Огненная чайка (СИ) [Люрен] (fb2) читать онлайн

— Сейчас не 5:30, но я чувствую, — сказала я, подходя к краю крыши и раскидывая руки, — Посмотри, мои руки не обрастают перьями?

Безобразная улыбка исказило её лицо. Очки упали на землю, разбившись. Сверкали на солнце, как бриллианты. Глаза налились кровью.

Медленно, шаг за шагом она подходила ко мне, Медленно, шаг за шагом увеличивалась пропасть между нами. А я не замечала — я была дурой. Глупой чайкой, смотрящей в небеса, а не вниз. Рука Клариссы протягивается, я оборачиваюсь. Её ухмылка на каменном лице — последнее, что я вижу. Она ощущает тепло моего живота и становится Отступницей. Это всё изменило, это её перекроило — а может быть, она всегда была раскроенной?

— Пятая сказка называется «бескрылая чайка».

Голову кутают бинты, на кровать падает мягкий дневной свет. У чайки оборвали крылья, чайка сломлена и не может читать и писать. Впоследствии чайке пришьют крылья, но они не заменят настоящие — это крылья дворового голубя, неуместные, неприжившиеся, чужие.

От меня все отвернулись — не могли видеть эти уродливые шрамы и тремор в конечностях, не могли слышать мой сдавленный хрип по ночам, не смогли вернуть мне утерянный оптимизм и крупицы воспоминаний. Сломленная, разбитая, искорёженная чайка.

— А теперь, когда ты услышала пять сказок, разгадай две загадки.

— Ты совсем решила меня добить? — прохрипела я.

Она жадно впилась меня своими чёрными глазами. И в ту минуту я ощутила, насколько она страшна. Эти глаза видели сгорающих родителей. Эти глаза видели разбитые сердца.

— Загадка первая, — пропела она, — Пять сказок, пять утра, пять лет. Почему?

По моим щекам не катились слёзы. Своё я уже выплакала. Все эмоции смешались в невообразимую кашу.

— Загадка вторая, — продолжила она, — Зачем поморнику нужны крылья буревестника?

Она помахала мне рукой перед тем, как покинуть меня и выкинуть из пустыни.

Я очнулась лежащей в своей постели. На тумбочке стояла ваза с цветами. Ветер из открытой форточке поднимал шторы. Возле сидел Лицедей.

— Очнулась? — обеспокоенно спросил он, — Что с тобой случилось?

— Не тот вопрос, — процедила я.

— Что-то нужно? — понимающе улыбнулся Лицедей.

— Да. Приведи мне Отступницу.

====== Бежевый винтаж ======

Она стояла передо мной, вытянутая, изогнутая, похожая на гусеницу. Только кальяна не хватало и верхушки гриба. Если приглядеться, на ней можно было заметить трещины. Она рассыпалась подобно разбитому зеркалу.

— Что тебе это дало? — просипела я.

Она непонятливо вскинула брови. Лицедей сопел позади меня. Остался, почуяв опасность. О да, оборотни чуят такое. Только вот вопрос состоял в том, от кого она исходила.

— Крылья, — раздраженно откинулась я на подушку, — Зачем было обрывать их?

— Ты хотела летать, — прошелестела Отступница, — Вот я и помогла тебе. Подтолкнула.

— И что тебе это дало? — повторила я, — Я же вижу, что ни мне, ни тебе это не помогло. Ты же понимаешь, что как бы крепко ты не пришила к себе чужие крылья, летать на них ты не сможешь?

— Это можно, — прошипела Отступница, — После метаморфоз. Я окружу себя скорлупой.

— И станешь птенцом, — – угрюмо сказала я, — Без мамы, братьев и гнезда. И сколько ты будешь расти — неизвестно.

Её лицо вновь исказила та самая ухмылка.

— Тьма — катализатор, — сказала она, — А здесь два источника тьмы. Если муза спасет Ворона, то в качестве запасной остаётся Ворожея.

— Ах ты гадина! — вскричала я и набросилась на неё.

Обе покатились по полу. Мои пальцы сжимали её горло, я смотрела в её глаза, но вместо страха видела в них торжество. Вот что чувствовал Гарри той ночью? Вот что чувствовал Ворон?

Лицедей, что-то крича, вцепился в меня и оттащил от неё. Отступница хохотала, всё больше покрываясь трещинами.

— Разве оно того стоит? — верещала я, удерживаемая Лицедеем, — Во что бы ты ни ввязалась, разве оно того стоит?! Где гарантия, что тебя не засосёт с головой?!

Лицедей треснул меня по голове.

— Дура! Хочешь, чтобы на твои вопли все Халаты сбежались?! — прикрикнул он.

Я замолчала. Отступница беззвучно хохотала.

— Я вижу длинные-длинные сны, — шептала она, — Они думают, что я попалась в их сети. Но на самом деле я их использую. Когда они расколят меня, я отброшу их за ненадобностью. Симбиоз!!!

— Кто — они? — пискнула я.

— Пауки, — сказада Отступница.

Лицедей меня ещё крепче сжал.

— Уведи меня отсюда, — взмолилась я.

Он обнял меня за плечи и мы вышли из палаты, оставив Отступницу исступлённо хохотать.

Коридор был малолюдным. Все, кто мог, уже давно попрятались по палатам — маленькие, закрытые миры. Парень с зелёными волосами валялся на скамейке, громко сопя. Я знала, что он не спал. И знала, что он не хотел идти в палату, потому что там острее ощущал своё одиночество.

— Когда я только пришла, то стены были исписаны, — сказала я, — Рисунки накладывались друг на друга, но не пытались перекричать. Здесь чувствовалась гармония.

— Гармония в хаосе? — понимающе спросил Лицедей.

— Именно, — кивнула я, — А сейчас половину закрасили. Спасибо, что не всё. Смирились с тем, что это особое место, где время остановилось, и престижным ему не стать.

— Интересно, как здесь было в прошлом веке? — спросил Лицедей, — Мой отец здесь лежал. Говорил, что здесь особая атмосфера.

Он достал откуда-то фотографию. Совсем старая, восьмидесятых годов. Девушки в джинсовых юбках, с дредами, множеством браслетов и жвачками, выдуваемыми пузырями. Кто-то держал шарики, кто-то мыльные пузыри. Расклешенные джинсы, значки, джинсовые жилеты, челки, цветные пряди. Засвеченные глаза, сверкающие брекеты и пластинки на зубах, яркие тени, блёстки на лице, стразы на футболках. Они стояли на крыльце, на том самом, на котором мы клюбим сидеть. Видно было, что фото было сделано внезапно, во время полуденного летнего зноя.

— Странно смотреть на старые фотографии, — сказала я, — Всем этим людям сейчас за сорок, а кто-то, возможно, умер. Но тогда они были молодыми и счастливыми.

— Фотографии — кусочки света, — сказал Лицедей, — Обрывки прошлого. Отец мог перемещаться в воспоминания, держа эту фотографию. Конечно, менять ничего не мог. Но увидеть вполне было достаточно, чтобы стать счастливым.

Он достал ещё одну. Уже шестидесятых годов. Черно-белое изображение нашего заднего двора. Тогда там ещё не было качель, а деревья были совсем молодыми. Но уже среди кустов петляли тропы неведомых следов. На земле по-турецки сидела девочка, играя на флейте. У неё были седые волосы.

— Королева? — ошеломлённо спросила я.

— Она была перед предыдущей, — сказал Лицедей, — По рассказам, умела играть на тростниковой флейте, которую никто не мог взять, кроме неё. И многое сделала для Иных. Отец восхищался ей. Нет… Он любил её.

Лицедей криво усмехнулся.

— Любил ту, которая к тому времени была давно мертва. В ту, которая жила, когда он ещё не родился.

Он достал ещё одну фотографию. Тоже шестидесятые. Бородатый хиппи играл на гитаре, рядом сидела черноволосая девушка, положив голову на его плечо. Вокруг люди играли на трещотках, хлопали, пели и выглядели счастливыми и безмятежными. Их волосы были украшены цветами, волосы были длинными, а одежда просторной, струящейся и, похоже, очень яркой. Крайняя девушка показывала знак победы, её пальцы были украшены сердечками, на футболке была символика хиппи. Их окружали цветы и бабочки.

— На самом деле лежал только играющий на гитаре, — сказал Лицедей, — Он постоянно видел убитых. В зеркалах, во сне, во время учёбы. Друзья его не забыли и навещали каждый раз, когда выдавалась такая возможность. И не только. Иногда тайно приходили. Тогда политика этой больницы была не такая жесткая.

— Я почти слышу песню, которую они поют, — сказала я, — «Игры разума»…

Он дал мне другую. Еще старее. Девочки в длинных платьях в горошек, мальчики в шортах до колен и гольфах. Девочка с кудряшками держала зажигалку, её подбородка почти касался огонь. Прямо в камеру смотрел тёмноглазый мальчик, его волосы обрамляли лицо, открывая лоб, оттеняя скулы. Бледная кожа и пронизывающий взгляд, который говорил о большем, чем слова.

— Тридцатые годы, — сказал Лицедей.

— Этот мальчик… — сказала я, — Он кажется… Знающим? Очень похож на Вечность.

— Как будто говорит сквозь время, — сказал Лицедей, — Давно мёртв, но живет среди фотографий и рисунков на стенах. Вечность бы понял, какой из рисунков принадлежит ему.

— А ты? — спросила я.

— А я нет, — сказал он.

— Откуда у тебя эти фотографии?

— Отец дал. А ему дал друг. Они очень ценные… Их нужно беречь.

Он убрал их во внутренний карман.

— Если бы я мог стать Знающим… — горько сказал Лицедей, — Если бы я мог пройти инициацию… Но я всего лишь Оборотень… Канатоходец, едва балансирующим между светом и тьмой. Если я превращусь, то уж точно не в Знающего. Скорее, это будет кто-то вроде Отступницы.

Мы вышли из больницы. Царила южная ночь, пахло фруктами и дымом.

— Куда пойдём? — спросил он.

— Куда угодно, — сказала я.

====== Серые воспоминания ======

Двадцать лет назад больница не особо отличалась от нынешней. Рисунков на стене побольше, виниловые пластинки громче, свободы больше. Сад буйствовал цветами, зелень была особенно яркой на фоне летнего зноя, казалось, ей не страшны были лучи солнца. Лимонное дерево несло плоды, которые склоняли ветки чуть ли не до земли.

На траве сидели девушки. Одна была в платье в горошек и с невообразимым начесом, который делал её похожей на единорога. Другая была с кудрями и в расклешенных джинсах. Обе в джинсовых жилетах, утыканных значками.

— Кажется, девчонки скучают? — послышался бодрый голос.

Парень с хвостиком подошел к ним, махая укулеле.

Из окна полилась песня каких-то хиппарей. В небе пролетела одинокая чайка.

— Скучно, — сказала девушка в джинсах, — Думала, что хоть тут отвлекусь от всего этого ужаса. Но нет. Тут ещё хуже.

— Королева говорила, что это место много лет служит приютом для Иных, — перешла на шепот девушка в платье, — Когда-то нам резали голову, пичкали наркотой, жгли током…

Она поёжилась, словно от холода.

— А ещё раньше просто пичкали наркотой, чтобы мы превращались в овощей, — кисло усмехнулась она, — Чтобы мы догнивали в приютах. О. И эксперименты ставили.

— Что ты всякие ужасы рассказываешь?! — возмутилась девушка в джинсах, — Хочешь, чтобы мне всю ночь кошмары снились?!

— Ты так и не придумала, как вернуть крылья? — склонился над ней парень.

— Нет! — в раздражении ответила та, — Откуда я знаю, как их вернуть?! Ты Знающий, тебе виднее!

Парень закатил глаза.

— Собери её по частям, — улыбнулся он, — Верни ей первозданный облик. И тогда крылья отпадут за ненадобностью. И запомни: не жалей. Она не жалела, когда выдирала крылья у лучшей подруги. И ты не жалей, иначе обе погибнете.

На секунду мы с ним, казалось, встретились взглядом. Я знала, что он смотрит на лимонное дерево. Но у него был такой пронизывающий взгляд. Будто он смотрит сквозь время. Сквозь миры.

Разбудил меня звук включенного крана. Кларисса куда-то ушла, Клэр умывалась и чистила зубы. Я присоединилась к ней. С каменными лицами мы елозили щетками во рту, а потом не выдержали и рассмеялись. А потом мне стало не по себе от ощущения удушья, которое меня схватывало каждый раз рядом с ней и я поспешила ретироваться. Потом меня с другими больными заставили высаживать цветы под видом трудовой терапии, хотя на самом деле больнице нужна бесплатная рабочая сила. А потом пришли мои родители.

— Тебя кто-нибудь навещает? — спросила мама.

— Нет, — ответила я.

— Почему? Что, друзья позабыли о тебе?

— У меня нет друзей.

— Хорошо… Надеюсь, тебя скоро выпишут. Я попробую поговорить с мисс Алингтон. Тебя же держат, как в клетке! А ты должна ходить в школу!

— Меня всё устраивает. Спасибо, мама.

Она порылась в сумке и достала несколько дисков.

— Вот, — сказала она, — Я принесла твои любимые. Меня так обыскивали, будто я барыга какой-то! Пришлось всю сумку вывалить, представляешь? Ещё и в дисках рылись… И еду, как оказалось, нельзя проносить!

— Просто проверяют на контрабанду, — объяснила я, — Был случай, когда одному наркоту протащили. Да и мобильники тут запрещены.

— Вот как… — покачала головой мать.

— Да, в дурках любят это дело, — подтвердил отец, — И траву протаскивают, и порошок, и алкоголь… И мобильники умудряются. Поэтому с этим очень строго.

— Ну, скучно молодняку, — развела руками мать, — Ни погулять, ни пообщаться нормально с друзьями… Кошмар!

— Тут ни капельки не скучно, — поспешила я заверить родителей, — И порядки не такие строгие, как в остальных больницах. Гулять по городу не выпускают, но во дворе можно. Да и для творчества тут большой простор. Пианино есть, инструменты для рисования, шитья, скульптуры… И спортивная площадка. Всё хорошо, не стоит волноваться.

Родители  обеспокоенно переглянулись, но возражать не стали. Мы немного поговорили, а потом время вышло, и санитары выпроводили их. А я побежала к Эрику, Саймону и Грегу.

— Мальчики! — хлопнула я в ладоши, — Мне родаки диски принесли!

Мальчики тут же обступили меня и принялись передавать друг другу диски.

— А у тебя хороший вкус, — одобрил Грег.

— А я говорил, что она мисс совершенство? — хохотнул Саймон, — Настолько крута, что Пол Маккартни с Бобом Диланом отдыхают!

— Потанцуем! — воскникнул Эрик, — Зажжем это унылое местечко!

Мы побежали наперегонки к проигрывателю.

— Кто последний — тот чистит на кухне картошку! — сказала я ради духа здорового соперничества.

В итоге я же и прибежала последней, а Эрик окрестил меня Королевой Очищенной Картошки.

— Я-то хоть королева, а ты кто? Герцог? — фыркнула я.

— Император! — возздел палец вверх Эрик.

Мы с мальчиками покатились со смеху. Грег вставил один из дисков в проигрыватель.

— Зажжем танцпол! — вскричал Эрик и принялся кружить меня.

Элли, сидящая с Мариам и Габриэль на диване, принялась хлопать в ладоши и смеяться. Клэр закружилась с Грегом. Остальные больные топали ногами, свистели и подпевали, а санитары напрасно старались их угомонить.

— О, дорогая! — пел мне прямо в ухо Эрик, — Пожалуйста, поверь мне! Я никогда не сделаю тебе больно!

Я загибалась от смеха, лицо всё раскраснелось, щёки болели, во рту пересохло. В дверях стояла Элис, скрестив руки на груди. Всегда чужая, всегда лишняя, белая ворона, пятое колесо. По своему выбору, из-за нас. Но через минуту, когда я опять на неё посмотрела, она тихонько пританцовывала, воровато оглядываясь.

— Ладно, мне надо на терапию идти, — сказал Эрик, потрепав меня по голове, — не скучай там без меня.

Пока никто не видел, я пробралась в его палату. Постель дышала запахом его шампуня: мята и лаванда. На тумбочке стояла ваза с одиноким цветком и томик японской поэзии. Я принялась рыться в ящиках, открыла дверцу. Там были только бумажки с одинаковым рисунком: петух, стоящий на одной ноге, как цапля. Я порылась под подушкой, в постельном белье, в шкафу. В кармане одного из его жакетов я нашла альбом с кожанным переплётом. Сев на кровать, я открыла его.

Первая фотография — похожий на Эрика кудрявый мальчик с перебитым носом, сидящий на кровати. Он смотрел чуть изподлобья, будто заглядывал в душу своими ярко-зелёными глазами, окаймлёнными красными кругами. Как будто он знал какую-то тайну. В руках держал фото той самой королевы…

Второе фото — двое, робко целующиеся в тени кустов. На них падала тень от листвы, в волосах запутались лепестки, под ногами хрустели сучья. На ней была мягкая фетровая шляпа и рваные джинсы на бёдрах, на нём — кожанные штаны и косуха, на обоих — одинаковые футболки с The Doors. А внизу была надпись:

Наши Джим Моррисон и Памелла Курсон в своём укромном уголке.

— Вот бы прикоснуться к тебе подольше, — услышала я шепот, — Я не дам Ластику тебя стереть…

— Прости меня, милая, — ответил мужской голос, — Мы обязательно встретимся. Мы уйдём к морю и будем там жить, милая. Построим место, которое будет укрывать путников от бури. Оно будет на вершине скалы. Слышишь, милая? И там будет кафе с верандой… Обязательно.

Я заулыбалась, прикрыв глаза от блаженства. Потому что знала, что их мечта исполнится.

На третьем фото группа детей сидела на, судя по всему, чердаке. Сзади пылилось пианино, тогда ещё почти целое. Пепел валялся повсюду, в том числе и на их одежде. Мальчик, сидящий в центре, держал наш радиомагнитофон. Девушка с внешностью азиатки и с черными пышными бровями склонила голову к его плечу. Другая девушка чуть запрокинула голову и в блаженстве закрыла глаза. На заднем плане кто-то с длинными вьющимися волосами и накаченными руками кормил голубей. Внизу виднелась надпись, аккуратно выведенная детской рукой:

Наш любимый чердак и его обитателями!

— Ай-ай-ай, как не стыдно? — услышала я ехидный смешок.

В дверях стоял Саймон, улыбаясь во весь рот. На руках сидел белый кот, внимательно глядящий на меня своими желтыми глазами.

— Это твой новый друг? — спросила я.

— Это Кошачья Королева, — почтительно сказал он, — Гляди, какая седая.

Кошка спрыгнула с его рук и побежала к окну. Спрыгнула в сад и побежала вдоль цветущей клумбы.

— Кошка гуляет сама по себе, — пожал плечами Саймон, — Люблю я их.

— Ты ведь никому не расскажешь? — взмолилась я.

— Про то, как ты лазала в личном альбоме Эрика, который он не даёт смотреть даже нам? — усмехнулся Саймон, — Ладно, я милосердный. Но за это ты будешь моей рабыней неделю!

— Идёт, — согласилась я.

Мы молча посмотрели друг на друга. Он понимающе кивнул и ушел. Я легла на кровать, рассматривая фотографии. Девушки с летних одеждах, двор, залитый солнцем, мяч в заплатах, огромные венки, куклы, рисунки на стенах, бенгальские огни, костры, плакаты с рок-группами, виниловые пластинки, мороженное, обнимающиеся мальчики и девочки, танцы в лёгком сумраке, посиделки на крышах и мир сквозь черно-белую и винтажную призмы. И тень леса на фоне светлого неба. Раньше здесь было много зелени.

Странно было смотреть на больницу прошлого века. Некоторые вещи с тех пор изменились, но в целом она не сильно отличается от нынешней. Как будто здесь и впрямь остановилось время. И любые новшества здесь особо не приживаются. Мобильники никому тут не нужны, даже Элисон их не протаскивает.

Вдруг дверь распахнул Кит. Он смотрел на меня дикими глазами. Я спрятала альбом. Как оказалось, уже был вечер, комната была залита красным светом заката.

— Никаких интересных снов не видела? — подмигнул он мне, усаживаясь рядом со мной.

Я рассказала ему про свой сон.

— Так это твоих рук дело? — завершила я свой рассказ закономерным вопросом.

— Я подарил тебе сон, — подтвердил он, — Сама бы ты его не увидела. Даже не всякий Знающий может смотреть сквозь время.

— Здорово, — восхитилась я, — Наверное, это воспоминания самой больницы. А может, её сон…

— Мне нравится твоя идея, — неожиданно расхохотался Кит, — Она такая же безумная, как и ты.

— А по фотографиям можешь? — спросила я, — Отец Лицедея мог так делать…

Я протянула Киту альбом. Он раскрыл его на самой середине, долго вглядывался в черно-белые улыбающиеся лица и медленно кивнул.

— Запрыгивай на локомотив прошлого, — подмигнул он, — Прямо на его крышу, как и полагается таким безбашенным ребятам, как мы!

====== Алые секреты ======

Мы легли вместе на подушку, соприкоснувшись лбами. Его смуглая кожа была горячей и сухой, дыхание частым и прерывистым. Его ресницы чуть касались моих щек, щекоча их. Держали в руках чуть тёплую фотографию, пахнущую старой бумагой и чернилами. Настоящее уносилось куда-то вперед, послышался треск виниловой пластинки…

— Что шепчут небесные птицы?

