возбужденности легко двигался за кварталом квартал. Он чувствовал себя помолодевшим и совершенно вне времени. Его обгоняли дрожки, респектабельные кареты с гикающими кучерами, ландо, сани, крытые медвежьей шкурой, грузовички с солдатами, «эмки» и «зисы», «волги» и «чайки», а он шагал себе в театр, подгоняемый уличным сквозняком. Тут, возле китайского магазина, встретил Есенина в цилиндре и полосатом шарфе, чисто выбритого и слегка пьяного, как теперь говорят. Возле того угла гаркнул «здравия желаю» Маяковский; этот робот всегда по самому краю тротуара шаги отмерял. Вот здесь, на перекрестке, Марина Цветаева грозила Коромыслову пальцем из пролетки, — никак он теперь не вспомнит, за что. Уж не приревновала ли? Под конец этого долгого маршрута Коромыслов утомился. Все же надо было схватить такси.
Отворя дверь с надписью «Служебный вход», Федор Петрович по инерции поклонился вахтеру и уже занес ногу над ступенькой, когда сбоку из темноты услышал:
— Паспорт, пожалуйста!
Только теперь заметил Коромыслов, что вместо Максимыча, протиравшего стул здесь около полувека, сидит средних лет мужчина в сером костюме и при галстуке. А по бокам двери и на лестнице стоят хорошо одетые молодые люди.
— А вы-то, собственно, кто такие? — удивился Федор Петрович.
— Ваш паспорт, — спокойно и твердо повторил спрашивавший.
— Это же Коромыслов! — объяснил Максимыч, неизвестно откуда взявшийся, и странно хихикнул. — Здравия желаю, Федор Петрович. Как самочувствие?
— Ничего не понимаю, — ворчал Коромыслов, ощупывая карманы пиджака в поисках документа.
Наконец нашел, протянул, с недоумением ждал.
Мужчина в сером костюме долго переводил глаза с паспорта на самого Коромыслова, поставил отметку в каком-то списке и вернул документ.
— Все в порядке, проходите.
Молодые люди на лестнице отступили в тень. Коромыслов пожал плечами и стал подниматься по ступеням.
В коридорах, между уборными, ходили новые люди, похожие, по опытному взгляду, на статистов из современного спектакля. Впрочем, два раза старые актеры бросились к нему с объятьями. Костюмерша Анфиса зарыдала, упав ему на грудь, и он долго не мог ее успокоить.
— Сейчас я… Мигом все принесу… Разоблачайтеся пока, — причитала она, пятясь к двери и размазывая слезы по щекам тыльной стороной ладони. — Вы такой молодой, такой крепкий. Не женилися еще? Надо, надо… А я мужа похоронила. Водка проклятая. Не то бы жил, как вы…
Переодевшись, он начал неторопливо гримироваться еще до получасового сигнала готовности к спектаклю. Делал он это спокойно и размеренно в движениях, будто перерыва не было вовсе. Приклеив бороду, прижал ее пальцами, и чтобы дать клею схватить, ждал. Слыша голоса в коридоре, Коромыслов чувствовал, что температура за кулисами выше нормальной, и по эмоциям встречавших его отнес это к себе, — не из-за нескромности, а просто констатируя факт. Суета, однако, мешала ему сосредоточиться, начать другую, царскую жизнь.
На экране пошла рябь и возник занавес. Ведущий спектакля помреж Фалькевич поздоровался и предупредил коллектив об особой тщательности подготовки. Затем он прибавил:
— Вводится народный артист Коромыслов. Труппа вас сердечно приветствует, Федор Петрович. Как там у вас дела? Впрочем, Яфаров вот-вот к вам заглянет.
Яфаров вбежал раскрасневшийся, с одышкой. Прокатился лысоватым колобком и сзади положил Коромыслову руки на плечи. Говорили, глядя друг на друга в зеркале. Яфаров оглядывал Федора Петровича с заботой и даже нежностью.
— Вот здесь, — он указал на левый край бороды, сам взял кисточку, подмазал и прижал к щеке.
— Ты чего за мной, как за бабой, ухаживаешь?
— Уж ты постарайся, Федор Петрович, не посрами!
— Да перед кем не посрамить-то? — воскликнул Коромыслов, и проскользнула вдруг мыслишка в подкорке. — Скажи, братец, Христа ради, уважь старика!
— Не мог я тебе по телефону этого сказать, — объяснил Яфаров, перейдя на полушепот. — Меня предупредили, чтобы не разглашать. Сегодня Сам у нас в ложе.
— Это кто такой — Сам?
— Подумай, тогда и вопрос отпадет. Ну!.. То-то ж! Ведь Сам «Царя Федора» шесть раз уже смотрел. И всегда с тобой… Между нами, Петрович, я был против того, чтобы тебя заменять. Но Скаковский, сам знаешь, чей протеже. Министру культуры велели, он нам навязал, пришлось. А сегодня разве ж мыслимо рисковать? Вся надежда на тебя. Спасай, отец, театр!
Коромыслов поколебался, не спросить ли, чей же протеже Скаковский, но воздержался.
— Не бойсь, Яфаров, — мирно произнес он. — Я таких Самов знаешь сколько перевидал? Самы уходят, а театр все стоит, батенька ты мой! Подумаешь! Тоже мне птица, Сам…
— Тс-с, — Яфаров закатил глаза к потолку и приложил палец к губам. — Знаешь ведь, какое о нас сейчас мнение в некоторых кругах. Дескать, растеряли традиции, любой плебей играет королей… Я, допустим, решительно с этим не согласен, мы идем вперед. Не так быстро, как