– Дурак, что ты лоб крестным знамением осеняешь?! Постыдился бы радоваться!
Как-никак живая душа преставилась.
– Я и не радуюсь.
– А чего же тогда «славбожкаешь»?
– Подразумеваю, что бедняга, наконец, отмучилась.
168
– Да, тебя голыми руками не возьмешь! Из любого положения выкрутишься.
Словно угорь.
– Отчего ты сегодня не в духе? И кустарник подстриг, и известие приятное
получила.
– Тьфу, на тебя! Такое скажешь – «приятное»! Как только язык поворачивается?
– Ну, а что нам друг от друга скрывать? Смерть Олды, как ни поверни, на руку.
– Так-то оно так. Но хотя бы видимость сострадания перед Господом нужно
соблюсти.
– И кто после этого больший фарисей – я или ты?!
– Не можешь, чтобы не уколоть побольнее.
– Куда уж нам? – скромно потупился колобок. – Так что за несчастный случай?
Ошибка в медицинском диагнозе? Неправильное лечение? Неудачное падение с третьего
этажа вниз головой?
– Не угадал! Над клиникой потерпел катастрофу следовавший со стороны Синих
гор вертолет. Под его обломками погибло несколько человек. В том числе – Олда.
– Не было, как говорится, счастья…
– Перестань паясничать!
– И не думаю. Но разве смерть в этом случае – не избавление?
– Сие ведомо только Всевышнему!
– Ну, да ладно, не загибай чересчур со своей набожностью. Лучше скажи, как
теперь станем вести себя по отношению к Венере?
– Что ты имеешь в виду?
– Оставим все, как есть? Или, имея развязанные руки, сообщим девушке правду?
– А что это даст?
– Ну, ты же видишь, она сильно страдает от неизвестности. Что подтверждают и
наблюдения домашнего доктора. Вспомни, сколько раз, особенно в последнее время, дочь
заводила разговор о своих настоящих родителях, стремясь хоть что-то о них разузнать.
Оно и понятно: девчонка превратилась в девушку и ничего удивительного нет, что ей
захотелось, в конце концов, раскрыть тайну собственного появления на свет.
– У тебя, по-моему, не башка, а емкость для пищи! «Раскрыть тайну», «раскрыть
тайну»! А ты думаешь, почему я так возражала против того, чтобы она устроилась на
работу в Кисангани?
– Потому что слишком далеко от дома.
– Двенадцатиперстная ты кишка! Вовсе не потому.
– А почему же?
– Боялась, а вдруг не во зло, а невзначай, сестра проговорится. И что прикажешь
тогда делать?
– Ничего страшного! Ну, узнала бы, наконец, малышка, что ее родная мать
сбрендила. Мы-то в этом не виноваты. Наоборот, удочерили, обогрели.
– Наша песня хороша, начинай сначала!
– В каком смысле? – сделал вид, что обиделся, коротышка.
– Пошевели той единственной извилиной, которая еще сохранилась в твоем
закопченном котелке! Ну?
– Что «ну»?
– Хотя бы полуфабрикат готов?
– Перестань! И хватит играть в «угадай с трех раз с закрытыми глазами».
– Эх, ты, непрожаренный бифштекс с подгоревшей коркой! Представь себе, Венера
в течение шестнадцати лет слышит, что ее мать умерла, едва дочери исполнился годик, а
отец – и вовсе неизвестно кто.
– Но ведь про отца – правда. Олда, в самом деле, унесла загадку зачатия сначала в
могилу безумия, а теперь уже – и в могилу небытия.
169
– Но мы-то, ее односельчане, догадываемся. Ведь Олда ни с кем больше, кроме
одного, в своей жизни не встречалась. А потом вдруг исчезла. С чего бы? Ясно: чтобы
скрыть беременность. Ее ведь тамошние правоверные ханжи заклевали бы! Вспомни хотя
бы, сколько пришлось вынести мне! Ладно, впоследствии хоть оказалось, что я вообще не
могу иметь детей. А если бы понесла тогда от тебя, олуха царя небесного? Тоже – хоть
уезжай, куда глаза глядят!
– Не преувеличивай! Мирская молва – что морская волна.
– Кобелям-то что? Им же не совали: инструмент в ширинку – и поминай, как звали!
Отдуваться за все приходится нам, представительницам слабого пола.
– Ну, дорогая, о тебе этого не скажешь! Ты любого мужика в его же ширинку
заткнешь! По самые, так сказать, немытые пятки.
– На что намек? Что я тебя на себе женила? Так, видит бог, не неволила. Сам…
– … попал, как кур в ощип!
– Не умничай!
– Не буду.
– Так вот, иной человек отцом Венеры быть не может.
– И что из этого?
– Ровным счетом ничего. Нам ведь неизвестна дальнейшая судьбы Клода Вилкау.
Где он? Жив ли? Если жив, чем занимается? Имеет ли хотя
