которых теперь не было и пятнышка снега, и совсем недалеко, впереди, высились отвесные зубчатые скалы, а среди них одна, заветная, особенно высокая, отвесная и зубчатая. Я внутренним зрением, сквозь слезы и пот, видел ее рваные зубчатые стены, на которых повисли, зацепившись за них, рваные клочья седого тумана. Я еще надеялся обогнать ненавистное горячее солнце, я надеялся броситься вниз с мокрой, укутанной туманом скалы, броситься мокрым, грязным и жалким, чтобы ужаснувшаяся жалость природы, или богов, или туманных отвесных скал приняла меня в свое мокрое туманное естество, отдавая назад травой, деревьями и цветами, ручьями талой горной воды и желтыми первоцветами, цветущими среди мокрых зубчатых склонов. Я еще надеялся слиться с природой, смертью своей отдавая ей возможность снова проснуться весной, обернувшись теплой морской волной и криком парящих в воздухе чаек. Но природа не принимала мою огромную жертву, она высушивала на глазах мою одежду, слезы и волосы, она высушивала виноградники и тополя, а также мокрые туманные скалы; она на глазах испаряла мокрый седой туман, она обвивала меня легким и теплым ветром, она забирала у меня последние капли решимости. Необходимо было обдумать свое положение. Я сел на сухой камень и оглянулся по сторонам. Внизу лежали сухие виноградники и поля, а впереди, прямо передо мною, буквально в нескольких метрах, высились сухие отвесные скалы. Природа опять перепутала листы отрывного календаря, она опять перепутала зиму и лето, она окунула меня в жаркий июнь, сделав совершенно ненужными и пальто, и свитер, и давно потерянную внизу лыжную шапочку. Нет, закричал я нависшим скалам и душному июньскому зною, нет, вы не перехитрите меня, у вас ничего не получится, вы не остановите меня своими жалкими уловками комедиантов! Не для того я шел своими ледяными аллеями к этой одинокой и прекрасной скале, не для того отстаивал свое одиночество, не для того вел бои за свободу, чтобы сейчас, в трех метрах от цели, свернуть с заветного курса! Я встал с камня и сделал шаг навстречу скале. Потом схватился за выступ, и, подтянувшись, стал карабкаться вверх, хватаясь за камни и корни мертвых деревьев. Я ничего не видел, кроме этих корней и камней, я полз с решимостью доползти до самого верха, я полз, а вокруг раздавались какие-то звуки и шорохи, и стрелы зеленой травы прорастали у меня на глазах прямо через слой прошлогодних слежавшихся листьев, а следом за травой появлялись желтые и синие первоцветы, и, распускаясь среди камней, струили в ноздри тонкие душные ароматы. Я полз, а вокруг трещали цикады, и яркие волшебные бабочки беспечно касались крылом моей разгоряченной щеки. Я полз, напрягая последние силы, и когда наконец, подтянувшись в последний раз, выбросил тело свое на вершину скалы, вокруг меня все цвело и сверкало летними красками. Прямо на глазах мертвые, искривленные ветром деревья выпусками клейкие почки, которые сразу же лопались, распускаясь белыми неземными цветами. На глазах у меня мертвый безжизненный выступ скалы неотвратимо покрылся белым цветущим миндалем. Голова закружилась от высоты и пьянящих непередаваемых запахов, и я невольно схватился за острый гребень, пораженный происшедшими вокруг переменами. Прямо передо мной на выступ скалы опустилась яркая райская птица, и, раскрыв свои разноцветные крылья, застыла, похожая на яркий райский цветок. Золотая долина лежала внизу, как на ладони, со своим голубым спокойным заливом, с длинным молом, отгораживающим его от моря и белым многопалубным теплоходом, прекрасной «Калькуттой», через страны, проливы и шторма специально для меня зашедшей в ялтинский порт; выше порта лепились одна к одной красные черепичные крыши, окруженные одинаково стройными минаретами и кипарисами, еще выше желтели виноградники и поля, зеленели сосновые рощи, цвели среди скал первоцветы и белый горный миндаль; сзади уступами подымались один за другим каменные отроги Ай-Петри, а сверху, на долину, на горы, и на меня, медленно опускался расплавленный шар солнца. Ветер трепал мои волосы, я стоял на вершине скалы, сознавая каждой клеточкой тела, что все это мое, годное, выстраданное и выхоженное годами: и море, и сосны, и горы, и цветущий белый миндаль, что я неразрывно связан со всем этим прекрасным и бушующим миром, который мне нужен, который нужен замороженному юноше-рыболову, который придумал я во время своих бесконечных путешествий в темных заледенелых аллеях, и который невозможно оторвать от меня самого. Что я и есть эти скалы и это море, эти крики рассерженных чаек, это солнце и эти цветущие в траве первоцветы. Что я уже упал со скалы – туда, вниз, в стремительное журчание горных потоков, что я уже пророс желтыми первоцветами, первой зеленой травой, первыми цветами распустившегося в скалах миндаля, что моя разбитая среди мокрых камней голова обернулась пением звенящих потоков, запахом хвои и взмахами ярко раскрашенных крыльев; что капли моей пролившейся крови обернулись пурпурными плодами
