Второй Шанс (СИ) [Архелия Шмакова] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Навещать лукаря Коупа было опасно.

Во-первых, он был запойным пьяницей, и хорошее настроение посещало его очень редко, а в плохом он не щадил ни себя, ни других. Во-вторых, сразу за дверью его лавки стояло копье высотой в полтора человеческих роста, которое падало на каждого, кто осмелится переступить порог.

Но я считала, что хороший мастер стоит того, чтобы рискнуть собственным хребтом. Кто знает, может, Коуп таким образом отбирает достойнейших? Повод почувствовать себя чуточку лучше других. Не следует пренебрегать такими возможностями.

Впрочем, возможно, копье просто падает достаточно громко, чтобы известить Коупа о посетителе. Ржавый колокольчик с его глухотой уже не справляется

Я открыла дверь. Она адски заскрипела. Моя нога коснулась порога. и приобрела достаточную опору, чтобы выдержать вес остального тела на то время, пока я буду перемещать другую.

Было страшновато. Как-то раз это копье прорезало кожу сапога и оставило длинную и болезненную красную полосу на лодыжке. Я с улыбкой вспомнила, как долго потом извинялся великан-оружейник, и решительно вступила в лавку.

Мгновенно, по уже выработанной привычке, я уловила скользящую на краю зрения темную линию и подалась вперед. Несколькими мгновениями позже раздался оглушительный грохот тяжелого копья, обрушившегося на трухлявящиеся половицы.

Когда непосредственная угроза миновала, я вернулась и потрогала носком приподнявшуюся доску под древком. От нее отлетела щепка.

Мне в спину пахнуло гостеприимным хмельным рычанием Коупа:

— Звереныш!

— Тебе надо подлатать твое логово, Коуп, — мрачно сказала я, ворочая носком щепку. – Оно скоро провалится под тяжестью твоего похмелья.

— Бро-о-ось, Белка, — прогудело уже над ухом.

Копье взмыло вверх и снова заняло место у косяка. Скрестив руки на груди, я обернулась и встретила клыкастую донельзя улыбку Коупа, который был примерно… ну, раза в полтора выше своего копья.

Собственно, это я и еще пара-тройка крепких нутром ребят в Сандермау знали, что это у него улыбка. Для остальных вид его клыков был таким же могучим отворотным зельем, как и падающее копье.

Голова у него была идеально лысая, как в смешных представлениях, которыми развлекаются жители Юга Просвещенного — разве что не блестела. Но в этом, по моему мнению, был виноват исключительно серый полуосенний свет, в котором бокалы из риесфеллского хрусталя – и те не бликуют. Косые грязно-карие буйные глаза, подернутые пивной дымкой. Гигантский рот, в который жареная курица помещалась целиком, и страшенные зубы, способные перемолоть этой самой курице все кости. Седая иглоподобная щетина до самых подглазных мешков. И все это казалось маленьким в сравнении с исполинским телом оружейника, которое было вполне крепко для его сорока девяти зим.

Нравятся мне странные люди.

— Как чувствуешь, Коуп? – поинтересовалась я, стараясь стать чуточку повыше.

Коуп поднял свои руки, похожие на два кузнечных молота, и потряс ими в воздухе.

— Жизнь не опротивела, — сообщил он радостно.

— Я за стрелами.

Он уже возвращался за прилавок, от которого тяжелая дверь вела в его мастерскую. У него тут все такое же нескладное, как и он сам. Ни за что не догадаешься, что он – мастер-лукарь Семихолмовья. Клинки он тоже кует, но большей частью кинжалы да ножи охотничьи – кому здесь сдались мечи?

— За стрелами, звереныш? Ну, ты вовремя. Я бы сказал, очень даже вовремя. Интересуют заговоренные или обычные?

— Я тебя умоляю, Коуп, зачем мне заговоренные – на оленей-то?

Оружейник метнул на меня хитрый взгляд.

— Тебя, значит, гробокопанием еще не соблазнили?

— Много их развелось? – поинтересовалась я, беря с прилавка изящный стилет и пробуя лезвие пальцем. Здорово сделано, но не для местных. Не оценят…

— Как собак нерезаных, звереныш, прямо не знаешь, куда деться. Приходят, оглядываясь так, словно вся Хаэйльская Инквизиция и Белый Вихрь Риддерсмарч лично висят у них на хвосте. Магию им подавай, видишь. Оттого и идут ко мне, что я узорчики больно похожие режу. Названиями сыплют – не хуже умников из Долины, веришь? Келбин счастлив, как ишак после случки: на его аа-ка-ди-мищскую... — Коуп воздел палец вверх, — натуру наконец-то есть спрос.

Келбином звали местного колдуна. Он всем говорил, что в долине магов Адемике не то, что обучался — родился. Врал, в общем, очень убедительно. Настолько убедительно, что к нему попросту боялись наведываться за зельями и наговорами – вдруг разозлится да немочь нашлет…

Я пожала плечами:

— Предпочитаю смотреть на это с другой стороны: пока они шатаются по эльфийским катакомбам, больше народу придет ко мне — и больше эффинов принесет, конечно.

Коуп раскатисто заржал. Отсмеявшись, он сказал:

— Честным контрабандистам становится куда легче, я понимаю.

— Заткнись, — сказала я благожелательно. – Будут мне стрелы, или я зря пришла?

— Все, не кипятись, Белка. Испытаешь товар-то?

— На ком, на тебе, может?

— Я не гожусь. О мою шкуру и не такие сломаться могут.

— В “Стерве” испытаю.

— Я не верну деньги.

— Да куда ты денешься-то, Коуп? Вернешь, как только поймешь, что я перестану приносить тебе эль, и в двери “Стервы” тебе придется протискиваться самому.

Оружейник захохотал:

— Ты не можешь быть такой жестокосердной, лесная дева! Если развалину вроде меня перестать поливать живительным питьем, она очень быстро зарастет вонючим мхом.

— И ей будет поделом. Гони уже стрелы.

— Нетерпеливая какая! Лучше смотри-ка, что покажу.

Первым, что он мне показал, была его широченная спина, скрывающаяся за жалостливо скрипящей дверью мастерской. Стало видно потухший горн. Затем она скрипнула еще раз, и он бесцеремонно бухнул передо мной свое сокровище.

Если сначала я обозвала это “сокровищем” с немалой долей ехидства, то теперь, разглядывая, поняла, что зря. Вязь узоров, неуловимо похожих не то на плющ, не то на круги по воде. Дуга, схожая с разлетом лебединых крыльев. Лук был легок и почти неощутим в руке, продолжал ее. Я осторожно коснулась прочной, как сталь, тетивы.

— Коуп… — я была поражена и заворожена. – Сколько же ты убил на него времени?

— Ровнехонько десять минут, звереныш, — заверил меня оружейник, показывая клыки в своей самой милой улыбке. – Презабавный случай.

— Как это?

— А вот так. Помнишь, я тебе говорил про гробокопателей? Ну так вот, с луну тому назад заходит ко мне парнишка, щуплый такой, как щепка, даже кулак сильно сжать не в состоянии – и показывает мне это чудо. Ну я-то знаю, что почем, а вот он – видно – вряд ли…

— Значит, не твое творение?

— О-о, брось. Я думаю, хуже оно от этого не стало?

— Не-е. А дальше что было?

— …и говорит он мне этаким голоском часовенного евнушка из хора: “Этот лук я принес из-за Девяти Стражей – видите, эльфийский. Хочу за него девятьсот золотых эффинов”.

— Прямо-таки из-за Девяти Стражей? – усомнилась я, смеясь.

— Еще чего! У него наверняка и до предгорий добраться кишка тонка. Но лук действительно эльфийский, я вижу. Да мало ли на нашей земле эльфов-то полегло? В лес на пять лиг зайди – на каждом шагу могилы… а над их вещицами время не властно. Я, значит, спрашиваю: “Сколько-сколько?”. Он аж побледнел, бедолага, и повторяет: “Девятьсот”. А я все-таки делец. Засмеялся я… — на этой части я уже представила в красках все произошедшее и от души посочувствовала незадачливому гробокопателю, — и предложил ему пятьдесят эффинов. Тот затрясся, как осиновый лист, и отдал.

— Ты его нагрел монет этак на пятьсот, — проворчала я. Лук приковал мой взгляд намертво.

Коуп снисходительно ухмыльнулся.

— Поверь, дорогуша, ты и вполовину не представляешь настоящую цену этой вещицы. Я мог бы дать ему золота столько, сколько сам вешу, и еще остался бы должен.

— И зачем ты ее мне показываешь? – осведомилась я, прикинув. – Я что, эффины чеканю, по-твоему?

— Сойдемся на ста, — ухмыляясь, сказал Коуп. – Или ста десяти. Бренчит небось в кармашках опосля Бигринова каравана?

Я подняла упавшую было челюсть и переспросила:

— Шутки шутишь?

— Могу ли я!

Я вытянула руку с луком, намереваясь положить его на прилавок. Расставаться с ним не хотелось, но замолченные долги вроде этих ничуть не лучше таких, которые у писца сургучом скрепляются. Коуп долго наблюдал за моими жалкими попытками и, в конце концов, сказал:

— Ему пятьсот красная цена, уж ты мне верь. Да и сама ведь оценила.

— Смешно, ага. На эти деньги можно избу построить.

— Вот именно. И кто у меня купит его задорого – в такой-то глуши? Да и ты мне столько эля перетаскала – можно считать, расплатилась. Или хочешь, чтобы хозяин за мной сам пришел, уши гнилые роняя?

— Конечно, уж куда веселее выйдет, если он придет за мной, — проворчала я.

— За тобой не придет, — заверил меня Коуп. – Ну? С?

Пальцы сжимали лук и умоляюще вздрагивали.

— Да я за стрелами… В кармане всего десятка эффи медью, куда уж мне.

— Забирай! – рявкнул Коуп, выходя из себя. – Подумаешь, долг – СОТНЯ! Мне он почти даром достался!

— Эй, эй! – я заслонилась ладонью от его хмельного духа и вспомнила про Святошу, с которым рассчитаться будет куда легче. Стоило попытаться. Если у него что-то осталось, конечно.

Я пообещала, что скоро вернусь, и отправилась искать напарника. Когда я закрывала за собой дверь, в спину мне дышало злобно-покровительственное рычание оружейника.

Безлунными пасмурными ночами постоялый двор под названием “Луноликая Дева” — а среди постоянных посетителей “Бревноликая Стерва” – легко было отыскать по запаху, что было на пользу всем. Сначала туда, держа носы по ветру, шествовали праздные мужчины, слегка путаясь в ногах. Затем тот же запах приводил в кабак их женщин, которые либо разделяли трапезу с возлюбленными, либо уволакивали их под родной кров. Печальные будни захолустья.

Святоше до всего этого было куда меньше дела, чем мне. Ему было без разницы, где сбросить сумки, лишь бы там было тепло и кормили хоть чем-нибудь. Чем — неважно.

Я толкнула дверь ногой. Вырвалась на свободу одуряющая смесь ароматов крепкого табака, пота и пойла. Несмотря на ранний час, здесь уже можно было вешать топор. Гвалт стоял неописуемый и безумный, но посетители “Стервы” говорили не для того, чтобы быть услышанными. Большей частью они орали местные баллады о нелегкой жизни контрабандистов, каждый свою. Кто-то даже придумывал слова на ходу. Захолустье пестрит дарованиями. Я зажмурилась, чтобы едкий дым не лишил меня зрения, и шагнула внутрь – так же, как и в лавку Коупа до этого.

Что поделать, переступать пороги здесь приходится с великой осторожностью.

Напарника я отыскала по блеску его любимой серьги в ухе, которую он не снимал никогда. Если бы не блик, который она поймала во время его игрищ с двумя разряженными в пух и прах воплощениями женственности, я бы вряд ли смогла рассмотреть его в этой цветастой куче-мале. Но винить его в такой тяге к прекрасному было сложно. Редкий мужчина способен перенести от четырех до шести лун полного воздержания, и после этого не приставать ко всему, что движется, а Святоша не приставал даже ко мне, хотя за время нашего с ним знакомства случалось всякое.

Я выждала, пока он оторвется от уха одной из своих пассий – у меня не было желания подходить – и помахала ему. Его бровь забавно вздернулась, и он, натянув на лицо развязную улыбку, которая не очень-то правдоподобно смотрелась и совсем ему не шла, извинился перед девушками и, поднявшись со скамьи, направился ко мне.

— И тебе привет, — оскалилась я, созерцая его недовольную мину.

— Чего тебе? – обреченно поинтересовался Святоша. – Не видишь, что я занят? Обязательно тебе нужно испортить веселье, Белка…

Я не выдержала и расхохоталась, настолько комичным казалось это выражение забитости в серьезных серых глазах напарника. Они были прекрасным инструментом в том случае, если Святоша не хотел платить женщинам за проведенную ночь. Как и внешность, на которую женщины такого сорта были почему-то особенно падки.

Светлоглазый и светлокожий, он был медноволос и тем сильно выделялся среди прочих обитателей этих мест – здешние все, как на подбор, светлоголовы. Отличал его и рост – он был заметно мельче коренных жителей, хотя и низким его нельзя было назвать. Тяжеловесность и грузность, поголовно присущая местным удальцам, отсутствовала у него напрочь – двигался он как-то по-рысьи, хватко и точно. Черты лица у него были острые и угловатые, а брови часто хмурились. Скулы выступали с несвойственной степенным северянам хищностью. Бриться он не любил, но борода у него росла неплохо – и всегда бывала либо заплетена в короткую косичку, либо криво обкорнана ножом в приступе раздражительности, которые на него временами находили.

Странностями в облике и нраве Святоша был обязан своему происхождению. Родился он в южном портовом городке. Для одной из тамошних “жриц любви” он стал тем, что в шутку называют “щедрыми чаевыми”. Судя по всему, ими она была обязана моряку-северянину, хотя никто не знал точно. Рос Святоша в борделе, где работала его мать. Он начал подавать напитки да драить полы, едва научившись ходить и говорить. Вспоминал он об этом без злости, но все же уплыл на север с пиратами, стоило только пробиться первым усам.

На память о счастливом детстве ему осталась глухота ко всем видам оскорблений, за исключением одного, ставшего его слабым местом.

Все, что хоть как-то походило на “Да я твою мать…” или “Ступай-ка в бордель и передай привет своей мамаше…”, было для него чем-то вроде сказочного зелья боевого бешенства. За это от него вполне можно было схлопотать кинжал меж ребер.

Об этом ему пришлось мне рассказать, когда после одного такого случая мы крупно влипли – он от всей своей широкой души раскатал по стене пьяного чинушу из Раллезе. Он бы его и убил, если бы не я, ибо язык у несчастного оказался на редкость длинным.

Ноги мы тогда уносили весьма спешно — и потеряли благодаря этому весьма жирный маршрут. Объяснений я потребовала уже после, чтобы разобраться, удивлена я или злюсь. Это был первый раз при мне, когда словами Святошу удалось пронять. Долго уговаривать его не пришлось.

Отчасти это объясняло и его прозвище – им его наградили товарищи по недолгой солдатской службе за необыкновенно галантное отношение к шлюхам.

— Смешно тебе, да? – осведомился Святоша, прекратив рисоваться.

— Очень, — заверила я его. – Не одолжишь сотню, а?

— Сколько? – изумленно переспросил напарник.

— Брось меня разыгрывать, а? Одолжи, ну пожалуйста.

Светлый ус Святоши, который он смазал чем-то блестящим, чтобы залихватски подкрутить, задергался и распрямился. Девушки, которых он перед этим оставил, косились на меня подозрительно и злобно.

— Зачем? – спросил Святоша строго.

— Я тебе покажу, — пообещала я. – Поверь, оно того стоит.

Святоша поглядел на меня, обреченно вздохнул.

— Погоди. Дай отлучиться ненадолго.

У нас тут с хранением денег настоящая беда. Большей частью обитатели Семихолмовья стараются их просадить поскорее оттого, что иначе их либо выбьют, либо украдут. Те из нас, кто пытается копить, имеют свои тайники, но известны они только хозяевам. Я не пыталась, а вот Святоша упорно откладывал часть из своей доли в кубышку.

Вернулся он довольно скоро – боялся, должно быть, что его спутниц успеют перехватить другие сладкоежки.

— Держи, дитя, — покровительственно сказал Святоша, протягивая мне кошелек. – Купи куколку.

— А в глаз? – благодарно спросила я, чувствуя в руке тяжесть монет.

— Лучше в нос, — посоветовал Святоша. – Может, выпрямишь.

У него самого нос был чуть кривой и с горбинкой. При мне этот нос ломали раз девять, не меньше. До меня тоже вроде бы пару раз было.

От избытка чувств я чмокнула его в давно не бритую щеку и, подбросив на ладони кошелек, взяла курс на выход. Уже на пороге я обернулась и встретила утомленный и злой взгляд одной из девушек. Святоша предпочел ее подругу. Я пожала плечами и вышла.

Коупа я застала за попыткой наполнить желудок. Он сидел за прилавком и жевал краюху хлеба с таким лицом, словно она его оскорбила лично, и теперь он ей мстит.

— Завтракаешь? – полюбопытствовала я.

— Вернулась-таки, — буркнул Коуп.

— Куда я от тебя денусь?

Оружейник снова вынес мне лук и отдал прямо в руки.

— Какое чудо, — сказала я, с наслаждением проводя пальцем по узорам на оружии. – Я, пожалуй, могла бы поверить, что он и впрямь откуда-нибудь из-за Девяти Стражей…

Сложный рисунок узора, казалось, неуловимо менялся каждое мгновение, вызывая в памяти то морские волны, то мох на мраморе. В какой-то момент я с удивлением обнаружила, что, отвернувшись, не могу вспомнить его. Появилось и тут же исчезло щекочущее предчувствие чего-то недоброго. Так лисицы, должно быть, чуют приближение собак, сидя у себя в норах.

— Тебе не жалко его продавать? – спросила я.

Мало кто знал, что Коуп, якобы презиравший всякое колдовство, в своей запираемой на ржавый висячий замок мастерской не спит ночами, пытаясь повторить на своем оружии эльфийские волшебные узоры. Клинки эльфов не нуждались в заточке и были бритвенно-остры для врагов, но безопасны для хозяев. Луки имели свойство направлять стрелы, и не совсем ясно, что прославило эльфийских лучников – мастерство или магия. Отделка лучших произведений Коупа была великолепна… но с колдовством все не ладилось. Странно думать, что захолустный оружейник сможет разгадать тайну, оказавшуюся не по зубам мудрейшим адептам Долины Магов. Но он верил в себя. Когда-то.

Я снова отвела взгляд от лука и попыталась вызвать в памяти рисунок. Тщетно. Порой видишь сон и не можешь вспомнить его поутру.

Оружейник ухмыльнулся, но как-то грустно.

— Знаешь, что, звереныш? У меня так не выйдет. Никогда, даже если я у Неба бессмертие выторгую. Не хочу на него смотреть. Да и мастера, небось, не для того его делали, чтоб он у меня пылью покрывался.

Я невольно вскинула голову и повернулась в том направлении, где за дощатой стеной, зелеными кинжалами горных елей и серыми осколками скал в вечном молчании смерти высились, устремляясь в серебряные осенние небеса, вехи эльфийских дорог – Девять Стражей, ныне пустые и забытые.

Иногда в таверне, если забредет талантливый менестрель, можно услышать старинные песни о волшебной дороге в Тсе Энхэль Асуриат, Царство Первых Лучей. Если верить им, то теперешние Девять Стражей давным-давно назывались Дорогой Зеленых Теней и, поддерживаемые неразгаданной магией эльфов, вели в их неприступное королевство.

Кто-то поет, что там, за вершинами Итерскау, Царство цветет по-прежнему, навсегда отказавшись от любой связи с внешним миром. Кто-то поет, что та единственная война, которая продлилась ни много ни мало шесть веков, все же довела эльфов до падения. Но если она была выиграна, почему Царство осталось закрыто для людей? А если нет – почему ныне живущие среди людей эльфы избегают даже говорить о нем?

Можно взбаламутить тучи книжной пыли, пытаясь докопаться до правды, наглотаться ею под завязку и так и не понять, что случилось. Большая часть баллад – если вообще можно на них полагаться – под грозную мелодию указывает на великую гордыню эльфов и на то, что их могущество обратилось против них. Чем не причина, с одной стороны.

А с другой стороны, попадаются всякие мечтатели, которых не устраивает такое объяснение. Если у такого достаточно покосилась башня, а жизнью он особо не дорожит, он отправляется к Девяти Стражам и пытается пройти через них. Я знала парочку таких. Неплохие ребята… были. Чаще всего это полукровки, смешанная кровь эльфа и человека — наироу, как их зовут у нас на севере. Отчего-то они куда больше любят свою эльфийскую половину – все, как один. И гордятся ею, кажется, стократ сильнее, чем эльфы своим целым. И, хотя я тоже наироу, я, признаться, этого не понимаю.

В общем, никто не может с уверенностью ответить, почему погибло эльфийское королевство. А слой пыли на этой истории становится все толще и толще с каждым веком.

Как-то раз, во время очередного похода за ушами местных гоблинов-недомерышей, мы со Святошей наткнулись на эльфийскую гробницу. Она решила обрушиться, и мы едва не разделили ложе с ее обитателями, но мне тогда удалось вынести оттуда брошку из светлого и невероятно легкого металла. Соловей, в лукавых глазах которого поблескивали розовые камушки.

Следующей ночью пошел проливной дождь. Я стояла под его струями, позволяя им хотя бы частично смыть с себя пыль и грязь пути, когда брошка случайно выпала из кармана, и дождь попал на нее. И тогда словно свеча вспыхнула посреди мокрого леса: соловей ожил, взлетел и мы со Святошей, обомлев от изумления и восторга, стояли под дождем и слушали странно завораживающую, ломко-мелодичную балладу на языке, которого и сами эльфы давно не помнят.

Когда замер последний аккорд, плоский соловей захлопал крыльями и рассыпался облачком золотисто-алых искр, что падали в мокрую траву и быстро гасли. Через миг от него не осталось и следа.

Стыдно признаваться, но я тогда расплакалась не хуже потерявшего игрушку ребенка. Что до Святоши – поначалу казалось, что этот случай никак его не тронул, но потом я видела, как он при помощи охотничьего ножа и стрелы пытается воспроизвести этого соловья из деревянного бруска, насвистывая ту самую песню.

Я и сейчас могу вспомнить ее в мельчайших подробностях, до последней трели. И каждый раз, когда я ее вспоминаю, я снова вижу черный пустой лес, белое пятно луны сквозь тяжелые тучи, тающий в холодном воздухе сноп искр, и ядовитая иголка тоски ворочается в моей груди и входит туда чуть глубже. Небо опускается ниже, и из переливающейся бесконечности превращается в глухой таз, о перевернутое днище которого я больно ударяюсь лбом.

Я бросила кошелек на прилавок, и Коуп сгреб его своей ручищей, приложив к луку два битком набитых колчана. Я повесила их на плечо и, захватив лук, сказала:

— Ну, до случая, Коуп. Радуй меня новыми плодами твоего воспаленного разума.

Коуп, чье настроение, видно, вконец испортилось, только кивнул. Когда я была уже на пороге, он меня окликнул:

— Звереныш!

Я обернулась.

Оружейник задумчиво поиспепелял меня пропитым взглядом и сказал:

— Ты эль сегодня забыла. Захвати в следующий раз, хорошо?

Это как болезнь. У этой красоты есть смертельное свойство оставаться в памяти навечно, присасываться к человеческой душе, как огромная пиявка. Словно таким образом она пытается выжить, лишившись тех, кто раз за разом воссоздавал ее делом.

Иголка в груди дрогнула, замерла. Я кивнула и вышла.

Под моими ногами обиженно захлюпала слякоть.

Глава 2

В нескольких ярдах от меня за плетнем раздавалось взбешенное кудахтанье и летели перья трактирных кур. На стрельбище никого, кроме меня, не было, и я, наслаждаясь уединением, осваивала новое оружие. Свет вокруг меня стремительно мерк, так как забитое осеннее солнце уже почти скрылось за дальними вершинами, но мне это не мешало.

Я выпускала по мишени стрелу за стрелой, упиваясь странной легкостью, с которой натягивалась тетива, и ощущала особую охотничью дрожь, когда наконечник стрелы входил в поверхность круглого деревянного бруса. Умели ж делать, черти!

Я залихватски гикнула, когда очередная пущенная мной стрела вонзилась в оперение предыдущей. Не так уж часто мне удавалось это проделать.

— Лихачествуешь?

Стремительно обернувшись, я встретила насмешливо-доброжелательный взгляд Святоши. Он стоял у бревенчатой стены, скрестив руки на груди, и рассматривал меня. Его взгляд остановился на луке.

— Так вот оно что, — в своеобразной манере растягивая слова, сказал Святоша. – Милая вещица. Я понимаю, почему ты была так взволнована.

Я кивнула и протянула лук ему:

— Хочешь попробовать?

Святоша кивнул и взял лук. Он стрелял с хищной порывистостью, словно стремясь полностью подчинить оружие себе. Выпустив с десяток стрел, он оскалился. Глаза выдавали пробудившуюся жажду охотника. Выглядело жутковато.

— Да, на такую игрушку никаких денег не жалко, — сказал он, возвращая мне лук. – Но я предпочел бы свой старый.

— А что так? – полюбопытствовала я.

Святоша пожал плечами:

— Не доверяю я таким вещам. Сколько зим он видел? Я не люблю оружие, у которого есть собственное мнение. Где Коуп его взял?

— По дешевке у какого-то гробокопателя перекупил.

— Как-то так я и думал. Подожди, оно тебе еще советы начнет давать, как целиться.

Я продолжила свои упражнения, будучи слегка обескураженной. Какое-то время я старалась ощутить это самое “мнение”, о котором сказал Святоша. Не вышло. Лук был покорен, как юная девственница.

— А я-то думала, ты сегодня будешь занят на всю ночь, — заметила я, выдергивая из мишени стрелы.

Примостившийся на пустой бочке Святоша отрицательно качнул головой:

— Я теперь на мели. Остались какие-то жалкие медяки, на пиво да на жратву.

На миг застыв со стрелой в руке, я обернулась к нему:

— Вот мрак. Извини. Я верну, обещаю.

— Забудь, — буркнул в ответ напарник, дыша на, видно, начинающие замерзать руки. Из его приоткрытых губ вырвался белесый клуб пара.

— Нет, серьезно.

— Забудь, я сказал. Мне с тобой ввек не расплатиться, помнишь?

Я с минуту удивленно моргала, прежде чем поняла, о чем он говорит. Но ведь это было уже так давно...

…Огонь в камине угрюмо ворчал, требуя еще дров. Слюдяное окошко за ночь покрылось удивительными узорами: будто на ослепительно голубой скрижали горного неба вырезали песнь в таинственных древних рунах.

Я внимательно изучала их, за неимением иного занятия. Совсем рядом шуршало перо: начальнику местной стражи по долгу службы нужно было лично занести меня в список “гостей города”.

— Имя?

— Навелин, – других имен у меня тогда не водилось. В родном приюте бабушка Мэйв старалась давать нам имена покрасивее, веря, что это хорошо отразится на нашей дальнейшей судьбе. Я ей благодарна – несмотря на то, что заимствованное из какой-то старинной баллады “Навелин” явно пришлось мне не впору. Еще и Навкой дразнили когда-то.

— Фамилия?

— Нет.

— А прозвище есть?

Я пожала плечами.

Белкой меня окрестили позже, а тогда я была просто Навелин. Возразить против этого было некому. Страж порядка постучал кончиком пера по пергаменту. С пера сорвалась темная капля и нагло шлепнулась на окончание моего имени.

— Наироу, значит, — стражник кашлянул, — отметим.

Я сердито дернула себя за челку.

— Это имеет значение?

— Нет, совершенно. Просто я заметил, что наироу часто живут охотой, — стражник покосился в сторону моего нехитрого снаряжения. Оно состояло из старого лука, почти пустого и весьма потрепанного колчана и сумки, которая уже вся состояла из заплат. — Цель прибытия?

В никому не нужных горных крепостях словно специально подбирают князьков, у которых болезненное самодовольство еще за первые пять зим правления плавно перетекает в твердую уверенность, что все только и мечтают добраться до их довольно-таки жирных — несмотря на общую бедность городков — глоток. Я всегда сочувствовала страже в таких местах.

— Холодно. Хотела переждать холода и двинуться дальше на юг. Или вы против?

— Ни в коем разе, — тени на лице стражника заметались в поисках любезной улыбки. – Место постоянного проживания?

— Я нигде не живу.

Тени успокоились и расселись по местам в уголках морщин и шрамов.

— Значит, бродяжничаете?

Я невольно хихикнула – то, как это прозвучало, показалось мне забавным.

— Можно и так сказать. А что, это сильно противозаконно?

На меня уставился строгий кольчужный перст. Вообще-то, в богатых такими вот княжествами горах Сандермау бродяжничество не является нарушением закона, как на Юге Просвещенном, но, поскольку княжества пытаются ему подражать, странников здесь воспринимают недружелюбно.

Забывая, между прочим, о том, что на Юге Просвещенном бродягами называют не охотников и ремесленников, а нищих. Коей я не была. По крайней мере, уже какое-то время.

Но судьба не дала стражу правопорядка извергнуть на меня водопад истин. От удара чьей-то ноги распахнулась окованная железом дверь, дробно посыпался град ругательств, и две кольчужных фигуры втолкнули в комнату одну некольчужную, рыжую и изрядно избитую.

Рыжий парень ежесекундно слизывал кровь с разбитых губ. Одет он был совсем не по погоде: рваная, обнажающая иссеченное шрамами плечо груботканая шерстяная рубаха от горного мороза не спасет. Штаны вроде бы теплые, но что в них толку, если их хозяин бос. На его лице не было ни единого места без ссадин и кровоподтеков, а один глаз заплыл. Ему миновало не больше двадцати пяти зим.

Мне самой тогда было девятнадцать.

Руки в толстых, мехом отороченных перчатках, толкнули его на пол, рывком подняли. Парень, видимо, уже не мог стоять без посторонней помощи, потому что рухнул как подкошенный, стоило им только его отпустить. Стражники начали поднимать его пинками.

Мне стало нехорошо:

— Может, хватит?

Бравые защитники честных граждан в удивлении обернулись. Их жертва оторвала лицо от каменного пола и сумрачно глянула на меня. Собственно, это вроде бы меня и не касалось. Но мне не нравится смотреть, как бьют лежачего.

— Мы эту падлу по горам аж седмицу ловили, — выплюнул сквозь зубы один из стражников и наградил-таки парня еще пинком.

Парень так и не проронил ни звука. Я почувствовала к нему невольное уважение – сама бы такого не выдержала, голосила бы вовсю и молила бы о пощаде.

— Убить его мало! – подтвердил второй стражник и плюнул на парня. – Семь ночей сосульками мочились, все задницы себе отморозили из-за него и его крали...

Договорить он не смог. Гнев пленника явно оказался сильнее боли, и он выкинул такой финт, какого обычно не ожидают от избитого человека, ничком лежащего на полу.

Рыча, он извернулся, помогая себе одними ногами – руки у него были туго связаны — ухитрился вскочить, и через миг его зубы оказались в дюйме от горла стражника, не удержавшего при себе свои слюни. Второй не растерялся и ударил парня древком алебарды между лопаток. Парень упал, и они снова принялись его пинать.

Со сдержанностью у меня всегда было плохо. Сколько раз я обещала себе, что это точно в последний раз, что больше никогда, что...

— Прекратите! – закричала я, и стены тоже закричали — моим голосом. – Перестаньте же!

Их начальник все это время стоял и просто смотрел, скрестив руки на груди и явно не собираясь вмешиваться. Взгляд его был сух и снисходителен. И до меня никому дела не было. Я судорожно соображала, что же делать, ведь они забьют его до смерти. А ночные кошмары потом будут мучить меня! Как будто их и без этого мало выпало на мою долю!

В ярости от собственного бессилия я совершенно потеряла контроль над собой и, не думая уже, что делаю, схватила со стола чернильницу и запустила ей в одного из стражников. Она угодила ему в шлем, но забрало он перед тем поднял совершенно зря.

На меня, истекая чернилами и осколками, воззрилось страшное черное существо из деревенских сказок, яростно сверкая глазами. Я запоздало вспомнила, что эти чернила смыть нельзя. Они сойдут сами… если повезет, то через пару седмиц.

Напарник существа, вылупив мутные от чужой боли глаза, смотрел то на него, то на меня. Я поняла, что вляпалась. Мне неожиданно понравилась мысль вскочить на стол и начать бросаться в них всем, что попадется под руку. Все равно мне теперь...

— Серг, Эрвен, — скучающе произнес начальник, — хватит.

Черный стражник усиленно тер лицо, пачкая кольчужные навершия перчаток чернильными разводами. Молот неприятностей над моей головой недоуменно покачивался и никак не мог выбрать сторону. Узник лежал на полу лицом вниз, его плечи тяжело поднимались и опускались. Я заметила лужицу крови под его волосами.

— Отведите его в камеру и заприте. И хватит его избивать, а то он не доживет до плахи, — приказал начальник. – А потом, Эрвен,сходи-ка к Перету, может, он знает, как тебя отмыть.

Вспоминать легко. А как меня тогда колотило…

Стражники не стали пытаться поднять пленника. Они схватили его за ткань рубахи и просто поволокли. Я бессильно проводила их взглядом, понимая, что нарываться бессмысленно, больше я не смогу ничего сделать. По крайней мере, они его не убили. При мне.

Когда дверь в каменный мешок захлопнулась за ними, я обернулась к начальнику. Дружелюбия в его глазах больше не было, и я почувствовала себя крайне неуютно.

— Вы внесены в список гостей, — сказал начальник стражи, — можете идти. Но я бы на вашем месте долго тут не задерживался.

— А в чем этого парня обвиняют? – вопрос вырвался у меня прежде, чем я успела его осмыслить.

— Солдатом он был, — скучающе зевнул страж. – Он у племянника нашего князя под началом служил. Ай, какой парнишка был, племянник-то! Ну, гуляка, дело-то оно молодое... И однажды перебрал. С кем не бывает? А этот в отряде был недавно, переведен откуда-то. Ну, ясно, друзей не завел еще. Так вот, как командир стал с ним шутить, а тот молчал-молчал, да вдруг бросится на него, кинжал к горлу приставил… И приказывает – племяннику князя приказывает! – заткнуться. Кто будет чернь слушать?

Сурово, конечно, со стороны солдата. То ли пьян был... То ли зол. Настолько, что потерял всякий страх.

— …и этот кинжал ему в горло и всадил. А потом сбежал, и вот седмицу мы его искали в горах.

...Трактирчик в городе оказался очень уютным, несмотря на низкую плату за постой. Сквозь хорошо утепленные стены до меня не могли дотянуться холодные и колючие пальцы суровой северной зимы, а золотой парчи на постели мне и не надо. Первые несколько дней я почти не выходила из своей комнатки, отогреваясь после долгого и трудного пути. Приютивший меня охотник — дядюшка Би — после своей кончины оставил мне достаточно эффи, чтобы не отказывать себе иногда в стакане горячего вина с пряностями, и это делало меня совершенно счастливой.

За неимением других занятий я иногда вспоминала произошедшее и гадала, повесили того солдата или нет.

Прошло четыре дня, в течение которых трактир беспрестанно кутался в метели и пургу. И вот наконец-то выдался вечер, когда сквозь иней на стеклах проступили-таки звезды и огромная горная луна. Я сидела в общем зале и потягивала горьковатый теплый эль из глиняной кружки. Повсюду трепетали робкие огоньки свечей и светильников.

— Тишина сегодня какая, — благообразный трактирщик Инги был явно настроен поговорить, устав давить зевоту.

— Все сидят по домам, греются, — я пожала плечами и жестом показала, чтобы мне добавили эля.

Хозяин вновь наполнил мою кружку.

— Тихий у вас городок, — заметила я, отпивая. – Наверное, немного у стражи работы.

Инги ухмыльнулся. Ему было около сорока зим, и годы уже сказывались на нем согбенными плечами и высокими залысинами.

— Теперь, наверное, будет немного.

— А раньше? – полюбопытствовала я.

— Раньше-то? – трактирщик фыркнул. – Раньше тут всем житья не было от племянничка этого княжеского. Что в офицеры угодил он по праву рождения, а не за заслуги, так еще понять можно – так уж принято, и не нам спорить. Удивительно, как его лавиной в горах за все его подвиги не накрыло!

— Что творил-то? – мои слегка заостренные, как и у всех наироу, уши встали торчком. Почему-то стало не по себе.

— То, что пьянствовал он, буянил да народ честный ночь-полночь избивал – опять же, стерпеть можно! – при этих словах я хмыкнула, не соглашаясь. – А что подлец он был первостатейный, да не при вас будет сказано, сударыня.

— Был? – поудивлялась я.

Инги, смущаясь и негодуя одновременно, тер глиняный сосуд относительно чистой тряпкой.

— А сколько… девушек-то честных из-за него… того… жизнь себе сломали, — грустно сказал он. – Умел он их словом да делом подманить. А потом сорвет удовольствие – да и под зад коленом, вы уж простите, сударыня! Вот за это-то его к смерти и приговорили. Была одна девушка, молоденькая совсем. Жених у нее был. О нем-то самом я мало знаю, хотя видел не раз, а судить его не мне…

У меня сжалось сердце. Чутье подсказывало, что судить жениха будут довольно скоро, и суд едва ли будет милосерден.

— Веселая, молоденькая, цветочек прямо весенний! Ну он на нее глаз-то и положил. А они, знатные, умеют своего добиваться. Только девушка как поняла, что обманул он ее, что жениха своего предала она, что все от нее отвернутся – да со скалы и бросилась. И разбилась насмерть.

Ох, прелесть-то какая.

— Жених-то у нее в солдатах был тогда, далеко отсюда, и сам нездешний он, с юга. Только несколько лун тому назад перевели его – под начало этого самого племянника. Добрые люди молчать не стали, уж вестимо. И вроде тихий был, спокойный парень – только иногда глянешь на него, а в глазах словно бесы пляшут… и смотрел он на командира своего, как орел на кролика…

Еще бы. Я снова отхлебнула эля.

— Я знаю, он просил его отсюда перевести... Тяжело ведь, и кто обвинит? Вроде даже и собирались, только не успели. Седмицы с полторы тому назад командир опять напился и давай над его невестой при нем глумиться.

Я молчала. Что-то мне подсказывало, что продолжения не придется спрашивать.

— Парень сидел-сидел, молчал; а потом бросился на него, и горло перерезал. При всем честном народе; весь их отряд тут же был, и посетители…

Инги кивнул на большой дощатый стол, стоявший недалеко от входа. Я посмотрела туда же, и к горлу подкатил комок.

— Как он ушел – не знаю. Все видели, и остановить никто не смог. И не пытались даже... Слышал я, недавно поймали его все-таки. Сейчас не то время, когда в горах прятаться сподручно.

Обычная история, такие частенько случаются. Но мне вспомнились сумрачные глаза пойманного убийцы. Нет, он явно собирался жить дальше, отомстив, а не бросаться со скалы вслед за невестой, как принято поступать в таких случаях.

Несправедливо, что такой человек должен теперь умереть.

Я почувствовала, что мне необходимо пройтись. Бросив несколько монет на стойку и поблагодарив Инги, я вышла на мороз, плотно закутавшись в свою беличью куртку.

Глава 3

Ночь была спокойная, и ласковые звезды мерцали над очертаниями гор. Ветер больше не пронизывал насквозь, небо было черным, а не снежно-багровым — предвещало ясный день. А может, и не один. По улицам кралась стылая тьма, но час был не очень поздний, и дорога освещалась желтоватым светом из множества окошек.

Огромная горная Луна пристально наблюдала за мной, и я делала вид, будто не замечаю ее насмешливого взгляда.

Где-то лаяли собаки, по улице по колено в снегу брели одинокие горожане, спешащие по домам – к горячему ужину и теплой постели. Я прошла мимо группы стражников, занятая своими мыслями, и не заметила, в какой именно момент от нее отделились двое.

Я шла, куда глаза глядят, и мои ноги скоро принесли меня к расщелине, через которую, соединяя две части города, был перекинут мост. Внизу виднелась городская стена. Я остановилась и стала смотреть на перекатывающуюся в небе лукавую луну. Казалось, мое дыхание замерзает, толком не успев сорваться с губ.

— Эй, ты! – послышался сзади грубый оклик.

Я обернулась. На меня с разной степенью злости смотрели двое стражников, у одного из которых лицо было располосовано черными разводами.

Не отмылось.

Но на этот раз мне почему-то было не смешно.

— Чем могу?.. – осведомилась я. Чутье протестовало, приказывая бежать. Их двое, я одна. И они злые. Они что, решили сбросить меня в расщелину? Какие мстительные, однако...

Стражники начали приближаться ко мне, разведя руки в стороны, точно ловили сбежавшую кошку.

Я повернулась и побежала.

За мной послышался металлический топот. Но я-то быстрее бегаю.

“Все! Завтра! Смываюсь! Отсюда! Черт! Во! Зьми!” — думала я на выдохах.

Та часть города, куда я бежала, была менее зажиточная. Дома тут были маленькие и бревенчатые, а не каменные, и вместо улиц я попала в путаные закоулки между хозяйствами.

Вот они-то и подвели меня. Закоулок, куда я свернула, оканчивался тупиком и упирался в пустой сарайчик и стойла. Я врезалась в бочку, обрушила под ноги своим преследователям какие-то доски и грабли. Я надеялась, что мне удастся влезть на крышу и уйти по ней. Пусть тогда ловят меня в воздухе.

Вот я прыгнула на полуразобранную поленницу, уцепилась за выступающее бревно, перебросила туловище на балку и почти уже была на крыше, когда поняла, что эта балка подо мной совсем гнилая.

“Чтоб тебя”, — успела я подумать, падая.

Сегодня был определенно не мой день. Висок пронзила острая боль, мир зашатался и полетел ко всем чертям, прихватив с собой мои шансы на хорошее окончание этой истории.

Я пришла в себя на каменном полу. Голова трещала и гудела, как чугунный самовар, в области виска пульсировала боль.

-…ну что, стерва лопоухая, — пробился сквозь пегий липкий туман чей-то мерзкий голос, — ты мне попортила лицо, а я попорчу тебя…

Я резко открыла глаза. Мир то лучился агонизирующей яркостью, то тонул в кипящем, обжигающем сознание молоке. Надо мной стояла грузная фигура с черным лицом.

Сквозь боль острым кинжалом прошло понимание того, что сейчас будет, и тело, подстегнутое первобытным страхом, очнулось и перебороло слабость.

В тот момент, когда чернолицый стражник начал наклоняться ко мне, противно звякая расстегнутой пряжкой ремня, я выбросила вверх ногу и угодила именно туда, куда следовало. Он сложился пополам, посинел, хватая ртом воздух.

Я вскочила, глядя, как качается и раздваивается мир вокруг меня, чувствуя, как жаждут мысли ухнуть в сонную пустоту. Мне было больно, в горле застыл комок тошноты. Ноги, не управляемые разумом, сделали несколько шагов назад, спина ощутила холодную неумолимую стену. Руки нашарили ее и уперлись изо всех оставшихся сил.

Я почти ничего не видела, только смутно различая очертания приближающихся ко мне людей. Мир стремительно гас, и я поняла, что, задыхаясь, сползаю по стене.

“НЕТ! – я вцепилась в ускользающее от меня сознание. – Не сейчас! Держись!!! ДЕРЖИСЬ, ДРЯНЬ!!!!!”.

— Что здесь происходит? – различила я сквозь грохот в ушах. К двум темным пятнам добавилось третье, смутно поблескивающее металлом кольчуги.

—Воровка, офицер, — заискивающе сказал один из стражников.

— Хм. А почему не в кандалах?

— Так, эээ…

Мои губы двинулись, пытаясь что-то опровергнуть, что-то сказать... Рука оторвалась от стены и тут же вернулась обратно, потому что меня зашатало.

— Почему ее ноги не держат?

— Пьяна, сэр.

— Заприте. Где ваши ключи? Как это? Ладно, не ищите...

Темные фигуры приблизились ко мне, но я чувствовала, что теперь мне уже ничего не сделают. Оставят в покое. Как же голова кружится, как болит…

Меня втолкнули в камеру, и я услышала, как проворачивается ключ в замке. Мой лоб встретил преграду из толстых и холодных железных прутьев.

Отрезвляющей и осветляющей волной поднялась из глубин сознания ярость, мир на несколько мгновений вспыхнул всей резкостью и четкостью своих красок. Я врезалась в железную дверь и закричала, не узнавая своего голоса:

— Эй, вы!! Вы что же, уходите?!!! А развлечься как же?!!!! Вы что же не сказали, зачем пришли?!!! ЧТО ЖЕ ВЫ ДРУЗЕЙ НЕ ПОЗВАЛИ, УРОДЫ?!!!!!

Мне никто не отозвался. В окончательном исступлении я размахнулась и пнула решетку. Это стало последней каплей, и внезапно мое тело снова лишилось разума и опоры.

Я очнулась от того, что ощутила блаженную прохладу влаги там, где стучала боль. Чья-то рука положила мне на лоб прохладную, смоченную водой тряпицу, и уханье в ушах как будто стало слабее. Затеплилась надежда, что все наладилось, но память безжалостно ее погасила, даже не дав мне толком ее ощутить.

Я попыталась разлепить веки, и мне это удалось со странной легкостью. Надо мной светлым пятном маячило чье-то лицо. И оно не двоилось. Как это здорово, оказывается.

— Доброго, — поприветствовало меня это лицо, заметив, что я прихожу в себя. – Я здесь, правда, уже немного запутался со временем, так что просто доброго.

Мир обрел четкость. Я всмотрелась в лицо своего соседа по камере – как я поняла из окружавших меня голых стен и длинных теней на полу, это была все еще камера – и узнала того самого убийцу, из-за которого, собственно, и начались эти злоключения.

Я хотела разозлиться, но не смогла.

— Метко швыряешься, — продолжал узник чуть насмешливо. – Рад, что выпала возможность тебя поблагодарить. И прости уж, что для тебя все вот так обернулось. Не надо было тебе вмешиваться.

Мне не очень хотелось разговаривать. Голова гудела, и мне все еще казалось, что, если я попытаюсь встать, пол уйдет из-под моих ног.

Прошло еще некоторое время, прежде чем я насобирала сил что-нибудь ответить.

— Мне что нужно было делать, просто стоять и смотреть?

— Не обязательно смотреть, — задумчиво сказал узник, снова проводя влажной тканью по моему лицу. – Можно было отвернуться.

Я попыталась фыркнуть.

— Как тебя зовут, ребенок? — поинтересовался убийца, смачивая лоскут в кувшинчике с водой.

Ой, как хорошо. Пить хочется...

— Я не ребенок.

— Конечно. Так как?

— Навелин.

— Очень приятно. Меня можешь называть Святошей.

— Как? – я была так удивлена, что попыталась подняться на локте. Он вернул меня в лежачее положение и тоном, каким говорят с детьми, повторил:

— Святоша. Это единственное имя, которое у меня вообще осталось, так что пользуйся. Все равно скоро уже некого будет так называть. Лет-то тебе сколько?

— Девятнадцать…

— Да ладно?

— Не веришь?

— Ох, я бы тебе больше пятнадцати не дал, только без обид.

Он приложил тряпицу к моему виску, взял мою ослабшую руку и прижал ее к лоскуту.

— Держи вот так. А то у меня уже руки затекли.

— Что мне теперь делать? – спросила я беспомощно, вспоминая, в каком дурацком положении очутилась. – Они обвинили меня в воровстве.

— Я слышал, — по тону собеседника я поняла, что он кивает. – Это было после того, как им не удалось с тобой позабавиться. Что ни говори, а начальство иногда появляется очень вовремя.

— Но им придется меня выпустить? Я ничего не украла.

— Это ты знаешь. Я – ну, будем считать, что я тебе верю. У тебя есть друзья в городе?

— Нет… — голова болела, и довольно сильно. Над каждым ответом приходилось думать подолгу.

— Совсем? Ни одного человека, кто давно знал бы тебя и мог подтвердить, что ты не воровка?

— Я первый раз здесь.

— Ты что, одна приехала?

— Да.

Пауза.

— Хм. Мне что-то не верится. Ты шла через горы зимой и одна?

— Да.

Кашель.

— Ладно, это неважно. Могу сказать вот что: если ты не привираешь из хвастовства, то твои дела плохи. Очень плохи.

— Почему это?

— Подумай сама. Никто тебя не знает. Никто до этого тебя в глаза не видел. И вот выходят бравые стражи и защитники, которые торчат здесь, как грибы, уже много лет, предъявляют суду тебя… и… ну, предположим, кошель, который ты у них украла. Ты говоришь, что ты этого не делала. Но они-то в один голос кричат, что ты это сделала, и их поддерживает вся казарма! И в конце концов ты сама поверишь, что украла этот грязный кошель, только почему-то об этом забыла.

Ох. Дерьмо.

— И что со мной будет?

— А это уже зависит от степени мстительности стражников. Если в кошельке будет от пяти до двадцати эффи – пять лет каторги. От двадцати до пятидесяти – десять. Больше – и это самый милосердный вариант – будет означать, что твою шейку обмотают веревкой и выдернут опору из-под твоих ног. Я думаю так: эти боровы мыслят очень просто. Они не понимают, что для тебя гораздо лучше умереть сейчас, зависнув между небом и землей, чем либо свалиться под тяжестью камней, которые тебя заставят таскать в каменоломнях, либо умереть позже, выйдя оттуда искалеченной и постаревшей на полвека.

От насмешливых и горьких слов Святоши мне стало жутко.

— А ты мало того, что подкрасила харю одному из них, так еще и не далась в руки, когда они хотели с тобой поиграть. После чего, кстати, могли и отпустить, хорошенько напугав. В кошельке будет больше пятидесяти золотых, крошка. Никогда не кради такие увесистые вещи.

Я резко поднялась. У меня закружилась голова, пол покачнулся, но не исчез. Продолжая прижимать тряпицу к голове, я схватилась другой рукой за стену.

— Нужно что-то делать. Я не собираюсь умирать только потому, что какому-то козлу стыдно ходить с черной мордой!

— Хорошая девочка, — одобрил сокамерник. – И что же?

Прутья были ржавыми и тусклыми. Я провела по ним окоченевшими – в каменном мешке было холодно – пальцами.

Замок на решетке был висячим, но моя рука свободно проходила между прутьями и могла достать его. Сомнения грызли меня: с одной стороны, мне казалось, что все еще может разрешиться законными путями, а с другой я понимала, что Святоша прав.

— А ты что? Собираешься ждать, пока тебя осудят? – спросила я, ощупывая замок.

— Я-то? – искренне удивился Святоша моему интересу. – Не знаю. У меня еще время есть.

— Как это? – я обернулась к нему.

Он улыбался краем рта.

— Ради одного заключенного, даже такого опасного, как я – ты уже наслушалась, наверное – не станут ставить виселицу, это слишком дорого. Сначала подберут мне компанию. Тебя, например, да еще парочку сбившихся с пути. Ну, или забудут меня кормить, и рано или поздно я сам тут загнусь потихоньку.

— Я слышала две истории, — сказала я. – Из первой баллады не сделаешь, а вот вторая вполне годится. Так ты какой герой — хороший или плохой?

— Никакой, — огрызнулся Святоша. – Я сделал, что хотел, и не собираюсь ни оправдываться, ни доказывать что-то тебе или кому бы то ни было.

— А ты не думал сбежать еще раз? – поинтересовалась я.

— И куда я денусь? – Святоша пожал плечами.

Отчаяния в нем было не больше, чем во мне. В его спокойном ожидании казни мне почудился какой-то отчужденный интерес. Было похоже на то, что его уже сложно чем-либо удивить, ему скучно и откровенно на все плевать.

Камера постепенно перестала раскачиваться вокруг меня. Голова болела сильно, но времени отлеживаться и зализывать раны не было. Замок на решетке был довольно жалок, мне достаточно было куска проволоки, чтобы его открыть.

Я огляделась. Стены были совершенно голыми и пустыми, пол тоже, на нем только лежало несколько соломенных тюфяков для заключенных. Окошка не было – видимо, тюрьма находилась в подземелье. Запустила руки в карманы штанов – они были пусты.

Святоша молча наблюдал за мной, сидя на полу, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене.

— Ты правда думаешь, что сможешь открыть замок? – поинтересовался он, когда я, явно напоминая хорька, принялась обыскивать тюфяки.

— Не думаю — знаю, — проворчала я. – Мне инструмент бы только.

Святоша пожал плечами.

— Если при тебе ничего такого не было, я помочь ничем не могу.

Я отошла от решетки, уселась на тюфяк и задумалась. Если бы нашлась хоть какая-нибудь, крохотная железка!

В пальцах я вертела длинную соломинку из тюфяка, едва не плача от бессилия. Гудящая голова была неспособна придумать хоть что-нибудь, кроме очевидного. Или невероятного — вроде идеи отдаться тем же стражникам ради свободы. Фу, гадость какая.

Святоша дремал, запрокинув голову и закрыв глаза. Он явно не собирался мне помогать. Но если он смирился со смертью на эшафоте, я — нет.

Я стала рассматривать пол за прутьями, надеясь, что кто-нибудь что-то такое уронил. Но — нет. На полу была неизвестно откуда взявшаяся луковая шелуха, мусор и чертова смрадная солома, но ничего тонкого и металлического.

От злости я хотела смять соломинку пальцами и отбросить ее. Прошло несколько мгновений, прежде чем я поняла, что с ней что-то не то. Удивленная, я поднесла ее поближе к глазам. Светлая травинка, противореча всякому здравому смыслу, была прямой, острой и твердой, как железо.

Я хмыкнула и покосилась на сокамерника. Он продолжал дремать.

Значит, снова...

Глава 4

...Где я родилась – я не помню, а где росла – предпочитаю не вспоминать. Это только на первый взгляд кажется, что тут есть какая-то разница, но результат один: говорить об этом я не люблю.

Никакой семьи у меня не водилось. Среди наироу это совершенно обычное дело — хотя бы потому, что такое дитя чаще всего получается от связи эльфийской женщины и какого-нибудь разбойника, не удержавшего в штанах непрошенную похоть. Получившееся чадо потом не нужно ни отцу — если он вообще узнает о потомстве — ни, естественно, матери, которая не испытывает ни малейшей любви к ребенку, рожденному от насилия. Откровенно говоря, я никогда не переживала по этому поводу. Все эти сказки бардов про одиноких героев, страдающих из-за того, что никогда не знали материнской любви, ко мне не относятся. Я считаю, что трудно горевать по тому, чего никогда не имел.

Так же, как и тысячи мне подобных, я жила в приюте некоторый кусочек своего детства. Правда, этот кусочек был совсем маленький: большая часть того, что я о себе помню, относится к совсем другому, несхожему с ним месту.

Мне было около шести зим, когда в приют наведались маги из долины Адемика, набирать учеников в Арэль Фир, школу магии. Им нужны были дети с талантом. Лунные Блики, как они нас называли...

Последнее, что я помню о приюте — это завистливые взгляды из-за плетня. А дальше начался… ну, если не ад, то что-то вроде.

Нет смысла описывать подробно те восемь лет, которые я провела в Арэль Фир. С учениками там не церемонились, если, конечно, не считать тех, у кого была грозная и влиятельная родня. А с таких, как я, там просто сгоняли по дюжине кровавых потов, стараясь выжать всю магию до капли, растянуть способности до предела и отодвинуть предел.

Звучит, может быть, и неплохо – в учебе легко не бывает – но еще хуже там приходилось тем, у кого ничего не получалось.

Нам объясняли, что все маги — это дети Луны. Луна одаряет нас силой при рождении, и наши способности зависят от того, каким был ее лик в момент нашего появления на свет. Не знаю, какими способностями Луна одарила нас, но все это очень походило на плохую шутку. Маги называли Луну своей доброй матерью, но для нас она была скорее мачехой. Не любящей и, пожалуй, не особенно любимой

Все наироу, принятые одновременно со мной, оказались совершенно необучаемыми. Кажется, мы все были рождены в полнолуние, но я не знаю, что это означало. Год за годом нас, объединенных в особые классы для полукровок, становилось все меньше, но я, к несчастью, продержалась долго.

Говорят, что иногда нас осеняло: кто-то сдвигал взглядом чернильницы, кто-то поджигал собственную подушку, кто-то обрушивал на преподавателя каменную статую… но чаще всего после таких событий класс снова уменьшался.

И ежедневно, ежечасно нас всех наказывали за лень. Мы без перерыва сидели и зубрили жесты, слова, символы, сутками пыталась собрать силу воли в кулак и сделать хоть что-нибудь, но все было без толку. Мы быстро все запоминали, хорошо соображали, все понимали – но сделать не могли ничего. Наши усилия были чудовищны, но никто не хотел их замечать. Мы участвовали в ритуалах для пробуждения наших способностей, мы пили отвратительные зелья и подолгу голодали. Это, кажется, тоже должно было пробудить наши силы, но оказалось бесполезно.

Никто не хотел нам помочь. Мы пытались объяснять, многие хотели просто покинуть школу, но никого из нас не слушали. Карцер, голод, розги. Меня саму несколько раз оставляли висеть на столбе за ногу вниз головой — это наказание всегда длилось не меньше девяти дней. Классы уменьшались, это вселяло в нас надежду, что однажды и мы увидим свободу, но…

Так, спустя восемь лет, я пришла в полное отчаяние. Тогда я осталась совсем одна. Последняя из четырех десятков наироу, принятых в тот злополучный год. Исчезнувшая перед этим полукровка, Маним, была моей подругой, и она даже не попрощалась со мной, покидая школу…

Каменные своды Арэль Фир сводили меня с ума.

Я провисела вниз головой восемнадцать дней. Все телесные потребности на время таких наказаний устранялись при помощи короткого ритуала, но тем ужасней было приходить в себя после него. Когда меня сняли, я вернулась в свою спальню, отмучилась положенное мне время, а потом взяла да напилась сонного зелья и вскрыла себе вены металлическим пером. Вскрыла вдоль, а не поперек – чтобы наверняка. И всем, кто кричит о том, что это удел слабых, лучше придержать язык. Они там не были.

И что в итоге?

Я пришла в себя в лазарете, на запястьях остались две длинные полосы. Надо мной стоял один из преподавателей и ухмылялся. Его оскал казался мне едва ли не ликующим, моя голова раскалывалась, и я не понимала, чему он так рад.

А он говорил, что во мне магия, и Луна не позволит мне умереть. Никто из магов не может умереть так, их судьба — служить силе, с которой они родились. Из его слов я поняла, что, когда сломали дверь в мою комнату, раны уже наполовину затянулись, и я в любом случае осталась бы в живых.

Острое чувство безысходности, разочарование и боль вспороли мою душу, прошли по ней волной и обратились в жгучую ненависть неожиданно для меня самой. Бессилие стало безумием. Я не нуждалась в дозволении Луны, чтобы схватить стул и швырнуть его в учителя. И все остальное, что в него тогда полетело, я вполне могла кидать руками. Что-то вроде бы даже попало. Самое смешное, что именно он потом больше всего требовал от созванного совета оставить меня в школе. Но совет не согласился.

И вот, когда за мной захлопнулись багровые резные ворота долины, я вдруг увидела, какими волшебными кажутся позолоченные рассветными лучами облака, как нежно поет рожь вдоль дороги и как приятно шуршат под ногами галька и песок. Я не знала, что будет со мной вечером, что я буду есть завтра утром, где я окажусь через неделю, но впервые за восемь долгих зим я поняла, что могу дышать.

Потом было нищенство и воровство. Унизительные годы, когда больше всего я боялась, что у меня вырастет грудь, и я не смогу притворяться мальчишкой — это была моя единственная защита там, где девушкам была уготована лишь одна узенькая кривая тропинка в дома наслаждений. Много лжи, много холода, вони и грязи. Но мне больше никогда не хотелось умереть, а это о чем-то говорит.

Однако, совсем забыть об Адемике мне не удавалось. Магия напоминала о себе по-разному — когда с пользой для меня, когда наоборот. Эта травинка определенно была примером пользы.

Я повертела ее в пальцах еще некоторое время, отмечая, что я, по сути, довольно везучая. Оглянувшись на сокамерника и убедившись, что он все еще дремлет, я подошла к решетке, дотянулась до замка и вставила соломинку в замочную скважину.

Несколько мгновений – и замок щелкнул и повис на петле, качнувшись.

Соломинка сломалась, оставшись в скважине.

— Мрак меня забери! Как ты это сделала?

Я резко обернулась и поняла, что все это время Святоша вовсе не дремал. Вот он, оказывается, какой! С ним нужно было быть куда более осторожной.

— Что сделала? – глупо спросила я, растирая в пальцах половинку соломинки и отбрасывая ее.

— Не строй из себя дурочку, детка. Как ты открыла замок?

— Секрет, — буркнула я, не собираясь посвящать едва знакомого человека в подробности.

Глаза Святоши сузились.

— Похоже, я тебя недооценил.

— Более чем, — любезно заверила я его.

— Ты уверена, что тебя взяли не на воровстве, в самом деле? Я знал кучу медвежатников, но никто из них не был способен открыть замок соломинкой.

Наверное, никто из них не учился в Арэль Фир.

— Ты остаешься тут ждать казни или пойдешь со мной? – спросила я.

— Я что, дурак, что ли? Кто же ждет казни в открытой камере?

Факелы на стенах отбрасывали полчища неверных исчезающих теней. Святоша шел впереди, мотивируя это тем, что лучше меня знает дорогу из подземелья. Я не могла не отдать ему должное – двигался он, как горная кошка, стремительно и бесшумно.

У лестницы наверх спал, опустив голову на какую-то толстую тетрадь, толстый стражник. Святоша, приложив палец к губам, подкрался к нему и в мгновение ока снял с его пояса ключи. Стражник даже не дернулся.

— Хороши навыки для солдата, — заметила я шепотом, когда мы поднимались по лестнице.

Святоша не ответил. Его умениям позавидовал бы любой вор: скрипучие кованые двери он открывал без единого звука. Опыт?..

