Случайные люди (СИ) [Агния Александровна Кузнецова] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Я отодрала от себя цепкие руки, ударила локтем назад, в кого-то попала, лягнулась, так что женщина шлепнулась на дорогу. Кто-то схватил меня за кулон, цепочка лопнула, а я чуть не кувырнулась в пыль вслед за теткой, которая теперь драла подол моего платья. Я отпихнула ее ногой, почувствовала, что меня схватили за куртку, замолотила локтями, вереща, вывернулась из рукавов, рванулась вперед, перескочила через тетку, врезала с разворота пакетом какому-то парню по груди. Оглянулась, но везде были все те же закутанные в тряпье люди, которые уже не только говорили непонятное, но и покрикивали. Сначала в меня вцепились женщины, а теперь подтягивались и мужики, и я зажала пакет под мышкой, пригнулась, как от ветра в лицо, припустила, толкнула с пути чумазого ребенка. Сбежала с дороги, прыгнула в канаву, выбралась по глинистому краю наверх, побежала по траве к лесу — прочь, прочь от этих сумасшедших!

В лес они за мной не пошли, стояли у первых деревьев, кричали, бросали комки глины и камни. Я прижималась к коре и пыталась отдышаться. Когда крики прекратились, я выглянула из-за ствола. Дети облепили куст на обочине и ели с него ягоды, поглядывали иногда в лесную тень. Потом подошла девушка в платке, взяла одного из мальчишек за руку, потащила обратно на дорогу, а за ними потянулись остальные дети. Люди на дороге опять двигались, как и когда я вышла к ним. Девушка подсадила мальчишку на медленно ползущую повозку, а потом стала помогать и другим детям.

Я выдохнула, поставила пакет у ноги, сорвала пучок травы, принялась оттирать глину с ладоней. Трава была холодная от лесной тени, сочная, руки теперь резко пахли свежим. Локоть болел, колено болело, саднили царапины на груди: содрали ногтями, когда срывали кулон. Сумасшедшие люди, что им от меня было надо?

Я ведь не сделала ничего плохого, просто вышла, представилась. Мол, меня зовут София, я заблудилась, где тут ближайшее поселение? Местность была явно не городская: пыльная дорога среди травы, деревья с одной стороны, поле с кустами и лес вдалеке с другой. Ни столбов, ни знаков, дескать, деревня Большие Луковицы — 3 км. Я была согласна уже и на Большие Луковицы: глухомань еще та, у одного из моих бывших там дача, пейзажи похожие: дорога, деревья, небо от края до края, птицы орут… но там хотя бы были те самые знаки и столбы с проводами, а если забраться на холм, то мобильник ловил сеть, а тут — ничего, только запах зелени и длинная вереница людей пылит по дороге.

Странные люди, одетые странно, в какую-то холстину. И говорят совсем непонятно, это не было похоже ни на один язык, какой я когда-либо слышала. Сначала они что-то спрашивали, а я твердила, как дура: населенный пункт тут где? Спросила даже раз, нет ли у кого-то из них мобильника, и почему-то сразу поняла, что не дадут: не потому, что не понимают, что я говорю, а потому, что нету у них телефонов, а есть только скрипучие повозки, согнутые под мешками со скарбом мужики и бабы, дети и понурая коза, которую волокли на веревке. Они сначала долго меня оглядывали, даже, кажется, не слушали, что я говорю, потом начали трогать куртку и платье, а потом заметили золото в ушах и на шее.

Я снова потрогала царапины на груди, облизнула палец, потерла. Выглянула. Цепочку жалко, но больше я туда не пойду. Пусть подавятся. Я хотела снять серьги и спрятать куда-нибудь, но куртку с меня сорвали (хорошо, что там не было ничего ценного), а в платье карманов не было. Пакет же порвется — и привет, и так уже дыра, зацепилась за сучок…

Единственный сносный повод оказаться в лесу после дня рождения подруги — это выскочить из машины на минутку, когда естество требует внимания и уже не терпит отказа. Если подруга, допустим, живет в пригороде, и ее друг, подвозя, решил срезать. Но Маришка живет в городе, и никакого леса на пути от нее до метро быть не должно!

Бред какой-то, повторила я про себя, закинула пакет за спину и потащилась между деревьев. Совсем не помню, как тут оказалась. Было уже поздно, я хотела успеть на метро, поэтому мы с Маришкой расцеловались, она сунула мне кусок торта с собой (желудок тут же заурчал, когда я это вспомнила), и я спустилась по лестнице, толкнула дверь на улицу… и все, дальше все расплывается. Не так я была и пьяна, на ногах стояла твердо, это я точно помню. Напивалась я до состояния нестояния только один раз в жизни, и это был не тот случай. Я вышла из парадной, а дальше — обрывки. То ли улица, то ли что, шум, очень шумно, и яркие огни… А пришла в себя, когда брела среди деревьев, путаясь ногами в подлеске. Был день, и где я шлялась всю ночь после того, как расстались с Маришкой и компанией, я вспомнить не могла. Сумочки моей при мне не было, но хотя бы никуда не делись куртка и ботинки.

Теперь — минус куртка. Я нахмурилась. Ну и подавитесь. Хорошая была куртка, осенняя, не слишком жаркая, в самый раз было бы сейчас. Я растерла плечи. На солнце, когда я выходила на поляны, было ничего, а все время в тени — холодно. Хорошо еще, что комары куда-то задевались. Лучше бы отняли туфли. Я встряхнула пакетом, где их несла. Хорошие туфли, праздничные и сидят, редкая удача, сейчас скорее умрешь, чем найдешь что-то на твою ногу и с хорошей колодкой. Но в лесу они мне незачем, и хорошо, что я в гости и из гостей хожу в ботинках, а туфли ношу с собою. Кто бы знал, что нежелание скакать по лужам в праздничной обуви так мне поможет. Ботинки — это плюс, подумала я. Что отобрали куртку — это минус. И что сорвали кулон, он был мамин…

А еще минус — что я стала понимать еще меньше. Я надеялась, что выйду сейчас к людям, и хоть что-то прояснится, но ничего подобного, только хуже стало. И страшнее. Что делать-то теперь?

Я плелась у кромки леса, поглядывая на дорогу, чтобы не заблудиться в чаще. Может быть, не все тут такие странные и злые, а будут проходить или проезжать нормальные? Или дорога выведет к жилью, а там уж точно хоть что-то, да выяснится. Все равно люди лучше, чем, например, медведи. Или волки. Учили нас на ОБЖ чему-нибудь про медведей? Если даже учили, то что я там из школы помню, она была так давно. Притвориться мертвым. Я представила, как падаю на мох и затихаю. Будем надеяться, что это сработает. Что там еще? Построить убежище, дезинфицировать воду активированным углем, развести костер с помощью двух палочек. Поймать дикую птицу, обмазать ее глиной и запечь в углях. Рот тут же наполнился слюной, и даже почудился запах печеного мяса. Интересно, как именно я буду охотиться? Хорошо потеряться в лесу с мотком веревки, ножом, топором, коробком спичек и аптечкой! Гораздо хуже — без ничего, но зато в бархатном платье, которое мешает идти. Я остановилась, бросила пакет, задрала подол, взялась как следует. Нитки затрещали. Да, шьют сейчас красиво, но не на века. Я разорвала платье по боковому шву (кто знает, вдруг, когда я выберусь их этого проклятого леса, удастся сшить обратно), и двигаться сразу стало легче. Я облизала палец и снова потерла царапины на груди.

Печеной птицей все еще пахло, причем именно птицей, как мама запекала курицу в духовке. С чесноком, зло подумала я, чувствуя, что в рот бежит слюна. А в глубокой сковородке собирается жирный сок, в который потом макали хлеб. Хлебом теперь тоже запахло. Я тихо зарычала, злая на себя, и тут обнаружила, что просвета между деревьями не стало, а по левую руку, где раньше была дорога, теперь — сплошная чаща. И справа. И впереди, и сзади. Я, стараясь не вертеться на месте, чтобы не потерять, куда шла, огляделась. Лес теперь был темнее, и деревья казались другими. Это от страха, подумала я, прижимая к груди пакет с туфлями. Сердце колотилось быстро и громко, казалось, что сейчас все лесные звери его услышат и придут меня есть. А по деревьям я лазать уже забыла, как, и деревья тут такие, что не допрыгнешь до нижних веток… Я всхлипнула, выдохнула, запретила себе реветь и пошла туда, где должна была бы сейчас быть дорога. Мясом запахло сильнее, и теперь мне чудились голоса. Ну все, довело меня это выживание в дикой природе. Сейчас еще покажется, что это телевизор, а курицей и в самом деле тянет с кухни, а на кухне мама и бабушка… они спросят, где я так долго была, и позовут к себе. А я не пойду, потому что знаю я эти трюки: в темном непонятном лесу героя зовут к себе умершие родственники, или еще лучше — покойная любимая девушка, а он как дурак идет. Если герой — главный, то как-нибудь выживает, а если второстепенный персонаж — вот и все кино для него.

Но пахло вкусно, голоса были ближе, а под ногами обнаружились следы. Я на всякий случай пошла не прямо по ним, а чуть сбоку, стараясь не шуршать. Между темных стволов мелькнул огонек. Я замерла. Идти или не идти? Если там правда люди, то они могут быть такие же, как те, на дороге, отнимут серьги и туфли, или еще что похуже. Съедят. Я бы непременно съела одинокую девицу, которая мотыляется по лесу безо всякого толку.

С другой стороны, из меня выживальщик в естественной среде — как из депутата честный человек, и ничем хорошим мои прогулки по лесу в одиночку не окончатся. Съедят. Причем дикая природа не спросит, кто такая — а люди, может, спросят.

Я, стараясь шуметь как можно меньше, подкралась ближе, выглянула между деревьев. На прогалине горел костер, а от еще одного кострища, с угольями, поднимался аппетитный дымок. Пекут, подумала я, ну точно, запекают. К сожалению, кострище было не без присмотра, у костра сидели две женщины. Я удивленно моргнула. Уж на что я нелепо смотрюсь в лесу в платье, а они были одеты еще наряднее: длинные юбки, пышные рукава, а у одной — золотой венец в пепельных волосах. Она была постарше, а вторая, с волосами под покровом — как будто моего возраста, за двадцать пять. Я выдохнула и почти уже решилась выйти к ним, как вдруг меня что-то дернуло назад, развернуло, впечатало в кору. Я вскрикнула и тут же замолчала: в горло уперлось холодное. Пакет шлепнулся к ногам, а я подняла руки и заговорила быстро:

— Я с миром, я не хотела нападать, не хотела красть, я просто мимо проходила, отпустите, я просто… У меня папа прокурор!

Папа у меня был кто угодно, только не прокурор, но, говорят, всякие гады реже нападают, если знают, что просто так им это с рук не сойдет.

Лица в темноте не различить, но кажется, это был мужчина, выше меня на голову, он нависал и слушал, держа нож у моего горла, а потом взял за плечо, оторвал от дерева и швырнул в круг света от костра. Дамы — а их хотелось называть именно дамами — подобрали ноги, но остались сидеть. Я шумно сглотнула. И что теперь делать? Сказала на пробу:

— Добрый… э… вечер.

Вооруженный тип, тоже одетый странно, в длинной тунике, сапогах и плаще, спрятал нож, наклонился, на секунду загородившись плечом, а выпрямился, уже держа в руке меч. Я отступила на шаг. Повторила тряско:

— Д-добрый вечер. Я… я заблудилась, просто шла мимо… правда, честное комсомольское… я уйду, сейчас уйду и все, вы меня больше не увидите.

Они молчали, глядя на меня во все глаза, и я сделала еще один шаг назад. Может, отпустят… еще и еще шаг. Тут опасный тип словно надвинулся, оказался передо мной, а острие меча уперлось мне под подбородок. Я схватилась за клинок, стараясь удержать, чтобы он меня не проткнул. Тип шарил глазами по моему лицу и рукам, я заметила, что физиономия у него бандитская. Да какая разница, какая физиономия у того, кто мне сейчас перережет горло?! Будь он хоть миловидный херувим.

Одна из дам что-то звонко сказала. Мужик обернулся, я тоже скосила глаза. Та, что в венце, встала, оправила юбки, подошла. Тронула мужчину за руку, и он отвел меч, но отходить не стал, все так же торчал надо мной черной тенью. Я снова сказала:

— Добрый вечер. Простите за беспокойство.

Дама слушала, чуть склонив голову, потом что-то проговорила. Я покачала головой.

— Я не понимаю.

Она сказала что-то еще. Я ответила то же самое, развела руками. Мужик с мечом спросил что-то. Голос у него оказался как раз тот, какой должен быть у таких вот мрачных типов с тяжелым подбородком, черноволосых, темнобровых: глубокий, железный, словно кто-то пинал двухсотлитровую бочку. Я как могла жалостливо изломила брови, снова развела руками:

— Я вас не понимаю. И вы меня, видимо.

Дама разглядывала мои серьги, потом коснулась царапин на груди. Я вздрогнула, но осталась стоять смирно: меча мужик не убирал. Дама развернулась и отошла, бросила что-то через плечо. Тип с мечом нахмурился, но оружие в ножны сунул, недовольно, со стуком. Пропал между деревьями и скоро вернулся: с моим пакетом. Вытряхнул его перед дамами. Та, что в венце, носком башмака тронула туфлю, посмотрела на меня, сказала что-то своей товарке. Та подскочила, подобралась ко мне, заговорила быстро. Я выдавила:

— Я не понимаю…

Она прижала ладонь к груди, выговорила что-то. Может быть, ее имя? Просить повторить было бессмысленно, не поймет, и я коснулась своей груди, проговорила старательно:

— Софья. София.

Девушка (на вид очень приятная, небольшая, ниже меня, но пошире в груди и бедрах, с незлым лицом) указала ладонью к костру. Тут же сама отбежала, принялась готовить место. Дамы сидели, как я теперь разглядела, на чем-то вроде седел, а мне девушка приволокла колоду. Показала на место, предлагая. Я, на всякий случай медленно, подошла, села. Вспомнила, что в платье, свела колени вместе. Мрачный тип что-то сказал, судя по голосу, недовольно, отошел к дальнему, на границе светлого круга, дереву и сел под ним. Меч поставил рядом, а нож торчал рукояткой у пояса. Я снова сглотнула, улыбнулась как могла искренне. Дама опять что-то спрашивала, потом послала девушку прочь, та вынула откуда-то нож (все они тут, что ли, носят оружие?) и исчезла в лесу, откуда стал доноситься стук и шорох. Дочь, что ли? Совсем не похожи, у дамы заметный нос и резкий подбородок, а девушка была хорошенькая, словно ее лепили с любовью и тщательно выглаживали черты, почти сделали безликую пухлощекую куклу, но вовремя остановились. Может, личный ассистент, или просто младшая, а младшими вечно командуют.

Дама смотрела на меня, я улыбалась так, что уже болели щеки. Осторожно, чтобы мрачный тип не решил, что я опасна, подняла руку, пальцами принялась разбирать волосы, чтобы привести себя в божеский вид. Хорошо, что я стригусь коротко, с длинными намучилась бы. Наверное, я не выглядела совсем чужой для них, все они были похожи на европейцев, дама светловолосая, девушка, судя по светлой коже и бровям, тоже, но зато мрачный мужик — брюнет, и если его до сих пор не прогнали за не титульную национальность, то и меня, может, не отправят в резервацию. Я боялась, что людям на дороге я именно поэтому и не понравилась: чужая внешность, да еще и говорю непонятно. В городской толпе я не выделяюсь, обычный плод любви братских советских народов (в маму веснушки, в папу темные волосы и не славянский нос), но здесь — кто его знает, кого посчитают чужим. Как я поняла, времена тут дикие и неспокойные, и если у нас можно получить по голове за неправильный разрез глаз, то тут и вовсе из арбалета пристрелят. Или лука? Если есть мечи, должны быть и луки…

Я поняла, что на меня смотрят во все глаза. Оказывается, я задумалась, распутывая волосы, и все это время улыбалась, щеки теперь сводило, и улыбка наверняка вышла пугающая. Я сделала нормальное лицо, на всякий случай сказала:

— Извините.

Дама сложила на коленях белые руки, кивнула, словно поняла и приняла извинения. Из рукава на запястье скользнул драгоценный браслет. Непростая дама, и платье все в вышивке. Если это важная особа, то ясно, почему тип с мечом такой нервный — мало ли, кто хочет подобраться. Надеюсь, он понял, что я не представляю опасности. Должно же это быть как-то видно? По походке или по движениям. Я сильная, работа приучила, но из единоборств знаю только тайный прием "врезать ногой по самому дорогому", и оружием не владею, если не считать оружием метко брошенный кирпич. Кирпичей поблизости нет, потому мрачному типу нечего меня бояться. Он так и сверлил меня взглядом. Я постаралась улыбнуться не так, как в прошлый раз, а мило. Взгляд у мужика стал еще более хмурый. Ладно, ладно, можно подумать, ты сам сильно очарователен.

Вернулась девушка, подала мне кусок белой, похожей на березовую, коры. Я взяла, повертела в руках, а девушка тем временем отошла к угольям, где все еще аппетитно запекалось нечто, ножом выкатила на траву один, подула, помахала над ним ладонью. Подала мне. Я опасливо взяла, но уголек не обжигал, хотя и был горячий. Я поежилась под выжидающими взглядами троицы, написала свое имя. Уголек крошился в пальцах. Я подула на бересту, продемонстрировала всем. Леди нахмурилась, покачала головой. Я пристроила бересту на коленях и принялась рисовать. Несмотря на то, что стены я крашу отлично, рисование мне никогда не давалось. Фигурки получились кособокие, но, вроде бы, похожи на людей. Вот люди с дороги, повозки и даже коза, вот я догоняю, а потом убегаю. Я обозначила стрелочками. Девушка стояла надо мной, уперев руки в колени, и наблюдала, открыв рот. Леди величественно оглядела мои художества, не проявила никаких эмоций, когда я принялась тыкать пальцем в ту сторону, откуда я пришла. Мрачный тип подошел (хорошо хоть меч оставил у дерева), что-то сказал, ткнул пальцем в козу и засмеялся. Я не удержалась и пробормотала под нос, что шел бы он тогда сам в художественную школу или еще дальше, если такой талантливый. Он словно услышал, отобрал у меня уголек, принялся писать. Знаки были с одной стороны незнакомые, с другой — просто другое сочетание палочек и крючков, чем в латинице и кириллице. Он повел ладонью в сторону дамы, показал одну строчку, произнес раздельно. Было похоже на "много непонятных слов — Ринза — много непонятных слов". Ринза, ха, пила я это лекарство от простуды, помогло не больше, чем просто горячий чай и теплые ноги. Ринза… ну ладно. Интересно, это имя, звание или что? Следующей он обозвал девушку, "Паула". Та сразу раскраснелась, закрылась рукавом. Себя великий художник назвал, ткнув в третью строчку, словом, похожим то ли на "Эван", то ли "Овэйн". Сэр Овэйн, значит, подумала я. Так и порешим. Сэр Овэйн, а дядюшка ваш, небось — Артур. Неплохо! Я ткнула себя пальцем в грудь, сказала раздельно (не первый уже раз за этот день):

— Софья!

Подумала, нужна ли им фамилия, но потом решила, что они и с именем-то справиться не способны, сэр Овэйн все перековеркал.

Теперь бы еще спросить, будут они меня убивать или как. Наверное, пора и честь знать, не испытывать судьбу. Я хотела уже встать, но девушка Паула крикнула звонко, возясь у места готовки. Пахло теперь совсем одуряюще, я повернулась на колоде и смотрела, как онаразрывает угли щепкой, вытаскивает большой ком запекшейся глины, а он исходит дымком и паром. Живот заурчал так, что, казалось, содрогнулись деревья и посыпалась листва. Я выдохнула. Большая птица, индейку они, что ли, поймали. Паула выкатывала из жара еще какие-то клубни, и от них тоже пахло сытно и соблазнительно. Нарисовать им, что ли, козу и продать как предмет искусства, выменять на кусок мяса и вот эту запеченную неизвестность?..

Глиняный ком подтащили к костру, уложили перед дамой. Та взяла нож, не такой, какие были у остальных, а красивый, с красным камнем у рукояти, размахнулась и всадила его в глиняную корку. Полетела крошка, глина треснула, пар повалил гуще. Дама подняла руки ладонями вверх, и на секунду стала похожа на Мадонну с картины. Произнесла несколько слов. Девушка и сэр Овэйн выслушали, склонив головы, и я на всякий случай склонила тоже. Дама выдернула нож, постучала рукояткой по глиняной скорлупе, она развалилась, открыв тушку в пару. Перья остались в глине и отвалились вместе с ней, а без перьев было не понять, что это за птица. Но мне не было никакой разницы, потому что дама уверенными движениями отмахивала кусок за куском, раздавала, шлепала на подставленные лопушки, и в конце концов перепало и мне. Я сказала со всей возможной искренностью:

— Спасибо, добрая женщина, дай вам бог здоровья и детей-олигархов.

Хотела впиться зубами в кусок, но никто не ел, а дама снова что-то произнесла, показав ладони небу, ее выслушали, и только потом принялись есть. Мне достался сносный кусок, пропекшийся, но очень не хватало соли. Зато мне выдали клубень, он оказался по вкусу похож на картошку, и ели его так же, как печеную картошку — вместе с кожурой.

Руки пришлось вытирать травой, но это было гораздо лучше, чем не испачкать рук — при голодном желудке. А ведь могла бы я так и идти голодная если бы не встретила этих троих. Я оглядывала их теперь с искренней любовью, и они были прекрасны — милые, красивые лица, и столько разума и доброты в глазах.

Сэр Овэйн (он теперь не выглядел мрачным, а просто усталым, хотя квадратная челюсть мешала полному дружелюбию облика) тоже повозил руками о траву, протянул мне ладонь, как на танец приглашал. Двигаться мне не хотелось, но отказывать человеку, который готов был пришпилить меня мечом к дереву, было неразумно, и я оперлась на ладонь, встала. Девушка Паула собрала мои туфли в пакет, сунула туда же еще пару клубней, подала мне. Дама встала, простерла руку в мою сторону, произнесла что-то торжественно. Голос у нее был зрелый и звонкий, как у преподавательницы, которую отчетливо слышно даже на галерке. Я изобразила поклон, как умела, и, вроде бы, не сделала никакого оскорбления, потому что сэр Овэйн потянул меня прочь от костра — но хотя бы не поволок.

Будет хорошо, если не прирежет в темноте. Я сама не знаю, что это за лес, а правоохранительные органы тем более не догадаются, что Софию Димитрову, двадцать семь, не замужем, следует искать именно в этой чаще.

Я услышала ржание, дернулась. Сэр Овэйн на секунду остановился, что-то сказал вполголоса. Я пригляделась. Ко вбитому в дерево колышку был привязан конь, он тянул ко мне голову, словно обнюхивал, а может, и нюхал, дышал он шумно. Где-то в сумерках раздалось фырчание, тоже конское. Хорошо им верхом, подумала я, а мне на своих двоих… впрочем, мне не помогла бы и лошадь, верховая езда тоже прошла мимо меня. Вот так всегда, сколько ни учишься, настает момент, когда выясняется, что училась не тому. Почему мне нельзя было очутиться в месте, где пригодилось бы мое высшее экономическое, знание лакокрасочных материалов и умение написать статью "История диванов" для сайта по продаже мебели? Веселенькое было бы место. Уж точно веселее, чем это.

Сэр Овэйн отпустил меня, показал пальцем направление. Быстро склонил голову. Я стояла, прижимая пакет к себе. В лес, куда он показал, идти не тянуло: не менее темный, чем в других сторонах, а теперь спустилась ночь, и уж точно там бродят волки и медведи. Сэр Овэйн снова махнул рукой. Я помотала головой. Он положил руку на нож, шагнул вперед, топнул. Я подхватилась и шмыгнула прочь. Ну его к черту! Медведи гипотетические, а этот сэр, который наверняка не сэр (разве сэры так обращаются с женщинами?) возьмет и правда ткнет колюще-режущим.

Я шла быстро, оглядываясь, и остановилась, когда огни между деревьев стали едва различимы. Накормили, и ладно, и на том спасибо, но что же делать дальше? Может быть, он показывал направление к жилью, но ведь я все напутаю, даже дорогу в поле зрения держать не смогла, а шагать по лесу без всяких ориентиров… буду ходить кругами, как пишут про заблудившихся. А эти трое куда-то направляются, и уж наверняка знают, что делают. Если следовать за ними, куда-нибудь выйду тоже, не могут же они направляться в никуда. Это только исследовательские экспедиции ходят в неизведанное, но эти трое меньше всего похожи на экспедицию.

Я, осторожно ступая, подобралась ближе. Темно, вряд ли увидят, и надеюсь, у них нюх похуже, чем у служебных собак. Я походила вокруг, нашла, наконец, развесистое дерево с подходящими ветками, взяла пакет в зубы, ухватилась за первую, подтянулась, вскарабкалась. А мама говорила: "Софочка, работать руками неполезно". Ха! Посмотрела бы она теперь, как я ловко избегаю съедения медведями, устроившись на ночлег. Я перебралась на другую сторону дерева, чтобы был виден огонек чужого костра, кое-как уселась в развилке, поерзала, проверяя, не свалюсь ли, обняла пакет. Клубни грели мне живот.

Ну вот. А завтра с утра пойду за ними, может, и не прогонят. Буду подбирать объедки, или погляжу, что едят они, вдруг у них не вся еда с собой, а что-то собирают и тут. Грибы знают не ядовитые… подгляжу… сама стану…

Сонные мысли потекли совсем лениво, переливались друг в друга, и скоро я не смогла уже бороться с дремотой, закрыла глаза.

Разбудили меня крики. Я дернулась, листья хлестнули по лицу, я стала отпихивать их от себя, уронила пакет и чуть не упала на землю сама. Вспомнила, где я и что произошло, и слезать расхотелось. Но туфли мои и единственная еда валялись под деревом, и я, обдирая ладони о кору, сползла к корням. Подхватила пожитки, огляделась вокруг. Вздрогнула, когда снова раздался крик, и грохот, и звон. В темноте возились и чавкали, мерцал и вспыхивал оранжевый свет. Я, вертя головой, чтобы глядеть во все стороны сразу, стала пробираться подальше от этого света. За деревьями кричали и возились, слышался стук, словно рубили деревья тупым топором. Я не слышала своих шагов и смотрела больше на свет, чем под ноги, так что чуть не наступила на лошадиный труп и на лысого человека, который у этого трупа сидел, сунув голову в вываленные внутренности, и с чавканьем жрал.

Я замерла, стараясь не дышать. Человек поднял голову, уставился на меня пустыми желтыми глазами. Сердце билось где-то в желудке и чуть не выпрыгнуло горлом, когда он отвел взгляд, раскрыл широкую пасть, захлопнул, почмокал с удовольствием. Запустил руку в разорванное лошадиное брюхо, а я отступила на шаг, а потом еще и еще, пока эта образина была занята. Бежать, бежать! Я пятилась, пока не уперлась лопатками в кору, мелкими шажками стала огибать дерево, и в поле зрения вплыла поляна, на которой дергался и плясал факельный свет и черные тени, и дергались и плясали в нем человечьи фигуры, а сэр Овэйн рубил их, хлестал огнем по мордам, а они теснили его к кругу деревьев. Крикнули женским голосом, я быстро огляделась, увидела, что недалеко от меня, в золе кострища, валяется еще один факел. Снова крикнули, но никого, кроме сэра Овэйна, не было видно. Его почти повалили, но он молчал, и только звенел и чавкал его меч, врезаясь в плоть. Я вжала голову в плечи, короткой перебежкой добралась до кострища, подхватила факел, и тут же увидела, как двое уродцев повалили даму, один драл пальцами платье, другой щелкал челюстями и норовил выесть ей лицо.

— Эй, вы! Морды!

Они повернули ко мне головы, и я разглядела плоские лбы и плоские носы. Дама тут же дотянулась до чего-то в траве, сверкнула сталь, и голова урода отделилась от тела, повисла на куске мышц и кожи. Второй припал на передние конечности, впился зубами в руку с мечом, дама крикнула что-то повелительно, а я повторила:

— Эй, ты! — и, разбежавшись, пнула тварь в бок, и добавила факелом по лысой башке. Образина шатнулась, зарычала скрипуче, замотала головой, словно не видя меня. Я ударила ее факелом по хребтине, и еще раз, пнула в плечо, и она, наконец, свалилась с дамы. Та перекатилась, поднялась, перехватила меч левой рукой, слитным движением шагнула и обрубила твари лапищу, потом вторую, широким ударом подсекла ноги. Тварь упала, а дама обошла ее, встала над обезглавленным уродом. Он дергался и пытался встать. Дама занесла меч, словно взлетела, отсекла ему руки, потом ноги под коленями. Тварь дергалась. Я стояла, оцепенев. Дама схватила меня за руку, встряхнула, показала куда-то в сторону, крикнула звонко, повелительно.

— Я не понимаю, — сказала я жалобно, попыталась отдать ей факел, но дама снова махнула рукой, крикнула, а сама приняла стойку, занеся меч. Твари оставили сэра Овэйна и шли теперь к ней, голые и в лохмотьях, лысые, страшные в темноте. Рыцаря за ними не было видно. Я сглотнула, отступила вбок, куда показывала дама. Твари меня не замечали. Я, светя себе факелом, побежала. За спиной послышалась возня, а впереди — крик. Я забрала вбок, обогнула одно дерево, второе… Кричала девушка Паула, она держала ножны, которые концом уходили уродцу в грудную клетку, а уродец рычал, клацал зубами, махал лапами, пытался дотянуться скрюченными пальцами. Девушка уворачивалась и тонко вскрикивала, руки ее дрожали, урод дергался и норовил вывернуть ножны из рук. На этот раз я зашла со спины, и тварь меня опять не заметила. Я сказала тихо:

— Эй, ты, — и как могла сильно вломила факелом в основание черепа.

Тварь мотнуло, Паула чуть не улетела на землю вместе с ней, но устояла, тут же шмыгнула мне за спину. Отродье развернулось с рычанием, ударило по ножнам, вывернуло их из груди вместе с ребром, а я тут же врезала ему факелом по морде, метя в глаза. Урод. Тварь. Я била вас ключами по рожам, я знаю, что надо бить сильно и больно, сразу железом в рыло. Вы не ожидаете, что будут кричать, рвать вас ногтями, выдавливать глаза и выворачивать пальцы. Вы, кто прячется в темноте и нападает на женщин. Страшные, сильные. Любите повалить, чтоб не пискнули. Такие же гнилые глаза. Я оскалилась, горячая злость ускоряла дыхание. Это как дышать огнем. Я врезала твари по уху, огонь сорвался рыжими клочьями. Тварь мотала башкой и словно не видела меня, махала лапами наугад. Я обошла ее сбоку, добавила в ребра и пузо. Палка для факела была тяжелая, крепкая, настоящее полено. Я ударила и услышала треск. Тварь завалилась набок. Я с размаху пнула, ботинок угодил в мягкое. Я, заранее дрожа от омерзения, пнула в морду. С силой наступила на пальцы. Тварь возила конечностями по земле и силилась встать, и снова падала. Девушка Паула ползала в траве. Я протянула руку, посветила ей факелом. Она подхватила что-то, вскочила, свет блеснул на ее мокром лице. Она всхлипнула, перехватила нож обеими руками, наклонилась над тварью и принялась кромсать ей переднюю лапу, а потом ноги у коленей.

За спиной раздались шаги, я развернулась, взмахнув факелом. Сэр Овэйн отшатнулся, перехватил мою руку, отобрал факел. Отодвинул в сторону, посветил. Носком сапога перевернул тварь, хмыкнул, одним движением рассек урода пополам. Развернулся и без слова пошел прочь. Я поплелась было за ним, оглянулась. Еле нашла Паулу в темноте, взяла за руку. Девушка дрожала. Я потянула ее за собою. До меня тоже начало доходить, в желудке стало холодно. Паула всхлипывала, и я в конце концов обняла ее и поняла, что дрожу точно так же.

— Ну тихо, тихо, уже все, — сказала я и поняла, что неизвестно, все ли. Больше криков не было слышно, только глухие голоса.

На онемевших от запоздалого страха ногах я потащилась на звук, ведя за собою Паулу. Прошептала: тихо, тихо, уже все.

Дама и сэр Овэйн стояли над трупом лошади, держа факелы нарочно так, чтобы была видна вся кровища и мерзость. Я постаралась не смотреть. Паула выдернула руку из моей, поспешила к даме, заохала. Сэр Овэйн осветил меня, сунув факел чуть не в лицо. Я постаралась разглядывать его так же нагло, как он меня. Выглядел он паршиво, плащ где-то потерялся, туника разорвана, из-под нее торчала кольчуга, а кое-где была разорвана и кольчуга, и все это щедро полито темной жидкостью. Ясное дело — не вишневым сиропом.

— Там ножны валяются, — сказала я, показала за плечо. — Может быть, ваши?

Сэр Овэйн кивнул, будто что-то понял. Я, чтобы не стоять перед ним, как дура, взялась за факел. Он секунду раздумывал, отпустил. Я вернулась назад, осветила место короткой битвы, примятую траву, листья и тварь на земле. Уродец шевелился. Я посветила, чтобы разглядеть его лучше, и тут же пожалела. К горлу подкатило, я содрогнулась, сплюнула в сторону, утерла рот, нашла ножны и поспешила вернуться. Ну его к чертовой матери.

Сэр Овэйн что-то буркнул, принимая их. Возможно, даже благодарность. Вытер меч и вложил в ножны, прицепил их к поясу. Подопнул так страшно похожую на человечью руку, она улетела в сторону, шлепнулась, шевеля пальцами. Я помимо воли жалась к сэру Овэйну, таскалась за ним, пока он обходил поляну, подбирал отрубленные части тел, пинками откатывал тела, складывал головы. Скоро между двумя деревьями образовалась внушительная, с жутким шорохом копошащаяся куча. Я смотрела на нее, как завороженная. Сэр Овэйн меж тем куда-то пропал, но скоро появился, волоча за собою половинки той твари, что забили мы с Паулой. Бросил к остальным.

Да что же это такое творится. С каждой секундой становилось страшнее, меня теперь колотило, я обхватила себя за плечи и поскуливала вполголоса, не знала, куда деться, отходила подальше и возвращалась, потому что троица собралась у кучи, а я совершенно точно не собиралась теперь оставаться одна.

Дама, придерживая юбки левой рукой, обернулась от кучи, словно она ее мало интересовала. Паула и сэр Овэйн склонили головы, но речи или молитвы, как перед едой, не последовало. Вместо этого дама коснулась каждого над бровями чертырьмя пальцами. Поманила меня. Я на всякий случай тоже склонила голову. Пальцы у дамы оказались теплые, прикосновение застыло на лбу, словно уложили на кожу нагретый солнцем камешек.

Все тут же разошлись, словно получили приказ. Занялись делом. Паула затеплила костерок на вчерашнем месте, дама что-то искала в сумке, сэр Овэйн выпутывался из туники и кольчуги. Долго выпутывался, пока Паула ему не помогла. Я наблюдала и не знала, как спросить, скоро ли снова прогонят.

Сэр Овэйн, изрыгая непонятные, но все равно страшные слова, достал нечистую, я даже в свете костра это видела, тряпицу, полил на нее пахучим из бутыли и принялся стирать с себя кровь. Паула подставила нож, сэр Овэйн полил и его. Паула сунула оружие в костер, жидкость испарилась вонючим облачком. Девушка прокаливала нож, а сэр Овэйн возился, садясь ловчее. Я издала предупреждающий звук, но когда на меня обернулись, конечно, не смогла объяснить, что варварские методы хороши только для общества повышенной суровости, где выживает сильнейший. Потому что только он и выживает, а если ты не сильнейший, а нормальный человек, то тут же и сдохнешь от прижигания. В лучшем случае — лишишься руки. Загниет — и все… я попыталась на пальцах показать "мыло", "кипяченая вода" и "чистая ткань", а на меня смотрели, как на дурачка-ведущего дневного телевидения. Я взяла бутыль, откупорила, понюхала. Что-то с уксусом… уксуса много. Сойдет. Где-то у них тут была посуда, я видела.

Глава 2

Мало что я люблю в жизни так же горячо, как рассудительных людей. Поэтому уже несколько дней я особенно любила даму, а над сэром Овэйном посмеивалась бы, если бы не было его жаль. Дама приняла мою помощь, дала обработать раны, которые ей оставили твари, и теперь уже понемногу двигала рукой. Сэр же Овэйн остался верен прижиганию, и два дня было совершенно неясно, отойдет ли в мир иной или все-таки нет. Зрелище было преотвратительное, и болело, должно быть, безумно, потому что он в конце концов разрешил промыть нагноившиеся раны. Даже попросил. Не меня, а девушку Паулу, но все равно очко в пользу современной медицины. А заживало на нем, как на собаке, нечеловечески быстро, я останавливала себя, чтобы не ткнуть его острым прутком и поглядеть, как будет зарастать. Может быть, поэтому все остальные были так спокойны, когда он чуть не валился с лошади от горячки.

Лошадь осталась одна, не лошадь даже, а боевой конь, громадная буланая скотина, которая взяла привычку фырчать посреди ночи так, что я подскакивала на месте. Когда сэр Овэйн снова обрел способность шагать на своих двоих, в седло уселась дама, и так мы и двигались — я до сих пор не понимала, куда, но надеялась, что троица не просто вышла прогуляться и провести за променадом месяцок или два.

Один раз мы вышли к дороге, меня на нее выпихнули первой, а потом выбрались и сами. Дорога лежала прямо, словно резала лес на две половины, а вдалеке над горизонтом стояла пыль. Мы спрятались в лесу, затаились, а мимо нас по дороге прошел боевой отряд. Я никогда таких не видела, но понять, что это не туристы и не торговцы, было несложно: частокол копий, громадные мечи на плечах пеших, лошади в шипастой броне — слишком дорогое удовольствие, чтобы напялить для красоты и не пользоваться. Было жарко, кто-то шел без доспехов, и почти все — без шлемов, и я смогла разглядеть этих людей. Были они чем-то похожи на напавших на нас тварей, многие безволосые, такие же плоские носы и угловатые челюсти. Какой-то совсем другой, наверное, народ, чем мои спутники.

После того, как я много дней как проклятая собирала хворост и сушняк и таскала воду, думаю, у меня есть право так их называть.

Отряд прошел, но на дорогу мы выходить не стали, а снова пробирались лесом. Что за люди, тянет в чащу, ни дать ни взять — барды, того и гляди достанут свитера и гитары и начнут петь про "всем нашим встречам разлуки, увы, суждены". Водка еще. Водки не было, но была эта странная бутыль с пахучей жидкостью, которая все не кончалась и не кончалась, хотя мы использовали уже литров пять. Ей брызгали мясо, пока жарилось, протирали мечи и ножи, капали на разломленные печеные клубни, добавляли в воду и суп, когда появился котелок, девушка Паула смачивала повязку для дамы (я научила ее, как), а сэр Овэйн вместо того, чтобы применять наружно, запрокидывал бутыль и делал по два глотка. Я попробовала однажды слизнуть каплю с ладони, а потом долго плевалась. С другой стороны, может, на нем именно поэтому все так и заживает. Ну пусть, если охота мучиться.

Я разглядывала их исподтишка, моих спутников, то и дело замечала новое. Например, что у дамы холеные руки, но они умеют держать иглу. Она сама зашивала себе платье, и не сказать, чтобы оно выглядело как новое, твари хорошо потрепали его, но, во всяком случае, получилось аккуратно. А еще она владела мечом, мне не показалось той страшной ночью. Девушка Паула помогала надеть сложную портупею и пристегнуть ножны, они прятались в юбках, но при опасности дама выхватывала оружие легко и привычно. Грациозно, думала я с уважением, поглядывая. Как грациозны движения того, кто знает, что делает, и делал это тысячу раз.

У девушки Паулы меча не было, зато был нож, которым она рубила хворост, головы рыбинам, потрошила тушки зайцев и еще каких-то местных зверьков (мясо у них было жесткое), обрезала нитки и даже окапывала вокруг костра. Больше у нее из пожитков ничего не было, она приспособила на себя седельную сумку с убитой лошади, и теперь носила там вещи дамы. Ей же помогала одеваться по утрам и раздеваться вечерами, разувала. Бережно стирала во встречных ручьях ее наряды, а свое платье торопливо полоскала и тут же вешала сушиться. А длинную нательную рубаху не снимала никогда, даже когда купалась. Вообще, она была стыдлива, я привыкла отворачиваться, когда она показывала, что хочет поправить башмак или что-то в рукаве. Что интересно, дама насчет таких вещей не переживала, оставляла одежду на бережку очередной речки и входила в воду голышом, придерживая волосы. Я, чтобы не отставать, плескалась тут же и тайком разглядывала стройную фигуру с небольшим животиком. Как у рожавших — не сходит, сколько упражнений ни делай. Я смотрела, как она моет низкую мягкую грудь, заходит в воду по плечи и позволяет девушке Пауле вымыть ее волосы, и думала, что так бы выглядели русалки, если бы населяли лесные водоемы: нагие, белые, с локонами, распластанными по воде, как нити водорослей. Запутают ими и утащат. А русалке будет прислуживать юная утопленница, которая как была до смерти скромной деревенской девушкой, так и осталась после, и даже волосы не распустила и не сняла рубаху, так и ходит в ней по дну. Носит за русалкой ее длинные косы, словно шлейф.

Сэра Овэйна они почему-то не стеснялись. А он вел себя так, словно это не три обнаженных женских тела перед ним, а три березы. Вышел на берег, зачерпнул воды в котелок, бросил взгляд, ушел. Дама даже не обратила внимания. Зато что-то долго ему выговаривала, когда он глядел, как я очищаю ссадину на коленке, задрав платье. По мне, так глядит и глядит. Я на него тоже гляжу. Мылся сэр Овэйн отдельно, после всех, а я ходила за ним не столько подглядеть, сколько проплыть до середины лесного озерца и обратно, пока он трет себя у берега пучком травы. Шрамов на нем было много, мускулов тоже. Есть два типа привлекательных мужчин: "а-ах" и "ух!". "Ах, какой" — это миловидный мальчик, которого хочется облизать и оставить у себя жить. "Ух, какой" — это мужчина, которому сразу хочется выдать диваны, чтобы двигал, тяжести, чтобы носил, опасность, чтобы защищал, проблемы, чтобы решал — потому что без этого они теряют весь лоск, вся их обветренная прищуренная мужественность становится ни к чему. Часто некрасивы на лицо, но берут не этим, а тем, что все делают уверенно и веско, от курения сигар (что само по себе очень внушительно) до скручивания вчерашней газеты, чтобы прибить муху. Мороки с этими типами много, держать дома я бы такого не стала, но от раза к разу — почему бы и нет. Или просто поглазеть, в старом кино их много. А сэр Овэйн теперь — и вживую. Тоже некрасивый на лицо, но очень, очень суровый, и зыркает иногда так мрачно, что девичье сердце так и должно заходиться. Даже у меня от подобных граждан что-то сладко пульсирует в животе. Пусть ведет своего устрашающего коня под уздцы и бряцает мечом, а больше ничего и не требуется. Я выбиралась из воды нарочно так, чтобы было видно, как он драит себе грудь, и от этого на спине ходят под кожей мышцы. Как расправляет широкие плечи, отжимает темные волосы. Со спины — идеально.

Спина была иссечена шрамами вдоль и поперек, словно его драли граблями.

Дама не одобрила, что я трусь около него во время помывки. Смотрела грозно и что-то выговаривала, я делала виноватое лицо и просила про себя и даже вслух, чтобы они меня не оставили в этом проклятом лесу, как Белоснежку, на съедение волкам. Правда, дама хмурилась и когда сэра Овэйна рядом не было, и я скоро догадалась, что она имеет что-то против плаванья. И в самом деле, я перестала пересекать озерца и заводи, и порицательные взгляды прекратились. Я почти не удивилась: чего еще ждать от мест, где платья в пол, конные путешествия, мечи и копья — обычное дело. Шаг вправо, шаг влево — тебя уже волокут на костер, наверняка я успела совершить с десяток богохульств и двадцать раз опорочить свою девичью честь. И у нас-то в некоторых странах женщинам нельзя показывать лицо, говорить с незнакомыми мужчинами и заниматься спортом, а я тут и плаваю, и все что угодно. Сплошная бездуховность.

Что они меня оставят, я правда боялась. Они пытались меня выставить еще раз, когда мы дошли до перекрестка троп. Снова дали в дорогу клубней и пучок сочной травки, которую приятно было жевать для свежести во рту и голове. Показывали направление. Я мотала головой, а потом долго тащилась за ними. Спускался вечер, и в темноте мне, как все эти дни, мерещились желтоглазые уроды. В конце концов на меня перестали махать руками, а на очередной стоянке послали, как обычно, за хворостом.

Натретий день мы набрели на трупы. Деревья расступились, открыли пологий холм, а на склонах тут и там лежали в траве мертвые тела. Были это и нормальные люди, и странные, вроде тех, что мы видели на дороге, все вперемежку. Сэр Овэйн тут же снял с одного шлем, примерил. Принялся ворочать один за другим, сдирать кольчуги, прикладывать на себя. Дама ходила, перешагивала, подбирая юбки, поддевала забрала концом ножен, рассматривала лица и гербы на плащах и туниках. Девушка Паула собирала одежду и стаскивала в одно место охапками. Я стояла на вершине холма и слушала, как тихо вокруг, только шелест листвы и тонкий звон, словно это солнечный свет звенит золотисто о блестящие латы. Тихо… ни воронья, ни мух.

Ни запаха. Я наклонилась над ближайшим телом. Словно только что умер… в плече застрял топорик, кровь залила накидку, лицо застыло в гримасе — но лицо все еще человечье, не восковое, как у родных в зале прощания крематория. Я коснулась щеки паренька. Холодный. Молодой, старшеклассник старшеклассником, а уже вот что, ползучая трава обвила руки и шею, забралась в рану. Я взялась за тонкие стебли, оборвала.

Дама позвала звонко, и я встала. Выдернула из плеча мальчишки топорик, махнула для пробы. Факелом много черепов не наломаешь и ног не наотрубаешь, а топорик хорошо лежит в руке и не такой и тяжелый, похожий на туристический. Видно, воинам и самим не нравится махать пудовыми дрынами. Девушка Паула дала мне мешок, показала подержать, а сама стала складывать туда тряпье. Я поморщилась: все в крови, и мешок тоже. Обобрали этих мальчишек… Все в крови, а кровью не пахло, только летним лесом, травой под солнцем и железом. Я помотала головой и решила пока об этом не думать. Об уродцах, которые продолжали копошиться после того, как им снесли голову, не думаю же. И сейчас не буду. Здоровее останусь.

Девушка Паула завязала мешок и дала мне широкие штаны и перчатки. Перчатки оказались чуть великоваты, но терпимо, а штаны я не стала мерить до того, как постираю. Сэр Овэйн разул мертвеца, сел ему на грудь и принялся натягивать сапоги. Что-то ему не понравилось, он надел свои обратно и пошел на другой склон холма.

Дама снова крикнула, подняла за угол белое с красным полотнище. Я подошла ближе, разглядела, что красное — это не кровь, а рисунок, кабан с бивнями, как у мамонта. Дама скомкала полотнище, бросила туда, где трупы в латах лежали особенно густо, ткнула пальцем повелительно. Девушка Паула бросила мешок, достала из кошеля на поясе огниво, и скоро пламя поползло по полотну, сначала неуверенно, потом с ревом принялось пожирать ткань. Дама стояла, опершись на меч, и улыбалась. Я раньше не видела, как она улыбается, и теперь не жалела: меня продрал по спине мороз. Она стояла неподвижно до самого того момента, когда от ткани остался только черный прах. Плюнула в него, развернулась и пошла вниз по склону. Девушка Паула принялась затаптывать занявшуюся траву. Сэр Овэйн как встал спиною к огню, так и стоял с сапогом в руке, словно ему не было позволено смотреть на пламя.

Я покачала головой, помогла Пауле затоптать искры.

Мы успели уйти далеко от холма, когда спустилась ночь. Я лежала на боку, сжимая рукоять топорика, когда услышала, что кто-то встал и ходит. Приподнялась, успела заметить, как дама, держа на плечах плащ, которым укрывалась, скрылась за кустами. Я долго ждала ее назад, а потом встала и пошла следом. Остановилась, когда услышала вой. Отступила от кустов, прислонилась к дереву. Я узнала эти звуки.

Дама плакала долго, сначала захлебывалась, хватала воздух малыми глотками, а потом заскулила тоскливо, на одной ноте. Я хотела уйти, но меня словно пришпилило к месту. И не обойти куст, не положить на плечо утешающую ладонь — и не оставить. Потому что я не знаю, есть ли утешение тому, о чем она рыдает — и потому что нельзя, чтобы вот так плакали совсем одни. Пусть хоть кто-то будет рядом, даже если он прячется в темноте и шмыгнет на свое место прежде, чем стихнут всхлипы.

Я лежала без сна, гладила топорик, а перед глазами почему-то все стоял тот мальчишка-старшеклассник.

Штаны оказались мне коротки, и под платьем смотрелись на манер панталон, только без кружев и ленточек. Я выстирала их два раза, носила день, и весь день мне казалось, что от них тянет железом. Лес редел, мы то и дело выбирались на открытое место, обходили ямы, на дне которых блестела вода. Ям было много, земля перед нами лежала, словно изъеденная оспой. Где-то вода была черная, глубоко на дне, где-то — синяя от отраженного неба, высокая, где-то ее затянула ряска. В одной из ям росли ярко-желтые кувшинки, большие, с мой кулак. Красивые, как фонарики. Я присела на краю, потянулась за одной, но сэр Овэйн тут же оказался рядом, схватил за руку, вздернул на ноги. Я вырвала запястье из пальцев, потерла. Он что-то буркнул и пошел нагонять остальных, а я за ним, шепча в спину, что мог бы и поосторожнее. Больше я рвать растения не пыталась, в самом деле, глупо, откуда я знаю, что они не ядовитые? Я и в нашем-то лесу не отличу безопасную траву от вредной, не то, что здесь.

Дама ехала первой, остановила коня, когда ему под копыта лег ручеек. Вода текла мутная, дна было не видно. Сэр Овэйн оттер Паулу в сторону, снял сапоги и закатал штаны, взял коня под уздцы и повел в воду. И сам он был чем-то похож на коня, а точнее, конь на него, переставлял копыта осторожно, напряженно прядал ушами, и морда была сосредоточенная. Как у самого сэра Овэйна. Что они так боятся, это же просто ручей… провалиться, что ли? Дама держалась за луку обеими руками, застыла прямая, как свеча на именинном торте. Я скинула ботинки, а потом и штаны: свалятся, намокнут все, суши потом. Завернула подол совсем потерявшего вид платья. Подтянула лямку мешка, который мне выдали, чтобы несла часть общих пожитков, которыми мы обрастали, обирая трупы. Трупов встречалось много, особенно когда лес становился реже. Вот как сейчас. Я помотала головой, стараясь не накаркать даже мыслями, попрыгала, проверяя, удобно ли лег за спину груз. Подняла ботинки, ступила в воду. Сэр Овэйн обернулся, рявкнул на меня, ткнул пальцем в берег. Да что ж ты нервный-то такой, подумала я.

Они с дамой выбрались из ручья благополучно, везде было мелко, дно у меня под ступней оказалось песчаное. Сэр Овэйн бросил сапоги, перебежал ручей, вздымая брызги, подхватил одной рукой пожитки, второй — девушку Паулу, закинул ее на плечо и поспешил назад. Паула ойкнула, уронила башмак. Сэр Овэйн не обратил внимания, я вздохнула, вернулась, подобрала. Что, босиком ходить прикажете? Сам-то бережет свои сапожищи, и еще пару с кого-то снял. Конечно, им уже не нужна ни обувь, и плащи не нужны и штаны эти проклятые… тем, кто остался на холме. Но все равно противно. Может быть, потому мне и чудится запах с ткани…

Задумавшись, я перешла ручей, вылезла на траву, походила по ней, обсушивая ступни. Дама тронула коня, направила вдоль ручья. Ямы попадались и по эту сторону, маленькие и большие, как пруды-недоростки. Я пыталась разглядеть, плавает ли там рыба. Сэр Овэйн то и дело на меня оглядывался и покрикивал. Как будто самому не нравится жареная рыба на ужин или ушица. Я облизнулась. Мы шли весь день, становилось уже прохладно, вечер спускался, вода в ручье и ямках становилась все темнее, а мы все шли и шли. Наконец, дама остановила коня и спешилась, девушка Паула тут же принялась расседлывать, я сложила вещи под местную березу, подхватила топорик и привычно пошла подбирать хворост и рубить ветки посуше. За водой отправился сэр Овэйн, и пошел не до ближайшего водоема, хотя он был в двух шагах, а потащился куда-то в сторону деревьев на краю прогалины. Вот не жалко человеку себя, подумала я. Наступила ногой на ветку, разрубила пополам, сложила. Топорик я протерла вонючей жидкостью из бесконечной бутылки, и теперь он пах ею, а не тем, в чем был по самую рукоять, когда я его достала. Может, и штаны постирать в этом составе?

Но потом отказалась от этой мысли, и после скудного ужина решила поступить традиционно и постирать в воде. Подождала, пока спутники вымоются, чтобы не портить им воду. Купаться они уходили тоже за деревья, и я пошла туда же, чтобы сэр Овэйн на меня не рявкал и не бросал грозных взглядов. Место я нашла легко: на кусте рядом сушилось исподнее. Я присела, с подозрением тронула воду пальцами. То ли свет такой, то ли она в самом деле грязная… то ли спутники подняли муть. Я огляделась, прошла дальше между деревьями, которые были похожи на березы белой корой, стояли, как колонны греческого храма, светились, и обходить их было легко, и место я нашла быстро: прозрачный ключ, мелкие малиновые цветки по берегу, и макает в воду длинные ветви какое-то изящное дерево.

Я сначала умылась, а потом уже замочила штаны, принялась тереть. Шелковая вода шла рябью, я на секунду замерла, и она быстро разгладилась. Я оглядела свое отражение, стерла пятно сажи со щеки. Пригладила волосы мокрой ладонью, но они все равно торчали. Да, не красит меня таскаться по диким местам. Даму вот почему-то красит. Вода пошла рябью, показала перекошенное лицо мальчишки, склеенные кровью волосы липли ко лбу и шлему, глаза смотрели в небо, словно ему все еще было больно. Я с силой моргнула, потерла глаза кулаком, снова принялась комкать мокрую ткань. Наутро по даме не было ничего видно, я бы никогда не догадалась, что она плакала так долго и безнадежно, если бы не слышала. Она ходила по тому холму — словно кого-то искала. Неужели нашла? Она не остановилась ни над кем, ничью руку не держала и никого не целовала в холодный лоб, как целуют мертвых, прощаясь. Не подобрала вещей, только знамя, чтобы сжечь. Я усмехнулась. Хорошо выглядит, да, но не завидовать же ей теперь. Завидовать — дело зряшное, никогда ведь не знаешь, что за ад происходит у человека на самом деле, что у него творится внутри и через что продирается в жизни.

Вода показала лицо дамы в профиль. Я вздохнула. С таким тяжелым носом легко выглядеть некрасиво и смешно, и мало у кого получается — величественно, как выходит у нее. В осанке, наверное, дело, в том, как держит голову, в пепельной гриве, всегда убранной. В бровях… я облизнула палец, пригладила свои брови. Теперь вода показывала меня. Со штанов капнуло, пошли круги, и снова с поверхности на меня глядела дама, теперь — в тяжелой короне. На золотом обруче и зубцах горели красные камни, и вдруг замерцали глаза дамы, а я не могла отвести взгляда. Дама протянула руку, повеяло холодом, сдавило со всех сторон и не получилось вдохнуть.

Мрак расступился, но не убрался совсем, накатывал и отступал, словно хотел и не решался сжать вокруг меня огромный кулак. В ушах глухо шумело, было трудно дышать, перед глазами стояла прозрачная зелень, вплыли в поле зрения и пропали золотые искры. Пространство вокруг колыхалось, сжимало мягко и отпускало, я качалась вместе с ним. Мрак лопнул, выпуская на зеленый свет обнаженную девицу, снова объял ее и стек вниз, как мазут, остался на кончиках волос, а волосы были до самых ступней. Кожа у девицы была синяя и блестящая, зеленые отблески скользили по плечам, грудям торчком, животу… девица открыла рот, и отовсюду полилось пение.

— Я не понимаю, — выдавила я привычно. Голос мой прозвучал глухо и тоже отовсюду.

Девица задрожала, как изображение, когда барахлит телевизор, крутнулась на месте, вытянулась всем телом, свернулась кольцом, сунула ко мне плоскую змеиную голову, а я не могла отступить, ноги отнялись. Снова послышалось пение, уже другое, маршевое, от резких слов вздрагивал мрак и зеленое пространство вокруг, как желе на блюдце.

— Я не понимаю, — повторила я.

Змея обвилась вокруг моей шеи, я с трудом подняла руки, попыталась оторвать ее от себя. Чешуя была ледяная, холод забирался через ладони и через кожу в горло, тек внутрь и собирался в голове. Мрак пел.

Теперь я понимала слова.

Змея ослабила хватку, сползла с моих плеч, снова свернулась, раскрыла крылья: теперь это была птица, большая, черная, с длинной шеей. Она забила крыльями, и от нее и со всех сторон прозвучало:

— Говори, раз не боишься ходить путями, откуда не возвращаются смертные.

— Добрый вечер, — сказала я.

Птица изогнула шею, запрокинула круглую голову, раскрыла клюв, и теперь это было дерево, расколотое надвое от верхушки до середины. Листва зазвенела:

— Говори.

— Что значит "не возвращаются смертные"? — спросила я. В голове было пусто и легко, словно кончились все старые мысли, и вползали новые. Например, про то, что "не возвращаются смертные" мне совсем не нравится.

Дерево с треском развалилось надвое, и встал на дыбы вороной конь, замолотил копытами, а вместо гривы плескалось синее пламя.

— Кто вы? — спросила я. — Где я?

— Не спрашивай имени чародейки, — фыркнул конь, — чародеи не открывают имен. Ты там, куда хотела попасть.

— Неправда, — сказала я, и мрак вокруг зеленого желе колыхнулся в такт. — Я… я стирала…

Мысли стали возвращаться, я посмотрела на свои руки, не обнаружила штанов. Стало обидно, словно я потеряла что-то, что заработала.

Руки были зеленые, словно сквозь воду.

— Я утонула, да?

Конь махнул хвостом и стал рыбой, громадной, каждая чешуйка с мою ладонь. Она стала нарезать вокруг меня круги, а я едва успевала вертеть головой, чтобы уследить.

Вот и все. Вот и вся моя дорога домой. В глазах стало еще мутнее, чем прежде, я утерлась ладонью. Вот и вся моя история

— Говори, чего ты желаешь, — пробулькала рыба.

— Я хочу домой, — сказала я, всхлипнула, рассердилась на себя, сжала зубы. Но слезы катились, потому что я устала от этого мира и этой дороги. И ничего этого я не хотела и не просила, приключений там или что еще находит на свою задницу герой, который живет скучной жизнью, но способен на большее. Нормальная у меня жизнь, мне не нужны мужики с мечами, адреналин и война, чтобы почувствовать себя целой. Мной. Я устала спать на земле, жрать что придется, а иногда и вовсе ничего, если сэр Овэйн возвращался пустым с охоты. Корешки какие-то жевали… мне надоело не узнавать деревья, травы и звуки от зверья, надоело, что я не понимаю языка, и меня не понимают. Я устала шарахаться от каждой треснувшей ветки, потому что это снова могут быть лысые твари… надоело тискать рукоять топорика просто для того, чтобы почувствовать себя спокойно. Ничего этого я не хотела, и уж тем более — того холма и тех ребят на нем и под ним. Я не знала их, мне дела до них нет, но лицо это меня не оставляет. И спутников не знаю, и не просила я их, вот мне больше не о ком беспокоиться и некого жалеть…

Я села, где стояла, вокруг всплыло облачко ила. Я всхлипывала, отворачивалась от рыбы, которая гоняла хвостом ветерок и норовила оглядеть то одним глазом, то другим.

— Хочу домой, — прошептала я.

— У тебя нет дома, — сказала рыба, канула носом в дно, проросла ярким листком, набухла бутоном и лопнула, распустилась пурпурным цветком.

— Что значит — нет? Есть, — сказала я. — Откуда-то я взялась, не находите?

— Ты здесь чужая.

— А то я не знаю, — всхлипнула я, утерлась, попыталась зачерпнуть ладонями окружающее пространство, но это была не вода, хотя и колебалась и делала движения тугими. — Здесь чужая, где-то своя.

— Ты понадобилась Лесу, — пропел цветок. — Лес простирает корни глубоко… глубже, чем я могу достать.

Я вздохнула, обхватила колени. Цветок колебался, словно на ветру, то собирал, то распускал тяжкие лепестки, словно кто-то снимал его целый день и ночь, а потом пустил ускоренную запись. Я залюбовалась. Спросила снова:

— Кто вы? Очень красиво делаете.

— Смертные любили мои чудеса, — пропело дно подо мной.

— А теперь не любят?

Пространство задрожало, мрак свернулся тугими спиралями, звеня. Я не сразу поняла, что это смех.

— Теперь они боятся, но желают, как и прежде, и это их губит. — Цветок обернул листья вокруг стебля. — Я забираю их к себе.

— И что потом делаете? — поинтересовалась я. Так приятно было снова говорить, что не хотелось останавливаться, каким бы бредовым ни был предмет беседы.

Мрак прянул назад, показал опутанных водорослями людей, зеленые лица были неподвижны, и только вращались глаза. Они враз уставились на меня. Я поежилась. Сказала вежливо:

— Веселая, должно быть, компания.

Цветок вспыхнул, теперь передо мной колыхалось лиловое пламя.

— Они получили то, что заслужили! — загудело пламя. — Они приходят, как раньше, жадные, и думают, что могут просить, но получат только то, на что обрекли меня саму.

— Утопили?

Пламя вспыхнуло ярко, ослепив на секунду, и погасло. Я испугалась, что осталась тут одна, но, раздвинув ладонями темноту, ко мне вышла женщина в расшитом платье, сложила на шелках полные руки. Лицо закрывала вуаль, но декольте и плечи были видны, округлые, зеленоватые, очень гладкие.

— Меня многие любили, — сказала женщина мелодично. — Любил сам король. Один из его генералов завидовал, что он слушает моего совета. Я отказалась ворожить для него, и генерал не стерпел. — Она махнула рукой, мрак выплюнул на ил зеленое тело, оно упало ничком. Женщина наступила ему на голову. — Теперь он водит армии пескарей. Он оказался жаден, пришел через несколько лет к источнику — просить.

— Вот сволочь, — сказала я искренне.

Тело под ее ногой копошилось. Я отползла подальше. Женщина пнула его, и мрак протянул щупальца, всосал тело в себя. Я успела заметить роскошные черные усы над раскрытым, как у идиота, ртом.

— Проси, — сказала женщина. — Ты ведь пришла просить. Вы все приходите для этого.

— Вовсе нет, — покачала я головой. — Я правда просто стирала. А вы… не можете теперь выбраться отсюда?

Женщина съежилась, платье опало и скоро растворилось дымком, а под ним лежала собака, сложив на лапы длинную морду. Вздохнула громко и безотрадно, как умеют только обиженные несправедливо домашние звери.

— Жалко, — сказала я. — Правда. Есть же на свете мерзавцы!

— Проси, — проскулила собака, перекатилась на бок и на спину, снова на бок и стала лисой.

— Вы можете поднимать мертвых?

Лиса тявкнула, закричала, почти как человек. Я никогда не думала, что лисы звучат именно так.

— Я могу многое, но не все в моей власти. Особенно в Лесу.

Я тронула царапины на груди. Они почти зажили, я ждала, пока корочка отвалится сама, а то начнешь срывать — останутся пятна. Серьги я теперь прятала в мешок, на самое дно, они тоже мамины, как и кулон. Был. Мне ничего не нужно особенного, кроме некоторых вещей для души.

— Когда я попала сюда, там была дорога, — сказала я. — По ней шли люди, кажется, бежали откуда-то. Так вот, пусть они дойдут, куда направлялись, и ничего с ними по дороге не случится. И чтобы еды всем хватило, особенно детям. Или они уже добрались?

Лиса села, обвила лапы толстым хвостом, зажмурилась, морда сделалась веселая.

— Никто не умрет, — тявкнула она. — И не будет голодать. Война их не тронет в дороге.

Я выдохнула. Ну вот и все… прости, паренек и все ребята того холма, для вас уже поздно. Как противно мочь не все… не мочь ничего, в моем случае. Только просить.

— Спасибо, — сказала я.

Лиса взвилась с места в воздух, схватила рыбешку и тут же съела, только захрустели плавники. Я поднялась на ноги.

— Вы были очень щедры, — сказала я. Лиса дергала большими плюшевыми ушами, я сдерживалась, чтобы не погладить рыжую шкурку. — Я могу отплатить? Или…

Или уже все, и она оставит меня тут в качестве платы, как все эти зеленые полутрупы.

— Иди, — пропела лиса, широко раскрыв пасть с острыми зубами. Вода пела вместе с ней, громче и громче, звук дрожал на коже и в костях. — Иди и ступай осторожно. Смерть не ходит за тобой, но ты ходишь за смертью.

Я хотела переспросить, но мрак набросился, поглотил лису, а потом и меня. Я отмахивалась от него, ударилась предплечьем, потом коленями, покатилась, закашлялась. Приподнялась на локтях.

Перед носом была трава. Я потрогала ее, смяла в кулаке. Трава кололась. Я выкашляла на нее еще воды, и дышать стало совсем легко, а не словно втягиваешь в себя жидкое мыло. Шумели деревья, со всех сторон раздавалось чириканье, шуршание и плеск. Я села, вытянула ноги, задрала голову. Между ветвей пробивались косые лучи, бледные, розовые. Рассвет… Я откинула волосы с лица, поняла, что я вся мокрая, поднялась с трудом, как после купания выбралась на берег. Утренний холодок цапнул за ноги и руки, я начала сдирать с себя платье, как вдруг послышался стук. Я натянула лиф обратно, обхватила себя, дрожа. Из-за берез показался сэр Овэйн, постукивая по стволам котелком. Увидел меня, замер, как на стену налетев.

— Где вы были? — спросил он сердито.

У меня зуб на зуб не попадал, я переступала ногами и хотела послать его к черту, но ответила вместо этого:

— Отвернитесь, — и все-таки начала раздеваться. Сэр Овэйн отворачиваться и не подумал, но мне было все равно. Я отдирала от себя мокрый бархат и слушала:

— Где вы были? Ушли без всякого слова, Ее Величество изволили беспокоиться и велели искать.

— Хорошо же искали, — буркнула я, глянув на него исподлобья. — Уже рассвет, а вы хорошо выспались, как я посмотрю.

Вид у него в самом деле был свежий. Сэр Овэйн поджал губы, потом крикнул во все горло:

— Полла!

Я растерла бедра, бросила платье и белье на куст, попрыгала на месте. Тем же путем, что и сэр Овэйн, прибежала девушка Паула (Полла? Почти правильно услышала), охнула, подбежала ко мне, стала трогать теплыми ладонями, приговаривая тоже, что Ее Величество опечалились и милостиво велели искать (ну да, походили вокруг часок, покричали "ау!" и на этом успокоились, свежие такие, не похоже, чтобы не спали ночь), потом унеслась.

— Значит, все-таки владеете речью… леди? — спросил сэр Овэйн подозрительно. Повесил котелок на ветку, одну руку упер в бок, другую положил на рукоять ножа. — Зачем обманывали?

— Я не обманывала… сэр, — передразнила я его, подышала на ладони, зажала ими мерзнущий нос. — Я не знала вашего языка, а вы не знали моего. Меня… — я запнулась, проговорила: — я не знаю, что произошло, раньше я не понимала, что вы говорите, а теперь — понимаю. Должно быть, это… э… магия. Мне были странные видения в воде.

Про волшебницу докладывать им всем отчего-то не хотелось.

— Я говорил вам быть осторожнее с местной водой! — сказал сэр Овэйн, и теперь, когда я понимала слова, звучал он еще более сердито, чем обычно. — Это роща Семидесяти источников.

— Первый раз слышу, — призналась я, подрагивая. Вернулась Паула… то есть Полла, дала мне полотно, которым мы вытирались (бывший то ли флаг, то ли покрывало), подождала, пока я вытрусь, набросила плащ. Я спряталась в него до носа. Огляделась. Ботинки почему-то стояли под кустом сухие. Я сунула в них ноги и сразу почувствовала себя лучше.

— Это очень опасное место, — продолжал ворчать сэр Овэйн, — в любом источнике может поджидать злой дух, стоит выпить или даже коснуться воды — навечно окажешься в его плену.

Это было похоже на правду. Интересно, зачем волшебница пошла так далеко в лес с генералом, который давно ее невзлюбил?..

— Мне повезло, — пробормотала я, стуча зубами. — Просто картины на поверхности, а потом пустота в голове…

Сэр Овэйн спросил, какой именно источник сыграл со мною такую шутку. Я показала. Он обошел нас с Поллой, наклонился над водой, поскреб щетину. Приятный и даже симпатичный мужик, подумала я, когда молчит.

Но он, к сожалению, молчит не всегда.

— Что за картины?

А вот этого тоже говорить им не надо, чует мое сердце.

— Видения дома, — сказала я быстро.

— Где ваш дом, леди? — послышалось от берез. Дама стояла в луче утреннего солнца, венец горел… тонкий, без всяких камней.

— Далеко, — сказала я быстро. Дама подошла медленно. Сэр Овэйн встал между нею и мной. Дама коснулась его руки, и он отступил, но все равно торчал, как назойливый родственник перед телевизором, когда ты смотришь решающий матч. — За… э… горами.

Вот будет весело, если у них тут нет гор, или есть, но за ними все разведано, и я ни капли не похожа на жителя тамошних королевств.

Но дама легко кивнула, разглядывала меня теперь, а я удивлялась, как у людей бывает такая правильная осанка.

— Как вы поняли, что я — леди? — спросила я, потому что лучшая защита — это нападение, и надо первой узнать, что они там обо мне напридумывали, чтобы со всем согласиться и не пускаться в объяснения про другие миры. Вдруг с пришельцами тут обходятся неласково?

— Вы грамотны, хотя и не на Осенней речи. Бархат и золото выдали в вас женщину хорошего рождения… или большого состояния, — сказала дама, поморщившись. Не любительница буржуа, ха? — Если вы не воспользовались войной и смятением и не присвоили себе чужие одежды и драгоценности.

— Н-нет, конечно! — сказала я так возмущенно, как могла. — Как вы могли такое подумать. Я была здесь в гостях, когда случились… э… последние события. — Я усиленно дрожала, чтобы выгадать себе время поразмыслить. — Я не знаю… не знала языка, я была тут в гостях с… отцом, он говорил по-вашему, а я нет, и когда пришлось бежать, потерялась, заблудилась…

— Что сталось с вашим батюшкой? — спросила дама. Хорошо, что не ляпнула про мужа, не хочу остаться вдовой, ни разу не сходив в загс. Да и замужняя дама из меня, как из надувной лодки атомный ледокол.

— Его убили, — сказала я, стуча зубами. Папа, прости. Ты всегда говорил, что я хорошо сочиняю, как бы тебя сейчас не посрамить.

— А с матушкой и остальной родней?

— Мы были тут только с отцом, родня — там, — я неопределенно махнула рукой, — далеко, дома.

— А слуги? — спросил сэр Овэйн, щурясь и постукивая ногтем по гарде ножа.

— Слуги разбежались, — сказала я, решив, что выдуманных смертей на сегодня достаточно. — Я осталась одна, как видите, и не знала, куда идти. Встретила по дороге людей, наверное, это были беженцы… не смогла к ним примкнуть, пошла через лес и встретила вас.

Дама сцепила руки. Полла стояла около меня с сухой рубахой, но обнажаться сейчас, на общем собрании, было бы некрасиво, и я стояла, переминаясь по траве ботинками и ждала вердикта. Не поверили они мне, да я их не виню, настолько белыми нитками все шито… я даже не знаю, что происходит. От чего и откуда бежали те люди, и если от войны, то кто воюет, кто были те мальчишки на холме, чье знамя сожгла дама?

И кто она-то сама такая?..

Прежде, чем я смогла задать эти вопросы, она развернулась и прошествовала прочь между деревьев. Сэр Овэйн хмыкнул, подобрал котелок, зачерпнул воды. Полла помогла мне влезть в рубаху, разложила мокрое полотно, я подождала и позволила себя увести. Костерок на месте нашей стоянки горел весело, я сразу протянула к огню ладони. Дама стояла по другую сторону костра, опираясь на меч. Ой, не нравится мне это. Я вжала голову в плечи, задрожала усерднее. Вернулся сэр Овэйн, нацепил полный котелок на палку, повесил на рогатины, которые сам же вчера тут воткнул. Полла захлопотала у воды, а я сделала вид, что меня интересует только тепло от огня.

— Вы проявили смелость, — сказала дама, — избавили мою камеристку и меня от незавидной судьбы.

Твари, да. Я старательно улыбнулась. Дама продолжала:

— Я благодарю вас и дарю вам свое расположение.

— Бесконечно признательна, — выговорила я, стала "смир-рно, руки по швам", поклонилась. — Большая честь.

Дама явно не из простых, а с не простыми лучше перебрать вежливости, чем недобрать.

— Сейчас мне нечем вас наградить, — сказала дама, глядя куда-то в сторону и тиская холеными руками навершие меча, — кроме расположения. Моя столица разорена, трон моего супруга и господина занимает узурпатор. Вы сможете просить, что пожелаете, когда мы доберемся до Рилирвена. Его Величество будет к вам щедр.

— Мне ничего не нужно, — сказала я быстро.

Дама подняла брови. Перевела на меня безразличный взгляд.

— В самом деле? Вам нужен маг, чтобы провести Тонкой тропой.

— Э… да, — сказала я уверенно. — Конечно. Буду очень признательна.

— Эвин, — сказала дама звонко. — Помогите соблюсти приличия, наконец.

Сэр Овэйн, сверливший меня все это время взглядом, отлип от березы. Протянул руку, словно приглашал на танец. Я с опаской дала ему ладонь, и мы постояли так, он согнувшись, я — не зная, что делать теперь.

— Скажите мне свое имя, чтобы я мог подобающе представить вас королеве, — прошипел он, наконец, и я назвалась снова. Сэр Овэйн (а точнее, Эвин, как я теперь отчетливо слышала) облобызал мне руку, царапнув жесткими губами, отпустил, доложил даме. Королева, значит… не просто так золотой венец, не просто так вода показывала мне ее в короне.

На этом все и окончилось, дама светски улыбнулась, кивнула, подбросила меч, перехватила посередине ножен, сказала:

— Эвин, пойдемте.

Сэр Эвин подобрал с плаща свой меч и поплелся за королевой. Я проводила их взглядом до зарослей, выдохнула с облегчением. Сердце прыгало в согревающемся теле. Так, так, все хорошо, никто меня, вроде бы, не держит за врага, а даже собираются наградить. Полла перебирала на ладони какие-то листочки и ягоды и бросала их в котелок.

— Что такое Тонкие тропы? — спросила я.

Полла помешала в котелке веткой.

— Дороги, которыми можно прийти куда угодно. Чародеи умеют ими ходить и отправлять того, кто попросит, в дальние места. У вас они называются по-другому?

Да. Метро.

— Да, у нас у них другое название. Что же, они мне правда пригодятся, — я села на корягу, которую сэр Эвин с Поллой вчера приволокли для топлива и сидения, разулась, вытянула ноги к огню, пошевелила пальцами. — Я живу очень, очень далеко.

— Да, да, я слышала, — закивала Полла. Она была похожа на раздатчицу в столовой, где я люблю обедать, такая же приятно далекая от худобы, легкая, светлоглазая. Шлепает мне как раз столько пюре, сколько нужно, а в свободное время пишет любовные романы. — У нас редко увидишь гостей из-за гор, из-за песков. Даже торговать почти не приезжают.

— Почему?

Полла растерянно улыбнулась, словно не знала, намеренно ли леди задает глупые вопросы или просто дура. Сказала, наконец, извиняющимся голосом:

— Дорого, госпожа. Не выгодно, говорят. Слишком дорого воспитать и обучить мага, чтобы водил Тропами. А я слышала, у вас чудесно.

— Чудесно, — подтвердила я. — Там все другое.

Полла мечтательно вздохнула, постучала палочкой о край котелка. Раздался звон — слишком громкий, стальной. Я прислушалась. Зазвенело снова. Полла повернула голову в ту сторону. Сказала с гордостью:

— Ее Величество изволят упражняться каждый день. Они сходились на мечах с государем, знаете, как красиво? Бедный король, бедная государыня Рихенза…

Она сокрушенно качала головой, я старалась запоминать имена и факты.

— И теперь вы… мы направляемся в Лирли… Рили…

— Рилирвен, — поправила Полла. — Родные земли государыни Рихензы. Там правил ее батюшка, досточтимый Мервин Славный, а после его кончины, — Полла коротко подняла к небу четыре пальца, — правит ее дядюшка, Кадел Искусный. Он примет вас хорошо, вы спасли государыню.

Я смутилась, забормотала, что было бы там, что делать, это я так, пнула тварь разок и все… но то ли день вступал в права, то ли мир просто стал для меня светлее: эти их Тонкие тропы — кажется, то, что нужно. По крайней мере, теперь есть надежда, что я тут не задержусь. И идем мы в нужную сторону, а значит, можно продолжать липнуть к этой компании и не идти заводить новых знакомых. Жизнь налаживается!

Полла отлила мне в миску отвара, и жизнь наладилась совсем. Я потягивала горячее и еле сдерживалась, чтобы не спрашивать еще и еще. На сегодня довольно вопросов, не хочу выглядеть подозрительно… еще более подозрительно, чем уже есть.

— Такой стыд, что слуги оставили вас, — сказала Полла. — Когда проявлять верность, как не в минуту опасности?

— Все хотят жить, — сказала я. Если бы у меня правда были слуги, и они бы спасали свои жизни вперед моей, я бы на них не сердилась. Потому что никто не спасет маленьких людей, если они не спасутся сами.

— Верность важнее жизни, — сказала Полла серьезно.

Раздатчице в моей столовой такое не пришло бы, наверное, на ум. И очень хорошо. Ей не вбивали это в голову и не ждали, что она будет убиваться, заботясь о ком-то, а потом и жизнь за него положит. Ну разве что насчет мужа и детей что-то такое ввинчивали в мозг, как любят у нас укрепители семейных ценностей из политиков и любящие матери.

Проблема в том, что камеристка за королеву и умереть готова и тащиться через лес и все опасности в дальнее государство — согласна, а королева, конечно же, за камеристкой своей не пойдет. Потому что одни люди, очевидно, важнее и лучше других.

Я потерла лоб. С одной стороны, нечего хаять чужие порядки даже мысленно (тем более, я не знаю их хорошо), с другой… а, черт с ними со всеми. Полла, вроде бы, довольна, и хорошо. Я встала, пошла проверить, как там мое платье. Присела у источника, заглянула. Гладь послушно отразила меня, не играла больше. Я вылила недопитый отвар в воду. Прошептала:

— Это — согревающее. Пусть будет немного теплее. Спасибо вам.

Помолчала, подождала, пока разгладятся на воде круги, присмотрелась. Вздохнула, спросила с надеждой:

— А штаны-то вернете?..

Глава 3

Но чудес за этот день больше не произошло, и осталась я без штанов.

Теперь, когда я знала, что иду, куда надо, шагалось бодрее. Королева Рихенза была, как обычно, впереди на коне, которого, я подслушала, сэр Эвин звал Лиуфом. Если бы на этой громадине ездила я, то назвала бы как-нибудь внушительно. Титан, например. А жеребята его — Стоик и Финансист. Я хихикнула в сторону. Глупый ты человек, София, и шутки твои дурацкие.

Самое печальное, что никаких моих шуток тут не поймут. Теперь, когда они знают, что я говорю, нужно быть осторожнее со словами, а то как ляпну что-нибудь…

Мы обошли поваленное дерево, сэр Эвин предложил передохнуть здесь, но королева сказала идти вперед, здесь не то место, чтобы задерживаться. Лес становился гуще, идти сделалось тяжело. Кусты обступали меня, цеплялись за платье и мешок. Я продиралась, ругаясь под нос, уперлась в поваленное дерево. Обошла. Сэр Эвин оборачивался на меня, а я уже не старалась улыбаться, я устала, кусты меня изодрали, да еще и проклятые деревья валяются через каждую сотню шагов, замучаешься обходить и перелезать. Платье зацепилось за торчащий корень, я дернула, раздался треск. Просто отлично.

Королевства какие-то, папеньки и дядюшки… я не удивлюсь, если добрый дядюшка папеньку-то траванул, яд в уши или каким-то более тривиальным способом. Интересно, приходит ли королеве Рихензе призрак и просит ли отомстить? А заодно и призрак мужа… хотя, может, он и жив, Полла сказала "бедный король", но бедным можно быть по разным причинам. Надо разузнать, но лучше завтра.

Зачем мне влезать в королевские дела, я пока не знала, и сошлась с собою на том, что интерес — это важно и ценно, интерес — это двигатель прогресса. И посочувствовать смогу лучше, если, конечно, иностранным гражданам дозволено сочувствовать королеве. Я вздохнула. Я думала, они идут — куда-то, а они бегут от опасности, из разоренного дома. Теперь понятно, почему у них нет с собою ни одеял, ни каких-нибудь палаток или в чем ночует королевская семья на природе, шатров каких-нибудь: собирались в спешке, прихватили, что было. Бутылку эту с вонючей жидкостью широкого назначения.

Я отцепила платье от очередной ветки. Потерла следы царапин на груди. Сэр Эвин смазывал свои раны этой субстанцией, и выглядел теперь хорошо, только прибавилось шрамов к коллекции. Может, и мне попробовать? Я в задумчивости начала отрывать с царапины корочку, дернула, ойкнула, придержала шаг, облизнула палец, стерла выступившую капельку крови. Прислонилась к поваленному дереву, перевела дыхание. Спутники тоже шли медленнее: устали. Я собралась с силами, обошла дерево, заметила на корнях что-то яркое… клочок вишневого бархата.

— Мы ходим кругами.

Королева повернулась в седле. Я содрала с корня кусок платья, показала.

— Я оставила это здесь некоторое время назад, с тех пор мы раза три натыкались на ту же самую валежину.

Пусть думают, что я специально провернула трюк, как сталкер с гайками.

Королева закрыла ладонью глаза, посидела так. Сказала:

— Полла. Магия?

Девушка прижала мешок со скарбом к груди.

— Н-не знаю, моя госпожа. Как будто бы…

— Дитя мое, вы, и да будет это милостью Четверых, не магичка ли?

Я только через секунду сообразила, что она обращается ко мне. Бросила прилаживать лоскуток к платью, замотала головой.

— Ни в коем случае, Ваше Величество. Никогда не владела… э… искусством.

— Прискорбно. — Королева, все держа ладонь у щеки, принялась разглядывать чащу впереди. — Однако же вы первая почувствовали, что нам морочат голову. Идите-ка вперед, дитя мое, проведите нас.

Хорошенькое дело, возмутилась я про себя, но возражать не стала. Продралась сквозь кусты, обошла сэра Эвина, который торчал на дороге и не думал двигаться. Опасливо обогнула коня, увернулась, когда он потянулся ко мне. Пробормотала: тихо, тихо, я не твой обед. Вышло неожиданно по-русски. Я попробовала сказать это еще раз. Вышло на том наречии, которое утопленница вложила мне в голову и на котором говорили спутники.

Конь переступил ногами. Я оглянулась, сжала кулаки, шагнула по тропинке. Раздвинула кусты, отвела от лица ветку, отцепила мешок от сучка. Интересно, то, что лес нас путал, никак не связано с жительницей источника и тем, что я вылила в воду питье? Я хотела как лучше, просто жест благодарности, и питье было обычное, не волшебное… а хотя погодите-ка, королева спросила Поллу про магию, так может, она и варила тогда что-то волшебное, а я возьми и плесни в и без того волшебный источник. Вот будет весело, думала я, покрываясь потом. Ветки лезли в лицо, я зло отмахивалась и все ждала, что на меня выскочит поваленное дерево. Дитя мое, ха… она меня не намного старше. Возьму и тоже буду кого-нибудь обзывать "дитя мое", имею право, я тут целая леди. Сэр Эвин, дитя мое… меня передернуло. Ну уж нет. Про детей таких мыслей не должно быть, какие у меня про сэра Эвина.

Я полезла в овражек, выбралась на другой стороне, цепляясь за траву. Поднялась на ноги, походила вдоль плотных кустов, встала на колени, поползла низом, там, где было меньше веток. Ободрав плечи и ноги, выкатилась на свободное пространство, поднялась, отряхнулась, шагнула вперед… замерла. Передо мной лежала прогалина, свободная от кустов, потому что кусты сгорели, торчали только кое-где остовы, словно худые мертвые руки из могил. В траве чернели проплешины, у деревьев рядом обуглилась кора. На островке зеленой травы посреди прогалины лежало тело. Еще один мальчишка, подумала я, а может, и девчонка, война и их не щадит.

В ногу над ботинком впились зубы, я вскрикнула, отпрыгнула, пнула тварь в морду. Точнее, остатки твари. Кусок туловища, обугленные остатки лап, череп, с которого слезает сожженная плоть… я заскулила от омерзения, пнула уродца подальше. Он завозил культями по пеплу. Я отошла подальше, оглядела укус. Неглубоко, но больно, зараза! Гад какой. Я пригляделась и обнаружила, что по всей прогалине валяются обугленные тела или части тел, шевелятся, вздрагивают. Я отошла туда, где зелень была цела, выломала из куста прут, тыкала перед собой, проверяя, куда ступаю. Один раз из-под пепла жадно простерла пальцы рука. Я раздавила черную кисть, отшвырнула ее ботинком. Ну до чего же мерзость, еще и не дохнет.

Как по минному полю, дошла до центра прогалины, наклонилась над телом. Ну да, как я и думала, только не старшеклассник, а замученный работой менеджер среднего звена. Острый нос, острые скулы, весь острый, как смятый лист мелованной бумаги, везде складки и углы, синие губы приоткрыты, а глаза, наоборот, закрыты. Хорошо. Мне не придется. Тот старшеклассник так укоризненно глядит на меня, когда является во сне — я не закрыла ему глаза, чтобы мухи не отложили яйца… там почему-то не было мух, но все равно, пусть бы не смотрел так обиженно и удивленно в небо.

Я присела, постаравшись не вляпаться в пепел. Он не пах мертвым, как и тот холм, только немного кровью. Я раздвинула темный плащ на груди. Черная одежда с вышивкой серебром… интересно, кто он был такой. Вон и башмаки рядом валяются, с пряжками. Тут я заметила, наконец, кровь. Босые ноги мертвеца были в крови, изрезаны от ступней до колен, а дальше их скрывал подол серой рубахи. Я подняла его пальцем. Так и есть, и выше тоже, и на одежде пятна крови. Я пригляделась. Из порезов складывались знаки. Пытали его, что ли… в документальном кино про войну много такого вот, чтобы изгалялись над пленными. Я вздохнула, прикрыла его плащом, тщательно запахнула. Что-то мешалось, я снова отвела край, увидела, что мертвец держит тощей рукой здоровенную книгу, богатую, с металлическими застежками, в камнях, с позолотой — и те же знаки на обложке, что вырезали на этом несчастном. Я потянула книгу у него из-под руки, кисть тихо шлепнулась на плащ. Я кое-как открыла застежки, перевернула тяжелые страницы. Письмо и знаки не сказали мне ничего (кроме того, что местами это было похоже на стихи). Я сбросила мешок со спины, затолкала туда книгу, поднялась. Обошла мертвеца вокруг, не зная, что делать еще. Отбросила ногой шевелящуюся обгоревшую ступню.

— Не знаю, кто ты и что тут произошло, но ты, судя по всему, держался храбро, — проговорила я. — Спи спокойно. Пусть те, кто это с тобой сделал, сдохнут позорно и мучительно.

Там, где я сюда пролезла, зиял в кустах проем и висели надломленные ветки. Я оглянулась на тело, поджала губы и сунулась в живое препятствие. Продралась, выкатилась на свободу — и оказалась на той же прогалине. Что за черт. Полезла в кусты снова — и снова оказалась там же, среди пепла и обугленных тварей. Это что же, меня водит кругами, как там, в чаще, только еще более издевательским образом? Ничего, третья попытка будет счастливая.

Не была. Я снова вылезла на прогалину, хотя направлялась как раз от нее подальше. Отряхнула ладони и колени от сажи, откинула с лица прядку, утерла лоб. Сказала кустам, что они сволочи, пнула листву.

За спиной раздался тихий смех. Я замерла, выдернула из-за пояса топорик, резко развернулась. Обмирая, слушала. Мертвец смеялся скрипуче. Когда я оказалась над ним, замолчал.

— Что ты веселишься? — спросила я, стискивая рукоятку топорика дрожащей рукой. Труп приоткрыл глаза, ухмыльнулся. Красивые глаза, отметила я машинально. Сглотнула. Умные. Не желтые, как у тварей, которые никак не могут сдохнуть, а болотные. Я встала на колени, угрожающе сунула ему под нос топорик. Мертвец закатил глаза и замер.Я распахнула плащ, расстегнула камзол, прижалась ухом к груди. Точно, сердце бьется, и дышит, только совсем слабо.

— Что ж ты сразу не сказал, — пробормотала я, скинув мешок. — Партизан, тоже мне.

Бывший мертвец что-то пробормотал. Я привычно сказала: я не понимаю, и принялась рыться в мешке. Еще один с незнакомым языком, черт его дери. И где, черт ее дери, фляжка?

Фляжка нашлась, я выдернула пробку, сунула ладонь под голову внезапному живому, дала попить. Он глотал с трудом, вода лилась на шею. Я уложила его назад. Капюшон свалился, и оказалось, что волосы у него светлые, длинные… а уши острые. Я потрогала ухо пальцем. Настоящее… бывший труп что-то пробормотал вопросительно.

— Еще раз, — сказала я, роясь в мешке. Ничего полезного, как назло. Все полезное у Поллы и в седельных сумках.

— Осенняя… речь?..

— Чего-чего?

— Понимаешь… меня?..

— Понимаю, — сказала я, раздумывая, перевязывать ли ему ноги или так доберемся. Плащ можно разодрать, но он больно грязный, заразу только заносить… да и кровь идет нетак уж сильно. — Понимаю. Идти не сможешь, а?

— Еды… хлеба…

— Нету хлеба, — сказала я с сожалением. Потрогала зачем-то его лоб. Совсем холодный. — Съестного нет, потерпи немного. У моих… э… товарищей есть. Ты кони не двинь пока.

— Не выйдешь… отсюда…

Я подняла брови.

— Угрожаешь мне, что ли? Ну-ну.

Пока не мертвый поднял руку, с кончиков пальцев сорвались искры. Я отпрянула. Он опять ухмылялся. Так это он тут все так отделал… хорош.

— Хочешь тут еще поваляться? — спросила я. — Да на здоровье. А я пойду.

Я поднялась, закинула мешок на плечо, даже отошла на пару шагов. И что делать? Не оставлять же его тут, в самом деле. Помрет, а я буду виновата.

Но только он прав, выйти я отсюда не сумела.

— Гримуар… — прохрипел внезапный живой. Я вытряхнула из мешка книгу, подала ему. Он протянул руку взять, не донес, уронил на живот. Прошептал: — Открой. В конце…

Я села на траву, открыла, поднесла ему. Он прошептал: дальше. Я перелистнула. Пришлось держать книгу над ним на весу, руки моментально устали. Глаза бывшего мертвеца бегали по строкам, он читал и бормотал неслышно. Сумасшедшее существо, сейчас отойдет в мир иной, а к чтению тянется. Книга — друг человека, вот уж воистину.

Да и не человека, судя по этому энтузиасту.

Он закрыл глаза, пробормотал что-то про себя быстро, сказал: дальше. Я перевернула страницу, но руки уже дрожали от усталости, поэтому я приподняла несчастного книголюба, подперла под спину и держала теперь книгу у него на груди. Книголюб не возражал, и следующую страницу даже перевернул сам. Читал, бормотал, повторял. Потом уронил голову на грудь. Я отбросила книгу, прижала ладонь к груди. Сердце билось. Я подхватила мешок и топорик, побежала к кустам, принялась вырубать проход, чтобы просочиться вдвоем. Вернулась, дотащила дотуда книгу и мешок. Вернулась, поплевала на ладони, наклонилась, потянула книгочея на себя. Так, как там делалось на противопожарных учениях… я взяла его руку, заползла под нее, крепко держа, встала. Рявкнула:

— Ногу дай.

К моему удивлению, он очухался. Вздрогнул, поднял ногу. Я подхватила его под колено, потом под второе. За шею он мне держался, но держался слабо. Я наклонилась, чтобы он не висел, а лежал у меня на спине, засеменила мелкими шагами, дыша через раз. Ростом с меня, а тяжелый, с-собака… ничего, ничего, только не сдавайся. Еще недалеко, вот уже почти все…

— Книгу…

— Да возьму, возьму я твою книгу, — просипела я напряженно.

— Оставь. Иначе не выйдешь… отсюда…

Да сколько угодно, так еще и легче. Я сжала зубы, пыхтя от напряжения, поперла сквозь кусты. Чуть не свалилась в овражек, едва устояла. Присела, осторожно уложила нелюдя на краю, шлепнулась рядом сама, потрясла руками. Сказала строго:

— Никуда не уходи, — и полезла назад в кусты: там остался мешок и, что самое главное, топорик. Не выбираясь из веток совсем, я подхватила их, утянула за собою. Выдохнула с облегчением, потому что меня не завернуло на прогалину, а все-таки отпустило. Я повторила:

— Никуда не уходи, — и скатилась в овраг. Взлетела по склону как могла быстро, нырнула под ветку.

Я почти бежала, когда дорогу мне заступил конь. Я шарахнулась, согнулась, пытаясь отдышаться. В боку кололо и болела спина.

— Куда вы пропали, леди, мы потеряли… — начал сэр Эвин недовольно, но я издала полувздох-полукрик, чтобы он помолчал, махнула рукой. Выдавила:

— Там… едва живой…

Тут сэр Эвин отодвинул меня в сторонку, обнажил меч и попер вперед, и за ним, как атомоход сквозь моря, двинулся конь. Я утерла лоб, с радостью отдала Полле мешок и потащилась следом.

Когда выбралась, наконец, из овражка (хватит с меня этих упражнений!), сэр Эвин стоял над бывшим мертвецом с обнаженным мечом. Острие его смотрело нелюдю в лицо. Нелюдь опирался на локоть и держал пламя на открытой ладони.

Это что получается, я зря его таскала на закорках? Если сейчас зарежут.

— Это не смешно, — сказал любитель чтения, сжал кулак, рухнул на спину со стоном.

Сэр Эвин коснулся мечом его горла. Королева, до того молчавшая, сказала:

— Эвин, оставьте. Приветствую, Мастер.

— Мое почтение, Ваше Величество, — прохрипел бывший (и потенциальный) труп, не открывая глаз. — Я уповаю на вашу милость.

Поднял руку, коснулся ладонью меча. Сэр Эвин нахмурился, но, кажется, расслабился, сменил стойку.

— Вы ее получите, — сказала королева, подняла на секунду юбки, вскочила в седло. Конь, как внедорожник, преодолел овражек с грацией. Полла уже хлопотала, доставала тряпицы и бутыль. Сэр Эвин сжал зубы так, что челюсть стала еще квадратнее. Пихнул меч в ножны, сказал, чтобы я шла готовить место для привала. Я ретировалась быстро, как могла, чтобы не заставили таскать небольшое, но увесистое тело снова.

Мастер. Мастер чего? Что-то мне подсказывает, что не мастер-наладчик станков с ЧПУ.

Полянка, где остановились на ночь, была совсем маленькая, со всех сторон нас обступали деревья, лезли в костер ветки кустов. Ручей нашелся далеко, я замучилась таскать воду. Найденыш пил горячее, постанывая, глотал размятую Поллой рыбу и ягоды и отвечал на вопросы. Я сидела, тоже пила, бросала рыбьи косточки в огонь и слушала.

— Как вам удалось покинуть дворец?

— Так же, как и вам, я полагаю. Тайными ходами.

— Что сталось с Мастером-распорядителем?

— То же, что с Его Величеством и всеми, кого поймали.

— Что вы делаете в лесу?

— Спасаюсь от преследования, моя госпожа. Тут небезопасно, но лучше, чем на дорогах.

— Кто это с вами сотворил?

Мастер (к сожалению, и не веб-мастер тоже, и не мастер отделочных работ) подобрал ноги, спрятал под плащ. Перевязывать не дал, сам промокнул полотном с пахучим составом, над которым предварительно пошептал. Еще один умный, в отличие от сэра Эвина, не стал прижигать, хотя мог бы проделывать это голыми руками. Сам себе горелка, неплохо.

— Я сам, — сказал Мастер. Зашуршал плащом, достал ножик, маленький, похожий на перочинный.

— Что за причуда? — подняла брови королева.

Причуда, да. Я поежилась. Ненормальный какой-то мужик, и то, что уши у него острые — еще не самое ненормальное.

— Необходимость, моя госпожа. Лес не желал, чтобы гримуар покидал место, где его оставили, а знания в нем слишком ценны. Я начертал, что мог, а что мог — запомнил.

— Вы должны были уничтожить гримуар. Орки его найдут.

Мастер склонил голову. Я успела заметить, как зло он обнажает зубы, отвечая:

— Тайное искусство не принадлежит нациям и королям. Знания — это больше, чем средства в войне, они должны жить. А не быть уничтожены из страха.

Королева поднялась. Мастер, шатнувшись, поднялся тоже, склонил голову ниже, капюшон сполз, обнажая волосы и шею. Сейчас по этой шее ка-ак…

— Тогда пусть ваше искусство послужит мне как следует, — сказала королева, подала знак Полле. Та вскочила с ночной рубашкой наготове.

— В гримуаре не было ничего, чтобы остановить… — Мастер оглянулся на меня. Я спохватилась, прекратила пялиться, спрятала лицо в миску. — Его. Там совсем другие секреты. Ценные, но не для войны.

— Так приспособьте их — для войны, — сказала королева. — У нас нет выбора.

Мастер поклонился, потом следил через упавшие на глаза волосы, как королева с Поллой удаляются в заросли — готовиться ко сну. Сэр Эвин сел на траву поодаль и стал показательно полировать меч. Мастер опустился обратно между корней дерева, вытянул ноги. Откинулся назад с тихим стоном. Скосил глаза.

— Вам что-то любопытно, леди?

Я поняла, что снова пялилась, решила не смущаться, сняла косточку с языка.

— Пытаюсь угадать, сколько в вас весу. Спину потянула из-за вас.

Он выпятил подбородок, ухмыльнулся с довольством, будто сделал что-то хорошее.

— Я вам бесконечно обязан. В разумных пределах.

Мы снова были на вы. Видимо, таскание на закорках — не повод для братания. Либо ему мешало это самое "леди".

— Далеко ли простираются разумные пределы?

— Ровно так же далеко, как совесть, — ответил Мастер.

— У всех людей это по-разному. У кого-то она вовсе отсутствует.

Найденыш довольно хмыкнул.

— А что насчет вашей, леди?

— По правде говоря, у меня к вам просьба. Не откажите мне в ответах, удовлетворяйте любопытство… в разумных пределах.

— Я не владею государственными тайнами, — заявил Мастер таким тоном, что сразу стало понятно: и владеет, и поторгуется.

— Мне не нужны тайны, мне нужно понять, что происходит. Не терплю не понимать, что происходит.

Мастер задумался.

— Почему вы хотите вести беседы именно со мной? — спросил он вполголоса. Сэр Эвин, кажется, не услышал.

Пришла очередь задуматься мне. А в самом деле, почему тянет болтать именно с ним, и почему кажется, что вопросы ему можно задавать без опаски, а ответы будут по делу?

Потому что любитель чтения. Все просто. Всю жизнь считала дельными только людей, которые читают.

— А с кем тут еще их вести? — прошептала я, пожав я плечами. Сэр Эвин явно прислушивался.

Мастер тихо цокнул языком.

— Вы, оказывается, рассудительный человек, леди. Тем более странно, что вы делаете в этой компании.

— Откровенно говоря, так случайно получилось. Я некоторым образом заблудилась, удачно наткнулась на Ее Величество со товарищи.

— Удачно? Скорее, наоборот, — пробормотал Мастер, сполз ниже, перекатился ближе к костру.

Непрошено пришли на ум слова утопленницы: "смерть не ходит за тобой, но ты ходишь за смертью". Что-то мне это нравится все меньше и меньше.

