Шефтла с головы до ног, затем показала на первый этаж.
Проходя мимо освещенного окна, Шефтл невзначай заглянул в него: сквозь полупрозрачную белую занавеску он увидел Эльку.
И снова, совсем как когда-то, забилось сердце. Ведь знал он, давно знал, что Элька вернулась, что она здесь, в Гуляйполе, а все же до этой минуты не верилось, что она так близко.
И вот он стоит у ее двери…
Шефтл тщательно вытер платком вспотевший лоб, поправил воротник пиджака и несмело постучал.
Ему не ответили. В комнате слышался шум, Элька — Шефтл узнал ее голос — громко, с ноткой раздражения бранила кого-то, видимо ребенка: «Сколько раз я тебе говорила, не трогай чернильницу! Ну что мне теперь с тобой делать!»
Плачущий детский голосок что-то пролепетал. Шефтл, собравшись с духом, постучал еще раз, сильнее.
— Кто там?
— Можно? — переступая с ноги на ногу, глухо спросил Шефтл.
В комнате стихло. Шефтл услышал шаги, легкие, быстрые. Дверь отворилась: на пороге, в светлом ситцевом халатике, стояла Элька. Лицо у нее было удивленное.
— Вам кого? — спросила она, вглядываясь в темноту. Шефтл совсем растерялся.
— Можно к вам… то есть не поздно ли?… — проговорил он неожиданно охрипшим, чужим голосом.
— Вы ко мне?
«Неужели она меня не узнает?» Но повернуться и уйти было невозможно. Подавляя смутную досаду, Шефтл шагнул, споткнулся о порог, еле удержал равновесие и, не помня себя от смущения, вошел в маленькую ярко освещенную комнатку. И тут Элька разглядела наконец гостя. На минуту замерла, как бы не веря своим глазам, потом воскликнула:
— Шефтл?!
И бросилась к нему. От неожиданности Шефтл попятился и неловко протянул ей руку.
Элька тоже смутилась. Но тут же овладела собой и крепко, несколько раз пожала протянутую руку.
— Шефтл, Шефтл… Это ты, Шефтл!.. А я — то тебя не узнала… Знаешь, ты стал какой-то совсем другой…
— Правда? — сказал Шефтл, слегка поведя плечом.
Нет, Элька никогда его себе таким не представляла: стоило ей о нем подумать, как перед глазами вставал заснеженный сад, разбитые сани с одной лошадью в упряжке и он сам — в старом рваном тулупе, в облезлой заячьей ушанке, в дырявых валенках, из которых торчала солома. Таким она видела его в последний раз, таким он ей запомнился — несчастным последним единоличником на хуторе… А теперь… Другой, совсем другой Шефтл! Он казался ей даже как-то выше, стройнее. И так опрятно одет. Элька втайне почувствовала гордость за него — ведь и она к этому как-то причастна.
— Как хорошо, что ты зашел, как хорошо… Я давно… Погоди, но что ж ты стоишь? Прости, в комнате такой беспорядок… А тут еще Светка чернильницу опрокинула… — Элька оглянулась на бледную заплаканную девочку в стоптанных сандалиях, которая виновато стояла в углу и с удивлением смотрела на Шефтла.
— Дочурка твоя? — спросил Шефтл, внимательно глядя на девочку.
— Единственная моя радость. Ну садись же, садись… Такой гость… Знать бы раньше… Дай я хоть немножко приберу… — Элька быстро начала убирать со стола. — Такой гость… — все повторяла она. — Когда ты приехал? А что на хуторе? Как у тебя дома? Подожди, я сейчас… Ты мне все, все расскажешь!
Стол она уже накрыла чистой, тщательно выглаженной скатертью и, вдруг вспомнив, что она в халате, смутилась, вытащила чемодан из-под кровати, взяла какие-то вещи и легкими шагами вышла в коридор.
Шефтл разглядывал комнату.
В чисто побеленной горнице у одной стены стоял диван, обтянутый голубеньким ситцем, у другой — опрятно прибранная железная кровать и детская, деревянная. Посередине — простой квадратный столик, две табуретки. В углу около окна — этажерка, над ней в резной рамке фотография молодого мужчины, с открытым, веселым и добрым лицом. Шефтл догадался, что это и есть муж Эльки.
— Иди сюда, ко мне иди, — позвал он заплаканную девочку, садясь на табурет.
Девочка с минуту колебалась, затем, словно решившись, подбежала к Шефтлу.
— А это мой папа, — сказала она с гордостью, показывая на фотографию.
Теперь Шефтл заметил, что она очень похожа на отца. Он легонько провел рукой по ее светлым мягким волосам.
— Как тебя зовут? — спросил он, сажая девочку на колени.
— Света.
— А фамилия?
— Орешина… Я не виновата, что скатерть запачкалась, — добавила девочка со слезами в голосе.
— Ну конечно, — согласился Шефтл, подбрасывая ее на коленях, — раз скатерть запачкалась, значит, скатерть и виновата.
— Нет, не скатерть. Это чернильница виновата. Она сама перевернулась.
— Сама? Вон оно что! Ай-яй-яй… Почему же это она взяла и перевернулась?
— Потому что не хотела стоять на одной ножке! — рассмеялась девочка.
— Вот как! — звонко прищелкнул Шефтл языком. — А ты умеешь прыгать на одной ножке?
— И даже до самого окна.
— Ну, если так, вот тебе подарок, — и, вынув из кармана пеструю коробку с леденцами, Шефтл дал ее Свете.
— Ой, какая хорошенькая коробочка! — закричала Света, соскочила с коленей и бросилась к
