Иллюзия (СИ) [Люрен] (fb2) читать онлайн

====== Начало ======

Серый город стоял, окутанный бледным туманом. Его естественное состояние — ноябрь, небо, затянутое тучами настолько, что кажется, будто за окном нет ничего, кроме этой безысходной пустоты. А ещё Город — это серые, грязные стены, которые не ремонтировались с тех пор, как были построены, узкие вонючие переулки, окурки вперемешку со штукатуркой и странные надписи, как будто выведенные кровью, которая потом приобрела чуть ржавый оттенок. Летом можно лицезреть, как на закате солнце окрашивает в разные облака отходов с завода, выброшенных в воздух. На земле вы не найдёте цветов. Там будет либо пыль, либо мусор и стройматериалы, либо снег вперемешку с грязью, либо безвольные тела мирно посапывающих пьяниц. Город застыл во времени, но здесь не найдёте вы и эстетики старины. Только эстетику упадка и разрухи, если вам, конечно, нравится такое.

Конечно, сюда приходит весна. Запоздало, нехотя, чисто для приличия разбросав кое-где цветы и почки, и отчаливает подальше от этого гиблого места. А потом приходит лето вместе с пылью, духотой, вонью потных тел и видимостью жизни. Но всё это не более, чем миражи. В Сером Городе всегда зима. Даже не так. Он застыл во времени между поздней осенью и ранней зимой. Как и люди, населяющие его, в общем-то.

И я, как ни печально, одна из жителей Серого Города. Одна из серой безмолвной толпы, в едином заторможенном ритме движущейся по улицам. Мы речками вытекаем из своих дворов и кварталов, присоединяемся к большой реке сонным тел на бульваре и движемся, движемся, движемся. Исходим волнами, потом успокаиваемся, потом ускоряем течение. Иногда среди нас водятся кусачие щуки.

Меня зовут Саманта Грег, и это моя история. Я не могу похвастаться насыщенной школьной жизнью, как в подростковых комедиях. Так что тут не будет вздыханий по школьному красавчику, придирок от школьной королевы, безумных вечеринок и уютных посиделок с подругами на крышах. Зато я расскажу о том, как один человек смог мне заменить целую семью. О мире на двоих и о весёлых приключениях с крайне странными людьми. О медленном погружении в холодную тьму. И о том, какой он — семеный уют в Сером Городе.

Итак, родилась я в одной из тех семей, которые называют в обществе «неблагополучными». Я не раз слышала оскорбления в свою сторону из-за этого. Что я такая же неблагополучная, как и мои родители, такая же психованная, как моя сестра, такая же тупая, как мой брат. «Не думаю, что она сможет жить нормально в обществе, — утверждала директриса. — Я знаю таких детей. Их психика с детства сломлена». По-моему, я самый обычный ребенок, но миссис Свонли с её высшим образованием лучше знать, наверное.

У нас была большая семья и маленькая квартира. Два брата от первого брака матери уехали, когда я закончила школу. Один из них на прощание подарил мне красную ленточку для волос, которую я вскоре потеряла, хоть и берегла её, как могла. Я часто теряю то, что берегу изо всех сил.

У отца я была любимицей, хоть он никогда и не сравнивал нас всех. Он приходил домой после работы, принося с собой запах прянностей. Шуршал пакетами, гремел леденцами в коробке и хранил множество историй и впечатлений. Мы путешествовали за пределы Земли и ныряли в самые глубины Мирового Океана, не выходя из кухни. И шторы белели сквозь пар от супа, заботливо приготовленного матерью.

Мать на нас никогда не кричала и давала неожиданные советы. У неё был любимцем брат, и она не спала до поздна, дожидаясь, когда он вернётся с прогулки. А меня она учила делать пироги и заплетать косы.

Сестра Тесса завивала волосы, носила каблуки, на которых едва держалась и прогуливала физру. Она не понимала книг, зато знала, кто с кем и что. От неё всегда пахло духами подруг. Она улыбалась, сверкая зубами, и била наотмашь по щеке, сверкая маникюром. Она могла избить до крови за то, что ты взяла у неё без спросу её сапоги. Я её ненавидела и боялась, а она просто искала лишний повод выпустить на мне пар.

Брат Стэн включал громко музыку и голодал ради дисков. Он был вспыльчивым, но не жестоким. Ударит и забудет. А в перерывах между ссорами мы охотились за малоизвестными и старыми дисками и бесили Тессу.

Тесса и Стэн ревновали меня к родителям. Особенно Тесса, которую бесило, что мать ложилась вместе со мной в больницу, когда я болела. А болела я часто. Я была самой слабой, маленькой и трусливой. Маленький тощий щенок среди рослых бультерьеров.

А когда Тесса не была такой противной, мы все втроём гуляли по городу. Ходили по железной дороге вдоль рельс, взявшись за руки, и пытались пробраться внутрь заброшенного железного вагона и рисовали на его стенах. Тесса выводила свои инициалы, пытаясь подражать местным граффитерам, я рисовала мышей, а Стэн — море. Он раз за разом переделывал рисунок, добавлял новые детали, как будто хотел, чтобы облака двинулись в сторону горизонта единой стаей паломников, а волны зашептали что-то своё, успокаивающее. И чтобы мы все шагнули туда, побежали вдоль песчаного берега, погружая ноги в прохладную воду и выискивали цветные камни. И чтобы где-то вдали кричали чайки.

Недалеко от нашего района была заброшенная стройплощадка, куда мы пробирались летними вечерами. И носились среди куч мусора, ловко обегая и перепрыгивая битые стекла, выуживали арматуру и гонялись друг за дружкой. Пересказывали друг другу городские страшилки, одну абсурдней другой. Однако, когда темнело, становилось уже не так смешно.

А когда нас задевали, то мы вставали на защиту друг друга, даже если подрались накануне. Меня обижал какой-то пацан, из-за чего я запиралась в ванне и ревела — Стэн тут же выколачивал из него всё дерьмо. А на следующий день сам меня задевал.

Вот такая вот у нас была странная семейка. Иногда в нашей квартире было тепло от коллективно приготовленного ужина, а порой холодно и даже жутко.

В одно утро Тесса не хотела идти в школу, потому что подруги задразнили её. Они обесцвечивали волосы, курили в туалете и понабрались от своих непутёвых родителей всякого дурного. Я не понимала, зачем сестра вообще с ними общалась. Но она общалась и дорожила их мнением больше, чем нашим. Поэтому она ревела в ванной и посылала мать, когда та ласково уговаривала её пойти на учёбу. Но потом всё-таки сдалась и пришла к последнему уроку.

А вечером пришла пьяная и набросилась на мать за то, что в квартире грязно. Она таскала её за волосы и била, а я оттаскивала её. Тесси пыталась сбросить меня с себя и крыла матом, а я вцепилась, как паук, ногами и руками. Потом, когда ей всё-таки это удалось, у меня в глазах потемнело, но не от удара. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я побежала на кухню, схватила нож и воткнула его в ногу сестры. Меня оглушило её истошным воплем и обрызгало кровью, но я не замечала ничего, кроме рук матери, которыми она беспомозно заслонялась, будучи неспособной или нежелающей давать сдачи.

Тесса была крутой и жестокой. Тесса была больной. Мать отправила её после того случая к врачу, и тот ей прописал кучу седативных и терапий. Почти месяц сестра хромала со своей распухшей ногой и опасливо косилась на меня. Но на мать она руку больше не поднимало. И это был первый раз, когда я дала ей отпор. В кошмарах мне снилось, что я втыкаю нож её не в ногу, а в живот, горло или сердце. И я просыпалась в холодном поту. Но не буду лукавить, мне нравился страх в её глазах.

Разговоры с отцом были настоящей отдушиной, но они становились всё реже. Отец выпивал и приходил домой странным и страшным. От него несло спиртом и ему лучше было не попадаться на глаза. Я пряталась в шкаф, когда родители ссорились и дрались. Укутывалась одеждой, затыкала уши и делала вид, что в квартире тишина. Что это соседи дерутся где-то за толстыми стенами. Где-то не у нас.

А брат включал громко музыку. Я приходила к нему и сворачивалась калачиком рядом. он не прогонял меня. И лечили своим молчанием друг друга и тем самым себя. И злились на сестру, которая опять шляется с подружками и не видит всего этого. Почему — и сами не понимали.

Я накричала на отца накануне его смерти. Он смотрел мимо меня и, должно быть, не слышал. Но я накричала и не извинилась на следующий день. Даже ничего приятного не сказала. Не успела. Я убежала из дома и шлялась целую ночь по городу. Холодные щеки согревали злые слёзы. Ноги мёрзли, руки тоже. Волосы трепал ветер. Было больно дышать и разболелась голова. От людей спешила отворачиватьтя и бежать.

А утром, когда я вернулась, уставшая и сонная, сестра сообщила мне, что отец умер от инфаркта. А я тут же пожалела, что вернулась. Нет, сначала я не поверила. Разозлилась на сестру. Разозлилась на брата. Разозлилась на мать. Но когда увидела свидительство о смерти, я… Рассмеялась. Нервно. Нервно и отчаянно. А вот заплакать не получилось. Этот смех как будто выжал все мои силы. Порой я не могла встать с кровати и пойти в школу. Приходилось заставлять себя. И делать ничего не хотелось. Только сидеть на кухне напротив окна и ждать отца. И сама с собой говорить об океанах и космосе.

Отец умер у брата на руках, и после этого он стал совсем двинутый. Музыку включал ещё громче прежнего. Складывалось впечатление, будто он хотел разможить свои мозги.

Сестра целыми днями плакала и пропадала с подругами. И срывала свою злость на мне.

Но всё это не сравнится с тем, что было у матери. Она осталась одна с тремя детьми, и некого было теперь ждать с работы. Не на кого было кричать из-за пьянки. Её разум затуманивался с каждым днём все больше и больше, и затяжная депрессия чередовалась со вспышками агрессии. Приходилось оттаскивать её от окна и острых предметов, кормить с ложки и стирать её одежду. Брата и сестру это пугало ещё больше, и они предпочитали отсутствовать как можно чаще. Если меня было кому заменить, интересно, я бы тоже свалила? Или, быть может, осталась до самого конца, как слуга с обнищавшим и безумным господином?

Какая-то одноклассница говорила, что безумие — признак гения. Что они видят суть вещей. Мне сделалось смешно и горько. Но больше — противно. Я была в психушке. Никаких гениев там не было.

То был зимний вечер, и я забирала мать из больницы, куда её направили из обычной после очередного приступа. Какому-то придурочному гению взбрело построить психушку у черта на рогах, там, где бескрайний лес, пустыри и старая грязная остановка с поездами, останавливающимися там раз в сто лет. Ветер завывал, и с каждой секундой набирал силу, входя во вкус. Он обступал меня со всех сторон и выл. Это был голос Серого Города. Голос чернильного леса и голых веток, тянущих ко мне свои узловатые пальцы.

Когда подходила ко психушке, звуки города затихали, будто мир оставался позади вместе с его суетливыми обитателями и рёвом машин. Серое здание, окруженное темными деревьями, в окнах зловеще горел свет, как маяк, разгоняющий полночную тьму. Мать почему-то долго не выходила из кабинета, и пока я ждала её, то смотрела на пустые коридоры. Аромат спирта и немытых тел вгонял меня в тоску и желание свернуться в клубок и оказаться как можно дальше отсюда. К нему примешался запах лавандового средства для мытья полов. Ненавижу лаванду. Время текло медленно, обволакивая меня и укачивая, словно колыбель, и я даже почти примирилась с нестерпимой вонью, но тут сладостные цепи разрушила непонятно откуда взявшаяся старушка. Половина волос у неё выпала, а тело было настолько тощим, что казалось, будто у неё не было мышц, лишь серая кожа свисала с костей. Не замечая меня, она молча пошла по коридору. И вдруг открыла рот, высунув язык чуть ли не до подбородка, и начала сипеть: «Бя-я-я-я, бя-я-я-я». И повторяла этот слог, и повторяла, а я мечтала слиться со стеной. Мурашки бежали по покрывающейся противным липким потом по коже, под ложечкой засосало. Казалось, тело перестало принадлежать мне, я не могла пошевелить даже пальцем. Мне подумалось, что моё сердце стучит настолько громко, что его услышит весь мир. Потом начали выходить другие. Они бегали, вертели головами, на меня даже не смотрели. А я боялась даже дышать, чтобы они не бросились на меня и не растерзали. Их глаза смотрели в никуда. Как у мертвецов. Такой взгляд был у моего отца, когда я видела его в последний раз. Потом вышла мать. Она была какой-то вялой. После я узнала, что её накачали какими-то транквилизаторами. В полном молчании мы ехали домой. Она была похожа на восковую куклу, и какая-то часть меня, часть, которую я старалась игнорировать, понимала, что это уже не моя мать, а пустая оболочка, которая уже никогда не станет обратно человеком.

====== Одиночество в толпе ======

После перехода в среднюю школу начался круговорот лиц. Девушки, парни, светловолосые, темноволосые, красивые и не очень, шумные и тихие… Они менялись с бешеной скоростью. Мне было всё равно, с кем я. Это не имело значения. Всё равно я была одинокой. Я понимала, что они не любят меня, а я не люблю их. Они общались со мной и друг с другом, пока это было выгодно. А я была с ними, потому что хотела заглушить тишину внутри себя. С кем угодно, куда угодно. Лишь бы не возвращаться домой. Лишь бы существовать.

Забавно, я никогда не осуждала людей за их образ жизни. Это их дело, говорила я. И меня называли доброй. Но они не знали, что это всё потому, что меня волнуют только мои проблемы. Я умела хранить чужие секреты, потому что мне было наплевать. Я была общительной и заводной, потому что ненавидела свою квартиру, один вид ржавой железной двери с номером «31» доводил меня до истерики, потому что там меня ждало безвольное тело в кровати, пустой холодильник и упрёки сестры с братом, которые не хотели ничего делать по дому.

Усугублял всё и обвиняющий взгляд сестры. После похорон она мне сказала, отвернувшись: «Отец из-за тебя умер».

Может, она права. Я накричала на него накануне. После даже разговаривать с ним не желала, заперлась в ванне и сидела, пока он не ушел. Поэтому каждый раз, когда я проходила ночью мимо комнаты, где он умер, я ожидала, что вот-вот скрипучая дверь откроется, и покажется его бледный призрак, с безмолвным укором глядящий на меня своими бездонными чёрными глазами. И спросит: «За что, Самми? За что?» И казалось, что в кровати я вижу очертания оцепеневшего тела, похожего на восковую куклу. И глаза, которые не закрывались. И шум, доносящийся из живота из-за брожения алкоголя.

Мать положили в психиатрическую клинику, когда мне было 14, и лечилась она там год с лишним. Врачи утверждали, что они не знают, выздоровеет ли мать, но по их взгляду было ясно: шансы невелики. За мной присматривала соседка, которой было на меня откровенно плевать, и вызвалась она мне помогать только по старой дружбе с моей мамой. В школе узнали об этом, и всё, пошло-поехало…

— Смотрите, это же её мать в психушку положили?

— Не подходи к ней, вдруг она тоже псих?

— Ой, бедняжка…

Брат всё больше отдалялся от меня. Он не кричал, на меня, как сестра, и больше не бил, но от этого становилось всё хуже. Я в первый раз увидела его обдолбаного в начале зимы. Он вернулся с мокрыми от снега волосами и ресницами, с тонкой курткой и без шарфа и шапки. Хоть и было минус десять, он весь вспотел и раскраснелся. Сел на пол, скатившись по стене. Чувствуя запах подгоревшего пирога, я кричала на него и трясла, а он смотрел куда-то сквозь меня безумным взглядом и мычал что-то нечленораздельное.

 — Как мне всё это надоело!

Я выбежала из квартиры, наплевав на брата и пирог. Даже дверь закрывать не стала. Мне хотелось плакать, бить всех, кто попадётся мне, и бежать, бежать, бежать, пока не свалюсь замертво. Прохлада подступающей ночи успокаивала моё разгорячённое тело, ноги сами понесли меня в клуб, и я в который раз окунулась в океан огней и звуков.

Музыка била по ушам, голову будто сжали в тиски, а от света слезились глаза. Люди. Много людей. Пьяных. Обкуренных. Обколотых. Я наткнулась на тощую девушку с воспаленными венами на локтях. Помутневшие глаза, пена в уголке рта. Я завизжала. Нервы были на пределе. В памяти ещё свежи были эти расширенные зрачки. Девка меня, похоже, даже не заметила.

— Ненавижу, когда люди пьют, — меня трясло. — И тем более когда принимают наркотики. Мой отец пил. Я его боялась.

— Расслабься, — рассмеялся Сим, один из моих «друзей».

Он ещё был трезвый, а когда он трезвый, он отдалённо похож на адекватного человека. Зайди в любое время в этот клуб, и ты, скорее всего, найдёшь его там, среди танцующей толпы, или у стола, пьяно бормочущего что-то флегматичному бармену.

Я вроде бы успокоилась. Вроде бы. Мы танцевали под какую-то муть и смотрела на людей, купающихся в лучах искусственного освещения. Зеленые, синие, фиолетовые, красные… У меня закружилась голова и я присела за барную стойку. Рядом со мной сидел какой-то парень со светлыми волосами и рваных джинсах и рубашке. На запястьях виднелись синяки. Он выглядел сюрреалистично среди этих разряженных подростков и взрослых. Я завороженно смотрела на него, не отрывая взгляда. Он сидел боком ко мне и не шевелился. Словно статуя. Голограмма. Галлюцинация.

— Че сидим? — уже подвыпивший Сим (когда он только успел?!) положил руку мне на плечо. — А ну растряси свои старые косточки, потанцуй!

Он схватил меня и потащил на танцпол. Там уже вовсю веселилась Катрин. Мне пришлось потанцевать с ними, выделывая невероятно нелепые па, а потом я посмотрела на место, где сидел тот блондин. Оно было пустым. «Ушел что ли?» — подумалось мне. Впрочем, я быстро о нем позабыла. Мне было слишком хорошо. Я опять заставила себя думать, что всё хорошо, а утром дома меня не побьёт сестра за то, что я оставила квартиру открытой.

Потом Сим напился и пытался залезть на барную стойку. Я сгребла его в охапку и потащила к выходу.Его ноги в ботинках волочились по полу, оставляя серый след. Мы вышли, и я подставила себя порывам осеннего ветра. Уже светало. Приглушенные звуки города сменили громкую музыку и пустой треп. У входа валялись пьяные люди. Мужик прижимал к стене девчушку, целуя её шею. Сим оперся на меня, прикрыв глаза. Я услышала звонкий голос Катрин, а потом увидела и её саму, идущую под ручку с каким-то парнем. Я хотела было её окликнуть, но мой спутник меня остановил. «Пусть», — пробормотал он и растянулся у моих ног, тихо посапывая.

А парочка медленно шла по переулку навстречу утреннему небу. Сохраняя молчание. Умиротворенно. Я смотрела на них, пока они не скрылись за поворотом.

====== Ласковая тьма ======

После той вечеринки последовало множество других. Танцы, пьянки. Сигареты, алкоголь, призрачная дымка фальшивого счастья. Полоумные подростки с их юношеским максимализмом, секс и наркотики. Очередная порция новых лиц. Я ходила на свидания с парнями разных возрастов, рас, финансовых и социальных статусов, но все они были далеки от меня, даже если мы стояли близко-близко, лицом к лицу. Все картонные, пластиковые. Как манекены. С минимальной вариативностью. У меня даже развилась циничность.

Я использовала парней ради жрачки. А жрать хотелось ну очень сильно. Сестра редко бывала дома, оставляла мне совсем немного, соседка тоже, ибо она была еще беднее нас. Брат всё искал работу, но безуспешно. Пособие шло на лечение матери и налоги. В общем, денег не было. У меня образовалась талия и расстояние между ляжками, да причем такое, что девушки просто исходили злобой, глядя на меня. А я бы хотела быть жирной. Жирной, но сытой. Без постоянных болей в желудке и головокружений.

Короче говоря, мне приходилось ходить на свидания с парнями. Я говорила им то, что они хотели услышать. Иногда позволяла быть им ближе. Смотреть в глаза. Целовать. Прикасаться. А они меня кормили. Мне было противно становиться как проститутка, но мною двигало отчаяние. А когда они позволяли себе лишнее, то спешила ретироваться и сочиняла всякие небылицы. Один мерзопакостный тип попытался прижать меня к стене и запустить руку в трусы, а после того, как я огрела его сумкой по голове, сломал мне нос. Уж чего я боялась, так это переспать с кем-то. С кем-то незнакомым. С таким, как они. Видимо, не настолько я была ужасной. И всё равно.

Впрочем, и еду я ненавидела, с трудом запихивая её в себя. Даже если она была вкусная. От запаха жаркого хотелось блевать, тарелку с салатом хотелось швырнуть об стену.

Голодовки не прошли бесследно. К 15 годам у меня уже развилась здоровенная язва. Посреди урока, который вела одна злобная учительница, я вдруг схватилась за живот и принялась орать. Ученики ошалело пялились на меня.

— Что это вы творите, юная леди? — спросила учительница, имя которой я даже не соизволила запомнить.

Она в это время стояла недалеко от меня. Меня стошнило прямо на неё, и среди рвоты была кровь. Много, много крови. Меня отвели в больницу. Там у меня нашли язву и госпитализировали. И начались самые жуткие дни.

Близилось Рождество, которое я должна была провести в больничной палате. Вместо запаха, того самого запаха, сопровождающего зимние праздники, был отвратительный запах медикаментов, который я терпеть не могла ещё с психбольницы. Соседей по палате не было, и мне приходилось проводить ночи одиночество, глядя в потолок, с пустотой в голове и желудке. Меня почти никто не навещал, пару раз приходил брат, Тесса вообще не приходила (ссылалась на НУ ОЧЕНЬ сильную занятость).

Мне сделали операцию и зашили дырку в желудке, и первые дни мне нельзя было шевелиться. После того, как запрет сняли, я все равно не вставала с постели, а до туалета с трудом доползала. Моё тело словно налилось свинцом. Ночью я лежала, обливаясь холодным потом. Обезболивающее не помогало. Живот жутко болел. От вида еды тошнило. Я хотела умереть.

Вечером я слышала звуки праздника. Как раз был канун Рождества. Ко всем приходили родственники и друзья, они ели мандарины, наряжали ёлку и шуршали упаковками от подарков. Сим принёс лаванду, и я чувствовала этот омерзительный запах, а белизна лепестков резала глаза. Я отчётливо почувствовала, что больше здесь не смогу находиться ни минуты. Я встала с кровати, не обращая внимания на резкую боль в желудке подошла к окну и распахнула его. Снежинки полетели мне в лицо, запечатлевая свои холодные поцелуи на моих губах и щеках. Я залезла на подоконник и прыгнула навстречу ночи.

Ноги погрузились в сугроб, но холод совсем не чувствовался. Точнее, я чувствовала его, но мне было всё равно.

Перелезть через забор было раз плюнуть. Ринуться навстречу огням города тоже. Я сама не знала, куда бегу, я повиновалась неведомому инстинкту, который будто мягко толкал меня в спину. По крайней мере, мне так казалось. Быстрее, быстрее, быстрее. Я разгонялась, как гепард, рассыпалась на тысячу маленьких огоньков. Я была и зимним ветром, древним и мудрым, который торжествовал даже посреди мегаполиса. Я была и обнажёнными деревьями, машущими ему худыми угловатыми ветками. Я была и пронзительно-чёрной тучей, устало нависающей над городом. Я была и снежинками, стремительно освобождающимися из её объятий, чтобы танцевать в холодном воздухе.

Из незабытья очнулась в овраге. Он был большим и пустынным, вывески и запах хвои остался где-то далеко вверху, а тут была лишь тьма. И лишь свет мигал в одиноком маленьком доме с жёлтыми стенами. Словно мотылёк, влекомый светом костра, я зашагала к нему. Казалось, он взирал на меня своими многочисленными глазами-огнами, а я завороженно глядела на него. Мы изучали друг друга, как охотник и зверь, столкнувшиеся лицом к лицу.

Звуки неведомой мелодии прорастали, словно цветы из согретой солнцем земли. И снежинки танцевали под её звуки, кружась в плавном вальсе. И мне хотелось присоединиться к ним, но меня слишком привлёк незнакомец-музыкант. И я никак не могла понять, на чём он играл. То ли на арфе, то ли на мандолине, а может, вообще на флейте.

Я пролезла в провал окна и увидела его, сидящего в углу около костра. Но инструмента у него почему-то не было. Подойдя поближе, я с удивлением заметила, что это тот парень, встреченный мной в клубе. Как я умудрилась его запомнить, ума не приложу. Сейчас, посреди разбросанных частей кукол и музыкальных шкатулок, он показался мне уместным, будто всегда жил здесь, будто сам был фарфоровой куклой.

— Приходите ко мне, все заблудшие, и моя песня выведет вас. Приходите ко мне, все израненные, и моя песня исцелит вас. Приходите ко мне, все замученные, и моя песня обласкает вас.

Он ласково посмотрел на меня своими серыми глазами, в которых отражался костёр и скукоженная я. Когда я успела оказаться так близко к нему? Я чувствовала запах сирени и шоколада, исходящий от его белоснежных волос. Интересно, бывают ли такие пронзительно белые волосы?

— С чего ты вообще решил, что твои тупые песенки помогут тому, кому действительно плохо, балабол крашеный? — огрызнулась я, внезапно почувствовав подступающее раздражение.

 — Но тебе же стало легче? — вкрадчиво спросил он.

 — У меня умер отец, мать психически больна, сестра ненавидит, а брат употребляет. У меня никогда не было друзей и все считают меня отщепенкой. Кроме того, я осталась на Рождество в больнице и больше никогда не смогу нормально есть и бегать из-за сраной язвы. Думаешь, мне стало легче от твоего спектакля?!

Я сказала всё это помимо своей воли. Просто мне отчего-то захотелось выплеснуть всё на это прекрасное создание, накричать на него, пока он моргает своими белоснежными ресницами, как будто заиндевевшими, и тепло улыбается, будто давний друг. Кто он вообще такой?! Что забыл на ночь глядя в заброшенном доме, где обычно шастает всякий сброд? На чем он, чёрт возьми, играл?!

— Оу, милая, — участливо сказал он, привлекая меня к себе.

И я разрыдалась. Не помню, когда в последний раз так рыдала. Кажется, это было очень давно. Его тёплые руки гладили мою спину, волосы щекотали мою кожу, огонь костра грел меня. Я плакала, пока не выплакала все слёзы. А потом отстранилась от него.

 — Психотерапевтом подрабатываешь? — сварливо спросила я, устыдясь своего порыва.

 — Когда та женщина меня бьёт, я убегаю сюда и играю, будто я живу здесь, — сказал он. — Меня зовут барон Баунберг, и я живу в этом замечательном поместье вместе со своей семьёй. Сейчас я греюсь у камина, двери сторожит дворецкий. Проходи, гостья. Приказать приготовить чай?

Нет, ну что за придурок?!

 — Спасибо, не надо. И что, тебе становится легче? От себя не убежишь. Раны болят, а воспоминания ещё слишком свежи в голове.

 — Но попытаться можно, — улыбнулся незнакомец. — Однако насчёт чая я не врал. Будешь?

Он помахал бутылкой.

 — Нет, — помотала я головой. — Лучше скажи, как тебя зовут, беловолосик.

 — Теодор. Но ты называй меня просто Тео.

 — Саманта. Не называй меня Самми.

И мы смотрели на костёр, пока он не погас, и молчали. Он мурлыкал ту мелодию, которая так привлекла меня, а мне становилось так хорошо. Будто ничего и не было. Будто я не сбежала сейчас из больницы, всеми покинутая.

Тучи разошлись, обнажив кособокую луну, лукаво глядящую на нас сверху вниз, небеса стали светлее. Похоже, утро вступало в свои права. Скоро будет рассвет, спасительный для тех, кого призраки прошлого одолевают по ночам, и губительный для тех, для кого тишина мглы единственное спасение.

