сходством, толпа единодушно почтила г-на Лакареля именем прославленного Эпоредорикса. И с тех пор правитель канцелярии префекта считал себя обязанным публично воплощать популярный тип галла и сообразовать с этим при всех обстоятельствах свои поступки и речи. Лакарелю его роль довольно хорошо удавалась, так как он прошел подготовку по этой части еще на юридическом факультете и от него требовали только, чтобы он был весельчаком, воякой и при случае отпускал вольное словцо. Находили, что он мило целуется, и он стал завзятым поцелуйщиком. Женщин, девиц и девочек, красивых и безобразных, молодых и старых — он целовал всех направо и налево только потому, что так полагается истому галлу, и совершенно невинно, ибо он был человек нравственный.
Вот почему, случайно застав г-жу Бержере одну в гостиной, где она ждала его жену, он тотчас же поцеловал гостью. Г-же Бержере были известны повадки г-на Лакареля. Но тщеславие, которое было у нее весьма сильно, смутило рассудок, который был у нее весьма слаб. Она приняла этот поцелуй за признание в любви и испытала такое чувство смятения, что грудь ее начала порывисто вздыматься, ноги подкосились и она, тяжело дыша, упала в объятия г-на Лакареля. Г-н Лакарель был удивлен и смущен. Но самолюбие его было польщено. Он усадил, как сумел, г-жу Бержере на диван и, склонившись к ней, произнес голосом, в котором сквозила симпатия:
— Бедняжка!.. Такая очаровательная и такая несчастная!.. Так вы нас покидаете!.. Вы уезжаете завтра?..
И он запечатлел на ее лбу невинный поцелуй. Г-жа Бержере, у которой нервы были взвинчены, внезапно разразилась слезами и рыданиями. Затем она медленно, серьезно, скорбно вернула поцелуй г-ну Лакарелю. В эту минуту вошла в гостиную г-жа Лакарель.
На другой день весь город строго осудил г-жу Бержере, которая запоздала с отъездом на одни только сутки.
II
Герцог де Бресе принимал у себя в Бресе генерала Картье де Шальмо, аббата Гитреля и г-на Лерона, товарища прокурора в отставке. Они посетили конюшни, псарни, фазаний двор и успели притом поговорить и о «Деле».
День тихо подходил к концу. Они замедлили шаги на главной аллее парка. Перед ними на фоне серого облачного неба высился массивный фасад замка, перегруженный фронтонами и увенчанный остроконечными кровлями.
— Повторяю,— сказал г-н де Бресе,— скандал, поднятый вокруг этого дела, есть не что иное, как отвратительный маневр врагов Франции…
— И врагов религии,— тихо добавил аббат Гитрель,— и врагов религии. Нельзя быть достойным французом, не будучи достойным христианином. И мы видим, что весь шум затеян главным образом вольнодумцами, франкмасонами, протестантами.
— И евреями,— вставил г-н де Бресе,— евреями и немцами. И какая неслыханная наглость усомниться в приговоре военного суда! Ведь нельзя же в самом деле допустить, чтобы все семь французских офицеров ошиблись.
— Конечно, нет; этого нельзя допустить,— подтвердил аббат Гитрель.
— Вообще говоря,— сказал г-н Лерон,— судебная ошибка — нечто очень маловероятное. Скажу даже — невозможное, поскольку закон предоставляет обвиняемым всяческие гарантии. Я имею в виду гражданское судопроизводство. Но отношу это также к судопроизводству военному. Если подсудимый не находит тех же гарантий в формальностях несколько сокращенной процедуры, зато он найдет их в личности судей. По-моему, сомнение в законности приговора, вынесенного военным судом, есть уже само по себе оскорбление армии.
— Вы совершенно правы,— подтвердил г-н де Бресе.— Да и к тому же, можно ли допустить, чтобы семь французских офицеров ошиблись? Можно ли это допустить, генерал?
— С трудом,— отвечал генерал Картье де Шальмо.— Я лично допустил бы это с трудом.
— Синдикат изменников! — воскликнул г-н де Бресе.— Просто неслыханно!
Разговор стал более вялым и прекратился. Герцог и генерал заметили фазанов на лужайке и, охваченные инстинктивным и неискоренимым желанием убивать, пожалели в глубине души, что при них не было ружей.
— У вас лучшая охота в здешних местах,— сказал генерал герцогу де Бресе.
Герцог погрузился в задумчивость.
— Так или иначе,— сказал он,— евреи не принесут счастья Франции.
Герцог де Бресе, старший сын покойного герцога, некогда блиставший в рядах «легкой кавалерии» Версальского собрания, вступил на политическое поприще после смерти графа Шамбора {3}. Он не знавал дней надежды, часов жаркой борьбы, монархических махинаций, увлекательных, как заговор, насыщенных страстями, как аутодафе; не видал вышитых пологов, поднесенных монарху владетельницами замков, знамен, стягов, белых лошадей, которые должны были привезти короля. Как наследственный депутат от Бресе, он вступил в Бурбонский дворец с чувством глухого недоброжелательства по отношению к графу Парижскому и с тайным желанием, чтобы трон не был восстановлен в пользу младшей линии. В остальном же он был лояльным и