Мы оказались в казармах стражи. Мерный храп доносился отовсюду, в общей зале – слава Небу, пустой – на скамье лежала пара кольчуг и стеганок. Святоша осклабился:

— Как вовремя.

— Что ты имеешь в виду? – спросила я.

— Во-первых, я слишком бросаюсь в глаза в этом городе, — пояснил он, облачаясь в кольчугу. – А во-вторых – мне холодно.

С особым тщанием он приладил шлем, стараясь как можно лучше скрыть лицо.

— Нужно сматываться отсюда, — сказала я, начиная беспокоиться. – У меня нехорошее предчувствие.

— Точно, — сказал Святоша. — У меня тоже. Пожитков много у тебя?

— Вовсе нет... но нужно заглянуть в трактир, а туда не так-то близко идти… тебя могут узнать.

Мы уже успели выбраться на улицу, и меня обдавало ледяным ветром. Пар срывался с моих губ и улетал, обращая снежинки в крохотные жемчужные слезинки.

— Могут. Знаешь, что? Брось-ка ты их.

— Как так?

— А вот так. У тебя сотрясение, детка. В ближайшие пару дней тебе лежать бы. Но, поскольку ты этого не можешь, придется обращаться с тобой осторожно. Вещи — дело наживное. Выберемся — уж помогу тебе какое-то снаряжение справить, так и быть.

Луна уже почти зашла; на востоке виднелась тонкая алая полоска. Времени было в обрез. В любой момент камеру могли обнаружить пустой, и тогда…

— Но ведь я не смогу себя защитить, если у меня не будет даже ножа, — сказала я уныло.

— А ты думаешь, что много сможешь, если он у тебя сейчас будет? — хмыкнул Святоша. — В твоем состоянии даже ровно идти — уже подвиг.

На морозе мне, конечно, полегчало, но я понимала, что он прав. На мое плечо опустилась его ладонь в толстой перчатке:

— Ну согласись, выбора у тебя сейчас немного — либо довериться мне, либо упасть в ближайший сугроб.

Я печально кивнула. Если бы я не чувствовала себя такой слабой, мне, наверное, захотелось бы его прибить. Алая полоса тем временем все ширилась — зимний рассвет всегда наступает поздно. Еще немного, и улицы наполнятся спешащими людьми — ремесленниками, охотниками, лавочниками, жаждущими поскорее открыть торговлю...

Мы бодро зашагали к воротам. Ну, Святоша шагал и впрямь очень бодро, а меня толкал перед собой, немилосердно тыча в спину. Со стороны могло показаться, что стражник поймал хулиганку, и теперь куда-то ее ведет. Миновали мост над расщелиной, и дорога начала спускаться вниз. Камень мостовой сменился обледенелой галькой. Одно неосторожное движение теперь могло сбросить меня под скалу. Я замедлила шаг, стараясь идти осторожно, и на моем локте сомкнулась стальная ладонь. Святоша даже не попытался сбавить ход.

Опасный участок закончился. Мы были на рыночной площади. Здесь и впрямь начинался суетливый, полный гомона и торговли день: уже открывались лавки и магазинчики, полусонные, зябнущие менестрели выдували какие-то грустные и нестройные ноты из флейт и волынок. Святоша уверенно держал курс вперед, увлекая меня туда, где лежали большие бревенчатые ворота с огромным, довольно грубо вырезанным гербом города на них. Мне трудно вспомнить, что он собой представлял, так как я вообще была неспособна на хоть сколько-нибудь серьезное умственное усилие. Мы остановились и оглянулись; в этой части города не было пока видно ни одного стражника.

— Мне нужно сменить одежду, — сказал Святоша.

— Хм? — не поняла я.

— Удирать в таком виде — верх глупости, — пояснил он. — Ни малейшего шанса остаться незамеченным, особенно в такой странной компании. Вот что: стой-ка ты около этих ветродуев, а я скоро вернусь.

С этими словами он подтащил меня к шатру бардов и оставил, смешавшись с толпой мгновенно. Но отсутствовал совсем недолго: мне показалось, что не успело пройти и десяти минут, как он возвратился. Облик его и в самом деле изменился: теперь на нем была куртка мехом вовнутрь, мешковатые полосатые штаны, которые явно были велики ему, и тяжелые меховые сапоги.

— Где ты достал одежду так быстро? — изумилась я.

— Где-где... Скирды сена вон там видишь? На телегах? Рядом с ними был их хозяин. Ничего, только шишка и останется.

— Замерзнет же? — робко предположила я.

— Не успеет, раньше очнется. Или найдут. Давай, пошли.

— Куда?

— Туда же, к скирдам.

— Да зачем?

— Почему ты задаешь столько вопросов? Идем, и все. Придумал я кой-чего, а объяснять времени нет — оглянись!

Я оглянулась и увидела стражников, спускающихся на площадь. Все вопросы отпали сами собой, и я потащилась за Святошей. Около ближней телеги с сеном он остановил меня и сказал:

— Так, теперь все просто. Ты сейчас залезаешь в сено и сидишь тихо, а я впрягаю вон ту чалую и изображаю из себя чурбана на выданье, все понятно? Пока я не скажу — чтоб не шелохнулась!

— Почему просто не взять лошадей? Зачем тащить с собой телегу?

— Затем, что ты не удержишься на лошади с таким шумом в голове, ясно? Я могу тебя к седлу привязать, но делать этого не стану — больно подозрительно ты смотреться будешь. Не спорь! Залезай! — последние слова Святоша произнес уже на пути к стойлу, к которому привязана была смирнейшего вида лошадка.

Я посмотрела ему вслед, и внезапно ощутила грубый тычок в ребра, от которого опять закружилась моя многострадальная голова. Обернувшись, я увидела, будто в легкой дымке, чернильное пятно лица и горящие тупой ненавистью глаза.

Ну, конечно. Они с дружком меня, должно быть, искали самостоятельно — никто меня больше не видел, и даже их начальство, скорее всего, позабыло обо мне напрочь, лишившись главного тюремного сокровища — Святоши.

— Ах ты, шлюха, — прошипел стражник, стискивая своей лапой мое запястье, — грязная наироу, то-то я смотрю — полушубок знакомый... В мою смену никто не сбегает, поняла? Пошла, ну!

Первым моим желанием было закричать и позвать на помощь. Вторым — осесть на землю и зарыдать от боли, слабости и обиды. Третьим — кинуться на черномордого ублюдка и выцарапать ему глаза... Выцарапать глаза...

На грани зрения я уже видела метнувшуюся в нашу сторону фигуру Святоши. Но я знала, что он опоздает. Знала это точно, глядя в глаза стражника со всей ненавистью добычи к хищнику. Я знала, что Святоша, каким бы он ни был ловким, уже не успеет предотвратить того, что случится.

Когда его руки коснулись моих обвисших плеч, не давая мне упасть, черномордый уже лежал на мерзлой земле, глядя на нас страшными пустыми глазницами с обуглившейся вокруг них кожей.

Глава 5

Теперь я с трудом вспоминаю, что было дальше. Помню, что в сено я влезла не сама. Помню, что бездыханное тело, еще несколько минут назад бывшее живым человеком, Святоша тоже куда-то отволок, бормоча ругательства. Меня же он спрятал на самом дне телеги, и уже сквозь муторную полудрему я чувствовала, как она трясется во время езды... И как меркнет вокруг меня мир.

Рассудок вернулся ко мне только тогда, когда картина звуков вокруг меня окончательно перестала напоминать злополучную рыночную площадь, на которой мы задержались все-таки явно дольше, чем следовало. Содержимое моего несчастного черепа, похоже, совсем размякло — разве что не булькало. Булькало, однако, в горле. Я не сразу поняла, почему — но, когда потихоньку пробудились чувства, осознала, что меня тошнит, и тряская тележка этому очень способствует.

Борясь с тошнотой и головокружением, я осторожно высунула нос из-под мерзлого сена. Мимо меня мерно плыли укрытые снегом виды на Сандермау, а тележка держала путь по горной тропе под Спящим Быком — огромной отвесной скалой, цельным куском гранита неимоверных размеров. Над ней уже начинались пики Итерскау — непроходимые твердыни, “Ветрила Мира”, как их называли старожилы. Они граничили с древними землями эльфов.

Тошнота стала совсем нестерпимой. Рот открывать было опасно, поэтому я попыталась перебраться туда, где сидел правивший телегой Святоша, и потянуть его за полу дубленки. Получилось. Он обернулся:

— Очухалась?

Я зажала рот рукой и, кажется, икнула. Святоша все понял, потянул вожжи с характерным крестьянским “Тпрууууу!”, и телега остановилась. Он проворно соскочил с нее, подошел ко мне.

— Тошнит? Ну, ну. Давай-ка, вылезай. Чуть-чуть потерпи. Вот так.

Оказавшись на земле, я больше не смогла сдерживаться. Святоша меня немедленно отпустил, и я схватилась за обод колеса, чтобы не упасть. На какое-то время возникло ощущение, что меня выворачивает наизнанку. Мне было отчаянно стыдно перед Святошей, но я ничего не могла с собой поделать. Когда рвота прекратилась, я выпрямилась, хоть и с некоторым трудом.

— Извини, пожалуйста, — утробно-гнусавым голосом сказала я. — Ужас что такое.

— Бывает, — отозвался мой спутник. — Повернись-ка.

Я покорилась, и он натер мне щеки снегом. Это помогло: бодрость ко мне отчасти вернулась, если только вообще возможно быть бодрой после такой бурной ночи. Я огляделась и поняла, что мы теперь находимся на ближнем перекрестке трех дорог. Одна на Арос – городок, который мы только что покинули, вторая – торговый тракт, ведущий вниз, в предгорья, а третья – полузаброшенная тропа, уходящая в Итерскау, к каким-то старым святыням.

— Н-да, — сказал Святоша задумчиво. – В тот раз я здорово ошибся, когда убегал.

— Как это? – поинтересовалась я, принимая предложенную им флягу.

— Я ушел наверх.

Во фляге оказалось что-то очень горькое и жгучее. Я хлебнула, поперхнулась и выдавила:

— Зачем? Там же, кажется, ничего нет?

— Не знаю. Я тогда был пеший, брел полночи только досюда... По ночному-то холодку каково, а? Да и как пешком далеко уйти? Я, наверное, потому самый трудный путь выбрал, что думал – они за мной туда не пойдут… Недооценил. Ладно, миледи, теперь объясняй.

— Что? – не поняла я. – И с чего это вдруг я стала “миледи”?

— Что ты сделала с тем стражником? Готов руку дать на отсечение, что это была магия. И если я не стал задавать вопросов, когда ты отомкнула камеру соломкой – ну, мало ли, всякие мастера бывают – то выжженные глаза уже как-то... чересчур.

— Магия, — признала я.

— Тогда как ты вообще угодила в эту историю? Ты что, не могла глаза им отвести... Или... Ну, не знаю... Улететь?

Я тихо засмеялась.

— Не могла. К сожалению. Не все так просто со мной.

— Ладно, миледи. Тошнит еще?

— Уже нет.

— Тогда забирайся обратно в сено. Не будем терять времени.

…Придорожный кабак “Летай – не падай” не отличался чистотой и качеством обслуживания, но, по крайней мере, был немноголюден. Мы успели сильно проголодаться, а путь предстоял долгий. Следовало уходить ниже, в леса. Святоша сказал, что знает какое-то место, где можно будет отсидеться. Я, правда, не совсем поняла, о чем он говорил — то ли о лагере контрабандистов, то ли о разбойничьей деревушке... В общем-то, мне было все равно.

Когда мы добрались до кабака, я с огромным облегчением слезла с телеги и чудом доползла до ближайшей скамьи. Рисуя картину окружающего мира исключительно по звукам – безболезненно я могла рассматривать только свои ноги – я поняла, что Святоша принес от стойки две кружки и поставил их на стол.

— На, выпей, — сказал он, подвигая ко мне одну из них.

— Что это? – спросила я, обхватывая сосуд пальцами.

— Ром.

— Ром? Зачем?

— Тебя взбодрить. И согреть заодно. Пей, хуже точно не будет.

Я повиновалась. Острое терпкое тепло хлынуло по моим жилам, разогнало кровь и молоточками застучало в ушах, прогоняя нудную тупую боль. Мир на несколько мгновений стал мутным и отстраненным.

— Но больше не дам, — меня пихнули локтем. – Долго отдыхать, я думаю, не придется.

— Почему они еще не гонятся за нами? – выдавила я слабым голосом.

Святоша ответил не сразу; некоторое время я слышала только громкие глотки. Осушив кружку, он поставил ее на стол и сказал:

— Потому что устроено у них там все по-свински. Я еще когда служил, заметил. У них никогда не бывает запасного плана на тот случай, если что-то пойдет не так. Вот так и сегодня: они были уверены, что мы не выйдем из камеры, но мы вышли. Черт с ним, вышли и вышли – на то и стража, чтобы поймать нас, пока мы в городе. Они знали, что мы не выйдем из города, но мы опять спутали им карты, покинув его. Тут уже им придется серьезно напрягать то, чем они там думают. Задним умом они, конечно, крепки — ничего не скажешь, но...

— Может быть, они вообще про нас забудут? — с надеждой предположила я.

— Про тебя — вполне возможно. Даже наверняка. Про меня — ни за что. У его светлости Гельхельма Аросского ко мне личные счеты, сама ведь знаешь.

Я широко зевнула, сама удивившись силе зевка.

— Так что, — продолжал Святоша, вновь наполняя свою кружку, — если нас начнут догонять, я тебя просто засуну в ближайшие кусты.

— Но... — вскинулась я.

— И свяжу перед тем, если надо, — твердо оборвал мой порыв бывший узник Аросской тюрьмы. — Даже на кляп не поскуплюсь. Ясно?

— И что, ты им так просто сдашься?

— Нет. Живым, во всяком случае.

— Что-то ничего не понимаю, — я начала злиться. — Что ты хочешь этим сказать?

Святоша пожал плечами.

— Ну, я же все-таки убил этого парня. Меня по закону должны были казнить уже давно. Я не буду сильно страдать, если судьба отнимет у меня свою неожиданную милость. Не особенно она мне и нужна.

— Ты бредишь, — сказала я неуверенно. — Ты же не виноват. Он ведь совратил твою невесту...

Ответом мне было раздельное язвительное “ха-ха-ха”.

— И что с того-то? Если смог совратить, значит, не судьба нам с ней было счастливыми быть.

— Разве он ее не против воли взял?

— Письма-то мне она точно не против воли писала.

— Письма?

Мне показалось, Святоша опять издал что-то вроде смешка. Прозвучало это еще грустнее.

— Прости, забудь… Не так боги судили… На пути к счастью моему не держи меня…

Голос его сорвался, и он размашисто приложился к кружке. Какое-то время слышались только глотки.

— А ты уверен, что она их писала? – спросила я недоверчиво. – Хочешь сказать, крестьянка читать умела?

— Кто тебе сказал-то, что она крестьянкой была?

— А что, нет?

— Нет. Дочка купеческая. Ее отец с матерью потом из города уехали. Она у них единственная была, вот и учили всему. Я-то сам давно навострился буквы разбирать… у меня, знаешь ли, отца богатого не случилось, так что — либо учиться хоть чему-то, либо в вышибалы трактирные…

Он говорил так спокойно, что мне почему-то стало страшно.

— Я там, в этой части, бился-бился, чтобы меня в Арос перевели. К ней поближе. А тут эти письма, значит. Ну что я сделаю-то? Держать ее? А кто я ей, чтоб держать? Значит, так любила. Потом друг один старый рассказал, чем все обернулось… Опять же, этот знатничек что, ее со скалы толкал? Нет. Она сама так решила. Родителей жалко, разве что. Вот у них было право обвинять кого-то, но они этого делать не стали. А значит, и я не должен. Если б я ей мужем был, тогда другое дело.

— Зачем же ты тогда?..

— Не удержался. Как ветер смеется, знаешь? Вот и надо мной посмеялся: дня не прошло, как я о ее смерти узнал, и тут на мое прошение о переводе ответ пришел. Утвердили… Я-то, конечно, на попятную, просил меня хоть куда, неважно, только бы оттуда, но… И тут, значит, пили мы. Ну, праздник, понимаешь? А мы-то не стража, чтобы в праздник мостовую пятками чесать… И тут он. Угощает всех… Капитан ведь.

— Ага, и покоя от него никому не было, да?

— Не больше, чем от многих солдат из простых. Куролесил, конечно, знатно, по чину. От него та беда была, что ему слово против все сказать боялись из-за дядюшки – не то, что простым. Ты думаешь, иные солдаты до баб меньше охочи? Или кулаки почесать?

— Странный ты, — возмутилась я. – Почему ты так о нем говоришь? Как будто защищаешь!

— Я не странный. У меня просто времени подумать в камере хватило. Сначала, конечно, я себя кругом правым считал. А потом что-то мыслишка мелькнула, что не так все просто. Ну, обозвал он ее шлюхой при мне, да? А как бабу назвать, которая при живом женихе к другому в койку пошла? Сволочь он, конечно. Не оправдываю я его. Но она-то свой выбор сама сделала! А тогда я не думал. Вообще. Просто встал, сказал ему заткнуться. Потом в зубы. Потом нож. Бил – не думал. Одним движением, как рука пошла. От уха до уха… и ушел. Руки в крови… И так и не думал ни о чем. Кровавый туман перед глазами… Как волк. Сначала из города. Стену перелез… я же раньше… — он запнулся, — да неважно… И ушел. В одной рубахе, как был. И с ножом. Как не замерз насмерть, не знаю. Сколько-то дней плутал… не считал. Потом в снег зарылся, чтоб не окочуриться совсем. Очухался уже тогда, когда бить начали, — Святоша закончил говорить уже почти монотонно и глядя перед собой в пустоту. В его глазах словно потушили свет. Тогда я и заметила, что они были совершенно серыми. Как иней или седина, с темными ободками.

— Как же ты себе ноги не отморозил? – удивилась я, хотя чувствовала – ему не очень-то важно, слушаю я его или нет. – Ты ж босой был.

— Сначала – нет, — мрачно сказал Святоша. – Сапоги с меня уже потом стащили. То ли хотели помучить, то ли просто глянулись кому. Неплохие были. Да и вообще-то мне холод нипочем, долго терпеть могу. Поэтому и хотел на севере поселиться.

— Вот оно как… Слушай, а сколько ты уже зим видел?

Святоша удивленно глянул на меня:

— С чего это такой вопрос? Двадцать шесть. А что?

— Да просто мне тут подумалось, — полусонно сказала я, — что одна эта зима всех предыдущих тебе стоит.

Он прыснул:

— Спи. Шутница…

Я не видела в этом ничего смешного, но мои глаза уже и впрямь закрывались.

Из плена серых, но тревожных снов меня вырвал тычок под ребра. Мои веки все еще были тяжелы. За окном была глубокая ночь.

Меня толкнули еще раз. Я оторвала голову от стола и услышала обеспокоенный шепот Святоши:

— Просыпайся, тревога! Ну!

— Что случилось? — зевая, спросила я.

— Сама посмотри. Да не на меня, в окно!

В колючей, липнущей к окну пурге зияли желтые пятна масляных фонарей и раздавались чьи-то грубые голоса. Вот кто-то прошел совсем близко к окну, и я различила гербовую накидку Ароса. Этой нехитрой картины оказалось достаточно, чтобы разом согнать с меня всякий намек на сонливость.

— Догнали, — выдохнула я.

— Ага, — кивнул Святоша как-то обреченно. — Чай, не на крестьянских кобылках скакали. Князь Гельхельм скакунов с Нижних Лугов заказывает, где уж тут удрать...

— Что будем делать?

Брови Святоши сошлись в один угол, сделав его лицо почти старым.

— Ну, я же сказал. Забыла?

В дверь таверны забухали кулаком. Час был поздний, хозяин уже заложил вход массивной перекладиной. Шумела пурга, шумели за окном ночные гости, ржали лошади…

— Ты вот сейчас сидишь тут очень тихо, — продолжал Святоша, понизив голос до шепота. – Даже не шевелишься, ясно?

— И что?

— И просто смотришь, что будет. Ну, повтори, что я сказал!

— Что?..

— Что ты сидишь… и… ну?

Подошедший к двери хозяин отлетел, когда она сорвалась с петель, не выдержав пурги и грубой силы. Ноги в тяжелых сапогах ступили на скрипучие половицы, в тусклом свете блеснули алебарды. Святоша одним прыжком оказался у стойки, схватил воткнутый в столешницу нож и кинулся на вошедших, точно горная кошка.

А они уж точно не ожидали такого натиска. Короткий, радостный блеск стали, дикий крик, поток крови из чьего-то лица… Порывистый перехват алебарды у падающего тела, отскок назад, медленный блик на остром металле, направленный против смятенных, недоуменных, на шаг отступивших врагов.

Я зажала себе рот обеими руками, когда на меня неожиданно обрушилось осознание того, что Святоша имел в виду. И того, что он это серьезно. Вопреки его приказанию не двигаться, я оглянулась на окно. Отряд был невелик, насколько я могла судить.

— Сдавайся! — гулко рявкнул кто-то. – Именем князя Гельхельма Аросского!

— Зачем? – спокойно спросил Святоша. – Вы меня все равно убьете. Да и я никуда не бегу, видите? Подходите, берите! Ну!

На лицах стражников, обрамленных поблескивающими койфами, проступило некоторое уважение. Тот, кто призывал его сдаться, был явно чином повыше, судя по шлему.

— Слушай, парень, — сказал он. – Ну не надо, а? Ты же сам знаешь, что умрешь. А я тебя видел в деле, и знаю, что голыми руками мы тебя тоже не возьмем. Ну, чем мы-то провинились? Мы враги тебе, что ли? Мы только дело свое делаем. Зачем тебе эта кровь на руках? Не дури.

Лицо Святоши дрогнуло, и он усмехнулся.

— Дядя Гимбальт, ты, что ли? Тебя по мою душу послали?

Стражник вздохнул и стащил шлем.

— Я. Князь-то не дурак. Если ты за неделю в горах не скопытился, значит, второй раз ошибок повторять не станешь, и мелюзга тебя не словит. А за родную кровь он отомстить хочет. Сдавайся, парень. Не грязни душу.

Пальцы Святоши побелели от силы, с которой он стискивал древко. На меня никто не обращал внимания, и я кусала руки, стараясь удержать противный ком в горле.

— Анаки, — сказал стражник Гимбальт, — уж прости старика.

На столе по-прежнему стояла пара кружек, а у меня как раз было две руки. Я сцапала одну из кружек и запустила ею в Гимбальта, снявшего шлем совершенно зря. Глиняный сосуд был тяжел, а я все-таки обладала какой-никакой меткостью. Гимбальт охнул и начал слепо отклоняться назад, на собственных подчиненных, которые мигом отвлеклись от жертвы.

Вторая кружка полетела в окно, которое со стонущим звоном разбилось.

— Пошли, — крикнула я, сорвавшись на противный визг. – Ну, давай, айда!

Святоша, надо отдать ему должное, соображал очень быстро. И двигался тоже. Это рассказывать долго, а на самом деле счет шел на какие-то жалкие мгновения, которые я крала у судьбы, сама толком не понимая, зачем.

Сначала он схватил меня за талию и просто швырнул в проем. Отфыркиваясь в сугробе и глотая ветер, я увидела, как он выпрыгивает следом. Затем он дернул меня вверх, поднимая. Двое стражников, оставленных с лошадьми, дернулись, перехватывая оружие. Святоша просто влетел в седло ближайшего скакуна, сгреб меня за шкирку, и я почувствовала, как меня укладывают на лошадь поперек, словно какой-нибудь бесчувственный мешок. В голове снова зашумело, но на обмороки уже не оставалось времени.

Скакун вздыбился, пришпоренный отчаянным всадником. Мерзлая земля и снег стали чуточку дальше от меня, я слышала, как кто-то что-то кричит через пургу, но всего лишь миг – и в моем поле зрения остались только мелькающие копыта, а в ушах – свистящий, визгливый ветер.

…Лошадь встала. Или конь, уж не знаю хорошенько, кто это был. Мне эта скачка далась так трудно, что разбираться в подробностях не хотелось совершенно.

День уже вступил в свои права. Хмурый, тяжелый, зимний, он супился на нас мохнатыми снежными бровями. Святоша пытался понукать скакуна, но тот тяжело дышал и делал вид, что ничего не понимает. Тяжело вздохнув, Святоша спешился сам и снял мое бездыханное, совершенно убитое тряской тело.

Неспособная устоять на ногах, я брякнулась в снег. Святоша склонился надо мной и принялся потряхивать меня за плечи — осторожно, так, чтобы голова с них не скатилась.

— Ну, ты живая? Скажи хоть что-нибудь, ну!

Я чихнула и подняла на него глаза.

— Живая, — голос хрипел.

— Почему ты не сделала так, как я тебе сказал?!

Я смотрела на него и пыталась сообразить, как бы получше разъяснить ему мои поступки.

— Ну почему ты просто не сидела тихо? — руки Святоши стиснули мои плечи. — Кто тебя вообще просил?! Теперь они тебя не отпустят, если снова догонят нас, да и в город тебе дорога теперь точно заказана...

Мне захотелось взглядом передать всю степень своего презрения к его словам, но не уверена, что мне удалось.

— А пошел ты, — бессильно выдохнула я и поднялась, собравшись с силами. Повернувшись к нему спиной, я захрустела подошвами сапог по снежному тракту, пряча в рукавах ладони.

Падал снег, тихий и мелкий. Мои щеки уже почти совсем перестали чувствовать холод. Хотелось плакать от боли в гудящем виске и усталости. Мучил сосущий голод. Где-то внизу зима крыла своими белоснежными козырями бессильные леса. Где-то там были теплые очаги, еда. До них надо было дойти, предстоял долгий и трудный путь.

Я прошла совсем немного, всего с десяток-другой шагов, когда хруст снега под ногами вдруг стал двойным, и Святоша нагнал меня.

— И куда мне идти, по-твоему? — тихо спросил он.

— Не знаю, — безразлично отозвалась я. — Мне все равно. Просто я, знаешь ли, уверена, что умереть мы всегда успеем.

— Тут у них в переметной сумке нашелся кошель, хлебец и фляга с чем-то крепким, — сказал Святоша, вздохнув. — Ближайшее место, где можно согреться — Семихолмовье, контрабандистская деревушка. Дня за три-четыре дойдем. Если не будем спать, то, может, и раньше.

— Откуда ты, солдат, знаешь про контрабандистские деревушки? — осведомилась я.

— Я всего два года служу... Служил. И в службу-то я из-за Маннеке подался.

— Маннеке?

— Та девчонка из Ароса. А до того я с ее отцом работал, товары кое-какие возил, на которые в Аросе пошлина больно высокая...

— И он тебе позволил жаться к своей дочке, зная, кто ты? — изумилась я.

— Почему нет-то? Его это вообще не волновало. А вот ее саму и ее мать — весьма. Как-то так.

— Ладно, допустим. А нагнать нас теперь могут?

— Могут. Но мы сойдем с тракта.

Я удивленно посмотрела на него. Святоша... улыбался! Даже не губами, скорее глазами и очень сдержанно, но все же это была улыбка.

— Говорят, наироу нельзя доверять, — сказал он. — Но я рискну. По крайней мере, до Семихолмовья. Как тебя там... Навелин?

Ой, как же давно я не слышала своего имени. И, оказывается, предпочла бы не слышать его и впредь. Как-то слишком уж серьезно оно звучит, честное слово...

— Лучше придумай что-нибудь другое, — сказала я. – Навка, например.

Глава 6

Холодный ветерок, вызывающий мурашки по спине, пропитался терпким, как вино, запахом мокрых листьев. С навеса надо мной плавно тянулись серебряные нити; ливень…

Святоша держал ладонь под темной небесной водой, прислонившись спиной к бочке, на которой сидела я. Я видела, как разбиваются об его руку тяжелые капли. Казалось, что на его ладонь с хрустальным звоном падают усталые звезды.

— Вот ты все это серьезно?

— Да.

— Четыре года прошло, — сердясь, я произнесла слово “четыре” едва ли не по слогам.

— И что с того?

— Неужели тебе нравится чувствовать себя задолжавшим?

— Знаешь...

Святоша убрал руку под навес. Откуда-то справа донеслась крикливая женская брань, хлопнула дверь, выпустив в осеннюю сырость немного желтого лучинного света. Кто-то шмякнулся в грязь. Повозился, роняя хриплые ругательства, побрел куда-то...

— Есть люди, которых я скорее убил бы, чем позволил себе остаться у них в долгу. Ты не в их числе.

— И как долго ты еще будешь пытаться расплатиться? — я ткнула Святошу носком в бок.

— Я не пытаюсь, — возразил он, потирая ушибленное мной место. — Меня это вовсе не тяготит.

— А если бы я все-таки потребовала от тебя выплаты? — съехидничала я. — Что бы ты мне предложил?

Святоша запрокинул голову и расхохотался. Глиняная трубка, висевшая у него на шее, весело трепыхалась в такт смеху.

— А ты попробуй, — посоветовал он, отсмеявшись. — Увидишь.

Я фыркнула и снова пнула его, еще чувствительнее, чем прежде.

— Больно надо.

С тех пор нам часто приходилось удирать от разъяренной стражи – контрабандистов вообще мало кто любит — но так весело не было ни разу. И все же, я страшно не люблю двух вещей: быть должной и быть заимодавцем.

Я спрыгнула с бочки и объявила, что иду спать. Святоша, погрузившийся в свои мысли, забыл пожелать мне спокойной ночи.

Какое-то время я ворочалась на скрипучей лежанке, пытаясь успокоить вихрь воспоминаний. Веселая была тогда зимовка… как, впрочем, и вся моя жизнь. А уж если вспомнить Арэль Фир...

Тут мои мысли потекли по уже проторенному руслу, какое принимали иногда, если мне становилось неспокойно. Конечно, я не боялась возвращения в долину магов — это было бы глупо — но даже теперь, спустя много лет, у меня оставалось множество вопросов. Наироу не обучались на общих основаниях — мы были чем-то вроде эксперимента. И куда исчезали те, кому удалось проявить хотя бы крохи таланта? Может быть, их перемещали в какие-то иные классы? Но почему тогда мы больше никогда не встречали их в школе? Если их отпускали, как меня, то в чем был смысл всего этого?

…Большой осколок зеркала на бечевке, унылое подобие уюта в комнате, пытался отразить меня сквозь пыль и жирные пятна. Я решила помочь ему (а заодно неумехе-хозяину и его ленивой жене), отыскав в комнате тряпку и протерев его. Хотелось причесаться.

Через некоторое время мои старания принесли плоды, и я смогла разглядеть в зеркале свое блеклое и вытянутое отражение. Ничего нового, впрочем, не увидела — все та же худоба, резкие черты и слишком тяжелый подбородок. Все те же криво отрезанные темные волосы. Все те же насмерть перепуганные черные глаза с — о, да, хоть что-то! — типично эльфийским разрезом. Все те же тонкие, угрюмо сжатые губы — и с этим лучше ничего не делать, потому что один зуб у меня сколот, и это не добавляет очарования моей улыбке. Да, грызла орех. Тогда Святоша меня Белкой и прозвал.

Надо сказать, в борделях весьма ценят шлюх-полукровок. Эльфы ведь очень красивы — рослые, статные, яркоглазые и с чертами, гармонии которых само Синее Небо завидует. Мы, полукровки, частенько все это наследуем. Но не я. И, черт возьми, Синее Небо не могло бы благословить меня лучше: красавица в Семихолмовье становится либо чьей-то, либо общей. А меня никто не трогает, потому что друзья завидовать не будут, а зачем иначе женщины нужны?

Я погрузила ладони в стоявшую на колченогом столе плошку с водой, умыла лицо. Опоясала висевшую на мне мешком рубаху широким кожаным поясом с ножнами от охотничьего ножа. В таких деревушках, как Семихолмовье, свой статус нужно подчеркивать сразу — иначе легко нарваться на пренебрежительное и зачастую опасное для жизни отношение “соратников” по тяжелой контрабандистской доле. Народец у нас тут постоянно тасуется — основная масса друг с другом, конечно, знакома хотя бы мельком, но кто-то то и дело пропадает, а кто-то возникает, как гриб после весеннего дождя, поэтому надо быть осторожной. Сквозило прохладой, и я влезла в жилет из оленьей кожи.

Окошко было умыто дождем, но лишь снаружи, а изнутри находилось в том же состоянии, что и зеркало. Я покосилась на украшенное круглыми следами моей чистоплотности стекло, досадливо сплюнула на немногое потерявший от этого пол и открыла дверь ступней, забыв, что та была закрыта на засов. Заменявшая его веточка упала с глухим стуком.

Безопасность превыше всего, чтоб ее.

Я порылась в карманах своих штанов из мешковины и выудила оттуда несколько тусклых медяков, убеждаясь, что мне есть чем расплачиваться в том случае, если мне предъявят счет за порчу имущества.

Ну, и за завтрак заплатить.

Половицы скрипели под моими ногами в тяжелых сапогах, которые, к тому же, были мне великоваты; коридор второго этажа был так узок, что сам по себе больше напоминал чердак. Я споткнулась о поднявшуюся доску, схватилась за стену. На ней остался след от пяти пальцев, а моя ладонь почернела. Вдобавок не то из окошка, не то откуда-то еще, возник запах куриного навоза. Мне же, чтобы слиться с пейзажем, не хватало только тяжелого похмелья. Спуск по хлипкой лесенке был серьезным риском даже по моим меркам.

В общем зале постоялого двора было немного посетителей: тут сейчас находились либо те, кого не потчевали завтраком дома, либо те, кого после вчерашних попоек некому было дотащить до избы.

Святоша, однако, был здесь; торчал на нашем с ним обычном месте, невдалеке от входа. Над ним плыл сизый дым, улетая в свежеразбитое кем-то окошко. Он сосредоточенно грыз свою видавшую виды трубку.

Окончательно миновав лестницу, я с удивлением поняла, что он не один, и даже не с женщиной. Против него сидел человек, одетый, как я могла видеть, по-дорожному. Лицо оставалось в тени из-за широкополой шляпы, но мне были хорошо видны длинные белокурые волосы, спускавшиеся на довольно-таки широкие плечи и серый плащ. Перед человеком стояла кружка, но он к ней не прикасался, в отличие от Святоши, который не спеша потягивал местное пойло из своей. Они о чем-то тихо говорили.

Когда человек качнул головой, я увидела на шляпе (подумать только!) фазанье перо. Щеголь. И что у них со Святошей, интересно, нашлось общего?

Святоша что-то ответил своему необычному для этой глуши собеседнику; я увидела, как он недобро усмехается краем рта. Затем он поднял голову, оглядел зал и, увидев меня, приветственно махнул мне рукой.

— Утро доброе, Белка, — поздоровался он со мной, когда я подошла.

— И тебе того же, — довольно сумрачно ответила я.

— А вот и моя напарница, Басх, — обратился Святоша к белокурому щеголю.

Тот встал и снял шляпу, чем привел меня в совершенное недоумение.

У него было правильное лицо с чертами, словно выточенными резцом искуснейшего скульптора. Легкие пряди волос разметались, открывая уши. Подумать только, он был наироу! Были бы уши покрупней — можно было бы перепутать с чистокровным эльфом. Высокий лоб, бесстрастный разлет бровей, вежливая улыбка, в которую его губы складывались сами собой. Под глазами залегли тени – он явно долго не спал; сами глаза…

Кто не видел чистой воды изумрудов, вряд ли сможет себе вообразить их цвет; темный лед северного моря в сумерках? Если по белокаменному лицу Басха невозможно было прочесть ничего, то глаза это с лихвой компенсировали. И все-таки, наверное, море: изумруды не меняют своего цвета.

Я протянула ему руку для пожатия, но он принял ее не так, как я ожидала. Гибкие пальцы тронули мою ладонь, повернули ее тыльной стороной вверх; затем Басх склонился, легко касаясь ее губами.

Я была удивлена. Надо сказать, приятно. Такая изысканная вежливость не входит в правила тех мужчин, с которыми мне обычно приходится иметь дело. А Святоше бы стоило подобрать челюсть: местные карманники тащат все, что плохо лежит.

— Басх Дэ-Рэйн. Рад познакомиться с вами, сударыня, — сказал Басх, выпрямляясь. Глубокий звучный голос; возможно, он странствующий певец? Это многое объяснило бы, в том числе и перо на шляпе. Оно почему-то действовало на меня, как кисточка тяжелой занавеси действует на кошку.

— Взаимно, — я постаралась вспомнить все, что когда-либо знала о хороших манерах. – Вы – странный гость в этих местах. Насколько я могу судить, вы издалека?

— Да, сударыня, вы правы, — Басх кивнул; брошенный на меня темно-зеленый взгляд показался мне испытующим. – Вам не откажешь в проницательности.

Сударыня. На миг я словно бы увидела всю сцену со стороны, и мне стало одновременно смешно и стыдно за заляпанные штаны и нечищеные сапоги, на которых слой засохшей осенней грязи уже едва ли не спорил толщиной с кожей, из которой они были сделаны.

Да закрой уже рот, Святоша! В конце концов, учеников Арэль Фир натаскивают не только на огненные шары. Мы должны были быть сливками общества, в конце концов.

Церемония обмена приветствиями между двумя воспитанными людьми завершилась, мы сели.

— Я полагаю, — начал Басх, обращаясь к Святоше, — если это ваша напарница, то ее мнение…

— Ясное дело, — мрачно отозвался Святоша. Я уже достаточно знала его, чтобы распознавать, когда человек, с которым он говорит, ему неприятен. – Видишь ли, Белка, сударь нуждается в наших, эээ... услугах.

— Каких из? – осведомилась я, движением бровей давай понять Святоше, что имею в виду. Отношения с законом у нас были на грани вооруженного нейтралитета.

— Ему нужны люди, которые хорошо знают предгорья и восточный отрог пиков Итерскау, — усмехаясь, пояснил Святоша. – Господин хочет миновать их, не утонув в болоте и не нарвавшись на гоблинов.

Краем глаза я не забывала наблюдать за невозмутимым Басхом. Уж больно несхожая с нашими обычными клиентами птица. Этакой голубь белый, мохноногий, ручной, залетевший на крышу, полную ворон. Семихолмовье уже само по себе — та еще глухомань: пограничная территория Сандермау и Хаэйльских Равнин, через эту деревню такое количество контрабандных путей проходит, что этот клубок даже Хаэльской Инквизиции не распутать. А тут еще и восточный Итерскау! Это ж такие места гиблые, что только держись. Не вязалось все это с Басхом, не вязалось. На лице — лишь вежливый интерес пополам с ожиданием. Выдержка, вроде, присутствует. Хотя кто его знает, может, он просто не понимает, куда попал. Хочешь — не хочешь, а пояснить придется.

— А что господину в Итерскау понадобилось? — не удержалась я от вопроса. Собственно, я была готова к тому, что отвечать он не станет. По негласному правилу, я вообще не должна была его ни о чем спрашивать.

Однако Басх только улыбнулся:

— Я ученый, сударыня. Весь мой интерес — сугубо академического толка. Историк.

— Рискованно, — протянула я, пытаясь скрыть любопытство, разбуженное его словами. — Там места очень непростые, сударь, знаете ли.

— Знаю, — Басх кивнул. — Поэтому мне и нужны проводники.

— Проводниками вы там не обойдетесь, — усмехнулся Святоша, глядя на него совсем уж недобро. Да что с ним не так сегодня? Я пнула его под столом. Он ойкнул и принялся потирать лодыжку.

— Но я предполагаю, что вы не скроетесь при первой же опасности, — удивленно сказал историк. — Да и чем те места так уж непросты?

Святоша пожал плечами. Я закусила губу. На этот вопрос сложно было ответить однозначно. Но его не задал бы ни один человек, проведший в этих местах хотя бы полгода. Одно слово “Итерскау” здесь производило колдовское действие. Дети, услышав его, прибегали в надежде услышать новую порцию страшных историй, взрослые отмахивались и делали священные жесты от сглаза, а контрабандисты и проводники тянули жалостливое “Ууууу!” и ломили заоблачные цены.

— Как вам сказать... Гоблины — это самая мелкая местная беда, — наконец выговорила я. — По крайней мере, возвращается оттуда очень мало народу...

“Да и Девять Стражей в той же стороне”, — внезапно подумалось мне, и эта мысль заставила меня вскинуться. Брови Святоши дернулись, и я готова была поклясться, что он подумал о том же.

— Ну, так что ты об этом думаешь? – поинтересовался мой напарник, закончив потирать лодыжку.

— Все зависит от того, сколько господин готов за наши услуги заплатить, — я бросила на Басха вопросительный взгляд.

Сотни три золотых эффи. Не меньше. За Итерскау и пять — цена слабая, но таких денег у него вполне может не быть. Будь на моем месте Злобный Фени, главарь местной Гильдии Следопытов, как он называл свою псиную свору, он бы согласился и на две сотни, только вот путь Басха окончился бы лигах в полутора от Семихолмовья. В каком-нибудь овражце. Надо, кстати, дать ему это понять. Мы со Святошей — одни из немногих, работающих честно, и скромность тут будет совершенно излишней. Впрочем, мы и без его заказа с голоду не помрем, несмотря на неприбыльное лето: через пару недель еще схолодает, гоблины полезут из берлог на игрища, и за чистку торговых путей от их хороводов будут платить неплохие деньги — главное, не забывать отрезать им уши.

Мои мысли совсем ушли было в сторону иного заработка, когда Басх сказал:

— Как насчет тысячи эффинов?

Святоша перестал дымить и переглянулся со мной. Его расклад, как и мой, явно прикидывал сумму поменьше. Я махнула рукой карлику, который тут изображал из себя прислугу: от деловых разговоров у меня еще сильнее подвело живот, к тому же, из разбитого окна тянуло запахом какой-то выпечки.

— Боюсь, что большую сумму я просто не потяну, — добавил ученый, как бы извиняясь. — Только я подразумеваю, что через все, что может там меня ждать, вы пройдете вместе со мной. Не то, чтобы я был совсем неспособен себя защитить... Но все же... Я понятия не имею, чего в тех краях следует опасаться. С гоблинами я еще никогда не сталкивался.

Святоша прыснул. Гоблины! Да их можно пачками вязать, особенно поздней осенью, когда у них ритуальные танцульки. Мы за ними в это время ходим, как по дрова, если других дел нет. За все время танцев можно сотню золотых эффи заработать проще, чем пальцами щелкнуть, а на эти деньги в Семихолмовье зимуется вполне спокойно, и даже на шлюх для Святоши хватит.

— Белка, на пару слов, а? — внезапно сказал Святоша, поднимаясь.

— Простите, — я улыбнулась Басху, — сами понимаете, нам нужно посоветоваться.

Тот кивнул. Мы со Святошей отошли к самой лесенке, ведущей на второй этаж, к комнатам.

— И что ты надумал? — поинтересовалась я.

— Чем-то странным это дело пахнет, — сказал Святоша, морща нос так, будто и впрямь ощущал какой-то неприятный душок. — Тысяча эффи... Здоровые деньги, конечно...

— Еще бы, — согласилась я. — Ферму на Хаэйльских Равнинах можно отстроить — об этом думаешь, да?

Мы оба знали, что он совсем не хочет шататься по лесам всю оставшуюся жизнь. Осесть где-нибудь в симпатичном местечке и заниматься чем-то более спокойным — фермерством или торговлей — вот, что было вершиной его честолюбивых мечтаний.

— Может, и думаю, — сердито сказал Святоша, — но это если я себе всю прибыль заберу. Не о том речь. Этот парень выглядит так, как будто с картинки в книжке сошел...

— Завидуешь?

— Смеешься?

— Ну, не без этого...

— ...оно и видно. Так вот. У него на лице все его неземные мысли как чернилами написаны. Ты же помнишь, что в той стороне бывшая эльфийская тропа?

— Девять Стражей-то? Ну, помню. И?

— А если он туда намылился?

— Нам-то что?

— Как что? Все, что за лесом — сплошной эльфийский погост. Я, конечно, мертвых не боюсь. Но я был там как-то...

Тут Святоша замолчал. Я терпеливо ждала, пока он договорит.

— И сама знаешь, что про те места говорят. Мне что-то туда идти неохота, — сознался мой напарник.

— А мне интересно. Я-то не ходила.

— Дура ты просто.

— Сам такой. Тысяча эффи, Святоша!

— Согласен. Даже звучит, как музыка, — он зажмурился, будто представляя блестящую золотую горку. — Но мало кто оттуда возвращается. Ты же сама всегда говорила, что эльфийская земля...

Я сердито закусила губу. Тут он меня подловил. Посмеяться на сказочниками-эльфолюбами я всегда была горазда, даром, что имела к предметам их страсти отношения побольше, чем они сами.

Аэнна-Лингэ — так назывался этот лес немногими, кто еще помнил старые, неоскверненные современными картографами названия. Те, кто ходил через него к предгорьям, рассказывали о странных серебряных обелисках, которые, бывало, возникали на полянах, а потом исчезали. По опыту уже многие поняли: увидев такой, нужно было мигом сворачивать в сторону, не то легко было обнаружить себя где-нибудь совсем в другом месте. Странные призраки и видения, приходящие к ночевавшим в тех местах, были почти одинаковы во всех пересказах. Те, кто рисковал заходить дальше, рассказывали о каких-то песнях и голосах, которые звучат на грани рассудка и потихоньку сводят с ума. Те, кто заходил еще дальше... ничего не рассказывали. Их-то уже больше никто никогда не видел.

Все это были отзвуки последней, самой разрушительной войны с эльфами, в которой люди, наконец, одержали победу... Одержать-то одержали, но Тсе Энхэль Асуриат так и не заполучили.

— И что, даже такая сумма тебя не соблазняет самому проверить, как там оно? — поинтересовалась я. — Ты ж жить без приключений не можешь. Гульнуть, так сказать, перед оседлой жизнью неохота?

Тут уже мне удалось задеть его чувствительную сторону, и я знала об этом прекрасно. Эта работа, хоть и связанная с риском, могла разогнать рутину обычных караванных перевозок.

— Тысяча эффи, — нервно повторил Святоша, облизнувшись. — Разом...

— Я даже не буду тебя уговаривать, — сказала я. — Ты сам себе докажешь все, что надо.

— А способен ли он заплатить?

— Легко выяснить. Возьмем предоплату, тем более, что она нам понадобится... Сотни две, а? Что думаешь?

— Согласен.

Мы вернулись к Басху. Карлик тоже приковылял за нами следом, и я затребовала себе хлеба и ветчины.

— Мы решили, что беремся за работу, которую вы предлагаете, — сказала я. — Вынуждены, правда, потребовать небольшую предоплату — сами понимаете, во-первых, подготовка к путешествию займет время и средства, а во-вторых, нам нужно знать, что вы...

-...что я платежеспособен, — с улыбкой закончил красавец-наироу. — Я прекрасно понимаю.

Я непроизвольно сглотнула. Красивых мужчин мне случалось видеть редко, и безупречность Басха была просто ошеломительна.

— Сколько вам нужно?

— Сотни вполне достаточно, — сказал Святоша. Я снова почувствовала тягучую, вязкую неприязнь, которую он явно испытывал к нашему новоиспеченному клиенту.

Кошель звякнул о столешницу. О, блаженный звон монет! Кто сказал, что счастье не в деньгах? Пусть даст их мне, и я покажу ему, что нужно делать!

— Когда мы сможем отправиться в путь? — спросил Басх.

— Дайте нам пару дней, — сказала я. — Думаю, через два дня на рассвете мы уже готовы будем выступать. Но многое, конечно, зависит от вашей конечной цели. Покажите нам, докуда вы намерены дойти – чтобы можно было прикинуть нужное количество припасов.

Басх вынул из сумки свернутую карту, развернул ее на столе. Я увидела Сандермау, темные штрихи, означавшие Аэнна-Лингэ, почти ничем не заполненную область, помеченную, как Итерскау...

— Долина, которую я ищу, находится где-то здесь, — Басх очертил рукояткой ножа пустующую на карте область восточных отрогов.

— Откуда вы знаете? — спросила я. – Тут же ничего нет.

— Скажем так, — улыбнулся Басх. — У меня свои источники. Вы ходили в этих местах?

— Так далеко в ту сторону — нет, — нахмурился Святоша. — Это, конечно, не Скала-Девятка...

Скалой-Девяткой называли странный пик, служивший отправной точкой к Девяти Стражам. Это был рубеж, означавший конец обычному, мирному лесу и начало всяческой чертовщине. До Девятки можно было бояться самое большее обелисков и страшных снов, но они уже давно никого по-настоящему не пугали. Путь Басха лежал не через нее, и это, в общем-то, даже меня заставило вздохнуть с облегчением.

— Вам никто здесь не сможет помочь, если вы не опишете вашу конечную цель, — Святоша пожал плечами.

— За этим дело не станет. Я ищу некую долину... Как бы потаенную. Вход в нее — всего лишь узкая тропка меж скалами.

Мы со Святошей смотрели на него выжидательно. Он пытался темнить, но весьма неумело. Мы прекрасно понимали, что он еще немного поплутает в собственных рассуждениях — да и выложит все, что нужно.

В конце концов Басх вздохнул и достал еще один свиток. Он выглядел куда старше, чем его явно современный собрат, на котором даже не было Девяти Стражей — следствие самонадеянности картографов. Нельзя перейти — значит, не существует, и точка на том.

На старой карте были и Стражи, и Девятка, и даже та самая долина, о которой он говорил. Да, так и есть — восточный Итерскау. Только почему же эта долина так странно вычерчена?

— Она называется Хардаа-Элинне, — сказал Басх. — Это старое, эльфийское название.

— Неудивительно, — заметил Святоша. — Почти все названия здесь — эльфийские.

— Некоторые — искаженные, — поправил его историк. — “Итерскау” раньше звучало как “Аутерскаа”.

Меня это мало интересовало — куда интереснее было, отчего эта долина, Девятка и Стражи так странно выделены на старой карте. Они как-то связаны? Любопытно, просто жуть…

Святоша вернул трубку в рот, и из нее вырвалась желтоватая в лучах выглянувшего утреннего солнца струйка дыма. Солнце, последняя милость осени. Я бросила взгляд в окно; правильно – с запада уже наползали свинцовые тучи.

И почему, все-таки, выбор Басха пал на нас, а не на того же Злобного Фени? Этот молодец трезвонит о своей персоне на каждом углу – не то, что мы. В Семихолмовье рынок давно поделен, независимые следопыты вроде нас довольствуются крохами с общего стола. Как же получилось, что такая жирная добыча проплыла мимо местных дельцов?

— А вот, — спросила я, изо всех сил стараясь совместить разговор с пережевыванием краюхи, — почему именно мы? Мы, строго говоря, не самые известные тут охотники.

— Возможно, — отозвался Басх. – Но мне порекомендовали именно вас.

Мы со Святошей переглянулись.

— Кто?

— Один мой друг, живущий в этих местах. Он говорил о вас как о честных людях, не промышляющих грабежами.

— Как же зовут этого вашего друга?

— Коуп. Оружейник. Вы ведь его знаете?

Коуп? Этот на голову скорбный умелец? А у него-то что общего с этим щеголем? Я была удивлена. Святоша пристально посмотрел на Басха, потом на меня и незаметно подмигнул. Я понимала, что он имеет в виду: лучше было справиться у Коупа насчет этого Басха Дэ-Рэйна. Тьфу ты… Великое Голубое Небо, почему у некоторых даже имя звучит, как песня, а некоторые – я?

Я непроизвольно коснулась собственных щек, чувствуя, как они горячеют, и страдая от этого.

— В общем, — сказал Святоша, — давайте обсудим маршрут поподробнее. Я хорошо знаю места, которые…

Мужчины углубились в обсуждение. Я не стала отвлекать их. Нужно было забежать к Коупу. Просто необходимо. И лучше было запастись элем...

Глава 7

За прилавком, на котором валялось два или три дротика, никого не было, светильник был погашен, и только серый свет пробивался из слюдяного окошка, освещая дощатый пол. Я подумала, что Коуп, может быть, еще спит. Хотя, зная его… Скорее всего, он просто не ложился.

Я перепрыгнула через прилавок и постучала в тяжелую дверь мастерской. Ни звука в ответ. Я снова постучала. Затем заглянула в щелку между дверью и стеной. Дверь была заложена изнутри тяжелым брусом.

Должно быть, Коуп уснул там. Я развернулась к двери спиной и постучала в дверь пяткой. Никакого ответа. Можно было бы явиться позже, но у меня нет времени.

Тогда я опять перелезла через прилавок, подошла к тяжелому копью, стоящему у входа, и без особых затей грохнула его об пол.

Вслед за этим послышался стук падающего засова, и с таким же звуком хлопнула дверь мастерской. На меня воззрились мутные от сна и негодования очи оружейника.

Пресекая любые выпады в сторону моих манер, я поставила на стол флягу с элем.

Глаза Коупа сразу подобрели.

— Ну, зверь лесной? – осведомился Коуп, прикладываясь к фляге. – С чем пожаловала?

— Не “с чем”, а “зачем”, я думаю, — поправила я его. – Мы со Святошей тебе очень благодарны за то, что ты направляешь к нам страждущих. Не густое, знаешь ли, лето выдалось...

— А, так Басх вас нашел, — осклабился оружейник. – Этот мальчик немного дорог мне. Я не хочу, чтобы он попал в лапы охотников за легкими деньгами.

— Что он за птица? – поинтересовалась я.

— Его отец – торговец тканями в Северном Рахадане, успешный купец. Мать – женщина с чудесным голосом, до замужества была бродячей певицей, очень известной на севере… Ваэйлен ее звали. Эльфийка. Басха я знал с тех пор, как жил в Рахадане, это было давно… умный мальчик, но очень разочаровавший отца.

— В смысле?

— Как это часто бывает, мальчик совершенно не пожелал пойти по фамильной стезе и становиться торговцем. Он всегда больше походил на мать: этакий задумчивый, замкнутый. На беду, отец, сам неграмотный, решил дать сыну образование, и этим отбил у него желание торговать. Не понимаю, зачем было посылать мальчика в Арэль Фир.

Арэль Фир? Басх учился в Арэль Фир? Должно быть, он был там раньше меня: я его не помню. Он ведь наироу, значит, должен был попасть в особые классы...

— Великим магом он вроде как не стал, зато набил голову всякой бесполезной историей и стал чего-то там исследовать. Потом с отцом поссорился и ушел из дому. Ваэйлен-то умерла от какой-то болезни, пока Басх учился.

— Зачем он здесь?

Коуп грустно покачал головой.

— Говорю же, мечтатель он. По матери. Начитался всякой белиберды о Девяти Стражах и вбил себе в голову, что пройдет через них.

— Неужели все-таки?.. — поразилась я своему чутью. — Еще один самоубийца.

— Говорит, что знает что-то такое, чего до него никто не знал. Все вы, молодежь, такие: думаете, что с вашим рождением и свет был создан.

— Но он не говорил вести его к дороге на Девять Стражей. Ты же знаешь, она начинается от Скалы-Девятки, а он указал нам другой участок на карте.

Коуп озадаченно потер подбородок.

— Что ж, может быть, с этим связано то самое, что ему удалось найти?

— А ты сам-то как умудрился завести знакомство с рахаданским купцом? — нескромно спросила я и шмыгнула носом, надеясь таким образом извиниться за излишнее любопытство.

— С купцом-то? — Коуп приложился к элю. — Никак. Я знал Ваэйлен. Я же сам из Локенхейна, ты же помнишь, а в Рахадан я частенько ездил к одному товарищу, отменный мастер был, многому меня научил. Ваэйлен там пела частенько на одном постоялом дворе, где я останавливался, ну…

— И как же ты ее упустил? — осведомилась я, шалея от собственной наглости.

Коуп поперхнулся элем, и глаза его налились кровью.

— Слы-ы-ы-ышь, ты! Уши давно не драли?

…Дверь в мою комнату была не закрыта, на пол падали тусклые отсветы. Чего это, интересно, Святоша не у себя в каморке? Я осторожно открыла дверь и заглянула: так и есть, топор вешать уже можно, к тому же, он валяется на моей и без того не слишком чистой постели прямо в сапогах, вовсю дымя своей трубкой. На вытянутых руках он держал над головой какой-то мятый лист, приковавший все его внимание.

— Ты не слишком много куришь в последнее время, а? — спросила я, переходя порог и затворяя дверь.

— А что еще делать тут? — отозвался Святоша, не отводя взгляд от листа. — Если мы не накопили на зимовку где-нибудь подальше от Семихолмовья...

— Что ж ты не сказал, что та сотня у тебя последняя? — упрекнула я его.

— А что, она как-то повлияла бы на наши планы? Сама знаешь, сколько стоит жизнь в городах.

— Чем это ты занят?

— Картами. Думаю, — Святоша сел на лежанке, свесив ноги и отложив трубку. — И вот решил тебя дождаться, узнать кой-чего.

— Чего же?

— Скажем так, варианта у нас два. Первый — идем длинной дорогой. Можно даже верхом. Но долго – к кануну Йуле сюда вернемся, не раньше. А можно, — он протянул мне карту, — по краю трясин, но там лошади путь только осложнят. Зато через четыре — при худшем раскладе — седьмицы будем там, а обратно, сама знаешь, всегда быстрее.

— Ты понял, где эта Хардаа-Элинне находится?

— Да. Сам там не был, правда. Ничего, уж я разберу дорогу, не волнуйся.

— Я-то? Ты же сам панику развел на ровном месте.

— Уж прости, — Святоша качнул сапогом, — просто не нравится мне все это дело, несмотря даже на прорву денег, которую пообещали. И историк этот тоже не нравится.

— Вот и хотелось бы знать, чем, — проворчала я, развалившись на скамье и изучая переданную им карту. Угольная дорожка вилась от Семихолмовья по самому краю Инеевой Ряски — вечно полузамерзшей области, которую делили болота и погосты. Местность там и впрямь была не для верховой прогулки.

— Не знаю. Чуется мне, что не так он прост... Плеснет он нам кислого эля, грызун, попомни мое слово.

— Хватит каркать, аки ворон лысый! — рассердилась я, стащила с ноги сапог и погрозила им Святоше. Тот осклабился и наконец-то принял решение слезть с моей постели.

— Ты мне скажи, что по поводу дороги думаешь-то? Длинной пойдем или короткой?

— Вот уж не знаю. Что, трясинами и впрямь настолько быстрее?

— Не то слово. Я же тебе говорю, ровной тропой — крюк почти в две луны туда-обратно. И постоялых дворов нет.

— Зато спокойнее как-то.

— Да что ты говоришь! — деланно удивился мой напарник. — Давно с тебя лесные молодцы мзды не просили?

Я ойкнула:

— Что, думаешь?..

— Ты не забывай, что мы не одни. С таких тощих овец, как мы, стричь нечего, а вот с господина Дэ-Рэйна...

— Справедливо, — согласилась я, и тут в памяти, словно утопленник, всплыл разговор с Коупом. — Слушай, он тебе рассказал, что в Арэль Фир учился?

— Нет, — отозвался Святоша с сонной ленцой. — А это важно?

— Не то, чтобы слишком... Но Коуп сказал, что он целится за Девять Стражей. Это тебе как?

— О! А вот это уже интереснее. То-то мне показалось странным, что он ни слова не сказал о том, что расплатится после возвращения, как это обычно делается. Все говорил, вот, мол, дойдем до места — и расплачусь... Наверное, собирается дальше идти, за горы. Хе... Еще один... А что, раз он в этой самой школе учился, значит, колдун?

— Может, и так. Хотя Коуп сказал, что великих успехов он не добился. Я же тебе говорила: наироу всегда слабые.

— Забавно, — Святоша ухмыльнулся. — Много вас, образованных, в глуши-то развелось, а?

— Иди спи, а? — посоветовала я, угрожающе помахав сапогом.

...Утро было сырое. Ночью опять прошел ливень. Гведалин-Полумразь, торговец цветной водой из Аресваля, привез очередную партию своего товара, и в деревне наступило некоторое оживление: снаряжали караваны в Арос, Смизерфелл и Брюни.

У нас со Святошей была возможность поступить к нему в караванщики. Сам как-то отловил нас и сделал, так сказать, предложение. Плату предлагал хорошую. Только вовремя мы узнали, почему от него никто не уходит: в первые же пару дней Полумразь мешает своим караванщикам в еду двойную (а то и тройную) порцию своей водицы. Ему убытков — копейки, зато потом можно караванщиков держать в черном теле, если понадобится — за капельку цветной воды они не то, что товар возить — удавиться готовы. Или джигу станцевать раздетыми, если Гведалин того пожелает.

Я шла от Випаса, чавкая сапогами по каше, в которую осень превращала уличную грязь. Плечо мне оттягивал тяжестью путевой запас вяленого мяса. Его бы не пришлось закупать в таком количестве, если бы дело было летом, когда леса полны дичи, и я размышляла, отчего все же Басху приспичило отправляться в нелегкий путь именно сейчас. Попутно я отметила, как много стало незнакомых лиц: местных контрабандистов Гведалину с его размахом давно стало мало. Да и на одних семихолмовских далеко не уедешь: слишком уж мы тут своенравные.

— Эй, Белка!

Ох, нет. Как говорится, не буди лихо, пока тихо. А о таком лихе, как Полумразь, лучше даже не думать, чтобы ненароком не позвать.

Я обернулась на голос. Тощий Гведалин торчал около ветхой часовенки надгробным памятником и смотрел на меня, ехидно пережевывая что-то. На нем был дорогой камзол, шитый золотом — излишняя, кричащая роскошь по местным меркам, — и отличный, мехом подбитый плащ. Надо же, как вырядился. Я хмыкнула. Главное, не смотреть на него слишком пристально, не то Нейра — его удивительно постоянная любовь — мигом определит мне холодной стали меж ребер.

— Добрыдэн, — буркнула я, даже не пытаясь притвориться заинтересованной. — Чего надо?

— Да ты иди сюда, — Полумразь скривился. — Разговор есть.

— Ну? — осведомилась я, приблизившись.

