Панкин уставился на верхушки деревьев, словно ему было все равно.
Я прикинул, что двадцать верст, — это, приблизительно, миль тринадцать.
— Не знаю вашей зимы и ваших волков, но если последние двадцать верст кучер будет так гнать лошадей, то он их загонит.
— Это русские лошади, — даже не взглянув на меня, отозвался Горлов из-под одеял.
Когда на последней станции станционный смотритель пожал плечами и сказал, что мы можем либо остаться на ночь, либо ехать дальше на тех же лошадях, поскольку свежих он отдал раньше, Горлов схватил его за грудки. Смотритель плакал, умолял, бормотал что-то невразумительное на русском, все время повторяя слово «рано», — от границы мы, действительно, двигались очень быстро. В конце концов Сергей оттолкнул его в угол, пожал плечами и вышел. Он приказал Петру снова запрягать тех же лошадей.
Я сидел у огня, прихлебывая горячее пиво. Смотритель ухмыльнулся, сказал что-то Панкину и громко рассмеялся. Панкин подошел ко мне.
— Смотритель говорит, что мы можем догнать другие сани и забрать у них лошадей. Он почему-то находит это забавным, — пояснил он и посмотрел на меня со своим обычным выражением.
Лошади продолжали свой бег по заснеженной дороге. Я потопал ногами по деревянному полу саней и с облегчением почувствовал боль в замерзших ногах. Едва я топнул в третий раз, как, словно в ответ, донесся далекий собачий лай. Петр прошелся кнутом по спинам лошадей, и они пустились галопом.
Вдруг откуда-то из-за деревьев до нас донесся жуткий стон, а потом воздух наполнился криками. Казалось, кричали даже под нами и над нами. Кнут кучера просвистел над санями и обрушился на спины лошадей.
Горлов подался вперед, прислушиваясь, и я невольно повторил его движение. Когда он медленно повернул ко мне голову, его черные глаза горели тревожным огнем.
Петр натянул вожжи, и сани остановились.
Поначалу казалось, что завывает и рычит целый легион демонов, словно где-то неподалеку разверзлась земля и приоткрыла адские недра. Но потом мы немного успокоились и прислушались повнимательнее к потревоженной тишине.
— Это не позади нас, — сказал я.
— Нет, — отозвался Горлов. — Впереди.
По обе стороны от ямщика висели сальные фонари, и Горлов, шагнув на скамейку рядом с Панкиным, снял один из них и поднял вверх.
— Поезжай, Петр! — коротко крикнул он.
Сани тронулись, и я тоже встал на скамью по другую сторону от Панкина, вглядываясь в темноту.
Дикие крики впереди стали громче и многочисленнее, а потом стихли. Лошади остановились. Горлов поднял фонарь повыше, вглядываясь вперед, в темноту ночи.
Впереди блестели горящие огоньки, — десятки пар, и все устремлены в нашу сторону… Глаза…
Рядом со мной грохнул выстрел, и огоньки-глаза метнулись в стороны по сугробам и замелькали между деревьев. Повернув голову, я увидел, как Горлов прячет пистолет обратно под шубу. А я и понятия не имел, что он вооружен.
Эхо выстрела гулко прокатилось по заснеженному лесу, смыкавшемуся верхушками деревьев с черными облаками, и все снова стихло.
— Поехали, — негромко скомандовал Горлов, и лошади тронулись вперед, подчиняясь вожжам в руках Петра.
Теперь снова стало так тихо, что было слышно, как скрипит снег под полозьями и копытами.
Из темноты показались стоявшие на дороге сани, и Петр свернул, объезжая их. Он остановился рядом с лежавшей на снегу упряжью, в которую должны были быть запряжены лошади. Он взял другой фонарь и поднял его. Я соскочил на снег и тут же услышал, как с другой стороны спрыгнул Горлов и пошел ко мне.
То, что я увидел, заставило меня не только онеметь. Я вообще не мог ни о чем думать. Лошади, а вернее их начисто обглоданные скелеты, все еще были в упряжи, которая, собственно, и держала их вместе. Я в тупом оцепенении смотрел на кровавый снег, истоптанный волчьими лапами, и ясно представлял, как и ямщик, и пассажиры пытались отбиваться, и как волки рвали их, замерзших и застывших от ужаса, прямо в санях. Сколько же было этих голодных волков, если они смогли на ходу остановить и так быстро обглодать до костей упряжку лошадей, не говоря уже о людях? Я вдруг перестал чувствовать холод и усталость, а ощущал только бесконечную пустоту русской зимней ночи.
Мы все молча смотрели на окровавленный снег, когда жуткий вой снова прорезал тишину ночи. В ту же секунду мы бросились к своим саням. Петр взмахнул кнутом, и лошади рванулись по заснеженной дороге.
Мы так и летели в ночи, и мне казалось, что никто не в силах догнать нас, но черные облака лениво обгоняли нас, словно сани стояли на месте, а вой позади неумолимо нарастал.
Мы с Горловым молча сидели, каждый в своем углу, и купец, поглядев на нас,