Мальчик в шортах выше колен и девочка с платьем в клеточку смотрели в небо. Стая голубей поднималась с крыши вверх, хлопая сизыми крыльями. Воздух дышал южным летом. Цвели розы, рододендроны, гвоздики, лаванда, мята. На лимонном дереве уже набухали плоды, за забором — на персиковом дереве, виноградные лозы склонились над столом, на котором на тарелке лежали яблоки, груши и вишня.

— Ты думаешь, они шепчут? По-моему, они кричат, — сказал мальчик, — Они радуются, что улетели. И в этом я похож на них.

— Надо сфотографировать, — сказала девочка, — Позовём Мэг!

— Мэг! — хором закричали они, — Иди сюда, Мэг!

С крыльца скатилась шарообразная девушка в расклешеных брюках и футболке с Джоном Ленноном.

— Сфоткай их! — попросила девочка, указав на небо.

Голуби летели на фоне чистого и ясного неба. Мэг понимающе кивнула и убежала, а потом вернулась с громоздкой камерой. Когда она их сфотографировала, они были уже довольно далеки.

Вечерело. Во двор высыпала группка ребят. Мальчики были в шортах и рубашках с засученными рукавами, девочки были в платьях до колен и соломенных шляпах. Самый старший, долговязый и несуразный, тащил коробку с феерверками. Девушка несла грамофон.

— Тут у меня наземный есть, — принялся перечислять долговязый, — И высотный. Продавец пластинок дал.

— Он всё может достать, — чванливо сказал парень с прической, как у Пола Маккартни.

— И умеет натравливать пчел и собак, — прибавила девушка с грамофоном.

Девушка, идущая позади всех и несущая камеру, испуганно вжала голову.

— Не бойся, — покровительственным тоном сказал долговязый, — Я их напускаю только на тех, кто мне не нравится. А ты мне нравишься. На Марлен Дитрих похожа.

— Голубой ангел, — мечтательно вторил парень с прической Пола Маккартни.

Девушка включила грамофон. Полилась песня. Похожая на Марлен Дитрих установила камеру.

— Тяжелая вещь, — пожаловалась она, — И, к тому же, сложная. Если бы мой отец не работал в фотосалоне, я бы и не разобралась.

— Хорошо, что он помогает нам, — сказал долговязый, — Нам ещё повезло с больницей. Сьюзан лечили в другом городе. Приехала как кукла. Сказала, ей лоботомию сделали.

Ребята одновременно вздрогнули. Долговязый принялся запускать феерверки.

— Эй, голубой ангел, — махнул рукой парень с прической Пола Маккартни, — Давай, вставай между феерверков. Потрясное фото получится, зуб даю!

Девушка, похожая на Марлен Дитрих, встала туда, куда ребята показывали. Неловко улыбнулась…

— Занимайтесь любовью, а не войной, — надрывался горе-музыкант, играя на пианино.

Падал мягкий солнечный свет на пыльные клавиши. Впереди была раскрыта нотная тетрадь. Девушка, опершаяся на пианино, строчила что-то в тетради, где аккуратным почерком было выведено: «Тексты хитов».

— Почему я на нём не могу сыграть? — вдруг спросила она.

— Не знаю, Оливия, не знаю, — вздохнул парень.

— Знающий, который нихрена не знает, — фыркнула девушка, — Просто блеск.

— Но это не делает тебя хуже, моя дорогая, — нараспев произнёс он, — Ведь ты — дверь в сад и наездница единорога!

— Ну-ну, — фыркнула девушка.

— Ты знаешь, почему эту комнату называют Логовом Свахи? — по лицу парня поползла блуждающая улыбка, как у пьяного, — Эта комната сводит сердца. Эта комната дышит любовью! Эта комната — убежище всех влюблённых! Мы все здесь партизаны разума!

В комнату ввалился какой-то человек в кожанной куртке, притащил с собой громоздкую камеру и сфотографировал не ожидавших этого влюблённых. Вспышка!..

— Всё, хватит с тебя.

Ромео встал с кровати и потянулся, как после долгого сна. Я недовольно цокнула, а он шутливо погрозил мне пальцем.

— Не-не-не. Никаких больше воспоминаний. Ты не Знающая, а я не могу так долго тебя тащить.

Он кивнул мне, тепло улыбнулся и вышел из комнаты. Я сидела на кровати не шевелясь, пытаясь переварить пережитое. С фотографий на меня смотрели другие Иные, черно-белые, винтажные, давно умершие или постаревшие, и в то же время такие, как я. Такие, как мы.

— Вот как, — услышала я хмурый голос.

В дверях на меня мрачно смотрел Эрик. Исподлобья, склонив голову, что ещё раз подчеркивало величину его носа. Зелёные кошачьи глаза как будто светились в темноте. Я нашла его в этот момент очень похожим на своего отца.

— Не ожидал от тебя такого, — продолжил он, — Развлекаешься, значит? Ну, развлекайся.

Он закрыл альбом и убрал его в шкаф. Я молчала. А что говорить? В любом случае это прозвучит как жалкое оправдание.

— Уходи, — прошептал он, — Прошу, уходи.

Он отвернулся, дрожа всем телом.

— Уходи, пока я не превратился.

Я попятился к дверям. Он медленно развернулся, на глаза упали пряди волос, рот растянулся в ухмылке. Обнажились сверкающие клыки. Он медленно приблизился ко мне, прерывисто дыша.

— Не стоит заглядывать в не твои секреты, — прошептал он, — Кто знает, что прячется на дне чужого ящика?

— Лицедей! — заорала я.

Он встрепенулся, посмотрел на меня блуждающим взглядом. Я толкнула ногой дверь и убежала.

====== Малиновая дуэль ======

Мы с Эриком перестали разговаривать. Я не спешила мириться: в какой-то степени мне стало легче. Он ворвался в мою жизнь, перевернул её вверх дном, вытаскивал меня на крышу встречать рассвет, водил по свалке, рассказывая историю той или иной выброшенной вещи, мы рисовали на стенах баллонами и купались у пруду прямо в одежде, он заставлял меня заплывать чуть ли не на середину. Но когда мы оставались наедине и у него в темноте ярко и жадно горели глаза, мне становилось не по себе.

Да и не до него было. Я гуляла с ребятами, ходили на чердак, сидели там у окна, вглядываясь в пейзаж города. Я с удивлением смотрела на пианино, и иногда мне там мерещился музыкант, играющий Леннона, и Оливия, стоящая рядом. В свете солнечных лучей, яркие, нереальные и винтажные.

А потом там случился пожар. Из-за Блейна, который чего-то испугался. Тот пожар всё решил — он сжег дружбу Блейна и Ромео. После Блейна увезли в обычную больницу, потому что он что-то повредил, и мы часто сидели на крыльце в неловком молчании. Тогда приходили кошки. Они пробирались через небольшую дырку в заборе, появляясь так же внезапно, как и убегая.

— Почему они так ко мне ластятся? — хохотала Элли, которую они буквально облепляли.

— Любят потому что, — отвечала Клэр, которую они сторонились, — Чувствуют, что ты чистая, как ребёнок.

— А тебя почему не любят? — спросила она, — У меня есть одноклассница, от которой все животные шарахаются. Идет такая, и вороны с громким карканьем разлетаются. Жутко это, если честно.

— Ну, городские некоторые меня любят, — задумалась Клэр, — Их вроде четыре, и я дала им имена. Им понравилось. А так… Эти чувствуют, наверное, мою тьму. А жаль. Я-то их люблю.

— От Брайана они тоже шарахались, — вспомнил Ромео, — А он гонял их, пытаясь поймать и погладить. Как вспомню, сразу смешно становится.

При его упоминании Элли тут же помрачнела.

— Поссорились, что ли? — удивилась я.

— Нет-нет, — замотала она головой, тут же натянув улыбку, — Всё в порядке. Я просто немного задумалась, но всё в порядке. Кстати, вы видели новеньких?

— Да, слабовато поколение пошло, — цокнул Ромео, — Ни одного Иного.

Я посмотрела за горизонт. Солнце уже почти село, вдали начинал разливаться алый.

— Да прям уж ни одного, — расхохоталась Клэр, — Просто кто-то подслеповатым стал.

— Да иди ты, — обиделся Ромео, — Ты даже отличать их от других не можешь, так что замолчи.

Вдруг кто-то начал нас расталкивать. То была Кларисса, она быстро спустилась по ступеням и побежала в сад.

— Как всегда, — фыркнул Ромео.

— Странная девица, — пожала плечами Клэр.

— Мне нужно поговорить с ней, — прошептала я.

Я вскочила и побежала за ней. Пришлось продраться сквозь кусты. Ветви царапали меня, листья запутывались в моих волосах, ноги натыкались на старый и начинающий гнить мусор. Она сидела на качелях, медленно раскачиваясь и глядя на заходящее солнце. Я подошла к ней и стала её раскачивать ещё сильнее. Она откинула назад голову и закрыла глаза. Косы растрепались, казалось, ещё немного, и они расплетутся.

— Мне кажутся очки лишними для тебя, — сказала я.

— А тебе всё время что-то кажется, — сказала она, — Иначе бы ты не попала сюда.

— Что скрывается за ними? — спросила я, останавливая качели.

— А ты узнай! — закричала Отступница, напрыгивая на меня, — Хочешь крылья? Так отбери их у меня!

Она выхватила нож и замахнулась. Я попыталась выбить его из её рук, но она была неумолимо сильна.

— Дуэль! — громко скандировала она множеством голосов, — Дуэль! Дуэль! Дуэль! Дуэль!

На секунду перед моими глазами вспыхнула картинка.

Та же девица. Нож-бабочка, выпады и скандирования толпы.

— Нет, — кричала я, отбиваясь от нападок Отступницы, — Я знаю, чего ты добиваешься.

— Да неужели? — нагло ухмыльнулась та.

Лезвие вонзилось в моё плечо.

Капли крови на аккуратно подстриженной траве. Ликование остальных. Воровка, почуявшая кровь. Бескрылая, попавшаяся на удочку страха.

Я не кричала. Я отважно смотрела в её глаза, прячущиеся за толстыми линзами очков. Она хочет моей крови, но она не получит ни капли. И страха тоже. Как бы не саднило плечо. Как бы ярка не была кровь и как бы красивы не были её брызги. Боль полоснула меня, и я приму её. Я не издам ни звука.

Порез за порезом. Страх, парализующий бескрылую. Воровка не убивает. Воровка играет, как кошка с полудохлой мышью. Она как бешеная собака, впервые узнавшая вкус крови. И теперь её не остановить. Выбор сделан, жребий брошен, и разлучить их смогут только прутья клетки. Осталось решить — падать будут двое или только одна.

Изловчившись, я выбила нож из её рук и повалила её на землю. Она с ненавистью глядела на меня, скаля зубы.

— Ты думаешь, что если пришьёшь себе мои крылья, то у тебя будет всё? — прошептала я, приближая своё лицо к её, — Нет, дорогая, теперь у тебя ничего нет.

— Я поглощу тебя, — прорычала она, — От тебя ничего не останется. И что ты на это скажешь, ощипаная птица?

— Да ты посмотри на себя! — расхохоталась я.

Моя кровь закапала на её лицо. Ярко-красная, горячая, такая неуместная на фоне её фарфоровой кожи. Она тяжело дышала, как громадный зверь, и нервно смеялась, как будто смеялась в лицо самой истине. Свет заходящего солнца в последний раз упал на неё, и я увидела трещины, покрывающие её с головы до пят.

— Чувствуешь? — ликующе спросила я, — Скоро ты рассыпешься на части. Сначала ноги. Потом руки. Потом лицо. Ты навсегда увязнешь в том аду, который сама сотворила.

— И что ты сделаешь? Это не остановишь. Процесс запущен. Тебе останется смотреть на крушение вражеского корабля. Смотри и ликуй, победительница! Чудовище повержено и скоро сгинет в тёмной пучине, а ты сможешь летать.

Она закашлялась. Видимо, я слишком сильно придавила её к земле. Я чуть ослабила хватку.

— Но знаешь, что? Я унесу крылья с собой. Я не дам тебе их урвать, ясно? Ты сгинешь вместе со мной, девка!

Она истерически расхохоталась, а я отпустила её и в страхе убежала. Бежала по темнеющему саду, продиралась сквозь кусты. Рука сжимала окровавленное плечо, чувствовала тёплую влагу и солоноватый запах, боль переключила моё внимание только на себя.

— Смотри, как ветер гуляет.

— Он провожает её.

Они держались за руки — бескрылая чайка и её приятель с длинными патлами. Смотрели на бушующую воровку, хватающуюся за прутья решетки в бессильной истерике.

— Я жду тебя, — хохотала она, — Эй, чувиха, я жду тебя. Встретимся в Сан Франциско, чувиха!

Парень обнял ту, к которой она обращалась. Прижал её к себе. На спине виднелись рваные шрамы, расползающиеся по всему телу. А воровка ликовала: ей удалось захватить с собой аж двоих.

Кровь стекала по белой раковине, стекала по спирали причудливым водоворотом, чтобы исчезнуть во тьме канализации. Казалось, ей не было конца. Рядом валялась порванная и испачканная футболка. На коже виднелась уродливая рваная рана, которая ужасно саднила. Я даже не могла пошевелить рукой, не вскрикнув.

Я посмотрела на своё отражение и впервые испугалась саму себя. Горящие во тьме глаза. Такие же, как у Лицедея. Такие же, как у Отступницы.

Тому, кто борется с чудовищами, следует опасаться, чтобы самому не стать чудовищем.

Лицо исказила ухмылка. Рыжие кудри спутались, как у брошенной куклы. Веснушки особенно отчетливо виднелись на фоне побледневшей кожи. Тело исхудало: отстрые локотки, торчащие рёбра и тазовые кости, осунувшееся лицо. Лето заканчивалось, а вместе с ним и мой запал.

В меня полетел листочек в клетку. Я поймала его и принялась читать. Какая-то анкета, датированная 1961.

— Раритет, — ухмыльнулся Саймон.

— Выйди, пожалуйста, — хмуро сказала я.

— Да не вопрос, — сказал он, но не вышел, а только отвернулся, — Это тебя Отступница так отделала?

— Дуэль, — процедила я.

— Могу бинты принести, — сказал он, — Ты на Эрика не злись. Он дурак.

— Он же твой друг.

— Ага. И дурак.

— А причем тут анкета?

— Когда-то был подобный случай. Всё закончилось тем, что все трое дружно сошли с ума.

Он приблизился ко мне, внимательно глядя своими тёмно-карими глазами.

— Чтобы победить ту, кто пришла из бездны, ты должна посмотреть в бездну. А чтобы посмотреть в неё, ты не должна бояться. Не будешь бояться — не дашь ей над собой власть.

— Если боюсь — то я проиграла?

— Да. Представь, что это игра. Только на кону кое-что очень важное.

— Так анкета-то причём?

— А ты прочитай её. Может, узнаешь свою подружку.

Он улыбнулся, подмигнул и покинул ванную. Я заглянула в листочек. Стандартная анкета девочки-подростка, как это поможет мне одолеть Отступницу? Видимо, придётся идти к Эрику за помощью…

====== Бурая подсобка ======

— Эрик, не будь ребёнком, открой.

Комната заперта изнутри. Я стучусь о белую дверь с облупленной краской. Изнутри доносится гитарная трель. Я вздохнула и вышла во двор. подошла к окну, ведущему в его палату. Оно заперто, из-за шторы ничего не видно, кроме кактуса, статуи манэки-нэко и крохотного садового гнома.

— Эрик, мне вовсе не хочется терпеть твои обиды. Речь идёт о жизни и смерти.

Небо затянело серыми тучами. Я почувствовала первые капли дождя. Чувствовалось дыхание осени в этом прохладном августовском ветре. Я постучало по стеклу. Потом постучала ещё сильнее. Ноль реакции. Но я знала, что он там: притаился, умерив дыхание, выжидал.

— Я выбью стекло, если ты меня не впустишь, — спокойно сказала я.

Он подошел к окну, распахнул его. Пахнуло лимоном и спиртом. Помог мне залезть. Попутно я свалила статую кошки и гнома, задела кактус, больно уколовшись. Он запер окно, занавесил шторы. В комнате царил полумрак. Эрик поднёс горящую зажигалку к ароматической палочке. Призрачная дымка окутала помещение, из-за чего Лицедей казался ещё таинственнее. Словно провидец, словно колдун с горящими зелёными глазами. Я в изумлении смотрела на него, понимая, что он далеко не тот странный, сумасбродный мальчик, которым я раньше его считала. Он оборотень, перевёртыш, знающий о Грани даже больше, чем я. И потому лучше с ним не ссориться.

— Прости, — выдохнула я.

Он мягко улыбнулся.

— Я разворошил твои секреты, ты разворошила мои. Мы квиты, малышка.

Его взгляд остановился на моём плече.

— Это уже случилось?

— Была дуэль. Точнее, это она на меня напала.

— Дуэль… Давно их не устраивали.

— Раньше они были популярны?

— Не очень. Детский сад это какой-то, если  хочешь знать моё мнение.

— Я хочу… Я хочу её победить. Саймон дал мне это. Сказал, что может помочь. Но, по-моему, это бессмыслица какая-то.

Я дала ему бумажку. Он развернул её, принялся вчитываться. Не представляю, как он это делал при таком освещении. Через несколько минут он поднял на меня глаза и лукаво сощурился.

— Ничего не замечаешь?

— Эээ… А что я должна замечать? Анкета как анкета. Любит девичьи группы, состоящие из визгливых мальчиков, сериалы о том, как куча детей собачится между собой, и гамбургеры. Ничего особенного.

— Посмотри внимательно. Точно ничего не замечаешь?

Я бегло прошлась взглядом по неровным строчкам и помотала головой.

— Сам почерк как будто кричит, — сказал Лицедей, — Буквы расползаются, наполняя собой пространство. Чайка-поморник, воровка, хамелеон… Такими движет жадность, страстное желание получить всё, до чего дотянутся руки. Им и всего мира мало, они хотят ещё и ещё. Они глотают воду из мирового океана, пока не лопнут, ибо им всё мало. Цепкая лопнула, забрызгав своим ядом Пастушку. Мы не можем ждать, пока лопнет Отступница, потому что произойдёт абсолютно тоже самое. Помнишь твоего друга, который стал Безжизненным? Тебя ждёт тоже самое.

По моей коже пробежали мурашки, когда я снова вспомнила цепкие пальцы Гарри.

— Тогда что мне делать? — взмолилась я, — Я не хочу заканчивать свои дни в Клетке!

— Для начала успокойся, — положил мне руку на плечо Лицедей, — Научись читать между строк. Эта анкета с виду кажется обычной. Но посмотри: пункты противоречат друг другу. слова залезают друг на друга, кричат. Никогда не замечала такое за Отступницей?

— Я замечала это за собой. До сих пор не могу научиться нормально писать, часто рука дрожит, и теперь я понимаю, почему.

— Руки Отступницы тоже будут дрожать, буквы будут расплываться в её глазах. В конце концов она выронит ручку и больше никогда не поднимет. В какой-то степени история циклична. И жизни людей тоже цикличны.

— Значит, меня будет ждать тоже самое? Отступница меня утащит?

— Нет, если будешь действовать быстро. Верни ей первозданный облик. Вырви её из оболочки яйца. Разбей, пока оно само не начало покрываться трещинами.

Я тяжело вздохнула, потому что совершенно не представляла, как это сделать. Воспоминания о начальной школе перепутались, я перестала отличать «до» от «после». И мне уже начинало казаться, что она всегда была безликой, скрывающейся за очками и длинными косами, этакая тихоня, девочка-ботан из подростковых сериалов.

— Начни с имени, — любезно подсказал Лицедей, — Оно обычно простое, означает главное свойство его носителя.

— Ну, не скажи, — воспротивилась я, — Я бы не догадалась, что Кита так зовут. Почему не Южанин или Черноокий? Это бы ему больше подошло.

— Потому что он выброшен на берег, — вздохнул Эрик, — Вечность тебе больше расскажет.

— Ладно… Как я узнаю её имя?

На этот раз тяжело вздохнул уже Лицедей.

— Ладно уж, так и быть. Спросим ответа у прошлого.

Он обнял меня, повалив на кровать рядом с закрытым альбомом. Закрыл мне глаза своей рукой.

— Пусть наши сердца ведут нас.

К резиновым сапогам липла грязь. Всюду раздавались шорохи, всплески воды, чавканья мокрой земли. Всё вокруг отдыхало после продолжительного ливня. Небеса были хмурыми, серым и унылым. Девочка в старом, дырявом плаще-дождевике вела мальчика в больничной пижаме. Рукава его были засучены, и на них виднелись следы от уколов, а на запястья были надеты фенечки и браслет с надписью «all you need is love». За ними плелся мальчик помладше, в расклешенных джинсах и футболкой с led zeppelin. Он нёс в руках кассеты с альбомами и плеер с огроменными наушниками.

Вскоре они подошли какой-то деревянной подсобке. Дверь со скрипом отворилась. Пол был земляной, так что внизу быловыкопано метра на три и приставлена лестница.

— Куда это ты меня привела, Доминика? — посмеиваясь, спросил тот, кого она вела за руку.

— Спускайся, Оливер, — сказала она.

Первым спустился всё же мальчик, идущий позади. Потом он помог Доминике. Вслед спустился Оливер.

Внизу было кострище, которое давно не убиралось, пеньки, покрытые трещинами и улитками, банки от консервов и куча кассет.