 — Пойду обратно в больницу, к уколам и мёдсестрам, — вздохнула я. — И никто ко мне не придёт, и никто не почистит мне яблоки.

 — А я пойду домой, где меня опять побьют, — рассмеялся Тео.

Мы попрощались и разошлись. Навстречу своему кошмару.

====== Нашедшие друг друга ======

Рождество я провела одна. Слушала чей-то смех, топот и гомон, звон бокало и шипение шампанского. Слушала музыку. Мне хотелось, чтобы все заткнулись и легли спать. И самой хотелось заснуть, но там, по ту сторону сознания, меня поджидали голодные кошмары. Я слишком давно им не давалась, ночами глядя в потолок.

Посреди моих мечтаний о быстрой смерти кто-то постучал по окну. Равномерный стук по стеклу ударил по мозгам, и я поморщилась и продолжила глядеть в потолок, и парочка слез скатились по моим горячим щекам. Стук повторился, и я встала с кровати, простонав и проклиная того, кто приперся ко мне посреди ночи. Но как только я выглянула в окно, вся моя злость улетучилась.

Тео стоял посреди мокрого снега, улыбаясь и глядя снизу вверх ясными серыми, почти серебряными глазами. А где-то вдали проносились машины, суетились люди, и птицы пролетали под зимним небом, освободившимся от оков туч, зажигались и гасли ночные огни, отражающимися на мокром асфальте. Я запомнила каждый момент, каждую мелочь. Тео с толстой нелепой шубой, накинутой на рваную пижаму. Он мне почему-то напомнил пингвина.

Тео, такой настоящий и родной. Он разорвал моё одиночество, расщепил, не оставив ни крошки. Что-то было неземное в этом моменте, показавшемся мне вечностью. Что-то было неземное в нем самом. В его ямочках и несуразных словах.

Он протянул мне руки. Я подняла его, и он шустро перелез через подоконник. Легкий, как пушинка. Меня это тогда жутко испугало. Как и его тонкие запястья, как у маленького ребенка, и эта бледность.

— Саманта, а я к тебе, — он широко улыбнулся, и я позабыла о своих страхах.

— Тише говори, тут медсестры, — прошипела я.

— Чем займемся? — спросил он лукаво.

— Ты. Я. Кровать. — съехидничала я, внимательно наблюдая за его вытянувшимся лицом. — Нет… Полежим просто.

И мы улеглись. Смотрели в потолок, молчали. Нам не нужны были слова, он и общаться-то толком не умел, а я так устала от бесконечной пустой болтовни, что рада была провести хотя бы пару минут тишины с другом. Тео лежал близко ко мне, я чувствовала тепло его худого тельца, слышала его прерывистое дыхание, но не чувствовала того жара и румянца, подобно влюбленной девушке. Между нами не было любви, потому что наша дружба была намного выше телесных привязанностей. Нас связала ночь и огонь костра, казалось, тогда она растянулась надолго. Мы минули стадию знакомства и слишком быстро привыкли друг другу. Или это просто была власть момента. Власть чувств, обуревавших меня.

Тео часто стал приходить ко мне, зачем-то пролезая в окно. Мы выбегали на улицу во время послеобеденного сна и играли с лягушками, выползающими после дождя. Медсестры нас ловили, меня отчитывали за то, что я бегаю. После таких «прогулок» у меня случались иногда приступы резкой боли, и вскоре я прекратила наглым образом нарушать врачебные инструкции.

Он приносил мне сладкое, и в итоге сам всё съедал, а я завистливо глядела на него. Мне-то больше нельзя это попробовать. И солёное тоже. И жирное. И острое. Только выпаренные овощи, каши да жидкие бульоны. Мысль об этом причиняла мне нестерпимые страдания, но я украдкой вытирала слёзы.

Тео был словно кот, приходивший поластиться ко мне после драки с уличными котами. Или это я была в его глазах кошкой, ложащейся на больное место. Он прибегал ко мне весь израненный, в синяках и ссадинах, растрёпанными волосами, а я расчёсывала его, заботливо перевязывала его раны, а он разгонял мою тишину. Действительно разгонял, заполняя собой. Мы остро нуждались друг в друге, брошенные и никому не нужные.

Эти воспоминания врезались в мою память. Я сохранила того плюшевого зайчика, подаренного мне им, как кусочек счастья. Как мост, связывающий меня с прошлым. Пусть отрывками жутким, отвратительным, но счастливым по сравнению с настоящим. Игрушка даже по-прежнему пахнет им. Сиренью, шоколадом и спиртом больницы.

====== Утопание ======

Дни тянулись уныло, всё, что я делала — лежала в кровати и смотрела в окно, где видела лишь серое небо с чёрными ветвями. Никто не приходил, Тео затих, мне не хотелось делать ничего, только лежать и лежать, как кукла, а мир пускай живёт и пульсирует, но подальше от меня. Порой даже открывать глаза не хотелось.

Но меня выписали. В одиночестве я вышла на больничное крыльцо, не понимая, куда идти и что делать. Рядом пронеслись ребята на тележке, за которыми гнались медсёстры. Ребята громко смеялись, разгоняясь всё быстрее, скатились по пандусу и скрылись в сквере.

На меня натыкались пациенты, выходящие погулять, посетители с подарками, врачи, спешащие на перекур. Мне стало смешно. Сейчас была, что называется, весна моей жизни, хотя больше это было похоже на осень с мокрым снегом, голыми деревьями и слякотью, хлюпающей под ногами.

— Скучаешь?

Тео хлопнул меня по плечу. Я дёрнулась. Разговаривать не было никакого желания.

— Домой пойдёшь?

Я усмехнулась. Дома меня будет ждать мать, не встающая с кровати, недовольная сестра, равнодушная соседка и пьяный брат. А также пустой холодильник и вонь в обшарпанной квартире. Это было явно не то место, куда хочется возвращаться. Это и домом-то трудно назвать. Как и своей крепостью.

— Понимаю. Я сам сбежал. Буду жить в заброшке.

Я взглянула на Тео. На рваную пижаму накинута парка, которой было на вид лет двадцать, босые ноги в крови и растрёпанные волосы. За ним тянулся кровавый след, но этого почему-то никто не замечал.

— Пошли, развеемся, — рассмеялся Тео.

Его рука легла на моё плечо. Он повёл меня куда-то, а мне было уже всё равно на всё. Если бы он повёл меня в самое пекло, мне тоже было всё равно. Куда угодно, лишь бы не домой. И не в школу.

А вокруг опять сновали пьяницы, ругались парочки, кто-то тащил кого-то за волосы через всю улицу и воняло жжёным мусором. А хмурые небеса равнодушно взирали на всё это, щедро орошая землю снегом.

— Вчера мне лучший друг сказал, что больше не будет со мной общаться, — сказал Тео, улыбаясь. — Я видел стыд в его глазах. Он стыдился меня.

Я кивнула. Люди считали меня пропащей, потому что я была агрессивной и драчливой, словно уличный пёс. Потому что мои самые яркие вспоминания детства были связаны с побоями сестры и криками брата. Потому что я выросла в районе, про который все говорили, что там один сброд. Но те, кто тыкал в меня пальцем, не замечали, какие пропащие они сами. Порой я их лиц не видела, только размытые пятна. Уродливые размытые пятна. Мне хотелось смеяться. Мне так было смешно, что я зарыдала во весь голос, сама не зная, отчего и почему. Когда я успела стать такой? Когда успели стать такими все мы?

Его нежные руки коснулись моих щёк, от пальцев пахло апельсинами. Или мандаринами, я не поняла. Но запах был приятный. Рождественский. Мимо меня прошла семья. Дети размахивали пакетами с подарками, мать с отцом весело болтали. Ко мне подбежала девочка, чем-то похожая на меня.

— Привет! Почему ты плачешь? Сейчас же Рождество!

— Тебе нравится Рождество? — спросила я, не узнавая свой голос.

— Да, мне подарили кукольный домик, а ещё братья привезут набор для изготовления мыла! А сегодня мы ходили на каток, сестра учила меня кататься, я падала и братик смеялся, а я его снежками закидала!

— Лесси, не приставай к людям, — пожурила её мать.

Они ушли, весело смеясь и болтая.

— Это лучшее Рождество в моей жизни, — сказала я, вдыхая запах Тео.

— Тогда страшно подумать, как ты праздновала его раньше, — рассмеялся тот, идя куда-то вперёд.

Я поспешила за ним, и мы вышли к замёрзшему пруду. Сейчас лёд был достаточно толстым, так что мы без труда прошли по нему к островку. Летом зелень хранила в своей тени белоснежную беседку, и там можно было часами сидеть, глядя на уток и лебедей, плескающихся в воде. Но сейчас он был серым, унылым и безжизненным.

— Хорошо сидеть здесь с друзьями, — сказал Тео, усаживаясь на скамью и стряхивая ветки. — Они что-то щебечут, а ты болтаешь ногами и слушаешь шелест листвы, а ветер взъерошивает твои волосы. И пытаешься докинуть корм птицам.

— У меня нет друзей, — хмуро ответила я.

— Вообще нет? — вкинул брови Тео, — Даже дочери маминой подруги, с которой заставляют играть, пока ваши мамы болтают?

— Нет у меня друзей и никогда не было, — повторила я. — В игрушки я играла с сестрой, пока у неё было настроение. С братом иногда в прятки. А потом перестала и играла уже сама с собой, — я усмехнулась. — Любимой забавой было придумывать себе друзей. Я представляла их внешность, наделяла их именами, увлечениями, друзьями. Вплоть до размера ноги всё продумывала. Целый табун у меня таких собрался.

— Например? — заинтересовался Тео.

— Например, у меня был друг Александр, — охотно принялась рассказывать я. — На два года старше меня, гитарист, пишет стихи, но никому их не показывает. Лицо почти всегда занавешено волосами. Ведёт разгульную жизнь, частенько заявляется ко мне поддатым. От него так несёт алкоголем, раздражает. Я его часто прошу хотя бы пшикаться духами, потому что эта вонь мне на нервы действует, но он меня не слушает. Он вообще никого не слушает. И носит пальто даже в жару.

— Ничего себе, — рассмеялся Тео, — как у тебя всё продуманно. Кстати, у меня есть один похожий на примете. Зовут не Александр и на гитаре он не играет, но в остальном всё совпадает. Вот он, кстати, идёт. Точнее, плетётся. Я потому его и вспомнил. Эй, Нильс!

— Это которого превратили в коротышку и он облапошил гусей? — фыркнула я, проследив за взглядом Тео.

К нам приближался парень, шатающийся из стороны в сторону, как ива. Его лохмы, которым позавидовала бы любая голливудская актриса, закрывали лицо, поэтому я не могла толком разглядеть его черты, но глаза у него были необыкновенно… неинтересные и болотистые. Они глядели куда-то сквозь нас. Видимо, он был уже подшофе. Воняет. До чего ненавижу этот запах. Точнее, боюсь. Сразу жду от этого человека чего-нибудь эдакого.

— Нильс, смотри, какая, — тыкнул в меня Тео, хохоча.

Я раздражённо ущипнула его. Нильс свалился прямо на меня и громко захрапел. Я отпихнула его, зажимая нос. Мой друг уже держался за бока и хрюкал, тыкая в нас пальцем. Детский сад какой-то, ей-богу. Пьяница скатился по скамейке и свернулся калачиком на грязном и холодном полу, что-то бормоча.

— Ну что, похож? — задорно спросил меня Тео, отсмеявшись.

— Александр до такого состояния себя не доводил, — процедила я. — Не знаю, как ты, а я пошла отсюда.

Я покинула беседку, чувствуя раздражение. И по отношению к Тео, и по отношению к данному кадру, и по отношению к себе. Больше, конечно, последнее. Тео побежал за мной, что-то крича, а я не слышала. Голова вдруг заболела, причем так сильно, что хотелось её оторвать. И в ушах зазвенело. Назойливый, противный звон, как будто комар где-то летает. А во льду сияла заманчивая тьма проруби.

— Я живая, живая!

Лихорадочно отталкиваю от себя тушу, пытаясь забыть об ощущении сухих губ, касающихся моих. В нос ударило омбре из сигарет и алкоголя. Водянистые глаза глядят на меня не совсем обеспокоено.

— Нильс? Быстро ты протрезвел.

— Чего, блин? Я Чарльз.

Я изумлённо смотрю на забулдыгу. Чернота пальто контрастирует с желтизной кожи. Не похож на человека, пишущего стихи. Хотя, это смотря какие стихи он пишет…

— А тебя как зовут? И что тебе понадобилось в проруби, детка?

Я лихорадочно оглядываюсь в поисках Тео. Куда он пропал? Бросил меня, что ли? Впрочем, было, за что.

— Саманта, — наконец буркнула я. — Утопиться хотела.

— Жить здорово, — сказал Чарльз.

— Здорово, — согласилась я.

Так здорово, что я не выдержала.

— А я стихи пишу, — сказал он, — Могу прочитать. Хочешь?

— Нет.

Он встал в пафосную позу и принялся декламировать:

Я иду ко дну.

Эти строчки никому.

Снегом плачут небеса.

Жизнь — сплошные чудеса.

Лаской манит тьма,

Теплотой она полна,

К ней тихонько я пойду.

Эти строчки никому.

Я засмеялась, но это был больше нервный смех.

— Да, как-то так я и думала, когда сиганула туда.

И это была правда. Вода обжигала своим холодом, а притяжение не приковывало меня к земле. Я парила, как птица, как скат, как ангел. И тёмные воды нежно обнимали меня, раскинув мои волосы. Когда я думала об этом, то не понимала, зачем я это сделала. Взбрело вдруг в голову, и всё. Как будто ударом хватило.

— Тебе холодно, — заметил Чарльз.

Да ладно?!

Меня колотило крупной дрожью, ногти посинели. Я чувствовала, как вода на мне начала замерзать. Спаситель взял меня на руки и понёс меня куда-то.

— Отогрею, — пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд.

А я безвольно обмякла в его руках. Силы покинули меня, мне очень хотелось спать. Куда подевался мой запал? Только в висках пульсировало и перед глазами всё плыло. Дома кружились в хороводе, заслоняя своими исписанными стенами небо. Железные звери изрыгают вонючий дым и рычат, проносясь мимо людей и обрызгивая их водой из луж, а люди злятся и мёрзнут. И где-то пёс вдали завыл, то ли от такой жизни, то ли по зову предков, то ли просто захотелось вдруг подействовать хозяину на нервы. Чарльз шагал, шлепая по слякоти, и она налипала на его массивные сапоги. Мимо меня прошла сестра с подругами. Я в первый раз видела, чтобы она так улыбалась. Меня не заметила, продефилировала мимо, тряся пакетами. Вряд ли они были её.

Дома в Чарльза пахло ёлкой и керосином, надраяный пол блестел, и в нём отражались размытые фигуры. Лампа мигала и грозила погаснуть. Раздражённый Чарльз выключил свет и зажёг ароматические свечи. Дамасская роза. А я плюхнулась на диван, поджав под себя ноги. В кожу упёрлась пружинка, но мне было уже плевать. Плед, накинутый на меня,колюч и полон шерсти различных животных.

— Что пить будешь? — суетился на кухне хозяин квартиры. — Есть пиво, виски, эль… Хотя эль не дам, он для особого случая.

— А что-нибудь не алкогольное есть? — проворчала я.

— Нет, — радостно высунулся из-за дверей Чарльз, — только бухло.

— А поесть?

Он принялся рыться в шкафах, гремя посудой и шурша пакетами.

— Только лук, — сказал он, потрясая луковицами.

— Сойдёт, — кивнула я.

— О. И старое пюре.

— Это тоже сойдёт.

Через несколько минут он пришёл с едой и питьём. Я давилась холодным пюре, закусывая луком, который терпеть не могла, и слушала его болтовню. Он перескакивал с одной темы на другую, причём делал это очень странно. Минуту назад он рассказывал о повадках суслика, а теперь затирает о перспективах атомной энергетики.

— За тебя, юная безбашенная девица, — сказал он.

Мы чокнулись мутными стаканами. Он залпом выпил всё, даже не поморщившись, а я с трудом влила в себя это пойло, стараясь не обращать внимания на его отвратительный вкус.

— Телека у меня нет, — принялся перечислять он, — компа тоже, и приставки тоже. Вообще ничего нет, только бухло, диван и плита. Всё.

— Я заметила, — кивнула я на груду бутылок перед нами.

— Будем смотреть на них вместо телека. И то интереснее, чем чушь, которую по нему показывают, — не растерялся Чарльз.

Он налил мне ещё. А я уже вошла во вкус. Даже про запах можно забыть…

Мы пили за гринпис. А потом за китов и дельфинов. А потом за аборигенов Австралии. А потом за Элвиса Пресли. А потом за Рокки. А потом за французскую декадентскую литературу. А потом за хиппи.

— Ты похож на абажур, — сказала я заплетающимся языком.

— С какого хера? — опешил Чарльз.

— Жёлтый, — охотно пояснила я.

— Я загорелый, — возмутился Чарльз.

— Ты воняешь, — сказала я, наваливаясь на него. — Тащи давай сюда эль.

— Окей, ведь ты у нас — особый случай! — проскандировал он, сбрасывая меня с себя.

Потом принёс эль и водку. И смешал всё это. И мы пили, пили, пили, пока я не перестала осознавать, что происходит.

====== У чёрного есть оттенки ======

Опять клочок серого неба сквозь мутное потрескавшееся стекло, заключенного в рамки. Из постели только пресловутый плед, который больше не греет, а мокрая от пота одежда прилипает к телу. И тут я поняла, что нахожусь не у Чарльза, а в палате интенсивной терапии.

— Вам же противопоказано пить алкоголь, — принялся отчитывать меня врач.

Я едва сдерживаюсь, чтобы незастонать от боли. Мало того, что живот болит, так теперь ещё и голова. Первое в моей жизни похмелье. Я становлюсь похожа на тех, кого ненавижу. И самое странное то, что это не находит во мне никакого отклика. Пусто. Тишина.

— Можете войти, — сказал врач кому-то.

Этот кто-то, конечно же, сестра. Я и не надеялась, что Тесси проявит понимание, но в глубине души хотела, чтобы она хотя бы не стала меня ругать. Хоть один раз в жизни поинтересовалась, что я думаю, что я чувствую, почему ненавижу возвращаться домой. Но этого никогда не будет, и моё состояние было слишком отвратительным, чтобы париться об этом.

— Значит, вместо того, чтобы ухаживать за матерью, ты бухаешь с каким-то хреном? — накинулась она на меня с порога. — И тебе не стыдно?! Матери плохо, а ты пьяная валяешься, мерзость.

— А где брат?

Сестра презрительно фыркнула.

— Шляется где-то. Хрен с ним. Короче, когда тебя выпишут, можешь продолжать тусить со спокойной душой. Мать в больнице.

— Что с ней? — обеспокоенно спросила я.

Где-то в глубине души почувствовала облегчение, потому что больше не придётся с ней нянчиться.

— Вот только не надо врать, что ты волнуешься, — закатила глаза Тесси. — Кататония у неё. То есть, не двигается больше. Врачи говорят, надолго. Состояние критичное.

Дальше всё как в тумане. Равнодушно попрощались с сестрой, врачи что-то говорили, а я лежала в кровати, моя голова проваливалась в мягкую подушку. Я напомнила себе страуса, зарывающего голову в песок. Говорят, он делает это от страха. Если это правда, то я его понимаю.

Когда меня выписали, я вышла в полном одиночестве. Опять шёл снег, он грозился накрыть своей ослепительной белизной весь мир, а мне хотелось, чтобы эти серые тучи почернели и солнце никогда не появилось на горизонте. И в вечной ночи город откроет свой истинный лик, испещрённый граффити, грязными пятнами и провалами в стенах.

Чарльз стоял напротив меня, я едва разглядела его сквозь пелену снега. Мутные сине-зелёные глаза выглядывали из-за завесы волос, грязный плащ балахоном висел на его скрюченном теле. Он был похож на огородное пугало, и это пугало ждало меня, покинутую всеми.

— Ты пришёл, — сказала я дрожащим голосом.

— Ты ждала меня, — сказал он с усмешкой.

— Нет, — честно призналась я. — Но спасибо.

— Сейчас вышел из пункта приёма стекла, — объявил Чарльз. — Денег вообще нет ни на что. Три дня не ел. Скоро язву получу.

— Да, язва — это плохо, — согласилась я. — Между нами что-то было вчера?

— Маловероятно, — пожал плечами мой собеседник, — Мы оба были в таком состоянии, что при всём желании не смогли бы ничего сделать.

— Сестра меня ненавидит, — сказала я.

И заплакала. Тряслась всем телом, всхлипывала и шмыгала носом. Сквозь слёзы я увидела руку Чарльза, протягивающего бутылку.

— Убежим? — задорно спросил он. — Бутылка — портал в другие миры. Гляди, как сияет.

Она не сияла, но манила своей зеленоватостью.

— У меня язва, — сказала я.

— А астмы нет? — подмигнул мне этот забулдыга.

Я помотала головой. Он обнял меня и повёл сквозь узкие переулки, провонявшие мочой, экскрементами и алкоголем. И чем-то ещё. Вокруг блевали алкоголики, обнимались парочки, откуда-то доносилась громкая музыка. Чарльз отлично сочетался с этим местом, он был его частью, его пульсом и дыханием. Такой же до противного честный.

Ржавая дверь таила за собой темное помещение, пахшее дымом. Кругом было полно людей, но я их не видела из-за отсутствие хоть какого-то освещения.

— Дракон, — тихо сказал Чарльз.

— Привет-привет, мой юный друг! Кто эта прелестная юная леди?

Тот, кого назвали Драконом, с любопытством смотрел на меня, держа в руках зажигалку. У него были внушительные мешки под глазами и козлиная бородка. А ещё шрам на носу. Он улыбался, сверкая серебряными назубниками. С виду старше меня лет на пять.

— Саманта.

— Ты похожа на одну мою подругу, — радостно объявил Дракон. — Она тоже школьница, и у неё такие же очаровательные коленки. Но она сейчас в больнице, — он опечаленно понурил голову.

— Почему?

— Аборт. Второй уже, — вздохнул Дракон. — А я ведь ей говорил: пей таблетки, дура. Ан нет же, мы же любим испытывать удачу. Авось пронесёт!

Я оторопело уставилась на нового знакомого. Его моя реакция, судя по всему, позабавила, и он заулыбался ещё шире.

— Ты же умнее Ширли, да? Умнее Прыщавенькой? Будешь пить таблетки? Не охото мне потом забирать тебя из больницы и вытирать твои слёзки. И Чарльзу неохото. Понимаешь, золотце?

— Эээ, да.

— А зачем ты её ко мне привёл, братан? — повернулся Дракон к Чарльзу. — Хочешь, чтобы я подарил ей бесценный первый опыт? Она в моём вкусе. Такая невинная, стеснительная. Просто прелесть.

— Нет! — не своим голосом закричала я.

— Нет, — спокойно ответил Чарльз, — Ей плохо.

— Понимаю.

Дракон привстал и обнял меня, увлекая к себе. От него пахло восточными сластями и манго. Я оказалась прижата к его костлявому разгоряченному телу, подо мной была мягкая подушка. Чарльз тут же куда-то ушёл. Я лихорадочно принялась оглядываться по сторонам, пытаясь найти его. Он, конечно, странноватый, но я бы предпочла зависать с ним, а не с этим накуренным фриком, любящим школьниц.

— Не бойся, я добрый, обижать не буду, — ласково сказал Дракон, — Ну, рассказывай, что там у тебя. Что случилось?

Что случилось? Я всегда хотела услышать этот вопрос от сестры. От брата. От матери. Но услышала его от незнакомца из какого-то притона. В последний раз такую теплоту я чувствовала только от отца. Это он так ласково со мной разговаривал, это он готов был меня выслушать и поддержать. Может, и этот не плохой? Хотя, мне всё равно, кому выговориться, лишь бы услышали.

Да, именно это я ему и вывалила. И мне показалось, что я впервые за долгое время так много говорила. Даже стало легче, как будто вновь научилась говорить и открылось второе дыхание.

— Тебе одиноко? Тебе плохо от того, что тебя никто не слышит и не замечает? Тебе невыносимо осознавать, что от тебя все открестились?

Он прижал меня к себе ещё крепче и принялся качать, как младенца, приговаривая нараспев:

— Чувствуй волны, качающие тебя. Они успокаивают и принимают твою боль. Чувствуй мою любовь, обволакивающую тебя и заживляющую раны. Я тебя обласкаю, пригрею и поглажу, и не будет ни страданий, ни слёз. Заблудившийся котёнок обрёл дом, где с него смоют грязь и залечат болячки.

Я закрыла глаза. Ещё чуть-чуть, и замурлыкала бы, честное слово. Удивительный мужик.

Моего рта коснулась самокрутка.

— Дыши, — напевал он. — Дыши всем своим существом. Вдыхай жизнь всем своим существом, чувствуй её силу, стручающуюся по твоим венам. Мир и ты — одно целое. Мир любит тебя. Я люблю тебя.

Помимо своей воли я вдыхала и выдыхала дым, и как будто волны и впрямь подхватили меня и понесли. А тёплые руки Дракона грели меня и гладили, а его губы касались моего виска. Не хотелось открывать глаза, не хотелось не о чём думать. Я снова в коконе, и этот кокон защищает меня от метели, бушующей снаружи.

Его губы скользят всё ниже и вот уже касаются моих. Сухие и потрескавшиеся, от него пахнет какими-то невообразимо вонючими воскурениями. Его рот раскрывает мой рот. Трезвая Саманта, запертая глубоко внутри меня, яростно запротестовала, но её никто не слушал. Его язык вовсю гулял в моём рту, а борода щекотала мой подбородок. Его живот был мягким, коленки — острыми, голоса окружающих людей били по ушам.

Секунда — и его тело вдавливает моё в мягкие подушки, а мои ноги мигом раздвинуты его коленями. И тут я вскрикиваю и вырываюсь, сбрасывая Дракона с себя, и убегаю, расталкивая людей. Ногой открываю дверь и выбегаю навстречу холодной зиме и тьме городской ночи.

Бегу мимо пьяных людей, к широкой улице, к машинам и магазинам, к голым деревьям и кустам, к вывескам и толпе. Не слышу ничего и не осознаю, где я и что делаю. Но довольна собой. Ещё чуть-чуть, и я бы совершила непоправимую ошибку.

Я смеюсь и бегу по дороге. Да, лучше вырваться из такого кокона и побежать навстречу снегу. Холод отрезвляет меня окончательно, и одиночество меня уже не так страшит. И Чарльза прибить хочется.

— Что с тобой?

Я поворачиваюсь к знакомому голосу. Тео собственной персоной. Вот уж кто-то, а он точно не подходит к этим грязным стенами и накуренным клубам. Как и вообще ко всему творящемуся вокруг. Светловолосый, юный и сияющий. Нереальный. Как тульпа.

— Фата моргана, — пробормотала я.

Тео вопросительно посмотрел на меня.

— Этот город — мираж. Или ты. Или я, — поясняю я. — Я уже ничего не знаю. Совсем запуталась.

— Что с тобой? — повторил он, преданно глядя мне в глаза.

— Чарльз пытался сбагрил меня какому-то сектанту и любителю школьниц, — проворчала я.

— Чарльз?

— Нильс этот твой. На самом деле его Чарльз зовут. Мы с ним познакомились, когда я чуть не утонула. Кстати, куда ты пропал тогда?

— Извини, — расстроился Тео, — Я убежал. Это было после ссоры с тобой. Я не увидел, что ты чуть не утонула.

Я скептически взглянула на него. А потом вздохнула. Не очень-то хотелось разбираться со всем этим.

— Как мне это надоело, — сказала я, опускаясь на скамью.

Тео опустился рядом со мной и обнял меня. Его руки были не такими тёплыми, но от него хотя бы не несло куревом. Он молчал и просто обнимал меня, робко прикасаясь, и этого было вполне достаточно нам обоим. Я не плакала, а просто смотрела куда-то вниз, на следы птицы на снегу, и старалась выровнять дыхание, пока он нежно гладил мои волосы, перебирая их пальцами.

