяла стакан и пошла к своему крылу. Движения ее были еще более медленными и плавными, чем обычно, — не хотелось без необходимости растрясывать жидкость.

Она была бы рада, если бы в спальне кто-то был. Но кроме стайки котов и их хозяйки там было пусто. А скоро должно было стать еще более безлюдно.

Кошка включила свет и взглянула на Кошатницу. Та чахла на глазах. Щеки ввалились, делая лицо похожим на египетскую мумию. Мутный взгляд добавлял схожести с живым мертвецом. И, самое ужасное, во всем ее теле читалась печаль умирающей души.

Кошатница собиралась поинтересоваться, с какой стати Кошке не пьется чай в другом месте, но раздавшееся со всех сторон кошачье шипение доложило ей, что это совсем не чай.

В ее глазах мелькнула искра удивления — она уже не надеялась, что подруга осмелится помогать ей. А потом блаженное расслабление — она все-таки согласилась… Верная, умная Кошка. Она-то в отличие от других добреньких гуманистов понимает, как тяжело дается такая жизнь. Кошатница приняла бы ее отказ, хотя всем сердцем истинно надеялась на согласие.

А Кошка так и замерла со страшным зельем в руке. Оно неожиданно начало жечь кожу, так что больше всего на свете хотелось выбросить мерзкую кружку. Кошка вдруг почувствовала себя десятилетней девочкой, впервые оказавшейся в не слишком дружественном пристанище. Одинокой и напуганной. На глаза навернулись слезы, и Кошке стоило немалого труда их сморгать.

— Не надо, — с надеждой прошептала она, тоскливо глядя на Кошатницу.

Кошатница устало прикрыла глаза, а когда открыла их, Кошка не узнала ее — лицо разгладилось и приобрело расслабленное выражение не обремененной никакими проблемами молодой девушки. Оно стало возвышенно-одухотворенным, будто перед Кошкой появился из небытия совершенно другой человек.

— Прости, Коша, — улыбнулась эта новая Кошатница, и у Кошки упало сердце, настолько очаровательной она стала. Такой бы она была, если бы не чертов полиомиелит? — Но это мое окончательное решение. Ты же сама говорила о свободе выбора. Это — мой. И если бы не ты, я бы его все равно не осталась. Но сделала бы это гораздо более странным и страшным способом.

Кошка закусила губу и шагнула ближе. Пару секунд посмотрела на кружку, где уже выпал осадок. Потом на озаренную надеждой Кошатницу.

— Я не могу, — затравленно выдавила Кошка.

— Знаю, — кивнула Кошатница. — Поставь на тумбочку.

Кошка не слушающимися руками выполнила последнюю просьбу, стараясь не смотреть на Кошатницу. Прощальная истерика — не то, что той сейчас нужно.

— Принеси соломинку, — это уже мохнатому коту.

— Я… — начала было Кошка, но горький комок напрочь сжал горло, помешав продолжить. Всхлипнув, она развернулась и поспешила к выходу. Огромная часть ее души рвалась перевернуть тумбочку вместе с несчастной кружкой, но острый взгляд в спину настрого запрещал это делать.

— Кошка, — уже на пороге окликнула Кошатница, и голос ее дрогнул. — А ведь я права была: и путешествие у тебя было, и «дурак»…

Кошка хмыкнула прямо сквозь слезы:

— Не ту девушку прозвали Ведьмой.

На душе стало еще поганее от некстати зародившейся надежды.

— А Кошкой именно ту, — окончание фразы утонуло во всхлипе, и Кошка чуть ли не бегом бросилась прочь.

Она не могла больше оставаться в Доме и, не разбирая дороги, вылетела во двор. Старый охранник, как на зло, был на месте, но Кошку это не остановило. Она юркнула на задний двор, к зарослям за собачьей будкой. Рыжая в детстве показала ей этот лаз, и сейчас Кошка была благодарна ей как никогда.

Густые заросли сильно расцарапали бока, но Кошка не чувствовала боли. Ее окружили собаки, ожидающие вечерней кормежки, но тщательно обнюхав, потеряли к ей всякий интерес — от нее пахло горем и смертью, а никак не мягким хлебом. Кошка побрела прочь, не разбирая дороги от слез.

