и потому ее улыбка напоминала картинку из детской сказки про серых мышек, выглядывающих из-под карминовых пуховиков.
В течение всей этой довольно шумной поездки она излагала Пальцу опасения своей матушки, как бы она, Консуэла, спаси бог, «куда-нибудь не подзалетела», ибо все мужики, а «главное, моторизованные», завозят девушек «подальше от людей», чтобы «предаться своим безудержным страстям».
Пальцу и в голову не приходило предаваться чему-либо безудержному. И, хотя «велорекс» вдруг намертво встал посреди леса, однако предаваться страстям у Пальца не было никакой охоты: «велорекс» забастовал сам по себе.
Палец попытался запустить мотор. Трехколесное чудо, рванувшись вперед, подпрыгнуло разок-другой, словно вспугнутая лягушка. Тогда бедняга Палец под взглядом дико хохочущей Консуэлы молча разобрал жиклёр.
Но и прочищенный жиклёр не придал машине необходимой плавности. Впрочем, опытный механик Палец уже знал, что дефект не в карбюраторе. День был сырой. Машина всю зиму простояла, возможно, в баке отстоялась вода. Или попала грязь. Но Палец решил добраться до дому во что бы то ни стало, потому что Консуэла проявляла нетерпение и дико хохотала.
Тем не менее в Пальце и теперь не взыграли безудержные страсти. Непослушание «велорекса» просто-напросто оскорбило его честь механика и шофера, кроме того, он хорошо знал «матушку» Консуэлы, которая работала в той же шахте, что и он, только наверху, и штейгеры перебрасывали ее один другому, как дохлую кошку. Пани Плечистая-старшая была существом с неважнецкой трудовой моралью, одаренная к тому же чрезмерно раздутым эротическим воображением. Она любила ворваться среди ночи в ближайший милицейский участок, чтобы драматически живописать перепуганному прапорщику Ванеку, как на безлюдной улице на нее напал типчик ярко выраженного мужского пола, обнаженный от пояса книзу, а в обратном направлении укутанный в черную куртку с капюшоном, в прорези которого сверкали безумные глаза. После чего прапорщик Ванек добросовестно патрулировал в указанном месте, но обнаруживал лишь две-три смущенных парочки влюбленных да старенького пана учителя Гампапу, который лечил бессонницу ночными прогулками. Пани Плечистая была исключительно безразлична к личной гигиене, восполняя это парфюмерией, а хорошее воспитание — напыщенными фразами из бульварной литературы.
Ввиду все растущего дефицита на литературный брак пани Плечистая переключилась на кинобрак, ввозимый нашими закупщиками из США, или, как они себя величали, страны неограниченных возможностей, где творцы симулируют интерес к расовым да и другим жгучим проблемам современной жизни и где в боевиках вместе с героями бывает большей частью удушен, удавлен, линчеван или иным образом отправлен на тот свет даже намек на хороший вкус. И пока один из таких фильмов шел в живенских кинотеатрах, мамаша Плечистая из кинотеатров не вылезала, а после каждого ее посещения прапорщик Ванек кидался на поиски злоумышленного насильника. Если же в живенские кинотеатры по ошибке попадал фильм хороший, скажем, Элии Казана или Джона Шлезингера, пани Плечистая писала сердитые заявления в культурную рубрику периодической печати, посрамляя в них экспортирующие организации.
Консуэла, хихикая, поддерживала разговор, а Палец поддерживал на ходу свой шальной «велорекс». Нельзя сказать, что у него полностью отсутствовало желание влюбиться, даже в Консуэлу Плечистую. Ведь большого выбора у него, как известно, не было. Палец не обладал ни одним качеством из тех, что мечтают девчонки увидать в своих потенциальных женихах, да и словоохотливым его назвать было бы большим преувеличением. Кроме профессиональных терминов, в его лексиконе содержалось слов эдак двадцать пять, из которых двадцать было нецензурных. Танцевать Палец не танцевал. И этому сложному и, для начала знакомства, чрезвычайно необходимому искусству его не сумел обучить даже мастер портняжного дела и бального танца Леош Коничек, хотя около самого уха своего подопечного отстукивал ритм вальса: и-и раз-два-три, и-и раз-два-три, а в начале курса обнадеживающе провозгласил, что выучивал плясать карманьолу и не таких медведей.
Во время танцев Пальцу казалось, что природа наделила его значительно меньшим количеством суставов, чем его сверстников.
С самого детства Йозеф Палец слышал, как отец, лежа под очередным механическим монстром, матерится, не умея иначе выразить недовольство собственными неудачами, нежели словом, перешедшим к нам из досоциалистических общественных формаций. Это слово стало для Сатрана Йозефа словом-паразитом, как у другой части молодежи, скажем, обращение «чувак — чувиха».
Так, например, он извинялся перед дамой, которой отдавил ноги:
— Я, барышня… извиняюсь, то есть… этово… стервь… пардон!
Из-за аденоидов он гнусавил, и потому конец фразы не всегда бывал произнесен четко и она звучала как личное оскорбление.
Девушки считали Йозефа
