Ярославль
Верхне-Волжское книжное издательство 1975
Формула дружбы. Ярославль, Верх.-Волж. кн. изд., 1975 г. 64 с.
Забавные истории, которые происходят с друзьями, семиклассниками Петькой и Вовкой, поучительны, однако рассказаны без навязчивой назидательности, живо и интересно. Герои вбирают в себя новейшие достижения науки и техники, а также фантастику, поэтому их приключения современны.
КТО ПЕРВЫЙ!
Это было давно, когда мы перешли из второго класса в третий. Мы — это я, мой друг Петька и Верка Кошкина, белобрысая девчонка с куцыми косичками. После летних каникул мы пришли в школу, и учительница Марьванна рассадила нас по местам и очень долго объясняла, как вести себя в школе, на улице и даже дома. Она каждый год это объясняет, ей это очень нравится. Потом Марьванна сказала, что завтра надо принести деньги на учебники.
Кто-то из старичков-второгодников перед началом урока сообщил, что Марьванна будет давать сначала новые учебники, а под конец старые, подержанные. Получить старые никому не хотелось, и мы спросили:
• Марьванна, можно сегодня?
• Что сегодня?
• Принести деньги и получить учебники.
• Можно. Ступайте за деньгами.
Мы чинно, смирно вышли из школы, а потом припустились по улице так, что пятки, конечно же, сверкали. Я мчался первым, за мной еле поспевал Петька, а Верка со слезами на глазах топала сзади — она жила дальше всех и не надеялась прибежать в числе первых. Петька жил ближе всех к школе. Как мне опередить его? На полном ходу повернул в переулок и влетел во двор, где жила Петькина тетя.
• Ты куда-а?! — заорал Петька, почуяв подвох.
Я не ответил. Петькина тетя, как я надеялся, дала мне денег взаймы, и, зажав их в кулаке, я пустился в обратный путь, выскочил на улицу и... вытаращил глаза. Со стороны школы мимо меня пронесся мотоцикл, на заднем сиденье которого, ухватившись за ремень милиционера, ехала Верка. Как и зачем она очутилась на милицейском мотоцикле?
«Прибегу первым»,— с радостью подумал я.
Но у самой школы меня опять обогнал мотоцикл, а Верка скорчила мне рожу и показала язык. Оказывается, ее увидел милиционер и спросил:
• Почему ты, девочка, плачешь?
Верка рассказала, и милиционер посадил ее на мотоцикл и свозил домой и обратно.
Потом нас в газете пропечатали. Право слово, не вру! В «Известиях», в номере 138 за позапрошлый год.
Чуть не забыл сказать самое главное: весь класс получил новые учебники, потому что старые, по которым учились в прошлом году, отменили.
КОРОТКИЕ ШУРУПЫ
На летнее время Петька переселялся в чулан. Там у него стояли топчан, столик и табурет. На полочке лежали книги, на гвозде висело полотенце и клетчатая кепка.
Когда я пришел, Петька читал и, не глядя на меня, ткнул пальцем на табурет. Однако через минуту он заговорил:
• Слушай, что написано! «Когда Эдисона спросили, почему с таким трудом открывается входная дверь в его доме и неужели он, гениальный изобретатель и механик, не может устранить этот недостаток, то Эдисон ответил: «Так и должно быть. Я соединил дверь с рычагом водяного насоса, и каждый приходящий, открывая дверь, тем самым наливает в цистерну на моем дворе около двух с половиной ведер воды». Понимаешь, до чего же здорово придумано! К нам за день приходит в среднем человек пять-шесть, сами мы уходим-приходим раз двадцать, значит, дверь открывается двадцать с лишним раз. По два с половиной ведра — пятьдесят ведер. Уйма воды! Жаль, что у нас нет насоса.— Петька задумался.— Но ведь дверь можно приспособить для других надобностей.
Я взглянул на потолок. Входная дверь была как раз против двери в чулан — протянуть шнур здесь было просто. Петька, словно угадав мои мысли, загорелся:
• Эврика! Один блок мы повесим здесь, второй — около кровати. Блоки у меня есть, шурупы, правда, коротковаты, но ничего, сойдут. Подумаешь! (У Петьки два излюбленных словечка— «Эврика!» и «Подумаешь!»)
Мы принялись за работу. Петька напевал:
А в тайге горизонты синие, ЛЭП-500 не простая линия...
Надо сказать, что голос у него выдающийся. Например, когда он тянет «и-и-и», то кажется, что кирпичом трут по железу.
• Петьк, все же к чему ты это приспособишь?
• Было бы что приспособить, а применение найдется. Можно, например, с вечера прицепить крючок подъемника за одеяло. Рано утром мама пойдет доить корову, откроет дверь, одеяло поднимется к потолку, я просыпаюсь и иду на рыбалку...
На следующее утро я застал Петьку в унынии. Он сидел на топчане, опустив плечи и уставив глаза в пол. Над дверью от вчерашних блоков не осталось следа.
• Что случилось, Петя?
• А-а! — махнул он рукой—Вздумал я устроить вертикальные качели: вверх — вниз, вверх — вниз. Прицепил к подъемнику табурет, уселся на него и жду. Мама пришла, торкнулась в дверь, не осилила. Папа подошел да ка-ак рванет—я к потолку, шурупы выскочили, табуретка на пол — грох — ножки пополам, а я затылком о топчан. Пощупай, какая шишка, только тихонько!
ДЖИГИТЫ
Петькин папа — ветеринарный фельдшер. К нему в амбулаторию приводят лечиться лошадей, коров, собак, кошек и даже приносят канареек. А один раз привели настоящего верблюда. Честное слово, не вру! Мы с Петькой часто сюда забегаем.
Я, например, люблю лошадей — у них умные глаза, мягкие губы, а сами они сильные, красивые.
В тот день, о котором я рассказываю, в углу амбулаторного двора стоял у коновязи большой серый жеребец и, когда на него садилась муха, беспокойно стриг ушами. Удивительно: я сколько ни старался, этого сделать не мог. Петька говорил, что знал мальчишку, который умел шевелить ушами. Не знаю. Может быть.
Я вздохнул и сказал:
• Вот бы прокатиться на нем!
• Ты же не умеешь ездить верхом. — Петька задрал нос к небу и посмотрел на меня, как курица на козявку.
Я хотел было сказать, что я смелый, сумею, но тут Петьку позвал его отец.
• Отвези, сынок, часы в мастерскую. У них что-то с боем не в порядке. Оседлай Голубчика.
• Я, папа, без седла,— хвастливо заявил Петька,— и его прокачу...
Через несколько минут он вывел из конюшни худого рыжего коня и ловко вскочил ему на спину. Отец подал Петьке часы в черной клеенчатой сумке, затем схватил меня под мышки и посадил сзади Петьки. Спина лошади была настолько костлявой, что от боли я чуть не взвыл, изо всех сил сжал ноги, и сидеть стало лучше. Петька понукнул:
• Но-о!
В это же самое время сзади раздался жалобный голос:
• И я с вами!
Петькин брат Славик имеет обыкновение появляться как из-под земли и притом в самое неподходящее время.
• Возьмите его! — сказал Петькин папа и посадил Славика позади меня.
Получилось «внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку» Мы поехали околицей села, через огороды и пустыри. У рыжего Голубчика оказался очень жесткий, спотыкающийся шаг. В коленках у него, вероятно, от старости, что-то трещало, хрустело, щелкало; он то и дело спотыкался, подпрыгивал, чтобы не упасть, пробегал несколько шажков и снова спотыкался.
• Петька, останови, я слезу,— в конце концов сдался я.
• Сиди!—буркнул Петька и ударил пятками коня по бокам. Голубчик рванулся вперед и затрусил какой-то невероятной, вихляющейся побежкой, когда трясет и бросает не только вверх-вниз, но и с боку на бок.
Петька нечаянно стукнул часами по лошадиной шее. От этого в них что-то заскрипело, заскрежетало, и они принялись бить. Голубчик заложил уши назад, послушал и припустился галопом. У меня перед глазами заплясали земля и небо. Я изо всех сил вцепился в Петьку, Славик в меня. У Петьки в одной руке были часы, а другой он, бросив повод, ухватился за конскую гриву.
До сих пор я так и не понял, почему, подлетая в воздух, мы все-таки попадали на спину Голубчика, а не на колья плетней или в крапиву и чертополох. Но с каждым разом мы неуклонно съезжали к хвосту.
• Петя, тише, я боюсь,— запищал Славик.
• Он меня не слушается,— в отчаянии признался Петька. Тогда Славик завопил на всю округу:
• Ай-ай! Спасите! Помогите! Я к маме хочу!
Взглянув вперед, я обмер от страха: кто-то перегородил дорогу толстой жердью от плетня до плетня. Что теперь будет? Если Голубчик прыгнет, то мы разлетимся во все стороны. Однако Голубчик не прыгнул, наоборот — он круто затормозил, попросту говоря, встал как вкопанный, а мы, как полагается, продолжали движение: Петька проехался по лошадиной шее к самым ушам, там перевернулся вверх ногами и благополучно приземлился; я обогнал Петьку и плюхнулся рядом с ним; Славик же улетел дальше всех, в крапиву. Голубчик ждать не стал, когда мы поднимемся, он повернулся и потрусил к амбулатории. Мы с Петькой хотели поймать его, но нам помешал неистовый рев Славика. Обстреканный крапивой, с оцарапанным лицом и руками, Славик силился перелезть через изгородь. Мы помогли ему, отряхнули пыль и принялись утешать. Лишь через полчаса он успокоился. Тогда Петька заглянул в сумку и произнес в раздумье:
— Интересно, сумеют ли в мастерской собрать часы из всех этих колесиков и пружинок?
В мастерской нам посоветовали выбросить их в утиль. Однако Петька не выбросил — он хочет устроить из них мотор для Славкиного самосвала.
ЦВЕТОВОДЫ
Мы с Петькой решили сажать цветы. Ранней осенью насобирали семян на школьных клумбах, записывая на пакетиках, от каких цветов семена и когда взяты. Затем мы сбили ящики и насыпали в них хорошей, жирной земли. Пакетики Петька спрятал на буфет, а ящики с землей мы отнесли в сарай.
Петькин братишка Славик, глядя на нас, тоже захотел стать цветоводом. Нам бы дать ему немного семян — и дело с концом, а мы: «Отстань!», «Не приставай!», «Нам самим мало».
Тогда Славик стал собирать семена самостоятельно и тоже ссыпал их в бумажные пакетики. Потом я видел эти пакетики и читал надписи на них: «Лепуч», «Ванюч», «Калюч».
Когда весеннее солнышко принялось развешивать под крышами и навесами ледяные сосульки и ронять их на землю, мы с Петькой принесли ящики с землей в комнату, смастерили для них подставки и, когда земля прогрелась, посеяли семена. На боковой стенке ящика, чтобы не перепутать, пометили: от сих до сих — анютины глазки, отсюда досюда — астры, тут — резеда.
Славик следил за каждым нашим движением, но не приставал и ничего не выпрашивал.
Мы с Петькой по нескольку раз на день проверяли, не показались ли ростки, и в конце концов наступил радостный момент, когда я закричал:
• Петька! Лезут!
В углу ящика появился чахленький, бледненький, с розоватым отливом стебелек.
• Верно, начинают расти. Теперь пойдут, как грибы после дождя,— с важным видом подтвердил Петька.
Через некоторое время в ящиках появились новые всходы: одни из них были тонкие, слабенькие, другие — толстые, с красноватой окантовкой.
• Этих задохликов с поля вон! — скомандовал Петька, показывая на тоненькие росточки.
Мы оставили в ящиках толстые белые побеги и занялись другими делами. Между тем на рассаде развернулись листочки— узорчатые, ярко-зеленые, на ощупь нежные-нежные, словно бархатные. Когда растеньица стали выше пяти сантиметров, Петька сказал:
• Нам одним этой рассады много. Давай часть раздадим: я отнесу Палксанычу, он собирается развести цветы, посажу на бабушкину клумбу и...— Петька замялся,—... и Верке Кошкиной. Она просила. Дать, что ли?
Петька явно лицемерил, потому что на нашей улице каждый мальчишка и каждая девчонка знали, что «Вера + Петя = любовь». Поэтому я ничего не ответил.
Петька разнес рассаду, а оставшуюся мы высадили в палисаднике. Пришлось изрядно попотеть, пока каждый стебелек посадишь в лунку, расправишь корешок и засыплешь землей.
Мы с Петькой аккуратно поливали клумбу, растения зеленели и развертывали все новые и новые листья. Все шло хорошо, пока к Петькиному отцу не зашла агроном тетя Оля и не увидела нашу клумбу.
• Мальчики, что это у вас растет? — спросила она тоном, каким врачи спрашивают у пациентов, что у них болит.
• Цветы, тетя Оля. Вот это анютины глазки, это астры, а это резеда. А что?
• Ничего. Только это не анютины глазки, а полынь, это молочай, а это чертополох,— сказала тетя Оля.
• Ты что-нибудь понимаешь? — спросил ошарашенный Петька, когда тетя Оля ушла,
• Откуда взялись полынь, молочай и чертополох? Я показал Петьке пустой ящик из-под рассады.
• Читай!
На одной его стенке были наши надписи: «анютины глазки», «астры», «резеда», а на противоположной красовались Славкины каракули: «Лепуч», «Ванюч», «Калюч».
• «Лепуч» — это молочай, «Ванюч» — вонючая полынь, а «Калюч» — колючий чертополох,— объяснил я.
Петька подскочил как ужаленный.
• Значит, мы повыдергали цветочную рассаду, а Славкины сорняки оставили?
• Именно так,— подтвердил я и не без ехидства добавил:
• То-то бабушка, Палксаныч и Верка Кошкина обрадуются, когда этот бурьян зацветет.
Что же делать?!
Мы долго молчали, а потом нам обоим пришла в голову превосходная мысль.
В тот же день мы выпросили в школе у уборщицы тети Груни цветочной рассады и две ночи подряд дергали сорняки на клумбах бабушки, Палксаныча и Верки Кошкиной, сажая взамен настоящие цветы.