***

С каждым днем все сложнее стало отрывать себя от кровати. У Кошки постоянно болела голова, потому что она не спала ночами, слушая ускоренный стук собственного сердца и крутя в голове одни и те же невеселые мысли. Вид опустевшей кровати то и дело всплывал перед глазами, заставляя легкие пропускать пару-тройку вдохов. Правильно ли она поступила? С каждым днем Кошка все сильнее убеждалась, что нет.

Мышление стало тягучим и вечно сонным. Кошка лишилась всех опор, держащих ее на плаву. Друга, возлюбленного, Изнанки… От ужаса, что еще что-то потеряет, все время хотелось сжиматься в комок. Девушки это чувствовали и снова сбились под эгидой вроде-как-беременной Габи. Стычки с юношами до первой крови стали обычным делом. Кошке кое-как удалось добиться только того, что эти стычки происходили вне ее присутствия.

— Ты совсем их не держишь, — Рыжий выводил на гипсе устрашающе черный узор, отражающийся в зеленых стеклах.

— Я их пять лет держала, как стадо на выпасе, — парировала Кошка. — Сами отменили Закон — сами виноваты.

— Меня убивали трое, — Рыжий вывел особо острую линию около самых пальцев. — И я уже в строю. А ты побарахталась немного, как та лягушка в молоке, и лапки сложила. Идешь ко дну, Коша.

— Был бы ты в строю, никто бы тебя не убивал, — огрызнулась Кошка, хотя и, нехотя, понимала справедливость его слов.

— Это несерьезно, — Рыжий не обратил внимания на резкий тон. — Ты целенаправленно ныряешь на дно. Но раны заживут, а самоуважение — нет.

Кошка замерла, вспомнив внезапно, как сама когда-то пришла к похожей мысли.

— А если я перечеркнула все свое самоуважение одной большой ошибкой? — Кошка во все глаза смотрела на Рыжего, ожидая толи поддержки, толи смертного приговора.

— Исключено, — безапелляционно отозвался Рыжий, и Кошке показалось, что он хочет снять очки. Но не снял. — Не могла ты совершить такую уж большую ошибку. У тебя такое не в крови.

Кошка задумалась. Потом кивнула и резко перевела тему:

— В конце концов, это из-за тебя Закон отменили, — она откинулась на спинку стула. — Так помогай мне теперь.

— Тоже предлагаешь их бить? — скривился Рыжий, уже слышавший похожее предложение и не изменивший своей к нему отношения.

— Я тебе побью, — пригрозила Кошка. — Демонстрируй неработоспособность.

— Я работоспособен даже во сне, — напыщенно похвастался Рыжий, а в следующую секунду оба расхохотались, Кошка даже до слез.

До Выпуска оставалось чуть больше недели. Через пару дней Кошка вернула себе выскользающие из рук бразды правления и с горем пополам навела порядок на девчачьей половине.

***

Прощался Дом куда душевнее, чем встречал. С самого утра заливалось солнце, а невидимые пичуги заливисто приветствовали новый день. Над газонами пархали полупрозрачные капустницы, а во дворе ближайшей многоэтажки бодро возились дети в светлых косынках.

Кристина не заходила не территорию Дома — ждала возле ограды. С ней ждал кто-то еще — незнакомый мужчина. Кошка вспомнила, что когда-то Кристина говорила о своем молодом человеке, но эта информация давно выветрилась из ее головы за ненадобностью. Кошка поудобнее перехватила сумку и двинулась к выходу. Дом оставался за ее спиной полупустым серым зданием — его душа покидала это место с каждым ушедшим воспитанником. Кошка не стала оборачиваться, опасаясь, что увидит Дом не величественным строением, а жалкой полуразвалившейся хибарой. Хоть Дом и изгнал Кошку, когда-то он ее принял, так что пусть останется в памяти настоящим.

Кошка подходила ближе, и спутник Кристины приобретал различимые очертания. Сначала она не обратила на него особого внимания, поглощенная возвышенным чувством расставания. Потом решила, что просто ищет знакомые черты в каждом незнакомце. А подойдя вплотную, подумала, что скоро проснется.

— Знакомься, моя сестра — Аглаи, — Кристина так нервничала, что в нарушение этикета представила девушку молодому человеку, а не наоборот.