— Как вас зовут?

Мастер натянул капюшон до самого носа и притворился, что спит. А может, и правда уснул, могу представить, как требует отдыха его организм.

Вернулась Ее Величество, улеглась, Полла осталась приглядеть за костром, а сэр Эвин пошел проведать коня. Я зевнула, повозилась. Спина жаловалась на поднятие тяжестей. Ничего, ничего, все равно показалось легче, чем мешок с цементом.

Когда я поднялась ночью по неотложным делам, Полла спала подле своей королевы, сэр Эвин клевал носом, изображая дозор, а Мастер… а Мастера на полянке не было.

Я на всякий случай проверила свои пожитки. Серьги были на месте, погребенные на дне мешка, так же как и туфли. Ну хорошо, а то есть такой сорт мужчин, которые исчезают — а вместе с ними пропадает техника и изделия из драгметаллов.

Я прокралась между деревьев в сторону от овражка, а то еще не хватало свернуть шею. Приятный куст нашелся недалеко, и я уже поправляла с облегчением рубаху (которую мне дала Полла после купания в источнике, а я так и не вернула), когда рядом вспыхнул огонь. Я отпрыгнула, зацепилась пяткой за корешок, чуть не полетела навзничь, но устояла, схватившись за кору.

— Так вас и растак!..

— Тише, — сказал Мастер, играя огнем над ладонью. Язычки пламени лизали его пальцы. — Тише, а то перебудите все благородное собрание.

— Вы тут диверсию, что ли, устраиваете, что нужно соблюдать тишину? — поинтересовалась я злым шепотом.

Мастер поднял брови. Тени на его лице лежали густые, он выглядел еще более умученным — и немолодым.

— Что это за язык?

— Что? А… — я повертела ступней, надеясь, что не вывихнула. Сказала: — Диверсия. — Так и есть, рот не захотел произносить его на местном наречии, и сказал по-русски. Наверное, у них нет этого слова. — Гм, действительно. Это мой родной язык.

— Никогда не слышал.

Я пожала плечами.

— А я знаю почти все наречия соседних стран, — продолжал он.

— Значит, я не из соседней страны.

— Тогда — откуда вы, леди? — спросил он. Шагнул ближе. Я оперлась спиной на дерево, сложила руки на груди. Сказала возмущенно:

— По нашему уговору вопросы задаю я.

— Это был уговор? Гм. Допустим. Но он не отменяет светской любопытности. Вы родились не здесь. Можно предположить, что вы вообще не родились, но это противоречит… фактам. — Он оглядел меня, задержавшись взглядом в вырезе рубахи. Я хотела дать ему по острому уху, но глядел он, очевидно, на царапины.

— Почему это я не родилась?

— Мир не видел вашего рождения, посему на вас нет печати жизни. — Он потер подбородок. — Печати смерти тоже нет. Верно?

— Откуда я знаю? — удивилась я.

— Как вы можете этого не знать? — удивился в ответ Мастер. Потер бровь пальцем, другую руку отвел чуть в сторону, приглушил пламя. — Вы гомункул? Кто вас создал? Исключительная работа.

— Ч-что? Нет! Никто меня не создавал, — рассердилась я, — кроме мамы… матушки и отца.

— Очень жаль, — сказал Мастер, обошел меня с боку, поднял руку с огнем, освещая лицо. — Исключительная работа! Шедевр. Был бы.

— Ну уж простите, что разочаровала!

Мастер приложил палец к губам. Ха, слов местным не хватает, а жесты те же самые. Я понизила голос:

— Как вас, в конце концов, зовут?

— Зовите меня Мастером, как все.

— Но имя-то у вас есть? — Он выпятил подбородок в уже знакомой манере. Я фыркнула: — Что, чародеи не открывают имен?

Он склонил голову набок, словно синица, разглядывая пшено.

— Это так, леди.

— Ну хоть скажите, чего вы Мастер. Мастер — чего?

— Мастер фейерверков, — доложил он, чуть поклонившись, — при дворе Его Величества короля Готефрета Доброго.

— И что же, правда занимались фейерверками?

— Не только, — сказал Мастер, значительно поднял палец. — Также иллюминацией дворца и всякого места, где король и его гости изволят пребывать, а также огнями над прудами и озерами для создания мистического чувства, а также украшением блюд, а также сиянием знамен, инсигний и знаков отличия, а также малой погодой, а также волшебными знамениями для различных нужд, а также…

— Что такое "малая погода"?

Мастер перевел дыхание, переступил с ноги на ногу.

— Это легкое исправление погоды в определенном месте на короткое время. Нагнать грозу посреди ясного дня — не мои обязанности и, скажем прямо, склонности, а исправить слегка хмурый день на безоблачный — дело для меня.

— Здорово, — сказала я искренне. — А много вас было при дворе?

— Мастер-распорядитель празднеств и главный астролог — помимо меня. Хотя астрология — это пародия на настоящее искусство! — Я согласно кивнула. Мастер продолжал: — Кроме того, ученики и подмастерья. Леди, при всем моем почтении, вы завершили свои дела, а я, обуянный теми же желаниями, еще нет.

Я секунду соображала, потом прыснула и оставила его в покое, пошла ложиться. Если повезет, урву еще немного сна.

Я дождалась, пока вернется Мастер, дышала ровно, изображая забытье. Слушала, как он трет руки над углями, а потом кутается в плащ. Мастер фейерверков, какая славная должность.

Наутро он попытался идти сам, но вышло у него ровно до первого кустарника. Он выбился из сил и сел там же, где стоял, принялся стирать выступившую из открывшихся порезов кровь. Сэр Эвин взял его за загривок, как кота, поднял. Королева сказала прекратить, подвела коня ближе. Полла поддержала, и Мастер кое-как вскарабкался в седло. Я потерла поясницу, прогнулась. Мастер уцепился за седло, откинулся, стараясь не касаться королевы, словно она была заразная… или священная, как статуэтка, которую нельзя трогать никому, кроме жрецов. Иногда, правда, он шептал что-то королеве в затылок, показывал, и королева направляла коня туда, куда он тыкал пальцем. Хорошо направлял, наверное, раз мы больше не ходили кругами, а выбрались, в конце концов, на утоптанную широкую тропу. Сэр Эвин шел теперь с рукой на оголовье меча и оглядывался чаще, чем обычно. Я держала топорик наготове. По дорогам кто только ни ходит в неспокойное время. Но королева не спешила скрываться в чаще, а я не жаловалась: идти стало легче. Я на секунду присела, перешнуровала ботинки. Встала, постучала по пояснице. Ноет, что ты будешь делать. Но не надорвалась — я знаю, что такое надрываться по-настоящему, и то, что сейчас — еще цветочки.

Сэр Эвин спросил, что со мной такое. Я буркнула: спина, и пошла нагонять остальных. Что он ко мне цепляется? Или наоборот, это признак потепления? Беспокоится. Хорошо бы, а то надоело, хочу, наконец, почувствовать мужское внимание как нужно, а не в виде недовольства. Я убрала с лица хмурое выражение, улыбнулась ему. Сэр Эвин кашлянул, зашагал быстрее. Я вздохнула, потерла поясницу через платье. Надо купаться перед ним более откровенно, что ли. Но куда уж откровеннее.

По обочинам тропы стали попадаться развалины. Сначала наваленные доски между обломанными столбами, потом плетни, остаток частокола, дальше — остовы домов. В остовах росли деревья, стволы пробивали крышу, ветки торчали из окон. В одной из крон запутался узорчатый конек. Словно дерево проросло прямо из дома, подняло собою крышу, раздвинуло ветками стены. Я поцокала языком. Сэр Эвин осматривал развалины, какие-то просто обходил кругом, в какие-то забирался: скользил в окна ловко, как ласка. Я любовалась.

Чем дальше по тропинке, тем выше становились дома и тем дальше в чащу по обеим сторонам уходили. Мастер показал в заросли, королева придержала коня, Мастер скатился на тропу и побрел к лесу. Я, на всякий случай, за ним. Сэр Эвин поймал меня за руку, но ничего не сказал, только сжимал сильные пальцы. Я глядела ему в лицо, ожидая. Он так и ничего не сказал, отпустил, кивнул в сторону деревьев. Странный вы какой-то, ей-богу, подумала я, войдя с солнца в тень. Или просто нервный. Это неудивительно, учитывая, что королевства у вас не осталось, а королеву наверняка преследуют враги: наверное, это очень позорно, когда кто-то из королевской семьи поверженного государства ускользает и не дает себя расстрелять, или что тут делают с вражьими династиями.

Мастер не слишком вежливо спросил, что леди от него требуется. Я ответила: мне-то ничего, но, может, вам понадобится помощь. Балку там передвинуть или что. Он замер на секунду, потом сказал: хо, и продолжил путь. Тут были даже и улицы, заваленные сейчас палой листвой и поросшие низкой травкой. Мастер вывел меня на окраину, где кончились постройки, а улица тянулась до высокого дома с башней. Деревья обступили его, повалили одну стену, башня накренилась, но держалась. Из обращенных к нам окон торчали кусты. Мастер остановился у роскошной двери на тяжелых узорных петлях, утер лоб и виски. Был он мокрый и дышал тяжело. Как бы опять тащить не пришлось.

Он положил ладони на створку, вокруг его рук вспыхнули синим огнем знаки, расползлись в разные стороны, погасли, добежав до косяка и притолоки. Мастер пробормотал:

— Хорошо. Никто не входил сюда до нас.

— Что это за дом?

— Здесь жил городской алхимик и чернокнижник.

— Вместе жили? — спросила я, помогая ему отворить двери. Они шли тяжело, я ногами распинывала мешавшуюся листву и землю.

— Кто?

— Алхимик и чернокнижник.

Мастер, опершись на раскрытую створку, промокнул лоб рукавом. Я поставила мешок на землю, подала ему фляжку. Он ополовинил ее с жадностью, вернул. Сказал, вытирая губы пальцем:

— Это один и тот же человек, леди. Городок был маленький, этот профан умудрялся совмещать и те, и другие обязанности.

— Почему обязательно профан? — прокряхтела я, пытаясь раздвинуть створки еще. Мастер попятился.

— Потому что, схватившись сразу за два ремесла, ни одно не познаешь глубоко. Но, как я говорил, маленькому городку не нужно многого. Если Мастер-чародей способен сделать аборт жене градоначальника и заговорить дом пивовара от кражи, а Мастер-алхимик умеет сделать эликсир от облысения — этого довольно.

— Возогнать спирт из первача, — прокряхтела я, протискиваясь в щель.

— Вы дочь или жена алхимика, леди?

— Чего сразу жена, — пробормотала я. Платье зацепилось за гвоздь, я извернулась, попыталась нащупать. — Может, я сама алхимик.

Мастер отцепил меня от гвоздя.

— Алхимия — грязное ремесло, — сказал он. — Мало найдется женщин, которые пожелают с ним связаться.

— Не все женщины белоручки, — прошипела я сквозь зубы, напряглась, уперлась спиной в край одной створки, а руками — в другую, раздвинула еще.

— Это так. Однако женщины в силу разумности предпочитают обыкновенно заняться чем-нибудь более… результативным и приносящим более явную пользу. — Он задумался, заправил волосы за острые уши. — Впрочем, знавал я одну алхимичку. Она создавала химер. Потом скормила им мужа.

— Это правильно, — одобрила я, все-таки просочилась внутрь. — Сразу в доме тихо и никто не нудит про приготовить обед.

Мастер помолчал, потом полез за мною. В доме было темно, свет едва-едва проникал в забитые зеленью окна. Я отошла, пропуская его, обо что-то споткнулась, ударилась коленкой, выругалась. Мастер зажег над ладонью огонек. Кусты и тонкие деревца росли из щелей пола, раздвинув, а кое-где и выломав доски, из стены, своротив несколько полок, торчали толстые суки. Нападение природы какое-то, как в кино про обозлившуюся планету, которая решила отомстить людям за то, что они загадили места своего обитания.

Мастер, старательно перешагивая корни, зашуршал через заросли к дальней стене. Там тоже были полки, но Мастер, дойдя до них, свернул, и я топориком прорубила себе путь следом, вошла за ним в боковую комнату, где все стены были заставлены шкафами, а посреди помещения стоял пюпитр с толстенным томом и покрытый паутиной стол, на котором высился прибор, больше всего похожий на самовар с затейливо торчащими трубками.

Мастер подпалил паутину, она с треском сгорела вмиг. Огонь перекинулся было на дерево шкафов, но Мастер позвал его, и язычки сорвались, вернулись к нему на ладонь. Мастер фейерверков… ну что же, фейерверки ведь надо поджигать.

Я перевернула пару страниц книги на пюпитре, погладила пальцем строки. Я все еще ничего не понимала, но написано было красиво.

— Мастер, вам это нужно?

Он оторвался от прибора на столе, дернул плечом.

— Труха, можете взять на растопку. Лучше поищите сосуды, идеально, если полные и запечатанные.

Я сунула топорик за пояс и пошла вдоль шкафов. Из банок с желтоватой жидкостью на меня смотрели чьи-то глаза. Я постучала по стеклу ногтем, вытерла пальцы от пыли. На полках стояли в основном книги и вот такие банки с препаратами. Запечатанных сосудов не было. Мастер тем временем обнаружил в углу укрытый сукном и погребенный под книгами сундук, смахнул книги, попинал замок носком башмака. Я хотела сбить замок топориком, но Мастер вместо этого ткнул в него пальцем. Заискрило, замок повис на дужке. Я помогла ему поднять крышку и держала, пока он доставал бутылочки, флаконы и кувшинчики. На полу скоро образовался целый строй, и Мастер сказал мне таскать это порциями наружу, потому что рук у нас унести все сразу не хватит.

— Нам точно нужно это все?

Мастер дунул на одну из бутылочек, осмотрел залитое сургучом горлышко.

— Это зелья и эликсиры, простые, но очень полезные. Они пригодятся в дороге.

Я пожала плечами, расстелила сукно на полу, принялась осторожно складывать сосуды на него. Медленно и нежно сложила концы полотна, стараясь ничего не кокнуть, прижала к себе, потащилась через растительность к выходу, гадая, так ли хорошо я запомнила дорогу, как думаю. Споткнулась только раз, одна из бутылочек чуть не выскользнула из импровизированного узла, но я успела ее подхватить. На улице я сначала отдышалась (воздух в доме был пыльный), а потом принялась укладывать добычу в мешок, стараясь каждую бутылочку завернуть в мягкое. Неприятно, когда в чемодане лопается бутылка шампуня или флакон духов — а если вдруг прольется алхимическое зелье, словом "неприятно", я уверена, не ограничится.

Второй поход я совершила точно так же. Мастер закончил с сосудами и теперь брал книги с полок, открывал, бросал быстрый взгляд и швырял к стене. Огонек парил теперь над его левым плечом. Я подобрала узел и пошла прежним путем. Оступилась в том же месте, чертыхнулась, продралась сквозь кусты… у самого порога споткнулась, чуть не выпустила сукно из рук, перехватила, но один край отогнулся, и флакон медленно, лениво, словно издеваясь, скатился по нему и разбился у моих ног…

…Они нахлынули на частокол, как волна. Выбитые ворота грянули в пыль. Они потекли в проем, укрываясь щитами. Жители бежали, стоял крик, а они шли теперь медленно, в черных панцирях, а над шлемами с белыми шипами колыхалось знамя: красный вепрь вспарывал клыками небо, белое от жара. Они шли, стрелы били в щиты. Стрелки отступали на шаг и стреляли снова. Золотые доспехи короля сияли на солнце так, что было больно смотреть. Король ждал, не давая боя. Они шли вперед, вбивая в дорогу каждый шаг, в ворота текли все новые черные доспехи в белых накидках, разливались по городу, как река, ловили жителей на порогах, и там же оставляли тела. За рядом щитов уставилось в небо копье с красным флажком. Желтые глаза нашли короля, рот ощерился, словно на плоской морде лопнула гнойная рана. Король велел отступать, разнесся сигнал рожка. Они не гнались. Копье с красным флажком опустилось, показало острием на магистрат. Раздался рык и вой, черные доспехи хлынули туда. Кто-то остался позади, выволакивал из домов тех, кто не успел сбежать и надеялся спрятаться. За ворота, назад, потащили первых женщин, связывали и бросали у частокола вместе с трофеями. Пыль из-под копыт королевской рати дрожала, как занавес, меж домов.

…Я вздрогнула, открыла глаза. Мастер отнял ладонь от моего лба, отступил, ожидая, пока я поднимусь. Хоть бы руку подал, ворчала я про себя, вставая. Потерла щеку: наверное, расцарапала о куст, когда падала.

— Что вы видели, леди? — спросил Мастер спокойно. Я выдохнула, закашлялась. В комнате висел вонючий дымок, светлее, чем должен был быть в темени. Я шатко дошла до двери, высунулась, продышалась.

— Ч-что это было?

— Ничего особенного, — сказал Мастер за спиною. Я выбралась на волю, и он вылез за мной. Мешок стоял у дверей, пузатый, а рядом лежало полотно с батареей сосудов. А он времени даром не терял, пока я валялась. — Вы пролили занятный состав и в результате вас посетило прошлое. Или, что менее вероятно, грядущее.

— Там был король, — начала я. Потерла глаза. Откуда я знаю, что это король? — Мужик в золотых доспехах. И какие-то морды, армия… страшные, особенно один. Похож на тех, кто на нас напал, тварюги. Они прошлись по городу…

— А король отступил, — закончил Мастер. — М-да, ясно. Тени недавнего прошлого разговаривают громче всего, особенно если пролита кровь. Мужик, как вы изволили выразиться, в доспехах — прадед короля Готефрета, — он помедлил, потом все же поднял четыре сложенных пальца, — да войдет он свободно под своды Четверых.

Я помотала головой. В ушах все еще звенели крики.

— Ничего себе — недавнее прошлое. Прадед…

— История эльфов простирается до самого рождения мира, — сказал Мастер, звеня бутылками. Закутал несколько в плащ. — Десятки лет для истории — пустяк. Пойдемте, леди.

Он хекнул, поднял сверток, прижал к груди и зашагал между руин. Мне остался мешок и узел из сукна. Когда я, ругаясь под нос про равное товарищеское разделение труда, приволокла их на тропу, Мастер уже что-то объяснял королеве, отмахиваясь от коня, который норовил попробовать его волосы на вкус, Полла перебирала и рассовывала сосуды по сумкам, а сэр Эвин продемонстрировал мне котелок — большой, не то, что наш нынешний.

Глава 4

Находка была хорошая, но класть в этот большой котел уже на второй день было нечего. Мы прошли город, потом еще пару разрушенных деревень, снова углубились в чащу, а в ручьях, которые нам попадались, водилась только рыбья мелочь да квакали лягушки в траве. Сэр Эвин подобрал в городе еще один лук, в придачу к своему огромному и страшному, и теперь на охоту с ним ходила и королева. Удача им тут же изменила, и возвращались они ни с чем.

Зато появились удобства. Мастер умел наколдовывать широкую бадью, наполнить ее водою и нагреть ее. Бадья была красивая, я сидела в теплой воде, отмокала и согревалась — и гладила узоры на бортиках. Мылись по очереди: дамы сначала, кавалеры после. Когда Полла терла спину королеве и мне (а самой Полле никто не тер, я предлагала, но она отказывалась и прижимала к себе мокрую рубаху — она так и купалась в рубахе), сэр Эвин подглядывал. Я один раз нарочно приподнялась над бортиком, словно тянулась за мылом, а на деле — чтобы показать ему голого тела в выгодном ракурсе. Сэр Эвин сглотнул и отвернулся — но не сразу. Я мылась и думала, как было бы хорошо, если бы эти сильные большие руки размяли мне поясницу. Она уже не ныла, но можно же притвориться.

Сэр Эвин посматривал на дам, а Мастер посматривал на сэра Эвина. Потом, когда они вместе забирались в бадью, рыцарь его словно не видел, не касался, и глядел, как сквозь пустое место. Нарочито. Старательно. Мастер скручивал волосы в жгут и то и дело вздыхал. Я оглядывалась на Поллу и королеву: они-то замечают? Кажется, не замечали, или дела им до этого не было. И мне не должно, по-хорошему, быть. Волосы вот у Мастера красивые, единственное, пожалуй, что в нем красивого: как банка донникового меда на просвет, яркие, особенно когда он их вымыл. А еще руки. Ноги он себе изрезал, исписал магическими знаками, а руки не тронул, хотя на левой вон сколько места и читать удобнее. Я поинтересовалась, а он мне ответил, что руки чародея — ценный инструмент. Легко испортить.

Пользоваться он этим инструментом умел. Теперь у нас была бадья на привалах, хорошая погода и мыло. Есть вот только все равно было нечего. Мастер объяснял, что менять форму вещества — легко и не требует особенных сил. Когда вокруг столько дерева, сделать что-то деревянное не доставляет забот. Он махнул рукой, сотворил два резных стула, предложил мне садиться, плюхнулся сам. Перенести воду из близлежащего ручья в бадью и нагреть ее. Даже собрать в одно место ту воду, что парит в воздухе. Он повел рукой, между пальцами собралась дрожащая капля. Он взял ее губами, как космонавт в невесомости, проглотил, продолжил. Легко сделать мыло, если есть жир и зола, и травы для отдушки, ведь из этого мыло и состоит. Но сделать из дерева железо или из песка хлебы — нужно много сил и умения. Очень много, и во всем мире по пальцам пересчитать чародеев, у которых достаточно знаний. Гораздо проще пойти и добыть железо, выплавить и выковать, а песок оросить и высадить на нем пшеницу. А один металл в другой, спросила я. Мастер тогда захохотал. Свинец в золото, верно, леди? А говорите, что не жена и не дочь алхимика.

Как оказалось, алхимическое золото — дело здесь обычное, особенно на рынках, и поэтому нужно знать приемы, как отличить его от настоящего. Алхимическое золото рано или поздно превращается обратно в свинец, так же как и бадья, если оставить ее без присмотра, развалится на мокрые колоды. Поэтому в старину башни колдунов рушились, стоило отважному рыцарю пронзить ее хозяина мечом: исчезала магия, которая держала бы камни, и они превращались в то, чем были раньше: в гальку, щебенку, землю. Поэтому сейчас умные колдуны не возводят башен сами, а платят местному сеньору и гонят его мужиков на строительство.

Теперь понятно, почему он не может сделать рыбный пирог без рыбы и вино без винограда, но огонь творит из ничего, без всякого топлива. Огонь — это не вещество, это реакция. А вот вода — вещество. Поэтому, когда мы останавливались на ночь, а поблизости не было ни озерца, ни ручейка, спать ложились немытыми.

Королева спала теперь в кровати, которую на каждой стоянке делал Мастер. Одна. Полле было не положено, а я, хотя якобы благородное происхождение позволяло мне лежать с нею на одних простынях, отказалась. Вместо этого каждый вечер получала у Мастера белье, и каждое утро сдавала: как в плацкартном вагоне. Белье он делал из полотнища и того сукна, что мы прихватили из города вместе с бутылками, а потом превращал обратно. Полотно становилось от этого с каждым разом чище. Полезный человек… точнее, не человек, оказался Мастер, жить с ним стало намного приятнее. Я сказала ему это, а он долго молчал. Я думала — рассердился, но потом он что-то пробормотал, сбиваясь, и я поняла: растерялся.

— Вас редко хвалят, Мастер?

Он наклонился над бутылкой из-под эликсира, которую бережно промывал, спрятался за волосами. Буркнул:

— Вы же не хвалите пол, по которому ходите, и тарелку, из которой едите.

— Иногда хвалю, — сказала я, неловко улыбнувшись. К бутылкам он меня не подпускал, потому что не просто мыл, а шептал заклятья, а я могла напортить. Мне было нечего делать, и я сидела рядом. — Когда пол красивый, а тарелка ладная.

Он криво ухмыльнулся, а его отражение в стенке сосуда — еще кривее.

— Да. Примерно в таком разрезе, леди.

Я почувствовала, что сказала что-то не то.

— Я, в общем, ничего не имела в виду…

Он дернул плечом.

— Это неважно, леди. Таков порядок вещей. Комплимент паркету или посуде — комплимент ремесленнику, который над ними корпел. — Он поправил сползший рукав, потер щеку запястьем. Выговорил трудно: — Мастер-распорядитель заслужил… комплимента. Меня подарили королю Готефрету рано, увидели задатки. Но задатки сами по себе ничего не значат, если не приучен пользоваться силой или если пусто в голове. У меня было пусто, не знал как следует ни Весенней речи, ни Осенней, вообще ни одного языка. Мастер-распорядитель долго со мною возился.

Мы долго так сидели. Он набирал в сосуд воду, тряс, выплескивал, набирал снова. Я выжидала, когда прилично будет встать, чтобы убежать от неловкого разговора. Мастер в конце концов подал бутылочку мне, показал на мягкую тряпочку. Я принялась вытирать. Спросила:

— Что такое Весенняя речь?

Мастер тихо фыркнул.

— Я удивлен, как вам удалось провести их, — он мотнул головой в сторону, где упражнялись с мечами королева и сэр Эвин. Я невольно засмотрелась. — Если хотите поддерживать впечатление о себе, не задавайте таких вопросов громко.

— Именно поэтому я задаю их вам, — сказала я. Мастер откупорил полную бутылочку, понюхал, поморщился.

— Думаете, я не выдам? Не расскажу Ее Величеству, что вы обманули ее, воспользовались доверием, и что никакая вы не благородная леди, и никогда не были в столице, да и на этой земле недавно? Полагаете, не открою, что вы, скорее всего, создание тонкого искусства, соглядатай, посланный следить за передвижениями королевы и ее планами и докладывать хозяину, кто бы он ни был? Убить, когда придет время.

Я моргала и не знала, как оправдываться. Мастер потрогал горлышко бутылочки, заткнул пальцем, перевернул, лизнул палец. Плюнул в сторону, вылил состав на траву. Я выдохнула.

— Это вы так обо мне думаете?

— Более или менее, — сказал Мастер спокойно.

— Но я… но это все неправда!

Он пожал плечами и набрал в бутылочку воды, потряс, вылил. По поверхности воды расползлась жирная пленка.

— Как вам будет угодно, леди.

Я с силой зажмурилась, поморгала. Бред какой-то.

— Слушаете, откуда вы все это взяли?

— Я объяснял, — сказал Мастер, сполоснул бутылочку еще раз, отдал мне. — На вас нет печати смерти, но это случается. Не всякий убивал, хотя это и редкость. Но на вас нет и печати жизни, природа вас не знает, не она породила вас. Однако это не самое интересное. А самое интересное — почему на вас нет следов магии. Ни на вас, ни на ваших вещах.

— Там, откуда я родом, не колдуют.

— Так не бывает, — покачал головой Мастер. — Даже если всех колдунов давно перебили. Следы заклятий остаются на вещах, даже когда они разрушены, на камнях и дереве, на людях и самой земле. Люди ходят по земле и касаются друг друга, владеют старыми вещами. К тому же, к вам наверняка ездят купцы, нет таких земель, куда они не пролезут. Приносят на себе и товарах магию. Не бывает так, чтобы совсем ничего не было, чистый лист… вы же как-то лечились, пили воду, которая когда-то была вином в зачарованном кубке, вельможа поглотил его и, простите, исторг из себя естественным путем, оно прошло в землю и стало водой, а вы потом набрали из реки.

— Я очень издалека, — сказала я упрямо.

— Как вам будет угодно, ле-еди, — протянул он издевательски. Я прищурилась. Не к добру. Вздумает шантажировать — и что тогда?

— Если начистоту, то я не знаю, как я сюда попала, но это совсем другой мир, не похожий на мой.

— В других мирах живут боги и духи, — сказал Мастер. — Они порою лепят себе смертные тела, чистые ото всех печатей, вселяются в них и ходят среди живых. Я предположил сначала, что вы — дух, на вас есть свет тонкого мира.

Я вспомнила утопленницу из источника, поежилась. Как она там? Хотя какой же глупый вопрос.

— Но есть одна загвоздка, — продолжил Мастер.

— Какая же?

— Ни богам, ни духам нет дела до того, чтобы напоить жаждущего. Спасти умирающего.

Я слабо улыбнулась. Всегда пожалуйста.

— Я говорю правду, Мастер, я понятия не имею, как сюда попала и… откуда. В смысле, другой это мир, измерение или что.

— Не могу сказать, что я вам верю.

Я встала, отряхнулась. Спросила сердито, потому что сколько можно душу вынимать:

— Если не верите, почему же не рассказали все королеве? Про лазутчика и все прочее, что вы там сочинили.

Мастер поднял голову и глядел на меня снизу вверх, держа мокрые руки ладонями к небу. Сказал весело:

— Потому что не хочу вам препятствовать.

Я подняла ладони: сдаюсь, не могу больше. Ненормальный он какой-то. Это было понятно сразу, но в последние дни я как-то подзабыла. Бадья с горячей водой, постельное белье и мыло подкупили, не иначе.

После этой беседы я стала на всякий случай держаться от Мастера на расстоянии, поглядывала со стороны. Мастер будто и не заметил, все так же выполнял поручения, кивал, терся рядом с сэром Эвином (отчего тот становился от часа к часу злее), гладил его коня по морде. Конь Мастера любил, давал гладить, нюхал шумно, раздувая шелковые ноздри. Мастер давал ему на ладони кусочек вкусного, когда было, что.

С королевой наедине не шептался. За этим я следила особенно. А то сболтнет — и кому Ее Величество поверит, непонятной девице, выскочившей из чащи, или своему верному придворному? А сэр Эвин нынче ходит нервный, меч у него в ножнах не задержится. Да королева сможет и сама, я видела, как она рубила тех тварей. Я старалась вести себя тихо и учтиво со всеми. Уйти бы, но уйти некуда, вокруг леса, а если попадались поселения — то разрушенные, заросшие, людей там не было давно.

Луна здесь тоже была одна, но больше, чем у нас, светила ярко, было видно, куда ступаешь, когда отлучаешься ночью. Еды снова было мало, на ужин каждому досталось по полторы маленькие рыбки и по корешку, который я едва смогла разжевать, и потому мы больше пили, чтобы заглушить голод. С ясными последствиями. Я не удивилась, когда сначала поднялся со своего места Мастер, а потом встал и сэр Эвин, ушел за деревья. Хотела подождать, пока они вернутся, прежде чем идти самой, чтобы не наткнуться случайно и не смутить — но сил терпеть не было, я подхватила простыню, закуталась, сунула ноги в ботинки. Так, мальчики налево, девочки направо. Мальчики пошли во-он туда, к ручью, значит, я в другую сторону.

Я то ли неверно рассчитала, то ли нечаянно сделала в полумраке крюк, но по пути назад к стоянке вышла аккурат на голоса. Выглянула из-за дерева. На небольшой полянке стояли друг напротив друга сэр Эвин и Мастер. Сэр Эвин держал в опущенной руке ножны с мечом. Мастер, в лунном свете — и кальсонах, которые ему выдала из намародерствованного Полла — особенно тощий, торчал перед ним, как перед расстрельной командой. Я спряталась за деревом, замерла.

— Это все, что ты можешь мне предъявить? — спросил Мастер звонко.

— Предъявлять должен тебе не я, а твоя совесть, — ответил сэр Эвин. — Эльфам нельзя доверять, но король тебе доверял. Как и Мастер-распорядитель, и его голова теперь насажена на пику над дворцовой стеной. Если нет верности господину, с чьей руки ты кормился, почему нет уважения к тому, кто тебя выпестовал?

Мастер склонил голову к плечу, и был теперь похож не на синицу, а на филина: глаза огромные. Смотрят словно из глубины.

— Королева мне спустила. А ты, я смотрю, не в пример ей мстителен.

— Королева в отчаянных обстоятельствах. Ее Веливество не могут разбрасываться союзниками, будь то даже безродные шавки.

Мне показалось, что он и меня имеет в виду. Я поежилась.

— А ты, стало быть, от обстоятельств свободен.

— Я связан обетами и кодексом рыцарской чести.

— Честь, мой дорогой, — сказал Мастер насмешливо, — не спасла твоего короля. Его голова на пике точно так же. А еще говорят, что нет в мире справедливости.

Сэр Эвин шагнул вперед и ударил. Буднично и с виду не сильно съездил в подбородок, но Мастер упал на землю, а сэр Эвин перехватил ножны, обнажил меч, шагнул снова, пнул его в бедро. Я хотела было кинуться, но ноги словно превратились в корни, ушли глубоко в землю. Сэр Эвин держал меч в левой руке, а правой замахнулся, наотмашь ударил ножнами. Мастер вздрогнул, закрыл лицо руками. Сэр Эвин ударил еще раз, и еще — по плечам, рукам, по ребрам и ногам. Мастер молчал, слышно было только тяжкое дыхание сэра Эвина и звонкие удары. Вспыхивала в свете луны оковка ножен — как вспышка фотоаппарата. Или как молния. Я вздрагивала на каждый удар.

Сэр Эвин отошел, шатаясь, как пьяный, вдвинул в ножны меч, уронил руку, словно они стали вдруг пудовыми. Утер рот кулаком, развернулся и пошел, путаясь сапогами в траве. Я подождала, пока не станет слышно его хриплого дыхания, выбралась из-за дерева.

Мастер лежал на боку, вздрогнул всем телом, когда я тронула его плечо. Он все держался за лицо, не сразу дал мне отвести руки. Поносу, оказывается, тоже досталось.

С одной стороны, отчаянно хотелось спросить: за что? С другой стороны, за что бы ни было, кровь течет и вон на плече кожу сорвало оковкой ножен. Мастер кое-как сел, сплюнул, прижал ладонь под носом.

— Голову не запрокидывайте, — сказала я.

Глаза у него были больные. Я сказала еще раз: сидите тут, никуда не уходите, голову держите прямо, а я сейчас.

— Флакон, — проговорил Мастер из-под ладони невнятно, — с солнцем на пробке.

Я кивнула и поспешила к стоянке. Нарочито зашла с другой стороны, но напрасно старалась: сэра Эвина у кострища не было. Я быстро зарылась в седельную суму, в свете углей попыталась разобрать, что изображено на пробках. А, вот. Я, обойдя кровать королевы и Поллу на земле подле, направилась назад. Тут-то и наткнулась на сэра Эвина. Он был голый по пояс и по пояс же мокрый, с волос капало. Не сказал мне ни слова, только нахмурился. Я нахмурилась тоже. Стояла, пока он не уступил мне дорогу. От него пахло водой. Макнулся, молодец, остудился.

Только остужаться надо до того, как рука потянется избивать безоружных, а не после.

Мастер так и сидел посреди полянки, скрестив ноги и ловя на ладони капли из носа. Я протянула ему тряпку, которой мы перекладывали бутылочки, чтобы не разбились. Мастер коснулся ее пальцам, и она прямо у меня в руке превратилась в белоснежный платок, мягкий, с вышивкой по краю.

— Не можете без красивостей, Мастер? — усмехнулась я. Присела рядом. — Посветите мне.

— Дайте, — сказал он, протянул руку.

— Вот уж нет. Сделайте свет.

Он зажег на пальцах огонек, повесил перед собой. Я присвистнула. Мастер закрыл глаза, уронил руки на колени. Я откупорила пузырек, намочила платок. Едва заметно запахло мятой и чаем.

— Прямо на повреждения или вокруг?

— Прямо так. Можете просто лить. — Мастер сплюнул кровью в сторону. — Выдохся, конечно.

Я осторожно промокнула ссадину ему на щеке. Придержала за подбородок, убрала кровь под носом. Свернула платок, коснулась краем разбитой губы. Мастер не издавал ни звука, только напрягался весь и втягивал воздух сквозь зубы.

Когда я занялась плечом, он сказал вдруг:

— Не могу без красивостей, вы правы. Первое правило магии творения: если делаешь что-то, делай это красиво. Особенно если живешь при дворе и обеспечиваешь быт знатных особ.

"Знатных особ" он выплюнул вместе с кровью, зло.

— Заметьте, я не спрашиваю, почему он вас так, — сказала я, дала ему платок. Он на секунду превратил его обратно в тряпочку, и снова сделал чистым — уже с другой вышивкой.

— А, вы видели, — хмыкнул Мастер, прижал локоть к ребрам. — Не думайте об Эвине дурно. Готефрет подобрал его когда-то, произвел в достоинство. По мне, так король заслужил все, что с ним сталось, и даже больше, но для Эвина… мда. Знаете, кому-то угнетатель, кому-то благодетель.

— Кому-то муж, — сказала я.

Мастер поднял бровь, поморщился, коснулся ссадины на лбу. Согласился:

— Кому-то муж. Знаете, за что его прозвали Добрым? Было восстание баронов. Кто не сдался, с того он снимал кожу, а потом вешал на площадях. Баронов, конечно, и их рыцарей — а наемников и ополчение просто закалывали. Так вот, он пощадил детей, только отобрал земли. Потому и добрый.

Я покачала головой. Какая мерзость.

Мастер вздохнул.

— Рихенза его очень любила, это правда. Ее привезли совсем девчонкой. Все время плакала. А потом как-то прижилась. Как саженец. Стала плодоносить, сразу принесла сыновей.

— Вы знали королеву девочкой… сколько же вам лет?

— Много, — усмехнулся Мастер, облизнул разбитую губу. — Много, леди, по меркам людей.

Я добралась до самой скверной раны, хорошо смочила платок. Нужно продолжать заговаривать зубы, чтоб не дергался.

— Вы не любите знать?

— А за что мне ее любить? — удивился Мастер. — По мне, так гори он огнем — и дворец, и двор, и весь Викерран.

— А как же ваш наставник?

— Вот уж он особенно! Старый осел и деспот, дряхлый никчемный хвастун. Тиран, маразматик…

Он заговорил на незнакомом языке, я понимала через два слова на третье, и каждое третье было ругательным. Пусть ругается, думала я, промакивая рану, так и боли незаметно.

Мастер, наконец, замолчал и весь сник. Утер под носом ребром ладони.

— Вы могли его испепелить парой жестов, — сказала я. — Эвина.

— Мог, — ответил он устало. — Ваша правда. Только никогда бы не стал. У меня к нему слабость. Дружили когда-то.

— Только дружили?

Рот я захлопнула уже после того, как вырвалось, а надо было до. И зачем я это сказала? Мало ли, кто на кого как смотрит, может, мне вообще почудилось. А даже если не почудилось — не мое это дело тридцать три раза.

— Знаете, как говорят, леди, — произнес Мастер, помолчав. — Не проси того, что требует от другого изменения его природы. Особенно если любишь. Я и не просил. Поэтому… да, только дружили.

Я постаралась скрыть смущение, с особой тщательностью протерла кровоподтек у лопатки.

— И все же, почему он так на вас взъярился? Только из-за того, что вы сказали про короля?

— Я покинул город, а не остался до конца. Несвободные не должны уходить прежде свободных. И не должны жить, если погибает господин. — Он усмехнулся. — Похоже, Эвин считает, что я мог спасти короля и столицу, но не сделал этого.

— А могли?

Мастер сорвал пучок травы, стал оттирать ладони. Наклонился вперед, подставляя мне спину.

— Бытует мнение, что боевой маг может выйти против армии и победить.

— Ну, это несправедливо. Вы ведь Мастер фейерверков.

— Да, — сказал он с непонятным выражением. — Я всего лишь Мастер фейерверков.

Он долго молчал, то ли задумался, то ли уснул, сидел неподвижно, один раз только повел плечами, когда я растерла ушиб поперек хребта.

— Были б там орки, — проговорил он невнятно. — Но там не только орки. Там кое-что похуже.

— Что?

— Там их любимый генерал, — выговорил Мастер едва слышно. Голова его клонилась на грудь, и я решила его не тормошить. Закрыла флакон, обернула платком, который по краям превращался уже обратно в тряпку.

— Вставайте-ка и пойдем, — сказала я, подала руку.

— Вы очень любезны, леди, — проговорил Мастер, с кряхтением встал. Разогнуться он не мог, так что был сейчас ниже меня ростом. — Я непозволительно много болтал. Вы отчего-то вызываете такое желание.

— Умею и люблю слушать.

— Это редкий талант, — сказал Мастер. Я дала ему локоть, и мы потихоньку пошли. — Благородный и щедрый.

Я поцеловала его в висок рядом с острым ухом. Мастер споткнулся, уставился на меня, потом, словно что-то про себя решив, прикрыл глаза, медленно кивнул. Улыбнулся на одну сторону, хотя было явно больно.

— Не думайте об Эвине дурно, — сказал он снова, когда запахло теплом.

Кто сказал, что я вообще о нем думаю, хмыкнула я про себя.

Сэр Эвин сидел у кострища и стругал палочку. Стружки падали на угли, занимались и быстро таяли. Мастер завернулся в плащ и спрятался на своем месте за сумками, а мне к своим простыням предстояло пройти мимо рыцаря. Он сверлил меня взглядом, и я готовилась было слать его к черту (соблюдая правила этикета, конечно), если станет предъявлять претензии.

Сэр Эвин подобрал длинные ноги, давая мне пройти, сказал совсем тихо:

— Благодарю вас.

Я почувствовала, что краснею, и это было еще более неловко, потому что я не поняла, отчего. Буркнула "всегда пожалуйста", юркнула на место.

Если состав выдохся, то каков он был только что сваренный? Утром, при свете солнца, Мастер выглядел далеко не так страшно, как ночью, хотя должно быть наоборот. Если не приглядываться, то почти и незаметно. Особенно если волосы зачесать эдак… Мастер подобной чушью, конечно, не занимался, и все всё увидели, но слова ему никто не сказал. С сэром Эвином они перебрасывались невинными фразами и даже шутили. Вот и пойми этих мужчин. Я шла слева от коня и королевы, Полла шла справа, а эти двое впереди. Сэр Эвин нашел куст с ягодами, оборвал, но дамам не предложил, заявив, что прекрасный пол должен беречь себя, а сильный — проводить на себе все испытания. Ягоды они сжевали с Мастером на пару, и я, слушая урчание в желудке, мстительно размышляла, какие они будут зеленые, когда их от даров природы неостановимо пронесет.

Мы перешли просеку и начали углубляться в лес, когда конь под королевой забеспокоился, запрядал ушами. Сэр Эвин взял его под уздцы, приговаривал ласковое, а сам оглядывался, напружиненный. Мастер замер на месте, и я могла поклясться, что уши у него тоже шевелятся. Он сказал напряженным голосом:

— Назад.

Я послушалась без вопросов, а остальные торчали на месте, даже сам Мастер, пока королева не махнула рукой. Мы вывалились назад на просеку, когда со всех сторон, из леса, из-за орешника на нас посыпались вооруженные люди.

То есть я только поначалу приняла их за людей.

Я сжала топорик, подвинула Поллу к себе за спину и под ее визг изобразила боевую стойку. Черт, черт, черт, дьявольщина и все проклятья, я только кусты рубить способна, а тут…

Они надвигались со всех сторон, черные доспехи, глухие шлемы с шипами. Изорванные белые накидки в бурых пятнах. Мы отступали, потом Полла встала, как вкопанная, я наткнулась на нее, обернулась: сзади нас подпирал с десяток таких же. Я быстро вытерла потные ладони о платье, сжала рукоять топорика.

Подумала глупо, что на следующем дне рождения Маришки я теперь точно не побываю.

Конь скакнул черным демоном, встал на дыбы, ударил копытами, королева протянула руку, вздернула Поллу к себе в седло. Сэр Эвин тут же снес голову одному, в полете с нее слетел шлем, она рухнула, а сэр Эвин уже принял чужую алебарду на клинок. Я подбежала к одному из сшибленных конем, обмирая от ужаса, врубила топорик в сочленение доспехов на локте, отпрыгнула, заозиралась. Казалось, что наступают со всех сторон и сейчас ткнут в бок острым железом, но сэр Эвин успешно теснил нападающих с одного фланга, конь, большой и страшный, как извергающийся вулкан, раздавал подковами, Полла верещала, цепляясь за королеву, а та дергала поводья, косы мотались, как толстые змеи, а в руке сверкал меч. Я старалась держаться между ними. Нападающие, к счастью, ко мне не лезли, и я успевала выдать по удару в шлем или наплечник всем, кто нападал на сэра Эвина и оставался без оружия, потому что рыцарь умел его ловко выбить.

Мастера не было видно.

И только я успела подумать это, как грохнуло, и его голосом раздалось гулкое, словно гром:

— На землю!

Я упала ничком, как на физкультуре "упор лежа принять", а надо мной, подпалив волосы, жахнула волна огня. Я вжалась лбом в траву, чувствовала, как кожа на спине натягивается от жара. Еще немного — и вспыхнет одежда. Я с ужасом ждала этого, но жар уходил, и больше пока ничего не было слышно, кроме треска. Я подняла голову.

На меня двигался воин в горящем плаще. Под доспехами его шипело, тошно тянуло гарью, как от пригоревшего к сковородке куска колбасы. Я подхватилась, выставив перед собою топорик, оглянулась. Нападающие торчали, как штандарты с горящими флагами, накидки и плащи полыхали на них, у кого-то валил дым из забрала. Они качнулись все разом, очухались и пошли.

А из орешника выходили новые.

Я нашла глазами Мастера и королеву, к ним тоже подступали, и Мастер снова складывал руки сложным образом. Было ему не до нас с сэром Эвином, который отбивал уже удары, стоял твердо, не сдавал ни пяди земли с подпаленной травой. Воин в обугленном прошел мимо меня, занес кривой меч, метя сэру Эвину в голову сбоку. Я размахнулась, врубила топорик ему в руку, на меня пахнуло жаром, я толкнула его, обожглась об доспехи, еле увернулась от неловкого, как вслепую, выпада. Сердце прыгало, запах гари забивал ноздри, я кашляла и пятилась, обходила нападавших, которые валили на сэра Эвина все скопом. А из орешника шли новые. Целая армия.

Я вскрикнула, когда рядом с моей ногой вонзилась стрела. Сэр Эвин что-то крикнул, ударил одного перчаткой сбоку в шлем, другого пнул в бедро и повалил, третьему отсек руку с клинком. Снова крикнул, бешено вытаращив на меня глаза, махнул рукой. В него летели стрелы, я, пригибаясь, отшатнулась в сторону, а сэр Эвин перекатился, на секунду пропав в подпаленной траве, снова махнул. Я оглянулась. Он показывал на стрелков, которые стояли за кустами и шили оттуда. И что он от меня…

Стрела вонзилась сэру Эвину в руку, другая чиркнула по ноге, одну он поймал ножнами, ими же отбил разящий меч. Я, скуля от страха, по широкой дуге припустила к стрелкам, спотыкаясь на травяных кочках. Стрелки меня не видели. Я подобралась совсем близко, задержала дыхание, занесла топорик и со всей силы опустила одному на плечо. Он выронил лук, его товарищи тут же зарыскали наконечниками стрел, скрипя натянутыми тетивами, искали цель, но не находили. Я сидела под кустом, хватала ртом воздух. Топорик так и засел в плече стрелка, я не успела его выдернуть, а теперь… я металась глазами вокруг себя, заметила на траве шевелящееся тело с подрубленными ногами. Воин цеплялся нагрудником за кочки и тащил себя в сторону сэра Эвина, наверное, им же и обездвиженный в самом начале. Я сжала зубы, подползла к нему, встала, ударила подошвой по руке с клинком, еще и еще раз, вырвала оружие из размозженных пальцев, подкралась к стрелкам. Перерубила тетиву одному, быстро обежала куст, пока они выхватывали оружие, обошла с другой стороны, подобралась к другому со спины, ударила, хотела перерубить лук, но клинок скользнул по костяной рукояти, пальцы с жутким стуком посыпались на землю. Со спины рубанули широко, плечо у меня резануло болью, я упала на траву, быстро поползла, откатилась. Стрелки стояли теперь, ощетинившись клинками, и к ним было не подойти. Я коснулась плеча, увидела свою кровь на ладони, кашлянула от подступившей дурноты.

Меня вздернули на ноги резко и грубо. Я закричала, ткнула клинком наугад, его вырвало из рук. Сэр Эвин дернул меня за собой, поволок.

— Уже… все?

— Не все, леди, — бросил он. Я затрепыхалась, попыталась вырвать руку у него из хватки, не преуспела. Он бегом тащил меня к лесу. Я оглянулась. Стрелки, у которых остались луки, взяли прицел. Оттуда, где я в последний раз видела королеву и Мастера, наступал еще отряд. Страх подкатил к горлу, ноги подломились, я споткнулась. Сэр Эвин снова дернул меня, выпихнул вперед себя, чуть не швырнул в тень деревьев. Я затормозила, встала, боясь, что оттуда сейчас выйдут такие же страшные, и на сей раз точно меня заметят и убьют и не почешутся. Что им от меня надо… от нас…

Сэр Эвин пихнул меня в спину, я чуть не полетела носом вперед. Спохватилась, оглянулась. Мешок лежал там, где я его бросила. Я вывернулась у рыцаря из-под руки, бросилась к нему, подхватила и тут уж с чистой совестью побежала за сэром Эвином. Правду сказать — он не бежал, а просто широко торопливо шагал, но с его ростом так и выходило, что мне приходилось бежать, чтобы успевать.

— А королева… как же?.. — выговорила я на бегу сипло.

— Ее Величество отступили, — бросил сэр Эвин, — и мы поступим соответственно.

Ушли. Хорошо. Я, наконец, пристроила мешок за плечами привычно, и бежать стало легче, хотя ноги дрожали. И все дрожало. Я чувствовала, что сейчас упаду, но позади были они, страшные, черные, не умирающие, и кровь не текла из ран. Я стонала вполголоса и бежала за сэром Эвином. Он двигался, как пушечное ядро, за ним в кустах оставалась просека. Я уже ничего не видела вокруг, а только его спину, но спина вела меня в обход деревьев и ухабов, и я следовала.

Когда сэр Эвин остановился, я вынула руки из лямок, позволила мешку скатиться со спины, упала на четвереньки и только дышала. Кашляла и дрожала. Страх начал меня настигать, и боль словно отмерла после заморозки, плечо занялось. Я села на мох, схватилась выше раны. Сэр Эвин прислонился к дереву и тоже дышал тяжело. Из руки торчало обрубленное древко, и там и тут в одежде виднелись прорехи, и снова показывались звенья кольчуги, кожа и исподнее. Как после той схватки с тварями.

Сэр Эвин закрыл глаза на секунду, и я испугалась, что он сейчас повалится, а я не смогу его поднять, и тем более не утащу на себе. Он не Мастер.

А все склянки с заживляющим — у Мастера и в седельных сумках.

— Очень… болит? — спросила я. Голос скрипел, как дешевое офисное кресло.

— Пустяки, — сказал сэр Эвин, стянул перчатку, потер челюсть.

Я нервно засмеялась. Рыцарь бросил на меня быстрый взгляд, уставился между деревьев. Сказал:

— Нужно двигаться. Возможно, они за нами последуют. Лес может защитить Ее Величество, но не оборонит нас.

Я как сидела, так и не поднималась, пока сэр Эвин не предложил руку. Встала с трудом. Ноги были ватные. Мы пошли, и хотя сэр Эвин взвалил мешок себе на плечи, переставлять ноги было тяжело.

— Что значит — Лес может защитить? — спросила я, чтобы отвлечься. В беседах не замечаешь, сколько прошел километров, даже если ноги потом отвалятся.

— Это земля королевы Рихензы и ее предков. Земля всегда знает своего короля, потому что король назначен Четверыми наместником над территориями, а все в мире чтит волю Четверых. Лес… — сэр Эвин хмуро оглянулся, помолчал, подбирая слова. — Лес живой. Он тем более должен узнавать королевскую кровь и почитать высшую волю.

Я хотела спросить "чего-чего?", но подобрала более приличный (хотя и менее точный) вариант:

— Что значит — лес живой?

Вспомнились здания, разваленные деревьями изнутри, наполненные, оплетенные растительностью. Словно лес накинулся и разметал, раздавил чуждое себе.

— Не знаю, — сказал сэр Эвин, и я сдержала вздох разочарования. — Мастер-распорядитель говорил так. Что Лес породило заклятье, и Лес живой. Не как жив обычный лес, а как-то по-другому. Леди, я не чародей. Мастер-распорядитель рассказывал Его Величеству, а я слушал. Это все не на мой ум.

Я поглядывала на него и вдруг заметила, что профиль у него мужественный, но не по-звериному мужественный, а так, в самый раз. Ух, какой. Меч на поясе, наконечник в руке — а умеет сказать "не на мой ум". Редко кто из мужчин это может. Знак того, что в черепушке что-то есть, не только рыцарский кодекс и приемы боя.

Сердце вновь спешило, и я гадала, только ли из-за того, что идем торопливо. Ух, какой.

— Сэр Эвин, — выговорила я, преодолевая смущение: имя звучало непривычно и неловко, — давайте сделаем привал. Вы теряете кровь. Да и я…

— Пустяки, — сказал он, потом все же остановился, спустил с плеч мешок. Я, морщась от боли в руке, зарылась: самая чистая тряпочка была та, в которую я завернула серьги. Флягу, к счастью, тоже носила я, вчера утром туда капнули настойки, чтобы пить было приятнее и безопаснее, поэтому сегодня я не побоялась полить прямо на рану, шипя, протереть вокруг. Не рана, так, царапина, но все равно больно!

Я устыдилась этих мыслей, потому что сэр Эвин тем временем буднично разрезал рукав ножом, оборвал, обнажил руку, из которой страшно торчало древко и край наконечника. Я, борясь с тошнотой, попросила его сесть. Это не ссадины и разбитый нос утешать, это тащить из плоти инородный предмет.

Сэр Эвин садиться отказался, подставил мне нож, я полила на него, рыцарь расширил рану острием, вывернул руку, взялся зубами за обломок древка. Дернул с рычанием. Я вздрогнула. Сэр Эвин плюнул наконечник под ноги, подставил руку. Я полила, чуть не расплескав все: напал тремор. Потянулась перевязать. У меня почти уже не текло, а тут вон что… Сэр Эвин перевязать мне не дал, но тряпочку забрал, погонял во рту слюну, влажно лизнул рану. Поморщился, лизнул снова, и уж тогда принялся наматывать ткань. Я помогла, завязала узелок. Сказала с тряским смешком:

— Забавно вы… первую помощь оказываете. Помогает?

— Это вы напомнили мне, леди, — сказал сэр Эвин. — В армии Его Величества, если рядом не было целителя, прижигали. А родичи как делали — промывать и применять телесные жидкости, чтобы не гнило. Люди так не могут, я и позабыл…

— Ваши родичи?

Сэр Эвин насупился, на лицо словно наползла серая туча. Он оттолкнулся от дерева, наклонился надо мной. Я попыталась отползти по мху.

— Родичи с другой стороны, — сказал он, словно это должно было что-то прояснять. Опустился передо мною на колено, взял за локоть — я словно в клещи попала. Он спросил: — Вы позволите? Это поможет.

Я, обмирая внутри, кивнула. Это не может быть хуже, чем прижигание.

Сэр Эвин поднял мой локоть, наклонился к коже, я зачарованно следила, как он касается у раны губами, проводит языком. Обожгло, как горячей водой, я дернулась, но сэр Эвин держал крепко.

По телу прошла сладкая дрожь, я вспомнила не хватать воздух, а дышать носом. Волосы его щекотали по плечу, от слюны по ране щипало, но пробирало меня больше не от этого ощущения, — как антисептиком по свежеразодранному, — а от дыхания, влажных губ, от того, что он так близко.

Когда сэр Эвин меня отпустил, я отвернулась: лицо горело.

— Пойдемте, леди. — Он встал, придержав меч у бедра. — Враги все еще могут нас нагнать.

Я поднялась тоже, долго перешнуровывала ботинки, чтобы успел сойти румянец. Ух! И, главное, не люблю такой тип, их сложно долго выдерживать, но черт побери, как иногда тянет! Поглядывать томно и изгибать стан (главное, чтобы был — стан, а не спрятанные под здоровым жирком прямые и косые мышцы живота), давать себя спасать, а потом падать в объятия. В мускулистые руки с суровой мозолью от многолетних занятий с мечом. Чтобы я такая: ах! А он такой: моя леди. Бархатным глубоким голосом.

Голос у сэра Эвина был неприятный, с песком, когда он сказал:

— Вы невидимы для слуг Эбрара.

Я пожала плечами и продолжила думать о сильных руках, длинных ногах и том, как он должен смотреться в тонкой рубашке и легких штанах, когда партнер по тренировке на него нападает, а сэр Эвин ловко парирует, звенят клинки, играют мышцы, глаза сверкают, потому что человеку дай только в руки оружие, сразу глаза живые, потому что можно идти убивать себе подобных, а этого всегда очень хочется. Негуманно, но как красит некоторых мужчин, да и женщин! Визуально, напомнила я себе. Взглянула искоса.

— Вы с ними в сговоре? — спросил сэр Эвин.

— Конечно. Именно поэтому они хотели меня зарезать, — сказала я сквозь зубы. Плечо болело от каждого шага. — Именно поэтому я лезла на стрелы, чтобы в вас не натыкали больше, чем уже успели.

— Подозрительно, — сказал сэр Эвин. Руку на меч больше не клал. Я нашла в этом успокоение: а вдруг и не заколет, и ножнами, как Мастера, не отхлещет.

Кстати о последнем.

— Мастер говорил, что на мне нет печати жизни, — сказала я осторожно. Прибавила от себя, — потому что я родилась не здесь. Наверное, потому и не замечают. Я не волшебница, видите ли. Не разбираюсь.

— Я тоже, — сказал сэр Эвин. Отвел ветки, дал мне пройти. — Ненадежное искусство. На него нельзя положиться, в отличие от клятв и доброго меча.

Красивые слова, подумала я. Всегда удивляли люди, которые говорят что-то подобное серьезно. Они в какой-то другой реальности живут? Новая порода людей, выведенная путем селекции? Чтобы умели и любили держать обещания, позабыли вероломство и просто здравый смысл, извели коварство в политиках? А с виду — такие же. Не считая того, что у Мастера острые уши, а те, кто на нас напал, походили на продукт любви людей и какого-то очень сурового животного. Узкий лоб, маленький плоский нос, челюсть…

— Вы никогда не видали, как нарушают клятвы, сэр Эвин?

Он посуровел еще больше. Бросил коротко:

— Видел.

— Разве они надежны? Про меч не могу сказать, никогда не держала в руках.

Сэр Эвин встал на секунду, оглянулся, прислушался. Я замерла тоже. Он тронулся с места — и я за ним, а потом нагнала и пошла рядом.

— Вы правы, — сказал рыцарь, погодя. — Надежда на верность клятвам — это надежда на чужое постоянство. Надежда на меч — надежда на собственные руки.

— Себе верить легче, — кивнула я. — Больше смысла.

Он усмехнулся. Понравилось? Любите девушек, с которыми можно поговорить, м-м?..

— Кто такой Эбрар? — спросила я. Нужно ловить момент, пока он убрал с лица угрюмую сосредоточенность.

— Люди называют его Эбергардтом. Великий предводитель… неужели никогда не слышали?

— Я родилась и жила далеко отсюда, — повторила я в который раз. — В этих краях совсем недавно.

— И в самом деле, далече ж вы были, если не слышали, — проговорил сэр Эвин. — Его слава гремела от Малахитового моря и до самых льдов, через все земли. Даже эльфы Весеннего края трепетали его, а уж люди!.. Нет таких гор, которые бы не пересекла его армия, нет таких долин, которые не попрали бы копыта конницы его товарищей и потомков.

— Он ведь… ну, на стороне врага? — уточнила я, чувствуя, что упускаю нить.

— Восхищаться талантами воинов и полководцев, даже если они служат врагу — дозволено и не роняет чести, — заявил сэр Эвин. — Наоборот, низко не признавать заслуги достойного только потому, что он служит чужому королю.

Да ради бога, подумала я, сколько угодно.

— И что же, теперь он… м… завоевывает все, что не завоевал раньше?

Сэр Эвин задумался, между бровями обозначилась трудная складка. Думать ему не шло.

— Скорее, отвоевывает назад то, что когда-то было его. После того, как он погиб, орки не смогли удержать завоеванных королевств.

— Так он мертв? — протянула я. — "Слуги Эбрара" — это почетное звание, что ли? Самоназвание? Как пионерская организация имени Ленина?

— Что?

Я подняла ладони, помотала головой, мол, ничего. Сэр Эвин перекинул мешок на другое плечо. Пояснил:

— Те, кто жив — воины Эбрара. Те, кто мертв — слуги Эбрара.

Понятнее не стало. Сэр Эвин, должно быть, это заметил, проговорил медленно, словно ребенку с задержкой развития:

— Вы заметили, леди, что они не умирают, если их пронзить мечом, не истекают кровью, стоят и идут, если отрубить голову? В Лесу не умирают до конца, но они так — не только в Лесу.

— Мы не можем умереть? — обрадовалась я. Так чего ж я тогда дрожала?

— Мы можем прекратить жить, — сказал сэр Эвин. — И это будет истинная смерть.

Тьфу ты. Мастер тоже говорит запутанно, но это уже за гранью. Я призналась, что ничего не понимаю. Сэр Эвин в ответ доложил, что он — тоже, что говорил Мастер-распорядитель, то он и помнит, а понимать необязательно, он не чародей, в конце концов.

Не умирают до конца… я машинально схватилась за пояс, где у меня обычно висел топорик. Я так и не добыла его назад. Тот мальчишка на холме выглядел, как живой. Словно ему еще больно.

Это было бы нечестно. Если бы — всегда больно, и даже не умереть.

— Так что, он тоже… не мертвый? Этот Эбрар.

— Его возвращали из мертвых несколько раз, — сказал сэр Эвин. — Орки говорят, что это боги слышат их моления и возвращают великого вождя, который принесет славу и избавление, люди говорят — что это нечистая магия, эльфы — что злая воля не дает ему упокоиться.

— А на самом деле?

Сэр Эвин покачал головой.

— Истины я не знаю, леди, а домыслы строить — не моя забота. Он приходит уже пятый раз, ведет армии, покоряет и уничтожает тех, кто не желает покориться. — Он помолчал, сказал трудно: — Его Величество не пожелал.

— И что делать? Что делали предыдущие разы?

— Предыдущие разы — ждали. Он рано или поздно теряет разум, и тогда орков начинают резать, — он вдруг оскалился. Мне стало страшно. — Всех, какие попадутся, на чужих землях и на своих. Воины или нет. Это называется — оставили боги. — Он засмеялся чему-то, меня пробрал мороз. Он посерьезнел, прижал повязку к руке. — Помните тех, кто напал на нас, когда вы только нас повстречали? Это слуги Эбрара. Стали не умнее животных, позабыли оружие. Они не живы давно. С поры последней битвы, когда король Кеннет Желтый сразил Эбрара, как говорили, навсегда. С тех пор, как начался Лес. А те, от которых мы бежим так позорно — не живы недавно. Видите разницу?

Я мало знаю про местные странности, но вовсе не тупая. И правда, морды похожи, только у тех лысых тварей — ну совсем уж звериные, как и повадки. То-то я заметила сходство…

— А не носил ли король Кеннет Желтый золотых доспехов? И не был ли прадедом вашего короля?

Сэр Эвин поднял брови.

— Вы знаете больше, чем показываете, леди.

— Это я недавно услышала. От Мастера.

Сэр Эвин вздохнул тяжко, словно смертельно устал. Да и устал, наверное, я еле тащусь, хотя и без мешка, и не валила одного за другим вооруженных не окончательно мертвых типов на просеке.

— Мастер много знает, — сказал он, наконец. — Он объяснит вам лучше.

Не сомневаюсь. И тут-то у меня и расколется от обилия новых знаний голова.

За беседой я не заметила, как мы зашли в ельник, настолько я привыкла уже шагать по лесу за кем-то и не думать особенно, куда именно идем — куда-нибудь да выведут. Под ногами стелился ковер иголок, стало сумрачно. Я подняла голову. Небо нависало сиреневое, подсвеченное с одного краю бледно-розовым.

— Вы хорошо объясняете, — сказала я, чтобы почесать его самолюбие. Людям нравится быть полезными. — Скажите мне еще одну вещь. Вы…

Земля ушла из-под ног, я ухнула вниз, ноги ударились в твердое, дыхание вышибло из груди, я повалилась, а на меня рухнул сэр Эвин, съездив по голове мешком. Я оглушенно пискнула, попыталась из-под него выбраться. Ткнулась ладонью в землю, в руку впилось что-то твердое. Корешок. Мы были в глубокой яме.

Над головой раздалось:

— Смотри-ка, что нам сегодня попалось, братец.

Глава 5

Главарь сидел на троне. Это был настоящий трон, резные ручки и спинка, а стоял он на возвышении, к которому вели укрытые вышарканным ковром ступени. Один из его пособников облокотился на спинку, заправил одну руку за пояс с кривым ножом. Поигрывал соломиной в зубах.

Другой вытряхивал перед главарем вещи из мешка. Главарь распинывал их сапогом целой ноги. Деревянная стояла на ковре твердо. Были его ноги в разных сапогах, деревянная — в красном, маленьком, кажется, женском. Я рассматривала, пока один из пособников не схватил меня за волосы, силой отвернул голову в сторону. Сказал: а нечего пялиться, мы счас тебе такое же организуем.

Главарь на него шикнул, пнул туфлю. Она покатилась по ступенькам прямо к ногам сэра Эвина. Тот проводил ее глазами, потом снова уставился на главаря. Ему-то смотреть разрешали.

— А кто нынче правит Рилирвеном?

Сэр Эвин буднично отвечал:

— Король Кадел Искусный.

— Ишь ты. А кто нынче правит Викерраном?

В такой манере он допрашивал рыцаря уже добрых четверть часа. Я начинала подозревать, что сэр Эвин выдумывает имена, благо, у разбойников не было под рукой ни интернета, ни летописей, чтобы проверить.

Что это разбойники, я б догадалась по одним только рожам. Но они представились.

— Никто не правит, — сказал сэр Эвин сердито. — Орки грабят. Как разграбят и сожгут, станет царствовать Эбрар. Знаете такого? Вы, сволота, от него бежали, пока другие проливали кровь.

— А я на шише вертел проливать кровь в королевской армии. И саму королевскую армию вертел, — сказал главарь и подал знак. Один из разбойников, что держали рыцаря, врезал ему под дых. Сэр Эвин согнулся, сипло кашлянул, но остался стоять.

— Трусы и дезертиры, — заключил он, — видал я таких. Война идет, а вы по лесам сидите.

— Война нас не касается, — сказал главарь. — Ты б не вякал, орочий ублюдок, а то мы ж как вспомним о своем долге, так и начнем защищать отечество от проклятого племени. С тебя ж и начнем. Вздернем захватчика на хер, а, братцы?

Разбойники загоготали согласно. Я дергала руки за спиной, но связаны они были крепко.

Называли они друг друга братцами, и я подозревала, что некоторые из них в самом деле родственники: вон тот рыжий с нагайкой, например, и другой, с рыжей бородой, который сидит на ковре около трона и пробует одежду из мешка на запах и на разрыв.

— Это вас вздернут, как и полагается с бандитами поступать, — сказал сэр Эвин. Его родители не учили не ругаться с превосходящими (и до зубов вооруженными) силами? — За ребра подвесят в назидание другим.

— Ха! — сказал тот, что жевал соломину. — А что, уже не колесуют? Этот прыщавый обмылок Кеннет все больше колесовал. Голос не переломался, усы не отросли у щенка, а туда же, закон, мол, водворить и вчинить, значит, то самое назидание.

— А как с вами, бесчестными псами, еще поступать? — сказал сэр Эвин. Рыжий врезал ему над ремнем рукоятью нагайки. Рыцарь скорчился и без звука упал на колени. Рыжий взял его за волосы, поднял голову и держал, чтобы главарю было видно лицо.

— Твоя мамка ноги перед орками раздвигала, — сказал тот, — любила, видать, шипастую елду. Так что молчал бы, сопливец.

— Моя матушка, — сказал сэр Эвин трудным голосом, — была благочестивой женщиной.

— Хрена с два, — сказал главарь, повернулся, наконец, ко мне. Я сжалась. — Но не будем выражаться при мазели. Мы ж не варвары.

— Я это ценю, милостивые государи, — сказала я, улыбаясь как можно искреннее.

— Вот, слыхали? — обвел главарь взглядом своих подельников. — Говорил я вам: не забывайте, паскуды, вежество, пригодится. А что, мазель, вы делаете в лесу с этим мурлом? — он кивнул на сэра Эвина, который был весь пятнистый от нехорошего румянца. — Не слыхали, что ли, что здесь опасно?

— Мы бежали от более опасных сил, милостивый государь, — сказала я. Разбойник с соломиной оттолкнулся от трона, сошел по ступеням, на ходу вытаскивая из-за пояса нож. Меня держали, не дали попятиться. Разбойник зашел за спину, я почувствовала, как дергаются на запястьях веревки — и опадают. Кровь устремилась в кисти, я сжала зубы, чтобы не застонать, растерла.

— Благодарю, милостивые государи.

Главарь усмехнулся.

— Видите, мазель, мы никакие не звери, а очень даже к вам расположены. Так и вы ведите себя, как в гостях, отблагодарите за милость. Вы целы, потому что я того хочу. Сделайте, чтобы хотел и впредь.

Разбойник показал мне кривой нож. Я сглотнула, закивала.

— Вот и хорошо, — удовлетворился главарь, встал, скрипнув деревянной ногой. Сошел по ступеням. Я ждала, что он оступится, упадет носом о каменный пол и расшибется к чертям, но он, видно, привык ходить по этому ковру. Подошел. Вблизи он оказался моложе, чем я думала, его старила неровная бородка и нечесаные волосы.

Он поклонился. Разбойник, который держал сэра Эвина за волосы, надавил, пригнул рыцаря к полу. Я не знала, что делать, кланяться ли в ответ, на всякий случай легко склонила голову. Дала руку, когда главарь протянул ладонь: так, как давала королева для поцелуя, здесь так делают все дамы. Главарь поцеловал. Я стиснула руки, чтобы не вытереть о платье, когда он закончил с лобызанием.

Он рявкнул:

— Швец, мать твою, не стой, как пень, представь меня мазели. Чтоб по правилам.

Швецом оказался тот, что с соломиной во рту. Нож он уже сунул обратно за пояс, и теперь, ухмыляясь, изобразил поклон тоже.

— Тот, кого вы имеете честь лицезреть, это сам Марх Мэлор, старший брат из братии Тихого леса, да будет вам известно. Кто говорит, что видал Марха Мэлора — брешет, скорей всего, мало кто видал и выходил живым и при своих деньгах.

Не выглядит он старшим. Старший — это вот тот рыжебородый, который привалился к трону и, кажется, дремлет.

— Цыц, — сказал главарь. — Не пугай мазель. Мы добрые люди, которые живут, как умеют, и кто посмеет нас за это осудить? Даже Четверо пока не осудили, а вовсе даже наградили.

Сэр Эвин издал сиплый смешок. Его пнули по почкам.

— Рада составить знакомство, — сказала я светски, надеясь, что он не полезет лобызать руку снова. Не полез, а только пихнул Швеца в плечо. Тот кашлянул, ткнул в меня пальцем.

— А вы кто будете?

Я в нерешительности, кому именно нужно представляться, сказала, глядя на него и главаря попеременно:

— Меня зовут София, я очень издалека, путешествовала по здешним прелестным местам, пока путь нам не пересекли недружественные отряды. Мы бежали в лес, чтобы скрыться от них. Мой дорогой страж, — я кивнула на сэра Эвина, — которого приставил ко мне папенька, сражался храбро, но их было больше.

— А кто папенька-то будет? — спросил бородач, открыв один глаз.

— Ученый, — сказала я и тут же спохватилась: я же благородная леди, а интеллигенция тут вряд ли автоматически получает титул. — Дворянин, но занимается наукой. Исследует наследие… прошлых времен и древних народов.

— Богат? — спросил бородач.

— Богат, — соврала я. — Наш род древний и знатный, и папеньку очень ценят в определенных кругах. Так что, если вы попросите, выкуп за меня будет внушительный, я единственная дочь в семье, родные ничего не пожалеют.

— Это хорошо, — сказал Марх Мэлор, пальцем ткнул мне под подбородок, придержал, разглядывая лицо и нехорошо ухмыляясь. — Только мы не просим. Мы выдвигаем требования. Их принимают. Обычно. Если не дураки.

— Папенька будет так рад увидеть меня в целости, — залепетала я быстро, — что ничего не пожалеет. И моего дорого стража, конечно. Его жизнь мы тоже очень ценим. И целостность.

— Это мы поглядим, — сказал Швец.

— Поглядим, — сказал главарь. — Что-то больно борзый для охранника, я думал, рыцарь. Много их тут было, странствующих рыцарей. Приезжали избавить землю от нашей гнуси. Мы закапывать замучились. — Он махнул рукой. — Уберите его и заприте. Не убейте только. А мазель пожалуйте со мной. Квинт, вина нам.

— Ты это, — сказал Швец негромко, тронув его за плечо. — Ты это… не жилься. Нам оставь.

Кивнул на меня. Я сдержала дрожь.

Сэра Эвина подняли на ноги и поволокли. Разбойники потянулись к трону, стали подбирать и делить мои вещи. Я одернула платье и пошла за Мархом Мэлором, потому что из-под его куртки показывался здоровенный клинок, и он его нетерпеливо трогал. А оружие, как известно — очень убедительный аргумент.

Мы шли длинными коридорами, поднялись по лестнице, вышли на галерейку, внизу я увидела темный холл, в который нас ввели через парадную дверь. Холл был грязный, у стен валялись кучи разномастного добра, пахло пылью и старьем. Потом нас провели в тронный зал, а теперь мы шли по верхнему этажу, и я думала, что будет, если перемахнуть через перила галерейки. Ноги переломаю или шею сверну, какой уж тут побег.

— Не думайте бежать, — сказал Марх Мэлор.

Я растянула губы в улыбке.

— Мне не приходило это в голову.

— Вот пусть и не приходит, мазель. Не смотрите, что у меня не все ноги — те, с какими был рожден. Я быстро бегаю, а мои братья — еще быстрее. И если вы попытаетесь отказаться от моего гостеприимства или будете нелюбезны, мы сделаем из головы вашего охранника мяч для игр. Братья любят поиграть. Ясно?

— Более чем.

— Ну и славно. Люблю взаимопонимание.

А уж я как люблю, подумала я. Тут не хватает Мастера, чтобы сделал из этих любезных ребят ходячие факелы.

Мы прошли мимо портретов в тяжелых рамах. Было темно, я притормозила, чтобы разглядеть. Удивительно, но главарь не стал меня торопить, остановился рядом.

— Нравятся? Знакомых видите кого-нибудь?

— Нет. Кто это?

— А пес их знает. — Он махнул рукой вдоль стены. — Вон там — хозяин дома.

Хозяин оказался плотным представительным мужчиной, художник изобразил его у стола, заваленного книгами, со свитком в руках.

— Должно быть, он был просвещенный человек, — сказала я задумчиво.

— А наверно, — пожал плечами Марх Мэлор. — Он паковал книги, когда мы его поймали. Допаковался, дылдак. Дочка у него еще была. Тут ее нет. — Он кивнул на стену. — Мелкая, вас помладше, мазель.

— И что же с нею стало? — спросила я, заранее подбираясь.

— А ничего, — хмыкнул главарь. — Вырвалась-таки, увертливая, убежала в лес. Не задрали кабаны — так орки поймали, и уж похуже обошлись, чем мы б стали. Ну да пусть ее. Давно было. Идемте, мазель, эта сучья нога натирает, чтоб ее.

Он похромал дальше, а я за ним.

Портреты кончились, начались гобелены. Я снова замедлила шаг, разглядывала сцены охоты и купания белотелых дев.

— Братья-то мои хотели жечь, когда холодно было, — сказал Марх Мэлор. — Картины, полотна эти, на одеяла пустить. Я не дал. Понимаю ж, что искусство.

— Воистину, — сказала я. — Приятно, когда знают цену настоящим сокровищам. Вы утонченны для…

— Для лиходея? — спросил он. В темноте сверкнули глаза и зубы. Пока я блеяла оправдания, он расхохотался. — А вы правильно поняли, мазель! Я — не то, что эта свора мерзавцев. Я — совсем другое дело.

Оно и видно, подумала я. Пусть еще скажет, что он тут случайно.

— Я тут не по большому хотению, а по стечению обстоятельств, — сказал Марх Мэлор, остановившись перед занавешенной бархатом дверью.

Тридцать коровьих какашек, подумала я, следя за его лицом. Ни один мускул не дрогнул. Ну ладно, предположим, что он не читает мысли.

— Как же вы тогда очутились здесь, в столь необычной компании?

Марх Мэлор открыл передо мною дверь, впустил.

— Это долгая история, мазель. Давайте-ка расположимся.

Располагаться нам предстояло в комнате, которая когда-то была, очевидно, господскими покоями. Кровать под балдахином стояла у обшитой деревянными панелями стены, тут же торчала бадья вроде той, что творил нам Мастер, только больше, с короткой лесенкой у бока. Тут же — стол у окна, заставленный посудой, тут же — кресла, на которые набросана одежда, тут же — разнообразное оружие на стойках и просто у стен. В углу — накрытая дощечкой ночная ваза. Видимо, из комнаты сделали все, что нужно прогрессивному человеку. Обеспечили, так сказать, все нужды сразу. Я обошла бадью, выглянула в окно. Прыгать было высоко, да и рамы тут такие, что не вдруг выбьешь.

Марх Мэлор сел на кровать, мне указал на кресло. Я, содрогаясь от брезгливости, сняла с мебели рубахи и портки, переложила и села на краешек.

— Расскажите мне историю, мазель.

— Я думала, вы поведаете мне свою, — сказала я, сложив руки на коленях. — Я бы послушала.

Марх Мэлор массировал колено увечной ноги, нахмурился в неудовольствии.

— Я оказал вам большую милость, оставив при вас жизнь и все, что положено девице. Вас еще, как вы заметили, никто пальцем не тронул. Я не должен просить дважды. Я говорю — вы делаете. Из чувства благодарности.

— К-какую вы хотите услышать историю? — спросила я враз пересохшим ртом.

— Любую, — ответил главарь. — Я торчу здесь столько лет, что все истории рассказаны по сотне раз, а эти сквернавцы не умеют сочинять новых. Что-нибудь, мазель, разгоните скуку, а то сдохнуть от нее можно, и это будет дерьмо, а не смерть.

В голове, как назло, сделалосьпусто. Я, судорожно стискивая пальцы, сказала наугад:

— Жил-был король. — От этих слов всплыло в памяти и имя, и события, и я продолжила увереннее: — Жил-был король, сын короля-героя, рос на рассказах о деяниях отца и мечтал совершать подвиги и сам. И вот как-то раз ему донесли, что на земли его с юга двигается великое зло. А надо упомянуть, что в том королевстве было два особенно благородных и богатых рода — и несколько родов поменьше. И вот однажды в замок того вельможи, что жил севернее и был особо уважаемым и влиятельным в королевстве, приехал…

Пересказывать сюжет любимой игры оказалось проще и увлекательнее, чем я думала. Марх Мэлор слушал, наклонившись вперед и подперев руками небритые щеки, постукивал каблуком по полу и цокал языком, когда я рассказывала про предательство и про месть, про судьбу юного короля и его сметливую вдову.

Тысяча и одна ночь, значит. И сколько мне здесь сидеть? Я не знаю столько сказок, даже если стану припоминать фильмы и произведения из школьной программы.

А потом он возьмет меня, как только захочет, а буду сопротивляться — прирежет.

Марх Мэлор потянулся, прикрыл на секунду глаза, когда я окончила.

— А-а, хорошо, черт возьми! Давно, давно не слышал я нового голоса и новых историй. Что ж, раз у нас все так мирно складывается, я расскажу вам о себе, мазель. Заметьте, вы первая, кто услышит все честно и из моих уст. Пришельцев я обычно не жалую.

Поэтому и соскучились по человеческому общению, подумала я. Добрее надо быть к людям, добрее и любезнее.

В дверь с грохотом постучали, главарь рявкнул, разрешил войти одному из разбойников с кувшином и кубками. Один отдал мне. Кубок был пыльный.

— Ваш сторожевой пес в одном был прав, — сказал Марх Мэлор, выпроводив его. — Я оставил королевскую армию.

Он заговорил, и говорил долго, увлеченно, вставал, наливал вина, пил большими глотками и снова говорил. Выходило, что он был пехотным капитаном армии короля Кеннета Желтого. Долго был, маршалы ему доверяли, а сам король знал по имени. Только этого мало. В один прекрасный момент армию пришлось оставить. "Не буду вдаваться в подробности", сказал Марх Мэлор и тут же вдался: король сдавал оркам деревню за деревней, город за городом, двигаясь к Лесу (который был тогда в десять раз меньше, чем сейчас, и не Лесом даже, а лесом со строчной), оставлял отряды, чтобы задержали продвижения врага. Отряды, понятно, выкашивали, и ходили слухи, что смерть — это не самое страшное, что творит с ними Эбрар. Марх Мэлор знал, что рано или поздно наступит его черед прикрывать отход конницы (рыцарей, понятное дело, в расход не пускали, "высокорожденный на высокорожденном, вы понимаете, мазель"). Он решил не дожидаться и одной безлунной ночью исчез, прихватив коня одного маршала и все, что смог унести, из походного шатра другого.

Он бежал подальше от орков и людей, несколько раз нарывался на тех и других, но судьба почему-то его хранила, он выходил живым и двигался прочь, в еще не тронутые войной земли. Добрался до Тихого леса, да и осел там в компании таких же сбежавших от работы и службы и примкнувших к лесным бандитам. Промышлял разбоем, а что было делать, мазель? Есть и жить хочется всем. Справедливости ради, добавлял Марх Мэлор, орков мы обирали особенно — и не отпускали живыми, даже если они сразу отдавали имущество. А что было делать, время такое, да и мирных орков, как известно, не бывает, даже если они живут среди людей — обязательно обернутся против нас. Дурная кровь, так что зря ваш батюшка, мазель, приставил к вам метиса. Они яростны и их не вдруг убьешь, живучие, но все ж таки, не место чудищу рядом с беззащитной девушкой.

Я пробормотала на всякий случай, что совершенно согласна, Марх Мэлор удовлетворился и продолжал, горячась и делая страстные жесты.

Скоро Марх Мэлор стал в шайке уважаем, а потом забрал особо верных людей и ушел с ними в новое логово, сделался главным, а поскольку таланты не пропьешь, его люди обставляли дела много изобретательнее и успешнее, чем те, что остались со старым главарем. Набирали богатство и силу, и в один из дней Марх Мэлор наведался в старый лагерь. Нужды в этом особенной не было, мазель, говорил он, все равно люди бежали оттуда ко мне, и скоро перебежали бы все — но как же было отрадно! Они сели пировать, даже не выкинув подальше тел, свалили в сторонку, а мертвого прежнего главаря усадили с собою веселиться. Тогда это казалось смешным.

А война шла, дороги стали полны беженцами, Марх Мэлор со своей братией зажил лучше, чем когда-либо… но потом насиженное место пришлось оставить и им. Братия Тихого леса не боялась королевской стражи (их ловили, казнили, но никому не удавалось изловить Марха Мэлора, а значит, братия жила), но орки — другой разговор. Пришлось отступать из Тихого леса — как раз через эти земли. Тогда тут еще не было леса, мазель, а были угодья, парки, все как полагается владениям маркграфа. Дом. В доме (Марх Мэлор хлопнул рядом с собою по кровати, подняв облако пыли) нашли хозяина, который тоже собирался бежать. Не убежал, не повезло. Война, время смелых решений, вот братия и решила смело: ежели что, свалим на орков, они рано или поздно будут тут, а дом слишком богат, чтобы не разграбить. В конце концов, нужно обеспечивать себе жизнь, вы понимаете, мазель? Ну вот. Мы только вышли отсюда, как началось. Марх Мэлор закатывал глаза, голос его отдавался по всей комнате и звенел на стекле. О, что это было! Он размахивал руками, описывая волну света и золотого пламени, в котором горела самая земля, ветви, люди — и не сгорали. И что-то грохотало там, вдалеке, и снова шла волна за волной. А небеса были то черные, то багряные, а потом проливались дождем и делались желтыми, как переспелая груша. А потом все стихло, мы только перевели дух, как полезли из земли деревья и кусты, трава стала до самой задницы, и ягоды, не вру, вот такенные! Он показывал кулак, я изображала удивление.

И снова стало тихо, по здешним дорогам никто не ходил, да и дороги по большей части заросли. Есть стало нечего, погреба дома маркграфа стремительно опустели. Но орков не было тоже, место так и стояло спокойное и пустое, словно заговоренное.

А потом Марх Мэлор заметил, что не чувствует голода и может не есть две недели подряд. А потом кто-то из его братии в пылу спора ткнул другого ножом, как это заведено у разбойников, чтобы предъявить свой аргумент: кровь пошла и перестала, а брат так и ходил два дня с ножом из пуза, пока не вынули, потому что цеплялся за предметы. Марх Мэлор тут же провел несколько опытов, и взрезанные жилы и свернутые шеи братьев-душегубцев подтвердили: умереть не получается. Если зверя, которого убили на охоте, не разделывать и не жарить сразу, он тоже не умирает, а если разрубить на куски и так оставить — долго не портится. Вкус остался тот же, правда, поэтому братия ела дичь, хотя есть было больше не нужно, и пила вино, хотя в голову било теперь слабее. Вино у маркграфа было отличное, что ни говори.

Марх Мэлор подливал мне в кубок, а я делала вид, что опустошаю. Кислятина какая-то…

Вот так и жили, мазель, говорил главарь братии, хорошо жили, пока не поняли, что уйти отсюда не получится. Десяток верст в любую сторону — и кончается чудо, которым нас одарили Четверо, пара шагов за невидимую границу — и падаем замертво, и не оживаем, даже если втащить обратно крюком с веревкой. Жнец проверял. Смелый был, безголовый, его боялись, а теперь его кости растащили волки.

— А на дуде у вас никто не играет? — пробормотала я.

Марх Мэлор осекся на полуслове, поскреб бородку.

— Мазели музыки захотелось? Будет музыка, если вы мне понравитесь. А пока тихо, я не окончил.

Я кивнула и улыбнулась, что было сил. Швец есть, Жнец был… без игреца на дуде никакой завершенности.

Он продолжал, повесть его стремилась к завершению. Больше разбойники никуда не отлучались, кроме некоторых отчаянных, которые на себе желали проверить, не ослабли ли чары, что не пускали их от гнезда. Проверяли — и падали, и не поднимались. Смелых с каждым годом становилось все меньше, и братия жила, варилась в своем бульоне, развлекалась, как умела, то есть резалась в карты, жрала, когда попадалась в силки дичь, травила одни и те же байки и грызлась по любому поводу. Марха Мэлора два или три раза сместили с поста главаря, но он всегда возвращался, потому что не так просто оставить его в стороне, о нет, мазель! Он был капитаном пехоты, разве эти простецы ему соперники? К тому же, за ними нужен пригляд, потому что без сильной командирской руки никакого порядку, а порядок нужен, иначе поотрубают друг другу руки и ноги, и коротать вечность станет значительно горестнее. Так что он не собственной власти ради, а спокойствия своих людей для. Он проявлял милость, когда возвращался на место главы, и не очень мучил тех, кто лез его смещать. Одного я вам как-нибудь покажу, мазель, он у нас висит вместо окорока в погребе.

Я снова улыбалась и говорила, что непременно хочу посмотреть, а сама думала, что даже такой дар, как вечная, или хотя бы долгая жизнь порождает удивительные уродства, если попадет не в те руки. А руки всегда не те, потому что всегда найдется такой хитрый и бессовестный капитан пехоты.

Братия шалела от безделья и скуки. Люди тут появлялись редко, места все еще пользовались дурной славой. Бывали орки, но от них мало веселья. Скоро пропали и они, и только недавно появились вновь.

— Судя по тому, что болтал ваш сторожевой пес, мазель, война все еще идет, — сказал Марх Мэлор, поправил что-то под штаниной. Он снова сидел на кровати, качал пустой кубок между пальцами. Глаза его блестели.

— Именно так, милостивый государь, — ответила я. — Мы как раз бежали от ее разрушительного продвижения.

— И ведь не убьешь заразу! — воскликнул главарь, зашвырнул кубок в угол, между двумя сундуками. — Что ты с ними ни делай. Хоть всю жизнь и всех своих людей положи. Поэтому, — он выпрямился, — очевидно, что Четверо вознаградили меня за то, что понял тщету войны и отказался от нее.

— Ваших… братьев вознаградили за это же?

Марх Мэлор нахмурился.

— Не могу знать, за что наградили их, но не за мудрость и не за понимание высшей воли. — Он встал, прошелся, скрипя ногой. — Невежды! Вы не представляете, мазель, как мне уныло с ними, вот честное слово — башка усыхает. До всей этой потусторонней дребедени хотя бы было дело, мне было, зачем командовать, а сейчас? Подай, принеси. Не режьте друг друга. Смеют не слушаться. Вино стало кончаться, запретил пить помногу — стали друг друга дубасить, разогнать кровь. Мозги последние поотшибали, всех разговоров — о прежних временах да о том, кто больше народу перерезал и награбил добра. — Он сжал кулаки, сердясь. — И никто ничего не умеет. Ни историй рассказывать, ни петь, ни плясать. Видите, как я говорю с ними, и как — с вами? Совсем испортили, черти. Песен не знают тоже. Я обещал вам музыку, мазель. Ха! Одна музыка — если Квинту в задницу вставить свисток и дать пинка, чтоб побегал. — Он встал, подошел ко мне, навис. От него дурно пахло, и прибавился кислый запашок вина. — Вы знаете, что с добрым человеком делает скука?

— Это самая страшная пытка, — сказала я, отодвинувшись от него вместе с креслом.

— Именно, — сказал Марх Мэлор, уперев руки в бока. — Именно, мазель. Скука, злоба и осточертевшие рожи. Но теперь все переменится. — Он ухмыльнулся, взял меня за плечо, дернул к себе, поднял на ноги. — Теперь вы будете меня развлекать. Будете рассказывать новое и согревать мне постель. У маршалов были слуги, омывали телеса этих старых лизоблюдов… и вы станете омывать меня. Отблагодарите гостеприимного хозяина в моем лице, ведь так? Никто вас не тронет, вы будете неплохо жить.

Видимо, я недостаточно быстро и восторженно согласилась, потому что он меня отпихнул, проговорил зло:

— Что, мазель, не по вам? Ну так не думайте, что вы можете торговаться. Я щедрый старший брат, я могу и поделиться с младшими тем, чем владею. Не кривитесь, мазель, ужели вы думаете, что замужем за каким-нибудь виконтом вам было бы лучше? То же самое. Женщина должна ходить за мужчиной, в этом ее назначение. Вы свое исполните так или иначе. Так что оставьте неудовольствие и благодарите судьбу.

Он сел обратно на кровать, а я осталась стоять, сжимая кубок. Тяжеленький. Вломить по темечку… но ведь не умрет и даже, может, не отключится.

— Я вам сочувствую, — сказала я. — Это, должно быть, ужасно — быть привязанным к одному месту и одним и тем же людям столько лет, не иметь дела и развлечений. Я бы не пожелала такой доли и врагу.

— Какие у вас там враги, не поделили с сестрой гребень самое большее, — пробормотал Марх Мэлор. Он успокоился, сидел теперь, жмуря попеременно глаза.

Я продолжила:

— Как это тяжко — быть лишенным человечьего тепла и ласки. У вас была возлюбленная?

Марх Мэлор хмыкнул.

— Была одна… хотел жениться. Хорошего роду и при деньгах, маршал обещал сам пойти свататься, так что не отказала бы. Был бы у меня титул, лен… а, что теперь! — он махнул рукой.

— Бедный вы, — сказала я жалостливо. — Теперь я буду заботиться о вас.

Марх Мэлор посмотрел подозрительно. Я сочувственно изломила брови, прижала руки к груди. Главарь усмехнулся.

— Верно говорят, женское сердце мягче женской же груди. Хорошо. Это стоит награды. Только сначала придется доказать, мазель.

Он поднялся, открыл дверь, крикнул во все горло, принялся распоряжаться. Я тем временем быстро осматривалась. Сундуки, посуда на столе, одежда тут и там, и пыль, пыль какая! Я, стараясь ничего не касаться, обошла бадью, заглянула. Ну хоть ее чистили.

На улице смеркалось, окно потемнело.

— Милостивый государь, темно.

Марх Мэлор кивнул, крикнул в коридор еще пару слов.

— И верно. Масло экономим, не жжем почти. Сейчас все будет, мазель, в лучшем виде.

Я благочинно сложила руки, склонила голову, исподтишка оглядывая его. Сначала он показался мне немолодым и совершенно таким же, как остальные из его шайки, но теперь было видно, что он из другого теста, по крайней мере, старается это показать. Даже выражаться стал по-другому. Теперь я бы приняла его за благородного разбойника, каких описывают в книжках. Которые грабят только богатых, щадят дам и детей, грамотны и знают обхождение. А не типичного бандита с большой дороги, как показалось сначала.

Капитан пехоты, значит.

— Вы получили увечье на войне? — спросила я со всем сочувствием.

Марх Мэлор стянул куцую, заплата на заплате, куртку, швырнул на кресло, где я недавно сидела. Буркнул:

— На войне б я получил пикой в брюхо и похороны за свой счет. Нет, мазель, это уж потом. Вижу, в вас много любопытства, так вот придержите его.

Надо же, соригинальничал. Обычно мужчины обожают, чтобы их расспрашивали и слушали.

Но надо держать в уме, что мужчины тут не обычные, а на всю голову стукнутые, и мир здешний такой же.

Бадью Марху Мэлору наполняли ведрами, в несколько заходов: холодная вода, горячая, так, что валил пар. Мыла не было, зато была щетка, которой мне его предстояло скрести.

— А теперь разденьте меня, как это у приличных людей бывает.

Сомневаюсь, что приличные люди под угрозой расправы заставляют женщин себе прислуживать… хотя, судя по тому, что жен бьют и рабочие, и профессора, "приличные люди" — не исключение не из каких правил. Марх Мэлор наверняка считает себя приличным человеком, думала я, стягивая с него сорочку. Не меняли ее уже оч-чень давно, и тут уж нужно не стирать, а сразу сжечь. И штаны такие же. Я преклонила колени у кровати и принялась распутывать ремни, сложно обвивавшие вокруг колена. Отстегнула, наконец, протез. Оказалось, что женский сапог снимается, а внутри — небольшая ступня, не просто так приколоченная, а на шарнире и с пружинками.

— Ставлю бессмертную душу Жнеца, вы никогда таких не видали, мазель.

— Не видала, — призналась я, отставила протез подальше. Ноги у Марха Мэлора не было сразу ниже колена, а культя выглядела так, словно даже не зашивали, а наскоро слепили кожу вместе и перемотали веревкой: уродливые толстые рубцы.

Марх Мэлор взял меня за волосы, дернул, сказал не пялиться. Оперся на мою руку, когда я встала, и с моей помощью залез в бадью.

— Не заставляйте меня ждать, мазель, я уже наждался, почитай, десятки лет.

Вода была мутная и подозрительно пахла болотом. Я разделась и, содрогаясь, влезла в бадью. Длинный кинжал Марх Мэлор уложил на ее край и то и дело водил по нему пальцем. Поэтому я и терла, и не сломала ему пальцы, когда он положил ладонь мне на грудь и сжал. Рука была мозолистая и жадная, я, вся сжавшись, старалась думать, что это все сон, и скоро я проснусь в своей квартире, и надо будет на работу — какое счастье! И все это забудется. Лес, поход не пойми куда, странные люди и особенно Марх Мэлор.

Он щупал, но и только. Я глянула и сквозь воду увидела, что тело его, кажется, реагирует на обнаженную женщину рядом совсем не так, как должно. Да что ж они мне попадаются-то один за другим… хотя сейчас это больше плюс. Марх Мэлор тискал меня за бедро и стонал — когда я терла его щеткой по тощей спине. Он гладил мою коленку и требовал рассказать еще историю. В голове снова было пусто, я терла и перебирала в мыслях кино. Наконец, выбрала подходящее: про драконов и их всадников. Книга там тоже была, но я ее не читала, зато в кино сходила и не пожалела денег на билет.

Хочу снова в кино. Хочу прочь отсюда, прочь, прочь.

Я все еще рассказывала, когда Марх Мэлор пожелал выбраться. Чуть не поскользнулся на приступке, схватился за край бадьи, уронил кинжал в воду. Я нашарила на дне, подобрала. Марх Мэлор весь изогнулся, быстрым движением схватил меня за запястье. Стиснул так, словно хотел раздробить кости.

— Не вздумай, шалава.

Я разжала ладонь, держала теперь кинжал двумя пальцами. Главарь его у меня забрал, отпустил руку. Я растерла запястье.

— Чем я заслужила эти слова, милостивый государь? Всего лишь подала вам то, что вы уронили.

Марх Мэлор долго, пока не покрылся мурашками, пялился мне в лицо, словно пытался прочесть. У меня на глазах стояли слезы: схватил он больно, да и… все остальное…

— Я не давала вам повода для таких слов, — всхлипнула я. — Я стараюсь вам понравиться.

Марх Мэлор нахмурился, потом позволил мне вылезти, вытереть его и себя и сопроводить к кровати. Он сел, показал мне кинжал, чуть не ткнув между глаз:

— Я чую коварство за милю, мазель, не пытайтесь меня обмануть. Я до сих пор жив потому, что не верю ни одной суке.

— Как, должно быть, утомительно жить подобным образом.

— Не ваше дело, — буркнул он. — Подайте мне ногу.

Ремни он застегнул сам. Одеваться, однако, не стал, и мне не позволил, только ботинки, потому что я пожаловалась, что мерзнут ноги.

— Теперь порадуйте меня, мазель. И не болтайте, что вы еще девица. Стражу-то своему показывали, небось, потайной грот, да не раз. Охочи до орочиьих причиндалов?

Дались ему орочьи части тела, то шипастая елда, то еще что. Я постаралась покраснеть.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Но… но я знаю, как угодить мужчине вашего положения.

Марх Мэлор заинтересовался и подвинулся дальше на кровать, неловко путаясь протезом в нечистых простынях. Я села рядом, взяла его руку, сжала в ладонях. Принялась разминать. Марх Мэлор издал довольный звук.

— Говорите что-нибудь, — повелел он. — Давно я не слыхал приятного, мать его ети, голоса.

Я начала рассказывать про массаж: про то, как он улучшает кровоток и расслабляет, про нервные окончания на ладонях, активные точки, внимание к которым может улучшить здоровье. Я не знаток, а просто нахваталась, как каждый современный человек, но для Марха Мэлора сошло, он млел и даже застонал, когда я дошла до плеч.

— Сплошное напряжение, — сказала я сокрушенно. — Ничего, если делать каждый день, то все узелки разойдутся, милостивый государь. У вас есть какое-нибудь ароматическое масло?

Марх Мэлор слабо махнул рукой в сторону одного из сундуков.

— Там. Всякое такое дерьмо, что было у дочки хозяина.

Я подошла, хотела открыть, но главарь рявкнул на меня: не этот, другой! Я быстро откинула крышку второго. И впрямь похоже, что сюда свалили все девичье, что нашли. Фарфоровые баночки, корзиночки, какие-то комки… я взяла лампу, посветила. Отложила в сторону мотки разноцветной пряжи, вышитые платочки, ленты. Достала граненый сосуд, с трудом вытащила пробку. В нос ударил резкий запах. Что бы это ни было, оно уже испортилось. Я искала дальше, а Марх Мэлор нетерпеливо подгонял. Наконец, я обнаружила сосуд с жирной ароматной субстанцией. Главарь забеспокоился, что будет пахнуть как девка, но я рассказала ему о вельможах из восточных стран, которые только тем и занимаются, что подставляют свои тела наложницам для умащивания. А что такого ужасного в том, чтобы быть похожим на богатого, праздного и довольного жизнью владельца гарема?

— Праздность не ведет к… а-а-а, да, да, вот здесь!.. к великими делам.

Да, да, все вы созданы для величия и дел, которые потрясут самые основы мироздания. И даже если вышел из вас только офисный сиделец, нельзя и думать о том, чтобы сказать это вслух. Великие дела — и все. Всем хочется что-то значить.

К нам пару раз заглядывали, привлеченные, очевидно, стонами главаря, а может, чтобы убедиться, что я его не прирезала. Ухмылялись и не хотели уходить, а Марх Мэлор разморенно поднимал голову и гаркал, чтобы убирались.

Я перебралась к ногам. Масла я лила много, оно не хотела впитываться и блестело на поджаром теле.

— Снять? — я коснулась над протезом. — Вы, наверное, устаете ходить так.

Марх Мэлор что-то неопределенно простонал, я подождала, принялась распутывать ремни снова. Второй раз пошло быстрее, я сняла протез, отставила, налила на кожу масла, растерла.

— Милостивый государь, холодно. Позвольте, я хоть что-нибудь накину.

