Он стоит у багажника, кажется, какое-то время колеблется. Открывает багажник резко, будто человек, что боится потерять решимость.
Чёрный мешок. Джуд знает очертания тела в нём до мельчайших деталей. Кадык напряжен. Одна нога слегка короче другой, и сейчас это особо заметно. Острые пальцы.
— Любимая, — шепчет он, и от его сладкого голоса Джуд тает, — ты не желаешь сделать это сама?
Его лицо в объятьях лунного света выглядит как фреска древнего бога. Она верит в него безо всяких сомнений. Она ему поклоняется.
— Боюсь, — тихо шепчет она, едва шевеля губами, — очень.
Он подходит вплотную, аккуратно гладит подушечкой большого пальца её по щеке. Ей хочется очутиться перед ним на коленях, обнимать его бедра.
— Ну, — по-кошачьи мягко, почти с нежностью, уговаривает он, — ты же знаешь, как я люблю огонь в твоих руках.
И добавляет, склонившись к уху:
— Как меня это заводит.
Да, она знает. Картинки, грешные, сладкие и страстные, мелькают перед глазами каруселью. Теперь она снова вытирает вспотевшие руки о джинсы. Теперь ладони вспотели от возбуждения.
Он не теряет времени зря — не привык и к этому. Вытащив мешок, кладёт его на берег. В лунном зареве, которое вселяет в Джуд страх, эта поклажа выглядит как что-то старое и гниющее. Сзади, там, куда она вставила нож, всё залито кровью. Наверняка, внутри весь багажник тоже пропитан ею.
Он обливает мешок бензином, делая это скрупулёзно, методично. Словно готовился к этому уже давно, хотя, быть может, так и было.
— Давай, — протянув её коробок спичек, говорит ей, — любимая.
Джуд судорожно хватает коробок, сжимает пальцы до хруста, чтобы не упустить. Делает несколько робких шагов к самому мешку, так, чтобы его можно было пнуть в случае чего, как надоевший футбольный мячик. Не сразу понимает, а потом пугается, когда начинает дрожать и слышит свои стучащие друг о друга зубы.
И поджигает.
Труп горит ярко, огонь смешивается с лунным сиянием, рисуя фантастическим светом удивительные картины — как будто, нечто потустороннее.
«Понтий Пилат оценил бы этот цвет, ты знаешь» — шевелится отнюдь не робкая, знакомая подлая мыслишка. У Джуд нет сейчас сил бороться с нею. Да и желания тоже нет.
Труп горит ярко, а он аккуратно разворачивает её за плечи, к себе. Теперь они стоят лицом к лицу. Джуд вмиг забывает, что нужно дышать, преданно смотрит в серые кошачьи глаза мужчины-зависимости, позволяя себе дерзко улыбнуться краем губ. Он балует её взглядом. Он доволен.
— Любимая, — аккуратно надавив пальцем, он берет её лицо в ладони, приподнимает голову за подбородок, чтобы не сбежала от него взглядом, как будто бы она посмела бы, — ты прекрасна.
— Спасибо, — опустив голову и спрятав счастливую улыбку, отвечает Джуд, — Гарри.
Помедлив, он накрывает её губы своими. Поцелуй его сладок словно мёд, но привкус, который он по себе оставляет, больше похож на яд. И пусть. Джуд нравится быть отравленной. Уж лучше так, чем вечная серость, когда дни, сменяющиеся калейдоскопом, ничем не отличаются друг от друга.
Ему мало одного поцелуя. Он вгрызается в её губы страстно, терзает её рот, словно путник, припавший к долгожданному прохладному источнику воды. Может быть, он тоже зависим. Это ей тоже нравится.
— И всё же, — мягко продолжает он, когда поцелуй всё-таки прервался, — ты сегодня встревожена. Ничего особого не случилось. Всего лишь избавились от паразита, который нам мешал.
— Да, — согласно кивает Джуд, — ты прав. Но я боюсь воспоминаний о самом моменте убийства. Понимаешь?
Он колеблется недолго. Уже через миг сменившее сомнение выражение решительности в его глазах, заставляет её восхищённо выдохнуть. Он великолепен. Когда-нибудь он завоюет целый мир.
Взяв её за руку (и в этом жесте — обещание, что она никуда не сбежит от него никогда), он отматывает воспоминания, одно за другим, по очереди. А потом вдруг касается пальцами воспалённых от пота висков. И всё тает.
— Ты ничего не помнишь, — спокойно, но строго говорит он, глядя ей в глаза, — поняла, дорогая?
— Да, — покорно кивает она, смотрит на него глазами невинного ребенка и улыбается, — я ничего не помню.
Она, правда, не помнит абсолютно ничего. Белый шум. Чёрная дыра.
— Вот и хорошо, — довольно кивает он, коротко целуя её в подбородок, — умница.
Он снова похвалил её. Опять.