Петькина бабушка несколько дней горевала:
• Какие-то фулиганы повыдергали мои цветочки, а взамен навтыкали вялую травку.
Впрочем, впоследствии она успокоилась и хвалила «фулиганскую травку».
НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Эта история началась с обыкновенного соснового шеста для скворешни, который мы тащили от гумна до Петькиного дома. Увесистая штука! Пока донесли, я окончательно выдохся — ноги дрожали, плечо онемело, а рука не поднималась. Петьке же хоть бы что! Удивительно! Несли один и тот же шест, а устали по-разному. Неужели Петька жилистее меня?
Когда Петька пошел за скворечней, я случайно поднял шест за тот конец, который он нес, и все понял. Оказывается, вся тяжесть досталась мне. Ну и Петька!
Хотя я был возмущен, но помог Петьке привязать скворечню к шесту, поднять шест и поставить в яму. Все же Петька заметил:
• Ты что надулся как мышь на крупу?
Я хотел было опять промолчать, но Петька не отставал:
• Что с тобой? Скажи!
Наконец я не выдержал:
• Свинья ты, вот что! Подсунул мне толстый конец жерди, чтобы весь груз достался мне, а сам вышагивал ручки в брючки. Разве это по-товарищески? Неужели тебе не совестно?
Петька опустил глаза.
• Ну, совестно. Ну, виноват. Но я не нарочно. Сначала я сам не понял, в чем дело, думал, шест сухой, легкий, а когда догадался, мы уже пришли. Не сердись, Валя!
На этом все бы и кончилось — мало ли что случается между друзьями, но на следующий же день произошло такое, чего я никак не ждал.
Палксаныч вызвал меня к доске решать задачу, в которой требовалось узнать, сколько человек плыло на пароходе, сколько на катере и сколько на лодке, если на пароходе было людей в десять раз больше, чем на катере... Не люблю я такие задачи! Но люблю-не люблю, а решать надо. А тут еще в голову втемяшился стишок:
Эх, Самара-городок, Я не выучил урок. И стою я у доски, Полон горя и тоски.
Глупый стишок, но никак от него не отделаешься: хочется думать о пароходе, а в голове словно радио наяривает:
Эх, Самара-городок...
Палксаныч уже два раза сказал: «Ну-с!», а я ни с места. Эх, Самара-городок...
Сейчас он в третий раз скажет «Ну-с!», и двойка обеспечена. Но что это? Петька из-за Веркиного плеча показывает бумажку. Молодец! На бумажке крупными буквами написано: «В лодке плыло три человека». Но немного выше слова «три» стояло «1/2», и я, не подумав, ляпнул:
• В лодке плыло три с половиной человека.
У Палксаныча очки подскочили на лоб. Ребята дружно засмеялись. В классном журнале против моей фамилии появилась жирная двойка, а у меня в дневнике вторая.
Кто же виноват? Конечно, Петька. Он оправдывался тем, что на этом листке бумаги решал задачу, и 1/2 не относилась к трем, но ведь мог бы он написать на чистом листе. Пожалел для друга клочок бумаги! Или опять случайность? Не слишком ли много случайностей?
Как бы то ни было, отношения между нами испортились. И наладить их помогла третья случайность.
Целую неделю я не наведывался к Петьке, а он ко мне. Целую неделю мы старались не встречаться, не разговаривать, и когда, идя из школы, я услышал сзади шаги и, оглянувшись, увидел Петьку, то прибавил ходу, но Петька не отставал. Тогда я пошел тише, и Петька поравнялся со мной. Впрочем, он не взглянул на меня, а я на него. Больно надо!.. Вдруг ни с того ни с сего Петька сделал отчаянный скачок, упал и покатился по дороге. В то же мгновение мимо меня промелькнуло что-то серое, лохматое и бросилось на Петьку. Сначала я испугался — не бешеный ли волк,— но нет, то был наш сельский козел Бармалей, страшный драчун и задира, наш общий заклятый враг.
Забыв про обиду, я бросился на помощь к Петьке. Поблизости не валялось ни палки, ни камня, и мне пришлось сражаться голыми руками. Бармалей катал Петьку по пыли. Я ухватил козла за хвост. Возмущенно мемекнув, Бармалей оставил Петьку в покое и всю ярость обратил на меня. Удар — и я на земле! Бармалей с разбега перескочил через меня. Пока он разворачивался, я успел подняться на четвереньки, но снова полетел вверх тормашками. Хорошо еще, что Петька не сдрейфил и огрел козла хворостиной. Бармалей оставил меня и принялся «обрабатывать» Петьку. Я же снова уцепился за козлиный хвост.
Тут мне в голову пришла спасительная мысль: испанские тореадоры во время боя с быками ослепляют их, накидывая плащ. Моментально сняв куртку, я набросил ее на голову Бармалея, и победа осталась за нами. Противник позорно бежал по направлению к ферме, а мы с Петькой стали дружить по-прежнему.
А куртку мне вернул вечером пастух.
ФАНТАСТИКА
Мы с Петькой начитались научно-фантастических повестей и рассказов. Ух, и здорово написано! Например, ученые нашли способ распылять предметы и даже живые существа на молекулы и передавать их на расстояние, на месте же назначения собирать молекулы и получать вещи в их прежнем виде.
Кончив читать, Петька уставился в угол, беззвучно шевеля губами. Это означало, что он думает. Я молча ждал, когда он, вскочив с места: крикнет: «Эврика! Идем!» После чего мы немедленно отправимся что-то искать, что-то доставать и что-то мастерить. Так было уже не раз с тех пор, как мы дружим с Петькой.
Однако на этот раз Петька не заорал, не вскочил, а довольно нерешительно промямлил:
• Можно, пожалуй, попробовать.,. Интересно!.. Гм!.. Все же это идея! — заключил он более живо.
Несомненно, что нам предстояло изобретать аппарат для распыления предметов на молекулы и для передачи их волнами на расстояние. Я хотел было сказать Петьке, что это пока еще фантастика, но ничего не сказал — удерживать Петьку в таких случаях абсолютно бесполезно. Он ответил бы так:
• Ну и что ж? Жюль Берн писал о Наутилусе, когда подводных лодок не было в помине, а сейчас их — как головастиков в пруду.
Что на это возразишь? А Петька снова умолк. В это время прибежал Славик и крикнул мне:
• Валя, тебя мама ищет. Иди домой!
Дома меня ждал сюрприз: мама сказала, что мы с ней поедем на несколько дней работать в Кологривском колхозном саду на уборке урожая. Лучшее мне не снилось. Сад на берегу реки — купайся сколько влезет. Яблок, груш, слив ешь сколько хочешь, никто слова не скажет.
За две недели, которые мы с мамой провели там, я забыл и о Петьке, и об аппарате, и о молекулах, и, когда Петька, узнав, что я приехал, прибежал и объявил, что аппарат готов и действует, я по-настоящему удивился:
• О каком аппарате ты говоришь?
Петька возмущенно дернул головой и отчеканил по слогам:
• Об ап-па-ра-те для распыления предметов и передачи их по трубе в другое место. Пойдем!
В Петькином чулане стоял небольшой шкафчик, от него через дыру в стене вел во двор резиновый шланг. Посредине шланг был разрезан и в разрез вставлена стеклянная трубочка, позади которой была маленькая электролампочка.
• Это для того, чтобы видеть передачу распыленного предмета по трубке,— объяснил Петька.— Теперь смотри! Я кладу в шкафчик чернильницу, закрываю дверку и включаю систему.
Петька нажал кнопку, лампочка загорелась, послышалось тихое жужжанье. Я успел заметить, как в стеклянной трубке мелькнули какие-то пылинки.
• Готово! — произнес Петька, когда в шкафчике что-то щелкнуло и жужжанье прекратилось; потом он потащил меня во двор. Там, рядом с чуланом, стоял точь-в-точь такой же шкафчик.
Петька открыл дверцу и с торжеством достал оттуда целехонькую чернильницу. Я почесал затылок.
• Повторим! — сказал Петька, когда мы возвратились в чулан. На этот раз он положил распылять яблоко.
Снова зажужжал мотор, в трубке замелькали пылинки, щелчок — и яблоко оказалось во дворе. Ну и ну!
• Это еще что! Подожди, я поймаю голубя!
Петька полез на чердак и поймал там сизаря. Запихав птицу в аппарат, он нажал кнопку. На этот раз жужжало дольше, а пылинок мелькало больше, наверное, потому что сизарь гораздо тяжелее, чем чернильница или яблоко.
• Пойдем! — позвал Петька, но я сказал, чтобы он прежде открыл шкафчик в чулане.
• Не веришь? — фыркнул Петька и распахнул дверку: — Смотри!
В шкафчике было пусто. Я верил и не верил: мыслимое ли дело распылить голубя, передать его пылью по трубке и снова собрать. Между тем я видел это своими глазами. Удивительно! Сто раз удивительно! Неужели в шкафчике на дворе я увижу живого голубя?
Петька подошел, спокойно открыл дверку и... мы остолбенели: в шкафчике сидел котенок! Серенький, с белыми лапками и пушистым хвостом.
Петька попятился, протянул было руку, чтобы взять котенка, но на полпути отдернул ее и каким-то ватным голосом произнес:
• Этого не может быть! Это неправда! Я же...
В этот момент из дровяного сарайчика донесся неистовый рев. Так, с басистыми переливами, взахлеб, мог реветь только Славик, и мы поспешили на помощь. Славик стоял посередине сарая и размазывал слезы, грязь и прочее по щекам и под носом. Через всю его физиономию наискось краснела широкая полоса — след кошачьей лапы. Сама же кошка сидела на перерубе и, виляя хвостом, злобно урчала.
• Она меня оцарапила,— между рыданиями проговорил Славик.— Я у нее только взял котеночка, а она драться. И ничего ему не сделалось, вон он сидит в твоем шкафике.
Петька бросил полено, которым собирался запустить в кошку,
Я хотел посмотреть, что в шкафчике, открыл, а голубочек улетел. Чтобы ты не ругался, я посадил туда котенка.
• Ну, ладно! — смилостивился Петька и торжествующе обратился ко мне: — Теперь убедился?
• Угу!
В это время Петьку позвала его мама, он побежал на зов, а я направился в чулан.
• Ты там ничего не трогай! — крикнул мне Петька.
Я принялся внимательно рассматривать чудесный аппарат, в котором даже живые существа распыляются на молекулы, улетают по трубке в другое место и там опять становятся сами собой. Шкафчик как шкафчик, высотой с тумбочку, немножко шире, низ сплошной, а в верхней половине дверка.
«Интересно!» — подумал я и открыл дверку. В квадратной коробке ничего не было. Пусто. «А что если попробовать?» Я достал из кармана мячик, положил его в коробку и, не закрывая дверки, нажал на кнопку. Послышалось знакомое жужжанье. Пол коробки вместе с мячиком поехал вниз, а боковая стенка сдвинулась вправо и легла на место пола. Самое же удивительное было то, что в появившейся коробке лежала чернильница, видимо, та самая, которую Петька якобы распылил и отправил в шкафчик на дворе. Потом я еще раз нажал кнопку, появилась новая коробка, в которой лежало... догадались? Ну конечно, яблоко. В третий раз пожаловал голубь-сизарь, а в четвертый приехал мой мячик.
• «Понятно»,— усмехнулся я.
В это время вбежал запыхавшийся Петька.
• Вот и я. Ты ничего не трогал?
• Нет. А что?
• Ничего. Знаешь, что я придумал? Позовем ребят и покажем им. Как ты думаешь?
• Чего же тут думать? Интересно будет.
• Ты будешь моим ассистентом — караулить шкафчик во дворе.
Большего я желать не мог и поспешил согласиться:
• О чем разговор!
И вот в воскресенье в Петькином чулане собрались я, Васька Живцов, Колька Синицин, Верка Кошкина и две ее подруги — Наташа и Люба, Петька обратился к нам с речью:
• Этот аппарат может распылять предметы, передавать их по этой трубке в другое отделение и там восстанавливать все как было. Сейчас я покажу передачу молекулами чернильницы-непроливайки, яблока и живого голубя-сизаря. Приготовились! — Он кивнул мне головой, и я отправился караулить шкафчик от Славика. Вскоре и все остальные явились ко мне. Петька с важным видом взялся за дверку, Верка Кошкина тянулась через его плечо. Рывок — и всеобщее удивление: в шкафчике вместо чернильницы лежал Петькин дневник, открытый, как на зло, на той самой странице, где перед самыми каникулами Мария Пилион на поставила Петьке жирную двойку. Петька досадливо хмыкнул:
• Получилась ошибка. Давайте дальше! — Он увел всех за собой, кинув на меня угрожающий взгляд.
Однако взгляд не подействовал: вместо яблока в шкафчике оказалась картофелина.
• Петя, а твой аппарат из картофелины не может сделать конфетку? — ехидно спросила Верка.
• Бесплатных пирожных не бывает,— огрызнулся Петька, и все засмеялись.
В третий раз вместо голубя на Верку Кошкину выпрыгнула большая зеленая лягушка. Верка взвизгнула и бросилась бежать со двора. За ней ушли остальные. Мы с Петькой остались вдвоем. Сжав кулаки, он направился ко мне.
• Ты устроил?
• Что устроил? — с самым невинным видом спросил я.
• Будто не знаешь! Вместо чернильницы, яблока и голубя ты положил в шкафчик дневник, картошину и лягушку.
• Петя, это они из молекул как-то образовались.
• Я тебя самого на молекулы разделаю! — заорал Петька, но дальше крика дело не пошло — драться я тоже умел, и Петька это знал. Впрочем, он очень скоро утратил боевой пыл и вполне миролюбиво сказал:
• Ладно! Молчи! Все же здорово придумано?
• Здорово,— согласился я.
ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ
Я шел к Петьке и столкнулся с ним у калитки его двора. Петька выскочил растрепанный, испуганный.
• Беда! У Славика голова застряла в горшке! Бежим!
• В каком горшке? Ты куда?