— Вот это да, — восхищенно сказал тот, кто первый спустился, — Вот это класс! Тут и Боб Дилан есть, и Леннон, и Йоко Оно…

— Ладно, мы поняли, — фыркнула Доминика, — Ты эту шарманку можешь до ночи тянуть, Чарли.

— Классное место, — сказал Оливер.

— Ещё бы, — потянулась Доминика, — От старожилов досталось. Тут проходят и свидания, и совещания Знающих… А ещё тут засыпать здорово. Всегда видишь самые необычные сны. Можешь даже за чужими подглядеть. Я люблю приходить сюда одна и думать…

Она с обожанием посмотрела на Оливера. А тот достал фотографию… Фотографию Королевы.

— Ночи опускается… — пробормотал Чарли, — Как бы тебя Халаты не хватились, Безнадёга.

— Не хочу быть игрушкой Ластика, — неожиданно жёстко сказал Безнадёга.

Доминика разожгла костёр. В свете неяркого пламени черты лица Безнадёги заострились, сделались какими-то грубыми, волчьими. И всё же их можно было узнать. Те же кудри, тот же широкий нос, те же зелёные глаза. Они завораживали, в них отражались проблески пламени. Они были похожи на призрачный свет маяка посреди открытого океана. Свечи русалок, манящий заблудившихся моряков. Неудивительно, что Доминика была так загипнотизирована ими. Безнадёга вновь взглянул на фотографию Королевы, и его взгляд смягчился, стал согревающим, ласковым. Но этот взгляд предназначался не для Доминики, и бедняжка не знала, что она никогда не займёт в его жизни место давно умершей девочки. На то он и Безнадёга.

— Повезло тебе, — нарушил затянувшуюся тишину Чарли, — Ты знаешь о своём имени. Я моё так и не смог узнать.

— Это довольно легко, — оторвался от созерцания Безнадёга, — Оно проявляется в детских прозвищах, обидных ругательствах, сравнениях, в твоей характерной черте, в том, с чем тебя все ассоциируют. Просто подумай — кто ты есть? Кем тебя видят? Кем тебя называют?

— У меня не было детских прозвищ… — расстроился Чарли, — И я не знаю, какая у меня наиболее примечательная черта. По-моему, у меня их много!

— А может, ты подскажешь? — оживилась Доминика, — Всё-таки ты нас очень хорошо знаешь… Вот меня ты кем видишь?

— Ха-ха, глупая, — пожурил её Безнадёга, — Я не настолько проницательный, чтобы догадаться об истинном имени. Ты должна узнать его сама.

— Так, а пока мы тут болтаем, давайте-ка запечатлим этот момент на снимке! — засуетился Чарли, — Это же наша первая ночь на легендарной подсобке! Кто знает, когда мы ещё раз так встретимся…

Он принялся копошиться в сумке. Достал фотокамеру из своей сумки.

— Ты что, её всё это время таскал с собой? — удивилась Доминика.

— Это ещё что, — ухмыльнулся Безнадёга, — Как-то раз он достал оттуда мотор для машины. МОТОР!!! Всё-таки его сумка это кладезь сокровищ.

— Может быть, твоё истинное имя — это Кенгуру, — хихикнула Доминик.

— Да ну вас, — сказал Чарли и щёлкнул…

— Хм… В принципе, ничего нового я не узнала… Эй, ты чего?

По щеке Лицедея одна за другой скатывались слёзы. Он шмыгал покрасневшим носом и смахивал их ресницами. Как-то сгорбился вдруг, сделался маленьким и беззащитным. Поддавшись порыву нежных чувств, схожих с сестринскими, я прижала его к груди и принялась гладись его жесткие волосы, похожие на кудри африканца. И тут он громко шмыгнул носом.

— Эй! — оттолкнула его я.

На меня он не высморкался, но футболка пропиталась его слезами.

— А знаешь, ты подала мне идею, – подмигнул мне он.

— Тогда я больше не буду тебя обнимать, – буркнула я.

— Ну и злюка.

Кажется, он повеселел.

— А что случилось? — спросила я, — Почему ты вдруг расплакался?

— Просто… — опустил он голову, — Это были мои родители.

— Они оба были Иными?

— Да… И если мать смогла адаптироваться к обществу, то отец не смог. Но проблема была не только в этом. Мама любила моего отца беззаветно, смотрела ему в рот, бегала за ним, как дурочка… А он просто этим воспользовался. Нет, он всегда был добр с ней, никогда не предавал, но когда когда он смотрел на неё, то видел ту Королеву. Он любил её, по-своему, земному. Но не так, как Королеву. Безнадёга…

— Интересно, почему?

— Кто знает? Может, он находил это безумно романтичным. Любить образ той, кого с нами давно нет. Я догадывался, что он видел её во снах. Хотя он об этом не говорил никогда. Но мне кажется, что видел. Знаешь, я думаю, что даже если бы она была жива, то всё равно бы мало что изменилось. Потому что она жила в своём мире.

— Как Скрипичный Ключ… Тогда как она была Королевой? Разве может она быть серым кардиналом?

— Да, вполне. Безмолвная тень этого дома. Она действительно многое сделала для тогдашних ребят. Останавливала кровопролития, удерживала от страшных ошибок. Куда уж нынешней сравниться с её жалким платком!

— Ты так говоришь, будто тогда Иные были жестокими.

— В некоторой степени. Просто у них были свои порядки. Как в волчьей стае. Но и времена были другими.

Ароматическая палка погасла. Лицедей не стал зажигать новую. Мы просто лежали на кровати, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, потому что вдруг стало очень холодно. И я знала, почему: это шагала зима. Мы сохраняли остатки тепла, лежали вдвоём, наслаждаясь последними летними вечерами.

====== Бесцветное имя ======

Рано утром меня натощак повели на обследования, так что после них я планировала отсыпаться часов до двух. Но не тут-то было. Меня разбудила мисс Алингтон, сказав, что ко мне пришли. Вздохнув, я пошла в комнату свиданий.

За столом сидела Луиза. Распущенные черные волосы, полное отсутствие косметики. Она была саму на себя не похожа. И в этих грубых южных чертах проскальзывали черты подруги детства.

— С чего это ты вдруг решила навестить меня? — удивилась я, — Я думала, мы больше не подруги.

— Вот, — сказала она, протянув мне пакет с мандаринами.

Я достала один и стала чистить.

— Ты же училась в школе искусств? — спросила я, жуя, — Знала Блейна?

— Он учился в параллельном классе, — сказала она, — Блейн был такой ангелочек, со светлыми волосами, крыглыми глазами, фарфоровой кожей. Когда он играл, всё вокруг замирало. Гордость школы. Когда он попал в психушку, я уже ушла из той школы, так что не знаю подробностей. В любом случае, не это важно. У нас много чего произошло.

— Например?

— Ну…

Луиза наконец подняла на меня взгляд, полный боли. Казалось, она вот-вот расплачется.

— Марк погиб.

— Что?!

Я вскочила, опрокинув стул и напугав сторожащих санитаров. Пришлось глупо улыбнуться и заверить их, что всё в порядке.

— Как это случилось? — уже потише спросила я.

— Сорвался вниз на машине с оврага, — сказала она, — Говорят, это было самоубийство. Но предпосылок никаких не было. Официально.

— А что думаешь ты?

— Я думаю, это Сандра его довела, — отчеканила Луиза, — Никогда её не любила.

— Сандре самой нужна помощь, мне кажется.

— Пусть страдает одна. Других в это зачем вмешивать?

Её глаза предательски заблестели. Она моргнула, и по её щекам скатились злые слёзы.

— Она даже не понимала, насколько сильно он её любил. Да я бы пол жизни отдала за то, чтобы меня так кто кто-нибудь любил!

— Если он её любил… — тихо сказала я, — То зачем оставил одну?

— Потому что не смог вынести, — пожала плечами Луиза, — Уж поверь, я этих двоих давно знаю. Сандра никогда его всерьёз не воспринимала, и он это видел. Я не понимаю, зачем она вообще с ним встречалась. Уж точно не из-за популярности. Ей это не надо.

Мы обе притихли, каждая думая о чём-то своём. Её плечи тряслись от беззвучных рыданий, мне в нос ударяли её любимые духи с резковатым запахом мяты.

— А ты девчонка нормальная, — вдруг сказала она, — Зря ты попала сюда. Ничего, вечно же тебя здесь держать не будут… Ты странная, но нормальная.

— Нет, — улыбнулась я, — Я больная. Псих.

Время посещения закончилось. Мы кивнули друг другу и разошлись. Она — на улицу, в мир «нормальных». Я — вглубь психиатрической больницы. Вспоминала Марка. Он часто посмеивался надо мной, но никогда не переходил черту. И друзей часто осаждал, когда они перебарщивали. Я их часто видела с Сандрой. Он смотрел на неё с дрожащей улыбкой, поправлял её волосы, отдавал ей свой ланч. Она витала в облаках, и её улыбка была фальшивой. Я давно заметила, что с ней что-то не так. И мне подумывалось, что это заметил и Марк, и он знал, что она не станет с ним делиться, и если её начнут спрашивать, то она будет отнекиваться, утверждая, что всё хорошо.

Я вышла в сад, села на скамейку. Осень была совсем близко, дышала мне в спину. И ветер стал холоднее, и листья были не такими зелёными, и небо всё чаще затягивало тучами. Но сегодня было вновь жарко, как будто всё в порядке, как будто лето в целом разгаре, и только в самой глубине деревьев притаился первый желтый лист. Скоро скамейку уберут, время прогулок сократят, по больнице начнут гулять шарфы, шапки и свитера. Включатся батареи, все попрячутся по палатам, прижимаясь друг к другу и разжигая воображаемые костры.

— Что такое? Ты захандрила? Тебя вроде кто-то навещал, она тебя обидела?

Рядом со мной сидела Элли. Полосатые гетры на руках и ногах, куча браслетов и бус, сумочка, увешенная побрякушками.

— Кажется, нас ждёт пополнение, — сказала я.

— Но ведь к нам всё время приходят! — всплеснула руками Элли, — Тот очкарик, Сара, Жюли, Элис, Габриэль…

Сарой была полная девушка на инвалидной коляске. Способность ходить она потеряла после аварии. Но кроме этого, у неё была ещё и анорексия. Её приходилось заново учить есть, и она сопротивлялась всеми известными ей способами. Так как у нас были похожие характеры, мы быстро подружились.

А Жюли привел к нам Блейн. С гордостью представил эту здоровенную деву с видом бывалого бандита как нежное и кроткое существо. Сначала мы долго ржали, а потом всё-таки приняли её в свой круг. Бедняжка страдает речевым дефектом, то есть бесконтрольно сквернословит.

Я посмотрела на Элли. Она как-то поникла, волосы потускнели и свалялись. Было видно, что она не одну ночь не спала.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Нет-нет, — помотала она головой и улыбнулась.

Удивительно, как улыбка сразу изменила её лицо, буквально озарила его. Ни у кого, кроме неё, я больше не видела такую настоящую-фальшивую улыбку.

— Если ты хочешь выговориться, то я к твоим услугам, — сказала я.

— Всё в порядке, — поспешила она заверить меня, — Правда. Просто я каждую ночь к нему бегаю. Не высыпаюсь.

Я нахмурилась, но расспрашивать дальше не стала. Откинулась на спинку скамейки, подняла глаза вверх. Высокая серяа стена, покатая крыша, карниз, голубое небо. Вдали на ветках яблоней висели зелёные плоды. На кустах появились ярко-красные ягоды. Было жарко, пахло сухой травой. Скоро со всем этим мы попрощаемся. Скоро не будет этих беззаботных летних деньков. Всё накроет снег и унесёт с собой северный ветер.

— Чего хандрим, дамы? — услышали мы бодрый голос.

Ветки, примятые колёсами, жалобно затрещали. К нам подъехала Сара и остановилась рядом. Её ноги накрывал клетчатый плед. Она была единственной, у которой никто не осмеливался забирать вещи. Она сама их отдавала.

— Тоскуем по уходящему лету, — сказала я.

— Так оно же ещё не закончилась, — удивилась Сара.

— А мы заранее тоскуем.

Элли закрыла глаза, задремав и положив мне голову на плечо. От неё пахло конфетами и детским шампунем. Она казалось такой хрупкой, словно сделанной из стекла, что я боялась даже пошевелиться. И все тревоги куда-то ушли, их прогнало её тепло, её шаги, несущие цветущую весну. Даже осень отступила, затихла где-то далеко, там, где ещё дремал борей.

Вскоре раздался звонок, оповещающий об обеде. Если в течении двадцати минут я не явлюсь в столовую, то останусь без еды. Элли тут же проснулась.

— Наконец-то, еда! — обрадовалась она, — Надеюсь, у нас будет запеканка. Я так люблю запеканку! Она здесь такая вкусная!

— У нас вроде как ещё и десерт будет, — вспомнила Сара, — Капкейки. Что-то расщедрились наши кулинары.

— И волонтёры будут, — поддакнула Элли, — Будем выговариваться. Так говорила мисс Алингтон. Рассказывать о своих проблемах. Они назвали это «Ты не одинок».

— А если у кого-то проблемы с этим? — процедила я, — Может, я не хочу рассказывать о том, что у меня крыша поехала с тех пор, как лучшая подруга столкнула меня с крыши.

Я встала со скамейки и пошла в столовую. Девочки провожали меня изумлёнными взглядами.

Из просторного помещения повеяло запахом шарлотки. Там всегда было многолюдно и тепло. И всегда устраивались драки или хотя бы перепалки из-за длинных очередей и множества людей без тормозов. У окна одиноко сидел Ромео. Блейн в другом конце сидел с Жюли и другими девочками, которых я не знала. Очкарик сидел с Клариссой. Клэр не было. Я почувствовала укол жалости и поставила дымящийся поднос рядом с ним.

— Чего не ешь? — спросила я.

— Нет аппетита, — сдавленно сказал он.

— Да ты чего? Нас не каждый день кормят капкейками. Бери, пока дают!

— Я не люблю сладкое…

Он грустно посмотрел на меня своими чёрными глазами. И неловко улыбнулся.

— Почему ты сюда попал? — спросила я, — Музыкой случайно не занимался, как Блейн?

— Я ча-ча-ча занимался, — равнодушно ответил он, — Потом из-за травмы головы немного нарушилась координация и мне пришлось бросить.

— Ты любил танцы?

— Больше жизни. Я не был талантлив, как Блейн, всего добивался усердием, но ты сама понимаешь, этого недостаточно. Дяде было недостаточно… Ладно, не важно.

— Похоже, мы товарищи по несчастью.

— Я слышал от Саймона, что ты с Клариссой сцепилась. Это правда? Только плечо пострадало?

Я энергично закивала. Он обеспокоенно посмотрел на меня.

— Берегись её. Она теперь не успокоится. Только не поднимай шума, ладно? Не хватало ещё, чтобы тебя в изолятор утащили.

Он всё-таки принялся уплетать за обе щёки остывший яблочный пирог. Я последовала его примеру. Ромео, танцующий ча-ча-ча… Трудно это представить.

— Твоей партнёрше повезло, — сказала я.

Он подавился. Я похлопала по его спине.

— Не сказал бы. Я часто лажал, и она с тоской смотрела на лучшего ученика, который двигался так плавно, будто был рождён быть королём танцев…

Он вздохнул, предавшись печальным воспоминаниям. Я уже пожалела, что напомнила ему о прошлом.

— На самом деле талантливых единицы, — сказала я, — Можно добиться успехов упорным трудом.

— Да какая разница уже…

Он ковырял в тарелке вилкой. Ко мне подошла Кларисса и грубо схватила за руку, оттащив в сторону.

— Сегодня в полночь на заднем дворе, — шепнула она.

Её глаза лихорадочно блестели, косы растрепались. Я не чувствовала страха или ненависти, только тупое остервенение. Поэтому согласилась, выдержав её пытливый, изучающий взгляд.

Когда я вернулась, Ромео уже не было. Доев, я вышла из столовой. Спина Ромео промелькнула в конце коридора, на лестничном проёме. Я побежала за ним. Когда я взбежала на второй этаж, его нигде не было. Помещение чердака было открыто. Я осторожно подошла и отворила дверь…

Он сидел на кучке пепла, спрятав голову в колени. В окне уже заходило солнце, бросая красный свет на расплавленные игрушки и уродливое, искорёженное пианино. Я села рядом с ним. Он даже не пошевелился. Воздух вокруг него сгустился, тень удлинилась. На секунду мне показалось, что она издевательски улыбнулась просветом.

Внизу в машине заиграла латиноамериканская музыка. Её было не очень слышно, но достаточно, чтобы вскочить и пуститься в пляс.

— Кажется, сама судьба намекает, чтобы танцор Ромео вернулся, — вскочила я.

— Это не ча-ча-ча, дура, — сквозь нервный смех сказал Ромео.

Я нетерпеливо схватила его за руку и рывком подняла. Вопросительно посмотрела, изогнув бровь. Он вздохнул и сказал:

— Ладно, покажу несколько простых движений.

Он начинал медленно, неуверенно и нехотя, всё время наступал мне на ноги, путал движения и несколько раз терял равновесие. Я много раз видела, как танцуют ча-ча-ча и даже запомнила несколько движений, так что получалось у меня весьма сносно. В итоге Ромео втянулся и даже увлёкся, выделывая невероятные па и кружа меня. Я едва поспевала за ним. В свете заката весь преобразился, тень от взъерошенной челки падала на лицо, глаза ярко горели, губы тронула счастливая улыбка. И музыкальное сопровождение не нужно было: песня звучала в наших головах.

Завершили танец красивой позой, не удержались и плюхнулись на кучу пепла, запыхавшиеся, разгоряченные и раскрасневшиеся, и при этом совершенно счастливые. Ощущения были как после нескольких часов, проведённых на танцполе. Вся напряженность спала, а Ромео выглядел так, будто впервые за последние несколько лет был по-настоящему счастлив. Мы повернули друг к другу головы и посмотрели опьяневшими глазами. По нашим лицам поползли одинаковые блуждающие улыбки.

— В начале так трудно было, — пробормотал он, — А потом легко. Будто и не было травмы вовсе. Че за хрень?

Я расхохоталась.

— Последней фразой можно описать всю мою жизнь.

Солнце уже зашло, показались первые звёзды.

— Ой. Сейчас же отбой должен быть, — вскочила я, — Если нас не обнаружат в постели, то накажут потом.

— Ты ведь сегодня встречаешься с Отступницей? — вкрадчиво спросил Кит.

Я медленно кивнула, нервно взглотнув.

— Обязательно выясни её настоящее имя. И выкрикни его ей в лицо.

Он ободряюще улыбнулся и проводил меня до палаты. Мы разошлись, совершенно довольные собой и друг другом.

Я легла в постель между Клэр и Жюли. Пришла старая санитарка, помогла вяло сопротивляющейся Саре переодеться в пижаму и лечи в постель. Потом дала таблетки, погладила каждую по голове и ушла, погасив свет. Хорошая это была женщина.

Ночь опустилась на улицу, закапал дождь. Ветер выл в трубах, грозил открыть окно, ударял ветки о стекло. Молодые стволы сгибались. Пролетела чья-то ночная рубашка. Мне совершенно не нравилась сама идея того, что мне придётся идти через весь двор при такой погоде, но остаться здесь означало проявить трусость. От дуэлей не отказываются.

Отступница уже проснулась. Она молча смотрела на меня — зловещий тёмный силуэт. Убедившись, что все спят, мы открыли окно, спрыгнули вниз и тихонько закрыли. Я зашипела, когда моих ног коснулась мокрая трава и твёрдый цемент. Мы пошли через двор, шарахаясь от света фонарей. В окнах на верхних этажей ещё не выключили лампы, там мелькали силуэты Халатов. Мы жались к слепым зонам, потому что двор был оснащен камерами наблюдения, которые просматривались Филином. Филина все боялись: злые глаза, сверкающие из-под кустистых, нависших бровей, запах алкоголя, утробный голос и суровый нрав. Рядом с ним было жутко находиться, коленки тряслись, голос отнимался. Говорят, он никогда не спал. Я поежилась, вспомнив одного лунатика. Он ходил по коридорам во сне, выходил в сад и бродил там, что-то бормотал. Один раз я подслушала, и потом очень пожалела, потому что говорил он очень жуткие вещи. Поэтому его звали Сомнамбула. Потом он уехал в пансионат и больше я его не видела, и очень была рада этому. Боялась его до смерти.

Самым трудным было пробраться сквозь кусты. Ветки царапали, листья и насекомые так и липли. На небе показалась бледная луна. Мимо нас пробежала Поступь. Мы притихли. Кажется, она нас не заметила. Выбрались исцарапанные и злые.

— Надеюсь, ты хоть оружие взяла? — усмехнувшись, спросила Отступница.

— О себе лучше беспокойся, — огрызнулась я.

Я выхватила заточку. Она — тот же нож, что и в прошлый раз. Мы принялись кружить вокруг друг друга, принюхиваясь, сгруппировавшись, как кот, готовящийся к прыжку.  Готовились напасть, выжидали.

Как же её звали? Какое у неё настоящее имя? Она с детства была подслеповата…

— Крот! — выкрикнула я, — Червь! Аксолотль!

— Мы что, на уроке биологии? — склонила голову вбок Отступница, — Я тоже так могу. Слепыш, летучая мышь, нетопырь, гидра.

Воспользовавшись моим замешательством, она воткнула нож мне в бедро. Я стиснула зубы, чтобы не заорать от боли. Получилось сдавленное мычание.

—  Пингвин! — шепнула я.

Она приподняла брови.