Марх Мэлор пробормотал так же невнятно. Я натянула платье. Он не возражал, потому, наверное, что я старательно оглаживала вокруг рубцов.

— Я сейчас найду, чем немного вытереть, а то простыни измараются.

— Плевать, — сказал Марх Мэлор расслабленно.

— Не плевать, — возразила я. — Если вы желаете, чтобы я была здесь хозяйкой, то рачительность — самое нужное качество. Вы хотите спать на чистых простынях?

Марх Мэлор выругался грязно и радостно и подтвердил: хочет, уже сотню лет как хочет, последний раз чистую постель он видал в шатре короля, когда приходил к нему на доклад.

— Вот видите, — сказала я, встала, подошла к сундуку снова. Оглянулась на раскинувшего руки главаря. Много масла, блестит, как рыбий бок, и на простыню я тоже накапало. Я достала из сундука платочек, смяла, старательно отвернувшись, сделала вид, что что-то разглядываю у лампы, а сама вылила на платок масла, смяла снова, чтобы пропитался. Проговорила, загораживаясь спиной:

— Вы не пожалеете, что оставили мне жизнь и сохранили честь.

Лампа, наконец, открылась. Край платка занялся лениво, а потом чадно вспыхнуло масло, я едва не выронила, обернулась.

— Про честь мы еще по… — Марх Мэлор замолк на полуслове, распахнул глаза, начал подниматься, подхватив кинжал. Я швырнула скомканный платок ему на грудь, пригибаясь, как от пуль, кинулась в сторону.

Платок комком огня скатился с Марха Мэлора — и в тот же миг вспыхнуло от него масло на простыне, и долей мгновения позже — главарь. Я схватила протез, все еще пригибаясь, метнулась вон. Кинжал свистнул и врезался в панель у двери. Марх Мэлор кричал, послышался стук, я обернулась и увидела только пламя и черный дым. Я дернула кинжал, выскочила за дверь, захлопнула ее, привалилась спиной. Кашляя, огляделась, бросила на пол нож и протез, схватила скамью, потащила к двери. Створка начала отворяться, я захлопнула ее ногой под вопли и проклятия, подперла скамьей. Дыхание застревало в горле, я успокоила его, прислушалась. Что-то стучало, и крики перешли в вой.

Как хорошо, что мама в детстве позволяла помогать на кухне. До сих пор помню, как вспыхнуло масло на сковороде. Картошки мы тогда не поели, и от дыма проветривали до ночи, но я навсегда запомнила, как было страшно и красиво. Хотя мама и ругала.

Я зашнуровала ботинки, сунула кинжал за голенище, и пошагала по коридору, прислушиваясь. Отсюда не было слышно воя, двери тут толстые. Я то переходила на бег, то снова на шаг, думала уже, что пронесло, все разбойники внизу после того, как главарь выслал их подальше от покоев, но на галерейке столкнулась нос к носу с рыжим бородачом.

Он отступил на шаг, подозрительно насупился. Я, переводя дыхание, пролепетала:

— Я все избегалась, но никого не нашла. Как хорошо, что я повстречала вас. Вот! — Я сунула ему протез. Бородач озадаченно принял. — Сломалось, и милостивый государь Мэлор послал меня за кем-нибудь, чтобы починил, поскольку сам… уф-ф… как вы понимаете, ходить затрудняется.

Бородач оглядел меня с ног до головы. Я выпрямилась, поправила волосы, сдержала жадное дыхание. Разбойник, наконец, стал разглядывать протез, облокотился на перила галерейки. Я сделала шажок вбок. Потом еще. Еще.

Оттолкнулась и со всей силы пихнула его в плечо. Он грузно перевалился через перила и, как мешок картошки, шлепнулся внизу. Гулко стукнул об пол протез. Я, чувствуя, что надорвалась от этих упражнений, поковыляла дальше. Сердце прыгало и застревало в горле, я чувствовала, что выкашливаю вместе с дымом и его. Глянула через перила один раз, убедилась, что бородач не двигается. Физика. Центр тяжести у мужчин выше, вывести из равновесия проще. Ничего личного, просто физика, подумала я и нервно захихикала.

Насилу вспомнила, как мы с главарем шли, и решила не сворачивать в тронный зал, а обойти. Сэра Эвина вели куда-то вот туда… я, торопливо шагая, добралась до открытой двери, заглянула. Кажется, кухня: два стола, горящий очаг, котел над огнем, рядом ведра, пустые мешки и корзины по углам. На один из столов облокотился разбойник, которого я раньше не видела. Я перевела дыхание, вытянула кинжал из ботинка, спрятала за спиной. Вышла в дверной проем, заголосила:

— Какой ужас! Какой ужасный кошмар!

Разбойник дернулся, схватился за нож (без ножей тут никто не ходит, как видно), а я замахала руками:

— Там! Там! В холле! Они повздорили, и милостивый государь Мэлор его… прямо сверху… на пол…

Разбойник пихнул меня с дороги, сунулся в дверь напротив очага, крикнул что-то, и оттуда выскочило четверо. Разбойник рыкнул "Пригляди за девкой!" непонятно кому, все повернулись ко мне на секунду, но никто не остался, все вымелись из кухни. Я скользнула за ними, заперла дверь, кряхтя от напряжения, подтащила к ней стол. Выглянула в столовую. На столе среди серебряных канделябров валялись рубашками вверх карты. Я обошла опрокинутый резной стул, отодвинула занавесь. Так, тут мы с Мархом Мэлором не проходили. Я припустила по коридору, чувствуя, что все тело дрожит, а в боку начинает колоть. Под ноги прыгнули ступеньки, я чуть не покатилась по ним, устояла, спустилась, прижимаясь к стене. Толкнула дверь. В нос ударил запах плесени и испражнений. Я с омерзением обошла ведро, благопристойно прикрытое дощечкой (узнаю почерк Марха Мэлора), пустые ящики. Остановилась у столба, на котором на крючках висели лысеющие пучки трав, прислушалась. Разговаривали, кажется, двое, но ведь их может быть и больше, просто остальные молчат. Я сжала зубы. Вот будет смешно, если сэра Эвина поволокли не сюда.

С другой стороны, где и запирать, если не в погребе.

Я вытерла ладони о платье, перехватила кинжал за спиной, зашагала, громко стуча каблуками, чтобы не решили, что я подкрадываюсь.

Глава 6

Они обнаружились за дощатой загородкой, двое, стояли по сторонам от двери, один срезал ножом мозоль с ладони, другой над чем-то ржал, постукивая одним сапогом о другой. Подобрались, заметив меня.

— Милостивые государи, — сказала я с нарочитой любезностью. — Господин Мэлор послал меня с просьбой.

— Господин, — хекнул веселый, стукнул кулаком в дверь. — Слышь, ублюдок, твоя девка уже по поручениям бегает. Смирная, быстро поняла. Учись!

На скуле у него красовался синяк, а у того, что ковырялся ножом у себя в ладони, распух нос. То ли между собою подрались, то ли сэр Эвин не дался просто так.

— Чего там? — спросил веселый. — Чего Марху надо?

— Господин Мэлор не поверил мне, — сказала я, — когда я его уверила, что мой дорогой страж стоит десяти его людей. Он заявил, что победит его один на один.

Разбойник с ножом хмыкнул. Веселый заколотил в дверь пяткой.

— Слышь, ублюдок! Завалишь Марха, а?

Из-за двери послышалось хриплое проклятье. Я сглотнула.

— Марх много о себе думает, — сказал разбойник с ножом, оторвал мозоль, бросил на пол. Лизнул ладонь. — Тявкать любит больно, а как один на один — любой из нас его положит, делов-то.

— Вот именно, — подтвердил веселый. — Ногу по задницу надо было отхватить, и то гонору б не убавилось. Что он вам там наговорил… мазель? — Он с трудом произнес непривычное слово.

Я сделала большие и глупые глаза.

— Он велел привести моего дорогого стража к себе, чтобы помериться силами и показать, что я была не права. Но я уверена, уверена! — Я чуть не подпрыгивала от возбуждения. Как-то так должны вести себя знатные дурочки? — Ведь вы не смогли бы справиться с пленником, а вы, господа, при полном комплекте, куда тогда господину Мэлору, который так несчастливо лишен некоторых… частей.

Веселый заржал.

— Скажу я, чего он лишен, но не при девках… прощения просим, мазели.

Разбойник с ножом больше ничего не резал, а поигрывал оружием.

— Это вы у нас пленники, а не мы у вас, — сказал он рассудительно. — Ясно, кто кого сильнее, и не надо нам в мозги срать.

— Волчья яма — это не самый честный бой, — сказала я, скромно потупившись. — Конечно, любой сильнее безоружной девушки и ее связанного защитника. Но я вас уверяю, при других обстоятельствах…

Веселый походкой вразвалочку приблизился ко мне, обвил рукой плечи так, что я не смогла дернуться. Наклонился, проговорил, лыбясь:

— А я на обстоятельства клал, как угодно вашего полукровку разложу. А потом вас. — Обратился к серьезному: — Что это Марху все достается? Пусть и нам, правильно говорю? А ты стой тут, — сказал он мне, шлепнул пониже спины. — Счас все решим и поглядим, кто чего стоит.

— Не дури, — сказал серьезный. От стенки, впрочем, так и не отлип, а глаза бегали с интересом. Что с людьми делает долгая жизнь и скука, совсем думать перестают.

— А я чуток, — сказал веселый. Пнул дверь. — Марху скажем, что пытался сбежать. А мазелька подтвердит, а? Подтвердишь?

Я проблеяла согласно, отступила немного. Перехватила кинжал за спиной.

Веселый открыл дверь. Рядом с ним встал серьезный, снял с пояса булаву. Веселый исчез в помещении, выволок оттуда сэра Эвина. Выглядел он так, словно его засунули в бочку с камнями, забили крышку и пустили катиться с холма. Он остановился взглядом на мне. Я сказала:

— Не посрамите меня, мой страж.

Сэр Эвин напружинился, когда его дернули за руки. Веселый занес нож над веревками, но передумал.

— Наверх пойдем, места больше, и всех позовем, пусть поглядят.

Сэра Эвина пихнули вперед, я отступила с дороги, встала рядом с серьезным разбойником. Он глянул на меня мельком, проводил подельника и сэра Эвина взглядом, тронулся было за ними — и я ударила кинжалом снизу вверх, тут же отлетела к стене, словно меня сшибла вертящаяся дверь. Дыхание выбило из груди, я дернулась вбок и едва-едва избежала выпада ножом. Острие шваркнуло по каменной стенке, а веселый разбойник уже орал: "Ах ты сука!" и замахивался клинком.

Сэр Эвин ударил его под колено, когда тот согнулся и упал — сапогом в плечо. Метил, наверное, в голову, но промахнулся, а так снес бы с плеч. Разбойника швырнуло вбок, как сменку рукою школьника в угол. Мой нападавший отвлекся, я ринулась прочь из-под его ударов, а сэр Эвин зарычал, прыгнул с места, выставив вперед плечо. Они повалились, сэр Эвин примял разбойника, он был выше и, очевидно, сильнее. А у разбойника торчал в щеке кинжал, острием выходил из крыла носа с другой стороны. Я быстро обежала их, пнула на всякий случай веселого в голову, с размаху наступила, подобрала его палаш. Разбойник тем временем спихнул с себя сэра Эвина, но тот вцепился зубами его ухо, повис, как бульдог, не пуская, разбойник неловко пытался ударить его палицей, но не мог освободить зажатую между тел руку. Я примерилась и ударила ботинком разбойнику между ног, а пока он потерял голос, разрезала сэру Эвину путы. Он тут же выдернул у меня из рук палаш, перекатился, вскочил и принялся разделывать противника, а я отбежала подальше, вжалась в стену, хотела не смотреть, но не могла отвести взгляда.

Грохнула дверь, и в погреб, сшибив ведро с нечистотами, с воплем "Это она, мерзавка!" ввалились "братцы". Тот, что бежал первым, споткнулся от зрелища, на него налетели сзади, толкнули чуть не в объятия сэру Эвину. Я видела только его спину, но разбойники замерли перед ним. Сэр Эвин отступил. Наклонился, выдернул кинжал из головы поверженного, перехватил удобно, крутнул палаш в другой руке.

Я сползла по стене, закрыла лицо руками. Стало все равно. Пусть сам разбирается. Я сжалась, подобрала ноги: казалось, что кровь из тел льется и льется, окружает меня. Звенела сталь и звенели голоса, сэр Эвин рычал, а его противники вскрикивали и падали. Я глянула сквозь пальцы. Ну да.

— Давайте выбираться, — сказал сэр Эвин невнятно разбитым ртом. Бросил палаш на пол, отобрал у поверженного разбойника меч, махнул для пробы. — Дерьмо. Мне нужен мой.

— Ищите, — сказала я устало. Силы окончательно меня покинули. — Вперед. А я тут посижу.

— Вы кого-нибудь убили?

— Одного, — сказала я. — Возможно, двоих, но вряд ли.

"Братцы" на полу шевелились, совсем как твари на поляне. Но сделать ничего не могли, сэр Эвин лишил их возможности двигаться. Один, кажется, полз ко мне. Я подскочила, высоко поднимая ноги, добежала до двери.

— Возьмите оружие, леди.

— Не хочу! — сказала я. Махнула рукой. — Идите, делайте свое дело, вы для этого — вот и идите! А с меня хватит.

Сэр Эвин сунул кинжал за пояс, подобрал булаву из мешанины тел, всучил мне. Взял за руку и повел, держа меч наготове. Я старалась не заплакать — все напряжение, страх и омерзение собрались в один ноющий ком. Булава была тяжелая, казалось, сейчас оторвет весом руку.

Мы пересекли тронную залу, в столовую не пошли, а пошли в другую сторону, толкаясь во все двери подряд: куда-то же они уволокли наши вещи. В одной из комнат дрыхли на одной кровати двое. Сэр Эвин подсек им сухожилия, как тварям, чтобы не могли двигаться, затолкал во рты края простыни. Я наблюдала, словно за бредовым кино, ни мыслей, ни эмоций больше не водилось.

За одной из дверей обнаружилась то ли кладовая, то ли бельевая: полки с хламом, сундуки, паутина везде. В сундуках — одежда, несколько пар маленьких башмачков… в том, на котором не было пыли, мы нашли наш мешок и почти все пожитки. Туфли мои были на месте, и даже серьги, которые завалились в тряпье, и их, видно, не нашли.

— Флягу сперли, — сказала я.

— Хотите остаться и поискать, леди? — спросил сэр Эвин саркастически.

— Жалко, — сказала я устало. — Хорошая была.

Мешок пришлось взваливать на себя мне. Опять. Рыцарь шел впереди, настороженный, а я тащилась следом. Мы кружили по коридорам, два раза прошли мимо столовой, один раз свернули в нее, пошарились, но серебряные подсвечники брать не стали. Сэр Эвин, однако, сгреб карты, сунул колоду мне. Правильно, подумала я с дурацкой веселостью. Мародерствовать! Стащить самое ценное! Где-то тут у них и шахматы могут быть, нельзя пройти мимо. Я нервно захихикала под нос. Сэр Эвин коротко обернулся, я махнула рукой. Идите, идите, делайте, что умеете.

Когда мы выбрались в холл, вокруг распластанного тела стоял консилиум из трех "братцев" и ругался. Они тут же вытащили оружие. Один из них держал меч сэра Эвина, я уже научилась узнавать его. "Братцы" попятились. Я их понимала: сэр Эвин в крови своей и чужой был страшен, как демон из ада. Он разделался с ними быстро и грязно, как мясник. Я наблюдала краем глаза, а больше следила, чтобы никто не зашел нам со спины.

Рука сэра Эвина была мокрая, когда он взял меня за запястье и потянул к двери.

— Стойте. Их главарь наверху, — я ткнула пальцем на галерейку. — Он рассказывал, что был пехотном капитаном в королевской армии, а когда дезертировал — прихватил кое-что. Может быть, он это сохранил. Может быть, там что-то ценное.

Сэр Эвин думал несколько секунд, потом с недовольным ворчанием спрятал меня за спину, а сам пошел подниматься, выставив клинки. Я плелась за ним вверх, не трудясь уже быть тихой, тяжело ставила ноги, топала.

— Почему они называли вас орком?

Сэр Эвин на секунду замер, широкая его спина закаменела. Он сказал:

— Потом, — и направился дальше шагами фехтовальщика. Я топала и стыдилась своей походки: оскорбление искусству по сравнению с ним. Ну ничего. Пусть выделывается, а я свою часть исполнила.

Сэр Эвин отодвинул скамью от двери без малейшей натуги (здоровый бык, подумала я в который раз с завистью). Никто сюда, видно, не заходил… хорошо же "братцы" сторожат своего старшенького.

Он лежал навзничь у самой приступочки. Не дополз до бадьи, судя по измаранному ковру, катался около нее, сбивая пламя. Он открыл глаза. Я показала сэру Эвину на сундуки, а сама сбросила мешок, села на приступочку, вздохнула. Ногой отпихнула обожженную руку.

— И снова здравствуйте. Мы ненадолго.

Сэр Эвин так и не двигался с места, обозревал комнату и хмурился все больше. Скоро брови срастутся от вечного выражения. Я сказала: ищите, мой страж, должно быть, где-то тут. А я посижу.

Марх Мэлор ткнулся мне пальцами в ботинок. Я брезгливо отпихнула снова. Потом легонько наступила на пальцы.

— Убью, — прошептал главарь шайки. Бывший главарь, потому что от шайки мало что осталось.

— Да, да, — проговорила я небрежно. Надавила подошвой на пальцы. — Вы могли бы быть умнее, капитан. Нельзя угрожать слабым. Потому что знаете, что бывает с крысой, которую загнали в угол? А безоружные, по жизни лишенные и силы, и защиты, и не приученные драться и побеждать — так и живут. В углу. Готовые кинуться — и насмерть. Так что не надо их дразнить. Мы изобретательны.

Палец хрустнул. Я убрала ногу.

— Убью. Шалава.

— Дать вам, чем его зарезать? — поинтересовался сэр Эвин.

— Не нужно. Одно дело самооборона, другое дело — убийство просто так. Пусть. Правильно, капитан?

Марх Мэлор перекатился на бок, приподнялся, протянул руки схватить, я пихнула его коленом, повалила назад. Спина у него была тоже обожжена, а кровать вся черная, прогорелая до деревянной основы. Успел поваляться.

Отвратительно воняло горелым мясом. Я встала, подергала ставни. Они не поддавались, и я села обратно.

Сэр Эвин методично перетряхивал сундуки, я наблюдала за ним вполглаза, слушала, как звенят и стучат об пол вещи, которые он бросал тут же, где стоял.

— Капитан, окажите любезность, сэкономьте наше время. Где вы храните то, что прихватили из прошлой армейской жизни?

— С-сука. Убью.

Наверное, он уже должен быть мертв. Как те, внизу. И только магия этого места держит его живым.

— Там, в погребе, вам подарочек от нас, — сказала я. — Поскольку подыхать вы не думаете, нужно будет как-то скоротать жизнь. Вот и займитесь, сползайте. Мы очень старались.

Марх Мэлор оскалился. Зубы между черных губ были страшно яркие.

— А самой… нравилось… отдаваться…

Сэр Эвин поглядел на меня через плечо. Долго смотрел, будто видел впервые, не смущался, что я уставилась в ответ. Все-таки отвернулся.

Я встала, наступила Марху Мэлору на лицо.

— Нашел, — сказал рыцарь. Я убрала ногу, подошла к нему. Он держал карту, а перед ним на крышке сундука были разложены еще свитки, какая-то книжка, похожая на телефонную, секстант, хрустальная чернильница с позолотой. Я повертела ее в руках.

— Я это не потащу. Тяжелая дура… если только вы сами.

Сэр Эвин сказал, что уж без чего они обойдутся, так это без чернильницы, и стал складывать находки в мешок. Секстант тоже уложил. А без него что, обойтись никак нельзя? Хотя хорошая штука, тяжелая, латунная, хватил по голове — и кончен раунд.

Марх Мэлор полз к двери. А лампа все еще горела, да и масло в сосуде осталось. Я вздохнула, вышла следом за рыцарем. Красивый дом, очистить от мрази — и можно жить. Незачем поджигать.

Незачем уничтожать больше, чем необходимо. Мы ведь не животные. Хотя это неправильная аналогия. Животные всего делают — достаточно. Люди всего делают — больше, чем нужно. Создают больше, чем необходимо для жизни. Разрушают больше, чем необходимо для победы. Странные мы, однако, существа.

Когда особняка не стало видно за деревьями, я опустилась у корней, свернулась и не отвечала, когда сэр Эвин звал. Не было никаких сил.

— Хотите, я вернусь и убью его?

Я подняла голову, мотнула, убирая волосы с глаз.

Волосы пахли гарью и кровью.

— Нет. Оставьте.

Сэр Эвин нависал надо мною во весь свой немалый рост, как небоскреб над газетным ларьком на тротуаре.

— Ваше милосердие — совершенно лишнее.

— Я вам нравлюсь? — спросила я.

Сэр Эвин помолчал. Подвигал челюстью. Сказал, наконец:

— Да.

— Даже теперь?

— Да. — Теперь он раздумывал меньше.

— Странно. А вот я себе — уже нет, — сказала я. Цепляясь за кору, поднялась. — Пойдемте. Вы знаете, куда идти?

Он повел, милосердно закинув мешок себе на плечо.

На ночлег мы устроились под ветвями лесного колосса, могучего дерева, которое смогла бы обхватить только наша пестрая компания в полном составе, да и то с трудом. Я тут же впала в полудрему, пару раз выныривала из нее, когда сэр Эвин вставал и ходил, устраивался снова, замирая, словно прислушиваясь, и снова возился между корней. Он прошептал один раз что-то, но я не отозвалась: хотелось побыть в этом полузабытьи еще.

Наутро я обнаружила себя завернутой в плащ, а сэр Эвин читал карту, сидя среди кучи оружия и тряпок. Я потянулась, потрогала подкладку плаща. Мягкая, только молью поеденная. Или мышами.

— Все-таки вернулись? — спросила я сипло со сна.

— Глупо бросать то, что может пригодиться.

— Убили… его? — Сэр Эвин сделал вид, что не может оторваться от карты, а я пояснила: — Марха Мэлора.

— Нет. Хотел, но это ваш… ваше.

Я вспомнила жадные руки, поморщилась. Завернулась в плащ, как в кокон, поднялась кое-как, зевнула. Подцепила носком ботинка булаву.

— Зачем столько? Мы все неутащим.

— Все не нужно. Выберете себе что-нибудь по руке.

По руке мне был бы шестиствольный пулемет, незаменимая штука в здешних реалиях. Но нет, предстояло выбирать из ножей, сабель, каких-то крюков… это вообще похоже на каминную кочергу. Я присела, взяла большой кривой нож, попробовала лезвие пальцем. Отложила.

— А топоров не было?

— Только для рубки дров.

Я вздохнула, на корточках неловко перебралась к другой кучке. Когда же он спал, если успел все это натаскать за ночь?

— Еды никакой не было, — сказал сэр Эвин, сворачивая карту.

В животе тут же заурчало. И зачем он это сказал?

— А фляжку-то нашли?

Он покачал головой. Да-а, без воды будет плохо, впрок не напьешься. Я чихнула, встала, сбросила с себя плащ, отошла и принялась его вытряхивать. В косых рассветных лучах полетели клубы пыли, я расчихалась еще больше.

— Там были платья, — сказал сэр Эвин мне в спину. Он чем-то шуршал и звенел.

— А что ж вы не прихватили?

— Они… не на вас.

— В каком смысле?

— Были бы малы, — сказал сэр Эвин без раздумий. Я закатила глаза. Что значит — не испорчен человек современными стандартами красоты. "Хочешь сказать, я слишком толстая?!" Хороший повод для скандала. Только это правда, я влезаю не во всякую вещь: потому, что у меня есть внутренние органы, а шьют сейчас, видно, с таким расчетом, что их быть не должно.

Потом я вспомнила рассказ Марха Мэлора про хозяйскую дочь и устыдилась. Наверное, это ее. И плащ этот — ее. Я нашла пряжку, застегнула, как надо.

— Вы ловко умеете колоть.

Я стряхнула сонные раздумья, обернулась. Сэр Эвин стоял готовый: меч у бедра, нож на поясе, мешок за плечом. Протянул мне кинжал в ножнах. Я машинально взяла.

— Вы не похожи на других женщин.

Эт-то что еще такое?..

— От всей души советую такие "комплименты" держать при себе, — сказала я. — Что не так с другими женщинами?

— Все так, — сказал сэр Эвин. Мы, наконец, тронулись, и если заблудимся — я буду обвинять его. Всегда обвиняй того, у кого карта. Рыцарь продолжил: — Но вы на других не похожи.

— В каком смысле?

Сэр Эвин молчал, я долго ждала, но так и не дождалась ответа. Либо не может подобрать слов (это часто бывает у людей, у которых послушное тело и руки откуда надо растут — неловки в словах), либо ему нравится со мною забавляться.

— Так почему они назвали вас орком? — спросила я мстительно.

— Вы смеетесь, леди?

— Вовсе нет.

Он задумался, снова сошлись брови, обозначилась серьезная складка. Сказал, наконец:

— Я из пограничных земель. После набегов там много рождается таких, как я. — Он скосил на меня глаза, добавил: — Метисов.

А, вот к чему это было про матушку — благочестивую женщину.

Я молчала, потому что — что тут скажешь, чтобы не задеть ненароком? Сэр Эвин тоже притих, и так мы и шли — из света в тень, солнце иногда пробивалось через листву, задевало лица, как шелковый платок.

Метис, значит. То-то я думаю, странные какие-то черты. И в самом деле, напоминают тех, с кем мы сражались на просеке, тоже квадратная челюсть, тоже небольшой нос и темные брови.

— Я не хотела вас обидеть, — сказала я. — Там, откуда я родом, нет орков, так что…

— Как это — нет?

— Ну так, — пробормотала я. Язык мой! Не надо болтать, Мастеру вон уже наболтала. — Просто нет. Только люди.

— Ха, — сказал сэр Эвин. — А кого люди тогда побивают камнями, когда происходит какое-то несчастье и непонятно, кого винить? Кого вычищают из городов, стоит случиться смуте?

— О, это очень легко. Нужно выделить из людей какую-нибудь группу, назначить ее виноватой — и того-этого.

Сэр Эвин буднично кивнул.

— Понятно. Ну а у нас вот так. В приграничье лучше, там есть и мирные поселенцы, их терпят. Семьи с людьми заводят даже… А ближе к столице — редко встретишь, разве что на продажу. В рыцарском достоинстве — за всю историю десятка не наберется.

— Почему?

— Орочья кровь препятствует добродетелям, — сказал сэр Эвин. — Так говорят. Поэтому метисов в рыцарстве, монашестве и священстве почти нет. Зато в наемниках много.

— Ваш король поступил смело и хорошо, раз сделал вас рыцарем, — сказала я мягко.

Сэр Эвин не подал виду, но что-то в нем дернулось, осанка стала другая. Словно в мешке на плече прибавился центнер весу.

— Да, — сказал он тихо, я едва расслышала за шорохом наших ног в подлеске. — Его Величество был милостив. Говорили, что больше милостив, чем справедлив. А я ему так отплатил.

Я раздумывала, стоит ли спрашивать, или ну его, бередить еще, но сэр Эвин выговорил сам, чуть погодя:

— Его Величество поручал мне дела. Разные. Самое важное — оборонять принцев во время кампаний. Последнее, что приказал — это охранять королеву Рихензу, убедиться, что она выбралась из столицы целой. Он так и сказал — последнее поручение. Вышел за стены и дал Эбрару бой.

— И вы выполняете его волю, — сказала я быстро.

Сэр Эвин тихо зарычал, с силой отпихнул от лица ветку.

— Нет чести в том, чтоб бежать. И доблести в том, чтобы покинуть благодетеля, нет. Может, и мешает кровь, может, и не выйдет ничего хорошего из помеси, но верность… верность есть у всех народов. И везде она почитается.

— Верность — это и исполнить приказание. Если король мог на вас положиться — это разве не верность?

Сэр Эвин мотнул головой, как боевой конь.

Доблесть, подумала я. Верность. Хорошие слова, а на деле… что же это начнется, если вместо того, чтобы слушаться командиров и принимать тактически верные решения, рыцари и солдаты начнут делать то, что диктует им чувство преданности и прочие красивости из местных кодексов поведения? Встать рядом с королем и умереть рядом с королем. Почетно? Возможно. Только бесполезно, и добра никому не сделает.

Честь. Верность. Если они способствуют смерти, и не способствуют жизни — то зачем они нужны? Вообще, если какая-то идея не помогает выживанию и жизни — то зачем она?

Было бы гораздо хуже, если бы сэра Эвина сейчас не было тут, а был он где-то там, за стенами их столицы, среди мертвых тел.

Он шел совсем сутулый и пасмурный. Может быть, не в верности дело. Или не в той, рыцарской, а обычной человечьей. Тяжело знать, что того, кто тебя пригрел, больше нет на свете, а кроме него ты не больно-то кому нужен. Все это переживают. Потому что люди смертны, и рано или поздно у нас умирают бабушки, родители, любимые учителя.

Я зашагала совсем рядом с рыцарем, коснулась руки. Тут же в голову прыгнули слова Марха Мэлора: женское сердце, мол, мягче женской же груди. Ну и наплевать. Последнее дело — стыдиться, что кому-то сочувствуешь.

Первым голоса услышал сэр Эвин, положил ладонь на ножны, подвинул меня за спину. Я не возражала, пусть лучше он машет колюще-режущим и изображает защитника, чем это буду делать я. Его этому учили не один, наверное, год, жалко, если образование пропадет.

Мы ступили на тропу, голоса слышались впереди, теперь было ясно, что кто-то покрикивает. Деревья и кусты расступились, и стало видно, что впереди перекресток троп, у перекрестка — знак, а под знаком собрались вокруг повозки люди и спорят. Они приметили нас с сэром Эвином, но разговора своего не прекратили, а только жарче замахали руками. Крепкий, одетый в бордовое мужчина повелительно гаркал, не менее крепкие (и более спортивные) вооруженные парни по бокам от него молчали, но придавали внушительности. Одетый попроще народ, плотная и гамная толпа, что-то от гражданина этого требовали. Мы с рыцарем приблизились, встали на задах толпы и принялись слушать.

Мужик с посеребренной бородой, как я поняла из перешептываний толпы, староста деревни, требовал, чтобы гражданин, а он был купец, свернул к ним и продал товар по честной цене. Гражданин отказывался и просил больше. Вооруженные ребята шугали подбиравшихся к повозке жителей. Жители были, надо сказать, тощие.

— А чем торгует-то? — спросила я у женщины, за юбку которой цеплялись два пацаненка.

— Известно чем, хлебом. А у нас беженцев полны дворы, и самим уже есть нечего, все армия забрала.

— Я принимаю к оплате и вещи! — рявкнул гражданин в бордовом. Женщина прижала к себе детей, прикрыла им уши и выкрикнула все, что она о таких сделках и о самом купце думает. Сказала мне: — И знает ведь, пройдоха, что никуда не денемся, понесем вещи меняться, иначе до урожая ноги протянем. И беженцы выменяют все, что с собой прихватили. Хитрый сильно! — крикнула она снова. — Знает, где искать наживу!

Наживаться лучше всего на тех, кто купит в любом случае, подумала я, чувствуя, как кровь становится горячее и сердце гонит ее со злым усилием. Женщина спросила, а кто я сама-то буду и откуда иду, и не получше ли там с зерном, но я оставила ее, пошла вперед сквозь собрание, уворачиваясь от локтей. Сэр Эвин присоединился, расчистил собою дорогу, как бульдозер.

Я подождала, пока староста закончит очередную речь, оттерла его в сторонку, обратилась к гражданину торговцу:

— Милостивый государь! Добрый день. А верно ли говорят, что цена, которую вы запросили, слишком высока для этих людей?

Торговец оглядел меня и неуверенно, словно не решил еще, как реагировать, ответил:

— Товар всегда найдет того, для кого цена будет в самый раз.

— А правду ли говорят, милостивый государь, что еще недавно цена была втрое ниже?

— Верно, — буркнул староста. — Как из-за проклятущих отродий тут перестали ездить с торговлей, так каждый думает, что если смелый — может заломить любую цену. Так вот не получится, не получится у тебя, скаредник! Жиреть на нашей беде хочешь?!

— Если не надо, добрые люди, я уеду, — сказал торговец, поглаживая мешок на повозке, — но все-таки я вижу, есть тут те, которым требуется мой товар. Подходи, не бойся!

Я попросила у сэра Эвина мешок, зарылась. Вытащила сверток, развернула на ладони, показала серьги старосте.

— Сколько хлеба можно выменять на это? Это настоящее золото.

Кольцо селян тут же сжалось, всем было интересно. Староста пригладил бороду, назвал какую-то меру, я не узнала слова, но сэр Эвин одобрительно хмыкнул, поэтому я поверила. Обернулась к торговцу.

— Так вот, милостивый государь, сейчас вы отпустите нам именно столько, сколько сказал сударь. Ясно? Ни мерой меньше, сволочь вы и спекулянт. А ну слушать внимательно! Ни мерой меньше. А то вот он, — я ткнула пальцем в сэра Эвина, — убедит вас, что обманывать нехорошо. И наживаться на голодающих. И успокойте своих мальчиков, — предупредила я, когда вооруженные ребята ступили вперед, — вы ничего не сможете против сэра рыцаря.

Сэр Эвин сделал зверскую физиономию. Ребята переглянулись, один занес дубинку — и она тут же полетела в придорожные кусты. Сэр Эвин вернул руку на рукоять меча. Ребята помялись, как собаки, когда не знают, кинуться или бежать — и отступили. Руки с оружия не убрали, но все равно это было хорошо, потому что гражданин торговец мотал головой в поисках поддержки, не находил, и скоро сдался.

Хлеб оказался не тем хлебом, на какой я рассчитывала, а на несколько технологических операций моложе буханки. Селяне растащили зерно быстро, а куда нам с сэром Эвином девать свою долю, было непонятно. К счастью, староста пригласил с собою в селение, а когда мы выяснили, что до него топать и топать и отклонили приглашение, послал вихрастого юнца бегом, и тот вернулся довольно быстро. Принес нам в дорогу сухарей, несколько клубней и даже кармашек соли. За это мы вручили старосте не нужное нам зерно.

— А звать-то вас как, госпожа, и вас, сэр рыцарь?

Сэр Эвин предупреждающе коснулся моего локтя.

— Это неважно, добрый сударь.

— А за чье ж здравьичко нам тогда молиться?

— Помолитесь за упокой государя Готефрета, — сказал сэр Эвин и пошел по тропе. Я поклонилась, прижимая кулек со съестным к груди, и поспешила за ним.

Когда мы отошли, торговец осмелел, и в спину нам полетели проклятья. Сэр Эвин обернулся. Проклятья стихли, и торговец с вооруженными ребятами сделали вид, что увлечены закреплением мешков на повозке.

— Это можно есть сырым? — я показала сэру Эвину овощ, похожий на морковку, только зеленовато-желтый.

— Можно, — сказал сэр Эвин. Я тут же вгрызлась. Рыцарь снова обернулся через плечо. — Это были очень дорогие украшения. Красивые. Вам их не жаль?

— Очень жаль, — призналась я, жуя. — Поэтому я стараюсь не думать. Что сделано, то сделано, верно?

Сэр Эвин, чуть погодя, кивнул.

Серьги были мамины. И больше при себе у меня ничего ее не было. Так что, если я никогда отсюда не выберусь, так и не останется ничего — ее. Я почувствовала, что в груди сгущается муторно-зеленое, как тина, сожаление, и сказала себе не думать. Не думать. Уже все.

— Вы ведь не благородного рождения… леди?

Я чуть не подавилась местной морковкой. Ну теперь-то что такое? Что ни день, то сложности. Я думала, на эту неделю с меня хватит.

— Почему вы так решили?

— У того, кто рос беспечно и богато, не бывает такой ярости к тем, кто притесняет слабых.

— Господа тоже бывают щедры, — сказала я осторожно.

— Может быть. Но искренняя злость — только у тех, кто бывал беден и бессилен.

Я задумалась, что отвечать. Да, я как увидела, что этот товарищ, который, судя по ряшке, очень хорошо жрет, хочет нажиться на людях, которым скоро будет нечего терять, так глаза застила злоба. Ненавижу, когда несправедливы к тем, кто не может ответить. Но неужели это было по мне заметно?

— У нашей семьи бывали трудные времена, — сказала я, не больно-то покривив душой.

— Я понимаю, леди. У меня тоже… бывали.

У нас голод, конечно, другой, и трудные времена — другие. Тут вон деревнями люд вырезают, а женщин уволакивают — и явно не для того, чтобы одеть в парчу, дать денег и отпустить на волю. Тут голодают — прямо до смерти. Селяне были тощие, хотя живут, казалось бы, на земле, а земля всегда что-нибудь родит. Сыра не дали и молока… бабушка рассказывала, что скотину берегут, но когда прижмет — все равно съедают. Потому что хочется жить.

Тут это "хочется жить" каждый день. Я недавно в этом мире и видела только малую часть, но уже… хочется жить, и все для этого сделаешь. Трудные времена. Я потрогала кинжал в ножнах, покусала губу.

Трудности другие, а страхи одни и те же, и изменяют людей, держу пари, точно так же. Не к лучшему изменяют — ни там, ни здесь. Тут это происходит быстрее. Я уже натворила то, о чем буду жалеть, как сойдет злость, и неважно, что непонятно, как можно было по-другому.

— Мы с вами не такие разные, наверное, — пробормотала я.

— Возможно, леди, — сказал сэр Эвин. Спросил вдруг: — Вы замужем?

Я споткнулась о камешек.

— Н-нет. — Я кашлянула. — Не довелось.

— Обручены?

— Нет. И не собиралась. А вы?

Сэр Эвин сделал сложное лицо.

— Я дал обет не вступать в брак до того, как сокрушу врагов моего государя.

— А что насчет дамы сердца? — заинтересовалась я. — У наших рыцарей были… есть дамы сердца. А у вас?

— Дама сердца?

— Женщина, которой посвящаешь подвиги и баллады, но при этом не делаешь попыток овладеть, а счастлив, если она подарит тебе платок или что-то в этом роде.

— А, — сказал сэр Эвин, лицо его на миг разгладилось. — Дева-милостивица. Многие почитают в этом качестве королеву Рихензу, еще больше — принцессу Вербургу.

— Вы из первых или из последних?

Сэр Эвин поднял и опустил плечо.

— Я не совершил пока ничего такого, чтобы герольды спрашивали, кому посвящаю деяние. Но если когда-нибудь совершу, то — во славу принцессы.

— Красивая принцесса-то? — улыбнулась я. — Или славна чем-то другим?

— Красивая, — сказал сэр Эвин. — Говорят. Образец доброты и прелести. Я никогда ее не видал. Ее уже выдали замуж, когда Его Величество впервые позволил мне появиться при дворе.

— "Дева-милостивица" — хорошо звучит. Должна миловать?

— Если рыцарь того достоин. Когда-то так звали дев, которые утешали раны героев после подвигов. А те, в свою очередь, эти самые подвиги им посвящали. Теперь все по-другому. Но дева-милостивица, если принимает внимание рыцаря, должна, случись что, защищать его в суде. Например. И оплакивать после смерти. — Сэр Эвин почесал нос. — Мастер рассказывал именно так.

Рыцарь о рыцарстве узнает у Мастера фейерверков. Занятно.

Когда он не рычит на меня и не топает, и не перемазан своей и чужой кровищей, с ним очень приятно поговорить, и делается спокойно. Как с человеком, от которого не прибавляется сил, но и не убавляется, а он просто есть, и можно с ним побеседовать. Хорошо. Жизнь приучила ценить таких людей.

— А я красивая? — спросила я. Атмосфера беседы о том и об этом заставила расслабиться и осмелеть.

— Миловидная, — сказал сэр Эвин.

Врет, что ли? Даже не оглядел еще раз, как обычно делают, когда получают такой вопрос.

— Скажите честно.

Я спрашивала не из кокетства, а потому, что стандарты красоты тут могут быть совсем другими, вдруг тут бреют пол-головы, чтобы лоб казался выше, чернят брови или наоборот — выщипывают до невидимости, подкладывают под платье подушки, чтобы вышел определенный силуэт, или красят зубы, или пьют уксус, чтобы быть бледными. У каждого времени и каждого народа по-своему, а мне нужно знать, не странна ли я и не противна ли для сэра Эвина, чтобы не спугнуть, если захочу сделать шаг определенного толка.

Тут-то он меня все-таки оглядел. Улыбнулся чуть заметно и заключил:

— Был бы я богат и свободен — дрался бы за вашу руку.

Это "да" или "нет"? Больше похоже на "да". Ну ладно. Я улыбнулась ему, ненавязчиво коснулась руки.

Тропа все вилась, вырастала иногда в дорогу, а потом опять сужалась, сворачивала. Нам иногда встречались пешие, сэр Эвин спрашивал, что слышно, далеко ли войска. Один раз нас догнал всадник в доспехах, а за ним ехал веснушчатый, как я, подросток — тоже при оружии, но без лат. Сэр Эвин уступил дорогу и разговора заводить не стал. На перекрестках торчали указатели, сэр Эвин читал, а я поглядывала по сторонам и пользовалась моментом, чтобы шмыгнуть в кусты для ясных надобностей. Один раз он развернул карту, убедился в чем-то и спрятал.

— Мы не должны были даже близко подходить к Тихому лесу, — сказал он. — Мы шли в другую сторону.

— Тогда как мы там оказались?

— Неизвестно, — сказал сэр Эвин. Почесал лоб. — Духи водят.

В сказках они заводят в болото или в пещеру дракона, подумала я, а нас — к разбойникам. Но победителям драконов полагаются сокровища и принцесса, а нам достались только карты и секстант. Чернильница еще, но ее оставили. И плащ. За плащ, конечно, спасибо.

— И что, куда нам идти?

Сэр Эвин показал вдоль тропы.

— Там — просека. Рилирвен — на востоке, так что Ее Величество должны направляться на восток. Там город… был. Если они пожелали нас подождать, то наверняка — именно там. Нам нужно забрать восточнее.

Какое облегчение, он ориентируется на этой сумасшедшей местности, где духи могут завести совсем не туда, куда держишь путь.

Мы решили сначала дойти до источника воды, а потом уже устраиваться на ночлег. Воды все не попадалось и не попадалось, и мы шли уже под звездами. Над тропой висело высокое небо, манило и сверкало незнакомыми созвездиями. Слева, над верхушками деревьев, плыла розоватая туманность. Я засмотрелась и сошла на обочину, росяная трава холодно забила по ногам, когда сэр Эвин взял меня за локоть, вывел на тропу обратно.

— Вы ведь получили образование, леди? Вы говорите учено. Иногда.

Я моргнула, оторвалась от неба, попыталась разглядеть в сумерках выражение его лица. Опять допросы.

— Получила. Но занимаюсь не тем, чему меня учили.

— Все равно, — сказал сэр Эвин. — Помните астрологию?

— Астрологию? Нет.

— Как же, — сказал сэр Эвин недовольно, — чему же вы тогда обучались?

— Ну… — я замялась. Как ему объяснить экономику фирмы и финансы и кредит? — Письму и счету… э… ведению дел, в общем.

— Образованным считается человек, который умеет танцевать, играть на инструментах, слагать стихи и песни, а также владеет мечом, риторикой и знает астрологию.

— Вы умеете слагать стихи и песни? — спросила я.

— Нет, — буркнул сэр Эвин. — Я получил шпоры не по наследству, а по заслугам, и рос не в замке.

Про танцы спрашивать, наверное, не стоит.

— У нас изучают звезды в университетах, — сказала я. Слово "астрономия" язык произносить не захотел, и я сказала: — Специальные люди занимаются этим. Меряют расстояние до звезд и пытаются понять, из чего они состоят.

— Известно, из чего, — сказал рыцарь. — Это слезы, пот и кровь Отца Четверых. Красные — из крови, белые — из слез, желтые — из пота.

— А голубые?

— Голубые?

Про такие звезды рыцарь не знал. Из чего они состоят и чем отличаются от остальных, кроме цвета, я сказать наверняка не могла, и поэтому смолчала. "Голубые гиганты" — вот и все, что всплыло в голове.

— Я б спросил, что сулят нам звезды.

— Даже если бы я занималась астрологией, вряд ли смогла бы помочь. У нас совсем другие звезды.

— Другие, леди?

Я спохватилась.

— Светят по-другому над нашей землей. И знаки у нас не такие, как у вас. И созвездия по-другому называются. — Я ткнула пальцев вверх наугад. — Вот это, например, что такое?

— Это Чаша смирения. — Он показал на другую сторону неба. — А вон там — Чаша гнева.

На чаши было не похоже, не похоже было даже на ковши, как Медведицы. Одно — какая-то мешанина, другое — пузатый таз, как тот, в каком бабушка засыпала сахаром ягоды на варенье.

Я поделилась наблюдениями с рыцарем. Он засмеялся, блеснули при луне хищные зубы.

— Я хотел быть звездочетом, — сказал он. — Когда был совсем юнец. А вот… не сложилось.

Одна из самых грустных на свете фраз — "Не сложилось". Вот так не дают человеку писать гороскопы — и он начинает резать людей. Пусть даже по приказу доброго короля.

Наконец, подошвы наши застучали не по утоптанной земле, а по доскам: мы вышли на мостик. Сэр Эвин сказал, что нужно сойти с дороги, чтобы не торчать на виду, и мы пошли вверх по течению ручейка. Я наконец-то вымыла голову, но без мыла получилось не то, и пахло теперь водой — и все равно гарью.

Сэр Эвин развалился под деревом, устроив меч поперек колен. Я устроила мешок, повернула его мягкой стороной вверх, легла, как на подушку, завернулась плотнее в плащ. Ручей тихонько журчал, листва колыхалась, а земля была теплая. Я прикрыла глаза и, сама не заметив, принялась слушать дыхание сэра Эвина. Оно было сильное, ровное.

— Вы не спите? — шепнула я.

— Отдыхайте, леди, я охраняю ваш покой.

Ах ты боже ж ты мой. Я усмехнулась. Охранитель и защитник. Ну что же, пусть посторожит.

Я поворочалась. Спать хотелось безумно, уставшие ноги гудели — а уснуть не получалось. Дурацкое состояние, когда ум не может успокоиться, и тело вместе с ним.

Я села, путаясь в плаще. Сэр Эвин уронил голову на грудь. Я прислушалась. Дыхание его стало неслышным. Я подобралась ближе, села рядом, прижавшись бедром к бедру. Сэр Эвин коротко поднял голову и тут же уронил снова. Я положила руку ему на бедро, около меча. Провела вверх и вниз. Чтобы коснуться щеки, пришлось приподняться. Я, осторожно опираясь на его плечо, извернулась, нашла губами сначала нос, а потом губы. От него пахло водой из ручья, железом и мужчиной. Тот особенный запах, который бывает на них от мужских дел. Кровью тоже чуть пахло. Я поцеловала снова.

Сэр Эвин трудно, словно боролся за каждое слово, проговорил что-то на незнакомом рычащем языке. Лицо его искривилось, голос дрогнул, слова перешли в неразборчивый стон. Я взяла его щеку в ладонь, укололась о щетину.

Рыцарь дернулся едва заметно, поднял голову. Я убрала руку.

— Леди? — спросил он сипло. Потер лицо. — Я…

— Вам что-то снилось, — сказала я. Запахнула плащ, взяла кинжал так, чтобы он торчал между полами. — Спите, я пригляжу за окрестностями. Потом толкану вас.

Сэр Эвин хотел возразить, но потом на полуслове передумал, сложил руки на груди для тепла, снова повесил голову, словно разглядывал меч на коленях. Плечо его и бедро грели сквозь плащ, я прижималась, как могла. Еще б такого же, чтобы подпирал с другой стороны. Я почему-то вспомнила Мастера, и стало неловко и жарко, хотя мысли мои подслушать никто не мог.

Утром сэр Эвин, сменивший меня перед рассветом, разбудил меня, хотя я только делала вид, что спала, а прислушивалась, как он плещется в ручье, с хрустом сбривает щетину ножом.

…Мы не успели сойти с тропы, как послышались голоса и плеск. Мы с сэром Эвином ускорили шаг, и скоро деревья прыгнули в стороны, разошлись, как театральный занавес, и нам предстала обмелевшая заводь и Мастер, который, стоя по колено в воде, рвал мокрую рубаху с покрикивающей Поллы.

Глава 7

Я, не раздумывая, сбросила плащ, соскочила в воду, схватила Мастера за руку, перехватила поперек плеч и отпихнула, как могла. Он с плеском шлепнулся в воду, унеся с собою клок рубахи. Полла стиснула ворот, натянула подол ниже колен, вся сжалась. Через прореху на плече была видна кожа — и блеклые знаки на ней. Полла увидела, что я смотрю, прикрыла плечо ладонью, засеменила на берег. Мастер, не успев еще подняться, рванулся было за нею, я загородила ему путь.

— Вы что творите?!

Мастер резко обернулся ко мне, капли сорвались с волос. Он тут же обо мне забыл, шагнул мимо. Я схватила его за рукав, но он будто не заметил.

— Он сказал тебе, что это? — Голос его звенел. Полла, прикрываясь юбкой, глядела на него, как грызун, завороженный змеей.

— Ты знаешь, что носишь на себе? Он тебе сказал?! — разорялся Мастер. Я схватила его за запястье и под локоть. Он слабо дергался, словно не понимал, почему его держат. — И ты молчала все это время?!

— Успокойтесь, — сказала я. Мастер дернул головой в мою сторону, рыкнул с раздражением и снова забыл. Дернул руку. Я ухватила его сзади за пояс.

Полла стояла на берегу и старательно прятала лицо.

— Почему он оставил это тебе?! — крикнул Мастер. — Чем ты заслужила? Почему — тебе?!

— Потому что секреты следует доверять тем, кто их не предаст, — сказала королева Рихенза. Мастер выдернул у меня руку, встал, прямо, провожал ее взглядом, пока она шла вдоль берега. Она легко кивнула сэру Эвину и мне, не удивилась, откуда мы тут взялись.

— Вы планируете дойти до старого дворца? — спросил Мастер сквозь зубы. — Вы с самого начала туда и шли, да? Не к дядюшке.

Королева заслонила свою камеристку, и та принялась одеваться, натягивая юбки сразу на мокрое. Королева молчала. Мастер под ее взглядом словно стал еще меньше ростом. Проговорил дрожащим голосом:

— Что бы вы там сделали без мага?

— Лес привел вас ко мне, — сказала королева спокойно, а все равно было чувство, что поблизости зазвенели, скрестясь, мечи. — Так должно было быть.

— Я… я не пойду туда, — сказал Мастер и попятился. — Это… нельзя.

— Вы будете делать так, как я скажу, — отрезала королева, отвернулась от него, поприветствовала сэра Эвина и спросила, где нас с ним так долго носило. Тот сдал ей карты и секстант и начал рассказывать. Королева подняла ладонь, обернулась через плечо.

— Вам все ясно?

Мастер наклонил голову, словно шел против ветра. Сказал сквозь зубы:

— Предельно, Ваше Величество.

Королева взяла Поллу под руку и пошла прочь от берега. Сэр Эвин с мешком — за ними. Бросил на нас с Мастером долгий взгляд. Я пожала плечами.

Когда они скрылись, Мастер выпалил что-то длинно и зло, и опять я понимала слово через два. Он выбрался на берег, расставил руки и шумно обтекал. Я тоже вышла на траву, сняла ботинки, вылила из них воду.

— Что на вас нашло, в самом деле?

Он принялся, не стесняясь, сбрасывать одежду и, дрожа и синея, снова потащился в воду.

— Я думала, вы не по этому делу, — сказала я, отжимая подол платья.

— По какому такому делу? — спросил он сипло.

— Не любитель лапать девиц, — хмыкнула я. — Тем более, так грубо.

— Ничего вы не понимаете, леди, — огрызнулся Мастер. Прополоскал камзол так, что полетели брызги, сказал спокойнее: — И в этом ваше благо. Мой вам совет — бегите отсюда, и подальше. Лучше прямо сейчас.

На плече его розовела отметина от выдранного оковкой ножен куска кожи.

— Непременно, — сказала я. — Ботинки только просохнут.

Мастер вздохнул, разложил камзол на траве. Рубаха на нем была мокрая неравномерно, пятнами, и где она липла к телу, было видно, что Мастер бледный, как самое ее полотно.

— Даже если я ничего не понимаю, — сказала я. — Делать вам больше нечего, кроме как пугать девушек.

Мастер разложил верхние портки, вышел на берег, отряхивая через каждый шаг ноги, как наступивший в мокрое кот. Сел тут же на траву, прижал ладонь ко лбу и так сидел, а я снова исчезла из поля его внимания. Я подобрала свой плащ, набросила на плечо.

Сэр Эвин, уже без мешка, появился из перелеска, встал серьезный и строгий, упер руки в бока. Кивнул мне. Я кивнула в ответ. Киватели, черт бы их побрал. Все поголовно ненормальные, и я боюсь, что скоро стану такой же.

Сэр Эвин ждал. Меч у него был при себе. Ой, как бы опять не пошли в ход ножны. Я подобрала ботинки и пошла туда, откуда он появился, и откуда приятно тянуло дымком. Так бы и идти, не останавливаясь, но я встала за дерево и прислушалась. Вдруг и правда будет, как в прошлый раз, надо проконтролировать.

Пока было тихо. Я выглянула из-за дерева. Сэр Эвин опустился на бережок рядом с Мастером. Тот как сидел, уткнувшись лбом в руку, так и не пошевелился.

Спросил:

— А ты знал?

— Ну допустим, — буркнул сэр Эвин.

— Ну и дурак, — сказал Мастер по-детски. — И Рихенза…

— Придержи язык, — сказал рыцарь предупреждающе.

Мастер вздохнул. Сэр Эвин нашел в траве камешек, бросил в заводь, где начала оседать взбаламученная нами глина.

— Я туда не пойду, — сказал Мастер. — Не надо этого трогать… мало вам Леса?

— Ты будешь делать, что прикажут, — сказал сэр Эвин. — Давно ли тебе дозволили решать за себя?

Мастер закрыл лицо руками и проговорил что-то, я не разобрала. Сэр Эвин положил ему ладонь между лопаток, прямо туда, где ткань по мокрому прилипла к хребту.

— Надо же, использовать девчонку, — сказал Мастер, отняв ладони от лица. — Собственную дочь.

— Я всегда говорил, что чародеи — порченый цех.

Мастер засмеялся, словно заскрипели шестерни капризного механизма.

— Это говорил не ты. Говорите, говорите, а сами пользуетесь. — Он посерьезнел. — Рихенза помешалась.

— Придержи язык, — повторил сэр Эвин. Руку со спины не убирал. — Ее Величество ведет судьба. Четверо благоволят ей в ее походе.

— Ты понятия не имеешь, чего желает судьба.

— Мы нашли карту, — сказал сэр Эвин. — Старых дорог. Которыми можно дойти до дворца.

Мастер выпрямился, повернулся к нему всем телом. Выговорил раздельно:

— То есть как?

Сэр Эвин кратко пересказал наши с ним приключения. Я поочередно поджимала замерзшие ноги и думала, что буду говорить, если меня застукают за подслушиванием.

— Ты прав, — сказал Мастер, выслушав. Оперся на плечо сэра Эвина, встал. Раскатал завернутые до колен нижние портки. — Судьба ведет королей, мостит им дороги. Только вот вихрь, который вокруг них собирается, сметет и тебя, и меня, и девчонку. И приблудную леди.

Сэр Эвин поднялся тоже.

— В этом — величие, и нам останется принять его с честью. И не роптать.

Мастер покачал головой, встряхнул с влажным шлепком камзол.

— Величие, — пробормотал он и что-то забубнил, что я не разбирала совсем. Сэр Эвин пошел прямо на меня, и я не придумала ничего лучше, как шмыгнуть в сторонку, и оттуда уже выйти на поляну, где горел костер и сушилась Полла, зашивая рубашку. Я поставила ботинки там, где тепло, и спросила, есть ли у них чего поесть.

Мастер вернулся скоро, встал у костра, от него потянулись нитки пара.

Королева кормила овощем коня, который был привязан тут же. Он брал куски "морковки" мягкими губами, дергал ушами и шумно дышал. Я согревалась, было тепло и почти уютно. Почти.

Я все-таки не хочу, чтобы меня сдувало ветрами судьбы.

Я присматривалась к Полле, что в ней такого, что так вывело из себя Мастера и о чем все говорят, но не находила ничего необычного. Знаки эти, что ли, на коже? Ну мало ли, кто что написал.

Интересно, кстати, кто. И что там такое во дворце.

Чем дальше, тем больше у меня накапливалось вопросов, а ответов не поступало. А ведь должно быть наоборот! Мы собрались после привала и вышли на тропу, а я размышляла, как бы выудить все, что меня интересует. И у кого.

Я заметила, что мы свернули с тропы, только когда запуталась ногою во мху и чуть не полетела лицом в гостеприимную зелень. В голове прыгало непрошеное и надоедливое "смерть не ходит за тобой, но ты ходишь за смертью". Просто отлично. Но что же мне делать? Я верю специалистам, а Мастер явно специалист во всяких таинственных делах, и я бы послушала его совета и бежала, если бы знала — куда. Кто отправит меня домой, если мы идем не к цивилизации, а как будто бы прочь.

Вместо зарослей, пронзенные деревьями, стали попадаться дома. Даже домики: небольшие, заваленные землею до подоконников или полные растительности. Лес немного поредел, но легче идти не стало, ведь нужно было обходить останки строений и продираться сквозь кусты, которые росли здесь охотно.

— Мы найдем убежище в ратуше, — сказала королева. Конь под нею явно знал, куда ступать, а я то и дело натыкалась на кирпичи, трухлявые доски и спрятанный в высокой траве хлам.

— Не советую, — сказал Мастер. Он водил носом и нюхал ветер, как шпиц.

Королева ничего не отвечала, конь двигался, как бревно по тихому течению — величаво и без остановок.

Здание магистрата высилось над деревьями, часы на его башне оплетал плющ, а перед ним раскинулась площадь, больше похожая теперь на луг. Конь обошел что-то в траве, следом за ним — Полла и Мастер, и я решила обойти тоже. Пригляделась. На земле на боку валялась статуя какого-то буйно бородатого господина с мечом, вся зеленая, как ящерка среди трав. Также на площади серела чаша фонтана, дно которой покрывала упругая подушка мха и торчали тут и там мелкие цветочки.

Двери лежали рядом со входом. Одна створка была проломлена, как небольшим тараном. Сэр Эвин первым переступил доски и мусор, держа меч наготове, вошел. Мастер, сотворив огонек, вслед за ним, потом королева и мы с Поллой. Внутри пахло сыростью и зеленью, от света с писком разбежались мелкие зверьки. Полла охнула, я сказала: не бойтесь. Зверьки шуршали и голосили где-то сверху.

— Белки, — сказал сэр Эвин.

Крысы, подумала я и стала смотреть под ноги внимательнее. Пол был мощен плитами, и многие из них были выворочены яростной силой, а в дырах торчали деревца. Самое большое росло у лестницы: кривое, больное, почти без листвы, оно сплелось ветвями с перилами. Мастер сделал огонек ярче. Ветви и в самом деле облепили мелкие зверьки, пялились на нас бисерными глазками, а когда королева подошла ближе — прыснули в разные стороны со стрекотанием.

Я подняла голову. В крыше зияла дыра, а в дыру глядело пасмурное небо.

Сэр Эвин сказал, что нам следует разделиться, чтобы быстрее все осмотреть и решить, где станем ночевать. До ночи было еще далеко, но сниматься с места и терять возможность поспать с какой-никакой, но крышей над головой, никто не хотел. Сам рыцарь остался с королевой, они поднялись по лестнице, мы с Поллой пошли оглядывать правое крыло, а Мастер, запалив нам от пальцев самодельный факел из ветки — левое.

Не считая растений и обломков, здание было достаточно чистое, приходила мысль, что кто-то сюда уже наведался и унес все ценное. Мы зашли в помещение, бывшее, судя по ржавым кастрюлям и ведрам, кухней. Одна полка висела как надо и была пуста (за исключением белки, которая сидела там и шмыгнула прочь, как только мы пришли со светом), другая болталась на одном креплении, на полу под ней валялись черепки.

Раздалось шипение и напевный вой, я подпрыгнула, замахала горящей веткой. Полла вскочила на скамью, я забралась тоже, и мы постояли так, бешено озираясь. Шипения больше не было слышно, и мы с Поллой, переглянувшись, слезли.

— Чертовщина какая-то происходит, — пробормотала я.

— Это недоброе место, — сказала Полла.

— Что тут произошло? — спросила я, отодвигая кусты и заглядывая в очаг. Из золы торчали головешки. — Была битва?

Опять, наверное, мужик в золотых доспехах тут крутился, а вместе с ним тот орк с кабаном на знамени. Вон даже статую бородатого господина повалили, значит, были какие-то телодвижения.

— Не буду вас обманывать, леди, не могу знать, — сказала Полла скромно. Ну ясно, кто будет учить девушку истории? Интересно, грамотная ли она. Да зачем это нужно — грамота, умеет одевать и раздевать госпожу, убираться и вышивать — и хватит с нее.

Я зашуршала в поисках кочерги. Кочерга была бы удобнее кинжала — р-раз по черепу и все, а кинжалом надо примериваться.

Мне определенно не нравится, что из меня делает этот мир. Раньше такие мысли были в порядке шутки: кто не мечтает самым кровавым образом убить начальника или хамоватого продавца? А теперь я знаю, что придется и, более того, готова. Черта с два у нас будет мирная дорога отсюда и докуда они там все направляются, вылезут какие-нибудь морды, которые станут напрашиваться.

Вернуться бы, поглядеть, как там Марх Мэлор. Коротать вечность в таком виде ему будет гораздо веселее. Рано или поздно допрыгает до ноги, что валяется в холле внизу.

Ублюдок.

Я встала, осветила кухню… чуть не уткнулась носом в грудь сэру Эвину, который нарисовался за спиной. Выругалась вполголоса. Терпеть не могу, когда подкрадываются.

— Здесь нужно очистить и развести огонь, — сказал он. — А я пойду что-нибудь поймаю. Тут есть живность. — Он повернулся к Полле. — Ее Величество просили, они наверху.

Я выломала из куста ветку, запалила, свою отдала Полле, и она унеслась. Снова что-то взвыло, сэр Эвин тоже это слышал, напрягся, оглянулся на запертые ставни.

— На нас тут не выскочит какое-нибудь страховидло? — спросила я. Сэр Эвин задумчиво щурил глаза, ставшие в тени кухни совсем темными, только дергались в них рыжие огоньки.

— Здесь безопаснее, чем в лесу. Некоторые двери целы, можно их закрыть. Есть крыша. Мы пробудем тут день или два.

Что-то грохнуло, я воспользовалась возможностью и прижалась к рыцарю. Рукоять ножа уперлась мне в живот. Сэр Эвин придержал меня за плечи, сказал гулко:

— Это разбирают комнаты наверху.

Рука его так и лежала на плечах, не скользила ни выше, на волосы, ни ниже, куда должна бы. С каждой секундой становилось все более неловко, и я отстранилась. Ну и черт с вами, в самом деле. Я поправила платье. Сэр Эвин кашлянул, сказал "Да" непонятно к чему, перешагнул поваленную скамью и вымелся.

Нет, ну я, конечно, могу выразиться еще яснее, но что-то мне подсказывает, что тут не одобряют, чтобы лапали таких серьезных рыцарей. Клятвы у него и все такое. Рыцарский квест, обретение своего воинского "я". Тут уж не до женщин.

Я вздохнула, поискала, куда бы воткнуть ветку. Сунула в щель между ставнями. Дневной свет был тусклый, огонь разгонял темень хоть немного. Надеюсь, я не начну пожара. Я вытащила кинжал и принялась рубить им куст у камина. Где ты, мой топорик?..

С меня сошел второй пот, когда появился Мастер и, искренне удивленным голосом спросив: "Что и зачем вы делаете, леди?", предложил отойти. Да, да, вот туда, к выходу.

Огонь сорвался с его ладоней, тут же стало светло, с писком побежали грызуны, исчезали в щелях у плинтусов и у потолка. Все-таки белки, хвосты пушистые. Мастер помавал руками, словно дирижировал, то плавно поводил ладонью, то резко взмахивал, будто делал росчерк в пространстве. Огонь его слушался. Он ревел и ластился, в нем горели кусты, но оставалось нетронутой мебель, огонь огибал ее, как течение огибает останки корабля. Пламя слизнуло со стола мусор и полилось дальше, вздымалось и опадало, а дым сворачивался жгутом и тек между ставнями наружу. Пахло только теплом, нагретым деревом и камнем. И горячей кожей. Я подобралась к Мастеру ближе, принюхалась.

— Леди?

Я отскочила на благопристойное расстояние и сделала вид, что заворожена пламенем. Сделать это было просто, оно колыхалось, дергалось и совалось везде, как щенок, и стелилось к ногам Мастера, обвивала их, как пена прибоя. Ко мне не приближалось, лизнуло только траву в щели между плитами у самого моего ботинка — и убралось.

— Потрясающе красиво, — сказала я. Мастер опустил руки, огонь последний раз вспыхнул и разом погас, остался только над его ладонью. Он обернулся, утер блестящий лоб. Сказал с тенью улыбки:

— Огонь — самое роскошное зрелище на свете.

Сложно было не согласиться после того, что я увидела, а ведь это наверняка рутинная работа.

— Осторожнее, леди, — сказал Мастер, когда я подошла к очагу. Кочерга там все-таки валялась, поодаль, поэтому я ее не нашла. Она была раскалена докрасна, и я не стала трогать ее даже ботинком. Мастер сказал: — Подождите, пока здесь все остынет.

Он поднял скамью, поставил к столу, отряхнул ладонью и сел. Я подумала и устроилась рядом. От стен и пола шел приятный жар, как в остывающей бане.

— Я слышал, вы сразили самого Марха Мэлора.

Я уперлась спиной в край стола, забралась на скамью с ногами.

— Он тут знаменитость, как я погляжу. Да, было дело. С помощью огня, кстати.

— Бросили в очаг, как ведьму?

У них тут сказки похожи на наши? А может, не сказки, а быль, и какие-нибудь наглые дети действительно пихали ведьм в печи, а потом хвастались родителям. С этого мира станется.

— Нет. Не хочу об этом, — сказала я.

Мастер кивнул и не стал допытываться.

А вот мне допытываться очень хотелось.

— Что написано на Полле?

Мастер хекнул, неуютно заерзал.

— А вы все слышите и все запоминаете, да, леди?

— Есть такая особенность.

А что делать, если я, как и все современные люди, которые живут в более-менее цивилизованном мире, привыкла получать информацию килограммами и бодро ее переваривать? А тут ни книг, ни интернета… остается прислушиваться и впитывать, гонять это потом в голове.

— Не нужно бы вам этого знать, леди, — сказал Мастер, склонив голову набок. Язычок пламени над его плечом свернулся в жгут и снова развернулся.

— Вы сами мне советовали бежать. Значит, это что-то опасное, и касается и меня тоже.

Мастер потер переносицу между пальцами.

— Верно. Вы правы, леди, но я…

Раздался дребезг, мы с Мастеромодновременно вскочили на ноги. Полла смущенно склонила голову и поспешила к очагу, гремя котелком о косяки и мебель.

— Нужно воды, — сказала она. Мастер ускользнул с кухни прочь, как только она появилась, и я, подумав ему вслед: "От меня не убежите", принялась искать ведро. Городок выглядел большим, колодцев должно быть много.

Я оказалась права: их было много, но все пересохшие. Я шла по заросшему городу под тусклым небом, вздрагивала от каждого звука, чуть не убежала с криком назад в магистрат, когда закачалась от ветра и заскрипела вывеска. Две пенные кружки… местное питейное заведение. Ну уж там-то должен быть колодец, иначе чем же разбавляли пиво. Дверь была открыта, я вошла, тут же уперлась носом в кору, кое-как, распластавшись, проскользнула кругом, прошла через замусоренный и поросший деревцами зал в кухню и через заднюю дверь на улицу. Точно, колодец, бочки у стены под навесом. Я постучала по одной кулаком. Кажется, там что-то есть. Но для начала вода. Ворот крутился трудно, ведро дергалось и гулко билось о стенки, но в конце концов плюхнулось в воду. Я стала его поднимать, чувствуя, что оно серьезно потяжелело. Здорово, полное.

Вода пахла не так дурно, как я предположила. Хорошо, что уксусное вещество, которое все не кончалось в бутылке, спасало от нежелательных последствий. А то это было бы чересчур: попасть в чужой мир с рыцарями, королевствами и магией — и умереть от дизентерии. В луже собственного не скажу чего. Я тащила ведро назад и думала, что за это нужно быть благодарной. Взращивать в себе позитивное мышление.

Кто-то зашуршал в чаше фонтана, я зашагала быстрее, расплескивая воду. Опять же, меня пока никто не сожрал (хотя пытались) — тоже плюс.

Я вылила воду в котелок, сходила еще раз, и Полла сказала: достаточно. Сэр Эвин еще не появлялся, так что интересно, что она собралась варить. Я вышла в холл, где Мастер как раз отпрашивался у королевы, что стояла на лестнице и высилась над ним со всей внушительностью. Высилась бы и без лестницы, усмехнулась я про себя.

— Здесь опасно. Мне нужно осмотреться. Если нам придется держать оборону, нужно хотя бы знать, с чем мы имеем дело.

Ее Величество коснулась перил, потерла пальцы.

— Дождитесь Эвина.

— Я бы предпочел сделать это сам, — сказал Мастер так, словно с трудом сдерживал раздражение.

— Я могу составить компанию, — влезла я. — Я уже немного осмотрелась.

Королева думала несколько секунд. Потом величаво кивнула. Мастер тут же снялся с места, пошагал к дверям. Ее Величество сказала вполголоса:

— Присмотрите за ним. Надеюсь, я могу на вас рассчитывать.

Я от всей души заверила, что может. Нагнала Мастера. Тот не обратил на меня внимания, только огонек над плечом разгорелся ярче.

— Я знаю, где тут таверна, — произнесла я ему на ухо театральным шепотом.

Могу поклясться, что острое ухо дернулось. Мастер скосил глаза, не поворачивая головы, прошептал в ответ:

— Тогда мы знаем, откуда начать разведку.

Внутри питейного заведения Мастер отыскал свечи. Точнее, его ручной огонек сорвался со своего места, распался на искорки и рванул во все углы. С шипением сгорала паутина, обугливались кусты и трава, вспыхивала пыль. Потом зажглись и ровно засветили свечи. Мастер взял канделябр, обошел загородку, отделявшую место хозяина и подавальщиц от зала, распинал мусор и осколки.

— Может быть, наверху? — я кивнула на узкую лестницу.

— Там комнаты хозяев, — сказал Мастер.

— Вот именно! Может, они что-то берегли для себя?

Мастер задумался, потом пошел за мной. Наверху бежал до противоположной стены узкий коридор, а по сторонам торчали двери. Я дергала все подряд, поддалась только одна, но из комнаты, очевидно, вынесли все, кроме деревянной мебели.

— Сразу видно эльфа, который знает свое дело, — проговорил Мастер, приложил ладонь к одной из створок. На ней вспыхнули знаки, как в прошлый раз — на двери алхимика и чернокнижника.

— Эльфа?

— Человека, — сказал Мастер, открыл дверь. — Я не знаю, кто это был, не имел чести быть знакомым с местными адептами Искусства.

Я вошла за ним. Мастер без лишних условностей принялся обыскивать комнату, при этом стараясь ничего не касаться. Я последовала его примеру, все тут было изъедено временем, грызунами и сыростью.

Во второй комнате тоже ничего не было, кроме безбожно скрипучего, поющего от каждого шага пола. И в третьей. Зато в четвертой повезло. Мастер вдруг замер, сделал над сундуком с трачеными молью накидками сложный жест, и сундук тот же час преобразился из простого в красивый, окованный фигурным железом. Навесной замок на секунду засветился лиловым и открылся, Мастер вынул его из скобы и бросил на пол. Поднял крышку.

— Ну, что я говорила? — сказала я довольно, и мы принялись вынимать бутылки. Они были разных форм и размеров, оплетенные и нет, все — пыльные и без этикеток, только иногда попадались знаки на залитых сургучом горлышках.

Мы стащили находки вниз, расставили на самом большом столе и стояли, смотрели на них и друг на друга в ожидании, кто первый скажет "а давайте не понесем все соратникам".

— У нас дома есть такой закон, — сказала я. — Тому, кто нашел клад, полагается четверть от него.

— Резонно, — сказал Мастер согласно, махнул рукой, с пола поднялись черепки и поплыли по воздуху к нам, на лету сплачиваясь в кружки.

Мы сели на скамьи по сторонам стола, друг напротив друга, и я позволила Мастеру выбрать. В местной выпивке он понимал явно больше меня.

— То, что крепче, лучше сохранилось, — сказал он задумчиво, с глухим стуком переставляя бутылки по столу. — Но то, что слабее — вкуснее. Рискнем, леди?

— Давайте, — выдохнула я решительно, подвинула кружки, попутно любуясь узором на их стенках, который так и плясал от неверного света огонька. Не может без украшательств.

Мастер откупорил оплетенную бутылку, налил на два пальца в каждую кружку. Мы одновременно принюхались. Пахло алкоголем и каким-то незнакомым мне фруктом или овощем, но достаточно приятно: как пахнут духи со "свежим молодежным" ароматом — вроде как и огурец, а вроде как и помидорная рассада. Но забавно и свежо.

— Что мы пьем?

— Фруктовую настойку, — сказал Мастер, поднял кружку, и она прямо в его руке преобразилась в стеклянный бокал с толстыми стенками. Настойка была прозрачно-рыжеватая, как сильно разбавленный абрикосовый сок.

— Отлично. За что пьем?

— "За что", леди?

— У вас не говорят тостов? — удивилась я. С языка неловко слетело слово по-русски, в местном языке "тоста" не было. Я переформулировала: — Не желают здоровья хозяину дома, где пируют, или там не говорят речей по поводу события, на котором собрались?

— Говорят, — сказал Мастер. — Прославляют достоинства подающего вино.

— Ну вот, — обрадовалась я. Моя кружка тоже стала стеклянной и подозрительно напоминала теперь алкоголический граненый стакан. — А у нас еще желают того, чего нет, но хочется, и благодарят за то, что уже есть. Можно выпить за дружбу народов, например. Людского и эльфийского.

Мастер криво усмехнулся, но послушался меня, коснулся бокалом бокала.

— Да не угаснет эта дружба вовек! — провозгласила я. Опрокинула бокал, но оказалось, что крепилась я зря, настойка была слабая, хотя и достаточно вкусная.

— Да дадут оба народа друг другу покою, — сказал Мастер и пригубил тоже. Облизнулся, с удивлением уставился в бокал. — Недурно.

— Давайте еще, — я кивнула на бутылку.

Второй тост пошел за здравие королевы и ее уважаемой родни.

— А много ли родни? — спросила я. Начинать лучше с нейтральных вопросов. О погоде там, о знаменитостях… за отсутствием телевидения знаменитости тут — это власти предержащие.

— Если брать широко, то все правящие роды между собою не чужие, — сказал Мастер. Огонек он повесил над столом между нами, и в его свете казался моложе, чем на улице, на честном солнышке. Он ничего, подумала я, потягивая питье. Не красивый, но приятный.

— Я слышала, у королевы много детей. Принцы и принцесса.

— Ее Величество принесла супругу троих сыновей и дочь, — кивнул Мастер.

— Про принцессу я слышала, а где сыновья?

— Младший погиб во время иностранной кампании, — сказал Мастер. — Два года назад, в походе на орков. Старшие — во время их похода на нас. На подступах к столице. Известие пришло за день до того, как столица пала.

— Скормить войне троих детей, — выговорила я, помолчав. Покачала головой. — Кто угодно помешается.

Мастер поднял бровь. Я спохватилась: поймет еще, что я подслушивала.

Я предложила выпить за упокой принцев. Мастер поддержал. Налил из бутылки еще. Да-а, похоронить детей, а потом мужа… даже не похоронить, а бежать и только знать, что уже не встретитесь, не смочь даже проститься. Вот уж врагу бы не пожелала.

— Не печальтесь, леди, — сказал Мастер. — Они были верующие, и сейчас, наверное, в лучшем месте.

— А вы веруете? — спросила я. — И во что?

Мастер поставил локоть на стол, подпер щеку рукой. Болтал напиток в стакане и смотрел, как он ловит свет.

— Знаете, леди, у моего народа тоже есть Четверо. Только они другие. Справедливо сказать, что люди переняли их от нас, только не смогли оставить суть нетронутой, и наполнили новым содержанием. Сделали подателями благ, защитниками и утешителями. Покровителями добродетельных, заступниками слабых. — Мастер, держа бокал в расслабленной руке, ткнул пальцем вверх. — Эльфийский же народ такой чуши выдумать не смог бы. Потому что умеет наблюдать. Если и есть какие-нибудь боги над миром, то это те нетронутые Четверо. Жадные, похотливые, переменчивые существа, жестокие и несправедливые. Как самая природа, как самый мир. Мир не подает благ, если молишься усердно. Так что надо поглядеть на это, — он обвел рукой трактир, — и подумать, кто это сотворил и каков он.

— Как вы мрачно на все смотрите.

— Не на все, — поправил Мастер. — И не мрачно, а сообразуясь с опытом. Природа состоит из вражды и похоти. Жизнь — из несправедливости и случайных событий и бед.

— Сложно поспорить, — сказала я, глотнув. По пищеводу поползло острожное тепло. — Но зачем почитать таких богов?

— Их и не почитают, — пожал Мастер плечом. — Они просто есть.

Разумно. Я прикрыла бокал ладонью, когда он предложил долить: хватит мне пока. Мастер же плеснул себе, но пить не стал. Глядел куда-то, в ему одному доступное, темными лисьими глазами. Долго глядел, мне стало скучно, я потянулась за бутылкой. Мастер отмер и налил сам. Сказал:

— Знаете, эту настойку мои сородичи пьют теплой. Я читал.

Я была всеми руками за то, чтобы соблюсти пищевые традиции, отдала Мастеру свой стакан, он подержал в ладонях и вернул мне — теплый, и питье стало чуть теплое, меньше пахло спиртным и больше — неизвестной мне свежей и чуть сладкой растительностью.

— Скучаете по своему народу?

Обычно момент, когда веселая попойка переходит в грустную со слезами, наступает сам, но я не могла не поторопить, верно же? Язык мой! Я уткнулась в бокал, а Мастер, вопреки ожиданиям, пожал плечом, сказал безразлично:

— Я никогда его не видел. В количестве, достаточном, чтобы это было можно назвать народом.

— Давно не были в родных краях?

— Никогда.

Надо же. А все равно, "мой народ", туда-сюда. Ну да, чем дальше родина и чем меньше о ней знаешь, тем крепче чувство причастности.

— Никогда не хотели навестить?

— Хотел, — сказал Мастер. — Было две или три возможности. Поймали бы, конечно, разорвали ноздри, но шанс того стоил, верно? А я не воспользовался. Потому что, — Мастер поднял бокал, — как бы я ни желал погибели человечьим королевствам, которые покупают таких, как я, кто-то же из моего народа меня — продал. Не поверите, эта простая мысль очень долго мне не приходила. С тех пор перехотелось называть какое-либо из мест домом и стремиться туда. Везде, леди, одно и то же.

Он выпил. Я покрутила бокал в руках. Он никак не остывал, от него шло ровное тепло, как от чьей-то сухой руки.

Пить за патриотическое чувство мы не стали.

— А почему "разорвали ноздри"?

— Беглым рвут ноздри. — Мастер показал на себе ногтем. — Чтобы потом было видно, кто склонен не подчиняться.

— Ужас какой, — сказала я искренне. Ну и мирок. Магия, конечно, но и мечи, а где мечи — там короли, имущественное и сословное неравенство и много, много уродств. Плата за отважных рыцарей, которых мне бы хотелось отдельно и без всего, но они идут в комплекте с ситуацией — и никуда не денешься.

— Там, откуда вы, лучше? — поднял бровь Мастер.

— Не везде, — призналась я, — но мне повезло, я родилась в таком месте и в такую эпоху, что подобные вещи меня минули.

— Неудивительно, что вы хотите домой.

Я хмыкнула. Не только поэтому хочу, а потому что водопровод, центральное отопление, компьютер, еды вдоволь и какую я выберу — и больше никакой природы! Природой я наелась на жизнь вперед.

— Хочу, — сказала я. — Отправьте меня домой?

— Я не умею ходить Тонкими тропами, — сказал Мастер, — вам нужен совсем другой маг. В Рилирвене есть мастера, как я слышал, так что если у Рихензы… прошу прощения, Ее Величества возобладает разум и мы повернем туда, у вас будет надежда.

Расспрашивать про это было жутко и не хотелось, но никуда не деться. Знать всегда лучше, чем не знать. Я открыла рот для вопроса, но тут везде завыло, стены дрогнули, на нас и на стол с потолка сыпанула труха, из окна раздался плач. Мастер накрыл ладонями стакан, чтобы не попал мусор, посидел так, и, как только все кончилось, выпрямился, как ни в чем не бывало, отпил.

— Что это такое? — спросила я тряским голосом.

— Город реагирует на живых, — сказал Мастер. — С проклятыми местами такая штука: они тихие, пока в них кто-нибудь не забредет. Тогда не упокоенная воля прежних жителей чует плоть и душу и пробуждается. Обычное дело. Я предупреждал королеву, но они не изволили слушать.

— Почему?

Мастер потер лоб.

— Сколько в вас вопросов, леди. Хватило бы на десяток придворных дам.

— Мне скучно, — сказала я, — и я ничего не понимаю. Поэтому и задаю вопросы.

Понизу с шипением прошел сквозняк, я подскочила, подняла ноги. Мастер невозмутимо ковырял пальцем печать на горлышке.

— Теперь я вспомнил, — сказал Мастер. — Я читал про это место.

И замолчал. Мне захотелось его пнуть. Я отобрала у него бутылку в оплетке, и не отдавала, пока он не рассказал.

Городок этот не избег судьбы других городков и деревень в той войне: королевская армия проходила их и сдавала без боя, отступая. Иногда король обещал оставить отряд для обороны, иногда — прислать помощь позже. Забирал провиант и уходил. Жители ждали, отбивали орков раз за разом и заставляли дорого платить за каждую улочку. Сожгли целый квартал, чтобы пламя прихватило с собою врага. Они ждали помощи — чему еще верить, как не словам короля? — но не дождались. Магистр сам убил своих дочерей, чтобы они не достались врагу пленницами.

— Ужас какой, — повторила я.

— Обычное дело, — сказал Мастер. — Кеннет Желтый победил в конце концов, так что не принято его порицать.

— Победителей не судят, — буркнула я.

— Верно, — улыбнулся Мастер. — Хорошо сказано.

— Это не я, это до меня.

— Все равно.

А я думала, твари на поляне — это было страшно. А тут чем дальше, тем страшнее. И противнее.

— И что делать? — спросила я.

— Сидите, — сказал Мастер, — наслаждайтесь вином. Мертвые ничего не имеют против вас. Думаю, мы переночуем и уйдем невредимы. Если же нет, то… держитесь подальше от королевы. Так будет безопаснее.

— А что такое?

— В ней мало крови Кеннета, но она есть.

— Так. — Я подняла ладонь. — Стоп. Кеннет Желтый — прадед ее мужа, разве не так?

— Так.

— Брак не делает кровного родства.

Мастер усмехнулся.

— Я же говорил, правящие династии давно уже между собою породнились. Не забивайте голову, леди, — он щелкнул ногтем по бокалу, тот пошел позолотой у края. — Если начнется заварушка — бегите. Я собираюсь поступить именно так, и вам искренне советую.

— Сбежите? — прищурилась я. — Бросите нас на произвол… э… потустороннего?

— Я, между прочим, не просился присоединяться к вашему походу, — сказал Мастер. — И в Лесу, как вы можете понять, искал не королеву и ее людей, а свободы. Но нет, не-ет, — протянул он зло, — судьбе не было угодно! Судьба благоволит только мужьям земли и женам неба, а остальных бросает в их жернова.

Он заговорил на чужом языке, выплевывал слова и тыкал пальцем в меня и потолок. Казалось, что еще немного, и пойму что-то, но кроме редких знакомых слов, речи оставались загадочными. Я слушала, и только когда он немного успокоился, сказала:

— Я ничего не поняла. Что там про жен неба?

— Короли и королевы, — сказал Мастер, откашлявшись. — Король — муж земли, королева — жена неба, и небеса и земля знают их, и самая природа слушает их и ведет.

— Красиво звучит.

— Беда в том, что оно не только звучит. — Мастер хмуро потряс бутылку, выслушал плеск. — Рихенза замыслила дурное. Если ей удастся, это будет великая победа, о ней будут слагать песни, как о Кеннете Желтом. Но вы умны, леди, как я посмотрю, вы, верно, догадываетесь, чьей кровью писаны великие победы.

Кровью тех, о ком потом не говорят в учебниках, подумала я. Граждан, которые соглашались на подвиги и нет, сами бросались на абразуры или были посланы в огонь.

— Эбрар, как я поняла — серьезная угроза. И если он порождает таких уродов, как мы встречали, то он угроза не только вашему королевству, а… — я запнулась, сделала широкий жест, — вообще.

— Пропади оно пропадом, — сказал Мастер. — И это королевство, и соседние. И орки тоже. Откровенно говоря, им вреда от великого генерала еще больше, чем нам. Он делает вокруг себя фальшивую жизнь. Тот, кто живет фальшивой жизнью, не может ни умереть, ни продолжить род. Вы видели, как вы их называете, уродцев. Это — вместо смерти. Тупеют и бродят, если осталась еще воля, а если лишить их движения — будут лежать и гнить. После той войны орки сидели тихо — потому что их, живых, мало осталось — тех, кого Эбрар не успел обратить. Теперь останется еще меньше. И пропади они пропадом. — Он поднял бокал, выпил, запрокинул голову и неприятно закхекал. Я не сразу поняла, что это смех.

— Как вы легко распоряжаетесь судьбами народов, — хмыкнула я, вытряхнула из бутылки последние капли себе в бокал.

— А плевать я хотел, — сказал Мастер намного более пьяным, чем я ожидала, голосом. — Ни один народ не сделал мне добра. Вот эту, вот эту, леди. — Он подпихнул мне бутылку. — Хорошая вещь. Н-ни одна скотина…

Я сдержалась, чтобы не напомнить ему, что его все-таки выучили и воспитали, дали дело, и камзол у него богатый. Что я, на самом деле, знаю? Ничего. Чужая жизнь — всегда потемки. Я сосредоточилась на том, чтобы открыть бутылку, достала кинжал, срубила печать. Выковыряла пробку. Пахнуло хвоей.

— Настойка на елках, что ли? — пробормотала я.

Мастер уронил лицо в ладони, что-то промычал, над головой его собралось голубовато-белое сияние. Мастер помотал головой, поднял лицо, с силой растер. Откашлялся. Глаза были ясные и совершенно трезвые, как и голос.

— Вы недалеки от истины, леди. На шишках. Осторожнее, это довольно забористая штука.

— А вы со мною этот же трюк провернете, — я покрутила ладонью над головой, — как вот сейчас. Полезное уменье, а!

— Вы не представляете, насколько востребованное на пирах, — ухмыльнулся Мастер. Протянул руку, со всех сторон прилетели капли воды, собрались в шар, которым он сполоснул бокалы. Они опять изменили форму, и теперь больше напоминали рюмки. Мастер шлепнул воду прямо на пол, я разлила настойку, долго вдыхала запах и представляла, что я сижу у новогодней елки, шампанское только из холодильника запотевает, из салатниц торчат ложки, бери и клади, а на работу не надо не только завтра, но и послезавтра.

Оливье бы сейчас. Или просто чего-нибудь закусить.

Под потолком бегала белка, а в дальнем углу что-то копошилось. Я попросила Мастера пульнуть туда огнем: если попадет, будет мясная закуска. Мастер швырнул рассыпающий искры сгусток пламени, и то ли не попал, то ли в углу никого не было, а мне просто показалось.

Мы выпили за упокой мертвых и долгую жизнь живых. Питье прокатилось до желудка и упало, как снежок со льдом внутри: тяжко и холодно. Я утерла выступившие слезы. Снежок помалу начал таять, и стало хорошо.

— Я же говорил, — сказал Мастер довольно. — Забористо.

Он почти лежал на столе, подпирал голову, словно она была слишком тяжела, и возил по столу рюмкой.

— Сварите мне зелье, — попросила я. Мастер поднял брови, подождал, пока я продолжу: — Приворотное зелье. Вы умеете?

— Нет, леди, — сказал он, — не мое это ремесло. Но я могу зачаровать какую-нибудь жидкость для того же самого эффекта. Надолго ли вам?

— На один раз, — сказала я, спохватилась под его смех. — На один день, в смысле. Чтобы…

— Чтобы не отказал. Или не отказала?

— Есть разница?

— Для заклинания — никакой. В порядке праздного интереса. Мы с вами нынче делим вино, позвольте же мне некоторые вольности.

— Позволяю, — кивнула я с важностью. Становилось по-глупому весело. — Это он. В порядке праздной… э… откровенности.

— Эвин, что ли? — спросил Мастер буднично, сделал пальцем знак. Бутылка воспарила над столом и наполнила мою и его рюмку. — Не советую.

— Вы против?

Мастер подпер щеку другой рукой, поставив локти по сторонам рюмки.

— Нет. Это не мое дело. Просто будьте осторожны. Ему покуда не нужна жена, насколько я знаю.

— Ну так в этом и смысл! — обрадовалась я. — Избавит от сложностей. Я не собираюсь тут оставаться. Ваш мирок, конечно, очаровательный, но я воздержусь здесь селиться. Мне буквально раз или пару… такой мужчина. Грех пройти мимо.

Питье на шишках развязывало язык, и я не знала, начинать ли уже пугаться.

Мастер кивнул, волосы упали ему на глаза. Он сдул их, вздохнул.

— Все равно будьте осторожны. От него потом не отвяжешься, прикипит душа — и все. А может, это… — Мастер запнулся, смахнул волосы с лица. Прикрыл глаза ладонью. — Впрочем, что это я.

— Если вы против, я не стану… ничего, — проговорила я к большому сюрпризу для самой себя.

— Нет, нет, — махнул рукой Мастер, — пожалуйста, ни в чем себе не отказывайте. Все мы снимаем столько ягод с лозы радости, сколько успеваем.

— Да вы поэт! — воскликнула я.

Выпили за поэзию.

Больше, правда, Мастер ничего поэтического выдать не смог, а единственная короткая строфа, что он сейчас припомнил, оказалась заклинанием, и теперь у нас на краю стола высилось нечто из проволоки, воска и перьев. Мастер сказал, что это украшение, которое надевается сверху дичи перед подачей на стол. Я прислушивалась к своим мыслям и дергала из него перо за пером.

— Расскажите мне про ваше королевство? — попросила я.

— Оно не мое, — сказал Мастер. Поморщился. — И ну его ко всем демонам. Надоело. Лучше расскажите мне про свое. Вы задали много вопросов и услышали много ответов, леди, теперь ваш черед. Каково жить там, откуда вы?

— Неплохо, — призналась я. — Но вам бы там не понравилось. У нас совершенно нет магии. А те, кто выдает себя за колдунов и ведьм — шарлатаны.

— Дивное место, — сказал Мастер. — С удовольствием бы навестил. Я так устал от магии… когда от нее происходило что-то хорошее?

Он щелчком пальцев уничтожил пернатое украшение, и на его месте появилась чаша на кривых ножках, из которой тянуло ароматным. Огонек слетел в чашу, в ней вспыхнуло и стало гореть ровным розоватым пламенем. Как горит масло.

Как горело на Мархе Мэлоре. Я узнала запах.

— Давайте за справедливость, Мастер, — сказала я, протянула рюмку. — За правосудие.

— За воздаяние виновным, — ответил он. Рюмки звякнули.

Он снова попросил меня рассказать про мои земли, и я начала, тщательно выбирая, что можно и что получится передать словами. Больше всего Мастеру понравилось, что за книгами не надо охотиться, а можно себе их позволить, даже если зарабатываешь на хлеб ручным трудом, и можно не выходить из дому, книги сами придут к тебе. Так же как и музыка. Он назвал это роскошью и попросился в гости. Я щедро позвала, упомянув, что он будет спать на диване, зато в тепле и на чистом, а к завтраку я, так и быть, нажарю оладушек.

Мастер не знал, что такое оладушки, и пока я объясняла, голод окреп и поселился в желудке воющей бездной.

Глаза у Мастера снова были нетрезвые. Он быстро пьянел, что при мелком росте и тощем сложении неудивительно. Я, пользуясь ситуацией, спросила:

— Что написано на Полле?

— Секрет истинной жизни, — сказал Мастер невнятно. Я переспросила. Он пустился в объяснения, которые понял бы только его коллега-чародей, и опять наполовину на незнакомом языке.

— Чем это нам грозит? — спросила я.

— Лес будет везде, — сказал Мастер. Икнул, зажал рот ладонью, многословно попросил прощения. Снова вокруг его головы возникло сияние, и он, проморгавшись, встал, попросил позволения дамы отлучиться.

Ничего он не знает, подумала я. И никто тут ничего не знает, ни про Лес, ни про что еще. Тут, наверное, лечат отравления безоаром, и магическая наука, если это у них наука, наверняка недалеко ушла от медицинской. Ковыряются вслепую, не понимают и половины того, с чем сталкиваются. Как у нас думали, что уран полезен для здоровья.

Натворим мы тут дел, пожалуй, думала я. Хотя мне какое дело, я тут ненадолго.

Вернулся Мастер с мокрым лицом и влажными краями рукавов. В колодце умылся, не иначе. Мне бы тоже надо сходить освежиться, подумала я, а то масляный дым пахнет сладко и тягостно, и в голове от него и от еловой настойки туман и круговерть.

— Мне это не нравится, — сказала я. Мастер перелез через скамью, сел, сложив руки на столе. Уставился на меня внимательно. Я сказала капризно, словно предъявляя претензии конкретно ему: — Истинная жизнь, не истинная жизнь, фальшивая смерть… Можешь обмануть смерть, можешь что-то другое вытанцевать вместо нее. Бред какой-то. Я так не хочу. Никакого уважения.

— Жизнь и умирание — это факты природы, — сказал Мастер. — Вы сильно уважаете факты природы?

— А не в этом дело! — хватила я рукой по столу. — Не хочу. Хочу не знать, что такое смерть и жизнь и как они происходят. Ну или знать — когда-нибудь, чтобы в этом долго копались знающие люди и дали очень сложный ответ когда-нибудь потом. Потому что как только смерть и жизнь, те, кто могут их дать или отнять, или поменять, извернуть, как им хочется, начинают ходить среди людей, тут же какой-нибудь мудак сгребет их к себе и станет пользоваться.

— Говорят, король Кеннет был справедлив, — сказал Мастер с непонятным выражением.

— Правда, что ли? Ставлю все мои скидочные карты, недолго он был справедлив! Потому что такая власть портит. Ни у кого не должно быть такой власти. Потому что сразу начинаются всякие уродства одних людей в отношении других. Так хоть есть какая-то одна, единая правда на всех. Вот жил, вот умер, и ничего не сделаешь. Бедняк, король — для всех один конец, одно правосудие. Равенство, понимаете? Закон и правда. А тут уж никакой правды. Когда даже сдохнуть нельзя. Когда те, кому давно б уже пора, чтобы не портили другим жизнь, все еще ползают. Когда те, кто заработал покой, его не получают.

Они стояли вокруг стола: Марх Мэлор с братией, и Кеннет Желтый в золотых своих доспехах, и орк на голову выше всех в белом плаще с красным кабаном, и тот паренек с топором в плече.

Мастер взял рюмку, легко стукнул о край моей.

— За трезвый взгляд на жизнь, леди, — и выпил. В глазах у меня посветлело, в голове мгновенно, вспышкой, прояснилось. Я оглянулась. Никого в таверне, конечно, не было, кроме меня и Мастера. Я потрясла головой. Собственные слова все еще звучали в ушах. Много сердитых цветистых слов непонятно к чему.

— Вы были правы, — сказала я смущенно. — Забористая штука.

Мастер кивнул, спросил:

— Что это за слово?

— Какое?

Он с третьей попытки выговорил что-то похожее.

— Мудак? А-а, — протянула я, почесав переносицу. — Хорошее словцо, сочное, но как бы вам это объяснить. Человек такой, глупый и подлый. Происходит от названия некоторых… гм… мест мужского организма.

Он поднял брови, потом выговорил что-то певуче. Пояснил:

— Это на Весенней речи. Эльф, который слушает совета своих золотых бубенцов.

Мы немедленно выпили за дружбу народов и народов же взаимопонимание, и я пошла умыться.

Ведро стояло на краю колодезного сруба, полное наполовину. Я зачерпнула ладонями, плеснула в лицо, потерла. Плеснула еще. Где-то далеко ухало и подвывало, капли падали с меня на лопухи с увесистым стуком. Я пригладила волосы влажной рукой, оглянулась. Почудились шаги по заднему двору… или не почудились? Я шмыгнула обратно в таверну. Мастер сидел на торце стола, дергал пробку одной из бутылок, морщился, с короткими вспышками сжигал оставшуюся на пальцах пыль — и был сосредоточенный и даже красивый. Острое ухо торчало из волос и совсем его не портило, а добавляло сладкого удивления необычным. Я почувствовала, как благодарность растет в недрах организма и вот-вот съест меня совсем. Они все неплохие и даже добрые ко мне, случайные мои спутники, но никто из них не догадался просто вот так посидеть и послушать, самому пооткровенничать и никуда не спешить. Если с кем-то тебе не хуже, чем с самой собою наедине, то это что-то да значит. Благодетели, защитники — это здорово и в таком страшном мире — насущно, но друг — первейшее требование живой души.

Я сказала себе не обольщаться, потому что это одноразовое мероприятие, и зачем бы я была ему нужна, Мастеру, который хочет все бросить, людей и королевства, и жить свою отдельную жизнь?

Я потопталась на пороге еще, не зная, что сказать. Кашлянула. Мастер опустил бутылку, пламя разгорелось ярче, осветив мой угол.

— Красиво звучит, — сказала я неловко. — Осенняя речь, Весенняя… Почему их назвали так?

— Весенняя означает возрождение, — сказал Мастер, отставил бутылку. — Осенняя, соответственно, умирание. Либо начало и конец. Либо рассвет и закат, как вам будет удобно.

— Красиво, — повторила я. Подошла на несколько шагов. Мастер оттолкнулся от стола, встал, и мы снова были одного роста. — Означает вечную гармонию и бесконечность природы?

Он усмехнулся.

— Когда народы стали смешиваться, мудрые думали, что это будет конец, закат державы и культуры. Потому то, что получилось от взаимовлияния языков, стали называть Низкой речью, или Осенней. Произносить надобно с шипением. — Он выговорил, чуть не плюясь. — Купцы и морские разбойники подхватили сами про себя в шутку, а потом и прижилось.

— Поэтично получилось, — сказала я.

Мастер дернул острым плечом.

— Поэтично или нет, но сам диалект звучит как коверканье языка. Натащили людских слов… например, "синий".

— Что не так с синим?

— У нас было слово для синего! — Он приоткрыл губы, выдохнул певуче. Слово и впрямь было красивое. — Зачем было брать чужое?

"У нас", ха. Блудный сын эльфийского народа.

Мастер говорил еще. Про то, что на Осенней речи говорят эльфы побережий, испорченные людьми, а Весенняя речь — язык восточных холмов. Осеннюю речь придумали торговцы шелком, рабами и серебром, а люди переняли ее в полном объеме уже после. Долго перенимали, поскольку люди только плодятся быстро, а учатся медленно. На Осенней речи теперь говорят при дворах всех королевств и пишут законы и историческое сочинения. Весенней речью написаны стихи и заклинания.

Он горячился и делал руками резкие жесты, лицо его прибавило красок (или это так расцветило догорающее в чаше масло), а глаза были теперь черные с рыжими искрами. Я взяла его за камзол на груди. Мастер тут же замолк.

От него пахло фруктами и шишками, но только чуть, а больше — колодезной застоявшейся водой и дымком. Обычно после выпивки целовать противно, а тут…

Я не успела объяснить, что не имела в виду ничего эдакого, а поддалась порыву дружеских чувств и благодарности за общение, как Мастер придержал меня за затылок — мягко, но настойчиво, и отстраниться не дал.

Когда губы его переместились на шею, а мои руки — ему на спину, я вспомнила, что нас, вообще-то, ждут.