• За доктором.
Доктор жил неподалеку. Петька исчез за дверью докторского дома, через несколько минут выбежал, и мы припустились назад, к его дому.
• Доктор велел везти его в больницу,— бросил он на бегу.
• Кого? Доктора?
• Дурак! Славика.
Петькиного отца дома не было, он уехал в соседнее село, и Славика пришлось нести нам с Петькой. Горшок на голове обвернули полотенцем, и Славик стал похож на турка в тюрбане.
В больницу нас с Петькой, конечно, не пустили, и, пока мы ждали, Петька рассказал, что недавно Славик был в кино, смотрел картину «Александр Невский» и решил разыграть с ребятами Ледовое побоище. Когда дома никого не было, они вымазали пол в кухне растительным маслом, чтобы было скользко, как на льду, взяли палки, вместо шлемов надели на головы кастрюли. Славику кастрюли не хватило, и он надел на голову эмалированный горшок с ручкой. Затем все начали колотить друг друга палками по головам. Эх, что было! Гром, треск, звон. Русские воины и псы-рыцари вопили как резаные.
• Русь, сдавайся!
• Хенде хох!
• Гитлер капут!
В самый разгар сражения появилась мама.
• Что же вы делаете? — с ужасом закричала она.
Воины побросали мечи и кастрюли и разбежались кто куда. Мама схватила Славика за руку, хотела снять горшок, не тут-то было: голова застряла в горшке, и Славик заорал:
• Ой, больно!
Так и эдак, туда-сюда — горшок не снимался. Петьку послали за доктором.
Петька замолчал, потому что из больницы вышли Пстькина мама и Славик. Горшка на нем уже не было. Он нес его в руке. Мы расхохотались. Только Славик не смеялся — над собой смеяться никому неохота.
ОТВАДИЛИ
Рыжая кошка чуть не съела скворчат. Она подобралась к скворечне и хотела лапой залезть в лётку. Хорошо, что мы с Петькой вовремя заметили!
• Однако все время за ней не уследишь — надо принимать меры, — сказал Петька.
• Какие?
• Устроить так, чтобы она не могла влезть по шесту. Петька умолк и начал тереть себе нос, это значило, что он усиленно соображает.
• Если шест маслом намазать, то... ничего не выйдет — у кошки острые когти, и она не поскользнется, в общем, ерунда.
• Налупить как следует прутом.
• Чепуха! Во-первых, она не поймет, за что, а во-вторых, на месте преступления ее не поймаешь.
Петька снова начал тереть нос так, что он у него покраснел.
Короче говоря, в этот день мы ничего не придумали, но зато на следующий рано утром Петька прибежал ко мне как нахлестанный:
• Есть идея! Мы ее, я про кошку говорю, а не про идею, отучим лазить навсегда. Понимаешь? В Сибири таким способом добывают медведей. Вкапывают столб, на вершине привязывают улей с медом, а на столбе вешают на веревке чурбан. На запах меда зверь лезет на столб, но чурбан ему мешает; медведь толкнет его с дороги, а чурбан бац ему по башке. Медведь рассердится, ка-ак вдарит по чурбану, а тот ка-ак вдарит по медведю и так далее, до тех пор, пока избитый медведь не упадет.
• Так то медведь, а не кошка,— возразил я.
• Все едино.
Оказалось, что не все равно: рыжая, добравшись до чурбана, не стала отпихивать, а в два-три скачка миновала его и полезла дальше.
• Не получилось,— уныло молвил Петька, когда мы прогнали кошку. Он молча смотрел на шест, а я на него, и невольно вздрогнул, когда Петька заорал:
• Эврика! Идем! В лес, на вырубку!
В делянке, где лежали заготовленные березовые дрова, мы выбрали несколько ровных, прямых кругляков и осторожно сняли с них кору. Берестовые трубки тщательно очистили изнутри. Дома Петька примерил их к шесту. Одна, сантиметров семьдесят длиной, пришлась к месту и легко скользила по шесту. К ней Петька привязал шпагат, а там, где был чурбан, пристроил блок. Пропустив шпагат через блок, он ко второму концу привязал камень, и когда выпустил его из рук, то берестовая трубка поехала вверх, к самому блоку.
• Вот и все! — удовлетворенно проговорил Петька.— Пошли в сарай!
У щели между досками мы заняли наблюдательный пост. Ждать пришлось недолго. Рыжая кошка, подойдя к шесту, уселась рядом и задрала морду вверх. Уши торчком, и кончик хвоста судорожно виляет. По-видимому, она слышала писк скворчат и возню в гнезде, потому что вскоре прыгнула на шест и начала карабкаться. Забралась на берестовую трубку и... покатилась вниз. Упав на землю, она на мгновение выпустила бересту, и камень, опускаясь, быстро водворил трубку на прежнее место»
• Действует! — прошипел Петька, толкая кулаком меня в бок.
Не знаю, что думала кошка, но, очутившись второй раз им земле, она, обиженно пфукнув, подняла хвост трубой и отправилась восвояси. Мы же с Петькой облегченно вздохнули — теперь скворчатам ничто не грозит.
ПЕРЕПУТАНИЦА
Мы с Петькой сотворили беду такую, что подумать страшно. Петькиному папе и моей маме уже принесли из правления повестки на возмещение, как говорит колхозный счетовод Иван Петрович, причиненного ущерба.
Петька нашел в журнале статью о том, что болотный лунь — самый страшный хищник и вредитель. Уток он уничтожает десятками, а птичью мелочь — куликов, пастушков, цыплят — без счета. Он разоряет гнезда, жрет яйца, птенцов, а заодно и их родителей.
• Долг каждого сознательного юнната — уничтожать болотных луней,— прочитал Петька и показал картинку в журнале. На картинке болотный разбойник сидел на копне сена, на берегу озера, и задумчиво смотрел на воду, очевидно, замышляя очередное злодейство. Он очень походил на обыкновенного коршуна: клюв крючком, на ногах острые когти, только ноги длиннее, а голова круглая.
• Бить таких надо без жалости,— добавил Петька, пока я рассматривал картинку.
• Из чего, Петя? Из лука?
• Нет, из рогаток.
Мы сделали две замечательные рогатки, набрали полные карманы мелких камешков и отправились на озеро. В камышах было душно, жарко и воняло тухлятиной. Комары набросились на нас с остервенением, оводы кружились, назойливо жужжа, строки бесшумно пикировали. Главное же, сколько мы ни лазили по болоту, луня не нашли. В конце концов, измученные, вымазанные тиной, с распухшими от укусов руками и лицами, мы возвратились домой.
Следующий день отдыхали, а потом снова пошли на озеро; опять комары нас жрали безжалостно, мошки лезли в глаза, в рот, в уши, под рубашку, в брюки. Целую неделю мы так мучились, луня не нашли и забастовали. Жаль, конечно, уток и маленьких птах, но...
Петька ворвался ко мне, как ураган:"Бери рогатку! Прилетел лунь, сидит на столбе у клуба".
Я бросился за Петькой. Мы крались за плетнями, за заборами, приготовив рогатки. Лунь сидел на столбе, медленно поворачивал голову. Нас он не замечал. Когда до цели осталось рукой подать, Петька натянул резинку на рогатке. Я тоже.
• Огонь!
Мы выстрелили разом. Бац!
Лунь, торопливо махая крыльями, поспешил убраться из опасной зоны, а мы с Петькой окаменели. Теперь я знаю, как душа уходит в пятки. Мы попали не в птицу, а в большую электрическую лампочку на столбе. Завклубом достал ее по случаю на какой-то выставке, очень гордился ею и зажигал только по большим праздникам. В лампе было больше тысячи ватт, и от нее темной ночью становилось на площади светло, как днем.
• Бежим, пока не увидели! — потянул я Петьку, но в это время сзади послышался кашель. Мы обернулись и увидели Агафоновну. Она стояла на крылечке своего дома, руки в боки, и ехидно ухмылялась.
• Так-так, метко пуляете. Шнайперы!
• Давай просить, чтобы она никому не сказала!
Петька отмахнулся:
• Бесполезно. У нее не задержится, раззвонит по всему селу.
Петька оказался прав, и рассыльная принесла нашим родителям повестки из правления колхоза. Я огородами помчался к Петьке. Петька долго тер ладонью нос, а потом сказал:
• Эврика! Есть выход: ты своей маме скажешь, что лампу разбил я, и я это подтвержу, своему же папе я скажу, что лампу разбил ты, и ты это подтвердишь. Понял?
• Понял,— хорошенько подумав, ответил я, и мы зашагали ко мне.
Мама была дома. Завидев нас, она всплеснула руками:
• Горе ты мое луковое! Как это угораздило тебя разбить лампочку?
• Мама, ее разбил Петя,— ответил я, а Петька кивнул головой и пробубнил:
• Я разбил.
Настроение у мамы заметно улучшилось, и она только, укоризненно покачав головой, сказала:
• Озорники! Ох, непутевые!
Когда же Петькин отец потребовал от сына: «Говори, что натворил!» — я, по правде сказать, сильно испугался. Вид у него не предвещал ничего доброго: лоб наморщенный, глаза сердитые, усы торчком, а руки непрерывно вертели пряжку брючного ремня, готовые в любой момент ее расстегнуть и... так далее. Однако Петька не струсил и совершенно спокойно показал на меня:
- Это он разбил.
У меня мелькнула мысль, а вдруг Петькин отец все-таки снимет ремень и... так далее по моему адресу, но после моего признания морщины на лбу у него разгладились, усы опустились, и спокойным, ровным голосом он произнес:
• Если бы ты был моим сыном, то обязательно попробовал бы вот этой штуки.
Словом, пока все кончилось благополучно. Однако на следующий день, когда в правлении колхоза зашел разговор о «возмещении причиненных убытков»...
Мама очень удивилась, услышав, что с нее причитается некоторая сумма.
• За что же я должна платить? Лампу разбил Петя, он сам сказал.
• Странно! — проговорил Петькин отец.— Ваш сын мне лично признался, что разбил он, а не Петя.
Они чуть-чуть не разругались и в конце концов послали за нами. Когда мы шли, а вернее, когда нас вели, Петька еще раз строго наказал:
• Уговора не ломать, отвечать, как условились!
• Петя, может быть, лучше рассказать все как было — мы же не нарочно?
• Не вздумай! Если продашь, ты мне не друг! — Петька помолчал и произнес жалобно: — Тебе хорошо — отца нет, а мне знаешь как попадет.
Допрос начала мама.
• Ты разбил лампу? — спросила она меня.
• Нет, это Петя.
• Петя, ты разбил лампу?
• Да, я.
• Значит, ты набезобразничал?!—взорвался Петькин отец.— Говори, ты разбил?
• Нет, — отказался Петька и показал на меня:—Это он.
• Ты?
• Я.
• Но Петя только что признался, что сделал это он,— вмешалась мама.— Петя, ведь ты разбил?
• Да.
• Вот видите.
• Ничего не понимаю. Ведь ты же разбил?— ткнул пальцем на меня Петькин папа.
• Да, я.
• А не ты?
• Нет.
• Позвольте мне! — попросил Иван Петрович.— Петя, ты разбил лампу?
• Нет.
• Значит, ты? — обратился он ко мне.
К этому времени мы с Петькой спутались, кому что отвечать, и я тоже отказался:
• Нет.
• Они нас просто-напросто дурачат! — воскликнул Петькин папа, и его пальцы заработали над пряжкой ремня.
Петька опасливо попятился к двери и чуть не столкнулся с вошедшей Агафоновной.
• Здравствуйте! — прошамкала Агафоновна.— Что за шум, а драки нет?
• Вот, никак не добьемся, кто из них разбил лампочку на площади,— объяснил Иван Петрович, показывая на нас с Петькой.
• Очень просто. Они вдвоем ее рашкокали. Шама видела. Из рогаток.
После минутной паузы Петькин отец рявкнул на нас:
• Марш по домам!
Мы вылетели из конторы и уже на улице услышали через открытое окно, как Петькин папа спросил Ивана Петровича:
• Сколько с нас причитается за эту лампу?
В память этого происшествия, когда все улеглось, я сочинил частушку: «За битье стекол не гладят по головке, и не помогают тут никакие уловки».
СУШЕНЫЕ КОМАРЫ
На уроке Палксаныч спросил:
• Сколько времени потребуется на то, чтобы просчитать вслух числа до миллиона?
Мы с Петькой промолчали, а Васька Живцов выскочил:
• Я за час просчитаю... за полтора часа то есть.
Палксаныч усмехнулся, положил часы на стол и велел ему считать. Васька затараторил и за одну минуту дошел до ста десяти.
Тогда Палксаныч вызвал другого ученика и сказал, чтобы он считал возможно быстрее, начав с 999901. Тот как ни стирался, но за минуту успел проговорить только двадцать чисел. Палксаныч сказал, что в среднем в минуту можно просчитать 30 чисел, за один час 1800, за сутки 43200, а до миллиона, если считать без передышки, без еды, без сна и отдыха, можно только за двадцать три дня; если же в день считать по 8 часов, то потребуется 69 дней. Вот тебе и полтора часа!
Посмеялись мы с Петькой над хвальбишкой Васькой, а буквально через два дня сами опростоволосились.
Петька прибежал ко мне взволнованный, возбужденный.
• Знаешь?! За килограмм сушеных комаров платят в аптеках девяносто один рубль двадцать копеек.
Я соображаю медленно и поэтому спросил:
• Ну и что же?
От возмущения Петька подпрыгнул.
• Как это что?! Два килограмма сушеных комаров — это мопед! Понял?
Теперь стало ясно. Мы с Петькой давно мечтали о мопеде, и я даже сон видел, будто купил и вывожу из магазина новенькое, сверкающее лаком и никелем сокровище, завожу его, сажаю Петьку на багажник и еду, а на нас все глядят и удивляются. Когда я проснулся и сообразил, что это только сон, то от огорчения чуть не разревелся.
• Кто сказал?