— Очень приятно, — на широком лице расплылась добрая улыбка. — Чарли.

Кошку пригвоздило к месту. И она сама нарушила правила приличия, протянув мужчине руку. Чарли пожал ее и неуверенно покосился на Кристину. Та рассказывала, что ее сестра «с вывихом», но он все равно не ожидал такого резкого, оценивающего взгляда — будто он, Чарли, был пришельцем с другой планеты, а не обычным человеком. Кристине и самой стало неудобно за диковатый вид сестры, и она поспешила позвать ее:

— Пойдем, мы припарковали машину на соседней улице.

Чарли неуверенно потянулся к объемистой сумке не плече новой знакомой, а Кристина с досадой подумала, что надо было все же забирать сестру раньше. Из ребенка-маугли она в этом ужасном месте превратилась в настоящего дикаря — даже не поздоровалась по-человечески.

В салоне ненового форда пахло кожзамом и духотой. Выезд из дворов был таким извилистым, что Кошку замутило. У нее не было проблем с вестибулярным аппаратом, но сейчас в голове гудело от роящихся мыслей, а сердце подрыгивало к самому горлу. Чарли здесь, и этого просто не может быть. У нее столько вопросов, которые нельзя задавать при Кристине… Но ничего — не приклеена ведь та к Чарли.

От сердца к ногам побежало теплое чувство, и она расслабленно опустилась виском на теплый пластик автомобильной дверцы. Чарли, косясь на заднее сиденье, увидел, как улыбка преобразила хмурое лицо, и решил, что все не так уж и плохо.

***

— Получается, прыгать можно не только на Изнанку, но и с нее?

Чарли растерялся, не понимая вопроса. Вроде по отдельности знакомые слова, но вместе получилась какая-то околесица. Аглаи смотрела на него вполне вменяемым взглядом без тени улыбки, но спрашивала полную ахинею. Он припомнил, что таким образом часто проявляется безумие, и невольно отступил от Аглаи на полшага. Что еще захочется ей узнать? Какого цвета у него внутренности?

Но Аглаи вдруг вытянулась стрункой и стрельнула в него абсолютно кошачьими глазами:

— Купился? Не переживай — я прикалываюсь.

И юркнула дальше по коридору, в комнату, которая недавно стала ее.

Чарли поежился — Кристина мельком обмолвилась, что сестра жила в спец интернате, но явные признаки безумия она проявила впервые за всю неделю.

— Ей в ставили какой-то диагноз. Что-то про нечеткость мышления, — Кристина считала себя обязанной оправдываться за смущающее поведение младшей. — Не бери в голову — она скоро поступит в колледж и переедет в общежитие.

Кристина обнимала Чарли, давая понять, что долго она в его доме не задержится, и скоро они смогут остаться вдвоем. А Чарли вдыхал запах жасмина от пепельных волос, и надеялся, что все так и будет.

Кошка же, печально поминая свое решение бросить курить, дымила одну за одной. Чарли был рядом, но совершенно ее не помнил. И этот удар оказался больнее, чем обычная потеря и его, и Изнанки.

***

Кошка остановилась перед книжным шкафом. С застекленных полок на нее смотрели разномастные книжки — от почти букинистических изданий до брошюр в потрепанных обложках. Многие из них манили ее своими названиями, связанными с педагогикой. Но без спроса брать чужие вещи в чужом же доме для Кошки было слишком нагло.

— Бери, не стесняйся, — раздалось у нее за спиной. — Чарли был хорошо воспитан и вежлив от природы.

— Спасибо, — кивнула Кошка и вытянула их плотного ряда высокую книгу с замятыми уголками. — Ты учитель?

— Да, — кивнул Чарли. С того раза сестра Кристины не позволяла себе странных высказываний, и Чарли несколько успокоился на ее счет. — Ты планируешь поступать в педагогический?

— На специальную педагогику, — Кошка перелистнула мягкие страницы с мелким шрифтом. Из всего полезного, что она освоила в Доме, в Наружности могло пригодиться только умение руководить «лицами с ограниченными возможностями здоровья», как здесь называют склеенных.