— Киви, эму, страус, — издевательски продолжила она.

Стала теснить меня к стене. Воткнула нож в миллиметре от моей шеи.

— Мне ведь надоест с тобой играть когда-нибудь, — ухмыльнулась она, — Чего оружие не поднимаешь? пацифисткой заделалась?

— Кошка… — в отчаянии выдохнула я, — Лев, тигр… Церемонемейстер?

— Чего ты за мои фразы цепляешься? — сплюнула Отступница, — Ты в жизни не угадаешь моё имя.

Какая её черта бросается мне в глаза, но я  не хочу её замечать? Или… Какую черту она старательно прячет? Какой она была до метаморфоза? Я что-то упускаю. Что-то до смешного очевидное. Когда мы познакомились, я играла в гнома среди страны великанов. И она была такой же. Только притворялась. Лицедей назвал её хамелеоном…

— Хамелеон! — заорала я прямо ей в лицо.

— Ах ты дрянь!

Она ещё раз полоснула ножом, но я успела выставить руку. Она отошла от меня, дыхание отдавалось в её груди хрипом. Я не стала дожидаться, когда она опомнится, и просто рванула через кусты, истекая кровью и шипя от боли. И…

Столкнулась с Филином. Он возвышался надо мной, его глаза горели в темноте, как две глубоководные рыбы. Я попятилась назад.

— Я сделаю вид, что ничего не было, — сказал он грудным голосом, — Возвращайся в свою палату.

— Спа… сибо, — пискнула я.

— Знаю я ваши игры, — кинул он напоследок.

Спина покрылась мурашками. О каких играх он говорил? Лучше не думать об этом…

====== Перламутровая глубина ======

Я всё ждала, когда Филин напомнит о произошедшем ночью. Ночами не спала, видя перед глазами его угрюмые впалые глаза, съёживалась перед ними, казалась себе маленькой и жалкой, как букашка. Никто не должен был знать об этой дуэли, кроме Лицедея. Это что-то личное, касающееся лишь нас двоих. А кроме того, если об этом узнают Халаты, то они вмешаются и запрут меня в Клетку. О да, я знала, почему её называли Ластиком. Она стирала страх и радость, сны и мысли. Она стирала тебя.

Ночами мне снились кошмары. То, как Иных схватывали Халаты, скручивали им руки и тащили по тёмным коридорам. Они съеживались под прицелом хирургического ножа, который втыкался над глазом и вырезал круг на мозгу. Лоботомия. Опустошение. Ночной кошмар Иных первой половины двадцатого века. Их жгли током, держали над ямами со змеями, окунали в ледяную воду, держали в ванной часами, а то и днями, накачивали наркотой, делая безвольными тушками, находящиеся между сном и явью. История больницы уходила вглубь веков, но иногда из прорези окна я видела совершенно незнакомое место и понимала, что нахожусь далеко от дома, как с точки зрения времени, так и с точки зрения пространства.

Ворожея и представить не могла, что за жуть мне снилась. Я знала о её кошмарах, знала о тьме в ней, но она не знала, что испытывали Иные в те времена, когда психиатрическая больница была аналогом тюрьмы. И я не говорила. Знала, что если скажу, то она тоже начнет видеть эти сны. А я не хотела, чтобы она в лишний раз истрепала себе нервы. Итак, бедняга, ходит бледная, как тень.

Дни шли, Филин молчал. Иногда мы пересекались, и он смотрел на меня стеклянным взглядом, делал вид, что ничего не видел. В итоге я решила не думать об этом. Похоже, он понимал, насколько это важно и для меня, и для неё. Может, он знал об Иных, знал о Грани и потаённой жизни. Потому что когда мы говорили о нём, называя его этим именем, и он проходил мимо, то он неизменно поворачивал голову, как заправская сова.

Лето кончилось, оставив нам прощальные подарки в виде фруктов и ягод, а небо проводило его слезами-дождём. Листья начинали желтеть, дни становились холоднее, ночи длиннее. Мы по-прежнему сидели на крыльце, вооружившись зонтиками. Иногда стояли жаркие дни, и мы вздыхали, вспоминая об ушедшем лете. Кто-то уже ходил с насморком. Элис шутила, что «у психов обострение, сейчас хлынут сюда, спасайте задницы». Я хмуро на неё смотрела, Элли закатывала глаза и читала очередную лекцию о недопустимости клеймления психически больных, Клэр тихонько усмехалась.

Это лето многое изменило. Я и раньше здесь была во время знойных дней и лиловых вечеров, но тогда здесь царила скука, дети слонялись по округе по одиночке или компаниям, от скуки устраивались драки, изоляторы пополнялись. Но это лето было другим. Мы сблизились. Взгляд Ромео потеплел, Блейн стал меньше рисовать неприличные наброски, Габриэль стала меньше приставать. Мариам, правда, уехала, мы плакали, а потом забыли. Об ушедших здесь всегда забывают, это как-то само собой получается.

А с тех пор, как пришла Элли, многое изменилось. Она была клеем, что держал всех вместе. Пациенты впервые стали по-настоящему единым коллективом. Любили её все, она не могла не нравиться. Даже буйные, даже асоциальные, даже конченые психопаты. Однажды к нам приволокли социопата, который замучил своих одноклассников. Его держали в изоляторе и никого к нему не подпускали. Волокли по коридору специально во время тихого часа. И то один мальчик попался ему по пути, тот его чуть не задушил. Когда дежурила Белка, которая клевала носом каждые десять минут, то Элли носила ему еду по ночам, просовывала питьё, пересказывала ему новости, читала литературу. Он даже как-то притих, присмирел. Когда его выписывали, они горячо обнялись и поцеловались, прощались, как близкие родственники.

— Смотри, смотри, вот она, — прошептала Элли, указывая дрожащей на новую пациентку.

Это была Сандра. Свалявшиеся волосы, смятая рубашка, размазанная косметика. Она шла по коридору, затравленно оглядываясь. Вся как-то сгорбилась, будто несла что-то тяжелое на стене.

— Да, не права была Луиза, говоря, что она не любила его… — ошеломлённо пробормотала я.

— Я её вообще боюсь, — съежилась Элли, — И самое ужасное в том, что она идет к нам в палату!!! Меня ещё вчера мисс Алингтон предупреждала… Зои, что делать?!

Она затрясла меня, лихорадочно поблёскивая глазами.

— Спокойно, — сказала я, — Она не опасна. Просто иди и познакомься с ней.

Я заставила Элли глубоко вдохнуть, а потом медленно выдохнуть. Она улыбнулась, поблагодарила меня и вернулась в палату. Я пошла к мальчикам. У меня не было никакого желания общаться с Сандрой. Слишком проблемная.

Я застала Ромео одного в палате. Он стоял, облокотившись о подоконник, и глядел в окно. Его кожа казалась особенно тёмной на фоне белой краски.

— Вот и лето кончилось, — сказала я, — Жалко?

— А чего жалеть? — хмыкнул Ромео, — Оно ведь будет потом.

— Но оно не будет таким, как это. И листья на деревьях упадут и сгниют в земле, а потом распустятся уже другие.

— Грустно ты говоришь. Грустнее только блейновская геометрия.

— Это, простите, какая?

Он повернулся ко мне. Его глаза были прищурены, на носу приклеен лист.

— Параллельные линии находятся друг напротив друга, но никогда не пересекаются, — вдохновенно начал он, — Но пересекающиеся встречаются один раз, на краткий и радостный миг. Разойдутся свой дорогой, всё больше и больше отдаляясь друг от друга. И никогда друг друга не увидят вновь. Они будут вечно бежать через пустоту, в которой ничего нет, одинокие и неприкаянные. Но куда? Зачем?

— Жуть какая, — передёрнуло меня, — Это кого он в депрессию хотел вогнать?

— Учил одну маленькую девочку с… Вроде, то была шизофрения. В любом случае, стадия была запущенная, у неё начинало расщепляться сознание. Это он так решил научить её азам математики, называется.

Он подошел к комоду, вытащил такос и протянул его мне.

— Будешь? — подмигнул.

Затем он достал ещё один. Мы принялись жевать. В соседней палате раздались звуки ча-ча-ча. Ромео выпучил глаза, а я рассмеялась.

— Сколько ты здесь ещё лежать будешь? — спросил он.

Я неопределённо пожала плечами.

— А почему ты вдруг спрашиваешь?

— Просто… Я хотел спросить, когда нас выпишут, хочешь поддерживать со мной общение? Просто обычно, когда здешние выходят, то они расстаются навсегда. Ну, многие. Так что, если ты откажешься, я всё пойму. Хотя мне всё же хотелось общаться с тобой и дальше. Со всеми вами.

— С Блейном тоже? — подмигнула я.

И тут же поняла, что ляпнула лишнего. Ромео нахмурился, но оставил мой подкол без ответа.

— Так да или нет?

— Конечно, да! Как я могу бросить тебя, нашего юного страстного танцора Ромео?

Мы громко рассмеялись. Из залы донеслась громкая музыка. Похоже, это было диско. Мы с Ромео озадаченно переглянулись.

— Пойдём, посмотрим? — предложила я, — Спорим на такос, что это наша тройка?

— Да тут и спорить не надо, — криво усмехнулся Ромео, — Тем более, ты его достать не сможешь в случае проигрыша. Не очень из тебя контрабандист.

— Это кто сказал? — возмутилась я.

И всё же заключать пари мы не стали, а просто побежали в залу. Там уже бесновались наши обожаемые парни: Эрик, Саймон и Грег. Я присоединилась к ним, а Ромео на меня задумчиво смотрел. А потом перевёл взгляд на Блейна, говорящего с Сандрой. Я удивилась, но придавать этому значения не стала. По-любому решил наградить каким-нибудь очередным глупым прозвищем. Меня он окрестил Вечно Бесноватой Рыжей Скелетиной С Никогда Не Вынимающимся Шилом В Одном Месте. Некоторые меня до сих пор так называют.

Когда она уходила, я рассеянно поглядела ей вслед. Сзади меня обнимали руки Эрика. Он плавно покачивался под какую-то тоскливую балладу. Я ещё раз вздохнула, вспомнив Марка.

Мы с нетерпением ждали Ночи, Когда Все Двери Открыты. Я иногда ловила на себе тяжелый взгляд Хамелеона. Я разгадала её тайну, тем самым ослабив её. Но лишь на время. Чем холоднее будет, тем сильнее она будет становится. Она всегда любила дождь и снег. Иногда мне казалось, что они всегда её сопровождают, даже в солнечные летние дни. Собственно, почему Хаомеон? Он маскируется под окружающую среду. А если взглянуть на это с другой стороны, то его цвет зависит от цвета окружающей среди. На Хамелеон всегда было легко повлиять, промыть мозги. Идеальная добыча для сектантов. Хорошо, что здесь их нет, иначе бы она присоединилась к ним.

Какого это — спать меж двух огней? С одной стороны тени Клэр растут, движутся, щёлкают своими бесплотными челюстями. С другой стороны Хамелеон дышит ненавистью. Я завидовала соседкам Поступи: в её комнате всегда незримые цветы и солнечный свет.

Осень своим холодным дыханием срывала листья с веток, рисовала инеем на стеклах, заставляла ртутный столбик на градуснике уменьшаться, переходить отметку 0. Близилась заветная Ночь, и наши с предвкушением ждали. А у меня на душе было тревожно. Кого-то мы лишимся этой ночью.

И вот, настал день преддверия. Дети вырезали гирлянды и фонари, доставали пылящиеся на антресолях бумажные змеи, надували шары, складывали корабли, самолётики, цветы и птиц, вязали шарфы и свитера, зажигали ароматические палочки, рисовали на стенах. Носились по коридорам, перешептывались, никак не могли угомониться, как бы ни кричали на них Халаты. Эрик заперся в палате, выгнав всех соседей, не пускал даже меня. Но я всё-таки подглядела. Он завороженно смотрел в альбом, сделавшись очень похожим на своего отца.

Мы смотрим телевизор, изо всех сил завидуя веселящимся на праздничном концерте. Делаем попытку устроить свой концерт, но Халатам удаётся нас угомонить. Поступь сидит целый день на подоконнике у себя в палате. Перед рассветом она предупредила нас, чтобы мы с ней ни в коем случае не заговаривали. Мне по секрету шепнули, что этой ночью она уйдёт с Вороном навсегда.

Говорят, всё то, что ты нарисуешь на стене, останется в памяти живущих Иных на века. Даже через сотню поколений. А если ты нарисуешь грядущее, то оно непременно сбудется. Кит это называл глупыми суевериями. А я захотела проверить и нарисовала двоих, бредущих по дороге, припорошённой снегом.

— Удачи, ребята, — шепнула я, погладив получившийся рисунок.

Когда зажглись первые звёзды, ребята высыпали на крыльцо. На заднем дворе то тут, то там раздавались шорохи, следы переплетались, надписи нежно шептали, вещая что-то своё. В траве мелькали огоньки. Сверчки, что ли?

Падал снег, такой белый в этой осенней ночи. Окно распахнулось, из палаты вышла Поступь, разгоняя холод. Пахнуло розами и сиренью, она исчезла вместе с призрачным теплом, и воспоминания о ней постепенно стали ускользать из наших голов. Я выставила вперед руки, сжала кулаки, но схватила лишь пустоту.

— А ну не хандрить, в такую-то ночь! Буревестник, это что такое?

Лапы, похожие на гиббоньи, схватили меня и подняли в воздух.

— Лицедей, ты похож на гиббона, — сказала я.

— А ты на индюшку, — парировал он.

Я погналась за ним. Он побежал в сторону черного выхода. Провозился с дверью, но всё-таки открыл её. Мы побежали по тёмной, скрипящей и очень-очень старой лестнице. Меня щекотал шелк паутины, я чувствовала затхлый запах. Неудивительно, что сюда почти никто не ходит. Тут даже окон нет, не то что ламп. Настоящий черный выход.

— Отец называл её Пропастью, — раздался гулкий голос Лицедея откуда-то сверху.

— Страшно, — прошептала я, — Можно мы не будем сюда ходить?

— Нельзя, — фыркнул Лицедей, — Отличное место. Самое лучшее. Давай, пошевеливайся, старушка!

Я ускорила бег хотя бы потому, что не хотела оставаться здесь слишком долго.

— Знаешь, какие эхо каких секретов поглотили эти стены? — зашептал Лицедей и сгрёб меня в охапку, — Ты бы знала, Буревестник. О, ты бы знала…

— Если я выпущу сейчас твою кровь… То я смогу избавиться от тьмы. И тогда я буду счастлив! Абсолютно счастлив!

— Я убью тебя, и никто об этом не узнает. Думаешь, кто-нибудь меня заоподозрит? Ты, шагающий по краю крыши, думаешь, кто-нибудь меня заподозрит?!

— Ты должна стать моей. Кричи, кричи, сколько влезет. Никто не узнает. Это останется здесь, между этими стенами. Тебе не дано понять моей любви, как и никому на этом свете. Она больна, уродлива и вывернута наизнанку. Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, ЧТО НЕНАВИЖУ!!!

— Ты отдашь мне всё. Иначе я запру тебя в чулане. О, ты знаешь, как часто его проверяют? Почти никогда. Разве что Филин зайдёт… Ха, Филин тебя спасет. Но ты уже не сможешь оценить это по достоинству, затворница. Отдавай по-хорошему свои сны, муза.

— Хватит! — закричала я, закрывая уши руками, — Хочешь, чтобы я стала как Ворожея?!

— Думаешь, если закроешь, то голоса стихнут? — усмехнулся Эрик, — А Ворожею мы бережем… Кто знает, какой она станет, если услышит эти ужасы… Если она заглянет в бездну хоть на секунду, то бездна заглянет в неё. Потому что тьма в ней причудливо сочетается с чистотой. В этом-то вся и проблема.

— А меня, значит, не жалко, — прохныкала я.

— Ты крепкий орешек, Буревестник, — обнял меня ещё крепче Лицедей.

Мы вышли на крышу. Меня бросало то в крупную, то в мелкую дрожь, тело плохо слушалось.

— Ну, не грусти, — неловко улыбнулся Лицедей, — Не в эту ночь. Посмотри, как красиво.

Я села на холодную металлическую поверхность. Сад был заснеженным, весь в огнях и гирляндах, на снегу что-то было нарисовано чьими-то крупными ботинками. Голые деревья были заботливо украшены искусственными гирляндами, бумажными фонарями, листьями и цветами, а их ветки заселили птицы-оригами. А за забором асфальтовые артерии пересекали широкие улицы. Дома походили на кукольные, их крылечки украшали тыквы, черепа и фонари. Улицы наводнили нарядные дети. Вдали поблёскивало озеро, в нём отражалось ясное звёздное небо.

Я легла на крышу. Небо как будто плыло. Но хотя бы не ускользало из моих рук. И всё равно оставалось недосягаемым. Лицедей лёг рядом, его тело было мягким и тёплым, как подушка. Мы взялись за руки и закрыли глаза…

Двое стояли на этой крыше, приобнявшись. Он в летних шортах и футболке, она в цветастой юбке. Ветер дул, развевая их одежды и волосы.

— Я могу обогнать экватор за секунду, — сказала она.

— Ты выросла, Алиса, — сказал парень, — А я остался всё время опаздывающим Белым Кроликом.

— Ты тот, за которым все следуют, — прошептала Алиса.

Они подняли руки. Звёздное небо рухнуло, просыпав звёзды. Они сияли, как стразы в вечернем платье, как бриллианты, как светлячки или небесные фонари, кружились, как будто от ветра. Двое смеялись, прижимаясь друг к другу и держась за бока.

— Этой ночью Алиса найдёт своего Белого Кролика, — прокричал парень.

— Этой ночью Орфей выведет свою Эвридику, — прокричала девушка.

— Этой ночью Элиза дошьет рубашку младшему брату, — прокричал парень,

— Этой ночью Психея найдет Амура, — прокричала девушка.

— А как она найдёт? — ехидно спросил парень, — Неужто последует за Белым Кроликом?

— Она будет идти за светом фонаря, — сказала девушка, — Не сводить с него глаз. Иначе всё пропало. Придется начинать заново.

— Да она бросит на сотой попытке, — захохотал парень.

— Нет, если будет верить, — серьёзно ответила девушка, — Знаешь, сколько звёзд с неба она сможет сорвать, если будет верить?

— Не знаю, я одну уже сорвал, — похабно ухмыльнулся парень.

Их лица сблизились.

— Нарекаем эту ночь рубежом между летом и зимой. Нарекаем её Ночью, Когда Все Двери Открыты.

Они жадно поцеловались. Халаты на верхних этажах мирно дремали над записями, отменяющими лоботомию.

— Вот это да, — удивилась я, — какой это вообще год?

— Двадцатые, — пожал плечами Лицедей, — До этого её называли Ночью Ужасов. Ещё бы: к Опустошенным возвращались чувства.

Стало тише. Все притаились в сладостном молчании.

— А хочешь проникнуть ещё глубже? — подмигнул Лицедей, — Только не вздумай отпускать мою руку.

— Я пересекла восьмую клетку. Итак, что мне полагается, Ваше Невеличество?

Две девочки смотрели друг на друга. Седая сощурила глаза, поправив шляпу.

— Ты станешь королевой. И тогда мы встретимся с тобой на равных, — процитировала она, улыбнувшись.

— Ну вот, я стою перед тобой. Где моя корона? — нетерпеливо топнула ногой другая.

— Ты знаешь, что Белым Королевам не полагается корон? — продолжала улыбаться седая, — Кроме того, ты должна выдержать экзамен на знание хороших манер. Итак, что будет, если отнять кость у собаки?

— Собачье терпение, — без запинки ответила другая.

— А я разве сказала, что это зазеркальная собака? — расхохоталась седая, — И вообще, где гарантия, что собака не наплюёт на терпение и не набросится на тебя?

— Какая же Вы противная, — нахмурилась другая.

— Надо просто мыслить шире, — подняла палец вверх седая, — И разве ты так хочешь, чтобы эти прелестные кудри с этими не менее прелестными ленточками прератились в седые лохмы, как у меня?

— А зачем я, по-твоему, терпела ханжество пассажиров поезда? Зачем разнимала братьев? Зачем терпела хамство неотёсанного Шалтая-Болтая? А потом меня заставили разрезать пирог Единорогу и Льву, и Единорог назвал меня чудовищем, а последней каплей стало то, что меня выгнали вместе с ними!!! А потом меня похитили, и меня спас рыцарь… Ах, он такой душка.

— Сказать тебе, почему? — улыбнулась седая, — Потому что ты умница, не-Алиса. И тебе вовсе необязательно занимать моё место.

— Тогда, мне же полагается какая-то награда?

— О да! Всё на свете! Только больше никто к тебе не прикоснётся, увы…

— А это, наверное, девятнадцатый век? — спросила я.

— Ага, — улыбнулся Лицедей, — Похоже на то. А ещё глубже не хочешь?

— В последний раз, — вздохнула я, — Так устала…

— О, а ты, наверное, из Лапландии? Колдунья, должнобыть, да?

— Ты дура, северянки светлые и волшебные… А она черномазая, как мавритянка.

— Сама дура!  Лапландки такие и есть!

Смугла девочка внимательно смотрела на ссорящихся своими черными глазами, похожими на две щёлочки.

— Я приплыла из Северного Ледовитого Океана, — склонила она голову.

— Русалка? — оживилась первая.

— Тюлень, — сказала гостья.

— Селки, — прошептала первая.

— Хотите, покажу? — предложила селки.

