Но то был Юрка, дитя двух столиц — Киева и Москвы. В первой он родился, во второй — жил и учился…
Из-за ближайшей машины вынырнул подполковник Рябкин. Чем-то озабоченный, он устремился к голове колонны. Но на полпути оглянулся и увидел следовавшего за ним Бориса:
— А… доктор!
Не останавливаясь, крепко пожал руку.
— И вы с нами?.. Очень хорошо! Садитесь в мою машину!
Борис закинул в «доджик» мешок и поднялся в кузов. Там уже сидели четыре офицера. Двоих Борис знал хорошо. Среднего роста, кряжистый, с ранними залысинами, начальник обозно-вещевого снабжения Осадчий всегда был ему несимпатичен. Может быть, тем, что казался сам себе значительной фигурой: как же, обувал и одевал целое соединение!
Со вторым офицером — капельмейстером бригады Лелекой Борис находился даже в приятельских отношениях, то есть при встречах они проявляли друг к другу чуть больше интереса, чем это позволяли время и обстоятельства. Одно не нравилось в этом человеке — его улыбочки. Он и сейчас отметил появление Бориса одной из них — сладчайшей.
Еще два офицера — оба в одинаково новых шинелях, в одинаково скрипящих ремнях, с одинаковыми брезентовыми полевыми сумками. И лицами — с одинаково легким пушком на щеках и верхней губе, с одинаково открытым и испуганным выражением — они были похожи. Борис взглянул на них с любопытством и жалостью: таким же цыпленком два года назад начинал и он свою фронтовую жизнь. Он живо представил, каково им: прямо с корабля на бал!
Поздоровавшись за руку с офицерами и шофером зампотеха Хусайновым, Борис сел рядом с капитаном Осадчим.
— Как дела там?
— Говорят, фрицы Лауцен взяли, — хмуро ответил Осадчий.
— А наши как? — каким-то не своим, сдавленным голосом спросил Борис.
— До утра, сообщили, продержатся…
— Быстрее бы добраться туда!
— Эй, принимайте! — раздалось за бортом машины, и сержант из трофейной команды перебросил к ним в кузов деревянный ящик с лимонками.
Вслед за лимонками в распоряжение Бориса и его товарищей по «доджику» поступил ящик с противотанковыми гранатами, несколько трофейных автоматов, одно ПТР, а под конец — огромное количество патронов. Теперь они были вооружены до зубов. Оставалось немного — научиться всем этим пользоваться.
Но едва они принялись за противотанковое ружье, как послышались радостные голоса:
— Идут!.. Идут!..
Сквозь непрерывный шум автомашин прорвался гул танковых моторов и отчаянное лязганье гусениц… Через несколько минут из-за поворота показались две «тридцатьчетверки».
С передней машины соскочил офицер в черном комбинезоне. Твердой походкой он подошел к помпотеху и доложил о прибытии.
— Что это за танки? — спросил Борис Осадчего.
— Только что из капитального ремонта, — ответил тот.
Подошел подполковник Рябкин.
— Ну как, все на местах?
— Все, товарищ гвардии подполковник, — ответил Борис.
— Тогда поехали, — сказал тот, усаживаясь рядом с Хусайновым.
«Доджик» рванулся вперед, объезжая встречные машины. А за ним двинулась и вся колонна.
3
Борис сидел на боковой скамейке спереди и неотрывно смотрел на дорогу, забитую отводимыми тылами. Чтобы ликвидировать пробку, часть машин направили в обход. По обочинам протянулись новые колеи. Но они быстро одна за другой затекали грязью и становились труднопроходимыми. В них, покрывая натужным ревом шум проходящих по дороге машин, буксовали «газики», «зисы» и «форды». Доставалось даже «студебеккерам». Два из них на свой страх и риск свернули с колеи в чернеющую гладь пахоты и там безнадежно застряли.
Десятки машин — и ни одной из их бригады. Нет, прозевать, не заметить они не могли. Что-что, а отличительные знаки своего соединения — два раздельных полукруга и рядом единицу на дверце кабины и заднем борту — они бы увидели мигом…
— Странно, — сказал Борис.
— Что странно? — быстро отозвался зампотех.
— Что нет машин.
— Они могут выходить и той дорогой! — кивнул он головой куда-то в сторону, — Смотрите по карте.
Он вынул из кармана шинели сложенную в несколько раз двухверстку и развернул ее перед офицерами.
— Вот Лауцен. Вот наша дорога. А вот вторая. Сложнее, но короче! — Его толстый волосатый палец ничего не искал и был предельно точен. — Они вполне могут выходить здесь! А?
Он поднял на Бориса свои большие выпуклые глаза.
— Да, могут, — согласился Борис. — Если…
— Что если?
— Если осталось кому выходить…
С осуждением глядя на Бориса, подполковник заметил:
— Доктор, я бы не решился лечь на операцию к врачу, который всегда ожидает худшего. — И он медленно свернул карту.
Борис расстроился. Это был упрек и выговор одновременно. Обиднее всего — от командира, которого он уважал и чьим расположением к себе дорожил. И нисколько не становилось легче от того, что сам пример вроде бы и не имел к нему прямого отношения: все-таки он был военфельдшером, а не врачом, и,
