сеанса. И любой объект может послужить концентратором. Заметно было, что пациентка врезается острым взглядом во влюблённые парочки, будто желая рассечь их, словно скальпелем. Поэтому, чтобы отвлечь, доктор предложил ей послушать шелест осины над улицей. Тревожный и вместе с тем умиротворяющий.
— Когда вы впервые встретились, что было вокруг?
— Я гуляла в каком-то парке, только что попрощалась с подругой и уже собиралась отправиться домой, поработать, но сердце моё требовало ещё своего любимого мороженого, а как выяснилось, нет, не мороженого. Ничего особенного; мы, как все, нашли друг друга по запаху. Я как раз цвела, а тёплый ветер кружил по парку, разнося на своей бархатистой шкурке феромоны, словно сам игривый зверёк, ищущий пару.
Отлично. Она там. Этого парка уже лет семьдесят как нет. Очень хорошо. Пий сверился с мнемоническим маршрутом, предложенным консилиумом. На новой работе… только флирт. Но его стоит усилить. Сюда чаще. Не уклоняйтесь, мадам, мадемуазель, зачем вам на кухню? Что-нибудь вкусненькое соорудить для мужа? Прочь. Давайте-ка чаще в закусочные, особенно туда, где ваше любимое мороженое с черимойей, мороженое, остужающее сердце. Вам бы только этот период цветения перетерпеть, потом всё проще. Так, старые видео не пересматриваем, прочь. Может, хобби? Йога. Отлично. Нет. Не отлично. Тантрическая. Всё, чтобы нравиться ему, ему одному. Куда же вы опять сворачиваете, мадемуадам?
— Так. Похоже, вы сами не хотите отпускать его. Отпускать ваше общее.
Блондинка ёрзнула, моргнула и залюбовалась собственными жемчужными ногтями.
— А что, я не могу забыть, если не хочу? Я хочу… хотеть.
— Позвольте мне кое-что объяснить. Я. Не. Учу. Забывать. Для нормального современного человека забвение такая же невозможная роскошь, как многодетность, сон, полёты на Плутон и смерть. Я не учу забывать. Наш бессмертный мозг хранит всё уникальное. Очень хитрая у него фрактальная математика хранения. Он как город, растущий внутрь, в середину, вглубь, его узор всё узорчатее и мельче. Я могу помочь лишь обходить воспоминания. У каждого свой орнамент их, своя, так сказать, карта. Важно ходить безопасными улицами.
— Это слишком сложно для меня. Вот если б таблеточка!
Однако через час она ушла куда более весёлая, лёгкая, будто сбросив лет сто, воистину сбросив — годы его мужа, жившие среди её лет, точно лейкоциты среди эритроцитов. Она, конечно, научится обходить его и обходиться без него. Но следующий точно так же наполнит собою её всю. Агница. Плотоядная овечка. Кудряшки трепетали на ветру херувимским оперением.
Часам к трём утра небо на востоке заголубело, ветер шёпотом вторил симфонии запахов: влажные птицы из парка, влюблённые с улиц, остатки вчерашнего дождя из водостоков, подсохшая кровь осьминога из остерии. Пий расплатился, перешёл, расслабленно внимая тающему в воздухе следу Пруденции, на соседнюю улицу, в кальянную, где его уже дожидался следующий больной.
Чернобородый потливый мужчина со скульптурными буграми мышц на торсе, явно недавно отращёнными, мрачно предъявил постановление суда — избегать дочь после попытки домогательств.
— А в чём я виноват? Она так изменила внешность! Эти их клубные коктейли… Была вылитая шлюшка из заведения! А я был пьян — вполне законно пьян, я дегустатор, я был только-только с работы, а у меня в постели вот это…
— Вы не могли не учуять близкородственное ДНК.
— Надышался же на работе! Афродизиаков всяких…
— И не прошли детоксикацию. В любом случае, халатность. Я склонен полагаться на решение суда.
— Да я что, спорю? Давайте, разводите нас, я и сам эту дуру больше знать не желаю!
Для вхождения в транс пригоден хоть прыжок воробья по отливу, хоть орнаментальный завиток на ручке кальяна. Мир полон знаков препинания.
— Роды были домашние? Вы взяли на руки дочь ещё скользкую, вторым после её матери?
— Да. Она была как лягушка. Фу! Вот бы всё забыть! И самого себя. Стать другим. Абсолютно другим. Не мной. Не человеком. Без «я» и всего, что к ему прилагается.
— Это смерть.
— Думаете? Было бы интересно попробовать.
Потом, на бамбуковой лавке в бамбуковом сквере — холёная курносая смуглянка, не желающая, на самом деле, ничего избегать из своей трёхсотлетней жизни, кроме последних десятилетий, проведённых в разнообразных душевных расстройствах, слово за слово, накрыла его ладонь своей и попыталась вплести пальцы в пальцы. Она цвела с острым, дурманящим ароматом, и одного этого хватило бы для диагноза.
— У вас есть ещё встречи позже? — проворковала она баском.
— Есть.
— И когда вы освободитесь?
— Часов в пять утра.
— Отлично…
— Простите, вы мне очень симпатичны, но клятва Асклепия не позволит.
— Ясно. Жаль. Я хотела позвать вас в Юрский парк. Вы видали, как терзает тираннозавр? Как спариваются диплодоки? Я бы хотела бы быть ихтиозаврихой — гибкой, стремительной.
— Этого наука пока предложить не в состоянии. При вызове вы что-то говорили