Полумразь внимательно рассматривал меня своими ярко-синими щелками, в которых плескались голубые блики. Типичный взгляд для наироу — и происхождением своим он весьма гордился. Настолько, что на людей смотрел сверху вниз — впрочем, рост ему это позволял и так.

— Ты с твоим кривоносым типом еще не надумала перебраться в Аресваль?

— Нет, — спокойно сказала я. — Не хочу хлебать твою водичку, Гведалин.

— Положим, в Аресвале не только водичкой торгуют, — ухмыльнулся Полумразь. Улыбка у него была очень неприятная.

— Не начинай. Скажи, чего надо, или я ухожу.

— Ну и чего ты такая злая, а, Белка? Полукровкам надо держаться друг друга. А вообще, мне тут дельце одно подкинули. Только мне недосуг им заниматься совсем, вот я и думал вам перепродать.

Был такой обычай: контрабандисты, следопыты и охотники часто перекупали друг у друга дела. Обычно это касалось торговых маршрутов, но иногда и разовые заказы гуляли по рукам не хуже побрякушек.

— Что за дельце? И почему это нам, а не Фени, к примеру?

— Потому, что заказчику нужны те, кто дело действительно сделает, а не возьмет задаток и отбрешется. Мне с ним еще работать потом. Интересно?

— Ну, положим.

— Слушай тогда. Есть некий вор. То ли работает по магическим погремушкам, то ли украл всего одну по каким-то своим причинам. Его надо найти, и вещь, украденную им, вернуть.

— Как-то странно, — удивилась я. — Разве ты таким занимаешься?

— Нет, — Полумразь опять скривился, выражая неудовольствие. — Сама, наверное, понимаешь, что мало в этом приятного для меня? За иголки в стоге сена много не платят!

— Вот именно, так чего ж взялся?

— Жест доброй воли. По отношению к заказчику. Большой, — Гведалин зажмурился, разводя руками, — заказчик. Ой, какой большой! Если все, как надо, пойдет, я еще долго буду дела с ним вести.

— И что он за этого воришку дает?

— Четыреста эффи. И не за него, а за вещь. Он сам никого не волнует, можно его убить.

— Неплохо... А ты за этот заказ что хочешь?

— Мне — разница. Он платит четыреста эффи. Но я могу поторговаться с ним до пятиста. Сама ведь понимаешь, найти одного-единственного наироу в такой глуши...

— Он — наироу?

— Да, и это все, что о нем известно. Заказчик обратился ко мне отчасти-то потому, что я сам — остроухий. Считает, нам друг друга вычислить проще. Так вот... Я торгуюсь с ним до пятиста и забираю себе эту сотню.

— Дешево что-то.

— Говорю же, не за деньги тут речь. А за связи! — Гведалин воздел палец вверх. — Глядишь, и вас запомнят. А то токуете тут, в Семихолмовье, как тетерева. Пошли бы ко мне работать — глядишь, и...

— Так, не начинай опять.

— Ладно, ладно. Что скажешь по поводу заказа?

— Маловато сведений, знаешь ли. Известно хоть, что за вещь он украл?

— Ну да. Точнее, никто толком и не знает, что это такое, но известно, как оно выглядит.

— И как же?

— Камень, — Гведалин показал руками размеры. — Видишь, пол-локтя длиной, по форме — как конус. Зеленого цвета, в узорах. Какую-то ценность имеет, но не для нас — я уже думал, не найдется ли покупатель пожирнее...

— Не нашелся?

— Не-а.

— Глупость какая-то... — я зевнула, подчеркивая отсутствие интереса. Нет, ну в самом деле? Искать в Семихолмовье какого-то полукровку с зеленым камнем... Да здесь каждый пятый охотник — наироу. Ничего не поделаешь, у большинства из нас трудный и не особенно подходящий для спокойной жизни нрав. Говорят, что мы можем дожить до двухсот лет, но в действительности и до полтинника порой не доживаем. Да посмотреть хоть на Гведалина: стоит ему расслабиться — и кишок своих не соберет.

— Почему глупость?

— Пойди туда — не знаю, куда...

— Поэтому я к тебе и обратился. Тебе с твоим типом сподручнее по Аэнна-Лингэ мотаться.

— Правда, что ли? — усмехнулась я. — Сейчас, брошу все дела, и буду мотаться по лесу незнамо сколько за четыреста эффи. На подкуп больше потрачу, небось. Как я этого твоего красавца иначе вычислю? У меня ведь нет твоих связей.

— Что, не берешься?

— Не берусь, Гведалин.

— Неужели боишься не справиться?

Пущенной шпильке я только щербато улыбнулась.

— Нет, на самом деле, не в этом дело. Заказец интересный, хоть и не по нашей части. Просто нам только вчера перепало дельце повернее. И пожирнее, как ты выражаешься. Мелковато для тебя, но нам — в самый раз.

— Пожирнее? — мигом заинтересовался Гведалин. — Рассказать не хочешь?

— Ничуть.

— Брось. Все равно ведь узнаю. Скажи, пока спрашиваю по-хорошему... А могу ведь...

При этих словах его рука выразительно потянулась к карману с красноречиво обозначенным кольцом керамбита. Он мог вскрыть мне горло до того, как я сделаю еще один вдох, и я это знала. Так же, как и то, что он не будет этого делать.

— Сам брось. Мы не в Аресвале, — я снова улыбнулась. — Не разводи чернила в воде, которую собираешься пить.

— Словами ты играть умеешь, — Гведалин пожал плечами и убрал руку от кармана. — Ладно, беги к своему типу.

Бытовала в Семихолмовье легенда, что мы со Святошей делим не только выручку, но и постель. Иного объяснения нашей связи языки придумать не сумели, но нас это вполне устраивало. Особенно меня, избавленную, таким образом, от излишнего внимания со стороны особенно невезучих товарищей по цеху. Любят они в постель “по любви” зазывать. Шлюхам-то платить надо, а по любви — оно бесплатно...

Я потопала в сторону трактира, тем более, что снова начинался дождь. Да уж, чего не сделаешь за деньги. Сейчас бы пунша... а не в дорогу... Да еще и пешком по краю болот... И чего этого Дэ-Рэйна в такое время потянуло путешествовать?

...Основную ношу в пути взял на себя Святоша. В конце концов, из нас троих он был крепче всех. На мне лежали обязанности добытчицы: я была зорче и шустрее напарника. Вяленое мясо мы взяли на случай неудачной охоты, но запас его был немал: может статься, что холода очень скоро оставят нас без пропитания в лесу. Первое утро пути выдалось пегое: в небе шла война между робкими солнечными лучами и рваными тучами. Мы оставили околицу и удалялись от Семихолмовья, постепенно вступая под сумрачную сень Аэнна-Лингэ. Еще пара дней пути — и станет уже совершенно неважно, какое нынче время года. На болотах всегда холодно и сыро, а ближе к горам земля уже пол-луны как мерзлая и покрытая инеем.

Пустовал тракт. Святоша, судя по его лицу, страдал: часть задатка явно ушла на удовлетворение его плотских желаний. Винить в этом его было сложно, но перед трудной дорогой стоило все-таки выспаться. Ну, я так думаю.

— Значит, мы будем у подножия к концу этой луны? — спросил его Басх. Он тоже был нагружен, но какими-то совершенно ненужными вещами: целая сумка каких-то книг, и — подумать только! — переносная чернильница с пером! Неужели он собрался вести какие-то записи в пути? Впрочем, неудивительно. Я поежилась, представив себя в качестве такого же книжного червя. Интересно, как он рассчитывает сберечь свою библиотеку в сырости осеннего леса и болот?

— Да, — степенно ответил Святоша, который всегда с недосыпу соображал туговато. — Правда, подъем в горы может даться вам непросто.

— Не беспокойтесь за меня, — сказал историк. — Я надеюсь не доставить вам хлопот.

Внешне он теперь мало отличался от нас: Святоше с трудом, но удалось объяснить ему, почему его прелестный дорожный плащ совсем не годится для пешего похода. Теперь мы все трое щеголяли волчьими шубами мехом вовнутрь, обычными для зимнего Семихолмовья. Кто был побогаче — те предпочитали лисьи. От возможного дождя нас защищали плащи.

Лес стоял почти обнаженным, лишь местами сохранив красновато-бурую крону. Хребет Сандермау голубел над лесом. Пики Итерскау кутались в сонную дымку где-то над ними. Мы увидим отроги, когда поднимемся выше.

Странный запах в воздухе... Такое чувство, что скоро пойдет снег. Я подумала о костре, поежилась и поправила колчан, полный стрел.

Глава 8

Два дня пути прошли без происшествий. А насчет снега я не ошиблась. Холодная пыль посыпалась с неба еще до первогоночлега. Первая проба пера: через пару дней, от силы — неделю, зима так и пойдет писать серебряными чернилами. Рановато, конечно, на второй-то осенней луне... Но раз уж началось, значит, все.

Только раз, к вечеру, на нас вылез медведь-шатун, но не напал, а недовольно рыкнул, словно жаловался на что-то – и ушел, ковыляя, обратно в чащу. Бессонница, бессердечная ты сволочь.

Третий вечер застал нас у маленького, затянутого дымкой озерца, которое семихолмовские старожилы ласково звали Отхожим. Здесь обычные охотничьи угодья заканчивались: дальше без нужды никто не заходил. Мы знали, что дойдем до края трясин еще до следующего полудня. Следующую ночевку Святоша предполагал устроить в давно пустующей берлоге, которую мы еще с год тому назад сделали собственным убежищем для пережидания непогоды. Басх старался ничем не выдавать своей усталости и неподготовленности к подобному путешествию, но по нему было видно, как непрост для него путь. Вот и сейчас, стоило Святоше развести костер, мигом кинувший янтарные отсветы в еще не замерзшее озеро, ученый плюхнулся близ него и замер.

Он вообще держался довольно отчужденно, постоянно занятый во время привалов своими книгами и записями. Относился он к нам с достаточной долей снисходительности, как бы давая почувствовать разделявшую нас разницу в происхождении и образе жизни. Не знаю, делал он это намеренно или нет, но мы были для него обслугой, делавшей свое дело — и только. Святошу это совершенно не волновало, он вообще предпочитал как можно меньше общаться с нашими заказчиками, а вот меня слегка обижало. Во-первых, я уже давно не прикасалась к книгам, и чего греха таить — мне очень хотелось заглянуть в его увесистые тома. А во-вторых — он мне нравился сам по себе. Женщина я или нет, в конце-то концов? Очень хотелось узнать, что там, за твердостью этих скульптурных черт...

Однако приходилось покоряться действительности: он был образованным и зажиточным ученым, который покинет эти края, завершив свои дела. А я — лесной девкой, которая со своим сколотым зубом прекрасно вписывается в здешний быт. Смотри, но не трогай, как говорится...

Я улыбнулась своим мыслям и продолжила делить мясо на троих. Над костром Святоша уже поместил котелок, в который я обычно бросала немного трав — сушеной глазницы и смаглолиста. Глазница помогала набраться сил, а смаглолист — не мучиться желудком в пути. Отвар мы варили тогда, когда не охотились и не готовили пойманную добычу, а сегодня день как раз выдался пустой.

Получив свою долю мяса и отвара, Басх раскрыл книгу с выцветшим золотым тиснением на обложке. Света от костра ему хватало. Я мимоходом прочла название: “Аэнсоль Драхт: пересадка генеалогического древа”.

— Ой, — вырвалось у меня, и стало почему-то смешно.

— Чего это? — спросил Святоша, который в этот момент старался как можно лучше высушить свой плащ перед сном.

— Смотри, какая книжка, — прошептала я, кивнув головой в сторону историка.

Святоша насупился, пытаясь прочитать название, и фыркнул:

— Не нашего ума дело. Я и слов-то не знаю таких.

Я ткнула его локтем в бок:

— Не прикидывайся.

— Нет, правда. Ну что такое “Аэнсоль Драхт”?

— Без понятия.

— Ну вот. Поэтому и не лезь, куда не просят, грызун.

— Но ведь...

Святоша отвесил мне щелбан. На подобные вещи он никогда не скупился. Посчитав, что с воспитательными мерами он на сегодня закончил, мой напарник приступил к нехитрому нашему ужину, и я последовала его примеру.

Было уже совсем темно, плескала озерная вода и пахло опавшей листвой. Над Отхожим всегда висела дымка, полная неясных, болотных запахов. Потрескивал костер, шумел желтоватый, уснувший камыш у берегов. Ошибка думать, что в лесу тихо — это только иллюзия. На самом деле лес постоянно полон звуков — ветра, шагов, голосов птиц и зверей, шелеста листьев, звона ручьев. Тихий лес — это мертвый лес, и умение вовремя заметить перемену иногда может спасти жизнь путнику.

— Как ты думаешь, — спросила я Святошу, который окончил свой ужин и уже собирался на боковую, — гоблинов повстречаем?

— Бес его ведает. Вроде как они не ходят к болотам в это время года, но, вообще-то, можем. Значит, так: заполночь разбудишь, как обычно. Вопросы?

— Не-а, — я покрутила головой.

Святоша кивнул и устроился поудобнее на одеяле, укрываясь плащом. Его медные волосы выбились из косички, которую он заплетал, но он не обратил на это внимания. Верный знак, что его лучше не трогать.

Басх достал из сумки какой-то свиток, развернул, сделал пометки. Однако в опустившихся зимних сумерках он не заметил еще одного потрепанного свитка, выпавшего из сумки. Он откатился ко мне.

Святоша был, подобно большинству мужчин, нелюбопытен. Я же была любопытна, о да – я ведь все-таки женщина. Поэтому я подняла свиток и развернула его. Басх не услышал шелеста и не обратил внимания.

Свиток оказался картой. Той самой, старинной, которую Басх показывал нам еще в Семихолмовье. Теперь я могла изучить ее подробнее. Кое-где она была неверной. Погрешности старых карт, без них никак. Слишком много на них белых пятен. Странно, что на ней нет, к примеру, Ароса... И в то же время — такое внимание Скале-Девятке, несчастному куску камня, торчащему посреди леса. Так, ну-ка... На карте она подписана иначе... Хм... Верниэн-Доннай... Эльфийское название? Что оно значит, интересно? Хардаа-Элинне... И Девять Стражей. Таэна Рээль-Даирвай. Удивительно, я никогда не слышала этих названий. Сколько веков назад их последний раз использовали? И, все-таки, отчего так странно прорисованы эти три точки? Я сощурилась, стараясь отыскать какие-либо зацепки на старом пергаменте.

Что тут вдоль нашего маршрута? Леса и топи. А что у нас на старой карте? Ну конечно, как и следовало ожидать – леса и топи. Коуп сказал, что главная цель Басха – Девять Стражей. Как связаны Хардаа-Элинне и это древнее место, которое еще никому не удавалось пересечь? Девять вех. Девять массивных обелисков, отмечающих... что? Святоша рассказывал о них. Видел их однажды издалека, еще до службы в армии. По его словам, ближе просто не подойти — уж больно сильные ветра свистят в той части гор...

Тогда их нанимал отряд магов из Адемики. Они взошли на Сандермау, но даже магия, защищавшая их во время пути, не помогла им перейти границу. Маги не были ни самоубийцами, ни фанатиками, а потому просто покинули горы.

Басх был так занят, что все еще не обратил внимания карту в моих руках. Не слишком-то хорошо с моей стороны копаться в его бумагах, да и делу может повредить.

— Вы уронили, — я протянула свернутую теперь карту Басху.

Мне пришлось повторить дважды, прежде чем он оторвался от толстой тетради, в которой упорно строчил что-то гусиным пером.

— Благодарю вас, — Басх протянул руку за картой.

Интересно, сколько ему лет? Безупречно красивое лицо. Я видела такие, когда мы натыкались в лесу на эльфийские гробницы. Их всегда охраняли великолепные статуи воинов. С точно такими же лицами. Я никогда не встречала ни одного живого эльфа, но Басх, наверное, походил на них более всего виденного мной.

Все, кто мало-мальски разбирается в истории войн с эльфами, знает – никогда эльфа не находили просто закопанным в землю. Всегда покоились они в гробницах из зеленого и розового камня. Как возводились эти склепы, кто строил их в пылу бесконечных битв? Еще одна загадка далекого и туманного прошлого.

Я достала из сумки гребешок и попыталась привести в порядок волосы. Многие женщины-следопыты, стремившиеся сохранить привлекательность в постоянных походах, заплетали на голове множество косичек, вплетая конскую гриву в собственную шевелюру. На подобное у меня никогда не хватало ни терпения, ни интереса. Спать с репейниками на голове, как это делает Святоша, я все-таки не могу, поэтому космы мне проще было просто отрезать.

— Вы не собираетесь ложиться спать?

Я не сразу поняла, что Басх обращается ко мне. Предыдущие два дня он не произносил ни слова во время привалов.

— Простите?

— Самое время, чтобы отойти ко сну, но вы, похоже, не хотите спать.

— А-а... Мы со Святошей почти всегда делим ночь надвое. Особенно, когда отходим от поселений. Здесь костер может... привлечь всякое, — пояснила я, смутившись.

— Показалась вам интересной моя карта?

Ой. Оказывается, он наблюдательнее, чем кажется. Недооценила.

— Даже и не знаю. Признаюсь, не удержалась и взглянула, но она показалась мне странной.

— Она исправлена, — Басх снова вынул пергамент из сумки. – Она не так подробна, как вы могли бы желать, но на ней есть кое-что, чего я не нашел больше ни на одной карте.

— Мне показалось странной манера начертания и... Названия.

— Вы умеете читать?

К моим щекам прилила жаркая волна. В его словах чувствовались удивление и доля уважения.

— Да, я... разбираю буквы, — проворчала я, не желая рассказывать, где именно я этому научилась. — Не такая уж редкость в наших краях, между прочим. Многие умеют, кому приходится с картами дело иметь.

— Если вам интересно, я могу показать, в чем заключается основная особенность этой карты.

Я кивнула. Басх поднял с земли сухую ветку и поднес ее к костру. Кончик ветки легко вспыхнул. Хм, следовало догадаться. Я раньше слышала об этом старом способе: особого рода чернила, становящиеся видимыми только тогда, когда нагревается поверхность, на которой они использованы. Басх протянул мне карту:

— Не могли бы вы развернуть ее и подержать так некоторое время?

Я повиновалась. Ученый поднес ветку снизу, держа ее очень осторожно, чтобы пергамент не загорелся.

На бумаге отчетливо проступил черный извилистый путь от Скалы-Девятки, но не к Девяти Стражам, а к Хардаа-Элинне. Однако, вторая дорога — от Девятки до Стражей — возникла лишь мигом позже. Она была вычерчена прерывисто и тонко, тогда как первая дорога проступала ясной и ровной линией, и по ее контуру проходили совсем мелкие и почти незаметные буковки. “Тропа Резчика” — гласила надпись.

— Как говорил один из моих учителей, прямой путь всегда самый долгий, — сказал Басх. – Все знают про прямой путь к Стражам. Но через них нельзя пройти; они – только вехи дороги, которой больше нет. В этой долине есть нечто, способное вернуть ее, как я выяснил. Удивляет вас моя настоящая цель?

— Ничуть. Я уже знала таких, как вы.

— Разве?

— Знаете, я уже четыре года как обитаю тут. Все, кто идет к Стражам, проходят через Семихолмовье. С некоторыми мне случилось пообщаться.

— И что же они вам сказали?

— Разное. Кто-то мечтал о несметных сокровищах за Итерскау. Кто-то наслушался песен и сказок об эльфах и их утерянном царстве. Кто-то грезил могуществом эльфийской магии. У всех были свои причины.

— Вам это кажется скучным?

— Нет. Мне это кажется бессмысленным. Не понимаю этого стремления коснуться того, к чему сами эльфы не особенно спешат возвратиться. Так же, к слову, как и эти очарованные странники из своих путешествий.

Басх вспыхнул, это было заметно даже в свете костра. Я же вдруг поняла, что говорю не как обычная охотница, и прикусила язык.

— Они просто не знали того, что известно мне, — тихо сказал ученый.

— И почему вы так уверены?

— Эта карта существует в единственном экземпляре.

— Да?

— Белка, вы разбираетесь в истории?

— Нет, — соврала я. — Я вряд ли пойму вас, Басх. Сведений, знаете ли... недостает.

— Но вы же наироу. Неужели вам не интересно?

— Нет. Я живу здесь и сейчас.

— Но эльфийская кровь...

-...не делает меня особенной.

Басх не нашелся с ответом. Я решила, что разговор пора заканчивать. Ученому стоило получше выспаться, и мне нужно было подвести итог этой неожиданной беседе, провести грань между нами и укрепить ее.

— Я простая охотница, Басх, и желания у меня простые. Меня все это совсем не увлекает.

— Ну что же, — наконец сказал ученый. — Это ваше право.

Через несколько минут он уже занимался своей постелью, предварительно убрав в сумку все свои канцелярские принадлежности. Я смотрела, как пляшут под свой собственный треск языки пламени, и молчала. Через какое-то время ученый уснул, отвернувшись от мешающего ему света.

Я заметила, как золотисто блестят пряди его волос, выбившиеся из-под плаща. Дура я все-таки...

Глава 9

Небо серебрилось будущим снегом. Воздух был холодный и влажный, пропитанный легко узнаваемым запахом ила. Ощущалась близость болот — наша дорога проходила по самому их краю. Зимой они очень опасны: покрытые снегом, они кажутся обычными, ровными и тихими лужайками. Как же, все-таки, хорошо, что нам не нужно в них углубляться!

Идти здесь было неудобно: очень уж много колючего кустарника росло в этой области. Протоптанных тропинок не было совсем, земля была каменистой, то тут, то там попадались крупные валуны — сказывались недалекие уже предгорья.

Впереди нашей троицы шла я, служа отряду глазами. Замыкал шествие молчаливый Святоша, прикрывая нам спину. Басх, с любопытством разглядывавший лес, шел посередине, и его это более чем устраивало. Сегодня мне было немного не по себе. Бывает такое чувство, как будто на грани слуха кто-то очень тихо и тонко скребет ногтем по стеклу...

Путь мы начали еще засветло, и это чувство мучило меня едва ли не с самого пробуждения. Честное слово, если бы у меня на спине была шерсть, она бы дыбилась. Басху дорога давалась уже легче, и мы прошли довольно много перед тем, как сделать привал.

Для отдохновения мы избрали небольшую скалу, покрытую мхом. Басх присел рядом и стал хлебать из фляги травяной отвар, которого я приготовила достаточно, чтобы запастись. Святоша подошел ко мне и положил руку в перчатке мне на плечо:

— Так. Ну, говори.

— О чем ты?

— Я тебя хорошо знаю. Неспокойно? Чуешь чего?

— Да, что-то не то, — я не стала отпираться. — Жутко не по себе.

— Ну что ж, — ухмыльнулся Святоша. — Значит, будем начеку.

— Хорошо, — я кивнула. Мне стало гораздо спокойнее, когда я поделилась своей тревогой с напарником. Моим предчувствиям он всегда придавал большое значение. Иногда зря — но частенько это нас выручало.

Святоша ненадолго отлучился: что-то заметил. Что-то оказалось зайцем — и, судя по шубке, русаком. Бедолаге все равно пришлось бы туго зимой, а обед из него вышел чудесный. Поев, я даже развеселилась и уверовала в невозможность всяких бед — по крайней мере, на сегодня. Басх опять молчал, считая, похоже, свою вчерашнюю вспышку разговорчивости едва ли не изменой какому-то обету.

Пообедав, я отошла к бежавшему невдалеке от скалы ручейку, чтобы умыться. Сняла перчатки, набрала в ладони воды...

В ее ровной глади что-то мелькнуло. Птица? Я подняла голову.

Серое небо было спокойным и пустым. Но лес... лес отчего-то молчал. Тишина...

Как так? Слишком, слишком тихо вокруг.

Вода ускользнула меж моих пальцев.

— Пора уходить, — сказала я Святоше, вернувшись к скале. — Что-то стихло все.

— Да уж, я заметил, — кивнул тот. — Пора. Знать бы только, от чего бежим...

Не успела я пожать плечами, как над нашими головами раздался пугающий клекот. Мы вскочили, и я увидела, как хлещут кожистые крылья по верхушкам деревьев. Полузмеиный-полукошачий силуэт вился над лесом, издавая короткие крики.

— Айтварас! — наши с Басхом голоса, полные изумления, прозвучали единовременно.

— Так, — гаркнул Святоша, — ни с места! Эта тварь не сможет опуститься ниже верхушек, может, она и не увидит нас тут.

Ага, не тут-то было. Айтварас кружил точно над нами, и его повторяющийся прерывистый клекот слишком сильно походил на сигнал. Вдобавок я почувствовала, как начинает дрожать под ногами земля.

— Вот это мне уже совсем не нравится... — начала было я, и тут Святоша сгреб меня за капюшон плаща.

— Пошли, пошли! Я понял!

Камни и валуны внезапно начали выстреливать из колеблющейся земли, точно из пращи. Даже скала начала колебаться, точно стремилась покинуть давно насиженное место. Святоша почти волоком втащил меня и Басха на небольшой холм, частью которого она была, и мы побежали за ним в ту сторону, где лес становился гуще. Айтварас следовал за нами, не прекращая клекотать. Как бы быстро мы ни бежали, уйти от него было невозможно. Земля подводила нас, норовя исчезнуть из-под ног, трескаясь и забрасывая нас острыми кусками камней и породы.

— Как же мне надоела эта тварь! — рявкнул Святоша, резко останавливаясь, разворачиваясь и сдергивая с плеча лук.

Стрела со свистом ушла вверх. По изменившемуся, ставшему более высоким голосу айтвараса стало ясно, что он попал, но зверь не желал слезать с нашего следа. Пробежав еще немного, мы оказались на какой-то лужайке, которая незамедлительно заразилась преследующим нас землетрясением.

— Да что же это вообще такое! — взвыл Басх, цепляясь за свою сумку, точно за последний шанс выжить.

— Вы же Арэль Фир закончили, — внезапно осознала я. — Отгоните его!

— Как?!

— Магией!

— Я не понимаю вас...

О, мрак. Я со злостью стиснула лук, едва сдержавшись, чтобы не отшвырнуть его. Наверное, для него Луна тоже не была матерью.

Айтварасы бывают двух видов: летучие и земные. Долина Адемика использует оба вида, чтобы охотиться на магических преступников. Летучий айтварас с установленным на хребте магическим устройством, принимающим и передающим силу, преследует цель, тогда как маги тихо сидят где-нибудь и читают нужные заклятия. Адепты Флеорин или Лоорэ — те, кто умеет дозваться до ветра или подчинить себе землю, по которой идет их жертва... Избавься от айтвараса — и спасешься. Но как это сделать сейчас?! Разве что...

Соломинка... О Синее Небо, сделай, пожалуйста, так, чтобы на этот раз — только на этот! — у меня все получилось.

— Белка, чего ты стоишь?! — крикнул Святоша, успевший уже навострить лыжи в сторону чащи. — Ну, бежим!

— Постой, — сказала я, не отрывая взгляд от айтвараса. — Там мы точно погибнем.

— Тогда... Дерьмо небесное, это еще что такое?! — корни деревьев, росших вокруг, прорвали землю, и Святоша упал, словно получив подножку. Я зажмурилась.

Оно ведь не забывается, просто не может. Ну?

Я развела руки, размяла пальцы, готовя их к замысловатым фигурам, более известным, как Жесты. Вдохнула поглубже, как меня учили, обращая весь воздух внутри себя в шар, искрящийся переливами. Пальцы хрустнули от напряжения. Пеорт... Лауг... Хагл... Тей!

На выдохе я выбросила кулаки вверх.

Тело мое выгнулось так, что голова откинулась назад. Обжигающий, плюющийся искрами ветер опутал меня с силой натянутого корабельного троса и ушел в небо маленьким ураганом. Сквозь его оглушающий свист я расслышала недоуменный визг летающего зверя, растерянное хлопанье крыльев. Айтварас барахтался в вызванных мною воздушных потоках, не будучи в силах с ними справиться. Сработало, сработало! Я вызвала Ветер! Воздушные кандалы сдавливали мое тело все сильнее, но дело нужно было довести до конца. Едва владея пальцами, я все-таки повторила Жесты.

Рев усилился, стал прерывистым, болезненным. Но и для меня это было слишком. Казалось, что тугой, неподвластный воздух сломает мне ребра. Стало больно. Грудь словно стиснули с двух сторон могильные плиты, исторгающие из меня последние капли Силы. И я закричала.

Сквозь хлещущие мне по лицу листья я различила уносящегося прочь айтвараса, барахтающегося в воздухе и волочащего крыло. Надо прекратить. Надо успокоить Силу. Надо...

Она покидала мое тело мощными, заставляющими меня содрогаться волнами. Их жар спорил с жестоким ледяным ветром, стискивающим меня извне. Он пил их и жил тем, не желая прекращаться, подчиняться мне. Какое-то ругательство билось на дне тускнеющего сознания.

Внезапно тело мое словно сломалось, руки повисли плетьми, распались ледяные колодки – и ветер слетел с меня прочь.

Перед закрывающимися глазами уносились в небо белые крохотные снежинки и хрупкий бурый лист. Чересчур для одного раза. Я упала на чьи-то руки и забылась.

...Тусклое пятно посреди теплой, глухой темноты. Как странно, ведь здесь должно быть много света? Какая мрачная комната... Я вижу только часть ее. Одна высокая, белая свеча в медном подсвечнике стоит на чем-то вроде ученического стола. Такой странно знакомый вид… Я вижу только ту часть комнаты, что озарена этой стройной свечой. Когда-то я уже была здесь.

За столом сидит девочка, ее темная, бронзово поблескивающая голова наклонена, и лица не видно за падающими на плечи волосами. Перед ней стоит какой-то человек в удобной, свободной одежде, и объясняет что-то. Приходится прислушиваться, чтобы разобрать слова.

— Итак, давай повторим еще раз. Что такое Жесты?

Девочка вздрагивает и говорит совсем тихо, но я уже настолько прониклась этим сном, что слышу каждое ее слово:

— Жесты — это условный язык, который мы, маги, используем, чтобы сообщаться с Силой.

— Молодец. А теперь скажи, что нужно для того, чтобы Жесты работали?

— Маг, который хочет говорить с Силой без помех, должен врезать каждый Жест в свое сознание так, чтобы они напрямую обращались к сокрытым в нас магическим началам. Мы должны наизусть знать каждый Жест.

— Для чего?

— Без этого связь между Жестом и Силой не возникнет. Жест — это то, что помогает нам указать Силе направление. Жесты должны быть так же естественны для нас, как дыхание или сон.

— Неплохо. Надеюсь, ты не просто затвердила текст из учебника и понимаешь, что говоришь. Давай-ка проверим.

О, нет. Внутри меня все сжалось. Я слишком хорошо помнила все подобные моменты своего ученичества. Сейчас знания придется применить на практике. И, как всегда, ничего не выйдет.

— Ну, давай. Вытяни руку. Вот так, молодец. Помнишь Жест Свечи?

— Да, мастер.

— Ну, так сделай мне, пожалуйста, такой же огонек, как у этой свечи — только на ладони.

Дрогнуло пламя на вершине белой башни, центра этого крошечного мирка. Девочка сжала и разжала пальцы. Ее рука слегка дрожала.

— Давай, это же просто.

Пальцы шевельнулись. Мои губы шевелились тоже, проговаривая названия компонентов Жеста. Эйв... Кано... Ниит.

Девочка стиснула напряженные пальцы в кулак — условная “точка” любого Жеста — и тут же раскрыла ладонь. Я вздрогнула.

В тот день, в тот час, когда во всем кабинете горела только одна свеча, а я отвечала урок мастеру, имени которого не помню, моя ладонь осталась пустой. А на ее руке плясал крошечный, но живой огненный мотылек. Она подняла голову и посмотрела на мастера. Моими глазами.

— Молодец, Навелин. Справилась.

Этого не было!

…Еловая лапа над моей гудящей головой.

Я очнулась, и первым, что я почувствовала, был зверский голод. Потом – тепло. Я находилась у огня. Руки ужасно болели. Кто думает, что маги не прилагают физических усилий, используя Жесты, тот сильно ошибается.

Так. Погодите-ка. Жесты. Я использовала Жесты. Сознательно. И мне… удалось?

О, Небо, о чем я думала? А если бы ничего не получилось?!

— А вот и ты, — услышала я голос Святоши, и к моим губам поднесли флягу с отваром.

— Я, — отвар был холодный и немного горчил. – Мы где?

— Там, где и планировали. В берлоге. Ты долго не приходила в себя, полдня пришлось тебя тащить на плече.

— Ну извини уж, — обиделась я. — Вот уж не ради этого я...

— Молчи, а? Мы все там были. Молодчина, напарница! Сладила с этой... Этим... Как вы там его обозвали?

— Айтварас.

— Ничего себе!

— Ты никогда не видел айтварасов? Большие размером с Семихолмовье, говорят. Только их вроде не осталось уже нигде. Где господин Дэ-Рэйн? Цел?

— Еще как цел. Я разодрал себе кисть, прорубая можжевельник, а на нем ни царапинки, — сообщил Святоша, а на его лице так и читалось: “Везет дураку”.

Попался, голубчик. Сейчас я тебе устрою Хаэйльскую Инквизицию.

— Басх! — позвала я, поднимаясь на стеганом одеяле. — Почему, почему вы не отогнали айтвараса сразу? Я совсем не была уверена, что справлюсь.

Басх смотрел на меня ошалевшим взглядом, словно не вполне понимая язык, на котором я к нему обращаюсь. Мне пришлось повторить свой вопрос прежде, чем в его глазах появилось какое-то понимание происходящего.

— Простите меня, — сказал он, опустив голову. — Я просто не понял, о чем вы. То есть, понял, конечно, но... Я никак не мог предположить, что... Что вы знаете о таких вещах, вот и решил, что вы говорите о чем-то другом. Я же не знал, что вы — маг.

— Я не маг.

— Но, тогда... как же...

— Вы же учились в Арэль Фир! И, что самое важное, вы его закончили!

— Откуда вы знаете? — глаза Басха распахнулись совсем уж широко.

— Мы с Коупом в прекрасных отношениях, — ответила я с некоторым удовольствием.

— Ну да, — медленно кивнул Басх. — Я не брал с него слово молчать, хотя стоило бы, наверное... А что касается вашего вопроса — да, я учился в Арэль Фир, но я лишь недолго был в составе особых классов для полукровок. У меня не было способностей. Отец платил за мое обучение, поэтому меня освободили от магических дисциплин и позволили изучать историю. Моя специальность — это период Саагир-Наохрем, эльфийские войны.

— Вот оно что, — кивнула я. — Ясно. Значит, все как обычно. А то как я удивилась — и словами не передать.

— А вы?.. Откуда вы знаете Жесты?

— Училась, — неохотно сказала я, обезоруженная полнотой и искренностью его ответа. — Все те же особые классы для наироу, восемь долгих лет…

— Странно, — нахмурился Басх. — Я вас совсем не помню.

— Я вас тоже. Может быть, меня взяли в школу позже вас, когда вы уже перешли на отдельное обучение.

— Да, скорее всего так. Но восемь лет — это же почти полный срок! Я учился двенадцать, и это притом, что взял два года дополнительно для работы с библиотекой. Как же так вышло, что... — он запнулся, явно не зная, как закончить фразу.

Ну, уважаемый, догадаться нетрудно. Как так вышло, что я не щеголяю шелками при каком-нибудь королевском дворе теплой Средней Квенны, а мерзну тут, перебиваясь охотой да незаконной торговлей?

— Исключена за отсутствие способностей.

— Спустя такой срок? — изумился Басх.

— Я была последней полукровкой в школе. Не считая таких, как вы, конечно же. Из меня еще пытались выжать какую-то магию. Как видите, — я поморщилась и потерла ноющие руки, — определенные причины у них были.

— Понимаю, — ученый кивнул. — Боролись за ваш талант?

Ну, это уж слишком, честное слово! Я расхохоталась.

— Ну, что вы! О каком таланте речь? Моими силами совершенно невозможно было управлять, они проявлялись только тогда, когда им этого хотелось. Впрочем, как и с айтварасом — считайте это чистым везением, что именно сегодня и сейчас они сработали.

— Ладно, — вмешался Святоша. — Меня вот другое интересует: кто это был? Кто послал за нами эту тварь? Чего они от нас хотели? И кстати, Белка, мяса не хочешь?

— Давай.

— Отлично. Держи. Там ветер свищет в лесу и снег мокрый валит, так что я не охотился. К тому же, после таких подвигов лучше отсидеться. Так вот. За мной никогда в жизни такие не гонялись, и у меня вопрос: откуда они вообще берутся?

— Раньше их тренировали только в Адемике, — сказал Басх, — но сейчас подпольных айтварасовых стойл существует много. В северных княжествах это, правда, не очень-то распространено, но...

— Допустим. Дорогое удовольствие, небось?

— Еще бы.

— Прекрасно. Итак, Белка, думай: кому такому богатому мы плеснули кислого эля?

Я охнула:

— Понятия не имею. Ты вообще вспомни, когда мы в последний раз с кем-то таким богатым вообще встречались.

— Ну да, — нахмурился Святоша. — Три самых жирных маршрута за последний год стухли — все прогорели с этим усилением досмотров. Или мы кинули кого-то? Да тоже вроде бы нет...

— Гведалин, что ли? — предположила я. — За то, что мы работать к нему не пошли?

— Полумразь-то? — мой напарник удивленно поднял брови. — Ты хочешь сказать, он ради нас на такое разорится? Проще алой чумки в эль подмешать да карлику из “Бревноликой Стервы” сунуть, чтоб нам подал.

— Тоже верно. Адемика и маги?

— Но им-то мы точно не могли насолить. Я вообще про это место только от тебя знаю.

— А я и не тебя спрашиваю.

— То есть?..

— Я понял вас, — вскинулся Басх. Его зеленые глаза стали жестче, и смотрел он на меня так, что я чувствовала его обиду. — Вы считаете, это за мной? Если так, то мне нечего вам сообщить. Я не знаю, кто и за что мог отправить по моему следу такую погоню.

В этот момент сломалось гусиное перо, которое он перед тем крутил в руках. Святоша усмехнулся и сказал:

— Ладно, давайте заканчивать с едой и спать уже. Здесь нас не найдут. Я посторожу до утра сегодня.

— Надорвешься, — буркнула я. — И так полдня меня тащил.

— Ты сама там чуть не надорвалась. Спи уже, грызун.

Последовала недолгая перебранка, в течение который мы пытались выяснить, кто и когда будет сторожить костер, без которого мы тут замерзнем. В конце концов Святоша, ворча, согласился на обычное разделение труда. Басх отправился на боковую, даже не став отвлекаться на свои ученые занятия. Он явно обладал умением громко молчать — я просто чувствовала кожей, как он рассержен на наши подозрения. Святоша тоже определенно ощущал, как накалился его обидой воздух, и от этого косился в его сторону с уже плохо скрываемой нелюбовью. Мне же вспомнились слова напарника незадолго до начала похода. “Плеснет он нам кислого эля, попомни мое слово”...

Что-то тут не так.

Глава 10

Через заваленный вход в берлогу пробивался сырой утренний сквозняк. Несло палой листвой и чьей-то шерстью.

Несмотря на ранний час и довольно недолгий сон, я чувствовала себя отдохнувшей и свежей. Во власти остатков какого-то немного беспокойного видения, я села и потянулась. Мало-помалу возвращались воспоминания о вчерашнем дне… И о вероятной опасности сегодняшнего.

— Утра доброго, — поприветствовал меня Святоша, вынимая трубку изо рта. — Что-то ты рано, обычно тебя будить приходится.

— Я же в обмороке вчера полдня провалялась, — сказала я. — Уж отдохнула так отдохнула.

— Это хорошо, — задумчиво сказал мой напарник. — Рассвет брезжит пока очень слабо, но, если сейчас разбудим господина Недотепу, можем с фонарями выйти. День опять смурный будет.

— Господина Недотепу? — хихикнула я. — Чего это ты его так... ласково?

— А как его еще? — фыркнул Святоша. — Ничего не знает, ничего не ведает.

— А ты уже окончательно убежден, что зверье по его душу прилетало?

— А по чью? По нашу, что ли? Сама-то веришь?

— Я бы не стала это исключать.

Святоша стрельнул в меня колючим серым взглядом из-под нахмуренных бровей.

— Защищаешь красавчика?

— Тихо ты! — испугалась я. — Давай, на весь лес еще покричи.

Басх заворочался в плаще, в который был укутан почти с головой.

— Вот почему вам, женщинам, ничего серьезного доверить нельзя, — съязвил Святоша, назидательно тыча в мою сторону мундштуком трубки. — Хорошеньким лицом вы можете оправдать самую дикую чушь.

— А ты, — сумрачно сказала я, — похоже, не с той ноги встал.

— Я вчера столько нового узнал, — хохотнул мой напарник, — никак не переварю. Да еще и целого нового зверя видел. Посмотреть бы на него поближе, только так, чтобы он меня при этом не пытался ни сожрать, ни закидать камнями.

Тут мне пришло в голову еще кое-что.

— А может, мы и вовсе тут не причем, — сказала я. — Я тебе говорила, что мне перед уходом случилось с Гведалином пообщаться?

— Серьезно? Нет, не говорила. Чего ему надо было опять?

— Хотел нас на работу нанять. Какой-то вор в наши края подался, вроде как пытается схорониться... Дескать, нас по его душу отправить – самое то.

— Хм. Что-то серьезное свистнул?

— Вроде бы да. И охотятся за ним какие-то не самые маленькие люди. Может, они леса шерстят таким образом?

— А что именно свистнул?

— Какой-то древний камень, невероятно ценный.

— Может, это и за ним. Но если даже они вышли на наш след, считая, что он принадлежит воришке, нам от этого не легче. Ты же не предлагаешь пойти им навстречу и переговорить, надеюсь?

— Ты что!

— Ну вот. Ладно, буди господина историка. Выдвигаемся. Поскорей бы до предгорий дойти, там никаких воров точно никто искать не будет.

В предрассветные часы в лесу почему-то особенно холодно. Сегодня наш путь начался в каком-то больно уж зловещем настроении. Скрипел фонарь, качавшийся на палке, к которой его прицепил Святоша, со стороны болот доносились жутковатые крики серой баньши. Не призрака из сказок, которые рассказывают на Осеннюю Околицу, а птицы, прозванной так именно из-за привычки оповещать мир о своем присутствии криком, похожим на отчаянный, захлебывающийся плач — особенно, если вокруг туман. Я предпочитала в этом не признаваться, но меня от него мороз продирал чуть ли не до костей — не спасала никакая шуба.

Басх был в дурном настроении и недобро косился то в мою сторону, то на Святошу. Сложно было винить его в этом, но и от его обиды у меня тоже скребли кошки на душе. Все-таки Святоша отчасти бывает прав, когда говорит, что женщина может оправдать почти любой поступок человека, который ей нравится — неважно, чем. Басх мне нравился, и потому все утро я только тем и занималась, что мысленно ограждала его высокие (пусть и наивные, на мой взгляд) цели от любых попыток здравого смысла заляпать их жирными, запачканными в последних событиях пальцами. В итоге здравый смысл предпочел дать задний ход, укоризненно заметив напоследок: “Ну, хорошо, женщина, но глупо таращиться на него тебе все-таки лучше прекратить”. От этой мысли я не удержалась и громко фыркнула, чем вызвала недоуменный взгляд Святоши.

К этому моменту уже давно рассвело, и мы продолжали брести по камням под угрюмым, низко нависшим небом. Обычно таким оно бывает перед грозой, но какая, к аду, гроза на второй луне осени?

Опять заорала баньши.

— Вот ведь противная птица, — заметила я, снова вздрагивая. — И бесполезная, к тому же. Невкусная.

— В смысле? — удивился Басх, выглядывая из своей скорлупы.

— В прямом. На нее не охотятся потому, что ее мясо по вкусу напоминает промасленную плащевину. И еще потому, что она питается падалью, так говорят.

— Насчет падали не уверен, — вмешался Святоша. — Скорее всего, это выдумки наших сказочников из сборника “Не ходите на болото в Осеннюю Околицу”.

— Она еще впереди, если что, — напомнила я, зябко ежась. — Давай без этого, а?

— Почему? Сейчас ведь день.

— А в ваших краях есть какие-нибудь истории, связанные с этой датой? — живо заинтересовался Басх.

Святоша коротко засмеялся.

— На телегу наберется, и еще рядом ослика можно будет пустить под парой мешков.

— А вы их знаете?

— Не все.

Глаза Басха радостно вспыхнули.

— А не расскажете? Я собираю различный фольклор...

Брови Святоши начали менять форму и толщину — признак раздражения.

— Ну...

Тут меня опять продернуло до самых костей, но уже не от страха. Резкая, муторная дрожь словно внутри позвоночника вызвала моментальное головокружение, и, по-видимому, я стала еще бледнее, чем обычно, потому, что мужчины моментально заметили неладное.

— Белка, что с вами? — Басх подался в мою сторону, и внутри меня дрогнуло что-то уже не связанное ни с какими необъяснимыми ощущениями. Святоша дернул с пояса отвар, но я остановила его жестом, доставая собственную фляжку:

— Не переживайте. Наверное, еще после вчерашнего не отошла. А еще я не люблю сказки про Сауинь.

Сама того не заметив, я употребила термин, которым Осеннюю Околицу называли маги Адемики. У них были свои названия для многих народных праздников. Весеннее равноденствие — Цветочный Шест — они, к примеру, называли Аустерой. Но важно было не это, а то, как на меня посмотрел Басх, словно бы разом вспомнив и мои вчерашние подвиги на магическом поприще, и последующие откровения о моем образовании. Понять, что именно выражал его пристальный взгляд, я не смогла, хотя очень хотелось.

Головокружение повторилось, и у меня возникло странное чувство: словно мир вокруг делится надвое, и его контуры вокруг меня вспыхивают ярче. Замрут — вспыхнут. Вспыхнут — замрут. Словно пульсируют. Мое замешательство явно отразилось у меня на лице, потому что Святоша, уже не задавая вопросов, подошел, снял перчатку и положил руку мне на лоб.

— Вроде бы, не горишь.

— Не переживай, я в порядке.

— Может, передохнем?

— Можно.

Мы решили устроить привал под сосной, которые уже начали попадаться нам довольно часто. Болота понемногу оставались в стороне, и я надеялась, что нам не придется сворачивать в сторону и соприкасаться с Инеевой Ряской, вотчиной гробокопателей. Даже самые законченные любители погостов предпочитали шляться туда летом, а не на пороге зимы. Ну, или становились героями страшных сказок Осенней Околицы. Брр. Вот уж не к ночи будь помянута эта Околица.

В учебниках нам когда-то предлагалось называть год Колесом с Двенадцатью Спицами, и каждая из них считалась более или менее благоприятной для различных магических начинаний. В обыденной магии это имело мало значения, но следовало учитывать Двенадцать Спиц при планировании долговременных экспериментов или ритуалов. Вторая и третья осенние луны считались лучшим временем для любителей магически поиграть со смертью — или тех, кто работал с мертвой плотью, к примеру. Адепты Рагвид — маги-лекари — на второй и третьей луне изучали тела умерших для лучшего понимания процессов и болезней, которым их обладатели были подвержены в течение жизни, а адепты Лоорэ связывались с миром мертвых и разговаривали с духами. Но на Ночь Сауинь в Адемике прекращались магические занятия. Считалось, что это дань уважения традициям, не дающая магам забыть о том, что, несмотря на все знания, они остаются смертными, и силу их многократно превышает непознанная мощь природы... Не знаю уж, насколько хорошо это работало и как было связано с магическими законами — но я просто боюсь страшных историй. Так же, как и тысячи других людей.

Басх, однако, не отставал от Святоши, наверняка уже раз двести проклявшего себя за излишнюю разговорчивость. Историк по капле — ну, или по словечку — выжимал из напарника местные былички. Я старалась не слушать их, думая о своем.

Почему же оно постоянно наступает мне на пятки? Я уже давно смирилась с тем, что в моменты сильных переживаний — или, что вернее, опасности — из меня начинает лезть то самое, что порой кажется мне более стыдным, чем какие-нибудь пошлые тайны. Стыдное потому, что вот — оно же есть, появляется и защищает меня, как и говорили в школе — “Луна следит за своими отблесками” — но справиться с ним я не могу. Восемь лет и адская бездна усилий, ухнувших впустую.

Наироу — полные бездарности, так говорили учителя. Что бы там ни показывали тесты. Как бы ни пытались они пробудить в нас магические силы — ритуалами, процедурами, медитациями. Пустышки, эльфийская доля в крови у которых дает положительный результат при проверке, но которые неспособны даже ветерок в жаркий день вызвать. Бракованные волшебники, на которых с пренебрежением косились ученики из обычных классов. “Они неспособны устанавливать связь между разумом и Силой. Искусство не для них” — вот последнее, что я услышала перед тем, как покинуть школу навсегда.

Но тогда... что это такое со мной вчера случилось, а? Я призвала ветер Жестами... и он явился.

Святоша возился с огнивом, сбивчиво отвечая что-то на очередной вопрос Басха, но отсыревший трут не желал заниматься пламенем. Кресало высекало искры, пропадавшие втуне. Я дождалась, когда очередная полетит вниз, и незаметно сделала нужный Жест.

Дрова мгновенно вспыхнули, полыхнув в первый момент так, что Святоша отпрянул. А я спрятала руку с такой поспешностью, словно только что вытащила ею чей-то кошелек.

— Ах ты, мрак, — заругался Святоша на мирный костерок, — чуть без бороды не остался.

— Не пыли, — сказала я. — Ничего ей не сделается.

Она у него только недавно опять отросла до состояния, достаточного, чтобы ее заплетать. Понятное дело, напарник не был готов так быстро ее лишаться.

Мне захотелось выпить. Я знала, что у Святоши на дне заплечного мешка всегда запрятана плоская фляга с ромом, и твердо вознамерилась вечером к ней приложиться, как только он уснет.

Оставшийся день, проведенный в дороге, не принес ничего, кроме усталости. Я чувствовала себя обессиленной, да и голова кружилась сегодня не раз. Ночевки Святоша спланировал так, чтобы проводить ночи более или менее удобно, и пока что нам удавалось следовать этому плану. На сей раз мы укрылись от ночной тьмы в небольшом срубе, возведенном охотниками на лосей пару лет назад. Эти ребята, приходившие с большого тракта проездом через Семихолмовье, проводили здесь по полгода и бывали обычно довольно добродушными. Мы знали, что они пустят нас переночевать даже в том случае, если кто-то из них еще остался. Что вряд ли.

Возможность поспать целую ночь, не карауля костер вместо блаженного забвения, да еще на лежанке, а не на вбирающем сырость одеяле — о, Синее Небо, да ведь это почти счастье. Стены сруба прекрасно защищали от холода и ветра. Пахло, конечно, не цветами, но это ведь такие мелочи! Поэтому, несмотря на опустошенность и тошнотворную усталость, я приободрилась. Кончался шестой день нашего похода.

Мы растопили нехитрый очаг и сварили суп из парочки зайцев, подстреленных мной незадолго до темноты. Я даже позволила себе помечтать о том, чтобы остаться тут еще на пару дней, пока готовила постели. Басх сидел у очага все с тем же “Аэнсоль Драхт”, отстав, наконец, от довольного этим Святоши. Кажется, его дурное настроение оказалось так же легко излечимо теплом и уютом, как и моя усталость.

— Ну вот, — сказал Святоша, окончив все приготовления ко сну. — Не будет грехом сегодня выспаться. Здесь мы не замерзнем, даже если погаснет очаг. Главное, забраться под шкуры. Кто первый проснется, тот будит остальных — и выступаем.

— Как скажете, — отозвался Басх, отрываясь от книги. — Я правильно понимаю, что мы скоро выйдем из леса и поднимемся выше? Уже завтра?

— Мы поднимемся выше, — кивнул Святоша, — но не выйдем из леса. Аэнна-Лингэ еще растет по всем предгорьям, хоть на картах это и не всегда показывают. Просто становится хвойным и колючим.

— Какой он огромный, — задумчиво сказал Басх. — Я плохо представлял себе здешние места, когда ехал сюда.

— И как вам? — спросила я, забираясь на лежанку с ногами. Как же приятно оказалось избавиться от шубы и сапог!

— Очень необычноевпечатление, — ученый поднял на меня миндалевидные эльфийские глаза, в которых отражался теплый свет очага. — Мне еще не случалось бывать в настолько безлюдных местах. Начинаю понимать отшельников, которые выбирают такую жизнь.

— И что же, по-вашему, их привлекает?

— Тишина. В такой тишине начинаешь лучше слышать самого себя.

Сказав это, Басх снова уткнулся в книгу. На его лице так и читалось: “Что-то я разговорился”. Святоша расплел волосы, причесался моим гребнем и, как всегда, быстро уснул. Я, не забыв о своем дневном желании, подобралась к его мешку и запустила туда руки. Фляжку найти оказалось легко. Гладкая на ощупь, она тускло блеснула, когда я извлекла ее на свет.

Откупорив ее, я вдохнула терпкий запах жидкости и сделала несколько обжигающих глотков. Следовало, наверное, что-то проглотить после, но я не стала, наслаждаясь немедленно возникшей в моей голове легкостью и теплом, бегущим по венам. Для того, чтобы расслабиться, мне хватит и пары глотков. Почти весь “сугрев” останется цел. Отпив еще немного, я закрыла ее и сунула обратно в мешок напарника, откинулась на шкуру и закрыла глаза, начиная проваливаться в сон и наконец-то чувствуя свободу от неуемных мыслей. Голос Басха извлек меня из блаженного забвения:

— Простите, Белка, вы еще не спите?

— Нет, — сонно сказала я, разлепляя веки уже с некоторым трудом. – Пока что нет, во всяком случае.

— Нет у вас желания немного побеседовать?

Это что я такое слышу? Сон отступил от полумертвой меня почти вмиг.

— Просто, видите ли, — продолжал Басх, — я столько времени провел с этими книгами, что порядком устал от них. Скоро я вообще забуду, зачем я их читаю.

— А сейчас все еще помните? – спросила я.

— Да.

Я слезла с кровати, всунула ноги обратно в сапоги и уселась напротив него около очага.

— И зачем же?

— Хочу понять, — сказал ученый, закрывая свой “Драхт” и откладывая. – История… она ведь не терпит белых пятен. Всему всегда есть объяснение. У каждого явления есть причина и повод. Но в интересующем меня периоде их… слишком много. Я не понимаю, как это допустили, почему обходят их молчанием… Как будто их… и вовсе… нет.

— А почему вы думаете, что они есть? – поинтересовалась я.

Басх рывком достал из сумки карту. Это была не та, старинная, с секретом, а новая, на который вычерчен был наш маршрут. Она развернулась на полу, и историк почти вонзил палец в то место, где отсутствовали Девять Стражей:

— Ведь Стражи – есть, верно? Тогда почему их нет здесь?

— Не знаю.

— А я – знаю. Потому, что проще забыть о том, в чем не можешь разобраться. Объявить несуществующим то, с чем не можешь справиться. Объявить неважным, несущественным! – Басх ударил по карте ладонью.

— Я думаю, мало кто может этого избежать, — хмыкнула я. – Зачем жизнь-то усложнять?

— А если ваша жизнь — поиск истины? — хмуро спросил ученый. – Если ваш долг – понять, в чем состоит правда? Можете ли вы закрыть глаза на вопросы, на которые трудно ответить?

Оглушенная ромом и горячностью его слов, я рассмеялась:

— Да ведь так поступают все, Басх! Возьмите любого человека, которому приходится принимать какие-то решения. Да в любую городскую ратушу загляните. Они даже не задумываются над тем, что может нарушить их душевный покой. Почему вас это так удивляет?

— А почему вас это не удивляет? Или вы не чувствуете, что это – порочный круг, из которого не вырваться?

От его слов мне снова стало смешно:

— Очень странно, что вы задаете этот вопрос мне, живущей теми лазейками, которые удается найти в законе. Или вы думаете, мы со Святошей подати каждую луну платим исправно? Если бы те, кто сидит там, в ратушах, придирались к каждой мелочи, нас бы не было.

Басх посмотрел на меня с удивлением:

— Но ведь… вы отчасти приносите пользу.

— Конечно, приносим, а то как же? Возим вещи, которые нужны людям, но которые те не смогут позволить себе купить с надбавкой из-за гигантской пошлины или вообще запрета, выставленного потому, что на какой-то попойке один князь изволил кинуть вилкой в другого. Или трахнул его любимую собачку. И, знаете ли, ни один из них не переживал, что не взвесил все “за” и “против”, принимая решение. Но при этом они могут быть вполне себе неплохими правителями, на которых народ вовсе не жалуется. Разве нет? К чему такие метания?

— К тому, что это, в конце концов, неправильно, — ученый начал злиться. – Вы же сами учили историю в Арэль Фир.

— Ну, учила, и что с того? – не стала отпираться я.

— Вы помните Саагир-Наохрем?

— Помню.

— Почему, по-вашему, об этом времени так мало рассказывают? И то – все какие-то предания. Ведь войны с эльфами длились несколько поколений! Почему неизвестно, отчего они прекратились, но вторжения в Тсе Энхэль Асуриат так и не произошло? Связь между ним и остальным миром оборвалась так внезапно, и никто не отвечает, почему.

— Я не настолько интересовалась историей, чтобы обратить на это внимание. Для меня вся история – это сплошное предание. Я ведь уже говорила вам, что живу сегодняшним днем.

Басх прижал ладони к вискам.

— Да, я понимаю. Но для меня это очень важно. Я очень хотел бы докопаться до ответов на множество оставленных официальной историей вопросов… Это моя цель. Я живу этим, если хотите. Вот вы о чем-нибудь мечтаете?

— Даже и не знаю. Проснуться завтра живой, наверное.

— Вы боитесь смерти?

— Конечно. Все боятся. Или вы – нет?

— Нет. Я бы с радостью умер, если бы это было нужно для моего дела.

— Я думаю, что этому делу вы нужнее живым, — сказав это, я улыбнулась ученому. Хотелось подсластить пилюлю, да и вообще в таком настроении мне хотелось поговорить о чем-то более приятном и спокойном, чем история и неприятная правда нашей действительности. Особенно мало желания я имела обсуждать последнее: в безоблачно честное и справедливое Воссиянное Царствие, которое обещают жрецы Синего Неба, я не верила, а значит, с этой правдой приходится мириться и принимать ее как должное.

— Оно меня переживет. Вы же сами говорите, что были и другие, кто пытался пройти в земли эльфов.

— Вы, кстати, не первый наироу на моей памяти, который этого хочет.

— Серьезно?

— Угу.

— Но, может, стану первым, у кого все-таки получится, — Басх тоже улыбнулся. – Вы считаете меня дураком?

— Угу, — кивнула я. – Но ведь вас это не волнует.

— Ха-ха-ха! Вы совершенно правы. Нисколько.

Ром в моей крови взмолился: “Ну почему, почему ты не можешь хотя бы на некоторое время унять свою эту дурацкую честность?!”. В глазах Басха все так же плескалось тепло от очага, и у меня в голове плыло от этой дурманной зелени. Мы такие разные, просто до невозможности… почему же я его так хочу?

Хорошо, что я не выпила больше, иначе сейчас я бы уже не думала.

— Белка, можно задать вам нескромный вопрос?

Я чуть не поперхнулась:

— Какой?

— Э… как так получилось, что у вас… так странно отколот зуб?

Вот те раз! Разулыбалась, дура. Надо же было так не вовремя забыть про эту… особенность… собственного оскала!

— Как-как… Орехи грызла, вот как, — отрезала я, чувствуя себя очень противно. – Пойду-ка я спать. Доброй вам ночи.

— Ой, я надеюсь, я вас не обидел?..

— Нисколько, — передразнила я его и полезла на лежанку. В ожидании сна я даже позволила себе пустить несколько тихих слезинок и вспомнить несколько наиболее неприятных ругательств. А потом стало тепло, тихо и все равно.

…Я вдохнула запах хвои. Он был не сырым, а очень душистым – как бывает летом. Как-то это странно: во-первых, я не помню, чтобы я выходила из сруба, во-вторых, почему в небе горит какой-то неестественно яркий закат? Осенью таких точно не бывает. И сколько ж я, выходит, проспала?

Поляна-то точно была та же, но вот сруба я, оглянувшись, не обнаружила. Это еще что за шутки такие?

— Что ты собираешься сделать?

Женский голос раздался совсем недалеко. Он был необыкновенно музыкален, но звучал тревожно. Я поспешила на его звук и увидела пару, стоявшую среди сосен. Мужчина и женщина. Один только их вид заставил меня остановиться, да что там — просто пригвоздил к месту. Это были эльфы. Женщина была невысокой по сравнению с мужчиной, который производил очень внушительное впечатление. Его жемчужно-серые одежды, казалось, сотканы были из ветра и тумана, а на покрытые тканью плаща плечи падали длинные волосы цвета воронова крыла. Лицом был бледен, но под его стальными глазами залегли темные тени. Казался молодым, да вот только сжатые губы говорили, что повидал он немало. Очень немало.

А вот женщина была совсем юной. Она казалась очень хрупкой в своей свободной зеленой одежде. Одеяние было простым, и в то же время – изящным и нежным, точно молодая листва. На капюшоне лежала такая восхитительная и струящаяся пшеничная волна, что даже очаровавшие меня волосы Басха показались рядом с ней тусклой подделкой. Она очень походила на старшего эльфа; я решила, что они – отец и дочь. Во всяком случае, и глаза, и их выражение у них были совершенно одинаковы.

— Я собираюсь разорвать тропу, — сказал старший эльф. — Я боюсь, это единственный выход.

— Я не согласна с тобой! Уверена, Авальдар сможет что-то придумать.

— Он слишком далеко, а времени у нас нет. Скоро они поймут, что дело сделано, и тогда мы уже не остановим вторжение.

— А големы?

— Мы не сможем ими управлять. Ты слишком молода для этого.

— Позволь мне хотя бы попробовать!

Старший эльф коснулся щеки дочери, улыбнулся. Как соединились в этой улыбке нежность и печаль!

