Дэвид Норт

В защиту Льва Троцкого

Содержание

Об авторе

Предисловие к русскому изданию

Предисловие ко второму изданию на английском языке

Введение

Часть I: Две лекции о жизни Льва Троцкого и его идеях

К вопросу о переосмыслении места Троцкого в истории XX столетия

Лев Троцкий, историография Советского Союза и судьба классического марксизма

Часть II: Постсоветская школа исторических фальсификаций

Постсоветская школа исторических фальсификаций

1. Сталинский террор и политическая ложь

2. Суэйн, Тэтчер и «миф» о Троцком

3. Метод исторических фальсификаций Тэтчера

4. Когда ложь свидетельствует против истории

Часть III: Вклад Роберта Сервиса в фальсификацию истории

«Большая ложь» продолжается

Политическая биография и историческая ложь

Непреходящее значение Троцкого

Биограф как «убийца своего героя»

Оценивая Льва Троцкого спустя семьдесят лет после его убийства

Часть IV: Три лекции в Германии

Семьдесят лет после убийства Льва Троцкого

Лев Троцкий и защита исторической правды

В защиту Льва Троцкого

Часть V: Приложения

Рецензия Бертрана Пэтноуда в журнале The American Historical Review

Письмо историков немецкому издательству Suhrkamp по поводу биографии Роберта Сервиса о Троцком

Выходные данные

Об авторе

Дэвид Норт в продолжение более 40 лет играет ведущую роль в международном социалистическом движении, являясь в настоящий момент председателем международной редакционной коллегии Мирового Социалистического Веб Сайта (World Socialist Web Site) и Партии Социалистического Равенства США (Socialist Equality Party US). Специалист в вопросах, касающихся жизни и политических идей Льва Троцкого. Его многочисленные опубликованные работы включают книги Наследие, которое мы защищаем (The Heritage We Defend), Русская революция и незавершенное XX столетие (The Russian Revolution and the Unfinished Twentieth Century), Франкфуртская школа, постмодернизм и политика псевдо-левых (The Frankfurt School, Postmodernism and the Politics of the Pseudo-Left), а также Четверть века войны (A Quarter Century of War).

Предисловие к русскому изданию

Настоящая книга, предлагаемая вниманию русскоязычной аудитории, во многом имеет уникальный характер. Это касается прежде всего ее содержания, посвященного разоблачению и опровержению Монблана клеветнических нападок, лжи и фальсификаций, десятилетиями фабриковавшихся против одного из двух ведущих лидеров Октябрьской революции 1917 года Льва Троцкого и повторяемых в нашу эпоху с новой силой как западной, так и постсоветской историографией.

Уникальность книги также в том, что она написана автором, который не просто является, без всякого преувеличения, лучшим специалистом в мире в области «троцковедения» в самом широком смысле этого слова — включая как политическую биографию Льва Троцкого, его идеи и перспективы, так и обстоятельства его личной судьбы. Дэвид Норт в течение более четырех десятилетий играет ведущую роль в Международном Комитете Четвертого Интернационала — организации, напрямую продолжающей традиции Левой оппозиции 1920–1930-х годов и Четвертого Интернационала, основанного Троцким в 1938 году в противовес контрреволюционному сталинистскому перерождению Коминтерна и Советского государства.

Дэвид Норт является также председателем международной редакционной коллегии Мирового Социалистического Веб Сайта — единственного в мире ежедневного онлайнового издания, последовательно выражающего и защищающего перспективу мировой социалистической революции, вдохновлявшую большевистскую партию в момент взятия ею власти в Октябре 1917 года.

То, что автор книги является не академическим ученым, а активно действующим политиком — это, скорее, большой плюс, чем недостаток. Все великие представители марксизма — возьмем ли мы основателей учения Маркса и Энгельса, или представителей более позднего поколения, таких как Ленин, Троцкий и Роза Люксембург, — никогда не отделяли необходимость выработки научных и последовательных социально-политических теорий от активнейшего участия в текущей борьбе за социализм. Они всегда стремились быть непосредственными лидерами политических организаций рабочего класса.

Эта особенность проистекает из самой сущности марксизма. В своих Тезисах о Фейербахе Маркс писал, что философы до сих пор стремились лишь различным образом объяснять мир, в то время как дело заключается в том, чтобы изменить его. Другими словами, только та общественная теория имеет право претендовать на подлинную научность и прогрессивность, которая, базируясь на общечеловеческих завоеваниях мысли, с самого начала исходит из необходимости быть ориентированной на наиболее передовые классовые силы своего времени и служить выражением их интересов. В эпоху капитализма такой силой является рабочий класс.

Принадлежность к академической среде открывает возможность систематически заниматься изучением определенных исторических и теоретических вопросов. Но это же создает и объективные препятствия, вызванные зависимостью от господствующих социально-политических условий, то есть в конечном счете от интересов правящей капиталистической элиты. Последняя контролирует государство и частные источники финансирования научных исследований, располагая также многими другими материальными инструментами влияния, и она кровно заинтересована в том, чтобы наука помогала ей удерживать свое господство, а не подрывать его.

В этом — одна из главных причин глубокого кризиса современной гуманитарной академической науки по всему миру. Период, когда многие ученые на Западе могли позволить себе относительную независимость, давно миновал. Усиление мирового кризиса капиталистической системы, в особенности начиная с рубежа 1970–1980-х годов, породило масштабный сдвиг вправо в академической среде. Целый слой бывших радикалов и «левых» времен студенческих и гражданских протестов 1960-х годов интегрировался в благополучные верхние слои среднего класса и трансформировался в прямых апологетов империализма.

Этой слой ныне открыто поддерживает политику ликвидации всех прежних социальных завоеваний и реформ, целиком оправдывает меры по упразднению базовых демократических прав (включая введение цензуры в Интернете) и установлению авторитарно-полицейского государства в ведущих государствах Западной Европы и США. В международных делах он оправдывает империалистические войны, ведущиеся на Ближнем Востоке и по всему миру под «гуманитарными» предлогами или фальшивыми лозунгами «демократизации».

Возникло целое явление, когда исторические вопросы целенаправленно ставятся на службу политической повестке дня властей предержащих. Поиск объективной истины подменяется фабрикацией ложных, но идеологически и политически выгодных правящей элите нарративов.

Новая кампания по шельмованию Троцкого, развязанная в течение последних двух десятилетий, преследует именно такую цель. Джеффри Суэйн, Ян Тэтчер и, в особенности, Роберт Сервис, полемике с которыми посвящена значительная часть данной книги, являются характерными представителями этой реакционной тенденции.

Причина новых попыток тотальной дискредитации Троцкого в том, что он выступает олицетворением идеи мировой социалистической революции. Это применимо к нему даже в большей степени, чем по отношению к Ленину, другому лидеру Октября 1917 года. Вследствие особенностей своей политической биографии, больше связанной с чисто «русскими» задачами, а также из-за того, что он ушел из жизни сравнительно рано, когда многие вопросы, являющиеся сегодня абсолютно решающими, еще только по-настоящему возникали в своем глобальном значении, Ленин стал объектом многочисленных попыток представить его «государственной» и национально ориентированной фигурой. Это, в частности, активно эксплуатировалось в рамках сталинистской теории «социализма в отдельной стране».

Не то с Троцким. Его вклад в подготовку и успех Октябрьской революции 1917 года, строительство основ Советского государства, а также его роль в борьбе против бюрократического перерождения СССР и развитии программы мировой социалистической революции в период мировой реакции 1930-х годов — все это настолько многосторонне и ­бесспорно, что фальсифицировать его идейное и политическое наследие можно только путем самой беззастенчивой лжи.

Тем важнее не оставить от этой лжи камня на камне — что и является задачей настоящей книги, которая вносит в это дело громадный и неоценимый вклад.

Защита идейно-политического наследия Троцкого есть одновременно и защита Октябрьской революции 1917 года, столетний юбилей которой исполнился в этом году.

Октябрьская революция 1917 года стала важнейшим событием во всей мировой истории и ее поворотным пунктом. Она открыла период сознательной интервенции рабочего класса в социальную жизнь с целью радикальной трансформации общества на основах эгалитаризма и подлинной демократии и освобождения его от любых видов эксплуатации и угнетения.

Октябрь 1917 года был единственным прогрессивным способом преодоления неразрешимых противоречий русского общества, и в этом смысле он вырос на национальной почве. Но Октябрьская революция была не просто национальным событием. Она стала ответом на кризис всей мировой капиталистической системы. По меткому замечанию Троцкого, любые национальные особенности являются специфическим проявлением общих мировых условий.

Октябрьская революция 1917 года представляла собой, по существу, стратегический план реорганизации всего мира в интересах самых широких слоев трудящихся — как единственная жизнеспособная альтернатива империалистическому варварству, войне и разрушению, которые с такой безжалостностью проявили себя в двух мировых войнах, Холокосте и других катастрофах XX столетия.

Победа большевиков была обеспечена благодаря правильной перспективе — теории перманентной революции, сформулированной Троцким еще в эпоху русской революции 1905 года и ставшей результатом длительного интеллектуального развития в российской и международной социал-демократии. Поначалу отвергавшаяся Лениным, она была принята им весной 1917 года в виде Апрельских тезисов, чему способствовало тщательное изучение Лениным экономической природы империализма в годы Первой мировой войны.

Согласно теории перманентной революции, только пролетариат и его партия, ведя за собой широкие слои крестьянства, является силой, способной довести революцию против остатков феодализма в лице помещичьего землевладения и самодержавия до решительной победы. Но возникший новый революционный режим не сможет ограничиться одними буржуазными мерами, он будет неизбежно вторгаться в отношения частной собственности, переходя к реализации социалистической программы. Успехи на этом пути неотделимы от возможности опереться на новейшие технические достижения мирового хозяйства, что мыслимо лишь в условиях победоносных пролетарских революций в Европе.

Залогом успешности русской революции является ее расширение и поддержка в международном масштабе — в этом были абсолютно едины Ленин и Троцкий, ведя партию большевиков на завоевание власти в 1917 году.

Разработанная первоначально применительно к условиям России, теория перманентной революции имеет в современную эпоху универсальное международное значение. Она утверждает, что даже простая защита прежних социальных завоеваний и базовых демократических прав невозможна иначе, как только на основе независимой революционной мобилизации рабочего класса, ориентированного на программу интернационального социализма.

Для России историческое значение теории перманентной революции состоит еще и в том, что она дает ключ к пониманию бюрократического перерождения большевистской партии и советского государства. Гангрена бюрократического перерождения развилась в условиях, когда новый режим рабоче-крестьянской диктатуры оказался перед лицом длительной изоляции при сохранении социально-экономической отсталости национального хозяйства, которую не смогли по-настоящему устранить даже громадные успехи в промышленном развитии, достигнутые советским обществом после Второй мировой войны.

Победа сталинизма, являясь формой свирепой националистической реакции на интернациональные перспективы Октября, привела советское общество ко многим ненужным жертвам, экономическим и моральным издержкам и страданиям, которые, хотя и не имели прямого отношения к социализму как таковому, существенно подорвали веру в него в советском и международном рабочем классе.

Одним из самых гнусных преступлений сталинизма стало развязывание в 1930-е годы кровавого геноцида против целого слоя интеллигенции и рабочих, представлявшего собой лучшие марксистские кадры и воплощавшего живой опыт и культуру революции. Гигантская травма Большого террора так и не была преодолена до конца советского периода и способствовала успеху будущей программы капиталистической реставрации, начатой Горбачевым.

В международных делах сталинистская теория «социализма в одной стране» дополнялась концепцией «мирного сосуществования с капитализмом». Вместо борьбы за свержение капиталистических режимов путем построения революционных коммунистических партий советская бюрократия систематически саботировала и подавляла борьбу рабочего класса по всему миру в расчете на гарантии со стороны ведущих империалистических держав относительно того, что они не будут пытаться силой оружия свергнуть правящий режим в СССР.

Политически экспроприировав пролетариат, бюрократия в течение определенного периода продолжала защищать национализированные отношения собственности, рассматривая их как источник своих материальных привилегий. Но даже поступая так, она делала это своими собственными методами, которые деморализовывали рабочий класс, подавляли его дух, самостоятельность и инициативу и находились в непримиримом противоречии с задачами социалистического строительства.

Советские трудящиеся испытывали глубокую ненависть к новой номенклатурной аристократии. По существу, вся история советского общества с конца 1920-х до конца 1980-х годов представляет собой цепь непрерывных попыток правящей бюрократии создать условия для расширения своего господства на имущественные отношения и обеспечить тем самым реставрацию капитализма, и стихийных попыток советского рабочего класса найти путь к программе новой политической революции на базе социально-экономических завоеваний, выросших из Октября 1917 года, — программе, которая с самого начала была ясно сформулирована и провозглашена Четвертым Интернационалом.

Важным поворотным пунктом стал рубеж 1960–1970-х годов и так называемый брежневский застой. В отличие от господствующих до сих пор представлений о том, что это было время, когда советское общество вступило в пору кризиса и упадка, а «коммунистический проект» себя полностью исчерпал, главной чертой этого периода был все более нараставший переход широких слоев бюрократии к ориентации на восстановление «рыночной экономики».

В этот процесс активно включились влиятельные верхние слои советской интеллигенции, наиболее известными представителями которой стали такие фигуры, как писатель Александр Солженицын, физик Андрей Сахаров и поэт Иосиф Бродский. Независимо от особенностей их собственных политических представлений, для всех них был характерен злобный антикоммунизм и слепое преклонение перед буржуазным обществом.

Возникшее на этой почве движение «либерально-западных диссидентов» долгое время рассматривало себя как «демократическую» альтернативу официальному «коммунизму». В действительности эта среда лишь прямо и открыто формулировала то, что втайне уже широко обсуждалось в бюрократической среде и выражало ее все более ясно осознаваемые наклонности.

«Диссиденты» были инструментом, при помощи которого сталинистская бюрократия начала вести «диалог» с империалистическим Западом, одновременно внедряя в советское общество пессимизм и разочарование в перспективах социализма.

Многие из тех диссидентов, которые в годы брежневского «застоя» уехали из Советского Союза, вскоре обнаружили, что их самые радикальные антикоммунистические идеи начали проповедоваться в период горбачевской «перестройки» с самых высоких трибун КПСС.

Международный Комитет Четвертого Интернационала был единственной в мире организацией, которая на фоне крикливой эйфории по поводу горбачевской «перестройки» и «гласности», полностью разделявшейся на Западе большинством из предшественников нынешних псевдо-левых, настаивала, что политика Горбачева представляет собой не «возрождение социализма», а полный отказ даже от видимости марксизма, и ведет к реставрации капитализма и краху СССР.

Этот анализ, базировавшийся на теоретическом и политическом наследии Троцкого, полностью оправдался дальнейшим ходом событий.

Выступая в рабочем клубе в Киеве 3 октября 1991 года, спустя всего несколько недель после провала августовского путча, организованного наиболее консервативными группами сталинистской бюрократии, и за два месяца до юридического упразднения Советского Союза, Дэвид Норт говорил:

«Те, кто утверждает, что Советский Союз или то, что от него осталось, должен лишь войти в мировой рынок, чтобы разрешить нынешние проблемы, полностью игнорируют многие ключевые исторические и хозяйственные вопросы … В этой стране капиталистическая реставрация может произойти лишь на основе масштабного уничтожения уже существующих производительных сил и всех социально-культурных учреждений, которые от них зависят. Иначе говоря, интеграция СССР в структуру мирового империалистического хозяйства на капиталистических основах означает не медленное развитие отсталой национальной экономики, а быстрое разрушение хозяйства, которое поддерживало условия жизни, которые по крайней мере для рабочего класса, стоят гораздо ближе к условиям передовых стран, чем “третьего мира”».

Оглядываясь назад с точки всего горького опыта постсоветской истории, было бы глубокой наивностью и полным игнорированием реальных фактов полагать, что СССР мог рухнуть так быстро и с такими катастрофическими последствиями, если бы не коллективный заговор тоталитарной бюрократии по его разрушению, подготовленный многими десятилетиями преступлений и предательств, совершенных советским сталинизмом против рабочего класса и социализма.

Далеко не все были ослеплены демагогией и ложью «нового мышления». Вадим Роговин, известный советский социолог и историк, был среди тех, кто поднялся до осознания связи между судьбой Советского Союза и перспективой социалистического интернационализма, сконцентрированного в программе современного революционного троцкизма.

Завязав тесные отношения с Международным Комитетом, Вадим Роговин смог в короткий срок — между 1992 и 1998 годами — создать монументальное семитомное исследование под названием «Была ли альтернатива?», посвященное борьбе Левой оппозиции в ВКП(б) и международном рабочем движении в 1920–1930-е годы против сталинистского бюрократического перерождения. Эта работа до сих пор остается непревзойденным образцом исторического исследования — в особенности на фоне позорного упадка уровня исторических работ в современной России.

Отношение к Троцкому до сегодняшнего дня остается водоразделом, отделяющим тех, кто стремится к поиску и установлению объективной исторической правды, от вульгарных конъюнктурных фальсификаторов. Есть глубокая ирония в том, что если до 1991 года Троцкого ругали за то, что он якобы не был настоящим большевиком и революционером, то после 1991 года его шельмуют как одного из признанных лидеров Октябрьской революции.

Абсолютное большинство работ, написанных о нем в России за последние годы, едва ли заслуживают даже упоминания из-за их откровенно макулатурного характера. Они образуют мутный поток современного неосталинизма, оказавшегося востребованным для идеологических нужд новой капиталистической олигархии. В рамках этого уродливого взгляда преступления Сталина оправдываются как якобы неизбежные и необходимые издержки на пути строительства великой национальной супердержавы. Все эти работы выглядят грубым убожеством даже на фоне той литературы халтурщиков из рядов новой постсоветской школы исторических фальсификаций, которая возникла в западной историографии и подробно рассматривается и разоблачается в данной книге.

Год столетия Октябрьской революции стал поводом для новой серии злобных нападок на фигуру Троцкого. Особенно одиозно выглядит сериал Троцкий, показанный по Первому каналу российского телевидения в первой декаде ноября. В нем Троцкий изображен циничным и беспощадным ницшеанцем, дьяволом во плоти, «сверхчеловеком», готовым на любые жертвы ради собственной неутолимой жажды власти. Эта бездарная, хотя и дорогостоящая, густо замешанная на антисемитизме стряпня олицетворяет собой то глубокое презрение к исторической — и, можно добавить, эстетической — правде, которое пустило столь глубокие корни в современной российской интеллектуальной и культурной элите.

Подобное состояние умов санкционируется на уровне официальных государственных доктрин. По убеждению российского министра культуры Владимира Мединского, миф — это тоже факт. «История всегда субъективна и опосредована», — утверждает он, открыто настаивая на том, что цель исторической науки и культуры — создавать выгодные власти мифы.

Между тем многочисленные опросы, проведенные в год столетия Октябрьской революции, показывают, что широкие слои российского общества все в большей степени видят в советской истории нечто такое, утрата чего стала подлинной трагедией, оставившее в сознании народа незаживающую рану. Быстро растут также симпатии и положительное отношение к Октябрю 1917 года. Все это — безошибочные признаки стихийно складывающихся предпосылок для нового революционного подъема.

Автор настоящих строк твердо убежден в том, что настоящий Лев Троцкий, а также неотделимая от его имени подлинная правда об Октябрьской революции и судьбе Советского Союза найдет дорогу к массовому российскому читателю. Книга Дэвида Норта — отличный помощник на этом пути, идя по которому, рабочий класс и широкие слои молодежи и интеллигенции России смогут сбросить с себя наконец обветшалую пелену старой лжи и обмана и увидеть в своем прошлом ответы на те вопросы, которые так настоятельно требуют своего решения сегодня.

Владимир Волков

Санкт-Петербург

27 декабря 2017 г.

Предисловие ко второму изданию на английском языке

Во введении к первому изданию книги В защиту Льва Троцкого я отмечал, что даже спустя 70 лет после убийства великого революционера XX столетия его жизнь остается предметом не одних только исторических дебатов, но также частью современных политических разногласий. Хотя политическая карьера Троцкого связана с первыми четырьмя десятилетиями XX века, нет признаков того, что страсти, возбуждаемые его делами и идеями, ослабли, — даже когда мы достигли середины второго десятилетия XXI столетия. Настоящее, второе, расширенное издание книги В защиту Льва Троцкого выросло из споров, порожденных публикацией первого издания.

Книга В защиту Льва Троцкого была написана как ответ на политически мотивированные атаки против Троцкого, замаскированные под биографии, выпущенные тремя британскими академическими историками — Яном Тэтчером, Джеффри Суэйном и Робертом Сервисом. Книга показала, что эти псевдо-биографии нарушают базовые стандарты исторического исследования. Они являются лживыми и злобными попытками уничтожить своего героя и состоят из искажений, полуправды и откровенных фальсификаций.

Ни один из трех авторов не попытался опровергнуть мое разоблачение их книг. Тэтчер, Суэйн и Сервис, по всей вероятности, посчитали, что их профессиональные коллеги, не говоря уже про прессу, пройдут мимо того, что является историографическим эквивалентом убийства. Кроме всего прочего, они убеждали себя: кто станет возражать против клеветы на Троцкого, имя которого служит синонимом мировой социалистической революции? Возможно, троцкисты. Но кто из медийного или академического истеблишмента захочет обратить внимание на их критику?

Профессор Роберт Сервис из Оксфордского университета, наиболее известный и наименее компетентный из всего трио, выглядел особенно уверенным в том, что разоблачению его бесчестной исторической стряпни будет уделено минимум внимания. Написанная им биография была опубликована в Британии в 2009 году под шумные одобрения антикоммунистических критиков, которые были весьма рады осыпать похвалами автора, книга которого в несколько приглаженном виде выразила их собственные предрассудки и ненависть. Восторги, извергшиеся из уст британской правой бульварной прессы, дошли до ушей Сервиса и в результате один книжный магазин в Лондоне организовал встречу с автором, на которой профессор неосторожно признался в том, что являлось действительной целью его работы: «В старине Троцком еще теплится жизнь. Но если ледоруб его не прикончил, то я надеюсь, что мне удалось это сделать»[1].

Но внезапно в разгар высокомерного самолюбования Сервиса явилась беда. Возмездие возникло в форме обзора в июньском выпуске журнала The American Historical Review 2011 года. Вслед за публикацией в Британии сервисовский Троцкий был опубликован в Соединенных Штатах издательством Гарвардского университета. Книга В защиту Льва Троцкого обратила внимание на интеллектуально позорный характер участия престижного академического издательства в появлении на свет карикатурной поделки Сервиса. Журнал The American Historical Review подошел к делу со всей серьезностью и попросил историка из Стэнфордского университета Бертрана Пэтноуда подготовить рецензию одновременно на две работы — сервисовского Троцкого и мою В защиту Льва Троцкого. Основанием для привлечения Пэтноуда стало то, что незадолго до того он выпустил книгу Троцкий: Крушение революционера, в которой рассматривались последние годы жизни Троцкого как изгнанника в Мексике.

Результат оценки двух книг Пэтноудом выразился в безусловной поддержке моей критики, став разрушительным приговором сервисовской работе. Пэтноуд написал:

«Имея в виду политическую тенденцию Норта, его можно подозревать в стремлении очернить Сервиса. Но тщательная проверка книги Норта показывает, что его критика Сервиса является, по словам известного специалиста по Троцкому Баруха Кней-Паца, “детальной, скрупулезной, доказательной и разрушительной”»[2].

Пэтноуд не только суммировал мои претензии к Сервису, но также внес добавления со своей стороны. Он заявил, что фактические ошибки в книге Сервиса имеют «прямо-таки детский» характер, и с явным презрением подчеркнул, что в нападках на Троцкого Сервис «не позволяет фактам говорить самим за себя». «Будучи неспособен подтвердить свое мнение, — пишет Пэтноуд, — Сервис обращается к грубым фразам и клевете, чтобы доказать читателям, каким ужасным человеком был Троцкий»[3].

Завершая свою рецензию, Пэтноуд констатировал:

«Норт называет биографию Сервиса “халтурой” (p. 140). Это сильно сказано, но вполне оправданно. Издательство Гарвардского университета санкционировало издание книги, которая не соответствует базовым стандартам исторической науки»[4].

Будучи публично обвинен со страниц авторитетного академического журнала в небрежном исследовании и намеренной фальсификации исторических фактов, Сервис не попытался выступить в защиту своей книги. В итоге его молчание равнозначно академическому эквиваленту признания вины nolo contendere [лат. «нет возражений»]. Сервис не оспорил выдвинутые против него обвинения.

Однако, несмотря на то что в Соединенных Штатах сервисовская биография была разоблачена как «халтура», уважаемое германское издательство «Зуркамп» (Suhrkamp) объявило о своем намерении выпустить немецкое издание Троцкого Сервиса. То, что издательство «Зуркамп» выразило желание связать себя с работой, подобной книге Сервиса, стало, наряду с более ранним решением издательства Гарвардского университета, тревожным признаком упадка интеллектуальных стандартов даже среди наиболее престижных издательств. В продолжение десятилетий имя «Зуркампа» появлялось на книгах, написанных на немецком языке самыми прославленными авторами. Более того, «Зуркамп» могло бы по праву гордиться тем, что исторически связано с литературным наследием Троцкого. Издательство возникло на базе «Издательства Фишера» (S. Fischer Verlag), которое в 1931 году опубликовало автобиографию Троцкого Моя жизнь [Mein Leben] — за два года до прихода Гитлера к власти в Германии. Петер Зуркамп, прежде работавший в «Издательстве Фишера» редактором, был арестован Гестапо в 1944 году. Он пережил заключение в концентрационном лагере и основал носящее его имя издательство вслед за разделением «Издательства Фишера», произошедшим в 1950 году.

Учитывая неординарную историю этой фирмы, решение «Зуркампа» опубликовать дискредитированную биографию Сервиса напугало группу 14 известных историков из Германии, Австрии и Швейцарии, специализирующихся на вопросах, связанных с советской историей. Благодаря помощи моих товарищей из германской Партии Социалистического Равенства историкам было послано немецкое издание книги В защиту Льва Троцкого [Verteidigung Leo Trotzkis, Mehring Verlag, 2010]. Они также получили рецензию профессора Пэтноуда на поделку Сервиса.

30 июля 2011 года 14 историков направили «Зуркампу» письмо, в котором призывали издательство пересмотреть решение о публикации биографии. В письме говорилось:

«Норт и Пэтноуд отметили целый ряд допущенных Сервисом фактических ошибок (включая неверную информацию относительно биографических фактов и исторических событий, ошибки в географических названиях и написании имен, вплоть до вопиющих искажений, например, по поводу позиции Троцкого об автономии и “пристрастности” в искусстве и литературе). Источники Сервиса недостоверны. Источники, которые трудны для доступа и которые едва ли могут быть проверены большинством читателей, часто не имеют ничего общего с высказываемыми утверждениями или демонстрируют нечто прямо противоположное. Вопреки сделанному издательством Suhrkamp объявлению, Сервис не пытался исследовать вопросы о Троцком и Сталине “беспристрастным и подлинным” образом. Вместо этого целью его работы является дискредитация Троцкого, и, к несчастью, он часто использует выражения, напоминающие сталинистскую пропаганду»[5].

Историки приняли решение не придавать свое письмо огласке в течение нескольких месяцев, чтобы дать «Зуркампу» время для рассмотрения их возражений и дополнительной внимательной проверки текста Сервиса. Не получив ответа от «Зуркампа», историки в ноябре 2011 года опубликовали свое письмо. Несмотря на молчание «Зуркампа», письмо историков не осталось без последствий. Издательство «Зуркамп» отложило выход биографии Сервиса. В ответ на запросы прессы издательство заявило, что решило привлечь стороннего редактора для проработки исходного текста.

Несмотря на осуждение биографии 14 весьма уважаемыми европейскими историками и решение издательства отложить публикацию в Германии, Сервис не выступил с публичной защитой своей книги. Однако в буржуазной печати была начата политическая кампания, чтобы принудить «Зуркамп» к скорейшему изданию биографии Сервиса. Ведущую роль в этих усилиях взяла на себя газета Neue Zürcher Zeitung. В войне против Троцкого и троцкизма Швейцария решила не обращать внимания на свою традиционную политику нейтралитета. Профессору Ульриху Шмиду из Университета Санкт-Галлена NZZ предложила написать две статьи в защиту Сервиса. Шмид постарался, по мере возможности, приуменьшить значение «маленьких ошибок» в книге Сервиса. Признавая, что Сервис дал «неточное описание исторических событий», использовал «ненадежные примечания» и проявил «избирательное предпочтение в отношении воспоминаний, которые изображают Троцкого в неблагоприятном свете», — подобные ошибки, по мнению Шмида, не обесценивают общую ценность книги. «… Ни Норт, ни Пэтноуд, — написал санкт-галленский историк,— не способны представить доказательств, которые опрокинули бы фундаментальную критику Сервисом революционного фанатизма Троцкого и его готовности использовать насилие»[6].

Шмид выступил с защитой книги Сервиса, исходя из чисто политических и идеологических мотивов. Соответствует ли книга Сервиса стандартам академического исследования — это, по мнению Шмида, не имеет значения. Важно то, что Сервис осуждает «революционный фанатизм» Троцкого.

В июле 2012 года, после почти годовой задержки, издательство «Зуркамп» в конце концов опубликовало сервисовского Троцкого. За исключением второстепенных косметических поправок, новая версия книги, выпущенная «Зуркампом», едва ли чем-то отличалась от оригинальной англоязычной версии.

Из четырех новых частей, вошедших в данное расширенное издание В защиту Льва Троцкого, три были подготовлены как лекции для немецкой аудитории в Берлине, Лейпциге и Майнце. Они были написаны в качестве ответа Шмиду и другим апологетам отталкивающей работы Сервиса. Еще одна часть представляет собой текст выступления в Соединенных Штатах на конференции Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований в Лос-Анджелесе в 2010 году. В нем представлена оценка Троцкого как исторической фигуры спустя семьдесят лет после его убийства. В этом выступлении, в отличие от трех остальных, невозможно было более воздерживаться от полемического тона.

Я был вынужден ответить на еще один шквал антитроцкистских фальсификаций, вышедших из-под пера российского историка Роя Медведева. В течение трех десятилетий, предшествовавших распаду Советского Союза в 1991 году, Медведев создал себе международную репутацию историка-диссидента. Хотя он никогда не был троцкистом, Медведев в своих ранних работах — особенно примечательна книга К суду истории — признавал, хотя и осторожно, выдающуюся роль Троцкого в Октябрьской революции 1917 года, Гражданской войне и борьбе против сталинизма. Но к 2010 году Медведев целиком приспособился к реакционной атмосфере путинской России. Он оставил принципы, которых когда-то придерживался, и выступил с осуждениями Троцкого в самой грубой манере.

Не будет чересчур неразумным надеяться, что с публикацией этого второго издания не возникнет более необходимости прилагать дальнейшие усилия по защите Троцкого от клеветнической лжи. Но политически это было бы наивным. Жизнь Троцкого будет оставаться предметом острейших разногласий до тех пор, пока его идеи сохраняют способность влиять на текущую политическую и социальную борьбу. Направленные против Троцкого атаки нацелены не только против исторической фигуры, но против человека, чье представление о мировой социалистической революции остается вплоть до сего дня источником вдохновения и надежд для будущего человечества. Полемика, выросшая из интересов противостоящих классовых сил и выражающая их борьбу, будет продолжаться.

Дэвид Норт

Детройт

7 марта 2013 г.

Введение

Трудно представить другую политическую фигуру ХХ века, а возможно, всей мировой истории, которая вызывала бы по своему адресу такой поток проклятий и лжи, как Лев Троцкий. Особый накал ненависти, направленный против Троцкого и продолжающийся даже спустя семьдесят лет после его смерти, связан с его уникальной исторической ролью. Троцкий стал не только вождем первой социалистической революции, но также и непримиримым противником сталинистского режима, который эту революцию предал. Советского Союза больше не существует, сталинистский режим оказался в «мусорной яме истории». Но Троцкий продолжает оставаться современной политической фигурой. Значение его жизни для мировой истории выходит за рамки его роли в русской революции. Лев Троцкий был прежде всего великим трибуном и теоретиком мировой социалистической революции. Страсти, вызываемые его именем, свидетельствуют о непреходящем значении идей Троцкого. Споры о Троцком вовсе не ограничены вопросами прошлого. Они не в меньшей степени о том, что происходит в мире сегодня, и о том, что может произойти в будущем.

В октябре 1917 года Троцкий сыграл, наряду с Лениным, ведущую роль в захвате власти большевиками. Его роль в свержении буржуазного Временного правительства не ограничивалась непосредственным руководством восстанием в Петрограде. Конечно, именно Ленин между апрелем и октябрем 1917 года политически нацелил большевистскую партию на взятие государственной власти. Но стратегическая линия Ленина во многом опиралась на теорию перманентной революции, разработанную Троцким. Более того, выживание советского режима и конечная победа в Гражданской войне, бушевавшей в 1918–1921 годах, в немалой степени зависела от действий Троцкого в качестве главного организатора и командующего Красной армией.

Окончание Гражданской войны стало поворотным пунктом советской истории, а также в том, что касалось роли Троцкого в руководстве ВКП(б). Хотя это не сразу стало понятным, принятие в 1921 году новой экономической политики с ее ориентацией на рынок — советский режим был вынужден пойти на эти меры в ответ на бедственное положение страны после семи лет мировой войны, революции и Гражданской войны — усилило консервативные политические тенденции в российской Коммунистической партии. Вовлечение большого числа членов партии, включая многих «старых большевиков», в быстро расширявшийся аппарат государственной и партийной бюрократии также способствовало развитию этого процесса. Поражения, пережитые революционным движением в Центральной и Западной Европе между 1919 и 1923 годами, в частности, провал Германской революции в 1923 году, воспрепятствовали возможности преодолеть огромные социальные и экономические проблемы большевистского режима при помощи своевременно возникших дружественных социалистических режимов.

В результате непрерывного внутреннего и международного давления в партии сформировалась среда, стремившаяся по-иному сформулировать основную цель советского режима — в направлении, противоположном перспективе мировой революции, которая вдохновляла Октябрьский переворот и с которой был неразрывно связан Троцкий. До 1923 года представление о том, что развитие социализма в России не может быть достигнуто на национальной основе, принималось в качестве незыблемого постулата марксизма. Россия с ее преобладающим большинством крестьянского населения и ограниченной промышленной базой не располагала ресурсами для социалистического переустройства своей экономики. Хотя советское правительство должно было терпеливо работать над развитием экономической базы социалистического хозяйства, успех всего социалистического проекта зависел от победы рабочего класса в передовых центрах капитализма. Но эта интернационалистическая перспектива была отодвинута в сторону автаркической, по своей сути, концепцией хозяйственного развития СССР как национального государства. Новое представление нашло свое выражение в программе «социализма в отдельной стране», выдвинутой в 1924 году Сталиным и Бухариным. Эта националистическая переориентация совпала с растущим пониманием среди бюрократии того, что ее собственные привилегированные позиции неразрывно связаны с национальной государственной властью.

Попытка Троцкого осенью 1923 года обратить внимание на симптомы бюрократизации внутри Компартии и советского государства сразу же натолкнулась на яростную ответную политическую кампанию — явный признак того, что его критика затронула важные материальные интересы. Болезнь Ленина и его уход из жизни в январе 1924 года оставили Троцкого без незаменимого политического союзника. С самого своего начала кампания против Троцкого приняла форму исторических фальсификаций. Его фракционные противники в правящем Политбюро начали искажать старые дореволюционные разногласия между Лениным и Троцким. Теория перманентной революции, которую все вожди партии до того момента принимали как теоретическое обоснование взятия власти большевиками, теперь стала осуждаться как главная ересь Троцкого. По мере того как ширилась борьбапротив Троцкого и «троцкизма», стал отрицаться даже его вклад в победу Октябрьской революции. В 1918 году Сталин писал:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана, прежде всего, и главным образом, тов. Троцкому»[1].

Но всего шесть лет спустя, в ноябре 1924 года, Сталин заявил, что «никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября»[2]. Такая наглая ложь не могла быть простым результатом политического соперничества и мелких интриг. Под спудом лжи скрывались материальные и политические интересы новой бюрократической элиты. Сталинистский режим был вынужден фальсифицировать историю, чтобы маскировать противоречие между публично объявляемыми революционными претензиями и своей подлинной политикой по защите материальных интересов, несовместимых с социализмом. Как писал впоследствии Троцкий, ложь является «основным идеологическим цементом бюрократии»[3].

В конце 1927 года Троцкого исключили из ВКП(б) и сталинизированного Коминтерна и выслали в далекую Алма-Ату неподалеку от границы с Китаем. В январе 1929 года его выслали из Советского Союза. Попытки Сталина подавить огромное политическое влияние Троцкого и искоренить в советских массах его сохраняющийся авторитет потребовали систематической фальсификации истории революции. В течение менее чем десяти лет первоначальные фальсификации 1923–1924 годов как метастазы раковой опухоли разрослись в ужасную серию Московских процессов. Чудовищные обвинения, выдвинутые на них против Троцкого и всех главных вождей Октябрьской революции, предоставили Сталину предлог для истребления сотен тысяч самых ярких представителей революционной социалистической интеллигенции и пролетариата внутри Советского Союза. Любое страшное обвинение, каким бы невероятным оно ни выглядело, годилось для целей сталинского режима. Троцкого осуждали как непримиримого врага советского народа, кровавого конспиратора, организатора актов саботажа и террора против СССР. В зависимости от конъюнктурных политических альянсов Сталина Троцкий изображался то агентом фашистской Германии, то наемником британского империализма.

Из своей далекой ссылки в Мексике Троцкий, не сдаваясь, продолжал борьбу против тоталитарного режима Сталина. В начале 1937 года, призывая к созданию международной комиссии по расследованию Московских процессов, Троцкий объяснял, в чем состоит значение опровержения сталинской лжи:

«Московские преступления совершаются под знаменем социализма. Этого знамени мы не отдадим мастерам подлога. Если наше поколение оказалось слишком слабо для осуществления социализма на земле, мы передадим знамя незапятнанным нашим детям. Борьба, которая предстоит, далеко превосходит значение отдельных лиц, фракций и партий. Это борьба за будущее всего человечества. Она будет суровой. Она будет долгой. Кто ищет физического покоя и душевного комфорта, пусть отойдет в сторону. Во время реакции удобнее опираться на бюрократию, чем на истину. Но все, для которых социализм — не пустой звук, а содержание нравственной жизни, — вперед! Ни угрозы, ни преследования, ни насилия нас не остановят. Может быть на наших костях, но истина восторжествует. Мы ей проложим дорогу. Она победит. И под грозными ударами судьбы я буду считать себя счастливым, как в лучшие дни своей юности, если вместе с вами смогу содействовать ее победе. Ибо, друзья мои, высшее человеческое счастье состоит не в эксплуатации настоящего, а в подготовке будущего!»[4]

Три года спустя, в августе 1940 года, Троцкий был убит агентом советской политической полиции. Но государственная кампания фальсификаций, в которой с энтузиазмом участвовали сталинистские прокремлевские «коммунистические» партии, продолжалась еще десятки лет. Даже после того как Хрущев осудил преступления Сталина в 1956 году, анафема в отношении Троцкого в Советском Союзе не была отменена. Наоборот, радикализация рабочих и молодежи в 1960-е годы, сопровождавшаяся ростом интереса к жизни и идеям Троцкого, вызвала интенсификацию политической и идеологической кампании кремлевской бюрократии против троцкизма. Эта кампания продолжалась практически до самого конца Советского Союза. Лишь в последние годы правления Михаила Горбачева изображение Троцкого как главного врага социализма обрушилось под давлением потока публикаций скрытых до того исторических документов. Его решающая роль в победе Октябрьской революции была наконец признана, пусть и с неохотой и со многими оговорками. Но, в отличие от всех остальных большевистских вождей, осужденных на расстрел во время Московских процессов, советское правительство так и не реабилитировало Троцкого в официальном порядке. Несмотря на сохранявшуюся, хотя и несколько скомканную, официальную враждебность советского режима, интерес к жизни и работам Троцкого в Советском Союзе быстро рос. Советские историки впервые получили возможность работать в давно закрытых архивах и начали открыто писать о Троцком. Самым выдающимся результатом этого нового положения стала работа советского социолога и историка Вадима Захаровича Роговина (1937–1998 гг.), семитомное исследование которого о троцкистской оппозиции сталинизму между 1923 и 1940 годами следует считать шедевром советской/российской исторической литературы.

Можно было предполагать, что распад Советского Союза в 1991 году прекратит наконец длившуюся десятилетия кампанию клеветы против Троцкого. Выдвинутые им в адрес сталинизма обвинения были подтверждены, по существу, даже в мелких деталях. Даже обстоятельства распада СССР — когда правящая бюрократия начала заново вводить капитализм, а рыночные механизмы были задействованы для обогащения целого слоя партийных функционеров — соответствовали политическому и экономическому сценарию, который Троцкий описал за полвека до этого в провидческой книге Преданная революция.

Однако новая политическая ситуация не способствовала честной оценке исторической роли Троцкого. В «новой» России немалое число сталинистских функционеров — тех, кто в прошлом осуждал Троцкого как врага Октябрьской революции, — теперь превратились в злобных антикоммунистов и стали осуждать Троцкого за то, что он руководил Октябрьской революцией. Более того, распад СССР освободил бывших государственных и партийных функционеров от даже чисто церемониальной приверженности марксовому социализму. Сталинистская идеология и политическое мировоззрение завершили свою естественную эволюцию в сторону открыто правонационалистического русского шовинизма. Среди тех элементов, которые собираются на демонстрации в Москве, где вместе с плакатами Сталина развеваются флаги с фашистской свастикой, ненависть к Троцкому и социалистическому интернационализму является ключевым связующим звеном между их политическим прошлым и настоящим.

Данная книга описывает сходный, но несколько отличный феномен: появление за границами бывшего Советского Союза новой кампании исторических фальсификаций, направленных против Троцкого. В течение пяти с небольшим лет три известных британских историка — Ян Тэтчер из Колледжа Брунела, Джеффри Суэйн из Университета Глазго и Роберт Сервис из Колледжа Св. Антония в Оксфорде — опубликовали биографии Троцкого. Если бы эти работы приходили к своим выводам на основе объективного изложения хорошо известных фактов, то спор с Тэтчером, Суэйном и Сервисом ограничивался бы вопросами интерпретации фактов. Однако все три биографии являются пародией на историческую работу. Ни одна из них не придерживается стандартов серьезного академического исследования. Этот ужасающий и непростительный недостаток вырастает из основной цели этих книг — стремления полностью дискредитировать Троцкого как историческую фигуру.

Чехов в одном своем известном афоризме сожалеет о существовании такой апологетики лжи, которая говорит, что так как ложь исторически освящена, то искоренять сразу ее опасно; пусть она существует, хотя и с некоторыми поправками. На самом деле нужно открыто заявлять: «Это ложь, стало быть, это не должно существовать». Именно такое отношение особенно необходимо там, где речь идет о лжи, связанной с важнейшими событиями ХХ столетия. Даже если бы мы имели в данном случае дело со слабыми работами трех плохо образованных историков, то и тогда следовало бы защитить исторический рассказ от его опошления. Но здесь затронуто нечто гораздо большее. Историки — не новички, а известные профессионалы, занимающие почетные места на кафедрах ведущих британских университетов. Их книги опубликованы и разрекламированы ведущими издательствами Великобритании и Соединенных Штатов. Эти работы получили по большей части уважительные и весьма одобрительные рецензии. Большинство этих одобрительных отзывов, говоря откровенно, политически мотивированы. Идентификация сталинизма с марксизмом, служащая необходимым элементом попыток дискредитировать социализм как возможную альтернативу капитализму, опровергается жизнью и идеями Льва Троцкого. По этой причине факты его жизни и содержание его идей должны быть фальсифицированы. Такая работа исторической дискредитации не требует особой изобретательности. Трое биографов, работы которых проанализированы в настоящей книге, свободно черпают ложь из сборников старой клеветы сталинистской бюрократии против Троцкого. Они снова пускают в ход подлоги прошлого, зная, что в превалирующей сегодня атмосфере интеллектуальной реакции отсутствует какой-либо академический минимум, резкое снижение которого чревато привлечением их к научной ответственности.

Несколько слов о структуре этой книги. Первая ее часть состоит из двух лекций, прочитанных в 2001 и в 2008 годах на тему об историческом значении Троцкого. Вторая часть состоит из написанного в 2007 году анализа биографий Тэтчера и Суэйна. Когда я писал эту работу, я не представлял себе, что через два года мне придется опровергать еще один исторический пасквиль. Но именно такая неприятная работа легла на меня после публикации осенью 2009 года биографии Троцкого, написанной профессором Сервисом. Мой анализ этой работы занял несколько месяцев. Первоначальная рецензия, опубликованная Мировым Социалистическим Веб Сайтом в ноябре 2009 года, была продолжена тремя лекциями. Первая была прочитана в Лондоне в декабре 2009 года, вторая — в Сиднее, Австралия, в феврале 2010 года, третья — в колледже Св. Екатерины в Оксфорде в мае 2010 года. Упомянутая рецензия и текст трех лекций составляют материал третьей части настоящей книги. Хотя, несомненно, в книге есть некоторые повторения, все же причудливо разветвленный характер фальсификаций Сервиса дал мне возможность говорить и писать по поводу его биографии без того, чтобы чрезмерно часто повторяться.

Часть I: Две лекции о жизни Льва Троцкого и его идеях

К вопросу о переосмыслении места Троцкого в истории XX столетия[1]

Почти шестьдесят лет назад, 21 августа 1940 года, Лев Троцкий умер от ран, нанесенных ему агентом советских спецслужб за день до того. Сталинистский режим надеялся, что совершенное убийство не только остановит политическую деятельность его важнейшего противника, но также и вырвет с корнями его место в истории. Тоталитарный прагматизм оказался недальновидным в своих расчетах. Убийца лишил Троцкого жизни. Но идеи великого революционера и написанное им продолжают жить. Убийство Троцкого не смогло остановить политическую работу мирового движения, основанного им. Четвертый Интернационал, как оказалось, дожил до краха сталинистских режимов. Ясно, что убийство не смогло вычеркнуть Троцкого из истории. По мере того как историки исследуют и ищут объяснения событиям XX века, фигура Льва Троцкого становится все более и более значительной. Ни в чьей иной жизни борьба, устремления и трагедии прошедшего столетия не отразились так полно и глубоко, как в жизни Троцкого. Если мы согласимся с замечательным наблюдением Томаса Манна, говорившего, что «в наше время судьба человека выражается в терминах политики», то можно без преувеличения сказать, что в шестидесяти годах жизни Троцкого судьба нашла свое наиболее сознательное воплощение. Биография Льва Троцкого — это концентрированное выражение тех поворотов, которые пережила мировая социалистическая революция в первой половине XX века.

За три года до своей гибели в беседе с одним скептически настроенным американским журналистом Троцкий говорил, что смотрит на собственную жизнь не как на цепочку нелепостей и трагических эпизодов, но сквозь призму различных этапов в исторической траектории революционного движения. Его восхождение к власти в 1917 году стало результатом невиданной активизации рабочего класса. На протяжении шести лет его нахождение на вершине власти определялось теми социально-политическими отношениями, которые были вызваны этим всплеском активности. Личные политические неудачи Троцкого неизбежно следовали за спадом революционной волны. Троцкий потерял власть не потому, что уступал Сталину в политическом мастерстве, а потому, что социальная сила, на которую опиралась его власть — российский и международный рабочий класс, — переживала период политического отступления. Истощение сил российского рабочего класса в результате Гражданской войны, нарастание политической силы советской бюрократии, а также неудачи европейского рабочего класса — особенно в Германии — были в конечном итоге главными причинами того, что Троцкий лишился власти.

В личной судьбе Троцкого отразились и последующие неудачи международного рабочего класса. Политическая деморализация, наступившая вслед за поражением Китайской революции в 1927 году, дала Сталину возможность вытеснить Левую оппозицию из Коммунистического Интернационала и отправить Троцкого в изгнание — сначала в Алма-Ату, а вскоре и за пределы СССР. Победа Гитлера в 1933 году, ставшая возможной из-за преступно-безответственной политики германской Коммунистической партии во главе со сталинистами, подтолкнула ужасную череду событий, приведшую к Московским процессам, политической катастрофе сталинских Народных фронтов и к окончательному изгнанию Троцкого с европейского континента — в далекую Мексику.

Именно там, в Койоакане, пригороде Мехико, Троцкий был убит сталинским агентом. Смерть Троцкого стала кульминацией той кровавой оргии, которая была развязана сталинистской и фашистской контрреволюцией. К этому времени в Советском Союзе были уничтожены практически все старые товарищи Троцкого. Погибли все четверо его детей. Две старшие дочери рано ушли из жизни из-за тех испытаний, что обрушились на них, когда начались гонения на отца. Оба сына, Сергей и Лев, были уничтожены сталинским режимом. Лев Седов к моменту своей смерти в Париже в феврале 1938 года являлся второй после своего отца политической фигурой в Четвертом Интернационале. Выдающимися деятелями в секретариате Четвертого Интернационала были также Эрвин Вольф и Рудольф Клемент, убитые в 1937 и 1938 годах.

К 1940 году Троцкий был уверен, что он также неизбежно станет жертвой покушения. Это не означало, что он погрузился в пессимизм и покорился судьбе. Он делал все, чтобы отвести и отдалить тот удар, который готовил Сталин со своими агентами из аппарата ГПУ— НКВД. Однако он понимал, что контрреволюция продолжает питать сталинские заговоры. «Я могу сказать, — писал он, — что живу на земле не в порядке правила, а в порядке исключения»[2]. Он предсказывал, что Сталин для нанесения удара попытается использовать те возможности, которые открылись из-за вспышки войны в Западной Европе весной 1940 года. Троцкий оказался прав.

Первая серьезная попытка покушения произошла вечером 24 мая 1940 года, когда весь мир следил за гитлеровским наступлением против французской армии. Вторая — и успешная — была предпринята летом того же года во время битвы за Британию.

Почему же так боялись Троцкого, находившегося в изгнании и явной изоляции? Для чего была необходима его смерть? Троцкий сам дал этому политическое объяснение. Осенью 1939 года, всего через несколько недель после подписания пакта Сталина — Гитлера (который он предсказал) и начала Второй мировой войны, Троцкий обратил внимание на беседу Гитлера с французским послом Робертом Кулондром, описанную в одной парижской газете. Когда Гитлер стал хвастаться, что Сталин дал ему свободу рук для разгрома врагов Германии на Западе, Кулондр прервал фюрера предупреждением: «Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом?» Гитлер согласился с мнением французского посла, осудив при этом своих противников за то, что они заставляют его форсировать события. Цитируя это поразительное сообщение, Троцкий писал: «Призраку революции этим господам угодно дать личное имя … Оба они, Кулондр и Гитлер, представляют надвигающееся на Европу варварство. В то же время оба они не сомневаются, что над их варварством одержит победу социалистическая революция»[3].

Сталин не забыл, что неудачи русской армии в годы Первой мировой войны дискредитировали существовавший тогда царский режим и привели массы в движение. Не возникнет ли подобная опасность вновь, если, вопреки договору с Гитлером, разразится еще одна война? Троцкий, пока он жив, всегда будет восприниматься как революционная альтернатива бюрократической диктатуре, воплощение программы, идеалов и духа Октября 1917 года. Вот почему Троцкого нельзя было оставлять в живых.

Но и после смерти Троцкого страх перед ним не уменьшился. Трудно представить себе другого человека, который бы не только при жизни, но даже через несколько десятилетий после своей смерти оставался источником страха для властей. Историческое наследие Троцкого не поддается растворению и поглощению. Через 10 лет после смерти Маркса теоретики германской социал-демократии нашли возможность приспособить его работы к перспективе социальных реформ. Судьба Ленина была еще более ужасной — его останки были забальзамированы, а теоретическое наследие фальсифицировано и переделано в государственную религию, санкционированную бюрократией. Это оказалось невозможно повторить с Троцким. Его сочинения и действия были слишком недвусмысленны в своей революционной последовательности. Более того, политические проблемы, которые Троцкий анализировал, социально-политические отношения, которым он давал описания, и даже партии, которые он мастерски и с уничтожающей критикой характеризовал, оставались на протяжении оставшейся части века теми же самыми.

В 1991 году Университет Дьюка опубликовал 1000-страничное исследование о международном троцкистском движении, написанное Робертом Дж. Александером. В предисловии Александер делится таким примечательным наблюдением:

«К концу 1980-х годов троцкисты так и не смогли ни разу прийти к власти ни в одной стране. Однако, хотя троцкизм, в отличие от сталинизма, не получал помощи от какого-либо устойчивого режима, наличие этого движения во множестве разнообразных стран при нестабильности политической жизни в большинстве государств мира означает, что перспективу прихода троцкистской партии к власти в обозримом будущем нельзя полностью отрицать»[4].

«Устойчивый режим» исчез вскоре после опубликования книги Александера. Советская бюрократия так и не реабилитировала Льва Троцкого. История, как это часто отмечают, является непревзойденным насмешником. Десятилетиями сталинисты утверждали, что Троцкий стремится к разрушению Советского Союза, что он вступил в сговор с империалистами, которые намерены развалить СССР. За эти мнимые преступления советский режим приговорил Троцкого к смерти в изгнании. Но в конечном итоге сама советская бюрократия — как весьма точно предсказывал Троцкий — ликвидировала СССР. И она сделала это без того, чтобы решительно и открыто снять обвинения, выдвигавшиеся против Троцкого и его сына, Льва Седова. Нет, Горбачеву и Ельцину было проще подписать смертный приговор СССР, чем признать абсолютную лживость всех обвинений в отношении Троцкого.

Несмотря на огромные экономические и социальные перемены, произошедшие за последние 60 лет, мы и сегодня не так далеко ушли от тех проблем, вопросов и тем, с которыми имел дело Троцкий. Даже после распада Советского Союза работы Троцкого остаются необычайно современными. Изучение работ Троцкого представляется важным не только для изучения политических событий XX века, но также для того, чтобы найти политические ориентиры в очень сложном мире, который мы наблюдаем в первом десятилетии XXI столетия.

Если величие политического деятеля определяется тем, насколько его наследие остается значимым и актуальным, то Троцкого следует поместить в самом первом ряду лидеров XX века. Давайте на минуту задумаемся о том, какие политические фигуры доминировали на мировой арене 1940 года? Нелегко даже произносить имена тоталитарных лидеров той эпохи. Гитлер, Муссолини, Сталин, Франко — все эти имена звучат как бранные слова. От них не осталось ничего, кроме памяти о немыслимых преступлениях. Что же касается «великих» лидеров империалистических демократий, Рузвельта и Черчилля, то никто не станет отрицать, что они были выдающимися личностями и могли продемонстрировать мастерство в рамках устоявшейся парламентской политики. Черчилль, более яркая личность, чем президент Америки, был талантливым оратором и проявил определенное мастерство как писатель. Прославление Черчиллем уходящей с исторической сцены Британской империи даже многими его поклонниками рассматривалось как анахронизм. Его письменные работы представляют интерес как исторические документы, но они имеют мало отношения к современности. Что касается Рузвельта, то он представлял собой тип законченного политического прагматика, реагировавшего на проблемы дня сочетанием коварства и интуиции. Рассчитывает ли кто-нибудь всерьез обнаружить в речах и/или книгах Черчилля и Рузвельта (последний, кстати, их вовсе не писал) анализ и глубокие наблюдения, помогающие разобраться в политических проблемах, с которыми мы сталкиваемся на пороге XXI века?

Троцкий возвышался над своими политическими современниками даже при их жизни. Влияние всех тех, кого я упомянул выше, было неразрывно связано и напрямую обусловлено их контролем над инструментами государственной власти. Без этой власти они едва ли смогли бы привлечь к себе внимание всего мира. Сталин, отделенный от Кремля и аппарата террора, остался бы в лучшем случае тем, чем он был до Октября 1917 года — «серым пятном».

Троцкий был окончательно лишен всех атрибутов официальной власти в 1927 году, но это не сделало его беспомощным. Троцкий любил цитировать знаменитую фразу доктора Стокмана, которой завершается пьеса Ибсена Враг народа: «Самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок!» Наблюдение великого норвежского драматурга воплотилось в жизни величайшего из русских революционеров. Троцкий дает непреходящий пример могущества идей и идеалов, которые соответствуют прогрессивным устремлениям человечества и дают им сознательное выражение.

Троцкий как писатель

Говоря о Троцком, трудно не поддаться искушению посвятить некоторое время тому, чтобы просто поцитировать его произведения. Таким способом можно как минимум доставить аудитории исключительное эстетическое наслаждение. Позабыв на минуту о своих политических симпатиях, любой читатель, способный судить объективно, не сможет отрицать, что Троцкий относится к числу величайших писателей XX века. Прошло около 30 лет с тех пор, как я впервые прочитал книгу Троцкого — его фундаментальный труд История русской революции. Я уверен, что являюсь далеко не единственным человеком, кто до сих пор вспоминает эмоциональное и интеллектуальное воздействие от первого знакомства с удивительной прозой Троцкого. Читая Троцкого в переводе, я задумывался о том, как же должны оценить его писательский дар те, кто имеет возможность читать его работы в русском оригинале. Неожиданно мне представился случай удовлетворить свое любопытство. Я был на лекции по русской литературе, и эту лекцию читал один специалист, который покинул свою родину после Октябрьской революции. Это был не тот человек, от которого следовало ожидать хотя бы малейшей симпатии к Троцкому. После лекции, посвященной обзору русской литературы XIX века, я поинтересовался, что он думает о Троцком как о писателе. Я очень живо помню и сам его ответ, и особую интонацию, с которой ответ прозвучал. «Троцкий, — сказал он, — был величайшим мастером русской прозы после Толстого». Через много лет это суждение эхом отозвалось в реплике одного студента, с которым я повстречался, когда впервые приехал в Советский Союз в 1989 году. Он признался, что чтение Троцкого оказалось для него очень трудным делом. Почему? «Когда я читал Троцкого, — объяснил он, — я был вынужден с ним соглашаться. Но ведь я этого не хотел!»

Круг тем, к которым обращался в своих работах Троцкий — искусство, литература, культура, научные достижения, вопросы жизни и, конечно же, политика, — был настолько широк, что это кажется почти непостижимым. Мы, простые смертные, вынужденные довольствоваться своими куда более скромными талантами, можем лишь поражаться масштабам литературного наследия Троцкого. Как, спрашиваем мы себя, он смог все это совершить — еще до эры текстовых процессоров и цифровых диктофонов? Возможно, частичным ответом является удивительная способность Троцкого говорить ex tempore (экспромтом, без подготовки) почти так же красиво и правильно, как он писал. Продиктованное им читается — по общему мнению — лучше, чем отшлифованные черновики даже весьма профессиональных писателей.

Являясь крупной фигурой в литературе XX века, Троцкий многое унаследовал от великих русских мастеров XIX века, в особенности от Тургенева, Толстого, Герцена и Белинского. Тот же самый человек, который писал суровую военную прозу прокламаций и военных приказов, поднимавших миллионы людей, мог также создавать остающиеся в памяти прекрасные страницы, вроде тех, где он вспоминал об одном эпизоде, связанном с побегом из сибирской ссылки в 1907 году:

«Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Казалось, заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками проносились мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу … слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи. И в рамках этого ритма в голове всплывали тысячи забытых звуков. Вдруг в глубине этого темного леса свист. Он кажется таинственным и бесконечно-далеким. А между тем это остяк развлек своих оленей в пяти шагах от меня. Потом снова тишина, снова далекий свист, и деревья бесшумно мчатся из мрака в мрак»[5].

Троцкий обладал необыкновенной чувствительностью к парадоксам и противоречиям политики. Так, описывая судебный процесс по делу Совета рабочих депутатов, проходивший после революции 1905 года, Троцкий описывает контраст между мрачным и грозно-официальным видом здания суда — переполненного «жандармами с обнаженными шашками», — и «бесчисленными цветами», которые принесли в помещение суда восхищенные сторонники и последователи обвиняемых революционеров:

«Цветы без конца! В петлицах, в руках, на коленях, наконец, просто на скамьях. И председатель не решается устранить этот благоуханный беспорядок. В конце концов, даже жандармские офицеры и судебные пристава, совершенно “деморализованные” общей атмосферой, начали передавать подсудимым цветы»[6].

Кажется, не кто иной, как Джордж Бернард Шоу, заметил однажды, что Троцкий, отсекающий при помощи писательского пера голову своего оппонента, не может удержаться от того, чтобы поднять ее на пику, выставить на обозрение для всех и каждого и тем самым показать, что в ней нет мозгов. Действительно, сила Троцкого как полемиста заключалась в его блистательном умении выявить несоответствие между субъективными целями того или иного политика и объективным развитием социальных противоречий в революционную эпоху. Критические выводы Троцкого, опиравшегося в качестве мерила на необходимое развитие исторического процесса, не были грубыми. Они просто были верными. Вот что он писал о ведущей фигуре буржуазного Временного правительства 1917 года:

«Керенский не был революционером: он лишь терся около революции … Ни теоретической подготовки, ни политической школы, ни способности к обобщающему мышлению, ни политической воли у него не было. Все эти качества заменялись беглой восприимчивостью, легкой воспламеняемостью и тем красноречием, которое воздействует не на мысль или волю, а на нервы»[7].

А вот характеристика Виктора Чернова, лидера эсеров:

«Со значительными, но не связанными единством познаниями, скорее начетчик, чем образованный человек, Чернов всегда имел в своем распоряжении неограниченный выбор подходящих к случаю цитат, которые долго поражали воображение русской молодежи, немногому научая ее. На один-единственный вопрос этот многословный вождь не имел ответа: кого и куда он ведет? Эклектические формулы Чернова, сдобренные моралью и стишками, соединяли до поры до времени разношерстную публику, которая во все критические часы тянула в разные стороны. Неудивительно, если свой метод формирования партии Чернов самодовольно противопоставлял ленинскому “сектантству”»[8].

И, наконец, о некогда грозном теоретике германской социал-демократии:

«У Каутского есть ясный и единственный путь спасения: демократия. Нужно только, чтобы все признали ее и обязались подчиняться ей. Правые социалисты должны отказаться от кровавых насилий, которые они производят, выполняя волю буржуазии. Сама буржуазия должна отказаться от мысли при помощи своих Носке и поручиков Фогелей отстаивать до конца свое привилегированное положение. Наконец, пролетариат должен раз навсегда отказаться от мысли сбросить буржуазию какими-либо другими средствами, кроме тех, которые предусмотрены конституцией. При соблюдении перечисленных условий социальная революция безболезненно растворится в демократии. Для успеха достаточно, как видим, чтобы наша бурная история надела на голову колпак и позаимствовалась мудростью из табакерки Каутского»[9].

Может незаметно пролететь целый день, пока мы будем цитировать те фрагменты, в которых блистательно проявился литературный гений Троцкого. Но гений — это не только и не столько вопрос стиля. Есть нечто более глубокое и фундаментальное в литературной работе Троцкого, что ставит его выше любого другого политического мыслителя своего времени. Насколько процесс непосредственного развития самой истории поддается осознанной формулировке, настолько этот процесс был представлен в работах Троцкого. Обычно нет ничего более мимолетного, чем политический комментарий. Даже у хорошо написанной газетной колонки половина жизни проходит быстрее, чем то время, за которое можно выпить чашку кофе, — прочитанная за завтраком газета напрямую попадает со стола в корзину для мусора.

Иначе обстоит дело с сочинениями Троцкого — и я говорю здесь не только о его основных трудах, но даже о тех комментариях, которые он писал для газет. Статьи и, надо добавить, речи Троцкого, появившиеся в свое время, представляли собой первую попытку самой истории объяснить, насколько это вообще возможно, что она делает и что замышляет. Цель важнейших политических сочинений Троцкого — определить место последних событий в мировой исторической траектории социалистической революции — отразилась в выбираемых им заголовках: «На какой стадии мы сейчас находимся?», «Куда идет Британия?», «Что происходит с Францией?», «К капитализму или к социализму?». Луначарский однажды сказал о Троцком: он всегда имеет в виду свое место в истории. В этом и заключалась сила Троцкого — источник его политической сопротивляемости оппортунизму и всем формам давления. Троцкий понимал марксизм как «науку перспектив».

Одним из последствий уничтожения революционных кадров силами сталинизма и последующего разрушения марксизма как теоретического оружия в освободительной борьбе рабочего класса стало прославление разноплановых людей, никак не связанных с этой борьбой, в качестве великих марксистов: марксистских экономистов, марксистских философов, специалистов по марксистской эстетике и т.д. Однако когда они пытались применить предполагаемое владение диалектикой к политическому анализу текущих событий, сразу проявлялась их некомпетентность. Троцкий был последним представителем той школы марксистской мысли — давайте будем называть ее классической школой, — чье владение диалектикой более всего проявлялось в способности оценивать политическую ситуацию, развивать политический прогноз, разрабатывать стратегические ориентиры.

Переосмысливая роль Троцкого

Одной из самых важных задач Четвертого Интернационала на протяжении всей его истории была защита исторической роли Троцкого от клеветнических посягательств со стороны сталинистов. Эта задача включала в себя не просто защиту отдельной личности, но, что намного глубже, защиту всего программного наследия международного марксизма и Октябрьской революции. Защищая Троцкого, Четвертый Интернационал защищал историческую правду от чудовищных фальсификаций и измены тем принципам, на которых основывалась большевистская революция.

И все же сделал ли Четвертый Интернационал, при всей своей непреклонной борьбе по защите Льва Троцкого, все то, чего заслуживало политическое и историческое наследие «Старика»? Теперь, когда век, в котором жил Троцкий, уже завершился, есть все основания полагать, что отныне стало возможным более полное и глубокое понимание его политического наследия и места в истории. Давайте начнем решение этой задачи с того, что вновь критически посмотрим на хорошо известный фрагмент, в котором Троцкий задумывается о собственном вкладе в успех Октябрьской революции 1917 года.

В одной из записей в своем Дневнике, датированной 25 марта 1935 года, Троцкий писал:

«Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Окт[ябрьская] рев[олюция] произошла бы, — при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Окт[ябрьской] революции: руководство большевистской партии помешало бы ей совершиться (в этом для меня нет ни малейшего сомнения!). Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов, борьба с “троцкизмом” (т.е. с пролетарской революцией) открылась бы уже с мая 1917 г., исход революции оказался бы под знаком вопроса. Но, повторяю, при наличии Ленина Октябрьская революция все равно привела бы к победе. То же можно сказать в общем и целом о гражданской войне (хотя в первый ее период, особенно в момент утраты Симбирска и Казани, Ленин дрогнул, усомнился, но это было, несомненно, проходящее настроение, в котором он едва ли даже кому признался, кроме меня) … Таким образом, я не могу говорить о незаменимости моей работы даже по отношению к периоду 1917–1921 гг.»[10]

Является ли это суждение оправданным? В данном фрагменте Троцкий обращается главным образом к борьбе внутри большевистской партии. Вполне справедливо он принимает за критически важную точку отсчета переориентацию большевистской партии в апреле 1917 года. Величайшим ленинским достижением 1917 года, от которого зависел успех революции, было то, что удалось преодолеть противодействие старых большевистских лидеров — особенно Каменева и Сталина — и добиться стратегической перемены в политическом курсе партии большевиков.