Снегопад сошёл на нет и люди попрятались по домам. Город погрузился в дрёму. Мы сидели в одиночестве и обнимались, слушая тишину друг друга.

====== Убежать от себя ======

— Мама, я напилась, несмотря на язву.

Она сидела на стуле, повернувшись спиной ко мне. Падал крупный снег, окутывая своим исцеляющим холодом уставшую землю. Мне хотелось, чтобы он укутал и меня, но я была за стеной, в полупустой комнате, пропахшей медикаментами.

— Я накурилась вместе с каким-то взрослым любителем школьниц и едва не переспала с ним.

Мне хочется думать, что она молчит, потому что злится. И перебирает про себя оскорбления. Шлюха, шалава, дрянь. Что угодно. Если бы она выкрикнула мне это в лицо, я бы не возражала. Если бы она влепила мне пощёчину, я бы не возражала. Если бы она отхлестала меня ремнём до синяков, я бы не возражала.

— Я связалась с каким-то алкашом. Он пишет странные стихи и пропивает всё имущество.

Но она ничего из этого не сделает. Она даже не пошевельнётся. Я встаю перед ней, заглядываю ей в лицо. Она смотрит в никуда. Сомневаюсь, что она меня вообще слышит.

— Сестра меня бьёт, брат где-то шляется и приходит пьяный. Или даже уторченный. Ты даже не знаешь, что происходит в твоём собственном доме.

За дверью кашляет санитар. В ординаторской громко хохочут медсёстры. В соседней палате слышен шум драки. Раздаётся топот. Я начинаю злиться.

— И что? Ты думаешь, это изменит что-то? Ну заперлась ты в своём панцире, что дальше? Отец вернулся из мёртвых? Брат взялся за учёбу, а мы с сестрой помирились?

Из её уголка рта стекает слюнка. Она похожа на отца, лежащего в гробу. Живое растение.

— Ты так и будешь убегать?! — закричала я, наклоняясь к ней и тряся её, — Мы живые! Мы рядом! Ты нужна нам!!! Хоть раз обрати на нас внимание!

Слёзы градом бегут по щекам, перемешиваясь с соплями. В голове всё отозвалось резкой болью. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я резко, наотмашь, бью мать по щекам. Санитары прибегают и оттаскивают меня от неё, а я брыкаюсь, кусаюсь, ору благим матом и задыхаюсь. Дело дошло до того, что мне влили в горло успокоительное. На шум прибежал лечащий психиатр матери.

— Почему?! — набрасываюсь я на него, найдя козла отпущения, — Почему она бросила нас?! Какого хрена она ставит свои проблемы выше наших?! Не она одна тут вся такая несчастная, мы потеряли отца! Почему до неё не дойдёт?!

Постепенно я начинаю чувствовать слабость, растекающуюся по своему телу. Психиатр отводит меня в свой кабинет, успокаивающе положив руку мне на плечи. Мне хочется сбросить его руку и покрыть его матом, и в что же время уже на всё плевать.

— Я понимаю твоё горе, — вкрадчивым голосом сказал он, подавая мне кружку чая.

— Не понимаете, — сухо отвечаю я, — Чай свой можете залить себе в жопу в качестве клизмы.

Психиатр предпочёл пропустить мимо ушей мою последнюю реплику.

— Ты уже большая девочка, поэтому я скажу тебе правду: шансов мало. Но есть. Выход есть всегда, и смертельно больные вылечивались, твоя мать не исключение. Больница терапиями и семья любовью смогут излечить её и вернуть к жизни.

— Глупые сказки, — фыркнула я. — Я бы поверила, но какой смысл строить песчаные замки, если рядом маячит гигантская волна? Мать так и пролежит до конца своих дней. Предпочла сбежать в мир грёз. Или куда там.

— Но возможно…

— А знаете, я могу её понять. Там всё хорошо, а здесь муж мёртв, сын пьёт и шляется где попало, дочь нервная истеричка, вторая — забитая замухрышка, у которой из друзей только воображаемые. И все друг с другом не ладят. Какой смысл здесь оставаться?

Я пожала плечами. Слёзы не переставали литься из глаз. Меня всю трясло. Я искала, на кого злиться, но не находила, и от этого злилась ещё больше.

— У тебя довольно циничный взгляд на мир для твоих лет, — заметил психиатр. И продолжил, прежде чем я отпустила ещё одно колкое замечание. — Ты не первый ребёнок из неблагополучной семьи, с которым я сталкивался. Взрослели они очень рано. Один мальчик в десять лет едва не заколол старшего брата, который избивал его.

Я усмехнулась, вспомнив инцидент с сестрой и ножом. До сих пор предпочитает ссориться со мной, когда поблизости нет колющих и режущих предметов.

— Я хочу оказаться как можно дальше отсюда, — сказала я.

— Но от себя не убежишь, не так ли? — сощурил глаза психиатр.

— Какой-то вы слишком честный психиатр, — я встала с дивана.

Мы попрощались и я поспешила покинуть это место. Вечерело. Было тихо, как в склепе, хоть я там и не была ни разу. Чернели деревья с голыми ветками. Вокруг были одни деревья. Тёмный зимний лес. Наверняка он кишит маньяками. Подходящее место для психбольницы.

Перрон был пустой, пол был грязным и раздолбанным. В охранной будке одиноко горел свет. И вдали фонарь. Всё. Больше света не было. Вдали раздавались пьяные голоса. Пахло немытой тушей и алкоголем. Что здесь забыла несовершеннолетняя девочка — непонятно. Когда приедет всё время опаздывающая электричка — тоже.

Становится холоднее. Я вспоминаю о Тео и представляю, как он сзади обнимает меня. И как будто явно ощущаю тепло его тела. Но он далеко, в городе, который ещё не совсем мёртв. А тут только я, охрана да пьяницы.

Наконец приезжает электричка, слепя фонарями и оглушая стуком колёс. Я запрыгиваю внутрь и занимаю место у окна. Согреваюсь. Тепло. Электричка несёт меня в город, к людям, оставляя лес и бомжей позади.

А когда я приезжаю, то на вокзале меня поджидает Тео. Я спешу к нему.

— Ну что? — лукаво сощурился он.

— Нет надежды, как и смысла её навещать. Пусто.

Я постучала себе по голове. Он сочувствующе смотрит на меня.

— Как же тебе хреново.

Никаких «всё наладится», потому что ничего не наладится. Просто признал факт. И от этого мне почему-то стало легче.

— Пойдёшь домой? — спрашивает он.

Он без шапки, белизна снега сливается с белизной его волос, пальто и кожи. И только глаза были серыми, как серебро.

Домой? Дом у всех ассоциируется с теплом и уютом. В моём не было ничего такого. Холодная, остывшая квартира, с пустым холодильником, проданным телевизором и половиной мебели. И тишина. Даже рыбок нет. Определённо не то место, куда захочется возвращаться. Этого же мнения придерживаются и брат с сестрой.

— Нет, — отвечаю.

— Я тоже не хочу, — улыбается он, сверкая белыми зубами, — Эта женщина напилась вдрызг и в ужаснейшем настроении. Лучше не попадаться ей на глаза.

— Что тогда делать будем?

— Пойдём на крышу.

И мы принялись медленно прогуливаться по улице, не сговариваясь. Просто тянули время до рассвета. Город подмигивал своей рекламой, светил фонарями и окнами, шумел моторами и дышал холодным ветром. Слева от меня доносилась музыка из клуба «Галактика». Там любил зависать брат. Одноклассники говорили, что там толкают наркоту. Меня передёрнуло от омерзения.

— Идиот.

— Я?

— Он.

Тео непонимающе посмотрел на меня.

— И он, и она, всё только усугубляют. Я пыталась восстановить остатки семьи, но их улыбки были натянутыми. Мы все терпеть друг друга не можем за то, что такие маргиналы. Забавно.

Тео обнял меня за плечи. Его руку сбрасывать не хотелось.

Наконец мы подошли к высокому дому. Зашли в тёмный подъезд, поднялись по витой лестнице и открыли дверь, ведущую на крышу.

— Город как на ладони, — сказал Тео, подходя к краю.

— Отойди, а не то подумают, что ты пытаешься оттуда спрыгнуть, — предупредила его я, облокачиваясь о дверь.

— Да кто на нас смотрит? — рассмеялся Тео. — Я король мира!!! — закричал он, сложив руки в упор.

— Соплежуй ты хреноголовый, а не король! — донеслось откуда-то снизу.

Я засмеялась, а он обиженно отвернулся. Сел рядом со мной, запрокинув голову и высунув язык.

— Кто знает, что содержится в воде, из которой эта снежинка, — прыснула я.

— Плевать.

Я пожала плечами и тоже принялась ловить снежинки языком. Холодные. И так мало живущие…

— Скоро весна, — сказала я спустя некоторое время. — Ненавижу весну.

— Зимой всё только усугубляется. Особенно ночью. Всё черно-белое, деревья голые, люди закутанные. Так ещё хуже настроение.

Тео принялся разматывать шарф. От него исходили волны тепла. Странно. Мне было холодно.

— А весной всё расцветает, — продолжил он, положив голову мне на плечо. — И ночи уже не такие жуткие. Наоборот, красивые. Летом тем более.

— Вот именно, — процедила я, склонив голову в ответ. — Весна и лето дают ложную надежду. Гуляешь по зелёному городу и думаешь, как прекрасна жизнь. А потом вспоминаешь, что твоя, мягко говоря, не дотягивает до понятия прекрасного.

— Но хоть что-то, — устало сказал Тео.

Он поднял голову и заправил волосы мне за ухо. Его прикосновение было, как всегда, мягким и едва ощутимым.

— Уши ведь простудишь.

Он надвинул мне шапку до самых бровей. Смотрел на меня, как на картину. В его глазах отражалась я, которая смотрела на него точно так же.

Он был нежностью и снегом. Да, поэтому я и люблю зиму, потому что она похожа на него. Точно так же она касается меня снежинками, робко и несмело. Они тают на моей коже, даруя спасительную прохладу. И мне хочется лежать на земле, пока снег засыпает меня, в этой ледяной могиле. Хочется самой стать снегом.

— Может, наладится, — сказал Тео, — Я знаю, ты ненавидишь весну, как и надежду, но у тебя есть я. А у меня есть ты. Вместе мы убежим.

Да, конечно. Убежим в город, где всегда лето, который весь утопает в зелени, а вдали слышен шум моря, крик чаек и гудки пароходов. Там на стенах рисунки, кажущиеся живыми, дома настолько близки друг к другу, что можно дотянуться до окна соседа. И люди там общительные, весёлые и смуглые.

— Хочется верить. Но от себя не убежишь.

— Можно постараться, — рассмеялся Тео, — Надо просто разогнаться хорошенько.

Возможно. Здесь нас ничего не держит. Мы забудем о прошлом и будем жить настоящим, будем усердно радоваться жизни и ловить каждое её мгновение.

— Скоро совершеннолетие. Давай начнём копить деньги прямо сейчас, а потом свалим как можно дальше отсюда?

Тео ослепительно улыбнулся. Он весь светился. И я заразилась этим его оптимизмом.

— Давай. Хотя мне неоткуда взять их.

— Найдём работу.

— Мы будем счастливы. В городе, где нет зимы.

— А пока — давай закроем глаза и представим, что мы уже там и всё позади.

Он обнял меня и прижал к своей груди. Опять пах Рождеством. Я обняла его в ответ. хотелось сжать его как можно крепче. Мой снежный мальчик.

И холодное железо под нашими ногами превратилось в песок, шум автомобилей — в шепот волн и крики чаек, а снег — кусты белой сирени. На смену борею пришел зефир и разогнал тучи, обнажив пронзительно-голубое небо с облаками, похожими на овечек. Серые дома стали разноцветными, клубы с наркотой и бухлом сменились цветочными и сувенирными магазинами. Со стен свесился цветущий плющ, на балконах расцвели цветы, свесились гирлянды, завращались флюгеры, где-то заиграла испанская гитара. Появились уличные кафе, стихийные концерты, пушистые кошки на крышах и силуэты дельтапланов, пересекающие синеву небес. Зашумели моторы катером и лодок, раздались звуки пляжной вечеринки. Позвали и нас, и мы, взявшись за руки, поспешили ко смеющимся людям, которые всего на одну ночь стали нам ближе, чем наши семьи.

====== Работа ======

Солнце слепило глаза. Оно было не тем ласковым, южным. Это было зимнее солнце, которое нихрена не грело, зато раздражало.

— Ба. Какие люди.

Солнце заслонила рожа Чарльза. Поэтому в первые секунды я была ему рада.

— Ну привет, Чарльз, — буркнула я.

— Как тебе Дракон? — спросил он, вытаскивая сигарету.

Я с трудом поднялась, отворачиваясь от парня.

— Очень милый педофил.

— Ой, да ладно тебе. Он иногда тупит, но если стукнуть, то перестанет. Как старый телек.

Он щёлкнул зажигалкой. Вспыхнул огонь. Серый дым повалил клубами из его потрескавшихся губ, длинную тонкую сигарету сжимали такие же длинные и тонкие пальцы. Где, блин, Тео? Куда он опять свалил?!

— Ненавижу просыпаться, — сказала я.

— Я тоже, — ответил он, — Курить будешь?

— Ненавижу эти вонючие палочки.

— А так?

Он коснулся своими губами моих и выпустил дым в мой рот. Я закашлялась и оттолкнула его.

— Отвратительно.

Он усмехнулся.

— Знаю, милая. Знаю.

Мы сидели так довольно долго. Он курил, а я просто. Не знаю. Не хотелось ни о чём думать, просто растянуть бы утреннюю негу подольше, пока проблемы не навалились на тебя тяжёлым комом.

— Тебе в школу не пора, маргинал?

Школа. Идти туда не хотелось. И мне было всё равно, даже если меня исключат. Многие подростки ненавидят школу. Я её не воспринимаю даже и исключаю всякую возможность там появиться. Одно это место вселяет в меня серую тоску. И даже не потому, что там меня не шугаются только такие же, как я.

— Меня называет маргиналом безработный алкаш, у которого нет практически ничего, потому что он всё пропивает.

— Кто сказал, что я безработный?! — возмутился Чарльз. — Я продаю тексты! И иногда зарабатываю. Я же говорил.

— Мне тоже нужна работа.

— Я могу подсобить, — улыбнулся во весь рот Чарльз.

Ему бы не улыбаться вообще, честное слово. Меня всю передёрнуло.

— Веди меня, мой юный недруг.

Пусть он и был меня, скорее всего, старше. Мы поднялись и покинули этот дом. Дальше по улице шла сестра с подругами. Тоже школу прогуливали. Только она считала, что ей можно, а мне нельзя. Я поспешила спрятаться в переулке.

— От кого кантуемся? — заинтересованно спросил Чарльз, прижимаясь ко мне.

Переулок был довольно узким.

— От сестры.

Я подождала, пока она не уйдёт. Потом мы продолжили свой путь. Чарльз опять болтал. на этот раз — о бегемотах и австралийских аборигенах.

Работа распологалась… в том самом клубешнике, где произошел инцидент с Драконом. И сам он сидел там же, где и тогда. И всё так же дымил. В дневном свете оказалось, что у него была целая копна ржаво-коричневых волос. И красный домашний халат.

— Ты что мне, наркоту предлагаешь толкать? — ядовито поинтересовалась я у Чарльза.

— Нет-нет, — ответил вместо него Дракон, — столь юной девочке не стоит заниматься такой похабщиной, — он поймал мой настороженный взгляд. — Да расслабься ты, крошка. Работа будет полностью законной. Мы же не бандиты какие, верно?

И, конечно, на подозрительных личностей совсем не похожи.

— В наш скромный притон… эээ, то есть, в кафе-бар, нужна уборщица, — начал Чарльз. — Платить будут хорошо, в этом я тебя уверяю. Да и работа не пыльная.

— Да, да, я согласна, — энергично закивала я головой.

Так я получила работу. Через нехитрые операции с документами и собеседованиями. И обрела трудовую книжку, которая заняла почетное место в одном из внутренних карманов, куда я складываю всё необходимое.

Итак, первый рабочий день. Бар опустел. Я объявила многочисленной пыли войну. Ни одной пылинке не суждено было скрыться от карающей метлы правосудия. Пол и столы засверкали чистотой, грязь и следы жизнедеятельности примитивных напившихся организмов были устранены.

— Нет-нет, милая, ты совсем не так убираешь.

Передо мной выросла фигура Дракона.

— Вооон там огромное пятно. Посетители будут неприятно поражены столько вопиющей халатностью.

Ага. И от обиды насрут ещё больше.

— Не обижайся, милая, — он провёл длинным ногтём по моей щеке, — Я тебя ругаю, чтобы ты стала убирать лучше. Критика — наивысшее проявление любви.

А я тебя тресну, чтобы ты заткнулся. Это тоже проявление любви. И духовной, и плотской.

Я принялась тереть это пятно. Похоже, кого-то стошнило прямо на пол. Дракон стоял рядом.

— По правде говоря, вид тебя, держащую тряпку, более, чем эстетичный. Рыцарь чистоты в естественной среде обитания.

Я взвыла. За день он уже успел порядком меня достать. Причем самое смешное то, что он даже здесь не работает. Дракон, как он сам выразился, просто неравнодушный посетитель.

Хотя, сказать по правде, работа мне нравилась. Я могла заниматься нелёгким физическим трудом, не думая ни о чём, кроме того, что жутко устала.

Тем временем Дракон подошёл к динамикам и включил музыку. Какой-то стрёмный фанк. «Неравнодушный посетитель» принялся скакать по всему залу, извиваясь и виляя бёдрами. Он щёлкал пальцами в мою сторону и ненавязчиво намекал, чтобы я присоединилась к нему. И наследил по всему залу. Что за несносный тип!

Сопровождаемая его подвываниями, я стала вытирать его следы, потом перешла на стол, стулья и полки в шкафах. Видела искаженное отражене своего заспанного лица и чувствовала гладкую поверхность своими пальцами.

Банки с алкоголем сверкали и переливались. Я равнодушно скользила взглядом по ним.

— Вижу, ты закончила.

Дракон подошёл ко мне. Я едва доходила до его плеча. Тощий, несуразный, с длинными конечностями. Как сенокосец. Куряка оглядел зал и удовлетворённо кивнул.

— Недурственно. Недурственно. Уборщица ты хорошая.

— Спасибо, — я постаралась вложить в сказанное весь свой сарказм.

— Значит, можно и повеселиться.

Он приглушил свет и достал трубку, принявшись её набивать какой-то очередной дурью. В колонках заиграла Every Breath You Take. Он щёлкнул зажигалкой. В свете этой вспышки его черты лица вновь заострились, заплясали огни в его янтарных глах. Таинственно улыбался, глядя прямо мне в глаза. Он и впрямь походил на мудрого дракона, тысячу лет с вершины горы смотрящего на людей, мельтешащих туда-сюда где-то внизу. Лишь на несколько секунд. Долгих-долгих секунд.

— Эта вечеринка только для тебя, юнга. Ты заслужила хоть на минуту оторваться от грязи внешнего мира.

Он выдохнул дым прямо мне в лицо. Я задержала дыхание.

— Ты — нимфа, насильно вывезенная из девственных лесов. Слишком чистая. Слишком безумная.

Я рассмеялась.

— Я обычная замухрышка из безумной семейки. Одно время я ходила на свидания, чтобы бесплатно поесть. И даже едой я не наслаждалась, её вкус и запах были противны мне.

Дракон заулыбался ещё шире. Сейчас он походил на Чеширского Кота. Или на Гусеницу со своим кальяном. Не хватало гриба.

— А я в твоём возрасте пригласил социофоба на вечеринку, и там вместе с компанией довёл его до нервного срыва. Причем я не помню ни имён, ни лиц тех, вместе с кем доводил.

Не дожидаясь моего согласия, он сунул трубку мне в вот. Я вдохнула вонючий дым и выпустила его прямо ему в лицо. Он остался довольным.

— Кто из нас не сеял смуту?

Разноцветные огни заплясали по залу. Засверкали серебряные назубники Дракона.

— Причём тебе стыдно, а мне нет. Ах, невинность юности. Стейси тоже была такой. Но теперь она сидит целыми днями у себя в комнате и плачет, свернувшись клубочком. Как котёнок.

Дракон одной рукой схватил меня за плечо и закружил, другой накуривал. Его шатало из стороны в сторону, как колос на ветру. Потом курево закончилось, и он в раздражении выбросил трубку. А мне было жарко и хотелось смеяться. Дракон был смешным. И всё вокруг тоже. И я в том числе. Он ведь даже не слушает меня. Ему всё равно, где и с кем. Хоть Ширли, хоть Стейси, хоть я — какая разница, какую школьницу накурить и соблазнить? Какая разница, с какой юной отщепенкой кружиться по закрытому бару под The Police и мотать головой из стороны в сторону? Но мне от брата столько внимания не доставалось, сколько от него. И голос отца я давно не слышала. Ласковый голос, а не пьяные бредни. Так что Саманта, у которой нет друзей, рада была позависать и с накуренным фриком.

И мы зависали. После каждого рабочего дня. В плотном дыму и среди сияющих бутылок, в полутьме и под приглушенную музыку, под его дебильную болтовню и мои ядовитые коментарии. Он смотрел на меня так же, как смотрел на своих девочек и Чарльза. Или на драную кошку в переулке. Или на блюющего пьяницу. С игривой жалостью и лукавым равнодушием. Дракон и Чарльз напивались вдрызг, я выгоняла их на улицу, и мы, пошатываясь, брели по узкому переулку, горланя хиты прошлого века. На нас оглядывались немногочисленные прохожие, голуби разлетались под нашими ногами, снег осыпал нам пусть, словно лепестки роз. Дома я практически не ночевала, как и не спала, на школу даже смотреть не могла, с сестрой и братом не виделась уже давно. Так проходили дни. Я была почти счастливой. По крайней мере, я заставляла так себя думать. А порой, когда оставалась одна, думала о том, что сейчас делает Тео и где его носит, чёрт возьми.

====== Прочь отсюда ======

Наконец, мои первые заработанные деньги. Зелёненькие, ароматные.

— Че с ними делать бушь? — икая, спросил Чарльз.

Он громко рассправился с остатками джина на дне бутылки. Как лошадь на водопое. И разило так, что глаза слезились.

— Определённо не пропью, — сказала я.

Все до единой отложу. Нужно копить до отъезда. Всего полгода осталось. А дальше — свобода. И куда только Тео подевался?

— Зря ты так, — пробормотал этот забулдыга.

Он был весь красный и тяжело дышал. В стороне играл на гитаре Дракон и насвистывал себе под нос. Вокруг него столпились школьницы. Все, как на подбор: как дикие розы, не осознающие своей страстно-невинной красоты, одетые в старую поношенную одежду, тощие и бледные, с растёкшейся тушью. Дракон всегда выбирал нимфеток, выброшенных на обочину жизни, совершающих поступки, которыми не гордятся и изо всех сил старающихся привлечь к себе внимания, порой странными и дурными способами. Или это они шли, потому что он дарил им любовь, пусть и кратковременную, но ту, которую не давали им ни отцы, ни братья. Он был из тех, кто предпочитал домашней зверюшке облезлую, грязную шавку, которая боялась протянутой руки, потому что за этим неизменно следовали побои. И он кормил их, приручал, ласкал, а потом уходил, оставляя их в недоумении, смешанном с благодарностью. Я не знала, презирать мне его за это или любить.

— Живот болит, — вывел меня из размышлений Чарльз.

— Как всегда, — пробормотала я.

— Тебе нужно печень лечить, — сказала кудлатая школьница.

Её сетчатые колготки были в дырках, а военная курта висела мешком.

— Я не уверена, но судя по твоим многочисленным жалобам, у тебя цирроз печени, — добавила она.

— Какая ты умная, — восхищённо сказал Дракон, притягивая её к себе. — Тебе нужно больше учиться, чтобы поступить на врача. Будешь лечить нас!

— Мне не дадут, — с досадой ответила кудлатая, — Мне дали понять, что я унаследую магазин.

Я завороженно смотрела на это несформировавшееся тело и синяки на коленках, брекеты на зубах и неумело накрашенные глаза. Её семья владела небольшим магазином строительных товаров. Я туда иногда заходила и видела, как она крутилась вокруг отца.

— Лучше послать родаков, чем мечту, — сказала я.

— Самми, ты иногда просто сыпешься мудрыми изречениями, — заулыбался Дракон.

И заиграл ещё быстрее. В это время мы услышали шлепок. Это Чарльз упал. Дракон пожал плечами, не прекращая насвистывать. Вокруг все танцевали, перешагивая развалившегося Чарльза. Дракон обнимал школьницу, подстриженную под мальчишку, а та закинула на него тощие ноги с синеющей сетью вен на них. Я чувствовала жар пьяных тел и обмре из аромата пота и алкоголя. И поняла, что больше не могу здесь находиться. Не только потому, что они все полные придурки. Я была лишней. Дракон пьянеющим взглядом смотрел на девчонку, сжимающую в руках самокрутку, Чарльз сжимал в руках бутылку и бормотал что-то, школьницы хохотали над шуткой кудлатой. Я вышла из клуба.

Февраль подходил к концу. Я почти явственно ощущала, как вдали просыпался зефир и набирался сил, чтобы разогняться и прогнать борея, разбудить сонную землю и сбросить с людей пальто и пуховики. А дальше экзамены и разговоры одноклассников о будущем. Больше я не могла здесь находиться. Ни секунды.

Я неслась по улице, жадно хватая ртом воздух, как будто сейчас он закончится. Скоро весна. Ненавижу весну.

— Эй, Самми!

Я столкнулась носом к носу с сестрой. Она осветлила волосы. Цвет ей совсем не шёл.

— Выглядишь, как престарелая Пэрис Хилтон, — сказала я.

— Ты где вообще шляешься?!

Она наотмашь ударила меня по щеке.

— Мисс Харрей хотела в полицию позвонить и объявить тебя розыск. Еле отговорила её от этого. Так что сейчас ты пойдёшь домой и нам всё объяснишь, ясно?

Я слизала кровь, чувствуя её солоноватый привкус. Сейчас я ей всё выскажу.

— Ты сама во всём виновата. Пока ты веселилась с подружками, а брат синячил, я стирала обосранные трусы и отбирала ножи у матери. А теперь мы поменяемся. Я буду шляться, где захочу, а ты будешь сидеть дома, жарить блинчики и вставать в два часа ночи, чтобы открыть дверь пьяному брату и уложить его спать. Усекла, мудацкая сестра?!

Я показала ей средний палец и бросилась бежать. В жизни не видела такого шока у неё на лице. Мне стало смешно. Вот так, сестричка. Удивляйся. Может, в твоей тупой голове прояснится хоть что-то. Жаль, что я об этом уже не узнаю, потому что видеть не хочу эту чёртову семейку.

Я раскинула руки в стороны, запрокинула голову наверх и засмеялась. Хохотала так, что болели бока. Задыхалась, хрипела, хрюкала. Куда бежала — сама не понимала. Остановилась у детской площадки.

С горки скатывались дети, другие лепили снеговик. На скамейках сидели замёрзшие мамы и папы. Что я здесь забыла?

На ржавых скрипучих качелях сидел Тео. В той же одежде, что и всегда. Я села рядом с ним и принялась раскачиваться.

— В детстве я пытался сделать «солнышко», — сказал Тео.

— И как? получилось?

— Нет.

На глазу у него красовалась повязка.

— Что с глазом? — спросила я.

— Фингал. Всё распухло и глаз не открывается, — пожаловался он.

— Суровая она, однако, женщина.

— Да уж.

Повисло молчание. Неуместное, но и не неловкое. Просто мы не знали, что сказать друг другу. Поэтому просто сидели тут и качались, слушая ритмичный скрип. Снег покрылся корочкой. Я только сейчас это заметила. Ночью были сильные заморозки. Может, эта зима продлится подольше.