Чарли понимающе кивнул, пытаясь понять мотивы своей будущей родственницы. То ли она хочет благородно посвятить себя обделенным жизнью инвалидам, среди которых выросла, то ли боится попасть в иную, незнакомую ей среду. А потом спохватился и решил, что лишние сведенья об Аглаи ему ни к чему.

Прошло немного времени, и Чарли все же решился задать этот вопрос. В конце концов, он учитель, так что забота о подрастающем поколении — его прямая обязанность. И он должен убедиться в чистоте порывов другого потенциального учителя. Уж слишком этот другой не похож на человека, радеющего за детей, тем более не самых здоровых.

— Почему ты хочешь стать педагогом, да еще спец школы?

В синих глазах мелькнуло желание ответить что-то дерзкое, но угасло, как не собравшаяся гроза.

— Потому что кто-то должен. Так почему не я?

— У тебя, наверное, были хорошие учителя? — осторожно спросил Чарли.

Честный ответ, даже не слишком ожидаемый, располагал к дальнейшей беседе.

— В том-то и дело, что нет, — рассмеялась Кошка, и Чарли отметил, что она совсем не похожа на сестру. Она не похожа ни на кого, но в моменты смеха кого-то отчаянно напоминает.

***

— Ты уверена? — голос Кристины звучал в высшей степени недоверчиво. — Что всю жизнь хочешь пробыть в таком месте?

— Уверена, — кивнула Кошка. — В таком месте не так уж и плохо.

Кристина стиснула зубы и решила, что психика сестры претерпела серьезные изменения от долгой жизни взаперти. Но переубеждать ее не стала. Вместо этого Кристина с остервенением стала штудировать справочники для поступающих, активно звонить в приемные комиссии и упиваться чувством собственной правильности.

Ей удалось найти подходящий колледж довольно быстро. С хорошим студенческим городком. Заселение отчего-то обещали только в середине сентября, и это Кристину нервировало. Но других вариантов все равно не было, хоть и хотелось устроить сестренку подальше отсюда как можно скорее. Чарли, кажется, не слишком нравится ее присутствие. Он стал отстраненным и уделял меньше внимания Кристине, а она уже планировала свадьбу. Ничего, главное отослать помеху подальше, а там будет несложно убедить бойфренда, что их участие в ее жизни больше не потребуется.

***

— Не сиди на подоконнике — продует, — Чарли зашел в кухню, неся с собой объемные пакеты и январский холод с улицы.

— Не продует — у тебя хорошо заделаны окна, — отозвалась Кошка и соскользнула с узкого подоконника.

Любовь сидеть, прислонившись спиной к стеклу, осталась у нее еще с домовских времен. Она подошла к столу и залезла в один из пакетов, извлекая на свет кукурузные хлопья с рисунком странно-знакомого чертика на упаковке.

— Разве Кристина такие любит? — она бездумно провела пальцем по скомканной черной шерстке. У этих хлопьев был привкус гвоздики, и они не пользовались особой популярностью.

— Не знаю, нет вроде, — Чарли выставил на стол большую бутылку молока. — Я для тебя купил.

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Кошка, и Чарли не смог не улыбнуться в ответ.

Он уже привык к ее ненавязчивому присутствию в доме.

— Аглаи, — он сделал паузу, раздумывая, стоит ли продолжать. — А как было там, в интернате?

Ему было интересно узнать о жизни в закрытом учебном заведении, которая всегда была окутана недосказанностью. Может, это поможет ему лучше понимать своих учеников. А еще было бы неплохо получше узнать новую соседку.

— Там? — Кошка задумчиво подняла глаза к потолку. — Там было здорово!

И Кошка коротко пересказала некоторые забавные моменты прошлой жизни. Как Габи лупила зеленой сумкой ящика (из-за чего — умолчала). Как ругалась с Шакалом по импровизированными телефону, а другие девушки не хотели, чтобы разговор заканчивался — ведь когда Кошка занята Шакалом, она не ругается на них. Как все думали, что она встречается с воспитателем, а она сама побаивалась всех Крыс, и главную Крысу в особенности.

Чарли слушал со смешанными чувствами. Аглаи рассказывала смешно, но Чарли тревожила мысль, что на самом деле там не все так радужно, как ему хотят показать. Но то, что Аглаи намеренно не давила на жалость, добавило ей баллов уважения в его глазах.