Вместе с тем стратегическое значение этой борьбы в рядах большевистской партии позволяет яснее понять принципиальное значение более ранних споров в истории РСДРП по вопросам политической перспективы. Даже если признать, что Ленин сыграл решающую роль в преодолении противодействия внутри большевистской партии, в выборе курса на завоевание власти и установление диктатуры пролетариата, то получается, что он боролся с теми, кто продолжал придерживаться политической линии самого Ленина, многие годы противопоставлявшейся перспективам Льва Троцкого.

Когда Ленин вернулся в Россию в апреле 1917 года и отказался от перспективы «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», очень многие осознавали, что он принял — даже если сам он не признавал это открыто — ту политическую линию, с которой уже более десяти лет ассоциировался Троцкий, то есть линию перманентной революции.

Теория перманентной революции

Теперь я кратко остановлюсь на основных вопросах, с которыми сталкивалось русское революционное движение в последние десятилетия царского режима. Пытаясь проследить стратегическую траекторию социально-политического развития России, русская социалистическая мысль выдвинула три возможных и конкурирующих варианта. Плеханов, отец русского марксизма, воспринимал социальное развитие России в терминах формально-логической прогрессии, при которой исторические стадии развития определяются имеющимся уровнем экономического развития. Как феодализм был вытеснен капитализмом, так и последний, в свою очередь, уступит дорогу социализму, когда будут достигнуты все необходимые предпосылки экономического развития. Теоретическая модель, с которой работал Плеханов, предполагала, что развитие России повторит исторический образец буржуазно-демократической эволюции в Западной Европе. Не существует возможности того, что Россия может двинуться в социалистическом направлении раньше, чем гораздо более развитые страны Запада. Россия на пороге XX века, полагал Плеханов, все еще стояла перед задачей совершения буржуазно-демократической революции, под которой понималось свержение царского режима и создание политических и экономических предпосылок для социальной революции в отдаленном будущем. По всей вероятности, России предстоят многие десятилетия буржуазного парламентского развития, прежде чем ее экономическая и социальная структура созреют для социалистической трансформации. Эта формальная концепция развития России определила мнение, преобладавшее в широких слоях русского социал-демократического движения в первые годы XX столетия.

События 1905 года — то есть взрыв первой русской революции — поставили под серьезное сомнение жизнеспособность теоретической модели Плеханова. Самым значительным аспектом русской революции оказалось то, что ведущую политическую роль в борьбе против царизма сыграл пролетариат. На фоне всеобщей забастовки и восстания маневры политических лидеров русской буржуазии выглядели мелочными и предательскими. В рядах буржуазии не нашлось ни Робеспьера, ни Дантона. Партия кадетов (конституционных демократов) совсем не походила на якобинцев.

Ленинский анализ шел дальше и был более глубоким, чем у Плеханова. Ленин соглашался с тем, что русская революция носила буржуазно-демократический характер. Но такое определение не могло адекватно отразить проблему взаимоотношений и баланса классовых сил в данной революции. По утверждению Ленина, задача рабочего класса заключалась в том, чтобы стремиться — через собственные независимые организации и действия — к самому широкому и радикальному развитию буржуазно-демократической революции. Иными словами, надо вести абсолютно бескомпромиссную борьбу против всех экономических, политических и социальных рудиментов царского феодализма и тем самым создавать наиболее благоприятные предпосылки для установления подлинно прогрессивных конституционно-демократических рамок, в которых российское рабочее движение получит возможность бурного развития. Для Ленина важнейшим стержнем этой демократической революции являлось решение «аграрного вопроса», а под этим решением подразумевалось уничтожение всех экономических и юридических пережитков феодализма. Гигантские земельные владения знати представляли собой огромное препятствие на пути демократизации русской жизни, а также на пути развития современной капиталистической экономики.

Ленинская концепция буржуазной революции — в противовес концепции Плеханова — не ограничивалась формальными политическими предпосылками. Ленин подходил к буржуазно-демократической революции, так сказать, изнутри. Он предпочитал исходить не из формальной политической схемы — абсолютной необходимости парламентской демократии как неизбежного результата буржуазной революции, — а стремился выводить политическую форму из сущностного внутреннего социального содержания революции.

Признавая, что грядущая демократическая революция в России должна будет решить огромные социальные задачи, Ленин — в отличие от Плеханова — утверждал, что их осуществление невозможно при политическом лидерстве русской буржуазии. Триумф буржуазно-демократической революции в России возможен только в том случае, если рабочий класс поведет борьбуза демократию самостоятельно и, по существу, в оппозиции к буржуазии. Однако один лишь рабочий класс не может стать массовой базой для демократической революции по причине своей малочисленности. Русский пролетариат, добиваясь радикального и бескомпромиссного демократического решения аграрных проблем, должен мобилизовать на свою поддержку многомиллионное русское крестьянство.

И какой же в таком случае будет форма государственного режима, возникающего из этого революционного союза двух основных трудовых (popular) классов? Ленин предполагал, что этим новым режимом станет «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Два класса, по существу, должны разделить государственную власть и совместно осуществлять как можно более полное воплощение демократической революции. Ленин не уточнял, каким должен быть характер соглашения о разделе власти при подобном режиме; он также не давал описания конкретных форм того государства, в рамках которого должна осуществляться диктатура двух классов.

Несмотря на крайний политический радикализм демократической диктатуры, Ленин не считал, что ее цель заключается в экономической реорганизации общества на основе принципов социализма. Скорее речь шла о том, что революция — в смысле ее экономической программы — должна будет оставаться капиталистической. Ведь даже призывая к радикальному решению земельного вопроса, Ленин подчеркивал, что национализация земли, направленная против русской латифундии, является скорее буржуазно-демократической, нежели социалистической мерой.

В своих полемических выступлениях Ленин отстаивал эту важнейшую идею. Он писал в 1905 году:

«Марксисты безусловно убеждены в буржуазном характере русской революции. Что это значит? Это значит, что те демократические преобразования … которые стали для России необходимостью, сами по себе не только не означают подрыва капитализма, подрыва господства буржуазии, а наоборот, они впервые очистят почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не азиатского развития капитализма, они впервые сделают возможным господство буржуазии как класса …»[11]

Позиция Троцкого радикально отличалась от позиции Ленина и меньшевиков. Ленин и Плеханов, несмотря на различные выводы, в своих рассуждениях о перспективе исходили из оценки существующего уровня экономического развития России и сложившегося соотношения социальных сил внутри страны. Но для Троцкого настоящей точкой отсчета был не уровень экономического развития, достигнутый Россией, и не внутренние отношения классовых сил в стране, а, скорее, всемирно-исторический контекст, в рамках которого предстояло развиваться запоздалой демократической революции в России.

Троцкий проследил историческую траекторию буржуазной революции — от ее классических проявлений в XVIII веке, через превратности XIX века, к современной для него ситуации 1905 года. Он смог объяснить, каким образом глубинные изменения исторических условий — особенно развитие мировой экономики и появление международного рабочего класса — фундаментальным образом изменили социальную и политическую динамику буржуазно-демократической революции. Традиционные политические формулы, основанные на условиях, превалировавших в середине XIX века, мало подходили для современной ситуации.

Троцкий уловил политическую ограниченность ленинской формулы. Она была политически нереалистичной: она не решала, а обходила вопрос о государственной власти. Троцкий не соглашался с тем, что русский пролетариат должен будет ограничиться мероприятиями формально-демократического характера. Реалии межклассовых отношений потребуют от пролетариата установления его политической диктатуры для противостояния экономическим интересам буржуазии. Иными словами, борьба рабочего класса неизбежно примет социалистический характер. Но как это возможно в условиях отсталой России, которая — учитывая ограниченность ее экономического развития — явно не готова к социализму?

Если смотреть на русскую революцию изнутри, то найти какое-либо решение этой проблемы невозможно. Однако неожиданным образом решение находится, если посмотреть на русскую революцию с более высокой точки зрения, учитывающей как всемирную историю, так и развитие международной капиталистической экономики. Уже в июне 1905 года, на фоне разворачивавшейся первой русской революции, Троцкий заметил, что «капитализм превратил весь мир в единый экономический и политический организм». Троцкий осознал, к каким последствиям ведут эти перемены в структуре мировой экономики:

«Это с самого начала придает развертывающимся событиям интернациональный характер и открывает величайшую перспективу: политическое раскрепощение, руководимое рабочим классом России, поднимает руководителя на небывалую в истории высоту, передает в его руки колоссальные силы и средства и делает его инициатором мировой ликвидации капитализма, для которой история создала все объективные предпосылки»[12].

Идеи Троцкого представляли собой выдающийся теоретический прорыв. Они изменили аналитические перспективы, на основе которых рассматривался революционный процесс. До 1905 года развитие революции мыслилось как последовательность национальных событий, результат которых определяется логикой внутренних социально-экономических структур и отношений. Троцкий предложил иной подход: рассматривать революцию современной эпохи как всемирно-исторический в своей сущности процесс социального перехода от классового общества, политически связанного с национальными государствами, к бесклассовому обществу, развивающемуся на основе глобально интегрированной экономики и объединенного в международном масштабе человечества.

Троцкий развил эту концепцию революционного процесса в момент, когда социалистическое движение сталкивалось с потоком социально-экономических и политических данных, которые невозможно было осознать в существующих теоретических рамках. Очевидное усложнение современной мировой экономики сделало неприменимыми старые формальные дефиниции. Влияние мирового экономического развития в невиданной прежде степени отражалось на особенностях каждой национальной экономики. Даже в отсталых экономиках можно было найти — как результат иностранных инвестиций — элементы самого передового развития. Существовали феодальные и полуфеодальные режимы, политические структуры которых были полны пережитков средневековья, но которые при этом покровительствовали капиталистической экономике со значительной ролью тяжелой индустрии. В странах с замедленным капиталистическим развитием нередко можно было обнаружить буржуазию, которая меньше стремилась к «своей» демократической революции, чем местный рабочий класс. Подобные аномалии не соответствовали формальным стратегическим рекомендациям, которые исходили из существования социальных явлений, не столь сильно раздираемых внутренними противоречиями.

Великое достижение Троцкого заключалось в разработке теоретической структуры, которая отвечала новым усложнившимся условиям социальной, экономической и политической жизни. В концепции Троцкого не было ничего утопического. Она представляла собой глубокий анализ воздействия мировой экономики на социальную и политическую жизнь. Реалистичный подход к политике и разработка эффективной революционной стратегии были возможны лишь в той степени, в какой социалистические партии исходили из объективной предпосылки примата интернационального над национальным. Это означало не просто проявление международной пролетарской солидарности. Пролетарский интернационализм — если рассматривать его, не понимая его объективных основ в мировой экономике и не принимая объективных реалий мировой экономики в качестве основы для стратегической мысли, — останется лишь утопической идеей, которая, в сущности, бесполезна для программы и практики социалистических партий отдельных стран.

Исходя из реалий мирового капитализма и признавая объективную зависимость событий в России от международного экономического и политического окружения, Троцкий предвидел возможность развития русской революции по социалистическому пути. Российский рабочий класс будет вынужден взять власть в свои руки и начать осуществление мер социалистического характера. Однако, продвигаясь по социалистическому пути, рабочий класс России неизбежно столкнется с ограничениями, которые создают национальные условия страны. Как же можно найти выход из этой дилеммы? Он должен связать свою судьбу с европейской и мировой революцией, проявлением которых является в конечном итоге и его собственная борьба.

Выдвинутая Троцким теория перманентной революции позволила создать реалистичную концепцию мировой революции. Эпоха национальных революций подходила к концу — точнее говоря, национальные революции могли отныне пониматься лишь в рамках международной социалистической революции.

Троцкий и большевики

Пытаясь оценить значимость теоретического анализа Троцкого, необходимо более внимательно присмотреться как к большевикам, так и к меньшевикам. Я ни в коей мере не собираюсь приуменьшать значение великих достижений Ленина, который глубже, чем кто бы то ни было, понимал политическое значение борьбы против политического оппортунизма в революционном движении и переносил эту борьбу на все уровни партийной работы и партийной организации. Однако опыт XX века научил или должен научить рабочий класс, что самая сильная организация может и в конечном итоге обязательно станет препятствием для революции, если не будет ориентироваться на верную революционную перспективу.

Отношение Троцкого к любым течениям в российском социал-демократическом рабочем движении определялось именно их перспективой, их программой. В какой мере политическая программа данной организации основана на правильном восприятии тех мировых сил, которые могут определить развитие и судьбу русской революции? С этих позиций Троцкий обоснованно критиковал программу и ориентацию партии большевиков. Позвольте мне привести здесь фрагмент из его статьи, которая была написана в 1909 году и посвящалась позиции различных фракций внутри Российской социал-демократической рабочей партии. Троцкий писал:

«… Выход из противоречия между классовыми интересами пролетариата и объективными условиями Ленин видит в политическом самоограничении пролетариата, причем это самоограничение должно явиться в результате теоретического сознания, что переворот, в котором рабочий класс играет руководящую роль, есть переворот буржуазный. Объективное противоречие Ленин переносит в сознание пролетариата и разрешает путем классового аскетизма, имеющего своим корнем не религиозную веру, а “научную” схему. Достаточно лишь ясно представить себе эту конструкцию, чтобы понять ее безнадежно-идеалистический характер».

«Вся беда в том, что большевики классовую борьбу пролетариата доводят только до момента победы революции; после этого она временно растворяется в “демократическом” сотрудничестве. И лишь после окончательного республиканского устроения классовая борьба пролетариата снова выступает в чистом виде — на этот раз в форме непосредственной борьбы за социализм. Если меньшевики, исходя из абстракции: “наша революция буржуазна”, приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции: “демократическая, а не социалистическая диктатура”, приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы»[13].

Это был удивительно провидческий взгляд на то, что действительно произошло с русской революцией. Когда царский режим был свергнут, ограниченность ленинской перспективы демократической диктатуры стала совершенно очевидной. Троцкий пошел дальше и заявил, что российскому рабочему классу придется взять власть и «столкнуться с объективными проблемами социализма, однако решению этих проблем на определенной стадии начнет мешать экономическая отсталость страны. Это противоречие невозможно решить в рамках национальной революции». Троцкий, таким образом, четко определил, что ограниченность ленинской перспективы не просто относится к сфере политических расчетов, но что сами эти расчеты происходят из представления о, скорее, национальном, нежели международном контексте развития русской революции.

Троцкий далее писал:

«Пред рабочим правительством с самого начала встанет задача: соединить свои силы с силами социалистического пролетариата Западной Европы. Только на этом пути его временное революционное господство станет прологом социалистической диктатуры. Перманентная революция станет таким образом для пролетариата России требованием классового самосохранения. Если бы у рабочей партии не оказалось достаточной инициативы для революционно-агрессивной тактики, и она задумала бы перейти на сухоядение только-национальной и только-демократической диктатуры, соединенная реакция Европы не замедлила бы ей разъяснить, что рабочий класс, в руках которого находится государственная власть, должен всю ее обрушить на чашу весов социалистической революции»[14].

Это был действительно центральный вопрос. Политическая оценка формы государственной власти проистекала из различных подходов к признанию международных обстоятельств как фактора, определяющего политические результаты революционного движения. Для того чтобы понять эволюцию большевистской партии, необходимо отметить следующее. Любая программа отражает влияние и интересы различных социальных сил. В странах с замедленным буржуазным развитием, где буржуазия не способна последовательно отстаивать национальные и демократические задачи революции, элементы таких задач становятся частью программы рабочего класса. Рабочий класс должен поддерживать и выдвигать такие демократические и национальные требования, которые имеют прогрессивное значение. На протяжении XX века не раз возникала ситуация, когда социалистическому движению приходилось принимать на себя эту демократическую и национальную ответственность и включать в свои ряды те элементы, для которых подобные задачи имели первостепенное значение, а социалистические и интернациональные устремления рабочего класса значили намного меньше. Пересечение национально-демократических и социалистических тенденций оказало существенное влияние на развитие большевистской партии. Ленин, несомненно, представлял в рамках партии большевиков самую серьезную оппозицию предрассудкам националистического и мелкобуржуазного демократического характера. Он знал об их существовании и не мог игнорировать их.

Ленин писал в декабре 1914 года, вскоре после начала Первой мировой войны:

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т.е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика.

… Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами»[15].

Автором этих строк был Ленин. Было бы несправедливо воспринимать эту статью как политическую уступку великорусскому шовинизму со стороны Ленина. Вся его биография свидетельствует о непреклонном противостоянии великорусскому национализму. И все же данная статья представляла собой попытку Ленина распространить революционное влияние на глубоко укоренившиеся среди рабочих масс националистические чувства и использовать эти чувства в революционных целях; она отражала его стремление учитывать присутствие сильных националистических настроений не только среди рабочего класса в целом, но также и внутри его собственной партии. Существует тонкая грань между использованием националистических настроений в революционных целях и адаптацией революционных целей к националистическим настроениям. Не всегда бывает прямое соответствие между тем, что автор хочет донести в своем послании, и тем, как это послание воспринимается. Политическое качество послания неизбежно снижается по мере того, как распространяется на более широкую аудиторию. То, что Ленин замышлял как дань уважения революционным традициям великорусского рабочего класса, вполне могло быть истолковано более отсталыми слоями партийцев как восхваление революционных качеств великороссов. Критическое отношение Троцкого к этой формулировке было вполне оправданно. Он писал в 1915 году:

«Рассматривать перспективы социальной революции в национальных рамках, значило бы становиться жертвой той самой национальной ограниченности, которая составляет сущность социал-патриотизма … Не нужно вообще забывать, что в социал-патриотизме наряду с вульгарнейшим реформизмом, подвивается национально-революционный мессианизм, который считает именно свое национальное государство — по состоянию ли его индустрии или по его «демократической» форме и революционным завоеваниям — призванным ввести человечество в социализм или в «демократию». Если бы победоносная революция, действительно, мыслима была в пределах одной более подготовленной нации, этот мессианизм, связанный с программой национальной обороны, имел бы свое относительное историческое оправдание. Но он его на самом деле не имеет. Бороться за сохранение национальной базы революции такими методами, которые подрывают интернациональные связи пролетариата, значит фактически подкапываться под революцию, которая не может не начаться на национальной базе, но которая не может на ней завершиться при нынешней экономической и военно-политической взаимозависимости европейских государств, никогда еще не раскрывавшейся с такой силой, как именно в нынешней войне»[16].

Стоит также рассмотреть те условия, при которых Ленин пересмотрел отношение к своей прежней политической перспективе. Изучение воздействия Первой мировой войны на мировую экономику дало ему более глубокое понимание динамики русской революции и привело к принятию, по существу, той перспективы, которая на протяжении многих лет ассоциировалась с Троцким.

Когда Ленин выступил со своими Апрельскими тезисами, те, кто собрался в зале, поняли, что он фактически согласился с очень многим из того, что говорил Троцкий. Было немедленно выдвинуто обвинение в «троцкизме», и уже по одному этому факту мы можем судить, сколь огромным был идейный вклад Троцкого в успех революции, произошедшей в том же году. Троцкий к этому моменту уже создал те идейные и политические рамки, внутри которых дискуссия в большевистской партии могла развиваться дальше. Это не было громом среди ясного неба. Если личность Ленина и его неоспоримый авторитет в партии большевиков сделали возможным относительно быстрое признание новой перспективы, то усилия Троцкого по разработке перспективы перманентной революции помогли Ленину в его борьбе, особенно в обстановке, когда широкие массы в России 1917 года смещались влево.

В определенном смысле события весны, лета и осени 1917 года стали формой проявления того, что уже произошло 12-ю годами ранее. Мне бы хотелось привести интересный фрагмент из книги Происхождение большевизма, написанной меньшевиком Федором Даном. В связи с событиями 1905 года он отмечает следующее:

«Обстановка же “дней свободы” [на высшей точке революции 1905 г.] была … такова, что практически толкала и меньшевиков, и большевиков в сторону “троцкизма”. На короткое время “троцкизм” (правда, в то время еще безымянный), в первый и последний раз в истории русской социал-демократии, стал ее объединяющей платформой»[17].

Иными словами, в условиях взрывного сдвига российского рабочего класса влево именно перспектива, обрисованная Троцким, приобрела высочайшую репутацию и уважение. Этот процесс повторился в 1917 году. Триумф 1917 года стал подтверждением правоты перманентной революции Троцкого. Но начавшаяся в 1922–1923 годах политическая реакция против Октябрьской революции и возрождение русского национализма создали благоприятные условия для возрождения в большевистской партии старых антитроцкистских тенденций. Невозможно рассматривать тенденции того периода в отрыве от политических разногласий, существовавших в партии большевиков до 1917 года. Однако это не означает, что между теми и другими имелось полное совпадение.

Подъем большевизма в 1917 году был основан на взрывной радикализации рабочего класса в важнейших городских центрах. Те социальные силы, которые обеспечивали рост партии в 1922 и 1923 годах и ставшие причиной особой обеспокоенности Ленина, в значительной мере состояли из непролетарских элементов, главным образом из низшего городского среднего класса, перед которыми революция открыла бесчисленные возможности карьерного роста, не говоря уже об остатках старой царской бюрократии. Подобные элементы воспринимали русскую революцию как более или менее национальное, а не интернациональное событие. Уже в 1922 году у Ленина усилилось беспокойство ростом специфического типа национал-большевизма — и он становился все более резким в своем осуждении шовинистических тенденций. В конце 1922 года и начале 1923 года он напрямую увязывал эти опасения со Сталиным, который в представлении Ленина стал все более персонифицироваться как воплощение одиозного социального типа «великорусского держиморды».

Борьба против троцкизма означала, по существу, возрождение в партии политического неприятия теории перманентной революции. Что помешало Троцкому заявить об этом открыто? Полагаю, ответ следует искать в тех чрезвычайно сложных обстоятельствах, которые возникли в связи с болезнью и смертью Ленина. Троцкий посчитал невозможным говорить о былых разногласиях между ним и Лениным так объективно, как — по моему предположению — ему бы хотелось. Документом, в котором об этом было сказано достаточно ясно, стало знаменитое письмо Адольфа Иоффе, написанное за несколько часов до его самоубийства в ноябре 1927 года в качестве протеста против исключения Троцкого из Коммунистической партии. Иоффе писал Троцкому, что часто слышал от Ленина, как тот говорил, что в важнейших вопросах перспективы, включая вопрос о перманентной революции, прав был именно Троцкий, а не он, Ленин.

Едва ли можно подозревать, что Троцкий не отдавал себе отчета в националистическом подтексте политических трений, развившихся в партийном руководстве. Ближе к концу своей жизни Троцкий открыто заявлял, что борьба против троцкизма в Советском Союзе восходит к тем разногласиям, которые существовали в партии большевиков до 1917 года. В 1939 году он писал: «Можно сказать, что весь “сталинизм”, взятый в теоретической плоскости, вырос из критики теории перманентной революции, как она была сформулирована в 1905 г.»[18]

Троцкий останется в памяти революционного движения и будет и дальше занимать огромное место в сознании его участников как теоретик мировой революции. Конечно, он прожил дольше, чем Ленин, и столкнулся с новыми проблемами. Однако существует неразрывная связь между всеми работами Троцкого, начиная с 1905 года и до его смерти в 1940 году. Ведущей и главной темой его трудов является борьба за перспективу мировой революции. Наследие, оставленное Лениным, связано главным образом с русской революцией. Что же касается Троцкого, то в его жизни она была эпизодом — очень важным, конечно, но все же лишь эпизодом в еще более значимой драме мировой социалистической революции.

Рассмотрение работ и деятельности Троцкого после того, как он лишился политической власти, выходит за рамки этой лекции. Однако, завершая, я бы хотел подчеркнуть один исключительно важный аспект теоретического наследия Троцкого — а именно его роль как последнего великого представителя классического марксизма.

Говоря о классическом марксизме, мы должны иметь в виду две фундаментальные концепции: во-первых, то, что основной революционной силой в обществе является рабочий класс; и, во-вторых, что основная задача марксистов заключается в неутомимой борьбе — на теоретическом и практическом уровнях — по формированию его политической независимости. Конечным результатом этой длительной и бескомпромиссной работы является социалистическая революция. Политическая независимость рабочего класса достигается не путем использования ловких тактических решений, а прежде всего и главным образом путем воспитания — в самом глубоком смысле этого слова — его политического авангарда. Здесь не бывает коротких путей. Злейшим врагом революционной стратегии, как часто предупреждал Троцкий, является нетерпение.

Двадцатый век стал свидетелем величайших побед и самых трагических поражений рабочего класса. Уроки последних ста лет должны быть усвоены в полной мере, и только наше движение приступило к решению этой задачи. В истории ничто не проходит бесследно и ничто не забывается. Следующий великий подъем международного рабочего класса — а международный характер такого подъема обеспечивается глобальной интеграцией капиталистического производства — будет сопровождаться идейным возрождением троцкизма, то есть классического марксизма.

Лев Троцкий, историография Советского Союза и судьба классического марксизма[1]

Прошло более 50 лет с тех пор, как был опубликован последний том выдающегося биографического триптиха Исаака Дойчера о Льве Троцком Вооруженный пророк, Безоружный пророк, Изгнанный пророк. Трудно представить себе другую биографию, которая имела бы столь глубокое и долговременное интеллектуальное и политическое влияние. Когда Дойчер начинал свое исследование в начале 1950-х годов, Троцкий уже более десяти лет как сошел в могилу, а его убийца Иосиф Сталин все еще жил в Кремле и оставался объектом всемирной кампании публичных почестей, настолько же омерзительных, насколько и абсурдных. Этим занималась фактически каждая коммунистическая партия. Дойчер сравнивал свою задачу биографа с той, которая стояла перед Томасом Карлейлем, который жаловался на то, что в качестве биографа Кромвеля ему «пришлось вытаскивать лорда-протектора из-под “горы дохлых собак”, чтобы освободить его он неподъемной груды клеветы и забвения»[2].

К моменту, когда Дойчер закончил свой третий том в 1963 году, политическая обстановка существенно изменилась. В марте 1953 года умер Сталин. В феврале 1956 года на XX съезде КПСС Хрущев произнес свой так называемый секретный доклад. Он, по сути, осудил Сталина как политического преступника, ответственного за то, что в ходе чисток 1930-х годов тот бросил в тюрьму и подверг пыткам и убийствам многие тысячи старых большевиков и настоящих коммунистов. Конечно, Хрущев едва ли мог признать подлинный масштаб преступлений Сталина. Его осуждение было столь же уклончивым, сколь и неполным. Однако воздействие доклада Хрущева было потрясающим в политическом отношении. Неизбежным, хотя и невысказанным выводом, вытекавшим из разоблачений сталинских преступлений, стало то, что московские судебные процессы 1936–1938 годов являлись судебным подлогом и что обвиняемые старые большевики пали жертвой целенаправленного убийства. Мысль о том, что «Троцкий был прав», не давала покоя многочисленным руководителям и членам КПСС и связанных с ней сталинистских партий по всему миру. А если Троцкий был прав насчет судебных процессов, то в чем еще он был прав?

В разгар кризиса, разразившегося в сталинистских партиях, — инициировавшего процесс внутреннего разложения, который спустя 30 лет привел их к политическому распаду, — трилогия Дойчера получила огромное политическое значение. Дискредитация Сталина выступила в значительной степени оправданием Троцкого. В атмосфере того времени героический образ Троцкого, вызванный к жизни метафорическим названием дойчеровской биографии, совсем не казался преувеличением. Несмотря на свои существенные недостатки — особенно в последнем томе, в котором Дойчер довольно навязчиво продолжал свои старые политические споры с Троцким, — три тома представили героическую личность великого революционера новому поколению политически радикализированной интеллигенции и молодежи. И что это была за личность! Какая иная фигура современной истории являла собой такой громадный набор интеллектуальных, политических, литературных и военных талантов? Дойчер сумел передать в своем рассказе чувство огромного драматического напряжения. Но драму жизни Троцкого не нужно было изобретать и она не требовала художественного преувеличения. В конце концов его жизнь была концентрированным выражением великой исторической драмы и трагедии русской революции.

В 1960-е годы Советский Союз перестал будоражить воображение интеллигенции и студентов. Биография Дойчера стала введением в старые споры 1920-х годов, на которые деятельность Троцкого оказала такое большое влияние. Очень многие читатели Дойчера затем перешли к изучению работ Троцкого, которые постепенно становились все более доступными.

В течение 1960-х и в 1970-е годы интерес к жизни и деятельности Троцкого был значительным. В 1978 году, в канун столетия с дня его рождения, была опубликована книга профессора Баруха Кней-Паца Социальная и политическая мысль Троцкого. Подход Кней-Паца к предмету своего исследования, несмотря на критический характер, отражал преобладающее среди исследователей Советского Союза мнение, что Троцкий был значительным политическим и интеллектуальным явлением. Кней-Пац отмечал, что Троцкий «даже сегодня, и, возможно, не несправедливо, рассматривается как наиболее выдающийся революционер в эпоху, в которую не было недостатка в революционных фигурах». Он характеризовал достижения Троцкого «в области теории и идей» как «поразительные». Троцкий, писал он, «одним из первых проанализировал произошедшие в отсталых странах социальные перемены и также одним из первых попытался объяснить политические последствия, которые выросли из этих перемен»[3]. Для меня как марксиста и сторонника политических идей Троцкого в анализе и интерпретации профессора Кней-Паца есть много элементов, с которыми я при всем уважении не согласен. Однако его тщательно проведенное исследование ясно показывало, что жизнь Троцкого представляла собой благодатную почву для серьезного изучения. Хотя Троцкий был человеком действия par excellence [по преимуществу], он также являлся и выдающимся мыслителем. По оценке Кней-Паца, работы Троцкого, если их собрать в одном издании, могли бы «легко составить … шестьдесят-семьдесят толстых томов, не считая огромный материал, содержащийся в архивах Троцкого в Гарвардском университете»[4].

Профессор Кней-Пац поставил себе определенные ограничения, что является необходимостью для любого исследователя, который пытается изучать столь обширный и сложный предмет, как жизнь и эпоха Троцкого. Он разъяснял, что его работа заключалась в «изучении идей Троцкого, а не концепций его противников или последователей и не идеологического и политического движения, которое стало идентифицироваться с его именем»[5]. Даже при наличии такого ограничения профессору Кней-Пацу понадобилось 598 страниц убористого шрифта издательства Clarendon Press, чтобы осуществить свое намерение. Однако он еще оставил научному сообществу не только большую работу по критике того, что он сделал, но и огромное поле деятельности в области его исследования как такового.

И тем не менее книга Кней-Паца оказалась практически последним по-настоящему значительным вкладом в изучение Троцкого. То, что такое может случиться, трудно было предвидеть в 1978 году. В конце концов, книга Кней-Паца была опубликована в самый канун события, которое должно было оказать стимулирующее влияние на изучение Троцкого, — 2 января 1980 года была открыта ранее закрытая часть Архива Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. До тех пор Исаак Дойчер с особого разрешения вдовы Троцкого Натальи Седовой был единственным автором, которому был предоставлен доступ к этой огромной коллекции личных бумаг революционера. Но, как оказалось, открытие этого архива оказало весьма незначительное воздействие на американских и британских исследователей, специализирующихся на изучении советской истории. В течение последующих 28 лет очень мало материала из этого огромного архива было использовано в опубликованных академических работах.

Это отсутствие интереса к исследованию Троцкого после 1978 года является примечательным феноменом. Помимо всего прочего, углубляющийся кризис Советского Союза и стран Восточной Европы в продолжение 1980-х годов определенно оправдывал более интенсивное изучение деятельности Троцкого, который ведь был самым главным критиком Сталина и сталинизма и который предвидел гибель СССР. Описание Троцким в Преданной революции (опубликованной в 1936 году) процесса капиталистической реставрации с поразительной точностью предсказало экономическую трансформацию бывшего СССР под руководством Ельцина в начале 1990-х годов. Однако в большинстве англоязычных работ, рассматривающих историю, экономику, политику и социальную структуру Советского Союза, Троцкий возникает как второстепенная и даже незначительная фигура. Единственным заметным и оригинальным вкладом в изучение Троцкого в 1980-е годы — весьма бурное десятилетие советской истории — стала маленькая монография Лев Троцкий и искусство восстания (Leon Trotsky and the Art of Insurrection), которая фокусировала внимание на достижениях Троцкого как военного стратега. Удивительно, что эта в высшей степени доброжелательная оценка вклада Троцкого в искусство и науку войны, восстания и военного командования исходила от офицера и профессора Военного колледжа армии США полковника Хэролда Нельсона.

Положение дел в сфере исследований о Троцком в 1990-е годы ухудшилось. В течение целого десятилетия американская и британская академическая среда не произвела ничего существенного в этой области. Единственной печатной работой, которая, возможно, представляет исключение, несмотря на свои малые размеры, является однотомный сборник статей, выпущенный издательством Edinburgh University Press в 1992 году под названием Переоценка Троцкого (The Trotsky Reappraisal). В течение этого десятилетия в Британии появилась удручающая тенденция, которая состояла в повторении и оправдании старых антитроцкистских клеветнических измышлений. Эта тенденция представлена так называемым Журналом по изучению Троцкого, который издавался Университетом Глазго. Излюбленной темой этого издания было утверждение, что работы Троцкого полны искажений в интересах автора. Это утверждение регулярно повторялось без какого бы то ни было уважения к фактам. К числу наиболее абсурдных публикаций принадлежит статья, которая пытается доказать, что Троцкий в своей Истории русской революции в огромной степени преувеличил собственную роль в Октябрьском восстании. Статья сообщала нам, что в то время как серьезные революционеры вроде Сталина вышли на улицы, чтобы делать тяжелое дело взятия власти, несколько сбитый с толку Троцкий оставался в Смольном, чтобы отвечать на телефонные звонки. К счастью, этот журнал испустил дух после выпуска четырех номеров.

В текущем десятилетии улучшения не произошло. Были опубликованы две новых биографии Троцкого, первая — в 2003 году профессором Яном Тэтчером, вторая — в 2006 году профессором Джеффри Суэйном. Эти труды не содержали новых исследований, и я уже давал подробный анализ их работы в большом обзоре Лев Троцкий и постсоветская школа исторических фальсификаций[6].

Стоит отметить, что незначительный интерес к Троцкому резко контрастировал с огромным массивом материалов о Сталине. Последний стал казаться фигурой, неизменно сохраняющей притягательность для историков. Конечно, Сталин не меньше, чем Гитлер, является законным предметом научного исследования. Не существует допустимых или не допустимых объектов исторического изучения. Однако, как мог бы сказать Уайльд, одним безусловным требованием к написанию истории, подобно написанию романов, является то, что это должно быть сделано хорошо. Проблема в том, что многое из написанного о Сталине исполнено из рук вон плохо. Многие работы носят поверхностный публицистический характер, эмоционально эксплуатируя материал, полученный из советских архивов. Примерами такого рода могут послужить работы Радзинского и Себага-Монтефиоре. Однако еще большее беспокойство вызывают исследования историков, которые кажутся искренне обеспокоенными задачей реабилитировать Сталина и сталинизм. Временами выводы, к которым приходят такие историки, выглядят поистине эксцентрично. Например, профессор Стивен Коткин в своей книге Магнитная гора доказывает, что сталинизм стал кульминацией просветительского проекта. Сталинизм, пишет он:

«… представлял собой квинтэссенцию утопии Просвещения, попытку посредством государства навязать рациональное управление обществом, в то же самое время преодолевая мучительные классовые различия, проистекавшие из индустриализации девятнадцатого века. В свою очередь, эта попытка опиралась на традицию социально ориентированных утопических моделей городской жизни, которые послужили одним из источников Просвещения. Магнитогорск имеет очень глубокие корни»[7].

В своих худших проявлениях эта тенденция — под видом обеспечения более «тонких» оценок исторических событий — проталкивает фантастические оправдания Сталина и его преступлений. К числу таких работ относится книга Роберта Фёрстона Жизнь и террор в сталинской России 1934–1941 годов, выпущенная издательством Yale University Press в 1996 году. Книга предлагает нам следующую оценку сталинского прокурора Андрея Вышинского:

«Таким образом, в 1935–1936 годах, несмотря на его ужасную роль в показательных процессах, которые начались в августе 1936 года, Вышинский стремился внести в юридические процедуры значительные улучшения. Одновременно он считал неприемлемыми действия НКВД и настаивал на большей степени терпимости к критике рядовых граждан — в той мере, в какой они не касались основной политической линии»[8].

А относительно Каменева, Зиновьева и других подсудимых на процессе 1936 года Фёрстон предлагает такое тонко замаскированное оправдание их осуждения Сталиным:

«Возможно, виновные всего лишь в том, что вели разговоры о необходимости политических перемен, эти люди, по западным стандартам правосудия, и не заслуживали осуждения. Но они участвовали в оппозиции, имели контакты с Троцким и передавали секретные документы на Запад и хотели сместить Сталина. Все это они скрывали, заявляя в то же время о своей полной лояльности. Эти факты дали пищу подозрительному уму Сталина. Почему эти люди обманывали? Как много подобных им и каковы их действительные намерения? Принимая во внимание блок Троцкого и язык меморандума Рютина, людям, менее психически нездоровым, чем Сталин, легко можно было увидеть акты террора во многих инцидентах на промышленных предприятиях того времени. Он сильно сгущал краски и сам говорил огромную массу лжи — но имеющиеся данные наводят на мысль, что в тот момент он предпринял шаги по уничтожению людей, которые вводили его в заблуждение и вступили в заговор с архиврагом Троцким. Это решение, будучи несправедливым, не было частью плана по развязываниюполитического террора»[9].

В то время как сталинская промышленность продолжает привлекать внимание в качестве предмета исследования в рамках истории Советского Союза, длительный упадок в исследованиях, посвященных Троцкому, сохраняется. Это находит выражение не только в очень ограниченном и в довольно низком качестве анализа жизни Троцкого, но также в отсутствии значительных работ, посвященных его политическим товарищам по Левой оппозиции. Кто из лидеров Левой оппозиции, начиная с Христиана Раковского и Адольфа Иоффе, был предметом полноценных англоязычных биографий? Какие работы написаны о Смирнове, Смилге, Богуславском, Тер-Ваганяне и Воронском? Все еще нет сколько-нибудь полного исследования о деятельности Левой оппозиции. Постоянным лейтмотивом многих современных работ о Большом терроре является то, что о Троцком мало что можно сказать, поскольку он к 1930-м годам, как заявляется, не имел никакого влияния внутри Советского Союза. Но так ли это на самом деле? Какое исследование деятельности оппозиционеров было проведено? И даже если репрессии Сталина сделали систематическую агитацию невозможной, действительно ли троцкистский Бюллетень оппозиции не имел влияния на умонастроения недовольных элементов в советском государстве и партийном аппарате? Более того, неужели вся память о Троцком у ветеранов Гражданской войны из рядов Красной армии, командиров и рядовых солдат исчезла к 1936 году? Неужели Виктор Серж просто использовал свое право на художественный вымысел, когда писал о Троцком в 1937 году, что в Советском Союзе «всякий думает о нем с тех пор, как запрещено думать о нем … Пока старик жив, не будет покоя для торжествующей бюрократии»[10]. На эти вопросы нельзя ответить, пока не будет проведено необходимое исследование.

Однако почему же эта работа не была сделана? Это сложный вопрос, который, полагаю, сам однажды станет предметом изучения специалистов в области истории идей. Я не хочу сказать, что у меня есть определенный ответ, но мне хотелось бы указать на несколько факторов, которые могут играть роль в восприятии и осмыслении роли Троцкого в университетском и академическом сообществе. Позвольте мне с самого начала заявить, что ссылки на политическую «бесполезность» Троцкого являются не заслуживающими доверия и несерьезными. Троцкий, и это совершенно очевидно, играл решающую роль в русской революции, одном из ключевых событий XX века. Он являлся также, поскольку такое случается, одной из самых блестящих литературных фигур этого века. Вальтер Беньямин отмечал в своем дневнике, как Бертольд Брехт в 1931 году «утверждал, что есть основательные причины полагать, что Троцкий является величайшим из современных европейских писателей»[11]. При наличии таких характеристик вряд ли необходимо оправдывать появление «еще одной книги» о Троцком. Можно также добавить для убедительности, что политическое и идейное наследие Троцкого, как бы оно ни оспаривалось и ни подвергалось сомнению, продолжает оказывать влияние на современную политику. Совершенно очевидно, что Троцкий не является «бесполезным» с точки зрения истории. Почему же он тогда стал «бесполезным» для историков?

Консервативная политическая и интеллектуальная атмосфера, преобладавшая в течение трех последних десятилетий, стала существенным фактором в формировании определенного восприятия Троцкого в научном сообществе. Несправедливые решения [американского] Верховного суда в отношении исхода выборов оказывают свое влияние, и историки читают газеты. Как удачно заметил Троцкий в 1938 году, сила политической реакции не только покоряет, но также и убеждает. Распад СССР в 1991 году повлек за собой поток злобных осуждений всего советского опыта. Работы правых противников социалистического проекта вроде Мартина Малии, Роберта Конквеста, неугомонного Ричарда Пайпса и бывшего сталиниста Франсуа Фюре нагнетали отупляющую в интеллектуальном плане атмосферу, которая препятствовала серьезному, а тем более доброжелательному исследованию политического наследия русского и европейского марксизма. Трудно представить себе классические работы по исследованию Советского Союза, которые были написаны в 1950–1960-е годы — такие как Происхождение большевизма (Origins of Bolshevism) Леопольда Хеимсона, Плеханов Сэмуэля Бэрона или энциклопедическое исследование начальной советской истории Карра, — написанными в 1990-е годы. Господствующая духовная атмосфера не благоприятствовала тем, кто, подобно российскому ученому Вадиму Роговину, стремился исследовать революционные социалистические альтернативы сталинизму в контексте марксистской и большевистской традиции.

Однако не все проблемы, связанные с академическим восприятием Троцкого, проистекают непосредственно из политической атмосферы последних 30 лет. Действуют и другие интеллектуальные тенденции, которые исторически предшествовали приходу к власти Маргарет Тэтчер в Британии и Рональда Рейгана в Соединенных Штатах. Я имею в виду длительный, охватывающий много десятилетий процесс устойчиво углубляющегося отчуждения значительных слоев левой интеллигенции от теоретической системы взглядов и политического мировоззрения, связанных с «классическим марксизмом», по отношению к которому Лев Троцкий был одним из самых выдающихся представителей и, несомненно, последним великим из них.

В данный момент нет возможности дать описание философского мировоззрения Троцкого и его концепции политики и человеческой культуры. Но следует сказать, учитывая доводы, представленные здесь, что ключевые элементы этого мировоззрения включали в себя непримиримую преданность философскому материализму, веру в закономерный характер исторического процесса, убежденность в силе человеческого разума (в той степени, в какой эта способность понимается материалистически) и в его способности обнаруживать объективную истину, а также связанную с этим веру в прогрессивную роль науки. Троцкий был детерминистом, оптимистом и интернационалистом, уверенным в том, что социалистическая революция неизбежно вырастает из неразрешимых противоречий мировой капиталистической системы. Прежде всего он утверждал, что в обществе существует революционная сила, рабочий класс, который может низвергнуть капиталистическую систему и заложить основы мирового социализма.

Ни один из этих элементов мировоззрения классического марксизма — и меньше всего его оптимизм — не сохранился у сколько-нибудь значительной части левой интеллигенции. Уже в 1920-е годы сокрушительный удар Первой мировой войны, крах Второго Интернационала и — немного позднее, после Октябрьской революции — политические поражения, понесенные рабочим классом в Центральной и Западной Европе, подорвали доверие к марксистскому мировоззрению и перспективе среди существенных слоев левой мелкобуржуазной интеллигенции. Так, в 1926 году лобовая атака Хендрика де Мана на марксизм в работе Психология социализма (The Psychology of Socialism) стала выражением растущего скептицизма в среде левых интеллектуалов по отношению к материалистическому объяснению развития политического сознания и эффективности марксистской политической практики. Убежденность марксистов в революционном воздействии объективных социально-экономических процессов на массовое сознание рабочего класса ошибочна, утверждал де Ман. Рационально обоснованные призывы марксистов к объективным классовым интересам были негодным средством для завоевания рабочего класса на сторону социализма. Многие аргументы, выдвинутые де Маном, впоследствии перешли в писания теоретиков Франкфуртской школы.

Победа Гитлера в 1933 году, Московские процессы, поражение Испанской революции и, наконец, пакт Сталина — Гитлера завершили политическую деморализацию левой интеллигенции. Основная перспектива социализма, полагали они, была дискредитирована. Рабочий класс потерпел неудачу. В современном обществе нет никакого революционного субъекта. Троцкий в одной из своих последних статей схватил суть таких аргументов: «Если принять, что причиной поражений являются социальные качества самого пролетариата, тогда положение современного общества придется признать безнадежным»[12]. Спустя всего семь лет в своей Диалектике Просвещения Хоркхаймер и Адорно пришли именно к такому выводу.

Не выглядит преувеличением заявить, что интеллигенция была подавлена и обессилена трагедиями XX века: две мировые войны, фашизм, сталинское предательство социализма и продолжительный паралич рабочего движения под гнетом бюрократии. Пессимизм привел к цинизму и самоуспокоенности. Парадоксальным образом преодоление интеллектуальной деморализации потребовало бы систематического исследования причин прошлых поражений, а это, в свою очередь, потребовало бы усвоения идей Троцкого и великой школы классического марксизма. Однако объективные условия длительного экономического роста капитализма после Второй мировой войны работали против этого процесса.

Каковы сегодня, в таком случае, перспективы для возвращения к идеям Троцкого? Формулируя ответ на этот вопрос, я думаю, самое лучшее использовать тот же подход, какой был принят самим Троцким. Он настаивал на понимании превратностей своей жизни в контексте развития социалистической революции в России, Европе и по всему миру. Оценивая превратности своей судьбы, Троцкий говорил, что видит не личную трагедию, а, скорее, различные стадии в противоречивом развертывании мировой социалистической революции. Прилив революционной волны привел Троцкого к власти. Ее отлив отправил его в изгнание.

Прошло много десятилетий с тех пор, как марксизм — как этот термин понимался Троцким — играл сколько-нибудь значительную роль в жизни рабочего класса. Однако это были десятилетия капиталистической экономической стабильности и значительного роста. Классовая борьба, в той степени, в какой она себя вообще проявляла, направлялась по традиционным каналам под полицейским надзором профсоюзных бюрократий. Однако сегодня оказывается, что история довольно неожиданно совершила один из своих удивительных поворотов. Мир, в условиях которого мы встречаемся сегодня, оказывается очень непохожим на тот, что существовал в то время, когда AAASS (Американская ассоциация содействия славянским исследованиям) собиралась в прошлом году в Новом Орлеане. За последние несколько недель ссылки на Великую депрессию 1930-х годов стали общим местом. Признано, даже президентом Соединенных Штатов, что разворачивающийся кризис поставил американский и мировой капитализм на грань краха.

Нетрудно представить, что этот кризис был бы очень хорошо понят Львом Троцким, автором выражения «смертельная агония капитализма». Старая теория «катастрофы», которую столь многие антимарксисты подвергали осмеянию, больше не кажется столь уж смешной, тем более нелепой.

Общественное бытие, в конечном счете, определяет общественное сознание. Если, как это кажется весьма вероятным, углубляющийся кризис заставит историков пересмотреть давнишние и дискредитировавшие себя оценки и тем самым позволит им более критически отнестись к существующим формам общества, то, я думаю, мы вскоре будем свидетелями возрождения глубокого научного интереса к жизни и деятельности Льва Троцкого.

Часть II: Постсоветская школа исторических фальсификаций

Рецензия на две биографии Льва Троцкого профессоров Джеффри Суэйна и Яна Тэтчера

Постсоветская школа исторических фальсификаций[1]

1. Сталинский террор и политическая ложь

В этом году исполняется семидесятая годовщина самого ужасного года в истории Советского Союза. После того как в августе 1936 года состоялся политический показательный процесс, давший псевдо-юридический предлог для убийства Льва Каменева, Григория Зиновьева, Ивана Смирнова и других вождей Октябрьской революции, Сталин развернул в 1937 году кампанию террора, цель которой заключалась в уничтожении каких-либо остатков марксистской политической мысли и культуры в Советском Союзе. Этот террор был нацелен на уничтожение практически любого, кто играл заметную роль в Октябрьской революции 1917 года или в течение своей жизни был связан в какой-либо форме с марксистской или социалистической оппозицией против сталинского режима либо же соприкасался — лично, через своих товарищей, друзей или родственников — с марксистской политической, интеллектуальной и культурной средой.

Число жертв сталинского режима в 1937–1938 годах остается не вполне точно установленным даже спустя семьдесят лет. Профессор Амстердамского университета Майкл Эллман (Michael Ellman) недавно писал: «Наиболее достоверное число жертв репрессий в 1937–1938 годах колеблется в промежутке между 950 тысячами и 1,2 миллиона человек, в среднем около одного миллиона. Историки, учителя и журналисты, пишущие о российской истории ХХ века, должны исходить из этой цифры»[2]. Эллман замечает, что появление новых данных может привести к пересмотру этого результата.

Сегодня обнаружены архивные данные, рисующие детальную картину того, как Сталин и его приспешники в Политбюро и в НКВД организовали и провели эту кампанию массового истребления. Военная коллегия Верховного суда СССР сыграла ведущую роль в процессе юридического оправдания массовых убийств. 54 обвиненных были приговорены к расстрелу в ходе трех открытых процессов в Москве. Десятки тысяч людей были пропущены через систему закрытых слушаний Военной коллегии и приговорены к расстрелу после «суда», который продолжался всего десять или пятнадцать минут[3]. Жертвы выбирались по спискам, подготовленным органами НКВД, где одновременно предлагалась мера наказания. Эти списки проходили проверку Сталиным и другими членами Политбюро. Имена жертв включали «ведущих членов ВКП(б), комсомола, советских органов, ВЦСПС, командиров Красной армии и офицеров НКВД, а также писателей, художников и ведущих представителей хозяйственных организаций, которые были арестованы НКВД»[4]. Сталин и его Политбюро просматривали эти списки и почти во всех случаях соглашались с рекомендациями — по большей части это было предложение расстрелять. В Президентском архиве в Москве хранятся 383 таких списка, предоставленные Сталину между 27 февраля 1937 года и 29 сентября 1938 года. В них содержатся имена 44 500 человек. На списках стоят подписи Сталина и его коллег, а также сделанные ими пометки, написанные карандашом[5].

Военная коллегия подписала 14 372 приговора в 1937 году и 24 435 в 1938 году. Сталин был ведущим режиссером террора и участвовал в его ежедневных действиях. Например, 12 сентября 1938 года Сталин подписал расстрельные списки Военной коллегии, содержащие имена 3167 человек[6]. Существует достаточно подробная информация о том, как работала Военная коллегия. Тайные суды обычно проводились в Лефортовской тюрьме в Москве. Ходом процедуры, как правило, заведовал начальник коллегии Василий Ульрих. За день коллегия могла рассмотреть тридцать или чуть более дел. Очень часто возникала необходимость создавать дополнительные коллегии, чтобы справляться с огромным потоком новых дел. Обычная процедура состояла в том, что обвиненного приводили в комнату коллегии, зачитывали ему обвинение, а затем просто предлагали подписать показания, которые он дал во время «допроса». Независимо от того, соглашался или отрицал подсудимый свою вину, суд на этом заканчивался. После слушания пяти дел коллегия удалялась и принимала решения, которые на деле уже были приняты и подписаны. Подсудимых вновь приводили в комнату коллегии и зачитывали решение — почти всегда это была смертная казнь. Приговор, как правило, приводился в исполнение в тот же день[7].

Для членов коллегии такая работа считалась тяжелой, и они нуждались в усиленной диете для восстановления сил. Они уходили пообедать в комнату для обсуждений, где им накрывали стол, на котором, согласно свидетельству служащего тюрьмы, были разложены «разные виды закусок, включая несколько сортов колбасы, сыр, масло, черная икра, пирожные, шоколад, фрукты и фруктовые соки». Ульрих запивал еду коньяком[8].

Работа членов Коллегии не ограничивалась принятием решений. Часто они лично участвовали в расстрелах. Ульрих иногда возвращался домой с работы со следами крови своих жертв на шинели.

Тайные судилища проходили не только в Москве. Параллельные процессы проводились в других городах Советского Союза. Террор не смягчился до тех пор, пока сталинский режим не уничтожил почти всех представителей марксистской и социалистической культуры, заложившей интеллектуальные основы Октябрьской революции и создания Советского Союза. Советскому обществу были нанесены глубочайшие раны. Русский историк-марксист Вадим Роговин писал:

«Вокруг уничтоженных вождей большевизма образовалась выжженная пустыня, поскольку вслед за ними уничтожались их жены, дети, ближайшие сотрудники. Страх, вызванный сталинским террором, наложил отпечаток на сознание и поведение нескольких поколений советских людей, отбил у многих из них готовность, стремление и способность к честному идейному поиску. Одновременно продолжали преуспевать палачи и доносчики сталинских времен, построившие свое благополучие и благополучие своих потомков на активном участии в подлогах, исключениях, истязаниях и т. д.»[9]

Преступления Сталина оправдывались при помощи гротескной лжи, которая изображала марксистских противников и жертв бюрократически-тоталитарного режима — в первую очередь Льва Троцкого — вредителями, террористами и агентами различных империалистических и фашистских держав. Но ложь, на которой покоились обвинения московских судилищ в отношении Троцкого и других старых большевиков, была подготовлена историей предшествующих пятнадцати лет. Другими словами, ее истоки уходят в кампанию 1922 года, которую Сталин и его склонные к самоуничтожению союзники Каменев и Зиновьев развязали против Троцкого.

После окончания первых двух Московских процессов — состоявшихся в августе 1936 года и затем в январе 1937 года — Троцкий объяснял, что корни юридического подлога лежат в фальсификации исторических фактов, которая потребовалась в ходе политической борьбы против «троцкизма», то есть против политической оппозиции бюрократическому режиму, возглавляемому Сталиным. В марте 1937 года Троцкий писал: «Но остается несомненным историческим фактом, что подготовка кровавых судебных подлогов началась с “маленьких” исторических искажений и “невинной” фальсификации цитат»[10].

Ни один человек, изучающий истоки сталинского террора и серьезно взвешивающий его результаты, не склонен преуменьшать реакционные в политическом смысле и злокачественные в социальном отношении последствия исторической фальсификации. На примере Советского Союза мы знаем, что политический процесс, который вначале проявил себя в форме фальсификации истории русской революции, вырос в конечном итоге в массовое истребление российских революционеров. До того как Сталин был вписан в мировую историю в качестве одного из худших убийц, он успел уже завоевать репутацию величайшего лжеца.

Троцкий не только разоблачил ложь Сталина; он также дал объяснение объективным корням и значению громадной системы политического и общественного двуличия:

«Тысячи писателей, историков, экономистов пишут в СССР по команде не то, что думают. Профессора университетов и школьные учителя вынуждены менять наспех написанные учебники, чтоб приспособиться к очередному этапу официальной лжи. Дух инквизиции, насквозь пропитывающий атмосферу страны, питается, как уже сказано, глубокими социальными источниками. Для обоснования своих привилегий правящая каста приспособляет теорию, которая имеет своей целью устранение всяких привилегий. Ложь является поэтому основным идеологическим цементом бюрократии. Чем непримиримее становится противоречие между ней и народом, тем грубее становится ложь, тем более нагло она превращается в уголовную фальсификацию и судебный подлог. Кто не понял этой внутренней диалектики сталинского режима, тот не поймет и Московских процессов»[11].

Когда мы оглядываемся назад, нас ошеломляет огромное число людей, которые считали себя левыми и при этом были готовы не только верить обвинениям, бросаемым сталинским прокурором Вышинским в лицо старым большевикам, обвиняемым на этих процессах, но и оправдывать их. Значительная часть либерального и левого общественного мнения признала легитимность Московских процессов, поддержав таким путем массовый террор внутри СССР. Несмотря на преступления, совершенные внутри страны Сталиным, многие на Западе рассматривали сталинский режим — по крайней мере до заключения Пакта о ненападении с Гитлером в августе 1939 года — в качестве политического союзника против нацистской Германии. Эти прагматические соображения, связанные с социальным мировоззрением мелкобуржуазных «друзей СССР», лежали в основе просталинской апологетики значительных слоев «левого» общественного мнения. Даже когда ключевые элементы московских обвинений были публично опровергнуты, это было проигнорировано апологетами Сталина[12]. Работа Комиссии Дьюи — названная так по имени либерального американского философа, возглавившего комиссию по расследованию обвинений Сталина против Троцкого в 1937 году, — проходила в благородной борьбе с циничными, лживыми и реакционными настроениями, преобладавшими в левых кругах общественного мнения, в частности, в Великобритании, Франции и Соединенных Штатах.

Работы Э.Х. Карра и Исаака Дойчера

Прошло почти двадцать лет, прежде чем начало рушиться здание сталинистской лжи, построенное в ходе Московских процессов. Ключевым событием в этом процессе стал «секретный» доклад Хрущева в феврале 1956 года на ХХ съезде КПСС, в котором впервые был признан преступный характер сталинского террора. Этому разоблачению предшествовали важные достижения в области исторических исследований, которые внесли огромный вклад в более правдивое и глубокое понимание истории Советского Союза и роли Льва Троцкого.

Первым важным событием в исторической реабилитации Троцкого явилась публикация монументальной истории Советской России, написанной Э.Х. Карром (E.H. Carr), особенно четвертый том этой серии под названием Междуцарствие (The Interregnum). В этом томе автор широко использовал официальные советские публикации, доступные на Западе, и дал детальное описание политической борьбы, которая разгорелась в руководстве советской компартии в 1923–1924 годах. Политически Карр не симпатизировал Троцкому. Но он блестяще суммировал и проанализировал сложные вопросы, касавшиеся программы, практических мер и принципов, которые развивал Троцкий в этот трудный и критический период советской истории. Изложение Карра показывает, что Троцкий стал мишенью беспринципного нападения, которое в своей начальной стадии выросло из субъективных соображений его соперников, движимых желанием личной власти. Хотя Карр находит повод критиковать ответные действия Троцкого против провокаций Сталина, Зиновьева и Каменева, все же историк недвусмысленно рассматривает Троцкого, наряду с Лениным, в качестве монументального героя большевистской революции. В одном из последующих томов Карр писал, что «во многих аспектах» революционного политического действия Троцкий «затмил» даже Ленина. Что же касается Сталина, то Карр отмечает, что Троцкий «превзошел» его «почти во всем». Однако спад революционного энтузиазма внутри СССР, все более отчетливый после 1922 года, повлиял на политический успех Троцкого. «Троцкий был героем революции, — отмечал Карр. — Его падение было связано с окончанием героической эпохи»[13].

Вторым важным событием в изучении советской истории стала публикация известной биографической трилогии Исаака Дойчера: Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк. В апреле 2007 года исполнилось столетие со дня рождения Дойчера; уместно в этой связи отдать дань памяти его достижениям как историка и биографа. Хотя я не согласен со многими политическими суждениями Дойчера — особенно что касается решения Троцкого основать Четвертый Интернационал (Дойчер противник этого), — однако трудно переоценить влияние дойчеровского Пророка. Не было никакого бахвальства в том, что он сравнил свою работу с трудом Томаса Карлейля, биографа другого революционера, Оливера Кромвеля, которому «пришлось вытаскивать лорда-протектора из-под “горы дохлых собак” — неподъемной груды клеветы и забвения»[14]. Дойчер с гордостью цитировал одного британского автора, который написал, что первый том его трилогии, Вооруженный пророк, «покончил с тремя десятилетиями сталинистской клеветы»[15].

В дополнение к работам Карра и Дойчера новое поколение историков в течение 1950-х, 1960-х и 1970-х годов внесло значительный вклад в наше сегодняшнее понимание русской революции, истоков и этапов развития Советского Союза и роли ведущих фигур советской истории. На память сразу же приходят следующие имена: Леопольд Хеимсон (Leopold Haimson), Сэмюэль Бэрон (Samuel Baron), Роберт Дэниельс (Robert Daniels), Александр Рабинович (Alexander Rabinowitch), Роберт Такер (Robert Tucker), Моше Левин (Moshe Lewin), Марсель Либман (Marcel Liebman), Ричард Дэй (Richard Day) и Барух Кней-Пац (Baruch Knei-Paz). Признание ценности их работ и высокого качества их вклада в науку вовсе не означает согласия со всеми их суждениями и выводами. Непреходящее значение их совместных попыток, а также трудов многих других ученых, которых я не смог упомянуть, состоит в том, что они внесли существенный вклад в разоблачение наслоений лжи, искажений и полуправды, которые окутывали историю русской революции и Советского Союза в течение стольких десятилетий. Речь идет не только о фальсификациях, создававшихся советским правительством, но также и об омертвляющей антимарксистской пропаганде американского правительства в эпоху «холодной войны».

Чтобы представить себе влияние работ этих историков на интеллектуальный климат своего времени, позвольте мне процитировать несколько отрывков из исследования жизни Троцкого, которое было опубликовано в 1973 году в серии «Жизнь замечательных людей» (Great Lives Observed). Эта серия, публиковавшаяся издательством Prentice-Hall, давним распространителем академических учебников, служила базовым пособием университетских курсов по истории в 1960-е и 1970-е годы. Тысячи студентов, изучавших российскую или новейшую европейскую историю, познакомились с личностью Троцкого, прочитав эту книгу, и вот что они могли прочесть в первом же абзаце:

«С течением времени исторические личности или уменьшаются или вырастают в своем значении. Что касается Льва Троцкого, то после короткого периода затмения время увеличило эту фигуру до такой степени, что он видится сегодня, хорошо это или плохо, одним из гигантов первой половины XX века. Растущий интерес к жизни Троцкого выражается в большом количестве исследований и во внезапном переиздании почти всех его трудов. Для многих людей из поколения “новых левых”, он вновь завоевал престиж и ореол самого революционного вождя»[16].

Это введение, основываясь на выводах современных ученых, дало краткую оценку революционной карьеры Троцкого. «Аргументы, поддерживающие представление о значении Троцкого, опираются на его вклад в политическую теорию, его литературное наследие и, кроме всего прочего, на его роль в качестве человека действия». Анализ, проведенный Троцким в качестве теоретика в области общественных сил России, и развитие им теории перманентной революции «говорит о том, что в роли марксистского мыслителя он мог, опираясь на свою творческую силу, пойти дальше формулировок Маркса и Энгельса». Троцкий поэтому заслужил честь встать в один ряд с «блестящей группой марксистских теоретиков, таких как Плеханов, Каутский, Люксембург и Ленин». Как писатель Троцкий стоял даже выше этих великих марксистов. «Блестящая игра слов, жгучий сарказм и замечательные биографические наброски выделяют его литературные труды. Когда читаешь Троцкого, то видишь работу литературного художника». Но кроме этого мы видим достижения Троцкого как активного практика. Во введении к учебнику отмечалось, что «роль Троцкого в истории русской революции уступает только роли Ленина», а его «решительное руководство Военно-революционным комитетом открыло дорогу Октябрьскому перевороту …» Отмечаются также его «решительные усилия по созданию Красной армии, несмотря на огромные трудности …»[17]

Ни одно из этих качеств Троцкого не было известно массам советских граждан. Внутри СССР не существовало какого-либо честного описания жизни и деятельности Троцкого, потому что «советские историки давным-давно ушли от ответственности писать исторические труды; они занимаются гротескными попытками создать новую демонологию». Внутри Советского Союза Троцкий остается «абстракцией зла, воинствующей силой, борющейся против советского народа»[18]. Но за границами СССР ситуация была иной:

«Советская демонология, абсурдная с самого начала, на Западе по большей части опрокинута. Часть третья данной книги включает отрывки из сравнительно недавних работ о Троцком. Наилучшим примером этих более объективных исследований служит многотомное исследование Эдварда Халлетта Карра Большевистская революция (The Bolshevik Revolution) и подробное трехтомное исследование Троцкого, выполненное Исааком Дойчером. Исторический спор, наверное, никогда не прекратится, но в свете этих недавних исследований роль Троцкого в истории России может быть рассмотрена с новой и более позитивной точки зрения. На Западе ядовитые тучи исчезли: демонологию прогнали. Мы можем сегодня заняться материальными силами и вопросами, которые толкали и вдохновляли действия и поступки Льва Троцкого»[19].

Я привел столь длинные отрывки из этой книги, потому что они дают ясное понимание того, как студенту вуза 35 лет тому назад описывали исторические события, связанные с именем Льва Троцкого[20]. Когда мы обращаемся к сегодняшним учебникам для студентов, то становится ясно, что мы живем в совершенно другой и гораздо менее здоровой интеллектуальной среде. Но прежде чем я вернусь к теме рецензии, мне хотелось бы, пусть кратко, обрисовать отношение к Троцкому в советской исторической литературе после ХХ съезда и «секретного доклада» Хрущева.

Советская история после ХХ съезда

Официальное разоблачение преступлений Сталина в 1956 году поставило кремлевскую бюрократию и ее многочисленных апологетов в трудное положение. В течение почти двух десятилетий генеральной линией трактовки истории служил сталинский Краткий курс истории ВКП(б). Но с той минуты, когда на трибуну ХХ съезда КПСС поднялся Хрущев, этот сборник поразительной лжи, смешанной с человеческой кровью, потерял весь свой авторитет. Но чем его заменить? Сталинистская бюрократия так и не смогла найти удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Все значимые вопросы истории российского революционного движения: события 1917 года, Гражданская война, внутрипартийные конфликты 1920-х годов, рост советской бюрократии, отношение Советского Союза к международному революционному движению и его борьбе, индустриализация, коллективизация, культурная политика, сталинский террор — все это неизбежно упиралось в проблему Льва Давидовича Троцкого. Любая критика по адресу Сталина поднимала вопрос: «А был ли прав Троцкий?» Исторические, политические, теоретические и моральные проблемы, выраставшие из разоблачения Сталина и его преступлений, признания катастрофических последствий его политики и влияния его личности на все аспекты советского общества, не могли быть решены простым выносом тела Сталина из Мавзолея и его перезахоронением у Кремлевской стены.

Исаак Дойчер надеялся, опираясь на свое ограниченное политическое кредо, что сталинистская бюрократия в конце концов найдет дорогу к правдивой истории и примирится со Львом Троцким. Надежда оказалась тщетной. Честное отношение к Троцкому потребовало бы, раньше или позже, публикации его работ. Но, несмотря на ход времени, разоблачения и осуждения сталинистского режима со стороны Троцкого продолжали сохранять свой взрывной революционный потенциал — ничуть не менее мощный, чем при его жизни.