Девочки энергично закивали. Селки вытащила из чемодана тюленью шкуру, раскинула её… Она засияла подобно северному небу. Комната наполнилась водой, пол, потолок и стены исчезли. Селки окутала себя и двоих шкурой. Первая трогала пальцем серебристых рыб, которые бросались от её прикосновения в рассыпную. Вторая завороженно смотрела на светящуюся рыбку, плывущую сквозь толщу воды. Их ноги задевали водоросли, над головами махал крыльями скат.

— Значит, вот что значит — быть тюленем… — выдохнула первая, — Интересно, а как живут дельфины?

— Прекрасно, — сказала селки, — Когда-то им предлагали выйти на сушу, но они отказались. Остались вместе с китами, когда остальные ушли. Слишком любят воду. Слишком преданы себе.

— Давай мириться? — предложила вторая.

Они стали играть в ладошки и засмеялись.

— Это правда? — удивилась я.

— Я откуда знаю? — хмыкнул Лицедей, — Так далеко я ещё не заходил.

Откуда-то донеслась игра на гитаре.

— Опа, — оживилась я, — Вечность играл эту песню одной из тех, в кого ему угораздило втрескаться.

— Зелёные рукава? — приподнял брови Лицедей.

— Такая красивая песня, — вздохнула я.

— А по-моему, тупость, — фыркнул Лицедей, — Одно нытьё, растянутое на 16 куплетов.

Я пожала плечами. Вдали дребезжал рассвет. Я вздохнула. Этой ночью Хамелеон стала сильнее.

====== Ореховое сходство ======

С Хамелеоном мы заключили мир. Но на самом деле это была холодная война. Хамелеон была моим кривым зеркалом. У меня были друзья — у неё не было никого. Я завоевывала расположение людей — она открещивалась от тех, кто был с ней добр. Я сбегала по ночам — она по ночам спала. Я врагам сразу объявляла войну — она врала, подлизывалась и лукавила. Я была открытой — она была скрытной. Мы были дружной компанией палаты номер три, и в то же время были сами по себе. Ворожея тихо сходила с ума, истончая тёмную дымку. Хамелеон преображалась, делаясь всё безобразней. Сара… Сара таяла. Жюли сморкалась и жевала чеснок. Как будто чего-то не хватало. Нам всем. А может, даже кого-то.

А тем временем зима вступала в свои права. Ветер выл в трубах, ударял ветками об окно. Дни становились холоднее, ночи длиннее, темень гуще. Население больницы ходило в свитерах, шарфах, рукавицах, шерстяных носках. Дрались за обогреватели, толпились у батарей, сидели на подоконниках, несмотря на холод, пока Халаты их не сгоняли. Сморкались, жаловались на больное горло, дышали в ингаляторы. Закутывались в пледы и одеяла, как в плащи, и ходили так по коридорам, пока Халаты не заставляли их одеться нормально. Часами торчали в тёплом душе, грелись чаем, кофе и посиделками в компаниях. Из сада перебрались в палаты, которые превратились в настоящий закрытые мирки, маленькие и уютные.

По ночам больше не гуляли. И только мы с Эриком, Саймоном и Грегом сбегали втихаря, накинув куртки на пижаму, и ходили по заднему двору, пробирались на крышу, а иногда выбирались в город, гуляя под дождем и снегом. Неоновые огни отражались на мокром асфальте, фонари почти не горели, моторы шумели, свет в окнах забегаловок гостеприимно горел. Денег не было, но иногда хозяин ресторана мексиканской кухни выносил нам такос, и мы ели, сидя на ступеньках служебного входа. Незамедлительно приходили собаки и кошки, и мы обязательно с ними делились. Кошки ласково мурчали, собаки высовывали языки и как будто улыбались, и мы гладили их всех. Саймона распирало от удовольствия больше всех.

А потом к нам перебралась Сандра. Такая жалкая, одинокая, неловко переминающаяся на пороге. Ничего общего с той уверенной Сандрой, которую знали в школе. Свалявшиеся волосы, отсутствие макияжа, покрасневшие глаза, неопрятная одежда и угловатость. Она, видимо, не узнала меня, а я предпочла сделать вид, что не знаю её. Мы приняли её в свою компанию, но понимали, что она одиночка. Связана по рукам и ногам этими цепями. Изуродованная, истерзанная душа в таком же теле. И главное то, что она настолько отчаялось, что ей это даже нравится.

Вечность решил ей помочь. Он видел то же, что и я, даже намного больше. Если Лицедей смотрит сквозь время, то Вечность смотрит сквозь материю. И только он услышал тихий смех её покорного слуги. И только он разглядел правду среди её истерик, плача и ненависти. Заставил её выпалить правду, выплюнуть, как горькую пилюлю.

— Когда-то я тоже такое испытывал, — как-то шепнул он мне, — Когда потерял Травницу. Невыносимо больно было оживать, но было бы хуже, если бы я стал таким, как она. И ей будет хуже, если она не отпустит его.

— Что будет? — спросила я.

— Много чего, — пожал он плечами, — Но то, что это будет хуже смерти, это точно. Поверь, лучше не думать о таких вещах. Не смотри в бездну слишком пристально, иначе возникнет глупая идея найти её дно. И в поисках этого дна ты сама не заметишь, как свалишься вниз.

И больше мы к этой теме не возвращались.

На одной из ночных прогулок мы встретили того самого парня, с которым я когда-то жарила сосиски. Мальчики опять уплетали такос, а я под шумок ускользнула с таинственным незнакомцем.

— Как романтично, прям не могу, — фыркнул он, — Че тут делаешь в таком виде?

— Из психушки сбежала, а что? — невинно спросила я, — Кстати, я так и не узнала твоё имя.

— Дилан, — ответил он, — Я Дилан.

— Зои, — кивнула я, — «Тарантул» ты написал?

— Очень смешно, — фыркнул он, — Понимаю, почему ты загремела в психбольницу. Я бы тебя в палате с мягкими стенами запер.

— Злой ты, — обиделась я, — Навестишь хоть?

Я написала ему адрес на бумажке. И телефон больницы. И упросила его принести подарки. А потом прибежали мальчики и заставили меня познакомить с ним. Дилан свалил при первом удобном случае, напоследок выдавив из себя мило-угрожающую улыбку.

Грег гулял среди старых исписанных стен и казался таким… подходящим, что ли. Весь светился в лучах заката, темнел на фоне белого снега.

— Смотри, — сказал он и протянул мне песочные часы.

Песок падал вверх. Именно так.

— Антиподы, — засмеялась я.

— Похоже на то, — сказал он, — Тут даже новые часы покрываются пылью. И электроника выключается.

— Может, это просто ты гасишь неоновые огни?

Он в удивлении посмотрелся на меня.

— Может, это Дом Восходящего Солнца, — задумчиво протянул он, — А может, это я Восходящее Солнце. А ты как думаешь?

— Я ничего не думаю… Я просто ощущаю.

Он с размаху швырнул разбитые часы об стену. Песок разлетелся вокруг нас. Как буран или песчаная буря.

—  Как будто мы феньки, — сказал он, — Очень… странно.

— Кто тебе подарил эти бусины?

— Та, которой больше нет… Пожалуйста, не заставляй меня вспоминать об этом. Я просто хочу ходить по замерзшим листьям и хрустеть ими.

— Ты приходишь сюда, когда тебе грустно?

— И после очередного выкрутаса Эрика.

— Что он опять натворил?

— Помог сбежать очередному буйному. Тот чуть не убил санитара.

— Где он?

— На чердаке. Прячется.

Я побежала за этим бедолагой. Старалась не попадаться на глаза санитарам. На лестнице столкнулась с Ромео.

— Убегаю от Зака, — пояснил он.

— Кто такой Зак?

— Очкарик. Че, запомнить никак не можешь? И ты туда же? Ладно, не суть. С утра выслушиваю его стенания из-за температуры. Ещё и моду от других взял сморкаться каждую секунду и вонять ингалятором. Бесит.

Свой монолог он завершил изящным шмыганьем покрасневшего носа.

— А что там за история с санитаром?

— Оу, там такая шумиха была. Хорошо, что хоть всё обошлось. Не хватало ещё одного разбирательства, мне истории с Нелли хватило. Ты иди, поговори с Эриком, объясни, что так дела не делаются. Он ведь даже не из сострадания помог.

Мы разбежались. Я подошла к двери. Закрыто. попыталась взломать замок, после десяти минут непрерывных ругательств у меня всё-таки удалось. В тёмном углу, за дюнами пепла и горой игрушек сидел, свернувшись в клубочек, Эрик. Сейчас он был не страшен. Скорее, подавлен и невероятно уязвим.

— Что ты сделал? — осторожно спросила я.

— Ждёшь смятения с моей стороны? — поднял голову Эрик, — Зря. Я не знаю, что это такое.

— У тебя хоть иногда срабатывают тормоза?

— У меня их нет.

Он встал и подошел к окну. Птицы нахохлились, заслоняя птенцов.

— Мне кажется, будто это происходит не со мной, — тихо сказал он, — Как будто я смотрю фильм или играю в игру. Всё происходящее кажется неважным или малозначительным. Как будто декорации. Как будто, как бы плохо не было, это всё не коснётся меня. Даже если меня начнут убивать, это не коснётся меня. Парадоксально, но это так.

— Если ты играешь в игру, то нажми кнопку «отмена».

Он нахмурился.

— Что, не можешь? — усмехнулась я, — А потому что нет никакой кнопки. Это всё реально. Твои действия отражаются на живых людях. Мы все вокруг так же реальны, как и ты. И если я тебя сейчас ударю, это будет настоящий удар. И потом ты будешь ходить с настоящим синяком.

— Что ты вообще понимаешь? — тихо спросил он, — Дура. Неужели до сих пор не заметила, что я такой же, как Хамелеон?

Мы встретились взглядами. О да, знакомые глаза. Пустые, как будто кукольные. Её.

====== Коричневая буря ======

— Нет, вы не похожи, — твёрдо ответила я, — Потому что ты Оборотень. А она такая и есть.

— Да что ты прицепилась ко мне, как Мать Тереза? — накинулся он на меня.

Швырнул об стену. Моё дыхание перехватило, в глазах на мгновение потемнело.

— Что, думаешь, изменишь меня? — надвигался Лицедей на меня, — Катись ты со своей любовью в Пропасть!

Я испуганно смотрела на то, как он приблизился ко мне, больно сжал мои плечи, впившись в них длинными, давно не стриженными ногтями. Наши лица сблизились. Мой горбатый из-за перелома нос терся об его широкий. Я не отводила взгляд. Я смотрела ему прямо в глаза, хоть и знала, что волки это не любят.

— Знаешь, чем я страшнее Хамелеон? Для неё это более, чем реально. Для неё это не игра. Это нечто большее, чем вражда. Это убогая, тянущаяся к великой. А мы оба величавы, оба вожаки и первооткрыватели. Но для меня это не по-настоящему. Она тебя убивает — и чувствует всю твою боль, весь твой страх, осознает, что это более, чем реально. Тебя убиваю я — и не воспринимаю твои чувства как нечто стоящее моего внимания. Понимаешь? Для меня ты не более, чем наваждение!

Я двинула коленом ему под дых. Он согнулся в три погибели и закашлялся. Поднес руки ко рту. Отнял. Крови на пальцах капельками стекает на пол. Я с ужасом заметила, что она начинает темнеть. Если внимательно приглядеться, то от неё идет пар. А если прислушаться, то она едва слышно шипит.

— Видишь? — хохочет он, — Что, боишься? Да, давай, покажи зверю страх! Дай мне причину растерзать тебя!

Он вытащил вилку. Его лицо было измазано кровью, глаза остекленели и как будто смотрели сквозь меня. Как на экран телевизора. Я хотела попятиться, но сзади была стена. Хотела отбежать в сторону, но он схватил меня за руку и воткнул в неё вилку. Принялся расширять рану.

— Больно? — прошептал он.

Нельзя. Нельза показывать ему свою боль.

— Лицедей, — позвала я.

На мгновение его взгляд прояснился, но лишь на мгновение. Он вынул вилку. Моя кровь была такая же, как у него.

— Что… — ошеломленно спросила я.

Впрочем, не смогла закончить вопрос. Ком встал поперек горла. Я могла лишь загипнотизированно смотреть на тонкую струйку крови. В ушах зашумело. Ноги подкосились. Очень, очень плохой знак.

— Сейчас вылетит птичка, — загоготал он.

Падаю. Он нависает надо мной и заносит вилку.

ПЛОХО

ПЛОХО

ПЛОХО

Я лежу на полу. Тот же чердак. Справа от меня пепел перепачкан кровью. Рука заботливо перевязана. Грег вытирает моё лицо салфеткой. Лицедей лежит на полу и хнычет.

— Что происходит? — хрипло спросила я.

— Ты довела, — кивнул Грег в сторону Лицедея, — И на меня накинулась. Посмотри. Я похож на тигра.

Он продемонстрировал царапины на руках.

— Извини, — смутилась я, — А что я говорила?

— Что его ждет то же самое, что и Гарри какого-то, — выдохнул Грег, — Что он будет терзать себя и не чувствовать боли. И будет слышать твои удары об стену в соседней комнате. И будет слышать, как ты проклинаешь Халатов. И даже звукоизоляция не спасет.

— Почему? — удивилась я.

— А всё ведёт именно к этому, — пожал он плечами, — Черная кровь растворит в вас всё. Будете обедом паука — пустые хитиновые оболочки.

— Откуда ты знаешь?

— Вы сказали.

Он подошел к Лицедею, рывком поставил на ноги.

— Хватит уже спектакли устраивать, — устало сказал он.

Лицедей оперся о него. Они молча вышли, а я осталась сидеть.

Начало зимы протекало неприятно, учитывая возрастающее напряжение между мной и Эриком, но уютно. Несмотря на все старания Халатов, мы высыпали во двор, ловя языками снег, делали снеговики, играли в снежки.

А Дилан действительно приходил. Приносил плакат, диски с британской нирваной и книгу «Тарантул». Я чуть не разревелась на месте. Потом я спросила у мисс Алингтон, почему он не может принести бургеры, по которым я основательно соскучилась, а она отвела меня к объявлению:

ВАЖНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ НОВИЧКОВ И ПОСЕТИТЕЛЕЙ

Убедительная просьба не пытаться пронести:

Телефоны, планшеты, ноутбуки

Порнографию

Оскорбительную литературу и музыку

Острые предметы или предметы, которые можно использовать как оружие

Алкоголь

Сигареты

Наркотики

Психотропные препараты (больница сама в состоянии обеспечить своих пациентов необходимыми лекарствами!)

Фотоаппаратуру и звукозаписывающие устройства

Фастфуд

А также не приводить животных

Спасибо за внимание!!!

— Тупость какая-то, — фыркнула я, — Как холодное оружие можно использовать и пакет с яблоками. А фастфуд почему нельзя?

— Можно спровоцировать пациентов с булимией, — пояснила мисс Алингтон, — И заведующая придерживается принципа, что здоровое питание — залог правильно протекающей реабилитации больных.

— А что, она может протекать неправильно? — проворчала я.

— Ну, у неё своё понимание лечения, — пожала плечами мисс Алингтон, — Прошлая вообще за раздельное питание была. И лечебные голодовки устраивала, пока против неё не взбунтовалась половина персонала и все пациенты. Ничего, выйдешь — наешься.

А вечером я увидела на стене заднего двора старое объявление:

Дань Палате Мародеров

Пластинку (не менее, чем пятилетней давности)

Перо ворона

Значки (10-15 шт)

Игровые фишки

КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещается с собой иметь:

Часы (любого вида)

Свитеры, не изъеденные молью

Красные шнурки

Литературу, не одобренную Львом (за списком обращаться непосредственно к нему)

Удушающие украшения (бусы, ожерелья), галстуки, бабочки

— Да у них запретов больше, чем дани, — фыркнула я, — Про значки и фишки понятно, про пластинки тоже, хотя не очень понятно примечание, а вот остальное что?

Я закрыла глаза и попыталась представить Льва. Каким он был? Глава мародеров… Они что, Гарри Поттера начитались? Хотя, если пластинки, то, наверное, тогда этих книг не было ещё. Хотя, как знать? Может, это не такое уж и давнее время, учитывая то, каких динозавров техники иногда приходится лицезреть.

Лев, наверное, был очень уважаемой фигурой. И по характеру тем ещё авторитаристом, раз уж список разрешенной литературы оглашал. Наверное, гордая осанка, лохматые волосы и проницательный взгляд, от которого невольно съеживаешься.

На глаза мне попалась другая надпись:

Молодой глава Палаты Лимонного Дерева приглашает юных лимончиков присоединиться к его общине. Наши двери открыты для летающих, ползающих и плывущих. Если вы устали от гнета мародёрского прайда, то наши двери открыты для нас. Смерть Льву и его последователям! Мы — дети новой эры и не требуем дани!

Я прыснула. Видимо, у них велись серьёзные войны. Причем под носом у Халатов, которые, возможно, и не догадывались о лимонах и прайдах.

Дети мои, забудьте о лимонах и львах, послушайте: в окно Ластика, где цветет куст розы, вы можете просунуть дары узнику паутины! Приносите всё, что хотите, но со слоем пыли не менее трех милиметров!

— Да что за страсть у них к старым предметам? — удивилась я, — Даже в те времена, по которым сходят с ума все наши, это существовало?

Я прислонилась к стене. От неё веяло теплом.

И всё бы ничего, но потом заболел Блейн. Это было ударом для нас всех. Я корила себя за то, что недоглядела. Сама мысль об инфекционном отделении вызывала у него неподдельную панику. Впрочем, у меня тоже. И всё-таки он ушел. Это случилось ночью, во время наших хороводов. Мы с девочками высыпали во двор, и он был тут как тут. Хотел предупредить о зиме. Я не раз слышала от Иных, что что-то надвигается, но не воспринимала это всерьёз. Даже Элис что-то говорила об эпидемии. Вспоминая о Нелли, я даже слушать её не хотела. Да, очень холодная зима, почти все ходят с соплями, ну и что? Потом пожалела.

Блейна уволокла Кларисса, а мы с девочками принялись кружить хоровод. Официально, чтобы отогнать болезнь, но на деле нам было просто скучно. Мы хотели расслабиться. Гремучая смесь: потерявшая возлюбленного, темная со страшными видениями, и я, бескрылая чайка. Была ещё Сара, но она была не в счет.  А потом что-то пошло не так, как будто меня отбросило в сторону. Я подумала, что это сделал кто-то из девочек.

А потом… А потом я сполна ощутила, что все, все, даже Элис, абсолютно чуждая нам, были правы. Очередной приступ, из которого я ничего не запомнила, только удушающий страх и желание сбежать отсюда подальше.

====== Фиолетовый журнал ======

Говорят, лучше быть живой и чувствовать боль, чем медленно умирать без возможности что-либо почувствовать. Глядя на Сандру, я убеждаюсь в обратном. Хотя… Я даже не знаю, что хуже. Любил ли её Марк, раз бросил? Любил ли её Марк, раз довел её до такого? Возможно, его чувства вне моего понимания. Чужая душа — потемки, а таких, как Марк, тем более. Я слышала, что его воспитывает мать-одиночка, которая пьянствует, не просыхая. Ему недодали любви в детстве, вот он не имеет представления о том, что это такое, не умеет её выражать. Как и Сандра. Я несколько раз видела, как мать тащила её за волосы по улице. Тогда ей было 14, а мне 13, а я это до сих пор явственно помню. как и помню рассказ Луизы о том, что она избила свою подругу.

Мы иногда тайком ходили к Вечности. Мы — то есть Кит и я. И всё, что мы могли себе позволить — это стоять на заднем дворе, глядя в окно, а он прислонял руки и лоб ко стеклу, в белой пижаме, желтящей его кожу, и смотрел измученно.

Болезнь расползалась. Наши уже вели войны за ингаляторы и обогреватели, особо нежные одевались в несколько слоев. Даже Ромео потихоньку простужался, но предпочитал делать вид, что всё в порядке. Мы пропадали на чердаке, запирая дверь изнутри. Я погружала руки в пепел, кажущийся тёплым, он кутал нас в клетчатый плед.

В один из таких вечеров, разгребая пепел, я обнаружила потрепанную тетрадь.

Вестник Грани

Третья луна после Бесконечной ночи, середина минус три.

Год игр разума.

— Что это? — спросила я у Кита.

— Это журнал, — охотно пояснил он, — Его Иные издавали от скуки. Сами доставали бумагу и чернила, сами рисовали, сами писали, сами склеивали и сами распространяли. Не каждому удавалось заполучить его. Раритет, знаешь ли. Странно, что он здесь вот так просто валяется. Эрик говорил, что все экземпляры сожгли.

— А что значит этот странный набор слов? Третья луна — это месяц, это хоть понятно. А всё остальное…

— Бесконечная Ночь — это зимнее солнцестояние. Третья луна — значит, март. Раньше здесь считали число от середины, нахрена — никто так и не понял. Пятнадцать минус три — двенадцать.

— Это чтоб Халатов запутать, что ли? Умно… А год какой?

— «Игры разума» — альбом Джона Леннона, вышедший в 1973 году.

— Значит, сегодняшнаяя дата… Луна Бесконечной Ночи, середина минус десять, год…

Я вопросительно посмотрела на Кита. Он пожал плечами.

— Не заморачивайся, Буревестник. У них был свой мир, частью которого мы никогда не станем.

Кроме этой надписи, на обложке ничего не было. Я открыла первую страницу.

КОЛОНКА АИРА

Здравствуйте, мои дорогие любимцы Грани! Вещает альфа стаи Знающих, глава Круглой подсобки!

