Артем мусолит огрызок карандаша, пишет, криво раззявив рот и смачивая слюной седую бороду. Стиснули Анну, толкают в бока, жарко дышат махорочным перегаром и луком. Рядом с нею Марфа. У Марфы четверо детишек. Знает она, что в детских яслях настоящий за ними надгляд, а поэтому спокойно ползает глазами по букварю, пот ядреными горошинами капает у нее с носа на верхнюю губу, иногда рукавом смахнет, а иногда и языком слижет, и снова шевелит губами, отмахиваясь от въедливых мух.
Чаще постукивает сердце у Анны. Нынче первый раз читает она по целому слову. Сложит одну букву, другую, третью, и из непонятных прежде черных загогулин образуется слово. Толкнула в бок соседку:
— Гляди, получается «хле-бо-роб».
Учитель стукнул по доске мелом.
— Тише! Про себя читайте! А ну, дедушка Артем, читани нам нынешний урок!
Дед ладонями крепко прижал к столу букварь, откашлялся.
— На-ша… ка-ша..
Марфа не утерпела, фыркнула в кулак.
Дед злобно покосился на нее, начал снова.
— На-ша… ка-ша… хо-ро-ша…
Прочитал и руками развел.
— Скажи на милость, как оно выходит!
Переворачивая страницу, шепнул Марфе:
— Нет, бабонька, стар я становлюсь! Молодым был, бывало, три посада цепом обмолочу и в ус не дую, а теперя, видишь, прочел и уморился. Одышка душит, будто воз на гору вывез!
Втянулась Анна в работу. Понедельно работала то на кухне, то около скотины. На гумне постукивала молотилка, суетились рабочие. Арсений, присыпанный хлебными остями и пылью, клал скирд, в полдень прибежал на кухню, крикнул Анне:
— Ты поздоровше, Анна, иди, подсоби на гумно, а тебя пущай заменит Марфа Игнатова!
Помогая Анне влезть на скирд, шлепнул ее по спине, засмеялся.
— Ну, толстуха, успевай принимать!..
Сажал на вилы вороха обмолоченной духовитой соломы, напруживаясь, поднимал вверх. Анна принимала. Сначала по колена, потом по пояс засыпал ее Арсений соломой, глянул, смеясь, снизу вверх, крикнул:
— Даешь работу! Эй, ты, там, на скирду!.. раззяву ловишь?..
В постоянной работе глохла боль у Анны, давностью затягивалась. Перестала думать о том, как вернется первый муж и что будет дальше… Короткой зарницей мелькнуло лето… Осень ссутулилась возле коллективских ворот. Утрами, словно выпущенный табун жеребят, бежали детишки в школу.
И вот днем осенним, морозным и паутинистым, спозаранку как-то, взошел Александр — муж Анны— на крыльцо. Жестко постукивая каблуками и отмахиваясь веткой орешника от собак, прошел по крыльцу, дверь отворил и стал у притолки, не здороваясь. Высокий, черный, в шинели приношенной. Сказал просто и коротко:
— Я пришел за тобой, Анна, собирайся!
Анна тяжело присела на сундук, переводя взгляд с Арсения на мужа, потом, с трудом ворочая губами, сказала:
— Не пойду!
— Не пойдешь? Посмотрим! — улыбнулся Александр криво, пожал плечами и вышел. Осторожно и плотно притворил за собою дверь.
За долгую и думную осень чаще хворала Анна, желтизной блекла, то ли от хворости, то ли от думок. В субботу вечером подоила она с бабами коров, телят загнала в закут, не досчиталась одного и пошла искать через леваду в степь, мимо ветряка, задремавшего в тумане. На старом кинутом кладбище, промеж обросших мохом крестов и затхлых осевших могил, пасся рябенький коллективский телок. Повернула Анна телка и, приглядываясь в густеющей темноте, погнала домой. До канавы дошла и села, прижимая руки к груди. Услыхала, как рядом с вызванивающим сердцем стукнул и завозился ребенок. Тяжело поднялась, пошла, улыбаясь краешками губ — устало и выжидательно.
До нага оголился сад. Под макушками тополей мечется ветер, скупо стелет под ноги кумачевые листья. Дошла до беседки, увидала, как из тернов вышел кто-то и стал, перегородив дорогу.
— Анна, ты?
По голосу узнала Александра.
Горбатясь и растопыривая руки, Александр подошел.
— Значит, забыла про то, как шесть лет вместе жили?.. Совесть-то всю в солдатках порастрепала? Эх, ты, хлюстанка!.. Коли людей не постыдилась, то хоть греха бы побоялась!..
Думала Анна, что вот сейчас повалит на земь, будет бить коваными солдатскими ботинками, как в то время, когда жили вместе. Но Александр неожиданно встал на колени, на сырую пахучую грязь, глухо сказал, протягивая руки вперед:
— Аннушка, пожалей!.. Я ли тебя не кохал? Я ли с тобой не няньчился, будто с малым дитем?.. Помнишь, бывало, мать родную словом черным обижал, когда зачинала она тебя ругать. Аль забыта наша любовь? А я шел из-за границев, одну думку имел: тебя увидать… А ты… Эх!..
Тяжело привстал, выпрямился и пошел по тернам, не оглядываясь.
— Нно, попомни мое слово!.. Не вернешься ко мне, не бросишь своего хахаля— грех на твоей душе будет…
Постояла Анна. В середке змеей жалость греется к Александру, с которым шесть лет жила под одной крышей…
С этой поры и пошло. Чаще задумывалась Анна. Чаще вспоминала слова Александра: «Коли людей не постыдилась, то хоть греха бы побоялась!» От этих слов груз тяжелый и страшный чувствовала Анна на