После прихода к власти Горбачева и провозглашения им политики «гласности» в обществе активно обсуждался вопрос о возможности официальной реабилитации Троцкого. С приближением семидесятой годовщины Октября многие ожидали, что Горбачев воспользуется подходящей возможностью для того, чтобы признать роль Троцкого в руководстве Октябрьской революцией и значение его борьбы против Сталина. Произошло нечто прямо противоположное. 2 ноября 1987 года в выступлении по телевизору перед всей страной Горбачев вновь осудил Троцкого в привычной сталинистской манере. Он заявил, что Троцкий был «чрезмерно самоуверенным, всегда виляющим и жульничающим политиком»[21].

К моменту этого позорного выступления внутри Советского Союза интерес к Троцкому и борьбе Левой оппозиции против сталинизма быстро рос. Такие советские издания, как еженедельник Аргументы и факты, начавшие печатать, впервые с 1920-х годов, документы о Троцком, почувствовали огромный прилив интереса со стороны читателей. Троцкисты из Европы, Австралии и Соединенных Штатов стали приезжать в Советский Союз, выступая с лекциями перед большими аудиториями. Речь Горбачева стала явной попыткой отреагировать на изменившуюся ситуацию, но эта попытка обернулась полным провалом. Никто не хотел верить в старую сталинистскую ложь, согласно которой Троцкий не играл никакой роли в Октябрьской революции и вообще был врагом Советского Союза.

Не прошло и четырех лет после этой речи Горбачева, как Советский Союз прекратил свое существование. Предупреждение Троцкого о том, что если рабочий класс не свергнет бюрократию, то последняя в конце концов уничтожит Советский Союз и откроет дорогу для реставрации капитализма, оказалось полностью подтверждено.

2. Суэйн, Тэтчер и «миф» о Троцком

Распад СССР в декабре 1991 года еще более резко поставил вопрос об исторической роли Льва Троцкого. В конце концов, крушение Советского Союза нужно было объяснить. Несмотря на то, что ни один ведущий политический руководитель Запада не предвидел падения СССР, ответ буржуазного триумфализма, сопровождавший этот период, казался очевиден. Распад Советского Союза в декабре 1991 года стал органическим результатом революции Октября 1917-го. Эта теория, основанная на предпосылке о невозможности некапиталистической формы общества, нашла свое выражение в некоторых книгах, изданных после падения СССР, среди которых наиболее значительным примером является работа профессора Мартина Малиа Советская трагедия (The Soviet Tragedy).

Однако все подобные книги избегали ставить проблему исторических альтернатив, то есть являлась ли политика Сталина и его наследников единственно возможной для СССР? Если бы в Советском Союзе принимались другие политические решения в ходе его 74-летней истории, не могло ли это привести к совершенно другим историческим результатам? Коротко говоря: существовала ли альтернатива сталинизму? Я не ставлю этот вопрос в качестве абстрактной гипотезы. Речь идет о том, существовала ли социалистическая оппозиция против сталинизма? Предлагала ли эта оппозиция серьезные и весомые альтернативы в практическом и программном смысле?

Ответ на эти ключевые вопросы требует серьезного рассмотрения идей Льва Троцкого и оппозиционного движения, которым он руководил внутри страны и по всему миру. Но этого в исторической науке не произошло. Вместо того чтобы развивать достижения прежних поколений ученых и использовать огромные вновь открытые архивные ресурсы, преобладающая тенденция в историографии Советского Союза пошла совсем в другую сторону.

За годы, прошедшие после крушения СССР, возникло явление, которое лучше всего назвать постсоветской школой исторических фальсификаций. Основной целью этой школы является дискредитация Льва Троцкого как важнейшей исторической фигуры, отрицание того, что он воплощал в себе альтернативу сталинизму, что его политическое наследие содержит нечто ценное для сегодняшнего общества и его завтрашнего дня. Каждый историк имеет право на собственное мнение. Но это мнение должно быть основано на серьезном, честном и принципиальном отношении к подбору фактов и изложению исторических данных. К сожалению, именно это качество отсутствует в двух новых биографиях Льва Троцкого, первая из которых написана профессором Джеффри Суэйном[22] из Университета Глазго, вторая — профессором Университета Брунела в Лондоне Яном Д. Тэтчером[23]. Эти работы были изданы крупными и влиятельными издательствами. Биография Суэйна вышла в издательстве «Лонгман» (Longman); работа Тэтчера — в издательстве «Раутледж» (Routledge). Их интерпретация жизни Льва Троцкого не имеет каких-либо научных достоинств. Обе работы слабо используют труды самого Троцкого, дают мало ключевых цитат и даже игнорируют его важнейшие книги, статьи и политические заявления.

Несмотря на утверждения издателей, что эти биографии опираются на самостоятельные исследования, тексты самих книг не демонстрируют следов того, что Суэйн или Тэтчер пользовались основными архивными собраниями документов Троцкого в Гарвардском и Стэнфордском университетах. В отношении установленных фактов из жизни Троцкого авторы используют два излюбленных приема: эти факты бездоказательно «подвергаются сомнению» или называются «мифами». В то время как Суэйн и Тэтчер относятся к Троцкому уничижительно и даже издеваются над ним, они постоянно пытаются внушить доверие к Сталину, обосновать легитимность его действий, часто защищая последнего от критики Троцкого и оправдывая борьбу Сталина против Троцкого и Левой оппозиции. Часто их собственные нападки на Троцкого являются лишь переработкой старых сталинистских фальсификаций.

Книги Суэйна и Тэтчера по своему оформлению и объему похожи друг на друга и явно готовились как учебники для студентов. Авторы, конечно, понимали, что для большинства читателей их работы станут первым знакомством с Троцким; они смастерили их так, чтобы отбить у читателя всякий дальнейший интерес к теме. Профессор Суэйн с удовольствием объявляет в первом абзаце книги: «Читатели этой биографии не найдут пути к троцкизму»[24]. Он мог бы добавить, что они также ничего не узнают об идеях Троцкого, о принципах, за которые он боролся, и о его месте в истории ХХ века.

«Миф» о Троцком

Обе биографии заявляют, что оспаривают, подрывают и даже опровергают «мифы» о жизни и деятельности Троцкого. В кратком предисловии к биографии Тэтчера издатель утверждает, что «ключевые мифы о героической революционной деятельности Троцкого, особенно во время революции 1905 года и в годы Гражданской войны, поставлены под вопрос»[25]. Суэйн утверждает, что в его книге «дается картина, резко отличающаяся от традиционной, в ней больше человека и меньше мифа»[26]. Но какие «мифы» разоблачены ими? Характерно, что оба автора нападают на работу Исаака Дойчера, которого они обвиняют в создании героического исторического образа, преобладающего до сего дня. Тэтчер свысока иронизирует, что трилогия Дойчера похожа на «книгу приключений для юношей», и что эта особенность «проявляется в сильных и слабых сторонах томов Дойчера». Тэтчер хочет уверить читателя в том, что биография Дойчера представляет собой сомнительную попытку написать былину о герое, где «неоднократно представлены примеры, в которых Троцкий видел дальше и глубже, чем окружающие». C явным сарказмом Тэтчер вменяет Дойчеру в вину, что тот хвалил Троцкого за неправдоподобно длинный перечень политических, практических и интеллектуальных достижений. Он обвиняет Дойчера в недопустимых «домыслах» и упрекает его за «тягу к сочинительству». Тэтчер пишет, что эти ошибки «подрывают историческую ценность книги, и, как историки, мы должны читать работу Дойчера критически и с осторожностью»[27].

Действительно, критический подход необходим при чтении любой исторической работы, даже если это шедевр. Но Тэтчер критикует работу Дойчера не за слабые, а за сильные стороны: прежде всего за мастерское воспроизведение революционной личности. Что же касается конкретных примеров домыслов и уклонов в сочинительство, которые Тэтчер приписывает Дойчеру, то оказывается, что Тэтчер использует неполную цитату из Вооруженного пророка. Если читать отрывок целиком, то применение Дойчером аналогии для того, чтобы воспроизвести настроение, преобладавшее среди большевистского руководства во время острейшего кризиса в период споров по поводу Брест-Литовского договора в феврале 1918 года, дает нам один из примеров выдающегося литературного мастерства и психологической проницательности автора[28].

Значениеантипатии обоих наших биографов по отношению к трилогии Дойчера особенно ясно проявляется в биографии Суэйна. Последний обвиняет Дойчера в том, что тот «поддерживал и помог распространить миф о Троцком, идею о том, что тот был “лучшим из большевиков”: Ленин и Троцкий совместно осуществили Октябрьскую революцию, с помощью Ленина Троцкий непрерывно боролся со Сталиным, начиная с 1922 года, чтобы спасти революцию от бюрократического перерождения; в этой версии событий Троцкий является наследником Ленина»[29].

Согласно словарю Вебстера, «миф является беспочвенной или ложной мыслью». Но все элементы того, что Суэйн осуждает как дойчеровскую «мифологию Троцкого», основаны на фактах, соответствующих документальным свидетельствам, которые были использованы множеством историков за последние полвека. Хотя Суэйн намекает на то, что Дойчер участвовал в заговоре против исторической правды (он «поддерживал и помог распространить миф о Троцком»), действительная цель Суэйна заключается в дискредитации той исторической работы — как Дойчера, так и других исследователей, — которая в пух и прах разбила сталинистские фальсификации, накопленные за многие десятилетия. Хорошо установленные исторические факты о жизни Троцкого подлежат, по мнению Суэйна, литературному суду Линча и должны быть осуждены как «мифы». Этим скоропалительным суждениям Суэйна и Тэтчера не дается никакого фактического обоснования, способного выдержать серьезную проверку. Цель их псевдо-биографических трудов заключается в стремлении вернуть Троцкого на то место, которое он занимал до работ Дойчера и даже Э.Х. Карра, то есть восстановить положение, существовавшее во время самого мрачного периода сталинской школы фальсификации.

Апелляция к авторитетам

Попробуем сейчас рассмотреть метод, который используют эти два профессора в целях дискредитации давно установленных фактов. Один из любимых приемов Суэйна и Тэтчера состоит в том, чтобы выдвинуть возмутительно провокационное заявление о Троцком, противоречащее известным фактам, а потом защищать его цитатами из работ других авторов. Читателю не предлагается какой-то новый факт, который поддержал бы заявление Суэйна и Тэтчера, а просто объявляется, что данное заявление основано на работе какого-то другого историка.

Таким именно образом Суэйн сообщает, что он

«активно использовал работы других ученых. Ян Тэтчер заново открыл дореволюционного Троцкого и ясно показал внутреннюю недостоверность работ самого Троцкого. Джеймс Уайт полностью переоценил отношения между Лениным и Троцким в 1917 году, показав, что их представления о перевороте резко различались. Эрик ван Ри сокрушил теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина. Тридцать лет тому назад Ричард Дэй убедительно показал, что Троцкий вовсе не был интернационалистом, а, наоборот, верил в возможность построения социализма в одной стране. Несколько более спорно то, что Николай Валентинов писал пятьдесят лет тому назад, а именно, что в 1925 году Троцкий вместо сопротивления Сталину заключил с ним союз; однако гипотеза Валентинова, согласно которой Сталин и Троцкий заключили такое соглашение во время тайного свидания, не прошла проверку временем. Есть другие свидетельства, которые подтверждают факт брезгливого сотрудничества между ними»[30].

В логике такая форма доказательства называется апелляцией к авторитетам. Но эта апелляция убедительна лишь в той степени, в какой мы этим авторитетам доверяем. Конкретное разногласие не разрешается простым цитированием Тэтчера, Уайта, ван Ри, Дэя и Валентинова. Мы должны знать что-то дополнительное о них самих, об их работах, о причинах сделанных ими выводов. И мы также должны знать, в самом ли деле они придерживались тех мнений, которые им приписывают. Мы вскоре увидим, что это последнее условие весьма важно для читателей работ профессоров Суэйна и Тэтчера, поскольку в отношении них ничего нельзя принимать на слово.

Что касается указания Суэйна на профессора Джеймса Уайта из Университета Глазго, то этот профессор едва ли может быть признан авторитетом — для любого, знакомого с его работами, — в области истории, связанной с Троцким, если ему вообще можно верить[31].

Что же касается ван Ри — являющегося одним из любимых источников для Тэтчера, — то к его историческим работам нужно подходить с опасением и зажав нос. В прошлом маоист, а в настоящее время ярый антикоммунист, он недавно дал следующую оценку Ленина и Троцкого в книге Мировая революция: коммунистическое движение от Маркса до Ким Ир Сена (World Revolution: The Communist Movement from Marx to Kim il-Jong):

«В конце концов, они были жуликами, вождями банд политических головорезов. Они наслаждались Гражданской войной. Они объявили Красный террор, потому что воображали себя актерами в фантастической исторической драме. Им посчастливилось повторить роль, которую столь провально сыграл Максимилиан Робеспьер, и они были полны решимости сыграть ее так, чтобы на этот раз никого не осталось в живых, кто смог бы выбросить их со сцены. Ленин и Троцкий гордились тем, что презирали демократию и гражданские права. Они наслаждались проявлением собственной жестокости»[32].

Оставим в стороне выспренний язык этого отрывка; ни одно из заключений профессора не может служить примером трезвого исторического суждения. Профессор ван Ри явно полон злобы, он считает себя политически обиженным. Его никак нельзя считать способным выразить обоснованное суждение об отношениях Ленина и Троцкого. Тем не менее, согласно цитированному мной отрывку, ван Ри считал Ленина и Троцкого партнерами в их преступлениях, разделявшими одно и то же мировоззрение. В той степени, в какой ван Ри придерживается этого мнения, как мог он «сокрушить теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина»? В вопросе об отношениях между Лениным и Троцким слово «наследник» имеет политический, а не юридический смысл. Считать ли Троцкого наследником Ленина или нет — историки будут спорить об этом в течение десятилетий. Этот вопрос невозможно разрешить с помощью одной статьи, даже если бы такая статья была написана ученым, вооруженным гораздо более широкими знаниями, умением, проницательностью и суждением, которыми располагает г-н ван Ри. Когда Суэйн утверждает, что ван Ри «сокрушил теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина», то это лишь доказывает, что Суэйн не продумал с достаточным вниманием сложные исторические, политические, общественные и теоретические вопросы, которые вырастают из любого серьезного исследования отношений между Лениным и Троцким.

Рассмотрим теперь упоминание Суэйном профессора Ричарда Дэя для обоснования провокационного заявления, согласно которому Троцкий «вовсе не был интернационалистом, а, наоборот, верил в возможность построения социализма в одной стране». Я должен признаться, что протер глаза от удивления, когда увидел ссылку на профессора Дэя в пользу такого странного заявления. В отличие от двух предыдущих господ, профессор Дэй является выдающимся и уважаемым историком, который в течение нескольких десятков лет серьезно изучал борьбу внутри советского правительства в 1920-е годы по вопросам хозяйственной политики. Он, в частности, подверг серьезному анализу работы Е.А. Преображенского и раскрыл перед публикой значительные разногласия, которые существовали внутри Левой оппозиции в отношении важных проблем экономической теории и практики.

Ссылка Суэйна на Дэя содержит как искажение, так и фальсификацию истории. В работе, упоминаемой Суэйном, Лев Троцкий и политика хозяйственной изоляции (Leon Trotsky and the Politics of Economic Isolation), Дэй использует ряд формулировок, предполагающих, что Троцкий не исключал возможности социализма в одной стране, но боролся против теории, считавшей, что подобная цель может быть достигнута, как настаивал Сталин, на основе автаркии. Кроме того, освещение Дэем позиции Троцкого делалось в контексте изложения дискуссии о советской хозяйственной политике. Суэйн выхватывает лишь несколько неточных фраз, написанных Дэем в начале книги, и передергивает основную линию анализа, проводимую в целом. Какими бы недостатками ни страдала аргументация Дэя, в его книге нет ничего, что подтверждало бы утверждение Суэйна, согласно которому Троцкий не был интернационалистом[33]. Это заявление является грубой фальсификацией позиции, изложенной в работе Лев Троцкий и политика хозяйственной изоляции[34].

Я не буду тратить время на опровержение отсылки к Валентинову, старому меньшевику и яростному противнику Троцкого. Суэйн даже не считает нужным дать читателю точную цитату из работ Валентинова. Не приводится никаких доказательств заявленной точки зрения. Что же касается рассказа Валентинова о «секретном свидании и договоре», то сам Суэйн признает, что это свидетельство «не прошло проверку временем». Иначе говоря, весь рассказ был выдумкой. Но зачем тогда Суэйну упоминать о нем сегодня?

«Риторический интернационализм»

Использование Суэйном источников, которые, по его собственному признанию, являются недостоверными, свойственно его циничному отношению к историческим событиям. Он не брезгует высказывать утверждения, опровергающие известные и хорошо установленные факты, касающиеся жизни Троцкого. Он пишет, что «Троцкий верил в мировую революцию, но не больше и не меньше, чем все другие большевики, и, как у всех большевиков, эта вера являлась по большей части риторической»[35]. Иначе говоря, согласно Суэйну, не было разницы между той ролью, какую перспектива мировой революции играла в жизни Льва Троцкого, и тем местом, которое она занимала в мыслях и действиях Молотова, Ворошилова или Сталина! С чего начать опровержение столь глупого утверждения?

Читателям предлагают поверить, что политические концепции, которые направляли политические действия Троцкого в течение почти сорока лет и которые нашли выражение в бесчисленных выступлениях, сотнях речей и докладов, тысячах статей и книг, представляли собой лишь показное актерство, лишенное интеллектуальной, эмоциональной и моральной подоплеки. Все это, мол, было лишь политической игрой, прикрытием для национальных, по существу, целей, связанных с фракционной борьбой Троцкого за власть в Советском Союзе. Суэйн пишет:

«Его критика неудавшейся немецкой революции в 1923 году была всего лишь камуфляжем для атак на тогдашних его противников, Зиновьева и Каменева. Ту же самую цель преследовали его работы о Всеобщей забастовке в Англии, хотя в то время его противниками были Бухарин и Сталин. Что же касается его энтузиазма по поводу Китая в 1927 году, то это тоже было, по существу, направлено на внутренние дела … Лишь в эмиграции, в 1933 году, когда он похоронил уже концепцию термидора, лишь тогда Троцкий подхватил идею, согласно которой возрождение рабочего движения в Европе принесет пользу Советскому Союзу и остановит перерождение рабочего государства. Тогда интернационализм оказался в центре его идей»[36].

По-видимому, Суэйн думает, что его читатели-студенты абсолютно ничего не знают об этих вопросах и событиях. Он не дает ни малейших доказательств в пользу своих выводов. Он также не пытается подкрепить свои мнения на основе анализа работ Троцкого. Такое вопиющее упущение отражает отсутствие у него интереса к Троцкому как писателю в целом. Суэйн даже говорит своим читателям, что его биография не ссылается на «крупную» работу профессора Баруха Кней-Паца Социальная и политическая мысль Льва Троцкого. Суэйн признает, что это упущение может удивить исследователей Троцкого. Но он защищается тем аргументом, что Кней-Пац якобы уделил работам Троцкого чрезмерное и незаслуженное внимание:

«Кней-Пац разбирает по темам опубликованные работы Троцкого, собирая вместе ранние и более поздние труды в связное повествование; такой подход делает Троцкого гораздо более значительным мыслителем, чем он был на самом деле. Троцкий писал очень много, и как журналист он всегда с удовольствием писал на темы, о которых знал очень мало»[37].

Когда историк высказывает столь безоговорочное суждение, то публика вправе ожидать немедленного доказательства этих слов. Суэйн должен был бы указать на определенные статьи, в которых Троцкий показал себя невежественным и незнакомым с темой, о которой пишет. Суэйн не приводит ни одного примера такого рода. Вместо этого он повторяет: «Троцкий мог красиво писать, но философом он не был»[38]. На самом деле Троцкий и не утверждал, что он философ. Но это не мешало ему понимать гораздо глубже и конкретнее, чем другим философам его поколения, социальные, политические и экономические реалии эпохи. Кто лучше понял природу империализма и фашизма ХХ века: Мартин Хайдеггер, напоказ расхваливавший Гитлера, или Троцкий? Кто глубже и яснее понимал банкротство фабианского реформизма в Великобритании: Бертран Рассел или Троцкий?[39]

Более честный и требовательный к себе историк включил бы в анализ места Троцкого в истории литературы следующий отрывок из дневника великого немецкого литературного критика Вальтера Беньямина: «3 июня, 1931 года … Вчера вечером сидел в Cafe du Centre с Брехтом, Брентано и Гессе. Зашел разговор о Троцком; Брехт утверждал, что есть основательные причины полагать, что Троцкий является величайшим из современных европейских писателей»[40]. Можно лишь представить себе, что сказал бы Суэйн своим собеседникам, если бы пил пиво за одним столом с ними. «Ну, возможно, Бертольт. Но Троцкий не философ!»

По мере того как читаешь всю эту биографию, не перестаешь удивляться степени безразличия, которую Суэйн проявляет к работам Троцкого. Многие из его наиболее важных трудов лишь мельком упомянуты или вовсе забыты. Хотя Суэйн признает ключевую роль Троцкого в победе Красной армии во время Гражданской войны, он игнорирует важнейшие работы Троцкого в вопросах военной теории. Это большое упущение, ведь множество политических и теоретических разногласий между Троцким и фракцией Сталина в более поздние годы уходят корнями в споры о военной политике[41]. В книге Суэйна отсутствуют упоминания о выдающихся манифестах и выступлениях Троцкого на первых четырех Конгрессах Коммунистического Интернационала (1919–1922). Он игнорирует прозорливый анализ Троцким феномена восхождения американского империализма, завоевания им мировой гегемонии в противовес все более зависимой и находящейся в процессе упадка Европе. Это не мешает Суэйну помпезно провозгласить, что Троцкий «не имеет никакого понятия о европейской политике»[42]. С таким же успехом можно писать, что Эйнштейн не имеет никакого понятия о физике! Нелепые рассуждения подобного рода выставляются с одной-единственной целью: забить головы учеников, которым незнакома жизнь Троцкого и исторический период, в котором он жил, интеллектуально дезориентирующей путаницей.

Попытка Суэйна превратить Троцкого в исполненного энтузиазма сторонника сталинской программы «социализма в одной стране» является гротескным искажением и прямой фальсификацией его действительных взглядов. Суэйн приписывает Ленину авторство этой концепции, замечая, что в лекции Сталина, в которой тот изложил новую программу, была использована цитата из статьи Ленина 1915 года. Суэйн не объясняет, что Сталин вырвал цитату из контекста и удобно проигнорировал множество заявлений Ленина, где тот прямо связывал судьбу социализма в России с мировой революцией. Упоминая серию статей Троцкого 1925 года К социализму или к капитализму?, Суэйн утверждает, что логика статей «ясна. Социализм в одной стране можно построить, если следовать правильной хозяйственной политике и постепенно повышать государственные капиталовложения в промышленность»[43].

Если отождествить возможность начала социалистического строительства в СССР (что Троцкий поддерживал и защищал) с долговременной жизнеспособностью советской формы национализма (что Троцкий напрочь отвергал), то теоретическое содержание и политические последствия дискуссии об экономической политике окажутся непонятными. Хотя работа К социализму или к капитализму? была написана в 1925 году, когда Троцкий еще продолжал анализировать последствия национального сдвига в теоретических рамках советской экономической политики, он открыто предупреждал о том, что долговременное выживание мирового капитализма означало бы, что «социализм в отсталой стране оказался бы лицом к лицу с грандиозными опасностями»[44]. В сентябре 1926 года он объявил, что «оппозиция глубоко убеждена в победе социализма в нашей стране не потому, что нашу страну можно исключить из мирового хозяйства, а потому, что победа пролетарской революции должна совершиться во всем мире»[45]. Иначе говоря, социализм может быть построен в России, если рабочий класс завоюет власть в революционной борьбе за ее пределами. Доклад Троцкого на XV партийной конференции 1 ноября 1926 года стал развернутой атакой на перспективу национального социализма[46]. Суэйн, конечно, игнорирует этот и другие ключевые тексты, которые нужно было бы рассмотреть, чтобы правильно осветить тему «социализма в одной стране».

Суэйн о 1923 годе

Освещение Суэйном важнейшего начального этапа в борьбе Троцкого против перерождения ВКП(б) сводится по существу к защите крепнущей фракции Сталина против критики Троцкого. Особенно примечательным является осуждение Суэйном письма и серии статей, которые Троцкий написал в начале декабря 1923 года под общим названием Новый курс. Суэйн пишет:

«В программной статье Новый курс, написанной 8 декабря и после некоторой перепалки опубликованной в Правде 11 декабря 1923 года, Троцкий осудил все более бюрократизирующееся руководство партии, утверждая, что старое, сложившееся руководство находится в конфликте с новым поколением. В излюбленной им манере преувеличенной аналогии он сравнил ситуацию среди большевистских вождей с периодом в истории германской Социал-демократической партии, когда давнишние радикальные сторонники Маркса и Энгельса незаметно превратились в апостолов реформизма. Это был зримый образ, однако Каменеву, Сталину и Зиновьеву вряд ли понравился намек на то, что только Троцкий остался настоящим революционером, а они превратились в реформистов».

«Публикацией Нового курса Троцкий не только обидел своих коллег по Политбюро, но и, по меркам большевиков, обеспечил им моральное преимущество. Он заключил соглашение и сам же его нарушил. То же самое он сделал с Лениным во время Брест-Литовского кризиса. Во время “профсоюзной дискуссии” он вошел в комиссию Зиновьева, но только для того, чтобы сделать заявление, что он в ней работать не будет. Резолюция против фракционности, принятая X съездом партии, была направлена именно на предупреждение подобного поведения. Можно спорить о том, являлось ли поведение Троцкого осенью 1923 года фракционным, но работа Новый курс была такой бесспорно. Он подписал соглашение, а потом порвал его и в придачу оспорил революционный авторитет своих товарищей по Политбюро»[47].

Суэйн предлагает нам здесь не объективное описание политических разногласий, вопросов и событий, связанных с конфликтом внутри советской Компартии, а всего лишь свою собственную пристрастную защиту тех, кто оказался тогда мишенью критики Троцкого. Злобные ссылки Суэйна на поведение Троцкого во время Брест-Литовского кризиса в 1918 году и профсоюзного конфликта в 1920 году звучат так, как будто они скопированы из речей самого Сталина. Суэйн учит нас, что Каменеву, Зиновьеву и Сталину «вряд ли понравилась» критика Троцкого, как будто это опровергает саму критику Нового курса.

По меньшей мере странно, что в 2006 году историк осуждает Троцкого за «фракционное» поведение в ситуации, которая дала начало одному из эпохальных политических конфликтов ХХ века. На стороне Суэйна перевес ретроспекции; он знает, что из всего этого вышло. Подавление внутрипартийной демократии, против которой протестовал Троцкий, в конце концов выросло в тоталитарную диктатуру, которая осуществила массовые убийства. Хотя критика Троцкого, вероятно, задела самомнение Каменева и Зиновьева, этих двух старых большевиков ждала намного более ужасная судьба от рук Сталина тринадцать лет спустя. Поразительно, что Суэйн укоряет Троцкого в «преувеличении» за то, что тот предупреждал об опасности политического перерождения старого поколения вождей большевизма. История, к сожалению, показала, что указание Троцкого на пример германской социал-демократии было не преувеличением, а, наоборот, преуменьшением размеров трагедии, которая ожидала большевистскую партию.

Что же касается конкретного обвинения, будто публикация Нового курса представляла собой недостойное и фракционное поведение, то это мнение не основано на каком-либо честном прочтении фактов истории. Суэйн с большим удобством для себя опускает тот факт, что Политбюро находилось в руках тайной фракции, составленной Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, — фракции, которая была основана не на программном согласии, а на связывающем заговорщиков решении подорвать политическое влияние Троцкого. Троцкий, таким образом, вынужден был работать в Политбюро, исход внутренних дискуссий которого определялся ex parte — закулисными соглашениями, заключенными Сталиным, Зиновьевым и Каменевым. Кроме того, как вполне ясно объяснил Э.Х. Карр в 1954 году, письмо Троцкого от 8 декабря — один из материалов, известных под именем Новый курс, — имело глубоко принципиальный характер.

Карр также объяснил, что триумвират и Троцкий подошли к резолюции от 5 декабря 1923 года относительно партийной реформы с очень разными целями и критериями. Для Сталина, Каменева и Зиновьева сам текст резолюции имел второстепенное, даже третьестепенное значение. Их мотивы в достижении соглашения с Троцким определялись чисто тактическими соображениями, связанными с борьбой за власть. Поскольку партийная оппозиция по отношению к растущим бюрократическим и самовольным методам руководства росла, триумвиры пытались предотвратить или по крайней мере задержать открытый разрыв Троцкого с руководством Центрального Комитета. В отличие от этого Троцкий рассматривал резолюцию как принципиально важную. Карр отметил эту разницу между Троцким и его противниками. «Троцкий привык к тому, что разногласия в партии вели к открытому спору, и в итоге дискуссия завершалась партийной резолюцией; поэтому он придавал письменной резолюции значение, которого, при новом партийном руководстве, она уже не имела»[48].

Оценка Карра была поддержана историком Робертом В. Дэниельсом в его ценной работе Совесть революции. Комментируя ход событий, завершившийся появлением Нового курса, Дэниельс пишет: «Троцкий, сознавая враждебное отношение к нему, которое едва ли могла скрыть принятая резолюция, попытался в своем открытом письме к партийной конференции 8 декабря пояснить смысл реформы. Это письмо было энергичным подтверждением и объяснением резолюции 5 декабря, которое подчеркивало роль рядовых членов партии в претворении этого решения в жизнь …»[49]

В изложении Суэйна полностью отсутствует анализ объективных процессов, связанных с углубляющимся политическим конфликтом. Суэйн почти не упоминает об изменениях в стране, ставших следствием новой экономической политики, и их влиянии на внутрипартийную жизнь. Он не описывает, политически или интеллектуально, противников Троцкого. Он не рассматривает перемены в социальном составе большевистской партии и не анализирует феномен бюрократизма, который привел к столь катастрофическим последствиям в судьбе большевистской партии и советского общества.

Описание Суэйном последней ссылки Троцкого

Суэйн посвящает последним двенадцати годам жизни Троцкого всего 25 страниц. Было бы комплиментом назвать его рассказ об этом периоде поверхностным. Наиболее катастрофическое событие в европейской истории после Первой мировой войны — приход к власти в Германии Гитлера и нацистской партии — практически опущено. Суэйн не замечает связи между этим событием и важнейшими политическими решениями Троцкого во время его последней ссылки: призыва к политической революции внутри Советского Союза и к основанию Четвертого Интернационала. После краткого замечания, что после высылки из СССР и своего прибытия на Принкипо в 1929 году Троцкий призвал своих сторонников оставаться внутри Коммунистического Интернационала, Суэйн пишет: «К 1933 году он изменил свое решение …»[50] Отсутствует ссылка на катастрофическое событие, которое вызвало это изменение программы — приход Гитлера к власти в результате предательства Коммунистического Интернационала и его германской секции. Суэйн не дает оценки работ Троцкого о кризисе в Германии. Стоит подчеркнуть разницу между почти полным молчанием Суэйна и рассказом Э.Х. Карра о попытках Троцкого поднять германский пролетариат против угрозы фашизма. В своей последней работе Сумерки Коминтерна Карр находил работы Троцкого о германском кризисе 1931–1933 годов столь важными, что включил в свою книгу приложение на эту тему. Он писал: «Троцкий так настойчиво и, по большей части, столь проницательно комментировал ход событий в Германии, что это необходимо отметить»[51].

Московские процессы и последовавшие за ними чистки описаны Суэйном всего в нескольких предложениях; им уделено меньше внимания, чем кратковременной связи Троцкого с Фридой Кало в Мексике. Наиболее важная политическая работа Троцкого Преданная революция охарактеризована одним предложением. Эмоциональные статьи Троцкого об Испанской революции, его предупреждения, что политика Народного фронта открывает дорогу победе Франко, вовсе исключены из рассказа Суэйна. Отсутствует упоминание о Переходной программе, базовом документе Четвертого Интернационала. Суэйн также замалчивает последние полемические работы Троцкого о природе СССР. Наконец, Суэйн заканчивает свою биографию замечанием, что Троцкий сделал бы лучше, если бы вообще оставил политику после Октябрьской революции и занялся чистой журналистикой, где он, согласно Суэйну, мог бы «писать на темы, о которых знал очень мало».

3. Метод исторических фальсификаций Тэтчера

Я уже вкратце упомянул метод Яна Тэтчера. Давайте вернемся к этой теме и рассмотрим три абзаца из Введения к биографии Троцкого, написанной Тэтчером.

«Из своего повествования о событиях 1917 года лишь сам Троцкий выходит с почетом. Если бы в 1924 году были приняты его аргументы из Уроков Октября, то только один человек годился бы на смену умершему Ленину — сам Лев Троцкий. Ясно поэтому, что, будучи обвиненными в грехах меньшевизма в 1917 году, коллеги Троцкого пытались опровергнуть его Уроки Октября. Сделали они это в серии докладов и статей, которые были затем собраны и опубликованы в форме книги на русском и других языках.

Ведущие большевики (включая Каменева, Сталина, Зиновьева и Бухарина) и представители Коммунистического Интернационала и Коммунистического союза молодежи доказывали, что работа Троцкого не дает правдивой истории Октябрьской революции. Противники Троцкого утверждали, что если обратиться к важнейшим документам того времени, например, к растущей библиотеке мемуаров, то можно увидеть, насколько его память исказила действительность. Самое главное в том, что Троцкий преуменьшил роль Ленина и большевистской партии и преувеличил свой собственный вклад. Неверно, например, утверждать, что в 1917 году все время шла постоянная борьба между Лениным, пытавшимся перевооружить партию теорией перманентной революции Троцкого, и право-меньшевистской фракцией внутри рядов большевиков. На самом деле анализ Ленина в 1917 году вырос из давно разработанной [им] теории русской революции. Поскольку Ленин убедил своих коллег в правильности этой развивающейся стратегии, то ни Ленин, ни партия никоим образом не находились под влиянием Троцкого или троцкизма.

Наоборот, продолжают сторонники антитроцкистской коалиции, вся история ленинизма и большевизма до и после 1917 года состояла из оппозиции к троцкизму. К сожалению, Троцкий не понял, что он добился успеха в 1917 году лишь потому, что действовал под руководством большевистской партии. Он не попытался стать большевиком по-настоящему. Если бы он стал таким, то написал бы совершенно другую историю. Тогда бы Троцкий признал свои прошлые и недавние теоретические и организационные ошибки. Только таким путем молодежь сможет понять настоящее отношение между ленинизмом и троцкизмом и избежать грехи последнего. Уроки Октября стали попыткой Троцкого подменить ленинизм троцкизмом. Но большевистская партия не могла позволить ему сделать это. Руководство понимало опасность троцкизма, разоблачило недооценку Троцким крестьянства, его ошибочные установки во время мирных переговоров с Германией, во время профсоюзной дискуссии и в вопросе о денежной реформе»[52].

Значение этих абзацев в том, что они выражают весьма изощренный стиль, который неоднократно применяется Тэтчером для маскировки своей фальсификации истории: он строит видимость объективного исторического изложения из фракционных заявлений смертельных политических врагов Троцкого. Почти все в вышеизложенном отрывке является ложью. «Критика» Троцкого была собрана Тэтчером из серии лживых нападок, написанных Сталиным, Зиновьевым и Каменевым в ноябре и декабре 1924 года, чтобы дискредитировать блестящий анализ политических разногласий и внутрипартийной борьбы в большевистской партии в ключевом революционном 1917 году, который был проделан Троцким.

В работе Уроки Октября Троцкий рассмотрел события и разногласия, которые Зиновьев, Каменев и Сталин вовсе не желали освещать, ведь правая и примиренческая политика поставила их несколько раз в 1917 году в оппозицию к Ленину. Сталин и Каменев присоединились к меньшевикам в марте 1917 года до приезда Ленина в Россию. В октябре 1917 года Каменев и Зиновьев были против восстания. Кроме того, роль Троцкого в обеспечении победы большевиков в октябре 1917 года сопоставима лишь с ролью самого Ленина. Аргументы из вышеприведенного отрывка были сфабрикованы для того, чтобы снизить эффект критики Троцкого в его Уроках Октября и подорвать его репутацию вождя революции. По словам историка Роберта В. Дэниельса, обвинения по адресу Троцкого в ответ на Уроки Октября «были или полностью выдуманы или преувеличены до гротескных размеров; обиженные вожди хотели уничтожить самого автора, а не ошибки доктрины»[53].

Но Тэтчер не объясняет контекст этих нападок на Троцкого и не ставит вопрос об их фактической правдивости. Он принимает позу искусственной беспристрастности в изложении лжи и фабрикаций. «Доводы против Троцкого» — такой эвфемизм использует Тэтчер для обозначения массивной кампании клеветы со стороны бюрократии — приобретают в его изложении оттенок рассудительности, достоинства и легитимности. В итоге Тэтчер превращает свою книгу в свалку разного рода политических и исторических фальсификаций, которые накопила новая советская бюрократия в своей борьбе с Троцким. Это коварная и бесчестная методология. Старая ложь маскируется здесь под объективное историческое изложение. Таков прием, неоднократно применяемый Тэтчером.

«Миф» 1905 года

Как и Суэйн, Тэтчер обещает разоблачить «главные мифы» о жизни Троцкого, такие как его роль в революции 1905 года. Посмотрим, как выполняет эту работу профессор Тэтчер. Поскольку ключевая роль Троцкого в 1905 году была широко признана учеными всего мира, читатель вправе ожидать, что для опровержения этого консенсуса ученых Тэтчер тщательно подберет новые факты и аргументы. На самом деле — и вопреки тому вниманию, которое уделил этому пункту издатель во введении к книге, — «демифологизация» Троцкого в 1905 году со стороны Тэтчера занимает всего один сравнительно короткий абзац.

Тэтчер начинает следующим образом: «Трудно определить точно влияние, которое Троцкий имел на курс революции 1905 года»[54]. Да, трудно взвесить точное влияние, но у нас имеется масса информации, которая позволяет сделать некоторые обоснованные оценки о степени и глубине этого влияния. Множество мемуаров, относящихся к тому периоду, свидетельствуют о руководящей политической роли Троцкого. Троцкий стал председателем Петербургского Совета рабочих депутатов и издавал две ежедневные газеты, Русскую Газету и Начало, которые выпускались большими тиражами. Как бы предусматривая мое возражение, Тэтчер утверждает, что «мы не можем знать, сколько людей находилось под влиянием его журналистики»[55]. Это снова не так. В статье, которую сам Тэтчер написал в сентябре 2005 года для журнала History Review, он признавал, что тираж этих двух газет доходил до 100 тысяч экземпляров, что превосходило тираж газет соперников по меньшей мере на 20 тысяч экземпляров[56]. Вдруг Тэтчер переводит разговор в другую плоскость и выдвигает аргумент, не имеющий отношения к политическому влиянию Троцкого во время революции 1905 года. Он пишет: «Вряд ли его статьи доходили до большого числа крестьян. У него попросту не было связей в деревне и его воззвания не доходили до крестьянства»[57].

Это совершенно не относится к делу. Влияние Троцкого и вообще всего социал-демократического движения в 1905 году выросло на основе городских пролетарских масс. Петербургский Совет являлся политическим органом рабочего класса. Он поднялся на волне революционной пролетарской активности, одним из важных эпизодов которой стала всеобщая стачка в октябре 1905 года. Крестьянство в массе своей начало восставать лишь в 1906 году, уже после физического подавления социалистического рабочего движения.

Тэтчер продолжает: «Даже в столице, главном поле его деятельности, он не создал и не основал никакой конкретной фракции или группы. Он не являлся, например, движущей силой, организовавшей Совет рабочих депутатов, хотя он, возможно, стал потом, как замечает один из участников, «беспрекословным вождем меньшевиков в Петербургском Совете»[58]. Как и замечание о крестьянах, вопрос о фракционной принадлежности притянут Тэтчером лишь в целях построения конструкции, оспаривающей установленные исторические факты. В тот момент в истории российского социал-демократического движения фракционные группировки были гораздо менее постоянны, чем в 1917 году. С другой стороны, можно сказать, что политическое значение Троцкого только усиливалось тем, что он оставался сравнительно независимым от обеих главных фракций партии. Возьмем неуклюжую формулировку Тэтчера: Троцкий «возможно, стал потом» беспрекословным вождем меньшевиков в Совете. Только «возможно»? Тэтчер не выдвигает аргументов, опровергающих руководящую роль Троцкого, но мы можем быть уверены, что если бы у него имелось что-то такое, он бы трубил об этом во весь голос. Вместо этого выдвигается новый аргумент. «В мемуарах тогдашнего премьер-министра, графа Витте, Троцкий не упоминается … это только подтверждает ограниченное влияние Троцкого на массовое сознание»[59].

Это аргумент хитрого жулика, а не честного ученого. Граф Витте, царский премьер-министр, не упоминает Троцкого в своих мемуарах. Тэтчер придает этой детали выдающееся историческое значение. Из этого опущения графом имени Троцкого Тэтчер выводит далеко идущие выводы о месте Троцкого в массовом сознании осенью 1905 года. Можно задать вопрос, а почему Тэтчер не указывает на другие мемуары, написанные людьми, которые лучше Витте — старого придворного аристократа, более привыкшего к поместьям и дворцам, — знали рабочие кварталы Санкт-Петербурга? Беспринципному и жалкому школярству свойственно скрывать исторические свидетельства или принижать их значение, если они опровергают чью-либо излюбленную теорию. Тэтчер поступает именно так. Например, он должен был бы обратить внимание своих читателей-студентов на воспоминания Анатолия Луначарского, участника революции 1905 года и члена фракции большевиков. В его знаменитых Революционных силуэтах Луначарский следующим образом описывает роль Троцкого в 1905 году:

«Популярность его среди петербургского пролетариата ко времени ареста была очень велика и еще увеличилась в результате его необыкновенно картинного и героического поведения на суде. Я должен сказать, что Троцкий из всех социал-демократических вождей 1905–1906 годов несомненно показал себя, несмотря на свою молодость, наиболее подготовленным, меньше всего на нем было печати некоторой эмигрантской узости, которая, как я уже сказал, мешала в то время даже Ленину; он больше других чувствовал, что такое широкая государственная борьба. И вышел он из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности; ни Ленин, ни Мартов не выиграли, в сущности, ничего. Плеханов очень много проиграл вследствие проявившихся в нем полукадетских тенденций. Троцкий же с этих пор стал в первый ряд»[60].

Луначарский вспоминает еще об одном случае, когда Троцкого в присутствии Ленина называли ведущей фигурой Петербургского Совета. В то время Ленин и Троцкий принадлежали к разным фракциям, и Ленину не очень-то приятно было слышать о политическом триумфе своего соперника. Согласно свидетельству Луначарского, «Ленин как будто омрачился на мгновение, а потом сказал: “Что же, Троцкий завоевал это своей неустанной работой и яркой агитацией”»[61].

Тэтчер решил обойти стороной еще одно воспоминание современника — лидера меньшевиков Федора Дана, — которое не оставляет сомнений насчет огромного политического влияния Льва Троцкого в 1905 году. Политическая перспектива, с которой был связан Троцкий в то время — признание пролетарского и социалистического характера революции, — увлекла за собой значительные силы среди большевиков и меньшевиков.

Дан вспоминал: «Обстановка же “дней свободы” была, как мы видели, такова, что практически толкала и меньшевиков, и большевиков в сторону “троцкизма”. На короткое время “троцкизм” (правда, в то время еще безымянный), в первый и в последний раз в истории русской социал-демократии, стал ее объединяющей платформой. Не случайно поэтому и то, что после ареста (в ноябре) Хрусталева, председателя Петербургского Совета Рабочих Депутатов, именно Троцкий … стал его естественным и никем не оспариваемым преемником — на те недолгие дни, которые еще оставалось жить самому Совету)»[62].

Увертки Тэтчера и игнорирование им всех важных свидетельств, которые противоречат его стремлению умалить роль Троцкого в революции 1905 года, не только дискредитируют написанную им биографию, но также бросают тень на его репутацию как историка. Я должен подчеркнуть, что недостойное освещение этой конкретной темы, то есть роли Троцкого в революции 1905 года, не является изолированным эпизодом. Это присуще методу, который Тэтчер применяет во всей биографии для дискредитации Троцкого.

Фальсификация Тэтчером внутрипартийной борьбы

Оценка Тэтчером политической борьбы, которая поднялась в российской Коммунистической партии в начале 1920-х годов, представляет собой издевательскую подделку под действительную работу ученого. Во «Введении» Тэтчер приводит аргументы фракционных противников Троцкого с целью представить эту амальгаму в качестве объективного описания исторических событий. Например, в важной главе биографии, в которой описывается взрыв внутрипартийной борьбы, Тэтчер пишет, что Троцкий «взялся за антибюрократическую программу со своей обычной настойчивостью и страстностью, полагая, что партия вошла в новый период, в котором только его методы обеспечат надежный успех»[63].

Тэтчер продолжает:

«Его коллеги в руководящих органах партии сомневались в этом. Они не были убеждены в том, что дела шли так плохо, как их представлял Троцкий. Да, были хозяйственные проблемы, но их можно было заранее ожидать. Тем не менее немедленного коллапса не предвиделось. Партия полагала, что перед ней лежат несколько лет трудной и целенаправленной работы, прежде чем экономика вполне выправится. Глядя на партию, товарищи Троцкого утверждали, что они могут поздравить самих себя с воспитанием нового поколения партийцев. Прилив новых членов должен был, несомненно, ускорить разрешение важных задач. Отвергнув анализ Троцкого о воображаемых болезнях, угрожающих режиму, большинство старых большевиков задавали себе вопрос о том, можно ли доверять ему в разработке правильной и разумной политики. Им казалось, что в той же мере, в какой Троцкий был склонен преувеличивать трудности, его предложения выглядели неопределенными и непонятными. Что касалось большинства членов Политбюро, то для них Троцкий был частью проблемы, а не ее решения. Например, если он был так обеспокоен недостатком систематического руководства, то почему он отсутствовал на важных заседаниях Совета труда и обороны и Совнаркома? В повседневных деловых привычках Троцкого не было заметно добросовестности. Кроме того, он не предлагал ничего конкретного. Это было неудивительно, учитывая его прошлый опыт. В недалеком прошлом Троцкий потерпел ряд поражений в своих попытках воспротивиться Ленину в вопросах о Брест-Литовском мире и отношения к профсоюзам. Коллеги Троцкого полагали, что его несогласие коренилось не в реальной действительности, а в чувстве обиженного самолюбия из-за личных неудач. Троцкий был уязвлен, когда в апреле 1923 года XII съезд положил под сукно его предложения, проникнутые более воинствующим отношением к вопросам религии. В сентябре 1923 года Троцкий был, конечно, возмущен новыми назначениями и передвижениями в Революционном Военном совете. Наконец, самым сильным уколом для Троцкого стало решение Центрального комитета, когда ЦК отказался предоставить ему диктаторские полномочия. Троцкого предупредили, что его беспочвенная критика поощряет антипартийные кружки, вносит ненужные раздоры в партийную работу и угрожает расколоть партию на старое и новое поколения»id="footnote-089-backlink">[64].

В изложении Тэтчера этот отрывок создает впечатление, будто большинство Политбюро (Тэтчер использует эвфемизм, говоря о «товарищах Троцкого») спокойно и сдержанно отвечало на критику Троцкого. В лице Троцкого Политбюро имело что-то вроде неразорвавшегося снаряда, с которым было трудно, даже невозможно, сотрудничать. Он надоедал своим «коллегам» невозможными требованиями, а сам не выполнял заданий, за которые нес ответственность. Кроме того, Троцкий плохо понимал действительность и спорил даже с Лениным; им двигало субъективное раздражение и, что всего хуже, он требовал диктаторских полномочий. Картина, нарисованная Тэтчером, дает его ученикам-студентам вполне отрицательное представление о Троцком и его политической работе.

Однако Тэтчер скрывает от читателей, что его слова представляют собой тенденциозный пересказ бессовестного и нечестного фракционного документа, написанного политическими врагами Троцкого — которых Тэтчер софистически называет «товарищами» и «коллегами» — 19 октября 1923 года, в ответ на письмо Троцкого от 8 октября и на знаменитое оппозиционное Письмо 46-ти от 15 октября того года. Отсутствуют кавычки и подстрочные замечания. Нет объяснения, что аргументы, которые Тэтчер с симпатией пересказывает, являлись на самом деле набором фракционной лжи и полуправды[65].

Тэтчер также не сообщает своим читателям, что Троцкий подготовил сокрушительный ответ на это письмо и послал его 23 октября. В своем ответе он опроверг все обвинения Зиновьева, Каменева и Сталина, сформировавших в то время так называемый триумвират — беспринципную фракцию против Троцкого.

Стоит только заглянуть в книгу Э.Х. Карра Междуцарствие, где проанализирован весь этот материал (вернее, та часть его, которая была известна в начале 1950-х годов), чтобы признать умышленно дезориентирующий характер подхода Тэтчера. Карр цитирует отрывки из «бичующего ответа» Троцкого триумвирам и не оставляет у своих читателей сомнения, на какой стороне лежит истина[66].

Речь Троцкого на XIII съезде

Одним из величайших успехов Дойчера в его биографии стало описание героизма и пафоса, проявленного Троцким во все более трудных условиях борьбы против громадной реакционной бюрократии. Тэтчер, намереваясь стереть воспоминания об этой исторической борьбе, использует риторические трюки, несовместимые с серьезным исследованием, чтобы умалить борьбу Троцкого и осветить ее уничижительным образом. Я снова должен обратить внимание на использование им цитат, вносящее одну путаницу. Тэтчер упоминает об основном докладе, с которым Троцкий выступил на XIII съезде партии в мае 1924 года, и замечает по этому поводу: «О нем [докладе] отзывались как “о самой нелепой речи в продолжение всей его карьеры”»[67].

Кто так отзывался? Кто был автором этой ядовитой оценки? Было ли это суждением участника съезда, независимо от того, поддерживал он Троцкого или нет? Как выяснилось, источник этого суждения можно найти в томике, опубликованном в 1974 году издательством Торонтского университета под названием Резолюции и решения Коммунистической партии Советского Союза (Resolutions and Decisions of the Communist Party of the Soviet Union). Этот сборник включает серию документов XIII съезда и краткое вступление к документам, написанное профессором Ричардом Грегором (Richard Gregor), редактором книги. Грегор пишет, что Троцкий «прочел доклад, который стал, наверное, самой нелепой речью в продолжение всей его карьеры»[68]. Он не указывает причину такой оценки и не печатает в книге текст самой речи. Кроме того, Грегор едва ли является историком, к которому можно обратиться за продуманным и непредвзятым суждением на темы, связанные с историей Советского Союза[69]. За исключением удобной цитаты в деле уничижения Троцкого, нет никакой причины цитировать мимолетное замечание Грегора о XIII съезде, как будто оно принадлежит уважаемому источнику.

Давайте далее внимательно проследим, как Тэтчер использует доклад Троцкого на XIII съезде, который заканчивался хорошо известной и часто цитируемой фразой: «Права или не права, но это моя партия, и я несу последствия за ее решения до конца». Тэтчер цитирует несколько предложений из доклада Троцкого, включая и вышеприведенную концовку. Затем он продолжает: «Троцкий, таким образом, не имел никакого основания жаловаться, когда съезд подтвердил резолюцию XIII конференции против него»[70]. Кажется, все предельно просто. Троцкий сказал: моя партия, права она или нет, как же он может восставать, если она приняла решение против него? Но Тэтчер пропустил те отрывки речи, которые показывают, что доклад Троцкого носил гораздо более проницательный и воинствующий характер, чем данные Тэтчером куски цитат. Троцкий категорически заявляет о своем несогласии с резолюцией и подтверждает свою обязанность оспаривать решения, с которыми он несогласен[71]. Когда Тэтчер печатает урезанную цитату, он передергивает позицию Троцкого и оправдывает действия, которые его противники предпринимали против него.

Тэтчер фальсифицирует отношения между Лениным и Троцким

Тэтчер утверждает, что «отношение Ленина к Троцкому было в высшей степени проблематичным». Он заявляет, что в политическом «Завещании» Ленина в декабре 1922 года «Троцкому не было дано оценки, дававшей ему какое-либо преимущество по сравнению с любым другим товарищем». Это не так. В то время как Ленин выразил свои сомнения относительно Троцкого, сказав, что он «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела», Ленин писал о его «выдающихся способностях. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК …»[72] Тот же документ предупреждал, что «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть …»[73] Знаменитое добавление Ленина к своему «Завещанию», которое опускает Тэтчер, убеждает Центральный комитет снять Сталина с поста Генерального секретаря[74]. Тэтчер далее пишет: «Ленин вряд ли согласился бы с выдвижением Троцкого на первые роли, потому что даже в 1922–23 годах, когда он полагался на Наркомвоенмора в деле защиты некоторых общих им взглядов, он продолжал подозревать его. Биограф Ленина подчеркнул, что он сместил бы Троцкого при первой подходящей возможности»[75].

Это намеренно запутанная и ложная картина. Множество исследований, опирающихся на большую массу документов, установили, что в последние месяцы своей жизни Ленин все больше испытывал по отношению к Сталину подозрения и вражду. Растущее недоверие к Сталину выразилось в нескольких документах, которые Ленин написал в течение нескольких месяцев и недель, предшествовавших его последнему удару в марте 1923 года. В этот период Ленин все больше сближался с Троцким, которого рассматривал как наиболее ценного союзника в разворачивающейся борьбе против Сталина. Мы готовы согласиться, что политические события в критический период между декабрем 1922 и мартом 1923 года дают место различным интерпретациям. Но мы все же по-прежнему стоим перед цитатой Тэтчера о предполагаемой находке «биографа Ленина», согласно которой Ленин, если бы был жив, «сместил бы Троцкого при первой подходящей возможности».

Биограф, которого имеет в виду данное замечание, это Роберт Сервис, автор трехтомного исследования о Ленине. Здесь не место для оценки биографии г-на Сервиса, которую я ставлю не очень высоко. Но нам надо проверить, как Тэтчер использует цитаты. Обращаясь к страницам 273–274 биографии Сервиса (на которые указывает сноска), мы не находим там никаких упоминаний о плане Ленина по избавлению от Троцкого. В действительности Сервис дает совершенно иную оценку планов Ленина. Хотя в прошлом, согласно Сервису, Ленин использовал Сталина для усмирения Троцкого, «его разногласия со Сталиным по поводу внешней торговли и на другие темы изменили положение: он нуждался в Троцком, чтобы обуздать все более рвущегося к власти Сталина». Несмотря на его прошлые конфликты с Троцким, «Октябрьская революция и Гражданская война объединили их, и Ленин приглашал Троцкого установить более тесные связи»[76]. Чуть дальше Сервис снова пишет о мнении Ленина по поводу Троцкого и Сталина: «Несмотря на свои сомнения, он [Ленин] начал предпочитать Троцкого. Это было ясно из последних писем Ленина, в которых он попытался заключить с ним союз по ряду злободневных вопросов, по которым Сталин стоял поперек дороги. В конце декабря 1922 года Ленин попросил Крупскую передать Троцкому, что его чувства к нему после побега Троцкого из Сибири в Лондон в 1902 году не изменились и не изменятся «до самой смерти»[77]. Мы снова отмечаем, что в интересах своего стремления дискредитировать Троцкого Тэтчер приписал другому историку мнения, которых тот вовсе не придерживается.

Как и все люди, историки не безгрешны. Они допускают ошибки. Не каждая ошибочная цитата служит доказательством профессиональной некомпетентности, тем более — свидетельством тайного плана что-то исказить и сфальсифицировать. При обнаружении таких ошибок надо сохранять чувство меры. Но дело в том, что в биографии Тэтчера мы имеем дело не с рядом отдельных ошибок, а с системой искажений и фальсификаций. Описание Тэтчера построено так, чтобы создать у читателей, особенно у начинающих студентов, ложное представление о Троцком, но также и выработать у них дезориентирующее и искаженное понимание всей исторической эпохи.

То, что находит выражение в биографиях Тэтчера и Суэйна, это процесс, который можно назвать эрозией исторической правды. Снова подвергается нападкам исторический образ Троцкого как великого революционного борца и мыслителя. Этот образ выкристаллизовался из процесса разоблачения лжи и преступлений Сталина, то есть из дискредитации масштабной демонизации Троцкого, которая распространялась из Советского Союза (а также из Восточной Европы и Китая) и которая поддерживалась многочисленными профессорами, связанными со сталинистскими партиями всего земного шара. Перед нами развертывается антиисторическая интеллектуальная контрреволюция, и Тэтчер с Суэйном привносят в нее свой недостойный вклад. Лишь в таком контексте можно понять их неуемное рвение, которое пронизано стремлением принизить Троцкого и даже сделать его объектом насмешек.

Проблемы быта

Давайте, например, рассмотрим данную Тэтчером характеристику замечательного сборника статей Троцкого, опубликованного под названием Проблемы быта. Тэтчер пытается представить Троцкого как заносчивого сноба, который «низко оценивал общие привычки русского общества. Он рассматривал массу русских как некультурных. Он обзывал их невежественными, расхлябанными, грязными, склонными к площадной брани, находящимися под влиянием предрассудков»[78]. В таком освещении читатель действительно настроен рассматривать Троцкого как элитарного сноба, далекого и чуждого массе русского народа. Этот сконструированный образ усиливается следующим саркастическим замечанием Тэтчера: «Нельзя не отметить, что идеальный тип человека представляется Троцкому таким, каким является он сам, только многократно умноженным. Советы Троцкого проникнуты его собственным специфическим типом упрощения»[79].

Выводы Тэтчера являются злобной и бесчестной карикатурой на статьи Троцкого в Проблемах быта. То, что Тэтчер называет примером самохвальства, нескромным расхваливанием своих собственных особых качеств, на самом деле, когда обдумываешь этот вопрос в реальном социальном контексте и со знанием истории российского революционного движения, выступает одним из лучших и прочувствованных описаний соотношения между культурой, развитием пролетарского классового сознания и борьбой за социализм. То, что Тэтчер хочет выдать за перечень обидных замечаний Троцкого по поводу российских рабочих и свойств их поведения, уже упомянутых: безграмотность, расхлябанность, склонность к ругани и т.д., — все это было проявлением ужасного гнета, под которым жили народные массы царской России. Все эти проблемы простого народа являлись частью того, что поколения лучших слоев демократической и социалистической интеллигенции часто называли «нашей ужасной российской действительностью». Борьба против этого позорного проявления человеческой деградации в конечном итоге нашла глубокий отклик в рабочем классе[80].

Когда работы ведущих представителей русской революционно-демократической интеллигенции XIX века рассматриваются под углом зрения того, какой вклад они внесли в развитие классового сознания и культурности масс, то вполне можно признать, что в Проблемах быта Троцкий поднимает многие из этих вопросов на еще большую высоту, придавая им дополнительный смысл и глубину. Таково, например, значение его статей «Борьба за культуру речи» или «Вежливость как необходимая смазка ежедневных отношений». Как проницательно заметил профессор С.А. Смит, «борьба за культуру речи исчезла с повестки дня» в конце 1920-х годов, когда Сталин укрепил свой контроль над властью[81]. Стоит добавить, что многое из того, о чем Троцкий писал в этих статьях, носит не один лишь исторический интерес, затрагивая также и аудиторию за пределами России. В той степени, в какой мы сегодня являемся свидетелями ужасной действительности, в которой культура подвергается постоянным нападкам, а любые формы социальной отсталости поддерживаются и навязываются господствующей массовой культурой, Проблемы быта сохраняют всю свою актуальность.

В некоторых местах своей книги Тэтчер опускается до уровня откровенной чепухи. Он заявляет: «Можно даже утверждать, что Троцкий презирал своих соотечественниц не меньше любого эгоцентричного мужлана»[82]. В доказательство Тэтчер ссылается на мемуары библиотекарши, которая вспоминает, как жена Троцкого однажды пришла к ней в библиотеку одолжить журнал для мужа. Итак, пишет Тэтчер, «мы узнаем, что Троцкий эксплуатировал свою жену как (бесплатную?) секретаршу …»[83] Тэтчер укоряет Троцкого за неспособность «смотреть на действительность с точки зрения женщины», как последний рекомендует в одной из своих статей. Откуда взял Тэтчер факты для такого обвинения? «Он, конечно, не предлагал женскую кандидатуру для замены Ленина; он не опубликовал более полного объяснения мировых перспектив с точки зрения женщины»[84]. Как давать ответ на подобную критику?[85]

4. Когда ложь свидетельствует против истории

Тэтчер о невозможности революции

В своей биографии Тэтчер неоднократно выдвигает два взаимосвязанных аргумента: 1) нет причин думать, что российская или европейская история пошла бы другим путем, если бы Троцкий победил Сталина; и 2) критика Троцкого по адресу Сталина была, по большей части, несправедливой. Касаясь экономической политики, Тэтчер заявляет: «Конечно, если бы каким-то чудом Троцкий захватил власть в свои руки, то существует много причин сомневаться, что его программа стала бы такой успешной, как он обещал. Сомнительно, например, чтобы советская экономика под управлением Троцкого обеспечивала бы развитие и повышение жизненного уровня»[86].

Да, «можно сомневаться» во всем. Но вопрос не в том, можно ли безошибочно определить успех программы Левой оппозиции. Такая уверенность невозможна, да вопрос и не в этом. Действительный вопрос таков: демонстрировала ли Левая оппозиция существенно более глубокое понимание проблем советского хозяйства, чем сталинистское руководство, и показывала ли Левая оппозиция намного большую степень предусмотрительности по сравнению с бюрократией в предвидении проблем и формулировании целительных средств до того, как грянет кризис? На эти два критических вопроса мы можем ответить: да. Исходя из этого, мы можем тогда спросить: справедливо ли думать, что советское хозяйство — путем более своевременного реагирования на назревающие опасности и предотвращения наиболее губительных последствий — могло бы достигнуть больших успехов и с гораздо меньшими людскими жертвами. И на этот раз наш ответ положительный. Но Тэтчер нигде не ставит вопрос в такой форме. Он нигде не говорит о детальной программе, предложенной Левой оппозицией в 1927 году. Вместо этого он излагает нам некую разновидность фатализма, которая в итоге оборачивается исторической апологией Сталина и сталинизма. Точно так же Тэтчер подходит к каждому важному вопросу международной революционной политики.

В вопросе о катастрофическом провале Китайской революции в 1927 году, когда Сталин подчинил китайскую Компартию (КПК) буржуазному Гоминдану Чан Кайши, что сыграло важнейшую роль в ее разгроме, Тэтчер утверждает: «Даже если бы КПК оставила Гоминдан в 1926 году, нет причин полагать, что она была бы успешна в 1927 году»[87]. На чем основывает Тэтчер свой вывод? Где его исследования о событиях в Китае 1925–1927 годов? Существует масса политической и исторической литературы, значительная часть которой была написана китайскими революционерами, где анализируются катастрофические последствия политики Сталина в период 1925–1927 годов.

Нет никаких свидетельств о каком-либо знакомстве Тэтчера с этой литературой. Историческим фактом является то, что зверскому разгрому шанхайских рабочих в апреле 1927 года, санкционированному Чан Кайши, способствовала пассивность КПК в принятии мер по своей защите, необходимых для того, чтобы не допустить резни или по крайней мере дать ей отпор. Пассивность КПК была навязана Сталиным, который упорно требовал от китайских коммунистов не конфликтовать с Чан Кайши и буржуазным Гоминданом. Почти целый год Троцкий и Левая оппозиция предупреждали о смертельной опасности такой политики. Утверждать, что даже если бы их предупреждения привели к своевременному изменению линии, то это все равно ничего бы не изменило, означает возвышать безнадежность до статуса непреложного исторического условия — по крайней мере когда идет речь о социалистической революции.

В отношении Германии Тэтчер аргументирует примерно таким же образом. Он пишет: «Привлекателен рассказ Троцкого об ошибках германской Компартии и о возможности того, что если бы германские коммунисты пошли другой дорогой, то победа Гитлера была бы предотвращена». «Неудивительно, что исследования историков поддерживают эту аргументацию. В конце концов, кто не желал бы, чтобы НСДАП (нацисты) не пришла к власти? Но все же нельзя быть уверенным в том, что история пошла бы другим путем, имей Троцкий больше влияния на события … Троцкий преувеличивал силу рабочих и преуменьшал влияние фашизма. Возможно, Гитлер пришел бы к власти, даже несмотря на коалицию коммунистов и социал-демократов … Изменение политики КПГ, которого требовал Троцкий, могло оказаться недостаточным, чтобы не допустить фашистов к власти»[88].

Решающая роль, которую в победе Гитлера сыграла катастрофическая политика двух главных рабочих партий, социал-демократов и коммунистов, не оспаривается на сегодняшний день никем из серьезных историков. Существует, конечно, множество вопросов, почему эти партии следовали столь разрушительной и самоубийственной политике. Но несомненный факт — в той мере, в какой любое историческое событие может вообще быть несомненным, — состоит в том, что эти две рабочие партии, несмотря на миллионы своих членов, проводили политику, которая в конечном итоге привела их к полной политической прострации. Заявлять, что действие или бездействие двух массовых партий в любом случае не имело бы последствий на результат политической борьбы в Германии, что Гитлер победил бы, несмотря ни на что, означает, что все важнейшие политические и исторические вопросы рабочего движения и социалистической политики не имеют никакого отношения к жизни. Именно к такому выводу ведут аргументы Тэтчера[89].

Неоднократно повторяя утверждение о том, что принятие коммунистическим движением мер, предлагавшихся Троцким, ничего бы не изменило, Тэтчер снова и снова защищает Сталина от критики Троцкого. Тэтчер столь враждебен по отношению к Троцкому и так сильно симпатизирует Сталину, что мы не можем не думать, что его работа мотивирована недекларируемой политической позицией. Давным-давно, в своей заслуженно уважаемой книге Что такое история? Э.Х. Карр советовал читателю внимательно прислушиваться к жужжанию пчел в шапке в руках историка. Пчелы в шапке хорошего историка звучат приятно и слаженно, их звук хорошо гармонирует с фактическим материалом, изложенным в книге. Но пчелы в шапке г-на Тэтчера звучат чрезмерно громко, нестройно и тенденциозно, больше напоминая сталинистских ос, чем пчел. Меня интересуют не политические убеждения Тэтчера — он имеет полное право на любое воззрение, — а его работа с историческими фактами. Пчелы (или даже осы) становятся серьезной проблемой лишь тогда, когда их жужжание заглушает поступь истории.