• Шофер дядя Вася с дезмашины. Он ездил в город и видел на всех аптеках объявления, что, дескать, принимаются сушеные комары по цене девяносто один рубль двадцать копеек за килограмм. Из них лекарства делают.
• Чем их ловить?
• Сачками, конечно, не капканами же,— фыркнул Петька. Он иногда любил позадаваться.
На следующий день, когда мы начали заготовку комаров на болоте, где недавно охотились за лунем, то выяснилось, что в сачок больше десяти штук зараз не поймаешь, а поймав, из сачка их не достанешь: или улетят, или раздавишь. Кроме того, комары пугаются маханья сачком и стараются держаться от него подальше.
Петька с досады плюнул:
• Необходим комаросос. Будем строить.
Много мы с Петькой делали всяких механизмов и устройств, но проще всех оказался именно комаросос. Причин тут две: во-первых, Петька использовал старый отцовский велосипед, а во-вторых, для засасывания комаров он приспособил сломанный пылесос. Нам оставалось устроить привод от велосипеда к пылесосу. Верка Кошкина сшила несколько марлевых мешочков, и аппарат был готов. Мы снова отправились на озеро.
День выдался безветренный. Комары, можно сказать, кишели в воздухе — чем ближе к озеру, тем гуще. Пока мы устанавливали аппарат, руки, шеи, лица распухли от укусов.
• Ничего. Терпи! Зато наловим. Крути! — скомандовал Петька и взялся за шланг комарососа.
Я нажал руками на педали. Петька водил шлангом по воздуху, и время от времени ему удавалось засосать одного или двух комаров.
• Так мы до морковкина заговенья не наловим,— огорченно произнес он.
• Ты над моей головой лови! — посоветовал я, потому что от комариных укусов мне стало невтерпеж.
Удивительные создания эти комары: не прошло минуты, как от меня они перекочевали к Петьке. Тогда я взял шланг, а Петька начал вертеть недали. Потом он, потом я. А комары, как дрессированные, летали между нами. В общем, затея наша явно проваливалась, и прекрасная мечта — мопед — уходила в далекое будущее, исчезала, как дым. Петька решился на крайнюю меру.
• Снимай рубашку!
• ?!
• Не бойся! Комары, конечно, набросятся на тебя, но я моргать не стану — верных сотни две добуду.
Чего не сделаешь во имя мечты! Я сбросил рубашку, лихорадочно закрутил велосипедное колесо, а Петька захлопотал со шлангом около меня.
• Одевайся! — вскоре буркнул он, и по тону я понял, что снова неудача.
Оказалось, что комары как будто сообразили, что такое пылесос, а с другой стороны, возможно, что я недостаточно вкусная приманка. На всякий случай я предложил Петьке поменяться ролями, но он отказался.
Несколько минут мы стояли, опустив руки, а комары пользовались случаем. И тут меня осенило: лучшая приманка для комаров — это ультразвуки, такие тонкие, что человек их не слышит, а комары не только слышат, но и летят на них. В жизни ультразвуки получаются одновременно с простыми звуками, например, при игре на гармонике. Поэтому на уличной гулянке гармонистов, чтобы не заели комары, обмахивают ветками.
Я сказал Петьке об ультразвуках и велел ему крутить велосипед и пищать в стручок — комаров на самом деле прибавилось. Я уже не успевал засасывать их, и комары облепили Петьку.
• Убей проклятиков! — попросил он. Я махнул рукой.
• Бей как следует! Что ты их гладишь?
Я трахнул по комарам так, что Петька подавился стручком. Выпучив глаза, он сучил руками и ногами, выговорить ничего не мог и только мычал, как овца: «Мэ-э! Мэ-э!»
Надо было выбивать клин клином. Развернувшись, я двинул ему по спине кулаком, стручок выскочил, и Петька принял нормальный вид. Только говорить он по-прежнему не мог. Вместо речи получалось мычанье, хоть скорую помощь вызывай!
Я очень обрадовался, когда наконец из Петькиного рта послышалось шипенье, потом он закашлялся и хрипло выдавил;
• Балда! Тебе молотобойцем быть, а не медиком. Но я не обиделся — человек не в себе.
В общем, после этого нам расхотелось ловить комаров, и мы пошли к Петькедомой. Там, на аптекарских весах, добычу взвесили. Все комары потянули пятьдесят миллиграммов. Петька тут же подсчитал, что при таком темпе на заготовку одного килограмма сушеных комаров потребуется 20 000 дней, для двух килограммов—40 000, то есть около ста десяти лет. Вот тебе и мопед!
Когда я услышал эти числа, у меня засвербило в носу, я чихнул, и наши трофеи разлетелись по всей комнате. Собирать их мы не стали, а позже оказалось, что дядя Вася пошутил над нами: никаких лекарств из комаров не делают.
РАЗВИТИЕ ГОЛОСА
Изо всех наших дел и начинаний это было самое трудное и самое неудачное, потому что нас с Петькой обидела природа — вместо нормальных голосовых связок, издающих приятные звуки, подсунула дискантово-басовые пищики. Говорим мы нормально, но как только запоем, то срываемся на хрип и пускаем петухов. Сущая напасть! Правда, Верка Кошкина уверяла, что голос можно развить упражнениями, и, поверив ей, мы с Петькой решили заняться этим.
Дело было в том, что к нам в школу прислали новую учительницу пения, которая прослушивала голоса каждого ученика в отдельности. При Марьванне было проще — мы стояли в хоре молча, когда же она смотрела в нашу сторону, то мы открывали рты, делая вид, что поем, и Марьванна ставила нам по пению четверки. Теперь этот прием отпадал, и о четверке можно было лишь мечтать.
Итак, мы с Петькой забрались в его чулан и принялись за развитие голосов. Петька встал в позу — левую руку заложил за брючный пояс, правую выставил вперед и завопил:
Бе-е-ле-ет... кха! кха!
Откашлявшись, он начал снова, но ниже тоном:
Бе-е-ле-ет...
Получилось натуральное блеяние барана, и я невольно улыбнулся.
• Чего ты лыбишься? — возмутился Петька.
• Смешно. Очень похоже на барана.
• Ну и что? Плохо, когда голова баранья, а голос — это полбеды,— сердито отпарировал он и затянул:
Бе-е-ле-ет парус одинокий...
Дверь из горницы с треском распахнулась. В сени заглянул Петькин отец. У него было заспанное лицо, один ус задорно торчал вверх, другой уныло свисал на подбородок.
• Драть козла вы другого места не нашли?! — крикнул он.— Марш отсюда!
Повторного «приглашения» мы не стали дожидаться, и вокальные упражнения перенесли в дальний угол двора.
• Теперь ты пой! — сказал Петька.
Возле речки, возле мосту, Возле речки, возле мосту-у, и-эх!
Надо сказать, что я не пел, а просто растягивал слова по слогам, а на «и-эх» пронзительно взвизгивал.
• Тебя что, шилом колют?
• Так полагается. Верка сказала.
• Ладно. Давай лучше вместе «Парус одинокий». Громче! Мы дружно затянули:
Бе-е-ле-ет...
Петька пел и дирижировал, то есть махал руками и подгонял:
• Громче! Еще громче!
По-моему, мы начали с очень высокой ноты, потому что дальше пришлось пищать по-комариному и от потуг глаза на лоб полезли. К тому же мы очень скоро охрипли.
• Брысь! Брысь, окаянные! — послышался на соседнем дворе голос Агафоновны.— Брысь!
Мы с Петькой переглянулись.
• Не обращай внимания! Начали! Однако вместо звуков получилось: х-х-х-х!
• От хрипоты, говорят, надо пить сырые яйца. Пойду принесу.— Петька направился в курятник.
Через минуту он вернулся с яйцами.
• Держи! — сунул он мне одно. — Пей!
Я поискал, обо что разбить яйцо, и, не найдя ничего подходящего, ударил о каблук ботинка. Петька сморщился:
• Фи! Некультурно, антигигиенично и отдает дикарем.
• А если не обо что разбить?
• Как это не обо что? Смотри! — Петька с размаха стукнул яйцом себя по лбу.
Пах!
Петьку окатило желто-буро-зеленоватой жидкостью. От вони меня чуть не стошнило — яйцо попалось тухлое. Отпрянув, Петька сослепу зацепился обо что-то, взмахнул руками и, не удержавшись, шлепнулся на спину. В этот момент у него совершенно неожиданно прорезался голос.
• А-а-а!— чистейшим альтом завыл Петька. Интересно, с чего бы это появился альт — тухлое яйцо помогло или удар при падении?
МОКРЫЕ ОСЫ
Мокрая курица — это что-то неповоротливое, бездеятельное, жалкое, бестолковое, но притом безобидное. Про мокрую осу этого не скажешь.
Петька, как старший брат, и я, как друг этого старшего брата, смастерили для Славика брызгалку — такую трубку с поршнем и с маленькой дыркой впереди. В нее можно засосать воду и брызнуть в кого-нибудь шагов на десять-пятнадцать.
Славику игрушка понравилась: сначала он разогнал всех кур во дворе, потом пришлось улепетывать рыжей кошке. Полкан не особенно испугался брызгалки, однако, снисходительно скалясь, перемахнул через забор в соседнюю усадьбу. Затем Славик надумал брызнуть в нас с Петькой, но Петька показал ему кулак и пообещал отобрать подарок. Славик немножко обиделся— подумаешь, какие недотроги!—и ушел в Петькин чулан.
• Петька, он там ничего не натворит? — спросил я, заслышав шипенье водяной струи.
• Ничего. Постель я вынес сушить, остались голые доски. Пусть брызгает — прохладнее будет.
Вскоре возня в чулане прекратилась, во дворе хлопнула калитка, видимо, Славик отправился гулять.
Тем временем солнце поднялось высоко и жарило во всю мочь.
• Вот сейчас неплохо обрызгаться,— заметил Петька.— Пойдем в чулан. У меня есть интересная книжка, почитаем.
В чулане действительно было не жарко, солнечные лучи не резали глаз, стояла приятная полутьма.
• Садись! — пригласил Петька, указывая на топчан. Я сел. Петька раскрыл книжку, нашел нужную страницу и вдруг с воплем подпрыгнул как ужаленный. В тот же момент и я почувствовал, что снизу в меня впились две иглы. Кольнуло так, что, заорав громче Петькиного, я подскочил чуть не до потолка. Не успел приземлиться, как в пятку мне вонзилось еще что-то толстое, острое, длинное. Я поджал эту ногу и, как журавль, замерна одной ноге. Петька же широко раздвинул обе ноги и остался в этом нелепом положении. После он говорил, что у него что-тоползло по ноге, и он боялся его потревожить.
Так мы стояли минуту или две, потом я упрыгал из чулана на одной ноге, а Петька убрался «циркулем».
• Петька, что это?
• Осы. Одну я убил.
• Но они не летают.
• Потому что мокрые.
В общем, оказалось, что в чулане, в укромном месте под самой крышей, осы слепили гнездо. Славик его обнаружил и пустил в ход брызгалку. Мокрые осы ползали по топчану и по полу, и им очень не нравилось, когда кто-нибудь на них садился или наступал босой ногой.
• Что же теперь делать? — спросил я, когда мне надоело стоять в сенях.
• Сначала обуемся, а потом переловим ос и посадим их в банку для научного опыта.
Когда все осы очутились в стеклянной банке, Петька пояснил:
• Мне тетя Оля говорила, что осы вообще вредные; они выкармливают детку сладким фруктовым соком и при этом портят уколами ягоды и плоды, кроме того, переносят в сады заразу.
С другой же стороны, когда фруктов нет, они кормят детку пережеванными насекомыми. Это уже хорошо. Вот я и надумал: если у ос отрезать жала, то прокалывать плоды им будет нельзя, а насекомых жевать можно. Значит, из вредных они превратятся в полезных. А потом...— Петька оживился,— из этих безжальных ос может произойти безжальное потомство. Новый вид! Здорово?
Одним словом, Петьку «занесло», и мне пришлось возвратить его на землю.
• Петька, я никогда не видел и не слышал, чтобы от хромоногих собак родились хромоногие щенята. Наследственность тут ни при чем. К моему удивлению, Петька не стал спорить.
• Это верно. Ладно! Наплевать на потомство! Давай хоть этих ос сделаем полезными. Пошли за ножницами!
Найти ножницы нам не удалось, равно не удался и задуманный опыт — из чулана донеслись отчаянные вопли.
• Славик открыл банку с осами! — догадался Петька, и мы помчались на помощь.
В чулане со злым жужжаньем кружились подсохшие осы, а Славик, зажмурив глаза, махая руками, метался по чулану, не находя двери. Мы вытащили его на крыльцо и принялись утешать.
• Я только хотел посмотреть, что в банке...
• Сколько раз было говорено, не совать свой нос куда не следует! — сердито произнес Петька.
• А откуда я знаю, куда его нельзя совать, а куда можно? — возразил искусанный Славик.
• Теперь будешь знать! — заключил Петька,
ФОТОСЪЕМКА
Говорят, что фотография не врет. Как бы не так! Во вранье она барона Мюнхгаузена заткнет за пояс. Вот, например, скажите, могут ли у Петькиной бабушки вырасти рога, будет ли Верка Кошкина целоваться с козлом Бармалеем, а свинья — пить чай сидя за столом? Так не бывает? Согласен, но у меня есть фотокарточки, на которых бабушка снята с рогами, Верка целуется с Бармалеем, а свинья пьет чай из бабушкиной чашки с цветочками. Получилось же это так.
На областной выставке работ юных техников Петьку премировали фотоаппаратом. За автоматическую скворечню. Чтобы скворцу не лазить с червяком внутрь, Петька устроил так, что когда скворец прилетал и садился на жердочку, то дно скворечни с гнездом и скворчатами само поднималось, скворец отдавал корм птенцам и улетал, а дно тотчас же опускалось на свое место. Очень удобно!
С выставки Петька приехал сияющий.
• Покажи фотоаппарат! — попросил я.
• Гляди!
То была сверкающая никелем и стеклами «Смена».