***

— Уверена? — получилось чуть более резко, чем Чарли хотел. — Сама говорила, что городок еще не готов к приему первокурсников.

— Чарли, там всего пара этажей в соседнем корпусе не достроена, да дороги перекладывают, — увещевала Кристина. — Она жила и в худших условиях, уж поверь.

Чарли нахмурился. Он смирился с тем, что Кристина оставила сестру на попечение государства, но то, как активно она выселяет ее сейчас — просто некрасиво. Его одолевали мысли о степени привязанности Кристины к своей семье. Это важно, если он собирается связать с этим человеком дальнейшую жизнь.

Кошка слышала весь разговор — Кристина не зря старалась говорить погромче. Намеки она понимала прекрасно, поэтому тем же вечером начала собирать нехитрые пожитки в ярко-оранжевую сумку, а через пару дней объявила, что переезжает к Крысе — ту, якобы, не отпускают жить отдельно без сопровождения.

Был соблазн хлопнуть дверью тем же вечером, но Кошка не потому стала однажды главарем, что поддавалась эмоциям. Побег в ночи вызвал бы у обоих чувство вины, и симпатии к Кошке это бы не прибавило.

Она стояла на остановке, продуваемая всеми мартовскими ветрами, и бездумно вертела в руках клочок бумаги — все равно запомнила, что на нем было написано. Спица не писала открыто, но Кошка и так представляла, в каком направлении искать общину.

Что бы не думали учителя и воспитатели, Домовцы не были кретинами. Они не стали возводить поселение в чистом поле, как первопроходцы, а нашли вымершую деревню за много километров от города, куда едва дотягивались линии электропередач.

Глядя на покосившиеся домики и слушая низкий гул чистого воздуха, она едва не припомнила родительский дом, где жила десять не самых приятных лет своей жизни. Но чувство дежавю быстро пропало, когда ей навстречу вырулил Гибрид с огромным волкодавом на поводке. В ее родной деревне охраны территории не предусматривалось.

— Наружность даже злее, чем нам казалось, — сокрушенно качала головой Чумка. — Даже Кошке там не нашлось места.

Кошка не спешила ее переубеждать. Она сидела на скамейке перед домом, и с наслаждением курила. На свежем воздухе ее дым был еще сладостнее и приятнее, чем обычно.

Ее приняли не слишком радушно — девушки, отвыкшие от ее руководства, опасались, что она и здесь начнет устанавливать свои порядки. А Кошка даже удивилась, насколько ей это стало ненужным. Она решила, что вернется в город к началу учебы, а пока просто отдыхала душой.

Ей здесь нравилось. Ерунда, что надо вставать ни свет ни заря, кормить скотину и на себе таскать мутную воду из покосившегося колодца. Ерунда, что целый день нужно что-то делать — занятость и свежий воздух способствуют хорошему настроению и ясности мысли. Не ей нужно отвечать за быт этого места, и это позволяло дышать полной грудью.

Белобрюху последнему исполнилось восемнадцать, когда на «собрании старост» было решено выходить их тени. Кошка не до конца понимала хитрый план Рыжего, но разбираться не спешила — это все же их место, а не ее.

Спокойствия в жизни резко поубавилось — поселение стали осаждать репортеры, полиция и немногочисленные родители бывших воспитанников. Забрать из общины так никого и не смогли — совершеннолетние имеют право портить свою жизнь, как их душе угодно.

Кошка лениво гадала, приедет ли Кристина или воспользуется ситуацией и перестанет читать газеты.

Ее серый костюм отливала жемчужным серебром, а блузка резала глаза белизной. Туфли, правда, были покрыты плотным слоем отборной грязи, что несколько нарушало образ городской интеллигенции. Чарли в его потертых джинсах и защитного цвета футболке смотрелся куда органичнее на фоне зазеленевшего леса.

Кристина остановилась перед бывшим Домовским сторожем, ставшим теперь главным старостой и что-то у него спросила. Сторож обернулся и махнул рукой в сторону дома, где Кошка перед окном резала хлеб. Глядя на уверенно приближающуюся парочку, она откусила крупный кусок от неспелого яблока и принялась с трудом его пережевывать. И сама не знала, рада она или нет.