Тэтчер защищает Сталина

Защищая Сталина от критики Троцкого, Тэтчер заявляет, что тезис последнего «о сталинском предательстве мировой революции является в равной мере односторонним и неубедительным. Он игнорирует, например, положительные аспекты тактики Народного фронта, которые привели к расширению поддержки и влияния компартий»[90]. В этом месте, подходя к концу своей биографии, профессор Тэтчер переходит все границы между исторической работой и тенденциозной полемикой. Фактически отброшена претензия на написание биографии, и читателю подается то, что в прошлом называлось сталинистами «генеральной линией». Расхваливая сталинистские «успехи» эпохи Народных фронтов, Тэтчер игнорирует проделанный Троцким анализ решений VII Конгресса Коминтерна 1935 года, на котором — после катастрофы сталинистского ультралевого «третьего периода» — был провозглашен переход к союзу с буржуазными партиями. Тэтчер проходит мимо оценки, высказанной Троцким по поводу того, что проведение VII Конгресса и принятие программы Народных фронтов означало отказ от всякой связи между Коминтерном и перспективой социалистической революции. Троцкий пояснял, что такое развитие событий коренилось во внешнеполитических интересах сталинистского режима в СССР. Стоит добавить, что Э.Х. Карр в книге Сумерки Коминтерна подтвердил эту оценку[91].

Тэтчер продолжает: «Также не существует каких-либо фактов, подкрепляющих утверждение Троцкого, что тактика Коминтерна зависела от требований советской дипломатии»[92]. В этом случае Тэтчер оспаривает не только Троцкого, но и подавляющее число исторических свидетельств. Автор, позволяющий себе подобное утверждение, теряет право называться историком. Как может Тэтчер объяснить мгновенное изменение курса коммунистических партий всего мира сразу после заключения Пакта о ненападении между Сталиным и Гитлером в августе 1939 года? А что сказать по поводу физической ликвидации огромного числа ведущих кадров национальных компартий во время сталинского Большого террора 1937–1939 годов? Фактически все руководство польской Компартии было уничтожено, потому что Сталин подозревал его в слабом отпоре влиянию Троцкого. Большая часть старого руководства германской Компартии, бежавшего от Гитлера в СССР, была расстреляна в Москве во время террора. Генеральный секретарь КПГ Эрнст Тельман, арестованный нацистами, был оставлен в их руках Сталиным, который отказался от возможности освободить его после подписания Пакта с Гитлером. Тельман погиб в концлагере. Руководство КПГ, вернувшееся обратно в Восточную Германию из советской ссылки, состояло из одиночек, которых Сталин оставил в живых, — зачастую после сделки, в результате которой они стали доносчиками на своих товарищей по партии. Не свидетельствует ли все это в пользу того вывода, что коммунистические партии оказались подчинены диктату советского режима?

Чтобы понять всеобъемлющий характер советского влияния на политику Коминтерна, требуется детальное рассмотрение действий ГПУ (переименованного в НКВД), тайной полиции сталинистского режима. Троцкий проанализировал этот вопрос в одной из своих последних статей, «Коминтерн и ГПУ», которая была закончена за две недели до его убийства агентом Сталина[93]. Опираясь на показания Вальтера Кривицкого, сбежавшего от ГПУ, а также Бенджамена Гитлова, бывшего члена руководства американской Компартии, Троцкий описывал контроль агентов ГПУ над сталинистскими организациями. Он представил анализ финансовых сделок, показывая, как денежные субсидии использовались для контроля и влияния на политические действия национальных сталинистских партий. Он продемонстрировал финансовую зависимость этих партий от денег из Москвы. Тэтчер не рассматривает, не анализирует и тем более не отвечает на этот документ — последний важный документ, написанный Троцким накануне его смерти 21 августа 1940 года. Тэтчер попросту игнорирует его.

Тэтчер яростно защищает Сталина еще в одном вопросе. Он пишет: «Наконец, Троцкий явно недооценил способность СССР противостоять военным действиям со стороны Германии, которые наконец были развязаны в июне 1941 года. Сталин показал себя способным военачальником, твердо встав у руля в момент сумятицы, сопровождавшей начало немецкого нападения»[94]. Здесь поставлены два вопроса: во-первых, оценка Троцким обороноспособности Советского Союза на случай войны; во-вторых, роль Сталина как военачальника. В отношении первого вопроса Тэтчер снова извратил позицию Троцкого. Он не цитирует самое главное заявление Троцкого о способности Советского Союза защищаться в случае войны. Статья Троцкого «Красная Армия», написанная в марте 1934 года, приходила к совершенно противоположному выводу, чем тот, который приписывает ей Тэтчер: «Кто умеет и хочет читать в книге истории, тот поймет заранее, что если русскую революцию, длящуюся с приливами и отливами уже почти тридцать лет (с 1905 года!), заставят направить свой поток в русло войны, она развернет грозную и сокрушительную силу»[95]. Это заявление вряд ли можно квалифицировать как недооценку СССР.

Что же касается конкретной хвалы Тэтчера по адресу Сталина за его роль военачальника, то странно, почему он ссылается на его действия в период «начала немецкого нападения». Тэтчер наверняка знает о массе вопросов, связанных с тем, как Сталин отреагировал на немецкое нападение 22 июня 1941 года. Множество книг, включая мемуары ведущих советских деятелей, описывают, насколько Сталин был эмоционально подавлен, когда осознал факт нападения, вскрывший полное банкротство его дипломатической игры с Гитлером и подвергший СССР угрозе тотального уничтожения. Тэтчер осведомлен об этом, и поэтому он делает сноску, в которой говорится: «Несколько учебников заявляют, что когда Германия напала на СССР, Сталин был в панике и была возможность свергнуть его … Эти утверждения были убедительно опровергнуты С.Дж. Майном (S.J. Main) в книге Сталин в 1941 году»[96].

Утверждение, будто споры о действиях Сталина после начала немецкого вторжения были «убедительно опровергнуты» двухстраничной статьей профессора Майна — которая сама является лишь комментарием к более пространной статье другого историка, — это пародия на научный подход и пример политической апологетики[97]. Более того, вопрос о том, что сделал или не сделал Сталин в последнюю неделю июня 1941 года, сразу после начала вторжения фашистов, занимает второстепенное место в общей оценке его ответственности за катастрофу, постигшую Советский Союз. Ужасные людские потери советского народа стали прямым следствием политики и действий Сталина. Речь идет об убийстве ведущих маршалов и генералов (таких как Тухачевский, Якир, Гамарник, Блюхер, Егоров и Примаков); уничтожении 75% офицерского состава Красной армии в 1937–1938 годах; убийстве выдающихся представителей социалистической интеллигенции и рабочего класса; систематической дезорганизации советской системы обороны (чтобы не спровоцировать Гитлера); нежелании реагировать на разведданные о приближающемся немецком нападении и так далее. Все эти факты подробно описаны в тысячах книг и научных статей. Но Тэтчер игнорирует этот массив данных и утверждает, что двухстраничная заметка в одном журнале закрывает вопрос о роли Сталина во Второй мировой войне[98].

Ссылки Тэтчера на «Бронштейнов»

Под накопляющейся толщей фальсификаций о жизни Троцкого и грубых оправданий Сталина все более сомнительными кажутся намерения самого автора, и не только в интеллектуальном, но и в моральном смысле. В этой связи следует отметить неоднократные упоминания Тэтчера о Троцком и его жене Наталье Седовой как о «Бронштейнах». Я насчитал девять случаев, где Тэтчер таким образом именует эту супружескую пару — обычно тогда, когда он описывает их квартиры или передвижения из одного места ссылки в другое. Тэтчер пишет, что «Бронштейны жили в Вене по большей части в кредит» (p. 52); «наконец, Бронштейны получили разрешение переехать в Барселону» (p. 77); «Бронштейнов переправили через границу» (p. 164); Принкипо «дало прибежище большинству Бронштейнов» (p. 165); «во Франции, например, Бронштейны жили по меньшей мере по дюжине адресов, нанимая квартиры на различные сроки» (p. 188); «переезд в Северную Америку, куда Бронштейны приехали в середине января 1937 года» (p. 189) и так далее. Почему Тэтчер так упорно называет Троцкого и Седову «Бронштейнами»? Во-первых, для этого нет фактических оснований. Эти два человека не использовали такой фамилии. Жена Троцкого Наталья была известна лишь под своей девичьей фамилией Седова. Двое детей Льва Давидовича и Натальи Ивановны — Лев и Сергей — использовали фамилию Седов. Троцкий, который никогда после 1902 года не назывался Бронштейном, для всех необходимых формальностей (паспорт, визы и т.д.) использовал фамилию Седов.

Это далеко не мелочь, как может показаться на первый взгляд тем, кто не очень знаком с жизнью Троцкого. Как и все другие аспекты его жизни, само имя Троцкого, равно как и фамилии членов его семьи, приобретало политическое значение. В январе 1937 года Троцкий отметил тот факт, что советская пресса в репортаже об аресте его младшего сына по обвинению в саботаже назвала его Сергеем Бронштейном.

Троцкий писал:

«С 1902 года я нес неизменно фамилию Троцкого. Ввиду моей нелегальности дети были при царизме записаны по фамилии матери — Седовы. Чтобы не заставлять их менять фамилию, к которой они привыкли, я при советской власти принял для “гражданских целей” фамилию Седова (по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены). Советские паспорта, по которым я, моя жена и наш старший сын были высланы за границу, выписаны на фамилию Седовых. Сыновья мои никогда, таким образом, не назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию? Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звука. К этому надо прибавить, что сын обвиняется ни более и ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так ли уже это далеко от обвинения евреев в употреблении христианской крови?»[99]

Невозможно поверить, что Тэтчер незнаком с этим или каким-либо иным случаем, когда Троцкий осуждал использование своей еврейской фамилии и оценивал это как антисемитскую уловку. Почему Тэтчер, зная, что фактически это неверно, пишет о Бронштейнах вместо Троцких или Седовых? Зачем это делается и почему? На Тэтчера ложится моральная обязанность опровергнуть законные подозрения, что за его «опиской» стоят низменные уловки. Я не утверждаю, что Тэтчер является антисемитом. Однако невозможно сомневаться в том, что он, по неким причинам, неоднократно обращает внимание своих читателей на еврейское происхождение Троцкого. Он должен объяснить свои мотивы[100].

Фальсификация Тэтчером работы комиссии Дьюи

Тэтчер уделяет примерно две страницы Московским процессам и борьбе Троцкого по опровержению обвинений Сталина. Он описывает создание комиссии Дьюи и слушания комиссии в апреле 1937 года в Мексике, «где жили Бронштейны»[101]. После краткого обзора слушаний и показаний Льва Троцкого Тэтчер пишет о выводах комиссии: «Московские процессы были объявлены ненадежным путеводителем к истине, обвинения против Троцкого были признаны недоказанными» [курсив Д.Н.][102].

Это не что иное как фальсификация выводов комиссии Дьюи. 21 сентября 1937 года комиссия объявила о своих выводах, сформулировав их в 23 пунктах. В пунктах с 1 по 21 содержались опровержения конкретных обвинений против Троцкого, которые играли ключевую роль в утверждениях советских прокуроров. Решающие, подводящие итог выводы были обозначены номерами 22 и 23. Они гласили: «22. Мы поэтому находим, что Московские процессы являются судебным подлогом. 23. Мы поэтому находим Троцкого и [его сына] Седова невиновными»[103].

Обратите внимание на различие между выражением, использованным комиссией Дьюи, и тем, которое избрал Тэтчер. Существует глубокое различие между оценкой процесса как «подлога» («frame-up» — слово, употребленное комиссией Дьюи) и «ненадежного путеводителя к истине» (фраза, употребленная Тэтчером). Подлог — это псевдо-легальная процедура, в которой показания изобретены и выдуманы, чтобы привести к заранее заданному решению «виновен». Это не просто «ненадежный путеводитель к истине». Цель подлога — подавление истины; здесь используется ложь для того, чтобы под псевдо-легальным прикрытием добиться тюремного заключения или казни ложно обвиненного подсудимого. Тэтчер мог бы просто процитировать пункт 22 из выводов Комиссии Дьюи. Вместо этого он использовал четыре слова «ненадежный путеводитель к истине», чтобы сказать что-то совершенно иное по сравнению со всего лишь одним словом «подлог», использованным комиссией[104].

Есть еще одно принципиальное юридическое различие между вердиктом «не виновен», к которому пришла комиссия Дьюи, и вердиктом «не доказано», который использует Тэтчер. Вердикт «не виновен» никак не ущемляет презумпцию невиновности подсудимого. Вердикт «не доказано» — нечто совершенно иное. Здесь содержится намек, что хотя не было представлено достаточно свидетельств для вынесения решения «виновен», присяжные заседатели не обрели степени убежденности в вопросе о невинности обвиняемого. Тэтчер, который долгое время жил и преподавал в Глазго, хорошо понимает разницу между «невиновен» и «не доказано». Одной из особенностей шотландской системы юриспруденции является право присяжных заседателей выносить решение «не доказано». В течение нескольких столетий это служило предметом острых дебатов именно потому, что так называемый «третий вердикт» продолжает отбрасывать на обвиняемого тень моральной нечистоты[105]. Было бы в высшей степени наивно полагать, что замена Тэтчером слов «не виновен» словами «не доказано» является невинной ошибкой. Тэтчер, без сомнения, виновен в намеренной фальсификации выводов комиссии Дьюи.

Читатель может спросить, а в чем состоит цель фальсификации? И почему следует придавать этому такое большое значение? Пусть читатель возьмет в расчет методы Тэтчера и Суэйна, которые мы уже рассмотрели. Поскольку они цитируют друг друга и их работы будут цитироваться другими, вирус фальсификации будет легко распространяться в благодушной научной среде и через нее вноситься в общественное мнение. В данном конкретном случае мощная первичная сила вердикта комиссии Дьюи разбавлена и фальсифицирована. А поскольку осуждение Московских процессов как подлога и недвусмысленное оправдание Троцкого и Седова выветриваются из исторической памяти, формулировка Тэтчера — примененная снова и снова другими неосторожными историками — будет вести к эрозии ранее установленных фактов и объективной истины.

Итоговые замечания Тэтчера об исторической роли Троцкого

После более чем двухсот страниц искажений, полуправды и открытых фальсификаций мы добираемся, наконец, до итоговой оценки Троцкого. Тэтчер пишет: «Троцкий не был великим политическим деятелем или провидцем. Он провел большую часть своей жизни в оппозиции, будучи сторонником мнений, поддерживавшихся меньшинством»[106]. Читатели вправе ответить: «Ну, профессор Тэтчер, это лишь ваше личное мнение». И в самом деле, это мнение не поддержано заслуживающей доверия научной работой, и читателю нет причин брать его всерьез. В этой связи на ум приходит предупреждение Гегеля: «Что может быть бесполезнее ознакомления с рядом лишь голых мнений! Что может быть более безразличным?»[107] Что же касается повода для этого мнения — что Троцкий провел большую часть своей жизни в оппозиции, — то это больше говорит нам о мнениях и характере Тэтчера, чем о революционном вожде, которому он пытается дать оценку.

Тэтчер говорит далее:

«Есть ли в работах Троцкого что-нибудь, что заслуживает интереса к ним с нашей стороны, или его работы актуальны лишь по отношению к его собственному времени и опыту? Ответ на этот вопрос зависит отчасти от того, как читатель оценивает марксизм и заслуги Троцкого как марксиста.

В ответ на второй вопрос, сомнительно, что Троцкий внес какой-то прочный вклад в развитие марксистской мысли. Возможно, он даже не знал о некоторых основных работах Маркса. В Преданной революции, например, Троцкий несколько раз заявлял, что Маркс ничего не говорил о России, что основоположник [марксизма] ожидал начала социалистической революции в передовых капиталистических странах. Это суждение игнорирует интерес Маркса к вопросу о том, сможет ли “отсталая” Россия обойти стадию капитализма и начать непосредственный переход к социализму на основе крестьянской общины. Ответ Маркса, безусловно важный для теории перманентной революции Троцкого, был дан в нескольких его работах, включая “Предисловие” к русскому изданию 1881 года к Коммунистическому манифесту. В этом предисловии Маркс отвечал утвердительно. Российская революция может развиваться по пути прямого перехода к социализму, но лишь в том случае, если она воспламенит социалистические революции на передовом Западе. Будь Троцкий знаком с этим местом и другими трудами, где Маркс пишет о проблеме построения социализма в России, он бы, конечно, заявил о непосредственной связи между теорией перманентной революции и Марксом и меньше настаивал бы на оригинальности своей концепции относительно революционного процесса в России. Если мы допустим, что Троцкий не знал об интересе Маркса к России, то это приводит к выводу, что марксизм Троцкого был результатом российской среды» [курсив Д.Н.][108].

В этих словах автора равным образом выражаются его невежество и наглость. Статьи такого рода могли появляться в десятках советских журналов до краха СССР. Утверждение, согласно которому Троцкий «заявил, что Маркс ничего не говорил о России», является грубым искажением слов Троцкого. Последний детально объяснял, почему невозможно вывести анализ советского общества из механического применения исторических концепций Маркса[109]. В этом подходе Троцкий демонстрировал не свое незнакомство с работами Маркса, а свой творческий подход к марксизму. Кроме того, ключевые аргументы Преданной революции построены на рассуждениях Маркса. В качестве примера может послужить использование Троцким понятия «обобщенной нужды», к которому Маркс прибегал в Немецкой идеологии для того, чтобы объяснить корни и социальную функцию бюрократии в СССР как «жандарма», то есть полицейского, защищающего социальное неравенство.

Легко опровергнуть утверждение Тэтчера о том, будто Троцкий был незнаком с работами Маркса 1881 года о перспективе социализма в России, не говоря уже о том, что Троцкий якобы не признавал связи между его собственной теорией перманентной революции и работами Маркса. Тэтчер, по-видимому, не читал статью «Марксизм и связь между пролетарской и крестьянской революцией», написанную в декабре 1928 года. Троцкий рассматривал там именно переписку 1881 года между Марксом и старой российской революционеркой Верой Засулич, в рамках которой Маркс проработал теоретические вопросы, которые были вкратце подытожены в январе 1882 (не 1881 года, как у Тэтчера) в предисловии к русскому изданию Коммунистического манифеста. Что же касается его интеллектуального заимствования у Маркса, то Троцкий написал в своей статье, что «идея перманентной революции была одной из важнейших идей Маркса и Энгельса»[110]. Итак, подводя итоги, Тэтчер пишет, что Троцкий был незнаком с ключевыми работами Маркса о России, но оказывается, что эта фантастическая гипотеза является результатом неспособности самого Тэтчера проделать предварительную работу на данную тему![111]

Саркастически задав вопрос об актуальности Троцкого, Тэтчер должен нам объяснить, зачем он написал книгу в 240 страниц, чтобы объявить о ее неактуальности? Почему он издавал, вместе со своим бывшим коллегой из Университета Глазго Джеймсом Д. Уайтом, недолго просуществовавший Журнал по изучению Троцкого, публикация которого представляла собой первый проект Тэтчера, направленный против Троцкого? Почему Суэйн написал свою биографию в 236 страниц?

Стоит заметить, что Тэтчер не ставит под сомнение актуальность Сталина. В рецензии на несколько исследований о Сталине, появившихся в связи с пятидесятилетием со дня смерти диктатора, Тэтчер, обнажая пчел в своей шапке, признался в некоторой ностальгии по «незлобной форме сталинизма», добавив при этом: «Сталин продолжает увлекать и вызывать моменты моральной неопределенности»[112]. Уму непостижимо, какую моральную неопределенность вызывают действия кровожадного тирана, который уничтожил целое поколение социалистов, предал принципы Октябрьской революции и привел в движение процесс, который окончился уничтожением Советского Союза?

xml:lang="de-DE">Выводы

Проработать книги г-на Суэйна и г-на Тэтчера оказалось весьма неприятным трудом. Несмотря на объем данного эссе, я ни в коем случае не утверждаю, что ответил на все искажения и подлоги в их работе. Развернутое опровержение потребовало бы целой книги. Но я полагаю, что эта рецензия устанавливает тот факт, что обе биографии не обладают ни малейшей научной ценностью. И все же возникает вопрос: почему были написаны эти книги? В чем их цель? Ответ, по-моему, лежит в сфере политики. Хотя в конце своей книги Тэтчер цинично сомневается в актуальности своего объекта рассмотрения, вряд ли он полагает, что Троцкий был такой уж мелкой личностью в истории. Наоборот, навязчивый интерес Тэтчера к Троцкому наводит на мысль, что тайком Тэтчер придерживается противоположного мнения. Это больше похоже на правду, поскольку значение Троцкого как исторической фигуры неразрывно связано с перипетиями международной классовой борьбы. Чтобы определить актуальность Троцкого, надо ответить на несколько других вопросов: какова актуальность социализма? Какова актуальность марксизма? Какова актуальность классовой борьбы в современном обществе? Достиг ли капитализм нового и непрерывного уровня стабильности? Не пережила ли себя исторически сама концепция «кризиса капитализма»? Нужно ответить на все эти вопросы, когда оцениваешь место Троцкого в истории и значение его идей в современном мире.

В свете объективного развития актуальных событий идеи Льва Троцкого не кажутся такими уж далекими. Во-первых, развитие технологии и ее влияние на процессы производства и обмена создали глобальное хозяйство, которое оказывает огромное давление на старые структуры национальных государств. Кроме того, резкое падение мирового экономического веса Соединенных Штатов значительно ограничивает вероятность нового мирового порядка, который смог бы урегулировать отношения между государствами и поддержать глобальное равновесие. Мировая капиталистическая система идет к системному краху, схожему по масштабам с периодом 1914–1945 годов.

Хрупкость сегодняшнего глобального экономического и геополитического порядка усиливается внутренней классовой и социальной напряженностью. В течение последней четверти века мы наблюдаем распад старых массовых партий и организаций рабочего класса. Трудно найти где-либо в мире политическую партию, которая сохранила бы значительную степень доверия масс. Старые коммунистические, социал-демократические и лейбористские партии либо совсем развалились — как это произошло с большинством сталинистских организаций, — либо находятся в прозябании, опираясь как организации только на целиком коррумпированный аппарат. Называть эти организации «рабочими» — значит полностью искажать исторический смысл этого слова. Все они являются правыми буржуазными партиями, не менее связанными с защитой капитализма и империалистических интересов глобальных корпораций, чем традиционные буржуазные партии.

Но этот распад всех форм сталинистских и социал-демократических реформистских рабочих организаций происходит на фоне растущего социального неравенства и усиливающихся классовых антагонизмов. Старые организации попросту не обладают политическими средствами и доверием, чтобы быть в состоянии организовать социальное недовольство и направить его по каналам, не угрожающим стабильности капиталистической системы. В какой-то момент интенсификация классовых конфликтов найдет интеллектуальное и политическое выражение. Начнется поиск альтернатив нынешнему положению вещей. Это создаст интеллектуальную и общественную среду для возрождения интереса к истории социалистического движения и революционных битв прошлого. Развитие такого климата неизбежно приведет к появлению нового интереса в отношении жизни и деятельности Льва Троцкого. Именно так происходило в период предыдущей большой волны радикализации рабочих и студентов. Более вдумчивые слои буржуазии признают эту опасность и боятся ее. Как мы знаем, нынешняя эпоха является эпохой «превентивных войн», и две рассмотренные нами книги представляют собой своего рода предупреждающий удар против возрождения троцкистского влияния. Именно поэтому заслуженные академические издательства вроде «Раутледж» и «Лонгман» заказывают биографии, написанные Суэйном и Тэтчером.

Политический кризис сопровождается глубоким интеллектуальным кризисом. Как иначе объяснить довольно благожелательные отзывы на две эти жалкие книги? По-моему, такая реакция «критиков» связана с преобладанием в течение последней четверти столетия глубоко реакционных методов мышления, связанных с постмодернизмом, который отрицает само понятие объективной истины. В своей рецензии я несколько раз ссылался на Э.Х. Карра и сделаю это еще раз. Почти полвека тому назад он предупреждал против введения в исследование истории ницшеанского принципа, изложенного в книге По ту сторону добра и зла: «Ложность мнения не служит для нас поводом для его осуждения …»[113] Современное отрицание объективной истины — связанное с утверждением, что единственно важным вопросом является внутренняя связность рассказа, который нужно судить согласно его собственной логике, — подрывает всякое серьезное изучение и рациональное мышление вообще. Оно порождает атмосферу, в которой «все позволено», когда пышно расцветает фальсификация, а ложные заявления об истории остаются неоспоренными.

Но к чему это ведет? Я начал это эссе обзором Московских процессов и сталинского террора. Я объяснил, что исторический процесс, начавшись с фальсификации, закончился массовыми убийствами. Этот процесс повторяется и в нашу эпоху. Тому, кто хочет задуматься о последствиях и результатах исторической лжи, стоит рассмотреть ложь, которая была использована, чтобы подготовить общественное мнение для начала войны в Ираке. «Оружие массового уничтожения» было ложью, которая уже привела к смерти сотен тысяч людей.

Новое поколение стоит перед огромными и жизненно важными вопросами. Вокруг себя оно везде видит кризис и разложение. Если мы не найдем ответа на кризис мировой капиталистической системы, то под вопросом окажется само будущее планеты. Изучение истории должно сыграть центральную роль в изучении проблем человечества XXI века. Но как можно изучать историю, если ее описание полно подлогов и лжи? Трудящиеся и молодежь мира нуждаются в правде, а борьба за защиту и изучение истины является движущей силой мирового прогресса.

Часть III: Вклад Роберта Сервиса в фальсификацию истории

«Большая ложь» продолжается[1]

Рецензия на книгу Троцкий: Биография Роберта Сервиса[2]

Призрак Льва Троцкого

В 1955 году Джеймс Бернхэм, интеллектуальный крестный отец современного американского неоконсерватизма, написал рецензию о книге Исаака Дойчера Вооруженный пророк, первом томе монументальной биографии Льва Давидовича Троцкого. К тому времени прошло пятнадцать лет после того, как Бернхэм покинул ряды Четвертого Интернационала в ходе политического конфликта, в котором он скрестил полемические шпаги со Львом Троцким. Этот поединок был весьма трудным для Бернхэма, он чувствовал свою слабость в завязавшемся политическом и литературном соперничестве. «… Я замечаю себя остановившимся в очаровании от технического бесподобия созданной вами вербальной структуры, динамичной широты вашей риторики, жгучего выражения вашей неотразимой преданности социалистическому идеалу, неожиданных, шутливо ярких метафор, которыми блестит каждая страница»[3].

После своего разрыва с социализмом Бернхэм быстро передвинулся на крайнее правое крыло (как и предсказывал Троцкий). К середине 1950-х годов он оценивал жизнь и работу Троцкого сквозь призму своей идеологической преданности глобальной борьбе с марксизмом. Работа Дойчера вызвала в нем тревогу. Проблема заключалась не в ее литературной форме. Бернхэм с готовностью признавал мастерское воспроизведение биографом революционных черт личности Троцкого.

«Господин Дойчер отлил свое повествование о Троцком в греческую форму, и вполне оправданно, — писал Бернхэм. — Его Троцкий является ослепительно блестящим героем, поднявшимся в 1905, в 1917 году и во время Гражданской войны на череду высот, где он сливается с Историей и становится ее голосом». Бернхэм согласился с тем, что автор сумел передать читателям необычайные качества Троцкого: «кипящее красноречие, которое многие из его слушателей расценивают как величайшее в нашем столетии; знание языков; остроумная и вибрирующая проза; быстрота, с которой Троцкий овладевал каждой новой темой; широкий диапазон его интересов, такой редкий среди профессиональных революционеров».

Бернхэм отметил, что дойчеровский портрет Троцкого вовсе не был односторонним; что он «добросовестно показывает слабости Троцкого …» Но, несмотря на множество литературных достоинств этой биографии, Бернхэм осуждает ее как «интеллектуальную катастрофу». Эту оценку Бернхэм объясняет тем, что «господин Дойчер пишет с точки зрения человека, который признает и оправдывает большевистскую революцию». Биография оказалась «органически исковеркана» и неприемлема. «Все ученые ссылки из всех библиотек недостаточны для того, чтобы смыть пятно большевизма».

Бернхэм сознается в том, что испытал ужас из-за того, что Дойчеру «вежливо помогли все наши ведущие исследовательские учреждения, что он получил помощь наших фондов, доступ на страницы наших журналов, что его опубликовало и анонсировало великое англосаксонское издательство Oxford Press». Разве истеблишмент не понимает масштаб опасности, заключающейся в разрешении и даже поощрении распространения знаний о героической жизни и революционных идеях Троцкого перед лицом широкой публики, в частности, перед молодежью?

Бернхэм заканчивает свою рецензию возгласом отчаяния: «Умы многих университетских студентов и тех, кто задает тон общественному мнению, формируются под влиянием идей Дойчера относительно в высшей степени важных тем, которые он описывает. В этом — одно из многих доказательств влечения нашего западного мира к самоубийству»[4]. Вывод, к которому толкает эта рецензия, сводится к тому, что не нужно печатать книги Дойчера и аналогичные им работы, которые с симпатией описывают Октябрьскую революцию и ее вождей.

Опасения Бернхэма можно было понять, если встать на его политическую точку зрения. Он предвидел подрывной потенциал реабилитации Троцкого пером Дойчера от тех нагромождений сталинистской лжи, которые десятилетиями скрывали его историческую роль и политические идеи. В феврале 1956 года «секретный доклад» Хрущева на ХХ съезде КПСС более или менее явно признал, что Сталин организовал массовые убийства, и подтвердил правоту обвинения, которое выдвинул против диктатора его непримиримый противник за двадцать лет до этого. В течение последующих лет политический престиж Льва Троцкого быстро рос во всем мире.

На фоне растущей активности рабочего класса и радикализации молодежи биографическая трилогия Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк — ознакомила многие тысячи молодых людей, представителей интеллигенции и рабочих с поступками и идеями Льва Троцкого. Организации, заявлявшие о том, что следуют по его политическим стопам, заметно усилились в 1960-е и 1970-е годы. В особенности это касалось Великобритании. В 1964 году руководство организацией «Молодые социалисты» (Young Socialists), молодежного движения Лейбористской партии, перешло в руки троцкистской Социалистической Рабочей Лиги (Socialist Labour League). С того момента и до 1980-х годов включительно наблюдение за действиями троцкистских организаций составляло одну из приоритетных задач секретной службы Великобритании MI5[5].

Новое наступление против Троцкого

Стоит иметь в виду это прошлое, когда мы обдумываем странный литературный феномен недавнего времени: публикацию в течение последних пяти лет трех биографий Льва Троцкого, написанных британскими историками. В 2003 году в издательстве «Раутледж» вышла книга Троцкий, написанная профессором университета Глазго (а до этого преподававшего в университете Лестера) Яна Тэтчера. Спустя три года издательство «Лонгман» опубликовало книгу Троцкий профессора университета Глазго Джеффри Суэйна. А теперь, в конце 2009 года, с большим шумомвыходит книга Троцкий: Биография профессора Роберта Сервиса из Колледжа святого Антония в Оксфорде. В Англии книга опубликована издательством «Макмиллан». В США — издательством Гарвардского университета. Что скрывается за этим явным интересом британских ученых к личности Льва Троцкого, погибшего почти 70 лет тому назад?

Автор этих строк в других своих статьях[6] уже провел детальный анализ работ Тэтчера и Суэйна и доказал, что они являются грубыми попытками исторической фальсификации и не представляют собой никакой ценности для людей, интересующихся изучением жизни и идей Льва Троцкого. Как бы в соответствии с предупреждением Бернхэма Тэтчер и Суэйн полны решимости отказать Троцкому в трибуне, и поэтому они стремятся как можно меньше ссылаться на его работы. Обе книги нацелены на то, чтобы бросить тень на хорошо известный образ Троцкого, выросший на базе великой трилогии Дойчера. Тэтчер и Суэйн постарались принизить значение книги Дойчера, обвиняя его в создании «мифа» о Троцком как о великом революционере, марксистском теоретике, полководце, политическом исследователе и противнике тоталитарной бюрократии. Биографии Тэтчера — Суэйна задали тон в создании нового антитроцкистского нарратива, используя клевету и вымыслы старой сталинистской закваски в интересах современного антикоммунизма.

Теперь настала очередь Роберта Сервиса в продолжении попыток разрушить историческую репутацию Льва Троцкого. В рекламном анонсе, предпосланном публикации книги, издательство Гарвардского университета заявляет: «Хотя сторонники Троцкого упрямо цепляются за мнение, что он был чистым революционером и могучим мыслителем, преследуемым и сосланным Сталиным, действительность выглядит совсем иначе. Поучительный портрет этого человека и его наследия [созданный Сервисом] восстанавливает правду»[7]. Так ли это?

Биография как злобная клевета

Троцкий: Биография является грубой и оскорбительной книгой, написанной без малейшего уважения к элементарным нормам академического труда. «Исследование» Сервиса, если уместно употребить такое слово, было проведено весьма недобросовестно. Его Троцкий — не история, а, напротив, попытка подорвать репутацию при помощи злобной клеветы (character assassination). Сервис не довольствуется искажением и фальсификацией политических деяний и идей Троцкого. Он очень часто опускается до приемов желтой таблоидной прессы, пытаясь облить грязью личную жизнь Троцкого. Среди его любимых приемов — использование ссылок на «слухи» об интимных отношениях Троцкого. Он даже не указывает источник этих слухов, не говоря уже о том, чтобы проверить их достоверность.

Троцкий заявил однажды, защищаясь от клеветы сталинского режима: «На моей революционной чести нет ни одного пятна»[8]. Однако Сервис рисует Троцкого как человека, лишенного чести. Он пытается дискредитировать Троцкого не только как революционного политического деятеля, но также как человека. Из-под пера Сервиса Троцкий предстает как бесчувственная и тщеславная личность, использующая своих коллег для собственных эгоистических целей, как неверный муж, который бессердечно бросает свою жену, как отец, холодно-безразличный к своим детям и даже ответственный за их смерть. «Окружающим не приходилось долго ждать перед тем, как они узнавали, насколько он тщеславен и себялюбив», — пишет Сервис в типичном пассаже своей книги [56][9].

Биография Сервиса полна такими мелкими оскорблениями. Троцкий был «неустойчивым и ненадежным». «Он был заносчивым индивидуалистом», который «эгоистично полагал, что его мнения, будучи выражены ярким языком, принесут ему победу». «Безграничным было его очарование самим собой. В роли мужа он подло поступил со своей первой женой. Он игнорировал потребности своих детей, в особенности когда оказывались затронуты его политические интересы» [4].

Сервис пытается уверить своих читателей, что интеллектуальная и политическая жизнь Троцкого были так же жалки, как и его личная жизнь. «Троцкий почти не скрывал своей страсти к диктатуре и террору во время Гражданской войны. Он попирал гражданские права миллионов людей, включая и промышленных рабочих». Что же касается его дальнейшего политического поражения, то Сервис без какого-либо объяснения отвергает анализ Троцкого, касающийся возвышения советской бюрократии и узурпации ею политической власти. Сервис утверждает, как само собой разумеющееся, что Троцкий «проиграл человеку [Сталину] и клике, имевшим более правильное понимание советской общественной жизни» [4].

Согласно Сервису, Троцкий был второстепенным или даже третьестепенным мыслителем. Троцкий, по его словам, «не претендовал на интеллектуальную оригинальность; он был бы осмеян, если бы попытался сделать это» [109]. «В интеллектуальном плане он перескакивал с одной темы на другую и не видел нужды в систематизации своего мышления» [110]. Троцкий писал быстро и поверхностно: «Он просто любил сидеть за рабочим столом, с чернильной ручкой в руке, небрежно пописывая очередной опус. Никто не осмеливался прервать его, когда поток слов формировался в его голове» [319]. Каковы же были результаты этого бумагомарания? Сервис пишет: «Его мышление было путаной и сбивающей с толку мешаниной» [353]. «Он много времени проводил в спорах, меньше — в обдумывании. Стиль преобладал над содержанием … Это было связано с его глубокой несерьезностью в интеллектуальном смысле» [356]. Таков вердикт Сервиса по отношению к литературной работе человека, которого признавали одним из величайших писателей ХХ века[10].

Биограф не обязан любить или даже уважать объект своего внимания. Никто не станет утверждать, что Ян Кершоу в какой-либо степени симпатизирует Адольфу Гитлеру, жизни которого он уделил два выдающихся тома своей книги, ставших результатом многолетних исследований. Но независимо от того, уважает, презирает или относится с прохладной и отстраненной двойственностью к объекту своего научного внимания, автор обязан уважать факты и пытаться понять этого человека. Биограф должен рассмотреть эту жизнь в контексте условий, в которых жил предмет его интереса. Однако все эти соображения находятся выше интеллектуальных способностей Сервиса и за пределами его знаний. Вместо этого бессмысленным и абсурдным образом он с самого начала становится в позу неодобрительного консультанта по выбору профессии. Во введении к книге Сервис выражает мнение, что Троцкий «мог бы легко сделать карьеру журналиста или эссеиста, если бы политика не стала его целью» [3]. Но Троцкий выбрал карьеру в политике, еще хуже — в революционной политике, и Сервис не может вынести этот факт или понять его.

Сервис называет свою книгу «первой полновесной биографией Троцкого, написанной нерусским и не троцкистом» [xxi]. Что означает слово «полновесная»? Эта биография, безусловно, длинная, растянутая на 501 страницу. Но своим содержанием она напоминает лишь удлиненную версию биографий, написанных Тэтчером и Суэйном. Как и эти предыдущие работы, она оставляет историю за бортом. Ни одно историческое событие не описано в ней с надлежащей степенью детализирования.

Сервис сводит огромную и сложную драму революционной эпохи в жизни России к серии безжизненных картин, служащих сценической площадкой, на фоне которой он высмеивает предполагаемые политические, личные и моральные ошибки Троцкого. Сервис в нескольких предложениях разделывается с приходом Гитлера к власти в 1933 году, с началом Гражданской войны в Испании или с созданием Народного фронта во Франции. Даже Московские процессы и Большой террор заслуживают немногим более одной страницы. Гораздо больше внимания Сервис уделяет непродолжительной интимной связи Троцкого с Фридой Кало!

Компендиум ошибок

Помимо этого биография содержит массу фактических ошибок, которые указывают на крайне ограниченное знание автором исторического материала. Описывая отношение Троцкого к вопросу об индивидуальном терроре в дореволюционный период, Сервис пишет, что Троцкий «отверг “индивидуальный террор” в 1909 году, когда социалисты-революционеры убили Евно Азева, полицейского шпика, пробравшегося в центральный комитет их партии» [113]. На самом деле Азеф (его фамилия кончается буквой «ф») не был убит в 1909 году. Он вообще не был убит. Азеф, организовавший террористические акции, включая убийства, будучи агентом царской охранки в партии социалистов-революционеров, пережил это разоблачение и умер своей смертью в 1918 году. Сервис не цитирует ни одного предложения из ценной статьи Троцкого о деле Азефа.

Обсуждая события 1923 года в Германии, Сервис утверждает, что революция провалилась после того, как «уличные перестрелки прекратились» в Берлине [310]. В действительности в Берлине никаких перестрелок не было. Руководство германской Компартии отменило восстание в столице еще до начала вооруженных действий. Из больших городов единственным местом, где произошли серьезные вооруженные столкновения, был Гамбург.

В беглом комментарии по поводу Китайской революции Сервис заявляет, что Коммунистический Интернационал дал указание начать восстание против Чан Кайши и Гоминдана в апреле 1927 года. «Это стало для Чан Кайши предлогом для проведения кровавой расправы над коммунистами в Шанхае и в других местах» [355]. Это не так. Такого плана не было и подобного указания не посылалось. Сервис спутал события в Шанхае в апреле 1927 года с более поздними событиями в Кантоне.

В другом месте Сервис пишет, что в июне 1928 года Троцкий работал над критикой программы Пятого Конгресса Коминтерна [371]. На самом деле Пятый конгресс был проведен в 1924 году. Критика программы, на которую ссылается Сервис, была адресована Шестому Конгрессу.

Сервис даже умудряется перепутать дату смерти вдовы Троцкого Натальи Седовой. Он заявляет: «Она умерла в 1960 году, оплакиваемая кругом друзей в Мексике, Франции и Америке» [496]. В действительности Седова умерла в январе 1962 года в возрасте 79 лет. За несколько месяцев до смерти, в ноябре 1961 года, Наталья Седова написала обращение к советскому правительству, требуя пересмотра Московских процессов и реабилитации Троцкого, и мы вправе ожидать, что биограф Троцкого должен был бы знать про этот эпизод. В конце книги еще одна крупная ошибка: Сервис описывает жену и дочь младшего сына Троцкого Сергея, как если бы они были женой и дочерью старшего сына Льва [500–501]. Эти ошибки проскользнули мимо редакторов книги в издательствах «Макмиллан» и Гарвардского университета. Они также были пропущены не слишком пристальным оком профессора Яна Тэтчера, который, по словам Сервиса, прочел всю рукопись.

Следуя методу Тэтчера и Суэйна, Сервис старается обходить стороной письменные труды Троцкого. За исключением автобиографии Моя жизнь, которую Сервис пытается дискредитировать, в его книге отсутствуют убедительные доказательства того, что биограф систематически проработал опубликованные книги и брошюры Троцкого перед тем, как начать писать свою книгу. За исключением работ Яна Тэтчера, которого он восторженно хвалит, Сервис не обращает внимания на объемистую академическую литературу о Троцком. Сервис с презрением относится к тем биографам, воспитанным в традициях марксизма, которые всерьез отнеслись к литературному наследию Троцкого. Он отмахивается от покойного Пьера Бруэ, весьма уважаемого историка и автора досконально проработанной и авторитетной биографии Троцкого, как от «идолопоклонника». Дойчера он высмеивает как человека, который «преклонялся перед святыней Троцкого» [xxi].

Есть ряд причин сомневаться в том, читал ли вообще Сервис работы большинства других историков, которые он с благодарностью упоминает в собственном предисловии. Например, Сервис отмечает профессора Александра Рабиновича как историка, подвергшего Троцкого «скептической проверке», и ставит его в один ряд с Джеймсом Уайтом из университета Глазго, который нелепым образом отрицает сколько-нибудь значимую роль Троцкого в организации Октябрьского переворота 1917 года [xxi]. В действительности профессор Рабинович в своей работе Большевики приходят к власти показал на фактах важнейшую роль Троцкого как тактика и практического вождя большевистской победы.

Несмотря на самодовольную характеристику Сервисом своей биографии как «полновесной», в книге почти полностью отсутствуют цитаты из важнейших политических работ Троцкого или их адекватные изложения. Сервис даже не дает описания основного содержания и постулатов теории перманентной революции, которая стала для Троцкого краеугольным камнем его политической деятельности в течение 35 лет. Его внушительные работы о Китае, Германии, Испании, Франции и даже Великобритании едва упомянуты.

В тех редких случаях, когда Сервис ссылается на какую-то из книг Троцкого, он путается и ошибается. В совершенно путанном по характеру упоминании книги Литература и революция Сервис приписывает Троцкому мнение, будто «пройдет много лет … прежде чем “пролетарская культура” будет достигнута» [317]. Как известно каждому человеку, читавшему эту книгу, Троцкий решительно отвергал понятие «пролетарской культуры»[11]. Но Сервис не знает этого; он или не читал эту книгу или не смог понять прочитанное.

Читатель вправе задать вопрос: если Сервис не обращает внимания на письменные работы Троцкого, то чем он заполнил 501 страницу своей монографии? Как можно написать «полновесную биографию» о человеке, признаваемом в качестве одного из наиболее продуктивных писателей ХХ века, не обращая необходимого внимания на его литературные произведения?

Разоблачение «скрытой жизни» Троцкого

Как бы предвосхищая этот вопрос, Сервис с самого начала объясняет читателям, что его занимает не то, что Троцкий писал или делал. «Цель этой книги, — говорит Сервис, — раскопать то, что касается скрытой от глаз жизни». Он соглашается, что «свидетельства начинаются с его работ — книг, статей и речей, — которые он опубликовал при жизни». Но этого недостаточно. Даже изучение всех трудов Троцкого «расскажет нам о его великих интересах, но не всегда объяснит его личные или фракционные цели в каждый данный момент. Будучи активным политическим деятелем, он не мог позволить себе всякий раз объяснять, что он совершает» [4–5].

Сервис продолжает:

«Нельзя позволить его литературному наследию стать единственным источником информации. Иногда общий ход его карьеры может быть более эффективно воспроизведен в предположительно второстепенных мелочах, нежели в громких публичных заявлениях: его образ жизни, доходы, жилище, семейные отношения, манеры и повседневные представления о человечестве вне самого себя … Кроме того, как и в отношении Ленина и Сталина, заострить внимание на том, о чем Троцкий умалчивал, так же важно, как и на том, о чем он сам предпочитал говорить или писать. Невысказанные базовые представления [unuttered basic assumptions] были неотъемлемой частью амальгамы его жизни» [5; курсив Д.Н.].

Сталин, бывший весьма осторожным в том, чтобы скрывать то, что он думает, вполне согласился бы с этим утверждением. Оно вполне соответствует тому инквизиторскому принципу, который Сталин применял при организации Московских процессов. Доказательство преступлений против советского государства следует искать не в открытых заявлениях, письменных трудах и поступках обвиняемых старых большевиков. Нет, их террористические заговоры были результатом их «невысказанных базовых представлений», которые были скрыты под покровом их социальной жизни.

Но каким образом будет профессор Сервис вскрывать «невысказанные базовые представления» Троцкого? Сервис объявляет, что «скрытая жизнь» Троцкого может быть раскрыта при помощи исследования ненапечатанных черновых набросков его работ. «Вычеркивания и исправления рассказывают нам о том, о чем он не хотел сообщать. Это особенно верно в отношении его автобиографии» [5].

Это заявление служит основанием для важнейшего из выдвигаемых Сервисом обвинений, а именно, что автобиография Троцкого Моя жизнь, которую тот написал в 1930 году, является ненадежным и подозрительным источником. Сервис жалуется на то, что «описание Троцким самого себя было некритически воспринято [последующими] поколениями читателей. В действительности все было совсем не так, ведь он убрал из текста или исказил все детали, которые были неудобны для имиджа, который он сам себе создавал» [11].

«Смущение» Троцкого

Что же скрывал или искажал Троцкий в Моей жизни? Сервис сообщает о двух разночтениях, которые он обнаружил при сверке черновой рукописи автобиографии, находящейся в Гуверовском институте Стэнфордского университета, с опубликованной версией. Первое разночтение касается предполагаемой попытки Троцкого скрыть размеры богатства своего отца, Давида Бронштейна. Второе, которому Сервис уделяет навязчивое внимание, это предполагаемые попытки Троцкого приуменьшить значение своего еврейского происхождения. Сервис пишет:

«В качестве марксиста его смущало богатство родителей, и он никогда не был в состоянии признать их выдающиеся качества и достижения. Более того, в описании своего детства он пытается опустить такие места, которые показывают его робость или избалованность; не отрицая свое еврейское происхождение, он сокращает до минимума упоминания о нем. Просматривая черновики и рукописи, мы можем найти черты его ранней биографии, которые долгое время оставались неизвестными. Например, он открыто заявлял, что его отец был зажиточным и успешным фермером. Здесь недоговаривается очень многое. Давид Бронштейн, женатый на Анете, был одним из наиболее динамично развивавшихся фермеров в своем округе Херсонской губернии. Собственными усилиями и упорством он вскарабкался высоко по лестнице материального успеха и заслуженно гордился своими достижениями» [12].

Прежде чем ответить на обвинение Сервиса, будто Троцкий преуменьшил зажиточность своего отца и пытался скрыть свое религиозное и этническое происхождение, давайте, во-первых, укажем на сомнительный характер первоначальной предпосылки: что переход от черновиков к их конечной публикуемой форме следует понимать как процесс сокрытия и фальсификации. Сервис утверждает то, что для начала должен доказать. Для подтверждения своего обвинения он должен показать, почему «вычеркивания и изменения» нельзя рассматривать в качестве законного метода, используемого великим мастером своего дела по собственному усмотрению. Существует множество причин, ничего общего не имеющих с намерением что-либо скрыть, по которым Троцкий мог убрать отдельные куски и добавить другие.

Сервис не дает ни одного примера, где бы опубликованное Троцким описание своего детства существенно отличалось от чернового варианта. Заявление, будто Троцкого «смущало богатство родителей», выросло в воображении Сервиса; других авторитетов нет. Рассказ Троцкого сообщал о постепенном росте зажиточности отца, но стоит заметить, что Давид Бронштейн стал действительно богатым лишь после того, как Троцкий ушел из дома. Семья Бронштейнов переехала из скромного, сделанного из глины домика в кирпичный дом, когда будущему революционеру было почти 17 лет от роду. Троцкий дает нам в Моей жизни богатое деталями и проникнутое теплотой описание упорной борьбы своего отца за материальный успех и накопление богатства. Описывая свой социальный статус в детстве, Троцкий заявляет: «Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным»[12].

Биография молодого Троцкого, опубликованная Максом Истменом в 1926 году, рассказывает, что Давид Бронштейн «стал богатым, работая и нанимая крестьян для работы. Он контролировал почти три тысячи десятин земли вокруг маленькой украинской деревни Яновка, владел мельницей и был в целом важным человеком в этой местности». Истмен знал это, потому что Троцкий ему это рассказал. Истмен писал: «Троцкий гордится своим отцом, гордится тем, что он умер, работая и понимая. Он любил рассказывать об отце»[13].

Описание Сервисом семьи Бронштейнов — которых он называет «шустрыми евреями» (plucky Jews) [14] — опирается целиком на то, что было сказано в Моей жизни и в Молодом Троцком Истмена. Сервис не провел каких-либо новых, независимых исследований, добавивших или опровергнувших информацию из книг Троцкого и Истмена. В описании Сервисом детства Троцкого нет ни одной детали, которая не была бы упомянута в этих двух ранних источниках.

Еще более поразительно то, что Сервис, претендующий на разоблачение ненадежности написанной Троцким автобиографии, опирается в своем описании молодости Троцкого почти полностью на опубликованную версию книги, а не на ее черновой вариант. Во вторую главу биографии, озаглавленной «Воспитание», Сервис включает девять крупных отрывков из воспоминаний Троцкого. Восемь из них скопированы из опубликованной версии; лишь один взят из первоначального черновика. Но ни в одном из этих случаев Сервис не может указать на какое-либо существенное противоречие между опубликованной работой и черновиком.

Но это не значит, что Сервис возвращается из своих поисков по черновикам с пустыми руками. Он, например, узнает, что молодой школьный товарищ Троцкого, которого автор в законченной книге называет Карлсоном, в черновике именуется Крейцером [505]. Это открытие, гордо отмеченное Сервисом в подстрочной заметке, можно справедливо считать важным прорывом в троцковедении! Даже если бы он не достиг ничего большего, Сервис все же одной могучей подстрочной заметкой вернул в Историю имя молодого Крейцера.

Происхождение Троцкого

Обратим внимание на утверждение Сервиса, будто Троцкий пытался уклониться от обсуждения вопроса о своем происхождении. Откровенно говоря, в озабоченности Сервиса этим вопросом содержится нечто малоприятное и подозрительное. Еврейство Троцкого занимает ведущее место в биографии Сервиса. Оно — в центре его мыслей. Он постоянно напоминает читателю об этом факте, как будто Сервис обеспокоен тем, что о нем не дай бог забудут. В свете авторского акцента на происхождении Троцкого эту книгу можно бы было назвать Троцкий: Биография еврея.

Прежде чем мы рассмотрим этот настораживающий элемент в биографии Сервиса, мы должны сначала ответить на то его обвинение, согласно которому Троцкий стремился скрыть или отвести внимание от своего происхождения. Как обычно Сервис предполагает, что его читатель не даст себе труда прочесть автобиографию Троцкого, в которой Троцкий ни в коей мере не стесняется обсуждать свои этнические и религиозные корни. Да и мог ли он уйти от рассмотрения этого вопроса? Обстоятельства детства были неразрывно связаны с его еврейским происхождением.

Описание Троцким своего еврейского происхождения и места этого вопроса в его интеллектуальном и политическом развитии находится в полном соответствии с тем, что мы знаем о более широком социальном и культурном слое, испытавшем влияние Одессы, в котором он жил. Троцкий откровенно пишет о месте религии в жизни своей семьи:

«Религиозности в родительской семье не было. Сперва видимость ее еще держалась по инерции: в большие праздники родители ездили в колонию в синагогу, по субботам мать не шила, по крайней мере, открыто. Но и эта обрядовая религиозность ослабевала с годами, по мере того, как росли дети и рядом с ними благосостояние семьи. Отец не верил в бога с молодых лет и в более поздние годы говорил об этом открыто при матери и детях. Мать предпочитала обходить этот вопрос, а в подходящих случаях поднимала глаза к небесам»[14].

Что же касается собственного отношения к еврейскому происхождению, то Троцкий объяснял:

«Национальный момент в психологии моей не занимал самостоятельного места, так как мало ощущался в повседневной жизни. После ограничительных законов 1881 г. отец, правда, не мог больше покупать землю, к чему так стремился, и мог лишь под прикрытием арендовать ее. Но меня все это мало задевало. Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным. Язык семьи и двора был русско-украинский. При поступлении в училище была, правда, для евреев процентная норма, из-за которой я потерял год»[15].

Троцкий размышлял об отношении между своим еврейским происхождением и интеллектуальным развитием:

«Национальное неравноправие послужило, вероятно, одним из подспудных толчков к недовольству существующим строем, но этот мотив совершенно растворялся в других явлениях общественной несправедливости и не играл не только основной, но и вообще самостоятельной роли»[16].

Тора и раввин

Сервис явным образом не удовлетворен таким объяснением и отказывается его цитировать. Он ставит перед собой цель «исправить» рассказ Троцкого и пытается втиснуть жизнь своего героя в рамки собственных предрассудков. Эта попытка подрывает доверие к господину Сервису. В ключевом отрывке, который якобы опровергает Мою жизнь, Сервис пишет, что Троцкий

«стремился создать впечатление, что он был полностью интегрирован в текущие школьные события. Это не так. В реальном училище Святого Павла, как и во всех других императорских учебных заведениях, преподавался закон божий. Лейбу Бронштейна записали в школу евреем, и он не прошел обряд крещения. Он был обязан продолжать свои духовные обязанности под руководством раввина, учившего еврейских школьников, и Давид Бронштейн платил за его услуги. Этот раввин не объяснил ученикам, что представляет собой Тора: выдающуюся литературу или Слово Божье — и Лейба впоследствии пришел к заключению, что их учитель был каким-то агностиком» [37].

Сервис приписывает это изложение книге Макса Истмена Молодой Троцкий, опубликованной в 1926 году. Но верно ли передает Сервис рассказ Истмена? Давайте взглянем на подлинник. Вот как Истмен излагает этот эпизод:

«Одной из амбиций его отца — совмещающей культурное возвышение с определенной условной набожностью — являлось чтение его сыном, с помощью частного репетитора, Библии в подлиннике на иврите. Троцкий, которому было всего 11 лет, был несколько смущен при встрече с бородатым старым учителем, принявшимся за эту работу. А учитель, пожилой и задавшийся целью выполнить свою обязанность, колебался и не раскрывал своего критического отношения перед мальчиком. Поэтому сначала было непонятно, читают ли они Библию как историю и литературу или как Слово Божье»[17].

Между двумя рассказами видно наличие примечательных противоречий. Библия у Истмена превращается в Тору у Сервиса. «Бородатый старый учитель», который оказывается агностиком, превращается у Сервиса в «раввина». Не исключено, конечно, что текстом и в самом деле была Тора — хотя обычно под словом Библия имеется в виду набор текстов более обширный, чем Пятикнижие. Но поскольку Сервис не имел информации помимо той, которую сообщил Истмен, то зачем эти словесные замены? Еще менее оправданно превращение старого учителя-агностика в раввина. Нужно подчеркнуть, что это не вопрос перевода. Сервис цитирует книгу, опубликованную на английском языке.

Все это можно было бы извинить, списав на небрежную игру авторского воображения, но ведь Сервис снова и снова поднимает тему религиозного происхождения Троцкого; повторение этой темы навязчиво и оскорбительно, совокупный эффект этого повторения отвратителен. Сервис использует недостойный метод: подмечает антисемитские настроения и затем пытается сильнее разжечь их. Читателю предлагаются такие, например, отрывки:

«Русские антисемиты рассматривали евреев как расу, лишенную патриотической преданности России. Став министром иностранных дел в правительстве, более заинтересованном в разжигании мировой революции, чем в защите интересов собственной страны, Троцкий соответствовал распространенному стереотипу “еврейской проблемы” … В обстановке того времени он уже стал наиболее известным в мире евреем. Руководитель американского Красного Креста в России полковник Рэймонд Робинс выразился об этом с характерной резкостью. В разговоре с Робертом Брюсом Локкартом, британским послом в Москве, он описал Троцкого как “четырежды сукина сына, но величайшего еврея со времен Христа”. Кроме того, он был лишь самым известным евреем в Совнаркоме, в котором евреи были представлены в большом количестве. Это было также характерно для руководства партии большевиков. Ленин не мог обойтись без талантливых евреев в формировании своего кабинета» [192; курсив Д.Н].

Роберт Сервис и евреи

Вскоре за этим отрывком следует глава под названием «Троцкий и евреи», которая начинается словами «Троцкий не мог выносить, когда люди подчеркивали его еврейское происхождение» [198]. Такое чувство может быть уделом людей, которые тяготеют к подобного рода подчеркиванию. Затем следуют несколько страниц с бессмысленными и нелепыми наблюдениями. Читатель узнает, что «отрицание иудаизма Троцким вовсе не означало, что он избегал отдельных евреев» [201]. Назвав имена нескольких евреев, с которыми Троцкий поддерживал хорошие отношения (все они — ведущие лица российского и европейского социалистического движения), Сервис замечает, что «Троцкий также дружил с космополитами, которые не были евреями» [201]. Троцкий, видите ли, «много раз беседовал с Августом Бебелем», основателем и вождем германской Социал-демократической партии. Биограф допускает, что «во взрослой жизни Троцкого не чувствовалось даже капли иудаизма», хотя вокруг было много «секуляризированных евреев, продолжавших следовать религиозным правилам еврейской кухни и праздновать традиционные праздники» [201].

Затем Сервис обращает внимание читателей, если они, не дай бог, этого еще не заметили, что ни один из четырех детей Троцкого — Нина, Зина, Лев и Сергей — «не был назван еврейским именем» [201].

На следующей странице дается более важная информация: Троцкий «был дерзким в своей сообразительности, откровенно высказывал свои мнения. Никто не мог его запугать. В Троцком эти качества проявились в большей мере, чем среди большинства других евреев, освободившихся от традиций своей религиозной общности и ограничений имперских порядков. Он явно был личностью с выдающимися талантами. Но он вовсе не был единственным евреем, который открыто воспользовался возможностями социального самопродвижения. В последующие годы возникла модель поведения еврейской молодежи, которой следовали в мировом коммунистическом движении, когда, подобно коммунистам всех национальностей, они говорили громко и писали остро, невзирая на то, как это воспринималось другими. Троцкий едва ли страдал синдромом ненавидящего самого себя еврея. Ненависти не было ничуть. Он был слишком доволен собой и своей жизнью, чтобы беспокоиться и смущаться своим происхождением» [202; курсив Д.Н.].

Выдвинув мысль, будто революционная карьера Троцкого была примером того, как евреи использовали возможности «социального самопродвижения», Сервис развивает ее в следующем абзаце:

«Троцкий был одним из тех десятков тысяч образованных евреев Российской империи, которые могли, наконец, предъявить свои права в ситуациях, в которых раньше их родители могли лишь кланяться и пресмыкаться перед нееврейским чиновником» [202]. Многие евреи, глубокомысленно замечает Сервис, пытались продвинуться в уважаемых профессиях. Но «другой возможностью было вступление в революционные партии, где евреи составляли большой процент» [202]. Это — давно известная антисемитская теория: революция как форма агрессивно-амбициозного еврейского реванша против общества, где преобладают христиане. Но излияния Сервиса еще не иссякли. Он продолжает:

«Молодые еврейские мужчины и женщины, натасканные в трудном изучении Торы, находили сходное мирское правоверие в сложностях марксизма. Споры о мелочах были присущи как марксизму, так и иудаизму (так же как и протестантству)» [202]. Теперь можно понять смысл предыдущего исправления Сервисом цитаты из Истмена. Согласно искаженному рассказу Сервиса, Троцкий тоже был натаскан в «трудностях Торы». А оттуда, намекают читателю, для делавшего карьеру Бронштейна было легко перепрыгнуть к Капиталу, к теории перманентной революции и в просторный кабинет в Кремле.

Сервис пишет, что «партийное руководство многими рассматривалось как еврейская банда» [205]. Это заявление никому не приписано, источника нет. Немного дальше он пишет: «Евреи, по широко распространенному мнению, действительно преобладали в большевистской партии». Источника опять нет. Эти обвинения не только не опровергнуты, но даже не оспорены. Затем Сервис воспроизводит абзац из «анонимного письма, адресованного советским властям», который является диким антисемитским выпадом против «чистокровных евреев, которые взяли русские фамилии, чтобы обдурить русский народ» [206].

В следующем экстравагантном абзаце, касающемся известных переговоров Троцкого с представителями Германии и Австро-Венгрии в Брест-Литовске в 1918 году, Сервис пишет: «Когда немцы и австрийцы подходили к столу переговоров, они ожидали, что к ним будут относиться с почтением. Они вели себя так, как будто уже победили. Они разделяли предрассудки своего общественного класса. Они любой тип социалиста даже за человека не признавали. Русские коммунисты, в руководстве которых была масса евреев, были немногим лучше насекомых паразитов» [197].

Сервис снова не указывает читателю источника своей оценки отношения немецких делегатов. В автобиографии Троцкий писал: «Первую советскую делегацию, которую возглавлял Иоффе, в Брест-Литовске охаживали со всех сторон. Баварский принц Леопольд принимал их, как своих “гостей”. Обедали и ужинали все делегации вместе». Троцкий задумчиво отмечал, что «штаб генерала Гофмана издавал для пленных газету Русский вестник, которая на первых порах отзывалась о большевиках не иначе, как с трогательной симпатией»[18].

Ясно, что это первоначальное дружелюбие имело политическую подоплеку и не продолжалось долго. Серьезные вопросы, вставшие перед договаривающимися сторонами в Брест-Литовске, неминуемо отразились на все более накаленном тоне и росте атмосферы конфронтации. Этот процесс был красочно описан Троцким в Моей жизни. Его характеристика главных противников — Кюльмана, Гофмана и Чернина — правдива. Они — политические реакционеры, представители аристократической элиты, но не чудовища. Их отношение к большевикам представляет собой причудливую смесь любопытства, удивления, боязни, ненависти и уважения. Троцкий даже не намекает, что он имеет дело с людьми, которые рассматривают большевиков, с евреями или без евреев, как «насекомых». Эта мысль родилась в голове у Сервиса, вовсе не у вождей германской и австрийской делегаций в Брест-Литовске.

Несмотря на одержимость Сервиса вопросом о религии Троцкого, его книга отличается незнанием весьма серьезных и выдающихся исследований по вопросам еврейской жизни и культуры в Одессе и Российской империи в целом. Ценные работы Стивена Дж. Ципперштейна (Steven J. Zipperstein) из Стэнфордского университета отсутствуют в библиографии Сервиса. В книге всего одна мимолетная ссылка на кровавые антисемитские погромы, унесшие жизни тысяч людей. Сервис даже не упоминает про позорный процесс Менделя Бейлиса, еврейского рабочего, арестованного в 1911 году по обвинению в ритуальном убийстве христианского мальчика, — а этот процесс вызвал международное негодование по адресу царского режима. Если бы не эта близорукость, то Сервис мог бы упомянуть о ценной и влиятельной статье Троцкого об этом деле.

Автор настоящих строк желает зафиксировать свое отвращение по поводу включения автором в число иллюстраций книги, без особых на то причин, нацистской карикатуры на «Лейбу Троцкого-Браунштайна». Под этой карикатурой Сервис написал: «В действительности его нос не был особенно длинным или крючковатым, и он никогда не допускал неряшливости в своей бородке или шевелюре». Если Сервис шутит, то это шутка очень скверного сорта.

Как же все-таки объяснить навязчивое внимание Сервиса к вопросу о еврейском происхождении Троцкого? Использование антисемитизма как политического орудия против Троцкого так хорошо известно, что нельзя поверить в невинность бесконечных ссылок Сервиса на еврейское происхождение объекта его внимания. Каково бы ни было личное отношение господина Сервиса к так называемому еврейскому вопросу, он очень явно апеллирует именно к тем антисемитам, которые возбуждены фактом еврейского происхождения Троцкого. Нет сомнения, что издание этой биографии на русском языке придется по вкусу именно этой реакционной аудитории. В голову напрашивается мысль, что профессор Сервис сознательно имел это в виду.

Источники Сервиса

Значительная часть книги Сервиса уделена очернению личности Троцкого. Сервис распространяет свое стремление дискредитировать Троцкого как революционного политического деятеля на все аспекты его личной жизни. Он, вероятно, полагает, что теория перманентной революции будет менее убедительна, если Троцкий предстанет перед читателем в качестве малоприятного человека. По этой причине портрет Троцкого в описании Сервиса никак не поднимается выше уровня вульгарной карикатуры. Его герой неизменно выступает в образе бесконечно тщеславного, бесчувственного и властного эгоиста. Сервис хочет показать, что уже в молодости Троцкий проявлял все эти отрицательные качества. Он опирается при этом на показания одного-единственного свидетеля, Григория Зива, который впервые встретил Троцкого в последние годы XIX века, когда тот делал первые шаги в своей революционной жизни. Гораздо позже, в 1921 году, после своей иммиграции в Соединенные Штаты, Зив опубликовал полные желчи воспоминания, весьма неприязненные к своему бывшему другу и товарищу, который за это время стал всемирно известным вождем русской революции.

Никто не станет отрицать место воспоминаний Зива среди документов, которые следует проштудировать историку при подготовке биографии Троцкого. Зив все-таки знал Троцкого в критический момент жизни начинающего революционера. Но историк обязан критически подходить к документам и источникам, осторожно оценивать степень их достоверности. В отношении Зива такой критический подход оправдан вдвойне. Существует множество причин сомневаться в объективности и надежности его оценок в отношении личности Троцкого. Во-первых, Зив после приезда в США весьма враждебно относился к позиции Троцкого по отношению к империалистической войне. Зив был сторонником участия России в «войне за демократию». Сервис не сообщает об этом факте своим читателям. Но Макс Истмен, знакомый с воспоминаниями Зива, пишет следующее:

«Когда Троцкий прибыл в Нью-Йорк в январе 1917 года во время войны — будучи антипатриотическим и антивоенно-настроенным революционером, — он повстречал доктора Зива, который, как он знал, публиковал небольшую провоенную газету на русском языке. Он встретил его весьма тепло и, желая вернуться к дружеским настроениям прошлого, пригласил его к себе домой. Они долго беседовали и отдались настроениям ностальгии. Но Троцкий, зная, что Зив его ничему не научит, и что он тоже не сможет переубедить Зива, воздержался от обсуждения политических вопросов. Это было типично вежливое и дружественное решение. Но оно уязвило редакторское самолюбие доктора, оно показалось ему непростительной обидой, проявлением самодовольного интеллектуального высокомерия, которое внезапно открылось ему как нечто, присущее его другу с самого детства. Из этого настроения вырос последующий томик слабой и нелепой личной мести»[19].