— Нет, Таэринне.

— Почему?..

— Потому, что так ты точно останешься жива. Я хочу быть в этом уверен.

Таэринне поджала губы, как маленькая девочка. В серебристых ее глазах блеснули слезы.

— Я командир отряда Нэль, а не ребенок!

— Для меня ты навсегда останешься ребенком.

— Но ведь, если ты разорвешь тропу... Все те, кто остался по эту сторону... Они ведь уже никогда не вернутся домой!

— Нам придется принять эту жертву, — брови эльфа сошлись на переносице, взгляд стал темным и тяжелым. — Просто для того, чтобы все те, кто ждет нашей победы за рубежом Даирвай, выжили. Чтобы выжило Царство. Авальдар сможет навести там порядок, я не сомневаюсь.

— А если нет? Магия меняется, отец, я чувствую это всем телом! Мир слабеет и задыхается! Что, если Царство не переживет этого?

— Здесь мы бессильны, Таэринне. Давай постараемся изменить то, что еще можем. Я разорву тропу, таково мое решение. А ты... Ты соберешь оставшихся и постараешься найти им дом по эту сторону Аутерскаа. Я ведь могу рассчитывать на тебя?

Молодая эльфийка вдруг упала на колени и разрыдалась. Громко, по-детски. Отец присел рядом и положил руки ей на плечи, гладя и утешая ее.

— Ну, ну, Таэринне. Я не могу видеть, как ты плачешь. Если ты сейчас отправишься в Царство, то успеешь перейти тропу. Возвращайся, если хочешь, будь с братом. Я не могу взваливать на тебя такой груз...

— Нет, — гнусаво выдавила девушка. — Нет! Я командир. Я не брошу своих. Я сделаю это, отец. Для тебя, для них... И... И для...

— Для мамы, — тихо закончил старший эльф. — Она и не ждала от тебя ничего другого, Таэринне...

Он прижал дочь к себе, и я увидела, как по его твердокаменной щеке тоже бежит одна-единственная, но почему-то сияющая, точно карбункул, слеза... Ослепленная, я зажмурилась.

Глава 11

Ну, конечно. Странные сны Аэнна-Лингэ. Чего и следовало ожидать.

Я села на лежанке и потянулась. Окинула взглядом комнату. Через слюдяное оконце пробивался серый свет. Проснулась я, похоже, первая, и мне следовало будить остальных. Хотя в голове и шумело слегка.

Возвращая к жизни глубоко покойные тела на лежанках, я не испытывала ни малейших угрызений совести — тем более, что настроение у меня было отвратительное. Басх соскребал себя с постели с большим трудом — видимо, долго еще вчера сидел над своими книгами и записями. Святоша же был свеж, бодр и полон сил. Мы позавтракали, а затем я вышла из дому, чтобы умыться в ручейке, который еще не поддался плену топкого ледка и журчал очень весело. Поляна, на которой стоял сруб, производила на меня теперь довольно странное впечатление. Один раз мне даже показалось, что я опять вижу фигуры эльфов на ее краю.

Около ручья меня снова настигло вчерашнее головокружение, причем почувствовала я себя совсем худо. Мир снова начал мерцать и двоиться, подступила тошнота. Да что же со мной такое? Если бы мой последний мужчина не случился со мной аж года полтора тому назад, у меня сейчас возникли бы очень нехорошие подозрения. Но это исключалось. Может, я чем-то больна? Тоже едва ли...

К тому же меня снова начало пробирать предчувствие неприятностей.

Наскоро умывшись, я вернулась в избу. Святоша уже приготовился к выходу, Басх искал что-то около очага. Я тоже начала одеваться.

— Что-то ты бледнее обычного, — заметил Святоша, подавая мне плащ. — Все в порядке?

— Не совсем. Странные сны снились, голова опять кружится, да еще и на душе кошачья баллада.

— Что, опять чуешь неприятности?

— Вроде того.

— Интересно, что на этот раз.

— Если честно, — сказала я совсем тихо, — мне уже очень хочется как можно скорее закончить это дело.

Святоша, отвернувшийся было, чтобы взять свой колчан, хищным движением снова обернулся ко мне:

— Так. Что-то ты не то говоришь. Ну-ка, рассказывай, что случилось.

Я вспомнила вчерашний разговор с Басхом и сглотнула. Скорее удавлюсь, чем расскажу Святоше. Нет, лучше повешусь или утоплюсь. Или отравлюсь.

— Я нашел! — радостно сказал историк со стороны очага. — Было бы жаль потерять эту чернильницу, она такая удобная.

— Значит, выходим, — ответил ему Святоша.

Когда мы покидали сруб, напарник ткнул меня под ребра и прошипел:

— Смотри у меня, грызун. Если что-то тут не так — я из тебя все равно это выжму.

— Иди в пень, — прошипела я в ответ. — Когда это будет тебя касаться — обязательно дам знать.

Этот день был несколько светлее предыдущих — по крайней мере, небо притворялось потолком уже не настолько старательно. Дорога уходила вверх, земля все больше покрывалась инеем, и сосновый лес обступал нас со всех сторон. Вдыхать густой ледяной воздух предгорий было приятно, он освежал и гнал мое дурное настроение прочь. Инеевая Ряска позади, никаких могильников и серых баньши... Да и вообще — полпути, считай, пройдено. Не может не радовать...

К полудню мы уже поднялись гораздо выше. Привал я предложила устроить отчасти из желания полюбоваться открывшимся видом — мы оказались на уступе, который был обращен к югу отвесной стеной, и потому позволял взглянуть на Аэнна-Лингэ с высоты. Уходящая на юг бесконечная равнина тонула в дымке. Где-то там лежали города княжества Хаэйл, а за ними – королевство Тан-Глэйд, сюзерен всех северных земель.

Долина Адемика была частью столицы Тан-Глэйд – большого города под названием Локенхейн.

В такие дали я не стремилась, а милого Семихолмовья здесь не было видно даже мельком. Но вид был действительно красивый — даже несмотря на стелющийся кое-где осенний туман.

Святоша подошел ко мне и тоже взглянул вниз:

— Ну, что? Айр... ар... Как ты там это называла?

— Айтварас.

— Ну, в общем. Не видать тварей.

— И хорошо же? — я нервно посмотрела на трубку, которую Святоша крутил в руках. Закурить, что ли?

Напарник заметил мой взгляд, и занес руку для щелчка в лоб. Я увернулась, но Святоша перехватил мое плечо и дернул к себе, прижимая.

— Эй! — возмутилась я. — Ты чего делаешь такое?

— Не дергайся, — ласковым шепотом сказал Святоша, совершая какое-то непонятное движение рукой на уровне пояса.

— Что? — не поняла я, но в следующий момент он меня уже оттолкнул и точным жестом метнул что-то в сторону близлежащего кустарника.

Раздался крик боли.

— Вот же мрак, — огорчился мой напарник. — Похоже, немного промахнулся.

— Что, что случилось? — всполошился Басх, похоже, задремавший на пеньке.

— Сейчас узнаем, — ответил Святоша, выволакивая из орущего куста какое-то невнятное человеческое подобие. Оно держалось за плечо, из которого торчал знакомый мне охотничий нож с костяной рукояткой.

Напарник швырнул соглядатая на инеистую землю, нарочито грубым движением вырвал нож из его плеча, отчего тот еще сильнее зашелся криком. Затем Святоша, не переставая ласково улыбаться, наступил нашей неожиданной находке на рану. Бедно одетый парень с худым лицом, изрытым какими-то оспинами, уцепился в его ногу и попытался ее с себя сбросить, но ничего не вышло — Святоша только сильнее надавил каблуком.

— Я собирался тебя убить сразу, — сказал он, глядя на стремительно бледнеющего парня. — Прости, не вышло. Но нет худа без добра: ведь ты расскажешь мне, кто над тобой так подшутил?

Парень стиснул зубы. Несмотря на холод, на его лбу выступили капельки пота: Святоша как бы невзначай притопывал сапогом по его плечу.

— Да я вообще не знаю, о чем ты, — выдавил он, стараясь не кричать.

— Ну, как это не знаешь? — деланно удивился Святоша. — Ведь кто-то же сказал тебе, что ты сумеешь подобраться к нам так, что мы тебя не заметим. И этот кто-то здорово посмеялся над тобой.

— Да вы мне вообще не нужны! — выкрикнул парень, снова упираясь ладонью в сапог Святоши и пытаясь его сдвинуть. Я вздохнула: ему же больнее.

— Прекрасно, — кивнул мой напарник, все так же улыбаясь. — А кто нужен?

— Что вообще происходит? — заволновался Басх. — Святоша, объяснитесь! Зачем вы ранили бедного юношу? Это же обычный охотник, что в нем такого странного?

— В нем все странно, — ухмыльнулся Святоша. — Здесь не на кого охотиться, особенно в это время года и с его снаряжением. Неясно вообще, как он тут оказался. Именно тут. На нашем пути. И глазел на нас из засады. Ну, говори, упыреныш! Чего хотел? Кто тебя послал?

Парень не сдержался и все-таки заорал. Его вопли повторяло эхо, но Святоша не убирал ногу с его плеча. Он прекрасно понимал, что боль полностью парализует волю нашего пленника, и его даже связывать не потребуется.

— Ну, давай все-таки поговорим, а? — сказал напарник, когда вопль стих. — Если ты мне все расскажешь, я, может быть, даже не оставлю тебя замерзать здесь, привязав голышом к ближайшей сосне... А если не расскажешь, то точно оставлю. Как тебе такое?

— Не надо! — парень окончательно перепугался.

— Тогда рассказывай.

— Ты думаешь, он может что-то рассказать, когда ему больно? — засомневалась я. — Я бы не смогла.

— Твоя правда, — кивнул Святоша. — Возьми бечевки. Эй, парень, только дернись — сломаю руку. Ну, или, может, шею сразу.

— Не на-адо!

— Я тоже так думаю. Вяжи, Белка. Покрепче, не жалей. Ноги тоже. Сажать не будем, пусть полежит так.

Я выполнила все, что сказал Святоша, и отошла к Басху, чье лицо вдруг окаменело и стало упрямым. Я заметила, как ученый стискивает свою сумку. О, мрак, да он с этой сумкой только что не спит!

— Ну? — спросил Святоша, присаживаясь на корточки рядом с добычей. — Давай, по порядку. Или нет, лучше будешь просто отвечать на мои вопросы, идет?

— Идет, — согласился бледный парнишка.

— Итак. Имя у тебя есть? Как тебя звать?

— Д-д-дрес...

— Дрес. Кто тебя послал, Дрес? Тебя же кто-то послал?

— Да...

— Кто?

— Мой хозяин... Гведалин...

Я удивленно выругалась. Святоша тоже явно не ожидал такого ответа, но виду не подал.

— Работаешь на Полумразь, а? Уже сидишь на водичке? Впрочем, не отвечай, мне все равно. Зачем мы ему?

— Вы... Н-н-не нужны...

— Тогда зачем следил?

— Ему нужен маг, который с вами, — парнишка скосил глаза в сторону Басха, насколько мог.

— Маг? — переспросил Святоша, делая мне знак заткнуться. — Зачем Гведалину этот маг?

— У него... Что-то есть... Гведалину... Надо...

— Что? Ты же должен был убить его и принести это?

— Мне сказали только взять его вещи... Все...

— Хорошо. Как ты нас догнал? При тебе ведь ничего нет, а от Семихолмовья путь неблизкий.

— Помогали...

— Кто?

— Тоже маги...

— Как это?

— Я не понял... Они только сказали, что... Смогут отследить... того, кто колдовал в лесу...

Брови Святоши дрогнули.

— Ты хочешь сказать, что они искали мага, который прогнал айт... Айтвараса?

Парнишка кивнул:

— Да, который летучий. И они... Дали мне одну вещь, которая показывала мне, куда надо идти... А потом сказали уснуть, и я... Я проснулся уже совсем недалеко.

Я нахмурилась. Они использовали Узкую Тропку — ритуал, с помощью которого можно было преодолеть огромные расстояния. Интересно было то, что человека без магических сил, таким образом можно было перемещать только в бессознательном состоянии — дескать, неспособны обычные люди в должной мере расслабить свой разум.

— Где та вещь, которая показывала тебе путь? — осведомился Святоша.

— Там... В кустах осталась.

— Отлично. А как ты должен был вернуться?

— Они сказали мне... Когда я все закончу, я должен был дать им знак с помощью этой же штуки. Они бы забрали меня обратно.

Ну да, очевидный ответ. Обратили бы ритуал — просто и со вкусом. И план-то почти безупречный — охотиться на мага с айтварасом бесполезно, если только не лишить его сил. Но для этого нужно кое-что побольше, чем просто настроиться. А вот внезапного нападения из засады мы не ожидали — наверняка Гведалин объяснил магам, что предгорья и горы Сандермау безлюдны.

— И почему только Полумразь послал именно тебя? — Святоша скорбно покачал головой. — Он рассчитывал, что ты всех троих убьешь, серьезно? И с магом справишься?

— Я бы выкрал... Просто... Маги сказали, что я единственный из его людей, кого они смогут переместить...

— Ах, вот оно что. Понятно. А что за маги-то?

На искаженном болью лице парня отразилось недоумение.

— Как это — какие?.. Из долины! Аде... Адемика, вот!

Святоша вздохнул:

— Да, я так и думал. Ну, спасибо тебе, Дрес.

— Что вы со мной сделаете?

— Пока не решил.

— Не убива-айте!

Напарник обернулся ко мне:

— Белка, пошарь-ка там в кустиках. Ты же наверняка сможешь найти его эту вещь?

— Не ручаюсь, — огрызнулась я, направляясь к избранному Дресом для засады кустарнику. Но Святоша был прав. Я достаточно долго кормила его всякими ненужными учеными сведениями, чтобы он сделал верные выводы.

Такие вещи называются анкорами, и тот, который маги вручили пареньку, был настроен на меня. На мой магический след. Ведь это я отогнала айтвараса. Не Басх. Конечно, я просто обязана была почувствовать и наткнуться на него буквально в первое же мгновение.

Обычные четки из семян. Маги обычно предаются размышлениям, перебирая их. Я сжала их в руке и отнесла Святоше.

— Так, — сказал он, забирая у меня анкор. — Как тебя учили подавать знак, помнишь?

— Помню...

— Тебя для этого развязывать надо?

— На-адо!

— А если честно?

— Нет...

— Какой-то пароль?

— Ага...

— Значит, так. Сворачиваемся, — обернулся он ко мне. — Мы уходим.

— Вы что, бросите меня тут?!

— Нет. Подавай им свой знак, — и Святоша швырнул четки ему на грудь. — Мы уйдем, а они тебя заберут.

Дрес набрал воздуха в грудь, насколько позволяли ему путы, и чуть невнятно произнес:

— Мраморная могила Авасхе.

— Что за?.. — изумился Святоша, но вместо Дреса из пут уже вырвался огромный воин, все тело которого было белесым морозным туманом. Он указал на меня таким же туманным клинком, и на том месте, где у людей бывают глаза, у него образовались два антрацитово-черных провала.

— Кошмар... – содрогнувшись, пробормотала я.

— Он вынет души из наших тел! — не помня себя от ужаса, взвыл Басх.

— Не разговаривай! Береги дыхание! – Святоша сцапал наше оружие и часть поклажи, отвесил пинка ученому, а меня схватил за локоть, и мы втроем помчались вверх от обрыва, не разбирая дороги.

Воплощение Авасхе, более известное, как Жертва ради Мести, следовало за нами почти по пятам. Двигалось оно медленнее, чем мы, но ему, в отличие от нас, ничуть не мешали ни камни, ни выступающие из-под земли корни, ни деревья – оно просто проходило насквозь. Стрелять в него было совершенно без толку, так же, как и пытаться колдовать. По крайней мере, я вообще не знала никаких способов нанести Жертве ради Мести хоть какой-то урон. Можно попробовать камешки покидать — может, от смеха умрет.

Вокруг меня мелькали сосны, и я захлебывалась воздухом. Свистевший в ушах ветер уносил прочь редкие обрывки мыслей. Святоша бежал позади меня, подталкивая Басха. Хуже всего было то, что ученый уже выдыхался. В отличие от Жертвы.

— Эта тварь лазит по деревьям?! — выкрикнул напарник на бегу. Наши шансы он оценивал здраво.

— Она за нами в небо улетит, если будет надо! — проорал в ответ Басх, и сделал это зря. Слова заставили его закашляться, и он, споткнувшись, остановился, что означало в нашем случае верную смерть. Святоша склонился над ним, и на его обострившемся до сходства с волчьей мордой лице я прочла явственное желание бросить ученого здесь и бежать.

Только смысла в этом нет. Жертве нужен тот, на кого был настроен анкор. То есть, я.

— Святоша, он за мной, — робко сказала я, тяжело дыша и глядя на стремительно приближающуюся к нам фигуру. — Может, разделимся? Я могу попробовать спрятаться...

— Пошла ты! — рявкнул Святоша, дернув Басха вверх и неожиданно оказавшись рядом со мной. — Нашлась тут благородная! Бегом, мать твою!

Пинка я получила такого, что хватило бы сдвинуть с места небольшую избу, и выбирать уже не приходилось.

Мы выбежали на какую-то тропинку между густо растущим можжевельником, и Жертва ради Мести снова скрылась из виду. Но то, что мы увидели буквально через несколько мгновений, снова заставило нас остановиться как вкопанных.

Посреди деревьев высился обелиск. О, мрак! Столько слышала о них, но не видела никогда... Подумать только! Он был гораздо больше, чем я воображала...

Обелиск испускал сияние — слабое, но заметное даже днем. Серебристые полоски света перебегали по его поверхности, сразу обращая внимание на то, что он весь покрыт был какими-то невероятно завораживающими узорами. Красивый, но... Какого черта?!

— Дерьмо, — сквозь стиснутые зубы прошипела я. — И в какую сторону бежать отсюда?

Святоша не ответил, глядя на обелиск широко распахнутыми глазами. В них светилось почти что восхищение, которое показалось мне совсем не ко времени здесь и сейчас. И тут мой сумасшедший напарник заорал на весь лес:

— Как куда?! Вперед, конечно! Бегом! Обнимите эту штуку так, как будто всю жизнь только этого и ждали!

— Ты совсем на голову заскорбел?! — возмутилась я. — Это же...

— Именно! Именно, Навелин! Беги!!

По имени он меня называл только в самых крайних случаях. Мы бросились к обелиску и приникли к его холодной поверхности. Свечение непонятных узоров вблизи, казалось, заполняло собой все, выгоняло из головы последние мысли.

Из-за деревьев вырвалась Жертва ради Мести, полыхая наполненными тьмой провалами. Казалось, что у него на лице две маленькие, но очень глубокие бездны, в которые он всей душой жаждет нас утянуть... Если только душа у него есть. Басх, кажется, молился. Не очень понимая, зачем, я ткнулась в обелиск лбом и зажмурилась, как будто он мог защитить.

Хотя в действительности он мог лишь зашвырнуть нас в неведомые дали, на что Святоша и рассчитывал. Участь, конечно, еще та, но это куда лучше, чем сдохнуть от туманного меча Жертвы. Какие же страшные глаза у этой магической твари...

Экое странное чувство. Волосы треплет ветер... И, похоже, меняется.

Глава 12

— Эй, Белка, открывай уже глаза. Страшен был сон!

Я разлепила веки, превозмогая боль. Голова почему-то была тяжелой, тело — наоборот, легким, как перышко, и голову эту самую держать отказывалось. Я попыталась ее поднять — и не пожалела.

Над моей головой шумел бор. Только уже не тот. Совсем не тот, это было очевидно. Там, где мы в последний раз отдыхали, пики Итерскау еще только вырисовывались вдали темными силуэтами. А здесь они закрывали полнеба и нависали над головой. Под моими ногами были уже не листья, а снежный покров, и рыжие стволы сосен обступали нас куда плотнее, чем в окрестностях покинутой стоянки.

Басх сидел на земле и ощупывал себя. Святоша стоял с ошалевшим лицом, на котором застыла улыбка юродивого. Я оторвалась от обелиска и с тупым удивлением поняла, что он почему-то оказался сосной.

— Где мы?

— Где-то глубоко в Сандермау, грызун. Ух! — Святоша ликовал. — А я уже стал бояться, что не сработает!

— А... А Жертва?

— Эта тварь? Осталась там.

— Не успела?!

— Нет. Когда она была уже в двух шагах, подул ветер. Ну, как обычно, вроде...

— Воздух вдруг стал похож на ленты, — вдруг сказал Басх. — Шелковые. И нас как будто окутало этим шелком, а потом... Очень было красиво... И вот мы оказались совсем в другом месте! Вы не рассказывали мне о том, что мы можем с таким... столкнуться.

— Ну уж извините, — обиженно отозвалась я, понемногу приходя в себя. — Мы не знали, что на нас натравят Жертву ради Мести.

— Да я не о ней! — Басх испуганно замахал руками. — Я об этих удивительных устройствах.

— Это устройства?..

— Да, очень на то похоже... Я что-то слышал о таких столбах раньше. Маэримм — кажется, так они назывались. Великолепный пример колдовской резьбы... Вы ведь знали, что именно при помощи резьбы эльфы придавали магические свойства своим изделиям?

— Нет, конечно, — вяло соврала я по привычке. — Впервые слышу.

— Странно, ведь ваш лук, насколько я понимаю, украшен кем-то, кто весьма дотошно вникал в суть этой традиции...

— Я купила его у Коупа. А он перекупил его у кого-то еще, — я пожала плечами. — Там вроде бы даже были байки о Девяти Стражах.

— Да, можно представить, — согласился Басх, — работа и впрямь наитончайшая, хотя, конечно, вряд ли выполнена рукой эльфийского мастера...

— Уж ты-то в этом точно разбираешься, — услышали мы насмешливый голос Святоши и обернулись.

У его ног лежала выпотрошенная и похудевшая сумка молодого историка. Валялись свитки, перья, несколько книг. Далеко не все, что Басх взял с собой в поход, но все, что удалось спасти после недавнего привала. Ничего странного или необычного в этом, казалось бы, не было... Но главное Святоша держал в руке.

Мне сразу стало как-то нехорошо, а в ушах зазвучал голос Гведалина, да так отчетливо, словно наироу стоял за моей спиной. “Видишь, пол-локтя длиной, по форме — как конус. Зеленого цвета, в узорах. Какую-то ценность имеет, но не для нас...”.

— Ох ты, — восхитилась я. — А нам ведь за вашу голову четыреста эффи обещали, представляете?

— Обокрал Адемику? — спросил Святоша с дружелюбным спокойствием. — И айтвараса за тобой посылали, и эту призрачную тварь... Так?

Лицо Басха побелело. Он стоял, смотрел на Святошу, и стискивал кулаки так сильно, что костяшки, казалось, вот-вот проткнут кожу.

— Если ты сейчас же не заговоришь, я тебе эту глыбу засуну туда, где солнце не светит, — веско пообещал напарник.

— Не надо так, Святоша! — встревожилась я.

— А как с ним надо? Мы из-за него чуть к прадедушке в гости не отправились!

— Положите мою вещь немедленно, — произнес Басх ледяным тоном.

— Твою? — ехидно переспросил Святоша. — Сдается мне, у меня на нее прав не меньше!

— Немедленно!

— А то — что?

Басх выхватил кинжал из ножен и кинулся на моего напарника. Ой, дурак...

Орудуя свободной рукой, Святоша сомкнул пальцы на его запястье. Он ничуть не впечатлился красотой клинка и замаха. Какое-то простое, неразличимое движение — и вот чудесный кинжал валяется в траве, а его хозяин стоит рядом, не очень пристойно согнувшись и стеная от боли в заломленной за спину руке. Какая-то птица сорвалась с дерева и испуганно унеслась прочь.

— Навелин, — сказал Святоша таким тоном, что я поняла: шутить он больше не намерен. — Возьми-ка эту штуку и держи. А я сейчас буду выяснять, что это такое и почему за ним охотятся. Да, кинжал тоже прихвати, будь добра. А ты не дергайся, — последнее относилось к Басху. — Лишнее движение — и твоя рука сама сломается, мне даже делать ничего не придется.

Ученый скрежетал зубами и стремительно багровел. Вся глубина его унижения была написана на его лице огромными буквами. Я ничуть не сомневалась, что он сейчас без раздумий покончил бы с собой, если бы это обещало избавление от таких мучений. Подобрав его кинжал и взяв у Святоши странный камень, я отошла на приличное расстояние — на всякий случай, если отпущенный Басх решит меня придушить.

— Ну, поговорим? — спросил Святоша у историка. — Или так и продолжим Йульскую мистерию разыгрывать? Предупреждаю, я эти представления терпеть не могу.

— Почему я должен с вами разговаривать? — натужно просипел Басх, у которого на глазах уже выступили слезы ярости. — После такого?

— А потому, что, если ты не перестанешь мутить воду, я перережу тебе горло и продам этот твой эльфский камешек Гведалину за четыреста эффи. Без малейших угрызений совести, причем. По твоей милости нас чуть не прикончили, и мы, мрак тебя побери, имеем полное право знать, что это за чушь творится вокруг тебя.

Сказав это, Святоша выпустил Басха. Тот от неожиданности не смог сразу выпрямиться и упал в снег лицом. Однако после этого вскочил, как отпущенная пружина, отфыркиваясь и гневно сверкая на Святошу своими изумрудами. Ровные его волосы пришли в полнейший беспорядок, но от этого он еще больше походил на чистокровного эльфа, какими их представляли художники и менестрели.

У меня опять что-то защемило в груди... И, тем не менее, на этот раз здравый смысл говорил куда громче.

— Да ладно вам, Басх, — сказала я, пожав плечами. — В конце концов, мы тут сейчас все в одной лодке, так что... Если мы будем знать, чего ждать, шансов выжить будет больше.

— Навелин, — выплюнул историк. — Теперь я вспомнил. Вспомнил ученицу с таким именем, напавшую на учителя. Дикарку, не способную справиться со своим даром, которой не было места среди цивилизованных людей! Теперь меня не удивляет, что такая, как вы, стала шлюхой для лесной черни. Мозаика сложилась!

От его слов у меня в глазах потемнело и защипало. Я на миг будто потеряла способность дышать воздухом. К горлу немедленно подступил ком, а окружающий мир словно заволокло туманом. По щеке что-то скатилось, оставляя мокрый и холодный след. Давно уже я себя так не чувствовала...

— Ах, ты, мразь... — прорычал Святоша. — Да я тебе сейчас язык завяжу вокруг твоей же собственной шеи! Ну, чего пятишься, иди сюда!

Я вытерла глаза и увидела, как напарник медленно приближается к Басху, занося руку для удара. У Святоши было лицо убийцы. Надо же... Оказывается, не только борделем его можно пронять. Я быстро подошла к нему — раньше, чем он настиг свою цель, резко сбледнувшую и напуганную — и удержала его руку.

Даже через одежду и перчатки чувствовалось, как вздрагивают его налитые мышцы от невыплеснутого гнева.

— Не надо, — сказала я. — Не пачкайся. Пусть знает, что лесная шлюха благороднее него.

— А надо ли оно? — фыркнул Святоша, руку, тем не менее, опуская.

— Еще как, — серьезно сказала я, глядя Басху в глаза. — Понимаешь, очевидно, что господин Дэ-Рэйн сейчас вне себя и не до конца понимает положение, в котором очутился. Это ясно из того, как опрометчиво он бросается оскорблениями в сторону людей, без чьей помощи он будет не в силах не то, что достичь своей цели — даже просто покинуть эти места. Если мы отнесемся к его словам серьезно, мы поведем себя ничуть не умнее. Люди, которые за ним охотятся, встали на мой след, и я считаю, что нам следует как можно лучше разобраться в происходящем — прежде, чем принимать решения. И поэтому… я предлагаю всем сохранить лицо и забыть сказанное господином Дэ-Рэйном сгоряча. Поговорить разумно и... цивилизованно. Во всяком случае, без ущерба делу, которое может стать общим. Как вы смотрите на это, господа?

Святоша хохотнул и, перехватив уже мою руку, запечатлел на ней не менее галантный поцелуй, чем Басх при нашем знакомстве в Семихолмовье.

— Ты никогда не перестанешь меня удивлять, Белка. Слышишь, господин Дэ-Рэйн? Леди тебя прощает! Но второй раз этот номер не пройдет, так что хорошенько подумай, прежде чем языком трепать.

Судя по лицу историка, Святоша мог этого и не говорить. Наверное, все его угрозы вместе не могли бы ошеломить Басха сильнее, чем сказанное мной. Какое-то время ученый смотрел на меня, не будучи в силах подобрать челюсть, а потом несмело произнес:

— Может, разведем костер? Я думаю, будет уместен небольшой экскурс...

...История эльфийского царства, Тсе Энхэль Асуриат, привлекла Басха на шестом году обучения в Арэль Фир. В библиотеке он обнаружил потрепанную книжицу с переводами нескольких эльфийских баллад. Одна из них была посвящена эльфийской правительнице по имени Ксентаэль.

Где покоишься ты, наверное, знают лишь боги

Или ветер и снег, а может, лишь скалы видели

Что могила твоя — под последнею вехой старой дороги

Или первой холодной вехой нашей погибели...

Ксентаэль была дочерью владыки Царства Первых Лучей Дариона. Сам Дарион пал в одной из первых битв между людьми и эльфами, но благодаря Ксентаэль, занявшей место своего отца, сопротивление эльфов растянулось на несколько сотен лет. Эльфы называли ее Рэйдиарой – Стальной Ланью, и история сохранила это прозвище. Именно фигура Стальной Лани заставила Басха плотнее заняться периодом Саагир-Наохрем — страшной шестисотлетней войны северных королевств и эльфийского царства.

Юная царица, собственно, сама послужила поводом к началу этой войны — если не причиной ее. Сохранились летописи маленького королевства Агхорн — ныне его территорию пополам делили Хаэйл и Арос — на трон которого незадолго до начала войны взошел молодой и горячий правитель по имени Кареслав. Честолюбивый Кареслав понимал, что для укрепления своей власти и повышения статуса Агхорна ему нужен крепкий, желательно родственный союз с какой-нибудь сильной страной. Ожидалось, что он породнится с королевской семьей Тан-Глэйда, но Кареслав оказался еще тщеславнее, чем о нем думали подданные, и попросил руки Ксентаэль.

Наглостью это, конечно, было неслыханной. Возмутился не только Дарион, не готовый отдавать дочь краткоживущему северному варвару, но и некоторые соседи Агхорна. Притязания Кареслава на любовь прекрасной эльфийки остались неудовлетворенными, и, казалось, на этом он и успокоится, но молодой король вновь удивил всех. Приняв позу отчаявшегося влюбленного и во всеуслышание заявив, что свет ему более не мил, он объявил войну эльфийскому царству — мол, если уж гибнуть, так в попытке добыть столь желанную ему руку царевны. Безнадежное, казалось бы, предприятие — ну что может крохотный Агхорн против мощи всего эльфийского народа?

Однако, затея Кареслава получила внезапную поддержку со стороны, в первую очередь, Тан-Глэйда, а там и Просвещенный Юг начал слать помощь — всем хотелось пригубить из чаши таинственных богатств Тсе Энхель Асуриат, которое планировали захватить быстро и легко. И план бы удался, если бы не та самая юная царевна, взошедшая на престол после гибели обожаемого отца.

Нынешние историки сходились в том, что Рэйдиара, талантливый полководец, могла бы не только отражать нападения человеческих армий, но и завоевать немалое число земель своих противников — если бы только захотела. Однако это, похоже, не было ей интересно. Оборону своей родины она установила настолько прочную и непреодолимую, что наступление захлебнулось. Война превратилась в череду регулярных мелких стычек на границе и успешно разорила сразу несколько небольших смежных государств. Они стали вассалами Тан-Глэйда, но это им мало помогло: сюзерен не стеснялся пользоваться ими, как разменными монетками, не слишком волнуясь об их благополучии.

Все это продлилось без малого шестьсот лет, то стихая, то вновь оживая с приходом нового горячего правителя. Первое, что заявлял каждый северный король, восходя на престол — во главе с ним люди уж точно ступят на землю эльфийского царства! Очень кстати пришлась тогда еще юная церковь Синего Неба, радостно обещавшая людям покровительство высших сил.

Маги же во все это не вмешивались. Существуя в то время разрозненными ковенами, они не жаждали ни власти, ни благосклонности королей, ни эльфийских богатств.

И вот, когда надежда на какой-либо успех в этой войне стала совсем призрачной, а многие молодые королевства уже отказались от этого странного наследия своих отцов, случилось странное: Ксентаэль исчезла бесследно.

Говорят, что это было делом рук магов, которых все-таки удалось чем-то соблазнить. Хотя бы потому, что люди узнали об случившемся сразу же. Натиск на эльфийские границы усилился тысячекратно, и на сей раз эльфы были разбиты наголову.

Но люди не прошли по Дороге Зеленых Теней, к которой так стремились — она исчезла, как и эльфийская царица. Как? Об этом нет никаких свидетельств — есть только легенда.

Легенда об Иглоходце.

Никто не знает, как звали этого эльфа — сохранилось только прозвище. Он был ближайшим другом Ксентаэль — может быть, даже возлюбленным. Говорят, что лишь он один знал, что с ней случилось — потому, что был рядом. Говорят, что он знал что-то еще — что-то такое, что заставило его счесть, будто война с людьми проиграна окончательно. Как одному из полководцев, ему было известно, где расположена долина Хардаа-Элинне, скрывающая в себе магический Механизм, управляющий Дорогой Зеленых Теней — и он остановил его действие, разорвав связь с Царством Первых Лучей. Но этого ему показалось мало: каким-то образом он сделал так, чтобы люди — если они когда-нибудь отыщут Механизм — не смогли бы оживить его. Неизвестно, как, но своего он добился.

Война окончилась. Но победителей в ней не было.

Несколько сотен эльфов, оставшихся в живых по эту сторону Ветрил Мира — Итерскау, уже никогда не увидели свою родину, рассеявшись по лесам и предгорьям, растворившись в чащах, уйдя по заброшенным дорогам, прочь от того, что было для них потеряно навеки. Им предстояла долгая жизнь вдали от всего, что было им дорого.

— Но это только присказка, — подытожил Басх свои выкладки из хроники. – Иглоходец — это, конечно, легенда. Но легенда слишком живая, чтобы не быть правдой хотя бы отчасти! Что сделал Иглоходец с Механизмом? Повредил, разрушил? Он не мог его уничтожить, в этом я был уверен— просто не хватило бы средств и времени, ведь это очень древнее и хорошо защищенное магией сооружение. Иглоходец должен был сделать что-то очень простое. Что именно, я узнать не мог... Очень, очень долго. Но все-таки я узнал!

На этом месте разгорячившийся Басх остановился, чтобы перевести дух. Затем он продолжал, голос был слегка охрипшим и дрожал:

— Вы, конечно, можете мне не поверить, но получилось это жутко смешно. В самом заброшенном уголке библиотеки в Адемике я нашел рисунок с вот этим самым камнем, который вы видите, и за которым они охотятся. Резьба на нем меня заинтересовала: я достаточно долго изучал эту традицию. При помощи резьбы эльфы сообщали своим изделиям магические свойства, но на этом камне она сделана таким образом, чтобы он не мог удержать в себе ни капли силы. Совершенный проводник. Для чего может быть потребна такая вещь? Не буду утомлять вас рассказами о том, как именно я докопался до истины и где я искал сведения, скажу лишь, что перед вами — одна из деталей этого механизма. Крепление, всего-навсего крепление, понимаете? Не нужно разрушать механизм, достаточно извлечь из него одну мелкую деталь, скрепляющую между собой важные пути — и восстановить его без этой детали будет уже невозможно!

До меня начало, наконец, доходить, в чем вся соль его открытия.

— А само крепление ты, значит, украл, — вмешался Святоша.

Басх кивнул:

— Мне… пришлось. Не лично, на самом деле. Но это неважно.

— Почему вы все-таки не обратились за помощью к магам Адемики? — удивилась я. — Почему на вас идет охота? За такое открытие они бы вам гарем наложниц подарили и архимагом сделали бы!

— Знаете, ко мне они никогда серьезно не относились… — Басх почесал затылок. – И, может, именно поэтому я пользовался такой свободой. К тому же, я пытался говорить об этом с некоторыми из них, но они в один голос утверждают, что это просто невозможно: дескать, эльфийская магия больше не действует, и Дорога никогда не оживет. Они искали собственные способы пересечь Девять Стражей, и мои исследования были им не нужны

Святоша усмехнулся:

— Лет семь назад было, кажись. Они меня нанимали и еще кой-кого, чтоб мы их проводили до Скалы-Девятки.

— И это была не единственная попытка. А еще они построили воздушное судно и пытались через Итерскау перелететь на нем. Как вы думаете, чем все кончилось?

— Провалом?

— Точно. Там, на отрогах, бушуют неестественные ветра такой силы, что тяжелый корабль несколько дней носило, как щепку, прежде чем маги, чудом не разбившись о скалы, сумели повернуть обратно. Поэтому я думаю, что у меня есть шансы.

— Вполне возможно, — я кивнула. — Если бы столб Маэримм, как вы его назвали, не действовал, нам бы всем пришел конец. Интересно, почему они так упорно закрывают на это глаза, если они здесь были и видели все сами?

— Вот видите. Я бы не нашел там поддержки — я ведь даже не один из них. И я — эльф наполовину, а история утверждает, что именно маги повинны в падении моих предков. Одним словом, я не готов им доверять.

— Неплохо вы все провернули.

— А вы сомневались! — Басх поднял подбородок с таким видом, будто он уже стоял на земле Тсе Энхэль Асуриат. Я сочла за лучшее промолчать.

— Да уж, — сказал Святоша. – Занятно – аж до мороза по коже, но солнце уже скрылось. И у нас есть проблемы. Интересно, что мы будем теперь есть до самого конца похода — почти все запасы остались на том привале. И, насколько я могу судить, возвращаться далековато.

— Угу, — согласилась я с ним. — Понять бы, где мы вообще находимся.

— Ну, это-то нетрудно. Судя по тому, насколько мы близко к Итерскау, нам повезло — мы покрыли одним махом расстояние, на которое иначе затратили бы еще дня четыре. Этому даже стоит порадоваться — мы не настолько отклонились от маршрута, как могли бы.

— Коренья копать придется, — вздохнула я.

— Много ты тут накопаешь, — Святоша огляделся. — Давайте устраиваться на ночлег. Сегодня поголодаем. Белка, ты, как всегда, первая?

— Угу.

Мужчины быстро разложили свои постели и отправились на боковую. Басх сегодня не засиживался над записями и книгами — усталость, наконец, взяла свое. И я осталась наедине с потрескивающим костром. Наконец-то появилось время подумать. Надо же было делу так повернуться...

Больше всего мне хотелось вернуться в Семихолмовье и забыть обо всем этом. Как только мы доберемся туда — если доберемся, конечно, в чем я уже отчасти сомневалась — я обязательно напьюсь. Так, чтобы выбросить из головы все: эльфов, айтвараса, Авасхе, столбы Маэримм, а самое главное — Басха. Первого мужчину за много времени, который мне… понравился… но уже успел меня подставить — пусть даже ненамеренно — и обозвать шлюхой.

Подставляли меня часто, шлюхой называли реже, очаровывали — всего пару раз. А тут все как-то сразу сошлось. Мало приятного. Как бы я ни строила из себя светскую даму из Тан-Глэйда, но обида внутри скреблась упорно, и коготки у нее были острые.

Решено. Вернусь в Семихолмовье — напьюсь и пересплю с кем-нибудь. Зимует в этом году много народу, кто-нибудь милый да подвернется. Только не со Святошей, незачем отношения портить.

Мне стало беспокойно при воспоминании о том, как холодно посмотрели друг на друга мой напарник и Басх перед тем, как лечь спать. Н-да... имеет ли эта история шансы на хорошее окончание?

Из-за скал выплыла величественная и насмешливая Луна.

Глава 13

Проснулась я очень рано и никак не могла понять, что меня разбудило. Небо еще только-только серебрилось светом нового дня, меж скалами гулял предрассветный ветерок. Воздух был томительно-свежим и пах снегом. Оранжево переливались угли костра, крошечные язычки пламени гуляли по ним.

Я выбралась из-под своего плаща, потянулась и огляделась. Святоши почему-то не было. Перешептывались сосны, ветер то слабел, то усиливался. Удивительное все-таки место. Так далеко в Сандермау я еще никогда не заходила...

И тут потянуло по ветру чем-то странным. На грани осознания начало рождаться какое-то неясное, но острое ощущение. Я застыла, пытаясь понять, что происходит, и через несколько мгновений мой слух уловил тянущуюся непонятно откуда мелодию флейты. Она была отчаянно тоскливой. Какая-то песня звучала над ночными горами...

Росою на жарких углях

Сердца. Мое и твое.

В какие теперь края

Клинок тебя позовет?

В каких же теперь лесах

Ты бьешься, мой милый друг?

Рассвет в моих волосах,

Разорван волшебный круг.

Мне снится ужасный грохот,

И запах стылой крови,

Как вышло, что гнева шепот

Стал громче песен любви?

Ой-ой. Мы ж миновали рубеж Девятки. Рассказывали ведь, что тут и с ума сойти недолго. Нет, наверное, никакой песни — кому ее здесь петь? Просто мое воображение решило со мной пошутить.

— Ты тоже слышишь?

Я, вздрогнув, обернулась — Святоша появился из-за деревьев тихо и неожиданно, словно неприятность. Лица его в темноте видно не было.

— Ага, — кивнула я. — А я-то думала, мне чудится...

— Я тоже так думал. Решил, было — все, приехали, белая горячка...

— Ты ж не пил уже сколько.

— Ну, запоздала, с кем не бывает?

Я прыснула. Святоша подошел к костру и сел на свою постель, вороша угли. Даже в свете костра круги под его потемневшими от усталости глазами заметить было легко.

— Кто же это поет? — вслух подумала я. — В такой-то глуши?

— Никто, я думаю.

— А?

— Это ж Аэнна-Лингэ, грызун. Сколько он колдовства видал, как думаешь? И сколько тут солдат — и наших, и тех, из-за Итерскау — полегло? И сколько девиц эти песни пело, любимых дожидаясь? Наверное, здесь каждая сосна тебе на флейте сыграть может.

— Ужас, — я поежилась.

— А я говорил, что увеселительной прогулки не получится.

— Надо было тебя послушаться.

— Как и всегда.

— Скорее бы вернуться.

Святоша взглянул на меня искоса:

— Чего ты так боишься? Сбрендить окончательно? Или сдохнуть?

— Нет, — я завертела головой. — Сдохнуть-то боюсь, конечно, но что-то мне подсказывает, что это не самое страшное.

— А что тогда?

— Даже не знаю.

— А я, кажется, знаю.

— Серьезно? Если ты о том, что... — я осеклась. — В общем, он меня не так волнует, как ты думаешь.

— Ха-ха! Насчет этого можешь ничего не говорить, я вижу, как ты на него смотришь. Да и немудрено — стать-то какая, а? Прямо как в балладах.

— Заткнись, а?

— Ой, да ладно тебе, грызун. Нет в этом ничего ни стыдного, ни удивительного, обычное дело. А только я не о том сказать хотел, сама ты выдала себя с потрохами.

— Он тебя бесит же.

— Ну, я — это я. Не люблю таких и полное право на то имею. Если уж об этом речь, то я не называю шлюхами даже тех женщин, с кем сплю, и о ком точно знаю, что я у них за день пятнадцатый клиент. В конце концов, каждый крутится, как может.

Весь разговор велся почти шепотом. Басх тихонько храпел, укрывшись своим плащом с головой.

— И чего я боюсь, по-твоему?

— А того, что вляпаешься в это дело сильнее, чем тебе бы хотелось. Ты ж сама из остроухих.

— И что с того?

— Да хотя бы то, что вы все — потомки тех самых эльфов, не сумевших вернуться домой. Кровь — не вода, грызун. И ты боишься, что она в тебе заговорит.

— Брось! Сами эльфы что-то сюда не стекаются толпами.

— Может, поэтому и не стекаются, что боятся того же. Чего душу-то травить, если назад уже не попасть? Строят себе жизнь где-то вдали от людей, и все. Пытаются быть счастливыми и не вспоминать про эти горы. Как иначе им быть, скажи?

— Ой, откуда тебе знать-то?

— Знаешь, даже я иногда скучаю по тому борделю, где вырос. А каково им, ведь их у них отняли дом, где они были счастливы?

— Хватит! — разозлилась я.

— Я тебя задел, грызун, и это значит, что я прав.

Я только фыркнула. Надо горами уже занимался полнокровный, ясный рассвет. Пора было отправляться дальше.

— Как ты думаешь, — спросил меня Святоша, поднимаясь с плаща, — эта тварь, что за нами погналась вчера, она может опять до нас добраться?

— Сомневаюсь, — я пожала плечами. — Магическая связь столько не протянет, если только ее не поддерживать, а в нашем случае это невозможно.

— Ты с тех пор колдовать-то не пробовала?

— Один раз всего, когда ты костер развести никак не мог.

— Получилось?

— Да.

— И чего ж ты тогда?..

— А оно мне надо-то?

— Вот и этого ты тоже боишься.

— Да иди ты в пень! Выискался тут добрый предсказатель. Самый умный, что ли?

Святоша устало улыбнулся мне и не стал продолжать. Оставалось лишь разбудить Басха, и можно было сниматься с места.

...Путь наш лежал вверх. Наконец мы покинули пределы Аэнна-Лингэ, выйдя из-под сени леса. Сосны и худые ели, конечно, все равно попадались постоянно, но в основном нас теперь обступали скалы и валуны. До Итерскау оставалось уже совсем немного, и Святоша теперь возглавлял наш маленький отряд, отыскивая тропки среди серого, покрытого инеем камня. Несколько раз нам попались горные козы, и вопрос с сегодняшним ужином был решен. Басху явно было сложновато преодолевать постоянный подъем, и, хотя он не жаловался, Святоша все-таки заметил, что уменьшению количества поклажи теперь можно порадоваться.

— Теперь — только наверх, — сказал он, — причем весь оставшийся путь.

Во время полуденного привала Басх внезапно оказался разговорчивее, чем обычно.

— Белка, скажите мне, — начал он. — А вот у вас кто из родителей был эльфом?

Я пожала плечами:

— Без малейшего понятия.

— Как так?

— Очень просто, я — сирота.

— О... Простите.

— Да ничего страшного. Меня это ничуть не задевает. А почему вам вдруг стало интересно?

— Обычный интерес. В некоторых местах такие браки встречаются чаще, чем принято думать.

— Мне не так повезло.

— Просто моя мать была родом из одной общины на востоке Каэрин Бальфа. Ее звали Ваэйлен Иаранн, а община называлась Валх, вы что-нибудь о ней слышали?

— От вас — впервые. Это единственное эльфийское поселение?

— Не думаю. По эту сторону гор осталось довольно много эльфов, а община та, как говорила мама, невелика. Если бы она сейчас была жива, я о многом бы ее спросил... Но — увы.

— Сочувствую вам.

— Если погода и дальше будет так странно себя вести, будешь сочувствовать нам всем, — сумрачно вмешался Святоша. — Неплохо бы дойти до какого-нибудь укрытия к вечеру, хотя здесь мы идем почти наугад, и мне сложно что-то обещать.

— Что, портится? — удивленно спросила я, задирая голову. День был светлый, небо — темно-синее и пока чистое.

— Пока нет, — отозвался напарник. — Но ветер пахнет переменой. Может сегодня, может — завтра, но жди беды. Кроме того, ты, может, и забыла, но сегодня — твоя любимая Осенняя Околица.

— Сауинь — сегодня?!

— Да-да, грызун.

— Ну вот, — у меня резко испортилось настроение.

— А ты что, надеялась в Семихолмовье раньше вернуться?

Я рассердилась и отвернулась от напарника с его совершенно неуместными шутками. Что может быть лучше, чем встречать Ночь Сауинь у подножия пиков Итерскау, где каждая пядь земли настолько полна магией, что та щекочет пятки даже сквозь толстые подошвы? Прелесть-то какая, просто места себе не могу найти от счастья!

— Ой, брось, Белка, ты что, серьезно думаешь, что что-то может случиться именно сегодня только потому, что Околица? Сказки это все!

— А ты поменьше мне напоминай — глядишь, и думать об этом перестану.

— Ладно-ладно. Идем уже, поднимайся.

Восточные отроги были невероятно величественны. Куда тут мирным видам одомашненных Сандермау! Скалы здесь были такие отвесные и неприступные, что даже самая мысль о том, чтобы забраться на них, казалась кощунственной. Тропка, по которой мы шли, была довольно крутая и кое-где позволяла смотреть сверху на весь бескрайний лес, который мы пересекли. Я пользовалась этим вовсю, постоянно мотая головой и стараясь увидеть как можно больше — настолько невероятными мне казались эти пейзажи. Днем не было слышно никаких песен и флейт, но при этом впечатление по-прежнему создавалось необыкновенное. Каждый в своей жизни хоть раз употреблял выражение “мертвая тишина” — но не думаю, чтобы многие могли бы вообразить тишину живую. Святоша шагал вперед, упорно высматривая пещеру, в которой мы могли бы провести ночь. Меж скал гулял порядочный сквозняк, и поддержание костра при таком подвижном воздухе могло обернуться большими трудностями.

Однако еще через некоторое время мы поняли, что с ночлегом проблем не будет: все чаще и чаще по пути стали попадаться гроты, так что скалы казались прямо-таки испещренными ими. Когда солнце начало тонуть в туманных далях, оставленных нами не так давно, мы выбрали одну из пещер — ту, к которой было легче всего добраться от нашей тропы — и принялись устраиваться на ночлег.

— Эх, — сказал Святоша грустно, разделывая дневную добычу для ужина. — Было бы больше времени — я бы тут копчение устроил.

— Что вы имеете в виду? — спросил Басх.

— Ну, вяленого-то мяса мы лишились. Копченое могло бы его заменить.

— Помолчи, а, — попросила я, так как у меня при мысли о копченом окороке сама собой вообразилась кружка имбирного эля и потекли слюнки.

— Чего это “помолчи”? А как будем назад добираться, ты подумала? Нет? Так я и знал.

— Тьфу на тебя, — огрызнулась я. — И так невесело. Под одеяло хочется.

— О, разнылась. Значит, все, как всегда. А то я уж беспокоиться начал.

Погода тем временем отказывалась подыгрывать моему напарнику, оставляя небо ясным и чистым, хотя и темнеющим стремительно. Вечерняя заря дотлела, оставив нам скалы, залитые светом уже слегка схуднувшей Луны, и бездонную пропасть над головой, полную колючими зимними звездами. Я любовалась ими, усевшись у входа в пещеру и упорно пропуская мимо ушей любые попытки Святоши забить их страшными сказками. А в Семихолмовье сейчас половина жителей греют зябнущие руки о глиняные кружки с глоггом или еще какой пряной, горячей прелестью… готовятся слушать традиционные былички, жаться друг к другу, вздрагивая от каждого стука обнажившихся яблонь в туманные, запотевшие окошки... Брр.

Потянуло опять морозным ветром с Ветрил Мира. Я высунула язык и попробовала его на вкус, ничего особенного не почувствовала и решила, поежившись, вернуться в пещеру.

— Слушай, сказитель, — сказала я Святоше, присаживаясь к уютно потрескивающему костру, который тот умело поддерживал, кормя его с рук сухим валежником. Огонь урчал и ласкался к нему, словно рыжий кот. — Давай сменами махнемся.

— Что, совсем сон одолел? — сочувственно спросил тот.

— Есть немного.

— Ну, ложись тогда. Так уж и быть. В плащ получше завернись, сквозит...

— Прошу прощения, — вмешался Басх. Я уже закрыла глаза и приготовилась провалиться в сон, позволяя чужому голосу выгнать из моей головы последние мысли. — А вы уверены, что мы не потеряли тропу?

— С чего бы? — голос Святоши. — Ничуть... Не так уж тут пока с перевалами плохо, чтобы заблудиться.

— Но ведь... — и тут я в последний раз зевнула, не услышав продолжения.

...Кто-то тряс меня за плечо. Не суматошно, пытаясь любой ценой лишить меня драгоценного покоя, а очень осторожно и даже неуверенно. Чувства утверждали, что я проспала хорошо, если час, и до моей смены можно еще вполне неплохо отдохнуть, но тряска не прекращалась.

— Ну, прекрати, а, — вздохнул Святоша над моим сонным трупом. — Вот сейчас ты уже притворяешься.

— Да, — созналась я и открыла глаза. — Что тебе нужно? Моя смена, что ли?

— Нет. Эй, эй, стой, не отворачивайся! Поверь, будет лучше, если ты проснешься.

Я села на одеяле — которых, кстати говоря, осталось только два. Одного мы лишились после побега от Жертвы ради Мести. Это не особенно нас беспокоило, ведь спать мы могли поочередно на одном, но вот сидеть кому-то теперь приходилось на холодных камнях. Мои глаза никак не желали открываться, а тело ныло от напряжения, которое сон не успел растворить... Я потерла опухшие веки и сумела-таки вырваться из небытия.

— Ну, что такое? — зевая, спросила я.

— Не знаю, на самом деле, — сказал Святоша. У него сна не было ни в одном глазу, даже наоборот. — Снаружи что-то странное творится.

— Ну почему, почему я так и знала, — проворчала я, откидывая плащ ноющей от сапога ногой. — Вот как чувствовала!..

— Тише ты, историка не буди. Может, ничего там нет такого...

Внезапно наше убежище озарилось резкой, странной вспышкой, словно там, снаружи, лопнул световой пузырь. Не сговариваясь со Святошей, мы вскочили и выбежали наружу.

— Ох ты ж... — только и сказал мой напарник, созерцая открывшуюся нам картину.

В небе мерно полыхали пурпурные полосы, то вспыхивая, то истончаясь и походя на необыкновенно яркие лютневые струны. Откуда-то с севера, с Итерскау, начинали двигаться по ним слепящие снопы света, летели быстро, озаряя скалы неестественным, просто-таки мертвенным сиянием.

— Ну ничего себе, сказочка на Околицу... — пробормотал Святоша, ошалело задрав голову и не думая о том, что куртка на нем расстегнута и трепыхается на окончательно сбрендившем ветру.

— Об-б-бал-д-деть, — стуча зубами то ли от страха, то ли от холода, выдавила я.

— Дикие Звезды! Они опять запускают их! — донесся голос снизу, откуда-то с тропы, по которой мы пришли днем.

Святоша молниеносно толкнул меня в пещеру — как обычно в таких случаях, не интересуясь моим мнением — следом юркнул сам, и мы стали осторожно наблюдать за подъемом. В таком освещении не приходилось опасаться, что нас выдаст костер: то и дело окрестность озарялась пурпуром, приобретая такую фантасмагорическую яркость, что наш очаг остался бы просто незамеченным.

События же не заставили себя ждать: послышался топот, и мы увидели, как по тропе неслись ввысь несколько человек. Легко было разглядеть их одежду и снаряжение: кирасы из толстой кожи, покрытые какими-то рисунками, теплая, явно меховая обувь, луки и поясные колчаны, отблески коротких мечей. Капюшоны не давали рассмотреть их лица, но было очевидно, что это отряд разведчиков.

Наша пещера была расположена несколько выше тропы, поэтому мы продолжали осторожно за ними наблюдать. Они бежали быстро, но, похоже, бесцельно, потому что как раз неподалеку от нас остановились как вкопанные, и один из них снял капюшон.

Очередная вспышка озарила его худое лицо, показавшееся мне усталым.

— Что будем делать? — спросил он, обращаясь, по-видимому, ко всем товарищам. — Пока они не закончат запускать Звезды, мы отрезаны.

— Кто вообще придумал эту чертовщину, — проворчал кто-то другой. — Почему вдруг “Звезды”? Жуткий же вид.

— Это не нашего ума дела, Гайрред, — резко отрезал человек без капюшона, нервно проводя рукой по волосам. — Нам важно, что там, в лесу, сейчас бродят толпы наших мертвых друзей, а ставка капитана расположена аккурат на старой линии фронта. Осталось бы нам, куда вернуться после этой Околицы, я вам скажу!

— Мы-то почему так не можем, — горестно посетовал человек пониже ростом и с более высоким голосом. — Что, наши колдуны хуже, что ли?

— А тебе, Фераро, перед павшими-то не было бы стыдно? — обнаживший голову второй раз подтвердил в моих глазах статус командира. — Я бы этим тварям остроухим жизнь-то подсократил бы — глядишь, научились бы смерть уважать!

С этими словами он гневно потряс кулаком, словно грозя пульсирующим в небе полосам.

— Нелюди, — тихо сказал тот, кого он назвал Гайрредом.

— Вот уж точно, — поддакнул кто-то еще.

— Ладно, — сказал командир. – Дорога нам теперь только вверх, к ихней этой Мастерской. Как там, внизу, справляться будут – не наше дело.

— Ну, как не наше-то, Раллаган? – расстроенно спросил Фераро. – Товарищи же!

— Ты им помочь можешь? – оскалился Раллаган на подчиненного. – Ну, Фераро? Может, хочешь туда? От тебя одного много им пользы!

— С мертвяками драться – страшное дело, — проговорил Гайрред медленно. – Их же… тычь в грудаку или не тычь – прут, черти.

— Вот именно. Поэтому мы этой беде не поможем! Зачем нас послали, помните?

Разведчики медленно кивнули.

— Помним, Раллаган.

— Хватит рассусоливать тогда. Отдохнули? Бегом!

Снова полыхнули небесные струны, а мы с Святошей в немом изумлении наблюдали, как странные люди уходят вверх по тропе.

— И кто это был? – спросил Святоша, обращаясь явно куда-то в пустоту. – Откуда они здесь вообще?

— Если б знать, — отозвалась я, не в силах оторвать взгляд от сияния в небе. – У меня какое-то странное чувство…

-…как будто все вокруг ненастоящее?

— Точно.

Мы снова вышли из пещеры. Ветер немного стих, но Святоша, наконец, замерз и запахнул куртку. Поднял с земли камешек, задумчиво подбросил его в руке и посмотрел в ту сторону, откуда пришли странные разведчики.

— Ты заметила, что они все были снаряжены, как близнецы?

— Ну да, а что?

— А ты когда в последний раз видела, чтобы из Семихолмовья уходили такие?

— Знаешь, как-то не придала я этому значения после их рассказов о мертвяках…

— Ох ты ж, тут ты права… И про какой такой фронт они говорили, интересно?

— Мне кажется, я на эти вопросы ответ знаю, — услышали мы голос Басха.

Молодой ученый стоял у входа в пещеру, зябко кутаясь в плащ и щурясь от морозного ветра. Взгляд его, так же, как и мой за несколько мгновений до этого, был устремлен в небо.

— Это все эхо. Эхо войны, которая миновала много сотен лет тому назад. Все, что вы видите – это память, которую горы продолжают хранить и по сей день.

Небо снова вспыхнуло, и лицо Басха в его свете показалось мне мертвым.

Глава 14

Утром стало ясно: предсказания Святоши сбываются.

Странный свет в небесах и все прочие следы прошлых событий растаяли, как ни странно, ровно в полночь – об этом сказал Святоша, овладевший необходимым для охотника умением чувствовать время намного лучше меня. Уснуть нам, конечно, уже не удалось, и мы до утра сидели у костра, косясь в сторону входа в пещеру. О произошедшем мы почти не говорили, изредка перебрасываясь вялыми репликами без особого смысла, а когда я вышла наружу посмотреть, не брезжит ли рассвет, небо встретило меня уже не звездами. Было похоже, что оно тоже озябло и кутается теперь в теплое стеганое одеяло, краешек которого сполз со светлеющей восточной части.

Нам, впрочем, от этого было не очень-то уютно: такое покрывало над головами, вероятнее всего, означало скорый снегопад.

Однако пока что судьба нас миловала, справедливо полагая, что тащиться в гору по адски неудобной тропе – уже достаточно изысканное удовольствие, чтобы не предлагать к нему приправ. Несколько раз нам приходилось обходить места, где случались обвалы, а кое-где просто перелезать через нагромождение скальных обломков. Отвлекаться на виды теперь не оставалось ни времени, ни возможности: дорога становилась сложнее. Басх по-прежнему хранил каменное выражение лица, но его быстро нарастающую усталость легко было заметить по окончательно пропавшему румянцу, который на нас со Святошей только-только проступил: воздух тут был прекрасный.

По мере подъема вокруг становилось все тише и тише. Мы часто останавливались, чтобы перевести дух, и обычный полуденный привал не состоялся. Необходимость сосредотачиваться на дороге, чтобы не сбить дыхание, убивала все ощущения – в том числе и чувство голода. По крайней мере, во мне.

И так мы топали до тех пор, пока, наконец, не оказались на более-менее ровной площадке — что-то вроде обширного уступа. Заиндевевшая трава и скользкие от инея валуны здесь предстали в несколько ином свете: зрелище было весьма необычно — хоть и намного менее странно, чем прошедшая ночь. Вытянутые, словно кем-то грубо вытесанные обломки скал здесь стояли вертикально, и это само по себе уже казалось невероятным: кому могло понадобиться устанавливать валуны таким неудобным образом? И как вообще удалось это осуществить?

— Ух ты, — присвистнула я. — Как интересно. Но что-то эльфами не отдает.

— Я читал, — сказал Басх, приближаясь к одному из небольших вертикальных камней, — про такие святыни. Они, кажется, человеческие.

— А я видел такие, — подал голос Святоша. — Давно, правда. И не в этой части гор.

— А где? — с любопытством спросила я.

— А помнишь ту развилку недалеко от Ароса, после Спящего Быка? Как раз по верхней дороге и можно к ним выйти. От них, правда, никакой тропы нет. Святыни, значит? — последний его вопрос был обращен уже к историку.

— Да, но я не знаю, чьи именно, — Басх кивнул, продолжая осматривать камень. — Человеческая рука здесь чувствуется, но строители этих святилищ по-прежнему неизвестны.

— Может, солдаты во время войны? — предположила я.

— Да ну ты брось, — возразил Святоша, — у кого во время войны были силы и время такое устраивать? Некоторые камушки и десяти мужикам так просто не поднять.