***

Кристина чувствовала себя крестной феей. Благородной и самоотверженной. Чувства самоотверженности добавлял тяжелая тряпичная сумка — ей предстояло готовить праздничный ужин на день рождения Чарли. Подарок — хрустальная сова с трогательной надписью — уже давно дожидался своего часа, заставленный коробками с обувью.

Она скользнула в переулок и оказалась перед огромной мутной лужей — асфальт в этом месте был уложен особенно неаккуратно. Можно было в несколько широких прыжков перемахнуть ее, или идти в обход через гаражи. Кристина на пару секунд задумалась и решила не портить новые клешеные джинсы. Не будь она такой педантичной, все могло сложиться иначе. Но ее стройная фигура мелькнула за массивным коробками, и так и не появилась на другом конце аллеи.

Странно застать пустой дом, возвращаясь с работы в свой день рождения. Странно, когда девушка не отвечает на твои звонки без объявления войны. Странно встретить Аглаи, не имеющую понятия о местонахождении сестры. Странно чувствовать, как тревога напряженно расползается по всему телу, делая его грузным и неповоротливым.

Заявление о пропаже взрослого человека принимают на третий день. Нервы Чарли сдали к концу второго, погнав в кладовку, где хранился алкоголь. Кошка застала его на диване перед телевизором, опустившим голову на грудь и громко храпящим. Она приняла полупустую бутылку и накрыла сгорбленное тело пледом. Затихшая было нежность просыпалась в ней вновь. Присев рядом, она щелкнула пультом и прямо из горла отхлебнула жгучий напиток.

«И что теперь?» — подумала она, не сводя взгляда с по-детски расслабленного лица. Алкоголь придал ей смелости, и она шустро приблизилась к Чарли и наскоро чмокнула его в щеку. Что ни делай, а против себя не пойдешь — она все еще его любит.

Когда с близким человеком происходит беда, ты начинаешь существовать в вакууме. Мир вроде бы продолжает существовать, но будто не для тебя. Чарли продолжал мыться, убираться и ходить на работу, но делал это все машинально и неосознанно. Тихая Аглаи взяла на себя весь быт, за что Чарли непременно отблагодарит ее. Потом, когда сможет нормально выражать свои мысли.

Кристина числилась пропавшей без вести уже месяц. Следователь говорил, что дело будут отправлять в долгостой. Аглаи так и не переехала в общежитие, ежедневно тратя по полтора часа на дорогу до колледжа. Это тоже нужно будет оценить.

***

Чарли настигло странное чувство. Обычно, просыпаясь по утрам, его сразу же накрывала тяжесть томительного ожидания. Сегодня же он вспомнил, что не все в порядке, только к обеду, сидя над шницелем в школьной столовой. Это вызвало досаду, но в то же время и странное чувство успокоения.

А Аглаи стала замечать, что вещи Кристины постепенно покидают жилище. Сначала она думала, что это Чарли так переживает утрату, но Чарли сам грешил на нее. Сначала изчезли ее любимая тарелка, зубная щетка, визитки. Потом Аглаи не нашла выходного жемчужно-серого костюма. А однажды обнаружила белое пятно на фотографии, где, Аглаи готова была поклясться, была запечатлена Кристина. Кто-то медленно, но уверенно стирал ее их этого мира.

Чувствуя, как встают дыбом волосы на затылке, она наскоро побросала в сумку деньги и, на всякий случай, смену белья, и двинулась на выход. Уже закрывая дверь, она заставила себя вернуться и нацарапала на листке записку — бесследное исчезновение второй Симонс за полгода точно доведет Чарли до ручки.

***

В этот раз путь был гораздо тернистее. Она заблудилась и долго плутала по лесам, молясь, чтобы волки были сытыми. В самой общине тоже не пошло как по маслу — пришлось долго спаивать Рыжего и обещать все земные богатства, прежде чем он разговорился.

Беседа оставила ее в смешанных чувствах. Мысли плутали и прыгали всю долгую дорогу обратно. В конце концов у нее не осталось сил, и, приближаясь к дому, Кошка мечтала только бухнуться лицом в подушку.

— Где ты была? — ей показалось, что Чарли распахнул дверь еще до того, как она нажала на дверной звонок.