— Подождут, — пробормотал Мастер в кожу под ухом. От горячего его дыхания и голоса по всему телу прошла сладкая волна. — Мы принесем выпивку. Нам не станут предъявлять никаких претензий.

Я решила, что отдать ответственность полезно и приятно, и если что, виноват пусть будет он. Запустила руки в волосы, шелковистые, но спутанные. Сама не заметила, как стала разбирать их, распутывать прядки, а Мастер шумно дышал, стискивал платье у меня на пояснице и тихо стонал мне в плечо, когда я задевала уши.

— Наверху есть кровати, — прошептала я.

Мастер замер, уткнувшись носом у бретельки.

О, только не говорите мне, что у эльфов вот это — не прелюдия, а что-то совсем другое. Посвящение в эльфийские пионеры. И мне придется долго объяснять, что я имела в виду и чего хочу, а он будет глядеть на меня, как на извращенку.

— Все в порядке? — поинтересовалась я, когда он через несколько секунд и не думал отмирать.

— Все великолепно, леди, — сказал Мастер сипло. — Вы не спросили позволения, верно?

— Вашего? Гкхм, извините, — я с сожалением убрала руки из его волос, отстранилась, заглянула в лицо. — Вы разрешаете? Я из тех людей, которые ничего не понимают в местном этикете. Простите, это было невежливо. Да, действительно, следовало сначала…

Мастер засмеялся, а я окончательно перестала что-либо понимать.

— Не моего позволения, леди, — сказал он. Обнадеживало, что талию мою он из рук не выпустил. — Королева Рихенза наследует все имущество супруга, и… тех, кто в вечном услужении — в частности. Если гость королевы желает развлечься…

Меня передернуло. Я крепко взяла его за воротник камзола и целовала рот, подбородок, скулы и щеки, пока не надоело неловко сталкиваться носами. Руки Мастера приятно легли ниже.

— Да?.. — спросила я шепотом.

— Д-да, — сказал он. — Пожалуй. — Усмехнулся. — Чудовищно неприлично получится.

— Какой кошмар, — сказала я, забравшись пальцами ему за уши. Он переглотнул, выдохнул прерывисто. Ага, стало быть, вот тут.

Масло кончилось и огонь затух, а Мастер не позаботился зажечь его снова. Нам хватило и маленького лепестка пламени, чтобы видеть, куда ступаем по скрипучей лестнице.

Глава 8

Торопливо не означает — плохо.

Особенно когда партнер знает, что делает.

Мастер знал, и знал также то, что горячая вода необходима не только после, но и до. На бадью ушел комод, распался на доски и собрался посреди комнаты, потеснив остальную мебель. Вода чуть отдавала колодцем, но это было ничего.

Начали прямо в бадье. Сначала я была настороже, поминутно сравнивала, чтобы убедиться, что это не похоже на то, что происходило в комнатах Марха Мэлора. А потом перестала сравнивать. Предыдущее казалось сном, как и все мои здесь злоключения, когда я просыпалась поутру. Добрые полчаса каждое утро я привыкала к тому, что все это взаправду. Все было — другое до той степени, что становилось временами нереально, зыбко.

А сейчас все было осязаемо и правильно. Потому что, думала я, это самое простое, что знает наш мозг. Самое насущное: поесть, найти убежище и изведать другую особь. Поэтому, даже если еда вредная, а особь совершенно тебе не подходит, все равно тянет, и никуда не деться. Если увидеть еду и почувствовать ее запах.

Если особь — привлекательная и с нею есть, о чем поговорить.

Из мозга, в конце концов, это не вытравишь, думала я, впиваясь Мастеру в затылок, когда он целовал мою грудь. В другие времена мешает. Сейчас — в самый раз.

Тем более, Мастер отлично знал, что и как делать.

Люди (и эльфы), которые знают, с какого краю браться за женщину, оставляют тебя распластанной на простынях и с дурацкой улыбкой. Я погладила простыни. Шелк с вышивкой… м-м. Погладила спину Мастера, который сидел на краю и, кажется, дремал. Как студент на лекции.

— Приезжайте ко мне, — промурлыкала я. — Я вам не только оладушек нажарю.

Мастер что-то лениво пробормотал, встал, потянувшись, откинул волосы за спину и принялся делать новую бадью. Старая развалилась, когда ему стало не до нее, рухнула на пол досками, вода поползла широкой лужей и утекла в щелястый пол.

Я перевернулась на бок и наблюдала. Было тепло, уже разошелся холод, который свернулся внизу живота, когда я сказала, что отпрысков мне не нужно, а Мастер понимающе кивнул и сказал, что заклинание это очень простое и чуть ли не первое, какому учат придворных магов.

До чего же человек простое существо, думала я, наблюдая, как двигаются его лопатки и мотаются по спине волосы. Щекотные. Меня всю исщекотал. Я потянулась, оперлась на локоть. Простое… иногда нужно сдаться, чтобы не тратить всю волю на борьбу. Удовлетворить древнее, неискоренимое — и быть по-тупому счастливым полсуток.

— Я сделаю вам зелье, — сказал Мастер. Протянул руку, словно приглашая на танец. Я взялась, поднялась с постели, и шелковые простыни тут же пропали, остался голый остов и труха. — А лучше просто покажите ему грудь.

Я посмотрела на свою грудь, потом на Мастера. Тот улыбнулся, шевельнул пальцами, вдоль стен вырос, как грибы, еще с десяток свеч.

— Вы полагаете? Он раньше не реагировал.

— А вы раньше показывали?

Я забралась в бадью, и Мастер за мною. Вода парила и пахла травами. Сейчас бы вымыться и спа-ать, но нас ждут. Наверное, уже записали в мертвецы.

— Ну ведь мы мылись все вместе, видели друг друга обнаженными, — пробормотала я, растирая себя влажными ладонями.

— Одно дело — полная нагота для мытья, — сказал Мастер, спрятавшись в воду по подбородок. — Совсем другое — частичная и намеренная. Поверьте, Эвин поймет намек.

— Все равно, сделайте зелье.

Мастер кивнул и окунулся целиком. Волосы его плавали в воде, извивались, как тонкая лапша в кипятке.

Он вынырнул, отфыркнулся и сказал вдруг:

— Благодарю вас, леди. Это было приятно — напоследок.

— Ну, ну, не надо так мрачно. Лучше скажите, все эльфы… глядят в обе стороны?

— Что?

— Пьют из двух кубков? — я сделала похабный жест бровями. — Не против и стрелы, и зеркала? Опыляют и тыквы, и огурцы?

Когда Мастер понял, он смеялся так, что вода плескала на пол, и просил еще. Я вспоминала и придумывала эвфемизмы к "пасти и жеребцов, и кобылиц", пока не иссякла фантазия.

Мастер утер слезы, выдохнул и сказал дрожащим голосом:

— Кому и стоило заняться стихосложением, так это вам, леди. — Выдохнул еще раз, мотнул головой, отодрав от спины влажные волосы. — Отвечая же на вопрос: да. У нас считается здравым желать кого-то потому, что нравятся его мысли и дух. Тело… вторично.

Я кашлянула и, поскользнувшись два раза, встала, перевалилась через край бадьи. Жарко. Вода горячая. Вот и румянец. Ничего такого.

На улице, когда мы, нагруженные бутылками, выбрались наружу, было совсем темно. Носился беспокойный, полный подвывания и треска ветер, качал кусты и траву. Мастер втянул голову в плечи и сказал идти быстрее.

Мы вышли на улочку, что вела к площади, я между домов заметила, что в окнах магистрата поблескивает свет. Тепло воды и приятного занятия быстро из меня выходило, его уносил стылый ветер, который налетал теперь порывами, и вой усиливался, словно дирижера слушался и хор, и группа сценических эффектов. Я обрадовалась этому чувству: все ненастоящее. Все — театр, и все понарошку. Даже если что-то случится с этими людьми (и нелюдьми) — ничего, это все мне видится.

Ветер трепал наши волосы, мы шли торопливо, как могли, боялись споткнуться и грохнуть бутылки: единственное наше оправдание. Мастер, ругаясь под нос, не стал обходить чашу фонтана, а взобрался на край и пошел по нему, наступая на веревки вьюна.

Не следовало, наверное, подумала я. Влипать. Даже если все окончится хорошо. Для меня хорошее окончание — это прощай местное безумие, здравствуй дом. Мой счастливый финал не включает никого больше. Так что и не надо бы привыкать.

Не будь размазней, сказала я себе. Первый раз, что ли? К тому же, Мастер прав, и в обстановке войны и чертовщины, когда выворачиваются наизнанку самые жизнь и смерть, любая радость может быть "напоследок".

— Вы помирать, что ли, собрались? — недовольно спросила я его в спину.

— Всеми силами буду этого избегать, — пробормотал Мастер. Его нога запуталась в траве, он дергал ее, стараясь не потерять башмак.

Снова налетел ветер, над головой грохнуло так, что я аж присела.

— Ч-что это?

— Это, леди, гром. Не бойтесь. Когда начнется настоящая гульба, вы ни с чем ее не спутаете.

Спасибо. Утешил.

Здание магистрата от недолгого присутствия нашей компании сделалось жилым. На чистой кухне (намного более чистой, чем я ее оставляла) хлопотала Полла и грелся, протянув руки к очагу, сэр Эвин. Он хмуро оглядывал нас с минуту, как полковник каких-нибудь секретных служб разглядывает потенциальных предателей родины. Потом, когда мы выставили бутылки на стол, долго принюхивался. Кажется, не пахло, проясняющее голову заклинание Мастера работало и в эту сторону. Очень удобно, только у меня начало колоть печень. Мастер шепнул, что это ничего страшного, пройдет. Мы пили не так много. А бывали и люди, которые вливали в себя полбочки, приказывали отрезвить и выпивали вторую половину. И умирали потом.

Спасибо, утешил — дубль два. Я потерла правый бок и решила помочь Полле, пока сэр Эвин, бросая в мою сторону еще более грозные, чем обычно, взгляды, поволок Мастера отчитываться перед королевой, где мы шатались и кто позволил отсутствовать так долго.

Он прихватил с собою одну из бутылок, и я знала, что все будет в порядке. Победителей не судят, добытчиков сокровищ не судят тем более.

— Вы пропустили обед, — сказала Полла, обстукивая о край котла большую деревянную ложку. — Нужно теперь подождать, пока сготовится.

Я почувствовала, что чудовищно голодна. Жалобно, как могла, попросила остатков. Полла сочувственно ответила, что остатки все подъели, она хотела сохранить, но у нее изъяли.

— Какая несправедливость, — пробормотала я.

Полла поддела ложкой и шлепнула в миску большие костистые куски… чего-то. Кого-то.

— Если это не уронит вашего достоинства, — сказала она смиренно, — отделите кости, покорнейше прошу.

Яусмехнулась. Знаю я этот смиренный тон, таким лучше всего поддевать. А глаза хитрые-хитрые. Полла поправила рукав рубахи и отвернулась.

— Я не белоручка, — сказала я. Приняла миску с исходящими паром деталями некоего животного и поискала глазами нож. — Я не единожды это доказывала. Так что не уронит. В честном труде достоинства больше, чем в том, чтобы охранять маникюр.

Полла не поняла. Слова "маникюр" Осенняя (как я теперь знала) речь в себе не содержала. Я заменила его на "белизну рук". Полла подала мне нож и сказала тихо, что люди благородного сословия говорят так иногда. А те, кто работает по-настоящему тяжело и честно, чаще всего воздерживаются.

Я покраснела и занялась делом. Мы с Мастером отпускали тосты и вели беседы, пока тут происходила жизнь и быт. Так что не Софье Димитровой говорить про белорукость. Я вздрогнула, подула на пальцы, сунула в рот. Горячо, зараза.

Сэр Эвин начал сверлить меня взглядом с того момента, как королева благословила трапезу и все расселись в местном зале для совещаний. В ратуше не нашлось столовой, а зал — был, похожий на тот, что показывают в новостях, когда министры сидят вкруг и говорят по очереди. Мы с Поллой сидели по правую руку королевы, мужчины — по левую. Сначала я думала, что дело в половом признаке, и даже нафантазировала себе, что, будь на месте королевы — король, по правую руку сидели бы мужчины. Но Полла шепнула мне как-то, что одесную правителя — место, во-первых, людей, а не полукровок и тем более нелюдей, во-вторых — благородного рождения. Сэр Эвин и Мастер — ни то, ни другое.

Когда я бралась выяснять, какого рождения Полла, она краснела, пыталась прикрыть и без того прикрытые ключицы и не отвечала. Камеристка королевы… уж наверное, туда не берут дворовых девок. А Мастер говорил, что отец ее использовал для чего-то. Для этих знаков, что на ней написаны, очевидно. И кто у нас папенька?..

Вино тоже разливала королева. Мы с Поллой стащили со всей ратуши разномастные сосуды, а Мастер сделал из них тарелки с позолотой и бокалы с узорами на боках. Вот же странное это дело: бытовая магия. Очень приятно, но обойтись можно без особых проблем, особенно в обстоятельствах похода. Нужнее была бы какая-нибудь находительная-нужных-тропинок магия или боевая… которую Мастер продемонстрировал и так. Я сообразила, что пялюсь на него уже какое-то время, уткнулась в тарелку. Сэр Эвин нахмурился еще больше, я заметила краем глаза и решила не бесить его дальше, а то брови окончательно соединятся с переносицей, а пластической хирургии тут пока не изобрели, чтобы разобрать их по своим местам.

На сон устроились в одной комнате, к двери притащили стул, на котором должен был устроиться караульный. Мастер сотворил сверху мягкую подстилку, и я подумала, что, кто будет сидеть ночью и бдеть, должен будет прилагать особые усилия, чтобы не уснуть. У нас первый раз за долгое время была крыша над головой, было сухо и относительно тепло. Тихо, если не считать подвываний на улице. И в целом — цивилизация.

Я глядела, как Мастер превращает ковры в одеяла, а на коже зудело беспокойно, и, оглянувшись, я поняла, почему: сэр Эвин снова неодобрительно на меня зыркал. Я вернула взгляд, развела руками. Мол, что? Что такое? Сэр Эвин сделал рот ниткой, отстегнул меч от пояса, сел на стул, поставил меч между колен и уставился на гобелен с изображением вельмож на пиру.

Улеглись. Полла — с королевой на кровати из переделанных книжных полок, Мастер на полу, завернувшись в одеяло, как шаверма, и я рядом. Подушками тут не пользовались, я попыталась уснуть на собственной руке, как обычно в походах, но это мне не удалось: повеяло ветром цивилизации, организм моментально захотел все удобства назад. Я повертелась, покряхтела, встала, подобрала одну из сваленных у стены книг, завернула ее в плащ, сунула под голову. Жестковато, но лучше. Перевернулась на другой бок. Лицом к лицу со спящим Мастером.

Но Мастер не спал, глядел сквозь сумрак комнаты глазами, распахнутыми так широко, словно выпил две кружки кофе подряд и заполировал энергетическим напитком.

— Вы чего не спите? — шепнула я. Подвинулась вместе с одеялом ближе.

Мастер отвлекся от созерцания пустоты и пыли веков, что плотно стояла в комнате, сколько он ее ни жег, поморгал, шепнул:

— Слышите, леди?

Что-то по-прежнему подвывало, и в такт звукам что-то трещало едва-едва слышно, словно в воздухе собиралось статическое электричество. Я напрягла слух. В углу заскребло. Я сжалась, посмотрела туда. Мастер ткнул пальцем, с него сорвалась искра, распугала в углу тени и спугнула белку, которая шмыгнула по полу, на стену и пропала под потолком. Какие наглые животные, людей боятся еле-еле.

— Белки, — сказала я с надеждой.

Мастер выпростал руку из одеяла окончательно, сунул под голову, уставился на меня. Глаза у него мерцали, как у ночного животного.

— Кто у Поллы папенька?

Мастер цокнул языком. На кровати в углу завозилась то ли королева, то ли сама Полла. Я прикусила язык, и как всегда, поздно. Сейчас как спросит, что это я интересуюсь, и не подслушивала ли не предназначенные для моих ушей разговоры.

Мастер подождал, пока уляжется, проговорил едва слышно:

— Папенька у Поллы — Мастер-распорядитель.

— Тот самый? — ахнула я шепотом.

— Тот самый, — ответил Мастер. Поинтересовался: — К чему такие вопросы, леди?

— Сидели сегодня за столом — и я думала, какого она рода, — соврала я. — У вас ведь род определяется по батюшке?

Мастер хмыкнул, неясно, поверил или нет. Скорее всего, нет. Я бы себе не поверила.

Интересно получается. Мастер-распорядитель. Секрет истинной жизни.

— А кто же у Поллы маменька?

Должна быть какая-то непростая матушка, если такую важную штуку, как секрет истинной жизни, доверили именно камеристке королевы, а не одному из магов. И Полла должна быть не проста тоже. Все люди — не просты, конечно, но тут наверняка зарыто что-то поболее, чем особенности характера и фенотипа.

— Почему бы вам не спросить ее саму, леди? — прошептал Мастер.

Надо же, отросла приличность. Я хотела задать еще вопрос, но Мастер перекатился на спину, показательно закрыл глаза и натянул одеяло до самого рта.

Может быть, Полла тоже умеет укрощать огонь, думала я, пока подбиралась дрема. Или стрелять смертельными лучами из глаз. Или делать ветер, облака и бурю, и чтобы молния поджаривала неугодных. Было бы здорово так уметь. Я сбилась в комок для тепла и думала: было бы здорово. Нагнать дождь, а потом ледяной ветер, и все, кто под дождем, замерзли бы, покрылись ледяной коркой… потом бы хрустели… как глазурь на эскимо…

Я проснулась и долго пыталась понять, отчего. Было тихо, от кровати доносилось сопение, а еще — мощное дыхание от окна. Я перевернулась, узнала торчащие из-под плаща длинные ноги сэра Эвина. Повернулась обратно. Мастера на месте не было, вместо него на меня из одеяла глядела белка. Я протянула руку, подергала одеяло, прошипела: кыш, кыш! Ох уж эта мне живая природа, набегут, нанесут грязи и заразы, а то и сопрут чего-нибудь. Белка прыснула в густую тень у стены. Я подняла одеяло, убедилась, что больше там никто не гнездуется, посмотрела на стул, где должен был сидеть Мастер в качестве дозорного.

На стуле устроился прямой, словно линейку проглотил, незнакомый молодой человек. Я села. Молодой человек повернул ко мне голову. Лицо его было прекрасно, как прекрасны на картинах юноши, когда художник подбирает натурщиков на улице и пытается сгладить природные несовершенства. Гладкий, белый и правильный, чисто выбритый, тонконосый, а губы розовые, чувственные. Камзол на юноше был вышит золотыми язычками пламени, на пряжках туфель блестел оранжевый свет, хотя было темно, а поперек коленей лежал полированный кривой меч, и по нему тоже бегали рыжие отблески. Миловидный гражданин.

Глаза только рыжевато-красные и мерцают.

— Вы кто? — спросила я шепотом.

Юноша, не моргая, глядел на меня, потом учтиво кивнул и снова сел так, чтобы следить за входом. Я помотала головой. Молодой человек никуда не делся, сидел, мерцал огоньками и в профиль был еще миловиднее, чем анфас.

Я, прикрывшись одеялом, как партизан маскхалатом, подползла к сэру Эвину и принялась его расталкивать. Сэр Эвин, как ему и подобает, сразу схватился за меч, огляделся бешеными глазами. Потом уставился на меня. Потом на юношу, потом снова на меня. Потом лег обратно, устроив меч под рукой, сказал сипло со сна:

— Это страж. Пусть сидит, — и смежил очи.

Отлично. Страж. Пусть сидит, в самом деле, подумала я, пихнув сэра Эвина в плечо. Тот проскреб по полу сапогами и снова затих. Юноша снова обратил на меня внимание, и так мы и играли в гляделки, пока я натягивала ботинки.

Юноша выиграл, потому что не моргал.

Места даме, то есть мне, не уступил, когда я подошла. Только поднял прекрасное лицо и пялился, а в глазах играло пламя.

— Вы кто? — спросила я шепотом снова.

Юноша не пошевелился. Я подошла ближе, протиснулась мимо него в проем. От стража полыхало жаром, как из открытой духовки. Он проводил меня взглядом, я шла по темному коридору и поминутно оглядывалась, а красные глаза, как лазерные указки, словно воткнулись мне в спину.

Осветить путь я ничего не взяла, но коридор, к счастью, кончился, а на лестнице было светлее, окна холла несмело светились. Было тихо-тихо, мои шаги грохотали, отдавались от стен и потолка. Я ступила с лестницы на пол, обошла дерево, вперлась в кусты, которых не заметила в полумраке, с шорохом из них выдралась, споткнулась о вывороченную плитку и, словно наделала недостаточно шума, нечаянно пнула ведро у входа в кухню. Ведро, к счастью, было пустое, Полла выплеснула помои перед сном. Я поставила ведро подальше, гадая, перебудила ли только магистрат, или еще и окрестные дома.

Если бы там был кто живой, напомнила я себе. Странно видеть город без людей. Неправильно.

Я нашла кружку, зачерпнула из котелка кипяченой воды, что Полла оставила с вечера на утренний отвар. Села к столу, сжала кружку в ладонях. Я скучаю по утреннему чаю. По тому, что все привычно, и к новому можно привыкать понемногу, а не каждый день, как тут. Кажется, что уже привык, когда на тебе — новое, невиданное. Страж этот… и сердце сразу колотится, и не знаешь, опасно ли новое, надо ли пугаться, и пугаешься в любом случае. Я отодвинула кружку, устроила лоб на столешнице. Дерево было прохладное. Я пробарабанила по нему пальцами. Да, я выжила, не погибла тут в первые дни, меня не съел медведь и не пожрала изнутри лихорадка от местной грязной пищи, к которой аборигены привыкли, а я нет. И я встретила эту странную компанию — большая удача! Только удача, судя по тому, что говорит Мастер, с вывертом.

Где, кстати, Мастер?

Я поднялась, допила, сполоснула кружку из того же котелка, и пошла искать. Дверь кухни вела во внутренний дворик, но не такой, как представляется, когда думаешь "внутренний дворик", то есть с фигурными кустами, дорожками и скамейками, а хозяйственный: поленницы стоят лабиринтом, какие-то бочки и их обломки, мусор, и все это наполовину скрыто травой и вьюном и светится зеленью.

Я подняла голову. Небо было зеленое и мерцало между черных облаков, как неоновая реклама. Я поежилась, зашагала быстрее, оступаясь и вбиваясь ботинками в подло торчащий мусор.

Мастера я нашла на конюшне (по крайней мере, я подозреваю, что это была конюшня): большая удача, потому что иначе я не знала бы, где его искать. В одиночку шататься по городу под таким небом я бы не стала. Зеленый, не природный лиственно-зеленый, а холодный, с примесью синего свет высвечивал щели в стенах, и таким же светом играл сосуд в руках Мастера, бросал мертвенные отблески на лицо. Мастер сидел на низкой загородке, за которой стояли ржавые инструменты и валялась труха, а конь над ним покачивал мордой и норовил сжевать волосы, но в последний момент останавливался, словно Мастер был покрыт анти-конским репеллентом.

На меня Мастер внимания не обратил. Зато конь обстучал хвостом загородку, где ночевал, сунулся ко мне. Я увернулась. Сказала громко:

— Там наверху какой-то черт занял ваше место.

Мастер сказал "м-м" без всякого интереса, и даже на меня не посмотрел. Сосуд в его ладонях стал понемногу гаснуть, свет облезал с его стенок и втягивался в кожу.

— Это тоже ваша работа? — махнула я рукой к выходу.

— М-м, — пробормотал Мастер, взял окончательно потемневший сосуд за горлышко двумя пальцами и поднял, наконец, на меня взгляд. — Не моя, леди. Моя магия слишком ничтожна, я всего лишь скромный мастер фейерверков. Но сегодня хорошая ночь для колдовства. — Он протянул сосуд мне. — Это то, что вы просили.

Я механически взяла.

— Вылейте в еду или питье, — сказал Мастер деловито, растер руки, подышал на них. Между ладоней загорелся огонек. — И лучше не в алкоголь, так всосется медленнее, но и действовать будет дольше. После приема подождать несколько минут — и можете пользоваться. Приглядывайте за тем, кому подлили это, возможны побочные эффекты.

Сосуд морозил мне пальцы. Я взяла другой рукой, поежилась.

— Какие, например?

Мастер поднял руку, дал коню ткнуться мордой, обтереться о ладонь.

— Ласковое животное. Готефрет взял его трофеем у одного из баронов.

— Одного из тех, кого… про кого вы рассказывали?

— Именно так. — Мастер на ощупь погладил коня между шелковых ноздрей. — Лиуф означает "любимый", король сохранил ему кличку. — Он помолчал. — Эвина он тоже взял трофеем.

Я молчала. Когда начинают рассказывать таким тоном — можно даже не задавать наводящих вопросов, сами продолжат и сами все выложат, потому что это нужно больше рассказчику, чем слушателю.

— Король не обещал ему шпор, а обещал стол, доспехи и свободу, если отслужит двадцать лет. С наемниками сговариваются так же, только обещают еще серебра. Эвин — не наемник, был тогда сопля соплей. Ему — только доспехи и мясо, которое успеет нарастить на костях от королевских харчей. Потом… много чего было потом, и король пожаловал Эвину шпоры и прибавил к сделке коня. Ласковая скотина, видите? — Мастер опустил руку. — Двадцати лет еще не вышло, а он уже свободен. Что называется — везучая душа.

Я вспомнила, каким голосом сэр Эвин говорил про "последнее поручение" своего короля.

— Я бы не назвала это "повезло".

Мастер вскинул голову.

— Отчего же, ле-еди? Кому-то свобода и награда перепадает раньше срока, а кому-то не положена совсем. Потому что кто-то рожден свободным, пусть и в приграничье, в проклятой земле и от проклятого племени. Все равно никто не может им владеть, хоть он никому не нужен и был беден, как грязь, когда его подобрали.

— Вы завидуете, что ли? — удивилась я.

Мастер поднялся, положил коню ладонь на морду. На меня не смотрел.

— Вы будете ему хорошим другом, пусть и не хотите становиться женою. Эвин теперь свободен идти куда угодно и предлагать службу любому королю. Он сделал много, про него говорили. Он рассказывал вам про звезды? Ну вот. Только состав тут ни при чем, — он указал на сосуд, который проморозил мне руки до костей. — Оно просто делает неразборчивым и на все согласным. Не заставит полюбить именно вас, и вообще — полюбить в полном смысле. Есть и такие зелья, но от них выпивший становится совсем другим.

— Спасибо за предупреждение.

— Всегда рад вам услужить, леди, — он поклонился гораздо глубже, чем кланялся королеве. — А теперь я поступлю разумно и уберусь подальше, чего и вам искренне советую.

Я с удивлением смотрела, как он суется за загородку и вытаскивает оттуда сложенные вещи: мешок, свернутое одеяло… рассовывает это по седельным сумкам, берет упряжь и начинает взнуздывать коня.

— Вы… вы что? — спросила я обалдело. Зелье проморозило мне не только руки, но и всю кожу через платье. — И коня заберете?

— Им он вскорости не понадобится, — пожал острым плечом Мастер. — Считайте это репарациями.

— Репарации не взимаются насильно, — сказала я, просто чтобы что-то сказать. — Без ведома другой стороны.

Стало светлее, ухмылку Мастера окрасило в зеленое.

— Почему вы не сбежали раньше? — спросила я.

— Потому что, — сказал Мастер, уложив на коня попону, — теперь меня не будут искать. Будут некоторым образом заняты. Правда, удачно?

— Нас сожрут? — спросила я.

— Их, — поправил Мастер. — Возможно. Город полон ярости, я не знаю, во что она выродится, и с удовольствием посмотрел бы, но не хочу попасть под раздачу. И вам рекомендовал бы уходить прямо сейчас.

— Нет, — сказала я и секунду еще прислушивалась, пытаясь уловить, правда ли я это произнесла.

Зеленый свет мерцал, лежал на полу гнилостными полосами.

Мастер молча продолжал заниматься делом. Закряхтел от натуги, когда поднял с загородки седло.

— Совершенно зря, леди, — сказал он негромко, не громче, чем скрипела кожа ремней. — Вы тут ни при чем.

— И вы тут ни при чем! — воскликнула я и чуть не грохнула сосуд об пол. — Очень удобно — свести счеты именно сейчас, а? И как бы не при делах. Постоять в сторонке и поглядеть, как едят.

За стенами конюшни раздался вопль, мелко задрожали доски, с крыши на головы сыпануло трухой. Мастер замер, задышал часто и громко, так, что в рухнувшей разом тишине я отчетливо его слышала. Он уставился белыми глазами в наступивший сумрак и дышал с хрипом.

Напуганно.

Я чуть не попросила "возьмите меня с собой, подальше отсюда".

В конце концов, эти люди мне никто. Я стиснула пальцы вокруг горлышка сосуда. А красивых мужиков что в этом мире, что дома — как собак нерезаных.

Снова разгорелся зеленый свет. Я краем ума представляла, что творится с небом, и жалела, что нет с собою телефона, там была неплохая камера.

— Вас заест совесть, — сказала я, прикидывая, как бы сделать ему подножку, повалить и уволочь назад в ратушу.

— Она получит успокоение тем, что Рихенза вкусит плодов королевских решений, — сказал Мастер. Руки его теперь путались в ремнях, он шипел и дергал их зло, продирал через пряжки.

— Она отвечает за то, что натворил ее… даже не ее прадед?!

— Если вы думаете, что королева невинна…

— А мне наплевать! — крикнула я. — Нашли время мстить за свои обиды! Причем как подло, а, не своими руками… да, да, я ничего не понимаю, я помню, я глупая пришелица из чужих мест. Только я знаю, что там, — я махнула рукой на щелястую дверь, — вдова, потерявшая сыновей женщина, у которой больше нет защитников, кроме нас. А про сэра Эвина подумали? Долго тут протянет метис, скоро в нем узнают орка и разорвут? А Полла чем перед вами виновата? Тем, что папка ее любил больше, чем вас?!

Мастер молчал, стиснув в кулаках поводья. Я сдержалась, чтобы не бросить сосуд в него. Чтобы всего облило и не отстирывалось. Чтобы неделю таскал осколки из волос.

— Идемте со мною, — сказал он. — Переждем напасть и уйдем дальше. Мы выживем. Будем жить.

— Нет, — сказала я, сама себе не веря.

— Выходит, что наше с вами… близкое отношение, — сказал он странным тоном, — ничего не значило?

Я задохнулась на секунду.

— Вы думаете, что это… это все про вас? — голос мой звенел неприятно, как посуда в раковине, которую моешь от злости, и потому неаккуратно. — Не про вас, не про нас и не про меня тем более. Это — про них. Людей, которых можно спасти.

— Вы уверены, что они заслужили спасения?

— Знаете, какое глубокое, невообразимое дерьмо начинается, когда мы начинаем разбирать, кто более достоин жизни и безопасности, а кто менее?! — я снова чуть не швырнула сосуд в него.

— В том и красота момента, — сказал Мастер едва разборчиво, отпустив поводья, — что я не могу никого спасти и не могу тут ничего поделать. Не знаю, что делать. Я не специалист по…

Я выскочила в дверь и тут же присела от нового крика. Небо потемнело, а потом, как все стихло, разгорелось снова. По нему метались черные облака, по земле метались черные тени… пока я пробиралась через дворик, цепляясь за каждый сучок и проклиная все на свете, мимо меня проплыл по воздуху прозрачный сгусток, словно зеленоватая марля. На нем появилось на секунду выпуклое лицо и пропало. Я пыталась унять дыхание, которое заглушало мне все звуки, и следила, не слышно ли шагов позади.

Не слышно. Дьявольщина!

В ратуше обрывки марли летали гуще. Бросились сразу ко мне, прозрачные и трепещущие, как хвосты экзотических рыб, отрастили лица, а некоторые и руки и ноги, и окружали теперь меня, как недобрая толпа старшеклассников. Я, поскуливая от страха, сунулась между ними, стараясь никого не задеть, вперлась в чье-то прозрачное плечо, меня обожгло холодом, я вскрикнула, рванулась из кольца, припустила к лестнице. Передо мною выросла зеленовато-белая, прозрачная девица с волосами, которые полоскались на невидимом ветру. Она раззявила рот и завопила. Я чуть не уронила сосуд, зажала уши ладонью и плечом, обогнула ее, заскакала по ступеням. Здание дрожало, лестница скрипела под ногами. От зеленоватого мерцания бестелесных существ было светло, как в госучереждении под лампой дневного света.

Прекрасный юноша на входе чуть не зарубил меня полыхающим мечом. Я, пригнувшись, скользнула под удар, и он пришелся на плывшего за мною духа, который распался пополам, собрался воедино и обиженно завыл. Юноша стоял в дверях и совершал удар за ударом, чаще мимо, чем попадал, но с меча срывалось пламя, и духи и прозрачные обрывки его не любили, плыли в сторону или рвались, шли дырами, как полиэтилен, если слишком близко поднести спичку.

Сэр Эвин не стал, как обычно, спрашивать меня грозным голосом, где я шаталась, а подвинул себе за спину, встал в стойку. Королева стояла рядом, тоже выставив меч, и Полла с ножом наготове между ними. Она бормотала, повизгивая, когда очередной морок подбирался совсем близко, и я различала "спаси", "сохрани" и "грешная я, грешная", то есть, обычный молитвенный состав. Я не почитаю богов, тем более, местных, так что мне обращаться было не к кому. Вместо этого я выругалась: плечо пульсировало болью, там, где меня коснулось приведение, расползалась черная корка.

— Не давайте им себя коснуться!

Полла заголосила громче. Сэр Эвин сказал раздраженно:

— Мы уже поняли, леди, — и перерубил подбиравшегося к королеве духа пополам. Тот и не заметил этого, только пошел рябью, открыл рот и завыл. Другие духи подхватили, у меня зазвенело в ушах. Юноша с огненным мечом, наконец, добрался до этого вопильца, иссек его, дух скорчился и шмыгнул сквозь ковер в пол.

Ну и что Мастер мне свистел? Работает огонь, работает.

Не успела я это подумать, как тот же самый дух вырос прямо у меня под ногами, словно хотел заглянуть под юбку. Я отскочила, подхватила мешок, оттащила подальше в угол. И вся наша компания отступила тоже, потому что лезли теперь не только через дверь, но и из окна, а огненного юноши на всех не хватало, хотя он и молотил мечом, как вентилятор лопастями.

— Вы нашли Мастера? — спросила королева.

— Да, — ответила я, прикидывая, как объяснить, что он предпочел смотаться в голубые дали, а я могла бы присоединиться, но, как последняя дура, осталась.

Меча королевы духи почему-то боялись, отшатывались, но лезли снова и снова. Поллу почти не трогали, на меня не обращали внимания (пора бы уже привыкнуть в этом мире), на сэра Эвина вопили и рычали, показывали скрюченными в смерти пальцами. Я пользовалась моментом и ползала в углу, куда спинали наши пожитки, собирала недособранное, потому что делать больше нечего, надо бежать, а я слишком долго волокла этот скарб на себе, чтобы бросить сейчас.

— Скоро ли рассвет? — спросила королева спокойно. На лбу ее блестел в неестественном свете пот, она тоже казалась мертвой, причем утопленницей, которая вылезла из воды, чтобы вести погибшее в шторм войско в бой.

— Вот-вот должен, — пропищала Полла. Из воздуха сплотился бородатый мужик, потянулся к ее горлу, я дернула девушку за платье, сказала мужику: "а ну пошел вон!", спрятала Поллу за собою. Сэр Эвин с королевой сомкнули ряды.

— Они должны успокоиться на рассвете? — спросила я.

— Солнечный свет должен распугивать нечисть, — сказала королева, и я не нашла в ее голосе уверенности, хотя и очень старалась.

— Владыка! — выкрикнул мужик с вилами. Он торчал теперь посреди комнаты, а вокруг него собирались из плавающих, как пенки в молоке, обрывков духи, отращивали ноги, головы, одежду. — Где ты, владыка! Почто покинул нас!

Он не спрашивал, а выкрикивал, как на митинге. Я вспомнила, кого он мне напоминал: старосту деревни, которому не продавали хлеба. Все бородатые крестьяне мне на одно лицо.

— Покинул! Покинул! — закричала сначала одна девица, та, которую я встретила у лестницы, а потом и другая, похожая. — Покинул! Папенька, папенька!

Папенькой оказался не мужик с вилами, а представительный (зелено-прозрачный и с отвалившейся половиной башки) мужчина в сюртуке и со стилетом, который полез из окна.

Духов становилось все больше, они толкались, задевали друг друга, проникали друг в друга, как одно облачко дыма в другое, выкрикивали и причитали. Огненного юношу схватили за руки, он шел черными пятнами, и скоро рука его, став черной вся, отвалилась, рассыпалась жирным пеплом, меч глухо упал на ковер и распался тоже. Юноша отмахивался оставшейся конечностью, но скоро его повалили.

А потом повалили сэра Эвина, когда он пытался загородить королеву. Я сглотнула, расставила руки, Полла высовывалась у меня из-под мышки, вскрикивала и пряталась обратно. Плечо горело, боль словно пила силы, на спине выступил пот и начало подташнивать.

Что-то мне подсказывает, что на "безболезненно" можно и не рассчитывать.

Раздалось гудение, низкое, проникающее сначала в тело через ступни, в кости и зубы, а потом только в уши. Окно вспыхнуло рыжим. Две девицы, что обступили королеву и голосили, подняв руки, заткнулись на полуслове, уставились в стекло. Потом распались дымком, собрались у самого окна, высунулись на улицу прямо через стекло, всосались в него, как злобный демон в финале иностранного ужастика — обратно в телевизор. За ними потянулись остальные призраки, неуверенно подвывая.

— Рассвет? — спросила Полла. Королева отбросила косы за спину, вложила меч в ножны. Сказала:

— Нет. — Махнула рукой к двери. — Уходим.

Путь был свободен. Я быстро застегнула плащ, подхватила мешок, ввинтилась под руку сэру Эвину. Возблагодарила всех богов, которых не почитаю, за то, что он встал наполовину сам, а то я надорвалась бы.

— Меч…

Черные отметины были у него везде, покрыли половину лица, и если болели так же, как моя, то неудивительно, что ноги не слушались. Я думала, что меч подаст Полла, но она поддержала рыцаря под другой бок, и оружие пришлось взять мне. Я сунула его в пустые ножны так быстро, как смогла, и мы потащились следом за королевой. Путь был свободен, призраки, какие еще попадались на пути, втягивались в стены и крышу. Опять стало тихо, прекратились даже вопли, только шуршали по всей ратуше перепуганные белки, и гудело снаружи. Я подумала, что так, должно быть, звучит далекое землетрясение.

Лестницу мы преодолели с трудом, сэр Эвин постоянно запинался и наваливался на нас с Поллой всем весом. С последних ступенек мы практически скатились, я была мокрая, как мышь, едва дышала и думала, что будет, конечно, некрасиво, если меня стошнит прямо тут, но можно будет списать на стрессовую ситуацию и военное положение.

Через кухню и задний двор мы, к счастью, не потащились, королева послала Поллу за конем (я хотела сказать, что Мастер коня — увел, но не стала: на Поллу, вроде бы, призраки не очень злы, пусть побудет подальше), а сами мы вывалились через главный вход на площадь. Сэр Эвин уже без малого стоял сам по себе, и это счастливое обстоятельство позволило нам не рухнуть вдвоем, потому что у меня ослабли коленки.

Небо горело, словно свод его был бензиновый, и ангел, прикуривая, уронил спичку. Огонь гудел, рвался, показывал в прорехи беззвездную черноту, снова затягивался ровным ковром. Огонь падал шматами, как кумачовые флаги летят с флагштоков сменивших режим государств. Огонь переливался из алого в желтый, огонь лился сверху сплошной стеной на пригороды, и я почувствовала себя за очень яркой, дрожащей и жаркой занавеской для душа. Было жутко и красиво, красный свет заливал улицы и площадь, растения ежились под ним и подгорали.

Настоящий рассвет. Такой, как был, наверное, в первое утро мира, когда небо еще только училось быть небом, а солнце было равномерно по нему размазано.

Огонь окружал Мастера. Призраки подходили к пылающему кругу вокруг чаши фонтана, рвались, дрожали, отступали и шагали снова. Мастер сидел в фонтане на моховой подушке, босой, и, весь извернувшись, читал с ноги отметины. Призраки шли мимо к нему, оборачивая к нам головы и поскуливая, но не делая попыток схватить. Я пригляделась. Мастер что-то говорил, кричал даже, но я не слышала ни слов, ни даже голоса: небо гудело, земля мелко дрожала, призраки выкрикивали: "Государь! Покинул!..", а сэр Эвин шумно, с нехорошими хрипами, дышал мне в макушку. Я обернулась и поняла, что это не он, а храпит конь, которого Полла держала и что-то сурово выговаривала, а он всхрапывал и мотал головой.

Мастер подхватил со мха бутыль, встал. Вскинул руки. Призраки притихли, остался только далекий рев горящих небес. Мастер выкрикивал мерно и в рифму, я не понимала слов, слышала только голос и его ритм. Призраки стали качаться в такт, а потом мерцать — тоже в такт, потом завопили разом, так, что я на секунду оглохла. Зажала уши, чуть не уронив сэра Эвина. В звенящей тишине огонь вокруг Мастера пал, а через миг погасло и небо. Я яростно моргала, но глаза никак не желали привыкать к темноте, а когда привыкли, не было больше зеленого мерцания и ни одного призрака поблизости. Были только звезды на небе, и появилась луна, и еле-еле в ее свете виднелись дома, площадь, деревья и кусты на ней… чаша фонтана.

Мастера тоже не было.

Я сказала: "Давайте сами", дала сэру Эвину опереться на седло, вывернулась из-под тяжелой руки. Королева сказала: "Постойте". Я откинула плащ, чтобы не путаться в нем ногами, перескочила через корень, обошла кусты, споткнулась о кусок мостовой, с хрустом наступила на ветки, дернула зацепившийся плащ. Ступила на край каменной чаши.

Бутылка лежала на мху на боку: плотно закупоренная, мерцающая зеленым через полупрозрачные стенки. Рядом лежал Мастер, навзничь, неподвижен. Совсем так, как я нашла его в первый раз.

Я опустилась на колени, сунула палец под нос и к губам, пощупала шею, сдержала дрожь. Прижалась ухом к груди. Пощупала шею снова. Да, так и есть, жилка бьется едва-едва, я со страху ткнула не туда. Я выдохнула, взяла его руку, осторожно сжала.

Раздался писк. На краю чаши сидела белка, стрекотала, потом прыгнула прямо Мастеру на живот. Я, не отпуская тощей руки, сказала: "кыш". Белка и не подумала убираться. Иди отсюда, идиотка, ну… я махнула на нее ладонью, зверек соскочил на мох, но там и остался. Дура. Ни страха, ни совести.

Я утерла глаза и повторила шепотом: дура. Дура.

Глава 9

Белку эту мы нашли потом в седельной сумке. Полла вскрикнула, а белка сиганула в придорожный куст и пропала. Во второй раз я вынула ее из своего мешка. Пришлось выкладывать все вещи, посмотреть, не погрызла ли чего-нибудь. Грызуны — такая гадость рядом с человеком.

Лиуф нес теперь двоих, и мы двигались медленно. Солнце было уже высоко, когда мы выбрались из пустого города. Там больше никого не было, только белки.

Белки как белки, упрыгивали с нашего пути, чтобы не попасть под копыта или в котелок. А вот эта какая-то ненормальная. Бешеная. Дура.

Дура, шептала я. Втягивала голову в плечи. Мне казалось, все на меня глядят осуждающе, но, конечно, только чудилось. В основном смотрели под ноги.

Черная корка так, коркой, и слезала, если полить ее снадобьем, которое нашла среди бутылок Полла. Если не полить — будет расползаться, и потом отвалится вместе с куском мяса. Сэр Эвин старался не орать, я видела его усилия. Не преуспел. Призраки оставили свои метки даже сквозь одежду и кольчугу, сэр Эвин был пятнистый по всему телу: где черным, а где белесой новой кожей. Он обрывал корки вместе с плотью, брызгал кровью, сыпал проклятьями, лил состав прямо на рану. Состав шипел, сэр Эвин шипел еще громче. Полла замучилась стирать бинты. Хорошо, что у нас были бинты. Мастер сделал из них красивое большое полотенце, а теперь магия его ушла, и нарванные из чьей-то рубахи полосы не слишком белой ткани стали тем, чем были.

Мастер ехал на коне вторым, поперек седла, как мешок с мукой или похищенная невеста. Дышал. Я проверяла на каждой стоянке. Зрачки реагировали на свет, но я понятия не имела, что это значит. Иных признаков жизни не подавал, и был чуть теплее окружающего воздуха. Я пыталась его поить, но ни к чему, кроме мокрого камзола, это не привело.

Белка скакала по мешкам и у ног, когда мы останавливались на отдых. Я перестала, в конце концов, ее гонять, сэру Эвину было не до того, Полла махала скрученной тряпкой, но белка словно чувствовала фальшь и никуда не девалась. Отскакивала только лениво в сторону и продолжала мерить нас черными бусинками глаз. Привязчивое животное. Покормить ее, что ли? Но есть и самим было мало, охотиться, кроме сэра Эвина, умела только королева, а ей не везло. Мы питались дикими яблоками, кислючими и отдающими щавелем, какой-то травой и остатками былой роскоши. Королева произнесла благословение и разделила последний клубень, и стало отчетливо ясно, что спать мы будем ложиться отныне голодные. Белка притащила однажды орех, оставила на готовой ко сну ночной рубашке королевы. Одним орехом не наешься, но это было похоже на сказку, на мультфильм про принцесс и их пение, на которое слетаются все птицы округи и сбегается большеглазая живность. Больше я белку гонять не стала, и не однажды заставала Поллу за тем, что она чесала пальцем короткий мех.

Лес за городом стоял густой и недобрый, что-то постоянно мерцало и трещало в чаще, и мы останавливались на самой обочине. По дороге давно никто не ходил и не ездил, тут и там торчала трава. Мы лежали, плотно друг к другу прижавшись, я забивалась между сэром Эвином и Мастером. Думала каждый вечер, что надо бы его помыть (в голову лезло непрошеное "и помыли, и отпели" из КВНа), но каждое утро перед нами ложилась дорога между мрачных лесных стен, и я забывала. Дышит? Дышит. Как-то незаметно ответственность следить за этим стала целиком моя. Я не жаловалась.

Дура.

Быть хорошей и правильной нужно за свой, а не за чужой счет.

Никто на эту тему не заговаривал, только однажды королева, поглядев на снятое с седла тело, выговорила звонко, как говорят речи с трибуны:

— Дабы исполнить назначенное судьбой, нам необходим чародей. Пусть несчастливое происшествие не обманет вас. Мы вступаем в опасные места, которые годами были гибельны для смельчаков, но так же и щедры на чудеса. Четверым было угодно благословить наш поход. Станем же уповать на их волю.

Полла поднимала четыре пальца и делала ими какие-то жесты, и даже сэр Эвин, кривясь от боли, присоединился к ней. Я имитировала, как могла. Тянуло переспросить, к чему это она, но королей не переспрашивают. Несчастливое происшествие…

Я ведь не знаю этих людей. Они правда стоили… всего этого? Чтобы я за них переживала? Чтобы выменивать их на Мастера? Мне их всех жалко, конечно, но ведь, если послушать историю жизни любого, кого ни возьми, будет жалко, потому что каждому довелось хлебнуть полной ложкой, жизнь так устроена. А что я знаю на самом деле? Сэр Эвин умеет и, кажется, любит рубить живую плоть острым железом. Полла верна королеве и несет на себе то ли большое спасение (для избранных, в спасение для всех я не верю), то ли большую погибель — для неугодных. Хорошая девчонка, как мне кажется… но я знаю о ней не все. Ничего не знаю, если по-честному. Королева Рихенза… прав ли был Мастер в том, что она помешалась, но люди, которые говорят, что их дело благословили сами боги — опасны всегда. Потому что ни перед чем не остановятся, я и не вижу, чтобы она останавливалась. Люди, которым уже нечего терять, опасны втройне. Если то, что рассказывали мне о ее супруге, правда, то она… такая же? Наверняка смотрела, как он расправляется с врагами и мятежниками, и, скорее всего, одобряла. Она ведь идет не к дядюшке, чтобы прятаться у него и оплакивать мужа и сыновей. Она идет, чтобы совершить что-то, чего боялся Мастер, а этот человек… эльф умел зажечь небо.

Да, они мне нравятся. До той степени, до какой нравятся не вредные попутчики в долгой дороге, быть может, не близкие, не похожие на тебя, но, по крайней мере, интересные, и к концу пути уже почти родные. Но они — случайные люди, и точно так же нравились бы мне какие-то другие, случись они рядом в лесу, где я оказалась вдруг, ничего не понимая.

С другой стороны, что теперь думать. Никаких больше выборов мне делать не придется, я не такая важная фигура, и они мне нужны больше, чем я им. Нравятся, не нравятся, стоили, не стоили — я хочу домой, а в одиночку местные сказочные леса меня проглотят и переварят.

С третьей стороны, от призраков никто бы не ушел, а нас там было четверо. Лежали бы четыре трупа, покрытых черной коркой. А Мастер один. И даже относительно живой. Математика. Наилучший исход.

Я оборвала себя. Еще более глубокое и невообразимое дерьмо начинается, когда разрешаешь себе подходить к жизням с арифметических позиций. Статистика. Выменять многих на одного. Выменять сотню за десяток. Пусть этим занимаются генералы, когда по-другому уже совсем никак, а я не обучена и не желаю.

Я шла, сердитая на себя, и на привале чуть не пнула белку, которая прикатилась к моим ногам и стала шуршать у ботинок.

— А тебе чего надо?

Белка шмыгнула в траву, притащила ветку больше себя длинной, принялась грызть. Долго грызла, пока я не отобрала, разломила, отдала обратно. Белке это понравилось, и она притащила другую, наметила зубами, кинула мне на ботинок. Я сломала и эту.

Скоро передо мною лежала горка палок, а белка шуршала в траве. Полла подошла, позвала натаскать воды, если леди не сочтет это за низкую работу, и тут же позабыла, наблюдала, как белка шуршит в горе палочек и выкладывает их.

— Дрессированная скотинка, — хмыкнула я. — Сбежала их цирка.

Слово "цирк" не пожелало произноситься на Осенней речи, и я сказала: с ярмарки. Где ученые звери выделывают всякие штуки. Полла рассеянно проговорила, что она видала, и это было очень интересно, особенно когда собаки умели считать, а муравьи составляли живые картинки. Так и осталась стоять над белкой, а потом села на мое место, подвинув аккуратно край плаща. То есть, воду таскать мне одной? Ну и ладно, Полла и так крутится и делает все дела, какие делала раньше, и какие делал Мастер, и какие не может теперь делать сэр Эвин, а отдыхает, только когда мы идем, но какой же это отдых. Я засучила воображаемые рукава, почесала край черной отметины, отколупала кусок, облизнула палец и потерла новую кожу на этом месте — и пошла носить воду. Мы остановились у моста через речку, и ходить было недалеко, до пологого места, где берег становился ниже и не мешались камышовые заросли. Когда я вернулась с котелком в первый раз, около моего плаща стояла рядом с Поллой королева. Когда притащилась во второй — к ним присоединился и сэр Эвин. Я подумала, идти ли третий и окончательный раз, чтобы было, чем сполоснуться после ужина, но решила, что это всегда успеется. Присоединилась к общему собранию.

Белка сидела в кругу сложенных из палочек знаков и надувалась (от гордости?) как хомяк.

— Что, грамотная? — хмыкнула я. — Ну точно, сбежала с ярмарки. Можно колесить с нею по городам и весям и зашибать деньги. Кто обучен играть веселые песенки на народных инструментах?

А еще можно прикинуться бродячими актерами и дрессировщиками и проникнуть в захваченную столицу, подумала я. Стать знаменитыми, так, чтобы сам вражий военачальник позвал дать представление во дворце — и тут-то его и прирезать. Выиграть войну одним ударом. Отличный план. Хорошо, что у меня хватило ума не делиться им с общественностью.

— Это Мастер, — сказала королева. — Некоторым образом.

Судя по серьезным лицам, меня не разыгрывали. Белка принялась передвигать палочки, составляя новые знаки. Читать по-местному я все равно не умела, так что сказал просто:

— Докажи.

Белка уложила палочку и уставилась на меня.

— Один раз подать голос — "нет", два раза — "да", — сказала я. — Ясно?

Теперь на меня смотрели уже все. А что такого? Я видела достаточно фильмов про парализованных и коматозных, чтобы знать эти трюки.

Белка пискнула два раза.

— Ты… э… вы — Мастер?

Белка снова пискнула — два раза. Королева одобрительно кивнула. Спросила:

— По своей ли воле вы отделили тело от разума?

Белка пискнула один раз. Странный вопрос, кто же по своей воле такое делает?

— Знаете ли вы, как возвратить вещи в подобающее положение?

Какие тут конкретные люди, подумала я. Сразу к делу, не "за что" и "почему", а — "как исправить". Что значит — лидер целой державы.

Мастер в виде белки долго думал, прежде чем пискнуть: "да".

— Способны ли вы сделать это сами, не теряя времени?

"Нет". Еще бы. Белки вряд ли умеют колдовать. А если бы умели — какое бы могли дать представление! Мы б точно стали известными бродячими артистами.

Я поняла, что мне от избытка впечатлений лезут в голову всякие глупости, потерла лоб и постаралась сфокусироваться. Спросила:

— Тело может жить без вас в нем, верно?

"Да".

— Как долго?

Белка молчала. Я перефразировала:

— Долго ли? Три раза подать голос — "не знаю".

"Не знаю". "Нет". То есть неизвестно, но, скорее всего, нет. Скверно. Очень скверно.

Королева выпрямилась, придержав венец, и удалилась к своему месту у костра. Устроилась на снятом седле. Полла подала ей карты.

Ну и что это значит? Я подставила ладонь, белка прыгнула на нее, царапнув когтями.

— Вы что-нибудь понимаете?

Белка пискнула два раза.

— Везет вам, — сказала я. Посадила Мастера на плечо, но он не пожелал там сидеть, а, цепляясь коготками за платье, сбежал по мне вниз, как по дереву, прыгнул в траву и куда-то побежал. Ловко. Небось, всегда мечтал быть белкой.

— А вы что-нибудь понимаете? — спросила я сэра Эвина, который не стал уходить далеко, а устроился тут же и затирал пятнышко на ножнах.

— Не понимаю, леди. Магия — ремесло темное и не на всякий ум.

— Я имею в виду — что будем делать?

Сэр Эвин пожал плечом, поморщился.

Я потерла лицо. Ладно. Они в этом мире живут с рождения, онизнают, что делать, когда происходят подобные неприятности.

Спать я легла, прижавшись под бок телу Мастера, а его ум в виде белки свернулся на черном камзоле. Я уложила руку так, чтобы трогать пальцем пушистый хвост. Прошептала:

— Простите. Втянула вас. — За спиною завозился сэр Эвин, и я сказала еще тише: — Очень жить хотелось. И чтобы остальные тоже… живы.

Белка глядела на меня антрацитовым глазом, навострила уши. Я шепнула:

— Это было очень красиво. Целое небо в огне. А вы очень смелый.

Белка свернулась баранкой, уткнулась носом себе в белое брюшко и укрылась хвостом. Я сунула ладонь между полами камзола, чтобы чувствовать биение сердца (и чтобы рука не мерзла, последние ночи стояли прохладные) и принялась усиленно думать, что все, наверное, будет хорошо, и как-нибудь, скорее всего, образуется.

…Дома выключили батареи, и даже под одеялом было холодно. Ко мне пришла Китна, я сунула руку под ее меховой полосатый бок, грелась и слушала мурчание, а другой рукой пыталась погладить, но почему-то не получалось. Я заворочалась, Китна недовольно взмякнула, поднялась, перелегла, придавила мне руку, мне стало неудобно, я попыталась вытянуть ладонь назад, но кошка была тяжелая, да еще и одеяло путалось, я сражалась с ним и с кошкой — и проснулась.

Мастер дышал, я убедилась, вытащила руку из-под камзола, потрясла кистью. Тело устало так лежать, я села, огляделась. Небо между крон еще и не думало светлеть, все спали, кроме сэра Эвина, который сидел у затухающего костра и тыкал в угли прутком.

За спиной сэра Эвина стоял высоченный человек в белом и красном, с копьем и капюшоном на глазах. Меховая оторочка плаща торчала во все стороны, словно мех намок в чем-то липком и так и высох — иглами. Человек поднял капюшон, и я поняла, что это вовсе не человек. Низкий лоб, тяжелая челюсть, еще и клыки торчат. И глаза горят ярче углей… Я закричала, но из горла вышло только сипение. Я зашарила около себя, натыкалась пальцами на все, кроме кинжала, а орк, глядя прямо на меня, поджаривая меня угольями глаз, как куропатку на вертеле, сказал:

— Спаси мой народ.

Я нащупала кинжал, стиснула рукоять до скрипа и закричала снова.

И снова проснулась.

Осторожно сняла — снова — руку с груди Мастера, села. В голове стояла муть. Глаза сами собою закрылись, я с трудом разлепила их обратно. Кинжал лежал под плащом, я на всякий случай стиснула его, как любимую куклу, прижала к животу, и тогда уж огляделась. Мужика с копьем у костра не было. Не было и сэра Эвина, а была Полла, которая стояла на коленях и раздувала угли, совала туда куски коры. Небо с одного краю чернело, а другого — уже серело. Я зевнула, протерла глаза. Белка сидела на Мастере и что-то ела, зажав лапками.

— Делись, — сказала я сипло.

Белка скакнула на землю и зазмеилась меховой лентой, убежала.

— Я же пошутила, — сказала я, кашлянула. Завернулась в плащ. Он еще хранил сонное тепло.

Китна была теплая, толстая, как носок производства правильной бабушки, и такая же шерстяная. Спокойная, как слон, животина, она всегда первый день визита относилась ко мне подозрительно, а потом позволяла совать под себя руки. Отцу почему-то давали отпуска только зимой, и мы навещали заграничную родню в мои новогодние каникулы. Мне давали занимать целую комнату, полную старых и чужих вещей. Днем они мне нравились, особенно массивный стол, настоящий авианосец, и глубокое кресло, в которое я умещалась вся и еще оставалось место. Но ночью вещи обступали незнакомым кругом, и пахло в комнате чужим, кровать была слишком большая, а одеяло — недружественное и холодное, я боролась с ним полночи. Китна приходила с полным правом: это была ее комната. Она без единого звука подцепляла лапой низ двери и драла, тянула, скребла когтями по краске и полу. Я подскакивала: звук казался в спящей квартире оглушительным, я так и ждала, что родители и бабушка с тетей прибегут и станут отчитывать не Китну, а меня как не сумевшую сохранить покой. Я, поджимая ноги на холодном паркете, подбегала, натыкаясь на зловредные мебельные углы, открывала дверь. Китна садилась на толстую попу и глядела снизу вверх мерцающими блюдцами. Я сторонилась, как швейцар, пропуская, Китна долго раздумывала, и иногда уходила обратно к бабушке, а иногда входила, запрыгивала на кресло и мигала на меня глазищами оттуда. Я пряталась в одеяло, которое было мне теперь другом и защитником, и поддерживала игру в гляделки. Всегда побеждала, потому что Китне надоедало, она укладывалась, обернувшись хвостом. Я успевала задремать, когда она спрыгивала на пол, бесшумно шла, забиралась на кровать и, подвинув меня к стенке, устраивалась. Тогда я решалась ее погладить, а потом, когда мурчание начинало литься монотонно и постоянно, совала ладони под меховой бок. Под Китной было тепло, но лежать так было неудобно, и я успевала убрать руки до того, как ей надоедало.

Каждый год всю обратную дорогу и еще неделю дома я клянчила у родителей котенка.

Я, зевая и спотыкаясь по сонному делу, потащилась помогать Полле с утренними заботами. Белка натаскала орехов, сложила около котелка. Я, умывшись и будучи попрошенной посидеть и не утруждать себя (читай — не путаться под ногами), колола их в ладонях. Проходивший мимо сэр Эвин аж остановился поглядеть. А что такого? Малярной кистью помашешь — мускулы, как у культуриста, может, и не нарастут, зато появится в теле жилистая рабочая сила. Я — девушка физического труда, чем и горжусь. Все хорошие вещи, которые можно пощупать, сделаны физическим трудом. А голова и так забита мыслями больше, чем хотелось бы. Я закинула орешек в рот, другой отдала Полле. Поделилась и с королевой, когда она встала, и с белкой, которая бегала вокруг ботинок, вспрыгивала на колени и обиженно стрекотала.

Поручили ее, конечно, моим заботам. Чьим же еще. Коготки цеплялись за лямку, хвост щекотал ухо, белка не могла сидеть спокойно и все время тыкалась мне в лицо или пыталась заползти в подмышку. В конце концов я взяла ее, сказала строго: "Хотите ехать на мне — сидите смирно, а не то пойдете своим ходом" и сунула в лиф платья. Белка тут же щекотно завертелась, но быстро угнездилась. Я выдала ей орешек за послушание и тут же пожалела: крошки полетели под платье, и я прокляла все, пока вытряхивала их. Сэр Эвин бросал внимательные взгляды. Наконец-то смотрит, куда надо, а всего-то и нужно было — посадить белку. Надо было раньше догадаться. Мы шагали по дороге, постояли на перекрестке, королева сверилась с картой, и мы свернули на боковую тропу. Стало тесно, лес поджимал с обеих сторон, и шли мы по двое, как детский сад на прогулке. Полла рядом напевала что-то под нос. Я прислушалась. Что-то там "девица", как-то там "вдовица". Я попросила погромче, чтобы было не так уныло (и страшно: в чаще слева что-то ухало) шагать. Полла покраснела, сказала, что никогда не славилась голосом. Королева обернулась, сказала:

— Спойте, голубушка.

Полла сбилась с шага, откашлялась и завела:

Жила в деревушке далекой

На север от Сизых Холмов

Девицы семья сероокой,

Крестьян, почитай, восемь ртов.

Отец подзывает девицу:

Решайся ты, дочь, поскорей

Кого пригласим мы в светлицу,

К кому подсылать сватовей.

Да славь мою щедрую волю,

Избранников вокругь полно

Сама выбирай свою долю,

А я заготовлю вино.

Девица вздыхает и крутит

Меж пальцами кончик косы.

Вздымаются юные груди,

Уходят в раздумьях часы.

Наутро является первый:

Хорош, и весёл, и удал.

"На сердце прекраснейшей девы

Обрушу я точный удар.

Ни волк, ни кабан, ни лисица

Моей не избегнут руки,

И ты не избегнешь, девица,

Плети подвенечны венки".

За ним закрываются двери,

Девица поводит рукой:

К чему мне те дохлые звери,

Мясные, наружу кишкой?

Я смерть не люблю, и охотник

В мужьях уж недолго такой.

Сработает быстренько плотник,

И стану я в шкурах вдовой.

Отец хмурит брови устало,

Но слово все ж держит свое.

Лихая беда то начало,

А мы еще чуть подождем.

Второй был в поту и землице

В руках колосок и трава.

"Прекрасной, как рожь, посестрице,

Принес я златые хлеба.

Мы вместе с утра и до ночи

Спахаем упрямую твердь.

Трудиться всю жизнь, что есть мочи

До смерти нас ждет круговерть".

Его провожает девица

Дрожит и поводит рукой:

Уж лучше я буду вдовица,

Сама чем умру молодой.

Рожу ему десять детишек,

И десять полей заращу

Без глупых коварных страстишек…

И вскроюсь подобно свищу.

Отец громыхает не в шутку,

Последний он шанс ей дает:

Ну, глупая ты баламутка,

Остался один, веди счет!

И был он купеческим сыном

Собою хорош и богат:

Пропах он кострами и дымом,

И искренне девице рад.

"Рожай сыновей и девчонок,

Наряды весь день подбирай,

Из ловких моих ухоронок

Ты собирай урожай".

Отец потирает ладони,

А девица плачет почти:

Такие, папаша, тихони,

Щедры лишь в начале пути.

Потом попрекнет лишней юбкой,

Лучком попрекнет и хлебцом,

А звать станет жадной змеюкой,

И станет, как вижу, вдовцом.

Отец рассердился и запер

В чулан непокорную дочь:

Пока не решишь ты наверно

Отсюда не выпущу прочь!

Полла замолчала, слегка покачалась на ходу из стороны в сторону.

— Так кого же она выбрала? — полюбопытствовала я. Королева с сэром Эвином на меня шикнули. Слушали, значит… Нет, но должна же она была кого-то выбрать, правильно? Иначе песня не песня, как же мораль в искусстве? Чем более дикий строй, тем больше морали.

Полла набрала воздуха в грудь, и я была готова услышать еще десять куплетов с подобающим поучением в конце, но исполнительница вдруг уставилась в сторону, на протянутые к нам кривые ветки, и пропела торопливо, почти проговорила речитативом:

А девица в графа влюбилась

И на косе удавилась.

— Это все? — на всякий случай уточнила я после нескольких секунд молчания.

— Все, — подтвердила Полла.

Дикие нравы.

Дикие… я глядела из-за спины сэра Эвина, как болтаются ноги Мастера с боку седла и жалела, что некого спросить, к чему снится мужик с копьем. Спасите, видите ли, его народ.

Я шепотом, отворачиваясь от Поллы, пересказала белке сон. Спросила: знаете, к чему бы это?

Белка пискнула дважды.

Ночью выли волки. Белка забилась мне в лиф так глубоко, что почти щекотала живот. Полла ойкала и оглядывалась, но все равно развешивала на низких ветках белье проветриться. Сэр Эвин прилег, как только мы остановились, и после ужина уже не шел спать, а сидел у костра с мечом рядом и самодельным факелом наготове, чтобы быстро его поджечь и хлестать огнем по хищным мордам. Волков я боялась больше, чем даже не умирающих тварей: зверям-то все равно, есть ли на мне печать жизни, нету ли, увидят — обглодают до скелета. Я села у костерка тоже, откинула плащ, принялась отколупывать край корки. Потом сходила за составом и тряпицей. Сэр Эвин наблюдал. Сказал негромко:

— Не убирайте, как закончите, леди. Я тоже.

Отдирал он, словно тело было — казенное, и не жалко. Там, где я тянула осторожно, по миллиметру, сэр Эвин дергал, как скотч с долгожданной посылки. Промакивал кровь той же тряпицей, которую прижимал, отмачивая черное, омертвелое.

— Сумасшедший вы человек, — сказала я. — Дайте сюда.

Сэр Эвин помедлил, экзаменуя меня взглядом, но флакон передал. Я пошлепала его по спине, чтобы развернулся к свету. Белка высунулась из лифа, я достала ее, усадила на траву: не мешай. Сложно было помнить, что это — Мастер. Мастер — это вон там, под деревом, укрытый плащом сэра Эвина, бледный до того, что мраморный профиль виден даже отсюда.

Сэр Эвин разложил на коленях рубаху и зачем-то подтянул к себе меч. Вытащил из ножен, положил поперек колен. Я подождала, начнет ли точить или полировать — чтобы не отдирать в этот момент, а то меч острый, дернется — может остаться без пальцев.

Но ничего такого с мечом он делать не стал, просто положил одну ладонь на крестовину, другую — поперек клинка, и так и сидел. Смирно, даже когда я дергала, не щадя. Чешуйки мертвой черной плоти вспыхивали на углях зеленым пламенем, шипели, и это шипение и моя возня, дыхание сэра Эвина и шуршание белки в траве — только они нарушали тишину. Стих страшный звериный вой, стих даже ветер в листьях. Королева с Поллой мирно спали по другую от Мастера сторону дерева, и дремал невидимый в темноте Лиуф.

Спина сэра Эвина была горячая. Я положила ладонь около отметины, чтобы натянуть кожу, прижала влажную тряпицу. Вниз, вдоль хребта побежала мутная капля, юркнула под ремень. Я стерла ладонью мокрый след. Провела пальцем вдоль шрамов. Огладила вокруг новой кожи. Ее было много, старые шрамы на ней были тоньше, но все же не исчезли. Значит, глубокие. Я представила, сколько было крови, сглотнула. Сэр Эвин пошевелил плечами, я опомнилась, отколупала край метки. Сказала:

— Мы чуть там все не полегли.

— Сложить голову за королеву — не позорно, — сказал сэр Эвин вполголоса.

— Позорно — не позорно, а живому как-то приятнее.

— Не должно ставить жизнь первее чести и клятв.

Я хотела спросить, сам придумал или кто подсказал, но прикусила язык. Конечно, подсказали, он твердит это, как отличник у доски. Знает, что правильно, верит, что правильно, но это все равно — не его. По крайней мере, формулировки.

Ручья мы сегодня не нашли, только тихонький ключ у тропы, и не мылись как следует. От сэра Эвина пахло сильно, живым, а не болезнью, как сразу после города, когда он не мог стоять самостоятельно.

Я наклонилась ниже, почти коснулась носом хребта, вдохнула. Сэр Эвин дернулся, я убрала волосы за уши, чтобы не щекотали, понюхала снова. Он сам так проверял на себе и Мастере, когда случалось пораниться: нет ли заражения.

Я коснулась губами позвонка. Тут же отпрянула, огляделась. Все спали, угли потрескивали, сэр Эвин дышал шумно, словно ученик кузнеца раздувал мехи. Я выдохнула, села удобнее, принялась отколупывать черное с ребер.

— Это непростое оружие, — сказал сэр Эвин. Я заглянула сбоку. Он поглаживал меч так нежно и осторожно, как иные не гладят бедра любовниц. А совершенно зря. Я кашлянула, полила из бутылки на тряпицу. Сэр Эвин продолжал:

— Это заговоренный меч. Никто не помнит мастера, который его изготовил и наложил чары, здесь нет клейма, но рассказы о чудесах были на слуху. Принц Гервон взял штурмом замок и пообещал каждому то, что он выберет в его сокровищнице. Я был среди первых. Я выбрал меч. — Сэр Эвин потер большим пальцем под гардой, словно ласкал под подбородком домашнего любимца. Помолчал, продолжил совсем тихо, так, что мне пришлось замереть и не шуршать, чтобы расслышать: — Он был пылок нравом. Принц. Высек меня сам. Во дворе замка.

— Почему? То есть — за что?

— Оружия, о котором рассказывают как о чудесном, — проговорил сэр Эвин странным голосом, словно улыбался, — не должна касаться рука неблагородного. По крайней мере, не раньше господина. Принц был в ярости. Но он сдержал слово. Сам вручил мне меч и разрешил оставить.

Я погладила пальцем шрам.

— Это у вас оттуда?

Сэр Эвин рассеянно сказал "да", двигал локтями, явно что-то делал с мечом. Я разглядывала шрамы и прижимала тряпицу к мертвому. Мы могли погибнуть, но все равно отметины от злых призраков остались не такие страшные, как от гнева избалованного собственным высоким рождением мальчишки.

— Он был младшим у Его и Ее Величества, — сказал сэр Эвин. Голос дрогнул. — Гуаллтер — старшим. Великое горе для королевы.

Я не знала, что сказать, промычала что-то согласное.

— Я знаю, вам это чуждо, леди, — сказал он спокойно. — Рыцарство и его обязательства.

— Я такого не говорила.

Сэр Эвин повел плечом. Он прав, конечно, но я не думала, что он прислушивается. Сказала смущенно:

— В наших краях все по-другому. Такое… служение больше не востребовано.

— Странно, — сказал сэр Эвин, — в таком случае, что ваши королевства еще стоят.

— Стоят, — сказала я уязвленно, — и процветают.

— Странно.

— Я не хотела вас обижать.

Он поскреб грудь. Я отчаялась догадаться, что это означает, спросила как можно более мирно:

— И что же умеет ваш меч?

— Отделять светлое от темного и разить только неправедных. — Он обвил ремни портупеи вокруг ножен. — Так про него рассказывали. На самом деле, он отделяет добрые намерения от дурных.

То-то он так успокоился, когда Мастер коснулся клинка, которым сэр Эвин так и хотел его проткнуть. И меня тоже хотел. Но я тоже, кажется, трогала его. Не помню. Я посмотрела на свои руки. Так вот, значит, почему они взяли меня с собою. Не нашли дурных намерений…

Сэр Эвин спросил, закончила ли я, натянул рубаху. Я протерла пальцы тряпицей, разложила ее на траве. Сэр Эвин повернулся, протянул руки к костру. Я благопристойно прикрыла ноги плащом, поглядывала на него искоса.

— Его Величество и его сыновья принимали мою службу достойно, как принимает теперь и королева. И, может, живым и приятнее, — передразнил он меня, — но горька жизнь того, кому некому поклониться, принести победу и славу, посвятить меч и дела.

— Опять чужие слова, — сказала я. Спохватилась, хотела извиниться, но сэр Эвин кивнул.

— Это наставление для оруженосцев, леди. Но в этом есть правда. Ее Величество идут опасной дорогой. Но я сделаю все, чтобы они достигли цели, совершили должное, а всякий, кто встанет на их пути, не ушел безнаказанным. Потому что… не то, что доблести нужно оправдание, леди, но, — он вздохнул, — никого не осталось больше.

Никого не осталось, чтобы приказывать. Кто бы мог подумать, что этого можно бояться: что не останется никого, кто отдавал бы приказы и владел тобою. Сек прилюдно, если что-то не нравится, и отправлял в бой, не заботясь слишком, вернешься ли.

— Вы рассказывали о принцессе, — сказала я. — У вас в любом случае останется, кому предложить… э… услуги. Свой меч в услужение.

Сэр Эвин подобрал что-то с травы, бросил в костер. Повернулся ко мне всем телом, заслонив сразу полмира. Подался вперед, придержав за талию, осторожно, как держат свернутый только что оконченный чертеж. Я вцепилась ему в локоть, а другой рукой — в рубаху на груди. Сэр Эвин притянул меня к себе ближе, наклонился. Я прогнулась, подставила губы. Рыцарь прошептал, мешая дыхание с моим:

— Я поклялся не предаваться страстям, пока живы враги королевы Рихензы.

Враги никогда не кончаются, подумала я досадливо, так можно всю жизнь проходить одиноким.

— И что же, так и не предадитесь? — шепнула я в ответ, обняла одной рукой за шею.

— В последнее время стало сложно… — его дыхание грело губы, — воздерживаться.

Я обняла его крепче и, наконец, приникла ко рту. Потянула к себе, и он, наконец, сообразил уложить меня. Трава холодила спину, а сэр Эвин сверху был тяжелый и жаркий, как ватное одеяло. Я подняла бедра. Сэр Эвин зазвенел пряжкой.

Белка застрекотала бешено, словно ей наступили на хвост. Подскочила Полла и привстала, мерцая вышивкой на рубашке, королева. Я выкатилась из-под сэра Эвина, шлепнула по траве, надеясь пристукнуть шумное животное. Белка увернулась, скакнула мне на ногу, вскарабкалась и повисла на плаще. Я попыталась ее отодрать, но тут раздался голос королевы, я обернулась к ней — и увидела.

Они шли между деревьев и сквозь, трава не гнулась под шагами. Люди и нелюди, или просто не похожие на людей, все незнакомые, и почти все — мертвые. Потому что сложно жить со свернутой шеей, со стрелой в груди, с взрезанным горлом, так, что в крови вся грудь. Я метнулась к своему месту под деревом, перепрыгнула через Мастера, подхватила кинжал.

— Это моя земля, — повторила королева. Она стояла босая (Полла держала ее туфли) и следила острием обнаженного меча за надвигающейся толпой. — Это моя земля, и всякая сила может обретаться тут — до той поры, пока не чинит мне неудобств.

Съедят они нас, думала я, судорожно сжимая рукоять, вот это точно будут неудобства.

Сэр Эвин обнажил меч тоже, легко, с ловкими поворотами ушагивал от столкновения с идущими. Споткнулся и замер. Королева опустила оружие, побледнела до полной гармонии с ночной рубашкой. Полла подставила ей локоть. Королева оперлась. Я следила за их взглядами и угадывала, кто их так впечатлил: серьезный гражданин в измятых доспехах и драном синем плаще, или вон тот юнец, который прошел по костру и не заметил, покачнулся только, загребая воздух культей правой руки, или другой, у которого из подмышки торчала маленькая рукоять ("удар милосердия", не иначе, свои добили). Или… Или Марх Мэлор и его "братец" с кинжалом в щеке.

Нет, это уж лично мои мальчики.

— Что, не дает вам покою моя личная жизнь?

Кожа с Марха Мэлора висела клоками, но узнать его я узнала. Перехватила кинжал, как подучивал меня от нечего делать сэр Эвин. Марх Мэлор шел, хромая, прямо на меня. Я сглотнула, выставила лезвие. Ну-ну, попробуй. Какое-нибудь очередное видение или призрак, ничего ты мне не сделаешь.

За исключением того, что призраки нас чуть не доконали, а Мастер нам в этот раз на помощь не придет.

Мастер. Точно.

Я схватила белку поперек тела, отодрала от плаща, спросила:

— Вы знаете, что это такое?

Марх Мэлор шел на меня и шел, я шагнула в сторону, и он повернул ко мне лицо, следил выкаченными от боли глазами — но прошел мимо, вперся в дерево и пропал в нем, как в мутной реке. Я выдохнула, потрясла белку. Она заверещала.

— Да или нет?

Белка, впившись коготками мне в руку, пропищала два раза. Забилась, замолотила хвостом, и я догадалась ее отпустить. Она тут же шмыгнула к телу Мастера, зарылась под одежду и долго шуршала, пока я не догадалась, сняла с пояса кошель. Белка нырнула в траву, вынырнула у костра. Сэр Эвин оторвал тяжелый взгляд от волокших ноги видений, глянул на нее, отступил, чтобы не пнуть сапогом. Я, уворачиваясь от братии Тихого леса и стараясь поменьше на нее глядеть (от мысли, что многих из них так отделала лично я, подкатывало к горлу), прокралась за белкой, которая прыгала у костра и так и эдак — точно, цирковая. Она взбежала по мне, повисла на руке, вцепилась в завязки кошеля. Я развязала, увернулась от какой-то незнакомой девицы в исподнем, которую сэр Эвин проводил взглядом, сунула в кошель руку. Вытащила горстку порошка, блестящего, а цвета в полутьме не разобрать совсем. Белка скатилась с меня, снова запрыгала у костра. Я на удачу сыпанула немного порошка в огонь.

Вспыхнуло алым, пламя разгорелось, словно подбросили сухих дров, траву и деревья залило красноватым светом. Пришельцы на секунду остановились, вперили в меня безразличные взгляды — и побежали кто куда, врезались и проходили сквозь стволы, неподвижную королеву Рихензу и закрывшуюся руками Поллу.

Я утерла запястьем лоб, отряхнула пальцы от порошка. Тщательно затянула завязки. Сэр Эвин с оглушительным в рухнувшей тишине стуком вложил меч в ножны. Дернулся, прыгнул, как дельфин из воды, в два шага оказался у королевы. Успел подхватить ее на руки, прежде чем она осела на Поллу.

Я наблюдала, как они возятся, и удивлялась, что мне, в общем, все равно. Полла убежала к ключу за водой, сэр Эвин пытался одной рукой одернуть задравшуюся ночную рубашку своей повелительницы, другой держа ее под спину, а я села у костра, пустила на колени белку и смотрела.

Все-таки удивлению есть предел, то ли подумала, то ли сказала я вслух, почесывая белке спинку. Удивлению и страху. И надежде. Мне ведь не светит попасть домой. Съедят. Чертовы бандиты, чертовы твари, чертовы призраки или сам этот чертов лес.

Или мужик в белом, чей народ я почему-то должна спасать. Или королева, если Мастер не врал насчет всех тех ужасов, что она задумала (и в которых я ничего не поняла). Я почесала белке под подбородком, как Китне. К сожалению, не все звери на свете умеют мурлыкать.

Полла с осторожностью плескала королеве в лицо, прикладывала мокрые ладони ко лбу и щекам, королева же слабо отмахивалась и пыталась встать на ноги. Сэр Эвин бросил на меня взгляд. Я развела руками. Не судьба, стало быть, вам нарушать рыцарское целомудрие. Спасайте тех, кому выбрали быть верным, служите, обороняйте. Хорошее дело.

— Будем спать? — спросила я белку, когда королева, поставленная на ноги и одетая, приказала всем оставаться на своих местах и ушла туда, где переступал ногами по палому листу Лиуф. Полла комкала влажный платок и глядела то на сэра Эвина, то на меня. Сэр Эвин тоже глядел на меня. Я повторила громче: — Спать?

Сэр Эвин что-то буркнул и пошел вслед за королевой. Я вскочила, стряхнув белку с колен, схватила его за руку.

— Не надо. Не ходите. Оставьте пока. Мы… мы сами, правильно? — я истово кивала Полле, она растерянно кивала в ответ.

Сэр Эвин послушался и вернулся к костру. Я слышала, как он клацает пряжкой, усмехнулась. Не судьба. С другой стороны, у меня есть снадобье, если я его не кокнула в пути. Главное, чтоб больше без происшествий.

Полла нашла свою королеву легко, как тренированный корги — наркотики в аэропорту. Я придержала шаг, пропустила ее вперед, в разреженную луною темноту, где со всхлипами хватала воздух Ее Величество королева Рихенза и фыркал конь. Полла что-то сочувственно заворковала, а потом примолкла, и королевы тоже не было слышно. Я прислонилась к дереву, растерла руки, запахнула плащ. Подняла голову. Звезды холодными ночами особенно яркие.

Всему есть предел. Силам тоже. Иногда просто слишком много. Переливается через край — и все. Чего уж тут не понять.

— А ты жестокий, как я посмотрю, — сказала я Лесу, постучав по коре. Ободрала костяшки, сунула в рот, облизнула. — Низкий прием: дергать людей за эти ниточки. Особенно родителей — за детей.

Порывом ветра дернуло кроны, над головой прошел слитный шум. Я поежилась, но договорила:

— Поимейте, пожалуйста, совесть.

Сэр Эвин потом подтвердил: Лес показал короля и принцев. Корни Леса, как рассказывают, простираются по половине мира, он слышит и видит везде, куда они достают. А еще говорят, что Лес испытывает всякого, кто подбирается к его сердцу. Того, кто проходит испытания, он оставляет в покое и обещает спокойную дорогу. Того, кто не проходит, не найдут потом и егеря. А еще рассказывают, вмешивалась Полла, что Лес был всегда, и всегда в нем жили страшные чудеса вроде демонов, которые наградят или пленят в зависимости от настроения, или духов вод, которые, опять же, заточат либо исполнят желание, если будешь правильно себя вести, проявишь искреннее вежество и не попросишь ничего для себя. Сэр Эвин говорил, что все это сказки. Полла не спорила. Рассказывала еще и еще про старый Лес и про Лес новый, который стал расти после великого и славного подвига короля Кеннета Желтого, да напоят его Четверо из чаши всех благ. Я слушала, как колыбельную, рассказы уносили меня, я засыпала на ходу и спотыкалась, придерживая мешок на плече и белку в лифе. После того, как чуть не полетела носом в заросшую тропу, стала глядеть под ноги.

Спотыкалась я, оказывается, о вросшие в землю тела. Я остановилась. Распахнутые глаза моргнули мне из травы. Что-то схватило меня за ботинок. Я выдрала ногу, с силой опустила на пальцы, завопила больше от злости, чем от страха, отскочила. Белка выскочила из лифа, взвилась на плечо и драла меня за ухо, вереща.

— Поворачиваем, — сказала королева. Ей-то легко быть спокойной — верхом. Я прижалась ближе к коню и к сэру Эвину, который вел его за поводья, наткнулась взглядом на алебарду. Древко держала рука в железной рукавице. Она уходила локтем в древесный ствол. Выше из коры торчал нос, глаз и край лба с кромкой шлема. Глаз следил за нами зрачком.

— Орки, — сказал сэр Эвин, пнув с тропинки клинок. — Плохо. Они далеко забрались.

— Это все, что вас заботит? — прошипела я.

— Они не прошли дальше, — сказала королева.

— И ВЫ. НЕ ПРОЙДЕТЕ.

Я лапнула кинжал на поясе, завертелась. Снова раздалось отовсюду сразу:

— ОСТАНЕТЕСЬ ЗДЕСЬ. МОИ. ЕСЛИ НЕ УПЛАТИТЕ.

Гулкий голос из земли, звенящий — с неба, шуршащий ветками со всех сторон. Королева снова развернула коня.

— УПЛАТИТЕ. ИЛИ МОИ.

Перед конем из самой земли вырос земляной столб. Травяные корни торчали из него, как кудрявые космы в высокую влажность. Из столба бесконтрольно полезли конечности, одна из них вспухла и оказалась головой.

Королева слитным движением обнажила меч, конь скакнул вперед, и голова покатилась на землю.

Мир вздрогнул и взвыл, сверху, как конфетти, сыпанула листва.

— МОИ. МОИ. УПЛАТИТЕ.

Когда земля под ногами прекратила трястись, я увидела, что голова у страховидла отросла новая, и с нее на нас глядят круглые и зеленые, как бутылочные донышки, глазищи.

— Кто ты? — спросила королева. Самое время знакомиться — когда обезглавливание не удалось. Я все больше начинаю понимать местную дипломатию.

— СТРАЖ ДОРОГИ, — загудел столб, с чавканьем вытащил ноги из почвы, съежился и стал больше похож на человека — если бы у человека были четыре руки и глаза в треть лица. — УПЛАТИТЕ.

— Это мои владения, — напомнила королева.

Из земли вырвались корни, сшибли ее и Мастера с коня, скрутили, подставили подножку рванувшемуся на помощь сэру Эвину и скрутили его тоже, вжали в землю. Королеву поставили стоймя, словно обмотанную узловатыми веревками куклу. Мастера оставили валяться, обвили только руки.

— А дорого ли берете? — поинтересовалась я осторожно.

— ПЯТУЮ ЧАСТЬ. — Чудище ткнуло двумя левыми руками в дерево, откуда торчала нижняя половина кого-то в кольчужной юбке и хороших сапогах. — ОНИ УПЛАТИЛИ.

— Пятую часть чего?

— ПЯТУЮ ЧАСТЬ.

Тут до меня начало доходить. Я хотела уже рассмеяться (больше от нервов, чем от глупости чудища, которое полагает, что с нас можно стрясти такую плату), но королева сказала сдавленным голосом:

— Я принимаю вашу цену. — Корни ослабили хватку, она вздохнула и продолжила свободнее: — Только я сама выберу, кого оставлю вам.

Глава 10

Нас как раз пятеро. Ай, как ловко получается.

Меня прошиб холодный пот, и я не знала, за кем следить: за страховидлом, которое мерило нас бутылочными глазами, оценивало — или за королевой, которая подняла руку, чтобы указать.

— Вот его. Он ценен.

Я выдохнула с облегчением и тут же себя укорила. Корни подняли тело Мастера с земли, подвесили за руки, башмаки едва касались носками изрытой почвы.

— Он маг, — сказала королева. — Маги стоят дорого. Удовлетворитесь ли вы такой платой?

Страховидло загрохотало, из земли полезли новые корни, схватили меня за ноги и руки, распяли, зашарили по телу. Я завопила. Сэр Эвин рычал и дергался в путах, но меч лежал отдельно от него, а путы не давали добраться. Платье на мне трещало, белка, наконец, сиганула из-под ткани, пробежала по корню, увернулась от одного, шмыгнула мне за спину и на землю… пискнула, как резиновая игрушка, на которую наступили, покатилась по дрожащей земле, опутанная коконом травы. Страховидло наклонилось, взяло двумя узловатыми пальцами, поднесло к глазам. Белка затихла.

Королева отлетела от удара в сторону, врезалась плечом в дерево и осела без звука. Полла бросилась было, но корни схватили ее за платье и за ноги, обвили поперек тела. Я забыла дышать.

— ОБМАНУТЬ. МЕНЯ. НЕ ВЫЙДЕТ, — сказало чудище, вытянуло руку вперед, сжало кулак. Полла сдавленно крикнула и обвисла в путах, сэра Эвина подкинуло и приложило о землю, меня растянуло, как на дыбе. — НЕ ТЕЛО. ВСЕГО. ЦЕЛИКОМ.

Королева перекатилась на живот, подобрала под себя руки и ноги. Поднялась на четвереньки. Изо рта ее капало красное. У меня у самой все внутри заныло. Королева, цепляясь скрюченными пальцами за кору, шатко поднялась. Оправила платье. Сплюнула в сторону, отерла подбородок дрожащей рукой. Проговорила невнятно:

— Я думала, страж, что вам нужен один из нас. — Она повела рукой в сторону подвешенного Мастера. Ладонь была в крови. — Это — один из нас.

— Так нельзя! — крикнула я. — Вы… вы что?! Вот так просто… отдадите?! Он же…

Корень сунулся мне в лицо, зажал рот. Я укусила его, чуть не сломала зубы.

Чудище загрохотало, земля вздыбилась, королева едва удержалась на ногах, а я сама устояла только потому, что корни вцепились в меня, как детсадовец в мамину юбку. Страховидло загребло руками, корни подволокли Мастера к нему. Чудище оглядело его и белку в руке-ветке. Голова лопнула посередине, раскрылась, как сундук, чудище закинуло туда зверька, захлопнуло пасть. Я подавилась вскриком. Страховидло подняло голову Мастера двумя руками, сдавило, как в тисках, а двумя другими разжало челюсти. Раскрыло пасть, и из нее в рот Мастера потек искрящийся голубой туман. Страховидло сплюнуло белку на траву, та покатилась, немая и обалдевшая, задергалась, выпуталась из травяных пут, заметалась между корней, сиганула с тропинки.

Чудище уронило руки вдоль тела, корни опали, отпустили нас. Я утерла рот, растерла руки, оглянулась на остальных. Полла держалась за бок и ползла к своей королеве. Сэр Эвин дотянулся до меча.

Мастер опирался на локти, хрипел и кашлял, упал лицом в землю и снова поднялся — теперь уже на колени. Поднял голову. Глаза были красные. Он повернул голову ко мне, сказал сипло:

— Сосуд.

Корень метнулся к Мастеру, чтобы схватить снова, но тут черным тараном, сметя меня с дороги, налетел сэр Эвин, и корень, срезанный чисто, как имбирь под ножом шеф-повара, полетел на землю, и следующий, и рука чудища, и еще корни, и другая кисть…

— Леди. Сосуд, — едва расслышала я через лязг и влажный треск. Мастер, все еще на коленях, поднял руки. Я бросилась к коню, которого корни держали за поводья и стремена. Выдернула из седельной сумки первую попавшуюся бутыль со знаками на горлышке, вытащила пробку, выплеснула содержимое на землю. Пахнуло душным, земля скорчилась и дернулась, словно хотела отряхнуться. Я увернулась от беснующегося корня и ветки ближнего дерева, подобралась к Мастеру ближе.

Тот так и не поднялся с колен, вытянул руки и что-то выкрикивал, а с пальцев его тянулись огненные нити, опутывали чудище и раздирали его на земляные комья и шматы дерна. Мастер заговорил ритмично, почти запел… как тогда, в городе. Я сжалась. Вот черт побери, неужели снова?..

Огненные нити цеплялись за корни, отдирали землю от остова, а остов оказался зелен и прозрачен — как призрак. Призрак многоногого насекомого. Он раззявил пасть и закричал, земля ходила ходуном, сэр Эвин вонзил меч в корень, чтобы устоять, а я хваталась за что придется, и все-таки упала, ударилась коленом, из глаз брызнули слезы.

Мастер выкрикивал слова, остов чудища вздрагивал в такт им. Я подставила бутыль. Мастер сжал кулаки. Чудище под вой, от которого, казалось, свернется в жилах кровь, смяло в ком, разорвало на клочки, и они, повинуясь жесту Мастера, ринулись в бутыль, как золотые рыбки из пакета, в котором их несли из магазина, в аквариум. Я заткнула пробку за последним и вдавливала ее в горлышко изо всех сил, а потом долго не отпускала бутылку, пока сэр Эвин ее не отобрал.

Он хотел вручить ее Мастеру, но тот оглядел всех присутствующих бешеными глазами, подхватился и, припадая на обе ноги, ввалился в кусты и скрылся за деревом. Оттуда раздался стон облегчения. Сэр Эвин, последовавший было за Мастером, остановился, потоптался на месте, отдал сосуд мне обратно и пошел ловить испуганного коня.

Мастер выкатился из кустов, тяжело дыша. Оборвал листы, вытер ими руки. Сказал сварливо:

— Это тело мне дорого. Я ожидал лучшей заботы о нем.

Выговорил он это отчего-то мне. Я хотела огрызнуться, но сил не было, руки прыгали, я едва не кокнула бутылку, когда передавала ему. Мастер поглядел ее на просвет. За темным стеклом что-то клубилось.

— На этот раз, — просипела я, откашлялась, сказала отчетливее: — на этот раз обошлось без вылетов из тела.

— Практика сообщает умение, — сказал Мастер. — В первый раз ошибки простительны. Нужно просто учесть их во второй.

Глаза у него были, словно он всю ночь просидел перед компьютером, вылавливая ошибки в коде: красные, нездоровые. Он повернулся к королеве, которая то ли опиралась на Поллу, то ли позволяла ей опереться на себя. Склонил голову:

— Это было остроумно, Ваше Величество.

— Глупо противиться духам и предлагать им честную борьбу, — сказала королева, — когда можно их провести. Следует только помнить старые сказки. Духи не живы. Они не учатся.

— Я тоже помню. Сказку, — сказал Мастер, разом помрачнев. Сел на траву, держась за живот, и потерял к королеве и к окружающему всякий интерес. Очнулся, только когда Полла подала ему флягу. Половину он выпил, проливая на себя, половину извел на мытье рук и лица, и все равно потом жаловался, что грязен. Там, куда я выплеснула содержимое бутылки, трава засохла, земля запеклась, и из нее торчал ветвистый росток, похожий на помидорный куст, только без листьев. Ветки гнулись под тяжестью налитых кирпично-рыжих плодов. Мастер сказал не есть их, а лучше и вовсе не прикасаться. А то отрастут рога в самом неожиданном месте, или еще что похуже.

Лиуф снова нес двоих, на этот раз — королеву и Поллу, которая очень хотела идти сама, но далеко у нее не вышло. Мастер тащился и бубнил себе под нос. Скоро замолчал. Дал мне пристроиться сбоку, придержать за пояс. Ничего фатального за несколько дней голода и езды поперек седла не случилось, но все равно, наверное, тяжко.

Я подняла голову. Звезды висели крупные, как рассыпанные елочные бусы. Над городом нет таких звезд. Я поняла, что улыбаюсь. Живая… и хорошо. И все живые.

Порошок в костер бросал теперь сам Мастер, как только заявлялись видения. Я успевала разглядеть давешнего мужика в мятых доспехах и одного из юношей, иногда — Марха Мэлора или кого-то из его братии. Они приходили только ночами, топтались у края светового круга и убегали, когда огонь вспыхивал от порошка алым.

— Ловко вы, — похвалила я в очередной раз. — И там, в городе, и сейчас.

Мастер буркнул в ответ, что справляться с проблемами, которые лезут из тонкого мира и беспокоят живых — его обязанность. Я завернулась в плащ, вздохнула. Как попросить прощения, что затащила его в последние стычки, я не знала. И надо ли. Хотел бы уйти — ушел бы, и не слушал всяких приблудных девиц, которые не знают ничего об этом мире. А так даже хорошо вышло. Обошлось. И он жив, и мы. Хорошо же?..

Я решила, что ни в чем перед ним не виновата, но знала, что долго мое успокоение не продлится. Объясниться бы, но как? Мастер поглядывал, щурясь, на подступающие тени, усмехался. Сэр Эвин чинил упряжь, которую порвали корни страховидла, когда удерживали коня. Приходил, с шорохом и звоном пряжек бросал ворох ремней и принимался в них копаться, скрипеть ножом и шилом. Потом уходил мерить, и его подолгу не бывало. Полла зашивала порванное платье королевы. Королева спала. Мастер напоил ее и Поллу каким-то вонючим зельем, предварительно проговорив-пропев над ним несколько строф. Предлагал и мне, и сэру Эвину — для скорейшего заживления внутренних и внешних повреждений. Сэр Эвин выдохнул и опрокинул, как стопку водки, потом хватал ртом воздух, выкатив глаза. Я вежливо отказалась. А, наверное, зря: королева уже не плевалась кровью, и сэр Эвин выглядел неплохо, с него отвалилась последняя корка, и он отчаянно чесался и дергал плечами.

Я похвалила целительские навыки Мастера. Он ответил, что он — не целитель, и я делаю ему комплименты потому, что не видала настоящих целителей.

Так мы и сидели у костра в молчании — и предыдущие дни, и сегодня. Лес вокруг сделался больной, на нас дважды нападали пустоглазые твари. Я ходила потом среди сожженных и нарубленных сэром Эвином шевелящихся кусков, переворачивала их ботинком, искала топорик. Топорика ни у кого не было, были редкие ножи и мечи, а в основном — когтистые лапы.

— Это делает с людьми… с орками Лес?

— С людьми тоже, — сказал Мастер. — И Лес. И Эбрар. Они заражены одним.

Я вспомнила Марха Мэлора. Он был не такой. Он был совсем как человек.

Хотя почему "был". Я подняла глаза. Он стоял и глядел на меня поверх пламени — почти как настоящий. Я притопнула ногой, шуганула, как голубя. Марх Мэлор пошатался между стволов, повернулся спиной.

— Подбросите еще порошочку? — попросила я Мастера.

Он вздрогнул, моргнул. Уставился на меня досадливо. Я виновато улыбнулась: оторвала от мыслей. Бывает.

— Он вас беспокоит, леди? — Мастер мотнул головой в сторону шлявшейся поодаль тени.

— Есть немного.

Мастер сунул пальцы в мешочек, поднял руку, показал тени щепоть. Сказал что-то громко и протяжно. Тень попятилась, сумрак скрыл ее. Мастер ссыпал порошок обратно.

— Ловко вы, — сказала я и вспомнила, что говорю это слишком часто.

— Это тот самый, про кого рассказывал Эвин?

— Не знаю, про кого он рассказывал, но наверное.

— Он доставил вам неудобства?

— Если считать неудобствами обещание поселить у себя и пользоваться, и убить, если не соглашусь, то можно сказать и так, — пробормотала я. Поежилась, запахнула и без того запахнутый плащ. — Почему он ходит за мной? Все-таки подох?

— Эти места называются Быстрыми тропами. Здесь вас догоняют все, кого вы оставили позади, — сказал Мастер, — не только мертвые.

— А вас кто-нибудь догнал?

Мастер тер пальцы от порошка. Не ответил. Я выпутала из плаща одну руку, протянула к огню. Сэр Эвин за спиной, ругаясь, подошел, зарылся в сумки, вытащил какой-то инструмент, просунулся между нами с Мастером, запалил в костре факел и ушел обратно. Я проводила его взглядом, заметила, как за ним потянулась тень одного из мертвых юношей. Видимо, принц. Сэр Эвин, кажется, перестал обращать на них внимание, отмахивался, как от комаров.

— Есть такая сказка, — сказал Мастер. — Про стража королевской дороги. Он собирал плату за проход и проезд, гонял бандитов. Был честный, не покидал своего места. Когда в старом дворце перестали жить, дорогу забыли. Стража тоже. Когда люди покидают место, природа и магия дичают. Дорога стала тропою, и страж врос в тропу. Однажды по тропе ехал к родне гончар с невестою — решили срезать. Страж давно не видал живой ласки. Он попросил плату: невесту. Гончара отпустил. Тот убежал и вернулся с родней. Страж вновь попросил плату — с каждого по два пальца. Несогласными платить мостил дорогу. Гончаровы родственники, порядев, согласились. Страж отнял у всех большие пальцы, они уронили вилы,косы и все оружие, что захватили — и разбежались. — Мастер потел бровь, продолжил: — Дороги стали бояться, но иногда все же пользовались. Гончарова невеста давно уже умерла, и страж просил в уплату людей. Если путник шел один, то отдавал ногу или руку, если вдвоем — то спутника, если толпою — то выбирали одного или двоих. И вот однажды ехал этою же дорогою чародей со слугой. Победить он стража не смог, договориться тоже, и слугу пришлось отдавать. Чародей рассвирепел и уехал, пообещав себе вернуться, потому что не можно чародею признаться, что кто-то оказался могущественнее него. А была у чародея дочь, изве… — Мастер замер, сморщился, чихнул, вздрогнув всем телом, пробормотал "непременно" на мое "будьте здоровы", и рассказал дальше: — Известная красавица. Чародей заперся с нею в башне и не выходил четыре дня, а как дверь отворилась, из нее показался не он сам, а древний старик с безжизненным телом на руках. Так он и отправился в путь, тело устроив в повозке. Страж его не узнал, спросил плату. Чародей, прикинувшийся стариком, принялся плакать и причитать, что ему нечего отдать, но если страж того желает, он может забрать его внучку, все равно старик извел на ее лечение все деньги, и теперь голодает. Дух взглянул на деву — и разгневался: обмануть меня захотел, дед?! — Мастер сделал большие глаза. — Одно тело всучить? Это не плата, а половина, отдавай и душу. Старик испугался, молил о пощаде, а страж схватил его, потряс, и выпал на землю сосуд, где томилась душа девы. Старика страж не убил, хотя и потрепал, отправил своею дорогой, а сам остался с телом да с сосудом. Вынул пробку, поднес сосуд к губам девы, она вдохнула свою душу назад, открыла прекрасные очи… сказала слова, как научил отец, и стража заточило в сосуд, прежде чем он успел что-то понять. — Мастер шмыгнул носом. — Зачарованные сосуды не терпят пустоты. А чародей, сбросив личину, вернулся потом, забрал дочь и заточенного стража, а потом поднес его королю вместе с вестью о том, что дорога свободна.

