посмотреть ему в глаза, и не смог, мои затянуло пеленой, которая жгла веки и мешала дышать.
— За Найсу… Ты поступил правильно, сын. Не казни себя. Они все равно мертвецы. И я мертвец.
Никто не знает, что, когда меня тащили по коридорам с завязанными глазами, я думал о ней. Вспоминал ее глаза, улыбку, запах волос и кожи… Вот там, где шея, чуть ниже мочки уха. Там особенно сильно всегда пахло ею. У меня перед глазами проносилась вся наша жизнь. От первого дня, когда увидел ее, до последнего, когда солдаты запихивали Найсу в крытый грузовик. Я помнил, как пообещал ей, что все будет хорошо. После того, как снял с парапета и отлюбил прямо на крыше, под шипение метов, скрежет их когтей по стеклам и вонь разложившихся тел. Потом я гладил ее по мокрым щекам, целовал глаза, руки, волосы и обещал, что с ней ничего не случится. Что я не позволю. Сдохну сам, но ей не позволю.
Когда понял, что меня оставили в живых, бился о каменные стены и выл, ломал ногти. Я должен был быть сожжен там, вместе с остальными. Рядом с отцом и матерью, рядом с моими товарищами, которых предал. Это было мое личное наказание, моя кара. Но кто-то свыше наказал меня намного изощренней. Оставил жить со всем этим, чтобы потом я смог узнать, как Найса счастлива с другим, что она вышла замуж за Пирса, покинула пределы города вместе с ним. Да, это и был персональный ад для меня. Я мечтал о смерти. Я жаждал ее и искал с ней встречи. Но эта сука меня предала так же, как и я всех тех, кто мне доверял. Смерть не пришла ни на одно свидание со мной. Костлявая тварь динамила меня раз за разом, зато утащила жизни всех, кого я любил. А потом подсовывала мне по ночам их лица, голоса, чтобы я орал и, скрючившись, катался по полу в приступе панической ненависти к себе.
Первые дни я срывал горло, требуя меня расстрелять. Я умолял охрану вышибить мне мозги и грозился сделать это сам. Бился головой о стены и выломал все пальцы на руках. Меня тогда жестоко избили и посадили на короткую цепь. Кормили с палки, на конец которой нанизывали мясо или хлеб. Никто не решался ко мне приблизиться, потому что я мог порвать зубами или выдрать сердце голыми руками. Последний охранник, который рискнул подойти ко мне, умер от того, что я выгрыз ему кадык, когда он склонился надо мной, решив, что я сдох после недели голодовки. Я никого не подпускал к его трупу и хохотал окровавленным ртом, глядя как остальные охранники блюют на пол. Меня тогда скрутили несколько человек и приковали к стене, как бешеное животное. В наморднике и с кандалами на руках и ногах под воздействием тока.
Мне давали каждый день смотреть на казнь моих друзей и матери с отцом. Я горел там заживо вместе с ними снова и снова. Скрежетал зубами и рыдал от бессилия и ненависти к себе. Но я не жалел. Я точно знал, что поступил бы так же снова.
Меня просто ломали. Крошили и дробили мою психику, но черта с два у них что-то вышло. Я и сам был бы рад слететь с катушек. Но мой разум вцепился в меня мертвой хваткой так же, как и безумие. Они переплелись в клубок настолько плотный, что я сам не понимал, где мыслю трезво, а где мною руководит адская жажда смерти и крови. Я просто хотел, чтобы меня казнили. Я делал для этого все, но вместо казни, спустя несколько недель меня отправили на Остров. Это и стало их ошибкой. Я думаю, они не раз пожалели об этом с той самой минуты, как все вышло у них из-под контроля. Потому что я превратился в того самого монстра, которого они так боялись, когда держали меня в клетке. Теперь мне было уже нечего терять, и я не боялся смерти.
* * *
Найса не видела меня, она смывала грязь с волос, пока Лола сливала ей на голову воду. А я стоял в дверях барака, сложив руки на груди, и чувствовал, как поднимается изнутри волна подозрений, как отравляет меня ядом, мешая наслаждаться ее присутствием. Я больше не тот Мадан, который верил ей безоговорочно. Слишком много опыта, потерь и предательств видел и совершил, чтобы не понимать — Найса мне лжет. Лгала с самого начала. Она — не та, за кого себя выдает, либо она мне много недоговаривает. И я был намерен узнать правду сегодня… Потому что хотел начать дышать снова. И никто, кроме нее, не мог вернуть моим легким кислород. Смотрел, как вода стекает по ее лицу и темным волосам, как намокла майка и прилипла к телу, и меня снова скручивало от дикого голода по ней. От жажды снова получить хотя бы кусочек своего наркотика. Одну дозу. Ощутить ее тело под пальцами, под собой и успокоиться… и снова как ударом под дых — она мне лжет. Моя Найса больше не моя. Она чужая. Она здесь совсем не по той причине, по которой мне бы хотелось.
Я кивнул Лоле на дверь и медленно подошел к ним, ступая неслышно по каменному полу.
— Ну же, лей еще. Я потерплю.
Женщина поставила кувшин на пол, а я поднял и сам вылил воду на темно-каштановые пряди. Наверное, она меня почувствовала. Напряглась, плеснула водой себе в лицо, но я не дал опомниться, схватил за затылок и окунул в чан.
Сука такая. Каждый раз, как думаю о том, что ради нее сделал, о том, что ради нее