— Слушай, а давай убежим? — спросила я.

— Мы итак собирались, — рассмеялся Тео.

— Нет, давай сейчас.

Тео посмотрел на меня, в удивлении вскинув белёсые брови.

— А давай! — воскликнул он, на ходу спрыгнув с качели. Я последовала его примеру. Смеясь, мы побежали. Люди на площадке странно на нас покосились. Некоторые дети заплакали. Мамочки зашептались.

— Убежим на северный полюс! — возбужденно говорила я, сжимая руку друга, — Там снег не тает даже летом. А ещё там полярная ночь, и полгода нет этих дебильных рассветов! Только звёзды, сияние и ласковая тьма. И зима, замораживающая души.

— Да прям замораживающая, — рассмеялся Тео.

— Я бы свернулась качаличиком на вершине холма, обдуваемая ветром. И ночь окутала бы меня своим чёрным бархатом. Я бы стала частью этой мёртвой красоты и никогда бы не шевелилась и ничего не делала. Ничего!

Я чувствовала небывалую бодрость, бурлящую во мне. Странно, я перед этим не спала всю ночь. Смотрела на ворон и гоняла их.

— А ты знаешь, говорят, вороны очень злопамятны. Если их разозлить, они тебя запомнят, — повернулась я к Тео.

— Я не проверял, — пробурчал Тео.

Он весь раскраснелся. Его лохматые волосы сияли в свете заходящего солнца. Мы остановились у моста.

— А куда мы поедем? — спросил Тео. — И на чём?

— Только не говори, что надо угнать машину. Мы же не в кино, Тео! — расхохоталась я, — Автостопом поедем. Хоть это и рискованно.

Парни, стоящие рядом, странно на нас покосились. Потом рассмеялись. Я решилане придавать этому значения. Мы и впрямь выглядели комично. Два подростка, насмотревшиеся фильмов и решили поиграть в бега.

Тео обнял меня и мы подошли к дороге, ведущей из города. Я принялась ловить попутчиков. Спустя некоторое время около нас остановился здоровенный джип. Из окна высунулся бомжеватого вида мужик в какой-то нелепой шубе.

— Куда путь держим? — спросил он, подмигивая.

— Подальше отсюда, — ответила я.

— Запрыгивай, красотка.

И мы поехали. Прижимались друг к другу на заднем сидении, пока водила мотал головой под Сабрину Салерно.

— Ты че, из дома сбежала? — наконец спросил он.

— Я убила человека, — сказала я.

Он нервно расхохотался.

— И теперь тебе надо залечь на дно, да?

— Да. В тихом городишке, где меня никто не знает.

— А как звать тебя?

— Саманта.

— А я Теодор. Но можете называть меня просто Тео, — вставил мой спутник.

К Тео этот чудак не обращается, потому что тот не симпатичная школьница?

— Очень приятно, Джейс. О, Арабеск!

Джеймс принялся подтанцовывать. Он чуть ли не подпрыгивал на сидении. И если бы ему не надо было следить за дорогой, он бы вскочил и принялся вилять задницей, держу пари.

Так мы проехали порядочное расстояние. День сменился ночью. Мы с Тео свернулись на сидении, обнявшись и прижавшись носами. Он гладил мои волосы и нежно улыбался, его длинные ресницы щекотали мои щёки. Он был так красив, что я даже завидовала.

— Ну че, как тебе жизнь беглянки? — повернулся ко мне водила.

— Потрясно.

====== Как можно дальше ======

Проснулись мы ранним утром. За ночь похолодало, снег повсюду блестел, как будто во сне.

— В моих снах всегда снег, — сказал Тео. — Его прохлада лечит мои раны.

Джеймс вышел из машины и принялся чистить зубы, сплёвывая пасту прямо на дорогу. Мы решили осмотреться. Вдали виднелись силуэты города.

— Мы всю ночь, что ли, ехали? — спросила я.

— Я решил перейти на 30-часовой день, — радостно сообщил Джеймс. — Вставать рано, ложиться, когда устанешь. Максимальная продуктивность!

Мы с Тео переглянулись.

— Каких только методик для «максимальной продуктивности» не придумают, — усмехнулся мой друг.

Джеймс решил пропустить его реплику мимо ушей.

— Ладушки, куколка. Я тебя довезу Уотерсвилля, а потом поверну на юго-запад. Там, куда я направляюсь, нет места для школьницы, сбежавшей из дома. Так что вот.

— А для школьника местечка тоже не найдётся? — ядовито вставил Тео.

Понежившись в лучах холодного зимнего солнца, мы сели обратно в машину и поехали. Джеймс прищелкивал пальцами левой руки под Рика Эшли. Я всё удивлялась, как машина ещё не врезалась куда-нибудь с таким-то водилой.

Ехали мы часа два. В горле за это время пересохло. Я со вчерашней ночи ничего не пила. Как и не ела. Я достала кошелёк и заново пересчитала деньги. Должно хватить.

— Вот блин, кошелёк дома забыл, — буркнул Тео.

— Ничего, я и за тебя заплачу, — заверила я его.

— Не стоит, — улыбнулся он.

— Приехали, — радостно оповестил нас Джеймс.

Он приглушил мотор. Мы с Тео буквально вывалились из салона. Меня успело здорово укачать и его, похоже, тоже.

— Сколько там? — спросила я, опять расстёгивая кошелёк.

— Да не надо, — махнул рукой Джеймс. — Ладно, удачи, девочка! Не буду тебе читать нотации и говорить, что надо вернуться домой и поговорить с родителями. Потому что сам сбежал в 15 лет и колесил по всей стране, пока меня не поймали! Ха-ха!

Он подмигнул нам и газанул. Мы успели отскочить и нас не обдало брызгами грязи.

— Он принципиально не общается с парнями или с блондинами? — ошеломлённо спросила я. — Или ему не понравилось, что цвет твоего шарфа не подходит общей палитре твоего образа?

Одежда Тео была в бежевых тонах, а шарф – малиновый, и совсем не шёл ему. С кого он вообще стянул этот шарф? Тео равнодушно пожал плечами. Одновременно у нас заурчало в животах и мы засмеялись, глядя друг на друга раскрасневшимися лицами. Только сейчас я осознала, что мы свободны. По крайней мере, до тех пор, пока нас не нашли и не вернули по домам. Мы наедине друг с другом и большим и неизведанным миром.

Но покорять миры на пустой желудок как-то не очень, так что первым делом мы зашли в ближайшее придорожное кафе и заказали себе по панкейку. Решили взять на вынос и выйти на набережную реки и сесть на её краю, свесив ноги. Жалко только, что вода замёрзла.

— Интересно, лёд достаточной толщины, чтобы пройти по нему? — спросила я.

Жар блина контрастировал с окружающим холодом. Малиновое варенье растеклось по моему языку.

— Я бы не стал рисковать, — отозвался Тео.

Наши сапоги соприкасались. Холодный ветер дул прямо в лицо.

— А знаешь, чего я хочу? — спросила я, — Побывать в кафе на крыше. Желательно небоскрёба.

— Где ты тут видишь небоскрёб? — рассмеялся Тео.

— Вот поэтому я и хочу уехать отсюда, — обиженно ответила я.

— Уедем, — пообещал Тео, — Туда, где тепло. Начнём жить с нуля.

Он посмотрел мне в глаза. Провёл рукой по моей щеке. Повязка его совсем не портила, наоборот, дико шла ему. Мне кажется, он был бы красавчиком даже в мешке из-под картошки и с радужным ирокезом.

— На тебя больно смотреть, — с завистью в голосе сказала я.

Он ухмыльнулся и подмигнул мне.

- Надо много всего сделать. Покататься на катамаранах. Полететь на дельтаплане. Прыгнуть с тарзанки. Сходить в дельфинарий, – принялась перечислять я.

- Ты бы ещё расписание составила, – хмыкнул Тео. – Для начала давай хотя бы доберёмся до этого твоего города.

Так мы и просидели. Долго. Строили планы, спорили, мечтали. И сидели бы ещё дольше, но наши ноги затекли, а умы требовали новых впечатлений. Все проблемы остались далеко позади, моя язва не ныла, его синяки не болели. Наверное, ненадолго нам всё-таки удалось убежать от себя. Но именно ненадолго.

====== Прорыв ======

Честно говоря, я не очень-то представляю, что мы делали потом. Помню только урывками, и то только середину и конец наших, так сказать, приключений. Мне как будто крышу снесло от внезапно нахлынувшей свободы.

Мы постоянно зависали по клубам. Ненавижу их, ненавижу алкоголь и прочую дрянь, но почему-то я ночами там находилась, причём нажиралось всякой всячины до такой степени, что не понимала, кто я и где нахожусь. Лица, события, даже впечатления превратились в единую кашу, и я до сих пор не понимаю, хорошо мне тогда было или страшно.

Также помню одну блондинку, которая похожа была на ребёнка. Самое нормальное из того, что она жрала, была лапша быстрого приготовления. Она любила декаданс, гедонизм и иронию. Она сказала это при знакомстве, приправив речь французскими идиомами. И я сразу поняла, что она страшно невыносимая бабенция. И мы стали зависать вместе, трансжиря её деньги. Она была богатой девочкой, озверевшей от скуки.

Помню, что один раз нас всех чуть не арестовали, потому что мы горланили на улице всякую чушь и приставали к прохожим. Мы убегали от полицейских и смеялись, хватаясь за бока. Я помню, что у меня даже заболели рёбра тогда.

Ещё меня два или три раза забирали в больницу, потому что язва открывалась. Это было на улице и я забрызгивала рвотой стены. Блондинка хохотала, как ненормальная. Тео качал головой.

Один раз мне взбрендило покататься на льду. Коньков не было, поэтому я каталась в обуви и пыталась выделывать пируэты, которые я подсмотрела на трансляции по фигурному катанию. А потом провалилась под лёд, и меня пришлось вытаскивать. Блондинка опять смеялась, Тео просто испуганно смотрел, как меня пытаются откачать от воды.

А потом меня нашёл мой брат. Он был от первого брака матери и я совсем забыла, что он уехал в этот город. Он меня почти сразу узнал, несмотря на то, что мы виделись в последний раз лет десять назад. Я тогда лежала в сугробе возле какой-то харчевни, вокруг всё как будто ходило ходуном, а меня выворачивало наизнанку. Не знаю, что я тогда выпила или употребила, но я тогда поклялась себе, что больше так делать не буду. И вообще, пора заканчивать со всеми этими походами. Ха, да я каждый раз так думаю.

В общем, лежала я тогда в сугробе и страдала. А он склонился надо мной и громогласно что-то сказал мне. Ничего не понимающая я смотрела в его ослепительно-серые глаза. Они казались огромными. Мне стало страшно.

— Убери их, — попыталась прошептать я, но вышел только сдавленный хрип.

Он отнёс меня к себе, откачал и дал выспаться. Не помню, сколько я спала, но это было долго, и проснулась я совершенно разбитой. Брат сидел рядом и пил какао. Поймав мой взгляд, он отложил чашку и скрестил руки.

— Ну что, алкашка? Выдрыхлась?

— Ты кто?

Он вскинул брови и посмотрел на меня, как на дуру.

— Брат твой. Эшли.

С некоторыми усилиями, но я его вспомнила. Голова вообще отказывалась соображать.

— Твою мать, — говорю.

— Именно, — кивает Эшли. — Ты вообще в курсе, что брат с сестрой тебя разыскивают?

— Ну да, тяжело жить без бесплатной няньки и домработницы, — процедила я.

Брат тяжело вздохнул и грустно посмотрел на меня.

— Самми, пойми, тебе нужно учиться. Я знаю, что обстановка в семье не самая лучшая, но всё же. Тебе ведь нужно хотя бы закончить школу, чтобы иметь возможность получить нормальную работу и свалить отсюда, правда? Да хоть ко мне переезжай. Но подожди хоть немного.

— А мне плевать. Я туда не вернусь.

Я вспомнила о Тео. Интересно, где он сейчас? Где я его оставила? Когда в последний раз с ним виделась? Ничего не помню. Он же пропадёт без меня, этот чудак.

— Со мной не было блондина примерно моего роста? — спросила я у Эшли. — У него такие белые волосы. Это бросается в глаза сразу.

— Нет, — удивлённо ответил мой брат.

Он пошёл на кухню, налил какао и вернулся. Я почувствовала сильную жажду. Ещё бы, я, похоже, больше суток проспала. Эшли включил приставку и принялся играть в какуой-то шутер. Это на время заняло меня. Я лежала в кровати, ела, пила, смотрела на брата, который почти не отходил от телевизора. Ругался, радовался, танцевал «танец победы», как он его сам назвал, хохотал, иногда разговаривал со мной. Так мы провели весь день.

Но всё испортил вечер. Точнее, звонок в дверь. Эшли побежал открывать, шлёпая босыми ногами по полу. Внутри меня всё сжалось, предчувствуя беду. Ну, или это просто язва даёт о себе знать.

Дверь захлопнулась. Брат что-то весело щебетал в прихожей, и ему вторил голос… Тессы. Ну конечно. Он позвонил сестре, чтобы оповестить её о том, что я здесь. Сестричка-то волнуется обо мне, как же. Кто ещё будет драять полы и готовить еду?

Её сопровождал аромат клубники и римтичный стук каблуков. И тонкий, почти детский голос, обычно говорящий всякие гадости. Я спряталась под одеяло, желая, чтобы дверь, ведущая в комнату со мной, не открывалась как можно дольше. Например, пусть сестра внезапно упадёт в обморок. Или передуемает и вернётся к себе, оставив меня в покое. Или ещё что-нибудь.

Но Тесса всё-таки вошла и сдёрнула с меня одеяло. Выглядела она донельзя противно. Ну не шла ей красная помада и эти уродские осветлённые волосы. Эшли робко выглядывал из-за её широкой спины. Я поспешила отвернуться.

— Самми, — умоляюще позвал брат.

— Не пойду, — отрезала я.

— Ты всё время ругалась на нас, что мы бежим. А сейчас что делаешь? — спросила Тесса.

— Это ответная реакция, — усмехнулась я. — Этот город осточертел мне. Вместе с этой ублюдской семейкой и школой. И вообще со всем. Не могу больше там находиться. Он давит на меня.

— Думаешь, если убежишь, что-то изменится? — осторожно спросил Эшли.

— Кто знает…

Что-то гнало меня подальше отсюда. В Город, Где Всё Хорошо. Где зимой дожди, а летом всё цветёт. Где море и чайки. И дельфины. И пёстрые крыши. И Тео. И всё. Никакой горы грязной посуды, шёпота за спиной и пьяных драк. И никаких серых стен, напирающих отовсюду.

— Может, проблема не в городе, а в тебе? — проворчала Тесса.

И тут я разозлилась. Она била меня всё детство, брат мог рассечь мне губу из-за неосторожного слова, мать предпочла сбежать от нас в мир грёз после смерти отца, одноклассники отказываются сидеть рядом со мной, а директриса заявила, что я не смогу интегрироваться в нормальное общество, но проблема во мне?!

— Проблема была бы во мне, если бы я сама выбрала родиться здесь! — взвизгнула я.

Я накидываюсь на сестру и она падает под моим напором. Спина ударяется о пол, дыханием с хрипом вырывается из её раскрытого рта.

— Катись в грёбаный ад, ты и твоя тупая семейка! Вместе с братом-алкашом, который наверняка даже не помнит, как меня зовут! Пошли вы все в жопу! И город тоже пошёл в жопу! Хоть раз, сука, прислушайся к моему мнению!

Я вдавливаю её в пол и душу. Эшли пытается оттащить меня от неё, Тесса что-то вопит, но я уже ничего не слышу и не вижу. Всё застилает пелена чистой ярости.

— Вы все! Вам плевать на меня! Вы только и делали, что били меня и оскорбляли! А теперь! Теперь! Проблема во мне?!

Чувствую её кожу под ногтями. Чувствую волны её страха и запах пота. Блеск в накрашенных глазах и растёкшаяся тушь. Эти волосы. Вырвать бы их.

— Ты не видишь этого. Ты не видишь этих стен, которые сжимают. Как корсет, — прохрипела я прямо ей в лицо.

Я вся дрожала. К ярости примешался дикий ужас.

— Они сжимают, они сжимают, сжимают, — бормотала я. — Они заслоняют небо. Они забирают цвет. Они хотят сжать меня и превратить в кашу. А ты не замечаешь. Никто не замечает, потому что вы такие же. Тео бы понял. Он единственный, кто понимает меня. Я хочу к нему. К вам — нет. Вы как эти стены. Вы давите.

Слова сами вырывались из меня, опережая мои мысли. Просто я хотела сказать. Я хотела, чтобы меня поняли и услышали. Что не я ненормальная, а город такой. Чтобы они увидели это торжество серого.

В глазах Тессы я увидела отражение своего страха. Но боялась она не города, а меня. Мне стало смешно. Волны нервного, истерического смеха ходуном заходили по моему телу. Я смеялась над Тессой, над Эшли, над городом, над собой. Всё смешное. Вы смешные. Я смешная.

— Видимо, тебе хорошо, — просипела я, — Ты привыкла, когда на тебя давят. А ты, в свою очередь, давишь на других. Колесо Сансары, а? Иерархия Серого Города, чтоб вас всех.

Тут подбежал Эшли и сунул мне чашку с успокоительным. Горькая жидкость коснулась моего языка. Я предпринять ничего не успела, как почувствовала, что эта бурда заливает моё горло. Я закашлялась и попыталась оттолкнуть брата, но он был сильнее. Тесса скоординировалась и схватила меня. Пришлось проглотить. Они не отпускали меня, пока чашка не опустела. В процессе я облилась и получила несколько синяков.

В итоге брыкающуюся меня уложили в кровать и удерживали, дожидаясь действия лекарства. Молча смотрели друг на друга. Спелись, ублюдки.

— Успокоилась?

Тесса мылась в душе, мурлыкая какую-то песенку. На кухне в мультиварке что-то варилось. Пальцы Эшли ритмично ударяли по клавишам.

— Возможно.

Слабость сковала все мои члены. Голова ныла. Суставы болели. Лень было даже говорить. И как я ни силилась, я не смогла почувствовать ни ярость, ни стыд.

Внезапно брат отложил в сторону ноутбук и бросился ко мне, заключив в объятия.

— Самми, я слышал, что у вас трудности, но не знал, что всё настолько плохо. Я не знал, что тебе так тяжело. Прости, что давил на тебя.

Забавно, что он извиняется, а Тесса, даже если ткнуть её носом туда, где она накосячила, всё равно будет считать, что она права.

— Я поговорю с Тессой. Может, закончишь школу здесь. Поживёшь у меня. Я вижу, что тебе нужна помощь, и тебе её окажут.

И он много чего милого шептал, гладя мои волосы и прижимая к себе. Вспоминал, как мы вместе играли. Рассказывал, как он здесь живёт — учится в медицинском, завёл друзей и читает в парке. Он обещал, что здесь я буду жить хорошо. Что он будет поддерживать меня и не скажет дурного слова. Спрашивал, как я жила и что делала. Меня не прорвало на откровения, но плакать хотелось. И я плакала, мои слёзы впитывались в его рубашку. Впервые за столько лет меня наконец услышали.

====== Моя кровь на тебе ======

Дни проходили хорошо.

С утра в школу, сэндвичи на ланч, скрип мела по доске и кроссовок по полу в физкултурном зале, сплетни в раздевалке, игры в снежки после уроков и длинные тёмные вечера в компании брата.

Дни проходили хорошо, но чего-то не хватало..

Я опять стою перед ним, съёжившись от холода. Сегодня обещали сильную метель. Лицо царапали снежинки и трудно было дышать.

- В добрый путь? – спросил он.

- В добрый путь, – эхом повторила я.

И мы летим на угнанных мопедах, пока за нами гонятся какие-то подроски, крича что-то нам вслед. Прочь отсюда. Это не тот город, который я хотела. Это не тот город, ради которого мы готовы были стереть все железные сапоги и бежать босыми.

Вокруг рычит трасса, автомобили спешат, обгоняя нас и ослепляя светом своих фар. Все спешили домой, а у нас не было дома. Мир не был нам домом. Да и Город, В Котором Всё Хорошо – примет ли он нас? Мы слишком не похожи на весёлых и смуглых обитателей его низеньких домов. Наши сердца замёрзли, и либо мы растаем, либо заморозим всё вокруг, уничтожив все цветы и гирлянды, стерев все улыбки с лиц прохожих.

Фонари всё реже и реже, в однообразных вереницах окон всё чаще чёрных прорехи, неоновая реклама осталась где-то в центре. Везде навален мусор, стены изуродованы граффити, откуда-то слышны крики подвыпивших подростков и звуки хип-хопа из динамиков. В таких районах лучше с наступлением темноты запереться у себя дома и сидеть тихо, как мышь. Если ты не такой же отморозок, конечно.

Я вспоминаю брата-алкоголика. Произношу его имя вслух. Стэн. При звуках этого имени вздрагиваю от непривычки. Я очень давно не называла его по имени. Как он там? Вспоминает обо мне? Ненавидит меня? Презирает меня? А может, ему вообще на меня плевать? И как часто он бывает трезвым? Мы очень давно не разговаривали нормально, я даже забыла, как звучит его голос, если он не орёт и не бормочет что-то себе под нос заплетающимся языков.

- Не грусти, – кричит мне Тео, – Слышишь, Крысолов нас зовёт?

- Чего-чего? – переспрашиваю его я, – Какой, к чёрту, Крысолов?

- Приходите ко мне, все убогие, и я согрею вас, – цитирует он.

Я улыбнулась воспоминаниям. А ведь он тогда действительно был похож на графа. В свете костра его глаза сияли, словно умирающие звёзды.

- Приходите ко мне, все страждущие, и я исцелю вас, – продолжаю я.

- Ведь я вожак всех отверженных тварей, защитник побиваемых и друг беспризорных. Идите на мой свет, и я выведу вас из тьмы подземья. Я – Крысиный Король.

- Интересно, интересно, – бормочу я.

Сзади кто-то свистит. Грохочет железо. Из динамиков слышатся звуки рок-н-рола.

- Флейта моя прогонит тишину, сгладит вашу шерсть и обласкает проплешины. Свет мой исцелит ваши раны и вернёт пламя в ваши взоры. Идите ко мне, с отдышкой и кровавыми мозолями, бегите ко мне, стирая железные сапоги и сгрызая железные хлеба. Пересекайте горы и океаны, прочёсывайте леса и бредите через пустыни. Мои объятия открыты для любого отщепенца!

Он протяивает мне руку. Я лихорадочно хватаюсь за его пальцы, будто он исчезнет навсегда, если я этого не сделаю.

И в это время на нас едет грузовик. Я – кролик, ослеплённый фарами. Я – мотылёк, опаляемый языками костров. Я – Икар, низвергнутый солнцем на землю.

Но хуже всего то, что эта ослепительная белизна растрёпанных волос испачкана красным, а малиновый шарф отброшен в сторону. Чёрное пальто всё промокло, лицо залила кровь и она же растекается уродливой лужей по асфальту. И снег падает, кружась и исчезая в ней. Тео скрючен и вывернут наизнаку, жёлтые кости проткнули нежную кожу, певучий голос хрипит и пытается что-то сказать.

Грузовик скрывается за поворотом, и я понимаю, что это я скрючена и вывернута наизнанку. Я пытаюсь закричать, позвать на помощь, но выходит только беспомощные хрип. А Тео торжествующе улыбается изуродованным лицом.

====== Пропажа ======

Это было поле под грозовым небом. Непонятно, какой время суток — то ли утро, то ли день, то ли вечер. Единственное, что вносило хоть какое-то однообразие в этот пейзаж из выгоревшей травы — скрюченный баобаб. Он доживал свои последние дни, его иссохшей коры давно не касалась вода.

И вот он, наконец — дождь. Душ из холодной воды. Благословение небес, плач серых туч и корм для голодной земли. Воздушный поцелуй, который небо шлёт земле.

Небеса разверзлись, оттуда показался столп света.

— Приходите ко мне, сирые и убогие, и я приму вас в свой дом. А мой дом — весь мир.

Тео сиял в столпе света и походил на мессию. До неприличия белый. Он раскинул руки в стороны, словно приглашая в объятия. Блаженная улыбка скользила по его лицу, голова запрокинута, а глаза закрыты.

— Шагайте со мной по звёздам и рассекайте моря. Я — солнце для Икара и яблоко для Евы. И свет мой — пламя, сжигающее ненужное и незначительное.

С его флейты капала кровь.

— А если это незначительное — я? — спросила я, перекрикивая его.

— Все крысы — драгоценные дети земли, все черви — любимые чада дождя, море одинаково любит всех своих планктонов и крилей, свет солнца проливается и на крохотный кактус, который топчут копыта верблюда.

Он звал меня к себе, в своё пламя. Чтобы мы впыхнули вдвоём и наш прах развеял бы ветер. Он бережно унёс бы нас на своём загривке в Город, Где Всё Хорошо.

А что, если…

— ОНА ПРИХОДИТ В СЕБЯ.

Что, если даже мой прах превратится в осколки льда? Что, если это я — давящие стены и тьма бездны?

— ДАВЛЕНИЕ 140/90.

— Мы будем вместе, — говорит Тео, нежно глядя на меня. — Я никогда не отпущу твою руку. Мы уйдём по цветущей тропе подальше от разинутой пасти бездны. Подальше от одиночества.

Говорит Тео, пока всё исчезает, в то числе он сам. Всё пожирает свет небес.

Свет небес, превратившийся в свет хирургических ламп. Надо мной склонились врачи в масках. Вместе с сознанием пришла боль, пронзившая моё тело. Я не могу ни пошевелиться, ни вскрикнуть.

— Очнулись? Можете говорить? Сколько пальцев я показываю?

В глазах поначалу всё двоилось, но вскоре пришло в норму. Найдя в себе силы, я ответила:

— Три.

— Вы осознаёте, что с вами случилось и где вы находитесь?

— Я в больнице. Меня сбил грузовик. Что с Тео?

— Тео?

Врачи непонимающе переглянулись.

— Ну, белобрысым, — устало ответила я. Итак сил никаких не было, не хватало ещё объяснять им всё. — Он был со мной. Выжил?

— Но вы были одни. Не было никакого белобрысого.

Я почувствовала раздражение. Как же. Не мог же он убежать с переломанными костями, в самом деле.

— Где Тео? — повторила я.

— Не было Тео. По крайней мере, когда мы прибыли. Наверное, из-за стресса и повреждений у вас воспоминания перепутались.

Да какие ещё к чёртовой матери воспоминания?!

— Где Тео?

Врачи ещё раз переглянулись.

— Нам позвать вашего опекуна?

— Не надо опекуна. Где Тео?

Но они всё равно позвали соседку. Она подбежала ко мне. Её лицо было заплаканным, тушь растеклась.

— Самми! Самми! Ты живая!

Она не решалась приблизиться ко мне, потому что знала о моей нелюдимости.

— Где Тео? — повторила я.

Это уже смешно. Его что, для опытов похитили, как в фильмах? Почему они его прячут? Может, не хотят говорить, что он погиб?

— Он умер?

— Какой Тео?! — ревела соседка. — Тебя одну привезли. Тут только мальчик лет девяти и какая-то девушка-мотоциклистка.

— Он умер?

— Не было никакого Тео, — повторил врач. — Вы были одни.

— ДА ХРЕНА С ДВА! — заорала я, от злости почувствовав прилив адреналина.

Я вскочила, и это резкое движение отдалось дикой болью по всему телу. Трубки и провода сдавили меня. Я была вся в этих трубках и проводах, как искусственный интеллект в научно-фантастических фильмах, который только что вылупился из инкубатора. И вся в бинтах и повязках, как мумия.

Сильные руки тут же повалили меня обратно.

— Успокойтесь и не делайте резких движений, это навредит вам.

— Закрой свой вонючий рот! — завопила я. — Мне нужен Тео! Где Тео?!

Точнее, мне показалось, что я воплю. На самом деле это был хрип чуть громче обычной речи.