• Без перезарядки можно делать 36 снимков,— объяснил Петька.— Выдержка до 1/200 секунды, автоспуск, синхронизатор,— продолжал он щеголять мудреными словами, словно всю жизнь занимался фотоделом.
Я слушал, разинув рот. Сердце мое наполняла гордость: не у всякого мальчишки найдется друг с таким изумительным фотоаппаратом.
Мы сразу же отправились на фотосъемку. Интересное занятие! Петькина мама фотографироваться отказалась — некогда, зато бабушку мы сфотографировали трижды: за вязаньем чулка, просто в кресле и, наконец, за чашкой чая. Потом отправились к Верке Кошкиной и сняли ее около цветочной клумбы за нюханьем цветов, еще хотели снять для портрета, но Верка вытаращила глаза и уставилась на Петьку как баран на новые ворота. Я сказал:
• Вера, сделай умное лицо!
• А у меня глупое?! — Верка обиделась, повернулась ко мне, скорчила рожу и показала язык. В этот самый момент Петька щелкнул затвором. Тогда Верка стала кричать, что она не хочет выйти на карточке с перекошенной физиономией и с высунутым языком, что пленку надо засветить. Петька ответил, что на пленке 36 кадров и, кроме того, там уже снята бабушка, в общем, из-за Веркиного языка он не намерен засвечивать бабушку. Мы разругались, и, когда уходили, Верка на всю улицу орала, что не будет с нами водиться и больше не даст нам списывать домашние работы. Мы заявили, что нам на это плевать, мы не нуждаемся и пусть она, жадюга, подавится своими домашними работами.
Когда у нас с Петькой злость немного прошла, мы начали снимать друг друга. Потом долго бродили по улицам, не зная, что еще снимать, и наконец догадались заняться видовой съемкой нашего села — улиц, переулков, садов, колодцев, пруда с утками. Петька не меньше пятнадцати раз щелкнул затвором и только после этого спохватился, что забыл снять крышку с объектива.
• Это поправимо,— сказал он, почесав затылок.— Сейчас я перемотаю пленку назад, и виды села сниму снова.
Пока Петька крутил пленку, у меня родилась мысль, от которой мы оба пришли в восторг: я предложил заснять Бармалея.
• Эврика! Это будет редкий снимок, вроде тигра в джунглях,— приговаривал Петька, выплясывая от нетерпения.
• Дело опасное,— предостерег я.
• Подумаешь! — беспечно откликнулся он.
По пути мы сфотографировали купавшуюся в луже свинью. Когда снимали, свинья привстала. Умница!
Бармалей отдыхал в тени под забором. Мы с Петькой забрались на забор с другой стороны. Козел проснулся, вскочил, отбежал и на задних ногах, как цирковая лошадь, пошел прямо на нас. Петька сделал первый снимок. Бармалей же, убедившись, что ему нас не достать, опустился на все четыре ноги и выставил вперед рога. Петька щелкнул несколько раз.
На этом съемка закончилась. Счетчик кадров показывал «36».
Я не буду описывать, как проявляли пленку, как Петька чуть не задохся под одеялом, когда перезаряжал кассету и закладывал заснятую пленку в бачок, но мы очень удивились, когда снимки проявились только на первой половине пленки, вторая же была чистая.
• Наверное, ты опять забыл снять крышку с объектива?
• Нет. Вот она.— Петька достал из кармана пластмассовый кружочек.
• Тогда в чем же дело? На счетчике «36», значит, счетчик врет?
• Тоже нет.— Петька тяжело вздохнул.— Видишь, когда я перематывал пленку, то немного не рассчитал, перемотал больше, чем следовало, и поэтому последние снимки угодили на первые: к бабушке припечатались Бармалеевы рога, Верка нос к носу получилась с козлом, а свинья попала за чайный стол.
Мы эти карточки напечатали для себя из интереса, показывать никому не собирались, только не учли, что Славик сует свой нос куда надо и куда не надо, а нюх у него собачий. Славик карточки нашел и принялся показывать их встречным и поперечным, в результате чего: 1) бабушка очень обиделась — «приделали рога, охальники, отцу нажалуюсь». Петькиному отцу она, правда, ничего не сказала, но чашку с цветочками спрятала в сундук —«из нее свинья пила, и я не хочу поганиться»; 2) Верка не разговаривала с нами больше месяца; 3) один Бармалей на нас не обиделся. Славный козел!
ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ
Если Петька вычитает или услышит какую-либо необычную чепуховину, то начинает твердить ее до тех пор, пока самому не надоест. На этот раз к нему на язык попал такой стишок:
Дети, в школу собирайтесь,—
Петушок пропел давно.
И как вы там ни упирайтесь,
Ни брыкайтесь, ни притворяйтесь, —
Не поможет все равно!
И вот с этим «ни упирайтесь, ни брыкайтесь, ни притворяйтесь» Петька всю неделю не давал мне покоя. Каждый день ни свет ни заря он начинал орать под моим окном: «Дети, в школу собирайтесь!»
В субботу повторилось то же самое: не успел я досмотреть какой-то интересный сон, как с улицы донеслось:
... не поможет все равно!
Шел шестой час утра, а я привык вставать не раньше семи.
• Петя, рано!
... Петушок пропел давно.
• Ну, дай поспать немножечко!
... Как вы там ни упирайтесь,
• Петька, убирайся прочь!
... ни брыкайтесь,
• Слушай, у меня голова болит.
... ни притворяйтесь,-— Не поможет все равно!
Вне себя от злости, я вскочил с постели, схватил ботинок и запустил им в Петьку. Петька пригнулся, и ботинок угодил в проходившую мимо Агафоновну. Та охнула и выронила из рук корзиночку с яйцами, затем, подняв ее, подбоченилась и начала браниться. Ох, и ругалась же! Неподражаемо и нескончаемо. Начала с моей дальней родни-—с двоюродных дядей и теток. Я никогда не подозревал, что у меня такие плохие родственники. Затем Агафоновна начала злословить о маме и, наконец, обрушилась на меня. Хулиган, враль, жулик, бездельник, лоботряс — это самые безобидные словечки из моей характеристики.
Обвинительная речь длилась не менее получаса, заглушая порой клубный репродуктор. Кончила же Агафоновна тем, что подняла мой ботинок, положила его в корзинку к битым яйцам и зашагала прочь.
Через пять минут я был у Петьки, чтобы хорошенько его поколотить.
• Все произошло из-за тебя, и ты же удрал, бросив товарища на произвол судьбы!
Дальше я хотел сказать, что неверных друзей бьют, и после этого приступить к делу, но Петька с самым невинным видом перебил меня:
• Ты думаешь, что мне следовало остаться? Не спорю. Но в этом случае Агафоновна принялась бы разбирать по косточкам еще моих родных (а их полсела), и сейчас бы мы слушали ее.
Это соображение выбило у меня почву из-под ног, колотить Петьку расхотелось, мы уселись за стол и начали рассуждать, как выручить мой ботинок.
• Что это такое? — спросил я, показав на стоявшую у стола табуретку, на которой лежали вымазанные горчицей листки бумаги.
• Это папа приготовил горчичники и положил сушить. А что?
• Воняет от них.
• Прикрой газетой! Я думаю, что за твоим ботинком надо попросить сходить Верку. У нее это получится... Кстати, вот и она.
• Здравствуйте, мальчики! О чем это вы? — Верка, как всегда, стремительно вошла и села, предварительно подняв юбочку, чтобы не измять.
Петька начал рассказывать историю с ботинком. Верка внимательно слушала. Однако вскоре живой интерес на ее лице сменился недоумением, затем беспокойством. Верка сморщилась и начала елозить по табуретке... В этот момент я догадался, что она вляпалась в горчичники. Надо бы ей сказать, но почему-то язык словно прилип к гортани. Верка же в конце концов вскочила, увидела вымазанные горчицей газетные лоскутки и плаксивым голосом крикнула: «Дураки!» Потом так хлопнула дверью, что штукатурка посыпалась.
• Ты что же, не мог сказать? — в отчаянии проговорил Петька.
• А ты?
В общем, к Агафоновне, чтобы уладить дело до прихода с работы моей мамы, отправился Петька. Вернулся он быстро.
• Она говорит, что разбито девять яиц. Я сказал, что принесу. Ботинок твой стоит у порога, около печки, но она сказала, что отдаст его только твоей маме.
Это мне не понравилось: яйца отдай, а маме тем не менее придется унижаться.
• Петька, неси яйца и постарайся задержать ее на крыльце— я буду действовать с тыла.
Я нашел длинное удилище, привязал к нему поводок с крючком-тройником и огородами пробрался к задней глухой стене дома Агафоновны, затем осторожно подкрался к открытому окну. Вскоре я услышал голос Петьки:
• Вот, принес, возьмите!
• Мелковаты яички. У меня крупнее были,— привередливо рассуждала Агафоновна.— Ну, уж ладно!
В моем распоряжении были считанные секунды. Забравшись на подоконник, я со второго заброса зацепил ботинок.
• Ох, батюшки! — воскликнула Агафоновна, увидев, что ботинок поехал от печи. Она хотела броситься вдогонку, но в руках у нее были яйца, кроме того, когда я тащил ботинок, опрокинул ведро с помоями, и перед Агафоновной разлилось помойное море. В общем, когда она добралась до окна, ботинка и следпростыл.
Итак, худо ли, бедно ли, ботинок мы выручили, а вот как будем оправдываться перед Веркой, ума не приложу.
ЛОКАЦИЯ
Я, когда читаю книжку, то живо представляю все то, о чем в ней написано. Вот, например, плывет кит. Он вообще плохо видит, а под водой в особенности. Но кит способен посылать вперед ультразвуковые волны, которые, если впереди препятствие, отразятся от него и придут назад к киту. Благодаря этому кит обходит препятствие стороной.
То же самое у летучей мыши. В самую темную ночь она, летая, не натыкается на сучки деревьев, на провода и тому подобное.
Наконец, собака гонится в лесной чаще за зайцем, заяц спасается от собаки. Оба мчатся во весь дух, но ни днем, ни ночью не налетают ни на деревья, ни на кусты.
Такое «прощупывание» дороги путем посылки волн называется локацией.
Человек тоже широко пользуется локаторами, то есть машинами, которые могут отправлять и принимать ультразвуковые волны. Эти аппараты устанавливаются на кораблях, подводных лодках, на самолетах. Рыбаки с их помощью обнаруживают косяки рыбы, артиллеристы — цели.
Однако меня удивляет то, что у какой-то мыши есть собственный локатор, а у человека нет. Неправильно. У человека тоже должен быть свой локатор.
Впрочем, может быть, он есть, только человек им давно не пользовался, и локатор ослаб. Вернее всего, так оно и есть...
Обо всем этом я рассказал Петьке, и Петька со мною согласился.
• Не мешает проверить,— заметил он.
Испытание наших природных локаторов мы решили провести в летней кухне на Петькином дворе. Это довольно просторное помещение с низким потолком, двумя маленькими оконцами и со скрипучей дверью на железных петлях. Внутри, неподалеку от чела русской печи, стоял деревянный некрашеный стол, а по стене тянулась полка, уставленная горшками, мисками, кастрюлями, сковородками и прочей утварью. Петькина мама поддерживала в кухоньке строгий порядок, чистоту, и от двери к столу был расстелен половик.
Сначала мы с Петькой хотели дождаться ночи, но оказалось, что на окнах есть ставни, и если между ставнем и оконной рамой положить кусок толя, то ни один луч света не проникнет внутрь. Таким образом, опыты можно было производить среди бела дня.
Закупорив окна и прикрыв плотно дверь, мы очутились в полной темноте, в которой, как говорится, не видно ни зги.
• Шагай, пока не уткнешься в стену! Руки заложи за спину!— скомандовал мне Петька.
Откинув голову назад, выставив живот вперед, зажмурившись, я пошел. Пять шагов... шесть... десять... двенадцать... пятнадцать... Неприятно заполучить шишку на лбу. Куда же девалась стена?
Шестнадцать шагов... Семнадцать... Стены по-прежнему нет. Удивительно! Куда я попал? Словно на ровное, бескрайнее поле. Уж не занесло ли меня каким-то чудом в сказочную страну, и тамошний чародей, может быть, ведет меня к Правителю?
• Петька, стена пропала, я не могу добраться до нее,— сказал я.
• Не стена пропала, а просто ты кружишься на месте, потому что одной ногой ступаешь шире, чем другой,— из темноты объяснил Петька.
У меня отлегло от сердца.
• Старайся шагать ровнее! — добавил он.
Я начал стараться, но безрезультатно. Задирать голову и выпячивать живот мне надоело, я выпрямился и в тот же момент что-то мягкое, длинное обвилось около моих ног. Чтобы не упасть, я подпрыгнул, ударился обо что-то головой, затем что-то ударило меня по голове, Я упал, а рядом грузно шмякнулось и разлетелось на черепки нечто тяжелое. Я охнул, схватился рукой за голову, нащупал кровь на ссадине, а рядом мягкое, липкое и заорал:
• Петька, мне голову пробило, мозги текут!
• Ничего, ничего. Сейчас открою дверь, — испуганно отозвался Петька.
Послышался шорох, шуршанье, видимо, Петька искал дверь.
• Сейчас, сейчас...
Шаги рядом. Я хотел крикнуть, предупредить, но не успел — Петька споткнулся и полетел на пол.
• Что же ты не сигналил? — плаксивым голосом произнес он.— Я, кажется, свернул на сторону нос.
В этот момент дверь открылась, и на пороге появился Славик.
• Вот вы где! — обрадованно произнес он.
На свету все объяснилось просто: оказывается, я запутался в половике и, падая, уронил с полки глиняную миску с тестом. Миска ударила меня по голове, а тесто склеило волосы. Петькин нос оказался на месте, только немного распух.
Одним словом, опыт не удался, но мы с этим не миримся, тренируемся, и если вам встретится мальчик, идущий с закрытыми глазами, выпятив живот вперед, заложив руки за спину и откинув голову назад, то знайте, что это я или мой друг Петька.
У ЛЖИ КОРОТКИЕ НОЖКИ
Никогда мы с Петькой не были хвастунами, а тут — на тебе! — оскандалились. Наваждение!