— В общине, — честно ответила она, глядя в прищуренные глаза. Чарли выглядел взъерошенным и недовольным, и Кошка уже подумывала развернуться и идти прочь, но он сделал к ней широкий шаг и сжал в объятиях так крепко, что стало трудно дышать.

— Больше так не делай, — услышала она и разомлела от удовольствия. Чарли за нее переживал. Значит, все не так уж плохо на сегодняшний день.

***

Если бы кто вдруг решил спросить у Чарли, что за девушка с ним живет, он бы не ответил. Но никто не спрашивал, а сам он отчего-то не задумывался. Просто знал, что утром она будет сидеть за столом с чашкой кофе, а вечером неровно строгать ужин. Весьма приятное соседство, надо сказать. Он смутно помнил, что раньше с ними жил кто-то еще, но больше не помнил ничего. Иногда в голове всплывали обрывки фраз или странные образы, и Чарли казалось, что он вот-вот что-то вспомнит. Но все это так и оставалось на задворках сознания. Врач не нашел у него никаких отклонений, и Чарли решил, что просто переутомился. В конце концов, преподавание — работа стрессовая.

Кошка весь день чувствовала странное томление в груди. Не будь на дворе конец декабря, она бы непременно решила, что это мартовский гон. Все злило и радовало одновременно, и она явно чего-то ждала. Чарли уже лег спать, утомленный предрождественской неделей, а она все ворочалась с боку на бок. В голове заела странная песня, слов которой было не разобрать. Но песня так настойчиво что-то приказывала,что Кошка решила уступить ей. Не ею было придумано, что единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему.

Пол коротко скрипнул, принимая ее босые стопы и затих, молча всю дорогу до чужой комнаты. Чарли спал на разложенном диване, положив одну руку под голову. Сердце Кошки упало вниз — так желанно было зрелище этого спящего мужчины. Она быстро поползла по одеялу, стараясь не тревожить мерно дышащего Чарли. Все мысли остались позади. Кошка подползла выше и опустила голову на колышущуюся грудь — совсем как раньше. Стук чужого сердца доносился до нее прямо сквозь одеяло, и очень хотелось плакать.

Чарли вздрогнул, что-то пробормотал и открыл глаза. Кошка замерла, чувствуя, как весь жар скопился у нее на щеках. Освещенный снежным уличным светом, Чарли улыбнулся и притянул ее повыше. Сонный взгляд карих глаз прошелся по ней теплом, а потом мягкие губы требовательно прижались поцелуем. Кошка протяжно выдохнула и едва не дала волю слезам, когда сильные руки поползли по ее спине и остановились, настойчиво сжимая ягодицы.

Чарли резво, не как только что разбуженный человек, отбросил в сторону одеяло и перекатился, подминая Кошку под себя. Тонкая пижама абсолютно не скрывала тепла и приятных очертаний ее тела. Пуговицы рубашки неожиданно легко выскользнули из петель, а резинка штанов, казалось, только и ждала, когда можно будет сползти поближе к коленям.

Молодое тело явно было знакомо ему своей красотой, но в данный момент совсем не хотелось вспоминать, где и как они знакомились. Хотелось только пройтись по нему губами, изредка покусывая светлую тонкую кожу, чтобы уж все могли узнать, кому оно скоро будет принадлежать.

Кошка водила руками по его торсу, внимательно ощупывая каждую мышцу, и крепко прижимала его к себе, будто боясь, что он может растаять в воздухе. Ее поцелуи становились все более жадными, и движения бедрами все более призывными. Чарли спешить не собирался, но быстро стянул с нее пижамные штаны. Ведь чего хочет женщина — того хочет бог.

Ее влажные стоны в самое ухо и крепкие ноги, стискивающие пояс, явно давали понять, что он делает все правильно. Его коленка упиралась в рубец простыни, болезненно отзываясь в каждом движении, но черта с два он хоть на миллиметр сдвинется — вдруг что-то изменится и уже не будет так хорошо? Ставки слишком высоки.

Он двигался все сильнее, но это не успокаивало бешеное желание, наоборот распаляло. Видя, как вздрагивает ее живот на каждый его толчок, ему хотелось оказаться еще глубже, чтобы слиться с Аглаи воедино.