— Вам нужно восстановиться. Понимаю, вам сейчас тяжело. Но сейчас лучше позаботиться о себе.

— Я всё выдержу, даже если он умер! Я не ребёнок! Не решайте за меня, что для меня тяжело, а что нет! Где Тео?!

Медсестра достала шприц и набрала в него успокоительное.

— В анус себе это уколи, сука крашеная! — плевалась я, вырываясь из цепких объятий врачей. — Почему вы скрываете от меня Тео?! Я от вас не отстану, пока не узнаю, где он!

Я почувствовала боль от укола. Медсестра успела вытащить иглу прежде, чем я её сломала.

— Мне нужен Тео! Дайте мне Тео! Вы, сволочи! Дайте мне Тео!!!

Слабость вновь свинцом разлилась по моему телу. Я провалилась в сон. Но на этот раз ничего не видела.

— Это мы виноваты.

Это сказал брат. Стэн. Его лицо покраснело и под глазами прибавилось мешков, но в остальном он был таким, каким я его запомнила.

— Мы оставили тебя одну тогда, когда этого делать нельзя было ни в коем случае.

Да, это был именно тот Стэн, который неделями не приходил домой и колотил меня по любой мелочи.

— А сейчас слишком поздно.

Нет, Стэн, не поздно. Поздно будет, когда я уеду в Город, Где Всё Хорошо. А сейчас я готова принять тебя, блудного кота.

— Ты пришёл.

— Конечно, пришёл, — проворчал Стэн. — Любой нормальный человек пришёл бы. Даже если не был близок.

— И ты трезвый.

— Сам удивляюсь.

— Как мама? Как сестра? Как Эшли? Как в школе?

— Про маму не знаю, сестра и Эшли приехали вместе со мной, из школы меня выгнали.

Он был первый, кто навестил меня после опекунши. Хотя, прошёл только день. Врачи показали мне запись. Тео и правда не значился в них. Странно. Я решила пока притвориться послушной, а потом, когда восстановлюсь, выяснить, в чём тут дело.

— Что с директрисой?

Директриса была большой занозой в заднице. Она постоянно говорила мне, что я пошла в своих «родственничков». Больше остальных.

— Она подумала, что ты попала в колонию, — усмехнулся Стэн.

— Я туда попаду только за её убийство, — мрачно ответила я.

Как назло, в комнате зеркал не было. Шевелилась я с трудом из-за дикой боли. Будто врачи решили сэкономить на обезболивающем, хотя мне сказали, что я накачана под завязку. Мне сообщили только, что у меня много переломов и постельный режим как минимум на два месяца мне обеспечен. И пока я была в коме три дня, меня прооперировали. Неудивительно, что тело так чростно протестует против такого обращения с ним.

— Я сильно изуродована? — спросила я.

— Ты замотана, как мумия. Но лицо не тронуто, не считая нескольких ссадин.

Я с облегчением вздохнула.

— А ещё у тебя сломан позвоночник, — уже тише сказал Стэн. — Просили пока тебе не говорить, потому что это шокирует тебя.

— Насколько сильно?

— Ну, не то, чтобы очень. Но и не чуть-чуть.

Зашибись ответ.

— Я буду инвалидом?

— Пятьдесят на пятьдесят.

Час от часу не легче. Решила, значит, уехать. Будто сам город меня не хочет отпускать. Держит в своих цепких объятиях. Что ж, отнимутся ноги — поползу. Отнимутся руки — буду гусеницей извиваться. Плевать. Лишь бы не быть здесь. Лишь бы быть с Тео.

— А почему ты думаешь, что вы виноваты? — повернулась я к Стэну. — Нет, вы придурки, не спорю, но к аварии вы каким боком причастны? Ты, что ли, за рулём сидел?

— Нет-нет, я про твоё состояние. Всю эту твою дёрганность, да и Тео ещё какой-то. Мне говорили, что тебя видели разговаривающей с пустотой. Типа, ты вела себя так, будто кто-то был рядом.

— Что ты несёшь? — начала закипать я.

Стэн с болью посмотрел мне в глаза.

— Думаю, ты сходишь с ума.

====== Цвет бескрайнего одиночества ======

Тео стоял под окном, махая мне рукой. Я открыла форточку и улыбнулась, подставив себя порывам февральского ветра. На его плечи была накинута окровавленная куртка. Избитый, обессиленный и униженный, он бежал ко мне, чтобы согреть, утешить и забрать боль.

Я нормальная. Я не больная.

Палата была на третьем этаже. Внизу голый асфальт, очищенный от снега, и редкие машины. Он звал меня к себе, навстречу свободе. Может, пути, ведущие к Городу, Где Всё Хорошо, лежат в незримых плоскостях? Может, поезд, везущий туда, мчится в космическую пустоту?

Я нормальная. Я не больная.

Я встаю на подоконник и прыгаю навстречу холоду зимы. Шлёпаюсь об асфальт, растекаясь кровавой лужой. Тело сплющено в лепёшку, раздробленные кости проткнули органы и кожу. Я скрючена и перекручена. Он нависает надо мной и перерезает себе горло осколком зеркала. Дарит мне свой первый и последний поцелуй. А дальше — агония.

Я просыпаюсь в холодном поту. Это всё из-за Стэна. Из-за врачей. Из-за того, что Тео любит пропадать время от времени, а когда появляется, то ничего не объясняет. Да и я не вспоминаю. Мне достаточно того, что он вернулся.

Но Тео — и тульпа? Бред. Он человек из плоти и крови. Пусть и странный, но реальный. Они ничего не понимают. Он единственный, кто не отвернулся от меня. Этот «чудила», этот «какой-то там Тео» не отрёкся от меня, когда отреклись все. Я — сирая и убогая Крыса, а он — Крысолов, ведущий стаи таких же, как я, в Город, Где Всё Хорошо.

Я кричала это Стэну в лицо. Точнее, мне хотелось так думать. На самом деле я хрипела. Мне хотелось вцепиться ему в горло. Хотелось выдернуть все волосы сучке-медсестре, которая опять колола меня. Набить морды всем этим идиотам, которые держат меня здесь и не пускают к Тео. И качают головами, перешёптываясь. Да ещё и психиатра пригласили. Зовут Чарли, волосы чёрные и сальные, носки всегда разные, под пиджаком — футболка с телепузиками. Всегда что-то строчит в своём блокноте, на меня почти не смотрит.

— В таких семьях это нормально.

Я не псих!

— Она была одинока и придумала себе друга. Красивого и доброго. И чтобы он был похож на неё. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь понял её.

Да, он понимает меня, в отличие от вас всех. И что, разве это делает его ненастоящим? Вы считаете, что не один человек не станет дружить со мной? Вы на это намекаете?!

— Отбросим врачебную этику. Скажу прямо: это вы виноваты. Вы все. Вы не услышали её, когда она звала на помощь. Вы бросили её догнивать в этой бездне.

Да, а вот этот ход твоих мыслей мне нравится. Продолжай, Телепузик.

— Да и наследственность сказывается. Мать была в клинической депрессии, говорите?

Самое смешное, что когда он только пришёл, я ему доверилась. Доверилась этим ласковым глазам. Он понимал меня. Возможно. Но только в первый сеанс.

— Потеря отца тоже всё усугубила. И редкие контакты с окружающими людьми.

Сестра встревоженно смотрела то на меня, то на врачей. Может, впервые в своей жизни она увидела во мне человека. А может, я зря надеюсь.

— Город, Где всё хорошо — это метафора. Может, она просто хочет сбежать от всех проблем. Туда, куда её примут. Туда, где призраки прошлого исчезнут. Пусть в глубине души и понимает, что давящие стены — это внутри неё. Как и сам город.

Это был Город, который я видела во снах. Жёлтые стены и цветы, запах раскалённого асфальта, плющ, бельё на верёвках, тесные дворы и переулки. Скрип мачт, крики чаек, музыканты на крышах, тёплые ночи, небо, усеянное звёздами, и ласковое море. Люди там носят яркие одежды и почти всё время проводят на улице, в одиночестве или с кем-то. Там нет чужих или своих, и все там думают, что мир — это их дом, а человечество — их семья. Их волосы выгорели, а кожа обветрилась.

Но разве он поймёт это?

— А может, всё гораздо хуже. Город, Где Всё Хорошо — смерть. Теодор — её подсознательное желание покончить с собой. И правда, только так избавишься от груза прошлого.

Что ты несёшь, ну что ты несёшь?!

— Думаю, ей нужна помощь. Вы не помогли ей в своё время, теперь этим займётся больница. Ничего обещать не смогу, но мы постараемся.

Нет. Какая к Дракону психушка?! Мне не нужна помощь! Я нормальная!!!

Но они не слушают. Запись в медицинской карте. Прошение о переводе. Вытянувшиеся лица родственников. Приготовления.

— Я нормальная, — говорю я Эшли.

— Я знаю, — говорит он.

Но он не согласен со мной. Это он сказал Стэну, что я схожу с ума. Он учится на психиатра.

— Довольна? — нервно бросаю я сестре, пытаясь выдавить хищный оскал.

Выходит неубедительно.

— Нет, — коротко отвечает Тесса.

И всё.

Одно слово, Тесса. Одно слово, и я готова всё тебе простить. Я готова вытерпеть любое говно из-за одного слова. Но его произношу я, а не она:

— Прости.

— Ничего.

Она встаёт и уходит. Я пытаюсь зареветь, но у меня ничего не выходит. Пытаюсь закричать, но голос отнимается. Пытаюсь почувствовать боль, но приходит только головная.

— Моя жизнь и раньше летела под откос. Но сейчас этот откос абсолютно вертикален, — смеюсь я в лицо Стэну.

Он непонимающе смотрит на меня. От него несёт алкоголем.

— Прости.

Это выглядит, как пластырь на гангрене. Но лучше, чем ничего. Пусть и не он должен был это сказать.

— Иногда я завидую матери, — признаюсь я опекунше.

— Но это не выход.

А что тогда выход? Что мне делать? Я не выдерживаю. Ещё чуть-чуть, и я сломаюсь.

Но я не ломаюсь. Как игла из сказки Андерсена. Но в отличии от неё, я не сломалась и под колёсами. Только внешне. Внутри ещё остались силы. А смысл?

Смысл? Смысл в том, дорогая Саманта, чтобы дождаться выздоровления. Чтобы найти Тео и вместе с ним сбежать, порвав все связи и спалив все мосты. Как в фильмах, сбежать в город, где нас никто не знает. В Город, Где Всё Хорошо. Там дельфины. А может, даже киты. Хотя вряд ли. Но мне достаточно и дельфинов.

В машине нет окон. Я в полудрёме, меня перевозят в психиатрическую лечебницу. Кладут в реанимацию. Там никого, кроме меня. Окно высоко и с решёткой. Видна заснеженная ветка. За мной круглосуточно наблюдают.

Я печальный человек, вот кто я есть,

Миром я раздавлен, мои ноги на земле.

Да, я очень одинок, делал всё, что мог

Изумлённый миром, и я понял в чём итог.

Нежные звуки песни льются в окно вместе с лунным светом и обволакивают меня. Словно кошки, ложатся на мои раны, только раны эти в душе. Хотя, это даже не раны, а язвы. Или гангрены. А там и до некроза недалеко. Да уж, когда брат медик, и не таких слов нахватаешься. Я смеюсь.

Уж не Тео ли это играет? Жаль, что я не смогу встать, чтобы посмотреть.

Это переносит меня в детство. Тогда, когда я с нетерпением ждала вечера и первая бежала к двери, впереди матери и остальных детей. Тогда, когда мы болтали с ним о созвездиях и море. А я хотела стать океанологом. Жаль, что я похоронила эту мечту вместе с прежней жизнью.

Тео был похож на моего отца. Тот, к кому идут и сивые, и убогие. Крысиный Король, который стоит горой за каждого своего крысёныша. Тёплый, родной и домашний.

Слёзы текут по моим щекам. Я не плакала после похорон. Я не плакала, когда нашла его тело. Я не плакала, когда видела, как мать переносит эту потерю. Я не плакала, когда приходила домой. Тогда, в те вечера, когда я сидела у двери и караулила отца. Но заветного поворота ключа в двери не следовало. Не было и этой улыбки из-под усов, и образовывающихся морщинок вокруг глаз. И тогда я чувствовала такое одиночество, что ни тогда, ни сейчас не могу подобрать подходящие слова, чтобы описать его. Я чувствовала себя одной во всём мире.

Мир стал враждебным местом. Все чудеса исчезли. Звёзды погасли, цветы завяли, краски поблекли. И наступила вечная зима.

Я не хочу потерять и Тео. Он тот, кто понимает меня. Он мой Крысиный Король, и я буду биться за него насмерть. Он мой Крысолов, и я пойду за ним куда угодно.

Кто-то играл мне каждую ночь. Песни были разными, названия некоторых не знала, некоторые узнавала прпактически сразу. Восстанавливалась я долго и противно. Постельный режим быстро наскучил.

Но однажды…

Чья-то холодная рука коснулась моего горячего лба. Мне даже не надо было открывать глаза, чтобы узнать, чья она.

— Тео! — радостно воскликнула я. — Как ты пробрался сюда? И разве ты не был ранен? Где ты вообще был?!

— Это не важно. Важно то, что вся ночь в нашем распоряжении. Пока рассвет не разрушит оковы сна медсестёр.

Он достал флейту и начал играть. Я закрыла глаза. Мелодия скользила по мне, словно ветер.

— Это ты играешь каждую ночь?

Он медленно помотал головой.

Крылья мелодии уносят нас. Мы огибаем земной пояс. Мы летим среди звёзд, и те лукаво подмигивабт нам. Мы мчимся рядом с метеоритом. Мы плывём сквозь толщу океанов вместе с китами. Мы обгоняем ветры прерий вместе с гепардами. Мы бредём сквозь пустыни под кособокой луной вместе с верблюдами.

И мы же катимся в тьму космической бездны, жадно развёзшей свою бескрайнюю пасть.

— Когда вы познакомились?

— Год или два назад.

— Раньше прецедентов никаких не было? Галлюцинаций? Бредовых идей?

Пфф, откуда я знаю, что бред, а что нет? Ты же у нас психиатр. Ты решаешь, кто нормальный.

— В детстве я кое-что видела.

Он с любопытством вытянулся. Смешной донельзя.

— Это был бешеный карлик, живущий в моём шкафу. Он воровал мои платья и носил их. Такой гном в розовом платье и с волосами ногами. Разве не нелепо.

— Нелепо, да. Будьте серьёзней, — насупился Телепузик.

А я итак серьёзней некуда. Они думают, что я ненормальная. По-моему, это они ненормальные, раз считают, что Тео не существует.

— Безусловно, вы заслуживаете любви, как и любой другой человек.

Да, чёрт возьми! Именно это я и пытаюсь вам сказать! Именно это Тео и твердит постоянно!

— Самая уродливая и грязная крыса заслуживает своего Короля, который согреет её и приютит, — нараспев произносит психотерапевт.

Ему я доверяю больше. У него усы смешные. Похожие на крылья ласточки.

— Вас никто не любил, поэтому вы решили придумать того, кто вас полюбит. Реальность от вас отреклась, поэтому вы обратились к иллюзиям. Никто не ненавидит человека сильнее, чем он сам. Никто не любит человека сильнее, чем он сам. Ты сам — лучший друг себя.

Мои глаза закрыты. Мир где-то далеко. Есть только голос Усатого.

— Подсознание — ваша крёстная фея, и вы пришли к ней израненная, обессиленная и истекающая кровью. Пришли, и сказали — дайте мне друга. И пусть его волосы будут белее чистейшей невинности.

Сказка. Сказка, которую я когда-то прочитала. Кто автор, я не знала. Она была написана в тетрадке в клеточку. И её сопровождали иллюстрации.

— Пусть его руки будут тёплыми, словно руки отца. Пусть его голос будет нежным, словно голос матери. Пусть он заменит тех, кто давно ушёл. Пусть он не бросит меня, как бросили все остальные.

Я её прочитала до того, как всё началось. А потом забыла. Где сейчас эта тетрадка, я не знаю. Может, сгнила уже на помойке.

— Пусть его мелодия будет разгонять тьму. И пусть он будет так же несчастен, как я.

Нет, это ничего не решает. Да, он заменил мне семью, и что? Да, он чудила, и что? Да, у него ослепительно-белые волосы, а играет он просто шикарно, и что с того? Разве меня не может кто-то полюбить? Не хотите ли вы сказать, что полюбит меня только тульпа? Какие же вы жестокие. И ты, Усатый, особенно жесток. Потому что даёшь надежду. Твой голос завлекает и гипнотизирует. Как глаза удава.

====== Охотники за чудесами ======

Горсть белёсых таблеток лежала в моём рукаве. Лампа была погашена, и только Тео освещал тесную палату своей зажигалкой. Ночь накрыла нас своим плащом, закрыв от взорких взглядов санитаров.

class="book">— Они думают, что я тульпа?

В его глазах плясали огоньки зажигалки, кожа приобрела оранжеватый оттенок. Его улыбка была похожа на улыбку Джоконды. Или даже на змеиную. Хитрую, коварную, льстящую и в то же время манящую и обезоруживающую. Наверное, так улыбался Змей-Искуситель, когда предлагал Еве яблоко.

— Они считают, что ты ненастоящий. Что я выдумала тебя, когда была одинока.

Интересно, почему я вспомнила ту тетрадь со сказкой? О чём она была, я едва припоминаю. Но она была красивая, это точно. Зимняя.

— Кто знает? — задумчиво сказал он скорее себе, чем мне. — Может, я ненастоящий. Наваждение, которое растает с первыми лучами весеннего солнца.

— А может, это я ненастоящая? — подхватила я. — Где гарантия, что вся эта злость, все эти срывы и переживания, даже эта родинка на заднице — существуют на самом деле, а не в твоём воображении? Может, это я — твоя тульпа?

— Нет. Я бы тебе другую жизнь придумал, — совершенно серьёзно ответил Тео.

— А может, этот город — ненастоящий? Может, он родился под дыханием Борея? А стены его — вьюга, лёд и серая тоска? А люди — рыбы, выползшие из промёрзшего насквозь пруда и одевшиеся в человеческую кожу?

И вместе с Тео мы начали думать, кто из жителей какая рыба. Чарльз — белуга, такой же бледный и противный. Дракон — дремлющий и ленивый сом. Тесса — щука. Стэн — осётр. Эшли — налим. В конечном счёте мы сами запутались, по какому признаку кого классифицировать и какие рыбы морские, а какие речные.

— Мне нужна моя детская энциклопедия про морских и речных обитателей, — задумался Тео.

— Тоже океанологом хотел стать? — хихикнула я.

— Нет. Я хотел стать китом и дрейфовать среди звёзд. Китом больше планеты, больше галактик. Чёрная дыра была бы моей пастью, а бесконечно взрывающиеся звёзды — моими глазами. Тьма моей шкуры была бы глубже мировой бездны, а сам я — древнее первых скоплений. И разум мой был бы как древний океан — спокойный, тёмный и дремлющий.

Я изумлённо посмотрела на Тео. В этом свете от пламени зажигалки он внезапно мне напомнил Дракона. Интересно, что он сейчас делает?

— Я так хочу уйти, — заскулила я, — Но мне нельзя ни пошевелиться, ни встать. И кости болят.

Он достал флейту и стал играть. И мелодия нежно прошлась по моему телу, как морские волны. Боль куда-то ушла, отхаркнулась, как мокрота. Я была словно новорождённая, я была вывернута наизнанку, и моё нежное, словно тело полинявшего краба, нутро было открыто враждебному миру. А мир скорчился с безобразной лыбой, с гнилыми зубами-домами и сощуренными глазами-фонарями. Он приближался ко мне, хохоча и обдавая своим зловонным дыханием.

— Пусть наша мелодия ведёт нас.

Ноты заплясали вокруг меня. Словно бабочки или пикси. А он протянул мне руку, весь такой белый и сияющий, с этими серебряными глазами и почти прозрачной кожей. И я поняла, что он был далеко не снежный мальчик со странным малиновым шарфом. В ореоле из лунного сияния и снежинками в волосах он был Крысиным Королём, который вёл за собой полчища сирых и убогих. Его мелодия разгоняла тьму и кошмары, а свет выводил из мрачных подземелий. И мир с его полчищами дурных сновидений и тысячью рук, занесённых для ударов, отступил, недовольно скалясь и рыча моторами и шумом клубов.

И я, словно очнувшись от оцепенения, протянула ему руку, и вместе мы побежали по дороге, усеянной лепестками. И на плечи мои лег плащ из звёздного света, служивший защитой от северных ветров и когтей жителей Серого Города, которые следовали за нами по пятам.

Бежать! Бежать как можно быстрее, чтобы земной шар закрутился под нами, словно мяч, чтобы ноги покрылись кровавыми мозолями, оставляя следы на лепестках, и чтобы снежинки таяли, не долетая до наших разгорячённых тел. Тео бежал рядом со мной и трясся от смеха, не переставая играть мелодию, которая всё ускорялась, и я смеялась, держась за бок. И на секунду мне показалось, что где-то впереди замаячили огни Города, Где всё Хорошо.

— Ситуация критична. Нужно выписать препараты ей потяжелее.

Нет, нет, нет, нет, нет!

Я кричу, кусаюсь, царапаюсь, лягаюсь. Они вводят в меня крысиный яд. Они думают, что это отвадит моего короля. Глупые. В отличие от вашей одержимости, он настоящий. В отличии от ценностей, которые нашёптывают вам стены Серого Города, он настоящий. Можно дотронуться до этих ослепительно-белых волос, можно ухватиться за эту тонкую ручонку, и можно услышать эту мелодию, которую он играет только для меня. Со мной что-то не так? Это с вами что-то не так.

— Ей нужна любовь, я думаю. Друзья. Настоящие друзья.

— Это уже нарушения в мозгу. Без медикаментов тут не обойтись.

— Нужно выяснить, в чём причина создания «Теодора». И работать уже над этим.

Выжечь всё. Всё, что есть и всё, что было. Вытравить крысиным ядом, выбить этими глупыми разговорами. Промыть мозги и сделать меня одной из них. Серым Человеком.

Они заперли меня. Наблюдали, как за подопытной мышью. Запихивали в меня еду после того, как несколько недель я отказывалась есть бурду, которой они меня пичкали. А в еде были таблетки, которые мне тоже приходилось глотать.

И не было больше ни весёлых побегов, ни ласкающей мелодии, ни путешествий в разные уголки земного шара, ни охоты за чудесами. Только серая тоска. Я не злилась, не плакала, и даже еду я поглощала исправно, хоть и без какого-либо намёка на удовольствие. Я просто целый день лежала и смотрела на муху. Если раньше мне было стыдно испражняться в горшок, подносимый санитаром, то сейчас я преспокойно это делала. Если раньше я противилась одной мысли о том, что мне придётся лежать ещё месяца два, то сейчас я не хотела вставать. Дневной свет раздражал, от музыки хотелось зажать уши.

Довольны?

— А что вы понимаете под Городом, Где Всё Хорошо?

— Я уже говорила миллион раз. Он цветущий, солнечный и живой. Да, это подходящее слово. Люди там страшно ленивые, общительные и весёлые. Там все друг друга знают, и всё там безумно красивой в своей простоте. И бельё, вывешенное на верёвках. И смуглые бабушки, сидящие на верандах. И балконы, увитые плющем. И ракушки на пляже. И, конечно же, море.

Я говорила это без привычного раздражения. Поймёт он меня, не поймёт — фиг с ним. В конечном счёте, этот город и описать в полной мере нельзя, как нельзя описать красоту заката или радость беззаботной любви. Даже я не до конца понимаю, что это за город. Такие вещи нужно видеть, отбросив слова. Созерцать бессловесным нутром, ибо только так можно осознать многогранность прекрасного.

— Вы его где-то видели?

— Во снах. Я гуляла по его пыльным улочкам, сидела в кафе на верандах, но когда подходила к морю, оно печально шептало мне: «ты не наша». И я просыпалась в своём Сером Городе.

— Вам не нравится город? Вы считаете, он давит на вас?

— Бесполезно вам говорить, вы это не поймёте. Нельзя объяснить мухе, что она копается в дерьме. Для неё это весёлый пир.

— На вас действуют угнетающе эти мрачные пейзажи? Вам не нравится эта нищета и преступность? Во время зимы вы заворачиваетесь в свой кокон, чтобы не видеть это торжество смерти вокруг?

Я недоверчиво посмотрела на психиатра. У него были залихватские усы с подкрученными концами. Хитрый лис. Прикидывается милым пёсиком, который понимает, о чём я.

— А ещё эти люди. Все. Даже Дракон с Чарльзом. Они, конечно, немного другие, и не смотрят на меня свысока, но, наверное, это оттого, что они такие, как я. Расскажи я им, что есть мир за пределами этих серых стен и царства зимы, они мне не поверят и покрутят пальцем у виска.

— Дракон и Чарльз — это ваши друзья?

Я немного подумала. Друзья?

— Нет. Чарльз любит бухло, Дракон — нимфеток.

Но в глубине души мне захотелось назвать их своими друзьями. Даже таких. Хотя, чего это «даже»? В моём положении глупо разбрасываться людьми и рассортировывать их по критериями «придурочный» и «классный». Я ничем не лучше.

— Может, попробуете завести друзей здесь?

Дружить с психами? Да ладно, Самми, до этого ты дружила с воображаемыми людьми и Тео, который тоже не совсем похож на нормального человека, так что не возникай.

— Тут есть много подростков, похожих на тебя. Со сложной ситуацией в семье, переживших насилие, которым сложно сходиться с людьми. Попробуйте, посетите групповую терапию. Поделитесь тем, что у вас на душе. Вас выслушают и поддержат, потому что пережили то же самое.

Сидеть в коляске, окруженная детишками, похожими на бездомных собачек, и со слезами в глазах рассказывать свою печальную историю, слушать банальные слова поддержки, говорить то же самое, тем самым почёсывая больное эго друг дружке? Нет уж, увольте.

— Не интересует.

Потом я вспомнила ночную игру на гитаре, которая утешила меня в первый день здесь.

— Поблизости нет игроков на гитаре?

А потом сама же устыдилась. Глупый вопрос. Глупая я.

— Их несколько. Рядом с вами есть парнишка, который любит играть ночью. Уж мы его ругаем, ругаем, а он продолжает. Вы не на него намекаете?

Я окинула взором Гусара. Смешной дядька. Но видно, что он искренне хотел помочь, даже безнадёжным. Я устыдилась своих мыслей о том, что он хитрый лис. И мне захотелось дёрнуть за его ус. Похлопать по лысине. Нарисовать что-нибудь в его блокноте. Ох и любят же они постоянно строчить что-то в своих блокнотах. Ты говоришь, а они строчат. Как-то даже неловко, что ли. Может, тоже рисуют там?

И снова я витаю в облаках. А Гусар выжидающе смотрит на меня. Терпеливый мужик. А тот игрок на гитаре… Может, мне почудилось, но возможно, он играл для меня? Хотя нет, глупость.

— Ладно, давайте эту вашу групповую терапию. Всё равно делать нечего.

====== Нет выхода ======

— Разве не хочется, чтобы тебя любили? Чтобы кто-нибудь нежно обнял тебя и сказал одно слово. Чтобы он прижался к тебе своим разгорячённым телом… Чтобы исследовал каждый твой уголок…

Она теребила край полосатых чулков и делала вид, что курит.

— А где гарантия, что любят тебя, а не образ, что себе придумали? — взмахнула я рукой. — Где заканчиваются границы твоего восприятия и начинается чужое сознание? Мы этого никогда не узнаем, потому что человек по сути своей создание автономное. В конечном счёте, по-настоящему полюбить со всей страстью исследователя мы можем только самих себя. И также страстно возненавидеть.

Ребята смотрели в пол, а долговязый парень с бородавкой на подбородке — на грудь своей соседки. Все молчали.

— Итак… — замялся Гусар. — Кто следующий?

— Меня зовут Женевьева, меня привлекают страстные деструктивные отношения с лёгким оттенком упадничества.

