Рецензия на книгу Клоппер В. «Наука как ошибка» Бонн, Университетас Ферлаг, 1995.
На предыдущую книгу этого автора — «Культура как ошибка» — Ст. Лем написал прекрасную рецензию. Но Вильгельм Клоппер — поистине образец обстоятельности и дотошности — вслед за культурой решил показать ошибочность науки. Что последует за ними? — если за ними есть что-либо… Но оставим шутки — вопрос, поднимаемый автором, достаточно серьезен, если не сказать трагичен.
Мы избавлены от необходимости писать о литературной стороне рецензируемой книги. Все, написанное о книге Вильгельма Клоппера «Культура как ошибка», применимо и к объекту нашей рецензии. Классическое построение, продуманное расположение материала, многочисленные примеры, иллюстрирующие каждое положение автора, огромная библиография — поистине, титанический труд! Если отвлечься от поставленной автором цели, книга станет превосходным пособием по истории науки, хотя и несколько тяжеловесным (приложения начинаются на 731 странице, а где они кончаются — помолчим). Однако — такова диалектика — только немецкая дисциплина не дала немецкой обстоятельности превратить этот огромный труд в сборник анекдотов о великих людях; страницы, заполненные параллелями между перепутанными наклейками на бутылках с реактивами и сбоями компьютера IBM 370/168 оживают под взглядом читателя, и в его мозгу начинает звучать полная гармонии величественная симфония сигаретного пепла, попавшего в культуру новых бактерий и соседской кошки, сожравшей спасенную от саркомы мышь.
Книга начинается, естественно, с анализа предшествующих теорий на тему ошибочности науки — а теорий хватало; хорошо, что мы не должны перечислять их. Общее, что объединяет эти теории — что их положения ошибочны; чем позже это обнаруживается, тем длиннее цепь заблуждений между ногами ученых и чугунным ядром теорий их предшественников. Но длинная цепочка — лишь иллюзия свободы… Нет ни одной теории, которая была бы застрахована от опровержения; существует целая область науковедения — описание смерти теорий, включающее предсказание — и зачастую довольно точное — какое направление и когда родит дракона, пожирателя новейшей теории, еще не сменившей прозрачного детского платьица на парчовые одеяния упадка.
Первый камень, который кидает Клоппер в эти теории — сдежанное замечание о том, что авторы не применяли почему-то эти теории к своим собственным теориям; с камня начинается лавина: либо это теории более высокого класса и существуют «классы упорядоченности» теорий, причем теории одного класса не обладают взаимной применимостью, либо просто теории этого типа не всеобъемлющи. Первое предположение ничего не дает — ибо если существуют теории второго класса о теориях первого класса, в том числе и об их смерти, то должны существовать теории третьего класса о теориях второго. Второе предположение вообще превращает науку о смерти наук в серию наблюдений, не допускающих обобщений.
В лавине изящных мыслей и тяжеловесных слогом доводов, из которых В.Клоппер с добросовестностью древнеегипетского каменщика строит мавзолей предшественникам, могут незаметно пройти три абзаца на стр. 371, важных для дальнейшего. В этих абзацах Клоппер приводит собранную им статистику об ученых, занимавшихся «наукой о смерти наук». Оказывался, 81 % из них были ранее представителями естественных наук, и потерпели крушение на естественно-научном поприще… Чем занимались ранее остальные 19 % — и занимались ли они чем-либо — установить не удалось.
В.Клоппер не пользуется очевидной возможностью объявить свою теорию теорией третьего класса, т. е. теорией о теориях второго класса. Почему? Сказались ли здесь научная осторожность истинного ученого? Немецкий дух, не склонной не к самоанализу?
Итак, покончив с негативной частью своей критики, В.Клоппер переходит к позитивной. Он указывает, что новые теории не всегда уничтожают старые пожрав их, как дракон девственницу, они делают их частью себя; включают их в известном смысле в свое тело. Причем, в отличие от биологического пожирания, иногда даже сохраняют эа ними их собственную познавательную структуру.
Примеры, которые В.Клоппер приводит в этой части своего труда, более или менее общеизвестны. Конечно, он нашел и новые. Особенно интересны приведенные им параллели между научными идеями и биологическими системами. Он показывает, как достаточно общие идеи кочуют из науки в науку, как, отжив свое в одной области, они под давлением новых идей распространяются, дают метастазы, укореняются в соседних науках и дают там зачастую весьма жизнеспособные гибриды. «Идеи живут», — патетически восклицает он, давая выход немецкому сентиментализму, — «смерть здесь и сейчас — скажем, в физике 1960 г. — еще не смерть; следующее воплощение может быть в геохимии 1980 г. или психологии 2000 г.»