— Точно, — кивнул Басх, покосившись на Святошу с каким-то неудовольствием, словно соглашаться с ним было ему неприятно. — Я думаю, строительством здесь занимались задолго до войны.

— Эти камни еще древнее? — не поверила я. — Но зачем они?

— Пока на этот вопрос ответа дать не удалось, но предполагают, что еще до образования государств на этой территории горы были местом обитания каких-то диких племен.

— Ничего себе дикари, — хмыкнул Святоша, приближаясь к камню, который в высоту почти вчетверо превышал его рост. — Как его поставить-то?

Басх провел перчаткой по инеистой поверхности камня, присмотрелся, покачал головой.

— Тут были какие-то знаки... Теперь уж не разобрать. Магия, возможно.

— Хорошая вещь — магия-то, — Святоша рассмеялся. — Все неувязки можно ей объяснить.

Историк снова метнул на него взгляд, полный раздражения, но промолчал.

Около этих камней, прозванных Басхом “стоячими”, мы и решили немного перекусить. Небо устало хмуриться, вздохнуло и принялось засыпать нас легким суховатым снегом. Проснулся ветер и начал пробовать на нас силу своего дыхания. Здесь, в горах, никак не ощущалось, что до зимы осталась еще целая луна. Мы свернули свой привал и продолжили подъем. Уходя с уступа, я оглянулась на стоячие камни. Что-то странное исходило от них, грубые силуэты были так... тоскливо обращены к тяжелому серому небосводу, что у меня по спине побежали ледяные мурашки. Впрочем, после ночных видений меня, наверное, просто пугает все необычное в этих горах.

Заночевать мы должны были уже там, где начинаются Итерскау. “Аутерскаа” — упорно вмешивался в мои мысли внутренний голос, исправляя то, что казалось ему помаркой. Хотя с чего бы вдруг? Как и все северяне, я привыкла называть Ветрила Мира первым именем. Что изменилось-то?

Огромные, мрачные пики, цельные куски скал, тонущие в облачном покрове, уже не высились вдалеке набросками и даже не нависали над головами недостижимой целью: мы видели их так близко, словно они были стенами какой-то громадной крепости. Казалось, еще совсем чуть-чуть — и я дотронусь до них рукой. Ближе к вечеру мы поднялись по последнему пологому склону Сандермау: с вершины, на которой мы стояли, Итерскау представали перед зрителем огромной гранитной панорамой.

— Ох ты ж, — тихо сказал Святоша, — если вспомнить все, что об этих местах рассказывалось, удивительно, что мы вообще дошли.

— И не говори, — отозвалась я. — Как далеко отсюда до той долины?

— Дня через два по моим расчетам мы должны уже быть на месте, — сказал Басх. — Я и не представлял, какие они... большие. Ветрила Мира...

Подходящее название, ничего не скажешь. Если только ветрило может быть из цельного камня. В моей груди клокотало какое-то непонятное чувство, смесь страха и восторга: мне казалось, если только я подойду к ним, то уже никому не сыскать те несколько пылинок, которые останутся от меня, растворившейся в сумасшедшей тишине этих скал.

Внезапно небо начало светлеть, сметая, наконец, снежное одеяло. Проглянули из-за вершин звезды... И полыхнула в вышине яркая зеленая лента. Еще одна, затем еще, танцуя на рвущихся тучах, сияя, ликуя и словно бы веселясь.

— Это что еще такое? — испугалась я.

— Никогда не видела, что ли? — удивился Святоша. — Это Песня Неба. На Севере в осенние да зимние луны часто бывает, просто из Семихолмовья не видать.

— С ума сойти...

— Серьезно? Никогда раньше не смотрела?

— Я тоже, — присоединился Басх к моему изумлению. — Много читал про это явление, но никогда не видел.

Святоша усмехнулся.

— Ну, любуйтесь тогда.

Тучи потихоньку расступались, выпуская невероятное сияние из-под своих клочьев. Зеленые ленты рассыпались по небу яркими трепещущими дугами. Для меня весь наш поход оправдался в тот же самый момент — сумасшедшие деньги, обещанные Басхом, здесь казались чем-то ненастоящим и далеким от действительности.

Ты чего ж, братец мой, приуныл?

Не устал ли со скуки страдать?

Ты зачем сюда шел-то, забыл?

Не на бал, чай, вели — помирать.

Ну, да хватит в тоске тонуть,

На портянки душонку рвать:

Легче шею в бою свернуть

Чем безруким век доживать.

Хватит, братец, слезу точить,

Не кривись от вина — допей!

Слушай: если останемся жить,

Наших следом пошлют сыновей.

Слушай: если сегодня — смерть,

Завтра нам уж не голодать.

Хватит, братец, домой хотеть.

Кто ж нас столько-то будет ждать?

Песня зазвучала меж скалами так неожиданно, что мы все вздрогнули. Было впечатление, что ее поют где-то далеко, и до нас доносится только эхо.

— Вроде бы Околица прошла, — сказал Святоша. — А солдатня все поет. Не спится же им тут. Ладно, пошли. Стемнело уж совсем, а на открытом ветре тут спать что-то не больно хочется.

Трава, засыпанная колким снегом, снова захрустела под сапогами.

Однако просвет в небе был очень недолог. Причем настолько недолог, что я уверилась, будто тучи разошлись просто ради того, чтобы показать нам волшебную Песню. Не успели мы пройти и половины пути до скал, как серая пелена вновь сомкнулась над нашими головами, и мы оказались в почти непроглядном мраке. Святоша зажег единственный уцелевший фонарь, но он не особенно помогал делу: снегопад начался настолько густой, что в лучах света лишь роилось несметное число снежных пчел. До настоящего бурана погоде, конечно, было еще далеко, но брести в колючей холодной мгле почти вслепую было трудно и жутковато. Святоша упрямо держал курс на скалы, у которых наверняка можно было укрыться от непогоды, а мы с Басхом покорно топали следом, постоянно поскальзываясь. Под ногами снова был подъем, причем довольно крутой, и при мысли о том, что от одного неосторожного движения я могу покатиться вниз, к моему горлу подступал противный ком.

Мы поднимались зигзагообразной тропой, и справа от меня оглушительно свистел нарастающий ветер. Метель скрыла от нас все, что осталось внизу, заполнив пространство ревущим белесым туманом. Где-то там, над головой, еще пыталась прорваться сквозь тучи зеленая Песня. Совсем стемнело: обычно в это время мы уже грелись у костерка и жевали то, что Небо нам послало, а сегодня приходилось продолжать поход, несмотря на одолевающую усталость. Долгое движение вдоль склона было единственным в нашем случае способом избежать изнуряющих пощечин ветра. Вот Святоша, возглавлявший наше не особенно триумфальное шествие, скрылся из виду: впереди был поворот за склон. Следом исчез и Басх, заслоняя рукой лицо.

Тут сквозь ветер прорвался звук, которого в этих горах не должно было быть. Тонкий, высокий женский голос, тянувший одну тревожную ноту. Прервался. Потом повторился — с резким повышением, словно зов водящего в прятках. “Ку-ку, где ты?..” — пронеслось в моей уставшей голове. Я обернулась, вгляделась в темноту. Ничего, естественно, не увидела, отнесла пробежавший по спине холодок за счет пробравшегося под одежду мороза, развернулась обратно, и мне в лицо ударил особенно сильный порыв ветра. Я глотнула снежинок, закашлялась, и именно этот момент выбрала моя нога для того, чтобы не найти опоры.

За поворотом начинался обрыв, благодаря метели ставший невидимым, и вот по нему-то я и покатилась в колючую снежную мглу, успев издать что-то вроде короткого писка. Когда мерзлая земля, наконец, закончила пересчитывать мои ребра, а мое лицо прочно утвердилось в снегу, я сделала попытку пошевелить конечностями. Вроде бы ничего не сломала. Болела нога в области щиколотки, но ничего такого, что беспокоило бы всерьез. Я села, выплюнула набившийся в рот снег. Нет, мне точно повезло. Далеко, интересно, улетела?

Попытавшись оценить высоту своего падения, я вдруг поняла, что это невозможно при такой погоде. Метель уже заслоняла все, а ночь окончательно вступила в свои права, оставив меня одну в белесой холодной пустоте. Света от фонаря Святоши, которым он, собственно, и вел нас за собой, отсюда не было видно. Стало страшно.

— Святоша! – закричала я, отфыркиваясь. – Свято-оша!

Ветер продолжал мерно свистеть, унося в неведомые дали и мой крик, и даже пар, едва успевший покинуть мои губы. Донесет ли он его до ушей моего напарника? Заметили ли они вообще, что я пропала?

Можно было попытаться идти вверх, но сейчас я могла делать это только вслепую. Мысли неслись паникующим вихрем, из которого я усилием воли пыталась выдернуть более-менее здравые соображения, но получалось плохо. Итак, что я могу? Брести в метель незнамо куда? Оставаться на месте в надежде, что ветер стихнет, и меня найдут? Второе – идея однозначно плохая: я просто замерзну тут за ночь без костра и убежища. Если я попытаюсь идти, то, вполне возможно, заблужусь, но этот риск не так страшен, главное – выйти на подъем, и, рано или поздно, я достигну скал. Во время ходьбы я хоть как-то согреюсь собственным движением, да и, может, на какую защиту от всего этого сумасшествия набреду. Приняв решение, я постаралась понять, в каком направлении двигаться и, выбрав дорогу, захрустела сапогами по холодному насту, в который понемногу превращался снежный покров.

Время от времени я звала Святошу настолько громко, насколько могла: холодный воздух обжигал мне горло, и я мгновенно начинала кашлять. Ничего хорошего это тоже не предвещало – грудная жаба и горячка, которые я могла заполучить благодаря своим усилиям, не пробудят во мне никакой особенной любви к этим местам. Впрочем, если я проведу эту ночь на ветру, то я и так всем этим обзаведусь. И острая настойка во фляге не спасет. Но не стоит пока об этом думать, главное – идти вверх и постараться не влипнуть во что-то похуже… Ох, да что вы говорите.

Какая-то спрятавшаяся под снегом яма, опять боль в щиколотке, опять земля куда-то из-под ног улетает. Ветер как-то резко стих, но гул в ушах от удара о что-то твердое быстро занял его место. Я издала злобный стон, ощущая себя глиняным кувшином, с которым кто-то очень небрежно обращается. Подо мной теперь была твердая поверхность, столкновение с которой мне чудом облегчила только толстая одежда. И хорошо еще, что я головой не ударилась.

Преодолевая гудящую боль теперь уже не только в ноге, мне удалось, наконец, встать. Ну и зачем я, скажите на милость, жаловалась на мглу метели? Тут была совсем кромешная тьма. Только та дыра, в которую я свалилась, бросала какие-никакие отсветы на пленившие меня стены. Проклятье.

Я несколько раз выругалась, и эхо моего голоса вдруг оказалось странно долгим. Кажется, я угодила не просто в яму, а в какой-то грот… или пещеру… Хорошо бы из нее нашелся другой выход. Хотя, как ему найтись-то в таком мраке?

— И что же делать? – спросила я сама себя. Эхо несколько раз повторило мой вопрос. Дыра над головой была слишком высоко, чтобы попытаться выбраться через нее, да и уцепиться, в общем, было не за что.

Уже не впервые за последнее время мне начало казаться, что судьба словно нарочно вынуждает меня прибегать к средствам, о которых я давно забыла. Столько счастливых лет прошло вдали от любых упоминаний о магии, и что я вижу теперь? Она просто загоняет меня в угол, заставляя меня вспомнить те крохи, которым когда-то мне удалось научиться – или хотя бы удержать в голове. Прежде всего, мне понадобится свет.

Жест Свечи может стать выходом из создавшегося положения. Причем выходом, не лишенным изящества. Если только я смогу его воспроизвести на этот раз.

Я сосредоточилась, напрягла пальцы и начала плести ими нужные знаки. Первая попытка провалилась, вызвав не до конца понятное мне облегчение. Но в огненном лепестке, родившемся на моей ладони из второй, оно сгорело дотла, словно и не было его. Зато пещера вокруг озарилась его светом, таким ровным, какого я вряд ли добилась бы от тряпичного факела.

Стало ясно, что я угодила в что-то вроде подземного туннеля. Он был не очень широк – расставив руки в стороны, я могла бы почти коснуться обеих стен. Поднимался снизу и направлен был явно куда-то выше. Создавалось ощущение, что он был некой заменой верхним дорогам. Заметив в свете магического огня деревянные подпорки, я окончательно уверилась в том, что туннель был создан человеческими руками. Вряд ли эльфийскими: видимо, люди пытались таким образом миновать заслоны Царства на пути к Аутерскаа… Черт, кажется, старое название окончательно утвердилось в моей голове.

Здесь туннель прошел слишком близко к поверхности, вот и обвалился у него потолок, о чем свидетельствовали земляные кучи у меня под ногами. Я бы непременно споткнулась о них, если бы не решила прежде зажечь свет. Теперь стены выглядели вполне мирными, и я даже приободрилась: здесь я хотя бы не замерзну. Пурга все так же свистела где-то наверху, но до меня тут долетал только сквозняк и редкие снежинки. Интересно, где этот туннель начинается? И куда вообще ведет этот путь? Вполне возможно, он тянется под землей на много-много лиг…

Однако по-прежнему было непонятно, что мне делать. Пытаться искать отсюда какой-то выход или сидеть тут, не сходя с места? Имеет ли смысл вообще делать что-то до утра? Двигаться куда-то по этому подземелью – чистой воды безумие: у меня нет никакой снеди, а охотиться или копать корешки тут не выйдет. Тем более, что на время подъема Святоша взял мои лук и колчан, чтобы мне было легче идти, так что из оружия при мне оставались только охотничий нож да топор. А кто знает, что меня может ждать на этих подземных тропах?

Я попробовала запустить пучок искр к провалу. Он растаял на рвущихся оттуда холодных потоках еще до того, как я торопливо разожгла на ладони новый.

Вздохнув, я уселась на один из рассыпанных валунов, обхватив магический огонь обеими ладонями: кроме очевидного света, он давал мне и тепло. Следовало дождаться хотя бы затишья в метели: Святоша будет меня искать. Если уже не ищет. С него станется, даже в такую пургу. Можно попробовать поспать немного, пока она длится...

Однако из потихоньку овладевающей мной дремоты меня вывел странный звук откуда-то снизу, через мгновение повторившийся. Что-то вроде рога, но только очень хриплого и визгливого. И вот тут-то меня наконец прошиб холодный пот. У меня был слишком большой опыт охоты на гоблинов, чтобы не распознать их обычный сигнал. Матерые охотники по звуку рога вроде как могли даже определить семейство, но мне этого и не требовалось. Подземелье облюбовали эти мерзкие зубастые карлики, которых голод и облавы погнали в горы. Конечно, вторая и третья осенние луны — самый сезон для отлова!

Рог снова повторился. То ли это эхо играло со мной, то ли гоблины и впрямь были довольно близко. Интересно, туннель этот имеет какие-нибудь ответвления? Самым благоразумным решением было бы притушить огонь и сделать вид, будто меня тут нет, но при мысли о том, чтобы остаться одной в темноте, у меня подкосились ноги. Тем более, что эти твари — ночные, и у них точно будет преимущество...

Так. Не паниковать, только не паниковать! Может, им сюда и не надо вовсе. Может, где-то там ниже у них просто стойбище в естественной пещере, а сюда они никогда не поднимаются. Пожалуйста, пусть это будет так! Собраться, не киснуть, не дрожать... В конце концов, это просто гоблины... Их же ловят на капканы, как дичь... Не трусь, дура, штаны сменить получится нескоро...

Гоблины обычно не едят людей, но с голодухи мной не побрезгуют.Покрываясь под одеждой гусиной кожей, я доползла до стены, постаралась вжаться в нее и уменьшила яркость своего волшебного фонарика. Когда я немного успокоилась, в мою тяжелую голову забралась мысль о том, что гоблины зашли совсем уж далеко от их обычных мест обитания. Обычно они предпочитают скрываться в Инеевой Ряске — там зимой им легче прокормиться. Скорее всего, они нашли вход в это подземелье где-то в лесу. Но как же они добывают себе пропитание? Наверняка они как-то попадают отсюда на поверхность... А чем я-то хуже гоблинов, собственно? Если могут они — смогу и я. Осталось только выяснить, как они это делают, не став их следующим ужином.

Ну вот, уже какой-то план. Не самый лучший, поскольку подразумевает слежку за чуткими на ухо и глаз тварями. Но сейчас это все, что у меня есть. Не считая ножа и топора, конечно. Пару черепов в случае чего я раскроить успею. Итак, время взять себя в руки... и пойти на звуки рога.

Я отправилась в путь по туннелю, стараясь не производить лишнего шума. Сбиваясь в кучки, как это наверняка было сейчас, гоблины сами гомонят так громко, что я услышу стойбище задолго до того, как достигну его. Не говоря уже о том, что они наверняка жгут костры: зрение у них чувствительное, но не настолько, чтобы существовать в полной темноте.

Туннель все же оказался непростым. На первую развилку я наткнулась всего спустя несколько минут пути, но звук рога помог мне легко сделать выбор. Сразу бросилась в глаза странность: если до этого я шла по достаточно широкому и крепкому проходу, то теперь оказалась в чем-то вроде узкой и жутко неудобной кишки. Стены были неровные, и сам туннель здесь сильно сужался. От постепенно сдвигающихся вокруг меня стен мне становилось очень не по себе. Однако рог продолжал служить мне своеобразным маяком. Хм, судя по всему, они и тут решили поплясать, раз уж в лесу злые охотники не дают. Хорошо. Значит, мне будет легче остаться незамеченной.

И тут неожиданно туннель кончился. Не пещерой, как я предполагала, и даже не стеной. Внезапно вместо каменистой почвы мои ноги ступили на ровную и твердую поверхность. Свет магического огонька рассеялся, и я едва не ахнула.

Да я попала в настоящий подземный дворец! С площадки, на которой я стояла, виднелись исполинские колонны. Я, очевидно, находилась под самым потолком, а площадка была даже не лестничной: судя по всему, это был какой-то крупный архитектурный элемент. Где-то внизу мерцало сразу несколько костров, и стало ясно, что именно этот-то памятник и облюбовали себе гоблины в качестве убежища. А губа-то у них не дура! Интересно, что это за место?

Меня продернуло насквозь жутковатым соображением, что это вполне может быть склеп. А что? Этакая братская могила для эльфийских воителей, безвременно почивших... Вполне себе мило и очевидно. Вот только как отсюда спуститься, и стоит ли оно вообще того?

Впрочем, возвращаться в туннель я причин не видела. Кто-то явно раскопал это место и пробил дыру в стене из зеленого камня с ветвистыми фиолетовыми прожилками. Странно было бы предполагать, что он — хотя, скорее всего, они — долго прогрызали нелегкую горную породу ради того, чтобы развернуться и уйти, оказавшись на том месте, где я теперь стою. А может, разгадка в том, что у них была хотя бы веревка?

Площадка была довольно длинная и тянулась вдоль стены. Стараясь освещать себе путь как можно дальше, я осторожно двинулась по ней. Судя по отдаленности костров, мой полет в случае очередного падения будет долгим, и в третий раз уже вряд ли повезет. Однако кончаться или обрываться архитектурный изыск пока не собирался – хотя и идей, как с него спуститься, не возникало. Так я дошла до угла этого огромного помещения, и тут отсвет моего “фонаря” упал на статую внизу. Она изображала стражника в обычном эльфийском исполнении, какие всегда охраняют вход в их склепы, только этот был во много раз больше, чем те, что мне доводилось видеть. А самое в нем замечательное было то, что он почти доставал макушкой шлема до выступа, на котором находилась я. Во всяком случае, спрыгнуть на нее можно было почти без риска, а по копью, которое эльф-гигант держал в слегка отведенной от тела руке, съехать вниз можно было даже приятнее, чем по какому-нибудь сосновому стволу.

Для этого требовалось погасить мой огонь, что я и сделала после некоторых колебаний. Только тогда я заметила, что свет в этом месте, в общем-то, почти не нужен: такого плотного мрака, как в туннеле, здесь не было, поэтому мои глаза быстро привыкли к темноте. Размышлять, откуда здесь даже такое жиденькое освещение, я не стала, принявшись за исполнение своего плана по спуску. Через некоторое время мои ноги коснулись уже пола, и вот тут огонь все-таки пришлось зажечь снова. Хм, значит, свет пробивается откуда-то сверху. Но разве сейчас не глубокая и ненастная к тому же ночь? Неужели я так долго шаталась по подземелью? Быть того не может!

Колонна, на которую я наткнулась первой, оказалась тоньше, чем мне удалось рассмотреть сверху. Несмотря на неимоверную древность этого места, она все еще оставалась абсолютно гладкой. Умели же эльфы обрабатывать! Интересно, перенял у них кто-нибудь этот метод?

Тем временем уже совсем близко звучал гоблинский рог, и слышались странные перезвоны, и казалось все это таким жутко несовместным с эльфийской стариной… У меня возникло ощущение, что я смотрю на труп прекраснейшей из женщин, в котором кишат опарыши, и я содрогнулась от омерзения. А гоблины нахрипывали какие-то свои песнопения, и вот спустя несколько минут я снова погасила огонь: ноги все-таки вывели меня к устроенному ими стойбищу. Кажется, я могла бы выйти к нему и в полной темноте. Просто по запаху.

Костров было пять или шесть, но все жители стойбища сосредоточились около одного, наиболее яркого. Нет, они точно выходят на поверхность: если местными грызунами и насекомыми прокормиться труда, может, и не составит, то дрова они явно тащат сверху. Иначе откуда дереву взяться? Да еще в таких количествах?

Часть черно-желтых в отсветах пламени гоблинов скакала вокруг главного костра. Движения у них были угловаты и как-то неестественны, а большие круглые глаза закатывались под самый лоб. На валуне, который они, похоже, долго откуда-то тащили, восседал шаман. Видно было, что он не просто наблюдает, но и принимает в ритуале некое участие: в обеих руках — или лапах, все-таки? — он держал одинаковые глиняные сосуды, которые то приближал к пламени, то снова отодвигал.

Все, кто охотятся на гоблинов по осени, знают: именно после таких ритуалов их легче всего бить. Какое-то время после этих танцев они будут, точно бешеные, кидаться на каждого, чей запах им не понравится — а не нравится им почти все, что они чувствуют в этом состоянии — зато потом пару дней проваляются, как желуди под дубом.

Но само действо я наблюдала впервые. Зачем они вообще это делают?

Гоблины, не принимавшие участия в ритуале, старались даже не приближаться к кругу танцующих, испуганно поблескивая глазами из грубых подобий шалашей и шатров, разбросанных вокруг. Вот шаман, который выглядел так, словно вывалялся в вороньих перьях, намазавшись перед тем смолой, встал на камне, поднимая руки с сосудами, и провозгласил что-то на их скрипуче-каркающем языке. Круг танцующих замер. Шаман начал петь, а остальные — покачиваться в такт, достав из лохмотьев и шкур, служивших им одеждой, грубо вытесанные каменные ножи. Только теперь, когда они остановились, я заметила, что какие-то плошки стоят и вокруг костра.

Шаман продолжал свое трескучее пение, поднимая сосуды все выше. И вот, когда он замер, все гоблины, принимавшие участие в танце, одновременно подняли руки с ножами, без малейших колебаний надрезали себе запястья, и кровь темными струйками потекла во все плошки разом. Отложив кинжалы, гоблины взяли сосуды с собственной кровью и по очереди протянули их шаману, который разлил ее по своим кувшинчикам.

Кухарят, значит. Мне почему-то стало смешно. На несколько мгновений. А потом я ощутила какую-то вязкую, ползучую силу, которая струилась от тех самых двух кувшинчиков, которые шаман держал очень бережно. Остальные гоблины выглядели теперь проснувшимися, но измученными, держась за надрезанные руки. Шаман резко прикрикнул на них, по-видимому, повелев расходиться, что те и сделали, начав медленно разбредаться по шалашикам. Мне теперь было отчаянно интересно, что это такое он сотворил из крови собственных товарищей, но я еще не настолько потеряла разум, чтобы пытаться это выяснить... Разве что... Не попытаться ли еще раз вспомнить старые недобрые времена, раз уж пошло такое веселье?

В школе был специальный класс, в центре которого помещался огромных размеров шар из полупрозрачного кристалла. Какова была его природа, мы не знали, но каждый день учителя и мастера магическим образом меняли освещение класса, запахи и звуки, а затем сажали нас вокруг него и приказывали смотреть в центр. Предполагалось, что так мы учимся “различать неразличимое” и слушать самих себя, чтобы лучше чувствовать и понимать магические законы. В обычных классах те, кто добивался больших успехов в созерцании, становились адептами Лоорэ, а в нашем классе, как водится, умников не нашлось. Но я же тут вроде в последнее время обзавелась каким-то талантом, нет?..

Шаман спустился с камня и поставил сосуды на гладкий пол около костра. Распростер свои тощие руки над ними и начал что-то бормотать. Я наблюдала за ним и вызывала в своих мыслях образ того самого огромного шара, помещая эти кувшины в тот самый центр, куда когда-то пялилась по несколько часов в день. Кристальные глубины тут же начали рябить и отзываться, меняя свою природу, но ничего определенного я увидеть не могла. Только череда невнятных и быстро ускользающих видений, из которых, согласно пройденным урокам, мне еще предстояло вычленить нужное...

Только времени сейчас у меня было меньше. Намного. Шаман вздернул уродливую, истыканную перьями голову и посмотрел прямо туда, где за постаментом из темного камня пряталась я. Я была совершенно уверена, что ему меня не разглядеть, но, по-видимому, зря...

Древнее строение заполнилось оглушительным верещанием старого гоблина, призывающего подмогу. Увидев, как его сородичи спешно выбегают из своих шалашей, я осознала, какую жуткую ошибку совершила, недооценив этого дикого мага. Мгновением раньше, чем его искривленная зимами рука указала гоблинам на меня, скрытую статуями, я уже метнулась обратно в спасительную темноту. Каменный пол слегка подрагивал. Я надеялась найти углубление, в которое можно будет забиться и дождаться, пока гоблины успокоятся, но шум, визг и топот слышались уже прямо за моей спиной. Собственно, имеет ли значение, в какой именно момент я все-таки получила по голове дубиной?

Ни капли, по-моему. Так мне и надо, честное слово.

Глава 15

Вблизи глаза гоблина показались мне огромными до сумасшествия. Он поднес кувшин совсем близко к моему лицу, и запах зелья ударил в нос не хуже дубины. Я дернулась и закашлялась, от вони заслезились глаза, а к горлу подступила тошнота. Рассудок мой начал мутиться, а Марр схватил меня за подбородок свободной рукой и сжал его костлявыми пальцами, заставляя меня открыть рот. В тот момент я, наверное, вполне способна была перекусить что-нибудь железное — с такой страстью я сжимала челюсти. Однако помощь товарищей и тут оказалась Марру кстати: их пальцы впились в мои щеки, а кто-то умный догадался, наконец, зажать мне нос. Мои губы раскрылись сами собой, и не успела я вдохнуть, как густая, пряная и отвратительная жидкость заполнила мой рот. Я искренне пожелала, чтобы меня тут же и вытошнило. Прямо на чертова шамана.

Мои внутренности начали скручиваться в узел… Волна жгучей мути родилась где-то под грудью и начала стремительно заменять собой все: кровь в моих венах, воздух, который я выдыхала, мысли, которые продолжали судорожно метаться в угасающем сознании… На грани слуха застучали барабаны, мои глаза начали закатываться, и я уже приготовилась к новому обмороку, отчаявшись противиться действию зелья.

Но спасительное забытье все не наступало, а гоблины, как только их шаман закончил лить в меня отраву, тут же отпрянули. Я подняла мутный взгляд на Марра, пытаясь открыть рот и сказать… что? Ни звука произнести не получалось. Ощущение было такое, будто рта у меня и вовсе не было. Как и рук… и ног…

За спиной шамана, казавшегося мне теперь только расплывшимся темным пятном, полыхал костер. Барабаны продолжали стучать где-то на самом краю рассудка. Дух мой оказался в плену скованного колдовским отваром тела и яростно метался теперь по своей темнице. Перегрызть Марру глотку… а лучше толкнуть этого уродца в огонь, вот смеху-то было бы… было бы так весело, если бы все эти перья на нем вспыхнули… так весело…

Мне показалось, что костер, на который я смотрела, пока это желание билось во мне, точно муха в паутине, ожил. Он смотрел на меня. Он улыбался. Мне было совершенно невдомек, откуда эта уверенность и ощущение… родства?

Пляска огненных языков и ритм барабанов внезапно оказались связаны единым танцем, и откуда-то из самой глубокой и темной пропасти моего неожиданно расширившегося разума, пропасти, которую я до сих пор даже не осознавала, стали подниматься тяжелые, но мощные волны неясной Силы. И тогда я услышала.

Что-то изменилось вокруг. Стало светлее. Казалось, что все пространство, окружившее меня, поросло синеватыми мерцающими травами, и посредством этих трав мир говорил. Холодная порода под моими коленями, костер, валуны… вдруг обрели голоса. Они не были похожи на человеческие, как и язык их ничем не напоминал ни один из тех, что мне доводилось хотя бы слышать. И, тем не менее, я его понимала… каким-то чутьем… внутренним слухом.

Тебе понравилось бы, если бы эти перья вдруг стали просто маленькими, красивыми искорками?

Да. Очень.

Ты этого правда хочешь?

Еще как!

Хорошо.

В мой слишком огромный, переставший помещаться в маленькое тело разум, ворвался жуткий вопль, из которого восприятие безошибочно вычленило изумление, ужас и боль.

Продолжай.

Хорошо.

Огонь танцевал вокруг меня, радуясь своей свободе, и музыкой ему служили крики гоблинов. На миг мне показалось, что я — не внутри моего тела, а вовне, и голубые травы опутывают мои ноги, руки, прорастают в моих волосах — а тело радо этому, радо впустить в себя эти тусклые лунные стебли. А вокруг него, в опрокинутой прозрачной чаше, нарисованной окончательно закусившим удила воображением, бушевало пламя, пожирая все, до чего дотягивалось: шатры, сухую солому шалашей и их обитателей, часть из которых уже бросилась бежать. Не врассыпную, как можно было ожидать, а строго придерживаясь какого-то определенного направления. “Выход!” — всплыла на дне чаши неожиданная мысль, и мое тело ответило ей, отправляясь следом за ними. Огонь остался за моей спиной, шепча слова прощания, а я с любопытством следила, как они оборачиваются на меня, верещат и пытаются бежать еще быстрее. Причинять им вред я уже не видела смысла: ни один из них больше не осмелится поднять на меня свою когтистую лапу.

Путь лежал через коридор из темного камня. Было темно. Гоблины прекрасно обходились без света, а я снова зажгла магический фонарь. Только наблюдая пляску теней за встречными статуями, я сообразила, что даже жесты мне для этого не понадобились. Прозрачная чаша двигалась вместе со мной, и я остро воспринимала все, что попадало в ее пределы. Тело не очень хорошо слушалось меня в странном нынешнем состоянии… однако мир в области чаши повиновался мне беспрекословно, что с лихвой возмещало эту неприятность. Теперь я повелевала голубыми травами: повинуясь моей воле, они пронизывали толщу камня и позволяли мне чувствовать каждое колебание воздуха. Скоро я поняла, что свет мне не нужен, ибо вовсе не глаза вели меня по этим старинным тропам…

Времени для чаши, которая была мной, не существовало. Поэтому я не могла сказать, через сколько часов, мгновений или дней коридоры и ступени вывели меня к огромным воротам – даже не так – вратам, около которых сгрудились умудрившиеся не потеряться и не заблудиться гоблины. При виде меня они заверещали и утроили усилия, пытаясь открыть их. Но ворота явно были тяжеловаты для этой кучки. Я удивилась тому, насколько эти противные существа мне сейчас безразличны, и сосредоточила свое внимание на дверях. Голубые стебли метнулись к ним и оплели их так туго, что по древнему камню мгновенно заструились трещины.

Что сталось с гоблинами, я уже не увидела, потому что из-за ворот хлынул слишком, слишком яркий свет, а следом ворвался разъяренный ледяной ветер.

Это было настолько резко, внезапно и ослепительно, что чаша моего сознания разбилась с хрустальным звоном, а чувства вновь сузились до одного крошечного ее осколка… который через миг погас в мути нового, последнего на сегодня забытья.

…Я пришла в себя от холода. Мерзла до ужаса щека, которой я прижалась к каменному полу. Прошло, наверно, несколько минут прежде, чем меня накрыло волной неимоверной усталости, заставившей тело возопить в муке, моля об одеяле. Теплом, большом одеяле. Которое лежит на кровати, стоящей в уютной комнатке какого-нибудь трактира, где в зале весело трещит камин, а милая пухлая служанка разносит вино с пряностями.

Картинка представилась мне так ясно, что я расплакалась от невозможности оказаться там прямо сейчас. Пошевелиться оказалось очень тяжело, но с помощью неимоверных волевых усилий и площадной брани мне все-таки удалось встать на ноги. Удивительно, неужели совсем недавно по моему желанию занимались пожары, а каменные двери слетали с петель?

Однако, оглядевшись, я поняла, что мне все это не приснилось. Резные врата так и лежали на заснеженном склоне, покореженные и удивленные, утратившие свое пугающее величие. Гоблины наверняка обращались с ними уважительнее. А вот и они, кстати: несколько трупов, которые уже успели слегка заиндеветь. Судя по позам, в них не осталось ни одной целой косточки, чего и следовало ожидать. Мной овладел короткий приступ безумного смеха. Марр, наверное, и понятия не имел, как все может обернуться, иначе никогда бы не заставил меня пить эту свою дрянь…

При воспоминании о вкусе и запахе шаманского зелья меня затошнило, а потом началась долгая, тяжкая и тугая рвота. Когда мой желудок, наконец, перестал ползти в направлении горла, мне стало намного легче. Слабость, правда, еще усилилась, но теперь она угнетала меня меньше: такой-то беде легко было помочь крепким и сладким сном.

Я выпрямилась и огляделась. Выбитые мной врата, как выяснилось, были вделаны прямо в скалу. Никакой резьбы, никаких изысканных колонн, словом – ничего, что выдавало бы присутствие того огромного подземного сооружения, в котором мне случилось побывать. Отчего-то я была уверена, что та зала, в которой обосновались гоблины – лишь часть его и, вероятно, не самая большая. Хотя… кто знает?

День был светлый и безветренный, хоть и морозный: горы укрылись снегом, а над моей головой сияло зимнее небо во всем великолепии своей холодной синевы, которую редкие облачка только оттеняли, но никак не могли нарушить. Аутерскаа по-прежнему возвышались там, где им было положено. Меня обступал хвойный лесок, хранящий следы вмешательства гоблинов: многие деревца потоньше да послабее были срублены или просто изуродованы. Духи этого места, наверное, будут мне благодарны за избавление от головной боли. Было очевидно, что мне следует просто собрать в руки остатки сил и идти в сторону Ветрил Мира: в такой день отыскать своих будет куда проще.

Вид яркого, ликующего солнца и бриллиантового снежного одеяла под ногами будто вдохнул в меня новые силы, которым иначе взяться было бы просто неоткуда. Ну что ж, вперед, стойкий деревянный солдатик. Будем же верить в то, что беды скоро кончатся… а то ведь никаких стальных яиц не напасешься. Особенно, если природа с самого начала… не снабдила.

Мне предстояло покинуть лесок и направиться к тому самому пологому холму, с вершины которого мы перед метелью любовались Песней Неба. Ноги мои проваливались в снег уже едва ли не по колено, и я возмечтала о снегоступах, но где их тут взять?

Взобравшись, наконец, на холм, я перевела дух... и поразилась тому, насколько разнится нынешний вид на Аутерскаа с тем, что я наблюдала в первый ненастный вечер. Теперь они казались огромными стенами исполинского замка, и я все ждала, что где-то наверху непременно взовьется стяг.

Пики тоже блестели: метель не обошла их вниманием. Какое-то время я зачарованно любовалась открывшимися чудесами, а потом неожиданно для самой себя начала звать Святошу. Меня охватило такое жгучее желание увидеть человеческое лицо, что я, наверное, обрадовалась бы и магу из Адемики… или Гведалину, например. Сколько времени я пробыла под землей? Сколько провалялась без сознания? Ищут ли меня все еще? Искали ли вообще?

Эхо стремительно разносило мои крики по всей округе, но что они могли против многовековой, непоколебимой тишины? Мое одиночество особенно остро ощущалось здесь, на открытом всем ветрам холме. В целом мире не осталось никого, кроме меня и Аутерскаа, твердыни холодного зимнего света, чарующей и устрашающей одновременно… Да тот ли это вообще мир? Не вывели ли меня глубинные дороги в какую-нибудь смежную действительность? После того, что со мной произошло, я уже ничему не удивлюсь.

Я смотрела на пики, не отрываясь и не моргая, глаза начинали болеть и слезиться, а в голове была одна только вода. Не выживу, не выживу, замерзну, умру от голода… Нечем охотиться, за спиной – лиги и лиги опасных горных троп и лесов, а впереди – и вовсе страшная неизвестность, олицетворенная кряжами Аутерскаа. Что делать? Кого искать? Где?

— Свято-о-о-оша-а-а-а!.. – горы огласились новым воплем отчаяния.

— Ау-у-у!.. – донеслось внезапно откуда-то снизу. Голос, знакомый голос!

Я заорала с удесятеренной силой, хотя пару мгновений назад была уверена, что уже ничего из себя не выжму, кроме хрипа и рыданий. Побежала – и откуда только силы явились? – вниз, на ответный крик. После меня на снегу оставалась неровная стежка, сводящая на нет все совершенство зимних одеяний… Да ну и срань небесная с ними, в конце-то концов!

Дальше я помню, как рухнула в снег, поскользнувшись на спуске, как меня подняли из него сильные и до слез знакомые руки, как я утопла промороженным сопливым носом в душном меху куртки, и мускусный запах одежды, которая давно не знала стирки, показался мне самым удивительным и приятным ароматом на свете.

— Вот только реветь… не надо, — увещевал меня Святоша как-то очень сипло и неожиданно тихо. – Реветь – последнее дело. Ну, хватит, хватит.

— Давайте костер разведем! — Басх сейчас существовал для меня только в виде голоса откуда-то из-за спины напарника.

— Ну, не здесь же! – огрызнулся на него Святоша, продолжая мять варежкой мои растрепанные и кольями торчащие космы. – Я вот прямо в снегу тебе тут очаг устрою! Возвращаемся на стоянку.

— Не хочу никуда идти, — устало подала я голос, чувствуя, как ноги подкашиваются, и только его рука на ребрах не дает мне осесть обратно.

— И что с тобой делать, горе ты мое? Придется уж еще немного поплестись. Бледная какая! Посмотри-ка на меня, ну…

Напарник поднял меня за подбородок. Немедленно бросилось в глаза то, что борода, еще недавно бывшая туго заплетенной, теперь криво отрезана и варварски торчит. Волновался...

— Ох, ты ж...! — издал Святоша тихий возглас, глядя на мое лицо.

— Что? – удивилась я, когда его глаза потихоньку начали лезть из орбит.

— Господин ученый! Ну-ка, посмотри сюда, я же не один это вижу?

Из-за его плеча возникла слегка утратившая привычный лоск голова Басха и блеснула на меня своими изумрудами, которые тоже мгновенно округлились.

— Нет, я тоже…

— Что со мной не так? – я потребовала объяснений. Меня что, ударили в лицо, пока я валялась в обмороке? Или зелье Марра вызвало какие-нибудь жуткие превращения?

Ужас, я ведь и так никогда не была красавицей…

— Ну… как тебе сказать, — Святоша потер затылок. – Ты только не пугайся, но у тебя глаза какие-то… желтые.

— Желтые?!

— Какие ж они желтые? – возмутился Басх. – Уж золотистые скорее.

— Какая, к мраку, разница, раньше они такими не были, — отмахнулся Святоша. – Что это такое с тобой случилось?

Я снова уткнулась лицом в его меховое плечо.

— Давай позже, а?..

— Хорошо, — голос Святоши смягчился. — Ты не ранена?

— Нет.

— Слава небесам! Ладно, дай своим лапкам еще немного работы, грызун. Не переживай, поможем дойти...

...Уютный треск костра ласкал мой слух, но смотреть на него я боялась, вспоминая случившееся. Остаток дня и незаметно наступившая ночь выдались такими же морозными и спокойными, как и утро. Стоянка, которую Святоша устроил в скальном углублении, хорошо защищала от ветра, хотя в ней и не было так тепло, как могло бы быть в какой-нибудь уютной пещерке или пустующей берлоге. На моих руках были его варежки, и мне даже не удавалось вспомнить, когда это я потеряла свои. Впрочем, какая разница: лишиться ножа и топора было куда обиднее. Под ногами похрустывали наваленные еловые лапы. Святоша звякал котелком. Ноздри щекотал слегка пряный запах похлебки. Почти готово…

— Эй, — услышала я сверху. – Держи. Тощеват, козлина, но наварист.

— Спасибо, — поблагодарила я, принимая плошку. Святоша внимательно вгляделся в мое лицо.

— Сегодня отсыпаешься. Еще ночку покараулю.

— Железные глаза, что ли, нашел? – вяло запротестовала я. – Прошлой, небось, тоже не спал.

— В такую бурю только спать, ага. Разве что вечным сном. Если хочешь – откараулишь за меня как-нибудь. Когда в себя придешь.

— Если вы позволите… — вмешался Басх как-то неловко. – Мне… я мог бы… постоять на часах вместо вас.

Мы со Святошей воззрились на него с совершенно неприличным изумлением.

— Знаешь, книгочей, это не твоя чертова работа и не твое дело, — сказал напарник. Его слова прозвучали очень грубо, но я была с ним согласна. – Ты нам платишь – или мы тебе?

Басх вздохнул и отложил книгу, которую читал.

— Если уж начистоту… — начал он, спотыкаясь взглядом о наши лица. – Мне кажется, что все это… я имею в виду наш поход, разумеется… как-то вышло за оговоренные изначально рамки…

— Не умничай, а, — перебил его Святоша. – Есть что сказать – говори, а сопли по бревну размазывать не надо.

— Я это и собираюсь сделать! – вскипел Басх, стискивая свой фолиант и яростно полыхая очами. – Кто вам дал право так со мной обращаться?! Я хотел предложить помощь, хотел сказать, что не могу оставаться в стороне от всего, что вы делаете…

— Ну, вот и сказал, — равнодушно оборвал Святоша его излияния. – Спасибо. Серьезно. До или после полуночи заступишь?

Басх уронил челюсть и принялся моргать часто-часто, словно его заколдовали. Некоторое время он ошалело смотрел на Святошу, а потом перевел взгляд на меня. Я улыбнулась ему:

— Спасибо. Это нам и правда очень поможет.

Басх подобрал с пола свои зубы и кивнул:

— Тогда после полуночи. Я буду лучше соображать.

Глава 16

Уже второй день я жалела о своих варежках гораздо больше, чем о ноже. Ну, как жалела: скорее мужественно терпела муки совести, глядя на прячущего ладони в рукавах Святошу. Дорога здесь была куда легче, чем раньше, но в то же время мы страдали уже от нешуточного, сурового зимнего мороза. Путь пролегал меж отвесными скалами, которые были изукрашены полустертой резьбой до такой степени, что походили скорее на стены и колонны. Впечатление еще усиливалось самой тропой: ничего общего с привычным нам лесным и горным бездорожьем здесь не было, а была ровная, явно сотворенная руками разумного существа дорога, где подъемы и спуски обозначались древними, но крепкими лестницами, высеченными прямо в камне. Мы словно попали в лабиринт, и выбирать направление приходилось, ориентируясь только по солнцу и карте. Басх рассказал, что это место – первый рубеж Царства, видеть который доводилось очень немногим из людей.

— Ну, по-видимому, мы можем собой гордиться, — заметил Святоша в ответ на это. – В Семихолмовье нам, наверное, и не поверят.

— Никак не возьму в толк, почему это место так называется, — сказал Басх. – Я не видел там никаких холмов.

— Ходил вроде слух, что холмы имеются в виду не обычные, а могильные, — невесело отозвалась я. – Одна из тех историй, что на Сауинь рассказывают.

— У нас теперь своя сказочка есть, ничуть не хуже, — Святоша хохотнул.

— Хуже. У нас в сказке нет мертвенных лиц с червями, сыплющимися из глазниц. Кого в Семихолмовье напугаешь следопытами?

— Даже теми, что жили пару тысяч лет назад?

— Кто на это купится?

— Если ты не будешь портить мне веселье, то куча народу.

— Не портить тебе веселье – это молчать о тех милых подробностях, которые ты выдумаешь на ходу?

— Злая ты, Белка. Хотя сама – живое подтверждение. Насмотрелась ужасов, вот глаза-то и пожелтели.

— Иди-ка ты в пень, а? И так тошно от этого.

— Брось! Ты же мужиков теперь взглядом сможешь в поленницы складывать, где им еще на такую диковину любоваться?

— В бродячем цирке покрасивше сыщутся.

— Не прибедняйся.

— Что, уже и нельзя?

— Взгляните-ка! — возглас Басха прервал наши пререкания, и мы посмотрели туда, куда он указывал, то есть — наверх, где с крутого обрыва глядела на нас неизвестно откуда взявшаяся ослиная морда. Рыжая, с белым пятном. Глядела очень внимательно, не отрываясь.

— Откуда здесь осел? — изумился Святоша. — Дикий, что ли? Караванов сюда, вроде, никто не водит.

— А если? — ухмыльнулась я: моя способность удивляться еще не восстановилась после недавних приключений. — Мы тут рассуждаем, в какие древние да непознанные хляби забрели, а на самом деле кто-то давно уже ярмарку в Хардаа-Элинне устроил?

— Нашла, чем пугать. Я буду рад. Слава мне до одного места, а по доброму элю я уж заскучал порядком.

— Пьянь.

— Не Адемика ли это? — Басх явно всполошился.

— Давно они осликов-то следом таскают?

— Вроде бы не таскают, но вдруг?

— Вы думаете, они бы так явно за нами следили?

— Едва ли...

— Вот-вот.

Морда дернулась и скрылась из виду.

— Дикий, все ж, — сказал Святоша. — Иначе и быть не может.

— Или очередной местный морок.

— Если так, то это самый странный морок из всех, что нам тут доводилось видеть.

Подведя таким образом итог происшествию, мы продолжили путь. Ослик занимал мои мысли недолго: наверняка существовало какое-то очень простое и понятное объяснение его появлению, но мне было ужасно лень его искать. Тем более, что он навел меня на более интересные... и тревожные мысли.

Басх упомянул об Адемике... Действительно, за всеми нашими перипетиями мы как-то и позабыть успели о том назойливом внимании со стороны Долины Магов, что сопровождало нас в самом начале похода. Куда же наши заклятые друзья подевались? Судя по тому, на какие меры они пошли, чтобы заполучить крепление обратно, оно им очень нужно. Но с тех пор, как мы отвязались от Жертвы-ради-Мести, от них не было ни единой, даже самой завалящей весточки. Конечно, никто из нас по ним не соскучился, но я ни за что не поверю, что они сдались. Может, им мешают продолжать преследование какие-то особые магические заслоны Аутерскаа, сохранившиеся еще со времен войны? На это тоже надежды мало: они уже были здесь, они уже знают, с чем тут можно столкнуться. В отличие, кстати, от нас. Почему же мы так легко продвигаемся вперед?

Небо смотрело на меня кристально чистым взором, полным совершенного спокойствия. Мое чутье тоже молчало. Мерещилось, что эти горы тихи, пустынны и полностью лишены какого-либо враждебного присутствия.... Но здравый смысл, как обычно, не желал оставить меня в покое, нашептывая язвительно о всяких там затишьях и о том, что после них обычно бывает. Ну-ну...

Как выяснилось на вечернем привале, ставшем достойным окончанием спокойного безветренного дня, подобные размышления тревожили не только меня. Басх сегодня не стоял на часах, поэтому завалился спать, едва поев — сказалась прошлая ночь, когда его отдых был короток. Первая смена, как обычно, принадлежала мне, но Святоша на боковую не спешил, хотя на его лице и лежал отпечаток тяжелой усталости.

Я достаточно давно его знала, чтобы понять: выдыхается. Это состояние тела и духа настигало его неизбежно в каждом нашем дальнем походе, но всегда по разным причинам и в разное время. Сам за собой он этого чаще всего не замечал, а если и замечал, то не давал усталости сказываться на делах. Но я всегда так или иначе заворачивала наш маршрут к ближайшему очагу с более-менее мягкими постелями и приличным элем.

В этот раз что-то быстро. И теплых одеял в ближайшее время не предвидится. Беда...

— Ты как? — спросила я, снимая варежки. — Хочешь, отдам пальцегрейки?

— Оставь себе, — Святоша махнул рукой, отвлекаясь от чурочки, из которой что-то стругал. — Все в порядке. Видишь, ничего не отморозил.

— Спать не собираешься?

— Нет.

— Чего это? Ночь впереди долгая, тебе еще сторожить. Ложился бы, а?

Напарник вскинул косматую голову с расплетшейся косой и посмотрел на меня.

— Опять кругами будешь ходить? Сам знаю, что выгляжу отвратно, но ничего не поделаешь.

Мне ничего не оставалось, кроме как развести руками.

— Ты меня поймал.

— Я уже привык, что ты моим здоровьем не интересуешься, пока я не становлюсь совсем похож на утопца. Ну, извини уж, что не щеголяю дивным румянцем: мне все кажется, что надо мной не небо, а плита.

— Плита?

— Могильная. Или не чуешь, что земля под ногами горит?

— Не чую, — созналась я. — Это-то меня и пугает.

— Вот то-то и оно! Слишком тихо. А ведь за такое здравие все начиналось, что страшно и представить тот заупокой, которым кончится.

— Да ладно тебе, может, обойдется?

— Не обойдется. Ты перед рассветом дрыхнешь, сурок. А я — торчу, как хрен моржовый, на холоде и слушаю, как скалы со мной разговаривают. Ну, или не со мной. Неважно. Бормочут, поют. Смеются.

— Что, прямо-таки каждый раз?

— Право слово! У нас в часовне жрец не так исправно утром дубиной по котелку лупит, как они свои беседы беседуют. И что ты думаешь, оставил ведь вчера книгочея вместо себя сторожить... а он и не слышал ничего.

— То есть?

— То и есть! Нарочно спросил. Думал убедиться. Ну, и убедился... что тыква моя покосилась уже малость. Тишина, говорит, на рассвете, как у девственницы в... спальне.

— Быть того не может. Мы же оба тогда песню слышали.

— А вот так вот — может. Слово даю: если вернемся отсюда живыми, уйду из Семихолмовья к бесовой матери. Не хочу эти Итерскау даже издалека видеть.

— Ну, ты даешь! — я возмутилась. — Один, что ли, собрался?

— Если хочешь – айда вместе, я ведь не против. Сначала надо хотя бы отсюда уйти.

— Уйдем, куда денемся. Помнишь сказку про Сдобушку? “Я от батюшки ушел, я от матушки ушел...”.

— Нашла, что вспомнить. Эта сказка плохо кончается... для Сдобушки, во всяком случае. Бросить бы это все — да в “Стерве” отоспаться... — Святоша тяжело вздохнул.

— Хочешь, я вместе с тобой до рассвета посторожу? — предложила я. — Узнаем, мерещится тебе или нет.

— Чтобы мы оба завтра с ног валились? Умная какая.

— Это затем, чтобы следующей ночью ты спокойно лег спать и не морочил себе голову, выдумывая всякие скорби.

— А если ничего нет? Если я и правда... того?

— Ты боишься, что ли?

Святоша усмехнулся:

— Не буду прикидываться валенком, как ты. Боюсь.

— Ну, все, хватит, — решительно сказала я. — Сегодня я не ложусь. Если с утра... Если с утра я ничего не услышу — поспрашиваем у Басха, можно ли что-то с этим сделать. Может, он разбирается. И не делай такое лицо, как будто саван себе шьешь, ладно?

Напарник не ответил, делая вид, будто чурочка вдруг стала страшно занятной и поглощает его целиком. Ну, и не надо — я найду, чем себя развлечь. Малой кровью он от меня не отделается! Ишь, удумал, с ума сходить посреди такого-то веселья...

К горлу внезапно подкатил горький ком, целиком состоящий из злости, тревоги и слез. Какой теперь сон? Если Святоша даст слабину, я не смогу дотащить его на себе. Хотя, конечно, попытаюсь. Но лучше всего будет просто выкопать могилу на первом же перекрестке, пока есть силы. Братскую, ага.

Одолеваемая черными мыслями, я принялась искать себе занятие, чтобы дотянуть до утра, раз уж вознамерилась. Святоша, конечно, конечно, уверен, что я все брошу ровно в полночь, как только закончится смена, но...

Не сегодня, друг, не сегодня.

Басх продолжал тихо похрапывать, сжавшись в ком под тяжелым стеганым одеялом. Тащить их, конечно, было тяжело, но холодными ночами об этом как-то не жалелось. О, надо же, наш ученый позабыл убрать в сумку томик, которым собирался заняться на привале. Опрометчиво с его стороны, когда рядом ошиваюсь я. И весьма кстати. Что тут у нас?

Нимало не заботясь ни о том, чтобы не разбудить Басха, ни о том, что подумает обо мне Святоша, я протянула руку за книгой. “Лунные Поля”.

Как странно. Обычно с этими умными книжками как: хочешь быть хорошим магом – имей язык без костей, чтобы выговаривать их названия, не запинаясь. Труды, связанные с Искусством, всегда старались называть как можно вычурнее. Это позволяло легко вычислять “своих” в магическом сообществе: ключевые для каждой школы учебники их приверженцы, как правило, помнили наизусть. Что может быть изящнее, чем в очередном диспуте невзначай так помянуть какой-нибудь “Аэнсоль Драхт” и определить по глазам собеседников расстановку сил за столом дебатов.

А это простое. Слишком простое, до смешного. Я открыла книгу; переплет новый, но страницы пожелтевшие и потрепанные. На них были заметны следы работы библиотекарей-реставраторов. Древний томик… И собой-то невелик, как-то непривычно для литературы из Адемики.

“Предисловие.

Знаний о Лунных Полях до наших дней удалось сохранить немного…”

Ого. То есть, мало того, что сама книга старовата, так описываемый предмет и вовсе ушел корнями в какую-то непроглядную вековую тьму. Еще интереснее.

“И мы помним только то, что они представляют собою царство, над которым безраздельно властвует Луна, Матерь Магии. Когда-то мы были вольны странствовать по нему свободно, и наши сны служили нам вратами.

Что мы искали там? Что находили? Кто теперь помнит?

Кто-то говорит, что мы выходили в Поля за силой.

Кто-то искал там знание о том, что было, и о том, что только ожидает нас.

Пожалуй, только адепты Даэг теперь могли бы рассказать нам о том, что прячет Луна в своих владениях — как известно, они единственные, кого Матерь Магии все еще рада видеть. Но под ее влиянием их разум изменяется настолько, что они уже не могут поведать нам ничего полезного.

Что ж, значит, такова ныне цена за истинную свободу...”

Фыркнув от витиеватости слога, я отвлеклась, чтобы хлебнуть из фляжки. Святоша задремал, опустив голову на грудь и выронив свою чурочку, в которой просматривались очертания какого-то забавного зверька. И то хлеб – хоть немного поспит.

Адепты Даэг... О них я, кажется, слышу впервые. Адептов Нэль — боевых магов — знаю. Адептов Лоорэ, хранителей знания и мастеров защиты — знаю. Адептов Флеорин — лучших друзей земледельцев и повелителей стихий — тоже знаю. О Рагвид, могущественных целителях, не слышал только совсем уж дурак. А вот кто такие Даэг?

Я продолжила чтение.

“Дорога в Лунные Поля теперь трудна и недоступна для нас. Но если мы сможем ее отыскать, мы снова будем спорить силой с самим Творением”.

Ого-го! Вот это громкое заявление.

“Однако, этот поиск требует силы и свободы разума, коя сокрыта и непонятна для человека смертного и страстям подверженного. Имея целью заполучить ключи от всех врат этого мира, знаем ли мы, для чего они нам нужны? Ошибочно полагать, что благие намерения и надежда весь мир обратить в цветущий сад есть нечто иное, нежели еще одно проявление нашей слабой человеческой природы. Миру нет дела до того, что мы именуем “вредом” и “благом”. Сие есть лишь измышления нашего несовершенства, и представления о них у двух магов отнюдь необязательно окажутся едины.

Однако, большинство Лунных Бликов не имеет желания никоим образом свою природу менять. Открывшийся Дар, тем временем, должен быть обуздан – или он сведет с ума своего носителя. Раньше ключ к овладению Силой искали в Лунных Полях, но теперь они так опасны для магов, что мы решили не рисковать неокрепшими умами. Так и была изобретена Жестовая Семантика, неизмеримо полезная, но, в то же время, низводящая мага до степени обычного ремесленника. Первоначальное необузданное стремление к познанию иссякло, и магия заняла в мире место, подобное тому, что занимает земледелие или ткачество.

Сия невеликая повесть не есть руководство или трактат. Это лишь сборник сохранившихся до наших дней обрывков сведений, которые могут быть полезны тем, чьи желания, несмотря на все предостережения, стремятся выше обыденного труда. Мы говорим о том, что нельзя овладеть Высшим знанием, не обуздав свои страсти; однако не может достичь вершины и тот, в чьей груди они не родятся вовсе. Ибо жажда знания – это тоже страсть, а тяжкая победа над собственной природой – достаточная цена за истинную свободу”.

Ох. Я закрыла книгу, не позаботившись запомнить, на какой странице остановилась. Вместо того, чтобы развлечь, чтение лишь вызвало во мне новую волну колкой тревоги и беспокойства. Что-то подсказывало мне, что подобные речи не добавят мне душевного равновесия.

Лунные Поля... Что это за место? Я никогда не слышала о нем в Адемике. Где оно находится? Почему о нем говорят так, словно вся магия родом оттуда? И что это за разговоры о свободе?

В Адемике ученикам обычно обещали могущество. Богатство. Славу, на худой конец – пусть даже дурную. Но вот свободы не обещал никто. Даже какой-нибудь потешной, не то, что истинной.

Истинная свобода… от чего? Вот я вполне себе свободна. Никто не может указывать мне, куда топать и чем заниматься. Кроме, естественно, голода и прочих обыденных человеческих нужд. И мне этого хватает. Смею думать, такой же свободой располагает каждый выпускник Адемики. Что я могу найти в этих Лунных Полях?

И тут небо над моей головой проснулось. Зеленая искра занялась в нем как-то вдруг, неожиданно, наполнив своим сиянием все обозримое пространство. У меня перехватило дыхание: казалось, что танец лент из тончайшего, прозрачногоизумрудного света сопровождается пением какой-то далекой флейты… или так поет ветер? Не разобрать…

Ожившие горы внимали небесному представлению молча, любуясь красотой Песни безо всяких помех. Это было столь совершенно, что на мои глаза навернулись слезы. Все мое нутро наполнялось чем-то, о чем я вовсе не просила и чего не желала, но Песня не задавала вопросов. Она не спрашивала, хочу ли я присоединить свой жалкий голос к ее необъятности, она просто пробирала до краев все мое существо, ничтожность которого я так остро сейчас ощущала. Какая, к черту, может быть свобода у частицы настолько крохотной и незаметной?

Пой, небо, верни мне ясность мыслей и истинное спокойствие, раз уж свобода мне недоступна. Вот и говорите мне потом, что не видеть ничего дальше собственного носа – это плохо. На самом деле стоит всего лишь на миг отвлечься от своих собственных тревог и чаяний – и оказывается, что по сравнению со звездным небом ты лишь мелкая сошка, значащая немногим больше, чем прошлогодний снег. Как, собственно, и все твои великие нужды и планы. Тут недолго и устыдиться! А выбора у тебя немного: либо ты возвращаешься в случайно покинутое болотце покорным куликом, либо…

Я вздохнула, снова потянулась за книгой. Раскрыла ее. Стройное повествование завершилось вместе со вступлением, дальше страницы были украшены какими-то угловатыми и бессмысленными на первый взгляд рисунками и выкладками, написанными еще более странно и запутанно, чем то, что мне уже довелось прочесть.

“Речи Фармагнуда Старшего.

Мир творит сам себя на перекрестке из четырех Сил… Мы зовем это Великим Рождением, которое длится вечно. Великим Умиранием, которое никогда не завершится. Мир начался со вспышки пламени. Мир начался со снежинки. Мир родился из Вечной Тьмы, которая никогда не будет познана. Мир произошел из Великого Света, который ничего не освещает. Ищи их следы в отпечатках копыт; на роге у быка; на шипах терновника; в слове мудрости.

Погрузи руку в огонь, желая творить; коснись льда, желая обрести целостность. Смотри во тьму, желая обрести силу; смотри на свет, желая обрести знание. Твори мир, высекая самого себя из камня собственных страхов.

Перебори свои желания, помести себя в розу ветров, чтобы они точили тебя, как скалу, помогая тебе обрести свой истинный вид. Противься же всему, что отвращает тебя от беседы с Творением. Так обретешь мир, и да произрастет из твоей души сила, как произрастает злак из земли, очищенной от сора”.

Ну! Вот это уже больше похоже на обычные рассуждения наставников. Особенно про тяжкую борьбу с собственными желаниями. Похоже, это все, что им удалось понять в вычурных изречениях этого Фармагнуда. Вся речь выглядит так, словно почтенный старец – во всяком случае, он представлялся мне именно таким – давно и плотно сидел на цветной водичке. И в то же время она оставляет после себя некий странный привкус своей бессмысленностью и – в моем, уже малость искушенном магической литературой понимании – предсказуемостью. С таким же ощущением слушаешь барда в таверне, поющего про извечные сражения Добра и Зла.

Но стали бы собирать изречения, которые годятся разве что для красивого старинного предания, в отдельный том? Только не в Адемике. Они там давно научились различать, где искусство, а где польза.