Эта мадам сидела, закинув ногу на ногу. Блондинистые волосы, пухлые, налитые красным губки. И рваные колготки в сеточку.

— А что думаете о деструктивном эгоизме? — вторил томный парень с непонятного цвета волосами и рубашкой, заправленной в грязные брюки.

— Я так же люблю себя, как разрушаю, — Колготки откинула пряди волос с лица.

— Гедонизм ходит рука об руку с саморазрушением, — согласился Рубашка.

До чего невыносимая парочка!

— Меня зовут Альфа, и я люблю, когда меня бьют сиськами, — сказал Бородавка.

— В медкарте написано, что вы Дастин, — удивился Гусар.

— И Альфа, — осклабился Бородавка, продемонстрировав блеск… фольги на зубах.

Это типа назубники, как у рэперов? Ну-ну. Мне плевать, Альва он, Дастин, да хоть Жюстин. Для меня он Бородавка. Я прыснула в кулачок.

— На твоём лице видны усталости от бесконечно назойливой жизни, — обратился ко мне Рубашка.

— И я бы сказала, что ты из тех, кто предпочтёт проехаться по ногам тех, кто пожалеет тебя, — добавила Колготки, ткнув в колёса моей коляски.

Ей мне её временно выдали. Она лежала в чулане, потрёпанная, грязная и бесхозная.

— Это пока я не восстановлюсь, — сухо ответила я. — И я не устала бы, если они не вздумали меня лечить. О да, я заболела от их лечения.

Я кисло усмехнулась. Гусар с неодобрением покосился на меня.

— Шизофрения? — полюбопытствовал до сих пор молчащий очкарик.

У него были очки в черепашьей оправе. Широченные такие, ботанские.

— Тульпа, — сказала я.

Лица некоторых присутствующих здесь вытянулись. То есть, лица Рубашки, Колготок, этого самого Очкарика и какого-то парня с дредами и внешностью растамана.

— Ну, они так думают, — пожала плечами я, — Уж не знаю почему. По мне так, он настоящий.

— Это плохо, — тихо сказал Очкарик Растаману.

Тот хмуро кивнул. Я закатила глаза.

— Ребятишки, посидите пока тут, поболтайте, — мягко сказал Гусар.

Потом повёз меня в свой кабинет, сказав, что нам нужно поговорить. Дебильная фраза, если честно. Кто это «мы»? Мне лично не надо было говорить. Это ему что-то в голову взбрело. Недавно они уломали меня на камеру слежения в палате. Я не хотела, чтобы они подслушивали мои разговоры с Тео, но пришлось уступить, зная, что они не отстанут.

— Мы записали ваш… кхм… разговор.

На стенах висели плакаты с котятами. Как в кабинете Амбридж. Обо и ковёр были розовыми. На диване были нарисованы гномики. Кроме плакатов, были ещё детские рисунки из серии «спасибо доктору, что прогнал монстров из моего шкафа».

Гусар повозился в компьютере. Включил запись. Я подъехала, не решаясь заглянуть. Судя по его виду, что-то было не так.

Я помню вчерашний разговор. Тео гладил мои волосы и заплетал мне косы, нежно распутывая колтуны пальцами.

На записи я неподвижно лежала на кровати, а мои волосы были растрёпанными и свалявшимися.

Тео приподнял меня, обняв. Я чувствовала руками его спину. Тонкий слой упругих мышц и кости. Прохладную ткань его белого халата и тепло его тела. Запах мёда и молока, исходящий от его волос и бледной кожи с проступающей синевой вен. Чувствовала движение его ресниц на моей кожи, похожее на взмах крыльев бабочки. Чувствовала прикосновение его холодных губ на своей шее.

На записи я обнимала пустоту.

— Огни всё ближе, — говорила я.

— Скоро они поглотят тебя, — не отвечал мне он.

— Страшно, — шептала я.

— Не бойся. Он добрый и ласковый, словно зефир. Ведь он и есть дыхание зефира, озорного младшего брата борея, который гонит зиму прочь и растапливает ледники, — не говорил он.

— Скорей бы туда попасть. Но тело — цепи, приковавшие меня к кровати, — мой голос дрожал.

— Вода точит камень. Время разрушает цепи, — его голоса вообще не было.

Мы танцевали в лунном свету, невесомые и светлые, словно луговые эльфы, ночью вылетающие бутонов цветов. Да, это были Лунные Эльфы, живущие в Лунных Цветах. Днём они спят, солнечный свет действует на них губительно. А ночью, когда луна восходит на небеса, её серебристый свет пробуждает спящие цветы, и дети её, Лунные Эльфы, вылезают, потягиваются и танцуют, разбрасывая капельки росинки. И тот, кто выпьет росинку, в которой отражается эльф, обретёт бессмертие. К сожалению, эти эльфы слишком маленькие и пугливые, так что их трудно увидеть. Даже если их кто-то видел, он об этом никому не рассказывают, потому что это не то, что следует тут же растрезвонить по всему миру.

На записи я говорила это. Но говорила в пустоту. Ни танцев, ни эльфов, только исхудалая девочка в лунном свету, бормочущая что-то себе под нос. Я и впрямь походила на шизофреника.

Я испугалась. Когда я успела так… постареть? Когда я успела превратиться в живой труп с желтоватой кожей и мешками под глазами?

— Убедились? — повернулся ко мне Гусар.

— Нет, — попятилась я от него.

«Нет!!!» — кричало всё во мне. А он наседал на меня, чёрнокрылый и нахохлившийся. Не гусар. Ворон. Его налитые кровью глаза сверкали, ключ раскрылся в хищной улыбке, а с зубом стекала слюна. Зубы у птицы?

— Отстаньте!

Я заслонилась руками и закрыла глаза. Но это не помогло. Его образ отпечатался на мой сетчатке. И только рокочущее эхо отражалось от стен, приобретая всё новые оттенки, сливаясь и переливаясь.

Убедилась? Убедилась? Убедилась? Убедилась? Убедилась?

— Пожалуйста, прекратите! Что я вам сделала? Почему я? Потому что я увидела ваше нутро? Вы, чёртов ворон! Вы не сможете держать меня в своём плену вечно! Вы не сможете лишить меня единственного защитника!

Убедилась, грязная шлюха? Смотри на меня своими грёбаными глазами, смотри и бойся, кричи от сладострастного ужаса. Я — житель Серого Города. Я — дыхание Борея. Я — чёртов ворон.

Я пнула ему по колену. Выигранного времени оказалось достаточно, чтобы добраться до двери. Но недостаточно, чтобы выехать из комнаты. Он схватился за мою коляску сзади.

Куда ты убежишь с подводной лодки? Город не выпустит тебя. Он никого не выпускает. МЫ не позволим.

Подбежавший санитар вколол мне транквилизатор.

— У меня три минуты.

Растаман. С дредами, цветастой майкой, джинсовыми бриджами и волосатыми ногами.

Тело всё болело. Разум отказывался подчиняться. Минуту назад я не могла вспомнить, что я здесь делаю.

— В день, когда ты приехала, умер парень. Это случилось ночью. Он жил в соседней палате.

— Это он играл?

— Да. Он почувствовал сквозь толщу стен и недопонимания такую же, как он. Грубо говоря, он увидел в тебе себя, только два года назад. Когда он ещё верил, что вместе они возьмутся за руки и убегут отсюда в Цветущую Долину.

— Тео — не тульпа.

— Гусар же показал тебе запись, да? Поэтому тебя опять укололи? С ним было тоже самое. Он целовал губы, которых не было. Он шёл под руку со своей погибелью.

— Что с ним случилось?

— Покончил с собой.

Я выпучила глаза.

— Это выяснилось не сразу.

Он злобно зыркнул на меня из-под кустистых бровей.

— Так странно. Я с ним поговорил, попрощался. И минут десять спустя он сиганул из окна. В минуту просветления перед самой смертью он решил сыграть тебе. Через песню он пытался сказать, что знает, что ты чувствовала. По-настоящему знает.

— Да ладно? Что он знать-то может? У него умирал любимый отец? У него мать превратилась в овощ? Братья и сёстры забили на него после всего этого, эксплуатируя как золушку?

— Отчасти. Мать выбросилась из окна, отец ушёл в кому и через год его отключили от аппарата жизнеобеспечения. Его девушка, узнав об этом, бросила, потому что не хотела разбираться с его депрессией и ПТСР. В школе ему сочувствовали, но ограничивались общими фразочками. Дружить с ним никто не решался. Тем более из-за начавшихся проблем.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Я учился с ним в одной школе. Я переживал всё это с ним. И за ним сюда пошёл. Но не решался разрушить барьер, которым он себя окружил. А когда решился, было слишком поздно.

— Жаль.

— Ещё бы.

Повисло неловкое молчания. Мы больше не знали, что сказать друг другу. Наконец он заговорил первым:

— Ну, ты это… Борись с этим, что ли. Ты же не хочешь закончить так же, как Джереми? Заведи себе реальных друзей, что ли. Только не здесь. У нас своих болячек хватает. Две болячки вместе — это такая себе идея.

Он ободряюще кивнул мне и ушёл. А я осталась лежать. Злая.

====== Чья это кровь на тебе? ======

— Они считают, что ты убиваешь меня.

— Они врут. Разве я могу обидеть тебя?

Тео кротко смотрел на меня своими глазищами, хлопал белёсыми ресницами. Сзади в окне бушевал снег.

Нет. Не может.

Его самого кто угодно обидит. Крысиный Король слишком уязвим для воронов и щук.

— Они не отпустят меня просто так.

— Но ты не сдашься, верно?

— Меня здесь ничто не держит.

Мы взялись за руки и побежали навстречу огням Города, Где Всё Хорошо. Нас сопровождали белокрылые чайки, гонимые красноглазыми воронами. А сзади приближалась метель, сметая всё на своём пути. Её шаги были неслышными, её дыхание было тихим, её бесплотные многочисленные руки разрушали всё, до чего могли дотянуться, а её утробное завывание было мёртвым. Она сама была торжеством смерти и несла на своём загривке глубокий тёмный сон, беспробудный, безнадёжный. Зефир ничем не мог помочь, и чайки могли только лететь вперёд, не оглядываясь. В нашем распоряжении были только наши ноги.

— Нужно бежать изо всех сил, чтобы остаться на месте! — вспомнил Тео.

— А чтобы переместиться, нужно бежать ещё быстрее, — подхватила я.

Алисе и не снилась такая Страна Чудес и такой Белый Кролик.

Огни оставались на месте. Как мираж в пустыне. Не отдалялись, не приближались. Словно мы бежали по колесу и фактически не двигались с места. А метель всё настигала. И мы с Тео поёжились под хохотом её наездников.

— Любимые мои изгои, дражайшие прокажённые и драгоценные крысёныши, — раскинул руки Тео, — я питал вас своим светом, я ласкал вас своей музыкой и вскармливал своей кровью! Так восстаньте же, дети мои, покажите мне силу, что я вам даровал! Покажите крысиную благодарность!

Он крепко обнял меня и прижал к себе. И мы прыгнули, словно наша обувь превратилась в сапоги-скороходы. Прыгнули навстречу вечности, подальше от метели и её приспешников. Прочь из Серого Города.

А крысёныши хихикали, сверкая глазками и обступая своего благодетеля. Потрясали кулачками, топали ногами, сворачивали в кольца хвосты, подрагивали усами.

— Смерть воронам и щукам! Гори в огне, Серый город и всё, что находится в нём! И пусть обломками от стен твоих будет устлана дорога в Крысиный Город!

— Бойтесь гнева загнанного в угол! Бойтесь мести втоптанного в дерьмо!

— Крушите дома, беспризорники! Топчите всех и насмехайтесь, оплёванные! Несите чуму и лепру, прокажённые!

— Сверкайте, наши когти! Гноитесь, наши раны! Точитесь, наши зубы! Мы идём по души приспешников Зимы!

И мы ликовали вместе с ними, оставляя метель позади.

И я ликовала, сжимаемая в руках санитаров. Окно было распахнуто настежь, коляска отброшена в сторону. Всё тело дико болело, как будто я опять попала под машину. Снежинки царапали моё тело.

— Я не хотел давать тебе слишком сильные антипсихотики, но, видимо, придётся, — сказал Телепузик, мой психиатр.

Мне опять вкололи какую-то дрянь.

— Если это единственный способ покинуть Серый Город, то я это сделаю, — прошипела я ему в лицо.

— Скоро наступит весна, — сказал Телепузик. — А за ней лето. Вам станет легче, когда увидите, что этот город вовсе не серый.

— Он серый, — упрямо повторяла я. — В нём нет ни снов, ни цветов, ни радости. Только тоска. Вы — адепты упадка.

— Вам нужно почаще общаться с людьми, — уже громче сказал Телепузик.

У него всегда такой тихий, вкрадчивый голос. Осторожничает. Будто я сейчас с цепи сорвусь и начну кидаться в него экскрементами.

Я снова засыпаю. Снов не вижу.

После этой встречи Тео исчез. Я звала его, плакала, закатывала истерики. Но его не было. Всё из-за таблеток. Я стала замечать, насколько сильно я исхудала. По мне можно было изучать форму и расположение костей. Кожа приобрела сероватый оттенок и на ней образовались пролёжины.

Неужели это он сделал?

— Он был с вами, когда вас сбила машина. Он вёл вас на погибель, ведь за этим он был и создан, — твердил Телепузик.

Нет, это была чистая случайность. Мы не заметили. Или я. Уж не знаю, что за хрень там творится на видео. Вряд ли его смонтировали. Может, он и впрямь тульпа. Но тульпа эта понимает меня гораздо лучше всех вас. Ведь это я — отщепенка, прокажённая и беспризорница. Ведь это я была всеми оплёвана, и я же им обласкана. Когда от меня отреклась семья, он один меня понял. Так что нечего меня от него лечить!

— Разве ты не видишь, что он убивает тебя? — твердил Растаман. — Он медленный яд, и пока твоя плоть растворяется в его соках, ты видишь прекрасные сны. Просветление наступить перед шагом в окно. Я это видел уже.

Он показывает мне фотографию, сделанную на полароид. Асфальт, забрызганный кровью. Искорёженное тело и глаза, влюблённо глядящие в пустоту. Я ужаснулась тому, насколько он был похож на меня.

Нет, Тео меня не обидит. То была случайность.

— А как же прыжок из окна? А как же голодовки? — не унимался Гусар. — Теодор — гибрид Эроса и Танатоса. Любовь, ведущая на погибель.

Ты что, Фрейда начитался, мудак?! Что ты вообще о нём знаешь? Лучше он, чем все вы.

Но в глубине души я чувствовала страх. Я старалась его отогнать, но он уже зародился и всё набирал силы. Я втайне выбрасывала антипсихотики и всё ждала своего Крысиного Короля.

Так прошёл месяц. Кости понемногу срастались. Я уже могла ползать. Но ходить я смогу нескоро. Представляю недовольное лицо Тессы, смотрящую на счета, и радуюсь. А вот специально ей назло выздоровею и выйдя из больницы посвежевшая, сияющая и в окружении многочисленных друзей. Смеясь, пройду мимо неё и больше никогда не увижу ни её, ни Стэна. Уеду в Город, Где Всё Хорошо. Иногда буду навещать Эшли. Может, проведаю Чарльза и Дракона. И всё будет за-ме-ча-тель-но.

Наконец Тео появился. Это произошло спустя полтора месяца после нашей последней встречи. Он значительно ослаб и был каким-то тихим. И волосы потускнели.

— Жизнь потерпала? — невесело усмехнулась я.

— Тебя тоже, как я погляжу, — вяло огрызнулся он.

Он сидел у изголовья моей кровати. Я лежала, замотанная в корсет. Мы были словно давние друзья, сидящие вместе на крыльце и вспоминающие былые дни.

— Ну здравствуй, мой старый друг, — жеманно сказала я. — Давай посидим, вспомним времена нашей неудержимой юности. Как давно это было, и всё же такое чувство, будто мы пережили это только что!

— Помнишь солнечные восьмидесятые и ритмы рок-н-ролла? — подхватил Тео.

Он всегда поддерживал любую глупость. В этом он был хорош, как никто другой.

— Мы покоряли вершины и вели за собой стадионы, — продолжал он. — Но сейчас мы сидим здесь, на этом крыльце, и смотрим на красный клён. Разве не странная штука это время?

— Время превращает сморщенных младенцев в сморщенных стариков.

— А горы — в моря, моря — в горы.

В моей палате не было часов. В какой-то степени они меня начали пугать. И это тикание сводит с ума. Окно я тоже предпочла занавесить. Пригласила растамана и заставила его раскрасить голые стены. Но не людьми. Ненавижу, когда они пялятся на меня из своего двухмерного мира. Ох и ругался тогда Телепузик!

— Смотри, галоперидол.

Я продемонстрировала Тео таблетки.

— Глупость какая-то, — поморщился тот. — И этим они тебя травят?

— Я их выбрасываю, — сказала я.

Попыталась залезть в коляску. Тео помог мне. Мёдом и молоком больше не пах. Я поехала к ванной. У меня был свой туалет и ванна в одном помещении. Оттуда можно было пройти в соседнюю палату, где лежала Колготки.

В ванной была белая плитка, на которой была куча надписей. Особенно моё внимание привлекла эта:

Прогони его

Я усмехнулась, смывая таблетки в унитаз. Подъехала к зеркалу. В нём отражалась остриженная и осунувшаяся я. На локтях синяки от уколов, вся в бинтах, из-под пижамы торчал корсет. Тео сзади обнял меня. Его красота констрастировала с моим уродством. Этакие Красавец и Чудовищиха. Осторожно провёл пальцем по моей шее. Словно прикосновение ветра. Словно капли дождя. Словно тающий снег.

Словно осколок стекла, вскрывающий сосуды.

====== Сказка о Флейтисте и Уродах ======

Кровь брызжет на белые стены. Ярко-красное на белом.

Я вспоминаю вино, разлитое на бежевом полу. Я вспоминаю разорванное красное платье. Я вспоминаю седые пряди в волосах. Я вспоминаю кровь на своих бледных дрожащих руках, следы от ударов на бледных ногах.

Боль захлёстывает меня с головой. Мне кажется, что я тону в море из крови. Только мелодия меня теперь не спасёт, потому что она обратилась в безумный смех.

— Ты такой же, как они, — булькаю я.

Тео хохочет ещё громче. Его глаза налились кровью, волосы выпали. Теперь он не Король, а всего-навсего канализационная Крыса с голым хвостом и сморщенными лапками. И эта Крыса скалится на меня своими гнилыми зубами, истекает слюной.

— Пойдём в Крысиный Город, — пищит она, надвигаясь.

Крыса большая, больше меня. Она всё растёт, становясь размером с комнату, с дом, с город. Она заслоняет небо и рушит всё на своём пути.

— Я и есть Серый Город. Его голос и сердцебиение. Никуда ты не убежишь. Я не отпущу тебя.

Она заключает меня в свои объятия. Я слабею, голова кружится, меня подташнивает. Сознание постепенно уходит от меня и я остаюсь наедине со своими кошмарами.

Всё мелькает и перемешивается, как в калейдоскопе. Нож и сестра. Булькание и отец. Кататония и мать. Наркотики и брат. Синяки и я. Сестра, брат, брат, сестра, отец, мать. Булькание в ноге брата, наркотическая кататония сестры, нож в моём горле.

Казалось, это было бесконечно. И тетрадь со сказками, обугливающиеся листы которой съедает пламя. Тот же флейтист с белыми, как снег, волосами.

Белые волосы сменились белым светом. Я лежу в реанимации. Надо мной склонился Телепузик.

— Ну что? — ликующе спрашивает он.

— Вы были правы, — процедила я.

Я лежала рядом с окном. За стеклом под дождём стоял Тео. Его волосы промокли и превратились в сосульки, губы побледнели и полуоткрылись, обнажая резцы. Глаза, окаймлённые мокрыми ресницами, пристально смотрели. Вода стекала по его до безумия красивому лицу.

— Если бы я знала, о чём была та сказка, — удручённо сказала я.

— Вспомните, — пообещал Телепузик, — впереди куча терапий и таблетки.

Но ни терапия, ни таблетки не помогли. Как я ни силилась, не могла вспомнить дальше этих белых волос и флейты в тонких ручонках. Сестра с братом перелопатили все антрессоли, перепугали всех родственников и соседей и узнали, что какая-то родственница была больна шизофренией и покончила с собой.

— Наследственность, — пожал плечами Усатый. — Вы были знакомы?

— Она приезжала к нам пару раз, — сказал Стэн. — Рисунки у неё были очень странными.

— Рисунки? — заинтересовался Усатый, — У вас они сохранились?

Ничего не отвечая, он достал рваный листок и развернул его. Мы все склонились над ним.

Повсюду были уроды. Со струпьями на пожелтевшей и сморщенной коже, с тёмными провалами глаз и красными огоньками, с проплешинами и гноящимися лысинами, гнилыми зубами, выпадающими когтями и торчащими костями. Они топали, свистели, хлопали, кричали, потрясая костяными посохами. И вёл Войско Уродов Флейтист. В отличии от них, он был чист и совершенен, лишён всякого цвета, кроме глаз, которые сверкали свежестью летнего неба. Мелодия его вела Уродов из города, и кулак его, поднятый к небу, был символом надежды для пропащих и защитника для отвергнутых.

— Это он! — воскликнула я.

Я заворожённо смотрела на Флейтиста. Да, это он, идёт, обдуваемый ветрами. Нет, это он их покорил и оседлал, борей ему приносит холод с ледников, а зефир — аромат сирени и моря. И мелодия его, словно эти ветры, носится туда-сюда, обволакивая убогие скрюченные тельца.

Он вёл Уродов в Крысиный Город. И в прокажённые лица их дул борей и светили лучи, и деревья приветствовали своим торжественным шепотом, цветы росли под ногами и бабочки летали вокруг. Он оглянулся, улыбнувшись, и настолько красив был и кроток, что последний негодяй и урод почувствовал себя жалким червяком перед ним, и он же почувствовал себя самым нужным и прекрасным. Они приближались к Крысиному Городу вместе с его цветами и рисунками на стенах, вместе с солнечными мостовыми и уютными переулками, и спины их выпрямлялись, раны заживали, сердца смягчались и волосы вырастали. Они смотрели на возвышающиеся дома и пёстрые крыши чистыми и благородными лицами и приветствовали выбегающих навстречу им жителей — таких же красивых и чистых, как сам город. А когда вышли навстречу морю и, заглянув в воду, увидели своё отражение, то поняли, что сами такие же.

А Флейтист смеялся, гладя их шерсть, заглядывая в их сверкающие глаза и прижимался к их поджарым бокам, а они обступали его, благодарно воркуя и защищая от холодного морского ветра.

— Красивая сказка, — сказал Усатый.

— А я люблю крыс, — вставил Стэн. — Они красивые.

— Если только домашние, — ответила Тесси.

— Ты хотела, чтобы он поверил в тебя? — повернулся ко мне Усатый.

— Всю жизнь я кричала, чтобы меня услышали, чтобы меня хотя бы услышали, но услышали меня только сейчас, в кабинете у психиатра, — процедила я, глядя сестре в глаза.

— Психотерапевта, — поправил меня Усатый.

— Ты никогда не говорила, — возразила опекунша. — Ты все невзгоды переносила молча. Ты даже на похоронах отца не плакала.

— Зато сейчас могу. Хотите? — сухо поинтересовалась я.

— Не все могут спокойно заявлять о своих чувствах, — спокойно, но твёрдо сказал Усатый. — Тем более, если её этому не учили. Ваша ошибка в том, что вы не поинтересовались. Вы были слишком заняты своими проблемами, а всю домашнюю работу свалили на Саманту.

— Есть такое, — согласился Стэн.

— Кто ж знал? — пожала плечами Тесса.

— Тесси, — одёрнула её опекунша.

— Если она всего лишь хотела быть услышанной, то почему она пыталась покончить с собой? — вмешался до сих пор молчавший Эшли.

— Думаю, это было скорее неосознанно. Она хотела избавиться от проблем. Чтобы не было боли и давящего прошлого. Если мир её отвергает — она отвергает мир.

Я слушала всё это и ничего не чувствовала. Нейролептиками меня накачали под завязку.

— Я хотела свернуться калачиком у него ног, только и всего, — буркнула я наконец.

— Может, вам найти себе реального друга? Который не будет подталкивать вас к самоубийству? — дёрнул усами психотерапевт.

— Может, я смогу это контролировать? Моя тульпа, че хочу, то и делаю, — огрызнулась я.

— «Тео» нельзя заставить не пытаться вас убить, потому что только за тем он и был создан, — вздохнул Усатый. — Впрочем, у меня есть идея.

Он порылся в шкафу. Родственнички с любопытством за ним наблюдали, а я — со слегка заинтересованным пофигизмом. Наконец он вытащил буклет.

— Цветущий город, — с гордостью ответил он. — Был там один раз. И этого хватило, чтобы захотеть туда ещё. Прямо сейчас бы сорвался с места и помчался брать билеты.

Мы уставились на фотографии. Тесса по слогам, как будто разучилась, прочитала название. Опекунша поинтересовалась насчёт цен.

— Подходит по описанию, не так ли?

Я была поражена. Как будто кто-то сфотографировал мои мечты. Те же залитый солнечным светом переулки. Тот же пляж и сверкающая гладь воды. Те же уличные кафе, утопающие в цветах. Тот же плющ на балконах.

— Это он, — прошептала я.

— Далековато, — удручённо сказал Эшли. — И нескоро ты туда попадёшь, Самми. Тебе восстанавливаться ещё надо.

Точно. позвоночник. Прошло два месяца, перелом почти зажил, но ходить я смогу нескоро. Ещё предстоит долгая реабилитация и изнурительная физиотерапия.

— Но оно того стоит, — сказала опекунша.

И я вспомнила, как её зовут. Роза. Розмари.

— Стоит, — согласился Усатый, — Вот вам и мотивация, мисс. И не нужен никакой Тео, чтобы попасть в Город, Где Всё Хорошо.

Снег почти растаял, кое-где набухали почки. Мои ноги были укрыты пушистым одеялом с бегемотиками, которое мне одолжил Растаман. Вокруг играли дети, в основном такие же колясочники, как я. Интересно, они теперь навсегда такими останутся или рано или поздно станут ходить? Хотелось бы верить, что второе.

— Птицы с юга вернулись, — сказал Стэн.

От него уже почти не пахло алкоголем. Но сам он был бледен и иногда шатался.

— Почему она покончила с собой? — спросила я.

— Кто? Шизофреничка та? — отозвался брат. — Не знаю. Говорят, что из-за кошмаров. То ли горло перерезала, то ли с балкона выбросилась.

Вдали занимался рассвет. Утро ещё только начиналось, но больница давно проснулась. Тут ты просыпаешься рано, даже если привык спать до обеда.

— Красиво, — сказала я.

Руки Стэна покоились на моих плечах. Моё внимание привлекли следы от уколов на них.

— Ты на трупак похож, — цокнула я.

— Я кровь сдаю. Бабки нужны, — сказал Стэн.

Это только с виду его удалось вернуть. На самом деле он пропал, причем давно.

— Не пьёшь, не куришь, не жрёшь кислоту, зато ширяешься, — неодобрительно проворчала я.

— Так легче, — сказал Стэн. — Да, я слабак. Пусть. Я уже не остановлюсь и не одумаюсь.

Кто бы говорил, Самми. Кто бы говорил.

====== Из другого мира ======

— Один раз он вскрыл вены и написал кровью послание на стене.

Растаман сгибал мою ногу и откидывал её назад. Я лежала плашмя, глядя в голубоватый потолок. Цвета черничного йогурта. На полу лежал ковёр с прудом и уточками. На стенах были рисунки реабилитированных и не очень колясников. Какие-то были радостными, какие-то душераздирающе грустными.

— Собственно, после этого случая его и упекли сюда. Мать пришла бухая, завизжала и вызвала все службы, которые знала. Подумала, что Джереми вызывал Дьявола.