Первого сентября утром мы с Петькой в приподнятом настроении шли в школу. Первый день учебы. Надо понимать! Каждый школьник чувствует себя именинником. Девчонки в белых передниках, с бантами, расфуфыренные, чинчи-бринчи, мальчишки с подстриженными вихрами, в отглаженных брюках, в куртках с белыми подворотничками, шеи, руки чуть не до мяса отмыты песком и мылом, новенькие портфели блестят магазинным лаком. На лицах важность и благонравие.
Примерно на полпути нас догнала незнакомая молодая женщина и пошла рядом.
• В школу? — ласково спросила она. — Небось, жаль, что каникулы так скоро пролетели? Еще бы погулять с месяц?
• Нет. Почему же? В школе тоже интересно,— ответил Петька.
• Можно сказать, соскучились,— добавил я.
• Вот вы какие! Хорошо учитесь?
Не знаю, почему, но Петьку «занесло», а у меня недостало мужества его поправить.
• Отличники,— ответил Петька.
• Оба? — удивилась та.
• Оба.
Я почувствовал, как кровь приливает к ушам. К счастью, незнакомке надо было в сельсовет, и она повернула туда.
• Петька, ну зачем ты прихвастнул? Какие же мы отличники?
• По-твоему, следовало сказать, что мы посредственники? Так, что ли? Посредственники? Ты знаешь, что такое посредственная продукция? Фи!
• А вдруг она узнает?
• Откуда? Это, наверное, командировочная из района. Приехала и уедет. Больно надо ей проверять, кто мы да какие мы!
Школа нас встретила давно неслыханным шумом, смехом, приветственными возгласами, дружескими объятиями и похлопываниями по спине и по плечам. В оживленной толпе товарищей мы забыли о разговоре с любопытной женщиной.
Звонок прозвучал непривычно громко. Первый звонок. Не успели мы рассесться, как вошел директор.
• Ольга Николаевна будет у вас классным руководителем. Прошу любить и жаловать!
Он показал на пришедшую вместе с ним молодую учительницу, а мы с Петькой чуть в обморок не упали — Ольгой Николаевной оказалась та самая женщина, которая шла вместе с нами и которой Петька наврал. Хорошенькое знакомство с классным руководителем!
Я плохо помню, что было дальше, как проходила школьная линейка, о чем говорили на уроках учителя, и только по дороге домой я немного опамятовался и спросил:
• Петька, что теперь будем делать? Хоть из школы беги!
Петька ничего не ответил, а когда расставались, он процедил сквозь зубы:
• Теперь нам надо стать отличниками. Другого выхода нет.
Да-а! На самом деле, или прослывешь презренным хвастуном. — Конечно, мы с Петькой выбрали первое, учили все уроки. Петька помогал мне решать задачи, а я с ним занимался грамматикой. В классе не пропускали ни единого слова учителя. Забыли про рыбную ловлю, ничего не изобретали, не фотографировали, не мастерили. Так мы мучились всю первую четверть. Кошмар!
Стали ли мы отличниками? Мне что-то не хочется отвечать на этот вопрос. Давайте подождем конца учебного года.
Между прочим, учиться «на всю железку», как говорит Петька, не так уж страшно. Трудно первое время, а когда втянешься, пойдет как по маслу.
О МУЗЫКЕ
Верка Кошкина сошла с ума, то есть не совсем, а около того. Еще в прошлом году она поступила в детскую музыкальную школу учиться играть на баяне. Ума не приложу, зачем это ей понадобилось. Неужели она будет играть на свадьбах и на гулянках? Ужасно!
Я так и сказал тогда Петьке, но он не согласился со мной.
• Музыка духовно обогащает человека, облагораживает.
Спорить с ним я не стал, но про себя подумал: «Держи карман шире! «Шумел камыш» — тоже музыка».
Одним словом, Верка ходила в музыкальную школу, а нам с Петькой пришлось таскать баян на палке. Три раза в неделю.
Верка в разговоре щеголяла мудреными словечками: сольфеджио, аллегро, анданте, модерато. Однако мы ни разу не слышали, как она играет.
• Я еще как следует не умею,..
Все же как-то мы ее упросили. Верка уселась на табурет под навесом, поставила на колени баян, продела руки в ремни и приготовилась двигать мехами. Мамочка родная, сколько же на нем кнопок и как, не глядя, найти, какие следует нажимать? Верка как-то нашла, и баян заиграл, вернее, запищал:
• Тили-ли-ли-и-и, дрын-дрын! Тили-ли-ли-и, дрын-дрын! Пи-пи-пи-и!
• С другого же баянного бока захрипели басы: а-а, о-о, у-у, ы-ы! Так продолжалось минут десять, а может быть, больше.
За забором тоненько, с перебрехом, завыл соседский Бобик. У меня начало сводить скулы. Я взглянул на Петьку и диву дался: Петька, слушая музыку, умильно улыбался, по лицу его разлилось неописуемое блаженство, губы беззвучно шевелились, глаза устремлены в небо.
• Какая чудесная мелодия! — воскликнул он, когда Верка кончила пиликать, и облизал губы.
• Сейчас мы проходим этюды. Один из них я вам сыграла. А позже перейдем к классикам — Чайковскому, Мусоргскому, Глинке,— скромно объяснила Верка, покраснев от Петъкиных похвал.
• Вера, а веселое что-нибудь ты можешь, «Барыню», например?— спросил я.
Петька взглянул на меня, как на ископаемого троглодита, а Верка ответила:
• Нет.
• Жаль! А вальс или польку?
Тут я охнул, потому что Петька наступил мне на мозоль, и поспешил сказать, что вопросов у меня больше нет.
• Все же тебе понравилось, как она играла? — спросил Петька, когда мы шли домой.— Великолепно. Правда?
• Великолепное трындыканье. Тили-ли-ли, дрын! Драться Петька не полез, а лишь поморщился, презрительно сплюнул и процедил сквозь зубы:
• Т-ты просто недоразвитый субъект. Музыку надо понимать. В обязательном порядке.
Прошло несколько дней. Мы с Петькой мастерили у него во дворе коробчатый змей. Неожиданно за забором послышалось знакомое:
• Тили-ли-ли, дрын-дрын! Тили-ли-ли-и, дрын-дрын!
• Петька, слышишь, Верка играет?
• Слышу. Не мешай!
• Снова у Петьки блаженная физиономия, рот до ушей.
• Чудесно, несравненно, замечательно! — бормочет Петька, забыв обо всем на свете.
• Тили-ли-ли-и, дрын-дрын! Тили-ли-ли-и, дрын-дрын!
• Петька, а зачем все-таки Верка, да еще с баяном, попала на двор к Агафоновне? — спросил я, когда за забором утихло.
• Н-не знаю. Наверное, Агафоновна захотела послушать хорошую музыку и пригласила Верку.
• Странно! Насколько мне известно, у Агафоновны никогда не было пристрастия к музыке, даже по радио она слушает только сводку погоды и советы домашним хозяйкам.
Петька тоже задумался.
• Давай посмотрим через забор!
В это время снова зазвучало: тили-ли-ли-и, дрын-дрын! Тили-ли-ли-и, дрын-дрын!
С забора я свалился кувырком и, схватившись за живот, принялся кататься по земле — меня душил смех, потому что никакой Верки во дворе у Агафоновны не было. Сама же Агафоновна доставала воду из колодца, крутила ворот, который немазанно скрипел:
• тили-лил-ли-и!
• Дрын-дрын! — срываясь на звенках, бренчала колодезная цепь.
Несколько дней Петька не разговаривал со мной, как будто я был виноват в том, что он спутал игру на баяне со скрипом колодезного ворота, но потом мы, как обычно, помирились.
Однако Веркиной игрой на баяне нам довелось-таки насладиться. Музыкальная школа давала в клубе концерт, и Верка играла «Жаворонка» Глинки. Мы с Петькой слушали ее как завороженные — звуки перенесли нас из тесного клубного зала на просторы полей, лугов, мы чувствовали дуновение ветра, слышали шелест травы, пение птиц. Жизнь казалась такой прекрасной, что хотелось радоваться, смеяться, совершать подвиги, жить полной жизнью счастливого человека. Такова была волшебная сила музыки.
ГИПНОПЕДИЯ
Учить уроки можно и во сне,— объявил однажды Петька и, заметив на моем лице недоверие, протянул журнал, в котором черным по белому было написано, что «во время естественного сна возможно приобретение различных знаний. С помощью гипнопедии можно заучивать, закреплять в памяти различные формулы, таблицы, хронологию и другие самые разнообразные сведения».
• Петька, а почему, когда я уснул на уроке географии и меня вызвали, я ничего не мог ответить и заработал двойку? — вспомнил я.
• Чтобы заучить во сне, надо слышать одно и то же несколько раз, а Марьванна — не магнитофон,— ответил Петька.
Это объяснение меня удовлетворило, и мы решили заняться гипнопедией всерьез. Радионаушники у нас были, а магнитофон Петька, как староста радиокружка, выпросил у Палксаныча. В тот же вечер я переехал к Петьке в чулан, и мы начали готовиться к сеансу гипнопедии. Во-первых, надо было записать на ленту заучиваемый текст. На первый раз мы взяли формулы разложения многочленов на множители. Вооружившись учебником, я начал диктовать. Поскольку лента рассчитана на сорок пять минут, я диктовал 25 минут, а остальное время — Петька. Покончив с этим, мы пошли ужинать, а потом, надев наушники, легли спать.
• Нельзя ли потише? — попросил я, когда в наушниках раздались громовые раскаты моего собственного голоса.
Спать в наушниках очень неудобно: чуть повернешь голову — и в скулу врезается острый край, кроме того, дужка, как клещи, сжимает голову. Я, когда засыпаю, люблю помечтать о чем-нибудь хорошем, приятном, а тут магнитофон молотками вбивает в мозги формулы: «Разность кубов двух чисел разлагается на...» До сих пор я не подозревал, что у меня такой противный голос. «Разность кубов двух чисел разлагается на...» Нет, ни за что не уснешь!
Судя по кряхтенью и вздохам, Петька тоже не спал. Когда моя диктовка кончилась, магнитофон заговорил Петькиным голосом: «Разность кубов двух чисел разлагается на...» Петька досадливо плюнул:
• Тьфу! Какая гадость!
Лента кончилась, я было обрадовался, но Петька ее перемотал и снова зазвучало: «Разность кубов двух чисел разлагается на...»
Я лежал, мучился и неожиданно услышал Петькин храп, звучный, с присвистом. Что за диво?!
Осветив фонариком Петькину кровать, я увидел, что он крепко спит, на лице блаженная улыбка, рот трубочкой, а на табуретке, как муха в паутине, верещат наушники. Я положил свои рядом, и на этом сеанс гипнопедии окончился.
Самое же удивительное в этой истории то, что за формулы разложения многочленов на множители мы с Петькой получили по пятерке.
Правда, когда об этом узнала Верка Кошкина, то, сморщив нос, она сказала:
• Подумаешь! За два часа, которые вы возились с магнитофоном, можно было не только формулы, но и все остальные уроки выучить.
Впрочем, у Верки вообще вредный язык, это все знают, гипнопедия же — замечательная вещь.
ВОДЯНОЙ
Мы с Петькой две недели работали в колхозе на сенокосе — ворошили сено, гребли, складывали его в копны, а когда сено сметали в стога и бригадир нас отпустил, занялись рыбной ловлей. Неподалеку от лесной сторожки дяди Семена, под кручей, в тени осокорей, мы присмотрели хорошее местечко и недели две прикармливали рыбу, то есть бросали в воду пшенную кашу, отруби, кусочки теста. Рыбе нравилось наше угощенье. Каждый раз мы возвращались с полными куканами.
Жена у дяди Семена добрая, ласковая. Когда мы с Петькой возвращаемся мимо сторожки с уловом, она обязательно похвалит:
• Вишь, сколько наловили! Добытчики!
Но как же мы удивились, когда вместо ласкового оклика с крыльца раздался старческий скрипучий голос:
• Эт-та куда же вэс понесло ни швет ни жаря?!
Агафоновна! Откуда она взялась? От неожиданности мы остановились и разинули рты. Петька опамятовался первым:
• Хотим рыбки наловить.
• Рыбки? Ишь ты, рыболовы-самоловы! Вот свалитесь в воду и утонете, как намедни один мальчик из Озерок. Слышали?
• Нет, не слышали. А мы плавать умеем.
• Он тоже умел. Не иначе как водяной его за ногу уволок в свое логово. Третий день ищут, не могут найти. Идите-ка вы домой, от беды дальше.
• А водяные разве есть? — спросил Петька.
• По науке вроде бы нет, а люди разное болтают.
Разумеется, домой мы не пошли, но настроение было испорчено, да и рыба клевала как-то нехотя.
Клев улучшился лишь к вечеру. Но на берегу появилась Агафоновна с большой корзиной белья. Поблизости от нас она расстелила на плоском камне холщовый половик и принялась изо всей силы колотить по нему вальком. Из дальних камышей вспорхнула испуганная утка, бегавших по берегу куличков-песочников словно ветром сдуло.
Покончив с половиком, Агафоновна достала какой-то балахон и снова: стук-стук, бац-бац, шлеп-шлеп!
• Сматываем удочки — она до ночи будет колотить. Завтра придем,— уныло проговорил Петька.
Но назавтра только что мы закинули удочки — Агафоновна тут как тут, с корзиной и вальком.
• Интересно, сколько же у нее белья? Может быть, она прачечную открыла? Пойдем на разведку! — позвал меня Петька.
• Здравствуйте, Агафоновна! — поздоровались мы. — Вы все трудитесь, стираете?
• Приходится. Дуняха-то, племянница моя, к матери уехала, а меня попросила за домом присмотреть. Глянула я к ней на подловку, а там полон чердак тряпья. Думаю, непорядок: хотя оно рваное, заношенное, но в хозяйстве может сгодиться. Вот и взялась за дело, за недельку все перестираю. Мы с Петькой переглянулись.