Он замолчал. Я почувствовала, что тоже сейчас чихну, растерла нос.

— Какая полезная оказалась сказка. Просто-таки практическое руководство.

— Эбрар впереди нас, — сказал Мастер, не обратив на меня внимания. — Он шел здесь, оставил пятую часть войска, чтобы добраться до старого дворца.

— И что это значит?

— Что нас встретят, — сказал он скучным голосом. Кашлянул, совсем другим тоном проговорил: — Мне рассказывал ее Мастер-распорядитель. Сказку. Когда я болел. Много чего еще рассказывал. — Он смотрел в костер, и лицо его сделалось совсем острое, как у рыбы. — Потом спрашивал, как я запомнил. Вы правы. Это руководство. Он знал много сказок. Редких, каких больше не знал никто. — Он зажмурился, потер глаза. — Очевидно, рассказывал не только мне.

— И в чем же мораль? — спросила я, просто чтобы что-то сказать и не повисло той тяжкой тишины, которая прибавляет в весе с каждой секундой и скоро становится неподъемной.

— А мораль, леди, в том, что не бывает ничего только для тебя. Даже проклятой сказки. — Он глянул на меня искоса. — Что уж говорить об остальном. Эльфах. Людях.

Люди не бывают чьи-то, хотела сказать я. Чьи-то бывают только вещи, и то только если государство охраняет частную собственность. И сказки… почему бы не делиться сказками?

— Я вас утомил, — сказал Мастер, поднялся с кряхтением, потер колени. — Нужно застать темноту и отдохнуть.

— Я вас чем-то обидела? — спросила я на всякий случай.

Мастер, на меня не глядя, отряхнул плащ.

— Ни в коей мере, леди. Вы ведь мне ничего не обещали.

Он развернулся, столкнулся нос к носу с сэром Эвином, у которого погас факел и он рвался к костру.

Ну и не надо, подумала я. Честное слово, не надо мне этого. Люди (и эльфы, очевидно), которым чего-то недодали — жадные и трудные, им постоянно надо, много, большими кусками. Умильно, но утомительно для того, кто должен им это выдавать. Тепло, заботу и внимание, или чего обычно недодают… сказки… И вообще, я тут не задержусь, напомнила я себе. Нечего связываться.

Мастер спал тихо-тихо, и я в дреме гадала, где же белка, спит ли на недвижном теле или ускакала за орехами.

Наутро королева произнесла речь.

— Соратники, — сказала она, и я продолжила трясти не успевшие высохнуть носки над углями, потому что соратники — это все остальные, но никак не я. Однако королева повторила настойчиво: — Соратники! — а Полла подошла, тронула меня за локоть. Я опустила носки, изобразила внимание. Королева подняла к небу четыре сложенных пальца. — Наша цель близка, наш поход благословило небо, и да не убоится никто из нас погибели, ибо мстящим праведно обещана сила на земле и легкая дорога под своды Четверых. Число наше мало, но отступить мы не вправе, ибо только мы стоим на пути скверны Эбрара и его нечистых порождений, и…

Дальше она заговорила сложным языком, Весенней, как я поняла речью. Остальные внимали, сэр Эвин даже покачивал головой в такт словам. Я быстро заскучала. Вдохновительные речи теряют весь эффект, если слушатели едва-едва знают одно слово из пяти, а окружающие не вопят от восторга. Если бы вопили — я б тоже присоединилась, а так… Странное, все-таки, дело — речи. От первых фраз королевы мне даже захотелось не испугаться, не отступить, не посрамить, а идти вперед назло врагам. Хотя враги — не мои. Жалко, конечно, убитых, там, в этом их Викерране, наверняка остались такие же мальчишки, каких я видела на холме. С другой стороны — орков тоже жалко. Я их совсем не знаю, но если у них есть сердце и разум — то уж наверняка не хочется помирать в войнах, и не в сражении даже, а чтобы военачальник расплатился тобою со сказочным чудищем. И становиться уродом с гнилыми глазами, чтобы вылезли волосы, а из мозга утек разум.

Чертовщина какая-то. Всех жалко. Кроме военачальников, которые это своему народу устраивают. Я посмотрела на королеву, которая делала красивые жесты, и отвела глаза. Ну да.

Себя жальче всего. Нет бы оказаться в приятном мирном месте, где мастера фейерверков употребляют магию на фейерверки, и леса — спокойные и тенистые, а не грозят выпустить на тебя всех выродков ада и засосать в любую лужу навечно.

Я слушала королеву, кивала и раздумывала, не пора ли начать молиться. Крестик, с которым меня крестили, я потеряла давным-давно, а тот, который подарила бабушка на двенадцать лет, лежит в шкатулке, я его не ношу, натыкаюсь только иногда, когда перебирают серьги.

Да и молиться надо тут, пожалуй, местным. Я подняла голову. Небо ровно затянуло серым. Мне на лоб упала капля. Ясно все с вами, Четверо. Не одобряете? Новая капля упала на веко. Я утерлась. Не одобряете. Ну и не надо. Только прекратите мучить этих людей… и эльфов, и орков, и всех живых. Хватит с них, с каждого. И без благословенных вами походов впятером против целой армии — хватит.

Вчетвером. Я не считаюсь. Не мое дело.

— Пойдемте со мною, — сказала королева Рихенза. Я очухалась. Она стояла передо мною, а остальные разошлись по утренним делам. Полла волокла седло, потом его отобрал сэр Эвин, подвинул зарывшегося в сумку Мастера с дороги. Я глупо улыбнулась и, поняв, что подмоги ждать не от кого, сказала кротко:

— С большим удовольствием.

Хотя какое уж тут удовольствие, морось зарядила холодная и нудная, лес шуршал, как школьник на первом уроке тетрадными листами. За окном серо, сосед по парте болеет, глаза закрываются и учение в голову не лезет. А впереди целый день.

Ушли мы недалеко, королева встала под раскидистым деревом, где почти не капало, и я пристроилась тут же, подавила зевоту.

Королева подцепила пальцем цепочку, вытянула из-под платья небольшой медальон. Показала мне.

— Мой супруг и господин преподнес мне эту вещицу по случаю рождения Гуаллтера.

— Красиво, — сказала я на всякий случай. Медальон был усыпан мелкими камешками.

— Мой супруг и господин не погребен, — сказала королева, — как и мой первенец.

Я смогла выдавить только дежурное "соболезную", пока она прятала украшение.

— Объединенным общею бедою следует пособлять друг другу.

Какой такой общей бедой, чуть не спросила я, но вовремя вспомнила собственную легенду. Мертвые родственники, разбежавшиеся слуги… я усиленно закивала. Королева долго мерила меня оценивающим взглядом, потом опустила глаза, сложила руки на платье и стала словно меньше ростом и тонкой, как одинокий уличный фонарь.

— Я не в том положении, моя дорогая, чтобы сулить вам награду, однако вы можете на нее рассчитывать.

— За… — я прочистила горло. — За что? Я ведь ничего…

— Силы наши малы, — сказала она в два раза тише, чем говорила перед всеми речь, — нас едва хватит, чтобы совершить должное. Четверо не назначают непосильных испытаний, но некоторые близки к таковым. — Она сделала сложный жест ладонью. — И именно потому я попрошу вас — не как иностранную подданную, но как добрую душу.

— Я… да! Пожалуйста, что угодно, я постараюсь…

— Мастер послушен вам, — сказала королева Рихенза спокойно. — Чародея следует сковать, подчинить, но на это не у всякого есть средства. Чародея можно привязать обещанием знаний, и так и было… пока стоял Викерран. Он слушается вас. Прикажите ему совершить то, что от него требует судьба.

— Я не могу ему приказывать, — выговорила я, справляясь с оторопью.

— Женщина, — сказала королева, на секунду прикрыв глаза, и я невольно отметила, какая она красивая, — может и должна приказывать мужчине, который ею очарован.

Вот трепло, подумала я, чувствуя, что лицо горит. Надо же было — проговориться королеве. Хотя когда он успел? Не успели мы разделить постель, как он стал белкой, а в таком виде особенно не пооткровенничаешь. Уф… да и зачем бы он?..

Королева задрала рукав платья. От локтя вверх тянулся, дергаясь вправо и влево, ломаный толстый шрам.

— Эта рана была получена в битве. Не знаю, как принято в ваших краях, но у нас плох тот король, который бегает от сражений. — Она одернула рукав, расправила кружево. — Я своими руками принесу смерть захватчикам и убийцам. От вас же ожидаю принять участие в судьбе тех, кто принял участие в вас в минуту нужды.

— Я не хочу нести смерть, — сказала я деревянно.

— Вы принесете покой павшим и мир живым, — сказала королева, не раздумывая ни секунды. — Помогите мне окончить эту войну.

Быстро же меняется ветер в парусах ее речей, подумала я. То смерть, то мир.

Но она права — я им должна. Сомнений в моей участи, не встреть я эту пеструю компанию, никаких нет: лес городских жителей не жалует. Тем более, не абы какой Лес, а волшебный и с заглавной буквы. Да и не только в этом дело. Черт с ним со всем миром, я не знаю этого мира и его королевств, но я немного уже знаю этих людей, и было бы здорово, если бы они были живы. И счастливы. Если это бывает после смерти детей и мужа, короля и господина, наставника.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказала я осторожно.

Королева шагнула вперед, взяла мои руки в свои, сжала. Я сразу почувствовала мозоль от меча на правой ее ладони.

Она ушла, больше ничего мне не сказав, а я подождала еще минуту. Почему-то было стыдно, невозможно явиться к остальным прямо следом за королевой, словно мы с нею совершили что-то очень стыдное, и спутники немедленно догадаются и осудят. Я подышала глубоко, вышла из-под плотной кроны, подставила ладони мороси, протерла лицо. В конце концов, я хочу домой, а больше ничего не хочу. Благодарность королевы — хороший для такого случая капитал, который потом можно "обналичить".

Только я представления не имею, что делать. Сэр Эвин кажется в этом плане проще, покажи грудь — и дело сделано (по крайней мере, если верить Мастеру). Сам же Мастер, что-то мне подсказывает, на это не поведется.

К тому же, он не один километр ехал у меня в декольте — и хоть бы что. Наоборот, стал нелюбезен.

Перед нами лежала выжженная земля. Вздымались к небу обломанные пни, словно здесь шел ветер, валил лес и уносил, а следом за ним шел огонь, оставлял уголья и золу. И словно они оба пропали разом, докатившись до невидимого порога. Мы вышли, как на футбольное поле. Мастер присел, положил на землю ладонь, а потом долго отряхивал и тер платком.

— Мы можем остановиться здесь. Заклятья были произнесены давно, успели выветриться. Не сделают нам дурного. — Он показал за спину, на стену деревьев. — Но лучше не прямо здесь, а на живой земле.

— Значит, все-таки опасно? — пробормотала я, обходя черный ствол без веток.

— Не опасно, — сказала Мастер недовольно. — Грязно.

Показал измазанную черным руку.

Так мы и остановились — за первыми деревьями, чтобы была вида прогалина, а если кто-то через нее пойдет, нас самих заметил не сразу.

Всем на голодный желудок спалось удивительно спокойно. Кроме меня. Я ворочалась, распинывала одеяло, которое все норовило сбиться вверх и открыть ночной сырости ноги, шарила около себя, прежде чем повернуться на другой бок, чтобы ненароком не раздавить белку, вспоминала, что белка где-то живет теперь своей отдельной от Мастера жизнью, и в конце концов отчаялась задремать, села. Протерла глаза.

Женщина с болезненно-худым лицом спряталась в дерево, и тут же снова выглянула. Руки ее были как птичьи лапки, неловкие, с распухшими суставами. Я оглянулась. Около костра никого не было, чтобы кинуть порошку. Женщина протянула ко мне руки. Я, дрожа от холодка и нечестной, но что поделаешь, брезгливости, обползла ствол.

Мастера не было тоже, и порошок, судя по всему, он прихватил с собою. Я встала, увернулась от рук женщины. В уголках губ у нее собралась пена. Умерла она, видно, не самым приятным образом. А если жива, — Лес ведь показывает и живых, — то, видно, тяжело болела.

— Сочувствую, — шепнула я, подняла одеяло Мастера. Мешок его был на месте, лежал грузно, повернувшись ко мне надутым от бутылочек и тряпья боком. — Я вас не знаю, так что вы не по адресу. Но все равно сочувствую.

— Спаси мой народ.

Я обернулась. На месте женщины стоял мужик с копьем. Тот самый, что в прошлый раз. И все еще орк. И глаза все еще горят, как чертовы угли чертова костра, в который вся наша чертова компания не способна собраться и регулярно кидать чертов порошок от чертовых визитеров из прошлого. Черт.

— Черт, — сказала я вслух, рассердившись. Мужик торчал надо мною, как Дед Мороз под новогодней елкой. Я села на еще теплую простыню Мастера, уставилась снизу вверх. Спросила вполголоса:

— Вы кто?

— Останови войну.

Говорил он медленно, старательно, словно плохо знал язык, повторяя за кем-то, заучил две фразы и теперь за них держится.

— Вы не по адресу, — сказала я и ему.

— Мой народ страдает.

— Поздравляю, — буркнула я. Это все сон, ну, в крайнем случае, этот орк пришел к кому-то из спящих. Вот бы растолкать и свести их, пусть побеседуют.

— Спаси тех, кого еще можно спасти.

— Я тоже страдаю, — сказала я. — Думаете, мне приятно торчать в этом гостеприимном местечке? А ваши кампании делают его еще гостеприимнее.

Орк что-то прогавкал, белые клыки ходили, как иглы швейной машины, а глаза потемнели, почти погасли. Я пожала плечами.

— Не понимаю. На Осенней речи, пожалуйста.

— Останови войну.

Я подняла брови. Так значит, с ними можно разговаривать? Ух, что же я упустила сказать Марху Мэлору все, что у меня накопилось?!

— Я бы с радостью, но как?

— Не дай им дойти. Останови.

Поиграть в Ивана Сусанина, а? Это я могу. Я это могу, даже когда не хочу, просто нужно запустить меня в лес и отобрать телефон со спутниковой навигацией.

— И что, тогда все прекратится, и настанет мир во всем мире?

Орк поднял копье, уложил на плечо и пошел строевым шагом меж деревьев к прогалине. Я окликнула его, потом встала, пошла следом.

Вместо выжженной земли под ноги мне лег камень, вместо древесных остовов вверх торчали узорные колонны. Было темно, только впереди белел плащ с красным гербом, и что-то светилось там, куда шел мой провожатый. Я нагнала его, пристроилась рядом, чтобы не загораживал.

Уже знакомый господин в золотых доспехах отступил в тень, только блеснул в факельном свете меч и тоже пропал. Тени клубились, накатывали и отступали… как тогда, под водой. Я потерла горло.

Тень напряглась и выплюнула то ли подростка, то ли девушку в черном. Фигура шла, медленно, едва волоча ноги, спотыкалась на ровном полу. Капюшон соскользнул с волос, и я увидела, что это эльф. Лицо у него было исписано черной вязью, и руки, торчавшие из широких рукавов, тоже. Эльф остановился перед орком, письмена начали светиться рыжим, как спираль в лампе, и так же засветились вдруг знаки на полу и на колоннах. Мы стояли, словно в ажурной клетке из вольфрамовой нити под током.

Эльф вздрогнул, выпрямился, словно его стегнули по спине, вытянулся, привстав на цыпочки, и закричал. Орк прыгнул, я едва успела проследить, а он уже нанизал эльфа на копье, приподнял над полом. Эльф кричал, письмена горели ярко, так, что было не разобрать уже отдельных линий. Орк выдернул копье из его груди. Эльф упал на колени, но голову держал прямо, словно его схватили под подбородок. Кричал. Свет ел колонны, орка и меня.

Протуберанцем из солнца выскочил из свечения господин в золотых доспехах. Орк перехватил его меч копьем, напрягся, толкнул и достал из-под плаща свой клинок. Эльф кричал. От света ничего уже не было видно. Сталь ударила о сталь со звоном, от которого у меня чуть не лопнула голова. Я вздрогнула, зажмурилась, закрыла уши руками.

Эльф умолк, веки стали из красных темными, перед ними заплясали огни. Я приоткрыла один глаз. Медленно опустила руки.

Я стояла на выжженной земле перед пеньком. На пеньке сидел Мастер, закинув ногу на ногу и устроив на колене руки измазанными ладонями вверх. Глядел на меня, склонив голову к плечу.

— Доброй ночи, — сказала я хрипло. Кашлянула в кулак.

Мастер покачал башмаком. Я перемялась с ноги на ногу.

— Не спится, леди? — спросил Мастер участливо.

Я развела руками. Не знаю, может, это я во сне хожу, и тогда точно спится — крепко, с затейливыми сновидениями.

— Убедились? — спросил Мастер тем же светским тоном, но уже сквозь зубы.

— А? В чем?

— Притворство излишне, леди. Вы следите, чтобы я не оставил своего места рядом с королевой в этом благословенном, — он поморщился, — походе. У вас это, нужно сказать, недурно получается не первый уж раз.

— Да боже мой, — удивилась я, — идите на все четыре стороны, скатертью дорожка и попутного ветра. — Тут я вспомнила, о чем меня просила королева, осеклась. Потерла зачем-то руки. — Но я рада, что вы еще тут. Без вас совсем не то.

Мастер сказал: "Надо полагать", тяжко, словно больной коленями, встал с пенька, сделал затейливый жест, и пенек превратился в кресло. Мастер предложил мне садиться, а сам поднял из-под золы корни, и они сплелись в стул. Он подождал, пока я устроюсь, расположился сам. Край сиденья больно врезался мне в бедра, но я сидела смирно.

— Ночь, — сказал Мастер, растирая ладони. — Занимательная.

— Д-да, — согласилась я, не зная, с чего начать. Показать грудь?.. — Наверное.

— А еще занимательнее место. Я узнаю почерк.

Я изобразила внимание. И даже не изобразила: на самом деле было интересно, что он тут узнал. Мастер насладился моим молчанием, сказал, наконец:

— Настоящий боевой маг — это роскошь. Не потому, что сложно обучить, как раз боевая магия — самая простая, пали себе, не сдерживайся, не заботься о том, чтобы было аккуратно и красиво. Но кормить его, не используя нигде больше, кроме как на поле боя — затратно. Не выгодно. Люди, знаете ли, живут больше выгодой, чем чем бы то ни было иным. Поэтому в человеческих королевствах боевых магов нет совсем.

— А как же вы?

— Я занимаюсь фейерверками, — сказал он, подняв палец. Палец был нечистый. Мастер потер его платком. — Все остальное — добавочные обязанности не от хорошего житья, но от чрезвычайных обстоятельств. И знаете, это заметно.

Он зажег на пальце огонек, повесил над плечом. Небо над тем городом горело очень красиво, и искры с него падали, как от настоящего салюта.

— А тут — другое дело? — спросила я.

— Земля прожарена на локоть в глубину, — сказал Мастер, притопнул ногой, подняв облачко серого праха. — Не было приказа беречь ландшафт. Да и не умеют они… незачем. Это территория врага. Примерно так выглядят поля боя после орков, даже если с ними нет чародеев.

Связанных женщин бросали у частокола. Мне раз или два это снилось после визита в башню колдуна. Легко поверить, что война в исполнении этих ребят выглядит свински.

— Знаете, почему орков не любят? Никто никого не любит, конечно же, но их особенно. Потому что, пока не вырежешь их до последнего, они не остановятся, не свернут знамена. Поэтому войны с ними выглядят после перелома как настоящая бойня. На своей земле, на их — рубить и жечь, до кого дотянешься, чтобы не поднимали головы хоть десяток лет. Иначе это никогда не кончится. Грязная работа, — Мастер недовольно сложил губы, огонек обогнул его, повис над другим плечом.

— Вы… участвовали?..

— Нет, — сказал он. — Я ассистировал.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Чтобы потешить вас беседой, леди, — Мастер прижал кулак с платком к груди, издевательски поклонился. — Мы с вами так очаровательно общаемся. Ну и к тому же — чтобы вы знали, куда идете. Кому навстречу. — Он усмехнулся, оглянулся на деревья. — Рихенза не тише, но вам повезло застать ее в уязвимом положении. Дорога, кстати сказать, там, — он махнул рукой. — По ней до реки, потом вдоль на юг, как раз выведет к краю Леса. А там и люди встретятся, если повезет.

— Благодарю, — сказала я. — Приму к сведению.

— Следует не принимать к сведению, а пользоваться, — сказал Мастер наставительно. Поднял руку с платком, запалил его от огонька. — Ночь. Тихо. Все спят. Поверьте, не проснутся еще долго. Я об этом позаботился.

Ах вот оно что. Вот почему никто не встал на мои разговоры и прогулки.

— А вы-то сами что? Вы ведь собирались.

Огонь подбирался по платку к самым пальцам, но вместо того, чтобы сгорать, ткань делалась чистой, поблескивала вышивка.

— Можно было бы сказать, что обстоятельства переменились, но это будет неверно: обстоятельства остались теми же. Переменилось мое… видение некоторых вещей.

— Например?

— Вы любопытны, леди, — сказал Мастер с усмешкой.

— Разве это дурно?

— Не имею представления. Говорят, девицам, желающим замуж, следует быть скромными, тихими и не задавать лишних вопросов. А вы, кстати говоря?.. — Я сделала вид, что не понимаю. Мастер кашлянул, спросил: — Обещаны ли кому-либо?

— Нет, — сказала я серьезно. — Не потому, что задаю много вопросов, а потому, что меня никто не заслужил. Но правда, почему вы еще здесь? Опять же, не то, чтобы я не рада…

— Я наблюдал работу Мастера-распорядителя. Переписывал его бумаги. Я знаю, что он начертал на девчонке. Но я не видел всего остального. Того, что в старом дворце. Неполная формула бесполезна и ничего не объясняет. Это как… как…

— Деталь музыкального инструмента, — сказала я. — Если нет хоть одной — не звучит, и от всего остального никакого толку.

Мастер аж глаза прикрыл от удовольствия. Протянул: "ве-ерно… великолепно сказано, леди".

— Секрет истинной жизни — одна из великих тайн тонкого искусства. Ее несколько раз открывали, но потом она оказывалась утеряна снова, и каждый чародей втайне мечтает в очередной раз добраться до истины в столь значительном вопросе.

"Чародея можно привязать обещанием знания". Королева знает своих подданных гораздо лучше, чем я, и все уже, оказывается, разрешилось без моего участия, само собой. Хорошо! Можно вставать, желать доброго остатка ночи и идти досыпать — холодает, значит, подбирается рассвет.

— Что такое — секрет истинной жизни?

— Вы уже интересовались, леди. Только тогда с нами было вино.

— Вина нету, — пригорюнилась я. — Расскажите так.

— Чтобы понять хотя бы основы, учатся много лет. Вы когда-нибудь брали в руки трактат о тонком искусстве?

Я сдавала биологию в школе, подумала я, уж что-нибудь знаю про жизнь как состояние организмов. И я сама собирала мебель из "Икеи". Никто не посмеет сказать, что я глупа и медленно схватываю.

Я помотала головой. Мастер вздохнул, но ему хотелось поговорить (иначе бы он давно пошел спать), а сильнее желания потрепаться силы нет. Он сказал важно: "Тайна сия зовется у эльфов одной из Пяти Небесных".

На деле оказалось скучнее. Я одергивала Мастера, когда он съезжал на термины и Весеннюю речь, и кое-что улавливала. Получалось следующее. На самом деле до конца понять жизнь и ее секрет не вышло ни у кого, и надежды, что выйдет, пока нет. Успехи на этом поприще относительные, потому что жизнь покуда не удается воспроизвести, создать усилиями тонкого искусства без посредства естественных средств, а удается только имитировать. Так что "секрет истинной жизни" следовало бы называть "частичным пониманием".

Сам же секрет (в переложении для простых смертных) состоит в том, что жизнь чинит сама себя, воспроизводит сама себя, меняет сама себя, дабы продлить свои дни, и, в конечном итоге, приходит к своему завершению.

Тоже мне, энигма, хмыкнула я про себя. И над этим маги корпели не одно поколение? Мастер заметил мою скептическую мину и напомнил, что он излагает нарочито просто, а суть я не поняла бы, даже если б очень захотела.

Интересное, однако, заключено не в самой жизни, потому что ее хоть в бочках засаливай, куда ни кинь взгляд, везде она есть (и даже слишком порою много, сказал Мастер, кое-кого я бы предпочел видеть лишенным этого свойства), а в том, чтобы нарушить естественное положение вещей. Для этого и нужно было открывать секрет — чтобы, понимая жизнь, научиться ее изменять. Чтобы делать из истинной жизни фальшивую.

— Кому может понадобиться фальшивая жизнь?

Мастер закрыл глаза, медленно вдохнул и выдохнул. Я поняла, что он едва сдерживается, чтобы не треснуть меня чем-нибудь (или не превратить кресло подо мною в прах), и захлопнула рот. Он потер колено и принялся рассказывать нарочито спокойным тоном, каким говорят, чтобы показать, что терпения осталось мало.

В истинной жизни нет ничего чудесного, говорил он. Точнее, это чудесно, но воспроизводить мы ее не можем, изменять как следует — тоже, можем только прекратить, чем успешно занимается рыцарство, солдатня и государи, которые выдают им содержание. А вот если, например, изъять из жизни смерть, то получится очень интересное псевдо-живое состояние, какое вы наблюдали, леди, в слугах Эбрара. Лишенная смерти плоть не может более удерживать в себе разум, и постепенно теряет его, как и самую эссенцию тварного существа. Она более не исцеляет себя — но и не умирает. Отличные получаются армии, потому что подобные существа кончаются гораздо медленнее, чем живые, и пищи им не нужно, и ночлега, а раны можно не лечить. Есть, конечно, один недостаток, сказал Мастер так, словно я бежала собирать не-живую армию, а он должен был меня предостеречь. Отдавать приказы глупым — приятно, но совсем лишенным разума — невозможно, и рано или поздно такие солдаты, растеряв остатки прежней своей сути, начинают есть друг друга и военачальников, а то и просто расползаться кто куда. Поэтому Эбрар воюет быстро.

— А он сам тоже… ну, фальшиво живой?

— Это тоже очень интересно, — сказал Мастер, и ему правда было интересно: глаза блестели и огонек над плечом пульсировал, как жилка на шее. — Судя по тому, что пишут наблюдавшие его хронисты и те, кому посчастливилось выжить после встречи с ним, он находится во вполне живом теле. Неизвестно, в своем ли, но, скорее всего, нет, оно должно было истлеть много веков назад. Его периодически призывают на этот свет, чтобы он вел победительный поход. Есть легенда, что он приходит сам во время великой нужды, когда весь народ взывает к нему, но зачем верить легендам? Как бы там ни было, в его теле держится ум, дух и магия, а это свойство живого.

— Он маг? А не похож…

— Что?

Я помедлила и рассказала ему про видение мужика с копьем. Именно что с копьем, а не с огненным шаром в одной руке и молнией в другой.

Мастер потер подбородок, словно проверял, хорошо ли выбрито. Мне показалось, что от задумчивости у него шевелятся кончики ушей.

— Вот как. Что же. Здесь все еще Быстрые тропы. Только вот речь… и наведенные картины… гм. — Он невидяще уставился мне под ноги. — Гм-м. И что говорил?

— Спасти его народ говорил.

Мастер громко хмыкнул.

— Еще бы.

— И что мне делать?

Мастер пожал плечами. Ну отлично! Больше спросить мне не у кого.

— Можете ничего не делать, леди, — сказал он, — довольно скоро все естественным образом закончится. Через год, к весне, или даже раньше. Они отупеют и перестанут жить. Останутся только те, что были от Эбрара далеко, но если уж они сидели тихо, то сидеть и будут. Остальные разложатся. Тогда человеческие королевства возьмут свое. Викерран вернется в желаемые границы или прихватит еще и чужой кусок заодно, чтобы два раза не ходить. Не первый раз, леди, знаете ли.

— И что, уже так вот было? Орки… терпели поражение?

— Не далече как в славное правление Кеннета Желтого, вам уже известного, — сказал Мастер. — Он был умен и выжидал. Отступал там, где можно было, и не давал боя, если можно было избежать. Мирного населения полегло тогда много, но армию он довел до старого дворца почти целой, и потом славно прошелся по ополоумевшим врагам! Говорит, кто еще оставался живой и в уме, сдавались так, потому что не на что было надеяться, раз великий генерал сражен.

— И как же его сразили? Он ведь не простой человек… орк, насколько я поняла.

— Верно поняли, леди. Но мало кто точно знает, кто или что он такое, и я не из числа осведомленных. Известно только, что он приходит, чтобы вести армии, и что рядом с ним искажается жизнь, портится и перестает быть такой, какая должна быть.

— Но ведь именно поэтому его надо остановить как можно быстрее?

— Зачем? — удивился Мастер.

— Если это так уродует живых, то вдруг и правда весь народ переродится черте во что и вымрет…

— Какое вам дело до орков, леди?

И правда что. Есть свои, похожие на тебя, те, среди кого ты родился, и свои — хорошие. А есть чужие, которые родились далеко, и не похожи на тебя, и некрасивые на твой взгляд, и все в них другое, не такое, как ты привык. Тем более, другая порода или даже биологический вид. Вдвойне, втройне чужие. А чужие, как известно, плохие. А наши победят, должны победить.

— Но ведь надо же что-то делать, — сказала я.

Мастер повесил огонек ниже и разглядывал ногти.

— То, что собирается сделать королева, решит проблему? — спросила я настойчиво. Я не намерена идти спать, не решив хоть что-нибудь! Так можно с ума сойти.

— До некоторой степени, — сказал Мастер. — В прошлый раз сработало, но вы видите, как. Это очень чувствительные заклятья, к тому же, недоисследованные. Обратить фальшивую жизнь в истинную, то есть избавить Эбрара от его сил — или проклятия, как хотите — хорошая идея, но она возымела свои эффекты. Тут раньше были гораздо более приятные места. Что будет, если произнести заклятье снова, я не представляю. Что-то еще более уродливое, чем нынешний Лес, пожрет нас и все земли, до которых дотянется. Или Лес снова станет обычным, и все здесь пойдет своим чередом. Есть только один способ сделать все правильно — и тысячи напортить. Как сделать правильно, не знает, скорее всего, никто. Так что сами понимаете.

— Весело.

— Чрезвычайно.

— И что делать? — спросила я снова. Мастер посмотрел на меня тяжелым взглядом. Я подняла ладонь. — Я не от вас требую, я в принципе. Как присказка, не обращайте внимания. Скажите, а зачем Эбрар вообще появляется, если ему жаль свой народ?

— Сомневаюсь, что его спрашивают, прежде чем призвать, — сказал Мастер, сощелкнул с колена соринку. — Разве советуются со знаменами, прежде чем воздеть их?

— Но без знамени боевой дух падает, и, может… все прекратится без него? Война прекратится.

Мастер улыбнулся чему-то, поглаживая пальцем шов на штанах. Сказал мягко:

— Было бы хорошо. Устранить одного — и настал бы мир. Многие об этом мечтают, особенно молодые короли. Я перевидал их на своем веку, леди. Они отправляются в походы за чудесами и ввязываются в битвы, которые кажутся им решающими, чтобы одним махом все наладить, и случились бы мир и процветание. Приказывают магам изобрести соответствующие заклятья. Чтобы произнести — и все стало верно. Из лучших побуждений, конечно. Они неплохие, как правило, когда только восходят на престол. Не хотят войны и разорения. Только война, как любое большое движение живой массы — это тысячи воль. Тысячи причин, и не бывает им одного противодействия. Нет такого заклинания, чтобы изменило ум и сердца тысячам солдат, генералам и правителям. Войны не случаются на пустом месте или из-за малого толчка. Орки живут войной, у них каждая богиня — воительница или мать бойцам. Люди воют из жадности. Эльфы холмов не знают такого понятия, как война, они "распространяют величие" на другие народы. Получается то же самое, конечно… Войны не выигрывают одним ударом, и тем более, не устанавливают одним движением мир. И народы тоже не спасают. Если они сами не пожелают спастись, но в случае подобного чуда и вы, прошу прощения, не требуетесь.

А очень хотелось, вздохнула я про себя, чувствуя, как тает надежда на легкое разрешение. Разве не так бывает в сказочных королевствах? Достать какой-нибудь камень или там волшебный клинок, вонзить его в главного гада — и счастливый конец, народы обнимаются и целуются.

Только я училась в школе, и, когда проходили войны, задавали читать целые главы из учебника — предпосылки и причины. И их было много. И тоже ничего не решалось одним смелым действием.

Спаси его народ, видите ли. Ничего себе задачка! И королева тоже… покой павшим и мир живым…

— И что делать?

Мастер пожал плечами.

Пользы от вас, блин, подумала я сердито.

— Слушайте, но если оставить все как есть, то это безобразие так и будет продолжаться? Год — это много…

— Можете ничего не делать, леди, — повторил Мастер. — Я начинаю верить, что Рихензу в самом деле что-то ведет… кто-то.

— Боги? Судьба?

Мастер склонил голову набок, волосы свесились к плечу.

— К несчастью, не могу сказать наверное. Здесь пригодился бы пастор, они легко толкуют любую случайность как волю Четверых.

Я потерла лоб. В голове было тяжело, как когда едешь после работы домой так поздно, что уже рано.

— А вы сможете произнести заклинание так, чтобы побочные эффекты были… не очень разрушительны?

Мастер поднял на меня глаза и долго глядел испытующе, словно искал, где у меня на лице кончается макияж и начинается своя кожа.

— Смогу, — сказал он. — Если там сохранилось достаточно. Вы этого желаете, леди?

— Д-да, — сказала я вполовину наугад. — Наверное. Если не останется другого выбора.

— Вот как.

Тон его был разочарованный. Я что, должна была бежать и спасать орочий народ, от которого видела пока только страх и реальную возможность лечь на травку по кускам?

— Что не так?

— Все великолепно, леди. Просто занимательно получается. Я думал о вас иначе.

— В каком смысле? — спросила я, чувствуя, что раздражаюсь. Не нравится — скажи прямо! Можно подумать, я великий стратег и тактик, чтобы тут же принимать верные решения.

— Вам совсем не жаль девчонку?

— Девчонку?.. А, Поллу… а что такое?

Мастер зажег на кончике пальца искру, начертил в воздухе загогулину.

— Звено заклинания. Ее разорвет на куски.

Эльф орал, письмена на нем горели. Значит, вот так это и происходит?..

— Это все меняет, — сказала я тихо.

— Неужели, леди? Что значит одна не самая важная жизнь в вопросе государственных судеб?

— Нет жизней важных и нет, — сказала я зло. Ну королева!.. — Что за уродская идея? Все важны одинаково. И если вот так вот бросаться…

Мастер поглядывал на меня с интересом, и я вдруг поняла, как он похож на Китну, когда она садилась с размаху на меховую попу и глядела, как бабушка режет отварную курицу. Не мяукала, не клянчила, а просто глядела пристально глазами-кабошонами.

Я почувствовала, что сил у меня нет совсем. Поднялась кое-как.

— Королева попросила меня убедиться, что вы сделаете все, что она вам скажет.

Мастер откинулся на своем сидении, переложил ноги. Молчал. Я сказала негромко:

— Вы зря думаете, что этот ваш Мастер-распорядитель вас обделил. Выходит, вы ему были ближе и важнее, чем родная дочь.

У Мастера с лица тут же сползло всякое спокойное выражение, рот повело, он мотнул головой и отвернулся.

— С вами забавно, — сказала я. Одернула платье. — Полное ощущение кухни. Там, откуда я, есть обычай собираться на кухне и рассуждать о политике, судьбе своего народа и чужих, всяких таких высоких вещах, на которые мы никак не можем повлиять.

— Проблема в том, что до определенной степени — можем, — сказал Мастер сипло, прижал ладонь ко рту, откашлялся. Острые его плечи вздрогнули под камзолом.

Проблема в том, что на моем месте должен быть кто-то другой, подумала я. Кого угодно ведь могло засосать, кого угодно мог позвать Лес (или что там говорила утоплая волшебница?), и кто угодно был бы лучше меня, и справился бы лучше. Проблема в том, что я — это все, что есть. Жизнь, наверное, про это — лепить лучшее из того, что есть.

Знать бы еще, что — лучшее.

Тут лес. Темно и ничего не ясно. Так и везде, так и дома. Я знаю то, что происходит вокруг, с чужих слов, а всякая сторона гнет правду так и сяк — себе на выгоду. И никому не получается верить — и своим, и чужим, потому что свои и чужие из одного теста. И вот я посреди этого, слепая и глухая, как в чаще, пытаюсь сделать хоть что-то правильно. Чаще всего мои решения ничего не значат.

Иногда — они меняют все на свете.

От этого страшно и хочется пойти спать, а утром будь что будет, и пусть решают все остальные. Местные. Они, в конце концов, разбираются в этом мире поболее моего.

Мастер сидел неподвижно, все так же прижав руку ко рту. Я положила ладонь ему на макушку, погладила, опять вспомнила Китну.

— Пойдемте спать?

Мастер помотал головой, волосы защекотали мне ладонь. Я кивнула, хотя он не увидел, и пошла к деревьям, еле волоча ноги. Такое чувство, что не языком чесала, а таскала в баню воду.

Полла, приподняв одну из юбок, ходила по пепелищу и собирала в подол желуди. За ней ходила та самая некрасивая женщина со страшными руками, которую от меня спугнул Эбрар. Полла что-то говорила. Я прислушалась, разобрала несколько слов. "Вот видите, матушка…" Матушка? Так она приходила не ко мне…

Я потопталась и все-таки подошла. Тянуло лечь, но нужно было кое-что выяснить, иначе не усну.

Я, нарочито топая, приблизилась. Полла выпрямилась, тень за нею уставилась на меня. Я постаралась ее не замечать.

— Что вы так рано?

— Нужно добыть завтрак, леди, — улыбнулась Полла, одной рукой придерживала добычу, а другую трясла от золы. — Вы голодны?

— Нет, я… гкхм. В общем, я заметила на вас письмена.

Полла отступила на шаг, сжала ворот платья. Я сказала настойчиво:

— Я знаю, что они означают и для чего нужны.

Полла смотрела испуганно. Я ругала себя, что не подошла к ней иначе, деликатно. Но с другой стороны, а как тут еще?..

— А вы — знаете, что это за знаки, и чего они от вас потребуют?

Полла опустила глаза, закивала мелко.

— Точно? — спросила я подозрительно. — Вы знаете, что это… насколько это опасно? Какова цена?

— Я сама предложила выбрать меня для этой чести.

Я моргнула. Полла отпустила ворот, взялась двумя руками за подол с желудями. Глянула на меня из-под выбившихся прядок.

— Я не способная, — сказала она негромко, улыбнулась, словно просила прощения. — Батюшка хотел, чтобы была, проверял, но не вышло. Но во мне его кровь, на мне хорошо держится волшба, поэтому на что-то я сгожусь. — Я, видно, выглядела настолько сбитой с толку, что Полла принялась пояснять скороговоркой: — Когда матушка умерла, батюшка не взял меня в ученицы, потому что нету способностей, а королева любила матушку, поэтому ее и отравили, так говорят, что камеристки из зависти, но я не знаю, матушка была не такого благородного рождения, как они, а все же первая камеристка, и ей завидовали, так говорят, но я не знаю наверное, а напраслину возводить ни на кого не буду… а Ее Величество взяли меня потом и приставили к делу, и я всегда буду молиться за них Четверым, да пошлют они им…

— Стоп, — сказала я. — Стоп. Вы благодарны, понятно, но так-то зачем? Королева требует от вас жизни.

— Это все, что мы можем предложить королям, — сказала Полла.

Сумасшедший дом. Я переглянулась с тенью, которая роняла пену изо рта на носки своих туфель и выглядела не более собранной, чем я.

Сумасшедший дом. Ничего я больше не понимаю и не хочу понимать.

Я рухнула на одеяло, завернулась в него, как сосиска в тесто, и не успел мне присниться второй курс, когда за мною ухаживал староста Сереженька (все девушки называли его именно Сереженькой), как пришлось вставать.

На завтрак были желуди, какие-то вареные корешки и пахнущее аптекой питье. Я жевала и пялилась на Поллу во все глаза. Девушка прятала взгляд, краснела и, наконец, смутилась окончательно, убежала от меня мыть посуду. Я потерла лицо. Сумасшедший дом.

Мастер выглядел так, будто всю ночь по нему бегала футбольная команда взад и вперед. Он поспал, я слышала сквозь сон, как он ложится. Интересно, я так же потрепано выгляжу?..

На дорогу мы вышли к полудню. На широкую, мощеную здоровенными плитами дорогу, и сразу зашагалось легко. Стучали копыта Лиуфа, деревья поредели, солнце поглядывало сквозь них и ложилось нам под ноги желтым.

И все бы ничего, но на деревьях по обе стороны висели трупы, а скоро стали попадаться и на самой дороге, и пришлось их обходить.

Глава 11

Они валялись на плитах, на обочинах, они торчали из земли, как подберезовики, они висели на деревьях, распятые, разодранные на части, оплетенные ветками. Я, задержав дыхание, пригляделась к одному. С трудом, но можно понять: не люди.

Сэр Эвин пнул один из трупов сапогом, перевернув, потом полез в траву на обочину, долго выдирал что-то из стеблей, потом вынул нож, принялся резать. Достал, наконец, руку, показал. С нее свисали травяные плети, оплетали ее, как спагетти вилку. Сэр Эвин стянул с мертвого пальца кольцо, бросил руку обратно, она звякнула обрывком кольчуги.Рыцарь поднес кольцо королеве, поклонившись. Та взяла трофей с его ладони, крупный, с черешню, красный камень остро блеснул.

— Эбрар оставил пятую часть, а здесь потерял все остальное, — сказал сэр Эвин, сунул нож в ножны. Обернулся ко мне. — Здесь много чего можно собрать, леди.

Я подняла бровь. Намекает, чтобы я лазала и подбирала трофеи? Сэр Эвин, не дождавшись ответа, сказал:

— Помнится, вы отменно обращались с топором.

Ах, мой топорик… он как первая любовь: будет всякое, но другого такого уже не случится. Я вежливо улыбнулась и для вида прошлась по дороге, поглядывая на мертвецов и их части. Искать не хотелось. Я от всей души надеялась, что оружием мне пользоваться не придется. Серьезные пошли дела, и пусть отрубанием друг другу бошек занимаются профессионалы, а я все равно долго не протяну, если мы напоремся на этого Эбрара и его людей.

Я подняла носком ботинка забрало воина, у которого из груди торчало молодое деревце. Лицо было отчетливо нечеловеческое, торчали зубы, нависали над глазами тяжелые надбровные дуги. Темные волосы лежали поперек лба, рот был измазан красным, а глаза были закрыты… тоже, наверное, старшеклассник. Ничего не понимаю в орках, но он не выглядит зрелым, юноша и юноша, ресницы длинные, не у всякой девушки такие бывают. Я присела, опустила забрало. Потерла между пальцами. Кровь была липкая.

И они не пахли. Так же, как ребята на холме. И мух не было слышно, только ветерок и шаги спутников, лязг, когда они ворочали трупы.

— Они прошли здесь недавно, — сказал Мастер. Он разложил на дороге плащ одного из убитых, даже не снимая, просто оттянул, расстелил на плитах и сел.

Недавно. Шерлок Холмс у нас завелся, ни дать, ни взять. Я встала, оборвала с деревца яркие листики, вытерла пальцы от липкого.

— Они не прошли дальше, — сказала королева. У ее ног уже высилась кучка мечей, латных перчаток и шлемов с украшениями из перьев, а сэр Эвин гремел, трещал ветками и таскал еще и еще. Королева стояла, как молельный столб какого-нибудь не тронутого европейцами племени, и смотрела вдоль дороги вперед. Я поглядела тоже. Дорога изгибалась, деревья прятали пейзаж, как театральный занавес. Я поморгала.

Над верхушками поднимался дым.

— Они не прошли дальше, — повторила королева. — Теперь они пытаются освободить себе путь.

— У них получится, — сказал Мастер. Он подпер обе щеки руками и выглядел, как скучающий ребенок. — Рано или поздно. Если выжгут достаточно Леса.

Королева изящно присела, вытянула из кучи меч, вынула его из ножен на треть. Клинок оказался черный, с серыми прожилками, я никогда не видела таких. Королева отдала его Полле, и та прикрепила к седельной сумке.

Исполнительная тихая Полла. Делала ли она кому-нибудь зло в этой жизни? Хоть раз?..

— Следует торопиться, — сказала королева, перешагнула через трофеи. Полла подвела ей коня. Я сорвала еще листок, потерла пальцы. Ярко, по-летнему пахло юной зеленью.

А кровью не пахло совсем. Как будто эти мертвые, бывшие недавно живыми, мне просто казались, а на самом деле тут только Лес и его руки-ветки и волосы-трава.

Он охотно захватывает города, подумала я. И убивает ловко. В сказке Мастера страж врос в тропу, и поэтому стал таким, что мы еле ноги унесли, а пятая часть орочьего войска — не унесла. А еще водит… нас ведь не просто так вывело к Марху Мэлору, а оказалось на пользу. Не мне (уж я бы прекрасно обошлась без подобного опыта), так этому походу.

Мы шли по дороге дальше, трупы редели и в конце концов прекратились совсем. Мы прошли с километр, дорога виляла, впереди всегда оказывался очередной поворот, и не видно, что за ним. Сэр Эвин держал руку на мече, Полла волокла распухший от трофейного тряпья мешок. Я оглядывалась. Лес сжимал дорогу с обеих сторон плотнее и плотнее, а вскоре и вовсе выплеснулся на нее, как пенная вода из ванны на пол, встал поперек плит, загородил. Между стволов плотным забором сплелся кустарник, выставив шипы.

— Сплошная спящая красавица, — пробормотала я.

Мастер насторожился, переспросил.

— У нас есть такая сказка, — пояснила я. — Про принцессу, которую околдовали, наслали волшебный сон и заточили в замке, а вокруг вырос непроходимый лес, чтобы никто не проник к красавице до срока.

— И чем все окончилось, дитя мое? — спросила королева, обернувшись в седле.

— Принцессу разбудил поцелуй прекрасного принца.

— Как же он проник через преграду?

Я пожала плечами.

— Правильный человек, в нужном месте и в нужное время. Достоин принцессы и все такое. Сказки, Ваше Величество. Так надо было для сюжета.

Королева отвернулась, подвела коня к самым зарослям. Мастер, который ходил вдоль живой стены и что-то бормотал под нос, уступил ей дорогу. Королева Рихенза придержала меч, вытянула его из ножен на ладонь, резко провела пальцем. Сделала ладонь лодочкой и держала. Скользнула по коже и упала на плиты алая капля. Мы наблюдали, замерев, а королева махнула рукой, капли разошлись веером, ударили в кору и листву кустов.

— Дорогу мне!

Лучше бы сказала, что в старом дворце ее ждет нецелованная принцесса, подумала я. Если уж тут живут по сказкам, то может и сработать.

Земля вздрогнула, затрещала древесина, кусты зашуршали, обрывая листы, подались в разные стороны, и с гулом потащились за ними деревья, выворачивая плиты и оставляя в земле траншею. Я сглотнула. Деревья двигались единой стеной, сплетясь ветвями. Не успела я подумать, что такого бреда я еще не видала, как все кончилось, и осталась только разорванная лента дороги перед нами и комья земли, обломанные ветки на вставших на дыбы плитах.

Опознал ДНК, подумала я невпопад, перебираясь через неровности. Как в кино: покажет герой сканеру глаз, приложит палец или капнет кровью или слюной — и откроется в секретном подвале секретной организации секретная дверь, за которой притаился важный сюжетный ход.

Дым застилал уже полнеба. Я поежилась. Хвост Лиуфа передо мною мотался беспечно, копыта звонко отбивали по плитам. Дорога опять лежала ровная, и скоро стала пряма. Тогда-то мы и увидели старый дворец.

Как в сказке. Сказочнее, чем башня колдуна и здание ратуши.

Дворец был обвит лозами, под плотным их покрывалом с трудом угадывались колонны. Зелень усеивали разноцветные звездочки цветов, на толстом ковре мха, который одел дорогу на подходе к ступеням, лежали лепестки. Белые, розовые, а особенно много было ярко-желтых. Лес обнимал дворец и украшал его на свой лад, словно человеческий вид ему не нравился.

Королева Рихенза спешилась у подножия высокой лестницы, и лозы опали, обнажив двери и статуи по сторонам от них. Я пригляделась. Суровый мужчина в доспехах и с ребенком у ноги (ребенок тоже в доспехах) и женщина с копьем торжественно взирали на пришельцев. Королева, придержав юбки, шла первой. Она умела ходить по таким лестницам. Лозы шелестели, падали на плиты, шурша, уползали с пути. Сэр Эвин отводил их ножнами, Мастер держал над ладонью огонек и предупредительно им помахивал. Полла жалась к боку коня и двумя руками держалась за лямку мешка.

Вот мы и дошли… в желудке неприятно захолодилось. Я не думала, что дойдем. Казалось, вот-вот встанет на пути такое, что заставит свернуть, и мы выберем окольную дорогу, без приключений достигнем цивилизации, а там найдем того, кто знает, как выслать меня домой. Обойдемся без решения судеб народов.

Когда решаются судьбы народов, головы летят только так: своих, чужих, виноватых и тех, кто просто под руку подвернулся. Да и народу, как я думаю, достанется. Причем любому участвующему. Народу всегда достается, что бы там и с какими намерениями ни творили правители.

Лозы уступали дорогу, роняя с цветов лепестки, словно прекрасные девы бросают на мостовую перед конем принца, что возвращается с войны с победой. А вот двери пришлось открывать нам самим. Сэр Эвин вцепился в одну створку, мы втроем (кроме королевы) — в другую, кое-как раздвинули, отчаянно кряхтя и скребя каблуками по камню.

Королева вошла, как только стало можно не протискиваться, а пройти по-человечески. Мастер растер руки, поспешил за ней, сделал огонь для освещения. Разделил его на два, и каждый — еще на два, вскинул к потолку, где они и застыли, залив пол и потолок светом. Тени от колонн легли на стены густые, частые, подрагивали, и мне все время казалось, что сбоку кто-то шевелится. Я постаралась не дергаться, уставилась на мозаичный пол, придержала шаг. Остроухие существа насаживали на алебарды существ в шлемах с плюмажами, на конях с гербами на попонах, а латники, в свою очередь, рубили остроухим головы. В следующей сцене те же остроухие граждане протягивали латным сундуки с монетами и рулоны тканей, и все они вместе стремились в какое-то узкое здание на горизонте, а в следующей…

Сэр Эвин меня окликнул. Я подняла голову. Никого уже в зале не было, кроме него. Я подхватилась, поспешила к рыцарю, сделав себе заметку спросить, что за события тут запечатлены. Мы прошли дальше, помещения сделались меньше, но обставлены были роскошно: темный бархат мебели, позолота рам… так и ждешь, что зоркая бабушка-смотрительница скажет не заходить за веревку и не дышать на экспонаты.

Я и не собиралась дышать. На всем лежал толстый бархатистый слой пыли. Мы прошли мимо гобелена, я не успела рассмотреть, задела локтем, расчихалась от поднявшегося облака. Давненько тут никого не было…

Шмыгая носом и стирая выступившие слезы, я пробиралась по темным коридорам, мусор хрустел под ногами и неприятно скакала из-под подошв какая-то живая мелочь. Я оглянулась. Показалось? Мерцающие огоньки Мастера колыхали наши тени на стенных панелях.

Я уже хотела спросить, куда мы, собственно, идем и что ищем, но тут мы прошли через арку (пыльный бархат мазнул меня по плечу бахромой, а шнур с кистями ударил по лбу), и все стало ясно. Нам сюда. Тут все и произойдет.

Зал ничем не отличался от того, что показывал мне мужик с копьем, только знаки не горели, а чернели на полу и колоннах, словно расползлись по камню угольные змейки. Шаги наши тут же отдались торжественно. Мастер сбросил с плеча мешок, присел, ладонью принялся расчищать письмена.

— Веничек бы, — сказала Полла негромко. Голос ее зазвенел и запрыгал по помещению, как в оперном театре, девушка вжала голову в плечи.

— Да, подметите тут, — сказал Мастер, отряхивая руки. Он встал, потер башмаком стык плит. — И я займусь. И попрошу меня не отвлекать. Это займет много времени.

— Неприемлемо, — сказала королева. Она стояла посреди зала, поставив меч у ног и положив руки на гарду. Совсем как статуя у входа. — Времени у нас нет.

Мастер долго смотрел на нее, потом медленно склонил голову. Отвернулся, махнув плащом, прошелся вдоль колонн. Вернулся к своему мешку и достал оттуда обрывки бумаг, которые собирал по пути, вынул из кошеля припасенный уголек. Сел прямо на пол.

— Нужно осмотреться, — сказал сэр Эвин, запалив факел от одного из огоньков Мастера. Стало немного светлее. Рыцарь постучал по колонне ножнами, и Мастер на него тут же зашипел. — Нам придется держать оборону.

— Скоро обороняться придется этим чудовищам, — сказала королева. Мастер поднял голову и смотрел, как она меряет зал шагами, кусал губу, и мне было интересно, долго ли он продержится.

Недолго.

— Ваше Величество… прошу вас, — сказал он сдавленно, когда ее туфля шаркнула о неровность. — Это чувствительное заклятье, и нанесено очень давно. Прерванное его течение может дорого нам стоить.

Я посмотрела под ноги, шагнула к самой стене, где знаков не было. Мастер подождал, пока королева поступит так же, разложил листы и принялся переводить на них то, что видел, и помечать. Водил пальцем вдоль линий. Я поняла, что отвлекать его сейчас не только невежливо, но и небезопасно, и сунулась к сэру Эвину. Он оглядывался, попинывал стены (Мастер вздрагивал каждый раз), ковырял пальцем щели, подсвечивая себе факелом.

— Ищите потайной ход?

— Старый дворец, говорят, их полон, — буркнул рыцарь. — Они явятся, но мы хотя бы знаем, как и откуда. Увидим, как приближаются. Неожиданное же нападение…

— Нам всем конец, — согласилась я. Мысленно добавила, что конец нам в любом случае, пяток людей против армии — отличный расклад.

Я сплю, и все это мне снится, я была твердо в этом убеждена. И все, конечно, наладится в последний момент.

Мастер ползал на коленях. Королева наблюдала, поглаживая пояс рядом с оружием. Поллы нигде не было видно. Мы добрались, и все хорошо, и скоро это все закончится.

— Когда начнется сражение, будьте рядом с Ее Величеством, — сказал сэр Эвин, глухо постучал кулаком в стену. Посыпалась штукатурка. Мастер возмущенно крикнул.

— Я не то чтобы отличный телохранитель, — развела я руками. — Я постараюсь, конечно…

Сэр Эвин обернулся ко мне и даже факелом посветил, словно я вдруг отрастила на лице лишний рот.

— Ее Величество умеют оборонить себя и подданных.

Что же получается, мне быстрее нужно просить гражданство? Или на иностранных подданных это распространяется тоже? Я хотела задавать сэру Эвину дурацкие вопросы вроде этих, потому что пахло уже дымом, и было страшно, а заняться, чтобы отвлечься, было как будто нечем. Но вместо этого я спросила:

— А что нам делать, если Эбрар тут не появится? Или он один там у них генерал, и без него солдаты никуда не ходят?

Сэр Эвин присел, оббил снятыми перчатками пыльный плинтус, попытался засунуть под него палец.

— Это неважно, леди. Пламя гнева Ее Величества прокатится от моря до моря.

Спасибо, утешил.

Эльф кричал. Король набрасывался на мужика с копьем. И все это происходило здесь.

— Разве главный враг не должен присутствовать прямо тут, чтобы все получилось?

Сэр Эвин дал мне факел подержать.

— Гнев королей не щадит никого. Не останется даже тех, кто рассказывал бы истории и передавал детям страх. Ее Величеству просто надо сладить со всем этим… — он досадливо махнул рукой, — волшебным.

— И что тогда будет? И как она сладит, если тут только мы, а… получатель гнева, может, далеко?

— Вы задаете много вопросов, леди, — пробормотал он, провел пальцем по шву между панелями.

— Мне постоянно это говорят, — я посветила ему ближе. — Тем не менее. Я думала, нам надо убить Эбрара, развеять заклинание, а как…

— Я не знаю подробностей, леди, — сказал сэр Эвин сквозь зубы, — Л… Мастер говорил, что все получится, на королеве будет знак или что-то в этом роде. Спросите его. И, если я ничем больше не могу вам услужить…

Можете, подумала я, шагнула за ним, когда он на корточках переполз в сторону вдоль плинтуса. Нечего меня затыкать. Решаются судьбы народов, и мне нужно все знать.

Хотя я не обязана решать, напомнила я себе. Кто я вообще такая? А мужик с копьем просто ошибся и пришел не к той.

— И что будет потом? Если… когда заклинание удастся?

— Потом Виккеран вернется в руки законных правителей, — сказал сэр Эвин, уперся кулаком в стену. — Мы предадим захватчиков огню и погибели, земля напитается их кровью. Мы сокрушим их города. Мой государь желал бы этого. Государыня желает.

— А вам как, ничего? Поить землю кровью родичей?

— Есть такая вещь, как верность, леди, — сказал он. — Помните? Я верен присяге, а не крови.

Ну и на здоровье, подумала я. Он дотянулся, не вставая, взял мою руку, направил факел так, чтобы он освещал узоры на стене. Черные письмена лежали поверх, как кружева, сэр Эвин потрогал их пальцем, и тут же ойкнул и разразился руганью Мастер. Я сделала невинное лицо, подняла ладонь, сказала неслышно: мы больше не будем.

— А скажите…

— Леди, — буркнул сэр Эвин, — уверен, Ее Величество поручили вам особой важности задание.

— Честно говоря…

— Присмотреть за Поллой, — сказал сэр Эвин, ковыряя пальцем панель на стене так и эдак.

— Вы думаете, она… ну… сбежит?

— Нет, — сказал рыцарь спокойно. — Куда она денется, орки вокруг. Просто… идите посмотрите. Вреда не сделает.

Я хмыкнула, пожалела, что у меня нет пышных юбок, чтобы обиженно их подобрать, и подобрала то, что есть, стуча ботинками, промаршировала прямо по узорам прочь. Мастер страдальчески простонал что-то мне вслед.

Куда, действительно, она денется? И я куда денусь? У нас тут только один выход: дать королеве сделать то, что она хочет, и следовать за нею по выжженной земле, или что она тут устроит. Иначе — съедят. А я не хочу, чтобы меня съели. Так что нечего тут и решать, правильно? Я оправила то, что когда-то было бархатным платьем. Сжала дрожащие руки в кулаки.

Всякий почему-то думает, что история (мировая и каждодневная) — про него, и что он может на что-то повлиять, стоит ему принять то или иное решение. А на самом деле, мы просто влезли, как в клубок колючей проволоки, и не выпутываться придется, а вырываться. С мясом. С жертвами. И неважно, что мы себе надумали и как себя ведем. Все равно вырываться придется именно так. Иначе погибнем. А жить хочется.

Раздался крик. Я рванулась к ближайшему окну, дернула занавесь, закашлялась от пыли. Стекло было такое мутное, что ничего не было видно, и я побежала по коридорам, едва припоминая, как мы сюда шли. Выскочила в холл, гулко вбивая шаги в мозаику, выбежала наружу.

Лозы держали Поллу, обвивали руки, ноги и талию, тянули за волосы и лезли в лицо. Я сдернула с пояса кинжал, рубанула ближайшую плеть, оторвала от Поллы, наступила, чтобы не дергалась, потянула следующую, взрезала, как бечевку на посылке. Полла всхлипывала и билась в путах, руки ее ниже рукавов были все в ссадинах. Я быстро огляделась, никаких стражей дороги, или дворцовой аллеи, или что тут поблизости, видно не было. Я зарычала, отдернула руку, когда лоза захотела схватить и меня, оторвала росток, бросила в сторону. Сказала громко:

— Сейчас позову Мастера, и он устроит вымирание редких видов! Посредством сжечь тут все к чертовой матери.

Лозы замерли и больше к Полле не лезли. Я хмыкнула, сказала себе подумать об этом позже, присела, отпилила плети, которые держали девушке ноги. Щиколотки ее над башмаками тоже были содраны, в крови и зеленом соке, а чуть повыше уходили под юбку бледные узоры. Как там, в зале. Я придержала ее ногу, отвела бездвижную теперь лозу. Полла не двигалась.

— Вот и все, — сказала я, вставая. Полла попятилась, потом с размаху поклонилась, так, что волосы упали на зареванное лицо.

— Не извольте говорить Ее Величеству, леди, — пролепетала она. — Это… это было помешательство, нашло на меня, не извольте говорить…

Она бормотала и бормотала, а я отпихивала ногой подергивающуюся лозу и старалась понять, о чем она, а потом увидела, что дрожит, шагнула обнять, спохватилась, сунула кинжал за пояс и притянула девушку к себе.

— Тихо, тихо, уже все… ну, ну, все.

На плече у меня стало горячо и влажно. Я гладила Поллу по волосам и оглядывалась. Дым над деревьями стоял теперь не столбом, а черной жирной стеной, и заметно пахло горелым. Я поежилась, мое "ну, ну, все хорошо" просело в уверенности.

— Я… я не стану больше. Я все поняла. Так назначено… я все исполню…

— Тише, тише, все уже. Никто тебя не тронет. Сейчас пойдем внутрь…

Полла вздрогнула, сжалась, стала совсем как слишком туго набитый игрушечный зверек, шкурка плюшевая, а сама жесткая. Сказала дрожащим голосом:

— Я исполню свое назначение. Я больше не стану убегать.

Я, наконец, разжала руки. Полла тут же опустила голову и промакнула лицо платком из тех, что делал из дерюжек Мастер. Осмотрела свои руки, промакнула и их, опустила рукава. Я наступила на лозу, раздавила ее в липкую зеленую кашу. Прочистила горло. Сказала неловко:

— А… куда? Вокруг лес и орки.

Полла снова поклонилась, сложившись чуть не пополам. Проговорила старательным голосом:

— Сама судьба хранила меня от низкодушного поступка. В вашей воле рассказать Ее Величеству о моей трусости.

— Серьезно, — сказала я, подняв ладонь. Дым лизал небо и стоял над крышей дворца, как небоскреб над старыми кварталами. Я кашлянула. — Правда, куда ты собралась? Ты знаешь, как отсюда выйти?

Полла стиснула платок в ладонях.

— В вашей воле насмехаться надо мною теперь…

— Да я не про то! — Я схватила ее за плечи, Полла ахнула. — Ты знаешь, куда бежать? Как убраться отсюда подальше? Где спрятаться?

— Это было помутнение! Я больше не пре…

Я потрясла ее, хмуро посмотрела в лицо, как смотрел на меня отец, чтоб слетело желание баловаться, и можно было поговорить серьезно.

— Если знаешь, как — беги.

Глаза у Поллы, и так большие, стали, как два елочных шара. Я зашептала:

— Беги, беги отсюда, а я скажу, что ничего не видела. Ну же, пока все заняты…

Полла замотала головой, вывернулась у меня из рук.

— Что вы такое говорите, леди. Это… не можно.

— А пускать людей в расход — можно? — прошипела я, поглядывая на двери. Лозы на ступенях и у статуй шевелились, как свежий осьминог на тарелке. — Ты не обязана… этого. Ты не должна ничего и никому, тем более — такого. Твоя жизнь — только твоя.

— Не можно, леди, — выдохнула Полла, разглядывая меня с ужасом. Подняла руки к губам, прошептала: — Не говорите такого, леди. Не оскорбляйте себя.

— Жить хочешь?

Полла секунду прижимала пальцы ко рту, потом всхлипнула, присела на камень, обняла колени. Плечи ее затряслись. Ну вот. Я сжала и разжала кулаки, снова оглянулась. Умею я довести хорошего человека, ничего не скажешь. Истерика — то, что нужно в ситуации кризиса. Я потерла лоб, скользя взглядом по деревьям, только чтобы не смотреть на девушку.

Из кустов торчал мужик в белом, а рядом с ним торчало знамя с красным кабаном.

После той выжженной земли тени к нам не являлись. Мастер сказал, что Быстрые тропы закончились. Значит, мужик настоящий.

Я загородила собою Поллу, вдохнула, чтобы заорать. Мужик не доставал оружия и не кликал своих, а просто стоял и смотрел. Вот и что ему?..

— Злой дух, — сказала Полла невнятно в колени. — Злой дух меня совратил… Четверо, обороните меня от малодушия, дайте сил…

— Вот этот, что ли?

Глаза и губы нее были совсем красные, когда она подняла голову. Шмыгнула носом.

— Не слушайте его, леди. Он хотел увести меня, но Четверо послали мне вас…

Так. Я сказала Полле никуда не уходить, спустилась по ступеням и, старательно пряча кинжал за спиной, приблизилась. Мужик шагнул из кустов, не потревожив ни листика, и оказался тенью.

— Давно не виделись, — сказала я сипло. Откашлялась. В горле застряло что-то колючее.

Мужик воткнул знамя в землю. Полотнище развевалось, я видела сквозь него кроны и дым.

— И куда это вы хотели увести девушку? — спросила я, сказав сердцу уняться. — К своим? Что, знаете обходной путь, или просто чтоб убили?

Полла тихо вскрикнула. Она глядела на нас между ладоней, потом встрепенулась, скребя туфлями по полу и путаясь в лозах, спряталась за статую мужчины с мальчонкой.

Мужик что-то сказал, и после моего дежурного "да не понимаю я!" проговорил:

— На ней знаки. Она опасна. А ты не исполнила обещания.

Интересный какой, а.

— Я вам ничего не обещала, — подняла я палец. — Во-первых. Во-вторых, уже поздно, не находите? Что будет, то будет, и отвалите от меня. Со всем уважением и все такое прочее.

Сейчас сюда придут настоящие, во плоти его братишки и спросят за каждое грубое слово, подумала я. Усмехнулась, расставила ноги шире. Все равно помирать.

Мужик протянул руку.

— Идем.

— Куда это? — задрала я брови, спрятала за спину и вторую руку. — Туда же, куда и Поллу повели б? Я, пожалуй, воздержусь. Да и зачем я-то вам? Я не нужна. Они, — я мотнула головой к дворцу, — все сделают как нужно, и уж точно обойдутся без моей персоны.

Ха! Съел? Его лицо стало совсем как у мамы, когда переела жирного и болит печень. Я усмехнулась шире. Ха!

— Видите, мы дошли. Может быть, правда судьба. Уж простите, что не стала останавливать их. Мне, видите ли, стали дороги эти люди. Так что если либо они, либо вы с вашем народом… уж простите.

В желудке расслабилось что-то, а я даже не знала, что оно было так туго завязано. Стало легко, словно я сказала, меня услышали — и теперь это не моя ноша. С какой стати она должна быть моей?

— Спаси мой народ.

— Уже поздно, — сказала я. Облизнула губы. — И вы нашли, кого просить. Это не мое дело — спасать народы, я не мессия и не король с правом объявлять войну и мириться..

— Идем.

Руку он так и держал ладонью вверх.

— Мне тут рассказывали, что ваши… э… силы вредят вашему народу, и если от кого его и надо спасать, так это от вас.

Мужик неожиданно кивнул.

— Я был проклят. За гордыню.

— Ну так и чего вы мне голову морочите? — было страшно и сладко разговаривать так с тем, кого мои спутники считали главным врагом, и немного противно от себя, что с настоящим, не тенью, я бы так не осмелилась. — Сейчас сделают ритуал или там что, и освободят вас от этого проклятья.

— Люди не щадят никого, когда у них появляется сила. Не дайте девчонке Мервина ее получить.

— С чего бы?

Он выговорил что-то длинно. Я поджала губы. Он опустил, наконец-то, руку, сказал раздельно:

— Будет много крови. Огня. Никого не останется.

— А мне-то какое должно быть до этого дело?

Он помолчал. Его плащ раздуло, словно гулял ветер. У дворца же было тихо, жаркий воздух неподвижно обнимал нас, камень стен и лес.

Он поднял руку, на этот раз указывая. Я обернулась через плечо. Полла выглядывала из-за статуи, и от нашего взгляда тут же юркнула обратно за нее.

— Они отдают своих людей магии, и магия их проглатывает. Приносят жертвы. Зачем такие короли?

Платье у меня все еще было мокрое на плече. Я потерла под бретелькой пальцем.

Разрисованный эльф кричал, нанизанный на копье Эбрара. И он мне еще что-то тут рассказывает.

— Знаете, что? Я отказываюсь принимать такие слова серьезно от того, кто оставил Лесу одну пятую своих людей, чтобы добраться сюда.

— Я был не здесь.

— Да вы что. А где?

— Гесал.

— А?

Он поднял руки, посмотрел на них, как на чужие. Сказал:

— Это тело. Не мое. Оно принадлежало сильному духом орку. Он жаждет войны. Я не могу противиться.

Ясно. Теперь кто угодно виноват, кроме высокого начальства. То есть, как всегда.

— А вы, стало быть, хотите жить в мире и гармонии с людьми?

— Я хочу спасти мой народ. Проклятье на мне заражает его. Но обиженная девчонка убьет его еще быстрее.

Обиженная девчонка — это вдова и мать, потерявшая детей, и женщина, потерявшая дом? Ну-ну. Не то, чтобы я одобряла геноцид, конечно…

Все было нереально, как в первые мои дни здесь. Как сон, который принимаешь за чистую монету, но все-таки это сон.

— Повторю, какое мне должно быть до этого дело? — спросила я, сглотнув. Слова неожиданно дались с трудом. Проклятье.

Он не ответил. Оказался вдруг совсем рядом, белое с красным окутало, как одеяло, меня на секунду повело, перед глазами задрожало, и замелькали картины.

…Он опирается на копье, поднимает за волосы отрубленную голову. Воют трубы, вопят орки. Поднимается над полем дым и скачут по доспехам остатки магических молний, утекают во влажную землю. Он поднимает голову выше, кровь льется на рукав. Он вопит, показывая клыки. Орки воздевают оружие и грохают три победных слова, а потом еще раз, и еще.

…Он стоит под стенами. Дождь прибивает плащ к спине и течет по шлему, капает с наносника. Город молчит, не видно даже огней. Под стенами горы тел, дождь смывает кровь. Он поднимает копье с прилипшим к древку флажком. На серой от воды ткани — красное. Он показывает копьем — отступать. Они уходят, не забирая тел.

…Город лежит перед ним: целый. Он едет по нему первым. Под копыта его коня бросают кубки, цветы, выталкивают вперед девиц, заставляют показать лицо. Он придерживает коня, наклоняется в седле, берет одну за подбородок, вертит так и эдак. Отпускает, пихнув. Орки тут же уволакивают девушку. На ней задержал взгляд великий генерал. Она уйдет дорого. Он едет через город и указывает: оставить. Очистить и заселить. Сравнять с землей. На стены — воздвигнуть знамена и развесить тела людских военачальников. Эти стены были непреступны. Теперь все увидят, что нет на земле препятствий для великого генерала.

…Он стоит на скале, а вокруг ревет шторм. На вершине скалы тихо, и слышен голос. Великий генерал пришел сюда один, потому что теперь он может позволить себе говорить с богами сам, а не через безумное бормотание шаманов. Он простирает руки. Вся земля моя. Не осталось города, который бы я не покорил. Не осталось правителя, который не дрожал бы от страха пред моим именем. Я бог. Я лучше, потому что вы молчите, когда народ взывает к вам. Я не молчу. Кто после этого велик? Шторм ревет, а на вершине тихо-тихо, только сгущается воздух, и начинают мелькать в нем искры. Он замолкает. Хватает ртом мокрый густой воздух. Дерет пальцами горло. Падает на колени. Он посмел быть надменен перед богами. Этого они не могут простить.

…Он идет через равнину, пыльный плащ метется за спиной. За ним идут орки. Желтые глаза на безмысленных мордах. Он не оборачивается. Он ничего не может сделать. Ни на плаще, ни на мешке — ни знака. Вместо копья — простой посох, сучки обрублены кое-как. Он поднимает голову к небу. Небо низкое и тихое. Оттуда давно уже никто не отвечает. Он хотел армию. У него самая лучшая армия на свете. Он тащится через равнину подальше, а за ним тянутся давно уже не живущие приближенные, советники и солдаты.

…Я вдохнула, потрясла головой. Перед лицом лежала трава, ногам и ладоням было холодно. Я стояла на четвереньках, кашляла и смотрела, как Полла пытается заслонить меня от тени Эбрара, а он возвышается над нами — совсем не страшный, белый и прозрачный на ярком солнце, только глаза горят алым.

Я поднялась, пошатываясь. Передернула плечами от холода, который прицепился в видении и не желал отпускать. Подобрала с земли кинжал. Проговорила хрипло:

— Сами виноваты, значит? В этом всем.

Полла взялась за мою руку и стиснула, когда он ответил:

— Я ищу искупления. Мне мешают. Я не желаю больше воевать.

— Сложите оружие, — посоветовала я. — И ребятам своим скажите, а то сейчас дожгут лесонасаждения и возьмутся кромсать нас. Мы-то ладно, но я слышала, много ни в чем неповинного народу полегло.

— Избавьте меня. От этого. От проклятья.

— Как?

Полла прижалась к моему боку, плотная и горячая. Я дрожала, согревалась.

— Пожелайте. Прикажите вашему рабу.

Я хохотнула.

— Что-то мне подсказывает, что Мастер не оценил бы. Он не мой. И не раб.

Тень Эбрара поморщилась.

— Кто?.. Не он. Другой.

Сэр Эвин, что ли? Вот уж кого нельзя так назвать совсем, так это его. Хотя зелье… да ну, бред какой-то.

— Почему я должна разгребать за вами? Я всего лишь смертная. Не правитель и никогда не была. Может быть, поэтому не переношу, когда дурно относятся к отдельным людям. Не надо мне тут про судьбы народа, не надо, что вы из другого теста, чем королева Рихенза.

Эбрар молчал. Я потянула Поллу за руку. В груди было тяжко, я откашлялась снова.

— Не нужно говорить с духами, — прошептала Полла, опасливо оглядываясь. — Они заманивают, запутывают… меня почти запутал. Не извольте говорить королеве…

Я кашлянула снова, вдохнула и поняла, что это не от видений, а от дыма. Ветер наклонял черные столбы и нес прямо на нас. Черт побери.

Внутри сэр Эвин со страшным грохотом волок куда-то сундук. Держался за медную ручку и тащил по полу. Сундук стучал и подпрыгивал на сочленениях плит. Рыцарь сказал: королева послала Мастера за вами, куда вы пропали? Вас ждут.

Мастер, судя по тому, что не дал себе труда просто выйти через главный вход (иначе моментально обнаружил бы нас), поручение видел в гробу, а сам куда-то смылся. И правильно сделал. Мне стоило поступить так же.

Полла шла рядом тихая. Я сказала:

— Все будет хорошо.

— Меня будут помнить, леди? — спросила она вполголоса. Я сжала ее пальцы.

— Будут. Еще как.

Она закивала, заговорила сбивчиво про то, что это большая честь, а то она не способная, а тут такое большое дело. Это больше, чем смогла совершить даже ее матушка, а ведь ее любила королева.

Я пропустила Поллу вперед в расписанный зал, огляделась, не нашла Мастера (в самом деле, сбежал? Ну и молодец), шагнула за колонну. Провела острием кинжала по стенной панели, потом еще раз и еще, вдавила со всей силы, подцепила и отколола кусок дерева с лаком. Положила его тут же в тени колонны. Отошла, пригляделась. Незаметно. Будем надеяться, что хватит.

Пожалею я об этом, вот что. А не сделала бы — пожалела б тоже. Всю бы жизнь жалела. А если бы смирилась в конце концов, то не была б уже тем человеком, которого стоит уважать.

Полла подбирала разбросанные вещи и укладывала в мешки. Раскиданные тут и там бумаги Мастера не трогала, старательно перешагивала. Я помахала ей рукой, чуть не сказала никуда не уходить, и пошла искать, стараясь не касаться гобеленов и занавесей. Сквозь запах пыли и сырости тянуло дымом. Я поежилась. Заблужусь еще… а может, так и лучше. Спрячусь, и меня не найдут, все большие дела совершатся без меня. Если победят "наши", то и бояться нечего, если же во дворец ворвутся орки — можно будет кричать, что я старинная подруга их Эбрара. В конце концов, не просто так мы с ним ведем проникновенные беседы.

Либо Мастер нас правда искал (а когда два человека целенаправленно ищут друг друга, они ни за что не встретятся), либо забился в какой-нибудь угол. Я кликнула пару раз, никто не отозвался, и я пошла на громыхающие звуки. Сэр Эвин пинал сундук, чтобы плотнее пригнать его к стене. Обернулся ко мне, нахмурился.

— Тайный ход? — спросила я невинно.

— Один из, — буркнул рыцарь, пощупал стену. — Я нашел два. Один завален, за другим, — он кивнул на баррикаду из сундуков, кресел и стойки со ржавыми топорами, — нужно присматривать. Скоро ли начинаете?

Я развела руками.

— Понятия не имею. Меня не приглашали помогать в таком тонком деле.

Сэр Эвин подобрал валявшийся канделябр, с металлическим лязгом бросил поверх мебели. Я перемялась с ноги на ногу. Он принюхался.

— Уже близко. Держитесь подальше от входов и поближе к королеве.

Я кивнула, прошлась туда и сюда. Сэр Эвин сунул большие пальцы за пояс и стоял большой и уверенный. На нем уже была кольчуга, а пояс оттягивали ножны — так, как он вешал их, когда подозревал опасность.

— Это было интересное путешествие, — сказала я. Поежилась, запахнула плащ. Сэр Эвин постучал по полу носком сапога. Сказал, глядя в сторону:

— Жаль, оно вышло коротким. Следует попрощаться, леди.

— Куда торопиться? — я нервно хихикнула. — У нас еще будет время.

И грудь, грудь показать. Мне теперь больше интересен не результат, а сработает ли или Мастер все наврал.

— Я не верю в эти, — он махнул рукой, — магические штучки. Все решает честная сталь. И преимущество. Окружение есть окружение. Армия есть армия.

— Да вы пессимист, — пробормотала я. Осенняя речь не знала этого слова. Я переиначила: — Мрачно смотрите на вещи.

Он пожал плечами, оторвал взгляд от стенки, которая его, кажется, очень интересовала, шагнул ко мне. Я подалась навстречу.

— Зачем же вы шли за королевой, если не верите?

— Нет бесчестья в том, чтобы умереть за своего короля.

— Вы это уже говорили, — прошептала я, упираясь ладонями ему в грудь. Кольчуга под накидкой была жесткая и неожиданно теплая. — Но почему вы не высказали свои опасения раньше? Что армия есть армия. Может, королева послушалась бы вас.

А я давно уже была бы в безопасном месте и разыскивала того, кто может отправить меня домой, а не торчала в окружении нелюдей и в дыму, словно шашлык над углями.

Он улыбнулся. Я отпрянула. Он взял меня за локти.

— Королеву ведет святая ярость. Нет дороги верней.

Я дернула руки. Улыбался он жутко, и я пожалела, что мечтала увидеть на его лице какое-то другое выражение, кроме мужественно-насупленного.

Ярость заводит в такие дебри, что потом не выберешься и со спутниковым навигатором.

Он отпустил меня, наконец, и улыбка понемногу слезла. Я привстала на цыпочки, держась за его плечи, дотянулась, поцеловала. Последний раз. А потом посмотрим, если будем живы. А если не будем… я наконец-то проснусь.

Сном теперь казалась моя квартира, где есть постель, горячая вода и холодильник, где можно закрыть дверь и окна, и никто незваный не проберется. Неужели так когда-то было?..

И любила я нормальных людей. А не сумасшедших отпрысков жестокой эпохи, которые не щадят ни себя, ни других. Все разные, и каждый по-своему на голову стукнутый. Эбрар зря меня искушал, мне наплевать на народы, а на вот этих людей — не наплевать. Хотя они и не лучше любых других людей, но встретить-то мне довелось именно их. Мои ближние. У нас голова устроена любить именно ближних.

Я улыбнулась сэру Эвину, вывернулась из-под его руки, которая ловко легла мне на пояс, и пошла прочь. Завернула за угол, коридора, выдохнула, коснулась губ. Потрясла головой.

Грянуло, пол подо мною вздрогнул, стена пихнула в плечо. Я выскочила обратно, но сэра Эвина у баррикады уже не было, а раздавались только его быстрые шаги. Я припустила следом.

Когда я, запыхавшись (а сэр Эвин, кажется, не стал даже чаще дышать) ввалилась в зал, королева уже стояла, как свеча, посередине, и рядом с нею совсем маленькая Полла, а Мастер вытянулся, воздев руки, и магический свет под потолком дрожал в такт движениями его пальцев. Я глупо подумала, что дворец-то я и не успела посмотреть, а это было бы самое интересное. И спросить, что это там за завоеватели на мозаике.

— Что это было? — сразу спросил сэр Эвин.

Мастер опустил руки, потряс ими. Огоньки мигнули и загорелись ровно. Он утер запястьем лоб, отбросил волосы за спину. Сказал коротко:

— Они привели магов. Я нас защитил. Но это ненадолго.

Я прислушалась. Стало совсем тихо, я слышала теперь, как скрипит мусор под туфлями королевы.

— Начинайте, — повелела она. Она тоже была при мече.

Мастер отвернулся, встряхнул руками еще раз. Проговорил:

— Если… ключ готов…

— Мастер! — почти выкрикнула я. — На пару слов. Пожалуйста. Это важно.

Он обернулся сначала на меня, потом на королеву. Та прищурилась, но сделала разрешающий жест.

Мы отошли за колонны, и я, отмахнувшись от саркастического "Вы настолько верите в мои способности, что решили заранее попрощаться?", пересказала ему то, что мне наболтал Эбрар. Мастер тер подбородок и глядел в затянутый паутиною угол. Протянул:

— Ха-а… раб, говорите? Вы владеете рабами?

— Нет! Я понятия не имею, о чем он говорил. Как он вообще сюда притащился?

Мастер долго меня разглядывал, все потирая подбородок. Пробормотал:

— Да-а, я вижу что-то интересное… в первый раз такое встречаю. Жаль, сейчас нет времени исследовать. — Он коснулся моей руки холодными пальцами, чуть повернул, принялся рассматривать профиль. — Гм-м… определенно, интересно. Как я раньше не замечал.

— И? — потеряла я терпение. — Что делать-то? Кто такой этот… Гастал?

— Гесал?

— Ну да.

— Так по-орочьи называется столица Викеррана. Это был их город, пока король Малькольм Чернобородый…

— То есть, он сидит у вас там? — я махнула рукой туда, откуда, предположительно, мы пришли.

— Если он говорил правду — да.

— Зачем ему говорить правду?

Мастер усмехнулся.

— Насколько я понял из вашего пересказа, он умоляет вас спасти его нацию. Может быть, дает подсказки. Сообщите Рихензе, за ней станется сжечь собственный город дотла. Если выберемся отсюда. В чем я сомневаюсь.

— И это я низкого мнения о ваших способностях? — хмыкнула я. Мастер растянул губы в вежливой улыбке, словно не понял, о чем я, или не услышал, но счел нужным улыбнуться на случай, если это была шутка.

— Это занятно, — сказал он. — Тело, из которого не до конца вычистили дух, и тем не менее, Эбрар в нем держится, хотя и не полностью владеет. Видимо, потому и может так легко путешествовать вне тела… как это все интересно, и как же не вовремя! — Он с силой потер переносицу между пальцами. — Сколько всего не открыто, не описано, и сколько знаний пропадет в горниле войны совершенно зазря. Занимаются какими-то глупостями… и та, и другая сторона.

Он продолжал бурчать, когда королева позвала нас. Я подумала, что стоило, в самом деле, проститься. У нас были минуты, о которых приятно вспомнить.

Королева держала Поллу за руки. Я сжала зубы.

— Соратники! — сказала королева Рихенза. — Мы отомстим за тех, кого потеряли, мы напитаем землю кровью чудовищ, мы освободим города от их скверны, и не останется никого, кто не содрогнулся бы от страха перед праведным возмездием. Мы сделаем это здесь и сейчас.

Занималась бы она тренингом мотивации, вела б семинары — адские тысячи б загребала. Даже мне на секунду захотелось утопить кого-нибудь в крови.

А потом я поглядела на Поллу.

— Иди, дитя мое, — сказала королева, отпустила ее руки. — Сделай, что назначено, да благословят тебя Четверо.

Дитя мое, надо же. Своих сыновей на войну отправляла с теми же словами?..

Мы отошли к стенам, а Полла и Мастер остались в центре зала. Снова грохнуло снаружи, но на этот раз приглушенно. Я терла руки, потом стиснула, чтобы не вытягивать нитки из махрящегося подола. Мастер заговорил, слов я не разбирала, да и не поняла бы, если бы даже слышала. Узоры на полу и стенах засветились… и погасли.

Королева переложила руки на рукояти меча. Сэр Эвин, скрипя ремнями, переступил с ноги на ногу. Мастер чертыхнулся и начал снова. Полла нервно оглядывалась, и он, не сбивая ритма, сказал ей не вертеться. Она была совсем белая, свет огоньков и мерцающих узоров отбрасывал на лицо и кружева на платье желтушные блики.

Снова все погасло. Мастер потряс руками, сбрасывая с пальцев искры, сказал:

— Я не знаю, в чем дело. Что-то не так.

— Вы говорили, что заклинание сохранилось отлично, — подняла брови Ее Величество.

— Это так. Я все проверил. Должно работать, но…

— Немедленно сделайте, что я вам приказываю.

— Ваше Величество, — проговорил Мастер медленно, склонился в глубоком поклоне. — При всем уважении и трепете. Что-то не ладится, и я не знаю, что. Я должен разобраться.

Ее Величество сняла руку с меча. Показала на меня. Сказала спокойно:

— Эвин.

Я вскрикнула, когда он, незаметно оказавшись рядом, заломил мне руку за спину. Набрала воздуху в грудь, чтобы возмутиться — и проглотила слова: в шею мне вжалось лезвие ножа.

— Я не должна полагаться на того, ктооставил моего супруга и господина, и даже не был верен своему наставнику, — сказала королева Мастеру. Она не двигалась с места и не удостоила меня и взгляда. — Однако у меня нет выбора. Бросьте притворство и делайте, что велено.

Полла осела на пол, заскулила, закрыв голову руками. Мастер метался ошалелым взглядом с нее на меня, с меня на королеву, потом вдруг ощерился, выговорил, словно прокаркал:

— Я зря пожалел тебя, девчонка.

Вокруг королевы вспыхнуло кольцо огня. Она не шевельнулась, только голову подняла.

— Не в твоей власти щадить меня или нет, маг.

Круг огня сомкнулся плотнее. Королева сказала, даже не повышая голоса:

— Эвин.

Нож больно впился в горло, а железные пальцы — в руку. Я вскрикнула, сжалась и забыла, как дышать. Огонь опал и исчез. Мастер, сейчас старше себя-обычного лет на двадцать, проговорил:

— Приказывать чародею можно, только если ему есть, что терять. Тебе не следовало забывать, кто словом может вскипятить твою кровь.

Полла скулила, вцепилась себе в волосы. Мастер смотрел на нее, как на пустое место, и к королеве и ко мне потерял интерес тоже. Знаки снова засветились сначала рыжим, потом алым, потом вдруг зеленым и снова рыжим, что-то затрещало, пахнуло жаром. Мне через подошвы начало припекать. Сэр Эвин отволок меня дальше, на свободный от узоров участок пола, к самой стене. Сказал вполголоса, шевеля дыханием волосы на макушке:

— Жаль, что все обошлось так.

Действительно, подумала я, вцепившись в его руку. Само все обошлось. Не вы мне горло сейчас вскроете, а оно само. Приказали. Бывает, блин.

Черт, черт, черт, оказывается, я надеялась пережить эту заварушку. И чтобы все остальные тоже… как-нибудь. Вдруг так бывает, чтобы все были живые, чтобы все обошлось, и для этого требовалось только не быть дерьмом и не делать всякого дерьма. А теперь мне прилетит… я вдохнула со всхлипом, не в силах оторвать взгляда от скрутившегося вокруг Мастера оранжевого света. Сама виновата. Нечего вмешиваться. Нечего спасать. Нашлась… спасательница…

Ноги меня не держали, внутри все дрожало, словно я не написала пяток заданных на дом реакций, а химичка водит пальцем по журналу и тянет "К доске пойде-ет…". Сердце выпрыгивало, я вся вздрагивала, держалась за руку рыцаря.

И, главное, все было бы для меня в порядке, если б я не полезла со своим уставом в чужой монастырь и не попыталась переделывать этот мир. Мастер сказал бы свои слова, и все бы совершилось, что нужно, и даже сама Полла была согласна…

Полла поплакивала тонко, ее было слышно даже сквозь нарастающий гул.

Ну к дьяволу. Я бы ее им не отдала. Я не король и не великий генерал. Для меня порядочность все еще спасает мир. Пусть сгинут к чертовой матери королевства, где маленьких людей на расправу отдают так часто, что они уже и сами согласны и полагают, что таково их назначение. Где помереть с честью важнее, чем жить.

Мастер говорил, скалился, я видела, как влажно поблескивают его зубы, а лицо лоснится от жара. Полла собралась в комок, прикрыла голову руками и теперь уже молчала, или я не слышала из-за низкого ворчания, словно под дворцом, в глубине, ворочался один из трех слонов, на которых стоит земля. Полыхало недобрым теплом, я больше поджаривалась, чем грелась, прижималась к сэру Эвину спиной в надежде отпихнуть его еще дальше, но он стоял, как скала. Я не сразу заметила, что он опустил нож.

Грохнуло, слон под землей проснулся и расправил натруженную спину. Мы еле устояли на ногах, сэр Эвин шатнулся, отпустил мою руку и обхватил меня поперек груди. С треском обрушился кусок потолка, Полла вскрикнула, подалась в сторону, поднялась пыль, подкрашенная светом, и не стало видно ничего, кроме мутного Мастера в ней. По колонне около нас ползла трещина, прямо по узору, я не успела и вякнуть, как от нее отпал кусок, ударил сэра Эвина в плечо, он выпустил меня, мы раскатились в разные стороны, он пропал в пыли, а я поползла в сторону, к выходу Мусор и куски штукатурки впивались в колени, резали ладони. Пол неожиданно пошел буграми, подкинул меня и уронил назад. Я поднялась на локтях, стараясь не глядеть назад, ползла, едва увернулась от очередного обломка, бросилась к стене, прижалась, как при бомбежке. Недалеко от истины, подумала я, вжимаясь в панели. Очередной кусок камня рухнул у самых моих ног, чуть не придавив. Я вскрикнула, подобралась, размазалась по стенке.

Из пыльной пелены вывалился сэр Эвин с королевой на плече, на ходу наклонился, подцепил меня под руку, вздернул на ноги, пихнул вперед. Я шатнулась за ним из жара в прохладу. В коридорах тоже висел занавес строительной пыли, трещало и валилось на голову. Я пригибалась, прикрывалась руками, бежала за сэром Эвином. Королева на его плече моталась, как кружевной мешок со свеклой.

— А остальные… — в рот с воздухом забралась грязь, я сплюнула. — Остальные… где?

Сэр Эвин не отвечал, только обернулся (ноги королевы мотнулись под его рукой), схватил меня за локоть и потащил. Загрохотало где-то за стенами, дворец содрогнулся, я споткнулась, вывернула руку из хватки рыцаря. Он размашисто цапнул воздух, я успела отскочить, под ботинок попал камень, я чуть не упала. Наполовину вслепую пробираясь по вздыбленному полу, потащилась назад. Тянуло жаром и горелой пылью, я закрыла нос краем плаща. Больше нащупала, чем увидела Поллу, она тут же вцепилась мне в платье и не отпускала, а я тянула ее дальше, в жар, в облако со всполохами. По полу, словно по бензиновой пленке, бегали огненные язычки, я смотрела, куда ступаю, делала по полшага, и было уже совсем не подойти, кожа на лице натянулась, близко-близко запахло паленым. Я пощупала волосы, сделала еще полшага, ткнулась ногой в камень. Поперек пути лежала колонна, раскаленная, не перелезть.

— Мастер! — Полла дернула меня назад, я отмахнулась не глядя. — Мастер! Где вы тут? Вы живы? Мастер!

Затрещало над головой, Полле наконец-то удалось оттащить меня, и тут же на колонну и туда, где мы только что стояли, рухнул кусок потолка. Пламя прянуло вверх, стало с воем жрать воздух, а Полла тянула меня и тянула, я переступала бездумно, спотыкалась, и не заметила, как оказалась у баррикады, которую с рычанием растаскивал сэр Эвин. Королева сидела у стены, прижав ко лбу платок, и волосы ее были в крови, и лицо, и Полла тут же метнулась к ней, а я закашлялась и не могла остановиться, пока не стало ломить между лопатками, а сэр Эвин не отворил, чуть не отодрав, стенную панель. Пахнуло сыростью.

— Эвин, — сказала королева, тяжело поднявшись. — Вещи.

Она почти висела на Полле, а та участливо приговаривала что-то, а у самой все лицо было в пыли с влажными пятнами пота и слез, и оторван кусок юбки, так что виднелись на бедре поблекшие знаки.

Сэр Эвин явился — я даже не заметила, что его не было — с мешками и факелом, не стал делить поклажу на всех, а обнажил меч и без слов поперся, нагруженный, в проход, а Полла с королевой за ним. Я хлопнула по поясу, где раньше был кинжал, не нашла его, сжала кулаки. Мне на лицо села паутинка, я утерлась ладонью, поняла, что руки грязные, а лицо болит… и мокрое.

— Мастер… там. Остался.

Сэр Эвин что-то сказал, тоннель и тяжкое наше дыхание заглушило его слова. Он спросил громче:

— Вы видели его? Он жив?

Вряд ли, подумала я, борясь с подступающей тошнотой. Какая разница.

— Не знаю.

Мы продолжали двигаться.

— Что… оставим?

Королева проговорила скрипуче, словно скребла по сковороде железная мочалка:

— Маг хотел навлечь… на нас… погибель. Он получил то… что заслужил.

Он хотел, да. А кто ему приказал?

И кто посчитал, что одна жизнь важнее спасения всех остальных, потому что решил, что он самый умный и может так делать?..

Мне захотелось сесть прямо тут, у грязной стены на грязный пол, и не подниматься. Господи боже, да что же все по новой.

Я шла, держась за стену, рука натыкалась то и дело на плесень, паутину, торчащие корни и черт знает какую еще гадость. Я держалась, чтобы не упасть, и было все равно.

— А мы-то куда, — сказала я. Захихикала. — Мы-то куда, там же толпа, нас убьют все равно. Или в плен. — Я засмеялась в голос, врезала кулаком в стену. — А?! Для чего это все тогда?!

Сама себе ответила, не в состоянии унять смех: очень хочется жить. Всегда хочется, и всегда есть надежда.

Полла притормозила, я чуть не напоролась на нее впотьмах. Она слегка подбросила на себе королеву, поправляя, протянула мне руку.

— Идемте, леди. Все будет хорошо.

Ничего не будет хорошо, буркнула я про себя. Не завалило — так набросятся сейчас, и придется сдохнуть в честном бою. Ну, это для сэра Эвина будет честный, а я разве что в ноги кому кинусь и буду изо всех сил мешаться.

Я потерла шею. Давай, рыцарь, покажи, на что ты способен. А я полюбуюсь. Будем солидарны, дошли все вместе — так и останемся тут все вместе, не одному же Мастеру за нас… Как вы меня все утомили. Королева и ее верные псы.

Не хочу тут умирать. Не хочу, не хочу… в Лесу ведь не умирают по-настоящему, а?

Полла остановилась, сэр Эвин сунул мне факел поверх ее головы, а сам налег на что-то плечом. Я посветила. Решетка, за ней дверь… интересно, далеко мы убрались? Вот бы такой ход — да до безопасного места, а орки наверху попляшут, разгребая объятые магическим пожаром развалины. Фьють — и выйти где нужно. Короли были не дураки, могли бы и не поскупиться, а построить настоящий отходной путь, чтобы недовольный налогами и произволом народ штурмовал дворец, а правитель был уже за границей, в дружественном государстве.

Выйти далеко. Это Лес. Выйти, где нужно.

Я ахнула про себя, заозиралась, но вокруг был тот же самый тесный и затхлый ход, пламя факела ловило паутину и глотало ее с быстрым треском. Сэр Эвин все еще раскачивал решетку, скрипел металл и камень. Так-так-так. Давайте, давайте же, пустите меня на природу.

Он же слышит меня, я знаю. А не только королеву. А корни его простираются дальше, чем даже утоплые волшебницы могут постичь.

Сэр Эвин с чудовищным скрежетом открыл решетку, налег на дверь. Мрак прохода взрезала светлая полоса, я зажмурилась. Полоса ширилась, и скоро смогла пролезть Полла. Я выходила последняя, сэр Эвин держал мне дверь. Я машинально отметила, что руки у него рассажены — и забыла.

Половину неба закрывал дым. Черный, из-за деревьев, стоял, словно не колеблясь, а рыжий от едва видимой из-за зелени крыши дворца дергался и плясал, и плясало вместе с ним прозрачное пламя, колыхался жаркий воздух, как над асфальтом в июле. А тут было тихо, далекий гул и грохот едва-едва тревожили закатную тишь.

Полла не удержала королеву на ногах, но не уронила, а помогла опуститься на траву. Мы вышли из холма, как из бомбоубежища, оказались на полянке, почти скрытой тенью деревьев. Черный зев прохода уже оплетали вьюнки взамен тех, что порвал сэр Эвин, выбираясь. Лес прятал нас. Яблонька-яблонька, спрячь меня.

Я перешагнула через ноги королевы, подошла к краю полянки, положила руку на кору дерева. Прижалась лбом. Почудилось, что через вибрации ствола слышу, как маршируют вражеские полчища.

— Выведи нас отсюда, — прошептала я. — Ты умеешь. Ты привел нас к этому ублюдочному Марху Мэлору… — Показалось глупым, что он был так давно и словно неправда, и я улыбнулась этой глупости. — Будь он неладен. Привел же. Знал, что делаешь. Чтобы мы нашли это место. Мы нашли. Выведи нас. Королева хочет совершить этот чертов ритуал, и она это сделает, ты же видишь. Любого убьет и любого продаст. Отомстит. Что тебе до мести? Но тебе ведь нужно, чтобы эти знаки ожили снова. На Полле знаки. Все, что осталось. Спаси ее, выведи, и можешь не сомневаться, королева найдет способ довершить начатое. А тебе будет весело. Ты ведь любишь распинать орков. Ты ведь разумный, а? — Я провела пальцами по рытвинам коры. — Ты тоже очень хочешь жить. Тебя породил тот, чья кровь в королеве. Игрался с жизнью и смертью, и она будет, не сомневайся. Потому что ей плевать на все и на всех, кроме мести. Так что поверь. Ты ведешь нас, ты делаешь нам удачу, ты любишь Рихензу, правда? Ну так дай ей уйти, и нам всем. Это не мы жжем себе дорогу.

Надо мною зашумела крона, на плечо упал лист. Я смахнула его, оттолкнулась от коры. Не собираюсь принимать за знак все, что угодно.

— Подойдите, дитя мое, — проговорила королева слабо. Полла прижимала к ее лбу платок, и он был весь красный. А сама королева — бледная, как ромашковый цвет. Я встала над ней, взяла руку. Потянула к себе. Королева оказалась легче, чем я думала.

— Пойдемте, Ваше Величество. Разговоры потом.

Там, куда я показала ладонью, расступились кусты, а кроны сделали арку.

Глава 12

Меня одели в парчу, а то, что осталось от платья, выбросили — в этом нельзя было уже узнать бархата. Ботинки не отобрали, хотя и пытались, но я сражалась за них, так что их мне оставили, но носила я все равно — туфли, и двигалась теперь, на каблуках и в тяжелом платье, перебежками.