Сознавая, что это недоказуемо в формальном смысле слова, он приводит примеры, множество примеров. Он создает даже некое подобие теории, находит какие-то закономерности. Направление миграции идей, время миграции и время освоения их другой областью весьма важны, хотя В.Клоппер мало рассматривает эти вопросы. Пути идей — это та связь между различными науками, которая может — если заняться этим всерьез — превратить разрозненные племена, воюющие, но иногда гибридизирующиеся в результате случайных и отнюдь не поощряемых браков в единое государство. Осознававшее, что полезны смешанные браки, т. е. обмен идеями из разных областей науки. Здесь придется блюсти величайший такт, ибо установление преимущественного направления миграции повлечет комплекс неполноценности у представителей одной науки и чванство у представителей другой. Увы, но рассмотрение вопроса, кто старше и лучше — не лучший способ сотрудничества.
Разбив работы предшественников, В.Клоппер возвращается к факту, упомянутому им на 371 странице — 81 % деятелей науки о смерти науки потерпели неудачу на поприще наук естественных. Затем он начинает приводить примеры личностного влияния на науку. Например, известный случай с исследованием океана планеты Солярис (Й.Гравинский «Солярис и соляристика. История гипотез») — неудачи в исследовании явления природы повлекли теории о деградации самого этого явления. После нескольких десятков страниц подобных примеров с детальным анализом и построением на этой основе схем явления автор переходит к выводам. «Не подлежит сомнению», — заявляет он, — «что психология человека влияет на его научную деятельность — ибо создает науку человек. Также и психология общества влияет на научную деятельность его, ибо создает науку общество». Да, наука — детище людей и несет на себе их отпечаток, как и все, созданное ими, но наука всегда яростно проповедовала свою индифферентность. «Платон мне друг…» Ревностно заклинаемый и тщательно изгоняемый дьявол личностного влияния проник в науку с черного хода — и как эффективно! Однако эта идея идет вразрез с градацией, она так же «дика» для современной науки, как идеи Альфреда Тесты («Новая космогония»); именно поэтому она всеми и всегда столь упорно обходилась.
В этом, а вовсе не в пожирательстве одних теорий другими, как это считалось ранее, состоит ошибочность науки — утверждает В.Клоппер — наука отражает лишь внутренний мир человека, а вовсе не реальные физические явления, а наука наук — философия — отражает лишь особенности психики ее создателей.
Кое в чем он прав — наука действительно не индифферентна. Почему? Для закрепления в человеке биологически целесообразного инстинкта познания надо было придать эмоциональное подкрепление двум вещам; процессу познания и его результату. Ибо если приятен лишь результат, то человек по лености не прибегнет к процессу, если же приятен лишь процесс, а результат безразличен, то человечество будет регулярно уничтожать книги — ведь нет процесса проще кольцевого. В этой двойственности, которая была необходима для гомеостаза вида «человек», крылась чудовищная и своей простоте ловушка. Ибо, совершая процесс, человек получает желанный результат, и что же? Он опять желает процесса… Так и бежит по бесконечной спирали «венец творения», «царь природы». Примеров этому масса; приведем лишь один — космогонические гипотезы.
«Вселенная конечна» — но человек жаждет бесконечного процесса познания. «Вселенная бесконечна» — но нужен конечный результат. «Вселенная бесконечна, но ограничена» — но нужен бесконечный процесс — «Вселенная иерархична, но отличатся от элементарных частиц лишь масштабом» — и как венец творения человека, нашего раздираемого противоречиями «венца творения», — возникает гипотеза о совершенно особой замкнутости — все наши элементарные частицы состоят из одной (не из одинаковых, а из одной) — «элементон», а любой «элементон» и есть вся наша Вселенная…
Хитрость человека столь велика, что он вроде бы придумал способ обойти свою двойственность и постулировал существование принципиально недостижимых «параллельных Вселенных», т. е. постулировал безрезультатный процесс, но тут же посыпались попытки установления связи с параллельными мирами — ничто не убедительно, если человек чего-то очень хочет.
Наука ошибочна — человек так относится к природе лишь потому, что он таков, а иной бы не выжил; вот и превращается наука в бесконечную погоню щенка за своим собственным хвостом. На этом кончается труд В.Клоппера.
Итак, комедия завершена? И академические шапочки могут стать маскарадными игрушками? Но почему, если наука столь сильно связана с человеком, не изучать человека и общество через созданную ими науку? Разве человек и общество не есть достойные изучения явления? Человек! Сдай свою науку на анализ!
Может быть, тогда старый и мудрый доктор, горестно прищурившись, изречет что-то новое о тебе…
