по щеке. — Старый ты, Колька, стал. Да и я не помолодела. Ну, ничего, как говорится, старый конь борозды не портит, хотя глубоко и не пашет.
Она заливчато захохотала, откинувшись всем корпусом назад, ее пышные телеса колыхались. Косогоров смотрел постным взглядом в сторону. И тут он увидел, что к нему подходит Аня Морщанцева. Ее нельзя было не узнать. Она, как была, так и осталась высокой и слегка полноватой, только каштановые волосы были сильно усыпаны сединой, в когда-то ясно-карих глазах как будто бы немного поубавилось блеска, да вокруг глаз и рта собрались морщины. На руках она держала малыша лет двух.
Николай Артемьевич шагнул ей навстречу и она улыбнулась ему тихо и радостно.
— Ну вот, наконец-то…
— Анька, узнаешь? — сразу же опередила Косогорова рыжая Виноградова и повисла у нее на шее. Потом она пошлепала малыша по налитым коленцам: — Твое творение?
— Что ты! В мои-то годы? Это внук, сын моей средней дочери.
— А я вот больше не по детям, а по мужьям специалистка, — Виноградова подморгнула Николаю Артемьевичу, игриво толкнула его локтем и тут же, спохватившись, стала по команде «смирно» и, отсалютовав, гаркнула: — Товарищ звеньевой! Почему пионерка Аня Морщанцева не докладывает по форме?
Кто-то за спиной Косогорова довольно внятно проговорил: «Дура!», и он почувствовал такой стыд, что готов был провалиться сквозь землю.
Когда подошел еще один бывший соученик — худой, высокий, с удлиненным, словно принюхивающимся носом, с мокрыми губами и прищуренными мутноватыми глазками, — Косогоров с трудом узнал его — это был Геннадий Свечкин. Ответственный за организацию встречи Вадим Маслов сообщил, что больше никого не будет.
— Неужели больше никого? — растерянно спросил Косогоров.
Вадим Маслов достал список, переписанный с оборота групповой фотографии, и передал его Косогорову. В списке перед фамилиями стояло одиннадцать пометок «умер», «убит», восемь пометок «судьба неизвестна» и только четыре пометки «есть». Четыре из двадцати трех, включая самого Косогорова.
— Знаешь что, Коля, — задумчиво почесывая нос, проговорил Геннадий Свечкин. — Выпить бы надо было по этому случаю.
— Товарищ звеньевой, я голосую «за»! — шумно поддержала Виноградова.
Николай Артемьевич посмотрел на хмурые лица своих бывших учеников, на ужас, застывший в больших и влажных глазах Жанны Бочаровой, на полубрезгливую улыбку красавицы Верочки Тинской, и понял, что надо или сразу все кончить, или что-то предпринять. И в этот же момент его осенила идея.
— Товарищи, — сказал он твердо. — А сейчас мы пойдем на склон к реке, сядем на травку и вы услышите от нас, старшего поколения, как мы сейчас живем и чего мы достигли за тридцать три года.
Когда они пришли на склон у реки, рыжая Виноградова, выкрикнула: «Товарищ звеньевой!», но Косогоров не дал ей закончить:
— Садись! — скомандовал он. — Все, друзья, рассаживайтесь! — добавил он мягче.
Геннадий Свечкин потоптался на месте, а потом сказал:
— Знаешь, Коля, друг, мне на сырой земле сидеть невозможно, у меня геморрой.
— Ну, в таком случае, стой, — спокойно сказал Косогоров.
— А может быть я пока схожу за бутылочками? — лицо Свечкина расплылось в хитроватую улыбку. — Товарищи, скинемся по несколько рублей? Не выпить по такому случаю, — это будет преступление.
— Потом, Геня, потом, — перебил Косогоров и, заторопившись, начал что-то вроде речи.
И как во всякой речи, Николай Артемьевич начал бросать давно заученные, ставшие почти шаблонными, фразы: «Только благодаря родимой советской власти!..», «В то время, когда в других странах происходит разложение!..», «Наше здоровое прогрессивное общество!..», «Широкие двери!..», «Перед вами величественные перспективы!..» и прочее, прочее.
Речь получилась бодряческая, но никто этого не заметил, потому что все привыкли именно к таким речам. О себе он говорил не много: «Вы знаете, что я педагог, и я горд моей благородной профессией!»
Потом слово было предоставлено Анне Морщанцевой. Она не стала произносить речь, а говорила тихо, спокойно:
— Вот, молодью люди, перед вами жизнь. Ну что я могу о себе рассказать такого, чтобы вам пошло на пользу? Я родила и воспитала троих детей, у меня два замечательных внука, и поэтому я счастлива. Знаете, девочки, — она мягко улыбалась. — Для вас будущее — материнство, а все остальное, это проходящее.
— А я хочу быть инженером, — задумчиво сказала Жанна Бочарова.
— У меня, миленькая, тоже диплом дома лежит, но он мне не надолго пригодился, ничего он в моей жизни не переменил.
В это время внук Морщанцевой заныл, стал проситься на землю, засучил ножками, и ей стало трудно продолжать беседу. Тогда выступил Геннадий Свечкин:
— Вот что, братцы, — заговорил он, собрав складки на лбу и почему-то немного раздраженно. — Я, по правде сказать, живу неплохо. Работаю шофером на трехтонке, кое-как кручусь. Где подкалымлю сотню, где отхвачу