Каделл Искусный, Его Величество, был нам не рад. Он поджимал губы и говорил прохладно и вежливо, что просто счастлив видеть свою племянницу живой, вопреки слухам. Королева Рихенза смотрела из-под повязки на лбу яростно и мрачно, и сразу спросила: армия Рилирвена уже выступила? А если нет — в чем промедление?

Король сжал губы так, что они стали совсем невидимы, и сказал: Эбрар будет повержен, Викерран возвращен, супруг королевы Рихензы отомщен, и ей стоит не утруждать этим голову, а отдыхать.

Полла, чистая теперь и одетая аккуратно, поддерживала королеву под руку. Я отворачивалась каждый раз, как видела.

Королевство тоже было аккуратное. Лес вывел нас на дорогу в нескольких километрах от столицы, и я наконец-то наблюдала, как тут живут вне войны. Мы были тут самые оборванные, нас провожали глазами купцы и крестьяне, горожане и их дети. Стража ворот сдвинула сначала копья, но потом королева Рихенза показала им меч и венец, и велела пропустить таким голосом, что я б тут же родила, была б в положении.

Меня тут же отбили от остальных, как гепард отбивает газель от стада, и какие-то молчаливые девушки, похожие повадкой на Поллу, мыли меня, отобрали платье, вступили в битву за ботинки, а потом наряжали. Не говорили, пока я не позволяла, а я не хотела сейчас бесед. Когда они выходили, наконец, и я оставалась в покоях одна (покои-то средневековые, поменьше современной двушки, но обставлено хорошо, как Мастер умел, финтифлюшки везде), и сдирала с себя парчу, валилась на кровать или садилась на ковер, и ждала, пока станет легче дышать. Становилось, когда кончались слезы, и тогда я забиралась под покрывало и закрывала усталые глаза. Засыпала, а наутро девушки мазали мне веки чем-то, краснота проходила, и я становилась похожа на человека.

Чего-то уже не будет. Я даже не знала толком — чего, но внутри было пусто, словно у меня что-то отняли. Что-то хорошее, что могло быть потом, когда все это уляжется. Что, например? Я терла лицо, глубоко дышала, чтобы успокоиться. Я что, уже успела что-то напланировать, а сама не поняла? Зачем? Глупая голова и глупое сердце. Я не собираюсь тут оставаться, все эти люди — случайно и ненадолго. Я всегда это знала. Ну так что ж теперь так муторно…

Я твердила про себя: "не останусь, ненадолго, временно" и держала светское лицо. Выследила, где комнаты сэра Эвина, и каждый вечер топала через двор в другое крыло, ждала на лавочке в коридоре, чтобы посидеть рядом с кем-то знакомым. Рыцарь садился рядом, приобнимал меня и целовал, пока никого не было. Я позволяла. Он был живой и я его знала. Попросилась бы к нему в кровать и спать в обнимку, но я отлично знаю, как мужчины это воспринимают… тоже неплохо, но чуть попозже, когда ночами на глаза перестанут наворачиваться жгучие слезы.

Завтрак мне приносили в комнату, обеда тут не водилось, а на ужин — или это и был поздний обед — собирались все вместе, и тогда я видела королеву на другом конце стола. У нее обозначились складки у губ и под глазами, она сидела прямая, как шпага, и руки ее двигались над блюдами медленно, подносили к губам кубок, словно он был тяжелее булыжника. Я в один из вечеров поймала ее на выходе из залы, спросила, что же будет дальше. Дальше, сказала королева Рихенза, мой дорогой дядюшка соберется с мужеством и ударит неприятеля в самое сердце, и освободит Викерран. Сказала она это так, что я поняла: на дядюшку надежды нет, а армии поведет она сама. Ну да мне не было до этого особого дела, и королева, наверное, это поняла, потому что сказала: скоро вас представят придворному магу, моя дорогая, и все с вами решится. Это ваша награда за неоднократное храброе поведение и помощь. На гостеприимство в тех местах, где моя власть что-то значит, вы можете рассчитывать. Я благодарила ее, и долго раздумывала, стоит ли портить ее расположение такими разговорами, но в конце концов спросила: а Мастер? Ну, отслужить службу или как тут это делается, или хотя бы упомянуть его где-то… у него были родные? Я вам не дозволяю, сказала королева, посуровев лицом. Не дозволяю думать об этом. Изменник получил то, что заслужил, и имя его будет предано забвению, чтобы не подавать дурного примера. И вам не следовало бы размышлять о нем, моя дорогая. Не вредите своему благочестию.

Мое благочестие уже ничто не спасет, подумала я, следуя за нею на приличном расстоянии: я так и не разобралась, какой тут коридор куда ведет, все они были темные и одинаковые, и предпочитала следовать за кем-нибудь, пока не выберусь к знакомым местам. Мое благочестие лежит где-то там, под рухнувшей крышей. Это я решила, что не отдам Поллу на заклание — а предателем окрестили другого, и имя его сотрут отовсюду, а вряд ли у него было многое, кроме имени. Я так и не узнала его, настоящее…

Я усвоила, что, если от комнат королевы идти направо, а потом свернуть и идти до конца, то выберусь во двор, а там я примерно представляла. На меня глазели, когда я, подбирая тяжкие юбки, топала по лужам и соломе. Вокруг была туча всякого люда: слуги, конюхи, еще какой-то народ с непонятными мне функциями. Я уже отвыкла от народа. Мне казалось, что во всем мире есть только мы: королева и ее камеристка, рыцарь и маг, и я, приблудная — и враги. И Лес вокруг. Теперь оказывается, что мир этот большой, но тесный, дядюшке королевы дела особенного до ее горестей, кажется, нет, и пахнет тут конским навозом, сыростью и горячим жиром с кухни.

Народу было много, а я была совсем одна. Я сидела в жестком кресле, скособочившись, потому что из корсета что-то торчало и впивалось в бок, и перебирала то, что у меня осталось от этого похода. Ботинки, туфли, которые я с достойным лучшего применения упорством протащила с собою через все невзгоды, кинжал, какое-то тряпье, из которого Мастер делал батистовые платочки… эх, Мастер… Я вздохнула, в бок впилось еще больнее, но я не двигалась, гладила обрывок тряпицы и вспоминала. Эх, Мастер… что же я наделала… Я продолжила катать в ладонях мои пожитки, чтобы отвлечься. Колбы, которые он мне завещал таскать, что в половине, я даже не знала. Вот это заживляющее, кажется… я наклонилась, отставила ее на полу в сторону. Это… это то, что я прикарманила и не заметила. Зеленые тени за зеленым стеклом, духи городка, губернатор, его дочери и люди его земли. Все были слишком заняты удивлением, что мы все еще живы, а я была слишком занята тем, дышит ли Мастер, и никто не заметил, как сосуд спрятался в мой мешок, в том числе и я сама. И на что он мне? Несчастные души, которым нет покоя.

Эх, Мастер… тоже не сильно-то счастливая душа. А как у вас там с покоем? Правда, что нет боли, а есть только покой?..

Я завертелась, шурша юбками, извернулась, дернула застежку. Она не поддалась, я дернула сильнее, выругалась, подцепила ногтями и терзала, скребя по ковру каблуками, а потом напряглась, как следует, и со злыми слезами рванула.

Наутро молчаливые девушки только охнули и унесли платье с выдранной с мясом застежкой.

Подали умыться, осторожными пальцами намазали вокруг глаз волшебным составом. Принесли новое платье, оно показалось мне еще тяжелее. А завтрака, как я ожидала, не подали, а сразу попросили следовать за ними. Точнее, я шла впереди, как тут и полагалось, а они, как птенцы, следовали за мною, чирикали изредка, куда сворачивать. Встречные почтительно раскланивались и убирались с дороги. Глазели на меня, когда я пыталась изобразить местную вежливость. Всегда потешно, как иностранец берется за чужой для себя этикет.

Королева уже ждала нас у дверей во двор, и теперь мы шли совсем длинной колонной: она, Полла и еще одна камеристка, потом я и следом — мои девицы. Мужчинам легче, за ними таскается лишь по одному мальчонке, наверное, оруженосцы. Я бы не отказалась от оруженосца, носил бы за мною кинжал, а то он болтается на поясе, и я все жду, когда он проткнет дорогущую ткань. Дамы тут носят свои ножики с гораздо большей грацией. Я наблюдала, как королева придерживает меч — она никуда не являлась эти дни без меча, словно это все, что осталось от ее власти — и ведет нас через двор к башне, а перед нею расступаются и кланяются, она же ни на кого не глядит.

Я сразу догадалась, кто обитает в башне: внутри все было устроено так же, как в доме чародея, откуда мы с Мастером стащили книги и бутылки. Сопровождающих оставили на улице, а королева прошла вперед между пюпитров и густо уставленных склянками столов, как мотороллер сквозь пробку, изящно, я же задевала мебель юбкой и молилась ничего не кокнуть. В отличие, правда, от места нашего последнего мародерства, нашелся и хозяин, лысеющий некрасивый дядька с тяжелым подбородком и ростом в полторы меня. В черном с серебром камзоле, как и Мастер был… я вздохнула украдкой. Эх, Мастер… Интересно, мода это или цеховая одежда? Как у нас "белые воротнички", "синие", так у них, может — "черные камзолы". Я бы спросила, но Мастера рядом нет, а никого другого спрашивать неохота.

В глазах стало горячо, я с силой сморгнула и, наконец-то, обратила внимание на то, что говорил хозяин помещения.

— …было бы возможно, однако же для этого следует выманить злодея либо самим проникнуть к нему, — говорил чародей, сложив на громадной книге громадные свои ладони, — но, как Вашему Величеству, несомненно, уже известно, — он поклонился, не убирая рук с обложки, почти ткнулся в них лбом, — бесчестный сын грязного народа спрятался, как жаба, и не желает показываться за стены. А города Викеррана, примите мое восхищение, — он снова поклонился, — чрезвычайно сложно осаждать.

— Откуда вы это знаете? Не ваши заботы, Мастер, осаждать города.

Маг убрал руки и поклонился как положено, с размаху. Я разглядывала плешь на его темечке. Мастер… тоже. Мастер фейерверков. Или ясной погоды. Или ледяных фигур на столе. Многовато Мастеров. Я сжала кулаки и челюсти, уставилась в сторону, на полку с банками.

— Ваше Величество правы, — проговорил он быстро, — это не моя забота. Но так говорят. Его Величество Каделл, да подарят ему Четверо…

— Его Величество трусит, — отрезала королева. — Не хочет тратить своих людей и выжидает, пока чума войны пожрет мой народ.

— С вашего высочайшего позволения, — забормотал маг, — у нас один народ и общая беда… осторожность Его Величества…

Королева глядела прямо на него, а он бормотал все неразборчивее и тише, и, наконец, умолк. Вжал голову в плечи. Я сдержала смешок. Такой громадный мужик, меньше и незаметнее стать не получится.

— Я прикажу вас высечь, — сказала королева холодно. — Магам не дозволено прекословить. — Она оглянулась на меня, и я подавила желание втянуть голову в плечи тоже. Ее Величество сказала, к счастью: — Позже. Пока у меня для вас задача.

Она представила меня чародею, у которого на лбу теперь собрался пот, и обрисовала картину: леди издалека, из-за самых гор, и по несчастливому стечению обстоятельств война застала ее здесь и препятствует возвращению домой. Решите этот вопрос.

Маг долго молчал, потом отвернулся, снял с пюпитра книгу, положил другую, раскрыл там, где она была заложена исчирканными листами, и заговорил на Весенней речи. Королева кивала, и я удивилась: понимает что-то? Или королям просто нельзя выглядеть некомпетентными, о чем бы ни шла речь?

Королева подняла ладонь, сказала:

— Занимайтесь.

Маг снова поклонился, а Ее Величество тронула меня за руку, сказала:

— Я исполняю обещания, дитя мое. Вы ведь исполнили свое, несмотря на то, что все обернулось так.

Я машинально потерла шею, где, если прислушаться к себе, еще чувствовала нож сэра Эвина. Королева нахмурилась, я тут же убрала руку. Нечего ее сердить сейчас, когда дом так близко. Посылать ее к черту можно будет позже, когда мое возвращение не будет зависеть от того, принята ли я в этом замке по-доброму.

О да, я исполняю обещания. Мастер делал все, как вы хотели. А я участвовала так или иначе, даже болтаясь в железной хватке сэра Эвина.

Доучаствовалась. Я не хотела…

Королева вышла, а я с трудом отогнала мысли, которые преследовали меня, стоило остаться одной. Обернулась к магу. Тот спохватился, прекратил пялиться на меня, как на цены на проезд после Нового года: с крайним изумлением.

— Нет печати жизни? — хмыкнула я.

Маг забормотал, что не хотел меня оскорбить, и что если королеве угодно приводить с собою странных существ, то он не возражает и будет делать все, что в его воле, чтобы услужить лицу монарших кровей.

— Ничего страшного, — сказала я, оглядываясь. — Я человек, если вам интересно. Просто очень издалека. Где тут у вас можно сесть?

Маг засуетился, снял с кресла стопку книг, с грохотом подвинул мне, чуть не своротив по пути столик с самогонным, по виду, аппаратом.

— И вы присаживайтесь, — сказала я, расположившись. Маг пристроился на крае того самого столика. Ему было неудобно, аппарат хоботком упирался ему в спину, но он сидел. Ну не командовать же ему встать обратно…

Маг кашлянул. Я терпеливо ждала, и он разродился:

— Леди сведуща в Тонком искусстве.

— Ни капли, — ответила я. — Просто имела несколько бесед со знающими лю… эльфами. Я ничего не понимаю в этих печатях и всем прочем.

Маг разглядывал меня, щурясь. Потом, спросив моего позволения, взял со стола монокль с зеленым стеклом, держа его у глаза, разглядел меня еще раз.

— Если леди сочтет возможным ответить на вопрос…

— Сочтет. Задавайте.

— Давно ли к вам привязался дух?

Сердце стукнуло так, что чуть не отлетела пуговица на лифе. Привязался дух… говорят, привидения получаются из тех, кто умер раньше срока и не своей смертью, и не по своей вине. Они преследуют тех, кто их погубил… а это я ковырнула чертов узор.

— Я… я н-не знаю.

Маг отложил монокль, вытянул вперед руки, пошевелил пальцами, и из них выросли мерцающие нити, потянулись ко мне, как волосы к наэлектризованному свитеру. Я вжалась в кресло. Маг заговорил, а передо мною замерцал силуэт. Незнакомый, поняла я, выдохнула. Полузнакомый…

Силуэт на миг сделался четким, потом свет мигнул и пропал, и снова разгорелся. В голове у меня шумело. Я потерла глаза. Между мною и магом никого не стояло, а он все так же держал руки, растопырив пальцы, и кусал губу.

— Прошу извинения. Дух своенравен, но я стреножу его… если вы мне поможете.

— Помочь? Как?

— Прикажите, — сказал маг, и стал на миг похож на орка в белом.

— Дух… э-э… явись? — проговорила я, неопределенно помахав рукой в воздухе. Ничего не произошло. И правда, зачем потусторонним сущностям меня слушаться?

Откусит мне ноги ночью, пока я буду спать, никакое заворачивание с головой в одеяло не спасет. Ну да я сама виновата. Сама виновата…

Маг встряхнул кистями, потер лоб.

— Я не понимаю, леди… я вижу между вами связь, дух вручил себя вам…

Вот спасибо.

— Каким это образом?

— Не могу знать, леди, — сказал маг, поерзал на краю стола, переступил ногами в обширных башмаках. — Я думал, его пожаловал вам слугою тот, кто создал вас… прошу извинения.

— Никто меня не создавал, кроме мамы с папой, — пробормотала я. Снова здорово, мне и его убеждать, что я не вышла из колбы? — Вообще, это все имеет какое-то значение для моего путешествия домой?

Маг уставился в сторону, на полки, и забормотал совсем неразборчиво.

— Как вас зовут? — спросила я устало.

Он умолк, расправил камзол на коленях, сказал осторожно:

— Незачем леди знать имя чародея.

— Ладно вам, — я махнула рукой, — как-то ведь вас назвали родители, как-то вы сами себя зовете? Я знаю, знаю, что чародеи не называют имен, но сочините что-нибудь тогда. А то… не по-человечески.

Не буду звать его Мастером. Не буду. Не буду.

— Ове, — сказал он тихо.

Я подалась в кресле вперед, протянула руку.

— София. Очень рада.

Моих ладоней поместилось бы на его руке две. Он попытался облобызать мне пальцы, но я пожала ему руку, насколько смогла обхватить, и вновь откинулась в кресле.

— Так вот, Ове. Скажите мне честно, можете отправить меня домой или нет? Мне больше ничего не надо.

— Теоретически…

— Нет уж, давайте сразу практически.

Маг спросил позволения, поднялся, встал перед пюпитром и принялся водить пальцем по страницам. Долго водил, листал с хрустом и хмурился. Я вздохнула.

— Хорошо. Можно сначала теоретически.

— Нижайше прошу у леди прощения, — произнес он, касаясь страниц кончиками пальцев, словно проверял температуру, — Мастер-распорядитель услужил бы вам лучше, он ведает почти каждую из когда-либо открытых Троп.

В желудке стало еще холоднее, чем было с утра. Я подобрала ноги.

— То есть, вы не можете мне помочь?

— Теоретически… — он глянул на меня, жалобно сведя брови, — теоретически, могу. Нельзя ручаться, что вы окажетесь ровно там же, откуда и прибыли, но доставить вас на другую сторону Пелены — можно. Когда вы появились здесь, за вами осталась прореха. Это след, я вижу его.

Вот дьявол! То есть, это прямо видно? А что ж все молчали, как воды в рот набравши, изображали, что ничего не поделать?! Ну Мастер!.. Эх, Мастер…

— Все маги его видят? — спросила я сердито.

— Далеко не все, — проговорил он быстро, снял руки с книги, вытянул по швам. — Мне повезло, у меня открылись способности — скромные и ничтожные, безусловно, — и Мастер-распорядитель смог передать мне часть того, что умеет сам.

— А кто вы вообще? Ну, Мастер — чего?

Он поклонился, все держа руки по швам. Как японец из рекламы то ли машины, то ли игровой приставки.

— Мастер представлений и увеселительных иллюзий. Мое скромное искусство к вашим услугам, леди.

У меня перед носом расцвел целый букет полупрозрачных цветов. Я шарахнулась, потом стала осторожно рассматривать. Сунула палец сквозь лепесток, он задрожал и заискрился.

— Красиво.

— Благодарю. Если леди пожелает представления…

— Леди все еще хочет домой, — сказала я. — Теоретически вы, кажется, знаете, что делать. А на деле?

Букет исчез, маг Ове сложил руки перед грудью.

— Не извольте гневаться, леди, но мне недостанет сил. Пелена затянулась за это время, следует ее пронзить, а я всего лишь недостойный…

Он снова заговорил едва разборчиво, да я и не хотела разбирать. Понятно все. Ничего у меня не может быть просто, ничего не может сложиться так, как надо. Неужели я правда надеялась, что все закончится, и я вернусь домой? Глупая девчонка.

Только кто говорит, что я этого всего не заслужила?

— Ясно. Извините, что оторвала вас от дел. — Я оперлась на подлокотники, вынула себя вместе с платьем из кресла. — Всего доброго.

— Леди, постойте! — воскликнул иллюзионист Ове взволнованно. Я с шорохом парчи села обратно. — Прошу вас, Ее Величество не в духе, меня прикажут отправить в Озрин…

— Что, плохое местечко?

Маг Ове огляделся, словно и сказал, понизив голос:

— Это на границе.

Ну понятно, кому хочется из столицы — в глушь, в Саратов?

Видно, лицо у меня вышло недостаточно сочувственное (хотя я бы тоже не хотела отправиться в командировку тире ссылку из большого города черте куда), и Ове пояснил:

— Орки покуда не ступили на земли Рилирвена, но нападают на приграничные города… Мастер-распорядитель был отправлен сдерживать их. Он не послал вести в срок, и ходят слухи… Если даже он не смог, то я… я ведь всего лишь владею иллюзиями… а там война…

Не надеялся бы тогда на свою магию, а брался бы за дрын, такой большой дядька, подумала я и тут же укорила себя. Опасная, однако, должность — Мастер-распорядитель: уже второй, про какого я слышу, и тоже, возможно, плохо кончил.

— Получается, вы тут за старшего? Ну тогда не отправят, разве захотят остаться совсем без мага?

Он напряженно улыбнулся, не разжимая губ. Снова огляделся, причем так обеспокоенно, что я тоже посмотрела по сторонам.

— Я бы хотел услужить леди, если бы леди немного помогла мне.

Господи боже, да с меня же нечего уже взять! Я вздохнула, кивнула. Ове потер ладони.

— Мне… если бы вы смогли передать вашего духа мне, его расщепления как раз бы хватило, чтобы преодолеть Пелену.

— Забирайте! — сказала я быстро, раскинула руки, выставила вперед грудь, так что лиф натянулся. — Хоть сейчас, забирайте совсем и делайте, что нужно.

Ове достал платок и промокнул лоб.

— Я… видите ли, такой ничтожный и никчемный подмастерье, как я, не в силах рассечь узы и отделить духа от вашей души, не повредив ни того, ни другого.

Я уронила руки на подлокотники. Ну сколько можно? Сколько можно давать мне надежду — и потом вот так? Я вздохнула.

— Я тем более не умею этого.

— Леди, прошу вас, если вы попытаетесь… он должен вас послушаться, ведь он связан с вами… прошу вас, Ее Величество не потерпят, чтобы их просьбы не исполнялись…

Я наклонилась вперед, уперла руки в колени и спрятала лицо в ладони. Посидела, пока маг что-то надо мною бормотал. Корсет сдавливал, дышать скоро стало невозможно, и я выпрямилась.

Почему никто никогда ничего не сделает за меня? Почему сам не устроит все так, как нужно? Почему все должна устраивать — я? Даже там, где я ничего не понимаю.

Потому что ты, Софочка, сильная женщина, говорила бабушка.

Сильным гораздо лучше живется, чем слабым. Сильным можно выбирать. Я стиснула зубы, кивнула, процедила:

— Я посмотрю, что я могу сделать.

Теперь я чувствую себя обязанной спасать и его тоже. Вот дьявол. Это меня должны спасать из этого веселого мирка.

А я никого и не спасла. Поллу разве что… да, это стоило того, пожалуй. Я поднялась в который уже за этот визит раз, пожала потную большую ладонь Ове.

Приставленные ко мне девицы очень удивились, что мне понадобилось закрыться в комнате до сна. А как же они попадут, если мне что-нибудь нужно, как же поднесут вина и воды умыться, как же разденут? Я выпроводила их вон, сказала пойти хорошо провести время, считайте, что у вас выходной (Осенняя речь не знала этого слова, и я кое-как объяснила: свободный день). Дернула застежку платья, злобно думая, что оборву и эту. Ну и пусть. Ненавижу платья. Застежка не поддавалась, я скинула туфли и шуршала юбками по ковру, ходила туда-сюда и мучила крючки.

— Послушайте, — обратилась я в пространство. — Я не знаю, как и зачем вы ко мне прилипли, и я не умею и не хочу командовать, но… явитесь, пожалуйста? Просто поговорить.

Ничего не произошло. Я засопела, вывернула руку за спиной, скособочилась, достала кончиками пальцев крючок. Зар-раза…

Холодные влажные пальцы легли на мои, направили. Застежки послушались. Я, обмирая от страха, повернула голову.

Она повела круглыми плечами, лица за вуалью я снова не видела, но мигом узнала эти плечи.

— Добрый вечер.

Она, неслышно ступая и оставляя на ковре мокрые следы, снова зашла мне за спину, продолжила расстегивать платье, и своевольная фурнитура ее слушалась.

— Вы что, так и шли за мною от самых источников?

— Нет, — проговорила она мелодично у меня в голове. — Я там. И здесь. Проси. — Она провела пальцем по моему хребту. Меня пробрала дрожь. — Вели.

Я поежилась, увернулась от ее прикосновения. С подола ее натекала на ковер лужа, а вокруг сгущался зеленоватый мрак, как там, под водой.

Я прижала лиф к груди, чтобы платье не соскользнуло с меня под тяжестью юбок, пролепетала:

— Вы… зачем вы за мной шли? Почему явились сейчас?

Из мокрого пятна под ее ногами поднялись черные щупальца, затрепетали вокруг, как актинии.

— Мало кому доводилось, — ответила она. — Никто не приходил с чистым сердцем. Тебе же удалось. Я служу тебе теперь.

— Как? Зачем? — спросила я, чувствуя, что понимание происходящего утекает из меня с каждой секундой быстрее, чем вода из дамы.

Вуаль колыхнулась, словно утопленница тяжело выдохнула.

— Найти источник и пожалеть его хозяйку, — сказала она, пошла рябью и на миг превратилась в лису с синеватым мехом. — Не попросить ничего для себя. Тогда поработишь. Все слышали эти сказки. Не все умели следовать.

— Я не слышала, — сказала я отчаянно. — Я не местная…

— Приказывай. Я в твоей воле.

Я, цепляясь за платье и путаясь в нем, села на кровать кое-как. Ссутулилась, подобрала ноги, потому что лужа ползла уже под меня.

— Не хочу никому приказывать. Никого порабощать, — проговорила я устало. — Сколько можно. Везде эти Мастера несчастные, везде рабы. Я тут еще буду… Я правда не знала, что… так получится. С вами. Извините, пожалуйста. — Я подняла голову. Дама подставляла ладони щупальцам, которые тыкались в них, как собаки носами. — Я не слышала этих сказок.

Хотя сэр Эвин что-то такое рассказывал, или Полла…

— Поэтому я тебя не убила, — сказала дама. Я на всякий случай отодвинулась на кровати дальше. — Быть любезным нужно искренне, а не выгоды ради. Я решила, что заберу себе всякого, кто попытается заковать меня в цепи хоть волшбой, хоть хитростью. Их много было. — Она махнула рукой. Из пола выросла безглазая голова. Я взвизгнула, засучила ногами, и голова убралась обратно. — Ты другая. Я хотела оставить тебя себе. Но ты другая.

— Значит, мне повезло, — опасливо улыбнулась я. Везучее я существо, оказывается, кто бы мог подумать, что незнание местного фольклора пригодится больше, чем знание.

— Проси.

— Не хочу, — сказала я. Подумала, что стесняться утопленницы нечего, встала, сбросила платье, подняла, кинула на кресло, чтобы не мокло. Разгребла одеяло, достала из-под него нижнюю рубашку. Стало гораздо лучше. — Во-первых, боюсь, вдруг вы решите, что я корыстна. Во-вторых, идите с миром. — Я усмехнулась. — Локальная отмена рабства и личной зависимости.

А потом я вспомнила. Маг Ове. Почему я, собственно, позвала, и почему дух источника явился. Для чего. Раскрыла рот, чтобы сказать: подождите. Есть одно…

Расщепление духа. Ага. Нужно было узнать у него поподробнее, но что-то мне подсказывает, что думаю я правильно. Жертвоприношение. Но если это не свободный (мужчина, титульной национальности) — то это можно.

Я снова забралась с ногами на кровать, закрыла лицо руками. Я хочу домой… я хочу домой… почему билет туда так дорого стоит?

Не спросишь же ее: вы, случаем, не хотели бы расщепиться, чтобы я вернулась к центральному отоплению и круглосуточным универсамам? Эту даму утопил завистливый хрен, а потом черт знает сколько лет донимали просители, желающие к тому же заполучить ее рабыней. А тут я.

Щупальца наползали на кровать и трогали меня за ноги. Я сжалась в комок, только что заметила, что всхлипываю.

— Я хочу домой…

— Это дальше, чем я могу достать, — сказала женщина, с плеском вылилась на пол и собралась у самой кровати. — Живые могут. Я — более нет. Раньше могла, о, раньше я все могла! Но духов держат цепи, неведомые живым.

— А мертвых оживлять? Все еще не можете?

Щупальца свернулись кольцами, словно на них плеснули кипятку. Дама сказала с шумом воды: нет. Все еще нет.

— Ну так идите с миром. А я как-нибудь… — Я утерла лицо, мысленно уже выпрашивая у девушек еще того средства вокруг глаз.

Дама никуда не делась.

— Я не вольна сама рвать узы. Ужели бы я тогда являлась на зов тех, кто меня обхитрил?

— Но я ведь вас отпускаю…

Дама вдруг очень человеческим движением поправила лиф на полной груди. Я вздохнула про себя.

— Идите же, — прошептала я. — Пожалуйста.

Еще минуту, и я попрошу ее, потому что это мой последний шанс, и мочи уже нету, решение так близко, а тут еще она… предлагается… Нет, нет, не могу так, буду всю жизнь сама себе противна, а потом, чего доброго, смирюсь, и это будет еще противнее. Я мало что умею и могу, не делаю больших дел, но я хотя бы стараюсь не портить жизнь другим. Не хочу начинать.

Уже начала, муторной болью занялась над бровью ехидная мысль. Уже распоряжаешься жизнью и смертью тех, кто тебе доверился.

Не хочу, прошептала я под нос. Вслух сказала:

— Идите, пожалуйста.

Дама развела руки, щупальца встрепенулись, заползли по ее платью вверх, обернули руки браслетами, расплылись в воздухе чернильными кляксами. А через секунду, словно капля туши в стакане, расплылась и она. Я упала на бок, подтянула колени к груди и захныкала. Я так устала… я совсем одна… я хочу домой…

Девицы скреблись в дверь, их шуршание подпитывало начавшуюся головную боль. В конце концов я рявкнула, заскулила, потому что отдалось в лоб, а девицы притихли, но только на минуту. Я, держась за лоб, сползла с кровати, поджимая ноги на мокром ковре, впустила их.

Они не стали спрашивать, что тут произошло, хотя глаза сделались большие и любопытные. Пара девиц свернула ковер и уволокла, а третья ушла за ними и скоро вернулась с небольшой чашечкой, от которой свежо пахло какой-то травой. Я опрокинула, как стопку горячительного, закашлялась от горечи, прилегла, как советовали, и с удивлением заметила, что головная боль затухает.

— Мастер просил передать, что рад вам услужить, — сказала девица, которая стояла надо мною, словно боялась, что я опять ее вышлю вон.

Мастер… ч-черт побери. Я села на кровати.

— Да. Отлично. Это его зелье?

Девица доложила, что Мастер представлений — большой знаток всяческих составов для утешения хворей, и может даже простую воду заговорить так, чтобы принесла облегчение.

Да, Мастера это умеют, подумала я. Полезные всякие зелья.

Полезные зелья. Гм.

Девушки в который раз остались недовольны, когда я велела им одеть меня и сопроводить. Как же это. Самой прийти… не можно. Неприлично. Они говорили так каждый раз. Я послушно вертелась спиной и боком, пока они подтягивали ленточки корсета, и гладко врала, что в моих краях очень даже можно, и это даже приличнее, чем если бы джентльмен являлся к даме по своему желанию. Хотя почему врала… дома мне никто не запрещал позвонить "Ясейчас буду" и прихватить по дороге что-нибудь вкусное. Люди становятся мягче и пушистее, когда скормишь им что-нибудь вкусное.

Вкусного не было. Был сосуд, который морозил мне ладонь. Девицы вежливо не обратили на него внимания, зато не переставали говорить, что заходить на воинскую половину дамам вместно только по очень важным делам… да и не всем дамам.

Они явно очень хотели (но мешал местный этикет) возразить, когда я у порога отослала их вон и сказала, что обратно найду дорогу сама, и тогда, когда решу. Надо выучить их имена, а то и туфли подадут, и завтрак, а я принимаю, как будто так и надо… отплатить нечем вот только. Серьги и кулон давно сгинули в чужих руках, а туфель здесь таких не носят, какие лежат в моем все еще не разобранном до конце мешке.

Я проводила девушек глазами, позавидовала, как ловко и грациозно они ходят в платьях, и вздрогнула, когда за спиной открылась дверь. Сэр Эвин долго меня разглядывал, пока я не оттерла его плечом с дороги. Сосуд прятался в кошельке "для женских мелочей" на поясе и холодил сквозь корсет.

— Леди… что вас… м… привело так поздно? Доброго вам вечера.

Мне страшно быть одной сегодня. Потому что, если я буду одна сегодня, я сорвусь в башню к Ове, и скормлю его заклятьям мою внезапную попутчицу, которая мне ничего не должна, а тем более — таких жертв. Ночами особенно тоскливо и хочется домой. Особенно когда лежишь одна, а от мебели и одеяла веет странными запахами, все вокруг чужое, и знаешь, что проснешься — а воздух и люди так чужими и остались.

— Поговорите со мною, — сказала я. Подумала: и держите крепко, чтоб не наделала ничего, о чем буду жалеть. И так о многом жалею… — Мне одиноко здесь.

Сэр Эвин снова высунулся в дверь и зычно крикнул. Скоро у нас было вино, хлеб и какая-то масса, которую нужно было класть на хлеб шматами.

— Сколько звезд нынче, — сказала я, старательно глядя в окно. — Приоткройте ставни? Такая ведь красота.

Сэр Эвин поднялся, загремел запором, а я капнула в его питье из сосуда. По поверхности расползлась толстая, как будто жирная пленка, я поболтала кубок, нервно оглядываясь на рыцаря. Ну же, растворяйся же ты, скотина!..

— Верно, леди, — сказал сэр Эвин, облокотившись на подоконник. — Нынче ночью видно Загонщиков, — он показал, а я все равно не видела со своего места. — Созвездие предвещает перемены.

— К лучшему?

Сэр Эвин высунулся в узкое окно почти по пояс, шумно дышал.

— Неизвестно. Просто перемены. Но именно во время перемен тому, кто праведен, приходит награда, а злодеев настигает воздаяние.

А мне всегда казалось, что перемены и смута — это когда нет никакого порядка, и тот, кто половчее и понаглее, чем остальные, срывает в неразберихе куш.

— Тогда — за перемены, — предложила я, подняв свой кубок и старательно улыбаясь. Пленка растворилась, и я встала, подала вино мужчине, как это и полагается, наверное, тут.

Не буду сегодня одна. Даже если придется устроить это своими руками, а не уповая на красивую ночь и то, что рыцари должны падать к ногам дам с гарантией. Посиделок на лавочке хватает ненадолго.

Сэр Эвин нахмурился, подозрительно глянул в кубок после первого глотка, но все-таки выпил. Я украдкой выдохнула, улыбнулась, пригубила свою порцию. Кислятину же тут наливают благородным!

Сэр Эвин пил и поглядывал на меня, видимо, ждал, чтобы я начала разговор.

— Расскажите еще про созвездия, — попросила я. Мы вместе стали к окну, и он не убрал руки, когда наши локти соприкоснулись. Внизу лежала темень, все добрые обитатели замка спали как честные люди. Мы с сэром Эвином, как, видимо, люди не совсем честные, принюхивались к вину в кубках, и он рассказывал:

— Родившимся в ночь, когда хорошо видно Загонщиков, суждены великие дела. Необязательно славные, но те, что народы запомнят. Говорят, Эбрару светили эти звезды, когда его вытащили из смрадного чрева.

Я передернула плечами. Выдумают тоже… нормальное было чрево и нормальная мама, а младенцы все безобидные. Это потом начинается… великие дела, завоевания, сила и власть. Я отхлебнула из кубка.

— Поцелуйте меня.

Сэр Эвин подождал, пока я повернусь к нему, наклонился. От него пахло этим вином и еще чем-то… Мастером. Я зажмурилось. Должно быть, зелье. Мастер пах зельями…

Я отстранилась, а сэр Эвин не стал меня удерживать.

— Я… проведу с вами ночь, — сказала я.

— Как пожелает леди.

Глаза у него были матовые, как черные виноградины.

— Или нет, — сказала я задумчиво.

— Как решит леди, — сказал сэр Эвин, подобрал с подоконника кубок.

— Вы пейте, пейте…

Он отпил.

Я почесала бровь. Так. Это уже интересно.

— Вы меня любите?

— Люблю, — сказал сэр Эвин послушно.

— Больше, чем свою державу и свою королеву?

На секунду лоб его пошел морщинами, но потом он все же сказал спокойным тоном:

— Больше.

— Принесите мне голову королевы Рихензы.

Он постоял секунду, потом отставил кубок, неловко, словно отлежал руку, лапнул пояс там, где обычно висели ножны. Развернулся на каблуках, взял меч от кровати, где он стоял стражем и охранял рыцарский сон.

— Все, чтобы услужить вам, леди.

И пошел к двери. Я нагнала его в два прыжка, вцепилась в руку.

— Тихо, тихо, тихо… я пошутила. Шучу я так. По-дурацки. Лучше поцелуйте меня еще.

Рукоять меча уперлась мне в живот, когда он надвинулся и поцеловал.

Так-так-так. Значит, именно до такой степени…

Я уперлась в его грудь, отстранила.

— Так. Вот что. Раздевайтесь-ка, мой рыцарь, и ложитесь спать. Меч уберите подальше. А я… да. Я скоро к вам присоединюсь.

Сэр Эвин моментально обнажил могучую грудь, и я вздохнула украдкой. Может, разок?..

А что бы я сказала, если бы меня опоили, а наутро я бы проснулась рядом с каким-то чучелом, которое посчитало, что если я не говорю "нет", то я говорю "да"? Вот и все. Вот и нечего.

Любопытные у Мастера зелья, в каком бреду его можно посчитать любовным? То же самое, что бутылка крепкого алкогольного, а потом пользоваться бесчувственным телом.

— Вы меня любите?

— Всем сердцем, леди.

Я вздохнула. Полуголый сэр Эвин получил разрешение продолжать готовиться ко сну, а я постояла еще секунду, наслаждаясь звучанием этих слов. Плохое зелье. Для очень, очень несчастных людей, которые согласны даже на неправду.

Зоркие девушки налетели на меня, как только я вышла за дверь. Я чуть не сказала "ничего не было", чтобы успокоить их насчет приличий и своей девичьей чести.

— Проводите меня к королеве, пожалуйста. У меня к ней очень срочное дело. И… захватите попить что-нибудь. У нас будет долгий военный совет.

Зелья еще оставалось достаточно, чтобы перелюбить весь замок.

Но весь замок мне, конечно, не нужен.

Глава 13

Кувшин, который принесли мои провожатые, не пригодился: вино при королеве уже было.

Меч в ножнах поперек колен тоже был. Королева убрала с него ладони, когда я вошла. Навстречу не поднялась, и я перед ней, сидящей в кресле с ногами на скамеечке, торчала, словно держала экзамен. Или была вызвана на ковер к большому начальству. Или отчитывалась за беспутную свою жизнь перед умирающим состоятельным дедушкой перед тем, как он будет обновлять завещание.

— Я ждала не вас, дитя мое.

Вот это очень хорошо, подумала я про себя, мысленно смахнув со лба пот. Не люблю, когда меня ждут с оружием, не к добру это. Еще протыкать начнут, чего доброго.

Я приняла от девушек кувшин и выпроводила вон. Они не шептались, только кланялись королеве.

— С вашего позволения, я составлю вам компанию.

Она поставила ножны у кресла и задумалась. Долго думала, кувшин успел оттянуть мне руки.

Наконец, сказала проходить. И разливать уже начатое.

Что-то я в последнее время много пью, подумала я, подав ей кубок. В прошлый раз это хотя бы кончилось приятно проведенной ночью, а теперь…

Эх, Мастер.

Королева пила, у нее раскраснелись края ушей, и вокруг шрама на лбу кожа розовела, словно она ее усиленно чесала. Яду бы вам туда, подумала я, а не зелья. За Поллу, Мастера и за все хорошее. За то, что, не мешай вам никто, вы бы прошлись огнем и мечом по целой нации. Ну и что, что весь мир тут такой, и любой правитель только и ищет, чтобы учинить подобное веселье. Все равно не одобряю.

Впрочем, травить тоже не одобряю, думала я, отпив. Вино было другое, похожее на полусладкое. Вот и отлично, будем лучше пить его.

Королева не одобрила, когда я сама подвинула скамеечку к креслу. Дамы, сказала она, должны беречь руки.

У нее самой на ладонях мозоли от рукояти и поводьев. Я промолчала и сказала, что там, откуда я родом, дамы до определенной степени обслуживают себя сами и видят в этом проявление своей силы.

— Сила не в том, дитя мое, чтобы самой делать всю работу.

Я согласилась, слизнула пот с верхней губы. Королева пила и, кажется, не замечала. И яду, конечно, я бы ей в вино не плеснула: не люблю и не умею, и насчет Мастера я виновата больше, чем все остальные, только признаваться себе в этом не хочу, и Полла сама была согласна на все…

— Мне жаль, что вы не получили своего возмездия, — сказала я, наполовину соврав. Но только наполовину.

— Меня все убеждают, что проклятый народ постигнет участь гораздо хуже, чем я бы уготовала ему, — ответила королева Рихенза, поглядела в окно. Ночь совсем сгустилась, за мелкими стеклами было ничего не видно, даже звезд. — Нужно только ожидать. Так будет лучше для людских королевств.

— Таков долг правителей: заботиться о том, что лучше для королевства, — сказала я тоном сэра Эвина, потому что нужно иногда бросать собеседнику сахарок.

Королева поднялась слитным движением, словно не было на ней тяжелого, расшитого каменьями платья, а был спортивный костюм. Прошлась вокруг кресла, ведя по спинке ладонью. Остановилась у гобелена на стене напротив окна. В свечном свете я различала только белые руки и лица людей и, кажется, нелюдей среди зелено-бурой мешанины. Королева коснулась ткани кончиками пальцев. Рука ее была такая же бледная, словно вышитая на том же полотне.

— Я видела эти картины, когда засыпала, — проговорила она. — Видения святой Расмине, картины страшного и чудесного.

Я кивала с видом, словно знаю, кто была эта святая.

— Меня очень занимали эти видения, — говорила королева, шагая вдоль гобелена взад и вперед, — чем прочие испытания, что ниспослали ей Четверо. А ведь судьба у нее преинтересная.

Я снова слизнула пот. Сэр Эвин под зельем не говорил без спросу. Значит ли это, что не подействовало?

— Расскажите, пожалуйста, — попросила я. И что тогда делать? Плеснуть еще? В первом кувшине остается на донышке, а ведь есть еще и второй.

— Вы наверняка знаете, дитя мое, — сказала королева, подцепила ногтями нитку, но вытягивать не стала, уложила на полотно и пригладила. — Князя, супруга ее и господина не было уже в живых, сына она отдала войне с варварами, она регентствовала при внуке, пока он не подрос и не стал водить походы против орков. Расмина была набожна, и Четверо берегли ее род — до одного дня. — Королева уронила руку, с шорохом задев юбки. — Военачальники, усыпленные сладкими речами вражеских послов, объявили это последней кровью и решили замириться. Расмина просила Четверых о смирении для себя. Она была уже седа и едва могла держаться в седле. Она просила у Четверых мира своей душе, но Четверо не послали ей мира, а послали видения.

Я взяла свечку, подошла к гобелену, встала рядом с королевой. От нее пахло цветочным маслом, в камнях венца, серег и вышивки запрыгали свечные огоньки. Как отражение лампочки в елочных игрушках. Я с трудом оторвала взгляд, принялась разглядывать гобелен. На нем творилась какая-то жуть, из мешанины то ли волос, то ли корней торчали руки и ноги, а потом я поняла, что не торчали, а валялись отрубленные. И головы с раззявленными ртами.

— Что было потом? — спросила я, сухо переглотнув. Вино высушило рот и все внутри.

— Святая Расмина попросила у Четверых не мира, но силы, — сказала королева Рихенза. Я проследила за ее взглядом. Коренастая лошадка вставала на дыбы, а в седле привставал и размахивал мечом рыцарь. То, что я приняла за плащ, оказалось копной белых волос. — Они даровали ей силу. Она шла от города к городу и требовала вернуть ей внука, чтобы он был погребен, как подобает. Варвары не умеют обращаться с мертвыми, поруганные ими не вхожи в чертоги Четверых. — Королева прерывисто выдохнула, сжала зубы, продолжала: — У нее было всего несколько рыцарей с оруженосцами, но она сама стоила сотни. Она забирала мужчин и мальчиков и говорила: "Я напою вас моей скорбью". Города захлебывались. Кого-то она отпускала, оскопив, чтобы не плодились и не ведали того, что отныне было неведомо ей. Она шла дальше и дальше, но тело внука ее давно затерялось среди мертвых, и в одном из городов ей вынесли труп ребенка, выдав за того, что она искала, чтобы успокоить ее ярость. Тот город Расмина сожгла. Она шла дальше, Четверо не оставляли ее, наливали ее жилы святым огнем. За нею шла армия, и так начался Первый поход против язычников, — Королева подняла четыре пальца, я быстренько сделала то же самое от греха подальше. Нужно было что-то сказать, но, кроме "Ну и звездец тут у вас творится", ничего на ум не шло.

Королева быстро вытерла лицо рукой, потом спохватилась, достала кружевной платочек, промокнула глаза, проговорила:

— Когда-то история святой Расмины рассказывала мне про высшее назначение. Теперь же… Если ты достоин… если сможешь выдержать их милость, Четверо ниспошлют тебе сил на месть. А я… не достойна. Слабым не дано ходить в походы против превосходящего зла.

Я молчала, потому что "звездец" — это по-прежнему самое точное слово.

— Я недостаточно усердно молилась, — сказала королева Рихенза, глядя сквозь гобелен. — Или была недостаточно праведна для святого огня. Супруг мой и господин не отомщен и не погребен, и наследники его… — Она зажала рот платком, и я не сразу догадалась взять ее под локоть и довести до кресла. Сказала осторожно:

— Вы сделали все, что могли.

Она деревянно кивнула. Глаза были красные… и стеклянные. Я вздохнула. Самое, конечно, время… а что делать.

— Мне нужно в Лес.

Королева молчала. Я присела у ее кресла, взяла холодную руку.

— Отпустите меня туда, пожалуйста.

Королева молчала и смотрела мимо моего уха, словно у меня за спиною стоял телевизор и показывали прогноз погоды. Я даже обернулась.

— Мне нужно в Лес, — сказала я. — Я не могу доделать ваши дела за вас, но должна разобраться со своими. Понимаете?

Королева медленно моргнула.

— Как пожелаете, дитя мое.

Как же с этим варевом все сделалось просто! Почему я раньше не догадалось его попробовать? Глядишь, все бы вышло по-другому. Интересно, они будут потом помнить, что наговорили мне под его действием? А то придется оправдываться…

Я погладила острые костяшки, шелковую белую кожу.

— И еще одно. Мне нужен один из трофеев нашего похода… он у вас? Могу я посмотреть?

Королева склонила голову и смотрела на наши руки.

— Ради меня. Пожалуйста, — сказала я грудным голосом.

— Все, что пожелаете, дитя мое.

Она поднялась, опираясь на мою руку. Я подобрала подсвечник, и, пока королева доставала из потайного кармашка ключик и открывала замок на сундуке у окна, разглядывала ее, и комнату, и ее в комнате. Детские покои, значит, и вот это все она видела, когда росла… Пепельная прядь свесилась королеве на лоб, она кукольным неловким движением убрала ее.

Женщина среднего возраста, поняла я вдруг, заметив враз и морщинки, и усталые веки, и узкий и застывший от горя рот. Я поднесла свечу ближе. Вернулась девочка в детскую комнату…

Только ни Поллу, ни Мастера я вам не прощаю, напомнила я себе. Сказала нарочно резко:

— Это я забираю.

Подхватила, что мне было нужно. Королева опустила крышку сундука.

— И напишите мне какую-нибудь бумагу, чтобы меня выпустили из замка, и чтобы Ове… э… Мастер иллюзий оказал мне еще одну услугу.

Королева снова открыла сундук, извлекла усыпанную блескучими камешками чернильницу.

Через минуту я разглядывала подсыхающий документ, не понимая ни слова, и надеялась, что там не написано "немедленно арестуйте подателя сего".

— Берегите себя, дитя мое.

Я раздула ноздри, сдержалась. Хотелось ей нахамить. Эти тупые от зелья глаза, этот вялый рот и эти мечты пройтись огнем и мечом, чтоб никто не жил и ничего не росло на километры в любую сторону. Полновластные правители. Доморощенные диктаторы. Вся ваша слава — это уморить как можно больше чужого народу, да и своего не жалко. И все ваше горе — это горе по себе, что не смогли отомстить и все вышло не по-вашему.

С гобелена на меня глядела святая Расмина. Я дернула головой. Королева поднимала руку с платком ко рту и снова роняла вдоль юбок. Девочка вернулась домой. Из девочек никогда не получается точно то, что они про себя намечтали, когда росли. Но часто они примеряют на себя сказки и носят потом, как свои. И отпечатки предметов носят, людей из детства и случайные их слова, отпечаток детской спаленки и мысли, которые облепляют там все стены сплошь.

— Я пойду, — сказала я тихо.

Королева шатко, как по палубе, добралась до кресла, взялась за спинку, как за перила балкона на двенадцатом этаже.

— Благодарю вас за преданность, дитя мое. Вы молоды, судьба часто милостива к молодости…

Преданность, да. Знала бы она, что это я ковырнула злой узор и лишила ее всего, чего она так жаждала: отмщения и огня, которым, может быть, успокоилась бы душа.

Не этим она должна успокаиваться. И да, это я решаю. Потому что этот мир пытался уничтожить и меня. Я заработала право. И не жалею.

Не жалею. Не жалею. Наплевать. Я сделала все правильно. Я все исправлю. Пусть бы правда помогли хоть Четверо, хоть любые боги любых местных народов.

— И лучше не возвращайтесь, — сказала королева скрипуче. Я замерла на пороге. Вот, значит, как… догадалась? Не может быть, догадалась бы — голова б моя скатилась с плахи быстрее, чем я сказала бы: "Ой, как неудобно получилось".

— Идите за своим и не оглядывайтесь. Ни на кого и ни на что. И без вас самих найдется, кому препятствовать вашему пути.

Я прошагала по ковру, обогнула кресло, зажала трофей под мышкой, взяла лицо королевы в ладони и поцеловала усталый рот. Это любовное зелье, в конце концов. Отступила, поклонилась, как не кланялась раньше.

Ее Величество королева Рихенза встряхнула рукой, на запястье из-под рукава прыгнул браслет. На вид — дешевле, чем положено носить монархине, тусклые камешки на нитке.

— У вас на родине беспечная знать, дитя мое, если вы не знаете про камень виверны. — Я виновато развела руками. Королева покрутила браслет на запястье. — Я советуют вам носить его тоже, необходимый защитник в коварные времена. На случай, если вас захотят отравить или опоить.

Я почувствовала, что краснею.

— Т-так значит…

Королева опустила ресницы.

— Идите же.

— Это… это был не яд, это было зелье…гкхм. Л-любовное.

Королева склонила голову, лицо подсветила усмешка. Я поймала лезшие с языка оправдания, проглотила и быстро вымелась за дверь. Сердце прыгало, я отдувалась, словно пробежала стометровку. Дура я, дура, королям тут на каждом шагу подмешивают в вино всякую гадость гораздо более хитрые люди, чем я, с чего я взяла, что у меня пройдет?

Я тронула губы, покраснела еще пуще. Прибавила шагу.

Замковая стража не спала, копошилась в темном дворе, я на всякий случай не стала шуметь, проскользнула тихо, как могла.

Ове пришлось разбудить. Он спал тут же, за шкафом с затейливыми медными приборами. Я потрясла его за плечо, сунула под нос написанную королевой бумагу, извинилась и, цепляя убранство вещмешком, удалилась в основную приемную к столам, а Ове за шкафом принялся шуршать, греметь и что-то ронять, и скоро явился, одетый в черное свое с вышивкой, с бешеным, как у любого разбуженного среди ночи, лицом.

— Надумали, леди? — спросил он, пряча ладони под мышки. Кресла и стулья снова были завалены книгами, сесть было некуда, и я осталась стоять. — Вам удалось договориться со своим духом?

— Да. Но не в этом дело. Вам ведь не понадобится дух, чтобы отправить меня в Лес?

Ове пялился на меня несколько секунд, потом вспомнил, видимо, что это неприлично, опустил голову, показал лысеющую макушку.

— Недостойный слуга снова разочарует вас, леди. Нельзя попасть в Лес Тонкими тропами. Он не любит чар.

Я огляделась в поисках, что тут можно безопасно пнуть и не вызвать магического взрыва. Сжала зубы. Да что же это такое.

— Н-но возможно подойти к самой его границе! — сказал Ове быстро, проскользнул, зацепившись за мебель ногой, к пюпитру, грохнул на него книгу. — Оттуда леди и ее отряд смогут идти пешими или конными, и…

— Хорошо, хорошо, — сказала я быстро. — Делайте. Отправьте меня к самой ближней к старому дворцу точке.

Маг прекратил листать.

— Позволит ли леди недостойному своему слуге напомнить ей, что те места опасны и кишат слугами Эбрара?

Черт. О них-то я и забыла. Черт. Дьявольщина и двадцать две ложки дерьма.

Я облизнула сухие губы, успокоила дыхание.

— Так ли и кишат? Что им там делать теперь? К тому же, Лес их не любит, — проговорила я, поймала себя на том, что оправдываюсь, решила больше так не делать. Ему-то какая разница? Что хочу, то и делаю, его забота — исполнить, вон, у меня даже документ есть.

Ове залистал интенсивнее. Я снова поискала, где сесть, не нашла, перемялась с ноги на ногу в красивых неудобных туфлях. Ботинки лежали в мешке и ждали своего часа. А вот останки моего бархатного платья заботливые девицы мне так и не отдали.

— Понимает ли леди…

— Понимает. Ове, пожалуйста, поскорее.

Все она понимает. То, что нельзя больше так, если я ничего не сделаю, или хотя бы не узнаю, что нельзя ничего поделать — не будет мне покоя. А я люблю мой покой. Он мне дорог.

Ове оставил в покое книгу, извернулся, принялся снимать с сундука посуду, поднял крышку, загородился ею и принялся стучать чем-то в бездонном нутре сундука.

— И еще кое-что, — сказала я. Глаза мага показались над краем крышки. Я потрясла бумагой. — Выдайте мне, пожалуйста, некоторые… э… я не знаю, в каком это виде у вас хранится, но хотела бы получить.

Когда я объяснила, что именно, маг прищурился, словно нашел во мне что-то новое. Металлические пуговки на платье вдруг нагрелись. Я отступила на шаг. Ове вздрогнул, отвел взгляд, перебрал длинными пальцами на краю крышки.

— Сию минуту. Позволит ли леди спросить, зачем…

— Не позволит.

Ове поднялся, грохнул на стол ящик со свитками, достал один, перевязанный ленточкой, протянул мне, а сам вернулся к сундуку. Я поставила мешок у ноги, прижала мой всесильный документ локтем к боку, поглядела. Нич-чего не понимаю в этом, подсунул мне, небось, какую-то бесполезную чушь… но нет, вот же рисунки… Я скатала свиток обратно, перемотала ленточкой, сунула в мешок. Ове выкладывал на пол вокруг себя похожие на друзы горного хрусталя кристаллы.

— Ожидать ли леди назад?

Ну вас к чертовой бабушке с такими вопросами! Ове словно почувствовал, поднял плечи, спрятался за сундуком весь, только макушка торчала. Я выдохнула. Не знаю я, и не думала даже, пока он не спросил.

"И лучше не возвращайтесь". Ха.

— В любом случае, спасибо за помощь, Ове. И за то, что открыли имя. — Он воздвигся над сундуком, а я неловко улыбнулась. — Очень приятно иметь с вами дело. Простите, мне нечем вас наградить…

Он забормотал, что никакой награды не нужно, что леди такое говорит, он счастлив служить гостям Его Величества короля Каделла, и я излишне добра к ничтожному чародею…

Под аккомпанемент его бормотания в подобном духе мы вывалились в прохладу двора. Стражи было заметно меньше, голоса доносились откуда-то из-за главного здания, прыгали, отражались от стен. Мы с магом пробрались мимо конюшен, я попросила подождать, потрясла бумагой перед кемарившим у денников мальчонком, которого видала тут помогающим конюху, он растолкал конюха, тот смотрел больше на печать, чем то, что написано в бумаге, но коня мне оседлал. Ове задал правильный вопрос: ждать ли меня? Если я буду возвращаться, то тащиться на своих двоих (даже и в ботинках) — совсем не то приключение, которое я хочу сама себе устроить.

"И лучше не возвращайтесь". Ха два раза.

Конь оказался то ли сонный, то ли спокойный, цокал за мною послушно, не дергал головой, как Лиуф.

— Ворота закрыты, — сказал обеспокоенный Ове, перехватил кристалл в охапке. Мы с конем подождали, чтобы он пояснил. — Раньше не закрывали, разрешали выходить наружу, чтобы не… здесь, — он дернул головой, обводя подбородком пустой двор. — Не рядом с жильем и людьми. Магические манипуляции…

— Я поняла, — сказала я, чтобы он не начал вдаваться в подробности. Я бы тоже не разрешила творить волшбу рядом с местом, где я сплю. — И что теперь? Мы можем прямо здесь? Вон сколько места…

— Раньше никогда не закрывали, — проговорил Ове, понизив голос. Проводил глазами стражника, который спешил от ворот через двор за башни, туда, откуда все еще слышались голоса. — Нужно спросить позволения открыть путь здесь, обратиться к сенешалю…

Что-то мне это все не нравится.

— Ове, а можно ли как-нибудь без разрешения?

Маг пожал плечами, кристалл сорвался с верха охапки, которую он так бережно прижимал к себе. Я поймала, пристроила у него на локте. Кристаллы мерцали лиловым, подсвечивали лицо мага снизу, и был он теперь похож не на кладовщика (женат десять лет, дети-троечники), а на маньяка из американского ужастика про убийства дрелью.

Он глянул на небо, прошептал что-то, шевеля губами, потом отбежал, шурша длинными полами, присел, вывалил кристаллы на землю, принялся расставлять. Конь потянул меня к конюшне, но я уперлась каблуками, не пустила. Сейчас, сейчас…

Из-за угла главного здания показались факелы. То ли у меня паранойя, то ли приближались они прямо к нам. Я подвела коня ближе к Ове и мерцавшему его узору из кристаллов на дворовой пыли и соломе.

Один из стражников что-то выкрикнул, голос запрыгал в стенах, я не разобрала, но шагнула еще ближе к магу. Стражники прибавили шагу. Я сглотнула, лапнула зачем-то пояс. Кинжал, да. И что, спросят на него разрешение, а потом отберут? А пырять я никого не буду все равно. Я убрала руку. Не можешь — и не надо дерзких жестов.

— Леди, — сказали у меня над макушкой, — поторопитесь.

Я обернулась. Ове стоял совсем рядом, подпирая мне спину, а за ним мерцало в ночи тонкое лиловое полотно, как занавеска в пристройке дачного домика.

— Я… спасибо вам, — проговорила я быстро, тронула его за руку, пожала, как могла.

— Поторопитесь, — сказал маг снова. Обошел меня, загородив. Взмахнул руками, словно выдергивая из таза мокрую простыню, и из земли прямо перед носом бегущего стражника поднялась мутная пелена. Стражник с хеканьем врезался в нее, как в стекло, я вздрогнула, а муть окутывала нас, словно вокруг вырастала трехлитровая банка.

— Я привезу вам подарок, — сказала я.

Ове не ответил и не обернулся. Руки его ходили, как у дирижера, пелена наливалась белесым цветом, и скоро ничего не стало за нею видно, только слышно, как стражники орут и долбят в нее рукоятями и кулаками.

Я выдохнула, поежилась, секунду постояла перед колыхающимся лиловым светом, посмотрела под ноги, запомнила, где лежат кристаллы, чтобы не задеть их. Зажмурилась и шагнула вперед. Дернула поводья, конь подождал и снялся с места тоже. Сердце бухало в ушах, на меня свалилась тишина и оглушила, только сердце, дыхание, а потом и гудение крови в жилах. Я открыла глаза, но ничего не было видно, только искорка впереди, словно кто-то проткнул черный занавес шилом. Я сжала поводья, потянула, обернулась, ничего не увидела, даже своей руки. И слышно ничего не было, я скоро поняла, что иду, а не стою, только шагов не слышно, как и цоканья копыт. Дыхание, сердце, кровь.

— Эге-гей, — сказала я осторожно. Голос сорвался с губ глухо и тут же исчез в рыхлой темноте вокруг. Я выдохнула, пробормотала: — Ничего-ничего, сейчас придем, вон там что-то…

Меня мазнуло по лицу мокрым, я вскрикнула, замахала ладонью, стирая прикосновение, заозиралась. Свет был так же далеко, и вдруг исчез, погасла искра, и осталась только темнота, в которую понемногу вползли звуки. Сначала шаги и глухой стук копыт. Потом шорох, когда меня задевало по голове и плечам холодным и влажным. Потом — шелест. Дождь.

Я, держа ладонь перед лицом, тянула коня вперед, перла, наклонившись, как против ветра. А скоро дунул и ветер — в лицо. Как дома всегда был в лицо, к метро я шла или от метро. Мокрый, рваный, пахучий. Как в парке, когда вытащился гулять, а денек предательски обернулся непогожим… как в Лесу, когда Мастер творил из одеял плотные плащи, и мы укрывали головы от мороси.

Меня дернуло назад, сердце, и так в темноте настороженное, скакнуло, как заяц, я отскочила в сторону, меня не пустило, я рванулась и услышала треск. Потянула юбку. Так и есть, зацепилась… а, туда ему и дорога, этому наряду для красоты, а не для жизни. Я, скользя по ткани рукой, ощупью нашла крючковатую ветку, которая так предательски вцепилась в парчу, крепко взялась около нее, потянула. Потом дернула изо всех сил и чуть не села на палую листву.

Под ногами лежала листва, по деревья полз мох, тут и там торчали кустики, а небо закрывали деревья, то и дело роняя с листьев капли мне на голову.

И тут же запахло гарью, словно запах ожидал, чтобы сначала появилась "картинка". Я принюхалась, завертела головой. Откуда?..

— Ты чуешь? — спросила я коня. — Воняет. Откуда, как думаешь?

Конь поддевал носом кустики и пробовал на вкус. А овса-то я и не захватила, подумала я. Так что правильно, правильно, приучайся любить подножный корм. Но только не сейчас. Я потянула его за поводья, направилась среди деревьев туда, откуда, как мне казалось, пахло сильнее. Потом спохватилась, подвела коня к дереву, долго уговаривала сжалиться и постоять смирно, задрала юбки чуть не на голову, сунула ногу в стремя, подпрыгнула, другой ногой уперлась в дерево, вцепилась в луку, подтянулась и уронила себя поперек седла. Позорище… На Лиуфе проехаться мне не давали, я не бывала ранена так, что не могла идти, и не была королевой, которой первой положены все блага, так что в нашем маленьком походе шлепала пешком. И к лучшему, думала я, кое-как устраиваясь в седле боком. Как узнали бы, что на лошадь я забиралась один-единственный раз, в деревне — засмеяли б. А потом решили, что никакая я не благородная, потому что разве может быть благородный не обучен верховой езде? И звали бы не "леди", а "эй ты, пошевеливайся с обедом".

Со спины коня было видно дальше, и черную стену я заметила заранее. Обгорелые деревья царапали воздух и друг друга скрюченными ветками, звук от копыт по черной земле стал другой. Пахло как после пожара: гарью и мокрым. Я закрыла нос ладонью.

Конь прянул в сторону, чуть не приложив меня о дерево, я ойкнула и забормотала: тихо, тихо, куда ты, беспокойная скотина. Догадалась, наконец, плотно взять поводья. Пригляделась. У дерева валялся обгорелый труп в орочьих доспехах. Я прикрыла нос плотнее, отвернулась. На Марха Мэлора похож, только тому заметно меньше досталось, а тут… я глянула снова. Шлема на трупе не было, волос тоже, а из-под лопнувшей плоти проглядывали кости черепа. Наверное, по черепам сразу понятно, орк или человек, подумала я глупо, но не обрывала себя: лучше отвлечься. У них разные лица… у местных археологов не жизнь, а малина, откопал стоянку и сразу понял, чьи предки тут селились. Есть ли у людей и орков общий предок? А у людей и эльфов? Они похожи на лицо, а остроухость вряд ли видна по черепушке. Или видна?

Я встряхнула головой, убрала со лба влажную челку. Кашлянула в кулак. Черная полоса простиралась, насколько хватало взгляда. Я оглянулась назад. Зеленый лес был еле-еле виден. Скоро совсем пропадет, и везде будет горелое и мертвое. Я закусила губу. Теперь главное — не ходить кругами.

— Давай прямо, — сказала я коню. — Умеешь прямо? Вот и давай, на тебя вся надежда.

Конь переставлял ноги и обходил трупы. Их было неожиданно много. Не соблюдали технику безопасности при работе с огнем? Ай-яй-яй. Я нервно хихикнула, отвела взгляд от очередного мальчишки, который хотел, видно, убежать, но не смог, и последние секунды полз, пальцы взрыли в земле борозды. Охо-хо…

У следующего трупа из груди торчал сук, а соседний болтался в полуметре над землей, схваченный гибкими ветками за шею. Лес сопротивлялся. Но остановить не смог, горелая полоса стелилась на метры и метры, а тела стали попадаться гуще. Армия шла вперед, заваливая противника трупами. Отличная тактика, у нас тоже работала. Я зло сжала зубы. И этот че… орк мне влечивал про любовь к народу.

Впереди затрещало, я втянула голову в плечи, спряталась за шею коня. Черт, черт, а если они оставили тут отряд или пару? Наверняка искали нас, и не нашли, но вдруг не ушли совсем? С другой стороны, что им делать в пустом Лесу?

С третьей стороны — завалы разбирать. Прошло много дней, но вдруг они все еще тут трутся? Или решили сделать тут перевалочный пункт или что-то такое… идет война, в конце концов, военачальники захватывают территорию, а не только гоняются за беглой королевой.

Черт. Черт. Я подняла голову, прислушалась. Треск стих, а потом окреп снова, приблизился, накатился на меня, и на голову упала вонючая гарью вода. Я замотала головой, принялась отряхиваться. Ветер тревожил деревья, они скребли мертвыми ветками друг о друга. У меня по спине пробежал холодок. И не только оттого, что окатило.

Конь остановился. Я отодрала челку ото лба, тронула его пятками.

— Ну что ты, уже устал, что ли?

Конь дернулся влево и вправо, фыркнул, замотал головой. Я присмотрелась.

Постаралась дышать ртом, хотя в Лесу они… эти… это… не пахнет. Хорошо, что не пахнет.

— Пойдем, — сказала я сдавленно, погладила коня по гриве. — Пойдем тихонько. Вперед. Ты боевой конь, а? В замке все должны быть боевые кони. Ты привык.

Он послушался, видимо, вспомнил свои военные подвиги. Мы двигались медленно: с наскока бы не перепрыгнули, будь я хоть трижды жокей, и галопом этот вал не преодолеешь.

А это был вал. За ним виднелись зеленые деревья, он закрывал их, казалось, до половины. Как накатившая на дамбу волна. Тела, тела, целые и нет, и кровь уже не из каждого в отдельности, а словно сверху плеснули из общего бака. Обгорелые и проткнутые корнями, вплетенные в живую изгородь ветвей.

Как это все ясно и разумно: война и ее причины, и ее последствия, и "наши победили". До первой настоящей фотографии. Не экипаж на фоне танка, не окопы и уж точно не парады, а поле, нормальное такое ровное поле, и там лежат трупы. Много. А сверху ясный денек, и я по этому — похожему — полю ходила, когда родители брали меня за город, бегала и сбивала пуховые одуванчиковые головки. И тихо, некоторые фотографы так умеют, чтобы было не только видно, но и слышно: тихо, армии уже ушли, война ушла отсюда, а трупы лежат. Непонятно, чьи. Неважно совсем, чьи. Где-то там, в столицах, подписывают договоры, а это чертово поле из летних каникул завалено недавно живыми. Может, они из деревни рядом, а может, совсем издалека. Теперь они уже никуда не маршируют, и каждый был такой же, как я, ему хотелось домой, и он наверняка не думал, что останется на этом поле. И тихо, и солнце, и лето. От этого берет жуть почище, чем от документального кино про взрывы и взятие стратегических высот.

В лесу было тихо, только скрипели голые деревья за спиной и шелестели зеленые впереди. Конь карабкался на баррикаду, подковы скребли по доспехам, хрустели чем-то (я старалась не думать) и чавкали.

— Простите, — прошептала я.

Конь принялся спускаться, задрав круп. Я впилась в луку седла и старалась не кувырнуться через его голову. Пришлось пригнуться, чтобы не собрать головой с листьев всю воду. Оглянулась назад, быстро отвернулась. Простите, ребята, не хватает у меня духу.

Я ждала, когда Лес зашевелится, даст особую тропинку, как президентскому кортежу, или же загородит путь, если я тут нежеланный гость, но Лес был просто лесом, проезжим, к моему облегчению. Деревья были похожи на те, что окружали старый дворец, но что бы я в этом понимала. Конь ступал медленно, словно нес с кухни к компьютеру тарелку супа. Я погладила его по гриве. Умная скотинка, знает, что над шаткими всадниками не надо издеваться и проверять их реакцию.

Дымы, насколько я помню, были к стенам совсем близко. Нужно бы применить какую-нибудь стратегию из учебников ОБЖ типа ходить кругами или помечать места, где я уже была, чтобы не заблудиться и не осматривать один и тот же квадрат снова и снова. Я попыталась оторвать от платья полоску ткани, чтобы повесить на ветку, но удалось только сделать дырку на юбке больше. А ломать сучья, чтобы пометить, я не рискну, а то чего доброго скрутит корнями, как этих вот ребят — и до свидания.

— Я заблужусь, — сказала я всей округе. Подняла палец для значительности. — А, между прочим, я опять иду вам содействовать. Практически по желанию королевы. Помните королеву? Которая на вас кровью брызгала и вам понравилось.

Надо было попросить у нее накапать крови в пузырек, подумала я запоздало. Черт побери! Задним умом я крепка, как никто.

Конь шел, мох влажно чавкал под нами, меня мягко качало в седле, зелень и зеленый шорох слились в одну сплошную колыбельную. Я потерла глаза, вспомнила, что не спала ночь, а шлялась по чужим апартаментам. Зевнула. Это я совершенно зря. Я много чего делаю зря, потом жалею. Раньше это было не так заметно. Раньше мое "зря" — это "зря я купила это пальто".

Наверняка сделаю только хуже. Человек, который ничего не понимает, но все равно лезет, делает только хуже, думала я сонно, стараясь держать глаза открытыми. Но мне дорог мой покой. Ради него я… чтобы было правильно… у человека не так много… есть… только покой… свое имя… свобода… у кого-то нет и этого…

Я вскинула голову. С силой зажмурилась, поморгала. Деревья вокруг нас увивали лозы, а на них горели яркие цветы. Я вас узнала, прошептала я. Привет.

Конь стоял и на мои просьбы и похлопывания по бокам не реагировал. Кряхтя, я сползла с седла, под туфли попалось жесткое и кривое, я подвернула ногу, ругнулась. Потянула за поводья, но упрямая скотина уперлась. Я набросила поводья на ближайший сук, изобразила узел, погрозила пальцем. Похромала вперед, глядя на этот раз, куда ступаю. В высокой траве ничего не было видно, я с трудом тащила мою юбку через заросли по пояс. Ну и вымахало тут все! Если перепахать тут несколько гектаров и засеять пшеницей — это же как можно поднять аграрный сектор! Я усмехнулась, сорвала травяную метелку. Она распустила и сложила усики. Я вскрикнула, отбросила ее прочь, вытерла руку о платье. Ну нет, поешь хлебушка из такой пшеницы — и вырастет еще одна конечность в самом неожиданном месте.

Деревья расступились, передо мною легла поляна с еще более густой, непроходимой травой, а впереди высился пологий холмик. Я огляделась. Обходить далеко, а там все-таки повыше, можно будет осмотреться. Я, проклиная все на свете, перла сквозь траву, надеясь, что не наступлю на змею или какую-нибудь не менее зловредную тварь.

Твари не попадались. Попадались обломки. Я наконец-то заметила, что из-под зелени, которая укрывала холм, словно мамина пушистая кофта, торчат каменные углы. Я огляделась еще раз. Вот и дорожка… да ладно, в самом деле? И вот это вот — все, что осталось?..

Травы и лозы с цветами расступались передо мною, обнажали каменное закопченное крошево. Как рухнуло… взорвалось? Мы уже были далеко и могли не слышать. Далеко, в другом государстве…

Как там сейчас Ове, подумала я и тут же забыла. Наклонилась, придержав юбку, отбросила кусок плиты, она грохнулась на другие с сытым кирпичным звуком. А я ведь любила лазать по стройкам в детстве… Туфли скользили, каблуки норовили попасть в разломы и застрять, но я лезла вперед и выше. На нас сыпался потолок, а зала была далеко от центрального входа, и значит, где-то вон там… Я закусила губу, сдирая атлас, выдернула каблук из плена развалин и, хватаясь за обломки колонн и перекрытий, как за скалу, полезла выше. Где-то вот тут… я обняла сиротливо торчащую колонну, погладила узоры. Точно, это здесь. Узоры вплавились в камень, я натыкалась пальцами на борозды. Это оно, но этого мало, это только часть… да и неважно, неважно это сейчас. Не это важно.

— Пожалуйста, явитесь, — попросила я у воздуха. Лозы встрепенулись, полезли к моим ногам. Я легонько их отпихнула, подобрала платье, чтоб не цеплялись за подол. — Вы мне нужны. Это не приказ, это… вы мне нужны. Пожалуйста.

И вот сейчас ничего не получится, потому что нельзя рассчитывать на то, о чем мало не знаешь, а в духах я не понимала решительно ничего. И просто — по закону подлости.

Я шарахнулась и чуть не скатилась с развалин, когда из-под земли и из воздуха потянулись капли и целые струйки, сплотились в силуэт. Лес зашумел, лозы хлестнули меня по ногам, я чуть не упала, вцепилась в обломанную колонну.

— Я знала, что позовешь, — сказала дама. На белой ее коже играли зеленые водяные отблески, и была она на фоне дневного леса — словно нарисованная.

— Я прошу прощения, но вы мне нужны, — сказала я, отпихивая туфлями беспокойные лозы. Они, шурша цветами и оставляя на каменном мусоре лепестки, переметнулись к даме и принялись ластиться. — Я не раскопаю все тут одна. Мне нужно… э… внутрь, — я ткнула пальцем себе под ноги. — То, что под развалинами. Можете?

Дама повела холеной рукой, камень подо мною вздрогнул, каблук соскользнул, и я чуть не покатилась с холма. Плиты дрожали и ехали, я прыгала с одной на другую, пока не оказалась на ровной земле. Отбежала, спотыкаясь об обломки, обернулась. Холм дрожал и проседал, в небо вдруг взвилась струйка грязной воды, рассыпала капли, потом еще одна и еще, пробивались вертикально вверх, словно прорвало трубу высокого давления, расшвыривали бриллиантовые капли и подбрасывали куски стен и потолка.

— Осторожнее, пожалуйста! — крикнула я. — Надписи мне нужны!

Дама повела руками, собрала воду у себя над головой в темный пузырь, он выбросил щупальца, подхватил колонну, выдрал ее из холма с корнем, уложил на траву, обвил закопченную плиту. Конь у меня за спиной заржал, я махнула ему рукой: спокойно, тебя-то никто не трогает.

Рядом со мной в траву рухнул кусок плиты. Я взвизгнула, отбежала подальше. Дама помавала руками, как дирижер,водяной осьминог раскидывал завал, во все стороны летел камень, грязь и обрывки лоз с цветами. Земля подо мной ходила ходуном, я отошла еще дальше к деревьям, и стало вдруг тихо, а волшебство творилось словно в видеоклипе с выключенным звуком.

Я засмотрелась и не сразу поняла, что дрожь стихла, и вода над дамой вобрала щупальца в себя и снова висит мутной каплей, а сама дама опустила руки и стоит наверху накренившейся колонны, как ангел на шпиле собора. Я подобрала юбки, опасливо приблизилась. Дама ждала, сложив руки на платье.

Лозы с холма убрались совсем, и стало теперь видно, что не холм это и был, а место происшествия, как в новостях про очередное рухнувшее от теракта или инженерного просчета (или просто украли слишком много стройматериалов) здание. Дама не стала разбирать его весь, а только вскрыла верхушку, и я, вскарабкавшись наверх и ободрав при этом ладони, заглянула в провал. Узнала комнату с кое-где сохранившимися на стенах и полу письменами. Дневной свет лежал внизу пятном, высвечивал мелкий горелый мусор и пыль, тень от моей головы торчала тут же. Пятно было маленькое, а что там, в уцелевшей зале дальше, было не видно. Кажется, не все завалено, или дама успела растаскать.

— Мне нужно спуститься, — пробормотала я, подняла голову. Дама склонила голову, качнув вуалью, водяной пузырь плавно опустился, растянулся в полотно, лег на ее плечи, как плащ, закутал, и дама спустилась с колонны медленно, покачиваясь, словно тонула в заливе. Не успел подол ее платья коснуться развалин, как водяной плащ дернулся, обвил меня, я словно ухнула в речку ранним летом. Я пискнула, дернулась, меня подняло и потащило в просвет, мы с дамой заслонили солнце, и на секунду стало темно. И мокро.

Вода убралась, как только я встала на плиты, и я оказалась сухая, но все равно долго отряхивалась.

— А посветить как-нибудь? — пробормотала я, поправляя лиф. Факела я никакого не взяла. Чем дальше, тем лучше оказывается продуман мой план, загляденье просто. — Если вам не сложно.

В водяном пузыре, который снова висел над дамой, вспыхнули искры, отделились, каждая в своем пузырьке, полетели вперед. Я выдохнула и шагнула следом, глядя под ноги. Тут снова не было растительности, только обгоревшая строительная мелочь, а крупные обломки с нашего пути убирали водяные щупальца. Двигались мы медленно, я оглядывалась, трогала стены, прикидывала, сколько кусков не хватает для того, чтобы списать узор полностью. А ведь его надо писать полностью и правильно, один разрыв линии — и вот что вышло.

Пахло водой, штукатуркой и горелым, как на отдыхе, когда ведро шашлыка вручили неумелому повару. Я стояла в центре зала и вертела головой, и едва ли не случайно заметила, как лежит упавшая колонна. Указала на нее. Водяные щупальца с грохотом подняли, опустили у другой стены.

Запахло сильнее. Туфли мои словно пристрелили к полу гвоздометом. Я с трудом подалась вперед, отшатнулась, снова кинулась и замерла, а дама подошла, присела, тяжко уложив юбки на пол. Подняла за плечо и перевернула. Пузыри с искрами слетелись ближе, как мухи на дыню. Я разглядела — и отвернулась, и все вино, которое я выпила за сегодня, рванулось из меня прямо на тщательно вырезанный на полу секрет истинной жизни.

Глава 14

— Вы можете… что-нибудь сделать? — я махнула рукой в сторону тела, утерла губы второй и третий раз. Попросила воды в горсть, прополоскала рот, сплюнула за обломки. Утерлась снова, и на тело старалась больше не глядеть.

А я ведь даже не знаю, как тут хоронят. Я бы и сама не сказала спасибо, если бы меня, положим, бросили волкам после смерти, даже если по местному обычаю это самое почетное, на что может надеяться человек.

Дама молчала. Я возвела глаза к утопающему в тени потолку, вдохнула и выдохнула. Глазам было горячо. Он не был красивый, но был ни на кого не похож, и волосы эти его… а теперь и волос нет. И ничего нет, только… вот это. Черное.

И я виновата. Где-то тут щербина в узоре, которую я нанесла, потому что думала, что знаю, как лучше. Полла жива, и это много, но…

— Пожалуйста, — сказала я. — Я не знаю, могу ли просить, вы и так уже много сделали для меня. Но он… — я быстро глянула на тело, сжала зубы, — он был моим другом. И хорошим челове… эльфом. Правда. Может быть… вы… хоть что-нибудь. Вы ведь так много можете. А в Лесу не умирают окончательно, верно?

Дама молчала. Неужели все зря?

Но я хотя бы вернулась. Я не оставила его.

— Тогда, пожалуйста, давайте его наверх. Чтобы не лежал тут. И умыть бы, привести в порядок… вы, случайно, не знаете, как хоронят эльфов? Я не знаю его сословия, но… он был несвободен при… при жизни.

Воздуха стало совсем мало, я села на пол, распинала подол, вытянула ноги. Горелым воняло так, что к горлу подкатило, я мучительно кашляла, держалась за живот, который стискивали спазмы. Господи боже.

Дама повела плечом, и вода с плеском пала на пол, забрызгала меня. Я утерла лицо и руки, а вода поползла по полу, собирая грязь, огоньки выпрыгнули из нее в маленьких каплях, закружили вокруг дамы, а черная от сажи лужа объяла тело, подняла над полом, пузырь забурлил и сделался грязно-коричневый. Огоньки кружили, и у меня закружилась голова. Я оперлась на пол сзади, уставилась в угол, где дергались тени, и плясал, словно живой, секрет истинной жизни.

Хрустнуло. Я вздрогнула. В животе сделалось холодно. Я утерла рот, посмотрела на руку. Показалось, значит. Слюна бежала кислая, я дышала, приоткрыв рот, и шумно глотала. Из пузыря глухо хрустело, вода бурлила, словно кипела. Я обхватила себя за плечи.

— Ты пришла в сердце войны за рабом.

Я растерла плечи, шурша тяжелыми рукавами. Сказала невесело:

— Тут не сердце, тут нет орков, видите? Так что…

Да и все равно. Даже если б были. Я потерла лоб, да так и оставила ладонь. Уставилась на свою юбку. На что я надеялась? Чудес не бывает. Только потому, что я чего-то хочу, оно не появится. Даже если нужно больше всего на свете. Как не появилась дорога домой.

Я же хочу домой, вспомнила я. Дома все будет лучше, дома все забудется, и совесть притихнет, если уж не видать мне искупления.

Слово-то какое. Искупление — это у людей лучших и больших, чем я. А я так…

— Смерть не ходит за тобою, но ты ходишь за смертью, — сказала дама. Она держала руки над бурлящим над полом пузырем, и огоньки в каплях сновали между ее пальцами. Мне сделалось тошно, и я снова отвела взгляд. Проговорила сипло:

— Да, вы говорили. Наверное. Как-то так получается. Я не специально.

— Ты пришла за рабом.

— А какая разница, раб или нет? Ну пришла. Толку-то, — буркнула я зло. Дернула юбку, с силой провела ладонью, разглаживая. Цветы какие-то, вышивка… одним — парча, другим — отработал свое, и черт с тобой. — Он не заслужил такого конца. Тут никто не заслужил того, что он получает, да? Вы вон тоже… всегда найдется какой-нибудь… который слушает совета своих золотых бубенцов. Мудак, — сказала я по-русски. Хихикнула, зажала рот ладонью. — Прошу прощения. Но правда, всегда найдется мудак, у которого только собственная польза в глазах, а кого для этого придется убить, растоптать — неважно. А может, те, кто думает не о пользе, а о, — я сделала в воздухе кавычки, — высшем благе и справедливости — еще больше мудаки. А? Польза наций, всякое такое. Слава. Милосердие. Я болтаю, да? Извините. — Я кашлянула в кулак.

— Милосердие? — переспросила дама.

— Ну да. Знаете, — я вяло шевельнула рукой, — не все глупости и даже подлости совершаются оттого, что хочешь навредить или сгрести под себя богатства и что там еще. Влияние. Иногда просто бывает… жалко одних — подставляешь других. — Я прижала кулак ко лбу. Пристукнула тихонько раз и два, потом сильнее. Замычала.

Пузырь перестал исходить пузырями, из него на пол полились тонкие черные струйки, густые, как кетчуп. Завоняло сильнее — уже не только горелым, но и железным. Кровью. Я прижала ладонь к носу и дышала теперь пылью и запахом кожи. Пробубнила:

— Вы знаете Эбрара?

— Он тревожит Лес, — сказала дама. Руки она теперь опустила, и огоньки вились перед нею, складывались в клубок и распадались. — Он жил до меня и после меня. Его сразили после меня. Тогда появился Лес.

— Да, мне рассказывали что-то такое. Ну вот, — я кашлянула снова, вытерла запястьем глаза, снова спрятала нос в ладони, — он тоже весь такой «спаси мой народ», а сам…

— Он побеждает, — сказала дама. — Его призывают, когда хотят победить. Когда нет иных путей.

— Откуда вы знаете?

— Вода есть везде, — сказала дама. — Под водою слышно все.

Я кивнула. Какая-то польза от утоплого бытия. Хотя что я понимаю? Не больно-то и привилегия, если ты мертв. А может, мертвым и лучше. Меньше тревог.

Я впилась пальцами в щеку, с силой зажмурилась, открыла глаза, глянула на пузырь. Чернота собралась на дне, утекала из него на пол, а вверху вода была еще мутная, но уже можно было разглядеть тело.

Мастера. Я не знаю его имени.

Я опустила голову.

— Он — ваш?

— Что? — прошептала я. Подтянула колени, уткнулась в них.

— Вы владеете им?

— Нет, — сказала я тихо.

— Он задолжал вам?

Что за вопросы? Я сказала, с трудом ворочая язык:

— Нет.

— Он чародей. Эльф.

Я качнула головой. Голова была тяжелая, как августовский арбуз.

— Ну да. А что?

Дама молчала, и все звуки помалу прекратились, даже журчание струек.

— Мы можем идти? — спросила я.

— Через мгновение, дитя.

«Дитя»? Я подняла голову. Королева меня так звала, а дама — еще нет, к чему бы…

Огоньки сплотились в один яркий шар, метнулись вперед, нырнули в пузырь, и он вспыхнул. Я вскочила, наступив на платье, упала обратно на пол, заскребла ногами, отползла, собирая подолом мусор, а по воде проскакивали разряды, трещало и пахло свежо и страшно, как в грозу, когда грохочет над самой головой. Пузырь лопнул, как водяной шарик, и вместе с водой на пол шлепнулось голое тело. Я, чувствуя, как сердце подскочило к горлу и теперь душит, поднялась.

Тело дернулось.

Я, обмирая, сделала шаг и другой. Рухнула на колени, откидывая чертовы юбки, помогла повернуться на бок и держала мокрую голову, пока Мастер выкашливал воду и пытался собраться в комок на грязном полу. А потом он лежал у меня на коленях, мочил вышитую парчу, и я уже не ругала юбки, потому что Мастер на них поместился практически весь.

Мастер. Живой. Я слушала сиплое дыхание, прикладывала ладонь то к груди, чтобы не так болела от кашля, то к лицу, и Мастер весь был мокрый и холодный, и, что уж там, голый — но живой.

Дама сложила руки на платье, огоньки дрожали вокруг нее, как звезды. Я сказала:

— Спасибо. Вы не представляете… спасибо.

Дама склонила голову на бело-зеленой шее. Вода с пола и с Мастера потянулась к ней струйками, снова собралась накидкой.

— Ты опять попросила не для себя.

Для себя, подумала я, поглаживая Мастера по вмиг высохшим всклокоченным волосам. Он дышал ровнее, но глаз не открывал, только нашел ладонью мою ногу через платье, сжал. Я дала ему руку, он переплел пальцы с моими.

— Ты не ошиблась. Из Леса не уходят в чертоги Четверых. А все, что не мертво, я могу залатать. — Она издала булькающий звук, прикрылась водной накидкой, и сквозь нее было видно искаженное ее улыбающееся лицо. — Мало было таких рукодельниц, как я.

— Вы великая чародейка, — сказала я искренне. Пусть я не знаю истории, и магов встречала мало, но дама моя — круче всех, и никто меня не переубедит.

Мастер открыл глаза, я сжала его пальцы, сказала: здравствуйте. Вышло хрипло, совсем не слышно. Я повторила.

Мастер открыл рот, завращал глазами, приподнял голову. Звонко и длинно выразился на Весенней речи, и то, что я из этого поняла, было чудовищно непристойно. Он скатился с моих коленей, на четвереньках, оскальзываясь на влажном, добрался до места, откуда его соскребла дама, принялся что-то подбирать с пола. Я встала, отряхнула мокрые грязные юбки, уделала руки, вытерла их о юбки же, потрясла одной отсиженной ногой, другой. Пробормотала под нос:

— Спасибо, что проделали такой длинный путь и, скорее всего, стали государственной преступницей, чтобы спасти меня. О нет, нет, не благодарите, что вы, всегда рада.

Дама повела рукой, часть огоньков собралась в яркую искру, всосались в отделившийся от водного плаща пузырь, повисли у Мастера над плечом. Тот только кивнул (подумаешь, большое дело, подумала я недовольно, водяной дух и женщина, которая вообще-то в гробу видала верховые прогулки, но все равно приперлась за тобою, потому что… потому что… эх), окутал ладони огнем, помахал, нагревая воздух, подул на разложенные на полу листы. Потушил руки, поднял их, потряс. Я пригляделась. Исписанные мелким почерком и с картинками. И с узорами — похожими на те, что покрывают здесь уцелевшие поверхности. Пол там, откуда Мастер их взял, был чище, словно огонь и разрушения его обошли. Ага, как в ливень сухо под припаркованной машиной. Как матери закрывают детей своим телом, случись катаклизм или стрельба.

— Довольны? — спросила я.

Мастер поднял голову, волосы липли ко лбу — теперь, кажется, от пота.

— Вполне, — ответил он. Показал листы. — Я боялся, что не удастся защитить их от пожара.

— Правильно, — буркнула я. — Лучше всего прикрывать собой. Пока тело прогорит — глядишь, вокруг все и потухло.

— Верно, — пробормотал Мастер, разбирая бумаги. Зажег на пальце огонек, повесил перед собою. Дама разглядывала письмена поверх его плеча.

Ну просто отлично. Я подобрала юбки, стараясь, чтобы они не липли к ногам, отошла туда, где уже вытерла задом, пригляделась, куда можно сесть. Вытянула ноги. Мастер отбросил волосы за спину, переложил листы, провел рукой по полу, тревожа пальцами узоры. Они засветились и погасли.

Как и не было ничего. Как и не расставались, черт побери. Я улыбнулась. Мастер трогал узоры на стенке и сверялся с бумагами. Это лучший сорт людей, на самом деле: кто закрывает пузом самое ценное, что для них есть — свои труды, и кому плевать на все, кроме знаний. Королева так и говорила: его можно привязать обещанием знаний.

Дама заговорила на Весенней речи, и на этот раз я не понимала ни слова. Мастер отвечал, сел на пятки и водил пальцем вдоль линий. Потом встал, глянул на меня, на даму — и опустился на колени перед нею, уперся ладонями перед собою, согнулся, коснулся рук лбом. Побыл так — как китаец из исторической документалки. Дама протянула руку, сказала что-то. Мастер поднял голову с рук, и глядел на нее глазами, какими не смотрел ни на меня, ни на сэра Эвина, ни на королеву. И уж точно не кланялся он королеве так. Мастер медленно поднял руки, все еще стоя на коленях, взял даму за пальцы, прижал их к своему лбу, закрыл глаза. Я зашуршала юбками, поднялась, отошла в уголок, попинала ботинком головешку. Пусть общаются, им явно есть, о чем поговорить, а у меня конь там, наверное, уже отвязался.

— Леди, — сказал Мастер за спиной, — не найдется ли при вас какой-нибудь пищи?

Он уже стоял, и наготы своей не стеснялся, хотя дам тут было две, и все равно, что одна мертвая, а вторая уже видала его без ничего.

— Аппетит проснулся? — спросила я с ехидством. — Добро пожаловать в мир живых.

— Я его не покидал, — ответил Мастер. — От превращения живой ткани в мертвую остаются следы, а здесь их нет.

Я развела руками.

— Ну тогда простите, что потревожила ваш… э… курортный отдых! Вы бы отлично справились и без меня.

Мастер поклонился, — но, конечно, не так, как даме, без падения на колени, — волосы упали на лицо, как шторы. Он проговорил глухо, словно ребра ему что-то сдавливало:

— Моя неблагодарность не знает границ, леди, за что я нижайше прошу прощения. Вы не оставили своего недостойного… — он замялся. И правда, не раб, не слуга, не муж, не сват и не брат, одноразовый любовник только. Один из немногих приятелей, которых я успела тут наделать. Даже «друг» — было бы слишком громко. Наверное. Откуда мы знаем, когда уже — «друг», а не просто «вон тот мужик, который мне пару раз помог и которому помогла я»?

— Я рада, что вы не удивлены и так хорошо все восприняли, — сказала я честно. Это правда хорошо, я не знала бы, что делать, если бы он психанул.

Мастер, все еще склонившись, сцепил руки, проговорил вполголоса:

— Я бы не сказал, что не удивлен. Я не ожидал, что вы вернетесь за мною. И уж тем более, — он перешел на шепот, — не предполагал такой великой чести.

— А?

Мастер мотнул головой в сторону дамы, волосы качнулись и повисли. Он, наконец, выпрямился, растер себе плечи, и снова ладони его засветились рыжим.

— Вы не говорили, что успели составить знакомство с духом Семидесяти источников.

Я пожала плечами.

— Я сама не знала, что она за мною ходит.

Мастер прищурился, как родитель, который знает, что ты врешь, но дает еще шанс самому вырулить на правду.

— Да я правда не знала! — я развела руками. — Я упала в одну из тамошних луж, когда стирала, и… и вот.

— Что «вот»? — спросил Мастер, сложив руки на груди.

Еще меня голые остроухие мужики с меня ростом не допрашивали!..

— А то, — буркнула я, — что мне было предсказано, что ничем хорошим, — я широко замахала руками, — это не кончится! И вы знаете, что? Оказалось — правда!

Мастер задрал брови чуть не на затылок. Я, сердясь на Поллу, что ее нет рядом, когда она так нужна, а больше сердясь на себя неведомо за что, разодрала швы, кое-как добралась до завязок, выдернула из-под набрякшей парчи две нижние юбки. Скомкала, швырнула Мастеру. Он тут же завернулся, ткань облепила его, и вот уже Мастер стоит в рубахе и коротких штанцах. Зябко переступает по полу. Обуви-то я и не захватила. А ботинки свои не дам, даже если у нас один размер.

— Роща Семидесяти источников — очень интересное место, — проговорил он, оглядываясь на даму. Та бродила где-то в глубине развалин, оттуда раздавался плеск. — Ходят слухи, что в каждом источнике там по духу, но, конечно же, это не так, скорее всего — один или несколько на все… э… водоемы. Духи, видите ли, плохо уживаются в тесноте.

— В ней никто хорошо не уживается. — Я припомнила коммуналки, куда ходила в гости к одноклассницам.

— Существует такое убеждение, что, если чародей встретил смерть раньше срока, от злой руки, умер с проклятьем на устах и не был погребен, как полагается — ему сулит навечно быть вплетенным в то место, где пролилась его кровь. В общем случае. В частном — может быть бескровное убийство.

Я передернула плечами: Мастер так зябко приплясывал, что становилось холодно и мне.

— Сделайте огонь, — сказала я.

— На чары уходят силы, которые тело могло бы употребить для согревания, — ответил Мастер.

— Мне в мокром, — я снова отряхнула тяжелые от воды верхние юбки, — тоже не ах.

Мастер повел рукою, и между нами повис огонек. Я сглотнула. Мастера подсветило точно так же, как тогда… как в прошлый раз, когда мы тут стояли. Узоры горели, горело вокруг королевы Рихнезы.

Я протянула к огоньку руки.

Мастер откашлялся и продолжил:

— И существует также легенда, что придворную чародейку государя Каданока Серного умертвили как раз на месте рощи Семидесяти источников, а тела ее впоследствии не нашли. И с тех пор особо удачливые — или неудачливые — могут, поглядевшись в водную гладь, призвать ее дух и требовать исполнения желаний.

— И что же? — спросила я. — Исполняет?

Мастер прищурился опять. Выговорил медленно:

— Вам, леди, я полагаю, виднее.

Я старательно пожала плечами. Мастер снова оглянулся на булькающие звуки, поманил огонек, он облетел Мастера по дуге, осветил темный провал. Дама ходила между обломков колонн и трогала стены кончиками пальцев, водяная мантия волочилась за нею, тревожила мусор и оставляла влажный след.

— Подчиненный дух может быть очень и очень полезен, — сказал Мастер.

— Так, — подобралась я тут же. — Чтобы без этого. У нас с ней вроде как соглашение. Я не строю из себя повелительницу, она помогает мне. Ну, то есть… я ее попросила, и она… вот тут. Скажите ей, кстати, спасибо.

— Сказал, — ответил Мастер. — Выразил свое почтение. Повстречать даже тень миледи О… — он осекся, изобразил кашель, — такой блистательной чародейки — непредставимая честь!

О да, подумала я. Ну, это, наверное, как художнику встретить привидение ван Эйка, или врачу — зомби Авиценны. То-то началось лобызание ручек.

Мы пошли вслед за дамой, Мастер ступал по влажному, тряс ногами, как кот, потом выдохнул огнем на руки, уронил пламя на пол, как моток рыжей шерсти, огонь расползся по полу, облизал поваленную колонну, и мы сели. Я все ждала, что Мастер скажет мне, что делать, но он молчал и только моргал медленно-медленно, прикрывал глаза, словно задремывал на пару секунд. Ну отлично, подумала я. Невольники не умеют командовать, духи, которых связывают невидимые путы, я так понимаю, тоже не в том положении. Остаюсь я. Просто великолепно. Я потерла лицо, почесала щеки, приложила тыльные стороны ладоней. Все-таки неплохо было, пока мы всей компанией тащились через Лес: я шла за королевой, и было страшно, но хотя бы было ясно, что мы куда-то движемся. А теперь? Нет, я напринимаю сейчас всяких решений, только половина из них наверняка приведет к аду на земле и всеобщей погибели. Понятно, почему сэр Эвин так тоскует по королю: когда кому-то служишь, всегда есть указующий перст, идешь и делаешь, и не думаешь о последствиях, все последствия — на совести того, кто носит золотые доспехи и венец с рубинами. И сомнения тоже. А у тебя сомнений нет. От этого происходит здоровье ума и тела.

Как он там, кстати, мой рыцарь?..

— Спасибо за зелье, — сказала я. — Отлично сработало, хотя я и мешала его с вином. Вы говорили так не делать, но все равно получилось как надо.

— М-м, — Мастер приоткрыл глаза. — И что же, если леди позволит непристойное любопытство, вкусили с блюда наслаждения?

— Да как вам сказать. Скорее нет, чем да.

Я рассказала ему, на что употребила зелье, и с Мастера слетел всякий сон. Он подвинулся на колонне, весь собрался, так что штанцы задрались к самым коленкам.

— Это было… хитро, — сказал он, наконец. Потер подбородок, и я не видела его рта, а без рта не поймешь, какую мину состроил. — Но разве же вы не знали о камне виверны?

— Откуда мне о нем знать? Сто раз говорила — я не местная. У нас нет магии, любовных зелий и камней против ядов.

Мастер пробарабанил пальцами под губой. Спросил, подавшись вперед:

— И что Рихенза?

Мальчики так оживляются, когда девочки целуются! Я полюбовалась им еще секунду, и сказала:

— Ничего. Благословила мой поход.

— За такие дела вас должны были бросить в темницу и допрашивать, кто вас подослал опоить Ее Величество.

— Я хорошо целуюсь, — сказала я. Мастера совсем развезло, и я буркнула: — Правда, она передумала потом. Но я успела.

Мастер задумался.

— Вы уверены, что это Рихенза послала стражу?

— А кто?

Мастер сплел пальцы под подбородком, уперся локтями в колени. Рубаха задралась на пояснице, и я держала себя за руки, чтобы не одернуть. Рубаха была белая, и спина была белая, позвонки торчали, как пузыри на гоголе-моголе.

— Будь я Каделлом, я бы убрал Рихензу с дороги, — выговорил он невнятно. Мне показалось, что уши его дергаются. — Объявил бы полоумной, или предательницей супруга и господина — как и зачем она выбралась живой из столицы, верно? — Он подождал, и я на всякий случай кивнула. — Или что-нибудь вроде того, что королева погибла в путешествии, и теперь некое существо выдает себя за нее.

Он спрятал рот за руками. Я нетерпеливо постучала ботинками о пол.

— Ну, ну и что?

— Я бы держал королеву в заключении, в течение года уморил, а сам обождал и взял то, что осталось от Викеррана. Останется мало, но все-таки это земля, города, нужно будет только вычистить остаток орочьей скверны. И заселить заново. Народ, в общем-то, восполним.

— Ловко вы, — одобрила я. — Держу пари, уши магов торчат из многих дворцовых переворотов.

Мастер повернул ко мне голову. Улыбнулся.

— Как и всегда, с вами приятно беседовать, леди. Будет печально, однако, если я окажусь прав.

— Жалко королеву?

Мастер скривился.

— Ничуть. Они получают то, что заслужили. Она была не тише супруга, знаете? Однако в таком случае вам некуда вернуться.

