то сквозь сон, не то в каком-то нравственном оцепенении проговорил опять без связи, опять как бы в бреду:
– Рабочая пчела… трутень… сословность естественная… кастрация… мысль…
Но вслед за тем он поднялся и сказал твердо и как бы в виде докторального вывода своих мыслей, которые перед тем его одолевали:
– Да! Нет и не может быть благословения Божия в крепостном праве, в каком бы виде это крепостное право ни существовало. Бог осенит своим покровом в роде и потомстве его, только того, кто его разрушит совсем!
После этих слов он заснул, тяжело, лихорадочно, с какими-то нервными подергиваниями, но сон его был не летаргия, не бесчувственность, это был настоящий сон. Не прошло, однако ж, и получаса, как он опять закричал:
– Почва!.. Почва!.. Я, князь Зацепин…
Молодой доктор через небольшие промежутки времени продолжал давать ему шампанское с бобровой струей.
Через час или немного более Андрей Васильевич совсем опомнился.
Он всех узнал, в глазах его обозначилось сознание. Он поблагодарил молодого доктора, видимо понимая, что сознанием своим обязан его усердию, но было заметно, что он чувствовал чрезмерную слабость, полное истощение.
Собравшись с силами, он сказал слабым голосом:
– Мне не встать, я это чувствую! Хочу умереть, как следует князю Зацепину, на своей родовой почве. Позовите ко мне Чернягина да пошлите карету за отцом архимандритом, – скажите: умираю и прошу.
Молодой доктор, ободренный успехом придуманного им способа привести больного в себя, в то время как другие, более опытные его собратья только хлопали глазами, хотел было, в полноте увлечения, высказать ему несколько слов надежды, но Андрей Васильевич перебил его:
– Нет, доктор, моя песенка спета, мои минуты сочтены. Вот я опомнился, слава Богу! Могу умереть настоящим Зацепиным, если не умел жить им. Благодарю вас за то и не забуду в своем завещании.
Доктор огорчился и вспыхнул:
– Князь, я не с тем…
Андрей Васильевич махнул рукой.
– Молодой друг, – сказал он, – я не хотел вас обидеть. Но умирающий без прямых наследников ничем иным не может выразить своей благодарности. Пошлите же Чернягина.
Вошел старый управляющий его дяди, человек испытанной честности и аккуратности. Князь велел ему сесть подле своей постели и просил оставить их вдвоем.
– Вот и мне умирать приходится, Чернягин, – начал говорить Андрей Васильевич, стараясь выразить привет старому и заслуженному слуге его дяди, освобожденному и награжденному за верность и добросовестность, но не оставившему своей службы как при дяде, так и племяннике. – Думали ли вы, Чернягин, что меня переживете?
– Бог не без милости, ваше сиятельство! Будет – Его воля…
– Ну нет! За что Богу ко мне быть особо милостивым? По правде сказать, не за что! Видите, Михайло Иванович потоптал, а наш зацепинский Михайло Иванович шутить не любит. Недаром Топтыгиным прозвали.
– Ваше сиятельство, мы все без ума и без памяти, как услышали…
– Без ума быть не от чего, да и память поберечь не худо. Можно себя утешать тем, что Бог все делает к лучшему. Хуже бы было, например, если бы я вместо медведя попал в лапы хоть к тому же Андрею Ивановичу Ушакову. Медведь только ломит, а тот и ломит, и жжет. Ну да так или иначе умирать, все один конец – смерть! Нужно о живых подумать. Для того я и позвал вас. Вы будете моим душеприказчиком.
– Весь всегда к услугам вашего сиятельства; как дядюшке вашему служил, так и вам…
– Благодарю и надеюсь на вас. Вы увидите, что и я вас не забыл. Вы знаете, что дядя оставил мне все состояние. Он сделал это в надежде, что я буду содействовать возвышению нашего рода, и потому, что не имел права отдать это состояние своей родной дочери. Он, впрочем, считал ее достаточно обеспеченной и во мне был уверен, что в случае чего бы то ни было я не допущу ее нуждаться в благоразумных расходах. Я на братьев своих не надеюсь, поэтому решился просить из всего состояния, доставшегося мне от отца и дяди, сделать заповедное имение, которое должно управляться порядком, мною указанным, и быть предоставлено моей двоюродной сестре княжне Настасье Андреевне Зацепиной в пожизненное владение, с тем чтобы после ее смерти оно перешло к тому из племянников, если они будут, который, по ее мнению, окажется более достойным. Вот ключ… возьмите из правого ящика бюро бумаги. Они готовы и подписаны. Поезжайте в Петербург и от моего имени просите Трубецкого; с поклоном попросите, понимаете?..
– Как не понять, ваше сиятельство; будет сделано!
– Живого меня, по всей вероятности, утопил именно он. По крайней мере, моя ссылка устроилась, наверно, не без его участия. Но для меня, умирающего, он непременно сделает все, особливо если будет видеть свой интерес… Потом, из капиталов, мною оставляемых, я желаю сделать выдачи… записывайте.
И он начал диктовать:
– «По давнему обычаю моих предков, на поминовение моей души, Зацепинскому монастырю, церквам, бедным Зацепинского округа».
Он не забыл никого, ни самого Чернягина, ни камердинера-француза,