Сталкивались ли вы с черной кровью? (прим.: свидетелям проявлений тьмы просьба обращаться непосредственно к Аиру)

О, несомненно! Наш городок тесен, одна больная деревня! Просто кладезь для оборотней, тёмных и поморников! Наши уважаемые старшие использовали пиявок и кровопускание, но разве им это помогло?! Нет, дети мои, запомните: не выпустить черную кровь, не вырвав с корнем сердце! А посему, мы — Лев, некоронованый принц, и я, его левая нога, — издаем указ: если заметите кого-то с черной кровью, схватить и тащить на эшафот!

Повторяю, мои маленькие Иные, у темных кровь дымится и глаза оборотня, а когда они спят, вокруг них толпятся тени, не Тени, а тени, знайте разницу!

Меня всю передёрнуло.

— Охота на ведьм? — спросила я.

— В чем-то они правы, — пожал плечами Кит, — Черная кровь выжигает всё человеческое. Поэтому я так боюсь за Ворожею. Кто знает, как долго шляпа может сдерживать её тьму.

На второй странице был рисунок обезьяны в тюрбане. Она сидела по-турецки, а рядом был павлин.

Как поют павлины?

— Действительно, — фыркнула я, — Жаль, что такие красивые птицы так плохо поют.

— А так всегда, — пожал плечами Кит, — Красота огранена уродством.

— Не всегда, — возразила я, — Ладно, смотрим дальше…

ПИСЬМА ЮНГ

Давай сходим в пустоту! Не верь тем, кто говорит, что там нет ничего, кроме забытого смысла. Это не так! Я вам больше скажу, вернее, шепну по секрету: там вы найдете горящую воду и холодный огонь!

Психея без Амура

Не верьте ей, она сирена, которая заманивает моряков!

Сухопутная Черепаха

А мы не моряки, тупица!

Медная Рысь

От тупицы слышу!

Сухопутная Черепаха

Не слышишь, а читаешь!

Медная Рысь

Хватит ссориться!

Центрифуга

Черных дыр не существует!

Васко да Гама

Как это не существуешь? Прямо одна живет у тебя под носом!

Демиург

— Занятно, — приподняла я брови, — Доисторическая эпоха. Доинтернетная.

Перелистнула страницу.

Кустистая песня (для посиделок на поляне и берегу реки, в преддверии нашествия ищущих беглецов Халатов)

О, сегодня будет дождь!

И завтра тоже будет дождь!

И в Китае будет дождь!

И в Техасе будет дождь!

Ковбои с зонтиками!

Индейцы с зонтиками!

Самураи с зонтиками!

А мы сидим под кустом!

Мы собираем ягоды,

И ты собираешь ягоды,

И Халаты будут собирать ягоды,

Но потом!

Автор Эскимос

— Это что, верлибр? — удивилась я, — Ни ритма, ни нормальной рифмы…

— Народное творчество — оно такое, — развел руками Ромео, — Тут и в девяностых такие песни были. А потом перестали.

— Откуда у тебя столь глубокие познания? — фыркнула я.

— От Эрика, — пожал плечами Ромео.

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ЛАГУНЕ ОТ ЦЕРЕМОНЕМЕЙСТЕРА

Куда вы хотите отправиться? О, сейчас время возрождения и плачущих крыш! А посему… Объявляю начало сезона купания!

В сегодняшнем номере вы узнаете увлекательную историю поместья настоящих аристократов! Болейнам и Тюдорам не снилось!

История этого дома берет начало в 18 веке. Тогда жила семья торговцев. Отец шести футов, мать в шляпке с виноградной лозой, сын-сентименталист и красавица-дочь. Отец возлагал большие надежды на сына, а дочь убежала с индейцем. О, вы бы знали, сколь романтична эта история! А сын что? Сын балаганил, горланил стихи, а потом женился на дочери ковбоя и дал начало славному роду!

Но всё это совершенно не важно, а важно то, что он был нашим покровителем, представляете? Он хотел создать приют для других. Чтобы там была так хорошо, что самые чертствые сердца смягчались! Вы, должно быть, видели рисунок в Верхнеярусной Каюте, человек, простирающий руку в сторону неба, так вот, это он! То был первый рисунок, увековечивший на этих стенах образ лучше других в то время понимающего нас.

Если вы пройдете по коридорам того дома, то услышите звуки игры на банджо. Не шумите! Прислушайтесь.

А в подвале вы увидите отпечатки двух рук. Ода большая и широкая, другая узкая, но всё равно большая. Думаю, вы догадались, кого наш покровитель прятал, а?

А на середине озера не заплывайте. Заклинаю вас! Там мертвый круг. Одна из наших там утонула. Голодное-голодное озеро, теперь вы понимаете, почему его так прозвали?

— Ну дает, — присвистнула я, — Хотел написать об озере, но о нем вышел всего один абзац из всей этой писанины!

— Похоже, этот Церемонемейстер был такой же болтун, как и Эрик, — фыркнул Кит, — Давай, читай дальше.

ПОСЛУШАЙТЕ

Запомните, больше не осталось ни Мух, ни Жаренных! Прекратите обманывать людей! Мы с вами живем в год игр разума, в цветочную эру, забудьте о тех, кто замуровывает в стены, их больше нет! А значит, и паниковать вам не из-за чего! А будет кто продолжать распространять неверную информацию, отдам в лапы Палача!

Глас разума и новой эры Чернильное Перо

— А это про что? — спросила я.

— Карательная психиатрия, глупенькая, — сказал Кит, — Пауки едят мух, превращая их в хитиновые оболочки. И те, кто прошел лоботомию, были похожи на эти опустошенные тельца. А Жаренные — это те, кто прошел электросудорожную терапию.

— Надо же, — рассеянно сказала я, — У них был целый мир с войнами и интригами, происходящими за спинами Халатов. Здешние были единым организмом, как рой пчел. Жаль, что сейчас такого нет. Мы похожи на тени прошлого, остаточные изображения. Абсолютно разные люди, вырванные из своих привычных жизней, которые никогда не найдут общий язык и никогда не собьются в стаи. Я провела здесь очень много времени, и в то же время совсем мало. Так и не стала частью всего этого. Как и все остальные.

— Сейчас время другое, — сказал Кит, — Нет пластинок и хиппи, нет значков и призрака карательной психиатрии. Надо просто принять это.

Он закашлялся, согнувшись пополам. Совсем был плох, от него исходило жаром. При этом мелко дрожал. Я приложила руку к его лбу.

— Да у тебя температура! — ахнула я, тут же её отдернув.

— Без тебя бы не догадался, — ограчнулся Кит, стуча зубами, — В Склеп не пойду, даже не проси. Давай, иди отсюда, я итак тебя, скорее всего, заразил.

Я упрямо сдвинула брови.

— Не уйду отсюда без тебя. Халатам не сдам, только уложу в постель и выпрошу у Ласки жаропонижающее.

Он тяжело вздохнул и поднялся, опершись на меня. Мы вышли из чердачного помещения…

— Ты что, издеваешься?! — взвыла я.

Кларисса дико на меня смотрела, запеленавшись в одеяло. На щеках играл нездоровый румянец, вокруг глаз была засохшая желтоватая грязь.

— И ты заболела?! — продолжала орать я, — Вы что, совсем обалдели все болеть?! Хотите дружной компанией провести зимний уик-энд в инфекционке?! Мало было ушедшей Жюли…

— Думаешь, я этого хочу? Я хочу в Склеп меньше вашего… Ненавижу, ненавижу это место.

— Не находишь, что оно похоже на тебя? — хмыкнула я и тут же получила от неё по голове.

— Ей нельзя болеть, — пробормотала Клэр, — Ей это вообще противопоказанно. А если меня заразишь…

— Ну девчонки, не оставляйте меня наедине с этой страшной женщиной! — взмолилась я.

— С кем именно? — хором спросили девочки.

— С Сандрой, — пояснила я, — От неё холодом веет.

И всё же, сколькими горстями бы я не поглощала таблетки, Клариссе удалось меня заразить…

====== Голубой склеп ======

Свет. Яркий свет, как от софитов. Острые осколки стекол. Каждую ночь я видела одно и то же. Просыпалась в 5:30 и с упоением и дрожанием ждала рассвета. День меня спасал, но ненадолго. Я теряла связь с реальностью.

Палата №3 превратилась в средоточие лихорадки, кашля и полуночного бреда. А Клэр оставалась здоровой, что особенно удивляло.

Первой увезли Клариссу. Я здорово испугалась, когда рано утром к нам вошли санитары, измерили её температуру и предложили отправиться в инфекционный отдел, пока всех тут не перезаражала. Кларисса тут же заартачилась, попыталась убежать, но её скрутили и прижали к кровати. Она кусалась, брыкалась, пиналась, щипалась, царапалась, визжала, в итоге ей вкололи транквилизатор со второй попытки, потому что в первый раз она сломала иглу.

— Тьфу ты, черт вас всех дери, — ругался один из санитаров, — Откуда столько силы у такой соплячки?

Потом измерили температуру раскрасневшейся Саре. Увидев, что отметка была достаточно высока, ей предложили прогуляться до инфекционки. Она сопротивляться не стала. Вялую Клариссу волоком тащили, гордо восседающую Сару торжественно везли.

Остались только мы: я, Клэр и Сандра. Само собой, атмосфера была гнетущая. Холод плюс тьма равно страдающая меж двух огней Зои.

Я перестала выходить из палаты. Либо лежала на кровати в верхней одежде, кутаясь в несколько слоев одеял, либо ходила в туалет, либо сидела под тёплым душем часами, наотрез отказываясь выходить, либо ела в столовой вместе со всеми, дыша парами горячей пищи. Клэр говорила, что об меня можно греться, как об батарею, но у меня было такое ощущение, словно я в одной пижаме выскочила на мороз. Кости ломило так, что было больно двигаться. В горле как будто были иглы.

Падаю.

Дни больше не спасают. Рассвет потерял свою силу. Кувыркаюсь, боюсь, кричу. Боюсь потерять контроль. Боюсь стать такой же, как Ворожея. Когда-то она пыталась пройти Инициацию, то есть испытание для Знающих. Пришла, наследив по коридорам, с неё капала черная кровь. Она даже на человека не была похожа, не то что на себя. Как Гарри. Как Лицедей.

Не хочу быть как она. Не хочу быть как Гарри. Не хочу быть как Лицедей. Не хочу однажды вывернуться наизнанку, перестать быть собой. Но больше я не хочу в Клетку. После неё люди не становятся прежними. Там растворяется время и сны, открываются секреты и ящики Пандоры.

Я пережила несколько приступов, и каждый раз последнее, что я  видела — это алчно горящие глаза Ворожеи. Нет… Это уже была не Ворожея. То был зверь.

Но у Халатов много глаз, как у пауков. Они заметили мои изменения. Засунули градусник, принялись щупать лоб, заглядывать в глаза. Как будто я была куклой. В отличии от Клариссы, я ушла гордо. Странно было идти по коридорам. Почти пусто, все ослабевшие, хилые, больные. Тут царила атмосфера смерти, холода и болезни. Страшно.

А невозмутимые Халаты вели меня вниз, в подвал, где располагалось это отделение. Тёмные коридоры, обшарпанные стены, надписи под потолком и на потолке. Потрескавшаяся плита, кровавые следы. Пятна, реки черной крови. Халаты шли в ней, пачкались в ней, ничего не замечая. А меня всю передергивало от отвращения. Затхлый запах, примешивающийся к нему сладковатый оттенок смерти. Это здесь умерла Травница. Это здесь томится Вечность. Этого места боится Хамелеон, и я впервые её понимаю.

А вот и моя палата. Серые стены, белый потолок с голой лампой, белый пол и кровать с незаправленным постельным бельём.

— Белье сама заправишь, — сказал санитар сквозь марлевую маску, — Если будет что-нибудь нужно, то звони в колокольчик. Кормление три раза в день, в восемь утра, два дня и семь вечера. Вместе с таблетками. Не пропускать. Ингаляция пять раз в день, полоскать горло будешь каждый час под присмотром медсестры. На ночь компрессы.

Ну надо же, всё по расписанию. Как в тюрьме.

На окне была решетка, под подоконником — батарея.

— На подоконнике не сидеть, — сказал санитар, — Знаю я, как вы любите это делать. Но ты серьёзно заболела, есть огромный риск осложнений, так что даже не вздумай подходить к окну.

— А выходить из палаты можно будет?

— Нельзя. Сама понимаешь, заразна.

— Из вещей ничего нельзя взять? Что я  тут буду делать целый день?

— Тебе принесут карандаши и альбом для рисования. Тут работает радио, которое включается на час в день. Да и сомневаюсь, что тебе придется скучать в таком состоянии.

Он ушел, заперев дверь на ключ. Я повалилась на кровать и закрыла глаза. Стало ещё хуже.

Меня разрывало на огонь и воду. Опять. То дрожала от холода, кутаясь в одеяло и прижимаясь к батарее, то потела от жары, раздеваясь и сидя на подоконнике. Тошнило от еды и таблеток, болела голова от негромко работающего радио, все раздражало и всё бесило. Дни сливались с ночами, я всё больше и больше теряла контроль.

Я ощипанная чайка, мои крылья — гноящиеся культи. как же больно. Как же… Бесит! Я слышу голос Хамелеон и бью кулаками в стену, крича ей проклятия. Ненавижу, ненавижу, ненавижу эту тварь. Я бы разорвала её на куски.

А потом я понимаю источник своих бед. Да… Это черная кровь. Это Ворожея, космический зверь, по жилам которого струится тьма. Его глаза горят чистой ненавистью, отражающейся в моих глазах. Теплая, теплая кровь сочится сквозь стены, пропитывая меня. И я сдавленно рычу, обжигаясь своей ненавистью, захлебываясь в ней.

Буревестник где-то на дне меня бьется в истерике, но я её не замечаю, только засовываю поглубже, туда, откуда её крик не будет слышен. Халаты пока не замечают, что творится у них под носом, но это пока. Ходят в крови, шлепают по ней тапочками, и я смеюсь, смеюсь, смеюсь, вгрызаясь в кожу пальца.

Буревестник рвется наружу через царапины. Птичка боится, кричит изо всех сил о буре, поглотившей её. Её пугает Ворожея, пугают её черные глаза, ей всё время кажется, что они смотрят на неё в ночи. А всё потому, что Буревестник знает, что тьма поглотит это место, полностью извратив его суть. Очернит людские сердца, посеяв смуту и страх.

Буревестник кричит, и её крик услышан. Вечность прошептал:

— Не бойся, Буревестник, я не дам тебе погибнуть.

И тут же зверь, испугавшись голоса мудреца, куда-то спрятался.

Я осторожно прижала руку к стене и почувствовала тепло его руки. Каким образом мы догадались, где будет рука друг друга?

— Она уедет, — шепнул Вечность, — Уедет навсегда. Знаешь… Ты не злись на неё. Она не желает тебе зла. Она сама бы рада избавиться от тьмы, потому что страдает от неё.

—  Я боюсь её, — сказала я, — И в то же время не хочу её потерять.

— Другого выхода нет, — сказал Вечность, — иногда нам приходится отрывать от сердца дорогих нам людей, чтобы спасти их. Вот и тебе придется отпустить меня.

— Что?!

— Я ухожу, Буревестник. Потому что иначе умру, медленно и мучительно. Я предлагал пойти со мной Киту, но он отказался. Мы… Мы помирились с ним.

Слёзы скатились по моим щекам.

— Я рада. Честно, рада. Давно пора было.

— Вам не придется грустить. Вы забудете обо мне. А я буду счастлив. Я уплыву на корабле в неведомые края… Вместе с теми, кто покинул ваши воспоминания.

— Но пока ты здесь. И мне больно… Больно вместе со всей больницей. Такого, как ты, не найдется больше здесь.

— Ага, кому ещё в голову взбредет дать вам такие чудесные прозвища? — рассмеялся Вечность.

— И кто ещё будет таким проницательным…

— Кит.

— Но он не ты.

— Не я…

Мы одновременно вздохнули. А потом мне стало легче. Я была рада за него, нутром понимая, что иначе он умрет, как Травница — медленно, страшно и мерзко. А я не желала ему такого. Тем более здесь.

— Мне было очень здорово быть с вами, — сказал Вечность, — И зимой спорить из-за обогревателя, и весной скакать по лужам, и летом сидеть на крыльце… И осенью делать короны из листьев. Честно, без вас здесь было бы невероятно скучно. Я пронесу эти воспоминания как самые теплые в моей жизни. Пронесу за двоих.

— Мне бы хотелось услышать твою игру на пианино.

— Где я тебе возьму пианино? — рассмеялся Вечность, — Спи давай, а то Халаты прибегут.

И я погрузилась в водоворот снов.

За окном светило солнце. Его лучи заставляли пыль светиться. Они падали на пепел, старые игрушки, гнезда птиц, нотную тетрадь, волосы и кожу Вечности, его белую рубашку и тонкие руки. Он закрыл глаза, и на его щеке дрожала тень от ресниц. Пальцы коснулись клавиш. Полилась мелодия, похожая на этот самый свет, её подхватили жужжащие мухи и птицы в саду, вой ветра в трубах и шелест листьев, скрипящие половицы и тикание часов. И мне показалось, что за его спиной выросли прозрачные, почти незаметные, похожие на дымку крылья. Он даже не смотрел в ноты, его пальцы летали по клавишам. А потом она закончил и повернулся ко мне.

— «Мелодия слёз», — сказал он.

— Что-то в твоём исполнении она не пробивает на слезу, — засмеялась я.

— Музыкант делает мелодию, — терпеливо, как маленькому ребенку, пояснил Вечность, — Одна и та же музыка звучит по-разному в исполнении каждого человека.

Я заглянула в окно. Зелень повсюду и цветы.

— Лето… — рассеянно сказала я, — Оно тебе особенно дорого?

— О чем ты? — сварливо спросил Вечность, — Сейчас июнь, дорогая. Совсем уже чокнулась от своих лекарств?

А потом ко мне пришла незнакомая девочка с кудрями и улыбкой до ушей. Что-то болтала, а я в недоумении смотрела на неё, пытась понять, что в неё мне так знакомо. Где я могла её видеть? Почему она мне кажется такой родной? Как будто мы знали друг друга раньше. До боли знакомые черты. До боли знакомая болтовня. Больно кольнули мне в сердце эти кудряшки, гетры и родинка под глазом.

Она сказала «прощай», и мне захотелось схватить её и удержать. Но ей надо было идти. Туда же, куда и Вечность. Она держалась так, будто знала меня ещё давно. А теперь пришла попрощаться. Когда она помахала рукой, на секунду в моей голове промелькнула догадка. Но лишь на секунду.

— Прощай, ещё одно приятное воспоминание, — ласково сказала я, но она уже не услышала.

Она уже была далеко. И я невыразимо счастлива за неё и её спутника.

Что-то приятное снилось мне, что-то счастливое. На часах 5:30. Опять это время. Надоело. Почему я такая счастливая? Почему мне хочется улыбаться? Почему в голове звучит Бетховен?

Мои щеки мокрые от слёз. Я плакала? От чего мне хочется плакать этим снежным утром?

Я видела странный-странный сон, но ничего не запомнила из его содержания.

А днём я стала обыкновенной рыжухой.  Мне стало получше, но по-прежнему не спадала температура и по-прежнему ночами мучали кошмары и удушающий страх. Но и он постепенно уходил.

Стало тепло и спокойно. Только таблетки надоедали и скучно было. Я рисовала людей во фраках, платьях, цилиндрах и шляпах. Заморские края, корабли, волков, мячики и птиц. Слушала радио. Полоскала горло, дышала ингаляторами, ела таблетки и супы, пила чай, сидела под теплым душем, умывалась, лежала под компрессами.

Дни тянулись медленно, тоскливо, но вполне терпимо. А потом меня выпустили.

Я торжественно возвращалась в палату. Шла по пустынному коридору. больных значительно поубавилось. Открыла дверь, ведущую в палату. Там сидела Кларисса. Три кровати были заправлены.

— А где Клэр? — спросила я, — И Сандра тоже где? Остальные?

— Их выписали, — сказала Кларисса, — Остались мы с тобой и Клэр.

Её лицо больше не искажалаухмылка. Она была… Измученной? Я увидела трещины. О, нет…

====== Белоснежный полёт ======

— Ну что? — говорило всё в ней, — Ты счастлива? А? Счастлива, бескрылая? Ну, давай, вырви мне их. Вырви с корнем.

— А ведь чужеродное тело вызывает отторжение, — вслух сказала я, — Общеизвестный медицинский факт. И о чем ты только думала, глупая? Думала, сможешь улететь на чужих крыльях из своего личного ада?

Она смотрела на меня безразличным взглядом. Нутром я догадывалась: ни мой облик, ни мой голос не вызывают в ней отклик. Моё имя ни о чем не не говорит. Она сейчас похожа на жука, перевернутого на спину.

— Кто вы? — прохрипела она.

— А кто вы? — в свою очередь спросила я.

— Я не знаю, — закрыла она лицо руками, — Я не помню кто я и откуда. Я даже не помню, сколько мне лет!

— А где вы жили до того, как попали сюда?

— В доме престарелых. Я жила в комнате с двадцатью такими же дряхлыми развалинами, как и я. В семь утра мы просыпались и завтракали, до двенадцати гуляли в палисаднике, в двенадцать обедали, после обеда до шести вечера был тихий час, в шесть ужинали, до девяти смотрели старое и невыносимо скучное шоу, а потом ложились спать. И так изо дня в день, очень долгое время. Персонал смотрел на нас с отвращением, заведующий считал деньги, самую счастливую, которой мы все завидовали, раз в месяц навещали родвенники, чтобы проверить, умерла ли она, чтобы получить наследство.