На соседней койке лежал какой-то спортивного вида парень, которого разминала крашенная рыжая девушка с отросшими корнями. На стуле, облокотив подпобород о спинку, сидел врач и смотрел на всех поверх какого-то несуразного вида пенсне.

— Что он написал? — спросила я.

Теперь Растаман поднимал мою прямую ногу. Я не чувствовала особой боли. То ли из-за обезболивающих, то ли совсем всё плохо, не знаю. Он смотрел куда-то мимо меня.

— «Изнутри». Что это значит, знает только он, но уже об этом сказать не сможет.

— А если был бы жив, то сказал?

Растаман задумался и загнул мою ногу слишком сильно. Я вскрикнула от резкой боли.

— Было бы хуже, если бы ты ничего не почувствовала, — поспешил он успокоить меня. — А Джереми… Кто знает? Он вообще был очень странным. И если бы даже что-то и объяснил, то только ещё больше запутал.

Позади Растамана стоял Тео. Он грустно улыбался мне, качая головой. Меня бросило в дрожь.

Что я делаю со своей жизнью?

Мы выехали из палаты и вернулись к себе через улицу. Моросил дождь. В лужах, смешанных с грязным снегом, ползали дождевые черви. Во двор высыпали дети, которые босиком бегали по воде, а за ними гнались санитары. Мне это живо напомнило время, когда я лечилась от язвы и ко мне приходил Тео. Мы были такими же счастливыми и беззаботными. Молодые дураки. Мне сделалось дурно, к горлу подступила тошнота. Забавно, потому что блевать мне нечем. Я со вчерашнего вечера ничего не ела.

Внутри психушки, в комнате отдыха было так же, как и всегда. Чулки приставала к любым лицам мужского пола, оголяя себя. Очкарик читал книгу про историю конструктивизма. Бородавка рисовал себя в окружении голых тёток с карикатурно большой грудью. Колготки скрутила бумажку в клетку и делала вид, что курила. Рубашка внимательно выслушивал какого-то парня, доказывающего, что мозг — это присосавшийся паразит, ограничивающий восприятие и мышление, и возражал, что тело — это тюрьма, а человек есть чистая энергия без ограничивающих рамок личности.

Всё обычно, всё стабильно. Мне сделалось так тоскливо, что хотелось выть.

— Включите телевизор, что ли, — попросила я.

Какая-то безбровая девочка подошла и включила, съежившись под неодобрительными взглядами присматривающих за нами санитаров. Шли «Черепашки-Ниндзя». Мы хором принялись подпевать, и мне стало чуть легче. Даже какое-то подобие радости появилось. И Тео, что-то нашептывающий мне на ухо, на время исчез.

Это время длилось сравнительно не очень долго, но и не мало. Я училась ходить, падала, ползла, еле стояла на ватных ногах, пока в глазах всё кружилось, терпела боль, упражнялась с тренажёрами, в общем, проходила изнурительную физиотерапию. Нас на физкультуре так не мучили, как здесь. Для возбуждения аппетита мне выписали ещё какую-то дрянь, убрав другую, которая его подавляла, по словам Усатого. Есть стало значительно проще, по крайней мере, перестала блевать после приёма пищи. Колготки мне постоянно завидовала, говорила, что у меня идеальная фигура, так называемый «героиновый шик». Я даже не знала, поблагодарить её за сей комплимент или обидеться. А Бородавка говорил, чтобы я «отрастила уже себе сисяндры, как дирижабли».

Вообще, реабилитация была наиболееблагоприятным периодом моей жизни после аварии. Апатия и тоска куда-то ушли, уступив место безвредному равнодушию, когда ты ещё не совсем мёртв, но и энергичностью не отличаешься. Я иногда смеялась, совершала дебильные поступки вроде побега из больницы, кидалась в сестру кожурками от мандаринов, заплетала Бородавке косички, часами торчала на крыше и думала о том, что когда выздоровею, первым делом вернусь в свой город и навещу Чарльза и Дракона. Проверю, не спился ли Чарльз и не загребли ли Дракона за его грязненькие делишки.

В общем, так прошла первая половина весны. А потом ещё четверть, когда я уже ходила кое-как, хоть и с трудом. Ещё и корсет носила, как дама викторианского периода. Осанка была просто королевская. А выглядела я скорее как бездомная алкоголичка, переболевшая всеми существующими болячками и не евшая как минимум месяц.

Меня иногда на выходные отпускали. Тогда я жила у Эшли. К нему тогда ещё приехал Расти, ещё один наш брат от первого брака матери, самый старший. Он любил делать варенья и соусы, так что наша кухня была похожа на лабораторию по изготовлению метамфетамина. Расти был неразговорчивым, Эшли постоянно учился, Стэн и Тесси уехали домой по делам, так что я оставалась целыми днями одна, что меня более, чем устраивало. Я шаталась по улицам, облокачиваясь на длинный чёрный зонтик, постукивая им и чувствуя себя английским джентльменом.

В один из таких дней я прогуливалась по неблагополучным переулкам, разглядывая граффити на стенах. Одно из них изображало Дэвида Боуи. Молодой ещё, светловолосый и накрашенный, он смотрел на меня сверху вниз, зажимая в зубах сигарету. Казалось, он стоял прямо передо мной, и в то же время был очень далеко.

Рядом лежал, скрючившись, наркоша, катался из стороны в сторону. Его рука была обнажена вместе с сожжёнными венами на сгибе локтя. Чуть поодаль стояла проститутка, облокотившись ногой о стену. Она с вальяжным видом курила, поправляя юбку, едва закрывающую её трусы. Напротив блевал подросток с сальными лохмами и в кожаной куртке. Какой-то мужик зажимал вяло сопротивляющуюся девушку с синими волосами.

И посреди этого — Боуи, смотрящий на меня из другого мира. На меня, круглую сироту, избиваемую сестрой, с братом-наркоманом, без друзей, зато с тульпой. На девушку, которая сломала себе позвоночник и которая ходит, шатаясь из стороны в сторону, как пьяница. На девушку, чьё тело сожжено изнутри лекарствами, из чьего желудка вырезан кусок, которая ненавидит еду настолько, что порой выблёвывает её.

— Хочешь уехать? Так что тебе мешает? — будто вещал он, глядя на меня своими голубыми глазами. — Иди, куда глаза глядят, мечтатель. И пусть тебя ничто не держит.

— Только где деньги на это возьму? — спросила я вслух.

— Отдрочи кому-нибудь, — усмехнулась проститутка.

Вокруг губ у неё были прыщи. На скальпе среди крашенных волос красовалась заживающая рана.

— Может, наркоту толкнуть? — задумалась я.

— Грязный бизнес, — зевнула она. — Не вылезешь потом. Говорю же, отдрочи. Противно — отвернись.

Я помотала головой, решив настрелять мелочь.

Это было не очень удачной идеей, потому что собрала я меньше половины нужной суммы. И тут-то появился Тео.

— Может, автостопом, как в старые добрые? — спросил он, положив сзади руки мне на плечи. — Ты, я, и бесконечно длинная дорога. Свобода и рассвет.

— И Крысиный Город, — устало ответила я.

Но всё-таки решила поймать машину. В основном останавливались всякие странные личности, и я вежливо отказывалась. Наконец к нам подъехал… Расти собственной персоной. На каком-то невообразимом драндулете.

— Расти, что это за порнография? — спросила я, указав на отваливающуюся дверцу багажника.

— Винтаж, — пожал плечами Расти, — Домой?

— Домой. Но ненадолго. Так, заскочить, скорее всего, сегодня же и вернусь.

— Залазь. Только побыстрее, мне холодно.

Холодно тебе, потому что стекло на задней дверце выбито, дурень.

Мы залезли. Расти включил Боба Дилана. Всю дорогу мы молчали. Опять пошёл дождь, косые капли попадали на нас. Тео как-то странно притих и сделался ещё бледнее обычного. В животе урчало. Надо бы поесть, как приеду.

— Как мама? — спросила я Расти.

— Эшли говорит, что надежды никакой. Скорее всего, она теперь до конца жизни останется такой.

— Ты так это говоришь, будто это обыденная вещь.

— Но внутри мне больно. Я пошёл бы на любые страдания чтобы всего этого не было.

А что до меня, то я уже устала чувствовать эмоции, как устаёшь от физического труда. Маму в последний раз я видела адекватной лет семь назад, и эти воспоминания размыты, словно давний сон. Как будто это и не мы были, а какая-то другая семья. Счастливая.

— Я понимаю, что это ужасно. Но не могу подобрать подбадривающих слов. Потому что это ничего не изменит. Сколько не обнимайся и не реви, проблемы от этого не исчезнут.

Я знаю, Расти. Хватит говорить об этом, иначе я сломаю искусственную дамбу спокойствия, которую с таким трудом выстроила. Сломаю и хлынет река, и я утону.

— И что же делать? — наконец подала голос я.

— Ценить то, что есть. Что ещё-то остаётся?

— А если ничего нет?

— А Эшли? Ты не представляешь, как он очковал. Ночами не спал, сторожил твою кровать в реанимации. Готов был уйти из института и пойти работать, чтобы оплатить лечение, но, благо, всё обошлось. И ты ни разу не сказала ему даже «спасибо»!

Мне стало стыдно. Я промолчала, глядя на свои обгрызанные ногти. Тео положил руку мне на плечо.

Серый Город приближался. А вместе с ним — новая волна страха.

====== Китовьи сны ======

Он начинал просыпаться. В лужах сверкало отражение голых веток, в окнах отражалось лоскутное небо, надписи на стенах по-прежнему налагались друг на друга, перекрикивая и образуя причудливые узоры, только к ним добавились «весна грядёт», «спасайтесь от марта», «мартовские крысы в деле» и прочая несуразица. Люди перешли на пальто, а кто-то ещё и на юбки. В воздухе стоял запах озона. Возвращению предшествовала первая гроза. Гром словно вещал с неба о начале пробуждения, будил заспавшуюся земли, трубя в свой рог из молний. Хотелось зажать уши.

Скоро весна. Ненавижу весну.

— Весна — время пробуждения, — тараторил сзади Тео.

Мне не хотелось на него смотреть. Какой-то он был искажённый. Словно сам стал одним из Крыс, заразился их грязью. Если хочешь вывести Крыс, то смотри, чтобы самому не стать одним из них. Если хочешь стать защитником Уродов, не становись Уродом.

— И кто это говорит? — язвительно затянул Тео. — Девочка, которая боится весны. Которая боится проснуться. И которая в глубине души боится покидать Серый Город, ведь кто знает, какие препятствия ждут на пути к Городу, Где Всё Хорошо?

Нет, нет, заткнись, Теодор. Замолкни. Ни звука больше.

Я иду по бульвару среди прилавков со всякими безделушками. Слева от меня магазин «Художник», но там были только сувениры разных размеров. Моё внимания привлекла большая статуэтка волка. Она была цвета слоновьей кости, но мне почему-то подумалось, что у него были красные глаза, светящиеся, словно рубины.

— И если ты однажды среди ночи услышишь звуки флейты и выглянешь в окно, — продолжал Тео, — увидев Флейтиста и полчища Крыс, спешащих за ним, то поспешишь закрыть окно, ведь ты боишься.

Выступает какая-то уличная группа. Компания подростков танцует под музыку. Парни, трясясь от смеха, обнялись и закружились в медленном танце, виляя задницами. Парень и девушка устроили дружескую потасовку.

— Хочешь завести друзей и веселиться с ними ночи напролёт? — с издёвкой спросил Тео, — Ну познакомишься ты с кем-то, а дальше что? Что это изменит? Ты ведь не выдержишь. Первая же побежишь в свою каморку и спрячешься ото всех. Ты же трусиха, Саммер.

Поразительно, как мир на двоих перерос в войну за него. И печальней всего то, что не я всё это начинало. Не я поила себя таблетками и доставала с идиотскими терапиями. Только почему он этого не понимает? Почему ты не понимаешь этого, Тео?

— Дело даже не в том, кто всё это начал или закончит. Дело в том, что ты грёбаный псих, Самми!

Тео расхохотался и исчез. Я обернулась. На меня, хлопая круглыми глазёнками, смотрела парочка детишек начала пубертатного возраста. Я усмехнулась и пошла дальше.

Дорога почти забыта, так что добралась я до этого треклятого клуба с пятой попытки, неоднократно спрашивая дорогу у прохожих. Пожалуй, спрашивать её у местного населения — не самая лучшая идея, потому что приходилось проявлять чудеса логики и наблюдательности, пытаясь понять, что они несут.

Вот он, клуб. Совсем незаметный, спрятался среди грязных стен. Воняло так, что было не продохнуться. Повсюду, как и всегда, валялась нетрезвая молодёжь. Какой-то мужлан схватил меня за ногу и принялся поглаживать её, как котёнка. Я поспешила ко входу. Охранник вяло взглянул на меня.

Клубы дыма, похожие на утренний туман, пронзали лучи красного прожектора. По ушам гремело какое-то невообразимое техно. На меня натыкались пьяные людишки. Один негр схватил меня и закружил в танце. Я отбивалась изо всех сил, но это не помогло. По всей видимости, он принял это за танец, потому что сам выдавал похожие па.

Когда закончилась песня, заиграла Station to station Дэвида Боуи. Меня начало мутить, то ли от усталости, то ли от лекарств, то ли от концентрации марихуанового дыма на квадратный метр, не знаю. Так что я особо даже не поняла, живой это звук или нет. И лица перестала различать. Люди превратились в размытые пятна. Всё задвигалось слишком быстро. Как при алкогольном опьянении.

Поэтому я решила пойти к столикам. Как раз там постоянно зависал Дракон. Он даже к бару не подходил, посылал вместо этого туда своих нимф или иногда Чарльза. Или меня.

За первым сидел чувак, похожий на испанского сутенёра. Зализаные волосы, белый костюм, живот шариком. И пьяные девушки, противно хохочущие над какой-то его шуткой. За вторым расположилась компания студентов, суяд по их возгласам, отмечающей, окончание сессии без четвёрок. За третим сидели какие-то мужики в костюмах и максимально серьёзным видом.

И ни намёка на Дракона.

— Кого-то ищём, сладенькая?

Чьи-то шаловливые тонкие ручонки обняли меня сзади. Чарльз. Причём поддатый. По запаху догадалась.

— У тебя уже какой-то свой особенный аромат образовался, — сказала я. — Неповторимое омбре из дедовского одеколона, алкоголя, пота и… бекона?!

Он ничего не ответил, только навалился ещё сильнее. Я чувствовала его торчащие кости. Должно быть, и он мои чувствовал.

— Дракона сегодня нет, что ли? — спросила я, обернувшись.

— Он на улице сидит. Странно, правда?

— Ничуть, нет. Может, просто захотел перемен. А на большие сил нет.

— А может, достало находиться здесь с этими торчками, — он кивнул на компанию подростков, сидящих на полу и оглядывающих помещение расслабленными обдолбанными глазами. — Ладно, пошли.

Он приобнял меня за плечи и повёл к заднему выходу. С другой стороны клуб выходил на полупустырь. Повсюду валялся мусор, стройматериалы и бездомные. Или люди, на них похожие. Я жадно вцепилась в остатки стихающей Station to station.

На бордюре сидел Дракон. Вокруг стояли девушки, среди которых я узнала и короткостриженную, и блондинку с вьющимися волосами и камуфляжной куртке, и Ширли. Все молчали, а Дракон ко всему прочему ещё и не курил. Он смотрел куда-то вдаль, то ли в пустое чёрное небо, то ли на недостроенные дома, в которых мигал свет от фонарей и зажигалок, то ли пытался найти на горизонте море или хотя бы лес. Непривычно было видеть его таким серьёзным.

— Город спит вечным сном, — сказал он, как обычно, нараспев. На меня он не взглянул. — Или этот город — сон Космического Кита. Он летит среди космического холода и видит страшные сны об Уродливом Городе. Эти полуразрушенные дома — его кривые зубы, этот свет от зажигалок в руках пьяных подростков — его тысячи глаз, а это завывание ветра — его надрывный плач.

— С чего это вдруг такие пессимистичные мысли? — усмехнулся Чарльз, но получилось как-то фальшиво.

— Дракон — гуру. Он видит суть вещей, — сказала девочка в кофте, открывающей плечи в засосах.

— Улавливаешь, рыбонька, улавливаешь, — кивнул Дракон.

— Откуда ты знаешь? — прошипела я, наклонившись.

От него так несло всякими веществами, что хотелось зажать нос. На этот раз он повернулся ко мне, вперившись своими янтарными глазами.

— Ты тоже его слышишь? — так же шепотом произнёс он.

Я прислушалась. Ветер носился по пустырю, завывая. Жуткий то был вой, будто и впрямь плач. Как будто плакальщицы собрались и начали дружно реветь.

— Утробный плач, доносящийся из самых недр Уродливого Города, — шептал он, схватив меня за шкирку. — Все это слышат, только не все понимают. Поэтому такие злые.

— А я думала, это он через них вещает.

— И это тоже. Уродливый, Уродливый Город.

— Серый Город, — задумчиво ответила я. — Крысы и Уроды позабыли о пути Флейтиста и считают его своим домом родным.

— А зачем им куда-то уходить? — усмехнулся Дракон. — Этот город — самое то для них. Грязный, вонючий и гнилой. Прямо как они.

— Значит, Крысы — одна большая Крыса. Единый хор, настоящий голос Города.

— Ну вы и психи, — ужаснулся Чарльз. — Такое не несу я даже во время горячки.

— Как там, кстати, твоя печень? Не вырезал ещё? — хихикнул Дракон.

— Врачи сказали, что мне больше нельзя пить, а то умру, — сказал Чарльз, осушая бутылку.

— Мой брат не курит и не пьёт, зато ширяется, — сказала я.

— А я не ширяюсь, — весело ответил Дракон, доставая травку.

— А я эту гадость не употребляю, — сморщилась девочка с открытыми плечами.

— Да. Она жрёт всё, что плохо лежит, — ткнула её в бок блондинка. — Вот как можно было смешать те антидепрессанты с алкоголем? Весь сортир мне кровью изблевала, коза драная.

— Не ссорьтесь, мои мягонькие, — обнял их обеих Дракон.

— А я шизофреник, — сказала я, показывая ребятам пачку галоперидола.

— Так вот где ты была! — обрадовался Дракон. — Тебе, наверное, шокером мозги поджарило.

— Ага, а ещё лоботомию сделали. Нож над глазом вставили и кусок мозга вырезали, — я состроила рожу.

— Тебя полгода не было, — сказал Чарльз.

— Больше, — возразила короткостриженная. — Месяцев восемь. Я запомнила.

Восемь месяцев… Так долго? Тогда мне казалось, что это вечность, но сейчас будто и недели не прошло.

— Хорошо, что до моей днюхи не дотянули, — буркнула я.

— И когда она? — спросила короткостриженная.

— Через неделю.

Я почти про неё забыла, и сейчас вспомнила совершенно случайно. Честно признаться, я ни разу её особо не праздновала. Только в детстве собирались с семьёй и ели торт. Всё.

— И сколько большой девочке исполняется? — похабно заулыбался Дракон.

— Восемнадцать. Девочка уже большая.

Выражение лица Дракона неуловимо изменилось. Неуловимо, потому что внешне он так же улыбался, но только теперь как-то картонно, что ли. И взгляд стеклянный. Будто он не на меня смотрел, а на дерево или камень.

— Да… Теперь я вижу твои первые жёлтые листья, — прошелестел он.

— Жёлтые листья — это красиво, — ответила я.

— Но потом они упадут. И будет совсем некрасиво.

Он как-то поник. Аж погладить по голове его захотелось. Но это не поможет, потому что вина его печали — я.

— Ты стареешь, — объяснила блондинка.

— Это так печально. Будто ты бессмертен и вечно молод, а все растут, стареют, болеют, умирают. А ты всё тот же, — развела руками девочка с открытыми плечами.

— А он? Он сам старый, — почувствовала раздражение я.

— Не, самый сок, — прижалась к его боку девочка с открытыми плечами, дёрнув за бороду.

Дракон устало улыбнулся и обнял её, зарывшись носом в её всклокоченные волосы. Я повернулась к Чарльзу. Он ни на кого не обращал внимание вот уже несколько минут, добивая остатки виски в бутылке. Потом принялся рыться в карманах в поисках мелочи.

Я поняла, что теперь я здесь лишняя. Похоже, какое-то время мы действительно были друзьями, но ненадолго. Одноразовые стаканы, одноразовые друзья… И всё куда-то несётся. Жизнь — это поезд. Только нет ни путеводителей, ни голоса, объявляющего названия остановок.

Я вернулась обратно в клуб и покинула его уже через парадный вход. Тучи расступились, и кособокая луна освещала Серый Город.

====== Дорога на двоих и суррогат друга ======

Я шла, а за мной — ночь. Она шагала тихо, едва слышно. Следы её — холод земли, глаза её — редкие звёзды на небе, дыхание — холодный северный ветер, руки — редкие листья, а лицо — тёмные провалы окон. Она шагала медленно и горделиво, как королева, неотступно следовала за мной. Я вела за собой холод поздней весны и промозглую тьму. Или это она гнала меня перед собой, как пастух свою овцу?

Ночь многолика и изменчива. Она говорит вывесками казино и борделей, граффити на стенах и неприличными надписями, она кричит устами пьяных людей, она смотрит через свет занавешенных окон. Она накрывает своим плащом из чёрных туч девочку, тайком выпрыгивающую из окна на руки своему парню, который старше её как минимум лет на пять; подростков, дебоширящих в заброшенном здании; торчков, воровато озирающихся, покупая себе героин у дилера; сутенёра, колотящего проститутку, которая плохо выполнила заказ; мрачных людей, вывозящих товарища в багажнике за пределы города, чтобы запугать его. Она ласкова к мечтателям и беспощадна к тем, кто слишком уязвим для неё.

Может, в других городах она живописна. Зелень на фоне звёздного неба, запах листьев и пыли, шумные праздники и ночные забегаловки. Время мечтателей, творцов и влюблённых — в кого угодно, хоть в партнёра, хоть в друга, хоть в жизнь. Но здесь ночи другие. Ночь срывает маски с Уродов, скидывает их мантии, обнажая струпья и язвы. И Серый Город наводняют разномастные отщепенцы. Такой ночь лучше в глаза не смотреть, иначе она напустит на тебя своих адептов. Потому что она так же уродлива, как и те, чьи истинные лики она открывает обывателям, решившим высунуть нос из своей каморки.

Холодный ветер дует в мою спину, завывая и нашёптывая мне сказки. Но эти сказки нормальные родители детям бы не стали читать на ночь. Весна здесь очень поздно наступает, а лето обычно холодное, даже не искупаться толком. Но того очарования севера нет. Нет той морозной тишины и уютных домишек. И, конечно же, нет тьмы полярных ночей и плясок северного сияния. Только мрак, которому, как иногда кажется, нет конца.

Клуб, в который ходит брат. Тоже весьма неприметный вход и неприметная улица. Узкая, грязная, с кучей пьяниц. Какая-то школьница села в машину к лысеющему дядьке. Здоровенный, явно больше двух метров ростом, охранник словно зыркнул на меня из-под соболиных бровей.

Посреди наркошей валялся Стэн. Он был закутан в какую-то грязную тряпочку, повидавшую виды. На него навалилась какая-то лохматая девочка с проплешинами. Из вены брата торчал шприц, наполненный кровью. Я осторожно подошла к нему.

— По делам? — спросила я, не узнавая собственный голос.

Брат что-то промычал в ответ. Я изо всех сил пнула его.

— Хоть бы загнулся, — процедила я, сплюнув.

И ушла. Кто-то что-то кричал мне вслед, но я не вслушивалась. Хотелось собрать Тесси и Стэна, связать их вместе и как следует отпинать. Каблуками втоптать их в землю. Переломать все кости, чтобы они корчились в лужах кровавой блевоты. Разве такое возможно? Я как будто персонаж какой-то долбанутой чернухи. Почему, почему я? Почему пока они шляются по клубам, я блюю кровью и жру гостями таблетки? Почему пока этот мудак балдеет от прихода, я ломаю кости и впадаю в кому? Почему пока эта шлюха таскает пакеты своих тупорылых подружек, меня пытается убить моя собственная галлюцинация? Почему, сука, я не могу впасть в кататонию, как моя мамаша? Пусть они моют мою жопу и кормят меня с ложечки! Пусть побесятся, выродки!

Я сама не замечаю, как кричу это в ночную пустоту. А ночь… Ночь молчит. Но она вниманительно случает меня. Даже ветер притих.

— Брось их, — советует Тео.

— Мне? — расхохоталась я. — Инвалиду, который даже с опорой еле ходит? Которая сидит на таблетках и вынуждена есть какую-то бурду вместо нормальной пищи? У которой нет ссаных денег и которая слишком уродлива и брезглива, чтобы даже пойти в проститутки?! Куда мне идти, Теодор? Куда, мудила ты блондинистый, идти?!

— Куда глаза глядят.

Я захохотала ещё больше. Лихорадочно вдыхала простуженным горлом прохладный воздух и держалась за живот, чувствуя торчащие бедренные кости.

— Самми, если ты задержишься здесь хоть на секунду, то в тебе нет ни капли самоуважения. Беги от этих уродов как можно дальше. Пусть братишка загнётся от передоза или ломки, а сестра заразилась сифоном и оказалась брошенной подругами, на которых она тебя променяла. Пусть они одни мучаются с мамой.

— Куда?! — просипела я. — На какие деньги, Флейтист недоделанный?!

— А Расти тебе на что? Он ещё тут где-то. Давай, решайся, милая! Ещё немного — и ты станешь такой же Крысой, как и все вокруг. Прокажённые сомкнут свои объятия и заразят струпьями. Беги, детка, беги!

Он заглянул мне в лицо, безумно улыбаясь.

— В Город, Где Всё Хорошо, — хором произнесли мы.

И на душе у нас потеплело.

— Да ты задолбала. А когда вернёшься, ты запросишься обратно, что ли?

Расти раздражённо на меня смотрел. Мы сидели в ночной забегаловке, за столиком у окна. Кроме нас, посетителей не было. Он с аппетитом пожирал сэндвич, я же довольствовалась пюре.

— Я же сказала, что ненадолго сюда загляну, — пожала я плечами.

Меня всю колотило. Хотелось свалить прямо сейчас, чтобы больше не видеть всех этих стен. Но брат слишком долго жевал, смакуя каждый кусок. Аж завидно становилось.

— Я не могу здесь находиться больше ни секунды, — прошипела я, нагибаясь к «гурману» через стол.

— А чего так? Я очень давно здесь не был. Даже ностальгия какая-то появилась, когда я увидел свой старый двор.

Он не понимает. Слишком рано вырвался. Не успел взглянуть в глаза Серому Городу.

— И скучал по Тесси и Стэну, — добавил он.

Как будто специально издевается.

— Я их видел в последний раз такими мелкими. Тесси постоянно писалась во время тихого часа, а Стэн сосал палец.

Он усмехнулся, а я даже не улыбнулась.

— Стэн сторчался, а Тэсси взаимодействует со мной, только когда бьёт или помыкает, — мрачно ответила я, приступая к воде, в то время как Расти не съел даже половину треклятого сэндвича!

— Н-да, мелкими они были гораздо лучше, — покачал головой брат.

— Ну конечно, — закатила я глаза. — Это же семья! Какими бы они не были, они моя семья! Пусть им насрать на эту самую семью, для меня они всё равно должны оставаться важными! Меня избрали главой семьи без моего согласия, но оставили без его привилегий.

— Я этого не говорил, истеричка, — поморщился Расти. — Я не спорю, что они реально как мудаки поступили с тобой. Только если у Стэна хоть иногда просыпается совесть, но он слишком слабохарактерный, чтобы вылезти из болота, в которое он сам себя затянул, то Тесси реально сука. Быть может, она тоже бежит, по-своему. Гораздо легче свалить все проблемы на сестру и время от времени срываться на ней, чем признать, что всё зависит от вас. Не брось они тебя тогда, то этот тонущий корабль был бы спасён.