Дальше снова начинались какие-то рисунки, похожие на те, что мы иногда рисовали перьями от нечего делать. Я перевернула страницу, продолжая чтение. О, снова рука переписчика, почерк без узора и характера. Залюбуешься. Речи старца Фармагнуда были словно вырваны из другой книги, а тут все привычно и понятно.

“Из комментариев Гальдры Асагримм” — гласило заглавие страницы.

“Вас удивляет, мои дорогие ученики, малый круг нашего собрания, хотя я не скрывала их ни от кого, и вся школа знает об этих занятиях. То, что вас собралось так немного, лишь подтверждает мое убеждение в том, что отступать от стандартной программы курсов ради погружения в архаику готовы очень немногие. Вы можете сказать, что мне следовало лучше изложить цель этих факультативов, я и сама, пожалуй, недовольна тем, что мое приглашение звучит, как речь базарного зазывалы – но, увы, сказать больше мне не позволяет суть уроков. Более того, сами занятия станут дополнительным отсевом для тех, кого их цель не заинтересует.

Итак, я предполагаю, что вы учли мою рекомендацию и ознакомились с речью достопочтенного Фармагнуда Старшего, покойного главы Основы Основ. Было бы очень интересно, если бы вы нашли время для составления краткого резюме по прочитанному абзацу: это поможет мне лучше изучить ваши индивидуальные особенности.

А теперь давайте поговорим о практике Чадры. Вам всем знакомо это понятие, которое ввели наши коллеги от Просвещенного Юга? Думаю, все помнят, какие интересные метафоры для описания этого метода находит его создатель, Итрекер Яльфад: “Слово “истина”, будь оно именем, непременно носила бы женщина. Вообразите же себе красавицу, укутанную в шелка и блистающую жемчугами; собой услаждает она взоры, обращенные к ней; но стократ больше насладится тот упорный, кто решится к этим шелкам прикоснуться и – слой за слоем – сбросить их для радости более яркой, жгучей и осязаемой. Истина требует внимания; она требует времени; она требует доверия; наконец, она требует любви”.

Это кажется излишним умствованием многим практичным умам современности, согласны? Мои коллеги по преподаванию и практике предпочитают видеть истину препарированной на анатомическом столе. Если она милее вам в таком виде, то мои уроки не для вас. Практика Чадры – это выбор тех, кто желает впустить истину не только в свой ум, но и в сердце. Она не терпит над собой насилия, свойственного сухому разуму: она предлагает вам игру, где вы будете срывать с нее покров за покровом”.

Как жалко! Прихотливый, чарующе плавный слог Гальдры Асагримм успел меня захватить, но запись оборвалась. Словно наставница – она виделась мне статной, рослой женщиной без свойственной магессам Адемики напыщенности – зачитала вступительную часть своей лекции, а затем молча вышла из онемевшей аудитории. Ее слова вызывали невольную улыбку: сложно было описать отношение ученых мужей из Адемики к познанию точнее, чем это сделала она. И ничегошеньки не изменилось со времени ее удивительной лекции, уж я-то знаю! Следующая страница. Полустертая, словно бы инородная, поблекшая…

“Гальдра Асагримм, адепт Лоорэ, была лишена ученой степени и удалена из Долины Адемика в Аустеру 514 года за несоответствие своему высокому званию преподавателя и взращивание ложных идей среди учеников”.

Что?..

Я перечитала отрывок из лекции. Серьезно? Женщину, рассуждающую о любви к познанию, выгнали из Долины как недостаточно пригодную для преподавания? Отбор в учителя настолько жесткий, что несоответствия в знаниях там случиться не могло. Если перечислять все философские школы, которые в Адемике когда-либо существовали, это займет всю оставшуюся ночь. Для Долины Магов ценно все, что можно назвать словом “идея”. Пусть даже кому-то она показалась ложной. Степеней и званий там лишают за совсем другие проступки! Кому и чем могли повредить очередные безобидные рассуждения?

Или они не были безобидными?..

Я перечитала текст в третий раз. Прямо-таки руководство для влюбленного юноши. Причем неважно, в женщину или в науку. В лекциях адептов Нэль, будущего военного резерва Адемики – за который Тан-Глэйд готов отдавать едва ли не полказны каждый год, лишь бы соседи не перекупили – гораздо больше двусмысленностей. Немудрено ведь зазнаться при такой-то славе…

Что-то важное я тут упускаю, как пить дать. Что-то такое, что мой умишко не в силах даже обозреть, не то, что переварить.

Небо все пело, разбрасывая по заснеженным скалам свои сияющие шали. Прибивай меня к земле сознанием моего ничтожества, злорадно хохочущий разум. У тебя на это целая ночь.

Глава 17

Небо над скалами серебрилось рассветом. У меня болели глаза, и нежное утреннее небо казалось им мучительной насмешкой. Святоша точно найдет немало причин для веселья днем, когда я буду расплачиваться усталостью и болью во всем теле за свое упрямство, но что уж тут поделать. Мне не жалко.

Утро обещало быть величественно спокойным. Никакого тумана, никаких призраков меж скалами. Никто не собирался тревожить мой и без того измученный бесполезным ночным бдением ум. Виновника я даже не попыталась разбудить в его смену — пусть отдохнет. В конце концов, кто сказал, что не усталость — причина его странных видений? Может, пугающая загадка сама собой разрешится, если дать ему выспаться. Усталость иногда такое делает с людьми...

Здесь, в пределах Аутерскаа, было царство зимы. Тут ей не приходилось тревожиться о том, как выгнать назойливую осень и как оттянуть неминуемый приход торжествующей весны с ее шумными капелями и кошачьими хоралами. А потому и хмурилась зима редко, все больше стремясь явить себя с лучшей стороны.

И неудивительно, ведь в обжитых землях ее и впрямь не очень-то любят, так чего же красоваться? Россыпью холодных бриллиантов не соблазнишь того, кто мечтает о мягкости травы под босыми ногами и легкой охоте без риска проснуться в лесу с отмерзшими напрочь пальцами...

В общем, мысли мои окончательно утратили связь с действительностью, жалея несчастную зиму с ее никем не оцененными достоинствами. Ну, а о чем еще думать в эти часы? О том, как объяснить Святоше, что башня у него и впрямь малость дала крен? Или о том, что мы будем делать, если станет еще хуже? Как тут быть? Я подбросила остатки дров в ласкавшийся ко мне костер. Точно кот, право слово, жаль только, что не погладить. Жил один такой блохастый в “Бревноликой Стерве”, почти каждое утро приходил ко мне за корками... пока Гведалин шутки ради не налил ему своей водицы.

Кота тогда было жаль, но себя все же было бы куда жальче, если бы я, вздумавшая лезть в глаза пьяному торговцу порченым счастьем, схлопотала бы “по заслугам” от его молодцов. Я вздохнула. Пора было заняться завтраком. Святоша никогда не догадывается приготовить еду заранее, стоя на утреннем карауле — если не попросить, конечно. Я потянулась к котелку, раздумывая, пустить остатки травяного запаса на отвар сейчас или поберечь на обратный путь.

И тут странный, высокий женский голос раздался откуда-то сверху, со скал, выводя залихватски-тревожную песню. Знакомо... точь-в-точь такой же крик я слышала в ненастном мраке перед тем, как потеряться и угодить к гоблинам. “Ку-ку, где ты? А? Где ты?”. Мне стало жутко, несмотря на вступавший в свои права рассвет. “Ау-у!” — позвало неведомое и засмеялось. Меня прошиб холодный пот, и я кинулась будить Святошу. Много усилий не потребовалось: стоило мне коснуться его, и он тут же сел на своем одеяле. Глаза, правда, открыл мгновением позже.

— Так. Я выспался, а вокруг светло. Ты совсем...

Я шикнула на него и зажала ему рот. Смех на скалах повторился, и было так очевидно, что человеческое существо издавать подобные звуки не может, что волосы у меня на голове зашевелились. То, что сначала можно было назвать хихиканьем — хоть и мерзким неимоверно — теперь перешло в безумный хохот, бесконечно умножаемый эхом. А потом смолкло.

Святоша убрал мою холодную руку от своего лица и спокойно спросил:

— Штаны как, переменить не хочешь?

— Иди ты!

— Успокойся. До сих пор это — чем бы оно ни было — близко не подходило, так что...

— То есть, ты его уже слышал?

— Ну да. Теперь я, во всяком случае, знаю, что оно мне не мерещилось, — признал Святоша с явным облегчением. — Твоя затея удалась. Можешь задирать нос.

Я испытала двойственное чувство: с одной стороны, волосы на голове все еще шевелились — и ощутимо — с другой же у нас одной вероятной бедой в лице сбрендившего Святоши стало меньше. Все мое существо сейчас ясно осознавало только одно: идти в ту сторону, откуда раздается этот противный смех, мне совершенно не хочется. А придется ведь.

Я застонала и отшвырнула ни в чем не повинный котелок ногой.

— Почему ты раньше про это не рассказал?

— Судя по твоему лицу, я правильно сделал. Не бузи. Сама хотела рассвет встретить, никто не заставлял.

— Что-то случилось?..

Мы со Святошей обернулись к полусонному Басху, которого, похоже, именно наша перепалка и разбудила. Впрочем, все равно было уже пора.

— Ничего, — сказал Святоша, поднимаясь с одеяла и сворачивая его. — Горы сходят с ума и пытаются свести нас.

Я возмутилась:

— Жуть же! А если за нами следит какая-нибудь нечисть, мечтая, к примеру, сожрать?

Изумрудные щелочки Басха попытались сосредоточиться на мне. Ничего не вышло, и он перевел взгляд на Святошу:

— О чем она?

— О странном смехе, который тут по утрам слышно, — отозвался Святоша.

— Мне повезло, наверное, — сказал Басх задумчиво. — Ни разу не слышал. И не услышу, надеюсь.

Больше этим утром не случилось ничего примечательного. Оно тихо перешло в тяжелый и муторный для меня день: как и ожидалось, ночное бдение аукнулось мне тяжестью во всем теле и способностью неприятно ощущать каждую мышцу. Я совершала наш привычный марш-бросок, стиснув зубы, чтобы не давать Святоше поводов для шуток. Впрочем, скрывать от него подобные вещи было бесполезно, и он развлекался тем, что выманивал у меня части поклажи, чтобы переложить их на Басха, снаряженного, по его мнению, чересчур легко. Медленно, но верно “господин историк” из отчужденного “клиента” превращался в обычного спутника, но недовольства этим он не выражал. Скорее наоборот: его твердокаменные черты стали более подвижными, а заострившееся от усталости лицо стала чаще посещать сдержанная улыбка. В общем, за время путешествия он сильно растерял свой лоск, но это отчего-то совсем его не испортило, напротив...

Статуя стала живым человеком, и на этого человека хотелось смотреть куда больше. Жажда телесного общения, которую вызывала во мне его непривычная красота, оборачивалась теперь кое-чем еще менее приятным. Трепещущей где-то за ребрами искоркой, которая заставляет кровь бежать чуть быстрее и творит румянец, который сейчас так легко объяснить морозом — и спасибо Небу за это...

Когда же кончится этот скальный лабиринт, хотелось бы знать?

А день выдался прекрасный. Никаких происшествий, только пройденные лиги и чувство глубокого удовлетворения дорогой. Солнце только-только начало опускаться за рваные каменные грани, когда Святоша усмотрел неплохое укрытие от ветра, где можно было расположиться на ночлег.

— По моим расчетам, к цели похода мы должны подойти уже завтра, — объявил он радостно. — Наконец-то. Поэтому предлагаю отдохнуть сегодня, тем более, что Белка вчера проявила такую самоотверженность...

Я метнула на него сердитый взгляд, который он поймал и ухмыльнулся. “Я все понимаю и очень тебе благодарен, но ты же знаешь, что я буду не я, если не посмеюсь”.

— Рада, что ты оценил, — проворчала я вполголоса.

В том, что он действительно оценил, я не сомневалась, потому что от участия в подготовке к ночлегу меня избавили полностью. Все, что требовалось от меня — постараться восстановить силы, что было не так просто: после таких дней слишком трудно расслабиться. А тут еще мысли, не дающие покоя... Эти горы меня доконают. Я начинала разделять стремление Святоши расстаться с Семихолмовьем и Сандермау навсегда. Благо, после завтрашнего дня у нас уже будут все средства... Мы получим причитающуюся нам плату и двинемся в обратный путь, не задерживаясь ни мгновения.

Я посмотрела на Басха, который раскладывал постели, пока Святоша возился с ужином. В груди привычно защемило. Ничего страшного: это уже совсем ненадолго.

Ученый словно почувствовал мой взгляд, поднял голову и встретился глазами со мной. Тепло улыбнулся. Подожди, дескать, сейчас сотворим тут немного уюта. Я натянула на лицо что-то, что должно было сойти за ответную гримасу, и отвернулась. Издеваетесь, что ли?

Сколько же всего обещает завтрашний день. Можно будет обо всем забыть, выкинуть из головы. Льюклакиппа, долина Адемика, смазливый мечтатель, “истинная свобода”. Пламя, которое говорило... Чаша, которая была мной.

Все это снова будет не обо мне. Все, что случилось в этом походе, случилось с кем-то другим. Видит Небо, я отрекусь с легким сердцем.

— Я сегодня постою на карауле первым, — говорил Басх Святоше. — Я полагаю, мы не будем тревожить Белку?

— Да, пусть спит. Эй, грызун, ты слышишь?

— Не глухая.

— Я бы на твоем месте воспользовался оказией прямо сейчас.

— Когда захочу, тогда и воспользуюсь.

— Эй, чего такая злая?.. Ладно, молчу...

Он все-таки был прав, наверное. Следовало просто лечь спать. Но я знала по опыту, что подобная усталость часто оборачивается мучительной бессонницей, а потому намеревалась смотреть в огонь до тех пор, пока тело не лишится последних сил и не провалится в сон само собой. В небе выступили первые звезды. Сколько же их тут... Наш костер был слишком жалок, чтобы затмить их хоть чуть-чуть.

Святоша решил судьбу травяных запасов, и теперь я сидела, грея руки о сосуд с душистым свежезаваренным отваром. Конечно, питью следовало бы дать настояться, но сейчас это никого не волновало: выпить его горячим было куда важнее. Терпкая по всем правилам настойка наполнит наши фляги завтра.

Нужно скорее уснуть. Иначе утро не наступит...

Да соберись ты, идиотка, что с тобой сегодня? Я мысленно отвесила себе подзатыльник.

Басх возился со своими записями в радостном волнении, которое легко угадывалось по его лицу. Он явно сейчас любил весь мир, включая злополучную Долину Магов, о которой явно уже успел позабыть в нетерпении исследователя. Святоша покинул стоянку, чтобы добыть немного хвороста — сухой кустарник вокруг, хвала Небу, имелся в изобилии.

— Как жаль, — говорил ученый, — ужасно обидно, что я не могу записать все свои наблюдения, у меня просто не хватит чернил... А еще жаль, что я не видел то древнее эльфийское строение, о котором вы рассказывали, Белка. Это должно быть нечто монументальное!

На самом деле, я рассказала спутникам не обо всем. О месте, в которое угодила — да. О гоблинах — да. Но не о том, как я на самом деле выбралась. Может быть, зря: глядишь, если бы я рассказала все, Басх меньше грезил бы о том, чтобы туда наведаться.

— Монументальное, ага. А еще мрачное и очень печальное. Руина, и ничего больше.

— Может, я смог бы увидеть там что-то еще... какие-то артефакты, или... да хоть барельефы!.. Я уверен, такие места — это настоящий кладезь воспоминаний, что нами утрачены. Драгоценность!..

— Чего вы так переживаете, — я пожала плечами. — Вас ждет эта ваша Мастерская. Уж там вы наверняка найдете столько, что...

— Вы правы, — Басх кивнул и улыбнулся. Я предпочла бы, чтобы он делал это реже. — Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему я не прошу вас сопроводить меня до Девяти Стражей после того, как закончу все дела в Хардаа-Элинне?

— Нет, не задаюсь.

— Это же сокровищница!.. По правде говоря, я не уверен, что смогу легко отыскать Механизм. Хотелось бы, конечно, но, возможно, мне придется там поселиться надолго.

Мне стало смешно:

— Вы думаете, что это будет легкая и приятная жизнь на свежем воздухе, что ли? А кормиться чем собираетесь? Охотой? Тут же снег не сходит годами, корешками не отделаетесь.

— Да, почему и не охотой, — беспечно ответил Басх.

— А умеете? Хватит вас на то, чтобы зверя сначала загнать, потом...

— Разберусь. Силки ставить буду.

— Отчего ж не капканы?

— Ну, так ведь я их с собой не взял.

— Интересные у вас планы, конечно.

О чем можно вообще говорить с таким оторванным от грубой действительности человеком? Басх явно был из тех людей, что уверены, будто провизия сама собой появляется в кладовой прежде, чем угодить к ним на стол. Пока он был сыном богатого торговца, утоляющим душевный голод легендами об эльфийском царстве — пусть и достаточно настойчивым, чтобы докопаться до серьезных сведений — это ему не мешало, но для путника в горах, которому с завтрашнего дня предстояло стать одиноким, это было просто опасно.

Однако, мое пристрастное женское беспокойство — ничто перед твердостью Святоши, который завтра просто развернется и пойдет в обратном направлении, получив плату... Мы нанимались в проводники, не в няньки.

— А у вас? Что вы будете делать, когда вернетесь?

Вежливость, будь она проклята трижды. Не интересует же его это, в самом деле?

— Сменим место жительства. Переберемся куда-нибудь, где улицы ровнее, а эль вкуснее.

Святоша бы непременно добавил: “И шлюхи покрасивей”.

— Верно говорят, что богат тот, кто желаниями беден, — улыбнулся Басх. Совершенно искренне, но задев меня при этом до самой глубины души. — Я помню, как вы сказали, что желания у вас простые. Рад, что наше предприятие вышло плодотворным для всех.

— Завтра скажете. Вы еще не добрались до места, — напомнила я, чувствуя, как где-то в животе ворочается что-то нехорошее.

— Ваш напарник говорит, что осталось совсем немного, и мне кажется, что нет причин сомневаться в этом. Белка, скажите... — тут его голос почему-то дрогнул.

— Что?

— Неужели за все время пути вам так и не стало интересно?

— Что именно? Я вас не понимаю.

— Ваше наследие. Неужели ваша кровь молчит по-прежнему? Вы ведь не можете быть совсем уж... простой. Вы ведь обучались. Вы способны творить магию, вы делали такое, с чем мне никогда не сладить. И вы хотите сказать, что вам неинтересно? — Басх поднялся и заходил вокруг костра, нервно стискивая запястье.

— Хотите, поменяемся? — предложила я зло. — Если вам это так нравится, забирайте. Клянусь, если бы мне были известны хоть какие-то способы поделиться с вами тем, что я вроде как умею, я бы с радостью отдала это вам — ради вашего дела.

— Но это же глупо! Вы же изучали аксиому Ткачества, разве нет? — Басх остановился передо мной, стараясь не дать мне отвести взгляд. — Вы же знаете, что не бывает случайных совпадений? Вы ведь должны понимать — вы не зря оказались именно здесь...

— Ох, избавьте меня от этого, будьте добры! — я застонала. — Если вы еще продолжите, мне начнет казаться, что вокруг меня не горы, а аудитория.

В следующий миг у меня внутри что-то оборвалось и ухнуло во внезапно обнаружившуюся в животе пропасть: Басх сел рядом и накрыл мою ладонь своей, заглядывая в глаза еще настойчивее. Стук в ушах начал мерно отсчитывать замедлившиеся мгновения.

Слушай, если только ты можешь молчать — пожалуйста, молчи. Не порть все своими уговорами. Ты гораздо лучше, когда не открываешь рта...

Хорошо, что у меня хватит ума не произнести это вслух.

— Может, вы и правы, — сказал Басх негромко, в повышении тона уже не было надобности. — Но не бывает таких совпадений, как вы. По крайней мере, я в это верить отказываюсь. Я просто хочу, чтобы вы подумали над моими словами, Навелин.

Изумрудный плен распался, потух жар над моей ладонью, и время вернуло свой обычный ход. Басх покинул мои неприлично восторженные останки и вернулся к своим любимым фолиантам. Он явно сказал все, что хотел. Но мне-то что прикажете делать теперь? Как мне вообще это рассматривать? Как предложение остаться завтра с ним в Хардаа-Элинне? Вот Святоша-то обрадуется такому. Или он... не предполагался?

Что это вообще было сейчас, кто-нибудь мне пояснит?

Через некоторое время вернулся мой напарник, которому вообще следовало сделать это куда раньше и не дать зеленоглазому бесу смутить мой ум. Беспокоиться стало не о чем, и я решила все же попытаться уснуть, пока бодрствование не обернулось очередной оплеухой для моей гудящей головы. Помучиться, конечно, пришлось, но уютный мрак долгожданного забытья стал мне достойной наградой за труды.

Утром мы продолжили путь, причем двигались с удвоенной, если не с утроенной скоростью — вот, что делает с людьми близость долгожданной цели. Басх летел чуть ли не впереди Святоши, несмотря на нешуточную поклажу. Я шла последней, стараясь держать рот на замке, ибо разум мой был в полном беспорядке. Под самое утро меня начали мучить сны, о которых даже толкователям не рассказывают, и я в очередной раз дала себе зарок согреть кому-нибудь постель по возвращении.

Дорога была легкой. Нам благоволило душераздирающе синее небо, которое становилось тем более похоже на аляповатые фрески из часовен, чем дальше в Аутерскаа мы углублялись. Вся непогода осталась за его пределами, хотя холод был по-прежнему собачий.

— Интересно, как эльфы вообще могли жить в этой постоянной зиме? — вдруг сказал Святоша уже после полуденного привала. — Как-то не очень похоже на сказы о вечном цветении, которые нам менестрели в уши льют...

— Ну, сказы ведь тоже не берутся из ничего, ведь так? — отозвался Басх. – Магия позволяет многое.

— Ага, особенно дыры в истории с ее помощью латать хорошо, — Святоша фыркнул. – Я как-то говорил уже, да? Я тоже не лыком шит, я знаю, что эльфы в эти земли откуда-то пришли. И вот вам вопрос: почему сюда? Почему они не пошли куда-нибудь, где теплее? Тоже скажете – магия?

— Вы требуете от меня ответов, которых нет сейчас ни у кого, — неожиданно кротко ответил Басх. – Зачем я здесь, по-вашему?

Святоша усмехнулся краем рта, но разговору оказалось не суждено продолжиться. Путь свернул за отвесную скалу и… закончился. Это было очевидно. Даже карта была не нужна.

Две огромные колонны из зеленого камня, немного похожего на мрамор, покрытые плавной резьбой. Время долго, наверное, продолжало здесь свой разрушительный труд – прежде, чем отступило с тихим бессильным ругательством. Иней только добавлял камню какой-то юной, игривой красоты. Колонны выглядели так, словно мастера только-только закончили работу над ними и отлучились вместе со своим инструментарием… на какую-нибудь пару тысяч лет.

Но разве ж это срок? Скоро вернутся, иначе и быть не может!

Живость колонн подействовала на всех нас. Святоша выглядел ошеломленно, словно все его запасы гаденького смеха исчерпались моментально. У Басха в глазах – подумать только! – стояли самые настоящие, всамделишные слезы. У меня, признаться, тоже. Я не могла только взять в толк – почему?

— Хардаа-Элинне… — прошептал Басх. Затем выругался. Первый раз за весь поход. Святоша поддержал его восхищенной бранью.

Кажется, нам удалось сдвинуться с места очень нескоро. Когда мы подошли к колоннам, отмечавшим вход в Мастерскую уже мрак знает сколько веков, я не смогла удержаться от того, чтобы потрогать их, провести ладонью по резьбе. Она была такой плавной и безукоризненной! Не верилось, что подобное могла создать не прихоть природы, а рука разумного существа.

— Ну, хватит щупать, — Святоша дернул меня за рукав. – Не мужик, чай.

— Мужиков щупать не так приятно, — огрызнулась я.

— Выбирать надо лучше. Пошли уже.

За колоннами дорога неожиданно начала уходить вниз, и перед нами развернулась картина, которая была уж вовсе лишней – по крайней мере, в том мире, который я знала до сих пор. Туман? Серьезно? Такая густая дымка в яркий, светлый – пусть и зимний – день? К тому же, он укрывал собой долину, но не особенно стремился за ее пределы и делал местность похожей на заправленную постель. Становилось ясно, что мы утонем в нем без остатка, как только немного спустимся. Кое-где были заметны странные статуи: то протянутая рука, то наконечник копья, а то и вовсе крыло. Над серым покрывалом возвышался величественный замок, такой же зеленый, как и колонны у входа – и производящий ровно то же самое впечатление. Он выглядел необычно хрупким: невозможно поверить в долговечность таких стройных, узких, почти игрушечных башенок. Кажется, скала позади его не ограничивала, а странным образом продолжала. Я вспомнила эльфийскую гробницу, заселенную гоблинами. Почему бы нет? Кажется, эльфы довольно часто баловались подземными строениями.

— Нам не поверят, — сказал Святоша безнадежно, глядя на Мастерскую.

— А надо? – спросила я. – Я вообще об этом рассказывать не собираюсь.

Дорога под нашими ногами оказалась мощеной. Это уже никого не удивило, и мы начали спускаться. Небо полегоньку меняло масть на вечернюю, и мир вокруг блек с удвоенной скоростью. Оказалось, что туман в долине не имел четкой границы: мы погружались в него постепенно. Становилось все очевиднее, что придется здесь заночевать, и это отчего-то навевало на меня звериную тоску.

Завтра? Завтра никогда не наступает. И в этот раз тоже. Его просто не существует.

Я слегка обогнала спутников и спускалась теперь первой. Через какое-то время туман сгустился настолько, что дальше вытянутой руки видеть стало сложно. Я почувствовала себя рыбешкой в мутном пруду, и стало от этого жутковато.

— Так, что-то мне тут не нравится, — сказала я, оборачиваясь. – Может, на ночлег все-таки?..

Но за моей спиной никого не было.

И только тут я осознала, какая отчаянная тишь на меня давит со всех сторон.

Глава 18

“Помогите?..” — робко подсказало что-то внутри, но я раздраженно отмахнулась.

Вокруг стояла не умиротворяющая вечерняя тишина, которую благодаришь, как шанс на отдых после долгого пути. Нет, это молчание было громким, оно лезло в уши, оно резало слух, оно кричало. Оно сжимало виски необъяснимо и болезненно, словно мои мысли были ему помехой, нарушали его, словно они были свечой, оставшейся на сильном ветру. Воздух вокруг меня можно было рубить топором — кажется, щепки летели бы во все стороны. Сумрак. Мнимая пустота и, конечно же, полное одиночество.

Случись со мной такое в начале этого долгого пути, я бы, наверное, не стала пренебрегать добрыми советами. Но я уже достаточно прочувствовала нрав этих гор. Я могу хоть изойти тут криком — никто не услышит. Пока они не захотят.

Бабушка Мэйв в детстве объясняла мне и другим молоденьким наироу — не нужно отвечать тем, кто вас дразнит. К чему? Этого они и хотят. Слез, злости, крика — или хотя бы страха. Они уйдут тогда, когда не получат этого от вас. Просто молча продолжайте делать то, что делали.

Я стояла неподвижно, стараясь сохранять спокойствие. Итак, я сейчас смотрю в том направлении, откуда мы пришли — это очевидно. Следует взять его и двигаться к границе тумана. Неважно, что на самом деле ее может и не оказаться на прежнем месте: главное — не паниковать.

Мне начало казаться, что где-то на самой границе слуха будто бы колеблется какой-то очень низкий, едва различимый звук.

Защитная магия долины, что же еще это могло быть? Басху почему-то мечталось, что Мастерская будет похожа на музей под открытым небом. А магия места все еще сильна. Ею пропитана каждая пядь земли, каждый дюйм камня. Я вдыхаю ее вместе с воздухом. В Адемике учили, что в случае столкновения с заклятьем, которое тебе неизвестно, перво-наперво необходимо понять, из чего оно состоит и можно ли его разрушить...

Разрушить, ага. Тут смешно даже пытаться. Лучше уж идти вперед, зачем-то удерживая на лице улыбку, и делать вид, что ноги не подкашиваются от страха. А туман все не кончается, словно я не назад иду, а вглубь. Совсем уже ничего вокруг не осталось, кроме серой густой ткани, которой и дышать-то страшновато...

Может, это ловушка, и теперь нам троим — а может, не только нам, но и сотням путников до нас — суждено бродить тут до скончания дней, до самого Напутственного Луча? Глупо как-то получилось, право слово…

И тут из мглы выступили очертания статуи.

Красота изваяния и мастерство ее создателя были неоспоримы. Это была фигура женщины высотой в полтора-два человеческих роста. Никакого постамента не предполагалось. Женщина была в просторных одеяниях и стояла, расправив плечи и скрестив руки на груди. В ее больших миндалевидных глазах плескалась насмешливая фиолетовая тьма. Я остановилась, понимая каким-то задним чувством, что теперь меня не в силах спасти уже ничто. Отвести взгляд от фиолетовых провалов казалось невозможным, и виделся в них не то дым каких-то пожарищ, не то сверкающие облака в странных, нездешних небесах. Каменные губы статуи внезапно разомкнулись, и звук на грани слуха, который тревожил меня до этого, внезапно стал низким, грудным пением. Негромким, очень спокойным. И страшным.

— Не надо… пожалуйста… — услышала я свой голос, испытав при этом какое-то глухое удивление. – Не надо…

Пение плело свой узор, а мне уже казалось естественным и даже правильным взять и прямо сейчас перегрызть себе вены на руках. Сломавшееся, деревянное тело упало на колени перед изваянием, повисли плетьми бессильные руки, только голова моя по-прежнему была запрокинута, прикована взглядом к лику собственной смерти. Эта плоть тебе больше не нужна, говорили глаза статуи. Расстанься с нею без сожаления.

Не было уже ни ужаса, ни гнева в опустевшей груди.

И тут в пение ворвалась флейта.

Вот… как можно описать то, что происходило дальше? Я видела, как сражаются мужчины. Видела, как женщины выдирают друг другу патлы и выцарапывают глаза. Видела, как пьяный менестрель выходит против трактирного вышибалы, перехватив лютню на манер дубинки – это уже ближе, но все не то.

Легко описать согласное звучание двух голосов, но как описать их сражение?

Соловей, пытающейся своей трелью покрыть рев урагана?

Да, эта битва казалась безнадежной. Вот только как бы ни был силен и стар этот ураган, он был темен, мертв и тяжел. А соловей – звонок и заливист. Лезвие бритвы, кромсающее душную ткань. Звук флейты чисто и хищно взмывал вверх, атакуя густую песнь изваяния.

Я не смогла понять, в какой именно момент оно потеряло свою жуткую власть надо мной и что такое странное случилось с туманом. Плотная мгла вокруг меня рассеивалась скоро и неудержимо, словно каждая нота флейты отнимала у нее часть силы. Моя голова носилась кругами, словно маленький шарик в игорном доме, звуки прибивали к земле, и я упиралась ладонями, даже не чувствуя холода от промерзлого камня.

И вот все застыло, стихло и погасло. Вокруг меня сгустились вполне обычные зимние сумерки, высыпали звезды. Древняя цитадель все так же тянулась башенками к небу. Исчез только туман, и теперь я увидела, что долина просто наполнена была самыми разнообразными статуями, вроде той, что только что стращала меня… Я едва сдержала крик запоздалого ужаса, но они все выглядели вполне безобидно. Моя же угнетательница исчезла, точно ее и не было.

А буквально в двух шагах от меня я увидела Басха и Святошу. У ученого было совершенно потерянное лицо, обеими руками он зажал уши, рядом валялась его драгоценная сумка. А Святоша… Святоша лежал навзничь, настолько бледный, что это было заметно даже в спустившемся полумраке, и лицо у него было в крови. У меня внутри все оборвалось.

Чуть не разбив себе нос, я рванулась туда. Кровь у моего напарника шла и изо рта, и носом, и из ушей, пачкая волосы и снег. Кожа была холодная и белая, точно мрамор. Дыхание лишь слегка угадывалось. На шее пульсировала жилка.

— Очнись! – я бессильно вцепилась в его воротник, не зная, что делать. – Очнись, скотина! Слышишь меня?!

Веки Святоши оставались сомкнуты, а на лице проступала странная, страшная расслабленность, словно с каждым слабым, неуловимым выдохом, с каждой каплей крови от него в этом мире оставалось все меньше. В моем горле, точно острая кость, застряла ярость. Где вы, знания? Где вы, персты судьбы и знамения, тогда, когда в вас нуждаются сильнее всего?!

Пытаясь сделать хоть что-то, я приподняла его голову, чтобы он не захлебнулся собственной кровью, положила к себе на колени, нащупала его совсем уж ледяную, почти синюю ладонь и стиснула ее, отчаянно желая… чего? В один миг изучить и освоить азы целительства, до которых в Адемике не была даже допущена? Поделиться с ним своей собственной жизнью? Да хоть бы и так! Хоть так! Если бы можно! Если бы знать, как…

Он не ощущал моих пальцев, цепляющихся за его руку, не ощущал моего рукава, которым я пыталась вытереть кровь. А над нами стоял остолбеневший, тяжело ссутулившийся Басх с окаменевшим лицом, на котором было написано полное бессилие. Сумерки стали совсем густыми, и лицо Святоши было в них черно-белым, а я перестала различать его черты за тяжелыми слезами, которые жгли мне глаза и щеки.

— Так, а ну-ка… — на мое плечо легла неожиданно теплая рука. – Дай взглянуть, девочка. О-хо-хо, как нехорошо получилось…

Я подняла голову и тупо уставилась на закутанного в меховой плащ пожилого мужчину, который склонился над Святошей вместе со мной. Яркие, точно весенние звезды, голубые глаза смотрели на моего напарника с неподдельным огорчением.

— Какое отчаянное сопротивление, какая сила… Ну-ка, убери руку, девочка…

Сморщенная, но не казавшаяся слабой ладонь в шерстяной митенке легла на лоб Святоши, и пальцы старца мгновенно оделись теплым золотистым сиянием. Блики потекли по мраморной коже, возвращая ей – какое счастье! – тепло и цвет. Лицо напарника по-прежнему выглядело страшно, но теперь кровь перестала течь жутким ручьем.

Про свои слезы я того же сказать не могла: они хлынули еще сильнее, и я поняла вдруг, что реву в голос.

— Ну, не надо, — рука в митенке потянулась неожиданно к моей щеке и погладила. – Все будет хорошо теперь. Слышишь?

Старец поднялся и выпрямился. Это был человек, не согнутый годами. Плащ не мог скрыть косую сажень в его плечах. Седые волосы были стянуты в тугую косу, как и недлинная, аккуратная борода, а взгляд был ясен и остер. На поясе старца висела флейта.

— Да, магия многого не может объяснить, — сказал он задумчиво, — но многое может исправить.

— Кто вы?.. – потрясенно спросил Басх раньше, чем я вообще задалась таким вопросом.

— Это сейчас не так важно, как нужда поскорее доставить этого юношу в тепло. Помогите мне сделать это поскорее, а там уже я обещаю вам любые ответы.

Никому не нужно было повторять дважды…

…Как же уютно трепетал огонь. Это было почти то самое, почти тот домашний уют, о котором так давно мне мечталось. Пещера, куда нас привел старик, располагалась на самом краю долины, точно напротив эльфийской цитадели. А внутри был очаг и душистые травы, мягкие шкуры и похлебка. Нагромождение каких-то фолиантов в углу. Глиняные таблички. Рисунки на стенах…

Шкурами устлан был почти весь пол. От сапог можно было избавляться прямо на входе. Не было ничего, что можно было бы счесть кроватью, но хозяин, похоже, вел довольно суровый образ жизни. Были два плоских валуна разной величины – вероятно, стул и стол. Под потолком висели пучки растений.

Святошу мы уложили рядом с очагом, и старик сам смыл кровь с его лица талой водой из самодельной кадки. Затем он поставил на огонь котелок и, пока мы с Басхом опустошали им же врученные плошки с крепкой тюрей, принялся варить какой-то напиток с очень терпким и острым ароматом. Назвался он Ганглери.

Я чувствовала себя совершенной развалиной, и только беспокойство за Святошу отвоевывало меня у мягкости шкур. Хотя тревожиться было, похоже, уже не о чем: напарник выглядел не умирающим, а просто мирно спящим. Но пережитое было столь ярко и жутко, что я не хотела думать об этом даже ради того, чтобы понять.

Я была слишком утомлена, чтобы спрашивать, но Басха еда просто-таки вернула к жизни. И, едва уничтожив тюрю, он напустился на хозяина с вопросами. Я бы на его месте побоялась, конечно: слишком мало гостеприимный Ганглери был похож на добрых отшельников из сказок, которые кормят-поят, а потом вручают герою волшебный клубочек. В нем больше было от воителя, чем от мудреца.

Хотя успокаивать он умел блестяще. Это я прочувствовала сполна на себе.

— Что это все-таки за статуи? – Басх все дергал за нос удачу. – И этот странный туман… откуда он взялся?

— Остатки эльфийской армии, вестимо, — ответил Ганглери добродушно, мешая свое варево. – То, что они собирались пустить в ход, но не успели. Боевые големы. Их задача должна была состоять в том, чтобы взводы человеческих армий попросту бросились на собственные мечи.

Меня передернуло.

— Я тут слежу за ними; к несчастью, я так и не понял, как можно их успокоить, но, в общем, мне удается поддерживать в долине мир. Играю им на флейте. Тут пришлось отлучиться… ну, они и начали колобродить без присмотра. Отчасти это моя вина, что так вышло, — он кивнул в сторону мирно сопящего Святоши. – Уж исправил, как мог, простите старика. Бедняга… Кто же знал… Вас я легко успел спасти именно потому, что вы их власти поддались. А он оказался способен сопротивляться. Таких они просто перемалывают, ломают. Ну, ничего: с ним все будет хорошо.

— Вы исцелили его? – я решилась, наконец, разжать челюсти.

— Не совсем, — Ганглери потер подбородок. – Вернее будет сказать, что он исцелит себя сам. Я просто помог его телу обратиться к спящим силам. Мы всегда можем больше, чем нам кажется. Завтра буду поить его ягодой паней и дцатисилом. Ему потребуется дня три, чтобы полностью восстановиться, по моим расчетам. Еще и сильнее прежнего станет, — тут Ганглери почему-то подмигнул мне.

— Мы никак не ожидали, что здесь может кто-то жить, — сказал Басх. – Давно вы тут поселились?

— О, да. Я такая же руина, как и все здесь. Разве что мхом не зарастаю. Может, поэтому големы и принимают меня за своего.

— Вы из Адемики? – спросила я.

— Прости?.. Ах, Адемика… да… — лицо старика отчего-то затуманилось. – Нет, я не имею к ним отношения. Можно сказать, что имел… когда-то, очень давно. Не думаю, что сейчас мое имя там хоть кому-то знакомо.

— Вы тут живете совсем один?

— Нет, что ты, девочка. Со мной живет Яков. Мой осел, и заодно – мои глаза и уши там, куда мне может потребоваться попасть… — во взгляде Ганглери промелькнула хитринка. Мы с Басхом переглянулись, испытав явно одно и то же странное чувство. – Но сейчас его здесь нет. Он много путешествует по горам.

Интересная выходила картина. Было очевидно, что мы находимся в жилище сильного мага. Сильного и невероятно опытного. Который, к тому же, давно знает о нас и даже за нами следил. Зачем?..

Хотя ответ, конечно, напрашивается. Он хранит Мастерскую. Ему нужно было знать, что мы ищем… и как к нам относиться. Несмотря на тепло от очага, меж моих лопаток закололи морозные иголочки. Если бы маг, способный справиться с древними эльфийскими заклятиями, захотел отвадить нас от этого места, он сделал бы это в два счета, помешивая тюрю.

Не знаю, уразумел ли это Басх, но меня пробрало до самых костей. И Ганглери, судя по его смеющимся глазам, это прекрасно понимал. Он вообще посматривал на меня с любопытством, словно я была какой-то редкой разновидностью ягоды паней. Давно женщин невидел, что ли, козел старый, подумалось мне вдруг устало и беспричинно зло.

— Знаете, что, — сказал вдруг гостеприимный маг, — вам ведь вовсе необязательно ждать, пока я тут с отваром управлюсь. Я мало сплю, а вы с дороги, да и… словом, отправляйтесь-ка на боковую. Завтра и вы развлечете старика рассказами, а?

— Конечно! – согласился Басх, наконец осознавший, что впервые за луну оказался в полной и блаженной безопасности.

— Шкуры у меня тут мягкие. Выбирайте себе любое место, — Ганглери обвел рукой свое жилище. – И не бойтесь снов. Здесь не ночуют дурные грезы.

Отчего-то ему легко верилось. Хотя перед тем, как уснуть, я все же испугалась, что увижу во сне либо эту страшную статую с глазами-пространствами, либо… либо лицо Святоши, залитое черной густой кровью.

…Но маг не солгал. Когда я открыла глаза, сперва мне показалось, что я только слегка вздремнула. Все так же лопотал огонь в очаге. Хозяина не было. Тянуло сквозняком от входа, который располагался чуть выше – внутрь нужно было спускаться. Басх свернулся калачиком неподалеку.

В пещеру пробивался дневной свет.

Я села на шкурах и потянулась, чувствуя себя вполне замечательно. Заботливо укрытый Святоша мерно и глубоко дышал во сне. Я подобралась к нему поближе и осторожно коснулась его руки. Она была теплая.

Вчерашний кошмар растаял окончательно и бесповоротно. Поддавшись странному желанию, я провела пальцами по лицу напарника, точно пытаясь в последний раз убедиться, что нет ни крови, ни мраморного холода, и тут он сцапал мою руку, не открывая глаз. Стиснул сильно, точно собрался сломать.

— Эй, эй, — тихо возмутилась я, отнимая свою ни в чем не повинную конечность. – Пусти.

Святоша разлепил веки. Посмотрел на меня, и губы его, которые казались застывшими, тронула слабая улыбка.

— Пресвятое дерьмо. Хорошо, что это ты.

— Кому еще быть?..

— А не скажешь ли, где мы? И какого такого волчьего уда я чувствую себя коровьей лепешкой?

— Долго объяснять. Отдыхай, пожалуйста.

— Ну, нет. Где господин ученый?

— Да вот же, спит. Тише ты, не буди.

Святоша снова улыбнулся мне.

— Почему-то у меня чувство, что я был где-то… на грани.

— Так и есть. Поэтому…

Внезапно его ладонь потянулась к моему лицу и коснулась щеки, разом заткнув.

— Да понял я. Просто очень рад, что жив. Не мешай наслаждаться, грызун.

— Наслаждение жизнью – это очень важно! – услышали мы голос Ганглери, который был, пожалуй, слишком уж ловок и тих для своих преклонных лет. – Если оно имеет место быть, значит, с тобой все будет прекрасно.

— А вы кто? – спросил Святоша в лоб, бегая глазами по мощной фигуре старца.

— Меня зовут Ганглери, и вы у меня дома, — емко и улыбчиво сказал маг. – Сейчас я еще и возьму на себя смелость – раз уж ты проснулся – заставить тебя принять кое-какое лекарство. За ночь оно как раз настоялось.

— Что за?.. – недоверчиво начал было мой напарник, увидев в руках Ганглери деревянную чашку, от которой шел островатый запах.

— Это всего лишь то, что позволит тебе встать поскорее, — дружелюбие мага никого не обманывало, было очевидно, что согласия Святоши он спрашивать не собирается, и в любом случае найдет, куда залить свою настойку. – Там, снаружи, такой дивный воздух! Разве тебе не хочется скорее им подышать?

Я про себя решила, что мысль просто отличная. Не знаю, чего там хочется сейчас Святоше, но вот я бы не отказалась. А потому я оставила врачевателя наедине с настороженно приподнявшимся на шкурах больным, накинула свою шубейку и вылезла наверх.

День и впрямь был чудесным. Мастерская представала царством совершенного покоя, подопечные Ганглери сейчас были ее украшением, а не ужасом. Жилище мага было расположено на склоне, откуда на долину открывался замечательный вид. Ранний час красил небо нежной бледной сиренью. Наслаждаясь тишиной на душе, я потянулась и вдохнула поглубже, выпустив затем клуб пара, который быстро растаял в морозном воздухе. Не так уж и плохо здесь… не так уж мучительно понимать, что домой мы вернемся явно позже намеченного срока.

По склону гулял игривый холодный ветришко и щипал меня за щеки. Было странно чувствовать мороз и не чувствовать тяжести поклажи за спиной. Долгий путь вырабатывает свои привычки. Хотелось реветь и улыбаться одновременно. Но улыбаться захотелось больше, когда я вообразила, как глупо это будет выглядеть.

— Очень удачно получилось у меня с этим местечком, правда? – сказал Ганглери за моей спиной.

Я отпрыгнула и чуть не поскользнулась на камнях:

— Как вы это делаете?!

— Что? – лицо Ганглери выражало полное непонимание, но глаза искрились.

— Вчера вы появились из ниоткуда, — я загнула палец, — сегодня не слышала, чтобы скрипела лесенка, когда… Как?!

— Ну, должно же у человека оставаться хоть какое-то развлечение! – маг рассмеялся. – Я не так часто вижу здесь людей – и еще реже к ним приближаюсь – чтобы отказать себе в невинных забавах.

— А что, вообще здесь кто-то бывает? – полюбопытствовала я. – В предгорьях про эти места всякие ужасы-страшилки рассказывают… Да и мы насмотрелись.

— А вот такие, как вы, и бывают. Кто не верит, кто больно лих, кто за деньгами идет. Гробницы в болотах когда-то ведь должны уже опустеть, на всех не хватит.

— Вы от них Мастерскую сторожите?

— И от них тоже. Но больше их самих от Мастерской.

— Как это?..

— Вспомните наше знакомство и спросите еще раз.

Я замолчала. Ганглери тоже, но ненадолго. Подумав о чем-то, он добавил:

— Да, эти големы создавались против людей. Но те давно уже мертвы, а нынешние такого не заслуживают.

— А как вам самому удалось не поддаться? – я не удержалась.

— Из меня всю ту дурь, на которую предполагалось воздействовать этими существами, вышибли еще во время учебы, — ответил Ганглери как-то неопределенно.

— Вам удалось понять, как они действуют?

— Более или менее – да. Но воссоздать такое я бы не взялся, конечно.

— Сколько же времени, наверное, ушло…

— Много, девочка. Очень много. А хочешь знать, как их называли сами эльфы?

— Как же?

— Тальрин Фаэннах – Алчущие Жизни.

— Как-то, — я вздрогнула, — не очень хорошо звучит.

— А скажи-ка мне, девочка, вот что. Ты ведь Лунный Блик, да?

Я удивленно воззрилась на Ганглери:

— А… Ну, да, вообще-то... Я не очень в этом уверена, но... А как вы узнали?

Ганглери расхохотался:

— Ну, странный же вопрос! Грош была бы мне цена, если бы я не мог распознать собрата-колдуна. Даже неоперившегося. А у тебя перышки пробиваются вполне явственно – признак юного мага, который о своем даре уже знает и не раз использовал. Хотя для твоего возраста рисунок слабоват. Как у учеников зим в пятнадцать-семнадцать… К тому же, в твоих жилах течет эльфийская кровь – странно вдвойне. Долина Магов просеивает поколения сквозь мелкое сито, как же они тебя проморгали?

— Долгая история… — отозвалась я нехотя и после долгой паузы.

— Ну, вот и прекрасно! – Ганглери ощерился широченной улыбкой. – Помнишь, я вчера говорил, что вам придется развлекать старца рассказами? Настал час твоей расплаты. И не переживай. Мне ты можешь рассказать все.

Отчего-то в памяти всплыло то невероятное чувство тепла и защищенности, которое старый маг внушил мне вчера, спасая Святошу. И я поняла, что да, могу. Что мне ничего за это не будет. И если он и засмеется – я не обижусь.

И я начала говорить. Сначала – неуверенно, но дорогу осилит идущий.

Ганглери оказался на редкость прекрасным слушателем. Чувствовалось, что каждое мое слово улавливает в какой-то свой особый волшебный мешочек, и ни одна подробность от него не ускользает. Даже Святоше я до сих пор не рассказывала все настолько полно. А старый маг даже не смотрел на меня – его внимание и так было приковано к тому, что я неуклюже выжимала из себя по капле.

Я уже почти закончила свою историю, когда он меня внезапно остановил. Приложил палец к своим губам, какое-то время молчал.

— Рвется там, где тонко, — сказал он задумчиво. Я не совсем поняла, к чему он это. – Знаешь, девочка, я совсем перестал верить в совпадения…

Ой, ну только не опять.

— И мало что в твоей истории смогло бы застать меня врасплох, на самом деле, — продолжал Ганглери. – Очень мало. Но я вижу – да, не удивляйся, старые глаза мои поострее будут, чем у некоторых юнцов – у входа в Мастерскую некую процессию под стягом Долины Адемика и думаю – к чему бы это, а?

Глава 19

— Они не за мной, — я завертела головой изо всех сил. – Они про меня, наверное, и не знают.

— А за кем тогда? – спросил Ганглери.

— А это уже не моя долгая история.

Маг кивнул задумчиво.

— Ясно. А чья же? Кого мне следует спрашивать?

— Поговорите с Басхом, — сказала я. – Он тоже должен вам рассказ.

— Значит, за ним, — вздохнул Ганглери. – Вы пришли сюда, сопровождая его… Вот на ком стягивается этот узел.

— Скорее петля, — проворчала я про себя, ясно различая движение в той стороне, где располагался вход в Хардаа-Элинне.

— Что он ищет здесь?

— Я не думаю, что это…

— Ох, прекрати, девочка. Облегчи мой и без того непростой труд. Что он ищет?

— Он ищет… — я запнулась. – Ему нужен механизм Дороги Зеленых Теней. Он хочет ее восстановить.

— Вот как! Я должен был догадаться, — Ганглери нахмурился.

— А вы знаете?..

— Конечно, я знаю. Но я не обязан ему помогать. Это не принесет добра ни ему, ни вам, ни мне самому.

— Тогда почему вы нас сюда пустили?

— Мне нужно было понять. Некоторое время назад я почувствовал магическое смятение на самой границе с Итерскау, очень необычное, здесь такого не бывает. Я думал, что в какой-то из гробниц могла пробудиться сущность, нуждающаяся в упокоении, и отправился туда. То, что произвело это смятение, оставляло за собой просто невероятный, яркий след, и я почти испугался… Но никакой сущности я не нашел – нашел вас. Твоих товарищей и тебя. К тому моменту, когда мы с Яковом вас нагнали, след твой уже почти погас, и я даже не сразу рассмотрел твой рисунок, но больше было просто некому. После твоего рассказа я гораздо лучше понимаю, что произошло…

— Что же? – спросила я, чувствуя себя как-то неуютно.

— Тот напиток, который тебя заставил выпить гоблин-шаман… Похоже, это очень сильное средство. Любопытно, зачем оно ему было нужно. Очень трудно будет объяснить тебе, как оно действует… ты слишком мало знаешь… скажу лишь, что оно достаточно освободило твой разум, чтобы дать тебе увидеть лицо твоей собственной Силы. Тебе повезло не стать безумной.

— Еще больше мне повезет, если мы со Святошей сможем отсюда уйти раньше, чем нас найдут эти, — я прибавила крепкое словцо, — из Адемики.

— Это очень вряд ли, — сказал Ганглери. – Ему пока нельзя вставать. И, клянусь своей флейтой, я его свяжу, если он попытается!..

— Но выглядит он неплохо…

— Уж я постарался!.. Но его кишки, прости уж за грубость, должны срастись получше, прежде чем он опять будет измываться над ними грубой дорожной пищей. Он доставил мне столько хлопот, пока принимал лекарство, что я его чуть не усыпил.

— Да уж, это на него похоже, — я невольно улыбнулась.

— Из его воли можно мечи ковать, но порой она ему только мешает, право слово!.. – Ганглери дернул себя за бороду.

— Разве воля может мешать? – удивилась я.

— Еще как, девочка. Гибкость – очень важное качество, когда-нибудь поймешь. Слишком сильная воля может свести с ума.

Тут сзади послышался легкий шум, шаги, и спустя несколько мгновений румяный, выспавшийся Басх радостно приветствовал нас:

— Доброе утро! Спасибо за ваше удивительное гостеприимство, Ганглери. С вашей стороны так замечательно пустить нас под свой кров…

— Да мог ли я иначе-то поступить? – ответствовал Ганглери.

— Вы очень добры! – Басх сделал уважительный полупоклон.

— Что есть, то есть, юноша. И буду таким еще несколько дней точно, хотя и не ведаю, к чему это может привести.

— Что вы имеете в виду?.. – удивился Басх.

Ганглери простер руку в сторону входа в долину:

— Всмотритесь в этот чудесный вид. Не смущает вас в нем ничего?..

— Как странно, — Басх сощурился несколько близоруко. – Там словно что-то движется…

— Ага, — кивнул старик. – Что же, по-вашему?

— Не знаю, не разобрать…

— За нами пришла Адемика, — сказала я сердито.

Глаза Басха расширились, и румянец на его щеках померк за какой-то короткий миг.

— Да быть этого не может!

— Почему не может?

— Но они так давно не давали о себе знать, как же так…

— Что, если они решили, что вам не нужно мешать в вашем благородном стремлении добраться до Мастерской, а? – я не удержалась от шпильки. – Вы доставили сюда драгоценное крепление, осталось его у вас отобрать, и…

— Оно им ни к чему, — огрызнулся Басх. – Они не знают, как подступиться к механизму. Если б знали, уже давно сами бы пришли.

— Ну, теперь-то им есть, на кого рассчитывать! – я хохотнула. Ганглери с любопытством наблюдал за нами обоими, а меня несло. – Я все поняла. Они не хотят вам мешать. Они хотят, чтобы вы довели дело до конца! Вот увидите, они еще помощь вам предложат!

— Что за глупости вы говорите, Белка, — сказал Басх тихо и как-то угрожающе. – Это — только мое дело. Только мой труд! Я не буду работать с ними, особенно теперь!

— Ну, а что вы теперь-то будете делать? – спросила я. – Вы на них уже работаете. Засядете тут и будете ждать, пока они не уйдут? Думаю, они с удовольствием! Знаете, как в прятках в детстве – громко топая, а потом снять обувь и вернуться на цыпочках…

— Навелин!

— Не называйте меня так. Я Белка!

— Да не все равно ли вам, в конце концов?! – Басх разгорячился и уже кричал. – Вам ведь неинтересно! Я сегодня же вам заплачу – и ступайте себе! Катитесь в свое Семихолмовье, вы же только о том и мечтаете! Сможете каждый день упиваться в свое удовольствие! Кто-то должен заниматься и настоящим делом, в конце-то концов!

Ах, настоящим. А айтварас, от которого я отбивалась, был, наверное, потешным. Как и кровь на лице Святоши. В Жертву-ради-Мести нарядился горбатый шут из “Бревноликой”. Далеко б ты ушел без того “ненастоящего” дела, которым мы занимались годами, светоч ты непризнанный?

Все, я слишком устала от всего этого.

Костяшки пальцев слегка болели, когда я спускалась обратно в пещеру. Когда-то у меня был неплохой удар с левой, и навык, кажется, не пропал. Рука покраснела, но Басху сейчас явно было больнее. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.

Святоша спал – Ганглери, видимо, того и добивался. И хорошо, что так. Я села рядом с ним, подтянула коленки к подбородку, как в детстве, и вперилась в огонь. Басх, зажимающий нос, слетел по лесенке чуть позже. Принялся возиться со своей сумкой. Я услышала короткий тяжелый звон шлепнувшегося рядом со мной кошеля, но не повернула головы. Снова скрипнула лестница.

Вой скребущих на моей душе кошек сейчас не заглушил бы и эльфийский голем со своей арией.

“Плохо?” — сочувственно спросил огонь в очаге.

“Угу”, — подумала я.

“Оно того не стоит”.

“А что тогда стоит?”.

“Тебе лучше не знать”.

Я протянула к пламени руку, и оно затрепетало почти на кончике моего пальца, затанцевало на подушечке. Жжения не было. Огонь снова превращался в рыжего кота, вот-вот заурчит. Если брюхо почесать.

Рука болела и начинала слегка припухать. Язычок пламени взметнулся и неожиданно лизнул багровеющие костяшки. Не оставив ожога, но сняв боль. Это было так странно, что я отдернула руку и в изумлении увидела, что краснота стремительно исчезает с кожи.

— Так, — сказал Ганглери, склоняясь надо мной. – Гости в моей долине редки, но интересны неизменно.

— Вас бесполезно просить так не делать, да? – пробормотала я, глядя на свою ладонь так, словно впервые ее вижу.

— Именно. Ты понимаешь, что произошло?

— Нет.

— А хочешь понять?

— Нет!

— Почему, девочка?

Маг сел рядом со мной, взял мою руку в свою и начал рассматривать то место, к которому прикоснулся огонь. Но делал он это, кажется, больше для вида – слишком уж резко прекратился приступ паники, который уже готовился меня скрутить.

— Впрочем, можешь не отвечать. Я понимаю. Для тебя магия – это, прежде всего, боль.

— Нет, почему же, — слабо возразила я. – Магия – это вообще удивительная вещь, которая многому может помочь, и…

— Да, но для тебя это – боль. Для тебя это неволя и оковы. Власть сильного над слабым. Вот ответь мне, чему ты научилась в Арэль Фир?

— Ничему, — буркнула я. – Вообще.

— Неправда. Ты научилась ценить свободу.

Эта фраза прозвучала так странно и внезапно, что я удивленно воззрилась на старого мага, чьи умные, чуткие пальцы продолжали плести над моим запястьем свой узор.

— Ты научилась ценить простую, пусть иногда и нелегкую, и голодную жизнь. Ты научилась ценить возможность идти туда, куда пожелаешь, любить того, кого пожелаешь, и верить в то, что выбрала сама, а не в то, во что приказано. Ты научилась быть счастливой тем, что имеешь, разве я неправ?

— Вообще-то, я никогда об этом и не думала, — сказала я неуверенно.

— Способность радоваться каждому прожитому дню… Улыбаться оттого, что проснулась сегодня живой… разве все это – не о тебе? А смогла бы ты ценить все это, не испытав тягот и лишений, не побыв узницей?

— А разве не только магия может дать истинную свободу?

— Кто это тебе такое сказал?

— Умные книжки. Если им верить, то вся моя свобода не стоит и ломаного гроша.

— В какой это такой книге ты это вычитала?

Я сморщила лоб:

— Она называлась “Лунные Поля”

Ганглери внезапно выпустил мою руку. Я подняла на него глаза; маг выглядел пораженным.

— Где это ты достала такую книжку?

— У историка нашего. Он ее в сумку забыл убрать перед сном.

— Какая оплошность! – глаза Ганглери заискрились смехом.

— Вот я тоже так думаю.

— Знаешь ли, девочка, в те далекие – ох, какие далекие! – времена, когда эти слова что-то значили для магов… — старик вздохнул. – Освобождение от пут было первой ступенью, без этого ничего не получалось. Несвободный разум закрыт для познания. Мир полон запертых врат… Магия может их отпереть. Но Жесты – это не больше, чем набор отмычек.

Ганглери снова взял мою руку и протянул ее к очагу. Я напряглась, желая ее отнять, но старик похлопал по ней другой рукой:

— Не надо. Смотри.

Наши соединенные ладони погрузились в огонь, и пламя разъединилось, обвивая их ласковым покалывающим теплом. Затем по моему запястью поползла вязь странного узора, и было у меня чувство, что кровь по моим жилам струится быстрее, что сильнее стучит сердце, что с каждым вдохом меня наполняет приятное ощущение некоей Силы. Пламя не жгло мою руку. Оно целовало ее, и оно любило меня.

— Магия – это искусство свободы, — сказал Ганглери. – Искусство любви. Магия – это искусство быть, искусство отдавать и принимать. Магия – это язык, на котором мир говорит с нами, и на котором мы отвечаем ему. Вам на уроках когда-нибудь играли на флейте? Нет? Пойдем.

Он вытащил меня из пещеры и заспешил куда-то. Его шаг был так скор, что я за ним едва поспевала, он видел тропу там, где я не могла и заподозрить о ней, и через какое-то время мы оказались на скальном возвышении, откуда вид на долину открывался еще более прекрасный. Ветер здесь так и свистел в уши. Где-то вдалеке возилась с лагерем Адемика. Но Ганглери до нее дела было, кажется, не больше, чем до гальки под снегом.

Его ловкости оставалось только поражаться: он легко взошел на пик, который меня своей отвесностью попросту испугал. А старый маг даже не запыхался, поднимаясь, и помог мне встать рядом с ним. Снял с пояса флейту. Приложил к губам.

Что с ветром? Он какой-то странный… Странный и упорядоченный, и звук его свивается в единый узор. И не только ветер ведет себя так, хотя здесь его голос звучит громче всех прочих. Даже камешки по скалам, кажется, скатываются в нужные моменты, подчеркивая мелодию…

Ганглери был музыкантом, и инструментом его был весь мир. Что за слово – “маг”? Оно ничего не значит! Магом называют того, кто обладает властью – Ганглери же ею не обладал. Он был миру другом.

Он не мог заставить мир сделать что-то. Но он мог попросить, и ему не отказывали. А сейчас под звуки его флейты танцевали небеса.

Есть такая радость, от которой хочется плакать.

— У каждого из нас есть момент, ради которого стоит жить, — сказал Ганглери, словно не замечая слез, текущих по моим щекам. – Знаешь, тот момент, когда ты словно становишься осью этого мира, средоточием всех Сил, ради того, чтобы совершить одно-единственное действие… Совсем короткое, возможно. И в чьих-то глазах не значащее ничего. Но оно обязательно что-нибудь изменит. Оно обязательно будет нужно. Быть магом значит полностью осознавать это. Быть магом значит принять на себя ответственность. Умение зажигать огонь на ладони – это еще не магия. А вот уметь спросить у этого огня, как у него дела… Когда-нибудь ты поймешь.