• Придется делать подкормку на новом месте,— сказал я, когда мы возвращались домой.
• Придумал тоже! — возмутился Петька. — Терять столько времени... Он сморщился, помолчал и вдруг обрадованно прошептал:
• Эврика!..
На следующий день мы принялись за работу. Петька притащил большой бычий пузырь, надул его и принялся разрисовывать глаза по ложке, рот ощеренный, зубы как у крокодила, щеки синие с красными пятнами.
В самый разгар работы пришла Верка Кошкина.
• Мальчики, что это вы делаете?
Петьке пришлось рассказать, что Агафоновна распугала на прикормленном месте рыбу. Мы испугаем Агафоновну водяным, вот этой самой штукой, и она больше полоскать в реке не будет.
• А вам не совестно так шутить над старухой? Я бы сделала иначе,— уходя, проговорила Верка.
• Ну и делай! Шут с тобой!
К пузырю Петька привязал шнур, мне дал десятикилограммовую гирю, и мы отправились на Куропьянку. Так называлось место, где мы рыбачили. Было жарко, гиря тянула руки, пот с меня лил в три ручья. Пока дошли я вконец измучился,
Петька остановился у плоского камня, на котором Агафоновна колотила тряпье, привязал к бычьему пузырю пучок травы, продел в дужку гири шнур и сказал мне:
• Бросай!
Я изо всех сил швырнул гирю в воду. Вместе с ней полетел и пузырь. Другой конец шнура был у Петьки. С ним он направился в прибрежные кусты,
• Смотри! — сказал Петька и потянул шнур на себя. Размалеванная голова скрылась под водой. Когда же он ослабил шнур, голова вынырнула. Так несколько раз.
• Действует,— удовлетворенно произнес Петька. Если бы на реке я был один и не знал, что это всего-навсего пузырь, наверное, задал бы лататы.
• Тсс!
С береговой кручи спускалась Агафоновна.
• Ну, это в последний раз. Больше...— прошептал Петька и, не договорив, уставился на воду. Прямо перед ним, шагах в пяти от берега, зашевелились камыши, раздвинулись, затем показался какой-то спутанный ком из человеческих волос, водорослей, ряски. Серебром сверкнула запутавшаяся в водорослях маленькая рыбка, подпрыгнула и шлепнулась в воду. Ком медленно отделился от воды, а под ним показалось мертвенно-бледное лицо с огромными немигающими глазами. Изо рта торчала толстая кишка. Показавшись на миг, голова снова ушла под воду, затем опять вынырнула.
• Водяной! — прошипел Петька, вскочил и опрометью бросился бежать. Я за ним.
Остановились мы далеко от Куропьяны, в лесу, минут пять не могли отдышаться. Потом Петька пробормотал:
• Чертовщина какая-то среди бела дня! Даже не верится. Одному, конечно, могло привидеться, ну, а сразу двоим...
• Петя, а как же гиря и пузырь?
• Пусть пропадают! — махнул рукой Петька, но в это время издали донеслись глухие удары валька, и Петька задумался.
• Агафоновна колотит. Мы повернули к реке.
На Куропьяне как будто ничто не изменилось. Так же с криками носились по воздуху чайки-мартышки, на поверхности воды изредка всплескивала рыба, осокори шептались с ветерком. Агафоновна работала вальком, а невдалеке плавал пузырь-чудище и две стрекозы на нем о чем-то совещались. Но что это?! На том месте, откуда мы убежали, кто-то сидел.
• Петька, видишь? Водяной...
• Вижу. Но водяные не сидят на берегу... Да это Верка!
Подойдя ближе, мы все поняли: волосы у Верки были мокрые, рядом валялись водоросли и шлем от противогаза с длинным патрубком, конец которого был заделан в пробковый поплавок. Петька сжал кулаки.
• Это ты шутки шутишь?
Но Верка не оробела.
• Я.
• Зачем?
• Затем, что Агафоновна старый человек. Петька помолчал, раздумывая.
• Этот старый человек у нас всю рыбу распугал. Это как?
• Можно по-другому: помочь Агафоновне.
До вечера вчетвером мы колотили вальками всякое тряпье, зато на следующий день ловили рыбу без помех.
ЧРЕВОВЕЩАТЕЛЬ
К Агафоновне приехал из города племянник. Мальчишка как мальчишка — стриженный под машинку, лицо круглое, около носа конопатины. Походка у него легкая, по-кошачьи упругая, идет неслышно, как в ботинках на микропоре.
• Здравствуйте!
• Здравствуй, коли не шутишь! Ты чей?
• Я — племянник Марьи Агафоновны, приехал погостить.
Помолчав, Петька спросил:
• Ты в каком классе учишься?
• В шестой насилу перешел.
• Почему насилу?
• Трудно учиться и работать.
• А где ты работаешь? — удивились мы с Петькой.
• В цирке.
От неожиданности у нас рты сами собой раскрылись, а глаза стали круглыми, как у лягушек. Мальчишка же, довольно усмехнувшись, крутнулся на каблуках и зашагал дальше.
• Тетя меня в магазин послала,— крикнул он издали.
Перед вечером мы с Петькой сидели на лавочке у палисадника Агафоновны.
• Подумаешь, циркач! — пренебрежительно произнес Петька.— Поди, с метелкой бегает за старшего куда пошлют. Видали мы таких артистов-иазьмочистов...— Петька осекся, потому что сзади совсем неслышно подошел племянник Агафоновны.
«Будет драка» — подумал я, но ошибся. Мальчишка спокойно сел рядом с нами.
• Меня зовут Костей, а вас?
• Я — Петька, он —Валька, а собаку зовут Полканом, — сообщил Петька, показав на сидевшего неподалеку пса.
• Здравствуй, Полкан! — сказал мальчишка.
• Здравствуйте! — ответил тот.
Голову даю на отсечение, что это действительно сказал Полкан, потому что я смотрел на мальчишку и хорошо видел, что он рта не раскрывал. Полкан же, сказав «здравствуйте» убрал висевший сбоку язык и закрыл пасть.
Петька тоже был ошарашен. А новый знакомый, как ни в чем не бывало, продолжал:
• Как живешь, дружище?
В ответ послышался писклявый, скрипучий голос:
• Спасибо! Хозяева не обижают, они у меня обходительные, обидного слова не скажут.
Мы с Петькой не знали, что подумать и следовало ли обижаться на прозрачный намек об обходительных хозяевах. В сказках, конечно, собаки разговаривают, но в жизни...
Так, ничего не поняв, вконец озадаченные, мы пошли купаться.
На пруду чудеса продолжались. Когда мы раздевались, из воды около берега высунулась лягушачья морда.
• Берегись, квакушка — журавль идет! — предупредил мальчишка.
• Обманываешь,— пискнула та.
Мальчишка, разбежавшись, сделал в воздухе сальто и ласточкой нырнул в воду. Петька хотел повторить номер, но плюхнулся животом и, выскочив на берег, долго сидел скрючившись.
• Сальто сразу не получится. Надо тренироваться. Хотите, я вас кое-чему научу?
Это были чудесные дни. Костя учил нас ходить на руках, жонглировать, делать фокусы. Я, например, умею жонглировать четырьмя мячами, а Петька держит стойку на турнике. Теперь мы знаем, что такое клишник (это когда сгибаются в кольцо вперед), каучук (то же самое, но назад). Перед моими глазами до сих пор стоит картина, как делая стойку, Петька отчаянно дрыгнул ногами, не удержался и повалился на спину, а Костя сердито закричал на него:
• Дрова!
Счастье продолжалось только три дня, потому что на четвертый за Костей приехал отец и увез его — их цирк неожиданно уезжал на гастроли.
Мы очень жалели.
Вы спрашиваете, как Полкан и лягушка могли разговаривать по-человечьи? Разумеется, не могли: за них говорил Костя, который умел при этом не шевелить губами и мышцами лица, а нам казалось, что отвечали Полкан и лягушка. Петъкин папа сказал, что такие люди, говорящие «нутром», называются чревовещателями.
ВОСПИТЫВАТЕЛИ
• Придется нам заняться его воспитанием, — сказал Петька после одной из Славкиных проказ.
• Петя, как?
• Во-первых, личным примером,— не задумавшись, начал Петька.— Во-вторых,разъяснением и, наконец, профилактикой. Надо предугадать, что именно он собирается натворить, и предостеречь его.
• Может быть, лучше пригрозить?
• Угрозы, как и всякое наказание, при воспитании отпадают, так как они приносят только вред. По крайней мере, так написано во всех книжках,— добавил он через минуту. Я не возражал, и мы стали воспитывателями.
• Петька, по-моему, надо говорить не воспитыватели, а воспитатели,— усомнился я.
• Много ты понимаешь! Воспитатели — это люди, которых специально учили этому и которые зарплату получают, а мы с тобой, так сказать, в порядке самодеятельности.
Подавать пример Славику, когда он нас видит, было не так уж трудно, когда же не видит... между нами говоря, мы в это время отдыхали от примерно-показательного поведения.
Разъяснения у нас тоже получались. Петька, например, разъясняя, выпускал не меньше 500 слов в минуту, брызгал слюной, стучал кулаками по столу, махал руками, корчил при этом такие страшные рожи, что пронял бы самого закоренелого преступника. Славик в первый раз расплакался, а потом привык и во время наших разглагольствований спокойно ковырял в носу.
Труднее всего оказалось с профилактикой, то есть с предупреждением всяческого озорства. Попробуйте догадаться, что у мальчишки на уме!
Однажды, когда я пришел, Петька сидел в комнате около небольшого письменного стола и осторожно, кончиками пальцев, поглаживал лакированные дверки и крышку.
• Садись! Только осторожнее — не поцарапай лака!
Я хотел положить кепку на стол, но после этих слов надел ее на голову.
• Это теперь мой письменный стол. Мне его папа отдал. В нем пять ящиков. С замками. Здорово?
Мне стало завидно, потому что у меня вообще не было своего места, и я готовил уроки на обеденном столе и даже на табуретке, когда мама, например, делала пельмени. Чтобы избавиться от нехорошего чувства зависти, я предложил:
• Пойдем купаться!
• Айда!
В тот же момент, словно из-под земли, появился Славик.
• И я с вами!
На берегу мы быстро разделись.
• Шырну-мырну, где вынырну? — завопил Петька и бросился в воду. Я за ним. Замечательная вещь купанье! Иногда я даже жалею, что не родился дельфином. Но Славик почему-то только зашел в воду, окунулся, сразу же вылез на берег и уселся около наших одежек.
• Петька, по-моему, он что-то затевает.
• Похоже на то.
• Я сейчас поговорю с ним.
• Валяй!
• Слушай, Славик! — нерешительно начал я. — Есть такие плохие мальчики, которые, пока товарищи купаются, вяжут на их штанах и рубашках узлы, а чтобы труднее было развязать, мочат водой. Это очень скверно. Как ты думаешь?
У Славика загорелись глаза, но он промычал: «У-гу!» и, вытащив из кармана перочинный нож, принялся стругать какую-то щепку.
• Где ты взял этот ножик? — встрепенулся Петька.
• Выменял на брызгалку. У Павлика. А что?
• Ничего. Я только хотел сказать, что есть такие плохие мальчики, которые режут ножами парты, столы, скамейки, словом, портят их. Это очень плохо. Так ведь?
• Напополам режут?
• Нет.
• А как же?
• Ну, вырезают на них.
• Что вырезают?
Петька смутился.
• Разное — слова, буквы, рожи, в общем, хулиганят.
Славик опять занялся щепкой, а мы с Петькой поплыли на другую сторону.
• Петька, Славик домой ушел,— сказал я, когда мы повернули назад.
Солнце слепило глаза, вода была как парное молоко, ветер ласкал тело. Какое большое счастье жить, двигаться, чувствовать себя сильным, здоровым, ловким!
Однако наши восторги сразу увяли, когда обнаружили, что штанины наших брюк, рукава рубашек завязаны тугими узлами и вдобавок смочены.
• Это твоя профилактика подействовала, — уколол меня Петька, когда мы трудились над узлами.— «Есть плохие мальчики...»— передразнил он меня.
Когда же мы пришли к Петьке домой и увидели на его замечательном столике грубо вырезанные две рожицы и под ними подписи: «Петька —крыса, а Валька — ишак», — наступила моя очередь торжествовать. Я хотел было сказать, что его профилактика тоже не сработала и что «есть такие плохие мальчики» и т. д., но пожалел и ничего не сказал. Петька был в буквальном смысле слова убит, а, как известно, лежачего не бьют.
Итак, мы стояли перед изуродованным столом, обнаженная древесина которого бесстыдно лезла в глаза: «Петька — крыса, а Валька — ишак».
• Идем! Я ему устрою профилактику! — со злостью воскликнул Петька, и мы устремились на поиски Славика.
Я бежал сзади Петьки, но в душе сомневался. Не сами ли мы были во всем виноваты? А?..
РАКИ
Ура! Один из моих рассказов напечатали в журнале и прислали гонорар, т. е. деньги. Посоветовавшись с мамой, я купил одноствольное дробовое ружье, припасы к нему и выправил охотничий билет.
Итак, я охотник. Настоящий. По сидячей или плывущей птице я стреляю довольно метко, а по бегущей или летящей мажу, но уверен, что со временем научусь бить без промаха.
Километрах в трех от нашего села есть большое озеро, на которое поздней осенью или ранней весной садятся пролетные стаи. Впрочем, некоторые садятся, а иные пролетают мимо. Чтобы они садились, их подманивают, пуская на воду деревянные чучела. Я тоже себе наделал таких восемь штук, пустил на воду— получилась чепуха: от малейшего ветерка они сбиваются в кучу, или причаливают к берегу, или же наоборот уплывают на середину. Хоть каждую на якорь ставь!
• Ну, как твои чучела, помогают?— справился Петька.
В ближайшее воскресенье он собирался идти со мной на охоту. Я рассказал о неудаче. Петька задумался.