Аглаи же не узнавала себя. Она стонала и рвалась так, что самой себе напоминала раненого зверя. И, самое странное, совсем этого не смущалась. Будто стыд и смущение остались где-то далеко, не в ее жизни. Ей отчаянно хотелось, чтобы Чарли стиснул ее сильнее. Да путь хоть переломает, только не останавливается!

— Чарли, — захлебнулась она собственными мыслями. — Чарли… Я тебя люблю!

Зачем ты это сказала, Аглаи? Так бы Чарли может и продержался еще пару минут, но теперь волна наслаждения так остро прошлась по его члену, что он резко замер и кончил, по инерции продолжая двигать бедрами.

Кошку мелко затрусило, и внизу живота взорвался тайфун, напрочь лишивший ее всех сил и желаний. Оставалось только ловить ртом воздух и разглядывать плывущие перед глазами разноцветные круги.

«Вот что такое «искры из глаз», — последнее, о чем подумала Кошка, прежде чем провалиться в блаженный сон.

Просыпаться отчаянно не хотелось. Ей снился сон про Кошатницу, которой она отчетливо что-то втолковывала. Кошатница над ней смеялась и показывала большой букет роз. Вроде уже не спит, а в голове все равно продолжается разговор.

Тело затекло — долго лежала в одном положении. Но попытка изменить его успехом не завершилась — кто-то крепко держал ее в крепком кольце рук. Она что-то промычала, а может ей это только показалось. Но тот, кто держал ее, все равно проснулся и ткнулся носом в макушку.

— Эйприл… — отчетливо раздалось сверху, и у Кошки подскочило сердце. Солнечный свет стал в стократ ярче, а уличный гул зазвучал прекраснейшей музыкой. Еще никогда она не чувствовала себя настолько счастливой.

***

Это была первая крупная выставка Курильщика, на которую она, как и остальные Домовцы, не могла не прийти. Бродя между картинами, она то и дело останавливалась то у одной, то у другой. Может, Курильщик все же был неосознанным прыгуном — иначе откуда он брал такие сюжеты?

— Мне эта тоже нравится больше других, — Сфинкс тоже остановился у картины, изображающей толи коридор, толи чрево матери. Так или иначе, картина будто засасывала в себя.

Кошка кивнула, мельком косясь на него. Выглядит еще хитрее, чем в Доме. Значит, у него в Наружности все неплохо.

— Как Кристина? Не нашлась? — вежливо поинтересовался он.

— Кристина? — Кошка не сразу поняла, о ком он толкует. — А! Она и не найдется.

— Неужели?.. — начал Сфинкс, предполагая самое худшее.

— Нет, — поспешила успокоить Кошка. — Просто Кристины не существует. Она — тульпа.

Сфинкс растерялся.

— То есть воображаемый друг? — не очень поверил он. — Но ее же все видели, не только ты…

— Рыжий говорит, что при определенном умении другие тоже видят и чувствуют тульпу. Это вроде как массовая галлюцинация.

Сфинкс сначала не поверил, но потом пожал плечами — он за свою жизнь видел вещи и более странные, чем чужие воображаемые друзья.

— Она выполнила задачу и исчезла, — продолжила Кошка. — Странно, что ты ее все еще помнишь.

Сфинкс не стал отвечать, а продолжил вглядываться в лиловый коридор.

***

Кошка разбиралась в шкафу, когда заметила за обувными коробками большой зеленый сверток. Развернув хрусткую бумагу, она увидела изящно вырезанную хрустальную сову размером почти один в один с оригиналом. Зная о приязни Чарли к этим птицам, она уже собиралась позвать его, когда заметила аккуратную надпись на поблескивающей грудке.

«Я хочу, чтобы ты была счастлива», — гласила гравировка.

Именно так. В женском роде.

Кошка задумалась, прижимая сову к себе. К горлу подступил ком. Он глубоко вздохнула и поспешила запрятать подарок обратно. Кристина, хоть и была тульпой, но тульпой сильной. Выцепить кого-то с Изнанки сложно даже настоящему человеку.

— Ты чего такая довольная? — Чарли сам за чем-то вышел в коридор. — Сокровище что ли нашла?

— Нашла, — согласилась Кошка и потянулась к нему. Она действительно была счастлива.

Примерно через месяц Кошка снова заглянула в кладовку. Зеленого свертка там уже не было.