Закон обязывает обвинителей на суде предоставлять защите оправдательные доказательства. Следуя этому общему принципу, биограф должен давать читателю информацию, которая ставит под сомнение показания свидетеля, на которые он ссылается. Но Сервис безразличен к этому принципиальному соображению. Настаивая на скептическом недоверии к мемуарам Троцкого, Сервис не проверяет ничего, что пишет в своих воспоминаниях Зив. Поэтому он цитирует заявление Зива, будто Троцкий «любил своих друзей вполне искренне; но его любовь была такого же сорта, как любовь крестьянина к своей лошади, которая способствует его самоутверждению в качестве хлебопашца» [46]. Это наблюдение производит сильное впечатление на Сервиса, и он повторяет его: «Лева смотрел на своих товарищей революционеров так, как крестьянин смотрит на свою лошадь …» [46] Какой рассудительный читатель поверит этому вздору?

Появление Шопенгауэра

На Сервиса производит впечатление еще одно заявление Зива: о влиянии брошюры Артура Шопенгауэра, немецкого идеалистического философа XIX века, на молодого Троцкого. Сервис не цитирует это место из воспоминаний Зива, а дает свой пересказ. С целью объяснить этот случай и пролить свет на метод Сервиса автор настоящих строк обратился к тексту Зива.

В своих воспоминаниях Зив уделяет чуть больше одного абзаца этому вопросу. Он замечает, что брошюра Шопенгауэра «попала в руки Троцкому», а затем вкратце описывает доводы философа. Цель брошюры — обучить тому, «как победить противника в споре, независимо от того, кто прав». Согласно Зиву, брошюра «не учит правилам проведения диспута, а скорее объясняет приемы — более или менее грубые, или более или менее тонкие — к которым прибегают спорящие в целях победить в споре». Затем Зив неожиданно признается, что он не знает, какое впечатление эта брошюра произвела на его друга. Он пишет: «Можно себе представить, как Бронштейн обрадовался этой маленькой, но оттого отнюдь не менее ценной, брошюрке». Да, можно представить себе много вещей, но это не делает их действительностью. Пересказ Зива дает понять, что у него нет прямого свидетельства о влиянии брошюры на Троцкого. Он не пишет, например, что «Бронштейн сказал ему, что он радуется этой брошюре …» Если бы Зив давал показание в суде под присягой, то защитник осторожно спросил бы его об этом. После констатации факта того, что Зив даже не знает, каким путем Троцкий достал эту брошюру, он бы, вероятно, спросил: «Господин Зив, уверены ли вы, что Троцкий прочитал Искусство побеждать в спорах? Видели ли вы его читающим эту книгу?» На самом деле на основании воспоминаний Зива мы не можем с уверенностью судить о том, читал лиТроцкий Искусство побеждать в спорах. Однако ответ на этот вопрос гораздо менее важен для оценки написанной Сервисом биографии, чем тот факт, что ее автор даже не пытается проверить достоверность предположения Зива.

Совсем наоборот. Сервис заходит гораздо дальше, чем Зив. Он пишет: «Лева приготовился к дискуссии, как к военному сражению. Он подробно изучил шопенгауэровское Искусство побеждать в спорах с целью развить свое уменье дискутировать» [45; курсив Д.Н.]. В действительности, как мы показали, у Сервиса нет никаких оснований делать такое заявление.

Почему это важно? Сервис намекает, что аргументы Шопенгауэра дают ключ к пониманию развития не только полемического стиля Троцкого, но и его якобы агрессивной и властной личности. Отходя все дальше от конкретных показаний Зива и предлагая свою собственную произвольную интерпретацию Шопенгауэра, Сервис неверно изображает философа как якобы сторонника нечестных приемов и трюков ведения дискуссии. «Победа, сокрушительная победа, — восклицает Сервис, — является единственной стоящей целью». Согласно Сервису, философ «заявлял, что мысли “обычных людей” ничего не стоят» [45].

В итоге Сервис заявляет: «Шопенгауэр не входил в обиход обычного вооружения русской революционной мысли, и Лева Бронштейн не признавал открыто его влияния на технику своей аргументации. Но он, вероятно, нашел много полезного для своей политики и личности в Искусстве побеждать в спорах» [45; курсив Д.Н.].

С чем же мы остаемся? Утверждение Сервиса, будто Троцкий нашел в Шопенгауэре философское оправдание для своего предполагаемого презрения к человечеству и ядовитой полемики, основано на предположениях и догадках, не подтвержденных никакими фактами.

Даже если мы предположим, что Троцкий читал — нет, тщательно штудировал — Искусство побеждать в спорах Шопенгауэра, то это еще ничего не доказывает: соглашался он или нет, принимал ли что-то или отвергал. Троцкий в молодости читал много книг, включая, как он сообщает в Моей жизни, работы Джона Стюарта Милля. Но никто не обвинит Троцкого в преклонении перед английским эмпиризмом и либерализмом. Наконец, Сервис исходит из того, что предполагаемое изучение Троцким Искусства побеждать в спорах могло вести лишь к пагубным последствиям. Автор настоящих слов думает, что Троцкий, даже прочитав Искусство побеждать в спорах, нашел бы в этой брошюре материал, который бы пригодился ему в дальнейшем для разоблачения клеветы, искажений, полуправды и вранья его многочисленных бессовестных врагов. Можно подозревать, что сталинизм в гораздо большей степени, чем Шопенгауэр, преподал Троцкому уроки приемов нечестной полемики.

Троцкий и Соколовская

Беспрестанные попытки очернить Троцкого обернулись бумерангом и показали самого Сервиса с малоприятной стороны. Он выглядит органически не способным ощущать малейшую симпатию ко множеству эмоциональных ударов и травм, нанесенных объекту его описания в жизни, отданной — или, говоря словами его первой любви и жены, Александры Соколовской, посвященной — делу революции. Даже когда он описывает плачевную ситуацию 19-летнего Льва Давидовича, заключенного в одиночную камеру, отношение Сервиса остается презрительным и злорадным. Например, он цитирует полное драмы письмо, написанное Троцким Соколовской в ноябре 1898 года. Молодой человек страдает от одиночества и бессонницы. Он признается, что даже задумывался о самоубийстве, но сразу же успокаивает Александру, что он «исключительно полон жизни». Что же говорит об этом Роберт Сервис? Он пишет: «В этих переживаниях звучала театральность и незрелость. Этот молодой человек был себялюбив» [52].

Наконец Троцкий и Соколовская вступают в брак и сосланы в сибирскую ссылку. У них рождаются двое детей. Репутация Троцкого как блестящего молодого писателя привлекает к себе внимание ведущих вождей российского социализма. Желая расширить поле своих действий в революционном движении, молодой человек решает бежать из ссылки. В своей автобиографии Троцкий пишет, что Соколовская поддержала это решение.

Но Сервис, не утруждая себя доказательством, заявляет: «Трудно принять это за чистую монету. Бронштейн намеревался оставить ее в дикой Сибири. У нее не было другой помощи, и накануне зимы на ее руках остались два маленьких ребенка». Сервис завершает свою обличительную речь в высшей степени вульгарным замечанием: «Не успел он произвести на свет пару детей, как решил удрать от них. Немногие революционеры оставили после себя такой беспорядок» [67]. Сервис тут же противоречит себе и признает, что Троцкий «действовал соответственно революционному кодексу» [67]. Но затем продолжает: «Даже если Александра дала свое согласие, Лев все же продемонстрировал мало признательности ее самопожертвованию. “Жизнь развела нас”, — сказал он, как будто бы это было так. На самом деле, он предпочел уйти от своей ответственности как мужа и отца» [67].

Помимо клеветнического характера этого утверждения, которое противоречит всему, что мы знаем про повседневную реальность революционной борьбы, трудно представить себе более анахроничный подход к описанию исторических событий. Сервис пытается судить о поведении революционеров в России конца XIX века, ведущих борьбу не на жизнь, а на смерть с царским самодержавием, используя лицемерные шаблоны богатого, консервативного и самодовольного мещанина современной Великобритании.

Заметим, между прочим, что Сервис обрывает речь Троцкого на полпути. «Жизнь развела нас, — пишет Троцкий, — сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу»[20].

Прочность глубокой дружбы и взаимной солидарности между Троцким и Соколовской были подтверждены ею в беседах с Истменом в 1920-е годы. Александра никогда не отходила от этой дружбы, за которую ей в конечном итоге пришлось расплатиться собственной жизнью. Сталин убил ее в 1938 году. Сервис холодно и презрительно сообщает о ее трагической судьбе: «Ее проблемы начались с кратковременного замужества, предпринятого для того, чтобы она и Троцкий жили вместе в Сибири — и в Сибири она, в конце концов, погибла» [431].

По поводу описания трагической судьбы дочери Троцкого Зины, покончившей самоубийством в Берлине в январе 1933 года, нельзя сказать ничего иного, кроме того, что оно черствое и злобное. Сервис пишет: «Троцкий перенес эту трагедию при помощи того, что свалил всю вину на Сталина и сталинское обращение с ней». Он продолжает:

«Это обвинение, которое Троцкий часто повторял, было несправедливым. Зина провела в Сухуми много времени, столько, сколько желала; не Сталин выслал ее, а Троцкий пригласил ее уехать за границу, — и она хотела жить с Троцким. Попытка последнего политизировать эту смерть не характеризует его с лучшей стороны» [386].

Сервис предпочитает не цитировать письмо, которое Троцкий направил в Центральный Комитет ВКП(б) 11 января 1933 года, спустя менее чем неделю после самоубийства своей дочери. Сервис не сообщает своим читателям, что Зина не могла вернуться в Россию, где жили ее муж, дочь и мать, потому что сталинский режим лишил ее советского гражданства. Как писал Троцкий, «лишение ее гражданства было голым и бессмысленным актом мести по отношению ко мне»[21].

Полный решимости любой ценой оклеветать Троцкого, Сервис снимает со сталинского режима какую-либо ответственность за смерть дочери Троцкого. И это несмотря на хорошо известный ему факт, что всего через несколько лет Сталин уничтожит первую жену Троцкого, его сыновей, братьев и сестру, и даже дальних родственников.

Постыдный эпизод

Несмотря за значительный объем данной рецензии, многие вопросы остались в ней незатронутыми. Полное опровержение всех искажений и извращений Сервиса могло бы легко принять форму целой книги. Автор настоящих строк оставил для другого раза разоблачение политических фальсификаций Сервиса, равно как и его упорной защиты Сталина от Троцкого. В связи с этим нам важно рассмотреть еще один вопрос: значение биографий Троцкого, написанных Тэтчером, Суэйном и Сервисом как проявлений слияния неосталинистских фальсификаций с традиционным англо-американским антикоммунизмом. Поразительной чертой современной кампании против Троцкого является то, с каким размахом она заимствует из наследия сталинистской лжи и подлогов.

Наконец, отметим еще роль, сыгранную издательством Гарвардского университета. Трудно понять, почему это издательство решило связать себя с таким слабым и низкопробным трудом. Невозможно представить, что рукопись Сервиса подверглась серьезной редакционной проверке. Мы, несмотря на все, убеждены, что на кафедре истории Гарвардского университета продолжают работать компетентные профессора, способные отличить серьезное исследование от макулатуры.

В прошлом Гарвард по праву гордился своей ролью хранителя закрытой части архива Троцкого. Это положение строго сохранялось почти сорок лет согласно распоряжениям Троцкого и Натальи Седовой. Хогтонская библиотека считала этот архив одной из своих наиболее исторически значимых коллекций. В 1958 году Гарвард по своей инициативе опубликовал дневник, который Троцкий вел в 1935 году. В предисловии издатель уважительно заметил, что Троцкий «является для многих одним из героев нашего времени»[22]. А спустя полвека университет ставит свой знак качества на клеветнической и топорно сделанной работе. Сегодня, во времена политической реакции и интеллектуального упадка, не отступает ли Гарвард от своих предшествующих проявлений принципиальной твердости и академической честности? Какова бы ни была причина, сегодня издательство Гарвардского университета навлекло на себя позор. Можно надеяться, что в будущем, когда наступит подъем морального духа и гражданской смелости, университет будет с большим сожалением вспоминать об этом эпизоде.

Политическая биография и историческая ложь

Анализ биографии Троцкого, написанной профессором Робертом Сервисом[1]

Газета Evening Standard сообщила, что во время презентации новой биографии Льва Троцкого в книжном магазине Daunt Books в Лондоне 22 октября 2009 года профессор Роберт Сервис заявил: «В старине Троцком еще теплится жизнь. Но если ледоруб его не прикончил, то я надеюсь, что мне удалось это сделать».

Уместно спросить, какой историк — скорее даже какой человек — с явным наслаждением описывает подобным образом собственную работу? Задастся ли серьезный биограф целью совершить литературную аналогию убийства? С какой стороны ни рассматривай это заявление, оно говорит против г-на Сервиса. Лев Троцкий был убит самым жестоким и ужасным образом. Убийца пробил голову Троцкого тупым концом альпенштока. Его жена находилась в это время в соседней комнате. Она услышала крик своего мужа, с которым провела тридцать восемь лет, и, вбежав в комнату, увидела кровь, льющуюся со лба и застилавшую глаза. «Смотри, что они со мной сделали», — прокричал Троцкий Наталье.

Множество людей, узнав о смерти Троцкого, испытало чувство едва переносимой утраты. Триста тысяч человек вышли на улицы Мехико, чтобы отдать дань умершему. Они стояли на тротуарах, наблюдая за движением кортежа с гробом по улицам города. В одном частном письме американский писатель Джеймс Фаррел описал шок, который он пережил при получении известия об этом убийстве: «Невозможно говорить об этом преступлении; нет слов его описать. Я чувствую удар, боль, желчь, беспомощное бешенство. Он был огромным человеком, они его убили, а правительство Соединенных Штатов даже боится его пепла. О, боже!»[2].

Серьезный биограф Троцкого не будет злоупотреблять шутками про «ледоруб». Это омерзительный символ политической реакции. Г-н Сервис, возможно, заявит, что его биография «убивает» Троцкого лишь в том смысле, что убивает интерес к этому событию и вообще к данной конкретной личности. Но насколько оправданна такая цель? Настоящий ученый надеется на то, что его работа вызовет больший интерес к обсуждению истории, а не подавит его. Однако цель г-на Сервиса состоит вовсе не в этом. Как он сам заявил в интервью Evening Standard[3], он надеется, что его биография достигнет того, чего Сталин не смог добиться убийством, — «убить» Троцкого как значимую историческую фигуру. Нетрудно себе представить, каким образом Сервис принялся за составление биографии, ставя перед собой подобную цель.

Замечание Сервиса во время презентации книги отражает настроения, весьма распространенные среди тех реакционных кругов, в которых он вращается. Рецензия на его биографию, написанная британским историком правого толка Норманом Стоуном (Norman Stone), поклонником Маргарет Тэтчер и Аугусто Пиночета, озаглавлена «В ожидании ледоруба» (The Ice Pick Cometh). Еще одна хвалебная рецензия, написанная Робертом Хэррисом для лондонской Sunday Times, поздравляет Сервиса с «фактически вторичным убийством Троцкого»[4].

Подобные выражения отражают личное и политическое смятение этих людей. Спустя семьдесят лет после убийства великого революционера они все еще живут в страхе перед его тенью. Любое упоминание о Троцком вызывает в них навязчивые образы убийства. Надеются ли они, что книга г-на Сервиса сделает то, что оказалось не под силу тоталитарному государству Сталина? Тот факт, что г-н Сервис и его поклонники на это надеются, показывает, сколь мало они понимают Троцкого и те идеи, которым он посвятил свою жизнь.

Лев Троцкий — вождь Октябрьской революции, враг сталинизма и основатель Четвертого Интернационала, — был убит агентом ГПУ в августе 1940 года. Последние 11 лет своей жизни он провел в изгнании. Проживая, как он выражался, на «планете без визы», Троцкий перебрался из Турции во Францию, затем в Норвегию и, наконец, в 1937 году, в Мексику. Годы, прошедшие между его высылкой из СССР и прибытием в Мексику, стали периодом резкого усиления международной политической реакции: приход Гитлера к власти в Германии; подавление революционного движения рабочего класса во Франции и Испании, осуществленное руками сталинистской и социал-демократической бюрократии под лозунгами Народного фронта; инсценировка Московских процессов и последовавший за ними Большой террор, уничтоживший практически всех марксистов и представителей социалистической культуры в СССР.

Первый Московский процесс состоялся в августе 1936 года. Среди шестнадцати обвиняемых фигурировали многолетние вожди большевистской партии, такие как Григорий Зиновьев и Лев Каменев. Они были обвинены в планировании убийств и других актов террора. Прокурор не предъявил ни одного вещественного доказательства, кроме признаний самих обвиняемых. Трибунал присудил всех подзащитных к расстрелу. Прошения осужденных о пересмотре приговора были отклонены в течение нескольких часов после закрытия процесса, и все они были расстреляны 25 августа 1936 года. Но главными обвиняемыми стали отсутствовавшие в зале суда Лев Троцкий и его сын Лев Седов. Из своей норвежской ссылки Троцкий бурно опротестовал это судилище, назвав его «одним из крупнейших, глупейших и наиболее преступных заговоров тайной полиции против мирового общественного мнения»[5].

Под давлением советского режима социал-демократическое правительство Норвегии интернировало Троцкого, стремясь приостановить публичное разоблачение преступных и кровавых сталинских подлогов против большевистских вождей. В течение четырех месяцев Троцкого держали под домашним арестом, запрещая любой контакт с общественностью, а в то же самое время сталинский режим распространял по всему миру лживые обвинения в его адрес. Норвежское заключение прекратилось лишь 19 декабря 1936 года, когда Троцкого поместили на борт грузового судна, направлявшегося в Мексику, правительство которой предоставило ему убежище.

Последнее письмо Троцкого до отхода корабля было адресовано старшему сыну Льву Седову. Не зная, что его ожидает в конце пути, Троцкий сообщал Льву, что вместе с младшим братом Сергеем они являются его наследниками с правом на все авторские гонорары от его работ. Троцкий заметил, что другой собственности у него нет. Его письмо заканчивалось трогательной просьбой: «Если ты и Сергей когда-то встретитесь, — писал Троцкий, — то скажи ему, что мы никогда о нем не забывали и даже на миг никогда не забудем»[6]. Но Лев Седов так никогда и не смог встретиться с младшим братом. Сергея по приказу Сталина расстреляли 29 октября 1937 года. Льву Седову также не удалось увидеться с отцом и матерью. Он погиб 16 февраля 1938 года в результате медицинского убийства, осуществленного агентами советской секретной службы.

Троцкий и Наталья Седова прибыли в Мексику 9 января 1937 года. Поначалу они жили в знаменитом «Голубом доме» художника Диего Риверы в пригороде Мехико Койоакане. С момента прибытия в Мексику Троцкий сразу же бросился в борьбу по разоблачению подлогов Сталина. В Москве уже готовили второй процесс против старых большевиков. На этот раз перед судом предстал 21 человек, среди них — Юрий Пятаков и Карл Радек. 30 января 1937 года выступление Троцкого на английском языке было заснято кинокамерой (эту речь можно сегодня легко найти в Интернете). В нем Троцкий заявил:

«Все судопроизводство Сталина построено на фальшивых признаниях, исторгнутых инквизиционными методами новейшего типа в интересах правящей клики. В истории не было преступлений, более страшных по замыслу и исполнению, чем Московские процессы Зиновьева — Каменева и Пятакова — Радека. За этими процессами стоит не коммунизм, не социализм, а сталинизм, то есть деспотия безответственной бюрократии над народом!

Какова сейчас моя главная задача? Обнаружить правду. Раскрыть всему миру глаза на Московские процессы. Показать и доказать, что подлинные преступники рядятся в тогу обвинителей»[7].

Троцкий призвал учредить международную комиссию расследования, чтобы рассмотреть выдвинутые Сталиным обвинения и вынести независимый приговор. Он пообещал представить такой комиссии «все документы, тысячи личных и открытых писем, которые день за днем, без перерывов, документируют развитие моих мыслей и моих действий. Мне нечего скрывать!»[8] Троцкий заявил, что на его личной и политической чести нет ни малейшего пятна.

Спустя менее трех месяцев, 10 апреля 1937 года, в Койоакане собралась комиссия под председательством известного американского философа Джона Дьюи. Сталинисты и их бесчисленные сторонники в либеральной среде — среди них такие знаменитости своего времени, как Лилиан Хеллман, Малкольм Каули и Корлисс Ламонт, — оказали немалое давление для того, чтобы предотвратить создание комиссии, а когда это не удалось — чтобы саботировать ее работу. Троцкий в течение целой недели выступал перед комиссией, делая заявления и отвечая на сотни вопросов, связанных с обвинениями сталинского режима по его адресу. Свидетели этих длительных ежедневных показаний никогда не могли забыть впечатления тех дней. Джеймс Фаррел, присутствовавший в зале заседаний, позднее в своих воспоминаниях описывал поразительный моральный эффект физического присутствия Троцкого.

Его последняя речь на английском языке продолжалась более четырех часов и глубоко потрясла членов комиссии. «Что бы я ни сказал теперь, все это покажется мелочью», — заметил после нее Джон Дьюи[9]. В декабре 1937 года Комиссия вынесла свой вердикт. Троцкий был признан «невиновным», а судилища в Москве были объявлены «подлогами».

Вердикт Комиссии Дьюи стал огромной моральной победой Троцкого. Но массивная инерция политической реакции не была к тому моменту исчерпана. В Советском Союзе сталинские жандармы расстреливали более тысячи человек в день. В Испании контрреволюционная политика Коммунистической партии и кровавое безумие сталинского ГПУ обеспечили победу Франко. Европейский пролетариат, парализованный предательствами сталинистов, оказался неспособен остановить распространение фашизма и сползание к войне. Троцкий сконцентрировал свои усилия на задаче создания Четвертого Интернационала. «Мировое политическое положение в целом — писал он в начале 1938 года, — характеризуется прежде всего историческим кризисом пролетарского руководства»[10].

Сталинисты ответили Троцкому эскалацией насилия в отношении его единомышленников и сторонников. В июле 1937 года в Испании был убит один из секретарей Троцкого Эрвин Вольф. Через два месяца в Швейцарии был застрелен Игнатий Рейсс; он долгое время работал разведчиком в ГПУ, но порвал с советской службой и написал открытое письмо с осуждением Сталина и объявлением о приверженности Четвертому Интернационалу. В феврале 1938 года ГПУ организовало убийство Седова. Наконец, в июле 1938 года в Париже был похищен и убит секретарь Четвертого Интернационала Рудольф Клемент.

Несмотря на разнузданный террор сталинцев, сторонники Четвертого Интернационала провели в сентябре 1938 года свою учредительную конференцию. В докладе, записанном на грампластинку на английском языке, Троцкий заявил, что целью Четвертого Интернационала является «полное материальное и духовное освобождение трудящихся и угнетенных посредством социалистической революции». Противопоставляя террору советской бюрократии силу насмешливой иронии, он сказал: «В своей тупости, в своем цинизме палачи думают, что нас можно запугать. Они заблуждаются. Под ударами мы становимся крепче. Зверская политика Сталина есть политика отчаяния»[11].

Троцкому оставалось жить менее двух лет. Его интеллектуальные способности и политический рассудок нисколько не ослабли. Он не только предвидел неминуемую развязку Второй мировой войны, но и предсказал, что, пытаясь избежать катастрофических последствий своей международной политики, Сталин пойдет на союз с Гитлером. Подписание в августе 1939 года Пакта о ненападении между Сталиным и Гитлером подтвердило анализ Троцкого. Но Троцкий предупреждал также о том, что предательство Сталина не спасет Советский Союз от ужасов войны. Гитлеровское нападение на СССР было лишь на время отложено, но не предотвращено.

До последних месяцев своей жизни, когда в Западной Европе уже бушевала война, Троцкий продолжал защищать историческую перспективу социализма от растущей волны скептицизма и отчаяния. Он не пытался успокоить колебания своих сторонников оптимистичными предсказаниями неминуемой близкой революции.

Вместо формулировки предсказаний Троцкий поставил вопрос: «проложит ли, в конце концов, объективная историческая необходимость себе дорогу в сознание авангарда рабочего класса, то есть сложится ли в процессе этой войны и тех глубочайших потрясений, которые из нее должны вырасти, подлинное революционное руководство, способное повести пролетариат на завоевание власти?»[12]

Он понимал, что недавняя цепь поражений рабочего класса породила массу скептицизма в отношении его революционных способностей. Многие левые перекладывали ответственность за эти поражения с плеч политического руководства на сам рабочий класс. Тем, кто думал, что прежние поражения «доказывают» неспособность пролетариата захватить и удержать власть, историческое положение человечества казалось безнадежным. Но вместо отчаяния и деморализации Троцкий выдвигал другую перспективу: «Совершенно иначе представляется дело тому, кто уяснил себе глубочайший антагонизм между органическим, глубоким, непреодолимым стремлением трудящихся масс вырваться из кровавого капиталистического хаоса и консервативным, патриотическим, насквозь буржуазным характером пережившего себя руководства»[13].

Троцкий не надеялся пережить войну. Он был уверен, что Сталин не оставит попыток убить его прежде, чем Советский Союз будет вовлечен в открытую борьбу с фашистской Германией. В ночь на 24 мая 1940 года банда сталинцев под руководством художника Давида Альфаро Сикейроса проникла в особняк, где проживали Троцкий и Наталья Седова. Сталинский шпион Шелдон Харт, успевший заранее внедриться в окружение Троцкого, отворил ворота бандитам. Сталинисты окружили дом и обстреляли спальню Троцкого и Натальи из автоматов. Троцкий и Наталья чудом остались невредимы. Но Троцкий знал, что за неудавшимся нападением последуют другие. Он хорошо понимал стоящую перед ним опасность. «В реакционную эпоху, как наша, — писал он 8 июня 1940 года, — революционер вынужден плыть против течения. Я делаю это по мере сил. Давление мировой реакции, пожалуй, беспощаднее всего сказалось на моей личной судьбе и судьбе близких мне людей. Я отнюдь не вижу в этом своей заслуги: таков результат сцепления исторических обстоятельств»[14].

20 августа 1940 года Троцкий подвергся нападению агента ГПУ и на следующий день умер от ран. Ему было шестьдесят лет.

Спустя несколько месяцев после убийства Макс Истмен написал о Троцком некролог. Статью опубликовали в престижном американском журнале Foreign Affairs. Истмен хорошо знал Троцкого в течение почти двадцати лет. Он написал его биографию и перевел на английский язык многие из его важнейших работ, включая Историю русской революции. Истмен вовсе не был слепым поклонником Троцкого. Их связь прошла через несколько периодов резких разногласий. В последние годы жизни Троцкого Истмен отказался от прежних радикальных взглядов, отверг марксизм и сдвинулся далеко вправо. Встреча Троцкого и Истмена в Мексике в феврале 1940 года приняла характер свидания старых друзей, которых уже разлучил выбор жизненных путей. Ни тот ни другой не пытались переубедить друг друга в правильности своего выбора.

Тот факт, что Истмен был политически далек от Троцкого, придает его итоговому суждению особенную ценность. Некролог, озаглавленный «Характер и судьба Льва Троцкого», начинается следующими словами:

«Троцкий с честью выстоял под ударами судьбы, которые обрушились на него за последние пятнадцать лет — понижение в чине, отвержение, ссылка, систематическая клевета и лживые нападки, предательство тех, кто был способен понимать его, неоднократные покушения на его жизнь со стороны тех, кто ничего не понимал, ожидание новых покушений и смерти. За его сотрудниками, секретарями, родственниками и детьми охотились, их уничтожали злорадные враги-садисты. Он страдал внутренне, но никогда не расслаблялся и не терял бодрости духа. Он ни на шаг не отступал, не позволял ударам врага притупить острие своего сарказма, логики и литературного стиля. Под ударами, которые любого творческого деятеля толкнули бы в сумасшедший дом или в могилу, Троцкий непрестанно развивал и совершенствовал свое искусство. Его незаконченная биография Ленина, которую я частично перевел, стала бы одним из его шедевров. В эпоху, в которую человеческий род особенно нуждается в моральном исцелении, Троцкий подарил нам мечту о человеке.

В этом нет сомнений, как несомненна и его огромная роль в истории. Память о нем будет жить рядом с памятью о Спартаке, братьях Гракхах, Робеспьере и Марате, как о великом революционере, смелом вожде восставших масс»[15].

Эти слова помогают нам понять непреходящее значение жизни Троцкого. Истмен говорит читателям, что Троцкого будут вспоминать даже две тысячи лет спустя как одного из великих борцов за свободу.

В данный же момент, спустя 70 лет после его убийства, мы являемся свидетелями политически реакционной и интеллектуально лживой кампании, стремящейся украсть у него «великую роль в истории». Публикация биографии Роберта Сервиса служит вехой в этой кампании исторических искажений и фальсификаций, задачей которой является дискредитация деяний и идей этой ключевой фигуры новейшей истории.

Прежде чем приступить к анализу книги Сервиса, нужно сделать несколько предварительных замечаний по поводу обсуждения фигуры Троцкого историками как внутри СССР, так и за его пределами. Конечно, в эпоху диктатуры Сталина имя Троцкого было предано в СССР анафеме. С начала 1920-х годов политическая борьба против Троцкого со стороны рвавшейся к власти советской бюрократии была основана на фальсификации истории: истории развития российской Социал-демократической рабочей партии, длительного конфликта между ее большевистской и меньшевистской фракциями, роли различных тенденций и личностей в этой ожесточенной борьбе и, наконец, событий Октябрьской революции. Роль Троцкого в приходе большевиков к власти, равно как и в Гражданской войне, была столь огромной, что начавшаяся в 1923 году кампания по его дискредитации потребовала систематической фальсификации истории.

Сначала кампания лжи обвиняла Троцкого в «недооценке крестьянства». Это нелепое обвинение, отражавшее как дореволюционные программные расхождения, так и растущие разногласия по вопросам экономической и внешней политики советского государства, подготовило почву для более общей атаки на теорию перманентной революции Троцкого, которая создала стратегическую основу для взятия большевиками власти и проведения ими программы мировой социалистической революции. Борьба против Троцкого отражала переход бюрократии от интернациональной программы Октябрьской революции к защите своих социальных привилегий в национальных рамках первого рабочего государства. Таким образом, существовала прямая взаимосвязь между все более злобными осуждениями предположительной ереси Троцкого — что подкреплялось искаженной интерпретацией дореволюционных фракционных конфликтов между Троцким и Лениным — и продвижением программы «социализма в одной стране». Потоки лжи, начавшиеся литься в 1923 году, привели к трагическим последствиям. Как сказал Троцкий в 1937 году, юридические подлоги Московских процессов имели своим истоком «незначительные» искажения истории.

Даже после разоблачения преступлений Сталина в 1956 году советская бюрократия отчаянно сопротивлялась исторической и политической реабилитации Троцкого. Хотя его формально уже не обвиняли в сотрудничестве с Гестапо, советский режим и его союзники продолжали борьбу против «троцкизма», которую вел в 1920-е годы Сталин. Систематическая фальсификация роли Троцкого в истории российского социализма, в руководстве Октябрьской революцией, в создании Красной армии и в обеспечении ее победы в Гражданской войне, а также, что немаловажно, в борьбе против советской бюрократии продолжалась вплоть до распада СССР. Г-н Сервис заявляет, что в 1988 году Горбачев отдал распоряжение реабилитировать Троцкого [2]. Это — лишь одна из многих ошибок профессора. Советское правительство никогда официально не реабилитировало Троцкого.

За границами СССР отношение к Троцкому было совсем иным. Известна роль трилогии Исаака Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк — в пробуждении интереса к Троцкому. Повествование Дойчера о яркой, незаурядной жизни Троцкого нашло признательных ценителей среди широкого спектра ученых, большинство которых, хотя и являлось противниками марксизма, все же без споров признавало его огромную роль в истории ХХ века. Даже такой враждебный к Троцкому историк, как Ричард Пайпс, признавал в своей рецензии на второй «величественный» том трилогии Дойчера, что «Троцкий, несомненно, обладал личной храбростью и интеллектуальной честностью, резко отличаясь этим от других претендентов на наследие Ленина, жалких трусов и обманщиков»[16].

Рост позитивных оценок роли Троцкого в советской истории стал результатом работы, помимо Дойчера, целого ряда других историков. В работах, написанных в 1950-е, 60-е и 70-е годы, различные историки внесли свою лепту в углубление нашего понимания российской революционной истории и роли в ней Троцкого. Особую значимость имеют труды таких исследователей, как Е.Х. Карр, Леопольд Хеимсон, Моше Левин, Александр Рабинович, Ричард Дэй, Пьер Бруэ, Роберт Дэниельс, Марсель Либман и Барух Кней-Пац.

Примечательно, что отношение к Троцкому в последние годы существования СССР и сразу после его распада существенно изменилось. Во-первых, по мере того как углублялся кризис сталинистского режима в СССР, теряли силу старые нагромождения лжи. Справедливо было предполагать, что этот процесс приведет к повышению авторитета Троцкого. Особенно после 1956 года в диссидентских кругах жаждали узнать о нем все, что можно. Однако движение политической мысли советской интеллигенции в 1970-е и последующие годы пошло слева направо. Главным текстом диссидентского движения стала книга Солженицына Архипелаг ГУЛАГ, где уделяется минимум внимания противникам Сталина слева. Такая оппозиция отвергала сталинизм не за то, что он был извращением марксизма; скорее, она отвергала марксизм как революционный проект как таковой. В итоге в «диссидентской» литературе 1970-х и 1980-х годов сложилось весьма враждебное отношение к Троцкому.

Упор делался не на сопротивлении Троцкого сталинизму, а на предположительной преемственности между политикой Троцкого и действиями Сталина, проводившимися после исключения Троцкого из ВКП(б) и высылки последнего из СССР. Эта интерпретация особенно проявила себя в эпоху Горбачева, когда впервые стали доступны некоторые подлинные исторические документы, включая часть работ Троцкого. Как бы в попытке предотвратить положительное восприятие этих работ общественным мнением страны, которое впервые открыто поставило вопрос об альтернативах Сталину и сталинизму, новая оппозиция по отношению к Троцкому приняла форму враждебных оценок его личности. Другой все более распространенной формой антитроцкизма на рубеже 1980–1990-х годов стало нарочитое и замешанное на грубом антисемитизме выпячивание еврейского происхождения Троцкого.

Реакционные настроения политического триумфализма, последовавшие вслед за распадом сталинистских режимов, отразились также на отношении к Троцкому за границами бывшего СССР. Была инициирована кампания с целью преуменьшить и даже полностью уничтожить его историческую репутацию как представителя альтернативы сталинизму. В начале 1990-х годов Университет Глазго в Великобритании начал публикацию Журнала по изучению Троцкого. Как вскоре стало ясно, задача журнала заключалась в дискредитации Троцкого на основе заявлений, будто его историческая репутация незаслуженна, что она опирается на некритическое восприятие его книг и статей. Статьи в журнале утверждали, что в своих работах Троцкий выпячивает себя, даже лжет. Главной мишенью этих атак стала автобиография Моя жизнь, которая к тому времени заслужила репутацию шедевра мемуарной литературы ХХ века.

Каждый аспект карьеры Троцкого — так, как она описывалась в его автобиографии и в работах других историков, — стал мишенью для атак. Троцкий руководил Октябрьским восстанием? Нет, он провел решающую ночь большевистского захвата власти, занимаясь незначительными канцелярскими мелочами. Троцкий привел Красную армию к победе? Нет, он был тщеславным позером, которому нравилось щеголять в военном мундире. Троцкий боролся с бюрократией? Нет, он был неисправимым фракционером и склочником, который просто любил спорить.

Главным специалистом по такого рода переписыванию истории стал Ян Тэтчер, который сначала был соредактором Журнала по изучению Троцкого в Университете Глазго, затем перебрался в Университет Лайстера, затем в Университет Брунела в Лондоне. Академическая карьера Тэтчера почти целиком базируется на его усилиях по созданию новой школы антитроцкистских фальсификаций. Апогеем его действий стала публикация в 2003 году биографии Троцкого, предпринятая издательством «Раутледж». У меня нет надобности тратить сейчас время на эту работу, поскольку я уже подверг эту жалкую коллекцию искажений и вранья детальному анализу[17]. Связь Тэтчера с сегодняшним обсуждением сводится к тому, что он стал предшественником и главным вдохновителем Роберта Сервиса. Г-н Сервис специально благодарит Тэтчера в предисловии к своей книге. «Ян уделил много внимания, — пишет Сервис, — описанию Троцкого; я ценю щедрость его духа, проявившуюся в проверке моей рукописи и в советах, которые он дал» [xx]. Это правильно. «Духом» Тэтчера пропитана вся книга Сервиса. Основной подход к теме Сервис позаимствовал у Тэтчера — так называемое разоблачение «уклончивой и восхваляющей самого себя» автобиографии Троцкого.

«Полновесная биография»

В предисловии Сервис описывает свою книгу как «первую полновесную биографию Троцкого, написанную не русским и не троцкистом» [xxi].

Что означает слово «полновесная»? Толщину книги? Обычно термин «полновесная биография» предполагает не столько объем книги, сколько широту кругозора и глубину ее анализа. Каждая значимая биография рассматривает объект своего внимания в контексте эпохи. Она не только описывает действия, но также освещает источники идей данной личности и ход их развития. Она пытается обнажить и объяснить влияния, объективные и субъективные факторы, которые сформировали эмоциональный и интеллектуальный характер рассматриваемой фигуры. Биография Сервиса ничего этого не делает — и не только потому, что автор патологически ненавидит героя своей книги (хотя это последнее и является серьезным препятствием). Дело в том, что г-н Сервис слишком мало знает о жизни и мыслях Троцкого. Подготовка его книги заняла слишком мало времени и отняла столь мало интеллектуальных усилий, что из нее вышла полусырая халтура.

Настоящий ученый, обладающий достаточными знаниями, смелостью, даже бесшабашностью, позволяющей ему взяться написать «полновесную» биографию исторической личности, возлагает на себя огромный труд. По мере возможности этот биограф должен воссоздать в своей голове жизнь взятой им фигуры. Приняться за такой проект весьма тяжело для автора; работа может потребовать годы разысканий, исследований и написания текста. Подобная работа интеллектуально и эмоционально изнуряет — самого автора, его семью и коллег. Именно поэтому историки включают в свои предисловия слова благодарности жене или мужу, детям, друзьям и коллегам, которые помогали им все это время.

В качестве примера можно привести биографию Г.В. Плеханова, написанную профессором Сэмюэлем Бэроном. Через много лет после окончания в 1963 году своей работы Бэрон опубликовал статью, в которой описал тяготы этого труда. Работа началась в 1948 году, когда Бэрон решил подготовить докторскую диссертацию об одном конкретном аспекте работы Плеханова. Диссертация заняла четыре года. Но Бэрон решил, что она слишком узка для публикации, и поэтому

«мало думая о последствиях, я решил написать целую биографию. Так как источники были столь многочисленны, тема такой сложной, а мое свободное время очень ограниченным, то план работ был закончен лишь через одиннадцать лет. Все эти годы, несмотря на полную нагрузку преподавателя в институте и семейные заботы, я не переставал думать о Плеханове. Вечерами во время учебного года, в выходные, праздники и в дни отпусков я проводил множество времени в исследовании и за письменным столом … Даже во время сна и отдыха я продолжал думать и размышлять об объекте работы. Задача, которую я себе поставил, казаласьтакой бесконечной, что я иногда вслух сомневался, закончу ли я ее, или она прикончит меня. Но я никогда не думал оставить тему, ведь я уже вложил столько усилий в этот сизифов труд»[18].

А сколько времени заняло у профессора Сервиса исследование и работа над биографией Троцкого? Предыдущая его книга, бессвязная и бесформенная работа под названием Товарищи: История мирового коммунизма (Comrades: A History of World Communism), была опубликована в 2007 году. До нее Сервис опубликовал в 2004 году биографию Сталина. Я не хочу обсуждать качество этих работ; достаточно отметить, что обе были крайне жалкими. Но оставим эту тему для другого раза. Важен сейчас факт того, что Сервис закончил свою «полновесную» биографию Троцкого всего два года спустя после публикации Истории мирового коммунизма. В то время, если судить по содержанию Истории, Сервис мало знал о жизни Троцкого. Ссылки на Троцкого в той работе бессвязны и в них много ошибок. Сервис дает неверную дату нападения на виллу Троцкого, совершенного бандой под руководством Давида Альфаро Сикейроса. Нападение произошло в мае 1940 года, а Сервис пишет: июнь. Еще более возмутительно то, что он путает дату смерти Троцкого.

Но всего через два года после публикации Истории мирового коммунизма в книжные магазины поступила его биография Троцкого. Подумайте, сколько сил нужно приложить для изложения жизни Троцкого. Его политическая карьера продолжалась сорок три года. Он сыграл важную роль в революции 1905 года, будучи председателем Петербургского Совета рабочих депутатов. В 1917 году, после возвращения в Россию и вступления в большевистскую партию, Троцкий снова стал председателем Петроградского Совета. Он также руководил Военно-революционным комитетом Совета, который организовал и возглавил Октябрьское восстание, приведшее рабочий класс к власти. В 1918 году Троцкий стал народным комиссаром военно-морских дел и на этой должности сыграл ведущую роль в организации и руководстве Красной армией. Между 1919 и 1922 годами Троцкий был, рука об руку с Лениным, наиболее авторитетным вождем Коммунистического Интернационала. Начиная со второй половины 1923 года, когда оформилась Левая оппозиция, он возглавил борьбу со сталинистской бюрократией. После высылки из Советского Союза в 1929 году Троцкий был вдохновителем создания Международной Левой оппозиции, а между 1933 и 1938 годами разработал теоретическую и программную базу Четвертого Интернационала.

Помимо всеобъемлющего характера его политических и практических действий, Троцкий являлся одним из наиболее плодовитых писателей ХХ века. Специалисты оценивают объем его опубликованных работ в более чем сотню томов. Даже сегодня значительная часть его работ — в частности, письма и дневники — еще не опубликована и не переведена на английский язык. Дело в том, что составление серьезной, полновесной биографии Троцкого является задачей, которая у добросовестного ученого заняла бы не один год усердной работы.

Биограф должен стать знатоком исторических и общественных условий, в которых жил объект его исследования, политических и теоретических посылок, сформировавших его миросозерцание. Профессор Сервис гордо подчеркивает, что его биография написана не троцкистом, а о покойном Пьере Бруэ, который был связан с троцкистским движением, он презрительно отзывается как об «идолопоклоннике» [xxi]. Но помимо того факта, что Бруэ, даже невзирая на его политические привязанности, был выдающимся историком, существуют весомые причины полагать, что его личное участие в социалистической политике весьма помогло в его работе над книгой о Троцком. То же самое полностью применимо и к Дойчеру (который не был троцкистом). Оба они — и Бруэ, и Дойчер — благодаря их длившемуся десятилетия участию в политике, были к моменту написания своих работ о Троцком близко знакомы с марксистской и социалистической культурой.

Сервис не обладает ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы писать биографию Троцкого. Можно допустить, что неучастие в марксистском движении не является препятствием к написанию такой биографии. Да, вполне возможно, что личная нейтральность ведет к академическому «беспристрастию», которое недоступно для политически активного историка. Но профессор Сервис отнюдь не лишен страсти; он также вовсе не нейтрален. Поскольку он решился обвинить покойного Бруэ в «идолопоклонстве», то есть еще больше оснований считать Сервиса автором, «пышущим ненавистью». А ненависть, особенно такая субъективная и мстительная, как у Сервиса, несовместима с настоящим исследованием. Есть и еще один фактор, дисквалифицирующий г-на Сервиса в качестве биографа и историка — у него начисто отсутствуют интеллектуальная совесть и любопытство.

Я уже выступал с подробной критикой биографии профессора Сервиса, и она получила широкое распространение во время ежегодной конференции Ассоциации американских славистов (American Association for the Advancement of Slavic Studies) в ноябре этого года[19]. На конференции присутствовало несколько тысяч специалистов в области русской истории. Ряд историков получили и прочли мою рецензию. Некоторые из них потом в разговорах высказали свое несогласие с резкостью моего тона. Однако ни один из них не оспорил какой-либо фактический пункт моей критики.

Опубликованная рецензия под названием «На службе исторической фальсификации» содержала более десяти тысяч слов. Можно задать вопрос: есть ли что-то еще, что можно сказать о книге Сервиса? Но моя критика на самом деле лишь началась: я затронул малую толику фальсификаций, искажений, полуправды и откровенного вранья профессора Сервиса.

Сегодня я не намерен повторять уже высказанные аргументы. Но я хочу продолжить разбор искажений профессора Сервиса и вернусь к вопросу, играющему центральную роль в его биографии — еврейскому происхождению Троцкого. В предыдущей рецензии я писал: «Откровенно говоря, в озабоченности Сервиса этим вопросом содержится нечто малоприятное и подозрительное. Еврейство Троцкого занимает ведущее место в биографии Сервиса. Оно — в центре его мыслей. Он постоянно напоминает читателю об этом факте, как будто Сервис озабочен, что о нем не дай бог забудут»[20]. Я также отметил, что его описание Троцкого переполнено этническими стереотипами: Троцкий «был дерзким в своей сообразительности, откровенно высказывал свои мнения. Никто не мог его запугать. В Троцком эти качества проявились в большей мере, чем среди большинства других евреев …»; «он вовсе не был единственным евреем, который открыто воспользовался возможностями социального самопродвижения …» [202]; «в действительности его нос не был особенно длинным или крючковатым» и так далее.

Любимый прием Сервиса состоит в цитировании открыто антисемитских настроений без ссылки на источник, например, «евреи, по широко распространенному мнению, действительно преобладали в большевистской партии» [205]. Кто это понимал? Намеренное использование объективистской формулировки, чтобы передать мнение неизвестного источника, позволяет Сервису ввести в текст инсинуацию явно антисемитского толка, не неся за нее какую-либо ответственность. Ошибка не так уж невинна. Академические труды следуют определенным правилам. Сервис работает профессиональным историком не первый десяток лет и в своей книге нарушает эти правила преднамеренно и неоднократно.

Позвольте мне обратить внимание на следующий образец попыток Сервиса подчеркнуть еврейское происхождение Троцкого. Я об этом еще не говорил. Речь идет об упорном упоминании молодого Троцкого под именем «Лейба Бронштейн». Сервис пишет, что «Троцкий был Лейбой Бронштейном до возраста 23 лет, когда он принял свой знаменитый псевдоним» [11]. Таким образом, на первых сорока страницах своей биографии Сервис называет молодого Троцкого именем «Лейба». Наконец, на странице 41 Сервис сообщает о важном поворотном пункте. «Лейбе» уже 18 лет от роду, и он все больше вовлечен в революционную борьбу. У него появились новые знакомые в Николаеве: Илья Соколовский, Александра Соколовская и Григорий Зив. Они евреи, пишет Сервис, «но они не разговаривают, не читают и не пишут на идиш. Кроме того, у них русские имена и они предпочитают называть друг друга при помощи русских уменьшительно-ласкательных именных форм: Илья становится Илюшей, Александра — Сашей, Шурой или Шурочкой, Григорий — Гришей. Лейба подражает им и хочет зваться Лёвой. Семантически это не имеет никакого отношения к имени Лейба на идише; но оно является распространенным именем, вдобавок оно похоже звучит» [41–42].

Эта история превращения Лейбы в Лёву призвана подкрепить основной аргумент Сервиса: что Троцкий стеснялся своего еврейского происхождения и даже пытался обойти его стороной в своей автобиографии (один из примеров ее «серьезных неточностей»). Сервису хочется уверить читателя, что он докопался до правды: маленький «Лейба Бронштейн» — сын «шустрого еврея» Давида Бронштейна — становится Лёвой Бронштейном, а потом Львом Троцким.

Занятный анекдот, но много ли в нем правды? В своей автобиографии Троцкий вспоминает, что его с малого детства звали Лёвой. В подстрочной заметке к переводу Моей жизни на английский язык переводчик Макс Истмен пишет: «Полное имя Троцкого было Лев Давидович Бронштейн, имя его отца было Давид Леонтьевич Бронштейн. “Лёва” является одним из многих похожих ласкательных имен Льва, который буквально означает животное “лев”. На английском и французском Троцкого знают как Леона, на немецком — как Лео»[21].

Сервис ничем не подтверждает, что мальчика звали каким-то другим именем; только Лёвой или другими ласкательными именами, например, Лёвочка. Семья Бронштейнов не разговаривала на идиш — дома говорили на смеси русского и украинского, — поэтому не было каких-либо явных причин звать его Лейбой.

Но как же быть с рассказом Сервиса о принятии молодым «Лейбой» вслед за его новыми друзьями звучащего по-русски имени Лёвы? Сервис цитирует два источника в подтверждение этой версии: 1) язвительно-враждебные воспоминания Григория Зива, одного из первых друзей Троцкого в революционном движении; и 2) письмо молодого Троцкого к своей подруге Александре Соколовской.

Читатель вправе предположить, что эти документы подтверждают мнение Сервиса. Но большинство читателей не имеет ни времени, ни возможности проверить этот факт обращением к оригинальным источникам. Оба этих документа не переводились на английский язык. Экземпляры книги Зива, опубликованной в Америке в 1921 году на русском языке, можно найти всего в нескольких библиотеках.[22] Письмо к Соколовской на русском языке хранится в форме микрофиша [карточки с несколькими кадрами микрофильма] в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета.

Проверка этих двух документов выявляет не слишком удивляющий нас факт, что ни тот ни другой не подтверждает рассказ Сервиса. Первая глава воспоминаний Зива, в которой тот описывает ранние встречи с молодым Троцким, названа «Лёва». Зив вообще ничего не говорит об изменении Троцким своего имени с «Лейбы» на «Лёву» или Льва. Юный друг Зива был известен как Лёва. В воспоминаниях нет ни одного упоминания «Лейбы». Поскольку Зив подробно рассказывает, как его молодой товарищ выбрал себе новую фамилию и из Бронштейна превратился в Троцкого — это произошло, когда молодой революционер бежал из ссылки и позаимствовал фамилию одного из тюремщиков, — то нельзя полагать, что Зив просто забыл об имени «Лейба». Зив не написал о этом, потому что никогда не слышал, чтобы Лёву так называли.

Ну, а что со вторым документом, на который ссылается Сервис — письмом, написанным Троцким Александре Соколовской в ноябре 1898 года? Письмо имеет личный и интимный характер, это исповедание молодого человека женщине, к которой он испытывает чувство глубокой привязанности. Письмо является важным документом, и профессор Сервис несколько раз ссылается на него. Объясняет ли своей возлюбленной молодой Троцкий в этом письме, как он решил принять имя Лёвы? Нет! В этом письме ничего не говорится о таком переименовании. Письмо, между прочим, подписано именем «Лёва», то есть именем, которым все называли его в детстве и молодости.

Пока профессор Сервис не предъявит убедительное доказательство своей версии о превращении «Лейбы» в «Лёву», мы вправе полагать, что он попросту лживо выдумал всю эту историю.

Вопрос об имени Троцкого имеет как историческое, так и политическое значение. Хорошо известно, что ссылки на Троцкого как на Бронштейна (он не использовал эту фамилию после 1902 года) появились в разгар кампании Сталина против Левой оппозиции в середине 1920-х годов. Ссылки на Троцкого как на Бронштейна, на Зиновьева как на Радомысльского, на Каменева как на Розенфельда стали любимым коньком сталинцев. Во время Московских процессов, когда столько евреев фигурировало среди подсудимых, Троцкий обратил внимание общественности на антисемитский подтекст этого обстоятельства. Странно, но многие буржуазные либералы еврейского происхождения в Соединенных Штатах, в частности, известный в политике раввин Стивен Вайс (Stephen Wise), осудили Троцкого за привлечение внимания к этому аспекту процессов. Готовность вежливо отмолчаться по поводу антисемитского смрада, исходящего из Кремля, была характерна для снисходительного отношения либералов к сталинизму эпохи Народных фронтов.

Спустя несколько десятков лет, в эпоху гласности в 1980-е годы и в период после распада СССР, пересуды по поводу еврейского происхождения Троцкого приняли среди широких кругов русских антисемитов масштабы бешеной одержимости. Как заметил известный историк Уолтер Лакер,

«… было бы неверным недооценивать глубокую ненависть к Троцкому среди российских правых и неосталинистов. Он является для них исчадием ада и виноват вдвойне, как коммунист и как еврей; его “настоящее имя” Лейба Бронштейн — со смаком произносят его враги так, как это раньше делали только нацисты. Никто не подумает назвать Ленина Ульяновым, Горького — Пешковым, Кирова — Костриковым»[23].

В подстрочной заметке Лакер сообщает, что детское имя Троцкого было Лёва.

В ходе нескольких презентаций книги профессора Сервиса слушатели задавали ему вопросы насчет еврейского происхождения Троцкого в его биографии. Вместо попытки хладнокровно и профессионально объяснить свой подход, Сервис реагировал агрессивно, как бы угрожая спрашивающим и говоря: «Вы что, считаете меня антисемитом?» Только сам Сервис и, возможно, его близкие друзья знают его потаенные чувства к евреям. Но не в чувствах дело. Кто бы он ни был, если человек апеллирует к антиеврейским предрассудкам, разжигает или использует их, то значит, он действует как антисемит. Не имеет значения, есть ли евреи среди личных друзей Сервиса. Истории известен пример Карла Люгера — основоположника антисемитской Христианской социалистической партии и бургомистра Вены в конце XIX века, — у которого были друзья евреи. Для Люгера антисемитизм был удобным политическим приемом, с помощью которого он собирал вокруг своего реакционного знамени ожесточенную мелкую буржуазию Вены и Австрии. Когда его спрашивали, как он совмещал антисемитскую демагогию с приятными ужинами за одним столом с евреями, Люгер цинично отвечал: «В Вене я сам решаю, кто еврей». Профессор Сервис по аналогии ведет двойную бухгалтерию в области морали.

И последнее замечание по этому поводу. В своей биографии Сталина, выпущенной в 2004 году, профессор Сервис отклонял обвинение Сталина в антисемитизме. Он процитировал слова, сказанные Сталиным по окончании Лондонского съезда российской Социал-демократической рабочей партии в 1907 году. Обратив внимание на то, что процент евреев у меньшевиков больше, чем у большевиков, Сталин заявил, что «не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром» [Сочинения, Москва, 1946, т. 2, с. 51]. С поразительной снисходительностью Сервис комментирует, что замечание Сталина «позднее использовали как доказательство его антисемитизма. Оно было грубым и нечутким. Но оно вовсе не доказывает ненависть ко всем евреям … В будущем он будет другом, соратником и вождем огромного количества евреев» [77; курсив добавлен Д.Н.]. Исключительно умилительное объяснение отношения Сталина к евреям! Поскольку он не ненавидел всех евреев и даже считал некоторых евреев своими друзьями, значит Сталин не антисемит! Стоит, между прочим, заметить, что цитата Сервиса обрывается слишком рано. Сталин продолжил: «Ленин возмущен, что бог послал ему таких товарищей, как меньшевики! В самом деле, что это за народ! Мартов, Дан, Аксельрод — жиды обрезанные. Да старая баба В. Засулич. Поди и работай с ними. Ни на борьбу с ними не пойдешь, ни на пиру не повеселишься. Трусы и торгаши!»[24]. Основная цель биографии Сервиса — и в этом он продолжает работу своего наставника Яна Тэтчера — дискредитировать Троцкого не только как политического деятеля, но и как человека. Концентрация внимания Сервиса на личности Троцкого в некоторой степени отражает тот факт, что биограф и сам понимает собственную интеллектуальную ограниченность в идейных вопросах. Гораздо легче нападать на Троцкого лично, искажать его действия, чернить его цели.

Портрет Троцкого, нарисованный Сервисом, расхваливают многочисленные правые критики. Роберт Хэррис, например, написал в лондонской Sunday Times:

«Если представить себе самого противного мелкобуржуазного студенческого радикала — желчного, насмехающегося, самодовольного, эгоистичного, самоуверенного, черствого, с зашоренным сознанием, выпячивающего свое снисхождение к вам, — зафиксировать этот образ, а потом нацепить на его нос пенсне и вернуть его к началу прошлого века, вот вам образ Троцкого»[25].

Мне кажется, что большинство эпитетов чересчур кипятящегося г-на Хэрриса можно переадресовать ему самому.

Нарисованная Сервисом карикатура подхвачена буржуазной прессой и будет, несомненно, эхом откликаться в будущих псевдоисторических трудах, где отрывки из «авторитетной» и «влиятельной» работы профессора Сервиса будут почтительно цитироваться. Подлинная цель создания этой карикатуры состоит в том, чтобы придумать совершенно новую историческую личность. Все следы настоящего Троцкого — такого, каким его знали и помнили товарищи и друзья, такого, каким он изображен в своих словах и деяниях, — должны быть стерты, уничтожены и заменены чем-то ужасным и гротескным, фигурой, ничего общего с настоящим человеком не имеющей. Историческая личность великого революционера, политического гения, полководца и мастера пера должна быть заменена чем-то отвратительным и презренным. Троцкий, согласно Сервису, это один из политических монстров ХХ столетия! Вот что имеют в виду Сервис и его друзья, когда говорят об этой книге как о вторичном убийстве Троцкого!

Но так как его стряпня грубо искажает действительность, то автор теряется в бесчисленных противоречиях. Как ни поразительно, книга начинается с довольно честного и объективного резюме о роли Троцкого в русской революции. В первом абзаце Сервис пишет:

«Троцкий как яркая комета пролетел на политическом небосводе. Он был самым блистательным оратором русской революции. Он возглавил Военно-революционный комитет, который руководил свержением Временного правительства в октябре. Он сделал больше, чем кто-либо другой, для создания Красной армии. Он был членом Политбюро и оказывал мощное влияние на политическую, экономическую и военную стратегию. Он был основным деятелем первых лет Коммунистического Интернационала. Весь мир приписывал последствия Октябрьской революции его сотрудничеству с Лениным» [1].

Но уже на следующей странице Сервис пишет нечто совершенно иное. Троцкий, сообщает автор, «преувеличивает свое значение. До 1917 года его идеи вовсе не являлись столь оригинальными и всеобъемлющими, как он думал. Его вклад в завоевание власти большевиками был важным, но не в такой степени, как он утверждал» [4].

Эти два заявления противоречат друг другу. Если Троцкий совершил все то, о чем пишет Сервис в первом абзаце своей биографии, то как же он мог «преувеличить свое значение»?

После первого абзаца Сервис выдвигает одно оскорбление за другим, с равнодушием нагромождая в своем изложении явные нелепости и противоречия. Иногда он даже умудряется сказать что-то в одном предложении, а в следующем опровергнуть себя! «Лейба не стеснялся жить на средства своего отца, — пишет Сервис, — хотя презирал его жизненные устремления и ценности». После этого мы читаем два следующих предложения: «Кроме того, сын был так же упрям, как и отец. Он не хотел больше слушать родительские нравоучения и, отказываясь подчиниться отцовской воле, ушел из уютной квартиры и переехал в дом Швиговского» [41]. Мы видим, что, несмотря на декларацию Сервиса, будто «Лейба не стеснялся жить на средства своего отца», молодой человек пожертвовал домашним комфортом, чтобы пойти своей дорогой!

Сервис неоднократно заявляет, что Троцкий редактировал черновые версии своей автобиографии, чтобы изъять из них неудобный для себя материал. Но он не дает ни одного примера такого рода изъятий. Совсем наоборот. Сервис замечает, что в одном из ранних вариантов Троцкий описывает происшествие, которое показывает его исключительную личную и физическую отвагу: он отказывается отступить перед проявлением жестокости и садизма одного из своих тюремщиков. Троцкий отвечает тюремщику, что не допустит дальнейших оскорблений. Тюремщик отступает. В опубликованной версии Моей жизни этот рассказ опущен, хотя инцидент произошел при свидетелях.

Сервис замечает: «Как и в случае нескольких других примеров своей смелости, Троцкий не включает этот эпизод в печатную версию. Почитавшие его биографы вытягивали из него такие эпизоды. Хотя он любил на людях выглядеть бравым и смелым, он не любил хвалиться: он предпочитал, чтобы его расхваливали другие. Он был шумлив и самодоволен. Окружающим не приходилось долго ждать перед тем, как они узнавали, насколько он тщеславен и себялюбив» [56; курсив добавлен Д.Н.].

Довольно грубый фокус: Сервис оскорбляет Троцкого за скромность и нелюбовь к хвастовству!

Сервис уделяет массу времени задаче изобразить Троцкого как неверного мужа, жестоко бросающего первую жену и двух детей. «В роли мужа он подло поступил со своей первой женой. Он игнорировал потребности своих детей, в особенности когда оказывались затронуты его политические интересы. Это привело даже тех из них, кто избегал участия в общественной жизни, к фатальным последствиям, а его сын Лев, по всей видимости, заплатил жизнью за свою помощь отцу» [4].

Читая изложение Сервиса, даже и не подумаешь, что гнетущая атмосфера царской России или, много позже, сталинские преследования могли иметь какую-то связь с трагической судьбой семьи Троцкого и его близких. Сервис критикует Троцкого даже за то, что последний обвинил советский режим в ответственности за смерть своей дочери Зины в 1933 году. Обстоятельства смерти детей и первой жены Троцкого мало занимают Сервиса. Его цель — изобразить Троцкого как безответственного и черствого волокиту, который легкомысленно и эгоистично бросил Александру Соколовскую, свою первую жену.

Сервис трактует отношения между Троцким и Александрой Соколовской оскорбительно и грубо. Он упорно пытается принизить обоих до своего уровня.

Показателен в этом отношении метод, который Сервис использует в отношении письма Троцкого, написанного в ноябре 1898 года. Письмо девятнадцатилетнего Лёвы было адресовано Александре, когда оба они находились в заключении в одесском централе. Они не могли общаться друг с другом. Лёва писал письмо в состоянии депрессии и болезни. Прошел почти год заключения, в течение которого Троцкий несколько месяцев провел в одиночной камере.

Цитируя отрывок из письма, где Троцкий признается в мыслях о самоубийстве и о том, что в конечном итоге он отвергает его, Сервис замечает:

«В этих переживаниях видны щегольство и незрелость. Перед нами эгоистичный молодой человек. Бессознательно он пытается склонить Александру на большее, чем на привязанность: он хочет, чтобы она поняла его и ухаживала за ним, а признание в слабости, возможно, вызовет такое отношение с ее стороны. Он никогда не собирался себя убивать: его замечание было сделано, чтобы склонить ее к желанию заботиться о нем. Как же лучше добиться этого? Признанием, что под холодным внешним обликом он “роняет слезы”» [52].

Бойкий психоанализ такого рода бесполезен даже тогда, когда замечания основаны на настоящей симпатии. Но в этом случае, поскольку анализ опирается на намеренно искаженное чтение письма, объяснение Сервиса принимает характер злонамеренной нелепицы. Сервис говорит нам, что Троцкий пытается хитро апеллировать к чувствам Александры через неискреннее признание, будто он «роняет слезы», сохраняя «холодный внешний облик».

Проблема с такой «интерпретацией» заключается в том, что Сервис искажает текст письма. Разоблачение фальсификации требует, чтобы мы привели здесь требуемый отрывок целиком. Молодой революционер пишет следующее:

«Саша так хороша, и когда хочется так целовать и так ласкать ее … И все это недоступно и недоступно: вместо этого — одиночество, бессонница, отвратительные мысли о смерти … бррр … Час искупления настанет, “Гимн свой, народ пропоет, — Нас со слезами помянет. К нам на могилы придет”. На могилы Саша: на мо-ги-лы. — О, с каким ужасом будет когда-нибудь говорить о современном общественном строе … за моими дверьми как раз в настоящую минуту раздался дружный лязг многих цепей: ведь это на людях. Саша, до какой степени мы привыкли к этому, и как это страшно. Цепи на людях … А ведь это — законосообразно. Тебя не удивляет такой энергичный приступ “вельтшмерца”? У меня развивается необыкновенная чувствительность: я стал способен “ронять слезы” при чтении гражданских стихов П. Я. (в “Мире Б.”) при чтении беллетрических произведений … Просто нервы напряжены чрезмерно, вот и все. Сибирская тайга умерит эту нежную гражданскую чувствительность. Зато как мы там будем счастливы. Как — Олимпийские боги. Всегда, всегда неразлучно вместе. — Сколько раз я уж повторял это и все-таки хочется повторять и повторять … Мы с тобой столько пережили, столько настрадались, что, право, мы заслужили час счастья …»

Само по себе это письмо является исключительно трогательным документом. Тот факт, что автор письма в будущем станет вождем Октябрьской революции, придает письму исключительное значение. Интерпретация письма как выражения «щегольства и незрелости» лишь яснее показывает цинизм и бесчувственность самого Сервиса. А если посмотреть на дело с профессиональной точки зрения, то как биограф Сервис ведет себя бесчестно.

Во-первых, признание Троцкого о «слезах», которые сам Троцкий заключает в кавычки, вовсе не говорит о том, что он действительно плачет в попытке сохранить свой «холодный внешний облик». Эта фраза связана с его чувством по поводу поэзии Петра Якубовича. Если бы Сервис был серьезным историком, то — после обдумывания этого вопроса — он бы объяснил своим читателям значение этой цитаты. Якубович (1860–1906) был известным поэтом и революционером-народовольцем. Его поэмы выражали героизм и трагедию обреченной на поражение борьбы революционных террористов с царизмом и вызывали отклик в сердцах молодежи 1890-х годов. В письме к Александре Троцкий ссылается на образы смерти и пожертвования из стихов Якубовича. Она, конечно, хорошо понимала этот контекст. Скрупулезный историк нашел бы в этом сложном письме — из которого я процитировал лишь небольшой отрывок — ценный материал для развития понимания объекта своего исследования и времени, в котором он жил. Но Сервису это не интересно.

Книга Сервиса пронизана чувством равнодушия и лени. Автор попросту не заинтересован в поисках источников интеллектуального и художественного таланта Троцкого. Замечания Сервиса о начальных литературных попытках Троцкого во время его первой сибирской ссылки настолько банальны и поверхностны, что у читателя создается впечатление, будто цель автора состоит в растягивании повествования на несколько лишних страниц, чтобы иметь повод назвать биографию «полновесной». Типичным примером умения Сервиса преподнести проницательный, интеллектуальный комментарий является его замечание о том, что Троцкий «обожал французские романы, был поклонником Ибсена и на него произвел впечатление Ницше. Он рассматривал их как примеры современной мировой культуры» [207; курсив Д.Н.]. В самом деле! Кто бы мог подумать? Но что-то здесь не так. Сомнение вызывает упоминание имени Ницше. Читатель вправе спросить: что из Ницше произвело впечатление на Троцкого?

