больше нет сил, — хрипло признался колдун, и тут же, опомнившись, заорал на Петухова. — Я же сказал тебе копать, сволочь!
— Куда там копать? Ты глянь, чего я раскопал.
Колдун посмотрел в яму, где, наподобие водорослей на морском дне, беспокойно шевелились руки. Напряженные, перекошенные черты его черного лица с резкими складками морщин и почти белой от седины бородой вдруг размягчились.
— Ребята, пока пауза, они новое придумывают, и нам надо спешить. Мне пора.
Сказав это он спрыгнул в яму.
Ксендз вцепился руками в полы черного пальто на колдуне и завопил: «Ни боже ж ты мой! Никак не можно! Назад, назад вылезайте...» Колдун, не обращая внимания ни на ксендза, ни на вцепившиеся снизу в его брюки ручищи с лишними синими пальцами, быстро достал из-за пазухи нательный шнурок с оберегом. Вынул из заскорузлого от времени кожаного мешочка камешек, больше похожий на уголек. Засунул камешек в рот и с усилием проглотил, горькая гримаса пробежала по сумрачному лицу.
— Ну и гадость мне истопник оставил! — сказал смотрящим на него спутникам. — Иного способа я, ребята, не придумал. Да и не существует его, против такой силы в открытую не попрешь, мы же не на танке и не на бульдозере. Закопайте меня побыстрее, чтобы я живым к ним попал. Если раньше задохнусь, у них одним воином больше станет. И не скули ты! — прикрикнул на заплакавшего ксендза. — Лично я таким концом доволен. Как закопаете, сматывайтесь за ограду, понаблюдайте, как я говорил. Ну, давайте, шуруйте, ребята.
И он рухнул ничком, выпрямившись во весь рост, на дно ямы.
Помедлив не больше секунды, Петухов, как был на коленях, начал руками сдвигать и обрушивать рыхлые кучи земли на лежащего неподвижно колдуна в черном пальто. «Жми, Птица!» — глухо крикнул снизу колдун; все новые горсти земли покрывали его худое тело с отчетливо выпиравшими сквозь сукно пальто лопатками.
Ксендз не смог заставить себя помогать Петухову заживо похоронить колдуна. Он лишь успел бросить сверху в ту же могилу свое золотое распятие. Они вдвоем руками утрамбовали землю, засыпали место сором и листьями, вышли за ограду, осторожно огибая чугунные прутья решеток — но никто больше на них не кидался. И сквер, сколько они ни стояли, ни ждали, ничем не проявлял своей демонической сущности. Потом они побрели прочь, ничего не говоря, лишь смутно не желая расходиться каждый в свою сторону. Но у ксендза был костел, а у режиссера была Света-Офелия.
Можно сказать, что для них, или даже для всех, живущих поверх земли и болот в этом месте, в этом городе — война с Исходом прекратилась. А сколько и как сражался новоиспеченный крот по имени Егор в той языческой земле — никто и никогда не узнает.
Эпилог
Примерно через шесть месяцев, измучившись борьбой за жизнь, болезнями и скукой, выписалась из больницы на Петроградской стороне Альбина. Она пару дней бродила по городу, тыкаясь в разнообразные религиозные заведения Санкт-Петербурга, пока отыскала костел в Кавалергардовском переулке. Костел к тому времени отреставрировали, толпы католических прихожан с удовольствием слушали там проповеди популярного ксендза Владислава. Альбина вечером пришла к нему на исповедь. Ее рассказ длился долго. После, глубокой ночью, ксендз вместе с заспанным помощником крестил ее в своем костеле и учил произносить первые короткие молитвы: «Боже, сущий на небесах...» Когда девушка ушла, потухли свечи, ксендз сам до рассвета молился под алтарем и распятием, плакал — он еще не встречал столь ужасных судеб, как те, о которых поведала Альбина-Молчанка. А в середине лета ксендза Владислава наконец-то перевели на место настоятеля в большом приходе Кракова, в Польшу, как он и мечтал. С огромным, слегка стыдливым облегчением он покинул город, которого теперь боялся еще больше, чем раньше. Он повез в Краков Альбину, и ее приняли на испытательный срок послушницей в женский монастырь.
Света-Офелия родила от Петухова дочку, назвали Настей. Сам маэстро организовал передвижной авангардный театр, который колесил по Европе, изумляя публику рискованными эффектами и неуемной фантазией — там, в Европе, это нравится.
В 1996-м году, в конце весны, Петухов вернулся в Санкт-Петербург с гастролей на новенькой красной «Ауди». С багажником, набитым подарками для Светы и Насти. Его ждал симпозиум в Москве, о путях развития современного авангарда, но он выбрал время сходить на Васильевский остров и поглядеть на сквер. Сквер выглядел пристойно: был тих, безлюден, засыпан тополиными сережками, еще посохло за зиму несколько старых деревьев, их спилили работники Зеленстроя.
Затем маэстро зашел в маленький дворик с несколькими старыми тополями на зеленой лужайке, кучей мусора у заводской стены и заброшенным пустырем на месте котельной. Фонтан оказался отремонтированным, и из нового клюва дельфина на радость детворе прыскала тоненькая струйка, а под зеленоватой водой на дне цвели мхи и водоросли, ползали мелкие улитки. На огромном дряхлом тополе Петухов