— А я-то тут при чем? — пробормотала я, хотя прекрасно уже знала — при чем. Будут мести — подметут всех, кто пришел с королевой, потому что зачем нужно, чтобы ее люди праздно шатались везде и совались во все щели? Если Мастер прав, я успела ушмыгнуть вовремя. Ове помог… черт, ему же тоже прилетит.

И сэру Эвину.

— Эвина, конечно, жаль, — сказал Мастер. Я громко подумала: да вы обалдели подслушивать мысли! Мастер все так же глядел перед собою, не дрогнул и мускулом, и я успокоилась. Сказала:

— И Поллу.

— А? Ах, да. В самом деле.

Ну конечно, если ты не мордастый мужик с мечом, а верная маленькая камеристка, о тебе тут же забывают.

— Но мы тут, пожалуй, ничего не можем поделать, — сказал Мастер спокойно. — Если у леди, конечно, нет планов.

Планов у меня не было. А дорога домой закрыта. Дама плескала в темноте, то и дело в круг нашего света набегала маленькая волна, и тут же убиралась обратно. Если бы я сразу… а, может, и так не успела бы. Стража вон бежала не просто так, а явно за мной, и не с целью попросить автограф.

— Вы зря вернулись за мною, — сказал Мастер негромко. Тени на лице и шее были густые, как сажа, он словно вдруг отощал. — Я все еще бесконечно благодарен, однако же это не ваши заботы.

— А вдруг мои?

Мастер покосился на меня, приоткрыл рот, словно готов был вложить в него сигарету.

— Не заботы знатной дамы — спасать тех, кто сам выбрал свой удел.

Я сглотнула. Интересно, больно ли ему было? Нет, щекотно, подумала я, злясь на себя. Заживо гореть — любимый аттракцион молодежи. Спасибо он мне за это не скажет. А что скажет — то по телевизору запикивают.

— Видите ли, — я прокашлялась, обвела рукой изломанный мрак перед собою, — это все — дело, так сказать, моих рук.

— Так это вы открыли секрет истинной жизни? Надо отдать вам должное, вы прекрасно скрывали свою ученость.

— Издеваетесь?

Мастер склонил голову, пряча усмешку. Заверил: не держал и в мыслях.

Враль какой.

— Я… не знаю, чем… гкхм, точнее, о чем я думала, — продолжила я, мысленно показав ему некоторую фигуру из пальцев, — но ритуал этот — ужасен, натуральное же жертвоприношение невинного, и… в общем, к черту такую магию.

— Ключ — необходимая часть схемы, — сказал Мастер наставительно, — и это далеко не самый кровавый ритуал, к тому же, это большая честь, и…

— Как вы меня утомили, — сказала я. — Вы все. Большая, мать ее, честь. Почему-то обязательно кровища от этой чести, жертвы, самопожертвования. Знаете, что? Знания — не лучше, не выше и не ценнее людей… эльфов, да, да, и всех остальных живых и разумных. И верность тоже. И месть, и верноподданничество, и вассальные клятвы, и что угодно. Потому что знания можно открыть опять, а люди умирают навсегда. Для того их матери рожали, мучились?

— Вы говорите, как пейзанка.

Ах ты боже мой!..

— Это оскорбление такое? Люди, которым по рождению не досталось титула — это типа низко и плохо?

Мастер глядел на меня во все глаза. Потом выговорил: вам дали странное воспитание, леди.

— Да как угодно, — буркнула я. Выдохнула. — Извините.

— Пожалуй, это я должен просить прощения. Прекословить леди…

— Да не за это. А за то, что испортила вам ритуал. Ковырнула стенку, где был узор, и… Я правда не знала, что это кончится вот так! Думала, что просто не сработает…

Мастер дернул ртом, словно его тошнило, уперся в колени, откинулся на колонне и захохотал.

— Что опять не так? — буркнула я.

— Вы… вы тоже?.. — выговорил Мастер, отдуваясь.

— Что "тоже"?

— Я рассчитывал на то, что, если сказать неверно пару слов, никто не заметит.

Вот, значит, как. Он сам… ну и дурак, подумала я. А я дура, опять влезла, куда не просили.

Нет. Это как раз правильно. Когда живых становится больше, а мертвых — меньше, все правильно.

— Вы… зачем? — спросила я тихо.

— Я устал, леди, — сказал Мастер весело, одернул-таки рубаху на спине. — Мне не дали бы свободы. С Викерраном должно было что-то закончиться. К тому же, Рихенза замахнулась на то, о чем не имеет представления. В прошлый раз естественные порядки исказились настолько, что появился Лес. Что будет, если пытаться поправить их еще раз, не знает никто.

Лес… Лес — это не так плохо. Лес не сожрал нас, хотя некоторые обитатели пытались. Лес даже защищал нас иногда, выводил, куда нужно. И мясо тут не портится.

Нет, не надо так, подумала я. Марх Мэлор, конечно, пусть идет к черту, а вот мальчишки те на холме, где королева жгла орочье знамя…

Лес знает, что делает, он благоволил королеве и пощадил Поллу. Мне даже удалось с ним договориться. Я провела ладонью по колонне, узоры на которой стали виднее от забившейся в них сажи.

— Может быть, это и не плохо? — сказала я. Мастер поднял голову. — Может, стоит сделать то, что хочет Лес?

— Отчего вы решили, леди, что Лес может чего-то хотеть? Или не хотеть. Вообще, иметь мнение по какому-либо предмету.

Я пересказала, загибая пальцы: Марх Мэлор и его карты, то, как он слушался королевской крови, то, как вывел нас из окружения, стоило мне попросить и пообещать, что ритуал состоится. Ну, точнее, я не обещала, а намекала, что без живых королевы и Поллы этого не случится…

— Вот как, — сказал Мастер. Поднял голову еще выше, уставился в потолок. Повертел головой, волосы мотнулись по спине. — Вот как.

— А еще… еще дама моя… ну, дух источника… черт, это неприлично, наверное, так ее называть?.. она говорила, что у Леса корни достают далеко, и что я ему понадобилась.

— Вы-ы? — протянул Мастер. — Позвольте, но зачем же ему вы?

Грубиян, подумала я. Но вопрос законный: зачем Лесу, в самом деле, София Димитрова, когда он мог утянуть сюда кого угодно? Гораздо более смелого, сильного и решительного человека, который надавал бы звездюлей всем плохим, похлопал по плечу всех хороших, и все барышни были бы его.

Лес ошибся не только в этом. Я не подхожу еще по паре причин.

— Извините, — сказала я, прижав ладони к колонне. Мастер повернул ко мне голову, но я старательно смотрела в пол впереди себя. — Я не смогу помочь вам, и не хочу, если честно. Я соврала тогда, просто очень хотелось жить. Вы понимаете, наверное. Я не буду участвовать в том, что разрывает людей на куски — ради каких угодно целей. Да, да, и не только людей, эльфы и прочие национа…

Пол дрогнул, меня мотнуло, я вцепилась в колонну, в глубине с гулом что-то обрушилось, и на нас надвинулось облако вонючей пыли. Стены ходили ходуном, сверху посыпалось, я закрыла голову руками… но ничего не падало. Я быстро глянула из-под рук.

Над нами с Мастером висела толстая водяная пленка, как палаточный тент, и в ней плавали куски дерева и обломки камней, скатывались вниз, как с водяной горки, и влажно шлепались к ногам.

— Лес желает одной вещи, — сказала дама. Она стояла перед нами, а вокруг нее моросило, прибивая пыль. — Получив, он отпустит вас.

— Лес говорит с вами? — Мастер тут же вскочил на ноги, сунулся под ее локальный дождь, огонек рядом с ним зашипел и задергался. Мастер спрашивал что-то еще, перешел на Весеннюю речь, а дама глядела на меня. Сказала, заткнув Мастера на полуслове:

— Вы хотите жить. Лес хочет жить.

Ну отлично.

— Он и так, кажется, вполне неплохо живет, — сказала я, махнула руками, обведя грязный, а теперь еще и влажный мрак. — На всю катушку.

Дама сложила руки на платье, и дождь прекратился. Промокший недовольный Мастер обхватил себя за плечи и, мелко дрожа, раздул огонек сильнее.

— Серьезно, — пробормотала я. — Я-то ему зачем? Я не маг, я ничего не понимаю в истинной жизни, не истинной жизни, вообще любой жизни, я умею только портить заклинания.

— Не имеет значения, кто исполнит требуемое, — сказала дама. — Покуда оно не совершится, Лес не даст вам дороги. Вы запутаетесь в его корнях.

Я тоже встала, с силой одернула юбки. Без нижних слоев парча тяжело обнимала ноги.

— Это ультиматум? — Осенняя речь была не в курсе, что это такое, а заодно не знала и о шантаже, и я переиначила: — Лес пытается меня заставить? Запугать? Все мужики одинаковы! Вообще, какое право он имел меня сюда затаскивать?

Мастер цокнул языком. Дама подняла брови, и лицо ее стало от этого совсем живое.

Право, ну да. Я так понимаю, тут все просто: если у тебя есть сила, ты имеешь все права на свете, в том числе и на других людей. Нет, я люблю рыцарей, знамена, плащи, красивые кадры из кино про крестовые походы, но жить среди всего этого — ну к черту! Если даже рыцарям и королям приходится несладко, а они вроде как на самой верхушке местного общества.

И Лес такой же. Мне стало противно.

Хотя это — Лес, просто страшная сказочная чертовщина из тех, что встает на пути Иванушки-дурачка, мешает ему, а потом, когда он начинает следовать ее правилам — помогает.

— Я бы не прекословил Лесу, — пробормотал Мастер.

Я отмахнулась.

— Вот и делайте, что ему там от вас надо, а я просто хочу домой. И я требую — слышите? требую! — чтобы меня отпустили домой. Это он виноват во всем, это он все подстроил против меня? Если он, — я замахала руками, пытаясь обхватить все пространство вокруг, — все знает и все понимает, и даже говорить умеет, то пусть поимеет и совесть. Вот вам, — я ткнула пальцем в Мастера, — маг, вот вам Старый дворец, я тут вообще ни при чем, отпустите меня домой.

— Леди…

— Отпустите меня домой! — Я топнула ногой. — Сейчас же!

Лес молчал, и молчала моя дама. Огонек трещал громко, и часто дышал Мастер.

— Леди.

— Я не хочу больше! Отпустите меня домой. Отпустите меня домой…

Я села, где стояла, складки парчи вмялись в ноги. Лес молчал, и дама молчала. Я утерлась запястьем, размазала злые слезы и пот. Сил уже моих нет. В прямом смысле. И сама не ела, и еды не захватила, а долго ли продержишься на выпитом когда-то давно — казалось очень давно — вине. Да и то я, прошу прощения, вернула внешнему миру. Я потерла рот. Сказала негромко:

— Извините. Я очень устала. Я каждый раз думаю, что сейчас доберусь куда-то… сделаю что-то… и все закончится. Почему не заканчивается?..

Подумала: ясно, зачем я нужна Лесу. Человек, запертый здесь, в лепешку расшибется, чтобы выбраться, и на все будет согласен.

— Даже если бы я собрался провести ритуал, — сказал Мастер, — я не владею всеми частями заклинания. Я кое-что помню, но не все, и у меня далеко не все записано. Например, та часть, что была нанесена на… на ключ.

— Я привезла, — сказала я. Тут же зажала себе рот ладонью. Черт побери!

Мастер тут же оказался рядом, присел, наступив на юбки, а огонек прильнул ко мне, как щенок.

— Вы… вам удалось… как, откуда? Когда вы успели срисовать? Вы уверены, что прочли знаки точно?

Ишь как оживился. Я снова потерла рот и вяло выпихивая из себя слова, рассказала про Ове и то, что вытребовала у него на дорожку. Мастер спросил точно так же, как спрашивал Ове — зачем мне?

Затем, что это что-то важное. Что написал на Полле ее отец (вот ведь тоже веселый был, судя по всему, товарищ, хороший, мать его так, семьянин). Затем, что я хотела выменять это у Мастера на дорогу домой, если он все-таки знает, что делать с этими их Тонкими тропами, или на помощь в поисках другого мага. Я больше никого не знаю в этом мире, кроме моих попутчиков, к кому мне еще обращаться? А добрые дела не делают просто так. И даже если делают — это заслуживает благодарности. Отдарка.

— Вы совершенно правильно решили, леди, — проговорил Мастер. — Пожелаете вы провести ритуал, или же пожелаете не проводить, секрет истинной жизни не должен пропасть, и, если вы позволите, я сохраню его…

— Он там, — я слабо повела плечом. — Там, снаружи. В сумках. Где лошадь.

Мастер подскочил, оскользнулся на парче, чертыхнулся, подал мне руку. Чуть не упал, когда я потянула, вставая.

Дама смотрела на нас и все молчала.

— Это не мне решать, — сказала я. — У нас все равно нет того, кем можно пожертвовать. И даже если бы был…

— В Лесу не умирают, — сказал Мастер. Он все держал мою руку, ладонь его была горячая и сухая. — В полном смысле этого слова. А все, что не перешагнуло этой черты, можно вернуть назад, в прежнюю форму.

Он смотрел не на меня, а на даму. Та слушала, вуаль ее колыхалась, как лист водяной травы.

Я помотала головой.

— Ну и что? Зачем это вам? Ради знаний? Вы же говорили, что никто не знает, что будет…

— Лес обретет недостающее, — сказала дама.

— Что именно? — уточнил Мастер. Я сжала его руку, и он сжал в ответ.

— Жизнь, — ответила дама.

— Жизнь Леса есть недостаток истинной жизни, — сказал Мастер. — Отсутствие жизненной эссенции порождает свою форму существования, которое можно назвать жизнью?

Дама ответила на Весенней речи, Мастер на ней же спросил еще что-то, пальцем с огоньком на конце начертил в воздухе пару знаков, дама отвечала, и капли перед нею собрались в сложную фигуру. Может, и лучше, что я не понимаю чародейских разговоров, подумала я. Это еще хуже, чем лекции по философии, когда лектору нравится, как звучит его голос. А нам потом это сдавать.

Они замолкли, и я дернула Мастера за руку. Он обернулся ко мне с удивлением. Да, да, я все еще здесь, представьте себе.

— Вы же не хотели это делать для королевы, — напомнила я. — Потому что боялись последствий. Что изменилось?

— Я до сих пор думаю, что вреда будет больше, чем пользы, — сказал Мастер, пожал плечом, наши руки качнулись. — Однако же… если это поможет вам снова обрести дом… прилегающая земля все равно мертва и пуста или скоро станет таковой.

Точно. Война же идет, а мы тут…

— Все равно не понимаю, — сказала я.

Мастер долго жевал губу и катал между пальцами вытянутую из подола рубахи нитку.

— Вы и ваше благополучие важнее, чем месть Рихензы, беды, которые она принесла бы, и, в общем-то, все остальное, — разродился он, наконец.

— Почему это? — изумилась я.

Мастер пробормотал что-то совсем невнятное.

— Не важнее, — сказала я, тут же пожалев. Сейчас он со мной согласится — и все! Прощай, дом. Но все равно, нельзя так. — Если вы считаете, что цена слишком высока…

Мастер еще раз сжал мои пальцы и попросил проводить его к лошади и поклаже. Еще раз спросил, не захватила ли я еды. Я больше всего хотела ответить, что — захватила, желудок сжимался, и было холодно.

Скоро я буду дома, и прощай все, и здравствуйте — полуфабрикаты и чистые простыни! И никаких больше ночевок на природе, никаких насекомых, никаких вооруженных мужиков (да и женщин при оружии тоже с меня хватит)… никаких войн. Отданных войне старшеклассников и зрелых дядек, никаких утащенных в плен женщин, никаких тварей, которые и живут, и не живут. Никаких больше людей, которые тебе нравятся, и ты им, вроде бы, а потом в один момент они готовы перерезать тебе горло.

Я потерла шею, поглядела на Мастера. Мы выбрались наружу, но далеко не ушли. Он сидел под деревом и читал записи Ове, водил пальцем по рисункам, в которых я узнавала обнаженную Поллу со змейками узоров по телу. Бедняжка, заставили раздеться… а Ове, наверное, краснел. Он похож на того, кто будет краснеть, когда рядом дышит хорошенькая девушка, а не то что позирует голышом.

Загребли его, наверное, за помощь мне. Я потерла лоб, прижалась к Мастеру под бок. Тот закивал, не отрываясь от листов. Дама осталась во дворце, солнце село, и я не видела, что там происходит, но грохот до нас долетал отчетливый.

Скоро я буду дома. К черту их всех — Мастера увеселительных иллюзий и чародейку, которую ее искусство не спасло от чужой зависти. Скоро никто из них мне не понадобится. Лес меня отпустит, я найду кого-нибудь, кто поработает за деньги, и не будет при этом служить врагам моих как бы друзей…

Эбрара с его «спаси мой народ» к черту особенно!

И войны, и разборки королевских семей. Я и у себя-то стараюсь не интересоваться политикой, сплошная грязь, а тут… чужие люди. Я положила голову Мастеру на плечо, зевнула. Одеяла я не захватила тоже, но всегда можно попросить Мастера сделать его из конской попоны.

— Король Каданок Серный получил свое прозвание за несколько лет до смерти, — проговорил он, когда я уже задремывала. — Он мешал серную пыль с углем, вкладывал в раны пленных и поджигал. О нем говорили с ужасом. — Меня передернуло, но я продолжала делать вид, что сплю. Мастер помолчал и добавил: — При нем Викерран побеждал в войнах и стоял крепко. Тогда чародеев держали не только как трюкачей для пиров и выездов. Она, — Мастер кивнул через поле, на холм, откуда раздавался скрежет, — справлялась о своем государе.

— Есть такие государи, — пробормотала я, — которые почили — и слава богу. Слава Четверым, если по-вашему.

— Вы уже стояли на пути домой, — сказал Мастер. — Отчего вы не распылили ее? Вы были бы уже в родных местах.

Про это я ему тоже рассказала. Приятно, все-таки, поговорить с кем-нибудь, а то конь устал от моей болтовни и просьб не сбрасывать меня с седла.

— Потому что у нее гражданская позиция, видите? Нельзя распылять тех, у кого гражданская позиция.

Мастер тихо хмыкнул.

Ничего, я что-нибудь придумаю, Ове мне подскажет, и никакие другие маги и их гражданские позиции не будут меня волновать. У Мастера вон, наверное, и позиции-то никакой нет, кроме того, что королеву он не любит и даже назвал ее девчонкой.

— Сколько вам лет? — спросила я, как когда-то уже спрашивала давно-давно. А может, и недавно.

— Много, леди, — ответил он, как давно-давно.

— Вы сможете… сделать все? Что нужно Лесу.

— Приложу все усилия. Я буду благодарен, если вы воздержитесь от исправления контуров по своему усмотрению.

Я боднула его лбом в плечо.

Было почти хорошо. Все правильно, все живы.

За исключением тех, кто скоро жив не будет, и кто, может, будет жив, но надолго останется в заключении. И кто будет не жив и не мертв, а что-то страшное между.

Но все это не должно меня волновать.

И не волнует.

Правда?

Правда же?..

Теплая вода, которой мы напились по литру, чтобы приглушить голод, тяжко лежала в животе. Мастер прошептал: отдохните, леди, мы начнем подготовку с утра.

Какой бы дорогой я ни оказалась дома, немедленно ли или через года, отступись я сейчас — получится, что я уйду туда по головам симпатичных людей. Какобычно и бывает.

Мастер шуршал листами едва-едва слышно, и я решила не отвлекать его, а обрадовать потом, с утра, а лучше днем. Чтобы рука не дрогнула, когда будет рисовать свои магические штучки.

Мы отправляемся воевать. Не только у духов есть гражданская позиция.

Глава 15

— В гробу я это видал, — сказал Марх Мэлор.

Мастер поглядел на меня с выражением «я же говорил», которое одинаковое не только у многих народов, но и у многих, как я теперь вижу, биологических видов. Я старательно пожала плечами. Ну говорил, ну да. Что дезертиры — это дезертиры, разбойники — это разбойники, и только их нам и не хватало.

Вообще-то — не хватало.

Истинная жизнь зудела на коже, тяжело лежала в животе, как взвешенный в теплом киселе золотой песок. Мастер говорил, что Кеннет Желтый приказал зачаровать истинною жизнью свой клинок, которым и сразил Эбрара. Вот поэтому легенды сочиняют про королей, а не про Софию Димитрову: клинка у меня, в отличие от монаршей особы, при себе не было, и ничего другого такого же славного. А как я буду убивать главного оркского генерала туфлей, я пока не представляла.

Мастеру понравились мои туфли. На них, мол, нет магии, и это так редко бывает здесь. Зачаровывать такие вещи приятно: как писать на новом пергаменте, а не на листе палимпсеста. Магия входит чистая и остается такой, какая должна быть, не путается с другими заклятьями, не искажается остатками прошлой ворожбы. Он вцепился в туфли и не отпускал, и я, наконец, сдалась. Я была добрая в тот момент: дама принесла откуда-то рыбешку, мы поели, и Мастер, наконец, сделал мне из платья штаны и что-то вроде жакета. Жить сразу стало веселее.

До того момента, как они с дамой, стоя посреди собранного по кусочкам зала, поговорили на Весенней речи, разложили везде записи Мастера и Ове и принялись ползать по полу и стенам, подрисовывая тут и там угольками. Я погладила щербину от кинжала. Панели на стенах обуглились, но узоры на них резали в свое время глубоко, на совесть. Мастер попросил у меня кинжал и исправил, что я напортила.

А потом они рисовали на нем. Мастер держал волосы в кулаке на макушке, а дама стояла у него за спиною, окутанные водяной пленкой угольки летали и наносили знаки — те же самые, что были на Полле, только ярче. И Полла была полнее, а у Мастера торчали плечи и ребра, и я подумала глупо, что хватило бы места… Не бойтесь, леди, говорил он, все обернется к лучшему, а я, пожалуй, один из самых удачливых чародеев: быть в центре заклятья и описать потом опыт. И даже не однажды.

Туфли мои валялись у него под ногами, свет поглотил их первыми. Задрожал на узорах, расползся, как бензиновая пленка, по стенам и полу, слился в одно сплошное сияние и съел туфли, ноги Мастера по щиколотку, а потом его целиком, и следом — даму, которая говорила и пела, воздев руки… а потом все погасло, и не стало видно ничего, словно лопнули глаза. И снова вспыхнуло, столб белого огня ударил в небо. Я сидела за колонной и закрывала лицо руками, чтобы не обожгло, но было не жарко, а только очень душно, давило в груди, и волоски по всему телу стояли дыбом.

И снова все погасло, и снова вспыхнуло. И тогда Мастер закричал. Я отодрала руки от глаз и закрыла уши. А потом снова глаза, потому что дама сказала: не смотри, дитя, а я ее послушалась.

Одну туфлю залило кровью, другую — только забрызгало. Мастер потом просил извинения, когда очухался-таки от суточного беспокойного сна. Дама, выпустив его из водного пузыря, сказала не будить, дать душе время устроиться в теле наново.

Хорошо, что она сказала мне не смотреть. Снова пахло горелой плотью — и кровью, и кровь была размазана по полу и по низу стен. Я попросила у дамы воды, подставила под струйку обрывок рубахи Мастера (ничего, сотворит новую) и долго ползала, оттирая. Потом долго мыла руки, то и дело прислушиваясь, дышит ли мой одноразовый любовник и, наверное, все-таки друг.

А мой несостоявшийся любовник и покровитель, моложе, чем я его помнила, потому что сожгло всю щетину, а новая на новом лице не успела отрасти, повторил:

— В гробу я это видал, мазель. Навоевался уже.

— Да вы что? — удивилась я. Я теперь была в штанах, на поясе у меня висел кинжал, я расставляла ноги и совала пальцы за пояс, и это придавало наглости. Ну еще два сердитых мага по флангам. — Насколько я помню, вы исполнили ваш воинский долг не до конца. А эти джентльмены даже и не начинали, — я кивнула на братию Тихого леса, которая, все еще ощупывая себя и тыкая друг друга кулаками, терлась на ступенях у парадного входа. Лес запустил лозы в окна, выволок брыкающихся разбойников из дома и сложил их тут, на бывшей подъездной дорожке между расколотыми статуями во мху. Ловил корнями и придавливал тех, кто пытался сбежать, а самых бойких засасывал в дерн по плечи.

Марх Мэлор бежать не пытался, сам вышел на мои вопли. Вышел пружинисто, вооруженный и с ухмылкой на роже. Что, мазель, вернулись за своим? А я вам счас устрою, чего недодал. Я много чего для вас приготовил. Сука. Изворотливая сука. Все эти слова он быстренько забыл, когда по траве пробежал огонь, взял Марха Мэлора в кольцо. Старший братец братии Тихого леса тут же изменился в лице и стал тих и смирен, только глазами вращал. Я попросила Мастера убрать огонь, потому что, даже когда я закончила тщательно заготовленную по пути речь, Марх Мэлор не отвечал, а только шумно переглатывал и шагал на полшажка туда и сюда подальше от колыхавшегося пламени. Мастер повел пальцами, огонь сник и погас, словно выключили конфорку, обуглившаяся трава пустила дымы, и Марх Мэлор тут же приосанился и сказал: в гробу я это видал.

— Вы уверены, что нам нужен этот, — Мастер, шумно выдирая башмаки из копошившегося зеленого ковра, подобрался ко мне и долго кивал на главного душегуба этих мест, словно подбирал имя. Наконец, разродился: — беззаконник?

— Я уже лет сто веду честнейший образ жизни! — возмутился Марх Мэлор. — Это мазель чего-то не оценила моего гостеприимства. А я ж со всей душой.

Мастер глянул на него вполглаза, огонь снова вспыхнул яркой чертой между нами и Мархом Мэлором, тот отпрыгнул. Хорошо скачет. Хорошо ему теперь — с двумя-то ногами.

— Если вы знаете, где взять армию или хотя бы отряд, я буду очень рада выслушать, — прошептала я. — Если нет — то давайте работать с тем, что есть. Вы, конечно, как угодно, а я морально не готова одна соваться в недружественный город.

Мастер хмыкнул. Он уже говорил, что один боевой маг стоит целой армии, а два… двух армий, подсказывала я, а Мастер поджимал губы. Магия — это хорошо, но недостаточно. Вон, обоих Мастеров-распорядителей, о которых я слышала, отправили на тот свет, сильно им самим и их королевствам помогла их великая мощь? На это поджимала губы и дама тоже, я видела сквозь вуаль.

Раздался шорох, лозы прянули вперед и вбок, за деревья, выволокли оттуда одного из братьев, с размаху приложили о траву.

— А ну цыц, — сказала я. — Никто не расходится до конца собрания.

Разбойник, ножом расковыривая лозу на шее, придушенно обложил матюгами меня, чародеев, Лес и Марха Мэлора заодно.

— Завались, — рявкнул тот.

— Сам завались, — ответил разбойник, с треском отдирая от себя лозы. — Докомандовался, хренов командир, не мог девку прирезать, как натянул, всегда был соплеедом, капитан траханый, да пошел ты в…

Воздух вылетел у разбойника из груди со стоном, когда босая нога Марха Мэлора врезалась ему в живот. Он так и ходил в одном сапоге, не успел, наверное, найти второй, а тот, что на протезе, не налез. Я глядела, как он вышибает из бывшего подчиненного дух, и остальная братия тоже глядела, почесывая бороды и отросшие заново конечности, глаза и уши.

— Господа! — сказала я громко. Разбойники повернулись ко мне, включая и Марха Мэлора. Противник его воспользовался этим, схватил за ногу, дернул, повалил, стряхивая обрывки лоз, и принялся мутузить. Я продолжила и по голосу поняла, что улыбаюсь: — Господа, мы никого не принуждаем. Если вы не хотите выступить на нашей стороне за свое… эта территория же относится к Викеррану? О, прекрасно… за свое государство и свою землю, то мы немедленно оставим вас в покое.

— Вот и проваливайте, — буркнули из кучи самых спокойных, которые никуда не рвались, а как расселись на ступенях дома, так и сидели, а теперь наблюдали, как Марх Мэлор и его языкастый подчиненный катаются по заросшей дорожке. — Мы живем, как хотим, никого не трогаем же. Марха вон забирайте, он нас измаял — слов нет.

Стало тихо. Марх Мэлор поднялся, а тело его противника осталось лежать. Из груди торчал нож. Марх Мэлор утер кровавый рот кровавой рукой, наклонился, выдернул нож, оглядел его, ловко крутнул в руке. Спросил голосом, какого я от него еще не слышала:

— Это кто вякнул?

Братия Тихого леса снялась со ступеней, как спугнутые голуби, попятилась к дверям.

— Неблагодарные свиньи, — сказал Марх Мэлор, обернулся ко мне, стер с глаз пот и брызги. Сплюнул на траву. — Видали? Я сделал из них приличных, мать их за ногу, людей, а они?

Он снова крутнул нож, шагнул вперед. Братия помялась — и подалась навстречу, взяла Марха Мэлора в полукольцо. Тот отступил на шаг, напружинился, выставил ножик перед собою, и свиньями уже не называл. Зато его называли такими словами, каких не знала Осенняя речь.

— Это безнадежно, — сказал Мастер. — Это не солдаты, а дрянь без понятия о долге и чести. Я предлагаю подождать, пока они друг друга перережут.

— Нам придется долго ждать, — пробормотала я. Разбойник с дырой в груди повернулся на бок, потом упал на пузо и пытался уползти за статую, оставляя за собою красный след.

Долг и честь — это, конечно, красиво, но бесполезно, подумала я. Эти понятия каждый крутит, как хочет, себе на выгоду. Выгода же, в свою очередь — это самое надежное, что есть на свете, и не нужно маскировать ее высокими идеалами.

— Эй! — крикнула я. Кто-то дернулся, повернул головы, а Марх Мэлор только перебросил нож из руки в руку и не обернулся. — Сударь Мэлор, а пойдемте-ка с нами, в самом деле. Раз боевые товарищи вас отпускают.

Марх Мэлор, вертя головой, чтобы не пропустить удара из окружения, выругался. Братия Тихого леса сжимала кулаки, пощелкивала костяшками, блестела оружием, у кого было. Я попросила скучавшую под статуей даму заняться, и тут же из-под земли ударили тугие водяные струи, свились змеями, хлестко раскидали разбойников, а Марха Мэлора обвили поперек тела, как телячью колбасу, протащили по траве и бросили, мокрого, к моим ногами.

В груди стало тепло-тепло, как после кружки чаю. Я выдохнула. Как же это приятно — люди как вещи. Обращаться с ними, как с вещами, таскать и швырять, не спрашивать, а диктовать, потому что есть только твоя воля. Делать больно или не делать — по твоему усмотрению. Не думать даже об этом. Я глядела, как Марх Мэлор, роняя капли с волос, опирается на локти, и улыбалась.

И мне это не нравилось, но я дала себе еще секунду. Как это сладко — когда люди как вещи. И ты можешь делать с ними все, что захочешь. Как трудно, должно быть, от этого отказаться, если всегда только так и жил и поступал с окружающими. Как я понимаю всех местных монархов и всю знать, да и тех, что остались у меня дома. Легко привыкнуть, что владеешь телами и душами, временем, поступками другого. Потому что ты сильнее, потому что у тебя есть оружие или деньги, потому что тебя боятся. Потому что у тебя в друзьях два очень серьезных чародея.

— Расскажите мне историю, — сказала я, наклонившись к Марху Мэлору. Он лапнул было нож, но вода тут же прыгнула с влажной травы вверх, окутала руку пузырем, нож выпал из нее, как косточка из куска перезрелого арбуза. Я все еще улыбалась. — Развлеките меня.

Марх Мэлор подобрал ноги, встал на колени, смотрел снизу вверх белыми глазами, и зубы в ощере снова были яркие. Как тогда, когда он весь был кровав и черен.

— Вы будете делать то, что я скажу, — проговорила я, растягивая слова от удовольствия. — Из чувства глубокой благодарности за то, что я сохраню вам жизнь. Я говорю — вы делаете. Доступно? Или нужен урок послушания?

Марх Мэлор открыл рот, подумал и закрыл. Сжал кулаки. Я отошла на шаг. Хорошо стоит. С разбегу да ботинком по морде. Чтобы переносица ушла в череп. Я подвигала плечами, глубоко вдохнула и выдохнула. Весь мой. А потом попросить даму, чтобы головой в лужу, не давать дышать. А потом попросить Мастера, чтобы пощекотал огоньком пятки. Марх Мэлор должен особенно любить огонек теперь. И истории пусть рассказывает в это время, как я рассказывала ему. Как хорошо быть на позиции силы. Ты король. А все — мясо, особенно те, кто тебе не угодил. Я отошла еще на шаг, встала крепче, чтобы не поскользнуться на траве. Глянула поверх головы Марха Мэлора. Братия Тихого леса наблюдала, как в цирке, перешептывалась, и рожи все были довольные. Я улыбнулась шире, подмигнула им. Марх Мэлор дернулся, но водяные путы держали у земли.

Как же приятно, господи ты боже мой.

Но нельзя, нельзя так.

Братия Тихого леса разочарованно загудела, когда я покачала головой, одернула жакет, согнала с лица ухмылку. Сказала:

— Ладно. Теперь серьезно. Вы пойдете с нами, потому что вы нам нужны для одного дела. Ваша полезность для нас этим ограничивается. И она не так велика, чтобы вы наглели, так что не пытайтесь торговаться. Если уговорите своих людей идти с нами и тоже поучаствовать — вам плюс.

Братия Тихого леса выразилась в том смысле, что они тоже в гробу это видали, на орков ходить. Разбойник с дырой в груди хрипел и отрывал от себя лозы, которые норовили обвить его ноги и руки и заползти в рану.

— Их можно заставить, — сказал Мастер мне на ухо. Я вздрогнула, прошипела: не подкрадывайтесь же вы. Мастер сказал: я и не подкрадывался, и продолжал шепотом на ухо: — Если вам… нам нужны люди, именно эти люди, то зачем вы спрашиваете их мнения? Это ведь преступники.

От его дыхания на мочке и виске волосы на руках у меня встали дыбом. Я сглотнула и ответила вполголоса:

— Если мы утащим их против их воли, то нужно будет постоянно следить, чтобы не пырнули и не сбежали. Их много, нас мало. И нам будет не до того.

— А этот? — я краем глаза видела, как Мастер кивнул нам под ноги.

— Он один. Как-нибудь справимся.

Мастер издал задумчивое «м-м». Я хлопнула его по плечу, повернулась к даме, которая стояла уже у дерева, держа одну ладонь во мху на коре.

— Вы не против?

Дама моя не шевельнулась, вуаль у нее теперь была совсем темная, до самой белой шеи, рта не видно, и голос послышался словно бы отовсюду, как под водою:

— В трудные для Викеррана минуты его защищал всякий, кто мог держать оружие. Благородный и рожденный от земли, невинный и запятнавший себя.

Я придала лицу сложное выражение и кивнула. Это все, конечно, очень клево, но я, вообще-то, про то, кто будет выдавать Марху Мэлору звездюлей, если что.

Вслед старшему брату полетела брань, свист и улюлюканье. Марх Мэлор оборачивался, дергался было назад, но дама делала жест, водяной хлыст бил бывшего пехотного капитана пониже спины, подгоняя, и Марх Мэлор только сдавленно ругался. Нож у него отобрал Мастер, а Лес опутал руки жгутом травы.

Лес теперь знал, что делать, без всяких просьб. Меня каждый раз мороз по хребту драл, и казалось, что в голове кто-то шебуршит, перекладывает мысли с места на место.

— А что это вы мне, мазель, не говорили, что у вас колдуны в друзьях? — проговорил Марх Мэлор, когда мы остановились на полянке собрать сумки и отвязать коня. Нужно было пошарить по дому и собрать все, что нашли бы полезного, в виде контрибуций, но оружие утащил сэр Эвин в наш первый визит, карты и секстант мы забрали тоже, а остальное разбойники наверняка сожрали или разломали за все эти годы. Чернильница вон только была цела. Здоровая дурра, подумала я снова. Р-раз противнику в висок — и лежит, как Федор Павлович Карамазов. Но там был пестик…

Я уставилась на Марха Мэлора, старательно подумала: ну и рожа. Ненавижу. Мокрые волосы липли к его лбу, а босую ногу он уже где-то успел испачкать и изодрать. Я потянула коня за поводья, и мы пошли.

— Зря не говорили, — продолжил Марх Мэлор, обернувшись. Его выпихнули вперед, чтобы приглядывать, чтобы не выкинул ничего. Он то и дело оборачивался на меня, глядел, словно видел впервые, а потом спотыкался и ругал на чем свет стоит лезущие под ноги корни. — Я б к вам тогда совсем по-другому.

— О, правда? — протянула я. Поводья скрипнули в кулаке. — И почему бы это?

Марх Мэлор поглядел сначала на даму, которая плыла над травой, юбки ее едва-едва шевелились, потом на Мастера, который на ходу подбрасывал и ловил отобранный у бывшего пехотного капитана нож.

— Когда колдуны в друзьях — это совсем другое дело, — сказал Марх Мэлор рассудительно.

Конечно, подумала я. В ладонь стрельнуло, я вздрогнула, разжала руку, потрясла, снова поймала поводья. Это сразу другое отношение — когда у молодой женщины есть друзья, которые могут утопить, сжечь, вывернуть наизнанку. Всем плевать, что говорит молодая женщина, никто ее не слышит, пока рядом с нею не торчит мордастый рыцарь. Как тот купец. Ему было бы плевать, его ребята догнали б меня потом на дороге и отняли бы серьги, и всех бесед.

Я сжала зубы, выдохнула. Да и пошел ты туда же, куда тебя посылали младшие братцы. И все вы пошли. Кому плевать на молодых женщин, если только они не королевы с послушными военными подразделениями.

Лес вел нас — он знал, куда, и спорить с ним я не могла. Выведет… наверное. Кто его знает, что у него на уме. И есть ли у него ум в полном смысле. И что мы вообще наделали… Ладно, сказала я себе. Я хочу домой, и перед этим я хочу сделать правильное, чтобы больше никаких вопросов у меня к себе не было. Я все сделала нормально, а что я еще могла? Мастер вон тоже довольный… Я снова покосилась на него. Он куда-то дел нож, и теперь шел рядом с плывущей дамой, тоже цеплялся за спрятанные в буйной (и подозрительно шевелящейся) траве корни, но не ругался, как Марх Мэлор, а только громко сопел. Тощий совсем.

Красивый.

Я моргнула и уставилась вперед. Лес вел, подбрасывал под ноги тропки, а потом снова уводил в чащу. То и дело становилось темно от сплетенных над головой веток, и то и дело воздух резко становился другой, с другими запахами.

Марх Мэлор встал, как вкопанный. Я остановилась тоже, придержала коня.

— В чем дело? Шагайте-шагайте, — буркнула я. — Или вам помочь?

Марх Мэлор стоял. Я потянула коня, взяла немного по дуге, чтобы разбойник, если что, не мог дотянуться.

Марх Мэлор лизал нижнюю губу, словно выковыривал языком грязь из трещины, потом потер рот и подбородок. Качнулся вперед, сделал полшага, отшатнулся, попятился.

— Смотрите-ка, — сказал Мастер от дерева впереди. Я с трудом оторвалась от приятного зрелища бледнеющего до серости Марха Мэлора. Мастер двумя пальцами поднимал с земли у корней кость. Потом отбросил ее, пошарил в траве, подобрал веточку, поддел ею что-то, поднял из травы череп. Покачал, держа концом веточки за глазницу.

— Красота, — одобрила я. — Человеческий?

Вместо Мастера ответил бывший пехотный капитан.

— Это Жнец, — сказал он сипло. — Вот как раз до того дерева дошел — и привет. Думал, волки труп сожрали. — Он снова потер рот, сплюнул под ноги, растер в траве сапогом.

— Значит, здесь кончалось действие вашей эвекции? — спросил Мастер.

— Чего? — откликнулся Марх Мэлор, а я мысленно повторила за ним: чего?

— Смещение законов жизни в том или ином направлении, как мы в разной степени наблюдаем в Лесу. Вы попали в одно из завихрений, и это обеспечивало вам особенные свойства. Но только в пределах определенной области.

— Ну, — сказал Марх Мэлор. — Выходит, что так. — Повернулся ко мне. — Это не ваш ли папенька, а, мазель? Говорили, ученый.

— Не ваше дело, — сказала я, а про себя добавила: боже упаси. С папами такого не творят, что мы делали с Мастером. То есть, кто-то делает, но это нехорошо и незаконно.

Марх Мэлор кивнул и снова принялся лизать губу. Мастер поймал мой взгляд, спросил что-то одними губами. Я подняла брови: а?..

Мастер сделал жест, словно показывал, как резать торт, и земля за Мархом Мэлором вспыхнула. Тот отпрыгнул, огонь встал стеной и качнулся на него. Марх Мэлор попятился, бешено озираясь. Ломанулся было в сторону, но огонь с треском рванул наперерез.

С одной стороны — хорош издеваться, подумала я. С другой стороны — почему это "хорош"? Пусть попрыгает.

Марх Мэлор пятился и пятился, шагал все мельче и мельче, и, когда уже почти пропал в пламени, огонь спал и потух.

— Вот и все, — сказал Мастер. — Лес вас помиловал.

Марх Мэлор сначала шагнул взад и вперед, каждый раз подходя к дереву с костями ближе, и только потом обложил Мастера, а заодно и меня.

— Я же говорил, — сказал Мастер. — Сброд, дезертир и отребье.

— А ты б молчал, эльфийский блядин сын! — выкрикнул Марх Мэлор, захлопывая ладонью тлеющий рукав. — Сам чего не в королевской армии? Таких, как ты, в ошейник и в первую голову в бой! Беглый, а? Вот и завалил бы пасть.

— Я, в отличие от вас… — начал Мастер и замолчал. Сложил губы в нитку, отвернулся, поддел носком башмака кость из травы, отбросил в сторону.

— Закончили? — спросила я.

— А я не знаю! — всплеснул руками Марх Мэлор. — Что еще, жечь, может, будете? Топить?

Игорек, подумала я.

Был у меня один Игорек, и однажды позабыл перелогиниться со своего аккаунта на мой. А тут возьми и приди личное сообщение. Игорек потом так негодовал, что я читаю его переписку. Это его смущало, а любовное воркование с какой-то девицей из его родного города — нет. И я же еще оказалась виновата. А он — оскорбленная невинность.

Вот как этот сейчас.

Сплошные Игорьки, в какой мир ни сунься.

— Я думала, у вас так принято, — сказала я, — чтобы кто сильнее делал с теми, кто слабее, все, что захочет. Добрая традиция здешних мест. А теперь шевелитесь, и не думайте, что вы теперь свободны, раз есть, куда бежать. Вокруг Лес. Да и у нас длинные руки.

Я потянула коня за собой. Налетел ветер, запутался в верхушках деревьев, на седло упал тяжелый лист, скатился. Ветер толкал нас и Марха Мэлора. Ну, его еще — и водяной пузырь, который летел за ним и то и дело вытягивался в хлыст.

— Куда мы идем? — спросил Марх Мэлор, и я подумала: странно, что именно он среди нас самый разговорчивый. Мастер отводил от лица ветки и к чему-то прислушивался, дама плыла, даже конь не фырчал, а только хрустел палым листом. Правильно я все-таки настояла, чтобы мы заглянули к братии Тихого леса. Теперь, когда мы повесили себе на шею их главаря, нужно пристроить его к делу. И не получится отступить и сказать: ну его к черту, это все, просто верните меня домой.

Всегда легче делать правильное, когда спину тебе подпирают какие-нибудь еще обстоятельства, кроме собственного дурного энтузиазма.

— Мы идем в какое-нибудь удобное место, — сказала я, наконец, — чтобы обсудить план. Вы, мой дорогой, сейчас быстренько вспомните свое военное прошлое и придумаете его нам. План, я имею в виду. Тактика, стратегия, все дела. И пусть это будет хороший план, а иначе… — я чиркнула большим пальцем по горлу. Жест достаточно прозрачный, чтобы его узнали во всех мирах. Марх Мэлор прищурился.

— Что это вы удумали, леди?

— Всего лишь окончить одну препоганую войну.

Марх Мэлор сказал: а, и больше ничего не говорил, пока не начался дождь. Дама повела рукой, капли стали огибать нас, словно скатывались по прозрачному полиэтиленовому зонтику. Я улыбнулась ей, сказала: спасибо, это очень любезное волшебство. Не всякий человек из плоти и крови догадается пустить тебя под зонтик, когда ты мокнешь.

Марх Мэлор тер рот, чесал щеку, выдирал из пятки острые сучки и в конце концов спросил: орков, что ли, перебить? Так говорят, они сами перемрут, если не трогать. Вам-то чего? Это ваш защитничек, ублюдок-то, полукровка, должен беспокоиться. Куда вы его, кстати, задевали?

— В том и смысл, — ответила я, — что я не хочу, чтобы какой-либо народ перемер. Во-первых. Во-вторых, ждать конца войны тоже не хочу, у меня мало времени.

— Спешите куда?

— Именно так.

Ну, тогда конечно, согласился Марх Мэлор.

Какой сговорчивый.

— Вы меня правильно расслышали? — уточнила я. — Вы сейчас должны будете придумать нам план, как прекратить бойню путем одной победоносной атаки, на две нас, наверное, не хватит. И людей у нас нет, только вот мы, — я обвела нашу теплую компанию ладонью. Мастер быстро глянул на нас и дернул головой, убирая волосы с брови.

— Как скажете, мазель, — пожал плечами Марх Мэлор.

Я нахмурилась.

— То есть, это вообще теоретически возможно? В вашу бытность военным вы проворачивали что-то подобное?

— Нет, — сказал Марх Мэлор.

— Так какого ж?..

— Вы бредите, яснее ясного, — объяснил бывший пехотный капитан, покрутил ладонью около уха, — что я, дурак — спорить с тем, кто повредился головой? Нужно соглашаться и давать микстуру.

Мастер обернулся ко мне и сказал что-то длинное на Весенней речи, я ничего не поняла, а дама моя булькнула, и я распознала смех.

— Если все такие умные, то почему я все придумываю и делаю за вас? — сказала я по-русски. Слова скатились с языка совсем чужие, даже конь натянул поводья и пошел было в сторону.

Когда Марх Мэлор понял, что я это серьезно, он сел на мокрое бревно, которое своими водяными щупальцами выволокла на полянку из чащи дама, и долго сидел, сцепив руки под подбородком. Спросил, наконец:

— Почему я?

— Потому что вы — первый и единственный тут знакомый мне пехотный капитан.

— Это было сто лет назад.

— Да ладно, вы забыли все военные хитрости?

Марх Мэлор наклонился, растер мокрую голую ногу, и я вспомнила, что тоже мерзну, хотя и сухая. Попросила Мастера: костерок, если вас не затруднит.

— А мне с этого какой прок? — спросил Марх Мэлор. Поднял бесстыжие глаза. Не бесстыжие даже, потому что не наглые, а спокойные, пуговичные, как у людей, которые совершенно уверены в том, что делают и говорят. — Не надо, мазель, вы ж меня не убьете, хотя и делаете вид. Я вас не боюсь.

Дама вытаскивала из чащи валежины и взмахивала руками, так что влага собиралась на них крупными каплями, срывалась к ней на пальцы. Мастер ногой отламывал ветки и кидал в центр полянки. Я села на одно из бревнышек, втиснувшись между сучками.

— Сколько лет вы были заперты в том доме? — спросила я, глядя в эти пуговичные глаза. Из Марха Мэлора вышел бы плохой плюшевый мишка — потрепанный и с неприятной мордой. — Сколько лет вы ни черта не делали, кроме как варились в собственном соку и одних и тех же историях с одними и теми же людьми? Пили, жрали и гадили. Сколько лет вы подыхали от безделья, сохли оттого, что когда-то вас знали и боялись, а сейчас вы мельче муравья, потому что муравей, в отличие от вас, что-то может, что-то строит и меняет? Сколько лет вам было настолько нечего делать, что вы дрыхли целыми днями, пока дрыхнется, а? Сейчас вы можете сделать что-то полезное. Великое даже. Изменить что-то, чтобы стало приятнее жить не кому-то там, а лично вам. Потому что в мирное время лучше живется всем, купцы по дорогам ездят богаче, население — беспечнее… Вам не надоело — одно и то же, одно и то же? Вы забыли уже, наверное, как это — когда кровь бежит быстро.

Ветки вспыхнули, Марх Мэлор дернулся и чуть не свалился с бревна. Мастер встал за моей спиной. Я подняла голову. Он, сложив руки на груди, глядел в огонь. Дама держалась от костра подальше, и все равно от нее повалил пар.

— Хорошо говорите, мазель, — сказал Марх Мэлор негромко. — Я это уже тогда слышал. Складно говорите.

Я погладила натертую поводьями ладонь. Есть такой момент.

— Раз вы сказали про пожрать — пожрать-то у вас ничего нет?..

Я подняла голову и долго разглядывала его, как в зоопарке. Плюшевый мишка получился бы плохой, а живой зверек какой-нибудь — отличный. Дикая тварь, которая знает, как выживать, и знает это лучше всего.

Не люблю этот мир. До чего дурные мысли у меня здесь завелись. Люди — это люди. Не звери и не вещи. Даже если они тебе активно не нравятся.

— Обеды — потом. Сначала дело.

— А что вы хотите-то? — спросил Марх Мэлор, вытянул к огню ноги, пошевелил голыми пальцами. — Чтоб я придумал, как забороть врага? Этим занимались генералы, я был капитан, что мне говорили — то я и делал и говорил делать своим людям.

— Тем не менее, какое-то понятие о тактике у вас должно быть.

— А как же, — сказал Марх Мэлор с довольством. — Понятие такое: тот, кто втроем ходит брать города, кончает по кускам на орочьих флагштоках. Против армии без армии… не знаю я. Как ваши чародеи, хороши в своем деле?

— Нам необязательно брать столицу, — сказал Мастер поверх моей головы. — Минимально необходимое — умертвить нынешнее тело Эбрара.

Марх Мэлор задумывался, пожевал губами и снова спросил про еду. Я потерла лицо. Это будет долгая ночь, и что-то мне подсказывает, что ночь будет — не одна.

Глава 16

Они остались такими, какими я их запомнила: в свежей яркой крови, с беспокойными лицами.

Распогодилось, на доспехах и траве вокруг тел блестела роса. Я потопталась на плеши, где королева сожгла знамя, попросила Лес: освободите их, пожалуйста. Травы колыхнулись, сбрасывая росу, зашуршали, ближайшее ко мне тело перевернулось, когда вьюны потянули свои плети из ран. Склоны холма шевелились теперь, и я, утирая рот, где стало разом кисло и нехорошо, отошла к деревьям, высоко поднимая ноги. Под ногами копошились мертвые еще — или все же живые. Не настолько живые, чтобы орать, когда из раны вон с чавканьем лезет вросшее лезвие травы.

— Вы любите кровь, а? — пробормотала я, привалившись к коре. — Сразу туда суетесь.

Лес не отвечал, зато ответил Мастер:

— Проливаемая кровь значит обыкновенно рождение или умирание. Либо… гкхм… — он покосился на меня и отвел глаза, — способность к зачатию. Этой вмещенной в кровь значимостью питаются заклятья, которые влияют на жизнь или умирание. А также сущности, рожденные из этих заклятий.

— Супер, — сказал я по-русски. То-то у всех убитых, на которых мы натыкались в Лесу, то березки из распоротого живота, то местные анютины глазки в проломе черепа.

Было опасно засыпать в Лесу в эти самые дни, пучок травы так и норовил обнаружиться в одном месте.

Дама подняла руки, и роса снялась с листов и цветов, сплотилась в дрожащие шары. Марх Мэлор прекратил мародерствовать у кромки леса и с предупреждающим «Ц-ц-ц!» побежал через трупы, наклоняясь к ним, словно по грибы, присел у одного и принялся сдирать с него сапоги. Водяные шары опустились к земле, дама сложила руки и ждала, пока бывший пехотный капитан обуется и уберется с холма. Я потерла пальцем глаз. Сэр Эвин тоже сразу — сапоги. Что у них за фетиш тут обувной…

Интересно, как я буду записана в местной истории, если, конечно, попаду в учебники или что у них тут вместо них. Летописи и страшилки для детей. В истории, как и в сказках, и в книгах для маленьких и взрослых, и сериалах после вечерних новостей, есть хорошие и плохие. Точнее, это авторы учебников и последующие поколения назначают их. Так вот, если мне все удастся, что я задумала — кто я буду? У давно мертвого короля был пехотный капитан-скотина — и у меня теперь есть, причем тот же самый. Сэр Эвин снимал с мертвых мальчишек шлемы и сапоги — и мои люди (к сожалению, обозвать Марха Мэлора как-то иначе уже не получалось) снимают. Королева Рихенза чуть не принесла в жертву Лесу невинную душу — и я, считай, принесла, раз не препятствовала. Я повернула голову, оглядела Мастера, который отломал от куста веточку и теперь обрывал с нее листья, ронял к башмакам. Какая разница, что он сейчас жив. Ритуал-то состоялся, и это было кроваво и страшно. Вот и чем я лучше получаюсь? И это я еще не принималась за дело.

Дама отняла руки от платья, грациозно подняла, водяные шары снова взмыли над холмом, покрутились — и упали, каждый на одно из тел. Я пригляделась к ближайшему: водяная пленка покрыла доспехи и потемнела, словно труп, как положено, упрятали в черный пластиковый мешок.

У блестящего золотом короля Кеннета Желтого была армия, у настойчивого мужика Эбрара есть армия — и у меня будет. Они проливали кровь — и я начну, чего там.

— Ваш подвиг невиданной смелости непременно воспоют, — сказал Мастер. Я снова повернула к нему голову. Он на миг показал зубы. Я сказала в ответ: ха. Задрала голову, поглядела через просветы кроны на небо.

— Вы так и не объяснили, зачем вам понадобился этот безумный поход, — сказал Мастер. Он послеживал глазами за тем, как обтянутые темным тела вздрагивают, и крутил между пальцев веточку уже без листьев.

— Это сложно сказать словами.

— Если чего-то нельзя выразить словами, значит, говорящий и сам недостаточно это понимает, — сказал он веско, словно подслушал эту мысль у авторитетного человека и доверял ей больше, чем собственным.

Отстаньте, подумала я. Как же вы бываете правы невпопад.

Белый огонь грел изнутри, от него было горячо во рту, словно после фастфуда с пометкой «спайси».

— Я вернусь домой и больше никогда, никогда не собираюсь делать ничего великого, — сказала я. — Ничего исторически значимого, ничего самозабвенного. Ничего такого, за что сооружают памятники. Надеюсь, моя дурацкая страна меня не заставит. Я буду жить тихо и мирно, знаете, какой у меня удобный диван? Новый, пружинный, такая детка. Держатель для кружки и для пульта. — Осенняя речь проскочила это словцо, я дернула плечом и продолжала: — И чтобы не быть себе противной, я сейчас создам задел на будущее. Запас большого и самоотверженного, чтобы знать вот тут, — я прижала руку к груди, где сильнее разгулялся белый огонь, — что я все-таки что-то где-то оставила после себя, что-то изменила, хотя могла бы пройти мимо.

— Совесть можно успокоить менее опасными делами, — сказал Мастер.

— Это не совесть, — буркнула я, сложила руки на груди. — Это…

Мастер сказал что-то на Весенней речи, но с таким выговором, какого я не слышала ни от него, ни от дамы.

Я сказала вопросительно: м? Мастер пояснил:

— Звук травяных флейт. — Он сломал и отбросил веточку, сцепил руки. — Духи холмов сворачивают из травы флейты. Когда кто-то слышит их пение, он не может оставаться больше на месте, в нем зарождается томление, и, если эльф не бросит привычной жизни в спокойствии и скромности, он зачахнет и умрет. Так злые духи потешаются над теми, кому не повезло быть избранным для их игр. Когда-то флейты пели часто, сейчас, как пишут, реже. Послушные им уходят в неизведанные земли в поисках чудес, поднимаются на подвиги, чтобы победить или сложить голову, оставляют все привычное и малое ради нового, далекого и великого.

— Как будто это плохо, — сказала я тихо. — Желать большего и лучшего, чем ты сам и твоя небольшая жизнь. Хоть немного, хоть раз.

— Я не говорю, что это дурно, — сказал Мастер. — Как не говорю, что это полезно. Просто такое выражение. Про вечное томление души и тоску по большему, как вы, леди, изволите говорить, и лучшему. По славе, возможно.

— Я не желаю славы.

Мастер опустил голову.

— Просто пусть лучше народы не режут друг друга, чем режут, — буркнула я.

Мастер поднял голову и снова покорно склонил.

— И если у вас есть другой план, как нам выпутать наших, я вся внимание, — проговорила я, тщательно отмеряя вспенившееся раздражение. Звуки флейт, значит. Дурью я, значит, маюсь.

Мастер стоял со склоненной головой, и я подумала, что он просто заснул. Хмыкнула, пнула траву. Вот и разобрались: меня попутали бесы, точнее местные их заместители, духи холмов. Вот и ладненько, вот и стану так про себя думать.

Но если со мной все понятно, то с Мастером — не очень. Жизнь и свобода при нем — гуляй куда хочешь, а он торчит почему-то здесь, трет большие пальцы друг о друга. Неужели только потому, что я попросила? Я открыла рот поинтересоваться, но тут с той стороны холма раздался звон, Марх Мэлор выскочил откуда-то уже с мечом, сиганул туда и тут же, пятясь, выбрался назад, потом попятился опять, а из-за холма раздавались теперь крики и возня, а бывшие полумертвые не вставали теперь, а вскакивали, торопились туда, пихали Марха Мэлора, а потом один, страшный, как черт, в изорванном плаще, занес меч, но бывший пехотный капитан отвел удар и пинком в живот отправил полежать.

— Предлагаю что-нибудь сделать, пока они снова не повредили друг друга, — сказал Мастер. Воздух вокруг него подрагивал и выкидывал красные протуберанцы. — Откровенно говоря, следовало подумать заранее, что произойдет, когда недобитки двух враждующих армий обнаружат, что сражение еще не кончено.

Я махнула рукой, сказала досадливое «ай!» Для таких, как некоторые тут, надо делать специальную должность при всяких важных особах: Тоже Мне Советник первого, второго и прочих рангов. Чтобы советовал, где надо было соломки подстелить, когда уже упал больно.

Я похлопала по коре, шепнула: пожалуйста, не дайте им переубивать друг друга опять. Лес уже шуршал, уползшие было лозы возвращались, трава обвивала сапоги и босые ноги, рванувшие было в сторону шума падали и роняли оружие, а Марх Мэлор бегал туда-сюда, раздавал пинки и удары рукояткой и орал на смеси нескольких языков, из которых я отдаленно знала лишь один, и, будь приличною девицей, должна была б краснеть.

Я потихоньку стала обходить холм, и Мастер пошел за мной, спину грело от его присутствия. Марх Мэлор стоял между ощетинившихся колюще-режущим группок и вопил то на одну, то на другую. Сейчас они рванут друг к другу, как две толпы у стадиона: в красных и в синих шарфах, и начнется месиво, а Марху Мэлору прилетит просто за то, что посередке. Ну и еще за то, что человек. Группа ребят с орочьими мордами тоже скалилась и потрясала мечами, и со всех сторон от нас шуршало: ребята рубили и рвали траву и лозы и ползли к своим.

— Вы хотели остановить войну народов, — сказал Мастер мне над ухом. — Спешите видеть, это миниатюрная ее модель.

Ай, подумала я снова. Говорите только под руку.

Марх Мэлор коротко обернулся на меня. Я облизнула губы. Затихшие военные с оружием наголо тоже посмотрели на меня, и тут же прошиб пот, а в ногах обнаружилось желание бежать. Война народов на деле выглядела страшнее, чем у меня в голове, даже не сама она, а модель. Вот и добрый день. Вот и куда ты лезешь, София Димитрова. Софочка, девочка моя.

Я прокашлялась и начала:

— Война не закончена, и король… э…

— Готефрет, — подсказал Мастер

— Да, — сказала я. — Король Готефрет призывает под свои знамена всех, кто способен держать оружие. — Толпа людская тут же занесла мечи и копья, и Марх Мэлор поднял клинок — как для отмашки. Я добавила быстро: — Однако он и его супруга приказывали не растрачивать силы, а маршировать в… м… точку сбора и ждать указаний, не ввязываясь в лишние стычки.

Марх Мэлор долго на меня глядел, но меч все-таки опустил, и некоторые ребята вслед за ним. Я украдкой выдохнула.

Орки переговаривались и нехорошо клацали железом в сомкнутых рядах. Черт побери. Сейчас среди них обнаружится какой-нибудь сержант, который отдаст приказ — и вряд ли это будет приказ сесть и заварить чаек, как джентльмены.

Я обернулась к Мастеру, спросила быстрым шепотом: вы знаете, как по-орочьи «Идите отсюда, пока целы, и чтоб я вас больше не видела»?

— Знаю, — сказал Мастер вполголоса, — но удобнее будет упокоить их снова.

Чтобы снова лежали и глядели живыми глазами в небо, не умирая и не гния, и, может, чувствуя боль, и зная, что война идет без них, и домой их тоже не дождутся.

— Нет уж, — сказала я. — Давайте-ка без лишних трупов. Скажите им, что…

Стрелы ударили в землю у моих и Мастера ног, пара сгорела в полете, мне на грудь упал еще горячий пепел, я отпрыгнула и принялась отряхиваться, а марево вокруг Мастера сделалось гуще и полыхало по краям, от него протягивались длинные хлысты огня и стегали по щитам, шлемам и траве, от нее шел пар, а от занявшихся плащей — дым. Перед нами выросла водяная стена, стрелы застревали в ней, пуская круги, и сквозь них было едва различимо, как водяные щупальца тоже бьют по щитам и по мордам, отбирают мечи.

А Марха Мэлора нигде не было видно. Я огляделась. Точно, только человечьи ребята бросаются вперед и отступают, по шажку подбираются ближе к огненной стене, которая выросла вдруг между ними и врагом. Сбежал пехотный капитан при первой возможности. Видимо, сложно изменить старым привычкам, думала я, отряхиваясь и восстанавливая дыхание. Стрел больше не летело, орки отступали с холма вниз и задними рядами были уже в лесу.

— Нас могут окружить, — сказал Мастер, запыхавшись. Руки его так и летали, вышивка на рукавах вспыхивала серебром.

— Не окружат, — сказал Марх Мэлор у меня за спиной. Я вздрогнула, отошла и только тогда обернулась. Бывший пехотный капитан уже успел где-то изодрать штаны. — Они отступали, я слышал. Они не станут тягаться с магами.

— Вот как все хорошо устроилось, — выдохнула я. Марх Мэлор сверлил меня глазами, потом, почесывая штаны над прорехой, буркнул:

— Доверь войну девке. Оружие почему не собрали с орочьих рыл? Они ж звери, ясно было, что кинутся.

— Я? — удивилась я. — Это вы там мародерствовали, могли бы уж и заодно.

— Приказа не было, — сказал Марх Мэлор с удовольствием и показал нехорошие зубы. — Я ваш пленный же или что? У вас надо мной вся власть.

— В сторонке подождали, а? Не напрягаясь.

Марх Мэлор аж прижмурился от удовольствия. Как бы ему было хорошо, если бы нас с Мастером и дамой заодно зарубили бы в результате этого маленького конфликта. Свобода и даже нога на месте, гуляй не хочу.

— Идите наводите порядок, — сказала я, кивнула на сгрудившихся перед дымной чертой людей. — Проявите таланты, если они у вас есть.

— Да уж побольше, чем у мазели, — сказал Марх Мэлор и полез на верхушку холма, обходя черные, исходящие дымком проплешины.

Мастер шумно вздохнул и потер переносицу между пальцами. Я развела руками.

— Ну уж извините, я тоже не маршал вооруженных сил. Никогда, знаете ли, никем не командовала. — Я поняла, что вру, бригадой-то командовать приходилось, и исправилась: — В таких масштабах и в военное время.

— Вы все еще полагаете, что сможете совершить то, за что взялись?

— Если нет — то нашим не дадут жизни, — сказала я. — Значит, у меня нет выбора.

— Позволю себе…

— Не надо, — сказала я. — Лучше думать, что выбора нет. Так легче. Думаешь только о том, как все провернуть.

Мастер поджал губы. Я взяла его за локоть. Сказала:

— А у вас он как раз есть. Выбор.

Мастер вывернул руку и глядел в сторону, в лес.

Марх Мэлор, размахивая мечом в ножнах, строил на холме огрызок человеческих сил, то и дело поминая короля, королеву, орков и их мамаш. Мальчишки с кровью на доспехах его, кажется, слушали. Что значит сила авторитета и крепкого словца.

— Пожалуй, мой выбор тоже не так широк, — сказал Мастер вдруг. — По тем же или похожим, что и у вас, причинам.

С людьми — и эльфами — интеллектуального труда весело и всегда есть, о чем поговорить. Но насколько ж проще с кем-нибудь вроде сэра Эвина. Я снова тронула Мастера за локоть и попросила платочек, принялась стирать с лифа пепел стрел. Как раз в грудь бы и пришлись. Я сжала руки, переждала дрожь и снова принялась оттирать.

Лес съел близлежащие деревеньки и подбирался теперь к предместьям. Я выходила из чащи и глядела на городские стены вдалеке: как промзона, когда проглядывается далеко, и сплошные стены, и что-то над этими стенами торчит. И идут дымы.

— Жгут предметы искусства, — сказал Мастер, спрятав руки в рукава и нахохлившись.

— И книги, — подсказала я.

Мастер нахохлился еще больше.

— Может, просто еду готовят, — сжалилась я. Опять моросило, небо было грязное и тяжелое, а здесь, на кромке Леса, было сухо: после нескольких просьб он научился заботиться и прикрывать глупых теплокровных листами, и мы не мокли даже без дамы моей.

Партизанский наш отряд частью отдыхал там, глубже, в покореженных жадными до пространства деревьями домах. Людские трупы мы отволокли в сторонку, а орочьих не было видно — наверное, забрали с собой, когда проходили здесь. Я то и дело принюхивалась, и иногда мне начинало казаться, что пахнет смертью, не резко, как обычно тут, а по-казенному, приглушенно, как в крематории, когда провожали бабушку.

Зашуршало. Мы с Мастером обернулись. Солдатик в тунике и сапогах, придерживая портки, торопился через прогалину за кусты, где раньше сажали, наверное, местную репу, а мы повыдергали заполонивший кустарник и устроили место уединения. Вот и нечего хлебать сырую воду, подумала я. Говорила же я — подождите, пока вскипячу, но нет, кто же тут слушает девицу, даже если она представилась королевской посланницей. Марх Мэлор тоже не слушается, но и черт бы с ним, очень была бы подходящая смерть — от безудержного поноса.

Снаружи в Лес было не видно, только деревья и все, я проверяла. Самый лучший наблюдательный пункт. Мы с Мастером ждали возвращения второй половины нашего импровизированного войска. Только и делаем в эти дни, что ждем, я кожей чувствовала, как уходит время.

— Я где-то читала, что при осаде еще неизвестно, какая сторона несет больше потерь, — сказала я, потерла нос. Нос подмерзал от сырости и ветерка. Мастер, морщась, все глядел на кусты. Я продолжила: — Осажденным, конечно, приходится туго, но и те, кто снаружи стен, страдают от всяческих лишений и антисанитарии. Если армия долго стоит на одном месте — тут же образуется грязь.

Мастер передернул плечами, оторвал, наконец, прищуренный взгляд от кустов и сказал:

— Леди осведомлена о самых неприятных сторонах военных кампаний.

— А вы бывали на войне?

Я в очередной раз заметила, какие у него длинные ресницы, когда он опустил глаза. Мастер фейерверков, да.

— Вы правда можете выйти один против армии и победить?

— Леди желает проверить?

— Вас здесь двое, — сказала я. — Двое отличных магов. А у нас маловато времени на хитрые планы.

Сейчас он скажет: все, девочка, я пошел отсюда, сердечные приветы.

— Вы ждете отдать нам приказ?

Да что они все хотят приказов от меня, подумала я, я даже не успела провозгласить себя дуче.

— Вы в курсе, что я вам не хозяйка? — уточнила я. — И никто не хозяин.

— Вы ошибаетесь, леди, — сказал Мастер сухо, склонив голову еще больше, так что было видно только волосы и кончики ушей. — Однако благодарю.

— А если что-то случится с королевой, вы будете свободны? — Я поковыряла ботинком подлесок. Сзади с шорохом и стоном вывалился из кустов солдатик и потащился к домам.

— У особ королевской крови всегда найдутся наследники. Так что не следовало бы вам думать о подобном, леди.

— А я и не думаю, — сказала я. — Я просто так.

Все равно надо довести дело до конца, раз уж взялась. Королева — не королева, а от Поллы и мага Ове я пока дурного не видела, и совесть (или звуки травяных флейт, усмехнулась я про себя) велит отвечать тем же.

Домой хочу.

Вот весело будет, если королеву и ее пособников добрый дядя уже успел уморить, и я все это зазря.

Дождь прямо перед нами вдруг пошел сильнее, капли сплотились в струи, а струи — в трепещущую массу и силуэт.

— Воды говорят, что враг знает в вас угрозу себе, — сказала дама. Мастер посторонился, пуская ее к деревьям. Дама проплыла, шурша юбками с проступающими помалу, как ледяная корочка на луже, узорами. — Воды говорят, что он готов выйти за стены.

Еще бы не знал и еще бы не был готов. Мы выпустили духов того несчастного городка рядом со стенами, и, как только разбилась бутыль, они с воем понеслись мстить потомкам своих убийц. И им было все равно, орки ли перед ними или уже только их безмозглые оболочки с гнилыми глазами.

Эбрар нес потери и, я надеялась, бесился.

Я выдохнула два раза, сжала манжеты в пальцах. Облизнулась.

— Когда?

— Воды говорят, что они собирают отряд и будут ждать за стенами. Завтра.

— Спасибо, — сказала я. Сердце прыгало. Завтра. Хорошо. Наконец-то. Завтра. Ох. — Благодарю вас, — повторила я. — Вы лучше всех.

Дама проплыла мимо, я пригляделась, но под вуалькой, как обычно, не было ничего видно, а белые полные плечи и руки выражали привычное ее достоинство.

— А вы умеете влезать в каждый костерок и подслушивать, как она влезает в речки и колодцы? — спросила я Мастера.

— Не наделен подобными талантами, — сказал он, проводив даму взглядом, какой у него был припасен для нее одной.

Завтра. Завтра. Я прошлась между деревьев туда-сюда, задевая рукавами кору. Уже завтра.

— Ваша хитрость сработала, — сказал Мастер. — Ваша воля находится в согласии с высшей.

— Бог говорил с вами из горящего куста или что-то такое? — спросила я с нервным смешком.

— Из горящего куста? — задумался Мастер. — Нет. Какой именно бог? Я имел в виду королевскую волю.

А. Я растерла руки. Надо было куда-то, наверное, идти и изображать командование, но все приготовления уже сделаны, и нам по-прежнему надо дождаться Марха Мэлора и остальных людей. Я походила еще, чтобы подулеглось внутри, все вернулась на притоптанное место. Мастер так и стоял, щурился вперед, на полоску городских стен, замыленную от влаги в воздухе. Сгонять его, что ли, за чайком? Чаю у нас нет, но можно заварить какую-то местную траву, которую ребята успели нарвать, пока Лес вел нас своими пронзающими пространство тропами.

— Идут, — сказал Мастер.

Я прищурилась тоже, и, хотя Мастер показывал, куда смотреть, эльфийские его глаза явно превосходили мои. А может, мне надо меньше сидеть за компьютером и больше есть морковки, хотя ее польза для зрения и миф. Наконец, я различила движение. Они шли у дороги, в траве, чтобы не вляпаться в грязь, и все равно грязные, только шляпы и платки на головах более-менее чистые. Крестьянин не должен быть чистым, чтобы не вызвать подозрения. В захваченных Лесом домах нашлась одежда, и ребята старательно вымазывали себе лица грязью до неузнаваемости, хотя кто бы стал узнавать их по лицам, для орков все люди, говорят, одинаковы.

Они приблизились, и я разглядела, что двое тащат по кувшину, а шагающий впереди Марх Мэлор — какой-то тряпичный сверток за завязки.

— Я же говорила не обирать мирное население! — возмутилась я, подпустив их поближе.

— Они сами поделились, — сказал бывший пехотный капитан в личине деревенского дурачка, попытался всучить сверток мне, но я отступила на шаг. Я им тут не кухарка, я знатная дама, пусть и временно, так что пусть готовят сами, что бы они там ни приволокли. Через ткань сочилась кровь. — Как не поделиться с освободителями.

— Вы успели уже кого-то освободить? — поинтересовалась я.

Марх Мэлор бросил сверток на землю, отдал вилы ближайшему солдату, присел и принялся распутывать узлы. Я наклонилась, чтобы разглядеть. Марх Мэлор, ухмыляясь, развернул ткань и уставился на меня. Я перевела взгляд с двух отрубленных кистей на него, потом обратно на кисти. Обе правые. Марх Мэлор выжидал. Думает, что я упаду в обморок? Не обучена. Не наделена подобными талантами, как говорит Мастер. Многовато было трупов в длинном моем путешествии.

— Это кого же вы так радикально отучили от рукоблудия?

Первым заржали солдаты в задних рядах. Марх Мэлор аж крякнул от удовольствия. Шутки про онанизм одни и те же во всех мирах.

— А ходили вот, выбирали для работ в городе. Мы их и того, — сказал пехотный капитан, бережно завернул кисти обратно в ткань. — Сказали, что партизанский отряд, и сначала вот их, а потом самому Эбрару кой-чего отхватим, как вы и велели. Навели шуму.

Шум они наводили всего несколько дней, но оркам уже надоело. Быстро. Не потерпели сопротивления у самого, можно сказать, генерального штаба.

Марх Мэлор встал, пощелкал пальцами, указал на кувшин:

— А это благодарность от народа за освободительное, значит, движение.

От него тянуло выпивкой. Не всю благодарность донесли.

— Народ давно уже сдал вас захватчикам, — сказал Мастер.

— Так мазели того и надо, — сказал Марх Мэлор. И подмигнул. Меня передернуло, и я сказала ему вести людей отдыхать и готовиться. Завтра большой день.

— Это было умно — рассчитывать на людское вероломство, — сказал Мастер негромко, когда они с гомоном убрались к домам. Хорошо, что снаружи в Лес не видно и не слышно.

— На страх, — поправила я. — Не надо судить людей, в чьи дома пришла война, и теперь они живут под властью какого-то недружественного рыла. Каждый делает все, чтобы выжить, особенно у кого семья.

Мастер покачал головой, но ничего не сказал. Я попинала ботинком траву там, где на нее натекла кровь с отрубленных рук. Интересно, что они с ними сделают, раньше не приносили таких трофеев. Главное, чтобы не держали рядом с едой, не хватало заразы с гниющей плоти.

Хотя сами же ребята не гнили, может, и руки не будут. Жаль, меня не будет рядом, чтобы посмотреть.

— Следовало отобрать у них вино, — сказал Мастер. — Надерутся.

— Там пара кувшинов, на каждого понемногу, — сказала я. — Пусть. И вы идите, повеселитесь.

— Это не моя компания, — сказал Мастер.

— А кто ваша компания? Я, что ли?

Мастер склонил голову и задом отступил на пару шагов.

— Я посмел докучать леди…

— Нет-нет, что вы! Наоборот, приятно, — я хихикнула на всякий случай, — но вдруг вам самим скучно со мной?

Мастер прекратил пятиться, но склонился еще ниже. Что это с ним в последнее время?..

Дождь шуршал в одно ухо, веселые голоса звенели в другое, а между нами с Мастером повисла тишина. Я переступила с ноги на ногу и сказала: я пойду, пожалуй, мне тоже надо бы отдохнуть и приготовиться. А вы, если не сложно, проследите, чтобы среди военных был порядок. Мастер заверил, что моя воля для него закон. Я ответила, что не нужно этих церемоний, Мастер заявил, что нужно, и мы неловко расстались.

Завтра. Ладно, в конце концов, на это можно смотреть и так: завтра закончится большое и трудное дело, и останутся, конечно, еще дела, но не настолько безумные, как насмерть заковырять великого генерала туфелькой.

Кто-то ходил по дому. Кто-то, кого я не звала, потому что никого я не звала, и даже говорила оставить меня в покое. И вот теперь кто-то тихо ходил за загородкой, а я лежала под шерстяным одеялом, которое Мастер переделал из тяжкой от пыли овечьей шкуры, и тискала кинжал под подушкой. Прикинуться спящей? Если меня хотят обокрасть — то, может, возьмут что хотят, и свалят тихонько. Если же меня хотят прирезать, то буду лежать тихо — только облегчу говнюкам задачу. Бунт на корабле! Ишь, не нравится им партизанить, а винишко у мирного населения отбирать — наверняка никаких возражений! Я отпустила рукоятку, быстро вытерла руку о простыню, снова взялась. Сон от негодования слетел совсем. Вот же неблагодарные сволочи, поднимай их после этого из полумертвых! Конечно, это не я их подняла, а дама моя, но без меня вообще бы ничего не было!..

Даму надо позвать или Мастера. Я быстро подняла голову, прислушалась. Незваный гость, кажется, заплутал, обо что-то стукнулся и мелодично вздохнул. На Марха Мэлора не похоже, уже хорошо. Сволочь. Для него-то кинжал и припасен, и мысленные тренировки, как я всаживаю его в шею тому, кто непрошено наклонится над моим ложем — тоже все ради него, мерзавца. Я оглянулась на темное окошко с лопнувшим пузырем. Лес более-менее убрался из домов, где мы разместились, но поломать успел прилично. Крикнуть в окно… дама должна услышать, тут недалеко ручеек. Только, если я начну кричать, этот полудурок, который все возился за загородкой, может натворить плохого со страху.

Я тихо сползла с кровати, нашарила ногами ботинки, стукнула одним об пол и замерла. За загородкой тоже замерли. Я, выставив перед собой кинжал, попятилась вдоль стола, отвела занавеску, за которой стояла пустая колыбелька, спряталась за нее. Нашла в занавеске дырку и прильнула к ней.

Вор или, еще круче, убийца, нашел, наконец, путь мимо загородки, споткнулся о горшок, сдавленно хекнул и застыл на месте, видно, прислушивался. Я глянула на кровать, где раньше спала вся крестьянская семья, а теперь валялось скомканное одеяло и более-менее напоминало человека. Так, нормально. Нападавший стал пробираться мелкими шажками, и теперь глядел под ноги. Я задержала дыхание, оплетка рукояти тихо скрипнула в ладонях. А что это он один, подумала я, и без занесенного острого меча. Решили, что с девицей справится любой, продул, наверное, в споре, и побежал злодействовать, пока другие пьют. Рассчитывает скоренько вернуться. Как за добавкой младших посылают в магазин…

Убийца мой — или все же грабитель? Хотя с меня и взять-то нечего — наклонился над одеялом, коснулся его, потом приподнял за край. Я сглотнула. Человек распрямился, огляделся, откинул одеяло совсем, огляделся снова. Я задержала дыхание. Казалось, стены ходят ходуном от того, как у меня бьется сердце. Человек потер руки, между ними блеснула искра, разгорелся огонек, и стало видно, что не человек это и был. Мастер повесил огонек над плечом, сложил одеяло, сел и принялся закатывать штанину.

— Ну вас к чертовой бабушке! — рассердилась я, отбросив занавеску.

Огонек вздрогнул вместе с Мастером.

— Леди? Отчего вы не отдыхаете?

— Оттого, что вы вперлись сюда, не назвались и наверняка хотели меня зарезать! — Я плюхнулась на кровать, которая тут больше напоминала дощатый помост, скинула ботинки.

— Я пришел не для того, чтобы причинить вам зло, — сказал Мастер, а глаза у него были большие и черные, как капли чертежной туши.

— Откуда мне это было знать? — буркнула я, пихнула его коленом в колено. На коленке у него был синяк. Я сказала: ха.

— Здесь довольно тесно, неудобно ходить в темноте, — сказал Мастер и прикрыл коленку ладонью.

— Отсюда мораль: не надо шляться ночью по девичьим апартаментам.

Мастер молчал. Я выдохнула, извернулась за спиной Мастера, сунула кинжал обратно под подушку.

Мастер молчал. Не для того, чтобы причинить зло, значит. Что общее у всех видов, всех народов во всех мирах, кроме шуток про онанизм? Всякий и каждый может и умеет врать.

Мастер поднялся, штанина съехала ему на голень, и он наклонился расправить ее до конца. Как раз видна шея и щека, вот бы кинжалом… или рукояткой по затылку.

Хотел бы меня убить — уж наверное, я была бы сейчас дымящимся угольком вроде того, как очередная моя бывшая любовь называл шашлыком по секретному мужскому рецепту.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас, леди, — сказал Мастер, спрятал руки под плащ.

— Так а зачем вы приходили-то? — удивилась я. Похлопала по простыне рядом с собою, труха сыпанула из досок на пол. — Давайте, рассказывайте. Просто так по чужим домам ночами не шатаются.

— Сожалею, что напугал вас.

— Садитесь-садитесь.

Мастер сел. Я тут же подумала, что надо было сначала сгонять его за чаем, и снова вспомнила, что нет у них тут чая, но было бы хоть что-то попить, а пить-то как раз хотелось, от загнанного дыхания во рту пересохло. Я почесала под нижней губой, потерла шею сзади под волосами. Потрепала Мастера по коленке. Он вздрогнул. Я шепнула: извините.

Мастер поднялся, стряхнув мою руку со штанов, и расстегнул плащ. Уложил его на постель. Одну за одной расстегнул пуговки камзола. Я склонила голову к плечу. Потом взяла его за пояс штанов, потянула к себе. Потому что какого черта. Я все равно не могла спать перед завтрашним днем.

Мастер подался ко мне, я развела бедра, чтобы ему было удобнее стоять между ними. Положила ладони ему на живот, огладила по ребрам. Он напрягся, не издал ни звука, только огонек мигнул и медленно затух, и Мастера теперь я видела еле-еле. Откинулась назад и разглядывала впотьмах, как он обнажает тощие плечи, угадывала, как волосы скользят с воротника и ложатся на спину.

Разуваться и избавляться от штанов Мастер почему-то не стал, зато взялся за подол моей ночной рубахи, и рубаха стала вдруг шелковой, с кружевом, темной, то ли зеленой, то ли синей, и Мастер присел у кровати, положил ладони мне на бедра и потащил кружевной подол вверх по ним и по животу. Рубаха собралась под грудью складками, а Мастер быстрым движением кисти смотал волосы в жгут и завязал узлом, наклонился, и я тут же почувствовала, до чего же зябкая ночь, потому что язык у него был горячий, и дыхание — как воздух в ванне, когда ты там основательно полежала в подкрашенном ароматической солью кипяточке. До пупка и вокруг него. И снова вниз. Я положила ладонь ему на волосы, другой рукой неловко подпихнула одеяло под спину, вытянула ноги, как могла, задела ножку стола, поджала пальцы. Подумала: ботинки зря сняла.

— Самые искренние движения совершаются в тихий час перед…

Я взяла его за волосы и сжала голову бедрами. Прошептала:

— Тш-ш… ради всего святого, не портите… — Я развела ноги, чтобы не закрывать ему уши, и прошептала снова: — Не портите, не надо разговоров… тем более, этих…

Он блеснул глазами поверх моего живота и тихо кивнул. Я разжала пальцы, пригладила ему волосы. Надавила на макушку и легла спиной на ком одеяла, он уперся мне в хребет, я повозилась, пихая Мастера в плечи, но скоро мне стало все равно, потому что он знал свое дело, и мне всегда было все равно — откуда.

…Чему девушку не научит мама и школа, научит подруга, и моя научила меня, — позже, чем надо бы, — как легко отличить настоящего джентльмена. Он проявит себя нормальным человеком как до, так и после.

В данном случае — эльфом.

Мастер тщательно вытер рот, прежде чем дал мне себя притянуть и поцеловать.

— А бадья будет? — спросила я.

— Будет, — шепнул он. — Все согласно вашим желаниям, леди.

Вот так, подумала я и распутала ему и без того растрепанный узел волос. Как жаль, что я не мужчина. Говорят, они за любовь прекрасного существа идут на смерть, и не за любовь даже — за единый взгляд, и не боятся смерти. Бесстрашие по какому угодно поводу пригодилось бы мне, как никогда.

Стол с грохотом распался и начал собираться в бадью. Я ухватила Мастера за запястья, и доски рухнули на пол и превратились обратно в ножки и куски столешницы. Я положила его ладони себе на грудь, шелк быстро нагрелся, как под утюгом.

— Искренние, говорите, движения?

Пальцы его стали деревянные, словно косточки неудобного лифчика.

— У нас с вами образуется традиция, — сказал он негромко. Откашлялся. — Проводить время вместе… напоследок.

И бадья потом, подумала я. Хорошая традиция.

— Вы тоже боитесь, что завтра — все?.. — спросила я шепотом. Взяла его за бока. Сердце его отдавалось во всем теле. Я пощупала ребра слева. Как сваи заколачивает. Я погладила пониже подмышки. — Все будет хорошо, вы-то будете далеко, прячьтесь получше, если что, сразу в Лес — и все обойдется.

— К определенному возрасту перестаешь страшиться смерти, — сказал Мастер, руки его сползли мне на живот, а потом на колени, — и начинаешь страшиться потерь. Жизнь называют чередой печалей, потому что жизнь — череда потерь. И каждая обещает, что впредь будешь несчастлив.

Я взяла его за локти, потянула к себе, он забрался на кровать совсем, и я прошептала ему в лоб:

— Вы знаете, что вы свободны? Все рождаются равными и свободными, а все остальное незаконно, и… и… вы свой собственный, и помогите мне немного сейчас, а потом идите, куда хотите, целый мир для вас, и вам не нужно ничье разрешение, но, может, я как-нибудь сделаю, чтобы вас не искали, чтобы было совсем спокойно…

Мастер вздрогнул. Потом еще и еще, плечи его заходили, и я на всякий случай прижала ладони к спине, прислушалась.

Мастер смеялся, горячее дыхание ритмично и быстро толкалось мне в шею.

— Веселитесь? — Я похлопала его по спине. — Ну вот и хорошо, вы сами разберетесь. Никто не отнимет вашу свободу теперь, вы всем дадите на орехи. Ладно?

Мастер помотал головой, задев носом кружева на вороте.

— Ну что такое? — пробормотала я. — Я понимаю, у вас было что-то… кто-то… что было больно терять, но ведь… это заживет, правда? Ваш король, наставник, книги… будут новые, другие, но тоже хорошие…

Мастер отстранился, сел на простыне и глядел на меня из темноты, как сова. И нос острый.

— Что? — спросила я.

— В Викерране не было ничего, что я не проводил бы с улыбкой избавления.

Врет, подумала я. Но это не мое дело. Я тоже бывала зла на людей и вещи, а потом скучала.

— Тем лучше! — сказала я бодро. — Видите, как хорошо, совсем новую жизнь начнете, и…

— Она будет неполна без сердечного друга.

Я развела руками.

— Это дело такое, знаете ли. Самые лучшие люди встречаются случайно, главное не быть говном и обращаться с ними хорошо, и вы сами удивитесь, как они станут самыми дорогими со временем.

Мастер качнулся вперед, я успела повернуться щекой. Он посидел так, потом отстранился, и след от поцелуя высох моментом, а ощущение осталось.

— Боюсь, это уже произошло, — сказал он.

Да поняла я, подумала я, почесала бедра, кружева защекотали. Я сказала:

— Мы просто долго в дороге вместе. Притерлись. Вы мне тоже симпатичны, конечно…

Мастер накрыл мои руки своими, медленно сжал. Все, подумала я, труба.

— Это только кажется, — прошептала я едва понятно. — Просто к вам не относились по-человечески… я хотела сказать — по-доброму, и вот и… оттаяло что-то, и кажется, что это большое чувство, а это… благодарность… или что…

Мастер молчал, и говорить становилось с каждым словом все труднее, как на уроке английского, когда говоришь, но не знаешь, правильно ли, а учительница молчит и глядит на тебя, и ты начинаешь мяться и замолкаешь.

Мастер снял ладони с моих, и я выдохнула. Быстро растерла отметины от ногтей на бедрах.

Мастер встал, повел руками, останки стола со скрипом и стуком взвились и сплотились в бадью. В прореху оконца потянулась блестящая в свете огонька водяная струя. Как змейка.

Я подтянула колени к груди, обхватила и поглядывала, как змейка ныряет в бадью, послушная ловким пальцам.

Я потерлась щекой о колено. Это хорошее чувство, когда делаешь все правильно: горько, потому что в чем-то себе отказал, но спокойно, потому что теперь ты несколько лучший человек, чем прежде.

Я хочу домой, я собираюсь домой — в лучшем случае. В худшем — тем более меня тут не будет, так что не надо этого страшного слова на «л». К определенному, как говорит Мастер, возрасту, слово на «л» делается страшнее, чем слово на «с». Потому что к смерти мы уже немножко привыкаем, как начинают умирать бабушки, родители и даже некоторые особо невезучие одноклассники, а любовь вынимает мозги и делает с ними что-то нехорошее, и засовывает обратно в черепушку в беспорядке. И непонятно, что с нею делать. Обещание большого счастья — и великого несчастья. Я тут не останусь. А ему незачем терять еще что-то, да и я, в общем, обойдусь без этих драм.

Мастер подал мне руку забраться в бадью. Настоящий джентльмен остается нормальным человеком, даже когда его поцелуев не приняли.

Они увязли отлично, глубоко, и я хихикнула про себя: скольких гордых мужиков погубили плохие дороги? Наверняка многих. Едет такой красивый на красивом белом коне, конь поскользнулся, раз с седла, шею свернул — и привет.

Конь под великим генералом был серый, с замотанной тряпьем мордой, и от тряпья даже мне шибало травяным запахом, хотя я жалась к дому у дороги и не подходила пока близко. Лошади боятся мертвых, не любят и не слушаются, когда им пахнет, а эти вот, с заткнутыми ноздрями, тащились, оскальзываясь в грязище, пока не увязли в луже совсем. Ребята не зря копали ее ночью и месили вязкую грязь, и не зря дама моя что-то наказывала дождевой воде на ее, воды, языке.

Сердце бухало, как у Мастера вчера. Великий генерал Эбрар в окружении желтоглазых тварей качались в седлах, пока лошади били хвостами и тягали копыта из подлой лужи. Я жалась за плетнем и ждала, пока они спешатся, потому что вот так, когда он верхом, я не допрыгну, а тут важно, как говорил Мастер, сделать все быстро, одним движением, чтобы меня не успели заметить и остановить. А потом бежать. Я потрогала ботинком тропинку, которая, как маленькая грязная речка, впадала в главную деревенскую улицу, она же проезжая дорога из города к полям.

Кони дергались и глухо ржали в тряпки, мертвые головы качались у седел и пачкали кровью лошадиные бока. Разбитый партизанский отряд, очередная легкая победа великого генерала. Будет он ее праздновать, будет сам насаживать головы на пики на городской стене… или прямо здесь, в назидание покоренным местным? Я прошла мимо пары распятых на заборах тел, Марх Мэлор сказал — сопротивление, он сам и его подчиненные в свое время так же делали на покоренных землях с орками, которые якшались с партизанами. А самих «полевых командиров» казнил лично король и возил выпотрошенные тела с собою, пока не начинали вонять. Специальная повозка для этого была, смердела — страсть. Я и сам вылавливал партизан по лесам, бывало, хвалился Марх Мэлор, маршалы не терпели, когда какие-то гады в тылу растаскивают армейские обозы. Как разбойники, говорила я, а Марх Мэлор смеялся и говорил: да, вроде того.

Головы Марха Мэлора я пока не видела, и решила, что будет жаль, если не увижу. Было бы красиво — искупление предательства кровью, сбежал со службы — и вернулся в такой ответственный момент, пожертвовал собой… но нет, это не про нас. Жизни свои отдали другие ребята, которых я не знала по именам, а теперь жалела. Они лезли один вперед другого, спорили, кто должен быть здесь, в самой опасной и ответственной точке, кто должен нанести последний удар, и не слушали Мастера, который монотонно объяснял, почему к Эбрару могу подойти только я. А потом Марх Мэлор капитанским своим голосом прикрикнул на них и сказал, что не их дело думать, их дело исполнять, что говорят, во славу Отечества. А королева их наградит. И глядел на меня. Я подтверждала: наградит, а как же, а сама судорожно думала, где бы взять золота.

Нормальные ребята. А магия эта вся и игры с жизнью и смертью — ненормальные. Никто не должен дважды погибать за Отечество, и одного раза слишком много для жадных на верность стран и государей.

Я отвела глаза на секунду. Они все молодые, кто красивый, кто нет, а я даже имен их не спросила.

Великий генерал со свитой, победители всякого людского сопротивления, наконец, сдались. Точнее, сдался Эбрар, спрыгнул на то, что стыдно называть землей, моментально уделал белые одежды понизу. Опираясь на копье, с чавканьем вытащил сапог из грязищи. Твари следили за ним желтыми глазами. Не повернули плосколобых голов, когда я крадучись подошла к краю лужи. Плечи зудели от взглядов попрятавшихся около кромки Леса ребят… и, надеюсь, Мастера и дамы моей. Если все пойдет наперекосяк.

Я ступила в лужу, перебрала пальцами на отломанном от туфли и заточенном каблуке. Солдатик, которого я попросила, потрудился на славу, оружие вышло что надо. Ладони от него было жарко, и так же жарко было внутри, белый огонь разбух, стоял до горла и выплескивался в рот, словно я наелась табаско. Великий генерал дергал поводья, оскальзываясь и скаля крупные зубы. На меня не глядел — а что на меня глядеть, если ни печати жизни, ни печати смерти на мне все еще не было, и даже разбойники, которых я не жалела, ходят живые, а некоторые даже командуют отрядом, как в лучшие свои годы. Я медленно, чтобы не чавкать грязью, переставляла ноги, и вот уже была совсем близко к Эбрару, и оказалась ему по плечо. Твари в доспехах, обмотанные богатым тряпьем поверху, заводили мордами, я задержала шумное дыхание. Стиснула каблук.

Плащ великого генерала краем зацепился за что-то сгинувшее в лужу. Он, сползши перчаткой ниже по копью, наклонился, принялся дергать.

Я всадила каблук ему под ухо, он тут же уперся в кость, я, поскуливая от страха и отвращения, повернула его в ране и пропихнула глубже, словно затыкала пробкой отверстие, из которого толчками выливается клюквенный соус.

Земля и небо поменялись местами, грязь прыгнула вверх и шмякнулась мне в бок, тут же залепила глаза. Я едва нашла лицо тряской рукой, в оглохшие уши вместе с гулом толкалось шипение и хлюпанье. Боль пришла резко, я схватилась за голову, заскребла ногами, оскользнулась, шлепнулась на спину и подняла, наконец-то, глаза.

Твари шли на меня, застревали и шли, мечи наголо, а великий генерал за их спинами зажимал рану и сползал по копью, рука, которой он мне отвесил громовую оплеуху, вся в крови. Я, судорожно отползая, схватилась за голову, а потом поняла, что кровь — его. Он лег на грязь тихо и совсем неслышно и стал в ней тонуть, его не стало видно за тварями. Я заскребла ногами быстрее, нащупала дно, но дно скользило под ботинками и руками, и я осталась на месте. Твари хрипели, занесли лапы и оружие, я упала спиной на грязь, вжалась, один удар просвистел верхом, я шарила руками по дну, нашла, наконец, кочку, вцепилась в траву, дернула себя прочь, перевернулась, на четвереньках вывалилась на твердое. Тропинка шаталась, я оглянулась, мир поплыл совсем, и твари наступали из этого марева. Суки-суки-суки… как же так… Я побежала, держась за голову, оглядывалась на бегу, а твари нагоняли — с каждым разом все ближе, как россыпь кадров. Я, путаясь в траве, рванула рядом с чьим-то огородом, зацепилась за тын, оставила на нем клок рубахи, и снова запуталась в траве, поняла, что не знаю этих задов, тропинка убежала прочь, и по ней, обгоняя меня, неслись твари и прижимали меня к заборам. Я метнулась быстрее, тварь скакнула, я врезалась в нее, получила твердым в живот, отшатнулась, меня что-то не пустило, я дернулась еще — и снялась с обнаженного клинка, как шапка с вешалкиного рога. Твари окружали, а я глядела на измазанное красным железо и деревянно трогала живот, а потом вдруг прошиб пот, затошнило и подломились ноги, и рядом со мной рухнула вдруг тварь, а другая навалилась мне поперек ног, а ноги не слушались от боли, которая накатила и сожрала меня всю, застила глаза белым огнем.

Глава 17

За окном чирикали птицы. Это еще ничего не значит, подумала я, эти твари продолжают и ночью, если ночь летняя и жаркая, да и ночи-то нет, солнце лениво закатывается на час и тут же выкатывается, словно вспомнило, что забыло погладить юбку перед работой.

Я просунулась между занавесок, оперлась на батарею. Батарея была ледяная, в окне — светло, а на сиреневом кусту сидела стайка синиц. Нужно сала, подумала я, бабушка кормила их салом, они любили его гораздо больше, чем пшено и хлебные крошки, целыми гроздьями нависали на кусок. Я протянула руку назад, нащупала ручку, дернула. Холодильник шатнулся следом за дверцей, я повернулась, придержала его ногой, дернула снова. С хрустом разворошила престарелые пельмени: сала не было. Ну что ты будешь делать, подумала я и поставила чайник. Поглядела в окно. Синицы уже куда-то упорхнули, потеряв, видно, надежду на меня.

Я открыла окно и легла грудью на подоконник, высунулась. Во дворе пахло сиренью, травой и кровью. Я пальцем разгребла грязь на карнизе, оперлась на край, высунулась дальше. У самой стены, рядом с водосточной трубой, валялся труп в золотых латах.

— Совсем обалдели, — сказала я под нос. Пихнула себя обратно в кухню, сполоснула руку, достала из коробки пару кубиков рафинада, один взяла в зубы, другим примерилась, высунувшись обратно. Кинула и попала по шлему, кубик приглушенно стукнул, отскочил и застрял в украшениях наплечника. Я думала, если вдарить по доспехам, они звенят. Я разочарованно всосала второй кубик сахара, сунула за щеку и сказала возящемуся со скрежетом телу:

— Обходите дом и в первой парадной вторая квартира.

Чай как раз подоспел. Дядька снял шлем, выкашлял в раковину пару ложек крови, прополоскал усы, я дала ему кружку, и мы пошли в гостиную.

На моем диване уже сидел моложавый (в транспорте еще бы подумали, прежде чем уступать место) джентльмен. Я погнала его с дивана, потому что это моя мебель, а даму оставила, села рядом с нею. Дама уже была с чаем, держала блюдце в белых полных руках, дула и пила, жмурясь — только баранок не хватало.

— Хотите баранок?

Дама вежливо отказалась, блеснув черными глазами, а моложавый согласился, но кто его спрашивал. Ясказала, что кончились, и вместо этого довела до его сведения, что последним надо быть говнюком, чтобы так поступать с собственной дочерью.

— Она лишена дара, а всякий другой ее талант зачах бы замужем или принадлежал бы роду ее супруга, а не моему. Какой прок? — Джентльмен пожал плечами и отхлебнул чаю. Кто, интересно, ему налил? — А так она послужила бы государю. Из дочерей никакого толку отцовской фамилии. А других наследников у меня… Мальчишка талантлив, но ленив и дурного нрава. Он говорит, что другие хотят услышать, а в мыслях у него непослушание.

— Он много сделал для королевства, — сказала я.

Дядька в доспехах со стуком поставил громадный меч между колен, сложил на крестовину одну закованную в металл руку, а другой скрипел о кружку и пил. Молчал. Джентльмен, глядя на него, отхлебнул тоже.

— Как вы смеете, — сказала я, — что-то плохое говорить о дочери, когда она готова была ради ваших дурацких войн отдать жизнь? Как вы посмели заставить ее? Кто вам тут налил? Я вас не приглашала.

— На этот пир приглашение приходит в свой черед для каждого, и его невозможно отклонить, — сказал мужик в доспехах.

— Вы тут еще, — сказала я. — Если бы народ знал, что можно плевать на могилу короля, он бы это делал. А может, и делают уже, те, кого вы оставили умирать.

Мужик отпустил меч и врезал кулаком по подлокотнику. Я махом допила чай и перехватила кружку, чтобы ловчее запустить ему в лоб.

— Народ, — сказал мужик гулко, — должен почитать за честь умереть за своего короля и свои земли.

Моложавый закивал, облизнулся, взял с блюдечка еще сахарок и принялся его грызть, как щенок косточку.