Будь у читателя возможность проверить этот вопрос самостоятельно, он мог бы обнаружить статью, которую Троцкий написал вскоре после смерти Ницше в 1900 году под названием «Кое-что о философии сверхчеловека». Прочитав эту статью, понимаешь, что выражение «произвел впечатление» никак не подходит к описанию того, как работы Ницше были восприняты молодым Троцким. В философии последнего о «сверхчеловеке» Троцкий видел оправдание нового набирающего силу социального типа:

«финансовых авантюристов, “сверхчеловека” биржи, политических и газетных шантажистов sans scruple (без совести), словом, всей той массы паразитического пролетариата, который плотно присосался к буржуазному организму и тем или иным путем живет — и обыкновенно не плохо живет — на счет общества, ничего не давая ему взамен. Отдельные представители этой группы довольствовались сознанием своего умственного превосходства над теми, кто позволяет (а как тут не позволить!) себя “стричь”. Но вся группа (довольно многочисленная и все растущая) нуждалась в теории, которая давала бы право умственно превосходным “дерзать”. Она ждала своего апостола и нашла его в лице Ницше».

Троцкий заканчивает свой очерк замечанием, что общественная почва, из которой растет ницшеанство, «оказалась гнилой, злокачественной, зараженной …»[26].

Представляется ли из этих слов читателю, что Ницше произвел на Троцкого «впечатление»? Более вероятным кажется, что Сервис даже не счел нужным прочесть статью Троцкого и ничего не понимает в этом вопросе. Интеллектуальная бесчестность Сервиса, как и многих других деятелей такого типа, идет рука об руку с их невежеством и шарлатанством.

Как я уже отмечал ранее, исчерпывающий разбор всех ошибок и неверных утверждений этой книги займет «полновесную» книгу, не меньшую по объему, чем сам этот том. Не будет преувеличением сказать, что подготовленный читатель едва ли не на каждой странице найдет материал, идущий вразрез с нормами исторической науки. Нельзя даже принять на веру ссылки и цитаты, приводимые автором. Проверка показывает, что источники, на которые опирается Сервис, не подтверждают его выводов.

Заканчивая наш обзор, уместно вернуться к вопросу о том, как Сервис освещает отношения между Троцким и Александрой Соколовской. Искажение обстоятельств их разлуки играет большую роль в попытке Сервиса дискредитировать Троцкого — как мужа, отца и мужчину. Рецензенты правой английской прессы с энтузиазмом подхватили эту тему.

Описывая обстоятельства своего первого побега из сибирской ссылки в 1902 году, Троцкий рассказывает в Моей жизни:

«У нас были в это время уже две девочки; младшей шел четвертый месяц. Жизнь в сибирских условиях была нелегка. Мой побег должен был возложить на Александру Львовну двойную ношу. Но она отводила этот вопрос одним словом: надо. Революционный долг покрывал для нее все другие соображения, и прежде всего личные. Она первая подала мысль о моем побеге, когда мы отдали себе отчет в новых больших задачах. Она устранила все сомнения, возникавшие на этом пути. В течение нескольких дней после побега она успешно маскировала мое отсутствие от полиции. Из заграницы я едва мог переписываться с ней. Для нее наступила затем вторая ссылка. В дальнейшем мы встречались только эпизодически. Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу»[27].

Не приводя описания Троцкого, Сервис замечает: «Он [Троцкий] позднее заявил, что Александра всем сердцем поддержала его отъезд. Этому трудно поверить» [67].

На что опирается его сомнение? Сервис не приводит ни одного факта — документа, письма, личного свидетельства, — который опроверг бы рассказ Троцкого, рассказ, и это нужно подчеркнуть, написанный в 1929 году, когда Александра еще жива была. Она не опровергла это описание, хотя — имея в виду тот факт, что Троцкого недавно изгнали из Советского Союза и открыто клеймили как величайшего врага советского народа — сталинский режим приветствовал бы ее личное осуждение бывшего мужа.

Сервис ядовито очерняет действия Троцкого: «Бронштейн готовился покинуть ее в сибирской глуши … Не успел он произвести на свет пару детей, как решил удрать от них» [67]. Сервис сразу же опровергает собственное недоказанное обвинение и признает, что Троцкий «действовал соответственно революционному кредо. Для революционера ”цель” была превыше всего. Супружеские и родительские обязательства были важны, но не в такой степени, чтобы остановить молодых активистов от исполнения обязанностей, которые диктовала им их политическая совесть» [67]. Но если это так, то на каком основании Сервис заявляет, что «трудно поверить» рассказу Троцкого о том, что Александра поддержала его и даже сама предложила ему бежать из ссылки?

Дело в том, что осуждение Троцкого его биографом вовсе не основано на честной оценке того исторического контекста, в котором жили двое молодых революционеров. Нужно добавить, что указание на то, будто Александра «была покинута», является злонамеренным домыслом. В действительности есть основательные причины полагать, что с его стороны делались попытки помочь Александре и детям. В последующей главе книги Сервис пишет о том, что семья Бронштейнов сыграла значительную роль в материальной помощи детям Троцкого. Во время поездки родителей Троцкого в Западную Европу в 1907 году они взяли с собой его дочь Зину. Сервис пишет, что семья Троцкого «жила сложной жизнью. Зина жила в тот период с Елизаветой, сестрой Троцкого, и ее мужем в фамильном доме на улице Грязной в Херсоне. Александра переписывалась с ними» [108].

Таким образом, Троцкий вовсе не «покинул» свою семью. Революционеры, включая Льва Давидовича и Александру Львовну, справлялись по мере возможности со своими трудными бытовыми обстоятельствами. Когда-нибудь в будущем, когда обнаружатся дополнительные факты, мы сумеем аккуратно восстановить детали этих сложных отношений. Но Роберт Сервис не из тех, кто берется за подобную работу.

Что же касается личных отношений между Троцким и Александрой, то существует документ, свидетельствующий о глубокой и нерушимой дружеской и товарищеской связи между ними. Это письмо, которое Александра послала Троцкому 8 августа 1935 года. Предстояло начаться последнему акту этой ужасной человеческой трагедии. Александра адресует письмо «Дорогому Лёве». Она описывает Троцкому тяжелые условия, в которых живут разные члены семьи. Александра упоминает о попытках Троцкого помочь ей материально: «Я очень тронута, как всегда, Вашим внимательным отношением ко мне». Письмо кончается словами «Обнимаю и целую. Ваша Алекс»[28].

Лев Давидович Троцкий и Александра Львовна Соколовская были необыкновенными людьми, представителями революционного поколения, способность которого к самопожертвованию в интересах человечества не знала границ. Не глупо ли, что профессор Сервис и ему подобные думают, будто им удастся оскорблениями, ложью и клеветой опустить этих титанов на собственный жалкий уровень?

Непреходящее значение Троцкого[1]

На прошлой неделе профессор Роберт Сервис выступал на вечере, организованном издательством Foyle’s Books в Лондоне. Он отметил, что написанная им биография Троцкого стала предметом кампании опровержения со стороны Партии Социалистического Равенства и что его книга подвергается критике на публичных митингах по всему миру, в том числе на том, который был проведен в Сиднее. Он заявил: «В последние два или три месяца у меня было много проблем с троцкистскими сектантами из-за того, что я не делаю из Троцкого идола для поклонения. Я не молюсь в церкви Троцкого».

Не только мы являемся теми, кого профессор Сервис обвиняет в «идолопоклонничестве». На первых страницах своей биографии он выдвигает точно такое же обвинение против хорошо известных авторов двух исторически значимых биографий Троцкого — Исаака Дойчера и Пьера Бруэ. Согласно Сервису, Дойчер был главным «идолопоклонником» Троцкого. Что касается Бруэ, то он «молился в церкви Троцкого».

Использование слова «идолопоклонник» и выражения «преклоняться перед святыней Троцкого» предполагает, что Троцкий является объектом псевдорелигиозного поклонения или культа. Он — идол, то есть «ложный бог», которому поклоняются безумные язычники вопреки фактам и доводам разума. На самом деле это тот случай, когда вор кричит: «Держи вора!» Именно Сервис обнаружил себя неспособным отнестись к Троцкому как к реальной исторической личности, которую необходимо исследовать в контексте времени, в котором он жил. Для Сервиса, однако, Троцкий не бог, на которого молятся, а дьявол, которого следует подвергнуть изгнанию.

Этот экзорцизм (акт изгнания) требует, чтобы Троцкий был представлен в качестве чудовища — бесчеловечного человека без единой положительной черты. Он — хладнокровный, подлый, надменный и эгоистичный; бездушный расчетливый механизм, который готов предать человечество огню в демонической погоне за неосуществимой утопией. И это еще не все: Троцкий в изображении Сервиса — это неблагодарный сын, пренебрегший верой и материальными успехами своего отца. Он также является неверным мужем, который по неосторожности сделал свою первую жену беременной, а потом бросил ее; невнимательный и уклоняющийся от своих обязанностей отец, в конечном счете ответственный (вследствие своей одержимости политикой) за страдания и смерть своих детей; и сторонник свободных половых отношений, который (по слухам) ухаживал за известной британской ваятельницей и даже написал своей жене откровенное в сексуальном смысле письмо, когда им обоим было под шестьдесят лет (это письмо, конечно же, Сервис подробно цитирует).

Троцкий, продолжает Сервис, был интеллектуалом, пишущим о вещах, о которых он ничего не знал. Также он был лжецом и фальсификатором, написавшим автобиографию, в которой Троцкий — посредством нескольких комбинаций — систематически устранял все, что могло компрометировать предназначенный для публики образ, который он бесчестным образом сконструировал. Одной из самых важных деталей, согласно Сервису, которую Троцкий стремился затушевать, был тот факт, что он был евреем.

Попытка замолчать свое еврейское происхождение выступает, убеждает нас Сервис, ключом к пониманию жизни Троцкого. Сервис изображает превращение юного «Лейбы» Бронштейна в русифицированного «Льва» Бронштейна в качестве решающего поворотного пункта в жизни этого молодого человека. После отказа от ненавистного, звучащего по-еврейски имени была наконец подготовлена почва для следующего акта самоперевоплощения — создания Льва Давидовича Троцкого! Проблема состоит в том, что вся эта история, о которой так много пишет Сервис, не имеет никакого фактологического основания. Имя, под которым Бронштейн был известен с самого рождения, было «Лев» или уменьшительное «Лёва».

Книга Сервиса представляет собой коллекцию оскорблений: Троцкий «был шумлив и самодоволен. Окружающим не приходилось долго ждать перед тем, как они узнавали, насколько он тщеславен и себялюбив» [56]. «Любая женщина, которая жила с ним, должна была соглашаться на то, что он будет поступать так, как ему хочется» [67]. «Он всегда писал то, что в данный момент было у него на уме» [79]. «В интеллектуальном плане он перескакивал с одной темы на другую и не видел нужды в систематизации своего мышления» [110]. «Он не претендовал на интеллектуальную оригинальность; он был бы осмеян, если бы попытался сделать это» [109].

И хотя он старался скрыть свое происхождение, Сервис во всем находит следыего семитской этнической принадлежности — Троцкий «был дерзким в своей сообразительности, откровенно высказывал свои мнения. Никто не мог его запугать. В Троцком эти качества проявились в большей мере, чем среди большинства других евреев …» [202] «Он вовсе не был единственным евреем, который открыто воспользовался возможностями социального самопродвижения …» [202] Говоря о причинах обращения Троцкого к марксизму, Сервис утверждает, что «молодые мужчины и женщины, натасканные в трудном изучении Торы, находили сходное мирское правоверие в сложностях марксизма. Споры о мелочах были присущи как марксизму, так и иудаизму» [202].

Большевистская партия стала подходящим домом для Троцкого. «Партийное руководство многими рассматривалось как еврейская банда», — сообщает своим читателям Сервис, добавляя для пущей важности: «Евреи, по широко распространенному мнению, действительно преобладали в большевистской партии» [205]. Но Троцкий соответствовал не всем еврейским стереотипам. Включая в свою коллекцию фотографий гротескную нацистскую карикатуру «Лейбы Троцкого-Браунштейна», Сервис добавляет подпись, которая любезно поясняет: «В действительности его нос не был особенно длинным или крючковатым, и он никогда не допускал неряшливости в своей бородке или шевелюре» [Image 11, 136–137].

Что же, кроме всей этой пошлой мерзости, Сервис имеет сказать о политических идеях Троцкого и его сочинениях? Ответ вкратце таков — практически ничего. В самом деле, Сервис демонстративно заявляет, что он решил не фокусироваться в своей биографии на написанном и сказанном Троцким и даже не обращать особого внимания на его общественные дела. В отличие от «идолопоклонника» Дойчера и «молящегося в церкви» Бруэ Сервис провозглашает, что «заострить внимание на том, о чем Троцкий умалчивал, так же важно, как и на том, о чем он сам предпочитал говорить или писать. Невысказанные базовые представления были неотъемлемой частью амальгамы его жизни» [5].

Какой экстраординарный подход для биографа — особенно к человеку, который многими считался (например, Бертольдом Брехтом) величайшим европейским писателем своего времени! Как может биограф заявлять — и ожидать, что его слова будут восприняты всерьез, — что одинаково важно то, что предмет его работы не написал, не сказал и не сделал, наряду с тем, что он написал, сказал и сделал?

Эта абсурдная концепция образует, однако, стержень всего замысла Сервиса. Она объясняет ту неприязнь, которую он питает к тем биографам — особенно к Дойчеру и Бруэ, — для которых огромное литературное наследие Троцкого образует существенную интеллектуальную и политическую основу для оценки этого человека. Именно этот подход Сервис отвергает — по причинам, которые имеют намного больше отношение к факторам, связанным с современной политикой, нежели к историческому методу.

Как признает сам Сервис и в своей книге, и в ряде публичных заявлений, он написал биографию Троцкого, чтобы перебороть влияние трилогии Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк, — которая была опубликована между 1954 и 1963 годами. Сервис ничего не сообщает нам о своих собственных политических пристрастиях в 1960-х и 1970-х годах (если бы у меня была возможность, я спросил бы профессора Сервиса, правда ли, что, согласно многочисленным слухам, он являлся членом или сочувствующим агрессивно антитроцкистской Коммунистической партии Британии). Но ясно, что он был раздражен, если не травмирован, огромным ростом троцкистского движения в течение этого периода. Существует распространенное и вполне оправданное мнение, что биография Дойчера в значительной мере способствовала развитию этого важного политического явления. Бесспорным фактом является то, что для многих тысяч представителей радикализованной молодежи Европы, Соединенных Штатов и, можно добавить, Австралии трилогия Дойчера стала введением к более глубокому знакомству с жизнью и идеями Льва Троцкого.

В тот момент, когда появился первый том биографии Дойчера Вооруженный пророк — охватывающий годы с 1879 (год рождения Троцкого) по 1921 (окончание Гражданской войны), репутация Троцкого была похоронена под огромными и чудовищными наслоениями сталинской лжи. Не было другой личности в двадцатом веке, а может быть, и в мировой истории, которая подвергалась такой безжалостной кампании фальсификации и клеветы. Фактически безграничные ресурсы советского режима и усилия просталинских партий по всему миру были направлены на очернение Троцкого как антисоветского саботажника, террориста и фашистского агента. В Советском Союзе его политические единомышленники, в прошлом и настоящем, были безжалостно уничтожены. Сталинский режим убил практически всех членов семьи Бронштейнов, включая его родных братьев и сестер, племянников и племянниц, родственников со стороны жены и двух его сыновей. Уход из жизни двух дочерей Троцкого, хотя и произошедший еще до начала массовых убийств, все-таки был напрямую связан с условиями, созданными травлей их отца сталинским режимом.

Троцкий был убит советским агентом в августе 1940 года. К тому времени началась Вторая мировая война. После того как Советский Союз подвергся нападению в июне 1941 года — приведя к кровавому концу печально известный Пакт Сталина — Гитлера 1939 года, — западноевропейские и американские интеллектуалы едва ли были склонны напоминать самим себе о бесчисленных преступлениях Сталина против международного социалистического движения. При поддержке администрации Рузвельта Голливуд снял кинематографическую версию отвратительного просталинского описания Московских процессов, сделанного послом США в СССР Джозефом Дэвисом (Joseph Davies). Фильм под названием Миссия в Москву (Mission to Moscow) изображал Троцкого врагом советского народа.

Начало «холодной войны» после окончания Второй мировой войны охладило энтузиазм интеллектуалов по отношению к Сталину, особенно в Соединенных Штатах. Однако Троцкий — в качестве важнейшей исторической и политической фигуры — к тому времени отступил на задний план.

Смерть Сталина в марте 1953 года ознаменовала собой начало длительного кризиса и предсмертной агонии бюрократического режима. В 1956 году секретный доклад Хрущева разоблачил Сталина как массового убийцу. К этому времени был опубликован первый том Дойчера, который внес огромный вклад в возрождение интереса к жизни непреклонного противника Сталина. Второй том вышел из печати в 1959 году, а третий — в 1963 году. К этому моменту началась политическая радикализация молодежи. Чтение трилогии Дойчера сделалось значительным событием в жизни того поколения.

Сейчас я должен рассказать о моем собственном опыте: в ноябре 1969 года я находился в Вашингтоне. Готовилась массовая демонстрация против Вьетнамской войны. К этому времени практически ничего не осталось от моих прежних надежд на то, что Демократическая партия представляет собой прогрессивную, не говоря уже — социалистическую, оппозицию империализму. Накануне массового митинга я наблюдал демонстрацию около Белого дома. Протестующие маршировали вокруг президентской резиденции со свечами в руках. Это действо поразило меня совершенной бесполезностью. Неужели протестующие действительно верили в то, что свечи могли пробудить моральное сознание Никсона?

На противоположной от Белого дома стороне Пенсильвания-авеню я обнаружил книжный магазин. Одна книга привлекла мое внимание. На обложке была фотография юноши, глаза которого уверенно смотрели сквозь стекла пенсне. Книга называлась Вооруженный пророк. Я взял книгу, начал читать ее тем же вечером и не смог остановиться до того момента, пока не закончил читать. Это было началом того, что стало в течение всей моей последующей жизни увлеченностью жизнью и идеями Льва Троцкого.

В чем заключается сила биографии Дойчера? Без сомнения, Дойчер был замечательным писателем — его владение английским языком напоминает мастерство его великого соотечественника Джозефа Конрада. Однако по-настоящему великим достижением Дойчера стало воссоздание — на основе исторических фактов и свидетельств — грандиозной революционной личности Троцкого как писателя, творца, оратора, военного руководителя, политического стратега, социалистического провидца и, конечно, человека. Драма и трагедия Октябрьской революции и ее преломление в жизни величайшей фигуры этой революции нашли мощное выражение на страницах биографии Дойчера. Однако характеризовать эту работу как попытку некритической идеализации совершенно ложно. В действительности существенная часть биографии Дойчера — особенно ее последний том — посвящена все более демонстративному формулированию глубоких и непримиримых разногласий автора со многими решающими аспектами политической перспективы Троцкого.

Несмотря на критицизм Дойчера, его книга не оставляет у читателей никакого сомнения относительно огромного и непреходящего исторического значения Троцкого. Тот, кто хотел понять русскую революцию, двадцатый век и, сверх того, историческую судьбу человечества, должны интересоваться идеями Льва Троцкого. В конце своего великого творения Дойчер оставлял читателей с убеждением в том, что жизнь Троцкого представляла собой предвестие лучшего и более человечного мира, мира, в котором великие идеалы, вдохновлявшие русскую революцию, будут в конце концов осуществлены. Он видел в Троцком личность масштаба Прометея, которая, несмотря на то, что в своей жизни была побеждена превосходящей силой реакции, найдет оправдание в окончательном торжестве своих идей. И Дойчер завершил свою биографию цитатой из последней строфы Освобожденного Прометея Шелли:

Власти, которая кажется всемогущей, не поддаваться;
Любить, и терпеть; надеяться, даже если Надежда
Свое собственное крушение увидит;
Не изменять, не колебаться, не каяться;
Подобно твоей славе, Титан, это должно быть
Благом, великим и радостным, прекрасным и свободным;
Только это есть Жизнь, Счастье, Верховная власть и Победа.

Перед лицом такого благородного состояния души, столь свойственного жизни и исторической роли Троцкого, что остается от мелочной и злобной книжонки профессора Сервиса?

Биограф как «убийца своего героя»[1]

Со времени публикации осенью 2009 года биографии Льва Троцкого, написанной Робертом Сервисом, я написал одну большую рецензию и выступил с двумя лекциями в Лондоне и Сиднее. Это моя третья лекция, посвященная данной книге. Возникает законный вопрос, что можно добавить к тому, что я уже написал и сказал? Эта мысль вертелась у меня в голове, когда я начинал подготовку к сегодняшнему собранию. Буду ли я вынужден повторить то, что уже сказал, хотя и перед новой аудиторией? Этого, по крайней мере в целом, не случится. Некоторые повторения неизбежны, но есть и много из того, что еще следует сказать.

Две вещи стали ясны для меня, когда я по прошествии нескольких месяцев вновь обратился к биографии г-на Сервиса. Во-первых, эта книга еще хуже, чем мне представлялось ранее. Во-вторых, я не распознал сразу все фактические ошибки, полуправды, искажения, фальсификации и откровенную клевету, которые следовало обнаружить в биографии, написанной г-ном Сервисом. На самом деле работа по нахождению всех ошибок в его книге представляет занятие, которое потребовало бы нескольких месяцев труда не одного выпускника исторического факультета Оксфорда. То, что я писал в моей первой рецензии, не было преувеличением: опровержение каждого утверждения, которое является фактически неправильным, лишено необходимых доказательств и которое нарушает принятые нормы исследования, потребовало бы тома почти такого же размера, как и сама книга Сервиса. В каждой ее главе содержатся утверждения и суждения, которые совершенно несовместимы с чисто профессиональной точки зрения.

Ранее я обращал внимание на некоторые наиболее злобные пассажи в биографии, написанной Сервисом, а именно на его оскорбительное изображение личности и личной жизни Троцкого. Как Сервис признал в своем введении, он намеревался развенчать героический образ Троцкого, который возник на страницах незаурядной биографической трилогии Исаака Дойчера, Вооруженный пророк, Безоружный пророк, Изгнанный пророк, и который оказал значительное влияние на целое поколение радикализированной молодежи в 1960-е годы. Намерением Сервиса было не только дискредитировать Троцкого как политическую фигуру, но также и как человека: представить его неблагодарным сыном, мужем-изменником и волокитой, холодным и невнимательным отцом, грубым, склочным и ненадежным товарищем и, наконец, массовым убийцей, человеком, который «получал удовольствие от террора» [497]. Короче говоря, Троцкий изображается одним из чудовищ политической истории двадцатого века. Я также указывал на навязчивую сосредоточенность г-на Сервиса на еврейском происхождении Троцкого, которое Сервис рассматривал в стиле, способном порадовать антисемитов.

Детальное разоблачение того, как Сервис попытался очернить личность Троцкого, не оставило бы времени для критики трактовки Сервисом политики и идей Троцкого. Однако следует заметить, что, согласно заявлению Сервиса, он не был особенно заинтересован в том, чтобы исследовать то, что было Троцким сказано, написано или даже, по большому счету, сделано. Сервис писал, что он намеревался «раскопать то, что касается скрытой от глаз жизни» [4]. Сервис говорил, что его интересовало «то, о чем Троцкий умалчивал, а также то, о чем он предпочитал говорить или писать». Согласно Сервису, «невысказанные базовые представления» Троцкого «были неотъемлемой частью амальгамы его жизни» [5].

Этот подход, соответствующий целям г-на Сервиса, имеет как коммерческий, так и политический характер. Прежде всего он избавляет его от необходимости действительного ознакомления с основными работами Троцкого, а тем более — от систематического изучения его огромного наследия опубликованных и неизданных работ. В любом случае Сервис не смог бы провести серьезное исследование, даже если бы был склонен его предпринять. Его биография Троцкого была сфабрикована в соответствии с коммерческой формулой, которую он выработал со своими издателями («Макмиллан» в Британии, Издательство Гарвардского университета в Соединенных Штатах). Биография Троцкого стала третьей большой книгой Сервиса, которая была выброшена автором на рынок в течение всего пяти лет. Первая книга, биография Сталина, была опубликована в 2005 году. Она содержала 604 страницы текста, умело разбитого на пять частей. Каждая часть содержала 11 глав объемом 10–13 страниц. Вторая книга Сервиса Товарищи (Comrades) была опубликована два года спустя, в 2007 году. Этот том, заявленный как авторитетная история мирового коммунизма, содержал 482 страницы текста, разбитого на шесть частей. Каждая часть включала шесть глав. Каждая глава состояла из 10–12 страниц.

Товарищи являются карикатурой на политическую и интеллектуальную историю. Введение, написанное Сервисом к этому тому и напоминающее бешеную скачку по источникам марксизма, читается как черновой сценарий скетча шоу группы «Монти Пайтон». Сервис сообщает своим читателям среди прочего, что «Маркс заявил о том, что следует перевернуть Гегеля вверх тормашками», и что он никогда не «потворствовал защите частного предпринимательства со стороны Рикардо». Расправившись так резво с философией и политической экономией, Сервис провозгласил: «Решающей для марксизма была мечта о том, что за апокалипсисом последует рай. Такой способ мышления существовал в иудаизме, христианстве и исламе»[2]. Этот том сверкает множеством подобного рода поразительно глубоких наблюдений.

После этой публикации Сервис ввязался в новое рискованное предприятие. В Троцком, опубликованном в 2009 году, Сервис и его издатели достигли совершенного баланса между коммерческим графиком и процессом создания текста. Троцкий содержит 501 страницу текста, разбитого на четыре части, по 13 глав в каждой. Всего 52 главы, по 9–10 страниц в каждой. Таким образом, можно резонно предположить, что от Сервиса ожидали производства по одной главе в неделю и завершения работы всего за один год. Принимая во внимание дополнительные месяцы, необходимые для редактирования, корректорской правки, набора и печати, двухлетний издательский график не оставлял Сервису сколько-нибудь достаточного количества времени для чтения, анализа и оценки документов, а также для обдумывания материала. Это могло бы частично объяснить поразительное количество фактических ошибок в написанной им биографии.

Однако даже если бы г-н Сервис договорился о более свободном графике, результат все же был бы по большей части таким же. Сервис намеревался произвести нападение на Троцкого и проделать антитроцкистскую работу, которая, по самой своей природе, исключала принципиальное и вдумчивое изучение работ и идей Троцкого. Игнорирование работ Троцкого способствовало искажению его идей. Для Сервиса истинность или неистинность любого отдельного заявления или то, насколько то или другое суждение было основано на заслуживаемом доверия доказательстве, не было тем, о чем следовало беспокоиться. В работе о Троцком никакой абсурд не был чересчур гротескным.

То, что Троцкий был одним из великих революционных мыслителей двадцатого века, не является утверждением, которое серьезные историки — включая тех, которые не испытывают симпатии к его политике, — стали бы оспаривать. Бесспорно, он был писателем, оказывавшим исключительное воздействие. Он являлся редчайшим политическим деятелем, который был способен завладевать вниманием мира посредством силы своих работ. Лишенный всех традиционных атрибутов власти, живя изгнанником в изоляции — на острове радом со Стамбулом в Турции, затем в провинциальных деревнях Франции и Норвегии и, наконец, в пригороде Мехико, — Троцкий своим словом влиял на мировое общественное мнение.

Его враги продолжали бояться его. Само упоминание его имени могло привести Гитлера в ярость. Даже могущественный Сталин, засевший в Кремле и распоряжавшийся огромным аппаратом террора, боялся Троцкого. Советский историк, покойный генерал Дмитрий Волкогонов писал: «Ему [Сталину] переводили (в одном экземпляре) почти все, что выходило из-под пера Троцкого … В специальном шкафу в кабинете Сталина … были практически все книги Троцкого, с многочисленными закладками, подчеркиваниями. Интервью, заявления Троцкого для буржуазной печати тут же переводились и докладывались Сталину»[3]. В замечательном пассаже Волкогонов, который имел доступ к личным бумагам Сталина, писал:

«Призрак Троцкого часто посещал Сталина … Сталин его ненавидел больше, чем тогда, когда он был рядом … Когда Сталин слушал Молотова, Кагановича, Хрущева, Жданова, ему нередко приходила мысль: насколько умнее, выше этих функционеров был Троцкий! На целый порядок! Он мысленно перебирал других своих соратников и в растерянности убеждался — ни по уровню мышления, ни по организаторской хватке, ни по ораторскому таланту, ни по мастерству публициста они не могли сравниться с Tpоцким. Но он был умнее и талантливее и его, Сталина … Читая переведенные книги Троцкого Сталинская школа фальсификаций, Открытое письмо к членам большевистской партии, Сталинский термидор, “вождь” почти терял самообладание»[4].

И по прошествии семидесяти лет после смерти Троцкого его работы продолжают печатать на многих языках по всему миру. В самом деле, из всех основных представителей классического марксизма — возможно, за исключением Маркса и Энгельса — Троцкий остается самым читаемым автором. Слова «преданная революция», «неравномерное и комбинированное развитие», «перманентная революция» и «Четвертый Интернационал» — связанные с именем Троцкого — выражают ключевые идеи политического опыта современной истории. До тех пор пока русская революция останется предметом интереса, полемики и воодушевления — то есть ориентиром для будущих поколений, — монументальная История русской революции Троцкого сохранит свое влияние на умы, воображение и чувства читателей. Троцкий, несомненно, был важнейшим политическим мыслителем. Как удачно выразился известный современный историк Барух Кней-Пац, не являющийся троцкистом, в исследовании идей Троцкого в 1978 году:

«Много было написано о жизни и революционной деятельности Троцкого — когда он был при власти и без власти, — но относительно мало о его социальных и политических идеях. Возможно, это вполне естественно, так как его жизнь наполнена многими сенсационными событиями, и он, даже сегодня и, возможно, не несправедливо рассматривается как наиболее выдающийся революционер в эпоху, в которую не было недостатка в революционных фигурах. Однако его достижения в области теории и идей во многих отношениях не менее грандиозны: он одним из первых проанализировал произошедшие в отсталых странах социальные перемены и также одним из первых попытался объяснить политические последствия, которые выросли из этих перемен. Он много писал в течение своей жизни, и политический мыслитель в нем был не менее значительной частью его личности, чем более хорошо известный человек действия»[5].

А теперь послушаем Сервиса: «Он [Троцкий] всегда писал то, что в данный момент было у него голове» [78]. Троцкий «не претендовал на интеллектуальную оригинальность: он был бы осмеян, если бы попытался сделать это». «Он отказывался утруждать себя исследованием большинства вопросов, которые тогда волновали интеллектуальную элиту партии» [109]. «В интеллектуальном отношении он носился по верхам …» [110] «Он просто любил сидеть за рабочим столом, с чернильной ручкой в руке, небрежно пописывая очередной опус …» [319] «Его мышление было путаной и сбивающей с толку мешаниной …» [353] «Он много времени проводил в спорах, меньше — в обдумывании … Это было связано с его глубокой несерьезностью в интеллектуальном смысле» [356]. «Его статьи были наполнены схематичными проектами, шаткой аргументацией и плохо обоснованными лозунгами» [397].

Когда читаешь такие пассажи, просто поражаешься их абсолютной глупости и грубости. Неужели их автор ожидает, что такая бессмыслица будет воспринята всерьез? Неужели он сам верит в это? Сервис не дает примеров «путаной и сбивающей с толку мешанины идей» Троцкого. Сервис не пытается проанализировать или хотя бы дать краткое изложение ни одной работы Троцкого. Характеристики, подобные приведенным выше, преподносятся без какого-либо рассмотрения или цитирования реального текста. Даже наиболее значимые понятия и идеи, связанные с Троцким — такие как теория перманентной революции и его анализ социально-экономических основ Советского Союза как переродившегося рабочего государства, — не объясняются. В той степени, в какой краткие ссылки на отдельные работы Троцкого все же приводятся, это делается таким способом, чтобы выставить их автора и его идеи в нелепом виде.

Сервис не первый, кто использует такую технику против Троцкого. Фактически его метод разительно похож на приемы, использовавшиеся в международной антитроцкистской кампании, развернутой советской бюрократией и близкими к ней сталинскими партиями, такими как Коммунистическая партия Великобритании (КПВ), в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Будучи в тот период молодым аспирантом, изучающим советскую историю, г-н Сервис мог быть хорошо осведомлен об этой кампании. Писания сталинистки Бетти Рейд (Betty Reid), антитроцкистского специалиста в КПВ, широко распространялись в университетских городках Британии. В те годы советская бюрократия становилась все больше озабоченной распространением троцкистского влияния среди радикализированной молодежи. Но поскольку преступления Сталина уже были преданы огласке разоблачениями Хрущева, для идеологических агентов Кремля было уже невозможно просто поносить Троцкого как «фашистского выродка», как это делалось в 1930-е и 1940-е годы. Следовало развить другие формы замаскированных фальсификаций. Грубое искажение работ Троцкого — в особенности изображение их абсурдными или в качестве бредней лунатика — играло главную роль в возобновленном наступлении на троцкизм. Разумеется, попытка дискредитировать идеи Троцкого требовала, чтобы цитаты из его работ были сведены к минимуму. В ценной статье под заглавием «Возрождение советского антитроцкизма», написанной в 1977 году, покойный Роберт Х. Макнил (Robert H. McNeal), известный американский исследователь, описал сталинистский метод:

«Есть довольно много того, чего нельзя применять в возрожденной версии советского антитроцкизма. Нельзя цитировать его работы ни в полной библиографической форме, ни слишком часто. Относительно часто ссылаются на названия (никогда не сообщается дополнительная издательская информация) Перманентная революция и Моя жизнь, но мало на что еще. Это умышленная предосторожность. Не нужно помогать врагу распространением подрывных списков литературы, в особенности имея в виду читателей в странах, библиотеки которых содержат работы Троцкого. Эта неопределенность первоисточников облегчает их интерпретацию … Бездоказательно утверждается, что Троцкий клеветал на Советский Союз, отрицал его социалистический характер, — утверждение, которое считается слишком абсурдным, чтобы требовать опровержения, однако содержание критики сталинизма Троцким никогда не описывается»[6].

Сервис пишет, что нельзя позволить «литературному наследию» Троцкого «стать единственным источником информации» и что «иногда общий ход его карьеры может быть более эффективно воспроизведен в предположительно второстепенных мелочах, нежели в громких публичных заявлениях» [5]. Далее он заявляет, что опубликованная автобиография Троцкого является бесчестной попыткой скрыть правду о его жизни и что «вычеркивания и исправления рассказывают нам о том, о чем он не хотел сообщать» [5]. Эти заявления демонстрируют метод фальсификации, который является разновидностью сталинского метода, достаточно точно выявленного Макнилом.

Метод, использованный Сервисом, связан с политическим мировоззрением, которое пропитывает его работу. Его ненависть к Троцкому является зеркальным отражением восхищения Сталиным. Рассматривая ложные и насмешливые характеристики, которые дает Троцкому Сервис, позвольте нам проанализировать оценку Сталина, сделанную этим профессором. В биографии 2005 года Сервис характеризует Сталина как «превосходного редактора русскоязычных рукописей»[7]. Сервис не приводит ни одной рукописи, в которой демонстрируется это превосходство. Он также не упоминает, что Сталин, будучи диктатором, большую часть своей редакторской работы проделывал посредством пули палача. Напротив, восхваления продолжаются. «Фактически, — пишет Сервис, — Сталин был умелым и вдумчивым писателем, несмотря на то, что он не был стилистом» [Stalin, 221]. Это не мнение, а факт! В противоположность Троцкому, который, как говорил нам Сервис, «писал то, что в данный момент было у него в голове». Да, Сталин никоим образом не был совершенен. «Он с психологической навязчивостью совершал массовые убийства», — печально замечает Сервис. Но «он думал и писал как марксист» [Stalin, 379]. Его Основы ленинизма были «умело сделанной выборкой» [Stalin, 221]. «Сталин, — пишет Сервис, — был мыслящим человеком и всю свою жизнь пытался понять мир со своей точки зрения. Он изучал многое и забывал мало … Он не был ни оригинальным мыслителем, ни даже выдающимся писателем. Однако он был интеллектуалом до конца своих дней». Суммируя оценку Сталина в заключение его биографии, Сервис заявляет: «Но, конечно, он был исключительной личностью. Он был настоящим вождем. Его действия диктовались жаждой власти, так же как и идеями. Он был своеобразным интеллектуалом, и его уровень грамотности и редакторское мастерство были впечатляющими. О его психологических особенностях всегда будут вестись споры» [Stalin, 603].

Задача Сервиса в биографии о Троцком заключалась в том, чтобы дискредитировать тот благоприятный образ, который возникал на страницах ранее написанных биографий, принадлежащих перу Исаака Дойчера и французского историка Пьера Бруэ. Цель сервисовской биографии Сталина была совершенно противоположной. В то время как написание биографии Троцкого диктовалось Сервису ненавистью, его труд Сталин был делом любви. Существующий образ Сталина, писал он, «давно не подвергался критике». «Эта книга имеет целью показать, что Сталин был намного более динамичной и разносторонней личностью, чем принято обычно считать» [Stalin, x]. Сервис признавал, что Сталин «был бюрократом и убийцей». Однако «он также был вождем и редактором, теоретиком (в известном смысле), немного поэтом (в молодости), поклонником искусства, семейным человеком и даже обладал шармом» [Stalin, x]. Многое из этого, между прочим, можно было бы сказать о Геббельсе и Геринге, не говоря уже о Гитлере.

Может быть, Сервис воображал, что дает своим читателям тонко очерченный портрет, смесь противоречивых черт личности. Однако то, что он в действительности представил, является набором наихудших кинематографических штампов — массовый убийца, который укладывает своих детей в постель и нежно целует их, желая им спокойной ночи. Но что же он нам все-таки дает? Фактически речь идет о политическом портрете, довольно схожем с описанием Михаила Горбачева, последнего советского лидера, которое содержится в его печально известной речи, произнесенной в ноябре 1987 года:

«Сейчас много дискуссий о роли Сталина в нашей истории. Его личность крайне противоречива. Оставаясь на позициях исторической правды, мы должны видеть как неоспоримый вклад Сталина в борьбу за социализм, защиту его завоеваний, так и грубые политические ошибки, произвол, допущенные им и его окружением, за которые наш народ заплатил великую цену и которые имели тяжелые последствия для жизни нашего общества»[8].

Как Сервис, так и Горбачев готовы признать, что Сталин совершал преступления. Но ударение делается на его положительных достижениях. В первом абзаце биографии Сталина Сервис заявляет: «Хотя СССР основал Ленин, именно Сталин решающим образом усилил и стабилизировал эту структуру. Без Сталина Советский Союз мог бы развалиться за десятилетия до своего распада в 1991 году» [Stalin, 3]. Эти слова могли бы быть написаны членом советского Политбюро! Трудно представить себе более выразительную апологию и оправдание политики Сталина. Сталин решающим образом усилил и стабилизировал структуру СССР! Он мог бы без него развалиться за десятилетия до своего распада в 1991 году!

Этими словами все действия и преступления Сталина признаются разумными и оправданными: расправа с Левой оппозицией в 1920-х годах, ужасы коллективизации, Московские процессы и террор конца 1930-х годов, дезориентация и предательства, содействовавшие победам фашизма в Европе, обезглавливание руководства Красной армии в 1937–1938 годах и пакт Сталина — Гитлера, приведший к отнюдь не неизбежной гибели миллионов советских людей после немецкого вторжения в июне 1941 года, плохое управление советской экономикой и деградация духовной жизни, убийство лучших писателей, философов, ученых, возрождение антисемитизма и дискредитация марксизма и социалистических идеалов в самом Советском Союзе и в международном масштабе. Все это признается Сервисом оправданным в качестве необходимого для стабилизации и сохранения СССР! Сервис упускает из виду тот факт, что структура, оставленная Сталиным, двигалась от кризиса к кризису и что поколение бюрократов, которое пришло к власти в годы его правления, привело Советский Союз к застою и крушению.

Сервис заходит так далеко, что предполагает, будто террор стал законной реакцией Сталина на угрозы, стоявшие перед СССР:

«Главным его соображением была безопасность, и он не делал различия между своей личной безопасностью и безопасностью своей политики, руководства и государства. Молотов и Каганович в своих более поздних воспоминаниях заявляли, что Сталин оправданно боялся возможности [появления] “пятой колонны”, готовой поддержать силы вторжения в случае войны. Сталин делал некоторые намеки на это. Он был потрясен той легкостью, с которой оказалось возможным для генерала Франко собрать сторонников в ходе гражданской войны в Испании, которая разразилась в июле 1936 года. Он намеревался сделать так, чтобы этого никогда не произошло в СССР. Подобный ход мыслей дает некоторое объяснение тому, почему он, верящий в эффективность государственного террора, обратился к массовому насилию в 1937–1938 годах» [Stalin, 347–348].

Сервис принимает как правдоподобные те лживые оправдания террора, которые давались соучастниками Сталина в массовых убийствах Молотовым и Кагановичем — фигурами, поставившими свои подписи на тысячах смертных приговоров в 1930-е годы. Нет ни малейших свидетельств того, что решение Сталина истребить большевистскую старую гвардию и огромные слои революционной социалистической интеллигенции было вызвано «оправданными страхами» относительно готовившегося против советского государства правого переворота. Предполагая, что события в Испании — где хорошо известные армейские офицеры, давно принадлежащие к крайне правому крылу, организовали заговор против республиканского правительства Испании — побудили Сталина развернуть террор, Сервис придает легитимность чудовищным обвинениям, выдвинутым государственным прокурором Вышинским против старых большевиков, осужденных на Московских процессах. Необходимо отметить, что планы физического устранения старых большевиков были запущены в действие задолго до начала испанской гражданской войны в июле 1936 года. Убийство Кирова произошло в декабре 1934 года. Зиновьев и Каменев, равно как и бесчисленное множество других, оказались в тюрьме в 1935 году. Подготовка к первому Московскому процессу — включавшая в себя оказание исключительного давления на Зиновьева, Каменева и других находившихся в тюрьме потенциальных подсудимых, в том числе пытки для того, чтобы выбить признание, — уже длилась в течение нескольких месяцев. Если и было какое-либо зарубежное событие, которое «вдохновило» Сталина на уничтожение своих старых партийных товарищей, так это не правый переворот в Испании, а «ночь длинных ножей» в Германии в июне 1934 года — то есть убийство Гитлером своих старых партийных соратников в руководстве штурмовиков SA.

Это правда, что Сталин развернул террор, чтобы предотвратить угрозу своему режиму. Но эта угроза исходила не от фашистов справа, а от социалистов слева. Опасения Сталина, что общественное недовольство в Советском Союзе приведет к возрождению большевистских течений, прежде всего того, которое возглавлял Троцкий, хорошо подтверждены документально — в особенности блестящим российским марксистским историком Вадимом Роговиным. Неудивительно, что семитомная история борьбы социалистической левой и троцкистской оппозиции против сталинизма, написанная Роговиным, не включена Сервисом в библиографические списки его биографий Сталина и Троцкого.

Защита Сервисом Сталина продолжается и в его биографии Троцкого. Сервис замечает с осуждением, что «Троцкий выдвинул аргументы, которые дискредитировали репутацию Сталина и его приспешников, и было слишком легко для писателей бездумно принимать их как таковые» [Trotsky, p. 3]. Сервис продолжает:

«Троцкий ошибался во многих главных аспектах своих доказательств. Сталин не был посредственностью, а, напротив, обладал впечатляющим кругом способностей, а также талантом решительного руководителя. Стратегия коммунистического наступления Троцкого, во всяком случае, имела мало что предложить во избежание тиранического режима» [3].

Что касается отталкивающих аспектов режима Сталина, то источником этих проблем был Троцкий, чьи «идеи и действия заложили не один камень в фундамент, на котором выросла сталинская политическая, экономическая, социальная и даже культурная доктрина» [3]. Далее в биографии, явно фальсифицируя известную работу Троцкого, посвященную литературной критике, Литература и революция, и приписывая автору взгляды, которые прямо противоположны тому, что написано в самой книге, Сервис утверждает: «Когда все сказано и сделано … именно Троцкий заложил философские основания сталинизма в области культуры» [318].

Защита Сталина Сервисом от написанного Троцким носит чрезвычайно оскорбительный характер: «Что касается обвинения, что Сталин был архибюрократом, то оно в большом количестве исходило от обвинителя, который наслаждался необузданной административной властью в годы своего величия» [3]. Тирада продолжается следующим образом:

«Даже заявление Троцкого, что Сталин не был заинтересован в помощи иностранным коммунистическим захватам власти, не способно выдержать проверки. Более того, если бы коммунизм победил в Германии, Франции или Испании в межвоенные годы, его знаменосцы вряд ли бы удержали власть. И если бы Троцкий являлся верховным лидером вместо Сталина, риски кровавой бани в Европе резко бы возросли» [3].

Чьей проверки? Сам Сервис не подвергает тщательному исследованию ни один из крупных революционных конфликтов — в Британии, Китае, Германии, Франции и Испании, если назвать некоторые из них, — которые были предметом полемики Троцкого в течение 1920-х и 1930-х годов. Но само это заявление не мог бы сделать ни один уважаемый и честный историк. Разрушительная роль сталинизма в течение «подлого десятилетия»[9], которое предшествовало началу Второй мировой войны, катастрофическое воздействие его двуличной, циничной и убийственной деятельности на европейское и международное рабочее движение были запечатлены в сознании целого поколения, пережившего ужасные события 1930-х годов. Книга Джорджа Оруэлла Памяти Каталонии (Homage to Catalonia) является лишь наиболее известным свидетельством о сталинском кошмаре.

Существует бессчетное количество книг, в которых сталинистская работа по подрыву Испанской революции, в том числе подавление левых и убийство лидера ПОУМ Андре Нина, зафиксирована для истории. Превращение коммунистического Интернационала в коррумпированный инструмент советской внешней политики, руководимый функционерами, отобранными и контролируемыми Кремлем, является историческим фактом, подтвержденным огромным массивом документов. Седьмой конгресс Коминтерна, проведенный в 1935 году, навязал коммунистическим партиям перспективу классового сотрудничества в рамках Народных фронтов с «либеральными» и «демократическими» буржуазными партиями. Сервис не упомянул об этом конгрессе, который, как предсказывал Троцкий, заложил основу для формального роспуска Коминтерна. Как позднее отмечал историк Э.Х. Карр, написавший известную книгу, в которой внешняя политика Сталина была подвергнута «проверке»:

«… Существенно то, что больше не было созвано ни одного конгресса и ни одного значимого Пленума ИККИ [Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала]. Коминтерн продолжал выполнять подчиненные функции, в то время как внимание публики было направлено в другую сторону. Вывод Троцкого о том, что седьмой конгресс может “войти в историю как ликвидаторский конгресс” Коминтерна, не был совсем несправедливым. Седьмой конгресс указал путь к развязке 1943 года»[10].

Наряду с явными фальсификациями Сервис делает высокомерные заявления, бессмысленный характер которых должен стать очевидным для любого читателя, который действительно думает о том, что он читает. Откуда Сервис знает, что «если бы коммунизм победил в Германии, Франции или Испании в межвоенные годы, его знаменосцы вряд ли бы удержали власть»? Какова основа этого суждения? Если бы рабочий класс действительно пришел к власти в двух или нескольких наиболее развитых в экономическом и культурном отношении странах Западной Европы и вдобавок удержал власть на стратегическом Иберийском полуострове, каким образом могли бы быть свергнуты эти революционные режимы? Посредством усилий капиталистической Британии под руководством, быть может, Уинстона Черчилля? Полагает ли Сервис, что британский рабочий класс — противодействие которого антибольшевистским усилиям империалистического правительства Ллойд-Джорджа в 1918–1920 годах в значительной мере содействовало выживанию Советской России — поддержал бы военную кампанию с целью восстановления капитализма во Франции, Германии и Испании?

Сервис никогда не поднимает еще один существенный вопрос: каким могло быть воздействие таких революционных завоеваний рабочего класса в основных европейских центрах капитализма на развитие Советского Союза? Троцкий всегда подчеркивал, что поражение, понесенное революционным движением в Западной Европе, выступало решающим фактором в развитии сталинской диктатуры. Отказ от революционного интернационализма раннего большевистского режима и замещение его сталинско-бухаринской теорией социализма в одной стране было политическим приспособлением к неудачам в Западной Европе, особенно в Германии. В противовес этому Троцкий придерживался мнения, что возрождение революционных битв в капиталистических центрах изменит политическое положение в Советском Союзе. В 1936 году он писал:

«Первая же победа революции в Европе пройдет электризующим током через советские массы, выправит их, поднимет дух независимости, пробудит традиции 1905 и 1917 годов, подорвет позиции бонапартистской бюрократии и приобретет для Четвертого Интернационала не меньшее значение, чем Октябрьская революция имела для Третьего»[11].

Сервис никогда прямо не давал объяснения концепции Троцкого о связи между судьбой Советского Союза и развитием международной революции. Однако его биография не является работой политически нейтрального ученого. Это не обязательно дискредитирует саму работу. То, что дискредитирует биографию, это когда политические взгляды и цели, побуждающие к написанию, требуют прибегать к исторической фальсификации. Политическая ненависть Сервиса к перспективе мировой революции Троцкого и его поддержка националистической программы Сталина очевидны для тех, кто способен распознать просталинский подтекст, пропитывающий всю биографию Троцкого. Сервиспишет:

«Троцкий гордился своей способностью рассматривать советские и международные отношения реалистично. Он обманывался. Он ограничивался предрассудками, которые не давали ему понять динамику современной геополитики» [3].

Для Сервиса «предрассудки» — это революция и марксистский интернационализм. «Динамика современной геополитики», как Сервис (во многом подобно Сталину) ее представляет, проистекает из приоритета национального государства и его интересов и несокрушимости капитализма.

Позвольте нам вернуться к самому нелепому утверждению книги, к заявлению Сервиса о том, что «если бы Троцкий являлся верховным лидером вместо Сталина, риски кровавой бани в Европе резко бы возросли». Возникает вопрос: что Троцкий мог бы сделать, чтобы количество погибших в Европе 1930–1940-х годов оказалось большим, чем это было в действительности? Не говоря уже о бойне, устроенной Сталиным в СССР, его политика — начиная с поражения немецкого рабочего класса в 1933 году — привела в движение цепь событий, которые достигли кульминации в самой настоящей кровавой бойне Второй мировой войны. Война стоила жизни приблизительно 50 миллионам людей в Европе — в том числе 27 миллионам советских людей, шести миллионам немцев, шести миллионам евреев и трем миллионам поляков. Сервис как будто бы утверждает (хотя и окольным путем), что еще больше миллионов погибло бы, если бы победила перспектива социалистической революции Троцкого. Реальные людские потери, которые произошли вследствие поражения революции — победы фашизма в Германии и начала Второй мировой войны, — были меньшими, чем если бы социалистическая революция имела успех. Вывод, который Сервис предлагает сделать своим читателям, сводится к тому, что в случае выбора между победой социалистической революции и победой фашизма последнее является меньшим из двух зол.

Утверждение, которое скрывается за этим положением, заключается в том, что Троцкий был человеком насилия, безразличным к человеческой жизни и страданиям, жаждущим пожертвовать бессчетным числом жизней ради революции. Как заявляет Сервис в заключение своей биографии, Троцкий «боролся за цель, которая была даже более разрушительной, чем он себе представлял» [501].

Изображая Троцкого хладнокровным фанатиком, грубо безразличным к человеческим жизням, Сервис дает пример его жестокости. Троцкий, пишет он, «продемонстрировал свое полное моральное безрассудство перед своим американским поклонником Максом Истменом в начале 1920-х годов, сказав, что он и большевики готовы “сжечь дотла несколько тысяч русских, чтобы создать настоящее революционное американское движение”. Русским рабочим и крестьянам было бы интересно узнать о массовом жертвоприношении, которое он предлагал» [313]. Этот пассаж рассчитан на то, чтобы заставить читателей содрогнуться. Они должны удивиться: каким чудовищем политического фанатизма надо быть, чтобы рассуждать о возможности подобного деяния?

Но действительно ли Троцкий говорил это? А если и говорил, то в каком контексте? Почему Макс Истмен, несмотря на знакомство с этим ужасным планом, стал одним из самых преданных международных сторонников Троцкого в течение 1920-х годов. А еще позже — главным переводчиком работ Троцкого на английский язык? Пассаж, который я только что процитировал, содержится на 313-й странице сервисовского Троцкого, в главе 33, озаглавленной «На культурном фронте». Сервис называет в качестве источника мемуары Макса Истмена под названием Любовь и революция: Мое путешествие по эпохе. И действительно, на странице 333 этой книги мы находим рассказ Истмена о его первой встрече с Троцким, которая состоялась в Москве в 1922 году, во время Четвертого конгресса Коммунистического Интернационала.

Истмен с большим мастерством рассказывает, как он хотел переговорить с Троцким о проблеме, которая его беспокоила. В американском социалистическом движении преобладали русские эмигранты. Они монополизировали руководство молодой Коммунистической партией. Истмену представилась возможность подойти к Троцкому во время заседания конгресса. Он с удивлением обнаружил, что облик Троцкого оказался совершенно отличен от хорошо известных мефистофельских карикатур в газетах. Троцкий, вспоминал Истмен, выглядел «более похожим на тщательно умытого хорошего парня из воскресной школы, чем на Мефистофеля»[12]. Истмен попросил о встрече, согласие на которую Троцкий немедленно дал. Они встретились снова на следующий день в кабинете Троцкого в здании Революционного Военного совета.

Троцкий, как с юмором описывал его Истмен, был «определенно самым изящным человеком, который когда-либо руководил восстанием». Однако что особенно удивило Истмена, так это «спокойствие» Троцкого. Газетные описания Троцкого, изображавшие его нервным и возбудимым, «выглядели», писал Истмен, «почти пасквилем в отношении этого обходительного человека, который с такой вежливостью слушал плохой французский, на котором я силился изложить свои мысли». Истмен объяснил Троцкому, что господствующее положение, занимаемое русскими социалистами, «препятствует началу американского революционного движения». Еще более ухудшало дело то, что хотя большинство из этих социалистов были меньшевиками до октября 1917 года, «они думали, что это они совершили Октябрьскую революцию». Принимая шутливый тон, Истмен сравнил позу, занятую бывшими меньшевиками, с молодым петухом, который бахвалится «громким фальцетом, потому что какая-то курица, которая годится ему в бабушки, снесла яйцо». Троцкого, вспоминал Истмен, позабавило это сравнение. Тогда-то он и сделал по-французски замечание, которое Истмен запомнил дословно: “Mais nous sommes prets a bruler quelques milliers de Russes afin de creer un vrai movement revolutionnaire Americain”. Истмен поместил в скобках английский перевод: «Но мы готовы сжечь несколько тысяч русских, чтобы создать настоящее американское революционное движение»[13].

Ясно, что Сервис умышленно и злонамеренно ложно истолковал замечание, сделанное Троцким. Тот шутил с Истменом, который понимал, что Троцкий говорил не о сожжении русских рабочих и крестьян, а об ослаблении влияния напыщенных русских эмигрантов из числа бывших меньшевиков в американском социалистическом движении. Более того, Сервис, намереваясь усилить воздействие своей лжи, добавляет слово, которого нет в тексте Истмена. Слово «дотла» [to a cinder] отсутствует в оригинале. Таким образом Сервис превратил юмористическую историю, припомненную Истменом много десятилетий спустя — и которая представляет Троцкого в благоприятном свете как снисходительного, культурного человека с чувством юмора, — в пример ужасающей негуманности революционного фанатика.

Является ли это мелкой, а тем более невинной ошибкой? Едва ли. Этот вид фальсификации имеет свои последствия. Фальсификация, раз она избежала обнаружения, становится частью общепринятого исторического повествования, снова и снова повторяясь от одной книге к другой. По прошествии времени становится все сложнее разоблачить ложь, не говоря уже о том, чтобы выявить лжеца, который пустил ее в обращение.

Биография Сервиса является постыдным и бесстыдным собранием искажений и фальсификаций. Для Сервиса недостаточно ложно представить идеи, ради которых Троцкий жил и во имя которых погиб. Он стремится принизить человека, сделать его заслуживающим читательского презрения. Он однообразно повторяет одни и те же оскорбления. На странице 336 Сервис характеризует Троцкого как «чрезвычайно самоуверенного». На странице 381 он пишет о «непревзойденной самоуверенности» Троцкого. Даже работы Троцкого подвергаются осмеянию. «Смесь напыщенности и увертливости, — пишет Сервис, — повсюду видна в Истории pусской революции» [466]. Он выражает удивление тем, что люди «автоматически верили» рассказу Троцкого о его борьбе против Сталина. «На самом деле расхождения между Политбюро и оппозицией никогда не были такими глубокими, как он пытался это изображать» [356]. Сервис не подает это утверждение, совершенно бездоказательное, в качестве своего собственного мнения. Он заявляет это в качестве факта, который, следовательно, не нуждается в обсуждении! В итоге Сервис находит «удивительным», что огромное количество людей, «которые не симпатизировали коммунизму», тем не менее «допускали мысль о том, что под руководством Троцкого СССР не был бы тоталитарным деспотизмом» [356].

В одном из худших пассажей своей книги Сервис презрительно отзывается о либералах и социалистах, которые выступили с защитой Троцкого в период Московских процессов, поддержав его требование о создании независимой комиссии расследования. Их позиция, заявляет Сервис, «отражает их наивность. Они были не способны увидеть презрение Троцкого к их ценностям. Они не заметили вреда, который он намеревался причинить их обществу, если бы когда-нибудь получил для этого шанс. Как посетители зоопарка, они жалели раненого зверя» [466].

Я уже продемонстрировал, что г-н Сервис делает свою работу некомпетентно и бесчестно. Эти строки разоблачают Сервиса как человека, лишенного всякого уважения к демократическим принципам. Право Троцкого отвечать своим обвинителям и защищать себя не зависело от того, поддерживает он или нет политические институты Соединенных Штатов. Г-ну Сервису можно было бы посоветовать прочитать слова, с которыми Джон Дьюи, великий американский либеральный философ, объяснял raison d’etre [смысл] Комиссии по расследованию, в которой он занимал пост председателя. Лев Троцкий, разъяснял он, был объявлен виновным в ужасных преступлениях верховным трибуналом Советского Союза. Троцкий потребовал, чтобы советское правительство официально добивалось его выдачи, что могло бы дать ему возможность ответить на обвинения против него в норвежском или мексиканском суде. Это требование было проигнорировано Советским Союзом. Что вытекает из этого положения? Дьюи заявлял:

«Простой факт, что мы собрались здесь, является свидетельством того, что совесть мира все еще не удовлетворена по этому историческому вопросу. Эта мировая совесть требует, чтобы г-н Троцкий не был окончательно осужден без того, чтобы иметь полную возможность представить любые доказательства, находящиеся в его распоряжении, для ответа на приговор, объявленный ему на суде, на котором не присутствовал ни он сам, ни его представители. Право быть выслушанным до вынесения приговора является таким элементарным правом в каждой цивилизованной стране, что было бы абсурдным для нас в очередной раз настаивать на нем, если бы не усилия, предпринятые для того, чтобы г-н Троцкий не был выслушан, и не усилия, предпринятые для того, чтобы дискредитировать эту Комиссию по расследованию»[14].

В другом публичном заявлении Дьюи с явным негодованием отвечал на утверждения, что Троцкий вследствие своих политических взглядов не заслуживает того, чтобы его защищали.

«В деле Тома Муни в Сан-Франциско и в деле Сакко и Ванцетти в Бостоне нам приходилось слышать утверждения реакционеров, что как бы то ни было, но эти люди были опасны, так что было бы лучше устранить их, вне зависимости от того, виновны они или нет в преступлениях, в которых они были обвинены. Я никогда не думал, что смогу дожить до того дня, когда записные либералы прибегнут к подобному доводу»[15].

Враждебность Сервиса к работе Комиссии Дьюи очевидна. Он ничего не пишет о международной сталинской кампании саботажа и дискредитации Комиссии, которая включала в себя угрозы применить насилие против тех, кто публично объявлял себя сторонником расследования. Семья Дьюи боялась за жизнь 78-летнего философа. Сервис пишет как о чем-то плохом, что Дьюи был для Троцкого «удачным выбором в качестве председателя» [466] и что «они согласились избегать основных вопросов, связанных с политическими и нравственными поступками Троцкого» [467]. Он одобряет выход журналиста Фердинанда Лундберга из состава Комиссии до начала первого заседания. «Лундберг обоснованно пришел к мысли, что Троцкий являлся главным архитектором системы подавления гражданских прав в СССР, на которую он сейчас, как одна из ее жертв, жаловался» [467].

Сервис не цитирует ни единой строки из протоколов заседаний Комиссии, проходивших в Мексике в апреле 1937 года. Он игнорирует известную речь Троцкого, которой завершились слушания и которая произвела огромное впечатление на членов комиссии. Сервис заявляет, что Комиссия «продолжала заседать в течение целой недели, пока Дьюи не почувствовал, что в состоянии подготовить согласованный вердикт. Никто не вступал в серьезный спор относительно того, каким он мог быть. Троцкий был оправдан» [467]. Это опошление и инсинуация по отношению к работе Комиссии. В Мексике не было выработано и официально оглашено никакого «согласованного вердикта». На самом деле Дьюи и другие члены Комиссии приехали в Мексику как члены «предварительной комиссии», чтобы провести предварительное расследование, которое включало опрос Троцкого и сбор значимых документов, которыми он владел. После отъезда из Мексики Комиссия подготовила предварительный доклад, который признал, что Троцкий «представил многочисленные документы, обеспечив дальнейшее расследование»[16]. Предварительная комиссия рекомендовала, чтобы Комиссия по расследованию продолжила свою работу. Только в декабре 1937 года, через восемь месяцев после того, как комиссия Дьюи опрашивала Троцкого в Мексике, она опубликовала свой вердикт, согласно которому Троцкий был признан невиновным, а Московские процессы — судебными подлогами.

Представляя доклад предварительной комиссии, Дьюи заявил:

«Работа по расследованию только начинается. Были открыты различные направления расследования, которые должны быть продолжены до тех пор, пока не будут выявлены все доступные факты. Окончательное суждение должно быть отложено до тех пор, пока различные нити расследования не будут доведены до конца»[17].

Разъясняя принципы, которые определяли работу Комиссии, Дьюи говорил, что «привязанность к истине предшествует привязанности к личностям и фракциям». Он утверждал, что Комиссия по расследованию была «привержена одной и только одной цели: обнаружению истины настолько полно, насколько это в человеческих силах. Должны быть установлены связи между приверженностью справедливости и приверженностью к фракции, между честным поведением и приверженностью к невежеству, которая в сущности реакционна вне зависимости от того, под каким флагом она выступает».

В своих словах Дьюи суммировал все, что было поставлено на карту в борьбе по защите исторической правды против лжи. Если в вашей голове есть вопрос: почему наша партия посвящает так много времени и сил разоблачению и опровержению попыток фальсифицировать жизнь Троцкого и историю эпохи, в которой он жил, — то я советую вам прочитать и обдумать слова Дьюи, так подходящие к нашему времени, и надеюсь, что вы примите их как свое собственное кредо.

В этом году исполняется семидесятилетняя годовщина убийства Троцкого, которое было совершено 20 августа 1940 года сталинским агентом Рамоном Меркадером в Койоакане, пригороде Мехико. То, что Троцкий все еще остается объектом острой полемики, не является необычным. Это судьба всех по-настоящему значимых исторических личностей. Но что является экстраординарным, так это степень, в которой он в течение столь многих лет после своего убийства остается объектом интенсивных и неослабевающих искажений, фальсификаций и откровенной клеветы. История не забудет, что советская бюрократия никогда формально не реабилитировала Льва Троцкого (вопреки заявлению Сервиса, который и этот факт излагает неверно). Даже когда Михаил Горбачев начала проводить свою прокапиталистическую политику, результатом которой менее чем через четыре года стал распад Советского Союза, он публично заявлял:

«Троцкизм — это политическое течение, идеологи которого, прикрываясь левой, псевдореволюционной фразой, по существу, занимали капитулянтскую позицию. По сути дела, это была атака на ленинизм по всему фронту. Речь шла практически о судьбе социализма в нашей стране, о судьбе революции. В этих условиях необходимо было всенародно развенчать троцкизм, обнажить его антисоциалистическую сущность»[18].

Сервис просто пристраивается к длинной очереди антитроцкистских клеветников, которые состояли на службе политической реакции более 85 лет. Консервативная реакция против революционной интернационалистской программы Октябрьской революции началась в 1923 году под знаменем борьбы против троцкизма. К середине 1930-х годов эта борьба приняла форму систематического физического истребления всех выживших представителей марксистской политической и идейной традиции в Советском Союзе. И за пределами СССР троцкисты преследовались в империалистических странах — как фашистских, так и демократических. Гитлер, как я уже говорил, впадал в бешенство, когда упоминалось имя Троцкого. В Соединенных Штатах администрация Рузвельта организовала осуждение и заключение в тюрьму лидеров троцкистского движения. И если и был в мире кто-нибудь, кто ненавидел Троцкого даже больше, чем Сталин, так это не кто иной, как Уинстон Черчилль. В 1937 году Черчилль опубликовал книгу под названием Великие современники (Great Contemporaries). Одна глава была посвящена Гитлеру, о котором Черчилль писал с бесстыдным восхищением. Он все еще возлагал большие надежды на немецкого фюрера. Но другая глава посвящалась Троцкому. В ней язык Черчилля вышел из-под контроля. «Подобно бациллам рака, — писал Черчилль, — он рос, ел, пытал, убивал, осуществляя свою сущность»[19]. Следует отметить, что самая низкая клевета Черчилля, направленная против Троцкого как человека, была усвоена и усилена Сервисом.

Ярость Гитлера, брань Черчилля и садистскую мстительность Сталина легко объяснить. Они были современниками Троцкого, его менее значимыми современниками. Они участвовали в том, что для них являлось борьбой не на жизнь, а на смерть против революционного дела, которое Троцкий, более чем любой другой человек его времени, представлял и воплощал. Почитайте газеты того времени. Как часто вы найдете на первой странице ниже заголовков, сообщающих о том или ином волнующем событии 1930-х годов, более мелкий заголовок, который гласит: «Троцкий говорит …» или «Троцкий предсказывает …» Таким способом пресса сообщает своим читателям об отношении Троцкого к великим событиям того времени. Но чем вызван интерес к мнению одного человека? Тем, что этот человек являлся авторитетным голосом мировой социалистической революции. Троцкий был революцией в ссылке. 31 августа 1939 года — в самый канун начала Второй мировой войны — французская газета Paris-Soir поведала о диалоге между Гитлером и французским послом Кулондром. Гитлер выразил сожаление относительно того, что война неизбежна. Кулондр сказал Гитлеру, что если это случится, то в результате войны будет только один победитель — Троцкий. «Подумали ли вы об этом?» — спросил он. И Гитлер ответил: «Я знаю». Прочитав это сообщение, Троцкий написал: «Призраку революции этим господам угодно дать личное имя»[20].