Ужас. Как выпишут — пойду навещу бабушку.

Клэр с ужасом на нас смотрела. Не могу больше… Видеть её не желаю.

ОНА УБЬЕТ В НАС ВСЁ

ВЫЖГЕТ СВОИМ ЧЕРНЫМ ПЛАМЕНЕМ

НЕНАВИЖУ

УЙДИ, ПРОСТО УЙДИ

ИНАЧЕ ТУТ НЕ ОСТАНЕТСЯ НИЧЕГО

БЕСКОНЕЧНО ТОНУЩИЙ КОРАБЛЬ

Клариссу увели в изолятор. Меня следом за ней. Нас разделяла стена, и я бы многое отдала, лишь бы хотя бы заговорить с ней. Это невыносимо — быть под прицелом Халатов, как бабочка на кончике булавки, как бактерия под микроскопом. Я слышала скрип ручек, записывающих что-то в тетрадях, и этот звук бил по моим ушам. Изо дня в день слышала один и тот же вопрос: «Как Вы себя сегодня чувствуете?». И каждый раз заверяла, что всё в порядке. Пока меня всё-таки не выпустили.

Вернувшись в свою палату, я обнаружила, что Клэр нет. В палате было накурено, неубранная постель ещё хранила её тепло и запах. Я выглянула в окно. Она медленно уходила, и на её плечи и волосы приземлялись снежинки и тут же таяли от её тепла.

— У меня такое чувство, будто она тает, — услышала я голос, но не стала оборачиваться, — Как этот снег. И когда-нибудь превратится в грязную талую воду.

— Думаешь, она грязная?

— Она грязная. Но это не её грязь. Она хочет избавиться от неё.

Я усмехнулась.

— О да. Не она одна. Но вся проблема в том, что должно разбиться сердце.

— Её? Значит, исход один? Либо стать талой водой, либо родником? В любом случае ей придется умереть?

— Не её. Кто-то должен отдать своё сердце. Но он должен по-настоящему захотеть и ни секунды не колебаться.

— Тогда… Этим «кем-то» буду я.

Тогда я наконец обернулась и посмотрела на него внимательно.

— А хочешь ли ты этого? — громко спросила я, — Неужели ты уверен, что так любишь её, что готов проститься с жизнью?

Он удивленно посмотрел на меня. Чем-то они были похожи. Тот же взгляд и та же копна черных волос.

— Я… люблю её?

— Глупыш! — рассмеялась я, — Как ты же собираешься умирать за неё, если даже не можешь разобраться в своих чувствах?

— Просто… Где гарантия, что это действительно любовь, а не очередная болезненная одержимость? Ты ведь не знаешь… Мы, черно-белые, любим не человека, а образ, что себе придумали. Бегаем, как собачка, за конченными скотами. Нас легче других обмануть, но обманщиками считаю нас.

— Что в твоем чувстве больше? Радости или болезненности?

— Я… Не знаю. Я думаю о ней, как об отце. Но отец меня бросил. И он оказался не тем, кем я его считал.

— Хорошо… Тогда попробуем по-другому. У тебя от неё чаще живот болит или приятное покалывание в груди?

Внезапно до него дошло и он просиял.

— Ну вот, видишь? — глупо хихикнула я, — Любовь и не должна причинять боль. Она — это лестница. Но ведущая вверх, а не вниз.

— Ты права! — энергично закивал парень, — Теперь я всё понял. Я отдам за неё своё сердце.

Он выскочил из палаты, а я вздохнула и села на подоконник. Славный паренек. И говорит, как Иной. Этот город действительно очень странный. Он полон удивительных людей.

— Нихрена себе ты тут речи задвигала! — услышала я знакомый ехидный голосок.

Эрик стоял под окном и орал в приоткрытую форточку. Я распахнула окно. Он влез и уселся рядом со мной. Мы болтали ногами и смотрели на деревья, укутанные снегом. Как будто цветы на них распустились. Гипсофилы.

— «Любовь — это лестница»! — передразнил он меня, — Да ты у нас романтик, оказывается. Какая же ты всё-таки у нас многогранная и неповторимая, каждый раз открываешься для меня с новой стороны!

— Так, восхищение мной — это, конечно, занятное и, безусловно, нужное дело, но оставим его на потом, — устало сказала я, — Сейчас меня волнует Хамелеон. Её все больше и больше затягивает, а я даже не могу ничего сделать.

— В 5:30 ты узнаешь ответ, — подмигнул он, — Вы ведь всегда узнавали об удивительных вещах именно в это время?

Он хлопнул меня по плечу, слез с подоконника и унесся в даль, как будто исчезнув среди серебристого снега, освещаемого первыми фонарями. Сзади меня Халат убирал постель Ворожеи, обнажая голую поверхность кровати.

Я вышла в коридор. Тьма была наполнена звуками, я слышала голоса, смех и шум распыляемой краски, шуршание карт и свист чайника, перестукивание чашек, звук гитары и треск костров. И я знаю, что некоторым этим звукам не одно десятилетие. Журнал был прижат к груди, я чувствовала запах желтых страниц и слышала их шуршание.

Комната Лицедея и остальных была пуста, на стене были начертаны стихи. Из уважения к нему я не стала их читать. Это что-то личное, как тот альбом. На подоконнике стояла ваза с гипсофилами. Откуда они зимой? Я осторожно подошла к окну и прикоснулась к лепесткам. Они рассыпались белым снегом.

В палате, где никто не живет, на всю комнату раскинулся плед, под которым шевелились люди и мелькали карманные фонари. Я осторожно пробралась под него незримой тенью. Иные хохотали, освещая себя фонарями, рассказывали сказки и сочиняли частушки. Их лица были раскрашены и осыпаны блестками, в волосах были вплетены нитки, их головы украшали венки и тюрбаны, на руках были фенечки и браслеты «дружба». Один из них, светлокудрый и горделиво держащийся, держал в руках журнал и аккуратно выводил дату.

В палате Кита распологались другие Знающие, таинственные и молчаливые. Они чертили на потолке созвездия невидимыми чернилами, разжигали костры из медицинских карт и играли на секреты. Кит сидел во главе, он казался счастливым. Вот только тени у него не было, но даже этот факт его очень радовал.

Я вышла в сад. Повсюду цвели эти снежные цветы, сад освещала полная луна. Я подумала, что эти цветы рождены от снега и лунного цвета. Луна бессмертна, а снег умирает и возрождается кучу раз. После себя он оставляет белые цветы невиданной красоты, чтобы Луна не тосковала, когда его нет.

— Очень красивая легенда, — услышала я голос Королевы.

Я обернулась, но не увидела её. Только сугроб со следами птиц.

— Я хотела тебе помочь, но теперь думаю, что ты итак всё знаешь.

— Что ты имеешь ввиду? — спросила я.

Но ответа не последовало. Я принялась шарить вокруг в поисках хотя бы намека на её присутствие, но в саду стояла торжественная тишина, и моими компаньонами были только деревья да кусты. Я вздохнула и подошла к клетке. Хамелеон уже ждала меня.

— Я вырвалась, — сказала она, — Но ненадолго. Скоро меня опять затянет.

Свет Луны отражался от её очков. Меня это взбесило.

— Открой глаза, — сказала я и сорвала с неё очки, тут же разбив их.

ДРЫЗГ!

Полетели осколки, как брызги воды.  Скрылись в снегу, оставив в нём глубокие шрамы. Она шокированно смотрела на меня своими глазами. Да, теперь я вижу, какого они цвета. Мутно-зелёные. Как мои, только хуже.

— Что ты наделала? — прошептала она.

НЕ СПАСЁШЬ ЕЁ

Спасу.

Я схватила её за запястье. Мы полетели куда-то вниз, за пределы клетки, за пределы зимней ночи. Я крепко вцепилась в неё, она беспомощно смотрела на меня. Я почувствовала резкую боль в спине. Что-то выбиралось из моей кожи, резало её, разрывало, вылуплялось, как из скорлупы. Крылья. Белоснежные, с черными кончиками. Кожа обрастала перьями. Больно. Невыносимо больно. Тело жгло огнём.

БРОСЬ ЕЁ И ТЕБЕ СТАНЕТ ЛЕГЧЕ

Я лишь ещё крепче сжала её своими лапами, вонзила в её кожу когти. Неожиданно я стала легкой, а она — несоизмеримо тяжелой. Город внизу приближался к нам. Белоснежный, с улицами- катакомбами. Он жадно раскрыл свою пасть.

ЕСЛИ ТЫ ЕЁ БРОСИШЬ, ТО СМОЖЕШЬ УЛЕТЕТЬ ОТСЮДА

Я отчаянно замахала своими крыльями. Она безвольно повисла на мне, её косы болтались грязными канатами. Я то падала вниз, то поднималась наверх. Лапы затекли, мышцы нестерпимо болели.

Ещё… Ещё немного. Миллиметр, сантиметр. Взмах крыльев, капелька пота.

ТЫ ЖЕ ВЕРНУЛА СВОИ КРЫЛЬЯ, ТАК ЧЕГО ЖЕ ТЫ ЖДЁШЬ? БРОСАЙ ЕЁ И УЛЕТАЙ, А ТО СГИНЕШЬ ВМЕСТЕ С НЕЙ

— Заткнись! — проорала я.

— Брось меня, — проскрипела Хамелеон, — Я уже насквозь пропиталась дымом города, построенного на костях.

— Каким ещё дымом?

— Из крематория. Ты не спасёшь меня, идиотка. Тоже мне, принц, спасающий принцессу.

Почему она такая тяжелая? Почему её не поднять? Она слишком, слишком тяжелая… Тут явно что-то было не так.

Белый лепесток пролетел перед моими глазами. Такой странный и неуместный в этом мертвом городе. Несмотря на то, что тут тоже всё белое. Он коснулся меня, и я почувствовала приятный холод. Снежный цветок…

— Кости… — сказала я вслух, — Они же желтые, а не белоснежные. А эти дома словно построены из снега. Ослепительно белоснежные…

— Ха-ха, — нервно рассмеялась Хамелеон, — Так вот в чем загадка этого города. Снег… Это ведь не страшно! Тогда чего ты голову мне морочил?!

Стены рассыпались в снежинки. Белая пыль поднялась чуть ли не до небес, и я поспешила взлететь, чтобы нас не накрыло. Хамелеон стала легче, и мне было легко её нести. Она смеялась, держась за бока. Я давно не слышала этот смех.

— Давай её сюда.

Мы лежали в Прихожей, на снегу. Перед нами сидела Королева и какой-то парень с оленьими рогами.

— Это было безрассудно с твоей стороны соваться туда, — сказал он, — Если бы я тебе не помог, то вы бы остались там.

— Разве ты мне помог? — удивилась я.

— Конечно. Лепесток, по-твоему, откуда взялся?

— Что, нормально подсказать нельзя было? Тебе повезло, что у меня больное воображение.

— Думаешь, я не знал, какое оно у тебя? — хмыкнул парень, — Я ведь Знающий. Ничем не хуже твоего Кита. К тому же, тот лепесток — это максимум, что я мог позволить. Иначе меня бы затянуло вслед. Итак чуть не упал туда. Водоворот ведь… Как море сирен.

Он вздохнул и провел рукой по щеке Хамелеон.

— Чем больше ты пытаешься повлиять на такой сон, тем сильнее затягивает? — спросила я.

— Именно, — подтвердил парень.

— Тогда это черная дыра какая-то, а не водоворот, — вынесла вердикт я, — А ты кто, кстати?

— Приятно познакомиться, Олень, самый могущественный Знающий Лагуны, — отвесил шутливый поклон парень, — Кит много о тебе рассказывал. Я думаю, что ты можешь примкнуть к нам.

— Правда? — удивилась я.

Королева тем временем перевернула Хамелеон на живот. Её спина кровоточила. Она приложила снег к её ране.

— Да, — коротко ответил Олень, — Иди сейчас в подвал. Я встречу тебя.

Я встрепенулась. Казалось, не прошло ни секунды. Но вдали уже алел рассвет. Я задрожала от холода. Вдали послышалась ругань охранника.

— Ну, ты идёшь?

Ко мне подошел Олень. На нём уже не было рогов. На плечи был накинут пуховик.

— Поторопись, нам надо успеть до рассвета.

Он схватил меня за запястье и повел к дверце, ведущей в Пропасть. Открыл заржавевшую дверь, и мы шагнули в гулкую темноту. Спускались куда-то вниз, хлопали дверцы, то тут, то там раздавалось эхо от наших шагов.

— Запомни, ни секунды не сомневайся, — сказал он, внезапно остановившись, — Боишься — проиграла. Мне дальше нельзя, иди сама.

Он ушел вверх, а я стала спускаться дальше. Было темно так, что я не видела собственных рук. Шла так долго, что стало казаться, что и меня нет тоже. Но я есть. Я чувствую тепло от шершавых листов журнала.

А потом…

Ноги мои чувствуют пустоту. Внизу — город, светящий мириадами огней. Вверху — небо, скрытое тучами. Вокруг меня скакал белый кролик с часами.

— Не боишься высоты? — спросил он, — Если ты хочешь стать Алисой, то ты должна меня догнать!

— Но я не…

Он уже рванул. Я нервно сглотнула. Высоты я действительно боялась, и теперь понимаю, что это из-за того, что Хамелеон скинула меня с крыши.

— Эй, не оставляй меня одну, — закричала я  и погналась за зверушкой.

Он не бежал прямо, а всё время петлял, скакал из стороны в сторону, как будто запутывая свой след. Я никак не могла угнаться за ним.

— Если ты хоть на секунду испугаешься — то полетишь вниз! — радостно прокричал он.

— Ах ты засранец ушастый, вот я сейчас из тебя шапку сделаю!

Я прибавила бегу, но все равно почему-то была очень медленной. Ползла, как черепаха. Под ложечкой засосало от мысли о том, что мы сейчас находимся на высоте птичьего полета, и я в любой момент могу сорваться.

— Позови-ка Алису, — пропел кролик, — И спроси у неё, какого это — быть такой маленькой?

— Алиса перед тобой, — устало усмехнулась я.

— Нет, ты ещё не Алиса! А вот догонишь — станешь ею!

Он подпрыгнул и скрылся среди облаков. Я поспешила за ним. Холодный туман застилал мой взор, я вся промокла.

— Не боишься? — спросил кролик где-то сзади, — Меня не обманешь, девочка! Ты боишься, боишься!

Я резко развернулась и сгребла в охапку клочок облака.

— А я уже не тут! — донеслось издалека.

Я побежала на звук. Кролик с издевательским видом скакал вокруг меня.

— Эй, девчонка! — свистнул он и камнем юросился вниз.

Я заколебалась.

— Ха, трусишка!

Разозлилась и бросилась за ним. Ускоряюсь, нагреваюсь. Меня растирает в порошок. Скоро превращусь в падащую звезду и кто-то, глядя на меня, загадает желание. А может, оно исполнится.

— Ты разобьёшься, — заходился кролик, — Разобьёшься! Разобьёшься! Умрешь через несколько секунд! Давай, ори от страха.

— Не разобьюсь, а сгорю, — прокричала я в ответ, — Физику учить надо.

— Ну и что? — беззаботно ответил кролик, — Всё равно ведь умрёшь! Не страшно?

Как ни странно, я не чувствовала страха. Мне было весело. Я смеялась, как сумасшедшая, стараясь ускориться ещё больше. Вытянула вперед руки. Я ведь и есть пламя, об этом кричат мои волосы и веснушки. Я — огненная чайка.

Наконец мне удалось схватить животное за шкирку и притянуть его к себе. Прижала к своей груди теплое, мягкое тельце.

— Ты победила, — надменно сказал кролик, — Да ты просто сумасшедшая!

— Ещё бы! — ещё больше распирало меня, — Ты даже не знаешь, с кем связался!

Очнулась лежащей на полу. По всему телу разлилось приятное тепло, на душе стало удивительно спокойно и легко. А ещё весело. Я поднялась, вышла из подвала и стала красться по саду. Даже снег не смог меня остудить.

====== Бирюзовое побережье ======

— Добро пожаловать, — кивнул Кит.

Он уже смотрел на меня по-другому. Как на равную. А я уже многое видела и понимала. Например, я видела, что призрачные созвездия освещают эту комнату, а из шкафа веет зимним лесом. На стене были рисунки, похожие на наскальные, и если смотреть краем глаза, то можно увидеть, как они двигаются.

— Я думаю, — пробормотала я, — Что нам нужно снова начать издавать «Вестник Грани».

Я протянула им потрёпанный журнал. Олень взял его в руки, осторожно сдул пыль, стал бережно перелистывать страницы, вчитываясь в потускневшие строки.

— Опять ты пытаешься сделать, как раньше, — с укоризной покачал головой Кит, — Мы уже не они. Те времена уже прошли. Слово «лоботомия» уже нам ни о чем не говорит, а их оно приводило в ужас. Тогда пятна крови на стенах были свежи, а сейчас от них не осталось и следа. Ты видишь прошлое, но не делайся его рабом.

— А так всегда бывает с теми, кто видит сквозь время, — сказал другой мальчик.

Он был чернокожим, чернооким, в белом халате, с золотыми браслетами, а волосы скрывал тюрбан.

— Африка, — представился он.

— Как в «Глазе волка», что ли? — фыркнула я.

Он строго на меня посмотрел, и я съежилась под его взглядом.

— По-моему, отличная идея, — сказал Олень, — У меня как раз где-то маркеры завалялись и альбомные листы.

Он принялся рыться в тумбочке. Вывалил на пол перед нами целый канцелярский магазин. Подсвечивая карманными фонариками, мы принялись писать и рисовать. Громким шепотом спорили между собой, сколько страниц будет, как колонка будет называться, какие статьи включать, а какие нет. Вскоре к нам присоединились другие Иные, как мухи, манимые светом лампы. У каждого была своя четверть страницы, кто-то писал большую статью, кто-то всего несколько строк, кто-то рисовал, кто-то сочинял стихи. Олень сшивал страницы, Кит корпел над обложкой, Африка стоял на стрёме. Вскоре к нам пришла Хамелеон, пробравшись через окно. В комнату ворвался ветер и снег. Он подхватил листья и разбросал их по комнате, а мы с Лицедеем принялись за ними гоняться, чтобы поймать. Олень подошел к окну и с трудом его закрыл. На полу лежала разбитая ваза, растекалась лужа от воды и растаявшего снежного цветка.

— Я принесла краски, — виновато сказала Хамелеон.

— Давай уж, — вырвал их у неё Олень, — В качестве компенсации будет.

Я настороженно следила за ней краем глаза. Угрозы от неё больше не было, но остальные по-прежнему сторонились её. Вчерашний парень — ухажер Ворожеи — разогревал примус. Девушка с венком из искусственных цветов на голове раскладывала одноразовые стаканы. Грег принес сдобу, Саймон — сосиски и кетчуп. Радуга, с которой мы когда-то болтали на крыше, раздавала всем одноразовые тарелки. У неё были нежно-розовые глаза. Интересно, что это значит?

— Только вот кто его будет читать? — усмехнулся Кит, — Иных совсем немного осталось. Все здесь собрались.

— Думаешь, тогда их было много? — иронично вставил Олень.

— И к тому же, многие из них до сих пор остались живы, — задумался Лицедей, — Кто-то остался здесь, кто-то уехал в прибрежный город.

— Наверное, превратились в скучных взрослых, — потянулась Радуга. Глаза приобрели бежевый оттенок.

— Нет, они остались Иными, — возразил Лицедей, — Иной не может перестать быть таковым.

— Кошка перестала, — приподнял бровь Кит.

— Значит, никогда не была Иной, — рявкнул Лицедей, — Уж поверь, я встречался с ними. По-прежнему Иные, чуть взрослее, чуть рассудительнее, но Иные.

Я почувствовала сгущающуюся атмосферу и попыталась их успокоить. Кофе уже было готово. Каждому досталось по стакану с горячим напитком, тарелке с сосиской в кетчупе и сдобе. Мы уплетали еду за обе щеки и параллельно спорили насчет оформления. Ночь пролетела незаметно, вскоре показался рассвет, и мы бросились в рассыпную по всей больнице.

— Я вижу, тебе стало лучше, — сказала мисс Алингтон на утренней терапии, — Значит, терапия действует.

— Да, — в блаженстве сказала я, откинувшись на спинку дивана, — Я теперь чувствую себя Джонатаном Ливингстоном.

— Что ж, это хорошо, — кивнула она, — Если пойдет дальше такими темпами, то тебя можно будет выписывать. Но всё же на учете какое-то время тебе придется побыть. Как насчет санатория? Могу дать тебе несколько буклетов.

Я согласилась. Она дала мне их. На первом были изображены горы с заснеженными вершинами. Санаторий назывался «Кленовый сироп». Крупнейший пансион для психически больных с программой реабилитации, разработанной ведущими специалистами в области психиатрии и психотерапии. С видом на горы, кленовыми деревьями, бассейном, кафетерием, ботаническим садом и зоопарком.

На втором была цветущая долина и озеро, в котором отражались облака. «Сказочный дол», нестандартный пансион в виде небольшой старой деревни, закрытом обществом, в котором царит мир и любовь, ежедневными мероприятиями, такими, как рыбалка, крокет, купание и т.д., возможность заниматься творчеством, кулинарией, резьбой по дереву, спортом, музыкой, садоводством и животноводством.

