Коннектикут, - может быть, вы знаете, что люди там еще более старорежимные, чем жители Крэнфорда в старой доброй Англии.
I myself am a Dowell of Philadelphia, Pa., where, it is historically true, there are more old English families than you would find in any six English counties taken together.
Сам я из Филадельфии, штат Пенсильвания, - моя фамилия Дауэлл, - а в Филадельфии, да будет вам известно, проживает больше старинных английских семейств, чем в любой дюжине английских графств, вместе взятых. Это чистейшая историческая правда.
I carry about with me, indeed-as if it were the only thing that invisibly anchored me to any spot upon the globe-the title deeds of my farm, which once covered several blocks between Chestnut and Walnut Streets.
Таскаю же я с собой повсюду свидетельство, подтверждающее мое право собственности на ферму, которая когда-то располагалась между Чеснат и Уолнат-стрит, занимая площадь в несколько жилых кварталов. Иногда я даже думаю, уж не оно ли привязывает меня невидимой нитью к чему-то дорогому на земле?
These title deeds are of wampum, the grant of an Indian chief to the first Dowell, who left Farnham in Surrey in company with William Penn. Florence's people, as is so often the case with the inhabitants of Connecticut, came from the neighbourhood of Fordingbridge, where the Ashburnhams' place is.
На самом деле эта "дарственная" - ожерелье из раковин, которое индейский вождь вручил моему далекому предку, первому Дауэллу, прибывшему вместе с Уильямом Пенном в Америку из родного Фарнема, что в графстве Сарри. Это мои "исторические" корни. А семья Флоренс -типичный случай для жителей Коннектикута -происходит из окрестностей Фордингбриджа, где у Эшбернамов их родовое гнездо.
From there, at this moment, I am actually writing.
Здесь я и пишу.
You may well ask why I write. And yet my reasons are quite many.
Если вам интересно знать, зачем я это делаю, я отвечу: у меня на то несколько причин.
For it is not unusual in human beings who have witnessed the sack of a city or the falling to pieces of a people to desire to set down what they have witnessed for the benefit of unknown heirs or of generations infinitely remote; or, if you please, just to get the sight out of their heads.
Людям, оказавшимся свидетелями осады города или исчезновения целого народа, свойственно желание записать то, что они видели своими глазами, на благо неведомых потомков или будущих поколений. Избавиться, если угодно, от наваждения - как говорится, с глаз долой, из сердца вон.
Some one has said that the death of a mouse from cancer is the whole sack of Rome by the Goths, and I swear to you that the breaking up of our little four-square coterie was such another unthinkable event.
Кто-то сказал, что смерть мыши от рака повлекла за собой осаду Рима готами, - уверяю вас, событием не меньшего масштаба был развал нашего маленького табльдота.
Supposing that you should come upon us sitting together at one of the little tables in front of the club house, let us say, at Homburg, taking tea of an afternoon and watching the miniature golf, you would have said that, as human affairs go, we were an extraordinarily safe castle.
Жаль, что вам не довелось увидеть нас в ту пору: мы сидим вчетвером за столиком в летнем кафе перед зданием английского клуба, скажем, в Гомбурге, пьем чай, смотрим, как рядом на детской площадке играют в гольф. Вы бы сказали: "Нет, эти четверо полностью застрахованы от всех житейских бурь и страстей!"
We were, if you will, one of those tall ships with the white sails upon a blue sea, one of those things that seem the proudest and the safest of all the beautiful and safe things that God has permitted the mind of men to frame.
Как тот, если угодно, высокий парусник о белых парусах на синей глади океана, что служит символом всего прекрасного, гордого и нетленного, что Г осподь позволил создать человеческому разуму.
Where better could one take refuge?
Где найти лучшее убежище?
Where better?
Где?
Permanence? Stability?
Постоянство, устойчивость - неужели все это в прошлом?
I can't believe it's gone.
Трудно поверить.
I can't believe that that long, tranquil life, which was just stepping a minuet, vanished in four crashing days at the end of nine years and six weeks.
Трудно поверить, что долгая покойная жизнь, которая целых девять с лишним лет шла ритмично, как часы или менуэт, враз оборвалась за четыре обвальных дня.
Upon my word, yes, our intimacy was like a minuet, simply because on every possible occasion and in every possible circumstance we knew where to go, where to sit, which table we unanimously should choose; and we could rise and go, all four together, without a signal from any one of us, always to the music of the Kur orchestra, always in the temperate sunshine, or, if it rained, in discreet shelters.
Я не случайно сказал "менуэт". Ей-богу, в нашей близости было что-то от старинного танца. Мы всегда точно знали, где бы мы ни оказались и что бы с нами ни случилось, куда идти, где сесть, какой столик всем вместе выбрать. Под музыку санаторного оркестра мы вчетвером все разом, точно кто-то подавал знак, вставали и выходили из ресторана, на улицу, где грело нежаркое солнце, или, если шел дождь, укрывались в каком-нибудь уютном кафе.
No, indeed, it can't be gone.
Нет, такое не кончается.
You can't kill a minuet de la cour.
С придворным менуэтом покончить нельзя.
You may shut up the music-book, close the harpsichord; in the cupboard and presses the rats may destroy the white satin favours.
Можно закрыть ноты, запереть клавесин. В платяном шкафу и в гладильной могут завестись мыши - они прогрызут нарядные банты из белого атласа.
The mob may sack Versailles; the Trianon may fall, but surely the minuet-the minuet itself is dancing itself away into the furthest stars, even as our minuet of the Hessian bathing places must be stepping itself still.
Толпа осадит Версаль, падет Трианон, но менуэт закончиться не может! Этот танец уводит нас к самим звездам, кажется, он по-прежнему звучит на водных курортах в немецких землях Гессен, где мы бывали.