Изображение Троцкого Сервисом полностью соткано из клеветы тех, кто находился в лагере реакции, сталинской или империалистической. Он не может позволить себе привести ни одного свидетельства, которое противоречит карикатуре, которую он представляет своим читателям. Более того, Сервис рассчитывает на то, что через столь много лет после его смерти не осталось никого, кто действительно знал, уважал и любил «Старика», как называли его многие последователи. Мне посчастливилось встречаться и говорить со свидетелями жизни Троцкого Арне Свабеком и Альбертом Глотцером — оба они провели несколько недель с Троцким на Принкипо в начале 1930-х годов; с бельгийским революционером Жоржем Вереекеном; с немецким революционером Оскаром Хиппе и с главой охраны Троцкого в Койоакане Хэролдом Робинсом. Никто из этих людей не остался троцкистом. Но величие и человечность Троцкого они никогда не ставили под сомнение. Даже по прошествии десятилетий они считали время, проведенное с Троцким, самым важным периодом своей жизни.

Я также встречался с теми, кто пережил террор Сталина, кто на себе испытал жестокость контрреволюционного националистического погрома бюрократии против настоящих представителей большевизма, таких как Ребекка Михайловна Богуславская, Татьяна Иваровна Смилга и Зоря Леонидовна Серебрякова, отцы которых, члены Левой оппозиции, были расстреляны в 1937–1938 годах. Они встречались с Троцким, когда были еще детьми, и он выглядел в их глазах великаном. Они вспоминали, как их отцы — Михаил Богуславский, Ивар Смилга и Леонид Серебряков — говорили о «Льве Давидовиче» с уважением и настоящей любовью. Несмотря на то, что Татьяна Смилга и Зоря Серебрякова еще живы, Сервис никогда не пытался задать им какие-либо вопросы. Надежда Иоффе была дочерью Адольфа Иоффе, близкого друга Троцкого, который покончил с собой в ноябре 1927 года в знак протеста против исключения Троцкого из Коммунистической партии. Надежда Иоффе впервые встретила Троцкого, будучи ребенком, в Вене, до революции 1917 года. Она играла вместе с юным сыном Троцкого Львом Седовым. Вопреки изображению Сервисом Троцкого невнимательным отцом, Надежда вспоминала человека, который любил детей и был бесконечно терпелив, когда улаживал их ссоры. Хотя Сервис цитирует мемуары Н. Иоффе, он не упоминает о ее личных воспоминаниях о Троцком.

Существует ряд ценных воспоминаний о Троцком, в которых его необыкновенная личность описывается незабываемым образом. Американский писатель Джеймс Т. Фаррел ездил вместе с Джоном Дьюи в Мексику в апреле 1937 года. Много лет спустя, в 1950-е годы, он записал воспоминания об этой поездке. Фаррел наблюдал Троцкого вблизи в течение недели, когда тот часами отвечал на вопросы, задаваемые ему членами предварительной комиссии. Троцкий находился под тяжелым политическим и личным давлением. Он слишком хорошо знал об ужасе, который расползался по Москве, где его старые товарищи уже были убиты или ожидали казни. Его младший сын Сергей уже исчез. Троцкий был вынужден отвечать на вопросы на языке, который был для него чужим. Троцкий, вспоминал Фаррел,

«производил впечатление великой простоты и чрезвычайного самоконтроля. Он был решительным и необычным человеком. Он говорил с замечательной точностью. Его манеры были такими же безупречными, как его одежда, и он был обаятельным человеком. Его жесты были очень грациозными. Он был чрезвычайно бдительным. Временами казалось, что весь его организм подчинялся его воле. Его голос был каким угодно, только не грубым …

Он был напряженным, подобно туго натянутому луку, который никогда не издавал треск, но вибрировал под воздействием самого легкого дуновения. Он обладал живым темпераментом. Он был человеком огромной интеллектуальной гордости и уверенности в себе. Он был нетерпим к глупости, к тому, что он считал глупым, и его простота и чрезвычайное великодушие казались приобретенными жизненным опытом. Он был гениальным человеком, человеком воли и идей. Его можно даже назвать образцом цивилизованного, высококультурного западноевропейца. Он был человеком Запада, и в этом — непохожим на большинство современников, находившихся у власти в Советском Союзе. Его марксистская вера была верой в идеи. Вполне можно говорить о том, что Троцкий был великим человеком»[21].

Фаррел следующим образом описал свидетельские показания Троцкого:

«В Мексике Дьюи заметил, что Троцкий говорил в течение восьми дней и не сказал ничего глупого. И то, что говорил Троцкий, раскрывало мир ужаса, трагедии, деградации человеческого духа. “Когда люди привыкают к страху, — говорил русский поэт Борис Пастернак, — он формирует основы хорошего стиля”. Ужасы истории были основной составляющей стиля Троцкого. Его мастерская ирония, подобно всем великим ирониям, является протестом, потому что ужасы истории приняли столь угрожающие размеры перед разумом человека. И он был историческим человеком в том смысле, в котором большинство из нас не являются и не могут быть … И когда он говорил, его стиль, его мысль, его ирония придавали слушаниям интонацию, ослаблявшую воздействие ужасов истории, которые были разоблачены, — рассказ о войне, революции, об идеализме, превращенном в цинизм, о ломке мужественных людей, предательстве чести, истины и дружбы, искажении истины, о страданиях семей и невинных, раскрытие того, как революция и общество, которое стало надеждой столь многих на Западе, на самом деле оказалось варварством, практически не имеющим параллелей в современной истории. Прочитайте холодный оттиск его свидетельских показаний, и все это станет ясным. Некоторые из интерпретаций и причинных объяснений Троцкого могут отличаться от наших собственных, но факты, разоблачения, ужасы там есть все. И когда Троцкий говорил, принимая полную моральную ответственность за все свои действия, когда он находился у власти, его стиль придавал этим свидетельским показаниям почти художественный характер»[22].

Я процитировал этот обширный отрывок, потому что вы должны услышать это. Вы имеете интеллектуальное и моральное право услышать это. Молодое поколение оказалось по большей части отрезано в интеллектуальном смысле от революционного опыта двадцатого века. В течение слишком долгих лет мы жили в атмосфере политической и духовной реакции. События прошлого века фальсифицируются или, что почти столь же плохо, о них просто не пишется и не говорится. Есть опасность того, что молодые поколения, приходя к зрелости в первые десятилетия двадцать первого века, не узнают того, что они должны знать о великих событиях двадцатого века, о его революциях и контрреволюциях. О войнах и об усилиях, направленных на то, чтобы положить им конец. И они не услышат звуки великих голосов прошлого и слова, которые ими произносились.

Мы вступаем в новую эпоху революционной борьбы. Об этом свидетельствуют растущие и все более очевидные признаки. Пропасть между немногими богатыми, богатство которых далеко вышло за границы рационального и постижимого, и огромной массой людей мира, становится все больше. Экономическая система, направленная на увековечивание и приращение богатства богачей, принимает на наших глазах все более иррациональный характер. Мировые проблемы растут, провоцируя социальные и экологические катастрофы. Действия частнособственнических корпораций все более явно подвергают опасности само выживание планеты. Растущее осознание этих опасностей, возмущение неравенством и несправедливостью увеличиваются. Сегодня происходят изменения в массовом сознании. Однако развитие сознания должно поддерживаться усвоением уроков истории. Великие голоса прошлого, включая голос Льва Троцкого, должны быть оживлены, чтобы мы могли учиться у них и вдохновляться ими.

Оценивая Льва Троцкого спустя семьдесят лет после его убийства[1]

Данное заседание посвящено человеку, который даже через 70 лет после его убийства сталинским агентом остается вполне современной фигурой. Троцкий был одним из титанов политической и интеллектуальной жизни XX века. Однако продолжаются усилия очернить Троцкого, дать ложную интерпретацию его теоретической деятельности и сфабриковать ложные описания его жизни. Троцкизм остается в XXI столетии таким же еретическим в политическом смысле, каким был спинозизм в XVIII веке. В самом деле, в последние годы враждебность к Троцкому намного выросла, и эта враждебность приняла особенно злобный характер. Следует сказать, что мы очень далеки от того времени, когда принципиальные либеральные противники Троцкого читали его работы с напряженным интересом и даже с восхищением. В той степени, в какой либерализм сохранял определенный уровень интеллектуальной честности и еще искренне верил в свои демократические идеалы, было возможно в 1930-х годах для такого человека, как Джон Дьюи (хотя, конечно, не для либеральных попутчиков сталинского режима вроде издателей Nation), не соглашаться с Троцким, в то же время охотно признавая его талант, мужество и честность. И не только это. Дьюи чувствовал обязанность — исходя из своих принципов — предоставить Троцкому средства для самозащиты от обвинений сталинцев.

Позднее, в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах, новое поколение историков стремилось объективно и честно исследовать Октябрьскую революцию и ее величайших деятелей, в том числе Льва Троцкого. Александр Рабинович на основе тщательного исследования архивов установил решающую роль, сыгранную Троцким в развитии стратегии Октябрьского восстания и его тактического осуществления. Ричард Б. Дей изучал экономические идеи Левой оппозиции. Барух Кней-Пац произвел тщательный анализ политических и социальных взглядов Троцкого. Как оказалось, издание работы Кней-Паца в 1978 году стало высшим достижением академических исследований, посвященных Льву Троцкому, — за исключением усилий Пьера Бруэ, который был не только выдающимся историком, но также и троцкистом.

Последние 20 лет характеризовались антиинтеллектуальной контрреволюцией в области исследования Советского Союза и, в частности, в изучении деятельности Льва Троцкого. Исходную причину этой реакции определить нетрудно. Распад Советского Союза оказал деморализующий эффект на широкие слои либеральной интеллигенции Соединенных Штатов и Западной Европы. Какими бы ни были их личные политические убеждения, все историки, которые серьезно исследовали русскую революцию, исходили из убеждения, что Октябрь 1917 года представлял собой важный поворотный пункт в мировой истории. Само это событие, его причины и последствия, а также те, кто играл значимую роль в этой исторической драме, требовали добросовестного изучения. Крах 1991 года, казалось, ликвидировал это основное убеждение. Наступила эпоха буржуазного триумфализма и ее ведущего интеллектуального представителя Фрэнсиса Фукуямы, благодаря любезности корпорации «Рэнд». Сегодня провозглашается, что Октябрьская революция была нечем иным, как политическим преступлением. Она была ошибкой, и к тому же бессмысленной ошибкой.

Сама мысль о том, что Октябрьская революция представляла как раз возможность исторически жизнеспособной альтернативы капитализму, совершенно отвергается.

Этот аргумент оказал существенное влияние на университетское сообщество, вера которого в человеческий прогресс была подорвана еще до распада СССР не только болтовней годов правления Рейгана, но также и субъективизмом и иррационализмом Франкфуртской школы и постмодернизма. Однако попытка отрицать значение и легитимность Октября 1917 года изначально покоится на шатких исторических и интеллектуальных основах. Прежде всего советское государство, выросшее из революции, продержалось не просто 71 день, как Парижская Коммуна, а 73 года. За время своего существования Советский Союз совершил огромный скачок в своем промышленном развитии, победил в войне против нацистской Германии, высоко поднял жизненный и культурный уровень своего народа, продемонстрировал поразительные достижения в науке и оказал огромное влияние на весь мир. Более того, утверждение, что результат декабря 1991 года был необходимым продуктом Октября 1917 года, требовало, чтобы историки либо преуменьшили, либо проигнорировали альтернативы ходу советского развития в годы правления Сталина и его последователей. Эти альтернативы были не только воображаемы, они действительно выдвигались на программном уровне и за них боролись. Один особенно циничный пример такого рода подхода содержится в работах британского историка Эрика Хобсбаума, многолетнего члена сталинистской Британской коммунистической партии, который оправдывает сталинский режим в качестве «единственного варианта».

Ирония в том, что утверждение антимарксистов, будто конечный результат советской истории неизбежно следовал из революции 1917 года — что политическая и экономическая линия, проводившаяся с первых дней «военного коммунизма» и нэпа, в годы коллективизации, реформ Либермана [1960-х годов, более известных в России как «реформы Косыгина»] и «перестройки» Горбачева, представляла собой единственно возможный путь развития, — это представление зеркально отражало аргументы сталинского режима, который стремился скрыть свои ошибки, представляя бюрократический деспотизм выражением «исторической необходимости». Это извращение действительно материалистической и диалектической концепции марксистского детерминизма со стороны Сталина было умело разоблачено профессором Дэем в 1990 году в его проницательном опровержении под названием «Шантаж единственной альтернативы»[2]. Эссе Дэя было написано накануне окончательного провала «перестройки» Горбачева, ликвидации СССР и реставрации капитализма руками сталинистской бюрократии.

Дэй справедливо отметил: «Когда Сталин канонизировал «ленинизм» в середине 1920-х годов, он исключил из метода мышления Ленина всякий элемент диалектики и сосредоточился на каждом предполагаемом оправдании авторитарной организации политической и экономической жизни»[3]. Важно то, что Дэй свое возражение против «шантажа единственной альтернативы» (или «лучшего варианта» Хобсбаума) связывает с рассмотрением альтернативы, которую представлял Троцкий. Подчеркивая связь между философскими идеями Троцкого и его программной оппозицией националистической линии «социализма в одной стране», Дэй разъясняет:

«Троцкий смотрел на исторические противоречия как на материал социальной политики. Следуя гегелевской и марксистской приверженности всеобщему, он также полагал, что противоречия следует постигать в рамках “целого”, мировой экономики, “частями” которого теперь были капитализм и социализм. С возникновением мирового рынка национальное государство — капиталистическое или социалистическое — не могло больше существовать как “независимая экономическая площадка”.

Мировое разделение труда не было “разрушено тем фактом, что социалистическая система преобладает в одной стране, в то время как капиталистическая преобладает в других”»[4].

В атмосфере, сформированной постсоветским капиталистическим триумфализмом, немногие историки были готовы проводить исторические исследования способом, предложенным Дэем, и разрабатывать систематическим образом исторические альтернативы сталинизму. Одним большим исключением из преобладающей атмосферы интеллектуальной прострации перед силами политической и идеологической реакции была деятельность историка и социолога Вадима Роговина в России, который назвал первый том своей семитомной истории троцкистской оппозиции сталинизму в 1923–1940 годах Была ли альтернатива?

Новые нападки на историческую репутацию Троцкого в 1990-х годах выросли из необходимости для буржуазных идеологов отрицать возможность того, что сталинская диктатура не была единственным из того, что могло развиться в СССР. Само существование Троцкого как революционного противника режима — и, более того, как человека, который представлял главную политическую угрозу сталинистской бюрократии, — следовало отрицать. Таким образом, по самой своей природе и целям эти нападки требовали оживления методов фальсификации, включая ту же самую ложь, которая использовалась сталинским режимом в его безжалостной войне против Троцкого. Все факты, которые были установлены историками за предыдущие 40 лет (со времени публикации первого тома биографии Дойчера в 1950-х годах) о жизни и деятельности Троцкого, следовало, используя выражение, ставшее любимой фразой фальсификаторов, «поставить под вопрос». Именно такой была самопровозглашенная программа так называемого Журнала по изучению Троцкого, который был основан в Университете Глазго в начале 1990-х годов. Среди его учредителей был профессор Ян Тэтчер. Журнал выходил недолго. Было опубликовано всего четыре выпуска. Но этот журнал разработал способ фальсификаций, которым следовало отныне руководствоваться всем антитроцкистским трудам, которые должны были появиться в течение следующих полутора десятков лет. Главными компонентами этого подхода стали: 1) заявления о том, что прочно установленные факты относительно жизни Троцкого — такие как его руководство Октябрьским восстанием 1917 года, его решающая роль как организатора и главы Красной армии, его приверженность интернационализму и его бескомпромиссная оппозиция сталинизму — были «мифами», требующими разоблачения; 2) утверждения, что работы Троцкого, включая такие признанные литературные шедевры, как его автобиография и монументальная История русской революции, были сомнительными творениями; и 3) инсинуации в отношении интеллектуальной, политической и моральной добросовестности Троцкого.

Непрерывный ряд экономических кризисов и растущая геополитическая нестабильность в первое десятилетие нового века придали дополнительный импульс нападкам на Троцкого. Когда триумфалистские настроения 1990-х годов сменились беспокойством о будущем капитализма, реакционные университетские исследователи начали со страхом вспоминать о влиянии биографической трилогии Исаака Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк — на поколение политически радикализированной молодежи 1960-х годов. Биография Дойчера ориентировала студентов в сторону еще более опасного материала — работ самого Троцкого! По всей Европе и в обоих Америках десятки тысяч молодых людей испытали огромное интеллектуальное воздействие работ этого политического и литературного гения. Во время нового и — вполне возможно — еще большего кризиса разве не существует опасность того, что этот процесс может повториться? Каким образом это следует предотвратить? В итоге в течение шести лет появились три антитроцкистские биографии, написанные профессорами Суэйном, Тэтчером и Сервисом. Каждая из этих биографий начинала с явного опровержения работы Дойчера. «Дойчер соглашался и на самом деле помогал созданию мифа о Троцком», — заявлял Суэйн[5]. Тэтчер насмешливо характеризовал биографию Дойчера как чтение вроде «книги приключений для юношей» и жаловался, что он слишком много полагался на работы Троцкого[6]. Сервис осуждал Дойчера как одного из тех, кто «преклоняется перед святыней Троцкого»[7]. Эти книги были написаны с очевидной целью предохранить читателей от влияния Троцкого. Как прямо написал Суэйн во втором предложении своей книги: «Читатели этой биографии не найдут пути к троцкизму»[8].

Никто из этих авторов не вышел из своего антитроцкистского проекта честным или с незапятнанной репутацией. Я потратил значительную часть последних трех лет на разоблачение бесчисленных фальсификаций и искажений, содержащихся в этих трех книгах. Временами я чувствовал себя как адвокат, у которого был только один клиент. Но всякая надежда на то, что я мог найти какую-то передышку от дела опровержения клеветы и фальсификаций, была опрометчивой. В октябре я приехал в Германию, чтобы выступить на собрании в Берлине, которое было посвящено семидесятилетней годовщине убийства Троцкого. Я был вынужден уделить существенную часть своих замечаний опровержению филиппики против Троцкого, которая была недавно написана членом исторического факультета Университета имени Гумбольдта. Кампания против Троцкого явно не является исключительно англо-американским предприятием.

Фактически еще одно добавление к антитроцкистской литературе сделал недавно российский историк Рой Медведев. Это имя знакомо студентам, изучающим советскую историографию. Он получил международную известность после публикации книги К суду истории. Первое англоязычное издание этой работы [Let History Judge] было опубликовано в 1972 году. Второе, пересмотренное, вышло в 1989 году. К суду истории принято считать первой значительной попыткой советского историка разоблачить преступления Сталина и сталинизма. Политическое мировоззрение Медведева было мировоззрением умеренного реформиста. Его работы руководствовались мировоззрением хрущевского, а позднее горбачевского круга советской бюрократии и отражали его. Он никогда не симпатизировал в политическом смысле Троцкому. Тем не менее он писал в работе К суду истории: «Особенно в отношении Льва Троцкого, его деятельности и трагической судьбы требуется точная и тщательно взвешенная политическая и юридическая оценка»[9].

Это было написано 21 год назад. В своем недавнем эссе, которое опубликовано как предисловие к новой биографии Льва Троцкого, написаннойукраинско-американским исследователем Георгием Чернявским, Медведев обращается к тем же самым фальсификациям, которые он опровергал в книге К суду истории. Иронично то, что предисловие Медведева противоречит в целом благоприятному портрету Троцкого, нарисованному Чернявским. Как будто издатели чувствовали себя обязанными уравновесить положительное изложение Чернявского резко отрицательными и бесчестными заявлениями Медведева.

Существует поразительный контраст между тем, что писал Медведев в 1989 году, и тем, что он пишет в 2010 году. В книге К суду истории Медведев утверждал:

«Хорошо известна важная роль в организации и подготовке этого восстания Петроградского Совета, во главе которого в те дни стоял Троцкий … В результате победы вооруженного восстания в Петрограде власть в стране перешла в руки Советов. Временное правительство было низложено»[10].

«… роль Троцкого в практической подготовке и проведении Октябрьского переворота была исключительно велика. Здесь можно было бы сослаться на множество свидетельств непосредственных участников и очевидцев Октябрьского вооруженного восстания»[11].

А что Медведев говорит сейчас?

«Да, Троцкий возглавлял в октябре 1917 года и Петроградский совет, и Военно-революционный комитет этого Совета. Вооруженное восстание готовилось, но оно не понадобилось: власть от Временного правительства перешла в руки Советов быстро и мирно; с боями красногвардейцам пришлось брать только Московский Кремль»[12].

Таким образом, чтобы приуменьшить роль Троцкого в Октябрьской революции, Медведев отменяет восстание в Петрограде. Как вы понимаете, Троцкому нечего было делать вечером 24–25 октября 1917 года. Эта версия является вариантом подхода, взятого на вооружение бывшим коллегой Яна Тэтчера по Университету Глазго профессором Джеймсом Уайтом, который писал в Журнале по изучению Троцкого, что в вечер восстания нелепый и бесталанный Троцкий был оставлен в Смольном институте своими более способными товарищами, такими как Сталин, просто отвечать по телефону.

Медведев писал в 1989 году:

«Несомненно, что деятельность Троцкого сыграла существенную роль в превращении Красной армии из сложного конгломерата партизанских и полупартизанских формирований в регулярную и достаточно дисциплинированную военную машину. Троцкий сумел организовать работу в Красной армии десятков тысяч царских офицеров — от младших офицеров до генералов включительно, и если Красная армия не сумела бы выиграть Гражданскую войну без военных комиссаров, то она не смогла бы ее выиграть и без военных специалистов»[13].

Однако теперь Медведев утверждает: «Выпячивать именно Троцкого как “главнокомандующего” Красной армией было выгодно в первую очередь белогвардейским генералам»[14].

В книге К суду истории Медведев признает, что роль Троцкого в руководстве большевистской партии была второй только по отношению к Ленину. Он писал:

«в 1921–1922 гг. Троцкого считали вторым по значению деятелем большевистского руководства. На многих митингах и собраниях провозглашались здравицы в честь “товарищей Ленина и Троцкого”, во многих советских и партийных учреждениях можно было видеть портреты Ленина и Троцкого. Имя Троцкого звучало в песнях и военных маршах. Это была, несомненно, высшая точка в карьере Троцкого как революционера и политического руководителя Советского государства. В этот период Ленин относился к Троцкому с подчеркнутым уважением, так же как и Троцкий к Ленину»[15].

Однако предисловие Медведева 2010 года предлагает совершенно иную оценку:

«Однако на самом деле никаких “вторых вождей” у партии большевиков в 1917 году не имелось … Троцкий сам не раз называл себя “вторым” [после Ленина] и внутренне был в этом убежден. На этом строились его претензии на власть и на наследие Ленина после смерти вождя.

Однако “вторых”, как заметил еще великий Никколо Паганини, “много”. Точнее поэтому говорить не о “втором вожде”, а о “втором ряде” лидеров, среди которых мы видим в 1917–1920 годах не только Л. Троцкого, но и Я. Свердлова, И. Сталина, Л. Каменева, Г. Зиновьева, Ф. Дзержинского, а также Н. Бухарина и Н. Крестинского»[16].

Попытка Медведева принизить Троцкого является, как он очень хорошо понимает, очевидной фальсификацией исторических событий. Яков Свердлов играл значительную роль в организационной структуре большевистской партии. Однако он не был независимым политическим лидером, а тем более теоретиком. Что касается Сталина, Каменева и Зиновьева, то их неустойчивое политическое поведение в 1917 году хорошо известно. Все трое в тот или иной момент выступали против независимой политической борьбы за власть рабочего класса. В марте 1917 года Сталин и Каменев (так же как и Свердлов) заняли примиренческую позицию по отношению к Временному правительству. В октябре 1917 года Каменев и Зиновьев выступили против восстания. Дзержинский играл важную роль в первые годы революции как руководитель ЧК, организации государственной полиции, учрежденной советским режимом для борьбы с контрреволюционными силами. Бухарин, несомненно, был значительным, хотя и неустойчивым руководителем. Но ни Дзержинский, ни Бухарин в качестве революционных вождей далеко не приближались к уровню Троцкого. Что же до Крестинского, будущего члена Левой оппозиции (ставшего жертвой сталинских чисток), то он был бы последним из тех, кто стал бы отрицать роль Троцкого как одного из двух главных руководителей Октябрьской революции.

В своей теперешней попытке принизить роль Троцкого в 1917 году Медведев приуменьшает значение хорошо известного комментария Ленина:

«Еще 1 ноября 1917 года на заседании Петроградского комитета партии Ленин назвал Троцкого “лучшим большевиком”. Но это было намеренное преувеличение, так как Троцкий только летом 1917 года примкнул к большевикам и на VI съезде был избран членом ЦК РСДРП(б)»[17].

В действительности в этой оценке нет ничего удивительного. Она была дана Лениным в разгар ожесточенной борьбы не на жизнь, а на смерть, против его противников в руководстве большевистской партии, которые требовали, чтобы он согласился на формирование коалиционного правительства с меньшевиками. На карту была поставлена судьба большевистской партии и революции. Как подробно рассказывал Александр Рабинович в своей книге Большевики у власти:

«На заседании Петербургского комитета Ленин, которому с видимым трудом удавалось сдерживать себя, назвал предательством поведение представителей ЦК на организованных Викжелем переговорах. Из всего большевистского руководства один только Троцкий удостоился его похвалы: “Троцкий давно сказал, что объединение невозможно … и с тех пор не было лучшего большевика”»[18].

В своем эссе о Троцком в Революционных силуэтах Анатолий Луначарский, большевистский комиссар просвещения, характеризовал Троцкого как «второго великого вождя русской революции». Пытаясь сравнить Ленина и Троцкого, Луначарский описывает Ленина как революционного политика с «почти непогрешимым инстинктом», ровного и всегда владеющего собою, который вряд ли может хотя когда-нибудь впасть в раздражение.

Оценка Луначарского, сделанная в 1919 году, включала следующие существенные характеристики:

«Не надо думать, однако, что второй великий вождь русской революции во всем уступает своему коллеге; есть стороны, в которых Троцкий бесспорно превосходит его: он более блестящ, он более ярок, он более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы, сидя на председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией, но он, конечно, не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими горячечными речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений, этой ролью постоянного электризатора то в том, то в другом месте ослабевающей армии. Нет человека, который мог бы заменить в этом отношении Троцкого»[19] [курсив Д.Н.].

Предисловие Медведева, пренебрегая историческими свидетельствами, изобилует уничижительными комментариями: «Троцкий мало отличился как народный комиссар по иностранным делам»[20]. «Раздували и преувеличивали роль и влияние Троцкого в 1930-е годы и европейские правительства …»[21] «Никто ни в прошлом, ни сегодня не мог бы внятно изложить хотя бы в небольшой брошюре некие “основы троцкизма”»[22].

Подобные утверждения показывают степень интеллектуального регресса Медведева. Но еще хуже, в свете последней работы Медведева, его новая оценка Сталина. Самое большое достоинство книги К суду истории составляло ее осуждение роли Сталина в советской истории. Медведев разъяснял, что К суду истории была написана, в частности, чтобы отреагировать на «настойчивые попытки реабилитировать Сталина, которые упорно продолжались с 1969 года»[23]. Он полемизировал против тех в советской бюрократии, кто стремился тем или иным образом оправдать или приуменьшить преступные деяния Сталина. Медведев противостоял широко распространенному мнению, что деятельность Сталина в 1920-х годах была правильной и что следует осуждать только его более поздние действия. Сталин нанес огромный вред делу социализма в Советском Союзе и в международном масштабе. Медведев разъяснял, что хотя Сталин использовал марксистскую фразеологию, чтобы оправдать свои действия, он никогда не был марксистом.

Но теперь Медведев предлагает совершенно иную оценку Сталина, который, как он пишет:

«гораздо лучше, чем Троцкий, изучил все работы Ленина, многие из которых Троцкий даже не читал. Поэтому именно Сталин смог довольно быстро и вполне успешно переработать теоретическое наследие Ленина в довольно цельную концепцию “основ ленинизма” … Ни Троцкий, ни Бухарин, ни Каменев, ни Зиновьев этого сделать не смогли, хотя и пытались. Все попытки Троцкого опереться на теоретическое и политическое наследие Ленина оказались неудачными и были легко опрокинуты Сталиным. А без опоры на ленинское наследие у Троцкого не имелось никаких шансов на признание и победу»[24].

Таким путем читатель подводится к выводу, что именно Сталин представлял наследие Ленина, и это объясняет его победу над Троцким. Медведев дает следующие объяснения победе Сталина: «Однако по силе характера, по политической воле, по беспощадности, да и по многим другим качествам, которые необходимы в борьбе за власть, Сталин намного превосходил Троцкого»[25]. Но в работе К суду истории Медведев презрительно писал о тех, кто говорил с восхищением о «воле» Сталина:

«Убийца, который стреляет из-за угла, вовсе не должен быть “более волевым” человеком, чем его жертва. Честный человек не совершает преступлений не потому, что у него “слабая воля”. Мы называем нередко сильным человека, который без труда отбрасывает все принятые между людьми нормы взаимоотношений и все правила честной борьбы. А между тем большинство преступлений свидетельствует не о силе воли, а о слабости моральных принципов …»[26]

Как объяснить ужасное интеллектуальное вырождение Медведева? Очевидно, он является еще одной жертвой краха СССР, который нарушил его политическое и моральное равновесие. Медведев стал горячим поклонником Владимира Путина, которого он сравнивает с Петром Великим! Эта дезориентация является не просто проявлением личной слабости Медведева. Несмотря на свое прежнее осуждение сталинизма, его политическое неприятие троцкизма исключает возможность проведения всесторонней критики советского режима. Крах СССР стал для него неожиданностью, и он переместился, как и многие другие советские интеллигенты, в реакционную среду русского национализма и шовинизма. Вот что привело его к Сталину.

В свои лучшие годы Медведев писал, что сталинизм можно с полным правом охарактеризовать как «серьезную и продолжительную болезнь советского общества». Это была продуктивная и заставляющая думать идея, которую можно было использовать для исследования антитроцкизма. Есть какой-то определенно патологический элемент в упорном стремлении на протяжении многих десятилетий фальсифицировать каждую сторону мышления и действий Троцкого. Но источник этой болезни не биологический, а социальный. Это проявление напряженных противоречий в обществе. В периоды усиливающихся кризисов антитроцкизм срабатывает как идеологический защитный механизм против революционной критики существующего общественного порядка и растущего потенциала сопротивления рабочего класса капиталистическому угнетению.

Александр Рабинович — один из немногих современных историков, которые, не будучи марксистами, все еще глубоко верят в историческое значение Октября, — выразил этот же самый пункт более непосредственным и простым образом. Почему, спрашивал я его недавно, нападки на Троцкого продолжаются и через 70 лет после его смерти. «Потому что, — отвечал он, — Троцкий все еще представляет угрозу». И действительно, для всех тех, кто защищает несправедливость и неравенство, он определенно является угрозой.

Часть IV: Три лекции в Германии

Семьдесят лет после убийства Льва Троцкого[1]

Прошло семьдесят лет — практически две трети столетия — после убийства Троцкого. С точки зрения политики это весьма продолжительный период времени. Было бы банальностью заявить, что многое в мире изменилось после 1940 года. Мир Черчилля, Рузвельта и Гитлера кажется — мы намеренно выбрали этот глагол — отошедшим в далекое прошлое. Но верно ли это на самом деле? — вот вопрос, который требует серьезного осмысления, особенно в контексте того, как описывают Льва Троцкого историки. Сколько бы мир ни изменялся, Троцкий остается поразительно современной личностью. Даже 70 лет спустя не угасают страсти, которые вызывает его имя.

Через два дня после его убийства редакционная статья в газете New York Times злорадно отмечала: «Жертвами его холодной жестокости … стали миллионы … Ему было недостаточно залить кровью и страданием Россию; ради победы пролетариата всему миру предстояло быть погруженным в море насилия».

Можно понять желчь авторов этой статьи. Они боялись Троцкого, величайшего революционера современности. Он представлял собой угрозу их интересам и образу жизни. Они описывали врага, действия которого сформировали мир, в котором они жили. Но даже враждебно настроенные авторы статьи не могли отрицать масштаб достижений своего противника:

«Он был могучим писателем, оратором, способным убеждать огромные толпы, гениальным организатором … Именно Троцкий, незадолго до того прибывший в Россию из нью-йоркского Ист-Сайда, взял в свои руки сырые массы жителей России и перековал их в бойцов Красной армии. Он выгнал с территории России всех “белых” генералов, он разбил все попытки стран Антанты восстановить старый режим, он придал подобие порядка полностью развалившимся системам транспорта и снабжения».

Семьдесят лет, прошедшие после смерти Троцкого, не сделали злобу его врагов мягче. В течение последних семи лет вышли в свет три новые биографии Троцкого, авторами которых стали английские историки. Первая из этих биографий, написанная Яном Тэтчером, вышла в 2003 году. Джеффри Суэйн выпустил вторую из них в 2005 году. В прошлом году был помпезно разрекламирован выход в свет последней биографии, написанной Робертом Сервисом. В этих биографиях не найдешь ни грана исторического беспристрастия, объективности или, по меньшей мере, простой честности. Авторы пишут о Троцком как о еще живом политическом противнике и своем личном враге. Как ни странно, авторы редакционной статьи в Times в 1940 году, несмотря на свою политическую враждебность, были более скрупулезными в обращении с историческими фактами. Они, по меньшей мере, признавали огромную историческую роль Троцкого.

Я потратил немало времени и сил, возражая Тэтчеру, Суэйну и Сервису и опровергая их книги, являющиеся продуктом бессовестного искажения и фальсификации истории. Мои статьи и лекции об этих авторах были собраны и опубликованы в форме 200-страничной книги. Я признателен «Издательству имени Ф. Меринга» (Mehring Verlag) за публикацию этой книги на немецком языке. Как ни желал бы я думать об исчерпывающем характере моей критики Суэйна, Тэтчера и Сервиса, я должен признаться, что под прессом времени и других обязанностей я был вынужден обратить внимание лишь на наиболее вопиющие фальсификации исторических фактов, совершенные этими авторами.

Я надеялся, что с публикацией сборника В защиту Льва Троцкого я мог бы позволить себе отдохнуть от неприятной задачи отвечать на выпады этих так называемых историков, делающих свои карьеры на фальсификации и искажениях. Увы, мое желание не сбылось. Еще до приезда в Германию мои товарищи из немецкой Партии Социалистического Равенства осведомили меня о явно враждебном настроении преподавателей факультета истории Университета имени Гумбольдта в отношении объявленной публичной лекции профессора Александра Рабиновича об Октябрьской революции. Члены кафедры не пожелали предоставить лектору подходящий случаю просторный лекционный зал или хотя бы формальным образом приветствовать его появление в университете, пусть это было бы простым приглашением на чашку чая.

Мне было интересно узнать о причинах враждебности кафедры истории по отношению к лекции профессора Рабиновича. Ясно, что за невежливостью должно было скрываться нечто более важное. Как вскоре стало понятно из беглого обзора работ этих историков, так оно и было.

Онлайновый архив трудов членов факультета истории Университета имени Гумбольдта включает в себя рецензию на биографию Роберта Сервиса Троцкий[2], написанную Андреасом Оберэндером. Последний является младшим научным сотрудником, работающим под руководством профессора Йорга Баберовского. Работа Оберэндера показывает, что современные попытки дискредитировать Троцкого вовсе не ограничены англо-американцами.

Энтузиазм Оберэндера по отношению к биографии Сервиса не знает пределов. Он с радостью приветствует это долгожданное опровержение «мифа» о всемирном значении Троцкого. Как бы следуя рецепту Сервиса, Оберэндер повторяет его уничижительную оценку известных работ Исаака Дойчера и Пьера Бруэ. Эти два писателя были всего лишь «апологетами» и «поклонниками» Троцкого.

Сервис, напротив, по словам Оберэндера, является «идеальным биографом» Троцкого: «Будучи вне подозрений о какой-либо связи с троцкизмом, он обладает необходимой критической отстраненностью от своего протагониста …» Оберэндер не обращает внимания на связи Сервиса со злобно антикоммунистическим Гуверовским институтом Стэнфордского университета, которые должны бы поставить под вопрос заявления о «критической отстраненности» и объективности.

Несмотря на пение дифирамбов по адресу биографии Сервиса, Оберэндер ничего конкретного о самой этой книге не говорит. В его рецензии нет ни одной цельной цитаты из этой предположительно блестящей работы. Вместо анализа он уделяет основную часть рецензии злобным нападкам на Троцкого.

Он пишет: «Не будь он талантливым писателем и оратором, он бы всегда оставался одним из многих рядовых революционеров. За исключением своей риторики, у него не было других способов прославиться».

Как отвечать на такое банальное и абсурдное суждение? Что бы подумали мы о биографе графа Льва Толстого, который заявил бы: «Не будь он одаренным писателем, Толстой оставался бы попросту одним их богатых помещиков. Если бы он не написал Войну и мир, Анну Каренину, Воскресение и Смерть Ивана Ильича, никто бы им не заинтересовался. Кроме литературного дара он ничем не выделялся». Как это верно, и как глубоко!

За подобными нападками по адресу Троцкого у Оберэндера скрывается глубокая ненависть к социалистическому движению. Он продолжает:

«Развитие Троцкого было характерно для типичного левого интеллигента, отчужденного от царского режима. Он вращался в нездоровых кругах эмигрантов и редакционных коллегий, занимавшихся бесконечными схоластическими спорами о чистоте марксовой доктрины и правильного пути к революции».

Согласно Оберэндеру, Троцкий «так и не сумел преодолеть удушающего влияния российской социал-демократии; читатель тщетно будет искать какую-либо искренность и способность понять другие интеллектуальные и идеологические миры».

Какое поразительное невежество! Деятельность и влияние Троцкого до 1917 года не ограничивалось средой российской социал-демократии. Он был известным деятелем европейского социализма, хорошо известным всем ведущим лицам во Втором Интернационале — включая Рамсея Макдональда, британского фабианца и будущего премьер-министра. Троцкий свободно владел французским и немецким языками. До 1914 года он поддерживал дружеские отношения с Карлом Каутским, и его статьи появлялись в газете Die Neue Zeit. Троцкого считали авторитетом в вопросах балканской политики. Что же касается культурного кругозора, то даже Сервис не отрицает, что Троцкий писал на разные интеллектуальные, литературные и художественные темы, например о Ницше, Ибсене и европейском авангарде.

Оберэндер продолжает: «Принятие и усвоение марксизма молодым Троцким ярким образом показывает, что происходит, когда, безусловно, гибкий и чувствительный ум подчиняется идеологии, отсекающей саму себя от действительности, запирается в герметически закупоренную концептуальную бутылку и смотрит на мир лишь сквозь призму жестких догм и неотразимых правд».

Подобно другим вульгарным прагматистам, Оберэндер пытается обвинить в «догматизме» мыслителей, подобных Троцкому, которые сознательно относятся к теоретическому методу и мыслят систематически. Он не дает определения тех «жестких догм» и «неотразимых правд», которые якобы вредят мышлению Троцкого. Оберэндер, вероятно, имеет в виду весь массив марксистской мысли, ее корни в философском материализме и в материалистическом подходе к истории. Ему не приходит в голову, что такое голословное обвинение, не подтвержденное серьезными аргументами, является примером того самого догматического мышления, в котором он обвиняет Троцкого.

Оберэндер продолжает: «Беспристрастный анализ и объективная аргументация не входили в репертуар Троцкого; он был мастером грандиозной фразы и колкой полемики; одаренный сомнительным талантом маскировать блестящей и помпезной риторикой путаные и невероятные идеи. Его стилистические экстравагантности шли рука об руку с поразительным отсутствием содержания и глубины».

Оберэндер полагает, что его читатели совершенно незнакомы с литературным наследием Троцкого и с тем огромным влиянием на общественное мнение, которое он оказывал посредством своего пера. В 1931 году, беседуя с Вальтером Беньямином и Германом Гессе, Бертольт Брехт сказал, что Троцкого вполне можно считать величайшим писателем Европы. Следует отметить, что Брехта никак нельзя причислить к политическим сторонникам Троцкого. Профессиональный ученый, написавший подобную лживую чепуху, теряет право считаться серьезным историком.

Литературная работа Троцкого на темы европейской и мировой политики в течение почти сорока лет была непревзойденной в своей проницательности. Оберэндер все же продолжает:

«Троцкий с большой скоростью писал массу всякой всячины, считая себя способным описывать всевозможные вопросы; в конце концов его безудержная тяга писать переходила в пустословие. В июне 1926 года Политбюро, например, призвало Троцкого сократить массовое производство текстов и обратить больше внимания на задачи и должностные обязанности, которые партия перед ним поставила».

Оберэндер принял сторону Сталина и остальных противников Троцкого в советском Политбюро. Он не замечает, что попытка Сталина осудить Троцкого была составной частью расширявшейся кампании, нацеленной на то, чтобы заставить замолчать и публично осудить самого значительного и популярного противника растущей бюрократии.

Оберэндер опускается еще ниже. Нелепым образом играя фактами истории, он ставит вопрос: «А что бы произошло с Троцким, если бы царский режим не рухнул в результате Первой мировой войны? Он был бы вынужден всю жизнь оставаться леворадикальным журналистом и стареющим в ожидании революции революционером».

Мы могли бы с таким же правом спросить: а что бы случилось с Линкольном, если бы Соединенные Штаты не вступили в эпоху кризиса? Он оставался бы провинциальным адвокатом. А что случилось бы с Лютером, если бы конфликт между Римом и германскими князьями не породил бы все предпосылки для Реформации? Поближе к нашим временам и в меньшем масштабе — что бы случилось с госпожой Меркель, если бы не падение Берлинской стены? По существу Оберэндер ставит перед нами вопрос: что произошло бы с Троцким, если бы ХХ века не было вовсе! Но он все же был — без разрешения г-на Оберэндера, хотя уважаемый историк и не доволен его результатами.

«Посреди революции и Гражданской войны он оставил свой кабинет, чтобы агитировать массы Красной армии в пользу борьбы против белых. Его ораторский и организационный таланты, как и его, несомненно, несентиментальный подход к насилию, вскоре сделали его одним из наиболее известных и влиятельных вождей партии».

Иначе говоря, в волнах войны и революции, когда миллионы людей вышли на поля великих политических сражений, Троцкий поднялся на уровень одной из величайших фигур мировой истории!

Но тут же Оберэндер пытается повернуть историю вспять. «Что же остается от Троцкого и его обаяния? … Прочтя биографию [Сервиса], не остается сомнений, что этот критический анализ разрушил хваленую в прошлом репутацию Троцкого. Его печатным работам по большей части место в музее курьезов, его экстравагантные мысли кажутся нам, в нашу неидеологизированную эпоху, странными, если не нелепыми. Основанный им Четвертый Интернационал является не более как подстрочной сноской в истории рабочего движения».

Господин Оберэндер родился в бывшей Восточной Германии. Какова его нынешняя оценка сталинистской правящей партии СЕПГ в истории рабочего движения? А роль Коммунистической партии Советского Союза? Что осталось от этих реакционных бюрократических структур? Троцкий предвидел судьбу сталинистских партий. «Не останется камня на камне от этих реакционных организаций», — писал он.

Так как г-н Оберэндер решил строить догадки насчет того, что произошло бы с Троцким, не будь войны и революции, то он не может возражать, если мы в ответ поставим вопрос: а что произошло бы с г-ном Оберэндером, если бы Германская Демократическая Республика не рухнула? Откровенно говоря, я думаю, что его жизнь не очень отличалась бы от нынешней. Его скромный талант нашел бы свое место в академических институтах ГДР. Возможно даже, что он оказался бы в стенах Университета имени Гумбольдта, как это имеет место сейчас. Его рецензия на книгу Сервиса могла бы, не изменяя ни слова, быть напечатанной в каком-нибудь сталинистском журнале!

Оберэндер заявляет, что трудам Троцкого место в музее курьезов, что они неактуальны. Для историка такая оценка по меньшей мере странна, особенно для историка, посвятившего себя истории Советского Союза. Сказать, что Троцкий неактуален, значит отвергать историческое значение одного из важнейших событий ХХ века — русской революции. Можно ли понять политическую стратегию, лежавшую в основе Октябрьской революции, не сославшись на труды Льва Троцкого? Ни один серьезный историк не может исключить из своего изучения 1917 года внимательного прочтения Истории русской революции; тем более что эта книга, без сомнения, является одной из жемчужин мировой литературы. Подобно этому изучение книги Троцкого Преданная революция является необходимым не только для историков, но и для любого человека, стремящегося понять, чем был Советский Союз, каково было его происхождение и природа тех социальных, экономических и политических противоречий, которые привели его к распаду в 1991 году — событию, предвиденному Троцким в 1936 году!

Литературное наследие Троцкого остается поразительно современным, особенно по сравнению с наследием какого-либо иного писателя его поколения. Несмотря на все изменения, произошедшие за последние 70 лет, Троцкий рассматривал вопросы, проблемы и процессы, которые продолжают стоять перед нами и сегодня: сущность мировой экономики и ее отношение к национальному государству; значение и последствия глобальной гегемонии американского империализма; хрупкость буржуазной демократии. Господин Оберэндер не упоминает ни одной работы Троцкого. Из всех его упущений самое тяжелое и непростительное, особенно для немецкого историка, касается одного из величайших достижений Троцкого: его анализа немецкого фашизма и его страстных предупреждений об огромной угрозе, которую нацизм нес немецкому и международному пролетариату.

Полагает ли г-н Оберэндер, что и этим работам место лишь на полке исторических курьезов? Имеют ли они какое-либо отношение к нашему «неидеологизированному» веку? В берлинском Немецком историческом музее, например, недавно открылась большая выставка, посвященная нацистскому режиму. До наших дней политика и культура Германии несут на себе шрамы фашистской победы в январе 1933 года и ее последствий. Но эта победа была достигнута нацистами лишь в результате трусливого и безответственного поведения Социал-демократической и Коммунистической партий, которые отказались объединить миллионы социалистически настроенных рабочих Германии в общей борьбе против Гитлера.

Предупреждения Троцкого об опасности фашизма относятся к числу самых провидческих политических документов ХХ столетия. Особенно поразительно то, что автор писал эти статьи из ссылки в далекой Турции. Троцкий призывал рабочий класс объединиться в единый фронт против фашистов и осуждал жалкое пресмыкательство Социал-демократической партии перед Гинденбургом — с одной стороны и преступно безответственное отождествление социал-демократии и фашизма, которое проповедовала сталинистская Компартия — с другой. Когда в объятиях демагогии и фаталистического испуга сталинизированная германская Компартия утверждала, что фашистская победа сразу же приведет к коммунистической революции, Троцкий предупреждал, что взятие власти Гитлером станет политической катастрофой ужасающего масштаба.

События в Германии стали опровержением заявлений, согласно которым не имеет значения, кто победил бы во внутрипартийной борьбе 1920-х годов — Троцкий или Сталин. Даже если бы между ними не было каких-либо иных различий, то одно лишь разногласие по поводу Германии оправдывает утверждение: поражение Троцкого привело к самым трагическим историческим последствиям.

Позвольте мне сослаться на один документ, написанный Троцким в апреле 1932 года, за девять месяцев до победы Гитлера. Отвечая на вопрос о том, как советское правительство должно ответить на победу фашистов, Троцкий писал:

«… Мои отношения с нынешним московским правительством не таковы, чтобы я мог говорить от его имени или ссылаться на его намерения, о которых я, как и любой другой читатель и политик, могу судить лишь на основании публикуемых в прессе известий. Но я тем свободнее могу высказать свое мнение, как советское правительство должно действовать в случае фашистской государственной победы в Германии. Получив телеграфное извещение о такой победе, я бы отдал приказ начать мобилизацию резервов. Когда перед вами появился смертельный враг, когда война вытекает из самой логики объективного положения, то было бы непростительным легкомыслием предоставить врагу время укрепиться и усилиться … и, таким образом, вырасти в колоссальную угрозу»[3].

Думает ли г-н Оберэндер, что и этим словам место в кабинете исторических курьезов?

Как же следует оценивать Льва Троцкого спустя 70 лет после его гибели? Мы располагаем преимуществами исторической ретроспективы. Мы знаем, как разрешились политические конфликты, в которых Троцкий играл ключевую роль. Мы знаем судьбу Советского Союза и сталинистского режима, который захватил власть в результате политической борьбы против Троцкого.

Следует поставить вопрос: какая перспектива была подтверждена историческим развитием — теория Сталина и Бухарина о «социализме в отдельной стране» или отрицание Троцким возможности построения социализма на национальной основе? Какая перспектива предвосхитила траекторию экономического развития — сталинская автаркическая концепция национального социализма или настойчивое утверждение Троцкого о примате глобальных экономических процессов?

История Советского Союза, взятая в целом, подтверждает, что кампания против Троцкого и троцкизма, открытая со стороны Политбюро в 1923 году, стала началом правой и, по своему существу, русско-националистической реакции против революционной интернационалистской программы, на которой базировалась Октябрьская революция. В течение чуть более десяти лет исключение интернационалистов из ВКП(б) переросло в необузданную кампанию политического геноцида, направленного на физическое истребление всех представителей марксистской политики и культуры в советской интеллигенции и рабочем классе.

Советский Союз, вышедший из антисоциалистического террора 1930-х годов, был политически травмированным обществом. Сталинская кампания массовых расстрелов, включая уничтожение почти всего командного состава Красной армии, помогла фашистам, облегчив им вторжение в СССР в 1941 году. Ужасные людские потери Советского Союза с 1941 по 1945 годы в значительной степени стали следствием сталинских чисток. Даже советская победа во Второй мировой войне не смогла, по большому счету, повернуть вспять катастрофическую политическую траекторию СССР. После смерти Сталина в 1953 году все лихорадочные попытки советской бюрократии реформировать страну были основаны на националистической программе, которая выступала базисом сталинистского режима. Система, которую Сталин оставил следующим поколениям, волочилась от одного кризиса к другому, пока не рухнула спустя 38 лет после смерти тирана. Даже формы этого коллапса — упразднение СССР руками бюрократии, передача национализированной собственности в частные руки, превращение части бюрократической элиты в капиталистических миллиардеров — следовали тем линиям развития, которые Троцкий обрисовал в 1930-е годы.

В заключение я хотел бы сказать несколько слов об актуальности Троцкого сегодня. Каково место Троцкого в истории? Как писатель, оратор, стратег революционного восстания, военный вождь и политический мыслитель Троцкий представлял собой вершину социалистической политики и культуры ХХ века. Троцкий разработал стратегию русской революции задолго до 1917 года. В годы революции и Гражданской войны он олицетворял собой волю пролетариата к победе. И позднее, в годы политического поражения и изоляции, будучи преследуемым ссыльным, Троцкий поднялся еще выше на вершины политики и морали — как неумолимый противник сталинской контрреволюции и стратег будущей мировой социалистической революции.

В большей степени, чем кто-либо другой, Троцкий дал пример того, что означает быть революционным социалистом в ХХ веке. Ленин был, безусловно, крупнейшей фигурой в истории социализма. Но его жизнь и работа тесно сплелись с русской революцией и всеми ее противоречиями. Смерть пришла к нему в январе 1924 года, когда реакция против Октябрьской революции внутри созданной им партии лишь начиналась. В последние недели своей сознательной жизни, в муках сомнений о судьбе революции, Ленин, как показывают его последние труды, обратился за помощью к Троцкому. В борьбе против сталинизма политическая работа Троцкого приобрела всемирно-историческое значение. Русская революция стала важнейшим эпизодом в жизни Троцкого — эпизодом в его борьбе за победу международного рабочего класса. Троцкий олицетворял и представлял собой мировую социалистическую революцию. Помимо этого, в борьбе против сталинизма Троцкий спас социализм от пропасти, в которую тащили его кремлевские гангстеры и их политические подручные.

Ни одно политическое течение, называющее себя социалистическим, не может выработать свою программу, свое отношение к марксизму, не обращаясь к политическим концепциям, лозунгам и позициям, разработанным Троцким. Основанный им в 1938 году Четвертый Интернационал развился и живет, будучи политическим выражением подлинного марксизма. Спустя семьдесят лет после своей смерти, Троцкий, величайшая политическая фигура прошлого века, остается наиболее важным учителем социалистов нового столетия.

Лев Троцкий и защита исторической правды[1]

Прежде всего мне хотелось бы поблагодарить немецкую Партию Социалистического Равенства за приглашение выступить этим вечером в Лейпциге, который является одним из исторических центров немецкого социалистического рабочего движения. В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, когда правые и оппортунистические течения в Социал-демократической партии (СДПГ) получали все большее влияние внутри СДПГ, Leipziger Volkszeitung являлась главной газетой, посредством которой революционное крыло партии, возглавляемое Розой Люксембург, защищало принципы подлинного марксизма. Два десятилетия спустя, в решающие годы, предшествовавшие нацистскому захвату власти в 1933 году, Лейпциг был главным центром троцкистской деятельности в Германии. Немецкие троцкисты были связаны с Международной Левой оппозицией, которая была организована Троцким для борьбы против катастрофической политики сталинского режима в Советском Союзе и в международном масштабе. В 1931 году Троцкий, который был выслан из СССР и жил на турецком острове Принкипо, заявил, что Германия является «ключом» к международному положению. Возрастающая сила нацистской партии, предупреждал Троцкий, несет смертельную угрозу немецкому, советскому и международному рабочему классу. Он заявил, что победа нацистов будет катастрофой беспрецедентных размеров. Она станет ужасным поражением самого мощного социалистического движения в Западной Европе, проложит путь к установлению варварской диктатуры и приведет в движение цепь событий, ведущих ко второй мировой войне.

И тем не менее, несмотря на колоссальные политические ставки, две массовые партии немецкого рабочего класса, Социал-демократическая партия и Коммунистическая партия (КПГ), вели политику, которая упраздняла все препятствия на пути Гитлера к победе. СДПГ, разъяснял Троцкий, отчаянно цеплялась за гниющее тело Веймарского режима, рассчитывая на то, что буржуазное государство не допустит прихода к власти партии нацистов. КПГ, следуя инструкциям, которые она получала от Сталина, проводила безумную политику против «социал-фашизма». КПГ заявляла, что между социал-демократией, массовой партией рабочего класса, и НСДАП (нацистами), массовой партией реакционной немецкой мелкой буржуазии, нет существенной разницы. На этом основании лидеры КПГ отвергали призыв Троцкого к созданию объединенного фронта двух массовых партий рабочего класса против нацистской угрозы.

В 1931–1933 годах Троцкий стремился обратить внимание наиболее сознательных в политическом отношении слоев немецкого рабочего класса и социалистической интеллигенции на огромную опасность фашизма и настоятельную необходимость объединенной борьбы пролетариата, чтобы предотвратить победу нацистов. Работы Троцкого о немецком фашизме стоят в ряду величайших образцов политической литературы двадцатого столетия. Никто еще не писал с таким предвидением, точностью и страстью о событиях в Германии и их всемирном историческом значении.

Вот как Троцкий определял фашизм в своем памфлете Немецкая революция и сталинская бюрократия, написанном в январе 1932 года:

«Фашизм не просто система репрессий, насилий, полицейского террора. Фашизм — особая государственная система, основанная на искоренении всех элементов пролетарской демократии в буржуазном обществе. Задача фашизма не только в том, чтобы разгромить коммунистический авангард, но и в том, чтобы удерживать весь класс в состоянии принудительной распыленности. Для этого недостаточно физического истребления наиболее революционного слоя рабочих.Надо разбить все самостоятельные и добровольные организации, разрушить все опорные базы пролетариата и искоренить результаты трех четвертей столетия работы социал-демократии и профсоюзов. Ибо на эту работу, в последнем счете, опирается и компартия»[2].

В этом памфлете Троцкий блестяще характеризует политическое банкротство СДПГ:

«Нынешний кризис агонизирующего капитализма заставил социал-демократию отказаться от плодов долгой экономической и политической борьбы и свести немецких рабочих на уровень жизни их отцов, дедов и прадедов. Нет исторического зрелища, более трагического и вместе отталкивающего, чем злокачественное гниение реформизма среди обломков всех его завоеваний и надежд. Театр гонится за модернизмом. Пусть ставит почаще гауптмановских “Ткачей”: самая современная из пьес. Но пусть директор театра не забудет отвести первые ряды вождям социал-демократии»[3].

Ничто из написанного в этот период о фашизме не сравнимо с работами Троцкого. Известный журналист Курт Тухольский выражал свое удивление тем, что Троцкий, живший в эмиграции на расстоянии более тысячи миль от Германии, понимал политическое положение в ней более ясно и глубоко, чем кто бы то ни было. Бертольт Брехт в разговоре с Вальтером Беньямином и Эмилем Гессе-Бурри заметил, что Троцкого можно было бы по справедливости охарактеризовать как величайшего европейского писателя своего времени.

Но работы Троцкого и деятельность троцкистов в Германии не смогли предотвратить последствия предательства социал-демократической и сталинской партий. Гитлер пришел к власти в январе 1933 года, и трагедия, которую предвидел Троцкий, произошла.

По прошествии более 30 лет, во время политической радикализации 1960-х годов, работы Троцкого составляли существенную часть литературы, которую читали рабочие и студенты, пытавшиеся понять, как фашизм смог прийти к власти в Германии. Я принадлежу к поколению, рожденному после Второй мировой войны, которое нашло в работах Льва Троцкого ни с чем не сравнимый анализ политических причин величайшей катастрофы двадцатого века. Работы Троцкого показали, что победа фашизма не была неизбежной. Приход Гитлера к власти можно было предотвратить. Фашизм никогда не являлся ни неизбежным результатом «диалектики Просвещения», как это провозгласили Адорно и Хоркхаймер, ни продуктом подавленной сексуальности, как доказывал Вильгельм Райх. Фашизм, самая варварская форма буржуазного правления, пришел к власти в результате поражения и предательства политического руководства рабочего класса.

Работы Троцкого о Германии образуют лишь часть его важнейшего политического наследия. Защита Троцкого от потока лжи и искажений, который продолжает литься с неослабевающей силой спустя более 70 лет после его смерти, необходима потому, что Троцкий занимает ключевое место в истории прошлого столетия. Все критически важные события первых четырех десятилетий двадцатого века отразились в его работах. Он был, наряду с Лениным, самой значительной фигурой русского революционного движения, достигшего своей высшей точки в большевистском захвате власти в октябре 1917 года. Перспектива и программа, которые вдохновляли Октябрьскую революцию, основывались на теории перманентной революции Троцкого, которую он разработал после русской революции 1905 года. В Гражданской войне, последовавшей после Октябрьской революции 1917 года, Троцкий стал главой Красной армии. Под его руководством Советская Россия отразила атаки контрреволюционных сил, которые поддерживались всеми ведущими империалистическими державами.

Троцкий сыграл решающую роль в победе социалистической революции в России и ее защите от врагов. Однако его место в истории определяется прежде всего его достижениями в качестве самого выдающегося представителя и стратега мировой социалистической революции. Уже в 1905 году Троцкий анализировал русскую революцию как часть мирового революционного процесса. Раньше, чем кто бы то ни был, Троцкий предвидел возможность для русского рабочего класса прийти к власти в ходе социалистической революции. Однако он настаивал на том, что судьба социализма в России зависит прежде всего от победы рабочего класса в развитых капиталистических странах — в особенности в Европе и в Соединенных Штатах. Социалистическая революция, разъяснял Троцкий, может достигнуть своей первой победы в национальном масштабе. Однако ее выживание возможно лишь в той степени, в какой революция выйдет за национальные границы, внутри которых она сумела овладеть властью. Окончательная победа социализма достигается посредством свержения капитализма в мировом масштабе.

В конечном счете главный политический вопрос, который лежал в основе борьбы, вспыхнувшей внутри российской Коммунистической партии в 1920-х годах, заключался в связи между построением социализма в Советском Союзе и программой мировой социалистической революции, которая выступала основным содержанием революционной стратегии большевистской партии под руководством Ленина и Троцкого в 1917 году. В октябре 1923 года критика роста бюрократизма в большевистской партии и советском государстве со стороны Троцкого привела к образованию Левой оппозиции. Это был критически важный месяц не только в советской, но и в немецкой истории. Масштабный кризис, разразившийся в Германии весной 1923 года в связи с французской оккупацией Рура, быстро привел к развитию революционной ситуации. На фоне гиперинфляции и дезориентации буржуазного режима возникла беспрецедентная возможность для успешного революционного восстания немецкого рабочего класса. Однако то, чего недоставало, так это решительного революционного руководства. Подготовка немецкой Коммунистической партии к восстанию была бессистемной и нерешительной. ВКП(б), в руководстве которой все более преобладали политические противники Троцкого, давала КПГ противоречивые советы. В последнюю минуту КПГ отменила свой план общенационального восстания. В последовавшем затем замешательстве изолированные революционные вспышки были подавлены, и буржуазное правительство восстановило контроль над ситуацией. Немецкий рабочий класс получил удар, от которого он так никогда полностью и не оправился и который привел в движение цепь событий, содействовавших взрывному росту нацистской партии.

Поражение в Германии усилило консервативную бюрократическую фракцию в советской коммунистической партии. Когда Гражданская война подходила к концу, государственная и партийная бюрократия быстро росла, включая в себя десятки тысяч функционеров, для которых пост в аппарате означал личную безопасность и привилегии. Эти функционеры образовали социальную основу быстро растущей власти Сталина как генерального секретаря Коммунистической партии. «Тайна» власти Сталина коренилась в его умении заботиться о материальных интересах растущей касты бюрократов, которые стали отождествлять свои интересы с Советским Союзом как национальным государством, а не как новым центром мировой социалистической революции. Все в большей степени национальная и консервативная ориентация бюрократии нашла свое выражение в программе «социализма в одной стране», выдвинутой Сталиным в 1924 году.

Эта программа узаконила — теоретически, политически и практически — отказ рассматривать развитие социализма в СССР в прямой связи с динамикой международной социалистической революции. Она санкционировала подчинение интересов международного рабочего класса национальным интересам правящей бюрократии Советского Союза. Этот поворот быстро привел к резким нападкам на теорию перманентной революции Троцкого. Утверждение Троцкого о том, что судьба социализма в СССР зависит от победы рабочего класса за его пределами, было предано анафеме советскими бюрократами, которые заботились прежде всего о своих доходах и привилегиях. Как позднее писал Троцкий в своей автобиографии, нападки на перманентную революцию были мотивированы эгоистическим самосознанием бюрократии. «Не все же и не всегда для революции», — думал мелкий советский чиновник, когда осуждал Троцкого и программу перманентной революции. «Надо и для себя».

Нет ничего исторически более абсурдного и политически несостоятельного, чем утверждение, будто борьба между Сталиным и Троцким была просто субъективным конфликтом двух индивидуумов за личное влияние. Борьба, разразившаяся во Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) в середине 1920-х годов, шла между двумя непримиримо противоположными программами — национального псевдо-социализма советской бюрократии, возглавляемой Сталиным, и социалистического интернационализма Левой оппозиции под руководством Троцкого. Результат этой борьбы был определяющим для судьбы социалистической революции в двадцатом веке и в конечном счете для судьбы самого Советского Союза.

Поворот в программе ВКП(б) дался нелегко. Идеи и идеалы социалистического интернационализма были глубоко укоренены в советском рабочем классе. Более того, Троцкий воспринимался передовыми советскими рабочими и социалистами всего мира как уважаемая и авторитетная фигура, сравнимая только с Лениным. В отличие от этого, когда в начале 1920-х годов началась фракционная борьба, Сталин фактически не был широко известен. Сталину и его сторонникам в партии и государственном аппарате необходимо было уничтожить политическое влияние Троцкого для того, чтобы добиться отказа от революционной интернациональной программы. Однако этого нельзя было достичь без переписывания истории под углом зрения радикального умаления выдающейся роли Троцкого в победе Октябрьской революции. Именно здесь лежат корни и политический источник кампании исторических фальсификаций, которая была запущена в 1923 году.

В доступное нам сегодня время невозможно проследить в необходимых деталях все стадии этого коварно-вероломного процесса фальсификации. Насилие над истиной началось с представления в ложном свете старых фракционных разногласий в революционном движении до 1917 года. Это осуществлялось посредством искажения высказываний, выборочного цитирования и ложной интерпретации документов. С поразительной быстротой в советской прессе из Троцкого сделали совершенно новую и гротескную персону. Клевета против Троцкого и многих его сторонников подготовила почву для их исключения из партии и ссылки. Троцкий был выслан из СССР в январе 1929 года. В 1932 году он был формально лишен советского гражданства. В Советском Союзе троцкистское движение оказалось в условиях все более ужесточавшегося насильственного подавления. Война бюрократии против троцкизма создала условия для кампании политического геноцида, направленного против всех сторонников международной социалистической программы и культуры в советском рабочем классе и марксистской интеллигенции.

Три антитроцкистских судебных процесса, проведенных в Москве между августом 1936 и мартом 1938 года, стали кульминацией беспрестанного процесса исторической фальсификации, который начался в 1923 году. В ходе этих судилищ ведущие лидеры большевистской партии были обвинены в подготовке террористического заговора против Сталина, осуществлении актов саботажа в СССР, а также в том, что они вступили в предательские альянсы с фашистскими режимами Германии и Японии. Все обвиняемые — старые революционеры, посвятившие всю свою сознательную жизнь делу социализма, — признавались в самых ужасных преступлениях. Однако кроме их признаний обвинение не представило ни одного свидетельства в поддержку выдвинутых против них обвинений.

Как позднее было установлено, признания были выбиты из подсудимых посредством физических и психологических пыток и угроз их семьям. Сталин добился согласия подсудимых играть по его правилам с помощью циничных и пустых обещаний сохранить им жизнь, равно как и жизни их близких, если они сыграют отведенные им роли в ужасающем московском представлении.

Многие годы спустя, в начале 1990-х, я разговаривал с дочерью Михаила Богуславского, одного из подсудимых на втором процессе, проходившем в январе 1937 года. Ребекка Богуславская вспоминала о своем посещении отца в Лубянской тюрьме Москвы за несколько недель до начала судилища. Михаил Богуславский выглядел как призрак — изнуренный, с темными кругами под глазами. Он был болен, и ему было неудобно сидеть на стуле. Ребекка поняла, что ее отца жестоко избивали и что ему было трудно удерживать вес своего тела на сиденье. Богуславский посмотрел на свою дочь и в исступлении прокричал ей: «Ты должна отречься от меня. Ты должна забыть, что я когда-либо жил». Ребекка ответила: «Папа, я никогда не отрекусь от тебя».

На самом процессе Богуславский выглядел несколько лучше. Его хорошо кормили накануне процесса, и Ребекка предположила, что ему также давали лекарства, чтобы улучшить его внешний вид. Но через несколько часов после оглашения приговора Богуславский был расстрелян. Что касается Ребекки, то она вскоре была арестована и провела почти двадцать лет в сибирских трудовых лагерях. Она умерла в 1992 году в возрасте 79 лет.

