Человѣкъ остановился. Дорога спускалась къ селу, огненной синевой сіяли на солнцѣ зажоры, — прошумѣлъ недавно ливень, ядренымъ серебромъ остался на кустахъ. Человѣкъ прищурился, и взмахомъ костляваго плеча приладилъ поудобнѣе мѣшокъ за спиной.
— Эвона, куды заскакала... Урка, Урка... скотинка окаянная...
Высокій бабій голосъ надрывался за ольшанникомъ. Мелькнулъ алый платъ. Жеребенокъ задравъ хвостъ, мягко шмакая копытами по мокрой травѣ рѣзвился на лугу. Мокрое солнце прожигало его насквозь рыжимъ золотомъ. А тамъ, за лугами, далеко-далеко млѣла синяя мякоть сосновыхъ лѣсовъ, плыли, толкаясь огромными боками, расплываясь и сливаясь вновь, бѣлыя, какъ свѣжая бурдава, тучи, — Рассея, благодать, ширина, синева свѣжая.