что рассвет Тренч обыкновенно встречал посеревшим и едва шевелящимся. Такой сон не освежал, не придавал сил, напротив, высасывал небогатый их запас. К рассвету на палубе выпадала ледяная роса, от которой брезентовый плащ оказался неважной защитой. Кроме того, иногда его будили корабельные пескари, мелкие ночные разбойники, шныряющие по всему кораблю в поисках крошек от галет и сырных корок.
Но с рассветом мучения Тренча не заканчивались, лишь начинались.
Офицеры обыкновенно завтракали в кают-компании, запивая разбавленным вином салат с тунцом и селедочный форшмак. Матросы подкрепляли свои силы завтраком из солонины и каши, может и не очень сытным, но, по крайней мере, горячим. Тренчу не доставалось и этого. На весь день он получал неровно обломанный кусок соленой рыбы, настолько жесткий, что сгодился бы для укрепления корабельных флоров[3] и напоминающий на ощупь неошкуренную доску. В придачу к рыбе полагалась кружка воды, затхлой и оставлявшей на языке гнилостный привкус. Тренч пил ее с отвращением, надеясь на то, что от этой воды его кишки не вывернет наизнанку. Металлические бочки были слишком дороги для судовладельцев «Саратоги», а в старых деревянных вода превращалась в затхлую жижу всего за несколько недель, несмотря на щедрые порции лимонного сока и проконопаченные швы.
Покончив с завтраком, матросы, подгоняемые окриками боцманов, принимались за ежедневную работу, которая выглядела такой же бесконечной, как воздушный океан. Они карабкались по вантам на головокружительную высоту, ставили лиселя[4], драили палубу от налипшего за ночь планктона, чинили нехитрое корабельное имущество, играли украдкой в кости, работали с альтиметром и навигационными приборами, выгоняли из трюмов обжившуюся там рыбу, сушили парусину, вязали узлы, непрерывно что-то сшивали, сращивали, складывали… Смотреть на их ежедневную работу Тренчу быстро надоедало. Кое-как проглотив рыбу и не испытывая от этого даже тени сытости, лишь бесконечную усталость, он устраивался на канатных бухтах, твердых, как железо, и глядел на проплывающие мимо облака.
Иногда в облаках скользили живые рыбешки, обжигая глаз веселым мерцанием солнечных отблесков по чешуе — проворные веселые сардинки, резвящиеся в потоках ветра, равнодушные ко всему на свете тунцы, похожие в своей серой шкуре на скучных писцов с островной канцелярии, бестолковые яркие анчоусы… Рыбешек было немного, да и те быстро скрывались в облаках — здешние ветра были слишком слабы, чтоб заинтересовать их, неутомимых путешественников — но Тренч все равно провожал небесных обитателей завистливым взглядом. Будь у него у самого хвост и плавники, он не раздумывая бросился бы в воздушную бездну, пусть даже с кандалами. Но ни хвостом, ни плавниками Роза Ветров его не наделила, поэтому оставалось лишь разглядывать облака и случайных попутчиков.
Быть может, поэтому он и заметил пиратов первым.
Если быть точным, сперва он не заметил ничего особенного. А потом от одной из огромных белоснежных, с синеватой кромкой, небесных подушек отделилось маленькое перышко, ставшее стремительно планировать вниз. Тренч равнодушно наблюдал за тем, как оно двигается в прозрачной до хрустального звона синеве неба. Наверно, акула, учуявшая по ветру запах отбросов с камбуза и пристроившаяся в кильватер. Или стайка резвящихся анчоусов в плотном косяке.
Но это были не анчоусы. И не акула. Перышко стремительно росло в размерах, выпрастывая из себя крохотные иголочки-отростки. С большим опозданием Тренч сообразил, что это мачты. Ведомый неизвестными помыслами, к «Саратоге» приближался корабль. И, судя по тому, с какой скоростью он увеличивался в размерах, шел он под всеми парусами.
Как оказалось, Тренч не был самым зорким человеком на борту. Не успел он сообразить, что это значит, как вахтенный в своем «вороньем гнезде» на верхушке фок-мачты уже поднял тревогу. Визгливая трель флейты всколыхнула воздух над палубой, как крик какой-то большой и уродливой рыбы.
— Норд-норд-ост! Двадцать два с половиной румба! Неопознанное судно! Высота семь тысяч футов, идет со снижением! Срочно капитану!
Обычная жизнь на «Саратоге» мгновенно прекратилась, как если бы вахтенный объявил надвигающийся шквал. Но при шквале полагается немедленно карабкаться на мачты, чтобы спускать брамсели и крепить штормовые леера[5], сейчас же матросы замерли без движения на палубе, позабыв про свои обычные обязанности. Перестали ерзать по палубе швабры, замолкли кузнечные меха, даже швейные иглы, деловито дырявившие парусину, замерли сами собой в руках. И руки эти, как заметил Тренч, мгновенно напряглись.
— Кого принесло по нашу душу? — выдохнул корабельный плотник, щурясь против солнца слезящимися глазами, — Не по нраву мне нынешний ветер. Такой хороших новостей не приносит. И хороших встреч тоже.
Матросы столпились на верхней палубе, тревожно вглядываясь
