махнул рукой в сторону Бада, который был по уши заляпан птичьим пометом, как и другие воскресные шуты в костюмах бобов, — не успел подсуетиться. Да он уже знает, в каком она номере, и сказал ей, что за свидание готов отдать все, даже если придется залезть в семейные кладовые.
Смех у меня вырвался горький, сдавленный. Бад только что вышел из тюрьмы, где отсидел шесть месяцев по обвинению в нанесении материального ущерба: он расстрелял окна трех домов и выходящую на солнечную сторону витрину моего магазина на главной улице — единственной улице в городе Бойнтоне с населением в сто семьдесят человек. У него даже горшка своего не было, все его добро было выделено управлением по делам ветеранов войны, или департаментом социального обеспечения или кем-то еще — точно сказать было трудно, учитывая, как он путал факты и вымысел. Еще у него был тонкостенный домишко, который он построил на федеральной земле у реки Юкон и в котором жить было нельзя. Я даже не знал, куда он дел своего ребенка после того, как ушла Линда, и не хотел знать.
— Как он вообще сюда попал? — спросил я.
Джей-Джей был лысым коротышкой с полными седины усами, вдовец и музыкант, готовивший лосятину с чесноком в белом соусе так же убого, как и все, кто приехал сюда меньше десяти лет назад. Он пожал плечами, поставил пивную кружку на стойку и произнес:
— Так же, как мы с тобой.
Я засомневался.
— Хочешь сказать — приехал на машине? Где он ее взял?
— Мне известно только то, что на прошлой неделе он хвастал, будто его приятель собирается одолжить ему на выходные новенькую «Тойоту Лэнд Крузер», и плюс ко всему он планирует вернуться в Бойнтон со второй миссис Уиверс, даже если ему придется разбиться в лепешку и выложить сто пятьдесят баксов за вечеринку и все прочее. Он называет эта вложением, как будто любая женщина готова пойти за ним куда угодно, хоть в развалюху на краю света.
Вероятно, я настолько обалдел, что не смог даже ответить. Я только рассматривал, приподнявшись над пивной кружкой, затылок Бада, его локоть, водруженный на стойку, а также края его ботинок — словно так можно было углядеть вставленные в них пластиковые протезы. Видел я однажды эти протезы, он тогда в первый раз вернулся из госпиталя и расхаживал по магазину, выискивая, чего бы выпить, уже полупьяный, а под пальто — только спортивные трусы, хотя было минус тридцать.
— Эй, Нед, — окликнул он меня своим противным голосом, словно пытался в чем-то обвинить, — видишь, что вы все со мной сделали? — и распахнул пальто, показывая лодыжки, ремешки и пластиковые ноги, в точности, как отлитые розовые ноги манекена в витрине магазина.
Я забеспокоился. Мне не хотелось подавать виду перед Джей-Джеем, но я знал Бада, знал, каким он кажется безобидным — особенно если вас не предупредили, — и знал, что женщины считают его привлекательным. Меня не отпускала мысль: что, если он положил глаз на Джорди? Но затем я сказал себе, что шансы крайне невелики и что когда на выбор есть сто семь на все готовых баб, то в любом случае — в любом случае — остается еще сто шесть, и одна из них для меня.
Статистика: из 170 человек, составляющих население Бойнтона, тридцать две женщины, все замужем и все незаметны, даже когда сидят в баре, который я организовал в глубине своего магазина. Средняя зимняя температура — минус двенадцать градусов; есть период, почти два месяца, когда мы практически не видим солнца. Добавьте к этому то обстоятельство, что каждые семь из десяти взрослых на Аляске пьют, и вы поймете, что жизнь здесь такая, как бывает в худшие времена.
Я не был исключением из правил. Зима длилась долго, ночи были одинокими, с помощью алкоголя можно было обмануть одиночество, а от тоски ты все больше и больше тормозил, пока не начинал сомневаться, жив ли вообще. Я не был пьяницей, не поймите меня неправильно, — не то, что Бад Уиверс, ничего общего — я старался следить за собой, чтобы от меня ни капельки не несло хотя бы по будням и изо всех сил стремился не терять оптимизма. Вот почему я вышел из бара после двух кружек пива, отправился к Питеру, облил себя лосьоном после бритья, зафиксировал струей лака волосы вокруг лысины и влез в спортивную куртку, которую в последний раз надевал на похороны Чиза Пелтца (он умер от обморожения в ту же ночь, когда Бад потерял ноги, и это я нашел его поутру возле задней двери бара; он был, как бронзовая статуя, и прижимал к себе бутылку под паркой, натянутой через голову — так его и похоронили, с бутылкой и всем прочим). Переодевшись, я вернулся по оживленной улице в отель и прошел в танцевальный зал, который мог вместить весь Бойнтон; те, кто был внутри, разбрелись по стенкам, как будто в первый раз попали на еженедельную вечеринку. Но я был уже не мальчик, да и не вечеринка это была. Мне тридцать четыре года, и я устал жить монахом. Мне нужен кто-то, с кем можно поговорить, — друг, помощник, жена — и мне выпала отличная возможность ее найти.
Едва я увидел Джорди, стоящую возле стола с закусками, как