На третьем был заснеженный вечнозелёный лес и небольшой трогательный домик. «Домик лесничего», так гласило название. Чистый прохладный воздух, игры в снежки, камин, трудовая и творческая терапия, домашний уют, похожий на детство, проведенное у бабушке в деревне.

— Вы же прекрасно понимаете, что это всё не то, — жалобно протянула я, возвращая мисс Алингтон буклеты, — Мне нужен пансион в Эвер-Порте.

— «Океанское побережье», что ли? Да что ж вы все так грезите о нём? — закатила глаза мисс Алингтон, — Ты вообще видела прайс? Очень большие цены. А я тебе предлагаю дешевый вариант. Да, они не так близко находятся, но зато очень хорошие. Не элитные, в этом-то вся беда.

— А по мне, это хорошо,  — буркнула я, — Не нравится мне атмосфера элитарности.

— Сколько зарабатывают твои родители? — спросила психиатр, — Я знаю, что они поставляют мясо и растительные культуры местным магазинам, так что платят им вполне прилично. И всё же этого недостаточно. Отец Мариам, если её помнишь, работает директором школы искусств. А её мать — нейрохирург в соседней больнице. Сама понимаешь, сколько они зарабатывают. Поэтому они могут потянуть её проживание там. Хотя, прошло уже достаточно времени, я думаю, её оттуда уже выписали.

Я тяжело вздохнула.

— Ты всё-таки подумай, — сказала мисс Алингтон, — Больница не может обеспечить реабилитационных условий в полной мере, а тебе надо.

— Какой в этом смысл? — горько вздохнула я, — Я ведь даже работу не смогу найти с такими-то диагнозами.

— Людей с психическими заболеваниями вполне принимают на работу, — возразила мисс Алингтон, — Есть, конечно, ограничения, запрещены один или несколько видов деятельности. Работодатели обеспечивают безопасную атмосферу для вас, учитывая особенности вашего психического здоровья. Уже давно прошли времена карательной психиатрии.

— Не забывайте, что мы в городе на самом краю мира, — вздохнула я, — Досюда нововведения доходят несколько лет.

— Не будь такой пессимисткой, — махнула рукой мисс Алингтон, — В психиатрической больнице в Эвер-Порте работает женщина, у которой была шизофрения. Теперь она прошла реабилитацию, социализировалась, и хочет помочь другим. Про ней статья даже есть в нашей газете.

Мы ещё поговорили и я вышла с кислым выражением лица. На скамейке меня ждал Эрик.

— Ну, чего хандришь? — набросился он на меня, — Лимон съела? Она тебе чай без сахара дала? О, она отправила тебя на трудовую терапию? Что на этот раз? Снег разгребать или цветы поливать?

— Просто я хочу в «Океанское побережье», но он дорогой. Причем очень дорогой. Больше зарплаты моих родителей.

— Да, океан — это серьёзно, — кивнул Эрик, — Раз потянуло — будет тянуть всю жизнь. Тем более, там ведь окна на всю стену с видом на побережье. Когда тепло, то их открывают, и ты дышишь солёным воздухом и слушаешь шум прибоя. Представляешь, какие там сны снятся?

— Перестань дразнить, — простонала я.

— Да ладно, кто тебе сказал, что только через пансион ты сможешь встретиться с океаном? Ты ведь можешь снять домик с таким же видом. И главное, тебя не будут тормошить санитары. А там всё по расписанию!

— Но мне нужна реабилитация, — поморщилась я, — Оттягиваю, как могу, возвращение в социум. Мне кажется, что я не смогу жить за пределами больницы. Пусть хоть в пансионе побуду.

— Тогда какие проблемы? — подмигнул Эрик, — Она же тебе всучивала буклеты? Потому что мне всучивала.

— Я там никого не знаю, — дернула я плечами, — Я вообще эти места не знаю. А тут хоть что-то знакомое.

— Так поехали вместе? — предложил Эрик, — Вдвоем веселее в незнакомой обстановке. Ну давай, че ты?

Я вздохнула. А потом задумалась.

— А давай! — в конце концов согласилась я.

====== Эпилог ======

— Меня выписывают.

Всего два слова и тысяча чувств. Горечь, как от лимона. Сладость, как от апельсина. Терпкий вкус многолетнего вина. Летний дождь, ливень, запах тропического леса, мокрая зелень, нависающая над головами и песчаная дорожка. Летняя ночь, прохлада и ветер, приносящий запах фруктов.

На плечи Ромео было накинуто старое пальто. За окном таял снег, стекал лужами к дороге. Конец февраля означал звук капели и обнаженную пустую землю и прошлогоднюю траву с листвой. Ромео смотрел спокойными черными глазами. За это время он повзрослел, стал более спокойным и рассудительным.

— Что делать будешь? — упавшим голосом спросила я.

— Вернусь в студию танцев, наверное. Надо же когда-то начинать. Некоторым людям тяжелейшие травмы не мешали осуществить их мечту.

— Думаешь, сможешь?

— Да. Смогу. Могла бы порадоваться за меня, что ли. Пожелать удачи.

— Удачи не существует, — подмигнула я, — Но у тебя талант.

Он не выдержал и обнял меня, сжав так крепко, что мне показалось, что у меня затрещали рёбра. Я чувствовала руками его спину, жесткие волосы, его вздымающиеся бока, и мне хотелось не выпускать его. Хотелось сказать, что он никуда без меня не уйдёт и мы останемся здесь, будем танцевать на чердаке, гонять чаи, играть в карты и сидеть ночами с другими Знающими, обсуждать грядущее и прошедшее. И никакого города, никакой студии. Но я отпустила его, когда он отстранился. На губах застыло «стой», вслух сказала «пока». И смотрела ему вслед, когда его уводила старшая сестра, обняв за плечи.

— Страшно за него, — цокнул Грег, всё это время молча наблюдавший за нами.

— Почему? — обернулась через плечо я.

— Все-таки в психушке лежал. Как родные его встретят? А что будет, когда его увидит дядя? Он ведь свирепый тип.

— Всё будет хорошо, — твёрдо сказала я, — Не пропадёт.

Встала с кровати, поправила юбку и вышла из палаты. Вышла в сад. На земле валялся мусор, всё это время прятавшийся под снегом. На небе светило бесполезное солнце. Деревья были неприкрытыми и тёмно-коричневыми. С труб стекала вода, сосульки блестели и капали вниз.

Люди приходят и уходят. Особенно здесь. Распадаются самые шумные компании. Потому что вырастают. Говорят, что самые лучшие друзья — это друзья детства. Но чаще всего неразлучные в школе расходятся в институте с ощущением пустоты на душе. Хорошо быть взрослым. Ты уже знаешь свой путь, своё место, ты не вырастешь из вещей, друзей, любимых…

Краем глаза я заметила Ромео, уводимого сестрой. Они шли пешком, видимо, у них не было машины.  Он обернулся, посмотрел на меня нежно и улыбнулся. Мне стало легко и в то же время грустно. Кто-то сказал, что он легко отпускает людей, а я теперь знаю: никогда он никого не отпустит. Самый постоянный человек в мире. Выходит, не такой уж этот кто-то и проницательный. Стоп, о чём это я?..

Я вернулась в свою палату. На моей кровати уже сидел Эрик. В руках он держал конверт.

— Это было обнаружено под твоей подушкой и конфисковано в целях безопасности, — объявил он.

На конверте я прочитала:

Кому: Зои

От кого: Ромео

Прочитать, когда поедешь в реабилитационный центр. В поезде, во время волнения перед неизвестностью. Можешь показать Эрику.

— Вскрыть сейчас? — олепительно улыбнулся Эрик.

— Тут же написано, что в поезде, — цокнула я, — Ты че такой неподрядочный?

— А я тебя с самого начала предупреждал, что я на голову больной, — подмигнул он мне.

— Как и все мы тут, — вздохнула я.

Следом за Ромео выписали Саймона. Прощание с ним не было таким грустным. С ним вообще невозможно было грустить. Он ушел один, без родственников и друзей. Такой маленький и гордый среди талого снега. На календаре было первое марта. На крыше как раз уже разминали глотки кошки.

После прощания с Саймоном мы с Эриком, чтобы не думать о грустном, принялись спорить о том, в какой пансион мы поедем. Я хотела в горы, Эрик их терпеть не мог. А я терпеть не могла деревню и не переносила холода. Спорили долго, горячо и страшно занудно, пока нас не помирила мисс Алингтон, которая принесла нам четвёртый буклет.

«Зелёная поляна», трогательный домик, распологающийся в долине, впереди высились горы, которые отражались в речке. У пансиона был свой бассейн, ресторан, стадион, библиотека, ферма и ботанический сад. Возможность заниматься творчеством, читать научную и художественную литературу, приветливый и доброжелательный коллектив, в котором каждый может самовыражаться, не натыкаясь на обсуждение. Радио, телевидение, интернет и газеты отброшены за ненадобностью.

— Ну, обоих устраивает? — приподняла брови мисс Алингтон.

— Не в горах, и на том спасибо, — кивнул Эрик.

— Мороза и деревни нет, а значит, претензий тоже нет, — пожала плечами я.

— Вот и отлично — устало вздохнула мисс Алингтон, — Осталось только с родителями этот вопрос обсудить.

Мои родители были согласны. Цена их полностью устраивала, и они были рады, что я пройду курс реабилитации в таком чудесном месте и вообще иду на поправку. Хорошие они, мои родители.

К Эрику приехал отец, парню пришлось долго его уговаривать. В итоге он согласился, но видно было, что с большой неохотой.

Потом последовали конечные терапии, обследования, опросы. Меня возили в больницу, чтобы обследовать там голову. Сказали, что я иду на поправку, но до конца всё равно не восстановлюсь. Я пожала плечами: об этом я знала уже давно. Больницы, лекарства и даже операция не дали мне ничего. Я думала, что свалилась с крыши заброшенного здания, и теперь, зная, по чьей вине это случилось, я не держу на Клариссу зла. Но подругами мы больше никогда не станем. Тот случай всё решил. У нас разные цели, разные пути, в нашей жизни нет места друг для друга.

Эрика выписали раньше меня. Он слезно обещал меня дождаться, как Пенелопа ждала своего Одиссея, а я только закатывала глаза. Да, в этом весь Эрик. Сумасшедший и необыкновенный. А всё началось с разговора в туалете. С одежды, насквозь пропитанной колой, и протянутой руки придурочного старшеклассника.

Потом ко мне ещё раз приходил Дилан. Принёс мне мягкую игрушку в виде чайки, а я чуть не расцеловала его от умиления.

— Ты долго здесь торчать планируешь, или нет? — сварливо спросил он.

— Нет, наверное, где-то через неделю меня выпишут, — весело сказала я, — Мы с другом поедем в реабилитационный центр.

— О, здорово, — откликнулся Дилан, — В «Океанское побережье», что ли?

— Нет, в «Зелёную поляну».

— Не знаю, где это, но, судя по названию, ужасно тоскливое место, — невозмутиво усмехнулся Дилан.

— Не будь занудой, — фыркнула я, — Лучше сразу признайся: «я страшно тебе завидую, потому что ты поедешь в такой крутой реабилитационный центр, будешь плескаться в бассейне и кушать лобстеров, а я буду в машины шланги втыкать».

— Ага, и всяких странных дамочек подвозить, — задумчиво пробормотал Дилан, — Нет, это действительно здорово. Просто я противный брюзжащий интроверт, который в двадцать лет ничего не добился, кроме как работать на автозаправке.

— Ну, для этого тоже мозги нужны, — начала было я, но быстро осеклась под его выразительным взглядом, — Что, вообще никаких перспектив нет?

— Нет, — пожал плечами Дилан, — Денег нет. Из-за бедности семьи я пошел работать сразу после школы к дяде, чтобы хоть как-то прокормить семью. Прошло два года, денег так и не прибавилось. Ладно, чего я тут ною? Тебе это наверняка неинтересно.

— Я не спросила бы, если бы не было интересно. Я знаю, что ты чувствуешь. Я инвалид, из-за травмы головы не могу нормально писать и считать, проблемы с памятью и усвоением информации. У меня эпилепсия и проблемы с психикой. У моих родителей достаточно денег, но они не вернут утраченное здоровье.

— Да уж, по сравнению с твоими проблемами мои просто смешны.

— Проблемы не могут быть «смешными» или несерьёзными. Если что-то тебя расстраивает, нет ничего стыдного в желании поделиться этим. И я уверена, что когда-нибудь ты сможешь поступить. Откладывай деньги на колледж, читай учебники, ходи на дни открытых дверей. Я уверена, у тебя всё получится.

— Думаешь, я не откладывал? — фыркнул Дилан, — Всё, что ты перечислила, я делал, и если бы это хоть что-то дало, то я бы сейчас не распинался перед тобой. Спасибо за совет, но я уже распрощался с мечтой об учебе. Работать на автозаправке не так уж и плохо, если честно. Платят нормально, дядя меня любит, коллеги уважают. Даже клиентов можно терпеть. А вот у тебя действительно всё запущенно, и я  не знаю, как ты будешь выкручиваться. Но если что — наша автозаправка к твоим услугам.

— Ну спасибо, я подумаю над этим заманчивым предложением, — рассмеялась я, — Классный ты парень, Дилан. Что бы ты не думал, я уверена, что у тебя всё получится.

Мы тепло попрощались и разошлись. Оба с улыбками на лице.

А потом меня выписали. Это произошло раньше ориентировачного срока.

— Лети, пташка, к своему другу, — усмехнулась мисс Алингтон.

И я выпорхнула. Навстречу теплому солнцу, набухающим почкам и раскидистым лужам. Шлепала ногами прямо по облачному небу. Бежала по солнечному городу с прилавками, сувенирами, гирляндами и манекенами. Мимо кафе с поставленными на улице столиками, мимо китайского ресторанчика, мимо ряда аккуратных домов, мимо заброшенного дома с пустырём.

Остановилась у проселочной дороге, поймала машину, попросила подросить меня до фермы. У руля была молодая семейная пара, я заняла место рядом с карапузом. Тот был кудрявый, смуглый, черноглазый и с маленьким аккуратным ротиком с трогательной родинкой сбоку. Он был смирный, а родители буйными.

Я бросилась навстречу родителям и бабушке, которые меня радостно обняли.

А потом мы заполняли анкету, сдавали анализы, обсуждали финансовые вопросы. И в конце концов отправились на вокзал. отец вез мои вещи в двух чемоданах на колёсиках, мать давала мне последние наставления, бабушка просто просила меня побольше есть, пить и спать. На перроне нас уже ждал Эрик со своими родителями. Доминик я узнала сразу, казалось, она не особо изменилась. А вот Оливер выглядел очень постаревшим.

— Ну что, крошка? — подмигнул мне Эрик, — Отправляемся навстречу неизвестности? Конвертик я захватил.

— Его должна была я взять, — буркнула я, — Он мой, вообще-то. Что ты на себя нахлобучил, позволь поинтересоваться?

На его джинсовом жакете было множество значков и вышивок, на его голове красовалось широкое сомбреро, а шнурки и носки были разного цвета. У него было три громадных чемодана, которые несли его отец и мать. А сам Эрик тащил клетчатую сумочку с изображением фей.

— А что? — удивился Эрик, — По-моему, я просто отлично выгляжу. Ты просто завидуешь мне.

В это время прибыл поезд. Мы поспешили в купе. Родители с нами посидели, и когда объявили, что поезд скоро отбывает и сопровождающие должны покинуть вагоны, то ушли. Кроме нас, в купе никого не было.

— Чур, моя койка нижняя, — объявил Эрик.

— У нас четыре койки, — устало сказала я, — Зачем спорить?

— Ну, это я так, на всякий случай, — пожал плечами Эрик, — Письмо-то будешь читать?

Он протянул конверт. Мы сели поближе друг к другу и вскрыли его.

Зои!

Сейчас ты слышишь стук колёс и гудок поезда. Из окна открывается вид на перрону и махающих тебе рукой родителей. Тебе грустно их покидать и ты волнуешься, потому что не знаешь, что тебя ждёт. И я не знаю, что, но я уверен, что это будет что-то хорошее. Ты выбрала отличное место, я в этом твёрдо убежден. Ты всегда выбираешь только хорошее, в тебе есть неуловимое чувство прекрасного, раз ты смогла разглядеть талант во мне. И вот, что я тебе скажу: ты действительно вдохновляешь людей. Тот вечер, когда мы танцевали в закате под латиноамериканскую музыку, не вляющуюся ча-ча-ча, всё изменил. Во мне проснулось забытое упоение и радость, восторг и ритм танца. Ча-ча-ча звучала в наших головах, я даже перестал спотыкаться и ошибаться. Как будто вновь вернулся на несколько лет назад. Не ты одна приложила к этому руку. Мне Клэр помогла. Ты уж поговори с ней, она замечательная девушка.

Я знаю, ты не можешь найти своё место в мире. А зачем его искать? Ты Зои, милая и слегка сумасшедшая девушка, танцуешь под громко включенную музыку и ешь мороженное зимой, рисуешь на стенах и гуляешь холодной ночью в пижаме и тапочках. Разве этого не достаточно? Зачем покорять вершины, если есть не менее прекрасная равнина? Зачем переплывать океан, если можно пробежаться по берегу? Ты не шарик с гелием, чтобы бездумно лететь к звёздам, и не комета, чтобы падать, сгорая в атмосфере. Ты белокрылая чайка, Джонатан Ливингстон и просто та, которая видит сквозь время, легко проходит Инициацию и спасает заблудшую душу, обращая в снег город из костей.

Эрик хороший парень. Не знаю, случайность ли ваша встреча или судьба. Не знаю также, влюбитесь ли вы друг в друга, останетесь добрыми друзьями или разойдётесь. Но такие, как он, не валяются на дороге. Чистое, бескорыстное и простое детское сердце, прячущееся за этим безумием. Не давай ему терять контроль. Эрик, не давай ей терять контроль.

Я надеюсь, мы потом встретимся. Люди из больницы после выписки часто расстаются навсегда, но мы с тобой по-прежнему друзья, и я по-прежнему тебя ценю и восхищаюсь. Да, я знаю, когда-нибудь мы все встретимся. Так, как раньше, уже не будет, но и хуже тоже не будет. Мы очень сблизились за время пребывания в больнице, и такая связь не пропадёт. Уж я-то знаю, я ведь Знающий.

От себя я напоследок пожелаю: не бойся быть собой, поезжай бесстрашно навстречу неизвестности и помни о своём преданном друге.

Расправь свои крылья!

Ромео

Не кисни, подруга! Ты супер-клевая, детка! Мы любим тебя, рыженькая наша! Правда-правда!

Габриэль, которая больше не пристаёт к людям.

Если тебе станет грустно, то посмотри на небо в 5:30. И знай: я в это время тоже смотрю на него и думаю о тебе.

Кларисса

Надеюсь, оттуда ты приедешь загорелая, с выгоревшими волосами, множеством сувениров и отличным настроением. Эрик, смотри, не обижай её! И ты его не обижай!

Грег

Не бойся, там будет суперклёво! Я знаю чувака, который там лечился. Говорит, отличное место. Вот сегодня с ним об этом говорил. А ещё там есть лошади. Лошади!!! Обязательно с Эриком прокатитесь на них по долине. Это лучше любого моря!

Саймон

Хееееей, малышка, я надеюсь, ты ещё помнишь меня? Давай не кисни, а если кто обидит — скажи мне, я его перееду!

Сара

Будь собой, потому что ты супер! Ты круче яиц, поняла?!

Жюли

Не парься, всё самое страшное уже позади. Надеюсь, что рецидива не будет. Прости меня за всё, я в последнее время многое переосмыслила и очень жалею о том, как поступала по отношению к тебе. Извини, что пишу тебе об этом, а не говорю в лицо. Не бойся реабилитационного центра, персонал там приветливый и отзывы хорошие. Если будет нужна помощь с поступлением или трудоустройством — обращайся ко мне. И это не акт вежливости. Я правда помогу тебе. Правда-правда.

Луиза

Займи комнату, выходящую на южную сторону. Ты будешь видеть речку и горы. Представляешь, каким прекрасным будет твоё пробуждение? Не хуже, чем в комнате с видом на океан.

Боб (Олень)

Ты не воспользовалась моей открытостью и не насмехалась. Увидела мой секрет и не стала о нём распространяться. Даже особо его не затрагивала, наверное, чтобы не смущать меня. У тебя всё образуется, только верь в это! Да прибудет с тобой Сила!

Камилла (Радуга)

Выгляни в окно. Там сейчас прекрасный вид открывается. Всё зеленое, солнце светит. Подцвет твоих глаз. Ты замечательная девушка, умная и проницательная и я не жалею о том, что познакомился с тобой.

Гленн (Африка)

Я выглянула в окно. Всё, как он говорил: зеленая поляна, трава и колосья, полевые цветы и бескрайнее синее небо. Глядя на это, кажется, что всё будет хорошо, и боли в жизни места нет.

— Я сейчас расплачусь, — пригрозил Эрик.

— Как и я, — рассеянно сказала я.

— Всё-таки хорошие здесь ребята, — улыбнулся Эрик, — И город совсем не давит.

— Да, кивнула я, — Теперь я тоже это поняла. Здесь обитают прекрасные люди.

Небо пересекла белокрылая чайка. На душе царило умиротворение и любовь ко всему и всем. Я больше не боялась неизвестности. Я её ждала с распростёртыми объятиями.

— В добрый путь! — хором прокричали мы.