Он повесил флейту обратно на пояс.

— Странно, но я не нахожу нужных слов для тебя девочка. Много говорю, но все словно не то… Возможно, я не тот, кто должен тебе все объяснить… Все, что я могу – это дать тебе почувствовать. Прости. Хочешь, я тебя немножко поучу? Когда-то я пытался быть наставником и мне это, кажется, удавалось.

Я кивнула.

…Трель флейты заставила снег взвиться в воздух, стать на короткий миг ликующим серебристым змеем, который взмахнул хвостом и рассыпался сверкающими на солнце искрами.

— Так нечестно! – возмутилась я. – Я играть-то не умею!

— Ну ладно, ладно, — Ганглери расхохотался. – Я же шучу. Дело ведь не во флейте.

С этими словами он плавно повел рукой в воздухе, и снег снова охотно откликнулся на его молчаливый призыв.

— На самом деле, — сказал старик, успокоив вызванную им метель, — моя флейта – это метод того же сорта, что и Жесты, которым учат в Арэль Фир. Это способ обратиться. Ты можешь сказать: “Здравствуй!”, а можешь: “Добрый день!”, но суть ведь от этого не изменится, верно? Ты сама вложила смысл в эти слова. Они не существуют отдельно от твоего понимания. Если тебе удобно пользоваться Жестовой Семантикой, пользуйся, но для меня он слишком сложна. Слишком много нужно держать в голове, слишком мало места для маневра.

— Я очень плохо знаю Жесты, — сказала я. – Ничему толком не научилась. Иногда вспоминаю, но не уверена, что правильно.

— Не переживай, — Ганглери пожал плечами и жизнерадостно улыбнулся. – Тебе просто надо найти собственный способ сообщать миру свои желания, вот и все.

— А как у вас получилось?

— Опыт – сын ошибок трудных, девочка!

Старый маг заиграл на флейте, и снег принялся рисовать сверкающие картины. Вот распускаются пышные цветы, вот они распадаются и превращаются в парусник, который гонит по волнам жестокий ветер… Парусник исчезает, чтобы стать здоровенными бабочками, которые пытаются уцепиться за мои плечи и волосы, а мне становится смешно, и я начинаю от них отбиваться, превращая их в снопы искр.

— Ладно, поиграли и хватит, — Ганглери снова повесил свою флейту на пояс. – Могу я получить немного твоего внимания взамен того веселья, которое, надеюсь, доставил?

Я решительно закивала. Слушать предстояло стоя: вокруг нас был только снег.

— Итак. Все устремления в пределах этого мира можно свести к двум конечным целям: созидание и разрушение. Порой даже одно служит другому и наоборот. Но бесконечность и цикличность этого процесса – не для понимания человеческим разумом, поэтому остановимся на двойственности мира. Магия – это способ для нас, смертных, коснуться основ мироздания и узнать о них чуть больше, но есть у нее и множество приятных особенностей: по мере приближения к этим самым основам мы приобретаем кое-какую власть. Глупо было бы ей пренебрегать…

— А что, кто-то пренебрегает?

— Были и такие. И это не самый лучший путь, я тебе скажу. Есть лишь два исхода: либо ты влияешь на мир с полным осознанием этого факта и его последствий, либо прячешь голову в снег… и лишаешься ушей. И разума. И жизни – такое тоже случалось. Случалось и совершенно обратное, когда власть становилась основной целью…

Я фыркнула. Случалось! Если уж на то пошло, это со всей Адемикой… случилось. Ганглери продолжал, не обращая на меня внимания:

-…что отнюдь не удивительно. Испокон веков любое благое намерение приходило в полнейший беспорядок, как только становилось достоянием хоть сколько-нибудь большой группы людей. Сама посуди, при отсутствии единства амбиции людей тянут его в разные стороны… что из этого может выйти? Это закономерность, о которой нет смысла печалиться. Важно лишь отыскать свою цель, помнить ее и неуклонно к ней двигаться. Ответить на вопрос, зачем это нужно тебе лично.

— А мне и не нужно, — я пожала плечами. – Как быть?

— Хороший вопрос, — кивнул маг. – С этим и вправду следует разобраться. У тебя есть некий дар, о котором ты не просила, но от которого не можешь отказаться. У тебя есть выбор – отрицать его или принять. Отрицая его, ты отворачиваешься и позволяешь ему творить все, что ему заблагорассудится – и у него не будет никаких причин действовать в угоду тебе. Принимая его, ты делаешь его своим другом. Теперь у него не будет никаких причин вредить тебе, и вместе у вас появляется шанс разобраться, зачем все-таки судьба вас соединила. Понятно?

— Понятно.

— Вот и чудесно. Продолжаем. Итак, все сводится к разрушению и созиданию. Ты, должно быть, знакома с Учением Синего Неба?

— Смутно. Я никогда не ходила в часовни.

— Жаль, мне было бы проще пояснить. Но это неважно. Мы, маги, так или иначе причастны к этим двум процессам – впрочем, как и все живое и неживое, что есть в подлунном мире – но у нас есть некая повинность: мы осознаем зыбкое равновесие между ними и обязаны его хранить. На нас лежит долг исправлять ошибки тех, кто не обладает нашей зоркостью и остротой чувств. По меньшей мере, когда-то это было именно так.

— А сейчас?

— Сейчас – не знаю.

— Но равновесие сохраняется?

Ганглери нахмурился.

— Это тяжелый вопрос, и ты пока не готова к ответу на него. Он повлечет с собой рассуждения, которых ты пока не поймешь.

— Ох, да бросьте вы, — взмолилась я. – Какая разница? Если уж вы решили раскрыть мне глаза, так делайте это – нечего меня щадить, я не восьмилетний ребенок…

— В Арэль Фир принимают с восьми лет? – живо заинтересовался маг.

— Да неважно!

Ганглери вздохнул:

— Любопытство не порок…

— Вы сами предложили, — не отставала я.

— Ну, хорошо. Нет, девочка. Не сохраняется. Оно было нарушено очень давно предшественниками нынешних чародеев, забывших долг, о котором я говорил. И последствия этого деяния очевидны для… — тут он почему-то запнулся, — того, кто внимательно следит за ходом истории. Игры с равновесием – это обоюдоострый меч. Нетрудно догадаться, что смещение повлекло за собой весьма неприятные последствия.

— Какие?

— Ох, ну я же предупреждал… Может, отложим пока эту тему?

— Это Лунные Поля, да? Я помню из той книги. Это место, где маги учились, и которое стало слишком опасным, а без него...

— Ох, девочка! Об этом рано говорить! Давай для начала закончим закладывать в тебя элементарную основу. Иначе ты просто не поймешь! Итак, перекладывая принцип двух процессов на простейшие действия – ты служишь им каждой своей мыслью. Желание убийства значит для разрушения ничуть не меньше, чем само убийство, особенно, если желание очень сильно. Я говорю тебе это, чтобы ты осознавала ответственность и важность дисциплины – особенно внутренней. Случается, что магический дар обнаруживался у людей в тот момент, когда они убивали своих близких случайной вспышкой гнева. Обретая власть над собой, ты обретаешь власть над миром! Чувства слепы. Разум зряч. Но чувства обладают цветом и силой, а разум лишь придает форму и направление. Черпай силу в чувствах, но сперва – укроти их.

— Как можно укротить чувства? – спросила я. – Вы так говорите, как будто мы можем выбирать, кого нам любить. К примеру.

— Не можем, — немедленно согласился Ганглери. – Но кто-то губит себя во имя любви, а кто-то учится благодаря ей. О первых слагают баллады. Все потому, что чужое несчастье – прекрасное развлечение для толпы. Но подражать им – плохая мысль.

…Когда я вернулась в пещеру, мне казалось, что голова немного перевешивает остальное тело. Кажется, Ганглери слегка перестарался для первого раза. Резала слух и зрение очевидная разница с моим прошлым ученическим опытом – ни о чем подобном в Арэль Фир нам не рассказывали. Только увидев сидящего у очага Басха – он был растрепан, бледен и очень печален – я вспомнила об утренних событиях. Но теперь они казались такими далекими… Кошачья свора, которая изводила меня своими когтями с утра, явно угомонилась и не желала уделить “господину ученому” даже короткого мяуканья.

Что ж, хороший признак…

Басх тоже не обратил на меня ни малейшего внимания. Он явно дожидался хозяина дома, и был очень недоволен тем, как долго ему пришлось ждать. Судя по одежде, на которой еще прибавилось дыр, он шатался по горам, набираясь решимости – и набрался-таки. Стоило нам с Ганглери спуститься по скрипучей лесенке – Святошу, кажется, сейчас и салют из пушек бы не разбудил – как Басх обратился к старику, даже не поприветствовав:

— Мне нужно знать, как найти проход к механизму управления Дорогой Зеленых Теней.

— О, это прекрасно, мой мальчик, — сказал маг, — всегда полезно знать, чего ты хочешь.

— Я уверен, вы уже знаете, как его найти.

— Конечно, я знаю. Отрицать глупо. И что дальше?

— Вы расскажете мне.

— О, и ты, милый мальчик, обладаешь, вероятно, средством заставить меня дать тебе ответ? – глаза Ганглери нехорошо сощурились. – Интересно. Я хотел бы посмотреть. Начинай прямо сейчас.

Басх вспыхнул. Мраморная его бледность сменилась вишневым цветом практически в один момент. В нем явно боролись благоразумие и сумасшедшая решимость пополам с отчаянием. Неизвестно, чем бы это кончилось, но тут снаружи послышался странный шум. Даже не шум — музыка. Короткая и очень торжественная.

— Гости! – со злой молодецкой ухмылкой заметил Ганглери. – Кто бы это мог быть? Да я нарасхват в последнее время!

Глава 20

Когда мы выбирались из пещеры – все втроем, ага, когда еще такой случай выдастся? – я ожидала чего угодно, хотя, в общем-то, легко было предугадать дальнейшее. Вездесущая Адемика никак не могла проворонить местонахождение единственных (кроме них, конечно) живых магов в Хардаа-Элинне. Нашу не особенно-то согласную троицу ожидала наверху настоящая процессия, настолько лощеная, что казалась на этом склоне совершенно лишней.

Верхом на изящных, страшно красивых вблизи айтварасах, восседали гости – человек семь. Двое явно главных и пятеро для выразительности, в одинаковых таких одеждах, красно-коричневых. Цвета Нэль Фир, Дома Битвы Адемики – телохранители, что ли? Я мысленно сравнила нас с пришельцами. Перевес в числе и внушительности был настолько очевиден, что становился смехотворным.

Честно говоря, пара, возглавлявшая этот отрядец, смотрелась бы даже лучше без воинов и знамен за спинами.

Это были мужчина и женщина. Одного взгляда на даму мне хватило сполна, чтобы ощутить собственное ничтожество. Она была одета в зеленые одежды неописуемой красоты и тонкости работы, сидела на своем айтварасе лихо и вместе с тем изящно, так, что локоны цвета бледного золота сполна позволяли оценить их гладкость и блеск, ложась на ее плечи с очаровательной естественностью. Их поддерживала золотая тиара с каким-то невероятным изумрудом, который, тем не менее, разом мерк в лучах ее глаз того же цвета. Ресницы были длинными и тоже золотыми. Изумрудами были отделаны украшения на ее шее и руках, блистали даже в сбруе айтвараса. Взгляд ее был полон неземного спокойствия и, вместе с тем, кинжальной остроты живого разума.

Той же самой остротой полон был антрацитовый взгляд мужчины. В остальном гость казался почти полной противоположностью своей спутницы. Одежда его была проста до строгости, и вся сплошь черна – разве что серебряная отделка кое-где поблескивала. Волосы тоже были угольно-черными, а черты лица – резкими и острыми, как у ястреба. Они оба выглядели так, словно ледяной ветер им нипочем, на даме расстегнулся ее воротник, а она и бровью своей безукоризненной не повела.

Я почувствовала, как съеживаюсь, превращаюсь в горную пищуху и уползаю в норку под камнем – где мне, собственно, и место. Басх выглядел примерно так же. Ганглери, однако, не растерял достоинства и выглядел сильным противовесом тому шквалу роскоши, который на нас обрушился.

Над процессией трепетали стяги.

— Наши приветствия, — сказал мужчина негромко, но голос его перекрывал свист усиливавшегося ветра. – Мерклес де Разор, архимаг долины Адемика.

— Кадраэль Магемма ан Церелей, — дама слегка склонила голову, называясь. – Глава Дома Битвы, архи-Нэль.

Мы с Басхом проглотили восхищенное “Ого!”. Мужчина, впрочем, казался мне очень знакомым. Скорее всего, он еще не был архимагом в то время, когда я училась, и что-то преподавал. В отличие от архи-Нэль. Нэль никогда не преподают. Покидая Арэль Фир, они покидают ее навсегда.

— И я вас приветствую, нежданные, но уважаемые, — мой учитель сделал легкий полупоклон. – Зовите меня Ганглери.

Внимательный взгляд дамы перекочевал с него на меня.

— Меня зовут Белка, — сказала я с уверенностью, которой не испытывала.

В глазах архи-Нэль промелькнуло на миг удивление, и она смотрела на меня явно дольше, чем предполагала. Я как-то неожиданно поняла, почему. Они были уверены – это Басх. Они думали, что упустили дар Басха. Но маги умеют распознавать себе подобных. Кадраэль Магемма видела меня насквозь.

— Басх Дэ-Рэйн, — представился “господин ученый”.

— Ага, — сказала Кадраэль, взглянув, наконец, на него. – Вот и вы, наш необыкновенно ловкий исследователь. Много же нам потребовалось времени, чтобы по достоинству оценить вашу преданность делу. Мы, пожалуй, — она позволила себе легкий, потрясающе музыкальный и уместный смешок, — проделали этот путь лишь затем, чтобы принести вам свои извинения. Иногда победить дракона, сотворенного ужасной волокитой и бардаком в бумагах Адемики, бывает действительно сложнее, чем преодолеть несколько не особенно толстых стен… Вы выбрали второе, и это неудивительно! Но теперь нам нужно наверстать упущенное и приступить к работе как можно скорей.

— Я вас не понимаю, — Басх упрямо вскинул голову. – Вы посылали за мной чудовищ, пытались меня убить, а теперь…

— Во имя Неба! – сердито прервал его архимаг. – А чего вы вообще ждали, совершив кражу? Да еще присвоив себе реликвию, добытую немалым трудом – нашим трудом! Мы не могли отнестись к этому иначе, знаете ли. Первое время, во всяком случае. Но вы проявили такое упорство и… талант… — когда он говорил это, то смотрел на меня. И видел явно то же самое, что и Кадраэль. – В общем, мы пересмотрели свое поведение и готовы простить вам все… на том условии, что и вы свое пересмотрите.

— Что это значит?

— Это значит, что долина Адемика – в лице, прошу заметить, лично меня! – оказывает вам поддержку и готова предоставить все необходимое для претворения в жизнь вашего замысла по восстановлению древнего пути в Царство Первых Лучей. Причем мы готовы оказать поддержку не только вам, но и… — Мерклес де Разор снова споткнулся об меня взглядом, — вашим находчивым друзьям. Все усилия для нас ценны.

Я зевнула напоказ и завела за ухо прядь волос, чтобы в спускающихся сумерках гости точно поняли, с кем имеют дело. Пусть еще поудивляются, им полезно. Расчет оказался неожиданно верен: архи-Нэль как-то скривила губы, а Мерклес де Разор – бровь.

— Юная волшебница, — Кадраэль Магемма обратилась уже ко мне, явно не сдержавшись. – Вы для нас неожиданность. Ваше имя… — на этом моменте у нее опять скривились губы, уже как-то презрительно, — нам незнакомо. Нет ли у вас другого? Вряд ли вас назвали в честь древесного грызуна ваши родители.

— Хорошо, — сказала я, чувствуя неожиданное спокойствие и даже какое-то наслаждение, — когда-то меня звали Навелин.

“Полегчало?” — напрашивался вопрос, но я прикусила язык. Не обязаны же они помнить каждого дурного ученика, вышвырнутого из Арэль Фир.

Но они помнили. Во всяком случае, архимаг. В его глазах заметались огоньки – это было узнавание. Он знал мое имя.

— Наироу, учившаяся в Арэль Фир несколько лет назад! Вы из особых классов, верно?

— Ага, — я кивнула, — тех самых, что распустили.

— Вы были последней. Да, я вас помню. Я тогда был закреплен за вашим классом...

Вот тут уже у меня в голове защелкали замки, которые отпирала коварная память, хотя никто ее о том не просил. Да-да, как же. Помню. Как я вообще могла не узнать тебя сразу? Твое лицо ведь было первым, что я увидела, когда очнулась на койке в госпитале с перебинтованными запястьями.

“Ты можешь быть слаба, девчонка, но магия внутри тебя сильнее стократ! Как бы ты ни хотела убить себя, она этого не позволит! Луна следит за своими отблесками!”.

Ты ликовал тогда. Ты смотрел на меня — беспомощную, больную, раздавленную безысходностью — и улыбался широко, до самых ушей. Ты потирал руки, точно мои страдания были именно тем, что ты хотел увидеть.

Я швыряла в тебя все, до чего смогла дотянуться. Я кричала тебе вслед ругательства, я кинулась на дверь, за которой ты скрылся, и разбила об нее лоб. Но потом именно ты требовал от совета оставить меня в школе, ты настаивал на этом и бил кулаками по столу, ты рычал на них и метал в мою сторону огненные взгляды. Я не помню лица того мага, который от имени всего совета сказал тебе: “Да уймись ты, Долина забрала уже достаточно жизней впустую! Она покинет Арэль Фир завтра же”, но я искренне жалею, что архимагом стал ты, а не он. Я не знаю, почему ты так хотел мучить меня дальше, не знаю, зачем тебе была нужна моя боль.

Но я тебя ненавижу.

— Я понимаю, что у вас осталось мало хороших воспоминаний о времени, проведенном в Арэль Фир. И очень об этом сожалею, — сказал Мерклес де Разор. Ох, как непросто ему давалось каждое слово! – Простите нас. Прошло много времени, не сгладило ли оно ваших обид?

Ты же прекрасно знаешь, что нет, ублюдок. Впрочем, не об этом ли говорил Ганглери сегодня днем? Архимаг меня ненавидит, но готов, если нужно для дела, забыть об этом. Потом, когда мы его закончим, можно будет разойтись – ну, или прибить друг друга, если будет такое желание. Но сейчас – в сторону слепые чувства. Вряд ли без этого умения он смог бы занять свой пост.

Впрочем, я-то не была мудрым архимагом, светочем для заблудших душ.

— Не сгладило, — я выплюнула эту фразу как величайшую милость.

На лице архи-Нэль держался уже какое-то время явственный ступор. Она была чем-то сильно удивлена. Явно не моим именем, потому что мы не могли друг друга знать. Она смотрела то на меня, то на Мерклеса де Разора, и у нее явно руки – или губы – чесались что-то спросить. Но она сдерживалась. Пока что.

— Ну, а вы, господин Дэ-Рэйн? – спросил Мерклес де Разор. – Над вами обиды все еще довлеют? Проникновение в Царство Первых Лучей – это величайшее деяние, которое…

-…окончательно обрушит равновесие, и без того пострадавшее, — закончил за него до сих пор молчавший Ганглери. – Ступайте-ка прочь, детки. Покиньте Мастерскую, здесь вам не место.

— А вы, простите, кто? – спросила Кадраэль Магемма с какой-то базарной ноткой в голосе. – По какому праву вы нам указываете?

— По праву старшинства и опыта, моя дорогая, — сказал Ганглери, и вокруг него закружились тугие воздушные струи. – Я столько лет посвятил изучению Хардаа-Элинне и Великого Механизма, сколько вам и не снилось.

— Это сколько же? – подбоченилась архи-Нэль. – Адемика занимается этим вопросом множество поколений! Что нового нам может рассказать отшельник?

— Много чего, если этому отшельнику две с половиной тысячи лет, — добродушно ответил Ганглери. – У вас столько поколений не наберется.

Ему все сразу поверили. Вот правда, сразу. Даже Мерклес де Разор, хоть и притворился, будто ему очень смешно.

— Да вы с ума сошли!

— Очень может быть, — легко согласился старый маг. – За такой срок многое может произойти. Я бы на вас в этом возрасте посмотрел.

— Не мелите чушь. Я вижу, что нам здесь нечего делать.

Кадраэль Магемма, с неприлично круглыми для ее чина глазами, подала декорациям знак разворачиваться. Процессия собралась в обратный путь. Когда они уже двинулись вниз по склону, Мерклес де Разор внезапно остановил своего айтвараса.

— Вы слышали об Аэнсоль Драхт, господин Дэ-Рэйн?

Басх как-то внезапно лишился всяческого выражения на лице. Мерклес де Разор истолковал это как утвердительный ответ, и был прав – книгу с таким названием я у Басха тоже видела.

— Так вот, — продолжил архимаг, — мы можем подарить вам такое родство, что чистокровные эльфы вам позавидуют. Однажды мы это уже проделывали. Заманчиво, а? Ждем вашего ответа завтра поутру. Вы видели, где мы встали лагерем. Отсюда ведь… такой вид…

На лице у Ганглери была написана глубокая грусть.

В пещеру мы все вернулись словно скалой придавленные. Кроме мага, быть может – да и он как-то ссутулился, разом постарев лет на… тысячу?

Я страшно завидовала Святоше. Мне бы тоже сейчас хотелось проспать все на свете. Он так сладко дрых, что я уже окончательно поверила в магическую природу его сна. Ганглери явно хотел избавить себя от этой головной боли. В уютном жилище повисло тяжелое, свинцовое молчание, которое никого не радовало. Каждого из нас одолевало столько мыслей, что пещерка была для нас всех тесновата. Ганглери протянул руку и погрузил ее в очаг, пламя заурчало, свиваясь вокруг его запястья. Басх сидел, забившись в угол и смотрел прямо перед собой. А я примостилась около Святоши, глядя на его лицо, которое во сне было таким спокойным, каким никогда не бывало при свете дня. Борода снова начала отрастать.

Хозяин жилища первым нарушил тишину.

— Я же говорил, что я – такая же руина, как и вся Мастерская.

— Хорошо выглядите для своих лет, — усмехнулась я. Удивления толком и не ощущалось. – Поделитесь секретом? Архимаг, по-моему, завтра к вам наведается еще раз – выспрашивать.

— Да если б я сам знал! – Ганглери беспомощно развел руками. – Я с ним судовольствием поменяюсь, знаешь ли. Тут мы с тобой похожи: я о своем даре… долголетия… тоже не просил.

— Две с половиной тысячи лет… — вдруг проговорил Басх медленно. – Стойте, так это что же выходит – вы и период Саагир-Наохрем застали?!

— Застал, — кивнул Ганглери. – Мы тогда в среднем жили лет триста, ну, знаете, одна из тех самых приятных сторон познания. Чем дальше маг продвинулся в изучении искусства, тем дольше он жил… Не сочтите, однако, за похвальбу – причина моего долголетия явно не в этом. Тогда были маги и гораздо сильнее меня.

Мне показалось, Басх сейчас бросится душить старика от избытка противоречивых чувств. По крайней мере, глаза у него лезли на лоб отчетливо. На лице ученого так и читалось: выспросить. Все. Выскрести эти закрома до последней крохи.

А потом убить и закопать, чтобы остаться единственным хранителем драгоценных сведений. Но ладно, это я так, присочинила из дурного нрава. Вряд ли Басх о таком думал. Он и спрашивать-то не решался особо, памятуя о полученном отпоре. А Ганглери все смотрел на очаг, и в глазах его плескался огонь.

— Наверное, я должен рассказать, — произнес он медленно. – Должен рассказать, потому что иначе настоящего выбора не выйдет. Они сами едва ли знают… что творят и для чего. Уверен, что у них даже благие намерения. Слушайте.

Все началось, когда я был одним из самых младших учеников. Мне было шестнадцать… Моя голова была забита магией, страхом порки и желанием избавиться от прыщей. Поэтому мне было все равно, когда Агхорн затеял войну с Царством. У нас в общине это рассказывали между делом, как забавную историю. Все ждали, что владыка Дарион прижмет короля Кареслава к ногтю, и будем мы тогда строчить в летописях: Кареслав Глупый, годы жизни… Ссора, однако, затянулась. Я взрослел далеко от всего этого, стал адептом Рагвид... Война долго не привлекала нашего внимания. Адемики тогда не существовало, но разбросанных общин – ковенов, так мы их называли – было много. И нас всех связывал долг. Что такое стычки смертных правителей перед ликом равновесия и вечности? В нашем обычае тогда было смеяться над королями, а не нашептывать им советы.

Мы восприняли происходящее всерьез только тогда, когда владыки Дариона не стало. Это была не первая война с эльфами, но обычно все кончалось очень быстро… Эльфы никогда не ссорились с нами по собственному почину, им нечего было с нами делить. Им завидовали, да, и время от времени находились царьки, пытавшиеся устроить очередной грабеж, но их никто не поддерживал. А тут все шло не так. Против Царства объединились могущественные державы, и им удалось обезглавить эльфов. И все равно надежды не оправдались…

— Из-за Ксентаэль, да? – спросил Басх.

— Да, — Ганглери кивнул. – Никто не ожидал, что юная царица проявит такую стойкость и талант. Но прошло еще много лет, прежде чем в наш ковен наведался первый посланник, который попросил избавиться от Стальной Лани с помощью магии. Вы ведь можете, мол. Вам даже приближаться к ней не потребуется. Пшик – и нету. Взамен сможете от Царства откусить… сколько проглотите, конечно… Мы тогда еще сохраняли привычку смеяться. Почему нам должно быть дело до войны? У нас есть, чем заняться.

Люди тогда не прибегали к магии в войнах. Наши Старшие и слышать не хотели о подобном. Разрушение происходит быстро, говорили они – созидание длится долго. Разрушения хватает и без нас, незачем множить его.

А битвы шли своим чередом. Кареслав давно умер от старости. Несколько северных королевств – и Агхорн первым – сгинули, истощенные войной. Тан-Глэйд и Юг Просвещенный объединились, призвали на помощь жрецов Синего Неба, чтобы воспитать ненависть к эльфам, сделать войну священной, и им удалось. Мы же не вмешивались. Я уже давно думаю, что мы не имели права оставаться в стороне, когда происходит такое... Если ты сам не выберешь сторону, ее выберут за тебя. Но тогда я думал, что мы должны сохранять равновесие любой ценой, и с такой мыслью сам стал Старшим.

Это было время, когда одно поколение магов сменяло другое – я ведь говорил, мы долго живем – и те Старшие, что верили в истинность нашего долга, уходили в небытие. А из молодых не все были с ними согласны. Не буду описывать, как случился раскол среди ковенов, но он случился. Ксентаэль к этому времени уже давно использовала магию в военных целях – иначе ей никак было бы не победить малой кровью. И она была… — тут маг вздохнул, не находя слов. – Придется кое-что рассказать вам об эльфах, наверное. Знаете, в чем главное отличие между нами? Почему есть мы, и есть – они?

— Нет, — сказали мы с Басхом хором.

— Среди нас, людей, магия – редкий дар. Все дело в том, что мы многочисленны, плодовиты, склонны к постоянному переселению. Нам необязательно владеть ею, чтобы сохранить себя, как вид. А вот у эльфов все не так. Обычная человеческая крестьянка за свои недолгие пятьдесят лет может произвести на свет десять – а то и пятнадцать – новых особей. Эльфийская женщина за свои средние восемьсот – двух, от силы – трех. У Ксентаэль, к примеру, было всего двое детей. Чувствуете разницу? Поэтому для эльфов магия была так же естественна, как дыхание. Не каждый Старший Ковена смог бы поспорить с обычным эльфом в мастерстве, я вам скажу. А столпом силы, некоей осью всего была царская семья. Для эльфов передача власти по наследству была действительной необходимостью, чего не скажешь о большинстве королевских домов… Вопрос Зеленой Крови — крови владык Царства. Это были маги потрясающей силы, адепты Даэг, любимые дети Луны.

Адепты Даэг! Я вздрогнула. Но перебивать не стала. Еще успею спросить. А Ганглери продолжал:

— Ксентаэль за века постоянного оттачивания магических навыков и хитроумия в условиях непрекращающейся войны обрела такую силу, что… — тут он снова замолчал.

Помолчав какое-то время и поласкав огонь гибкими пальцами, Ганглери продолжил:

— Знаете ли вы, как устроено человеческое тело? Хотя бы – где находится яремная вена?

Мы с Басхом снова кивнули.

— И что будет, если ее вскрыть, тоже знаете?

Кивок.

— Ну, так вот: если магия – кровь этого мира, то Ксентаэль была его яремной веной. И мы ее вскрыли.

— Так не бывает! – вскричал Басх немедленно. – Разве можно обрести такую силу?!

— А ты как думаешь?! – вскинулся Ганглери, и было видно, что спокойствие ему впервые изменило. – Выйди наружу, посмотри на Мастерскую! Прогуляйся, полюбуйся големами, вспомни, что они с тобой чуть не сотворили! А потом подумай о том, что Ксентаэль каждого – каждого из них – наполняла Силой лично! Да, мальчик, да! Адемика кичится своими открытиями и экспериментами, ха! Все, что они действительно умеют – строить хорошую мину при плохой игре! На следующее утро после объединенного ритуала половина ковенов не проснулась вообще, а те, кто проснулись, стали слабее вдесятеро! Мне и еще нескольким повезло – как мы тогда думали – ибо мы не принимали участия в ритуале и силы не лишились. Но мы по-своему заплатили за преступное равнодушие, потому что с тех самых пор мы наблюдаем за тем, как мир истекает кровью! Мы – живые руины старых ковенов, памятники магии — такой, какой она была в те далекие времена! Мы неспособны держать равновесие, оно соскользнуло с наших плеч и летит в бездну уже многие столетия! Остатки эльфийского народа лишились дара магии и вдвое сократили срок своей жизни. Еще пара сотен лет, и они вымрут. Адемика делает попытки намазать на хлеб те жалкие капли таланта, которые выпадают на долю людей, но число Лунных Бликов с каждым годом все убывает!.. Дар передается по наследству, но даже и это уже случается все реже. Осталось совсем немного. Что сотворит с миром одичавшая, обезумевшая сила?..

Окончив тираду, старый маг отвернулся от нас, натужно дыша.

— Идите спать, — бросил он через плечо хриплым голосом, и плечи его ссутулились окончательно.

Уснешь тут! Хотя, конечно, он прав. Что еще делать-то теперь? Я была близка к тому, чтобы попросить его усыпить меня так же, как и Святошу. Этот-то пень явно спал сейчас без всяких жутких видений и бардака в мыслях. Я так теперь не смогу.

Басх, судя по всему, тоже. Он поднялся, слегка шатаясь, и направился к выходу. Воздухом решил подышать, ум расстроенный успокоить… Да, хорошее дело.

У самой лесенки молодой ученый почему-то остановился и бросил на меня беспомощный взгляд. Губы его дернулись, словно он хотел позвать меня с собой, но между нами стоял неприятный утренний разговор. Мы друг друга не поймем, парень. Даже если очень сильно захотим.

Я постаралась вложить эти мысли в свой взгляд, но Басх продолжал на меня смотреть. Делать за него всю работу я не собиралась. Хочет поговорить? Пусть вытащит язык из того места, которое просиживает за книжками. Наироу вздохнул и кивнул мне, мотнув при этом головой в сторону выхода. Ни нашим, ни вашим. Ну, хорошо. Раз ты так хочешь…

Ганглери смотрел в огонь, не обращая на нас ни малейшего внимания. В его глазах плескалось пламя, и я уже не была уверена, что это всего лишь отражение.

Снаружи совсем стемнело. Полыхала над долиной зеленая лента Песни. Мимоходом подумалось, не связано ли как-то это явление с обычаем называть эльфийскую королевскую кровь “зеленой”. Басх стоял, скрестив руки на груди и наблюдая, как вьется в вышине замысловатый узор.

— И что же делать? – спросил он, обращаясь скорее к Песне, нежели ко мне.

— Почем знать-то? – отозвалась я.

— Я понял теперь, почему Долина Адемика так стремится попасть в Царство… Я думал, ими движет только любопытство, интерес, но… что, если… что, если они просто хотят исправить свою ошибку?

— Ну, ошибка-то, строго говоря, не их, — я пожала плечами.

— Тем более! – воскликнул Басх. – Вот именно! Будь я на их месте, я бы пытался что-то сделать… вернуть все, как было…

— Ну, вперед, — сказала я холодно. Мне было трудно вообразить себе такую цель, которую я смогла бы разделить с Адемикой. – Они же вам что-то такое сладкое предложили… что, кстати?

— Я не уверен, что смогу объяснить вам, — Басх потер затылок. – Я сам не до конца понимаю. Эти сведения не относятся к числу общеизвестных...

— Завтра поймете.

— Я еще ничего не решил!

— Решайте скорее.

Басх соизволил, наконец, обернуться ко мне. Изумруды его глаз полыхали так, что могли бы поспорить с Песней, а бледные расплетшиеся волосы летели по ветру. О таких слагают баллады. Высекают в камне. Лепят в барельефах. Чего он от меня ждет?

— А что вы будете делать? – спросил он, стараясь не отпускать мой взгляд.

— Пойду домой, — ответила я спокойно.

— Надеетесь вот так забыть обо всем? А сможете? – на лице Басха проступило неприятное, не шедшее к нему выражение. – Вам для этого придется перестать смотреть в зеркало.

— Не ваше. Собачье. Дело, — отчеканила я, улыбаясь изо всех сил, так, что болели щеки. – Топайте к Адемике прямо сейчас. Смотрите только, чтоб они вас не выкинули, если вдруг вы им не сгодитесь, как я.

Лицо ученого перекосилось.

— Разве вы не слышали Ганглери?! Разве не долг мага – хранить равновесие? Я вас не понимаю!

— Причем здесь я?

— У вас есть настоящий дар, не то, что у меня! Мы должны пойти вместе, Белка! Неужели вы не понимаете? Это все не случайно, так и было задумано!

— Кем?!

— Не знаю, но…

— Знаете, что, — я оборвала излияния Басха, ибо слушать все это дальше уже просто не было сил. – Может, кто-то там что-то и задумывает, как вы говорите. Строит какие-то очень мудрые планы. Но зависит же что-то и от моего желания?

Оставив онемевшего историка стоять на холодном ветру, я направилась обратно в пещеру.

Глава 21

Проснулась я от странного чувства, которое не могла объяснить. На самом деле, казалось, что я не проспала и получаса: голова страшно гудела. Я с трудом оторвала ее от шкуры… Хотя почему от шкуры? Ведь я положила под голову собственный заплечный мешок… куда он делся?

Я рывком села на полу и окинула жилище быстрым взглядом. Ганглери не было, и было ясно, где он: дрова, которые были вчера уютно сложены у очага, подошли к концу. А мой заплечный мешок какого-то черта делал в руках у Басха, который в нем рылся самым наглым образом.

— Эй, — я резко окликнула “господина ученого”, — что это вам понадобилось в моих вещах?

Басх дернул головой и выронил мешок от неожиданности.

— Я вам карту давал, помните? Ту самую, с секретом. Она мне нужна.

Ах, вот оно что.

— Ну, так разбудили бы, — сказала я. – К чему ручки-то пачкать? Гадость какая, Басх, хорошо ли так начинать ваш великий путь?

— А вы меня не учите! – Басх взвился вверх и отвесил моему мешку хорошего пинка. Несчастный жалостно прошуршал по полу. – Найдите ее сами, если вам так больше нравится. Не задерживайте меня.

Он начал срываться на крик, который растревожил, наконец, мирно похрапывающее бревно – Святошу. Мой напарник медленно открыл глаза и широко, раскатисто зевнул, садясь.

— Ничего себе я поспал. Спину отлежал напрочь! Чего орете? Заняться больше нечем?

— Я просто хочу получить свою карту назад, — сказал Басх низким и гудящим от гнева голосом.

— Да сейчас, — проворчала я. – Найду – отдам. Успокойтесь. Больно она мне нужна.

Брови Святоши углом сошлись над переносицей:

— Что здесь происходит? Что я проспал?

— Много чего, — отозвалась я. – Басх вчера соизволил оплатить наши услуги, и сегодня покидает, чтобы продолжать свой путь в более подходящей компании.

— Вы не в том положении, чтобы смеяться надо мной… Белка!

— Да не смеюсь я, уймитесь уже! – огрызнулась я, а в голове шевельнулся законный вопрос: в каком таком я положении, что уже и шутить не дозволено? Не ждет ли снаружи конвой из отборных Адептов Нэль во главе с самой…

Моя рука шарила в сумке, пытаясь нащупать свернутый пергамент, а Басх тем временем занялся прочими своими вещами. Святоша некоторое время наблюдал за происходящим молча, потом сказал:

— Я пропустил уйму всяческих вещей, видать.

— Ага, — сказала я, продолжая рыться. Карты что-то не попадалось. – Расскажу чуть позже, вот только…

— Поторопитесь! – перебил меня Басх, стараясь говорить властно. Я покосилась на него с раздражением и увидела, что он уже стоит у лестницы со своей сумкой на плече, а в другой руке держит тот самый зеленоватый конус. Отблески пламени ложились на него странно, завораживали, словно бы затекая в резьбу и струясь по ней. У меня отчего-то закружилась голова, в висках застучали маленькие болезненные молоточки. Что-то внутри отчаянно умоляло меня остановить ученого, отобрать у него камень, который приковывал мой взгляд своим странным свечением. Басх сжал его, и я почувствовала, как дрогнуло мое тело, напряглось, желая броситься и схватить…

— Подавитесь ею, — бросил наш уже окончательно бывший наниматель, круто разворачиваясь. – Обойдусь без нее. Мне некогда.

Он поднялся по лестнице и исчез в отворившемся проеме входа, а у меня перед глазами поплыли зелено-огненные круги. Пальцы разжались и выпустили мешок. Плохо понимая, что творю, я кинулась следом.

— Белка! – крикнул Святоша за моей спиной. – Стой!

Я взлетела по лестнице и пинком отбросила деревянный заслон, служивший пещере подобием двери. В лицо ударил зимний ветер, за огненными сполохами в собственных глазах я едва могла различить, что сейчас в небе – хрустальная чистота, или же серое предвестье метели?

На склоне виднелись две фигуры: одна рослая, с вязанкой хвороста, другая – отмеченная зеленой вспышкой, что звала меня и молила… о спасении? О милости? Я готова была поклясться, что в моих ушах звучат далекие, но отчетливые рыдания.

— Эй, ты! – услышала я собственный выкрик, стрелою пущенный в спину уходящему Басху. – Знаешь, что тебе следует на всю жизнь запомнить?

Я тысячу раз клялась – самой себе, Святоше, Синему Небу – что все слова, сказанные мной в эту странную минуту, принадлежали кому-то – или чему-то – совсем другому. Не мне. Не мной они были придуманы, хоть и сорвались с моего языка. Что-то, что было мне непонятно, незнакомо и чуждо, говорило сейчас моим голосом.

А ничего не предчувствовавший Басх обернулся ко мне – медленно и будто бы устало.

— И что же?

В огне, которым сейчас был охвачен для меня весь мир, молодой наироу казался тлеющим и обреченным.

— Желая позаботиться о судьбах мироздания, — снова заговорило неведомое, пугающе усмехаясь, — научись-ка прежде заботиться о самом себе, ты, пыль под ногами неумолимого рока.

— Да как ты… — начал было Басх, но мои глаза окончательно заволокло зеленью и золотом, а в ушах загудел ветер, которого не было. Я почувствовала, как вытянулась вперед моя рука… жжение, начавшееся в самых кончиках пальцев и колючими искорками бегущее к запястью и выше. Было чувство, словно кровь в моих венах греется и вскипает. Мое тело не слушало меня. Я закрыла глаза, но обморок, который казался неизбежным, не пришел… а пришла вдруг лесная поляна, кинжальные острия сосен вокруг, мокрые палые листья под ногами и конус, который я держала в руках – как в первый раз, когда Святоша распотрошил сумку Басха. Только тогда камень был мертв. А теперь огонь тек по древнему узору, рождая странную жизнь и биение в зеленоватой глубине. Мы словно дышали одной грудью.

А вокруг отовсюду прорастали лунные стебли.

Вдруг узор начал расти, распространяться за пределы зеленого камня, заполняя собой пространство… Вот он развернулся перед моими глазами во всей красе – и исчез в яркой, слепящей вспышке. Я успела только опустить глаза и осознать, что камень треснул по всей длине – перед тем, как чернота поглотила все.

…Слух мой очнулся раньше, чем я открыла глаза. Он уловил суховатый, но тяжелый кашель где-то совсем рядом. Подбородку было щекотно – видно, от мехового одеяла, которым меня укрыли. Оно же источало и душный запах, глушивший для меня сейчас все остальные.

Кашель повторился.

— Ну, ну, — успокаивающе говорил, похоже, Ганглери. – Давай-ка, надо выпить это.

— Да не могу я, — возразил ему прерывающийся голос Святоши. – Ух, мерзость…

— Ничего не поделаешь. Кто тебя просил?

Глотки.

— А что я должен был делать? Как бы вы поступили на моем месте, дедушка?

— Ну, я же был там, рядом! Тебе нельзя было надрываться. Не держи, выплюнь. Прямо на хворост, не стесняйся.

— Оно того… оно того стоило… Я давно хотел.

— Но не ценой собственной жизни же!

Кашляющий смех.

— Да бросьте! Не так все плохо-то было.

— Ну ладно. Может, и не так. Болит?

— Немного.

— Где?

— В горле больше.

— Живот?

— Самую малость.

— Грудь?

— Чуть сильнее.

— Хорошо. Пей еще! Тебя, я гляжу, не удержишь в постели. Если не вылечим тебя скорее, надорвешься при первой же возможности.

— И что, если я это выпью, будет легче?

— Будет. Как кулаки?

— Да им-то что сделается! – снова глотки. – Они привычные. Повезло ему…

— Что значит – повезло?

— Повезло, что я не смог за ним угнаться…

Я попыталась пошевелить рукой. Вышло трудно, проявилась ноющая боль по всему телу и острые, назойливые иголки, колющие мне запястья. Ладони тошнотворно саднило. Захотелось поднять их к лицу и посмотреть, что там с ними такое творится, но для этого надо было откинуть одеяло, а сил на это почти не было. Я попыталась, но втуне – только хрипло вскрикнула от боли, когда мех немилосердно прошелся по больному месту.

— О, грызун проснулся, — донеслось со стороны очага.

Послышался шорох, в моем поле зрения стало чуть темнее из-за высокой тени, которая выросла прямо надо мной. Ганглери опустился рядом, его небесно-голубой взгляд выражал сильное беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

— Плохо, — выдавила я с усилием, небо и гортань словно бы спеклись.

Ганглери положил руку мне на лоб. Ладонь у него была сухая и прохладная. Как-то внезапно запахло дождем, и эта неожиданная свежесть унимала боль, возвращая телу силы и все прочие чувства. Сильнейшим из них был голод.

— Спасибо, — поблагодарила я мага, понимая, что это его умения сейчас дарят мне облегчение.

— Не за что. Хочешь чего-нибудь?

— Есть. Могу, кажется, оленя проглотить.

— Прости, оленя нет. Есть похлебка. Остывшая.

— Долго я так провалялась?

— Несколько часов. Ох, не было печали…

Ганглери вздохнул очень тяжело, но, взглянув на него, я поняла, что его горе – сплошное притворство. Он смотрел на Святошу, который с отвращением хлебал какое-то пойло из глиняной чашки.

— Что случилось со мной? – спросила я, поднимаясь на локтях – осторожно, стараясь поберечь ладони. Боль в них утихла, но я подозревала, что с ними все серьезнее, чем с остальным телом. – Я толком и не поняла, что это было.

— Ух, — Ганглери усмехнулся. – Ну, скажи сначала, что поняла.

Я коротко пересказала ему свое видение, случившееся на склоне.

— Говоришь, камень треснул? – улыбка старца стала совсем уж широкой, обнажая здорово сохранившиеся крепкие зубы. – Так и треснул, да. Прямо в руке у юного изыскателя истин. Тот перепугался и уронил. А до земли и вовсе ничего не долетело, видишь. Одна пыль посыпалась – и ту ветер развеял. На тебя любо-дорого взглянуть было, девочка! Ух, какая была осанка, какой взгляд!

— А как господин ученый-то вопил, — мрачно вставил Святоша, шумно сопя. – Любо-дорого было послушать.

— Да уж… — протянула я, пытаясь осознать случившееся. – И что, он после этого ушел?

— Очень быстро, — сказал Ганглери, смеясь. – Но сначала он очень хотел тебя придушить.

Святоша засопел еще сильнее и стиснул чашку.

— Получил взбучку, скатился вниз по склону и убежал, немного выпачкав снег кровью, — закончил маг, поднимаясь и отходя к очагу.

— Я хотел догнать, да не смог, — сказал мой напарник печально. – Что-то плоховат я до сих пор…

— Да брось ты, — я вытащила-таки руку из-под одеяла, чтобы махнуть ей. – Отделались, наконец – и слава Небу…

И тут я разом позабыла, что еще хотела сказать. Вид собственной кисти меня совершенно ошеломил. Что это, грязь на ней?.. Похоже, нет.

Моя ладонь вся была в жутких багровых линиях, которые змеились от кончиков пальцев к запястью и немного дальше — вот отчего она так болела. Я немедленно вынула вторую руку – и убедилась, что ее жгут точно такие же отметины. Линии ужасно напоминали те, что вырезаны были на конусе, только грубей.

— Это что такое? – с ужасом спросила я, пытаясь вдохнуть.

— Тише, тише, только не переживай, — встревожился Ганглери. – Больно?

Я закивала, крутя ладонями. В глазах защипало. Старый маг подсел ко мне и осторожно взял мои руки в свои, успокаивая тупое жжение так же легко, как и боль до этого. Страшно багровеющие линии вроде бы слегка поблекли.

— На обычные ожоги мало похоже, — сказал Ганглери. – Их я залечиваю очень легко. Но ты не бойся, боль скоро пройдет — это я могу.

— Что это? Откуда оно у меня?!

— Если бы я знал! Признаюсь тебе, я совершенно ошарашен тем, что произошло. Я не знаю, что ты сделала с креплением и как тебе удалось его разрушить. Я считал, что это невозможно, и совершенно не был к этому готов. А ты, похоже, не можешь объяснить.

— Не могу.

Ганглери отпустил мои ладони и потянулся к моим вискам. Я закрыла глаза, пытаясь восстановить дыхание, которым начала захлебываться. Конечно же, от прикосновения старца оно мигом вернуло себе привычный ритм, но вместе с этим меня словно накрыло глухим одеялом из прохладного воздуха. Зарябило перед глазами, закружилась голова, и вот я перестала чувствовать свое тело, потеряв его в странном ощущении погружения в никуда. Это было странное, но уже испытанное мной чувство. Что-то похожее я уже пережила в древней эльфийской гробнице, хлебнув гоблинского зелья, только сейчас это не было насилием над моим существом. Слышалась какая-то речь рядом, но я не различала слов. Долго ли это длилось – не знаю, но в конце концов меня щелкнули по лбу, и я услышала:

— Просыпайся, девочка.

Мои глаза распахнулись сами собой. Ганглери убрал руки от моей головы и качал теперь своей, глядя куда-то в сторону.

— Мастерская имеет душу, — сказал он. — Я до сих пор не понял до конца, что она чувствует и как мыслит, но сейчас она воспользовалась твоим телом, чтобы выразить свою волю. Она не желает открывать свои секреты Басху.

— Ха, — фыркнула я, осторожно щупая ладонь, — интересно, и на что теперь Басх Адемике сдался, без крепления-то?

— О, ты зря думаешь, что только в нем все дело, — старый маг покачал головой. – Уверяю тебя, при встрече с нами они были совершенно искренни. У юноши есть много качеств, которые им нужны. Они действительно впечатлены. К тому же, в нем есть эльфийская кровь, а мне кажется, что это для них тоже важно. Адемика примет его.

— Я чего-то не понимаю, — сказал Святоша. – Или вы, дедушка, мне чего-то недосказали, или здесь что-то не так. Адемика – это ведь только для магов, так? Зачем им бесталанность-то полная? Что они ему – пришьют этот талант?

Ганглери пожал плечами, его усталое лицо дрогнуло.

— Если б я знал! Но, увы, они со мной не делятся.

— Наверное, они теперь уйдут, — с надеждой предположила я. – Раз крепления нет, то и механизм не восстановить, ведь так?

— Это кажется само собой разумеющимся, — согласился маг, — но только кажется. Посидите-ка в тепле, детки. Мне нужно ненадолго уйти. Если не хотите, чтобы я вас усыпил, пообещайте не выходить наружу, пока я не вернусь.

Мы пообещали. Ганглери закутался в свой мех, покинул жилище, и мы со Святошей остались вдвоем. Напарник все еще допивал лекарство, смешно морщась.

— Ну, чего ты его цедишь? – спросила я. – Залпом бы уже выпил.

— Залпом дедушка не велел, — отозвался Святоша. – Процессы, говорит, шибко трудные, надо постепенно. А жаль: залпом и впрямь легче бы пошло. Но вроде как это меня должно на ноги поставить одним рывком, так что можно потерпеть.

— Здорово! – я потянулась. – Значит, скоро в обратный путь?

Святоша пожал плечами:

— Я уже не надеюсь, что мы легко отделаемся. Дедушка сказал, что эти, из Долины, торчат у входа, точно нарыв. Как мимо пойдем?

— Да мы-то им на что?

— А ты думаешь, Басх им не расскажет, почему без крепления пришел? Им, наверное, теперь еще больше хочется с тобой повстречаться.

Я охнула:

— Не подумала об этом! Что-то очень мрачно все выходит. И что же делать?

— Ждать, — сказал Святоша, отставляя в сторону опустошенную, наконец, чашку. – Ждать, пока они не разберутся со своими делами здесь и не оставят это место в покое. Не грусти, грызун. Выпьем мы еще с тобой эля в “Бревноликой”, слово даю.

— А как же уйти оттуда?

— А вот как выпьем – сразу и уйдем. Куда хочешь? Может, в Локенхейн съездим?

— Не далековато ли? Да и что нам там делать?

— Погуляем, жизнь столичную посмотрим. Бардов послушаем. А то до нашей глуши они не добираются никогда. Да и девочки там… — мой напарник прикрыл глаза и облизнулся.

— Мне-то что с этих твоих девочек? — сумрачно спросила я.

— У тебя свои развлечения, у меня — свои. Хочешь сказать, столица не сумеет тебе угодить?

— Не знаю. Не до того сейчас что-то.

— Не унывай, ну. Оно того не стоит. Обратно дорога легче будет.

Святоша встал со своей шкуры и подошел ко мне. Сел рядом и потрепал по макушке, потом пригляделся к моим обезображенным рукам, грустно покачал головой.

— Болит?

— Сейчас нет. Ганглери успокоил.

— Надеюсь, он это заживит. Впрочем, если и нет — смотрится не так уж плохо. Будет украшением, как совсем зарубцуется.

— Очередная особая примета для Хаэйльской Инквизиции, если она когда-нибудь на нас выйдет.

— И не надейся. На что им мелкая рыбешка? Им подавай карпов пожирнее. Вон, Гведалина, например.

— К слову о Полумрази... — мне неожиданно пришел на ум разговор с контрабандистом, случившийся еще до нашего похода. — Выходит, это с Адемикой он такое короткое знакомство свел. А я только сейчас подумала, надо же! Ведь это маги ему подкинули заказ на Басха. Как ты думаешь, зачем им работать с Гведалином? Разве он чем-то, кроме цветной водицы, торгует?

— Если и торгует, я об этом ничего не знаю, — сказал Святоша. — Во всяком случае, через Семихолмовье он провозит только ее. Интересно... зачем это им цветные сны вдруг понадобились? Расслабиться, что ли, захотели?

Я застонала. Мне захотелось уронить голову на руки, но делать я этого не стала из-за боязни лишний раз шевелить ладонями. Их покрывал такой жуткий багрянец, что мне казалось — никакого узора не было видно. Святоша, однако, продолжал их рассматривать очень пристально — может, даже слишком.

— Знаешь, что мне этот рисунок напоминает? — спросил он. — Вот ни за что не догадаешься.

— И не собираюсь, — проворчала я. — Неинтересно.

— А мне кажется, очень даже, — сказал Святоша. — Резьба на твоем луке. Очень похоже. Хочешь, принесу — сравнишь?

— От этого еще жутче делается! — возмутилась я, и меня неожиданно затошнило. — Слушай, может, все-таки уберемся отсюда поскорее? У меня уже кругом голова от всего этого!

— Знаешь, хотя бы не продрыхла почти двое суток без просыпу! — возразил Святоша зло. — Тебе хоть поучаствовать довелось во всем, что тут случилось, а я только выспрашиваю всех и пытаюсь нить поймать снова. Вот хоть убей, не соображу, в каком месте тут все дорожки сходятся. Чую, что вот-вот разрешится, а чем — угадать не могу!

— Я тоже не могу.

— Да будто ты стараешься? Вот что: не знаю, как так случилось, но мы теперь в это тоже замешаны, и деваться нам некуда. Придется досмотреть до конца эту мистерию... тем более, Йуле на носу. А какой Йуле без хорошей мистерии?

Я вздохнула:

— Принеси похлебки лучше.

— Сейчас.

Пока я поедала остывшую пищу, пялясь в очаг остекленевшими глазами и временами морщась от боли в ладонях, вернулся Ганглери. Выражение его лица не внушило мне большой надежды: казалось, он был обеспокоен теперь еще сильней, чем до ухода. На его груди поблескивал тусклой зеленью какой-то амулет, которого раньше я на нем не замечала. Или его не было вовсе?

— А, дедушка, — добродушно встретил его Святоша, развалившийся подле очага на своем прежнем месте. — Как прогулка?

— Могло быть и хуже, — откликнулся Ганглери тем же тоном, черты его слегка расслабились. — Погода, я вам доложу, чудесна, но ненадолго — к вечеру небо затянет, ждем пурги.

— Никак, нагадали? — осведомился Святоша с невинным видом.

Голубые глаза мага сощурились и метнули в моего напарника пару молний.

— Не к добру такая сметливость в ваши годы, юноша.

— Ну, не знаю, — сказал мой напарник, улыбнувшись. – Пока не мешала ни разу.

Ганглери погрозил ему пальцем – я так и не поняла, была то шутка или нет – и обернулся ко мне.

— Нам с тобой придется продолжить наши уроки, девочка. У нас очень мало времени, а я должен успеть рассказать тебе кучу всяких вещей. Знаю, что ты не вполне пришла в себя, но…

Старый маг обвел свое жилище взглядом, в котором прочиталась неожиданно странная тоска.

— …но ветра несут бурю на своих крыльях, и она уже совсем близко. У нас мало времени. Обещаю, я поберегу твои раны.

Глава 22

Ветер больно колол щеки и жег потрескавшиеся губы. Я посмотрела вверх: небо было темно-серым, набухшим, падали первые крошечные снежинки. Все это предвещало ненастную ночь и усиливало мою тревогу, вызванную словами старого мага.

Сам Ганглери шел впереди меня. Не так стремительно, как вчера, перед первым нашим уроком: походка выдавала его глубокую задумчивость. Порой казалось, что он и сам забыл, что куда-то меня ведет. А шли мы уже довольно долго, поднимаясь на гребень; Мастерская то скрывалась от нашего взора за скалами, то, наоборот, раскидывалась внизу во всей своей красе.

Чем выше мы оказывались, тем труднее становилась дорога. Ветер свистел тут просто оглушительно, грозя унести меня с тропы куда-нибудь вниз, на острые камни. Ганглери, однако, продолжал путь, временами делая мне знаки идти за ним след в след. После особенно сильного порыва, вынудившего меня прижаться к отвесной стене, чтобы не упасть, я не выдержала:

— Куда мы все-таки идем?!

Было тяжело перекричать стихию, сходящую с ума, но все-таки мне это удалось: Ганглери остановился и обернулся, опираясь рукой о скалу.

— Хочу тебе кое-что показать! Без этого… ничего не получится.

— А я туда дойду вообще? – прокричала я. Дорожка пугающе сужалась под ногами. Я была совсем не готова к такому восхождению.

— Уже немного осталось, потерпи.

Не обманул. Опасный участок пути скоро завершился, затем мы оказались на узенькой тропке меж двух гладких скал, устремляющих к низко нависшему небу острые вершины. Невозможно было разглядеть, что там, за ними; впрочем, туда мы и направлялись, а значит – скоро будет видно. Скалы странно блестели, и я поняла причину, только приблизившись к ним вплотную: они были покрыты толстым слоем льда.

Мы вошли в проход. Мигом стих шум ветра в ушах, и наступившая тишина показалась мне просто оглушительной. Началось где-то в пятках и поползло выше странное чувство, которое я не могла даже назвать, не то, что объяснить. Оно заставило меня оглянуться и осознать, что мы с Ганглери каким-то образом отрезаны от Мастерской. Там, за невидимой чертой, свистела уже настоящая метель – близко и в то же время бесконечно далеко. В другом времени… и словно бы в совсем другом мире.

Дорожка вилась меж скалами очень прихотливо, и я поспешила следом за Ганглери, чтобы не потерять его. Наконец старый маг остановился и сказал с легкой улыбкой:

— Ну, вот мы и на месте. Полюбуйся-ка.

Развернувшийся вид приковал меня к месту, и я встала столбом, глупо разинув рот. Тропа вывела нас на ровный уступ, покрытый девственно-чистым снегом. Небеса над нами были неподвижны, точно мраморный свод. Все, что было ниже нас, тонуло в зеленовато-сером густом тумане, который тянулся до самого горизонта, где сливался с небом. Ветра не было – только жестокий мороз, пахнущий древностью и смертью.

— Это самая граница Царства, — сказал Ганглери, наблюдая за моим лицом. – Отсюда вниз никак не спуститься, иначе это была бы дорога куда более простая, чем Зеленые Тени… которые по твоей милости навечно утрачены. Как тебе?

— Я бы себе тут дом не построила, — честно сказала я. – Значит… Царство все-таки погибло? Без остатка? Но почему?

— Я ведь говорил, что Ксентаэль много значила для мира. Магия, которой было насыщено Царство, вышла из повиновения и уничтожила своих носителей. Те эльфы, что остались по ту сторону Аутерскаа – последние, и выжили они именно потому, что находились далеко отсюда. Какая ирония, правда?

Я смотрела на туман. Казалось порой, что в нем мелькают какие-то огни и виднеются изгибы странных дорог. Где-то вдалеке мне мерещились очертания темных строений, но невозможно было понять, обманывают меня глаза или нет.

— Значит, там нечего искать, да? Все мертво?

— Все не так просто, — сказал Ганглери, потирая задумчиво свой подбородок. – Знаешь, девочка, я ведь трус. За те века, что я провел здесь, я вполне мог бы изыскать способ миновать эту границу. Попробовать пройти туда и исследовать то, что осталось от Царства… Я мог бы попытаться отыскать дорогу туда через сны. Но я — не Даэг. Я всего лишь Рагвид, рожденный на убывающей Луне, я — целитель, и у меня нет сил ходить старыми тропами. Но кое-что мне все-таки удалось выяснить.

— Что же? – полюбопытствовала я.

— Ох, девочка… — старый маг вздохнул. – Я привел тебя сюда, чтобы рассказать об этом… Но вот смотрю сейчас на тебя – и не ощущаю себя вправе делать это.

— Почему? – я удивилась. Это чувство вынудило меня наконец отвести взгляд от мрачного горизонта. – Зачем тогда было столько идти?

— Уж прости старого дурака, — Ганглери усмехнулся. – Твое лицо – прекрасное зеркало твоих мыслей. Все, о чем ты мечтаешь – это мягкая подушка и стакан крепкого горячего питья где-нибудь подальше отсюда. Среди людей. Жизнь, которая будет проста и понятна. То, что ты обладаешь талантом, не дает мне права возлагать на тебя собственную ношу. В конце концов, ты права. Какие бы силы ни играли с нами и ни правили нашу судьбу по собственному разумению, мы все же можем выбирать.

— Я все равно смогу послать вас к черту, разве нет? – недоуменно спросила я. – Что мне помешает?

Маг расхохотался:

— Конечно, сможешь! Меня – в любой момент. А себя?

Я молча ждала, пока он отсмеется, хотя на краю Царства эти звуки казались противоестественными. Похоже, Ганглери испытал похожее чувство, и поэтому резко затих. А затем тихо продолжил:

— Я всего лишь мечтаю заслужить право на покой. Заслужу ли я его тем, что переложу на тебя свою ношу?

— Попробуйте, — я пожала плечами. — Почему бы и нет? Если все другие способы уже испробованы...

Любопытно… Как Басх представляет себе Царство? Наверное, в виде пустых и прекрасных садов, которые только и ждут, чтобы бросить к его ногам свои секреты. Глупо как-то все выходит… Подумалось вдруг о Коупе, который где-то там, в Семихолмовье, травит очередной узор на лезвии кинжала. Я, наверное, смогу послужить ему примерным пособием, когда вернусь. Если вернусь.

— Посмотрите-ка на мои руки, — сказала я и подняла их. Искаженные и рваные дуги на коже выглядели жутко, хоть багрянец и схлынул. — Думаете, мне без вас будет нечего вспомнить об этих местах? Могу дать вам честное слово, что попытаюсь выбросить из головы все, что здесь случилось. И ваши истории тоже. Но не обещаю, что получится. Рассказывайте.

— Я уж постараюсь не слишком тебя утомить, — старик поймал мой взгляд, и у меня почему-то сдавило горло. — Скажи, что, по-твоему, там, внизу?

— Туман, — сказала я. – И ничего больше. Ну, наверное.

— Не совсем так. Этот туман… все, что сейчас происходит там… все это – один большой признак болезни, которой охвачен мир. Когда-то я полагал, что это агония, но агония столько не длится. Мир – и, прежде всего, магия – серьезно больны, девочка. Но мне удалось выяснить, что рана, которую мы нанесли, оказалась серьезна, но не смертельна.

