нас и непременно спрашивал: не заговорил ли он нас? И провожал до порога. Сам открывал дверь. А мы готовы были слушать его бесконечно. Однажды я был у него с женой. Таня тоже член Союза писателей и давно рвалась к нему, наслушавшись моих рассказов. С нами был Андрей Коновко, мой давний друг, писатель и директор издательства «Зарница». Леонид Максимович, увидев мою жену, молодую красивую женщину, сразу как-то подтянулся, взбодрился, говорил только с ней, расспрашивал. Она закончила литературный институт, и он рассказал, как он преподавал в Литинституте.
— Леонид Максимович, а в молодости вы были красивый!
— Вы видели, — встрепенулся Леонов, быстро вскочил со своего кресла, энергично пересек кабинет и стал снимать большую папку со шкафа.
Андрей Коновко помог ему. В папке были большие отличного качества фотографии. Леонов стал показывать их нам, говоря:
— Все мои, сам снимал… Это я в двадцатом году…
На фотокарточке был обаятельный парень, красавец, с доброжелательным, располагающим к себе, лицом.
— Вы очень похожи на одного из «На-На», — сказала Таня.
— На кого, на кого? — спросил Леонид Максимович.
— Певцы сейчас модные, красивые парни…
— А это моя жена, Таня. Она была дочерью известного тогда издателя Сабашникова.
— Красивая, — восхитилась Таня.
Действительно, жена его была на редкость красивой женщиной, и видно, добрая, добродушная.
— А это братья Сабашниковы, их трое, вот старший Федор, он знаменит тем, что купил тетрадь Леонардо да Винчи и издал ее во Франции в 1899 года… А это мы с женой в деревне, банька строится… Там же на мостике… на лугу…
— Ой, какие ромашки большие! — воскликнула Таня. — Леонид Максимович, вы отличный фотограф! Какие вы мгновения выбираете! Не фотография, а портрет, характеры видны, а качество какое высокое… Правда, говорят, что если человек талантлив в одном, то он талантлив во всем.
— Эти фотографии мы непременно включим в книгу о вас, — добавил я.
— Да, да. Я неплохо фотографировал, — согласился Леонид Максимович. — Было дело!
— А это я с Горьким, в Сорренто.
— Сколько вам лет здесь? — спросила Таня.
— Двадцать семь.
— Я люблю Горького читать, — сказала Таня. — Только что прочитала книгу Берберовой о нем: «Железная женщина».
Леонид Максимович вдруг быстро и молча повернулся к своему креслу, нагнулся и вытянул из-за шкафа большую фотографию в рамке под стеклом. На ней была группа за столом.
— Это мы в Сорренто, — показал он нам. — Вот Горький, я, а это баронесса Будберг, урожденная Закревскаяя. Сложная женщина, она была одновременно женой Горького и Уэльса, умная…
— Да еще и к Локкарту ездила, — добавила Таня.
— Сложная женщина, — повторил Леонид Максимович, — была история со мной… — начал он и взглянул на Таню, — потом расскажу, при Тане неудобно.
Я напомнил ему в другой раз, и он рассказал, как баронесса Будберг пыталась соблазнить его в Сорренто, но он устоял: зачем? Жена молодая, красивая. Стыдно было перед Горьким.
Леонид Леонов пригласил нас за стол, выставил хорошее вино, сам чуточку пригубил. За столом разговор зашел о Боге, и Леонид Максимович спросил у нас: верим ли мы в него?
— Церковь редко посещаем, — сказала Таня.
— Скажем так: неглубоко верим, — добавил я.
— А я глубоко верующий, — сказал он.
Таня рассказала, как она дрожала, когда ее принимали в комсомол, боялась, что спросят: есть ли дома иконы? Что отвечать? Ведь висят же.
8. Болезнь и смерть Леонида Леонова
В начале апреля, когда первая часть романа «Пирамида» была напечатана в журнале, Геннадий Гусев сказал, что у Леонова был известный врач, профессор, осмотрел его и установил диагноз: рак горла. Здоровье Леонида Максимовича заметно ухудшалось, речь становилась все невнятней, и в конце апреля его положили в онкологический институт имени Герцена, который находился неподалеку от метро Динамо, рядом с Боткинской больницей. Я ужаснулся, когда впервые приехал к нему в больницу, увидел его отдельную палату. Какая там была грязь! Входная дверь провисла, тащилась по полу и не закрывалась полностью. Кран умывальника в палате тек, и чтобы вода не журчала, не билась о грязный, выщербленный умывальник, к крану привязали обрывок бинта, и по нему беспрерывно бежал ручеек. Мухи, тараканы, грязь. Грязная кровать, грязные занавески, грязные окна. И запах, ужасный запах! Господи, в каких условиях лежит, болеет, угасает великий человек. Увидел меня, потянулся навстречу, попытался подняться. Он стеснялся своего вида, своей беспомощности, был растерян от непривычной, неуютной обстановки. Говорил еще более невнятно, и видно было, как сильно сдал, и все же стал расспрашивать, что нового в стране, сказал:
— От Ельцина звонили… Говорят… приехать намерен… ко мне. Как быть? Петр Федорович, принимать или не принимать?
Я еще раз окинул убогую, грязную обстановку палаты и усмехнулся.
— Нечего раздумывать,