— Народ, — ответила я, опустила кружку, — ничего вам не должен. Это вы ему все должны — и свою жизнь, и все свое время, и все свои мысли, все напряжение сил и ума, как бы сделать так, чтобы народ жил лучше, чем до вас, чтобы оставить после себя наследие, о котором будут вспоминать с благодарностью, а не бродить призраками. А народ не должен вам ничего, ни доброго слова, если сам не захочет, ни кланяться в ножки, ни умирать в войнах, которые вы устроили. Потому что народ, — я выдохнула, отпила чаю, потому что пересохло горло и разболелся вдруг живот, — народ вас не выбирал, вы сами себя рожаете, цари и короли, и строите из себя руку божию и добрых батюшек, которым положено богатство, власть и почет только потому, что родились из правильной матки. И почему-то вы, правильно рожденные, вдруг способны решать судьбы тех, кто тоже не виноват, что родился на вашей земле, и не просил там жить.

— Вы служите потомку моему, — сказал дядька. Лицо его скривилось и сморщилось, как чернослив, но говорил он спокойно, словно рокотали работающий промышленный холодильник.

— Вынужденно, — сказала я, прижав руку к животу. — И мне не понравилось.

— Потому ли, что жизнь, за которую вы так болеете, принадлежит не вам, а повелительнице, а прежде супругу ее? — вставил джентльмен свои пять копеек.

— Да, — сказала я. Около пупка резало и опускалось ниже, словно наружу из меня просилась чашка табаско. Я добавила мстительно: — Ваш сын вас терпеть не может.

— Сын?

— Вот только не надо этого, что если в нем нет вашей крови, то не сын. Вы воспитали его, научили, испортили, как я понимаю, жизнь.

— Он мне не сын. Какое мне дело? Мы хотим передать в новое бытие, которое будет после нашего угасания, не знания свои и ошибки свои, а кровь, — сказал джентльмен, — так положено природой вещей.

— Ну и зря, — только и сказала я, отпила чаю, но он сделал только хуже, я согнулась на диване, уперлась взглядом в ковер и свои любимые домашние тапочки. Дама забрала у меня кружку и погладила по спине.

И даже Лес такой, подумала я. Лес состоит из деревьев. Каждое дерево хочет размножиться до того, как засохнет. Всякое растение и всякое животное эволюционно пришли к тому, что лучше всего тот, кто выживает и чьи потомки выживают. Чьи гены размазаны по биосфере и надолго там останутся. Лес хочет жить, ничего больше. Поэтому он готов был отнять у меня то, чего я хочу больше всего, только бы я помогла ему. Может, вся эта галиматья с секретом истинной жизни, сама истинная жизнь — слаще даже, чем жизнь простая?..

В животе давило, словно готово было разорваться. Дама гладила меня по спине, положила на поясницу прохладную ладонь.

— Вы же… — выдавила я, глянув на нее вполглаза, — там. Не здесь.

— Я умерла, — сказала дама, — магия источника связала и приковала к себе лишь мою часть.

Повезло, подумала я, что я еще могу сказать. С трудом подняла голову, огляделась. Мужик в латах допил чай, куда-то дел кружку и сложил теперь на мече обе руки, джентльмен посасывал очередной кусочек рафинада, — и кто ему их только кладет, — дама с шорохом гладила меня по спине мягкой рукой. Красивая, подумала я. С красивыми женщинами вечно поступают хуже, чем они заслуживают, потому что все хотят, чтобы красивые их любили, а они, как и все нормальные люди, любят только некоторых.

— Я что-нибудь могу… для вас? — спросила я сипло. Живот резало. Нужно было нормально поесть, а не глушить чай.

Дама улыбнулась.

— Ты опять не просишь для себя.

А что мне для себя, подумала я, у меня все есть. Только вот больно… Я согнулась, совсем сунулась между колен и отдувалась. Дышать становилось труднее, словно вместе с воздухом я гоняла в себя и из себя безвкусный кисель.

— Всегда нужно просить силы, — сказал мужик в латах. — Будет сила — возьмешь все остальное. Не будет — враги отнимут и то, что по праву твое.

— Нужно просить богатств, — сказал джентльмен через сахарок. — Девице не нужна слава, славные дела — удел мужей, а вот о пользе хорошего приданого спорить нельзя. Я ошибся, оставив дочери не то наследство. Она не сумела применить его.

— Ваша дочь смелее и вернее всех, — сказала я трудно. Челюсти что-то мешало двигаться. — Только это был не повод взваливать на нее такую ношу. И не надо меня учить. Учителя. Зачем это — сила, богатство? Очень это все вам помогло? Настоящее богатство — это люди, на которых ты можешь рассчитывать хотя бы в чем-то. Которые хорошо к тебе относятся. — Я держалась за живот обеими руками и глядела на этих двоих из-под челки. — Просто не надо быть говном. Тоже мне мудрость веков.

— Любовь предает, — сказал мужик в латах, скрипнув перчатками на мече.

— Вас не спросили, — сказала я. — Ваша внучказа вас там убивается.

— Любовь предает, — повторил джентльмен, разжевав, наконец, рафинад. — Нет уз тоньше, чем доброе расположение.

Потому что не надо быть говном, подумала я, вцепившись в живот. И еще подумала: при чем тут любовь?..

Дама гладила меня по спине и боку, от ее ладони оставался жаркий мокрый след, словно на меня пролили чай, и я хотела увернуться от ее руки, но тело едва-едва слушалось, я подалась с дивана вперед и свалилась кулем к блестящим латным сапогам. Все в пятнах, красное на золотом. Четкие капли, круглые, они снялись с металла и поплыли друг за другом у меня перед глазами, а над головой джентльмен хрустел сахаром и что-то говорил… говорил…

…говорил невнятно, а ему тихо и так же через слово понятно отвечали:

— расчистить… вода чистая, я сделаю…

Я повернулась на бок, скукожилась, открыла рот от накатившей от боли тошноты, подождала, выплюнула горькую слюну на какую-то тряпку. Мне на голову положили ладонь, я замерла, перевалилась на спину. Мастер подержал руку у меня на макушке, потом взглянул куда-то вверх и убрал, и мне на лоб легла совсем другая ладонь.

— А я вас видела, — сказала я.

Дама моя двинула губами под вуалькой, я не услышала слов, а может, она ничего и не говорила, просто двигала губами, и боль уходила. Я раскинула руки и ноги, закрыла от удовольствия глаза, но скоро поняла, что мне в спину упирается кочка, и с помощью Мастера села. Голова коротко закружилась, как после сдачи крови. Я взялась за висок, огляделась. Мастер сидел, подобрав ноги, на траве рядом с то ли одеялом, то ли плащом, а за его спиной что-то мерцало, подсвечивая ему спутанные волосы сзади. Там же, за спиною, кто-то сидел. Я проморгалась, различила, что это кто-то из наших ребят, и освещает их с боков как будто огонь. Они глядели на меня, я глядела на них поверх плеча сгорбившегося Мастера. Лицо того было совсем в тени, в такой же густой ночной, как все вокруг. Я подняла голову. Небо ограничивали кроны, а в свободном от них кругу над поляной висели звезды. Я вдохнула и выдохнула, прохладный воздух остудил в носу, и я тут же продрогла, подобрала ноги, обхватила себя за плечи.

— Это все, что осталось, — сказал Мастер тихо. Я его сначала не поняла, но потом Осенняя речь снова стала знакомой и почти родной. Во сне говорили, кажется, по-русски.

— Что осталось? — Я потерла нос, подышала на ладонь и взяла его в горсть. Мастер встал на колени, расстегнул на себе камзол, протянул. Я мигом завернулась, а он сказал:

— Люди. — Медленно повернул голову к фигурам. Они сидели, оказывается, у прогоревшего костерка,отсветами на них мерцали угли. — Наш самозваный капитан дезертировал. Почти все — с ним. Или разбежались. Или не дожили до сего момента.

Чем это он самозваный, подумала я, натурально был пехотным капитаном, и сейчас все сделал по уму и по военной науке, и все получилось… кажется.

— Мы… мы победили? Или что? — спросила я, поглядывая то на даму мою, то на Мастера, то на ребят. По ребятам ничего было не понять, они скребли ножиком чью-то косточку от остатков мяса. Мастер обернулся, попросил подать "трофеи", один из ребят встал, протянул ему сверток. У меня на голодный желудок подкатило к горлу: Марх Мэлор тоже баловался… свертками.

Мастер раскрыл края полотна, и на меня уставилась мертвыми глазами голова Эбрара. Вся в каком-то… я наклонилась к ней ближе, ковырнула пальцем. В соли? Я отряхнула руку, тщательно вытерла о траву. Сказала:

— Вот и ладно.

Мастер вяло кивнул и укрыл неживое лицо, перевязал веревкой. Я выдохнула, похлопала себя по коленям. Вот и ладно. Потрогала живот.

Мастер попытался встать следом за мной, но неловко, как кот с разъезжающимися лапами в подборке забавных видео, сел обратно. Снова подобрал ноги. Я положила ладонь ему на макушку.

— Я скоро. Мне буквально на минутку. И сопровождающие не нужны.

— Ночь, леди, — сказал Мастер тихо.

— Я как-нибудь.

Побыть наедине с природой мне не дали. Что у них тут за привычка подглядывать за людьми в самый ответственный момент. Я уставилась на даму, та глядела — или не глядела — на меня через вуальку, и я сказала, наконец:

— Я сейчас удовлетворю первичные потребности и буду вся ваша.

Видимо, сидя с голыми тылами враскорячку меж кустов, я была не так убедительна, как обычно, и дама никуда не делась, только повела рукой, и с пальцев слетели капли с огоньками — знакомый трюк. Они закружили надо мною, я злобно поглядела на даму и попросила было убрать иллюминацию, но она сказала:

— Посмотри, дитя, нет ли крови.

— У меня ничего не болит, — огрызнулась я, встала, натянула белье и штаны. Я опять была, оказывается, в удобных штанах.

— Это большая потеря для женщины, — сказала дама с каким-то новым выражением. Огоньки отлипли от меня и закружились вокруг нее.

Я отошла подальше, наклонилась, тщательно обтерла руки о траву в росе, потрясла кистями. Уточнила:

— А именно?

— Ты никогда не сможешь выносить и родить. Твои раны…

Я в который раз потрогала живот, вспомнила, и меня передернуло и мигом затошнило. Я оперлась на дерево, некоторое время отдувалась. Тошнота и резь понемногу отпускали. Я разворошила камзол, сунула пальцы под рубашку, потрогала живот. Никаких ран и даже, кажется, отметин. Я выдохнула и сказала:

— Это не смешно — так пугать людей. Я жива, да? Со мной все хорошо? Скажите лучше прямо.

— Ты совершила путешествие на другую сторону и не вернулась цела.

— В каком смысле?

Дама сложила руки. Я оттолкнулась от дерева, придержала камзол на плечах и, выбирая, куда ступаю, пошла обратно к костерку. Пробубнила:

— По-моему, это вполне цела. Что было — то осталось, новых отверстий, вроде бы, нет.

— Ты слышала ли меня, дитя?

— Слышала, — сказала я. — Тоже мне, потеря. Не будет так не будет, вот уж чего не собиралась — так это заводить детей.

Дама молчала, кажется, обиженно, и наверняка я наступила ей на больную мозоль, как всегда пеняли мне детные и никак не могущие таковыми стать. Но что-то у меня мало сил для этого всего сейчас.

Я не стала выходить к свету, притормозила. Кивнула на Мастера.

— А с ним что такое? Тоже досталось?

— Когда берется исцелять не умеющий этого, он отдает все силы. — Дама подумала и, мне показалось, поджала губы. — Без всякого толку.

Я потерла пояс штанов. Сказала, глядя на сидевшего неподвижно Мастера:

— Он просто испугался. И не всем же быть специалистами широкого профиля.

— Он первый был рядом с тобою и не дал жизни прерваться.

— Ну вот видите, — сказала я шепотом, а в груди стало тепло-тепло, словно грел под курткой толстый шарф. Тут же одернула себя: просто приятно, что я кому-то важна. Это всегда приятно, это такой социальный механизм.

— И кстати о смерти, — сказала я и улыбнулась: было не страшно даже от страшного слова. Ха! Стоит начать говорить об этом вслух, и весь мистический трепет рассыпается. — Я видела вас там.

— Видения в боли и болезни не обещают правды.

Ну, это-то конечно. А было бы очаровательно думать, что Там что-то есть, пусть это и чаепитие в хрущевке в компании странных личностей.

Конечно, просто привиделось.

— А вы ведь наврали мне тогда, — сказала я, покосилась на даму. Она все еще парила рядом в рое огоньков, но было ее совсем не слышно. — Тогда, в источнике, когда сказали, что не можете поднимать мертвых.

— Ты пожелала бы поднять всех. А я не содействую врагам.

И даже после смерти сохраняется вражда? Я потерла лоб. Неутешительная мысль.

— А почему же вы переменили мнение теперь?

— Потому что стало довольно вражды.

Я пожала плечами. Каждый человек — и дух — имеет право поменять мнение, и нужно быть неприятной личностью, чтобы к ним по этому поводу приставать.

Мастер все не двигался, поднял лицо, только когда я подошла совсем близко. Я наклонилась, устроила грудь у него на макушке, обняла за голову и постояла так. Спросила:

— Вы как? Все будет хорошо?

— Я сделаю все для этого, леди, — прошептал Мастер.

— Вы уже сделали много, — сказала я, погладила его по лбу. Спутники наши, кажется, пялились, у меня жгло лопатки, как от взглядов. Я, старательно не оглядывалась, спросила негромко:

— Как вы-то сами?

— Я не был в опасности, весь бранный труд достался другим, так что прекрасно, леди.

Я почесала его около волос, отпустила, села на одеяло. Отдала камзол. Мастер сначала не брал, но я все-таки впихнула. Нечего тут. Мне нормально, а он будет потом с соплями. Мало ли, чихнет, дернет руками — спалит все вокруг.

Я принюхалась. От кострища тянуло горелым мясом.

— Какой у нас теперь план? — спросила я, раздумывая, голодна ли, или в животе бурчит по привычке: проснулась — сейчас будет завтрак.

Мастер окончательно втянул голову в плечи, воротник камзола подпер уши. Солдатики повернулись спинами, встрепанные затылки выражали отсутствие всякого желания участвовать в разговоре.

Я в надежде посмотрела на даму, та спокойно парила, роса с травы то поднималась к ее подолу, то падала назад.

— Ладно, — я хлопнула по коленям, — если ничего нового вы без меня придумать не успели, то придерживаемся прежней канвы. Возвращаемся в Рир… Лире…

— Рилирвен, — подсказал Мастер из-под камзола, который натянул на нос, и, судя по всему, тер под ним этот самый нос руками.

— Да, — кивнула я с важностью. — Возвращаемся с победой, собираем почести, расходимся каждый своей дорогой.

Мастер что-то пробубнил. Я подалась к нему, прищурилась. Он стянул камзол с носа и повторил:

— А если нам будут там не рады?

Тогда вы спалите все вокруг без всякой простуды, подумала я. Осадила себя, вздохнула. Мои маги совсем меня разбаловали, делаю, что хочу, надеясь на их силу. Это как друг с просторной машиной: у тебя возникает убеждение, что ты можешь в любой момент привезти столик и четыре табуретки из ИКЕИ, и начинаешь планировать, а друг по доброте душевной возит тебя туда и обратно, и даже помогает дотащить упаковки до лифтов, и, может быть, слова не скажет, но все равно — это не твоя машина, не твое время, и нечего думать о них как о собственных ресурсах для собственных затей.

Друга, тем более, можно покормить щами и слоеными булочками, и вы будете квиты, а я что могу дать моим магам? Конечно, я отлично рассказываю анекдоты. Но этого все-таки мало.

— Если нам будут не рады, мы не будем оставаться погостить, — сказала я. — Просто покажем… — я кивнула на сверток, — трофей, доведем до сведения, что война окончена…

— Война не окончена, — сказала моя дама.

— Эбрара снова призовут, и он возродится в другом теле, — сказал Мастер.

Вот отлично, подумала я. Живот резануло, я вытянула ноги, чтобы не сдавливать в скрюченной позе кишки. Спросила:

— Прямо сейчас возродится?

— Через несколько поколений.

Я выдохнула. Даме, конечно, все равно, ей несколько поколений — как несколько серий сериала, не заметишь, как и пройдут.

— Но пока-то мы победили? — уточнила я подозрительно.

— Викерран будет освобожден, — сказал Мастер, словно ему было все равно. А может, и было. Я потерла живот. Сказала:

— Ну тогда все путем. — Я оглядела наш немногочисленный отряд. — Кто-нибудь представляет, куда идти?

— Лес выведет нас, — сказал Мастер. Исправился: — Вас. И нас за вами, если пожелаете.

Отлично, заключила я и боком упала на покрывало. Попыталась натянуть ворот на уши. Не хочу сегодня ничего думать. Все решения — с утра пораньше. На душе сразу стало радостно, как после всякой отсрочки, когда говоришь себе вечером: завтра уж точно начну заниматься, правильно питаться, приберусь и разгребу жесткий диск. Завтра. Сегодня все равно не стану ничего начинать. И идешь спать, довольный, будто сделал половину дела, и будто твой ранний сон — не от безделья, а от не совершенных еще, но уже утомивших дел.

Проснулась я на диване. За окном чирикали птицы. Я зевнула, пошарила в поисках телефона посмотреть время, нашла вместо него что-то пушистое и проснулась окончательно.

Убрала руку с волос Мастера. Тот перебрал ногами во сне и сильнее сжался в комок. Я откатилась от него в сторону, груди, куда Мастер тактически уткнулся ночью, сразу стало без его дыхания холодно. Я села, поглядела на светлое с одного краю и темно-лиловое с другого небо среди темных крон, нашла двух дрыхнущих по ту сторону кострища пареньков. Оглянулась в поисках дамы, встала, шагнула в сторону кустов, чтобы собрать хотя бы росы с листьев — не траву же лизать — в сохнущий рот, споткнулась о сверток, чертыхнулась и принялась заворачивать выкатившуюся голову великого генерала обратно в полотно.

— Вы беспощадны к врагам даже после их погибели, — сказал Мастер. Он сидел на покрывале и массировал уголки глаз.

— Смешно, — одобрила я, подопнула сверток ближе к нему. — Раз уж вы не спите, сделаете чаю? Чаю хочу — сил нет.

Мастер заявил, что мое слово для него — если не закон, то уложение, и он немедленно приступит.

Я подумала: а неплохо быть леди. Вот самой настоящей, со слугами и всем таким, правильного рождения, с замком и богатствами. Чтобы только повелевать — и все за тебя делали. Это как юноши женятся на хорошей тихой девочке, которую обработала родительская семья, школа, соседи и кино с телевизором, и только повелевают. Даже если не владеют богатствами, а зарабатывают свои честные двадцать пять в месяц "менеджерами" или, не приведи господь, двадцать семь — "менеджерами среднего звена". Неплохо быть леди и удачно женившимся мальчиком.

Расповаживает невероятно. "Расподлючивает", как говорила бабушка. Скоро тело уже знает, что обслуживать себя — не его забота, и стремится попой к дивану или креслу перед компьютером.

Я вздохнула и пошла помогать Мастеру, потому что ничего нет гаже, чем разбалованный взрослый человек.

Мастер тоже еще тут, "леди" да "леди".

Но какой бы леди я ни была, топать пришлось пешком. Коня увел Марх Мэлор, а я настолько не привыкла отвечать за личный конный транспорт, что не уследила. Остальные пожитки благородно не тронул (либо просто не нашел или не смог отнять), и Мастер теперь тащил сумку с записями и трофеем, который я умудрилась не посеять во время приключений.

Лес вел нас заросшими тропами, ветки цеплялись мне и Мастеру за волосы, и мы выпихнули пареньков вперед, чтобы прокладывали дорогу, как ледоколы в Арктике.

Когда деревья расступились, я подумала, что мы на месте, вгляделась в дальний край поля. Там стояла стена — не рукотворная, как я сначала понадеялась, а из деревьев.

— Вполне возможно, где-то здесь есть дорога, — сказал Мастер.

— Вон там, — один из пареньков показал.

Я хлопнула его по пояснице (хотела по плечу, но пришлось бы вставать на цыпочки), спросила:

— Откуда знаешь?

— Мы тут шли, — сказал другой. Показал: — Вон там нас вел сотник, а потом завернули…

А потом вас убили на том холме, и вы лежали и пялились в небо, а смерть все не шла.

Я, путаясь в траве, потащилась, куда он указал. Мастер шуршал рядом, жмурясь от солнца. Дама, сверкая, как бассейн утром, когда все на завтраке, и на поверхности только рябь от ветра, плыла сквозь травяные метелки.

Дорога не оправдала своего громкого названия: широкая тропа с ямами тут и там. Как дома, умилилась я и окуталась клубами пыли из-под подошв. Быстро стало жарко, я скинула курточку, которую Мастер сделал из покрывала, распустила ворот рубахи. Как удачно все-таки попадать в чужой мир, где нет асфальта и климат-контроля, летом. Потом подумала: меня позвали на войну, а когда еще воевать, как не летом.

Пейзаж вокруг сразу сделался мрачным, а следам на дороге я придумывала теперь обыденные страшные истории: шли солдаты, пели на марше песни про родной дом и суженую с толстой косой, а суженые их, скорее всего, не дождутся, и не потому, что неверны, а потому, что либо солдатики не вернутся, либо деревню захватят враги, а что делают с мирным населением врага, лучше не представлять.

Я, однако, представляла, и даже Мастер вскоре спросил, хорошо ли леди себя чувствует. Я буркнула: нормально, попросила его сделать в штанах карманы, и глубоко сунула в них руки, нахохлилась.

Спросила парней впереди:

— Эта дорога выведет нас к… сейчас, я сама… Рилирвену?

— Не эта, но мы выйдем к Красным ручьям, а оттуда свернем.

— Красные ручьи? Колхоз? — заподозрила я.

Парни оглянулись, но не ответили: не поняли русского. Я шепотом сказала на Осенней речи: коллективное хозяйство.

— Могу предположить, что там глинистые почвы и от этого цветная вода, — сказал Мастер. — Что такое "коллективное хозяйство"?

Большие уши вам, значит, не просто так, подумала я, и принялась рассказывать про колхозы, то и дело сбиваясь на русский. Парни оглядывались и сочувствовали: ясное дело, тот, у кого власть, рано или поздно захочет отобрать у тебя корову. Той весной валье брал овцами за пользованье пастбищами, у кого-то и половину отары мог забрать. Яснее ясного. И чтоб на его полях работали. В этом году хочет поднимать стены — погонит укладывать камень, каменщики дорогие, а крестьян можно за так.

Солдатики, подумала я. Оторвали от сохи и повезло, если научили держать оружие.

Я только начала рассказывать им про коммуналки, как впереди показалась такая же пылища, какую делали мы. Мы сошли на обочину, потом подались к деревьям, подождали. Облако пыли стало понемногу таять. Шли бы навстречу — оно росло бы, заключила я и снова выбралась на дорогу. Поторопила спутников: бодрее, веселее, вдруг это дружественные войска, и они нас подвезут? Или можно будет хотя бы увести пару лошадей под покровом ночи. Сколько, кстати, пути до Красных ручьев?

— Конному — дня два, — сказал один из пареньков.

Конь — это почти как на машине не торопясь, рассудила я, а два дня на машине — это умереть на своих двоих.

— Хочу заранее отметить, что я не владею в полной мере чарами иллюзий, — сказал Мастер.

— Какое… внезапное заявление, — сказала я.

Мастер интеллигентно кашлянул, подождал и пояснил:

— Я не уверен, что смогу поспособствовать вам в конокрадстве.

— Ничего страшного, у меня в роду были цыгане.

Кто такие цыгане, на Осенней речи я объясняла до того самого момента, когда пыль впереди выросла и расступилась, и сквозь нее стали видны ходоки.

Мастер тут же потянул меня с дороги, я стряхнула его руку.

— Чего вы испугались? По-вашему, это регулярная армия?

— Это орки, — сказал Мастер. Пареньки уже похватались за оружие, а я сказала:

— Отставить. У них там дети. Значит — беженцы или что-то такое. Вы как хотите, а я посмотрю поближе.

Мастер снова взял меня за рукав, я не стала вырываться и просто поволокла его за собою. В случае чего он всех испепелит, а дама моя — утопит.

Но на обочину сойти все же пришлось, потому что путники заняли всю дорогу. Они не сразу заметили нас, стали оборачиваться, переговариваться, поднимать умученные лица от дороги. Нечеловеческие лица, но шли как люди: дергали за руку страшных детей, перли на спинах тюки, тащили по дороге волокуши из веток с телами и скарбом, заставляли задних купаться в пыли. Волосы выбивались из-под платков и липли ко лбам.

Мы шли в траве, обгоняя, конца этой безнадежной веренице я пока не видела. Парни держали руки на оружии, Мастер пытался утянуть меня подальше к деревьям. Дети показывали на нас пальцами, родители одергивали их, бросали быстрые взгляды сами, а потом старались не смотреть.

Много я тут нацыганствую, подумала я, пока ни одной лошади.

И еще подумала: на этот раз с собою ни кулона, ничего.

Я завертела головой в поисках дамы, и она явилась полупрозрачная. Беженцы засматривались и спотыкались. Я улыбнулась им и спросила даму:

— Помните, что я попросила? Тогда, в источнике.

Дама не отвечала и совсем истаяла, я видела сквозь нее деревья и злобные мины пареньков.

— Помните? — настояла я. — Можете сделать то же самое для них?

Я махнула рукой в сторону вереницы, которая поравнялась с нами задними своими рядами.

Дама сказала, наконец, словно сам воздух мне ответил:

— Я могу многое, дитя. Не всего я желаю.

— Ну, знаете, тут уж не такое дело, что надо раздумывать, делать или нет, правда?

— Кто бы что про меня ни говаривал при жизни, никто не мог обвинить в содействии врагам и иноземцам.

Я опустила руку, которую все еще держала протянутой в сторону дороги, как Ленин в сторону светлого будущего. Похлопала себя по бедру. Подобрала, наконец, слова:

— Нашли, с кем квитаться, право слово.

— Ты можешь приказать, — сказала дама. — Твоя доброта однажды сделала меня твоей рабыней.

— Супер, — сказала я. — Вам что, так сложно?

— Нисколько.

— А те орки, там, на холме?

— Ради цели можно совершить даже противное совести.

Цель, конечно. Временная победа одного королевства над другим.

— А знаете, в чем цель? В чем конечная цель всего на свете? Чтобы кто-то остался жив и жил долго, сыто и по возможности счастливо. — Я с раздосадованным "а-а" махнула на нее обеими руками. — Ладно, я поняла. Спасибо за… неравнодушие.

Муть в воздухе разлетелась на ветерке, я на всякий случай сунула руку туда, где только что была дама, ничего не почувствовала. Потерла руки, оглянулась на дорогу, пошла по кочкам к ней. Остальные шуршали за спиной.

— Я хотела, чтобы она вылечила больных. Там наверняка есть больные, — сказала я. Мастер издал какой-то звук. Я обернулась. — Что?

— Вы не представляете, какая мощь в ваших руках. Благосклонность миледи…

— Немного представляю, — сказала я. Коротко хихикнула: да я просто Атос, к нему тоже благосклонялась миледи. — Но знаете, это и так большое гадство — быть запертой между… — я помахала руками, изображая жизнь земную и загробную, — там и здесь. Нельзя командовать беспомощными. Я ничем не заработала власти над ней, я ей не плачу и не отчисляю проценты в пенсионный фонд.

Мастер хрустел по дороге за мной. Сказал, когда оставалось несколько метров до хвоста колонны:

— Есть такой универсальный закон Вселенной. Всех не спасешь и всем не поможешь.

— Как свежа и оригинальна эта мысль, — ответила я.

— Тем не менее, верна. К тому же, — Мастер понизил голос, — нам в самом деле стоит иметь в виду цель.

— Наша цель никуда не убежит.

— Вы в этом уверены, леди?

Я придержала шаг. А ведь верно, у них может и не быть времени, у королевы, Поллы, сэра Эвина и мага Ове. Особенно у него, вряд ли ему выписали премию за сопротивление страже. А с сэром Эвином у меня неоконченные дела, и в этот раз можно будет обойтись без эликсира. Показать грудь, как говорил Мастер. Я потерла лоб, оглянулась на Лес. Если попросить, он доведет нас самой короткой тропкой. Возможно, как раз несколько дней или даже несколько часов решат дело.

Я сжала зубы и пошла быстрее. Спросила Мастера резче, чем хотела:

— Вы умеете лечить?

— Возможно, я уже упоминал, что Четверо не были щедры и не пожелали ниспослать мне…

— Ясно, — сказала я. Поглядела на него. Мастер одной рукой придерживал сумку, другой вцепился в ее ремень, словно приехал из какого-нибудь Варыкино поступать и торчит теперь на Витебском вокзале и боится, что у него сопрут чемодан со штопаными штанами "адидас" и единственными приличными ботинками, потому что слышал, что в большом городе все воры, и у тети Таисьи так однажды и вытащили из сумки кошелек и паспорт, о чем она громко и нетрезво предупреждала на провожальном застолье.

Беженцы принялись останавливаться. Сначала самые последние. Они сначала оборачивались на нас, а потом встали и глядели. Я придержала пареньков, выступила вперед. Женщины прятали детей за спины. На них оглядывались и тоже останавливались, и так уже стояла порядочная часть хвоста колонны. Глядела на нас с Мастером и, особенно, на наших случайных солдатиков.

Ближайшая женщина покопалась в юбках, протянула нам что-то. Я сначала подумала — камень. Потом пригляделась. Хлеб был настолько старый и запыленный, что лучше уж и в самом деле грызть орудие пролетариата.

Женщина выпряглась из своего тюка, поставила на дорогу, отдала хлеб ребенку — я так и не поняла, мальчик это или девочка, ребенок тут же впился зубами, женщина шлепнула его по рукам, показала на нас. Ребенок протянул кусок и стоял так, глядел в сторону. Женщина вытащила из тюка блюдо, похожее на оловянное, показала нам, подала. И орки вокруг нее стали поступать так же, стояли с посудой и едой в вытянутых руках.

— Мы… э… хотим помочь, — сказала я. Показала руки без оружия.

Нам что-то ответили вразнобой. Я пихнула Мастера локтем.

— Вы говорите по-орковски?

Мастер поджал губы, выставил подбородок и сказал с самодовольством и презрением, словно его спросили о любимой книге, а он ответил: "Феноменология духа" Гегеля:

— Низшие языки не представляют ценности ни для магического искусства, ни для разумного разговора.

— Я понимаю немного, — сказал один из пареньков, обошел меня. — У нас недалеко жили выблядки.

Я подумала, что отучать его выражаться буду в другой раз, и спросила:

— Что они говорят?

— Известно, что. Хотят откупиться.

— В смысле?

— Чтоб мы их не убивали.

— Они решили, что мы их грабим?

Паренек торжественно кивнул.

— Мы никого не грабим, — уточнила я. — Скажите им, что нам ничего не нужно, мы ничего у них не отберем.

Паренек, то и дела закатывая глаза в задумчивости, кое-как выразился. Беженцы, которые жались зачем-то к обочинам, опустили скромные отдарки и внимательно теперь на нас пялились. Толпа понемногу редела, задние ряды побежали догонять колонну.

— Теперь спросите, часто ли их тут грабят?

Паренек почесал щеку и гаркающе что-то проговорил, взвизгнув в конце. Наверняка у него чудовищный акцент.

Вперед выступил заморенный орк с рукой на перевязи. Через кровавую повязку было видно, что у него не хватает пальцев. Он загородил женщин своим телом в измазанной рубахе и высказался, махая здоровой рукой в сторону деревьев и покачивая раненной на перевязи.

— Говорят, часто, — перевел паренек. — Когда разбойники, а в последний раз — просто из деревни народ с косами, с вилами. Увидели, что безоружные, отобрали еду и у кого что было. Почти никого не убили. Убивали только в тот раз, когда сопротивлялись.

— Скажите, что нам по пути, мы пойдем с ними и постараемся их защитить по мере сил.

Паренек сначала долго смотрел на меня, потом на орков, но все-таки сказал, причем, видимо, добавив от себя, потому что беженцы отступили, подобрали пожитки и, опасливо оглядываясь и не позволяя детям на нас глазеть, побежали догонять своих.

Я потерла занывшее от напряжения плечо и зашагала следом.

— Это, конечно, ваше право, леди, — сказал Мастер шепотом, когда мы влились в толпу и пристроились с краю дороги, — но ваша снисходительность к тем, кто ее не достоин, не перестает изумлять.

— Мы от них отличаемся только тем, что нам выпал другой случай. "Нашим", — я сделала в воздухе кавычки, — случилось победить, нам случилось родиться от людей. От эльфов.

— Откуда вы это знаете, леди? О своей с ними сродственности. В ваших краях, судя по всему, все другое, даже нет магии. И орки наверняка другие.

— У нас их вообще нет.

Мастер удивленно помолчал и заключил вполголоса:

— Тем более. Отчего вы решили, что орки не хуже людей? Когда они могут быть злобнее и отвратительнее по натуре, природными своими склонностями, а никак не из обстоятельств. Многие именно так о них говорят.

— Люди, небось, и говорят, — дернула я плечом. — Про орков не буду, но зато я точно знаю людей, которые хуже людей. Это фашисты, нацисты, вся эта белая мразь, которая думает, что кто-то по природе ниже и хуже, и поэтому с ними можно поступать как угодно.

— Я сдаюсь, — сказал Мастер и даже поднял ладони.

— Вы не знаете, кто такие нацисты.

— Вы говорите очень убежденно, — сказал Мастер, — и этого довольно.

Терпеть не могу, когда человек просто устал спорить и поэтому соглашается — только для того, чтобы я замолчала. Какой смысл, если все останутся при своих позициях?

Я уставилась вперед и скоро заметила, что запыхалась: орки шли нога за ногу, но они были крупнее, и ноги — длиннее (как у сэра Эвина, подумала я и вздохнула), и получалось, что отмахивали они прилично.

На ночном привале, когда вся вереница сошла с дороги к деревьям, натаскала хворосту и запалила костры, я упала на сделанное Мастером покрывало, сунула под голову сумку и тут же уснула, а растолкать меня утром получилось только у дамы, которая положила мне на лицо водяную ладонь, словно надела на голову ведро.

Она пропала, пока я умывалась и жевала добытый солдатиками кусок непонятного происхождения. Я вздохнула. Обидеть духа — совести не иметь.

Мы снова вышли на дорогу. Интересно, кстати, почему они идут по дороге? Так быстрее, конечно, но и виднее всяким разбойникам и вражьим силам.

Потом я вспомнила тела с проросшими сквозь раны деревцами и мысленно согласилась с беженцами: ну его, этот Лес. Там и людям-то не то чтобы уютно, это королеву и меня он почему-то милует и даже слушается.

Ограбить нас попытались только один раз, выскочили на дорогу, отсекли часть колонны и, помахивая топорами, потребовали плату за проход. И девок помоложе — в счет платы.

Я протиснулась сквозь отпрянувшую от них толпу, предъявила себя и спросила: такая девка сойдет? Достаточно ли молода? Их было с десяток, были они в кольчугах и при оружии, но грязные и отощавшие (Мастер подсказал на ухо — похожи на дезертиров), и они обрадовались: человеческая девица — повезло так повезло, гораздо лучше, чем гнилая орочья дырка.

На них разом вспыхнули плащи и штаны, пламя взяло их в круг, на секунду просело, чтобы впустить скакнувших вперед моих солдатиков, снова взвилось. Я крикнула вслед: не убивайте и не калечьте сильно, и то же самое сказала Мастеру. Тот не отвечал. Тянуло горелым мясом. Я вспомнила Марха Мэлора и отвернулась.

Колонна тронулась и обходила нас по широкой дуге. Пламя, наконец, угомонилось, я обнаружила, что нападавшие еще дергаются — но уже лишены оружия и частично раздеты, а солдатики мои обвешаны железом и примеряют к себе пояса и обгоревшие по краю плащи.

— Вас тоже примут за дезертиров, — сказала я.

— А мы потихоньку, — ответил тот, что знал по-орочьи, и принялся заворачивать трофеи в плащ.

Я, обжигаясь, подобрала с травы топорик, махнула пару раз. Отлично! Я так скучала.

Дама выросла рядом, когда беженцы вдали стали совсем маленькие, и мы бодро шагали, чтобы их догонять.

— Там остались люди, — я показала назад. — Плохие, но все равно. Пусть они выживут, хорошо? Вы же это можете? Они люди, не кто-нибудь.

— Они не умрут, — сказала дама, — если ты не решишь обратного.

— Знаете, похоже было, что некоторые и без моей дальнейшей помощи могут сыграть в ящик.

— В Лесу не умирают.

— Так Лес во-он где… — я кивнула на деревья за бугристым полем, которые словно оставались на месте, хотя мы почти бежали.

— Я предупреждал, — сказал Мастер.

Меня пробрал холодок по вспотевшей спине. Он в самом деле предупреждал. Что Лес будет везде. На пьяную голову, но все же.

Я хотела спросить, и что теперь будет, но дама меня опередила. Сказала:

— Воды говорят, что скоро здесь будут отряды.

— Чьи? — я сразу прижала к себе сумку.

— Остатки королевского войска.

Люди… ну, это не так плохо? Я оглянулась на Мастера. Он не разделял моего энтузиазма и сказал:

— Возможно, нам лучше скрыться и дать им пройти. Пехота или конница?

— Вместе, — отвечала дама.

— Зачищают остатки населения, — сказал Мастер. — Как быстро начали. Кто им приказывает?

Дама ответила, что воды не донесли имен, только знамена, которые они омочили на переправе, и отражение.

Мастер потянул меня с дороги, солдатики мои мялись, но тоже уже — на обочине.

Я оглянулась на беженцев, далеких и мелких, как муравьи под плотной шапкой пыли. Предупредить? И куда им деваться? В Лес, где непонятно, что с тобою будет, или бежать вперед? От военных разве убежишь — с детьми и больными?

Я сказала солдатикам: идите вперед, расскажите, что люди нагоняют. Сглотнула, растерла руки, вышла навстречу невидимому войску, остановилась посреди дороги.

— Леди, вы в одиночку собрались остановить королевских людей? — спросил Мастер, и в голосе его было маловато смеха. Он решил, что я серьезно.

В общем, правильно решил.

Я спустила рукав на ладонь, тщательно загородившись плечом, поплевала на него, протерла край топорика. Попробовала кромку пальцем, примерила к руке выше запястья, резанула раз, другой. Зачем в кино, чтобы набрать крови, режут ладонь? Постоянно же будешь тревожить рану, не давать зарасти. Я похвалила себя за ум и резанула третий раз, дала подбежавшему Мастеру отобрать топорик, размахнулась и с воплем выбросила руку вперед.

С кожи слетела пара капель и шлепнулись на дорогу. Я схватила руку выше пореза, помяла, сжала и разжала кисть, потрясла, уронила себе под ноги еще несколько. Прошипела: давай, зараза, давай, как в сказках. Я теперь не хуже королевы для тебя. Ты сам меня выбрал.

Утоптанная земля под ногами лопнула, растрескалась, из нее взвилось деревце, шлепнув меня ветвями, и еще одно рядом, и еще — подальше. Земля дрожала, я отступала и отступала, а вокруг поднимались деревья и кусты, сплетались ветвями, так что за ними скоро не стало видно дороги. Поле тоже лопалось и дрожало, сбрасывало траву и рожало деревья, скоро от леса до леса протянулась стена. Я завернула рукав, чтобы он не лез в кровь, прижала его локтем, зарылась в сумку. Деревья повалят — а вот это уже не обойдут так просто.

Мастер повис у меня на здоровой руке. Сказал голосом, какого я от него не слышала:

— Я вам не позволю.

— А я вас и не спрашиваю.

— Я остановлю их сам, не нужно… не стоит…

— Вы их сожжете, а как по мне, хватит мертвых. А если они согласятся на сделку, значит, сами виноваты.

Я потянула у него руку, но Мастер крепко вцепился в запястье и разгибал мои пальцы на сосуде по одному.

— Только попробуйте, — сказала я серьезно, — я вас никогда не прощу.

— Если я дозволю вам — не прощу себе сам, и вы, одумавшись, не простите меня.

Я разжала пальцы — и тут же ткнула его в локоть, Мастер охнул и выронил сосуд прямо нам под ноги. Он не разбился, и я, пихнув Мастера в сторону, с размаху наступила на горлышко.

И рванула прочь, что было сил, и Мастер, не будь дурак, чесал со мной. А за спиной ярился и требовал платы страж леса, обманутый и поэтому очень сердитый сейчас дух, но скоро его скрыли лезущие отовсюду молодые деревца.

Глава 18

— Нам бы пригодился танк, — сказала я.

Мастер неопределенно буркнул и снова потер локоть. Я уже извинялась перед ним десять раз, и тянуло извиниться еще, потому что он утверждал, что пальцы немеют до сих пор. Хороший прием, я научилась ему у Артемки, то ли друга, то ли приятеля для секса, то ли по-серьезному моего молодого человека (расстались мы, кстати, потому, что так и не смогли определить, как все это называть). Он тыкал мне в локоть и без труда отбирал колбасу, когда мы боролись за нее у холодильника (расстались и поэтому тоже: я не делюсь своей колбасой).

Я рассказала эту историю Мастеру, и он сначала поинтересовался, какого же рождения и титула этот молодой человек, если ему позволено бороться с леди, и только потом спросил: хорошие ли колбасы делает мясник в моих краях?

Мы лежали в кустах, глядели на замок, и я рассказывала ему про советскую колбасу из туалетной бумаги, и про российскую — видимо, из пластмасс, потому что однажды вполне нормального вида кусок взял и расплавился у меня прямо на сковородке.

Лес вывел нас под самые замковые стены. В прошлый мой короткий визит вокруг замка было поле, а теперь деревья чуть не лизали кронами камни башен. Я в который раз подумала: что же мы наделали, а потом заглушила эти мысли разговорами о колбасе — вместе с мыслями о том, что последняя моя надежда вернуться домой осталась там, в сплетенье ветвей поперек дороги. Лучше о колбасе. Настоящий светский разговор, чтобы не говорить о том, что на сердце. И Мастер не убивается, хотя бы вслух.

Я пошутила один раз, мол, вы так переживаете, потому что обломилась надежда избавиться от меня в скором времени? У него стало такое лицо, что больше я так не шутила. Лучше о колбасе.

— Всегда можно найти другого духа и пленить его, — сказал Мастер мне в затылок. Я отползла вбок, смяв ветки, поглядела на него. — Лес всегда был мистическим местом, там много потерянных душ, которые можно поймать, потом распылить и…

— А сардельки, — сказала я, повысив голос, — были очень даже ничего, если брать подороже.

Мастер закрыл рот и долго молчал. Хорошо, потому что от разговоров о мясе и его заменителях у меня так бурчало в животе, что олени, если они тут были, должны были разбегаться в ужасе перед хищником, а стража — наоборот, сбегаться.

— Са-дель-ки, — сказал Мастер шепотом по-русски. Осенняя речь знала слово "колбаса", но "сосиски" и "сардельки" в ней еще не появились.

Я хихикнула и сделала из пальцев бинокль, приложила к глазам.

— Нет ли у вас жара, леди? — поинтересовался Мастер, тронул меня за руку повыше отметины.

Я дернула плечом. Уже и подурачиться нельзя. Сказала:

— Все в порядке. — Снова уставилась на замок, вздохнула. — Танк бы точно пригодился. Пальнуть по воротам и въехать красиво.

Мастер заправил волосы за ухо и смолчал. Начал привыкать.

Я задом выползла из куста в темень среди деревьев, попрыгала, стряхивая листву и веточки, позвала в темноту:

— Явитесь, пожалуйста.

У дамы я тоже просила прощения, но лицо она скрывала, а по голосу было не понять, держит ли она на меня зло до сих пор за резкие слова. С порезом, однако, помогла, и пошла за нами, когда мы удрали в Лес и плелись, не разбирая дороги.

Дама выплыла между темных деревьев, словно невеста-гот вошла в готичный загс. Сказала:

— Воды говорят, что пить носят и королеве, и ее камеристке, и рыцарю ее супруга, и магу.

— Воды не сообщают, где они?

— Королева в покоях, заперта, камеристка при ней, — отвечала дама. — Маг с рыцарем — в подземелье.

Я потерла руки. Значит, живые, а королева еще и неплохо устроилась.

— В замке мало народу, — сказал Мастер. — Почему?

— Король выступил войной, и все его рыцарство сейчас на дороге в Викерран, — ответила дама.

В пустыне дама моя была бы бесполезна в качестве разведчика, подумала я, но здесь — неоценима. Сказала:

— Вы просто Йоган Вайс.

Дама тоже со мной не первый день, поэтому промолчала и просто тронула тяжкие складки на юбках.

Я спросила:

— А сам король-то где?

— Он говорил над кубком, что выступит после, когда путь к столице будет чист.

— На готовенькое, — сказала я. — Умно.

— Если он будет там первым, — сказал Мастер.

— А кто опередит? Соседи?

— Соседи, — согласился Мастер. — Сейчас самое время разделить между собою ослабленные земли.

Я тоже так делала, вспомнила я. В стратегиях, "резиновых рамках". Ждала, пока враги сцепятся между собою, а потом, когда у обоих не останется армии, прийти, выдать всем люлей и захватить золотые рудники.

Я потерла руки, пощупала топорик у пояса. Оглядела спутников.

— Итак! Каков план?

Дама покачивалась в воздухе, как кувшинка в медленной воде, Мастер глядел на меня большими неподвижными глазами. Я вздохнула. Подумала: а я ведь даже не пехотный капитан.

Опыт игр пригодился мне как родной: старый трюк с нападением на дальние рудники малым отрядом, и, когда вражья армия грозно выдвинется устранять беспорядок, можно совершить дерзкий набег и славно пограбить. Или проще: метко брошенный в сторону камешек в шутерах и стелс-экшнах отлично отвлекает глупых охранников, они всей толпой идут посмотреть, что там за шум, а Сэм Фишер или Сорок Седьмой тем временем проникают, куда хотят.

В роли камешка выступили Лес и дама моя, когда опустилась темнота, ворота закрыли и замок притих, по стенам заскребли ветви, раздался вой, ров внезапно пересох с одной стороны, и из чудовищно грязного дна полезли вверх лозы, стянули со стены вопящего часового и утащили в ил. На стены тут же набежали стражники с факелами, а мы с Мастером, перебравшись через ров посуху (это было преувеличением, я провалилась в ил по колено, промочила ботинки и штаны), жались к кладке и ползли вдоль нее до технического отверстия. Я заранее натянула на нос платок и жалела, что не последовала примеру Мастера и не втерла в него травы. Пробубнила:

— А Том Круз полез бы через вентиляцию.

Мастер обернулся ко мне, я махнула рукой: идите-идите, это я так. Вентиляции еще не изобрели, а дырки в полу для естественных нужд были всегда. И отверстие прямо над водоемом, куда сливались бы результаты усилий.

Мастер очень удивился, что я не предложила этого пути сама. Это самый простой способ проникнуть в замок незамеченными, и сразу — во внутренние помещения. История рассказывает, что не единожды замки, стойко державшие осаду, были взяты смельчаками, пролезшими через сортир.

Зачем я на все это подписалась, думала я, вместе с Мастером заглядывая в забранную решеткой дыру. Огонек в его ладони освещал налипшие на прутья неаппетитные куски, а на земле рядом и во рву валялись какие-то кости, листья… Пахло отвратительно, кисло, но далеко не так убийственно, как я ожидала.

— Здесь сливают воду с кухни, — сказал Мастер. — Наше же… место назначения, я полагаю, дальше.

— Не-не-не! — воскликнула я, натянула на ладони рукава, подергала решетку. — Давайте лучше через слив.

Мастер прислушался к шумам за стенами, голосам и деревянному треску, наклонился, поднес огонек к решетке. Внутри трубы было так же грязно, как и под ней, склизко, стены тут же заблестели. Меня передернуло, но я напомнила себе: это лучше, чем сортир.

Мастер поднес огонек к решетке, он прыгнул на обросший грязью прут, шипя, распался надвое, забрался вверх и стек вниз, влез между прутом и камнем и замерцал там. Я притопывала ногой, поглядывала на темное небо. Раздались щелчки и свист: полетели стрелы.

— Чем они заслужили ваших жертв и смелости? — спросил Мастер.

— Кто? Каких жертв?

Мастер кивнул на решетку.

— Я задаю себе тот же вопрос, — хохотнула я. Мастер подергал прут, тот подался едва-едва, и мы, вместо того, чтобы спокойно лезть в помои и прекратить сложные разговоры, стояли и ждали, и нужно было отвечать. Я сказала: — Они не прогнали потерявшуюся в лесу незнакомую девчонку от костра, а пригрели, накормили и взяли с собой.

Мастер дернул головой.

— А вашу готовность лезть на вражескую территорию они заслужили — чем? — спросила я самым вредным своим голосом.

Мастер взялся двумя руками за прут, дернул на себя, он отломился, Мастер бросил его в ров, так что задымился раскаленный край, и первым полез внутрь.

Нечестно, подумала я, задержала дыхание и полезла за ним.

Пришлось ползти на четвереньках. Это была не труба, а словно маленький коридор, иногда даже попадались своды, в которые я неизменно впечатывалась лбом, потому что Мастер полз впереди и заслонял собою весь небольшой свет. Его хватало только на то, чтобы я не тыкалась в тощий эльфийский зад, и то один раз меня это не спасло, потому что Мастер резко остановился. Я, чертыхаясь, попыталась влезть вперед и разглядеть, чего он встал.

— Леди, будьте любезны, — прохрипел Мастер, на которого я легла всем весом, ввинтившись между его спиною и потолком.

— Проход закрыт?

— Если вы дадите мне минуту и немного места…

Я слезла с него и как могла шумно дышала ртом, чтобы он поторапливался.

Наконец, грохнуло, повеяло свежим. Я протянула руку, не нашла Мастера, а вляпалась ладонью в стенку. Сверху спустился огонек, я разглядела, что я одна, а сверху, из круглой дыры, свешивается рука. Я взялась за нее чистой ладонью, измазанной ухватилась за край дыры, уперлась ногами в стенку, вытолкнула себя наверх.

На просторной кухне было темно, огонек высвечивал похожие на те, что мы видели в ратуше, очаги. Пахло гнилью и дрожжами. Причем гнилью — от нас.

Я выбралась из каменного поддона, чуть не своротив ряды ведер, оглядела себя, оглядела Мастера и начала раздеваться.

— Пекари придут позже ночью — делать хлеб на утро, — сказал Мастер вполголоса, — однако у нас не так много времени, леди…

— И вы тоже раздевайтесь, — сказала я.

Мастер кашлянул и повторил:

— Не думаю, что мы успеем…

Я закатила глаза, содрала с себя рубашку, обтерлась ею, бросила в поддон. Попросила посветить, нашла полное ведро, зачерпнула ладонями, наскоро затерла руки и колени, где штаны промокли насквозь. Буркнула:

— Все бы вам об одном, честное слово. Сделайте мне чистую одежду, будьте другом?

— Для этого необязательно было… разоблачаться, — сказал Мастер, сделал огонек побольше, поднес ближе ко мне и, разглядывая из-за занавеси волос, поднял ком моей одежды, встряхнул, протянул — уже чистую, как онэто умел, и к тому же — темнее, серую, почти черную.

— Умно, — сказала я, взяла у него штаны, сунула ноги в штанины. — Нужно замаскироваться. Запах нас, кстати, выдал бы за милю.

— Разоблачаться, повторяю, было необязательно, — сказал он. Прибавил тихо: — Однако не сочтите, что я жалуюсь.

Я сказала: охальник. Мастер предпочел не отвечать, подергал себя за нечто среднее между халатом и коротким пальто. Пятен на нем уже не было, и пахло пристойно — нагретой тканью и им самим.

Я, оказывается, уже знаю его запах.

Я отвернулась и надела рубаху. Мастер в это время сполоснул руки.

— Куда нам? — спросила я с надеждой, прилипнув к затянутому мутной пленкой закопченному оконцу.

— Не имею представления, — сказал Мастер. — В отличие от меня, вы здесь бывали.

Я сказала: о. Точно.

Приоткрыла дверь, выглянула. Сориентировалась. На кухне я не бывала, а вот конюшни помню… Я выскользнула из дверей, глянула на стену, где метались взад-вперед стражники с факелами и несколько фигур в длинных плащах среди них. В этом углу двора никого не было, мы с Мастером, подолгу пережидая в темных закутках рядом с конюшней, кладовой и еще какими-то строениями, двигались перебежками к громаде главного здания. Только однажды мимо нас пробежали двое с копьями, один споткнулся, ругнулся и побежал дальше, к лестнице на стену.

— Куда нам теперь? — шепнул Мастер мне в шею, когда я остановилась у стены, откуда были видны ступени к главному входу.

— Королева там, — я махнула рукой, — я помню, где.

Мастер шагнул было, но я удержала.

— Погодите. Насчет остальных — я не знаю, где подземелье.

— Возможно, знает Рихенза.

Точно, это же ее дом. Я хлопнула себя по лбу, показала Мастеру большой палец, и он всю дорогу до дверей шепотом допытывался у меня, что это значило.

Двери были приоткрыты, потому что стража иногда бегала туда-сюда. Мы проскочили между волнами, юркнули в коридор сразу направо, спрятались за пышными доспехами. Я тискала топорик и прокручивала в голове, как наскакиваю на очередного вооруженного мужика в два раза больше меня и бью обухом по шлему.

Мастер тем временем возился. Я обернулась на него. Он впился в стенную панель, тянул на себя, дергал, огонь бежал с его пальцев на дерево.

— Вы чего? — шепнула я.

Мастер отодрал, наконец, панель, отдуваясь, развернулся, чуть не сшибив меня углом, опустил ее на пол. Я панически озиралась: так нас уж точно было видно. Мастер пошевелил пальцами и заговорил во весь голос.

И нас, конечно, услышали, и какой-то толстый хрен в камзоле с вышивкой, и какой-то хрен потоньше в плаще, и оба при мечах, сунулись в коридор. Я занесла топорик, но не успела опустить, как панель на полу вспыхнула, пламя лизнуло потолок, и из пламени вышли двое юношей — с огненными языками на пряжках туфель и на кривых клинках, прекрасные и одинаковые. Мастер гаркнул что-то на незнакомом языке, широко указал на двух типов. Юноши занесли клинки, типы обнажили свои и отступили.

А мы с Мастером отступили в другую сторону.

— Сейчас сюда сбегутся все, — сказала я. Топор плясал в руках, я опустила его.

— Поэтому пойдемте быстрее, — сказал Мастер.

Я закивала, собралась и припомнила, как шаталась тут в платье и цеплялась юбками за наколенники доспехов.

Я думала, Мастер сделает еще одного стража, но он, видимо, полагался на мою военную мощь, ведь у меня был целый топор. Мы бежали вдвоем — вперед, налево, обогнуть комнату с камином, снова в холл к лестнице и наверх.

Позади звенели клинки и раздавалось: "Догнать! Найти!". Я, запыхавшись, хлопнула по двери, сказала Мастеру не церемониться.

— Совсем? — уточнил он.

Таких, как вы, выперли бы из армии, подумала я, уточняли бы каждый приказ от большого ума. Сказала: совсем.

Дверь слетела с петель, сшибла кресло по пути и вбилась в стену напротив. Я, оглохнув от взрыва, долго пялилась в занавешенный дымом проем. Потом, шаря руками в поисках опоры, потому что казалось, что пол все еще ходит ходуном, ввалилась в комнату.

Полла закрывала королеву своим телом, а себя закрывала серебряным подносом, который прижимала к груди.

— Привет, — сказала я, услышала себя странно, словно в берушах. Кашлянула. Звон в правом ухе переключился на другую частоту.

— Что это значит? — спросила королева спокойно поверх головы Поллы. Та подняла плечи, закрыла подносом рот и глядела во все глаза.

— Мы тут мимо проходили, — сказала я, сунула палец в ухо, подергала. — Я помню, что вы говорили не возвращаться, но…

— Вам следовало послушаться, — сказала королева, уже не такая осунувшаяся, как я ее оставляла. — Вы преступили границы в общении с монархом.

А то вы до меня с девочками не целовались, подумала я, потом решила, что это она про то, что я ее опоила.

Развела руками.

— Простите, так получилось. Но сейчас в самом деле не время выяснять, кто плохо себя вел. Пойдемте. — Я отступила, показала на дверной проем. Королева поглядела мимо меня, да так и застыла взглядом. Я обернулась, ожидая увидеть толпу стражи, но увидела всего лишь Мастера.

— Вы, — сказала королева, — пойдете на плаху. Вам следовало оставаться мертвым.

Мастер опустил голову и ничего не сказал.

Я подошла к нему, сдернула сумку, вытащила и бросила королеве сверток. Та ловко поймала руками в перчатках. Что это они не спят в такой час, подумала я и увидела, что комната мерцает от всполохов за окном.

Королева начала возмущенное: "Что вы себе…", но замолкла, когда из тряпицы показалась смертная маска в налипших крупинках соли.

— Великий генерал, — сказала я. — Война окончена. Насколько я видела, орков уже начали отовсюду гнать. Можете присоединиться ко всеобщему порыву.

— Как вам… как вы сумели? — спросила королева, бережно заворачивая голову. Положила на подставленный Поллой поднос.

— Лес, — сказала я. — То, что вы хотели сделать. Я не знаю деталей, — я мотнула головой на молчащего Мастера, — можете потом спросить его, а пока давайте-ка убираться куда-нибудь.

— Что происходит? — спросила королева. — Я никуда не пойду, пока вы не объяснитесь.

Она определенно отъелась. Видно, пленники королевской крови — не то же самое, что пленники обычные, и обеды ее — не тюремная пайка.

— Спасибо вам за все, — сказала я и глубоко поклонилась. Отобрала у Поллы поднос, потыкалась, куда пристроить, пнула с кресла дверь и бросила на сиденье. Взяла Поллу за запястье и потянула к двери. Та сначала шла, потом уперлась. Я проговорила: — Ты покажешь, где тут темница, и беги, ладно? Или мы вместе. Ты знаешь, куда идти?

Полла замотала головой и дернула руку. Я стиснула пальцы крепче. Полла дернулась еще раз. Я вздохнула и отпустила ее, она шмыгнула к королеве и встала, снова загораживая пухлым плечом.

— Я не сделаю тебе зла, — сказала я безнадежно.

— Я знаю, леди, — прошептала Полла еле слышно в поднявшемся гуле. Сделалось жарко, как в тепловой завесе, когда заходишь зимой в магазин.

Я сжала кулаки, шагнула к двери, потом вернулась. В дверь толкался дым. Я потерла рот.

— Ладно. Давайте так. Вы хотя бы скажете, в какую сторону, и я пойду спасать сэра Эвина, а вы можете присоединяться или выбираться сами. Я думала, вы в беде…

— Вы сразили Каделла?

— Дядю вашего? Зачем? Нет, конечно.

Королева поджала губы. Подобрала юбки и прошла мимо меня, выше на голову из-за осанки. Полла, ошалело оглядываясь, пробежала следом, зажав сверток под мышкой, как регбист свой мяч.

Королева остановилась на пороге, словно ждала, что дым перед нею расступится. Спросила:

— Меча вы мне, конечно же, не подадите.

— Нет, — сказала я. — Хотите топор?

Королева оглядела протянутое оружие, пождала губы еще больше и вошла в дым. Полла спрятала нос в горсти и исчезла тоже. Я воздела руки к небу, воскликнула: да что вы за люди!

И пошла за ними.

Дым висел в коридоре плотно, сквозь него полыхало. Меня лизнуло за руку горячее, я вскрикнула, но это оказался Мастер, который взял меня под локоть и потянул. Я слепо зашарила вокруг, ухватила Поллу за рукав и вытащила за собою к окну, которое уже успели раскокать, и дышать было поспокойнее.

— Мне пришлось устроить пожар, чтобы до нас не добрались раньше, чем вы окончите беседы, — сказал Мастер. — Но, полагаю, все уже знают, что Ее Величество бежали.

— Тогда нужно шевелиться. Как нам попасть в темницу?

Королева похлопала себя по занявшемуся рукаву, указала вдоль коридора, в сторону, где еще не горело.

— До комнат сенешаля и вниз, потом через двор в башню и в подвал. Вы не пропустите. — Она огляделась, подошла к настенному панно, отодрала от креплений щит, сдернула с крючков меч под ним. Махнула для пробы, сказала: — Однако это пустое.

— В смысле?

— Я слышала, что пленника казнили нынче вечером, — ответила королева. — Как только начался… беспорядок. Его Величество подозревал, что виновна я и мои люди. Что же, он не был неправ.

Я прислонилась к стене у окна и закашлялась, наконец, от дыма.

Сказала сипло:

— Я не "ваши люди". И Мастер тоже. Ваши люди вон своей смертью не умирают.

— Изменник, — сказала королева, обернулась к Мастеру, и вместе с нею описал дугу меч, замер у горла, — сделает все, чтобы искупить свою вину, и тогда, быть может, будет пожалован жизнью и местом при дворе.

— Нет, — сказала я.

— Свободой, — сказал Мастер. — Вы одарите меня свободой.

На меня не смотрел.

Как я от вас всех устала, подумала я. Отлипла от стены, еле передвигая тяжкие ноги, взяла меч за клинок, с силой пихнула вниз. Сказала:

— Каждый, у кого есть ум, сердце и душа, рождается свободным и никому не принадлежит. Так что, — я отпустила меч, попыталась поймать взгляд Мастера, но он отводил глаза, и я сказала так: — вам не нужно ничье разрешение, чтобы быть свободным.

Моих волос коснулся ветерок. Меч замер лезвием у самой шеи.

— Пожалуй, нужно, — сказал Мастер тихо. — Не сердитесь, леди.

— Я не сержусь, — сказала я. — Просто устала. — Осторожно, чтобы не вскрыть артерию о лезвие, повернула голову, спросила королеву: — Я сделала для вас достаточно. Я могу идти? У меня есть еще дела тут.

Королева опустила меч и кивнула, словно не желала даже тратить слова. Как на тупое и ненужное, унизительное и по сто раз на дню школьное "можно выйти?"

Я перехватила топорик удобнее и поплелась прочь, а за мною потопали остальные, пока не свернули, а я шла прямо, к комнатам сенешаля. Меня тогда представили ему, он сопроводил меня в мои комнаты и, кажется, был рад отделаться. Сейчас его дверь была нараспашку. Я кашлянула, натянула воротник на нос. Всем покинуть помещение, это не учебная тревога.

На улице не было никого, главные двери стояли открыты, из них жирно вываливался и поднимался вверх дым, смешиваясь с дымом из окон. Я прошла вперед, оступаясь на неровной тропе со случайными булыжниками, еле успела отпрыгнуть, когда из тяжелой двери в основании башни выскочили стражники, сиганули мимо меня, не заметив в тени. Я метнулась к створке, придержала, потом подумала, что тут нет домофона, и дверь не захлопнулась бы. Она оказалась тяжелая, я пролезла в щелку — и столкнулась нос к носом с еще одним стражником. Он секунду разглядывал меня, потом взял за плечо так, что у меня отнялась рука, и дернул к себе. Я врезала обухом ему в живот снизу вверх, стражник согнулся и чуть не утащил меня вместе с собою на пол. Я стряхнула его руку, примерилась и тюкнула топориком по шлему плашмя, отскочила и, подвывая от ужаса, припустила внутрь.

Тут же уперлась в стенку, заметалась, оступилась на ступеньке, чуть не покатилась, гремя костями, устояла и сбежала вниз. Мне в лицо пахнуло тем же, чего я нанюхалась, пока добиралась до кухни, только хуже. Я, кашляя от запаха и оставшегося в легких дыма, сипло позвала. Мне не ответили, и я принялась тыкаться в двери по бокам мглистого прохода, заглядывать в узкие окошки, до которых пришлось допрыгивать.

Замерла, не поверила глазам, снова прилипла к оконцу.

Спросила:

— Это вы?

Сэр Эвин, прикрученный цепями к стене, поднял голову. Я подергала дверь, пнула ее, выругалась, поджала ногу. Проговорила:

— Явитесь, пожалуйста, если вы не очень заняты.

Дама сплотилась передо мною из потеков на стенах. Я, осторожно ступая на ногу, отошла в сторону, попросила:

— Вот эту дверь, пожалуйста, удалите.

Дама повела рукой и спросила:

— Это ли то, зачем ты пришла сюда, дитя?

— Пожалуй, что да, — сказала я. В ушах голосом Мастера повторили: "Пожалуй". Я почувствовала, что едва могу стоять.

Дверь затрещала и лопнула, как переспелый гранат, на пол посыпались щепки и осколки льда. Я, цепляясь штанами и рукавами, пролезла в дыру, упала в протянутые руки.

— Вы живы.

— Вы тоже, — заметил сэр Эвин. Я вывернулась из его отягченных цепями объятий, попросила даму: и это вот тоже.

Звенья у самых кандалов покрылись инеем, я сказала сэру Эвину держать цепь у стены и врезала топором. Цепь осыпалась на койку, и скоро вторая тоже.

— Как вы здесь?..

— Все потом. Вы можете идти? Давайте выбираться.

Идти сэр Эвин мог, и не только идти, но и повторно успокоить поднявшегося было охранника кулаком в челюсть. Прости, парень, подумала я, у тебя сегодня неудачная смена.

Сэр Эвин загородил проход собою, потом вышел на улицу и поманил меня. Я встала на пороге. Обозвала себя дурой и метнулась назад. Совсем голову потеряла от радости.

Остальные клетушки оказались пусты, сколько я ни звала и ни вглядывалась в сумрак за оконцами.

— Леди? — спросил сэр Эвин, уже при мече.

— Маг, тут был маг, — я вертела головой, словно Ове мог в любой момент появиться из-за угла. — Мастер Иллюзий. Он ведь был с вами?

— Его забрали раньше вечером, — сказал сэр Эвин. — Не так давно.

Я отпихнула его с дороги, выбежала наружу. Во дворе уже кипела схватка, огненные стражи горели в ночи, их клинки выбивали снопы искр из мечей стражи и еще каких-то людей, до которых мне не было дела. Я бежала вдоль стены, споткнулась, упала, вскочила и понеслась дальше. Я видела один раз и отвела тогда глаза: помост и шесты на нем, а к шестам привязаны…

Я, еле различая в огненных отсветах ступеньки, вскарабкалась на помост. Ноги тут же отказали, и я долго стояла перед привязанным к шесту телом, прежде чем даже узнать.

Сказала:

— Как же так.

Заставила себя подойти. Коснулась холодной щеки, подбородка. Кровь там была еще липкая, ее было много. Грудь была вся от нее черная, и вся рубаха до самого живота.

Вокруг меня закружили огоньки, я хотела было поблагодарить даму, но увидела, что прибито к шесту повыше головы Ове, и так и села на помост.

— За что, — шепнула я. — За что — так?

— Магов сначала разоружают, — сказала дама моя за спиной.

Оружие мага — слова и жесты. Я подняла глаза и снова отвела от прибитых к шесту языка и кистей. Они были как пластиковые, совсем ненастоящие, но все равно было тошно. Я подумала: хорошо, что руки сзади, не видно запястий. Можно представить, что и правда пластиковые.

— За что?..

И сама поняла — за что. За шум, который устроила я. Что могли подумать в замке, когда вокруг начала творится чертовщина? Что маг безобразит. Маг, который уже однажды помог беглянке.

Я согнулась, ткнулась лбом в колени, впилась пальцами в доски. С-сука. Да что же такое. Почему всегда самые несчастные — те, кто не заслужил?..

За спиной еще звенело и кричали на разные голоса. Я боялась поднять голову. Прошептала в колени:

— В Лесу ведь не умирают по-настоящему.

— Лес объял стены, но пока не добрался сюда, — ответила дама отовсюду, словно я была в воде и слышала ее колебания.

Попросила:

— Выключите… уберите свет. Пожалуйста.

— Всякой цели, даже благородной, случается оставить жертвы, — сказала дама моя. — Случайные, которые следует только принять.

Я очень хочу принимать, подумала я. Как Ее Величество королева Рихенза, которая наверняка спала бы так же сладко, как раньше, скормив заклинанию свою камеристку.

— Вы можете что-нибудь… для него? — спросила я.

— Нет, — сказала дама. Я закрыла голову руками, вцепилась в затылок. — Уже нет. Я не могу вдохнуть жизнь в окончательно бездыханное.

Вокруг стало тише, и в этой тиши взвизгнули доски. Я расплела-таки руки, выпрямилась. Поглядела на всю честную компанию снизу вверх.

Королева Рихенза подвинула сэра Эвина с пути, оглядела Ове. Его тело.

— Это придворный маг? Последний?

Ей никто не ответил. Мастер стоял на ступеньку ниже и тоже разглядывал. Королева сказала:

— Тогда у нас есть преимущество: с нами маг, тогда как у Его Величества не осталось даже и стражи. Я полагала, силы равны, а мы оказываемся в превосходстве.

Я обернулась. В мерцании огненных стражей было видно, что они стоят на телах.

Сэр Эвин протянул мне руку подняться. Я не взяла.

— Каделл не скроется, — сказала королева, показала окровавленным мечом на главное здание. Окна там больше не светились пожаром, только дым тонко валил и исчезал в черноте воздуха. — А если посмеет, то честно будет посчитать это отречением от престола. Идемте, вы поможете мне обыскать замок.

Я не отвечала.

Королева тоже помолчала, а сэр Эвин убрал руку. Я молчала, пока она спускалась с помоста, молчала, пока сэр Эвин следовал за нею, обгоняя чумазую Поллу, молчала, пока Мастер стоял на ступеньке и выжидал. Кивнула ему, прикрыв глаза.

Пусть.

Он спрыгнул на землю и, ссутулившись, пошел через двор за остальными, и огненные стражи разом опустили клинки и выстроились перед главным входом, когда Мастер пропал внутри.

И только тогда я замычала, потому что для крика было слишком тихо, а молчать… как с больным зубом. Молчать — только хуже.

— Я могу сплотить тело обратно, — сказала дама. — Это ничего не поменяет.

— Это многое поменяет, — сказала я. Уперлась кулаком в доски, поднялась. — Сделайте, пожалуйста.

Из воздуха к нам слетелась влага, слиплась в пузыри, со скрипом замерзла, раскололась, и ледяные ножи залетали над веревками. Я встала на цыпочки, подергала гвоздь, подставив руку под безвольные пальцы. Ове упирался лбом мне в грудь. Я задержала дыхание.

Кисти оказались тяжелые и холодные, странные на ощупь — не пластик и не живая плоть. Я уложила их на доски рядом с шестом, потянулась к другому гвоздю… отвернулась, легла на край помоста и долго сплевывала горькое, потому что больше было нечем: Лес кормил какими-то ягодами, но долго ли они задержатся.

Я утерла рот, да так и осталась висеть на краю, руки далеко от земли. Приподняла голову, оглядела пустой, в телах, двор, снова уронила. Где все? Переубивали уже всех остальных?

И чем Ове отличается от них, почему мне плевать на вот этих, таких же недавно живых и таких же бесповоротно мертвых? Потому, что не делали мне добра? Но это глупо, ведь не могли все на свете люди встречать меня и привечать, это не делает их меньше людьми. И эльфами, и кто здесь еще живет…

— Ему было больно, как думаете? — спросила я даму.

— Не мучай себя, дитя, — сказала она. Я перекатилась на спину, поглядела. Ове лежал на помосте, кисти рядом с культями, лицо чистое и мокрое, только рубаха по-прежнему в крови. Мастера бы сюда, он бы почистил.

Я повернулась на бок, уперлась рукой, села. Живот жгло, я обхватила себя, подобрала ноги. Белый огонь пожирал кишки и рвался наружу горлом. Но уж точно было нечем, и я сидела и сглатывала набегающую слюну.

Кисти, окутанные водяной пленкой, понемногу прирастали обратно. Языка нигде не было видно.

Может, это специальный механизм в голове, подумала я. Чтобы не переживать за чужих, как за своих. Иначе не хватит сердца. Иначе посмотрела бы новости что местные, что мировые — сошла б с ума в один момент. Помню, как мама лежала в больнице. Если бы я так переживала за каждого, кто страдает и кто может умереть…

Живот жгло, пот катился из подмышек по бокам, рубашка прилипла к спине.

Все можно исправить, кроме непоправимого. Я пересела ближе к Ове и взяла за руку. Снова удивилась, насколько у больших людей руки крупнее, чем у меня.

Раздался грохот, я вздрогнула, поискала, откуда. Главные двери распахнулись настежь, и по ступенькам чинно сползла процессия: впереди король, Его гостеприимное Величество, который заточил бы и меня, если бы догнал. Несколько еще людей, которым спину подпирали огненные стражи и стражники обычные. И сэр Эвин с обнаженным клинком. А королева — с мечом в ножнах — остановилась на верхней ступеньке, послала туда стражу с факелами, обозрела двор. Короля и вельмож его вели в башню, кто-то голосил, я не разглядела, кто.

Мастер просочился мимо королевы и пошел ко мне. Тела обходил, поэтому путь его извивался. Снова кто-то закричал, завыл, совсем рядом. Я завертела головой.

Ове сбросил мою руку, корчился и держался за запястье, жмурился, подвывал сквозь зубы и мощно скреб ногами. Я отпрянула, чуть не свалилась с края помоста, отползла к ступенькам, нахватав в задницу заноз.

— Вы что творите, — прошипел Мастер мне в волосы, схватил подмышки, но поднять не смог, пока я сама не вспомнила, что у меня есть ноги, и не подгребла их под себя. Ове держался теперь за лицо и мычал сквозь ладони. Мастер дернул меня прочь, я подалась, как кукла.

— Это вы что творите, — нашлась, наконец, я, когда он утащил меня к стене, откуда я видела только край помоста и страшные шесты над ним. Один был еще в крови. — Пустите, в конце концов!

Мастер не пускал, а решительно взял за руку и поволок. Королева окликнула со ступеней. Мастер вжал голову в плечи, не обернулся. К нам, прямо по телам, заспешил сэр Эвин.

Что за место дурацкое, подумала я, второй уже раз убегаю. И второй раз не до конца понимаю, почему.

— Вы в своем уме? — поинтересовался Мастер, обернулся, наконец, тоже, поднял руку. Сэр Эвин остановился. Обнажил меч. Мастер сказал: — Не стоит.

— Ты уходи, — ответил сэр Эвин. — А леди оставь. Ей не подойдет судьба бродяги.

— А? — уточнила я, и сэр Эвин обратился теперь ко мне: — Ее Величество были непредставимо милостивы и щедры, и предложили вам остаться при них. С сохранением всех привилегий вашего рождения.

— Нет, — сказал Мастер. Я тут же отцепила от себя его руку. Еще всякие остроухие мужики — и любые мужики — за меня не решали. Но Мастер вышел вперед меня, загородив, как Полла королеву (и так же смешно и бесполезно) и повторил: — Нет. Леди изволит отказаться от предложения.

Сэр Эвин шагнул вперед. Около его сапог задымилась земля.

— Леди, — сказал он, — вы не станете ни в чем нуждаться. А я буду оборонять вас от всего мира.

И тут у меня, видимо, должны были подкоситься колени от женского счастья, но возмущение придавало нижним конечностям твердость, а верхние неумолимо толкало подняться и сложиться в неприличные жесты.

Сэр Эвин продолжал, шагая к нам уже по языкам пламени:

— Вы станете нуждаться — что может дать вам маг без места, единожды и дважды предатель?

Я растерялась, посмотрела на Мастера. Тот опустил ладонь, из земли росло пламя и лизало ее, словно кошка вылизывала себе пузо.

— Леди, — повторил он, — изволит отказаться от предложения.

— Почему? — спросила означенная леди.

— Потому что вы не будете свободны. Много ли воли даст вам Рихенза, зная, что вы можете поднимать мертвых? Отпустит ли, когда захотите уйти?

— Это будет жизнь при дворе и в достатке, — сказал сэр Эвин. Лицо его было совсем красно от близкого огня. — Это будет жизнь в почитании и любви.

— В вашей, что ли, любви? — уточнила я.

Сэр Эвин облизал губы и едва-едва заметно кивнул, словно просто качнулся от налетевшего ветра. Но во дворе было тихо, и даже пламя росло перед ним вертикально.

Ах, как хорошо, подумала я. Вздохнула, улыбнулась. Мастер опустил руки, огонь тут же пропал. Королева все так же стояла на ступенях и наблюдала. Ах, как сладко, все меня хотят и все меня любят.

— Уберите, пожалуйста, оружие, — сказала я. Сэр Эвин послушался, как от зелья. Я приблизилась, подошвы тут же нагрелись. Я поманила его к себе, встала на цыпочки, обняла за шею и поцеловала. Ух какой мужчина. Он обнял меня за талию. Ух, как хорошо, когда ух какой мужчина обнимает. Сразу мысли: вся б была его.

Я отстранилась, уперлась руками в грудь, и он меня отпустил. Ух, отлично, подумала я.

Перепрыгнула через тело, чуть не сшибла Мастера, схватила его за плечо и поволокла за собою. Мастер верещал, потому что я прихватила волосы. Отпустила, сказала было прикрыть нас, но огонь и так взвился за нами до самого неба, занавесил сэра Эвина и королеву, весь замковый двор.

— Ворота закрыты, — сказал Мастер.

— Ну так вдарьте по ним! — крикнула я радостно. — Чтоб вдребезги!

Мастер сложил руки перед собою и подошел, как к двери королевы. Я заранее закрыла уши, присела и загородилась плечом.

Грохнуло так, что волна воздуха бросила меня на бок. Я тут же вскочила. В воротах у земли красовалась дыра.

— А что ж не полностью?

Мастер развел руками. Я, то и дело оборачиваясь на огонь, поскакала вперед. Дыхания уже не хватало, и хоть я бежала, Мастер был рядом, не очень даже торопясь.

— Что им от меня было надо? — проговорила я, запыхавшись. Дыра оказалась меньше, чем я думала, и везде торчали щепки и гвозди. Я долго примеривалась, бормотала: — Я не умею поднимать мертвых, с чего они взяли.

Мастер поднял руку, я ждала еще огня, но он помахал кому-то поверх моей головы. Я высунулась из дыры, проследила за его взглядом.

Мастер Иллюзий неуверенно поднял руку и помахал в ответ. Поглядел на руку и снова помахал.

Мастер прожег дыру в подъемном мосту, мы выбрались на край берега, Лес тут же сплел корни, и мы перешли по ним — рука в руке.

Над деревьями занималось утро, у меня ничего не болело и было легко, словно я ничего не потеряла сегодня, а только нашла.

Эпилог

Послание отыскало нас на постоялом дворе, где мы вылезали из постели только для того, чтобы влезть в бадью или спуститься поесть. Мастер прочел и сразу сказал, что это хитрость, и не нужно верить. Я, поскольку прочесть не могла, попросила не его мнения, а дословного перевода.

— Я научу вас читать, — сказал Мастер.

— Это было бы неплохо, — ответила я, — но сначала подогрейте воду.

Он положил руку на край бадьи, и она снова пошла паром. Я отмокала и не собиралась вылезать, пока с меня не сойдет весь дым, все сточные воды, кровь, пот и грязь, все прелести наших вылазок и дороги по Лесу потом.

Запах секса пусть, так и быть, остается.

Я мокла, а Мастер зачитывал, хмурясь с каждой строкой все больше, а потом снова сказал: это уловка, леди.

— А вдруг нет? Я верю в людей.

— Зачем? — удивился Мастер.

Затем, что иногда им нужно давать шанс, как давали мне. Я этого не сказала, а сказала вместо:

— Если что, вы меня защитите, ведь правда?

Мастер пробормотал, что ему все это не нравится в любом случае, но письмо отложил, не прожигал больше подозрительным взглядом. Я протянула мокрую руку, он сказал: минутку, леди, и начал раздеваться. Скрутил волосы на макушке, чтобы не мочить.

Я подумала, что пока что мне не нужно ни новых возможностей, ни новых волнений. Может быть, через недельку или месяц, когда мне снова приестся этот мир и захочется все переделать и куда-то бежать.

Бежать, в общем, хотелось и сейчас, но сначала отмокнуть, налюбиться, наесться и выспаться не под открытым небом. Это не навсегда — покой и постоялый двор, житье на одном месте. Я хочу домой и всегда буду хотеть, а значит, мы будем искать.

Но пока жизнь меня устраивала, и я не хотела делать ее лучше или хуже. Городок, куда вывел нас Лес, принял нас безразлично, пока Мастер не занялся прямой своей профессиональной деятельностью и не раздвинул облака по просьбе градоначальника. Осень пришла резко и объяла земли полностью: солнце, дождь и холодные ночи. Народ собирал урожай, варил пиво и праздновал окончание жатвы той или иной культуры. Собирал деньги и подносил в мешочке, а Мастер делал хорошие дни, чтобы ни один не пропал в страду. Хватало, чтобы поесть, поспать на простынях и иногда даже купить кружку какому-нибудь путнику в обмен на новости. Говорили больше всего о войне и ее скором окончании, о королеве-освободительнице, которая сразила Эбрара и, победоносная, приняла трон своего дядюшки и его армии, объединив тем самым, два соседних государства. Горожане слушали и судили по-разному: кто считал, что это к добру, кто думал, что к худу, и за этими разговорами, плавно переходившими в политический мордобой, пролетали вечера.

Так можно было бы даже жить, думала я. Недолго, какое-то время. Переходить из города в город, Мастер бы занимался своим делом, и я тоже нашла бы себе какое-нибудь. Шить там или, опять же, штукатурить. Штукатурю я лучше всех, единственное что: в этом мире пока не изобрели сухие смеси.

Наевшись и напившись местного пива до ясности мыслей и неясности речи, думала я также, что тоска по дому постепенно улеглась бы, и я бы даже забыла, откуда я. Нужно просто немножко притереться.

— Может, и правда, ну его, — сказала я, когда Мастер сел в воду, подняв ее уровень мне до ключиц. — Пленительно, но рисковать?..

— Так будет разумнее, леди, — сказал Мастер.

Я опустила руку в воду. Мастер сказал, что он в бадье с исключительно светскими целями.

Послание от королевы с предложением дома для меня и свободы для него мокло на полу, и когда мы, выбравшись на дрожащих ногах, его подобрали, буквы уже все расплылись.

— Так будет пока лучше, — сказал Мастер, когда мы укладывались.

— Поживем спокойно, — согласилась я, — неплохо ведь живем.

Он долго разглядывал мое лицо, потом забрался под одеяло и стал наглаживать живот.

Проснулась я оттого, что его не было рядом.

Ах вы мелкий авантюрист, думала я, спешно влезая в штаны. Штаны были новые, как рубашка и курточка, но мне все равно неуловимо пахло помойкой, кровью и ужасами — особенно после того, как снились плохие сны.

Он не успел уйти далеко, так и шел по дороге, в которую вылилась ближняя улочка. Лес надвигался темной грядой. Мастер обернулся на мой топот и тяжелое дыхание, но упорно пер в его сторону, как асфальтовый каток.

— Да стойте же!

Мастер остановился, снял зачем-то капюшон, но все равно остался похож на католического монаха.

— Я бы вернулся к вашему пробуждению, — сказал он.

— Сколько это будет продолжаться? — спросила я. — Вы никому ничего не должны, вас отпустили, чего вам еще?

Мастер насупился и всю дорогу до Леса молчал.

— Хорошо, — сказала я. — Ладно. Прошу прощения. Наверное, я чего-то не понимаю и поэтому неправа.

— Иногда нужны формальные знаки, — сказал Мастер.

Лес принял нас запахом дождя и прелой листвы. От ветерка вниз ссыпались капли. Мастер сбросил плащ и отдал мне. Сказал:

— К тому же, нам незачем рисковать обоим. Я хотел выяснить, что замыслила Рихенза, не вовлекая в это вас. Если ее намерения чисты, то вы первая узнали бы об этом.

— Очень благородно с вашей стороны.

Мастер пожал плечом.

— Эгоистически, скорее.

— М?

— Сама мысль, что с вами что-то произойдет, и это разлучит нас, невыносима.

Я тихо закхекала от удовольствия. Мастер решил, что я над ним потешаюсь, и обвинил в коварстве весь человеческий род, благородных барышень — включительно.

Лесу не нужно было подсказок, он знал, куда мы идем, и опять вывел нас на дорогу, уже другую — широкую, с перекрестком.

На перекрестке ждали: тоже в капюшонах рядом с лошадьми. Королева, ее рыцарь и ее новоиспеченный мастер-распорядитель. Хоть Поллу оставили, не стали таскать девчонку ночью, дали поспать.

Я на всякий случай поклонилась. Королева Рихенза выступила вперед и сняла капюшон. Взяла с места в карьер:

— Вы мне нужны. Вы не будете ни в чем нуждаться.

— Спасибо, конечно, но…

— Я не могу допустить, чтобы вы служили другому государю. Это слишком большая власть.

Опять начинается, подумала я с раздражением. Сэр Эвин пока держал руки под плащом, но наверняка одна из них лежала на мече.

— Я не собираюсь никому служить, — сказала я. — И я ничего не умею, вам показалось!

Королева красноречиво повела рукой в сторону Ове, который сутулился и пытался стать меньше нее ростом. Ничего у него не выходило, он торчал, как внезапный дорожный знак, за которым в кустах сидит полицейский.

— Мы все наблюдали то, что наблюдали, — сказала королева. — И не глупите, рано или поздно вы предложите свою службу кому-нибудь. Сами — либо вас заставят.

— Хотите заставить прямо сейчас? — спросила я. — Попробуйте.

Все-таки приглядывающие за тобою маги разбаловывают. Я оглянулась на Мастера, чтобы убедиться, что он готов поддержать мои заявления боевой мощью. Воздух вокруг его ладоней мерцал и дрожал. Я выдохнула.

— Я позвала вас не за этим, — сказала королева, помолчав. Сэр Эвин остался на месте. Тоже уже отмытый и в доспехах, которые поблескивали при луне там, где плащ их не прикрывал.

Я поежилась от ветерка и подождала, пока она сама продолжит. Королева протянула руку рыцарю, сэр Эвин зашуршал в седельных сумках и подал ей веревку и нож.

Ну вот просто отлично, подумала я, напружинившись, чтобы бежать. Кого не зарежут — того свяжут. А потом зарежут.

— Мастер фейерверков, приблизься.

Мастер шагнул вперед, я хотела спросить, что он, сумасшедший, делает, но потом, сжав кулаки и зубы, осталась на месте и нема. Потому что это не мои дела и я ничего не понимаю.

Мастер протянул руки. Королева скрутила его запястья веревкой, затянула узел так, что спина Мастера дернулась. И дернулась еще раз, когда королева взрезала веревки ножом.

— Сим в присутствии свидетелей объявляю этого эльфа вольным и вручаю его судьбу Четверым и ему самому, и снимаю с себя все заботы о его попечении и защите.

Большая потеря, хмыкнула я про себя, с таким-то соцобеспечением.

Мастер поклонился и, не разгибаясь, попятился на несколько шагов. Распрямился и поглядел на свои руки. Я потрепала его по локтю. Это все, конечно, глупости, просто жесты, но он прав, иногда нам нужны жесты. Это как я расставалась с бывшей моей любовью, но никак не могла перестать быть — его, пока не выкинула все его вещи, которые он у меня "забыл", и не удовлетворила себя на нашей постели, думая не о нем, а об Озимандиасе из "Хранителей".

— Остальные мои подарки вы отказываетесь принимать, — сказала королева, вернула сэру Эвину нож.

Потому что это не подарки, а неотъемлемое право каждого на свободу, а для меня — пожизненный контракт, и я подозреваю, что не на самых выгодных условиях.

— Рассчитываю на ваше благоразумие, — сказала королева.

— Мое благоразумие как раз и говорит мне оставаться самой по себе, — ответила я.

— Пусть оно подскажет вам также молчать о недавних событиях.

Я подождала, пока она добавит что-то вроде "у монархов длинные руки", но королева развернулась и, шурша юбками, отошла к лошади. Сэр Эвин помог ей взобраться в седло.

Ове мялся около. Я сказала ему:

— Бывайте. Может, еще увидимся.

— Я перед вами в вечном…

— Не надо, — сказала я, улыбнулась и отвернулась от них от всех, сошла с дороги и побрела к деревьям. Есть вещи, за которые лучше не надо благодарить, выйдет неловко и не так. Что-то лучше оставить молчанию.

— Вы могли бы неплохо устроиться, — сказал Мастер. Я притормозила, подождала его. Он, вместо того, чтобы нагнать меня, глядел на похожих на призраков ночи всадников.

— Не хочу, — сказала я. — И не хочу больше оставаться на месте. Предлагаю прямо с утра отправиться в дорогу.

— Отчего такие перемены?

— Мне нужно домой, — сказала я. — Я не могу здесь. Не смогу. Я никогда не буду тут свободна. Всегда буду чья-то, всегда от меня будут этого добиваться, особенно с… — я тронула живот, — с этим.

Мастер не видел жеста, но понял, наверное, о чем я, передернул плечами. Луна делала его седым.

— У вас дома все свободны?

— Не все, — сказала я, — и не от всего, но лучше, чем здесь. Вы поможете мне найти то, что нужно? Духа и мага, который все сделает.

— Собственноручно ковать себе одиночество?

Я подошла, отвела волосы, положила ладонь ему на лопатки. Воздух был сырой, кончик носа у меня замерз. Я потерла его и сказала тихо:

— Вы предлагаете остаться?

Мастер молчал. Луна была огромная.

— Я не хочу возненавидеть вас потом, — сказала я. — За то, что осталась.

Подумала: поэтому слово на "л" и страшнее слова на "с". Потому что в смерти все уже решено, она забирает и не спрашивает. А в любви решений требуют от тебя, и непременно ведь ошибешься.

— Что же, — проговорил Мастер, — я не хочу видеть вашего несчастья. Мы выйдем утром. Возможно, Лес подскажет нам путь. Он стал милосерднее, вы заметили? Второй раз он был рожден из желания спасать, а не казнить, как в первый.

Я пожала плечом. Сказала:

— Постоим еще минутку. Красиво.

Распахнула плащ, набросила полу Мастеру на спину, как крыло.

Луна была гигантская.

— Любовь требует некоторого самоотречения, — сказал Мастер.

Я вздохнула, обняла его за плечо крепче.

— Не заставляйте меня стыдиться, что я хочу домой.

— Что вы, — сказал он, — это я не про вас.

Я тоже не хочу видеть его несчастным, подумала я, но он молод — наверное — и теперь свободен. Быстро окрутит какую-нибудь падкую на эльфов и магов девочку. Или мальчика.

— Сэр Эвин неплохо целуется, согласитесь, — сказала я.

— Соглашусь, — ответил Мастер.

— Лучше меня?

— У меня к вам тот же вопрос.

Я привлекла его, он положил руку мне на талию, мы столкнулись носами и все-таки совместили рты.

В воздухе раздалось:

— Я многажды прошу извинения.

Я вскрикнула, Мастер тут же зажег перед собою огонек, и в его свете перед нами предстал Ове, точнее, его парящая в воздухе голова. Не успела я сказать: "Что за черт?!", как остальной Ове возник из воздуха. Конечно, если ты мастер иллюзий, чего бы не подкрадываться!

— Я хотел лишь сказать, что я всегда к вашим услугам, и, если мне в руки когда-нибудь попадет пригодный для этого дух, я непременно…

— Спасибо, — сказала я. — Вы что тут делаете, сбежали?

— Немного отстал, — сказал Ове.

— Ну идите, пока вас не хватились.

Мастер что-то сказал на Весенней речи. Ове повертел головой, словно искал потерявшегося в толпе друга, склонил голову и ответил. Воздух снова поплотнел, я на всякий случай отступила и приготовилась раздавать пощечины еще одному невидимому подглядывателю, но это была моя дама. Она тоже высказалась на Весенней речи. Отлично, собрали консилиум. Я отошла на шаг и подумала, что нужно найти что-нибудь присесть, на земле будет холодно, уже не лето. Бревно какое-нибудь или…

— Пожелай чего-нибудь, дитя, — сказала дама моя.

— Бревно, — ответила я, сунув руки под мышки. — Посидеть. А вы говорите, говорите, не обращайте на меня внимания…

Невдалеке с треском повалилось деревце. Я сказала: о! Впилилась в темноте в крону, обошла, обмахнула ствол ладонью, устроилась ближе к корню, где не было веток.

— Более я не буду служить тебе, — сказала дама.

— Вы и не служили, — удивилась я. — В смысле… я благодарна, что вы были со мною, но вы в любой момент свободны идти, конечно. Я была бы рада, если бы вы остались еще немного, нам предстоит дорога, поиски…

— На этом все, — сказала дама. — Я исполнила твое последнее повеление.

Надо было пожелать мешок золота, подумала я, погладила кору. Вздохнула. Сказала:

— Хорошо, как хотите. Я вас ничем не обидела?

Дама моя не удостоила меня ответом, а сказала Мастеру:

— Приступайте.

Он поклонился ей глубже, чем королеве, которая только что дала ему свободу, и заговорил нараспев. Ове достал из складок одежды бутылочку, выдернул пробку, вылил содержимое на траву, стряхнул капли и сжал бутылочку между ладоней. Она засветилась.

Я спрыгнула с дерева.

— Эй, эй! Вы что это задумали?

— Нужен заговоренный сосуд, — пробормотал Ове. — Чтобы удержать дух, пока я готовлю…

— Вы это мне оставьте! — Я предупреждающе наставила на него палец.

Дама моя перетекла в пространстве, заслонила мне луну и засветилась серебром. Я впервые увидела ее глаза — белые, мертвые, как у статуи.

— Я наблюдала тебя, дитя, — сказала она. — Я много лет не видела жизни. Я забирала живых к себе и делала мертвыми. Тебе удалось принести мне немного жизни.

— Я… я, наверное, могу помочь вам, — сказала я, взяла ее за руки, мягкие и влажные. — Я что-то такое сумела ведь, и с вами…

— Я умерла слишком давно, дитя, — отвечала она. — Не печалься обо мне. Всякий, кто приходил ко мне, мог освободить меня. Только ты захотела. Я наблюдала тебя. Все, чего у меня не будет. У мертвых не бывает перемен чувств, прощения. Я навсегда в своей вражде и своем несчастье, для меня не будет ни мира, ни покоя, ни нового, а лишь старое. У меня его было вдоволь.

Дама расплылась, у меня в уголках глаз собрались капли. Я моргнула, всхлипнула, сжала ее руки.

— Не печалься, — повторила она. — Освободи меня еще раз, теперь полностью и навсегда.

— Как? — прошептала я.

Рука ее стала водой, я сжала пальцы, она пролилась сквозь них — и сплотилась снова, легла мне на щеку. Мазнула влажным.

Мастер начитывал. Ове держал бутылочку.

— Не могу не печалиться, — сказала я, упрямо держа вторую ее руку.

Дама моя распалась на капли, в каждой — серебряный огонек, и они роем устремились в горлышко бутылки. Ове заткнул пробку.

Вот и все. Вот так просто.

Я утерла лицо очень кстати влажной ладонью.

— Нам тоже пора прощаться, — сказал Мастер.

— Что? Как, уже? Почему?

— Не следует тянуть, встреча, которой назначено расставание, мучительна, — сказал он.

— Но я хочу побыть с вами еще, и… Мастеру-распорядителю, наверное, надо подготовиться.

— Если леди пожелает, я приложу все свои недостойные силы и тотчас же…

Я состроила ему зверское лицо, и он замолк. Вот не понимают люди, когда надо закрыть рот и кивать!

— Я буду всегда вас помнить, — сказал Мастер.

— Идемте со мной, — сказала я. — Любовь требует самоотречения и все такое. У нас не хуже, чем тут. По-другому, но не хуже.

Добавила про себя: только магии нет. А магу без магии — наверное, все равно, что балерине без ног.

Ове прошептал что-то на Весенней речи. Мастер ответил. Ове отошел, и скоро оттуда загудело и мягко засветилось. Я не смотрела. Я спряталалицо на плече Мастера и впилась в камзол у него на спине.

Как все по-дурацки. Ночью в лесу…

— Я думала, что у нас еще есть время.

Мастер погладил меня по голове.

— Я не хочу расставаться, — сказала я.

Мастер вздохнул мне в ухо.

— Я вас…

— Не нужно. Будет еще труднее.

Я проглотила проклятое слово на "л", закрыла глаза, оторвалась от него.

Я так хотела домой.

— Я буду всегда вас помнить, — сказал он опять.

— И я, — прошептала я. Голос отнялся вместе с ногами. Я глянула в сторону свечения, увидела сиреневую пелену — как тогда, в замке.

Мастер легко подпихнул меня в спину.

— Так и знала, что я вам надоела.

Рука Мастера переместилась со спины ниже и чувствительно ущипнула.

Я вскрикнула, расхохоталась, обернулась и поклонилась ему до земли — как он кланялся той, кого уважал.

Ове был совсем бледный — может быть, из-за свечения пелены — и какой-то растерянный.

— Спасибо вам, — сказала я. — Вы очень смелый.

— Я не знаю, куда именно вас приведет Тонкая тропа, и заранее прошу прощения…

— Все нормально, я разберусь, — сказала я. Подмигнула ему. И Мастеру тоже подмигнула.

Никаких слов на "л". Только не сейчас.

Я коснулась слева, над сердцем, и попятилась в пелену. Она тут же застила мне глаза, я развернулась в фиолетовой темноте и, обмирая от страха, что могу сейчас зайти не туда и оказаться на Марсе или еще где, побрела на ощупь. Хотя щупать было нечего, темнота и потеплевший воздух.

И запах. Я поморщилась. Опять эта вонища!

Я вышла из подворотни, свет ударил по глазам, я попятилась обратно, в тень. Прикрыла глаза обеими ладонями.

По улице шли по-летнему одетые, точнее, раздетые люди. Проехала машина, за ней еще одна, а третья притормозила и, не включая поворотник, вдвинулась в подворотню. Я отступила к стенке, разобрала на ней знакомые — наконец-то! — слова. Написано было по-русски, и сообщало, что некий Вадик любит скорее мальчиков, чем девочек, или просто неприятная личность.

Я полной грудью вдохнула родные запахи, закашлялась.

И за спиной у меня кашлянули. Я отступила, пропуская прохожего. Но прохожий никуда не шел. Я обернулась.

— Что это за запах? — спросил Мастер, держа руку у носа.

Я вдохнула еще раз, улыбнулась, принялась загибать пальцы:

— Испражнения. Курево. И главное — выхлопные газы.

Выхлопных газов Осенняя речь не распознала. Я подумала, что объясню потом.

Потом. У нас еще будет время. Все время на свете.

— Как вы тут?..

— Любовь требует некоторого самоотречения, — сказал Мастер. — И решительных шагов.

— Вы выглядите странно.

Он оглядел себя. Я уже представляла, как на нем будут смотреться джинсы. Осмотрела и себя. Вполне по-хипстерски. А вот с острыми ушами надо что-то делать. Я подошла, почти прижала Мастера к стенке и принялась пальцами зачесывать ему волосы на уши, приговаривая:

— Сумасшедший вы, сумасшедший. Кто же так делает.

Мастер принюхался и сказал:

— Я уже начинаю жалеть.

— Вы привыкните.

Он выразил на это надежду. Я спросила:

— Как вас все-таки зовут?

Мастер помялся, кашлянул и сказал:

— Ллин.

Я улыбнулась, распушила прядки от висков. Была бы резинка, я бы завязала или заплела…

— Вы сумасшедший, Ллин. Можете спать на моем диване, так и быть.

Он вздумал поклониться, но я удержала его. Я-то ничего, хотя плащ совсем не к месту, а он с ушами и манерами… Я сняла плащ, сложила и повесила на руку. Взяла Мастера… Ллина за руку, вытащила из подворотни, прошлась по тротуару, подняв голову. Табличка на доме сообщила, что мы сейчас на улице Советской. Прекрасно. Она может быть где угодно, в каждом городе есть Советская улица.

Но это ничего, разберемся.

— Отчего вы говорили, что у вас дома нет магии? — спросил Ма… Ллин.

— А?

На нем уже были светлые штаны и синяя футболка. От нас удалялся парень в точно таких же.

Я затащила его обратно в подворотню, возмутилась:

— Вы в своем уме?! Не при людях!

— Кто вам сказал, что здесь нет магии?

— Да никто мне не говорил. Может, и есть, я откуда знаю? Если вы такой умный, сделайте что-нибудь с ушами.

Ллин пощупал свои уши, разрушив мой парикмахерский шедевр, сделал сложное лицо.

А в самом деле, кто мне сказал, что тут нет магии и магов?

Разберемся потом. У нас есть время и целый мир, не идеальный, но в чем-то добрее и честнее к отдельным личностям, чем я успела навидаться.

Я взяла моего поначалу случайного, а теперь весьма близкого, спутника под руку и вывела на Советскую улицу.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Эпилог