удачный удар против него будет иметь большое значение; он иногда поможет справиться и с другими, а вместе с тем, по мере хода вашей речи, грозное показание будет все более теряться из виду, пока, наконец, при успешном развитии ваших рассуждений, не исчезнет совсем. Мне часто приходилось видеть, как адвокат напоминал присяжным улику, забытую его противником. Это плохая тактика.
Что прошло, то прошло; никогда не следует останавливаться на обстоятельствах, не затронутых противником и не требующих опровержения. Вы можете тем самым безо всякой нужды придать им кажущееся значение.
Предположим, что в деле было несколько свидетелей второстепенной важности. Если вы станете разбирать их показания порознь, вы подтвердите за каждым некоторую долю значения. Скажите: «О прочих свидетелях не стоит говорить; они ничего не доказывают, а если бы и доказывали что-нибудь, их слова не стоят спора».
Не говоря уже о красноречии Эрскина, нельзя не восхищаться некоторыми особыми приемами в его речах. Возьмем для примера дело Томаса Гарди, судившегося в Лондоне за государственную измену в 1794 году.
Чтобы постепенно подготовить присяжных к своему требованию об оправдании подсудимого, он говорит:
«Государственная и правительственная власть страны опирается на всех подданных; я надеюсь, что мне никогда впредь не придется выслушать перед лицом суда, что мирное разъяснение народу его законных преимуществ есть посягательство против власти государя. Те, кто говорит это,— худшие враги короля. Нельзя не назвать в высшей степени опасной ту государственную теорию, которая утверждает, что верховной власти грозит крушение всякий раз, когда народ слышит правду о своих правах, что, созывая граждан для обсуждения этих прав, те, кто это делает, ведут к неизбежной гибели монарха».
В этом отрывке, как и во всех других рассуждениях оратора, основная мысль повторяется не повторением слов, а новыми изящными оборотами, и благодаря этому вместо одной мысли в словах его как будто слышны две или три.
В другом месте он говорит:
«Г-да присяжные. Я не обязан отстаивать каждое слово. Некоторые выражения нельзя не назвать неуместными; это опрометчивые, зажигательные выражения; но, рассматривая все в целом, допуская даже, что это написано подсудимым, я не вижу ничего, что изобличало бы в нем какие-либо преступные намерения».
По этим примерам можно видеть, с каким старанием и умением готовил свои защитительные речи великий адвокат. Вот настоящее искусство.
Считаю нелишним привести здесь одно место из «Жизнеописаний канцлеров» (сочинение лордf Дж.Кемпбелла «The Lives of Chancellors», касающееся речей, вызова свидетелей и перекрестного допроса. Автор говорит о защите лорда Георга Гордона, обвинявшегося в государственной измене («State Trials» - официальный сборник).
«Выбор первого защитника,— говорит лорд Кэмпбелл,— был неудачен. Г-н Кеньон (впоследствии лорд Кеньон), будучи вполне сведущим в тонкостях вещного права и в практике гражданского процесса, не обладал ораторским талантом и совсем не знал конституционных законов. Возражая обвинителю, он произнес безукоризненно честную, но малоубедительную речь; когда он кончил, друзья лорда Георга были в отчаянии. По установившемуся обычаю, Эрскин должен был говорить немедленно за ним; но он, ссылаясь на один прецедент из "Государственных процессов"', просил разрешения отложить свою речь до представления доказательств. Суд согласился; было допрошено множество свидетелей, но их показания о действиях подсудимого были значительно ослаблены перекрестным допросом о действительном характере беспорядков».
Привожу следующий отрывок ради контраста:
«Эрскин начал речь около полуночи и, разогнав мгновенно усталость присяжных, судей и всех присутствовавших, точно вдохновил их какой-то особой высшей жизнью; они слушали, как будто его устами говорил небесный разум, снисшедший на землю, чтобы разъяснить им дело».
Далее автор рассказывает, как оратор изложил действующие законы не для того только, чтобы передать их содержание, но и для того, чтобы «искусно приспособить выдвинутые им положения к тем фактам, о которых ему предстояло говорить».
Правда, это говорится о талантливейшем из адвокатов, когда-либо выступавших в английском суде; но я привожу эти отрывки не ради таланта оратора. Я хотел только показать на его примере и подтвердить ссылкой на высокий авторитет лорда Кэмпбелла, что умение, искусство представить обстоятельства дела имело здесь еще больше значения, чем даже несравненное красноречие оратора. Это умение Эрскин мог, конечно, приобрести только тщательным изучением великих мастеров, особенно Цицерона и Бурка. Чему научился Эрскин, тому могут научиться и другие; а те, кто не обладает каким-либо сверхъестественным ораторским талантом, могут, если только не вовсе лишены способностей, усвоить достаточную легкость речи для своих более скромных задач, изучая со вниманием те приемы, которыми он пользовался с
