здесь происходит? — крикнул он, стараясь не выдать своего страха.
Они никак не реагировали на его слова, казалось, даже не слышали их.
Тот, что стоял у двери, начал подпрыгивать, подергивая плечами и головой. Рука, в которой он держал нож, мелко дрожала в такт барабанному бою. Человек у окна двинулся по кругу, выделывая ногами сложные па, — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, расширяя и расширяя круги. Рука с ножом тоже описывала круги в такт барабанам, в такт шагам. Барабаны били все чаще и чаще.
Удомо предал, смерть Удомо. Удомо предал, смерть Удомо.
Бешено колотилось в такт барабанам и сердце Удомо. Глухой стук отдавался во всем теле, и скоро он уже не мог отличать удары сердца от ударов барабанов.
— Прекратите! — крикнул он, но теперь в его голосе звучал страх.
Человек, оторвавшийся от окна, описывал круги уже по всей комнате.
Нож в руке того, что стоял у двери, дрожал все быстрее. Их тела блестели от пота. В уголках губ появилась пена.
— Я Удомо. Вы ведь знаете меня! Я освободил вас! Освободил вас! Вы слышите! Я — Удомо! Ваш вождь!
Но они не слышали. Голос, который прежде вызывал у них слезы восторга, поднимал на борьбу, не доходил до их сознания. Они слышали лишь бой барабанов, И эти барабаны били повсюду — в доме, под полом, на крыше, везде… В их сердцах. Даже в сердце Удомо.
Смерть Удомо, смерть Удомо, смерть Удомо…
— Я освободил вас! — Теперь это звучало как мольба.
Лицо Удомо было мокро от пота, пот сбегал струйками, во рту было солоно. Смерть была близка. Он рванулся вперед, коснулся дверной ручки. И в тот же миг человек, находившийся прежде у двери, вырос над ним, схватил его и занес над его головой руку с ножом. Затем он с силой опустил нож и яростно отшвырнул от себя Удомо.
Смерть Удомо, смерть Удомо, смерть Удомо… — рокотали барабаны.
Удомо был еще жив: человек у двери ударил его рукояткой ножа. Но это уже не был Удомо. Это была жертва, готовая к закланию. Воля его была сломлена. Боги племени утвердили свое превосходство. Удомо лежал на полу оцепеневший, с остановившимся взглядом и раскрытым ртом. А над ним безумствовали барабаны.
Те двое в исступлении плясали вокруг Удомо, кружась в ритуальном танце смерти. А барабаны приказывали:
Убей! убей! убей! убей!
Тот, что стоял вначале у окна, издал пронзительный вопль и вонзил в Удомо нож.
Дикая боль освободила его от власти барабанов. На одно страшное мгновение он снова стал человеком. Нет, не только Мхенди… Лоис. О, Лоис, Лоис!..
Второй нагнулся и ударил Удомо ножом в шею. Кровь брызнула ему прямо в лицо.
Смерть пришла к Удомо.
В диком, все нарастающем исступлении, они кромсали ножами бездыханное тело. Вдруг барабаны смолкли. Оба замертво рухнули на пол. Тишина завладела ночью. И в наступившей тишине неслышно появились люди и унесли тех двоих, оставив на полу растерзанное тело, в котором обитала когда-то душа Майкла Удомо.
И ночь была тиха над Африкой. И высоко в небе стояла луна. И звезды ярко сияли в безмолвии ночи.
2
Пол Мэби опустил телефонную трубку и пошел к диванчику, стоявшему в углу его студии. Он лег и уставился в потолок.
Итак, он умер. Трудно поверить. Всегда был полон жизни. Часто приходил сюда, в эту самую студию, вместе с Лоис, Лоис…
Он поднялся, достал ручку и блокнот, положил блокнот на колено и принялся писать:
«Лоис, дорогая, только что мне звонили из нашего посольства. Но к тому времени, как Вы получите это письмо, Вы уже, конечно, будете знать о случившемся. Его смерть — большое событие, о ней сразу узнает весь мир.
Прошло почти пять лет с тех пор, как я последний раз писал Вам, сообщая о смерти Мхенди и прося разрешения приехать. Вы не ответили мне. Возможно, не ответите и на этот раз. Я пойму. Я действительно предал нашу дружбу, уехав на родину по зову Удомо. Дело в том, что меня звал не только Удомо, меня звала Африка. Но в конце концов я предал и ее, оказавшись не подготовленным к логическому развитию событий, которые повлекли за собой смерть Мхенди.
Кажется, я не писал Вам о своем последнем разговоре с Удомо. Я был тогда слишком потрясен, слишком ненавидел его. Теперь я могу думать о том, что произошло, без надрыва. Помню, как он издевался надо мной, поняв, что я не останусь, несмотря на все его уговоры. Назвал меня „блюстителем нравственности“ и зло высмеял мой слюнявый патриотизм. Мне кажется, что только он и Мхенди понимали до конца, какой ценой достается прогресс. И из всех нас он один готов был платить сполна. Том не смог примириться с африканской действительностью. Он вернулся в Англию сломленным и несчастным. И умер, не прожив здесь и месяца. Но мне кажется, что самым никчемным, самым слабым оказался я. Я предал всех и вся — Вас, Лоис, Мхенди, Африку, У долго, свое искусство. Он сказал мне во время последнего разговора, что
