Избранное [Николай Петрович Майоров] (fb2) читать постранично, страница - 3

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]

Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя!

Земля не обернётся мавзолеем…

Прости ему: бывают чудаки,

которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки.

Творчество

Есть жажда творчества,

Уменье созидать,

На камень камень класть,

Вести леса строений.

Не спать ночей, по суткам голодать,

Вставать до звёзд и падать на колени.

Остаться нищим и глухим навек,

Идти с собой, с своей эпохой вровень

И воду пить из тех целебных рек,

К которым прикоснулся сам Бетховен.

Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,

Весь мир вместить в дыхание одно,

Одним мазком весь этот лес и камни

Живыми положить на полотно.

Не дописав,

Оставить кисти сыну,

Так передать цвета своей земли,

Чтоб век спустя всё так же мяли глину

И лучшего придумать не смогли.^[1]

На реке

Плыву вслепую. Многое не вижу,

А где-то есть конец всему и дно.

Плыву один. Всё ощутимей, ближе

Земля и небо, слитые в одно.

И только слышно, там, за поворотом

Торчащих свай, за криками людей,

Склонясь к воде с мостков дощатых, кто-то

Сухой ладонью гладит по воде.

И от запруд повадкой лебединой

Пройдёт волна, и слышно, как тогда

Обрушится серебряной лавиной

На камни пожелтевшая вода.

И хорошо, что берег так далёко.

Когда взгляну в ту сторону, едва

Его я вижу. Осторожно, боком

Туда проходит стаями плотва.

А зыбь воды приятна и легка мне…

Плотва проходит рукавом реки

И, обойдя сухой камыш и камни,

Идёт за мост, где курят рыбаки.

Я оглянусь, увижу только тело

Таким, как есть, прозрачным, наяву, —

То самое, которое хотело

Касаться женщин, падать на траву,

Тонуть в воде, лежать в песке у мола…

Но знаю я — настанет день, когда

Мне в первый раз покажется тяжёлой

Доныне невесомая вода.^[2]

Детство

Я был влюблённым в лес и в воду,

В простую радость, в игры на дворе.

Курил табак. Крал тайно из комода

Отцовский карабин, хранимый в кобуре.

Друзья мои, — владельцы птичьих клеток,

Невинных снов, диковинных гвоздей, —

В часы нужды курили листья с веток,

Дрались у игрищ, крали голубей.

На всё был спрос, к любой покупке повод.

Превыше всех коллекций старины

Ценились карабин и книжка «Овод»,

Для них, казалось, не было цены.

Мир был предельно прост и ясен.

И за пригоршню пятаков

Мы покупали мыслимое счастье,

Закованное в тяжести подков.^[3]

Апрель

Ту улицу Московской называли.

Она была, пожалуй, не пряма,

Но как-то по-особому стояли

Её простые, крепкие дома,

И был там дом с узорчатым карнизом.

Купалась в стёклах окон бирюза.

Он был насквозь распахнут и пронизан

Лучами солнца, бьющими в глаза.

По вечерам — тягуче, неумело

Из-под шершавой выгнутой руки

Шарманка что-то жалостное пела —

И женщины бросали пятаки.

Так детство шло.

А рядом, на базаре,

Народ кричал. И фокусник слепой

Проглатывал ножи за раз по паре.

Вокруг — зеваки грудились толпой.

Весна плыла по вздыбившимся лужам.

Последний снег — темнее всяких саж —

Вдруг показался лишним и ненужным

И портившим весь уличный пейзаж.

Его сгребли. И дворники, в холстовых

Передниках, его свезли туда,

Где третий день неистово, со стоном

Ломала льдины полая вода.^[4]

На родине

Там не ждут меня сегодня и не помнят.

Пьют чаи. Стареют. Свято чтут

Тесноту пропахших пылью комнат,

Где мои ровесники растут,

Где, почти плечом дверей касаясь,

Рослые заходят мужики

И на стол клеёнчатый бросают

Красные, в прожилках, кулаки.

В дымных, словно баня, плошках

Мать им щи с наваром подаёт.

Мухи бьют с налёта об окошко.

Кочет