— И что, ее можно вылечить?

— Похоже на то, — Ганглери кивнул. – Но я прошу тебя помнить, что я тоже могу ошибаться. Все сведения, которые мне удалось собрать, сходятся на том, что случившееся поправимо… хотя, как ты понимаешь, время здесь работает против нас.

Я кивнула, разглядывая то, что прикидывалось тут небом, хотя обман был белыми нитками шит. Несмотря на лютый холод, вряд ли из такой странной, почти твердой на вид мглы могла упасть хоть одна снежинка. Меня не покидало чувство, что я стою в какой-то огромных размеров гробнице, не хуже той, у самого Аутерскаа. Здесь не место небесам – а вот потолок повыше будет в самый раз.

— Ну, даже если и так – а кому-нибудь под силу совершить чудо?

— Ха! Вот уж не знаю! Но можно попытаться. Я полагаю, что болезнь можно излечить, если вернуть эльфам отнятую у них силу.

Я поперхнулась стылым воздухом и закашлялась:

— Ничего себе!

— Посмотри вниз. Как ты думаешь, что это? Это последствия бушевавшей здесь стихии, безумства магии, вышедшей из повиновения. Она одичала, она утратила цвет и очертания, но она все еще здесь. Ты ведь чувствуешь ее присутствие на этой границе?

Я поежилась зябко и тоскливо, ясно ощущая правоту Ганглери и свою беззащитность перед мощью и тяжестью клокочущего там, в Царстве, волшебства.

— Эльфы хорошо защитили свое Царство. Когда-то защита хранила его от внешних угроз, а теперь она оберегает весь мир от того, чтобы этот огромный нарыв лопнул и завершил разрушение. Магия здесь одичала, Лунные Поля тоже отравлены этой катастрофой...

— Лунные Поля! — на миг я забыла о холоде, боли в руках и о колкой тяжести воздуха. — Вы расскажете мне о них?

— Разумеется. Без этого знания тебе точно не справиться. Но послушай меня: эта магия, далеко внизу, лишилась своих сосудов — эльфов. И я уверен, что только они могут взять над нею власть. Тогда, общими усилиями, можно будет успокоить боль мира и восстановить старый порядок вещей. Эльфы должны снова прийти в эти земли.

— Звучит просто, — проворчала я, испытывая неожиданное раздражение. – Но как все это связано с тем, что происходит сейчас?

— А ты считаешь, Адемика подобными вопросами не задавалась? Не думаю, то они пришли к иным выводам. Они тоже жаждут вернуть магии былую мощь.

— Тогда почему вы не с ними и не рассказываете все это архимагу Мерклесу?

— Потому, что Адемика не хочет наполнить вторую чашу. Она хочет получить власть над весами. Их интересует дикая, освобожденная сила, завладевшая землями Царства. Они желают приручить ее сами.

— А чем не выход-то?

— Тем, что это прямая гибель, девочка! Они не могут удержать даже то, что было отпущено на долю людей, а что они сделают с силой эльфов?

— Но с чего вы взяли, что они именно этого хотят? Почему думаете, что они не послушают вас?

— С того, что такое решение было принято много веков назад, когда я еще поддерживал с ними связь, — глаза Ганглери полыхнули мрачным огнем, а брови насупились. – Те, кто разделял мои убеждения, оказались в меньшинстве. Остальные предпочли… “пожинать плоды победы”. Ведь если бы мы начали помогать эльфам вернуть Царство и могущество, для чего была бы нужна война, длившаяся столько времени, и для чего мы приняли в ней участие? Нет, им нужно было больше. Как победителям. Слово “контрибуция” знакомо? Ее не удалось наложить сразу – ну, так у них достаточно терпения и выдержки, чтобы попытаться завершить начатое сейчас.

— Как бы то ни было, — сказала я, — Механизм-то потерян. И Царство вместе с ним. Причем для всех.

Ганглери хитро усмехнулся:

— И снова все не так просто! Ты кое-что упускаешь из виду. Показать, что?

— Валяйте.

— Царство – не родина эльфам. Они пришли туда так давно, что и сами едва ли помнят имена своих прежних земель. Тсе Энхэль Асуриат они избрали своим вторым домом и построили Таэна Рээль-Даирвай там, где им казалось удобным сообщаться с остальным миром. Но ведь как-то они туда сначала попали?

— Вы хотите сказать, что Дорога Зеленых Теней – не единственная?

— О Небо, девочка, да это ведь выдумка сказителей! Кому-то захотелось сгустить краски, а все и поверили – никак, ветер посмеялся. Теперь, когда Дорога закрыта, Адемика наверняка задумается, но это неважно.

— Но почему сами эльфы не воспользовались другим путем, чтобы вернуться домой?

— А что, если они просто не помнили о нем? Тогда было утрачено множество куда более важных знаний, девочка. Неудивительно, что и этозатерялось.

— И вы с тех пор не пытались отыскать их, поговорить с ними?..

Старый маг медленно улыбнулся. Под его глазами залегли тени настолько глубокие, что казались широкими темными рубцами.

— Я тоже повинен в гибели их царицы. Пусть и бездействием, но в их глазах это ничего не меняет. Они не послушали бы меня — и были бы правы. Пойдем. Я показал тебе все, что хотел, и находиться здесь дольше — сомнительная радость.

…Внизу вечерело. Клонилось к западу утомленное солнце, орошая горы то серебром, то золотом. Стало видно, как ветер в вышине сдувает с пиков снег и облака. Мне казалось, что огромная молчаливая долина смотрит на меня и касается моих плеч холодными воздушными пальцами.

Я была рада, что тучи немного разошлись: после мертвого, недвижного неба Царства они меня угнетали. Мы с Ганглери почти вернулись к его жилищу — склон, на котором оно располагалось, был покат и очень удобен. Почти всю дорогу мы молчали: старый маг думал о чем-то своем, а я задавалась вопросом, что за амулет на его груди и от чего он так странно мерцает – не то отражая внешний свет, не то рождая свой собственный. Но спрашивать и вторгаться тем самым в глубокую задумчивость волшебника казалось мне отчаянно грубым и неправильным.

Однако вскоре Ганглери сам нарушил прочно утвердившуюся тишину. До его жилища оставалось совсем немного, когда он остановился и спросил:

— Я, наверное, затаскал тебя по горам, девочка?

Я покачала головой. Разобраться в собственных чувствах мне сейчас было не под силу.

— Я бы дал тебе отдых, но у нас осталось мало времени. Поэтому тебе придется меня послушать. Пока — только послушать. Хорошо?

Я кивнула. Старый целитель выпрямился, заложил руки за спину и, глубоко вздохнув, начал:

— Ты спрашивала о Лунных Полях. Настало время ответить на твои вопросы. Лунные Поля — это источник нашей Силы, черновик бытия. Это место, где хранится вся память мира, где текут родники из чистого света, где ветер обретает плоть. Первое, чему обучался каждый маг в мое время — это выходить туда и обнаруживать свою силу в долгом путешествии.

— Но почему тогда нам ничего об этом не говорили?

— Принято думать, что Матерь Магии не может простить нам смерть своей любимой дочери, и потому не хочет пускать нас в Поля. Я не знаю, сколько правды в этой легенде, но они действительно стали куда более опасны, чем раньше, а неподготовленному разуму там и вовсе не выжить. Если речь не идет о юном адепте Даэг, конечно.

— Кто такие адепты Даэг? Я только читала о них однажды, но никогда не видела...

— Я не уверен, что смогу тебе объяснить природу их силы. Они рождаются в только в полнолуние, и Лунные Поля им роднее земной тверди. Они до сих пор имеют свободу подолгу бродить там, куда мы уже не допущены. Но Матерь Магии запечатывает их уста.

— Как?..

— Своего рода безумием. Если ты когда-нибудь встретишь адепта Даэг, ты поймешь, о чем я.

— Знаете, — мне стало отчего-то не по себе, — вы сказали о полнолунии, и я вспомнила... Нам в Арэль Фир говорили, что мы — ну, полукровки — все родились в полнолуние, и поэтому-то нас и выбрали.

— Интересно. Но в полнолуние рождаются не только Даэг. Флеорин и Лоорэ — тоже дети Полного Лика. Первые овладевают искусством беседовать с землей, а вторые — собирать и запоминать знания о прошлом и будущем. Склонности проявляются быстро, в мое время их выявляли на втором круге обучения.

— Но почему же наши никак не проявлялись?..

— Хороший вопрос... Я уже думал об этом. Скажу тебе честно, я не никогда не встречал магов-полукровок — да, за всю мою долгую жизнь. Ты — первая. Поэтому я могу судить только о тебе. Ты не слишком-то доверяешь своей силе, верно?

Я пожала плечами.

— Она приходит, когда ей захочется, и делает то, то угодно ей. Какое уж тут доверие?

— Это, конечно, нехорошо. Но, видишь ли, на самом деле Сила не имеет ни формы, ни воли. Она пытается действовать в интересах своего носителя — так, как она сама их понимает. Если тебе не нравится то, что она для тебя делает, тебе следует объяснить ей это.

— А ей можно объяснить, что я просто ничего от нее не хочу? — я сплюнула на снег и отвернулась от Ганглери.

— Видишь, какая штука выходит: отвергая магию, ты оставляешь живущие в тебе силы бродить без присмотра и сходить с ума. Запретить себе быть магом ты не можешь, это не в твоей власти, понимаешь? Если ты не договоришься со своей силой, дальше будет хуже. Сила, у которой нет воли, превращается в стихию — ты же видела, что она делает с миром в Царстве.

Мне отчаянно хотелось возразить магу, но было нечего, и он это прекрасно понимал. Куда мне было деваться от его насмешливого льдистого взгляда?

— А ведь она пытается, Белка. Она пытается найти к тебе путь, подстроиться под тебя. Разве не у тебя вдруг стали получаться Жесты — пусть они, похоже, и мало тебе подходят? Так почему ты так хочешь ее прогнать — и хочешь ли?

— Потому что я и без нее чего-то стою! И я о ней не просила!

— Она тоже. Но не она тебя мучила. Не она причиняла тебе боль.

Ганглери подошел ко мне и положил мне руку на плечо. Я вздрогнула: такого даже Святоша себе не позволял, даже в минуты особо задушевных бесед. Старый маг развернул меня к себе и приподнял мое лицо за подбородок.

— Не она виновата в твоих страданиях. Но она может тебя за них наградить. Поговори с ней. Попробуй ее понять.

— Как?..

— Так же, как и я когда-то. Все ученики в мое время проходили Дорогой Сна. Теперь настала твоя очередь.

— И что мне нужно найти в этом путешествии?

Ганглери уже направлялся к входу в жилище. Мой вопрос остановил его. Он обернулся и улыбнулся:

— Неважно. Тебе просто нужно из него вернуться.

Глава 23

Рынок шумел и плохо пах. Я вытерла руки о заляпанные штаны, с голодной дрожью нащупав в кармане медовый рулет. Свинцовые небеса видели меня насквозь и слали мне проклятья, как воровке. Но никакое чувство вины не могло сейчас мучить меня сильнее, чем боль в мерзнущих ступнях. Хлюпающие ботинки, внутри которых смешалась вода едва ли не всех окрестных луж, никак не могли служить им порядочной защитой. Воду в себе они хранили намного лучше, чем тепло.

Я озиралась в поисках укрытия для себя и рулета, попутно борясь со странным чувством. Она одолевала меня пополам с холодом, эта навязчивая уверенность в том, что я позабыла нечто очень важное. Что я должна это вспомнить прямо здесь и сейчас, не сходя с места. Рулет имел свое мнение по поводу происходящего, толкаясь в моем кармане, словно живой, и напоминая мне о том, что я все еще нахожусь слишком близко к тому лотку, с которого он был стянут. Мысли смешивались в моей замерзшей черепушке, но до меня постепенно доходило, что именно я забыла.

На самом деле, я забыла примерно все.

Я не помнила, как я здесь оказалась.

Я не помнила, как мое имя и сколько мне лет.

Все, что мне было о себе известно — это то, что мне холодно, и совсем недавно я преступила закон, движимая голодом. В последнем я не сомневалась просто потому, что рулет у меня был, а кошелька никакого не было, из чего следует, что…

Ну, это же естественно, знаете — воровать, когда тебе не на что купить еду.

С рынка нужно было уйти, и я направилась в сторону темных и еще более вонючих переулков справа от меня. Вода в ботинках противно хлюпала. К этому звуку не получалось привыкнуть, о холоде в ногах не получалось забыть. Тело казалось мне каким-то чужим. Я попробовала различить собственное отражение в одной из луж, мимо которой шла. Ничего не вышло — стоило мне склониться над ней, как какая-то ворона нагадила в нее, и она пошла кругами.

— Сволочь, — сказала я вороне, которая ответила мне резким язвительным карканьем и улетела.

В одном из переулков обнаружилась полугнилая бочка, на которую я взгромоздилась и с наслаждением уничтожила свою добычу. Вкус рулета воспринимался странно. Казалось, что я его не только чувствую, но и вижу — он был светло-золотистым, лучился, точно золотой эффи в свете свечи. Пару раз я отвлекалась на попытку вспомнить собственное имя, но это теперь казалось мне неважным.

Покончив с рулетом, я огляделась. С одной стороны был рынок, где мне совершенно нечего делать, с другой — чернота проулка, в которой может быть полно разной недружелюбной дряни. Можно было вернуться на рынок и слоняться там, в свинцовом небесном свете то ли мрачного утра, то ли спустившихся сумерек. Шум займет мою голову, прогонит лишние беспокойные мысли. И лоток с рулетами остается все там же — смогу стащить еще один, если что.

Решение казалось очевидным, и я направилась обратно в сторону рынка. Ботинки хлюпали так мерзко, что их хотелось заглушить в первую очередь.

— Эй, ты, — прилетело мне в спину из темноты. Голос был хриплым, и мне почудилось, что он царапает мое тело. — Не возвращайся туда.

— Почему это? — осведомилась я. — Ты кто вообще?

— Вернешься — останешься там навсегда.

— Это плохо?

— Смотря для кого. Для тебя — пожалуй, да, — обладатель голоса то ли закашлялся, то ли засмеялся. Мерзко, раздражающе. Хотелось кинуть в него что-нибудь и уйти. Я сделала шаг к рынку, и ботинок опять мерзко хлюпнул. Этот звук вызвал внезапную тошноту, сырость воздуха смешалась с ледяной изморосью пота, покрывшей мой лоб. Подкатил неожиданный, ничем не объяснимый страх, и серая рыночная площадь вдруг показалась мне единственным спасением от… чего?

— Стоять! — рявкнули из темноты. — Тебе что было сказано, дура?

Странно, голос изменился. Такой же раздражающий, царапающий и даже ранящий, но… на него мне почему-то захотелось пойти. Захотелось с почти такой же силой, как только что — метнуться к рынку и потеряться там.

— Кто ты? — выкрикнула я, борясь с собственными ногами. — Покажись, что ли!

Темнота молчала — и была совершенно пуста. Это я вдруг поняла каким-то задним чувством. Тот, кто прятался в ней, ушел. Но эхо последних слов осталось в моих ушах, звучало там, повторяясь, сводило с ума, и очень нужно было найти этого человека, снова услышать этот голос, и тогда оно умолкнет…

Перед тем, как ринуться вглубь сырого мрака, я успела заметить странную вещь: ярко-зеленый стебелек вьюнка, вдруг вытянувшийся по стене прямо из-под бочки, на которой я сидела. Он был таким ярким, что, казалось, осветил стену, по которой карабкался вверх.

Я побежала в темноту, а голову мою разрывало эхо и чавкающий звук моих собственных шагов. В какой-то миг я оглянулась — только затем, чтобы понять, что вокруг ничего не осталось, кроме темноты. Темная кишка переулка поглотила меня, скрыв даже тот бедный и блеклый свет, который был на рынке, и вернуться назад уже нельзя. Я начала судорожно тереть глаза одной рукой, надеясь различить хоть что-нибудь, а другой — пыталась нашарить стены. Ни то, ни другое мне не удалось. Заплетающиеся ноги несли меня вперед — в основном, потому, что у них не было особого выбора. Я вытянула перед собой руки, чтобы не налететь на какое-нибудь препятствие с размаху, а потом зажмурилась, чтобы окружающая темнота перестала сводить меня с ума…

...И открыла глаза, когда в мое колено врезалось что-то очень твердое. В лицо ударил свет, показавшийся мне ослепительным, хотя на самом деле он просто был. Сквозь пелену слез я различила скрипучие доски пола, шерстяное покрывало и табуретку, на которую, собственно, и налетела. Боль в колене была очень сильной, и я расплакалась.

— Навелин! — чьи-то мягкие, пахнущие дымом и травяным чаем руки подняли меня и принялись отряхивать мое платье. — Сколько раз тебе повторять — смотри, куда идешь! Да чего ты носишься по кухне, как трамонтана какая-нибудь?

Я подняла заплаканное лицо, отняла от платья руки. В моей ладони была заноза.

Источником света, показавшегося мне таким ярким, была просто масляная лампа. На столе лежала неоконченная вышивка. В слюдяном окошке отражалась уродливая мозаика на противоположной стене, которую мы в приюте привыкли звать Троллем Вынь-да-сплюнь. Самых маленьких пугали, что Тролль Вынь-да-сплюнь приходит за теми, кто ворует и прячет чужую еду.

Неверный желтоватый свет выхватывал из заоконной темноты редкие осмелевшие снежинки.

— Бабушка Мэйв! — я хлюпнула носом. — Прости, я случайно…

— Ну, ну, трамонтана ты моя. Как коленка? И чего не спишь так поздно?

— Мне страшный сон приснился…

— Какой?

Вьюгу за окном стало слышно. Она кричала и надрывалась. Отражение Вынь-да-сплюнь дрожало. Эта комната всегда была оплотом спокойствия, но сейчас в ней что-то было не так. Что-то болезненное и колючее таилось в тенях от лампы, стерегло меня, ожидая, когда разомкнется безопасное кольцо рук…

— Не помню… но я ужасно испугалась, бабушка, — я опять начала тереть руками глаза, надеясь, что тревога покинет меня вместе со слезами.

Вьюга билась в окно, белая, холодная и неистовая, точно утопленница, покинувшая темный омут, чтобы наказать виновника своей смерти. Я почти видела, как жуткая искристая рука царапает ставни, ранит о них кожу, стучит... и ее хозяйка жаждет ворваться внутрь, чтобы опрокинуть масляную лампу и погасить ее спасительный огонек…

Я спрятала лицо на груди бабушки Мэйв.

— Ветер так жутко свистит…

— Испугалась его, что ли? Вот нашла, чего бояться! Оттого-то он и свистит так страшно, что знает: до тебя ему не дотянуться. Злится. Он знает, что тебя защищают стены, и я тебя в обиду не дам — вот и ревет от бессилия.

— Правда?

— Конечно. Дело-то молча делается. А где похвальба, вопли да угрозы — там срам один.

Тени перестали колоться, стали серыми и мягкими, точно коты, и уползли в свои уголки, переминаться с лапы на лапу в ожидании новой порции страха. Мой же иссяк.

— Бояться, трамонтана моя, никого не следует. Вот поосторожнее быть — это надо бы. Ветра ты боялась, так ему тебя не достать. А вот табуретки ты не боялась, а коленка теперь синяя совсем стала. Пряталась лиса от медведя, да в капкан и угодила, а на что она медведю-то — о том лиса не думала…

Капкан… капкан… это слово как будто оторвалось и повисло в воздухе, позвякивая капелью. Кап… кан…

Тепло объятий и запах трав клонили меня в сон. Веки тяжелели и слипались. Прежде, чем задремать на коленях у бабушки, я оглянулась на табуретку, которую встретила коленом. Она по-прежнему лежала на полу. Одна ее ножка была чуть короче другой, и по ней первым видением наступающего сна струилась, оплетая сухое дерево, тонкая зеленая нить, которая казалась бы шелковой, если бы на ней не распускались сиреневато-белые цветы. Вьюнок прорастал сквозь неровные доски...

Кап… кан…

… Шум дождя пел мне колыбельную. Набитый соломой мешок под моей щекой душно пах. Хотелось с головой залезть под теплую шкуру, и я непременно сделала бы это, если бы прямо над ухом не раздалось:

— Вставай, сонная тетеря!

— Ливень же, дядя Би, — слабо запротестовала я, не желая расставаться со сладостной истомой. — Какая охота в такой день?

— А кто капканы проверять будет? Если наших бобров из них уведут, просидишь у меня голодной с пару седмиц!

Я села в постели и потянулась. Сырость ползла в наш сруб из-под двери, я чувствовала ее голой пяткой. В очаге трепетал огонь, танцуя странно тонкими золотыми языками. На столе стоял кувшин с травяным отваром и печеные клубни — мой завтрак.

Я прошлепала к столу, протяжно и нарочито зевая, давая дяде Би понять, как не вовремя он ворвался в мои уютные видения туманного детства. Дождь стучал в окна, махал мне серебряными лапами, переплетаясь с проблесками осеннего утра. Кожаный плащ ждал меня у входа, но я знала, что он — ничто против такого ливня.

Дядя Би растянулся на своей лежанке, косясь на меня сердитым водянисто-голубым глазом. Несмотря на бодрость голоса, было очевидно, что его самочувствие сегодня не улучшилось. А смотри-ка, встал пораньше, чтобы клубни запечь… Моя совесть наточила зубки и вонзила их прямо в мой бок.

Кожа моего опекуна еще сильнее пожелтела за последние несколько дней, а жилистая рука тряслась, набивая трубку. Ее тонкость была еще заметнее оттого, что синяя холщовая рубаха была ему очень уж велика. Он сильно похудел за последнюю луну.

— Я проверю капканы, — сказала я, — а позавтракаю попозже, хорошо?

— Чего это? — недовольно спросил дядя Би. — Али клубни не по вкусу?

— Нет, я просто подумала, что успею еще на хутор к тетушке Самеле, за молоком и маслом.

— А платить чем собралась?

— Воды натаскаю!

— Больно нужна ей твоя вода при такой-то погоде…

Капюшон приглушил для меня окружающие звуки, поэтому дальнейшее ворчание дядюшки я уже не разобрала. Самым главным теперь было не поскользнуться на тропке, которая вела на холмы.

Впрочем, на ней мне знаком был каждый камень. И по пути я никак не могла разобрать, что же в ней сегодня такое неправильное.

Дождь, к счастью, перестал, едва я успела сделать несколько шагов от порога. Оставалась скользкая земля да туман, который быстро наполз от ближнего озера. Пряный запах мокрой листвы напоминал о близкой Околице, когда сын тетки Самелы снова натянет на себя старую ослиную шкуру и будет бегать по хутору с жуткими криками…

И почему нельзя набрать этого запаха во флягу — да смешать с теплым молоком?

Покинув нашу опушку и карабкаясь вверх по первому из хуторских холмов, я продолжала думать о том, что что-то вокруг сегодня творится не то. Тропинку совсем размыло; должно быть, дождь шел всю ночь. Что было не так? Туман — обычное дело для второй осенней луны в этих местах; ливень — тем более… Промозглый утренний холод — вечный спутник ранних пташек вроде меня. Запах листьев…

Вот. Запах. Сегодняшнее утро пахло как-то необычно. Да, листьями. Но было что-то кроме них.

Я взобралась, наконец, на холм. Оттуда открывался вид на хутор и озеро, лежавшее за ним. В ясный день отсюда можно было разглядеть дорогу, но сейчас ее поглотил туман. Да и размыло ее, наверное…

Но тут мои мысли прервались, как и дыхание: я поняла, наконец, что именно было неправильно в сегодняшнем утре.

Вьюнок. Валуны, голые яблони, побуревшая трава — все было расцвечено зелеными стеблями и сиреневыми цветами, живыми и свежими, словно не ведающими о наступившей осени…

Разом позабыв о том, куда я шла, я приблизилась к ближайшему валуну и коснулась цветов, не веря своим глазам. Они были настоящими и пахли упоительно, точно кто-то взял и смеха ради вырезал их из буйной весны, чтобы пересадить в это тихое серое утро…

Туман расступался, и из него почему-то слышался тихий смех и звон. По мере того, как распадалась его плотная пелена, я осознавала, что по дороге к хутору каким-то образом свернула не туда — и угодила в царство вьюнков. Они прорастали отовсюду, карабкались ввысь везде, где могли за что-то уцепиться. Воздух полнился их запахом и хрустальным смехом, растворяя мою твердую — хоть и сыроватую — действительность, обращая ее в очередной сон.

Сон. Это тоже сон. Сон, как и рынок с темным переулком. Как и светлая кухня, пахнущая травяным чаем. Сны, череда снов.

Но… вьюнки. Во всех снах — они. Они что-то значат. Не знаю, как, но… похоже, именно они могут помочь мне проснуться.

Я снова прикоснулась к тихо звенящим стеблям, не зная, что нужно делать, но остро ощущая свое родство с этими вьюнками. Родство, о котором — и это знание тоже было острей ножа — не просили ни они, ни я. Я отчетливо понимала, что чья-то воля вынудила нас вместе скитаться по этим снам, и странствие будет вечным, если только мы — они и я — не сможем вместе найти способ выбраться.

Словно отвечая моим мыслям, стебель вьюнка, которого я касалась, обвил мою руку и тут же отстранился, оставив цветок в моей ладони. Его лепестки затрепетали, и в ворохе своих собственных размышлений я явственно различила сторонние.

“Эти сны — твои. Мы можем перемещаться между ними только вместе с тобой. Но мы можем отыскивать в них самое тонкое место, которое можно будет прорвать общими усилиями. Или хотя бы сменить сон…”

“Как его сменить?” — спросила я мысленно. Но цветок молчал. Похоже, мне предстояло самой догадаться. До этого меня всегда поглощала темнота, но здесь… где ее взять?

И тут цветок снова заговорил.

“Осторожней со снами. Их течение мягко, но сильно. Если ты будешь барахтаться, мы только еще хуже заплутаем. Веди себя так, словно ты все еще в их власти… И перемещайся мягко… мягко… лови их, как птица ловит поток ветра”.

Прекрасно. Но если я буду стоять на месте, у меня точно ничего не получится. Надо двигаться дальше.

И все-таки, почему, почему именно эти сны? Что в них общего, кроме вьюнков, которые им не принадлежат?

В первом сне я украла рулет… Во втором… во втором я видела кухню и вьюгу…

Постойте-ка! А Тролль Вынь-да-сплюнь, который наказывает детей за кражу еды? Бабушка Мэйв говорила про капкан — и вот, пожалуйста, дядя Би отослал меня к капканам…

Выходит — так они и меняются? Цепляются за какую-то мелочь и используют ее как ось, вокруг которой поворачиваются?

Значит, я могу выбрать любую деталь своего сна и повернуть декорации. Сменить их, как в театре. Теперь все будет зависеть от того, куда я хочу попасть.

Воодушевленная успехами своих изысканий, я зашагала с холма вниз, к хутору. В конце концов, я намеревалась быть именно там.

“Не забудь про дверь. Что-то ведь должно отмечать переход. И постарайся идти туда, откуда ближе всего добираться к границе твоих снов…”.

Мой сиреневый пленник снова подал голос, но на сей раз я не совсем поняла его. О переходе я уже и сама задумалась, а вот граница… где ж ее искать-то, эту границу?

Цветок я заложила за ухо, спустившись к ближней избе. Это и было жилище тетушки Самелы; только ее коровы умеют мычать так тоскливо.

— Эй, Навка! — Брууд, сын тетушки, помахал мне граблей. — Как дядюшка Би?

— Пока плох, — отозвалась я. — Самела дома?

— Да, и у нее для тебя припасена крынка. Большая!

— Спасибо, Брууд, — кивнула я и толкнула дверь избушки, уже зная, что войду совсем не в нее.

Зажмурилась я при этом как-то вовсе не намеренно. Когда я решилась открыть глаза, стало ясно — все получилось.

От прежнего сна уцелело только осеннее утро. Зал “Бревноликой” был почти пуст — было еще слишком рано для наплыва завсегдатаев. При виде прокопченной стойки и бурого потолка, чьим главным украшением во веки веков оставалась привезенная кем-то тяжелая бронзовая люстра, я испытала такое мощное облегчение, что почти позабыла, что эта таверна — тоже сон. Чтобы сохранить власть над собой, мне потребовалось немало усилий.

За столом у окошка я увидела знакомую рыжую голову. Святоша задумчиво курил — но на стук дверей не замедлил обернуться. Ощерился улыбкой, махнул мне, приглашая присесть. Я заметила, что кружки было две. Неужто меня ждал? Диковинные дела… Не в его духе, во всяком случае…

“Это сон, — услышала я предостерегающую тень шепота над ухом. — То, к чему ты привыкла… может тебя удивить”.

Я села напротив Святоши и потянулась за кружкой, которая предназначалась мне. В ней было что-то горячее, приятно греющее руки, но я не успела притянуть ее к себе и отхлебнуть: ладонь Святоши накрыла мою сверху.

— Как прогулка? — спросил меня мой напарник, пока я судорожно соображала, в чем смысл этого неожиданного жеста. Мой ответ получился невнятным:

— Сыровато.

— Следовало ожидать, — улыбнулся Святоша и принялся гладить мои руки. — Кажется, ты замерзла.

Его пальцы отняли мои озябшие ладони от кружки и принялись растирать их, делясь своим теплом. На меня же нашло странное оцепенение, и я могла только смотреть на это — с тупым удивлением и, кажется, нелепо приоткрыв рот.

— Что-то не так? — спросил Святоша, с беспокойством глядя на мое изменившееся лицо. — Была какая-нибудь неприятная встреча в деревне?

— Не то, чтобы… — пробормотала я, изо всех сил вспоминая советы вьюнков не противиться ходу сна. В ход шла вся моя выдержка.

— Опять Гведалин хотел чего-нибудь? — густые брови цвета ржавчины сошлись углом на переносице. — Вольно ему своей Нейрой козырять… как бы я ему меж глаз не козырнул. Ну, скажи — он?

Я замотала головой, не разжимая губ, а к глазам почему-то подступили жгучие слезы. По сравнению с этим сном предыдущие три показались мне тусклыми и неживыми, а здесь… здесь даже воздух был слишком, слишком настоящим… и так сильно пах элем и хвоей…

— Эй, что с тобой? — Святоша окончательно встревожился, наблюдая за тем, как я тру глаза кулаком, тщетно пытаясь скрыть влагу. — Навелин, любимая, что случилось?

В его последних словах было столько силы, что они легко могли бы перешибить чей-нибудь хребет, если бы обрели плоть. Во всяком случае, во мне от них что-то надломилось и рухнуло в непонятную бездну, о существовании которой мое нутро до сих пор не подозревало. Не в силах больше сдерживаться, я вскочила.

— Сейчас быстро сбегаю наверх и вернусь, — улыбаясь и почти не соображая, я напропалую врала сквозь слезы. — Туда и обратно — мигом… и все-все расскажу, честно…

Мигом. До ближайшей двери в следующий сон, каким бы он ни был…

— А ну, стоять, — Святоша тоже встал и стремительным, почти хищным и невыносимо хозяйским жестом перехватил мою руку. — Иди-ка сюда сперва.

И, прежде, чем я успела возразить, он притянул меня к себе. Время, почуяв мою слабость, любезно замедлилось, чтобы я могла сполна ощутить жар его рук, обвившихся вокруг моей талии. Он делал это, не сомневаясь в своем праве — уверенно и… нежно. Если только может быть нежным лезвие ножа, щекочущее тебе спину, конечно. Его глаза были так близко, что я видела каждую ресницу. Ох, Белка… в конце концов, это лишь сон, так почему же, черт возьми…

Его горячее дыхание смешалось с моим, и зыбкий мир вокруг нас немедленно утоп в отваре дурмана, густом и горьком, точно дикий мед.

Когда я встрепенулась и открыла глаза, нежное тепло на моих губах оказалось кружкой с душистым чаем. Это было так неожиданно, что я тут же уронила ее, и чай вылился на шкуры, покрывающие пол.

Прорвавшиеся наконец слезы помешали мне сразу понять, где я нахожусь. Размазывая их кулаками по щекам, я едва смогла осознать, что все кончилось. Волшебный сон, в который Ганглери погрузил меня, чтобы пустить в мой разум первоначальные силы и помирить меня с моим даром... он завершился, и я снова в пещере мага.

Вот только… почему я совсем одна? Разве Ганглери не обещал, что будет наблюдать за мной и следить, чтобы все прошло хорошо? И где Святоша? Разве Ганглери разрешил ему вставать? Куда они оба ушли?

Я обратила свой вопросительный взор к огню, мирно урчавшему в очаге. Если бы он мог, он, наверное, пожал бы плечами.

“Осторожно...” — предостерегающий шелест заставил меня судорожно хватиться за ухо. Ох, мрак побери! Вьюнок по-прежнему был там! Разве эта странная форма неизвестной мне силы не должна была остаться во сне?!

Ответ был один: я по-прежнему сплю, и это — лишь очередное видение.

“Ты слишком поддалась сну, — сурово пожурили меня мятые лепестки на моей ладони, которые я потерянно разглядывала, не зная, что предпринять. — Этот, новый — совсем маленький… Следующий тебя поглотит”.

— О таком меня никто не предупреждал! — вслух возмутилась я.

“Тебя предупреждали, чтобы ты не поддавалась! Ты отдала сну слишком много чувств!”.

Умники чертовы…

Чувствуя себя так, словно мне пониже поясницы насыпали острого золотого перцу, я швырнула цветок на пол и закричала:

— Ну и пусть глотает, если поперек горла не стану!

Намереваясь растоптать посеревшие лепестки, я занесла ногу и приготовилась вложить в этот шаг всю свою злость и накопившуюся усталость. Однако цветок внезапно вспыхнул зеленым пламенем, которое обвило мою ногу крепким жарким жгутом, а затем стиснуло ребра и плечи, лишив меня возможности пошевелиться. Толстые стебли, дети лунного света и Небесной Песни, подчинили себе пространство, и в мой разум ворвался уже не шепот — самый настоящий рев:

“ПОГЛЯДИТЕ-КА НА ЭТУ БЕЗУМНУЮ! В ЧАС, КОГДА ЕЕ СОБРАТЬЯ МОЛЯТ ХОТЬ О КАПЛЕ СИЛЫ, ОНА ЖАЖДЕТ ИЗВЕРГНУТЬ НАС, ТОЧНО ПРОКИСШЕЕ ПОЙЛО! ЭТО ВЕРШИНА ТВОИХ ЖЕЛАНИЙ, ЖАЛКОЕ СУЩЕСТВО?!”.

— Руки прочь от моих желаний — какие уж есть, зато мои!

Пульсирующие зеленые вены на каменных стенах грозно полыхнули и снова стали меняться. Огненные ленты жгли мое тело, и всякую минуту я готова была упасть.

“МЫ СПАСЕМ ТЕБЯ ПРОТИВ ТВОЕЙ ВОЛИ — СНОВА, ХОЧЕШЬ ТЫ ЭТОГО ИЛИ НЕТ! НЕ ДУМАЙ ТОЛЬКО, ЧТО ЭТО ПРИЯТНО!”.

— Не нравлюсь — ищите себе другого... носителя, или как вы там называете таких, как я! А меня можете оставить сну — было б ради чего просыпаться!

И тут пространство, наполненное звенящей зеленой яростью, вдруг смокло — и издало тихий, почти нежный смешок.

“Что, прямо-таки ни одной причины? Жаждешь стать ветром на Лунных Полях так, словно никто не встретит тебя за чертой рассвета”.

Моя одежда осыпалась с меня пеплом и исчезла, точно растворившись в полу. Пещера была во власти сияющих стеблей, и их огонь, ставший вдруг теплым ручейком, тек по моей руке, сплетаясь в узор.

“Мы — лишь поток, и мы нуждаемся в русле. Мы умеем давать плоть мечтам, но сами не имеем ни одной. Поделись с нами своими желаниями — нам и вправду неважно, какими они будут. И ты увидишь, что мы умеем быть верными”.

— Вам кажется, что мы договоримся? — спросила я, вытягивая перед собой руку и невольно любуясь призрачными переливами.

“Мы — не проклятье”.

Весь свет в пещере погас как-то разом, и я осталась одна в бархатной темноте. На моей вытянутой ладони сам собой распустился нежный цветок, дитя серебра и аметиста. Я сжала ее в кулак и почувствовала, как рвется по моим мышцам и сухожилиям леденящая молниеносная дрожь, а по телу хлещет тысячью плетей неизвестно откуда взявшийся ветер. Пространство сжималось и готовилось растворить меня, но было поздно. Другая Сила предъявила на меня свои права — и они были стократ более законны…

Я закрыла глаза в пятый раз.

Глава 24

Пробуждение было отвратительным. Ясное дело, что я и не ждала никакого отдыха... и все же меня разобрала эдакая телесная обида на саму себя и на бесстрастный темный профиль Ганглери, резко проступающий на фоне стен убежища, золотисто-алых в свете очага. Действительность его пещеры, Мастерской и окружающих ее пустынных гор навалилась на мой измученный разум бесцеремонно, точно жирная шлюха, окучивающая мертвецки пьяного клиента, она хватала меня за щеки и дышала мне перегаром в лицо. Я привыкла к тишине, царящей обыкновенно в этом убежище, но сейчас эта тишина рассыпалась в прах треском пламени, шорохом шкур и еще какими-то звуками, которых я раньше не замечала. Отблеск пламени на стенах был настолько ярким, что невольно приковывал взгляд, соперничая с прочими беснующимися вокруг меня цветами. Когда я поднялась на локтях, мои глаза заслезились, и я почувствовала тошноту. Пришлось зажмуриться. Вроде бы отпустило. Спустя пару мгновений я решилась разлепить веки.

В очаге потрескивало пламя. Вход в пещеру был закрыт, так что время суток оставалось для меня загадкой. Святоша куда-то пропал, но тревоги я почему-то не почувствовала. Наверное, слишком для этого устала.

Мое болезненно обострившееся зрение обратилось к зеленому камню на груди Ганглери. Он полыхал очень настойчиво, подсвечивая лицо мага мертвенной зеленью снизу и отдаваясь всполохами где-то в глубине моего больного черепа. Теперь я смогла его разглядеть получше — просто осколок матового камня, перемотанный суровой нитью. Он то вспыхивал кратко, то мерцал подолгу, словно упрямая свеча на ветру. В сильных, но узловатых руках мага мелькали какие-то незнакомые мне белые бусы, щелкали друг о друга в странном ритме, который был невыносимо созвучен с потрескиванием огня. Пальцы Ганглери перебирали их одну за другой, доходили до крупной алой кисти, пропускали ее, начинали снова, и так круг за кругом, приковывая взгляд и слух — ось нашего душного мирка, пахнущего травами и бедой.

— Что это за штука? — спросила я, подразумевая амулет. Спохватилась, хотела пояснить, но не успела — маг понял и так.

— Ничего особенного. Я сделал его, чтобы иметь возможность наблюдать за состоянием Мастерской и ее механизмов, — сказал он, откладывая в сторону бусы и протягивая мне кружку с травяным отваром. — Ну, и кое-что делать с его помощью я тоже могу. Немногое, но обычно этого хватает, чтобы успокоить какого-нибудь проснувшегося голема. Если их не слишком много, и я не слишком далеко. Ну, знаешь, как женщина вешает свой фартук рядом с колыбелью ребенка... Лучше скажи — как ты?

— Не выспалась, — честно созналась я.

Ганглери усмехнулся в усы и кивнул на плошку с тюрей, которая, оказывается, поджидала меня возле постели. Мысль о еде, однако, вызвала у меня приступ тошноты, и я отрицательно покачала головой.

— Потом, наверное.

Ганглери не стал спорить. Снова взял свои бусы, взглянул на них пристально, точно впервые видел, вздохнул, а потом перебросил мне.

— Держи. Из моих старых запасов. Простая вещица, но может тебе очень пригодиться... и, возможно, в ближайшее время.

— Что это? — спросила я подозрительно, подбирая бусы. Они были холодными на ощупь, точно их не держали только что около огня. Сделаны были, кажется, из кости. Алая кисть была довольно потрепанной, но яркой — казалось, на ладони у меня откуда-то взялась свежая роза.

— Твой временный щит, — ответил Ганглери. — Каждая бусина этих четок способна поглотить направленную на тебя силу. Правда, против старой эльфийской магии они будут бесполезны, но ей и более сильные щиты порой нипочем. Всего этих бусин сотня, а значит, ты будешь защищена от ста вражеских ударов.

— А дружеских?

— А дружеских не бывает. Во всяком случае, в этих горах. Надень на шею для пущего удобства.

Я повиновалась. Холод от четок оказался неожиданно приятен коже.

— Ах, да, — Ганглери поднял палец, — имей в виду — поглотив некоторое количество силы, бусинка лопнет. Будет полезно, если кто-то около тебя будет колдовать исподволь — сможешь вовремя об этом узнать.

— А с человеком так можно? — поинтересовалась я, прихлебывая отвар.

— Точно так же — нельзя, — строго ответил маг. — Это просто ловушка, схожая с паутиной. Она ловит чужую магию и запечатывает ее в предмете, с которым связана. Если подобную магию применить к человеку, вражеское колдовство запечатается в его теле, а это не очень-то полезно для здоровья. Однако, есть способы отразить магию или растворить, и вот такие щиты проще наложить именно на человека

— А я могу сделать себе такой щит?

— Однажды сможешь, но не сейчас. Щиту для жизни необходима сила. Ты можешь наложить его на себя и постоянно поддерживать, но тогда какая-то часть твоего внимания всегда будет отдана ему. Или не поддерживать, и спустя какое-то время он рассеется. И это может случиться в такой момент, когда у тебя не будет сил наложить его снова.

— Ясно, — кивнула я. — Научите меня, как сделать себе новые, когда эти отслужат свое?

Ганглери не ответил. Казалось, что пламя, в которое он продолжал пристально смотреть на протяжении всего разговора, для него куда более важный собеседник, чем я.

— Не уверен, что успею, — сказал он устало спустя некоторое время. — О чем я сейчас жалею — так это о том, что не вел никаких записей, которые могли бы тебе помочь позже...

— Зачем это мне могут записи понадобиться? — спросила я подозрительно. — Собрались куда-то?

— Очень может быть. А пока послушай-ка меня и постарайся не перебивать, хорошо?

Ганглери наконец отвернулся от пламени и взглянул на меня. Голубизна его собственных глаз стала страшной и утратила теплоту. Они стали похожи на горные ручьи, которые я помнила весело журчащими и хранящими на своем дне золотые солнечные блики, но вдруг увидела намертво скованными льдом.

Еще и этот чертов зеленый камень. Бесит. Унялся бы уж со своим блеском. Захотелось сплюнуть со злости, но я постеснялась.

— Сегодня ночью мы сделали большое дело, — сказал маг. — Было непросто. Сны опасны, и ты могла погибнуть. Был даже миг, когда я точно был уверен, что мы потеряли тебя — почти сразу после того, как я начал ритуал. Твое сознание погрузилось в сон слишком глубоко, и я не мог дозваться до тебя, чтобы вывести из тупика. Но тут неожиданно помог твой друг... на его зов ты вернулась. Думаю, он заслуживает твоей благодарности.

— А где он, кстати?

— На разведке. Я разрешил ему встать, и он отправился последить за Адемикой. Слушай дальше. Все кончилось хорошо. Мы смогли провести тебя Дорогой Сна. Полагаю, — тут Ганглери ухмыльнулся, — я сумел сравнять тебя с прочими учениками магов.

— Как так?

— Твоя разобщенность с собственным магическим даром делала всякое обучение невозможным. Обыкновенно Лунный Блик — сосуд своего волшебства — составляет с ним единое целое, но с твоим сознанием что-то было не так. Если говорить о сосудах, то ты была кувшином, чьи стенки были покрыты гусиным жиром, понимаешь?

Я хмыкнула:

— Любопытно, почему так вышло.

— Не знаю. Возможно, какую-то роль во всем этом играет твоя смешанная кровь. Еще в мое время считалось, что полукровки неспособны к магии. Они не наследуют дара ни от человеческой, ни от эльфийской крови. Но, возможно, к вам просто нужен особый подход.

— Научите меня этому ритуалу?

— Я бы с радостью.

— Ну, значит, никуда не денетесь.

Ганглери грустно улыбнулся.

— Как бы я хотел разделить твою убежденность. Какая ирония: впервые за столько времени я действительно хочу увидеть еще хотя бы две зимы... и впервые совершенно не уверен, что мне это удастся.

Я хотела ему возразить, потому что его мрачные намеки уже начали меня серьезно злить, но не успела. В пещеру ворвался яркий дневной свет, распугал тени, и в пещеру кубарем скатился Святоша.

— Эгей, дедушка почтенный! Господа маги-то с места снялись.

— Как? Куда? — Ганглери вскочил резво, как юноша, а его рука стиснула зеленый камень на груди, и тот заблистал еще тревожней.

— То-то и оно, что кто куда, — фыркнул Святоша. — Большая часть народу уходит прочь из долины. Видит Синее, этому я рад — вот только эта их святая троица с эскортом топает в сторону большой крепости, а зачем — не ведаю.

— Прекрасно, — лицо Ганглери окаменело. — Значит, не зря Мастерская готовится к защите.

— Это еще как понимать? — встрепенулась я.

— Так, что вам обоим больше нельзя здесь оставаться. Еще немного, и проснутся големы, а я не буду способен их остановить. Только попробуй я вмешаться, и я тоже стану для них врагом, утрачу любое доверие, а значит, не смогу вас спасти. Собирайтесь!

— Но что они могут сделать, ведь крепления больше нет?..

— Да мало ли что! — Ганглери отчаянно махнул рукой. — Девочка моя, власть мага не ограничена ничем, кроме его собственного воображения. Поднимайся, эта пещера для тебя больше не безопасна!..

— Ну, так и вы с нами идете, — сказал Святоша тоном, не допускающим возражений. — Вам тут тоже делать больше нечего.

— О, нет, мне-то дело как раз найдется.

— Это какое же? Вы ж сами сказали, что вы не сможете вмешаться.

— Когда Мастерская начнет бой — и в самом деле, да... — Ганглери замер и дернул себя за бороду, совсем, как Святоша в минуту раздумья. — Впрочем, у меня есть одна мысль. Вот что, вы пока побудьте здесь — как раз подготовитесь к уходу — а я пойду за ними. Попробую растолковать им, что их ждет.

— Вы уверены, дедушка? — Святоша скрестил руки на груди и покачал головой. — Что-то не нравится мне эта идея. Может, пойти всем вместе?

— И речи быть не может, — отрезал Ганглери. Сейчас они почему-то казались ровесниками. — Я иду один. И если я не возвращаюсь к полудню, вы бежите отсюда так быстро, как только сможете.

— Вы что это, драться с ними собрались?! — ошалело спросила я.

— Очень возможно. Похоже, что сами они моего совета спрашивать не будут, а я... я должен попытаться их остановить. Я не хочу ни их гибели, ни гибели Мастерской.

— Но их же трое!

— Двое. По тысяче лет на каждого, а?

Скрипнула лесенка.

— И да, ребятки, если почувствуете, что земля начала у вас из-под ног уходить — то бегите, не дожидаясь меня.

На короткий миг в пещеру снова проник дневной свет. Сверкнул и погас, оставив нас со Святошей в густом черно-золотистом сумраке. У моего напарника был опустошенный вид; должно быть, я мало чем отличалась.

— Как ты? — устало спросил Святоша, присаживаясь рядом. — Я тут вообще перестал что-либо понимать, так что хочу знать хотя бы, что ты в порядке.

— Вполне, — заверила я его. — Да и ты, вроде, вернулся в строй.

— Да сколько можно лежать-то? Последний раз я так долго в постели был, когда Молочная Иви мне задолжала полтинник, и... отрабатывать пришлось, да...

— Ох, избавь меня от подробностей, — поморщилась я. — Надеюсь, оно того стоило.

— Правильно, лучше ты поделись. Как оно было, ночью-то? Интересно?

Память снова услужливо вызвала к жизни покорную вереницу видений, последнее из которых заставила кровь прилить к моим щекам жаркой волной.

— Ничего не помню, — соврала я на голубом глазу. — Вот ничегошеньки. Спала крепко, словно после кувшина эля — мрак один в голове.

Святоша разочарованно вздохнул и опустил голову, а я разозлилась на себя за ложь. Вот что мне стоило рассказать ему все, кроме этого злополучного сна? Да и что в этом сне такого плохого, что помешало бы мне рассказать и о нем, да посмеяться вместе с напарником над тем, как причудливо он исказил действительность? Что заставило меня солгать?

Не то ли, что сейчас он был почти так же близко, как в этом проклятом сне?..

Коварство моих собственных мыслей оказалось для меня неожиданным, но Святоша не дал им возможности смущать мой явно больной ум. Он встал и принялся шнырять по пещере, собирая наше снаряжение и готовясь к уходу. С особой заботой и вниманием он отнесся к толстому, приятно позвякивающему кошельку. Плата у нас в руках — самое время задуматься о том, как мы будем ее тратить...

И тут над нашими головами началась гроза.

По крайней мере, грохот где-то наверху, в воздухе над убежищем, был очень на нее похож. Не помню, как мы оба оказались на ногах, как выбежали из пещеры — помню только небо, затянутое черным бархатом с какой-то ужасающей изумрудной вышивкой. Снова грохот... а вдалеке что-то, очень похожее на ритмичный бой барабанов...

Зеленое пламя, волнами поднимавшееся по стенам старой крепости.

— Что это за срань небесная...?! — прокричал Святоша рядом со мной. — Наверное,именно это дедушка имел в виду, когда говорил, что у нас земля из-под ног уйдет?!

— Очень на то похоже, — отозвалась я, будучи не в силах оторвать глаз от зловещего зеленого прилива. Над головой короткими вспышками полыхало небо, вызывая тошнотворный животный страх. Но тут я как бы раздвоилась: половина меня была охвачена черным ужасом и единственным желанием — бежать! — а другая отстранилась и зачарованно внимала музыке колдовской грозы.

— Белка, смотри! — Святоша внезапно сунул мне мой лук. Пока я стояла столбом, он успел вернуться в пещеру и сгрести в охапку наши вещи — Что это с ним?

По узорам на луке перебегали искры, постепенно наполняя их ровным свечением.

— Он — магический! — острое осознание пришло ко мне с первой пощечиной неестественного ветра, задувшего из сердца долины. — Он отзывается на то, что происходит вон там!

— Замечательно! Буду надеяться, что это как-то поможет нам, когда мы будем уносить отсюда ноги! — рявкнул Святоша. — Давай, пристегивай колчан! И молись, чтобы эта зеленая светящаяся мерзость не перекрыла нам дорогу из долины — я не хочу на своей шкуре узнать, что это такое!

Я послушалась. Где-то в глубине моего остановившегося сознания родилась мысль — а что, если моя Дорога Сна еще не пройдена до конца, и все это — просто еще одно видение, из которого я должна отыскать выход?..

— Белка, да не стой ты!.. Бежим!..

Ветер в ушах, ветер хлещет по щекам, острые иглы ослепительного света вонзаются в небо, и оно истекает зеленой кровью... Зеленая Кровь... Кровь Владык...

Подножие холма... Древние колонны, изрезанные узорами, морозом и холодной тьмой дня, обращенного в ночь по вине тех, кто сейчас борется с чем-то непостижимым в сердце Мастерской. Достичь колонн, оставить их далеко за своей спиной... Сбивается дыхание... Какие страшные зеленые облака стелятся по земле...

Взрыв где-то высоко в небе, дрожь под ногами. Зеленая молния ударила прямо в колонну... Могучий исполин, обращенный в груду мертвых обломков.

Ганглери.

Я остановилась как вкопанная.

— Белка! Белка, ты чего? — Святоша схватил меня за плечо, лицо у него было совсем белое. — Идем, идем! Тут все хуже делается, успеть бы!..

— Ты иди, — сказала я безнадежно. — Иди, пожалуйста. А я не могу.

— Чего? Ты дура, что ли, совсем? — напарник стиснул оба моих плеча так, что мне стало больно. — Ты куда собралась — вниз, в этот ад кромешный?!

— Не могу я, не могу. Мне надо.

— Из-за дедули, что ли? Да чем ты ему поможешь-то там, Белка?! Он-то не велел тебе уходить разве? Большая помощь ему будет, если ты, на кого он свои дни последние потратил, там же и ляжешь!

— Я не могу, — повторила я, беспомощно глядя на Святошу, признавая разумом полную справедливость его доводов. Он был прав — но то, что звало меня вернуться в Мастерскую, было сильнее. — Я не могу, понимаешь?

— Так, ясно, — гаркнул Святоша, и в следующий миг я оказалась где-то в воздухе, болтая ногами и пытаясь освободиться от его стальной хватки. Мастерская снова начала удаляться от меня, и это вызвало во мне такую острую тоску, что я потеряла всякую власть над собой.

Мое тело извернулось по-змеиному, укусило Святошу за ухо. Меня уронили. Падая, я успела заметить лицо напарника: боль, обида и изумление. Вскочила я мгновенно. Святоша попытался меня схватить, но я увернулась, оказалась у него за спиной и ударила его ногой под колено что было силы. Он сдавленно вскрикнул и упал, а я понеслась прочь — в смертоносную зеленую зарю.

Если я права, то всего этого не случится. Если я права, то дверь из этого сна есть только там, в Мастерской. Если я права, то у нас будет шанс изменить этот день. Если я права, я просто не дам Ганглери уйти из пещеры.

А если нет — то Святоша не должен быть рядом со мной.

Зеленый прилив изменил мир в своих пределах. Я пересекла его границу одним прыжком, и стало ясно, что позади осталось все — грохот, мороз, ужас и чернота. Даже время, похоже, куда-то пропало. Здесь царили зелень, тишина и странное движение, незримое и неслышимое. Я ощущала его только кожей — чувственно-холодное, игривое, слегка колкое. Может быть, это была смерть — живая, осознающая себя смерть, которая пока только присматривалась ко мне и прикидывала, хороша ли я буду на вкус. Зеленый прилив лишил меня всех вех и ориентиров — я бежала, повинуясь только своему внутреннему голосу. Наверх, через холм; мимо темной тени, проступающей откуда-то справа; обогнуть валун, отдышаться, глотнуть колючего густого воздуха, продолжить бег... Время, посмотри, я сейчас быстрее тебя. Время, смотри, я хочу тебя обмануть!

Не знаю, сколько я пробежала перед тем, как мое внимание привлек странный пузырь слева от меня. Его явственная чужеродность в этом зеленом мире так поразила меня, что я остановилась и присмотрелась.

Этот пузырь казался выдутым из обычного стекла; на его поверхности плясали насмешливые зеленые блики, зловеще обнаруживая то движение, которым было наполнено это место. А внутри, напрягшись всем телом, простирала руки к пропавшим небесам Кадраэль Магемма. Весь ее лоск как-то сполз: волосы растрепались, одежда была в беспорядке, а лицо утратило всякую уверенность. Да, пожалуй, это меняло ее сильнее всего: страх не идет никому.

— Эй, — сказала я, приблизившись к пузырю и постучав по нему костяшками пальцев: он вызывал у меня что-то вроде отстраненного любопытства. Да, точно, на ощупь как стекло.

Кадраэль опустила голову, увидела меня, и глаза у нее расширились, став похожими на блюдца.

— Ты?.. — голос ее звучал гулко, но как-то сдавленно. — Ты? Что ты здесь делаешь?.. Как ты смогла... как ты смогла выжить в этом ужасе? Почему ты так спокойно стоишь там?

— Не знаю, — я пожала плечами. — А что случилось? Мой учитель успел вас догнать?

— Твой... учитель... — губы Кадраэль дрогнули. — Да, конечно, я должна была догадаться... Но... он мертв! Мертв! Они все мертвы... все... Мерклес... Басх... и он тоже, он... пришел в самый последний момент...

— Перед чем? Что все это, — я мотнула головой, имея в виду окружающую нас зелень, — значит? Что вы сделали?

— Ужасную глупость... — руки магессы, казалось, готовы были повиснуть плетьми. Похоже, напряжение было чудовищным. — То крепление, которое ты уничтожила... мы сделали его копию, очень давно...

— Значит, вы знали, для чего оно нужно?

— Да... ну, предполагали... и оказалось, что предполагали верно... Мы надеялись, что эта копия сможет стать полноценной заменой... но мы ошиблись...

— Вы использовали копию вместо настоящего крепления и пытались оживить Механизм?

— Да... И теперь он уничтожен… О... Небо...

Лицо Кадраэль исказилось гримасой боли и усталости, а руки снова дрогнули.

— Скажи, как ты это делаешь! — простонала она — Мерклес превратился в кучку пепла прямо у меня на глазах! Этот жуткий свет забирает всех, он — смерть, а я... я не хочу! Помоги! Я... я могу сделать так, что ты больше никогда... никогда и ни в чем не будешь нуждаться! Помоги мне!

— Мой учитель тоже не хотел, — жестко сказала я, не испытывая к ней особенной жалости. — И меньше всего он хотел за ваши ошибки расплачиваться. Я бы, может, и хотела помочь, но я не знаю, как.

В глазах Кадраэль проступило безумие. Она обшаривала меня взглядом с ног до головы, ища хотя бы крошечную зацепку для надежды.

— Лук! — взвизгнула она, вскакивая с колен. — Твой лук! Почему он сейчас светится? Он эльфийский?!

— Ну, вроде бы...

— Ха! За свою сошла, значит! Отдай! Отдай его мне, или я возьму его сама, возьму... пока у меня еще остались силы!

Пузырь вдруг перестал быть стеклянным, заколыхался и потянулся ко мне. Пальцы Кадраэль зажглись алым и золотым, она взмахнула руками, начиная жестовый танец. Мое тело совершило молниеносный прыжок назад прежде, чем я успела об этом подумать, и на поблескивавшую тетиву лука, который магесса так жаждала заполучить, легла стрела.

— Не делай глупостей, пожалуйста, — сказала я, натягивая тетиву.

Кадраэль зашлась надсадным смехом, ее руки оделись алым по локоть. Я различила жест Турс, затем жест Хагл и отстраненно подивилась тому, как легко они вспоминаются.

— Застрелить?! Меня?! Меня, архи-Нэль, ты хочешь остановить жалкой стрелой?! Это все, чему тебя научил этот старый хрыч?! Это все..?

Тут у нее изо рта хлынула кровь, она осела наземь с коротким хрипом, ее руки попытались выдернуть из груди мою стрелу. Не вышло. Она упала лицом вниз, а мгновением позже пузырь, который не сумел защитить ее, исчез. Зеленый ветер, царь этих просторов, жадно накинулся на ее останки и поглотил их без следа. Кажется, теперь я имела представление о том, что случилось с остальными магами. И с Басхом... ох, да мрак с ним!

Я опустила лук. “Против старой эльфийской магии они будут бесполезны... но порой ей и более сильные щиты нипочем”. Интересная, однако, вещица мне досталась... Впрочем, пора. Может быть, случилось чудо, и Ганглери уцелел — она же продержалась тут какое-то время. Если уж она смогла, то и он сможет! А если нет — я обязательно найду дверь из сна. А если ее не существует, то я, черт возьми, ее создам! Чем, в конце концов, эта действительность лучше моего ночного кошмара?!

Я продолжила двигаться в сторону, которую мне подсказывало мое чутье. Иногда я останавливалась и безнадежно звала Ганглери, а потом снова бежала в мерцающую зелень, которая сутью своей была страшнее всякой тьмы.

Через какое-то время мой путь привел меня под стену крепости. Огромная резная арка, по которой пробегало мерцание, похожее на водную рябь — похоже, что это был вход — а под ней...

Сердце мое вдруг оказалось стиснуто жгучим обручем. Под аркой, простирая к ней руки, стоял Ганглери. В его фигуре не чувствовалось ни напряжения, ни страдания — один только покой. Покой гладкого холодного камня. Покой... изваяния.

Учитель, Мастерская была к тебе милосердна...

Но мне сейчас не до слез. Пусть они текут, пусть замерзают на моих щеках изумрудным льдом — я не буду на них отвлекаться. Мне нужно найти следующий поворот Дороги Сна. Если что-то еще возможно изменить — я сделаю это.

Глаза статуи спокойно и выжидающе смотрели на лестницу, ведущую во мрак с прозеленью — внутрь крепости.

Я продолжила бег.

Эпилог

Мать честная. Случалось мне видывать праздничные иллюминации, но вот это — это было чересчур. Ухо зверски болело. Чертова Белка. Идиотка сраная.

Всюду, насколько хватало глаз, закипал этот отвратительный свет, от которого меня тошнило, лип к склонам и полз все выше, но я стоял, точно хер поутру, и точно так же не знал, в какую дырку мне лезть. Знал я одно: следом за Белкой мне НЕ НАДО. Не надо, и все тут. Но и бежать прочь, отдав ее этому бесовскому месту, которое я хотел забыть, как похмельный кошмар... нет, я не мог.

Второй шанс. Не каждый может похвастаться тем, что получил его. Не каждому случается покинуть камеру смертника тогда, когда его уже приговорили к казни и люди, и он сам. Мрак побери, да я должен был подохнуть тогда! Кончилось мое времечко, я чувствовал это всем своим нутром, я знал это, я уже смотрел в лицо Торговцу Костьми, я был готов… и вот, поди ж ты — вышел целехонек…

Из-за нее. Она появилась — не к месту и не ко времени, мрак ее побери! — открыла мою камеру и позвала меня следом. Она сказала, что ее зовут Навелин, но на самом деле ее звали Второй Шанс. Уж я-то знаю. Теперь она, видно, задалась целью вытащить этого старичка — как меня когда-то. Видит Синее, я буду рад, если она справится и на этот раз. И я не могу уйти без нее.

Я просто хочу верить — нет, я верю! — что она знает, что делает… И поэтому я буду ждать. Здесь, на краю этого котла с варевом из света и безумия, я сяду, свешу ноги и буду ждать.

Зеленый прилив плещется у моих ног, но больше не поднимается. Это смерть, но ей отчего-то плевать на меня. Постойте-ка... Что это, вьюнки на моих сапогах?!

Да это же просто сон...

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог