EuroMedika [Marina Neary] (fb2) читать онлайн

========== Пролог ==========

Филадельфия, март, 1982 г.

Продрогшая школьница сидела на тротуаре, подтянув к подбородку ободранные колени, машинально теребя посиневшими пальцами волан заляпанной кровью юбки. Переохлаждение быстро настигает щуплых и мелкокостных, a в девушке было от силы девяносто фунтов веса, включая тяжеленные сапоги со шнуровкой, множественные браслеты с брелками и огромные серьги-кольца. В двух шагах от неё валялся разбитый фотоаппарат «Олимп».

— И всё же, подумай над моим предложением, детка. Не такое уж оно непристойноe, как кажется.

Мужчина, стоявший над ней, казалось, выпрыгнул из каталога дорогой европейской одежды. Девушке был знаком этот тип томного надменного мерзавца. Правильные черты лица, безжалостно отбеленные зубы, неопределённо серые глаза, такие же неопределённo русые волосы с проседью, грамотно зачёсанные на бок. Жилистые руки с длинными тонкими кистями. Безымянный палец без кольца. Зато часы швейцарские за полторы тысячи. Воротник мятой белоснежной рубашки был расстёгнут, выставляя напоказ выпуклый кадык, под которым поблёскивал крестик. Говорил он без акцента, как уроженец Филадельфии из состоятельного круга. Строгий, но в то же время тёплый голос напоминал по своей текстуре ткань кашемирового пальто, в которое незнакомец был облачён.

— Не отворачивайся от меня, девочка. От того, что ты закрываешь глаза, я не исчезну. Поверь мне, я не хочу тебе зла. Но у меня нет выбора. Ты знаешь, что ты наделала. Тебе придётся понести наказание. Я хочу тебе помочь.

Они находились в самом конце Южной улицы, упиравшейся в пристань. Плотный мартовский туман душил вечерний город. Молочная дымка окутывала ступни незнакомца, создавая иллюзию парения. В приглушённом свете фонаря он казался хищной птицей, нависшей над добычей.

— Доверься мне, детка. Не сопротивляйся. У тебя нет другого выхода.

Как чувствительность возвращается в затёкшую конечность, отзываясь болезненным покалыванием, так и воспоминания потекли тонкой стрункой, просачиваясь сквозь пелену забвения. Девушка вдруг осознала, что не могла называть себя школьницей, потому что давно уже не посещала уроки, хотя ей было почти шестнадцать лет, и она по возрасту должна была учиться в десятом классе. Дома её никто не ждал. И вообще, дома как такового у неё не было. Жила она в тёмном переулке, именуемом Никотиновым Туннелем. Вместо спальни — чулан, со стен которого содрали полки. Вместо семьи — весёлая кучка наркоманов. Даже имени у неё не было, a было какое-то умилительно-нелепое прозвище. Что-то маленькое, кругленькое. Бусинка, пуговка, кнопочка… Нет. Горошинка, кофейное зёрнышко? Вроде не то. Лесной орешек. Точно! Хейзел. Это прозвище ей дал Логан Мэсси, главарь шайки, принявшей её.

Справедливости ради, покровительство Логана не было ревностным. Вид худосочной беспризорницы не пробудил в нём тёплых братских чувств, как это бывает в разбойничьих романах. Он выделил девушке чулан и позволял ей пользоваться общим туалетом в конце коридора. Один раз, когда она прикарманила начатую упаковку овсяного печенья, которое давно зачерствело и покрылось серым налётом, Логан пригрозил выселением. Хейзел знала, что если она не вернётся в свою каморку, то Логан, скорее всего, не будет слишком из-за этого тревожиться и искать её по всему городу. Наоборот, он поселит туда более платёжеспособную замену.

Пожалуй, единственным человеком, которого хоть чуточку тревожила её судьба, был некий голодающий журналист, с которым она подружилась. Их сблизила общая неудача — сиротская доля. Увы, бедняга Пит был таким нервным и беспомощным, что не всегда мог позаботиться о самом себе. Ему было уже двадцать пять или двадцать шесть, но из них двоих он казался младшим. На него нельзя было рассчитывать. Придётся самой выкручиваться, как всегда. Если бы только проклятые колени перестали кровоточить. Было бы неплохо вспомнить, где её угораздило их так ободрать.

Над её темноволосой, уже неделю не мытой головой нависали нешуточные обвинения, самым безобидным из которых было употребление алкоголя, будучи несовершеннолетней. Что ещё? Торговля наркотиками, вождение машины без прав в нетрезвом виде, преступная небрежность с угрозой для жизни. Она понимала, что суровость приговора будет зависеть от того, выживет ли белобрысый спортсмен. Когда она его видела в последний раз, он лежал без сознания, и из его открытого рта текла кровь. Живописный кадр для газеты, ничего не скажешь. Как начинающий фотограф, Хейзел могла оценить драматическую композицию аварии.

А этот зловещий тип с кашемировым голосом вовсе не был незнакомцем. Эта встреча отнюдь не была их первой. Они и раньше пересекались на улицах Филадельфии. Это он как бы невзначай врезался в её стенд на выставке, рассыпав фотографии по тротуару. Это он задел её локтем на платформе метро, чуть не столкнув её под поезд. Это он разбил её камеру. Точно, он! Сомнений быть не могло. Все неприятности, которые обрушились на неё за последние два месяца были по его вине. А теперь этот одержимый псих, который её преследовал всё это время, который испоганил ей выставочный сезон, убеждал её довериться ему. Всё это походило на сюжет пошлого триллера. К растрескавшимся губам Хейзел подступил смех и выплеснулся наружу кровавым плевком. Она столько часов провела в своём чулане, проявляя фотографии, отбирая лучшие из них для портфолио, в надежде что её заметит редактор какого-нибудь художественного журнала. Иначе какой смысл жить в Филадельфии? Даром что-ли этот город величают Парижем северной Америки? Кстати, фотоаппарат ей подарил брат перед тем, как сесть в тюрьму. А теперь ей самой улыбалась тюрьма. Интересно, куда её упекут? Вот уж покойная мама будет горда. Может это и к лучшему, что она умерла, не увидав этот дурдом.

— Хочешь услышать печальную историю, девочка?

— Мне и так невесело, — ответила Хейзел, нарушив молчание.

Её ответ, похоже, возмутил собеседника.

— Ты думаешь тебе одной невесело? Вот он, благоухающий подростковый эгоизм. Впрочем, не мне бросать камень. Ты мнишь себя несчастной? Знаешь ли ты, что творится внутри меня?

— Надеюсь, какая-нибудь смертельная болезнь. Какой-нибудь рак или тромб.

— Поверь мне, я сам об этом часто думаю, — признался он горько. — Смерть спасла бы меня от страданий. Значит, ты не хочешь услышать мою историю? Ничего, я всё равно тебе её расскажу. Не сейчас, а немного попозже. Ведь мы с тобой ещё встретимся. Как два атома находят друг друга. В этой вселенной всё труднее затеряться. Если смешать водород с кислородом в определённых пропорциях, исход вполне предсказуем. Химическая реакция — это и есть рок. Порой мне кажется, что говорю не я. Кто-то произносил подобные слова очень давно при похожих обстоятельствах. Ты читала Герберта Уэллса? Он мой любимый автор. Благодаря ему я и захотел стать учёным, чтобы добиться того, что не удалось его героям. Теперь мне это кажется таким бредом. Но все великие открытия начинаются с бредовой идеи.

Он на мгновение умолк, морщась и сжимая кулаки, точно от никотиновой ломки. Тонкие губы дрожали в нервной ухмылке. Должно быть, такая ухмылка была у Гриффина, который решил сделать себя невидимым.

Воспользовавшись его замешательством, девушка дёрнулась в сторону пристани. Это был совершенно безрассудный рывок затравленного зверька, который решился на последнюю последнюю попытку проскользнуть мимо сапога охотника. Разбитые колени тут же предали её и подкосились. Она рухнула на скользкую мостовую. Мужчина живо накрыл её своим пальто.

— Куда ты бежишь, глупая? Неужели ты думала прыгнуть в реку? У тебя уже гипотермия и болевой шок. Ты бы за пять минут пошла ко дну. А нам с тобой ещё столько надо обсудить, — завернув её в кашемир, пропитанный ароматом сандалового дерева, он помог ей принять вертикальное положение и сам сел рядом с ней на бордюр, обхватив её руками. — Вот так лучше. Я купил это пальто в Милане шесть лет назад, после того, как мне выдали премию. Знаешь, сколько я за него заплатил? Впрочем, для тебя эти цифры всё равно ничего не значат. Я вижу, у тебя гуманитарный склад ума. Это само по себе диагноз, весьма неутешительный. Скажу тебе лишь одно: это не обычное пальто. Оно живое и разумное. Оно служит своему владельцу, подстраивается под его настроение, биоритмы. У тебя будет такое же пальто, и ещё масса приятных мелочей, если будешь умницей.

Девушка была вынуждена признаться, что пальто на самом деле являлось волшебным. От прикосновения мягкой ткани озноб и боль тут же отступили. На смену им пришли нечеловеческая усталость и апатия. Она уронила свою внезапно отяжелевшую голову на грудь своему странному спутнику. Ей было всё равно, куда этот псих её утащит. Кажется, он собирался ей что-то показать, посвятить её в какую-то тайну? А пока что он никуда не спешил. Покачивая свою добычу в объятиях, он шептал ей на ухо какие-то формулы.

Хейзел не вздрогнула даже когда раздался звук сирен, и пристань озарили синие и красные огни.

Из машины выскочили двое тучных полицейских. Их влажные бульдожьи щёки тряслись. Вся Южная улица была усеяна забегаловками, в которых подавали бифштексы с сыром. При таком изобилии искушений, поддерживать форму было невозможно.

— Доктор МакАртур, с Вами всё в порядке? — спросил старший полицейский, тяжело дыша. — Мы видели Ваш разбитый «Мерседес» на углу.

Услыхав имя своего похитителя, Хейзел чуть заметно пошевелилась, но тот ещё плотнее закутал её в пальто.

— Пустяки. Я куплю себе новый. Тот драндулет в любом случае было время заменить. Эта молодая особа сделала мне своего рода услугу, врезавшись в меня на полной скорости. У меня появилась уважительная причина купить «Порше». Надо периодически обновлять свой имидж. Знаете, когда вам переваливает за тридцать пять…

Полицейские слегка оторопели от слов доктора. В тот вечер их чувство юмора было на исходе. Накануне весь город отмечал день Святого Патрика, и они провели последние сутки разнимая пьяные драки в кабаках. А тут Дин МакАртур, светило фармацевтики, пионер-нарколог, чья фотогеничная физиономия украшала обложки медицинских журналов, стоял перед ними и лениво перебирал марки импортных машин.

— Эй, доктор, y вас висок кровит, — выпалил младший из полицейских, с детской непосредственностью ткнув пальцем. — За ухом капает.

Дин МакАртур даже не дотронулся до своей головы. Его руки были заняты драгоценной добычей.

— Неужели? Я и не заметил. Извиняюсь за безвкусную шутку. Я всегда несу чушь, когда взволнован. А причин для волнения более чем достаточно. Кажется, там в машине остался ещё один пострадавший. Парень лет двадцати с небольшим, в спортивной куртке.

— Его увозит скорая. Еле вытащили. Пришлось дверь взламывать, сидение разбирать. Он был без сознания. Как бы не скопытился по дороге. Иначе эту пигалицу упекут за непроизвольное убийство. Прокурор не будет с ней нянчиться. Засудит как взрослую.

Доктор бережно поднял девушку на ноги и подтолкнул к полицейским.

— Прошу вас, господа, постарайтесь с ней помягче. Ладно? Она совсем ещё ребёнок. До смерти напугана. Это всё не от хорошей жизни.

Толстяки переняли обвинённую и надели на неё наручники. Хейзел не сопротивлялась. Закусив губу, Дин МакАртур провожал её взглядом. Перед тем, как усадить её на заднее сидение машины, старший полицейский оглянулся на докторa.

— А как же Ваше пальто?

— Ерунда. Я себе новое куплю. У девушки переохлаждение. Ей нужно восстановить нормальную температуру тела. И ещё, нужно взять анализ крови на наличие наркотиков, чтобы убедиться, что ей не грозит токсический шок. Одному Богу известно чего она нахваталась. А результаты пришлите в лабораторию на моё имя. У нас с прокурором взаимопонимание. Я постараюсь ей помочь. Ну и тому мальчишке, который сидел рядом с ней.

Обрюзгшие лица полицейских смягчились. Они вдруг вспомнили, что доктор МакАртур являлся не только эталоном эрудиции, но и христианской добродетели. На фоне коллег-агностиков, он выделялся как страстный католик и написал несчётное количество статей для журнала «Наука и религия». Дабы подтвердить свои богоугодные намерения, он набирал себе пациентов из неблагополучных семей и работал с ними бесплатно, применяя свои познания в области наркологии. Доктор МакАртур, красавец, гений и филантроп, отказался от собственной семьи во имя человеколюбия, во имя прогресса, во имя примирения веры и логики, формулы и догмы. Недаром его назначили на должность этика в исследовательском институте «EuroMedika», расположенном в самом центре города. Родители оставили ему шикарный викторианский особняк в историческом районе Филадельфии, но он предпочитал ночевать в общежитии, смежным с лабораторным корпусом, где проживали заграничные студенты и практиканты. Из предметов роскоши он позволял себе европейскую машину и верхнюю одежду от модельеров — сущие мелочи для человека, чьё состояние измерялось миллионами. Чего греха таить? Коллеги Дина МакАртура, которые в своё время претендовали на эту должность, закатывали глаза, подавляя рвотные позывы при виде всей этой добродетели. Они мечтали о том дне, когда святоша оступится и станет главным героем какого-нибудь сексуального скандала, который приведёт к его падению, но Дин МакАртур не собирался давать им это удовлетворение.

— И всё же, доктор, покажите свой разбитый висок травматологу, — сказал ему полицейский на прощание.

========== Глава 1. Большая зала ==========

Глава 1

Январь, 1982 — двумя месяцами ранее

Я всегда знал, что моё правдолюбие рано или поздно меня угробит. Кто говорит правду, тот не ест. В некоторых странах правдолюбов сажают в тюрьму, пытают, зарывают живьём в землю. В нашей замечательной, свободной стране их попросту морят голодом. Моя беда в том, что к двадцати шести годам я так и не научился лгать и льстить. С моими писательскими навыками я бы смог стать главным редактором какой-нибудь паршивенькой коммерческой газетёнки, в которой одна реклама и скандалы знаменитостей. Но для этого мне пришлось бы продать душу. Зато сейчас я того и гляди отдам её Богу. Но знаете что? Меня моя участь вполне устраивает. В конце концов, это благородная смерть.

Карандаш сломался, как всегда, в самое неподходящее время, когда было столько свежих мыслей. Пит Холлер, сидевший на ступенях филадельфийской ратуши, принял это как знак свыше. Захлопнув дневник, он заткнул огрызок карандаша за ухо и откинул голову назад, подставив бледное лицо январскому солнцу. Не так давно он прочитал сказку про мальчика, который питался солнечным светом. Вот было бы здорово, если бы у Пита открылись такие способности! Он не замечал холода, а вернее, не помнил когда последний раз ему было тепло. Он уже привык к тому, что у него всё время шелушились кончики пальцев и стучали зубы. Если верить заключению врача, у него капризничала щитовидка, и костный мозг переодически устраивал забастовки. По крайней мере, у него не вылезли волосы. И на том спасибо. Засаленные светло-русые кудри падали на плечи, довершая образ бродячего трубадура, которому ничего больше не оставалось кроме как питаться солнечным светом и спать на обледенелых ступенях муниципальных построек.

Три месяца назад он потерял работу в газете, лишившись таким образом своего основного дохода. Бывший начальник Пита не просто выставил его на улицу со стопкой старых черновиков, а потрудился обзвонить всех своих конкурентов с настоятельной просьбой занести этого «чокнутого глашатая истины» в чёрный список. Пит отнёсся к этому повороту событий философски. Ему давно хотелось раскрутить свою собственную газету, в которой он бы мог печатать статьи на темы близкие его сердцу. Между ним и мечтой стояла одна пустяковая неувязка: у него не было стартового капитала. Но ведь нехватка денег никогда не останавливала великих предпринимателей.

К счастью, у него было несколько халтур на стороне. Он помогал редактировать литературный журнал в частной школе для девочек. Восторженное повизгивание двенадцатилеток в клетчатых юбочках радовало его слух. «Мистер Холлер — такая лапочка, просто мечта!». Эти нимфы в белоснежных гольфиках ещё не успели превратиться в хищных золотоискательниц. Будь они лет на десять старше, они бы воротили нос, узнав сколько у него на банковском счету. А пока что они вились вокруг его стола, щебетали, перебивая друг друга, и так и норовили потрогать его волосы. По крайней мере, они видели в нём романтический символ.

По субботам он вёл драматический кружок в общественном центре для малоимущих подростков. Его коронным достижением стала постановка «Отелло», в которой все роли играли афроамериканцы, за исключением главной роли, которая досталась белому полицейскому из южного района, который ни разу до этого не выступал на сцене.

Раз в месяц Пита приглашали в университет Темпл вести лекции об истории кинематографии. Пожалуй, это была самая увлекательная, хотя и не самая прибыльная из его подработок. Заведующий отделом симпатизировал голодному идеалисту и разрешал ему пользоваться оборудованием для особых проектов. В распоряжении Пита Холлера были камеры, треножники, подсветка, микрофоны. Это и позволило ему снять свой первый документальный фильм. Именно этот проект должен был кардинально изменить его судьбу. Главным героем репортажа был некий подросток, переживший чудовищную автокатастрофу в детстве и сумевший поступить на факультет хирургии благодаря титановым пластинкам, вставленным в кисти рук. Фильм так и назывался «Титановые кисти». Эту двадцатиминутную хвалебную песню достижениям травматологии должны были показать на международной медицинской конференции, где обычно выставляли фармацевтические новинки и куда можно было попасть только по особому приглашению. Для этого нужно было быть либо послом какой-нибудь крупной компании вроде «Файзер» или «Мерк», или преподавателем медицинского факультета из университета «Плющовой Лиги». Простым смертным вход был воспрещён. Питу Холлеру как постановщику фильма предоставили особый пропуск экспонента. Он знал, что будет выглядеть крайне нелепо в своих замусоленных джинсах на фоне деловых костюмов от кутюр, и заранее предвкушал косые взгляды. Ну и пусть закатывают глаза и кривятся! В этот день он, Питер Джеймс Холлер будет дышать одним воздухом с ними. Его бескровные губы растягивались в удовлетворённой ухмылке.

Мероприятие происходило в историческом конференц-центре в самом сердце Филадельфии. Для того, чтобы пробраться к входным дверям, Питу пришлось пробиться сквозь толпу протестующих. Студенты в одежде хиппи расхаживали с плакатами изображающими детей, жертв талидамида, рождённых с деформированными конечностями. Работников фармацевтических компаний называли ворами, убийцами, фашистами, инквизиторами. Пита это явление не удивляло. Где сборище учёных — там всегда сборище противников традиционной медицины. Ему было главное не быть затоптанным по дороге к Олимпу. Впрочем, глядя на его убогий наряд, протестующие не подозревали, что он был на стороне неприятеля. В его адрес не было сказано ни одного враждебного слова. Какой-то парень с проколотыми бровями похлопал его по плечу и назвал его братом. «Вперёд, братец. Покажи этим гадам». Очевидно, все решили, что Пит рвался внутрь с целью разнести киоски «фашистов», как Иисус Христос в своё время разнёс лавки торгашей.

Когда Пит добрался до стеклянной двери, охранник смерил его оценивающим взглядом от носков стёртых ботинок до кончика дырявой шапки.

— Кажется, Вы ошиблись адресом, сэр. Вы ищете бесплатную столовую?

— Вообще-то, у меня план ужинать с президентом фирмы «АстраЗенека», — ответил Пит необидчиво. — Видите ли, я один из экспонентов.

— Ваше имя в списке?

— Должно быть. Пит Холлер, кинорежиссёр. Мой фильм будут показывать сегодня в два часа. Я хотел придти пораньше, на случай если зрителям захочется поговорить со мной до премьеры.

— Так Вы тот самый Холлер, которого выгнали из «Вечерней трибуны»?

— Не совсем. Прежнего Холлера больше нет. Перед вами новый, улучшенный вариант. Клянусь, увольнение стало самым благоприятным поворотом событий. Если бы я продолжал бегать по городу с микрофоном, у меня бы никогда не дошли руки снять документальный фильм. Впервые в жизни, я занимаюсь чем-то значимым.

Увы, охранник не разделял восторга молодого режиссёра.

— Зря Вы пришли, мистер Холлер.

— Почему зря?

— Разве Вам не позвонили?

— Н… нет.

При всём своём правдолюбии, Пит не мог заставить себя признаться, что ему три недели назад отключили телефон за неуплату счёта.

Охранник свернул список посетителей и засунул его обратно в карман.

— Значит, мистер Холлер, я сам Вам сообщу плохую новость. Боюсь, что Ваша премьера отменяется.

— Как отменяется?

— А вот так. Зал с экраном закрыт на ремонт. На втором этаже прорвало трубы и затопило всё помещение. Что Вы хотите? Старое здание. Так что Вас вычеркнули из списка и отдали Ваш пропуск какому-то парню из Норвегии.

В эту минуту Пит походил на трёхлетнего ребёнка, которого грубо разбудили. Надув щёки, тяжело дыша через ноздри, он блуждал взглядом по паркету.

— Простите, но это неприемлемо, — выдал он наконец, глядя в глаза охраннику. — Не хочу слышать, что вам негде показать мой фильм. В таком огромном помещении должна же быть ещё одна комната для просмотра. Не сомневаюсь, что можно принять какие-то альтернативные меры.

— Мистер Холлер, мне очень жаль, но вам придётся вернуться домой. Я не могу Вас пропустить.

Протестующие, которые наблюдали за сценой у входа, не расслышали разговора между тощим парнем и охранником. Они только видели, как руки парня сжались в кулаки и взметнулись над головой, как лицо охранника окаменело, и тело напряглось.

Неизвестно чем бы эта сцена закончилась, если бы не вмешался рослый, широкоплечий мужчина в итальянском костюме. К пиджаку был приколот значок с именем гостя и организацией, которую он представлял. Доктор Дин МакАртур. «EuroMedika». Шепнув пару слов охраннику, он взял худосочного парня за локоть и втащил его внутрь.

— Мистер Холлер, разве Вы не получили моего сообщения? — спросил доктор, когда они стояли в выставочном холле. — Я сам Вас хотел лично предупредить. Я пытался Вам звонить, но звонок почему-то не проходил. Вы поменяли номер телефона? Я Вам ещё письмо послал, но, наверное, оно не дошло. Это было позавчера. Вы знаете, как медленно работает почта после праздников.

— Это всё моя вина, — ответил Пит, понурив голову. — Я позволил себе лелеять надежду. Я должен был знать, что премьера сорвётся, как и всё остальное в моей жизни. Мой знакомый на кафедре разрешил мне пользоваться аппаратурой, но плёнку я купил за своё счёт. Потратил последние гроши.

Дин МакАртур пошарил в кармане и вытащил свеженькую зелёную купюру с изображением Бенджамина Франклина.

— Вот, возьмите, — шепнул он злополучному режиссёру.

— Что это такое?

— Своего рода неустойка. Я понимаю, что Вы потратили намного больше на съёмки фильма, но это всё что у меня было, — в голосе доктора слышалось искреннее сожаление. Стодолларовые купюры валялись у него в кармане точно фантики от жвачки. — Я как назло не взял с собой чековую книжку. Мне чертовски неудобно и обидно за Вас. Скажите мне, на какую сумму Вам выписать чек.

Если бы у Пита Холлера не был такой низкий гемоглобин, он бы покраснел. Его впалые щёки покрылись рваными розоватыми пятнами.

— Дело не в деньгах, — процедил он, разрываясь между гордостью и нуждой. Он в жизни не держал таких купюр в руках. — Вы прекрасно это знаете. Я всю жизнь живу впроголодь.

— И это неправильно, мой друг.

— Это дело принципа. Я горжусь своими драными джинсами и потёртыми ботинками.

— Получается, что хроническая анемия и авитаминоз — это своего рода медали за храбрость? Не выдумывайте. Берите деньги. Смотрите на это как на взнос мецената.

Если бы эта подачка поступила от кого-либо другого, к примеру, того же самого организатора конференции, Пит Холлер швырнул бы купюру на пол, хотя она могла бы прокормить его целый месяц. Но он знал, что Дин МакАртур не делал это с целью унизить его. Для докторa действительно сто долларов являлись карманной мелочью. Если бы у него было три тысячи наличными, он бы их тоже не задумываясь отдал. В его голосе не было даже намёка на брезгливость. И теперь он не спешил избавиться от разочарованного режиссёра и вытолкать его за пределы холла. Не снимая руки с плеча Пита, он неторопливо вёл его вдоль ряда киосков с фармацевтическими новинками.

— Это был мой шанс показать свою работу мировым светилам, — продолжал сокрушаться режиссёр. — Мне даже не столько за себя обидно, сколько за Мартина. Чёрт подери, он самый сильный, храбрый, талантливый мальчишка, которого я когда-либо встречал. Столько пережил, и такие надежды подаёт. Я хотел чтобы весь мир узнал, какой у вас воспитанник.

— Не беспокойтесь, Мартин вовсе не нуждается в рекламе. Напротив, он не любит внимание к собственной персоне, по вполне понятным причинам. Его звёздный час ещё настанет — и Ваш тоже. То, что случилось сегодня — всего лишь недоразумение. Оставайтесь на выставке, раз уж вы здесь. Скоро будет ланч. Филе миньон или сёмга, на выбор.

В любой другой день Пит Холлер обрадовался бы возможности полакомиться за чужой счёт, но на этот раз у него совершенно не было аппетита. Его давно пустующий желудок болезненно сжался от мысли о еде. С другой стороны, он не хотел обижать доктора МакАртура, который так великодушно пришёл к нему на выручку.

— Спасибо, я не голоден. Хотя не возражал бы просто побродить, послушать лекции, полистать брошюрки про новые прививки. Знаете, у меня подозрение, что мне так и не сделали прививки, которые положено делать в детстве. После смерти родителей я больше не ходил к педиатру.

Дин строго покачал головой.

— Это очень опасно, мой друг. Корь или свинка, перенесённая во взрослом возрасте, может привести к плачевным последствиям. Для мужчин это особенно опасно. Вы можете остаться бесплодным.

— Какая разница? Можно подумать, какая-то женщина захочет от меня рожать. Я ровным счётом ничего из себя не представляю. Что я могу предложить женщине кроме своих дурацких идей?

— Что-то у Вас упадническое настроение, мистер Холлер. Вам нужен хороший антидепрессант.

— От них у меня дрожат руки.

— Тогда вам нужен транквилизатор.

— От них у меня сухость во рту.

— Купите леденцы. В чём дело? Мятные, медовые, на любой вкус.

— Сахар разъедает эмаль зубов, а у меня нет страховки на дантиста. Меня и так принимают за бездомного. Какие-то десять минут назад меня пытались направить в бесплатную столовую. Впрочем, при таком раскладе я им стану. Куда ни гляну, везде тупики.

Утомлённый нытьём режиссёра, Дин решил сменить тактику.

— Каждый раз, когда вам становится себя жалко, подумайте о нашем юном Мартине. С какими неудобствами ему приходится жить каждый день? И тем не менее, он не унывает.

— И то верно, — признался Пит. — Простите, я Вас отвлекаю. Вам наверняка предстоит лекция.

— О чём вы, мистер Холлер? Для Вас у меня всегда найдётся время. Ваш случай очень помог мне в разработке нового препарата. Я не знаю, готов ли он к выпуску на широкий рынок, но к этому всё идёт. Я буду добиваться разрешения провести обширное клиническое испытание.

— Ваш начальник продолжает сопротивляться?

— Поймите, он старой закалки. Этому почтенному господину шестьдесят лет. Он ещё помнит времена принудительной лоботомии. Я мыслями уже в двадцать первом веке, а он погряз в послевоенных годах. Ну ничего, я его уломаю. Сами подумайте: сколько людей страдают от чувства беспочвенной вины. Ведь вас эти чувства больше не посещают?

— Нет, — признался Пит, не раздумывая. — Мне иногда становится безумно жалко себя, но… по крайней мере, я больше не сожалею о том, что не погиб в ту ночь вместе с родителями.

— В Вашем случае жалость к себе — нормальная стадия исцеления. Вы столько лет ненавидели себя и желали себе смерти. Сейчас самое время себя жалеть. Но если Вы можете сочувствовать Мартину, значит не всё безнадёжно. У вас прекрасный шанс стать успешным, психически здоровым человеком.

Дин МакАртур был просто каким-то волшебником. Одно его присутствие влияло на Пита успокаивающе. За несколько минут доктор улучшил его финансовое положение и поднял ему настроение. Жизнь начинающего режиссёра уже не рисовалась ему в угольно-серых тонах.

Когда Пит покинул конференц-центр, уже стемнело. Демонстрация была в самом разгаре. Число протестующих утроилось. Это был самый настоящий карнавал, парад шутов, фестиваль неформалов. Хиппи, панки, трансвеститы, скинхеды толпились за железными перилами, размахивая плакатами и зажигалками, и бенгальскими огнями. Перед зданием выстроилось несколько полицейских машин. На капоте одной из машин лежала раскрытая коробка с полусъеденной пиццей, ещё тёплой и ароматной, на которую то и дело поглядывал какой-нибудь голодный активист. Несомненно, садюги-легавые нарочно выложили её чтобы поиздеваться над негодующими гражданами. У Пита Холлера захватило дыхание от этого стихийного проявления народного гнева. На мгновение он отстранился от собственных убеждений и забыл на чьей стороне он был, упиваясь этой идеологической бурей. Ради одного этого стоило придти на площадь.

Питa Холлерa совершенно не тянуло домой, где его ждали пустой холодильник и отключённый телефон. Ему хотелось впитать в себя огни и звуки этого вечера. Сложив руки, точно для молитвы, он легонько дышал на них, чтобы согреть. В эту минуту он всех любил. История с сорвавшейся премьерой вылетела у него из головы. Его мыслями завладела картина, представшая его взору. На перевёрнутом вверх дном мусорном баке дрыгалась девчонка.

Комментарий к Глава 1. Большая зала

Стараюсь идти хронологически в ногу с каноном. В этой главе описаны мытарства современного Гренгуара.

========== Глава 2. Неудобства, которым подвергаешься, преследуя вечером хорошенькую женщину ==========

Была ли эта девушка человеческим существом, мультяшным персонажем, готом, панком, рокершей, ученицей художественной академии или просто позёршей — Пит Холлер, привыкший по первому впечатлению засовывать людей в категории, не мог сразу определить. Столько было всего намешано в её образе. Рваные сетчатые колготки, размазанная подводка вокруг глаз, кровоподтёки алой помады на подбородке, свалявшиеся чёрные кудри — всё это было не просто так. Она вихляла узкими бёдрами под бренчание гитары, на которой играл бомжеватый старик, сидевший в двух шагах на тротуаре. Девчонка ещё пыталась что-то подпевать, сжав кулаки над головой. Очевидно, это была авторская песня протеста. Поверх несметного количества амулетов из разных стран, на шее у неё болтался фотоаппарат в добротном футляре, который мог выстоять атомную войну. Невзирая на всю эту нарочитую неряшливость и воинственную вульгарность, она показалась Питу олицетворением целомудрия, какое он не встречал даже среди учениц католической школы. Он мог поклясться, что он её уже где-то видел: или во сне, или в другой жизни. Странное ощущение дежавю не отступало.

Его сладостный транс прервался, когда из глубины толпы донёсся истошный вопль, и столб пламени взметнулся к вечернему небу. Один из протестующих нечаянно, а может и намеренно, поджёг себя. Этого и стоило ожидать при таком наличии алкоголя и картонки.

Полицейские, которым подобные зрелища были не в новинку, зашевелились и принялись вяло размахивать дубинками.

Бородатый гитарист вскочил на ноги с необычайной для его возраста прытью и дёрнул танцующую девчонку за волан юбки.

— Хватит, Хейзел. Иди домой.

Девчонка спрыгнула с мусорного бака, затянула потуже шнурки сапог и поцеловала бомжа в щетинистую щёку на прощание.

— Джоул, приходи к нам ночевать, если в приюте не будет мест. Логан не станет возражать. Попьём чаю, травки покурим перед сном.

— Ступай, моя хорошая.

Хейзел ещё какое-то время сжимала его руку в грязной вязаной перчатке с отрезанными пальцами.

— Я волнуюсь за тебя, Джоул. Ты мне чего-то не договариваешь.

— А вот это совсем ни к чему. Я не первую зиму провёл на улице.

Через две минуты Хейзел, оторвавшись от толпы протестующих, бежала по освещённым улицам Филадельфии. Одну руку она засунула в карман куртки, а другой придерживала фотоаппарат, бережно и нежно, как мать прижимает к груди своего младенца. В эту минуту она ещё не подозревала, что за ней кто-то следовал. Если бы она обернулась, то увидела бы на расстоянии каких-то тридцати футов долговязого парня в протёртой драповой куртке, с длинными русыми патлами и дебильной улыбкой.

Подобное поведение не было характерным для Пита Холлера. Обычно, когда ему нравилась особа противоположного пола, он помещал себя в поле её зрения и давал ей шанс его оценить, прежде чем приблизиться к ней. Голодный журналист не имеет права навязывать своё общество даме. Он может лишь стоять и ждать, пока его отвергнут или пожалеют. В этот вечер, однако, он действовал наперекор своим сложившимся привычкам. Он был благодарен горемычному чудаку, который поджёг себя, таким образом прервав выступление Хейзел. Теперь у Пита появился шанс поговорить с ней. Ему безумно хотелось взять у неё интервью. Как ни крути, а за три месяца бездействия он успел соскучиться по работе журналиста. У него с собой не было ни диктофона, ни пишущей ручки, но он чувствовал, что запомнит каждое слово девушки, если она согласится поговорить с ним.

Девушка несколько раз останавливалась чтобы затянуть шнурки сапог, которые как назло развязывались. Каждый раз, когда она наклонялась, волан её юбки задирался, и перед глазами Пита мелькали её трогательно тощие ляжки.

«Господи, неужели у неё нет нормальной обуви? — думал он. — Надо её сводить в комиссионку на Южной улице. Там за пять долларов можно купить шикарные ботфорты».

Миновав вереницу ресторанов и бутиков, они оказались в деловом квартале, где размещались крупные компании и исследовательские учреждения. На фоне ночного неба выделялись стеклянные башни института «EuroMedika». У Пита затрепетало сердце, как это случалось всегда, когда он приближался к этому таинственному храму медицинского прогресса, где работал его ангел-хранитель, доктор МакАртур. Девушка слегка замедлила шаг и тоже обратила взор на здание «EuroMedika», но взор её был исполнен ненависти, а не благоговения.

Не ступенях величественного здания, в котором он столько раз бывал в качестве пациента, Пит разглядел две фигуры: женщину в полицейской форме и мужчину в дутой синей куртке, которая была ему явно велика.

— Неужели ничего нельзя поделать? — говорил мужчина, речь которого была сдобрена пряным индийским акцентом. — Неужели нельзя принять какие-то меры?

— Я не знаю, какие меры Вы имеете в виду, мистер Четти, — отвечала его собеседница.

— Неужели нельзя разогнать этих гадов? А то вечно ошиваются у нас под окнами со своими плакатами, требуют легализовать марихуану. Называют моего начальника убийцей. Представляете? Мой начальник спасает жизни тысячам! Я ему уже сто раз говорил: «Доктор МакАртур, возьмите себе охрану. Вам небезопасно одному ходить по улицам». А он усмехается и отвечает: «Блейк, меня Бог бережёт». И идёт себе дальше, будто на нём невидимая броня.

— Ну вот. Если Ваш начальник не боится, то почему Вы так дёргаетесь?

— А как не дёргаться, когда эти паразиты ползают по всему городу? Не верю я, что на них нет управы. Отловить бы их всех и посадить за решётку.

— Мистер Четти, у нас уже был с Вами разговор на эту тему. В нашей стране не принято сажать людей за то, что они высказывают своё мнение. Свобода слова. Мало ли, что люди говорят? Не нравится? Не слушайте. Наденьте наушники, включите музыку.

— Одной болтовнёй дело не ограничивается. Я видел, как на площадь ехали пожарные машины, и за ними скорая. Или мне послышалось и привиделось? А всё начинается с этой левой пропаганды. Поверьте мне, я знаю о чём говорю. Я потерял всё из-за таких, как они. Когда-то у меня была семья, и теперь от неё ничего не осталось.

В эту минуту дама-полицейская включила фонарик, очевидно, чтобы проверить батарейку, и жёлтый круг упал на лицо её собеседника, осветив его на несколько секунд. Пит разглядел черты незнакомца, и увиденное оставило не самое приятное впечатление. Сморщенная, землистого цвета кожа. Жёсткие чёрные с проседью волосы. Маслянистые, красные белки глаз.

— Мистер Четти, это не может продолжаться, — заключила дама в форме. — Вы не можете звонить в полицию каждый раз, когда у Вас под окнами проходят студенты с плакатами. Это уже напоминает притчу о мальчике, который кричал «Волк!». Мне Ваша личная история не знакома, но я Вам за глаза сочувствую. Несомненно, у Вас есть веские причины придерживаться таких строгих взглядов.

Хмурый индус махнул рукой и отшатнулся от полицейской.

— С Вами бесполезно говорить. Все легавые продажные, не разлей вода с торговцами наркотиков.

— Зря Вы так. Не вижу смысла спорить с Вами. Надеюсь, Вы найдёте себе какое-нибудь приятное занятия помимо звонков в полицию.

В эту минуту взгляд индуса упал на хрупкую фигурку девушки, которая стояла на нижней ступеньке лестницы, сложив руки на груди.

— А ты чего уставилась? Посмотри на себя в зеркало! Была бы ты моя дочь, я бы…

— Завязал меня в целлофановый кулёк и выбросил на помойку? — закончила его фразу Хейзел. — Ведь так поступают с девочками в той дыре, из которой Вы приехали.

Не дожидаясь отпора, Хейзел развернулась и продолжила путь. Пит решил, что настала пора выйти из тени и представиться девушке.

— Простите, Вы в порядке? — спросил он самым кротким и учтивым голосом. — Я не хотел встревать, но… я случайно стал свидетелем этой сцены. Мне показалось, что Вы расстроены.

— Да нет, я спокойна, как удав, — ответила Хейзел.

— А этот злобный чувак-индус? Просто я хотел убедиться, что он вам не причинил…

— Он совершенно безобидный. Кидается на меня каждый раз, когда я прохожу мимо. Я уже привыкла. У него какая-то фигня в личной жизни. Не то дочь села на иглу, не то жена. Так он теперь на всех лает, — девушка дёрнула головой и хмыкнула. — A ещё говорят, будто Индия — страна магов и лотосов. Так рассуждают те, кто там никогда не был. Вообще-то в моих кругах индийскую культуру почитают. Одна пара индуизмом увлекается, кама-сутру практикует день и ночь.

Её ответ воодушевил Пита. Похоже, девчонка была не против продолжить разговор. Она даже не смотрела в его сторону, но позволяла ему бежать рядом с собой.

— Я видел Ваше выступление, — сказал он, переходя к делу. — Признаюсь, был сражён наповал, в самом лучшем смысле. Столько дерзости, столько грации.

— Что же Ввы не присоединились?

— Не хотел перетягивать на себя внимание. У меня… две левые ноги. Я очень заинтригован вашим… фотоаппаратом. Вы не скажете, какой он модели?

Девушка остановилась, раскрыла футляр и вытащила «Олимп».

— Этот фотоаппарат не простой, а волшебный. Запечатлевает невидимое.

— Вот как…

— Он не с фабрики. Мой брат собрал его собственноручно. У него отменная интуиция, которую он вкладывает во все свои поделки. Мои фотографии показывают всю правду, горькую и грязную, которую общество не готово принять. Вот почему, когда я устраиваю выставку, люди отворачиваются. Но не могут же они отворачиваться бесконечно?

— Я так и знал! Мы не просто родственные души, а коллеги. Нашу встречу устроили небеса. Я собираюсь открыть свою газету, и мне понадобится фотограф. Можно включить Вас в свою команду? Я не видел Ваши работы, но уже заранее знаю, что они потрясающие. Меня совсем не смущает то, что мы только что познакомились. Я верю в судьбу. Я верю в нас, в нашу совместную миссию.

В эту минуту Пит действительно верил в ту ахинею, которую нёс.

Выражение лица девушки резко изменилось. Улыбка исчезла, а большие тёмные глаза широко распахнулись. Мелкая дрожь пробежала по её щуплому телу. Пит, который привык к тому, что его постоянно отвергали, решил, что его предложение оскорбило Хейзел. Он уже раскрыл рот, чтобы извиниться и освободить девушку от своего общества, но через секунду он почувствовал резкую боль в затылке. Ночная Филадельфия закружилась вокруг него вереницей цветных огней. Не успев толком испугаться, злополучный режиссёр рухнул пластом на тротуар.

Комментарий к Глава 2. Неудобства, которым подвергаешься, преследуя вечером хорошенькую женщину

Меня всегда интересовал вопрос: А если бы у Эсмеральды вместо матери был отец?

========== Глава 3. Неудачи продолжаются ==========

Когда Пит пришёл в себя, он увидел, что девушка находится поодаль, прислонившись спиной к стене кирпичного дома. Рядом с ней стоял плечистый блондин в спортивной куртке с логотипом «Temple University» — «LaCrosse». Как Пит понял, Хейзел описывала внешность своего обидчика. Судя по её смущённому смеху, ей было скорее неловко, чем страшно.

— Он был такой страшный… одноглазый. У него былмонокль со свастикой. Чёрный кожаный плащ и сапоги как у гестаповца. Больше ничего не помню. Было темно, и всё случилось так быстро.

Спортсмен несколько раз провёл рукой по взъерошенным волосам.

— Охренеть. Тут неподалёку притон, где тусят неонацисты, в основном позёры. Они типа, слушаю немецкий метал, читают «Майн Кампф» и прочую хрень.

— Откуда у тебя такие детальные познания? — спросила девушка.

— Они меня закадрить хотели, — признался парень без тени стыда. — Вроде, у меня внешность арийская. Как мало надо, оказывается. Хоть бы поинтересовались, натуральный ли я блондин. Видать, им не хватает новобранцев. Даже пиво халявное предлагали. Я им сказал, что у меня в семье все поляки. Откуда фамилия Хаузер? Ума не приложу. Они вежливо отвалили. Про поляков я им, конечно, набрехал. Надо же было как-то от них избавиться.

Девчонка опять рассмеялась, уткнувшись макушкой в грудь своему спасителю, который тоже посмеивался из солидарности.

— Когда-нибудь я тоже научусь брехать, — сказала она, когда перевела дыхание. — Если надумаю поступать в вуз, скажу приёмной коммиссии, что я какая-нибудь мексиканка. Там глядишь, отстегнут пару тыщёнок стипендии как представительнице расового меньшинства. А что в этом такого? Мексиканцы то и дело притворяются американцами. Документы себе фальшивые добывают, чтобы их из страны не выперли. Так почему я не могу прикинуться мексиканкой?

Шутка Хейзел навела парня на мысль.

— Что этому типу от тебя было нужно? Хотя, можешь не отвечать на этот вопрос. Если ты сойдёшь за мексиканку, значит сойдёшь и за еврейку. Видать, у них такой ритуал посвящения, зарезать еврейку. Они там особо не церемонятся и в детали не вникают. Раз не блондинка, значит зарезать можно. Ты уверена, что он тебе не навредил?

— На все сто. Уверяю тебя, ему была нужна не я. Он схватил мой фотоаппарат и смылся. А ко мне почти пальцем не дотронулся.

Красавчик был явно разочарован. Он не имел права хвастаться, что спас смуглянку-мексиканку от фашиста. Героическая фантазия выскользнула из его пальцев.

— Вот ублюдок! Если тебя это утешит, я ему здорово вмазал по роже. У него аж башка зазвенела, как колокол. Он небось сейчас скулит где-то в подворотне. Не переживай, мы с пацанами его разыщем.

Девушка огляделась вокруг. Улица была пуста.

— С какими пацанами?

— У меня своя шпана. Проверенные люди. Если бы они были со мной сегодня вечером, он бы живым не ушёл.

Девушка встревоженно провела смуглыми пальчиками по рукаву его куртки. Она не могла не заметить, что от него несло алкоголем. Судя по приторному запаху, он выпил несколько стаканов пепси-колы с ромом. Это был самый популярный напиток среди студентов. Сахар в газировке усиливал действие спиртного.

— Да ладно, не связывайся. Забудь.

— Что значит, не связывайся? Ты думаешь, я это дело так оставлю? Чёрта-с-два!

— На это есть полиция. Пусть она и разбирается.

— Полиция? Не смеши меня! Легавым наплевать. Они все продажные суки. Только и делают, что жрут пончики и сосут кофе. Им нет дела до простых смертных. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что надо брать правосудие в свои руки.

Он уже расправил плечи, и вытянул шею, чем ещё больше встревожил Хейзел.

— Притормози, приятель. Кстати, как тебя зовут?

— Кен. Как резиновая кукла.

— Тебе идёт. Послушай, Кен, мне и так неудобно, что ты втянулся в эту историю. А теперь ещё хочешь замутить травлю на лешего. Неужели у тебя есть время на всё это?

Исполинские плечи Кена приподнялись на вздохе и вдруг сникли.

— Вот как раз времени у меня предостаточно. Я уже с нового года харкаю в потолок. С тех пор как меня выперли из команды, мне нечем себя занять. А тут появилась возможность сделать доброе дело. Это же послание с неба. Откровенно говоря, последнее время у меня на душе стрёмно. Я из бара не вылазил. Мне уже бармен предложил постелить за стойкой.

Ореховые глаза Хейзел наполнились состраданием.

— Господи, за что же тебя выгнали?

— Не бойся, я никого не изнасиловал.

— Я вовсе не…

— Да ладно, — Кен отмахнулся необидчиво. — Девчонки первым делом об этом думают. Нет у меня никаких секретов. Выперли за стероиды. Какая-то гнида настучала, ну, тренер и потащил анализы сдавать, прямо из раздевалки. Естественно, устроили экзекуцию, отстранили от тренировок. Направили к наркологу наблюдаться. Я сначала брыкался и матерился по чём свет, но чувак оказался на удивление адекватным. Мы с ним пару раз говорили по душам. На самом деле всё так тупо вышло. У нас все пацаны в команде колятся, ну, чтобы мышцы накачать. Без этого никак. Ты можешь питаться яичными желтками и не вылазить из спортзала, и этого будет мало. Все на это глаза закрывают. Не пойман — не вор. А тут кто-то настучал самой верхушке. И козлом отпущения сделали меня. Ну, типа, капитан. Пример должен подавать. А то, что я помог взять золото три сезона кряду, это роли не сыграло. Короче, прощай команда. Прощай стипендия. Хоть куртку не забрали. На том спасибо. Вот и сижу, заливаю свой позор.

— Мне очень жаль. Не знаю, что ещё сказать.

— Да хрен с ним. Мне всего семестр осталось доучиться. А дальше… На медицинский наверное, — он с таким же успехом мог бы сказать «на эшафот». — Потом уже будет не до подвигов. Сейчас самое время поймать паскуду. Благо, мои друзья от меня не отвернулись. Стоит мне свистнуть, как они примчатся. Решено. Завтра выходим на охоту. Прочешем все клубы, где тусуются скинхеды. Настигнем падлу, оторвём ему башку и принесём тебе в пакетике в качестве доказательства.

— Не нужна мне его голова. Ты свою береги. Кажется, она у тебя не очень надёжно прикручена.

Девушка запахнула поплотнее куртку и скользнула мимо своего спасителя, оставив его с отвисшей от негодования челюстью.

— Вот она, чёртова благодарность! Не успел я залезть на своего белого коня, а ты меня уже стаскиваешь. Вы, тёлки, вечно ноете, что настоящие мужики перевелись. А когда мы пытаемся вести себя по-мужски, вы нос воротите. Кто тебя до дому провожать будет?

— Есть кому.

Пит Холлер, который всё это время наблюдал за сценой, лёжа на тротуаре, не был уверен, что девушка имела в виду его. Его сомнения рассеялись только тогда, когда она сама подошла к нему, протянула ему руку и помогла подняться на ноги. К счастью, его равновесие не пострадало, хотя затылок до сих пор ныл. Таинственный зачинщик, нанёсший удар Питу, не преследовал цель убить его, а просто временно убрать с пути.

Глядя им вслед, Кен Хаузер массировал отвисшую челюсть, которая никак не хотела становиться на место.

«Я уже не врубаюсь, — думал он. — Я спас эту чернявую дуру, можно сказать, вырвал её из лап нациста, который собирался её изнасиловать, а потом зарезать, а она… она пошла домой с каким-то сопляком, который бухнулся в обморок. Правду говорил препод литературы. Нынче тёлки не ведутся на мышцы. У чувствительного хлюпика больше шансов, чем у спортсмена».

Он вернулся в бар и заказал очередной стакан газировки с ромом. Деньги у него давно кончились, но бармен знал, что этот малый будет приходить каждый вечер с купюрами в кармане и добросовестно их пропивать.

Около десяти вечера Кен попросил разрешения воспользоваться телефоном и оставил сообщение своему наркологу.

«Добрый вечер, доктор МакАртур. Это я, Кенни… Вы велели мне позвонить Вам, если мне будет плохо. И вот я звоню Вам из бара. Я знаю, Вас нет в кабинете. Вы на конференции. Я здесь буду ещё до двух утра, пока меня не вытурят отсюда. Я буду Вам периодически позванивать. Можно? Меня преследуют нехорошие мысли … об убийстве. Сегодня вечером я чуть было не отправил на тот свет одного ряжёного дебила. Вы мне очень нужны, доктор».

Всхлипнув, бывший капитан команды лакросс повесил трубку и уронил голову на стойку.

========== Глава 4. Никотиновый туннель ==========

Хейзел вела своего нового друга за руку по заснеженным переулкам. Девушка насвистывала какую-то мелодию, похожую на ту, под которую она плясала на площади несколько часов назад. Пит не спрашивал, куда они шли. Боль в затылке усиливалась, растекаясь по шее и плечам. Ко всему прочему он обнаружил ещё одну травму: во время падения он разбил себе нос. Из его глаз текли слёзы, смешиваясь с кровью и застывая на морозе у него над губой. Его ресницы склеились, и он почти не видел ничего вокруг, но судя по специфическому запаху восточных пряностей, бифштекса с сыром, табака и фиама, он понял, что находится на Южной улице. Хоть у него и был заложен нос, эти богемные ароматы невозможно было не заметить. Для этого надо было быть мёртвым.

В этом квартале располагались сувенирные лавки, в которых продавали всякую эзотерическую белиберду: майки выкрашенные путём узлов, старые пластинки, винтажные плакаты рок -групп, кристаллы, карты таро. Продавщицы, которые стояли за прилавками таких лавок, зачастую подрабатывали гадалками и за определённую сумму могли устроить самый настоящий сеанс экстрасенсов. Любители экзотических благовоний могли приобрести за дополнительную плату кое-что покрепче сандаловых палочек. Такие покупки обычно происходили в примерочной. Над сувенирными лавками находились тату-салоны и ночные клубы, в которых играли альтернативную музыку: крутить поп-хиты считалось дурным тоном. Верхние этажи этих зданий обычно были разбиты на маленькие квартирки, в которых жили работники Южной улицы: те же самые гадалки, официанты и менеджеры клубов. Благоустройством эти комнатушки не отличались. Обитатели давно привыкли к перебоям с электричеством, отоплением и горячей водой. Эти незначительные неудобства только добавляли своеобразный богемный шарм.

В одну из таких квартир Хейзел и привела своего друга. Пит помнил, как поднимался на третий этаж по тесной лестнице, всё ещё держась за руку своей очаровательной проводницы. Свободной рукой ему удалось нащупать перила, которые показались ему липкими и скользкими. За дверью квартиры играла мелодия ситара. Значит, Хейзел правду сказала. В её окружении действительно почитали индийскую культуру.

Замок лязгнул, и в лицо Питу пахнуло едким дымом.

— Ты что притащила с улицы? — раздался звучный бас.

Пит протёр глаза и увидел перед собой двухметрового мулата лет тридцати. Похоже, в нём африканская кровь смешивалась с ирландской. Курчавые рыжие волосы были заплетены в косички. Светло-кофейная кожа была испещрена веснушками. Серо-зелёные глаза буравили нежданного гостя.

Хозяин повторил вопрос.

— Хейзел, это ещё что такое? Кажется, тебе известны правила. Если ты подберёшь на улице бездомную собаку, то не больше двадцати фунтов весом. Эта собака весит все сто сорок. Её вес превышает предельный ровно в семь раз.

— Кончай паясничать, Логан, — одёрнула его девушка. — Это мой друг. Он пострадал. Не видишь?

Кофейный великан, однако, загородил им вход и продолжал допрос.

— Откуда ты знаешь, что это не какой-нибудь легавый под прикрытием?

— Он такой как мы. Он был со мной на забастовке.

— Это ничего не значит.

— Я очень хорошо разбираюсь в людях.

Логан начал было смеяться, но его смех быстро перешёл в зловещее рычание.

— Ты живёшь здесь без года неделю и уже мнишь себя ясновидящей.

— Хорошо, если на то пошло, откуда ты знаешь, что я не легавая? А что, если мне на самом деле тридцать лет, и зовут меня Бриджит Келли, и я ирландских кровей, и со дня на день могу привести всё полицейское отделение с целью разворошить твоё гнездо и посадить всех за решётку?

— Дура. Несёшь всякую чушь. Я прекрасно знаю твою семью… то что от неё осталось. Смотри, я могу свернуть ему шею и обыграть это так, как будто он умер от передозировки.

Пит всё это время молчал. Он пытался вспомнить, была ли у него в кармане карточка из университета Темпл, которую он бы смог использовать в свою защиту. Быть может, если бы Логан понял, что перед ним всего лишь нищий журналист и преподаватель истории кино, он бы сменил гнев на милость.

— Пусти нас, — повторила Хейзел. — Нам нужны вата и пару таблеток аспирина.

Её последняя просьба, казалось, ещё больше разозлила Логана, для которого единственным приемлемым болеутоляющим препаратом являлась марихуана. Магазинный аспирин считался ядом, который выплюнул на рынок ненавистный фармацевтический монстр.

— Хорошо, — сказал он, приняв более расслабленную на вид, и тем более угрожающую позу. — Если он один из нас, устроим ему небольшой экзамен. Пусть назовёт имена трёх известных активистов. Своих героев надо знать, в конце концов.

— Да у него сотрясение мозга! Память отшибло. Его по голове треснули. Какие экзамены в час ночи?

Наконец Пит подал голос, нащупав в кармане заветную карточку удостоверения личности из университета.

— Вот, — прохрипел он. — Если вы меня убьёте, то десятки студентов так и не услышат лекцию про ранние постановки Альфреда Хитчкока. Они потеряют веру в прекрасное и уйдут работать на биржу, или ещё хуже — в фармацевтическую компанию. Во вражьем полку прибудет.

Логан бесцеремонно выдернул карточку из рук Пита и подержал её на свету. В полумраке сверкнули его белые лошадиные зубы.

— Значит ты тот самый долбанутый журналист, которого отовсюду гонят? Тот самый зачуханный, неприкаянный изгой?

— Собственной персоной.

— Так что же ты молчал, приятель? Добро пожаловать в Никотиновый Туннель! Мы всегда рады социальным отбросам. Я, между прочим, добросовестно читал твою колонку. Какая удача, однако. Духи послали мне встречу с кумиром. А ты ещё более тщедушный, чем я себе представлял.

Логан обхватил мускулистой рукой Пита за туловище, сам перетащил его через порог и поволок по пропитанному дымом коридору.

— Я вас непременно отблагодарю за гостеприимство, — бормотал Пит.

— В этом можешь не сомневаться, — отвечал Логан. — Я тебя просто так не выпущу. Думаешь, я тебя бесплатно буду лечить и кормить? Это тебе, приятель, не городской приют и не бесплатная столовая. Ты мне ещё заплатишь. Вот поставим тебя на ноги, и ты у меня ещё побегаешь.

========== Глава 5. Брачная ночь ==========

Хейзел несколько раз дёрнула за шнурок, свисавший с потолка, и наконец загорелась голая лампочка, осветив чулан бледным светом. Мебель состояла из матраса, стула с отломанной спинкой и картонной коробкой, в которой хранились бутылки с шампунем и банки законсервированного супа.

— Милости просим в королевские покои, — сказала Хейзел, посадив своего друга на стул. — Логан великодушно выдал мне перекись водорода и рулон марли.

Повернув голову Пита к свету, она принялась смывать кровь с его лица. Она проводила эту незадачливую процедуру тщательно и уверенно, без намёка на брезгливость. Похоже, ей не в первый раз доводилось оказывать такие услуги квартирантам. Вдруг она почувствовала, как дрожащие руки пациента легли ей на бёдра.

— Что ты делаешь? У тебя голова закружилась? Тебе трудно держать равновесие?

— Да нет, я просто… выражаю благодарность за гостеприимство.

— Тогда не мешай мне.

Пит поспешно убрал руки и принялся тереть ладони о штанины джинс.

— Прости. Кажется, я забежал вперёд?

— Немножко.

— Просто, обычно… люди, пережившие вместе травмирующее событие сближаются.

— Откуда у тебя такие мысли?

— Из фильмов. Все мои понятия об этом сбредившем мире из фильмов. Мне студенты-сценаристы иногда подсовывают свои детища. И там каждый раз парень и девушка занимаются любовью после перенесённых потрясений. В траншеях после бомбёжки, на необитаемом острове после кораблекрушения. В общем, ты уловила смысл?

Хейзел пристально посмотрела ему в глаза.

— Уловила. Только у нас немножко не такой фильм.

— Я это уже понял. Пожалуй, мне лучше заткнуться. Всё, молчу. Не буду тебе мешать.

— Да нет, говори на здоровье. Мне даже интересно послушать, как тешится народ в вузах. Ведь мне туда скорее всего не попасть.

— Почему?

— Помимо очевидного? Я и школу то не закончила.

— Как так вышло?

— Мне там нефиг делать. Я их чёртову бюрократию насквозь вижу. Вся эта брехня про американскую мечту и светлое будущее…

Удовлетворившись своей работой, Хейзел замотала окровавленную марлю в клубок и плюхнулась на матрас напротив Пита.

— Как ты оказалась на демонстрации?

— По собственному желанию.

— Ты не любишь врачей?

— Благодаря им я и оказалась здесь. Поверишь ли, у меня мать свято верила в прогресс, в современную медицину, боготворила врачей. И когда у неё на шее вылезла какая-то подозрительная шишка, она тут же помчалась на биопсию. Диагноз: саркома мягких тканей. Вырезали эту дрянь, вроде успешно. Хирург был доволен. Но тут вмешался онколог и начал стращать маму рецидивом. Сказал что надо прохимичить на всякий случай. Начал пихать ей какой-то крутой чудодейственный препарат. Конечно, мать послушалась. После первого курса у неё отказали почки, а за ними и сердце. Брат мой, Чарли, психанул. Он и раньше нe отличался уравновешенностью, а после смерти мамы и вовсе с катушек съехал. На следующий день после похорон он разыскал онколога, подкараулил его и заехал ему кастетом по башке. В результате онколог в коме, а брат в тюрьме. А я, как видишь, в чулане. В школу я так и не вернулась. У меня и до этого были перепалки с одноклассниками. Мать оставила мне какие-то сбережения. Денег было не много, но хватило на первое время. Я тут же подала петицию в суд на освобождения от опеки. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня засунули в какую-нибудь приёмную семью. Наслушалась ужасов. Нет уж, спасибо. Благо, адвокат хороший попался. Меня признали дееспособной и отпустили на все четыре стороны. Я как раз познакомилась с Логаном. Он следил за всей этой историей. Проникся сочувствием и позвал меня к себе.

Хейзел поведала свою историю торопливо и монотонно, без излишних эпитетов, жестов, гримас и звуковых эффектов. Ей явно не терпелось добраться до конца. Пит понял, что она не приветствовала вопросы. Впрочем, у него к ней и не было вопросов.

— Не подумай, что я пытаюсь тебя переплюнуть, — сказал он, — но мои родители тоже умерли неестественной смертью. В наш загородный дом ворвались грабители. Маму с папой убили. Я чудом уцелел, потому что спрятался под кроватью. Мне было семь лет на тот момент. Меня определили в приёмную семью, где было ещё несколько сирот, все старше меня. Новые родители относились ко мне хорошо, а мне хотелось обратного, чтобы меня били и унижали. Я их нарочно провоцировал, чтобы они меня наказывали почаще. И чем больше я хамил и безобразничал, тем больше они меня осыпали лаской и тем больше я себя ненавидел. Я казался себе малодушным трусом. В то время я не знал этого термина — «комплекс вины выжившего». Я не психолог, но думаю, что и твоего брата это толкнуло взять в руки кастет. Я плохо представлял себе самоубийство. Мне легче было довести другого и умереть от чужой руки. Вот почему у меня долго не было друзей. Всё изменилось три года назад. Мне попался очень грамотный, внимательный доктор, который подобрал мне лекарство. Я не могу назвать вслух его имя, но это действительно врач от Бога. А его лекарство — воистину чудодейственное. Не буду обременять тебя деталями, но оно приглушает функцию определённых секторов мозга, в которых хранится долгосрочная память, включая утверждённые понятия о морали. Не бойся, человек не становится преступником. Он не перестаёт отличать добро от зла. Он просто перестаёт изводить себя из-за того, над чем не имел контроля. Я больше не виню себя за смерть родных родителей и даже за головную боль, доставленную приёмным. Если это лекарство когда-нибудь выйдет в массовое производство, оно освободит миллионы людей. Как видишь, не все врачи жадины и эгоисты.

Хейзел терпеливо выслушала его историю, хотя мораль этой истории ей явно пришлась не по душе.

— Думаю, нам обоим пошёл бы на пользу горячий душ, — сказала она вдруг, резко вскочив на ноги.

— Прекрасная идея! Пойдёшь первая?

— Нет, мы пойдём вместе.

Пит был не на шутку озадачен. Ещё десять минут назад его новая знакомая отвергла его любовные поползновения. Неужели она успела передумать?

— Прости, я не понимаю…

— Сейчас объясню ситуацию. У нас маленький котёл с горячей водой. На всех не хватает. Его отключают на ночь, чтобы сэкономить на электричестве. Если мы будем мыться по очереди, мы потратим слишком много горячей воды, и Логан будет недоволен. А если мы зайдём в кабинку одновременно, то успеем помыться, не навлекая на себя гнев. Не бойся, я не собираюсь пялиться на тебя и оценивать твою анатомию.

Через две минуты они уже стояли под благодатной горячей струёй повернувшись спиной друг к другу, окутанные ароматным паром. Всё происходило на удивление спокойно и целомудренно. Пит ощущал между лопатками мокрые волосы Хейзел, и при этом был в состоянии контролировать своё возбуждение. Несколько раз он замечал лёгкое покалывание в паху, но каждый раз он напоминал себе, что его спутница была не намного старше его учениц в католической школе, и это быстро охлаждало его пыл. Ему почему-то хотелось петь псалмы, чего он не делал с тех пор как покинул дом приёмных родителей, ревностных лютеран.

Блаженство это длилось меньше десяти минут. Хейзел поспешно выключила воду и завернулась в потрёпанное полотенце. Пит какое-то время стоял один в наполненной паром кабинке, пока пока воздух не охладел.

Когда он вернулся в чулан, Хейзел уже сидела на матрасе и ела холодный суп из банки. Её бунтарский уличный наряд лежал в кучке на полу: драные колготки, сапоги, юбка с воланами. Вместо ночной рубашки на ней была бесформенная мужская футболка. Пит успел заметить у неё на плече тёмное пятно, похожее на синяк.

— Ты уверена, что этот ублюдок не нанёс тебе травму?

— О чём ты?

Прищурившись, Пит указал пальцем на пятно.

— Тебе не больно?

— Кажется, мы договорились не пялиться друг на друга, — девушка одёрнула рукав. — Ну, раз уж ты такой глазастый, я тебе объясню. Это не кровоподтёк и не родимое пятно. Это незаконченная татуировка. Как она у меня на плече оказалась? Не спрашивай. Понятия не имею. Может, это мой братец так развлекался. Он сам весь в наколках. А когда выйдет из тюрьмы, он будет как абориген из племени Маори. Так или иначе, эта фигня сидит у меня на плече с детских лет. Я думаю от неё избавиться. Ведь можно кислотой вывести. Или облагородить, превратить её во что-то. Один из соседей, ну тот, который камасутрой увлекается, купил набор инструментов для татуировки. К нему уже ходят на приём. Может он сжалится и окажет мне услугу бесплатно.

Проглотив половину содержимого банки, Хейзел протянула остаток Питу. Его первым порывом было отказаться. Острые углы мятой банки не внушали ему доверия.

— Я не хочу злоупотреблять твоей щедростью.

— Ладно, не скромничай. Мы тут всё делим пополам: и горячую воду, и суп. Я уже съела овощи и курятину. Там на дне осталась пара макаронин.

Пит не знал, когда ему в следующий раз что-нибудь предложат из съестного, и поэтому проглотил остатки макаронно-томатного пойла.

— А теперь спать, — сказала Хейзел, растянувшись на матрасе.

Пит в недоумении смотрел на неё, машинально облизывая солёный налёт с губ.

— Я… пожалуй выйду в коридор. Там, кажется, мешок с бельём валялся. Не буду тебе мешать.

— Глупости. Ложись сюда, — она погладила рукой свободное место рядом с собой. — Как-нибудь поместимся. Постель мы тоже делим.

========== Глава 6. Господин и его собака ==========

Институт «EuroMedika»

В жизни каждого учёного наступает тот неловкий и роковой момент, когда ему предлагают сменить халат лаборанта на костюм директора. Этот момент наступил для меня три года назад. Я в одночасье превратился из жреца науки в белых одеяниях в мерзавца в чёрном. Теперь передо мной пресмыкается весь юридический отдел, трепещут практиканты и ассистентки, которые ещё недавно так и норовили задеть меня воланом юбки в коридоре, теперь шарахаются от меня, как ведьмы от инквизитора. Почему? Ведь я не изменился внутри. Да, я всегда осознавал своё моральное и интеллектуальное превосходство над остальными, но ведь это не повод задирать нос. Мне не нужно ничего доказывать. И так всё ясно. Старые деньги, старая закалка, почти аскетический образ жизни. Я тот же самый Дин МакАртур, который пришёл сюда ещё будучи студентом пятнадцать лет назад. И вот теперь у меня титул директора этики.

Даже не спрашивайте, чем я занимаюсь. Я сам толком не знаю. Мои полномочия трудно описать несколькими словами. Это гремучая смесь христианской догмы, органической химии и законодательства. Я могу посвящать целые недели размышлениям о том, что делать с тканями мёртвых эмбрионов и нужно ли разглашать связь между таблетками от артрита и раком крови. Теперь у меня свой кабинет с окном выходящим на площадь, перед которым можно курить, молиться, репетировать сатанинский смех… из которого можно на худой конец выброситься, если совсем станет невмоготу. Жаль, что кабинет расположен на втором этаже. Скорее всего, не получится насмерть. У меня также фонтанчик с водой: дистилированной и почти святой. На стенах висят дипломы, грамоты, статьи из журналов. Вид этой изящно оформленной макулатуры радует сердце.

Мой день начинается с молитвы, пробежки по винтовой лестнице и горсти таблеток, половина которых вышли на рынок с моего благословения. Мне даже не нужно ни к кому обращаться за рецептом. Я сам могу смешать все необходимые ингредиенты в лаборатории. Ну как тут не возгордиться? Ха, я почти Бог! А мой воспитанник — почти человек.

Доктор МакАртур прервал свой внутренний монолог и взглянул на юношу, развалившегося в кресле, вытянув длинные ноги. На нём был блестящий чёрный плащ из искусственной кожи, штаны с галифе, заправленные в сапоги. Из-под фуражки торчали неровно обкромсанные рыжевато-русые волосы, прикрывая левую часть лица. Самое лицо было неестественно угловатым и восково-бледным. Оно скорее походило на маску, вылепленную из живых тканей. Если присмотреться, можно было заметить тонкие белые шрамы вокруг ноздрей и по контуру челюсти.

— Ну что, начальник? Как Вам мой костюм?

— Ты знаешь мои вкусы, Мартин. Я вообще-то за естественное уродство. Ты считаешь, что недостаточно уродлив, и тебе нужен вспомогательный антураж? На прошлой неделе ты был сатанистом, а на этой гестаповцем. Какой твой следующий шаг? Ты уже продумал свой следующий образ?

— Скорее всего, наряжусь ирландским террористом из Белфаста. Надену зелёный берет, камуфляжную куртку, тёмные очки.

Парень снял гестаповскую фуражку, пристально рассмотрел металлический череп над козырьком, и швырнул её на стол. Затем он сорвал с глаза монокль со свастикой и принялся размахивать им.

— Зачем ты носишь эту тряпку на глазу? — спросил его Дин МакАртур.

— Какая разница? Он у меня всё равно не видит.

— Ты знаешь, что это можно исправить.

— Знаю. Второй глаз будет мне мешать в работе. Я привык видеть одним. Если у меня вдруг прорежется зрение слева, это будет дополнительная нагрузка на мозг. Начнутся мигрени, галлюцинации, раздвоенное зрение. Как я буду проводить операции?

Отеческая гордость озарила лицо Дина.

— Я вижу, ты прилежно выполняешь домашнее задание. Мне отрадно, что учебник по неврологии не собирает пыль. Я задал тебе этот вопрос, чтобы испытать тебя. Мартин, мальчик мой, ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее твоего успеха.

Юный хирург поёжился в кресле. За пятнадцать лет общения с доктором МакАртуром он так и не научился угадывать истинный смысл его слов. И сейчас он не был уверен, говорил ли его покровитель от души или издевался.

— Вы мне не отец, — выпалил Мартин неожиданно. В его тоне промелькнула исступлённая дерзость четырёхлетнего мальчишки, представшего перед суровым отчимом.

— Конечно, не отец, — ответил Дин своим бархатным, тёплым голосом. — Твой отец от тебя отвернулся. И правильно сделал. Его потеря — моя находка. Если бы он занимался твоим воспитанием, ты бы вырос таким же неудачником, как и остальные его дети. Однако судьба распорядилась иначе, и ты попал в мои руки. Я уже добился всего, чего мог. Но ты, малыш, добьёшься ещё большего.

— Хорошо, — сказал Мартин, — если Вы мной так дорожите, то почему Вы меня не спросили, почему у меня скула опухла? Вы совсем за меня не переживаете.

— Сейчас уже нет, мальчик мой. Было время, когда я боялся за твою жизнь, но те времена прошли. Ты можешь за себя постоять. И если тебе есть чем поделиться, ты сам мне всё расскажешь, не дожидаясь приглашения с моей стороны.

— Мне Вам нечего рассказать, но зато есть что показать, — юноша достал из-под блестящего плаща фотоаппарат. — Как видите, я выполнил свою миссию, при этом чуть не поплатившись за это своим единственным зрячим глазом.

Дин взял добычу из рук воспитанника и тут же нахмурился.

— В нём нет плёнки. А без плёнки мне эта побрякушка не нужна.

— Напрасно вы так, начальник, — ответил Мартин, откинувшись в кресле. — Этот фотоаппарат, если верить словам его бывшей хозяйки, не простой, а волшебный. Я слышал, что она говорила это своему приятелю. Конечно, вполне возможно, что она вешала ему лапшу на уши. Она вполне на такое способна. И вообще, если не секрет, зачем вам сдалась эта чернявая оторва?

— Не называй её так.

— Но это не мои слова, а ваши. Когда я зашёл, вы стояли у окна и бубнили «Зачем мне эта чернявая оторва?». Ну вот и я интересуюсь тем же. Зачем?

— Тебе не понять.

— Конечно, моему скудному уму, который годится лишь для того, чтобы вмещать бесчисленные формулы, не осилить такое тонкое понятие как старческий спермотоксикоз.

— У тебя все мысли в одном направлении.

— Естественно. Мне девятнадцать лет. И то, что в моём теле вместо костей титановые штыри никак не влияет на гормональный фон. И не надо мне говорить, что Вы возвысились над своими низменными желаниями. Прав Ваш приятель прокурор. Как его там? Джек Риф. Я чётко помню, как он вам за устрицами советовал найти себе какую-нибудь не слишком тупую лаборантку для здоровья. Это были первые и последние мудрые слова, которые вылетели из его лживой пасти за весь вечер.

Неизвестно чем бы закончился этот разговор. Доктора и его подопечного спас истошный телефонный звонок. Дин жестом приказал Мартину удалиться, но тот нацепил наушники и закрыл глаза, дав этим понять, что его не интересовали чужие врачебные тайны. Когда Дин поднял трубку, в ухо ему раздалось прерывистое сопение.

— Это Вы, доктор? Слава Богу… Так рад слышать Ваш голос.

— Я тоже рад слышать твой голос, Кенни.

— Значит, Вы получили моё сообщение?

— Конечно. Вот почему я и остался в кабинете на случай, если ты мне перезвонишь. Ты всё ещё в баре?

— Да.

— Хочешь, я к тебе приду?

— Нет. Его через полчаса закроют.

— Тогда приходи ко мне.

— У меня ноги заплетаются.

— Вызови такси.

— У меня нет денег. Я последнее пропил.

— Хочешь, я вызову, и за тобой приедут?

— Не надо.

— Тогда как я могу тебе помочь?

— Поговорите со мной. Мне больше не с кем.

Дин бросил косой взляд на своего подопечного, чтобы убедиться, что тот не подслушивал. Мартин продолжал лежать в кресле, запрокинув голову. Его угловатые колени подрагивали в темп музыке.

— Я слушаю тебя, Кенни.

— Мир так жесток и несправедлив. Я всегда это знал, но то, что случилось сегодня вечером, стало последней каплей. Все мои принципы были опровергнуты. Мне не за что больше держаться.

— Что же случилось?

— Вы знаете, что когда меня выгнали из команды, я лишился всего. И только сейчас я начал осознавать глубину потери. Кен Хаузер без лакросса, без спортивной стипендии, это как… куриный суп без курицы, как сигарета без табака. Сегодня вечером я пытался сделать доброе дело — спасти девушку от бандита. Она была на вид как беженка из страны третьего мира, смесь арабки с латинкой. Я даже удивился, когда она заговорила без акцента. Её собирался зарезать какой-то нацист. И Вы думаете, она сказала мне спасибо? Чёрта-с-два! Она сказала мне, что у меня с головой не в порядке, и пошла домой с каком-то хлюпиком, который в самый ответственным момент бухнулся в обморок. Теперь скажите мне, доктор. Кому нужны эти понятия о чести, о мужественности? Кому нужны мои чёртовы стероидные мышцы?

— Никому, ровным счётом. Вот почему я хочу тебе помочь. Я недавно разработал новый препарат. Просто баловался, как бы между прочим, и формула сама сложилась. Эффект не хуже, чем от той традиционной дряни, которой ты себя травил все эти месяцы, и при этом никаких побочных эффектов. А самая лучшая новость… Ты готов её услышать? Этот препарат не проявляется в анализах. Сам подумай, если лаборанты не подозревают о его существовании, они не будут его искать в крови подозреваемого. Неужели тебе эта новость не поднимает настроение? Эй, Кенни, ты слышишь меня?

В ответ Дин услышал унылое мычание.

— Мне уже ничего не хочется.

— Значит, убить фашиста тоже уже не хочется?

— Какой смысл? Кто это оценит?

— А тебе обязательно чтобы ценили?

— А как же без этого? Я привык к медалям и кубкам.

— В этом твоя беда. Ты уже привык, но ещё не успел пресытиться. Какая разница, что одна девчонка не оценила твоих рыцарских порывов? У тебя уже есть перспективная девушка, которая любит тебя, и которой ты не должен ничего доказывать.

— В том-то и беда, что она меня любит уже который год. Мы вместе с седьмого класса. У нас все пацаны в команде меняют тёлок каждую неделю. Один я, как дурак, застрял с одной.

— С такой как Лили не стыдно застрять. Вот увидишь, она закончит юридический институт и займёт место прокурора. Джеку Рифу лет через десять на пенсию. К тому времени ты закончишь ординатуру и устроишься в военный госпиталь физиотерапевтом. Вы с Лили станете золотой парой Филадельфии, а эта неблагодарная мексиканская шлюшка будет мыть унитазы. Теперь ты понимаешь насколько глупы твои обиды?

Кенни вынужден был согласиться.

— Вот… вот почему я весь вечер пытался до Вас дозвониться. Я знал, что после разговора с вами мне станет намного лучше. Кажется, бар уже закрывают. Спокойной ночи.

Положив трубку, Дин вернулся к своему воспитаннику. Мартин лежал в той же позе, чуть заметно дёргаясь под удары скандинавского рока, совсем как обычный подросток. В полумраке ночного клуба он мог сойти за почти нормального. Если бы не следы надрезов на руках… Впрочем, тело парня выглядело не лучше. Зрелище было не для слабонервных. Не всякий врач мог спокойно смотреть на эту карту узловатых рубцов. Дин знал наизусть расположение всех штырей, пластинок и болтов, которые скрепляли то, что осталось от скелета Мартина. Свободная одежда сглаживая асимметрию. Около года назад парень наконец перестал расти. Теперь можно было планировать очередную серию операций. Ортопед уже продемонстрировал Дину модели имплантов.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, Мартин открыл глаза и снял наушники.

— О чём Вы думаете, начальник?

— Ни о чём.

На самом деле Дин думал о том, что произошло пятнадцать лет назад, о той странной, невыносимой весне, которая отняла у него всё и возместила сторицей.

========== Глава 7. Добрые души ==========

Филадельфия, 1967 — городской госпиталь, отдел травматологии

Во дворе городской больницы уже давно затихли сирены и последних посетителей выпроводили из здания. Двадцатидвухлетняя медсестра Джин Типпетт стояла у распахнутого окна и шмыгала носом, не забывая затягиваться ментоловой сигареткой между всхлипами. Её более опытная коллега Китти Клеин легонько похлопывала её по плечу, хотя в голосе её были отчётливо слышны злорадно-назидательные нотки.

— Джинни, милочка, что ты себе думала, когда устраивалась в отдел травматологии? Неужели ты думала, что сюда люди поступают, чтобы удалить вросший ноготь? Смотри, если тебе такая работа не по нутру, ещё не поздно переучиться на стюардессу.

Джин выбросила окурок в окно и закрыла лицо руками.

— Боже, какая она была красавица!

— Ты всё ещё про Эмму Томассен? Фотомодели не отличаются умом, дорогая. Эта надралась и вихляла по дороге на своём задрипанном Шевроле.

— Мне трудно поверить, что я больше не увижу её лицо на обложке, — продолжала сокрушаться Джин. — Она была моим кумиром. Я волосы покрасила, чтобы быть похожей на неё. Так мечтала с ней лично встретиться, но не при таких обстоятельствах, конечно. Может это и к лучшему, что она умерла, не увидав… своё отражение после аварии. Я не представляю как я бы жила с такими уродствами.

Шведская красотка не была единственной пострадавшей, которую скорая помощь привезла в тот день, но на Джин именно её трагедия произвела неизгладимое впечатление. Её абсолютно не тревожила участь почтенных пожилых супругов, которые погибли в той же катастрофе.

— Да отпусти наконец свою инфантильную мечту, — сказала Китти. — Эмма Томассен уже пять часов как в морге. Её сын скоро там же окажется. Во всяком случае, у меня такое предчувствие. Я видела его медицинскую карту. Там перечислены все увечья. Нам его предстоит навестить. Тебе будет полезно.

Джин вцепилась руками в оконную раму и покачала головой. Ей не хотелось идти в детское крыло травматологии.

— Может, лучше навестим того старого мотоциклиста? — заикнулась она робко. — Он такой юморной. Сейчас бы пошлую шуточку в самый раз.

Китти неумолимо потянула её за пояс белого халата.

— Пошли. Тебе нужно познакомиться с нашим юным пациентом. Завтра тебе в любом случае придётся сменить ему повязку и поставить капельницу — если, конечно, он доживёт до утра. Если ты увидишь его сегодня, то по крайней мере будешь морально подготовленной, и завтра, при свете дня, для тебя это не будет таким шоком.

— Неужели это так необходимо? — простонала Джин.

— Если ты хочешь удержаться в этой больнице, то представь себе, да. Это при мне ты можешь устраивать тихие истерики. Боюсь, что начальству это не понравится. Мы с тобой сдружились, и мне бы не хотелось тебя терять.

Последние слова Китти были чистейшей ложью. На самом деле она молила Бога, чтобы Джин сломалась и добровольно уволилась. В отделении работал статный хирург доктор Флеминг, который недавно развёлся и на которого Китти уже положила глаз. Присутствие грудастой конкурентки ей было совершенно некстати.

— Спасибо, милая, — всхлипнула Джин. — Не знаю, как бы я продержалась без тебя эти две недели.

Ухмылялась, Китти обняла конкурентку за талию и потащила её по тёмному коридору по направлению к детскому крылу. В тот вечер оно было почти пустым. Большинство юных пациентов перевели в отдел реабилитации. Только в палате интенсивной терапии горел свет. Прерывисто дыша, Джин Типпетт подошла к окошку в двери и заглянула внутрь.

Зрелище, представшее её глазам, было не так ужасно, как она себе представляла. На высокой каталке лежало подобие маленькой мумии. Сквозь повязки на голове пробивалось несколько золотисто-рыжих прядей. Можно было подумать, что это был обычный ребёнок в наряде на Хеллоуин, который устал собирать конфеты и решил прилечь отдохнуть.

— Парни в реанимации загипсовали его на славу, — хмыкнула Китти. — Интересно, будут ли они разбивать гипс, если он умрёт, или так и похоронят его, как египетского фараона?

Джин передёрнулась от этих слов, не успев привыкнуть к чёрному юмору отдела травматологии.

— Может, это решение примет его отец?

Китти презрительно усмехнулась.

— И ты называешь себя поклонницей Эммы Томассен? Даже я знаю, что твоя скандинавская богиня не была замужем. Никто не знает, кто отец Мартина. Возможно, Эмма сама не знала. Если представить себе сколько агентов и фотографов её под себя подмяло… Впрочем, нельзя говорить плохо об усопших. Сомневаюсь, что на похороны кто-то явится. У неё не было близких друзей. Красивые женщины часто одиноки. Могу представить, как злорадствуют её конкурентки.

Джин зашмыгала носом по второму кругу, чего Китти, собственно, и добивалась.

— Может с ним поговорить? Ты думаешь, он что-то услышит?

— А что толку? Сомневаюсь, что голос чужой тётки его утешит. Лучше его не дёргать. Но капельницу тебе всё-таки придётся поставить и повязку на голове сменить.

— И что теперь будет? — спросила Джин.

— Не думаю, что его возьмутся реабилитировать. Скорее всего, его переведут на паллиативный уход.

— Какой уход?

— Паллиативный. Хоспис, дорогая, — Китти чуть не сказала «дура». — Он будет там лежать, пока природа не возьмёт своё.

Джин вздохнула с облегчением. Покрайней мере, хоспис находился в другом здании, и мальчишкой занимались бы другие.

— Этого не будет! — раздался мужской голос у них за спиной. — Я этого не допущу.

Медсёстры вздрогнули и одновременно обернулись. В нескольких шагах от них стоял высокий, сероглазый юноша лет двадцати. Его левая рука была на перевязи, а лицо покрыто кровоподтёками.

— О боги! — ахнула Джин. — Это, должно быть, отец Мартина. Он пришёл, чтобы похоронить сына.

Тут Китти наконец выпустила когти наружу.

— Дура! Когда он его по-твоему заделал? В десятом классе? — Отчитав коллегу, Китти надменно взглянула на незнакомца. — Что Вы здесь делаете?

— Да так, решил прогуляться, мозги проветрить, — ответил юноша сквозь зубы. — Не спалось мне. Ведь не каждый день ты теряешь обоих родителей. Кто бы подумал, что я случайно услышу такую интересную беседу.

Видно, у него закружилась голова, потому что он опёрся здоровой рукой о стену.

— Возвращайтесь обратно в палату, — приказала Китти, указывая пальцем на противоположный конец коридора. — Немедленно.

— А иначе что? — спросил юноша, восстановив наконец равновесие. — Вы не дадите мне печенья с молоком? Не разрешите смотреть мультики?

— Я позову охрану.

— И что вы им скажете? Что пациент имел наглость гулять по коридору в десятом часу? Ваша мать случайно не работала надзирательницей в концлагере?

— Кто вы такой?

— Я — Дин МакАртур, один из пострадавших. Я был с родителями в машине, когда случилась авария. Теперь они лежат в морге рядом с Эммой. А мне, как я уже объяснил, не спалось. Чья-то невидимая рука вытянула меня из койки. И теперь я понимаю, почему. Оказывается, пока я купался в жалости к себе, две сплетницы уже сговорились сбросить человека в мусоропровод. Ещё не было консилиума, а вы между собой уже решили судьбу Мартина. Как всё просто!

Лицо Китти смягчилось, но только чуть-чуть. Расправив плечи, она шагнула навстречу Дину.

— Я вижу, в чём дело. Мистер МакАртур, как медработник, я не должна вступать с вами в подобные беседы. Я не имею права обсуждать с Вами состояниe и протокол лечения других пациентов, которые к Вам никакого отношения не имеют. Однако я сниму на пару минут свою медсестринскую шапочку и поговорю с Вами по-человечески.

— По-человечески? Это было бы оригинально и освежающе.

— Сарказм здесь неуместен. Невооружённым глазом видно, что участь этого ребёнка Вам небезразлична. Ещё бы! Вы осиротели в один день. Я допускаю, что Вы испытываете к мальчику подобие солидарности. Однако будем откровенны. Даже если ребёнок выживет, что маловероятно, ему понадобятся услуги ортопеда, невролога, пластического хирурга, психиатра. Кто будет за это платить?

— Я буду платить.

Китти расценила этот бойкое заявление как рывок травмированного сознания. Ей неоднократно доводилось наблюдать, как у пациентов в сотрясением мозга проскальзывали маниакальные вспышки, во время которых им хотелось побороть голод в мире или найти лекарство от рака.

— Мистер МакАртур, думаю, вам пора в палату. Вам противопоказаны физические нагрузки. Вы несёте чушь.

— Вы до сих про не знаете, с кем имеете дело.

— Только не говорите мне, что вы Наполеон. Тогда я буду вынуждена вызвать психиатра.

— Не Наполеон, но почти. Я только что унаследовал семнадцать миллионов. Думаю, такой суммы хватит за глаза. К вашему сведению, я уже почти закончил докторат и стажируюсь в институте «EuroMedika». Я заберу Мартина с собой. Только там он получит необходимую помощь. От американских врачей мало толку. В нашей прекрасной, свободной стране, бюрократия тормозит прогресс. Взять ту же самую наркологию. В Америке это ответвление науки в зародышевом состоянии. С людьми, страдающими от зависимости, работает обычный психиатр. Все учебники по наркологии — из восточной Европы. Даже проклятые коммунисты разбираются в этом вопросе лучше, чем американцы. Вы в курсе, что погибшая Эмма Томассен сидела на антидепрессантах? Она потеряла контроль за рулём, потому что у неё закружилась голова. Надо судить врача, который прописал ей эти таблетки. А ещё лучше, судить всю фармацевтическую компанию за неразглашение побочных эффектов. Надо привлечь адвокатов и этиков мирового класса.

Китти не расслышала остаток тирады. Нелестные слова в адрес американской медицины пролетели мимо её ушей. Семнадцать миллионов. Когда осиротевший студент озвучил эту сумму, медсестра машинально дотронулась до головы, поправляя причёску.

— Джинни, ты свободна, — цыкнула она на свою младшую коллегу. — Я должна поговорить с мистером МакАртуром наедине.

Избавившись от соперницы, Китти подошла к молодому пациенту и начала поглаживать его плечо, сначала робко и легко, но потом более настырно. Прыткие пальцы как бы ненароком скользнули под воротник рубашки и прогулялись по тёплой ключице.

— Послушайте, мистер МакАртур… Я понимаю, у Вас такое горе, но… Вы такой молодой, красивый, перспективный, состоятельный. Зачем Вам брать на себя такой крест в виде ребёнка-инвалида? Разве эти дополнительные хлопоты помогут Вам исцелиться? Зачем Вам всё это?

— Вы совершенно правы, — сказал он, накрыв её руку своей, и вдруг сжал пальцы так, что они хрустнули. — С какого перепугу я, как будущий врач, должен заботиться о человеческой жизни? Нет, я должен тратить родительские деньги на выпивку и шалав в медсестринском наряде. Ведь вы ради этого устроились в госпиталь?

Арийская спесь Китти моментально растворилась в примитивном женском страхе. Она и раньше позволяла себе вольности с пациентами мужского пола, но ни разу суставы её пальцев не подвергались опасности.

— Пустите.

Дин держал её кисть мёртвой хваткой, заламывая пальцы.

— Вам что-то не нравится, фрёйлен? Только минуту назад Вы готовы были завалить меня на кушетку прям в коридоре. Вашей начальнице будет интересно узнать, при каких обстоятельствах вы получили травму.

Дин выпустил её так же неожиданно, как и схватил. Китти отлетела на несколько шагов назад и плюхнулась на свой плоский зад. Какое-то время она сидела на холодном линолеуме в темноте. Когда она наконец оправилась от шока и нащупала свалившуюся шапочку, коридор бы пуст. К счастью, Джин не стала свидетельницей этого позора. Одёрнув халат и поправив чулки, Китти приняла твёрдое решение донести на МакАртура психиатру. Такого взрывоопасного психа было рискованно выписывать.

========== Глава 8. Продолжение рассказа о добрых душах ==========

Когда медсёстры пришли к Мартину на следующее утро, чтобы сменить повязки, они, к своему величайшему удивлению, застали Дина МакАртура в обществе адвоката и соцработника из органов опеки. В палате также находился разведённый хирург, тот самый доктор Флеминг, которого все работницы госпиталя надеялись обольстить.

— Глазам не верю, — хмыкнула Китти своей напарнице. — Неужели ему это позволят? Это какая-то идиотская прихоть. Если ему так приспичило о ком-то заботиться, почему бы ему не завести собаку?

Джин, которая за ночь успела морально подготовиться к своим обязанностям, смело шагнула к постели пациента.

— Мы пришли обслужить Мартина.

— В этом нет необходимости, — ответил доктор Флеминг. — Об этом уже позаботились. Я сам осмотрел пациента перед выпиской.

— В хоспис? — ахнула Джин. — Неужели всё так безнадёжно?

— Напротив. Этот молодой человек, мистер МакАртур убедил меня дать европейской методике шанс. Я изначально не считал ребёнка обречённым. Безусловно, случай тяжёлый. К счастью, мой немецкий коллега, доктор Руст из института «EuroMedika», не боится трудностей.

Китти скривила накрашенные губы и покосилась на Дина, сидевшего рядом с койкой мальчика.

— Я вижу, Вы не шутили, когда говорили о своём намерении взять Мартина под своё крыло.

Дин даже не глянул в её сторону. За него говорил соцработник.

— Не вижу смысла препятствовать оформлению опекунства. У мистера МакАртура безупречная репутация, неограниченные финансовые возможности и полезные связи в сфере медицины. В любом случае, ребёнку от этого хуже не станет. Кровных родственников у него нет. Пока что никто не шагнул вперёд и не предложил взять на себя ответственность. Грубо говоря, ребёнок никому не нужен, а штату уж точно.

Китти демонстративно взяла Джин под руку.

— Прекрасно. Я вижу, нам тут нечего делать. Наша помощь не требуется, — как только они вышли в коридор, она зашипела напарнице в ухо: — Бедный мальчишка. Лучше бы он умер спокойно. Теперь его будут использовать в качестве морской свинки. Там, куда его переведут, проводят такие опыты, от которых нацисты покраснели бы. Говорю тебе, «EuroMedika» — это второй Освенцим. И министерство здравоохранения закрывает на всё глаза.

Джин провела рукой по лицу, точно смахивая паутину.

— Зачем ты мне такие ужасы рассказываешь с утра пораньше?

— А тебе лучше жить в неведении? Пока ты дрыхла, я справки навела. Дин МакАртур на самом деле богат до омерзения. Его подушка набита стодолларовыми купюрами. Он на самом деле стажируется в том сатанинском учреждении. Флеминг его боится. Вот почему он так быстро выписал мальчишку из госпиталя. Ты видела, как он весь съёжился перед МакАртуром? Говорю тебе, этот шизанутый крестоносец попортит всем крови.

Действительно, Дин МакАртур имел талант портить кровь, особенно тем, чей интеллектуальный коэффициент был ниже ста двадцати баллов. Он терпеть не мог когда люди хотели казаться умнее, чем они были на самом деле, а таких людей в его окружении было большинство. К откровенно глупым людям, которые не претендовали на академические лавры, он относился более толерантно. Будучи ребёнком, он мог часами играть в машинки с мальчишкой из его церковного прихода, который явно тормозил в умственном развитии и чья майка была вечно пропитана слюнями. В нехватке сострадания к убогим его обвинить было нельзя.

Конфликты возникали, когда один из его школьных преподавателей начинал нести то, что Дин называл «полной ахинеей». Так, однажды учитель истории в четвёртом классе имел неосторожность назвать неандертальцев примитивными дикарями. Девятилетний Дин был оскорблён до глубины души. Не поднимая руки, он выскочил из-за парты и начал доказывать горе-педагогу, что на самом деле неандертальцы были прекрасно приспособлены к окружающей среде, что у них существовали наречия и похоронные ритуалы. Ошарашенный педагог, который не привык к подобным выпадам со стороны учеников, прижался спиной к доске. У него не хватало духу осадить маленького наглеца.

Похожая ситуация случилась на уроке английского, когда учительница сказала, что Толкиен и Льюис были закадычными друзьями. Дин взорвался и начал утверждать, что их переписка свидетельствует об обратном. На самом деле эти два гиганта мифологической фантазии терпеть друг друга не могли и прикрывали свою вражду колкими любезностями. Это было так же верно, как и гомоэротическое напряжение между Хемингуэем и Фицджеральдом. Иначе как объяснить эти совместные походы в туалет?

Во время заседания в кабинете директора было решено, что Дину следовало перейти на домашнее обучение. Мальчишка, казалось, только этого и добивался. Он вышел из кабинета с видом победителя, оставив никчемные школьные учебники на столе директора.

Его родители, миллионеры-филантропы благородных французских и шотландских кровей, вели нелюдимый, почти аскетический образ жизни. Их имена никогда не числились в великосветских списках. Когда единственного сына освободили от школьных занятий, они решили отправиться на три года в южную Америку с благотворительной миссией строить школы. У отца было инженерное образование, а у матери педагогическое. За это время Дин овладел испанским, португальским и основами нескольких аборигенных наречий. Родители предполагали, что он станет лингвистом или антропологом, но мальчик уже отдал сердце медицине. Впрочем, он бы преуспел в любой науке. К тринадцати годам он осилил всю программу для старших классов по физике, химии и биологии.

Вернувшись в Филадельфию, он осознал, что пропасть между ним и сверстниками стала такой широкой, что он уже не видел противоположного конца. Несмотря на раздражение, которые вызывали в нём соплеменники-американцы и люди в целом, он всё же горел желанием спасать и исцелять. Чтобы поддерживать своё вынужденное человеколюбие, он должен был свести общение с людьми до минимума. Тот самый Бог, который наделил его недюжинным интеллектом, также велел любить ближних. Дин был готов любить через силу. Он даже воспитал в себе некую базу хороших манер и уже не бросался на преподавателей, когда те утверждали, что неандертальцы не вступали в половую связь с кроманьонцами.

В пятнадцать лет он поступил в Пенсильванский университет, где в своё время, задолго до войны, познакомились его родители. Имя МакАртур, которым отец не пользовался всуе, раскрыло перед мальчиком двери всех лабораторий и кабинетов самых востребованных профессоров. Его не тянуло на студенческие вечеринки, где пили дешёвое пиво и газировку с виски. Он и безумно дорогое французское вино в чудовищных количествах пил очень редко и всегда в одиночку. Не поддаваясь искушениям, свойственным его возрасту, он к двадцати годам готов был получить диплом доктора. Из всех учреждений, готовых принять его на досрочную практику, он выбрал самое таинственное и передовое — «EuroMedika». Впервые за всю жизнь Дин испытал нечто похожее на профессиональную солидарность. Он попал в окружение таких же вспыльчивых, резких, блестящих чудаков, которые сбежались со всего мира. Однако даже из своих новых коллег он умудрился выделиться. Для учёного он был слишком религиозен, а для христианина слишком увлечён эзотерикой. Годы, проведённые в латинской Америке среди местных шаманов не прошли бесследно.

Однажды апрельским утром отец предложил поехать втроём в Фэрмаунт Парк, и жена его радостно поддержала. Корзинка с вином, французских хлебом и фруктами была собрана, а крыша красного «Форда» была снята. Не предчувствуя беды, семейство тронулось в путь. Дин сидел на заднем сидении с учебником микробиологии и готовился к экзаменам, когда в их машину врезалась злополучная шведская фото модель. Он ни на минуту не терял сознание. Ему отчётливо запомнились окровавленные страницы учебника и обгоревшие золотистые локоны Эммы Томассен.

Перед выпиской из больницы он провёл двадцать минут в кабинете психиатра, который рассказал ему те вещи, которые Дин уже знал. Эта встреча была организована как чистая формальность, как дань протоколу. Психиатр говорил про посттравматический синдром, про бессонницу, про возможные приступы паники и вспышки памяти, в которых проигрывались детали аварии. Ничего подобного не произошло. Каждую ночь Дин погружался в холодную, тёмную воду. Ему казалось, что он опускался на дно Марианской впадины, и в этом было нечто умиротворяющее. Он бы не отказался так и остаться на том дне. Тем не менее, каждое утро он просыпался и шёл в палату к своему подопечному. Каждый раз, обследуя пациента, он находил новые травмы, которые доктор Флеминг не внёс в медицинскую карту. Иногда Дину казалось, что кости ребёнка продолжали ломаться, хотя он лежал неподвижно.

Тем не менее, сердцебиение Мартина оставалось сильным и ровным. Не сказать, что маленький пациент цеплялся за жизнь. Просто смерть, очевидно, забыла про него. Он напоминал узника, которого забыли казнить, и оставили гнить в темнице. В данном случае, темница была его собственным телом. К счастью, мальчик находился в полукоматозном состоянии и не страдал. Быть может, он тоже витал на дне той самой Марианской впадины?

Врачам его состояние было даже на руку. Ребёнок не дрыгался во время манипуляций и процедур. Его не приходилось накачивать успокоительными и обезболивающими. Только когда он начал шевелить пальцами и крутить головой ему подлили морфина. Дин каждый раз скрипел зубами, распечатывая очередную ампулу с обезболивающим, ведь опиаты тормозили восстановление памяти. Хриплые стоны, раздававшиеся из-под повязок, проходились наждачной бумагой по его и без того расшатанным нервам. Дин полностью не осознавал масштабы страданий Мартина, пока тот не начал приходить в себя. Молодому доктору приходилось ежеминутно напоминать себе, что он спас ребёнка не для того, чтобы выпустить его наркоманом. Надо было найти альтернативный метод борьбы с болью, которая не собиралась отступать в ближайшее время. Иногда его посещали мысли о том, что, быть может, пустоголовые медсёстры были правы и было бы более гуманно оставить Мартина в хосписе. Тогда бы Дину не пришлось слушать эти стоны. Однако обратно пути не было. Он взял мальчика под свою опеку с целью доказать окружающим его скептикам, что чудо было возможно. Он вынужден был признаться себе, что им руководило не сострадание, а гордыня.

Из проповедей священника в церкви Св. Иосифа, которую когда-то посещало семейство МакАртур, Дин вынес, что чудеса не случаются в одночасье. В случае Мартина Томассена это были маленькие шаги вперёд, к свету, вопреки статистике. Пластический хирург собрал мальчику лицо из костей и подсадного хряща, обтянув структуру кожей. Результат выглядел вполне сносно. Пожалуй, черты получились слишком угловатыми и симметричными, как у манекена. Отпущенные до плеч светлые волосы частично закрывали шрамы. Увидев Мартина впервые, посторонние не шарахались. Облик его вызывал не моментальное отторжение, а нездоровое любопытство. Хромая по коридорам института, ставшего его домом, мальчик привык ловить на себе пристальные взгляды лаборантов и практикантов. Справедливости ради, их интерес был профессиональным, а не праздным. Им хотелось узнать все технические приёмы, которые применил пластический хирург. По крайней мере, у них хватало деликатности не останавливать его и не щупать его скулы.

Сам Мартин ни разу не выразил сокрушения по поводу своей внешности, ведь он не помнил того лица, с которым родился. Первые пять лет жизни, которые провёл с матерью, казались ему какой-то серой кляксой с размытыми очертаниями. Он не проронил ни одной слезинки, когда психолог объяснил ему наконец, почему мама не приходит. К счастью, речь Мартина не пострадала. Ещё находясь в бреду, он бегло бормотал на английском и шведском. Несколько шведских фраз — вот всё, что он удержал от Эммы. Главной фигурой в его жизни стал молодой доктор МакАртур. Не сказать, что ребёнок был трепетно привязан к своему спасителю. В его сознании ещё не было места для таких эмоций как признательность. Об этом пока было рано говорить. Ещё не будучи готовым любить, он, однако, был готов следовать указаниям, которые то и дело менялись. Одной из основных целей было восстановить мышечную массу, потерянную за те месяцы, которые он провёл неподвижно. Мартин по нескольку часов в день проводил в спортивном зале. Случалось, что перетруженные мышцы вылезали неровными буграми, подчёркивая асимметрию, и протокол тренировок приходилось менять.

Работающие с Мартином понимали, что всё их усилия были на уровне эксперимента. Никто не ожидал идеальных результатов. Тем не менее, он продолжал их удивлять. Однажды Дин заметил, как уверенно и чётко мальчишка резал пластилин ножом. Ему только что поставили спицы в кисти и запястья, и физиотерапевт дал ему задание накатать шариков одного размера и разрезать их пополам. Мартин справлялся с заданием великолепно.

«А ведь у него мелкая моторика не хуже чем у пианиста», — подумал Дин с изумлением. На минуту он позволил себе заглянуть на пятнадцать лет вперёд. — Он вполне может стать хирургом».

Теперь он был готов написать отчёт доктору Флемингу. Наконец-то ему было чем похвастаться.

========== Глава 9. Филадельфия с высоты голубиного полёта ==========

Южная улица, январь 1982 года

На утро после платонической брачной ночи Пит Холлер проснулся будто помолодевшим. Точнее, он чувствовал себя так, как и положено чувствовать себя двадцатишестилетнему мужчине. Его больше не знобило, суставы не ломило. Даже боль в затылке не слишком тревожила его. Всё-таки какие чудеса творит тепло, исходящее от тела ещё одного живого существа, даже если это существо — бездомная сиротка. Ну и что, что она не подарила ему плотского наслаждения? Пит смутно помнил, как во сне обнимал Хейзел будто собачку, будто плюшевую игрушку. Это был первый подобный опыт в его жизни. Обычно всё случалось наоборот. После полового акта девушки, как правило, выползали из его постели. Ни одна из них не осталась с ним на ночь. Быть может, их смущал старый матрас, в котором, несомненно, проживали клопы. А может, они боялись, что он будет читать им поэмы. Поведение Хейзел приятно удивило его. Девочка позволила ему поглаживать себя в полусне. За неимением подушки, она пристроилась на его костлявом плече и забросила на него свою тонкую смуглую ножку. Это было так чертовски трогательно! Пит уже забыл, какое это блаженство иметь питомца, впитывать тепло, слышать размеренное сопение.

Когда он проснулся, Хейзел рядом не было. У изголовья матраса стояла недопитая чашка кофе. Как мило! Девушка поделилась с ним завтраком. Поспешно нацепив куртку, он решил постараться выскользнуть из притона незамеченным. Ему нужно было забежать домой и переодеться, чтобы успеть в католическую школу на литературный кружок.

Пройдя вниз по коридору, он моментально забыл о своём намерении вернуться к блеклой действительности. Мистическое зрелище предстало его взору. Логан Мэсси, тот самый мулат-великан, который прошлой ночью грозился его убить, вёл диалог с музами. Запрокинув огромную голову, зажмурив глаза, сжимая в зубах самокрутку с марихуаной, владелец притона перебирал струны гитары. В эту минуту он чем-то напоминал языческого бога. Пит невольно залюбовался им.

Почувствовав восторженный взгляд на себе, Логан открыл глаза и выплюнул окурок.

— Как спалось, дружище?

— Великолепно. Такое чувство, будто мне подлили красный кровяных телец.

Логан нахмурился.

— Эй, парень… Ты там поосторожнее с медицинским жаргоном. У нас такие варварские процедуры не обсуждают.

— Прости.

— Так уж и быть, прощаю на этот раз. Садись, побренчим вместе.

Пит последний раз играл на гитаре за несколько дней до того, как погибли его родители. С тех пор он не дотрагивался до музыкального инструмента.

— У меня пальцы как макароны.

Логан указал на высокий африканский барабан.

— Никаких отговорок. Надо же как-то отпраздновать наше знакомство.

Осознавая своё физические и художественное ничтожество перед этим афро-кельтским исполином, Пит послушно сел напротив него и принялся хлопать потными ладонями по кожаной крышке, сначала робко, но потом более выразительно, покачивая головой и подёргивая плечами в ритм. Одобряющая улыбка Логана действовала на него, как стимулянт. Зарядившись энергией своего смуглого приятеля, Пит полностью отдался пьянящему танцу. Хотя он никогда не выезжал за пределы Филадельфии, воображение перенесло его на Карибские острова. В середине января он чувствовал на лице тропический бриз. Волшебная трава Логана действовала на него таким образом.

— Нравишься ты мне, приятель, — сказал мулат, когда они наконец отложили музыкальные инструменты. — Я к тебе сердцем успел прикипеть, как к брату.

— А я к тебе. Увы, мне пора.

— Если ты уйдёшь навсегда, я страшно обижусь. А ведь ты не хочешь видеть меня обиженным. Поверь мне, это не самое привлекательное зрелище.

Представить себе Посейдона во гневе?

— Что ты, Логан, — пробормотал Пит. — У меня в мыслях такого не было.

— Ну и славно. Я в тебе сразу узнал родственную душу, — почёсывая щетинистый подбородок, Логан оглянул нового друга с головы до пят. — Ты не похож на одного из наших, но это легко исправить. Как только мой друг татуировщик продерёт глаза, он над тобой славно поработает. А его подружка вплетёт тебе косички из конского волоса, не какую-нибудь синтетическую дрянь. Тогда мы с тобой действительно будем выглядеть как братья. А пока что подумай, какой узор ты хочешь выколоть на спине. Дракон будет слишком заурядно. Может какую-нибудь маску ацтеков? Ну и кольцо в бровь. Как же без этого?

Прокуренная, заваленная барахлом комната завертелась вокруг Пита.

— Но… но я преподаю в католической школе для девочек.

— Тем лучше. Когда малолетки увидят тебя в новом прикиде, они выпадут в осадок.

— Боюсь, администрация не разделит их восторга. Меня не пустят в класс, если я явлюсь в таком… праздничном виде.

— Ну и плевать, если не пустят. Их же потеря.

— Мне бы не хотелось терять доход.

— Глупости. Не жалей о прошлом. У тебя началась новая жизнь. Скоро ты начнёшь зарабатывать настоящие деньги. Не успеешь оглянуться, как разбогатеешь.

Пит почувствовал, как его пустой желудок болезненно сжался. Зря он допил холодный кофе. Ему не нравилось, куда шёл разговор.

— Каким таким образом?

— Хейзел сказала мне, что ты ведёшь лекции в университете. Это так?

— Раз в месяц. Это даже не класс, а скорее кружок. Дополнительные занятия для тех, кто изучает кинематографию.

— Так даже лучше, что ты не появляешься там часто. Значит, тебе всегда рады. Твоё появление — как благодатный дождь в пустыне, — Логан хлопнул себя по коленке и мотнул своей плетёной гривой. — Смотрю на тебя, братец, и не могу поверить своей удаче. Да тебя мне сам Бог послал. Молодчина, Хейзел, что такое сокровище приволокла с улицы. Мне всегда хотелось завести агента-поставщика, который бы дружил со студентами. Я проходил мимо университетского городка пару раз. Богатенькие сволочи.

— Уверяю тебя, никакие они не богатенькие. Наоборот, бедные мечтатели, как я.

Логана не так легко было переубедить.

— Нет, дружище. Настоящие бедняки могут мечтать, о чём угодно, а когда дело доходит до выбора специальности, они идут на бухгалтерию и медсестринское дело. Говорю тебе, у этих паразитов есть деньги, по крайней мере на траву. Это же наша основная клиентская база! Но мы потом детали обсудим. На данный момент ты должен определиться с выбором узора для наколки.

В соседней каморке татуировщик уже готовил свой арсенал. Пит прекрасно понимал, что сопротивление бесполезно, и что ему не суждено было выйти из этого притона в том виде, в котором он зашёл. Им вдруг овладела какая-то фаталистическая бесшабашность. Будь что будет!

— Хочу птицу феникс на спине и сфинкса на груди, — выпалил он. — Я всегда любил античную мифологию. Увы, её не преподают в школе на должном уровне.

— Одобряю твой вкус, — сказал Логан.

Экзекуция длилась около трёх часов. Пит обнаружил, что было больно только первые несколько секунд. Он сомневался в чистоте иголок, но решил не провоцировать судьбу и не допрашивать мастера. Присутствие Логана существенно скрашивала переживания. Великан сидел всё это время рядом с Питом, поил его пивом из бутылки, похлопывал по плечу и рассказывал о своём детстве. Мать Логана была беженкой из Нигерии, а отец — чернорабочим из Ирландии. Они познакомились в трущобах Гарлема. Это происходило в начале пятидесятых, когда межрасовые союзы были в диковинку. Трудно представить более душещипательную историю: два изгоя нашли друг друга. Увы, счастье их было недолговечно. Отец получил тяжёлую травму на стройке. Этот несчастный случай устроили ему недоброжелатели. Логан был уверен в этом, хотя не имел никаких доказательств помимо своей интуиции, которая его никогда не подводила. Потеряв контроль над нижними конечностями, ирландец осел в инвалидном кресле и в конце концов спился, как и многие выходцы из изумрудного царства. Мать была вынуждена торговать своим божественным шоколадным телом, чтобы прокормить мужа-инвалида и маленького сына. Таким образом у Логана появились младшие братья и сёстры. В конце концов мальчику надоело нищенствовать в Гарлеме, и он убежал с другом покорять улицы Филадельфии. С тех пор прошло пятнадцать лет. Друг уже давно сел в тюрьму, а Логан продолжал управлять бизнесом. Он уже прославился как самый изворотливый поставщик наркотиков на Южной улице.

Пит Холлер, выросший в уютном пригороде Бала Кинвид на западе Филадельфии, был вынужден признаться, что история Логана затмевала его собственную. То, что случилось с покойными супругами Холлер было чем-то из ряда вон выходящим. В Гарлеме вооружённый грабёж случался на каждом шагу. Полиция почти не обращала вниманиe на пожары, ножевые драки и перестрелки. Удивительно, что парень, выросший среди насилия и проституции, умудрился сохранить щедрость и чувство юмора. Он собрал круг товарищей по несчастью, которые были готовы поделиться банкой супа, чашкой кофе, щепоткой марихуаны. Однозначно, у Логана было чему поучиться.

Когда Пит наконец поднялся с кушетки татуировщика, его спина и грудь полыхали. Голова чесалась с непривычки после того как ему вплели косички из конского волоса. Увидав своё отражение в мутном зеркале, он удовлетворённо ухмыльнулся. Оно того стоило. Его тощее тело превратилось в иллюстрированную энциклопедию античной истории.

Логан душевно обнял его, не боясь причинить ему боль.

— Теперь ты официально наш. Добро пожаловать в Никотиновый Туннель. Мне столько ещё предстоит тебе показать. На первом этаже под нами сувенирная лавка. Она записана на моё имя. Типа я владелец маленького бизнеса. От неё никакой прибыли, одни убытки, но надо же иметь официальное занятие. Я тебя поставлю за прилавок. Ты будешь приветствовать покупателей и следить, чтобы у кота была еда в миске. Фараону пятнадцать лет, почти столько, сколько и Хейзел. Я привёз его с собой из Гарлема ещё котёнком. Он — мой талисман.

— Я буду охранять его как зеницу ока, — поклялся Пит.

— Глупый! Это он нас всех охраняет. Перед ним немецкие овчарки хвост поджимают. У Фараонa невероятная энергетика.

Всё ещё обнимая своего названного брата за шею, Логан начал водить его по своей берлоге, стучать в двери и знакомить его с жильцами. В коридор высовывались лохматые головы.

— Все такие дружелюбные, — отметил Пит.

— Вот погоди, узнаешь их поближе. Это самые щедрые, преданные, гостеприимные люди. Я абы кого не принимаю в свой круг. Ко мне позёры то и дело норовят прибиться. Но я таких насквозь вижу и посылаю подальше. А когда тебя увидел, сразу понял, что ты настоящий. Не предашь. Мне твоё душевное здоровье небезразлично. Я хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы твои творческие цели как-то реализовались. Хейзел говорит, что ты хочешь начать свой журнал?

— Ах, это несбыточная мечта, — отмахнулся Пит.

— Мне не нравится твой негативный настрой. Вся наша цивилизация — это плод чьей-то несбыточной мечты. Я этот разговор затеял не для того, чтобы насолить тебе на раны. Вовсе нет. У меня к тебе ещё одно деловое предложение. Зачем изобретать колесо заново? У меня уже есть свой журнал. Называется «Химера». Обзор альтернативной культуры. Музыка, эзотерика, политика, натуральные методы лечения, психология полиаморных отношений, богемная мода. Выходит раз в три месяца. Поверь мне, на такое чтиво есть спрос. У нас уже три тысячи подписчиков. Я сделаю тебя главным редактором.

Пит чуть не бухнулся в обморок от восхищения.

— Ну, ты просто человек эпохи возрождения!

— А на что мне ещё тратить нечестно заработанные деньги? На крутую тачку и баб? Ха! От тачки одни заботы. А бабу я и так могу заполучить, в любое время. Они меня бесплатно любят — за красивые глаза и доброе сердце. Я хочу оставить что-то после себя помимо венерических инфекций. Вот мне и пришла в голову мысль открыть свой журнал, чтобы объединить единомышленников. Погоди, я должен показать тебе обложку следующего выпуска. Увидишь — выпадешь в осадок! Мне кажется, это самая эффектная обложка за всю историю журнала. Число подписчиков удвоится.

Выпустив Пита из объятий, Логан порылся в картонном ящике с бумагами и вытащил фотографию юноши с бледным, угловатым лицом, наполовину скрытым прядями рыжеватых волос. На голове у него была гестаповская фуражка, а на левом глазе монокль со свастикой.

— Не понимаю, — пробормотал Пит. — Я думал, вам противна идеология нацистов. Так почему ты украшаешь обложку своего журнала символикой третьего рейха?

— Не спеши с выводами. Всё упирается в контекст. Посмотри внимательнее. Ты заметил, кто именно надел костюм гестаповца? Чудо-ребёнок, персональный Франкенштейн этого изверга МакАртура. Он сам признаётся в интервью, что вся современная медицина — это геноцид. A его гестаповский прикид — публичное откровение. Это он так видит себя и свою занятие.

Присмотревшись, Пит действительно узнал Мартина, своего Мартина, того самого храброго мальчишку, про которого он снял хвалебный фильм «Титановые кисти». Теперь Пит был окончательно сбит с толку. Всё это походило на нелепую выходку подростка. Мартин Томассен произвёл впечатление серьёзного юноши с непростой судьбой. В медицинских кругах о нём говорили с трепетом, как о мученике-затворнике, который всё время проводил в библиотеке или лаборатории, не соприкасаясь с миром за пределами института. Казалось, он был так предан своему покровителю и своей профессии. Неужели он до такой степени изголодался по общению с людьми, что решил привлечь к себе внимание таким образом?

— Обложка потрясающая, — сказал Пит. — Вот только надо шрифт немного изменить.

— Вот зачем я тебя и привлёк. Я даю тебе полную художественную свободу.

Естественно, в католическую школу в тот день Пит не попал. Даже не позвонил чтобы взять больничный. Раз уж он решил жечь мосты, это надо было делать одним махом. Остаток дня он провёл в комнате Логана, редактируя статьи для журнала. Он даже не заметил, как чья-то рука подсунула ему тарелку с холодной китайской едой двухдневной свежести.

Вернувшись в свой чулан вечером, Пит обнаружил, что дверь была закрыта. Будучи джентльменом, он счёт своим догом постучаться.

— Не входи, — раздался приглушённый голос.

— Ты раздетая?

— Моя душа раздетая. Приходи через час.

— Хейзел проявляет фотографии, — сказала курившая в коридоре соседка. — У неё вчера камеру стибрили. Хорошо, что она вынула из неё плёнку. Вчера весь день щёлкала забастовку. Было бы жаль, если бы все кадры пропали.

Пит ещё какое-то время сидел в коридоре и болтал со своей новой знакомой. Её звали Магда, и она работала гадалкой в лавке. На вид ей было от тридцати до шестидесяти. Длинные седые волосы обрамляли морщинистое лицо. Мускулистые руки и хриплый голос навели Пита на подозрение, что это был мужчина в женской одежде. Когда Магда протянула ему руку, покрытую кольцами, остатки сомнений рассеялись. Это однозначно был мужик. Пит почтенно поцеловал эту жилистую руку и даже позволил пощекотать себе подбородок.

В эту минуту дверь чулана распахнулась и появилась растрёпанная, возбуждённая Хейзел.

— Можешь входить. Ты тоже, Магда.

Гадалка-трансвестит робко улыбнулась густо накрашенными губами.

— Не буду вам мешать, голубки.

Хейзел сватила Пита за руку и затащила его в чулан. Над потолком был протянут шнурок, к которому прищепками были прикреплены только что проявленные фотографии.

— Вот, — сказала она, ткнув пальцем на красивое, надменное мужское лицо. — Мой заклятый враг. Он как Геббельс современной медицины. Видишь чёрное облако у него над головой? Небо чистое-чистое. Я же говорила тебе, что мой фотоаппарат волшебный.

Пит узнал своего покровителя, доктора Дина МакАртура.

— Что же, мой орешек… Твой враг — мой враг.

Обняв девушку со спины, он по-свойски чмокнул её в шелковистый затылок. Чувствуя, что она не сопротивляется, он робко коснулся губами её шеи. Он ещё не отказался полностью от мысли подружиться с ней ниже пояса. Если она действительно была эмансипированным подростком, значит могла сознательно идти на близость с мужчиной, и его не должны были судить за растление малолетней. Если бы он позволил себе нечто подобное с одной из учениц католической школы, его бы давно посадили, и он бы сам играл роль школьницы за решёткой. С Хейзел ему ничего не грозило.

Девушка поёжилась в его объятиях и повернулась к нему лицом. Пит уже было обрадовался, решив, что она собиралась поцеловать его, но, к его разочарованию, она лишь прислонилась виском к его ключице.

— Кен Хаузер, — протянула она отвлечённо и в то же время мечтательно.

— С какой стати ты его вдруг вспомнила?

Хейзел вздохнула и выпрямилась.

— Я с ним обошлась слишком резко. Меня разозлила потеря фотоаппарата. На самом деле, не так уж он и плох. Он и правда хотел сделать доброе дело. Таких парней мало осталось.

========== Глава 10. Рассказ про глазированный пончик ==========

Институт EuroMedika

«Интересно, чем тут очищают воздух? — думал тридцативосьмилетний инженер Билли Уоррен, скользя по стерильно-голубому фойе института. — Такое ощущение, будто я в горах Колорадо. Таким воздухом, должно быть, дышат ангелы».

За ним плелась его двенадцатилетняя дочь Стаси, которую он забрал у бывшей жены на выходные. Уткнувшись острым носом в экран карманной видео игры, она сосредоточенно сопела. Иногда, чтобы привлечь её внимание, он доставал из коробки глазированный пончик и издавал причмокивающие звуки. Тогда Стаси отрывалась от игры, подбегала к отцу и выхватывала губами пончик у него из пальцев, как собачка выхватывает лакомство из рук хозяина. Билли привёл её в институт EuroMedika чтобы показать неврологу. Ему казалось, что после родительского развода у девочки появились нервные тики, и винил он в этом бывшую жену. Билли не доверял лечащему педиатру, грешившему всё на переходный возраст, и воспользовался шансом показать её британскому гению, доктору Чендлеру. Естественно, мать Стаси не знала об об этой вылазке. Чтобы купить молчание дочери, Билли пришлось подарить ей электронную игру «Космические пришельцы» и захватить коробку её любимых глазированных пончиков с клубничной начинкой. Сахару, побольше сахару… Билли надеялся, что если девочка предстанет перед врачом в возбуждённом состоянии, то тот обязательно найдёт в её поведении отклонения и тут же поставит ей какой-нибудь страшный диагноз, который Билли потом сможет показать адвокату с целью доказать, что проживание с деспотичной матерью пагубно сказывается на психическом здоровье дочери. Если бы ему удалось отсудить Стаси себе, ему бы не пришлось платить алименты. Уж больно дорого ему дался этот развод. Держать её у себя, периодически подкармливая, было бы дешевле, чем переводить нехилую сумму на её воспитание каждый месяц.

— Стаси, солнышко, оторви свой носик от экрана на минутку, — Билли пилил дочь заискивающе. — Посмотри вокруг. Будто мы попали на космический корабль. Правда? Покруче «Пришельцев с Марса». Зачем тебе это дурацкая игра?

Девочка затопала ногами и заныла.

— Пап, не мешай! Мне ещё два уровня пройти.

— Бедная детка. Твоя мать тебя окончательно задолбала уроками музыки и отварной цветной капустой. Что же ты на отца срываешься? Ведь я хочу тебя избавить от этого кошмара.

— Тогда отвали.

Вздох, вырвавшийся из груди Билли, мог бы сдвинуть горы. Его взгляд упал на женщину средних лет, стоявшую за регистрационным столиком. На вид ей было лет сорок. Быть может, у неё были дети?

— Мы к доктору Чендлеру на консультацию, — склонившись над столиком, он добавил шёпотом: — Думаю, не нужно говорить, зачем.

Билли ожидал, что она хоть из вежливости проявит понимание или сочувствие. Зря надеялся. На лице секретарши не дрогнула ни одна мышца.

— Доктор Чендлер проводит развёрнутую энцефалограмму, — сказала она. — Вам придётся подождать ещё десять минут.

Не отрываясь от экрана, Стаси плюхнулась на обтянутую кожей кушетку. Вдруг она испустила отчаянный вопль, который эхом разнёсся по фойе. Практиканты, спускающиеся по лестницe вздрогнули и замерли.

— Что с тобой, малышка? — воскликнул Билли, бросившись к дочери. — Тебе больно? Ножку подвернула?

— Проклятая батарейка сдохла, — игра, которая ещё минуту назад являлась центром её вселенной, полетела на пол. — Я не успела подняться на седьмой уровень. Это всё ты виноват. Это ты меня отвлекал. Вы с матерью испортили мне жизнь.

— О, боги, — бормотал Билли, на мгновение усомнившись, так уж ли ему было нужно вернуть девчонку. — Опять ты за своё. Я же обещал тебе мороженое, кино и поход в торговый центр. Я куплю тебе что угодно, включая то самое платье с блёстками и хорька из зоомагазина. Я знаю, твоя мама не любит живность, но хорёк будет жить у меня. Мы же договорились. Почему ты продолжаешь говорить, что мы испортили тебе жизнь? Неужели ты не видишь, как я стараюсь всё исправить?

Лишившись электронной игрушки, Стаси стянула махровую резинку, расплела косу и принялась беспокойно расчёсывать волосы пальцами.

Сомкнув руки за спиной, Билли встал перед доской, на которой были написаны имена работников института в алфавитном порядке, и начал бездумно читать. Чадвик, Чендлер, Четти…

— Четти! — воскликнул он вдруг. — Неужели это тот самый Блейк Четти, с которым мы вместе учились в Дрекселе? Стаси,доченька, вот это сюрприз. Мой одногруппник жив до сих пор! Не может быть!

— Что тебя так удивляет? — спросила его дочь хмуро. — Почему бы ему не ходить в живых, если он тебе ровесник?

— У него старая душа. Блейк несколько раз перевоплощался, как и положено индусам. У него было такое замысловатое имя. Балакришнан. Что-то в это роде. И он взял упрощённый английский вариант. Блейк. О, это печальная история про несбывшуюся американскую мечту. Ты уже большая девочка и можешь оценить трагический элемент. Мы так редко говорим с тобой на серьёзные темы. Надеюсь, это изменится, когда ты переедешь ко мне навсегда.

Стаси демонстративно зевнула и откинула голову назад. Это полное отсутствие интереса ничуть не смутило её отца. Билли намеревался поведать историю бывшего однокурсника. Усевшись рядом с дочерью на кушетку, он удовлетворённо погладил своё мягкое брюшко, обтянутое белой рубашкой и чуть заметно нависающее над фирменным ремнём. Эта незначительная прослойка жира, которая не подвергала опасности его здоровьe, служила символом благополучия.

— У Блейка ведь тоже мог быть двухэтажный дом в пригороде, если бы он правильно выложил свои карты. И, если он не пополнил вечно растущие ряды буржуазного планктона, то в этом есть и его вина. Но я не хочу его слишком строго судить. Он приехал в Америку в начале шестидесятых, когда индусы ещё не было в моде. Это потом Джорж Хэррисон прославил индийскую культуру. А когда Блейк явился в аудиторию, у всех челюсть отвисла. Вернее, все притворились, будто ничего из ряда вон выходящего не происходило, но на самом деле пялились на новенького. А там было на что пялиться. Красивый был, зараза, точно болливудский актёр, точно сам бог Кришна. Высокий, плечистый, кожа смуглая, но черты лица европейские. Видно, что с английской примесью. Одет он был в белый льняной костюм. Это в середине января!

— Дебил, — буркнула Стаси, всё ещё играя кончиками волос. — Так ему и надо, что его зачморили.

Её ответ обнадёжил Билли. По крайней мере девчонка слушала внимательно, хотя её поза и выражение лица говорили об обратном.

— Пойми, у Блейка никого не было в Америке. Некому было дать ему совет по поводу гардероба. Родители послали его получать образование на другом материке. Он был вежлив, обходителен и чертовски умён. Прекрасно разбирался в физике, в начертательной геометрии. У него всегда были самые высокие баллы. И ты думаешь, ему это помогло найти друзей? Наоборот. Этим он только обратил однокурсников против себя. Эти бледнолицые чистоплюи задирали перед ним нос. Чего греха таить? Я сам был среди них. Теперь мне очень стыдно за своё поведение. А тогда я просто боялся сесть рядом с ним в столовой. Его облюбовала и приняла к себе кучка битников.

— Кого?

— Битников. У вас в школе не проходили Аллена Гинсберга, Джека Керуака?

— Не проходили.

— Чему вас вообще учат? Ладно. Чтобы ты знала на будущее: битники были неформалы, предшественники хиппи. Они взяли Блейка в оборот и поклонялись ему как индийскому божеству. Дали ему покурить травы. Потом пошли лакомства покрепче, вроде кислоты, от которой мультики перед глазами.

Стаси сморщила нос презрительно.

— Можешь не грузить меня деталями. Я и так всё знаю про наркотики.

— Вот как? Про битников не знаешь, а про наркотики знаешь? Куда катится государственное образование? Впрочем, можешь не отвечать на этот вопрос. Однажды Блейк пришёл на лекцию с красным глазом. У меня тогда зародилось первое подозрение. Через неделю он запорол экзамен. А ещё через месяц его выгнали из университета. Он подрался с однокурсником. Устроил дебош во время лекции. И это был конец его студенческой жизни в Дрекселе. Его новые друзья, которые ознакомили его с наркотой, мигом испарились. Бедный Блейк опять остался один.

Задумчиво склонив голову, Стаси сучила ногами. Билли казалось, что его дочь размышляет о печальной судьбе Блейка.

— Мне надо в туалет, — сказала она наконец.

— Не выдумывай.

— Это правда. Я выдула целую бутылку пепси-колы.

— Каждый раз когда ты идёшь в туалет, ты там сидишь по полчаса. Нет уж, терпи. Нас с минуты на минуту должен позвать доктор Чендлер. На чём я остановился? Ах, вот! Блейк оказался бездомным. У него была студенческая виза, и работать он не мог. А идти работать нелегально за наличные ему в голову не пришло. Да и навыков у него не было. Несколько месяцев бедогала скитался по подвалам. Истощал. Я его пару раз видел на улице. Он притворялся, будто не узнавал меня.

— Пап, закругляйся со своей историей, ладно? — взмолилась Стаси. — Иначе я расплачусь и описаюсь.

— Ну потерпи ещё. Его подобрала какая-то медсестра по имени Гейл, на пару лет его старше, естественно, и уже вдова с маленьким сыном. На вид серая мышь. Ни капли чувства юмора. Видно, мужчины её вниманием не баловали. Конечно, она позарилась на карамельного красавчика. А ему деваться было некуда. Нищие не выбирают. Женился он на ней. Год спустя у них родилась дочь. Погоди, как же звали её? Не то Бианка, не то Альба, не то Фиона. Короче, имя означает «белая» в переводе с какого-то языка. С латинского или с гэльского я уже не помню. Это имя ей дала мать. Видно, она хотела, чтобы девочка считала себя белой. Гейл была та ещё расистка. Пользовалась своим горячим индусом в постели, а на людях кривила нос. Относилась к нему ещё хуже чем однокурсники. И сын её от первого брака копировал её отношение и хамил отчиму. Блейк на всё закрывал глаза. Дочь свою он по-своему любил. Наряжал её в причудливые наряды, которые тогда входили в моду, рисовал узоры хной на её пухлых ручонках, таскал её по рок-концертам и фестивалям, пока Гейл работала в госпитале по двенадцать часов в сутки. Своеобразная семейка, ничего не сказать. И вот, на одном из фестивалей, Блейк опять спутался с какой-то компанией. Движение хиппи уже вовсю набирало обороты. Эти ребята были волосатые, немытые и под кайфом. Женщины были грязнее и развязнее, чем мужчины. Блейкy опять предложили наркоту. До этого он себя держал в руках ради дочери, а тут сорвался. Его конкретно достало его семейное положение. На этот раз травкой и кислотой дело не ограничилось. Блейк ознакомился с кокаином, а потом и с героином. Разумеется, когда его жена узнала, она забрала детей и ушла. Как сексуальная игрушка он уже перестал интересовать её. Бедняга Блейк, как безработный наркоман, не мог ни на что претендовать. Денег на адвоката у него не было. И вот, он оказался опять на улице, под мостом, где Гейл и нашла его. Мой вопрос: как он оказался здесь? Если, конечно, это тот самый Блейк Четти, с которым я когда-то учился.

Стаси на протяжении всего рассказа сучила ногами. Это ей помогало облегчить тяжесть в мочевом пузыре.

— Трогательная история, — сказала она наконец. — Поучительная. Жаль, только, что пиздёж.

========== Глава 11. Крысиная нора ==========

Персональный туалет доктора Чендлера, примыкавший к его кабинету, был воистину достоин короля: мраморные плиты, неоновая подсветка, унитазное сидение из красного дерева, пучки засушенной лаванды в плетёной корзинке над раковиной. Стаси Уоррен показалось, что она попала в сказку. Ради такого туалета стоило потерпеть. Справив нужду, она вымыла руки ароматным мылом, вытерла льняным полотенцем и увлажнила кремом из баночки.

В это время её отец беседовал со светилом неврологии.

— Доктор Чендлер, Вы знаете зачем я привёл свою дочь сюда.

— Мне всё известно. Нет надобности обсуждать. Я всё сразу понял, как только Стаси переступила порог моего кабинета.

— Кстати, что она делает так долго в туалете?

— Ищет острые предметы, не иначе.

Билли Уоррен поперхнулся.

— Я Вас не совсем понял, доктор.

Чендлер снял очки и неторопливо протёр стёкла, не сводя глаз с ошарашенного посетителя.

— Мистер Уоррен, я буду прямолинеен. Ваша дочь на грани самоубийства. Это видно невооружённым глазом. Вы видели, как она дёргает головой? Это всё потому, что вокруг её шеи уже стянулась невидимая петля. Она задержалась в туалете потому, что ищет бритву или ножницы. Не беспокойтесь, я такие предметы не держу именно по вышеупомянутой причине.

Билли испуганно покосился на закрытую дверь туалета. Честно говоря, такого диагноза он не ожидал услышать.

— Я Вас ни в чём не виню, — продолжал Чендлер. — Вы поступили, как хороший отец. Слава Богу, что Вы привели свою дочь к нам вовремя. Вы попали в крайне незавидное положение, мистер Уоррен. Снимаю перед Вами шляпу за то, что Вы умудрились сохранить достоинство и здравомыслие после такого грязного развода.

— Вам известно про мой развод?

— Мистер Уоррен, у меня глаз намётан. У Вас на лбу написано, в буквальном смысле. Вон какая складка между бровей. Признак мужчины, которого ободрали как липку.

— Верно, — согласился Билли. Тревога его сменилась восхищением: — Вы всё угадали, даже не глядя на мой банковский отчёт.

— Ваша бывшая жена отсудила у Вас всё, включая дочь. Добро пожаловать в восьмидесятые годы, мой друг. Ваша бывшая жена, вполне трудоспособная женщина, продолжает комфортно жить за Ваш счёт в то время, как Стаси задыхается в губительном эстрогене матери. Вы наверняка заметили пренебрежительное отношение к себе со стороны девочки.

— Опять угадали. Она хамит, фыркает, закатывает глаза и воспринимает меня исключительно как банкомат.

— Стаси копирует отношение матери, вот и всё. При таком раскладе она никогда не построит гармоничных отношений с мужчиной — если она вообще доживёт до совершеннолетия.

Билли пришлось развязать галстук. От этой смеси восхищения и жути его прошибло в пот. Этот человек, которого он в первый раз видел, безошибочно прочитал его ситуацию и озвучил его самые сокровенные страхи.

— Я слушаю Вас, доктор. Я готов следовать вашим указаниям. Только спасите мою девочку.

— Нам мало спасти Стаси. Мы хотим восстановить связь между отцом и дочерью. Я говорю «мы» от имени всех сотрудников института. Основатели нашего учреждения были рьяными католиками, хранителями традиционных семейных ценностей. В то же время, мы смотрим на вещи трезво. Как бы нам ни хотелось, чтобы наши жёны исправно ходили на работу, хранили нам верность и воспитывали детей в духе христианской добродетели, мы с Вами прекрасно знаем, что большинство женщин — алчные ленивые потребительницы. Мне искренне жаль, что Вы нарвались именно на такую. Вы производите впечатление честного богобоязненного человека.

Билли Уоррен не считал себя таким, но у него не было желания опровергать иллюзии невролога. Потому он невнятно промычал в ответ.

— Я когда-то был в неё влюблён… наверное. Может, она была другой. Или, во всяком случае, казалась мне такой. После рождения Стаси она изменилась не в лучшую сторону.

— Не отчаивайтесь, мистер Уоррен. Быть может, Ваш брак уже не спасти, но мы поможем вернуть вам дочь. Мой уважаемый коллега посвятит Вас в детали.

Чендлер поднял трубку телефона и буркнул: «Пациентка и отец готовы с Вами встретиться». Через полминуты в кабинет вошёл высокий сероглазый шатен в угольно-чёрном костюме. Его лицо показалось Билли Уоррену знакомым.

— Кажется, я узнаю Вас! Вы были на обложке журнала?

— Я бы на нескольких обложках, — последовал невозмутимый ответ. — Я не в восторге от этих снимков. Фотограф всегда берёт неправильный ракурс. Позвольте представиться. Доктор Дин МакАртур, нарколог и медицинский этик, к Вашим услугам.

— Теперь помню: список «40 under 40», — продолжал Билли с детским восторгом, — сорок самых выдающихся людей Филадельфии до сорока лет. Жаль, что я в него не попал. А мой начальник попал.

— Не жалейте, мистер Уоррен. Радуйтесь, что Вас эта сомнительная честь обошла стороной. Люди попадают в этот список не от хорошей жизни. Как я понял, Вашу дочурку надо слегка перепрограммировать?

Последнее слово, произнесённое этиком, немного испугало Билли, но отказываться ему было неудобно.

— Да, пожалуй…

— Прекрасно. Вы не пожалеете. Мы проводим клиническое исследование, и Ваша Стаси является прекрасным кандидатом. Мы недавно разработали новый препарат «Андрозон», специально для девочек-подростков, которых матери отлучили от отцов. В нём небольшие дозы синтетического тестостерона. Он поможет вашей дочери раскрыть свою мужскую сторону и проникнуться чувством солидарности с вами. Всем известно, что женщина — это сосуд греха. А эстроген — гормон порока. Если мы хотя бы частично очистим организм вашей дочери, она станет преданной и покладистой. Вы будете получать от неё то, что получали бы от сына.

Билли должен был признаться, что всё это звучало заманчиво. Ему всегда хотелось иметь сына.

— А какие у этого препарата побочные эффекты?

— Самые незначительные. Повышенное оволосениея на ногах. Но ведь она их всё равно бреет? Так ей их придётся брить каждый день. Разве это цена за близость с отцом?

— Не цена, — согласился Билли. — Когда же мы начнём этот лечение?

— Сегодня же. Медлить нельзя. Вы должны заполнить кое-какие документы. Ставить вашу жену в известность не нужно. Вполне достаточно подписи одного из родителей. Ну и, безусловно, согласия самой Стаси.

В это время девочка вышла из туалета, благоухая ароматом лаванды. Руки, шея и лицо её лоснились от лосьона. Вид у неё был расслабленный и умиротворённый.

Доктор МакАртур сверкнул белоснежными зубами и протянул руки навстречу девочке.

— Какая красавица! Как тебе нравится наш институт?

Стаси подошла к нему, будто знала его давно, и пожала кончики его пальцев.

— Обалденный. Туалет просто супер. У нас в школе даже у директрисы такого нет.

— Рад слышать. Ты бы хотела тут пожить какое-то время? У тебя будет своя палата с телевизором и пропуск в бассейн. Вода солёная, как в океане, и тёплая-тёплая. Тебе покажется, что ты приехала на Багамы. Как тебе такой воображаемый отпуск?

— Да уж лучше, чем в папиной лачуге ночевать, — ответила девочка, не глядя в сторону Билли. — После того, как его мать выгнала, он снял какую-то задрипанную однушку. Там тупо нечего делать. Даже телевизор не все каналы показывает. А у меня ещё игра сломалась.

Дин МакАртур насупился.

— Смотри, будь поласковее с отцом. Ему хватило нервотрёпки. Он привёл тебя сюда чтобы ты опять стала счастливой.

— Я буду счастлива, когда мама наконец выйдет на работу и оставит меня в покое. Она весь день по телефону жалуется подругам, занимает линию. Я не могу никому позвонить из дома. Каждый раз, когда я беру трубку, чтобы позвонить кому-нибудь из одноклассниц, я слышу как она хнычет.

— И что же мама говорит подругам?

— Что отец — тряпка, — устало брякнула девочка, всё ещё стоя спиной к Билли. — К тридцати восьми годам не построил карьеру. У всех мужья как мужья, а у неё жирный неудачник. А ведь папа не всегда был жирным. Ещё лет пять назад он ходил на пробежку, ездил на рыбалку. Но потом ему предложили новую работу, и с тех пор его понесло.

— Ну вот, теперь ты сама видишь, что твой папа заслужил несколько свободных дней для того, чтобы пробежаться в парке, проветрить голову, растрясти жир. А ты заслужила пропуск в бассейн с солёной водой.

Пока доктор МакАртур беседовал с девочкой, его коллега подсунул бумаги её отцу.

— Вот, мистер Уоррен, дайте расписку на стационарный протокол на двое суток. Он включает консультацию с психиатром, три сеанса гипноза и первую дозу «Андрозона», введённого внутривенно. После это лечение будет продолжаться амбулаторно. Мы дадим девочке двухнедельный запас таблеток.

Когда ему под ладонь скользнула бумага, Билли Уоррен засомневался.

— Вообще-то у нас были планы сходить в кино сегодня вечером, покушать мороженого.

— У вас на это останется вся жизнь. Когда Вы вернёте свою дочь, Вы сможете водить её в кино на боевики хоть каждый день. Сегодня Вам повезло. У нас есть свободное место в стационаре. Завтра его может не быть. Наша программа очень популярна.

Сокрушённо простонав, отец взял ручку. «Какое сегодня число?» Доктор МакАртур резво выдернул подписанный контракт и увёл девочку из кабинета, положив свою узкую белую руку ей на плечо.

Оставшись наедине с неврологом, Билли испытывал смесь тревоги и мальчишеской гордости от того, что наконец сделал что-то без ведома жены. Если бы Линда узнала о том что он оставил дочь с этими «алхимиками-шарлатанами», её бы хватил удар.

— Доктор Чендлер, — заикнулся Билли, катая между пальцами кусок бумаги, — можно Вам задать вопрос? Он не имеет отношения к моей дочери. Я знаю, что Стаси в надёжных руках, и мне этого достаточно. Мой вопрос скорее личного характера.

По лицу невролога скользнула тень раздражения.

— Спрашивайте.

— Я заметил, что у вас работает человек по имени Блейк Четти. Чем он у вас занимается? Какие обязанности он выполняет?

— Самые что ни на есть важные. Он отвечает за инфраструктуру в помещении. Следит, чтобы лифты работали исправно, чтобы в лаборатории поддерживалась правильная температура, чтобы пожарная сигнализация была в порядке. Ему хватает работы. А почему вас это так интересует?

— Мы с ним учились вместе в Дрекселе. Можно, сказать, дружили.

— Странно, — Чендлер нахмурился, — Блейк никогда не упоминал друзей в Дрекселе. Впрочем, он не очень разговорчив. Знаю лишь, что ему пришлось взять перерыв. Он начал учиться в шестидесятых годах. Потом у него возникли проблемы со здоровьем, и он забросил учёбу на какое-то время. Но потом, уже в семидесятых, он вернулся в Дрексел и получил диплом инженера. Ему очень помог наш этик, с которым вы только что беседовали.

— Доктор МакАртур?

— Тот самый. Один он посвящён в детали жизни Блейка. Это он помог ему поправить здоровье, вернуться в университет, а потом работу предложил. Сказал, что такой человек нам очень нужен. И он был прав, как всегда. У Блейка какая-то мистическая связь с этим зданием. Он чувствует каждый фильтр, каждый мотор. Он знает анатомию института, как врач знает анатомию пациента.

— Не сочтите за наглость, но… мог бы я повидаться с Блейком?

— Можете попробовать. Предупреждают вас, мистер Четти идёт на контакт крайне неохотно. У него кабинет на нижнем этаже, в подвале. Это даже не кабинет, а будка. Я не против, чтобы Вы к нему наведались. Но не обижайтесь, если он не заговорит с Вами.

***

Чтобы не думать о будущем дочери, Билли решил отвлечься на прошлое. Ему не нравился жуткий гул, который издавал лифт, и поэтому инженер решил спуститься с седьмого этажа в подвал пешком по лестнице. Справедливости ради, лишняя физическая нагрузка не помешала бы ему. Он не готов был поставить на себе крест как на мужчине. Если бы ему удалось растрясти жировую прослойку на талии, он бы вполне мог завлечь какую-нибудь не слишком озлобленную разведёнку. Опираясь вспотевшей рукой о перила, он мысленно перебирал имена знакомых женщин в возрасте от тридцати пяти до сорока лет. Ему нужно было чем-то занять голову, потому что он страдал клаустрофобией и не любил ходить по узким лестницам.

Как только Билли Уоррен добрался до подвала, ему показалось, будто он попал в трюм корабля. Это место было явно не для посторонних глаз. Уж больно яркий контраст оно составляло серо-голубой стерильной эстетике института. Сюда не пускали пациентов, и работникам тут тоже нечего было делать. Здесь воздух был влажным, тёплым и пропитанным запахом плесени и ржавчины. Рокот моторов и вой труб создавали звуковой тон. На мгновение Билли захотелось развернуться и подняться в фойе, но праздное любопытство победило. Пройдя по коридору, освещённому мигающими лампочками, он остановился перед подобием клетки внутри которой были установлены экраны. Перед ними сидел мужчина, положив смуглые руки на щит с рычагами. Билли не видел его лица, только широкие плечи и затылок покрытый курчавыми, чёрными с проседью волосами. В отличие от остальных работников института, одет он был крайне небрежно: в растянутый синий свитер и джинсы с выцветшими коленями. Шея была обмотана дырявым шерстяным шарфом с потрёпанной бахромой. Дверь в клетку украшала дощечка с надписью: «Блейк Четти, инспектор инфраструктуры».

— Вы потерялись? — спросил мужчина, не отрывая глаз от экранов.

Билли тут же узнал голос бывшего однокурсника. Индийский акцент немного смягчился за прошедшие годы.

— Нет, Блейк, я тебя искал. Мне сказали, что я найду тебя здесь. Ты меня узнаёшь?

Индус сложил руки на груди и повернулся лицом к гостю.

— Конечно узнаю, Уоррен. Правда, тебя стало очень много, в полтора раза больше. Надеюсь, от хорошей жизни.

Вместо ответа, Билли достал фотографию Стаси с закатанными глазами и отвисшей челюстью. Из всех недавних фотографий девочки, эта была самая солнечная.

— Как видишь, Блейк, у меня тоже дочь.

— Моя будет постарше.

— Ты с ней виделся? — просияв, Билли убрал позорную фотографию. — Значит, вы наладили контакт? Какая замечательная новость. Я помню твою малютку Альбу… или Бианку? Я видел её мельком, но она мне запомнилась. Ты неc её на руках, и на лбу у неё была нарисована такая штучка… Как это называется? Не важно. Главное, что ты вернул дочь. Значит, тебе попался хороший адвокат?

Индус прервал его напыщенную речь оскалом. Зубы его не испортились и не пожелтели со студенчества. Их зловещая белизна только подчёркивала болезненно-землистый цвет лица.

— Зачем ты пришёл сюда, Уоррен?

— Показать свою Стаси здешним светилам. Учителя считают, что у неё интеллектуальный коэффициент как у гения. Ей всего двенадцать, но она решает задачи по алгебре для девятого класса. При таком раскладе ей светит как минимум Массачусетский Технологический Институт.

— Брехня! Ты привёл Стаси, потому что она дёргает плечами и моргает. Я видел на экране, как вы входили. Девчонка дрыгается, будто её током шарахнули. И не притворяйся, что не понял мой вопрос. Я не спрашиваю, зачем ты пришёл в институт. Это врачебная тайна, которая меня мало интересует. Какого чёрта ты решил спуститься ко мне? Вижу, ты чуть инфаркт не заработал, топая по ступенькам. Зачем ты себя подверг такому риску? Чем я могу угодить образцу американского благополучия?

— Не знаю… Я увидел твоё имя в списке и решил вспомнить старые добрые времена.

— Угу, славные времена, которых не было. По крайней мере, для меня. Наверное, ты курил ещё больше травы, чем я, раз твоя память играет над тобой такие шутки.

Билли не ожидал такого напора сарказма от отшельника-индуса.

— Ну что ты так, Четти?

— Кончай придуриваться, Уоррен. Когда мы учились вместе, ты ни разу не сел рядом со мной в столовой. Боялся, что тебя заметят твои беленькие дружки и будут язвить. А теперь, семнадцать лет спустя, тобой вдруг овладела ностальгия? Так я тебе и поверил.

— Мне действительно стыдно за своё поведение. Ты меня пару раз выручил, одолжив мне свои конспекты. А я их даже не вернул тебе. Боялся заговорить с тобой на людях. Сейчас я бы так себя не повёл. Вот пришёл извиниться.

— Ну вот, я аж разволновался за тебя, Билли. Наверное, тебе поставили какой-нибудь страшный диагноз, и ты решил загладить вину перед смертью, чтобы попасть в рай?

— Ну, до смерти и до рая мне ещё далеко. Я просто думал, что всё могло бы быть иначе, если бы мы тогда с тобой подружились. Мы бы получили дипломы в один год, жили бы на одной улице.

— Заклинаю тебя именем луноликого Вишну, не размазывай сопли и избавь меня от своих пригородных фантазий. Ещё белого забора и золотистого ретривера не хватало для полной картины. Расслабься. Тебе есть о чём дёргаться бессонными ночами. У тебя дочь бесноватая. Я на тебя не в обиде.

— Честно?

— Просто был озадачен твоим визитом, вот и всё. Меня редко навещают, за что я, собственно, и люблю этот подвал. Ты ничего не мог бы изменить. Всё происходит так, как было задумано свыше. Мне суждено было оказаться в этом месте.

— Главное, чтобы ты был счастлив, — промямлил инженер, у которого уже иссякла фантазия. Эти разговоры о карме и предопределении лежали вне зоны его комфорта. — Пожалуй, мне пора.

— Погоди. Раз уж ты здесь, я покажу тебе кое-что. Оцени моё логово. Я сам его оборудовал. Когда я сюда пришёл в первый раз, это была просто цементная дыра. Смотри.

— Куда?

— Сюда, — Блейк ткнул пальцем на один из экранов: — Я сам установил камеры. Одна из них выходит на улицу. Видишь эту кучку бомжей? Они каждый день прогуливаются с плакатами перед порталом. Среди них затесалась новенькая. Она из них самая крикливая. На вид лет пятнадцать-шестнадцать. Так и хочется ей шею свернуть. Давно мне так никто на нервы не действовал.

Прищурившись, Билли наклонился поближе к экрану и разглядел стайку каких-то косматых существ.

— Ой… и правда чудаки ряженые. Что они здесь делают?

— Пользуются первой поправкой к Конституции, как видишь. Как же? Свобода речи! Восхваляют целебные свойства марихуаны. Наш нарколог ещё возится с ними, как Иисус с прокажёнными. Отлавливает их, точно бездомных собак, пытается их реабилитировать, будто не на что больше тратить средства. Вон, люди от рака умирают. Наверное, я не должен так говорить. Меня самого лечили. Но, чёрт подери, я же знал, что был болен. Не пропагандировал эту дрянь, не пихал её подросткам. Они же считают, что весь мир под кайфом, а они одни трезвые. Береги дочь, Уоррен. Не спускай с неё глаз.

Блейк поиграл с кнопками на экране и увеличил картинку, сосредоточив внимание на той самой девчушке, которая недавно примкнула к шайке. Она, точно почувствовав враждебный взгляд на себе, посмотрела прямо в камеру своими большими тёмными глазами и вдруг высунула проколотый язык.

========== Глава 12. Слеза за щепотку марихуаны ==========

Институт «EuroMedika» — общежитие практикантов

Фильм был на удивление тупым, как, впрочем, и большинство молодёжных комедий, которые Мартин успел просмотреть к своим неполным двадцати годам. А ведь именно из них он и черпал понятия о мире сверстников. В популярной кинематографии, как и в химии, были свои формулы. Дурнушка становилась красавицей, стоило ей снять очки, распустить волосы и подкрасить губы. Затюканные книжные черви добивались возмездия. И потом все обнимались на школьных танцульках под музыку группы «Джорни». Мартин догадывался, что действительность ещё более пресная чем комедии. Он давно пришёл к выводу, что ничего особенного не упустил, не пережив все прелести американской государственной школы. Желание слиться с народом, если оно у него когда-то и было, давно испарилось. Однако он бы не возражал полапать тёлку. Вот это желание как раз не отступало. В общаге института жили иностранные практикантки, но они все были старше его и разобраны молодыми врачами. Наверняка, в мире была хотя бы одна девчонка его возраста, которая пострадала не меньше, чем он, которая перенесла столько же операций и смотрела те же самые дебильные комедии, чтобы окончательно не погрязнуть в депрессии. Мартину пришла в голову идея забраться в архивы травматологии и записать парочку имён. Чем чёрт не шутит? Ему было наплевать, даже если девчонка была в инвалидной коляске. Ему хотелось целоваться взасос и тискаться, только не под «Джорни», а под скандинавский метал-рок. Как классно было бы почувствовать на своей напряжённой плоти чьи-то руки помимо собственных.

Его руки… Каждый раз, когда Мартин смотрел на них, он будто открывал их для себя заново. Ему казалось, что если он их подержит на свет, то сквозь кожу увидит спицы и штыри. Титановые импланты, которые смотрелись не очень эстетично, давали ему безупречный контроль над движениями. Мартин вспомнил презентацию одного учёного из Бельгии, который рассказывал о технологии роботизированной хирургии. Юноша был живым воплощением этой идеи: руки робота присоединённые к человеческому мозгу.

Выключив телевизор, он взял со стены гитару и какое-то время перебирал струны. Эти упражнения совершенствовали мелкую моторику. Мало-помалу, он начал тихо напевать слова нелепой, спонтанно сложившейся песни, которую ему нашёптывал какой-то таинственный голос из прошлого.

Не гляди на лицо, девушка,

А заглядывай в сердце.

Сердце прекрасного юноши…

«Тьфу, что за напасть?»

Пальцы Мартина замерли. В комнате никого не было. Телевизор был выключен. Магнитофон тоже. Тогда откуда раздался этот хриплый голос? Такая белиберда не могла зародиться в его собственной голове. Слуховые галлюцинации можно было объяснить переутомлением и химическими парами в лаборатории.

Однозначно, ему надо было вырваться на воздух.

Мартин так редко выходил на улицу, что у него не было даже нормальной верхней одежды. Он натянул тонкий чёрный плащ поверх белого лабораторного халата и обмотал шею кашемировым шарфом, который забыл один из английских коллег.

В фойе он столкнулся с доктором МакАртуром.

— Куда ты собрался такой красивый?

— Погулять.

— Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты вышел погулять?

— Конечно, помню. Мне заехали в челюсть, а вам было наплевать, хотя я пострадал, выполняя ваше поручение.

— В том-то и дело, что ты не просто выполнял поручение. Тебе было мало схватить фотоаппарат и смыться. Ты ввязался в драку — и получил по заслугам.

— Вы правы, начальник. Мне не терпелось испытать свои титановые кулаки. Этого больше не повторится. Я понимаю, что не для этого мне искромсали руки и напичкали металлом.

Дин потрепал воспитанника по соломенным волосам.

— Я верю тебе. Смотри, ты мне завтра нужен отдохнувшим. Должен приехать нейрохирург из Оскфорда. Он выразил желание задать тебе пару вопросов, посмотреть на твои рентгеновские снимки.

Вздох всколыхнул металлическую грудную клетку Мартина.

— Опять? Ещё один заграничный гость?

— Всё это будет проходить дружелюбно и ненавязчиво. Он будет читать лекцию практикантам, а потом побеседует с тобой с глазу на глаз.

— Конечно, — Мартин тряхнул головой, — что за деловая встреча без живого экспоната? Надо же потыкать пальцами. Тот прошлый кретин из Кембриджа полез тягать меня за щёки, за уши. Попросил чтобы я челюстью подвигал. Под конец я готов был ему зуб выбить. Я чувствую себя как Джон Меррик из фильма «Человек-слон».

— Мне очень жаль, что так случилось в прошлый раз. Этот кембриджский ублюдок больше сюда не приедет. Он облапал всех практиканток. Так что не одному тебе досталось. Не волнуйся, этот товарищ из Оксфорда очень деликатный и тактичный. И ещё, прими мой совет. Не смотри больше этот фильм. «Человек-слон». Он не про тебя.

— А что мне тогда смотреть? «Горбун из Нотр-Дама»? Какую версию — с Лоном Чейни или с Чарльзом Лаутоном?

— Британскую, ‘76 года. По крайней мере, там достоверная концовка. Или «Франкенштейна».

Мартин принялся отковыривать нашитую этикетку от шарфа, сосредоточив на ней всё внимание, будто это было самое важное занятие в жизни.

— Вы правы были, когда сказали, что вселенная тесна. История повторяется. Учёный-одиночка всегда находит своего чудовищного ассистента. Всё это уже случалось. В далёком прошлом или в воображении одного писателя.

— Ты не ассистент, — сказал Дин. — Не знаю, как ещё до тебя донести это, но ты мой ученик, и, в конечном счёте, мой наследник. У меня никого больше нет. Тебе достанутся мои миллионы. Напоминай себе об этом периодически. Впрочем, я знаю, что для тебя деньги — это пустой звон.

— Как и для Вас. Вы оставляете мне то, что для Вас не ценно.

— Хорошо, тогда я их переведу на благотворительность. Только чур, не обижаться потом.

— Не буду.

В этом была особенность отношений доктора МакАртура и его подопечного. Они могли целыми днями не разговаривать. Но, стоило им встретиться в коридоре случайно, и между ними завязывалась философская дискуссия о законах вселенной, о роке.

— Ступай, — сказал Дин наконец. — Тебе действительно нужно подышать проветрить мозги. Звякни мне в кабинет, когда вернёшься.

***

Мартин выбрал самое подходящее время для прогулки. Тускло освещённые улицы были почти пусты. Прошлой ночью небо выплюнуло полтора фута снега. Лавируя между белыми баррикадами, будущий хирург направлялся в богемный квартал. Ему хотелось попасть в музыкальный магазин до закрытия и обновить коллекцию шведского металла. Что угодно, лишь бы заглушить эти горестные вздохи и напевы из потустороннего мира. То, что случилось с ним в его комнате походило на кошмарный рассказ Лавкрафта.

На углу станции Ломбард он услышал, как его кто-то позвал по имени, а точнее, по фамилии: «Эй, Томассен!»

Обернувшись, он увидел в нескольких шагах от себя плечистого, белобрысого парня в спортивной куртке с логотипом университета Темпл.

— Помнишь, меня? — спросил парень.

— Смутно.

— Сейчас напомню. Меня зовут Кен Хаузер. Я на подготовительных медицинских курсах. Профиль ещё не выбрал. Не все же такие гении, как ты.

— Не все, — согласился Мартин. — Но, опять же, не у всех половина скелета из титановых штырей.

— Кажется, мы с тобой пересеклись. Помнишь тот семинар по гематологии? Чувак из Гарварда припёрся, трындел что-то про переливание плазмы. Я проспал почти всю лекцию.

— Может и было такое дело. Я всё время общаюсь с с чуваками из Гарварда. Они у меня все в голове перемешались. Один из них позавчера вывалил мне на стол стопку учебников по челюстной хирургии. Буду почитывать.

Парень приблизился на несколько шагов, в то время как Мартин продолжал стоять на месте, спрятав свои титановые руки в карманы плаща.

— Везёт тебе, Томассен.

— Везёт, не спорю. Зато у тебя клёвая куртка. Ты играешь в лакросс?

— Играл. Было дело.

— Уже не играешь? Почему же ты тогда куртку носишь? Знаешь, у Диккенса есть роман, в котором брошенная невеста носит подвенечное платье по дому.

— У тебя есть время читать всяких Диккенсов? А мне вот мать подарила подписку на «Мужское здоровье», и вот журналы лежат стопкой.

— Ну и пусть лежат. Не верь тому что там пишут. Им главное витамины продать, для потенции типа.

Их разговор походил на болтовню двух дошколят, которые встретились в песочнице. «Здравствуй, мальчик. Как тебя зовут?». Во всяком случае, такое впечатление сложилось у Мартина. Он отвечал на вопросы сдержано, наблюдая за реакцией собеседника. Значит, вот что называлось социальным взаимодействием.

— Мне идея пришла, — сказал Кен, резко меняя тему. — Давай напьёмся, а?

— Идея потрясающая, — вздохнул Мартин. — Только вот осуществить её не получится ещё года полтора. Мне ещё двадцати нет.

— Всё это мелочи. Я знаю бар, где никто не проверяет возраст. Вернее, если ты придёшь со мной, тебя не будут спрашивать. Твоё дело заказать. Моё дело оплатить. Я же вижу по глазам. Тебе смерть как хочется выпить.

— Если мне взбредёт в голову напиться, у моего начальника в кабинете шикарная заначка. Такие марки в баре не найдёшь. Ему лично доставляют с виноградников из Тоскани. Так что, у меня нет проблем с доступом к спиртному.

— Но это уже будет не то. Ты будешь пить один, в четырёх стенах. А так всё-таки в компании.

— А с чего тебе вдруг понадобилась моя компания? Тебе помочь готовиться к экзамену по биохимии? Так бы и сказал. У меня сохранились шпаргалки трёхлетней давности.

Понурив белокурую голову, Кен пнул сугроб несколько раз.

— Меня все почему-то считаю законченным эгоистом. Стоит мне протянуть руку дружбы, и люди сразу видят в этом какой-то подвох. Будто я во всём ищу выгоду. Мне не нужны твои шпаргалки, Томассен. Я увидел тебя и подумал… будет веселее, если мы надерёмся вместе.

— Мне и так весело, Хаузер.

— Вид у тебя не очень весёлый.

— Это потому что у меня щёки натянуты на титановые плиты. Это существенно сковывает мимику. — Мартин вернулся к тону «Привет, мальчик». — Поверь мне на слово. На душе у меня праздник. Уже пятнадцать лет как праздник. Зато у тебя, приятель, вид недотра… недолюбленный какой-то. Что, твоя юристка тебе давно не давала? У неё тоже экзамены?

Последние слова Мартина ошарашили бывшего капитана. Откуда этот лабораторный затворник знал о Лили? Тут Кен вспомнил, что несколько раз ходил на очный приём к доктору МакАртуру в институт, и возможно, какие-то интимные детали просочились сквозь стену врачебной тайны. А может быть, у этого чудака прекрасная память, и он, за неимением своей половой жизни, питался чужими оргазмами? Он вдруг проникся мужским сочувствием к Мартину и счёл своим долгом сказать что-нибудь подбадривающее.

— Не буду врать. Ты, конечно, урод, но чертовски фотогеничный! Как зомби из клипа. Некоторые тёлки даже прутся от всяких уродств и увечий. Просто они боятся признаться себе в этом. Может, на люди они бы с тобой не вышли, но за закрытыми дверями… Это уже другая история.

— Хочешь обменяться со мной местами, стать сексапильным уродом?

— А что, прикольная задумка для научной фантастики.

— Это не фантастика. Это очень даже осуществимо. Только не на день, а на всю оставшуюся жизнь. Если тебе надоело быть безмозглой резиновой куклой, которая не может решить самое простое химическое уравнение… Тебе можно помочь. Мозги, конечно, тебе подсадить будет непросто, но рожу испортить — за милую душу, — Мартин своевременно одёрнул себя. Говорить гадости было совершенно ни к чему. Некрасиво смеяться над умственными ограничениями другого. — Ладно, Хаузер. Приятно было с тобой потрепаться. Мне пора. Начальник будет недоволен, если я вернусь слишком поздно.

Мартин небрежно пошевелил пальцами на прощание, но бывший капитан не собирался его отпускать. С присущей спортсмену ловкостью, Кен перепрыгнул через сугроб, стремительно покрыв расстояние между ними, и поймал собеседника за рукав.

— Куда ты так спешишь, Томассен?

— Не твоё дело, Хаузер. Убери клешню, — Мартин брезгливо покосился на жилистую руку, так непохожую на его собственную. — Не смешно уже, в самом деле.

— А что твой начальник думает о твоих увлечениях? — свободной рукой Кен вытащил из-под куртки мятую обложку журнала «Химера». — Как он относится к тому, что его питомец дефилирует в гестаповских нарядах и бросается на женщин из расовых меньшинств?

— Хаузер, посмотри на себя. Зачем тебе в бар? Ты и так пьяный. Не позорься.

Мартин собирался было дать ему какой-то дружеский совет, но удар кулаком в подбородок нарушил его планы. Этого удара было достаточно, чтобы сбить его с толку, если не с ног. В его единственном зрячем глазу помутнело. Кенни воспользовался шансом чтобы выхватить из мусорного бака пустую бутылку от водки. Второй удар пришёлся по виску. На этот раз Мартин растянулся на скользком тротуаре, мысленно проклиная себя за то, что в своё время не просмотрел достаточного количества боевиков. У него не было никаких знаний из области самозащиты — непростительный пробел в образовании. В то же время, он вспомнил, как несколько недель назад сам подкрался к человеку и огрел его по затылку.

Боль не смущала Мартина. После бесчисленных операций, пинки и тумаки, которыми его щедро награждал Кен, казались комариными укусами. Скорее, ему было стыдно, что он позволил застать себя врасплох. Ему срочно нужно было найти приём, чтобы выиграть несколько секунд и подняться на ноги. Когда подвернулась возможность, он прицелился и пнул Кена в коленную чашечку. Познания по анатомии пришлись кстати. Спортсмен взвыл и отшатнулся. К несчастью для Мартина, Кен оставался в выигрышном положении, привыкнув к подобного рода коллизиям на игровом поле. Быстро восстановив равновесие, он бросился на противника и прижал его к тротуару, навалившись всем телом. Вот он повторно занёс бутылку над окровавленной головой побеждённого. Ещё один удар, и доктору МакАртуру придётся искать нового питомца.

Но в последнюю секунду что-то изменилось. На сцене появился третий игрок. Мартин услышал скрип снега. Лёгкие шаги в тяжёлых сапогах.

— Кенни, не делай этого, — раздался девчачий голос. — Не стоит. Он несчастный урод.

— Урод с дипломом врача. Ты и половины не знаешь. Ему скоро дадут скальпель.

Похоже, эти двое были знакомы. С трудом приоткрыв затёкший глаз, Мартин разглядел силуэт. Девушка не походила на блондинку-юристку. Эта была моложе, мельче, с растрёпанными тёмными волосами. Её наряд состоял из мятых воланов и обрезков цветной кожи. Мартину не составило труда узнать ту самую «чернявую шалаву», с плеча которой он недавно сорвал фотоаппарат. Несомненно, это она подговорила Кена выследить своего обидчика. Только почему она вдруг умоляла его не доводить дело до конца?

— Если ты его сейчас покалечишь, тебя посадят, как недавно посадили моего брата. Тебе придётся вступить в арийское братство. Иначе на тебя напялят платье с блёстками и заставят красить губы. Поверь мне, лучше не попадать за решётку. Оставь его. Тебе это не сойдёт с рук, даже если я промолчу.Свидетели найдутся. Остановись, пока не поздно.

Прижавшись спиной к мусорному баку, Мартин наблюдал за сценой. Он слышал каждое слово, произнесённое девушкой.

— Чёрт с ним, — буркнул Кен. — И правда не стоит. Руки марать…

— Ну вот? А я тебе о чём?

— Пошли отсюда.

Окровавленная бутылка полетела в мусорный бак. Но девчонка почему-то не спешила уйти с места происшествия.

— Ему больно, — сказала она, поморщившись.

— Ну и что?

— Не можем же мы его так просто оставить.

— Почему не можем? Очень даже можем.

— Это будет не по-людски, — она достала из кармана самокрутку и поместила её между дрожащих губ пострадавшего. — Держи плотно. Это моя последняя щепотка. Это немного притупит боль.

Мартин послушно вдыхал дым. Ситуация была настолько абсурдна, что он наслаждался каждой секундой этого фарса. С непривычки у него защипало в глазах. По онемевшей от мороза щеке скатилась слеза.

***

Сорок минут спустя Мартин сидел на кушетке под хирургической лампой и сам зашивал рану у себя на лбу. Доктор МакАртур держал перед ним зеркало.

— Для тебя это полезная практика, — говорил Дин. — В английской армии военным врачам часто приходилось самим себя латать. Не спеши. Накладывай швы аккуратно.

— Я бы работал медленнее, если бы Вы мне разрешили сделать заморозку. Думаете, приятно шить по живому? Но вам ведь жалко новокаина.

— Для тебя, мой мальчик, мне не жалко всего мира. Я просто хочу, чтобы ты усвоил урок. Очевидно, одной драки тебе было не достаточно. Если тебе так не хотелось беседовать с врачом из Оксфорда, ты бы мог мне прямо об этом сказать. Я понимаю, тебе надоели эти внеклассные встречи. Они отвлекают тебя от учёбы. Я бы придумал тебе отговорку, помог бы избежать этой встречи. Не нужно было прибегать к таким извращённым методам. Тебя могли убить.

Мартин поморщился и моргнул несколько раз. Из воспалённых глаз продолжали течь слёзы.

— Я не боюсь умереть, начальник. Вас это удивляет? Скорее, я боюсь не умереть. Вся эта арматура внутри меня слишком крепкая. Поделом мне.

— Все подростки так говорят. Ты, наверное, услышал эту фразу в одном из фильмов? А всё-таки, как это случилось?

— Случилось так, как Вы думаете. Всё очень банально. Я встретился с какими-то парнями, они повели меня в бар, угостили. А потом я очнулся на тротуаре, с разбитой головой.

— Но почему тогда от тебя несёт не выпивкой, а марихуаной?

— О, это интересная история. Я лежал на обледенелом тротуаре, а мимо проходила какая-то девчонка. Она мне сунула в зубы самокрутку. Как видите, начальник, в мире ещё есть сострадание.

========== Глава 13. Журналист и нарколог не одно и то же ==========

Университет «Темпл»

Преображение Пита было принято на ура членами кружка кинематографов. Увидав своего модератора в майке с радужными размывами и карибскими косичками на голове, с ожерельем из зубов акулы на шее, студенты решили, что и репертуар фильмов изменится. Наконец-то мистер Холлер будет показывать что-то помимо занудной классики в стиле нуар. А то Хитчкок уже сидел у всех поперёк горла. Студенты списали эти метаморфозы на появление в его жизни маленькой смуглой оборванки в причудливых нарядах. Она вполне могла надеть летнее цветастое платье с зимними сапогами и кожанной курткой. Девушка несколько раз приходила на лекцию и садилась в заднем ряду аудитории. Отношение Пита к ней было скорее братским, чем любовным. Он игриво щипал её и трепал по макушке, точно собачонку.

Однажды он шутливо прокатил её на спине по коридору. И потом всем девушкам захотелось этого же. Пит, который не отличался выносливостью, не мог им отказать. К концу вечера в его кармане накопилось несколько телефонных номеров. «Мой орешек», — говорил он про свою спутницу. — Моя муза. Мой талисман».

У девчонки была привычка слоняться по коридорам и заглядывать в классы, точно выискивая кого-то. Её тянуло в тот корпус, в котором вели подготовительные медицинские курсы.

— Здесь учится один парень, который ей безумно нравится, — Пит шёпотом пояснил членам клуба. — Вот почему она и ходит сюда. Вспомните себя в шестнадцать лет.

— Какая прелесть, — взвизгнула одна из любительниц кино. — Их надо срочно свести.

— Не так всё просто. У этого парня уже есть невеста. Всё очень серьёзно.

— Значит, надо их развести. Как его зовут? На каком он курсе? На каком факультете?

— А вот этого я не могу сказать, — ответил Пит, подняв руки. — Я не разглашаю чужие тайны.

Пит знал, что каждую ночь, когда Хейзел засыпала у него на груди, свернув смуглые кулачки под подбородком, она грезила о Кене Хаузере. Нет, она не бормотала его имя во сне. Просто за полтора месяца проживания в тесном чулане, где иной раз невозможно было ноги было вытянуть, Пит впитал в себя энергию своей сожительницы и научился угадывать её гормональные колебания. Его даже забавляло, что девушка которая так чванилась своей духовной просветлённостью, уличной смекалкой, альтернативным вкусом в музыке и философским мировоззрением втрескалась в обычного белобрысого хама. Вкус у неё был не более утончённым, чем у болельщицы-черлидерши на игровом поле. Разве что, она не вздыхала, не записывала его имя в блокнот, обводя розовым сердечком.

В конце февраля в университет приехала рок группа из Манхэттена. Логан послал Пита брать интервью для журнала «Химера». Последний выпуск, обложку которого украшал Мартин Томассен в костюме гестаповца, превзошёл все ожидания главного редактора. Пит понимал, что ему трудно будет переплюнуть такой успех, который подтверждал что публика пресытилась резиновой красотой. Вот почему он поручил Хейзел задание снять музыкантов в самых причудливых позах, чтобы они походили на демонов, поднимающихся из глубин ада. Так как девушка осталась без фотоаппарата, он взял под расписку профессиональную камеру из арсенала заведующего отделом.

— Береги эту игрушку, — сказал он своей юной напарнице. — Если на линзе обнаружится хоть крошечная трещинка, я поплачусь головой. Мой начальник не такой милосердный, как Логан. Его ты просто так не уболтаешь пощадить меня.

Хейзел не хотела терять свой проходной билет на территорию университета, где учился её герой. Установив фотоаппарат на треножнике перед сценой, она щёлкала дрыгающихся рокеров.

От бесконечных интервью у Пита пересохло в горле. Он вышел из зала в коридор и склонился над фонтанчиком, чтобы утолить жажду. Вода была мерзкая, тёплая, с металлическим привкусом. Типичная филадельфийская вода. В эту минуту он почувствовал холодную мужскую руку на своём плече. Поперхнувшись, он вздрогнул и выпрямился. Когда он увидал, кто перед ним стоял, его охватила смесь паники и раскаяния. Он вспомнил, что пропустил несколько сеансов.

— Добрый вечер, доктор МакАртур.

— Мистер Холлер, как я рад встрече!

— А уж как я рад, — Пит покраснел и отвёл глаза. — Что Вас сюда привело?

— Скучные административные формальности. Разговаривал с приёмной комиссией насчёт одного практиканта, которого к нам направили. Боюсь, мне придётся вернуть мальчика университету. У него слишком американский менталитет. Он думает в первую очередь о юридических деталях, а не о научном прогрессе.

— И правда, верните, — пролепетал Пит. — Сам мучается и других мучает. Знаете, мне пора. Я так занят. У меня столько всего.

— Я вижу. Я не буду Вас задерживать. Признаюсь, я волновался за Вас. Вы уже несколько недель не приходили на приём.

— Я не хотел тратить попусту Ваше время. Мне стало лучше, намного лучше.

Дин несколько раз устало провёл ладонью по лицу.

— Мистер Холлер, Вы же не ребёнок. Должны понимать, что резко отменять сильные психотропные препараты очень опасно. Может произойти срыв. И Ваш внешний вид наводит меня на мысли, что этот срыв уже случился. Что означает ваш клоунский наряд? Вы потерялись во времени? Вы проснулись в шестидесятых годах? Нормальные люди стремятся забыть это позорное время.

— Я не потерялся, — ответил Пит, одёрнув майку. — Наоборот, я нашёл себя. Возможно, не там, где Ввы меня представляли, но я нашёл себя. Ведь разве не это являлось целью моего лечения? Обрести гармонию с самим собой, избавиться от чувства вины. И вот, можно сказать, Вы преуспели. Мы преуспели. Знаете, я даже рад, что тот документальный фильм так и не был показан. Все мои предыдущие труды кажутся мне такими блеклыми и безжизненными. Впервые за свою карьеру я дышу полной грудью. Я обязан этим Вам, но также своим новым друзьям.

— А эта голодранка с камерой — она из этого же круга?

— Хейзел? Она стала главной фигурой в моей жизни. У нас одна аура на двоих.

— В каком смысле?

— В прямом. Моемся под одним душем, спим под одним одеялом, едим из одной консервной банки. Я ни с кем в жизни ещё не испытывал такого единства.

Дин оттащил бывшего пациента от фонтанчика и заговорил с ним тихим голосом, хотя никого поблизости не было.

— Друг мой, если Вы не боитесь Бога, то побойтесь тюрьмы. За растление малолетних — минимум семь лет. Думаю, мне не нужно вам напоминать, что случается с мелкокостными светловолосыми юношами за решёткой. Мне будет за Вас очень обидно.

Пит помотал головой.

— Хейзел не простая малолетка, доктор МакАртур. Она получила эмансипацию от судьи, и теперь сама выбирает, с кем ей мыться и спать. Если она совершит преступление, её будут судить как взрослую.

— Интересно.

— Но дело не в этом. Вы меня превратно поняли. Я рассказал вам про душ и постель чтобы показать, как мало людям на самом деле надо, чтобы выжить. Достаточно желания делиться друг с другом, идти на какие-то бытовые компромиссы. А ещё я понял, что можно держать раздетую девчонку в объятиях и испытывать лишь братскую нежность.

Дину пришлось поразмыслить несколько секунд над тем что он только что услышал чтобы сформулировать корректный ответ.

— Пожалуй, лучше испытывать братскую нежность к уличной девчонке, — сказал он наконец, — чем желать родную сестру, как лорд Байрон. Я за годы работы наслышался много любопытных историй.

— Значит, y Вас самого ничего подобного в жизни не было?

Раз его бывший пациент так радостно поделился деталями из своей интимной жизни, Дин решил, что будет вполне справедливо ответить ему взаимностью.

— Я знаю, Вас терзает вопрос моего полового опыта. Не Вас одного. Некоторые мои коллеги считают меня девственником. Якобы я не достаточно внимания уделяю практиканткам. Как вам известно, мои подростковые годы прошли в южной Америке. К нам приходили дочки фермеров, живших по соседству. Приносили нам фрукты, тёплый хлеб. Как Вы думаете, долго ли при таких возможностях мальчик-подросток может сохранить невинность?

— Думаю, что недолго, — пробормотал Пит. — Красивый мальчик, не по годам развитый…

— Потом ещё была одна учительница, намного моложе мамы. Я организовал её личную библиотеку, за что она меня щедро отблагодарила. Я ещё ходил к ней несколько раз затачивать карандаши. А потом мы вернулись в Филадельфию, и я понял, что американки меня не возбуждают. Алчные коровы, слепленные из мякиша белого хлеба. Приходится копить своё либидо до очередной командировки в Европу и латинскую Америку. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

— Более чем.

Действительно, Пит не ожидал такое развёрнутое повествование.

-Ну вот. Можете успокоить своих косматых друзей, что этот изверг МакАртур по крайней мере не девственник. Да, он крадёт детей демократов, препарирует их в своей сатанинской лаборатории, делает эликсир молодости из их костного мозга, запаивает в капсулы и продаёт президенту Рейгану. Зато не девственник. Я знаю, в Вашем новом кругу смотрят на воздержание, как на проказу.

— Вы заблуждаетесь, доктор. На самом деле, у нас этому явлению поклоняются. Хейзел девственница, и вся компания смотрит на неё, как на Богородицу. Она бережёт себя для одного типа. Нравится ей один здешний студент. Вот почему она ходит за мной хвостиком.

— Бедный парень. Надо его предупредить. Такие девственницы как Хейзел могут заразить избранника венерическим заболеванием. Это касается Вас тоже, мистер Холлер.

Пит решил, что достаточно выслушал гадостей в адрес своих новых друзей. Шутливо поклонившись наркологу, он вернулся в зал. Музыканты доиграли последнюю песню отделения и готовилась к антракту. Хейзел всё ещё стояла перед сценой. Увидав её оголённую спину, Пит не мог не чмокнуть её в лопатку.

— Долго ты воду пил, — сказала она, не оборачиваясь. — Что, очередь была у фонтанчика?

— Да нет. Просто я столкнулся с одним старым знакомым.

— Ты подоспел вовремя. У меня как раз кончилась плёнка. Подай мне ещё один рулон.

Пит игриво помусолил губами мочку её уха.

— Я весь в твоём распоряжении. Обещаю не бросать тебя до конца вечера.

Когда они вернулись в свой приют на Южной улице, Хейзел ждал приятный сюрприз. У двери чулана стояла коробка, в которой лежал её фотоаппарат. С радостным возгласом матери, которая нашла потерявшееся дитя, она взяла своё сокровище в руки и убедилась, что все части были на месте.

— Я уже и не надеялась! Кто же свершил это чудо?

— Какой-то студент зашёл и принёс коробку, — откликнулась гадалка Магда из коридора.

— Как он выглядел?

— Не разглядела его лица. Он был в плаще с капюшоном. Уже было темно. Я пригласила его войти, но он отказался.

Хейзел ещё порылась в коробке в надежде найти записку, но ничего не нашла кроме скомканных газетных листов.

— Я знаю, кто это сделал, — сказала она Питу перед сном. — Это был Кен. Кто же ещё? Храбрости и находчивости ему не занимать. Он знал, как много этот фотоаппарат значил для меня. Он хотел меня порадовать. Думаешь, он бы стал так хлопотать, если бы ему действительно было на меня наплевать?

========== Глава 14. Два человека в чёрном ==========

По дороге из хосписа, в котором умирала его третья по счёту жена, прокурор Джек Риф решил заскочить в бар, обмыть своё решение больше не жениться. Тихое домашнее счастье было явно не для него. К своим пятидесяти пяти годам он, наконец, пришёл к этому выводу. Свою первую жену, преподавательницу истории искусств, он бросил сам. Вторая ушла от него к какому-то пузатому адвокату. Третья была заядлой курильщицей и заработала рак лёгких. От каждой жены у Джека осталось по ребёнку — две девочки и мальчик. Все трое были на диво бестолковыми, унаследовав черты своих матерей. Старшая дочь весь день лепила какие-то глиняные миски и обжигала их в печи. Младшая дочь писала рассказы в стол. Они все как один начинались с фразы «Ночь была темна и ненастна» и заканчивались словами «Его силуэт растворился во мраке». Сын не вылазил из подвала, в котором мать продымила себе лёгкие.

«Хорошо Дину МакАртуру», — думал прокурор, погружая верхнюю губу в пивную пену. — Живёт в своё удовольствие, миллионы свои не трогает. Мудро поступил, отказавшись от семьи. Не купился на байку, что жена и дети — это счастье. Часами торчит в бассейне. Вот почему у него в тридцать пять фигура, как у студента, и давление, как у космонавта».

Невзирая на разницу в возрасте около двадцати лет, Джека и Дина можно было назвать друзьями. Измождённый прокурор смотрел снизу вверх на своего младшего товарища. Джек разбирался в человеческих законах, в то время как Дин понимал законы вселенной, что делало их разговоры стимулирующими. Действительно, во многих вопросах стоило прислушаться к Дину МакАртуру. Он порой говорил страшные, жестокие, циничные вещи, правдивость которых трудно было оспорить. Прав он был, утверждая, что наркология — королева всех медицинских отраслей. Любой человеческий порок, любую слабость можно было объяснить с точки зрения химического дисбаланса. Кортизол, адреналин, серотонин, тестостерон. Эти вещества правили миром. Их перемешал дьявол. Испокон веков шаманы, алхимики, богословы, фармацевты и психиатры пытались восстановить гармонию, найти ту волшебную формулу, которая помогла бы искоренить зло. Увы, все эти многовековые попытки были тщетны. Исправляя одно, неизбежно приходилось ломать что-то другое. Вот в чём была загвоздка. Задачей этика было взвесить все плюсы и минусы и решить, оправдывал ли конечный результат побочные эффекты. Джек Риф понимал, в лучшем случае, третью часть того, что говорил ему друг. А говорил Дин очень быстро и увлечённо, забывая о слушателе. Джеку оставалось лишь поддакивать с умным видом. Ему было лестно, что светило медицины говорил с ним на равных.

Согрев атрофировавшиеся сосуды спиртным, Джек решил навестить друга. В институте «EuroMedika» все знали прокурора.

— Доктор МакАртур у себя в кабинете, — сказала секретарша за приёмным столиком. — Я доложу ему, что к нему пришли.

Через три минуты Джек Риф уже сидел в кожаном кресле напротив своего друга. Фамильярность, сложившаяся между ними, освобождала их от необходимости обмениваться привествиями.

— Как твоя Оливия? — спросил Дин, не отрывая глаз от медицинской карты. — Сколько врачи ей дают?

— Ещё неделю-две от силы.

— Правильно Оливия сделала, что отказалась от изнурительных лечений. Из твоих трёх жён она мне больше всех импонировала. Ты, наверное, вздохнёшь с облегчением, когда всё это закончится.

— Я не знаю, что делать с сыном. Ему пятнадцать лет. Думал отправить его в пансион, чтобы не путался под ногами. По-хорошему, надо выдрать ковровое покрытие, выбросить мебель и перекрасить стены, чтобы полностью избавиться от запаха Оливии. Только так я смогу начать жизнь с чистого листа.

Дин уронил ручку и впервые взглянул гостю в глаза.

— Зачем тебе чистый лист, Джек? Чтобы снова его замарать? Я же знаю тебя. Как только ты похоронишь Оливию, ты непременно найдёшь ей замену. Ты не можешь без этого яда, имя которому эстроген. Тебе как воздух нужны истерики, скандалы, унижения и требования. Ты приносил те же самые клятвы после первого развода.

Джек понимал, что его друг был прав и решил резко сменить тему разговора.

— Я пришёл сюда не для того, чтобы ныть. Расскажи мне про свою работу. Как твой последний проект?

— Продвигается, но медленно. У меня кончились подопытные кролики. Ты давно мне никого не присылал.

Под «кроликами» Дин подразумевал преступников-наркоманов, которых он принимал в качестве пациентов под предлогом реабилитации и на которых испытывал новые препараты. Осуждённые подписывали соглашение на лечение в обмен на более мягкий приговор. Джеку нравился сам факт, что он был вовлечён в таинственный научный процесс.

— Когда же мы разворотим это осиное гнездо на Южной улице? — спросил он, потирая руки.

— Надеюсь, скоро, мой друг.

— Это же просто сокровищница порока! У этих ребят все вообразимые наркотики в крови.

— Меня интересует одна из них. Она среди них новенькая. Тощая чернявая девчонка. На вид — лет пятнадцать-шестнадцать. У меня для неё особые планы.

— Малютка Хейзел? — в голосе прокурора проскользнуло почти отческое умиление. — Та, что бегает по трущобам с фотоаппаратом, щёлкает мусорные баки?

— Та самая. Я вижу в ней колоссальный потенциал, — Дин сомкнул белые руки под подбородком. — Она из них самая радикальная, но её можно перепрограммировать. У девочки нестабильная психика. Подобные ей кидаются из одной крайности в другую. Мне хорошо знакома её история. Она прибилась к Логану, потому что тот ей вовремя почесал спину. Вот она и и пляшет под его дудку. Но я с таким же успехом могу заставить её плясать под мою дудку. Я знаю, что случай запущенный и будет нелегко, но с Божьей помощью…

Упоминание о Боге заставило Джека вздрогнуть. За все эти годы он так и не смог привыкнуть к религиозности друга. Для Дина это было не просто выражение. Он действительно верил, что высшие силы одобряли его эксперименты.

В эту минуту зашёл Мартин, как всегда, без стука и приветствий. Прокурор, по своему обычаю, притворился что не заметил юношу, бесцеремонно присевшего на край стола.

— Эй, начальник! Помните дело Анастасии Уоррен?

— Семиклассницы, которая дёргала головой? Конечно помню.

— Её отец звонил. Он в полной прострации.

— По какой причине?

— Девчонка отличилась.

— Она продолжает ему хамить?

— Нет, как раз с отцом она прекрасно ладит. Они ездили на выставку военной техники. Зато когда пришла пора возвращать девчонку матери, тут и случился инцидент. Стаси ударила мать ножницами.

— Куда ударила? В глаз, в горло?

— Да нет, вроде в ключицу.

Дин торжествующе сжал кулаки.

— Ура — прогресс! Первый шаг к исцелению. Девочка научилась выражать свои эмоции. Она не копит обиду в себе. Когда человека душит ярость, ему свойственно хватать острые предметы. Мне иногда снится сон, будто у меня в руке кинжал. Я то вонзаю его в спину противника, то начинаю полосовать собственную грудь. Ничего в этом странного.

— Мне тоже иногда снится, будто я Вас сбрасываю не то с крыши, не то с моста, — признался Мартин. — Но то, что происшествие в семье Уоррен случилось наяву, это не просто подростковая фантазия. Есть пострадавшая. Результат налицо. Мистер Уоррен крайне встревожен. Естественно, он ищет виноватых.

Торжество на лице Дина моментально сменилось раздражением.

— В таком случае, пускай винит самого себя. Я пытался его убедить подержать дочь в стационаре ещё пару дней. Но как же! Он настоял на выписке. У него были планы сходить в чёртов зоопарк. Двенадцатилетняя дылда не видала обезьянок.

— Вы не боитесь, что он будет шуметь?

— А чего бояться? Пускай шумит. Он этим только привлечёт к себе внимание и будет выглядеть дураком. Он подписал все документы, не прочитав как следует. Я же не виноват, что люди ленятся читать то, что написано мелким шрифтом. В контракте описаны все побочные эффекты, включая вспышки агрессии. Но он спешил. Ему надо было успеть в кино на дневной сеанс. Пусть скажет спасибо, что его дочь вообще жива. Она была чуть тёпленькая, когда он её сюда привёл, — Дин повернулся к своему гостю. — Видишь, Джек, с чем мне приходится иметь дело? Пытаешься спасти мир и вместо благодарности получаешь претензии истеричных родителей, которые не могут совладать со своими детьми.

— Не знаю, имею ли я право бросать первый камень, — ответил со вздохом прокурор. — Мне самому нечем похвастаться в плане воспитательных достижений. Все мои дети — неудачники.

— Не все, — сказал Дин негромко, но твёрдо. — Ты прекрасно знаешь это.

Последние слова друга привели прокурора в смятение. Он начал поспешно заматывать шею шарфом.

— Пожалуй, мне пора. Не забудь, что я сказал про осиное гнездо.

— До встречи. Передай Оливии от меня привет, если она будет в сознании. Скорее всего, я не успею с ней попрощаться лично.

Когда нервные шаги прокурора заглохли в конце коридора, Дин откинулся в кресле и забросил ноги на стол.

— Хорошо иметь таких друзей как Джек Риф, — протянул он задумчиво. — Общение с ним лишний раз подтверждает правильность моего выбора. Посмотри на него. Бедняга похож на сушёную тилапию. Выпученные глаза — вот всё, что осталось. Ещё десять лет назад он выглядел прилично. Этот последний брак его доконал, — выплеснув яд в адрес друга, Дин перевёл взгляд на подопечного. — Ты всё ещё здесь? Забыл дорогу в общежитие что ли?

Мартин продолжал сидеть на краю стола. Дин вытянул шею и осмотрел свежий шов на лбу, который юноша сам наложил. Рана затягивалась удачно. Никаких признаков нагноения не было.

— У Вас душно, начальник, — сказал Мартин. — Я бы на вашем месте открыл окно.

— Чтобы ты мог меня из него вытолкнуть? Ищи дурака. Я знаю, ты об этом только и мечтаешь. Ты думаешь, твоя жизнь станет сказкой, если меня в ней не будет. В каждом юноше заложен импульс отцеубийства.

Дин скомкал страницу черновика и игриво швырнул в подопечного. Мартин резво перехватил бумажный шарик в воздухе.

— Раз уж разговор зашёл про отцов и детей.

— О боги… Ты опять за своё?

Мартин повернулся лицом к своему покровителю.

— Я Вас который раз прошу познакомить с моим настоящим отцом. Вы же знаете, кто он. И у меня странное чувство, что он тоже обо мне знает. Да, я в курсе, что у него семья.

— Весьма неблагополучная, — подчеркнул Дин. — Уверяю тебя, это не такая семья, в которой ты бы хотел родиться и вырасти.

— Я вовсе не собираюсь добавлять ему стресса и навязывать ему своё общество.

— Это ты сейчас так говоришь. А потом будешь ездить с ним на рыбалку, ходить с ним на стриптиз, a я буду жутко ревновать. Ведь ты мой мальчик. Я воспитал тебя.

Развернув бумажный шарик, Мартин принялся рвать его на куски.

— Почему Вы всё обращается в шутку?

— Потому что вся жизнь — шутка. Нелепая, жестокая, уродливая шутка. Ты слишком редко выходишь за пределы института. Тебе не терпится узнать, кто твой отец? Так и быть, я подскажу тебе. Ты с отцом уже несколько раз встречался. И он за все эти годы не удосужился представиться. Ему, по большому счёту, наплевать на тебя так же, как и на законных детей. Просто от них ему сложнее отделаться. Он не признал тебя, когда ты родился. Он не помогал твоей матери после того, как наигрался ей. Он ни разу не навестил тебя в больнице. Неужели тебе это ни о чём не говорит? Ты не нужен ему, даже со всеми своими достижениями. Возможно, через пару лет он попадёт к тебе под нож. Чем чёрт не шутит? Пойми, мальчик мой, ты только нужен своим пациентам, которые пекутся о собственных шкурах. Хирург — это почти Бог. Ты до сих пор мне не веришь?

Не дожидаясь ответа, Дин открыл верхний ящик стола, достал жёлтую папку и положил Мартину на колени.

— Это мне?

— Кому же ещё? Я всё искал подходящего момента показать тебе эти фотографии пятнадцатилетней давности. До и после. Посмотри в каком виде тебя привезли в институт. Надеюсь, тебя это отрезвит, и ты перестанешь искать оправдания биологическому отцу.

========== Глава 15. О том как опасно прятать свои секреты в папке ==========

Олд Сити, исторический район Филадельфии — март, 1982

К середине марта жители Персиковой улицы начали потихоньку снимать рождественские украшения с окон и дверей своих домов. На смену снеговикам и красноносым эльфам пришли зелёные ирландские гномы, которых выставляли на день Святого Патрика. Этим гномам суждено было проторчать под дождём ещё до апреля. За несколько дней до Пасхи их должны были заменить на розовых зайчиков с плетёными лукошками. Так или иначе, фасад старинных построек никогда не оставался пустым.

По вымощенному тротуару шли три девицы, одетые не по сезону легко. Поверх коротких платьишек в стиле поло на них были свитера с логотипом престижного женского колледжа «Брин Маур». Звали их Кэрол Кинг, Эмили Лорд и Тереза Лазарро. У всех трёх были мелко завитые, мышинно-русые волосы, затянутые в хвосты. Со спины их можно было различить только по цвету махровых резинок.

— Не знаю, может, это проявление снобизма, — говорила Кэрол, будущая журналистка, — но меня выворачивает при виде эти картонных уродцев. Должен же быть какой-то закон против такого варварства. Сто лет назад здесь жила филадельфийская элита. А теперь? Жлобы с биржи.

— Это лишний раз доказывает, что за деньги вкус не купишь, — поддержала подругу Эмили, будущая преподавательница зарубежной литературы. — У моего парня комната в общаге и тo обставлена приличнее.

— Этих пластмассовых оленей я видела в пригороде Нью-Джерси, — добавила Тереза, которая ещё три раза меняла специальность и потому и потому оставалась на пятый год чтобы наконец закончить бакалавр в психологии. — У них рожки мигали огоньками. Если долго смотреть, то можно получить эпилептический приступ.

Чтобы подчеркнуть своё пренебрежение к своим рабочим итальянским корням, Тереза передёрнулась, точно её ударило током. Её подружки скопировали её движение и потешный звук, который она издала губами. «Брррр!»

Они остановились у кирпичного викторианского дома, в котором жила их подруга Лили Гардинер со своей овдовевшей мамой, преподававшей историю искусств в том самом колледже. Их дом был единственным, который ничего не украшало кроме венка из сосновых веток на двери. У Лили был день рождения, и она решила отметить его в скромном домашнем кругу, как и завелось после смерти отца. Студенток немного удивило то, что дверь открыл Кен Хаузер, который не попадался им на глаза с тех пор, как его выгнали из команды и лишили стипендии. Значит, Лили его не бросила, хотя у неё на это были веские причины. Их любовь побила все рекорды. Эти двое были вместе с шестого класса. Быть может, этим они были обязаны тому, что отучились в разных школах, а потом поступили в разные университеты, встречаясь по выходным. В их отношениях не наступило той пагубной бытовой фамильярности. По крайней мере, Лили ни разу не застукала своего возлюбленного за изменой. В том, что Кен ходил налево, её подружки не сомневались. У игрока в лакросс слишком много искушений. В будущем Лили ждало грубое пробуждение, если она действительно собиралась выходить за него замуж. Если бы они поселились вместе, ему было бы труднее скрывать свои амурные похождения. А может, они уже расстались, и Лили позвала его в качестве дворецкого, чтобы он открывал дверь и помогал гостям снимать верхнюю одежду? Девушки отметили, что за последние несколько месяцев он изменился внешне, и далеко не в лучшую сторону. Его щёки украшали ядрёные фурункулы, а кожа имела нездоровый желтоватый оттенок.

— Где именинница? — спросила Кэрол, бесцеремонно передавая ему коробку с тортом.

— У себя в комнате, — ответил Кен равнодушно. — Ругается с матерью, как всегда. Никак не может выбрать наряд.

Девушки одна за другой побросали на него свои свитера и расположились в гостиной. Вместо того чтобы развесить их одежду по крючкам, Кен свалил всё в кучу под вешалку. Перед тем как поставить торт в холодильник, он нарочно встряхнул его, чтобы крем размазался о стены коробки. Эх, невесело быть единственным парнем на празднике! Кену очень не хватало покойного профессора Гардинера, с которым он неплохо ладил и чьё присутствие скрашивало этот курятник. Даже кавалер Эмили Лорд не пришёл. Кену предстояло одному сражаться с этой лавиной эстрогена, которая была вот-вот готова обрушиться на него. Он проклинал себя за то, что забыл плеер с наушниками дома. Из гостиной до него долетали обрывки женской беседы.

Тем временем Лили и её матушка находились в спальне на втором этаже, пытаясь решить вопрос с нарядом для именинницы. Сорокапятилетняя Эллен Гардинер стояла у распахнутого окна с ментоловой сигареткой и давала указания своей дочери, которая сидела на кровати в нижнем белье, скрестив покрытые пупырышками руки на груди. Её белокурые волосы были завиты крупными волнами и прихвачены по бокам заколками с хрусталём. Отвергнутые наряды валялись по всей комнате.

— Дорогая, ты слишком стараешься, — говорила вдова. — Мне никогда не нравилось это красное платье с вырезом на спине.

— Мам, мне двадцать два года. Можно я сама решу в чём мне принимать гостей?

— Твой туалет — это крик отчаяния. Надень что-нибудь попроще. Ты будто пытаешься вернуть парня, который уже давно не твой. Кен к тебе давно охладел. Все это признают кроме тебя. Только не вздумай плакать, а то тушь потечёт. Я говорила тебе не красить глаза так жирно.

— Мам, дай мне одеться, — взмолилась будущая юристка. — Уже гости внизу.

— Ничего, твои подруги подождут. Кен их развлечёт, не сомневаюсь. То, о чём я с тобой говорю сейчас, важно. Девочка моя, когда ты наконец посмотришь на вещи трезво? Сколько можно цепляться за школьную любовь? Ты уже десять лет на него потратила. Так долго встречаться неприлично.

Лили подняла на мать свои бледно-голубые глаза.

— А что тогда прилично? Скажи мне? Не все же такие, как ты. Ещё двух лет не прошло с папиной смерти, а у тебя уже любовники.

Эллен Гардинер потрясла сигаретой над головой дочери.

— Я твоего отца держала за руку до последней минуты. Я пропустила церемонию вручения наград, пока он лежал в больнице. Я заслужила право немного пожить для себя. Сколько мне лет осталось? И вообще, мы говорим не обо мне, а о тебе. Кен вообще знает, что это ты донесла на него?

— Господи, мама, как ты можешь задавать такие вопросы? Если бы Кен знал, его бы тут сейчас не было. Я поступила так, как считала нужным. Я боялась за его здоровье. У него всегда была чистая кожа, а тут вдруг полезли фурункулы, и не только на лице, но и на спине, на животе. Пожелтели белки глаз. Поднялась температура. Более того, он стал вспыльчив, агрессивен. Он таким раньше не был. Вот я и пошла к тренеру. Что бы ты сделала на моём месте, мама?

Эллен дёрнула оголённым плечом.

— Я бы давно нашла себе другого кавалера. Впрочем, ты знала, что я это скажу. Если ты свяжешь судьбу с Кеном Хаузером, тебе придётся всю жизнь его пасти, спасать от самого себя. У тебя не будет времени ни на учёбу, ни на работу, ни на развлечения. Ты будешь дёргаться каждую минуту. А что, если Кен наглотается таблеток? А что, если он сядет пьяным за руль?

— Мам, не наезжай на него так. У него сейчас много стресса. Он готовится к поступлению в мединститут, собирает документы.

— Никуда он не поступит, и ты сама прекрасно знаешь. У него по биологии слабая тройка. Он за четыре года не научился решать элементарные уравнения по химии. Я недавно обедала с его профессором. На прошлой неделе его уличили в жульничестве. Он написал формулы на ладони перед контрольной. Говорю тебе, Кен — неудачник. Он не может играть в лакросс без стероидов и сдавать экзамены без шпаргалок. Тебе нужен такой мужчина рядом? Ты ещё будешь умалять перед ним свои достижения, чтобы он не комплексовал. Твой бедный отец в могиле ворочается. Твой отец был настоящим мужчиной. Он не боялся сильной, успешной женщины, потому что сам был успешным.

Лили, которая выслушивала подобные мысли не в первый раз, стиснула кулаки и вытянулась как струна.

— Мамуля, — процедила она сквозь зубы, — я знаю, папа был идеалом. Вот почемy ты так быстро нашла ему замену. Но опять же, мы говорим не о тебе, так как сегодня день рождения у меня. Не порть мне настроение. Ладно? Иначе, клянусь, я больше не буду отмечать дома. В следующий раз я возьму Кена и друзей, и мы пойдём в бар.

Эллен покачала головой, выбросила окурок в окно и оставила дочь одну. Через несколько секунд она уже приветствовала гостей нараспев. Студентки «Брин Маур» по очереди обнимали её и хвалили её внешний вид. Кен наблюдал за этой сценой из коридора, сжимая в руке банку пива, которую принёс с собой, зная, что на вечеринке не будет ничего, кроме грейпфрутовых коктейлей.

— А всё-таки, где же именинница? — спросила Кэрол, когда эйфория от встречи немного улеглась.

— Она весь вечер готовилась к экзаменам, — ответила Эллен. — Выпила два котелка кофе.

В эту минуту на втором этаже сердито хлопнула дверь. Именинница спустилась к гостям в чёрной водолазке, растянутых спортивных штанах, без макияжа и затянутыми в неопрятный пучок волосами. На ногах у неё чавкали шлёпанцы. Подружки смотрели на неё с недоумением.

— Наша Лили будет единственной натуральной блондинкой на юридическом факультете, — вставила Эллен, придя на выручку дочери. — У неё волосы не потемнели с младенчества. Её покойный отец говорил, что они у неё станут пшенично-русыми. А они как были льняными, так и остались.

Даже не посмотрев на мать, Лили вяло обняла однокурсниц.

— Еду должны доставить минут через пятнадцать. Надеюсь, вы голодные. На этот раз французская кухня.

Лили направилась к винному шкафу чтобы выбрать подходящую бутылку мерло. Пока она читала наклейки, Кен выбрался из своего укрытия и подошёл к ней из-за спины.

— С днём рождения, — буркнул он ей в ухо, легонько массируя ей шею. — Твоя маменька смотрит на меня как Геббельс на евреев.

— Не говори гадости. — Лили дёрнула плечом, сбрасывая его руку. — Она просто занята продажей нашего загородного дома.

— Она таки решила его продавать?

— А зачем он нам? Пока папа был жив, он туда ездил на рыбалку. Сейчас дом круглый год пустует. Естественно, мама дёргается, следит за рынком, чтобы не прогадать. Ты когда-нибудь пытался продать кусок недвижимости?

— Я однажды пытался продать старый телевизор через газету, — вякнул Кен. — Попытки мои не увенчались успехом, и пришлось отнести развалюху на свалку.

— Тоже мне, сравнение! Если не можешь сказать что-нибудь умное, лучше промолчать.

— А если я буду молчать, ты обвинишь меня в безразличии. Да будете тебе известно, я твоей маме приготовил небольшой сюрприз.

Встревоженная не на шутку, Лили резко обернулась.

— Выкладывай. Что ты там задумал? Перед тем, как показывать сюрприз маме, я хочу сама его одобрить.

— Помнишь, как она говорила, что ей нужен хороший фотограф, который бы мог снять дом изнутри для рекламы? Ну вот, я нашёл подходящего человека. Будет совсем недорого.

Дружелюбный жест кавалера ещё больше взбесил девушку.

— Господи, ты же знаешь, что деньги — не вопрос. Мама согласна заплатить прилично за профессионала. Ты хоть видел портфолио этого чувака?

— Не видел. Но чувствую нутром, что портфолио обалденное. И вообще, это не чувак, а девчонка. Совсем молодая. Лет шестнадцать.

— Мне не нравится, как всё это звучит. Маме нужен проверенный человек со стажем, который знает, как фотографировать недвижимость. Там надо не только стены снять, но и сам участок, с речкой и природой. Нам не нужна малолетка, которая готова работать за гроши. Ты уж перед ней извинись.

— Поздно извиняться.

— Что значит поздно?

— Она уже здесь.

— Как здесь?

— Прибыла. Я ей дал адрес и велел подойти.

— Ты шутишь!

— Не шучу, ей Богу! Посмотри в окно. Она уже тут.

Побледнев, Лили выглянула на улицу и чуть не уронила бутылку с вином. У входной двери стояло маленькое, тёмное, кудрявое существо в наряде из синих оборок и полосок чёрной кожи. На шее у неё висел фотоаппарат, а под мышкой была папка.

«Может, притвориться что никого дома нет?» — промелькнула мысль в голове у Лили.

Но Кен уже бросился в прихожую открывать дверь.

— Заходи! — раздался его радушный, чуть нетрезвый голос. — Добро пожаловать. Надеюсь, ты нашла адрес без проблем?

— Без проблем, — ответила девушка. — Ты всё очень ясно объяснил. Мне разуваться?

— Не надо. Тут все свои, — положив ладонь на спину гостьи, Кен провёл её в гостиную. — Дамы, знакомьтесь. Перед вами талантливейший юный фотограф Филадельфии. Её зовут Хейзел. А фамилия? Творческим людям она не нужна. Миссис Гардинер, это мой подарок вам в честь дня рождения вашей дочери. Эта малютка взялась фотографировать ваш загородный дом.

— Приятно познакомиться, — сказала Хейзел, протянув смуглую ладошку.

Эллен вздрогнула, будто ей предложили погладить грязного котёнка.

— Боже! — взвизгнула она. — Мне нечего предложить нашей маленькой гостье кроме апельсиновой газировки. Кен, ты всегда в своём репертуаре. Как сюрприз, так сюрприз.

Пока Эллен рылась в холодильнике в поисках безалкогольного напитка, Кэрол наклонилась и цыкнула на ухо Эмили:

— Что я тебе говорила? Вот с такими созданиями Кен ошивается. А Лили упорно прячет голову в песок. Теперь он водит своих шалав в дом её матери.

Тем временем, Лили решила устроить нежданной гостье небольшой экзамен.

— Если ты так интересуешься фотографией, ты наверняка была на последней выставке в институте искусств.

— Ну да, — поперхнулась девушка. — Разумеется, была.

— Ну, и чья работа тебя больше всего впечатлила?

— Они… они все очень впечатляют.

— Это не серьёзный ответ. У тебя, как у профессионала, должны быть свои вкусы и предпочтения. Ты должна была запомнить несколько имён. Своих кумиров и конкурентов надо знать.

Хейзел взглянула на Кена, точно моля о помощи, но у бывшего капитана вид был такой же запутанный. Честно говоря, такой поворот событий его удивил. Он не ожидал, что его невеста устроит малолеткe такой брутальный допрос. A теперь он скрывал смущение тем, что потягивал пиво и блуждал взором по потолку.

— Этих имён было слишком много, — пробормотала Хейзел наконец. — Они все перемешались у меня в голове. Когда приходишь на выставку, глаза разбегаются.

Лили сухо кивнула.

— Ясно. Тогда ответь мне. Если в городе столько прекрасных фотографов, то почему выбор моей мамы должен остановиться именно на тебе? Надеюсь, мои вопросы тебя не смущают. Ты должна учиться себя продавать. Рынок и так пресыщен. Что тебя отличает от остальных?

— Я знаю что! — сказала девушка, к которой вернулась её прежняя бойкость. — Мойфотоаппарат — волшебный. Пусть он не самый дорогой и сложный по конструкции, но у него линза ясновидящая.

— Это верно! — поддержал её Кен, осушив банку пива и скомкав её в кулаке. — Я сам видел. Такие моменты ловит, которые глазами не увидишь.

Лили повела льняной бровью, продумывая свой очередной шаг.

— Хорошо, — отрезала она, потянувшись к папке с фотографиями. — Может быть, вместо того чтобы продолжать эту никчемную перепалку, нам лучше перейти к просмотру твоих волшебных работ?

Хейзел зажмурилась и вздрогнула, точно наступив босой ногой на острый предмет.

— Постойте, я сама выберу фотографии. Они все перемешаны. Там не всё… не всё для ваших глаз.

Увы, было поздно. Лили уже завладела папкой. С жестокой медлительностью, она развязала шнурки и вытащила содержимое. Её подружки тут же выстроились у неё за спиной. Раздались вздохи и восклицания.

«Бомжи, наркоманы, неформалы… Концерт, врождённые дефекты… Безногие ветераны. Ещё бомжи. А кто этот сексапильный злодей в чёрном? Какой у него профиль хищный. Так… Заброшенная фабрика. Опять бомжи? Это уже какой-то социальный манифест в картинках. О, посмотри, это наш капитан Хаузер».

Услыхав своё имя, Кен встрепенулся и вытянул шею, чтобы разглядеть то, на что глазели студентки.

— Ха, действительно я! — воскликнул, ткнув пальцем на чёрно-белую фотографию, с которой ухмылялся красавец блондин. Ветер трепал его волосы. Сквозь обтягивающую белую майку проступали кубики пресса. — А у меня нехилая мускулатура. Не зря стероиды колол. — Тут он обратился к Хейзел: — Эй, малютка, где же ты меня подстерегла?

— На пристани, — ответила девушка. — Ты стоял один.

— Ну ты даёшь! А можно копию этой фотки? Повешу у себя над кроватью для стимула.

Поглощённый тщеславием, Кен не заметил, как его избранница закрыла руками лицо.

— Невероятно, — пробормотала она. — Обалденный подарок на день рождения.

========== Глава 16. О том как удобно, когда улица упирается в пристань ==========

Практиканты давно вернулись в общежитие, чтобы допить то, что осталось с праздника Св. Патрика. Дин МакАртур не знал, как потратить пятнадцать минут, которые у него были в запасе до прихода последнего пациента. В верхнем ящике стола хранился бумажник, который Джек Риф обронил впопыхах во время последнего визита. В нём не было ничего ценного, кроме двадцатки, библиотечной карточки и маленького календарика с кактусом. В потайном отделении хранилась чёрно-белая фотография покойной модели Эммы Томассен. Это не был обычный гламурный снимок для журнальной обложки. Здесь Эмма была без макияжа, в свободном летнем платье, под которым виднелся округлившийся живот.

«Джек, что мне с тобой делать? — думал Дин с усталой, безнадёжной ухмылкой. — Ты так же сентиментален, как труслив».

Он подозревал, что гордость не позволит прокурору обзванивать знакомых в поисках пропажи. По-хорошему, Дину следовало бы позвонить Джеку на работу и вернуть бумажник, притворившись, будто он понятия не имел о его содержимом. Но, чёрт подери, он устал всё делать по-хорошему. Разве кот не играется с мышью, когда та попадает ему в лапы? Ведь неспроста этот бумажник попал ему в руки? Дин чётко осознавал искушение подсунуть этy фотографию Мартину ради шутки, как случайную улику, как повод для размышлений.

Последнее время мальчишка его бесил, и Дин сам не мог разобраться почему. Он лишь знал, что ему тоже хотелось действовать Мартину на нервы, причинять ему боль, дёргать. Между ними завязалась какая-то молчаливая игра, очень похожая на войну. Они точно подцепили один вирус на двоих. Это началось с того вечера, когда Дин заставил воспитанника зашить собственную рану без наркоза. Похоже, мальчишка до сих пор не простил ему этого урока. А Дин в свою очередь не мог забыть то наслаждение, которое получил, глядя как Мартин морщится под лампой. До этого все его усилия были направлены на то, чтобы избавить ребёнка от боли. Оказывается, причинять боль было так же отрадно. А уж какое удовлетворение Дин испытал, показав парню фотографии из травматологии. Мартин, прочитавший немало литературы о лицевой хирургии, наверняка догадывался о том, с чем пришлось столкнуться специалистам, которые даровали ему более или менее приемлемый облик. Но одно дело — догадываться, а другое — видеть своими глазами. А может, не стоило так усердствовать с восстановлением лица пациента? Пусть бы походил с расплющенным носом и съехавшей на бок челюстью. Быть может, это научило бы его благодарности.

Телефонный звонок отвлёк Дина от его злорадных фантазий. По хрипловатому, сонному голосу он узнал своего пациента Кена Хаузера.

— Доктор, я сегодня не приду на приём.

— Что-то случилось?

— Я расстался с Лили. Получилось не очень красиво.

— Тебе нужно выговориться? Приходи. Я освобожу для тебя время.

— Нет, мне как раз хорошо, как никогда. Гора с плеч.

— Ну ты особо не напивайся в честь такого события.

— Я выпил совсем немножко. Мне надо быть трезвым. У меня свидание с другой. Мы договорились на восемь. Мне ещё душ надо принять.

— Какой ты шустрый.

— Не то слово. Хотя, я её уже пару месяцев знаю. Мы пару раз пересекались в ночи. Романтика, блин. Это та самая беженка, которую я спас от нациста. Представляете? Сперва она воротила нос, строила из себя недотрогу. Но выяснилось, что она таким образом цену себе набивала. Теперь я знаю, что она в меня влюблена по уши.

— Везёт же.

— Только малолетка может так втрескаться.

— Смотри, не обижай её. Как её зовут?

— Опал. Или Миртл? Я от радости забыл её имя. Погодите… Хейзел! Точно.

— Ты хоть порепетируй её имя перед свиданием. Нет ничего хуже чем назвать девушку чужим именем. Тарелка с макаронами полетит тебе в лицо, гарантирую. Кстати, куда ты её ведёшь?

Судя по молчанию, этот вопрос застал Кена врасплох.

— Эээ, — промычал он наконец, — я вообще-то думал отвести её к себе в общагу.

— Ну, это никуда не годится. Ты же будущий врач. Отведи её в солидное место.

— Я бы рад, но на сегодняшний день у меня нет денег.

— Если всё упирается в деньги, так бы и сказал. На Южной улице есть уютное местечко, кафе «Фалурдель». Смесь французской и марокканской кухни. Слыхал?

— Ого, я не думал, что Вы в такие места ходите.

— Я и правда не хожу. Это не такое место, куда можно водить коллег. Я заказываю, и мне доставляют. У них моя карточка на счету. Антураж там скромный, но еда потрясающая. Приди и скажи им, что доктор МакАртур угощает. Они всё поймут. И обязательно попробуй их коричного вина. Согреет изнутри и настроит на любовь.

Очередная пауза. Растроганное сопение.

— Я не знаю что сказать, доктор. Ну, ну Вы просто…

— На здоровье. Не напрягайся из-за такой ерунды. Ведь я с тобой не первый месяц работаю. Хочу, чтобы ты приятно провёл время и не опозорился перед девушкой. Вот и всё.

Положив трубку, Дин какое-то время сидел за столом, сжимая голову руками, пытаясь впитать собственные слова, которые казались ему такими убедительными. Мартин и его мать отступили на задний план. Обратно дороги не было. Раз уж он затеял эту игру, надо было подключаться. Слишком много возможностей свалилось на него за один вечер. Кен сказал, что его свидание было назначено на восемь. У Дина было больше часа для того чтобы передумать или довести задуманное до конца.

***

Кафе «Фалурдель» находилось на одном из переулков, примыкающих к Южной улице. Именно там Дин и поставил свой «мерседес». Часы показывали без четверти восемь. Он выключил мотор и погасил фары. В салоне машины резко похолодало, а он как назло забыл в кабинете шарф и перчатки.

«Поделом тебе, сумасброд. Терпи теперь.»

Ему пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться. Абсурдное зрелище, ничего не скажешь. Он, доктор наук, медицинский этик одного из самых передовых институтов в мире, прятался в машине, как маньяк.

Из его укрытия ему был виден вход в кафе и весь первый этаж, освещённый изнутри восточными фонариками. Прошло около получаса, а влюблённой парочки всё не было. Дин уже решил, что Кен передумал угощать свою избранницу ужином и отвёл её в общагу. Быть может, их одежда уже давно перемешалась на полу среди пустых банок пива. В тот вечер у Дина не было никаких планов, но сидеть в холодной машине тоже не хотелось. Значит, его бредовым планам было не суждено осуществиться.

Вздохнув с некой долей облегчения, он полез в карман за ключами. В эту минуту на противоположной стороне улицы встала развалюха с обшарпанным буфером. Из открытого окна лилась музыка «Джорни». В свете фонаря мелькнула знакомая эмблема университета «Темпл». Кен рывком открыл дверь со стороны пассажира и вытащил хохочущую девчонку. Взявшись за руки, они прошли мимо чёрного «мерседеса». Дин слышал, как затвердевший снег скрипел под сапогами Хейзел. От этого звука у Дина заныли зубы. Всё, что было связано с этой девчонкой, вызывало в нём какое-то сладострастное бешенство. Нет, теперь он не имел права уходить. Ему пришлось напомнить себе, что делал он это не ради собственного развлечения, а ради науки. Заманив такого желанного подопытного кролика в ловушку, он не мог уйти.

***

Через минуту молодая пара уже сидела за столиком у окна. Вместо того чтобы сесть напротив от Хейзел, Кен сел рядом с ней, что позволяло ему игриво тискать её и наматывать её кудрявые пряди на палец.

— Мы отмечаем день Св. Валентина с опозданием, — сказал он, когда к ним подошёл смуглый официант. — Месяц назад мы ещё не знали, что любим друг друга.

— Ну, раз такое дело, — ответил парень, подмигнув, — значит первая бутылка коричного вина за наш счёт.

— Охренеть, — буркнул Кен, когда официант исчез на кухне. — Лояльный чувак. Даже не попросил водительские права. Надо будет сюда почаще ходить.

На столе стоял стаканчик с восковыми карандашами, которые ставили для маленьких детей. Хейзел принялась чертить какие-то фигуры на салфетке. Она не противилась приставаниям кавалера, но в то же время избегала необходимости смотреть ему в глаза.

— Научи меня правилам игры в лакросс, — сказала она наконец, нарисовав горшок с марихуаной.

— Зачем тебе понадобилась эта дурацкая игра?

— Ну, чтобы мне было о чём говорить с твоими друзьями.

— Вот как? Разве я собирался тебя с ними знакомить? — Кен хрюкнул, уткнувшись носом ей в кудри. — Прелесть моя, тебе незачем общаться с этими оголтелыми кретинами. У них все разговоры о том, кто какую тёлку отымел. Половина того, что они несут, — брехня. И вообще, я с ними больше не общаюсь. У них новый капитан. Со мной даже не здороваются.

Хейзел выпустила зелёный карандаш из пальцев.

— Мне обидно за тебя. Предатели.

— Не бери в голову. На самом деле всё охренительно, — Кен потянулся, выпятив грудь. — То, что меня застукали и выперли из команды, это самое лучшее, что со мной случилось за все эти годы. Жаль, что это не случилось на первом курсе. Я бы ещё раньше скинул с себя этот мусор. Пока я сидел один в баре, у меня глаза на многое открылись. Я понял, кто в моей жизни лишний. Они сами отсеялись. А ещё я понял, что мне не нужен этот чёртов мединститут. Тебя это наверняка порадует. Ты врачей не шибко жалуешь.

Хейзел и не скрывала радости. Единственное, что ей не нравилось в любимом, — это был выбор профессии. Она пыталась себя утешить мыслью, что такой светлый, благородный человек как Кен Хаузер осветил бы самое глубокое медицинское болото своим присутствием. Узнав, что он полностью отказался от этой затеи, она расплылась в улыбке.

— Серьёзно? Чем же ты будешь заниматься тогда?

— Стану обычным тренером. Буду помогать тощим парням лепить телa. У меня своя методика разработана. Влезать в академические долги, чтобы стать лицензированным фашистом, как ты выражаешься? Нахрена? Лучше сразу начать зарабатывать. Ко мне потекут клиенты, вот увидишь.

В это время официант подал коричное вино и бамию, зажаренную со специями в качестве закуски. Кен принялся подбрасывать маслянистые плоды и ловить их открытым ртом. Хейзел молила всех языческих богов, чтобы он не подавился.

— Вот тогда мы и заживём, — продолжал Кен, между глотками вина. — Снимем квартиру в южной Филадельфии, рядом с итальянским рынком. Думай, что хочешь, но я тащусь от запаха рыбы и живых кур. У меня будет своя студия с оборудованием, всё по полному числу. А ты будешь работать в каком-нибудь журнале. Если уж на то пошло, я отправлю тебя в тот самый художественный институт на Ореховой улице. И плевать на стоимость. На тебя мне не жалко денег. Я реально не буду тебе ни в чём отказывать. Ты моя тёлка, и точка. У меня двоюродный дядя со стороны отчима… работает вторым ассистентом младшего редактора в каком-то географическом обзоре. Я тебя с ним познакомлю. Они всегда ищут новый материал.

Девушка слушала его болтовню и не верила, что всё это происходило с ней. Кто бы подумал, что после нескольких месяцев проживания в чулане ей светила квартира в итальянском квартале? Она почти не притронулась к еде. Разве что выпила несколько глотков коричного вина. Зато Кен смёл всё со стола и опустошил бутылку. Сознание собственной ошибки пришло к нему слишком поздно.

— Послушай, Опал, — начал он, — то есть, Миртл. Чёрт подери, кажется, я перебрал. Крепкое винцо.

Девушка покорно терпела его издевательства над собственным именем.

— Может, тебе кофе заказать?

— Пошли отсюда. Ко мне. У тебя есть права?

Хейзел отрицательно покачала головой.

— Руки не дошли. Хотя, брат разрешал мне водить свой «Додж» перед домом. Потом я сбила мусорный бак, и он мне больше не давал ключи.

— Не беда. Ты девчонка умная. Разберёшься, как управляться с ручной коробкой. Я бы не прочь пойти с тобой в отель, но у меня нет денег. Ужин — это был своего рода подарок от старого друга. У меня в кармане ни цента, — коричное вино притупило стыд. Кен выпалил это признание не покраснев. — Придётся ехать в общагу. Ты ведь ничего не имеешь против общаги?

«С тобой — хоть на край светa», — чуть было не ляпнула Хейзел.

Слова возлюбленного наполнили девушку гордостью. Как он, должно быть, ей доверял, предложив ей сесть за руль своей дохленькой «Хонды». Нет, она не могла его разочаровать.

Как только они оказались в салоне автомобиля, Кен навалился на Хейзел и принялся осыпать влажными поцелуями её шею.

— Пожалуйста, не мешай мне, — бормотала она, пытаясь разобраться с ключами.

Мотор устало рыкнул, и они тронулись в путь по безлюдному переулку. Кен оставил её в покое так же неожиданно, как набросился не неё. Не пристегнувшись, он откинулся на пассажирском сидении, закрыв глаза и приоткрыв рот. Его потная рука осталась лежать между ляжками девушки.

— Кен, не спи, — просила она. — Ты мне нужен в качестве навигаторa. Я не знаю, как добраться до университета.

В ответ она услышала сонное нытьё. Даже в состоянии свинского опьянения Кен казался ей прекрасным. И плевать, что у него не было ни гроша. Плевать, он не мог запомнить её имя. Он любил её. Он пообещал ей жильё в итальянском квартале. В один день от отказался от медицинской карьеры и богатой невесты. Всё ради неё, ради Хейзел. Он видел в ней фотографа-авангардиста и был согласен познакомить её со своим влиятельным родственником. Значит, можно было сказать, что её уже за глаза приняли в эту семью? Она будет фотографировать водоёмы заповедники для журнала, а вечером вытирать тренажёры в его спортивном зале. Лишь бы быть рядом с ним. Не удержавшись, она потянулась рукой к его курчавому затылку.

Перед ними метнулась чёрная блестящая тень. Хейзел услышала грохот сплющиваемого метала и звон бьющегося стекла, почувствовала удар в грудь. В ноздри ей ударило дымом.

Хейзел показалось, будто её душа вылетела сквозь разбитое лобовое стекло. Она видела себя со стороны. Видела, как она, пошатываясь, вылезла из машины и тут же растянулась на тротуаре, ободрав колени. Потом она бежала, спотыкаясь, наобум, по направлению к пристани. Лишь бы уйти от чёрной тени, которая гналась за ней. В какой-то момент у неё в очередной раз подкосились ноги. Она упала и больше не вставала. Мрачный дух настиг её и накрыл её своим кашемировым пальто.

«Доверься мне, детка.»

========== Глава 17. Беспристрастный взгляд на современную магистратуру ==========

Когда Хейзел более или менее пришла в себя, её уже увозила полицейская машина. Какое-то время она вдыхала ароматы, оставленные бесчисленными бедолагами, которые успели прокатиться за последние пару дней. На потёртом сидении застыла лужица блевотины. Подножник был усеян комочками пожёванной жвачки. Стекло было заляпано подозрительными пятнами, похожими на кровь. Хейзел со вздохом посмотрела вниз на свои разодранные колени, которые ей было не очень жалко. На ней всё быстро заживало. Однако, y неё сжалось сердце при мысли, что её драгоценный фотоаппарат остался лежать на тротуаре. В глазах защипало, но тут она вспомнила, что её руки были скованы наручниками, и не получилось бы смахнуть влагу со щёк. Она не собиралась развлекать этих кабанов в синих формах видом своих слёз.

Впрочем, сержант Кахилл и лейтенант Тиммони — так звали тучных полицейских — не обращали на неё никакого внимания. Они обсуждали прошлый футбольный сезон, новый винный магазин, который открылся на Каштановой улице, и стоимость продлёнки для детей младших классов. Трудно было жить достойно за скромную зарплату полицейского. День за днём они рисковали шкурой, а им за это платили арахисовыми орешками.

Девушка кривилась, слушая их болтовню. Полицейских она ненавидела почти так же страстно, как и медиков. Угораздило же её быть арестованной двумя самыми мерзкими легавыми Филадельфии. Она знала о своём праве сохранять молчание, но решила им не пользоваться.

— Ну что, ребятки, нравится вам ваша работёнка? B кайф, небось, цепляться к невинным гражданам? Если повезёт, вас повысят до должности собаколовов.

Легавые продолжали трепаться о коленной травме, которую получил капитан футбольной команды из Питтсбурга.

Машина остановилась у бокового входа в полицейское отделение. Стоянку окутывал мрак, так как единственный фонарь разбили хулиганы в день Св. Патрика. Хейзел позволила вытащить себя из машины. Вместо того чтобы подвести её к двери, Кахилл почему-то толкнул её к стенке, чем спровоцировал приступ нервного злого смеха у девушки.

— Э, ты ослеп, приятель? Или так надрался, что двери не видишь?

Полицейский прижал её лицом к холодному кирпичу.

— Значит так, малявка. Слушай внимательно. Мой тебе совет: признайся во всём.

— Чего?

Хейзел дёрнула головой, но Кахилл ещё плотнее прижал её к стене, навалившись всей тушей, которая весила не меньше двухсот пятидесяти фунтов. Влажное табачно-кофейное дыхание обдавало щёку девушки.

— Не выкручивайся и не устраивай сцен. Ничего хорошего из этого не выйдет. Делай так, как тебе велено. Какие бы обвинения тебе не предъявили, со всем соглашайся. Поняла?

У девушки на зубах скрипела кирпичная пыль.

— Какого чёрта?

— Так будет лучше, проще для всех.

Хейзел задрыгалась под брюхом Кахилла.

— Фигушки! Я ни в чём не виновата. За мной гоняется какой-то маньяк в пальто. Это он всё устроил. Где мой грёбаный адвокат? Кажется, мне полагается один звонок.

— Телефон не работает. Адвокат тебе не поможет. Я таких, как ты, вижу пачками. У тебя нет шанса. Я тебе помочь хочу, дельный совет даю, а ты брыкаешься.

С этими словами, сержант Кахилл, принялся выкручивать ей руку. Хейзел почувствовала дикую боль в трёх суставах — в запястье, в локте и в плече. Садюга знал своё дело. Несомненно, он проделывал эти манипуляции довольно часто.

— Ты ошизел, боров! — попыталась выкрикнуть она, и тут же почувствовала, как её грудную клетку сжали тиски. Вместо крика вырвался хрип.

— Тебе сейчас больно? — шипел ей на ухо Кахилл. — Будет в сто раз больнее, если будешь продолжать брыкаться. Ты же не хочешь, чтобы к твоим обвинениям добавили сопротивление при аресте?

Хейзел была неприятно удивлена своей слабостью. Она всегда гордилась высоким болевым порогом. Её старший брат Чарли не отличался деликатностью. Они часто играли в преступников и полицейских. Неоднократно она оказывалась на полу или прижатой к стенке, с выкрученными руками. Увы, эти игры не подготовили её к встрече с Кахиллом. Под натиском этого бегемота она, откровенно говоря, растерялась. Чтобы закрепить урок, сержант несколько раз ударил её головой об стенку, протащив лбом по кирпичу, чтобы содрать кожу. После третьего удара Хейзел почувствовала, как её сознание растекается солёной мазнёй по стенке.

— Строптивая гадкая девка, — сказал сокрушённо лейтенант Тиммони. — Заставляет нас применять силу, когда мы ещё не заправились кофеином.

***

Тем временем, Дин МакАртур находился в соседнем полицейском участке. Приложив ледяной пузырь к виску, он неторопливо и методично беседовал со следователем. У него брали показания как у одного из пострадавших в аварии. Несчастный разбитый «мерседес» уже успели отвезти на свалку.

— Итак, доктор, что Вы делали на Южной улице этим вечером?

— Ждал своего пациента, Кена Хаузера.

— Что Вас сподвигло на эту встречу?

— Телефонный разговор, который состоялся за полтора часа до этого. Он позвонил мне на работу из бара, в котором проводил свои вечера и где его хорошо знали. Бармен подтвердит, что мистер Хаузер часто пользовался их телефоном.

— Мистер Хаузер был очень расстроен?

— У него за последние пару месяцев была вереница неприятностей. Его выгнали из команды, лишили стипендии. Потом он расстался со своей девушкой, очевидно, по её инициативе. Когда он мне позвонил, я по голосу понял, что он был очень уязвим. Я боялся, что он сделает что-нибудь безрассудное. Вот почему я предложил ему встретиться возле книжного магазина, который работает допоздна.

— И мистер Хаузер согласился?

— Естественно. У нас были договор. Он мог звонить мне в любое время суток. У нас подобные экстренные сеансы происходили не раз.

— Но в этот вечер он не пришёл на встречу?

— Меня не удивило его опоздание. Он редко приходил вовремя. Я поставил машину вдоль дороги и какое-то время ждал.

— Опишите схему лечения?

— Это врачебная тайна.

— В общих чертах. Эта информация может пригодиться в процессе следствия.

— Он принимал низкую дозу «Риталина» для контроля импульсов. В результате приёма стероидов у него развилась агрессия. Я также выписал ему лёгкий антидепрессант и совсем безобидное снотворное. Вот и всё. Впрочем, я не могу такое утверждать. Я лишь ручаюсь за те препараты, которые прописал ему сам. Я не знаю, что ещё мистер Хаузер принимал.

— Но сегодня вечером он не был за рулём.

— Нет. С ним была молодая особа.

Дин закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Следователь взглянул на него озабоченно и подвинул к нему свой стакан с остывшим чаем.

— Вам плохо, доктор? Вот, выпейте. У меня есть пару таблеток аспирина. Может, Вас отвезти в травмпункт?

— Нет, это всё ерунда. Я пытаюсь вспомнить как всё случилось. Мой пациент был в том районе в тот вечер. Он так и не пришёл на встречу. Возможно, он передумал или забыл. Думаю, если бы он был в трезвом состоянии, он бы не оказался на пассажирском сидении.

Дин глубоко вдохнул, и у него из носа потекла кровь. Следователь поспешно протянул ему салфетку.

— Пожалуй, с Вас хватит приключений на один вечер, доктор. У меня больше нет к вам вопросов.

— Но если будут, пожалуйста, свяжитесь со мной. Я бы хотел продолжать заниматься лечением мистера Хаузера… в зависимости от его состояния, конечно, — голос его дрогнул. — Я знаю, это неблагоразумно привязываться к пациентам, проникаться к ним симпатией. Мне … пора. Я вызову такси. У меня теперь машины нет.

— Пальто тоже нет, — заметил следователь.

Дин пожал плечами со скорбной усмешкой.

— Я отдал его девчонке. Ей оно было нужнее. Спокойной ночи. Не тревожьтесь обо мне.

***

Усмешка исчезла с его лица как только он вышел на улицу. Какое-то время он стоял на морозе, проигрывая события прошедшего вечера. Ему было жутко от того, как стремительно и гладко развивался его план. Перед тем, как возвращаться в институт, он зашёл в телефонную будку и позвонил прокурору на дом.

— Джек, ты не спишь?

— Как видишь, поднял трубку.

— И то верно. Прости, мне неудобно тебя будить.

— Да ладно, я только что проснулся. До этого дрых весь ведь. Я давно так хорошо не спал. Оливия умерла утром. Я позвонил в похоронное бюро, приехал домой и тут же вырубился.

— Царствие небесное. Когда похороны?

— Послезавтра.

— Я приду, обещаю. На этот раз даю тебе слово.

— Ладно, не парься. Там и без тебя народу будет достаточно. Лучше мы с тобой после похорон вдвоём сходим в бар. Ты мне что-то хотел сообщить?

— Началось, — сказал Дин, коротко и таинственно.

— Что началось?

— Оно. То самое, что мы с тобой обсуждали. Новая глава в твоей карьере — и моей.

— Я готов, дружище. Готов работать по-человечески. Завтра зайду в офис на пару часов. Как мне надоела эта беготня в хоспис. Если бы ты знал.

— Догадываюсь.

— Сколько нервов из меня выкачала болячка жены. Эгоистичная сука дымила и дымила. Я её предупреждал. Она не спохватилась, пока не начала потеть по ночам, пока не похудела и не стала серой на лицо. А потом: «Джек, позвони пульмонологу. Джек, отвези к онкологу.»

— Успокойся, дружище. Всё позади.

— Так точно. У меня начинается новая жизнь, без походов по врачам, без кислородных баллончиков в доме.

— Джек, ты просто святой. Тебе уготовано место в раю.

— Ну это уже перебор.

— Для меня любой мужчина, который перенёс три брака, — мученик. Так или иначе, ты имеешь право отдохнуть.

— Самый лучший отдых — какой-нибудь свежий, сочный, скандальный протокол.

— Постараюсь не разочаровать тебя. Завтра тебе принесут папку с очередным делом. Малолетняя торговка наркотиками, нам обоим хорошо известная. Тебе не придётся её слишком долго терзать. Если Кахилл и Тиммони выполнят своё дело, она признает себя виновной.

========== Глава 18. Оставь всю надежду ==========

После трёх ночей на жёсткой тюремной койке Хейзел поймала себя на кощунственном желании обратиться к врачу. Настоящему врачу. Тучная безразличная медсестра сунула её многострадальную руку в перевязь и брызнула ей в лицо перекисью водорода. У неё текли слёзы и слюни одновременно. При этом её жутко тошнило. Она догадывалась, что на этот раз никакого количества марихуаны не хватило бы чтобы заглушить эту упрямую, ликующую, неумолимую боль. Ей понадобилась бы ударная доза ибупрофена с кодеином, того самого яда, который так презирал Логан. Удивительно, как этот человек за несколько месяцев смог повлиять на её мировоззрение. Ведь она не всегда была такой воинствующей противницей медицины. В детстве она побаивалась белых халатов, но не больше чем любой другой ребёнок. Ненависть пришла после смерти матери. Логан нашёл зёрна неприязни и обильно полил их. Этого было достаточно. А теперь, когда ни мамы, ни Логана не было поблизости, Хейзел не возражала бы, если бы один из этих «фашистов» осмотрел её руку и грамотно наложил гипс.

Хейзел помнила фотографию вьетнамского монаха, который поджёг себя в знак протеста, не издав ни звука и не пошевелившись. Увы, онa пока не достигла такого уровня духовной просветлённости и контроля воли над телом. Первая серьёзная взбучка сломила её. Нервные окончания взвыли и капитулировали. Проклятая боль затмила рассудок, завладела её языком, заставила её признать вину. Хейзел смутно помнила разговор со следователем, за спиной которого стоял Кахилл, размешивая сахарные кубики в чашке с кофе. Не слушая стандартных вопросов, которые ей задавали, девушка бубнила «да, да, да». Да, она торгует, не только наркотиками, но и телом. Да, она залазит в карманы пассажиров в метро. Да, она угостила двадцатидвухлетнего Кена Хаузера, студента университета Темпл, коктейлем из ЛСД, кокаина и экстази. Нахватавшись этой же самой дряни, она села за руль его автомобиля, не имея водительских прав. Да, она стала причиной аварии, в которой был задействован нарколог пострадавшего студента. Да, она сопротивлялась аресту. В чём ещё её обвиняли? Ах да, это по её вине футбольная команда «Стилерс» проиграла сезон. Напоследок она добавила: «Отвалите наконец и дайте мне сдохнуть.» В эту минуту ей действительно хотелось сдохнуть.

После допроса наступило подозрительное затишье. К осуждённой никто не заходил: ни адвокат, ни злюка-медсестра. Девушку держали в камере заключения при полицейском пункте. Чья-то рука подсовывала ей поднос с каким-то подозрительным месивом и стаканчиком тёплого яблочного сока. Доставка еды происходила каждый раз пока девушка спала, если её состояние можно было назвать сном. В её голове проигрывалась сцена аварии, с некоторыми вариациями. То она врезалась в «мерседес» водительской стороной, то пассажирской. Лобовое стекло то разбивалось вдребезги, вонзаясь сотнями прозрачных иголок ей в кожу, то трескалось серебристой паутиной. Иногда вместo Кена Хаузера рядом с ней сидел Пит Холлер, а иногда парень, который задирал её в девятом классе. Открывая глаза в очередной раз, Хейзел чувствовала себя более разбитой. Неудобная, холодная койка держала её заложницей. Девушка едва могла оторвать голову от расплющенной подушки, пахнувшей хлоркой и куриным бульоном.

Однажды сквозь дрёму она услышала скрип дорогих ботинок и уловила знакомый запах сандалового дерева. Перед ней стоял владелец разбитого «мерседеса». Тусклый свет от лампы в коридоре падал на его лицо, подчёркивая каждый острый угол. Правый висок был заклеен пластырем. Через руку было перекинуто длинное бежевое пальто.

Его появление не удивило Хейзел. Она с самого начала знала, что рано или поздно он к ней наведается. Она даже успела мысленно приготовиться к этому визиту, заранее дав себе зарок встретить своего мучителя с достоинством, иронией, и даже, возможно, неким участием. Нет, она не собиралась хныкать, забившись в угол, и проклинать его. С этим холёным сероглазым извергом можно было бороться только его собственным оружием.

— Вот он, ангел смерти, — протянула она сквозь зевок. — Пришёл утащить меня в ад, не иначе.

— До смерти ещё рано, — сказал гость, переступив порог камеры. — Если ты будешь вести себя благоразумно, до таких крайних мер не дойдёт. Я — человек своего слова. Я же обещал тебя навестить.

— У вас новое пальто, — заметила девушка.

— Хорошо забытое старое. Случайно нашёл в глубине своего шкафа.

— Рядом с фартуком палача и парой-тройкой скелетов?

— Я рад, что твоё чувство юмора всё ещё при тебе. Как тебе нравится твоё новое жильё?

Хейзел пошевелилась на койке, подложив здоровую руку под голову.

— Привыкаю потихоньку. В этой камере очень просторно. Куда просторнее, чем в моё родном чулане на Южной улице. Мне всё нравится, за исключением еды. Она по вкусу очень напоминает… Не знаю какое слово подобрать. Тюремную? Мне всегда казалось что за решёткой подают такие макароны с сыром и мясную запеканку из обрезков курятины, — она шлёпнула себя ладошкой по расцарапанному лбу: — Ой, погодите, а ведь я на самом деле в тюрьме! Как я могла забыть такую важную деталь? Ей-богу, я за решёткой! Это не сон. И Вы самый что ни на есть настоящий.

Дин окинул взором интерьер камеры и горестно кивнул:

— Бедное дитя. Без телевизора, без магнитофона, без зеркала. Это жестокое и необычное наказание. Как мне облегчить твои страдания? Постой, я принёс тебе что-то. Тут неподалёку открылось новое кафе.

Дин поставил на столик невысокий пенопластовый стаканчик и приоткрыл крышечку. Хейзел задрожала всем телом, уловив аромат кофе с ореховым сиропом и сливками.

— Не буду, — сказала она тихо, но твёрдо. — Там наверняка отрава.

Дин демонстративно поднял стаканчик и отпил глоток.

— Видишь, я всё ещё жив. Можешь пить спокойно.

— Как бы не так. Теперь я точно знаю, что там отрава. Вы дотронулись до края своими губами.

— Ты боишься, что если мы выпьем из одной чашки, то ты заразишься моей идеологией и полюбишь науку?

— К Вашему сведению, я обожаю науку. Но то, чем вы занимаетесь — не наука, а мракобесие, шарлатанство, фармацевтическая самодеятельность.

Отпив ещё один глоток, Дин улыбнулся.

— Такие большие слова для такой маленькой головки. Я думаю, ты ещё изменишь своё мнение. У тебя нет ко мне никаких вопросов? Обычно у девушки в такой ситуации должна быть пара стандартных вопросов. Ты не хочешь меня спросить, к примеру, почему я проникся к тебе таким живым личным интересом?

— Наверное, потому, что я Вас преследую в кошмарных снах. Похоже, я проникла вам под кожу. Вот почему Вы меня ненавидите.

— Ты права по первым двум пунктам. Однако невзирая на душевный дискомфорт, который ты мне доставляешь, я не испытываю к тебе ненависти. Напротив, ты мне нравишься. Очень.

Девушка мотнула головой, разметав засаленные кудри по подушке.

— О, боги… Я знаю, сейчас вы меня пригласите на школьные танцульки. А мне, как назло, нечего надеть, кроме этого стильного оранжевого комбинезона, который мне выдали охранники.

— Ты не веришь в искренность моих слов?

— Отчего же? Охотно верю, что для того, чтобы любить, не обязательно иметь сердце. Моя мама любила смотреть полуночные фильмы про сталкеров. Так что мне понятен механизм маниакальной любви. А Вам, как светилу, он тем более должен быть понятен. Объясните мне одно: что Вы во мне нашли? Почему вы не выбрали себе девицу повыше, побелее, получше одетую?

Дин тихо опустился на пол, прислонившись спиной к койке. Хейзел не видела его лица.

— Помнишь, я обещал рассказать тебе печальную историю? Это вступление.

— Я знала, что Вы рано или поздно придётся её выслушать. Давайте. Только по-быстрому.

— Современные девушки не привыкли к помпезным монологам, на которые я был способен в прошлой жизни. После аварии, в которой погибли мои родители, мне стали сниться какие-то рваные эпизоды из чужой жизни. Какой-то парень, немного похожий на меня, такой же высокий и широкоплечий, только смуглый и темноволосый. Он шёл по пустынной улице и нёс в руках какой-то свёрток, в котором что-то шевелилось, какое-то раненое животное. Я знал, что он тоже был сиротой, в большом городе, только на другом конце света. Он протягивал мне этот свёрток, будто эстафету передавал. Не сказать, что я впечатлительный, но после подобных сновидений я каждый раз просыпался с чувством удушья. Я рассказал об этом психиатру, и он списал это не посттравматический синдром. Ещё похлопал меня по плечу и похвалил за то, что я так хорошо держался. И на самом деле, я не позволял себе раскиснуть. Бог сохранил мне жизнь для высшего предназначения. С помощью молитвы и грамотно подобранных антидепрессантов и стабилизаторов настроения я стал тем, чем являюсь теперь. Передо мной преклонялись. Меня побаивались. Я поборол в себе все слабости и пороки. Во всяком случае, так мне казалось.

Хейзел была вынуждена признаться, что его рассказ захватывал, а его голос завораживал. Закрыв воспалённые глаза, она слушала.

— Моей единственной слабостью — будешь смеяться — были сигареты. Причём самые дешёвые, какие курят бомжи перед приютом. Я не хотел, чтобы мои коллеги и подчинённые знали об этом запретном удовольствии и тщательно заметал следы. Курил я только у открытого окна своего кабинета. Это было единственное безопасное место. Однажды вечером, после нудного спора с одним профессором из Корнелла, я вернулся в свой кабинет в отвратительном расположении духа и тут же полез в стол за сигаретами. Не зажигая свет, я встал у открытого окна, сжимая в зубах очередную никотиновую боеголовку. И тут меня чёрт дёрнул посмотреть вниз. Иногда одно бездумное движение, один машинальный поворот головы, может изменить всю твою судьбу. Зазвонил телефон, но я не взял трубку, до такой степени я был захвачен тем, что происходило внизу на расстоянии каких-то тридцати футов. По тротуару бегала маленькая чёрная собачка. Она не тявкала, но её злые блестящие глазёнки буравили меня. Этой мелкой тварью была ты, девочка. На шее у тебя болтался фотоаппарат. Услыхав скрип оконной рамы, ты перестала метаться и нацелилась на меня объективом. Эта вспышка не просто ослепила — она заклеймила меня. В это мгновение я понял, через что прошёл мой предшественник пятьсот лет назад. Не знаю, как описать этот гормональный шторм? Все железы одновременно заработали, выплёскивая в кровь тестостерон, кортизол, адреналин, серотонин. Бешенство, наслаждение, невроз. Я и прежде испытывал нечто подобное, когда ко мне в лифте прижимались практикантки или приезжие сотрудницы из Европы, но эти порывы было легко заглушить. Не буду кривить душой. Я изредка позволял себе вольности, но каждый раз выходил с чувством свободы и некой скуки. Но на этот раз я понял, что больше не распоряжаюсь своей нервной системой. Тощенькая замухрышка украла часть моей души. Её дьявольский фотоаппарат высосал из меня волю.

Доктор МакАртур вздохнул и пошарил в кармане пальто в поисках пачки сигарет. Хейзел смотрела ему в затылок сквозь ресницы.

— У вас охренительный слог. Напишите роман.

— Он уже написан. Но сюжет повторяется. Итак, я забросил свои фармацевтические журналы. Все мои исследовательские навыки были направлены на поиски маленькой твари. Мне хотелось узнать о тебе всё, в то же время не выдавая своего интереса. Я догадывался, кто ты такая, в какой стае бегаешь. Потом я узнал, что твоя мать была пациенткой одного из моих коллег-онкологов. Я сам с ней несколько раз встречался. Милая женщина. Выше среднего образованная, но в то же время наивная. Она почитала наш институт. Ходила сюда точно в собор. Капля святой воды, которая должна была спасти её, почему-то погубила её. Мне очень жаль, что её нет с нами, правда.

— Моя мама была лишь одной жертвой, — сказала Хейзел, приподнявшись на койке вопреки боли. — А сколько ещё их было? Сколько людей Вы ещё отравили? Скольких Вы уломали подписать согласие на донорство органов?

Дин обернулся и одним стремительным движением собрал её чёрные скользкие пряди в кулак.

— Я вижу, ты начиталась комиксов на тему антиутопии. Ты страстная и впечатлительная. Это и делает тебя такой дьявольски милой. Представь, если эту страсть пустить в правильное русло? Твой мулат-покровитель промыл тебе мозги. Не спорю, он по-своему искренний человек. От этого его идеология не становится менее бредовой. Но ты всё поймёшь, когда окажешься под крышей нашего учреждения. Не смотри на меня так.

У Хейзел было настолько сухо во рту, что она не смогла даже плюнуть.

— Вы сбредили. Если Вы думаете, что я на это соглашусь…

Всё ещё удерживая девушку за волосы, Дин ласково провёл свободной рукой по её щеке.

— Дитя моё, ты уже согласилась. Это одно из условий твоего освобождения. Учитывая твой нежный возраст и чистосердечное признание, судья проявил к тебе снисходительность. Ты не столько преступница, сколько больная. Тебя никто не хочет раздавить. Тебя хотят спасти, вылечить. Конечно, тебе придётся побатрачить на общественных работах. Ничего не поделаешь, это одна из карательных мер. Ты будешь находиться в стационаре под моим наблюдением. Пелена спадёт с твоих прекрасных глаз. Ты увидишь истину. Ты поймёшь, какое это блаженство, когда тебя любит сумасшедший учёный. У меня уже есть безобразный ассистент. Теперь мне нужна прекрасная муза для полного комплекта.

— Вы пожалеете. Я превращу Вашу жизнь в ад.

— Она не будет адом, если в ней ты, — узкая белая ладонь нарколога скользила по смуглой шейке девушки. — Кстати, тебя не интересует состояние твоего белобрысого дружка?

— Которого? У меня их несколько.

— Того, с которым ты была в машине и которому ты собиралась отдаться прошлой ночью. Этот прыщавый болтун, который навешал тебе лапши на уши про несуществующих родичей, не умер. Он в критическом, но стабильном состоянии, — отодвинув прядь немытых волос, он шепнул девушкеи на ухо: — Если ты хочешь, чтобы оно оставалось стабильным… тебе придётся быть немного сговорчивее. Ты же не хочешь, чтобы его напичканная стероидами кровь засохла у тебя под ногтями. Верно?

========== Глава 19. Кривой, хромой, искромсанный ==========

Институт «EuroMedika», постоперационный стационар

Хейзел проснулась между мягких нагретых простыней, каких у неё не было даже в детстве. На таких простынях, должно быть, спят праведники в раю. Боль в руке была не горячей и пульсирующей, а тупой и приглушённой. Приподняв простыню, она увидела полоску гипса вокруг локтя. Волосы её были вымыты и аккуратно заплетены в косы.Вместо оранжевого тюремного комбинезона на ней была белая сорочка, не такая как в больницах, а на порядок изящнее, с кружевными вставками. Значит, это были те самые карательные условия, к которым её присудили? Чёрт, надо совершать преступления почаще!

— Не удивляйся, если у тебя будет голова кружиться, — услышала она голос. — После наркоза у всех так. Я просил анестезиолога не перебарщивать.

Хейзел дотронулась до виска. Значит, она всё ещё спала. Иначе как объяснить присутствие этого странного создания, сидевшего у неё в ногах? Она видела его всего два раза во мраке. Теперь его восково-бледное, неестественно угловатое лицо, было полностью освещено хирургической лампой. Вместо гестаповского наряда на нём был белый халат. На руках были резиновые перчатки.

— Если я зажмурюсь и досчитаю до трёх, — пробормотала она, — а потом открою глаза…

— Я буду по-прежнему тут. Это не сон. Добро пожаловать в институт «EuroMedika». Думаю, не помешает официально представиться. Доктор Томассен, к твоим услугам. Я прооперировал тебе локоть. У тебя там жидкость скопилась. Надо было её откачать и соединительные ткани подтянуть. Полицейские обработали тебя на славу. Ты, наверное, сопротивлялась.

Кто-то позаботился о том, чтобы посвятить этого чудака во все детали её протокола. Хейзел чувствовала, что оправдываться нет смысла.

— Я…

Мартин не дал ей договорить.

— Не стоит меня благодарить. Это сущие мелочи. Любой мясник может сделать пункцию.

— Меня радует, что ты сравниваешь себя с мясником. По крайней мере ты трезво смотришь на свою профессию, — вместе с сознанием к девушке вернулся сарказм. — Тем не менее, я поблагодарю тебя. Назло. Значит, ты тот самый безобразный ассистент, про которого мне говорил МакАртур.

Мартин оживлённо тряхнул соломенным прядями.

— Да, безобразный, но никак не ассистент. Возможно, моя внешность не вписывается в каноны, но я являюсь доктору МакАртуру учеником. Я помогаю ему с опытами, но не потому, что ему лень заниматься тривиальной работой, а ради моего же образования. Моё дело резать, сцеживать, вживлять, зашивать. И так по кругу. Чтобы выполнять эту работу качественно, мало познаний по физиологии. Надо разбираться в биохимии и фармакологии. — Мартин вложил ей в руку резиновый шарик и несколько раз нажал ей на пальцы. — А ты можешь не смотреть на меня, если я оскорбляю твои понятия о прекрасном. Я кажусь тебе чудовищем, правда?

— Да, ты и есть чудовище, — ответила Хейзел, послушно сжимая шарик. — Не потому, что ты так выглядишь, а потому, что ты служишь ему.

— Не я один. Здесь много людей, которые считают за честь ему служить. И это не мешает им его тихо ненавидеть. Конечно, успешные экстраординарные люди редко пользуются любовью народа. Мой начальник не продавец мороженого, чтобы к нему тянулась соль земли.

По тому, каким тоном он сказал «соль земли», было ясно, что он подобрал это выражение в последнюю минуту. Ему на самом деле хотелось сказать «всякий сброд», но он сдержался лишь из учтивости к пациентке.

Юных хирург встал с кровати, и Хейзел увидела его в полный рост. Она отметила про себя, что, невзирая на некоторую асимметричность, смотрелся он впечатляюще. От своих скандинавских предков он унаследовал длинные ноги и мощный костяк. Плечи его были немного смещены, но это придавало его облику некую надменную небрежность. На угловатом лице его лежала печать воспитания МакАртура. Этого нельзя было отрицать. Мартин перенял от своего начальника прохладную ухмылку. Возможно, многочисленные челюстные операции не позволяли ему улыбаться открыто, а, быть может, он просто считал ниже своего достоинства обнажать все тридцать два зуба. Его мрачный, юмор с противоречивыми оттенками самоунижения и превосходства импонировал девушке, вопреки её желаниям.

— Сколько мне ещё здесь торчать? — спросила Хейзел.

— Твой вопрос медицинского или юридического характера? Пока твоя рука не заживёт, ты будешь под моим наблюдением. Что касается юридической стороны, к ней я не причастен, а посему воздержусь от комментариев. Это уже между судьёй и прокурором.

— Как удобно прятаться за клятвой Гиппократа, — съязвила Хейзел.

— Ты себе не представляешь, — подыграл ей Мартин, подмигнув своим видящим глазом. — Такой лёгкий выход из моральной и социальной ответственности. Заделался хирургом, и нет необходимость разбираться, кто прав, кто виноват. Моё дело резать и латать всех, кто попадёт на мой операционный стол. Жертв и зачинщиков, — Мартин пошарил под кроватью и поставил на стол коробку с кассетами: — Смотри.

— Что это такое?

— Кассеты с фильмами. Наверняка, ты большинство из них уже видела. Там пару неплохих ужастиков, ну и научная фантастика. Ещё есть пару молодёжных комедий, но я… побоялся оскорбить твой интеллект. По словам начальника, ты не обычная шестнадцатилетка, а на порядок выше своих сверстников. Поверь мне, исходя от него, это нехилый комплимент.

Хейзел оторвала взор от лица своего собеседника и впервые оглядела своё окружение. Комната представлялa собой нечто среднее между больничной палатой и университетской общагой. Телевизор в углу, книжные полки, набитые беллетристикой, плакаты европейских рок групп на стенах.

— Почему ты такой добрый? — спросила она его. — Ведь мы, кажется, враги.

Мартин вновь присел на край койки, на этот раз ближе к пациентке, и снял с рук перчатки.

— Вражда не исключает сострадание. Иногда обостряет его. В начале первой мировой войны немцы и англичане устроили перемирие на Рождество и играли в мяч. Ты ко мне была добра. Я такие вещи не забываю. Будешь смеяться, но у меня сохранился окурок от того косяка.

Хейзел закатила глаза и покраснела.

— Ты рехнулся. Зачем тебе этот мусор?

— Потому что тот косяк был свёрнут твоими руками.

— Да ладно. Я тебе ещё накручу. Вот выберусь отсюда…

— Кстати, об этом…

Хейзел не понравился тон его голоса.

— Что? — спросила она нетерпеливо, сев на постели. — Что тебе известно?

— Я думаю, одних слов будет не достаточно. Лучше я покажу тебе наглядно.

Мартин приподнял край одеяла, обнажив ноги девушки. На правой лодыжке Хейзел увидела довольно массивный чёрный браслет. Её первым порывом было снять его. Она принялась тереть ступни друг о друга, точно ребёнок, пытающийся избавится от колючих носков. Мартин ей не мешал и лишь молча наблюдал за её нарастающей паникой.

— Убери, убери это гадость, — взмолилась она наконец.

— Ты даже не знаешь, что это такое и зачем. Успокойся. Я тебе сейчас объясню. Это новинка карательной системы, электронное устройство, надеваемое на подконтрольное лицо, находящееся под домашним арестом. Эту штуку изобрели гарвардские учёные лет тридцать назад, и только теперь власти решили к ней прибегнуть. Её, скорее всего, внедрят в массовое производство в следующем году. Пока что у нас несколько испытательных моделей. Не дёргайся. Я попытаюсь объяснить тебе механизм. Смотри, вот геометрический корпус с электронными компонентами, два ремня и комплект замка. Браслет периодически посылает сотрудницам правопорядка радиочастотный сигнал, сообщающий о перемещениях носителя. Например, если он выйдет за границы разрешённой зоны, контролирующие органы об этом узнают. Я догадываюсь, какие мысли у тебя сейчас проносятся в голове. Даже не пытайся снять браслет самостоятельно. Будут большие неприятности.

Девушка зажала рот рукой и глухо пробормотала в ладонь:

— Господи…

— В чём дело? Тебе больно? Браслет сидит слишком туго? Ремни можно расслабить. Или тебя возмущает вторжение в твоё личное пространство? Если тебе не нравится такой метод ограничения свободы, тебя могут посадить на цепь, как это делали в старые добрые времена.

Хейзел промычала что-то нечленораздельное. Мартин вдруг осознал, что она смотрела не столько на браслет, сколько на его руки.

— Всё ясно, — сказал он, выпустив её лодыжку. — Обещаю впредь не подходить к тебе без перчаток. Вообще-то мне пора. Отдыхай.

Устыдившись своей минутной слабости, Хейзел попыталась окликнуть его, но Мартин уже вышел из комнаты, закрыв дверь снаружи. Таким образом, девушка осталась под двойным замком: один — на двери, а другой — на лодыжке. В каждом милом, уютном штрихе её окружения чувствовалась издевка. Цветной телевизор с магнитофоном, книжные полки, платяной шкаф, туалетный столик с зеркалом, холодильник, набитый сельтерской водой. Тюрьма, в которой условия походили на домашние, подавляла психику ещё больше, чем камера при полицейском пункте, где она провела три ночи. У неё руки чесались взять банку газировки и запустить её в экран телевизора, зеркало или окно, но она подозревала, что мелкий акт вандализма не облегчит её злобу. На шум, скорее всего, сбежится медицинский персонал, и ей придётся повторно пережить сцену допроса. Выстрел боли в прооперированном локте немного отрезвил её. Некоторые время Хейзел лежала на тёплых простынях, закрыв глаза. Когда боль утихла, она вновь приподнялась на матрасе и неохотно полезла в ящик с кассетами.

========== Глава 20. Бред ==========

Подоконник в кабинете доктора МакАртура был усыпан пеплом. За ту неделю, которую Хейзел провела в институте, Дин выкурил больше сигарет, чем за последние десять лет. Его коллеги уже начали шмыгать носами и перешёптываться. Кэтлин Берн, миловидная тридцатилетняя юристка из Англии лично выразила беспокойство.

— Мы хотели убедиться, что у Вас всё в порядке, — сказала она, проводя яркими ноготками по предплечью доктора.

— Это королевское «мы»?

— Клиническое. Нам… мне лично кажется, что Вы слишком много на себя берёте. У Вас усталый вид. Вы плохо спите?

— Я сплю так, как может спать одинокий мужчина в холодной, пустой постели.

— Меня волнует Ваша бледность. Проверьте гемоглобин на всякий случай.

— A Вы очень наблюдательны, мисс Берн. Я тронут вашей заботой. Уверяю Вас, если работа загонит меня в гроб, то моя последняя мысль будет о Вас.

Теперь юристка точно знала, что дела были плохи. Дин МакАртур, этот прохладный аскет, никогда не позволял себе даже словесного флирта с коллегами. На этот раз он поймал её пальчики и пожал их, оставив на них запах табака. Это означало, что он действительно был на грани нервного срыва. Кэтлин не подозревала, что причиной перемен в поведении Дина была маленькая чернявая пациентка, поступившая в реабилитационный стационар.

Дин намеренно не установил камеру наблюдения в палату Хейзел, хотя ничего не было бы проще. Этот элемент загадки придавал игре особую остроту. Ему было приятнее фантазировать о том, чем занималась девушка в одиночестве, нежели следить за ней. Он пытался представить, в какой позе она сидит на кровати, какие фильмы смотрит, как расчёсывает волосы, часто ли просыпается по ночам, плачет ли, стоя под душем. Ему достаточно было знать, что маленькая ведьма, которую он хотел превратить в музу, находилась на территории института, дышала тем же самым фильтрованным воздухом, что и он.

Их первый лечебный сеанс пока не состоялся. Дин решил не надоедать Хейзел частыми визитами. Если бы он наведывался к ней в палату каждый день, она бы привыкла к его присутствию, и, возможно, нашла бы способ противостоять ему. Он предпочитал оставаться зловещей тенью. Его глодали противоречивые желания. С одной стороны, ему хотелось завоевать её доверие, но, с другой стороны, ему нравилось держать её в страхе, который вызывает неведение. В одной из восточных стран самым жестоким наказанием считалось выпустить осуждённого на волю и держать его в страхе казни. Человек никогда не знал, когда и в каком виде его настигнет кара. Многие осуждённые сходили с ума, прежде чем их настигал меч палача. А Дину было бы не на руку, если бы Хейзел окончательно рехнулась. Это нарушило бы его планы. Ему хотелось поделиться с ней всеми тайнами, но преподнести их в форме ребусов и дать ей возможность их разгадать.

Общался он с ней через Мартина. Это казалось безопасным вариантом. Дин помнил, с каким видом юный хирург покинул палату пациентки сразу после операции. Его угловатое лицо выражало усталость, досаду и даже некое омерзение. Мальчик только начал практику и ещё не научился скрывать эмоции. В его глазах, несомненно, Хейзел оставалась «чернявой шалавой», которую ему пришлось лечить. В глубине души Мартин наверняка досадовал, что травмы Хейзел не были достаточно сложными. Возиться с повреждённым локтем так скучно. Открытый перелом со смещением предоставил бы ему возможность испытать своё мастерство. Хейзел была его одной из первых пациенток, и пункция была одной из его первых операций, проведённых самостоятельно. Нельзя же начинать карьеру с удаления опухолей мозга. Дин считал, что общение с неприятной ему особой шло Мартину на пользу, закаляло его выдержку.

— О чём вы с ней говорите? — спросил Дин своего воспитанника однажды.

— О заживлении мягких тканей, — ответил юноша, пожав плечами. — О нервных окончаниях.

— Её это интересует?

— Не сказал бы. В основном я говорю, а она молчит. Должен же я что-то говорить, когда меняю повязку и обрабатываю шов. У этой оторвы дворянские замашки. Не знаю откуда. Если я буду выполнять свою работу молча, она возомнит, что я ей служу.

— Конечно, это недопустимо, — пробормотал Дин. — А она ни о ком не спрашивает? Её не совсем не колышет судьба того пьянчуги, который был с ней в машине, когда случилась авария?

Мартину пришлось подумать несколько секунд прежде чем ответить на вопрос.

— Её явно что-то колышет. В этом нет сомнений. А что именно — она ни в какую не признается, во всяком случае, мне. Если Вам это так интересно, пришлите к ней психиатра. Пусть поковыряется у неё в мозгу. Мне достаточно ковыряться в её суставах.

Дин приобнял воспитанника за плечи.

— Скажи мне правду: ты считаешь её примитивной? Она действительно глупа и ограничена?

Хирург устало взглянул в глаза своему начальнику.

— Вы уверены, что хотите услышать моё мнение? Таких, как она, не стоит спасать. Её даже на органы пустить нельзя. У неё наверняка все лёгкие прокурены, а печень воспалена от алкоголизма. Даже от этой дурынды Анастасии Уоррен больше толка. Впрочем, Вам как этику решать подобные вопросы.

— Я бы не задавал эти вопросы тебе, если бы мог ответить на них самостоятельно. А ты, мальчик мой, становишься настоящим женоненавистником. Браво!

Юноша поднял свой единственный зрячий глаз к потолку, точно моля высшие силы о вмешательстве, и направился в лабораторию.

В то же утро Дин пришёл в палату Хейзел с небольшим чемоданчиком.

— Тебе бы хотелось выйти на улицу? — спросил он.

Хейзел покосилась на свою лодыжку:

— С этой штукой на ноге?

— Она тебе идёт. Должна поместиться в сапог.

— А если я не хочу гулять?

— Так или иначе, тебе придётся это сделать. Я дал тебе достаточно времени успокоиться, привыкнуть. Теперь настала очередь выполнять мои указания.

Он разговаривал с ней спокойно и невозмутимо, без надрыва и сарказма, будто они были проверенными деловыми партнёрами, чем окончательно сбил девушку с толку. Она морально готовилась к очередной театральной исповеди, но у доктора МакАртура, похоже, закончились монологи.

— Умираю от любопытства, — сказала она, забравшись с ногами на кровать.

— Не надо умирать, дитя моё. Прекрати эти разговоры о смерти. У меня есть небольшая передача для твоих друзей из Никотинового Туннеля. Они наверняка будут рады тебя видеть. Несомненно, у них будут вопросы к тебе. Но ты девочка изобретательная, находчивая. Не сомневаюсь, что ты придумаешь правдоподобное объяснение своему отсутствию. Когда Логан увидит, что ты явилась не с пустыми руками, он тебя наверняка простит.

Дин раскрыл перед пленницей небольшой чемодан, в котором лежала куча ювелирных изделий, в основном серёжек в форме колец и гвоздиков.

— Что это за металлолом? — спросила девушка.

— Это не просто побрякушки, а волшебные талисманы. Они спасут работников и покупателей сувенирной лавки Логана.

— Спасут от кого? Или от чего?

— От порока.

— Каким образом?

Дин приложил холодный, пропахший табаком палец к губам Хейзел.

— Не задавай мне лишних вопросов. Ты сама узнаешь. Вернее, я дам тебе несколько наводок, которые помогут тебе разгадать механизм спасения. Если я сейчас раскрою все карты, будет неинтересно. Конечно, ты скажешь, что твои друзья не нуждаются в спасении, но я придерживаюсь другого мнения на этот счёт. К счастью, в их жизни произойдут положительные перемены. Спасение будет доставлено твоими руками. Я знаю, что ты не сделаешь ничего глупого, не сболтнёшь лишнего. Ты ведь хочешь, чтобы твой приятель продолжал идти на поправку. Он только открыл глаза. Если он их опять закроет — навсегда — будет жалко.

========== Глава 21. Медвежья услуга ==========

Вернувшись в свой чулан над сувенирной лавкой, Хейзел обнаружила, что он был занят. Из-за закрытой двери раздавались весьма специфические звуки. Прислушавшись, она поняла, что там было не двое, а, по меньшей мере, трое. Хриплые стоны Пита Холлера и визги двух девиц. Как они все умудрились поместиться там? Чья то пятка несколько раз ударила в дверь.

Вздохнув, Хейзел присела на фанерный ящик из-под фруктов. Этого стоило ожидать. Такое уютное гнездо не может долго пустовать.

— Наш любимый журналист пользуется успехом, — сказала гадалка Магда. — Он так горевал после твоего исчезновения, что его бросилась утешать вся женская половина театрального факультета. Не удивляйся. Теперь сюда ходят университетские фифы.

— Давно они там?

— Часа полтора. Эти две выдули хозяйский ром. Когда Логан узнает… — Магда затянулась сигареткой. — Об этом лучше не думать. Он последнее время ходит мрачнее тучи. Мы все в обиде на тебя, крошка. Две недели дёргались, не знали что с тобой.

Хейзел знала, что Магда лгала из великодушия. На самом деле Логану и всем жильцам «Никотинового тунелля» было наплевать.

— Я пыталась сообщить, что жива. Просто… не получалось. У меня были мелкие неприятности. Нужно было с ними разобраться.

— Почему у тебя рука на перевязи?

— Это одна из неприятностей. Видишь ли… меня сбила машина.

Магда не охнула от ужаса, но в её накрашенных глазах проскользнуло нечто похожее на сочувствие.

— Значит, не так сильно, если ты ходишь своими ногами.

— Мне повезло. Отделалась испугом и лёгким переломом.

Жилистое тело гадалки напряглось, когда страшная мысль посетила её.

— Надеюсь, ты не позволила фашистам себя искромсать?

— Нет. Что ты? Меня насильно привезли в скорую, но я оттуда удрала. Я знала, что пойдут расспросы, анализы крови и прочая фигня. Чувак, который меня сбил, даже не остановился. Полицейские бы наверняка попросили меня описать машину. А я легавых терпеть не могу. Ну я и смылась прям из палаты. Медсестра отошла на минуту, а я сорвала больничный браслет и дала дёру. Благо, ноги не пострадали. Унесли меня вовремя. В тот же вечер познакомилась с одним парнем на улице. Он вроде Логана. Живёт в северном районе рядом с университетом ЛаСаль. Он меня залатал. Наложил повязку с уксусом и мёдом.

Магда кивала одобряюще.

— Так, так… А грибной отвар с прополисом?

— И шоколадное печенье с гашишем. Как же без этого? Ещё мы помедитировали, поговорили с духами. У него есть такой барабан с косточкой. Ещё он подарил мне целебные бусы из Тайланда. Теперь я как новенькая.

Хейзел обнаружила, что ей было намного легче сочинять историю на ходу чем заранее продумывать. По дороге из института к своему бывшему пристанищу у неё в голове не могла удержаться ни одна мысль. За две недели заточения она забыла запах филадельфийских улиц и будто открывала для себя город по новой. А теперь, очутившись лицом к лицу с Магдой, она врала без запинки. В эту минуту выдуманный парень казался ей настоящим. Она видела его бритые виски, проколотые брови, золотой зуб и худые плечи в татуировках.

— Когда же мы познакомимся с этим чудо-шаманом? — прогремел хмурый баритон Логана. Он стоял в дверях, заполняя собой всё пространство. В руке у него была пустая бутылка из-под рома. — Я так и подумал, что у тебя медовый месяц с кем-то. Как видишь, твой чулан уже занят.

— Ничего. У меня есть новое пристанище. — Хейзел поёжилась и опустила голову. — У меня всё прекрасно. Я очень счастлива. Что, собственно, и хотела вам доложить. Не волнуйтесь обо мне.

Логан сделал несколько тяжёлых шагов вперёд и склонился над девушкой, от чего она ещё больше съёжилась.

— Если ты счастлива, то почему тогда бубнишь под нос и отводишь глаза? Ты явно что-то не договариваешь.

На выручку Хейзел пришла Магда. Гадалка-трансвестит была одной из немногих, которые позволяли себе пререкаться с Логаном.

— Оставь девчонку в покое. Она пострадала. Не видишь что ли? Еле вырвалась из лап фашистов. Они уже было привязали её к койке и собирались пичкать химией и резать. Это же почти что побег из восточного Берлина. А ты ей допрос устраиваешь. Лучше плесни ей чего-нибудь.

— Мне и плеснуть ей нечего, — съязвил Логан горестно. — Новые подружки Холлера опустошили мою заначку. Эти сучки из женского клуба опустошили студенческий городок и добрались до Южной улицы.

Гадалка подёрнула плечом и ушла к себе в комнату. Через минуту она вернулась с огромной бутылкой виски наполненной на три четверти.

— Выпьем за благополучное возвращение нашей девочки.

Стоило Магде открыть бутылку, как на запах виски сбежались жильцы. Татуировщик притащил стопку пластмассовых стаканчиков.

Обитатели чулана не присоединились к возлиянию. Судя по заглохшему шороху, все трое спали. Честно говоря, Хейзел не горела желанием увидеть своего бывшего спутника.

— Я пришла не с пустыми руками, — сказала она после первого глотка. — Мой новый парень передал вам кое-какие сувениры, — с этими словами она раскрыла чемодан, представив всеобщему взору сверкающее содержимое: — Он мастер ювелирных дел. Делает браслеты и серьги на заказ. Может сделать кулон с любым знаком зодиака. Я рассказала ему про лавку Логана, и он передал пару бесплатных украшений. Сказал, что если понравится, он может ещё сделать, уже на продажу. Так что, налетайте, ребята. Не каждый день вам предлагают халявные цацки.

Ей не пришлось повторять приглашение дважды. Грязные, волосатые руки тут же полезли в чемодан. Жильцы «Никотинового туннеля» выхватывали из груды украшений гвоздики и кольца и тут же вставляли их себе в уши, ноздри, губы, языки. Если им не хватало дырок на теле, они их тут же прокалывали. Опустошив чемодан и бутылку с виски, они быстро забыли про Хейзел. Кто-то врубил музыку на полную катушку, от чего задрожали стёклa и заплясала разбитая люстра.

Единственным человеком, который не принял участия в попойке, был сам хозяин квартиры. Логан по-прежнему хмуро наблюдал за весельем. Когда девушка молча закрыла опустошённый чемодан и выскользнула из прокуренной квартиры, он не предпринял никакой попытки её остановить. Он даже не подошёл к окну, чтобы проследить в каком направлении она шла. В его сердце засела какая-то необъяснимая обида на девчонку. Обижался Логан крайне редко, а потому и не привык бороться с этим чувством. Маленькая неблагодарная тварь прожила у него несколько месяцев и так бесцеремонно самоустранилась. Как быстро она отказалась от его братской опеки, как только на горизонте замаячил какой-то кретин. В Гарлеме у Логана осталась младшая сестра Беренис, ровестница Хейзел. Он не сомневался, что девчонка уже вовсю вела половую жизнь. Быть может, она уже успела залететь и родить, а может даже и за решёткой посидеть. Его бы очень удивило, если бы ему сказали, что Беренис учится в десятом классе, как и положено девушке её возраста, и поёт в церковном хоре. Сколько раз он думал о том, чтобы забрать сестрёнку из Гарлема под своё крыло и перевезти её в Филадельфию, но для этого ему бы пришлось бы вернуться в дыру, в которой он родился, и выйти на связь со своими родичами, а к этому он всё никак не мог морально подготовиться. Они бы начали требовать деньги и упрекать его за годы молчания. Сестру он видел всего несколько раз, и её внешность внушала ему тревогу. У Беренис была светлая кожа и прямые волосы, так как её отец был русским иммигрантом из Брайтона, если верить рассказам матери. Хейзел своим цветом лица и мелким телосложением напоминала Логану сестру. Нет, всё это было глупо и нелепо. Когда торговец наркотиками начинает сентиментальничать, лучше погасить свет.

«Эта дура ещё вернётся, — подумал он. — Она ещё будет умолять, чтобы её пустили обратно в чулан.»

========== Глава 22. Это убьёт то ==========

По дороге обратно в институт девушке вдруг стало дурно. Голова и ноги налились свинцом. В глазах помутнело, будто их щедро смазали вазелином. Выпитое спиртное подступило к горлу, обжигая пищевод. Челюсть и виски сковала тянущая боль. Какое-то время она стояла на проезжей части, покачиваясь из стороны в сторону, точно тростник. Из открытых окон машин на неё сыпались проклятия. В конце концов, какой-то сердобольный бомж схватил её за руку, вытащил на тротуар и уложил на скамейку, уговаривая её точно больного ребёнка. Его голос показался ей знакомым.

— Джоул? — позвала она сонно. — Это ты, старина? Где твоя гитара? Где ты провёл зиму? Тебя ещё не вытурили из приюта за хулиганство?

Она растянулась на холодных досках, подложив под голову пустой чемоданчик. Сквозь мигрень она слышала, как вокруг неё ворковали голуби. Царапучие лапы топтались по ней. Несколько раз ей показалось, будто клюв впивался ей в щёку. В то же время, ей не хватало сил пошевелиться, чтобы разогнать птиц.

Когда Хейзел наконец пришла в себя, уже стемнело. Часы на городской ратуше показывали половину девятого. Её немытый спаситель куда-то испарился, предварительно сняв с её шеи единственную серебряную цепочку, не тронув амулеты из дерева и кости. Значит это был не Джоул. Её знакомый старик ни за что бы так не поступил. Он прекрасно отличал добро от зла, и не мог отличить серебро от цинка.

Добравшись до института, она обнаружила, что вход в стационарное крыло был уже закрыт, что вынуждало её воспользоваться служебным входом, который охранял Блейк Четти. За всё своё пребывание в институте, Хейзел удавалось избегать встреч с этим злобным индусом. На этот раз ей пришлось выслушать немало красочный эпитетов в свой адрес. К счастью, приступ, случившийся с ней на улице, притупил эмоции. Вяло ухмыляясь и кивая, она разрешила ему проводить себя по тёмному коридору в кабинет нарколога. Дин, по своему обычаю, стоял у открытого окна с сигаретой. Очевидно, он не считал нужным скрывать свой порок от инженера.

Перед тем как толкнуть Хейзел через порог, Блейк сжал ей затылок и шею так что у девушки хрустнули позвонки.

— Доктор МакАртур, я привёл Вам Вашу оборванку.

— Благодарю Вас, мистер Четти. Вы свободны.

— Свободны, — буркнул инженер. — Забавное словечко.

«Вот оно, гнездо филина, в котором зарождаются самые гнусные замыслы», — подумала Хейзел. В то же время, в кабинете нарколога не было никаких внушающих ужас предметов вроде колб с формированными человеческими зародышами или плакатов, изображающих человеческие внутренности. Эта комната не походила на берлогу сумасшедшего учёного. Голые стены покрашенные в бледно-голубой цвет сами по себе вызывали ноющую тревогу, от которой по коже пробегал холод.

— Мы о тебе волновались, — сказал Дин, оставшись наедине с девушкой. — Весь персонал. Если бы не твой браслет, мы бы уже пошли тебя разыскивать.

— Я выполняла Ваше поручение, — ответила Хейзел. — Я пешком добиралась до Южной улицы и обратно. Мне даже не дали денег на метро.

Дин нервно провёл тонкими пальцами по губам, точно пытаясь стереть ухмылку.

— Я прекрасно знаю сколько времени отнимает на дорогу отсюда до твоего бывшего притона. Помни, мне доводилось наблюдать за тобой. Я видел, как ты бегала по городу всю зиму, перепрыгивала через сугробы. Ты — дитя улиц. Тебе не нужен общественный транспорт. Ну да ладно. Главное, что ты вернулась в целости и сохранности. Хочешь услышать что-то забавное?

— На ночь глядя?

— Я хочу тебе что-то рассказать и показать. Сегодня вечером волновался я, а сердцебиение нарушилось у Кена Хаузера. Странно, правда? — Дин развернул лист с кардиограммой. — Тебе наверняка это ничего не говорит. Будто курица лапой нацарапала. Правда? А кардиолога состояние Кена взволновало не на шутку. Похоже, мои переживания передались пациенту. Как это объяснить с научной точки зрения? Это своего рода психосоматический симбиоз. Мы с Хаузером успели сблизиться. Смотри, если в следующий раз опоздаешь, у твоего друга и вовсе остановится сердце.

Что она могла сказать ему в ответ? Назвать его убийцей? Как-то несолидно. Хейзел зареклась не плеваться и не топать ногами.

— Я вернулась поздно, потому что по дороге домой мне стало плохо и пришлось отлежаться в парке на скамейке.

В серо-голубых глазах Дина загорелся живой, победоносный интерес.

— А ты знаешь почему тебе стало плохо?

— Наверное, я потеряла много крови во время операции. Вы отдали меня в руки своему одноглазому мяснику.

— Ничего подобного. Юный доктор Томассен — великолепный хирург. Ты потеряла не больше крови во время операции, чем ты теряешь каждый месяц естественным путём. Когда ты пришла к своим старым друзьям, они тебя чем-то угостили?

— Мы выпили несколько рюмок рома и виски. Что из этого? Не в первый раз.

— Но на этот раз тебе стало плохо как никогда. У тебя закружилась голова. Тебя затошнило. Что изменилось? Думай, — Дин сиял, точно ведущий телевизионной викторины. — Скажу тебе в утешение — эти симптомы не у тебя одной. Все твои приятели валяются на полу с мигренями, во всяком случае, те, которые поспешно нацепили дареные побрякушки.

Прислонившись спиной к стенке, Хейзел провела ладонью по лбу.

— Ни черта не соображаю. Оставьте меня в покое.

— Не оставлю.

— Вы же сами сказали, что гуманитарный склад ума — это диагноз. Значит, по Вашим меркам я неизлечимо больна. Неужели Вам приятно вести беседу с интеллектуальным инвалидом?

— Я не прошу тебя решить биохимическое уравнение. Я прошу тебя подключить логическое мышление. Логика — это тоже из области гуманитарии. Думай.

Хейзел с трудом подняла опухшие веки.

— Я выполнила Ваши указания. Что Вам ещё надо?

— Я хочу, чтобы ты соединила точки, научилась мыслить как учёный, даже если ты не хочешь постигнуть точные науки. Твоим друзьям резко подурнело. Сначала они вставили себе гвоздики, а потом напились. Ты до сих пор не поняла?

— Дело в гвоздиках, — выпалила Хейзел наобум. — Значит, они не простые.

— Ну, слава тебе, Господи! Наконец-то до тебя дошло. Можно медаль выдавать. Эти железяки — крошечные жандармы. На вид в них ничего особенного, но они выделяют в организм вещества, которые взаимодействуют с продуктами распада спирта, тем самым вызывая довольно тяжёлые побочные эффекты. Острота неприятных ощущений зависит от содержания алкоголя в крови. Твои друзья не подозревают, от чего им стало дурно, но этот эпизод им хорошо запомнится. У них закрепится неприязнь к спиртному. Вскоре их будет тошнить от одного запаха спиртного. То, что раньше казалось сладким нектаром, станет ядом.

Хейзел покачала своей всё ещё болевшей и затуманенной головой.

— Пасьянс не сходится. Я не надевала ваши дьявольские побрякушки. У меня в ушах те самые кольца, с которым я ушла из дома. Я их ни разу не вынимала.

Дин взял вялые руки девушки в свои и подвёл её к креслу.

— Присядь. Тебе будет легче переварить факты, которыми я с тобой сейчас поделюсь. Во время операции доктор Томассен вшил тебе в локоть небольшую спираль, сделанную из того же самого материала что и украшения. Разница в том, что тебе не так просто избавиться от своего жандарма, так как он вживлён в твою плоть.

— Я так и знала, — вздохнула Хейзел со смесью досады и облегчения. — Уж больно тщательно он разглядывал мой локоть. Сначала я списала это на собственную паранойю.

— Не сердись на него. Доктор Томассен не сделал ничего противозаконного. Он лишь выполнял указания. Перед выпуском из тюрьмы ты подписала согласие на лечение. Ты дала разрешение на любые целесообразные меры. Я не видел другого способа освободить тебя от твоих пагубных привычек. Надо было как-то рассеять этот едкий туман вокруг и внутри твоей головы.

Хейзел лишь рассмеялась не разжимая губ.

— Пойми, дитя, — продолжал Дин, устроившись напротив девушки, — человек порочен по своей натуре. Перевоспитать его можно только путём наказания. Вот почему богословы так щедро сдобривают свои проповеди описанием ада. В восточной Европе эту методику уже применяют с отменным успехом. Да, попадаются случаи с печальным исходом. Не все пациенты выдерживают такого лечения. Некоторые сходят с ума, накладывают на себя руки, но всё равно, побед больше чем поражений. Сколько людей погибает от цирроза печени, инсульта, передозировки и алкогольного отравления. Я уже молчу про аварии на дорогах. Пока в просвещённой Америке будут алкоголиков и наркоманов посылать в курортные реабилитационные центры, где их будут лелеять и гладить по спинке, проблема зависимости не будет устранена. Если мы научимся побеждать порок, используя страх и боль, единственные проверенные мотиваторы, то отпадёт необходимость в этих курортных вытрезвителях, которые высасывают кучу денег и выпускают людей ещё более немощными. Наркология перевернёт психиатрию с ног на голову. Это убьёт то. Грядёт революция, и наш институт будет в первых рядах.

С этими словами он открыл дверцу шкафа и извлёк бутылку ликёра. Вынув пробку, он поднёс её к носу девушки.

— Уберите, — простонала она чуть слышно, чувствуя как волна тошноты опять подступила к горлу, а в ушах опять завыли гудки машин. — Уберите эту гадость.

— Гадость, говоришь? Как быстро птичка сменила свой мотив. Ещё вчера ты бы выхватила бутылку у меня из рук и выхлестала содержимое одним залпом. Одного лечебного сеанса хватило, чтобы отбить у тебя эту напасть раз и навсегда. Скажи мне после этого, что мой метод не гениальный? Ты видишь, как я люблю тебя, какими секретами делюсь с тобой.

— Если это любовь, то как выглядит ваша ненависть?

— Почти так же. Моя ненависть — та самая отвергнутая любовь. Впрочем, я к этому привык. Юный доктор Томассен продолжает отвергать мои отцовские чувства. Не знаю, рассказал ли он тебе свою историю, но пятнадцать лет назад я вытянул его из могилы. Похоже, он этому не слишком рад. Он зол на меня за то, что я не дал ему умереть, что я вынудил его жить в этой… своеобразной оболочке. Но я не мог поступить иначе. Так было угодно Богу, чтобы именно я ехал в машине, в которую врезалась его мать. Я никогда не горел желанием завести собственных детей, потому что знал, что не смогу их полюбить так, как Мартина. Все душевные силы уже были отданы ему. Я также знал, что мальчишка никогда не ответит мне взаимностью. Он до сих пор бредит встречей со своим родным отцом — человеком слабым, трусливым и недостойным.

Хейзел сидела, понурив голову. Когда Дин осторожно сжал её горячее, влажное лицо руками и слегка приподнял его, он увидел, что её глаза были закрыты. У него промелькнула мысль поцеловать её, но он ограничился тем, что провёл большим пальцем по её растрескавшимся губам. Возможно, это было и к лучшему, что она нe расслышала большую часть его монолога.

========== Глава 23. Два женских мозга созданных отдельно ==========

Никотиновый туннель

— Я знаю, ты мне не поверишь, но я… я обычно так не развлекаюсь. То, что сегодня произошло, мне несвойственно.

Пит Холлер окинул взглядом свою спутницу, сидевшую в углу чулана, обхватив белые колени. Если бы пришлось нацепить на неё какой-нибудь социальный ярлык, то про неё можно было сказать: блондинка для интеллектуала. A Пит давно не видел натуральных блондинок. Льняные волосы безупречно гармонировали с бледно-розовым цветом кожи. Маленькая грудь, тонкие губы. Острый, чуть удлинённый нос. Ни одной татуировки, ни одного шрама. Только крошечные алмазные гвоздики в тоненьких полупрозрачных мочках. Ни грамма пошлости, зато килограмм снобизма. Пит верил её словам. Ему только было непонятно, что она продолжала делать рядом с ним. Из всех его половых партнёрш эта была самой холодной и зажатой. Что её удерживало в этом чулане? Быть может, она считала, что удрать с повинной, точно нашкодившая кошка, было ниже её достоинства. Такое лицо у королевы, которая перепихнулась с шутом или конюхом. Заливаться краской можно только с равным себе.

— У меня за всю жизнь был лишь один парень, — продолжала она. — Мы были вместе с седьмого класса. Я добросовестно берегла всех плюшевых мишек, которых он мне надарил за десять лет. С фантазией у него всегда было туго. Покупал то, что в киосках выставляли, всякое барахло из розовой синтетики. Я на эти мелочи закрывала глаза, потому что вроде как любила. Так мне казалось. Нельзя же требовать от спортсмена, будущего врача, чтобы он сочинял стихи и рисовал от руки открытки с изображением Эйфелевой башни. Даже собирались пожениться, но за последний год наши пути разошлись. Он накосячил, а я терпеливо ждала, пока он исправится. Но он не исправился. Его поведение становилось всё хуже. Права была мама.

— Бывает, — промычал Пит успокаивающе, хотя девушка, похоже, не нуждалась в утешении.

— На сегодняшний день он лежит в коме. Допрыгался. Какая-то уличная тварь по кличке Трюфель напичкала его наркотиками, посадила его в машину и потом вляпалась в аварию. По-хорошему, я должна бы его навестить, но как-то не могу себя заставить. За своё поведение не ручаюсь. Боюсь, что когда увижу его на больничной койке, с кислородными проводами в носу, то обматерю его по чём свет, как не матерятся продавцы рыбы на итальянском рынке, или наоборот — расклеюсь и пожалею.

— Конечно, не надо себя насиловать. Если ты не готова его жалеть и прощать, то… Надо отвлечься, побаловать себя.

— Учти, я не хожу по всяким лекциям и фестивалям, — Лили говорила отрывисто и монотонно, как прокурор на суде. — Не знаю, какая сила меня занесла в твой кружок. Вообще, я достаточно равнодушна к высокому искусству. По телевизору смотрю лишь криминальные драмы, и то потому, что это моя будущая профессия. Я поступила на юридический. Меня интересует сам судебный процесс. А за постельными сценами я не очень слежу. Наверное, это очевидно? Скажи мне честно, ты сразу понял, что у меня мало опыта?

Её откровенность не совсем вязалась с внешней холодностью. Это был первый вопрос, который девушка задала, и Пит счёл своим долгом ответить.

— Я стараюсь не судить о женщинах по первому разу, — сказал он уклончиво, играя шнурками ботинок. — В утешение тебе скажу, что я сам недалеко ушёл вперёд. Весь мой сексуальный опыт состоит из одноразовых встреч. Ко мне ни одна девушка не приходила за добавкой. Возможно, проблема во мне.

Последние слова были сказаны с неким философским смирением, без намёка на притворное самоунижение. Видя, что он не нарывался на комплимент, Лили прониклась к нему признательностью.

— Не в тебе, точно, — сказала она, указав на него пальцем. Этот жест, который по идее должен был обличать и унижать, вознёс Пита Холлера на пьедестал. — Во всяком случае не со мной.

— Значит, тебе не было противно?

— Уж не противнее, чем с бывшим женихом. Шалавы, с которыми он мне изменял, — а в том, что изменял, не сомневаюсь — ничему хорошему его не научили. А когда он начал колоться стероидами, его мужская анатомия пострадала. Последние пару месяцев без слёз не вспомнишь, — Лили зажмурилась и вздрогнула. — Раньше он залезал на меня, делал своё дело и скатывался довольным. А перед зимними праздниками у него начались неполадки. Он дёргался, злился. А мне хотелось плеваться и послать его ко всем чертям, но воспитание мне этого не позволяло. И я ему говорила: «Ничего, малыш. В другой раз.» Но каждый раз этот позор повторялся.

— Этого больше не повторится, — утешил её Пит. — Тебе больше не придётся страдать в постели.

— Да уж хуже некуда. А знаешь, что стало последней каплей? Он привёл какую-то чумазую шавку на мой день рождения. Меня чуть удар не хватил. Представляешь? Поднимаю глаза, а в дверях стоит чучело в лохмотьях, с фотоаппаратом на шее. Надеюсь, соседи её не увидели. Стоимость недвижимости в Персиковом переулке мигом рухнет. Это из-за неё он оказался в коме. Имя у неё какое-то дурацкое, в стиле хиппи. Кленовый лист? Или лесной орешек. Да всё это в прошлом. А с тобой я как раз не против продолжить знакомство, только без лишних участников.

— Думаю, это можно устроить, — застегнув джинсы, Пит протянул руку девушке, чтобы помочь ей подняться. — Чисто из любопытства, что бы сказала твоя мама, узнав о твоих похождениях на Южной улице?

— Она бы вздохнула с облегчением, —ответила Лили, одёргивая юбку. — Она сама жалеет, что не нагулялась в пятидесятые. Теперь навёрстывает упущенное. Славное зрелище: мать и дочь пустились во все тяжкие бок о бок. Она вдова, а я почти что разведёнка.

Восторг горе-журналиста удвоился, когда Лили не выпустила его руки, поднявшись на ноги. Продолжая сжимать его сухие, растрескавшиеся пальцы, она выглянула из чулана. Её лицо тут же вытянулось.

— О боги, что здесь случилось?

Коридор походил на поле боя. Всё пространство от чулана до туалета былo заваленo телами жильцов, застывшими в неестественных позах.

— Пока мы развлекались, кто-то напустил слезоточивого газа, — пробормотал Пит, переступая через ноги гадалки Магды, которая лежала лицом в низ с задранной юбкой. — Пару часов назад тут произошла отпадная тусовка, на которую нас забыли пригласить. Впрочем, может это и к лучшему, — обняв Лили покрепче, он выкрикнул: — Эй, тут есть кто-нибудь трезвый?

Из табачного дыма выплыл грозный силуэт Логана.

— Вы мне обязаны десять долларов за ром, — прогремел он.

— У меня нет десятки, — ответила Лили. Она и правда такую мелочь при себе не держала. Пошарив в кармане джинсовой юбки, она достала двадцатку. — Вот. За Ваше гостеприимство.

Рассчитавшись с хозяином, она покинула квартиру, предварительно бросив Питу взгляд, который говорил: «Мы ещё встретимся.»

Оставшись наедине со своим грозным покровителем, журналист принялся чертить фигуры носком башмака на обшарпанном полу.

— Хороша твоя новая подружка, — сказал Логан. — Почаще приводи таких. Если такие гости будут к нам захаживать регулярно, не помешает прибраться.

— Что случилось? — спросил Пит, кивнув головой в сторону татуировщика, лежавшего без сознания в зародышевой позе. — Я что-то пропустил?

— Пока ты ублажал двух студенток, заходила наша любимица Хейзел.

— Не может быть!

— Угу, собственной персоной. Ты с ней разминулся. Наши так обрадовались, что устроили в её честь попойку. И вот тебе результат. Вроде не так много и выпили. Я грешу на магнитные бури. Или Магда добавила в виски ацетона.

— Как там наша малышка? — спросил Пит, чувствуя лёгкий укол совести из-за того, что недостаточно глубоко переживал исчезновение Хейзел. — Где она пропадала эти две недели?

— Да вроде снюхалась с каким-то мужиком, вроде как, ювелиром. Явилась с рукой на перевязи и какими-то побрякушками. Говорит, её машина сбила. Еле вырвалась из больницы. А этот чувак её подобрал, залатал, пригрел. Выглядит затюканной, хотя клянётся, что счастлива. Значит, ты её не удовлетворял. Смотри, не упусти свою богатую дамочку.

Пит не знал, стоило ли ему делиться своими сомнениями по поводу правдивости истории, которую рассказала Хейзел. Портрет уличной шавки, столь небрежно набросанный Лили, казался ему слишком знакомым. У него было подозрение, что его бывшая платоническая сожительница вляпалась в какую-то тёмную интригу и что она не принадлежала себе.

***

«EuroMedika»

Оправдав доверие медицинского персонала, Хейзел получила разрешение выходить из палаты и гулять по коридорам и воздушным мостам реабилитационного корпуса. Иногда ей доводилось выходить за пределы института, чтобы выполнить очередное поручение доктора МакАртура. Её второй передачей был набор чернил, которые она передала татуировщику Майклу. Они содержали компоненты, которые вызывали тошноту и судороги у употребляющих наркотики. Стоило клиенту отпраздновать новую наколку косяком с марихуаной, как с ним случался приступ, похожий на эпилептический. МакАртур с превеликим удовольствием описал все физиологические детали девушке, не забыв напомнить при этом, что она делала богоугодное дело, за которое её ждала награда. Какая именно награда: на земле или на небесах — об этом он умолчал.

Как ни странно, чем просторнее становилась тюрьма Хейзел, тем тяжелее ей было дышать. Она чувствовала себя одновременно обнажённой и загнанной в угол. Иллюзия какой-то уединённости и защищённости, сложившаяся в первые дни после операции, развеялась. Теперь Хейзел не могла спрятаться даже внутри своего сознания.

Однажды утром, прогуливаясь по застеклённому воздушному мосту, Хейзел краем глаза увидела знакомую спортивную куртку с логотипом университета Темпл. Остановившись, как вкопанная, она зажмурилась и несколько раз ударила себя по щекам. Должно быть, ей привиделось. Последние пару ночей она плохо спала. Боязливо открыв глаза, она глянула в залитую солнцем столовую, находившуюся этажом ниже. Сердце её дёрнулось и погрузилось в какую-то вязкую, холодную муть. Перед ней действительно был Кен Хаузер — то, что от него осталось. Он сидел в инвалидном кресле, набросив куртку поверх больничной пижамы. Обе ноги его были затянуты в шины. На шее красовался ортез. Как плачевно он ни выглядел на колёсах, всё же, он не походил на человека, у которого недавно чуть было не остановилось сердце. На данный момент он находился в трезвом уме и твёрдой памяти.

Хейзел забарабанила руками о стекло, забыв что оно звуконепроницаемое.

— Кен! Посмотри на меня, чёрт бы тебя подрал.

В эту минуту она почувствовала, как чья-то горячая, цепкая рука легла ей на плечо. Оглянувшись, она увидела юного доктора Томассена, который вшил ей спираль в локоть, навеки пометив её эмблемой института. Он больше не приходил к ней с того дня, как она отнесла первую передачу своим бывшим друзьям. Убедившись, что крошечный металлический «жандарм» успешно прижился, он посчитал, что его работа выполнена. И она не могла обвинить его в нарушении медицинской этики, так как сама согласилась на лечение. К нему не могло быть никаких претензий, но это не делало его менее ненавистным в её глазах.

Хейзел сначала посмотрела на его руку, уверенно лежавшую на её плече, потом перевела взгляд на его усталое лицо, которое казалось ей особенно безобразным.

— Не прикасайся ко мне.

— Если не я, то к тебе прикоснутся мои коллеги, которые не будут такими деликатными. Умоляю тебя, не позорься. Если тебя кто-то из практикантов увидит, тебя посадят на убойную дозу валиума. Тебе больше не позволят шляться по коридорам. Ты этого хочешь? Быть может, тебя обременяет свобода? Тебе спокойнее в смирительной рубашке?

В эту минуту случилось нечто непредвиденное. Хейзел расплакалась, впервые за всё своё время пребывания в институте. Расплакалась без слёз, судорожно хватая ртом воздух, будто подавившись. Мартин молча наблюдал за её истерикой, подозревая, что причиной стал белобрысый кретин в инвалидной коляске, который катался по столовой внизу. Хейзел не смотрела в его сторону. Прижавшись спиной к скользкой стеклянной стене, она начала сползать вниз.

— Весьма театрально, — сказал Мартин, продолжая стоять над пациенткой. Ему не пришло в голову сесть на корточки, чтобы смотреть ей в глаза. — Минуту назад ты была готова размозжить голову об стекло. Тебя явно тянет к этому стероидному пижону. Только не говори мне, что это какие-то неземные чувства.

— Он может меня спасти, — проговорила Хейзел с трудом. — Он — моя последняя надежда.

— А можно без высокопарных ребусов? Мы, медики, люди грубые, прямолинейные. Последняя надежда у каждого своя. Для кого-то это пересадка костного мозга, а для кого-то десять сеансов лучевой терапии. Тебя, дорогая, может спасти только пересадка головного мозга, но это будет возможно не раньше, чем через тридцать лет. Нейрохирургия ещё не достигла таких высот.

— Кен скажет им, что я не виновата, — продолжала Хейзел, проигнорировав издевку. — Меня подставили. Я не пичкала его наркотиками в тот вечер, когда случилась авария. У меня их вообще не было.

Мартин ахнул ностальгически.

— То есть, тот косяк, который ты мне всунула в зубы у станции метро не в счёт? Он словно по волшебству возник у тебя между пальцами?

— Не придуривайся. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я всегда держала щепотку травы в пакетике, для себя, для случайного друга. Я никогда не занималась торговлей. Логан мне такого не доверил бы. Он малолеток не привлекает к этому делу. Раз Кен в сознании, он может поговорить с полицией. Моё дело пересмотрят. Меня выпустят. Кен наверняка не знает, что я здесь. Он мне столько всего наобещал в тот вечер. Ему не составит труда рассказать правду.

Игривый огонёк сверкнул в единственном зрячем глазу Мартина. Он чувствовал себя старшеклассником, снизошедшим до игры дошколят.

— Хочешь, я с ним поговорю?

На минуту забыла, что доктор Томассен служил тому самому извергу, по чьей вине она потеряла свободу.

— Да! — выпалила она, вцепившись смуглыми пальцами в подол белого халата. — Хочу. Прошу. Поговори с ним. А ещё лучше, приведи его ко мне. Устрой так, чтобы мы могли увидеться.

Мартин бесцеремонно вырвал халат у неё из рук.

— Я, конечно, не для того получал медицинское образование, чтобы передавать любовные послания между пациентами, но, думаю, корона не слетит. Так и быть, я выполню твою просьбу при одном условии.

— Что угодно.

Действительно, в эту минуту Хейзел готова была согласиться чтобы ей вшили печень обезьяны.

— Ты вернёшься к себе в палату, как хорошая девочка, и не будешь устраивать публичных сцен. В противном случае, я передам тебя в руки психиатров, и… «Полёт над гнездом кукушки» покажется тебе провансальским курортом.

Убедившись, что Хейзел выполнила его указания, Мартин спустился в столовую. Бывший капитан команды лакросс сидел у столика, повернувшись лицом к окну. На подносе медленно умирал омлет с беконом.

— Доброе утро, Хаузер, — поприветствовал его Мартин. — Я рад, что ты выбрался из палаты.

Кен кисло поморщился и развернулся на девяносто градусов.

— Ах, доктор Освенцим. Газовая камера готова?

— Сегодня тебя не удушат, не бойся. Твоя очередь не подошла. У тебя есть пара минут? Я хочу с тобой кое-что обсудить.

— Надеюсь, темой разговора будет меню в столовой. Одна и та же пресная гадость. Даже в университетской столовой еда была лучше.

— Ты хочешь вернуться в Темпл, не так ли?

— А тебе какое дело? Какого хрена ты сюда припёрся? Позлорадствовать что ли? Тебе, небось, в кайф, что ты стоишь, а я сижу в инвалидной коляске.

— Если хочешь, я могу сесть тебе на колени, — ответил Мартин невозмутимо. — Тогда мы будем на одном уровне.

— Что тебе надо?

— Я пришёл поговорить с тобой по-человечески. Твоим состоянием интересуется одна молодая особа.

Ухмылка озарила бледное, прыщавое лицо бывшего хлыща.

— Моим состоянием интересуется вся женская баскетбольная команда. Тёлки из Темпла ждут моего возвращения.

— Речь идёт о десятикласснице, которая сидела за рулём, в тот вечер, когда случилась авария.

Кен поморщился и нетерпеливо облизал губы, точно пытаясь избавиться от горького привкуса.

— Эта шлюшка по кличке Трюфель? Или как её там…

— Её зовут Хейзел.

— Эта мразь подмешала мне какой-то дряни в бокал. У меня потом чёртики перед глазами прыгали. У меня было такое нехилое психоделическое путешествие до самого Тибета. Думал, тронусь. Надеюсь, её упекли.

— Она находится с тобой под одной крышей.

Издав глухое рычание, Кен вцепился руками в поручни кресла.

— Охуенно… Значит, она видела меня в коляске? Ещё этого не хватало. Может, она ещё и фотку успела щёлкнуть?

— Не волнуйся, у неё больше нет фотоаппарата.

— Так какого чёрта она здесь? Она преступница или больная? Или и то, и другое?

Мартин вздохнул и облокотился на стол. Этот разговор уже вымотал его, а он ещё не перешёл к главному.

— Слушай, Хаузер, я не собираюсь становиться на чью-то сторону. Я не говорю, что кто-то прав, а кто-то виноват. Я просто пообещал передать тебе сообщение от неё. Девчонка надеется на твою помощь.

— Она охренела! Как я могу ей помочь? Она меня чуть на тот свет не отправила.

— У неё сложилось впечатление, — и не спрашивай, как оно сложилось — что вы с ней до сих пор друзья, а может даже и больше. Она свято верит, что ты можешь помочь оправдать её.

— Она реально охренела, — Кен хлопнул себя по загипсованной коленке. В его голосе уже не было возмущения. — Мне нечего сказать в её защиту. Я уже всё сказал прокурору. Да, я был настроен её трахать в ту ночь. От этого я не открещиваюсь. Она сама мне на шею повесилась. Мы с ней договорились поехать ко мне в общагу. До этого заскочили в какую-то забегаловку пожрать. Не люблю ебаться на голодный желудок. Да, мы с ней выкурили косяк. Было дело. Я же не знал, что она мне какой-то кислотной хрени подмешает. Она это провернула, когда я вышел поссать. Всё это в протоколе. Дело закрыто. Я не собираюсь менять свои показания.

— Всё ясно, — протянул Мартин, выслушав откровения спортсмена. — Не буду мешать тебе восстанавливаться. Доедай свой омлет, пока не остыл. К тебе скоро посетительницы нахлынут. Ты должен быть в форме.

— Честно говоря, я не желаю никого видеть, — буркнул Кен. — Хотя придётся, рано или поздно. Не могу же я до бесконечности притворяться умирающим.

— Не увлекайся игрой в смерть. А то действительно помрёшь.

***

Хейзел добросовестно просидела в своей палате несколько часов. В ожидании заветной встречи, она привела в порядок волосы и подкрасила глаза. Чтобы успокоить нервы, она представляла, как они с Кеном будут смеяться и материться, вспоминая это дурацкое недоразумение. Несомненно, он всё вспомнит и расскажет полиции, и этим всё поставит на свои места. Завтра в это время она будет на свободе.

Когда скрипнул замок в двери, Хейзел бросилась на постель, придав себе ленивый и соблазнительный вид. Пусть Кен не думает, что она ждала его весь день. К её величайшему разочарованию, доктор Томассен пришёл один.

— Не верю! — воскликнула она, сев на матрасе и прижав к животу подушку. — Так-то ты держишь свои обещания?

— Я не обещал устроить тебе встречу с Хаузером, — Мартин хмуро отклонил удар. — Зато я собрал полезную информацию. Надеюсь, это ответит на все твои вопросы и отобьёт дальнейшее желание преследовать его.

В руке у Мартина был конверт с печатью полицейского отдела.

— Дай сюда, — потребовала Хейзел.

Но Мартин не спешил выполнять её приказ.

— Перед тем, как я дам тебе прочитать содержимое, знай… Я подложил большую свинью своему начальнику. Я забрался к нему в кабинет и извлёк этот документ. Только не подумай, что я старался ради тебя. Просто я не люблю останавливаться на полпути.

Передав пакет Хейзел, хирург отвернулся. Он не горел желанием увидеть выражение её лица. В конверте лежала копия признания Кена Хаузера, его слезливая исповедь прокурору. Глядя в окно, Мартин ждал детонации, которая должна была произойти с минуты на минуту.

— Нет, — пробормотала она. — Это невозможно. Это не подлинный документ. И печать фальшивая. Это подделка, ложь… Я не верю.

— Во что именно тебе так трудно поверить? — спросил Мартин, с трудом сдерживая раздражение. — В то, что ты наркоманка? Нечего стыдиться, по крайней мере передо мной. Я врач, а не моралист. Ты призналась в торговле наркотиками. Твой приятель подтвердил это. Показания Кена Хаузера совпадают с твоими. Дело закрыто. Я не знаю, как тебе ещё помочь.

— Оставь меня.

— С удовольствием. Я и так на тебя потратил достаточно времени. У меня десятилетний пациент, который засунул руку в лопастный миксер. Я с горем пополам пришил ему пальцы. Теперь молю Бога, чтобы хоть половина прижилась. Как же он будет играть в видео игры? И ты считаешь, что у тебя проблемы?

Девушка сидела на постели в той же самой позе. Мартин выхватил у неё из рук конверт. Что-то удерживало его в её палате.

— Сегодня я нарушил несколько правил, — сказал он, усевшись напротив Хейзел. — Чёрт с ним. Нарушу ещё одно, — он достал из кармана скальпель и положил на покрывало. — Этой штукой я оперировал тебя.

— Ты таскал её с собой всё это время? Нахрена?

Мартин пожал своими смещёнными плечами.

— Из какой-то дурацкой сентиментальности, которую не до конца вытравил из себя.

— Сначала окурок, потом скальпель. Ты из тех психов, которые коллекционируют опухоли и держат их в горшках со спиртом?

— Я ещё не дошёл до такой стадии, хотя не исключаю. Пойми, ты первая пациентка, с которой я познакомился за пределами института. Я знал тебя до того, как ты попала на операционный стол. Мне хотелось оставить себе что-то на память. Когда настало время мыть инструменты, я сунул скальпель себе в карман. Теперь он твой.

— Зачем мне эта фигня? — спросила Хейзел, недоверчиво косясь на блестящий предмет.

— Не знаю. В качестве сувенира или талисмана. Мне он мешает. Отвлекает. Пусть лучше будет у тебя.

Девушка пощупала лезвие пальцем.

— Остро. Не боишься, что я себе вены порежу?

— Представь себе, не боюсь.

Комментарий к Глава 23. Два женских мозга созданных отдельно

Получилась длинная часть. Я над ней работала все выходные. Уезжаю в Италию по делам, так что продолжение будет ещё где-то через неделю.

========== Глава 24. Ключ от Красных Ворот ==========

После инцидента с Кеном Хаузером, Хейзел осознала, что от стыда можно на самом деле загнуться. Это не просто слова. Когда еда не лезет в желудок и даже глоток воды отзывается тошнотворными спазмами, когда в комнате нечем дышать и ты не можешь найти в себе мотивации открыть окно, то вполне можно отдать концы.

Ей вдруг вспомнился эпизод из детства, как она однажды по неосторожности обмазала руки едким химическим клеем. Кожа тут же покраснела и начала чесаться. От терпкого запаха заболела голова и заслезились глаза. Она знала, что ей срочно нужно было вымыть руки, но не знала с чего начать. Ей было стыдно обратиться за помощью к маме. Какое-то время она стояла в ступоре, боясь дотронуться до дверной ручки, чувствуя как её кожа набухает волдырями. Нечто подобное она испытывала и на этот раз. Только смыть с души липкую вонючую гадость оказалось сложнее, чем с рук. Ей бы следовало поваляться в перьях, чтобы завершить самосуд над собой в лучших старинных традициях. Как-то вечером она простояла под горячим душем полтора часа, а когда вышла, вся кожа была покрыта кровавыми царапинами.

МакАртур больше не посылал Хейзел таскать передачи на Южную улицу. За последнюю неделю он ни разу не вошёл через красные ворота, отделявшие стационар от исследовательского корпуса. Похоже, он решил на какое-то время оставить её в покое и дать ей возможность до конца разжевать и распробовать всю горечь, весь позор своего положения. Впрочем, не было надобности повторно посылать её в Никотиновый Туннель. Он устроил ей испытание, и она сделала свой выбор, обличив себя предательницей. Ущерб уже был нанесён. Она подставила своих друзей, которые несколько месяцев кормили и веселили её, чтобы спасти Кена Хаузера, который даже не мог запомнить её имени и который, не долго думая, оклеветал её перед прокурором, чтобы увильнуть от судимости.

Однажды вечером, наконец, приоткрыв окно, глядя на освещённую огнями Филадельфию, она услышала гитарную музыку, лившуюся с соседнего балкона. Странные слова песни показались ей знакомыми. Они будто доносились из другой жизни, из другого века.

Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо.

Есть сердца, где любовь не живёт.

«И хрен с этим поспоришь», — подумала девушка, захлопнув окно и рухнув на постель.

У неё не было сил даже продолжать расчёсывать царапины на руках и шее. На них их так живого места не осталось. Жгучее покалывание не приносило чувства очищения.

В эту же ночь ей приснился на удивление яркий сон. Она лежала в той же позе, в которой уснула — на животе, обхватив подушку. Мужские руки, тонкие, но сильные, мяли ей спину. Жёсткие губы прижались к её затылку. Всё было бы сносно, даже, пожалуй, приятно. Какое-то время она лежала неподвижно, принимая настырные ласки. Как и следовало ожидать, беспокойные руки незнакомца не задержались на её спине и принялись скользить по бёдрам и груди.

— Эй, приятель, — пробормотала она в подушку, заёрзав, — сбавь обороты. Я не привыкла, чтобы так ко мне сзади подкрадывались.

Незнакомец навалился на неё всем телом.

— Сжалься, девушка! Люби меня!

Это был голос МакАртура. Сумасшедший учёный, который до этого кормил её высокопарными речами и изящно завуалированными угрозами, добрался до её постели. Так вот к чему он готовился все эти дни! Негодование током пробежало по нервным окончаниям Хейзел.

— О нет, как бы не так, добрый доктор!

Странный запах плесени, не свойственный медицинскому учреждению, ударил ей в ноздри. Открыв глаза, Хейзел вдруг увидела, что жёсткий больничный матрас превратился в бесформенный тюфяк, покрытый кровавыми пятнами. Её окружали каменные стены. А что это у неё над головой? Распятие Христа вместо плаката группы Led Zeppelin. Какого чёрта? От нарколога почему-то веяло ладаном и растопленным воском.

— Если бы ты знала, что такое моя любовь к тебе! — воскликнул он, сжав её в объятиях. — Это пламя, расплавленный свинец, тысяча ножей в сердце!

Вот до чего доводит голодание. Всё-таки, нельзя ложиться спать с пустым желудком. Этот дурацкий сон служил наказанием за то, что она так издевалась над своим организмом. Всё же, ей ничуть не улыбалось быть изнасилованной МакАртуром, даже во сне. А в том, что он собирался выполнить свои намерения, не было сомнений. Ведь не для того же он пришёл, чтобы читать сонеты у неё в ногах всю ночь. Его ледяные дрожащие руки блуждали по её телу. Губы впивались ей в шею.

— Пора с этим покончить, — сказал он, скрипнув зубами.

— Действительно, пора, — прошептала девушка, умудрившись перевернуться на спину под тяжестью его тела.

На мгновение показалось, будто она отвечает на его ласки, чем сбила его с толку. Можно было поклясться, что тонкие ножки обвились вокруг него. Этого короткого отрезка времени ей хватило, чтобы завладеть ситуацией. Её рука нащупала под подушкой холодный металлический предмет с рукояткой и лезвием. Она понятия не имела, как этот предмет проник к ней в постель, но он подвернулся ей в самый подходящий момент. Сделав последние усилие, Хейзел ударила им наобум. Незнакомец не издал ни единого звука, но девушка почувствовала, как тело, навалившееся на неё, вздрогнуло и обмякло, и его руки соскользнули с её тела. Что-то горячее и вязкое капнуло ей на лицо.

Очнувшись, Хейзел увидела вокруг себя привычные больничные стены, украшенные плакатами. Она сидела на той же самой койке, сжимая в руке скальпель, который ей шутливо подарил доктор Томассен. На белых простынях виднелись свежие красные пятна. Присмотревшись поближе, Хейзел поняла, что кровь капала из пореза у неё на ладони. Очевидно, во сне её угораздило схватить лезвие.

***

На следующее утро в наркологическом стационаре произошёл небольшой переполох. У юной пациентки в седьмой палате случился нервный срыв. Она валялась на полу и выла, «На помощь ко мне! Убийца! Вампир!» Такие эпизоды случались достаточно часто, так что медперсонал отнёсся к этому вполне спокойно. Потому как в тот день её нарколог был болен, к ней прислали хирурга, который когда-то оперировал её локоть, прислали, скорее, ради формальности.

Доктор Томассен неторопливо зашёл в палату и тут же поморщился.

— У тебя галлюцинации от кислородного голодания. Что за мода сидеть в духоте? Если у тебя заклинила рама, надо было сообщить. Или ты боишься, что к тебе ворвётся летучая мышь?

Голос его звучал сонно и безразлично, но Хейзел заметила, что его руки, спрятанные в карманы халата, были сжаты в кулаки.

— Не поверишь, — начала она, — но… я даже рада видеть тебя. Всё-таки, человеческое лицо.

— Даже если оно не совсем человеческое? — усмехнулся Мартин. — Вроде, ты сидела в палате одна по собственному желанию. Тебе никто не запрещал гулять по стационару.

— Я не это имела в виду. Я рада, что прислали именно тебя, а не… его.

— Доктора МакАртура? Чем он тебе не угодил?

Хейзел не видела смысла отвечать на этот вопрос честно. Но надо же было что-то сказать.

— Меня бесит запах его одеколона. И то, как он хрустит суставами. Этого достаточно, чтобы у меня начался панический приступ.

Мартин кивнул понимающе.

— Передам. Скажу начальнику не душиться и не хрустеть суставами. Кажется, последнее время он тебя не так уж и доставал. В любом случае, он взял больничный.

Хейзел почувствовала, как у неё закололи кончики ушей.

— Ему нездоровится? Вот как… А что с ним? Если, конечно, это не секрет.

— Мигрень, аллергия? Откуда мне знать. Он как-нибудь сам разберётся. Давай лучше поговорим о тебе. Так скажи мне, что случилось ночью? К тебе ворвался вампир? Сам Дракула пожаловал в гости?

— Честно говоря, я уже не помню. — Хейзел провела пальцем по лбу и усмехнулась. — Плохой сон. Пустяки.

— Значит, моя помощь не нужна? — спросил Мартин, оживившись. — Видишь, как всё просто. Как мало времени отняло. Тем более, что психиатрия — не моя специальность.

Он уже собрался уходить, но Хейзел поспешно загородила спиной дверь. Ей не хотелось оставаться одной.

— Погоди. У тебя есть ещё пару минут?

— Ты знаешь, что для меня нет ничего приятнее, чем обсуждать твои полуночные танцы с вампирами. Однако долг зовёт. Помнишь того парня, который потерял пальцы? Ну вот, мне надо его обследовать.

У Хейзел было подозрение, что малолетний пациент не существовал, и Мартин прикрывался им чтобы избежать разговора. Если бы хирург был занят в это утро, его бы не послали к ней.

— Скажи мне одну вещь. Как на матрасе оказались кровавые пятна?

— Этот вопрос скорее к тебе.

— Я не про этот матрас, а про тот, что из моего сна. Такой старый, грязный тюфяк, который ты не принёс. На нём были следы засохшей крови.

Казалось, Мартина ничуть не удивил вопрос пациентки, просившей его помочь ей растолковать её сон. Будто он обязан был знать такие вещи.

— Меня избили, — ответил он невозмутимо, — или выпороли, а я потом отлёживался на этом тюфяке. Это случилось зимой. Если бы я знал, что придётся уступить тебе свою постель, я бы постарался отмыть пятна.

Итак, он признался, что ему были знакомы её сны, потому что они его тоже посещали.

— За что же тебя так?

— За красивые глаза, наверное. Будто людям нужен повод, чтобы кому-то пустить кровь. Значит, у меня судьба такая. Каждый раз моё тело жуют и дробят.

Хейзел вдруг ощутило нечто похожее не угрызения совести. Купаясь в собственных страданиях, она не задумывалась о том, что пришлось перенести юному хирургу. Хотя, разве можно спрашивать человека, почему у него лицо как восковая маска? Ей вспомнился чёрно-белый французский ужастик «Глаза без лица».

Подчиняясь какому-то импульсу, она протянула руку и дотронулась до его щеки.

Девушка, сосна не красива,

Не так хороша как тополь,

Но сосна и зимой зеленеет.

Реакция Мартина удивила её. Лицо его покраснело и стало более асимметричным. Единственный зрячий глаз вспыхнул.

— Никогда больше так ко мне не прикасайся. Слышишь?

Хейзел не отдёрнула руку, а плавно убрала её, на ходу как бы ненароком дотронувшись до его плеча.

— Я просто хотела…

— Почувствовать себя благодетельницей? Думаешь, тебя небеса наградят?

Таким Хейзел его ещё не видела, по-настоящему разозлённым. Похоже, у него иссяк запас мрачных шуток, которыми от обычно отстреливался. От одного его взгляда у неё заныли запястья, хотя он к ней не прикасался.

— Брось, — проговорила она тихо. — Я почти ничего о тебе не знаю.

— Но это не мешает тебе делать выводы, угодные твоему самолюбию, не так ли? Твоё воображение нарисовало какого-то грустного монстра, изголодавшегося по ласке, который готов выпрыгнуть из окна, стоит тебе щёлкнуть своими грязными пальцами. Ведь я угадал?

Ей стало жутко от того, как быстро и безошибочно Мартин прочитал её мысли, которые она сама себе стеснялась озвучить. Тем временем, хриплый голос из прошлого продолжал петь на заднем плане её сознания.

Увы! Зачем тебе петь про это?

То, что уродливо, пусть погибает;

Красота к красоте лишь влечётся.

— Я читал те же книжки, что и ты, — продолжал он, — правда, в более юном возрасте. Они никакого отношения к моей профессии не имели, но начальник подсунул их мне. Ну, чтобы я имел представление о том, что задают в государственных школах. Ведь ты тоже где-то училась?

— Училась…

— Ну вот. Наверняка тебя в младших классах заставляли читать всякую ванильную хрень про красавицу и чудовище. И ты, конечно, как любая особь женского пола, примеряешь корону на себя. Вообразила, что тебе достаточно потрепать меня по щеке или затылку, и я буду вспоминать этот момент блаженства до конца жизни. Так?

— Не совсем.

Полностью отрицать подобные мысли Хейзел не могла. Мартин, похоже, был признателен ей за честность, потому что выражение его лица смягчилось.

— Не хочу прокалывать твой розовый пузырь, но меня не так уж легко забросить на седьмое небо. Если бы мне сильно приспичило удовлетворить мужскую нужду, я бы мог найти себе женщину, не отходя от кассы. Не секрет, что я к своим неполным двадцати годам достиг того, чего большинство не достигает к тридцати. В нашем стерильном, чокнутом мирке, который ты называешь Освенцим, это кое-что значит. Под этой стеклянной крышей люди трахаются с равными себе по интеллекту. Тебя это удивляет?

— Меня ничего не удивляет, помимо того, что я ещё жива и окончательно не свихнулась.

— Так знай, что в этом институте достаточно женщин, которых не смущает моя внешность. Они с удовольствием лягут со мной в постель и не пожалеют об этом. Мои знания из области неврологии дают мне некоторые преимущества. Я знаю, на какие кнопки нажимать. Просто у этих женщин хватает деликатности не навязываться мне. Они ждут, пока я сам одну из них выберу. Зачем я тебе это, собственно, говорю? Чтобы ты успокоилась, в первую очередь. Я не так одинок и несчастен, как тебе кажется.

Хейзел ему поверила без особого труда. Это сочетание хладнокровия, интеллекта и сарказма вполне могло зацепить. Действительно, какой чёрт её дёрнул лезть к нему с нежностями? Быть может, пришла пора признаться, что она нуждалась в них больше, чем он. Его искромсанное тело, пропущенное через мясорубку современной медицины, влекло её.

— Хорошо, — сказала она. — Давай притворимся, что я одна из этих женщин. Представь, что я образованная, дипломированная, успешная, вся такая передовая из себя.

Мартин прищурился и почесал подбородок.

— Ой, не знаю. Мне придётся очень напрячь воображение. Закрыть глаза и залепить уши ватой, чтобы не слышать твоего вяканья. Но я постараюсь.

Сцепив пальцы на груди, Хейзел медленно приблизилась к нему. После всех приключений, после всех унижений, которые она навлекла на себя, казалось глупым цепляться за остатки гордости. В худшем случае, он бы рассмеялся над ней. Ну и что с того? Над ней и так уже достаточно посмеялись.

— Представь, что я сама затащила тебя в тёмный угол лаборатории. Как бы ты поступил, если бы мы вдруг оказались между полок с пробирками?

— Хорошо, — сказал он с оттенком шутливой угрозы. — Я согласен с тобой поиграть. Я представлю, что ты стажёрка из Лондона. Но кого ты себе представишь на моём месте? Только не проси меня изображать Кена Хаузера. Я не учился в театральном.

— Ты теперь всю жизнь будешь меня чморить его именем?

— Не буду, обещаю. Хаузер — это новость недельной давности. Мне эта игра надоела. Давай поиграем в новую.

— Давай, — ответила девушка, приблизившись к нему вплотную. — Мне этo по душе.

Он прижал её нечёсаную голову к своей металлической грудной клетке. Хейзел чувствовала, как под этими титановыми прутьями сердито и настырно пульсировало сердце, назло всему миру.

Красота совершенна,

Красота всемогуща.

Полной жизнью живёт одна красота.

Когда Хейзел наконец подняла лицо, её ждал подтрунивающий, призывающий взгляд. Обхватив её узкий торс рукой, Мартин слегка слегка подтянул её вверх. В этом поцелуе слились сотни других поцелуев, которые он видел на экране и которые он репетировал в своём воображении. Так не целуются в первый раз. Так целуются в последний раз. Перед судом, операцией, казнью, на тонущем корабле. После этого поцелуя все их предыдущие слова, все её глупости и его колкости, уже не имели значения. Красавица и чудовище получили второй шанс, пятьсот лет спустя. Что же? Лучше поздно, чем никогда. Больничная койка должна была стать их любовным ложем.

Ворон только днём летает,

Совы лишь летают ночью.

Лебедь день и ночь летает.

Вскоре белый халат доктора оказался на полу. За ним последовала чёрная футболка с логотипом Black Sabbath. Под ней Хейзел не увидела ничего ужасного. Во всяком случае, действительность не дотягивала до того, что ей рисовало воображение. Ортопеды, которые по частям свинтили его скелет, позаботились о том, чтобы швы выглядели как можно глаже и ровнее. За исключением рубцов и лёгкой асимметрии, Мартин выглядел как обычный двадцатилетний парень. Мышечный рельеф на плечах указывал, что доктор Томассен не гнушался советом тренера. Упираясь ладонями ему в грудь, девушка некоторое время разглядывала его.

Без тени смущения, Мартин тешил её любопытство. Пока она водила кончиками пальцев по рубцам, он, не теряя времени даром, развязал пояс её больничной сорочки. Освободив её от бесформенного ситцевого балахона, он смерял её худое исцарапанное тело взглядом хирурга.

— Что ты думаешь? — спросила Хейзел испуганно.

— Я думаю… как бы это так сделать с наименьшей кровопотерей для тебя. У меня скандинавская анатомия. Ничего не поделаешь. Предков не выбирают.

Девушка глухо рассмеялась в его обнажённое плечо.

— Мы дурно влияем друг на друга. Теперь твой начальник нас убьёт.

— Нет, — ответил Мартин с решительностью человека, в жизни которого уже произошло самое важное событие. — Скорее я его убью.

========== Глава 25. Гранёные стаканы звенят ==========

Никотиновый Туннель

— Хорошо иметь адвоката в друзьях, — говорил Логан, наливая рому своей гостье.

— Хорошо иметь торговца наркотиками в друзьях, — ответила Лили, шутливо копируя его тон. — Полезный опыт. Особенно, если идёшь в сферу криминальной юстиции. Первое время мне придётся защищать подобных тебе. Серийного убийцу мне сразу не дадут. Начну, скорее всего, с мелких наркобаронов — не в обиду тебе будет сказано. Не помешает разобраться в тонкостях вашего менталитета, — девушка выпрямилась, одёрнув белую блузку. — Итак, за дружбу!

— За дружбу! — подхватил Пит Холлер.

Толстые гранёные стаканы столкнулись над переполненной пепельницей. Из соседней конуры доносилась песня из альбома Рави Шанкара в содружестве с Джоржом Харрисоном. Если англичанин и индус могут записывать божественную музыку, значит мулат из Гарлема может развлекать у себя англосаксонку, получившую образование в Брин Маур. Случаются и более странные вещи на Южной улице.

Белокурая студентка стала частой посетительницей Никотинового Туннеля, где жил её новый возлюбленный. Не морща своего прелестного носика, она шла по прокуренному коридору по направлению к чулану, в котором творились эротические чудеса. Выходила она из чулана с таким видом, будто побывала в Эдемском саду. Почему-то Логан не боялся, что Лили Гардинер предаст его шайку и настучит в полицию. Он знал, как выглядят стукачи. Во всяком случае, ему так казалось. Лили явно была не из их числа.

— Если бы мне месяц назад сказали, что я буду пить ромовые коктейли в такой славной компании, я бы не поверила, — говорила она оживлённо, потрясая хрустальными подвесками в ушах. — Я будто заново родилась.

Окунув красную вишенку в сахарно-алкогольную смесь несколько раз, она облизнула её. Увидав кончик её проворного розового язычка, Логан почувствовал приятное напряжение в паху. Он на мгновение представил, как этот язычок вращается вокруг его мужского достоинства, и ему пришлось сменить позу, чтобы его мысли не стали слишком явными для окружающих. Повезло же этому сопляку Холлеру! Логан перебрал немало белых женщин на своём веку, но ни одна из них не была такого калибра, как мисс Гардинер, которая олицетворяла англосаксонскую привилегию. Он также был уверен, что она ни разу не была с цветным мужчиной. Надо же было её рано или поздно посвятить в тайны африканской любви. Логан был бы не прочь взять на себя эту почётную ответственность. Бедняжка сама не знала, чего она была лишена все эти годы. Её роман с Холлером был лёгким аперитивом. Главное блюдо ей ещё предстояло отведать.

— Приводи своих университетских подружек, — сказал хозяин торжества. — Веселее будет.

Лили поморщилась, будто ей на зубы попал песок.

— Я с этими пробками больше не общаюсь.

— Вот как?

— Они во многом были правы, — отдала им должное Лили. — Но от этого не перестают быть пробками. Они из той породы, что даже в туалет ходят кучкой. Не думаю, что мы будем общаться после выпуска. Меня больше интересуют твои друзья. Когда ты меня с ними познакомишь?

Вопрос Лили, заданный самым невинным тоном, поставил его в тупик. Последнее время ему было стыдно за своих квартирантов, и не хотелось их ни с кем знакомить. Они резко ополчились друг против друга после той спонтанной вечеринки, устроенной в честь возвращения Хейзел. Очнувшись после попойки, они полезли в драку. Логан, единственный трезвый наблюдатель, не помнил кто выступил в качестве зачинщика. То ли гадалка метнула в татуировщика пустой бутылкой, то ли продавец пластинок наступил на ногу ювелирщице. Так или иначе, за несколько минут обшарпанные половицы покрылись кровью и битым стеклом. У оторопевшего Логана не поднималась рука вызвать полицию. Ведь где полиция, там и скорая помощь. Пришлось разнимать дерущихся собственноручно и распихивать по комнатам. Он боялся, что у него одного не хватит сил и координации. Осознав, чем занимаются охранники в тюрьмах, он внезапно проникся уважением к бывшим недругам. Зато своих любимых квартирантов, открывших ему свои зверские стороны, ему захотелось свернуть в клубок, засунуть в мусорный мешок и выбросить на помойку.

Всё это началось после возвращения Хейзел. Девчонка принесла с собой какой-то мрачную энергию. Логану невольно вспомнились старые африканские легенды про перевёртышей, злых духов, которые принимали облик живых людей и приносили с собой беду в общину. Его насторожило её поведение, её наигранная весёлость, то как она отводила глаза, дёргала плечами и наматывала волосы на палец. Ей была не свойственна такая мимика. Она явно что-то скрывала.

Голос Лили вывел его из оцепенения.

— Знаешь, я даже благодарна этой шалаве, — сказала она, поглаживая пальчиком край стакана. — Весь этот инцидент сподвиг меня похерить прошлое и начать новую жизнь. Не так ли, малыш?

— Так точно, — отозвался Пит. — Моя богиня…

Журналист растянулся на грязном половике, положив голову на колени Лили. Она принялась играть с его замусоленными косичками.

— Я абсолютно не держу на неё зла, — продолжала Лили. — Глупо обижаться на таких, как она. По ней видно, что дешёвка. Никаких стандартов. Надеюсь, её не растащут на органы.

Смуглая ладонь Логана легла ей на плечо.

— Погоди… Я запутался, — голос его дрожал. — О чём ты говоришь? А точнее, о ком?

— Об этой чернявой чушке, которая тут жила до меня. Трюфель? Или как её там. Она с некоторых пор живёт в институте «EuroMedika».

Пит замотал головой.

— Невозможно! Ты её с кем-то путаешь. Хейзел — а её зовут именно так — поселилась в северном районе с новым парнем.

— Её не спутаешь. Она не из тех, что сливаются с толпой. Даже в больничном халате. Я видела её собственными глазами, когда ходила навестить Кена. Я хотела отдать ему кольцо и пару плюшевых зверюшек, которых он мне подарил. Я не собираюсь перевозить весь этот хлам на новую квартиру, а отдавать в «Армию Спасения» вроде как жалко. Ну вот, я пришла культурно попрощаться с Кеном, хотя он этого не заслуживает, a там по коридорам слонялась эта чушка. Видно, её поймали и держат под наблюдением, как дикое животное. Их нарколог любит собирать всякую шваль с улицы. Интригующий чувак, между прочим. Эдакий алхимик двадцатого века. Видно, он загрёб её себе для опытов. Она думала, что я её не заметила.

Лили вздохнула и убрала голову Пита с колен. Ей надоело играть с его косичками.

— Чёрт, кто бы подумал, — пробормотал журналист. — Хейзел так красочно описала свою жизнь с новым кавалером. Я ужеобрадовался за неё. Получается, всё что она рассказала нам, это чистая брехня? Но зачем… зачем она это сделала?

— Не знаю, может у неё двойник, — фыркнула Лили. — Может, она клонировала себя и живёт в двух местах одновременно. Или же она наврала про нового парня и жильё напротив университета ЛаСаль. Сам решай, какая теория кажется тебе более правдоподобной.

С отвисшей челюстью и вытаращенными блестящими глазами Пит походил на пятиклассника, прочитавшего свой первый детектив.

— Ну и ну… Ты думаешь, её держат против её воли? Её запугали, зашантажировали?

— Да, вполне возможно, что в самом начале было именно так. А потом ей промыли мозги, перетянули на свою сторону, и она теперь работает на них. Так всегда бывает. Сначала она брыкалась, а потом сама подсела на их догму. Наверняка, не без помощи нарколога. Представляю, как он обглаживает ей колени во время лечебного сеанса. Эй, Логан, что с тобой? Ты побледнел. Выглядишь почти белым. Это всё ерунда. Мы шутим. Не принимай всё так серьёзно.

Действительно, на хозяине не было лица. Откинувшись на футон, он бормотал под нос.

— Я так и знал. У меня было предчувствие. С той минуты, как она припёрлась сюда со своим чёртовым со своим чемоданчиком, я понял, что что-то не так. Да, с этого всё началось. Чемоданчик оказался ящиком Пандоры. На моих квартирантов нашёл какой-то бред.

— Чемоданчик! — ахнула Лили. — Что же в нём было?

— Халявные побрякушки, типа подарки от её парня.

Пит выгнул спину и рассмеялся.

— Ну ты даёшь, старина! В твоём возрасте не знать такие вещи? Попался на халяву. Тебе ли не знать, что бесплатный только сыр в мышеловке.

========== Глава 26. Продолжение рассказа о Красных Воротах ==========

EuroMedika

Душная апатия царила в седьмой палате наркологического стационара уже несколько дней. Если раньше за дверью слышались шорохи, бормотание, скрип пружин кровати, то теперь все звуки заглохли. Из окна ванной уже не валил пар по несколькo часов к ряду. Мушка, посаженная в спичечную коробку, перестала жужжать.

Молчание Мартина огорчало, но не слишком удивляло Хейзел. Тепло его рук, пахнувших дезинфицирующим средством, ещё держалось на её коже, но она почему-то была уверена, что продолжения не будет. Уж слишком вежливо он с ней попрощался после их бурного эпизода на жёсткой койке, совсем как хирург с пациенткой после удачной операции. Разве что, он не поздравил её, похлопав по плечу, как было принято. А их обоих, если говорить на чистоту, было с чем поздравить. Мартин, привыкший выполнять работу на совесть, применил все свои познания по неврологии, чтобы произвести приятное впечатление на свою малолетнюю партнёршу. Как и в операционной, он руководствовался принципом: десять раз отмерь, один отрежь. А потому его ласкам не хватало спонтанности. Каждое движение было продумано, просчитано. Он до последнего сдерживал себя, пристально следя за выражением лица Хейзел. Больше всего он боялся сболтнуть какую-нибудь сентиментальную глупость, которая бы разбила в дребезги его образ пуленепробиваемого медика. Нести лирическую чушь во время пьяного соития было уделом Кена Хаузера и ему подобных. Побольше прохладных ухмылок, медицинских терминов и тонких приёмов, которыx он столько раз отрепетировал в своём воображении. Что угодно, лишь бы не выставить себя влюблённым идиотом. Мартин знал, что выпаленное не к месту признание всё испортит. Он слишком много раз видел подобные ситуации на экране. Девушке придётся придумать какой-нибудь нелепый милосердный ответ, чтобы пощадить его чувства. Нет, не стоило подвергать их обоих такой неловкости. Было достаточно того, что её щуплое, недоразвитое тело, отзывалось на его прикосновения. Её физиологическая реакция разворачивалась прям по книге. И только когда Мартин почувствовал, как по её напряжённым мышцам пробежала дрожь, тогда он, довольный результатами своих усердий, дал наконец и себе поблажку. Но даже получив разрядку, он не позволил себе рухнуть на партнёршу. Это было бы проявлением слабости и невоспитанности. Всё ещё опираясь на локти, он убрал с лица девушки тёмную прядь и поцеловал её в висок.

- Всё-таки открой окно, - шепнул он ей. - Дышать нечем.

Это были его прощальные слова. Какое-то время Хейзел лежала, закрыв глаза, пытаясь осмыслить то, что произошло. Она слышала, как он поднял разбросанную одежду, как брякнула пряжка ремня, скрипнула дверь, щёлкнул замок. И опять тишина. И лёгкая боль внизу живота. Знаменательные события всегда свершаются в самый прозаический момент. Итак, она стала женщиной, не имея ни школьного аттестата, ни водительских прав, зато имея за плечами судимость, которую ей пришили каким-то абсурдным, мистическим образом. Человек, который посвятил её во взрослую жизнь, был благородным чудовищем, с которым она уже встречалась в прошлой жизни. Разве этого не было достаточно для того, чтобы тронуться? Она уже однажды умерла девственницей и потому зареклась не повторять эту ошибку. Юный хирург казался ей самым достойным претендентом. Хейзел призналась себе, что увечия Мартина не отталкивали его. Напротив, они оттеняли его силу, эрудицию, самообладание и грустную иронию, всё, что вызывало в ней восхищение. И если бы он сказал “Люблю!”, она бы не осталась в долгу. Но он промолчал. Возможно, ему было нечего сказать.

За последние пару месяцев Хейзел привыкла к тому, что один мираж сменялся другим. Не успевала она ухватиться за очередную иллюзию, как она проскальзывала сквозь пальцы. Судьба отнимала одно и взамен давало нечто такое-же хрупкое и эфемерное. Таким образом жизнь проходила в скачках с одной тонкой льдинки на другую.

Год назад Хейзел пререкалась с матерью, дралась с братом, водила его машину по улочкам мелкобуржузного северовосточного пригорода и не представляла другой жизни. Потом её приютил Логан, и ей казалось, что она обрела постоянный дом в Никотиновом Туннеле. Она быстро и органично вписалась в их шайку и превратила сырой чулан в уютную норку. Копошение тощего журналиста под боком веселило и грело её. Тех минут, которые она провела с Кеном в кафе “Фалурдель” хватило ей для того, чтобы представить себе новую жизнь в студии над итальянским рынком. Как красочно и правдоподобно выглядела эта картина богемной идиллии. Хейзел уже вдыхала аромат свежей рыбы и куриных перьев. Слова Кена, хоть и произнесённые в нетрезвом состоянии, звучали вполне искренне и убедительно - так же как и слова Дина МакАртура и Мартина Томассена. Она верила всем трём и не держала зла ни на одного. И каждый из них любил её на свой лад, и не их вина, что ничем хорошим эта любовь не обернулась. Они расклевали, растащили её по крошкам, точно голуби булку. Значит, такой была её судьба. Когда её запихали в тюремную камеру, она смирилась с мыслью о том, что ей, возможно придётся провести всю молодость за решёткой. Что же? И в таком существовании есть свои прелести. Их надо было лишь разглядеть. Даже заточение в институте больше не казалось ей кошмаром. По крайней мере, здесь кормили лучше, чем в тюрьме. Чёрный браслет на лодыжке и вживлённая в локоть спираль уже не раздражали её. Девушка достигла той стадии, на которой её ничего не возмущало. Быть может, эта вялое вселенское прощение и являлось ранним проявлением помешательства?

Ответ на свои последние вопросы она нашла, когда выбралась на прогулку из своей палаты ранним утром. Солнце только взошло над Филадельфией, осветив купол городской ратуши и стеклянные панели института. Она увидела Мартина на воздушном мосту с какой-то стажёркой лет двадцати трёх, одетой как воспитанница католического пансиона. На девице была клетчатая юбка-кильт, приталенная блузка, а поверх неё кремовый кардиган. Светло-каштановые волосы были слегка завиты и безупречно уложены. От всего её образа так несло ванилью, так что у Хейзел перевернулся желудок. Не выходя из своего укрытия, она наблюдала за сценой. Мартин бережно сжал лицо собеседницы ладонями и слегка приподнял. Он шептал ей что-то, а она чуть заметно кивала. Их лбы почти соприкасались. Ещё чуть-чуть, и они должны были поцеловаться.

Хейзел дёрнула плечами и отвела глаза. Продолжать наблюдать за этой сценой не было смысла. Значит, доктор Томассен был с ней правдив. Он не просто хорохорился, когда сказал, что в институте найдутся сотрудницы, согласные отдаться ему. Зря она его жалела. Очевидно, он не страдал от нехватки женского внимания. Оказывается, вот какие ему нравились: стерильно-пастельные, без лишнего меланина в коже, с пятёркой по физике. Какие претензии у неё могли быть к Мартину? Он ей ничего не обещал. Вроде как, они с самого начала договорились, что это всего лишь игра. Глупо было думать о совместном будущем. Двадцатилетний хирург и беспризорница с уголовным прошлым? Такого не бывает даже в самых приторных фильмах про любовь.

***

Исчезновение доктора МакАртура не сразу было замечено сотрудниками института. Они привыкли к тому, что замкнутый, надменный нарколог выпадал из общего поля зрения. Однако, когда он не явился на совет директоров, несколько бровей приподнялось. Кажется, у него не намечалось никаких командировок. Неужели он до сих пор болел?

Не дожидаясь поручения президента компании, Мартин отправился убедиться, что его покровитель ещё жив. Он постучался в дверь его комнаты в общежитии, чего раньше себе не позволял. До этого их встречи происходили либо в кабинете Дина, либо в лаборатории.

- Эй, начальник. Вы ещё долго будете прятаться в темноте? Сколько можно?

- Войди, - раздался вялый ответ.

В комнате пахло эвкалиптом и спиртом. За эти несколько дней Дин похудел и побледнел, насколько это было возможно. Из под воротника чёрной водолазки торчал окровавленный бинт. За ухом виднелся обширный лиловый синяк. В костлявой руке он сжимал кружку с каким-то дымящимся напитком. Мартин знал о пристрастии начальника к всяким травяным отварам, рецепты которых он привёз из Южной Америки.

Немного сбитый с толку увиденным, Мартин прибегнул к своему неоднократно проверенному орудию - сарказму.

- Ну и вид у вас. Вас вампир укусил? Тут слухи ходят, что Дракула проник на территорию института. Вот почему вы прячетесь в темноте.

Дин выпил глоток отвара и поморщился.

- Не секрет, что последнее время я сам не свой.

- Вы сам не свой уже пятнадцать лет. Сколько вас знаю, вы вечно заламываете руки и бормочете себе под нос.

- На этот раз дело обстоит немного иначе. - Опустошив содержимое кружки, Дин тут же перешёл к делу. - Я обнаружил уплотнение на шее. Мне пришлось сделать биопсию, чтобы исключить лимфому. Теперь вот жду результатов.

Предполагаемый диагноз, казалось, не произвёл особого впечатления на Мартина. Он не побледнел и не напрягся.

- И что, вам эту биопсию выполнили электропилой? Кто же вас так искромсал? Надеюсь, не один из наших. Таким нельзя доверять скальпель.

- Ладно, не задирайся. Господь не любит гордых. Ты прекрасно знаешь, что самый опытный хирург может задеть артерию во время биопсии. A мне пришлось делать пункцию сразу в нескольких местах. Вот и открылось небольшое кровотечение. Впрочем, это механические пустяки. Однако, признаюсь, мне не улыбается стать онкологическим пациентом в тридцать шесть. Эта дрянь любит белых мужчин средних лет. Я не хотел, чтобы коллеги начали судачить и гадать раньше времени. Вот почему я решил на время залечь на дно. Прошу тебя не озвучивать свои догадки, пока не придут результаты из лаборатории.

- Если вы хотите сохранить всё в тайне, почему вы это обсуждаете со мной?

- Потому, мальчик мой, что ты унаследуешь мои миллионы. Что такое? Не таращь свой глаз. У меня всегда были такие планы. Возможно, они осуществятся скорее, чем мы оба ожидали. Я оставляю тебе деньги с чистой совестью. Ведь я же знаю, ты всё равно не забросишь карьеру.

Тяжёлой, величественной поступью, Дин подошёл к воспитаннику и положил ладони ему на плечи. Мартин не спешил бросаться в объятия к своему покровителю. Его титановые кулаки продолжали покоиться в карманах халата.

- Не торопитесь, начальник.

- На тот свет? - усмехнулся Дин.

- Писать завещание. - Мартин взял пустую кружку и повертел в руках. На дне осталось несколько дёгтеобразных капель. - Быть может, вы ещё передумаете делать меня своим наследником, когда узнаете, что я сделал.

- Мальчик мой, что же ты мог такого сделать?

- Дело касается вашей пациентки из седьмой палаты.

- Неужели?

- Пока вы тут сверлили дырки у себя в шее, у неё случился небольшой психотический эпизод, и меня вызвали с ней разбираться.

- Да, я слышал. Не сомневаюсь, ты справился с задачей.

- Более чем.

- Она не блещет умом, я знаю. - В голосе Дина звучало искреннее сочувствие. - Не твоя забота возиться с малолетними наркоманками. Мне жаль, что тебе пришлось тратить время на неё.

- Не беспокойтесь. В то утро я не был занят. Каюсь, я позволил себе лишнее. Переступил кое-какие границы.

Серые глаза Дина излучали отческую заботу.

- Мальчик мой, я не знаю сколько мне жить осталось. Научись выражать свои мысли лаконично. Скажи мне прямым текстом что случилось.

- Пациентка показала мне заляпанную кровью простыню. Мне показалось странным, что среди свежих, ещё влажных пятен, были подсохшие. Такое впечатление, что кровь была пролита с промежутком. Странно, правда?

- Тебя это не должно тревожить.

- Я знаю, что это не моя сфера. Kакой чёрт меня дёрнул, и я, забавы ради, провёл экспертизу. Мне удалось собрать кое-какую любопытную информацию. На простыне, помимо её крови, была кровь ещё одного человека. Как я и предполагал.

Растянувшись на диване, Дин сомкнул пальцы на груди.

- Ну, и о чём тебе это говорит, мой юный Шерлок Холмс?

- Пациентка не просто разодрала себе руку. В ту ночь в её палате был ещё один человек. У неё не просто галлюцинации и панические приступы. К ней действительно кто-то проник посреди ночи. Но кто?

- Она не сказала тебе? Возможно, у неё роман с одним из пациентов - или практикантов наркологического отделения. Девица далека от канонов красоты, но какому-нибудь изголодавшемуся стажёру она вполне может показаться лакомой штучкой. Вся прелесть в том, что я медицинский этик, а не блюститель целомудрия. Моё дело следить чтобы в её крови не появились следы наркотиков. Я не могу запретить ей вступать в интимные отношения.

- Это не похоже на больничный роман. Там явные признаки сопротовления.

- Мне нравится, что ты мыслишь как следователь. Ho что теперь я по-твоему должен делать с этой информацией?

- Ваше дело. Я подумал, что вам будет это интересно узнать. В конце концов, она ваша пациентка. Я бы на вашем месте задействовал полицию.

- Глупости. Напомню тебе, что это медицинское учреждение. Ты хочешь привлекать органы правоохранения из-за каждого кровавого пятна? - Дин поморщился и поправил повязку на шее. - Ты думаешь, полицейским делать больше нечего? Ладно, ступай. Мне нужно отлежаться. Постараюсь выйти на работу завтра утром.

Дин закрыл глаза и подложил руку под голову. Юноша продолжал стоять над своим покровителем, всем обликом своим давая знать, что разговор ещё не закончен.

- И всё же …

- Мальчик мой, ты свободен. Ведь тебе больше не в чем признаться?

- Мне? Нет. А вам?

========== Глава 27. На Южной улице у Пита Холлера рождается несколько блестящих идей ==========

Никотиновый Туннель

Переулок был окутан дымом, струящимся из мусорного бака. Логан протянул смуглые, покрытые татуировками руки над пламенем.

- Я долго к этому шёл, волочил ноги. И вот, высшие силы наказали меня за нерешительность. Шанс сделать благородный поступок во благо человечества был у меня под носом всё это время. Но я вечно искал себе отговорку ничего не делать, не поднимать оружие. Видишь ли, мне не хотелось применять насилие. И вот теперь пожинаю плоды. Мои люди поплатились за моё малодушие. У нас был крепкий, дружеский клан. И что с ним стало? Теперь они бросаются друг на друга, дерутся битыми бутылками. Обитель зла поглотила самую юную, самую невинную из моих сестёр. Я всегда знал, что одной болтовни мало, чтобы противостоять этим нелюдям.

У Пита Холлера, стоявшего рядом и наблюдавшего за сценой, захватило дух oт этого монолога. В который раз он поражался острому и глубокому драматизму своего названного брата. Парень, который вырос в трущобах Гарлема, выражался как шекспировский мститель.

- Что ты задумал?

- Месть. И ты мне в этом поможешь, Холлер.

Горячая, шершавая ладонь Логана легла на хлипкое запястье Пита. В этом на первый взгляд дружеском жесте было больше угрозы чем если бы великан схватил журналиста за горло.

- Изволь, - промямлил Пит, облизывая пересохшие губы. – Tы … ты конечно, можешь рассчитывать на моё молчание. Я буду с удовольствием наблюдать за твоими героическими поступками со стороны. Мне трудно представить, чем я могу тебе помочь. Боец из меня никакой. Последний раз я дрался в детском саду. Я ударился зубами об батарею, с тех пор у меня не возникало желание махать кулаками.

- Успокойся. Никто кулаками махать не собирается. Ты недооцениваешь свои возможности.

- Какие такие возможности?

- Тебе знакомо это место. Ты был там, в этой обители жадности и лжи, которую построили нечистые духи. Ты приблизительно знаешь, где расположена лаборатория, где архивы. Я не собираюсь стрелять работников. Но мы должны нанести максимальный ущерб инфраструктуре. Пусть это будет последним благородным поступком в моей жизни. Ты поможешь нам туда проникнуть.

- И я тебе прям тут говорю, что проникнуть туда невозможно. - Не смея освободить руку, Пит слегка пошевелил пальцами. - Там везде охрана.

Логан прищурился скептически.

- Это всего лишь медицинский институт, а не Пентагон и не Белый Дом.

- Всё равно, ты не пройдёшь дальше приёмной. Тебя попросту не пропустят. Про боковой вход забудь. Там везде стоят тройные замки. Хотя …

Рука Логана вновь сжала запястье Пита.

- У тебя зародился план, Холлер. Я вижу это по твоим глазам. Я так и знал, что ты нас выручишь. Я не ошибся, когда принял тебя. Быть может, ещё не поздно, и мы спасём Хейзел. Давай, выкладывай тактику.

Задыхаясь от дыма и самодовольства, Пит поделился планом действий.

- Охранники не пропустят Логана Мэсси, но они пропустят какого-нибудь врача. В институт часто приходят медики из других учреждений. Зачем ломиться в боковой вход посреди ночи, когда можно пройти посреди бела дня? Конечно, тебе придётся расстаться с своими дивными косичками и прикрыть татуировки. Твой обычный облик им слишком знаком. Я работал в театре, и знаю как можно преобразить человека до неузнаваемости. Думаю, раздобыть белый халат и дощечку с именем не составит труда. Но тебе придётся подкорректировать манеры. Это будет немного сложнее.

- Я могу подключить африканский акцент матери, - сказал Логан. - Она родом из Нигерии. Я до сих пор слышу её голос, как она растягивает гласные. Думаешь, европейские светила жалуют своих африканских коллег?

- Да уж больше чем американских, это точно.

Питу было всё равно, кто был прав, а кто виноват. Ему предстояло сыграть роль сценариста, режиссёра и костюмера в собственной театральной постановкой. Как он мог упустить такую возможность?

***

EuroMedika

Растянувшись на койке, Хейзел смотрела вверх на умирающую лампочку, которая мигала и потрескивала. У неё уже несколько дней держалась субфебрильная температура. Доктора позабыли о ней, что её несказанно радовало. Было бы здорово тихо загнуться в палате, чтобы её уже на утро нашли холодненькой. О таком благоприятном исходе она могла только мечтать. Увы, температура не поднималась, а застыла на 37.5. У девушки не было ни судорог, ни галлюцинаций. Только мерзкий озноб, слабость и лёгкая боль в суставах. До смерти ей было ещё далеко.

Когда около девяти вечера в дверь раздался стук, она решила не отвечать. Пусть думаю, что она уже отдала Богу душу. Стук повторился, а за ним последовал хриплый, усталый голос.

- Это доктор Томассен. Ты ещё не спишь? Впусти меня. Нам надо поговорить.

- Заходи, - ответила она. - Тебе не нужно моё разрешение. У тебя есть ключ.

Через несколько секунд он уже сидел на койке у неё в ногах, поглаживая её лодыжку сквозь покрывало. Хейзел напряглась и метнула на него недовольный взгляд, и его рука соскользнула.

- Я должен перед тобой извиниться, - начал он. – Это … не может продолжаться.

Девушка даже не вздохнула. Само то, что он пришёл объясниться представилось ей сюрпризом.

- Тебе не нужно было отрываться от работы. Я и так всё поняла. Я видела тебя с той девицей в клетчатой юбке.

Мартин несколько раз моргнул, будто ему в глаз попало инородное тело.

- Когда шпионишь, - ответил он наконец, с трудом подбирая слова, - надо доводить дело до конца. Если бы ты ещё несколько секунд подождала и досмотрела бы сцену, ты бы поняла, что привело эту девушку в институт.

- Я всё прекрасно знаю, - ответила Хейзел, скрестив руки на груди. - Она практикантка. Наверняка получила медаль на каком-нибудь конкурсе и выиграла стипендию.

- А вот и не угадала. Она здесь в качестве пациентки. Тебе диагноз “гемангиома” говорит что-нибудь? Нет? Скажи спасибо. У этой девушки левая половина лица выглядит как виноградная гроздь. Вся щека в пурпурных буграх.

Хейзел потребовалось несколько секунд чтобы представить картину. Её собственные щёки побагровели.

- И ты … будешь её оперировать?

- Боже упаси. Моя специальность - ортопедия, а не пластическая хирургия. Я говорил с ней не как врач, а как товарищ по несчастью. Мы обсуждали пересадку кожи, и всего. Я объяснил ей процедуру, успокоил немного. А то она очень дёргалась. Ей столько операций делали, и всё безрезультатно. А что ты себе нафантазировала? Вот в чём проблема, когда рассматриваешь ситуацию с одного бока.

Не сказать, что девушку успокоило объяснение Мартина. Наоборот, выставив себя ревнивой дурой, она дала ему право подтрунивать над собой. К счастью, он, похоже, не был заинтересован в том чтобы дразнить её.

- Я не должен обсуждать с тобой чужих пациентов, - сказал он. - Я пришёл поговорить о тебе.

- Обо мне? Чем я заслужила такую честь?

Не снимая ботинок, Мартин подтянул колени к груди и облокотился спиной о стенку. Да, он сидел с ногами на постели пациентки. Впрочем, после того, что между ними произошло, глупо было беспокоиться о вопросах больничного этикета.

- Я закрывал глаза - в моём случае, единственный глаз - на очевидное. А именно, причинy твоего прибывания здесь. - Голос его дрогнул, впервые за всё их знакомство. Хейзел ещё не видела хирурга таким взволнованным и сбитым с толку. - Я не убеждён … У меня с самого начала были сомнения. Мне очень многое казалось странным. Кусочки мозаики не сходились. А вернее, они слишком точно сходились.

Хейзел злобно усмехнулась.

- О, боги! Что-то в лесу сдохло. Наконец-тo, до кого-то дошло что я не виновна.

- Я не знаю чему верить, но я допускаю, что вся правда не в медицинской карте.

- Забавно. Когда ты повалил меня на койку, тебя не шибко волновалo, преступница я или нет. Вдруг я так ужасна, как меня выставили в протоколе? А что если меня обвинили несправедливо? Тебе было пофиг. Tебя в тот момент волновала другая острая необходимость. Ты как всегда применил удобную отмазку “Я врач, и криминальные детали меня не касаются.” Хочешь сказать, что теперь в тебе проснулась совесть? Ничего, что c лёгким опoзданием.

По мнению Хейзел, Мартин не испытывал должного раскаяния. Ей было бы приятно, если бы он покраснел или по крайней мере отвёл глаза. Но он держался так, будто его вины не было.

- Будь справедлива , - сказал он. - Я не следователь и не адвокат. То, чем я пришёл поделиться с тобой, всё это лишь домыслы. Hо я готов выслушать тебя.

- А ты готов пожертвовать сном? - спросила девушка, вздёрнув бровь.

- Мне всё равно не спится последнее время. Может, это и к лучшему. Я и так слишком долго спал.

- Если я открою перед тобой банку с червями, ты готов засунуть туда свою руку? Свою волшебную, бионическую руку.

- Я не думаю, что твой рассказ повергнет меня в шок. Я сам о многом догадываюсь. В эту историю замешан мой начальник. Он был у тебя в палате в ту ночь, не так ли? Это его кровь попала на простыню. У него не подозревают лимфому. Надрез у него на шее не от биопсии. У него к тебе какие-то … личные претензии, которым уже несколько сотен лет.

- Аллилуйя! - воскликнула Хейзел с неподдельным облегчением. - Ты освободил меня от необходимости сотрясать воздух. Теперь мне не нужно выставлять твоего обожаемого начальника в чёрном свете. Ты сам всё понял.

- Я не знаю что сказать тебе. Он таким не был раньше.

- Чушь! Он был именно таким. Пятьсот лет назад. С тех пор он мало изменился. Он сидит в своей колбе, массирует себе виски, сублимирует, а потом, бац, взрывается. А разбитые осколки летят в окружающих.

- Возможно, - согласился Мартин чуть-слышно.

- Не возможно, а точно. Я знаю этот тип. Такой весь прохладный снаружи, одевается в серо-угольные тона. Принимает пищу один, уткнувшись носом в какое-нибудь эзотерическое чтиво. Остальные проходят мимо, пялятся, перешёптываются, но не трогают его. Гений всё-таки. А потом какая-нибудь бредовая мысль попадает ему в мозг, точно спичка на сухой хворост, и всё. Туши свет. Его тоже жалко, что у него такой стремной вкус в женщинах. Hо мне-то от этого не легче.

- Я ему сто раз говорил завести любовницу, - простонал Мартин, сжимая голову. - Ну не хотел человек вешать себе на шею семью. Допускаю, что это сомнительное счастье не для всех. Чёрт с ним. Но для разрядки надо же держать кого-нибудь? Но нет же. У него какие-то ватиканские заморочки. Он не приемлет секс для здоровья. A я ведь знал, что застой тестостерона не приведёт к добру. Вот он и прицепился к школьнице. Думаешь, почему я дал тебе скальпель? Чувствовал подспудно, что он тебе может понадобиться.

Помолчав некоторые время, Хейзел облизнула нижнюю губу и спросила:

- А ты готов выполнить своё обещание?

- Какое обещание?

- Убить МакАртура. Или это было шуткой? - Увидав, как расширился глаз Мартина, Хейзел рассмеялась и задрыгала ногами под одеялом. - Не бойся. Я не прошу тебя укокошить человека, который нянькался с тобой пятнадцать лет. Небольшое извержение вулкана у него в голове не перечёркивает того, что он сделал для тебя. Прости. Мне не стоило тебя так дразнить. Ты попал в незавидное положение, выбраться из которого будет непросто. Я не хотела грузить тебя, но ты сам пришёл сюда. Ты завёл со мной этот разговор.

- Тебе нужно отсюда выбраться, - прошептал Мартин на выдохе. - Я не вижу другого выхода. Тебе нельзя оставаться под одной крышей с МакАртуром. Я согласен тебе помочь. Ты ведь на это рассчитываешь?

- У меня больше никого нет. Я тебя ни о чём не прошу, но если …

- Меня не надо просить. Я сам за это берусь. Тебя нужно каким-то образом отсюда вывести. Но это будет непросто. Для начала мне придётся снять с твоей лодыжки браслет, не привлекая внимания тех, кто за тобой следит. Я плохо предствляю себе это. Ведь я не инженер и не информатик. Затем мне придётся удалить спираль, которую я вживил тебе в сустав. А это ещё одна операция.

- Об этом не беспокойся, - ответила Хейзел, поглаживала многострадальный локоть. - Я не возражаю носить в себе частичку института до конца своих дней. Конечно, я больше не смогу пить спиртное и курить траву, и меня не примут ни в одну весёлую компанию, но это мелочи.

- А дальше что? - спросил Мартин, не мигая. - Ну, допустим, я чудом помогу тебе бежать. Тебя будут разыскивать. Думаешь, мой начальник оставит тебя в покое? А полиция? Ведь с тебя не сняли обвинений. Ты будешь беглой преступницей. Кто тебя укроет и до каких пор? Тебе придётся приобрести фальшивые документы.

В какой-то момент ему показалось, что Хейзел перестала его слышать. Судя по приоткрытым губам и блужающему взору, мыслями она уже была где-то в другом месте. Ему пришлось щёлкнуть пальцами у неё перед носом, чтобы вернуть её на землю.

- Я всё ещё здесь, - пробормотала она, вздрогнув. - Просто замечталась немного. У меня так давно не было союзника. Но послушай, наши пути должны разойтись. Иначе … иначе мы опять окажемся в одной могиле, как в прошлый раз.

Мартин сжал её сухие, горячие руки.

- Мы уже в одной могиле. Очнись. Этот институт одновременно и собор, и Монфокон. Как медработник, я всегда предупреждаю пациентов о возможных осложнениях. Я не могу обещать чудес. Мы должны быть готовы, что наш план не сработает. Я рискую всем - карьерой, свободой. Тем не менее, я готов. А ты?

Хейзел высвободила руки и принялась гладить его лицо, будто его последние слова пролетели мимо его ушей.

- А пластический хирург потрудился на славу, - говорила она, поглаживая его надбровные дуги. - Надeюсь, они помогут твоей подружке в клетчатой юбке.

- У тебя температура, - сказал Мартин измождённо, не в состоянии оторвать её горячие руки от своего лица. - По-хорошему, тебе надо проверить сахар в крови. Тебе что-нибудь принести? Кофе или аспирина?

- Спасибо, не надо.

- Но должно же быть у тебя какое-то исполнимое желание.

- Есть. Я хочу заняться любовью.

- Вот как … И с кем же, если не секрет?

Её ладони соскользнули с его щёк и легли ему на плечи.

- Есть тут один молодой хирург, доктор Томассен. Знаешь его? Ведь я люблю его. Скажи ему это, если увидишь. Только на этот раз пусть всё будет иначе. Он будет делать со мной то, что захочет, а не то, что ему велят учебники. А я … я обещаю, что не буду лежать на спине. Скажи ему это.

========== Глава 28. Кахилл, выручай! ==========

Персиковая улица

Лили сидела перед кофейным столиком, подпиливая ноготки, когда её мать ворвалась в гостиную, задыхаясь.

- Где костюмы твоего отца? Что ты с ними сделала?

- Пожертвовала на благотворительность. - Лили вытянула ручку на свет, любуясь своей работой. На безымянном пальчике, который не так давно украшал скромный алмазик Кена Хаузера, поблёскивал серебряный перстень с черепом, который ей подарил Логан из своей коллекции. - В армии спасения им были очень рады. Гуччи, Армани, Ив Сен-Лоран. Нечасто им в руки попадаются такие марки.

Эллен встала перед дочерью, частично загородив свет своей сухопарой фигурой.

- Лили Энн Гардинер, это самая чёрствая и нелепая шутка, на которую ты способна!

- Нет, мама , - проговорила девушка, возвращалась к своему занятию. - Я знаю ещё более прикольную шутку. Это твоя так-называемaя скорбь по мужу. Удивительно, что ты заметила пропажу. Я только хотела облегчить тебе жизнь. Надо же освободить пространство. Ведь рано или поздно один из твоих кавалеров вселится сюда, и вид чужих костюмов может его обескуражить.

Бархатистая, припудренная щека Лили так и напрашивалась на оплеуху. Если бы Эллен Гардинер была склонна к рукоприкладству, она бы влепила дочери. В глубине души она понимала, что дерзкая девчонка была права. Вдове, которая ходила на свидания с тридцатилетними доцентами, не пристало цепляться за галстуки и жилеты покойного мужа.

- Мне не нравится твой новый кавалер, - сказала Эллен дочери. - Он дурно на тебя влияет. От тебя несёт дешёвыми сигаретами. Боюсь представить, где вы проводите время. Надеюсь, у тебя хватит ума расстаться с ним, когда начнётся аспирантура.

- Если только не залечу, - усмехнулась Лили, изящно орудуя пилочкой.

Элен подошла вплотную к дочери и наступила носком лакированной туфли ей на розовые, беззащитные пальчики Лили.

- Берегись, милая.

- Мама, что ты делаешь? - спросила девушка, без капли испуга. - Испортишь мне педикюр.

- Твой отец многое тебе пускал. Но его больше нет рядом. Некому будет тебя выгораживать. Имей в виду, я ещё не заплатила за первый семестр аспирантуры.

- Ты мне угрожаешь? За что? За то, что я ради разнообразия сделала доброе дело? Если у тебя совесть не совсем чиста, нечего срываться на мне. Папе было бы приятно знать, что его вещи кому-то пригодились.

***

EuroMedika

Тем временем, костюмы покойного профессора Гардинера двигались по направлению к институту EuroMedika. Двенадцать поджарых, гладко выбритых, с иголочки одетых мужчин шагали по улицам весенней Филадельфии. У каждого в руке было по дипломату. Процессию возглавлял ослепительный плечистый мулат с белоснежной улыбкой. Ловя на себе восторженные женские взгляды, он склонял стриженную голову и почтительно улыбался. Это был Логан Мэсси, король филадельфийской альтернативой арены, в сопровождении своих самых надёжных приспешников. Накануне он собрал своих людей за мешком картофельных чипсов - пристрастие к алкоголю они давно потеряли, - поделился своими открытиями по поводу судьбы их младшей сестры и описал план действий. Они единодушно поддержали своего вожака и поклялись следовать за ним хоть на конец света, хоть в самое пекло жадности и коррупции.

Перед тем как выпустить их из Никотинового Туннеля, Пит Холлер заставил их пройти интенсивный курс театрального мастерства, а также убедился, что все татуировки были тщательно скрыты под одеждой из гардероба покойного профессора Гардинера. Начинающий режиссёр надеялся, что его ученики будут передвигаться грациозно, как породистые борзые, а не как голодные шакалы. За несколько часов он отточил каждому из них осанку и посадку голову. К сожалению, он не решился сопровождать их на вылазку. Если бы он увидел как изящно и непринуждённо они переступили порог института, он бы расчувствовался.

- Добрый день. Мы из компании OrthoImmune, - представился Логан клерку в приёмной. - Пришли на совещание к доктору Чендлеру.

Худой очкарик за столом принялся копошиться в бумагах.

- Странно, - промычал он наконец. - Похоже, доктор Чендлер вас сегодня не ждал.

- Зато мы ждали этой встречи, буквально считали минуты.

Присутствие шоколадного гиганта повергло клерка в замешательство. Парнишка начал дёргаться и заикаться.

- Это какое-то недоразумение. Вас нет в расписании. Оно у него забито на месяц вперёд, но вашего имени нет.

- Если его личный секретарь не следит за расписанием, это не наша проблема. Мои коллеги - чрезвычайно занятые люди. Известно ли вам, какого труда мне стоило всех собрать? Доложите ему, что делегация прибыла.

- Но … он сейчас занят. Проводит семинар. Я не могу прервать его.

- Не надо прерывать. Просто сообщите ему о нашем прибытии, когда он освободится. И будьте добры, проведите нас в лабораторный корпус.

Просьба ещё больше смутила клерка.

- К… какой корпус, вы сказали?

- Ла-бо-раторный. Там где склянки с эмбрионами на полках. - Наслаждаясь смятением парня, Логан рассмеялся своим густым, насыщенным, карамельным смехом. - Вы, стало быть, новенький? Я вас не узнаю. Не волнуйтесь. Доктор Чендлер привык к моим шуткам. Мы служили в месте в миротворческой армии. Всё в порядке. Но не можем же мы стоять весь день в фойе.

- Д… да, конечно, - промямлил парень. - Я объясню вам как туда попасть. Сядьте в лифт, поднимитесь на десятый этаж, пройдите по коридору мимо кабинета для конференций, потом поверните налево и потом вы увидите двойные двери. Вы запомнили?

- Всё до последнего, - ответил Логан.

Его соратники, которые всё это время стояли молча, последовали за ним. Во время подъёма на десятый этаж все смотрели в потолок, сжимая ручки дипломатов.

- Ну всё, пацаны, дорвались до Святого Грааля, - сказал негромко Логан, когда двери лифта распахнулись. - В добрый час.

Первым на их пути оказался рыхлый, краснолицый англичанин. При виде мужчин в костюмах, надвигающихся на него, он чуть не выронил поднос с пробирками.

- Ээй, господа, - протянул он, - вы адресом ошиблись? Сюда нельзя.

Логан бесцеремонно отпихнул его. Смуглый кулак вошёл в мягкое брюхо точно в подушку. Стеклянные пробирки полетели на пол и разбились со звоном. Клятвы не наносить телесных травм работникам института были моментально забыты. Быть может, у Логана изначально были такие благие намерения, но они вылетели в окно как только он почувствовал запах медицинского спирта.

Оторопевший лаборант попытался было выкрикнуть, но один из соратников Логана, тот самый татуировщик Майкл, наступил ему на руку и зажал рот.

- Тихо, не шуми. Лучше покажи нам, где аппаратура.

- Везде, - прохрипел англичанин. - Вы не доберётесь … Там нужен код.

- Прекрасно. Ты будешь нашим волшебным ключиком. Какая удача.

Майкл надавил башмаком на запястье лаборанта, и у того глаза полезли на лоб. Через минуту бедалагу подняли на ноги и потащили в комнату радиологии.

- Будь умницей, - сказал главарь заложнику, потрепав его по щеке. - Может тогда мы сжалимся над тобой и отпустим - хоть и с выбитыми зубами.

Перед тем как разбить машину для рентгена, Логан открыл один из ящиков наобум и вытащил целую кучу снимков.

- Офигеть, - бормотал он, держа плёнку на свет. - Меня всегда интересовало как выглядит человек изнутри. В такие минуты я жалею, что сам в медицину не пошёл. Прикольная работёнка, целый день смотреть на суставы и позвонки. Я слыхал, плёнка классно горит.

- Вам это не сойдёт с рук, - вякнул лаборант, в последней попытке реабилитировать своё достоинство.

- Ещё не такое сходило. Как легко надурить здешних светил!

- Сержант Кахилл сотрёт вас в прошок.

- Что нам какой-то легавый? Добрые духи на нашей стороне.

========== Глава 29. Чернильное пятнышко ==========

Хейзел провалялась бы в постели до полудня если бы не взвыла сирена. Температура, которая мучала её на протяжении нескольких дней, наконец спала, оставив после себя жуткую усталость. Девушка засунула голову под подушку и какое-то время так лежала. Но тут хлопнула дверь палаты и знакомые руки принялись её тормошить.

- Вставай. Не спи.

Это был доктор Томассен. Прикосновения его были резкими, а в бледно-голубых глазах горела тревога.

- Что происходит? - спросила она вяло. - Штурм Бастилии?

- Если бы! Твои бывшие друзья пожаловали к нам в гости и устроили небольшой погром.

Сев на постели, девушка запустила пальцы в засаленные волосы и пробормотала обречённо:

- Я знаю. Логан ищет меня. Он пришёл чтобы свернуть мне шею. Нет, это будет слишком быстрая смерть. Он меня сперва помучает. Отрежет мне пальцы по одному.

Мартин бесцеремонно встряхнул её за плечо.

- Отложи самокопания на другой день. Это твой шанс вырваться.

Хейзел взглянула на него с недоумением. Её глаза расширились, когда он достал из-под белого халата пистолет с глушителем.

- Что ты задумал?

- Давай сюда ногу. Постараюсь освободить тебя от этого чёртого браслета. - Видя, что девушка медлит, он хлопнул её по колену. - Ну, давай же. У нас нет времени. Надо воспользоваться всеобщим переполохом. Полиции будет не до тебя. Конечно, если ты не хочешь, если боишься …

- Боюсь, - призналась Хейзел шёпотом. - Но хочу. Давай.

Глубоко вдохнув, она отвернулась и закрыла уши ладонями. Ей некогда было расспрашивать Мартина о том где он достал пистолет и чем грозила эта манипуляция. Она почувствовала, как холодное дуло скользнуло по её коже. “Десять раз отмерь, один отрежь”, вспомнила она девиз хирурга.

Повернув дуло под углом, Мартин нажал на курок. Хейзел показалось, что её шарахнуло током. Испытывая резкое головокружение, она потеряла равновесие и упала обратно на матрас, но Мартин тут же потянул её за руки в сидячее положение. Каждая секунда была на учёте.

- Сработало. - Поспешно осмотрев покрасневшую щиколотку, которая уже начала отекать, он удовлетворённо кивнул. - Трещины нет. Будет боль и синяк, но это пустяки. Ты свободна.

Девушка не сразу отреагировала на его слова. Прерывисто дыша, она моргала глазами, точно проснувшись от кошмарного сна. Не теряя даром времени, Мартин снял свой белый халат и набросил ей на плечи. Затем он напялил ей на лицо бледно-зелёную маску и защитные очки.

- Вот. В таком виде тебя издалека примут за лаборантку , - говорил oн, сжимая её голову. - Я доведу тебя до боковой лестницы. Спустись в подвал, а там боковая дверь, которая открывается изнутри. Я прикрою тебя. Прослежу чтобы никто за тобой не последовал. Слышишь меня?

Девушка кивнула, вскочила на ноги и тут же стиснула зубы от боли в щиколотке. Надевать чёрные сапоги было бы небезопасно. Они бы её выдали. Пришлось бежать в одних больничных носках.

Крепко сжимая её руку, Мартин вытащил её из палаты, провёл по корироду, на удивление пустому и тихому, и оставил у боковой лестницы. Хейзел хотелось спросить его, куда девались остальные пациенты из наркологического отделения. Их эвакуировали, или они сами разбежались кто куда? Она уже приоткрыла губы под маской, чтобы задать Мартину какой-то вопрос, но он лишь склонился и быстро поцеловал её сквозь материю.

- Горизонт чист. Беги.

Тяжёлая металлическая дверь лязгнула у неё за спиной, и девушка очутилась в прохладом полумраке. Лестницей почти не пользовались, и она была плохо освещена. Медработники люди ленивые; они готовы платить за членский билет в спортзал и при этом будут продолжать пользоваться лифтом. Опираясь рукой на перила, Хейзел начала спускаться. Боль в лодыжке напоминала ей о свободе, которую она должна была вот-вот обрести. Сколько этажей ей предстояло пройти? Если бы только она умудрилась выбраться на улицу и тут же затеряться в толпе, её можно было бы тихо поздравить.Слегка прихрамывая, она прокручивала в голове песню Джима Моррисона, точно “Аве Марию”. У неё уже созрел план убежать в Нью-Йорк, найти похожую кучку бродяг, достать фальшивые документы. Ещё чуть-чуть … И вот, в конце подвального коридора забрезжил уличный свет, пробивавшийся через окошко боковой двери.

Прежде чем открыть эту дверь и вырваться на воздух, Хезел прильнула лицом к стеклу, чтобы убедиться, что поблизости не было полицейских машин. Улица была запружена пешеходами и рабочими, которые чинили тротуар. Девушке ничего бы не стоило влиться в струю. Глубоко вздохнув, она повернула ручку двери.

И через секунду почувствовала, как чья-то рука схватила её за волосы.

- Куда ты так спешишь? - раздался мужской голос с индийским акцентом. - Ты думала, я так просто тебя отпущу?

***

Хейзел прекрасно понимала, что брыкаться, ругаться и плеваться было так же бессмысленно как и молить о пощаде или спрашивать что она ему сделала. И так было ясно чем она провинилась перед ним одним фактом своего существования. А потому ей ничего больше не оставалось кроме как прикинуться мёртвой. Закрыв глаза, она обмякла и поползла вниз по двери. Выпустив её волосы, индус взял её за подмышки и потащил в свою клетку.

- Не бойся, - продолжал он, - я не отдам тебя легавым … сразу. Сначала мы поболтаем по душам. Мне столько тебе хочется сказать. Но сначала ответь на вопрос. Тебе тут не нравится? Плохо кормили? Одно и то же картофельное пюре с фасолевыми стручками. Взвыть можно! Знаешь, в Китае есть такая пытка, когда тебя связывают и капают воду в лоб. Человек сходит с ума. Вот, этот запах картофельного пюре в столовой так же на меня влияет. Вот почему я никогда тут не ем, а хожу через дорогу в индийский ресторан. Там гениальное блюдо из курятины с карри. Напоминает мне рецепт моей мамы. Это она настаивала на том чтобы я уехал в Америку. Потом я узнал, что она была тяжело больна. Видно, не хотела чтобы я видел, как она увядает. Любящая мать всегда сделает так, чтобы не умирать на глазах у детей. На самом деле люди не хотят, чтобы рядом с ними сидели близкие и держали их за руку. Это заблуждение.

Как ни странно, Хейзел не чувствовала холода в груди. Наоборот, она испытала прилив тепла. Проклинающий её индус был не злым, а просто сумасшедшим. И, возможно, очень одиноким. Даже его клетка казалась ей уютной. Это было единственное безопасное место во всём здании. Она продолжала лежать на полу, закрыв глаза, что не мешало Блейку беседовать с ней. На этот раз, к своему величайшему удивлению, она вместо проклятий услышала исповедь.

- Твои родители знают где ты? У меня тоже есть девочка, надменная стерва, чистоплюйка. Знать меня не хочет. Наверное, готовится к поступлению в Гарвард, не иначе. Её мамаша такая, метит высоко. Только что она делала с таким неудачником как я? Я могу с чистой совестью сказать, что меня разжевали и выплюнули. Поимела меня белая американка, которую её респектабельные соотчественники не могли удовлетворить в постели. Эту снежную королеву нужно было ещё раскочегарить. Лежала бревном и ждала что её ублажат. Какой уважающий себя американец стал бы с ней возиться? Они же ленивые, здешние мужчины. У тебя был когда-нибудь мужчина? Можешь не отвечать на этот вопрос. А что ты себе думала, когда бежала по ступенькам в носках? Думала, я тебя не узнаю? А в общем, хитрая задумка с халатом. Интересно, кто тебе его дал. Видно что пошит на мужчину.

Протянув руку к девушке, Блейк дёрнул её за рукав. Воротник белого халата, который был ей так велик, распахнулся, обнажив плечо. За этим произошло что-то необъяснимое. Блейк внезапно выпустил её из рук и отступил на несколько шагов назад. Прищурившись, он указал пальцем на расплывчатое пятно на плече Хейзел.

- Фиона, - сказал он торжествующе, будто подобрал правильный ответ на экзамене.

Девушка вздрогнула, открыла глаза и машинально прикрыла неудачную татуировку.

- Откуда вам известно моё имя?

- Тебе дала его твоя мать.

- А какое отношение вы к ней имеете?

- Я был на ней женат целых два года, которые показались мне вечностью.

- Враньё! Мама всегда говорила, что два мужа с неё достаточно. Она ни с кем не была после того как ушла от моего отца.

- Дура! Я и есть твой отец.

Перо бессильно описать эту встречу. Прикрывая воспалённые глаза рукой, Блейк свободной рукой опирался о стену, пошатываясь, точно пьяный. Хейзел сидела у него в ногах, кутаясь в халат.

- Это я тебя таскал на рок-фестивали, - продолжал он. - Помнишь? Нет, не помнишь. Ты ещё совсем мелкой была. А я отлично помню, как привёз тебя на стадион. На тебе была майка с размывами, бусы в три ряда и весь лоб хной размалёван. Ни дать ни взять, маленькая богиня Лакшми. Там я и познакомился с этими немытыми ублюдками. Они тебе татуировку хотели сделать. А чтобы ты не плакала, обкурили тебя травой. Начать начали, но потом у них чернила кончились. Бедная моя Фиона. Ты, наверное, всё это время голову ломала, что за хрень у тебя на плече. Это твой бестолковый отец тебя так пометил. Был под впечатлением “Благодарных мертвецов “.

Слушая исповедь индуса, Хейзел чувствовала, как её разбирает истеричный смех. Она даже забыла на мгновение от кого бежала. Этот не по годам сморщенный чудак ей реально нравился. Даже если он не являлся ей родным отцом, она была не прочь его признать.

- У вас прекрасный вкус в музыке, - сказала она. - Не то что в женщинах. Мать действительно была занудой. С ней любой мужчина стал бы наркоманом. Другая бы на её месте посмеялась над вашей выходкой и отвесила бы подзатыльник. Но мама никогда не смеялась. Вообще. У неё полностью отсутствовало чувство юмора.

- Это нам известно. - Блейк покачал головой. - Она мне не простила ту выходку. Забрала тебя и брата твоего и ушла. Я тебя не разыскивал. Когда отошёл от кайфа, понял, что тебе лучше без меня. Спасибо Гейл, что хоть в полицию не позвонила. Ведь меня могли привлечь за небрежное обращение с ребёнком. Шуточное ли дело, отдать годовалую дочь татуировщику. Чёрт знает этих косматых. Тебе гепатит могли занести. А твоя мать, небось, записала тебя на свою фамилию.

- Верно. Я Хьюберт во всех документах.

- Это фамилия её первого мужа, отца Чарли. Правильно твоя мать сделала. Пусть у детей будет одна фамилия. Так проще. Не будет лишних вопросов. Представилась новым знакомым как вдова Хьюберт с двумя детьми, и никаких вопросов.

- Примерно так и было. Я лет до десяти не знала, что у нас с братом разные отцы. Один раз мы повздорили с Чарли из-за плитки шоколада, а он взял и брякнул, “Ты мне не родная. Твой отец - черномазый. Он не американец. ” Мама всё слышала, но ничего не сказала.

- Ясно. А чем она сейчас занимается?

- Уже ничем. Умерла пару месяцев назад.

- Надо же … А Чарли?

- В тюрьме сидит.

Блейк невнятно промычал и какое-то время стоял молча.

- Ну, подойди же, - сказал он наконец. - Не бойся, я не буду тебя хватать. Не собираюсь перебрасывать тебя через плечо и трясти вниз головой. А когда-то тебе это нравилось. Ты хохотала. - Когда Хейзел, не раскрывая объятий, шагнула к нему навстречу, он дотронулся до её растрёпанных чёрных волос и смерял её придирчивым взглядом, характерным для восточных отцов. - Боже, какая ты тощая. Смотреть не на что. Будто на героине сидишь. Скажи мне, Фиона, как так вышло? Как ты оказалась в шайке этих ублюдков? Что они с тобой сделали?

- Ничего. Они мои друзья. Они приютили меня, когда мама умерла. А я их предала. У меня не было выбора. Это долгая история. Вам не понять.

- Не понять, - согласился Блейк. - Я давно один. Разочаровался в людях. Я доверяю машинам, механизмам. По крайней мере они предсказуемы и лояльны. А люди … Если они и липнут друг к другу, то не от хорошей жизни. С особой опаской я отношусь к тем, которые ходят кучками. Они меня неаднократно заманивали и предавали. И тебе не советую ходить в стае. Отколись от своей банды по возможности. Пусть они и поют про свободу. Это не свобода. Это организованная анархия. Прочем, с какой стати тебе слушать моего совета? Кто я такой?

- Вы … очень забавный малый, и я думаю, что со временем мы бы славно поладили. Но сейчас у меня нет времени. Моя шкура в опасности.

С лестничной клетки раздались шаги и голоса полицейских.

Блейк вздрогнул и схватил дочь за руку.

- Что ты наделала?

- Не могу сейчас всё рассказать. Мы с вами обязательно встретимся, и я потом вам всё расскажу. Вы всё поймёте. Прошу, отпустите меня.

- Куда я тебя отпущу, дурёха? Везде полиция. Проще спрятать. Надо найти “слепую зону”.

Блейк запихал ошарашенную девушку в кабинку служебного лифта, который использовали исключительно для того чтобы передвигать аппаратуру.

- Что вы делаете?

- Доверься мне. У нас нет выбора.

Хейзел передёрнуло от его слов. Она слышала нечто подобное от другого человека. Тем не менее, она не сопротивлялась.

Раздвижные двери захлопнулись. Хейзел едва успела в последний раз встретиться взглядом с новообретённым отцом. Блейк сухо кивнул и бросился к щиту с рычагами. Кабинка лифта тронулась и вдруг замерла между этажей. Свет погас. Хейзел пришлось закусить кулак, чтобы не выкрикнуть. Oставалось лишь утешать себя мыслью, что всё это входило в спасительный план. Через несколько секунд она услышала голоса полицейских, вошедших в подвал. Это были Кахилл и Тиммони.

- Мистер Четти, что вы здесь делаете?

- Я собирался задать вам такой же вопрос, - последовал раздражённый ответ. - Я всего лишь пытаюсь работать. Мне так мало нужно от жизни для счастья.

- Мы тоже пытаемся работать. Вы не слышали? Произошёл взлом. В помещение ворвались вандалы.

- Ха … Вот почему у меня вся аппаратура сдохла. То-то я смотрю, все экраны одновременно вырубились. Впрочем, ничего удивительного. Я сто раз говорил великим мира сего, что у нас неадекватная охрана. Может, теперь эти скупердяи начнут ко мне прислушиваться. А теперь, господа, с вашего разрешения …

Блейк бросился к щиту и принялся активно дёргать рычаги, бормоча под нос какой-то технический жаргон.

Кахилл покосился на своего партнёра.

- Дело пахнет тухлой рыбой, - буркнул он. - Не нравится мне. Уж больно спокоен индус.

- Спокоен, потому что йогой занимается, - ответил Тиммони. - Ты бы тоже был спокоен, если бы не пил по девять чашек кофе в день.

Кахилл не выглядел убеждённым.

- Эй, мистер Пател … Махопатра, или как вас там? - окрикнул он инженера. - Вы не можете здесь оставаться. У нас приказ эвакуировать работников.

- Уверяю вас, господа офицеры, это самое безопасное место во всём здании.

Его ответ подтвердил подозрения Кахилла. Нелюдимый индус был за одно с этими хулиганами. Это он впустил их в институт. И теперь следил за их продвижением по камерам, чтобы дать им предупредительный знак в случае опасности. А вся его нарочитая ненависть к неформалам была напускной. Он переодически бурчал против них чтобы сбить с толку власти, отвести глаза. Сержант Кахилл был далеко не дурак. Он доверял своей интуиции, закалённой на улицах Филадельфии.

- Ты думаешь, что думаю я? - спросил он лейтенанта Тиммони полушёпотом.

- Как прикажешь, так и буду думать, - ответил младший напарник, пожав плечами.

- В последний раз предупреждаю, - сказал Кахилл индусу, - выметайтесь отсюда.

- Да пошли вы к чёрту! - взвыл Блейк. - Мать честная, как вы мне надоели. Идите, ловите своих бандитов. Оставьте менй в покое.

Его последний возглас достиг слуха девушки, которая сидела молча в своём подвесном убежище. Она слышала возню, глухой стук падающего тела, короткий, хриплый стон и шарканье подошв.

========== Глава 30. Прелестное создание в белом халате ==========

- Думаю, не будет лишним позвонить нашему страховому агенту, - бубнил доктор Чендлер. - Можно смело предположить, что совещания, запланированные на сегодня, отменяются. В глубине души я испытываю облегчение от того, что моя встреча с вице-президентом компании Pfizer сорвалась. Я рад, что мне не придётся сидеть напротив него. Клянусь, его глаза источают яд. Его змеиный взгляд кого угодно парализует. А что вы думаете по этому поводу?

Доминик Ферран, президент учреждения, пожал плечами со свойственным французам нигилизмом.

- C’est la vie.

Это самое оригинальное, что он мог выжать из себя. В самом деле, что он ещё мог сказать? Он получил эту должность всего полгода назад, а добивался её около десяти лет. Ферран не считал себя суеверным, но в эту минуту готов был поверить, что кто-то напустил на него порчу. За двадцать лет существования учреждения ничего подобного не случалось. Враги традиционной медицины неоднократно появлялись на площадке перед институтом, но ни разу не проникали внутрь. Почему это должно было случиться именно во время его администрации? Его королевство полыхало у него на глазах. Когда вспыхнула лаборатория, приоритеты резко сменились. Полицейские поспешно уступили арену пожарным. Отлов зачинщиков отошёл на второй план. Главной целью было вывести всех пациентов и работников института на воздух.

- Это недочёт нашего Четти, - продолжал Чендлер. - Ведь это он отвечал за меры безопасности. Он должен был следить за входом. Куда он смотрел? Зачем ему все эти камеры, если он ими не пользуется по назначению?

- Я видел как его выводили полицейские, - ответил Ферран , сонно растягивая гласные, не отрывая взгляда от окон, из которых валил дым. - Я склонен верить, что он на стороне этих хулиганов. Во всяком случае, меня бы это не удивило.

- Его не в тюрьму надо, а в психушку. Теперь он орёт, что его дочь застряла в служебном лифте. Что за бред? Этот лифт стоит без употребления уже месяца три.

- Я думал, его дочь в Гарварде.

- Да нет у него никакой дочери, Доминик. Это всё его фантазии. Сами подумайте, какая женщина связалась бы с таким чудаком?

На этот вопрос Ферран точно не мог ответить с уверенностью. После трёх разводов он мог лишь догадываться о том, чего хотели женщины. Вот за что он не любил британского коллегу так это за его привычку болтать в стрессовых ситуациях и задавать риторические вопросы.

Два светила стояли на противоположной стороне улицы, немного поодаль от остальных работников института, которые успели эвакуироваться.

- Может, пересчитать сотрудников? - Чендлер предложил внезапно. - Tак, на всякий случай … чтобы убедиться.

- А если кто-то не вышел, что вы предлагаете? Самим бросаться в пекло? Успокойтесь, Филип. На это есть пожарные и полицейские. Вы не для этого учились в Оксфорде, так как я не для того учился в Сорбонне. Хотя, признаюсь, что судьбы некоторых коллег волнуют меня больше, чем других.

- Которых именно? - спросил Чендлер.

- Я думаю, мы интересуемся одними и теми же людьми, Филип. Я знаю, что кое-кому конспекты и дипломы важнее собственной жизни. Я говорю о нашем драгоценном этике. Вот уж у кого правильно расставлены приоритеты. МакАртур вернётся в полыхающее здание ради какой-нибудь бумажки. Он на такое вполне способен.

- Значит туда ему и дорога, - отрезал Чендлер. - Может у него девять жизней. Одну он уже использовал, когда вышел живым из аварии.

В эту минуту Доминик Ферран заметил, что за происходящим пристально наблюдал мужчина лет пятидесяти пяти, ещё более невезучий в личной жизни, чем он сам - прокурор Джек Риф. Его блуждающий, встревоженный взгляд упал на двух светил.

- Господи, он идёт сюда, - процедил президент полыхающего института. - Что ему надо? Неужели он идёт выражать сочувствие? Ещё чего не хватало.

- Простите, - начал Джек дрожащим голосом, - вы случайно не видели доктора Томассена?

- Не видели, - сказал Чендлер, не глядя на прокурора. - Но если вам нечего делать, можете идти внутрь и искать его. Пожарные не будут вас останавливать.

Джек Риф расстегнул дрожащими пальцами ворот рубашки. Пот струился по его бледной шее. Тяжело дыша, он положил руку на грудь. Это пафосное поведение взбесила Феррана не на шутку.

- Вы нашли самое подходящее время перенести инфаркт, сэр. Сейчас с вами некому возиться. Если вас нервируют подобные зрелища, то зачем вы сюда пришли? И почему вы так волнуетесь за Мартина Томассена? Этот малый себя в обиду не даст. Он наверняка одним из вырвался.

***

Проверив все палаты постоперационного крыла, где находились лежачие пациенты, и убедившись, что они были пусты, Мартин остановился, чтобы перевести дух. Его рука сжимала кастет, который обронил один из зачинщиков. Он дыма у него кружилась голова и звенело в ушах. Ему казалось, что он слышал чьи-то вопли. Он уже привык слышать странные звуки, которые раздавались как-будто из другого измерения. Быть может, это была очередная слуховая иллюзия, спровоцированная кислородным голоданием? Что бы то ни было, оно не позволяло ему с чистой совестью покинуть горящий институт. Где-то внутри этой раскалённой ловушки из железобетона и стекла находилось живое существо.

Пробираясь по задымлённому коридору, он понял, что крики раздавались из шахты служебного лифта. С помощью кастета он приоткрыл раздвижные двери. В эту же минуту он услышал кашель у себя за спиной. Перед ним стоял доктор Дин МакAртур. Он сорвал с себя верхнюю одежду и повязку. Брюки и нательная майка были покрыты пеплом. На груди поблёскивал крестик. На шее ещё виднелась воспалённая рана, оставленная скальпелем.

Даже всего пережитого, юноша растерялся перед своим опекуном.

- Начальник, - с трудом выговорил.

- Мальчик мой.

- Что вы здесь делаете?

- Что же что и ты. Хотя, я могу говорить лишь за себя.

Они стояли на краю дымящейся шахты.

- Какого … чёрта?

- В чём дело, малыш? Ты потерял свою тетрадку с конспектами? Tы ищешь кого-то? Нашу любимую пациентку? Она там, в кабинке. - Дин вяло кивнул. - Ты опять таращишь свой глаз. Не я её туда запихал. Поверишь ли, я тоже её люблю. Я видел как ты тащил её по коридору. Прелестное создание в белом халате! Слышишь её крики? Ей сейчас несладко, поди. Беги, спасай её. Ты же у нас супергерой, Титановый Ангел.

И, точно благословляя на подвиг, Дин МакАртур толкнул воспитанника в грудь. Потеряв равновесие, Мартин не издал звука, но его зрячий глаз расширился и сверкнул. Нет, поединок не был закончен. В последнюю секунду он схватил покровителя за серебряную цепочку, на которой висел крестик, и они вдвоём рухнули в шахту.

Полёт показался невыносимо долгим. Краем глаза Мартин видел почерневшие от дыма канаты.

Они приземлились на крышу лифтовой кабинки. Дин остался неподвижно лежать на спине. Под затылком у него сформировалась лужица крови. Из носа и рта тоже сочилась кровь. Его судорожно скрючившиеся пальцы подрагивали. Серо-голубые глаза, казавшиеся более яркими на фоне сажи, смотрели вверх. В них застыло выражение неземного восторга, будто перед наркологом предстало во всём своём великолепии царствие небесное.

Ещё не до конца оправившись от шока, Мартин погрузил дрожащие пальцы в вязкую, красную жидкость, будто видел её впервые. Он вдруг осознал, что крики внутри кабинки затиxли. Только шипение и потрескивание. И апатичный вой сирен с улицы. Зажмурившись, он набрал последнюю порцию горячего, едкого воздуха в свою металлическую грудь.

- Блядь, - прошептал он с выражением мучительной досады. - Вот всё, что я любил.

========== Глава 31. Брак Кена ==========

Когда пожарные наконец справились со своей задачей, и стены здания остыли, туда опять хлынула полиция. От величественного института остался лишь остов. Ферран и Чендлер молча курили на тротуаре. Практиканты заливали свою травму в ирландском кабаке на Каштановой улице. Пациентов давно расфасовали по местным больницам. Анастасию Уоррен признали здоровой и отправили к отцу, с волосатыми ногами и охрипшим голосом. Кэтлин О’Коннор, у которой половину лица поглотила пурпурная гемангиома, оказалась в реанимации с перерезанными венами. С разрушением института она потеряла последний шанс вернуть приемлимый облик.

В шахте служебного лифта нашли горстку титановых частей, которые по форме походили на части скелета. Это всё, что осталось от юного хирурга, чудо-ребёнка. Неподалёку валялся расплавленный серебряный крестик, который когда-то принадлежал доктору Дину МакАртуру. Два гения, наставник и ученик, которым удалось избежать смерть пятнадцать лет назад, погибли в один день.

Лили Гардинер провела несколько частов в церкви Св. Иосифа. Тщательно отмолив свои грехи за свою косвенную роль в катастрофе, она направилась на место происшествия. Лучший способ замести следы это выйти на свет. Кутаясь в бежевый плащ, она некоторые время стояла за жёлтой лентой, отгораживающей зону доступа.

- Как жаль, однако, - сказала она одному из полицейских. - Я слышала, здесь работали весьма талантливые молодые люди. Теперь им негде проводить опыты? Какой урон для прогресса.

Для пущей убедительности она даже всплакнула. В эту минуту она, казалось, сама верила своим слезам. Полицейский, который выслушивал подобные стенания на протяжении десяти часов, проигнорировал хнычущую блондинку. Сквозь запах гари он не уловил аромат жасмина. В любой другой ситуации он бы не пренебрёг шансом заговорить с длинноногой красоткой.

Что касается последнего кавалера Лили, oн не последовал её примеру. Пока она вытирала подолом юбки пол в церкви Св. Иосифа, Пит Холлер уже сидел в поезде уносившем его в Бостон, подальше от злополучной Филадельфии, от родительских могил, от призраков случайных друзей. В кармане у него лежало триста долларов заначки, изъятой из потайного ящика Логана. В одночасье Никотиновый Туннель опустел. Остались лишь гадалка Магда и китайская стриптизёрша Лин. Поужинав рыбными консервами и чёрным хлебом, они долго сидели в комнате Логана, разбирая его пластинки.

- Думаешь, он ещё вернётся? - спросила Магда. - Мне как-то неудобно хозяйничать в покоях главаря. Отдаёт марадёрством.

- Думаю, ему было бы приятно, что о его сокровищах позаботились. Если распродать все его барахло, можно три месяца снимать шикарную квартиру в новостройке напротив Риттенхауз сквера.

- Говорят, там бассейн и сауна, - протянула гадалка мечтательно. - Сколько этой жизни? Мы с тобой остались без покровителя. Две слабые девушки в жестоком мире.

***

Когда Лили вернулась домой на Персиковую улицу, её ждал сюрприз. На ступеньках, сложив костыли, сидел её бывший жених. На нём была всё та же самая спортивная куртка. Юристка ойкнула и оступилась, чуть не сломав каблук. Кен уже был готов броситься к ней на помощь.

- Не приближайся ко мне, - выпалила Лили, протянув руки вперёд.

- Да брось.

- Я сказала, не приближайся. У тебя будут неприятности.

- Да какие ещё неприятности, после всего, что случилось? - Голос его звучал устало и миролюбиво. - Послушай. Сколько можно дурью маяться? Нам надо было отдохнуть друг от друга, перебеситься. Но ты же не готова похерить десять лет? Это же всё было не просто так.

С трудом поднявшись на ноги, Кен взял её бледную, вялую руку. Лили не сопротивлялась. Она только чувствовала, как у неё щипет в глазах.

- Похоже, ты не оставишь меня в покое.

- Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос. - Пошарив в кармане, Кен достал колечко и надел его на безымянный палец Лили. - Не выдумывай. Добро пожаловать домой.

========== Глава 32. Брак Мартина ==========

Комментарий к Глава 32. Брак Мартина

Почтенные, я думаю, поставить ли точку, или добавить эпилог.

Западная Филадельфия - июль, 1982

День Независимости в приюте Св. Сецилии, где полвека назад, во время Великой Депрессии, располагалось общежитие для чернорабочих, отпраздновали жаренной курятиной, арбузом и трёхцветным тортом. Перила крыльца были уже щедро измазаны приторным кремом, привлекая мух и ос, к великому недовольству Паолы Мецгер, директора приюта. Паоле было не больше сорока-пяти лет, но волосы её полностью поседели. Свои пигментные пятна она нажила в Мексике, где работала волонтёром несколько лет. Морщинистую шею украшало ожерелье из грубой бирюзы.

- Если у кого-то аллергия на осиные укусы, придётся вызывать скорую, - сетовала она приходящей соцработнице Бренде Коллинз. - А скорая помощь не любит в эти места ездить. Не говоря о том, что этим детям не нужен лишний сахар. На следующий праздник я закaжу палочки из сельдерея.

- Это жестоко.

- Эти женщины и дети не могут позволить себе визит к дантисту. А я бессовестно разрушаю то что осталось от их зубной эмали.

Коллеги ещё пару минут болтали о рецептах картофельного салата и фейерверке над рекой Делавер, чтобы отсрочить неприятный разговор, отравлявший праздничное настроение.

- Я хочу, чтобы вы поговорили с одной из наших постоялиц, - сказала наконец Паола. - Я надеялась, что вам удастся посмотреть на неё со стороны, понаблюдать за её поведением. Но она так и не вышла посидеть на веранде с остальными.

- Она у вас давно?

- С мая месяца. Её притащил какой-то полоумный старик по имени Джоул. Сказал нам, что это его маленький лесной орешек, и попросил нас позаботиться о ней. Понятия не имею сколько на ещё собирается тут сидеть.

- Вам известно её имя?

- Фиона Четти. Во всяком случае, так она нам представилась.

- Вы верите, что это её настоящее имя?

- Да уж пооригинальнее, чем Джейн Доу. Говорит, что ей скоро семнадцать лет, а выглядит на четырнадцать. Кожа да кости. Впрочем, какая там кожа? Она явилась вся покрытая волдырями. Ожоги второй степени на шее, на руках. Тепловой удар. Кислородное голодание от вдыхания дыма. И поверите ли? Она отказалась от медицинской помощи. Мы хотели вызвать скорую, но она упёрлась. И что ты с ней поделаешь? А позавчера выяснилось, что она ко всему прочему и беременна.

- Ну это просто вишенка на торте, - ахнула Бренда.

- Вы мне это говорите? - Паола тряхнула седой головой. - У неё ещё есть время избавиться от осложнений. Сами подумайте. В её состоянии … вынашивать ребёнка? Мы предложили отвезти её в женскую клинику, но она слышать ничего не хочет. Задалась целью родить. А дальше что?

- Я поговорю с ней. - Бренда пожала пятнистую руку Паолы. - Проводите меня к ней.

Постоялица сидела у окна спиной к двери, так что соцработнице не было видно её лица. Чёрные волосы были коротко подстрижены. На затылке виднелись розовые, ещё воспалённые залысины. На коленях у девушки лежала коробка с пластмассовыми бусинками, которые она нанизывала на толстую шерстяную нить. Бренда видела такие рукодельные наборы в учреждениях для слабоумных и стариков, страдающих деменцией. Ей всегда эти игрушки казались опасными, ведь их так легко можно было проглотить или засунуть в нос.

- Мисс Четти? - позвала она мягко и вкрадчиво, будто манила испуганного котёнка. - Можно посидеть с вами рядом, посмотреть на вашу работу?

- Конечно, присаживайтесь. Давайте, я сделаю вам браслет, раз уж вы тут. Какие у вас любимые цвета?

- Розовый и фиoлетовый, - ответила Бренда, украдкой разглядывая пальцы девушки. Кожа была воспалённой и растрескавшейся, но ногти были на месте. - У тебя неплохая мелкая моторика. Ты когда-нибудь играла на музыкальных инструментах?

- Я била в бубен в предыдущей жизни. Меня повесили. А в этой жизни меня пытались сжечь. Но я, как видите, выжила.

- У вас очень бурное воображение, мисс Четти. Вам когда-нибудь приходило в голову записать это?

- Так слушайтe, - перебила её девушка. - Если вы пришли уламывать меня на аборт, то не тратьте времени. Несомненно, есть девушки, которые нуждаются в вашей помощи больше меня.

- Мисс Четти, я вовсе не собиралась этого делать. Cкажите мне лишь одно. Отец ребёнка сделал … это с вами?

Воспалённые руки замерли.

- Напротив, - сказала девушка, приподняв подбородок. - Он спас меня. Не знаю как. Я была уверена, что мне крышка, и только молила Бога, чтобы это всё не затягивалось. Но он спас меня, вытащил меня из горящей коробки. А сам … Бросился обратно спасать своего начальника. А знаете, что интересно? Мне совершенно не было больно. Даже когда волдыри начали лопаться, и из них потекла жидкость. Меня это не тревожило. Будто всё это происходило не со мной.

- Это своего рода защитная реакция. Отрицание действительности. Онемение, физическое и эмоциональное. Но, хочу предупредить вас, что боль ещё проснётся.

- Сомневаюсь в этом. Он этого не допустит. Он всегда рядом, стоит и подкармливает морфином. Мой титановый ангел.

- Вам придётся задуматься о государственном пособии. - Бренда продолжала гнуть свою линию, точно пропустив мимо ушей всю мистическую белиберду. - Ведь ваш покойный герой не будет платить алименты с того света? Паола вас никуда не гонит. Но вам надо будет связаться с надлежащими органами. Не знаю, есть ли у вас на руках какие-то документы. Если нет, их придётся восстановить. Властям будет интересно узнать, чем вы занимались всё это время. Они наверняка попросят рекомендации. Найдутся ли люди, готовые поручиться за вас?

Девушка чуть заметно кивала но уже давно не слушала. Её мысли занимал новой фотоаппарат, который ей приснился накануне. Подушечки её обожжённых пальцев гладили замшевый футляр и прохладный, скользкий корпус. Oбъектив раскрылся, точно единственный зрячий глаз Мартина.

Не гляди на лицо, девушка,

А заглядывай в сердце.

========== Эпилог ==========

1986

За неделю до освобождения из тюрьмы, двадцатипятилетний Чарльз Хьюберт решил забить ещё одну татуировку. Его спина уже была покрыта нацистской символикой. Ему не хватало черепа в каске со свастикой.

- Я не могу жить в доме, где воняет восточными пряностями, - жаловался он своему соседу по камере, который наносил последние штрихи иглой. - Лучше жить на улице.

- А что, твоя сестра всё ещё зовёт тебя к себе?

- Она мне не сестра! - рявкнул Чарльз через плечо. - Сколько раз нужно повторять?

- Тихо, не дёргайся. А то испортишь рисунок.

- Эта девчонка - какое-то генетическое недоразумение, не сделанный вовремя аборт.

- Ну, аборт никогда не поздно сделать. Даже двадцать лет спустя. Только за это сесть можно. Надолго.

Рассмеявшись над собственной шуткой, зэк вновь принялся за работу.

- Папа был настоящим человеком, - продолжал Чарльз, - американцем с большой буквы. Отслужил в Корее. Руки на себя наложил, оттого что крыша поехала после всего что он видел. Я тебе никогда не говорил как мой отец умер? Ну вот. И мать, курва, променяла его на какого-то чурку-наркомана, которого вытащила из под моста. Этот ублюдок ещё набивался мне в отцы! Помню как на Рождество подарил мне конструктор. Хотел чтобы мы вместе строили. Он же, типа, на инженера учился. Решил породниться со мной, паскуда. Я его чёртов конструктор в унитаз спустил, так что у соседей трубы забило. Мать пахала за двоих, а он крутил свои альбомы весь день. Два года прошло, пока она поняла, что он за мудак. Он свою маленькую паразитку неформалам пытался сбагрить за наркоту. Но теперь они нашли друг друга. Живут душа в душу. Воспитывают её выблядка, которого она нагуляла, пока жила в чулане над подарочной лавкой. Она пацана своего выставляет гением. Типа, он в свои три года задачи по тригонометрии решает. Вундеркинд ёбаный! Она хочет меня с ним познакомить. Типа, это мой племянник.

Бандит расхохотался, обнажив обломанные зубы.

- Откуда столько злобы? Ты такой забавный во гневе, Чарли. Что я без тебя буду делать? А если честно, ты сильно волнуешься? Не готов ты дышать вольным воздухом, приятель. Чувствую, что ты скоро вернёшься за решётку. Boт херанёшь кого-нибудь кастетом.

- Начиная с тебя, урод.

***

- Поверь мне, белая раса вырождается, - говорил Блейк Четти своему ученику. - Не подумай, что я рехнулся. Вот увидишь, к концу двадцатого века наши люди будут доминировать. Когда я поступил в Дрексел, я был единственным индусом во всём университете. А половина инженерного факультета состоит из наших.

Восемнадцатилетний Сунил Махендру с трепетом слушал своего репетитора по начертательной геометрии. Они сидели на крыльце старого пригородного дома и пили лимонад, в лучших американских традициях. Лимонад был терпким и отдавал горчинкой, но Сунил, у которого родители принадлежали к касте браминов, и которые выпускали его из дома только в наглаженной белой рубашке и костюмных брюках, мужественно, не морщась, потягивал напиток.

Перед ними в песочнице возился трёхлетний мальчик с чёрными глазами и русыми волосами. Маленький инженер занимался тем что строил мост из сухих веток.

- У тебя впечатляющая родословная, - сказал Блейк внуку, будто тот мог вникнуть в смысл его слов. - Чего только не намешано: индусы, шотландцы, скандинавы. С такой генетикой ты далеко уйдёшь. Не вздумай скрывать, что твой дед индус. Слышишь меня? В твоих жилах течёт кровь великих мистиков и философов. А то ещё возьмёшь и запишешь “белый” в графу расовой принадлежности когда будешь поступать в институт.

- Индусы - белые люди, - раздался голос. - Папа, сколько раз мы с тобой об этом говорили?

На крыльцо вышла девушка лет двадцати в растянутом спортивном костюме. Спутанные чёрные волосы были затянуты в пучок. При виде её синие, сухие губы Блейка растянулись в какой-то странной улыбке, нежной и виноватой.

- Сунил, кажется, ты не знаком с моей дочерью Фионой.

Невзирая на своё безупречное воспитание, старшеклассник не смог скрыть шока от увиденного. Его смуглая рука дрогнула и чуть не выронила стакан с лимонадом.

- Пппп … приятно познакомиться, - выдавил он с трудом, стараясь не отводить глаза.

Сама девушка не обращала на него внимание. Скрестив руки на груди, она стояла над отцом, точно учительница над двоечником. Несмотря на неровный пигмент и узловатые шрамы на лбу и на щеках, было видно что она родилась миловидной. Скулы и подбородок были изящно очерчены, а чуть вздёрнутый кончик носа придавал её чертам ту самую дерзость, которую художники диснеевских мультильмов запечатлели в своих героинях. Больше всего бросалось в глаза её очевидное наплевательское отношения к своему облику. Она ни прибегла ни к каким уловкам чтобы сгладить свои несовершенства.

- Фиона проводит много времени в центре города, - продолжал Блейк. - Она увлекается фотографией и берёт классы в художественном институте.

- Давай не будем, - отрезала девушка.

- Не перебивай меня. Я имею права хвастаться твоими достижениями. Не спорю, я мало занимался твоим воспитанием, но в тебе моя кровь. Когда твой сын получит Нобелевскую премию, ты поймёшь, что ощущает родитель в такие минуты.

На помощь девушке пришёл Сунил.

- Пожалуй, мне пора, - сказал он, взглянув на часы. - Мне ещё в библиотеку надо. Для меня отложили книгу по физике. На следующей неделе экзамены. Доброго вам дня, мистер Четти. И вам … Фиона.

Собрав свои тетради и потрепав трёхлетнего мальчика по русым волосам на прощание, Сунил побежал к своей машине.

- Мне определённо нравится этот парень из семьи Махендру. Отец дантист, мать офтальмолог. Он на два года тебя моложе тебя, но у него старая душа, которая прошла уже несколько реинкарнаций.

- Ты видел, как он на меня смотрел. Будто я тварь из чёрной лагуны.

Девушка произнесла эти слова без всякой горечи. Она не жаловалась, а лишь констатировала факт.

- Ты знаешь, что твою внешность можно значительно исправить. Помнишь что сказал пластический хирург? Ты ещё легко отделалась.

- Я пошла к нему только чтобы ты от меня отстал. Мне очень комфортно в моей подпорченной шкуре. Если ни один мужчина больше не посмотрит в мою сторону, я не буду из-за этого лить слёзы.

- Это ты так сейчас говоришь. Через пару лет твои взгляды изменятся. Тебе в конце концов надоест жить с чокнутым отцом. Возможно, ты захочешь настоящую семью, с настоящим мужчиной, а не призраком. А для этого …

- Я должна стать “настоящей женщиной”? Шпильки, укладка, макияж?

- Я не об этом. Вернее, не совсем … Мне кажется, ты лукавишь, Фиона. Прячешься за своими шрамами.

- Всё с точностью наоборот. Я впервые за всю жизнь не прячусь. Да что тебе доказывать? Ближе к делу. Я только что говорила с Чарли по телефону. Хорошие новости. Он наконец принял наше предложение пожить здесь первое время. Через два дня его выпустят, и я его заберу. Мне понадобится машина. И придётся вынести весь хлам из спальни на втором этаже.

Блейк вздохнул и провёл пальцами по лбу, точно услышав неутешительный диагноз.

- Твоё предложение, Фиона. Не наше. Прости, но я не разделяю твоей радости. Ты знаешь моё отношение … Да, он твой брат, хотя мне он никем не приходится. И я понимаю, что не имею права его осуждать. Мне судьба подарила второй шанс, и Чарли заслуживает не меньшего. Безусловно, ему нужно время встать на ноги, найти какуй-то работу. Кто его ещё возьмёт? Это отдельный вопрос. В лучшем случае устроится на бензоколонку. Я никогда не сидел в тюрьме, но я слышал, что оттуда люди выходят … Сама понимаешь. Мне тревожно за тебя и за Мартина. Чарли очень неуровновешенный молодой человек. Я, конечно, буду стараться держать себя в руках, но если он посмотрит косо на тебя или твоего сына …

Последние слова он бормотал вполголоса. Девушка уже не слушала его. Плюхнувшись в песочницу рядом с сыном, она помогала ему строить Тадж-Махал. Глядя на них, Блейк начал мысленно готовиться к предстоящим месяцам бессонницы. Ещё два дня хрупкой семейной идиллии, пока их всего лишь трое. А потом? Его горизонт, как и лицо его дочери, никогда не будет безупречно ясным и чистым. Его отцовская любовь оставляла отметины на теле его дочери - сначала чернильное пятно татуировщика а потом ожоги. Все его прошлые попытки удержать или защитить её несли катастрофические побочные эффекты. Примирив наконец мистика и учёного в себе, Балакришнан Четти пришёл к выводу, что карма - или рок - это запутанное физическое уравнение, баланс проклятий и благословений.