— Или нет. Или ничего от нас не зависит, потому что мы в жопе и никогда из неё не вылезем. Поэтому лучше сейчас мне свалить от них, пока они не утянули меня за собой.

— Верное решение, — одобрил Тео.

— Да, зажить дружной семьёй у вас теперь не получится, — согласился Расти. — Слишком много дерьма произошло между вами. Некоторые обиды не прощаются.

Он кисло усмехнулся.

— Эшли говорит, что в глубине души Тесси вещает подыхающая совесть. Но голос её слишком тих, так что его без проблем можно заглушить клубной музыкой и смехом подружек. Она ему как-то сказала, что ты была покорной, как кукла, и не била в ответ, даже когда она разбивала тебе нос.

— Да. Я слишком поздно сорвалась с цепи. И надо было ещё раз пырнуть её ножом, только не в ногу, а в плечо. Чтобы добавилось парочку шрамов и она не могла носить свои любимые топы.

Повисло тяжелое молчание. Расти, не глядя на меня, пожирал сэндвич и запивал газировкой. Темп он ускорил, что уже хорошо. Работники в стороне негромко переговаривались на испанском. Играла приглушенная музыка, гремела посуда. Во фритюре булькало масло. Прозвенел колокольчик, в помещение зашёл одинокий посетитель.

— Но я не брошу тебя, — вдруг сказал Расти.

— Чего? — опешила я.

— Что слышала. Мы вместе поедем в Город, Где Всё Хорошо.

— Что ж, видимо, моя работа закончена, — рассмеялся Тео.

Он обнял меня, а я его. Почувствовала снова аромат мёда, молока и хвои. Его белые волосы защекотали меня. Свитер был мягким, а кожа тёплой. Я прижималась к нему, чувствуя его сердцебиение.

— Спасибо, — сказала я.

Одинокая слеза скатилась по моей щеке.

Он исчезал в моих руках. Я не открывала глаза, но чувствовала это. Хотелось подольше задержать это тепло и аромат Рождества, но ему пора было идти. А мне — двигаться дальше, навстречу Городу, Где Всё Хорошо.

Он исчез, развеянный мелодией флейты и тёплым ветром, растаял, словно снег, ведь он и был моим снежным мальчиком. Мальчиком, который нёс весну на своих худеньких плечах. Частью меня, которая взяла на себя бремя высушить мои слёзы и забрать боль. Мной, которая заменила собой всех, кто открестился от меня. Другом, родившимся из забытых сказок. И вместе мы ждали того, кто согласится пойти с нами в Город, Где Всё Хорошо. Кто вырвет из лап Крыс и Уродов.

Вспомнив о Расти, я открыла глаза. Тео уже не было. Какое-то время я ещё чувствовала его тепло и аромат, но вскоре и они исчезли.

====== Налегке ======

На вокзале пахло поездами и пряностями. Люди ходили туда-сюда, злились от ожидания, гремя сумками и чемоданами. Кто-то прощался, кто-то скандалил. Миллионы обрывочных историй происходило вокруг, трагических и счастливых.

Днём назад к нам приехал Эшли. Он с самого порога обнял меня и поцеловал в щёку. Удивительно, как братья, с которыми ты не виделась много лет, стали тебе настоящей семьёй. А Тесси и Стэн не соизволили явиться, пока Расти их не приволок.

— Сейчас ты всё им выскажешь, — строго говорил он, держа их на шкирку, как мать новорождённых котят.

Я испуганно пятилась, мотая головой.

— Давай, заставь их услышать тебя, — прикрикнул он. — Ты же хочешь, чтобы всё закончилось?!

Хочу.

Я действительно захотела этого. Особенно, когда Эшли мягко сказал мне, что Гусар не говорил мне тех страшных слов. Что никто их мне не говорил, просто реальность проходит через искорёженный фильтр моего восприятия, запачканный моим внутренним дерьмом. Таблетки тут уже не помогут. Надо выпустить всё из себя, как воздух из шарика. Только не лопнуть, а развязать верёвку.

— Ну давай, расскажи нам, — ухмыльнулась Тесси.

Расти развернул её к себе и влепил пощёчину. Сестра упала. Лёжа на полу, дотронулась до уголка рта и ошеломлённо взглянула на свои окровавленные пальцы. Расти здорово её приложил и, похоже, не жалел об этом.

— Почему? — хрипло спросила я.

— Что почему? — повернулся ко мне Стэн.

— Это ты должен был сделать! — неожиданно для самой себя вспылила я.

— Я? — искренне удивился Стэн.

— Протрезвей уже наконец, наркоша обоссаный! — вскричала я, одним прыжком преодолев расстояние между нами.

Я схватила его за грудки и как следует встряхнула. Его голова качнулась взад-вперед, как у клоуна из шкатулки. Того, что на пружинах. Меня это позабавило. Я взглянула в его зрачки. Опять, сука, укололся. Задрала его рукав. Вены сожжены на локте и наружной стороне ладони. Со второй рукой то же самое. Брат не сопротивлялся, он весь был как тряпичная кукла. Воняло от него, как от старого забулдыги. Он, по сути, и был таким. Старым вонючим бомжом в теле подростка.

— Куда ты ещё не кололся? — выкрикнула я ему в лицо, — Вколи себе уже мышьяк в лобок и избавь нас всех от себя, небритая морда! Эшли, с которым я не виделась лет семь, сделал то, что должен был сделать ты, живущий со мной всю жизнь! Но нет, зачем нам решать проблемы? Зачем нам спасать семью? Лучше сбежать в героиновый рай!

То-то из квартиры куча мебели вынесено. Итак нищие, так ещё и он обирает.

— Кто бы говорил, — тихо сказала Тесси.

Я со злостью швырнула брата на пол. Так и остался там лежать, сладко посапывая. Слюнная дорожка спускалась вниз по его щеке к уху. Я пнула его в живот.

— Полегче там, — сказал Эшли, подбегая к Стэну.

— Ты сейчас не лучше, — продолжала Тесси, пока я надвигалась к ней. — Теперь ты — бьющая сестра.

Она говорила это и постепенно отодвигалась к стене. Я почувствовала её страх. Так собаки чувствуют, когда человек боится их. И это чувство собственной власти опьяняет. Даже если изначально не желала ничего плохого, сейчас хотелось стать персонажем её кошмаров.

— Ах ты драная сууучка, — нараспев произнесла я, улыбаясь.

Упивалась её реакцией. Раскрытым ртом, из которого стекала струйка крови. Расширенными от ужаса зрачками. Дрожью по телу.

— Так ведь от кого я этому научилась?! — рявкнула я, приближаясь к сестре.

Я встала прямо перед ней. Она сидела, глядя на меня снизу вверх. Я села на корточки, приблизившись к ней. От её тела исходили волны жара. Я чувствовала её горячее учащённое дыхание на своей коже. Хотелось прижаться к ней, чтобы почувствовать этот бешеный пульс. Бойся меня, сучка-сестра, как я тебя боялась когда-то.

— Неприятно, когда тебя бьют, правда? — спросила я, размазывая кровь по её лицу. — Неприятно чувствовать страх перед кем-то? Сейчас я могу сделать с тобой всё, что угодно. Могу избить тебя до крови, отхлестать тапком или проводом, сломать тебе нос, выдернуть клок волос. Я знаю, что ты боишься меня, и ты это чувствуешь. Какого это, а? Какого, шлюха?

Я со всего размаху ударила её в челюсть. Она упала, застонав и заслонившись руками.

— Пока ты бухала по клубам, я убиралась и готовила, как сраная Золушка!

Я наносила удар за ударом. Брата мне было противно бить руками, хотелось только пинать. А тут по-другому. Нравится ощущать её мягкое тело под своими кулаками. Я особо не смотрела, куда бью. Главное, чтобы ей было больно и страшно.

— Ты специально просила меня не задерживаться после уроков. Ведь ты в это время гуляла со своими суками и не могла прибраться. А ведь ты так любишь чистоту!

Я схватила её за волосы и ударила об стену. В стороне Стэна стошнило. Ко мне поспешил Расти.

— Не лезь! — рявкнула я.

По щекам Тесси скатывались слёзы. Я улыбнулась.

— Плачешь? Это я должна плакать. Знаешь, как мне было страшно оставаться одной? Знаешь, как мне трудно было оттаскивать мать от окна? И как хреново было при мысли о том, что я одна, наедине со своей болью, и это никогда не закончится?!

Тесси потёрла рукой ушибленное место. Её лицо опухло и залилось кровью. Ни следа от былой красоты. В её глазах отражалась я, и я была очень похожа на неё, когда она била меня. Нет, я была страшнее. Как бешеная собака. На миг я ужаснулась. Неужели это я?

Расти схватил меня и оттащил от неё.

— Достаточно, а то все кости ей переломаешь, — сказал он мне.

— Это из-за вас я стала такой! Из-за вас! — завизжала я ультразвуком, показывая на брата и сестру. — Когда мне было хреново, где вы были? По клубам шлялись?! Бухали?! И домой приходили только поспать и пожрать, и время от времени на меня поорать и побить!!! Из-за вас, ублюдки, я стала такой! Что с вами не так?! Неужели так сложно было просто не бросать меня?!

— Прости, — сказала Тесси.

— Пошла к чёрту, шлюха! — я швырнула в неё ботинок. — На кой-хрен мне твои «прости»?! Раньше надо было думать! Сколько раз я ждала от тебя этого слова?! Но ты же гордая шалава, тебе легче в очередной раз отколотить меня, чем признать, что ты обосралась! Хуле вылупилась?! Иди давай к своим шлюходружкам, походи с ними по магазинам, перекрась волосы в цвет детского говна!!! А ты, мудобрат, передознись уже!!! Вы мне больше не нужны!!!

— Прости, — повторила Тесси, рыдая. — Я больная сука. Прости, Самми.

— Не называй меня так, — холодно сказала я, снимая второй ботинок.

Расти придержал меня.

— Вы все не стоили того, — прошептала я. — Я сошла с ума из-за каких-то придурков. Видел бы нас сейчас отец…

— Папа, — тихо сказал Стэн.

Эшли заботливо вытирал его от рвотных масс.

— Он бы сдал тебя в приют, если бы увидел, что стало с тобой сейчас, — презрительно сплюнула я. — Позорище.

Эшли убежал на кухню. Расти сжал меня ещё крепче, прижимая к своему горячему и мокрому телу.

— Тесси, если не можешь сдержать свои поганые эмоции, то сходи к неврологу или кому там. Пропей курс седативных, — продолжила я. — Нормальные люди, если видят, что семье хреново, то стараются помочь, а не бегут. И, мать твою, не бьют своих родственников. А твоим подружкам, кстати, на тебя насрать. Они используют тебя. Наверное, за спиной говорят, какая ты убогая вонючка.

Она поникла головой. Стэн весь задёргался. Эшли подошёл ко мне и дал стакан седативного. Я выпила его залпом.

— Полегчало? — спросил Стэн.

— Есть такое, — согласилась я.

Расти обнмал меня и качал на руках, как мать дитя. Как Дракон меня когда-то. Мы сидели так какое-то время, каждый думая о чём-то своём. Тесси беззвучно рыдала, Стэн упивался приходом, Эшли держал руку на пульсе Стэна. Повисла тяжелая и вязкая тишина, как тьма безлунной зимней ночью в комнате шизофреника. И только тикание стрелок часов нарушало её.

— Эшли, — через какое-то время позвала я.

— М?

— Присмотри за матерью.

— Я ведь учусь, Самми…

— Предпочтёшь доверить её им?

Он грустно вздохнул.

— Я попрошу перевести её в нашу больницу. Может, когда выпущусь, буду работать с ней. не злись, Самми, — миролюбиво добавил он. — Она ведь и моя мама.

— Слышали? — обратилась я к торчку и шлюхе.

Стэн не отреагировал. Скорее всего, он и не слышал меня. Тесси стыдливо поёжилось. Даже жалко как-то их стало.

— Самми, им ведь тоже лечиться нужно, — мягко улыбнулся Эшли. — Я понимаю, что сейчас упаду в твоих глазах, но попробуй понять их, потому что они такие же, как и ты. Озлобленные щенки, травмированные люди. Им не хотелось возвращаться домой, где их ждала пустая квартира и больная мать. Вот Стэн и предпочёл сбежать в мир алкоголя. А когда он перестал помогать, то перешёл на травку. На таблетки. На героин.

Я больше не закипала. Должно быть, из-за седативного. Оно было довольно сильным. Наверняка продавалось с рецептом. Я какое-то время пила его, для понижение агрессивности. Сестра тоже.

— А Тесси просто срывалась на тебе. Она ведь больной человек. Я помню, как мама постоянно нервничала, когда была беременна ей. Один раз сильно поссорилась с отцом и ушла из дома. Просидела на вокзале всю ночь. Невроз ещё усугубила смерть отца и депрессия матери. Вот она и решила найти виноватого. Так легче, чем признать себя беззащитной перед обстоятельствами. Она искала лишний повод придраться к тебе, чтобы это дало её моральное право выместить на тебе всю злость. Ещё я помню, что она ревновала тебя к родителям. Ты ведь была ангелочком.

— Это бесило, — согласилась Тесса.

— Какая сучка эта Саманта, надо было тоже свалить из дома и бухать по клубам, оставив мать сходить с ума, — усмехнулась я.

— Это твоя справедливость, а это её справедливость. Человеческие отношения — сложная штука, — пожал плечами Эшли. — Я её не оправдываю, — спешно добавил он, поймав мой косой взгляд. — Лучше отпусти её и живи своей жизнью. Она не стоит того, чтобы ты так убивалась, сестрёнка. У тебя своя жизнь. У тебя есть семья. Мы твоя семья.

Он подполз и обнял нас с Расти. Мне стало удивительно тепло. И я чувствовала, как Тео улыбался внутри меня.

Так же обнимались мы, стоя в палате матери. Она смотрела на нас, и что-то знакомое промелькнуло в её взгляде. Ведь мы были вместе. Одна большая семья. На миг она вспомнила это, но и этого было достаточно. За окном чирикали птицы и кто-то поливал клумбы. Солнце светило нам в глаза.

Мы стояли все вместе и представляли, что ничего не было. Никто никого не бил, никто никуда не уходил и никто не умирал. А скоро придёт папа и принесёт нам фруктов. Скоро, совсем скоро, солнце уже садится за горизонт и окрашивает безоблачное небо с оранжевый.

И сейчас, стоя на вокзале, мы так же обнимались. В сторонке стояли Тесси и Стэн. Стэн был трезвым, он весь вспотел. Я взяла с Тесси обещание отдать его в наркодиспансер. А ещё — пропить курс седативных. Опекунша, Роза — мне хотелось называть её по имени, а не по фамилии — покровительственно положила руки на плечо мне и Расти.

Было тепло, все одеты легко. Девушки светили голыми ногами. Длинные волосы растрепал ветер. Облака неторопливо плыли по небу. Серый Город потихоньку просыпался, Крысы и Уроды уже подыскивали себе катакомбы поглубже. Но даже если солнце золотом зальёт улицы, то они не обретут цвет, лишь уродство обнажится ещё больше. Я не жалела, что покидала эти места. Впереди ждала долгая весенняя дорога, зелёные поля, странные попутчики и море.

Прогудел сигнал, оповещающий о прибытии поезда. Я держала рекламный буклетик о Городе, Где Всё Хорошо. Я вспомнила, что уже видела его. Когда-то отец приносил его с работы. И я грёзила о том, что когда-нибудь приеду туда. Когда-нибудь, когда стану фигуристой и модной старшеклассницей восемнадцати лет. И не думала я никогда, что мои мечты сбудутся. Только я не модная и не фигуристая.

— Ну, пора, что ли, — замялся Расти.

Мы снова все обнялись и зашли в купе. Ввалились в кабинку всей гурьбой. Сосед — усатый мужик в розовых штанах в цветочек и джинсовой куртке — ошалело посмотрел на нас. А мы на него. И рассмеялись нестройным хором. Потом расселись, помолчали на дорожку. А когда объявили о том, что поезд отправляется и сопровождающим нужно покинуть вагон, ребята нехотя вышли. Мы с Расти остались вдвоём. Семья стояла на перроне, и ветер трепал их волосы. Лента слетела с каштановых кудрей Розы, но она этого не заметила или не придала значения. Опекунша выглядела одновременно и на сорок, и на семнадцать. Лицо — на сорок, а неподдельная радость и внутренний свет — на семнадцать. Эшли ласково улыбался мне. Как Белый Рыцарь Алисе. В груди отчего-то больно кольнуло, как будто я покидаю их навсегда.

— Я буду скучать по вам, — крикнула я, открыв форточку. — Обещаю навещать! И вы меня навещайте! И звоните! И пишите! И вообще, не забывайте свою маленькую Самми!

Эшли послал мне воздушный поцелуй, Рози улыбнулась ещё шире. Поезд тронулся с места, загудев и застучав колёсами, и сопровождающих обдало ветром. Юбка Розы заколыхалась, обнажив стройные икры. Волосы Эшли отлетели назад, открыв мне лоб со шрамом, который он получил, когда его укусил шершень. Я рассмеялась, вспомнив этот случай.

Поезд набирал темп, перрона удалялась назад, люди на ней уменьшались. Ребята не переставали махать, как и мы им. И на миг мне показалось, что среди них я увидела Тео, но, скорее всего, это было не более, чем наваждение.

— Не грусти, — сказал Расти, будто угадав мои мысли. — Мы ведь ещё не раз увидимся с ними.

— А ведь так всегда, когда уезжаешь. Даже на день, — вздохнула я.

— Я знаю, — грустно ответил Расти.

Перрона вскоре совсем скрылась, слившись с размытым пейзажем уходящего города. Мы покидали Серый Город, и Крысы с Уродами махали нам своими когтистыми и прокаженными лапками.

— Может, пора перестать смотреть назад и заглянуть вперёд? — улыбнулся Расти, имея ввиду, в общем-то, не только пейзаж.

Впереди было много пробуждающейся зелени. Холмистые поля, уходящие к горизонту и сливающиеся с лазурным небом, кучкующиеся облака, деревья, качающиеся на ветру, косяки птиц, возвращающихся с юга, сверкающая гладь озера и тень леса вдали. Солнце ласково заливало своим золотистым светом просыпающуюся землю. И я как будто слышала, как хохочет среди этих полей Весна, и её младшие братья-зефиры резвятся вокруг неё, ластятся к её стройным бокам, а она обнимает их руками, увитыми цветами.

Буйствующий день вселился спокойным вечером. Застрекоталисверчки, ворвался прохладный ветер. Небо потемнело, звёзды выступили из-за облаков. Мимо нас пронёсся город Эшли. Но мы тогда уже спали, уставшие от впечатлений. Эти самые впечатления переполняли нас, трансформируясь в сны. Сны, где я летала верхом на ветрах среди цветов Города, Где Всё Хорошо. Стрелой летела навстречу звёздам, раскинув руки. И была я настолько велика, что могла обнять весь небосвод вместе с птицами и самолётами.

А утром мы с Расти увидели, что находились в совсем другом месте. На холмах возвышались многовековые деревья, журчал весенний ручей, сеточкой пронизывающий всю округу. И вдалеке паслись лошади без седел.

— Долго ещё? — спросила я.

— Ещё сутки, — ответил Расти.

— Мне трое, — вмешался Розовенькие Штанишки.

— Это куда ты? — удивились мы.

— На остров, — пожал он плечами. — Хочу попробовать себя дауншифтером.

— Че? — опешила я.

— Жить для себя, на лоне природы, — объяснил Штанишки.

— Монахом-отшельником, — осклабилась я. — Будешь пятьдесят лет постигать искусство боя и тренироваться в горах. Кушать только хлеб и воду. И проводить дни и ночи в медитациях.

Он подозрительно посмотрел на меня и свернулся калачиком. Этот мужик почти всё время спал, причем повернувшись к нам задом, который обтягивали розовые штаны.

Казалось, время тянулось очень долго, как будто специально замедлилось, не давая мне приблизиться к Городу, Где Всё Хорошо. На миг я испугалась, что оно и вовсе остановится. Но Расти оставался спокойным и это меня, как ни странно, обнадёжила. Чтобы занять себя, я сначала считала секунды. Когда дошла до две тысячи пятьсот пятьдесят третьей, мне это наскучило. Решила прочитать состав полуфабрикатов. Потом понаблюдать за мухой. Потом — за мужиком. Потом — за Расти. Потом порисовала пальцем на окне. Потом ещё раз перебрала вещи. Потом станцевала на койке. Потом пять раз залезла на верхнюю и слезла с неё. Потом погуляла по коридору. Потом посидела в туалете, пока меня оттуда не выгнали. Потом опять посмотрела в окно. Потом мы с Расти, которому тоже стало скучно, начали играть в шарады. Позже к нам присоединился Розовенькие Штанишки.

Спала я беспокойно. Мне снилось, что когда мы прибыли в Город, Где Всё Хорошо, его не оказалось на месте. А потом — что что мы вернулись обратно, и всё началось по новой. Потом — что Крысы меня выкрали из поезда и вернулись обратно.

Утром мы играли в карты Розовеньких штанишек. Сначала в подкидного. Потом в пиковую даму. Потом в покер на щелбаны. Потом в поддашки. Я ни одного раза не выиграла. К обеду весь лоб горел. Потом играли в города. Потом наконец-то познакомились. Розового звали Чарли, как моего психиатра. Он был инспектором безопасности, но теперь решил уволиться и жить для себя, в гармонии с окружающий средой и вдали от общества. Потом мы обсуждали заумь. Потом — авангард. Потом — Достоевского. Потом — супрематизм. Вечером слушали стихи пьяного соседа, вломившегося к нам. Потом заснули и опять мне снились кошмары, что Расти меня обманул и проснусь я у себя дома. А ещё — что мне поездка приснилось, и Тео приснился, и примирение приснилось, и братья приснились.

Утром мы проснулись и позавтракали заварной лапшой, попили горячего шоколада. Почитали конспекты Расти. Потом почитали отчетную книжку Розовеньких Штанишек. Потом стали петь, но спустя две песни к нам заявились соседи и быстро заткнули. Потом слушали плачь детей на другом конце вагона. Потом любовались лесом за окном. Вечером опять запели, и опять нас заткнули соседи. Ночью я не видела кошмаров. Мне снилось, что на голове у Тесси вырос слон, и я отрубила его топором и забрала себе, чтобы вылечить.

Днём, когда был солнечный пик, мы увидели море вдали и услышали крики чаек. Я сама была готова кричать, как эти самые чайки. Должно быть, они и кричат-то потому, что живут рядом с морем.

— Видишь, а ты боялась, — рассмеялся Расти.

— А вдруг это мираж? — побледнела я. — И когда мы подъедем ближе, всё исчезнет.

— Будь спокойна, город настоящий. Психиатр этот твой подтвердит. — заверил меня Расти.

Я сидела, как на иголках. Вдруг на горизонте показался ОН, Я не сдержала восторженного возгласа.

Белые и жёлтые стены, рыжие крыши и одинокие фигуры людей на них, флаги и флюгера, развешенное повсюду бельё, узкие петляющие переулки и песочный пляж, который ласково лижут волны. И рябая гладь сверкает в солнечном свете, сияет и переливается, будто в небе пролетал дракон и случайно оборонил драгоценные камни. Много-много драгоценных камней.

— Потрясающе, — поразился Расти.

— Ништяк. Отели классные, — согласился усатый.

Поезд остановился. Мы с Расти наскоро попрощались с Розовенькими Штанишками и выбежали из вагона, взвалив на себя тяжёлые чемоданы.

Вышли навстречу жаре и горячему ветру. Я не привыкла к такому климату. Вперёд брата устремилась к выходу из вокзала. Вперёд, навстречу этим раскалённым улицам и разрисованным стенам, аромату крема от загара и восточных духов, цветам на подоконниках и открытым окнам с развеваемыми ветром шторками. Дотронуться до этих трещин на стенах, почувствовать эти камни, нагретые солнцем. Погладить юную кошку, приятно жмурящуюся от неги, разлившейся по телу. Пройтись около столиков, вдохнуть запах еды и холодных напитков. Нырнуть в толпу из смуглых тел и яркой одежды, выгоревших волос, шляп и косынок.

Вот он, город, будто сошедший из моей мечты. Будто мой сон, внезапно обретший плоть. Я преодолела эту дорогу. Прибежала, оставляя кровавые следы и сломав зубы о железные хлеба. Выдохнувшись и упав бесчисленное множество раз. Приползла, обессиленная и измученная. Вопреки тем, кто не верил. Вопреки тем, кто удерживал.

— Видишь это, Тео? — спросила я, ускоряя бег и ловко обходя прохожих.

Кто-то играл на гитаре на крыше, художник рисовал дома, садовник поливал цветы, женщины сидели на скамейке, подставив спины полуденному солнцу, молодёжь громко смеялась, сидя на балконе и свесив босые ноги. Все болтали, и голоса сливались в единый гул, похожий на шепот волн.

— Мы сделали это, — смеялась я, раскинув руки и задрав голову.

Я была счастлива, как… Как много лет назад, когда был жив отец. Как тогда, когда он приходил с работы. Когда мы ещё были семьёй.

Вперёд, к морю. Бежать быстрее, будто за тобой гонятся полчища крыс. Обернуться к брату, бегущему за тобой, опьяневшая от счастья, а увидеть на его лице точно такое же выражение.

— Больно вдыхать, — восторженно сказала я. — Жарко так, что будто плавишься.

— У тебя очень странный вкус, северяночка, — усмехнулся Расти.

— Мы из средней полосы! — возмутилась я.

К морю, к морю! Выскочить на песок, как полоумные, снять обувь и пробежаться по песку босой, чувствуя, как он обжигает твои ступни. Подобрать пёструю ракушку и увидеть липкого моллюска, недовольно высовывающегося из неё и тут же прячущегося в бледной спирали. Попробовать пальцем воду. Отпрянуть, как кошка, а потом с разбегу вбежать, обрызгав всех вокруг. Погрузить разгоряченное и вспотевшее тело в солёную прохладу, чувствуя, как вода обступает тебя вокруг, обволакивает и обнимает. Как тогда, когда я нырнула в прорубь. Только тогда я ныряла во тьму, а сейчас в свет. И было так хорошо, что только тогда, когда лёгкие заныли от недостатка кислорода, я нехотя высунулась.

Вдали плескался брат. Он поднимал брызги, и они сияли в солнечном свете, как золотая пыль. Потом он и вовсе кролем поплыл к буйкам.

Чайки кричали, люди кричали, я кричала. И море тоже кричало. Я решительно не умела плавать, и вода не подхватила меня. Поэтому я просто стояла, пока вода нежно качала меня, а ноги проваливались в мягкий песок.

Лишь через час, когда кожа на моих пальцах сморщилась, я решила вылезти. Брат рассекал морские просторы на катере. Его одинокая фигура темнела на фоне горизонта. Он помахал мне, а я помахала в ответ, слегка позавидовав.

Выйдя на пляж, я разлеглась на полотенце и посмотрела на людей вокруг. Все смуглые, лоснящиеся и бодрые. Через мою желтовато-бледную кожу зеленели и синели вены. Вены на локтях были исколоты, на ногах виднелись шрамы, на спине и животе — рубцы от швов, на шее шрам от стекла. Волосы свисали безжизненными сосульками, концы вообще были убиты. Ногти расслаивались, а в мешках под глазами, переливающихся тысячью оттенков синего и фиолетового, можно было таскать продукты из супермаркета. По костям начинающие художники могли изучить внешнее строение скелета человека, а пузико холмиком вздымалось и спалало и было почти больше груди. Красавица.

— Здравствуй, — услышала я.

Надо мной склонился парень с тёмно-каштановыми мокрыми кудрями. С его загоревшего бронзой тела капала вода. Я чувствовала приятную прохладу его кожи.

— Ты мне? — удивилась я.

Он весело смотрел на меня своими янтарными глазами. Они так мило щурились, когда он улыбался.

— А кому же ещё? Меня Доминик зовут.

Я улыбнулась. И вновь сияющий Флейтист протянул руку неказистой Крысе.

— Саманта.