• Якоря пристроить — пустячное дело — бечева, камень. Но лучше заставить их плавать,— рассуждал он сам с собою.— Моторчик на каждую, конечно, не поставишь... Надо как-то по-другому... Еще можно косые рули пристроить, тогда чучела будут описывать окружности. Хотя все равно их будет сносить...
• Раки! — вдруг заорал он.
• Петя, у тебя, наверное, температура? — встревожился я. — При чем тут раки?
• При том, что к каждому чучелу мы привяжем по живому раку, и они будут возить их по озеру на буксире.
Ну и голова у Петьки!
В общем, мы наловили раков, сложили чучела в мешок и отправились на озеро. Все шло как по писаному: раки ползали по дну, деревянные утки чинно плавали поверху. Однако настоящих уток почему-то не было, и мы терпеливо ждали их, укрывшись в прибрежной яме.
• Петька, ползут. Видишь?
• Кто?
С противоположной стороны по водомоине ползли к озеру два охотника — Федор Иванович Гультяй и его племянник Федя. Мы хорошо их знали. Федор Иванович — старый, опытный стрелок, Федя — начинающий. На шее у Феди болтался бинокль.
Когда водомоина кончилась и началось открытое место, оба они уставились в нашу сторону, а Федор даже приложил к глазам бинокль.
Потом загремели выстрелы, пеленой пополз дым, многоголосо откликнулись окрестные леса и рощи. По воде донеслось:
• Подранки! Плывут! Бей!
Бах-бах-трах! Раки, вероятно, испугавшиеся шума, тащили чучела на середину озера.
• Федька, стреляй! Как бы не ушли! Что за черт?! Заколдованные они, что ли? Хоть бы одна перевернулась!
Над нашими головами со свистом проносились рои дробинок, щелкали по листьям.
• Не высовывайся! Ниже пригнись!
• Петь, долго ли они будут палить? Мне на мокром лежать надоело.
• Терпи!
Неожиданно Федор Иванович поднялся во весь рост, сложил руки рупором и заорал:
• Эй, кто там? Чьи это чучела?
• Отозваться или не надо? — спросил я Петьку.
• Боишься, что накостыляют?
• А ты как думаешь?
• Не за что. Могли же они в бинокль разглядеть, что это не утки, а чучела,— добавил он.
Мы с Петькой вылезли из ямы.
• Это наши.
• Что же вы раньше молчали? Дожидались, когда у нас патроны кончатся?.. Но почему они двигаются?
• Их раки возят.
• Что? Что?! Раки?
• Да.
В ответ раздался оглушительный хохот. Смеялся Федор Иванович, ему вторил Федя.
• Ха-ха-ха! Раки... Ну, молодцы!.. Надо же додуматься!
Охотники ушли, а мы с Петькой остались. Все же талантливый человек Петька!
ЗАКОЛДОВАННЫЕ ПУЛИ
О наших чучелах, которых возили раки, Федор Иванович рассказал другим охотникам, и нас с Петькой, когда мы подходили послушать охотничьи россказни, уже не прогоняли, а после того как я на соревнованиях по стрельбе занял первое место, многие начали здороваться со мной за руку.
Условия стрельбы на соревнованиях, надо сказать, были трудными. В стоявшей на выгоне полуразвалившейся мазанке горела свеча, которую с тридцати шагов следовало потушить круглой пулей из дробовика. На это давалось три выстрела. В самую свечу почти никто не попадал, разве случайно, но, когда пуля пролетала совсем рядом, свеча гасла. И все же редко кому удавалось потушить ее — дробовик не винтовка. Чемпионом считался Федор Иванович.
Вскоре была назначена стрельба.
Мы с Петькой наделали круглых пуль и, решив себя испытать, отправились на стрельбище. Выстрелили по шести раз каждый, но пламя свечи даже не колыхнулось.
• Незадача! — крутил головой Петька, когда мы возвращались домой.— В следующий раз сзади свечи поставим картон, чтобы знать, где пролетают пули.
Картон тоже не помог — дыры от пуль располагались в таком хаотическом беспорядке, что нельзя было понять, куда же целиться — правее, левее, выше, ниже?
• Петька, бросим?
• Подожди! Дай мне два патрона!
На следующий день мы снова стреляли. Выпустив без толку три пули, я плюнул:
• Больше не буду.
Петька взял ружье, прицелился. Бац! Свеча продолжала гореть. Бац! Потухла.
От неожиданности я вскочил и смотрел на Петьку, как на чародея. Петька смеялся.
• Вот так надо стрелять! Дай мне еще два патрона...
На следующей тренировке нам обоим удалось потушить свечу.
• Порядок! Будем участвовать в соревновании, — решил Петька.
• Не осрамимся?
• Не должны. Целься лучше и не торопись. Дай-ка мне патронташ, я предварительно проверю заряды.
В день соревнований я сильно волновался, даже руки дрожали— ведь столько старых, испытанных стрелков, а я—мальчишка, молокосос. К тому же Петьку, как не члена Союза охотников, к стрельбе не допустили, и весь позор должен был достаться мне одному.
• Петька, может быть, отказаться?
• Не дрейфь! На патроны! — Он сунул мне в руку три патрона, завернутые в бумажку.
Началось соревнование. Один за другим с обескураженным видом отходили незадачливые стрелки — потушить свечу пока никому не удавалось. Пришла очередь Федора Ивановича. Вид у него сосредоточенный. Выстрел — мимо. Второй—туда же. Однако на третьем выстреле пламя заморгало, закоптило и погасло.
Ура! Молодец, Федор Иванович!
• Петька, я не буду.
• Стреляй! — прошипел Петька.
В это время Федор Иванович увидел меня и благодушно проговорил:
• Товарищи, тут пацан еще не стрелял.
• Да ну его! Только время проведем.
• Неправильно, пусть стреляет.
Затаив дыхание, я нажал на спуск. Бац! Свеча погасла.
• Ого! Вот это да! Ай да Валька!
Бац! Опять попадание.
На этот раз никто не произнес ни звука — слишком невероятен был результат.
Бац! И снова свеча погасла.
• Первый раз в жизни вижу такое. Просто не верится. Но молодец! Хвалю...— растерянно проговорил Федор Иванович.
• Петька, я ничего не понимаю. Какое-то колдовство,— сказал я, когда мы пришли домой и принялись чистить ружье.
Петька хитро прищурил глаз:
• Никакого колдовства. Просто я насквозь просверлил пули; такая пуля тащит за собой целую охапку воздуха — не только свечу, костер затушит.
• А это не жульничество?
• Смекалка. В правилах же не сказано, что пули сверлить нельзя,— возразил Петька и поспешил перевести разговор на другое. Он всегда так делает, когда не уверен в своей правоте.
КТО ВИНОВАТ
По утренней холодной росе важно вышагивал золотисто-огненный петух. Время от времени он останавливался, хлопал крыльями и кукарекал. Когда путь ему преградила небольшая тележка (в амбулатории перевозили на ней бутылки с лекарствами и опрыскиватели), петух вскочил на поручень. Наверное, он хотел покрасоваться, и чтобы его пение с высоты было далеко слышно. Однако спеть ему не удалось — тележка тронулась, покатилась с бугра вниз и наехала на хвост отдыхавшему после ночного бреха Полкану. Спросонья перепуганный пес бросился бежать и сшиб проходившую мимо Мурку. Мурка пфукнула, выгнула спину и взъерошила шерсть, собираясь драться, но Полкан так свирепо тявкнул на нее, что Мурка, потеряв мужество, обратилась в бегство. Петькина мама в это время доила корову. Когда Полкан и Мурка пробегали мимо, корова брыкнула ногой и повалила подойник. Молоко разлилось по земле.
Ругая всех на свете кошек и собак (развели псарню-кошарню!), Петькина мама направилась домой и, проходя мимо чулана, где сладко спал ничего не ведавший Петька, хлестнула его мокрой тряпкой по ногам.
• Вставай, лежебока!..
На этом месте Петькиного рассказа я подумал и произнес вслух:
• Обидно!
• Что обидно? — насторожился Петька.— Кому обидно?
• Тебе. Ни за что ни про что получить мокроплюху.
• Много ты понимаешь! Моя мама очень справедливая. Плюха заслужена. Тележка стояла на пригорке, и мама еще вчера сказала, чтобы я подложил под колеса камни, а я забыл.
Спорить с Петькой я не стал, но все же мне казалось, что виноват не Петька, а петух.
Между прочим, когда об этой истории узнала Верка Кошкина, она заявила, что виноват Петькин папа, который поставил тележку на бугре, не подложив камней под колеса.
Петькин же папа буркнул, что виновата сама мама, потому что, когда доишь корову, нельзя ворон считать.
Однако мама не согласилась с этим и сказала, что беспорядок на дворе устроила бабушка, так как она развесила белье над тем местом, где всегда стояла тележка, и папе пришлось поставить ее на бугре.
Тогда бабушка объяснила, что белье пришлось повесить на новом месте, потому что корова, когда чесалась, повалила столб и оборвала старую веревку.
Петькина корова, как и все коровы, говорить не умела и сказать что-либо в свое оправдание не могла; выяснить до конца, кто виноват, поэтому не удалось.
ПОДАРОК
Верка Кошкина родилась, как говорит Петькина бабушка, пол счастливой звездой — 8 марта. Поэтому у нее сразу два праздника — рождение и Женский день. Вот здорово! По этому случаю мы с Петькой решили преподнести ей подарок. Вот уж никогда не думал, что дарить — такое сложное дело, даже очень сложное! Пришлось изрядно поломать голову и в конце концов обратиться к сведущим людям — к моей маме, Петькиной бабушке и к Агафоновне. В результате оказалось, что: 1) подарок должен быть полезным тому, кому дарят; 2) он должен служить приблизительно один год (в общем, до того времени, когда придется вновь дарить). Долговременные подарки захламляют квартиру. Я знаю, когда одной девчонке из года в год дарили стеклянных кошек и собак, то у нее их собралось бесчисленное множество. Недолговечные же подарки, например, торт, пирожные, очень быстро забываются, если только после них не приходилось промывать желудок; 3) подарок должен нравиться тому, кому дарят, а не наоборот; 4) подарок не может быть ни грошовым, ни слишком дорогим, или же должен быть сделан своими руками, со стараньем и уменьем.
Чтобы выполнить все это, мы с Петькой решили сначала узнать, что именно Верке нравится и что не нравится. Достали каталог Посылторга и начали составлять списки подходящих к случаю предметов. Сразу наткнулись на музыкальный отдел.
• Петька, может быть, подарим ей несколько пластинок, вот тут, видишь — «Целуй меня крепче!» или «Между мною и тобой ниточка завяжется», — прочитал я наугад.
Петька фыркнул, как рассерженный кот:
• Ты бы еще подарил «Борода ль моя, бородушка!» Кстати сказать, у Верки нет проигрывателя.
Мы отказались от музыкальных товаров и, перейдя к другим, разделили обязанности: мне достались хозяйственно-бытовые и парфюмерия, Петьке — трикотаж и электроприборы.
На следующий же день я начал выяснять Веркины вкусы:
• Вера, тебе хотелось бы иметь соковыжималку?
Верка посмотрела на меня, как на чокнутого.
• Зачем мне соковыжималка? Ты же знаешь, что у нас с мамой нет сада.
• А нож, которым открывают консервы, тебе нравится?
Верка пожала плечами и ничего не ответила, а я подумал, что действительно, хозяйственно-бытовые предметы Верке ни к чему — она же девочка, а не домохозяйка, поэтому на большой перемене я переключился на парфюмерию.
• Какие духи ты больше всего любишь?
Верка секунду думала, а затем твердо произнесла:
• «Ромео и Джульетта».
Я даже свистнул — «Ромео и Джульетта» стоили вдвое больше, чем у нас было денег,
Впрочем, Петька успехами похвастаться тоже не мог. Он начал с подходцем:
• Верка, если бы ты нашла на дороге чулки и вязаную шапочку, что бы ты взяла себе?
• То и другое отнесла бы в сельсовет, чтобы вернули потерявшему.
• Ну, а если бы тебя привели в трикотажный магазин, в котором есть все что угодно?
• Во сне? Я таких снов ни разу не видела, — вздохнула Верка.
• А если наяву?
• Наяву так не бывает.
Остались электроприборы. Мы, еще когда составляли список, немало помучились с этими электроприборами. Какой из них подарить девочке? Пылесос? Самовар? Торшер? Люстру? Все это не для нее, и нам не по карману. Вентилятор стоил недорого, но у Веркиной мамы он был. Петька вспомнил о ночнике, но когда заикнулся о нем, Верка энергично тряхнула головой:
• Терпеть не могу ночников. Помню, когда еще была маленькой, проснешься среди ночи — и кажется, что кто-то из него на тебя смотрит.
Определить Веркины вкусы не удалось.
• Петька, давай ей подарим вашего котенка, — предложил я.
• Идея! — обрадовался Петька.— Между прочим, я его давно не видел, он, наверное, большой стал.— И Петька убежал во двор.
Вернулся он грустный, расстроенный.
• Он розовый.
• Кто?!
• Котенок. Славкина работа.— Петька безнадежно махнул рукой.
В общем, мы зашли в тупик, из которого, однако, нашелся очень простой выход. Петька начал перечислять, что любит Верка вообше:
• Живые цветы... Где их взять?.. Птиц на воле... Они еще не прилетели... Эврика! Мы подарим ей с десяток птичьих домиков.
Целую неделю мы пилили, строгали, сколачивали, а 8 марта торжественно доставили к Верке два скворечника, три синични-ка, пять дуплянок, развесили их по деревьям около Веркиного дома и на каждом у летка написали:
«Добро пожаловать, дорогие гости, живите сто веков и кушайте червяков!»
Верка прыгала от радости, Петька сиял, как полная луна, я —тоже. И, возвращаясь от Верки, мы оба напевали каждый свое.
Петька пел: «Во всем нужна сноровка, смекалка, тренировка».
А я: «Не кочегары мы, не плотники».
Мне казалось, что тот, кто ставит на деревьях птичьи домики, достоин называться высотником
ОГЛАВЛЕНИЕ