Когда в августе 1936 года начался первый из Московских процессов, Троцкий находился в Норвегии. Чтобы он не смог разоблачить невероятные обвинения, выдвинутые против него в Москве, норвежское правительство, контролируемое социал-демократической партией, поместило Троцкого и его жену Наталью Седову под домашний арест. В декабре 1936 года Троцкий был депортирован из Норвегии и помещен на транспортное судно, направлявшееся в Мексику.

В Мексике Троцкий смог наконец публично ответить на обвинения сталинского режима. Он осудил процессы как судебные подлоги с политическими целями и призвал к организации «международного контрпроцесса» для разоблачения «подлинных преступников, которые скрываются под личиной обвинителя».

Следует напомнить, что в Европе и Соединенных Штатах значительные слои «левого» общественного мнения — сторонники Народного фронта, то есть союза буржуазных либералов со сталинистскими партиями, — были готовы без возражения принять обвинения, выдвинутые против подсудимых в Москве. Они решительно противодействовали призыву Троцкого создать независимую комиссию для расследования Московских процессов, боясь, что разоблачение лжи Кремля может подорвать либерально-сталинистский народный фронт против фашизма — как если бы борьба против фашизма могла вестись посредством узаконенного убийства революционеров.

Несмотря на противодействие либералов и сталинцев, Комиссия по расследованию судебных процессов была образована весной 1937 года под председательством крупнейшего на тот момент американского философа Джона Дьюи. В апреле Комиссия прибыла в Мексику, где в продолжение недели с лишним опрашивала Троцкого относительно всех вопросов, связанных с обвинениями, выдвинутыми против него. Свидетельские показания Троцкого представляли собой обоснование им собственной деятельности и защиту своих идей за период свыше 40 лет, начиная с его вступления в революционную борьбу в возрасте 17 лет в 1897 году.

Кульминационным пунктом работы Комиссии в Мексике было, без сомнения, заключительное выступление Троцкого. Он говорил четыре с половиной часа на английском языке. Когда я утверждаю, что эта речь стоит в ряду самых великих в мировой истории, во мне говорит не просто сторонник Троцкого. В одном из многих замечательных мест, которые можно найти в этом тексте, Троцкий объясняет истоки и значение той лжи, на которой основывались Московские процессы. Ложь советского режима была не просто продуктом патологических свойств личности Сталина. Она коренилась в материальных интересах бюрократии, ведущим представителем которой выступал Сталин:

«Действия Сталина можно понять только, исходя из условий существования нового привилегированного слоя, жадного к власти, жадного к благам жизни, боящегося за свои позиции, боящегося масс и смертельно ненавидящего всякую оппозицию.

Положение привилегированной бюрократии в обществе, которое она сама называет социалистическим, не только противоречиво, но и фальшиво. Чем резче скачок от Октябрьского переворота, который обнажил социальную ложь до дна, к нынешнему положению, когда каста выскочек вынуждена маскировать социальные язвы, тем грубее термидорианская ложь. Дело идет, следовательно, не просто об индивидуальной порочности того или другого лица, а о порочности положения целой социальной группы, для которой ложь стала жизненной политической функцией»[4].

Здесь лежит ключ к пониманию не только лжи Московских процессов, но и, в более общем смысле, к значению всех исторических фальсификаций. Есть хорошо известное выражение: «Если бы геометрические аксиомы затрагивали материальные интересы, то делались бы попытки их опровергнуть». Подобным образом, в той степени, в какой правящий класс рассматривает исторические события как угрозу легитимности своего господствующего положения в обществе, он вынужден прибегать к искажениям и откровенным фальсификациям. Сталинская бюрократия прибегла к самому низкому и чудовищному обману, чтобы скрыть свое предательство принципов Октябрьской революции и затушевать все более кричащее противоречие между действительными целями социализма и защитой бюрократией как привилегированной кастой своих собственных материальных интересов.

Понимание объективного значения и социальной функции исторических фальсификаций позволяет нам дать ответ на очень важный вопрос: почему мы все еще вынуждены иметь дело с ложью относительно исторической роли Льва Троцкого? Прошло семьдесят пять лет с тех пор, как Комиссия Дьюи завершила свою работу недвусмысленным заявлением о том, что Троцкий невиновен по всем обвинениям, выдвинутым против него, и что Московские процессы были судебными подлогами. Пятьдесят шесть лет прошло с тех пор, как советский лидер Никита Хрущев в своем известном «секретном докладе», с которым он выступил в феврале 1956 года перед делегатами XX съезда Коммунистической партии, осудил Сталина как преступника и, по существу, признал, что Московские процессы основывались на лжи. Двадцать лет прошло со времени распада Советского Союза — события, которое стало историческим подтверждением справедливости борьбы Троцкого не на жизнь, а на смерть против сталинской бюрократии. Он обосновывал свою борьбу против сталинизма как политически необходимую, чтобы спасти Советский Союз от разрушения бюрократическим режимом.

Кажется очевидным, что Троцкий — крупнейшая историческая фигура. Даже после того, как он утратил власть, он продолжал оказывать огромное влияние посредством написания своих работ. Даже его убийство в августе 1940 года не могло освободить бюрократию от призрака международного троцкизма. Издание Исааком Дойчером трехтомной биографии Троцкого привело к возрождению интереса к нему во всем мире. Показателем бесконечной боязни Троцкого со стороны советской бюрократии стал тот факт, что из всех революционеров-большевиков, убитых сталинским режимом, только Троцкий никогда не был официально реабилитирован.

Следует ожидать, что Троцкий, принимая во внимание его политические цели, должен оставаться личностью, вызывающей острейшие споры. Но можно ли ставить под вопрос то, что его деятельность и его идеи заслуживают самого добросовестного в интеллектуальном смысле изучения? Однако если этого не произошло — если вместо этого мы увидели в последнее десятилетие возрождение и усиление кампании лжи, — то необходимо раскрыть и объяснить политическую и социальную необходимость, которая служит причиной неослабевающих попыток фальсифицировать фактически любой аспект его жизни.

Я полагаю, что кампания против Троцкого приводится в действие двумя взаимосвязанными факторами исторического и политического характера. Во-первых, позвольте нам рассмотреть исторический фактор. Крах сталинистских режимов в Восточной Европе и распад СССР привели к вспышке буржуазного триумфализма. До 1989 года предсказания о том, что сталинистские режимы идут к краху, можно было найти только в троцкистских изданиях. Ни один известный буржуазный историк или журналист не предвидел распада режимов в Восточной Европе и Советском Союзе. Однако как только эти режимы перестали существовать, буржуазные политики, ученые и журналисты объявили, что их крах был неизбежным. Распад СССР в 1991 году «доказывал», что Октябрьская революция 1917 года была обречена с самого начала. С момента своего раннего успеха социалистическая революция могла идти только в одном направлении — в сторону реставрации капитализма. То, что этот процесс продолжался почти три четверти века, не ставило под вопрос неотвратимость результата. Никакой иной ход развития был невозможен. Сталинистский режим не был предательством Октябрьской революции. Он был неизбежным историческим тупиком, созданным событиями 1917 года, из которого единственным выходом была реставрация капитализма.

Эта механическая интерпретация советской истории нуждается в отрицании самой возможности другой, нетоталитарной и социалистической эволюции СССР. Альтернативный путь развития не брался всерьез. Эта позиция определила трактовку Троцкого. Борьбу, которую он вел против сталинизма, следует приуменьшать, если не полностью игнорировать. Ни при каком раскладе он не представлял собой жизнеспособную альтернативу Сталину.

Однако к началу нового века исторические вопросы, требовавшие отрицания значения Троцкого как альтернативы сталинизму, соединились с новыми политическими тревогами. Триумфальные настроения, вызванные распадом СССР, уже начали к концу двадцатого века угасать. Экономические потрясения, начавшиеся Азиатским кризисом 1998 года, сделали слишком ясным то, что конец СССР не излечил капитализм от его глубоко укорененных недугов. Условия жизни широких слоев рабочего класса, еще до кризиса 2008 года, неуклонно ухудшались в последнее десятилетие двадцатого и первое десятилетие двадцать первого века. На фоне ухудшающихся экономических условий все менее сдерживаемый милитаризм империалистических правящих элит — оправдываемый после событий 11 сентября 2001 года как «война против террора» — столкнулся с постоянно усиливающимся массовым противодействием. По мере обострения социальной напряженности буржуазные стратеги, такие как Збигнев Бжезинский, начали бить тревогу по поводу потенциально революционного значения быстро растущего слоя хорошо образованной, но недовольной молодежи, неспособной найти хорошо оплачиваемые рабочие места и экономическую стабильность.

В этих условиях неопределенности буржуазия вспомнила о политической атмосфере 1960-х годов, когда работы Троцкого — замалчиваемые десятилетиями — внезапно стали существенной частью литературы, читаемой радикализованной молодежью. В еще более неопределенной среде нового века, когда рабочие и молодежь начали искать альтернативы капитализму, разве не существует опасность того, что Троцкий может снова дать теоретическое и политическое руководство и вдохновить новое поколение, вступившее в революционную борьбу? В конце концов, академические стражи буржуазных интересов спрашивали себя, сколько книг Троцкого, будь они прокляты, находится в продаже? Таких работ, как История русской революции, Преданная революция и, худшая из всех, захватывающая автобиография Троцкого Моя жизнь. Что можно сделать, чтобы противостоять революционному пафосу литературного шедевра Троцкого?

Новая эпоха «превентивной войны» произвела новый литературный стиль: превентивная биография! В продолжение чуть более пяти лет было издано не менее трех таких «превентивных» биографий Троцкого. Первая, написанная профессором Яном Тэтчером, была опубликована в 2003 году. Вторая — биография профессора Джэффри Суэйна — в 2006 году. Я написал длинный ответ на обе эти книги, который был опубликован в 2007 году. Там я подробно разобрал грубые фальсификации, основанные главным образом на старой лжи, сочиненной сталинцами и пересказанной двумя британскими историками. Какие-либо надежды, которые я питал в отношении прекращения антитроцкистского похода британского ученого сообщества, вскоре развеялись. Биография Роберта Сервиса вышла в 2009 году.

Таким образом, я счел своим долгом написать детальное опровержение еще одной книги, направленной на дискредитацию Троцкого. Наряду с моим предыдущим анализом биографий Тэтчера и Суэйна и двумя другими более короткими работами, в которых я пытался разъяснить современное значение деятельности Троцкого, критика Сервиса была опубликована в книге под названием В защиту Льва Троцкого. Для меня нет нужды подробно излагать мое опровержение работ Тэтчера, Суэйна и Сервиса. Я полагаю, что качество и честность моих усилий подтверждены длинной рецензией, написанной историком Бертраном Пэтноудом, которая была опубликована в июне 2012 года в журнале The American Historical Review. Профессор Пэтноуд недвусмысленно поддержал мою характеристику биографии Сервиса как образчика «халтуры». Более того, я приветствую открытое письмо немецкому издательству «Зуркамп», которое было подписано 14 известными европейскими историками, поддержавшими мое разоблачение книги Сервиса и выступившими против публикации немецкого издания этой книги. То, что 14 выдающихся историков почувствовали себя вынужденными выступить с протестом против публикации книги Сервиса, решительно доказывает крайне отталкивающий характер этой работы.

Можно было подумать, что открытое письмо 14 известных историков способно настолько дискредитировать Роберта Сервиса, что ни один серьезный историк не выступит в его защиту. В конце концов, главным обвинением против биографии Сервиса было то, что она нарушает базовые стандарты научного исследования. В ней содержатся многочисленные фактические ошибки. Сервис выдвигает утверждения, которые не имеют никакого документального основания. Он приписывает Троцкому мнения и положения, которых тот никогда не придерживался, включая те, которые были совершенно противоположны тому, что в действительности писал Троцкий. Более того, историки согласились с моим протестом против обращения Сервиса к вопросу о еврейском происхождении Троцкого в стиле, который тяготеет к оправданию антисемитских предрассудков и клеветнических измышлений, часто использовавшихся против него.

Кроме того, издательство «Зуркамп», оставив без ответа письмо историков, задержало издание книги Сервиса, хотя и наняло «внешнего эксперта» для рецензирования биографии и исправления наиболее явных фактических ошибок. Таким образом, «Зуркамп» пытается спасти то, что можно, от публикуемого бедствия посредством литературного аналога пластической операции. Однако неподатливая природа проблемы, перед которой стоит издательство, проявляется в рекламном объявлении о книге Сервиса, которое выставлено на веб-сайте «Зуркампа». Издательство говорит о «человеке, родившемся в 1879 году на Южной Украине под именем Лев Давидович Бронштейн». Но это заявление противоречит утверждению Сервиса, согласно которому настоящее имя Троцкого было Лейба и что он был известен под этим еврейским именем в период своей юности. На первых 40 страницах англоязычного издания своей биографии Сервис называет молодого Троцкого только «Лейбой». Потом Сервис заявляет, что лишь по достижении восемнадцати лет молодой Бронштейн решил взять имя Лёва, чтобы иметь звучащее по-русски имя, как у его товарищей по революционной борьбе. Чтобы подчеркнуть значение этого изменения имени Троцкого, Сервис пишет: «Семантически это не имеет никакого отношения к имени Лейба на идише …»

Как я уже подробно объяснял, вся эта история является изобретением Сервиса. Имя Троцкого было Лев, и он известен под этим именем (или уменьшительным Лёва) с самого раннего своего детства. Однако ложное приписывание имени Лейба молодому Троцкому играет центральную роль в биографии Сервиса. Во-первых, это служит для акцентирования еврейского происхождения Троцкого в стиле, часто используемом его антисемитскими противниками. Во-вторых, Сервис заявляет, что попытка Троцкого скрыть свое настоящее имя была не только примером его неоднократных усилий преуменьшить собственное еврейское происхождение, но также и одной из существенных неточностей, которую Сервис, по его заявлению, обнаружил в автобиографии Троцкого.

Кажется, однако, что ошибка Сервиса в приписывании имени Лейба молодому Троцкому могла быть исправлена экспертом, нанятым «Зуркампом». Таким образом, мы оказываемся перед интересным литературным парадоксом. Предмет биографии Сервиса родится под одним именем в английском издании, и совершенно иным — в немецком издании!

На веб-сайте «Зуркампа» заявляется, что биография Сервиса будет опубликована в июле 2012 года. Но открытое письмо 14 историков и длительная задержка публикации книги вызвали тревогу в кругах правых политических сил и антимарксистских историков. Крайне правая газета Junge Freiheit встала на защиту Сервиса, восхваляя его работу за отказ от всякой симпатии к Троцкому. Эта газета хвалит реплику Сервиса о книге, брошенной им в Лондоне: «Если ледоруб его не прикончил, то я надеюсь, что мне удалось это сделать», — называя это «привлекательным комментарием».

Защита Сервиса на страницах Junge Freiheit вряд ли выглядит сюрпризом. Более интересны две статьи в поддержку Сервиса, которые появились на страницах швейцарской Neue Zürcher Zeitung. Их автором является профессор Ульрих М. Шмид, который преподает в Университете Санкт-Галлена и который много писал по вопросам, связанным с историей, философией, литературой и культурой. Его послужной список как ученого, размещенный на веб-сайте университета, содержит названия более 600 опубликованных статей — совершенно поразительное количество. Его очерки часто появляются в Neue Zürcher Zeitung.

Первая статья была опубликована в Neue Zürcher Zeitung 28 декабря 2011 года. Ее заголовок, отчасти предсказуемо, звучал так: «Нет альтернативы Сталину». Статья начинается с жалобы на то, что «поколение 1968 года» видело в Троцком реальную альтернативу Сталину:

«Если бы после смерти Ленина не Сталин, а Троцкий пришел к руководству Советским Союзом — был такой аргумент, — то эксперимент с социалистической формой общества не мог бы вылиться в бесчеловечную диктатуру.

Многие западные социалисты дали ослепить себя интеллектуальным блеском Троцкого и из его враждебности к Сталину слишком быстро сделали вывод, что Троцкий был движим идеей социализма с человеческим лицом».

Следуя по стопам Сервиса, Шмид пытается опровергнуть этот благоприятный взгляд на Троцкого, изображая его чудовищем, способным на мерзости худшего сорта. Он пишет:

«С самого начала своей карьеры военного комиссара Троцкий показал свою крайнюю бесчеловечность. Он добивался повиновения со стороны царских офицеров путем взятия их семей в заложники».

Когда читаешь такие яростные осуждения действий Троцкого на посту военачальника, то можно почти поверить в то, что до появления Троцкого на арене истории гражданские войны были ненасильственным и бескровным делом, в котором противоборствующие стороны обращались друг с другом с чувством взаимной любви и безупречной доброжелательности. И тем не менее, как все мы знаем, история рассказывает нам совершенно другие вещи. Однако Шмид предпочитает избегать рассмотрения действий Троцкого в более широком историческом контексте, который мог бы объяснить или даже оправдать его действия.

В 1918–1921 годах, когда Троцкий защищал советский режим от сил контрреволюции, он очень хорошо знал возможные последствия большевистского поражения. Он принадлежал к поколению революционеров, для которого события, последовавшие после подавления Парижской коммуны в мае 1871 года, все еще были частью живой памяти. За неделю после поражения Коммуны победоносная национальная гвардия, руководимая буржуазным режимом, вырезала где-то от 30 до 50 тысяч рабочих. Адольф Тьер, глава буржуазного режима, сказал о коммунарах: «Земля усыпана их телами. Может быть, это ужасающее зрелище послужит уроком».

Но Троцкому не нужно было обращаться к опыту Парижской коммуны, чтобы помнить о том, что ждет большевистский режим и советский рабочий класс, если победит контрреволюция. Большевики и массы рабочих и крестьян очень хорошо помнили кровавую расправу, которая последовала за поражением революции 1905 года. Царский режим послал свои войска в карательные экспедиции в города и деревни, где население оказывало поддержку революции. Десятки тысяч людей были хладнокровно убиты царскими военными, а города и деревни, в которых они жили, были разрушены.

Шмид, подобно Сервису, не упомянул про еще один отнюдь не малозначимый факт: Октябрьская революция свершилась в условиях Первой мировой войны, которая началась летом 1914 года. К тому времени, когда большевики пришли к власти, примерно 1,7 миллиона русских солдат уже погибли в бессмысленной бойне. Еще миллионы умерли на различных фронтах Первой мировой войны — конфликта, который, по словам одного историка, «привел к самой масштабной культурной катастрофе и массовому убийству в Европе со времени Тридцатилетней войны». Насилие, проявившееся в ходе русской революции, было в немалой степени вызвано ужасающими социальными и экономическими условиями, созданными участием России в мировой войне. В своей книге Динамика разрушения: Культура и массовые убийства в Первой мировой войне историк Алан Крамер, автор вышеприведенного высказывания, писал:

«… Сказать, что русская революция в октябре 1917 года и природа Советского Союза испытали глубокое воздействие участия России в войне, было бы преуменьшением: семилетняя катастрофа войны, политического переворота и гражданской войны сформировала всю политическую культуру большевистского режима на последующие десятилетия»[5].

Решив дискредитировать Троцкого на почве морали, Шмид приводит другие примеры предполагаемой чудовищности Троцкого. Он пишет:

«Когда его красноармейский отряд на Казанском фронте в 1918 году отступил перед врагом, Троцкий без промедления приказал расстрелять командира и 40 солдат и бросил их тела в Волгу».

Это правда, что Троцкий в критический момент, когда судьба только что организованной Красной армии висела на волоске, приказал расстрелять солдат, которые дезертировали с поля боя. Троцкий применил эту крайнюю меру, чтобы восстановить дисциплину, и рассказал об этом случае в своей автобиографии. В контексте войны действия Троцкого были оправданны. Как наверняка должен знать Шмид, смертная казнь применялась к дезертирам в немецкой, французской и британской армиях в ходе Первой мировой войны. Может быть, из-за того, что Шмид сомневается в действенности своего осуждения использования Троцким смертной казни, он добавляет странную и волнующую подробность: что Троцкий приказал бросить тела расстрелянных дезертиров в Волгу.

Это утверждение вызывает в сознании читателя пугающий образ. Троцкий не только расстрелял дезертиров, но и отказал им в должном захоронении. Он бросил их тела в реку! Я никогда ранее не встречал упоминаний об этой страшной подробности. Что это за документальное свидетельство, на котором Шмид основывает свое заявление? Профессору Шмиду следовало бы позволить нам узнать, где он обнаружил свидетельство об этом предполагаемом акте бесчеловечности.

Шмид ссылается на другие хорошо известные обвинения в предполагаемой жестокости Троцкого, такие как подавление Кронштадтского восстания в 1921 году. И снова эти события представлены без упоминания и тем более серьезного анализа политического и исторического контекста, в рамках которого они произошли. Такой способ изложения ничего не дает для понимания событий или роли Троцкого в них. Единственной их целью является проталкивание собственной политически мотивированной антикоммунистической точки зрения Шмида. В последнем абзаце своей первой статьи Шмид снова жалуется:

«Хотя больше не может быть никаких сомнений относительно диктаторских наклонностей Троцкого, все еще существуют “ностальгирующие по коммунистам”, которые хотят считать его убитым в результате заговора, организованного Сталиным и мировым капитализмом. Абсурдное допущение такого альянса само по себе ясно показывает, как далеко эти люди ушли от здравого смысла».

Это якобы абсурдное допущение подтверждается, между тем, фактом того, что Троцкий и его сторонники подвергались преследованиям одновременно сталинскими, фашистскими и буржуазно-демократическими правительствами. После своей высылки из СССР Троцкому было отказано в предоставлении политического убежища и британским, и германским правительством. Позднее ему разрешили приехать во Францию, но только при условии соблюдения строгих ограничений не только на политическую деятельность, но также и на его перемещения по стране. В 1936 году, как я уже говорил, норвежское правительство поместило его под арест, чтобы помешать ему выступить с публичным разоблачением судебного подлога в Москве. Широкая поддержка Московских процессов в среде буржуазных либералов Европы и Соединенных Штатов вытекала из их политического союза со сталинистскими партиями, что образовывало основу политики Народных фронтов в 1930-е годы. Высмеивая тех, кто пишет об альянсе сталинцев и империалистов против троцкизма, Шмид демонстрирует собственное невежество относительно политической динамики 1930-х годов.

Во второй статье Шмида, опубликованной в Neue Zürcher Zeitung 21 февраля 2012 года, он признает, что моя критика книги Сервиса была поддержана профессором Бертраном Пэтноудом из Стэнфордского университета. Он также упомянул о письме четырнадцати историков, отметив имена Гельмута Дамера, Германа Вебера, Бернхарда Байерляйна, Гейко Гауманна, Марио Кесслера, Оскара Негта, Оливера Раткольба и Петера Штайнбаха. Шмид определенно знает, что все эти историки являются весьма уважаемыми учеными. Шмида в особенности обеспокоило обнаружение имени профессора Гейко Гауманна в списке тех, кто подписал протест против публикации биографии Сервиса. Профессор Гауманн помогал Шмиду в подготовке его докторской диссертации (Habilitationsschrift) в 1998–1999 годах, за что Шмид публично выражал ему свою благодарность. Но теперь Шмид оказался в неудобном положении, бросая вызов суждению одного из своих наставников.

Шмид использует любопытную стратегию в своей защите книги Сервиса. Он допускает, что ошибки есть, но объявляет эти ошибки несущественными. Шмид изворачивается, называя их «маленькие ошибки»; они включают в себя «неправильные даты смерти … неточное описание исторических событий … ненадежные примечания … перепутывание семейных отношений … усечение цитат … избирательное предпочтение в отношении воспоминаний, которые изображают Троцкого в неблагоприятном свете …»

Можно лишь с удивлением читать это список отклонений Сервиса от базовых стандартов научного исследования. Любая из этих ошибок рассматривалась бы как недопустимая в книге, написанной профессиональным историком. Обнаружить все эти ошибки в исторической работе, опубликованной в Соединенных Штатах под эгидой издательства Гарвардского университета, равнозначно большому интеллектуальному скандалу. Исследователь, который выступает с подобной работой, лишается всяких прав считаться серьезным ученым. Издательство, выпускающее такой труд, нарушает свою профессиональную и моральную ответственность по поддержанию уровня и состоятельности интеллектуального процесса.

Профессор Шмид не может не осознавать серьезности небрежного отношения Сервиса к нормам научного исследования. Он сам много пишет и, насколько я могу судить на основе краткого обзора некоторых из его опубликованных научных исследований, стремится соблюдать профессиональные стандарты. И, тем не менее, кажется, что он полагает, будто Сервису должно быть позволено безнаказанно нарушать правила научного исследования. Шмид хотел бы убедить читателей в том, что фактические ошибки, допущенные в биографии Сервиса — настолько многочисленные, что издательство «Зуркамп» было вынуждено нанять независимого специалиста для просмотра всего текста, — не являются проблемой большого значения. Разумеется, случайную фактическую ошибку можно найти в работе даже самого аккуратного историка. Но обнаружение многочисленных фактических ошибок в одной работе — это совершенно другое дело. Наличие этих ошибок является свидетельством того, что автор не в ладах с предметом своего исследования и его объяснение событий не заслуживает никакого доверия.

Однако, несмотря на обнаружение всех этих ошибок в работе Сервиса, Шмид утверждает, что публикация его книги должна быть осуществлена. Он пишет:

«Немецкий перевод должен быть издан в исправленной версии в начале июля 2012 года — но не будет значительных изменений в структуре текста. Решение издательства правильно: ни Норт, ни Пэтноуд не способны представить доказательств, которые опрокинули бы фундаментальную критику Сервисом революционного фанатизма Троцкого и его готовности использовать насилие».

Как слишком ясно показывает эта цитата, единственным основанием того, почему Шмид защищает Сервиса, являются его идеологические и политические взгляды. Несмотря на ошибки, фальсификации и нарушения исследовательских стандартов, книга Сервиса удовлетворяет единственному критерию, важному для Шмида: она направлена против Троцкого и социалистической революции. Ничто иное не имеет значения.

Спустя более чем 70 лет после убийства Троцкого его наследие остается предметом жесточайшего спора. За ним отвергается право перейти в область бесстрастного исторического изучения. Троцкий остается в высшей степени современной фигурой. Он живет в истории не только как руководитель величайшей революции XX столетия, но и как политический и интеллектуальный вдохновитель революций будущего.

Спустя более чем 20 лет после распада СССР капитализм глубоко увяз в кризисе. «Конец истории», обещанный Фрэнсисом Фукуямой, не наступил. То, что мы видим, является возвращением истории — возвращением экономического кризиса, неослабевающего наступления на демократические права и вспышек империалистических войн. В этой ситуации рабочий класс должен изучать историю, чтобы понимать современную действительность. Защита наследия Троцкого от исторической фальсификации является важнейшим компонентом политического воспитания рабочего класса и его подготовки к решению политических задач новой эпохи революционнойборьбы.

В защиту Льва Троцкого[1]

Меня радует возможность принять участие в работе съезда историков в Майнцском университете, и я особенно рад выступить в этот вечер с той же самой трибуны, что и профессор Марио Кесслер, ученый с мировым именем, которого никогда не пугают споры на исторические темы. Он внес значительный вклад в изучение политической патологии антисемитизма и в исследование сложной взаимосвязи между развитием рабочего движения и еврейским народом. Из-за особенностей сферы своих интересов профессор Кесслер заранее понимает, что его публикации кого-то неизбежно заденут, иногда даже его друзей. Я сочувствую ему в этом отношении.

Я также хочу поблагодарить моих товарищей из «Издательства имени Ф. Меринга», особенно Вольфганга Вебера, за все то, что они сделали для привлечения внимания широкой аудитории в Германии к моей книге В защиту Льва Троцкого. Сейчас готовится второе издание этой книги. Это для меня необычно. В течение моей длящейся несколько десятков лет деятельности в социалистическом движении я привык как к неизбежному факту к тому, что число читателей моих книг и брошюр лишь спустя некоторое время догоняет объем типографского тиража этих изданий. Но что касается книги В защиту Льва Троцкого, особенно в немецком переводе, то мне не пришлось ждать слишком долго.

Мы все знаем выражение Habent sua fata libelli — «книги имеют свои судьбы». На самом деле, как я недавно узнал из «Википедии», современного уникального источника информации, это лишь упрощение и сокращение более глубокой мысли античного знатока грамматики Теренциана Мавра, и полная фраза гласит: Pro captu lectoris habent sua fata libelli («книги имеют свои судьбы, в зависимости от восприятия [этих книг] читателем»)[2].

Другими словами, читатель активно соучаствует в определении судьбы книги. Именно через читателя книга проникает в мир.

К счастью, книга В защиту Льва Троцкого привлекла внимание многих весьма принципиальных ученых. Профессор Бертран Пэтноуд написал рецензию, сопоставляющую мою книгу с биографией Троцкого, которая была написана Робертом Сервисом. Рецензия была опубликована в июне 2011 года в журнале The American Historical Review и затем привлекла к себе большое внимание. За этой рецензией последовало «Открытое письмо» в немецкое издательство «Зуркамп», которое подписали профессора Герман Вебер, Марио Кесслер, Гельмут Дамер, Бернхард Байерляйн, Гейко Гауманн, Владислав Хеделер, Андреа Хёртон, Гартмут Мерингер, Оскар Негт, Ганс Шафранек, Оливер Раткольб, Петер Штайнбах, Райнер Тоссторф и Рольф Вёрсдёрфер.

Вполне вероятно, что между мной и лицами, подписавшими это письмо, равно как и среди самих подписантов, существуют значительные разногласия относительно причин русской революции, социальной базы большевистского восстания в октябре 1917 года, характера советского режима, а также в отношении политических концепций и исторической роли Льва Троцкого. Биография Льва Троцкого, написанная пером профессора Кесслера, сильно отличалась бы, я уверен, от книги, написанной мною. Иначе и быть не может. Наши труды отражают разные точки зрения, различные интересы, различие опыта — короче говоря, различие наших жизней. Но мы оба работали бы на основе одного и того же историко-фактического материала.

Вся подлинная история является реконструкцией объективного процесса. Процесс интерпретации стремится прояснить историю, но не исказить ее. Троцкий был действительным участником объективного социального и исторического процесса. Его действия и мысли зафиксированы в громадном архивном материале. Огромное число различных источников содержит массу документов. Трудно припомнить другого человека, который вызывал бы такие диаметрально противоположные чувства. На свете существуют воспоминания и свидетельства его поклонников; есть масса воспоминаний ненавистников, осуждавших его. Троцкий по праву считался одним из наиболее плодовитых писателей своего времени. Даже самая обширная коллекция его архивов — она хранится в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета — не содержит все его письменное наследие. Значительная часть его сочинений остается неопубликованной. Идеи Троцкого — в той мере, в какой они отразились в его бесчисленных книгах, журнальных и газетных статьях, даже в протоколах процессов и дискуссий, — оказали огромное влияние на политическую и интеллектуальную жизнь множества стран.

Историк, беря на себя гигантскую задачу написать биографию исторической фигуры масштаба Троцкого, должен быть готов погрузиться в море архивных материалов. Такой автор должен пожертвовать годами и даже десятилетиями — совсем не несколькими месяцами, — необходимыми для достижения необходимого уровня понимания этого человека и его времени.

Коротко говоря, историк обязан, по самому существу своей науки, погрузиться в массу исторических материалов. Каждый биограф, конечно, имеет свою «точку зрения». Но его задача вовсе не состоит в том, чтобы читать лекции, делать нравоучения и осуждать объект своего исследования за то, что тот придерживается других взглядов и живет в другую эпоху, чем сам автор. Допустим, описанием какого-то русского коммуниста займется политически консервативный историк. Он все равно должен попытаться понять исторический и социальный контекст, сформировавший идеи и определивший действия его героя. Историк может и даже должен иметь собственные идеи. Без таких идей он не смог бы создать интересную работу. Но он должен разобраться в идеях объекта своего исследования, должен быть готов принять их легитимность, хотя бы в том смысле, что он понимает исторические обстоятельства и условия, которые эти идеи выражают. Э.Х. Карр ссылается на слова историка Р.Г. Коллингвуда, говорившего, что «историк должен воссоздать в своем мозгу то, что происходило в головах своих драматических героев …»[3].

Само собой разумеется, историк должен продемонстрировать абсолютную честность в своем обращении с архивными материалами, со всем тем, что входит в обширную категорию «фактов». Ясно, что, несмотря на популярность этой фразы, ни один историк не в силах «прочесть все, что имеется в литературе» по любой значимой теме. Но он или она добросовестно найдет и проверит все документы, которые необходимы для всесторонней реконструкции данной исторической темы. Отбор фактов не может быть произвольным и тенденциозным, а их изложение должно быть точным и аккуратным. Ничто не способно опозорить историка и подорвать доверие к его работе больше, чем утверждения, не подкрепленные приводимыми документами, или то, что он тем или иным образом сфальсифицировал исторические факты для подтверждения своей предвзятой версии истории.

За три года, истекшие после публикации моего первоначального анализа биографии Сервиса, стало ясно, что его работа являет собой издевательскую пародию на историческую работу. Четырнадцать историков согласились в том, что эта книга является «клеветническим пасквилем». Хотя в ходе дальнейших лекций, включая две в Берлине и одну в Лейпциге, мне удалось значительно расширить свою критику, я не смог полностью описать все ошибки, фальсификации и искажения, которые Сервис сумел втиснуть в один том своей биографии Троцкого. Обман и бесчестность так глубоко пропитывают все нити рассказа Сервиса, что он вынужден искажать исторические документы даже тогда, когда для этого не видно явной причины.

Например, готовясь к сегодняшней лекции, я еще раз открыл биографию Сервиса. Я выбрал главу наугад, заранее зная, что смогу найти хотя бы одну ошибку на любой странице, и начал читать главу 14, озаглавленную «Война войне». Эта глава описывает влияние начала Первой мировой войны на жизнь Троцкого. На странице 137 Сервис описывает случайную уличную встречу между Троцким и немецким социал-демократом Молькенбуром в Цюрихе, во время которой Молькенбур высказывает предположение о скором конце войны. Сразу после упоминания слов Молькенбура Сервис продолжает: «Молькенбур оценил апокалиптический прогноз Троцкого как “утопию”»[4].

Весь эпизод взят из Моей жизни Троцкого, и Сервис указывает страницу книги в подстрочном примечании.

Обращаясь к книге Троцкого, мы узнаем, что Сервис правильно передает слова Молькенбура, как их вспоминает Троцкий. Но следующее затем предложение: «Молькенбур оценил апокалиптический прогноз Троцкого как “утопию”» — существенно искажает рассказ Троцкого. Троцкий не говорит, что «Молькенбур оценил апокалиптический прогноз Троцкого как “утопию”». Он описывает этот эпизод совсем по-другому. Вслед за цитированием Молькенбура Троцкий пишет:

«Молькенбур выражал, конечно, не свою личную оценку. Он просто передавал официальное мнение социал-демократии. В это самое время французский посол в Петербурге держал на 5 фунтов стерлингов с Бьюкененом пари, что война будет закончена до Рождества. Нет, мы, “утописты”, предвидели все же кое-что получше этих реалистических господ — из социал-демократии и из дипломатии»[5] [курсив Д.Н.].

Рассказ Сервиса создает в голове читателя совсем другое представление, чем то, к которому ведет чтение воспоминаний Троцкого об этом эпизоде. Согласно изложению Сервиса, читатель воображает сцену, в которой престарелый социал-демократ видит перед собой беснующегося Троцкого, выкрикивающего апокалиптические фразы. Троцкий превращен в политическую карикатуру. Но в тексте книги, на который якобы ссылается Сервис, Троцкий ничего не пишет о своем ответе Молькенбуру. Вместо этого Троцкий иронично передает нам глубоко ошибочные политические расчеты оппортунистов и дипломатов. Кто же здесь, спрашивает он у читателя, является «утопистом»? Те революционеры, которые предвидели катастрофические последствия войны, или те так называемые реалисты, которые полагали, что все будет улажено в течение нескольких месяцев? Сервис не только искажает политическую картину, он даже не понимает смысла всего этого рассказа.

На следующей странице Сервис пишет: «Впервые в жизни Троцкий публично оспорил Плеханова, к которому теперь относился с откровенным презрением»[6]. Эта фраза имеет ссылку, в которой Сервис информирует нас, что цитирует письмо, которое Троцкий написал 22 декабря 1914 года намного более умудренному годами революционеру П.Б. Аксельроду. Письмо находится в известной Коллекции Николаевского в Гуверовском институте Стэнфордского университета в Калифорнии, где Сервис собирал материал для своей работы. Когда я прочел этот отрывок, то был удивлен. Хотя Троцкий, конечно, осуждал поддержку войны со стороны Плеханова, было удивительно прочитать, что он относился к «отцу российского марксизма» с «откровенным презрением». После прихода большевиков к власти Троцкий в нескольких статьях выразил свое глубокое и давнее преклонение перед Плехановым. Так что же он написал о Плеханове в своем письме к Аксельроду в декабре 1914 года? Не мог ли он в частном письме к старшему товарищу дать выход своему внутреннему чувству гнева вследствие политического предательства Плеханова?

Письмо Троцкого к Аксельроду состоит из трех коротких абзацев. Лишь первый имеет какое-то отношение к Плеханову. Троцкий пишет:

«Читали ли Вы брошюру Плеханова? Я начал писать серию статей о ней. Впервые в моей жизни я полемизирую против Плеханова. Его позиция не так неуязвима, как мне раньше казалось».

Большинство читателей, не имея доступа к архивному источнику, должны полагать, что Сервис аккуратно передал содержание письма. Но предоставлять кредит доверия Сервису было бы ошибкой. В цитируемом абзаце нет ничего, что дало бы основание думать, будто отношение Троцкого к Плеханову превратилось в «откровенное презрение». Это чувство, которое, скорее, негативным образом могло бы показывать характер Троцкого, попросту придумано Сервисом. На самом деле короткий отрывок из письма передает чувство сожаления Троцкого по поводу эволюции Плеханова, то есть говорит о чем-то гораздо более привлекательном, принимая обстоятельства того момента, в сравнении с тем, что предлагает нам Сервис.

Через две страницы Сервис описывает прибытие Троцкого в Париж весной 1915 года:

«Троцкий и его жена описывали свою жизнь в Париже как весьма скромную. Доказательств этому нет. В 1914 году Троцкий отправил шесть больших статей в газету Киевская мысль. Эти статьи имели такой успех, что газета продолжала держать его в штате сотрудников в течение 1915–1916 годов; а поскольку французы и русские были союзниками, он мог рассчитывать на быстрые переводы денег на свой банковский счет в Париже. Чета Троцких не бедствовала во время войны во Франции»[7].

Сервис намекает на то, что Троцкий и его жена лгали относительно своего положения в Париже. «Нет доказательств», — заявляет он категорически, тому, что замужняя чета жила скромно в годы войны. Но как же они жили? Богато? Наслаждались ли они благополучием зажиточного среднего класса? Сервис сообщает два факта о личном положении Троцких: во-первых, в 1914 году Троцкий написал шесть статей для либеральной газеты Киевская мысль; во-вторых, Троцкий продолжал писать для газеты в 1915–1916 годах. Сервис не дает точных данных о гонорарах Троцкого. Вместо этого Сервис утверждает, без ссылки на источники, что Троцкий «мог рассчитывать на быстрые переводы денег на свой банковский счет в Париже». Но где же фактическое доказательство предположения Сервиса об этих доходах?

К несчастью для Сервиса, его самодовольные заявления о богатстве Троцкого и легком доступе к деньгам опровергаются текстом письма, на которое он ссылается на предыдущей странице. Троцкий пишет Аксельроду 11 декабря 1915 года:

«У меня к Вам просьба. 20-го Нат. Ив. должна выплатить типографии большую сумму. В консулате где-то находятся двести рублей, но эту сумму нельзя найти. Я написал в “Киевскую мысль”, и просил их выслать деньги по телеграфу. Но я боюсь, что деньги не будут вовремя получены. Могла ли бы Н.И. с Вашей помощью получить ссуду — максимум на 10–12 дней? Это поможет ей избежать неприятностей. Где Мартов: в Цюрихе, или уже выехал?»

В этом письме Троцкий просит Аксельрода одолжить ему денег. Его жена обещала выплатить значительную сумму типографии. Ясно, что они используют свои личные доходы на политическую работу. Несмотря на утверждения Сервиса, денежные переводы из России во Францию вовсе не легки. 200 рублей, которые Троцкий должен получить в консулате, чтобы избежать «неприятностей», куда-то исчезли. Сервис снова исказил документы и скрыл от читателя важные архивные факты, которые противоречат его бесчестно сфабрикованному и тенденциозному рассказу.

Известно ли нам что-то об условиях жизни Троцкого и его жены в течение десятилетия после его драматичного побега из сибирской ссылки в 1907 году, когда они вели жизнь политических эмигрантов в Западной Европе? Троцкий дает следующее описание своего положения в Вене, где он провел семь лет (1907–1914 гг.):

«Мой заработок в “Киевской мысли” был бы вполне достаточен для нашего скромного существования. Но бывали месяцы, когда работа для “Правды” не давала мне возможности написать ни одной платной строки. Тогда наступал кризис. Жена хорошо знала дорогу в ломбард, а я не раз распродавал букинистам книги, купленные в более обильные дни. Случалось, что наша скромная обстановка описывалась на покрытие квартирной платы. У нас было двое маленьких детей и не было няни. Наша жизнь ложилась двойной тяжестью на мою жену. Но она еще находила время и силы помогать мне в революционной работе»[8].

Рассказ Троцкого подтверждается воспоминаниями русского революционера Моисея Ольгина в предисловии к американскому сборнику работ Троцкого, изданному в 1918 году. Ольгин в следующих словах описал эмигрантскую жизнь Троцкого:

«Его дом в Вене был жилищем бедного человека, жившего беднее, чем простой американский рабочий, зарабатывающий восемнадцать долларов в неделю. Троцкий был бедным всю свою жизнь. Его три комнаты в рабочем районе Вены содержали меньше мебели, чем необходимо для удобства. Его одежда была слишком бедной, чтобы выглядеть “достойной” в глазах мелкобуржуазного венца. Когда я его навещал, то заставал его жену в работе по дому, и его двое светловолосых, живых мальчика помогали маме. Квартиру оживляли лишь кучи книг по всем углам и, наверное, великие, хотя и невидимые, надежды на будущее»[9].

Я собрал эти примеры исторической фальсификации всего с четырех страниц биографии Сервиса, выбранных наугад. Нетрудно было бы найти десятки других. Некоторые из ошибок, если взять их в отдельности, могут показаться сравнительно неважными. Но конечный эффект — накопление ошибок на каждой странице этого 500-страничного текста — создает безобразный карикатурный образ реальной исторической фигуры. Перед читателем предстает «монстр Троцкий», сфабрикованный по лекалам современного антикоммуниста.

В рецензии, опубликованной в онлайновой версии газеты Neue Zürcher Zeitung, историк Ульрих Шмид, тепло отзывающийся о работе Сервиса, пишет, что фактические ошибки касаются лишь мелких деталей — он употребляет слово “Monita”, — которые лишь незначительно отражаются на общей ценности этой работы. Он оправдывает свое мнение следующим заявлением: «Ни Норт, ни Пэтноуд не способны представить доказательств, которые опрокинули бы фундаментальную критику Сервисом революционного фанатизма Троцкого и его готовности использовать насилие. В 1918 году Троцкий железной рукой проводил Красный террор, в 1921 году он приказал жестоко подавить Кронштадтское восстание»[10].

Шмид спорит не как историк, а как мелкобуржуазный моралист. Он, по сути, заявляет, что наличие фактических ошибок и фабрикаций в книге Сервиса не умаляет его осуждения Троцкого с этической точки зрения. Ответ на такое тенденциозное рассуждение напрашивается сам собой: Сервис должен был попросту написать брошюру под названием «Почему я ненавижу Троцкого» и рекламировать ее не как историческую биографию, а как выражение его личных этических, политических и, возможно, религиозных убеждений. Ульрих Шмид никак не объясняет, почему поддержка Троцким Красного террора в 1918 году — террор был спровоцирован убийством нескольких вождей большевизма и почти удавшимся покушением на жизнь Ленина, — а также подавление Кронштадтского восстания снимают с Сервиса обязанность скрупулезно разобраться в исторических фактах и попытаться понять и объяснить исторические обстоятельства и политические факторы, определившие действия Троцкого и политику большевистского режима.

Серьезный историк вовсе не безразличен к вопросам морали. Но моральное осуждение должно вырастать с убедительной силой из самой логики повествования. Историк не может считать себя вправе скрывать или фальсифицировать исторические факты для того, чтобы изложить перед публикой свое понимание «морали». Настоящему историку, например Яну Кершоу, не нужно указывать пальцем на Гитлера и повторять своему читателю снова и снова, каким он был ужасным. Преступность Гитлера и ужас его режима всплывают наружу по мере правдивого изложения истории. Невозможно сомневаться в знании архивного материала и огромной массы вторичных источников со стороны Кершоу. Более того, в качестве историка Кершоу интересуется Гитлером не столько как отдельным индивидуумом. Он пытается понять и объяснить, каким образом подобный человек пришел к власти и стал объектом массового поклонения.

Ясно, что выбор объекта рассмотрения облегчил в некотором смысле моральный вопрос, стоявший перед Кершоу. Честное и скрупулезное изучение исторических фактов неуклонно ведет к выводу, что Гитлер стоял во главе преступного режима. Искажать факты, фальсифицировать и лгать приходится тем, кто пытается оправдать этот режим, например, как это пытался делать печально известный Дэвид Ирвинг.

В этом коренится дилемма Сервиса. Он не смог найти в исторических фактах подтверждения своим попыткам изобразить Троцкого в роли отвратительной и даже преступной политической фигуры. Чтобы достичь этой цели, ему пришлось, как Сталину в 1930-е годы, прибегнуть к фабрикациям, полуправде и откровенной лжи.

Однажды, в момент откровения, Сервис заявил, что надеялся закончить то, что начал, но не смог завершить убийца Троцкого в 1940 году — уничтожить репутацию Троцкого. Но эта попытка полностью провалилась. Единственная репутация, уничтоженная биографией Сервиса, это репутация самого ее автора.

Часть V: Приложения

Рецензия Бертрана Пэтноуда в журнале The American Historical Review[1]

Robert Service. Trotsky: A Biography.

David North. In Defense of Leon Trotsky.

Автор: Бертран М. Пэтноуд (Bertrand M. Patenaude)

Роберт Сервис в прошлом написал биографии В.И. Ленина, Иосифа Сталина и историю мирового коммунизма. Теперь он опубликовал биографию Льва Троцкого. В самом начале книги Сервис заявляет: «Цель этой книги — раскопать то, что касается скрытой от глаз жизни» (p. 4). При чтении кажется, что автор пытается полностью дискредитировать Троцкого как историческую фигуру и как человека. Его Троцкий не только грубый и самодовольный эгоист; он является также массовым убийцей и террористом, холодным и бессердечным сыном, мужем, отцом и товарищем; интеллектуальным дилетантом, исказившим описание своей роли в русской революции, вследствие чего его работы продолжают обманывать поколения читателей. В этом обмане ему помог агиограф Исаак Дойчер. В своих попытках унизить Троцкого Сервис прибегает к многочисленным передергиваниям исторических фактов и даже допускает откровенные фактические ошибки. Этих ошибок так много, что встает вопрос об интеллектуальной честности всего этого предприятия.

Перейдем к Дэвиду Норту. Норт является американским троцкистом, в книге которого собраны его статьи по поводу книги Сервиса и по поводу опубликованных ранее биографий Троцкого, написанных Яном Тэтчером и Джеффри Суэйном. (Он не упоминает мою книгу Троцкий: Крушение революционера [Trotsky: Downfall of a Revolutionary], опубликованную в 2009 году). Имея в виду политическую тенденцию Норта, его можно подозревать в стремлении очернить Сервиса. Но тщательная проверка книги Норта показывает, что его критика Сервиса является, по словам известного специалиста по Троцкому Баруха Кней-Паца, «детальной, скрупулезной, доказательной и разрушительной».

Пытаясь осудить Троцкого, Сервис использует его автобиографию Моя жизнь (1930) в качестве обвинительного документа № 1 и называет ее «шедевром политической стряпни, замаскированной трюками литературного алхимика» (p. 403). Сервис заявляет, что он сверил опубликованную автобиографию с черновиком, хранящимся в архиве Гуверовского института, и пришел к выводу, что «в опубликованной версии опущено много фактов» (p. xix). В другом месте он пишет:

«Просматривая черновики и рукописи, мы можем найти черты его ранней биографии, которые долгое время оставались неизвестными» (p. 12).

Описывая детство и молодость Троцкого, Сервис указывает на предположительный стыд, который Троцкий испытывал по поводу богатства своих родителей (отец Троцкого был зажиточным фермером на юге Украины) и своей еврейской национальности (имя Троцкого при рождении было Лев Давидович Бронштейн). Ни в этой главе, ни в других главах своей книги Сервис не может привести пример какого-то противоречия между опубликованной книгой и черновиками. Напротив, описывая молодость Троцкого, Сервис опирается почти исключительно на опубликованную версию Моей жизни, а вовсе не на предварительные черновики. Сервис обвиняет мемуариста Троцкого в том, что тот «выбирает факты по своему усмотрению, обходит некоторые из них и восхваляет самого себя» (p. xix) (хотя в этом можно обвинить большинство мемуаристов). При этом сам Сервис некритически ссылается на другие мемуары (например, на воспоминания Григория Зива и Клэр Шеридан), когда эти авторы недоброжелательно освещают образ Троцкого.

Злоба Сервиса по отношению к Троцкому особенно видна в рассказе об отношениях между ним и Александрой Соколовской, товарищем Троцкого, на которой он женился в тюрьме в 1899 году и которую он покинул с двумя маленькими дочерьми, когда в 1902 году бежал из сибирской ссылки. Троцкий вспоминал позже, что именно она подтолкнула его к побегу из России, чтобы он поехал встретиться с Лениным и другими российскими марксистами в Западной Европе. Но Сервис рассказывает, что «Бронштейн намеревался оставить ее одинокой в дикой Сибири … Не успел он произвести на свет пару детей, как решил удрать от них. Немногие революционеры оставили после себя такой беспорядок. И все же он действовал согласно революционному кодексу» (p. 67). Последнее предложение призвано смягчить тон критики, но на 112-й странице Сервис снова заявляет, что Троцкий «бросил свою первую жену».

На самом деле семья Бронштейнов в России поддерживала Соколовскую и ее дочерей и помогала им. Александра Соколовская осталась верна идеям Троцкого и погибла во время Большого террора, будучи его политическим сторонником. Сервис не ссылается на какие-либо факты, опровергающие рассказ Троцкого; наоборот, он сам скрывает неудобные для него свидетельства. Чтобы осудить Троцкого, он приписывает ему циничную фразу, что жизнь «развела нас» (p. 67). Согласно изложению Сервиса, Троцкий хладнокровно пожимает плечами, мол, все в жизни случается. Но, как замечает Норт, Сервис оборвал и исказил это предложение. В действительности Троцкий написал: «Жизнь развела нас, сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу» (p. 125). Иначе говоря, Сервис убрал неудобный для себя текст из автобиографии, а потом обвинил Троцкого в замалчивании фактов.

Норт прав, когда говорит, что число фактических ошибок в книге Сервиса «просто поражает» (p. 167). Я насчитал более четырех дюжин ошибок. Сервис путает имена сыновей Троцкого, ошибается в названии самой крупной политической партии в составе первой Думы в 1906 году, искажает имя австрийского эрцгерцога, убитого в 1914 году в Сараево, неверно описывает обстоятельства отречения Николая II от престола, путает описание позиции Троцкого в 1940 году по поводу вступления США во Вторую мировую войну, приводит неверную дату смерти вдовы Троцкого. Книга Сервиса ни в коем случае не заслуживает доверия.

Ошибки иногда прямо-таки детские. Сервис думает, будто Бертрам Вольф был одним из «последователей» Троцкого и жил в его доме в Мехико (pp. 441, 473); что Андре Бретон был «художником-сюрреалистом», «картины которого выражали его сочувствие положению трудящихся» (p. 453); что Михаил Горбачев реабилитировал Троцкого в 1988 году, хотя на самом деле советское правительство никогда официально не реабилитировало его.

Сервис не рассматривает сколько-нибудь серьезно политические идеи Троцкого, содержащиеся в его письменных работах и выступлениях. Местами кажется, что он даже не потрудился прочесть их. Один пример такого невежества — его краткий обзор сборника Литература и революция, изданного в 1923 году. Описывая работу как «обрывочный обзор современной прозы и поэзии», Сервис пишет: «Как и другие коммунистические лидеры, Троцкий хотел подчинить культуру целям партии. Он полагал, что для достижения “пролетарской культуры” потребуется много лет» (p. 317). На самом деле Троцкий резко отвергал понятие «пролетарской культуры»; именно поэтому он оспаривал концепции коммунистических радикалов, сторонников Пролеткульта.

Но Сервис не позволяет фактам говорить самим за себя в ходе его разоблачения «грубости оценок Троцкого» (p. 318) по поводу культуры. От заявлений, будто Троцкий не был «либералом в делах культуры» (p. 315) или «адвокатом полной свободы искусства» (p. 316), Сервис перескакивает к суровому утверждению: «Когда все сказано и сделано … именно Троцкий заложил философские основания сталинизма в области культуры» (p. 318). Ничто в книге Сервиса не оправдывает такого заключения.

Будучи неспособен подтвердить свое мнение, Сервис обращается к грубым фразам и клевете, чтобы доказать читателям, каким ужасным человеком был Троцкий. Рассматривая книгу о марксизме, написанную Сидни Хуком, с пометками Троцкого на полях, Сервис приходит к выводу, что «восклицательные знаки на полях свидетельствуют о его интеллектуальном снобизме и самодовольстве» (p. 6). Иногда трудно понять, в какой степени работа Сервиса основана на невежестве и в какой — на злобе. Обсуждение им деятельности Комиссии Дьюи, независимого расследования Московских процессов в 1937 году, во главе которого стоял философ Джон Дьюи, дает пример такого подхода. В полном ошибок описании слушаний Комиссии Дьюи, он называет комиссию инсценировкой, обвиняет Троцкого в манипуляции всей процедурой и в том, что он срежиссировал итоговый вывод Комиссии о своей невиновности. Сервис пишет, что члены комиссии «были не способны увидеть презрение Троцкого к их ценностям … Как посетители зоопарка, они жалели раненого зверя» (p. 466). Это — издевательство над реальными фактами. На самом деле большинство членов Комиссии расследования, как либералы, так и социалисты, не разделяли идей Троцкого, но были убеждены, что он заслужил право защищаться перед лицом обвинений, выдвинутых против него на сфальсифицированных Московских процессах, осудивших его заочно на смерть.

Сервис задался целью приравнять Троцкого к Сталину, изобразив его одним из самых кровожадных тиранов ХХ века. Поскольку ход событий мешает такому заключению — Троцкий ведь был убит агентом Сталина в Мексике в 1940 году, — Сервис из кожи вон лезет, чтобы убедить в этом своих читателей. «Верно, что Сталин делал такие ужасные вещи, с которыми могут сравняться лишь немногие диктаторы ХХ, — пишет Сервис. — Но и Троцкий не был ангелом» (p. 4). И дальше: «Он походил на Сталина своими намерениями и делами. Как и Сталину, ему не удалось бы построить общество гуманного социализма, хотя он и заявлял об этом и предполагал достичь этой цели. Троцкому не удалось разработать путь, чтобы перейти от партийной диктатуры к всеобщей свободе. Он превозносил террор» (p. 497).

Сервис уверяет читателей, что хотя Троцкий и уделял внимание советской культуре, «это не значило, что он смягчил свои политические тезисы. Главной целью оставалась мировая революция, и он готов был оплатить ее любой человеческой ценой [sic!]» (p. 313). Намеки и нелогичные заключения мало помогают Сервису, и он снова вынужден фабриковать доказательства. Он пишет о Троцком: «Он продемонстрировал свое полное моральное безрассудство перед своим американским поклонником Максом Истменом в начале 1920-х годов, сказав, что он и большевики готовы “сжечь дотла несколько тысяч русских, чтобы создать настоящее революционное американское движение”. Русским рабочим и крестьянам было бы интересно узнать о массовом жертвоприношении, которое он предлагал» (p. 313).

В этом месте Норт ловит Сервиса с поличным на прямой фальсификации. Если заглянуть в мемуары Истмена (на которые ссылается Сервис), то ясно, что Троцкий реагировал на сожаление Истмена по поводу того, что американским коммунистическим движением руководили эмигранты из России, бывшие меньшевики. Реакция Троцкого не имела ничего общего с российскими рабочими и крестьянами, да и вообще была сказана в шутку. Сервис притворяется, будто он нашел сногсшибательное доказательство жестокости монстра-Троцкого, и торжественно заключает: «Когда желаешь достичь цели, то средство можно придумать» (p. 313).

Сервис пытается изобразить Троцкого как человека, трусливо безразличного к рождению собственных детей, сделать его, в конечном счете, виновным в страданиях и гибели членов его семьи. Якобы Троцкий, а не Сталин виноват в этой трагедии. Комментируя самоубийство душевнобольной дочери Троцкого Зины в Берлине в январе 1933 года, Сервис пишет: «Попытка Троцкого политизировать эту смерть не характеризует его с лучшей стороны» (p. 386). Но Сервис забывает объяснить, что Кремль только что лишил Зину советского гражданства, отняв у нее возможность вернуться обратно в СССР и увидеть свою мать, дочь и мужа. Троцкий именно это имел в виду, когда осуждал Сталина в гибели своей дочери.

В конце книги собрано множество цитат и ссылок на архивные документы. Они должны продемонстрировать читателю, что Сервис действительно собрал доказательства морального и политического банкротства Троцкого. Эти ссылки по большей части указывают на материалы из московских архивов и архива Гуверовского института; очень мало ссылок на материалы из Гарварда, где находится коллекция документов из архива Троцкого, которую тот передал Гарварду незадолго до своей смерти. Сервис решил, что эта наиболее важная и полная коллекция материалов о Троцком «была раскопана давным-давно» (p. xix). Раскопана кем? Ведь не полагает же Сервис, что Дойчеру, которого он обвиняет в «преклонении перед святыней Троцкого» (p. xxi), или Пьеру Бруэ, которого он называет «идолопоклонником» Троцкого (p. xxi), можно доверить задачу честно и тщательно изучить коллекцию материалов в Гарвардском университете? Сервис сообщает читателям своей книги, что «Хогтонская библиотека Гарвардского университета также содержит письма, которые стоит подвергнуть переоценке, и я благодарю имярек [имя библиотекаря] за помощь в получении тех материалов, которые я запрашивал» (p. xix–xx). Но каким же способом Сервис установил, какие именно документы «стоит подвергнуть переоценке»?

Норт называет биографию Сервиса «халтурой» (p. 140). Это сильно сказано, но вполне оправданно. Издательство Гарвардского университета санкционировало издание книги, которая не соответствует базовым стандартам исторической науки.

Бертран М. Пэтноуд

Стэнфордский университет

Письмо историков немецкому издательству Suhrkamp по поводу биографии Роберта Сервиса о Троцком

Берлин, 30 июля 2011 г.

Re: Публикация биографии Роберта Сервиса о Троцком

Уважаемая г-жа Унзельд-Беркевич,

Ваше издательство готовит к публикации немецкое издание биографии Троцкого, которая написана Робертом Сервисом. Это намерение оказалось сюрпризом и вызвало чувство испуга со стороны профессиональных историков. Специалист в области изучения Троцкого Дэвид Норт проделал тщательный анализ этой книги вскоре после ее публикации два года назад издательством Гарвардского университета. Он пришел к выводу, что Роберт Сервис нарушил базовые стандарты исторического исследования и что издательство-публикатор не сумело провести необходимую предварительную редакционную оценку своего издательского проекта. Недавняя рецензия на книгу Сервиса в журнале The American Historical Review, написанная биографом Троцкого Бертраном Пэтноудом, полностью подтвердила критику, выдвинутую Нортом.

Норт и Пэтноуд отметили целый ряд допущенных Сервисом фактических ошибок (включая неверную информацию относительно биографических фактов и исторических событий, ошибки в географических названиях и написании имен, вплоть до вопиющих искажений, например, по поводу позиции Троцкого об автономии и «пристрастности» в искусстве и литературе). Источники Сервиса недостоверны. Источники, которые трудны для доступа и которые едва ли могут быть проверены большинством читателей, часто не имеют ничего общего с высказываемыми утверждениями или демонстрируют нечто прямо противоположное. Вопреки сделанному издательством Suhrkamp объявлению, Сервис не пытался исследовать вопросы о Троцком и Сталине «беспристрастным и подлинным» образом. Вместо этого целью его работы является дискредитация Троцкого, и, к несчастью, он часто использует выражения, напоминающие сталинистскую пропаганду.

Биография Сервиса является пасквилем. Газета Evening Standard в выпуске от 23 октября 2009 года сообщает о презентации книги и цитирует слова Сервиса: «В старине Троцком еще теплится жизнь. Но если ледоруб его не прикончил, то я надеюсь, что это делает моя книга».

Происхождение Троцкого, родившегося в еврейской крестьянской семье, всегда играла заметную роль в бесчисленных полемических нападках на него. Сервис также придает этническому происхождению — вопросу, который, по его словам, Троцкий старался преуменьшить, — важное значение. Пассажи, в которых Сервис касается этой темы, содержат отвратительный подтекст. Цитируем из немецкого перевода английского оригинала:

«Русские антисемиты рассматривали евреев как расу, лишенную патриотической преданности России. Став министром иностранных дел в правительстве, более заинтересованном в разжигании мировой революции, чем в защите интересов собственной страны, Троцкий соответствовал распространенному стереотипу “еврейской проблемы”. Правда состояла в том, что он неизбежно стал бы фигурой, ненавидимой в среде ультранационалистических групп в России и за ее пределами в том случае, если бы занял любой значимый пост в революционном правительстве. В обстановке того времени он уже стал наиболее известным в мире евреем. Руководитель американского Красного Креста в России полковник Рэймонд Робинс выразился об этом с характерной резкостью. В разговоре с Робертом Брюсом Локкартом, британским послом в Москве, он описал Троцкого как “четырежды сукина сына, но величайшего еврея со времен Христа”» (Robert Service, Trotsky, p. 192).

«Он был дерзким в своей сообразительности, откровенно высказывал свои мнения. Никто не мог его запугать. В Троцком эти качества проявились в большей мере, чем среди большинства других евреев, освободившихся от традиций своей религиозной общности и ограничений имперских порядков … Но он вовсе не был единственным евреем, который открыто воспользовался возможностями социального самопродвижения. В последующие годы возникла модель поведения еврейской молодежи, которой следовали в мировом коммунистическом движении, когда, подобно коммунистам всех национальностей, они говорили громко и писали остро, невзирая на то, как это воспринималось другими» (202).

«Партийное руководство многими рассматривалось как еврейская банда … Евреи, по широко распространенному мнению, действительно преобладали в большевистской партии» (205).

Роберт Сервис также полагает — не приводя этому никаких подтверждений, — что совершил разоблачение, а именно что имя Троцкого было не Лев, а «Лейба», хотя Троцкий это позднее отрицал. (В число иллюстраций, использованных в книге, Сервис включил антисемитскую карикатуру [No. 11]. Текст, сопровождающий портрет, следующий: «Комиссар по военным и морским делам Лейба Троцкий-Браунштейн … настоящий диктатор России». Собственный комментарий Сервиса звучит так: «В действительности его нос не был особенно длинным или крючковатым, и он никогда не допускал неряшливости в своей бородке или шевелюре»).

Мы придерживаемся того мнения, что книге Сервиса не место в списке изданий Вашего высокоуважаемого издательского дома и просим Вас пересмотреть Ваше решение.

Вена, 30 июля 2011 г.

• Гельмут Дамер (Helmut Dahmer), профессор социологии, Технический университет Дармштадта

Мангейм, 30 июля 2011 г.

• Герман Вебер (Hermann Weber), профессор политических наук и современной истории, Мангеймский университет

Другие подписавшие:

• Бернхард Байерляйн (Bernhard Bayerlein), Центр современной истории, Потсдам
• Гейко Гауманн (Heiko Haumann), профессор кафедры восточноевропейской истории, Базельский университет
• Владислав Хеделер (Wladislaw Hedeler), историк и писатель, Берлин
• Андреа Хёртон (Andrea Hurton), историк и писатель, Вена
• Марио Кесслер (Mario Keßler), профессор Центра современной истории, Потсдам
• Гартмут Мерингер (Hartmut Mehringer), Институт современной истории, Берлин
• Оскар Негт (Oskar Negt), профессор социологии, Ганноверский университет
• Ганс Шафранек (Hans Schafranek), историк и писатель, Вена
• Оливер Раткольб (Oliver Rathkolb), профессор Института современной истории, Венский университет
• Петер Штайнбах (Peter Steinbach), профессор Мангеймского университета, директор Мемориала германского сопротивления в Берлине
• Райнер Тоссторф (Reiner Tosstorff), Майнцский университет
• Рольф Вёрсдёрфер (Rolf Wörsdörfer), Технический университет Дармштадта

Выходные данные

УДК: 93/94

ББК: 63.3(2)6

Н82

Подготовка издания, перевод и общая редакция – Владимир Волков

Норт, Дэвид.

В защиту Льва Троцкого / Дэвид Норт. — Эссен, Mehring Verlag, 2018.

ISBN 978-3-88634-303-4 (Print)

ISBN 978-3-88634-305-8 (PDF)

ISBN 978-3-88634-304-1 (Epub)

Лев Троцкий (1879–1940) относится к числу самых великих и спорных фигур в политической истории XX столетия. В продолжение своей жизни он был объектом злобной кампании лжи и обвинений со стороны сталинистского режима в Советском Союзе, кульминацией чего стало убийство изгнанного за пределы страны революционного лидера. Спустя более семи десятилетий после убийства Троцкого давно дискредитировавшие себя сталинистские искажения и фальсификации исторических событий нашли себе дорогу в ведущие издания академической литературы. В своем проницательном анализе и всестороннем опровержении биографийЛьва Троцкого, написанных известными британскими историками — Робертом Сервисом, Яном Тэтчером и Джеффри Суэйном — Дэвид Норт поднимает тревожные вопросы, касающиеся состояния современного исторического знания.

ISBN 978-3-88634-304-1

УДК: 93/94

ББК: 63.3(2)6

Titel der englischen Originalausgabe:

«In Defense of Leon Trotsky» (2010)

© MEHRING Verlag GmbH, Essen, 2018

http://www.mehring-verlag.de

Alle Rechte vorbehalten

Fotomechanische Wiedergabe und Einspeicherung in elektronische Systeme nur mit Genehmigung des Verlags

Satz und Gestaltung:

Klartext Medienwerkstatt GmbH, Essen (http://www.k-mw.de)